Шиллер Фридрих
Стихотворения

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Собрание сочинений Шиллера в переводе русских писателей. Под ред. С. А. Венгерова

  
   Собраніе сочиненій Шиллера въ переводѣ русскихъ писателей. Подъ ред. С. А. Венгерова. Томъ I. С.-Пб., 1901
  
  

Оглавленіе

   Прощаніе Гектора. Л. Мея
   " " М. Михайлова
   Амалія. Л. Мея
   " В. Жуковскаго
   Надъ свѣжей могилой. Ѳ. Миллера
   Элегія на смерть юноши. Ѳ. Миллера
   Фантазія (Лаурѣ). О. Чюминой
   " " В. Курочкина
   Лаура за клавесиномъ. О. Чюминой
   " " " А. Мерзлякова
   " " " Г. Державина
   " " " В. Бенедиктова
   Руссо. Л. Мея
   Упоеніе. (Лаурѣ) Ѳ. Миллера
   Дѣтоубійца. Аполлона Коринфскаго
   " Милонова
   Сраженіе. Ѳ. Миллера
   Торжество любви. С. Шевырева
   Величіе міра. М. Михайлова
   " " С. Шевырева
   " " А. Струговщикова
   Фортуна и Мудрость. Ѳ. Тютчева
   " " " А. Струговщикова
   Моралисту. Ѳ. Миллера
   Группа изъ Тартара. Д. Мина
   Цвѣты. А. Фета
   Дружба. Ѳ. Миллера
   Меланхолія. (Лаурѣ). Ѳ. Миллера
   Геній весны. К. Фофанова
   Миннѣ. В. Бенедиктова
   " В. Жуковскаго
   Бѣглецъ. Ѳ. Миллера
   Тайны воспоминанія. (Лаурѣ). Аполлона Григорьева
   Тайна воспоминанія. А. Яхонтова
   Элизіумъ. Григорія Данилевскаго
   Достоинство мужчины. Ѳ. Миллера
   Эбергардъ Грейнеръ. Л. Мея
   Гримиреніе. Кн. Д. Цертелева
   " Ореста Головнина
   Борьба. А. Майкова
   Пѣснь радости. Ѳ. Тютчева
   " " " К. Аксакова
   " " " М. Дмитріева
   " " " А. Струговщикова
   " " " B. Бенедиктова
   " " " (программа симфоническихъ концертовъ)
   Непобѣдимый флотъ. В. Гаевскаго
   " " Б. Алмазова
   Боги Греціи. А. Фета
   " " Лихачева
   " " В. Бенедиктова
   " " К. К--а
   " " М. Достоевскаго
   Въ альбомъ дѣвушки. М. Достоевскаго
   Знаменитая женщина. Ѳ. Миллера
   Въ Октябрѣ 1788 г. Ѳ. Миллера
   Художники. Д. Мина
   " С. Шевырева
   Въ альбомъ in Folio. Ѳ. Миллера
   Поэзія жизни. Allegro
   " " А. Струговщикова
   Власть пѣснопѣнія. Кн. Д. Цертелева
   " " И. Крешева
   " " Авдотьи Глинки
   " " А. Струговщикова
   Дитя въ колыбели. А. Фета
   " " " Г. С***
   " " " М. Деларю
   " " " Ѳ. Миллера
   " " " А. Струговщикова
   " " " М. Михайлова
   " " " М. Лермонтова
   Одиссей. М. Михайлова
   " К. Батюшкова
   " М. Дмитріева
   " Н. Маркевича
   " Б. Алмазова
   Неизмѣнное. Ѳ. Кони
   " А. Струговщикова
   Зевесъ Геркулесу. И. Болдакова
   " " А. Струговщикова
   Пляска. В. С. Лихачова
   " П. Шкляревскаго
   " М. Дмитріева
   Изреченіе Конфуція. Кн. Э. Ухтомскаго
   Почести. Кн. Э. Ухтомскаго
   " М. Массальскаго
   Германія и ея государи. Ѳ. Миллера
   Пегасъ въ ярмѣ. О. Чюминой
   Играющій мальчикъ. А. М. Федорова
   Іоанниты. Кн. Э. Ухтомскаго
   Сѣятель. М. Михайлова
   Два пути къ добродѣтели. Ѳ. Миллера
   Идеалы. К. Аксакова
   " П. Шапочникова
   " В. Жуковскаго
   " Авдотьи Глинки
   " А. Струговщикова
   " Н. Страхова
   " В. Бенедиктова
   " Кн. Д. Цертелева
   Купецъ. В. С. Лихачова
   Прозелитизму. Ѳ. Миллера
   Вечеръ. А. Фета
   " С. Шевырева
   " К. Аксакова
   " Л. Мея
   " А. Яхонтова
   " А. Струговщикова
   Метафизикъ. Ѳ. Миллера
   Колумбъ. М. Михайлова
   " П. Б-ча
   " А. Струговщикова
   " Ѳ. Тютчева
   " М. Дмитріева
   " Б. Алмазова
   Достоинство женщины. О. Чюминой
   " " * * *
   " " А. Струговщикова
   Прощаніе пѣвца. Allegro
   Идеалы и жизнь. Ѳ. Миллера
   Геній. Ѳ. Миллера
   Эгоисту-философу. Ѳ. Миллера
   Покрытый истуканъ въ Саисѣ. М. Михайлова
   " " " " Э. Губера
   " " " " А. Яхонтова
   Нѣмецкая вѣрность. Ѳ. Миллера
   Античное -- сѣверному страннику. Ѳ. Миллера
   Иліада. М. Михайлова
   " А. Струговщикова
   Безсмортіе. Ѳ. Миллера
   Прогулка. Н. Крешева
   Теофаніи. Л. Мея
   " Ѳ. Кони
   " А. Струговщикова
   Раздѣлъ земли. К. Фофанова
   " " В. Жуковскаго
   " " А. Струговщикова
   " " И. Крешева
   " " Б. Алмазова
   Мудрецы. Ѳ. Миллера
   Молодому другу, приступающему къ философіи. М. Достоевскаго
   Человѣческое знаніе. Ѳ. Миллера
   Архимедъ и ученикъ. М. Михайлова
   Пѣвцы минувшаго. К. Фофанова
   " " В. Печерина
   " " Авдотьи Глинки
   Зенитъ и Надиръ. А. Струговщикова
   Путеводитель жизни. А. Колтоновского
   Карѳагенъ. А. М. Федорова
   Законодателямъ. И. Болдакова
   Помпея и Геркуланумъ. Ѳ. Миллера
   " " И. Крешева
   Дѣва изъ чужбины. О. Чюманой
   " " " И. Вилламова
   " " " Нечаева
   " " " П. Межакова
   " " " В. Печерина
   " " " П. Шкляревскаго
   " " " Авдотьи Глинки
   " " " М. Меркли
   " " " В. Жуковскаго
   Лучшее правленіе. Ѳ. Миллера
   Жалобы Цереры. В. Жуковскаго
   " " С. Шевырева
   " " Н. Колачевскаго
   " " Ѳ. Миллера
   Достойное уваженія. Ѳ. Миллера
   Лжеученые. М. Михайлова
   Источникъ юности. Ѳ. Миллера
   Кругъ природы. Ѳ. Миллера
   Два пола. Ѳ. Миллера
   Подарокъ. Ѳ. Миллера
   Геній смерти съ опрокинутымъ факеломъ. Ѳ. Миллера
   Могущество женщины. О. Чюминой
   Добродѣтель женщины. О. Чюминой
   Судъ сердца. А. Струговщикова
   Судъ женщины. А. Струговщикова
   Женскій идеалъ. Ѳ. Миллера
   Прекраснѣйшее явленіе. Л. Мея
   " " А. Востокова
   " " Ѳ. Миллера
   " " А. Струговщикова
   " " К. Петерсона
   Греческій геній. Ѳ. Миллера
   Ожиданіе и исполненіе. М. Михайлова
   " " " Ѳ. Миллера
   " " " А. Струговщикова
   Общая участь. М. Михайлова
   " " Ѳ. Миллера
   Дѣятельность человѣка. Ѳ. Миллера
   Отецъ. Ѳ. Миллера
   Любовь и алканье. Ѳ. Миллера
   Диѳирамбъ. В. Жуковскаго
   " В. Кюхельбекера
   " В. К. К--ма
   " В. Печерина
   " Авдотьи Глинки
   " А. Фета
   " А. Струговщикова
   " М. Михайлова
   Добро и величіе. М. Михайлова
  

НАДПИСИ.

   I. "Все чему Богъ научалъ меня". Ѳ. Миллера
   II. Различное назначеніе. Ѳ. Миллера
   III. Животворное. Ѳ. Миллера
   IV. Два рода дѣятельности. Ѳ. Миллера
   V. Различіе сословій. Н. Минскаго
   " " Ѳ. Миллера
   VI. Цѣнное и достойное. Н. Минскаго
   " " Ѳ. Миллера
   VII. Нравственная сила. Н. Минскаго
   " " Ѳ. Миллера
   VIII. Сообщеніе. Ѳ. Миллера
   IX. Къ * Л. Мея
   X. Къ ** Ѳ. Миллера
   XI. Къ * П. Вейнберга
   " М. Лермонтова
   XII. Теперешнее поколѣніе. М. Дмитріева
   " " М. Михайлов
   " " Ѳ. Миллера
   XIII. Къ музѣ. Л. Мея
   " " И. Деларю
   " " М. Михайлова
   " " М. Дмитріева
   XIV. Ученый работникъ. М. Михайлова
   XV. Долгъ каждаго. М. Михайлова
   XVI. Задача. Н. Минскаго
   " А. Струговщикова
   " М. Дмитріева
   XVII. Идеалъ. Л. Мея
   " М. Дмитріева
   XVIII. Мистикамъ. Н. Минскаго
   " М. Дмитріева
   " Л. Мея
   XIX. Ключъ. М. Михайлова
   " Ѳ. Миллера
   " А. Струговщикова
   " К. Петерсона
   XX. Порицателю. Н. Минскаго
   " А. Струговщикова
   " М. Дмитріева
   XXI. Умъ и мудрость. А. Струговщикова
   XXII. Согласіе. М. Михайлова
   " А. Струговщикова
   " Л. Мея
   ХХШ. Политическое правило. Ѳ. Миллера
   XXIV. Maiestas populi. Ѳ. Миллера
   XXV. Исправителю человѣчества. Дмитріева
   XXVI. Моя антикритика. Ѳ. Миллера
   XXVII. Астрономамъ. Н. Минскаго
   " Ѳ. Миллера
   XXVIII. Астрономическія писанія. Ѳ. Милера
   XXIX. Лучшее государство. Ѳ. Миллера
   XXX. Моя вѣра. Ѳ. Миллера
   XXXI. Внутреннее и внѣшнее. Л. Мея
   " " М. Дмитріева
   XXXII. Другъ и врагъ. М. Михайлова
   " " А. Струговщикова
   " " Ѳ. Миллера
   ХХХШ. Свѣтъ и цвѣтъ. Л. Мея
   XXXIV. Прелестная нераздѣльность. Ѳ. Милера
   XXXV. Идеальная свобода. Л. Мея
   XXXVI. Разнообразіе. Ѳ. Миллера
   XXXVII. Три возраста природы. Л. Мея
   XXXVIII. Геній. Ѳ. Миллера
   XXXIX. Подражатель. Ѳ. Миллера
   XL. Геніальность. Ѳ. Миллера
   XLI. Изслѣдователи. Ѳ. Миллера
   XLII. Рѣдкое сочетаніе. А. Струговщикова
   XLIII. Безупречность. Я. Полонскаго
   XLIV. Законъ природы. Ѳ. Миллера
   XLV. Выборъ Ѳ. Миллера
   " М. Дмитріева
   XLVI. Музыка. Ѳ. Миллера
   XLVII. Языкъ. Н. Минскаго
   XLVIII. Поэту. Н. Минскаго
   XLIX. Художникъ. Н. Минскаго
   " А. Струговщикова
   L. Поясъ. Н. Минскаго
   " Ѳ. Миллера
   " М. Дмитріева
   LI. Дилетантъ. П. Вейнберга
   LII. Лжецѣнители искусства. Ѳ. Миллера
   LIII. Философіи. Ѳ. Миллера
   LIV. Милости музъ. М. Михайлова
   LV. Печать съ изображеніемъ головы Гомера. М. Михайлова
  

МЕЛОЧИ.

   Эпическій гекзаметръ. Ореста Головнина
   " " А. Глѣбова
   Двустишіе (Дистихъ). Ореста Головнина
   " " А. Глѣбова
   " " А. Струговщикова
   Восьмистрочная станца. Ореста Головиина
   " " А. Глѣбова
   Обелискъ. Ореста Головнина
   " А. Струговщикова
   Тріумфальная арка. Ореста Головнина
   Прекрасный мостъ.
   " " Л. Мея
   Ворота. Ореста Головнина
   На соборъ св. Петра. Ореста Головнина
   " " А. Струговщикова
   Пружины. М. Михайлова
   Нѣмецкій геній. Ѳ. Миллера
   Поэтъ-моралистъ. Ѳ. Миллера
   Средство соединенія. Ѳ. Миллера
   Уловка художника. П. Вейнберга
   " " Ѳ. Миллера
   Возвышенный сюжетъ. П. Вейнберга
   " " Ѳ. Миллера
   Толкователи Канта. К. Льдова
   " " А. Струговщикова
   " " М. Дмитріева
   Эпоха. К. Льдова
   " М. Михайлова
   " " М. Дмитріева
   Данаиды. М. Михайлова
   Наука. А. Струговщикова
   " М. Дмитріева
   Нѣмецкая комедія. Ѳ. Миллера
   Натуралисты и трансцендентальные философы. М. Михайлова
   Ученыя общества. К. Льдова
   Объявленіе книгопродавца. 8. Миллера
   Опасное послѣдствіе. Ѳ. Миллера
   Грекоманія. Ѳ. Миллера
   Баловни счастья. А. Струговщикова
   Гомериды. Ѳ. Миллера
  

РѢKИ.

   Рейнъ. Ѳ. Миллера
   Рейнъ и Мозель. Ѳ. Миллера
   Дунай въ ** (Австріи). Ѳ. Миллера
   Майнъ. П. Вейнберга
   Заала. Ѳ. Миллера
   Ильмъ. Ѳ. Миллера
   Плейса. Ѳ. Миллера
   Эльба. Ѳ. Миллера
   Шпре. Ѳ. Миллера
   Везеръ. Ѳ. Миллера
   Цѣлебный источникъ въ ** (Карлсбадѣ). Ѳ. Миллера
   Пегницъ. Ѳ. Миллера
   **скія (духовновладѣльческія рѣки). Ѳ. Миллера
   Зальца. Ѳ. Миллера
   Безымянная рѣка. Ѳ. Миллера
   Les fleuves indiscrets. Ѳ. Миллера

-----

   Іереміада. Ѳ. Миллера
   Философы. Владиміра Соловьева
   Тѣнь Шекспира. П. Катенина
   Театръ жизни. Н. Холодковскаго
   " " А. Струговщикова
   Къ Эммѣ. В. Жуковскаго
   " " И. Козлова
   " " М. Лермонтова
   Ожиданіе. Л. Мея
   " И. К.
   Тайна. К. Аксакова
   Ширина и глубина. А. Струговщикова
   Свѣтъ и теплота. А. Колтоновскаго
   Слова вѣры. Кн. Д. Цертелева
   " " А. Струговщикова
   " " Э. Губера
   Кубокъ. В. Жуковскаго
   " Авдотьи Глинки
   " М. Лермонтова
   Перчатка. В. Жуковскаго
   " М. Лермонтова
   Поликратовъ перстень. В. Жуковскаго
   " " М. Дмитріева
   Надовесскій похоронный плачъ. М. Михайлов
   " " " Д. Мина
   Рыцарь Тогенбургъ. В. Жуковскаго
   Встрѣча. К. Аксакова
   " М. Лермонтова
   Ивиковы журавли. В. Жуковскаго
   Надежда. А. Фета
   " М. Дмитріева
   " Э. Губера
   " Ѳ. Миллера
   " И. Крешева
   " А. Струговщикова
   " Аполлона Григорьева
   Путешествіе въ плавильный домъ. Ѳ. Миллера
   " " " " В. Жуковскаго
   Дѣвицѣ Шлефохтъ. Ѳ. Миллера
   Бой съ дракономъ. Петра Вейнберга
   " " " В. Жуковскаго
   Счастіе. В. Жуковскаго
   Порука. Ѳ. Миллера
   " А. Струговщикова
   Элевзинскій праздникъ. В. Жуковскаго
   Жалоба дѣвушки. Петра Вейнберга
   " " В. Жуковскаго
   " " А. Шишкова
   " " А. Струговщикова
   " " В. Лялина
   " " С. Шевырева
   Солдатская пѣснь. Л. Мея
   Ненія. М. Михайлова
   Пѣснь о колоколѣ. Д. Мина
   " " " С. Шевырева
   " " " Авдотьи Глинки
   Слова безумія. Кн. Д. Цертелева
   " " А. Струговщикова
   Къ Гете. Ѳ. Миллера
   Античныя статуи въ Парижѣ. Ѳ. Миллера
   " " " " Авдотьи Глинки
   " " " " А. Струговщикова
   " " " " Б. Алмазова
   Начало новаго вѣка. В. Курочкина
   Нѣмецкая муза. Ѳ. Миллера
   " " Б. Алмазова
   Желаніе. В. Жуковскаго
   " М. Загорскаго
   " Э. Губера
   " О. Бантыша
   " А. Струговщикова
   Орлеанская дѣва. А. М. Федорова
   " " ***
   " " А. Струговщикова
   " " Б. Алмазова
   Геро и Леандръ. Петра Вейнберга
   Наслѣдному принцу Веймарскому, когда онъ отправлялся въ Парижъ. Ѳ. Миллера
  

ПРИТЧИ и ЗАГАДКИ.

   Радуга. К. Льдова
   " В. Жуковскаго
   Подзорная труба. К. Льдова
   Звѣзды и луна. О. Чюминой
   " " В. Жуковскаго
   Мірозданіе. О. Чюминой
   День и ночь. К. Фофанова
   Глазъ. А. Михайлова
   Китайская стѣна. К. Фофанова
   Молнія. К. Фофанова
   Цвѣта. К. Фофанова
   Плугъ. К. Фофанова
   Искра. К. Фофанова
   Тѣнь на солнечныхъ часахъ. К. Фофанова
   Корабль. К. Фофанова
  
   Мигъ. М. Михайлова
   Друзьямъ. К. К. Случевскаго
   " А. Струговщикова
   Четыре вѣка. С. Шевырева
   " Н. Колачевскаго
   Тэкла (Голосъ духа). Аполлона Григорьева
   " " В. Жуковскаго
   Кассандра. В. Жуковскаго
   Графъ Габсбургскій. В. Жуковскаго
   Торжество побѣдителей. В. Жуковскаго
   " " Ѳ. Тютчева
   Пуншевая пѣсня. А. Пушкина
   " " А. Струговщикова
   " " Л. Мея
   Альпійскій стрѣлокъ. Л. Мея
   Пуншевая пѣсня для Сѣвера. Л. Мея
   Путешественникъ. В. Жуковскаго
   Юноша у ручья. К. Фофанова
   " " В. Жуковскаго
   Горная дорога. В. Жуковснаго
   Вильгельмъ Телль. Н. Холодковскаго
   Другу въ альбомъ. Ѳ. Миллера

[]

  

Стихотворенія.

[]

                       ПРОЩАНІЕ ГЕКТОРА.
                                 (1780).
  
                       АНДРОМАХА.
  
             Для чего стремится Гекторъ къ бою,
             Гдѣ Ахиллъ безжалостной рукою
             За Патрокла грозно мститъ врагамъ?
             Если Оркъ угрюмый насъ разлучитъ,
             Кто малютку твоего научитъ
             Дротъ метать и угождать богамъ?
  
                       ГЕКТОРЪ.
  
             Слезъ не лей, супруга дорогая!
             Въ поле битвы пылъ свой устремляя,
             Этой дланью я храню Пергамъ.
             За боговъ священную обитель
             Я паду и -- родины спаситель --
             Отойду къ стигійскимъ берегамъ.
  
                       АНДРОМАХА.
  
             Не гремѣть твоимъ доспѣхамъ болѣ;
             Ржавый мечъ твой пролежитъ въ неволѣ
             И Пріама оскудѣетъ кровь:
             Въ область мрака ты сойдешь отнынѣ,
             Гдѣ Коцитъ слезится по пустынѣ...
             Канетъ въ Лету Гектора любовь!
  
                       ГЕКТОРЪ.
  
             Весь мой пылъ, всѣ мысли и стремленья
             Я залью волной рѣки забвенья,
             Но не чистый пламенникъ любви...
             Чу! дикарь у стѣнъ ужъ кличетъ къ бою.
             Дай мнѣ мечъ и не томись тоскою:
             Леты нѣтъ для Гектора любви.
                                                               Л. Мей.
  

[]

                       АМАЛІЯ.
                       (1780).
  
             Свѣтлый образъ жителя Валгаллы,
             Другъ мой былъ всѣхъ           юношей милѣй:
             Очи -- моря синіе кристаллы
             Въ майскомъ блескѣ           солнечныхъ лучей!
  
             Поцѣлуи друга -- обаянье --
             Какъ двѣ искры, вспыхнувшія вдругъ,
             Какъ два тона арфы, при сліяньѣ
             Въ одностройный, неразрывный звукъ.
  
             Пламенѣли, душу сплавивши съ душою,
             На устахъ звуча, сливалися...
             Сердце рвалось къ сердцу... небеса съ землею
             Вкругъ счастливцевъ растоплялися.
             
             Друга нѣтъ! напрасно, ахъ! напрасно
             Звать его въ кручинѣ и слезахъ:
             Нѣтъ его -- и все, что въ жизни красно,
             Все звучитъ мнѣ безнадежнымъ "ахъ"!
                                                               Л. Мей.
  
                       НАДЪ СВѢЖЕЙ МОГИЛОЙ
                                 (1780).
  
             Мѣсяцъ сквозь туманы
             Льетъ свой свѣтъ на тихія поляны;
             Духи ночи съ воплями летятъ;
                       Тучъ несется стая,
                                 И, мерцая,
             Звѣзды, словно свѣточи, блестятъ.
             Вереницей мрачной и печальной,
             Какъ видѣній сонмъ, толпа людей
             Къ кладбищу идетъ -- и погребальный
             Ихъ окуталъ мракъ ночныхъ тѣней.
  
                       Надъ клюкой склоненный,
             Въ землю взоръ уставивъ помраченный,
             Подъ двойнымъ ярмомъ тоски и лѣтъ,
             Тяжкою судьбою удрученный,
             Кто идетъ за гробомъ тихо вслѣдъ?
             Не отцомъ ли звалъ его умершій?--
             И отъ горя, злой тоски дрожитъ
             Старца станъ, согбенный, похудѣвшій,
             Волосъ дыбомъ на челѣ стоитъ...
  
             Какъ сильна боль раны незажившей!
             Холодъ въ душу сирую проникъ...
             Называлъ "отцомъ" его почившій,
             "Милымъ сыномъ" звалъ его старикъ.
             Сынъ твой -- трупъ холодный и безгласный --
             Онъ, твоя надежда и покой!
             О, какъ жалокъ ты, отецъ несчастный!
             Сынъ твой -- трупъ холодный и безгласный --
             Онъ, твоя отрада, рай земной.
  
             Точно сейчасъ изъ объятій Авроры,
             Райскимъ сіяньемъ еще окруженъ,
             Радостно по полю бѣгалъ сынъ Флоры,
             Розъ ароматомъ облитъ, упоенъ.
             Волны его красоту отражали,
             Онъ веселился, заботы презрѣвъ,
             Страстью его поцѣлуи пылали,
             Краску любви вызывая у дѣвъ.
  
             Бодрымъ казался въ людскихъ онъ собраньяхъ,
             Бодрымъ, какъ серна -- и зналъ ли предѣлъ
             Онъ, необузданный въ дерзкихъ желаньяхъ?
             Нѣтъ, какъ орелъ въ облакахъ, онъ былъ смѣлъ.
             Какъ съ приподнявшейся гривой густою
             Конь негодуетъ на узы свои,--
             Такъ никогда не склонялся главою
             Онъ передъ сильными бренной земли.
  
             Жизнь для него была свѣтлой, отрадной,
             Словно сіянье небесныхъ свѣтилъ,
             Скорбь онъ во влагѣ топилъ виноградной,
             Горе онъ въ пляскѣ разсѣять спѣшилъ.
             Сколько задатковъ въ немъ чудныхъ хранилось!
             Если бъ онъ зрѣлости полной достигъ,
             Если бы все, что въ немъ только таилось,
             Пышно дозрѣло?.. Подумай, старикъ!
  
             Чу! со скрипомъ двери растворились:
             Вотъ кладбище. О, какъ страшно тутъ,
             Въ сѣни мертвыхъ! Всѣ сердца забились...
             Старецъ! слезы пусть твои текутъ!
             О, иди теперь по назначенью
             Дальше, милый мой, и страсть свою,
             Страсть избранныхъ къ высшему стремленью,
             Утоли въ заоблачномъ раю.
  
             До свиданья! О, какую силу
             Эта мысль таитъ! Вновь увидать!
             Чу! вотъ гробъ спускается въ могилу!
             Чу! веревка вверхъ скользитъ опять!--
             Ахъ, мы часто молча обнимались,
             И въ глазахъ видна была любовь!..
             Стойте!.. Часто мы не соглашались...
             Но потоки слезъ ужъ льются вновь!
  
                       Мѣсяцъ сквозь туманы
             Льетъ свой свѣтъ на тихія поляны;
             Духи ночи съ воплями летятъ;
                       Тучъ несется стая,
                                 И, мерцая,
             Звѣзды, словно свѣточи, блестятъ.
             Вотъ уже насыпанъ холмъ могильный...
             О, за всѣ богатства міра -- только взглядъ!
             Гробъ закрытъ навѣкъ, отецъ безсильный:
             Выше, выше холмъ растетъ могильный...
             Не вернется сынъ къ тебѣ назадъ!
                                                     Ѳ. Миллеръ.

[]

  

[]

                       ЭЛЕГІЯ НА СМЕРТЬ ЮНОШИ.
                                 (1781).
  
             Вопль и стоны грустно оглашаютъ
             Нынѣ смертью посѣщенный домъ;
             Въ колоколъ соборный ударяютъ;
             Вотъ и гробъ выносятъ съ мертвецомъ.
             Ахъ! онъ слишкомъ молодъ для могилы!
             Онъ, увы, угасъ въ весеннихъ дняхъ!
             Юный жаръ еще волнуетъ жилы,
             И огонь горитъ въ его очахъ.
             Умеръ сынъ! Ахъ, умеръ ненаглядный!
             Какъ о немъ рыдаетъ горько мать!
             Умеръ другъ мой, братъ! Идемте хладный
             Трупъ его въ могилу провожать!
  
             Пусть гордятся сосны вѣковыя,
             Что стоятъ такъ твердо подъ грозой!
             Пусть гордятся горы снѣговыя,
             Небеса подпершія собой!
             Пусть гордится подвигомъ свершеннымъ
             Старецъ: онъ всего уже достигъ,
             Иль герой въ потомствѣ отдаленномъ,
             Что во храмъ безсмертія проникъ!
             Но тутъ червь цвѣтъ жизни пожираетъ .
             Тотъ безумецъ, кто въ мечтахъ своихъ
             Жизнь земную прочною считаетъ,
             Видя гибель столькихъ молодыхъ!
  
             Въ ясномъ счастьи дни его мелькали,
             Онъ не зналъ ни горя, ни печали:
             Міръ ему былъ ясный свѣтлый май;
             Жизнь его манила далью чудной;
             Жить ему казалось такъ не трудно --
             На землѣ онъ видѣлъ только рай!
             Обливалась мать его слезами,
             Смерть надъ нимъ махала ужъ крылами
             И ужъ Парки обрывали нить,
             Помрачая свѣтъ ума и зрѣнья,
             Онъ же все, все ждалъ выздоровленья,
             Умирая, порывался жить!
  
             Подъ землей, не зная сновидѣній,
             Мертвецы въ могилахъ мирно спятъ --
             И осталось все безъ исполненья,
             Все, о чемъ мечталъ ты, юный братъ!
             Встанетъ солнце надъ твоей могилой:
             Ты его лучей не ощутишь;
             Вѣтерокъ повѣетъ легкокрылый,
             Но въ твоей могилѣ мракъ и тишь!
             Не обнимешь ты своей любезной,
             Лучъ любви твой взоръ не озаритъ!
             Горе намъ! Напрасенъ стонъ нашъ слёзный:
             Ясный взоръ твой навсегда закрытъ!
  
             Но онъ счастливъ: мирно почиваетъ
             Въ тѣсномъ домѣ милый нашъ мертвецъ...
             Пусть могила радостей не знаетъ,
             Тамъ за-то всѣмъ горестямъ конецъ.
             Пусть тебя предатель порицаетъ,
             Клевета и злоба пусть чернятъ,
             Фарисей пусть дерзко утверждаетъ,
             Что ты грѣшникъ, что удѣлъ твой -- адъ!
             Пусть, подъ маской честности, порочный
             Хитростью морочитъ всѣхъ своей!
             Правосудья сынъ пускай побочный
             Управляетъ всѣхъ судьбой людей!
             
             Пусть играетъ счастіе толпою
             Своевольно, смѣло, безъ границъ:
             Одного на тронъ внесетъ рукою,
             А другого свергнетъ грубо ницъ!
             Спи: въ гробу не видишь ты, счастливый,
             Этой смѣси смѣха и скорбей,
             Счастія прилива и отлива
             И игры позорной нашихъ дней,
             Этой праздности трудолюбивой
             И покоя полнаго труда.
             Этой жизни праздно-хлопотливой
             Не увидитъ взоръ твой никогда!
  
             О, прости же, другъ нашъ ненаглядный!
             Посылаемъ вслѣдъ тебѣ любовь!
             Мирно спи въ своей могилѣ хладной!
             Спи, покуда свидимся мы вновь!
             Жди пока гласъ трубный пронесется
             И въ могилахъ всѣхъ разбудитъ васъ,
             И затворъ гробовъ вновь отомкнется
             И возстанья вновь ударитъ часъ!
             Высшимъ духомъ оплодотворившись,
             Разрѣшатся гробы въ этотъ мигъ,
             И, въ дыму планетномъ раскалившись,
             Выкинутъ они жильцовъ своихъ.
  
             Не въ раю, какъ чернь предполагаетъ,
             Не въ мірахъ иныхъ, какъ мнитъ мудрецъ,
             Не на небѣ, какъ поэтъ мечтаетъ,
             Но мы все жъ сойдемся наконецъ.
             Какъ? Ужели это справедливо --
             Мы способны будемъ жить и тамъ?
             И за гробомъ чувство будетъ живо?
             Вѣримъ мы не суетнымъ мечтамъ?
             Для тебя ужъ это не загадка --
             И теперь духъ восхищенный твой
             Упоенъ изъ чаши Бога сладкой
             Вѣчной истины струей святой.
  
             Вѣчно алчной смерти трупъ отдайте,
             Мрачный сонмъ, сюда пришедшій съ нимъ!
             Больше слезъ о немъ не проливайте,
             Прахъ засыпьте прахомъ же земнымъ!
             Кто постигнувъ цѣли Провидѣнья?
             Кто проникнуть за могилу могъ?
             О, мы Бога чтимъ въ благоговѣньи!
             Святъ, святъ, святъ усопшихъ въ мірѣ Богъ!
             Пусть земля землѣ и возвратится,
             Но изъ гроба духъ воспрянетъ вновь!
             Пусть по вѣтру прахъ твой разлетится --
             Не умретъ вовѣкъ твоя любовь!
                                                               Ѳ. Миллеръ.

[]

  

[]

                       ФАНТАЗІЯ. (ЛАУРЪ).
                                 (1781).
  
             Назови, Лаура, силу обаянья,
             Что влечетъ другъ къ другу оба естества,
             Назови, Лаура, тайну волшебства,
             Вызвавшую дивно двухъ сердецъ сліянье?
  
             Ходомъ неизмѣннымъ міровыхъ планетъ
             Управляетъ та же вѣковая сила,
             И какъ будто дѣти матери во слѣдъ --
             Такъ въ орбитѣ солнца движутся свѣтила.
  
             И лучей полдневныхъ золотой потокъ
             Съ жадностью впиваетъ каждая планета,
             Пьетъ она изъ кубка пламени и свѣта,
             Какъ изъ мозга члены -- животворный сокъ.
  
             Солнечная искра ищетъ единенья
             Съ солнечною искрой, и со всѣхъ сторонъ
             Сферы гармонично приводя въ движенье,
             На любви основанъ міровой законъ.
  
             Изгони ее изъ творчества природы --
             И міры погибнутъ въ тотъ же самый мигъ,
             Въ хаосъ низвергаясь, рухнутъ неба своды
             И Ньютонъ оплачетъ разрушенье ихъ.
  
             Изъ предѣловъ духа удали богиню --
             И надъ нимъ побѣда плоти суждена;
             Безъ любви нѣтъ вѣры въ Божію святыню,
             Безъ любви придетъ ли новая весна?
  
             Отчего, Лаура, нѣга поцѣлуя
             Краску разливаетъ на лицѣ моемъ,
             Сердце непонятной силою волнуя,
             Въ жилахъ зажигая кровь мою огнемъ?
  
             Не сдержать порыва юныхъ силъ кипучихъ,
             Рвущихся на волю съ пыломъ молодымъ;
             Жгучія объятья ждутъ объятій жгучихъ
             И сердца пылаютъ пламенемъ однимъ.
  
             Въ мірѣ бездыханномъ, тамъ, гдѣ на свободѣ
             Вихрятся пылинки,-- все приноситъ дань,
             Все любви подвластно, какъ въ живой природѣ,
             Гдѣ плетется вѣчно. Арахнеи ткань.
  
             Посмотри, Лаура! Трепетно живая
             Радость обнялась съ безумною тоской,
             На груди надежды къ жизни согрѣвая
             Муки безнадежной холодъ ледяной.
  
             Зачастую въ сумракъ непроглядной ночи
             Братское участье вноситъ свой просвѣтъ,
             И, блестя слезами, отражаютъ очи
             Солнца золотого благотворный свѣтъ.
  
             Всюду есть потребность тайная сближенья,
             Есть потребность эта даже въ царствѣ зла,
             Съ адомъ сочетались наши прегрѣшенья
             И въ разладѣ съ небомъ -- гнусныя дѣла.
  
             Обвиваютъ грѣхъ змѣиными узлами
             Эвменидъ чета: раскаянье и стыдъ;
             Гдѣ взмахнетъ орелъ могучими крылами --
             Тамъ во тьмѣ измѣна злобная грозитъ.
  
             Зависть отравляетъ счастье безъ возврата,
             Съ гордостью идетъ у гибели игра,
             И суля конецъ достойный для разврата,
             Ждетъ его въ объятья смерть, его сестра.
  
             Къ прошлому въ объятья пламенно и бурно
             Будущее рвется на крылахъ любви;
             Къ вѣчности -- невѣстѣ дряхлаго Сатурна,
             Тотъ давно направилъ помыслы свои.
  
             Но придетъ минута -- возвѣстилъ оракулъ --
             И ее настигнетъ онъ, неумолимъ,
             И пожаръ міровъ засвѣтитъ брачный факелъ,
             Вѣчности союзу съ временемъ сѣдымъ.
  
             Краше засіяетъ послѣ ночи мрачной
             Надъ любовью нашей лучъ зари иной;
             Радуйся, Лаура, какъ ихъ ночи брачной,
             Ей конца не будетъ. Радуйся со мной.
                                                               О. Чюмина.
  

[]

                       ЛАУРА ЗА КЛАВЕСИНОМЪ.
                                 (1781)
  
             Стоитъ лишь твоимъ перстамъ воздушнымъ
             Прикоснуться къ клавишамъ послушнымъ --
             Я стою,какъ статуя,въ тиши;
             Жизнью, смертью ты повелѣваешь,
             Какъ кудесникъ властно напрягаешь
             И владѣешь струнами души.
  
                       Даже вѣтеръ тиховѣйный,
                       Притаясь, напѣву внемлетъ,
                       И восторгъ благоговѣйный
                       Мірозданье все объемлетъ;
                       Все застыло, и просторъ
                       Внемля звукамъ, очарованъ,
                       Я-же словно заколдованъ,
                       Встрѣтивъ твой волшебный взоръ.
  
             Дышутъ звуки прелестью чудесной,
             На струнахъ роясь -- неуловимо,
             Зарождаясь, словно херувимы
             Въ глубинѣ отчизны ихъ небесной.
             Словно міръ, изъ хаоса рожденный,
             Заблиставъ, струитъ вокругъ сіянье --
             Такъ и пѣсенъ міръ завороженный
             Льетъ въ сердца свое очарованье.
  
                                 То я слышу: ключъ сочится,
                                 По каменьямъ онъ струится
                       Переливнымъ серебромъ,
                       То далекій слышу громъ.
             Бурно свергаясь съ отвѣсной громады,
             Пѣной дробятся и бьютъ водопады;
                       Нѣжнымъ охвачены трепетомъ,
                                 Вѣютъ осины зеленыя,
                       Съ томнымъ проносятся лепетомъ,
                                 Вѣтры влюбленные.
  
             То въ безнадежной и мрачной кручинѣ
             Вижу себя я въ зловѣщей пустынѣ,
             Тамъ, гдѣ слезами струится Коцитъ,
             Ночи безмолвье и ужасъ царитъ.
             Правду скажи мнѣ: тобою случайно
             Райскихъ напѣвовъ открыта-ли тайна?
             О, разрѣши мнѣ сомнѣніе вмигъ --
             Это ли горнихъ селеній языкъ?
                                                     О. Чюмина.
  

[]

                                 РУССО.
                                 (1781).
             Монументъ, возникшій злымъ укоромъ
             Нашимъ днямъ и Франціи позоромъ,
             Гробъ Руссо, склоняюсь предъ тобой!
             Миръ тебѣ, мудрецъ уже безгласный!
             Мира въ жизни ты искалъ напрасно:
             Миръ нашелъ ты, но въ землѣ сырой.
  
             Язвы міра вѣкъ не заживали:
             Встарь былъ мракъ -- и мудрыхъ убивали,
             Нынче -- свѣтъ, а меньше-ль палачей?
             Палъ Сократъ отъ рукъ невѣждъ суровыхъ,
             Палъ Руссо,-- но отъ рабовъ христовыхъ,
             За порывъ создать изъ нихъ людей.
                                                               Л. Мей.
  
                       УПОЕНІЕ (ЛАУРѢ).
                                 (1781).
  
             О Лаура! міръ забывши бренный,
             Въ сферахъ неба нѣжусь я, блаженный,
             Если взоръ твой на меня глядитъ!
             Мнится, пью эѳиръ я благодатный,
             Если взглядъ твой, кроткій и пріятный,
                       Вдругъ мой образъ отразитъ!
  
             Мнится, слышу звуки райской лиры,
             Или арфы изъ другого міра
             Услаждаютъ мнѣ мой жадный слухъ;
             Муза чаетъ мигъ любви и счастья,
             Если звукъ сребристый сладострастья
                       Съ устъ твоихъ прольется вдругъ.
  
             Мнится, машетъ Купидонъ крылами,
             За тобой кружатся сосны сами,
             Какъ подъ звукъ Орфеевой струны;
             Ускоряетъ шаръ земной движенье
             Въ мигъ, когда ты пляшешь въ упоеньи
                       И летишь быстрѣй волны.
  
             И твой взоръ любви такъ полонъ силы,
             Что онъ въ мраморъ -- въ каменныя жилы --
             Поселилъ бы духъ живой!
             Облеклись бы въ плоть мои мечтанья,
             Если бъ въ немъ я могъ прочесть признанье:
                       О, Лаура! ты моя, я твой!
                                                               Ѳ. Миллеръ.

[]

                       ДѢТОУБІЙЦА.
                            (1781).
  
             Чу, ударилъ колоколъ печальный!
             Вотъ онъ, вотъ -- и часъ послѣдній мой...
             Міръ живыхъ, тебѣ -- привѣтъ прощальный! I
             Съ Богомъ, въ путь! На площадь! Всѣ -- за мной!..
             Жизнь, прими послѣдній даръ завѣтный,!
             Эти слезы жгучія прими!
             Сладокъ былъ ядъ страсти беззавѣтной...
             Слезъ отраву за него возьми!..
  
             Вы сокройтесь, тѣни дней блаженныхъ:
             Мракъ могилы мнѣ замѣнитъ васъ!
             Скройся, солнце радостей священныхъ,
             Озарявшее любовью счастья часъ...
             Вы простите, юныхъ грезъ видѣнья, |
             Дѣти рая -- свѣтлыя мечты! j
             Вы завяли въ утро упоенья, |
             Не расцвѣсть вамъ, мертвые цвѣты!.. |
  
             Шли гирлянды розъ благоуханныхъ
             Къ лебединой бѣлизнѣ одеждъ моихъ,
             Помню -- въ годы первыхъ думъ нежданныхъ
             Въ кудри я всегда вплетала ихъ...
             И въ одеждѣ бѣлой, какъ бывало,
             Я стою на роковомъ пути:
             Вмѣсто розъ чернѣетъ покрывало --
             Знакъ, что скоро мнѣ на казнь идти!..
  
             Плачьте вы о жертвѣ увлеченья --
             Чья невинность лиліей цвѣтетъ,
             Въ чьихъ сердцахъ отъ самаго рожденья
             Сила воли -- что ни день -- растетъ!..
             Горе мнѣ -- забывшей вашъ обычай!
             Я -- себѣ вонзила въ сердце ножъ:
             Усыпила весь мой стыдъ дѣвичій
             Клятвъ измѣнника плѣнительная ложь!..
  
             Можетъ быть, невинность обольщая,
             Онъ змѣинымъ сердцемъ льнетъ къ другой
             Въ часъ, когда -- отъ горя изнывая --
             Я стою у плахи роковой...
             Можетъ быть, отъ прежней лжи далекъ, онъ
             Въ поцѣлуяхъ пьетъ блаженство вновь;
             И лобзать онъ станетъ новой жертвы локонъ
             Въ мигъ, когда моя прольется кровь...
  
             Нѣтъ, Іосифъ!.. за тобою тѣнью
             Плачъ Луизы всюду полетитъ;!
             Этотъ звонъ, взывая къ отомщенью,
             Слухъ твой страхомъ смерти поразитъ!
             Въ мигъ, когда ты -- съ милой сливъ дыханье --
             Станешь слушать и ласкать ее,--
             До нея дойдетъ мое страданье
             И отравитъ счастіе твое!..
  
             Злой измѣнникъ!.. Мой позоръ нежданный,
             Муки сердца, пылкихъ клятвъ слова,
             Сынъ -- твой сынъ безродный, безымянный
             (О, смягчить могло-бы это тигра, льва!..)...
             Все забылъ ты, рабъ своей измѣны!..
             Парусъ поднятъ и -- пропалъ изъ глазъ...
             Юнымъ дѣвамъ на прибрежьѣ Сены
             Ты сплетаешь лживый свой разсказъ...
  
             Сынъ, мой сынъ... Въ моихъ объятьяхъ нѣжныхъ
             Онъ лежалъ -- въ волшебномъ царствѣ сна,
             Улыбался въ грезахъ безмятежныхъ;
             Расцвѣтала жизнь въ немъ, какъ весна...
             Мой малютка! Что съ тобою сталось?!
             Мой любимый, вѣчно дорогой!..
             Я смотрѣла,-- сердце разрывалось
             Отъ любви и муки неземной...
  
             "Гдѣ отецъ мой?" -- слышался безмолвный
             Роковой, мучительный вопросъ...
             " Гдѣ твой мужъ? `-звучалъ страданья полный
             Голосъ сердца -- голосъ жгучихъ слезъ...
             Ахъ, напрасно ждать его, напрасно!
             Онъ теперь -- среди дѣтей другихъ...
             Проклянешь, малютка мой несчастный,
             Счастья нашего ты каждый часъ и мигъ!..
  
             Цѣлый адъ въ душѣ моей безумной;
             Міръ лежитъ пустыней предо мной!..
             Жажду радостей, волненій жизни шумной!..
             И всего, что память шлетъ съ тобой!..
             Дѣтскій лепетъ мнѣ напоминаетъ
             Тѣнь погибшихъ невозвратныхъ дней;
             Въ сердце мнѣ стрѣлою проникаетъ
             Каждый взглядъ младенческихъ очей!..
  
             Адъ мнѣ, адъ -- тебя не видѣть, милый;
             Муки ада -- видѣть мнѣ тебя!..
             Сколько счастья далъ отецъ постылый,
             Столько горя ты даешь -- любя...
             Слышу клятвы, съ ихъ лукавой лестью;
             Вѣчно слышать суждено мнѣ ихъ!
             Вѣчно!.. Тутъ -- забилось сердце местью,
             И -- убійство совершилось вмигъ!..
  
             О, злодѣй!.. Неслышными шагами
             Призракъ сына всюду за тобой
             Пусть идетъ, пусть мертвыми руками
             Въ сладкомъ снѣ тебя онъ обовьетъ!
             Пусть, при звѣздномъ ласковомъ мерцаньѣ,
             Онъ развѣетъ міръ твоей любви --
             Этотъ призракъ бѣднаго созданья,
             Блѣдный призракъ мертвеца въ крови!.. і
  
             Онъ у ногъ убійцы, холодѣя,
             Трепеталъ, и кровь его лилась.
             Жизнь моя струилась вмѣстѣ съ нею,
             Обрывалась въ сердцѣ съ міромъ связь...
             Чу, стучится въ двери вѣстникъ казни!
             Я на смерть съ отрадою спѣшу;
             Холодъ смерти встрѣтивъ безъ боязни,
             Я имъ пламя страсти погашу!..
  
             Пусть Творецъ проститъ тебя, Іосифъ!
             Я -- тебя... прощаю на землѣ,
             Все -- и гнѣвъ, и злую месть отбросивъ
             Въ этихъ писемъ тлѣющей золѣ...
             Тлѣйте, клятвы! Тлѣйте, поцѣлуи!
             Васъ съ собой въ могилу не возьмешь!..
             Все и всѣхъ забывъ, на казнь иду я...
             Догорай, погибшей жизни ложь!..
  
             Дѣвы, розамъ юности не вѣрьте
             О, не вѣрьте, сестры, никому!..
             Здѣсь, идя къ своей позорной смерти,
             Шлю проклятья счастью моему!..
             Слезы? Слезы палача?!.. На плаху!..
             Дай скорѣй повязку!.. О, не плачь!
             Рви смѣлѣй цвѣтокъ! Руби съ-размаху!
             Не блѣднѣй, кончай скорѣй, палачъ!..
                                                               Аполлонъ Коринфскій.

[]

  

[]

                       СРАЖЕНЬЕ.
                       (1781).
  
             Тяжко, мрачно, тучей грозовою
             По полянѣ грозный строй идетъ.
             Широко раскинулась поляна:
             Для игры кровавой мѣсто есть.
             Долу взоръ всѣ опустили,
             Всѣ сердца усиленно забились...
             Передъ фронтомъ, мимо блѣдныхъ лицъ,
             Проскакалъ майоръ; раздался голосъ: "Стой!"
  
                       И мгновенно замеръ строй.
                       Фронтъ стоитъ безмолвно.
                       Что тамъ въ утреннихъ лучахъ
                       Такъ сверкаетъ на пригоркѣ?
                       Не знамена ли враговъ?
                       То они -- мы видимъ ихъ...
                       Женъ, дѣтей поручимъ Богу...
                       Ну, смѣлѣе! чу! гремитъ
                       Барабанъ, труба звучитъ,
                                 Потрясая душу...
                       Сладокъ битвы дикій кликъ:
                       Въ мозгъ и кости онъ проникъ.
  
                       Съ Богомъ,братья! Братское прощанье!
                       Въ мірѣ лучшемъ до свиданья!
  
                       Тамъ ужъ молніи сверкаютъ
                       И орудій громъ гремитъ....
                       Больно глазу... Вотъ опять!..
                       По рядамъ несется лозунгъ...
                       Съ Богомъ, братья!-- пусть гремитъ!
                       Легче дышатъ наши груди.
  
                       Свирѣпѣетъ смерть; летятъ
                       Пули, какъ желѣзный градъ,
                                 Въ синихъ тучахъ дыма.
  
                       Вотъ войска уже сошлись;
                       Вотъ ужъ битва завываетъ...
                       На колѣни вдругъ припавъ,
                       Залпомъ первый рядъ стрѣляетъ;
                       Но не многіе встаютъ.
             Тѣсный строй картечь опустошаетъ;
             На переднихъ трупахъ возникаетъ
             Новый рядъ; повсюду истребленье..
             
                       Батальоны носятъ смерть!
                       Бой кипитъ. Ужъ солнце сѣло:
                       Ночь враждующихъ одѣла.
  
                       Съ Богомъ, братья! Братское прощанье!
                       Въ мірѣ лучшемъ до свиданья!
  
                       Кровь и брызжетъ, и струится:
                       Все смѣшалось -- и нога
                       Попираетъ трупъ врага...
             "Францъ! ты тутъ? Другъ! поклонись невѣстѣ!"
                       Битва жарче все кипитъ...
                       "Поклонюсь!" -- Ужасный видъ!
                       Намъ во слѣдъ картечью свищутъ!...
                       "Поклонюсь! спи съ миромъ, другъ..."
                       Я жъ туда спѣшу, гдѣ градомъ
                       Пули сыплются на насъ...
                       Все кипитъ кровавый бой;
                       Все покрылъ ужъ мракъ ночной.
  
                       Съ Богомъ, братья! Братское прощанье!
                       Въ мірѣ лучшемъ до свиданья!
  
                       Чу! несутся тамъ въ галопъ!
                                 Скачутъ адъютанты.
                       Гонятъ всадники враговъ --
                                 И умолкли громы...
                                 Слава намъ! Побѣда!
                       Конченъ, конченъ жаркій бой!
                       День разсѣялъ мракъ ночной...
                       Чу! труба отбой звучитъ,
                       Барабанный громъ гремитъ...
                       Падшимъ -- братское прощанье!
                       Въ мірѣ лучшемъ до свиданья!
                                                                         Ѳ. Миллеръ.
  

[]

             ТОРЖЕСТВО ЛЮБВИ.
                       ГИМНЪ
                       (1781).
  
             Счастливы любовью
                       Боги!-- не любовью ль
             Мы равны богамъ?
             Съ нею рай свѣтлѣе;
             Съ нею міръ подлунный
             Небомъ свѣтитъ намъ!
  
             Древле -- слышится преданье --
                       Изъ недвижныхъ скалъ
             Вмигъ возникло мірозданье,
                       Смертныхъ родъ возсталъ.
  
             Ихъ сердца -- какъ хладный камень,
             Злоба въ нихъ и страхъ,
                       И небесъ всесильный пламень
             Не пылалъ въ сердцахъ.
             Ни Амуровъ рой воздушной
                       Не манилъ четы послушной
  
             Цѣпью изъ цвѣтовъ;
                       Хоръ Каменъ -- Любови милыхъ --
             Не плѣнялъ сердецъ унылыхъ
                       Звукомъ голосовъ.
  
             Ахъ! любовники не знали
                       Плесть вѣнцы порой;
             Весны съ грустью отлетали
                       Въ слѣдъ одна другой.
  
             И Аврора безъ привѣта
                       Возставала съ водъ;
             Безъ привѣта нисходило
                       Солнце въ лоно водъ.
  
             По лѣсамъ сыны печали
             Одинокіе блуждали --
                       Бремя въ ихъ сердцахъ.
             И слеза любви, страданья
             Не искала упованья
             Въ мрачныхъ небесахъ.
  
                                 *
  
             Но вдругъ всплыла изъ свѣтлыхъ волнъ
             " Дщерь неба: взоръ любовью полнъ...
                       И вотъ плывутъ въ пучинѣ
                       Наяды въ слѣдъ богинѣ.
  
             Какъ утра юнаго разсвѣтъ --
             Такъ озарилъ весны привѣтъ
                       Творенья мракъ бездонный;
             Стихіи дышатъ, жизнью полны.
  
             Денница съ звѣздной высоты
                       Богинѣ улыбнулась,
             И роза съ трона красоты
                       Предъ нею развернулась.
  
             Ужъ заунывный соловей
                       Запѣлъ ей пѣснь любви;
             Ужъ волны оживилъ ручей
                       Дыханіемъ любви;
  
             Твой мраморъ дышетъ красотой,
             О, Пигмальонъ! о, воскреситель!
             О, богъ любви; ты -- побѣдитель:
             Твои созданья предъ тобой.
  
                                 *
  
                       Счастливы любовью
                       Боги!-- не любовью ль
                       Мы равны богамъ?
                       Съ нею рай свѣтлѣе;
                       Съ нею міръ подлунный
                       Небомъ свѣтитъ намъ!
  
                                 *
  
             Какъ мечта, какъ нектаръ алый,
             Бьющій искрами въ фіалы,
                       Средь любви пировъ
                       Дни летятъ боговъ.
  
             Громовымъ Перуномъ блещетъ
             Съ трона гордаго Кронидъ;
             Гнѣвъ власы его крутитъ,
             И Олимпъ подъ нимъ трепещетъ.
  
             Зевсъ богамъ оставилъ тронъ:
             Богъ міровъ -- съ земли сынами --
             Въ мглѣ дубравъ вздыхаетъ онъ.
             Смолкли громы подъ стопами;
             Леды пламенной устами
             Страхъ Титановъ усыпленъ.
             Въ голубыхъ волнахъ эѳира
             Коней бѣлою четой
             Правитъ Фебъ въ бронѣ златой:
             Въ прахъ предъ нимъ народы міра!
             Что ему его порфира?
             Что ему народы міра?
             Для любви, для звучныхъ лиръ
             Онъ забылъ, забылъ про міръ.
  
                                 *
  
             Тамъ къ Юнонину престолу
             Сонмъ богинь склонился долу;
             Гордый взоръ ея скользитъ
             Надъ четой младыхъ павлиновъ;
             Блескомъ радужныхъ рубиновъ
             На власахъ вѣнецъ горитъ.
  
             О, богиня! что намъ въ славѣ?
             Нѣтъ любви въ твоей державѣ!
             Вянутъ жизни въ ней цвѣты...
             Но кому сей гласъ молебный?
             Съ гордой трона высоты
             Молитъ -- поясъ дать волшебный --
             Не богиню ль красоты?
  
                                 *
  
                       Счастливы любовью
                       Боги!-- не любовью ль
                       Мы равны богамъ?
                       Съ нею рай свѣтлѣе;
                       Съ нею міръ подлунный
                       Небомъ свѣтитъ намъ.
  
                                 *
  
             Свѣтъ любви пронзаетъ адъ!
             Тамъ лучи его блестятъ,
             Въ темномъ царствѣ злой судьбины;
             Предъ улыбкой Прозерпины
             Возсіялъ Плутона взглядъ:
             Свѣтъ любви смиряетъ адъ.
  
             Зазвучали ада своды,
             Церберъ смолкъ: то гласъ свободы,
             Лиры гласъ твоей, Орфей!
             Тамъ Миносъ въ тоскѣ глубокой
             Укрощаетъ судъ жестокой;
             На власахъ Мегеры хладной
             Змій смирился кровожадной;
  
             Спитъ тяжелый звукъ цѣпей;
             Тронутѣ пѣснію Орфея,
             Вранъ покинулъ Прометея,
             И Коцитъ, дотолѣ громкой,
             Стихъ -- и вотъ струею звонкой
             Вторитъ пѣснь твою, Орфей:
             О любви ты пѣлъ, Орфей!
  
                                 *
  
                       Счастливы любовью
                       Боги!-- не любовью ль
                       Мы равны богамъ?
                       Съ нею рай свѣтлѣе;
                       Съ нею міръ подлунный
                       Небомъ свѣтитъ намъ.
  
                                 *
  
             Весь природы стройный храмъ
             Ей возноситъ ѳиміамъ;
                       Міръ -- алтарь любови.
             Изъ-за дальнихъ, синихъ горъ
             Не Діаны ль вижу взоръ?
                       Нѣтъ!-- то взоръ любови.
             Не богиня въ вышинѣ,
             Улыбаясь, зрится мнѣ;
             Не свѣтила въ небесахъ
             Блещутъ въ радужныхъ лучахъ:
             Все любовь -- и здѣсь, и тамъ.
             И природа свѣтитъ намъ
                       Взорами любови!
  
             Про любовь журчитъ ручей --
             Быстрый токъ любовь смиряетъ;
             Запоетъ ли соловей --
             Пѣснь любви любовь вдыхаетъ:
             Все любовь, любовь одна
             Въ звукахъ радости слышна.
  
             Мудрость въ солнечныхъ лучахъ!
             Пусть твой огнь горитъ въ умахъ!
                       Уступи любови!
             Предъ любимцами молвы
             Не склоняла ты главы --
                       Покорись любови!
  
             Кто надъ сонмами свѣтилъ
             Въ вѣчность путь тебѣ открылъ
                       Свѣтлою стезею?
             Кто, разрушивъ мглы покровъ,
             Сквозь разсѣлины гробовъ
                       Возсіялъ зарею?
  
             Все любви небесной взоръ
             Храмъ безсмертья освѣщаетъ,
             И духовъ согласный хоръ
             Ею къ Вышнему пылаетъ.
             Такъ любовь, любовь одна
             Намъ вождемъ къ Творцу дана!
  
                       Счастливы любовью
                       Боги!-- не любовью ль
                       Мы равны богамъ?
                       Съ нею рай свѣтлѣе;
                       Съ нею міръ подлунный
                       Небомъ свѣтитъ намъ!
                                                     С. Шевыревъ.
  

[]

                                 ВЕЛИЧІЕ МІРА.
                                      (1781).
  
             Надъ бездной возникшихъ изъ мрака міровъ
                       Несется челнокъ мой на крыльяхъ вѣтровъ.
                                 Проплывши пучину,
                                 Свой якорь закину,
                       Гдѣ жизни дыханіе спитъ,
                       Гдѣ грань мірозданья стоитъ.
  
             Я видѣлъ: звѣзда за звѣздою встаетъ --
             Свершать вѣковѣчный, размѣренный ходъ.
                                 Вотъ къ цѣли, играя,
                                 Несутся... блуждая,
                       Окрестъ обращается взоръ
                       И видитъ беззвѣздный просторъ.
  
             И вихря, и свѣта быстрѣй мой полетъ.
             Отважнѣе! въ область хаоса! впередъ!
                                 Но тучей туманной
                                 По тверди пространной,
                       Ладьи дерзновенной во слѣдъ,
                       Клубятся системы планетъ.
  
             И вижу -- пловецъ мнѣ на встрѣчу спѣшитъ
             "О, странникъ! зачѣмъ и куда ты?" кричитъ.
                                 -- Проплывши пучину,
                                 Свой якорь закину.
                       Гдѣ жизни дыханіе спитъ,
                       Гдѣ грань мірозданья стоитъ!
  
             "Вотще! безпредѣльны пути предъ тобой!"
             -- Межи не оставилъ и я за собой!..
                                 Напрасны усилья!
                                 Орлиныя крылья,
                       Пытливая мысль, опускай
                       И якорь, смиряясь, бросай!
                                                               М. Михайловъ.
  
  
                       ФОРТУНА и МУДРОСТЬ.
                                 (1781).
  
             Съ временщикомъ Фортуна въ спорѣ
             Къ убогой Мудрости летитъ;
             "Сестра, дай руку мнѣ -- и горе
             Твоя мнѣ дружба облегчитъ!
  
             Дарами лучшими своими
             Его осыпала, какъ мать --
             И что жъ?-- ничѣмъ ненасытимый,
             Меня скупой онъ смѣлъ назвать!
  
             Софія, вѣрь мнѣ -- будемъ дружны...
             Смотри -- вотъ горы серебра!
             Кинь заступъ твой, теперь ненужный:
             Съ насъ будетъ, милая сестра".
  
             "Лети!" ей Мудрость отвѣчала:
             "Не слышишь? другъ твой жизнь клянетъ!
             Спаси безумца отъ кинжала;
             А мнѣ въ фортунѣ нужды нѣтъ".
                                                               Ѳ. Тютчевъ.
  

[]

                       МОРАЛИСТУ.
                            (1781).
  
             Лекажи, зачѣмъ надъ юностію смѣлой
             Глумишься ты, клянешь любовь,
             И -- въ хладѣ вьюгъ окоченѣлый --
             Цвѣтущій май бранить всегда готовъ?
  
             Была пора -- вкругъ нимфъ ты увивался,
             Губилъ сердца, кружился и плясалъ,
             Дыханьемъ устъ прекрасныхъ упивался
             И рай земной въ объятіяхъ сжималъ.
  
             О, селадонъ! Когда бы въ тѣ мгновенья
             Нашъ шаръ земной съ оси своей упалъ,
                       Конечно бъ ты его паденья,
                       Прильнувъ къ устамъ, не услыхалъ
  
             Повѣрь мнѣ, философскія ученья
             Бываютъ непреложны не всегда,
             Какъ пульса нашего неровное біенье:
             Богами мы не будемъ никогда!
  
             Порою кровь струею пробиваетъ --
             На радость намъ -- разсудка твердый ледъ...
             Пусть то святые ангелы свершаютъ,
             На что намъ, грѣшнымъ, силъ недостаетъ.
  
             Мой вольный духъ гнететъ земное тѣло:
             Оно тѣснитъ -- оно мѣшаетъ мнѣ
             Быть ангеломъ, но мнѣ какое дѣло?
             Я человѣкомъ быть могу вполнѣ.
                                                               Ѳ. Миллеръ.
  
  
                       ГРУППА ИЗЪ ТАРТАРА.
                                 (1781).
  
                       Чу! какъ ревъ взволнованнаго моря,
                       Словно плачъ у скалъ дробимыхъ волнъ,
             Изъ пучинъ несутся вопли горя --
                       Мертвыхъ мчитъ Хароновъ челнъ.
  
                                 Исказились лики
             Скорбью страшной; бѣшеные крики
             Мукой ада вырваны изъ устъ;
  
             Очи впалы: тщетно взоръ безумной
             За волной Коцита вѣчно-шумной
             Мчится въ мглу -- ужасный берегъ пустъ.
  
             Вопрошаютъ шепотомъ братъ брата:
             Что-то рокъ изъ нашихъ вынетъ урнъ?
             Ахъ! предъ нами вѣчность безъ возврата --
             И косу переломилъ Сатурнъ.
                                                               Д. Минъ.
  

[]

                       ЦВѢТЫ.
                       (1781).
             Дѣти солнечнаго всхода,
             Пестрыхъ пажитей цвѣты,
             Васъ взлелѣяла природа
             Въ честь любви и красоты.
             Ваши яркіе уборы,
             Подъ перстомъ прозрачнымъ Флоры,
             Такъ нарядно-хороши;
             Но любимцы нѣги вешней,
             Плачьте: прелесть жизни внѣшней
             Не вдохнула въ васъ души.
  
             Вслѣдъ за жаворонкомъ нѣжно
             Соловьи о васъ грустятъ;
             На листахъ у васъ, небрежно
             Колыхаясь, сильфы спятъ;
             Ваши пышныя короны
             Превратила дочь Діоны
             Въ брачный пологъ мотыльковъ,
             Плачьте, плачьте, дѣти свѣта!
             Въ васъ тоска понятна эта --
             Вамъ невѣдома любовь.
  
             Но томленіе разлуки
             Выношу я, не скорбя...
             Другъ мой, Нанни! эти руки
             Вьютъ подарокъ для тебя.
             Жизнь и душу, страсть и рѣчи,
             Сердца нѣжныя предтечи,
             Вамъ теперь передаю --
             И сильнѣйшій межъ богами,
             Здѣсь подъ скромными листами
             Скрылъ божественность свою.
                                                     А. Фетъ.

[]

  

[]

                                 ДРУЖБА.
             Изъ "Писемъ Юлія къ Рафаэлю;-- романа еще не изданнаго.
                                 (1781).
  
             Другъ! доволенъ малымъ 'Вседержитель,
             И напрасно думаетъ мыслитель,
             Что законъ такъ сложенъ міровой.
             Нѣтъ, одно лишь колесо въ движенье --
             И планетный міръ, и міръ мышленья
                       Приводить должно собой.
  
             И ему-то, какъ рабы, послушны,
             Сонмы звѣздъ текутъ единодушно
                       По пространнымъ небесамъ.
             Да, оно влечетъ и направляетъ
             Духъ нашъ къ солнцу духа: такъ стекаетъ
                       Сѣть ручьевъ земныхъ къ морямъ.
  
             О, не та же ль міровая сила
             И меня, мой другъ, соединила
             Въ вѣчно-счастливый союзъ съ тобой?
             О, Рафаэль! пусть рука съ рукою
             Къ солнцу духа я всегда съ тобою
             Къ совершенству путь свершаю свой!
  
             Я нашелъ тебя, о, часъ счастливый!
             Изъ мильоновъ выбралъ -- и ревниво
             Говорю: ты изъ миліоновъ мой!
             Пусть настанетъ свѣта преставленье,
             Пусть все будетъ хаосъ и смѣшенье --
             Ввѣкъ пребудетъ нашъ союзъ святой!
  
             Не въ твоихъ ли взорахъ, добрый геній,
             Собственныхъ желаній и стремленій
                       Отраженье вижу я?
             При тебѣ мнѣ краше и свѣжѣе
             Божій міръ, и сводъ небесъ синѣе
                       И ручья свѣтлѣй струя.
  
             Къ чьей же груди припаду съ рыданьемъ,
             Истомленный жизненнымъ страданьемъ,
                       Рафаэль, какъ не къ твоей?
             Вѣдь восторгъ -- и тотъ нетерпѣливо
             Ждетъ, чтобъ друга взоръ краснорѣчиво
                       Отвѣчалъ ему скорѣй.
  
             Еслибъ въ мірѣ вдругъ людей не стало,
             То считалъ бы я живыми скалы,
                       Ихъ бы страстно цѣловалъ;
             Полюбилъ бы горныя тѣснины;
             Мнѣ друзьями были бы равнины;
             Тайны вѣтрамъ я бы повѣрялъ!
  
             Мертвецы мы, если ненавидимъ,
             Боги -- если любимъ; счастье видимъ
             Въ дружбѣ и любви святой.
             Восходя все выше постепенно,
             Мы вездѣ замѣтимъ неизмѣнно
                       Силу связи круговой.
  
             Цѣпью -- отъ монгола начиная
             И эллинскимъ мудрецомъ кончая --
                       Свѣтлымъ ангеламъ во слѣдъ,
             Обнимаясь, въ пляскѣ братской мчимся
             Мы впередъ, пока не погрузимся
             Въ вѣчность, гдѣ ни лѣтъ, ни мѣры нѣтъ.
  
             Одинокъ былъ самъ Отецъ творенья,
             И -- своихъ же качествъ отраженье
             Онъ духамъ безплотнымъ передалъ --
             И Ему на встрѣчу вѣковая
             Безпредѣльность мчится, воздымая
                       Вслѣдъ за валомъ валъ.
                                                               Ѳ. Миллеръ.
  

[]

                       МЕЛАНХОЛІЯ (ЛАУРѢ).
                                 (1781).
  
             Взоръ Лаура, твой горитъ
                       Лучезарною зарею!
             Краска рдѣющихъ ланитъ,
                       Слезъ твоихъ прелестный видъ
             Всѣхъ плѣнять должны собою!
                       О, счастливъ, кому съ слезой
             На глазахъ любви святой
                       Ты клялась быть вѣчно неизмѣнной!
             О, счастливъ тотъ юноша блаженный!
  
             Ты свѣтла, какъ солнца отраженье,
                       Что въ серебряномъ теченьѣ
             Ручейка сверкаетъ, и весной
                       Смотритъ осень предъ тобой;
             Степи можешь дать ты оживленье,
                       Даже мглу грядущихъ лѣтъ
                       Озаритъ твой ясный свѣтъ.
             Ты гордишься прелестью своею,
                       Я же слезы лью надъ нею.
  
                       Гдѣ временъ прошедшихъ слѣдъ?
             Все, что полно было обаянья,
             Сгибло все; роскошныя всѣ зданья --
                       Гордость, прелесть нашихъ лѣтъ --
             На останкахъ прежнихъ все возстало.
             Наши розы сладкій ароматъ
             Изъ могилъ сосутъ; ключей начало
             Тамъ, гдѣ кости сгнившія лежатъ.
  
             О, взгляни на небо голубое:
             Звѣзды скажутъ пусть тебѣ былое!
                       Имъ, мой другъ, была видна
                       Не одна у насъ весна:
                       Видны были имъ паденья
             Многихъ троновъ, многія сраженья.
                                 Въ глубинахъ земныхъ
                       Видимъ слѣдъ мы дѣлъ былыхъ.
             Раньше-ль,позже-ль,-- что тутъ значатъ годы!
                       Лишь настанетъ смерти мигъ
                                 На часахъ природы,
  
             И погаснетъ даже солнца свѣтъ
                       И его погибнетъ слѣдъ...
             Ты спроси, давно-ль краса твоя блистаетъ?
             Что гордишься тѣмъ, что взоръ горитъ,
             Свѣжъ румянецъ розовыхъ ланитъ?
  
             Изъ могилъ все это возникаетъ.
             Но, вѣдь, смерть за даръ заемный свой,
             За румянецъ юности, двойной
                                 Мѣрой вымогаетъ!
  
             Не шути надъ смертью, ангелъ мой!
                       Алый цвѣтъ, глазамъ отрадный,
             Только лучшій тронъ для смерти злой --
             И какъ разъ рукою безпощадной
             Смерть ужасный лукъ натянетъ свой!
             Вѣрь мнѣ, другъ, о, вѣрь мнѣ, дорогая:
             Лишь на смерть глаза твои глядятъ,
             И блеститъ на гибель каждый взглядъ,
             Все тебя лишь къ смерти приближая.
             Ты довольна: пульсъ твой оживленъ,
             Крови юной горячо теченье!
             Но твой пульсъ рабъ смерти: только къ тлѣнью
                       Такъ спѣшитъ и бьется онъ!
  
             Съ устъ улыбку вмигъ прикосновеньемъ --
                       Смерть прогонитъ: въ морѣ валъ
             Такъ бѣжитъ подъ легкимъ дуновеньемъ --
             И навѣки слѣдъ его пропалъ.
                       Такъ изъ жизненныхъ началъ
             Возникаетъ смерть -- и верхъ надъ тлѣньемъ
             Все никто еще не одержалъ!
  
             Я предвижу: ликъ твой поблѣднѣетъ,
             И поблекнутъ алыя уста;
                       Щекъ прелестныхъ полнота
             Отъ заботъ житейскихъ похудѣетъ;
             Сила лѣтъ туманомъ омрачитъ
             Юной жизни ключъ; ты станешь хилой,
             Станешь ты сама себѣ немилой,
             И другимъ не будетъ милъ твой видъ.
  
             Посмотри: во мнѣ играетъ сила --
             И могучъ, какъ дубъ я молодой;
             Не боюся стрѣлъ я смерти злой;
             Взоръ мой ясенъ, какъ небесъ свѣтила;
             Духъ же мой горитъ еще страстнѣй,
             Чѣмъ всѣ звѣзды: лучъ ихъ не блистаетъ
             Такъ, когда ихъ хороводъ гуляетъ
                       Въ небесахъ во мглѣ ночей!
             Мысль моя чрезъ міръ весь мчится смѣло
             До его конечнаго предѣла.
  
             Вижу, дѣва, ты гордишься мной!
             Но небесный кубокъ золотой,
             Мнѣ дающій радость и отраду,
                                 Не лишенъ и яду!
                       О, стократъ несчастенъ тотъ,
             Кто себѣ изъ праха создаетъ
             Идеалъ. Ахъ, звукомъ слишкомъ смѣлымъ
             Можно струны арфы разорвать:
                       Геній же привыкъ летать,
             Не стѣсняясь никакимъ предѣломъ,
             Покоряя все себѣ кругомъ.
             А потомъ что будетъ? О, потомъ...
             Погляди: ужъ на меня -- о горе!--
             Возстаютъ мечтанья въ смѣломъ спорѣ!
             Нѣтъ, не долго ужъ моимъ лучамъ
             Догорать; лишь года два -- и зданье
             Упадетъ, обрушась въ основаньѣ:
             Я въ своихъ лучахъ угасну самъ!
  
             Плачешь ты? О, прочь слеза-злодѣйка!
             Развѣ лучше старость-лиходѣйка?
             Прочь, слеза! исчезни поскорѣй!
             Развѣ лучше, чтобъ безъ силъ скитался
             Въ мірѣ я, въ которомъ отличался
             Силой жизни въ юности моей?
             Чтобы проклялъ хладною душою
             Юность я съ любовью золотою?
             Чтобъ въ духовной слѣпотѣ своей,
             Передъ смертью, я съ ожесточеньемъ
             Слалъ проклятья лучшимъ заблужденьямъ?
             Прочь, слеза! исчезни поскорѣй!
             Рви цвѣтокъ,богъ смерти,въ лучшемъ цвѣтѣ!
             Угаси теперь же на разсвѣтѣ
             Со слезою жизни факелъ мой!
             Такъ при лучшей сценѣ ниспадаетъ
             Занавѣсъ; но театръ еще внимаетъ,
             Будто ждетъ развязки роковой...
                                                               Ѳ. Миллеръ.
  
                       ГЕНІЙ ВЕСНЫ.
                            (1781).
  
             Привѣтъ тебѣ, прекрасный!
             Съ кошницею цвѣтовъ,
             Природы упоенье,
             Пришелъ ты средь луговъ.
  
             И вотъ опять ты съ нами,
             И милъ и вновь красивъ...
             Мы радостно на встрѣчу
             Идемъ на твой призывъ.
  
             И дѣвушку ты помнишь,
             Которая меня
             Любила и все любитъ
             До нынѣшняго дня.
  
             Для дѣвушки цвѣточекъ
             Прошу я у тебя.
             А ты? Цвѣтокъ даешь ты.
             Любой даешь, любя.
  
             Привѣтъ тебѣ, прекрасный!
             Съ кошницею цвѣтовъ,
             Природы упоенье,
             Пришелъ ты средь луговъ.
                                                     К. Фофановъ.
  

[]

                       МИННѢ.
                       (1781).
  
             Странно мнѣ, непостижимо:
             Минна ль милая идетъ?
             Какъ? она?-- проходитъ мимо
             И меня не узнаетъ?
             Съ свитой франтовъ выступаетъ
             И, тщеславія полна,
             Гордо вѣеромъ играетъ...
             Нѣтъ, да это не она!
  
             Съ лѣтней шляпки перья вѣютъ --
             Подаренный мной нарядъ;
             Эти ленты, что алѣютъ,
             "Минна!-- стыдно!" говорятъ.
             И цвѣты на ней... не я ли
             Эти выростилъ цвѣты?
             Прежде чѣмъ они завяли,
             Измѣнила, Минна, ты!
  
             Съ этой вѣтренной толпою --
             Позабудь меня -- иди!
             Въ этой, бившейся тобою,
             Я найду еще груди
             Благородныхъ силъ довольно
             Низкій твой обманъ стерпѣть,
             И -- хоть тягостно и больно --
             Безразсудную презрѣть.
  
             Сердце Минны исказилось
             Милымъ личикомъ -- о, стыдъ!
             Но вѣдь прелесть -- мигъ -- и скрылась:
             Не надеженъ розы видъ.
             Гнѣзда ласточками свиты
             По веснѣ до первыхъ вьюгъ:
             Разнесутся волокиты,
             И отринетъ вѣрный другъ.
  
             Красоты твоей развалинъ
             Представляется мнѣ видъ:
             Взоръ твой -- сумраченъ, печаленъ --
             На минувшее глядитъ,
             Тѣ, которые такъ жадно
             Поцѣлуй ловили твой,--
             Глядь, хохочутъ безпощадно
             Надъ отцвѣтшей красотой.
  
             Сердце Минны исказилось
             Этимъ личикомъ -- о, стыдъ!
             Но вѣдь прелесть -- мигъ -- и скрылась
             Прелесть розы отлетитъ.
             Какъ тогда я смѣхомъ гряну
             Самъ въ глаза твоей судьбѣ!.
             Нѣтъ! о, нѣтъ!-- я горько стану,
             Минна, плакать о тебѣ.
                                                     В. Бенедиктовъ.

[]

  
                       БѢГЛЕЦЪ.
                       (1781).
  
             Дыханье утра всю землю живитъ,
             Разсвѣтъ, сквозь древесныя вѣтви сіяя,
             Блистаньемъ пурпурнымъ кусты золотитъ
                       И высится ярко, пылая,
                       Вершина горы золотая.
             Привѣтствуютъ юнаго солнца восходъ
             Проснувшихся птичекъ веселые хоры,
                       А солнце, въ объятьяхъ Авроры
             Пылая, въ красѣ молодой возстаетъ.
  
                       Благое свѣтило!
                       Лучей твоихъ силой
             Пространный весь міръ оживленъ и согрѣтъ.
                       И лугъ весь цвѣтистый
                       Росой серебристой
             Блеститъ, отражая въ ней ясный твой свѣтъ.
  
                       Ужъ утра дыханье
                       Земныя созданья
                       Живитъ всѣ вокругъ;
                       Зефиръ шаловливый
                       Надъ розой красивой
             Порхаетъ, смѣется проснувшійся лугъ.
  
             Ужъ трубы дымятся сосѣдняго зданья,
             И слышны мычанье, и топотъ, и ржанье
                       Коней и быковъ;
                       Скрипъ тяжкихъ возовъ,
                       Погонщиковъ зовъ
                       Поля оживляютъ;
             Орлы, ястреба беззаботно летаютъ
             И крылья купаютъ въ парахъ облаковъ.
  
                       Покой вожделѣнный
                       Душѣ истомленной
                       Найду ли гдѣ я?
                       Природа прекрасна
                       Но въ прелести ясной
                       Мертва для меня.
  
             О, взойди Аврора и лобзаньемъ
             Оживи скорѣе лѣсъ и лугъ!
             Закатися, солнце!-- всѣмъ созданьямъ
             Даруй сонъ, все успокой вокругъ!
             Завтра, ахъ, быть можетъ, лучъ Авроры
                       Смерть мнѣ возвѣститъ,
             А закатъ мнѣ отуманитъ взоры
             И меня въ сонъ вѣчный погрузитъ.
                                                     Ѳ. Миллеръ.

[]

  

[]

                       ТАЙНА ВОСПОМИНАНІЯ. (ЛАУРѢ).
                                 (1781).
  
                       Вѣчно льнуть къ устамъ съ безумной страстью,
             Кто ненасыщаемому счастью,
             Этой жаждѣ пить твое дыханье,
             Слить съ твоимъ свое существованье
                       Дастъ истолкованье?
  
                       Не стремятся ль, какъ рабы, охотно,
             Отдаваясь власти безотчетно,
             Силы духа быстрой чередою
             Черезъ жизни мостъ, чтобы съ тобою
                       Жизнью жить одною?
  
                       О, скажи: владыку оставляя,
             Не въ твоемъ ли взглядѣ память рая
             Обрѣли разрозненные братья
             И -- свободны вновь отъ узъ проклятья --
                       Въ немъ слились въ объятья?
  
                       Или мы когда-то единились --
             Иль затѣмъ сердца въ насъ страстью бились?
             Не въ лучѣ-ль погасшихъ звѣздъ съ тобою
             Были мы единою душою,
                       Жизнію одною?
  
                       Да, мы были -- внутренно была ты
             Въ тѣхъ зонахъ (имъ же нѣтъ возврата)
             Связана со мною... Такъ въ скрижали
             Мнѣ прочесть бъ той довременной дали
                       Вдохновенья дали.
  
                       Въ существѣ, соединенномъ тѣсно,
             Взоромъ вѣщимъ я прочелъ чудесно:
             Мы единымъ Богомъ неизмѣнно,
             Творческою силой вдохновенной
                       Были во вселенной.
  
                       Нектара источники предъ нами
             Разливались свѣтлыми волнами;
             Смѣло мы печали разрѣшали,
             Къ свѣтозарной правды вѣчной дали
                       Гордо возлетали.
  
                       Плачь, Лаура, Бога въ насъ не стало,
             Мы -- обломки дивнаго начала,
             И не зная удовлетворенья,
             Ненасытно въ насъ живетъ влеченье:
                       Къ Божеству стремленье.
  
                       Отъ того-то вся преданность счастью --
             Вѣчно льнуть къ устамъ съ безумной страстью,
             Эта жажда пить твое дыханье,
             Слить съ твоимъ свое существованье
                       Въ вѣчное лобзанье.
  
                       Отъ того-то, какъ рабы, охотно,
             Отдаваясь власти безотчетно,
             Силы духа быстрой чередою
             Черезъ жизни мостъ бѣгутъ съ тобою
                       Жизнью жить одною.
  
                       Отъ того, владыку оставляя,
             У тебя во взглядѣ память рая
             Обрѣли -- и, тяжкій гнетъ проклятья
             Позабывъ, сливаются въ объятья
                       Вновь они, какъ братья.
  
                       Ты сама... пускай глаза сокрыты,
             Но горятъ зарей твои ланиты...
             Мы родные: изъ страны изгнанья
             Въ край родной летимъ мы въ мигъ сліянья
                       Въ пламени лобзанья.
                                                     Аполлонъ Григорьевъ.
  

[]

                       ЭЛИЗІУМЪ.
                       (1781).
             Стенящіе вопли минули!
                       Въ пирахъ Елисейскихъ Полей
                       Печали и скорбь утонули!
             Дней замогильныхъ теченье --
             Вѣчнаго счастья восторгъ и паренье,
             Тихой долиной бѣгущій ручей.
  
                                 Юно-лелѣющій
                                 Май вѣчно-вѣющій
                       Носится здѣсь по доламъ;
             Время во снахъ золотыхъ пролетаетъ.
             Духъ въ безконечныхъ пространствахъ витаетъ,
             Истина рветъ свой покровъ пополамъ.
  
                                 Восторгъ безъ конца
                                 Волнуетъ сердца.
             Здѣсь нѣту печальному горю прозванья;
             Здѣсь сладкимъ восторгомъ зовется страданье.
             Странникъ усталый, отъ зноя старая,
             Члены въ прохладной тѣни расправляя,
  
             Ношу кладетъ здѣсь навѣкъ наконецъ;
             Серпъ изъ руки утомленной роняетъ --
             И подъ бряцаніе арфъ засыпаетъ,
             Грезя о жатвѣ поконченной, жнецъ.
             Знамя-ль чье бури земныя вздымали,
             Стоны-ль убійства чей слухъ поражали,
  
             Иль у кого подъ громовой пятой
                       Горы дрожали порой --
             Тихо тотъ дремлетъ у звучнаго лона
             Ясныхъ ключей, межъ осокой зеленой,
                       Бьющихъ живымъ серебромъ:
                       Чуждъ ему воинскій громъ.
  
             Съ вѣрнымъ супругомъ обнявшись, супруга
             Пьетъ поцѣлуи средь злачнаго луга --
                       Нѣжитъ ихъ сладкій зефиръ;
             Свѣтлый вѣнецъ свой любовь обрѣтаетъ
             И жала смерти навѣкъ избѣгаетъ,
             Празднуя вѣчно свой свадебный пиръ.
                                                     Григорій Данилевскій.
  
  
                       ДОСТОИНСТВО МУЖЧИНЫ.
                                 (1781).
  
             Мужчина я!-- и кто мечтой
              Себя достойнѣй чаетъ.
             Пусть выйдетъ тотъ на свѣтъ дневной
             И съ пляской припѣваетъ!
  
             Подобье Божіе -- мой видъ,
             Я смѣло увѣряю,
             И мнѣ свободный входъ открытъ
             Ко всѣмъ утѣхамъ рая.
  
             Пройдетъ ли дѣва красоты --
             Смѣлѣе, другъ, смѣлѣе!
             Я говорю: мужчина ты --
             Цѣлуй ее скорѣе!
  
             Корсетъ сжимаетъ грудь ея,
             Сильнѣй она краснѣетъ:
             Вѣдь знаетъ, что мужчина я,--
             Затѣмъ она и млѣетъ.
  
             Зайди лишь я въ купальню къ ней,
             Она бы закричала:
             Мужчина я, а то бы ей
             Кричать на умъ не вспало.
  
             Мнѣ слово -- что мужчина я --
             Къ ней доступъ открываетъ;
             Не страшенъ я, но отъ меня
             Принцесса убѣгаетъ.
  
             А знатныхъ, дамъ любовь снискать
             Мнѣ развѣ будетъ трудно?
             Повсюду слово то опять
             Мнѣ помогаетъ чудно.
  
             Мужчина я -- то слышно всѣмъ
             По звукамъ лиры смѣлой:
             Въ другихъ рукахъ она совсѣмъ
             Иначе бы запѣла.
  
             А умъ мужской? вѣдь онъ беретъ
             Оттуда же начало,
             Откуда Божій духъ течетъ;
             А это развѣ мало?
  
             Тирановъ врагъ, мой талисманъ
             Ихъ смѣло поражаетъ;
             А если верхъ возьметъ тиранъ,--
             Онъ съ честью умираетъ.
  
             Германцамъ этотъ талисманъ
             Надъ Римомъ верхъ доставилъ;
             Онъ при Гранинѣ персіянъ
             На вѣки обезславилъ.
  
             Вотъ гордый римлянинъ сидитъ
             Подъ африканскимъ зноемъ;
             Въ его глазахъ огонь горитъ,
             И смотритъ онъ героемъ.
  
             Вотъ отрокъ смѣлый подошелъ
             Къ бѣжавшему изъ плѣна...
             "Скажи: ты Марія нашелъ
             На пеплѣ Карѳагена!".
  
             Такъ онъ велѣлъ сказать своимъ,
             Великій и въ паденьѣ;
             Мужчина онъ -- и передъ нимъ
             Всѣ чувствуютъ смущенье.
  
             Его жъ потомки не могли
             Сберечь свои владѣнья,
             И суетную жизнь вели
             Въ пустомъ увеселеньи.
  
             О, какъ постыдна участь ихъ!
             На вѣки родъ презрѣнныхъ
             Лишился правъ мужскихъ своихъ,
             Небесъ даровъ священныхъ!
  
             И такъ влачатъ они вѣкъ свой,
             Живутъ не съ головою,
             А развѣ съ тыквою большой,
             Внутри совсѣмъ пустою.
  
             Такъ у аптекаря вино --
             Въ реторту лишь вольется --
             Теряетъ спиртъ свой весь оно:
             Вода лишь остается.
  
             Они отъ женщины бѣгутъ,
             Дрожатъ, ее встрѣчая,
             И -- если въ кругъ ихъ попадутъ --
             Стоятъ, отъ страха тая.
  
             Счастливый семьянинъ -- и тотъ
             Ихъ взоръ собой тревожитъ:
             Кто людямъ жизни не даетъ,
             Людей любить не можетъ!
  
             Такъ я иду, гордясь собой,
             И кто себя считаетъ,
             Какъ я, мужчиной -- тотъ со мной
             Пусть пляшетъ, припѣваетъ!
                                                     Ѳ. Миллеръ.

[]

  

[]

             ГРАФЪ ЭБЕРГАРДЪ ГРЕЙНЕРЪ.
                       ВОЕННАЯ ПѢСНЯ
                                 (1781).
  
             Ну что вы тамъ,въ землѣ своей
                       Дерете носъ подъ-часъ?,
             Немало доблестныхъ мужей, і
             Не мало есть богатырей
                       И въ Швабіи у насъ!
  
             У васъ -- Карлъ, и Эдуардъ.
                       И Фрицъ... и кто потомъ?
             И Карлъ, и Фрицъ, и Эдуардъ...
             У насъ -- одинъ: графъ Эбергардъ
                       Въ сраженьи Божій громъ.
  
             Змѣя подъ сердцемъ... "А! постой!"
                       Задумалъ онъ съ тѣхъ поръ --
             И клялся отчей бородой
             Омыть кровавою рѣкой
                       Свой гнѣвъ и свой позоръ.
  
             И дождался... Давно пора'-..
                       И людямъ, и конямъ
             Пришлось подъ Деффингенъ съ утра
             Сойдтись на полѣ и -- "ура!"...
                       Ой, жарко было тамъ!
  
             И Ульрихъ, сынъ его... и тотъ
                       Любилъ желѣза звонъ:
             Бывало, врагъ громитъ и жжетъ --
             Сынъ графа Ульрихъ не вздрогнетъ
                       И вспять ни пяди онъ.
  
             Рейтлингцы, съ зависти, не разъ
                       Ковали тайный ковъ --
             И препоясались на насъ
             Они мечомъ въ недобрый часъ;
                       А графъ -- не ждетъ враговъ:
  
             Нашъ лозунгъ былъ: "врага топчи
                       За прежній бой!" Потомъ
             Съ утра до поздней до ночи
             Трещали копья и мечи,
                       И била кровь ключомъ.
  
             А Ульрихъ?-- львенка не серди:
                       Къ врагамъ домчался онъ --
             И страхъ, и ужасъ впереди,
             И крикъ, и стоны позади,
                       И смерть со всѣхъ сторонъ!
  
             Вломился къ нимъ -- не побѣдилъ,
                       Вернулся недобромъ;
             Отецъ свою досаду скрылъ;
             А сыну Божій свѣтъ не милъ --
                       И плачетъ онъ тайкомъ.
  
             Но съ смертію не спорятъ львы:
                       Сверкнула сабля въ тылъ --
             Всѣ разомъ къ Ульриху... увы!
             Не опустилъ онъ головы,
                       Да жгучій взоръ застылъ.
  
             Какъ будто голову намъ ссѣкъ,
                       Самъ врагъ заплакалъ... Га!
             Нашъ графъ не плакалъ весь свой вѣкъ.
             "Мой сынъ такой же человѣкъ!--
                       Маршъ, дѣти, на врага!"
  
             И сердце жолчью облилось,
                       И копья гнѣвъ навелъ,
             И много труповъ улеглось;
             А врагъ бѣжалъ -- и вкривь и вкось --
                       На горы, въ лѣсъ и въ долъ.
  
             И съ трубнымъ звукомъ мы въ свой станъ
                       Вернулися потомъ --
             И пиръ-горой у поселянъ:
             И вальсъ, и пѣсни -- и стаканъ
                       Заискрился виномъ.
  
             А гдѣ жъ нашъ графъ? Сидитъ
                       Въ шатрѣ однимъ одинъ;
             Слеза въ глазахъ его блеститъ;
             Предъ нимъ убитый сынъ лежитъ,
                       Лежитъ убитый сынъ.
  
             Затѣмъ при графѣ мы своемъ
                       И тѣломъ, и душой.
             Въ его рукѣ не мечъ, а громъ.
             Онъ -- буря въ полѣ боевомъ,
                       Звѣзда земли родной!
  
             Такъ что-жъ вы тамъ, въ землѣ своей,
                       Дерете носъ подъ-часъ?
             Не мало доблестныхъ мужей,
             Не мало есть богатырей
                       И въ Швабіи у насъ.
                                                     Л. Мей.

[]

  

[]

                       ПРИМИРЕНІЕ.
                           (1784).
  
             И я, увы, въ Аркадіи родился!
                       Была мнѣ радость суждена,
             Надъ колыбелью лучъ ея свѣтился...
             И я, увы, въ Аркадіи родился...
                       Но вся въ слезахъ прошла весна.
  
             А жизни Май не расцвѣтаетъ снова,
                       Онъ для меня отцвѣлъ,
             Дыханье слышу генія другого;
             Онъ здѣсь, мой свѣточъ гаситъ онъ сурово.
                       Мой день прошелъ.
  
             Предъ входомъ въ міръ незримый,необъятный
                       Являюсь съ трепетной мольбой:
             Верни-же мнѣ права мои обратно,
             Я не сорвалъ печати святотатно,
                       Не вѣдалъ радости земной.
  
             У твоего престола въ ожиданьи,
                       Стою, таинственный судья,
             Вѣдь на землѣ живетъ еще преданье,
             Что на вѣсахъ ты вѣсишь воздаянье
                       И праведна рука твоя.
  
             Здѣсь ждутъ тебя и добрые, и злые,
                       Всѣмъ по заслугамъ воздаешь.
             Въ сердцахъ читая помыслы людскіе,
             Рѣшаешь ты загадки вѣковыя
                       И каждому свое вернешь.
  
             Изгнанника верни изъ чуждой дали,
                       Дозволь тернистый кончить путь!
             Мой свѣточъ люди истиною звали,
             Но сами дальше отъ него бѣжали,
                       Мнѣ-жъ не далъ онъ съ пути свернуть.
  
             "Отдай мнѣ молодость. За всѣ страданья
                       Награду ты получишь тамъ,
             За гробомъ ты дождешься воздаянья!"
             И я повѣрилъ, принялъ обѣщанья
                       И радость жизни отдалъ самъ.
  
             "Отдай Лауру -- все, что сердцу мило!
                       Вѣдь только въ небѣ цѣль твоя;
             Познаешь ты блаженство за могилой".
             И я любовь изъ сердца вырвалъ силой,
                       Ее рыдая бросилъ я.
  
             "Со смертью ты вступаешь въ договоры,
                       Коварный принялъ ты обѣтъ;
             Когда настанетъ срокъ, померкнутъ взоры
             И самого тебя не будетъ скоро" --
                       Такъ надо мной смѣялся свѣтъ.
  
             Смѣялись всѣ: "Что значатъ обѣщанья?
                       Какихъ боговъ страшишься ты?
             Хранители больного мірозданья,
             Они людского вымысла созданья
                       Плоды болѣзненной мечты!"
  
             "Чего еще за гробомъ ожидаешь?
                       Всю вѣчность покрываетъ прахъ.
             Когда-жъ въ нее неясный взоръ вперяешь,
             Ты самъ миражъ ужасный вызываешь --
                       Онъ отражаетъ твой же страхъ.
  
             Давно отжившее вновь воскрешая,
                       Какъ мумію прошедшихъ лѣтъ,
             Въ тебѣ надежда теплится живая;
             Но, тѣни тѣ изъ гроба вызывая,
                       Безсмертіемъ зовешь ты жалкій бредъ.
  
             Надежда? Вѣчно той-же лжи мерцанье,--
                       Все за нее ты потерялъ,
             А смерть шесть тысячъ лѣтъ хранитъ молчанье,
             И до сихъ поръ, глася о воздаяньи,
                       Никто изъ гроба не вставалъ".
             
   Я видѣлъ -- время въ вѣчность улетало,
                       И вся цвѣтущая земля
             За нимъ мертва, какъ блѣдный трупъ, лежала,
             Могила-жъ никого не отдавала,--
                       Въ обѣтъ боговъ все вѣрилъ я.
  
             Я на землѣ не вѣдалъ утѣшенья
                       И не жалѣлъ себя,
             Насмѣшки слушалъ, видѣлъ я презрѣнье!
             Но ожидалъ лишь твоего рѣшенья,
                       Награды отъ тебя.
  
             И вдругъ я слышу голосъ надъ собою:
                       "Всѣ дѣти равны предо мной;
             Но два цвѣтка цвѣтутъ здѣсь надъ землею:
             Одинъ зовутъ надеждою святою
                       И наслажденіемъ другой.
  
             "Но кто сорвалъ одинъ -- не жди другого;
                       Бери-же все, что тутъ,
             Коль ты не вѣришь, и не жди иного --
             Коль вѣришь, отрекайся отъ земного --
                       Исторія есть страшный судъ.
             
   "Ты самъ нашелъ въ надеждѣ утѣшенье,
                       А вѣра счастіе даетъ.
             Проси всѣхъ мудрецовъ рѣшить сомнѣнье,
             Но знай -- того, что унесло мгновенье,
                       Того вся вѣчность не вернетъ".
                                                               Кн. Д. Цертелевъ.
             
  
                                 БОРЬБА.
                                 (1784).
  
             Нѣтъ, прочь суровый долгъ! зачѣмъ мнѣ сердце гложешь?
             Не требуй жертвъ напрасныхъ отъ меня.
             Когда ужъ погасить въ груди моей не можешь
                       Ея палящаго огня!
  
             Я клялся, да, я клялся мощной воли
                       Признать надъ сердцемъ власть...
             Теперь... вотъ твой вѣнокъ -- онъ мнѣ не нуженъ болѣ.
                       Возьми его -- и дай мнѣ пасть!
  
             Разорванъ нашъ союзъ! Она, я знаю, любитъ...
                       И вдругъ отречься отъ нее!
             О. нѣтъ! пусть страсти пылъ на вѣкъ меня погубитъ:
             Въ моемъ паденіи -- блаженство все Мое!
  
             Что точитъ червь мнѣ жизнь, что гибну я въ молчаньи --
                                 Все поняла душой она
                       И на мои безмолвныя страданья
                                 Глядитъ участія полна.
  
             О, Боже! вотъ оно желанное участье!
                       Одинъ лишь шагъ остался роковой...
             Но нѣтъ, постой, дитя! мнѣ страшно это счастье:
                       Въ немъ приговоръ конечный мой.
  
             О, страшная судьба! коварное сомнѣнье!
                       Я здѣсь у цѣли наконецъ:
             Въ ней тайныхъ мукъ моихъ награда и вѣнецъ
             И роковой ударъ преступнаго паденья.
                                                                         А. Майковъ.
  

[]

                       ПѢСНЬ РАДОСТИ
                             (1785).
  
             Радость, первенецъ творенья,
                       Дщерь великая Отца,
             Мы, какъ жертву прославленья,
             Предаемъ тебѣ сердца!
             Все, что дѣлитъ прихоть свѣта,
             Твой алтарь сближаетъ вновь;
             И душа, тобой согрѣта,
             Пьетъ въ лучахъ твоихъ любовь.
  
                       ХОРЪ.
  
             Въ кругъ единый, божьи чада!
             Вашъ Отецъ глядитъ на васъ!
             Святъ Его призывный гласъ
             И вѣрна Его награда!
  
                                 *
  
             Кто небесъ провидѣлъ сладость,
             Кто любилъ на сей земли,
             Въ миломъ взорѣ черпалъ радость --
             Радость нашу раздѣли:
             Всѣ, чье сердце сердцу друга
             Въ братской вторило груди;
             Кто-жъ не могъ любить -- изъ круга
             Прочь, съ слезами, отойди!
  
                       ХОРЪ.
  
             Душъ родство! о, лучъ небесный!
             Вседержащее звено!
             Къ небесамъ ведетъ оно,
             Гдѣ витаетъ Неизвѣстный!
  
                                 *
  
             У груди благой природы
             Все, что дышетъ, радость пьетъ!
             Всѣ созданья, всѣ народы
             За собой она влечетъ;
             Намъ друзей дала въ несчастьи,
             Гроздій сокъ, вѣнки Харитъ,
             Насѣкомымъ -- сладострастье...
             Ангелъ -- Богу предстоитъ.
  
                       ХОРЪ.
  
             Что, сердца, благовѣстите?
             Иль Творецъ сказался вамъ?
             Здѣсь лишь тѣни -- солнце тамъ
             Выше звѣздъ Его ищите!
  
                                 *
  
             Душу божьяго творенья
             Радость вѣчная поитъ,
             Тайной силою броженья
             Кубокъ жизни пламенитъ;
             Травку выманила къ свѣту,
             Въ солнцы хаосъ развила
             И въ пространствахъ, звѣздочету
             Неподвластныхъ, разлила.
  
                       ХОРЪ.
  
             Какъ міры катятся слѣдомъ
             За вседвижущимъ перстомъ,
             Къ нашей цѣли потечемъ
             Бодро, какъ герой къ побѣдамъ!
  
                                 *
  
             Въ яркомъ истины зерцалѣ
             Образъ твой очамъ блеститъ;
             Въ горькомъ опыта фіалѣ
             Твой алмазъ на днѣ горитъ.
             Ты, какъ образъ прохлажденья,
             Намъ предходишь средь трудовъ,
             Свѣтишь утромъ возрожденья
             Сквозь разсѣлины гробовъ.
  
                       ХОРЪ.
  
             Вѣрьте правящей Десницѣ!
             Наши скорби, слезы, вздохъ
             Въ ней хранятся какъ залогъ --
             И искупятся сторицей!
  
                                 *
  
             Кто постигнетъ Провидѣнье?
             Кто явитъ стези Его?
             Въ сердцѣ сыщемъ откровенье,
             Сердце скажетъ -- Божество!
             Прочь вражда съ земного круга!
             Породнись душа съ душой!
             Жертвой мести купимъ друга,
             Пурпуръ -- вретища цѣной.
  
                       ХОРЪ.
  
             Мы врагамъ своимъ простили!
             Въ книгѣ жизни нѣтъ долговъ!
             Тамъ, въ святилищѣ міровъ,
             Судитъ Богъ, какъ мы судили!
  
                                 *
  
             Радость грозди наливаетъ,
             Радость кубки пламенитъ,
             Сердце дикаго смягчаетъ,
             Грудь отчаянья живитъ!
             Въ искрахъ къ небу брызжетъ пѣна,
             Сердце чувствуетъ полнѣй:
             Други -- братья!-- на колѣна!
             Всеблагому кубокъ сей!
  
                       ХОРЪ.
  
             Ты, чья мысль духовъ родила,
             Ты, чей взоръ міры зажегъ --
             Пьемъ -- Тебѣ, великій Богъ,
             Жизнь міровъ и душъ свѣтило!
  
                                 *
  
             Слабымъ -- братскую услугу,
             Добрымъ -- братскую любовь,
             Вѣрность клятвъ -- врагу и другу,
             Долгу въ дань -- всю сердца кровь,
             Гражданина голосъ смѣлый
             На совѣтъ къ земнымъ богамъ...
             Торжествуй, святое дѣло!
             Вѣчный стыдъ его врагамъ!
  
                       ХОРЪ.
  
             Нашу длань къ Твоей, Отецъ,
             Простираемъ въ безконечность!
             Нашимъ клятвамъ даруй вѣчность:
             Наши клятвы -- гимнъ сердецъ!
                                                     Ѳ. Тютчевъ.

[]

  

[]

                       НЕПОБѢДИМЫЙ ФЛОТЪ.
                       Подражаніе старому поэту.
                                 (1786).
  
             Идетъ, идетъ полудня флотъ надменный!
                  Подъ нимъ кипитъ всемірный океанъ,
             И громъ цѣпей среди грозы военной
             Тебѣ несетъ изъ отдаленныхъ странъ;
             Пловучія войска твердынь непобѣжденныхъ
                  (Подобныхъ имъ еще не видѣлъ свѣтъ)
                  Тебѣ несутъ на волнахъ устрашенныхъ
                  Всѣ ужасы знакомыхъ имъ побѣдъ.
             Ихъ имя грозное, какъ вѣстникъ истребленья,
                  Разноситъ всюду гибель и смятенье.
                  Идетъ спокойный флотъ непобѣдимый,
                  Погибелью грозя врагамъ своимъ;
             Подъ нимъ смиряется Нептунъ неукротимый
                  И вопли бурь смолкаютъ передъ нимъ.
  
                  Твой врагъ стоитъ передъ тобою,
                  Британія, владычица морей!
             Тебѣ грозятъ войска гальонъ, готовыхъ къ бою,
                  И рядъ высокихъ кораблей.
                  Передъ тобой, какъ громовыя тучи,
             Они стоятъ, безстрашны и могучи.
  
                  Кто далъ тебѣ сокровищъ милліоны,
                  Вознесъ тебя владычицей морей?
                  Не ты ль сама мудрѣйшіе законы
                  Исторгла силою у гордыхъ королей?
             Великой хартіей сравнивъ гражданъ съ князьями
             И королей съ гражданами въ правахъ,
                  Не ты ли спорила о власти надъ морями
                  И, отстоявъ свой флагъ передъ врагами,
                  Прославила его въ морскихъ бояхъ?
                  Кто далъ тебѣ и славу, и значенье,
                  Какъ не твои же мечъ и просвѣщенье?
  
             Несчастная, взгляни въ предчувствіи конца
             На огневержущихъ гигантовъ истребленья!
             Въ смущеніи весь міръ ждетъ твоего паденья,
                       Трепещутъ многія сердца.
                  Всесильный Богъ увидѣлъ вражью силу,
                  Надменный флагъ враговъ увидѣлъ Онъ.
  
             Увидѣлъ для тебя отверзтую могилу --
                  Вѣщалъ:,уже-ль падетъ мой Альбіонъ!
             Угаснетъ съ нимъ героевъ родъ избранный,
             Отъ угнетенія послѣдній вѣрный щитъ?
                       Уже-ли онъ средь бури бранной
                       Своихъ враговъ не сокрушитъ?
                  Нѣтъ,-- Онъ вѣщалъ,-- сильна моя ограда
                       И крѣпокъ мужества оплотъ!"
                       Всесильный дунулъ -- и армада
                       Разнесена по лону водъ. *)
                                                                         В. Гаевскій.
  
   *) Послѣдніе два стиха намекаютъ на медаль, выбитую, по приказанію Елисаветы, въ воспоминаніе ея побѣды. На медали изображенъ флотъ, погибающій въ бурю, и подъ нимъ надпись: Aflavit Deus -- et dissipati sunt (Богъ дунулъ -- и разсѣялись).

[]

  

[]

                       БОГИ ГРЕЦІИ.
                            (1786).
             Какъ еще вы правили вселенной,
             И забавъ на легкихъ помочахъ
             Свой народъ водили вожделѣнной,
             Чада сказокъ въ творческихъ ночахъ...
             Ахъ! пока служили вамъ открыто,
             Былъ и смыслъ иной у бытія,
             Какъ вѣнчали храмъ твой, Афродита,
             Ликъ твой, Аматузія.
  
             Какъ еще покровъ свой вдохновенье
             Налагало правдѣ на чело,
             Жизнь полнѣй текла чрезъ все творенье;
             Что и жить не можетъ,-- все жило.
             Цѣлый міръ возвышенъ былъ уборомъ,
             Чтобъ прижать къ груди любой предметъ;
             Открывало посвященнымъ взорамъ
             Все боговъ завѣтный слѣдъ.
  
             Гдѣ теперь, какъ намъ твердятъ сторицей,
             Пышетъ шаръ, вращаясь безъ души,
             Правилъ тамъ златою колесницей
             Геліосъ въ торжественной тиши.
             Здѣсь на высяхъ жили Ореады,
             Безъ Дріадъ ни рощи, ни лѣсовъ,
             И изъ урны радостной наяды
             Пѣна прядала ручьевъ.
  
             Этотъ лавръ стыдливость дѣвы прячетъ,
             Дочь Тантала въ камнѣ томъ молчитъ,
             Въ тростникѣ вотъ здѣсь Сиринкса плачетъ,
             Филомела въ рощѣ той груститъ.
             Въ тотъ потокъ какъ много слезъ, Церера,
             Ты о Персефонѣ пролила,
             А съ того холма вотще Цитера
             Друга нѣжнаго звала.
  
             Къ порожденнымъ отъ Девкаліона
             Нисходилъ весь сонмъ небесный самъ:
             Посохъ взявъ, пришелъ твой сынъ, Латона,
             Къ Пирринымъ прекраснымъ дочерямъ.
             Между смертнымъ, богомъ и героемъ
             Самъ Эротъ союзы закрѣплялъ,
             Смертный рядомъ съ богомъ и героемъ
             Въ Аматунтѣ умолялъ.
  
             Строгій чинъ съ печальнымъ воздержаньемъ
             Были чужды жертвенному дню,
             Счастье было общимъ достояньемъ
             И счастливецъ къ вамъ вступалъ въ родню.
             Было лишь прекрасное священно,
             Наслажденья не стыдился богъ,
             Коль улыбку скромную Камены
             Иль хариты вызвать могъ.
  
             Свѣтлый храмъ не вѣдалъ стѣнъ несносныхъ,
             Въ славу вамъ герой искалъ мѣты
             На Олимпійскихъ играхъ вѣнценосныхъ,
             И гремѣли колесницъ четы.
             Хороводы въ пляскѣ безупречной
             Вкругъ вились уборныхъ алтарей,
             На вискахъ у васъ вѣнокъ цвѣточный,
             Подъ вѣнцами шелкъ кудрей.
  
             Тирсоносцевъ радостныхъ "эвое"
             Тамъ, гдѣ тигровъ пышно запрягли,
             Возвѣщало о младомъ героѣ,
             И Сатиръ, и Фавнъ шатаясь шли.
             Предъ царемъ неистово менады
             Прославлять летятъ его вино,
             И зовутъ его живые взгляды
             Осушать у кружки дно.
  
             Не костякъ ужасный въ часъ томленій
             Подступалъ къ одру, а уносилъ
             Поцѣлуй послѣдній вздохъ, и геній,
             Наклоняя, факелъ свой гасилъ.
             Даже въ Оркѣ судіей правдивымъ
             Возсѣдалъ съ вѣсами смертной внукъ;
             Внесъ Ѳракіецъ пѣснью сиротливой
             До Иринній грустный звукъ.
  
             Въ Елисей, къ ликующему кругу,
             Тѣнь слетала землю помянуть,
             Обрѣтала вѣрность вновь подругу,
             И возница находилъ свой путь.
             Для Линоса лира вновь отрада,
             Предъ Алцестой дорогой Адметъ,
             Узнаетъ Орестъ опять Пилада,
             Стрѣлы друга -- Филоктетъ.
  
             Ждалъ борецъ высокаго удѣла
             На тяжеломъ доблестномъ пути;
             Совершитель дѣлъ великихъ смѣло
             До боговъ высокихъ могъ дойти.
             Сами боги, преклонясь, смолкаютъ
             Предъ зовущимъ цъ жизни мертвецовъ,
             И надъ кормчимъ свѣточи мерцаютъ
             Олимпійскихъ близнецовъ.
  
             Свѣтлый міръ! о, гдѣ ты? Какъ чудесенъ
             Былъ природы радостный разцвѣтъ.
             Ахъ! въ странѣ одной волшебныхъ пѣсенъ
             Не утраченъ сказочный твой слѣдъ.
             Загрустя повымерли долины,
             Взоръ нигдѣ не встрѣтитъ божества,
             Ахъ! отъ той живительной картины
             Только тѣнь видна едва.
  
             Всѣхъ цвѣтовъ душистыхъ строй великой
             Злымъ дыханьемъ сѣвера снесенъ;
             Чтобъ одинъ возвысился владыкой,
             Міръ боговъ на гибель осужденъ.
             Я ищу по небу, грусти полной,
             Но тебя, Селена, нѣтъ какъ нѣтъ,
             Оглашаю рощи, кличу въ волны,--
             Безотвѣтенъ мой привѣтъ.
  
             Безъ сознанья радость расточая,
             Не привидя блеска своего,
             Надъ собой вождя не сознавая,
             Не дѣля восторга моего,
             Безъ любви къ виновнику творенья,
             Какъ часы, не оживленъ и сиръ,
             Рабски лишь закону тяготѣнья
             Обезбоженъ -- служитъ міръ.
  
             Чтобъ плодомъ на завтра разрѣшиться,
             Рыть могилу нынче суждено,
             Самъ собой въ ущербъ и въ ширь крутится
             Мѣсяцъ все на то-жъ веретено.
             Праздно въ міръ искусства скрылись боги,
             Безполезны для вселенной той,
             Что, у нихъ не требуя подмоги,
             Связь нашла въ себѣ самой.
  
             Да, они укрылись въ область сказки,
             Унося туда-же за собой,
             Все величье, всю красу, всѣ краски,
             А у насъ остался звукъ пустой.
             И взамѣнъ вѣковъ и поколѣній
             Имъ вершины Пинда лишь на часть;
             Чтобъ безсмертнымъ жить средь пѣснопѣній,
             Надо въ жизни этой пасть.
                                                               А. Фетъ.

[]

  

[]

                       ВЪ АЛЬБОМЪ ДѢВУШКИ.
                                 (1788)
  
             Какъ мальчикъ розовый и рѣзвый и болтливый,
             Мой милый другъ, играетъ свѣтъ съ тобой;
             Но въ чистомъ зеркалѣ души твоей правдивой
             Онъ отражается фальшивой стороной.
             Онъ не таковъ! Ты дань молитвъ и поклоненій,
             Что люди нехотя, бреди своихъ сомнѣній,
             Несутъ, покорствуя, душѣ твоей --
             Ты чудеса, созданныя тобою,
             Ты счастье, данное твоею-жъ красотою,
             Считаешь счастьемъ, даннымъ жизнью сей;
             Но кто-жъ предъ юностью твоей прекрасной,
             Кто, знать хотѣлъ бы я, предъ этой жизнью ясной
             Не преклонился бы, не сталъ бы самъ добрѣй?
  
             И весело тебѣ порхать по полю свѣта,
             Среди цвѣтовъ, цвѣтущихъ подъ тобой.
             Средь душъ тобой отысканныхъ, пригрѣтыхъ,
             Среди сердецъ твоей счастливыхъ красотой.
             Такъ будь же счастлива средь милыхъ заблужденій;
             Пусть съ высоты своихъ невинныхъ сновидѣній
             Тебя дѣйствительность не свергнетъ невзначай;
             И -- лучшій цвѣтъ сама въ семьѣ цвѣтовъ душистой --
             Для взора ихъ лелѣй съ любовью чистой!
             Люби ихъ издали, но только не срывай.
             Созданныя для глазъ разсчетливой природой,
             Они отъ рукъ твоихъ умрутъ, какъ въ непогоду:
             Чѣмъ дальше ты отъ нихъ, тѣмъ ихъ длиннѣе май.
                                                                         М. Достоевскій.

[]

  

[]

                       ЗНАМЕНИТАЯ ЖЕНЩИНА.
                       Письмо мужа къ другому мужу.
                                 (1788).
  
             Ты жалуешься, другъ, на узы Гименея,
                       Съ раскаяньемъ готовъ порвать ихъ и проклясть,
                       Затѣмъ что, страстью пламенѣя,
                       Въ объятія къ другому пасть
             Твоя жена рѣшилася безстыдно.
             Чужія, другъ, страданія узнай:
             Тогда тебѣ не будетъ такъ обидно.
  
                       Ты огорченъ?-- въ твой свѣтлый рай
                       Вступилъ другой? Судьба твоя завидна!
             Моя жена -- та всѣмъ доступна безобидно
                       Отъ здѣшнихъ мѣстъ и до вершинъ
                       Покрытыхъ снѣгомъ Аппенинъ,
                       Вплоть до Парижа, гдѣ безбожно
             Лишь мода властвуетъ -- вездѣ ее возможно
                       И дешево купить. О ней
                       Въ общественной каретѣ, въ пакетботѣ --
                       И вкривь, и вкось -- судачитъ по охотѣ
                       Студентъ съ компаніей своей,
             Филистръ въ очкахъ ее осмотру подвергаетъ,
             А тощій аристархъ пророчитъ ей судьбу:
             Въ храмъ славы ль ей идти, великой, подобаетъ
                       Или къ позорному столбу.
             А лейпцигецъ -- такъ тотъ -- о Судія всезрящій!--
                       Съумѣлъ ее себѣ въ аренду взять,
             Чтобъ по частямъ потомъ другимъ распродавать,
             Тогда какъ я одинъ владѣлецъ настоящій.
  
                       Законамъ ты воздай благодаренье:
                       Жена твоя хоть цѣнитъ то значенье,
                       Что титулъ мужа ей даетъ.
             Я-жъ лишь "Ниноны мужъ",-- такъ міръ меня зоветъ.
             Я знаю, добрый другъ, злыхъ языковъ шипѣнье
             Привѣтствуетъ твое въ собраньяхъ появленье.
                       О, какъ бы я былъ радъ
                       Такому счастью! Я же, братъ,
             Счастливымъ чту себя, когда мнѣ позволяетъ
                       Она съ собою рядомъ сѣсть...
                       Я -- нуль: меня никто не замѣчаетъ:
                       Съ нея же глазъ не могутъ свесть.
                       Едва блеснетъ разсвѣтъ,
                       Какъ ужъ по лѣстницѣ, цвѣтнымъ
                       Ковромъ покрытой,
             Идутъ -- и женщинѣ приносятъ знаменитой
             Тьму книгъ и писемъ, и газетъ.
             Она такъ сладко спитъ; но -- рабъ ея велѣнья --
             Я долженъ ей сказать: "извольте встать, мадамъ!
                       Изъ Іены и Берлина вамъ
                       Пришли газеты!" И въ мгновенье
                       Съ очей спадаютъ грезы сна --
                       И на критическія мнѣнья
                       Глядитъ съ любовію она.
                       Увы! вся чтенью отдана,
             Она меня почти не замѣчаетъ,
             И дѣтскій крикъ ее отъ грезъ не отвлекаетъ.
                       Вотъ туалета часъ:
             Но зеркало ея очей не привлекаетъ...
                       Ея уста слагаются въ приказъ --
                       И, поклонясь, служанка исчезаетъ.
             Къ ней граціи своихъ казать не смѣютъ глазъ;
                       Вкругъ, вмѣсто нихъ, эриніи летаютъ
                       И локоны ей въ кольца завиваютъ.
             Вотъ полдень: у крыльца каретъ блестящихъ рядъ;
             Лакеи впопыхахъ гостей принять спѣшатъ:
             Вотъ старенькій баронъ, поклонникъ именитый,
             Вотъ мускусомъ пропитанный аббатъ,
             Вотъ самъ банкиръ N. N., вотъ англичанинъ бритый,
             Который двухъ нѣмецкихъ словъ подрядъ
             Связать не можетъ -- всѣ увидѣться спѣшатъ
             Съ моей женой -- съ Ниноной знаменитой.
             А мужъ сидитъ въ углу -- не входитъ въ разговоръ;
             Надменный гость къ нему едва склоняетъ взоръ...
  
             О, твой домашній другъ, конечно, не посмѣетъ
             Сказать того, что самый пошлый фатъ
             При мнѣ ей говоритъ: что онъ благоговѣетъ
                       Предъ ней, что всѣ ее боготворятъ...
                       А я все слушай -- радъ не радъ!--
             И если не хочу невѣжей показаться,
             То долженъ попросить откушать ихъ остаться.
             Тутъ пытка новая готова мнѣ опять:
             Такъ какъ бургонское врачи мнѣ запретили,
             То мнѣ приходится не пить, а угощать
             Поклонниковъ жены, просить, чтобъ больше пили.
                       И вотъ мой хлѣбъ тяжелый, трудовой
             Питаетъ и крѣпитъ обжоръ безстыдныхъ стаю...
                       О, тогда трикраты проклинаю
             Безсмертіе свое: оно мнѣ врагъ лихой!
             Всѣмъ, кто печатаетъ, я шлю мое проклятье!
             И что же вижу я?-- увы! плечей пожатье,
             Гримасу, жалобу.. Какъ это мнѣ понять?
             А такъ: какъ-де я смѣлъ -- такой уродъ презрѣнный --
                       Себѣ въ супруги взять
                       Такой брильянтъ неоцѣненный?
  
                       Пришла весна: луга и поле --
             Все покрывается цвѣтнымъ ея ковромъ,
             Лѣсъ одѣвается зелененькимъ пушкомъ,
             И жаворонокъ пѣснь поетъ свою на волѣ.
                       Но не мила ей чудная весна,
             Не милъ ей лѣсъ, въ которомъ я, бывало,
             Гулялъ съ ней по утрамъ и тѣшился не мало...
                       Теперь забыла все она!
             Вѣдь лилія ея твореній не читаетъ,
                       И соловей хвалы ей не поетъ.
                       Увы! ее природа не плѣняетъ
                       И вдохновенья къ пѣснямъ не даетъ.
                       Нѣтъ, здѣсь теперь ей стало тѣсно:
                       Пора весны манитъ ее къ водамъ,
             Въ Пирмонтъ, въ Карлсбадъ, гдѣ жить такъ весело, прелестно.
                       Взгляни, теперь она ужъ тамъ,
             Гдѣ весь блестящій кругъ, отъ князя до барона,
             Гдѣ знаменитости -- одна важнѣй другой --
                       Вокругъ стола сидятъ семьей одной,
                                 Ну, точно какъ въ ладьѣ Харона,
                                 Гдѣ добродѣтель язвы ранъ
             Своихъ пріѣхала лѣчить изъ дальнихъ странъ...
                       Она ужъ тамъ, о другъ счастливый!
             А я съ дѣтьми одинъ сижу здѣсь сиротливый!
                       Любви своей я помню первый годъ...
                       Увы! какъ онъ промчался скоро!
             Какъ вѣстница плѣнительныхъ щедротъ,
             Она цвѣла отрадою для взора.
                       Что за развитье! что за умъ!
             Что за манеры, вкусъ -- изящный, утонченный!...
             Прекрасенъ былъ предметъ моихъ завѣтныхъ думъ,
             Сіявшій майскимъ днемъ -- и вотъ я, восхищенный
                       Ея умомъ и красотой,
                       Соединилъ съ ея судьбой --
             Прочтя въ глазахъ любви ея признанье --
                       Судьбу бездольную свою.
             Исполнились мои завѣтныя мечтанья,
             Открылось небо мнѣ: я мнилъ себя въ раю.
             Я представлялъ себя въ кругу дѣтей прелестныхъ,
             Мечталъ, что съ милою подругою моей
                       Я буду жить въ семьѣ своей --
             И будетъ наша жизнь гармоніей чудесной...
             И что жъ?-- явился умный человѣкъ,
                       Великій геній -- и въ мгновенье
             Разрушилъ миръ, лишилъ меня на вѣкъ
             Моихъ надеждъ, и грезъ, и наслажденій...
  
             Что сталось съ ней потомъ? чѣмъ сдѣлалась она?
             Мнѣ кажется -- увы!-- что я возсталъ отъ сна!
             Куда умчался онъ -- онъ, ангелъ мой небесный?
                       Остался въ тѣлѣ слабомъ духъ
                       И что-то среднее изъ двухъ
             Между мужчиною и женщиной прелестной.
             Не можетъ ни любить, ни властвовать она.
                       Она -- дитя въ одеждѣ великана...
                       Ахъ! что она -- мудрецъ иль обезьяна?--
                       Задача та еще не рѣшена.
             Рѣшась за сильнымъ поломъ вслѣдъ тащиться,
             Престола своего пришлося ей лишиться --
                       И вотъ она на вѣкъ исключена
             Изъ книги золотой самою Афродитой...
                       За то теперь ей, знаменитой,
                       Построчная цѣна положена.
                                                               Ѳ. Миллеръ.
  

[]

                                 ХУДОЖНИКИ.
                                      (1789).
  
             Съ какимъ величьемъ ты, о, геній человѣка,,
             Въ гордынѣ мужества стоишь на склонѣ вѣка,;
             Съ побѣдной пальмою въ рукахъ,
             Съ умомъ развившимся, духовной силы полный,
             Сынъ зрѣлый времени, дѣятельно-безмолвный j
             Съ привѣтной кротостью въ очахъ!
             Свободный разумомъ, закономъ сильный,
             Великъ ты благостью, числомъ даровъ обильный,
             Молчавшихъ столько лѣтъ въ душѣ твоей,
             Природы царь, которая такъ любитъ
             Тяжелый грузъ твоихъ цѣпей,
             Которая въ борьбѣ съ тобой твой умъ сугубитъ
             И возстаетъ въ красѣ изъ дикости своей!
  
             Но упоенъ побѣдою надъ ней,
             Не забывай любить ту руку,
             Что на пустынныхъ жизненныхъ брегахъ,
             Какъ сироту, рожденнаго на муку,
             Въ добычу случая, нашла тебя въ слезахъ,--
             Ту длань, что съ первыхъ дней для высшаго призванья
             Твой юный умъ направила въ тиши
             И всѣ порочныя желанья
             Исторгла изъ неопытной души,--
             Ту добрую, что въ играхъ и случайно
             Въ тебѣ понятія о долгѣ создала
             И добродѣтели высокой тайны
             Въ загадкахъ легкихъ отгадать дала,
             Ту мать, что поручивъ любимца чуждой длани,
             Вновь зрѣлымъ юношей прижметъ тебя къ груди.
             О, человѣкъ! въ чаду слѣпыхъ желаній
             Къ ногамъ ея рабынь во прахъ не упади!
             Въ умѣніи пчела тебя наставитъ,
             И прилежанію научитъ червь долинъ;
             Познаніе твой умъ съ духами рядомъ ставитъ:
             Искусство-жь, человѣкъ, имѣешь ты одинъ.
             Лишь свѣтлыми прекраснаго вратами
             Въ міръ чудный знанья вступишь ты;
             Чтобъ высшій блескъ снести очами,
             Постигни прелесть красоты.
             Чѣмъ музъ бряцающія струны
             Такъ сладко потрясли твой слухъ,
             То воспитало умъ твой юный,
             Чтобъ онъ позналъ всемірный духъ.
  
             Что нѣкогда, въ теченіи столѣтій,
             Умомъ созрѣвшимъ понялъ ты,
             То ужъ давно предузнавали дѣти
             Въ символѣ вѣчной красоты.
             Ея прелестный ликъ гнушаться насъ заставилъ
             Порочныхъ чувствъ, любить добро,какъ свѣтъ,
             Когда еще Солонъ не написалъ намъ правилъ,
             Принесшихъ медленно свой блѣдный цвѣтъ.
             Еще идея о пространствахъ бездны
             Не создалась въ умѣ людей --
             Кто, созерцая своды звѣздны,
             Ужъ не предчувстовалъ о ней?
  
             Въ коронѣ звѣздной Оріона,
             Доступная чистѣйшимъ лишь духамъ,
             Сіяя съ солнечнаго трона
             По безпредѣльнымъ небесамъ,
             Вселяя ужасъ блескомъ вѣчной славы,
             Уранія нисходитъ съ высоты
             И, снявъ съ главы вѣнецъ свой величавый,
             Намъ предстоитъ, какъ символъ красоты;
             Здѣсь, поясъ прелести вкругъ стана обвивая,
             Становится дитей для дѣтскаго ума.
             Что здѣсь встрѣчаетъ насъ, какъ красота земная,
             То встрѣтитъ нѣкогда, какъ истина сама.
             
             Когда Творящій Духъ отринулъ человѣка
             Отъ лика Своего и въ области утратъ
             Опредѣлилъ ему стезею трудной вѣка
             Найдти ко свѣту поздній свой возвратъ,
             Когда отъ узника въ обители печали
             Всѣ небожители безжалостно бѣжали,
             Великодушная, она
             Осталась съ изгнаннымъ одна.
             Летая вкругъ него, она надеждой дышетъ
             Любимцу своему въ печальномъ мірѣ семъ
             И на стѣнахъ его темницы пишетъ
             Въ прелестныхъ вымыслахъ Эдемъ.
  
             Доколь покоился въ объятьяхъ нѣжныхъ этой
             Кормилицы невинный родъ людей,
             Міръ не дымился, кровью жертвъ согрѣтый,
             Не возжигала брань священныхъ алтарей;
             Ведомъ на помочахъ ея рукой нестрогой,
             Какъ рабъ не слѣдовалъ за долгомъ человѣкъ,
             И нравственности съ солнечной дорогой
             Сливался свѣтлый путь его невинныхъ нѣгъ.
             Кто цѣломудренно служилъ ея законамъ,
             Тотъ, низкихъ чуждъ страстей, былъ самъ себѣ глава,
             Тотъ предъ ея священнымъ трономъ
             Обратно получалъ въ духовномъ мірѣ ономъ
             Свободы сладостной права.
  
             Блаженны вы, кого изъ милліоновъ
             Она въ свой храмъ къ служенью призвала,
             Чьимъ голосомъ вѣщала смыслъ законовъ,
             Въ чьемъ сердцѣ тронъ священный создала,
             Вы, чьей рукой предъ алтарями храма
             Зажгла огонь святаго ѳиміама,
             Предъ чьими взорами сняла съ себя покровъ,
             Въ одинъ союзъ соединивъ жрецовъ!
             Гордитесь славною ступенью,
             Гдѣ высшій жребій васъ постановилъ!
             Въ духовномъ мірѣ высшихъ силъ
             Вы были первою ступенью.
  
             Но прежде, чѣмъ внесли гармонію вы къ намъ,
             Ту связь, которой все покорствуетъ предъ взоромъ,
             Для дикаря природы дивный храмъ
             Былъ зданьемъ безъ границъ, подъ чернымъ ночи флеромъ,
             Чуть-освѣщаемымъ затеряннымъ лучомъ,
             Толпой враждебною видѣній,
             Сгнетавшихъ умъ его неволь ничьимъ ярмомъ,
             Его избравшихъ цѣлью нападеній
             И, дикія, какъ онъ, съ нимъ спорившихъ во всемъ.
             Прикованъ къ нимъ тяжелыми цѣпями,
             Коснѣя въ нравственной глуши,
             Природу созерцалъ онъ мертвыми очами,
             Не видя чудной въ ней души.
             Но тѣни сей души, мелькнувшей передъ вами,
             Рукою тихой, нѣжнымъ чувствомъ музъ
             Вы чудодѣйно уловили
             И въ гармоническій союзъ
             Сливать ихъ тайну изучили,
             Вы съ чувствомъ радостнымъ стремили къ небу взоръ,
             Любуясь стройностью роскошной пальмы гибкой;
             Предъ вами отражалъ кристаллъ потока зыбкій
             Дрожащей зелени уборъ.
  
             Могли ль вы не признать прекраснаго намека,
             Съ которымъ въ помощь вамъ сама природа шла?
             Въ изображеніи на зеркалѣ потока
             Она искусство вамъ ей подражать дала.
              Съ своею тайной разлучася,
             Она прелестный призракъ свой
             Въ потокъ повергнула живой
             И вамъ въ добычу отдалася.
             И сила творчества тогда проснулась въ васъ.
             Но слишкомъ гордые, чтобъ брать одни даянья,
             Вы стали подражать тѣнямъ, плѣнявшимъ глазъ,
             На глинѣ, на пескѣ творя ихъ начертанья.
             Тогда силъ творческихъ въ васъ ожилъ сладкій пиръ --
             И первое созданье вышло въ міръ.
             Предъ силой вашихъ наблюденій
             Отбросивъ тайный свой туманъ,
             Вамъ обнаружили довѣрчивыя тѣни
             Васъ чаровавшій талисманъ.
             Законы силой чудотворной,
             Богатства прелести и думъ
             Въ созданьяхъ вашихъ рукъ сліялъ въ союзъ покорный
             Изобрѣтательный вашъ умъ.
             И обелискъ взлетѣлъ, воздвиглись пирамиды.
             Всталъ Гермесъ на межѣ, колонна поднялась,
             Лѣсовъ мелодія въ свирѣли раздалась
             И въ пѣсняхъ стали жить Атриды.
             Какъ въ первый разъ въ одинъ пучекъ цвѣтки
             Связалъ разумный выборъ чувства,
             Такъ первое явилось въ міръ искусство;
             Но вотъ ужъ изъ пучковъ свиваются вѣнки --
             И новое является искусство,
             Искусство смертнаго въ дѣлахъ его руки.
             Оно, дитя красы, довольное собою,
             Исшедъ доконченнымъ, творцы, изъ вашихъ рукъ,
             Вѣнецъ теряетъ надъ главою,
             Едва войдетъ въ дѣйствительности кругъ.
  
             Теперь, подчинена закону симметріи,
             Колонна встать должна въ ряду сестеръ своихъ,
             Герой исчезъ въ толпѣ героевъ и впервые
             Пѣвецъ Меоніи намъ воспѣваетъ ихъ.
             Но вскорѣ въ міръ созданій новыхъ
             Свершился варваровъ набѣгъ.
             "Смотрите!" вопіютъ толпы бойцовъ суровыхъ:
             "Все это создалъ человѣкъ!"
             И весело согласными толпами
             Они спѣшатъ за лирою пѣвцовъ,
             Имъ пѣвшихъ грозную титановъ брань съ богами,
             Гигантовъ родъ и истребленье львовъ;
             И, внемля имъ, изъ слушателей сами
             Становятся героями-бойцами.
             Тогда впервые духъ вкусилъ
             Блаженство радостей игривыхъ,
             Питавшихъ издали его восторговъ пылъ,
             Безъ возбужденья думъ пытливыхъ
             Проникнуть въ сущность скрытыхъ силъ.
             Теперь отъ нравственной дремоты
             Освобожденный духъ воскресъ,
             И вы ввели раба заботы
             На лоно счастія съ небесъ.
             Теперь онъ свергъ съ себя ярмо животной злости,
  
             Мракъ человѣчностью разсѣявъ на челѣ --
             И думы выспренные гости,
             Въ его блеснули головѣ.
             Теперь, къ звѣздамъ направивъ очи,
             Подъемлетъ царственный онъ ликъ:
             Ужъ въ даль міровъ къ свѣтиламъ ночи,
             Ужъ къ солнцамъ взоръ его проникъ.
             Расцвѣлъ улыбкой ликъ прекрасный.
             Взоръ блещетъ влагою страстей,
             И голосъ въ пѣснѣ сладкогласной
             Развилъ всю страсть души своей,
             И шутка съ кротостью, въ одинъ союзъ слитыя,
             Изъ вдохновенныхъ устъ излилися впервые.
  
             Онъ весь былъ преданъ, червь земли,
             Желаньямъ низкимъ въ мглѣ грѣховной;
             Но вы зародышъ въ немъ нашли
             Любви святой, любви духовной.
             И если въ міръ любви духовъ
             Широкій путь ему указанъ,
             Конечно, этимъ былъ обязанъ
             Онъ первой пѣснѣ пастуховъ.
             Облагорожена мышленьемъ,
             Страсть сердца сладкимъ пѣснопѣньемъ
             Изъ устъ поэта излилась,
             Слеза ланиты оросила
             И нѣга страсти возвѣстила,
             Высокихъ думъ святую связь.
  
             Прекрасныхъ грацію, могучихъ крѣпость стали,
             И кроткихъ кротость, и разумныхъ умъ
             Въ одну вы славу сочетали
             Въ картинѣ дивной, полной думъ.
             И предъ Невѣдомымъ сталъ человѣкъ смиряться
             И отблескъ полюбилъ Его,
             И пламенный герой горѣлъ уподобляться
             Великой сущности всего.
             Всего прекраснаго вы первый звукъ въ тѣ годы
             Исторгли для него изъ струнъ самой природы.
  
             Порывы дикіе страстей,
             Измѣнчивость судьбы отъ самой колыбели.
             Уставъ инстинктовъ, должностей --
             Все, взвѣсивъ чувствомъ, вы съумѣли
             Направить съ выборомъ къ своей высокой цѣли.
  
             Что въ ходѣ медленномъ своемъ
             Развить въ вѣкахъ природѣ надлежало,
             То въ пѣснопѣніи, на сценѣ яснымъ стало,
             То приняло доступный всѣмъ объемъ,
             Предъ хоромъ фурій устрашенный,
             Злодѣй, еще не уличенный,
             Ужъ въ пѣснѣ приговоръ внималъ;
             Еще не смѣлъ мудрецъ рѣшать судьбы вопроса,
             А міру юному слѣпой пѣвецъ Хіоса
             Ужъ тѣ загадки разрѣшалъ,
             И Ѳесписъ въ тишинѣ съ походной колесницы
             Ужъ Промыслъ низводилъ въ подлунныя границы.
  
             Но преждевременно вы въ тѣсныя границы
             Законъ гармоніи внесли.
             Еще судьба въ нѣмой дали
             Подъ темной тайной покрывала
             Кругъ полной жизни на земли
             Отъ вашихъ взоровъ укрывала --
             А васъ уже стремилъ отваги смѣлый духъ
             За ночь грядущаго раздвинуть жизни кругъ.
             Тогда вы ринулись безъ страха
             Чрезъ океанъ Аверна роковой
             И жизнь, бѣжавшую, изъ праха,
             Вновь обрѣли за урной гробовой,
             Тогда явился намъ, на Поллукса склоненный,
             Съ поникшимъ факеломъ Кастора ликъ младой,
             Какъ мѣсяцъ, тѣнью омраченный,
             Покуда не свершилъ онъ кругъ сребристый свой.
  
             Но выше все, паря все къ высшей грани,
             Стремилъ творящій геній васъ,
             Уже созданія возстали изъ созданій
             И изъ гармоніи гармонія лилась.
             Чѣмъ упоенный взоръ плѣнялся здѣсь донынѣ,
             То высшей красотѣ смиренно служитъ тамъ:
             Всѣ нимфы прелести, столь милыя очамъ,
             Слились съ величіемъ въ божественной Аѳинѣ;
             И сила, мускулы напрягшая въ бойцѣ,
             Прелестно смолкнула въ чертахъ прекрасныхъ бога.
             И Зевсъ смягчилъ гордыню на лицѣ
             Средь Олимпійскаго чертога.
             Преобразованный трудами міръ вокругъ
             И сердце, полное стремленій новыхъ,
             Развитое въ борьбахъ съ природою суровыхъ,
             Расширили созданій вашихъ кругъ.
  
             Тогда вознесъ съ собой на крыліяхъ свободы
             Искусства человѣкъ, какъ лучшіе дары,
             Творя изъ щедрыхъ нѣдръ природы
             Прекраснаго волшебные міры.
             Предѣлы знанія раздвинулись предъ нами
             И легкостью побѣдъ, пріобрѣтенныхъ вами,
             Духъ, приготовленный отыскивать тропы,
             Ведущія во храмъ къ искусствамъ и свободѣ,
             Природы дальные возстановилъ столпы
             И перегналъ ее въ ея туманномъ ходѣ.
             Ее онъ взвѣшивалъ, свой примѣняя вѣсъ,
             Онъ мѣрилъ мѣрою, отъ ней же полученной,
             И міръ разумнѣе тогда предъ нимъ воскресъ,
             Красы законамъ подчиненный.
  
             Теперь гармонію онъ сферамъ возвратилъ
             Съ самодовольнымъ, юнымъ обаяньемъ,
             И если онъ плѣнялся мірозданьемъ,
             Онъ симметрію въ немъ любилъ.
             Теперь во всемъ, что зритъ онъ предъ собою,
             Онъ зритъ ужъ равенства черты;
             Свился съ златой его стезею
             Прелестный поясъ красоты:
             Предъ нимъ съ побѣдой совершенство
             Созданій вашихъ предлетитъ!
             Гдѣ шумно празднуетъ блаженство,
             Гдѣ скорбь бозмолвная груститъ,
             Гдѣ медлитъ съ думой созерцанье,
             Гдѣ слезы льютъ въ жилищѣ бѣдъ,
             Гдѣ самъ онъ вѣдаетъ страданье --
             Вездѣ онъ видитъ высшій свѣтъ,
             Вездѣ играютъ съ нимъ хариты,
             И самъ онъ, чувствами развитый,
             Подругамъ милымъ мчится вслѣдъ.
             И такъ въ прекрасныхъ переливахъ
             Явленья, линіи красы
             Свиваются предъ нимъ въ видѣніяхъ игривыхъ,
             Такъ мчатся дней его часы.
             И съ моремъ музыки, такъ сладострастно льющей
             Струи для чувствъ его, онъ духъ сливаетъ свой
             И предается пламенной мечтой
             Въ объятія Цитеры всюду -- сущей.
             Вступивъ съ судьбой въ возвышенный союзъ,
             Любимецъ грацій и питомецъ музъ,
             Онъ тихую стрѣлу изъ лука всемогущей
             Необходимости готовъ принять въ тиши --
             Въ грудь обнаженную безъ трепета души.
             I Любимцы кроткіе гармоніи священной,
             Благіе спутники по жизненнымъ волнамъ,
             Вы -- даръ прекраснѣйшій, даръ высшій, данный намъ
             Для жизни Тѣмъ, Кто жизнь даетъ вселенной!
             Коль нынѣ цѣнитъ долгъ свободный человѣкъ,
             Коль любитъ цѣпь свою, ей подчинивъ свой вѣкъ,
             И случая надъ нимъ безсиленъ скиптръ желѣзный --
             За все въ безсмертіи своемъ
             Найдете нѣкогда себѣ вѣнецъ возмездный!
             Когда вкругъ чаши той, гдѣ мы свободу пьемъ,
             Играютъ радостей плѣнительные боги
             И создаютъ изъ сновъ волшебные чертоги --
             За все мы вамъ любовью воздаемъ!
  
             Вы духу дивному, увившему цвѣтами
             Всѣхъ прелестей самой судьбы чело,
             Тому, Кто повелѣлъ,чтобъ пламенѣлъ свѣтло
             Его эѳиръ несчетными звѣздами,
             Тому Зиждителю, Который даже въ часъ,
             Когда грозитъ, во ужасъ облеченный,
             Своимъ величіемъ, красой плѣняетъ насъ --
             Вы подражаете Создателю вселенной.
             Какъ въ свѣтломъ зеркалѣ ручей
             Вечерній блескъ, цвѣты полей
             И зыбкій берегъ отражаетъ,
             Такъ въ жизненныхъ волнахъ сіяетъ
             Міръ поэтическихъ тѣней.
             Вы къ намъ на свѣтъ въ одеждѣ брачной
             Ликъ, ужасающій и мрачный,
             Жестокой Парки привели;
             Какъ въ ваши урны кости тлѣнья,
             Такъ хоръ заботъ и треволненья
             Вы въ блескъ волшебный облекли.
             Я пробѣгалъ крылатой думой
             Минувшее изъ вѣка въ вѣкъ:
             Безъ васъ -- какъ все вокругъ угрюмо,
  
             Гдѣ вы -- какъ счастливъ человѣкъ!
             Искусство, нѣкогда на легкихъ крыльяхъ силы
             Изъ вашихъ вышедшее рукъ,
             Опять въ объятья къ вамъ сошло въ тотъ вѣкъ унылый,
             Когда временъ томительный недугъ,
             Разрушивъ въ членахъ жизни силы,
             Въ щекахъ румянецъ угасилъ,
             И человѣкъ, какъ старецъ хилый,
             Склонясь на посохъ свой, бродилъ.
             Тогда вы жаждущимъ устамъ изъ свѣжей влаги
             Вновь чашу поднесли живительной отваги;
             Два раза изъ сѣмянъ, посѣянныхъ вокругъ,
             Два раза вызвали вы къ жизни жизни духъ.
             Бѣжавъ отъ варварскихъ гоненій,
             Вы съ опозоренныхъ востока алтарей
             Огонь послѣднихъ жертвоприношеній
             Внесли въ міръ новыхъ дикарей.
             И юный день, бѣглецъ изъ странъ востока,
             Блеснулъ опять на западѣ зарей --
             И на поляхъ Гесперіи далеко
             Расцвѣлъ цвѣтокъ Іоніи святой;
             И кротко отразясь въ душѣ поэта,
             Природа лучшая прекрасный свѣтъ дала
             И дивная богиня свѣта
             Въ сердца людей торжественно вошла.
             Тогда оковы съ милліоновъ пали
             И право за рабовъ свой голосъ подало;
             Какъ братья жизнь ведутъ безъ распрей и печали,
             Такъ племя юное крѣпчало и росло.
             Тогда съ высокимъ наслажденьемъ
             Вы зрѣли счастіе земли
             И, облеченные смиреньемъ,
             Съ заслугой молча отошли.
  
             И если по полямъ проложеннымъ мышленья
             Съ отважнымъ счастіемъ паритъ теперь мудрецъ,
             И, упоенъ пеаномъ дерзновенья,
             Рукою смѣлою хватаетъ ужъ вѣнецъ,
             И если мыслитъ онъ, что платою презрѣнной
             Онъ, какъ наемникамъ, воздастъ своимъ вождямъ
             И у престола истины священной
             Художникамъ дастъ мѣсто, какъ рабамъ --
             Простите вы ему: свершенія корона
             Надъ вашей головой сіяетъ съ небосклона
             Какъ вами, первымъ вешнихъ дней цвѣткомъ,
             Духъ разливая, начала природа;
             Такъ вами, чуднымъ жатвеннымъ вѣнкомъ,
             Закончила, все совершивъ, природа.
             Изъ мрамора, изъ глины вознесясь,
             Духъ творческій искусствъ ужъ побѣдилъ для насъ
             Неизмѣримые духовные предѣлы.
             Что въ мірѣ знанія открылъ мыслитель смѣлый,
             То завоевано открыто лишь чрезъ васъ.
             Всѣ тѣ сокровища, что собралъ умъ прозрѣвшій,
             Изъ вашихъ только рукъ пойметъ мыслитель самъ,
             Когда тѣ знанія, до красоты созрѣвши,
             Какъ перлъ созданія, блеснутъ его очамъ,
             Когда на холмъ взойдетъ онъ вмѣстѣ съ вами
             И позлащенную вечерними лучами
             Долину вдругъ увидитъ тамъ.
             Чѣмъ больше прелестей для взора и для слуха,
             Чѣмъ съ высшей красотой созданья духа
             Въ одинъ союзъ сольете вы,
             Въ одно роскошное блаженство для толпы,
             Чѣмъ шире помыслы и чувства
             Раскроете для творчества искусства,
             Для чуднаго потока красоты,
             Тѣмъ совершеннѣй въ звеньяхъ мірозданья,
             Теперь разорванныхъ безъ смысла и сознанья,
             Узритъ онъ чудныхъ формъ изящныя черты,
             Тѣмъ больше выйдетъ тайнъ сквозь ночи мракъ безмолвный,
             Тѣмъ далѣе предъ нимъ раздвинетъ міръ столпы,
             Тѣмъ шире жизнь польетъ живыя волны,
             Тѣмъ для него слабѣй слѣпая мощь судьбы,
             Тѣмъ выше всѣ его стремленья,
             Тѣмъ болѣ въ немъ любви, тѣмъ болѣ въ немъ смиренья...
             Ведите же его таинственной стезей
             Чрезъ формы чистыя, чрезъ звуковъ міръ чистѣйшій
             Все къ высшимъ высотамъ, все въ красотѣ полнѣйшей
             По чудной лѣстницѣ поэзіи святой,
             Чтобъ на концѣ временъ еще порывъ живой,
             Еще одно святое вдохновенье --
             И человѣкъ повергся въ упоеньѣ
             Въ объятья истины самой.
             Въ коронѣ звѣздной, безъ покрова
             Тогда для зрѣлаго ума
             Предстанетъ ликъ Киприды снова,
             Какъ ты, Уранія сама.
             И чѣмъ упорнѣй отъ богини
             Бѣжалъ онъ, къ истинѣ стремясь,
             Тѣмъ онъ скорѣй постигнетъ нынѣ
             Межъ двухъ богинь святую связь,
             Такъ въ изумленіи чудесномъ
             Улиссовъ юный сынъ стоялъ,
             Когда въ вождѣ своемъ небесномъ
             Онъ дщерь Юпитера узналъ.
  
             Достоинство людей вамъ вручено судьбами!
             Храните же его!
             Оно и падаетъ, и возникаетъ съ вами.
             Поэзіи священной волшебство
             Премудрому въ семъ мірѣ служитъ плану:
             Да льется жъ вѣчно къ океану
             Святой гармоніи оно!
             Гонимый злобой закоснѣлой,
             Суровой истины глаголъ
             Въ союзѣ музъ и въ пѣснѣ смѣлой
             Себѣ пристанище обрѣлъ;
             И подъ блестящей пеленою
             Грозящей прелестью самою,
             Онъ звучно въ пѣснѣ прогремѣлъ
             И, внемля гимнъ его побѣдный,
             Смущенный, трепетный и блѣдный
             Предъ нимъ гонитель онѣмѣлъ.
             Сыны свободные природы
             Свободной матери сыны!
             Летите на крылахъ свободы
             Въ красѣ надзвѣздной стороны!
             Другихъ вѣнцовъ себѣ не ждите!
             Что потеряли въ жизни сей,
             То снова нѣкогда узрите
             На лонѣ матери своей.
             На крыльяхъ смѣлыхъ мчась высоко,
             Временъ перегоните бѣгъ!
             Ужъ въ вашемъ зеркалѣ далеко
             Горитъ зарей грядущій вѣкъ.
             Идя несчетными путями
             Многообразности земной,
             Сойдитесь всѣ, сплетясь руками,
             При тронѣ благости святой.
             Какъ въ семь лучей, блестя прелестно,
             Дробится бѣлый свѣтъ межъ тучъ,
  
             Какъ семь лучей дуги небесной
             Должны сливаться въ бѣлый лучъ,
             Такъ упоенный взоръ плѣняйте
             Волшебной ясностью своей
             И съ моремъ истины сливайте
             Свѣтъ ослѣпительныхъ лучей.
                                                     Д. Минъ.
  
                       ВЪ АЛЬБОМЪ IN FOLIO.
                                 (1793).
  
             Въ былые годы мудрость заключали
             Лишь въ фоліанты, а для близкихъ лицъ
             Альбомъ былъ. Но теперь ужъ въ альманахахъ стали
             Наукамъ удѣлять по нѣскольку страницъ.
             А ты, добрякъ, о, какъ ты милъ!
             Какой огромный домъ ты для друзей открылъ!
             Скажи жъ по совѣсти, не тяготитъ собою
             Тебя друзей обиліе такое?
                                                               Ѳ. Миллеръ.

[]

  

[]

                                 ПОЭЗІЯ ЖИЗНИ.
                                      (1795).
             Могу ли тѣнью я обманчивой плѣняться
             "И ложнымъ призракомъ, какъ правдой, наслаждаться?
             "Вся обнаженная, безъ дымки покрывала,
             "Хочу, что бъ истина передо мной сіяла.
             "Пусть меркнутъ небеса съ исчезнувшей мечтою,
             "И пусть свободный духъ, привыкшій улетать
             "И въ безконечности все жаждавшій познать,
             "Дѣйствительность скуетъ тяжелою рукою.
             "Тогда научится онъ властвовать собою,
             "Пойметъ, что значитъ долгъ святой,
             "Весь ужасъ нищеты земной
             "И, примирившійся, склонится предъ судьбою.
             "Кто истины владычества боится,
             "Сумѣетъ-ли нуждѣ тяжелой покориться?"
             Такъ восклицаешь ты, о мой суровый другъ,
             И, опытомъ жестокимъ умудренный,
             Все отрицая, ты глядишь вокругъ.
             Твоею рѣчью строгою смущенный,
             Прочь улетаетъ свѣтлый сонмъ боговъ
             И нѣжныхъ музъ забавы умолкаютъ,
             Богини юныя съ кудрей своихъ роняютъ
             Гирлянды свѣжія цвѣтовъ,
             Волшебный жезлъ о землю разбиваетъ
             Гермесъ и музу -- Аполлонъ,
             Какъ утренній туманъ покровы жизни таютъ
             И ликъ печальный обнаженъ.
             Дѣйствительность является уныло,
             И міръ становится тѣмъ, что онъ есть -- могилой.
             Повязку съ глазъ своихъ амуръ сорветъ отнынѣ
             И на него любовь испуганно глядитъ,
             Вдругъ узнаетъ въ своемъ небесномъ сынѣ
             Лишь смертнаго и въ ужасѣ бѣжитъ.
             Ликъ юный красоты морщины покрываютъ
             И на устахъ твоихъ, блѣднѣя, остываетъ
             Горячій поцѣлуй... Исчезло заблужденье
             И въ жизни ждетъ тебя покой окаменѣнья.
                                                                         Allegro
  

[]

                  ВЛАСТЬ ПѢСНОПѢНЬЯ.
                       (1795).
  
             Бушуетъ ливень, вторятъ скалы;
             А тамъ, надъ вздувшимся ручьемъ
             Гремятъ и падаютъ обвалы,
             Деревья ломятся кругомъ;
             Внимаетъ путникъ одинокій,
             Въ восторгъ и ужасъ погруженъ,
             Волнамъ ревущаго потока,
             Не зная, гдѣ бушуетъ онъ.
             Такъ волны пѣсни мчатся мимо
             Изъ глубины недостижимой.
  
             Кто можетъ, звукамъ тѣмъ внимая,
             Въ себѣ ихъ чары побѣдить?
             Слышна въ нихъ сила роковая,
             Она сплетаетъ жизни нить;
             То въ міръ тѣней насъ погружаетъ,
             Исполнивъ трепетомъ сердца,
             То разомъ въ небо увлекаетъ
             По мановенію пѣвца,
             И между дѣломъ и игрою
             Колышетъ зыбкою волною.
  
             Такъ часто входитъ въ кругъ веселый,
             Гдѣ шумъ и радость, и борьба
             Своею поступью тяжелой
             Неумолимая судьба;
             И все склоняется мгновенно
             Предъ этимъ гостемъ неземнымъ,
             Смолкаетъ говоръ жизни бренной
             И маски падаютъ предъ нимъ.
             Такъ передъ истиной ничтожно
             Все то, что суетно и ложно.
  
             Такъ пѣсня чуть коснется слуха,
             И въ сердцѣ нѣтъ тоски земной,
             И смертный разомъ въ царство духа
             Несется вольною душой.
             Смолкаютъ бурные порывы,
             Ему не надо ничего
             И голосъ жизни суетливый
             Уже не трогаетъ его.
             Забыты горе и страданье,
             Пока царитъ очарованье.
  
             Какъ послѣ тягостной разлуки
             Дитя, раскаявшись, опять
             Въ простертыя навстрѣчу руки
             Спѣшитъ и обнимаетъ мать,
             Такъ пѣсня намъ звучитъ родная
             И голосъ чистый и святой,
             Изъ чуждой сферы вырывая,
             Насъ манитъ снова въ край родной,
             Въ объятья вѣрныя природы
             Забыть про холодъ и невзгоды.
                                                     Кн. Д. Церетелевъ.

[]

  

[]

                                 ДИТЯ ВЪ КОЛЫБЕЛИ.
                                           (1795).
  
             Крошка-счастливецъ! Теперь для тебя колыбель безгранична;
             Мужемъ ты станешь -- и міръ цѣлый тебя не вмѣститъ.
                                                                                   А. Фетъ.
  
                       ЗЕВЕСЪ ГЕРКУЛЕСУ.
                                 (1795).
  
             Не чрезъ нектаръ боговъ ты къ сонму боговъ пріобщился:
             Божественной силѣ твоей нектаръ наградою былъ.
                                                                         И. Болдаковъ.
  
                                 ОДИССЕЙ.
                                 (1795).
             Всѣ моря переплылъ Одиссей, возвращаясь въ отчизну;
             Слышалъ и Сциллы онъ лай, зрѣлъ и Харибды грозу,
             Моря враждебнаго злобу и горе на сушѣ извѣдалъ,
             Даже и въ темный Аидъ, долго блуждая, попалъ.
             Соннаго волны его принесли ко прибрежью Итаки:
             Скорбный, отъ сна пробудясь, родины онъ не узналъ.
                                                                         М. Михайловъ.
  
                                 НЕИЗМѢННОЕ.
                                 (1795).
  
             Время летитъ невоздержно! Оно постояннаго ищетъ;
             Будь постояненъ -- и вѣчною цѣпью его окуешь.
                                                                         Ѳ. Кони.
  
                                 ПЛЯСКА.
                                 (1795).
             Плавно и мѣрно, какъ волны за парою пара кружится,
                       Чуть прикасаясь къ землѣ рѣзво-крылатой ногой.
             Вижу ль я тѣни летучія безъ оболочки тѣлесной,
                       Или воздушной толпой эльфы сплелись въ хороводы?
             Какъ дуновеніе вѣтра по воздуху дымъ развѣваетъ,
                       Какъ серебристая зыбь тихо колышетъ ладью,--
             Такъ мелодичный размѣръ управляетъ ногой обученной,
                       Такъ рокотаніе струнъ тѣло, поднявши, несетъ.
             Какъ бы затѣмъ, чтобы силою цѣпь разорвать плясовую,
                       Смѣлая пара летитъ прямо на сомкнутый рядъ.
             Сразу же путь ей проложенъ -- и сразу же нѣтъ его снова,
                       Будто волшебной рукой доступъ открытъ и закрытъ.
             Пары не видишь ты больше, и вѣчно-подвижнаго царства
                       Въ дикомъ смятеньи во прахъ рушится дивный чертогъ.
             Нѣтъ, выростаетъ опять онъ, ликующій: узелъ развязанъ,
                       Прежній порядокъ во всемъ -- лишь измѣнилась краса.
             То разрушается, то воздвигается зданье живое --
                       И въ прихотливой игрѣ чуется скрытый законъ.
             Но почему же, скажи мнѣ, при смѣнѣ картинъ безконечной,
                       Въ бурномъ движеньи царитъ невозмутимый покой?
             Каждый себѣ господинъ, своему только сердцу послушенъ,--
                       И неизмѣнно, межъ тѣмъ, общему вѣренъ пути?
             Хочешь ты знать? Это богъ, мощный богъ музыкальныхъ созвучій: j
                       Онъ изъ нестройныхъ прыжковъ стройную пляску творитъ; j
             Какъ Немезида, онъ властенъ уздой обольстительной ритма!
                       Буйную радость смирить, дикое сдѣлать ручнымъ.
             И равнодушно внимаешь ты чудной гармоніи міра?
                       Не увлекаетъ тебя пѣсни великой потокъ,--
             Тактъ животворный, который ты въ каждомъ созданіи слышишь,--
                       Пляски стремительный вихрь, что въ безпредѣльную даль
             Смѣлымъ размахомъ уноситъ лучистое солнце? Ты мѣру
                       Знаешь въ игрѣ: отчего жъ въ дѣлѣ не знаешь ея?
                                                                                   В. С. Лихачовъ.
  
  
                       ИЗРЕЧЕНІЯ КОНФУЦІЯ.
                                 (1795).
  
                                 I.
             Трояко время шлетъ свои дары:
             Грядущій день подходитъ къ намъ несмѣло,--
             То, чѣмъ живемъ, летитъ скорѣй стрѣлы,--
             А прошлое стоитъ окаменѣло.
             Когда замедленъ шагъ грядущихъ близко дней,
                       То время никогда не знаетъ нетерпѣнья;
                       Но лишь наступитъ мигъ... и нѣтъ его быстрѣй,
                       И не продлить его отъ страха и сомнѣнья.
                       Ничѣмъ не замолить, нельзя заворожить
                       Тѣхъ неподвижныхъ дней, что вновь не пережить!
                       И если хочешь ты пройдти свой жизни путь
             Безъ горя и тоски, и мудро, и счастливо,--
             Грядущему во мглѣ довѣрься прозорливо,
             Судьбы не искушай, корысть одну забудь,
             Не избирай въ друзья летучаго мгновенья
             И бойся какъ врага въ прошедшемъ осужденья!
  
  
                                 II.
             Пространство безъ границъ являетъ намъ во всемъ
             Такія же черты для думы и сравненья:
             Какъ въ даль бѣжитъ длина, такъ долженъ человѣкъ
             Стремиться къ лучшему, не зная прегражденья,--
             Безъ устали идти обязанъ ты впередъ
             На трудовомъ пути къ предѣламъ совершенства,
             Какъ въ ширь идетъ просторъ, такъ ты иди и вѣрь,
             Что расцвѣтетъ въ тебѣ міръ правды и блаженства,
             На глубинѣ его провидишь Божество
             Лишь твердостью одной мечта осуществится,
             Лишь полнотой бытья яснѣй бываетъ жизнь,
             А гдѣ-то въ безднѣ тамъ лишь истина таится!
                                                               Кн. Э. Ухтомскій.
             
  
                                 ПОЧЕСТИ.
                                 (1795).
             Когда струится свѣтъ на лоно зыбкихъ водъ,
             Волна какъ-бы огнемъ и дышетъ и сверкаетъ --
             Но быстрая рѣка другихъ за ней влечетъ,
             Другая вслѣдъ за ней намъ небо отражаетъ.
             Не такъ ли на землѣ, о смертный, счастья лучъ
             Лишь временно тебя почетомъ облекаетъ,--
             Но стоитъ не дойдти сіянью изъ-за тучъ
             И весь случайный блескъ мгновенно исчезаетъ.
             Не сами мы,-- а мѣсто, гдѣ стоимъ,
             Насъ украшаетъ отблескомъ своимъ.
                                                               Кн. Э. Ухтомскій.
  
  
                       ГЕРМАНІЯ И ЕЯ ГОСУДАРИ.
                                 (1795).
             Много великихъ монарховъ дала ты -- и ты ихъ достойна!
             Славу монарху всегда можетъ лишь подданный дать;
             Но содѣлай, Германія, такъ, чтобъ твои государи,
             Славные славой своей, были бы больше людьми.
                                                               Ѳ. Миллеръ.
  

[]

                       ПЕГАСЪ ВЪ ЯРМѢ.
                                 (1795).
  
             На конскій торгъ -- не въ Гэй-маркетъ-ли даже,
             Гдѣ сверхъ того различный есть товаръ --
             Привелъ поэтъ голодный для продажи
             Коня, отъ музы имъ полученнаго въ даръ.
  
             Онъ такъ взвивался горделиво,
             Такъ громко ржалъ, что восклицали всѣ:
             -- Что говорить! Конь царскій! Конь на диво!
             Лишь крылья гадкія -- во вредъ его красѣ,
             А въ цугѣ онъ пошелъ бы славно.
             Порода ихъ, какъ говорятъ, рѣдка.
             Но денежки терять навѣрняка
             И въ воздухѣ летать -- кому забавно?
             Однако, фермеръ Гансъ рѣшаетъ такъ вопросъ:
             -- Отъ крыльевъ,-- говоритъ,-- мнѣ прибыли немного.
  
             Связать, иль срѣзать ихъ -- туда имъ и дорога,
             И будетъ конь годиться мнѣ въ извозъ;
             Отъ фунтовъ двадцати авось не обѣднѣю.--
             И радуясь такимъ словамъ,
             Нашъ продавецъ ударилъ по рукамъ,
             И Гансъ спѣшитъ домой съ покупкою своею.
  
             Пегаса запрягли, но непривычный гнетъ
             Едва почуявъ, оскорбленный,
             Негодованьемъ гордымъ распаленный,
             Помчался яростно впередъ
             И опрокинулъ онъ съ разбѣгу
             У края пропасти тяжелую телѣгу.
             -- Постой,-- рѣшаетъ Гансъ,-- нельзя скотину эту
             Впрягать въ возы, я къ завтрашнему дню --
             И этимъ двухъ коней навѣрно замѣню --
             Впрягу его въ почтовую карету.
  
             "Ретивый конь! Но можетъ быть
             Съ годами онъ и поубавитъ прыть.--
             Казалося, все ладилось вначалѣ.
             Съ Пегасомъ во главѣ -- карету кони мчали,
             Которая неслась стрѣлой.
             И что жъ? Едва лишь конь, не свыкшійся съ землей,
             Увидѣлъ облако, скользившее въ лазури,--
             Конь вѣренъ лишь своей натурѣ,--
             Свернувъ съ пути, что раньше проторенъ --
             По пашнямъ и лугамъ, какъ вихрь, помчался онъ.
  
             За нимъ -- и прочіе.-- Ни крикомъ, ни уздою
             Коней не удержать. Карету на куски
             Едва не расщепивъ, въ которой сѣдоки
             Дрожали -- бѣшеной испуганы ѣздою --
             Онъ на гору ее примчалъ.
  
             Гансъ головою покачалъ,
             Но вслѣдъ затѣмъ сообразилъ онъ что то:
             -- Авось его смирятъ хоть голодъ да работа!--
             Попытка сдѣлана,-- уже на третій день
             Конь дивный исхудалъ и сталъ похожъ на тѣнь.
  
             Доволенъ Гансъ:-- Теперь все будетъ ладно,
             "Я вижу, онъ ужъ не таковъ.
             "Запречь его -- что бъ было не повадно,
             Въ одно ярмо съ сильнѣйшимъ изъ быковъ!--
             Какъ сказано -- такъ сдѣлано. Другъ съ другомъ --
             Смѣшно глядѣть!-- идутъ за тѣмъ же плугомъ
             Крылатый конь и быкъ -- въ одномъ ярмѣ.
             Но мысль одну лелѣялъ конь въ умѣ:
             Стремясь на волю изъ подъ гнета --
             Онъ силы напрягалъ для мощнаго полета
  
             Напрасно! Голову склоня,
             Шагаетъ мѣрно быкъ, и Фебова коня
             Неволитъ онъ идти съ нимъ въ ногу.
             Тогда, усильемъ истощенъ,
             Подъ бременемъ стыда и горести согбенъ,--
             Пегасъ упалъ безъ силы на дорогу.
             Взбѣсился Гансъ.-- Проклятіе скоту!
             Съ нимъ и пахать нельзя, какъ видно.--
             И разсердись, прибѣгнулъ онъ къ кнуту.
             -- Мошенникомъ обманутъ я безстыдно!--
  
             Межъ тѣмъ какъ въ ярости слѣпой
             Онъ дѣйствовалъ кнутомъ, проворною стопой
             Шелъ мимо юноша. Какъ золото блистая,
             Вилися волосы вокругъ его 4ела,
             Вѣнчала ихъ повязка золотая
             И лира звонкая въ рукахъ его была.
             Дивясь, воскликнулъ онъ:-- куда же
             Ты съ этой парою невиданною, другъ?
             Быка и птицу впречь въ одинъ и тотъ, же плугъ --
             О томъ не слыхивали даже!
             Довѣрь мнѣ этого коня на полчаса --
             И ты увидишь чудеса!--
  
             Пегаса отпрягли, и на него съ улыбкой
             Вскочилъ ѣздокъ. Почуявъ сѣдока
             Съ рукой привольною и гибкой --
             Конь захрапѣлъ, заржалъ. Два пламенныхъ зрачка,
             Какъ молнія, мгновенно заблистали.
             Не тотъ, какимъ сейчасъ его видали --
             Въ величьи царственномъ и дивной красотѣ,
             Какъ духъ, какъ божество, однимъ порывомъ бурнымъ
             Изъ глазъ исчезъ онъ въ высотѣ
             И къ небесамъ взвился лазурнымъ.
                                                                         О. Чюмина.
  
  
                       ИГРАЮЩІЙ МАЛЬЧИКЪ.
                                 (1795).
             Смѣйся, играй о, дитя, у родимой груди; на священномъ
                       Островѣ, гдѣ не найдутъ тебя скорбь и заботы.
             Держутъ надъ бездной тебя руки родныя любовно,
                       Въ глубь ледяную могилъ смотришь ты, веселъ и милъ.
             Крошка невинный, играй. Ты, покуда, въ Аркадіи свѣтлой.
                       Радость, лишь радость одна властно владѣетъ тобой.
             Силы кипучей приливъ самъ себѣ ставитъ предѣлы,
                       Чужды отвагѣ слѣпой долгъ и житейская цѣль.
             Смѣйся! Ужъ трудъ недалекъ, истощающій, тяжко гнетущій,
                       Долгъ, повелительный долгъ пылъ и отвагу убьетъ.
                                                                                   А. М. Ѳедоровъ.

[]

                                           ІОАННИТЫ.
                                               (1795).
  
             Краситъ васъ грозный уборъ крестоносцевъ, съ львиной отвагой
             Родосъ и Акконъ прибрежный твердымъ прикрывшихъ щитомъ,
             Ставшихъ съ мечемъ херувима у Гроба Господня,
             Въ зноѣ сирійской пустыни паломнику путь оградившихъ туда...
             Всѣхъ же доспѣховъ одинъ окружаетъ васъ ярче сіяньемъ:
             Скромный передникъ прислужника тяжко больнымъ.
             Славнаго рода сыны, вы приносите дань милосердья
             Страждущимъ, съ лаской нѣмой освѣжая уста и чело!
             Вѣра Христа, только ты въ свой вѣнецъ изъ вѣтвей непокорныхъ
             Можешь сплетать со смиреньемъ и витязей гордую мощь!
                                                                         Кн. Э. Ухтомскій.
  
                                 СѢЯТЕЛЬ.
                                    (1795).
             Полонъ надежды, землѣ ты ввѣряешь зерно золотое --
             И ожидаешь весной радостно всхода его.
             Что же боишься на полѣ временъ свои сѣять дѣянья?
             Мудрости смѣлый посѣвъ тихо цвѣтетъ для вѣковъ.
                                                                         М. Михайловъ.
  
  
                       ДВА ПУТИ КЪ ДОБРОДѢТЕЛИ.
                                 (1795).
             Есть два пути, по которымъ идетъ къ добродѣтели смертный;
             Скрылся внезапно одинъ, тотчасъ другой предъ тобой:!
             Дѣломъ ея достигаетъ счастливый, несчастный -- терпѣньемъ.
             Благо тому, кого рокъ къ ней по обоимъ ведетъ!
                                                                         Ѳ. Миллеръ.
  
  
                       ИДЕАЛЫ.
                          (1795).
  
             Такъ отъ меня ты мчишься, младость,
             И всѣ отрадныя мечты,
             Восторгъ и грусть, тоску и радость --
             Съ собою вдаль уносишь ты!
             Златое время жизни полной!
             Постой, еще со мной побудь --
             Вотще! твои стремятся волны
             И въ море вѣчности бѣгутъ!
  
             Потухли ясныя свѣтила,
             Предъ мной блиставшія въ тиши;
             Мои мечты судьба разбила --
             Созданья пламенной души,
             И вѣра сладкая -- далеко
             Въ святыя прежде существа,
             Добыча истины жестокой
             Всѣ идеалы божества.
  
             Какъ нѣкогда въ объятья камень,
             Любя, Пигмаліонъ схватилъ,
             И чувства трепетнаго пламень
             Холодный мраморъ оживилъ;
             Такъ я къ природѣ весь приникнулъ
             Умомъ, душою, жизнью всей,--
             Пока согрѣлъ ее, подвигнулъ
             На пламенной груди моей.
  
             Она любовь мою дѣлила,
             Безмолвная -- языкъ нашла,
             Мнѣ поцѣлуй мой возвратила
             И сердца трепетъ поняла.
             Лѣса и горы стали живы,
             Потокъ серебряный мнѣ пѣлъ,
             Отвсюду на мои призывы
             Отвѣтъ желанный мнѣ летѣлъ.
  
             Вселенная во мнѣ кипѣла,
             Тѣснила грудь и всякій часъ
             Въ звукъ, въ образъ, и въ слова и въ дѣло,
             Жизнь изъ груди моей рвалась.
             О какъ великъ мнѣ міръ явился,
             Пока скрывался онъ въ зернѣ!
             Но, ахъ! Какъ мало онъ развился,
             Какъ бѣденъ показался мнѣ!
  
             Какъ смѣло съ бодрою охотой,
             Мечты надѣясь досягнуть,
             Еще не связанный заботой,
             Пустился юноша въ свой путь!
             Туда невольное стремленье,
             Гдѣ хоръ далекихъ звѣздъ горѣлъ;
             Нѣтъ высоты, нѣтъ отдаленья,
             Куда-бы онъ не долетѣлъ!
  
             Какъ онъ легко впередъ стремился!
             Что для счастливца тяжело?
             Какой воздушный рой тѣснился
             Вкругъ свѣтлаго пути его!
             Любовь съ улыбкой благосклонной,
             И счастье съ золотымъ вѣнцомъ,
             И слава съ звѣздною короной,
             И въ свѣтѣ истина живомъ.
  
             Но середи дороги, скоро
             Всѣ спутники разстались съ нимъ;
             Свернули въ сторону отъ взора
             Одинъ сокрылся за другимъ.
             Умчалось счастье, другъ летучій,
             Отрады знанье не нашло,
             Сомнѣнье потянулось тучей
             И истину заволокло.
  
             Горѣлъ надъ презрѣнной главою
             Вѣнецъ и славы и добра,
             И скоро скрылась за весною
             Любви прекрасная пора,
             Все тише, тише становилось,
             Пустыннѣй на пути моемъ,
             Одна надежда мнѣ свѣтилась
             Своимъ блѣднѣющимъ лучомъ.
  
             Изъ шумныхъ спутниковъ стремленья,
             Остался кто теперь со мной?
             Кто подаетъ мнѣ утѣшенье,
             Кто до могилы спутникъ мой?
             Ты исцѣляющая раны,
             Ты, дружба, всѣхъ отрада золъ,
             Товарищъ горестей желанный,
             Тебя искалъ я -- и нашолъ.
  
             И ты ее сопровождаешь,
             Ты, трудъ, души покой хранишь,
             Ты никогда не изнуряешь,
             Не разрушая ты творишь;--
             Слѣпляешь среди силъ природы
             Песчинку за песчинкой ты,
             За то минуты, дни и годы
             У времени тобой взяты.
                                                     К. Аксаковъ.
  
  
                                 КУПЕЦЪ.
                                 (1795).
             Чей несется корабль? Это сидонскіе люди
             Держатъ съ сѣвера путь, олово съ ними, янтарь.
             Будь, Нептунъ, милосердъ,-- бережно,вѣтры, качайте,--
             Прѣсноводный родникъ, въ бухтѣ радушной журчи!
             Властны вы надъ купцомъ, боги; онъ ищетъ богатства,
             Но съ его кораблемъ связано тѣсно добро.
                                                               В. С. Лихачовъ.
  
  
                       ПРОЗЕЛИТИЗМУ.
                                 (1795).
  
             "Дайте внѣ шара земного мнѣ только лишь точку опоры",
                       Мудрый сказалъ Архимедъ, "я его сдвину съ пути".
             Сдѣлайте такъ, чтобъ на мигъ я могъ быть внѣ себя совершенно --
                       И въ вашу вѣру тотчасъ я соглашусь перейти.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  

[]

                                 ВЕЧЕРЪ.
                                 (1795).
  
             Богъ лучезарный, спустись:-- жаждутъ долины
             Вновь освѣжиться росой;люди томятся;
                       Медлятъ усталые кони --
                       Спустись въ золотой колесницѣ!
  
             Кто,посмотри, тамъ манитъ изъ свѣтлаго моря
             Милой улыбкой тебя! узнало ли сердце?
                       Кони помчались быстрѣе:
                       Манитъ Ѳетида тебя.
  
             Быстро въ объятія къ ней, возжи покинувъ,
             Спрянулъ возничій; Эротъ держитъ за узды!
                       Будто вкопаны кони
                       Пьютъ прохладную влагу.
  
             Ночь по своду небесъ, прохладою вѣя,
             Легкой стопою идетъ съ подругой любовью.
                       Люди, покойтесь, любите:
                       Фебъ влюбленный почилъ.
                                                               А. Фетъ.
  
  
                       МЕТАФИЗИКЪ.
                                 (1795).
             Какъ низко міръ весь подо мной!
             Едва людей внизу я различаю;
             Посредствомъ высшаго искусства возлетаю
             Я прямо къ тверди голубой!"
             Такъ съ кровли башни недокрытой
             Кричалъ великій малый человѣкъ,
             Гансъ-кровельщикъ.
             А ты, Гансъ-метафизикусъ, мыслитель знаменитый,
             Великій малый человѣкъ,
             Скажи намъ: башня та, откуда ты взираешь,
             На чемъ и изъ чего? Какъ полагаешь,
             Какъ влѣзъ ты на нее? Затѣмъ ли тутъ она,
             Что свысока на міръ смотрѣть тебѣ нужна?
                                                               Ѳ. Миллеръ.
  
  
                       КОЛУМБЪ
                          (1795).
  
             Далѣе, смѣлый пловецъ! Пускай невѣжды смѣются;
             Пусть, утомившися, руль выпуститъ кормчій изъ рукъ --
             Далѣе, далѣе къ западу! Долженъ тамъ берегъ явиться:
             Ясно видится онъ мысли твоей вдалекѣ!
             Вѣруй вожатаю-разуму! бодро плыви океаномъ!
             Если земли тамъ и нѣтъ -- выйдетъ она изъ пучинъ.
             Въ тѣсномъ союзѣ и были и будутъ природа и геній:
             Что обѣщаетъ намъ онъ -- вѣрно исполнитъ она!
                                                                         М. Михайловъ.

[]

                        ДОСТОИНСТВО ЖЕНЩИНЫ.
                                 (1795).
             Женщинѣ -- слава. Межъ будничной прозы
                       Вьетъ и вплетаетъ небесныя розы
                       Въ терніи жизни вседневной она.
                       Ею любовная сѣть сплетена;
                       Свѣтлаго чувства огонь затаенный
                       Граціи нѣжной покровомъ прикрытъ --
                       Въ кроткой груди неизмѣнно горитъ,
                       Бережно женской рукой сохраненный.
  
                       Истины отвергнувъ власть,
                       Сила грубая мужчины
                       Устремляется въ пучины,
                       Гдѣ царитъ мятежно страсть.
                       Сердцемъ вѣкъ неутоленнымъ,
                       Обольщаемъ суетой,
                       Онъ въ погонѣ за мечтой
                       Рвется къ звѣздамъ отдаленнымъ.
  
             Съ силой чарующей женщины взглядъ
             Вновь бѣглеца призываетъ назадъ
             Въ міръ настоящаго. Скромно стыдливой
             Въ домѣ родномъ расцвѣтала она,
             Вѣчнымъ завѣтамъ природы правдивой --
             Матери общей, оставшись вѣрна.
  
                       Духъ мужчины -- разрушенье
                       Дышитъ силой роковой;
                       Въ необузданномъ стремленьѣ
                       Онъ проносится грозой.
                       Разрушаетъ онъ сурово
                       Совершенный имъ же трудъ,
                       Вѣчно гидрой стоголовой
                       Въ немъ желанія растутъ.
  
             Жены, довольствуясь славой спокойной,
             Счастья цвѣтокъ охраняютъ достойно;
             Въ самой неволѣ свободнѣй ихъ умъ,
             Въ области чувства познанія -- шире,
             Чѣмъ у живущихъ въ таинственномъ мірѣ
             Чистой науки и творческихъ думъ.
  
                       Холодна душа мужская,
                       И съ суровой прямотой
                       Онъ не вѣдаетъ, лаская,
                       Глубины любви святой.
                       Онъ не знаетъ душъ обмѣна,
                       Сладкихъ слезъ не знаетъ онъ,
                       Битвой жизни неизмѣнно
                       Духъ суровый закаленъ.
  
             Женскія души отзывчиво юны.
             Словно отъ вѣтра Эоловы струны.
             Дивно трепещутъ. Вздымается грудь
             Нѣжнымъ участьемъ при видѣ страданья,
             Кроткія очи слезой состраданья --
             Райской росою готовы блеснуть.
  
                       Право сильнаго -- властитель
                       Тамъ, гдѣ мечъ пути отверзъ:
                       Скиѳъ надъ персомъ побѣдитель
                       И томится въ рабствѣ персъ.
                       Страсти бѣшеною бурей
                       Разыгрались,-- и царитъ
                       Всюду голосъ адскихъ фурій
                       Вмѣсто голоса харитъ.
  
             Но женщина -- властью своей неизмѣнной --
             Мольбою и лаской -- царица вселенной.
             Смягчая раздоръ, зажигающій кровь,
             Она примиряетъ враждебныя силы;
             Поклявшимся въ вѣчной враждѣ до могилы --
             Она возвѣщаетъ святую любовь.
                                                               О. Чюмина.
  

[]

                       ПРОЩАНІЕ ПѢВЦА.
                                 (1795).
             Умолкла муза, легкое смущенье
                       На дѣвственномъ лицѣ ея горитъ,
             Она пришла, чтобъ знать твое сужденье,
                       Но приговоръ ее не устрашитъ.
             Ей дорого и важно одобренье
                       Того, чье сердце правдою горитъ,
             Кто все прекрасное душой воспринимаетъ,
                       -- Одинъ лишь тотъ ее достойно увѣнчаетъ.
  
             Не будутъ длиться эти пѣснопѣнья,
                       Лишь только въ сердце радость низведутъ,
             Слетятъ къ нему, какъ свѣтлыя видѣнья
                       И высшія въ немъ чувства создадутъ.
             Не нужно имъ потомства одобренья,
                       На мигъ они родятся и умрутъ,
             Лишь краткой радости мгновенныя созданья
                       Они умчатся прочь, какъ звуки ликованья.
  
             Пришла весна, на нивахъ обновленныхъ
                       Трепещетъ жизнь и рвется на просторъ,
             Струится паръ отъ всходовъ пробужденныхъ,
                       А въ небесахъ поетъ веселый хоръ,
             И старъ и малъ изъ улицъ запыленныхъ
                       Спѣшатъ въ лѣса, чтобъ нѣжить слухъ и взоръ,
             Но вотъ весна прошла, ужъ сѣмена роняютъ
                       Поблекшіе цвѣты -- и вновь не расцвѣтаютъ.
                                                                         Allegro.

[]

  

[]

                       ИДЕАЛЫ И ЖИЗНЬ.
                                 (1795).
  
             Вѣчно ясно, въ счастьи безконечномъ
             И въ спокойствіи безпечномъ
             На Олимпѣ жизнь боговъ течетъ.
             На землѣ проходятъ поколѣнья;
             Но безъ увяданья и безъ тлѣнья
             Юность вѣчныхъ розами цвѣтетъ.
             Людямъ здѣсь иль чувствъ ихъ услажденье,
             Иль покой души въ удѣлъ даны;
             Оба же они въ соединеньѣ
             Уранидамъ лишь обречены.
  
             Если хочешь быть богамъ подобнымъ,
             Во владѣньяхъ смерти быть свободнымъ --
             Не срывай плодовъ ея земныхъ:
             Пусть они лишь тѣшатъ вкусъ и зрѣнье!
             Знай, что скоро, скоро пресыщенье
             Замѣняетъ наслажденья мигъ.
             Вѣрь, преградою для Прозерпины
             Былъ не Стиксъ! Нѣтъ, въ Орковомъ саду
             Сорвала она лишь плодъ единый --
             И навѣкъ осталася въ аду.
  
             Тѣло лишь та сила подчиняетъ,
             Что судьбою темной управляетъ;
             Но -- свободный отъ вліянья лѣтъ --
             Божество среди боговъ блаженныхъ,
             Духъ витаетъ въ сферахъ просвѣтленныхъ
             И ему нигдѣ преграды нѣтъ.
             Если хочешь равнымъ быть съ богами,
             Отрекись отъ всѣхъ земныхъ суетъ --
             Узкихъ, душныхъ -- и взлети мечтами
             Въ лучезарный идеала свѣтъ.
  
             Жизнію земной не омраченный,
             Лучезарный, вѣчно-совершенный,
             Человѣчества прообразъ здѣсь;
             Какъ умершихъ призраки толпою
             Передъ Стиксомъ полные покоя
             Молча бродятъ; такъ среди небесъ
             Онъ витаетъ, полный обаянья,
             Въ первобытномъ блескѣ красоты,
             И хоть въ мірѣ лишь борьба, страданье
             Власть побѣды здѣсь увидишь ты.
  
             Не затѣмъ, чтобъ оживить вашъ бѣдный
             И усталый духъ -- вѣнецъ побѣдный
             Лучезарно здѣсь для васъ блеститъ.
             О, хотя бъ вы не желали сами,
             Жизнь впередъ васъ унесетъ волнами
             И въ безумной пляскѣ закружитъ.
             Но когда, борьбою утомленный,
             Станетъ падать духъ усталый твой,--
             Къ цѣли новой, къ цѣли вожделѣнной
             Вознесенъ ты будешь красотой.
  
             Если-жъ вамъ придется за владѣнье
             Выдержать упорное боренье,
             Къ счастью или къ славѣ на пути --
             О, тогда пусть сила съ силой бьется,
             Пусть громъ битвы бурно раздается.
             Чтобъ на этомъ поприщѣ итти
             Безопасно, чтобъ достичь награды,
             Надлежитъ отважнымъ только быть;
             Побѣдитъ лишь сильный, а пощады
             Могутъ только слабые просить.
  
             Но, пробравшись будто сквозь тѣснины,
             Снова тихо посреди равнины
             Заструится жизненный потокъ,
             Въ красотѣ роскошной и тѣнистой,
             И въ струѣ прозрачной и сребристой
             Отразитъ и западъ, и востокъ.
             Подчинись взаимному влеченью,
             Чувства слиться всѣ тогда спѣшатъ;
             Смолкнутъ всѣ враждебныя стремленья,
             И исчезнетъ ненависти ядъ.
  
             И когда, почуя вдохновенье
             Творчества, искать соединенья
             Станетъ геній веществомъ --
             Пусть тогда онъ рвеніемъ пылаетъ!
             Пусть себѣ идея подчиняетъ
             Вещество! Лишь тѣмъ, кто предъ трудомъ
             Не отступитъ, силъ не пожалѣетъ,
             Правда ликъ рѣшится свой открыть;
             Лишь рѣзецъ способенъ и умѣетъ
             Твердый мраморъ оживить.
  
             Но едва проникнитесь мышленьемъ
             Красоты, то съ восхищеньемъ
             Вы увидите, какъ вдругъ назадъ
             Вещества вся тяжесть отступаетъ,
             И не плодъ труда ужъ созерцаетъ,
             А идею красоты нашъ взглядъ.
             Кончена борьба, прочь всѣ сомнѣнья,
             И гордясь побѣдою своей,
             Мы охотно предаемъ забвенью
             Ограниченность людей.
  
             О, когда соблазномъ мы томимы,
             И законъ неумолимый
             Васъ страшитъ и пасть иной готовъ,
             Пусть тогда бъ вамъ истина предстала,
             И предъ блескомъ чуднымъ идеала
             Отлетитъ вліяніе грѣховъ.
             Къ этой цѣли дивной и высокой
             Смертному дорога не дана:
             Нѣтъ моста надъ пропастью глубокой,
             Не достанетъ якорь дна.
  
             Но, покинувъ бренности предѣлы.
             Вознеситесь мыслью смѣло,
             И исчезнетъ то, что васъ страшитъ,
             И не будетъ бездны подъ ногами.
             Къ божеству взлетите лишь мечтами,--
             Къ вамъ оно само когда слетитъ.
             Да, въ комъ рабства духъ преобладаетъ,
             Тѣмъ законъ тяжеле всѣхъ оковъ;
             Съ твердостію мужа исчезаетъ
             И величіе боговъ.
  
             О, когда томитесь вы скорбями,
             Съ той же силой, какъ змѣями
             Сдавленный, страдалъ Лаокоонъ,
             Шлите къ небу скорбныя стенанья,
             Возставайте горько на страданье,
             Пусть сердца вашъ раздираетъ стонъ;
             Пусть природы грубыя влеченья
             Выступятъ наружу, пусть умретъ
             Въ васъ въ тотъ мигъ безсмертное стремленье,
             Холодъ душу обойметъ.
  
             Но въ жилищахъ свѣтлыхъ, вождѣленныхъ,
             Гдѣ мы видимъ формъ нетлѣнныхъ
             Совершенство, тамъ печали нѣтъ:
             Тамъ навѣкъ простимся мы съ скорбями.
             Позабудемъ горе со слезами,
             Загорится въ насъ духовный свѣтъ.
             И, какъ ярко радуга сіяетъ
             Рядомъ съ тучей черной, грозовой:
             Такъ тамъ послѣ скорби наступаетъ
             Миръ душевный и покой.
  
             У царя земного въ подчиненьи
             Геркулесъ томился и въ сраженьи
             Проводилъ онъ вѣчномъ жизнь свою;
             То со львомъ, то съ гидрою сражался
             И живой еще не побоялся
             Броситься въ Харонову ладью.
             Всѣмъ трудамъ и всѣмъ земнымъ мученьямъ
             Былъ богами подвергаемъ онъ;
             Но сносилъ покорно и съ терпѣньемъ
             Все, на что былъ осужденъ.
  
             Но насталъ послѣдній часъ -- и смѣло
             Мощный духъ покинулъ тѣло
             И понесся въ высь къ богамъ святымъ,
             Восхищаясь самъ своимъ пареньемъ --
             И, подобно легкимъ сновидѣньямъ,
             Все земное сгинуло предъ нимъ.
             И, напѣвамъ горнихъ лиръ внимая,
             Олимпійцамъ полубогъ предсталъ --
             И богиня юности благая
             Подала ему бокалъ.
                                                               Ѳ. Миллеръ.

[]

  

[]

                                           ГЕНІЙ.
                                           (1795).
             Вѣрю ли я, говоришь ты, чему мудрецы меня учатъ,
                       Что почитателей ихъ сонмъ вслѣдъ за ними твердитъ,
             Что лишь наука къ благому покою привесть меня можетъ
                       И на системѣ ея зиждется счастіе все?
             Долженъ ли не довѣрять я влеченью тому, что природа
                       Напечатлѣла сама въ сердцѣ моемъ, какъ законъ,
             Ждать, пока мнѣ его школа клеймомъ освятитъ своимъ вѣчнымъ,
                       И необузданный мой формулѣ духъ подчинитъ?
             Ты мнѣ повѣдай, вѣдь ты нисходилъ въ глубины преисподней
                       И изъ могилы нѣмой къ намъ возвратился живой?
             Всѣ ужъ извѣстны тебѣ эти темныя тайны могилы:
                       Будетъ ли радость живымъ тамъ, въ этомъ царствѣ тѣней?
             Долженъ ли я идти темной тропой? Сознаюся, мнѣ страшно:
                       Но я пройду этотъ путь, если онъ къ правдѣ ведетъ".
             -- Слышалъ ты, другъ, было время златое; много поэты
                       Повѣствовали о немъ въ сагахъ наивныхъ своихъ;
             Время, когда еще святость у насъ на землѣ пребывала,
                       Въ дѣвственно-чистыхъ сердцахъ чувство хранилось еще;
             И тотъ же самый законъ, что на небѣ планетами движетъ
                       И оживляетъ въ яйцѣ скрытый зародышъ его,
             Тихій законъ непреложности, ровный, всегда постоянный,
                       Онъ и въ сердцахъ у людей кроткія волны вздымалъ.
             Время, когда еще, будто часовъ неизмѣнная стрѣлка,
                       Умъ только въ правдѣ одной намъ указанье давалъ.
             О, когда не было ни посвященныхъ, ни темныхъ профановъ:
                       Чѣмъ наслаждался живой, то онъ въ гробахъ не искалъ.
             Вѣчныя правила каждому были доступны и ясны,
                       Но для всѣхъ былъ равно ключъ ихъ рожденья закрытъ.
             Ахъ, миновало счастливое время, и произволомъ
                       Дерзко нарушенъ теперь сладкій природы покой,
             И оскверненное чувство гласомъ боговъ ужъ не стало,
                       Смолкнулъ оракулъ въ сердцахъ, святость утратившихъ всю.
             Только глубоко внутри себя духъ его изрѣдка слышитъ,
                       Чувства священныя тамъ тайное слово хранитъ,
             И чистый сердцемъ при немъ добиться истины можетъ,
                       И что утрачено имъ -- мудрецъ ему возвратитъ.
             Если, счастливецъ, тебя не покинулъ твой геній-хранитель,
                       И гласъ инстинкта въ тебѣ не замолкалъ никогда,
             Если твой взоръ цѣломудренный чистою правдой сіяетъ
                       И ясно голосъ ея слышишь въ своей ты груди;
             Если въ тебѣ еще миръ и сомнѣній не знаешь ты бурныхъ
                       И ты увѣренъ, что ввѣкъ ихъ не узнаешь совсѣмъ;
             Если не нуженъ судья для спора чувствъ разногласныхъ,
                       Сердце твое никогда разумъ тебѣ не затмитъ --
             О, тогда совершай путь жизни въ невинности дѣтской!
                       Знанья наука не дастъ; нѣтъ, пусть она отъ тебя
             Учится; строгій законъ, подчиняющій волю строптивыхъ,
                       Не для тебя: что тебѣ нравится, то и законъ.--
             И перейдетъ твое слово святое по всѣмъ поколѣньямъ:
                       То, что святою рукой создано, что языкомъ
             Сказано будетъ святымъ, то всесильно владѣетъ умами.
                       Ты не увидишь одинъ Бога, который въ тебѣ;
             Ты не сознаешь ту власть, что тебѣ всѣ умы подчиняетъ;
                       Скромно и тихо пройдешь свой завоеванный міръ.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
  
                                 ЭГОИСТУ-ФИЛОСОФУ.
                                           (1795).
  
             Видѣлъ ли ты, какъ младенецъ, еще нечувствительный къ ласкамъ
                       Матери нѣжной своей, дремлетъ въ объятьяхъ ея --
             Дремлетъ, пока наконецъ онъ, разбуженный голосомъ страсти,
                       Бодро воспрянетъ отъ сна юношей, полнымъ огня?
             Видѣлъ ли мать ты, когда она, нѣжно заботясь о сынѣ,
                       Ночи проводитъ безъ сна, сонъ охраняя его?
             Собственной жизнью питаетъ она молодое растенье,
                       Видитъ отраду себѣ только въ заботахъ о немъ.
             Ты ль порицаешь природу, которая то принимаетъ,
                       Какъ младенецъ, дары, то раздаетъ ихъ, какъ мать?
             Ты ль исключаешь, надменный, себя изъ прелестнаго круга
                       Дружбы взаимной, святой, лучшаго дара земли?
             Бѣдный! ты хочешь стоять одинокимъ, одинъ самъ-собою,
                       Тамъ, гдѣ вѣчное даже обмѣномъ взаимнымъ лишь сильно.
                                                                                             Ѳ. Миллеръ.
  

[]

             ПОКРЫТЫЙ ИСТУКАНЪ ВЪ САИСѢ.
                                 (1795).
  
             Жрецами Саиса, въ Египтѣ, взятъ въ ученье
             Былъ пылкій юноша, алкавшій просвѣщенья.
             Могучей мыслію онъ быстро обнялъ кругъ
             Хранимыхъ мудростью таинственныхъ наукъ;
             Но смѣлый духъ его рвался къ познаньямъ новымъ.
             Наставникъ-жрецъ вотще старался кроткимъ словомъ
             Въ душѣ ученика смирять мятежный пылъ.
             "Скажи мнѣ, что мое, пришелецъ говорилъ:
             Когда не все мое? Гдѣ знанью грань положимъ?
             Иль самой истиной, какъ наслажденьемъ, можемъ
             Лишь въ разныхъ степеняхъ и порознь обладать?
             Ее ль, единую, дробить и раздѣлять?
             Одинъ лишь звукъ убавь въ гармоніи чудесной,
             Одинъ лишь цвѣтъ возьми изъ радуги небесной:
             Что значитъ звукъ одинъ, и что единый цвѣтъ?
             Но нѣтъ гармоніи -- и радуги ужъ нѣтъ!"
             Однажды, говоря о таинствахъ вселенной,
             Наставникъ съ юношей къ ротондѣ отдаленной
             Пришли, гдѣ полотномъ закрытый истуканъ
             До свода высился, какъ грозный великанъ.
             Дивяся юноша подходитъ къ изваянью.
             --"Чей образъ кроется подъ этой плотной тканью?"
             Спросилъ онъ.-- "Истины подъ ней таится ликъ!"
             Отвѣтилъ спутникъ.-- "Какъ!" воскликнулъ ученикъ:
             .Лишь истины ищу; по ней одной тоскую --
             А отъ меня ее сокрыли вы, святую!"
             --.То воля божества!" промолвилъ жрецъ въ отвѣтъ:
             "Завѣсы не коснись -- таковъ его завѣтъ --
             Пока съ себя само ея не совлеку я!
             Кто жъ, сокровенное преступно испытуя,
             Подниметъ мой покровъ, тому присуждено..."
             "Что?" -- " Истину узрѣть".-- "Значенье словъ темно;
             Въ нихъ смыслъ таинственный. Запретнаго покрова
             Не поднималъ ты?" -- "Нѣтъ! и искушенья злого
             Не вѣдалъ умъ".-- Дивлюсь! О, если бъ, точно, я
             Былъ имъ лишь отдѣленъ отъ цѣли бытія --
             Отъ истины!" -- Мой сынъ!" прервалъ его сурово
             Наставникъ: "преступить божественное слово
             Не трудно. Долго ли завѣсу приподнять?
             Но каково душѣ себя преступной знать?"
             Изъ храма юноша, печальный и угрюмой,
             Пришелъ домой. Душа одной тревожной думой
             Была полна -- и сонъ отъ глазъ его бѣжалъ
             Въ жару метался онъ на ложѣ и стоналъ.
             Ужъ было за полночь, какъ шаткими стопами
             Пошелъ ко храму онъ. Цѣпляйся руками
             За камни, на окно вскарабкался, съ окна
             Спустился въ темный храмъ, и вотъ -- предъ нимъ она,
             Ротонда дивная, гдѣ цѣль его исканья.
             Повсюду мертвое, могильное молчанье;
             Порой лишь смутный гулъ изъ склеповъ отвѣчалъ
             На робкіе шаги. Повсюду мракъ лежалъ,
             И только блѣдное, сребристое мерцанье
             Лила изъ купола луна на изваянье,
             Въ покровъ одѣтое... И, словно богъ живой,
             Казалось, истуканъ качаетъ головой;
             Казалось, движутся края одежды бѣлой.
             И къ богу юноша приблизилъ шагъ несмѣлой
             И косная рука ужъ поднята была;
             Но кровь пылала въ немъ и капалъ потъ съ чела
             И вспять его влекла незримая десница.
             "Безумецъ, что творишь? куда твой духъ стремится?
             Тебѣ ли, бренному, безсмертное пытать?"
             Взывалъ гласъ совѣсти: Ты хочешь приподнять
             Завѣсу, а забылъ завѣщанное слово:
             До срока не коснись запретнаго покрова!"
             -- "Но для чего-жъ завѣтъ божественный гласитъ:
             Кто приподниметъ ткань, тотъ истину узритъ?
             О, что бы ни было, я вскрою покрывало!
             Увижу!" вскрикнулъ онъ. "Увижу!" прокричало
             И эхо громкое изъ сумрачныхъ угловъ.
             И дерзкою рукой онъ приподнялъ покровъ.
             Что жъ увидалъ онъ тамъ? У ногъ Изиды въ храмѣ,
             Поутру недвижимъ онъ поднятъ былъ жрецами.
             И что онъ увидалъ? и что постигнулъ онъ?
             Вопросы слышались ему со всѣхъ сторонъ.
             Угрюмый юноша на нихъ отвѣта не далъ...
             Но въ жизни счастья онъ и радости не вѣдалъ:
             Въ могилу раннюю тоска его свела,
             И къ людямъ рѣчь его прощальная была:
             "Кто къ истинѣ идетъ стезею преступленья,
             Тому и въ истинѣ не вѣдать наслажденья!"
                                                               М. Михайловъ.
  
  
                                 НѢМЕЦКАЯ ВѢРНОСТЬ.
                                           (1795).
             Призванъ былъ къ трону Германіи Людвигъ Баварскій и юный
             Фридрихъ Габсбургскій: война споръ ихъ должна порѣшить,
             Хитростью воинской скоро врагамъ заманить удалося
             Юнаго Фридриха въ плѣнъ: пылкость его увлекла.
             Онъ выкупаетъ себя лишь обѣтомъ -- свои притязанья
             Прежнія бросить и мечъ противъ друзей обнажить.
             Но, что въ плѣну обѣщалъ онъ, свободный не въ силахъ исполнить --
             И добровольно опять въ плѣнъ онъ отдался врагамъ.
             Тронутый Людвигъ его обнимаетъ. Отнынѣ друзьями
             Оба изъ чаши одной пьютъ они вмѣстѣ вино,
             Оба, обнявшись, на общей постели они засыпаютъ.
             Но межъ народовъ вражда все не затихла еще --
             И съ ополченьями Фридриха Людвигъ отправился биться;
             Стражемъ Баваріи -- врагъ, Фридрихъ, остался межъ-тѣмъ.
             "Это дѣйствительно правда: такъ мнѣ объ этомъ писали!"
             Папа воскликнулъ, когда вѣсть онъ о томъ услыхалъ.
                                                                         Ѳ. Миллеръ.
  

[]

                       АНТИЧНОЕ -- СѢВЕРНОМУ СТРАННИКУ.
                                           (1795).
  
             Много ты рѣкъ перешелъ и морей переплылъ отдаленныхъ;
             Ты чрезъ альпійскіе льды смѣло свой путь проложилъ,
             Чтобъ на меня посмотрѣть и моей красотѣ подивиться,
             Той, о которой гремитъ славой всемірной молва;
             Вотъ -- ты стоишь предо мною и можешь коснуться святыни:
             Ближе ли ты мнѣ теперь? ближе ли сталъ я тебѣ?
                                                                         Ѳ. Миллеръ.
  
  
                                           ИЛІАДА.
                                           (1795).
             Рвите Гомеровъ вѣнокъ и считайте отцовъ совершенной,
             Вѣчной поэмы его! Матерь одна у нея:
             Ясно и стройно на ней родныя черты отразились --
             Вѣчной природы черты въ ихъ неизмѣнной красѣ.
                                                                         М. Михайловъ.
             
  
                                           БЕЗСМЕРТІЕ.
                                           (1795).
  
             Смерть страшна для тебя? Ты хочешь быть вѣчно безсмертнымъ?
             Въ цѣломъ живи: ты умрешь, цѣлое жъ все будетъ жить.
                                                                         Ѳ. Миллеръ.

[]

                                      ПРОГУЛКА.
                              (1795).
  
             Здравствуй, гора моя, съ блещущей, алой своею вершиной!
                       Здравствуй, о солнце, по ней теплый разлившее свѣтъ!
             Здравствуй, веселое поле, ты, шелестящая липа,
                       Неумолкающій хоръ въ зелени гибкихъ вѣтвей!
             Здравствуй и ты, синева, захватившая въ мирный свой куполъ
                       Темную сторону горъ, округъ зеленѣющій лѣсъ
             И меня, который, бѣжавъ изъ комнаты душной
                       И отъ пошлыхъ рѣчей, ищетъ спасенья въ тебѣ...
             Свѣжій твой воздухъ меня проникаетъ цѣлебной струею,
                       И мой жаждущій взоръ крѣпнетъ отъ сильныхъ лучей.
             На цвѣтущемъ лугу играютъ, переливаясь,
                       Краски, но пестротой не оскорбляется вкусъ.
             Лугъ разстилаетъ свободно свой пышный коверъ предо мною,
                       Въ зелени яркой по немъ змѣйкой тропинка бѣжитъ;
             Неусыпная пчелка жужжитъ за работой; качаясь
                       На дятлинѣ, повисъ слабымъ крыломъ мотылекъ.
             Стрѣлы солнца пронзаютъ меня, не шелохнется вѣтеръ,
                       Только жавронка дробь въ воздухѣ ясномъ кружитъ.
             Вотъ зашумѣло въ ближайшемъ кустѣ, нагнулись верхушки
                       Ольхъ, и подъ вѣтромъ волной вкругъ заходила трава.
             Ароматная ночь объемлетъ меня, и въ прохладу
                       Подъ роскошный навѣсъ темные буки зовутъ.
             Въ тайнѣ лѣса ландшафтъ на минуту изъ глазъ исчезаетъ,
                       А тропинка меня выше и выше ведетъ;
             Лишь украдкою сквозь густыя листвы кружева
                       Пробивается свѣтъ и глядитъ синева...
             Но внезапно распался покровъ, и прогалина лѣса
                       Возвращаетъ глазамъ ослѣпительный блескъ.
             Безконечная даль открывается взору, и въ дымкѣ
                       Испареній горой замыкается міръ.
             Глубоко, у подошвы горы, повисшей вершиной,
                       Катитъ зеленый ручей зыбкое зеркало водъ.
             Безпредѣленъ вокругъ меня воздухъ: взглянешь на небо --
                       Помутится въ глазахъ, взглянешь на бездну -- дрогнешь.
             Но межъ вѣчной высотой и пропастью вѣчной
                       Путникъ спокойно идетъ безопасной стезей.
             Улыбаясь, бѣгутъ ко мнѣ берега, и долина
                       Въ пышномъ убранствѣ своемъ славитъ живительный трудъ.
             Видишь тѣ полосы? Это межи земли селянина:
                       Что за дивный коверъ посланъ Церерой на нихъ!
             Дружелюбный законъ, начертанный людямъ въ то время,
                       Какъ на крыльяхъ любовь мѣдный покинула вѣкъ.
             Но въ размѣренномъ полѣ, какъ прежде, змѣится дорожка,
                       То скрывается въ лѣсъ, то, мелькая, бѣжитъ
             Въ гору извилистый путь, связуя разъединенныхъ.
                       Внизъ по гладкой рѣкѣ тихо спустились плоты,
             Колокольчики стадъ раздаются на тысячу тоновъ,
                       И пастушій напѣвъ будитъ эхо вдали.
             Села вѣнчаютъ потокъ, то прячутся въ темный кустарникъ,
                       То съ откоса горы прямо надъ бездной глядятъ.
             Здѣсь человѣкъ еще неразлучный сосѣдъ своей нивы:
                       Сельскую кровлю его окружаютъ поля;
             Цѣпкой лозой виноградъ бѣжитъ по низкимъ окошкамъ,
                       И древесная вѣтвь бѣдный шатеръ обняла.
             Сельскій, счастливый народъ! Безъ лишнихъ заботъ и стремленій,
                       Весело съ нивой своей дѣлишь ты скромный удѣлъ;
             Всѣ желанья твои ограничены мирною жатвой,
                       И, какъ твой дневной трудъ, льется ровная жизнь.
             Кто же вдругъ отъ глазъ моихъ отнимаетъ прелестный
                       Видъ? Невѣдомый духъ вѣетъ средь чуждыхъ полей.
             Все, что прежде мѣшалось любя -- распалось на классы.
                       Тополей гордыхъ ряды въ пышномъ порядкѣ идутъ.
             Всюду правильность, всюду выборъ, всюду различье:
                       Это служителей рядъ, далѣе -- самъ властелинъ.
             Издалека вѣщаютъ о немъ купола золотые,
                       Изъ зародка-скалы башнями городъ растетъ.
             Въ глушь пустыни изгнаны изъ лѣсу бѣдные фавны;
                       Но рѣзецъ даровалъ камню лучшую жизнь.
             Ближе сходится здѣсь человѣкъ съ человѣкомъ, тѣснѣе
                       Окружающій міръ, полнѣе міръ внутренній въ немъ.
             Видишь, какъ въ огненной битвѣ калятся желѣзныя силы,
                       Но чѣмъ больше ихъ споръ, тѣмъ крѣпче ихъ будетъ союзъ.
             Тысячу рукъ оживляетъ единый духъ, и высоко
                       Въ тысячѣ грудей кипитъ, бьется сердце одно --
             Бьется оно за отчизну, за обычаи предковъ,
                       Кости коихъ лежатъ въ этой безцѣнной землѣ.
             Вотъ и боги сходятъ съ небесъ,-- водвориться въ жилищахъ,
                       Приготовленныхъ имъ за священной чертой.
             И съ какими дарами являются боги! Церера
                       Первая смертнымъ даритъ обвитый колосьями плугъ,
             Бахусъ -- кисть винограда, Минерва -- отростокъ оливы,
                       Гермесъ якорь несетъ, Посейдонъ коня осѣдлалъ,
             И въ колесницѣ на львахъ, гражданкой въѣзжаетъ Цибелла,
                       Мать безсмертныхъ, въ черту гостепріимныхъ воротъ.
             О, благодатные камни, разсадникъ познаній! Отсюда
                       Послано сѣмя искусствъ дальнимъ морскимъ островамъ;
             Здѣсь, у этихъ воротъ, мудрецы возвѣщали законы,
                       Храбрые въ битву рвались за пенатовъ своихъ,
             А толпы матерей, на персяхъ лелѣя младенцевъ,
                       Взоромъ слѣдили со стѣнъ за уходившимъ отрядомъ,
             И съ молитвой потомъ повергалися предъ алтарями:
                       Славы просили онѣ, побѣды, возврата мужьямъ...
             Да! они побѣдили, но воротилась лишь слава!
                       Вѣщій камень хранитъ память о славныхъ дѣлахъ:

[]

             "Путникъ, если будешь ты въ Спартѣ, скажи, что насъ видѣлъ:
                       Всѣ мы костями легли, какъ повелѣлъ намъ законъ".
             Почивайте, друзья! Напоенная вашею кровью,
                       Въ листьяхъ олива стоитъ, корни пускаетъ посѣвъ.
             Радуясь благамъ своимъ, цвѣтетъ ремесло на просторѣ,
                       Изъ ручья въ камышѣ синій киваетъ мнѣ богъ.
             Свищетъ сѣкира, впиваяся въ дерево, стонетъ Дріада,
                       И лѣсной великанъ громомъ валится съ горы.
             Рычагомъ окрыленный, камень стремится съ утеса;
                       Въ темныя щели земли смѣлый нырнулъ рудокопъ;
             Въ мѣрномъ паденьи стучитъ въ наковальню молотъ циклоповъ,
                       И подъ сильной рукой сыплетъ искрами сталь.
             Пляшетъ веретено, тучнѣя льномъ золотистымъ,
                       Между нитей шумитъ быстрый челнокъ у ткача;
             Лоцмана крикъ раздается на рейдѣ; суда то отходятъ
                       Къ чуждымъ предѣламъ, неся бремя туземныхъ трудовъ,
             То веселыя въ гавань стремятся съ дарами чужбины --
                       И нарядный вѣнокъ вѣетъ на мачтѣ у нихъ.
             Что за вольная жизнь кипитъ на ликующихъ рынкахъ!
                       Что за смѣсь языковъ, изумляющихъ слухъ!
             На подмостки купецъ высыпаетъ земныя богатства:
                       Все, что почва родитъ подъ африканскимъ лучемъ.
             Что вскипаетъ въ Аравіи, что Ѳуле производитъ --
                       Сыплетъ все черезъ край Амальеея въ свой рогъ.
             Здѣсь счастье небесныхъ дѣтей таланту рождаетъ,
                       И -- любимцы боговъ -- скоро искусства растутъ.
             Подражательной жизнью радуетъ взоры художникъ:
                       Оживленный рѣзцомъ, камень сталъ говорить!
             Рукотворное небо легло на стройныхъ колоннахъ,
                       Пантеонъ заключилъ въ стѣны свои весь Олимпъ.
             Легка, какъ Ирисы полетъ въ воздушномъ пространствѣ,
                       Какъ изъ лука стрѣла, арка летитъ надъ рѣкой.
             И въ безмолвномъ пріютѣ, погрузись въ размышленье,
                       Чертитъ фигуры мудрецъ: онъ изслѣдуетъ духъ,
             Силу матеріи, ненависть и любовь магнита,
                       Ловитъ въ воздухѣ звукъ, разлагаетъ лучи,
             Въ ужасающемъ чудѣ случаевъ ищетъ закона
                       И явленій хаосъ къ единству хочетъ привесть.

[]

             Тѣломъ и словомъ письмо облекаетъ безгласныя мысли,
                       Говорящій листокъ ихъ относитъ вѣкамъ,
             Изумленному взору срываетъ туманы съ неправды
                       И картины ночей вызываетъ на свѣтъ.
             Рветъ оковы свои человѣкъ, счастливецъ! Но только
                       Съ узами страха, чтобъ онъ поводъ стыда не порвалъ.
             Воли, простора жаждетъ разсудокъ. Желанія дико,
                       Буйно рвутся, бѣгутъ отъ природы святой.
             Ахъ! и въ бурѣ погибъ хранительный якорь, державшій
                       У прибрежья; пловца бѣшено волны несутъ
             Въ безконечную даль, исчезнулъ изъ виду берегъ --
                       И безъ мачтъ на горахъ влаги качается челнъ.
             За покровами тучъ погасли Медвѣдицы звѣзды,
                       Ничего не осталось, всюду какой-то хаосъ...
             Правда ушла изъ бесѣды, вѣра и вѣрность
                       Скрылись изъ жизни, и ложь клятвой въ устахъ говоритъ.
             Въ тѣсныя связи сердецъ, въ любовныя тайны впускаетъ
                       Жало свое Сикофантъ, разлучаетъ друзей.
             Пожирающій взглядъ измѣна вперила въ невинность
                       И преступника зубъ укушеньемъ мертвитъ.
             Въ груди растлѣнной продажныя мысли, и благородство
                       Чувства свободнаго бросила наша любовь.
             Хитрый обманъ усвоилъ себѣ черты твои, правда!
                       У природы схватилъ лучшіе всѣ голоса.
             На трибунѣ славится право, въ хатѣ согласье,
                       Возлѣ трона стоитъ привидѣнье-законъ.
             Много лѣтъ и много столѣтій мумія длилась,
                       Ложнымъ ликомъ своимъ замѣнявшая жизнь.
             Но проснулась природа, тяжкой, мѣдяной рукою
                       Двинула въ остовъ пустой нужду и время. Тогда,
             Дикой тигрицѣ подобно, которая, клѣтку разрушивъ,
                       Вспоминаетъ просторъ нумидійскихъ лѣсовъ,
             Въ гнѣвѣ на скопище золъ встаетъ человѣкъ, и подъ пепломъ
                       Города ищетъ опять онъ природы своей.
             О, разомкнитесь же, стѣны, дайте плѣннику выходъ!
                       Онъ спасенъ и бѣжитъ въ лоно покинутыхъ нивъ.
             Но гдѣ же я?... Не видно тропинки; ущелья, сдвигаясь
                       Предо мной и за мной, заслоняютъ мнѣ путь.
             Сзади меня остались сады, кустовъ вереницы.
                       Скрылися всѣ слѣды человѣческихъ рукъ.
             Лишь громады базальта, въ которыхъ почіетъ зародышъ
                       Жизни, дикія ждутъ животворной руки.
             Шумно стремится потокъ по ребрамъ утесовъ, и послѣ
                       Подъ корнями деревъ пробиваетъ свой путь.
             Страшно, дико въ этой пустынѣ! Лишь одинокій,
                       Крылья раскинувъ, орелъ подъ облаками повисъ.
             Ни одинъ вѣтерокъ не доноситъ ко мнѣ отголоска
                       Радостей или скорбей, наполняющихъ жизнь...
             Но неужели одинъ я? Нѣтъ, я съ тобою, природа,
                       Я на сердцѣ твоемъ: это былъ одинъ сонъ,
             Страхомъ объявшій меня. Съ мрачною жизни картиной,
                       Гдѣ въ долинѣ обрывъ, рухнула греза моя.
             На престолѣ твоемъ очищаются всѣ мои чувства,
                       И молодѣетъ мой духъ, полный веселыхъ надеждъ.
             Воля вѣчно мѣняетъ проэкты и цѣли, дѣла же --
                       Повторенье одно: ходятъ вкругъ оси своей.
             Но всегда молода, во всѣхъ красоты измѣненьяхъ,
                       Цѣломудренно ты чтишь свой древній законъ.
             Что довѣряетъ тебѣ младенецъ и отрокъ, всецѣло
                       Въ чистыхъ и вѣрныхъ рукахъ ты для мужа хранишь,
             Разные возрасты жизни кормишь ты грудью одною...
                       Подъ одной синевой, все по той же травѣ
             Бродятъ вмѣстѣ и близкіе намъ и дальніе роды:
                       Видишь, свѣтитъ и намъ солнце гомеровыхъ дней.
                                                                                   И. Крешевъ.
  
  
                                 ТЕОФАНIЯ.
                                     (1795).
  
             Видя счастливца, боговъ -- небожителей я забываю,
             Но предо мною они, когда я увижу страдальца.
                                                                         Л. Мей.
  
  
                                 РАЗДѢЛЪ ЗЕМЛИ.
                                          (1795).
             Возьмите міръ!-- сказалъ съ высотъ далекихъ
                       Людямъ Зевесъ:-- онъ долженъ вашимъ быть.
             Владѣйте имъ во всѣхъ странахъ широкихъ,
                       Но только все по-братски раздѣлить.
             И вотъ спѣшатъ всѣ, кто имѣетъ руки.
                       Хлопочатъ взять, что можно, старъ и младъ:
             Взялъ землепашецъ пышной нивы туки,
                       Стрѣлокъ пошелъ въ погоню дикихъ стадъ.
             Купецъ въ амбарахъ счелъ свои итоги,
                       Аббаты взяли лучшее вино,
             Король возвелъ заставы и дороги
                       И говоритъ: десятое мое.
             Позднѣе всѣхъ изъ дальняго предѣла
                       Пришелъ поэтъ; увы, онъ не поспѣлъ!
             Все на землѣ хозяина имѣло,
                       Все кончено, былъ совершенъ раздѣлъ.
             О, горе мнѣ! Я обдѣленъ судьбою
                       Одинъ изъ всѣхъ, тогда воскликнулъ онъ,--
             Твой вѣрный сынъ совсѣмъ забытъ Тобою,--
                       И ницъ упалъ передъ Зевесовъ тронъ.
             -- Ты былъ тогда въ странѣ своихъ мечтаній,
                       Богъ возразилъ, когда дѣлилъ Я свѣтъ,--
             Ты не пришелъ и не взялъ лучшей дани.
                       -- Я былъ съ Тобой, сказалъ ему поэтъ.
             Прикованный къ божественному лику,
                       Твоихъ небесъ гармонію мой слухъ
             Ловилъ... прости, что созерцалъ Владыку
                       И что земнымъ не тѣшился мой духъ.
             -- Міръ розданъ весь,-- сказалъ Зевесъ,-- пустыни,
                       Охота, рынокъ, жатва и лѣса.
             Но ты Мой гость желаемый отнынѣ.
                       Тебѣ всегда открыты небеса.
                                                               К. Фофановъ.

[]

  

[]

                       МУДРЕЦЫ.
                          (1795).
  
             Глаголъ, который образъ далъ
                       Всему опредѣленный,
             Тотъ блокъ, что самъ Зевесъ избралъ
             Подпорой міру, чтобъ не палъ
                       Онъ въ бездну, раздробленный,--
             Какъ ихъ назвать? И геній тотъ,
             Кто ихъ пойметъ и назоветъ;
                       Названье же простое:
                       Шесть есть не три, а вдвое.
  
             Огонь горитъ, ледъ холодитъ,
                       Мы всѣ съ двумя ногами,
             Сводъ неба солнцами горитъ --
             Кто даже логики не чтитъ,
                       Всѣ это знаютъ сами.
             Кто жъ метафизикомъ слыветъ,
             Тотъ знаетъ, что не грѣетъ ледъ,
                       Что свѣтлое сіяетъ,
                       Сырое жъ промокаетъ.
  
             Гомеръ поетъ, среди трудовъ
                       Герои побѣждаютъ;
             Мужъ честный былъ всегда таковъ,
             Когда еще и мудрецовъ
                       Не вѣдали. Всѣ знаютъ,
             Что геній часто совершалъ,
             Чего Декартъ впередъ не зналъ,
                       Хотя по совершеньѣ
                       Могъ дать и объясненье.
  
             Теряетъ въ жизни тотъ, кто слабъ:
                       Имъ сильный помыкаетъ;
             Кто не господствуетъ, тотъ рабъ:
             Живется плохо; но когда бъ --
                       Иной такъ размышляетъ --
             Пришлося міръ пересоздать,
             То нужно мудрыхъ изучать,
                       Чтобъ знать, какъ о морали
                       Они намъ толковали.
  
             Намъ нужно общество людей:
                       Лишь съ нимъ въ соединеньѣ
             Достигнемъ цѣли мы своей:
             Безъ капель не было бъ морей;
                       Оставьте жъ положенье
             Волковъ свирѣпыхъ и звѣрей,
             Въ союзъ вступите поскорѣй!
                       Такъ съ каѳедры вѣщая,
                       Насъ учитъ мудрыхъ стая.
  
             Но такъ какъ ихъ ученье намъ
                       Не всѣмъ узнать удастся,
             Законъ природы смотритъ самъ
             За всѣмъ, и міровымъ связямъ
                       Не дастъ онъ разорваться.
             Покуда міра строй и видъ
             Намъ философія хранитъ,
                       Землею правитъ всею
                       Любовь и голодъ съ нею.
                                                     Ѳ. Миллеръ.

[]

  

[]

             МОЛОДОМУ ДРУГУ, ПРИСТУПАЮЩЕМУ КЪ ФИЛОСОФІИ.
                                           (1795).
  
             Многимъ и труднымъ искусамъ юноша-грекъ подвергался,
                       И, ужъ испытанный въ нихъ, въ домъ елевзинскій входилъ.
             Ты же готовъ ли, скажи, войти въ тотъ храмъ заповѣдный,
                       Гдѣ подозрительный кладъ строго Аѳина хранитъ?
             Или ты знаешь, что ждетъ тебя тамъ? за что ты такъ платишь?
                       Что неизвѣстное ты купишь извѣстнымъ добромъ?
             Въ силахъ ли въ бой ты вступить, въ бой изъ трудныхъ труднѣйшій.
                       Съ чувствомъ гдѣ борется мысль, сердце враждуетъ съ умомъ?
             Будешь ли смѣло душить сомнѣнья безсмертную гидру,
                       И со врагомъ въ тебѣ сущимъ вступишь ли въ битву, какъ мужъ?
             Съ окомъ бодрымъ и здравымъ, съ сердцемъ невиннымъ, сорвешь ли
                       Маску съ обмана, когда правдой прикинется онъ?
             Прочь же, пока не обрѣлъ ты вожатая въ собственномъ сердцѣ!
                       Дальше отъ берега, иль бездна поглотитъ тебя!
             Многіе къ свѣту стремились и въ горшую ночь лишь упали;
                       Только дѣтство туда твердо идетъ на зарѣ.
                                                                                   М. Достоевскій.
  
                                 ЧЕЛОВѢЧЕСКОЕ ЗНАНІЕ.
                                           (1795).
  
             Такъ! потому что читаешь въ ней то, что самъ произвольно
                       Въ ней написалъ, что ты свелъ въ группы явленья ея,
             Нити свои протянулъ въ ея необъятномъ пространствѣ,
                       Думаешь ты, что твой умъ жалкій природу постигъ?
             Такъ астрономы фигурами сводъ небесъ наполняютъ,
                       Чтобъ не терялся ихъ взоръ въ вѣчномъ пространствѣ его,
             И составляютъ изъ солнцевъ, далекихъ одно отъ другого,
                       Строгаго лебедя видъ или бычачьи рога;
             Но развѣ могутъ постигнуть они сферъ движенья и тайны,
                       Взоромъ объявши хоть весь полный созвѣздьями сводъ?
                                                                                             Ѳ. Миллеръ.

[]

                                 АРХИМЕДЪ и УЧЕНИКЪ.
                                           (1795).
             Юноша, жаждущій знаній, однажды пришелъ къ Архимеду.
                       "О, посвяти меня въ тайну науки божественной!" молвилъ.
                       "Той, что отчизнѣ столь дивныя службы служила
                       И охранила отъ вражьей самбуки родныя твердыни!"
                       -- "Ты называешь науку божественной! мудрый отвѣтилъ:
                       Да, не служа государству, была таковою наука.
                       Хочешь плодовъ отъ нея? но плодовъ и отъ смертной добудешь:
                       Хочешь богиню святую въ ней видѣть, жены не ищи въ ней".
                                                                                             М. Михайловъ.
  
  
                                 ПѢВЦЫ МИНУВШАГО.
                                           (1795).
             Гдѣ тѣ пѣвцы, что прекрасное пѣли? Найду-ли
                       Славныхъ пѣвцовъ тѣхъ, которымъ народы внимали.
                       Пѣли и небо, и Бога они, и пѣсней своей возносили,
                       Духъ возносили высоко на крыліяхъ пѣсни.
  
             Ахъ, еще живы пѣвцы, только подвиговъ нѣтъ, чтобы лиру
             Радостно имъ пробуждать; нѣтъ и отзывнаго слуха.
             Счастливцы, поэты счастливаго міра! Изъ рода
             Въ родъ поколѣній грядущихъ летѣло ихъ слово.
  
             Какъ откровеніе Бога, привѣтствовалъ каждый, бывало,
             То, что ему говорилъ вдохновленнымъ твореніемъ геній;
             Отъ пламенной пѣсни его загоралися мысли и чувства,
             Слушатель чувствомъ своимъ чувства пѣвца возбуждалъ.
  
             Счастливецъ! Съ народомъ онъ чувствовалъ связь единенья;
             Отзвукъ для пѣсни его голосъ народа давалъ.
             Здѣсь, въ этой жизни, являлось блаженство поэту,
             Которое новымъ пѣвцамъ нынѣ доступно едва-ль.
                                                                         К. Фофановъ.
  
  
                                 ЗЕНИТЪ и НАДИРЪ.
                                           (1795).
             Волею выспренъ, великъ ты, Зенитомъ небесъ досягая,
                       Все же Надиромъ своимъ къ оси прикованъ земной,
                       Духомъ ли мчишься въ пространствѣ, въ лазури ли тонешь -- все то же:
                       Около оси земной воля вертится твоя.
                                                                                   А. Струговщиковъ.
  

[]

                       ПУТЕВОДИТЕЛИ ЖИЗНИ.
                                 (1795).
  
             Въ мірѣ два генія есть, путеводители въ жизни.
                       Если оба съ тобой шествуютъ, благо тебѣ!
             Слухъ игрой веселя, одинъ тебѣ путь сокращаетъ;
                       Легче, объ-руку съ нимъ, выполнить долгъ и завѣтъ;
             Средь забавъ и бесѣдъ тебя доведетъ онъ до бездны,
                       Гдѣ передъ вѣчности моремъ съ трепетомъ смертный стоитъ.
             Здѣсь другой тебя приметъ, рѣшительный, строгій, безмолвный,
                       И исполинской рукой ввысь надъ лучиной взнесетъ!...
             Но изъ нихъ никогда никому не ввѣряйся всецѣло:
                       Первому -- чести, счастья -- второму не довѣряй своего.
                                                                                   А. Колтоновскій.
  
  
                                 КАРѲАГЕНЪ.
                                 (1795).
  
             Выродокъ матери славной, съ римскою силой въ союзѣ
                       Хитрость Тирійскую ты дружно въ себѣ сочеталъ.
             Властвовалъ силою тотъ надъ землей покоренной, а этотъ
                       Мудростью свѣтъ наставлялъ, обирая искусно его.
             Что въ тебѣ славитъ историкъ? Какъ римлянинъ, властнымъ желѣзомъ,
                       Ты покорялъ, а затѣмъ золотомъ правилъ, какъ Тиръ.
                                                                                   А. М. Ѳедоровъ.
  
  
                                 ЗАКОНОДАТЕЛЯМЪ.
                                           (1796).
  
             Помнить должны вы, что Правда людямъ лишь въ цѣломъ доступна;
                       Правду же въ мелочи каждой тщетно хотѣть соблюсти.
                                                                                   И. Болдаковъ.
  

[]

                       ПОМПЕЯ и ГЕРКУЛАНУМЪ.
                                 (1796).
             Что за диво свершилось? Земля, у тебя мы просили
                       Чистыхъ источниковъ, что жъ лоно твое намъ даетъ?
             Или есть жизнь подъ землею? или подъ лавою скрытно
                       Новое племя живетъ? видимъ былое опять!
             Римляне! греки! сюда! смотрите: вотъ городъ Помпея!
                       Снова открытъ онъ, и вновь градъ Геркулеса возсталъ.
             Своды надъ сводами высятся; портикъ обширный открылъ вамъ
                       Залы свои, о, скорѣе ихъ оживите собой!
             Вотъ отворенъ огромный театръ: такъ пусть же рѣкою
                       Въ семь растворовъ его шумная хлынетъ толпа!
             Гдѣ же актеры? сюда! пусть совершается жертва
                       Сына Атреева! пусть хоръ за Орестомъ войдетъ!
             Но куда же ведетъ тріумфальная арка?-- то форумъ:
                       Мужи почтенные тамъ въ креслахъ курульныхъ сидятъ.
             Ликторы! что жъ -- выступайте съ сѣкирами: претору должно
                       Мѣсто на стулѣ занять, судъ и расправу творить.
             Какъ широко раздвинулась тутъ мостовая! для пѣшихъ
                       Есть тротуары: они тянутся подлѣ домовъ;
             Сверху навѣсомъ впередъ выдались кровли надъ ними;
                       Комнаты чистыя дворъ весь окружаютъ внутри.
             Ставни откройте скорѣй и давно заваленныя двери!
                       Пусть ихъ ужасная ночь яснымъ освѣтится днемъ.
             Вотъ, смотрите: кругомъ разставлены строемъ скамейки;
                       Камнями разныхъ цвѣтовъ блещетъ узорчатый полъ.
             Свѣжи еще на стѣнѣ эти ярко горящія краски.
                       Гдѣ же художникъ? давно ль кисть онъ оставилъ свою?
             Тамъ, изъ сочныхъ плодовъ и роскошныхъ цвѣтовъ соплетенный,
                       Вдоль по карнизамъ каймой тянется чудный фестонъ.
             Здѣсь хлопотливые геніи сокъ выжимаютъ пурпурный;
                       Съ полной корзиною тутъ крадется милый Амуръ.
             Далѣе -- пляшетъ вакханка, а тамъ ужъ она отдыхаетъ;
                       Фавнъ любопытный тайкомъ страстно глядитъ на нее;
             Здѣсь она мчится на быстромъ кентаврѣ и посохомъ, стоя
                       Лишь на колѣнѣ одномъ, бѣгъ ускоряетъ его.
             Отроки! что же вы медлите? вотъ вамъ сосуды -- возьмите!
                       Вазы этрусскія здѣсь: дѣвы наполните ихъ.
             Вотъ и треножникъ стоитъ на сфинксахъ крылатыхъ; скорѣе
                       Угольевъ дайте, рабы -- и разведите огонь!
             Вотъ вамъ монета могучаго Тита -- ступайте на рынокъ;
                       Вотъ и вѣсы тутъ лежатъ -- видите, есть къ нимъ и вѣсъ.
             Вставьте зажженныя свѣчи въ красивые эти шандалы,
                       Масломъ прозрачнымъ скорѣй лампы наполните всѣі
             Что въ этомъ ящикѣ? ахъ! посмотрите-ка, дѣвы: браслеты
                       И ожерелья женихъ вамъ золотыя прислалъ.
             Такъ отведите жъ невѣсту въ душистую баню; вотъ мази,
                       Вотъ и румяна лежатъ въ этомъ граненномъ стеклѣ.
             Гдѣ же вы, древніе! гдѣ -- еще вашихъ безсмертныхъ твореній
                       Рѣдкіе свитки хранитъ вашъ величавый музей.
             Вотъ и прутики тутъ для письма и вощенныя доски --
                       Все уцѣлѣло: земля вѣрная все сберегла.
             Также и ваши пенаты всѣ тутъ, и древніе боги
                       Всѣ на прежнихъ мѣстахъ! что же не видно жрецовъ?
             Вотъ взмахнулъ золотымъ кадуцеемъ Гермесъ прекрасный --
                       И надъ рукою его гордо Побѣда летитъ.
             Тутъ, какъ и прежде, стоятъ алтари... О, придите, жъ, придите
                       И позабытымъ богамъ жертвы сожгите свои!
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
  
                       ДѢВА ИЗЪ ЧУЖБИНЫ.
                                 (1796).
  
             Съ прилетомъ первой стаи вешней,
             Въ долину, къ бѣднымъ пастухамъ,
             Сіяя прелестью нездѣшней,
             Являлась дѣва ихъ очамъ.
  
             И кто она, откуда родомъ --
             Не зналъ о томъ никто изъ нихъ,
             И слѣдъ ея съ ея уходомъ
             Терялся въ тотъ же самый мигъ.
  
             Отъ дивной вѣяло блаженствомъ.
             И мощно къ ней сердца влекло,
             Но недоступнымъ совершенствомъ
             Дышало гордое чело.
  
             Она несла плоды съ цвѣтами,
             Что зрѣли въ солнечныхъ лучахъ,
             Подъ голубыми небесами,
             Въ иныхъ счастливѣйшихъ краяхъ.
  
             Всѣмъ людямъ щедрою рукою
             Она дарила плодъ и цвѣтъ --
             И старцу дряхлому съ клюкою
             И юношѣ во цвѣтѣ лѣтъ.
  
             Ко всѣмъ являлась благосклонной,
             Но чтя любви священный жаръ,
             Она несла четѣ влюбленной
             Цвѣты прекраснѣйшіе въ даръ.
                                                     О. Чюмина.
  
  
                                 ЛУЧШЕЕ ПРАВЛЕНІЕ.
                                           (1796).
  
             То хорошо лишь, которое мысли къ добру направляетъ,
                       Но не нуждается, чтобъ мыслили всѣ о добрѣ.
                                                                         Ѳ. Миллеръ.

[]

[]

             ЖАЛОБА ЦЕРЕРЫ.
                       (1796).
  
             Снова геній жизни вѣетъ;
             Возвратилася весна;
             Холмъ на солнцѣ зеленѣетъ;
             Ледъ разрушила волна,
             Распустившійся дымится
             Благовоніями лѣсъ,
             И безоблаченъ глядится
             Въ воды зеркальны Зевесъ.
             Все цвѣтетъ -- лишь мой единый
             Не взойдетъ прекрасный цвѣтъ.
             Прозерпины, Прозерпины
             На землѣ моей ужъ нѣтъ!
  
             Я вездѣ ее искала,
             Въ дневномъ свѣтѣ и въ ночи:
             Всѣ за ней я посылала
             Аполлоновы лучи;
             Но ее подъ сводомъ неба
             Не нашелъ всезрящій богъ;
             А подземной тьмы Эреба
             Лучъ его пронзить не могъ;
             Тѣ брега недостижимы --
             И богамъ ихъ страшенъ видъ...
             Тамъ она; неумолимый
             Ею властвуетъ Аидъ.
  
             Кто-жъ мое во мракъ Плутона
             Слово къ ней перенесетъ?
             Вѣчно ходитъ челнъ Харона,
             Но лишь тѣни онъ беретъ.
             Жизнь подземнаго страшится;
             Недоступенъ адъ и тихъ:
             И съ тѣхъ поръ, какъ онъ стремится,
             Стиксъ не видывалъ живыхъ.
             Тьма дорогъ туда низводитъ,
             Ни одной оттуда нѣтъ --
             И отшедшій не приходитъ
             Никогда опять на свѣтъ.
  
             Сколь завидна мнѣ, печальной,
             Участь смертныхъ матерей!
             Легкій пламень погребальной
             Возвращаетъ имъ дѣтей;
             А для насъ, боговъ нетлѣнныхъ,
             Что усладою утратъ?
             Насъ безрадостно-блаженныхъ
             Парки строгія щадятъ..
             Парки, Парки, поспѣшите
             Съ неба въ адъ меня послать!
             Правъ богини не щадите;
             Вы обрадуете мать!
  
             Въ тотъ предѣлъ -- гдѣ, утѣшенью
             И веселію чужда,
             Дочь живетъ -- свободной тѣнью
             Полетѣла-бъ я тогда;
             Близъ супруга на престолѣ
             Мнѣ предстала бы она,
             Грустной думою о волѣ
             И о матери полна;
             И ко мнѣ бы взоръ склонился,
             И меня узналъ бы онъ,
             И надъ нами-бъ прослезился
             Самъ безжалостный Плутонъ.
  
             Тщетный призракъ! стонъ напрасный!
             Все однимъ путемъ небесъ
             Ходитъ Геліосъ прекрасный;
             Все навѣкъ рѣшилъ Зевесъ;
             Жизнью горнею доволенъ,
             Ненавидя адску ночь,
             Онъ и самъ отдать не воленъ
             Мнѣ утраченную дочь.
             Тамъ ей быть, доколь Аида
             Не освѣтитъ Аполлонъ,
             Или радугой Ирида
             Не сойдетъ на Ахеронъ!
  
             Нѣтъ ли мнѣ чего отъ милой,
             Въ сладко-памятный завѣтъ:
             Что осталось все, какъ было,
             Что для насъ разлуки нѣтъ?
             Нѣтъ ли тайныхъ узъ, чтобъ иии
             Снова сблизить мать и дочь,
             Мертвыхъ -- съ милыми живыми,
             Съ свѣтлымъ днемъ -- подземну ночь?
             Такъ, не всѣ слѣды пропали!
             Къ ней дойдетъ мой нѣжный кликъ:
             Намъ святые боги дали
             Усладительный языкъ.
  
             Въ тѣ часы, какъ хладъ Борея
             Губитъ нѣжныхъ чадъ весны,
             Листья падаютъ, желтѣя,
             И лѣса обнажены --
             Изъ руки Вертумна щедрой
             Сѣмя жизни взять спѣшу
             И, его въ земное нѣдро
             Бросивъ, Стиксу приношу;
             Сердцу дочери ввѣряю
             Тайный даръ моей руки
             И, скробя, въ немъ посылаю
             Вѣсть любви, залогъ тоски,
  
             Но когда съ небесъ слетаетъ
             Вслѣдъ за бурями весна --
             Въ мертвомъ снова жизнь играетъ,
             Солнце грѣетъ сѣмена;
             И умершія для взора,
             Внявъ они весны привѣтъ,
             Изъ подземнаго затвора
             Рвутся радостно на свѣтъ:
             Листъ выходитъ въ область неба,
             Корень ищетъ тьмы ночной;
             Листъ живетъ лучами Феба,
             Корень -- Стиксовой струей.
  
             Ими таинственно слита
             Область тьмы съ страною дня
             И приходятъ отъ Коцита
             Съ ними вѣсти для меня;
             И ко мнѣ въ живомъ дыханьѣ
             Молодыхъ цвѣтовъ весны
             Подымается признанье,
             Гласъ родной изъ глубины;
             Онъ разлуку услаждаетъ.
             Онъ душѣ моей твердитъ,
             Что любовь не умираетъ
             И въ отшедшихъ за Коцитъ.
  
             О, привѣтствую васъ, чада
             Расцвѣтающихъ полей!
             Вы тоски моей услада,
             Образъ дочери моей;
             Васъ налью благоуханьемъ,
             Напою живой росой
             И съ Авроринымъ сіяньемъ
             Поравняю красотой.
             Пусть весной природы младость,
             Пусть осенній мракъ полей
             И мою вѣщаютъ радость,
             И печаль души моей.
                                           В. Жуковскій.
  
  
                       ДОСТОЙНОЕ УВАЖЕНІЯ.
                                 (1796).
  
             Вы уважаете цѣлое, мнѣ же лишь частное важно;
                       Въ частномъ одномъ я всегда цѣлое могъ усмотрѣть.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
  
                       ИСТОЧНИКЪ ЮНОСТИ.
                                 (1796).
             Вѣрьте мнѣ, это не сказка: ключъ юности вѣчной струею
                       Тихо течетъ; только гдѣ? Въ мірѣ поэзіи онъ.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
  
                                 ЛЖЕУЧЕНЫЕ.
                                      (1796).
  
             Сколько у истины новыхъ враговъ! Душа замираетъ...
                       Къ свѣту тѣснится -- увы!-- стая незрячая совъ.
                                                                         М. Михайловъ.
  
  
                                 КРУГЪ ПРИРОДЫ.
                                           (1796).
  
             Въ царствѣ твоемъ все, природа, соприкасается вѣчно:
                       Такъ, одряхлѣвши, старикъ въ дѣтство приходитъ опять.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  

[]

                                           ДВА ПОЛА.
                                              (1796).
  
             Два прелестныхъ цвѣтка сочетались въ невинномъ младенцѣ:
                       Дѣва и отрокъ; ростокъ почку еще не раскрылъ.
             Но вотъ расторгнулись узы -- и оба они раздѣлились:
                       Съ дѣвственнымъ, милымъ стыдомъ сила разстаться спѣшитъ.
             Отрокъ пусть рѣзвится бурно; пресытясь свободою, сила
                       Можетъ вернуться опять къ кротости и красотѣ.
             Началъ межъ тѣмъ разновидный цвѣтокъ развиваться изъ почвы:
                       Милъ и хорошъ каждый видъ; но совершенства въ немъ нѣтъ.
             Вотъ округлились ужъ члены дѣвицы красиво и нѣжно;
                       Но, точно поясъ, всегда гордость ихъ строго хранитъ.
             Словно серна охотниковъ дѣва мужчинъ избѣгаетъ
                       И ненавидитъ ихъ всѣхъ, ибо не знаетъ любви.
             Смѣлыми взорами юноша смотритъ на міръ необъятный --
                       И тетиву онъ на бой смѣло уже натянулъ;
             Въ поле брани стремится, на поприще битвы, побѣды;
                       Славы онъ жаждетъ душой; пылкій въ немъ духъ говоритъ.
             Дѣйствуй, природа, теперь, или то, что сліянія ищетъ,
                       Можетъ навѣкъ разойтись, въ сердцѣ питая вражду.
             Но ты приходишь, благая, и изъ вражды вызываешь
                       Снова гармонію ты: миръ возникаетъ опять.
             Вотъ ужъ затихла охота, и шумъ замолчалъ ежедневный,
                       Звѣзды на небѣ взошли; нѣжно играетъ ихъ свѣтъ;
             Тихо тростникъ шелеститъ; ручейки заструились игриво,
                       И соловьиная пѣснь весь огласила ужъ лѣсъ.
             Что такъ отъ вздоховъ волнуется грудь твоя, милая дѣва?
                       Юноша смѣлый! зачѣмъ слезы туманятъ твой взоръ?
             Ахъ, жаждетъ дѣва напрасно поддержки въ объятіяхъ нѣжныхъ,
                       И безъ подпоры, какъ плодъ зрѣлый, склонилась къ землѣ.
             Юноша, внутреннимъ пламенемъ мучимый, ищетъ покоя,
                       И не находитъ его -- нѣтъ облегченья ему.
             Вотъ они встрѣтились; видишь: Амуръ ихъ крылатый сближаетъ;
                       Слѣдомъ на крыльяхъ за нимъ быстро побѣда летитъ.
             Ты, о любовь, два цвѣтка человѣчества нѣжно связуешь,
                       И хоть различны они, ты ихъ сливаешь въ одно.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  

[]

                                           ПОДАРОКЪ.
                                               (1796).
  
             Посохъ съ кольцомъ! какъ вы мнѣ на бутылкахъ рейнвейна пріятны!
                       Да, кто поитъ такъ овецъ, тотъ по мнѣ славный пастухъ!
             Благословенный напитокъ! дарованъ ты мнѣ самой музой,
                       И наложила печать церковь сама на тебя,
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
  
             ГЕНІЙ СМЕРТИ СЪ ОПРОКИНУТЫМЪ ФАКЕЛОМЪ-
                                           (1796).
  
             Милъ и прекрасенъ съ своимъ угасающимъ факеломъ, геній,
                       Смерть же сама, господа, право не такъ хороша.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
  
                       МОГУЩЕСТВО ЖЕНЩИНЫ.
                                 (1796).
  
             Вы всемогущи однимъ: присущей вамъ прелестью тихой,
                       Тамъ, гдѣ не властенъ покой, тамъ не поможетъ гроза,
                       Силы я жду отъ мужей, блюдущихъ величье закона,
                       Жены царятъ и царили лишь обаяньемъ своимъ.
                       Славились, правда, иныя силою духа и дѣла,
                       Но отреклися онѣ отъ лучшаго въ мірѣ вѣнца.
                       Женщину лишь красота вѣнчаетъ на царство побѣдно:
                       Гдѣ появилась -- царитъ однимъ появленьемъ своимъ.
                                                                                   О. Чюмина.
  
  
                       ДОБРОДѢТЕЛЬ ЖЕНЩИНЫ
                                 (1769).
  
             Въ жизни обязанъ имѣть добродѣтелей много мужчина;
             Счастье сильнѣе его; съ нимъ онъ вступаетъ въ борьбу.
             Женщинѣ только нужна одна добродѣтель: являясь,
             Сердце плѣняетъ она, а вмѣстѣ -- плѣняетъ и взоръ.
                                                                         О. Чюмина.
  

[]

                                 СУДЪ СЕРДЦА.
                                       (1796).
             Сердцемъ женщина судитъ, не зная другого закона;
                       Гдѣ отреклась отъ любви, тамъ осудила она.
                                                               А. Струговщиковъ.
  
  
                                 СУДЪ ЖЕНЩИНЫ.
                                           (1796).
  
             Женщины! будете дѣйствія мужа судить -- ошибетесь!
                       Мужа всего, какъ онъ есть, можете только судить.
                                                               А. Струговщиковъ.
  
  
                                 ЖЕНСКІЙ ИДЕАЛЪ.
                                           (1796).
  
             Женщины намъ уступаютъ, мужчинамъ, во всемъ, только въ высшемъ
                       Сильный мужчина всегда слабой уступитъ женѣ.
             Что же считаю я высшимъ? Спокойную ясность побѣды:
                       Вижу, она у тебя блещетъ на свѣтломъ челѣ,
             О, дорогая Аманда! И облако грусти не можетъ
                       Блескъ его чудный затмить: въ грусти онъ даже свѣтлѣй.
             Думаемъ мы о себѣ, что свободны; нѣтъ, ты такъ свободна,
                       Ибо другіе въ тебѣ ищутъ, ты же -- ни въ комъ.
             Если жъ отдашься кому, то вполнѣ; невозможно иначе,
                       Ибо малѣйшій твой взоръ есть уже полное ты.
             Въ этомъ есть вѣчная юность й неистощимая прелесть,
                       И ты скрываешь за разъ плодъ и душистый цвѣтокъ.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
  
                       ПРЕКРАСНѢЙШЕЕ ЯВЛЕНІЕ.
                                 (1796).
  
             Если тебѣ не случалось печальной красавицы видѣть --
                       Ты никогда не видалъ красоты;
             Если тебѣ не случалось въ прекрасномъ лицѣ читать радость --
                       Радости ты никогда не видалъ.
                                                                                   Л. Мей.
  
  
                                 ГРЕЧЕСКІЙ ГЕНІЙ.
                                           (1796).
  
             Кто съ глухимъ сердцемъ его вопрошалъ, передъ тѣми былъ нѣмъ онъ;
                       Только съ тобой, какъ съ роднымъ, онъ свои рѣчи ведетъ.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
                       ОЖИДАНІЕ И ИСПОЛНЕНІЕ.
                                 (1796).
             Съ тысячью гордыхъ судовъ пускается юноша въ море;
                       Чуть уцѣлѣвшій челнокъ къ пристани правитъ старикъ.
                                                                                   М. Михайловъ.
  
  
                                 ОБЩАЯ УЧАСТЬ.
                                         (1796).
  
             Ненависть, распри межъ нами: и мнѣнья, и чувства насъ дѣлятъ...
                       Время-жъ идетъ, серебря кудри и мнѣ и тебѣ.
                                                                                   М. Михайловъ.
  
  
                                 ДѢЯТЕЛЬНОСТЬ ЧЕЛОВѢКА.
                                           (1796).
  
             Каждое поприще намъ представляетъ въ виду необъятность,
                       Но узкимъ кругомъ мудрецъ самъ ограждаетъ себя.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
  
                                 ОТЕЦЪ.
                                 (1796).
  
             Сколько хочешь твори, но всегда одинокимъ пребудешь,
                       Если природа сама съ цѣлымъ не свяжетъ тебя.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
  
                                 ЛЮБОВЬ И АЛКАНІЕ.
                                           (1796).
  
             Вѣрно, Шлоссеръ. Мы любимъ свое, но чужого алкаемъ:
                       Любитъ богатый лишь духъ, бѣдный же алчетъ всегда.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
  
                                 ДИѲИРАМБЪ.
                                 (1796).
  
                       Знайте, съ Олимпа
                       Являются боги
                       Къ намъ не одни;
             Только что Бахусъ придетъ говорливый,
             Мчится Эротъ, благодатный младенецъ;
             Слѣдомъ за нимъ и самъ Аполлонъ.
                       Слетѣлись, слетѣлись
                       Всѣ жители неба,
                       Небесными полно
                       Земное жилище.
  
                       Чѣмъ угощу я,
                       Земли урожденецъ,
                       Вѣчныхъ боговъ?
             Дайте мнѣ вашей, безсмертные, жизни.
             Боги, что смертный могу поднести вамъ?
                       Прекрасная радость
                       Живетъ у Зевеса.
                       Гдѣ нектаръ? Налейте,
                       Налейте мнѣ чашу!
  
                       Нектара чашу
                       Пѣвцу, молодая
                       Геба, подай!
             Очи небесной росой окропите;
             Пусть онъ не зритъ ненавистнаго Стикса,
             Быть да мечтаетъ однимъ изъ боговъ.
                       Шумитъ, заблистала
                       Небесная влага,
                       Спокоилось сердце,
                       Провидѣли очи.
                                                     В. Жуковскій.
  
  
                                 ДОБРО И ВЕЛИЧІЕ.
                                           (1796).
             Двѣ только есть добродѣтели. Быть бы имъ вѣчно въ союзѣ:
                       Вѣчно великимъ добру, вѣчно величью благимъ.
                                                                                   М. Михайловъ.
  

[]

НАДПИСИ.
(1797).

                                           I.
  
             Все, чему Богъ научилъ меня, что примѣнялъ я и въ жизни,
                       Все, благодарный, храню въ этомъ святилищѣ я.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
                                           II.
                          РАЗЛИЧНОЕ НАЗНАЧЕНІЕ.
  
             Пусть милліоны стараются, чтобы ихъ родъ продолжался,
                       Но человѣчество лишь черезъ немногихъ растетъ.
             Осень зародышей тьму разсѣваетъ, но рѣдкій приноситъ
                       Плодъ: много гибнетъ сѣмянъ, въ прахъ обращаясь опять;
             Но уцѣлѣвшій зародышъ одинъ создаетъ ужъ міръ цѣлый,
                       Также способный опять новую жизнь произвесть.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
  
                                           III.
                                 ЖИВОТВОРНОЕ.
  
             Въ мірѣ живыхъ организмовъ, согрѣтыхъ огнемъ ощущеній,
                       Новому вспыхнуть дано я ишь на вершинѣ -- въ цвѣткѣ.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
  
                                           IV.
                       ДВА РОДА ДѢЯТЕЛЬНОСТИ.
  
             Сдѣлавъ добро, ты вспоилъ человѣчества божьи посѣвы.
                       Образъ создавъ красоты -- божье посѣялъ зерно.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
  
                                           V.
                                 РАЗЛИЧІЕ СОСЛОВІЙ.
  
             Въ мірѣ духовномъ есть также сословія: низкорожденный
                       Дорогъ намъ тѣмъ, что свершилъ, рыцарь же -- тѣмъ, что онъ есть.
                                                                                             Н. Минскій.
  
  
                                           VI.
                                 ЦѢННОЕ И ДОСТОЙНОЕ.
  
             Есть у тебя что нибудь, дай и мнѣ -- и ты плату получишь.
                       Если жъ ты самъ что нибудь, души другъ другу дадимъ.
                                                                                   Н. Минскій.
  
                                           VII.
                                 НРАВСТВЕННАЯ СИЛА.
  
             Если ты чувствомъ прекрасному чуждъ, будь хоть волей разуменъ.
                       То, въ чемъ какъ личность ты слабъ, силою духа сверши.
                                                                                   Н. Минскій.
  
                                           VIII.
                                      СООБЩЕНІЕ.
  
             Даже изъ рукъ недостойныхъ правда дѣйствуетъ сильно:
                       Лишь у одной красоты сила во внѣшности вся.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
                                           IX.
                                           КЪ *
  
             Знанья свои сообщи мнѣ: я буду тебѣ благодаренъ;
                       Но предлагаешь ты мнѣ самого себя...нѣтъ, другъ, уволь!!
                                                                                   Л. Мей.
  
                                           X.
                                           КЪ **
  
             Истину хочешь открыть мнѣ?-- Зачѣмъ? Вѣдь не самый предметъ я
                       Льщусь чрезъ тебя изучить, но лишь тебя чрезъ него.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
  
                                           XI.
                                           КЪ ***
  
             Будь мнѣ учитель и другъ. Ты живымъ своимъ творчествомъ духа
                       Учишь меня; твоя рѣчь, поучая, мнѣ сердце живитъ.
                                                                                   П. Вейнбергъ.
  
  
                                           XII.
                                 ТЕПЕРЕШНЕЕ ПОКОЛѢНІЕ.
  
             Было ль всегда, какъ теперь? Не пойму, своего поколѣнья.
                       Старость еще молода; юность -- увы!-- ужъ стара.
                                                                         М. Дмитріевъ.
  
  
                                           XIII.
                                           КЪ МУЗѢ.
  
             Чѣмъ бы я былъ безъ тебя -- я не знаю, но грустно мнѣ видѣть,
                       Чѣмъ безъ тебя столько сотенъ и тысячъ бываетъ.
                                                                                   Л. Мей.
  
  
                                           XIV.
                                 УЧЕНЫЙ РАБОТНИКЪ.
  
             Ты дерево взростилъ, но не вкусилъ плода;
                       Изящный вкусъ сорветъ плодъ знанья и труда.
                                                                         M. Михайловъ.
  
  
                                           XV.
                                 ДОЛГЪ КАЖДАГО.
  
             Къ цѣлому вѣчно стремясь, ты не можешь быть цѣлымъ;
                       Но въ безконечной цѣпи будь хоть малѣйшимъ звеномъ.
                                                                                   М. Михайловъ.
  
  
                                           XVI.
                                           ЗАДАЧА.
  
             Не уподобьтесь другъ другу, высшему будьте подобны.
                       Какъ это выполнить? Всякъ будь совершененъ въ себѣ.
                                                                                   Н. Минскій.
  
  
                                           XVII.
                                           ИДЕАЛЪ.
  
             Мысль -- достояніе всѣхъ. Только чувствомъ своимъ мы владѣемъ.
                       Хочешь обрѣсть Божество -- чувствуй что мыслишь о Немъ.
                                                                                             Л. Мей.
  
  
                                           XVIII.
                                      МИСТИКАМЪ.
  
             Истиной тайной зову я лишь ту, что у всѣхъ предъ глазами!
                       Всѣхъ окружаетъ собой, все же незрима никѣмъ.
                                                                                   Н. Минскій.
  
                                           XIX.
                                           КЛЮЧЪ.
  
             Хочешь себя научить -- посмотри на людей и дѣла ихъ;
                       Хочешь людей изучить -- въ сердце къ себѣ загляни.
                                                                                   М. Михайловъ.
  
  
                                           XX.
                                    ПОРИЦАТЕЛЮ.
  
             Строго, какъ совѣсть всегда ты мои подмѣчалъ прегрѣшенья;
                       Вотъ почему я тебя также какъ совѣсть люблю.
                                                                                   Н. Минскій.
  
  
                                           XXI.
                                 УМЪ И МУДРОСТЬ.
  
             Хочешь ли ты переплыть далекое мудрости море?--
                       На посмѣянье ума смѣло себя обреки:
             Онъ, близорукій, лишь берегъ, тобою оставленный, видитъ;
                       Онъ же не видитъ того, гдѣ тебя встрѣтитъ успѣхъ.
                                                                                   А. Струговщиковъ.
  
  
                                           XXII.
                                           СОГЛАСІЕ.
  
             Истины оба мы ищемъ: ее ты ищешь въ природѣ,
                       Въ сердцѣ ищу я, и -- вѣрь! оба ее обрѣтемъ.
             Здравое око увидитъ Творца въ чудесахъ мірозданья;
                       Здравое сердце въ себѣ міръ и Творца отразитъ.
                                                                                   М. Михайловъ.
  
  
                                           XXIII.
                                 ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПРАВИЛО.
  
             Будь справедливымъ во всемъ, что творишь, и довольствуйся этимъ,
                       Но не старайся творить все справедливое, другъ!
             Честное рвеніе въ сдѣланномъ требуетъ лишь совершенства;
                       Ложное -- хочетъ всегда только, чтобъ было оно.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
  
                                           XXIV.
                                 MAJESTAS POPULI.
  
             Гдѣ человѣка величіе? Гдѣ ты? Искать тебя въ массѣ!
                       Но ты -- немногихъ лишь даръ; такъ окружаетъ собой
             Масса билетовъ пустыхъ и ничтожныхъ числонебольшое
                       Тѣхъ нумеровъ, по которымъ выиграть можно.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
  
                                           XXV.
                                 ИСПРАВИТЕЛЮ ЧЕЛОВѢЧЕСТВА.
  
             Жертвовалъ всѣмъ я, ты говоришь, человѣчества благу!
                       Тщетенъ и горекъ былъ плодъ: ненависть мздой мнѣ была!
             Другъ! сказать ли мнѣ, какъ съ человѣчествомъ я поступаю?
                       Этому правилу вѣрь: не былъ обманутъ я имъ.
             Мысль человѣчество" -- эту высокую мысль, безъ сомнѣнья,
                       Какъ сохраняешь въ груди, такъ выражай и въ дѣлахъ!
             И человѣку, котораго встрѣтишь въ ущеліяхъ жизни,
                       Дружески, если нужно, помощи руку подай;
             Но о дождѣ и росѣ, и о благѣ всѣмъ своихъ ближнихъ
                       Небу пещись предоставь, нынѣшній день, какъ вчера.
                                                                                   М. Дмитріевъ.
  
  
                                           XXVI.
                                 МОЯ АНТИКРИТИКА.
  
             Я ненавижу порокъ, но вдвойнѣ еще то ненавижу,
                       Что заставляетъ онъ такъ про добродѣтель кричать.
             Ты добродѣтели врагъ?-- О, пусть ею каждый владѣетъ,
                       Только бы больше никто не толковалъ такъ о ней.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
  
                                           XXVII.
                                 АСТРОНОМАМЪ.
  
             Полно вамъ вѣчно болтать про туманныя пятна и солнца!
                       Міръ оттого-ли великъ, что научилъ васъ считать?
             Вашей науки предметъ совершеннѣе прочихъ въ пространствѣ,
                       Но не въ пространствѣ, друзья, жить совершенству дано.
                                                                                   Н. Минскій.
  
  
                                           XXVIII.
                                 АСТРОНОМИЧЕСКІЯ ПИСАНІЯ.
  
             Какъ ни велико и какъ ни безмѣрно возвышенно небо,
                       Мелкой учености духъ небо на землю низвелъ.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
  
                                           XXIX.
                                 ЛУЧШЕЕ ГОСУДАРСТВО.
  
             Чѣмъ отличаются лучшія, другъ, государства? Чѣмъ жены
                       Лучшія: тѣмъ, что о нихъ толковъ совсѣмъ не слыхать.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
  
                                           XXX.
                                           МОЯ ВѢРА.
             Ты изъ религій которой, скажи, отдаешь предпочтенье?
                       Я -- ни одной.-- Почему-же? Изъ религіозности, другъ.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
                                           XXXI.
                                 ВНУТРЕННЕЕ и ВНѢШНЕЕ.
  
             "Богъ только видитъ въ насъ сердце!"Одинъ только Онъ его видитъ:
                       Такъ покажи же ты что-нибудь сносное также и намъ.
                                                                                   Л. Мей.
  
  
                                           XXXII.
                                      ДРУГЪ И ВРАГЪ.
  
             Дорогъ мнѣ другъ, но полезенъ и врагъ: наблюденія друга
                       Силу оцѣнятъ мою; врагъ мнѣ укажетъ мой долгъ.
                                                                                   М. Михайловъ.
  
  
                                           XXXIII.
                                    СВѢТЪ И ЦВѢТЪ.
  
             Вѣчно-единый, останься при вѣчно-единомъ!
                       Ты, перемѣнчивый цвѣтъ, къ бѣднымъ людямъ сойди.
                                                                                   Л. Мей.
  
  
                                           XXXIV.
                                 ПРЕЛЕСТНАЯ НЕРАЗДѢЛЬНОСТЬ.
  
             Ты единичнымъ быть долженъ, но съ цѣлымъ въ одно не сливайся;
                       Ты единиченъ умомъ, единодушенъ-же съ нимъ
             Сердцемъ. Твой умъ есть гласъ цѣлаго, сердце-жъ ты самъ, твоя личность.
                       Благо тебѣ, если умъ въ сердцѣ живетъ у тебя.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
  
                                           XXXV.
                                 ИДЕАЛЬНАЯ СВОБОДА.
  
             Тебѣ двѣ дороги открыты на свѣтѣ.
                       Одна къ идеалу, другая къ могилѣ.
             Умѣй-же свободно и въ пору на первую выйдти
                       Пока не принудила Парка идти по другой.
                                                                         Л. Мей.
  
  
                                           XXXVI.
                                       РАЗНООБРАЗІЕ.
  
             Много есть добрыхъ, разумныхъ; но всѣ съ одного словно слѣпокъ;
                       Движетъ всѣми лишь умъ, ахъ! а не сердце ничуть!
             Строго господствуетъ умъ и изъ тысячи формъ разнородныхъ
                       Переливаетъ онъ ихъ всѣ на одинъ образецъ.
             Гдѣ-жъ красота съ силой творческой -- тамъ свѣжей жизнію вѣетъ,
                       И однородному дастъ новыя формы она.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
                                           XXXVII.
                                 ТРИ ВОЗРАСТА ПРИРОДЫ.
  
             Жизнь вдохнулъ въ нее миѳъ, а школа убила въ ней душу.
                       Творческой жизнью опять разумъ ее одарилъ.
                                                                                   Л. Мей.
  
  
                                           XXXVIII.
                                           ГЕНІЙ.
  
             Умъ повторяетъ лишь то, что въ природѣ уже существуетъ:
                       То, что она создаетъ, онъ вслѣдъ за ней создаетъ;
             Дальше природы ступивъ, попадаешь въ           пустое пространство:
                       Ты лишь, геній, одинъ въ природѣ природу творишь.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
  
                                           XXXIX.
                                 ПОДРАЖАТЕЛЬ.
  
             Да, изъ прекраснаго умный прекрасное сдѣлать съумѣетъ;
                       Но изъ плохого создастъ лучшее геній одинъ.
             Ты на созданьяхъ чужихъ упражняйся всегда, подражатель:
                       Смѣло свое создавать можетъ лишь творческій духъ.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
  
                                           XL.
                                 ГЕНІАЛЬНОСТЬ.
  
             Въ чемъ можетъ геній себя проявить? Въ чемъ Творецъ всемогущій
                       Самъ проявилъ намъ себя: въ цѣломъ созданьи своемъ.
             Свѣтелъ эѳиръ, но за-то глубина его такъ безпредѣльна,
                       Что хоть и ясный для глазъ, духу онъ тайна всегда.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
  
                                           XLI.
                                 ИЗСЛѢДОВАТЕЛИ.
  
             Нынѣ хотятъ въ человѣкѣ извнѣ и внутри все извѣдать.
                       Какъ ты избѣгнешь теперь, истина, хитрыхъ ловцовъ? і
             Противъ тебя они вышли съ сѣтями своими -- напрасно,
                       Ты посреди ихъ пройдешь, тихо, неслышно, какъ духъ.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
  
                                           XLII.
                                 РѢДКОЕ СОЧЕТАНІЕ.
  
             Что за причина, что геній сходится рѣдко со вкусомъ?--
                       Этотъ не любитъ вожжей, силы боится другой.
                                                                                   А. Струговщиковъ.
  
  
                                           XLIII.
                                 БЕЗУПРЕЧНОСТЬ.
  
             Быть безупречнымъ вполнѣ -- высочайшій предѣлъ и нижайшій,
                       Ибо величье къ нему или безсилье ведетъ.
                                                                                   Я. Полонскій.
  
                                           XLIV.
                                 ЗАКОНЪ ПРИРОДЫ.
  
             Вѣчно такъ было, мой другъ, и такъ будетъ: безсилье имѣетъ
                       Старый законъ за себя, сила -- грядущій успѣхъ.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
  
                                           XLV.
                                           ВЫБОРЪ.
  
             Если не можешь ты нравиться всѣмъ своими трудами --
                       Нравься немногимъ; а всѣмъ нравиться худо, мой другъ.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
  
                                           XLVI.
                                           МУЗЫКА.
  
             Жизни отъ пластики жду, отъ поэта -- паренія духа.
                       Лишь Полигимніи всю высказать душу дано.
                                                                         Ѳ. Миллеръ.
  
  
                                           XLVII.
                                           ЯЗЫКЪ.
  
             Вотъ почему духъ живой не является духу. Лишь только
                       Стала душа говорить -- ужъ говоритъ не душа.
                                                                         Н. Минскій.
  
  
                                           XLVIII.
                                           ПОЭТУ.
  
             Слово да будетъ тебѣ тѣмъ, что тѣло бываетъ влюбленнымъ,
             Ихъ разлучаетъ оно, ихъ лишь оно единитъ.
                                                                         Н. Минскій.
  
  
                                           XLIX.
                                 ХУДОЖНИКЪ.
  
             Мастера прочихъ искусствъ по тому, что онъ высказалъ, судятъ.
                       Мастеръ лишь слога блеститъ знаньемъ, о чемъ умолчать.
                                                                         Н. Минскій.
  
  
                                           L.
                                         ПОЯСЪ.
  
             Поясъ Венеры таитъ ея обаянія тайну.
                       То, что связуетъ ее, прелесть даруетъ ей -- стыдъ.
                                                                         Н. Минскій.
  
  
                                           LI.
                                      ДИЛЕТАНТЪ.
  
             Стихъ одинъ ловкій сложивъ на такомъ языкѣ, что и мыслитъ
                       Самъ за тебя и творитъ -- мнишь ты поэтомъ себя!
                                                                         П. Вейнбергъ.
  
  
                                           LII.
                                 ЛЖЕЦѢНИТЕЛИ ИСКУССТВА.
  
             Вы отъ искусства хотите добра? Но достойны-ль его вы,
                       Если къ враждѣ лишь одной васъ возбуждаетъ оно?
                                                                         Ѳ. Миллеръ.
  
  
                                           LIII.
                                      ФИЛОСОФІИ.
  
             Ну, такъ которая изъ философій пребудетъ?-- Не. знаю;
                       Но философія быть, думаю, вѣчно должна.
                                                                         Ѳ. Миллеръ.
  
  
                                           LIV.
                                   МИЛОСТЬ МУЗЪ.
  
             Вмѣстѣ съ невѣждой умретъ его слава: небесная муза
                       Въ сѣнь Мнемозины вселитъ вѣрныхъ любимцевъ своихъ.
                                                                         М. Михайловъ.
  
  
                                           LV.
                       ПЕЧАТЬ СЪ ИЗОБРАЖЕНІЕМЪ ГОЛОВЫ ГОМЕРА.
  
             Старецъ Гомеръ, тебѣ довѣряю нѣжную тайну:
                       Счастье любовниковъ знай ты лишь единый, пѣвецъ!
                                                                         М. Михайловъ.
  

[]

МЕЛОЧИ

  
                       ЭПИЧЕСКІЙ ГЕКЗАМЕТРЪ.
  
             Быстро мчитъ онъ тебя валовъ неустаннымъ теченьемъ;
                       Вспять ли, впередъ ли смотрѣть -- небо одно и вода.
  
                                 ДИСТИХЪ.
  
             Бьетъ въ гекзаметрѣ вверхъ текучій столбъ водомета,
                       А въ пентаметрѣ вновь звучно онъ падаетъ внизъ.
  
                       ВОСЬМИСТРОЧНАЯ СТАНЦА.
                                 (октава).
  
             Станца! тебя любовь создала, въ томленіи нѣжномъ;
                       Ты создана, октава, любовью, въ нѣжномъ томленьи;
             Трижды, стыдливо бѣжавъ, страстно приходишь назадъ,
                       Трижды стыдливо бѣжишь, трижды стремишься назадъ.
  
                                 ОБЕЛИСКЪ.
  
             Мастеръ искусный меня воздвигъ на высокой подставкѣ:
                       "Стой!" сказалъ онъ, и я мощно и бодро стою.
  
                       ТРІУМФАЛЬНАЯ АРКА.
  
             Мастеръ сказалъ: "Не бойся небеснаго купола -- ставлю
                       Сводъ безконечный твой въ сводъ безконечный его".
  
                       ПРЕКРАСНЫЙ МОСТЪ.
  
             Катятся волны внизу, повозки, вверху, и любезно
                       Мастеръ возможность далъ также и мнѣ перейти.
  
                                 ВОРОТА.
  
             Пусть къ законамъ манятъ дикарей городскія ворота,
                       Къ вольной природѣ пускай радостно гражданъ ведутъ.
  
                       НА СОБОРЪ СВ. ПЕТРА.
  
             Если ты ищешь здѣсь безпредѣльности, другъ, ты ошибся --
                       Нѣтъ, инымъ я великъ: я возвеличу тебя.
                                                                         Орестъ Головнинъ.
  

[]

                                 ПРУЖИНЫ.
                                    (1796).
  
             Страхъ пусть прутомъ желѣзнымъ своимъ раба побуждаетъ;
                       Розовой вязью своей ты меня, радость, веди.
                                                                         М. Михайловъ.
  
  
                                 НѢМЕЦКІЙ ГЕНІЙ.
                                           (1796).
  
             Римской силы и греческой прелести алчешь ты, нѣмецъ;
                       Обѣ доступны тебѣ, только не гальскій скачекъ.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
  
                                 ПОЭТЪ МОРАЛИСТЪ.
                                           (1796).
  
             Знаю, что слабъ человѣкъ и ничтоженъ; но только объ этомъ
                       Думать совсѣмъ я забылъ -- и повстрѣчалъ вдругъ тебя.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
  
                                 СРЕДСТВО СОЕДИНЕНІЯ.
                                           (1796).
  
             Какъ поступаетъ природа, чтобъ въ людяхъ высокое съ низкимъ
                       Соединить?-- Къ нимъ она въ долю тщеславье даетъ.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
  
                                 УЛОВКА ХУДОЖНИКА.
                                           (1796).
  
             Хочешь понравиться ты и ханжѣ, и веселому люду,--
             Ты сладострастье рисуй, но и чорта при немъ помѣсти!
                                                                                   П. Вейнбергъ.
  
  
                                 ВОЗВЫШЕННЫЙ СЮЖЕТЪ.
                                           (1796).
  
             Муза воспѣла твоя, какъ надъ смертными сжалился Вышній.
                       Но поэтично ли то, что находитъ Онъ жалкими ихъ?
                                                                                   П. Вейнбергъ.
  
  
                                 ТОЛКОВАТЕЛИ КАНТА.
                                           (1796).
  
             Множество нищихъ прокормитъ иной богатѣй тароватый;
                       Вздумаютъ строить цари, плотники дѣло найдутъ.
                                                                                   К. Льдовъ.
  

[]

                                 ЭПОХА.
                                 (1796).
  
             Это столѣтіе намъ породило великое время;
                       Мигъ величавый, увы, грянулъ на мелкихъ людей!
                                                                                   К. Льдовъ.
                                 ДАНАИДЫ.
                                 (1796).
  
             Вѣки черпаемъ ситомъ и камень у сердца мы грѣемъ;
                       Холоденъ камень какъ былъ; въ ситѣ ни капли воды.
                                                                                   М. Михайловъ.
  
  
                                 НАУКА.
                                 (1796).
  
             Этотъ въ ней видитъ богиню, небесную радость, а этому
                       Просто корова она: было бы масло ему.
                                                                                   А. Струговщиковъ.
  
  
                                 НѢМЕЦКАЯ КОМЕДІЯ.
                                           (1796).
  
             Правда, у насъ и смѣшного и глупого слишкомъ довольно,
                       Но для комедіи въ томъ пользы, къ несчастію, нѣтъ.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
  
                                 НАТУРАЛИСТЫ
                                           и
                       ТРАНСЦЕДЕНТАЛЬНЫЕ ФИЛОСОФЫ.
                                           (1796).
  
             Будьте враждебны другъ другу: союзъ заключать вамъ не время.
                       Только отдѣльно ища, истину сыщите вы.
                                                                                   M. Михайловъ.
  
  
                                 УЧЕНЫЯ ОБЩЕСТВА.
                                           (1796).
  
             Сносно смышленъ и понятливъ каждый изъ нихъ въ одиночку;
                       Вмѣстѣ сойдутся они -- выйдетъ собранье глупцовъ.
                                                                                   К. Льдовъ.
  
                       ОБЪЯВЛЕНІЕ КНИГОПРОДАВЦА.
                                           (1796).
  
             Для человѣка важнѣе всего знать свое назначенье:
                       Здѣсь за двѣнадцать грошей всѣмъ продается оно.
                                                                         Ѳ. Миллеръ.
  
  
                       ОПАСНОЕ ПОСЛѢДСТВІЕ.
                                 (1796).
  
             Думайте долго, друзья, передъ тѣмъ, какъ рѣшитеся правду
             Вымолвить громко, не то васъ же потомъ обвинятъ.
                                                                         Ѳ. Миллеръ.
  

[]

                                 ГРЕКОМАНІЯ.
                                    (1796).
             Съ недугомъ галломаніи едва лишь простились --
                       И ужъ страдаемъ опять грекоманіею всѣ.
             Въ эллинствѣ что мы находимъ? Умъ, соразмѣрность и ясность.
                       Такъ успокойтесь сперва вы, что кричите о немъ.
             Взялись вы за дѣло достойное, такъ будьте разумны,
                       Чтобъ не посыпался смѣхъ и на него, и на васъ.
                                                                         Ѳ. Миллеръ.
  
                                 БАЛОВНИ СЧАСТІЯ.
                                           (1796).
  
             Годы мастеръ творитъ -- и вѣчно собой недоволенъ;
                       Маленькимъ геніямъ все даромъ дается -- и что жъ?
             То, что узнали сегодня, о томъ проповѣдуютъ завтра.
                       Ахъ, какъ у этихъ господъ скоро желудокъ варитъ!
                                                                         А. Струговщиковъ.
  
  
                                           ГОМЕРИДЫ.
                                           (1796).
  
             Кто здѣсь пѣвецъ Иліады? Вотъ Гейне прислалъ для подарка
                       Изъ Геттингена колбасъ: онъ ихъ назначилъ ему.
             -- Мнѣ! я распрю царей воспѣвалъ". Я сраженье при флотѣ".
                       "Мнѣ! я одинъ лишь воспѣлъ все, что на Идѣ сбылось".
             Тише, не рвитесь вы такъ: вѣдь на всѣхъ васъ колбасъ недостанетъ
                       Тотъ, кто прислалъ ихъ сюда, лишь одному ихъ отдастъ.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  

[]

РѢКИ
(1796).

                                 1. РЕЙНЪ.
  
             Вѣрно, какъ истый швейцарецъ, храню я родныя границы;
                       Но терпѣливъ я -- и Галлъ все жъ перескочитъ меня.
  
                       2. РЕЙНЪ И МОЗЕЛЬ.
  
             Сколько вѣковъ я держу лотарингскую дѣву въ объятьяхъ,
                       Но до сихъ поръ не имѣлъ сына еще отъ нея.
  
                       3. ДУНАЙ ВЪ ** (АВСТРІИ).
  
             Племя файяковъ со взоромъ блестящимъ по мнѣ обитаетъ;
                       Здѣсь воскресенье всегда, вертелъ всегда на огнѣ.
  
                                 4. МАЙНЪ.
  
             Рушатся замки мои, но старинные роды все живы;
                       Сколько вѣковъ ужъ съ отрадою вижу я ихъ предъ собой!
  
                                 5. ЗААЛА.
  
             Краткимъ теченьемъ привѣтствую я и князей и народъ ихъ;
                       И какъ всѣ добры князья, и какъ свободенъ народъ!
  
                                 6. ИЛЬМЪ.
  
             Бѣдны мои берега; но и каждая малая струйка
                       Въ свѣтломъ теченьи порой слышитъ безсмертную пѣснь.
  
                                 7. ПЛЕЙСА.
  
             Я маловодна за тѣмъ, что прозаиковъ сонмъ и поэтовъ
                       Выпили воду мою, жаждой томяся большой.
  
                                 8. ЭЛЬБА.
  
             Рѣки! неправильны ваши нарѣчья; въ Германіи цѣлой
                       Чистымъ нѣмецкимъ одна я говорю языкомъ.
  
                                 9. ШПPЕ.
  
             Нѣкогда Рамлеръ далъ мнѣ языкъ, а матерію -- Цезарь;
                       Я похвалялась тогда, но зато нынѣ молчу.
  
                                 10. ВЕЗЕРЪ.
  
             Что вамъ сказать о себѣ? Я даже и для эпиграммы
                       Самой ничтожной не могъ музѣ доставить сюжетъ.
  
             11. ЦѢЛЕБНЫЙ ИСТОЧНИКЪ ВЪ ** (КАРЛСБАДѢ).
  
             Страненъ здѣсь край: всѣ источники, рѣки свой вкусъ здѣсь имѣютъ,
                       Только у жителей я вовсе его не нашелъ.
  
                                 12. ПЕГНИЦЪ.
  
             Я иппохондрикомъ сталъ отъ томительной скуки и только
                       Лишь потому и теку, что такъ издавна велось.
  
             13.**--СКІЯ (ДУХОВНОВЛАДѢЛЬЧЕСКІЯ) РѢКИ.
  
             Нашей сестрѣ тутъ привольно въ земляхъ (духовныхъ владѣльцевъ) струиться:
                       Иго ихъ очень легко, бремя ихъ не тяготитъ.
  
                       15. БЕЗЪИМЯННАЯ РѢКА.
  
             Чтобы епископа столъ былъ постною пищей обиленъ,
                       Велѣно Богомъ мнѣ течь чрезъ голодающій край.
  
                                 14. ЗАЛЬЦА.
  
             Я въ Тирольскихъ горахъ начало беру, чтобы Зальцбургъ
                       Солью снабдить, и несу дальше въ Баварію соль.
  
                       LES FLEUVES INDISCRETS.
  
             Рѣки, молчите! въ васъ скромности, вижу я, столько же, сколько
             Въ дѣвушкѣ той, что была такъ Дидероту мила.
                                                                                   Ѳ. Миллеръ.
  
  
                                 ІЕРЕМІАДА.
                                 (1796).
  
             О какъ въ Германіи все исказилось въ поэзіи, въ прозѣ!
                       Видно на вѣки ушло время златое отъ насъ!
             Портятъ языкъ нашъ философы, логику портятъ поэты,
                       И здравый смыслъ вамъ помочь въ жизни не можетъ одинъ.
             Для добродѣтели нѣтъ ужъ и мѣста въ эстетикѣ больше:
                       Мѣсто въ политикѣ ей, гостьѣ незванной, нашли.
             Какъ намъ держаться? Естественно -- тотчасъ же скажутъ: мы пошлы;
                       Будемъ стѣсняться -- тогда скажутъ, что такта въ насъ нѣтъ.
             О, золотая наивность лейпцигскихъ горничныхъ, гдѣ ты?
                       О, возвратись къ намъ опять съ умной своей простотой!
             О, возвратися: комедія, еженедѣльная гостья,
                       Зигмундъ, нѣжный Амандъ, шутъ записной Маскариль,
             Полныя соли трагедіи, колкія, какъ эпиграммы,
                       Ты, нашъ котурнъ-минуэтъ, занятый нами взаймы,
             Ты, философскій романъ, стоящій всегда неподвижно,
                       Какъ у портного болванъ, вмѣсто природы живой.
             Старая проза, приди, ты, вѣщавшая такъ откровенно
                       Тайныя мысли свои, вмѣстѣ и мысли чтецовъ.
             О, какъ въ Германіи все исказилось въ поэзіи, въ прозѣ!
                       И ужъ навѣки ушло время златое отъ насъ!
                                                                                   Р. Миллеръ.
  

[]

                                 ФИЛОСОФЫ.
                                     (1796).
  
                                 Ученикъ.
  
             Вотъ хорошо, господа! встрѣчаю васъ вмѣстѣ in pleno.
                       То, что потребно "одно", къ вамъ привлекло меня внизъ.
  
                                 Аристотель.
  
             Прямо къ дѣлу, мой другъ! "Временникъ" получаемъ мы Іенскій
                       Здѣсь въ аду и давно знаемъ доподлинно все.
  
                                 Ученикъ.
  
             Ну и тѣмъ лучше! Такъ я ужъ съ просьбой отъ васъ не отстану.
                       Тезисъ всегодный мнѣ дать,-- былъ чтобы годенъ на все.
  
                                 Первый (Декартъ).
  
             Cogito ergo sum. Я мыслю,-- такъ я существую.
                       Въ мысли-то истина будь,-- въ дѣлѣ ужъ будетъ она.
  
                                 Ученикъ.
  
             "Мыслю,-- такъ значитъ я есмь",Да всегда-то развѣ кто мыслитъ?
                       Я вотъ часто ужъ былъ, вовсе не мысля при томъ!
  
                                 Второй (Спиноза).
  
             Разъ лишь что нибудь есть, то есть и всеобщая сущность
                       -- Вещь всякой вещи, гдѣ всѣ вмѣстѣ плаваемъ мы.
  
                                 Третій (Берклей).
  
             Прямо обратное я говорю: вещей не бываетъ
                       Внѣ меня, и весь міръ всплылъ во мнѣ какъ пузырь.
  
                                 Четвертый (Лейбницъ).
  
             Я же на два бытія согласенъ: на міръ и на душу:
                       Другъ до друга имъ нѣтъ дѣла, но смыслъ ихъ одинъ.
  
                                 Пятый (Кантъ).
  
             Знать ничего мнѣ нельзя про вещь, а также про душу;
                       Обѣ являются мнѣ, все же не призракъ онѣ.
  
                                 Шестой (Фихте).
  
             Я есмь я и себя полагаю, когда жъ съ отрицаньемъ
                       Я себя положу,-- тутъ Я Не-Я положилъ.
  
                                 Седьмой (Рейнгольдъ).
  
             Ну представленье-то есть, и значитъ предметъ его также,
                       А что-бы было ихъ три -- будь представляющій тутъ.
  
                                 Ученикъ.
  
             Этимъ-то я, господа, и пса изъ угла не прикличу:
                       Мнѣ положенье давай съ тѣмъ, что положено въ немъ.
  
                                 Восьмой (K. X. Шмидтъ).
  
             Дальше напрасно искать на теоретической почвѣ:
                       Дѣйствію принципъ все жъ есть,-- можешь, коль долгъ повелѣлъ.
  
                                 Ученикъ.
  
             Такъ я и думалъ: когда ума-то у нихъ не хватаетъ,--
                       Въ совѣсть чужую залѣзть сразу готовы они.
  
                                 Давидъ Юмъ.
  
             Съ ними -- пустой разговоръ; имъ Кантъ всѣ мысли запуталъ;
                       Лучше меня ты спроси: тотъ же я все и въ аду.
  
                                 Вопросъ права.
  
             Носъ свой давно уже я для нюханья употребляю,
                       Можно ли мнѣ доказать право свое на него?
  
                                 Пуффендорфъ.
  
             Случай трудный! Но ты вѣдь прежнее можешь владѣнье
             За собой показать?-- Ну владѣй имъ и впредь,
  
                                 Сомнѣніе совѣсти.
  
             Ближнимъ охотно служу, но увы! имѣю къ нимъ склонность.
             Вотъ и гложетъ вопросъ: вправду ли нравствененъ я?
  
                                 Рѣшеніе.
  
             Нѣтъ тутъ другого пути: стараясь питать къ нимъ презрѣнье
             И съ отвращеньемъ въ душѣ, дѣлай что требуетъ долгъ.
                                                                         Владиміръ Соловьевъ.
  
  
                                 ТѢНЬ ШЕКСПИРА.
                                           Пародія.
                                           (1796).
  
             Тамъ явилась мнѣ и великая сила Иракла,
                       Призракъ, безплотная тѣнь; самъ онъ на-вѣки исчезъ.
             Вкругъ, какъ птицы кричатъ, кричали трагиковъ сонмы,
                       И драматурги, какъ псы, стаею лаяли вкругъ.
             Мертвый, онъ страхъ наводилъ; натянутъ былъ лукъ неизмѣнный;
                       Стрѣлы, летя съ тетивы, прямо вонзались въ сердца.
             Что еще предпріемлешь, смѣлый многострадалецъ?
                       "Въ адъ-ли дерзаешь сходить въ область вѣчныя тьмы?"
             Я ищу Тирезія здѣсь; да поможетъ провидецъ
                       Древній найти мнѣ котурнъ, болѣ не зримый у насъ.
             "Если въ природу они и въ грековъ древнихъ не вѣрятъ,
                       "Всуе уроковъ отсель книгу къ нимъ принесешь".
             О! природа у насъ является часто на сцену,
                       Просто, какъ мать родила, голая вся до костей.
             "Значитъ, у васъ онъ, древній котурнъ, живымъ еще мною,
                       "Въ тартаръ нисшедшимъ за нимъ, съ тяжкимъ добытый трудомъ?"
             Нѣтъ, трагедію мы забросили вовсе, и развѣ
                       Въ годъ однажды твой выйдетъ въ латахъ мертвецъ.
             "Вижу: къ ученію разума ваше направлено чувство,
                       "Ужасъ и жалость прочь гонятъ веселость и смѣхъ".
             Да, намъ нравятся шутки, лишь были бы дерзки и сухи;
                       Любимъ мы и печаль, только была бы мокра.
             "Что-же? рядомъ съ шествіемъ важнымъ сестры-Мельпомены
                       "Талія, рѣзвясь, у васъ легкую пляску ведетъ?
             Нѣтъ ни одной! у насъ христіанское нравоученье,
                       Простонародное все -- бытъ и хозяйство мѣщанъ.
             "Какъ! и на зрѣлищахъ вашихъ Кесарь не можетъ явиться?
                       "Нѣтъ Андромахи на нихъ? согнанъ Ахиллъ и Орестъ?"
             Вотъ любимыя лица: пасторъ, торговли совѣтникъ,
                       Юнкеръ, иль секретарь, либо гусарскій майоръ.
             .Но ради Бога, другъ, что можетъ народъ этотъ жалкій
                       "Сдѣлать великаго? что съ нимъ великое быть?"
             Мало ли что: плутуютъ, ищутъ съ закладами денегъ,
                       Крадутъ ложки въ карманъ: бойки на все, хоть повѣсь.
             "Гдѣ же, откуда жъ возьмется судьба -- исполинская сила,
                       "Коею сдавленный въ прахъ къ небу взнесенъ человѣкъ?"
             Старыя сказки! Мы ищемъ въ театрѣ себя и знакомыхъ,
                       Нашу скорбь и нужду: все находимъ мы тамъ.
             "Такъ! Но это спокойнѣе и легче найдете вы дома;
                       "Нужно ль бѣжать отъ себя только для встрѣчи съ собой?"
             Просимъ прощенья, герой! тутъ разница есть пребольшая:
                       Счастіе слѣпо всегда, авторъ всегда справедливъ.
             "Значитъ, ваша натура, скудная, ходитъ по сценѣ
                       "Вашей; только большой, только божественной нѣтъ?"
             Авторъ хозяинъ гостиницы; пятый актъ -- угощенье;
                       Злымъ какъ гибель придетъ, добрые сядутъ за столъ.
                                                                                   П. Катенинъ.

[]

[]

                       ТЕАТРЪ ЖИЗНИ.
                             (1796).
  
             Взглянуть хотите ль въ ящикъ мой?
             Вся драма жизни, міръ -- миніатюра
             Пройдетъ предъ вами чередой.
             Но слишкомъ близко, зритель, ты не стой:
             Смотри при свѣтѣ факела Амура
             И при свѣчахъ любви святой.
  
             Ни на мгновенье сцена не пустѣетъ:
             Вотъ мать ребенка на рукахъ лелѣетъ,
             Вотъ скачетъ мальчикъ, рѣзвый и живой;
             Вотъ юноша врывается на сцену,
             Вотъ бодрый мужъ выходитъ на арену,
             Исполненный отваги боевой.
  
             Пытаетъ счастье каждый въ вѣчной смѣнѣ,
             Но узокъ путь для бѣга на аренѣ;
             Бѣгутъ, спѣшатъ, у колесницъ
             Дымится ось, не видно спицъ;
             Герой свой путь впередъ прокладываетъ смѣло,
             А слабый позади плетется неумѣло.
  
             И падаетъ гордецъ, всеобщій вызвавъ смѣхъ,
             И умный ихъ опережаетъ всѣхъ.
             И женщины, прекрасная плеяда,
             Вокругъ барьера на бойцовъ глядятъ,
             И побѣдителя онѣ благодарятъ
             Рукой прекрасной, нѣжной лаской взгляда.
                                                               Н. Холодковскій.
  
  
                       КЪ ЭММЪ.
                       (1796).
  
             Ты вдали, ты скрыто мглою,
             " Счастье милой старины;
             Неприступною звѣздою
             Ты сіяешь съ вышины.
             Ахъ, звѣзды не приманить!
             Счастью бывшему не быть!
  
             Если бъ жадною рукою
             Смерть тебя отъ насъ взяла,
             Ты бъ была моей тоскою,
             Въ сердцѣ все бы ты жила!
             Ты живешь въ сіяньи дня,
             Ты живешь не для меня.
  
             То, что насъ одушевляло,
             Эмма, какъ то пережить?
             Эмма! то, что миновало,
             Какъ тому любовью быть?
             Небомъ сердце зажжено,
             Умираетъ ли оно?
                                           В. Жуковскій.

[]

                                 ОЖИДАНІЕ.
                                 (1796).
  
                       Чу! скрипнули дверцей садовой?
                       Чу! брякнула ручка замка?
                       Нѣтъ, то въ тополи махровой
                       Слышенъ лепетъ вѣтерка.
                       Одѣнься густолиственной красой,
             Пышно-зеленый сводъ!-- торжественный устроимъ
                       Пріемъ мы въ честь красавицы младой.
             Вы, вѣтки, для нея сплетайтеся покоемъ,
                       Наполненнымъ таинственною мглой!
             Проснитесь, вѣтерки, играйте рѣзвымъ роемъ
                       Вкругъ розовыхъ ланитъ ея, когда
                       На зовъ любви придетъ она сюда!
                       Чу! кто это тамъ торопливо
                       Скользитъ, шелестя по кустамъ?
                       Нѣтъ, то птица боязливо
                       Пропорхнула по вѣтвямъ.
                       День, погаси свой пламенникъ скорѣй!
             Ко мнѣ, нѣмая ночь и сумракъ молчаливый!!
                       Укрой насъ въ сѣнь таинственныхъ вѣтвей,
             Набрось на насъ свой флеръ пурпурный и ревнивый;
                       Свидѣтелей докучныхъ, ихъ ушей,
             Нескромныхъ взоровъ ихъ бѣжитъ Амуръ стыдливый;
                       Лишь Гесперъ -- стражъ довѣренный любви:
                       Его, о ночь, на небо призови!
                       Чу! звукъ изъ далека домчался,
                       Какъ будто кто шепчетъ въ саду?
                       Нѣтъ, то лебедь расплескался
                       На серебряномъ пруду.
                       Мой слухъ обнялъ гармоніи потокъ:
             Ручей журчитъ волной; зари живымъ румянцемъ
                       Лобзаемый, колеблется цвѣтокъ;
             Прозрачный виноградъ горитъ янтарнымъ глянцемъ.
                       И персикъ наливной, припавши за листокъ,
             Лепечетъ радостно съ златистымъ померанцемъ,
                       И вѣтеръ ароматною волной
                       Съ моихъ ланитъ смываетъ лѣтній зной.
                       Чу! кажется, входятъ въ аллею?
                       Чу! дѣвственный шагъ прозвучалъ?
                       Нѣтъ, подъ тяжестью своею
                       Съ вѣтки спѣлый плодъ упалъ.
             День сладко задремалъ,и пламенные взгляды
                       Его угасли; меркнетъ полоса
             На западѣ; цвѣты отрадной ждутъ прохлады;
                       Сребристый серпъ взошелъ на небеса;
             Міръ растопляется въ спокойныя громады,
                       И все -- краса, волшебная краса,
             И каждая ихъ нихъ, свой поясъ разрѣшая,
             Восторженнымъ очамъ является нагая.
                       Но что тамъ во мракѣ мелькаетъ --
                       Не платье ли милой моей?
                       Нѣтъ, то бѣлый столбъ сверкаетъ
                       Въ темной зелени вѣтвей.
             О, сердце, полно ждать! къ чему мечту пустую,
                       Тѣнь счастія въ душѣ своей ласкать?
             Мечтой не остудить мнѣ грудь мою больную
                       И призрака руками не обнять...
             О, приведите мнѣ -- не тѣнь -- ее, живую,
                       О, дайте ручку нѣжную пожать,
             Коснуться хоть слегка краевъ ея мантильи..
             И надо мною сонъ простеръ незримо крылья.
                       И тихо, незримо, какъ лучъ упованья,
                       Нежданной зарею блаженнаго дня
                       Она подошла -- и лобзанья
                       Ея пробудили меня.
                                                                         Л. Мей.
  

[]

                       ТАЙНА.
                       (1796).
  
             Она стояла молчаливо
             Среди толпы -- и я молчалъ;
             Лишь взоръ спросилъ я боязливо --
             И понялъ я, что онъ сказалъ.
             Я прихожу, пріютъ вѣтвистый,
             Къ пустынной тишинѣ твоей:
             Подъ зеленью твоей тѣнистой
             Сокрой счастливыхъ отъ людей!
             Вдали, чуть слышный для вниманья,
             День озабоченный шумитъ,
             Сквозь смутный гулъ и восклицанья
             Тяжелый молотокъ стучитъ,
             Тамъ человѣкъ такъ постоянно
             Съ суровой борется судьбой --
             И вдругъ съ небесъ къ нему нежданно
             Слетаетъ счастіе порой.
             Пускай же люди не узнаютъ,
             Какъ насъ любовь животворитъ!
             Они блаженству помѣшаютъ --
             Досаденъ имъ блаженства видъ.
             Да, свѣтъ не допускаетъ счастья;
             Какъ за добычею, за нимъ
             Бѣги, лови -- и отъ участья
             Людского строго сохрани!
             Оно прокралось тихо; любитъ
             Оно и ночь, и тишину;
             Нечистый взоръ его погубитъ,
             Какъ смерть ужасенъ онъ ему.
             Обвейся, о потокъ безмолвный,
             Вокругъ широкою рѣкой
             И, грозно поднимая волны,
             Нашъ охраняй пріютъ святой!
                                                     А. Аксаковъ.
  

[]

                       ШИРИНА и ГЛУБИНА.
                                 (1797).
  
             Все видѣлъ, извѣдалъ, все знаетъ иной,
                       На все отвѣчаетъ онъ смѣло;
             Идетъ онъ открытой, широкой стезей
                       И нѣтъ его ходу предѣла;
             Послушаешь -- всѣ онъ задачи рѣшилъ;
                       Будто отъ древа познанья вкусилъ.
             Оглянется онъ, отживая свой вѣкъ --
                       За нимъ не осталось и слѣду...
             Посѣять ли доброе мнитъ человѣкъ.
                       Надъ зломъ одержать ли побѣду --
             Глашатай невѣдомый, вмалѣ большой,
                       Сѣятель движется къ цѣли святой.
             Роскошно нагнулася пихта къ рѣкѣ,
                       Высоко серебряный тополь встаетъ,
             Красуется стройная ель вдалекѣ --
                       Но въ чемъ же ихъ сила и гдѣ же ихъ плодъ?
              Въ скорлупку кедровую скрыла любовь
                       Будущій образъ любимца лѣсовъ.
                                                               А. Струговщиковъ.
  
  
                       СВѢТЪ и ТЕПЛОТА.
                       (1797).
  
             Въ жизнь лучшій человѣкъ съ душой
                       Довѣрчиво вступаетъ,
             Своей взволнованной мечтой
                       Весь міръ онъ населяетъ;
             И благородный сердца жаръ
                       Приноситъ истинѣ онъ въ даръ.
             Но видя, какъ въ толпѣ людской
                       Все мелко и ничтожно,
             Онъ вдругъ изъ битвы міровой
                       Уходитъ осторожно;
             И гордо, съ холодомъ въ крови,
                       Онъ умираетъ для любви...
             Увы, не всѣмъ сердце зажегъ
                       Лучъ истины сіяньемъ...
             Блаженъ, кто юный пылъ сберегъ,
                       Питая умъ познаньемъ.
             Блаженъ, кто зрѣлый опытъ свой
                       До гроба согрѣвалъ мечтой!
                                           А. Колтоновскій.
  
                       СЛОВА ВѢРЫ.
                       (1797).
             Три слова изъ устъ переходятъ въ уста
                       Глубокаго полны значенья;
             Источникъ ихъ въ сердцѣ находитъ мечта --
                       Не въ отблескѣ внѣшнемъ явленья.
             Кто вѣру утратилъ въ значенье тѣхъ словъ,
             Тотъ самъ сталъ ничтожнѣе сновъ,
             Всѣмъ людямъ отъ вѣка свобода дана
                       Хотя-бы родились въ цѣпяхъ.
             Не бойтесь-же, ярость толпы не страшна,
                       Зачѣмъ предъ безумцами страхъ?
             Не бойтесь, что рабъ свои цѣпи порветъ,
             Предъ вольнымъ пусть сердце у васъ не дрогнетъ.
             И есть добродѣтель -- не праздный то звукъ,
                       Ее примѣняйте вы къ жизни;
             Мы можемъ, хотя и блуждаемъ вокругъ,
                       Стремиться къ небесной отчизнѣ;
             Но то, что мудрецъ не пойметъ никакой,
             То ясно предъ дѣтски-открытой душой.
             Божественной волею міръ осѣненъ,
                       Пусть падаютъ люди, слабѣя,
             Высоко надъ бездной пространствъ и временъ
                       Безсмертная блещетъ идея;
             Пусть кружится все и, мелькая, бѣжитъ,
             Но духъ неизмѣнный въ движеньѣ сквозитъ.
             Три слова изъ устъ передайте въ уста
                       И ихъ сохраните значенье;
             Источникъ ихъ въ сердцѣ находитъ мечта,
                       Но въ призрачномъ блескѣ явленья.
             Кто вѣру хранитъ въ вѣчный смыслъ этихъ словъ,
             Души не утратитъ во вѣки вѣковъ.
                                                               Кн. Д. Цертелевъ.
  
  
                                 КУБОКЪ.
                                 (1797).
  
             Сто, рыцарь ли знатный, иль латникъ простой
                       Въ ту -бездну прыгнетъ съ вышины?
             Бросаю мой кубокъ туда золотой:
                       Кто сыщетъ во тьмѣ глубины
             Мой кубокъ и съ нимъ возвратится безвредно,
             Тому онъ и будетъ наградой побѣдной".
  
             Такъ царь возгласилъ -- и съ высокой скалы,
                       Висѣвшей надъ бездной морской,
             Въ пучину бездонной, сіяющей мглы
                       Онъ бросилъ свой кубокъ златой.
             "Кто, смѣлый, на подвигъ опасный рѣшится?
             Кто сыщетъ мой кубокъ и съ нимъ возвратится?"
  
             Но рыцарь и латникъ недвижно стоятъ;
                       Молчанье -- на вызовъ отвѣтъ;
             Въ молчаньѣ на грозное море глядятъ:
                       За кубкомъ отважнаго нѣтъ.
             И въ третій разъ царь возгласилъ громогласно:
             .Отыщется ль смѣлый на подвигъ опасный?
  
             И всѣ безотвѣтны. Вдругъ пажъ молодой --
                       Смиренно и дерзко впередъ...
             Онъ снялъ епанчу и снялъ поясъ онъ свой:
                       Ихъ молча на землю кладетъ...
             И дамы, и рыцари мыслятъ безгласны:
             "Ахъ! юноша, кто ты?куда ты, прекрасный?"
  
             И онъ подступаетъ къ наклону скалы --
                       И взоръ устремилъ въ глубину:
             Изъ чрева пучины бѣжали валы,
                       Шумя и гремя, въ вышину;
             И волны спирались, и пѣна кипѣла:
             Какъ-будто гроза, наступая, ревѣла.

[]

             И воетъ, и свищетъ, и бьетъ, и шипитъ,
                       Какъ влага, мѣшаясь съ огнемъ,
             Волна за волною -- и къ небу летитъ
                       Дымящимся пѣна столбомъ;
             Пучина бунтуетъ, пучина клокочетъ:
             Не море ль изъ моря извергнуться хочетъ?
             
             И вдругъ, успокоясь, волненье легло --
                       И грозно изъ пѣны сѣдой
             Разинулось черною щелью жерло;
                       И воды обратно толпой
             Помчались во глубь истощеннаго чрева;
             И глубь застонала отъ грома и рева.
  
             И онъ, упредя разъяренный приливъ,
                       Спасителя-Бога призвалъ,
             И дрогнули зрители, всѣ возопивъ --
                       Ужъ юноша въ безднѣ пропалъ.
             И бездна таинственно зѣвъ свой закрыла:
             Его не спасетъ никакая ужъ сила!
  
             Надъ бездной утихло...въ ней глухо шумитъ...
                       И каждый, очей отвести
             Не смѣя отъ бездны, печально твердитъ:
                       "Красавецъ отважный, прости!*
             Все тише и тише на днѣ ея воетъ...
             И сердце у всѣхъ ожиданіемъ ноетъ.
  
             "Хоть брось ты туда свой вѣнецъ золотой,
                       Сказавъ: кто вѣнецъ возвратитъ,
             Тотъ съ нимъ и престолъ мой раздѣлитъ со мной!
                       Меня твой престолъ не прельститъ.
             Того, что скрываетъ та бездна нѣмая,
             Ничья здѣсь душа не разскажетъ живая.
  
             "Не мало судовъ, закруженныхъ волной,
                       Глотала ея глубина:
             Всѣ мелкой назадъ вылетали щепой
                       Съ ея неприступнаго дна".
             Но слышится снова въ пучинѣ глубокой
             Какъ-будто роптанье грозы недалекой.
  
             И воетъ, и свищетъ, и бьетъ, и шипитъ,
                       Какъ влага, мѣшаясь съ огнемъ,
             Волна за волною -- и къ небу летитъ
                       Дымящимся пѣна столбомъ...
             И брызнулъ потокъ съ оглушительнымъ ревомъ,
             Извергнутый бездны сіяющимъ зѣвомъ.
  
             Вдругъ что-то,сквозь пѣну сѣдой глубины,
                       Мелькнуло живой бѣлизной...
             Мелькнула рука и плечо изъ волны --
                       И берется, споритъ съ волной...
             И видятъ -- весь берегъ потрясся отъ клича --
             Онъ лѣвою правитъ, а въ правой добыча.
  
             И долго дышалъ онъ, и тяжко дышалъ,
                       И божій привѣтствовалъ свѣтъ...
             И каждый съ весельемъ "онъ живъ" повторялъ:
                       "Чудеснѣе подвига нѣтъ!
             Изъ темнаго гроба, изъ пропасти влажной
             Спасъ душу живую красавецъ отважной".
  
             Онъ на берегъ вышелъ; онъ встрѣченъ толпой;
                       Къ царевымъ ногамъ онъ упалъ
             И кубокъ у ногъ положилъ золотой;
                       И дочери царь приказалъ
             Дать юношѣ кубокъ съ струей винограда:
             И въ сладость была для него та награда.
  
             "Да здравствуетъ царь! Кто живетъ на землѣ,
                       Тотъ жизнью земной веселись!
             Но страшно въ подземной таинственной мглѣ --
                       И смертный предъ Богомъ смирись:
             И мыслью своей не желай дерзновенно
             Знать тайны, имъ мудро отъ насъ сокровенной.
  
             Стрѣлою стремглавъ полетѣлъ я туда...
                       И вдругъ мнѣ на встрѣчу потокъ;
             Изъ трещины камня лилася вода,
                       И вихорь ужасный повлекъ
             Меня въ глубину съ непонятною силой...
             И страшно меня тамъ кружило и било.
  
             Но Богу молитву тогда я принесъ --
                       И Онъ мнѣ спасителемъ былъ:
             Торчащій изъ мглы я увидѣлъ утесъ
                       И крѣпко его обхватилъ;
             Висѣлъ тамъ и кубокъ на вѣтви коралла:
             Въ бездонное влага его не умчала.
  
             И смутно все было внизу подо мной
                       Въ пурпуровомъ сумракѣ тамъ;
             Все спало для слуха въ той безднѣ глухой;
                       Но видѣлось страшно очамъ,
             Какъ двигались въ ней безобразныя груды,
             Морской глубины несказанныя чуды.
  
             Я видѣлъ, какъ въ черной пучинѣ кипятъ,
                       Въ громадный свиваяся клубъ,
             И млатъ водяной, и уродливый скатъ,
                       И ужасъ морей однозубъ;
             И смертью грозилъ мнѣ, зубами сверкая, '
             Мокой ненасытный, гіена морская.
  
             И былъ я одинъ съ неизбѣжной судьбой,
                       Отъ взора людей далеко;
             Одинъ межъ чудовищъ съ любящей душой,
                       Во чревѣ земли глубоко.
             Подъ звукомъ живымъ человѣчьяго слова,
             Межъ страшныхъ жильцовъ подземелья нѣмова.
  
             И я содрогался... вдругъ слышу -- ползетъ
                       Стоногое грозно изъ мглы --
             И хочетъ схватить и разинулся ротъ...
                       Я въ ужасѣ прочь отъ скалы --
             То было спасеньемъ: я схваченъ приливомъ
             И выброшенъ вверхъ водомета порывомъ".
  
             Чудесенъ разсказъ показался царю
                       "Мой кубокъ возьми золотой;
             Но съ нимъ я и перстень тебѣ подарю,
                       Въ которомъ алмазъ дорогой,
             Когда ты на подвигъ отважишься снова
             И тайны всѣ дна перескажешь морскова".
  
             То слыша, царевна съ волненьемъ въ груди
                       Краснѣя, царю говоритъ:
             "Довольно, родитель! его пощади!
                       Подобное кто совершитъ?
             И если ужъ должно быть опыту снова,
             То рыцаря вышли, не пажа младова".
  
             Но царь, не внимая, свой кубокъ златой
                       Въ пучину швырнулъ съ высоты:
             "И будешь здѣсь рыцарь любимѣйшій мой.
                       Когда съ нимъ воротишься ты,
             И дочь моя, нынѣ твоя предо мною
             Заступница, будетъ твоею женою".
  
             Въ немъ жизнью небесной душа зажжена;
                       Отважность сверкнула въ очахъ;
             Онъ видитъ: краснѣетъ, блѣднѣетъ она;
                       Онъ видитъ: въ ней жалость и страхъ...
             Тогда, неописанной радостью полный,
             На жизнь и погибель онъ кинулся въ волны.
  
             Утихнула бездна... и снова шумитъ --
                       И пѣною снова полна...
             И съ трепетомъ въ бездну царевна глядитъ...
                       И бьетъ за волною волна:
             Приходитъ, уходитъ волна быстротечно,
             А юноши нѣтъ и не будетъ ужъ вѣчно!
                                                               В. Жуковскій.

[]

  

[]

                       ПЕРЧАТКА.
                          (1797).
  
             Передъ своимъ звѣринцемъ,
             Съ баронами, съ наслѣднымъ принцемъ,
             Король Францискъ сидѣлъ;
             Съ высокаго балкона онъ глядѣлъ
             На поприще, сраженья ожидая.
             За королемъ, обворожая
             Цвѣтущей прелестію взглядъ,
             Придворныхъ дамъ являлся пышный рядъ.
  
             Король далъ знакъ рукою:
             Со стукомъ растворилась дверь --
             И грозный звѣрь
             Съ огромной головою,
             Косматый левъ
             Выходитъ;
             Кругомъ глаза угрюмо водитъ
             И вотъ, все оглядѣвъ,
             Наморщилъ лобъ съ осанкой горделивой,
             Пошевелилъ густою гривой,
             И потянулся, и зѣвнулъ,
             И легъ. Король опять рукой махнулъ --
             Затворъ желѣзной двери грянулъ
             И смѣлый тигръ изъ-за рѣшетки прянулъ,
             Но видитъ льва -- робѣетъ и реветъ,
             Себя хвостомъ по ребрамъ бьетъ,
             И крадется, косяся взглядомъ,
             И лижетъ морду языкомъ,
             И, обошедши льва кругомъ,
             Рычитъ и съ нимъ ложится рядомъ.
             И въ третій разъ король махнулъ рукой --
             Два барса дружною четой
             Въ одинъ прыжокъ надъ тигромъ очутились;
             Но онъ ударъ имъ тяжкой лапой далъ,
             А левъ съ рыканьемъ всталъ...
             Они смирились,
             Оскаливъ зубы, отошли
  
             И зарычали, и легли.
             И гости ждутъ, чтобъ битва началася,
             Вдругъ женская съ балкона сорвалася
             Перчатка... всѣ глядятъ за ней...
             Она упала межъ звѣрей.
             Тогда на рыцаря Делоржа съ лицемѣрной
             И колкою улыбкою глядитъ
             Его красавица и говоритъ:
             Когда меня, мой рыцарь вѣрной,
             Ты любишь такъ, какъ говоришь,
             Ты мнѣ перчатку возвратишь".
             Делоржъ, не отвѣчавъ ни слова,
             Къ звѣрямъ идетъ,
             Перчатку смѣло онъ беретъ
             И возвращается къ собранью снова.
  
             У рыцарей и дамъ при дерзости такой,
             Отъ страха сердце помутилось;
             А витязь молодой.
             Какъ-будто ничего съ нимъ не случилось
             Спокойно всходитъ на балконъ;
             Рукоплесканьемъ встрѣченъ онъ;
             Его привѣтствуютъ красавицины взгляды...
             Но, холодно принявъ привѣтъ ея очей,
             Въ лицо перчатку ей
             Онъ бросилъ и сказалъ: не требую на грады".
                                                               В. Жуковскій.
  

[]

             ПОЛИКРАТОВЪ ПЕРСТЕНЬ.
                       (1797).
  
             На кровлѣ онъ стоялъ высоко
             И на Самосъ богатый око
             Съ весельемъ гордымъ преклонялъ.
             Сколь щедро взысканъ я богами!
             Сколь счастливъ я между царями!"
             Царю Египта онъ сказалъ.
  
             "Тебѣ благопріятны боги;
             Они къ твоимъ врагамъ лишь строги.
             И всѣхъ ихъ предали тебѣ;
             Но живъ одинъ, опасный мститель!
             Пока онъ дышетъ -- побѣдитель,
             Не довѣряй своей судьбѣ!"
  
             Еще не кончилъ онъ отвѣта,
             Какъ изъ союзнаго Милета
             Явился присланный гонецъ:
             "Побѣдой ты украшенъ новой!
             Да обовьетъ опять лавровой
             Главу властителя вѣнецъ!
  
             "Твой врагъ постигнутъ строгой местью!
             Меня послалъ къ вамъ съ этой вѣстью
             Нашъ полководецъ Полидоръ".
             Рука гонца сосудъ держала:
             Въ сосудѣ голова лежала;
             Врага узналъ въ ней царскій взоръ.'
  
             И гость воскликнулъ съ содроганьемъ:
             "Страшись! Судьба очарованьемъ
             Тебя къ погибели влечетъ!
             Невѣрныя морскія волны
             Обломковъ корабельныхъ полны:
             Еще не въ пристани твой флотъ".
  
             Еще слова его звучали --
             А клики брегъ ужъ оглашали.
             Народъ на пристани кипѣлъ --
             И въ пристань царь морей крылатый,
             Дарами дальнихъ странъ богатый,
             Флотъ торжествующій влетѣлъ.
  
             И гость, увидя то, блѣднѣетъ:
             "Тебѣ фортуна благодѣетъ...
             Но ты не вѣрь -- здѣсь хитрый ковъ,
             Здѣсь тайная погибель скрыта:
             Разбойники морскіе Крита
             Отъ здѣшнихъ близко береговъ".
  
             И только выронилъ онъ слово,
             Гонецъ вбѣгаетъ съ вѣстью новой:
             "Побѣда, царь! Судьбѣ хвала!
             Мы торжествуемъ надъ врагами:
             Флотъ критскій истребленъ богами:
             Его ихъ буря пожрала".
  
             Испуганъ гость нежданной вѣстью:
             "Ты счастливъ; но судьбины лестью
             Такое счастье мнится мнѣ.
             Здѣсь вѣчны блага не бывали
             И никогда намъ безъ печали
             Не доставалися они.
  
             "И мнѣ все въ жизни улыбалось;
             Неизмѣняемо, казалось,
             Я силой вышней былъ хранимъ;
             Всѣ блага прочилъ я для сына...
             Его, его взяла судьбина;
             Я долгъ мой сыномъ заплатилъ.
  
             "Чтобъ вѣрной избѣжать напасти,
             Моли невидимыя власти
             Подлить печали въ твой фіалъ.
             Судьба и въ милостяхъ мздоимецъ:
             Какой, какой ея любимецъ
             Свой вѣкъ не бѣдственно кончалъ?
  
             "Когда жъ въ несчастьи рокъ откажетъ,
             Исполни то, что другъ твой скажетъ:
             Ты призови несчастье самъ.
             Твои сокровища несмѣтны:
             Изъ нихъ скорѣй, какъ даръ завѣтный,
             Отдай любимое богамъ".
  
             Онъ гостю внемлетъ съ содроганьемъ:
             "Моимъ избраннымъ обладаньемъ
             Донынѣ этотъ перстень былъ,
             Но я готовъ властямъ незримымъ
             Добромъ пожертвовать любимымъ!"
             И перстень въ море онъ пустилъ.
  
             На утро, только лучъ денницы
             Озолотилъ верхи столицы,
             Къ царю является рыбарь:
             "Я рыбу, пойманную мною,
             Чудовище величиною,
             Тебѣ принесъ въ подарокъ, царь!"
  
             Царь изъявилъ благоволенье...
             Вдругъ царскій поваръ въ изумленьѣ
             Съ нежданной вѣстію бѣжитъ:
              Найденъ твой перстень драгоцѣнный:
             Огромной рыбой поглащенный,
             Онъ въ ней ножомъ моимъ открытъ".
  
             Тутъ гость, какъ пораженный громомъ,
             Сказалъ: Бѣда надъ этимъ домомъ!
             Нельзя мнѣ другомъ быть твоимъ;
             На смерть ты обреченъ судьбою,
             Бѣгу, чтобъ здѣсь не пасть съ тобою!"
             Сказалъ -- и разлучился съ нимъ.
                                                     В. Жуковскій.
  
             НАДОВЕССКІЙ ПОХОРОННЫЙ ПЛАЧЪ.
                                 (1797).
  
             Посмотрите! вотъ -- посаженъ
                       На плетеный одръ --
             Какъ живой, сидитъ онъ,
                       Величавъ и бодръ.
             Но ужъ тѣло недвижимо,
                       Бездыханна грудь:
             Въ трубкѣ жертвеннаго дыма
                       Ей ужъ не раздуть.
             Очи, гдѣ вашъ взоръ орлиный?
                       Не вглядитесь вы
             По долинѣ въ слѣдъ звѣриный
                       На росѣ травы.
             Ты не встанешь, легконогій,
                       Не направишь бѣгъ,
             Какъ олень вѣтвисторогій,
                       Черезъ горный снѣгъ.
             Не согнешь, какъ прежде, смѣло
                       Свой упругій лукъ...
             Посмотрите! отлетѣла
                       Жизнь изъ сильныхъ рукъ.
             Миръ душѣ его свободной --
                       Тамъ, гдѣ нѣтъ снѣговъ,
             Тамъ, гдѣ маисъ самородный
                       Зрѣетъ средь луговъ;
             Гдѣ въ кустахъ щебечутъ птицы,
                       Полонъ дичи боръ,
             Гдѣ гуляютъ вереницы
                       Рыбъ по дну озеръ.
             Уходя на пиръ съ духами,
                       Насъ оставилъ онъ,
             Чтобы здѣсь, воспѣтый нами,
                       Былъ похороненъ.
             Трупъ надъ вырытой могилой
                       Плачемъ огласимъ;
             Все, что было другу мило,
                       Мы положимъ съ нимъ:
             Въ головахъ облитый свѣжей
                       Кровью томагокъ;
             Съ боку окорокъ медвѣжій --
                       Путь его далекъ.
             Съ нимъ и ножъ: надъ вражьимъ трупомъ
                       Онъ не разъ сверкалъ,
             Какъ, бывало, кожу съ чубомъ
                       Съ черепа сдиралъ.
             Алой краски въ руки вложимъ,
                       Чтобъ, натершись ей,
             Онъ явился краснокожимъ
                       И въ страну тѣней.
                                           М. Михайловъ.
  

[]

             РЫЦАРЬ ТОГЕНБУРГЪ.
                       (1797).
             Сладко мнѣ твоей сестрою,
                       Милый рыцарь, быть;
             Но любовію иною
                       Не могу любить:
             При разлукѣ, при свиданьѣ
                       Сердце въ тишинѣ
             И любви твоей страданье
                       Непонятно мнѣ".
  
             Онъ глядитъ съ нѣмой печалью --
                       Участь рѣшена;
             Руку сжалъ ей; крѣпкой сталью
                       Грудь обложена.
             Звонкій рогъ созвалъ дружину:
                       Всѣ ужъ на коняхъ --
             И помчались въ Палестину,
                       Крестъ на раменахъ.
  
             Ужъ въ толпѣ враговъ сверкаютъ
                       Грозно шлемы ихъ;
             Ужъ отвагой изумляютъ
                       Чуждыхъ и своихъ.
             Тогенбургъ лишь выйдетъ къ бою --
                       Сарацинъ бѣжитъ...
             Но душа въ немъ все тоскою
                       Прежнею болитъ.
  
             Годъ прошелъ безъ утоленья...
                       Нѣтъ ужъ силъ страдать;
             Не найти ему забвенья --
                       И покинулъ рать.
             Зритъ корабль: шумятъ вѣтрилы,
                       Бьетъ въ корму волна --
             Сѣлъ и поплылъ въ край тотъ милый,
                       Гдѣ цвѣтетъ она.
  
             Но стучится къ ней напрасно
                       Въ двери пилигримъ;
             Ахъ, онѣ съ молвой ужасной
                       Отперлись предъ нимъ:
             "Узы вѣчнаго обѣта
                       Приняла она,
             И, погибшая для свѣта,
                       Богу отдана".
  
             Пышны праотцевъ палаты
                       Бросить онъ спѣшитъ;
             Навсегда покинулъ латы;
                       Конь навѣкъ забытъ,
             Власяной покрытъ одеждой,
                       Инокъ въ цвѣтѣ лѣтъ,
             Неукрашенный надеждой,
                       Онъ оставилъ свѣтъ.
  
             И въ убогой кельѣ скрылся
                       Близъ долины той,
             Гдѣ межъ темныхъ липъ свѣтился
                       Монастырь святой;
             Тамъ -- сіяло ль утро ясно,
                       Вечеръ ли темнѣлъ --
             Въ ожиданьи, съ мукой страстной,
                       Онъ одинъ сидѣлъ.
  
             И душѣ его унылой
                       Счастье тамъ одно;
             Дожидаться, чтобъ у милой
                       Стукнуло окно;
             Чтобъ прекрасная явилась,
                       Чтобъ отъ вышины
             Въ тихій долъ лицомъ склонилась,
                       Ангелъ тишины.
  
             И -- дождавшися -- на ложе
                       Простирался онъ;
             И надежда: завтра тоже!
                       Услаждала сонъ.
             Время годы уводило...
                       Для него жъ одно:
             Ждать, какъ ждалъ онъ, чтобъ у милой
                       Стукнуло окно;
  
             Чтобъ прекрасная явилась,
                       Чтобъ отъ вышины
             Въ тихій долъ лицомъ склонилась,
                       Ангелъ тишины.
             Разъ -- туманно утро было --
                       Мертвъ онъ тамъ сидѣлъ,
             Блѣденъ ликомъ, и уныло
                       На окно глядѣлъ.
                                           В. Жуковскій.

[]

                       ВСТРѢЧА.
                         (1797).
  
             Еще она стоитъ передо мною,
             Окружена покорною толпой,
             Блистательна, какъ солнце золотое;
             Я былъ вдали, смущенный и нѣмой.
             О, что тогда сбылось съ моей душою,
             Какъ яркій блескъ разлился предо мной!
             И вдругъ, какъ бы унесшись въ міръ подлунный,
             Ударилъ я нетерпѣливо въ струны.
  
             Что испыталъ я въ этотъ мигъ святого
             И что я пѣлъ -- все скрылось предо мной...
             Въ себѣ тогда органъ нашелъ я новый:
             Онъ высказалъ души порывъ святой.
             То былъ мой духъ, разрушившій оковы!
             Оставилъ онъ плѣнъ долголѣтній свой --
             И звуки вдругъ въ груди моей возстали,
             Что въ ней давно, невидимые спали.
  
             Когда совсѣмъ мои замолкли пѣсни,
             Душа ко мнѣ тогда слетѣла вновь:
             Въ ея чертахъ божественно-прелестныхъ
             Я замѣчалъ стыдливую любовь:
             Мнѣ чудилось -- раскрылся сводъ небесный,
             Какъ услыхалъ я тихій шопотъ словъ.
             О! только тамъ, гдѣ нѣтъ ни слезъ, ни муки,
             Услышу вновь тѣ сладостные звуки!
  
             "Кому печаль на сердце налегла
             И кто молчать рѣшился, изнывая --
             О, хорошо того я поняла!
             Съ судьбою въ бой я за него вступаю.
             Я бъ лучшій жребій бѣдному дала...
             Цвѣтокъ любви сорветъ любовь прямая.
             Тому удѣлъ прекрасный и счастливый,
             Въ комъ есть отвѣтъ на темные призывы".
                                                     К. Аксаковъ.
  

[]

                       ИВИКОВЫ ЖУРАВЛИ.
                                 (1797).
             На Посейдоновъ пиръ веселый,
             Куда стекались чада Гелы
             Зрѣть бѣгъ коней и бой пѣвцовъ,
             Шелъ Ивикъ, скромный другъ боговъ.
             Ему съ крылатою мечтою
             Послалъ даръ пѣсней Аполлонъ:
             И съ лирой, съ легкою клюкою
             Шелъ, вдохновенный, къ Истму онъ.
  
             Уже его открыли взоры
             Вдали Акрокоринѳъ и горы,
             Сліянны съ синевой небесъ.
             Онъ входитъ въ Посейдоновъ лѣсъ...
             Все тихо: лѣсъ не колыхнется;
             Лишь журавлей по вышинѣ
             Шумящая станица вьется
             Въ страны полуденны къ веснѣ.
  
             "О, спутники, вашъ рой крылатый,
             Досель мой вѣрный провожатый,
             Будь добрымъ знаменіемъ мнѣ!
             Сказавъ прости" родной странѣ,
             Чужого брега посѣтитель,
             Ищу пріюта, какъ и вы:
             Да отвратитъ Зевесъ-хранитель
             Бѣду отъ странничьей главы!"
  
             И, съ твердой вѣрою въ Зевеса,
             Онъ въ глубину вступаетъ лѣса,
             Идетъ заглохшею тропой --
             И зритъ убійцъ передъ собой.
             Готовъ сразиться онъ съ врагами;
             Но часъ судьбы его приспѣлъ:
             Знакомый съ лирными струнами,
             Напрячь онъ лука не умѣлъ.
  
             Къ богамъ, ко смертнымъ онъ взываетъ...
             Лишь эхо стоны повторяетъ --
             Въ ужасномъ лѣсѣ жизни нѣтъ.
             И такъ погибну въ цвѣтѣ лѣтъ,
             Истлѣю здѣсь безъ погребенье
             И не оплаканъ отъ друзей;
             И симъ врагамъ не будетъ мщенья
             Ни отъ боговъ, ни отъ людей!"
  
             И онъ боролся ужъ съ кончиной...
             Вдругъ -- шумъ отъ стаи журавлиной;
             Онъ слышитъ (взоръ уже угасъ)
             Ихъ жалобно-стенящій гласъ.
             Вы, журавли подъ небесами,
             Я васъ въ свидѣтели зову!
             Да грянетъ, привлеченный вами,
             Зевесовъ громъ на ихъ главу!"
  
             И трупъ узрѣли обнаженный;
             Рукой убійцы искаженны
             Черты прекраснаго лица.
             Коринѳскій другъ узналъ пѣвца.
             И ты ль недвижимъ предо мною?
             И на главу твою, пѣвецъ,
             Я мнилъ торжественной рукою
             Сосновый положить вѣнецъ".
  
             И внемлютъ гости Посейдона,
             Что палъ наперсникъ Аполлона:
             Вся Греція поражена;
             Для всѣхъ сердецъ печаль одна.
             И, съ дикимъ ревомъ изступленья,
             Притановъ окружилъ народъ
             И вопитъ: старцы мщенья! мщенья!
             Злодѣямъ казнь! ихъ сгибни родъ!"
  
             Но гдѣ ихъ слѣдъ? Кому примѣтно
             Лицо врага въ толпѣ несмѣтной
             Притекшихъ въ Посейдоновъ храмъ?
             Они ругаются богамъ.
             И кто жъ -- разбойникъ ли презрѣнный,
             Иль тайный врагъ ударъ нанесъ?
             Лишь Геліосъ то зрѣлъ священный,
             Все озаряющій съ небесъ.
  
             Съ подъятой, можетъ-быть, главою,
             Между шумящею толпою
             Злодѣй сокрытъ въ сей самый часъ
             И хладно внемлетъ скорби гласъ;
             Иль въ капищѣ, склонивъ колѣни,
             Жжетъ ладанъ гнусною рукой;
             Или тѣснится на ступени
             Амфитеатра за толпой.
  
             Гдѣ, устремивъ на сцену взоры,
             (Чуть могутъ ихъ сдержать подпоры),
             Пришедъ изъ ближнихъ, дальнихъ странъ,
             Шумя, какъ смутный океанъ,
             Надъ рядомъ рядъ, сидятъ народы;
             И движутся, какъ въ бурю, лѣсъ,
             Людьми кипящи переходы
             Всходя до синевы небесъ.
  
             И кто сочтетъ разноплеменныхъ,
             Симъ торжествомъ соединенныхъ?
             Пришли отвсюду: отъ Аѳинъ,
             Отъ древней Спарты, отъ Микинъ,
             Съ предѣловъ Азіи далекой.
             Съ Эгейскихъ водъ, съ Ѳракійскихъ горъ --
             И сѣли въ тишинѣ глубокой...
             И тихо выступаетъ хоръ.
  
             По древнему обряду, важно,
             Походкой мѣрной и протяжной,
             Священнымъ страхомъ окруженъ,
             Обходитъ вкругъ театра онъ.
             Не шествуютъ такъ персти чада;
             Не здѣсь ихъ колыбель была;
             Ихъ стана дивная громада
             Предѣлъ земного перешла.
  
             Идутъ съ поникшими главами
             И движутъ тощими руками
             Свѣчи, отъ коихъ темный свѣтъ;
             И въ ихъ ланитахъ крови нѣтъ;
             Ихъ мертвы лица, очи впалы;
             И, свитыя межъ ихъ власовъ,
             Эхидны движутъ съ свистомъ жалы,
             Являя страшный рядъ зубовъ.
  
             И стали вкругъ, сверкая взоромъ,
             И гимнъ запѣли дикимъ хоромъ,
             Въ сердца вонзающій боязнь --
             И въ немъ преступникъ слышитъ казнь!"
             Гроза души, ума смутитель,
             Эринній страшный хоръ гремитъ;
             И, цѣпенѣя, внемлетъ зритель;
             И лира, онѣмѣвъ, молчитъ:
  
             "Блаженъ, кто незнакомъ съ виною,
             Кто чистъ младенчески душою!
             Мы не дерзнемъ ему во слѣдъ:
             Ему чужда дорога бѣдъ...
             Но вамъ, убійцы, горе, горе!
             Какъ тѣнь, за вами всюду мы,
             Съ грозою мщенія во взорѣ,
             Ужасныя созданья тьмы.
  
             "Не мните скрыться -- мы съ крылами:
             Вы въ лѣсъ, вы въ бездну -- мы за вами;
             И, спутавъ васъ въ своихъ сѣтяхъ,
             Растерзанныхъ бросаемъ въ прахъ.
             Вамъ покаянье и защита:
             Вашъ стонъ, вашъ плачъ -- веселье намъ;
             Терзать васъ будемъ до Коцита,
             Но не покинемъ васъ и тамъ".
  
             И пѣснь ужасныхъ замолчала --
             И надъ внимавшими лежала,
             Богинь присутствіемъ полна,
             Какъ надъ могилой, тишина.
             И тихой, мѣрною стопою
             Онѣ обратно потекли,
             Склонивъ главы, рука съ рукою,
             И скрылись медленно вдали.
  
             И зритель -- зыблемый сомнѣньемъ
             Межъ истиной и заблужденьемъ --
             Со страхомъ мнитъ о силѣ той,
             Которая, во мглѣ густой
             Скрывался, неизбѣжима,
             Вьетъ нити роковыхъ сѣтей,
             Во глубинѣ лишь сердца зрима,
             Но скрыта отъ дневныхъ лучей.
  
             И все, и все еще въ молчаньѣ...
             Вдругъ на ступеняхъ восклицанье:
             "Парѳеній, слышишь?-- крикъ вдали...
             То Ивиковы журавли!"
             И небо вдругъ покрылось тьмою,
             И воздухъ весь отъ крылъ шумитъ --
             И видятъ: черной полосою
             Станица журавлей летитъ.
  
             "Что? Ивикъ!" Все поколебалось --
             И имя Ивика помчалось
             Изъ устъ въ уста. Шумитъ народъ,
             Какъ бурная пучина водъ:
             "Нашъ добрый Ивикъ! нашъ, сраженный
             Врагомъ незнаемымъ, поэтъ!
             Что, что въ семъ словѣ сокровенно?
             И что сихъ журавлей полетъ?"
  
             И всѣмъ сердцамъ въ одно мгновенье --
             Какъ -- будто свыше откровенье --
             Блеснула мысль: Убійца тутъ!
             То эвменидъ ужасныхъ судъ!
             Отмщенье за пѣвца готово:
             Себѣ преступникъ измѣнилъ...
             Къ суду и тотъ, кто молвилъ слово,
             И тотъ, кѣмъ онъ внимаемъ былъ!"
  
             И блѣденъ, трепетенъ, смятенный,
             Внезапной рѣчью обличенный,
             Исторгнутъ изъ толпы злодѣй:
             Передъ сѣдалище судей
             Онъ привлеченъ съ своимъ клевретомъ;
             Смущенный видъ, склоненный взоръ
             И тщетный плачъ былъ ихъ отвѣтомъ --
             И смерть была ихъ приговоръ.
                                                     В. Жуковскій.

[]

                                 НАДЕЖДА.
                                 (1797).
             Надѣются люди, мечтаютъ весь вѣкъ
                       Судьбу покорить роковую,
             И хочетъ поставить себѣ человѣкъ
                       Цѣль счастія -- цѣль золотую.
             За днями несчастій дни счастья идутъ;
             А люди все лучшаго, лучшаго ждутъ.
             Надежда ведетъ на путь жизни людей:
                       Дитя уже ей веселится,
             Манитъ она юношу блескомъ лучей
             И съ старцемъ во гробъ не ложится:
             Пусть насъ утомленье въ могилу сведетъ --
             Надежда для насъ и за гробомъ цвѣтетъ.
             Нѣтъ, нѣтъ! не пустымъ, не безумнымъ мечтамъ
             Мы духъ предаемъ съ колыбели,
             Не даромъ твердитъ сердце вѣщее намъ:
             Для высшей мы созданы цѣли!
             Что внутренній голосъ намъ внятно твердитъ,
             То намъ неизмѣнной судьбою горитъ.
                                                               А. Фетъ.
  

[]

             ПУТЕШЕСТВІЕ ВЪ ПЛАВИЛЬНЫЙ ДОМЪ.
                                 (1797).
  
             Страхъ Божій Фридолинъ хранилъ
                       Въ младенческой душѣ.
             Какъ вѣрный рабъ, онъ преданъ былъ
                       Графинѣ, госпожѣ
             Савернской. Такъ была она
             Добра, такъ кротости полна,
             Что даже прихоти велѣнье
             Онъ чтилъ священнымъ исполненье.
  
             Съ разсвѣта дня, пока съ зарей
                       Онъ снова угасалъ,
             Служилъ графинѣ онъ одной
                       И отдыхъ забывалъ;
             И если "успокойся, другъ!*
             Онъ отъ нея услышитъ вдругъ,
             Невольно духомъ онъ смущался
             И ревностнѣй служить старался.
  
             Зато предъ всѣми въ замкѣ онъ
                       Графиней молодой
             Былъ по заслугамъ отличенъ
                       И лаской и хвалой.
             Какъ къ сыну мать, къ нему она
             Была заботлива, нѣжна
             И съ чувствомъ радости взирала
             На милыя черты вассала.
  
             За это Робертъ, стремянной,
                       Враждой къ нему вскипѣлъ:
             Издавна съ завистью нѣмой
                       Онъ на пажа глядѣлъ.
             Однажды съ графомъ ѣхалъ онъ
              Домой и, злобой увлеченъ,
             Въ душѣ супруга, ради мщенья,
              Посѣялъ сѣмя подозрѣнья.
  
             "О графъ! вы счастливы вполнѣ",
                       Коварно молвилъ онъ:
             "Сомнѣній ядомъ въ тишинѣ
                       Вашъ не отравленъ сонъ!
             У васъ достойная жена,
             Любви и вѣрности полна;
             Священный долгъ -- ея хранитель:
             Ей не опасенъ искуситель".
  
             Сердито графъ нахмурилъ бровь:
                       "Что говоришь ты мнѣ?
             Кто вѣритъ въ женскую любовь,
                       Подобную волнѣ?
             Ихъ обольстить не мудрено
             Я твердо вѣрю лишь въ одно:
             На честь властителя Саверна
             Не посягнетъ никто навѣрно".
  
             А тотъ ему: Вы правы въ томъ;
                       Презрѣнье заслужилъ
             Глупецъ, кто, будучи рабомъ,
                       Свой долгъ и родъ забылъ,
             И къ той, которой служитъ онъ,
             Желаньемъ дерзкимъ воспаленъ..."
             -- "Что?"графъ воскликнулъ раздраженный:
             "И живъ онъ, этотъ дерзновенный?"
  
             -- "Ужели общій гласъ молвы
                       Безвѣстенъ только вамъ?
             Но, если скрыть хотите вы,
                       Я радъ молчать и самъ".
             -- "Все говори, иль ты пропалъ!"
             Дрожа отъ гнѣва, тотъ вскричалъ:
             "Кто смѣетъ думать о графинѣ?
             -- Я говорю о Фридолинѣ.
  
             "Не дуренъ, правда, онъ собой",
                       Предатель продолжалъ...
             (А графа между тѣмъ то зной,
                       То холодъ обдавалъ).
             "Ужели не въ примѣту вамъ,
             Какъ, волю давъ своимъ глазамъ,
             Онъ у нея за стуломъ таетъ
             И даже васъ не замѣчаетъ?
  
             "Вотъ и стихи, въ которыхъ онъ
                       Въ любви признался ей
             И проситъ, страстью ослѣпленъ,
                       Взаимности, злодѣй!
             Графиня, кроткая душой,
             Молчитъ изъ жалости одной;
             И я сказалъ о томъ напрасно:
             Что можетъ вамъ тутъ быть опасно?
  
             Графъ, молча, въ бѣшенствѣ слѣпомъ,
                       Помчался въ ближній лѣсъ,
             Гдѣ у него плавильный домъ
                       Стоялъ въ тѣни древесъ.
             Тамъ подлѣ горновъ цѣлый строй
             Рабовъ недремлющей рукой
             Мѣхами пламя раздуваютъ --
             И съ трескомъ искры вверхъ взлетаютъ.
  
             Тамъ силы влаги и огня
                       Въ союзѣ межъ собой;
             Снуетъ тамъ колесо, стеня,
                       Гонимое волной,
             И день и ночь тамъ трескъ и стукъ,
             И въ тактъ удары крѣпкихъ рукъ:
             Металлы тамъ послушно гнутся
             И огненной струею льются.
  
             И графъ, примчавшись на заводъ,
                       Сказалъ двумъ кузнецамъ:
             "Кто первый отъ меня придетъ
                       Съ такимъ вопросомъ къ вамъ:
             "Свершенъ ли графскій вамъ приказъ?--
             Туда, въ жерло его сейчасъ,
             Чтобъ тамъ онъ въ пепелъ обратился
              И ужъ ко мнѣ бъ не возвратился!"

[]

             И звѣрской радостью горятъ,
                       Глаза свирѣпыхъ слугъ:
             Сердца ихъ тверды, какъ булатъ,
                       Убійства жаждетъ духъ.
             И принялись они опять
             Мѣхами пламя раздувать
             Въ печахъ и ждутъ, удвоивъ рвенье.
             Желанной жертвы приближенье.
  
             А Робертъ юношѣ, принявъ
                       Коварный дружбы видъ;
             "Тебя зоветъ зачѣмъ-то графъ!"
                       Съ улыбкой говоритъ.
             И Фридолину графъ потомъ:
             "Отправься въ лѣсъ, въ плавильный домъ,
             И тамъ узнай: мое велѣнье
             Исполнено ль безъ замедленья?"
  
             "Исполню все!" отвѣтилъ онъ,
                       И бодро въ путь спѣшитъ;
             Вдругъ новой мыслью озаренъ,
                       Къ графинѣ онъ бѣжитъ:
             "Я посланъ въ лѣсъ, въ плавильный домъ
             И если на пути моемъ
             Отъ васъ мнѣ будетъ приказанье --
             Удвою я свое старанье".
  
             И та ему отвѣтъ дала
                       Съ сердечной добротой:
             "Охотно бъ въ церковь я пошла,
                       Но сынъ хвораетъ мой.
             Зайди жъ, мой добрый Фридолинъ,
             Туда -- и помолись одинъ,
             И, каясь Богу въ прегрѣшеньѣ,
             И обо мнѣ пошли моленье".

[]

             И въ путь пошелъ онъ въ тотъ же мигъ
                       Съ веселою душой
             Конца селенія достигъ
                       Поспѣшною стопой.
             Вдругъ съ колокольни слышитъ онъ
             Священный, благовѣстный звонъ,
             Надежду грѣшникамъ дающій,
             Къ святому таинству зовущій.
  
             "Отъ Бога на пути своемъ
                       Не должно убѣгать"!
             Сказалъ -- и входитъ въ Божій домъ;
                       Все пусто; не слыхать
             Ни шороха, ни звука тамъ:
             Былъ занятъ жатвой по полямъ
             Народъ -- и причетъ не явился;
             Одинъ священникъ тамъ молился.
  
             И юноша рѣшился самъ
                       Исполнить долгъ святой,
             Подумавъ: "служба небесамъ
                       Предшествуетъ земной".
             Благоговѣйныхъ полный думъ,
             Взялъ столу онъ и цингулумъ,
             И приготовилъ все къ служенью.
  
             И рвеньемъ набожнымъ горя,
                       Служебникъ чино взялъ,
             Какъ министрантъ у алтаря,
                       Священнику предсталъ:
             Внимая пастыря словамъ,
             Склонялъ колѣно тутъ и тамъ,
             И Sanctus возглашая внятно,
             Звонилъ при имени трикратно.
  
             Когда же тотъ предъ алтаремъ
                       Съ молитвою припалъ,
             Свершилъ Дары и съ торжествомъ
                       Святой сосудъ подъялъ,
             Онъ въ колокольчикъ зазвонилъ
             И вѣрнымъ тайны возвѣстилъ --
             И всѣ склонились умиленно
             Предъ Искупителемъ вселенной.
  
             Такъ все въ порядкѣ совершилъ,
                       Какъ должно, Фридолинъ;
             Ему давно извѣстенъ былъ,
                       Церковной службы чинъ;
             Но вотъ воскликнулъ наконецъ
             "Vobiscum Dominus!" отецъ,
             Духовныхъ чадъ благословляя,--
             И служба кончилась святая.
  
             Тогда все прежде по мѣстамъ
                       Заботливой рукой
             Поставилъ онъ, очистилъ храмъ
                       И съ радостной душой,
             Спокойный совѣстью, потомъ
             Направилъ путь въ плавильный домъ,
             Въ умѣ читая, по обряду,
             Двѣнадцать Pater noster сряду.
  
             И горнъ сверкавшій увидавъ,
                       Рабочимъ онъ сказалъ:
             "Друзья, исполнено-ль, что графъ
                       Вамъ сдѣлать приказалъ?"
             И тѣ, подъ раскаленный сводъ
             Взглянувъ, скривили смѣхомъ ротъ:
             "Онъ прибранъ тамъ и скрытъ отъ свѣта
             И графъ похвалитъ насъ за это".
  
             Съ такимъ отвѣтомъ къ графу онъ
                       Въ обратный путь спѣшитъ.
             Явился въ замокъ; изумленъ,
                       Графъ на него глядитъ.
             -- "Скажи, несчастный! гдѣ ты былъ?
             -- "Въ плавильнѣ".-- "Нѣтъ! ты не ходилъ;
             Иль опоздалъ туда явиться?"
  
             -- "Графъ! я зашелъ лишь помолиться.
             Простите мнѣ: какъ на заводъ
                       Послали вы меня,
             По долгу службы напередъ
             Зашелъ къ графинѣ я.
             Къ обѣднѣ, графъ, она зайти
             Мнѣ повелѣла на пути --
             И я исполнилъ повелѣнье:
             О васъ, о ней принесъ моленье".
  
             И графъ невольно пораженъ --
                       Смутился онъ душой;
             -- "Скажи", спросилъ, блѣднѣя, онъ,
             "Отвѣтъ былъ данъ какой?"
             -- "О, графъ, темна была ихъ рѣчь!
             Смѣясь, они взглянули въ печь,
             Сказавъ; онъ тамъ и скрытъ отъ свѣта,
             И графъ похвалитъ насъ за это".
  
             -- "А Робертъ?" графъ спросилъ опять
             И снова задрожалъ:
             "Его не могъ ты не видать:
             Я въ лѣсъ его послалъ".
             -- "Нѣтъ, не встрѣчался онъ со мной!
             Ни лѣсомъ ни дорогой той".
             -- "Ну!" графъ сказалъ, смирясь душою
             "Такъ высшимъ рѣшено Судьею!"
  
             И съ кроткой ласкою беретъ
                       Онъ за руку его,
             Къ супругѣ, тронутый, ведетъ,
             Не знавшей ничего,
             И говоритъ: "передъ тобой
             Онъ чистъ и праведенъ душой;
             Ему не страшны ковы злые:
             Съ нимъ Богъ и ангелы святые".
                                                     Ѳ. Миллеръ.

[]

  

[]

                       ДѢВИЦѢ ШЛЕФОХТЪ.
             Ко дню ея бракосочетанія съ д-ромъ Штурмомъ.
                                 (1797).
  
             Иди, возлюбленная нами!
             Твой путь усыпанъ цвѣтами!
             Иди, невѣста! Расцвѣла
             На нашихъ взорахъ ты красою,
             И -- непорочная душою --
             Любви все сердце отдала.
             Ты избрала судьбу благую,
             Друзья прощаются съ тобой
             И уступаютъ дорогую
             Вполнѣ, вполнѣ любви одной.
  
             Къ заботамъ нѣжнымъ и прелестнымъ,
             Тебѣ пока еще безвѣстнымъ,
             Тебя вѣнецъ готовитъ твой,
             И чувства дѣтства золотыя,
             И игры юности живыя
             Остались всѣ ужъ за тобой.
             Что началъ рѣзвый богъ съ крылами
             Скрѣпляетъ строгій Гименей;
             Но знай: для любящихъ цвѣтами
             Обвиты звенія цѣпей.
  
             И вѣдай: тайна есть святая,
             Чтобъ вѣчно цвѣлъ, не увядая,
             Вѣнецъ супруги молодой:
             То доброты святой храненье;
             Она лишь -- сердца украшенье --
             Ведетъ стыдливость за собой.
             Она, какъ солнце, яснымъ свѣтомъ
             Кругомъ сердца людей живитъ,
             Она, лаская всѣхъ привѣтомъ,
             Твое достоинство хранитъ.
                                           Ѳ. Миллеръ.

[]

  

[]

             БОЙ СЪ ДРАКОНОМЪ.
                       (1798).
  
             Куда бѣгутъ толпы народа,
             Шумя, крича? Нигдѣ прохода
             На улицахъ. Родосъ огнемъ
             Охваченъ, что ли? Бурно въ немъ,--
             И средь бѣгущаго потока
             Я вижу рыцаря -- высоко
             На скакунѣ; а позади
             Влекутъ -- какое, погляди,
             Чудовище!.. На видъ -- дракона.
             Пасть крокодилью онъ свою
             Разверзъ... Всѣ смотрятъ изумленно
             На рыцаря и на змѣю.
  
             И кликъ несется всенародный:
             "Смотрите, вотъ тотъ звѣрь негодный,
             Губившій пастуховъ, стада,--
             И вотъ герой, кѣмъ навсегда
             Мы спасены. Уже не мало
             Другихъ на бой съ нимъ выѣзжало:
             Но не вернулся ни одинъ...
             Хвала, отважный паладинъ!"
             И вотъ, въ обитель къ іоаннитамъ,
             Народъ, за рыцаремъ во слѣдъ,
             Идетъ, а тамъ уже синклитомъ
             Собрались главы на совѣтъ.
  
             Предъ благороднаго магистра
             Предсталъ смиренно рыцарь. Быстро,
             Ликуя, ломится народъ
             Вездѣ, гдѣ только есть проходъ.--
             И началъ юный побѣдитель:
             "Драконъ, страны опустошитель,
             Лежитъ, сраженъ моей рукой --
             Долгъ рыцаря исполненъ мной,
             Свободны всѣ пути отнынѣ,
             Пастухъ, иди къ лугамъ своимъ,
             На поклоненіе святынѣ
             Ступай безстрашно, пилигримъ".
  
             Но строгій взглядъ въ него вперяя,
             Магистръ сказалъ: Тебя такая
             Отвага краситъ; какъ герой
             Ты поступилъ, явилъ ты свой
             Безстрашный духъ. Но въ чемъ же главный
             Долгъ рыцарей, что крестъ преславный
             На платьѣ носятъ, давъ обѣтъ,
             За вѣру биться? Дай отвѣтъ!"
             Кругомъ блѣднѣютъ всѣ. Но воинъ,
             Склонивъ главу:-- Покорнымъ быть --
             Сказалъ -- нашъ главный долгъ; достоенъ
             Покорный только крестъ носить".
  
             "И этотъ долгъ, мой сынъ, тобою
             Теперь нарушенъ дерзко. Къ бою,
             Что былъ закономъ запрещенъ,
             Ты приступить дерзнулъ..." Но онъ
             Съ спокойнымъ духомъ отвѣчаетъ:
             "Отецъ, пусть судъ твой покараетъ,
             Когда услышишь все. Законъ
             Я мнилъ исполнить такъ, какъ онъ
             Гласитъ и хочетъ. Не съ слѣпою
             Отвагой я на звѣря шелъ;
             Былъ хитрый планъ обдуманъ мною,
             И въ немъ побѣду я нашелъ.
  
             "Пять нашихъ братій, бывшихъ славой
             Христовой вѣры, ужъ кровавой
             Погибли жертвой дикихъ силъ.
             Тогда ты всѣмъ намъ запретилъ
             Бороться съ змѣемъ; но желанье
             Борьбы, печаль, негодованье
             Мнѣ грызли сердце -- и во снѣ
             Казалось даже часто мнѣ,
             Что я въ бою. День новый каждый
             Вѣсть новыхъ бѣдствій Приносилъ,
             И я, охваченъ мщенья жаждой,
             Съ врагомъ помѣряться рѣшилъ.
  
             "Что -- разсуждалъ я -- украшаетъ
             Младыхъ? Что мужа возвышаетъ?
             Что совершали храбрецы,
             О коихъ намъ поютъ пѣвцы,
             Кого язычество слѣпое
             Вводило въ царство неземное
             Своихъ боговъ? Въ былые дни
             Отъ злыхъ чудовищъ міръ они
             Шли очищать; сражались съ львами,
             Вступали съ минотавромъ въ бой
             И бѣдныхъ жертвъ спасали, сами
             Отважно жертвуя собой.

[]

             "Ужели мечъ христіанина
             Достоенъ бить лишь сарацина?
             Разить боговъ невѣрныхъ? Нѣтъ!
             Онъ посланъ, какъ спаситель, въ свѣтъ,
             Онъ долженъ всякому страданью
             Несть избавленье мощной дланью;
             Но мощь умъ долженъ направлять
             И силу хитрость поражать.
             И началъ я ходить въ засады,
             Всѣ ходы хищника слѣдить,
             И -- вдругъ мой умъ разбилъ преграды,
             Нашелъ онъ средство побѣдить.
  
             "Тогда пришелъ къ тебѣ съ такою
             Я просьбой; Боленъ я тоскою
             По родинѣ". Ты отпустилъ,
             И я, едва домой приплылъ,
             Какъ поручилъ ужъ дарованью
             Художника -- по описанью
             Чертъ, мной замѣченныхъ вполнѣ,
             Фигуру змѣя сдѣлать мнѣ.
             На низкихъ лапахъ груда тѣла
             Легла всей тяжестью своей;
             Броня чешуйная одѣла
             Спину защитой страшной ей.
  
             "Безмѣрно вытянута шея,
             И пасть ужасная злодѣя,
             Какъ ада дверь, разверзта вся,
             Какъ будто онъ ужъ собрался
             Схватить добычу; зубы дико
             Торчатъ изъ бездны; точно пика
             Остеръ языкъ; изъ глазъ -- щелей
             Сверкаютъ стрѣлы злыхъ огней.
             Хребетъ чудовищный змѣинымъ
             Хвостомъ закончился такимъ,
             Что обовьетъ кольцомъ единымъ
             Коня со всадникомъ своимъ.
  
             "Все это -- снимокъ очень вѣрный --
             Окрасилъ я въ цвѣтъ мрачно сѣрый
             И полу-червь, полу-драконъ,
             Рожденный въ мерзкой лужѣ -- онъ
             Готовъ. Затѣмъ я выбралъ пару
             Здоровыхъ договъ, полныхъ жару
             И дѣло знающихъ свое --
             Ходить на дикое звѣрье.
             Я началъ ихъ травить на змѣя,
             Въ нихъ злобу дикую будить,
             Чтобъ, голосъ мой понять умѣя,
             Неслись клыки въ него вонзить.
  
             "Къ покровамъ чрева мягкошерстымъ,
             Для укушенія отверзтымъ,
             Я направляю псовъ моихъ,
             Тамъ изощряю зубы ихъ.
             А самъ, вооруженный, къ бою
             Себя готовлю. Подо мною
             Породы благородной конь,
             Арабской крови. Въ немъ огонь
             Спѣшу разжечь, въ бока вонзаю
             Желѣзо шпоръ, на змѣя мчу,
             И въ цѣль копье свое вонзаю,
             Какъ будто проколоть хочу.
  
             "Конь на дыбы встаетъ въ тревогѣ,
             Грызетъ удила съ пѣной; доги
             Въ испугѣ воютъ -- я отъ нихъ
             Не отстаю, въ трудахъ своихъ
             Неутомимъ, пока до цѣли
             Не дохожу. Такъ пролетѣли
             Три мѣсяца. Когда затѣмъ
             Псы ужъ освоились совсѣмъ --
             Сюда я съ ними въ путь пустился;
             Теперь я третье утро здѣсь,
             Но отдыхъ дать себѣ рѣшился,
             Лишь кончивъ трудный подвигъ весь.
  
             "Сжигали сердце жаждой мести
             О новыхъ злодѣяньяхъ вѣсти;
             Услышалъ я еще на дняхъ
             О трехъ погибшихъ пастухахъ.
             И долѣ я не колебался,
             Съ своимъ лишь сердцемъ совѣщался.
             Собравъ служившихъ у меня,
             Я сѣлъ на вѣрнаго коня,
             Со мной мои лихіе доги,
             И смѣло мчусь я на врага,
             Избравши тайныя дороги,
             Гдѣ не была ничья нога.

[]

             "Часовню знаешь ты святую,
             Что зодчій на скалу крутую,
             Поставилъ смѣлою рукой
             Высоко надо всей страной.
             По виду -- домикъ скромный, скудный;
             Но въ немъ хранится образъ чудный --
             Младенецъ съ Матерью Своей,
             Пріявшій даръ отъ трехъ царей.
             Сто ступеней тяжелыхъ надо
             Пройти наверхъ; но пилигримъ,
             Чуть кончилъ путь -- въ душѣ отрада;
             Онъ здѣсь съ Спасителемъ своимъ.
  
             "Внизу скалы глубоко врыта
             Пещера; вся она облита
             Болотной сыростью; туда
             Свѣтъ дня не входитъ никогда.
             Въ ней, день и ночь подстерегая
             Добычу, жилъ губитель края;
             Какъ адомъ посланный драконъ,
             На стражѣ божья дома онъ.
             И если пилигримъ сбивался
             Съ своей дороги -- страшный змѣй
             Вмигъ изъ засады устремлялся
             И жертву влекъ къ норѣ своей.
  
             "Къ опасной приготовясь битвѣ,
             Я прежде вверхъ пошелъ -- въ молитвѣ
             Склонивъ главу подъ ликъ Христовъ,
             Очистить сердце отъ грѣховъ.
             Затѣмъ въ святыхъ стѣнахъ спасенья
             Себя красой вооруженья
             Я опоясалъ; укрѣпилъ
             Въ рукѣ копье -- и скоро былъ
             Опять внизу. Теперь въ дорогу!
             Слугамъ велѣлъ я ждать меня
             И, поручивши душу Богу,
             Вскочилъ на вѣрнаго коня.
  
             "Едва въ равнину мы пробрались,
             Мои собаки заметались.
             Конь, взвившись на дыбы, храпитъ:
             Вблизи чудовище лежитъ,
             Свернувшись клубомъ, грѣя тѣло
             На знойномъ солнцѣ. Доги смѣло
             Несутся на него -- но вдругъ
             Стрѣлой назадъ ихъ мчитъ испугъ,
             Когда изъ широкораскрытой
             Свирѣпой пасти испустилъ
             На нихъ онъ вѣтеръ ядовитый
             И какъ шакалъ степной завылъ.
  
             Но я ихъ ободряю крикомъ.
             И въ бѣшенствѣ хватаютъ дикомъ
             Они змѣю, а я въ нее
             Изъ мощныхъ рукъ мечу копье.
             Но отъ брони чешуйной тѣла
             Оно безсильно отлетѣло...
             Какъ тонкій прутъ. Ударъ второй
             Готовъ -- но конь мятется мой
             Предъ зтимъ взглядомъ василиска,
             Его дыханья слыша ядъ,
             Дрожитъ, не подступаетъ близко
             И -- вдругъ прыгнулъ совсѣмъ назадъ.
  
             Тогда его я покидаю
             И быстро мечъ свой обнажаю;
             Летятъ удары -- но они
             Для твердой, какъ утесъ, брони
             Безсильны. Хвостъ въ свирѣпомъ взмахѣ,
             Меня повергъ; лежу во прахѣ
             И пасть, разверзтой глубиной,
             Уже зіяетъ надо мной.
             Но бѣшено въ мгновенье это
             Два пса впились въ его животъ,
             Отъ боли онъ не взвидѣлъ свѣта
             И съ дикимъ воемъ весь встаетъ.
  
             И прежде, чѣмъ освободился
             Отъ ихъ зубовъ -- я очутился
             Ужъ на ногахъ, и сталь свою
             Въ то мѣсто, что подъ чешую
             Не скрыто, погрузилъ глубоко;
             Волною чернаго потока
             Кровь хлынула, и рухнулъ змѣй,
             Меня подъ грудою своей
             Похоронивъ. Когда поднялся
             Я вновь, то былъ ужъ окруженъ
             Оруженосцами. Валялся
             Въ крови издохнувшій драконъ".
  
             Онъ кончилъ. Клики ликованья
             Исторгнулъ изъ груди собранья
             Его разсказъ. Шумитъ народъ,
             Десятикратнымъ ахомъ сводъ
             Высокой залы огласился
             И дальше, дальше покатился;
             И даже ордена сыны
             Кричатъ, чтобъ были возданы
             Герою почести вѣнчанья;
             Толпа тріумфа жадно ждетъ --
             Но всталъ магистръ, и знакъ молчанья,
             Чело наморщивъ, подаетъ.
  
             Онъ говоритъ: "Драконъ тобою
             Убитъ; сраженъ твоей рукою
             Бичъ всей страны: въ лицѣ твоемъ
             Народъ зритъ Бога; но врагомъ,
             Мой сынъ, ты въ орденъ возвратился:
             Страшнѣй дракона змѣй родился
             Въ твоей душѣ -- строптивый змѣй,
             Что создаетъ въ сердцахъ людей
             Вражду и гибель, разрушаетъ
             Законы дерзкою рукой,
             Порядка узы разрываетъ
             И рушитъ міра прочный строй.
  
             "Живетъ и въ сердцѣ бедуина
             Отвага; но христіанина
             Покорность украшаетъ. Тамъ,
             Гдѣ униженіе и срамъ
             Терпѣлъ Христосъ -- на той священной
             Землѣ былъ орденъ нашъ почтенный
             Основанъ съ цѣлью -- исполнять
             Труднѣйшій долгъ: свои смирять
             Желанія. Тебя подвинулъ
             Тщеславья духъ -- уйди жъ отъ насъ!
             Кто иго Господа отринулъ,
             Сними и крестъ Его тотчасъ".
  
             Сказалъ. Всѣ братья у владыки
             Пощады молятъ. Стоны, крики --
             Толпа бушуетъ, какъ гроза.
             Но рыцарь опустилъ глаза,
             Свой плащъ безъ словъ снимаетъ быстро,
             Цѣлуетъ руку у магистра,
             Идетъ... Но старца нѣжный взглядъ
             Слѣдитъ за нимъ: его назадъ
             Зоветъ: "Ко мнѣ въ объятья, чадо!
             Побѣда эта выше той.
             Пріемли крестъ сей. Онъ -- награда
             Для тѣхъ, кто духъ смиряетъ свой".
                                                     Петръ Вейнбергъ.

[]

  
                                 СЧАСТІЕ.
                                 (1798).
  
             Блаженъ, кто, богами еще до рожденья любимый,
             На сладостномъ лонѣ Киприды взлелѣянъ младенцемъ,
             Кто очи отъ Феба, отъ Гермеса даръ убѣжденія принялъ,
             А силы печать на чело отъ руки громовержца!
             Великій, божественный жребій счастливца постигнулъ;
             Еще до начала сраженья побѣдой увѣнчанъ,
             Любимецъ хариты плѣняетъ, труда не пріемля,
             Великимъ да будетъ, кто, собственной силы созданье,
             Душою превыше и тайныя Парки, и рока;
             Но счастье и грацій улыбка не силѣ подвластны.
             Высокое прямо съ Олимпа на избранныхъ небомъ нисходитъ;
             Какъ сердце любовницы тайной исполнено страсти,
             Такъ всѣ громовержца дары неподкупны едины; единый
             Законъ предпочтенья въ жилищахъ Эрота и Зевса;
             И боги въ посланіи благъ повинуются сердцу:
             Имъ милы безстрашнаго юноши гордая поступь,
             И взоръ непреклонный, владычества смѣлаго полный,
             И волны власовъ, отѣнившихъ чело и ланиты.
             Веселому чувствовать радость; слѣпымъ, а не зрящимъ,
             Безсмертные въ славѣ чудесной себя открываютъ:
             Имъ милъ простоты непорочныя дѣвственный образъ --
             И въ скромномъ сосудѣ небесное любитъ скрываться.
             Презрѣньемъ надежду кичливой гордыни смиряютъ;
             Свободные силѣ и гласу мольбы не подвластны.
             Лишь къ избраннымъ съ неба орлу-громоносцу Кроніонъ
             Велитъ ниспускаться -- да мчитъ ихъ въ обитель Олимпа,
             Свободно въ толпѣ земнородныхъ, замѣтивъ любимцевъ,
             Лишь имъ на главу налагаетъ рукою пристрастной
             То лавръ пѣснопѣвца, то власти державной повязку.
             Лишь имъ предлетитъ стрѣлоносный сразитель Пнеона,
             Лишь имъ и Эротъ златокрылый, сердецъ повелитель;
             Ихъ судно трезубецъ Нептуна, равняющій бездны,
             Ведетъ съ неприступной фортуною Кесаря къ брегу;
             Предъ ними смиряется левъ, и дельфинъ изъ пучины
             Хребтомъ благотворнымъ ихъ, бурей гонимыхъ, изъемлетъ.
             Надъ всѣмъ красота повелитель рожденный; подобіе Бога,
             Единымъ спокойнымъ явленьемъ она побѣждаетъ.
             Не сѣтуй, что боги счастливца некупленнымъ лавромъ вѣнчаютъ
             Что онъ, отъ меча и стрѣлы покровенной Кипридой,
             Исходитъ безвредно изъ битвы, летя насладиться любовью.
             И менѣе ль славы Ахиллу, что онъ огражденъ невредимымъ
             Щитомъ, искованьемъ Ифестова дивнаго млата,
             Что смертный единый все древнее небо въ смятенье приводитъ?
             Тѣмъ выше великій, что боги съ великимъ въ союзѣ,
             Что, гнѣвомъ его распаляся, любимцу во славу,
             Эллиновъ избраннѣйшихъ въ бездну Тенера низводятъ.
             Пусть будетъ красою краса -- не завидуй, что прелесть ей съ неба.
             Какъ лиліямъ пышность, дана безъ заслуги Цитерой;
             Пусть будетъ блаженна, плѣняя; плѣняйся -- тебѣ наслажденье.
             Не сѣтуй, что даръ пѣснопѣнья съ Олимпа на избранныхъ сходитъ;
             Что сладкій пѣвецъ вдохновеньемъ невидимой арфы наполненъ:
             Скрывающій бога въ душѣ претворенъ и для внемлющихъ въ бога;
             Онъ счастливъ собою -- ты, имъ наслаждаясь, блаженствуй.
             Пускай предъ зерцаломъ Ѳемиды вѣнокъ отдается заслугѣ;
             Не радость лишь боги на смертное око низводятъ.
             Гдѣ не было чуда, вотще тамъ искать и счастливца.
             Все смертное прежде родится, растетъ, созрѣваетъ,
             Изъ образа въ образъ ведомое зиждущимъ Крономъ;
             Но счастія мы и красы никогда въ созрѣваньи не видимъ:
             Отъ вѣка они совершенны во всемъ совершенствѣ созданья.
             Не зримъ ни единой земныя Венеры, какъ прежде небесной,
             Въ ея сокровенномъ исходѣ изъ тайныхъ обителей моря.
             Какъ древле Минерва, въ безсмертный эгидъ и шеломъ ополчена,
             Такъ каждая свѣтлая мысль изъ главы громовержца родится.
                                                                                   В. Жуковскій.
  

[]

                                 ПОРУКА.
                                 (1798).
             Диіонисія Дамонъ убить замышлялъ,
                       Подкравшись, ударомъ кинжала,
                       Но стража его удержала.
             "Кому, говори, ты готовилъ кинжалъ?"
             Такъ плѣннику грозный властитель сказалъ.
                       -- "Тирану отчизны священной"...
                       "Умри жъ на крестѣ, дерзновенный!"
  
             --"Готовъ я на смерть; я отъ страха далекъ;
                       Молить о пощадѣ не стану",--
                       Отвѣтилъ онъ смѣло тирану,--
             "Но дай, ради Неба,трехдневный мнѣ срокъ,
             Чтобъ замужъ я выдать сестру мою могъ,
                       Я друга оставлю въ поруки,
                       Что къ смертной предстану я мукѣ".
  
             Съ улыбкою, злобу на сердцѣ храня,
                       Царь молвилъ по краткомъ молчаньѣ;
                       "Исполню твое я желанье,
             Ступай, я даю тебѣ сроку три дня;
             Но знай, не предстанешь тогда предъ меня,--
                       Я друга предамъ на мученье,
                       Тебѣ же прощу преступленье".
  
             И къ другу пришелъ онъ: "Властитель изрекъ,
                       Чтобъ смерти мнѣ крестной мученье
                       Принять за мое покушенье;
             Но только даетъ онъ трехдевный мнѣ срокъ,
             Чтобъ замужъ я выдать сестру мою могъ;
                       Побудь за меня въ заключеньѣ
                       Въ залогъ моего возвращенья".
  
             Другъ вѣрный къ груди его молча прижалъ,
                       И далъ заковать себя въ узы;
                       А Дамонъ спѣшитъ Сиракузы
             Оставить, и только день третій насталъ,
             Поспѣшно онъ бракомъ сестру сочеталъ,
                       I И къ другу съ заботою нѣжной
                       Онъ къ смерти идетъ неизбѣжной.
  
             Вдругъ буря завыла, и шумно съ высотъ
                       Низверглись въ долину потоки,
                       Повсюду стремнины глубоки;
             Рѣка на дорогѣ,-- онъ къ мосту идетъ,--
             А волны изъ берега хлещутъ,-- и вотъ --
                       Обрушили съ грохотомъ воды
                       Его потрясенные своды.
  
             Напрасно по берегу взадъ и впередъ
                       Онъ ходитъ и даль озираетъ,
                       Напрасно свой зовъ посылаетъ!--
             Нигдѣ челнока не видать среди водъ,
             Ни парусъ привѣтный нигдѣ не мелькнетъ!
                       И сталъ онъ, подавленный горемъ...
                       Рѣка ужъ становится моремъ!
  
             Тогда на колѣна съ мольбою онъ палъ,
                       Тревоги томительной полный
                       "О Зевсъ! усмири эти волны:
             Часы улетаютъ,-- ужъ полдень насталъ,--
             Священный обѣтъ я властителю далъ...
                       Ахъ, если возвратъ запоздаетъ,
                       Мой другъ за меня пострадаетъ!"
  
             Но тщетно! пучина сильнѣе реветъ,
                       Волна на волну набѣгаетъ,
                       За часомъ другой улетаетъ;
             Тогда онъ съ отчаянья смѣло впередъ,--
             Кидается въ лоно клубящихся водъ.
                       И бьетъ ихъ рукою могучей,
                       Въ борьбѣ со стремниной кипучей.
  
             И вотъ онъ до брега достигъ и съ мольбой
                       Принесъ благодарность Зевесу;
                       Но вдругъ изъ сосѣдняго лѣсу
             Выходятъ разбойники буйной толпой,
             Убійства алкая суровой душой,
                       Дубинами грозно махаютъ
                       И страннику путь заграждаютъ.
  
             "Что нужно вамъ? нѣтъ у меня ничего" --
                       Сказалъ онъ, отъ страха блѣднѣя:
                       "Я жизнію только владѣю,--
             И ту я храню для царя моего!"
             И, вырвавъ дубину изъ рукъ одного,
                       Взмахнулъ онъ,-- и трое упали,
                       Другіе же въ лѣсъ убѣжали.
  
             Но солнце, сіяя въ лучахъ огневыхъ
                       На путника зной изливаетъ,
                       И сила его оставляетъ.
             "Ты вынесъ меня изъ пучинъ водяныхъ,
             Ты спасъ отъ ватаги злодѣевъ лѣсныхъ,
                       Пошли мнѣ, о Зевсъ, подкрѣпленье,
                       Чтобъ друга спасти отъ мученья!"
  
             И вдругъ близъ него, подъ сосѣдней скалой
                       Послышалось будто журчанье,
                       Дрожа, притаилъ онъ дыханье..
             И видитъ -- потокъ серебристый, живой,
             Бѣжитъ и шумитъ говорливой струей,
                       И Дамонъ къ нему наклонился
                       И влагой его освѣжился.
  
             И солнце бросаетъ на лугъ золотой,
                       Блестя сквозь зеленыя сѣни,
                       Деревьевъ гигантскія тѣни,
             Два путника идутъ дорогой большой;
             Онъ ихъ обгоняетъ поспѣшной стопой,
                       И звуки къ нему долетаютъ;
                       "Теперь ужъ его распинаютъ!"
  
             Тоска въ его сердцѣ, въ душѣ его адъ,
                       И страхъ его бѣгъ окрыляетъ;
                       А солнце вдали догораетъ;
             Предъ нимъ сиракузскія башни блестятъ;
             Идетъ ему встрѣчно сѣдой Филостратъ,
                       Онъ, вѣрный слуга господина,
                       Узналъ своего властелина.
  
             Назадъ! ты ужъ къ другу теперь опоздалъ;
                       О собственномъ думай спасеньѣ;
                       Царь предалъ его на мученье.
             Твой другъ до послѣдней минуты питалъ
             Надежду въ душѣ и тебя поджидалъ,
                       И тщетно врага посмѣянье
                       Смущало его упованье".

[]

             -- "И если ужъ поздно, и если ужъ мой
                       Возвратъ для него не спасенье,--
                       Такъ я раздѣлю съ нимъ мученье!
             Пусть гордый тиранъ не смѣется, что мной
             Долгъ чести и дружбы нарушенъ прямой;
                       Пусть жертву казнитъ и другую,
                       Но дружбу признаетъ святую!*
  
             И солнце ужъ сѣло, и вотъ онъ у вратъ;
                       И видитъ тамъ крестъ водруженный.
                       Народной толпой окруженный,
             И вотъ его друга ужъ тащитъ канатъ...
             Тогда раздвигаетъ онъ зрителей рядъ:
                       "Палачъ! для меня эта мука:
                       Я тотъ, за кого онъ порука!"
  
             Толпа на друзей въ изумленьи глядитъ;
                       Какъ нѣжны ихъ ласки, лобзанья,
                       Въ нихъ радость и горе свиданья...
             И слезы у всѣхъ исторгаетъ ихъ видъ.
             Объ этомъ извѣстье тирану летитъ,
                       И грозное сердце смягчаетъ,
                       И къ трону онъ ихъ призываетъ.
  
             На нихъ съ умиленной взирая душой,
                       Сказалъ онъ имъ: вы побѣдили!
                       Вы сердце мое умилили...
             Нѣтъ, вижу, что дружба не призракъ пустой!
             Примите жъ меня въ свой союзъ вы святой,
                       Пусть буду я третьимъ межъ вами,
                       И станемъ отнынѣ друзьями!"
                                                               Ѳ. Миллеръ.
  
                       ЭЛЕВЗИНСКІЙ ПРАЗДНИКЪ.
                                 (1798).
             Свивайте вѣнцы изъ колосьевъ златыхъ,
             Ціаны лазурныя въ нихъ заплетайте!
             Сбирайтесь плясать на коврахъ луговыхъ
             И съ пѣньемъ благую Цереру встрѣчайте:
             Церера сдружила враждебныхъ людей,
                       Жестокіе нравы смягчила
             И въ домъ постоянный межъ нивъ и полей
                       Шатеръ подвижной обратила.
  
             Робокъ, нагъ и дикъ скрывался
             Троглодитъ въ пещерахъ скалъ;
             По полямъ Номадъ скитался
             И поля опустошалъ;
             Звѣроловъ съ копьемъ, стрѣлами,
             Грозенъ, бѣгалъ по лѣсамъ...
             Горе брошеннымъ волнами
             Къ непріютнымъ ихъ брегамъ!
  
             Съ Олимпійскія вершины
             Сходитъ мать-Церера вслѣдъ
             Похищенной Прозерпины;
             Дикъ лежитъ предъ нею свѣтъ.
             Ни угла, ни угощенья
             Нѣтъ нигдѣ богинѣ тамъ;
             И нигдѣ богопочтенья
             Не свидѣтельствуетъ храмъ.
  
             Плодъ полей и грозды сладки
             Не блистаютъ на пирахъ;
             Лишь дымятся тѣлъ остатки
             На кровавыхъ алтаряхъ.
             И куда печальнымъ окомъ
             Тамъ Церера ни глядитъ --
             Въ униженіи глубокомъ
             Человѣка всюду зритъ.
  
             "Ты ль, Зевесовой рукою
             Сотворенный человѣкъ?
             Для того ль тебя красою
             Олимпійскою облекъ
             Богъ боговъ и во владѣнье
             Міръ земной тебѣ отдалъ,
             Чтобъ ты въ немъ, какъ въ заточеньѣ
             Узникъ брошенный, страдалъ?
  
             "Иль ни въ комъ между богами
             Сожалѣнья къ людямъ нѣтъ
             И могучими руками
             Ни одинъ изъ бездны бѣдъ
             Ихъ не вырветъ? Знать, къ блаженнымъ
             Скорбь земная не дошла?
             Знать, одна я огорченнымъ
             Сердцемъ горе поняла?
             
             "Чтобъ изъ низости душою
             Могъ подняться человѣкъ,
             Съ древней матерью-землею
             Онъ вступи въ союзъ навѣкъ;
             Чти законъ временъ спокойный,
             Знай теченье лунъ и лѣтъ,
             Знай, какъ движется подъ стройной
             Ихъ гармоніею свѣтъ".
             
             И мгновенно разступилась
             Тьма, лежавшая на ней,
             И небесная явилась
             Божествомъ предъ дикарей.
             Кончивъ бой, они, какъ тигры,
             Изъ черепьевъ вражьихъ пьютъ,
             И ее на звѣрски игры
             И на страшный пиръ зовутъ.
  
             Но богиня, съ содроганьемъ
             Отвратясь, рекла: "Богамъ
             Кровь противна; съ симъ даяньемъ
             Вы, какъ звѣри, чужды намъ:
             Чистымъ чистое угодно;
             Даръ достойнѣйшій небесъ:
             Нивы колосъ первородной,
             Сокъ оливы, плодъ древесъ".
  
             Тутъ богиня исторгаетъ
             Тяжкій дротикъ у стрѣлка,
             Остріемъ его пронзаетъ
             Грудь земли ея рука;
             И беретъ она живое
             Изъ вѣнца главы зерно --
             И въ пронзенное земное
             Лоно брошено оно.
  
             И выводитъ молодые
             Класы тучная земля --
             И повсюду, какъ златыя
             Волны, зыблются поля.
             Ихъ она благословляетъ
             И, колосья въ снопъ сложивъ,
             На смиренный возлагаетъ
             Камень жертву первыхъ нивъ.
  
             И гласитъ: Прими даянье.
             Царь Зевесъ, и съ высоты
             Намъ давай знаменованье,
             Что доволенъ жертвой ты!
             Вѣчный богъ, сними завѣсу
             Съ нихъ, не знающихъ тебя:
             Да поклонятся Зевесу,
             Сердцемъ правду возлюбя!"
  
             Чистой жертвы не отринулъ
             На Олимпѣ царь Зевесъ;
             Онъ во знаменіе кинулъ
             Громъ излучистый съ небесъ.
             Вмигъ алтарь воспламенился,
             Къ небу жертвы дымъ взлетѣлъ
             И надъ ней ropи явился
             Зевсовъ пламенный орелъ.
  
             И чудо проникло въ сердца дикарей:
             Упали во прахъ передъ дивной Церерой,
             Исторгнулись слезы изъ грубыхъ очей
             И сладкой сердца растворилися вѣрой.
             Оружіе кинувъ, тѣснятся толпой
                       И ей воздаютъ поклоненье,
             И, съ видомъ смиреннымъ, покорной душой
                       Пріемлютъ ея поученье.
  
             Съ высоты небесъ нисходитъ
             Олимпійцевъ свѣтлый сонмъ;
             И Ѳемида ихъ предводитъ,
             И своимъ она жезломъ
             Ставитъ грани юныхъ жатвой
             Озлатившихся полей
             И скрѣпляетъ первой клятвой
             Узы первыя людей.
  
             И приходитъ благъ податель,
             Другъ пировъ, веселый Комъ:
             Богъ ремеслъ изобрѣтатель,
             Онъ людей дружитъ съ огнемъ,
             Учитъ ихъ владѣть клещами,
             Движетъ мѣхомъ, млатомъ бьетъ
             И искусными трудами
             Первый плугъ имъ создаетъ.
  
             И во слѣдъ ему Паллада
             Копьеносная идетъ
             И боговъ къ строенью града
             Крѣпко-стѣннаго зоветъ,
             Чтобъ пріютно-безопасный
             Кровъ толпамъ бродящимъ дать
             И въ одинъ союзъ согласный
             Міръ разсѣянный собрать.
  
             И богиня утверждаетъ
             Града новаго чертежъ;
             Ей покорный, означаетъ
             Терминъ камнями рубежъ;
             Цѣпью смѣрена равнина,
             Холмъ глубокимъ рвомъ обвитъ,
             И могучая плотина
             Гранью бурныхъ водъ стоитъ.
  
             Мчатся нимфы, ореады,
             За Діаной по лѣсамъ,
             Чрезъ потоки, водопады,
             По долинамъ, по холмамъ
             Съ звонкимъ скачущія лукомъ;
             Блещетъ въ ихъ рукахъ топоръ --
             И обрушился со стукомъ
             Побѣжденный ими боръ.
  
             И, Палладою призванный,
             Изъ зеленыхъ водъ встаетъ
             Богъ, осокою вѣнчанный,
             И тяжелый строитъ плотъ;
             И, сіяя, низлетаютъ
             Оры легкія съ небесъ
             И въ колонну округляютъ
             Суковатый стволъ древесъ.
  
             И во грудь горы вонзаетъ
             Свой трезубецъ Посейдонъ;
             Слой гранитный отторгаетъ
             Отъ ребра земного онъ,
             И въ рукѣ своей громаду,
             Какъ песчинку, онъ несетъ --
             И огромную ограду
             Во мгновенье создаетъ.
  
             И вливаетъ въ струны пѣнье
             Свѣтлоглавый Аполлонъ:
             Пробуждаетъ вдохновенье
             Ихъ согласно мѣрный звонъ;
             И веселыя камены
             Сладкимъ хоромъ съ нимъ поютъ --
             И красивыхъ зданій стѣны
             Подъ напѣвъ ихъ возстаютъ.
  
             И творитъ рука Цибелы
             Створы вратъ городовыхъ:
             Держатъ петли ихъ дебелы,
             Утвержденъ замокъ на нихъ;
             И чудесное творенье
             Довершаетъ въ честь богамъ
             Совокупное строенье
             Всѣхъ боговъ -- великій храмъ.

[]

             И Юнона, съ окомъ яснымъ,
             Низлетѣвъ отъ высоты,
             Сводитъ съ юношей прекраснымъ
             Въ храмѣ дѣву красоты
             И Киприда обвиваетъ
             Ихъ гирляндою цвѣтовъ,
             И съ небесъ благословляетъ
             Первый бракъ отецъ боговъ.
  
             И съ торжественной игрою
             Сладкихъ лиръ, поющихъ въ ладъ,
             Вводятъ боги за собою
             Новыхъ гражданъ въ новый градъ.
             Въ храмѣ Зевсовомъ царица
             Мать-Церера тамъ стоитъ,
             Жжетъ куренія, какъ жрица,
             И пришельцамъ говоритъ:
  
             "Въ лѣсѣ ищетъ звѣрь свободы,
             Правитъ всѣмъ свободно богъ;
             Ихъ законъ -- законъ природы.
             Человѣкъ, пріявъ залогъ
             Зоркій умъ -- звено межъ ними --
             Для гражданства сотворенъ:
             Здѣсь лишь нравами одними
             Можетъ быть свободенъ онъ".
  
             Свивайте вѣнцы изъ колосьевъ златыхъ,
             Ціаны лазурныя въ нихъ заплетайте!
             Сбирайтесь плясать на коврахъ луговыхъ.
             И съ пѣньемъ благую Цереру встрѣчайте!
             Всю землю богининъ приходъ измѣнилъ:
                       Признавши ея руководство,
             Въ союзъ человѣкъ съ человѣкомъ вступилъ.
                       И жизни постигъ благородство.
                                                     В. Жуковскій.

[]

                       ЖАЛОБА ДѢВУШКИ.
                                 (1798).
  
             Проходятъ тучи по небу, дубовый лѣсъ шумитъ,
             Въ травѣ зеленой дѣвушка на берегу сидитъ.
             Несутся съ дикой силою во слѣдъ волнѣ волна;
             И вздохи шлетъ тяжелые въ морскую тишь она;
                       И взоръ слеза затмила.
  
             "На вѣки сердце умерло, пустыней сталъ мнѣ свѣтъ;
             Надеждамъ и желаніямъ ужъ исполненья нѣтъ.
             Возьми, возьми, Пречистая, свое дитя къ Себѣ --
             Я счастіе извѣдала въ своей земной судьбѣ,
                       Жила я и любила!"
  
             "Напрасно слезы горькія струятся безъ конца;
             Въ гробу людская жалоба не будитъ мертвеца,
             Но чѣмъ Я, послѣ радостей исчезнувшей любви,
             Утѣшить, исцѣлить тебя могла-бы -- назови,
                       Исполню всѣ желанья".
  
             "Напрасно слезы горькія пусть льются безъ конца;
             Пускай людская жалоба не будитъ мертвеца.
             Коль хочешь послѣ радостей исчезнувшей любви
             Дать счастье высочайшее больной душѣ -- живи,
                                 Неся любви страданья".
                                                               Петръ Вейнбергъ.
  

[]

                       СОЛДАТСКАЯ ПѢСНЬ.
                                 (1798).
                       (Изъ "Лагеря Валленштейна").
  
             Живѣе, друзья! На коня, на коня!
             На поле! На волю честную!
             На полѣ, на волѣ ждетъ доля меня --
                       И сердце подъ грудью я чую!
             Мнѣ въ полѣ защитникомъ нѣтъ никого:
             Одинъ я стою -- за себя одного!
  
             Нѣтъ воли на свѣтѣ! Владыка казнитъ
             Рабовъ безотвѣтно-послушныхъ;
             Притворство, обманъ и коварство царитъ
             Надъ сонмомъ людей малодушныхъ.
             Кто смерти безтрепетно выдержитъ взглядъ,
             Одинъ только воленъ... А кто онъ? Солдатъ!
  
             Житейскія дрязги съ души онъ долой;
             Нѣтъ страха ему и заботы;
             Онъ смѣло судьбу вызываетъ на бой:
             Не нынче, такъ завтра съ ней счеты!
             А завтра -- такъ что же? Вѣдь чаша полна!
             Сегодня-жъ ее мы осушимъ до дна!
  
             Солдату веселье хоть съ неба сошли,
             А самъ онъ труда и не знаетъ,
             Поденщикъ копаетъ утробу земли
             И думаетъ -- кладъ откопаетъ:
             И заступомъ роетъ, всю жизнь удрученъ,
             Покамѣстъ могилы не. выроетъ онъ.
  
             И къ замку ѣздокъ подлетѣлъ на конѣ --
             Нечаянный гость и нежданный;
             А въ свадебномъ замокъ пылаетъ огнѣ,
             И въ замокъ онъ входитъ незванный:
             Не долго онъ ждалъ, серебромъ не бренчалъ --
             Съ налету награду любви онъ сорвалъ!
  
             Что плачетъ красотка? Тоскуетъ о чемъ?
             Пусти! не собьешь вѣдь съ дороги.
             Съ семейною кровлей солдатъ незнакомъ --
             Не вѣдалъ сердечной тревоги....
             Влечетъ его быстро судьба за собой
             И словъ онъ не знаетъ: пріютъ и покой.
  
             Живѣй-же, друзья! вороного сѣдлай!
             Бой жаркую грудь расхолодитъ....
             И юность, и жизнь такъ и бьетъ черезъ край:
             Пей смѣло, пока еще бродитъ...
             И жизни своей на игру не жалѣй
             Не выиграть иначе ставки, ей-ей!
                                                               Л. Мей.
  
                                           НЕНІЯ.
                                           (1799).
  
             Смерть суждена и прекрасному -- богу людей и безсмертныхъ
                       Зевса стигійскаго грудь, мѣди подобно, тверда,
             Разъ лишь достигла любовь до властителя сумрачныхъ тѣней,
                       Но при порогѣ еще строго онъ отнялъ свой даръ.
             Не усладить Афродитѣ прекраснаго юноши рану.
                       Вепрь безпощадно красу тѣла его растерзалъ.
             И безсмертная мать не спасла великаго сына:
                       Палъ онъ у скейскихъ воротъ волей державныхъ судебъ...
             Но она вышла изъ моря въ сонмѣ дщерей Нерея:
                       Въ жалобахъ ожилъ опять славный дѣлами герой.
             Видишь: боги рыдаютъ и плачутъ богини Олимпа,
                       Что совершенному -- смерть, смерть красотѣ суждена.
             Даже и пѣснью печали славно въ устахъ быть любимыхъ:
                       Только ничтожное въ Оркъ сходитъ безъ звуковъ любви.
                                                                                   М. Михайловъ.
  
  
                                 ПѢСНЬ О КОЛОКОЛѢ.
                                           (1799).
                       Vivos voco. Mortuos plango. Fulgura frango.
  
             Утвердивши форму въ глинѣ,
             Обожженную огнемъ,
             Выльемъ колоколъ мы нынѣ;
             Ну, живѣй, друзья, начнемъ!
             Если градомъ потъ
             Съ жаркихъ лицъ течетъ --
             Мастеръ честь за трудъ находитъ;
             Благодать же свыше сходитъ.
             Разумный трудъ, начатый нами,
  
             Разумныхъ требуетъ рѣчей:
             Работа съ мудрыми рѣчами
             Идетъ успѣшнѣй и быстрѣй.
             И такъ, обдумаемъ прилежно,
             Что слабой силою свершимъ:
             Презрѣнъ, кто дѣйствуетъ небрежно
             Не думавъ надъ трудомъ своимъ!
             Въ томъ человѣку честь и слава,
             На то и свѣтлый разумъ въ немъ,
             Чтобъ замышлялъ онъ въ сердцѣ здраво
             О каждомъ подвигѣ своемъ.
  
                       Дровъ давай сюда проворнѣй,
                       Дровъ сосновыхъ и сухихъ,
                       Чтобъ огонь, стѣсненный въ горнѣ,
                       Охватилъ въ минуту ихъ.
                       Мѣдь дружнѣе плавь,
                       Олова прибавь,
                       Чтобы съ силой надлежащей,
                       Мѣдь слилась струей кипящей.
  
             Что съ помощью огня глубоко
             Тутъ въ ямѣ сила рукъ создастъ,
             То звукомъ вѣсть объ насъ далеко
             Съ высокой башни передастъ.
             И звукъ пойдетъ къ столѣтьямъ дальнимъ
             И многимъ смертнымъ слухъ плѣнитъ,
             Застонетъ жалобно съ печальнымъ
             И въ хоръ мольбы соединитъ.
             Чтобъ земнороднымъ ни послала
             Судьба, свершая свой законъ,
             Про все звучитъ вѣнецъ металла --
             И поучителенъ имъ звонъ.
  
                       Пузыри блестятъ по сплаву:
                       Дружно!-- плавится металлъ.
                       Поташу прибавь къ составу,
                       Чтобъ составъ не застывалъ.
                       Смѣсь въ горну мѣшай,
                       Пѣну очищай,
                       Чтобъ металлъ, очищенъ жаромъ,
                       Чистый звукъ давалъ не даромъ.
                       Веселый звонъ святого пира
  
             Встрѣчаетъ милое дитя,
             Когда оно въ объятьяхъ мира
             Вступаетъ въ область бытія;
             Покуда жребій неизбѣжный
             Почіетъ въ мглѣ грядущихъ лѣтъ,
             Лелѣетъ мать съ заботой нѣжной
             Златой младенчества разсвѣтъ.
             Но дни за днями мчатся вслѣдъ.
             Съ подругой дѣтства отрокъ смѣлый
             Разстался гордо въ жизнь влекомъ,
             Обходитъ міръ и -- мыслью зрѣлый --
             Идетъ, какъ странникъ, въ отчій домъ.
             Тамъ въ нѣгѣ юности чудесной,
             Какъ дивный образъ неземной,
             Въ лицѣ съ стыдливостью прелестной,
             Онъ видитъ дѣву предъ собой.
             И сердце юноши пылаетъ:
             Неизреченныхъ полный мукъ
             Онъ слезы льетъ, онъ покидаетъ
             Разгульныхъ братій буйный кругъ;
             За ней онъ слѣдуетъ, безмолвный,
             Ея привѣтомъ онъ согрѣтъ.
             И въ даръ любви, восторговъ полный,
             Съ полей приноситъ лучшій цвѣтъ.
             О, нѣга чувствъ, надежды сладость!
             О, первой страсти мигъ златой!
             Душа вкусила жизни радость,
             Для ней открылся рай земной.
             Зачѣмъ же мчишься, прелесть мая?
             Постой, любви пора младая!
  
                       Вотъ ужъ сопла стали родиться;
                       Опущу я прутъ опять:
                       Если онъ остеклянится,
                       Значитъ -- время выливать.
                       Ну, друзья, живѣй!
                       Пробуйте скорѣй,
                       Слилъ ли вмѣстѣ пламень горна
                       Все, что мягко, что упорно.
  
             Гдѣ строгость съ нѣжностью, гдѣ сила
             Съ душою кроткой въ связь вступила,
             Тамъ раздается добрый звукъ.
             Найди жъ, кто ищетъ связи вѣчной,
             Для сердца склонности сердечной:
             За мигъ мечтанья -- годы мукъ!
             Свѣжъ, душистъ вѣнокъ любовный
             У невѣсты вкругъ кудрей
             Въ часъ, какъ благовѣстъ церковный
             Къ торжеству зоветъ гостей.
             Ахъ! тотъ праздникъ жизни новой
             Губитъ жизни свѣтлый май:
             Поясъ снявъ, сорвавъ покровы,
             Молви призракамъ: прощай!
  
             Страсть сердца пройдетъ,
             Любовь остается:
             Цвѣтокъ отцвѣтетъ,
             Но плодъ разовьется.
             Мужъ долженъ потомъ
             Въ бой съ жизнью стремиться,
             Творить и трудиться;
             Онъ долженъ искать,
             Хитрить, добывать,
             Дерзать, состязаться --
             За счастьемъ гоняться
             И вотъ -- полилися богатства, какъ волны:
             Амбары пожитками до верху полны;
             Сталъ нуженъ просторъ, раздвигается домъ.
  
             А въ нѣдрахъ семейства,
             Съ стыдливостью скромной,
             И мать, и хозяйка
             Въ заботѣ всегдашней
             Кругъ правитъ домашній.
             И дѣвочекъ, мальчиковъ
             Учитъ, смиряетъ,
             И, съ мудрой заботой,
             Прилежной работой
             Порядокъ ведетъ
             И множитъ доходъ,
             И копитъ богатства въ прилавкахъ сосновыхъ,
             И нитки съ жужжащихъ прядетъ веретенъ,
             И въ шкафахъ хранитъ, и опрятныхъ, и новыхъ,
             Блестящую шерсть, ослѣпительный ленъ,
             И, домъ украшая изяществомъ строя,
             Не знаетъ покоя.
  
             И радостнымъ взоромъ отецъ
             Съ балкона высоко-стоящаго дома
             Не видитъ, гдѣ счастью конецъ.
             Предъ нимъ воротныя вздымаются створы,
             Въ амбарахъ сокровищъ подъемлются горы,
             И закромы гнутся отъ милостей неба,
             И нивы волнуются жатвою хлѣба,
             И сказалъ онъ съ гордостью:
             "Съ незыблемой твердостью,
             Прочнѣе основъ земныхъ,
             Я счастливый домъ воздвигъ".
             Но съ враждебной силой рока
             Проченъ нашъ союзъ -- до срока;
             Вотъ и горе настаетъ.
  
                       Лить теперь мы можемъ смѣло:
                       Ужъ зубчатымъ сталъ изломъ.
                       Но пока начнемъ мы дѣло,
                       Бога въ помощь призовемъ.
                                 Краны отверни!
                                 Боже, домъ храни!
                       Вотъ по жолобу, сверкая,
                       Брыжжетъ масса огневая.
  
             Огонь намъ въ пользу, если онъ
             У насъ обузданъ, укрощенъ;
             Что ни творимъ, ни создаемъ --
             Огонь союзникъ нашъ во всемъ;
             Но страшенъ намъ его союзъ,
             Когда, сорвавшись съ крѣпкихъ узъ,
             Себѣ онъ путь прорветъ одинъ,
             Природы щедрой вольный сынъ.
             Горе, если, сбросивъ съ выи
             Грузъ цѣпей, свирѣпъ и яръ,
             Двинетъ волны огневыя
             Вдоль по улицамъ пожаръ!
             Ненавидятъ въ насъ стихіи
             Творчества небесный даръ.
             Благодатный
             Льется съ тучи
             Дождь могучій!
             Но и молній страшный лучъ
             Съ тѣхъ же тучъ!
             Чу! на башнѣ бьютъ набатъ!
             То пожаръ!
             Словно жаръ,
             Небо рдѣетъ;
             Но не утро то алѣетъ.
             Чу! тревога...
             Стукъ и громъ...
             Дымъ кругомъ...
             Столбъ огня взлетаетъ съ блескомъ;
             Рядъ строеній, съ громомъ, съ трескомъ,
             Пламя мигомъ охватило;
             Раскаленъ, какъ изъ горнила,
             Воздухъ жжетъ; трещатъ стропила;
             Скрипъ воротъ, дверей стучанье,
             Стеколъ трескъ и дребезжанье;
             Матерей, дѣтей рыданье,
             Стоны, крики,
             Безпокойный
             Ревъ звѣрей, вой бури дикій --
             Все слилося въ гулъ нестройный,
             Всѣ бѣгутъ, кричатъ, спасаютъ.
             Небеса какъ днемъ сіяютъ.
             По рукамъ, сквозь дымъ, подъ зноемъ,
             Длиннымъ строемъ
             Мчатся ведра, льютъ дугою
             Въ пламя волны за волною!
             Съ воемъ дунулъ вѣтръ грозою
             На пылающій пожаръ --
             Вотъ на вспыхнувшій амбаръ
             Палъ: трещатъ, огнемъ объяты,
             Бревна, балки и накаты...
             Пламя -- будто хочетъ въ паръ
             Превратить земной весь шаръ --
             Поднялося великаномъ
             До небесъ.
             Безъ надежды смертный здѣсь
             Силѣ Божьей уступаетъ:
             Праздно зритъ, какъ погибаетъ
             Трудъ его подъ ураганомъ.
  
             Въ запустѣньи
             Домъ старинный,
             Дикихъ бурь притонъ пустынный.
             Въ окнахъ выбитыхъ гнѣздится
             Страхъ могучій;
             Въ нихъ заглядываютъ тучи
             Съ высоты.
  
             Грустный взглядъ
             На пустое пепелище,
             Счастья прежняго кладбище,
             Человѣкъ стремитъ назадъ...
             И взялъ онъ посохъ, жалкій нищій,
             Но пусть огнемъ лишенъ всего --
             Онъ вѣритъ сладостной надеждѣ:
             Онъ счелъ своихъ -- и вотъ, какъ прежде,
             Всѣ невредимы вкругъ него.
  
                       Въ землю влитъ металлъ горячій;
                       Неудачъ пока намъ нѣтъ;
                       Но съ такою ли удачей
                       Честь искусства выйдетъ въ свѣтъ?
                       Ну, какъ вышло въ щель?
                       Лопнула модель?
                       Ахъ! какъ знать? быть-можетъ, вскорѣ,
                       Гдѣ не ждемъ, нагрянетъ горе.
  
             Земли священной темнымъ нѣдрамъ
             Созданье наше вручено:
             Такъ сѣетъ сѣятель зерно
             И ждетъ, пока въ обильѣ щедромъ
             Въ урочный день взойдетъ оно.
             Но, ахъ! еще дороже сѣмя
             Въ слезахъ кладемъ мы въ грудь земли.
             И вѣримъ, что настанетъ время --
             И процвѣтетъ оно изъ тли.
  
             Съ колокольни,
             Будто стонъ,
             Похоронный
             Льется звонъ.
             Грустно стонетъ мѣди звукъ унылый
             Надъ отшедшимъ въ дальній путь могилы.
             Ахъ! то нѣжная супруга,
             Ахъ! то мать младая въ гробѣ!
             Изъ семейственнаго круга
             Смерть-губительница въ злобѣ
             Мчитъ ее въ страну тѣней
             Отъ супруга, отъ дѣтей,
             Начинавшихъ дни свои
             Подъ крыломъ ея любви.
             Ахъ! на вѣки разрывается
             Дома связь и благодать:
             Ужъ въ странѣ тѣней скитается
             Благодѣтельница-мать
             Ахъ прошли минуты счастія,
             Нѣтъ заступницы сиротъ;
             Безъ любви и безъ участія
             Къ нимъ чужая въ домъ войдетъ.
  
                       Колоколъ пока простынетъ.
                       Пусть, какъ птичка у гнѣзда,
                       Всякъ изъ насъ заботу кинетъ
                       Послѣ тяжкаго труда.
                                 Лишь звѣзда взойдетъ,
                                 Часъ зари пробьетъ --
                       Вся артель идетъ съ работы;
                       Мастеру всегда заботы.
  
             Вотъ чрезъ боръ непроходимый,
             Ободрясь, шаги торопитъ
             Путникъ къ хижинѣ родимой.
             Вотъ бѣгутъ съ блеяньемъ овцы;
             Вотъ и стадо
             Круторогихъ, толстовыйныхъ,
             Съ шумомъ, съ ревомъ
             Подъ роднымъ тѣснится кровомъ.
             Съ хлѣбомъ возъ
             "Ѣдетъ, тяжко
             Колыхаясь,
             И вѣнками,
             Возъ съ снопами
             Вкругъ цвѣтетъ,
             И жнецы сплелись руками
             Въ хороводъ.
             Площадь, улицы стихаютъ.
             Къ огоньку собрался мирно
             Кругъ домашнихъ, и со скрипомъ
             Затворилъ ворота городъ.
             Въ міръ нисходитъ
             Мракъ; но въ ужасъ
             Мирныхъ гражданъ не приводитъ
             Часъ ночной --
             Часъ, когда губитель бродитъ:
             Ихъ хранитъ законъ святой.
  
             О, святой порядокъ, чудный
             Даръ небесный! правосудный,
             Вѣрный, кроткій правъ блюститель!
             Городскихъ твердынь зиждитель!
             Въ города изъ дебрей темныхъ
             Дикарей призвавъ бездомныхъ,
             Ты вселился къ нимъ подъ кровы,
             Укротилъ въ нихъ нравъ суровый
             И нѣжнѣйшую цѣпь жизни
             Имъ сковалъ -- любовь къ отчизнѣ.
  
             Въ дружномъ, пламенномъ стремленьи
             Трудъ всѣ руки братски слилъ --
             И цвѣтетъ союзъ въ движеньи
             Проявленьемъ общихъ силъ.
             Мастеръ и работникъ равны,
             Каждый гордъ своей судьбой:
             Гдѣ законовъ щитъ державный,
             Тамъ отпоръ обидѣ злой.
             Трудъ есть гражданъ украшенье,
             Прибыль -- плата ихъ трудамъ,
             Честь царямъ за ихъ правленье,
             За труды почетъ и намъ.
  
             Миръ прекрасный!
             Душъ согласье!
             Вѣчно, вѣчно
             Охраняйте городъ нашъ!
             Да не явится вовѣки
             День, въ который громъ оружій
             Возмутитъ нашъ мирный край,
             Грозный день, когда сводъ неба,
             Гдѣ теперь зари пурпурной
             Лучъ горитъ,
             Городовъ и весей бурный
             Огонь пожаровъ озаритъ!
  
                       Ну, теперь ломайте зданье:
                       Въ немъ ужъ колоколъ отлитъ.
                       Пусть изящное созданье
                       Взоръ и сердце веселитъ.
                                 Бей же, молотъ, бей!
                                 Чтобъ въ красѣ своей
                       Колоколъ возсталъ предъ нами:
                       Форма пусть спадетъ кусками.
  
             Разбить лишь мастеръ можетъ форму
             Рукою мудрой въ должный срокъ;
             Но -- горе, если самъ изъ горну
             Прорвется пламенный потокъ!
             Съ громовымъ трескомъ домъ на части
             Взрываетъ мѣди бурный паръ
             И, какъ изъ черной адской пасти,
             Стремитъ губительный пожаръ.
  
             Гдѣ буйныхъ силъ кипитъ возстанье,
             Тамъ гибнетъ каждое созданье;
             Гдѣ самовольствуетъ народъ,
             Тамъ время бѣдствій настаетъ.
             Бѣда странѣ, въ которой пламя
             Скопится въ нѣдрахъ городовъ,
             Гдѣ чернь, поднявъ возстанья знамя,
             Съ себя сбиваетъ грузъ оковъ,
             Тогда въ рукахъ толпы преступной
             Зловѣщій загудитъ металлъ,
             И -- мира вѣстникъ неподкупный --
             Къ насилью первый дастъ сигналъ.
             Чу! крики бѣшенной тревоги:
             Къ оружью, мирный гражданинъ!
             Толпы бѣгутъ; дворцы, дороги
             Полны убійственныхъ дружинъ;
             Тогда и женщины-гіены
             Ликуютъ въ ужасахъ пировъ,
             Какъ тигры, рвутъ зубами члены,
             Сердца кровавыя враговъ.
             Тогда святого нѣтъ ужъ болѣ:
             Покинулъ скромный стыдъ людей,
             Пороки царствуютъ на волѣ,
             Надъ добрымъ высится злодѣй.
             Ужасна львица въ пробужденьи,
             Ужаснѣй тигровъ злой набѣгъ;
             Но что всѣ ужасы въ сравненьи
             Съ твоимъ безумствомъ, человѣкъ?
             И горе тѣмъ, кто свѣточъ рая
             Слѣпцамъ отъ вѣчности вручитъ:
             Не свѣтъ, но пламень разливая,
             Онъ грады, страны пепелитъ.
  
                                 Радость небо мнѣ послало!
                                 Посмотрите! вотъ оно:
                       Какъ звѣзда сквозь покрывало,
                       Блещетъ мѣдное зерно,
                                 И горитъ на немъ
                                 Солнечнымъ огнемъ
                       И вѣнецъ, и гербъ державный,
                       Какъ желалъ художникъ славный.
  
             Друзья! скорѣй
             Въ одинъ кружокъ сольемся съ ликованьемъ
             И окрестимъ нашъ колоколъ названьемъ:
             Согласіе, для счастія людей.
             Для мирныхъ дѣлъ, для дружескихъ объятій
             Пусть весь приходъ сзываетъ онъ какъ братій,
             И вѣчно тѣмъ да будетъ онъ,
             На что онъ нами освященъ!
             Подъ пологомъ святой лазури,
             Надъ низкой жизнію земной,
             Да будетъ онъ въ сосѣдствѣ бури
             Граничить съ звѣздной стороной.
             Да будетъ свыше онъ глаголомъ
             О томъ, какъ звѣздный хоръ поетъ
             Гимнъ Богу предъ Его престоломъ
             И въ вѣчность сводитъ старый годъ.
             Изъ мѣдныхъ устъ да льется
             Лишь вѣсть о вѣчномъ и святомъ,
             И время каждый часъ коснется
             Въ полетѣ до него крыломъ.
             Да будетъ онъ судьбы закономъ,
             И самъ безъ сердца, безъ страстей,
             Сопровождать да будетъ звономъ
             Игру измѣнныхъ нашихъ дней.
             Когда же, грянувъ въ часъ полночный
             И слухъ встревожа, замолчитъ,
             Да учитъ насъ, что все непрочно,
             Что все земное отзвучитъ.
  
             Пусть теперь канатовъ сила
             Двинетъ колоколъ святой
             Въ царство звуковъ изъ могилы,
             Въ Божій свѣтъ изъ тьмы густой.
                       Дружно! сильно!.. вотъ
                       Тронулся, встаетъ!
             Пусть зоветъ онъ городъ къ пиру:
             Первый звонъ да будетъ къ миру!
                                                               Д. Минъ.

[]

[]

[]

[]

[]

[]

[]

[]

[]

  

[]

                                 СЛОВА БЕЗУМІЯ.
                                        (1799).
  
             Три слова мы слышимъ отъ добрыхъ и злыхъ
                       Звучатъ они полны значенья;
             Но смысла напрасно отыскивать въ нихъ
                       Напрасно въ нихъ ждать утѣшенья;
             Вся жизнь человѣка безплодна какъ сонъ,
             Пока лишь за тѣнью гоняется онъ.
  
             Пока онъ все вѣритъ въ тотъ вѣкъ золотой,
                       Гдѣ правда съ добромъ побѣждаетъ --
             По прежнему длится ихъ споръ вѣковой;
                       Но вѣчно ихъ врагъ оживаетъ.
             Когда побѣжденный лежитъ онъ въ пыли,
             Онъ новыя силы беретъ изъ земли.
  
             Напрасно трудится тому суждено,
                       Кто счастье съ добромъ сочетаетъ;
             Не добрымъ всегда улыбнется оно,
                       Не имъ оно міръ обѣщаетъ;
             Они же проходятъ тяжелой стезей
             И ищутъ далеко чертогъ вѣковой.
  
             Все тщетно, пока нашъ разсудокъ земной
                       Ждетъ истины вѣчной видѣнья,
             Покровъ ея смертной не сбросить рукой,
                       У насъ лишь догадки, сомнѣнья.
             Въ слова ты хотѣлъ бы свой духъ заковать,
             Свободный, онъ въ бурѣ умчится опять.
  
             Покинь-же смѣлѣе безумный твой бредъ
                       Лишь вѣру свою сохраняя!
             Невнятный есть звукъ и невидимый свѣтъ
                       И въ нихъ только правда святая.
             Наружу безумецъ лишь ищетъ того,
             Что вѣчно таится въ груди у него.
                                                               Кн. Д. Цертелевъ.
  
  
                                 КЪ ГЕТЕ,
             когда онъ поставилъ на сцену "Магомета" Вольтера.
                                 (1800).
  
             Ты вырвалъ насъ изъ гнета ложныхъ правилъ,
             Намъ указалъ путь правды, простоты,
             Дитя-герой -- насъ отъ змѣи избавилъ,
             Давившей геній нашъ; отмѣченъ ты
             Богами дивно и тебя поставилъ
             Жрецомъ искусства Богъ, ты жъ, суеты
             Исполнясь, музѣ лжи избралъ служенье
             И жжешь теперь ей жертвоприношенье.
  
             Служить богамъ чужимъ ужъ надоѣло:
             На сценѣ мы смотрѣть свое хотимъ,
             Теперь мы свой ужъ лавръ покажемъ смѣло,
             Что цвѣлъ на нашемъ Пиндѣ, со своимъ
             Германскимъ геніемъ и мы въ предѣлы
             Искусства, въ свѣтлый храмъ его взлетимъ,
             И по слѣдамъ и грековъ, и британцевъ
             Проложимъ славы путь и для германцевъ.
  
             Гдѣ деспоты еще повелѣваютъ,
             Гдѣ ложной красоты такъ любятъ видъ,
             Такъ высшаго искусство не рождаетъ.
             Какой его Людовикъ возраститъ?
             Оно своей лишь силой разцвѣтаетъ,
             Не царской властію; оно спѣшитъ,
             Лишь съ истиной одной совокупиться,
             Лишь чистый духъ имъ можетъ озариться.
  
             Не съ тѣмъ, чтобъ намъ надѣть опять оковы,
             Ты старую игру извлекъ на свѣтъ,
             Не для того, чтобъ низвести насъ снова
             Въ безпомощность и слабость дѣтскихъ лѣтъ!
             О, слишкомъ это было бъ ужъ сурово,
             Да и напрасно: не догонимъ, нѣтъ,
             Былого мы,-- оно ужъ миновало,
             И новое, смѣнивъ его, настало!
  
             Театръ теперь расширился: въ счастливыхъ
             Своихъ стѣнахъ онъ цѣлый міръ вмѣстилъ;
             Уже не словъ потокъ краснорѣчивыхъ,
             Но лишь природы вѣрный видъ намъ милъ;
             Хотимъ героевъ мы безъ масокъ лживыхъ;
             Хотимъ, чтобъ человѣкъ герой нашъ былъ;
             Чтобъ голосъ страсти могъ здѣсь возвышаться;
             Лишь правдой мы способны восхищаться.
  
             Но колесница музъ ладьѣ подобна
             Хароновой, и общество тѣней
             Безплотныхъ лишь вмѣстить она способна;
             А если жизнь сама приступитъ къ ней,
             То погрузитъ ее; она удобна
             Для духовъ лишь по легкости своей.
             Искусственности недоступно чувство:
             Природы нѣтъ -- исчезнетъ и искусство.
  
             Такъ сцена на досчатомъ возвышеньи
             Міръ идеальный помѣстить должна;
             На сценѣ то въ слезахъ, то въ умиленьи
             Дѣйствительность пусть будетъ намъ видна.
             Иначе Мельпомена въ восхищенье
             Не приведетъ: лишь искренность одна,
             Глубокая лишь правда увлекаетъ,
             Хотя порой и ложь насъ обольщаетъ.
  
             Когда въ театръ фантазія вторгалась,
             Чтобы и имъ, какъ прочимъ, обладать,
             И съ высшимъ пошлое уже мѣшалось
             И стало ужъ искусство упадать:
             Тогда у франковъ только и осталось
             Его значенье; хоть нельзя искать
             Въ ихъ узкихъ рамкахъ къ лучшему движенья,
             Все жъ тамъ оно не вѣдало паденья.
             Театръ для франковъ былъ ихъ домъ священный.
  
             Природа по себѣ груба; но самъ
             Театръ и все въ немъ утонченно,
             И рѣчь уже не рѣчь, а пѣсня тамъ.
             Все дышитъ прелестью опредѣленной
             И благозвучіемъ, и стройный храмъ
             Тамъ зиждется изъ членовъ разнородныхъ,
             И жесты полны граціи природной.
  
             Но франки не примѣръ: произведеньямъ
             Ихъ не присущъ духъ свѣтлый и живой,
             И не дивится ложнымъ украшеньямъ
             Ихъ тотъ, кто жаждетъ истины простой;
             Пусть франкъ ведетъ насъ только къ улучшеньямъ,
             Пусть онъ придетъ и, какъ духъ неземной,
             Преобразитъ помостъ упавшей сцены
             Въ достойный тронъ высокой Мельпомены.
                                                               Ѳ. Миллеръ.
  
  
             АНТИЧНЫЯ СТАТУИ ВЪ ПАРИЖЪ.
                                 (1800).
  
             Что греки создали рѣзцами,
             То франки все, отнявъ мечами,
                       На берегъ Сены увезли.
             И тамъ роскошные музеи
             Хранятъ побѣдные трофеи,
                       Чтобъ имъ дивиться всѣ могли.
  
             Но тамъ безмолвны эти боги
             И не сойдутъ въ ихъ міръ тревоги
                       Съ подножій мраморныхъ своихъ;
             Нѣтъ, тотъ лишь музами владѣетъ,
             Кто въ сердцѣ тепломъ ихъ лелѣетъ:
                       Вандалъ лишь камни видитъ въ нихъ.
                                                               Ѳ. Миллеръ.
  

[]

                       НАЧАЛО НОВАГО ВѢКА.
                                 (1801).
  
             Гдѣ пріютъ для міра уготованъ?
              Гдѣ найдетъ свободу человѣкъ?
             Старый вѣкъ грозой ознаменованъ,
             И въ крови родился новый вѣкъ.
  
             Сокрушились старыхъ формъ основы,
             Связь племенъ разорвалась; богъ Нилъ,
             Старый Рейнъ и океанъ суровый --
             Кто изъ нихъ войнѣ преградой былъ?
  
             Два народа, молніи бросая
             И трезубцемъ двигая, шумятъ,
             И, дѣлежъ всемірный совершая,
             Надъ свободой страшный судъ творятъ.
  
             Злато имъ, какъ дань, несутъ народы,
             И, въ слѣпой гордынѣ буйныхъ силъ,
             Франкъ свой мечъ, какъ Бренъ въ былые годы,
             На вѣсы закона положилъ.
  
             Какъ полипъ тысячерукій, бритты
             Цѣпкій флотъ раскинули кругомъ
             И владѣнья вольной Амеитриты
             Запереть мечтаютъ, какъ свой домъ.
  
             Слѣдъ до звѣздъ полярныхъ пролагая,
             Захватили, смѣлые, вездѣ
             Острова и берега; но рая
             Не нашли и не найдутъ нигдѣ.
  
             Нѣтъ на картѣ той страны счастливой,
             Гдѣ цвѣтетъ златой свободы вѣкъ,
             Зимъ не зная, зеленѣютъ нивы,
             Вѣчно-свѣжъ и молодъ человѣкъ.
             
             Предъ тобою міръ необозримый!
             Мореходу не объѣхать свѣтъ;
             Но на всей землѣ неизмѣримой
             Десяти счастливцамъ мѣста нѣтъ.
  
             Заключись въ святомъ уединеньи,
             Въ мірѣ сердца, чуждомъ суеты!
             Красота цвѣтетъ лишь въ пѣснопѣньи
             А свобода -- въ области мечты.
                                                     В. Курочкинъ.
  
  
                       НѢМЕЦКАЯ МУЗА.
                                 (1800).
  
             Мы вѣкъ Августа не знали;
             Благосклонно не ласкали
             Нашу музу Медичи:
             Ей похвалъ кругомъ не пѣли,
             Первый цвѣтъ ея не грѣли
             Царской милости лучи.
             Даже Фридрихъ знаменитый
             Не далъ бѣдной ей защиты
             У престола своего.
             И съ сердечнымъ наслажденьемъ
             Скажетъ нѣмецъ, что терпѣньемъ
             Самъ достигъ онъ до всего.
             Пусть же громко раздается
             Нашихъ бардовъ пѣснь -- и льется
             Смѣло волнами впередъ,
             И, полна своей природной
             Силой внутренней, свободно
             Презираетъ правилъ гнетъ.
                                                     Ѳ. Миллеръ.
  

[]

                       ЖЕЛАНІЕ.
                       (1801).
  
             Озарися, долъ туманный!
                       Разступися, мракъ густой!
                       Гдѣ найду исходъ желанный?
                       Гдѣ воскресну я душой?
             Испещренные цвѣтами
             Красны холмы вижу тамъ...
             Ахъ, зачѣмъ я не съ крылами?
             Полетѣлъ бы я къ холмамъ.
  
             Тамъ поютъ согласны лиры,
             Тамъ обитель тишины,
             Мчатъ ко мнѣ оттоль зефиры
             Благовонія весны,
             Тамъ блестятъ плоды златые
             На сѣнистыхъ деревахъ;
             Тамъ не слышны вихри злые
             На пригоркахъ, на лугахъ.
             О, предѣлъ очарованья!
             Какъ прелестна тамъ весна,
             Какъ отъ юныхъ розъ дыханья
             Тамъ душа оживлена!
             Полечу туда... напрасно!
             Нѣтъ путей къ симъ берегамъ:
             Предо мной потокъ ужасный
             Грозно мчится по скаламъ.
  
             Лодку вижу... гдѣ-жъ вожатый?
             Ѣдемъ!-- будь что суждено!
             Паруса ея крылаты
             И весло оживлено.
             Вѣрь тому, что сердце скажетъ;
             Нѣтъ залоговъ отъ небесъ...
             Намъ лишь чудо путь укажетъ
             Въ сей волшебный край чудесъ.
                                                     В. Жуковскій.
  

[]

                       ОРЛЕАНСКАЯ ДѢВА.
                                 (1801).
  
             Чтобъ осмѣять твой образъ благородный,
             Насмѣшка въ грязь взялась тебя втоптать.
             Глумленью чуждъ міръ красоты свободный
             И ангелы и божья благодать.
             Оно у сердца перлы похищаетъ,
             Гнететъ мечту и вѣру оскорбляетъ.
  
             Но, какъ и ты, ребенокъ величавый,
             Смиренная пастушка, какъ и ты,
             Поэзія божественною славой
             Взнесла тебя до горной высоты,
             Твой образъ ореоломъ осѣнила:
             Созданьямъ сердца не страшна могила.
  
             Для міра нѣтъ любезнѣй, какъ сіянье
             Затмить, втоптать возвышенное въ грязь,
             Но не страшись,-- есть души, чье призванье
             За высшее горѣть, ему молясь.
             Пусть тѣшитъ Момъ кривляньемъ людъ базарный,
             Но свѣтлый духъ чтитъ образъ лучезарный.
                                                               А. М. Федоровъ.
  
                                 ГЕРО и ЛЕАНДРЪ.
                                           (1801).
  
             Видишь, замки тамъ -- сѣдые,
             Съ неба точно залитые
             Золотымъ потокомъ стрѣлъ --
             Тамъ, гдѣ мощи шумной полны
             Геллеспонта мчатся волны
             Сквозь ворота Дарданелъ?
             Слышишь этотъ натискъ бурный
             Объ утесы? Оторвалъ
             Онъ отъ Азіи Европу --
             Но любви не страшенъ валъ.
  
             Богъ Амуръ могучей силой
             Ранилъ сердце Геро милой
             И Леандрово. Она --
             Точно Геба въ вышнихъ залахъ;
             Жизнь его -- въ горахъ и скалахъ
             Вся охотѣ отдана.
             Но союзъ четы разорванъ
             Злой враждебностью отцовъ --
             И цвѣтокъ любви прекрасной
             Въ бездну рушиться готовъ.
  
             Въ замкѣ Сестѣ, гдѣ объ стѣны
             Понтъ бьетъ вѣчно клубы пѣны,
             Дѣва въ башнѣ слезы льетъ,
             И съ родимаго утеса
             Смотритъ въ берегъ Абидоса,
             Гдѣ возлюбленный живетъ.
             Ахъ, нельзя тотъ берегъ съ этимъ
             Никакимъ мостомъ стянуть;
             И суда межъ нихъ не ходятъ --
             Но любовь находитъ путь.

[]

             Лабиринтъ дорогой ложной
             Не страшитъ ее: надежной
             Ниткой выведетъ; въ глупцовъ
             Умъ вселйтъ; звѣрей смиряетъ
             И въ алмазный плугъ впрягаетъ
             Огнедышащихъ быковъ.
             Даже Стиксъ девятиструйный
             Не смущаетъ храбреца:
             Лучшій кладъ любовь уноситъ
             Изъ Плутонова дворца.
  
             Страсти пламенная сила
             И Леандра окрылила:
             Чуть начнетъ темнѣть востокъ,
             Онъ, покинувъ горъ вершины,
             Въ Понта мрачныя пучины
             Смѣлый дѣлаетъ прыжокъ,
             Волны мощною рукою
             Разсѣкаетъ, мчась къ тому
             Мѣсту берега, гдѣ ярко
             Свѣтятъ факелы ему.
  
             И даютъ ему въ награду
             Боги чудную отраду --
             Совершивъ тяжелый путь,
             Здѣсь въ пріютѣ безмятежномъ
             И любви объятьѣ нѣжномъ
             Обогрѣться, отдохнуть.
             И отъ сладкихъ грезъ будила
             Лишь Аврора -- для того,
             Чтобъ изъ лона страсти снова
             Кинуть въ ложе волнъ его.
  
             Тридцать солнцъ ужъ другъ за другомъ
             Проплыло обычнымъ кругомъ
             Предъ блаженною четой;
             Время было имъ короче
             Упоеній брачной ночи --
             Вѣчно свѣжей, молодой.
             Тотъ не зналъ, что значитъ счастье,
             Кто небеснаго плода
             На краю рѣки Аида
             Не похитилъ никогда
  
             Для счастливцевъ, въ смѣнѣ скорой
             Гесперъ въ небѣ шелъ съ Авророй;
             Но невидимы для нихъ
             Листьевъ быстрое паденье.
             Злобной стужи приближенье
             Изъ чертоговъ ледяныхъ.
             Радость имъ, что становятся
             Все короче, меньше дни,
             За блаженство долгой ночи
             Зевсу шлютъ хвалу они.
  
             Вотъ ужъ на небѣ Вѣсами
             Дни уравнены съ ночами.
             Дѣва въ башнѣ у окна
             Ждетъ -- межъ тѣмъ, какъ кони Феба
             Скачутъ внизъ по краю неба;
             Въ морѣ гладь и тишина,--
             Точно зеркало литое!
             И малѣйшимъ вѣтеркомъ
             Не колышется равнина
             Въ этомъ царствѣ водяномъ.
  
             Вотъ дельфиновъ рѣзвыхъ стая
             Скачетъ, весело играя,
             Въ чистой влагѣ, и со дна
             На поверхность Пропонтиды
             Быстро армія Ѳетиды
             Всплыла, сѣра и черна.
             Только въ нихъ нашла бъ улику
             Тайныхъ встрѣчъ своихъ чета;
             Но Гекатою навѣки
             Эти скованы уста.
  
             И стихіею красивой
             Наслаждаясь, съ рѣчью льстивой
             Обратилась дѣва къ ней:
             "Свѣтлый богъ! Ужли возможно,
             Чтобъ въ тебѣ все было ложно?
             Нѣтъ, преступникъ и злодѣй --
             Говорящій такъ. Коваренъ
             Родъ людской; жестокъ отецъ;
             Ты же добръ, тебѣ доступны
             Скорби любящихъ сердецъ.

[]

             Здѣсь, средь мрачныхъ стѣнъ, о, море,
             Одиноко, въ вѣчномъ горѣ,
             Протекали-бъ дни мои:
             Ты-жъ въ мои объятья друга
             На хребтѣ несешь упруго
             Безъ мостовъ и безъ ладьні
             Страшно дно твоей пучины,
             Страшенъ бѣгъ твоихъ валовъ;
             Но смягчаетъ, усмиряетъ
             Ихъ геройство и любовь.
  
             "И тебя, богъ водъ могучій,
             Ранилъ лукъ Эрота жгучій --
             Въ день, когда баранъ златой
             Несъ, чудесно окрыленный,
             Геллу съ братомъ;-- и сраженный
             Дѣвы яркой красотой,
             Быстро ты изъ мрачной бездны
             Всплылъ наверхъ, сорвалъ ее
             Съ крыльевъ звѣря, и съ собою
             Вмигъ увлекъ на дно свое".
  
             "И теперь, богиня съ богомъ,
             Водянымъ своимъ чертогомъ
             Окружённая, она
             Дикій гнѣвъ твой усмиряетъ,
             Корабельщика спасаетъ,
             Къ горю любящихъ нѣжна.
             Гелла, кроткая богиня!
             Я молю тебя: сюда
             Милый пусть свершитъ сегодня
             Путь обычный какъ всегда!"
  
             Но уже темнѣетъ море...
             И съ высокой башни вскорѣ
             Пышутъ факелы: зажгла
             Ихъ она, чтобъ въ царствѣ водномъ
             Были знакомъ путеводнымъ
             Для желаннаго... Но мгла
             Все сгущается сильнѣе,
             Звѣзды скрылись въ облака,
             Заходили съ шумомъ волны --
             И гроза не далека.
  
             На Понтійскую равнину
             Ночь легла; въ ея пучину
             Льются ливни точно съ горъ;
             Блещутъ молньи въ тучахъ мглистыхъ.
             Изъ пещеръ своихъ скалистыхъ
             Бури вышли на просторъ.
             Роютъ въ страшной безднѣ моря
             Бездны новыя онѣ,
             И разверзлось адской пастью
             Дно въ послѣдней глубинѣ.
  
             "Горе!-- дѣва со слезами
             Стонетъ:-- сжалься, Зевсъ, надъ нами!
             Все сгубила я мольбой,
             Если ей вы вняли, боги,
             И опасностямъ дороги
             Ужъ отдался милый мой!
             Быстро всѣ морскія птицы
             Мчатся въ гнѣзда; корабли,
             Съ бурей свыкшіеся, тоже
             Въ гавань вѣрную вошли".
  
             "Ахъ, безстрашный мой, влекомый
             Мощнымъ богомъ, въ путь знакомый
             Ужъ пустился: мнѣ дана
             Клятва въ томъ любви священной,
             И сломить ее измѣной
             Можетъ только смерть одна.
             Ахъ, въ минуту эту милый
             Съ бурей бѣшеной въ борьбѣ,
             И разгнѣванныя волны
             Въ бездну рвутъ его къ себѣ".
  
             "Лживый Понтъ! Въ твоемъ покоѣ
             Лишь коварство было злое;
             И, на зеркало похожъ,
             Чистой гладью безъ движенья
             Ты манилъ въ свои владѣнья,
             Гдѣ царятъ обманъ и ложь.
             И увлекши, путь обратный
             Ты ему отрѣзалъ, и
             На несчастнаго обрушилъ
             Вдругъ всѣ ужасы свои!"
  
             И все громче на просторѣ
             Воетъ буря; волны въ морѣ --
             Цѣпи горъ; у скалъ крутыхъ
             Съ пѣной бьетъ прибой высокій,
             И корабль дубовобокій
             Раздробляется о нихъ.
             Погасилъ на башнѣ вѣтеръ
             Путеводные огни.
             На водѣ и сушѣ -- всюду,
             Всюду ужасы одни.
  
             И богиню Афродиту
             Молитъ Геро -- дать защиту,
             Моря бѣшенство смирить;
             Обѣщаетъ, вѣтрамъ строгимъ --
             Ихъ быкомъ золоторогимъ,
             Пышной жертвой одарить.
             Всѣхъ боговъ въ небесной выси,
             Всѣхъ богинь въ глубяхъ морскихъ
             Молитъ -- масломъ, влитымъ въ волны,
             Успокоить ярость ихъ:
  
             "О, благая Левкотея!
             Снизойди, меня жалѣя,
             Изъ зеленаго дворца --
             Ты, отъ бѣдствій урагана
             Часто такъ средь океана
             Избавлявшая пловца!
             Дай Леандру свой священный,
             Чудно сотканный покровъ,
             Что выводитъ невредимо
             Изъ губительныхъ валовъ!"
  
             И замолкли вѣтры; съ неба
             Ярко блещутъ кони Феба;
             Дикой бури ни слѣда;
             Море -- зеркало струится
             Въ старомъ ложѣ; веселится
             Все -- и воздухъ, и вода.
             О прибрежные утесы
             Мягко плещется прибой
             И, рѣзво скользнувъ на берегъ,
             Трупъ выноситъ за собой.
  
             Да, то онъ: хоть и бездушенъ,
             Но обѣтъ имъ не нарушенъ...
             Узнаетъ его она...
             Вопль изъ устъ не устремился,
             Глазъ слезой не увлажился;
             Смотритъ, тупо холодна.
             Смотритъ въ мрачную пучину.
             Въ голубую смотритъ высь,
             И румянцемъ благороднымъ
             Щеки блѣдныя зажглись.
  
             "Да, я васъ узнала, боги!
             Вы въ всесильной власти строги,
             Безпощадны!.. Путь земной
             Рано я уже свершила,
             Но блаженство здѣсь вкусила,
             И прекрасенъ жребій мой.
             О, Венера! Въ этой жизни
             Жрица я была твоя,
             И твоей блаженной жертвой
             Ухожу изъ жизни я!"
  
             И развѣявъ складки платья,
             Съ башни кинулась. Въ объятья
             Богъ владѣній водяныхъ
             Принялъ, въ волны голубыя
             Покатилъ тѣла святыя,
             И онъ самъ могила ихъ.
             И, добычею довольный,
             Дальше радостно плыветъ
             И изъ урнъ неистощимыхъ
             Свой источникъ вѣчный льетъ.
                                                     Петръ Вейнбергъ.

[]

  

[]

             НАСЛѢДНОМУ ПРИНЦУ ВЕЙМАРСКОМУ, КОГДА ОНЪ
                       ОТПРАВЛЯЛСЯ ВЪ ПАРИЖЪ.
                                 (1802).
  
             Съ тобою пьемъ послѣднюю мы чашу,
                       О, путникъ дорогой!
             Прощай! страну ты покидаешь нашу
                       Свой милый край родной.
             Свой домъ, объятья близкихъ, неизмѣнный
                       Кружокъ своихъ друзей;
             Летишь ты въ гордый градъ, обогащенный
                       Лишь хищностью своей.
             Теперь тамъ нѣтъ войны: уже счастливый
                       Тамъ нынѣ миръ насталъ;
             Не страшно въ кратеръ тотъ сойти бурливый,
                       Что лаву извергалъ.
             Пусть рокъ хранитъ въ скорбяхъ и треволненьяхъ
                       Любимца своего!
             Ты сердцемъ чистъ отъ самаго рожденья:
                       О, сохрани его!
             Увидишь ты мѣста, гдѣ бушевала
                       Свирѣпая война,
             Но гдѣ ужъ время мирное настало,
                       И разцвѣла страна.
             Увидишь старый Рейнъ... Тогда забвенью
                       Онъ предка твоего
             Великаго предастъ, когда теченье
                       Изсякнетъ вдругъ его.
             Ты предка помяни: герой былъ славный,
                       И часть вина изъ чашъ,
             Какъ жертву, вылей въ Рейнъ: вѣдь онъ издавна
                       Германцевъ вѣрный стражъ.
             Да будетъ духъ отчизны надъ тобою,
                       Когда на берегъ тотъ
             Ты донесешся зыбкою волною:
                       Тамъ вѣрность не живетъ.
                                                               Ѳ. Миллеръ.
  

[]

ПРИТЧИ И ЗАГАДКИ.
1802--1804.

                            I.
                       (Радуга).
  
             Надъ сизой бездною морскою
             Вознесся мостъ изъ жемчуга,
             Незримой вскинута рукою
             Его мгновенная дуга.
  
             Нѣтъ въ мірѣ мачты столь высокой,
             Чтобъ не прошла въ ея пролетъ;
             Дуга все кажется далекой,
             И грузъ ее не пригнететъ.
  
             Родясь въ дождѣ, съ купелью отчей
             Она исчезнетъ черезъ мигъ...
             Гдѣ-жъ та дуга? И кто тотъ зодчій,
             Который дивный мостъ воздвигъ?
  
                       II.
                (Подзорная труба).
  
             Она, на мѣстѣ пребывая,
             Влечетъ за тридевять земель,--
             Безъ крыльевъ въ небо увлекая,
             Настигнетъ въ немъ любую цѣль.
  
             Летитъ быстрѣе урагана.
             Въ полетѣ думъ -- впередъ, впередъ!
             И нѣтъ такого океана.
             Чтобъ задержалъ ея полетъ...
  
             Чтобъ совершить переселенье,--
             Что нужно ей? Одно мгновенье.
                                                               К. Льдовъ.
  
                                 III.
                       (Звѣзда и луна).
  
             Проходятъ овцы по равнинѣ,
             Сребристо-бѣло ихъ руно,
             И видѣлъ такъ, какъ видимъ нынѣ --
             Древнѣйшій старецъ ихъ давно.
  
             Неисчерпаемый и чистый,
             Для нихъ источникъ жизни бьетъ,
             И рогъ держащій серебристый --
             Пастухъ съ собою ихъ ведетъ.
  
             Сочтя ихъ съ вечера, выводитъ
             Ихъ изъ воротъ онъ золотыхъ,
             И сколько тѣмъ путемъ ни ходитъ --
             Единой не терялъ изъ нихъ.
  
             Со стадомъ -- И е е ъ, служащій вѣрно,
             Веселый О и и ъ бѣжитъ впередъ.
             То стадо знаешь ты навѣрно,--
             Скажи мнѣ: кто его пасетъ?
  
                                 IV.
                          (Мірозданіе).
  
             Стоитъ большой просторный домъ
             На скрытомъ основаньѣ,
             И странникамъ, гостящимъ въ немъ,
             Не обойти все зданье.
  
             Строенья планъ невѣдомъ намъ,
             И онъ подобенъ чуду,
             Лампада, вспыхивая тамъ,
             Льетъ дивный свѣтъ повсюду.
  
             Хрустально чистый сводъ надъ нимъ
             Изъ цѣльнаго алмаза,
             Строитель же его незримъ
             Ни для какого глаза.
                                                     О. Чюмина
  
                                 V.
                          (День и ночь).
  
             Ведра два въ кладезѣ безмолвномъ,--
             Внизу на днѣ, вверху надъ нимъ;
             Одно на верхъ восходитъ полнымъ,
             Другое внизъ идетъ пустымъ
  
             Поочередно, безконечно,
             Движенье мѣрное ихъ вѣчно.
             Подносишь ты одно къ губамъ,
             Другое мчится къ глубинамъ,--
  
             Но вмѣстѣ ведеръ тѣхъ вода
             Не утолитъ насъ никогда.
                                                     К. Фофановъ.
  
                                    VI.
                                 (Глазъ).
  
             Скажи, знакомъ-ли ты съ картиною прекрасной?
             Даетъ сама себѣ и свѣтъ, и блескъ она;
             Перемѣняется въ тревогѣ повсечасной,
             Но все свѣжа, цѣла и прелести полна.
  
             Пространство тѣсное въ себѣ ее вмѣщаетъ,
             И рамка малая картину обняла;
             Но все великое, что духъ твой восхищаетъ,
             Твоимъ понятіямъ она передала.
  
             Извѣстенъ-ли тебѣ кристаллъ красы чудесной?
             Свѣтлѣй алмаза онъ, и нѣтъ ему цѣны;
             Онъ блещетъ, но не жжетъ и съ ясностью небесной
             Земля и цѣлый міръ на немъ отражены.
  
             На зеркалахъ его разсыпчато сверкаетъ
             Янтарный солнца лучъ трепещущимъ огнемъ;
             Но то, что самъ собой кристаллъ тотъ выражаетъ
             Прекраснѣе всего, что отразилось въ немъ.
                                                               А. Мейснеръ.
  
                                 VII.
                       (Китайская стѣна).
  
             Воздвиглось зданіе отъ древности временъ,
             Оно не то что храмъ, оно не то что-бъ домъ,
             Пусть всадникъ ѣхалъ-бы -- то не объѣдетъ онъ
             То зданіе въ сто дней и въ сто ночей кругомъ.
  
             Надъ нимъ вѣка прошли; его не унесли
             Ни время быстрота, ни полчища вѣтровъ
             Подъ небосводъ оно уходитъ отъ земли,
             Подошва у морей, глава у облаковъ.
  
             Но не тщеславіемъ воздвигнуто оно,
             Спасаетъ и хранитъ защитою отъ вѣка.
             Подобнаго ему землѣ не суждено,
             И все-же создано рукою человѣка.
  
                          VIII.
                       (Молнія).
  
             Среди всѣхъ змѣй вселенной
                       Грознѣе всѣхъ одна,
             Но не землею тлѣнной
                       Змѣя ты рождена.
  
             Она со страшнымъ ревомъ
                       Къ добычѣ мчитъ,-- пока
             Не уничтожитъ гнѣвомъ
                       Коня и сѣдока.
  
             Она вершины любитъ,
                       Затворовъ нѣтъ отъ ней,
             Все рушитъ и все губитъ
                       И латы жжетъ грознѣй.
  
             Столѣтній дубъ ломаетъ
                       Она какъ стебельки
             Желѣзо разбиваетъ
                       На мелкіе куски.
  
             Чудовищное жало!--
                       Но дважды никого
             Оно не умертвляло;
                       Чуть умертвитъ -- мертво.
  
                                 IX.
                                (Цвѣта).
  
             Насъ шесть сестеръ, рожденныхъ странно,
                       Насъ родила чета одна;
             Отецъ нашъ веселъ постоянно,
                       А мать сурова и мрачна.
  
             Мы добродѣтель по природѣ,
                       Мы кротки въ мать, въ отца -- блестимъ;
             И вѣчно юны въ хороводѣ
                       Передъ тобою мы летимъ.
  
             Мы мракъ пещеры избѣгаемъ,
                       Всегда веселый любимъ день,
             И міръ собой одушевляемъ,
                       Даря движеньемъ блескъ и тѣнь.
  
             Весны веселые гонцы мы,--
                       Для ней сплетаемъ хороводъ,
             И въ домѣ мертвецовъ незримы --
                       Затѣмъ, что любимъ жизни ходъ.
  
             Безъ насъ счастливцы не ликуютъ,
                       Мы всѣ при радости живемъ,--
             И если принца коронуютъ --
                       Великолѣпіе даемъ.
  
                           X.
                       (Плугъ).
  
             Владыки руку украшаетъ
             Та вещь -- ее мнѣ назови.
             Ее не всякій почитаетъ,
             Она, какъ мечъ,-- но не въ крови.
  
             Наноситъ сотни ранъ, но кровь не проливаетъ,
             Не грабитъ, благостью полна,--
             И землю славно побѣждаетъ,
             Жизнь равной дѣлая, она.
  
             Она и царства основала
             И сотворила города,
             Безъ войнъ народу завѣщала
             Лишь благо вѣчное всегда.
  
                                     XI.
                                 (Искра).
  
             Живу я въ домѣ каменномъ -- и сплю тамъ,
             Сокрытъ дремлю до времени, пока
             Не вызовутъ меня желѣзомъ лютымъ,
             Или ударомъ тяжкимъ молотка.
             Сначала я невзраченъ, малъ, ничтоженъ
             Сначала я дыханіемъ твоимъ
             Иль каплею могу быть уничтоженъ,--
             Но отрастаютъ крылья, словно дымъ.
             Когда сестра могучая эѳира
             Придетъ ко мнѣ -- я побѣдитель міра.
  
                       XII.
             (Тѣнь на солнечныхъ часахъ).
  
             Я на одномъ вращаюсь кругѣ
                       И не могу быть внѣ черты,
             То поле, гдѣ иду, въ округѣ,
                       Прикрыть руками можешь ты,--
             Но сотни миль я неустанно
                       Хожу, чтобъ перейти тотъ кругъ,
             Хотя быстрѣе урагана,
                       Быстрѣй стрѣлы, что гонитъ лукъ.
  
                           XIII.
                       (Корабль).
  
             То птица, смѣлой быстротою
                       Она соперница орла;
             То рыба,-- рыбъ надъ глубиною
                       Такихъ моряна не гнала.
             То слонъ, который башни носитъ
                       На тяжко выгнутой спинѣ.
             Оно чудовище, что коситъ
                       Когтемъ желѣзнымъ по волнѣ.
             Когда-жъ у брега встанетъ твердо
                       Своимъ желѣзнымъ остріемъ,
             Стоитъ незыблемо и гордо
                       И ураганы нипочемъ.
                                                     К. Фофановъ.
  

[]

                                 МИГЪ.
                                 (1802).
  
             Шуменъ, радостенъ и тѣсенъ,
             Вновь сомкнулся нашъ кружокъ.
             Заплетемте жъ новыхъ пѣсенъ
             Зеленѣющій вѣнокъ!
  
             Но кого между богами
             Пѣсня первая почтитъ?
             Онъ воспѣтъ да будетъ нами --
             Онъ, что радость намъ даритъ!
  
             Хоть Церера съ нивы нашей
             Хлѣбъ несетъ намъ на алтарь,
             И вливаетъ Бахусъ въ чаши
             Гроздій пурпуръ и янтарь.
  
             Но коль съ неба огнь священный
             Алтаря не опалитъ --
             Не зажжется духъ нашъ плѣнный,
             Въ сердцѣ радость не вскипитъ.
  
             Свыше къ намъ нисходитъ счастье
             Отъ божественныхъ владыкъ,
             Но изъ нихъ всѣхъ выше властью --
             Изъ владыкъ владыка -- мигъ!
  
             Съ той поры, какъ произволу
             Смутныхъ силъ назначенъ строй,
             Все божественное долу --
             Свѣтъ лишь мысли огневой.
  
             Тихо въ мѣрномъ Оръ движеньи
             Дѣло жизни совершай;
             Мигъ же краткій вдохновенья
             Быстро сердцемъ уловляй!
  
             Фебъ въ безоблачной лазури
             Стелетъ въ мигъ покровъ цвѣтной;
             Вмигъ по небу послѣ бури
             Строитъ мостъ Ирида свой.
  
             Такъ и каждый день прекрасный,
             Словно молніи струя,
             Промелькнетъ -- и гаснетъ, ясный,
             Въ горней тьмѣ небытія.
                                                     М. Михайловъ.
  
  
                                 ДРУЗЬЯМЪ.
                                    (1802).
  
             Да, друзья мои, бывало время краше,--
             Спорить нечего: красивѣе, чѣмъ наше,--
                       Жилъ великій въ древности народъ!
  
             Еслибъ лѣтописи наши умолчали,--
             Камни мертвые конечно бы сказали!
                       Ихъ земля порою отдаетъ.
  
             Но прошло, исчезло это время
             Даровитое и мощное во всемъ.--
             Мы-же живы! Нынче наше время!
             Правъ, кто живъ; а мы -- теперь живемъ!
  
             Да, друзья мои, есть, есть края иные --
             Лучше нашего и намъ совсѣмъ чужіе,
                       Какъ объ этомъ люди говорятъ.
             И хоть многаго лишила насъ природа,
             Но въ искусствахъ есть и сила, и свобода,
                       И они насъ ярко золотятъ.
  
             Если лавръ у насъ не возрастаетъ,
             Если миртамъ здѣсь зимы не простоять,
             Но за то мы виноградъ вкушаемъ
             И всегда властны вѣнки изъ розъ сплетать.
  
             Пусть, бушуя, волны жизни ходятъ,
             Тамъ надъ Темзою, гдѣ люди шумно сводятъ
                       Всѣ счета на рынкѣ міровомъ,
             Гдѣ безъ устали мѣняются товары,
             Гдѣ диковинками полны всѣ амбары,
                       Гдѣ богатый царствуетъ рублемъ!
  
             Но не въ ливень, не въ рѣкѣ сердитой,
             Извивающейся мутною волной,--
             Нѣтъ, въ ручьѣ, въ струѣ до дна открытой
             Солнцу нравится покоить обликъ свой.
             
   Да,счастливѣй насъ -- на сѣверѣ рожденныхъ,
             Въ пестрыхъ рубищахъ, огнемъ небесъ спаленный,
                       Римскій нищій день за днемъ живетъ.
             Онъ -- любимый сынъ, онъ -- баловень природы:
             На глазахъ его, внѣдряясь въ неба своды,
                       Храмъ Петра Святого возстаетъ.
  
             Но надъ Римомъ царствуетъ забвенье,
             Умеръ гордый Римъ за много лѣтъ до насъ;
             Можетъ жить лишь свѣжее растенье,
             И живетъ лишь то, что живо въ этотъ часъ.
  
             Пусть великое свершается другими,
             Мы же счастливы богатствами своими,
                       И -- ничто не ново подъ луной;
             Можемъ видѣть мы на театральныхъ сценахъ:
             Длинный рядъ событій въ пестрыхъ перемѣнахъ --
                       Всѣ вѣка проходятъ чередой.
  
             Жизнь себя такъ часто повторяла,
             Но не старится фантазіи стезя!
             Что нигдѣ, никакъ, ни въ чемъ не возникало,--
             Только этому состариться нельзя.
                                                               К. Случевскій.
  
  
                            ЧЕТЫРЕ ВѢКА.
                                 (1802).
  
             Какъ весело кубокъ бѣжитъ по рукамъ,
                       Какъ взоры пирующихъ ясны!
             Но входитъ пѣвецъ и къ земнымъ ихъ дарамъ
                       Приноситъ даръ неба прекрасный:
             Безъ лиры, безъ пѣсенъ и въ горныхъ странахъ
             Невеселы боги на свѣтлыхъ пирахъ.
  
             А въ духѣ пѣвца, будто въ чистомъ стеклѣ,
                       Весь міръ отразился цвѣтущій:
             Онъ зрѣлъ, что отъ вѣка сбылось на землѣ,
                       Что вѣкъ сокрываетъ грядущій;
             Онъ въ древнемъ совѣтѣ боговъ засѣдалъ
             И тайнымъ движеньямъ созданья внималъ.
  
             Свѣтло и прекрасно умѣетъ развить
                       Картину роскошную жизни
             И силой искусства во храмъ превратить
                       Земное жилище отчизны;
             Онъ въ хижину ль входитъ, въ пустынный ли край --
             Съ нимъ боги и цѣлый божественный рай.
  
             Какъ мощный сынъ Дія, отъ Дія избранъ,
                       Во щитъ круговидный и тѣсный
             Вмѣщаетъ всю землю и весь океанъ,
                       И небо, и звѣзды небесны:
             Такъ въ звукѣ единомъ любимца харитъ
             Весь міръ отзывается -- вѣчность звучитъ.
  
             Младенчества міра онъ юный видалъ,
                       Какъ люди, въ простыхъ хороводахъ
             Играючи, жили; онъ всюду бывалъ --
                       Во всѣхъ временахъ и народахъ.
             Четыре ужъ вѣка пѣвецъ проводилъ
             И пятый вѣкъ міра при немъ наступилъ.
  
             Вѣкъ первый, сатурновъ -- то истины вѣкъ!
                       Вчера проходило, какъ нынѣ,
             И -- пастырь безпечный -- живалъ человѣкъ,
                       Покорствуя доброй судьбинѣ:
             Онъ жилъ и любилъ, и къ нему на пиры
             Природа обильно носила дары.
  
             Является трудъ -- вызываютъ на бой
                       Драконы, гиганты полнощны;
             И вслѣдъ за героемъ стремится герой,
                       И съ слабымъ сражается мощный,
             И кровь полилася, Скамандръ запылалъ;
                       Но міръ красоту и любовь обожалъ.
  
             Побѣда возвысила радостный взоръ;
                       На брани отгрянулъ отзывный
             Звукъ пѣсенъ -- и музъ гармоническій хоръ
                       Міръ создалъ поззіи дивной.
             О, вѣкъ незабвенный небесной мечты!
                       Исчезъ невозвратно, о, вѣкъ красоты!
  
             И свержены боги съ небесныхъ высотъ,
                       И пали столпы вѣковые...
             Родился отъ Дѣвы Сынъ Божій -- грядетъ
                       Пороки изгладить земные;
             И воли нѣтъ чувствамъ: вѣкъ страсти протекъ,
                       И думу замыслилъ въ себѣ человѣкъ.
  
             Ужъ конченъ блистательный юности пиръ --
                       И жажда въ нихъ вспыхнула къ бою;
             И рыцари скачутъ на пышный турниръ,
                       Одѣты желѣзной бронею;
             Но дикая жизнь становилась мрачнѣй,
                       Хоть солнце любви и свѣтило надъ ней.
  
             И музы пѣвали въ укромной тиши
                       Въ простыхъ и священныхъ напѣвахъ;
             И чувствъ непорочность, и прелесть души
                       Хранились и въ женахъ, и въ дѣвахъ;
             И пламя поэзіи вспыхнуло вновь --
                       Зажгла его прелесть души и любовь.
  
             Поэты и дѣвы, въ дыханьи одномъ
                       Вы души свои сочетайте!
             Вы правды и прелести свѣтлымъ вѣнцомъ
                       Прекрасную жизнь увѣнчайте!
             О, пѣснь и любовь! вами жизнь лишь свѣтла,
                       И силою вашей душа ожила!
                                                               С. Шевыревъ.
  
  
                       ТЭКЛА (Голосъ духа).
                                 (1802).
                       (Изъ "Смерти Валленштейна ").
  
             Гдѣ теперь я, что теперь со мною,
             Какъ тебѣ мелькаетъ тѣнь моя?
             Я ль не все закончила съ землею,
             Не любила, не жила ли я?
  
             Спросишь ты о соловьяхъ залетныхъ,
             Для тебя мелодіи свои
             Расточавшихъ въ пѣсняхъ беззаботныхъ?
             Отлюбивъ, исчезли соловьи.
  
             Я нашла ль потеряннаго снова?
             Вѣрь, я съ нимъ соединилась тамъ,
             Гдѣ не рознятъ ничего родного,
             Тамъ, гдѣ мѣста нѣтъ уже слезамъ,
             
             Тамъ и ты увидишь наши тѣни,
             Если любишь, какъ любила я;
             Тамъ отецъ мой, чистъ отъ преступленій,
             Защищенъ отъ бѣдствій бытія.
  
             Тамъ его не обманула вѣра
             Въ роковыя таинства свѣтилъ;
             Тамъ всему по силѣ вѣры мѣра:
             Тотъ, кто вѣрилъ -- къ правдѣ близокъ былъ.
  
             Есть въ пространствахъ оныхъ безконечныхъ
             Упованьямъ каждаго отвѣтъ.
             Ройся ты въ своихъ сомнѣньяхъ вѣчныхъ;
             Смыслъ глубокій въ грезахъ дѣтскихъ лѣтъ.
                                                     Аполлонъ Григорьевъ.
  

[]

                       КАССАНДРА.
                           (1802).
  
             Все въ обители Пріама
                       Возвѣщало брачный часъ --
             Запахъ розъ и ѳиміама,
                       Гимны дѣвъ и лирный гласъ.
             Спитъ гроза минувшей брани,
                       Щитъ и мечъ и конь забытъ:
             Облеченъ въ пурпурны ткани
                       Съ Поликсеною Пелидъ.
  
             Дѣвы, юноши четами
                       По узорчатымъ коврамъ,
             Украшенные вѣнками,
                       Идутъ веселы во храмъ.
             Стогны дышатъ ѳиміамомъ;
                       Въ злато царскій домъ одѣтъ.
             Снова счастье надъ Пергамомъ --
                       Для Кассандры счастья нѣтъ.
  
             Уклонясь отъ лирныхъ звоновъ,
                       Нелюдима и одна,
             Дочь Пріама въ Аполлоновъ
                       Древній лѣсъ удалена.
             Сводомъ лавровъ осѣнена,
                       Сбросивъ жрическій покровъ,
             Провозвѣстница священна
                       Такъ роптала на боговъ:
  
             "Тамъ шумятъ веселыхъ волны;
                       Всѣмъ душа оживлена.
             Мать, отецъ надеждой полны;
                       Въ храмъ сестра приведена.
             Я одна мечты лишенна;
                       Ужасъ мнѣ -- что радость тамъ...
             Вижу, вижу: окрыленна
                       Мчится гибель на Пергамъ.
  
             "Вижу факелъ -- онъ свѣтлѣетъ
                       Не въ гименовыхъ рукахъ
             И не жертвы пламя рдѣетъ
                       На сгущенныхъ облакахъ.
             Зрю пировъ уготовленье...
                       Но... гори, по небесамъ
             Слышно бога приближенье,
                       Предлетящаго бѣдамъ.
  
             "И вотще мое стенанье,
                       И печаль моя мнѣ стыдъ:
             Лишь съ пустынями страданье
                       Сердце сирое дѣлитъ.
             Отъ счастливыхъ отчужденна,
                       Веселящимся позоръ,
             Я тобой всѣхъ благъ лишенна,
                       О, предвѣдѣнія взоръ!
  
             "Что Кассандрѣ даръ вѣщанья
                       Въ семъ жилищѣ скромныхъ чадъ
             Безмятежнаго незнанья
                       И блаженныхъ имъ стократъ?
             Ахъ, почто она предвидитъ
                       То, чего не отвратитъ?
             Неизбѣжное пріидетъ
                       И грозящее сразитъ.
  
             "И спасу ль ихъ, открывая
                       Близкій ужасъ ихъ очамъ?
             Лишь незнанье -- жизнь прямая;
                       Знанье -- смерть прямая намъ.
             Фебъ, возьми твой даръ опасной,
                       Очи мнѣ спѣши затмить!
             "Тяжко истины ужасной
                       Смертною скуделью быть.
  
             Я забыла славить радость,
                        Ставъ пророчицей твоей.
             Слѣпоты погибшей сладость,
                       Мирный мракъ минувшихъ дней,
             Съ вами скрылись наслажденья!
                       Онъ мнѣ будущее далъ,
             Но веселіе мгновенья
                       Настоящаго отнялъ.
  
             "Никогда покровъ вѣнчальный
                       Мнѣ главы не осѣнитъ;
             Вижу факелъ погребальный,
                       Вижу: ранній гробъ открытъ.
             Я съ родными скучну младость
                       Всю утратила въ тоскѣ...
             Ахъ, могла-ль дѣлить ихъ радость,
             Видя           скорбь ихъ вдалекѣ?
  
             "Ихъ ласкаетъ ожиданье,
                       Жизнь, любовь передо мной;
             Все окрестъ очарованье --
                       Я одна мертва душой.
             Для меня весна напрасна,
                       Міръ цвѣтущій пустъ и дикъ...
             Ахъ, сколь жизнь тому ужасна,
                       Кто во глубь ея проникъ!
  
             "Сладкій жребій Поликсены!
                       Съ женихомъ рука съ рукой,
             Взоръ любовью распаленный,
                       И гордясь сама собой,
             Благъ своихъ не постигаетъ:
                       Въ сновидѣніяхъ златыхъ --
             И безсмертья не желаетъ
                       За одинъ съ Пелидомъ мигъ.
  
             "И моей любви открылся,
                       Тотъ, кого мы ждемъ душой:
             Милый взоръ ко мнѣ стремился
                       Полный страстною тоской...
             Но для насъ передъ богами
                       Брачный гимнъ не возгремитъ;
             Вижу: грозно между нами
                       Тѣнь стигійская стоитъ..
  
             "Духи, блѣдною толпою
                       Покидая мрачный адъ,
             Вслѣдъ за мной и предо-мною
                       Неотступные летятъ;
             Въ рѣзвы юношески лики
                       Вносятъ ужасъ за собой;
             Внемля радостные клики,
                       Внемлю ихъ надгробный вой.
  
             "Тамъ сокрытый блескъ кинжала,
                       Тамъ убійцы взоръ горитъ,
             Тамъ невидимаго жала
                       Ядъ погибелью грозитъ.
             Все предчувствуя и зная,
                       Въ страшный путь сама иду:
             Ты падешь, страна родная;
                       Я въ чужбинѣ гробъ найду..."
  
             И слова еще звучали...
                       Вдругъ... шумитъ священный лѣсъ..
             И зефиры гласъ примчали:
                       "Палъ великій Ахиллесъ!"
             Машутъ фуріи змѣями,
                       Боги мчатся къ небесамъ
             И карающій громами
                       Грозно смотритъ на Пергамъ.
                                                               В. Жуковскій

[]

  

[]

                       ГРАФЪ ГАБСБУРГСКІЙ.
                                 (1803).
  
             Торжественнымъ Ахенъ весельемъ шумѣлъ;
                       Въ старинныхъ чертогахъ, на пирѣ,
             Рудольфъ, императоръ избранный, сидѣлъ
                       Въ сіяньи вѣнца и въ порфирѣ.;
             Тамъ кушанья рейнскій пфальцграфъ разносилъ;!
             Богемецъ налитки въ бокалы цѣдилъ,
                       И семь избирателей, чиномъ
             Устроенный древле свершая обрядъ,
             Блистали, какъ звѣзды предъ солнцемъ блестятъ,
                       Предъ новымъ своимъ властелиномъ.
  
             Кругомъ возвышался богатый балконъ,
                       Ликующимъ полный народомъ; і
             И клики, со всѣхъ прилетая сторонъ,;
                       Подъ древнимъ сливалися сводомъ.
             Былъ конченъ раздоръ; перестала война;
             Безцарственны, грозны прошли времена:
                       Судья надъ землею былъ снова,
             И воля губить у меча отнята;
             Не брошены слабый, вдова, сирота
                       Могущимъ во власть безъ покрова.
  
             И кесарь, наполнивъ бокалъ золотой,
                       Съ привѣтливымъ взоромъ вѣщаетъ:
             "Прекрасенъ мой пиръ; все пируетъ со мной,
                       Все царскій мой духъ восхищаетъ;
             Но гдѣ утѣшитель, плѣнитель сердецъ?
             Придетъ ли мнѣ душу растрогать пѣвецъ
                       Игрой и благимъ поученьемъ?
             Я пѣсней былъ другомъ, какъ рыцарь простой,
             Ставъ кесаремъ, брошу ль обычай святой
                       Пиры услаждать пѣснопѣньемъ?
  
             И вдругъ изъ среды величавыхъ гостей
                       Выходитъ, одѣтый таларомъ,
             Пѣвецъ въ красотѣ посѣдѣлыхъ кудрей,
                       Младымъ преисполненный жаромъ:
             "Въ струнахъ золотыхъ вдохновенье живетъ,--
             Пѣвецъ о любви благодатной поетъ,
                       О всемъ, что святого есть въ мірѣ,
             Что душу волнуетъ, что сердце манитъ...
             О чемъ же властитель воспѣть повелитъ
                       Пѣвцу на торжественномъ пирѣ?
  
             "Не мнѣ управлять пѣснопѣвца душой",
                       Пѣвцу отвѣчаетъ властитель:
             "Онъ высшую силу призналъ надъ собой --
                       Минута ему повелитель.
             По воздуху вихорь свободно шумитъ.
             Кто знаетъ, откуда, куда онъ летитъ? і
                       Изъ бездны потокъ выбѣгаетъ:
             Такъ пѣснь зарождаетъ души глубина
             И темное чувство, изъ дивнаго сна
                       При звукахъ воспрянувъ, пылаетъ".
  
             И смѣло ударилъ пѣвецъ по струнамъ,
                       И голосъ пріятный раздался:
             На статномъ конѣ по горамъ, по полямъ
                       За серною рыцарь гонялся;
             Онъ съ ловчимъ однимъ выѣзжаетъ самъ-другъ
             Изъ чащи лѣсной на сіяющій лугъ
                       И ѣдетъ онъ шагомъ кустами;
             Вдругъ слышатъ они колокольчикъ гремитъ;
             Идетъ изъ кустовъ пономарь и звонитъ --
             И слѣдомъ священникъ съ Дарами.
  
             И набожный графъ, умиленный душой,
             Колѣни свои преклоняетъ
             Съ сердечною вѣрой, съ горячей мольбой
             Предъ Тѣмъ, что живитъ и спасаетъ.
             Но лугомъ стремился кипучій ручей;
             Свирѣпо надувшись отъ сильныхъ дождей,
             Онъ путь заграждалъ пѣшеходу,
             И спутнику пастырь Дары отдаетъ,
             И обувь снимаетъ, и смѣло идетъ
             Съ священною ношею въ воду.
  
             -- "Куда?" изумившійся графъ вопросилъ.
             -- "Въ село: умирающій нищій
             Ждетъ въ мукахъ, чтобъ пастырь его разрѣшилъ,
             И алчетъ небесныя пищи.
             Недавно лежалъ черезъ этотъ потокъ
             Сплетенный изъ сучьевъ для пѣшихъ мостокъ --
             Его разбросало водою.
             Чтобъ душу святой благодатью спасти,
             Я здѣсь неглубокій потокъ перейти
             Спѣшу обнаженной стопою".
  
             И пастырю- витязь коня уступилъ,
             И подалъ ногѣ его стремя,
             Чтобъ онъ облегчить покаяньемъ спѣшилъ
             Страдальцу грѣховное бремя.
             И къ ловчему самъ на сѣдло пересѣлъ,
             И весело въ чащу на ловъ полетѣлъ;
             Священникъ же, требу святую
             Свершивши при первомъ мерцаніи дня,
             Является къ графу, смиренно коня
             Ведя за узду золотую.
  
             -- " Дерзну я и помыслить я, графъ возгласилъ,
             Почтительно взоры склонивши,
             Чтобъ конь сей ничтожной забавѣ служилъ,
             Спасителю-Богу служивши?
             Когда ты, отецъ, не пріемлешь коня,
             Пусть будетъ онъ даромъ благимъ отъ меня
             Отнынѣ Тому, чье даянье --
             Всѣ блага земныя и сила, и честь,
             Кому не помедлю на жертву принесть
             И силу, и честь, и дыханье."
  
             -- "Да будетъ же вышній Господь надъ тобой
             Своей благодатью святою!
             Тебя да почтитъ онъ въ сей жизни и въ той,
             Какъ днесь Онъ почтенъ былъ тобою!
             Гельвеція славой сіяетъ твоей
             И шесть расцвѣтаетъ тебѣ дочерей,
             Богатыхъ дарами природы!
             Да будетъ же (молвилъ пророчески онъ)
             Удѣломъ ихъ шесть знаменитыхъ коронъ!
             Да славятся въ роды и роды!"
  
             Задумавшись, голову кесарь склонилъ:
             Минувшее въ немъ оживилось.
             Вдругъ быстрый онъ взоръ на пѣвца устремилъ --
             И таинство словъ объяснилось.
             Онъ пастыря видитъ въ пѣвцѣ предъ собой --
             И слезы свои отъ толпы золотой
             Порфирой закрылъ въ умиленьѣ...
             Все смолкло, на кесаря очи поднявъ,--
             И всякъ догадался, кто набожный графъ,
             И сердцемъ почтилъ Провидѣнье.
                                                               В. Жуковскій.
  
  
                       ТОРЖЕСТВО ПОБѢДИТЕЛЕЙ.
                                 (1803).
  
             Палъ пріамовъ градъ священный,
             Грудой пепла сталъ Пергамъ;
             И, побѣдой насыщенны,
             Къ острогрудымъ кораблямъ
             Собрались эллины -- тризну
             Въ честь минувшаго свершить
             И въ желанную отчизну,
             Къ берегамъ Эллады плыть.
  
                       Пойте, пойте гимнъ согласной!
                       Корабли обращены
                       Отъ враждебной стороны
                       Къ нашей Греціи прекрасной!
  
             Брегомъ шла толпа густая
             Иліонскихъ дѣвъ и женъ;
             Изъ отеческаго края
             Ихъ вели въ далекій плѣнъ.
             И съ побѣдной пѣснью дикой
             Ихъ сливался тихій стонъ
             По тебѣ, святой, великой,
             Невозвратный Иліонъ;
  
                       "Вы, родные холмы, нивы.
                       Намъ васъ болѣ не видать!
                       Будемъ въ рабствѣ увядать...
                       О, сколь мертвые счастливы!"
  
             И, съ предвѣдѣньемъ во взглядѣ,
             Жертву самъ Калхасъ заклалъ:
             "Грады-зиждущей Палладѣ
             И губящей (онъ воззвалъ),
             Буреносцу Посейдону,
             Воздымателю валовъ
             И носящему Горгону
             Богу смертныхъ и боговъ!"
  
                       Судъ оконченъ; споръ рѣшился;
                       Прекратилася борьба;
                       Все исполнила судьба:
                       Градъ великій сокрушился.
  
             Царь народовъ, сынъ Атрея,
             Обозрѣвъ полковъ число.
             Вслѣдъ за нимъ на брегъ Сигея
             Много, много ихъ пришло...
             И внезапный мракъ печали
             Отуманилъ царскій взглядъ:
             Благороднѣйшіе пали...
             Мало съ нимъ пойдетъ назадъ.
  
                       Счастливъ тотъ, кому сіянье
                       Бытія сохранено --
                       Тотъ, кому вкусить дано
                       Съ милой родиной свиданье!

[]

             "И не всякій насладится
             Миромъ, въ свой пришедши домъ:
             Часто злобный ковъ таится
             За домашнимъ алтаремъ;
             Часто Марсомъ пощаженный
             Погибаетъ отъ друзей --
             Рекъ, Палладой вдохновенный,
             Хитроумный Одиссей:
  
                       "Счастливъ тотъ, чей домъ украшенъ
                       Скромной вѣрностью жены!
                       Жены алчутъ новизны:
                       Постоянный миръ имъ страшенъ".
  
             И стоящій близъ Елены
             Менелай тогда сказалъ:
             "Плодъ губительной измѣны,
             Ею самъ измѣнникъ палъ --
             И погибъ, виной Парида
             Отягченный, Иліонъ!
             Неизбѣженъ судъ Кронида:
             Все блюдетъ съ Олимпа онъ.
  
                       "Злому злой конецъ бываетъ:
                       Гибнетъ жертвой Эвменидъ,
                       Кто безумно, какъ Паридъ,
                       Право гостя оскверняетъ".
  
             "Пусть веселый взоръ счастливыхъ",
             Оилеевъ сынъ сказалъ,
             "Зритъ въ богахъ боговъ правдивыхъ!
             Судъ ихъ часто слѣпъ бывалъ:
             Сколькихъ бодрыхъ жизнь поблекла!
             Сколькихъ низкихъ рокъ щадитъ!
             Нѣтъ великаго Патрокла,
             Живъ презрительный Терситъ.
  
                       "Смертный, царь-Зевесъ Фортунѣ
                       Своенравной предалъ насъ:
                       Уловляй же быстрый часъ,
                       Не тревожа сердца втуне.
  
             "Лучшихъ бой похитилъ ярый!
             Вѣчно памятенъ намъ будь,
             Ты, мой братъ, ты, подъ удары
             Подставлявшій твердо грудь,
             Ты, который насъ, пожаромъ
             Осажденныхъ, защитилъ...
             Но коварнѣйшему даромъ
             Щитъ и мечъ ахилловъ былъ.
  
                       "Миръ тебѣ во тьмѣ Эрева!
                       Жизнь твою не врагъ отнялъ:
                       Ты своею силой палъ,
                       Жертва гибельнаго гнѣва".
  
             "О, Ахиллъ! о, мой родитель!"
             Возгласилъ Неоптолемъ:
             "Быстрый міра посѣтитель,
             Жребій лучшій взялъ ты въ немъ.
             Жить въ любви племенъ дѣлами --
             Благо первое земли;
             Будемъ вѣчны именами
             И сокрытые въ пыли!
  
                       "Слава дней твоихъ нетлѣнна --
                       Въ пѣсняхъ будетъ цвѣсть она.
                       Жизнь живущихъ не вѣрна,
                       Жизнь отжившихъ неизмѣнна!"
  
             "Смерть велитъ умолкнуть злобѣ!"
             Діомедъ провозгласилъ:
             "Слава Гектору во гробѣ:
             Онъ краса Пергама былъ;
             Онъ за край, гдѣ жили дѣды,
             Веледушно пролилъ кровь...
             Побѣдившимъ -- честь побѣды,
             Охранявшему -- любовь!
  
                       "Кто, на судъ явясь кровавый,
                       Славно палъ за отчій домъ,
                       Тотъ, почтенный и врагомъ,
                       Будетъ жить въ преданьяхъ славы!"
  
             Несторъ, жизнью убѣленный,
             Нацѣдилъ вина фіалъ,
             И Гекубѣ сокрушенной
             Дружелюбно выпить далъ:
             "Пей страданій утоленье!
             Добрый Вакховъ даръ -- вино:
             И веселость, и забвенье
             Проливаетъ въ насъ оно.

[]

             "Пей, страдалица! печали
             Услаждаются виномъ:
             Боги жалостные въ немъ
             Подкрѣпленье сердцу дали.
  
             "Вспомни матерь Ніобею:
             Что извѣдала она!
             Сколь ужасная надъ нею
             Казнь была совершена!
             Но и съ нею, безотрадной,
             Добрый Вакхъ недаромъ былъ:
             Онъ струею виноградной
             Вмигъ тоску въ ней усыпилъ.
  
             "Если грудь виномъ согрѣта
             И въ устахъ вино кипитъ --
             Скорби наши быстро мчитъ
             Ихъ смывающая Лета".
             И вперила взоръ Кассандра,
             Внявъ шепнувшимъ ей богамъ,
             На пустынный брегъ Скамандра,
             На дымящійся Пергамъ:
             "Все великое земное
             Разлетается, какъ дымъ:
             Нынѣ жребій выпалъ Троѣ,
             Завтра выпадетъ другимъ.
             Смертный, силѣ, насъ гнетущей,
             Покоряйся и терпи!
             Спящій въ гробѣ -- мирно спи!
             Жизнью пользуйся живущій!"
                                                     В. Жуковскій.
  

[]

             АЛЬПІЙСКІЙ СТРѢЛОКЪ.
                       (1803).
  
             Хочешь ты пасти барашка?
                       Дамъ тебѣ ручного я:
             Щиплетъ травку бѣлый бяшка
                       И играетъ у ручья"...
             -- Нѣтъ, родная! манитъ сына
             На охоту горъ вершина.--
  
             "Хочешь, съ рогомъ иль свирѣлью,
                       Стадо по лѣсу водить?
             Тамъ звонки пѣвучей трелью
                       Будутъ слухъ твой веселить".
             -- Нѣтъ, родная! манитъ сына
             Горъ суровая вершина.--
  
             "Подожди, цвѣточки снова
                       Запестрѣютъ на грядахъ...
             Сада нѣтъ въ горахъ -- сурово
                       На суровыхъ высотахъ!"
             -- Пусть цвѣточки тѣшатъ взоры...
             Отпусти, родная, въ горы!--
  
             И пошелъ онъ на охоту --
                       Все къ вершинѣ, все впередъ;
             По скалистому оплоту
                       Онъ безтрепетно идетъ.
             Передъ нимъ, межъ скалъ ущелій,
             Промелькнула тѣнь газели.
             
   По обрывамъ, надъ скалами,
                       Черезъ пропасти безъ дна
             Легкимъ скокомъ и прыжками
                       Переносится она;
             Но стрѣлокъ, въ упорствѣ смѣломъ,
             Мчится вслѣдъ ей съ самострѣломъ.
  
             На утесъ съ крутой вершиной
                       Перепрыгнула она
             И повисла надъ стремниной,
                       Гдѣ застыла крутизна:
             Тамъ подъ ней утесъ громадный,
             А за нею врагъ нещадный.
  
             Въ страхѣ взоръ она подъемлетъ:
                       О пощадѣ молитъ онъ;
             Но напрасно!-- врагъ не внемлетъ:
                       Самострѣлъ ужъ наведенъ...
             Вдругъ возсталъ изъ бездны черной
             Духъ ущелій -- старецъ горной.
  
             И, газель своей рукою
                       Оградивши, произнесъ:
             Для чего сюда съ собою
                       Смерть и ужасъ ты занесъ?
             Вамъ ли тѣсно, персти чада!
             Что жъ мое ты гонишь стадо?"
                                                     Л. Мей.
  

[]

             ПУНШЕВАЯ ПѢСНЯ.
                  ДЛЯ СѢВЕРА.
                       (1803).
  
                       На высяхъ холмовъ открытыхъ,
                       Въ полдень, солнечнымъ лучомъ,
                       Наливаетъ мать природа
                       Гроздья золотомъ-виномъ.
  
             Но никто еще не знаетъ,
             Какъ великая творитъ;
             Не разгадана работа,
             Корень силы не открытъ.
  
                       Полно искръ, какъ чадо солнца,
                       Какъ источникъ свѣтовой,
                       Пѣнясь бьетъ вино изъ бочки
                       Ясно-пурпурной струей.
  
             И ropй возноситъ души,
             И въ стѣсненныя сердца
             Щедро льетъ бальзамъ надежды,
             Жажду жизни безъ конца.
  
                       Только... нашъ холодный поясъ
                       Солнце нехотя живитъ:
                       Можетъ красить развѣ листья,
                       А плодовъ не золотитъ.
  
             Но и сѣверъ проситъ жизни
             И веселья заодно:
             Оттого-то мы безъ гроздій
             Создаемъ себѣ вино,
  
                       Блѣдно созданное нами
                       На домашнихъ алтаряхъ:
                       А творимое природой
                       Блещетъ въ жизненныхъ лучахъ.
  
             Но смѣлѣе бей изъ чаши
             Наша скудная струя;
             И искусство -- даръ небесный,
             И ему земля своя.
  
                       Царство силъ ему подвластно,
                       И изъ стараго оно
                       Нѣчто новое слагая,
                       На землѣ Творцу равно.
  
             Но оно ль самимъ стихіямъ
             Возмогло повелѣвать
             И, въ очахъ сковавши пламя,
             Хочетъ Фебу подражать?
  
                       Къ островамъ благословеннымъ
                       Не оно ль шлетъ корабли,
                       Чтобъ плоды златые юга
                       И на сѣверѣ росли?
  
             Лейся жъ, влага огневая,
             И свидѣтельствуй вовѣкъ:
             До чего достигнуть можетъ
             Силой воли человѣкъ!
                                                     Л. Мей.

[]

[]

                       ПУТЕШЕСТВЕННИКЪ.
                                 (1803).
  
             Дней моихъ еще весною
             Отчій домъ покинулъ я:
             Все забыто было мною --
             И семейство и друзья.
  
                       Въ ризѣ странника убогой,
                       Съ дѣтской въ сердцѣ простотой,
                       Я пошелъ путемъ-дорогой --
                       Вѣра былъ вожатый мой.
  
             И въ надеждѣ, въ увѣреньѣ
             Путь казался недалекъ.
             "Странникъ -- слышалось -- терпѣнье!
             Прямо, прямо на востокъ.
  
                       Ты увидишь храмъ чудесный;
                       Ты въ святилище войдешь,
                       Тамъ въ нетлѣнности небесной
                       Все земное обрѣтешь".
  
             Утро вечеромъ смѣнялось --
             Вечеръ утру уступалъ:
             Неизвѣстное скрывалось --
             Я искалъ -- не обрѣталъ.
  
                       Тамъ встрѣчались мнѣ пучины,
                       Здѣсь высокихъ горъ хребты;
                       Я взбирался на стремнины,
                       Чрезъ потоки стлалъ мосты.
  
             Вдругъ рѣка передо мною --
             Водъ склоненье на востокъ;
             Вижу зыблемый струею
             Подлѣ берега челнокъ.
  
                       Я въ надеждѣ, я въ смятеньѣ;
                       Предаю себя волнамъ;
                       Счастье вижу въ отдаленьѣ;
                       Все что мило -- мнится -- тамъ!
  
             Ахъ! въ безвѣстномъ океанѣ
             Очутился мой челнокъ:
             Даль по прежнему въ туманѣ;
             Брегъ невидимъ и далекъ.
  
                       И вовѣки надо мною
                       Не сольется, какъ поднесь,
                       Небо свѣтлое съ землею --
                       Тамъ не будетъ вѣчно здѣсь.
                                                               В. Жуковскій.
  
                       ЮНОША у РУЧЬЯ.
                                 (1803).
  
             У ручья красавецъ юный
                       Вилъ цвѣты, печали полнъ,
             И глядѣлъ, какъ увлекая
                       Гналъ ихъ вѣтеръ въ плескѣ волнъ.
             Дни мои текутъ и мчатся,
                       Словно волны въ ручейкѣ,
             И моя поблекла юность,
                       Какъ цвѣты въ моемъ вѣнкѣ.
  
             Не спросите: почему я
                       Грустенъ юною душой
             Въ дни, когда все улыбнулось
                       Съ возрожденною весной.
             Эти тысячи созвучій,
                       Пробуждаясь по веснѣ,--
             Пробуждаютъ, грудь волнуя,
                       Грусть тяжелую во мнѣ.
  
             Утѣшеніе и радость
                       Мнѣ не дастъ весна, пока
             Та, которую люблю я
                       И близка, и далека...
             Къ ней простеръ, тоскуя, руки,--
                       Но исчезъ мой сладкій бредъ...
             Ахъ, не здѣсь мое блаженство --
                       И покоя въ сердцѣ нѣтъ.
  
             О покинь-же, дорогая,
                       Гордый замокъ надъ горой!
             Устелю твой путь цвѣтами,
                       Подаренными весной.
             При тебѣ ручей яснѣе,
                       Слышны пѣсни въ высотѣ,--
             Въ тѣсной хижинѣ просторно
                       Очарованной четѣ.
                                                     К. Фофановъ.
  

[]

                          ГОРНАЯ ДОРОГА.
                                 (1804).
  
             Надъ страшною бездной дорога бѣжитъ,
             Межъ жизнью и смертію мчится;
             Толпа великановъ ее сторожитъ;
             Погибель надъ нею гнѣздится.
             Страшись пробужденья лавины ужасной:
             Въ молчаньи пройди по дорогѣ опасной.
  
             Тамъ мостъ черезъ бездну отважной дугой
             Съ скалы на скалу перегнулся;
             Не смертною былъ онъ поставленъ рукой --
             Кто смертный къ нему бы коснулся?
             Потокъ подъ него разъяренный бѣжитъ,
             Сразить его рвется и ввѣкъ не сразитъ.
  
             Тамъ, грозно раздавшись, стоятъ ворота;
             Мнишь, область тѣней предъ тобою;
             Пройди ихъ -- долина, долинъ красота,
             Тамъ осень играетъ съ весною.
             Пріютъ сокровенный! желанный предѣлъ!
             Туда бы отъ жизни ушелъ -- улетѣлъ.
  
             Четыре потока оттуда шумятъ --
             Не зрѣли ихъ выхода очи;
             Стремятся они на востокъ, на закатъ,
             Стремятся къ полудню, къ полночи.
             Рождаются вмѣстѣ, родясь, разстаются,
             Бѣгутъ безъ возврата и ввѣкъ не сольются.
  
             Тамъ въ блескѣ небесъ два утеса стоятъ,
             Превыше всего, что земное;
             Кругомъ облака золотыя кипятъ,
             Эѳира семейство младое,
             Ведутъ хороводы въ странѣ голубой;
             Тамъ не былъ, не будетъ свидѣтель земной.
  
             Царица сидитъ высоко и свѣтло
             На вѣчно незыблемомъ тронѣ;
             Чудесной красой обвиваетъ чело
             И блещетъ въ алмазной коронѣ;
             Напрасно тамъ солнцу сіять и горѣть:
             Ее золотитъ, но не можетъ согрѣть.
                                                               В. Жуковскій.
  

[]

                       ВИЛЬГЕЛЬМЪ ТЕЛЛЬ.
                                 (1804).
             Когда враждебныхъ, грубыхъ силъраздоры
             Стараются раздуть пожаръ войны,
             Когда бушуютъ злобныхъ партій споры,
             Воѣ велѣнья правъ заглушены.
             И произволъ ломаетъ всѣ затворы,
             И дерзостный порокъ освобожденъ,
             И государства якорь вырванъ грубо,--
             Объ этомъ пѣть -- не кстати и не любо.
             Когда жъ народъ пастушескій, спокойный,
             Безъ жадности довольный самъ собой,
             Свергая гнетъ неволи недостойной,
             Чтитъ человѣчность, даже выйдя въ бой,
             Въ побѣдѣ даже скроменъ,-- пѣсни стройной
             Достоинъ онъ и славы вѣковой!
             И радъ я повѣсть разсказать такую,
             Тебѣ, какъ все великое, родную.
                                                     Н. Холодковскій.

                                 ДРУГУ ВЪ АЛЬБОМЪ.
                                           (1805).
             Неисчерпаемой прелестью и красотой вѣчно новой
                       Дышитъ природа, и знай: схоже искусство въ томъ съ ней;
                       Въ сердцѣ ты чувство хранишь
                       къ нимъ обоимъ, о старецъ достойный!
                       Жребіемъ будетъ твоимъ вѣчная юность за-то.

[]

  

Примѣчанія къ I тому.

СЪ ПОРТРЕТАМИ РУССКИХЪ ПЕРЕВОДЧИКОВЪ ШИЛЛЕРА.

  

Примѣчанія къ стихотвореніямъ.

Въ нижеслѣдующихъ примѣчаніяхъ поясненія и комментаріи къ стихотвореніямъ (составлены по наиболѣе авторитетнымъ нѣмецкимъ комментаторамъ Шиллера -- Дюнцеру, Фигофу, Минору, Шерру, Беллерманну и др.) принадлежатъ Горнфельду. Свѣдѣнія о русскихъ переводахъ даны Венгеровымъ. Нѣкоторыя изъ этихъ указаній сообщены Н. Бахтинымъ.

  

ПРОЩАНІЕ ГЕКТОРА.
(1780).

   Переработка пѣсни Анаііи изъ "Разбойниковъ" (Актъ II, 4), относящаяся къ 1793 г. Источникомъ послужила сцена изъ "Иліады" (пѣснь VI, стихъ 395), но такъ прощаніе Гектора съ Андромахой происходитъ не предъ послѣднимъ, роковымъ боемъ его съ Ахилломъ, мстящимъ за смерть своего друга Патрокла (пѣснь XXII), а раньше.
   1. Н. Тютчевъ (а не Ѳ. Тютчевъ, какъ указывается въ нѣкоторыхъ библіогр. указателяхъ). Гекторъ и Андромаха, изъ Шиллера, "Сочиненія въ прозѣ и стихахъ", 1832, ч. II, ст,. 204. Переводъ не. особенно точный.
   2. Н. Кетчеръ. Въ переводѣ "Разбойниковъ" (Москва, 1828). Скорѣе подражаніе, чѣмъ переводъ, пространнѣе подлинника (вмѣсто 24 стиховъ -- 31) и другимъ размѣромъ.
   3. М. Михайловъ. Прощаніе Гектора, изъ Шиллера, "Сынъ Отечества", 1847 No 3, перепечатано въ стихотвореніяхъ М. Л. Михайлова изд. 1862 и и 1890 г. Сравнительно съ другими мастерскими переводами Михайлова, этотъ не принадлежитъ къ числу удачныхъ. Холодный размѣръ его совсѣмъ не подходитъ къ горячему тону стихотворенія въ подлинникѣ.
  
                                 Андромаха.
  
             О, Гекторъ, супругъ мой, ужели меня ты покинешь?
             Пойдешь ли туда, гдѣ Ахиллъ безпощадной рукою
             Приноситъ кровавыя жертвы Патроклу? Кто будетъ
             Малютку учить твоего покоряться безсмертнымъ
             И дротикъ метать? О, мой Гекторъ, что станется съ нами,
             Когда ты потонешь въ пучинѣ туманнаго Орка?
  
                                 Гекторъ.
  
             Не плачь, дорогая супруга! отри свои слезы!
             Въ груди моей мщенье кипитъ врагамъ за отчизну...
             Рука моя будетъ защитой родного Пергама;
             И если паду я -- паду на пенатовъ отцовскихъ!
             И къ Стиксу сойду какъ защитникъ твердынь Иліонскихъ!
  
                                 Андромаха.
  
             Увы, не внимать мнѣ бряцанью доспѣховъ супруга,
             Твой мечъ сиротѣющій ржавчина съѣстъ, и съ тобою
             Навѣки погибнетъ могучее племя Пріама!
             Сойдешь ты туда, гдѣ и дня не бывало отъ вѣка,
             Гдѣ волны Коцита рыдаютъ и стонутъ въ пустынѣ...
             О, Гекторъ, супругъ мой, любовь твоя въ Летѣ потонетъ!
  
                                 Гекторъ.
  
             Потонутъ въ ней всѣ мои страсти, порывы и думы --
             Любовь не погибнетъ въ холодной пучинѣ забвенья,
             Но слышишь?.. ужъ варваръ промчался къ стѣнамъ Иліона.
             Мечемъ опояшь меня!.. Плачъ свой оставь ты и вѣруй:
             Любовь моя вѣчная въ Летѣ погибнуть не можетъ.
  
   4. Владиміръ Зотовъ. "Пантеонъ". 1853, T. VIII, No 3, стр. 5. Подражаніе.
   5. Л. Мей. Прощаніе Гектора, изъ Шиллера "Отеч. Зап.", 1855 г., С., и во всѣхъ собраніяхъ стихотвореній Мея -- 1857, 1863, и поздніе. Безспорно лучшій изъ переводовъ этого стихотворенія и очень точный.
   6. М. Достоевскій. Въ "Разбойникахъ". См. выше, стр. 209.
   7. Павловъ, Д. И.-- Прощаніе Гектора съ Андромахой. Изъ Шиллера.-- "Рус. Обозрѣніе" - 1893 г. No 6, стр. 697.
   8. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

АМАЛІЯ.
(1780).

   Изъ "Разбойниковъ" (актъ III, 1) -- пѣсня Амаліи о далекомъ миломъ.
   1. Жуковскій, В. А. Плачъ Людмилы.
  
             Ангелъ былъ онъ красотою,
             Маемъ кроткій взоръ блисталъ,
             Все великою душою
             Несравненный превышалъ!
  
             Поцѣлуи -- сладость рая,
             Слитыхъ пламеней струя,
             Горныхъ арфъ игра святая!
             Небеса вкушала я!
  
             Взоромъ взоръ, душа душою,
             Распалялись... все цвѣло!
             Міръ сіялъ для васъ весною,
             Все вамъ радость въ даръ несло!
  
             Непостижное сліянье
             Восхищенья и тоски,
             Нѣжныхъ ласкъ очарованье
             Огнь сжимающей руки...
  
             Сердца сладостныя муки...
             Все прости!... Его ухъ нѣтъ!
             Ахъ! прорви жъ печаль равлуки,
             Смерть, души послѣдній свѣтъ!
  
   Ни при первоначальномъ появленіи этого подражанія въ "Вѣст. Евр." 1809 г. 20), ни въ позднѣйшихъ изданіяхъ не указано, что стихотвореніе заимствовано изъ Шиллера.
   2. Н. Кетчеръ. Въ переводѣ "Разбойниковъ" (Москва, 1828). Переводъ растянутый (вмѣсто 16 стиховъ -- 20), неточный и вялый.
   3. М. Меркли.-- Пѣснь Амаліи, изъ Шиллера... (Стихотв. М. Меркли, 1835, стр. 69).
   Намъ не пришлось видѣть этотъ переводъ, но судя по отзыву Бѣлинскаго (Соч. подъ редак. С. А. Венгерова, т. II) о Меркли, онъ едва ли представляетъ литературный интересъ.
   4. Н. Коншинъ (а не Коптевъ, какъ указано у Гербеля). Изъ Шиллера. "Современникъ", 1841, т. ХХШ, стр. 176. Переводъ не особенно точенъ; въ литературномъ отношеніи среднихъ достоинствъ.
   5. Анонимъ. Амалія, изъ Шиллера. "Опечатки". 1843. стр. 28. Переводъ плохъ.
   6. Л. Мей. "Библ.д. чт." 1855, т. СХХХ и въ собраніяхъ его стихотвореній.
   7. Н. Маркевичъ. Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ. 1857, т. I, изд. Гербеля. Переводъ нѣсколько растянуть (20 стиховъ).
   8. М. Достоевскій. Амалія въ саду играетъ на лютнѣ. Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, 1857, т. II (см. выше, стр. 225).
   9. А. С.-- Безъ заглавія. "Русское Слово", 1861, No 4.
   10. В. Бенедиктовъ. Безъ заглавія и означенія, что переводъ изъ Шиллера. Классическіе иностранные писатели въ русскомъ переводѣ, 1865, II.
   11. Н. Головановъ. Лирическія стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

НАДЪ СВѢЖЕЙ МОГИЛОЙ.
(1780)

   Стихотвореніе, носящее въ оригиналѣ названіе "Eine Leichenphantasie" (Могильная фантазія), посвящено памяти только что скончавшагося даровитаго юноши Христофора Августа фонъ Говена (1751--1780), брата друга поэта. По тогдашнему обычаю усопшій долженъ былъ быть воспѣть въ соотвѣтственномъ случаю произведеніи. Стихотвореніе было напечатано въ одномъ экземплярѣ, вѣроятно, съ музыкой Цумштега.
   1. Ѳ. Миллеръ. Надъ свѣжей могилой.-- Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ. Изд. Гербеля, Собр. стихотв. Миллера.
   2. Н. Головановъ. Лирическія стихотворенія Шиллера. М. 1889.
  

ЭЛЕГІЯ НА СМЕРТЬ ЮНОШИ.
(1781)

   На смерть воспитанника военной академіи Іоганна Христіана Векерлина (род. въ 1759 г.). товарища Шиллера по медицинскимъ занятіямъ, впослѣдствіи поступившаго на службу въ аптеку къ отцу поэта. Стихотвореніе напечатано отъ имени друзей покойнаго. Мрачное міровоззрѣніе и сомнѣнія въ справедливости Творца, выраженныя въ первой редакціи еще болѣе рѣзко, возбудили толки, о которыхъ поэтъ писалъ (4 янв. 1781 г.) своему другу фонъ Говену: "Эта мелочь ославила меня въ округѣ больше, чѣмъ двадцатилѣтняя практика. Это слава, во слава того, кто сжегъ храмъ Эфесскій. Господи помилуй!"
   1. А. Ш. (Элегія на смерть юноши, изъ Шиллера "Сибирскія мелодіи" 1846. Переп. въ "Мелодіяхъ" 1852 г.). Переводъ, въ общемъ, очень недуренъ, во помѣщаемый нами переводъ Миллера точнѣе.
   2. Ѳ. Миллеръ. (Элегія на смерть юноши). Шиллеръ въ переводѣ рус. поэтовъ, изд. Гербеля и Собр. стих. Миллера.
   3. Н. Головановъ. Лирическія стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

ФАНТАЗІЯ (ЛАУРѢ).
(1781).

   Послѣ долгихъ споровъ о личности "Лауры", къ которой обращено это и пять другихъ (см. ниже) стихотвореній, можно теперь считать несомнѣннымъ, что подъ этимъ именемъ, избраннымъ подъ вліяніемъ Клопштока, скрыта Луиза Доротея Фишеръ, вдова офицера, у которой поэтъ жилъ въ Штутгардтѣ по выходѣ изъ академіи (си. біографію). Смыслъ стихотворенія: какъ сила всемірнаго тяготѣнія сдерживаетъ и объединяетъ міръ матерія, такъ любовь скрѣпляетъ воедино міръ духовный; обобщая обѣ области, поэтъ вслѣдъ за греческими философами, особенно Эмпедокломъ, для котораго обособленіе и соединеніе первоначально хнотическихъ и разрозненныхъ элементовъ есть дѣло Эроса, даже именуетъ обѣ силы одинаково любовью ("На любви основанъ мировой законъ"). Далѣе поэтъ сообщаетъ и различнымъ проявленіямъ чувства также личную жизнь -- любовь: радость сочетается съ горемъ, надежда съ отчаяніемъ, тоска "братски" сочетается съ наслажденіемъ -- и отъ этого союза рождаются "золотыя дѣти" -- слезы успокоенія. То же парное сочетаніе видитъ поэтъ и въ "царствѣ зла", гдѣ "наши пороки враждуютъ съ небомъ и любовно соединяются съ адомъ, грѣхъ со стыдомъ и раскаяніемъ, величіе съ опасностью, гордость съ паденіемъ, счастье съ завистью, похоть съ своей "сестрой" -- смертью. Послѣднія двѣ строфы изображаютъ невозможное осуществленіе невыполнимаго порыванія: это произойдетъ лишь тогда, когда, согласно преданію, Время (Сатурнъ) соединится съ своей невѣстой -- вѣчностью.
   1. Анонимъ (Фантазія къ Лорѣ, изъ Шиллера, "Московск. Вѣсти." 1831, ч. VI). Переводъ литературный, но тяжеловѣсный.
   2. Н. Гербель. Фантазія. Лаурѣ, Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля.
   3. Н. Маркевичъ. "Маріи" подражаніе Шиллеру ("Славянинъ" 1827, ч. 11, 13). Взяты только послѣднія 8 строкъ стихотворенія и очень неуклюже и неточно передѣланы въ 12.
   4. В. Курочкинъ. (Лаурѣ -- отрывокъ изъ Шиллера) Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля. Спб. 1857, т. II, стр. 296. Куплеты 4, 5, 6, 7,8.
  
             Атомовъ тончайшихъ миріады
             Устремляютъ въ цѣлое любовь;
             Ею сферъ сдвигаются громады
             И системы движутся міровъ.
  
             Но любовь исторгни -- все строенье
             Распадется,-- и во всѣ концы
             Вторгнется хаосъ и разрушенье...
             Сокрушайтесь, міра мудрецы!
  
             Безъ всесильной -духъ окаменѣетъ
             И погибнетъ смертью естества;
             Безъ любви весна не зеленѣетъ,
             Человѣкъ не знаетъ Божества!
  
             И когда меня -цѣлуетъ Лора,
             Отчего вся кровь во мнѣ кипитъ.
             Отчего такъ сердце бьется скоро,
             И огонь лицо мое палитъ?
  
             И съ могучей, напряженной силой
             Въ моихъ жилахъ кровь бѣжитъ ключомъ,
             Плоть моя стремится къ плоти милой,
             Души въ насъ горятъ однимъ огнемъ?...
  
   5. Н. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера, М. 1899.
   6. О. Н. Чюмнна. Фантазія (Лаурѣ). Переведено для настоящаго изданія.
  

ЛАУРА ЗА КЛАВЕСИНОМЪ.
(1781).

   "Одинъ изъ навболѣе незрѣлыхъ, напыщенныхъ и безсодержательныхъ опытовъ поэта" (Дюнцеръ, 311). Въ русскомъ переводѣ не упомянуто имя "кудесника (стихъ 5) Якова Филадельфія -- знаменитаго мага XVIII вѣка, вызывавшаго души мертвецовъ и отсутствующихъ. Стихи:
  
             Какъ кудесникъ, властно напрягаешь!
             И владѣешь струнами души,
  
   связанные съ его именемъ, вызываютъ разногласія между комментаторами: одни (Келлерманъ) -- объясняютъ ихъ смыслъ такъ: Филадельфій оживляетъ тысячи бездушныхъ тѣлъ; другіе, наоборотъ (Фигофъ), видятъ здѣсь сравненія: "какъ Филадельфій своимъ искусствомъ отнималъ души у тысячи людей, такъ Лаура обращаетъ своей игрой въ бездушную статую своего слушатели". Дюнцеръ, между прочимъ, находитъ возможнымъ усмотрѣть здѣсь намекъ на "тысячи нитей", которыми орудовалъ Филадельфія, приводя въ движеніе автоматовъ, употребляемыхъ имъ для своихъ фокусовъ.
   1. А. Мерзляковъ. "Къ Лаурѣ за Клавесиномъ изъ Шиллера". "Вѣстн. Европы" 1806 г. ч. XXV, и въ сочиненіяхъ Мерзлякова (М. 1867, ч. 2). Переводъ очень растянутъ (55 стиховъ вмѣсто 41) и тяжелъ, не представляетъ интереса по имени переводчика. См. о немъ ниже при переводѣ Державина.
  
             Когда твоя рука летаетъ по струнамъ,
                       Лаура!-- изступленъ, восторженъ къ небесамъ,
                       Одной душой живу и наслаждаюсь;
             И обездушенъ вдругъ, я въ камень превращаюсь!
                       Ты жизнь даешь, отъемлешь вновь;
             Такъ сильно общее сердецъ соединенье,!
             Въ безчисленныхъ путяхъ взаимное влеченье;;
                       Всесильна такъ одна любовь!
             Благоговѣніемъ священнымъ упоенный.
             Прохладный вѣтерокъ чуть дышетъ надъ тобой;
                       Но бурей пѣсни пробужденный,
                       Крутится въ вихряхъ самъ съ собой!
             Природа, алчная къ твоимъ восторгамъ, страстно
             Приникла и молчитъ! Волшебница!-- воззришь,
             И я весь твой навѣкъ!-- струнами загремишь,
                       И все тебѣ подвластно!!
             Какъ море разлилась гармоніи живая,
             Всоусладительный въ согласіи раздоръ!
             Такъ въ искрахъ пламенныхъ отъ свѣта и шикая,
                       Рождался ангеловъ соборъ!
             Такъ въ нѣдрахъ хаоса, изъ бурь животворящихъ,
             Раскрылись, понеслись полки міровъ блестящихъ,
             И ночь зардѣлася отъ утреннихъ лучей!
             Таковъ волшебный тонъ гармоніи твоей!
             Умолкни все! онъ тихъ, онъ сладокъ, какъ ручей!
             По свѣтлому песку струи свои катящій,
             И робкимъ шопотомъ съ цвѣтами говорящій
                       О нѣжности своей.
                       Убойтеся, тираны!
             Въ величествѣ сватомъ и грозномъ онъ течетъ,
             Какъ горніе громовъ органы.
             Внемлите:-- водопадъ реветъ.
             Кипящей пѣною граниты омываетъ
                       И въ брызгахъ тучи составляетъ!
             Но се!-- манятъ меня, какъ легкій вѣтерокъ,
             Когда онъ крадется сквозь липовый лѣсокъ,
                       По вѣтвямъ тихо пробираясь,
                       И самой нѣгой утомляясь
                       Еще шумитъ, еще дохнулъ
                       И въ розовомъ кустѣ заснулъ!
             Премѣна чудная!.. что сдѣлалось со мной?
             Мнѣ тяжко! такъ темно!.. но область ли тѣней,
             Не Орковы ль поля я вижу предъ собой?
             Вездѣ уныніе... и блѣдный видъ скорбей!
             Печальная сова ночь сону пробуждаетъ;
                       Влачася слезною волной,
                       Копить едва мелькаетъ.
                       Всему конецъ!... всему покой!
             Остановись, скажи не съ горними-ль духами
             Бесѣдуетъ мой духъ? Не съ горними-ль пѣвцами
                       Въ союзѣ ты святомъ?
             Открой мнѣ таинство: не симъ ли языкомъ
             Въ Едемѣ праведныхъ веселіе вѣщаетъ,
                       Когда Егову прославляетъ?
  
   2. Державинъ. Дѣва за клавесиномъ. "Вѣст. Евр." 1806 г., ч. XXVI, No 7 и въ отдѣльныхъ изданіяхъ сочиненій Державина, гдѣ печатается подъ заглавіемъ "Дѣва за арфою". Въ печати этотъ переводъ появился послѣ перевода Мерзлякова, но сдѣланъ онъ раньше -- въ 1805 г. Державинъ отправилъ его къ Каченовскому для напечатанія въ "Вѣст. Евр.", но Каченовскому, не любившему бѣлыхъ стиховъ, переводъ не понравился, и чтобы отклонить печатаніе, онъ просилъ Мерзлякова перевести "Дѣву" риѳмованными стихами, а Державину написалъ, что у него есть одинъ переводъ. Затѣмъ онъ, однако же, напечаталъ и переводъ Державина. Дмитріеву переводъ Державина тоже не нравился. Ср. Соч. Державина подъ ред. Грота, т. 2, стр. 540--43. Послѣднихъ 10 стиховъ Державинскаго перевода, съ ихъ полемикой противъ скептицизма 18 вѣка, у Шиллера совсѣмъ нѣтъ.
  
             Владѣющимъ твоимъ перстамъ,
             О дѣва, клавесинъ струнами,
             Обезтѣлесенъ, обездушенъ,
             Я будто истуканъ стою,
             Царица жизни ты и смерти
             Силъ править тысящьми, какъ Богъ!
                       Благоговѣя чуть шумитъ
             Вкругъ воздухъ на тебя приникши,
             Ко пѣнью твоему прикованъ
             Стоитъ, кружася, въ вихрѣ вѣкъ,
             И тьмы веселія въ безмолвьи
             Природы всей къ тебѣ влечетъ.
             Волшебница! одно твое воззрѣнье,
             Одинъ твой звуки плѣнить всю тварь
                       Полны гармоніи душой
             Изъ струнъ роскошно устремленны,
             Какъ Серафимы вновь рождаясь,
             Изъ неба порхаютъ, кишатъ;
             И какъ изтекши изъ хаоса
             И вихремъ зиждущимъ взнесясь,
             Изъ мрака солнца возсіяли:
             Твоихъ такъ гласовъ тонъ златый
                       Пріятно,-- какъ сребристый ключъ
             Журча по камешкамъ катится
             Великолѣпно, важно вдругъ,--
             Какъ грома съ облаковъ органы;
             Стремительно,-- вдали съ утеса,
             Какъ шумный пѣнистый потовъ;--
                       Отрадно,-- какъ межъ липъ
                       Тѣнистыхъ, благовонныхъ,
                       И шепчущихъ осинъ
                       Влюбленны вѣтерки дыхаютъ;
                       Уныло, мрачно, тяжело
             По мертвымъ дебрямъ ужасный шорохъ нощи
                       И вой, протяжно изчезая:
             Влечется слезною Коцитовой волной.
                       Но стой! и мнѣ повѣдай, Дѣва:
                       Въ связи-ль съ духами ты небесъ,
                       И тотъ-ли ихъ языкъ въ Едемѣ,
                       Музыка коимъ говоритъ?
             Завѣса отъ очесъ упала!
             Затворы слуха отперлись!
             О Дѣва! Я дышу живѣя.
             Иль огнь эѳирный очищая,
             И вихремъ въ выспрь меня несетъ?
                       Мелькаютъ сквозь небесъ раздранныхъ
                       Младыхъ духовъ мнѣ въ солнцахъ троны!
                       За гробомъ утрення заря!
             Прочь, прочь съ понятьемъ насѣкомыхъ,
                       Кощуны... прочь!-- есть Богъ!
  
   3. В. Бенедиктовъ. (Лаура за клавесиномъ). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля, и въ "Сочиненіяхъ".
  
             Клавесинъ, перстамъ твоимъ послушный,
             Зазвучалъ: я слышу гимнъ небесный --
             И стою, какъ истуканъ бездушный,
             И парю, какъ геній безтѣлесный.
                       Воздухъ -- только бъ не нарушить
                       Тѣхъ мелодій, что онъ слышитъ,
                       Только бъ слышать, только бъ слушать --
                       Притаился и не дышитъ;
                       Мнится, полный кругъ созданья
                       Таетъ въ нѣгѣ обаянья;
                       Оковала ты его
                       Струнъ волшебныхъ переборомъ,
                       Какъ сковала бѣглымъ взоромъ
                       Область сердца моего.
             Звуки льются въ огненныхъ размѣрахъ:
             Кажется, все вновь и вновь творимы -
             На струнахъ, какъ на небесныхъ сферахъ,
             Въ звукахъ тѣхъ родятся херувимы;
             Кажется, изъ нѣдръ хаоса блещетъ
             Новый міръ и, въ вихрѣ мірозданья
             Восходя, за солнцемъ солнце хлещетъ
             Бурными потоками сіянья.
                       Слышатся мнѣ въ сладкихъ
                       Переливныхъ тонахъ
                       Ручеекъ на гладкихъ
                       Камешкахъ надонныхъ;
             Слышится мнѣ, то но тучамъ гремящій
             Божій органъ тотъ, гдѣ сыпля перуны,
             Рвутся сверкающей молніи струны;
             То по уступамъ съ обрывовъ скользящій
             Съ шумомъ глухимъ -- изъ раската въ раскатъ --
             Прыщущій пѣной широкій каскадъ;
                       То ласкательно-игривый
                       Въ перескокъ черезъ лѣсокъ
                       Шаловливо листья ивы
                       Покачнувшій вѣтерокъ;
             То мнѣ въ стенающихъ звукахъ открыта
             Адская бездна, гдѣ волны Коцита --
             Слезныя волны - текутъ черезъ край;
             То предо мной разверзается рай...
                       И готовъ спросить у дѣвы
                       Я сквозь трепетъ въ этотъ мигъ:
                       "То не райскіе ль напѣвы,
                       Не предвѣчный ли языкъ?"
  
   4. Н. Головановъ, Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
   5. О. Н. Чюмина. Переведено для настоящаго паданія.
  

РУССО.
(1781).

             Обращеніе къ памятнику Жанъ-Жака Руссо (1712--1776) на такъ называемомъ "островѣ Ивъ" въ Эрменонвилѣ подлѣ Парижа, гдѣ жилъ послѣдніе дни и умеръ знаменитый философъ. Изъ четырнадцати первоначальныхъ строфъ этого стихотворенія поэтъ съ большимъ тактомъ отбросилъ двѣнадцать слабыхъ, оставивъ двѣ лучшія. Преслѣдованія Руссо навлекъ на себя сочиненіемъ "Эмиль или о воспитаніи", которое было сожжено рукой палача. Авторъ, приговоренный въ заключенію въ тюрьмѣ, бѣжалъ и долго скитался, терпя большія лишенія.
   1. Мей. Руссо, Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля и въ "Сочиненіяхъ".
   2. Н. Головановъ, Лирич. стих. Шиллера М. 1889.
  

УПОЕНІЕ (ЛАУРѢ).
(1781).

             I Въ изданной Шиллеромъ въ 1782 году "Антологіи" эта ода носитъ болѣе опредѣленное названіе: "Минуты блаженства подлѣ Лауры". Въ томъ же 1782 году оно появилось въ "Der Schwäbische Musen Almanach", сокращенное на двѣ строфы, въ 1793 г. урѣзано поэтомъ болѣе чѣмъ на половину, отчего, по мнѣнію всѣхъ комментаторовъ, производитъ неполное впечатлѣніе.
   1. Ѳ. Миллеръ. (Лаурѣ) Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ. Изд. Гербеля.
   2. Н. Головановъ, Лирическія стихотворенія Шиллера. М. 1899. ("Восторгъ къ Лаурѣ").

[]

ДѢТОУБІЙЦА.
(1781).

   Популярная въ эту эпоху тема. Тяжкія и позорныя наказанія, налагаемыя за дѣтоубійство государствомъ и церковью, вызвали отпоръ со стороны поэтовъ и гуманныхъ людей, указывавшихъ на смягчающія обстоятельства -- соблазны и страсть; къ этому общественному настроенію относится и Гретхенъ въ "Фаустѣ". Стихотвореніе представляетъ собой какъ-бы монологъ но пути на казнь, чему, однако, противорѣчитъ сцена сожженія писемъ (предпослѣдняя строфа).
   1. Милоновъ (Мать убійца, съ нѣмецкаго изъ Шиллера). "Вѣст. Евр." 1813, ч. LXX, 3. Сатиры Милонова 1819, 85. Больше пересказъ, чѣмъ переводъ.
  
             Слышишь? бьетъ ужасный часъ!
                       Укрѣпитесь, силы!
             Вмѣстѣ къ смерти! ищутъ насъ
                       Бросить въ ровъ могилы!
             Все исчезло:-- Божій свѣтъ,
                       И небесъ отрада,
             Для мена васъ болѣ нѣтъ --
                       Я добыча ада!
  
             Ахъ, прости и свѣтлый день.
                       Взоровъ услажденье,
             Сладострастна ночи тѣнь --
                       Чувствъ обвороженье!
             Блескъ оградный вашъ погасъ,!
                       О, мечты златыя! I
             Быстро скрылись всѣ отъ глазъ,
                       Радости земныя! и т. д. I
  
   2. И. Покровскій -- ( Мать убійца") "Благонамѣренный", 1822, ч. 17, No 7, 270. Переводъ, по своему времени, не дуренъ.!
   3. А. Мейснеръ. (Чадоубійца, изъ Шиллера). Соч. А. Мейснера, 1836, и въ изданіи Гербеля.
   4. Анонимъ, (Преступница, изъ Шиллера) "Сибирскія Мелодіи", 1846. 41. Переводъ не безъ достоинствъ.
   5. Н. Головановъ. Лирич. стихотв. Шиллера, М. 1899.
   6. Аполлонъ Коринфскій. Переведено для настоящаго изданія.
  

СРАЖЕНІЕ.
(1781).

   Первоначально называлось "Въ бою -- разсказъ офицера" и, несомнѣнно, принадлежитъ къ лучшимъ произведеніямъ перваго періода. Обращаетъ на себя вниманіе свободный размѣръ, переходы котораго вполнѣ соотвѣтствуютъ развитію дѣйствія.
   1. Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ. Изд. Гербеля.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера, М. 1899.
  

ТОРЖЕСТВО ЛЮБВИ.
(1781).

   Въ анонимной замѣткѣ объ "Антологіи" Шиллеръ говоритъ, что это стихотвореніе, очевидно, написано подъ вліяніемъ "Nachtfeier der Venus" Бюргера (1773); послѣднее стихотвореніе есть подражаніе "Pervigilium Veneris" ("Cras amet qui numquam amavit, quique amavit, eras amet"), приписываемому Катуллу. Несмотря на это указаніе, произведеніе Шиллера совершенно самостоятельно. Комментаторы различно оцѣниваютъ планъ композиціи: по мнѣнію Дюнцера, между первой частью, гдѣ передается, какъ еще грубый родъ людской рожденіемъ богини любви призвавъ къ духовной жизни, и второй, гдѣ изображена власть любви на Олимпѣ, въ преисподней и на землѣ, откуда любовь возноситъ людей на небо, нѣтъ никакой связи. Наоборотъ, Фигофъ считаетъ гимнъ однимъ изъ лучшихъ юношескихъ стихотвореній Шиллера. Объясненіе второй строфы ("Изъ недвижныхъ скалъ... смертныхъ родъ возсталъ") см. дальше въ Словарѣ -- Девкаліонъ и Пирра.
   1. С. Шевыревъ. Торжество любви. "Сѣверная Лира", 1827.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899. (Тріумфъ любви).

[]

ВЕЛИЧІЕ МІРА.
(1781).

   "Мысль о безконечности вселенной высказана въ этомъ стихотвореніи въ оригинальныхъ образахъ: фантазія поэта жаждетъ пронестись до самаго конца вселенной; послѣ долгаго скитанія она, наконецъ, видитъ предъ собой беззвѣздное пространство и думаетъ, что достигла цѣди, какъ вдругъ натыкается на новыя массы міровъ. А другая фантазія, несущаяся ей на встрѣчу, сообщаетъ ей, что границъ міра не найти". (Дюнцеръ). Образы стихотворенія неясны и часто несоединимы.
   1. С. Шевыревъ. (Безпредѣльность, изъ Шиллера). "Московскій Вѣстникъ" 1827, ч. III, No 12, стр. 814. Также въ "Литературн. прилож. къ Русскому Инвалиду" (1833, No 96, 767), въ "Полной Русской Хрестоматіи" Галахова, въ изд. Гербеля.
  
             БЕЗПРЕДѢЛЬНОСТЬ.
  
             По морю вселенной направилъ я бѣгъ;
             Тамъ якорь мнилъ бросить, гдѣ видится брегъ
                       Пучины созданья, гдѣ жизни дыханья
             Не слышно, гдѣ смолкла стихійная бравъ,
             Гдѣ Богомъ творенью поставлена грань.
             Я видѣлъ, какъ юныя звѣзды встаютъ,
             Путемъ вѣковѣчнымъ по тверди текутъ,
                       Какъ дружно летѣли
                       Къ б жественной цѣли...
             Я далѣ -- и взоръ оглянулся окресть,
             И видѣлъ пространство, но не было звѣздъ.
             И вѣтра быстрѣе, быстрѣе лучей,
             Я въ бездну ничтожества мчался бодрѣй,
                       И небо за мною
                       Одѣлося мглою.
             Какъ волны потока, какъ сонмы планетъ
             За странникомъ міра кипѣла во слѣдъ.
  
             И путникъ со мной повстрѣчался тогда,
             И вотъ вопрошаетъ: "Товарищъ, куда?"
                       -- Къ предѣламъ вселенной
                       Мой путь неизмѣнной:
             Туда, гдѣ умолкла стихійная брань,
             Отъ вѣка созданьямъ поставлена грань!--
  
             "Кинь якорь! предѣловъ имъ нѣтъ предъ тобой".
             -- Ихъ нѣтъ и за мною! путь конченъ и твой!
                       Свивай же вѣтрило,
                       О, духъ мой унылой,
             И далѣе, смѣлый, летѣть не дерзай,
             И здѣсь же съ отчаяньи якорь бросай!
  
   2. П. Ободовскій. (Величіе міра, подражаніе Шиллеру). "Сѣверные цвѣты", 1827, отд. II, стр. 830. Подражаніе очень вольное.
   3. А. Струговщиковъ. (Величіе вселенной, изъ Шиллера). "Стихотворенія А. Струговщикова" 1845. Какъ всѣ переводы Струговщикова, не достаточно точный.
  
             Въ міръ, что изъ Хаоса Вѣчною Силой
             Созданъ, - полетъ направляетъ кормило
                       Мысля орлиное, крылатой:
                       Мчуся, надежды глашатай,
             Мчуся туда, гдѣ стихіи молчать,
             Грани вселенной на стражѣ стоятъ.
  
             Вижу міровъ вѣковое теченье;
             Дальше несуся, въ средину творенья;
                       Гдѣ ни раскину вѣтрило -
                       Жизнь и движенье и сила.
             Мимо несмѣтныхъ промчался свѣтилъ,
             Око въ пустое пространство вперилъ.
  
             Мимо пространства въ ничто устремился
             Солнечный лучъ не быстрѣе носился:
                       Всюду нетлѣнный и вѣчный,
                       Вѣчности духъ безконечный
             Міру прядетъ безпредѣльный покровъ;
             Звѣзды въ ночи миріады міровъ!
  
             Путникъ на встрѣчу: что видѣлъ, что знаешь?
             -- То же что ты. Ты о чемъ вопрошаешь?
                       Мчуся за край мірозданья.
                       Гдѣ же конецъ упованья?
             Мчуся туда, гдѣ стихіи молчатъ,
             Грани вселенной на стражѣ стоятъ.
  
             Тщетный порывъ. Предъ тобой безконечность:
             Тщетная мысль. Не откликнется вѣчность!
                       Кайся орлиная сила
                       Сдай провидѣнью кормило,
             Дальше крылатая мысль не дерзай.
             Духомъ смирися и якорь бросай!
  
   4. М. Михайловъ. Безпредѣльность. "Библіот. для чтенія", 1855, т. СХХІХ, и въ "Стихотвореніяхъ" М. Л. Михайлова, изд. 1862 и 1890.
   5. Н. Головановъ, Лирич. стих. Шиллера. М. 1899. (Безпредѣльность).
  

ФОРТУНА и МУДРОСТЬ.
(1781).

   Фортуна -- счастье; Софія -- мудрость. Русскіе переводчики ввели въ заглавіе латинскую "Фортуну", хотя въ самомъ стихотвореніи Фортуна не является дѣйствующимъ лицомъ; въ оригиналѣ стихотвореніе просто называется "Счастье и мудрость".
   1. А. Струговщиновъ. (Фортуна и Мудрость, изъ Шиллера) "Стихотв. А. Струговщикова", 1845.
  
                       Съ своимъ пріятелемъ въ разладѣ,
                       Фортуна въ Мудрости спѣшить:
             -- Съ тобою, вѣрно, мы поладимъ --
             Она Софіи говоритъ.
  
                       Смотри, его я одарила,
                       Чѣмъ только въ силахъ а была:
             Все мало! знать, напрасно я
             Неблагодарному служила.
  
                       Прими же дружбу ты мою,
                       Оставь соху, простись съ трудами,
             И богатѣйшими дарами
             Тебя я щедро надѣлю!--
  
                       Софія потъ съ лица стираетъ,
                       И молвить ей: твой другъ въ бѣдѣ
             Къ самоубійству прибѣгаетъ...
             Спаси! тебя не нужно мнѣ.
  
   2. Н. Гербель. (Фортуна и Мудрость). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ. Изд. Гербеля.
   3. В. Т. (Фортуна и Мудрость, изъ Шиллера) "Сынъ Отечества", 1857, No 38, 917. Очень растянутый (26 стиховъ) переводъ.
   4. Ѳ. Тютчевъ. Фортуна и Мудрость. Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля и въ Сочиненіяхъ Тютчева.
   5. Н. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
  

МОРАЛИСТУ.
(1781).

   Изъ стихотворенія, первоначально гораздо болѣе длиннаго, выброшены стихи, не вполнѣ пристойные.
   1. Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ. Изданіе Гербеля и въ "Стихотвореніяхъ" Миллера.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
  

ГРУППА ИЗЪ ТАРТАРА.
(1781).

   Названіе, быть можетъ, указываетъ на то, что поэтъ хотѣлъ изобразить не все многообразіе подземнаго царства, но лишь одну опредѣленную группу изъ него. (Дюнцеръ, съ чѣмъ, однако, несогласенъ Фигофъ). Въ противорѣчіи съ греческимъ миѳомъ, обреченные какъ будто надѣются еще на искупленіе ("Что-то рокъ изъ нашихъ вынетъ урнъ").
   1 И. Покровскій. (Тартаръ, изъ Шиллера). "Благонамѣренный", 1849, ч. VIII, 134. Переводъ довольно удовлетворительный.
   2. Анонимъ. (Сцена изъ Тартара, изъ Шиллера). "Сибирскія Мелодіи", 1816. Перепечатано въ "Мелодіяхъ" 1852. Скорѣе подражаніе, чѣмъ переводъ.
   3. Д. Минъ. Группа изъ Тартара, Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ. Изд. Гербеля.
   4. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

ЦВѢТЫ.
(1781).

   Изъ пѣсенъ къ Лаурѣ -- вымышленное имя, которое было замѣнено новымъ -- Нанни, когда это стихотвореніе было перенесено поэтомъ изъ "Антологіи", гдѣ оно называлось "Мои цвѣты", въ 1 томъ его собранія стихотвореній.
   1. А. Фетъ. (Къ цвѣтамъ, Шиллера). "Отеч. Записки", 1844, т. XCIII, и въ "Стихотвореніяхъ А. Фета" 1863, и позднѣе.
   2. Баженовъ. Цвѣты. "Сочин. и переводы" А. Баженова. М. 1870, ч. II.
   3. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

ДРУЖБА.
(1781).

             Романъ, о которомъ говоритъ поэтъ въ подзаголовкѣ, долженъ былъ "обратить вниманіе на извѣстныя эпохи пробужденія и движенія разума, исправить нѣкоторыя истины я погрѣшности, касающіяся морали и могущія быть источникомъ счастія или страданій". Мысли этого стихотворенія, сходныя съ идеями "Фантазіи" (стр.6), развиты въ изданныхъ изъ этого романа отрывкахъ -- въ "Философскихъ письмахъ" Юлія къ Рафаэлю, особенно въ "Теософіи" Юлія (см. дальнѣйшіе тома). Тремя послѣдними стихами заключилъ Гегель "Феноменологію духа".
   1. Ѳ. Миллеръ. (Дружба) Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ. Изд. Гербеля и Стихотвор. Миллера.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
  

МЕЛАНХОЛІЯ. ЛАУРѢ.
(1781).

   Меланхолія -- настроеніе, взирающее на все земное лишь съ точки зрѣнія его тлѣнности и недолговѣчности и потому повергающее мыслителя въ глубокую скорбь о неизбѣжномъ концѣ всего высокаго и прекраснаго,-- характерное настроеніе Шиллера въ большинствѣ его произведеній. Эту глубокую скорбь испытываетъ поэтъ при видѣ цвѣтущей красоты и юношеской свѣжести Лауры (стихи 1--18); онъ рисуетъ всю тлѣнность земного (ст. 19--26) и всей вселенной (ст. 27--37), чтобы затѣмъ перейти къ изображенію прелестей Лауры (ст. 38--74) и своихъ могучихъ физическихъ и духовныхъ силъ (ст. 75--105), которыя ждетъ тотъ-же неизбѣжный и безотрадный конецъ. Въ заключительныхъ стихахъ (ст. 103--114) развивается мысль, что лучше умереть во всей полнотѣ юношескихъ силъ, чѣмъ въ немощной старости. Это желаніе поэта исполнилось.
   1. Ѳ. Миллеръ. (Лаурѣ). Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ Стихотв. Миллера.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.

[]

  

ГЕНІЙ ВЕСНЫ.
(1781).

             Въ оригиналѣ называется "Къ веснѣ". Самое непритязательное и граціозное изо всѣхъ юношескихъ стихотвореній Шиллера.
   1. Н. Гербель. (Веснѣ). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ. Изд. Гербеля.
   2. Анонимъ. (Весна, приди. Изъ Шиллера). "Развлеченіе" 1891, No 16.
   3. Н. Головановъ. Лирич. стихотв. Шиллера. М. 1899.
  

МИННѢ.
(1781).

             Стихотвореніе это не имѣетъ автобіографической подкладки; быть можетъ, поэтому оно, въ противоположность "пѣснямъ къ Лаурѣ", написаннымъ въ пылу страсти, отличается художественностьюдеталей изображенія, спокойствіемъ и внѣшней отдѣлкой.
   1. В. Жуковскій. Къ 1805 году относится "Идиллія, гдѣ разработаны мотивы Шиллеровскаго стихотворенія.
  
                       ИДИЛЛIЯ.
                       (Подражаніе).
  
             Когда она была пастушкою простой,
             Цвѣіа невинностью, невинностью блистала,
             Когда слыла въ селѣ дѣвичюй красотой,
             И кудри свѣтлые цвѣтами убирала,
             Тогда ей нравились и пѣнистый ручей,
             И лугъ, и сѣнь лѣсовъ, и миръ моей долины,
             Гдѣ я плѣнялъ ее свирѣлію моей,
             Гдѣ я такъ счастливъ былъ присутствіемъ Длины.
             Теперь... теперь прости, души моей покой!
             Алина гордая, столицы украшенье;
             Увы! окружена ласкателей толпой,
             За лесть ихъ отдала любви боготворенье,
             За пышный злата блескъ душистые цвѣты;
             Свирѣли тихій звукъ Алину не прельщаетъ;
             Алина предпочла блаженству -- суеты;
             Собою занята, меня въ лицо не знаетъ.
  
   2. Бенедиктовъ. (Къ Миннѣ). Стихотворенія, изд. 1856 и позднѣе.
   3. А. О. (Изъ Шиллера). "Утро" 1859, 394. Отрывокъ.
   Всего только 9 стиховъ, въ которыхъ схвачена лишь общая мысль Шиллера.
  

БѢГЛЕЦЪ.
(1781).

   Въ "Антологіи" называлось "Утренняя Фантазія". Поэтъ, всегда любившій антитезы, естественно           пришелъ въ противоположенію мрачнаго настроенія самоубійцы и радостнаго, свѣтлаго утра. Послѣдніе стихи оригинала:
  
             "Ach und du, о Abendrot umflötest
             "Meinen langen Schlummer nur
  
   ясно говорятъ о томъ, что несчастный рѣшилъ сегодня-же покончить съ собой. Поэтому неточно въ переводѣ Ѳ. Миллера:
  
             Завтра, ахъ, быть можетъ, лучъ Авроры
             Смерть мнѣ возвѣститъ.
  
   1. Ѳ. Миллеръ. (Бѣглецъ). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ изд. Гербеля и въ Стихотв. Миллера.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
  

ТАЙНА ВОСПОМИНАНІЯ. (ЛАУРѢ).
(1781).

   Исходя изъ платоновскаго ученія о тонъ, что нашей здѣшней жизни предшествовало безплотное существованіе нашей души, пребывающей въ созерцаніи Божества, "поэтъ пытается объяснить странное желаніе соединиться съ возлюбленной тѣмъ, что оба они въ незапамятныя времена (въ эонахъ) составляли единое цѣлое; память ихъ хранитъ объ этомъ смутное, но могучее воспоминаніе, такъ что весь нынѣшній пылъ есть лишь естественное побужденіе возстановить это нарушенное единство.-- Какъ въ "Фантазіи" поэтъ видѣлъ возможное сліяніе съ милой лишь въ безконечно отдаленномъ будущемъ, такъ здѣсь онъ относить его въ безконечно далекое прошлое". (Келлерманъ). Въ основаніи лежитъ также миѳъ о происхожденіи любви, разсказываемый Аристофаномъ въ "Пирѣ" Платона: люди нѣкогда составляли одно сложное существо, состоявшее изъ мужчины и женщины; Зевсъ разрубилъ ихъ на двѣ половины, которыя и теперь подъ властью непобѣдимаго могучаго стремленія рвутся соединиться другъ съ другомъ.
   1. Аполлонъ Григорьевъ. "Тайна воспоминанія" ("Моск. Город. Листокъ" 1841, No 258). Въ переводѣ Григорьева пропущены 2 строфы: шестая. (Въ существѣ соединенномъ тѣсно и т. д.) и восьмая (Плачь, Лаура, Бога въ насъ не стало), которыя въ нашемъ изданіи добавлены О. Н. Чюминой.
   2. Яхонтовъ А. Стихотворенія. СПб. 1884.
  
                       ПОЦѢЛУЙ.
             (Вольный переводъ изъ Шиллера).
  
             Съ замираньемъ, трепетно, беззвучно,
             Безконечно слитъ съ тобой уста...
             Денъ и ночь со мною не разлучна
             Юная, безумная мечта!
             Смертному-ль дано очарованье
             Полноту блаженства испытать:
             Въ поцѣлуѣ нить твое дыханье
             И твоею жизнію дышать;
             Къ черной безднѣ глазъ твоихъ теряться.
             Денъ встрѣчать къ таинственной ихъ мглѣ.
             Въ свѣтлый міръ душѣ твоей спускаться,
             Позабыть, что дни и годы мчатся.
             Что прикованъ тѣломъ онъ къ землѣ.
  
   3. Н. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
  

ЭЛИЗІУМЪ.
(1781).

   Противоположеніе "Группѣ изъ Тартара" (стр. 15); оба стихотворенія, быть можетъ, навѣяны Энеидой, кн. VI. Въ "Антологіи" это стихотвореніе, названное "Кантатой", было распредѣлено по строфамъ между хоромъ и пятью голосами.
   1. А. Мансуровъ. (Элизіумъ изъ Шиллера). "Калліопа" 1817, 95. Переводъ не точенъ.
   2. Н. Бутырскій. (Елисейскія поля изъ Шиллера). "Сынъ Отечества" 1819, ч. LIV, No 22, 132. Перепеч. въ "Новостяхъ литературы" 1825, ч. XII, 191.
   Переводъ довольно точный и литературный. Послѣдняя строфа опущена.
   3. Г. Данилевскій. Элизіумъ. Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ. Изд. Гербеля и въ соч. Данилевскаго.
   4. Н. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
  

ДОСТОИНСТВО МУЖЧИНЫ.
(1781).

   Въ "Антологіи" называлось "Кастраты и мужчины" и возникло въ видѣ противовѣса "Невинности мужчины" Бюргера. Изъ первоначальной редакціи, болѣе пространной, выброшены фривольныя строфы.
   1. Ѳ. Миллеръ. (Достоинство мужчины). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля.
   2. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
  

ГРАФЪ ЭБЕРГАРДТЪ ГРЕЙНЕРЪ.
          (1781).

   Графъ Вюртембергскій Эбергардъ IV Грейнеръ (Сварливый), правившій отъ 1341 но 1399 г., былъ однимъ изъ храбрѣйшихъ рыцарей этого смутнаго времени. Нескончаемыя неурядицы между городами, рыцарями и государями связали ихъ всѣхъ въ разные союзы, которые боролись между собою, соединяясь, смотіря по обстоятельствамъ, съ той или иной стороной. Къ битвѣ при Бейтлингенѣ 14 мая 1377 года горожане бились съ рыцарями, во главѣ которыхъ былъ сынъ Эбергарта, Ульрихъ; черезъ одиннадцать лѣтъ, 25 августа 13888 года, въ битвѣ при Деффингенѣ побѣда, благодаря Эбергарду, осталась за рыцарями; но сынъ героя, спѣшившій на помощь отцу, былъ убитъ. Свѣжая, бодрая военная пѣснь въ народномъ духѣ вложена въ уста Эбергарду. Имена героевъ противной стороны ("У васъ -- и Карлъ, и Эдуардъ, и Фрицы. и т. д.) не имѣютъ въ виду опредѣленныхъ личностей и выбраны произвольно. Въ стихотвореніи нѣсколько историческихъ погрѣшностей: въ битвѣ подъ Рейтлингеномъ вюртембергцы вовсе не были разбиты. Ульрихъ ("львенокъ", а въ нѣмецкомъ оригиналѣ "junge Kriegsmann" "юный воинъ" и "Bube " -- мальчикъ), когда его убили подъ Деффингеномъ, былъ уже дѣдушкой. Стихъ "клялся отчей бородой" намекъ на другое прозвище Эбергарда -- Rauschebart -- (бородачъ). Та же тема обработана Уландомъ въ нѣсколькихъ балладахъ, превосходящихъ юношеское произведеніе Шиллера.
   1. Л. Мей. (Графъ Эбергардъ Грейнеръ. Военная пѣсня изъ Шиллера). "Сынъ Отечества", 1857, т. II, No 16 и въ сочиненіяхъ Мея.
   2. Н.Головановъ. Лирич. стихотв. Шиллера. М. 1899.

[]

[]

ПРИМИРЕНІЕ.
(1784).

   Русское заглавіе не вполнѣ передаетъ смыслъ; нѣмецкаго Resignation -- сложнаго настроенія, въ которое входитъ понятіе самоотреченія, покорности судьбѣ, примиренія съ непреодолимымъ. Критиковъ и біографовъ Шиллера очень занималъ вопросъ о томъ, какое отношеніе имѣетъ это стихотвореніе къ дѣйствительной жизни самого поэта. Вильгельмъ фонъ Гумбольдтъ въ предисловіи къ своей перепискѣ съ Шиллеромъ замѣчаетъ: "было бы неправильно считать оба эти стихотворенія (т.-е. "Примиреніе" и слѣдующее -- "Борьба") выраженіемъ дѣйствительныхъ воззрѣній поэта; но они принадлежатъ къ лучшимъ его произведеніямъ. "Примиреніе" носитъ вполнѣ своеобразный шиллеровскій отпечатокъ въ непосредственномъ соединеніи просто выраженныхъ глубокихъ и широкихъ истинъ съ величавы ми образами и въ совершенно оригинальномъ языкѣ, позволяющемъ пользоваться самыми смѣлыми сближеніями. На основную мысль, проходящую по всему произведенію, можно смотрѣть какъ на преходящее настроеніе мятежно настроеннаго духа: но это бурное настроеніе изображено столь мастерски, что страсть совершенно растворяется въ размышленіи и заключительное рѣшеніе кажется зрѣлымъ плодомъ опыта и мысли". Принимая во вниманіе близость Гумбольдта къ Шиллеру, нельзя не усомниться въ искренности этого указанія на неавтобіографическій характеръ стихотворенія, которому и самъ поэтъ, желая ввести въ заблужденіе читателей, тоже пытался придать такой характеръ: печатая его (и "Борьбу") въ "Таліи" въ 1786 г., онъ присоединилъ къ намъ подзаглавіе "Фантазія" и "Когда Лаура вышла замужъ въ 1782 г." и слѣдующее примѣчаніе: "Я не задумался напечатать эти два стихотворенія въ понятной надеждѣ на читателя, который, конечно, будетъ настолько справедливъ, что не сочтетъ прилива страсти за философскую систему и не приметъ отчаяніе созданнаго поэтомъ возлюбленнаго за міровоззрѣніе самого поэта. Иначе, что-же скажуть о драматургѣ, произведеніе котораго немыслимо безъ злодѣя: и Мильтонъ и Клопштокь окажутся тѣмъ худшими людьми, чѣмъ лучше удались имъ ихъ дьяволы". Въ собраніи стихотвореній 1800 года поэтъ датировалъ "Примиреніе" 1786 годомъ -- и все это, чтобы отвлечь вниманіе читателя отъ тѣхъ дѣйствительныхъ лицъ и явленій, которыми было вызвано настроеніе "резиньяціи". Въ дѣйствительности, "нѣтъ никакого сомнѣнія въ томъ, что оба эти стихотворенія -- необузданнѣйшія изъ твореній Шиллера -- имѣютъ источникомъ его отношенія къ Шарлоттѣ фонъ-Кальбъ (Миноръ. Подробности объ этихъ отношеніяхъ см. въ біографіи). Поэтъ представляетъ себя умершимъ. Рожденный для счастія ("въ Аркадіи"), какъ и всѣ другіе, онъ, однако, не зналъ этого счастія. Онъ обращается къ вѣчности, предъ судомъ которой проходитъ все человѣческое, и требуетъ отъ нея воздаянія, уплаты на тѣ земныя радости, отъ которыхъ онъ отрекся въ надеждѣ на нее. Но онъ узнаетъ, что воздаянія за отказъ отъ земныхъ наслажденій нѣтъ въ загробной жизни: надо пользоваться тѣмъ, что даетъ жизнь земная -- надеждой и наслажденіемъ. Въ опредѣленіи и оцѣнкѣ основной идеи этого стихотворенія нѣмецкіе комментаторы расходятся чрезвычайно. Дюнцеръ, ставящій "Примиреніе" вообще не высоко, считаетъ его совершенно безотраднымъ, такъ какъ все существованіе человѣка ограничивается въ немъ земною жизнью; на высшую жизнь въ немъ нѣтъ ни намека. Къ этому Геттнеръ прибавляетъ, что все стихотвореніе есть "отрицаніе идеи примиренія, призывъ къ наслажденіямъ". Наоборотъ, Фигофъ утверждаетъ, что Шиллеръ не только не ставить на одну доску надежды и наслажденія, не только не призываетъ всѣхъ къ неоглядному наслажденію, но, наоборотъ, разрѣшаетъ наслажденіе лишь тѣмъ слабымъ, которые не въ силахъ вѣрить и надѣяться. За надежду, дѣйствительно, нѣтъ никакой награды въ будущей жизни, но она сама по себѣ уже есть награда и блаженство. Надежда и наслажденіе не только не однородны, но, наоборотъ, такъ же противоположны, какъ счастіе и добродѣтель -- эгоистическое упоеніе настоящимъ и идеальное стремленіе въ вѣчному. "Коль вѣришь, отрекайся отъ земного! Исторія есть страшный судъ". Этотъ знаменитый стихъ, вошедшій въ пословицу, значитъ: вѣчный судъ не въ будущемъ, не въ иной жизни, а здѣсь, въ текущихъ событіяхъ всенародной (исторической), равно какъ и личной жизни.
   1. М. Дмитріевъ (Покорность провидѣнію, изъ Шиллера). "Уранія" 1826, 236 и въ "Стихотвор. Дмитріева" 1830, ч. I. Въ изд. Гербеля (въ примѣчаніяхъ) перепечатано съ значительными измѣненіями. Переводъ, въ общемъ, очень литературный, но языкъ теперь уже очень устарѣлъ.
   2 .......нъ. (Всепреданность, изъ Шиллера) "Галатея" 1829, т. VI, 223. Переводъ очень литературный.
   3. Губеръ. Прозаическій переводъ въ критической статьѣ о переводѣ "Вильгельма Телля" Шиллера ("Библ. д. Чт." 1844, т. LXIII, отд. V, стр. 19 и слѣд ).
   4. Г. Данилевскій, Шиллеръ въ изд. Гербеля и Соч. Данилевскаго.
   5. Орестъ Головнинъ. "Переложенія". Кіевъ 1896. Переводъ мѣстами очень тяжелый, представляетъ извѣстный интересъ по своей близости къ подлиннику.
  
                       ОТРЕЧЕНІЕ.
  
                       И я рожденъ въ Аркадіи прекрасной,
                       Природа вѣдь и мнѣ
             Клалась надъ колыбелью въ долѣ ясной;
             И я рожденъ въ Аркадіи прекрасной,
             Но только слезы въ краткой знакъ веснѣ.
  
                       Вторично въ жизни май не расцвѣтаетъ
                       Мои цвѣтъ лежитъ въ пыли:
             Ко мнѣ (о плачьте, братья!) подступаетъ
             Ужъ тихій богъ и факелъ опускаетъ,
                       Видѣнья отошли.
  
                       Ужасная ты, вѣчность! я вступаю
                       На мостъ твой, въ грустной тьмѣ,
             И грамоту на входъ къ земному раю
             Тебѣ, не распечатавъ, возвращаю:
                       Блаженство было чуждо мнѣ.
  
                       Сокрытый судія! Тоску недоли
                       На твой подвергну судъ!
             Отрадный слухъ ходилъ въ земной юдоли,
             Что ты сидишь съ вѣсами на престолѣ,
                       И что тебя оплатчикомъ зовутъ.
  
                       Тамъ, говорили, страхи ждутъ злодѣя,
                       А правыхъ радость ждетъ,
             Всѣ складки сердца обнажить умѣя,
             Загадки Провидѣнія разсѣя,
                       Сведешь ты со страдальцемъ счетъ.
  
                       Тамъ кончится тернистый путъ печали,
                       Изгнаннику открытъ тамъ край родной.--
             Богиня, что мнѣ Правдой называли,
             Но рѣдкій зналъ, а больше избѣгали.
                       Остановила бѣгъ мой молодой.
  
                       "Въ другомъ бытьѣ найдешь вознагражденье,
                       Дай юность мнѣ твою!
             Но, кромѣ словъ, во дамъ обезпеченьи".
             И я повѣрилъ ей и наслажденья
                       И золотую юность отдаю.
  
                       "Ты съ женщиной разстанься дорогою,
                       Съ Лаурою своей!
             За гробомъ плачъ вознаградятъ съ лихвою".
             Ее изъ сердца вырвавъ съ болью злою
                       И зарыдавъ, я отдалъ ей.
  
                       "На имя мертвыхъ запись!-- голосъ свѣта
                       Глумился надо мной:--
             Наемница тирановъ, лгунья эта
             Тебѣ даруетъ тѣнь взамѣнъ предмета:
                       Приди за долгомъ, тлѣя подъ землей!"
  
                       Насмѣшниковъ шипѣла дерзко стая:
                       "Предъ вымысломъ (онъ сватъ, такъ какъ не новъ!)
             Трепещешь ты?! Въ семъ мірѣ, изнывая
             Подъ игомъ бѣдъ, догадливость людская
                       Изобрѣла спасителей-боговъ!
  
                       Что въ будущности, въ гробѣ сокровенной?!
                       Что въ вѣчности, предметѣ гордыхъ думъ.
             Лишь темностью завѣсъ своихъ почтенной?!
             Громадный отсвѣть совѣсти смятенной
                       Въ ошибку ввелъ напуганный твой умъ!
  
                       Не жизнь то, а обманчивыя тѣни,
                       То -- время -- мумія: бальзамъ лишь твой,
             Бальзамъ надежды, при всеобщемъ тлѣнѣ,
             Ее сберегъ въ могильной хладной сѣни:
                       Твое безсмертье -- бредъ души больной!
  
                       Изъ-за надеждъ, закопанныхъ въ могилѣ,
                       Отстать отъ вѣрныхъ благъ!
             Шесть тысячъ лѣтъ молчаніе хранили
             Гроба, иль мертвецы къ намъ приходили
                       Съ разсказами о карахъ и о мздахъ?!"
  
                       А время все въ брегамъ твоимъ летѣло --
                       За нимъ природы цвѣтъ
             Отставши падалъ, тлѣющее тѣло;
             Изъ гроба не вставали, но я смѣло
                       И твердо вѣрилъ въ божескій обѣтъ.
  
                       Тебѣ заклалъ я все, что было мило,
                       И палъ къ твоимъ стопамъ-пустой толпѣ
             Душа на смѣхъ презрѣніемъ платила,.
             Твои лишь блага славила и чтила;
                       Отплатчикъ, я награды жду себѣ!"
  
                       Равно люблю я чадъ своихъ (такъ геній,
                       Незримый, рекъ) я цвѣсть
             Далъ двумъ цвѣткамъ для смертныхъ поколѣній --
             Мудрецъ, вши ихъ, цвѣтъ есть наслажденій
                       И цвѣтъ надежды есть.
  
                       И, если ты одинъ сорвалъ, стремленье
                       Къ другому -- тщетный трудъ.
             Пусть чуждый вѣрѣ ищетъ наслажденья,
             Кто въ силахъ вѣритъ, тотъ терпи лишенья!..!
                       Исторья міра -- вотъ всемірный судъ. (
  
                       Ты жилъ надеждой, и въ своемъ удѣлѣ
                       Былъ ею счастливъ -- конченъ нашъ разсчетъ.
             Спросилъ-бы мудрецовъ объ этомъ дѣлѣ:
             Чего у мига взять вы не съумѣли,
                       Того и вѣчность не вернетъ.
  
   6. Кн. Д. Н. Цертелевъ. Переведено для настоящаго изданія.
   7. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.

[]

БОРЬБА.
(1784).

   Первоначально появилось въ гораздо болѣе пространномъ видѣ въ "Таліи" (1786 годъ), подъ заглавіемъ "Свободомысліе страсти" и съ подзаглавіемъ и замѣткой автора, приведенными въ объясненіи къ "Примиренію". Біографическая подкладка этого страстнаго стихотворенія такова. Поэтъ долго и стойко выносилъ тягостную борьбу съ любовью къ чужой женѣ; наконецъ, онъ рѣшилъ удалиться. Но естественнымъ образомъ какъ разъ тогда, когда онъ сообщалъ Шарлоттѣ фонъ Кальбъ о своемъ рѣшеніи, долго сдерживаемая взаимная страсть прорвалась наружу: Шарлотта призналась ему, что будетъ томиться вдали отъ него, а затѣмъ взяла съ пораженнаго неожиданнымъ счастьемъ поэта слово не уѣзжать изъ Маннгейма (см. въ біографія). Въ стихотвореніи также моментомъ перелома является неожиданное признаніе втайнѣ любимой поэтомъ женщины, что онъ пользуется взаимностью.
   1. Аполлонъ Майковъ (Борьба). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля и въ сочин. Майкова.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стихотв. Шиллера. М. 1899.

[]

[]

ПѢСНЬ РАДОСТИ.
(1785).

   Въ іюнѣ 1784 года Шиллеръ, вообще не избалованный вниманіемъ окружающихъ, неожиданно получилъ изъ Лейпцига письмо съ изъявленіемъ любви и уваженія отъ кружка нѣсколькихъ лицъ, среди которыхъ выдавался Кернеръ (отнцъ поэта): это было началомъ столь важной и плодотворной для поэта дружбы (см. біографію). Ближайшимъ слѣдствіемъ этого сближенія было переселеніе Шиллера г.ъ Дрезденъ въ апрѣлѣ 1785 г. Здѣсь-то подъ вліяніемъ радушнаго настроенія,вызваннаго обществомъ разностороннихъ и интересныхъ новыхъ друзей, поэтъ создалъ свой вдохновенный гимнъ "Къ радости", основной мотивъ котораго слышится въ письмѣ, написанномъ имъ къ Корнеру изъ деревеньки подъ Лейпцигомъ около того-же времени: "Смутное предчувствіе давало мнѣ большія, большія надежды на васъ, когда я перебирался съ Лейпцигъ; ни дѣйствительность дала мнѣ неизмѣримо больше, чѣмъ обѣщали предчувствія, и въ вашихъ объятіяхъ я испыталъ такое блаженство, котораго не могъ тогда и вообразить". По формѣ пѣснь воспроизводить одну "Къ радости" Уца (1720--1796), написанную въ такихъ-же строфахъ Шиллеръ напечаталъ свою "Пѣснь" къ "Таліи" въ 1786 г., но считалъ настолько неудачной, что помѣстилъ ее въ собраніе своихъ стихотвореній лишь спустя продолжительное время, и то съ большими измѣненіями. Самъ онъ писалъ о ней Кернеру черезъ пять лѣтъ слѣдующее: Радость, на мой нынѣшній взглядъ, совсѣмъ плоха и хотя она выдается нѣкоторымъ пыломъ настроенія, это все таки -- дурное стихотвореніе, относящееся къ той ступени развитія, которую я непремѣнно долженъ былъ покинуть, чтобы создать нѣчто порядочное. Но такъ какъ я сдѣлалъ ею уступку дурному вкусу того времени, то она и удостоилась чести сдѣлаться нѣкоторымъ образомъ народнымъ стихотвореніемъ. Твоя слабость къ ней объясняется моментомъ ея возникновенія; но это и сообщаетъ ей ту единственную цѣну, которую она имѣетъ, да и то лишь для насъ, но не для другихъ и не для поэзіи". Однако и до сихъ поръ это одно изъ наиболѣе извѣстныхъ стихотвореній Шиллера. Предназначенное служить текстомъ веселой хоровой пѣсни, оно, однако, носитъ слишкомъ замѣтные слѣды глубокой, вдумчивой натуры поэта, которому и въ часы веселья "показывала свой мрачный ликъ загадочная, полная смысла и страданій судьба человѣческая" (Фигофъ). Музыкальное выраженіе, болѣе чѣмъ достойное текста, далъ стихотворенію геніальный Бетховенъ, написавшій на его слова послѣднюю часть своей IX симфоніи. Въ общемъ строй и развитіе мыслей въ стихотвореніи послѣдовательны и понятны. Главное содержаніе заключается въ строфахъ запѣвалы; хоръ, безъ особенной связи съ общимъ ходомъ мыслей, возглашаетъ всякій разъ хвалу Высшему Существу, которое въ каждой строфѣ является въ новомъ видѣ -- какъ Неизвѣстный, Творецъ,Вседержавный, Добрый Духъ, Судья и т. п. Радость -- его созданіе -- рождаетъ въ людяхъ сознаніе ихъ братскаго единства; всѣ, осчастливленные радостью, да пойдутъ въ нашъ союзъ. Радость дана всѣмъ живымъ существамъ отъ червя (у Тютчева -- насѣкомыя) до херувима; она -- великій двигатель всей природы -- отъ прозябающей травки до движенія безконечно громадныхъ и далекихъ міровъ. И не только въ физической природѣ,-также и въ области духа, въ мірѣ нравственномъ, она -- главная пружина: ею живетъ и искатель истины, и самоотверженный подвижникъ, и всякій вѣрующій и надѣющійся; она настраиваетъ сердце на величіе, силу, благость; найдя ее на днѣ кубка, въ ней черпаетъ мягкость каннибалъ, мужество, отчаяніе и т. д. Нѣкоторое разногласіе вызываютъ стихи (перев. Дмитріева):
  
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             "Всѣ, кто звалъ своей душою
             Хоть одну, въ блаженствѣ узъ!...
             Кто но могъ найти- съ слезою
             Братскій нашъ оставь союзъ".
  
   Эти стихи находили жестокими. "Насколько поэтичнѣе и человѣчнѣе было бы,-- говорилъ Жань Поль Рихтеръ,-- если бы было сказано: "Въ братскій нашъ войди союзъ". Но это пониманіе ошибочно. "Кто не могъ" -- это значить: кто отъ природы неспособенъ къ сліянію съ чужой душой, къ дружбѣ, къ любви, тотъ пусть, сознавая это, самъ съ грустью покинетъ нашъ кругъ: но онъ, конечно, будетъ въ немъ принятъ съ распростертыми объятіями, если захочетъ.
   "Пѣснь радости" больше всѣхъ другихъ стихотвореній Шиллера привлекала къ себѣ вниманіе русскихъ переводчиковъ. Она переведена 15 разъ.
   1. Н. Карамзинъ. (Пѣснь мира). "Мои бездѣлки" 1794, ч. II. 19 и въ соб. сочиненій Карамзина; имя Шиллера названо. Впрочемъ переводомъ "Пѣснь мира" нельзя назвать. Это довольно вольное подражаніе.
   2. О. Н--ко. (Радость, ода г-на Шиллера) "Новости русской литературы" 1802. ч. 1,44. Переводъ плохъ и часто совершенно извращаетъ мысль поэта. Такъ гордая рѣшимость отстаивать права слабыхъ даже передъ "трономъ короля" (см. послѣднюю строфу стихотворенія) самымъ неожиданнымъ образомъ здѣсь превратилась въ такой призывъ
  
             Къ престоламъ вѣрность соблюдайте,
             И въ жертву все несите имъ.
  
   Много и другихъ невѣрно понятыхъ мѣстъ.
   3. Анонимъ. (Пѣснь радости, перев. изъ соч. Фр. Шиллера, съ сохраненіемъ размѣра подлинника СПБ. 1816). Этого перевода намъ видѣть не удалось.
   4. А. Мансуровъ. (Пѣснь радости, изъ Шиллера). "Вѣстникъ Евр.", 1819 т. CVI, 246. Также въ"Трудахъ О-ва Любителей Россійской Словесности" 1819, ч. XIV, отд. II, 72 и въ "Новомъ собраніи образцовыхъ русскихъ стихотвореній" 1812, ч. III, 134. Переводъ среднихъ достоинствъ, мѣстами довольно точный, но часто сильно отдаляющійся отъ подлинника.
   5. Ѳ. Рык--скій. (Пѣснь радости, изъ Шиллера). "Благонамѣренный", 1819, ч. VIII, No 21. Подъ переводомъ курьезная подпись:
  
   Казань. Съ латинск. Ѳ. Рык--скій.
  
   Редакція отъ себя тоже сообщала, что стихотвореніе переведено "не съ нѣмецкаго подлинника, написаннаго извѣстнымъ германскимъ литераторомъ Шиллеромъ, а съ латинскаго рукописнаго текста". Неудивительно, что этотъ переводъ съ перевода не очень близокъ къ "нѣмецкому подлиннику". По литературнымъ достоинствамъ онъ не ниже другихъ переводовъ начала вѣка.
   6. Ѳ. Тютчевъ. "Пѣснь радости изъ Шиллера". Первый разъ напеч. въ "Сѣв. Лирѣ", 1827. Затѣмъ въ "Литер. приб. къ Рус. Инвалиду". 1835 ч. XVIII и въ собр. стихотвореній Тютчева. При первомъ печатаніи перевода нѣкоторыя строки были опущены
   Такъ въ знаменитыхъ двухъ строкахъ
  
             Насѣкомымъ сладострастье,
             Ангелъ -- Богу предстоитъ
  
   вторая отрока была замѣнена точками. Очевидно, въ этой глубоко-религіозной строкѣ цензура усмотрѣла, все-таки, нѣчто профанирующее священныя понятія. Изъ-за той-же боязни профанированія не была пропущена и замѣнена точками третья, подчеркнутая нами строка въ одномъ изъ хоровъ.
  
             Ты, чья мысль духовъ родила,
             Ты, чей взоръ міры зажегъ!
             Пьемъ -- тебѣ, великій Богъ,
             Жизнь міровъ и душъ свѣтило!
  
   Мы дали въ текстѣ переводъ Тютчева, потому, что онъ самый вдохновенный, самый поэтичный изъ всѣхъ русскихъ переводовъ "Пѣсни радости" и лучше всѣхъ ихъ передаетъ общій тонъ стихотворенія. Но онъ весьма неточенъ и временами прямо переходитъ въ подражаніе.
   7. П. Петровъ. (Пѣсни радости). "Славянинъ", 1898, ч. V, 209 и въ "Стихотвореніяхъ И. Петрова" 1888. Подражаніе безъ указанія источника.
   8. П. Алексѣевъ. (Радость, изъ Шиллера). "Лирическія стихотворенія и сказки П. Алексѣева", Дерптъ 1840. Переводъ довольно точный и литературный.
   9. К. Аксаковъ. (Къ радости, изъ Шиллера), "Отеч. Записки", 1840, т. X. Переводъ довольно близокъ къ подлиннику:
  
             Радость, міра украшенье,
             Дочь родная небесамъ!
             Мы вступаемъ въ упоенья
             О, чудесная, въ твой храмъ.
             Ты опять соединяешь,
             Что обычай раздѣлилъ,
             Нищаго съ царемъ равняешь
             Вѣяньемъ отрадныхъ крылъ.
  
                                 Хоръ.
  
                       Милліоны, къ намъ въ объятья!
                       Люди, поцѣлуй сей вамъ!
                       Надъ небеснымъ сводомъ, такъ,
                       Долженъ жить отецъ нашъ, братья!
  
             Тотъ кому быть другомъ другу
             Жребій выпалъ на земли,
             Кто нашелъ себѣ подругу,--
             Съ нами радость тотъ дѣли;
             Также тотъ, кто здѣсь своею
             Лушу хоть одну зоветъ;
             Кто-жъ не можетъ, пусть скорѣе
             Прочь рыдая отойдетъ.
  
                                 Хоръ.
  
                       Все что міръ сей наводняетъ,
                       Предъ сочувствіемъ смирись.
                       Путь оно покажетъ въ высь,
                       Гдѣ незримый обитаетъ.
  
             Всѣ творенія живыя
             Радость средь природы пьютъ,
             Всѣ, и добрые и злые,
             По стезѣ ея идутъ.
             Сонъ, вино, привѣть участья,
             Друга вамъ она даритъ:
             Дышитъ червь животной страстью,
             Къ Богу херувимъ летитъ.
  
                                 Хоръ.
  
                       Милліоны, въ прахъ падите!
                       Міръ, ты чувствуешь Творца?
                       Выше звѣзднаго вѣнца
                       Въ небесахъ его ищите.
  
             Радость -- мощная пружина
             Всѣхъ безчисленныхъ міровъ;
             Радость двигаетъ машины
             Вѣчныхъ міровыхъ часовъ,
             Изъ сѣмянъ цвѣты выводитъ,
             Хоры звѣздны изъ небесъ,
             Сферы въ отдаленья водитъ,
             Недоступномъ дли очесъ.
  
                                 Хѣръ.
  
                       Какъ свѣтилъ великихъ строенъ
                       Въ небѣ неизмѣнный ходъ,--
                       Братья, такъ всегда впередъ,
                       Бодро, какъ въ побѣдѣ воинъ!
  
             Улыбается привѣтно
             Средъ стараній я заботъ,
             И страдальца непримѣтно
             Въ цѣли доблестной ведетъ.
             Вѣры на вершинѣ ясной
             Ею вѣютъ знамена,
             И она сквозь гробъ ужасный.
             Въ хорѣ ангеловъ видна.
  
                                 Хоръ.
  
                       Милліоны, здѣсь терпѣнье!
                       Лучшій міръ для васъ готовъ --
                       Тамъ, за цѣпью облаковъ
                       Богъ воздастъ вамъ награжденье,
  
             Надъ богами-ль возвышаться?
             Хорошо быть равнымъ имъ.
             Горе, бѣдность веселятся
             Счастіемъ пускай однимъ.
             Будь забыта злость и мщенье!
             Смертный врагъ нашъ, будь прощенъ!
             Пусть не знаетъ онъ мученья,
             Пусть теперь не стонетъ онъ!
  
                                 Хоръ.
  
                       Мы долги свои забыли;
                       Свѣтъ теперь свободенъ весь,--
                       Братья, надъ шатромъ небесъ.
                       Судитъ Богъ, какъ мы судили.
  
             Радостью кипятъ бокалы,
             И въ крови вина златой
             Пьютъ смиренье каннибалы,
             А отчаянье покой.
             Братья, встаньте! Драгоцѣнный
             Обходятъ насъ кубокъ сталъ;
             Пусть же къ небу брызжетъ пѣна!
             Духу доброму бокалъ!
  
                                 Хоръ.
  
                       Тотъ, кому гремѣть хвалами
                       Цѣлый міръ не преставалъ,
                       Духу доброму бокалъ
                       Тамъ высоко надъ звѣздами!
  
             Твердость горю и страданьямъ,
             Помощь бѣдному во всемъ,
             Вѣчность даннымъ обѣщаньямъ,
             Правда съ другомъ и врагомъ,
             Мужество предъ трономъ надо!'
             Братья, пусть погибнуть намъ,
             Во достоинству награда,
             Наказанье -- злымъ дѣламъ!
  
                                 Хоръ.
  
                       Въ кругъ священный всѣ стѣснитесь,
                       И хранить союзъ святой
                       Этой влагой золотой,
                       Всемогущимъ поклянитесь!
  
   10. М. Дмитріевъ. (Къ радости, изъ Шиллера). "Москвитянинъ", 1813, No VI, и отдѣльно: "Къ радости". Сочиненіе Шиллера, переводъ съ нѣмецкаго М. Дмитріева. Москва. 1313. Также въ "Стихотвореніяхъ М. А. Дмитріева", 1865, т. II и въ соч. Шиллера, изд. Гербеля. Это самый, точный изъ русскихъ переводовъ и за исключеніемъ нѣкоторыхъ архаизмовъ, довольно удачный. Переводъ Дмитріева, какъ и ниже приводимый Венедиктовскій, длиннѣе другихъ русскихъ переводовъ: въ немъ есть еще одна строфа и одинъ хоръ, опущенные Шиллеромъ въ окончательной редакціи стихотворенія.
  
             Дочь Элизіума радость!
             Искра Бога въ долю намъ!
             Мы, вкусивъ восторга сладость,
             Входимъ въ твой священный храмъ,
             Ты зовешь любви въ объятья,
             Чадъ враждебной суеты;
             Тамъ всѣ люди снова братья.
             Гдѣ крыломъ проникнешь ты!
  
                                 Хоръ.
  
                       Обнимитесь, милліоны!
                       Міръ, лобзаніе тебѣ!
                       Тамъ, въ надзвѣздной высотѣ,
                       Нашъ Отецъ, любовью полный!
  
             Чей великій жребій -- другу
             Удѣлить свой тайный рай,
             Кто нашелъ любви подругу,
             Торжествуй и восклицай!
             Всѣ, кто звалъ своей душою
             Хоть одну, въ блаженствѣ узъ!
             Кто не могъ найти -- съ слезою
             Братскій нашъ оставь союзъ!
  
                                 Хоръ.
  
                       Весь творенья кругъ великой
                       Симпатія вѣренъ будь!
                       Путь любови -- въ небу путь,
                       Гдѣ Невѣдомый владыкой!
  
             Радость, радость всѣ творенья
             Пьютъ натуры у грудей!
             Злымъ и добрымъ наслажденья:
             Всѣ по розамъ вслѣдъ за ней...
             Даръ ея намъ -- гроздій сладость,
             Другъ до смертнаго вѣнца!..
             Сладострастье -- червю радость,
             Херувиму -- зрѣть Творца!
  
                                 Хоръ.
  
                       Что поникли вы, народы?
                       Міръ! ужели нѣтъ Творца?
                       Тамъ, горѣ ищи отца,
                       Гдѣ его надзвѣзды своды!
  
             Радость -- сильная пружина
             Всей натуры, всѣхъ вѣковъ:
             Ею движется машина
             Міровыхъ ея часовъ!
             Цвѣтъ она въ росткѣ выводить,
             Солнце движетъ въ небесахъ,
             Сферы, коихъ не находитъ
             Звѣздочетъ небесъ въ кругахъ.
  
                                 Хоръ.
  
                       Какъ свѣтило въ путь пространный
                       По небесной широтѣ,
                       Братья! радостно къ мечтѣ,
                       Какъ герой ко славѣ бранной!
  
             Радость истины пытливцу
             Свѣтитъ сквозь сомнѣнья мглу,
             Указуеть торпѣливцу
             Путь на доблести скалу;
             На горахъ солнцеподобныхъ.
             Тамъ гдѣ вѣры знамена,
             Зрима сквозь расщелинъ гробныхъ,
             Въ хорѣ ангеловъ она!
  
                                 Хоръ.
  
                       Милліоны! здѣсь страданье
                       Міра лучшаго залогъ;
                       Тамъ за все великій Логъ
                       Вамъ готовитъ воздаянье!
  
             Что равняетъ насъ съ богами?
             Благость -- духа красота!
             Пусть же радуются съ вами
             Здѣсь и скорбь и нищета!
             Прочь отъ насъ вражда и мщенье!
             Смертный врагъ нашъ будь прощенъ,
             Чтобъ забылъ онъ угрызенье,
             Тяжкихъ елозь не лилъ бы онъ!
  
                                 Xоръ.
  
                       Книги долга -- да не будетъ!
                       Міру миръ въ сей гладкій мигъ!
                       Какъ судили мы другихъ,
                       Тѣмъ судомъ и Богъ насъ судитъ!
  
             Радость пѣнить намъ бокалы,
             Въ крови гроздій золотой
             Кротость пьютъ и каннибалы!
             Бодрость -- падшій предъ судьбой!
             Братья! вставьте! кубокъ полный,
             Обходи нашъ братскій кругъ!
             Онъ кипитъ, какъ жизни волны,
             Въ честь Тебѣ, блаженный Духъ!
  
                                 Хоръ.
  
                       Ты, кого кругъ звѣздный славитъ,
                       Серафимовъ гимнъ поетъ!
                       Въ честь Тебѣ, кто съ тѣхъ высотъ
                       Надъ звѣздами міромъ править!
  
             Твердость духа -- въ день терпѣнья,
             Помощь скорая -- слезамъ,
             Клятвамъ - вѣчность, лжи -- презрѣнье,
             Правда -- ближнимъ и врагамъ!
             Все -- противу сильныхъ права,
             Достояніе и кровь,
             Гибель злу, заслугѣ -- слава,
             Къ человѣчеству -- любовь!
  
                                 Хоръ.
  
                       Стань тѣснѣе, кругъ священный,
                       И клянись надъ чашей сей
                       Вѣрнымъ клятвѣ быть своей:
                       Внемлетъ надъ Онъ неизмѣнный!
  
             Прочь порокъ и злодѣяніе!
             Прочь бичи! оковы въ прахъ!
             Въ часъ предсмертный упованье!
             Милость правды на вѣсахъ!
             Будь и грѣшникамъ пощада!
             Мертвымъ жизнь свѣтай опять!
             Да не будетъ болѣ -- ада,
             А любовь и благодать!
  
                                 Хоръ.
  
                       Свѣтлый, свѣтлый часъ прощанья!
                       Тихій, сладкій сонъ въ гробахъ!
                       Слово милости -- въ устахъ
                       Судіи -- на день возстанья!

[]

   11. А. Струговщиковъ. (Къ радости, изъ Шиллера). "Отеч. Записки" 1845, т. XXXVIII. Въ исправленномъ видѣ въ "Стихотвореніяхъ Струговщикова" 1815. Какъ всѣ переводы Струговщикова, особенною точностью не отличается.
  
                                 Голосъ.
  
             Радость, дщерь благаго неба,
             Радость искра Божества!
             Ангелъ, мы тебя встрѣчаемъ
             Съ лирой, съ чашей торжества!
             Мы летимъ въ твои объятья,
             Въ твой радушный, свѣтлый домъ;
             Люди тамъ - друзья и братья,
             Гдѣ коснешься ты крыломъ.
  
                                 Xоръ.
  
                       Обнимитесь, люди-братья,
                       Ангелъ радости зоветъ:
                       Тамъ любовь! въ ея объятьяхъ
                       Добрый нашъ Отецъ живетъ!
  
                                 Голосъ.
  
             Кто предъ Богомъ, не краснѣя,
             Брата братомъ можетъ звать,
             Кто хотя одну своею
             Можетъ душу здѣсь назвать --
             Тотъ приди, къ кружку примкнися,
             Мы тому -- любви вѣнокъ!
             Кто не можетъ -- удалися
             И очисти нашъ кружокъ...
  
                                 Хоръ.
  
                       Все, что имя друга носитъ,
                       Пусть ее своей зоветъ,
                       Насъ она туда уноситъ,
                       Гдѣ нашъ общій Другъ живетъ!
  
                                 Голосъ.
  
             Всѣ живущія созданья
             Радости источникъ пьютъ,
             Отъ начала мірозданья
             Всѣ для радости живутъ!
             Въ небѣ и шатрѣ убогомъ
             Жизни нить она прядетъ:
             Херувимъ стоитъ предъ Богомъ,
             Сладострастьемъ червь живетъ!
  
                                 Хоръ.
  
                       Гибнутъ царства, гибнутъ братья!
                       Узнаешь ли Божій перстъ?
                       Тамъ любовь! въ ея объятьяхъ
                       И для нихъ шатеръ отверзть!
  
                                 Голосъ.
  
             Радость сердце освѣжаетъ,
             Радость расширяетъ грудь,
             И надеждой озаряетъ
             Горькій труженика путь!
             У креста святыя Вѣры
             Знамя Радости шумитъ,
             Добродѣтель торжествуя,
             Въ сонмѣ ангеловъ стоитъ!
  
                                 Хоръ.
  
                       Труженикъ, ты скажешь братьямъ,
                       Что твоя звѣзда взойдетъ,
                       Что святой Любви въ объятьяхъ
                       Добрый вашъ Отецъ живетъ!
  
                                 Голосъ.
  
             Радость въ чашѣ бьетъ струею
             Каждому изъ насъ, но тотъ
             Трижды чти ее своею.
             Кто съ ней въ Господѣ живетъ!
             Въ честь Его, друзья, вставайте!
             Раздавайся лиры гласъ!
             Чаши къ небу подымайте,
             Въ честь Того, Кто любить насъ!
  
                                 Хоръ.
  
                       Въ честь Того, въ Кому взываетъ
                       Златокрылый серафимъ,
                       И Кого стопу лобзаетъ
                       Сердцемъ чистый херувимъ!
  
                                 Голосъ.
  
             Твердость -- въ искушеньяхъ свѣта,
             Воздаяніе -- добру,
             Вѣрность вѣчная -- обѣту
             Правда -- другу и врагу,
             Мужество -- предъ царскимъ трономъ,
             Злобы и вражды конецъ,
             Съ кликомъ и бокаловъ звономъ,
             Добродѣтели вѣнецъ!
  
                                 Хоръ.
  
                       Братья, Богъ владѣетъ смѣлымъ,
                       Совершайте сей обѣтъ!
                       Тамъ, за облачнымъ предѣломъ,
                       Тамъ вражды и злобы нѣтъ!
  
                                 Голосъ.
  
             Ну, теперь, друзья, сожмитесь,
             И обѣта своего
             Долгъ исполнить поклянитесь
             Грознымъ именемъ Того,
             Въ чьихъ рукахъ святая воля,
             Кто вселенную блюдетъ,
             Кто любви на вѣчномъ тронѣ
             Для дѣтей Своихъ живетъ!
  
                                 Хоръ.
  
                       Ну, друзья, теперь въ объятья,
                       Поцѣлуй изъ рода въ родъ!
                       Такъ Отецъ вашъ добрый, братья,
                       Такъ Богъ Радости живетъ!
  
   12. В. Бенедиктовъ (Къ радости). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поповъ, изд. Гербеля и въ "Стихотвореніяхъ" В. Беведиктова, 1857 и позднѣе.
   Бенедиктовъ выбралъ очень неудачный, тягучій размѣръ, совсѣмъ не подходящій къ живому настроенію подлинника.
  
             Радость -- ты искра небесъ! ты божественна,
                       Дочь Елисейскихъ полей!
             Мы, упоенные, входимъ торжественно,
                       Въ область святыни твоей,
             Все, что разрознено свѣта дыханіемъ,
                       Вяжешь ты братства узловъ;
             Люди тамъ братья, гдѣ ты надъ созданіемъ
                       Легкимъ повѣешь крыломъ.
  
                                 Хоръ.
  
                       Всѣмъ простертыя объятья,
                       Люди, всѣхъ лобзаемъ васъ!
                       Тамъ, надъ звѣзднымъ сводомъ, братья,
                       Долженъ быть Отецъ у насъ!
  
             Съ нами пируй, кто подругу желанную,
                       Дружбы нашелъ благодать,
             Кто хоть единую душу избранную
                       Можетъ своею назвать,
             Знаетъ, какъ бьется отрадою сладкою
                       Жаркая грудь на груди!
             Если жъ кто благъ сихъ не вѣдалъ -- украдкою,
                       Съ плачемъ, отъ васъ отойди!
  
                                 Хоръ.
  
                       Все, надъ чѣмъ ликъ солнца ходятъ,
                       Пусть обѣтъ любви творитъ:
                       Насъ къ звѣздамъ она возводить,
                       Гдѣ Невѣдомый царитъ.
  
             Къ персямъ природы припавъ, упивается
                       Радостью каждая тварь;
             Добрый и злой неудержно кидается
                       Къ свѣтлой богинѣ въ алтарь.
             Радость -- путь къ дружбѣ, къ сердечному счастію,
                       Къ чашѣ съ виномъ золотымъ;
             Червь съ нею дышетъ животною страстію,
                       Къ Богу летитъ херувимъ.
  
                                 Хоръ.
  
                       Люди -- ницъ! во прахъ главами!
                       Сердце чуетъ: есть Творецъ,
                       Тамъ Онъ, люди, надъ звѣздами
                       Царь вашъ, Богь вашъ и Отецъ!
  
             Радость пружина въ часахъ мірозданія,
                       Маятникъ нихъ часовъ,
             Радость, ты пульсъ въ организмѣ созданія.
                       Въ жилахъ вселенной ты кровь!
             Долгу ты цвѣтъ вызываешь изъ сѣмени;
                       Въ небѣ, средь вѣчной игры,
             Водишь по безднамъ пространства и времени
                       Солнца, планеты, міры.
  
                                 Хоръ.
  
                       Какъ летятъ небесъ свѣтила,
                       Такъ по дальнему пути
                       Каждый, братья, въ комъ есть сила.
                       Какъ герой на бой -- лети!
  
             Радость, ты путъ указуешь искателю
                       Къ благу въ вѣнцу бытія!
             Въ огненномъ зеркалѣ правды пытателю
                       Свѣтитъ улыбка твоя!
             Смертному вѣешь ты солнечнымъ знаменемъ
                       Вѣры съ крутой высоты,
             Въ щели гробницъ проникающимъ пламенемъ
                       Блещешь межъ ангеловъ ты!
  
                                 Хоръ.
  
                       Люди, нашъ удѣлъ -- терпѣнье!
                       Всякъ неся свой жизни крестъ!
                       Братья, такъ вознагражденье --
                       У Отца, что выше звѣздъ!
  
             Будемъ богамъ подражать! На твореніе
                       Милость ихъ сходитъ равно.
             Скорбный и бѣдный, приди -- наслажденіе
                       Съ нами вкусить за-одно
             Злоба, останься навѣки забытою!
                       Врагъ нашъ да будетъ прощенъ!
             Пусть оботреть онъ слезу ядовитую.
                       Пусть не терзается онъ!
  
                                 Хоръ.
  
                       Въ пламя книгу долговую!
                       Всепрощеніе врагамъ!
                       Богъ за нашу мировую
                       Примирится съ нами -- тамъ.
  
             Цѣнится радость и въ чаши вливается,
                       Золотомъ гроздій горя:
             Въ робкаго съ нею духъ бодрый вселяется,
                       Кротости духъ -- въ дикаря.
             Встанемъ, о братья, и къ своду небесному
                       Брызнемъ виномъ золотымъ!
             Встанемъ и доброму Духу безвѣстному
                       Этотъ бокалъ посвятимъ!
  
                                 Хоръ.
  
                       Въ хорахъ звѣздныхъ кто прославленъ,
                       Серафимами воспѣтъ,
                       Выше звѣздъ чей тронъ прославленъ --
                       Здѣсь да внемлетъ нашъ привѣтъ!
  
             Братья, терпѣнье и твердость въ страданіяхъ!
                       Помощь невиннымъ въ бѣдѣ!
             Строгая вѣрность въ святыхъ обѣщаніяхъ!
                       Честность и правда -- вездѣ!
             Предъ утѣснителемъ гордость спокойная:
                       Душитъ -- умри, не дрожи!
             Правому дѣлу -- награда достойная!]
                       Гибель исчадіямъ лжи!
  
                                 Хоръ.
  
                       Лейся, нектаръ! пѣньтесь, чаши!
                       Вкругъ тѣснѣе становись!
                       Каждый вторь обѣты наши,
                       Божьимъ именемъ клянись!
  
             Братья, пощада злодѣя раскаянью!
                       Цѣпи долой навсегда!
             Смерти есть мѣсто: нѣтъ мѣста отчаянью
                       Милость и въ громѣ суда!
             И да услышимъ изъ устъ Безконечнаго
                       Гласъ Его: мертвый, живи!
             Ада нѣтъ болѣе, нѣтъ скрежета вѣчнаго!
                       Вѣчность -- есть царство любви!
  
                                 Хоръ.
  
                       Буди свѣтелъ, часъ прощанья,
                       По могиламъ сладкій сонъ!
                       Въ день же судный, въ день возстанья
                       Благость судъ, любовь -- законъ!
  
   13. "Артистъ" 1892 г. No 22. Здѣсь напечатанъ переводъ, помѣщаемый на программахъ симфоническихъ собраній при исполненіи девятой симфоніи Бетховена. Это какая-то странная мѣшанина отдѣльныхъ строкъ изъ разныхъ переводовъ, взятыхъ то цѣликомъ, то въ изуродованномъ видѣ, то съ рифмами, то безъ рифмъ. Кромѣ того, совершенно перепутана послѣдовательность отдѣльныхъ мѣстъ. Но можетъ быть, въ этомъ порядкѣ идутъ музыкальныя иллюстраціи знаменитой симфоніи?
  
             ОДА КЪ РАДОСТИ.
  
             Радость -- искра Божества,
             Дочь прелестная небесъ!
             Мы вступаемъ въ упоеніи
             Въ твой божественный чертогъ.
  
             Ты опять соединяешь,
             Что обычай раздѣлилъ;
             Тамъ всѣ люди снова братья,
             Гдѣ коснешься ты крыломъ.
  
             Тотъ, кому быть другомъ другу
             Жребій выпалъ на земли,
             Кто нашелъ себѣ подругу,
             Съ нами радость раздѣли.
  
             Также тотъ, кто здѣсь своею
             Душу хоть одну зоветъ;
             Кто не могъ найти -- съ слезою
             Братскій нашъ оставь союзъ.
  
             У груди благой природы
             Существа всѣ радость пьютъ,
             Всѣ, и добрые, и злые,
             По стезѣ ея идутъ.
  
             Надѣлила насъ любовью,
             Другомъ вѣрнымъ намъ на вѣкъ.
             Дышетъ червь животной страстью,
             Херувимъ летитъ къ Творцу.
  
             Какъ летятъ небесъ свѣтила
             По пространному пути,
             Братья, вы своей стезей
             Весело идите, какъ герой къ побѣдѣ.
  
             Обнимитесь всѣ народы!
             Люди, поцѣлуй сей вамъ.
             Братья, выше свода звѣздъ
             Долженъ жить благой Отецъ.
  
             Ницъ падите, милліоны!
             Чествуешь Творца ты, міръ?
             Выше звѣзднаго вѣнца
             Въ небесахъ Его ищите.
  
   14. Головановъ. (Лирическія стихотворенія Шиллера), Москва, 1899.

[]

НЕПОБѢДИМЫЙ ФЛОТЪ.
(1786).

             Филиппъ II, король испанскій, могущественнѣйшій король своего времени, возмущенный помощью, которую королева англійская Елизавета оказывала мятежнымъ Нидерландамъ, и казнью Маріи Стюартъ, снарядилъ противъ Англіи "Непобѣдимую армаду" -- флотъ изъ 150 большихъ кораблей съ 2630 пушками, который долженъ былъ покорить подаренную Филиппу папой Англію. Но -- отчасти вслѣдствіе страшныхъ бурь, отчасти благодаря умѣнію англійскаго главнокомандующаго, армада погибла въ августѣ 1588 года, что потрясло могущество Филиппа и послужило началомъ морскому владычеству Англіи, которая до этого событія никакъ не могла назваться "владычицей морей".
   Въ 1785 году Луи-Себастьянъ Мерсье, французскій поэтъ (1740--1811), написалъ драматическія сцены "Portrait de Philippe second", предпославъ имъ историческій очеркъ, переведенный Шиллеромъ въ "Таліи" 1786 г. Вотъ какъ одинъ поэтъ -- говорится въ этомъ очеркѣ -- изобразилъ это событіе:
   "Волны ревутъ подъ страшнымъ флотомъ. Это -- цѣлое войско пловучихъ крѣпостей; его называютъ непобѣдимымъ, и ужасъ, имъ внушаемый, освящаетъ это имя; океанъ, трепещущій подъ его тяжестью, точно повинуется ого медленному и величавому движенію; онъ надвигается, этотъ страшный флотъ, точно грозовая туча; онъ готовъ низринуться на благородный островъ, на который взглядомъ любви взираетъ Небо, на счастливый островъ, благородные обитатели котораго имѣютъ право быть свободными и достоинствомъ своимъ превосходятъ всѣ народы на землѣ, ибо имъ удалось создать законы, связывающіе всѣхъ отъ короля до гражданина; они захотѣли свободы и стали свободны; геній и мужество -- вотъ основы ихъ державныхъ преимуществъ. Всѣ люди, одушевленные благородствомъ, отъ полюса до полюса увлечены судьбой этой величественной республики, считая ея спасеніе невозможнымъ; но Всемогущій но далъ погибнуть этому благородному оплоту свободы, этому неприкосновенному убѣжищу человѣческаго достоинства, онъ подулъ, и этотъ непобѣдимый флотъ разсѣянъ и уничтоженъ: его обломки висятъ на скалахъ или покрываютъ мели, на которыхъ нашли гибель наглость и насиліе". Затѣмъ слѣдуетъ замѣчаніе Мерсье о медали, вычеканенной по этому случаю, цѣликомъ воспроизведенное Шиллеромъ (стр. 31). Надо, однако, замѣтить, что медаль эта вычеканена не по повелѣнію королевы Елизаветы, но въ Голландіи, и что на ней сказане но dissipati sunt, но dissipantur. Поэтомъ, о которомъ Говоритъ Мерсье, долго считали самого Мерсье, пока недавно Маншо (С. Н. Manchot. "Martin Crugot", Бременъ, 1886) не доказалъ, что Мерсье имѣлъ въ виду настоящаго нѣмецкаго писателя (изъ французскихъ эмигрантовъ) Мартина Крюго (1725--1790), въ книгѣ котораго "Der Christ iu dor Einsamkeit" (1756) помѣщено описаніе гибели армады воспроизведенное Мерсье, а затѣмъ Шиллеромъ, вставившимъ только четвертую строфу ("Несчастная, взгляни" и т. д.). Въ словахъ "великой хартіей сравнивъ гражданъ съ князьями" указаніе на знаменитый англійскій законъ Magna Charta libortatuni (великая хартія вольностей), издать который заставили короля Іоанна Безземельнаго (въ 1215 г.) англійскія сословія -- дворянство и духовенство. По этому акту, обезпечивавшему вольности всѣмъ свободнымъ людямъ безъ различія званіи и состоянія, опредѣлялись права государя, ограничивался произволъ, учреждалось представительное собраніе и т. д. "Надменный флагъ" русскаго перевода не передаетъ "львиного флага" Шиллера -- намекъ на испанскій флагъ, на которомъ въ знакъ соединенія провинцій Леона и Кастиліи были изображены левъ (leon) и замокъ (castel).
  
   1. В. Гаевскій. (Непобѣдимый флотъ, изъ Шиллера). "Библіотека дли чтенія", 1813, т. LVIII.
  
             Идетъ, идетъ полудня флотъ могучій,
                       Чернѣяся вдали, плыветъ изъ дальнихъ странъ.
             Его несетъ по морю вѣтръ летучій,
                       Подъ нимъ кипитъ всемірный океанъ.
             Побѣдныя войска твердынь непобѣжденныхъ
                       Къ тебѣ, къ тебѣ плывутъ, туманный Альбіонъ,
             Они тебѣ несутъ на волнахъ устрашенныхъ
                       И громкій звукъ цѣпей, и гордый свой законъ.
             Летитъ быстрѣй стрѣлы по вѣтру флотъ гонимый,
                       И солнце, освѣтивъ лазурный неба сводъ,
             Любуется съ небесъ на флотъ непобѣдимый
                       И на его спокойный, быстрый ходъ.
             И флотъ быстрѣй стрѣлы летитъ, отваги полный;
                       Вотъ передъ нимъ вдали чернѣетъ небесклонъ
             И стихнули передъ нимъ враждующія волны,
                       Открылся передъ нимъ желанный Альбіонъ.
             Средь криковъ радости,средь громкихъ моря стоновъ
                       Къ тебѣ изъ дальнихъ странъ идетъ могучій врагъ,
             Тебѣ грозятъ войска побѣдныхъ галліоновъ,
                       И у твоихъ бреговъ ихъ гордый вѣетъ флагъ.
             Колышетъ флаги вѣтръ,несясь надъ бурнымъ моремъ,
                       Предъ сильною страной, владычицей морей,
             И передъ ней вдали однообразнымъ строемъ
                       Мелькаетъ грозный рядъ высокихъ кораблей.
             Не ты лъ со славою сражалась со врагами?
                       Но ты-ль хартію великую дала?
             И вмѣстѣ съ мудрыми правленія дѣлами
                       Тебя прославили военныя дѣла.
             О первенствѣ своемъ нерѣдко въ битвахъ споря,
                       Вездѣ являла ты власть мощную свою.
             Не ты-ль пріобрѣла владычество надъ моремъ?
                       Теперь же предъ врагомъ падешь въ морскомъ бою,
             Со страхомъ ждетъ весь міръ паденія державы.
                       Предъ нею сильный флотъ, какъ твердая стѣна.
             Паденіе никѣмъ несокрушенной славы
                       Предчувствуй съ горестью, могучая страна.
             Но Всемогущій Богъ увидѣлъ вражью силу,
                       И ею топкій брегъ, обложенный кругомъ.
             И для страны, хранимой Имъ, могилу
                       Отверзтую безчисленнымъ врагомъ --
             "Угаснетъ доблестныхъ моихъ героевъ племя,--
                       Вѣщалъ Творецъ,-- погибнетъ со стыдомъ,
             Но нѣтъ! теперь для нихъ настало славы время,
                       И буду Самъ для нихъ спасительнымъ щятомъ!
             Вдругъ буря поднялась, и стройная громада
                       Летитъ отъ береговъ, дробяся о скалы,
             И уплыла, врагомъ разбитая, армада,
                       И вздулися подъ ней сердитые валы.
  
   2. В. Гаевскій. Предыдущій переводъ, исправленный для изданія Гербеля, болѣе точенъ и потому взятъ нами.
   3. Б. Алмазовъ. Непобѣдимая Армада. "Стихотворенія Б. Алмазова". Спб. 1874. Соч. т. I. Превосходно переданы мысли и образы, но въ частностяхъ большія отступленія отъ подлинника.

[]

                       НЕПОБѢДИМАЯ АРМАДА.
                                 (Изъ Шиллера).
  
                                           Afflavit Deus,-- et dissipati sunt.
                                           (Надпись на медали, выбитой, по
                                           повелѣнію Елизаветы Англійской,
                                           въ память гибели испанскаго флота,
                                           угрожавшаго Англіи).
  
                       Плыветъ, плыветъ грозна, какъ сила роковая,
             Громада гордая, краса и страхъ морей,
             И съ гуломъ океанъ, валы своя вздымая,
                       Дрожитъ, колеблется подъ ней.
             Она плыветъ на Сѣверъ непокорный --
             Къ твоимъ, Британія, завѣтнымъ берегамъ,
             Она несетъ съ собой оковы, плѣнъ позорный
                       И рабства гнетъ твоимъ сынамъ;
             Во имя Божіе и падшихъ душъ спасенье,
                       И вѣры истинныхъ даровъ,
             Она несетъ тебѣ насилье, разрушенье,
                       И смерть, и тысячи громовъ!...
             И все впередъ, впередъ идутъ въ морской пучнѣ!
             И приближаются уже къ землѣ твоей,
             Какъ громоносныя пловучія твердыни,
                       Громады вражьихъ кораблей.
             Онѣ ужъ предъ тобой: твоя родныя воды
             Несутъ покорно ихъ средь рѣющихъ зыбей;
             Онѣ передъ тобой, о родина свободы,
                       Царица мощная морей!
             Конецъ могуществу, возросшему вѣками:
             Твой смертный часъ, Британія, пробилъ!
             Ты въ прахъ падешь, разрушена громами
                       Несчастныхъ, лютыхъ вражьихъ силъ.
             Великій, страшный мигъ; судьбы предначертанья
             И участь столькихъ царствъ откроетъ свѣту онъ,
                       И цѣлый міръ, въ тревожномъ ожиданьи,
             Взираетъ на тебя, великій Альбіонъ!
             Заранѣ всѣ враги си боды рукоплещутъ
             Паденью твоего побѣднаго вѣнца,
             И, въ страхѣ за тебя, волнуются, трепещутъ
                       Всѣ благородныя сердца.
  
                       Но правосудный Богъ -- Богъ силъ, судья вселенной,
             Воззрѣлъ съ высотъ небесъ на грозный и надменный
                       Твоихъ враговъ непобѣдимый флотъ --
             Колоссъ, гордынею слѣпой сооруженный,
             Тиранія и темныхъ селъ оплотъ,--
             Воззрѣлъ и рокъ: "Ужели совершится
             Неправды торжество? Ужели сокрушатся
             Предъ этой силой тьмы мой славный Альбіонъ,
             Гдѣ править всѣмъ любовь къ отечеству святая,
                       Свѣтъ правды, разумъ и законъ?
             Ужели попущу, чтобъ эта силъ злая
                       Разрушила мой свѣтлый Альбіонъ
             Сіе послѣднее прибѣжище свободы?"
             Такъ рекъ Господь, дохнулъ съ небесъ на воды,--
             И бурей заревѣлъ внезапно океанъ --
             И исполинскія пловучія твердыни
             Далеко разметалъ по яростной пучинѣ,
             Какъ щепки легкія, могучій ураганъ.
  
   4. Головановъ, "Лирическія стихотворенія Шиллера". Москва, 1899.

[]

БОГИ ГРЕЦІИ.
(1788, а не 1786, какъ указано на стр. 82).

   Это стихотвореніе относятся къ тому времени, когда поэтъ, погруженный въ историческую работу, жилъ въ Веймарѣ, очень маю занимаясь лирическою поэзіей. Въ письмѣ къ Кернеру, ранней весной 1787 года, онъ говоритъ: "Тебѣ будетъ пріятно узнать, что я, стряхнувъ съ себя на нѣсколько дней школьную пыль моей исторической работы ("Отпаденіе Нидерландовъ"), вновь вознесся въ область поэзіи. При этомъ случаѣ я сдѣлалъ открытіе, что, несмотря на долгое невниманіе, моя муза не дуется на меня. Виландъ разсчитывалъ на мою статью въ "Меркуріѣ", и я отъ страха написалъ стихи. Въ мартѣ ты найдешь ихъ въ "Меркуріѣ" я будешь доволенъ, потому что это. пожалуй, лучшее, что я создалъ за послѣднее время; особенно новой будетъ здѣсь для тебя Гораціевская строгость, поразившая Виланда. О сюжетѣ не скажу тебѣ ничего. Чѣмъ мы -- если ты помнишь объ этомъ -- занимались нѣкогда съ тобой -- оттачиваніемъ словъ -- занимаюсь я теперь съ Виландомъ, и не одинъ листокъ бумаги разрывается ради одного эпитета, чтобы въ концѣ концовъ вернуться къ первому". Предчувствуя возраженія, которыя вызоветъ основная мысль стихотворенія, Кернеръ писалъ поэту и въ концѣ апрѣля: "Прочелъ, наконецъ, твое стихотвореніе. Хотѣлъ бы обладать твоимъ талантомъ, чтобы написать ему антитезу, то есть апологію христіанскаго монотеизма. Недостатка въ матеріалѣ я бы не чувствовалъ. Хотѣлось-бы, однако, чтобы ты устранилъ нѣкоторыя выходки, задѣвающія только грубую догматику, но не утонченное христіанство. Онѣ не возвышаютъ достоинства стихотворенія и придаютъ ему видъ бравады, въ которой ты не нуждаешься для приправы твоихъ работъ".
   Стихотвореніе, столь опредѣленно ставящее религіозныя воззрѣнія многобожія выше христіанскихъ, въ самомъ дѣлѣ, вызвало горячія возраженія современниковъ. Ф. Л. фонъ Штольбергъ объявлялъ (въ статьѣ "Мысли о Богахъ Греціи Шиллера" въ "Нѣмецкомъ Музеѣ"), что "предпочелъ бы быть предметомъ всеобщаго осужденія, чѣмъ написать такое стихотвореніе, хотя бы оно дало ему славу великаго Гомера". "Антитеза", о которой говорилъ въ своемъ письмѣ Кернеръ, была въ самомъ дѣлѣ написана Фр. фонъ Клейстомъ и напечатана въ "Нѣмецкомъ Меркуріѣ" подъ заглавіемъ "Хвала единому Господу. Въ противоположность стихотворенія Шиллера Боги Греціи" (1789); съ точки зрѣнія поэтической произведеніе это совершенно ничтожно. Были и другія выраженія несогласія, но были у поэта и защитники, среди которыхъ особенно интересенъ швейцарскій священникъ Штольцъ, объявившій, что онъ, при всемъ своемъ пламенномъ христіанствѣ, готовъ подписаться подъ всѣмъ стихотвореніемъ, за исключеніемъ одного только выраженія "святой варваръ". Самъ поэтъ въ пространномъ и чрезвычайно любопытномъ письмѣ къ Кернеру ставилъ защиту своего стихотворенія на широкую почву. "Вообще, писалъ онъ, здѣсь надо принять за общее правило, что предметомъ художественнаго, а особенно поэтическаго изображенія никогда не служитъ дѣйствительное, но всегда идеальное, то-есть художественно выбранное изъ явленій дѣйствительности. Такъ, художникъ никогда не беретъ своимъ предметомъ мораль или религію, но лишь тѣ ея свойства, которыя онъ можетъ мысленно обобщить (zusammendenken); поэтому онъ и не можетъ ни въ чемъ погрѣшить противъ той или другой: онъ можетъ нарушать лишь законы эстестической цѣлесообразности или требованія вкуса. Если и изъ слабыхъ сторонъ религіознаго или нравственнаго ученія создаю гармоническое цѣлое, но художественное твореніе хорошо; и оно не можетъ быть названо ни безнравственнымъ, ни безбожнымъ по той простой причинѣ, что я совсѣмъ не изображалъ религію или нравственность какъ онѣ есть, но какъ онѣ могли бы быть послѣ полнѣйшей переработки, то - есть послѣ выдѣленія извѣстныхъ элементовъ и новаго соединенія ихъ. Тотъ Богъ, которому я въ "Богахъ Греціи" отвожу второе мѣсто, не есть Богъ философовъ и даже не благостная мечта толпы, но уродливое порожденіе многообразныхъ извращенныхъ и ложныхъ представленій. Боги Греціи, которымъ и отдаю преимущество,-- это лишь соединеніе въ одномъ представленіи свѣтлыхъ образовъ греческой миѳологіи. Однимъ словомъ, я убѣжденъ, что каждое художественное произведеніе подчинено одному лишь закону своей красоты и свободно отъ всякихъ требованій". Уже въ 1798 году онъ писалъ Кернеру, что обработка "Боговъ Греціи для новаго изданія обѣщаетъ ему неописуемые труды, такъ какъ онъ доволенъ развѣ лишь пятнадцатью строфами -- изъ двадцати пяти. Въ новой редакціи, которая появилась впервые лишь въ 1880 году -- черезъ четырнадцать лѣтъ послѣ первой,-- сохранено изъ первой всего четырнадцать строфъ; двѣ шестая я шестнадцатая -- прибавлены впервые.
   До нѣкоторой степени эти измѣненія и сокращенія объясняются эстетическими соображеніями. Стихотвореніе было утомительно длинно и въ нѣкоторыхъ мѣстахъ неуклюже. Но главную роль въ переработкѣ играло очевидное нежеланіе поэта оскорбить въ чемъ бы то ни было, хота бы и невольно господствующія религіозныя воззрѣнія. Ибо въ первой редакціи цѣлый рядъ отдѣльныхъ выраженій и еще больше общій смыслъ всего стихотворенія не только ставилъ въ упрекъ новѣйшему міровоззрѣнію недостатокъ фантазія и чувства (что съ поэтической точки зрѣнія, быть-можетъ, и не безосновательно), но прямо унижалъ его съ нравственной точки зрѣнія. Вѣрующаго человѣка должно было оскорблять изображеніе вселенной подъ властью "святого варвара", правящаго "по неутолимымъ законамъ духа", не знающаго слезы состраданія и т. п.
   Въ общемъ, однако, стихотвореніе даже и въ первой редакціи вовсе не направлено противъ идеи единобожія. Было бы напрасно видѣть въ этомъ вѣрномъ отголоскѣ философскаго міровоззрѣнія Шиллера случайное выраженіе критическаго настроенія, "поэтическій капризъ", какъ назвалъ его одинъ критикъ. Вдохновенное выраженіе преклоненія поэта предъ красотой античнаго идеала, съ которымъ онъ познакомился впервые въ греческой поэзіи, "Боги Греціи", въ сущности, не относятся къ религіи. Не въ единобожіи и многобожіи здѣсь дѣло. "Здѣсь -- хорошо говорить Гофмейстеръ -- Шиллеръ выразилъ свое пламенное стремленіе къ поэтическому взгляду на міръ, исчезнувшему въ его время изъ религіи, но у эллиновъ чуднымъ образомъ проникавшему всю жизнь. Стихотвореніе по существу вовсе не направлено противъ монотеизма,-- оно порицаетъ лишь разсудочный отвлеченный монотеизмъ, который въ одностороннемъ интересѣ холодной истины и дурно понятаго высшаго проникновенія, совершенно забываетъ всѣ требованія чувства и воображенія, которыя могутъ быть удовлетворены лишь въ живомъ многообразіи ближнихъ, конкретныхъ, отдѣльныхъ божественныхъ образовъ... Кромѣ того и въ еще большей степени отвергаетъ поэтъ мрачныя, пустыя религіозныя обрядности своего времени, совершенно разсудочное, бездушное и механическое пониманіе природы, тоскливый взглядъ на жизнь, страшное представленіе о смерти и неутѣшительныя мысли о нашемъ будущемъ существованіи -- все это для того, чтобы выставить рельефнѣе и яснѣе свое собственное жизнерадостное, насквозь человѣческое, эстетическое міровоззрѣніе".
   Строфа 1. "Въ творческихъ ночахъ ненужная вольность переводчика, только для риѳмы къ "помочахъ": у Шиллера просто "прекрасныя вещества изъ міра баснословнаго" "Вѣнчали храмъ твой" -- у грековъ былъ такой обычай (см. Иліада, I, 39).
   Стр. 3. Вмѣсто "сторицей"у Шиллера -- "наши мудрецы".
   Стр. 4. "Этотъ лавръ стыдливость дѣвы прячетъ" -- намекъ на Дафно, обращенную ея отцомъ Пенеемъ въ лавровое дерево. "Дочь Тантала" -- Ніобея, обратившаяся въ камень -- "Друга нѣжнаго" -- Адониса.
   Стр. 5. "Къ порожденнымъ отъ Девкаліона" -- т. е. людямъ. Сынъ Латоны" -- Аполлонъ. "Къ Пирринымъ прекраснымъ дочерямъ" -- къ смертнымъ женщинамъ.-- "Посохъ взявъ" у Шиллера "пастушескій посохъ", такъ какъ Аполлонъ пасъ на Идѣ овецъ Лаомедона и былъ пастухомъ у Адмета; это,однако, не имѣло никакого отношенія къ его многочисленнымъ связямъ съ смертными женщинами.-- "Между смертнымъ, богомъ и героемъ",-- такъ какъ и боги и полубоги (героя) греческіе были такъ-же подвластны любви, какъ и люди.-- За этой строфой слѣдовали еще четыре, посвященныя красотѣ образовъ и отношеній древняго міра.
   Стр. 6. "Строгій чинъ съ печальнымъ воздержаньемъ" -- указаніе на свѣтлый и радостный характеръ греческаго культа. "Гремѣли колесницъ четы" -- на конскихъ состязаніяхъ.-- "На Олимпійскихъ играхъ вѣнценосныхъ", такъ какъ побѣдитель получалъ вѣнокъ изъ сосновыхъ хвой. Поэтому невѣрно въ переводѣ "вѣнокъ цвѣточный""; у Шиллера "вѣнокъ побѣдный", который, по предположенію поэта, побѣдитель возлагалъ на изваяніе божества.
   Стр. 8. Яркое изображеніе шествія Вакха, котораго русскій переводчикъ произвольно называетъ "младой герой"; у Шиллера -- "великій, приносящій радость". О спутникахъ его тирсоносцахъ -- вакхантахъ, Сатирѣ, Фавнѣ, менадахъ, вакхантахъ и ихъ возгласѣ "эвоэ" см. въ словарѣ. Здѣсь слѣдовали въ первой редакціи еще три строфы.
   Стр. 9. Свѣтлый образъ смерти у грековъ, въ противоположность нашему страшному представленію, былъ особенно ясенъ Шиллеру послѣ знаменитой статьи Лессинга. "Какъ древніе изображали смерть". "Смертный внукъ" -- судья преисподней ("въ Оркѣ") Миносъ, который, однако, былъ не внукъ, а сынъ смертной (Европы). "Ѳракіецъ -- Орѳей, который своей просьбой поколебалъ роковое рѣшеніе богинь судьбы Иринній (Эвменидъ). Продолженіемъ этой строфы и была вызвавшая неодобреніе и впослѣдствіи выпущенная картина суда единаго Бога -- "священнаго варвара, который судитъ по страшнымъ законамъ духа" и т. д.
   Стр.10.-- "Въ Елисей къ ликующему кругу тѣнь металла землю помянуть",-- потому что радости античнаго рая (см. въ словарѣ Элизіумъ) были совершенно земныя. Здѣсь всякій, какъ Линосъ, Алцеста, Орестъ, Филокіеть (см. въ словарѣ) -- находитъ то, что ему было дорого на землѣ. Слѣдующая, выпущенная строфа представляла противоположность нынѣшняго воззрѣнія: "Но безвозвратно погибло то, что потеряно мною (въ противоположность древнимъ) въ этой жизни.. Чуждыя мнѣ, непонятныя упоенія страшатъ меня изъ того міра, и за радости, дающія мнѣ теперь блаженство, мнѣ дадутъ новыя,-- которыя мнѣ не нужны.
   Стр. 11. "Ждалъ борецъ высокаго удѣла",-- потому что подвиги могли ввести смертнаго въ сонмъ           боговъ.-- "Предъ зовущимъ къ жизни мертвецовъ", то есть предъ Геркулесомъ, вырвавшимъ изъ рукъ смерти Альцесту,-- "боги, преклонясь, смолкаютъ" -- не только боги преисподней, но и боги Олимпа, принявшіе Геркулеса въ свою среду.-- "Свѣточи Олимпійскихъ близнецовъ" -- Діоскуровъ, Кастора и Поллукса, которые почиталась, какъ хранители и спасители мореплавателей.
   Стр. 18. "Оглашаю рощи, кличу въ волны",-- такъ какъ каждое отдѣльное явленіе природы имѣло у древнихъ свое божество.-- "Селена" -- луна. "Злое дыханіе сѣвера", уничтожившее цвѣты,-- христіанство, которое, отказавшись отъ жизнерадостнаго міровоззрѣнія древнихъ, проповѣдуетъ единаго Бога, незримаго, отвлеченнаго, требующаго самоотреченія.
   Стр. 14 -- изображеніе часто механическаго строя природы, "обезвоженной", то есть лишенной случайностей сверхъестественнаго вмѣшательства и подчиненной лишь мертвымъ законамъ матеріи --"закону тяготѣнія".
   Стр. 15. "Чтобъ плодомъ на завтра разрѣшиться, рыть могилу нынче суждено", относятся не къ людямъ, но ко всей природѣ, которая непрерывно мѣняетъ лишь формы, не создавая изъ себя ни одной новой частицы.
   Первоначально стихотвореніе кончалось сильными строфами: поэтъ въ заключеніе проситъ Бога замѣнить суровую, строгую богиню истины мягкой богиней красоты. Заключительная (16-я) строфа новой редакціи гораздо менѣе энергична. Ея теоретическій конецъ, выражающій примиреніе съ необходимой гибелью древнихъ боговъ, но безъ достаточнаго основанія, не соотвѣтствуетъ цѣльному настроенію всего стихотворенія. Сторонника того міровоззрѣнія, выраженіемъ котораго служили для Шиллера древніе боги, конечно, не можетъ успокоить то соображеніе, что, исчезнувъ изъ жизни, они безсмертны въ поэзіи.

[]

   1. Лихачевъ. (Мечты Греціи, изъ Шиллера). "Памятникъ Отечественныхъ Музъ" 1828, 65. Перепечатано въ "Славянинѣ" 1828, ч. V, и въ "Литературныхъ прибавленіяхъ въ Русскому Инвалиду" 1831, No 19. Переведено только 12 строфъ, другимъ размѣромъ, чѣмъ подлинникъ, и съ большими уступленіями въ подробностяхъ. Конецъ переданъ очень вольно и кратко.
  
                                 1.
  
             Жизнь на радость расцвѣтала
             Первобытнымъ племенамъ,
             Какъ гирлянда окружала --
             Афродиты свѣтлый храмъ.
             И предъ взоромъ восхищеннымъ
             Раскрывшей юный свѣтъ;
             Все являло посвященнымъ --
             Божества недавній слѣдъ.
  
                                 2.
  
             Гдѣ вершится непримѣтно
             Огненный, бездушный шаръ,
             Геліосъ великолѣпный
             Разливалъ лучистый жаръ.
             Холмъ оживлялся Ореадой,
             Лѣсъ -- убѣжище Дріадъ,
             И изъ урны билъ прохладой
             Серебристый ключъ Наядъ.
  
                                 3.
  
             Дафна дышетъ подъ корою
             Лавра Фебовыхъ полой,
             Стонетъ нѣжно за густою
             Занавѣсою вѣтвей
             Филомела молодая.
             По муравчатымъ коврамъ
             Съ Флорою Зефиръ играя
             Ароматъ дарить цвѣтамъ.
  
                                 4.
  
             Отъ самихъ небесъ почтенны!
             Цвѣлъ твой родъ, Девкаліонъ;
             Пирры дочерью плѣненный,
             Посохъ взялъ Гиперіонъ.
             Между смертными, богами
             И героями союзъ;
             Всѣ любви водъ знаменами
             Подъ закономъ нѣжныхъ Музъ.
  
                                 5.
  
             Такъ, колѣнопреклоненна
             Предъ эротовымъ огнемъ,
             Трепетъ чувствуетъ священный
             Жрица, павъ предъ алтаремъ.
             То, въ отдѣлѣ храма кроясь,
             Гдѣ Тіасскій старецъ жилъ,
             Стережетъ она тотъ поясъ,
             Что Юпитера смирилъ.
  
                                 6.
  
             Смертный, на Боговъ надежный,
             Ихъ вокругъ себя встрѣчалъ
             Подъ душой Ирисы нѣжной
             Зеленѣе лугъ блисталъ,
             А съ Авророю денница
             Разливалася живѣй.
             Бога пастыря пѣвница
             Пѣла слаще и звучнѣй.
  
                                 7.
  
             Краше юность улыбалась
             Въ Ганимедовыхъ чертахъ.
             Смѣлость пламеннѣй являлась
             Подъ Эгидою въ бояхъ.
             Гдѣ Гимена призывали,
             Былъ сердецъ союзъ милѣй,
             Тамъ, гдѣ Парки жизнь намъ пряли,
             Жили люди веселѣй.
  
                                 8.
  
             Вотъ Эвоэ раздается!
             Вакха возвѣщаетъ ходъ.
             Вотъ Менадъ его несется
             Изступленный хороводъ;
             И Силенъ, старикъ румяный,
             Милъ Вакханкѣ молодой,
             И ланиты бога рдяны
             Манятъ къ кружкѣ родовой.
  
                                 9.
  
             Вмѣстѣ съ смертными пируя,
             Богъ вкушалъ свои дары;
             Благодарность знаменуя,
             Въ посвященные пары
             Колесницы ихъ летали
             На Исимичскихъ играхъ,
             И вѣнцы побѣдъ блистали
             На душистыхъ ихъ кудряхъ.
  
                                 10.
  
             Остовъ страшный и огромный
             Вдругъ къ одру не приступалъ:
             Геній грустный и безмолвный
             Тихо факелъ опускалъ;
             Земнородный тѣни судить
             Среди орковыхъ полей,
             Тамъ и въ фуріяхъ возбудитъ
             Жалость лирою Орфей.
  
                                 11.
  
             Первыхъ розъ весны свѣжѣе
             И чиста, какъ снѣгъ холмовъ --
             На Олимпъ летитъ Психея --
             Отъ таинственныхъ садовъ.
             Волны кораблемъ играютъ; --
             Не страшитесь, пловцы!
             Посмотрите, вотъ сверкаютъ
             Вамъ съ Олимпа Близнецы.
  
                                 12.
  
             Міръ прекрасный! гдѣ ты? тѣсенъ
             Безъ чудесъ для сердца свѣтъ;
             Лишь въ странѣ чудесной пѣсенъ --
             Живъ для насъ мечтаній слѣдъ.
             Не встрѣчать существъ чудесныхъ
             Ни въ пещерахъ, ни въ струяхъ,
             И отъ образовъ прелестныхъ
             Лишь одинъ скелетъ въ глазахъ.
  
   2. В. Бенедиктовъ. (Боги Греціи, изъ Шиллера). "Стихотворенія В. Бенедиктова" 1857 и позднѣе. Очень вольный переводъ, но полнѣе другихъ русскихъ переводовъ. Въ немъ взято нѣсколько строфъ первоначальной редакціи, хотя очень односторонне: опущены тѣ, которыя шокировали христіанско-благочестивое чувство (см. выше, стр. 356) и оставлены тѣ (въ ихъ числѣ заключительная, выброшенная въ окончательной редакціи), гдѣ поэтъ остается человѣкомъ "новой вѣры".
  
                       Въ таинственномъ туманѣ отдаленья
                       Когда-то вы, о боги древнихъ лѣтъ,
                       Руководя земныя поколѣнья,
                       Лелѣяли младенчественный свѣтъ,--
                       И все не такъ являлось тамъ, какъ нынѣ;
                       Воздвигнутъ былъ тамъ Афродиты храмъ,
             Гдѣ пламенныхъ сердецъ увѣнчанной богинѣ
                                 Курился ѳиміамъ.
  
                       Природа тамъ была сестрой искусству;
                       Тамъ истина была сродни мечтамъ;--
                       И что теперь тамъ недоступно чувству,
                       До глубины прочувствовано тамъ;
                       Природы всей былъ ликъ облагороженъ,
                       Уразумленъ былъ образъ естества;
             Повсюду и во всемъ былъ явный слѣдъ проложенъ
                                 Живого божества.
  
                       И гдѣ теперь, взоръ обративъ къ денницѣ,
                       Мы только шаръ бездушный видимъ въ ней,
                       Тамъ Геліосъ на пышной колесницѣ
                       Сіялъ, сверкалъ и гналъ своихъ коней;
                       Летучихъ нимфъ былъ полонъ сводъ лазурный,
                       Дріадами одушевленъ былъ садъ,
             И свѣтлый, водный ключъ билъ брызгами изъ урны
                                 Смѣющихся Наядъ.
  
                       Пѣвица-ли пернатая запѣла?
                       Леглалъ-ль роса на листья свѣжихъ розъ?
                       Тамъ грустная стенала Филомела,
                       А тутъ былъ слѣдъ Авроры чистыхъ слезъ.
                       Ручей-ли текъ струею свѣтлосиней?
                       Катился онъ у нимфы изъ очей,
             Иль это былъ -- въ тоскѣ рыдающей богиней
                                 Наплаканный ручей?
  
                       Безсмертные къ Девкаліона чадамъ
                       Слетали тамъ для общихъ съ ними дѣлъ;
                       Гиперіонъ, взявъ посохъ, нѣжнымъ взглядомъ
                       На ІІирры дочь прекрасную глядѣлъ.
                       Отъ тайныхъ стрѣлъ Амура не спасались
                       И боги тамъ, и съ пламенемъ въ крови
             Герои, смертные и боги покорялись
                                 Могуществу любви.
  
                       Всечтимая наперсница святыни,
                       Приставница священнаго огня,--
                       Весталка тамъ, предъ алтаремъ богини
                       Повинныя колѣни преклони
                       И чая быть самимъ безсмертнымъ равной,
                       Санъ дѣветвеиный умѣла такъ хранить,
             Что поясъ у нея самъ, Зевсъ громодержавный
                                 Не смѣлъ-бы разрѣшить
  
                       Божественно сіялъ тамъ вѣчный пламень,
                       Что въ гимнахъ былъ у Пиндара зажженъ,
                       У Фидія внѣдренъ въ безсмертный камень
                       И данъ твоей былъ арфѣ, Аріонъ.
                       Паръ творчества на смертныхъ шелъ отъ Феба,
                       во было тамъ мѣста грустной мглѣ,
             Гдѣ боги, нисходя, себѣ второе небо
                                 Творили на землѣ.
  
                       Торжественнѣй была надъ зломъ побѣда
                       Подъ сѣнію Медуэина щита
                       И женственной улыбкой Ганимсда
                       Тамъ юноши блистала красота.
                       Гдѣ Гименей вязалъ судьбу съ судьбою,
                       Была плотнѣй сердецъ союзныхъ связь.
             И мягче, и нѣжнѣй у Парокъ подъ рукою
                                 Жизнь смертнаго прялась,
  
                       Ни тяжкихъ жертвъ, ни плоти изнуренія
                       Въ честь божеству не требовалось тамъ,
                       Тамъ счастія искали всѣ творенья:
                       Кто счастливъ былъ, тотъ равенъ былъ богамъ.
                       Прекрасное одно лишь было свято,
                       Отъ пиршества не уклонялся богъ,
             И свѣтлый храмъ его изъ мрамора и злата
                                 Былъ праздничный чертогъ.
  
                       На сборищахъ Истмійскихъ колесницы
                       Неслись, съ огнемъ и громомъ въ перегонъ;
                       Привѣтный кликъ былъ слышимъ у границы
                       И высились вѣнки со всѣхъ сторонъ.
                       Блаженъ, за кѣмъ побѣда оставалась;
                       Онъ ликовалъ, битовъ благодаря.
             Съ нимъ ликовалъ народъ и пляской обвивалась
                                 Святыня алтаря.
  
                       Давали знать въ блестящей сбруѣ тигры
                       И по горамъ "эвоэ" звучный кликъ,
                       Что настаютъ вакхическія игры,
                       И Бахусъ свой являлъ румяный ликъ;
                       Шли впереди и Фавны и Сатиры,
                       Кругомъ толпы неистовыхъ Менадъ;
             Тамъ -- полногрудыя Вакханки, чаши, лиры
                                 И сочный виноградъ.
  
                       Сухой скелетъ -- страшилище твореній
                       Не шелъ къ одру, гдѣ смертный угасалъ;
                       Надъ смертнымъ тѣмъ, безмолвный, тихій геній
                       Съ улыбкою свой факелъ опускалъ,
                       И въ сладостномъ, мирительномъ лобзаньѣ,
                       Склонясь надъ нимъ, лишеннымъ жизни силъ
             Съ поблеклыхъ устъ его послѣднее дыханье
                                 Спокойно уносилъ.
  
                       И въ тартарѣ средь всеразящей бури
                       Надъ страждущимъ нерѣдко бичъ суда
                       Смягчаемъ былъ, и жалость сердцу фурій
                       Небесная давалась иногда,
                       И грозный судъ бывалъ небезсердеченъ:
                       Поставленъ былъ при Орковыхъ вѣсахъ
             Внукъ человѣческій, чтобъ взглядъ былъ человѣченъ
                                 И въ самыхъ небесахъ.
  
                       Въ элизіумъ толпой спѣшили тѣни
                       Для сладкаго свиданія и встрѣчъ;
                       Тамъ слышались и звуки пѣснопѣній,
                       И лиры звонъ, и родственная рѣчь;
                       Шли группы генъ къ своимъ мужьямъ и чадамъ,
                       Шли юноши въ объятія невѣстъ,
             Шелъ къ другу вѣрный другъ -- а встрѣчею съ Пиладомъ
                                 Обрадованъ Орестъ.
  
                       На доблестномъ пути своемъ къ наградамъ
                       Высокую тамъ смертный цѣль наѣлъ:
                       Какъ полубогъ, порой съ богами рядомъ
                       Стоялъ герой -- свершитель славныхъ дѣлъ;
                       Онъ мертвыхъ звалъ и мертвые вставали.--
                       Сбивались-ли въ пути своемъ пловцы,--
             Касторъ и Поллуксъ ихъ съ Олимпа ободряли,
                                 Герои-близнецы.
  
                       Прекрасный міръ!-- Весна со всей любовью,
                       Всей прелестью, исторія весна!
                       Мой жадный взоръ стремится къ баснословью,
                       Гдѣ жизни той хоть тѣнь сохранена,
                       Селены я ищу на звѣздномъ сводѣ;
                       Селена гдѣ? Сводъ звѣздный нѣмъ стоитъ.
             Гдѣ божество твое?-- взываю я къ природѣ:
                                 Бездушная молчитъ;--
  
                       Разумному сознанью непричастна,
                       Разрознена съ тѣмъ духомъ міровымъ,
                       Которому безчувственно подвластна,
                       Она чужда всѣмъ радостямъ моимъ.
                       Къ художнику спокойно-равнодушна,
                       Какъ мертвые часы заведена,
             Вся обезбожена, лишь тяжести послушна
                                 Влеченіямъ она.
  
                       Сегодня, взрывъ сама себѣ могилу,
                       Въ ней погребетъ планетъ своихъ шары,
                       А завтра, ту-жъ возобновляя силу,
                       Пойдетъ вращать возникшіе миры;
                       И боги тѣ, что дѣтства въ возрастъ малый
                       На помочахъ водили міръ земной,
             Его оставили -- и сталъ онъ, возмужалый,
                                 Держаться самъ собой.
  
                       Ваятель тамъ, открывъ себѣ дорогу
                       Къ безсмертію, могъ равенъ быть въ вѣкахъ
                       Изъ мрамора имъ вызванному богу;
                       Передъ Творцомъ здѣсь каждый смертный прахъ --
                       Земной червякъ, немногимъ долговѣчнѣй
             Другихъ червей. Святъ Богъ нашъ,-- грѣшенъ вѣкъ,
                       А тамъ, гдѣ божество являлось человѣчнѣй,
                                 Святѣй былъ человѣкъ.
  
                       Создатель мой! Свѣтило новой вѣры!
                       Ты -- вѣчный блескъ, а я охваченъ тьмой.
                       Ты -- царь небесъ, тебѣ нѣтъ вѣса, мѣры;
                       Тебя обнять не можетъ разумъ мой.
                       Къ тебѣ стремлюсь: напрасныя усильи!
                       Тебя зову, но мнѣ отвѣта нѣтъ.
             О безконечный Духъ! Дай силы мнѣ, дай крылья
                                 Взлетѣть въ твой горній свѣтъ!

[]

   3. И. К....ъ. (Боги Греціи, изъ Шиллера). "Лирическія стихотвореніе Шиллера", 1857, т. II. Переведено довольно точно и въ такой-же смѣшанной редакціи стихотворенія, какъ у Бенедиктова.
  
             Когда еще вы міромъ управляли,
             О, существа мимическихъ временъ,
             Когда вездѣ вы радости являли,
             Руководя судьбой земныхъ племенъ;
             Когда вашъ блескъ отрадный изливался,
             Природа вся была тогда свѣтлѣй:
             Венеры храмъ гирляндами вѣнчался...
             И сколько жертвъ тамъ приносилось ей!
  
             Поэзіи волшебной пеленою
             Ликъ истины задернутъ былъ тогда,
             Проникнуть міръ былъ чувства полнотою,
             Котораго не видно и слѣда;
             Все жизнію кипѣло совершенной,
             Высокихъ чувствъ свѣтильникъ пламенѣлъ;
             Тогда вездѣ, во всемъ взоръ освященный
             Слѣдъ Божества плѣнительнаго зрѣлъ.
  
             Гдѣ нынѣ шаръ безжизненный, огнистый
             Мы видимъ, вѣря нашимъ мудрецамъ,
             Богъ Геліосъ -- блистательно-лучистый
             Златою колесницей правилъ тамъ;
             На томъ холмѣ рѣзвилась Ореада;
             Съ тѣмъ деревомъ Дріада умерла;
             Изъ урны той прелестная Наяда
             Серебрянный источникъ пролила.
  
             И лавры тѣ вкругъ Дафны увивались,
             Изъ тростника того, изъ рощи той
             Сириксы скорбь и вопли раздавались,
             И стоны Филомелы молодой;
             Тотъ ручеекъ Церера наполняла
             Потокомъ слезъ о дочери судьбѣ;
             Цитера здѣсь напрасно призывала
             Прекраснаго Адониса къ себѣ.
  
             Въ тѣ времена былъ близокъ родъ небесный
             Къ потомству твоему, Девкаліонъ!
             Плѣненный Пирры дочерью прелестной,
             Взялъ посохъ пастыря Гипоріонъ.
             Между людьми, героями, богами
             Скрѣплялъ союзъ прекрасный Купидонъ:
             И всѣ они любви подъ знаменами
             Сходились тамъ, гдѣ воцарялся онъ.
  
             Предъ алтаремъ трехъ і рацій преклоняла
             Колѣна жрица, полная красой,
             И къ граціямъ обѣты возсылала,
             Къ Цитерѣ же-своихъ желаній рой.
             Сознанье высшей власти проявило
             Въ ней доблести верховныхъ силъ небесъ;
             Священный поясъ прелести хранило,
             Смирился предъ которымъ самъ Зевесъ.
  
             Небесенъ и безсмертенъ былъ тогда тотъ пламень,
             Который лился Пиндара въ стихахъ,
             И Фидія рѣзцомъ бездушный камень
             Божественно одушевлялъ. Въ чертахъ
             Возвышенныхъ существъ тогда являлись
             Происхожденья ихъ слѣды. Съ небесъ
             Безсмертные на землю ниспускались,
             И небо открывалось для очесъ.
  
             Заманчивѣй намъ юность улыбалась,
             Цвѣтя подъ ганимедовымъ вѣнкомъ;
             Божественнѣй и храбрость тамъ являлась
             Тритоніи съ Медузинымъ щитомъ;
             Союзъ сердецъ Гимена былъ священнѣй,
             И жизни нить восторженнѣй вилась:
             Она была заманчивѣй, блаженнѣй,
             Затѣмъ, что Парками прялись.
  
             Суровые и тяжкіе обѣты
             Въ честь божеству не требовались такъ,
             И были счастіемъ сердца согрѣты,
             И счастіе доступно было вамъ;
             Тогда святыхъ прекрасное считали,
             И не стыдились бога пировать,
             Гдѣ свой завѣтъ Каневы наблюдали,
             Гдѣ граціи могли повелѣвать.
  
             И ваши храмы, какъ дворцы, блистали;
             На славныхъ олимпійскихъ празднествахъ
             Златыя колесницы грохотали,
             Стремясь къ желанной цѣли; на главахъ,
             Духами умащенныхъ, красовались
             Вѣнки изъ свѣжихъ лавровыхъ вѣтвей,
             И бѣшенною пляской обвивались
             Подножія священныхъ алтарей.
  
             Чу! по горахъ "двое" раздается,
             Тѣнь возвѣщая Вакха шумный ходъ:
             Толпы менадъ неистово несется
             Восторженный и лунный хороводъ;
             А вотъ и Вакхъ; предъ нимъ идутъ, шатаясь,
             Сатиръ и Фавнъ; повсюду громкій смѣхъ
             И все шумитъ, восторгахъ предаваясь;
             И манитъ Вакхъ къ завѣтной чашѣ всѣхъ.
  
             Не приступалъ тогда скелетъ ужасный
             Къ одру, на коемъ смертный угасалъ;
             Но грустный геній, поцѣлуй свой страстный
             Напечатлѣвъ, свой факелъ опускалъ,
             Прекрасный, ясный образъ улыбался.
             Склонись надъ нихъ, истерзанныхъ судьбой,
             И вмѣстѣ съ нихъ спокойно удалялся
             Съ послѣднихъ вздохомъ въ міръ иной.
  
             Тѣней по страшнымъ не судилъ законахъ
             Суровый рокъ въ странѣ загробной той,--
             Безжалостный къ страданіямъ и стонамъ,
             Но существо, рожденное женой.
             Судилъ тѣней, отшедшихъ вновь отъ міра,
             Внукъ смертнаго средь Орковыхъ полей,
             И звуками своей пѣвучей лиры
             Смягчалъ Эраній пламенный Орфей.
  
             Въ Элизіумѣ тѣни обрѣтали
             Всѣ радости свои земныя вновь;
             Орфея струны снова тамъ звучали
             Торжественно; тамъ вѣрная любовь
             Встрѣчала вновь любящаго супруга;
             Въ объятіяхъ Алцесты тамъ Адметъ;
             Тамъ узнаетъ Орестъ, съ восторгомъ, друга,
             Свои доспѣхи -- Филоктетъ.
  
             Надеждой на награду подкрѣплялся
             Въ пути къ добру неопытный боецъ,
             И до боговъ въ то время возвышался
             Великихъ дѣлъ возвышенный творецъ.
             Безсмертные охотно преклонялись
             На просьбы смертныхъ; смѣлые пловцы
             Волнамъ тогда надежнѣй предавались:
             Свѣтили имъ съ Олимпа Близнецы.
  
             Прекрасный міръ! ахъ, гдѣ ты? возвратяся,
             Прелестный цвѣтъ счастливѣйшихъ тѣхъ лѣтъ!
             Но времена твои ужъ пронеслися,
             Въ странѣ волшебной пѣсенъ лишь твой слѣдъ!
             Скорбятъ заглохшія поля; привѣта
             Я божества не зрю ни въ чемъ, нигдѣ,
             И остаются лишь одни скелеты
             Отъ образовъ плѣнительныхъ вездѣ.
  
             Поблекли тѣ цвѣты отъ дуновенья
             Холоднаго, о, Сѣверъ, твоего!
             Ушло боговъ собранье, чтобъ владѣнья
             Распространить видъ всѣми одного.
             На звѣздный сводъ печально я взирая,
             Селена! гдѣ волшебный образъ пой?
             Къ водамъ и рощамъ громко я взываю,
             Отвѣта мнѣ въ природѣ нѣтъ нѣмой!
  
             Величіемъ своимъ не восхищаясь,
             Не чувствуя, не мысля ничего,
             И радостей -- даровъ своихъ чуждаясь --
             Безчувственна и къ чести своего
             Художника. Въ рукѣ оцѣпенѣнья,
             Она, какъ мертвый маятникъ часовъ;
             Покорна вѣкъ закону тяготѣнья
             Безжизненной природы, безъ боговъ.
  
             Дай крылья внѣ, чтобъ улетѣть въ предѣлы
             Страны, гдѣ Ты покажешь свой вѣнецъ.
             Ты, чьи меня низвергли въ бездну стрѣлы,
             Ты разума творенье и Творецъ!
             Дай мнѣ вѣсы, Тебя чтобъ взвѣсятъ, Вѣчный,
             Иль отъ меня блескъ правды отклони,
             И дымкою фантазіи безпечной
             Мнѣ этотъ блескъ несносный замѣни!

[]

   4. М. Достоевскій. (Боги Греціи). "Свѣточъ" 1860, No I, отд. I, 11, и въ изд. Гербеля. переводъ точенъ, но нѣсколько сухъ.
  
             Когда еще вы управляли свѣтомъ,
             И свѣтъ, улыбкой вашей увлеченъ,
             За вами съ дѣтской вѣрой шелъ, съ привѣтомъ
             Родныя тѣни сказочныхъ временъ;
             Когда еще блистали ваши храмы,
             Все было въ жизни лучше и свѣтлѣй,
             Когда тебѣ курились ѳиміамы,
                       Праматерь пламенныхъ страстей --
  
             Тогда поэта вымыслъ самый смѣлый
             Еще изъ жизни прямо истекалъ,
             Созданье билось жизнію всецѣлой,
             Бездушный камень страстью трепеталъ.
             Чтобъ жить съ природой жизнію одною,
             Въ природу смыслъ божественный внѣдренъ,
             И смертный всюду былъ боговъ толпою
                       Отъ колыбели окруженъ.
  
             Гдѣ нынѣ учитъ педагогъ, зѣвая,
             Бездушный шаръ затепленъ надъ землей,
             Тамъ Геліосъ, пылая и сверкая,
             Катился въ колесницѣ золотой.
             На тѣхъ холмахъ рѣзвились Ореады,
             Дріады торсъ бѣлѣлся межъ вѣтвей,
             Изъ урны сномъ забывшейся Вайды
                       Журчалъ пролившійся ручей.
  
             Тутъ Лавръ молилъ когда-то о спасеньи,
             Дочь Тантала молчитъ въ утесѣ тамъ,
             Сириксы вопль чуть слышенъ въ отдаленьи,
             Пѣснь Филомелы стонетъ по ночахъ.
             Здѣсь у ручья лилися слезъ потоки
             Изъ кроткихъ глазъ Деметры молодой
             На холмѣ тамъ Цитеры стонъ глубокій
                       Будилъ людей въ тиши ночной.
  
             Тогда еще не отрекались боги
             Къ сынамъ земли съ небесъ своихъ слетать,
             И съ смертной дочерью, забывъ чинъ строгій,
             Богъ не гнушался счастіе вкушать.
             Амуръ межъ смертнымъ, богомъ и героемъ
             Союзъ любви всегда установлялъ,
             И смертный вмѣстѣ съ богомъ и героемъ
                       Кипридѣ жертвы возжигалъ.
  
             Ни строгихъ догмъ, ни плоти воздержанья
             Не звали въ свѣтлыхъ храмахъ вы одни.
             Въ нихъ, къ счастью, смертный чувствовалъ призванье,
             Затѣмъ, что былъ вамъ счастливый сродни.
             Святымъ у васъ прекрасное лишь было:
             Отъ радости не отвращался Богъ,
             Когда, стыдясь, Камена къ ней манила,
                       И грацій полонъ былъ чертогъ.
  
             Вашъ храмъ сіялъ веселіемъ и свѣтомъ,
             Васъ славили на игрищахъ бойцы,
             Гдѣ силой мѣрился атлетъ съ атлетомъ,
             Иль состязались дивные пѣвцы;
             И пары въ пляскахъ пламенныхъ свивались
             Вкругъ вашихъ разноцвѣтныхъ алтарей,
             И ваши чела лаврами вѣнчались
                       И рдѣли розы межъ кудрей.
  
             Вотъ громкое эвое раздается,
             Пантеры блещутъ упряжью златой;
             Богъ радости грядетъ: предъ нимъ несется
             Сатировъ, фавновъ и вакханокъ рой:
             Вокругъ него бѣснуются менады,
             Его вино въ ихъ пляскахъ говоритъ,
             А богъ на нихъ, съ улыбкой плутоватой,
                       Весь раскраснѣвшійся глядитъ.
  
             Къ одру больныхъ тогда не приближался
             Еще скелетъ ужасный: кротокъ, мелъ,
             Надъ ними грустный геній преклонялся
             И факелъ свой съ ихъ жизнію тушилъ;
             И даже тамъ, гдѣ вѣчное стенанье,
             Сынъ смертной матери поставленъ былъ
             При Орковыхъ вѣсахъ, чтобъ состраданье
                       Въ сердцахъ Эриній онъ будилъ.
  
             И снова тѣнь довольная встрѣчала
             За чернымъ Стиксомъ счастіе свое:
             Жена супруга снова обрѣтала,
             А копьеносецъ вѣрное копье.
             Звучать обычной пѣснью струны Лина,
             На грудь Альцесты падаетъ Адметъ,
             Среди тѣней Атридъ находить сына,
                       Находитъ стрѣлы Филоктетъ.
  
             Тамъ доставались высшіе удѣлы
             За битву въ жизни доблестнымъ бойцамъ:
             Великихъ подвиговъ свершитель смѣлый
             Былъ равенъ тамъ всезиждущимъ богамъ.
             И боги всѣ главы свои склонили,
             Какъ имъ предсталъ Алкмены сынъ, герой,
             И близнецы съ небесъ звѣздой свѣтили
                       Пловцамъ, застигнутымъ бѣдой.
  
             Гдѣ ты, прекрасный міръ? Приди къ намъ снова,
             Вѣкъ полный басонъ, правды и цвѣтовъ!
             Иль только въ царствѣ мрамора и слова!
             Остался слѣдъ твоихъ земныхъ боговъ?
             Гляжу кругомъ -- вся вымерла природа;
             Не зрится мнѣ въ ней странствующій богъ:
             Ахъ, отъ всего ихъ счастливаго рода
                       Остался вамъ одинъ подлогъ!
  
             О, та весна прошла невозвратимо!
             Какъ вѣтръ холодный съ сѣвера возсталъ,
             Чтобъ могъ одинъ царитъ непостижимо
             Весь міръ боговъ, какъ чудный сонъ, пропалъ.
             Печально я гляжу на яхонтъ звѣздный --
             Тебя, Селена, тамъ мнѣ не встрѣчать!
             Войду-ль въ лѣса, сойду-ль въ морскія бездны,
                       Они осуждены молчать.
  
             Природа?.. Благъ своихъ не сознавая,
             Не чувствуя всей прелести своей,
             Ни божьяго перста не замѣчая,
             Ни радости не радуясь моей,
             Безчувственна къ Творцу, къ своимъ твореньямъ,
             Какъ маятникъ безсмысленный, она
             Лишь одному закону тяготѣнья
                       . . . . . . . . . . . .вѣрна.
  
             Сама свои созданья умерщвляя,
             Она изъ тлѣнья новыя творитъ,
             И все на тѣхъ же орбитахъ вращая,
             Міры свои, безъ думъ о нихъ, хранитъ.
             Въ чудесный край фантазіи и пѣсенъ
             Ушли всѣ боги мирною толпой,
             Затѣмъ -- что міру взрослому сталъ тѣсенъ
                       Нарядъ ихъ дѣтскій и простой.
  
             Ушли!.. И все, чѣмъ жизнь была прекрасна,
             Что міръ живило, унесли съ собой,
             Всѣ краски, тоны, все, что было ясно --
             И намъ остался только звукъ пустой.
             И ихъ спасенный рой теперь витаетъ
             На вѣчно-юныхъ Пинда высотахъ:
             Чему въ стихахъ жить вѣчно подобаетъ,
                       То въ жизни гибнетъ словно прахъ.
  
   5. А. Фетъ. Въ "Вечернихъ огняхъ". М. 1888 и позднѣе. Это не только самый точный (за исключеніемъ нѣкоторыхъ отступленій, отмѣченныхъ выше), но и самый поэтическій изъ русскихъ переводовъ. Какъ во всѣхъ переводахъ Фета, и въ этомъ немало архаизмовъ и отдѣльныхъ неудачныхъ выраженій, но въ общемъ чувствуется большая поэтическая сила, достойная подлинника.
   6. Н. Головановъ. Лирическія стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

ВЪ АЛЬБОМЪ ДѢВУШКИ.
(1788).

             По нѣмецки: "Юной пріятельницѣ въ альбомъ". (Написано въ альбомъ Шарлоттѣ фонъ Ленгефельдъ, Лоттѣ). Привыкнувъ видѣть свою будущую жену въ тихой обстановкѣ ея домашняго круга въ Рудольштадтѣ, поэтъ былъ непріятно пораженъ всѣмъ, что окружало ее въ Веймарѣ. Съ условностями придворной жизни не мирилась ни любовь поэта къ простотѣ, ни его свободный духъ, ни его гордая бѣдность. Онъ старался всячески ослабить вредное впечатлѣніе, которое могла произвести блестящая придворная обстановка на любимую дѣвушку. Незадолго до пересылки листка съ стихотвореніемъ для альбома, поэтъ писалъ Лоттѣ: "Не думаю, чтобы вы страстнѣе рвались къ вашимъ рощамъ и прекраснымъ горамъ, чѣмъ я,-- особенно въ Рудольштадтъ, куда меня теперь переносятъ мои лучшія сновидѣнія. Можно хорошо относиться къ людямъ и очень мало получать отъ нихъ взамѣнъ.Одно показываетъ доброе сердце, другое характеръ. Великодушные люди счастливы уже одной душевной свободой; послѣднюю же часто ограничиваетъ общество, даже хорошее общество; но одиночество возвращаетъ ее намъ, и прекрасная природа дѣйствуетъ на насъ, какъ прекрасная мелодія. Никогда не повѣрилъ бы я, что вамъ можетъ нравиться придворная атмосфера; я былъ бы совсѣмъ иного мнѣнія о васъ, если бы думалъ это. Простите, я такой эгоистъ, что предполагаю въ людяхъ, которые мнѣ дороги, мой образъ мыслей... Въ альбомъ напишу завтра".
   Въ этомъ настроеніи и написано стихотвореніе, гдѣ поэтъ предостерегаетъ дѣвушку не смѣшивать свѣтъ дѣйствительный -съ его отраженіемъ въ ея прекрасномъ сердцѣ. Кажется, на Лотту это предостереженіе не произвело желательнаго впечатлѣнія: въ отвѣтномъ письмѣ, благодаря за листокъ для альбома, она въ то же время выражаетъ сожалѣніе, что давно не видѣла поэта, "такъ какъ ей равно дороги старые и новые друзья".
  
   1. М. Достоевскій. (Дѣвушка). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

ЗНАМЕНИТАЯ ЖЕНЩИНА.
(1788).

   Стихотвореніе это относится къ тому времени, когда Шиллеръ, почувствовавъ склонность къ Шарлоттѣ фонъ Ленгефельдъ, думалъ о женитьбѣ. Въ характеристикѣ ученой женщины, поглощенной своимъ возвышеннымъ трудомъ и изъ-за него забывающей о своихъ прямыхъ обязанностяхъ, легко усмотрѣть антитезу чисто женскимъ добродѣтелямъ избранницы поэта. Объ отношеніи Шиллера къ женской духовной самодѣятельности можно судить по слѣдующему отрывку изъ его письма. "Странное, удивительное дѣло съ этими учеными женщинами. Покинувъ предуказанный имъ кругъ, онѣ смѣлымъ проникновеннымъ взоромъ съ непонятной быстротой проносятся чрезъ высшія области. Но для того, чтобы твердо и неудержимо нестись далѣе въ этихъ возвышенныхъ сферахъ, имъ недостаетъ крѣпкой, устойчивой силы мужчины, того желѣзнаго мужества, которое необходимо противопоставить препятствіямъ. Слабая женщина потеряла свою исконную прекрасную точку опоры -- возвратиться она ужъ больше не можетъ, остановится или глупа, или несчастна. И даже божественное искусство,-- что можетъ оно дать нѣжной женщинѣ, кромѣ того, что она найдетъ въ тихой дѣятельности, въ тихомъ исполненіи на высокаго, священнаго призванія? И счастливъ мужчина, умѣющій цѣнить такое сокровище и находящій подругу своего сердца за домашними занятіями,-- чтобы въ ея непритязательныхъ дарованіяхъ найти отдыхъ отъ своего тяжкаго труда". Не слѣдуетъ, однако, на этомъ основаніи приписывать Шиллеру отрицательное отношеніе къ женской образованности; онъ самъ около этого времени занимался съ Лоттой чтеніемъ греческихъ поэтовъ и впослѣдствіи поощрялъ и даже печаталъ ея стихотворные опыты.
   Стихотвореніе -- чуть не единственное сатирическое произведеніе Шиллера -- написано въ видѣ посланія обманутому мужу отъ его друга, жалующагося на худшее горе -- на славу жены. Изъ отдѣльныхъ мѣстъ требуютъ объясненія:
   "Вездѣ ее возможно и дешево купить" -- т. е. сочиненія. "Аристархъ" присяжный критикъ; "тощій" у Шиллера "грязный". "Лейпцигецъ" лейпцигскій издатель (въ Германіи книги издавались по преимуществу въ Лейпцигѣ), продающій портретъ писательницы (въ русскомъ переводѣ это мѣсто передано такъ, какъ будто дѣло идетъ о ея сочиненіяхъ; у Шиллера сказано: "Лейпцигецъ, суди его Богъ! снялъ ее топографически, какъ крѣпость, и продастъ публикѣ области, о которыхъ могу, по справедливости, говорить одинъ я"). "Нинона" названіе знаменитой женщины по имени извѣстной Ниноны де Ланкло, возлюбленной кардинала Ришелье въ которую влюблялись, когда ей было 80 лѣтъ. "Изъ Іены и Берлина",-- гдѣ въ это время издавались популярныя "Іенская всеобщая литературная газета" и "Всеобщая нѣмецкая библіотека" Николаи, сплошь заполненныя критическими отзывами. "Самъ банкиръ N. N." въ переводѣ совершенію произвольно вмѣсто вполнѣ опредѣленныхъ историческихъ личностей подлинника -- авантюриста Кроссинга, издавшаго родъ дамскихъ журналовъ, и Лафатера, "волшебника" изъ Цюриха.-- "Проклинаю безсмертіе свое" невѣрно: у Шиллера -- "это безсмертіе (жены) есть смерть моего рейнвейна", который выпиваютъ ея прихлебатели. "Пирмонтъ, Карлсбадъ" модные курорты, гдѣ собирались всякія знаменитости.-- "Ладья Харона", перевозящаго въ загробное царство. "Изъ книги золотой": въ золотую книгу, libro d'oro вносились въ средневѣковыхъ итальянскихъ республикахъ знатные роды,-- и такую золотую книгу для записи прекрасныхъ и достойныхъ любви женщинъ приписываетъ поэтъ Афродитѣ.
   1. Ѳ. Миллеръ. (Знаменитая женщина). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стихотв. Шиллера. М. 1899.

[]

ВЪ ОКТЯБРѢ 1888 ГОДА.
(1788).

             Это стихотвореніе было разыскано въ 1858 г. Іоахимомъ Мейеромъ въ "Таліи" 1790. Сопоставленіе нѣкоторыхъ мѣстъ переписки Кернера съ Шиллеромъ привело Мейера къ убѣжденію, что стихотвореніе принадлежитъ Шиллеру, и съ тѣхъ поръ его стали включать въ собраніе его сочиненій. Но авторитетнѣйшій изъ знатоковъ Шиллера Гедеке рѣшительно высказывается противъ принадлежности стихотворенія Шиллеру. (Schiller's Sämmtliche Schriften. Historisch-Kritische Ausgabe von Karl Goedeke, 6 Theil, Stuttgart 1869, стр. 429--420). Не приводя историко-литературныхъ соображеній, Гедеке, можетъ только присоединиться къ его историческимъ доводамъ. Едва-ли въ самомъ дѣлѣ это неуклюжее стихотвореніе, представляющее собою одну страшно-растянутую фразу, могло выдти изъ-подъ пера Шиллера. По мнѣнію Гедеке, стихотвореніе написано весьма посредственнымъ поэтомъ Густавомъ Шиллингомъ.
   Гербель и Головановъ включили въ свои изданія "Въ октябрѣ 1788 г.". Въ виду категорическаго протеста Гедеке, стихотвореніе не включается въ текстъ настоящаго изданія. Но оно будетъ не лишнимъ въ настоящихъ примѣчаніяхъ. Даемъ переводъ Миллера.
  
             Такъ какъ ты взоръ просвѣщаешь мнѣ свѣтомъ и блескомъ отраднымъ,
                       И твой эѳиръ золотой
             Нѣжно меня окружаетъ, чтобъ погрузиться могъ жаднымъ
                       Взоромъ въ него я порой;
             Такъ какъ меня одарила ты духомъ безсмертнымъ, благая,
                       Чтобъ я тебя постигалъ,
             Сердце дала мнѣ, чтобъ чувствовать скорби и радости рая:
                       А чтобъ я свой идеалъ,
             Всѣ мои думы и чувства выразить могъ, одаряла
                       Звучною лирой меня:
             Гордыхъ сыновъ своихъ славой и силою ты надѣлила,
                       Лирой же звучной -- меня.
             Такъ какъ мнѣ жизнь моя краше въ тотъ мигъ, когда мой окрыленный
                       Духъ вдохновенія полнъ,
             Истины образъ прелестнѣе кажется маѣ, отраженный
                       Въ блескѣ поэзіи волнъ:
             То за все это, богиня, покуда суровая Парка
                       Дней оборветъ моихъ нить,
             Нѣжной къ тебѣ благодарностью сердце пылаетъ пусть жарко,
                       Звуки же лиры хвалить
             И воспѣвать съ постоянствомъ пусть будутъ тебя неизмѣннымъ.
                       Такъ до кончины духъ мой
             Мыслящій пусть наслаждается мирно объятьемъ блаженнымъ,
                       О, всеблагая, съ тобой!
  

ХУДОЖНИКИ.
(1789).

   Это замѣчательное философское и культурно-историческое стихотвореніе, тѣснѣйшимъ образомъ связанное съ эстетическими статьями Шиллера, быть можетъ, болѣе чѣмъ какое-либо иное лирическое произведеніе его, даетъ ему право на почетное званіе поэта-мыслителя. Двѣ широкія идеи положены въ основаніе стихотворенія: 1) красота есть воплощенная истина; 2) всякая духовная культура имѣетъ источникомъ чувство красоты, и высшее совершенство искусства есть цѣль культурнаго развитія. Заканчивая цѣлый періодъ поэтической дѣятельности Шиллера и составляя переходъ къ слѣдующему, оно уже проникнуто новыми воззрѣніями поэта на литературную дѣятельность; разставаясь на цѣлые годы съ лирическимъ творчествомъ, поэтъ, нѣкогда вложившій въ уста своего Карла Моора восклицаніе "когда я читаю въ моемъ Плутархѣ о великихъ людяхъ, мнѣ отвратителенъ мой бумагомарающій вѣкъ"!,-- этотъ поэтъ въ "Художникахъ" уже исполненъ сознанія святости и высоты своего призванія; это примиряетъ ого съ современностью, съ человѣчествомъ.
   Первоначальный текстъ стихотворенія, отосланный въ началѣ 1789 года Кернеру, былъ втрое короче нынѣшняго и начинался стихами, составляющими теперь начало "Могущества пѣснопѣнія". Кернеръ въ отвѣтномъ письмѣ умолялъ поэта "дать стихотворенію ту степень совершенства, которой оно заслуживаетъ". Въ февралѣ Шиллеръ писалъ "вчера и третьяго дня все думалъ о "Художникахъ" и, чѣмъ они но сдѣлаются сегодня, тѣмъ не быть имъ никогда". Но коренная переработка стихотворенія начата была подъ вліяніемъ Виланда, идеи котораго отразились особенно въ двухъ мѣстахъ стихотворенія. "Очень хотѣлъ бы знать, пишетъ теперь поэтъ Кернеру, что ты скажешь о "Художникахъ", когда теперь познакомишься съ ними. Совершенно новое вступленіе даетъ стихотворенію совсѣмъ новый видъ, и къ его значительной выгодѣ. Затѣмъ я выставилъ на первый планъ основную идею всего цѣлаго -- воплощеніе истины и нравственности въ красоту -- и объединилъ этой идеей все стихотвореніе... Я начинаю его изображеніемъ нынѣшняго совершенства человѣчества, и это даетъ мнѣ возможность набросать картину нашего вѣка, съ его лучшей стороны. Отсюда я перехожу къ искусству, которое было его колыбелью, и слегка намѣчаю главную идею. Введеніе во вторую, историческую эпоху -- эпоху возрожденія искусствъ занимаетъ прежнее мѣсто и, конечно, съ полнымъ основаніемъ... Затѣмъ слѣдуетъ новая часть, написанная подъ вліяніемъ разговора съ Виландомъ и дающая всему цѣлому прекрасную законченность. Виланду очень не понравилось, что искусство сообразно господствующему представленію -- изображено прислужницей высшей культуры, а онъ очень далекъ отъ этого смиренія. Все, что входитъ въ понятіе научной культуры, по его мнѣнію, стоить ниже искусства, лишь служа послѣднему. Если научное цѣлое превосходитъ художественное созданіе, то это возможно лишь въ томъ случаѣ, когда оно само произведеніе искусства. Многое въ этомъ совершенно справедливо, а по отношенію къ моему стихотворенію оно вполнѣ вѣрно. Къ тому-же эта идея какъ будто и прежде уже заключалась въ моемъ стихотвореніи, но въ неразвитомъ видѣ. Теперь это сдѣлано. Послѣ философскаго и историческаго развитія мысли, что искусство распространяло духовную и нравственную культуру, заявляется, что искусство само по себѣ еще не есть цѣль, но лишь дальнѣйшая ступень по пути въ цѣли, хотя мыслитель и изслѣдователь преждевременно вообразили себя обладателями побѣднаго вѣнца и отвели художнику мѣсто ниже себя. Ибо о совершенствѣ человѣка можно будетъ говорить лишь тогда, когда научная и нравственная культура растворятся въ красотѣ". Дальнѣйшія бесѣды съ Виландомъ вели въ новымъ обработкамъ стихотворенія, которое и послѣ напечатанія (въ "Нѣмецкомъ Меркуріи" Виланда за 1739 г.) не удовлетворяло поэта. Уже въ 1793 г., пересматривая свои стихи для изданія, онъ писалъ Кернеру: "Больше всего я боюсь пересмотра "Художниковъ". Мои взгляды на искусство за это время измѣнились: нѣкоторыя мнѣнія совершенно отвергнуты. Я однако долженъ признать, что нахожу въ "Художникахъ" много вѣроятнаго съ философской точки зрѣнія, и порядкомъ таки удивился этому. Обо всемъ стихотвореніи не рѣшаюсь произнести мой приговоръ. Слишкомъ мало оно меня удовлетворяетъ". Въ первый томъ собранія стихотвореній (1800) поэтъ такъ и не рѣшился помѣстить "Художниковъ", которые попали лишь во второй (1803).
   Указанныхъ общихъ идей, приведенныхъ нами въ формулировкѣ самого поэта, достаточно для первоначальнаго знакомства со смысломъ стихотворенія. Какъ указывалъ самъ поетъ, оно распадается на три части. Первыя семь строфъ составляютъ вступленіе, гдѣ поэтъ указываетъ на роль искусства въ томъ высокомъ совершенствѣ, котораго достигъ теперь родъ человѣческій: красота воспитала человѣка нравственно и умственно; ею одной онъ жилъ въ минуты униженія, она, наполняя его своимъ чистымъ дыханіемъ, удерживала его отъ дикихъ похотей. Восхваленіе высокаго назначенія художника составляетъ переходъ ко второй части -- исторической (строфы 8--24), посвященной изображенію развитія искусства и его вліянія на созданіе человѣка въ Греціи; затѣмъ послѣ сжатаго изображенія роли искусства въ возрожденіи наукъ въ Италіи и указанія на расширеніе этой роли въ будущемъ (строфы 25--31), поэтъ обращается къ художникамъ современности съ вдохновеннымъ увѣщаніемъ не измѣнять своему назначенію и въ согласіи стремиться къ осуществленію высокихъ цѣлей искусства. Особаго разъясненія требуютъ:
   Стр. 2 въ загадкахъ легкихъ; намекъ на первыя воплощенія нравственныхъ правилъ и обобщеній въ миѳахъ, притчахъ и т. п.-- Въ умѣніи пчела тебя наставитъ и т. д. у Шиллера наоборотъ -- пчела научить прилежанію, а умѣнію червь (шелковичный). Познаніе твой умъ съ духами рядомъ ставитъ; у Шиллера -- съ избранными духами, т. е. съ ангелами.
   Стр. 3. Свѣтлаго прекраснаго вратами: красота есть какъ бы заря истины.
   Стр. 4. Предузнавали дѣти: то есть дѣтская мысль первобытнаго человѣка.
   Стр. 5. Уранія не муза, но Афродита -- въ данномъ случаѣ -- любовь духовная и истина.
   Стр. 6. Эдемъ -- (у Шиллера въ большей гармоніи съ образами греческой миѳологіи сказано Элизіумъ).
   Стр. 10. Стремленіе къ подражанію привело къ изобразительнымъ искусствамъ. "Какъ только -- говорилъ Шиллеръ въ письмахъ -- человѣкъ дошелъ до того, что сталъ отличать видимость отъ дѣйствительности, форму отъ сущности, онъ научился тѣмъ самымъ выдѣлять эту форму: ибо, отличая, онъ уже выдѣляетъ ее". Сама природа научила людей -- напр., посредствомъ отраженія въ рѣкѣ -- стремиться къ воспроизведенію ея явленій.
   Стр 12. За первобытнымъ искусствомъ слѣдуютъ болѣе сложныя его формы. Пѣвецъ Меоніи -- Гомеръ (въ оригиналѣ правильнѣе -- Меонидъ, т. е. сынъ Меона, ибо никакой Меоніи нѣтъ). По поводу стиховъ: "Оно, дитя красы, довольное собою... вѣнецъ теряетъ надъ главою, едва войдетъ въ дѣйствительности кругъ", поэтъ писалъ Кернеру: "Я хочу этимъ сказать: всякое произведеніе искусства, всякое созданіе красоты есть самодовлѣющее цѣлое, и до тѣхъ поръ, пока художникъ занятъ имъ, оно составляетъ его единственную, исключительную цѣль; примѣры: отдѣльная колонна, отдѣльная статуя, поэтическое описаніе. Оно довлѣетъ себѣ, оно самостоятельно, оно закончено въ самомъ себѣ. Но вотъ говорю я -- съ развитіемъ искусства это отдѣльное цѣлое становится само частью новаго и большого цѣлаго; ибо конечная его цѣль уже не въ немъ самомъ, а внѣ его; поэтому-то я и говорю, что оно теряетъ вѣнецъ... Статуя, царившія сама по себѣ, отдаетъ свой санъ храму, который она украшаетъ; характеръ Гектора, прекрасный самъ въ себѣ, есть для всей Иліады лишь служебный элементъ, отдѣльная колонна служитъ симметріи и т. п.".
   Стр. 13. "Блаженство радостей игривыхъ, питавшихъ издали его восторговъ пылъ" и т. д., въ русскомъ переводѣ оставлены безъ вниманія послѣдніе два стиха: "блаженство радостей, лишь издали питающихъ духъ, не вовлекаемыхъ его жадностью въ его существо и не гибнущихъ въ процессѣ наслажденія". Въ объясненіе этихъ стиховъ Шиллеръ писалъ Кернеру: "Въ основѣ каждаго чувственнаго наслажденія -- отъ удовлетворенія жажды до чувственной любви -- лежитъ извѣстное стремленіе вобрать, втянуть въ себя самый предметъ наслажденія. Чувственная похоть разрушаетъ самый предметъ своего наслажденія, чтобы сдѣлать изъ него часть существа, исполненнаго этой похоти " Ср. также въ разсужденіи Шиллера "О возвышенномъ": "Духъ, облагороженный настолько, что испытываетъ болѣе сильное впечатлѣніе отъ формъ, чѣмъ отъ матеріи, и черпаетъ свободное наслажденіе изъ размышленія и созерцанія безъ всякаго отношенія къ обладанію -- такой духъ носитъ въ себѣ внутреннюю, непроходящую полноту жизни".
   Стр. 15. "И нѣга страсти возвѣстила высокихъ душъ святую страсть"не передаетъ мысли подлинника, гдѣ дословно: "И пережившее стремленіе (другъ къ другу) возвѣстило о союзѣ душъ",-- то есть: связь мужчины съ женщиной сдѣлалась долговѣчнѣе ихъ полового сближенія, что было признакомъ болѣе возвышенной духовной любви; эта идея облагороженія полового стремленія при посредствѣ красоты развита въ 27-мъ "Письмѣ объ эстетическомъ воспитаніи".
   Стр. 17. Показавъ людямъ въ Божествѣ первообразъ всего прекраснаго и совершеннаго (строфа 16), искусство породило въ нихъ также идею нравственного міропорядка (закономѣрной связи между поступками и судьбой человѣка); это -- особенно заслуга поэзіи драматической и эпической. "Явленія нравственнаго порядка говорится въ томъ же письмѣ къ Кернеру -- страсти, дѣянія, судьбы, естественныя соотношенія которыхъ въ обширномъ ходѣ природы человѣкъ не всегда можетъ прослѣдить и обозрѣть, располагаются поэтомъ въ искусственномъ порядкѣ; другими словами поэтъ устанавливаетъ между ними искусственную связь. Это дѣяніе сочетаетъ онъ съ блаженствомъ, эту страсть онъ приводитъ къ тѣмъ или другимъ послѣдствіямъ; эту судьбу онъ дѣлаетъ слѣдствіемъ такихъ-то поступковъ или извѣстныхъ характеровъ и т. д. Понемногу человѣкъ пріучается переносить эту искусственную связь на самую природу, и потому, видя въ себѣ и вокругъ себя ту или иную черту или поступокъ, онъ сочетаетъ ихъ по воспоминаніямъ изъ своихъ поэтовъ -- съ извѣстнымъ побужденіемъ или послѣдствіемъ: онъ сознаетъ себя уже частью нѣкотораго цѣлаго, ибо чувство его, воспитанное созданіями искусства, не выносить обрывковъ, а ищетъ симметріи".-- Ѳесписъ... Промыслъ низводилъ въ подлунныя границы: произведенія Ѳесписа, перваго трагическаго поэта, воспитывали ужо въ людяхъ идею закономѣрности и Промысла. Съ походной колесницы-въ оригиналѣ просто такъ какъ передвижная сцена Ѳесписа, бродячаго поэта, была на колесахъ.-- Пѣвецъ Хіоса -- Гомеръ.
   Стр 18. Къ томъ-же письмѣ къ Кернеру поэтъ продолжаетъ: "Но онъ слишкомъ преждевременно прилагаетъ этотъ законъ къ міру дѣйствительному, ибо многія части этого обширнаго сооруженія скрыты отъ него. И вотъ, чтобы утолить эту жажду гармоніи, онъ вынужденъ былъ искусственно восполнить природу. Такъ, напримѣръ, онъ былъ не въ силахъ окинуть взоромъ всю жизнь человѣческую и подмѣтить въ ней прекрасныя отношенія нравственности и блаженства. Въ своемъ дѣтскомъ воображеніи онъ нашелъ безпорядокъ; но такъ какъ духъ его былъ уже знакомъ съ идеей закономѣрности, то создалъ, по поэтическому произволу,-- наряду съ дѣйствительной жизнью еще другую, въ которой находила примиреніе дисгармонія первой. Такъ возникла поэзія безсмертія. Безсмертіе есть созданіе чувства гармоніи, по которому человѣкъ желаетъ оцѣнивать нравственный міръ даже до того, какъ узналъ его во всей цѣлокупности...
   "Сравненіе какъ мѣсяцъ тѣнью омраченный -- имѣетъ въ моихъ глазахъ неизмѣримую цѣнность. Человѣческая жизнь -- говорю я въ предыдущихъ стихахъ представляется человѣку лишь дугою, то есть неполной частью круга (важная подробность, не сохранившаяся въ русскомъ переводѣ), который онъ продолжаетъ самъ за тьму могилы, чтобы закончить кругъ (быть руководимымъ красотой, вѣдь, и значитъ именно стремиться къ законченности). Но увеличивающаяся луна представляетъ собой какъ разъ такую дугу, а недостающая до полнаго круга часть скрыта въ тѣни. Я такимъ образомъ изображаю рядомъ двухъ юношей, изъ которыхъ одинъ освѣщенъ, другой, съ опрокинутымъ факеломъ,-- нѣтъ, одного я сравниваю съ свѣтлой половиной мѣсяца, другого -- съ темной; другими словами: древніе, изображая смерть, представляли ее въ видѣ юноши, столь-же прекраснаго, какъ и братъ его -- жизнь; но они давали ему въ руки опрокинутый факелъ, чтобы показать, что онъ невидимъ, такъ же, какъ и мы вѣримъ въ полноту мѣсячнаго круга, хотя видимъ лишь часть его Здѣсь я пытался облагородить одно сравненіе Оссіана: "смерть стояла за нимъ, какъ черная половина луны за серебрянымъ полумѣсяцемъ".
   Стр. 19. Стихи "И Зевсъ смягчитъ гордыню на челѣ средь Олимпійскаго чертога" поэтъ объяснялъ:
   "Я этимъ хочу сказать: это изваяніе, которое само по себѣ могло бы быть предметомъ всеобщаго восторга, перестаетъ производить самостоятельное впечатлѣніе, а лишь вносить свою долю въ общее впечатлѣніе величія. Но особенная красота этого мѣста заключается въ намекѣ на положеніе олимпійскаго Зевса, который сидитъ и пробилъ бы крышу храма, если-бы всталъ. Кто это знаетъ, въ томъ мое выраженіе склоняется (утеряно въ переводѣ) возбудитъ попутно пріятную идею. Мнѣ вообще всегда очень нравилась эта склоненная поза олимпійскаго Зевса, точно она означаетъ, что Богъ спустился къ людямъ и приспособляется къ земной жизни,-- но все рухнуло-бы, если-бы онъ всталъ, то есть показалъ себя Богомъ".
   Стр. 20. Природы дольные возстановилъ столпы -- невѣрно; въ оригиналѣ: установилъ предѣльные столбы природы, т. е. опредѣлилъ ея границы.
   Мѣрой отъ нея же полученной: единицы мѣры взяты въ природѣ (локоть, гранъ -- зерно, миля -- 1/15 градуса и т. п.)
   Стр. 21. " Тихая стрѣла", по указанію В. Гумбольдта, отражаетъ вліяніе Гомеровскаго выраженія (и греческаго воззрѣнія на внезапную естественную смерть) -- нѣжныя стрѣлы Аполлона и Діаны (ἀγανἀ βέλεα). Но у Шиллера не стрѣла, а лукъ, что придаетъ всему образу болѣе мягкій характеръ.
   Стр. 24--намекъ на эпоху Возрожденія.-- Дважды въ античной Греціи и во время Возрожденія.
   Стр. 26. "Бѣжавъ отъ варварскихъ гоненій вы съ опозоренныхъ востока " и т. д.: послѣ паденія Коастантивополя (1453) греческая наука, а съ нею пониманіе классическаго искусства нашли пріютъ въ Италіи.-- "Цвѣтокъ Іоніи святой", потому что Гомеръ считался уроженцемъ Іоніи.-- Гесперія -- западная часть Италіи -- Оковы милліоновъ пали,-- потому что съ Возрожденія начинается дѣятельная борьба за освобожденіе личности.
   Стр. 26. Пеанъ -- побѣдная пѣснь. Своимъ вождямъ, т. е. художникамъ.
   Стр. 28. Киприда Венера, богиня красоты -- въ видѣ Ураніи, богини истины.-- Улиссовъ юный сынъ, дщерь Юпитера узналъ -- намекъ на эпизодъ изъ "Телемака" Фенелона, гдѣ говорится: "Телемакъ узналъ Минерву. "О богиня, сказалъ онъ, такъ это ты изволила быть руководите темъ сына Улисса изъ любви къ его отцу"... Онъ хотѣлъ говорить еще, но голосъ его прервался, губы тщетно пытались выразить мысли, исходившія изъ глубины его сердца; присутствіе божества подавляло его". Дщерь Юпитера -- Минерва, сопровождавшая Телемака подъ видомъ Ментора.
   Стр. 31. Что потеряли (въ оригиналѣ: сестеръ, которыхъ потеряли) въ жизни сей, то нѣкогда узрите на лонѣ матери, то есть, какъ объяснялъ Шиллеръ въ письмѣ къ Кернеру: "Поэтъ, ставящій себѣ цѣлью одну только красоту, но свято слѣдующій ей, въ концѣ концовъ, по зная и но стараясь объ этомъ, достигнетъ и другихъ цѣлей, на которыя не обращалъ вниманія; наоборотъ, тотъ, который колеблется между моралью и красотой или гонятся на обѣими, легко потеряетъ и ту и другую".
  
   1. С. Шевырезъ. Въ своей статьѣ "Разговоръ о возможности найти единый законъ для изящнаго". ("Московскій Вѣстникъ" 1827, ч. 1), онъ перевелъ изъ "Художниковъ" слѣдующую строфу.
  
                       Блаженны вы, которыхъ посвятила
                       Она въ жрецы, къ служенью набрала!
             Не въ вашу-ль грудь она сойти благоволила?
             Устами вашими могучая рекла!
                       Хранители ея огня святаго,
                       Служителя небесныхъ алтарей!
                       Предъ вами свѣтлая нисходитъ безъ покрова --
                       И вашъ согласный ликъ поетъ навстрѣчу ей
                                 Вы, обреченные на тлѣнье,
                       Ликуйте о своемъ великомъ назначеньѣ:
                       Незримыхъ ангеловъ въ возвышенную сѣнь
                       Отъ человѣчества вы первая ступень.
  
   2. Д. Минъ."Художника". Стихотвореніе Фридр. Шиллера. Перевелъ Д. Е. Минъ. СПБ. 1857. Посвящено К. И. Рабусу. Также въ изд. Гербеля.
   3. Н. Головановъ. Лирическія стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

ВЪ АЛЬБОМЪ IN FOLIO.

   Написано, кажется, въ 1798 году (по предположенію Гофмейстера, въ 1804). Въ оригиналѣ называется "Въ альбомъ in folio одного любителя искусства"; этотъ любитель былъ штутгардтскій купецъ Генрихъ Раппъ. Въ печати появилось лишь въ 1808 г. послѣ смерти собственника альбома.
  
   1. Ѳ. Миллеръ. (Въ альбомъ in folio). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля и въ "Стихотвореніяхъ" Миллера.
   2. Н. Головановъ. Лирическія стихотворенія Шилера. М. 1899.
  

ПОЭЗІЯ ЖИЗНИ.
(1795).

   Этимъ вдохновеннымъ "посланіемъ въ стихахъ" Шиллеръ послѣ долгаго промежутка (1789--1795) .вернулся къ лирической поэзіи. "Переходъ отъ одного дѣла къ другому -- писалъ онъ Гете въ іюнѣ 1795 года -- былъ всегда для меня труденъ, а особенно теперь, когда мнѣ приходится перепрыгнуть отъ метафизики къ стихотвореніямъ. Однако я, по мѣрѣ возможности, соорудилъ себѣ мостъ и начинаю риѳмованнымъ посланіемъ подъ заглавіемъ "Поэзія жизни", изъ чего вы можете усмотрѣть, что оно близко къ предмету, оставленному мною". Стихотвореніе обращено противъ узкихъ поборниковъ строгой истины, отвергающихъ "васъ возвышающій обманъ" поэтическаго міровоззрѣнія. Поэтъ возражаетъ, что такое реалистическое воззрѣніе убиваетъ всю прелесть жизни.
  
   1. А. Струговщиковъ. (Поэзія жизни. "Стихотворенія А. Струговщикова", 1845), изъ изд. Гербеля. Какъ всѣ переводы Струговщикова, очень литературевъ, но не точенъ.
  
             Могу-ль тѣхъ призракомъ плѣняться, той мечтой
             Что образъ истины собою застилаетъ,
             Надеждой суетной смущаетъ нашъ покой
             И достовѣрное невѣрнымъ прикрываетъ?
             О нѣтъ! и будь я въ жертву обреченъ,
             Дѣйствительности ликъ, онъ будь разоблаченъ!
             Мой духъ, что цѣлый міръ возможностей стяжалъ
             И всѣмъ земнымъ отрадамъ пріобщился,
             Предъ ея лицомъ, онъ только-бъ тверже сталъ,
             Непоколебимѣе бы долгу покорился!
             И внялъ бы голосу суда,
             И не отрекся бы стыда:
             Кто жизни стать лицомъ къ лицу боится,
             Передъ лицомъ нужды, уничиженъ, смирится.
  
             Такъ, жертва опыта, ты съ пристани глядишь
             На все, что высшею отмѣчено печатью,
             И въ охлажденіи сердечномъ говоришь
             О томъ, что на тебя не дышетъ благодатью!
             Что утомленный духъ отрадой не даритъ,
             Но душу свѣжую на ту стезю возводить,
             Гдѣ вѣчной истины звѣзда любви горитъ,
             На все твореніе свой чудный свѣтъ возводитъ!
  
             Поэтъ бѣжитъ отъ странныхъ словъ твоихъ!'
             Съ нимъ сонмище боговъ; чудесный хоръ затихъ;
             И Пиѳія молчитъ, и Граціи снимаютъ
             Гирлянды свѣжія съ домашнихъ алтарей
             Скорбятъ и, скорбныя, служенье оставляютъ...
             Меркурій топчетъ свой волшебный кадуцей.
             Богиня рѣзвыхъ игръ и пѣсенъ удалилась
             И лиру звонкую бросаетъ Аполлонъ...
             Вотъ жизнь, она разоблачилась,
             Твой дивный міръ, передъ тобою онъ:
             Съ поникшаго чела, смотри, оно упало
             Румяныхъ словъ твоихъ златое покрывало!
  
             И сердце бѣдное, лишенное огня,
             Вотще оставленный свѣтильникъ зажигаетъ --
             Твоя дѣйствительность мрачитъ сіянье дня,
             Блѣднѣетъ Красота и Радость отлетаетъ,
             И самая Любовь въ своемъ дитяти зритъ
             Простого смертнаго... хладѣетъ и бѣжитъ...
             Стяжавшій все и всѣмъ осиротѣлый,
             Еще ты живъ!... еще волненіе въ крови....
             Но стынетъ поцѣлуй любви --
             Въ порывѣ радости душа оцѣпенѣла!
  
   2. Головановъ. Лирическія стихотворенія Шиллера. М. 1899.
   3. Allegro. (Поликсена Соловьева). Переведено для настоящаго изданія.

[]

ВЛАСТЬ ПѢСНОПѢНІЯ.
(1795).

   Подобно "Поэзіи жизни" принадлежитъ въ циклу стихотвореній, связанныхъ съ "Художниками", и первоначально даже составляло ихъ вступительную часть. В. Гумбольдтъ, получившій стихотвореніе для напечатанія въ "Альманахѣ музъ", пришелъ отъ него въ восторгъ. "Идея и выполненіе -- писалъ онъ -- созданы истиннымъ лирическимъ настроеніемъ и могущество поэзіи, особенно ея необъяснимость, ея связь съ высшимъ естествомъ изображены возвышеннымъ образомъ". Кернеръ ставилъ стихотворенію въ упрекъ отсутствіе цѣльности и единства, на что Шиллеръ отвѣчалъ: "удивляюсь, какъ тебѣ не нравится третья строфа, несомнѣнно, лучшая и изображающая своеобразную мощь высокой поэзіи. Единство стихотворенія въ его идеѣ: чудотворной и внезапно дѣйствующей силой поэтъ возстановляетъ въ человѣкѣ истину ".
   Строфа 2: сплетаетъ жизни нить -- въ оригиналѣ говорится о Паркахъ (точнѣе передано у Гербеля: "Кто изъ подвластныхъ грознымъ дѣвамъ, прядущимъ жизненную нить").
   Строфа 4: за исключеніемъ перевода Авдотьи Глинки, ни въ одномъ русскомъ переводѣ не сохраненъ смыслъ заключительнаго стиха: "въ вѣрныхъ объятіяхъ природы отогрѣться отъ холодныхъ ".
  
   1. П. Теряевъ. (Сила пѣснопѣнія, изъ Шиллера). "Благонамѣренный" 1819, ч. VII, No 15. Очень далекое отъ подлинника и растянутое (8 строфъ вмѣсто 5) подражаніе.
   2. С. Шевыревъ. (Сила пѣснопѣнія). "Сочиненія въ прозѣ и стихахъ" 1824, ч. V. Первыя 2 строфы и послѣдняя представляютъ собою не особенно точный переводъ, остальныя пять состоятъ изъ собственныхъ мыслей и настроеній Шевырева и очевидно поэтому имя Шиллера въ заглавіи не названо.
   3. П. Шкляревскій. (Могущество пѣснопѣнія, изъ Шиллера). "Стихотвор. П. Шкляревскаго", 1831 г. Переводъ довольно точный, но очень тяжеловѣсный-
   4. В. Романовичъ. (Могущество пѣснопѣнія, изъ Шиллера). "Стихотворенія В. Романовича" 1832. Переведено недостаточно точно и очень тускло.
   5. И. Крешевъ. (Сила звуковъ, изъ Шиллера). "Памятникъ искусства" 1862. Послѣдняя строфа переведена очень неточно.
  
             Разбивъ гранитныя оковы,
             Летитъ потокъ бѣлоголовый,
             Ломаетъ сосны я съ высотъ
             Обломки дикихъ скалъ несетъ
             Въ безмолвьи путникъ, страха полный,
             На землю взорами поникъ;
             Онъ слышитъ -- рвутся, бьются волны,
             И мыслитъ, гдѣ же ихъ родникъ?
             Такъ волны пѣсенъ вдохновенныхъ
             Текутъ изъ нѣдръ намъ сокровенныхъ!
  
             Какой незримый, тайный геній
             Отниметъ чары у пѣвца
             И власть волшебствомъ пѣснопѣній
             Нѣмыя волновать сердца?
             Исполненъ дивной, высшей силы
             Чаруетъ онъ земныхъ сыновъ
             То хладнымъ сумракомъ могилы,
             То райской прелестью духовъ,
             И пѣснью радостной и томной
             Лелѣетъ смертныхъ въ жизни темной.
  
             Когда судьба на пиръ стогласный
             Вдругъ входитъ твердою стопой,
             Въ одеждѣ тайной и ужасной,
             Предъ изумленною толпой:
             Тогда стихаетъ радость пира
             И ложныхъ чувствъ привѣтный гласъ.
             Предъ повелительницей міра
             Стоитъ земное, преклонись,
             И ложь предъ истиной нѣмѣетъ,
             Мерцаетъ и, какъ пепелъ, тлѣетъ.
  
             Когда же, страстію дыша,
             Польются дивные аккорды;
             Горѣ возносятся душа,
             И, облеченъ красою гордой,
             Вступаетъ человѣкъ въ союзъ
             Съ богами; имъ однимъ послушенъ,
             Условій свѣта сбросивъ грузъ,
             Онъ чуждъ земли, къ ней равнодушенъ,
             И только струнъ волшебный звонъ
             Въ святомъ восторгѣ слышитъ онъ.
  
             Какъ послѣ скорби безнадежной
             Разлуки безутѣшныхъ дней,
             Ребенокъ въ радости безбрежной
             Стремится къ матери своей:
             Такъ человѣкъ, на пирѣ свѣта
             Не находя себѣ привѣта,
             Бѣжитъ, глубокой грусти волнъ,
             На берега пустынныхъ волнъ,
             И забываетъ сердца муки,
             Внимая тихой лютни звуки.
  
   6. А. Глинка. (Сила пѣнія, изъ Шиллера), "Москвитянинъ" 1844, ч. I, No 1, и въ "Стихотвореніяхъ Шиллера въ переводѣ А. Глинка", 1859. Очень тяжеловѣсный, но самый точный изъ многочисленныхъ переводовъ этого стихотворенія.
  
             Рѣками дождь съ утесовъ мчится,
             Какъ грома рокотный раскатъ,
             Обломковъ груда съ горъ катится,
             И дубы древніе трещатъ.
             Въ какомъ то дикомъ упоеньѣ
             Прохожій изумясь стоятъ,
             Потока слышитъ онъ кипѣнье,
             Не вѣдая отколь шумитъ.
             Такъ звуковъ тонъ летитъ чудесный,
             Но ихъ истоки не извѣстны.
  
             Въ союзѣ страшномъ съ существами,
             Что молча тянутъ жизни нить.
             Пѣвца власть дивную надъ нами
             Никто не можетъ изъяснить.
             Какъ жезлъ схватя Эрмія сильной,
             Онъ властенъ сердцу дать уставъ,
             То ввергнувъ въ царство замогильно,
             То въ небесамъ его поднявъ;
             На лѣстницѣ изъ чувствъ порою
             Межъ важнымъ зыблетъ и игрою.
  
             Какъ рокъ гигантскою стопою
             Ворвется вдругъ въ веселый кругъ,
             Съ таинственностью неземною,
             Какъ темный, полунощный духъ;
             Предъ выходцемъ другого міра
             Упали гордости сыны,
             И онѣмѣло буйство пира,
             И всѣ личины сорваны!..
             Такъ гонитъ истины явленье
             Дѣянье лжи и заблужденье.
  
             Такъ смертный грузъ суетъ свергаетъ,
             Лишь пѣсней разольется звукъ;
             Въ достоинство духовъ вступаетъ,
             Къ богамъ достигнувъ въ свѣтлый кругъ,
             Боговъ ужъ собственностью станетъ
             Земному недоступный онъ.
             Тамъ власть земная не достанетъ:
             Отъ связей свѣта разрѣшенъ.
             И пѣсни дивной чарованье
             Сотретъ съ чела слѣды страданья.
  
             Дитя преступный, изнывая
             Въ чужбинѣ, безнадежный ждетъ,
             Когда съ раскаяньемъ, рыдая,
             Опять на грудь въ родной падетъ!...
             Такъ изгнанника звуковъ сила
             Опять ведетъ въ тотъ вѣкъ мечтой,
             Когда невинность золотила
             Приволье жизни молодой:
             Отъ хладныхъ правилъ онъ въ свободѣ
             Летитъ въ объятія къ природѣ.
  
   7. Н. Гербель. (Могущество пѣснопѣнія, изъ Шиллера). "Современникъ", 1853, т. XXXVII, въ сборникѣ стих. Гербеля "Отголоски", 1858, и въ его изданіи Шиллера.
   8. А. Струговщиковъ. (Сила пѣснопѣніи, изъ Шиллера). "Шиллеръ въ переводѣ русскихъ писателей" изд. Гербеля 1857. Переводъ чрезвычайно вольный, мѣстами совершенно чуждый подлиннику.
  
             Дебрью, ущельемъ, изъ груды камней,
             Съ горной вершины несется ручей:
             Юноша, въ сладкомъ раздумьѣ, внимаетъ
             Шумнымъ потокамъ ручья, но но знаетъ
             Гдѣ ихъ источники. Такъ пѣсни валы
             Дружно, согласно текутъ чередою...
             Сердце отрадно наполнятъ собою,--
             Сердце-жъ не знаетъ, откуда они.-
             Онъ же, чарующій ключъ пѣснопѣнья,
             Вьетъ изъ невѣдомыхъ нѣдръ творенья!
  
             Грозныя Парки въ союзѣ съ пѣвцовъ!
             Все увлекая своимъ волшебствомъ,
             Онъ, какъ наперсникъ таинственный неба,
             Править но волѣ сердцами людей:
             То погружаетъ ихъ въ царство тѣней,
             То ихъ уноситъ въ святилище Фоба.
             Другъ размышленья, товарищъ искусствъ,
             Пѣснью смиряя волненіе чувствъ,
             Онъ, какъ младенцевъ грудныхъ въ колыбели,
             Ихъ ублажаетъ подъ звуки свирѣли.
  
             Шумной ватагой семья веселится,--
             Въ домѣ довольство, и счастливъ старикъ-.
             Смерть неожиданно въ двери стучится,--
             И семьянинъ головою поникъ.
             Такъ, если въ струны пѣвецъ ударяетъ,
             Онъ, вопіющій о правдѣ святой,
             Маску съ души лицемѣра срываетъ,
             Иль -- умиленно-звенящей струной --
             Съ н&ми заплачетъ надъ ранней могилой,
             Вѣщій глашатай невѣдомой силы!
  
             Суетны клики и мелкое чувство
             Молкнутъ предъ гимномъ струны золотой:
             Люди, мы лучше, и чудо искусства
             Чудо творитъ, мы во власти святой:
             Слухомъ витая въ пространствахъ небесныхъ,
             Силою слова -- мы равны богамъ;
             Вживѣ мы жизнью живемъ безтѣлесныхъ,
             Внемля пѣвца вдохновеннымъ словамъ.
             Скорби, тревога, душевная мука --
             Все потонуло въ гармоніи звука.
  
             Долгой и тяжкой разлукой убитъ,
             Сердцемъ заслышавъ святое признанье,
             Сынъ непокорный, въ слезахъ покаянья,
             Къ матери нѣжной въ объятья спѣшитъ:
             Братья, но такъ-ли пѣвецъ изъ далека,
             Звуки услышавъ свирѣли родной,
             Чуждый предѣлъ оставляетъ до срока,
             Родину кличетъ и рвется душой:
             Есть, есть какая-то чудная сила
             Въ пѣсняхъ, что родина наша сложила.
  
   9. Д. Павловъ. Сила пѣснопѣнія, изъ Шиллера, "Царь Колоколъ" 1892, 32.
   10. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера, М. 1899.
   11. Кн. Д. Н. Цертелевъ. Переведено для настоящаго изданія.

[]

ДИТЯ ВЪ КОЛЫБЕЛИ.
(1795).

   Стихотвореніе, какъ и другія произведенія этого періода, проникнуто личными впечатлѣніями которымъ поэтъ сталъ осенью 1793 года.
   1. Г. С***. (Дитя въ колыбели, изъ Шиллера) "Вѣнокъ Грацій" 1829, 40.
  
             Смѣйся, счастливецъ! тебѣ въ колыбели нѣтъ и предѣловъ!
             Скоро и міръ безконечный тебя не вмѣститъ. .
  
   2. И. Деларю. (Младенецъ въ колыбели, изъ Шиллера). "Гирлянда" т. I, No 7, 181, и въ Опытахъ въ стихахъ М. Деларю. 1835, 95.
  
             Крошка! теперь для тебя колыбель какъ небо просторна;
             Но возмужай: цѣлый міръ будетъ тѣсенъ тебѣ!
  
   3. Каверзневъ. (Разницы, подражаніе Шиллеру) "Московскій Телеграфъ" 1831, ч. XXXV1I, No 3, плохое, растянутое на 10 строкъ подражаніе.
   4. А. Савинскій. (Къ кладенцу въ колыбели, изъ Шиллера). По указанію Гербеля въ "Подаркѣ бѣднымъ" 1834, 119, и въ "Подаркѣ прекрасному полу" 1816, 45. Не удалось видѣть.
   5. В. Зотовъ. (Младенецъ въ колыбели, изъ Шиллера). "Маякъ" 1841, т. VII, 14, и "Пантеонъ" 1854, No 2. Не удалось видѣть.
   6. Ѳ. Миллеръ. (Дитя въ колыбели, "Москвитятинъ" 1842, ч. II, No 3, и въ "Стихотвореніяхъ" Ѳ. Миллера).
  
             Юный счастливецъ! теперь для тебя въ колыбели просторно;
             Но возмужаешь -- и міръ станетъ ужъ тѣсенъ тебѣ.
  
   7. А. Струговщиновъ. (Геній въ колыбели, безъ указанія, что взято у Шиллера). "Стихотворенія А. Струговщикова" 1845, 177.
  
             Онъ въ колыбели своей чаетъ вселенную видѣть;
             Станетъ ли мужемъ -- ему тѣсенъ подсолнечный міръ.
  
   8. М. Михайловъ. (Ребенокъ въ колыбели, изъ Шиллера). "Иллюстрація", 1818, No 72, и въ "Стихотвореніяхъ М. Л. Михайлова" 1862 и 1890,
  
             Счастливъ младенецъ! ему въ колыбели просторъ безконечный,
             Тѣсенъ будетъ потомъ міръ безконечный ему.
  
   9. А. Фетъ. (Дитя въ колыбели, изъ Шиллера). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля и въ стихотвореніяхъ Фета.
   10. М. Лермонтовъ. (Дитя въ люлькѣ, изъ Шиллера; относится къ 1829 г.).
  
             Счастливъ ребенокъ! и въ люлькѣ просторно ему; но дай время
             Сдѣлаться мужемъ -- и тѣсенъ покажется міръ.
  
   11. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

ОДИССЕЙ.
(1795).

   В. Гумбольдтъ усматривалъ въ этомъ стихотвореніи "глубокій смыслъ", Гердеръ восхищался его "высокой простотой". "Одиссей", послѣ долгихъ скитаній и борьбы не узнавшій желанной и дорогой родины, служитъ, очевидно, образомъ человѣка который, оказавшись неожиданно обладателемъ того счастія, за которое много лѣтъ боролся, даже не узнаетъ его,-- потому ли, что "исполненіе не имѣетъ вида желанія", какъ говорить пасторъ въ Германѣ и Доротеѣ, или же потому, что долгая борьба лишаетъ насъ способности наслаждаться тѣмъ. за что мы боролись.
  
   1. К. Батюшковъ. (Судьба Одиссея; имя Шиллера не названо). "Опыты въ стихахъ и прозѣ К. Батюшкова" 1817, и позднѣйшія изданія. Въ этомъ распространенномъ переводѣ отчасти утрачено то, что такъ нравилось въ "Одиссеѣ" Гердеру -- "высокая простота".
  
             Средь ужасовъ земли и ужасовъ морей
             Блуждая, бѣдствуя, искалъ своей Итаки
             Богобоязненный страдалецъ Одиссей;
             Стопой безтрепетной сходилъ въ Аида мраки;
             Харибды яростной, подводной Сциллы стопъ
             Не потрясли души высокой;
  
             Казалось, побѣдилъ терпѣньемъ рокъ жестокой
             И чашу горести до капли выпилъ онъ;
             Казалось, небеса карать его устали
             И тихо соннаго домчали
             До милыхъ родины давно желанныхъ скалъ.
             Проснулся онъ -- и что жъ?-- Отчизны не узналъ
  
   2. М. Михайловъ. (Одиссей, изъ Шиллера)."Иллюстрація", 1848, No 42, и въ "Стихотвореніяхъ", 1862 и 1890 г. Превосходно и точно переведено.
   3. М. Дмитріевъ, (Одиссей, изъ Шиллера). "Лирическія стихотворенія Шиллера въ переводѣ русскихъ поэтовъ" 1857, т. I, и въ " Стихотвореніяхъ М. А. Дмитріева" 1865, т. II.
  
             Всѣ переплавалъ моря Одиссей, чтобъ достигнуть отчизны:
                       Сциллы погибельный лай, ужасъ Харибды вблизи,
             Страхи враждебныхъ морей, и многіе страхи земные --
                       Даже исходы въ Аидъ встрѣтилъ заблудшій въ пути.
             Сонный судьбой наконецъ принесенъ онъ ко брегу Итаки;
                       Вотъ пробудился -- и что жъ?-- ея не узналъ!
  
   4. Н. Маркевичъ. (Одиссей). "Лирическія стихотворенія Шиллера въ переводѣ русскихъ поэтовъ" 1857, т, I.
  
             Много морей переплылъ Одиссей, чтобы достигнуть отчизны;
             Сциллы гортань преминулъ, бездны Харибды прошелъ,
             Видѣлъ пучины морскія, скитался въ странахъ незнакомыхъ,--
             Даже опаснымъ путемъ въ царство Лада сходилъ.
             Вотъ наконецъ его, соннаго, волны приносятъ къ Итакѣ;
             Онъ пробудился -- и что жъ?-- родины онъ не узналъ,
  
   5. Б. Алмазовъ. (Одиссей, изъ Шиллера) "Русск. Вѣстникъ 1862, No 6, и въ "Сочиненіяхъ", Переводъ очень растянутъ.
  
             Долго отчизны искалъ сынъ хитроумный Лаэрта;
                       Много земель обошелъ, много морей переплылъ.
             Много трудовъ перенесъ,много опасностей встрѣтилъ
                       Сциллѣ ревущей внималъ, пасти Харибды прошелъ.
             Къ темени горъ восходилъ, въ мракъ преисподней спускался...
                       Тщетно! Нигдѣ не обрѣлъ къ родинѣ милой пути
             Что же? Когда у кормы сномъ опочилъ онъ глубокимъ,--
                       Въ пристань Итаки святой кормчій направилъ корабль;
             Бросили якорь пловцы; царственный странникъ проснулся,
                       Вѣжды открылъ, но въ этотъ мигъ родины онъ не позналъ!
   6. Головановъ. Лир. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

НЕИЗМѢННОЕ.
(1795).

   1. Ѳ. Кони. Неизмѣнное. "С. Отеч." 1887, ч. CXXXVI.
   2. А. Струговщиковъ. (Время, безъ указанія, что взято изъ Шиллера). "Стихотворенія А. Струговщикова" 1845, 171.
  
             Неуловимъ твой полетъ, бистро парящее время!--
             Будь постояненъ, и ты грани поставишь ему.
  
   8. А. Савинскій. (Неизмѣнчивость, изъ Шиллера). По указанію Гербеля въ "Подаркѣ прекрасному полу" 1846; но кажется въ этомъ году "Подарокъ прекрасному полу" не выходилъ.
  

ЗЕВЕСЪ ГЕРКУЛЕСУ.
(1795).

   Отвлекаясь отъ мысли, что Геркулесъ былъ сыномъ Зевса и, стало быть, "пріобщился къ сонму боговъ" отчасти благодаря "ихъ нектару, поэтъ видитъ въ немъ образъ создателя своего благополучія, который достигаетъ высшаго благодаря только своей силѣ. Фигофъ находитъ, что здѣсь дѣло и не въ безсмертіи, которое могло быть и просто даровано Геркулесу его божественнымъ отцомъ: высшее блаженство, блаженство нравственнаго величія и его сознаніе, по истинѣ пріобщающее насъ "къ сонму боговъ", не можетъ быть даровано никакимъ божествомъ и можетъ быть добыто лишь нашей собственной силой. Иначе поэтъ -- какъ это видно изъ стихотворенія "Счастье" -- смотрѣлъ на земное блаженство, которое считалъ случайнымъ даромъ прихотливыхъ боговъ.
  
   1. А. Струговщиковъ. (Геркулесу; не указано что переводъ изъ Шиллера). "Стихотворенія А. Струговщикова", 1745, 176.
  
             Нѣтъ, не изъ чаши боговъ ты божеству причастился,
             Силѣ безсмертной твоей нектаръ наградою былъ.
  
   2. А. Савинскій. (Зевесъ Геркулесу, изъ Шиллера). "Подарокъ прекрасному полу", 1846. Этого перевода вамъ не удалось видѣть.
   3. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
   4. И. Болдаковъ. Переведено для настоящаго изданія.
  

ПЛЯСКА.
(1795).

   Стихотвореніе это -- одно изъ первыхъ, гдѣ поэтъ примѣнилъ размѣръ элегическаго двустишія (гексаметръ и пентаметръ) -- и уже съ несравненной легкостью и благозвучіемъ. Получивъ его, Гумбольдтъ писалъ: "Пляска превосходна, и, быть можетъ, я лишь но субъективнымъ побужденіямъ предпочитаю ей Власть пѣснопѣнія. Она полна такого высокаго, философскаго содержанія, и образы танцующихъ такъ божественно прекрасны и такъ жизненны. Легкости и движенію въ первой половинѣ, съ несравненнымъ умѣніемъ, выраженнымъ въ нѣкоторыхъ стихахъ, превосходно противопоставлены устойчивость и серьезность второй части. И все такъ характерно для васъ! Основная идея превосходно выражаетъ индивидуальную черту вашего духа, который всегда ищетъ законности въ разрозненномъ и вновь стремится скрыть законъ за видимой разрозненностью; даже образы, примѣняемые вами, принадлежатъ -- сколько я могу вспомнить изъ нашихъ разговоровъ -- къ наиболѣе подходящимъ для васъ". Въ другомъ письмѣ В. Гумбольдтъ сообщаетъ поэту, что Пляска -- любимое стихотвореніе Гердера, объясняя это тѣмъ, что гармонія въ видимомъ безпорядкѣ -- особенно если имѣть въ виду все мірозданіе -- излюбленная идея Гердера.
   Стихотвореніе, превосходно соединяющее глубину философской мысли съ красотой поэтическаго изображенія, дѣйствительно, весьма удачно. Оно дѣлится на три части; стихи 1--18 представляютъ описаніе пляски; за нимъ (стихи 19--28) слѣдуетъ уясненіе того правящаго начала, которое поддерживаетъ порядокъ и стройность въ видимомъ безпорядкѣ пляски; третья -- заключительная часть (стихи 27--32) -- обращеніе къ читателю, увѣщевающее его соблюдать тотъ дивный порядокъ и гармонію, который онъ видитъ во внѣшнемъ мірѣ, а также и въ своей личной жизни.
  
   1. П. Шкляревскій. (Пляска изъ Шиллера). "Сѣверные цвѣты" 1827, стр. 285, и въ "Стихотвореніяхъ П. Шкляревскаго", 1831, также въ "Цвѣтникѣ русской литературы", 1840, 18.
  
             Зри, какъ быстро четы волною игривой кружатся,
                       Чуть досязая земли рѣзво-крылатой стопой!
             Тѣни ли зрю я воздушныя, свергшія тѣла оковы?
                       Эльфы-ль въ сіяньи луны свѣтлою цѣпью плывутъ?
             Какъ, зефиромъ колеблемый, дымъ струится летучій,
                       Словно въ сребристыхъ зыбяхъ легкій колышется челнъ;
             Скачетъ, топочетъ стопа подъ сладостный ладъ переливовъ;
                       Рокотъ, бряцаніе струнъ живость вливаютъ въ тѣла.
             Вотъ, какъ будто стремясь разорвать цѣпь хоровода,
                       Тамъ въ стѣснившійся рядъ мчится отважно чета.
             Быстро предъ ней разступается ходъ, исчезай за нею;
                       Словно волшебнымъ жезломъ вдругъ заграждается путь.
             Мигомъ отъ взоровъ она потерялась; въ смятеніи дикомъ
                       Гибнетъ плѣнительный строй, двигаясь, рушится міръ.
             Нѣтъ, тамъ ликуя, несется она, развивается узелъ.
                       Лишь въ измѣненной красѣ вновь учреждается чинъ.
             Рушася вѣчно, зиждется вѣчно, вращаясь, творенье;
                       Тайный законъ естества правитъ игрой перемѣнъ.
             Но отчего же, вѣщай, непрестанно зыблются дики
                       И въ движеньи существъ царствуетъ вѣчный покой?
             Всякъ владыка, свободенъ, лишь сердца внушенью подвластенъ,
                       И скоротечно спѣшитъ общей, извѣстной стезей?
             Хочешь ли знать? То уставъ Гармоніи -- мощной богини:
                       Дружною пляской она буйный смиряетъ скачекъ;
             Какъ Немезида, златой сладкозвучья уздой укрощаетъ
                       Дикую радость души, пылкій, кипящій восторгъ.
             Или вотще для тебя рокочетъ музыка вселенной?
                       Иль не чаруетъ тебя стройнаго пѣнья потокъ?
             Ни восхитительный ладъ, согласіе чудное тварей,
                       На круговой хороводъ, плавно въ пространствахъ небесъ
             Свѣтлыя солнца вратящій на поприщахъ, смѣло извитыхъ?
                       Мѣры, хранимой въ мірѣ, въ дѣйствіяхъ ты не блюдешь.
  
   2. Н. Гербель. (Пляска, изъ Шиллера). "Современникъ", 1863, т. XXXVII, также въ "Отголоскахъ" Гербелъ 1868, въ его изд. Шиллера.
   3. М. Дмитріевъ. (Пляска, изъ Шиллера). "Москвитянинъ" 1868, No 10, и въ "Стихотвореніяхъ М. А. Дмитріева" 1866.
  
             Видишь-ли,-- плавно, какъ волны, носятся легкія пары,
                       Чуть прикасаясь къ землѣ ногъ окрыленныхъ стопой?
             Тѣни-ли это летучія, чуждыя тяжести тѣла,
                       Или не эльфовъ ли тамъ въ свѣтѣ луны хороводъ?
             Точно какъ стелется дымъ въ дуновеніи легкомъ зефира,
                       Или какъ тихо скользитъ въ влагѣ сребристой ладья:
             Такъ ихъ смышленныя стопы подъемлють эѳирное тѣло,
                       Въ тактъ мелодическихъ волнъ, въ тактъ подъ журчаніе струнъ!
             Вотъ, какъ въ пляшущихъ цѣпь прорвать порываяся силой,
                       Смѣлая пара летитъ въ тѣсно содвинутый кругъ!
             Быстро вредъ ней открывается путь и за ней исчезаеть.
                       Точно волшебной рукой онъ и открыть и закрытъ.
             Вотъ исчезаетъ сама; и въ дикомъ какомъ-то смѣшеньи
                       Рушится, прелести полнъ, муками созданный міръ!
             Нѣтъ!-- вылетаетъ веселая вновь; вновь распутался узелъ;
                       Снова порядокъ возникъ, только въ иной красотѣ!
             Рушится вѣчно и вѣчно рождается это созданье;
                       Мирный законъ въ немъ хранить всѣхъ превращеній игру.
             "Какъ же, скажи, обновляется въ вѣчномъ своемъ колебаньѣ,
                       Какъ сохраняется миръ, въ этомъ движеньи всего?
             Каждый свободенъ, послушный лишь сердцу, и каждый находить
                       Вѣрный, единственный путь, въ быстромъ полетѣ несясь!"
             Хочешь ли это постичь?-- то гармоніи дивная сила
                       Правитъ; сквозь бурныхъ скачковъ, пляски общественный строй!
             Ритма златою уздою она, Немезидѣ подобно,
                       Правитъ волненьемъ однихъ, дикость смягчаетъ другихъ!
             Но неужели вотще для тебя и гармонія міра?
                       Иль не восхитятъ твой духъ эта высокая пѣснь;
             Сей восхитительный тактъ, ударяемый сонмомъ созданій;
                       Это вращенье міровъ въ вѣчномъ пространствѣ небесъ;
             Эти летящія солнца, въ ихъ смѣломъ путей пресѣченьѣ?
                       Мѣру ты цѣнишь въ игрѣ; въ дѣйствіяхъ -- мѣры бѣжишь!
  
   4. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
   5. В. С. Лихачовъ, Переведено дли настоящаго изданія.
  

ИЗРЕЧЕНІЯ КОНФУЦІЯ.
(1796 и 1797)

   Какъ указалъ Гофмейстеръ въ характеристикѣ Шиллера, какъ прозаика, противоположеніе, антитеза, было вообще естественнымъ движеніемъ его мысли. Этимъ объясняется не только то, что многія его стихотворенія представляютъ собой ни что иное какъ одну большую антитезу ("Достоинство женщины", "Идеалъ и жизнь" и др.), но также то, что у него особенно много параллельныхъ, парныхъ стихотвореній; таковы pendants "Слова вѣры" и "Слова заблужденія", таковы, же и эти два изреченія (вѣрнѣе поученія), якобы принадлежащія китайскому мудрецу Конгъ-Фу-Тзе (661--479 г. до Р. Хр.). Въ первомъ изреченіи три формы времени и ихъ различное движеніе (то есть различное впечатлѣніе, производимое ими на васъ) служатъ исходной точкой поученія о томъ, какъ должно относиться къ нимъ: считайся съ будущимъ, не разсчитывай, что оно уже въ твоей власти, не увлекайся настоящимъ, не дѣлай себѣ врага изъ прошедшаго. Во второмъ изреченіи источникомъ благого поученія служатъ три измѣренія пространства.
  
   1. А. Востковъ. (Изреченія Конфуція, изъ Шиллера). "Опыты стихосложеніе", 1817, 166. Перепеч. въ "Стихотвор. А. Востокова". 1891. Переводъ очень тяжеловѣсный.
   2. А. Мейснеръ. (Изреченіе Конфуція, изъ Шиллера). "Стихотворенія А. Мейснера", 1788. Не переводъ, а плохое подражаніе второму изреченію.
   3. И. Гербель. (Притча Конфуція,.изъ Шиллера). Шиллеръ въ изд. Гербеля.
   4. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
   5. Кн. Э. Э. Ухтомскій. Переведено для настоящаго изданія.
  

ПОЧЕСТИ.
(1795).

   Сильное и образное выраженіе мысли, что случайный носитель высокаго сана, въ сущности, ничѣмъ съ нимъ не связанъ: ни заслугами въ прошломъ, ни послѣдствіями его въ будущемъ.
  
   1. К. Массальскій. (Почести, безъ указанія, что переводъ). "Сочиненія К. Масальскаго", 1841, т. V, 50.
  
             Солнца лучи полосою когда отразятся въ потокѣ.
                       Ярко, какъ будто огонь блещетъ, катяся, волна.
             Скоро уноситъ ее изъ подъ свѣтлыхъ лучей быстриною;
                       Слѣдомъ другая за ней мчится въ сіяньи протечь
             Смертные почестей въ блескѣ не такъ ли, какъ волны, сіяютъ?
                       Блещетъ не самъ человѣкъ: мѣсто лишь, гдѣ протекалъ.
  
   2. Н. Гербель. (Почести). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ. изд" Гербеля.
   3. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
   4. Кн. Э. Э. Ухтомскій. Переведено для настоящаго изданія. Нѣсколько распространено противъ подлинника.
  

ГЕРМАНІЯ И ЕЯ ГОСУДАРИ.
(1795).

             Заключеніе нѣсколько не точно передано въ переводѣ Миллера; въ оригиналѣ сказано: "попробуй, Германія, сдѣлать такъ, чтобы твоимъ повелителямъ было труднѣе быть великими государями и легче быть только людьми". Другими словами: когда народъ достигаетъ извѣстной высоты духовной культуры, тогда государю легче сблизиться съ нимъ и явиться предъ нимъ только человѣкомъ; но тогда труднѣе дѣйствовать величіемъ своего авторитета, труднѣе стать великимъ, ибо все великое тогда есть результатъ не личнаго величія государя, но духовнаго величія всего народа.
  
   Ѳ. Миллеръ. (Германія и ея государи, изъ Шиллера). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля, и "Стихотв." Миллера.

[]

ПЕГАСЪ ВЪ ЯРМѢ.
(1795).

   Первоначальное заглавіе въ "Альманахѣ муз." 1796 г. было "Пегасъ въ услуженіи". Получивъ рукопись, Гумбольдтъ писалъ: "Пегасъ поразилъ меня и божественно удался вамъ. Я не зналъ, что вы способны и на этотъ жанръ. Разсказъ идетъ весьма легко и занимательно, описанія замѣчательно живы и характерны, заключеніе величественно и обличаетъ съ несомнѣнностью вашу руку". Стихотвореніе вызвано тѣмъ же настроеніемъ, что и "поэзія жизни", "Власть пѣснопѣнія" и мн. др.; это -- противоположеніе реалистическаго міровоззрѣнія поэтическому; особенно занимали многострадальнаго Шиллера въ эту эпоху возвращенія къ поэзіи мысли объ участи поэта; пережитое нашло откликъ въ этомъ стихотвореніи. Безъ личнаго опыта -- замѣчаетъ Штрейхеръ ("Schillers Flucht von Stuttgardt") -- Шиллеру не удалось бы превосходное и правдивое изображеніе судьбы поэта въ его ьetactb". Кернеру также нравилось стихотвореніе за исключеніемъ появленія Аполлона; онъ предпочелъ бы, чтобы волшебный конь издохъ съ голода. Но Шиллеръ отвѣчалъ. "Апполонъ здѣсь необходимая фигура, а голодная смерть -- слишкомъ избитое окончаніе". Первоначально стихотвореніе заканчивалось рѣчью Аполлона; гдѣ высказывалась идея стихотворенія; это и есть то величественное заключеніе", о которомъ говоритъ Гумбольдтъ.
  
   1. А. Мейснеръ. (Пегасъ въ ярмѣ, изъ Шиллера). "Стихотворенія А. Мейснера", 1836. Переводъ не дуренъ, хотя есть неточности и архаизмы.
   2. А. Глинка. (Пегасъ въ ярмѣ, изъ Шиллера). Въ "Москвитянинѣ", 1841, въ "Стихотвореніяхъ Шиллера въ переводѣ А. Глинки", 1859, и въ изд. Гербеля. Переводъ точный.
   3. А. Струговщиковъ. (Пегасъ, изъ Шиллера). "Стихотворенія А. Струговщикова", 1845. Скорѣе пересказъ, чѣмъ переводъ, размѣромъ очень далекимъ отъ подлинника.
   4. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
   5. О. Н. Чюмнна. Переводъ сдѣланъ для настоящаго изданія.
  

ИГРАЮЩІЙ МАЛЬЧИКЪ.
(1795).

   Трогательное изображеніе младенца, играющаго у груди матери, связано съ глубокимъ противоположеніемъ труда и игры, столь характернымъ для всей философіи Шиллера (ср. "Письма о воспитаніи", письмо 27).
  
   1. А. Савинскій. (Играющее дитя, изъ Шиллера). "Подарокъ прекрасному полу", 1846. Не удалось намъ видѣть.
   2. Н. Гербель. (Играющій ребенокъ). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ. Изд. Гербеля.
   3. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
   4. А. И. Федоровъ. Переведено для настоящаго изданія.
  

IОАННИТЫ.
(1796)

   Стихотвореніе, напечатанное въ "Альманахѣ музъ" на 1796 годъ подъ заглавіемъ "Рыцари іерусалимскаго госпиталя", представляетъ собой поэтическую обработку мысли, изложенной Шиллеромъ въ предисловіи въ "Histoire des Chevaliers de Rhode et aujourd'hui de Malte" Рене Обера де Верто (1726) въ нѣмецкой обработкѣ Нитгаммера (1792). "Когда послѣ чудесъ храбрости -- говорится здѣсь -- эта горсть героевъ возвращается домой и безропотно мѣняетъ свои воинскія дѣянія на низкій трудъ сидѣлки, когда эти львы въ сраженія здѣсь, у постели больного, проявляютъ лишь терпѣніе, самообладаніе, милосердіе, когда та самая рука, которая нѣсколько часовъ назадъ билась грознымъ мечемъ за христіанство и вела трепещущаго паломника сквозь мечи враговъ, подаетъ теперь во имя Бога пищу отвратительному больному,-- кто, видя рыцарей іеруслимскаго госпиталя въ этомъ видѣ, сможетъ удержаться отъ волненія?" Сочетаніе рыцарской отваги съ христіанскимъ смиреніемъ вообще занимало Шиллера, который впослѣдствіи далъ этой идеѣ еще болѣе подробную и глубокую обработку въ "Сраженіи со зміемъ". Комментаторы отмѣчаютъ, что въ то время, когда Шиллеръ писалъ свой вдохновенный панегирикъ былымъ іоаннитамъ, современные ему преемники ихъ, мальтійцы, весьма мало отличались религіозными и иными добродѣтелями. Къ этому относится замѣчаніе Гумбольдта въ письмѣ къ поэту: "Рыцари стали весьма благочестивы и составляютъ пестрый контрастъ помѣщеннымъ въ концѣ альманаха эпиграммамъ венеціанскимъ, эпиграммамъ Гете, довольно легкаго содержанія". Акконъ и Родосъ -- см. въ словарѣ.
  
   1. А. Глинка. (Рыцари св. Іоанна, изъ Шиллера). "Кіевлянинъ". 1810, и "Стихотворенія Шиллера въ переводѣ А. Глинки", 1859. Переводъ точный, но суховатый.
   2. В. Струговщиковъ. (Крестоносцы, изъ Шиллера). "Стихотворенія А. Струговщикова", 1845. Переводъ недостаточно точный.
   3. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
   4. Кн. Э. Э. Ухтомскій. Переведено для настоящаго изданія.
  

СѢЯTЕЛЬ.
(1795).

   Напечатано въ "Альманахѣ музъ" на 1796 г.
  
   1. А. Савинскій. (Сѣятель съ нѣмецкаго). "Подарокъ прекрасному полу", 1846. Не удалось видѣть.
   2. М. Михайловъ. (Сѣятель, изъ Шиллера). Въ "Стихотвореніяхъ М. Л. Михайлова", 1862 и 1890.
   3. Н. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
   4. И. Журьинъ. ("Сѣятелю", изъ Шиллера). "Звѣзда", 1888, No 39.
  

ДВА ПУТИ КЪ ДОБРОДѢТЕЛИ.
(1796)

   Напечатано въ "Альманахѣ музъ" на 1796 г. Въ разсужденіи Шиллера "О необходимыхъ границахъ при употребленіи прекрасныхъ формъ" говорится; "Справедливо говорятъ, что истинная нравственность даетъ себя знать лишь въ школѣ невзгодъ и что неизмѣнное счастье -- опасная ловушка для добродѣтели. Счастливымъ я называю того, кому не приходится совершать несправедливости для того, чтобы наслаждаться, и но приходится терпѣть непріятное отъ справедливаго образа дѣйствій. Неизмѣнно счастливый человѣкъ никогда не сталкивается съ долгомъ лицомъ къ лицу, потому что его правильныя и упорядоченныя склонности всегда предвосхищаютъ велѣнія разума и никакіе соблазны нарушить законъ не напоминаютъ ему о законѣ. Наоборотъ, несчастный -- если онъ въ то же время и добродѣтеленъ -- имѣетъ возвышенное преимущество соприкасаться непосредственно съ божественнымъ величіемъ закона и -- такъ какъ его добродѣтели не помогаютъ никакія естественныя склонности -- въ качествѣ человѣка проявлять высшую свободу духа".
   Въ русскомъ переводѣ Ѳ. Миллера (стихъ 2) въ ущербъ ясности мысли прибавлены внезапно и тотчасъ.
  
   1. Ѳ. Миллеръ. (Двѣ дороги жизни). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ. изд. Гербеля и въ "Стихотвореніяхъ" Ѳ. Миллера.
   2. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
  

ИДЕАЛЫ.
(1795).

   Мнѣнія друзей Шиллера раздѣлались по поводу этого стихотворенія; Гете былъ отъ него въ восторгѣ, Гумбольдтъ сопровождалъ свои высокія, хотя нѣсколько холодныя похвалы оговорками: онъ не чувствовалъ въ стихотворенія той "сжатой полноты, размаха и быстраго движенія, однимъ словомъ того своеобразнаго характера", по которымъ онъ брался узнать руку Шиллера среди множества чужихъ, хотя-бы и образцовыхъ произведеній; ему казалось также, что сильное впечатлѣніе, производимое стихотвореніемъ, зависитъ не столько отъ поэтической формы, сколько отъ трогательнаго содержанія, связаннаго съ личностью и судьбой Шиллера.
   Съ точки зрѣнія Гумбольдта, это было большимъ недостаткомъ, такъ какъ онъ -- подобно самому Шиллеру -- былъ убѣжденъ, что индивидуальныя и субъективныя настроенія не могутъ быть предметомъ истинной поэзіи, которая должна ихъ возвысить до той всеобщности, въ которой исчезла-бы и стала незамѣтна доля индивидуума. Поэтъ отвѣчалъ: "Ваше мнѣніе, что Идеаламъ недостаетъ силы и огня, совершенно справедливо; но меня удивляетъ, что вы ставите мнѣ это въ упрекъ. Стихотворная жалоба, гдѣ сжатость, въ сущности, неумѣстна. Жалоба по природѣ своей многословна и всегда нѣчто вялое; ибо сила не жалуется. На это стихотвореніе вообще надо смотрѣть какъ на крикъ природы (какъ сказалъ-бы Гердеръ), естественный голосъ боли, безыскусственный и сравнительно безформенный. Оно слишкомъ субъективно (индивидуально) истинно, чтобы подлежать суду въ качествѣ настоящей поэзіи, ибо здѣсь человѣкъ удовлетворяетъ свою потребность; онъ освобождается отъ тяжести вмѣсто того, чтобы, подчиняясь творческому стремленію, удовлетворять его въ произведеніяхъ другого рода. Настроеніе, изъ котораго вытекло это стихотвореніе, сообщается читателю, а этимъ, по самой его сущности, ограничиваются его притязанія. Я, однако, совершенно понимаю, что оно должно было произвести именно такое впечатлѣніе: вѣдь вы больше склонны къ энергіи и мысли, чѣмъ къ трогательному. Не понимаю, какъ Кернеръ не сообразилъ, почему заключеніе стихотворенія вяло: это вѣрный отпечатокъ человѣческой жизни. "Съ этимъ чувствомъ спокойной покорности я хотѣлъ разстаться съ читателемъ".
   "Идеалы", исчезновеніе которыхъ оплакиваетъ поэтъ въ своей элегіи, надо принимать въ самомъ ходячемъ смыслѣ; это тѣ возвышенныя воззрѣнія на міръ, тѣ смѣлыя мечты, надежды и порывы, которые руководятъ нашей жизнью въ молодости. Стихотвореніе раздѣляютъ на четыре части; во вступленіи (строфы 1--2) поэтъ горюетъ объ утратѣ идеаловъ, въ слѣдующей части (строфы 3--7) изображаетъ золотое время своей юности, руководимой этими идеалами, затѣмъ (строфы 8--9) изображаетъ ихъ постепенное исчезновеніе и, наконецъ (строфы 10--11), пытается найти утѣшеніе въ томъ, что ему осталось въ дружбѣ и неустанной духовной дѣятельности.
   Какъ глубоко-лирическое признаніе, Идеалы въ высшей степени важны для характеристики міровоззрѣнія настроенія Шиллера.
  
   1. У. Уклоновъ. (Къ юности, подражаніе Шиллеровымъ "Идеаламъ"). "СПб--скій Вѣстникъ", 1812, ч. I, также въ "Сатирахъ М. Милонова", 1819, и въ "Сочиненіяхъ Милонова", изд. 1849. Подражаніе довольно отдаленное. Разработаны только нѣкоторые мотивы.
   2. П. Шапочниковъ. (Мечтанія, переводъ изъ Шиллера). Чтенія въ "Бесѣдѣ любителей русскаго слова", 1812, ч. VII. Довольно точный, но достаточно тяжеловѣсный переводъ. Приводимъ послѣднюю строфу:
  
             И ты, съ ней твердо сопряженно
             Противу бурь, страстей и бѣдъ,
             О упражненье драгоцѣнно!
             Что зиждешь ты, то не падетъ;
             Храмъ вѣчности сооружая,
             Хоть по песчинкѣ ты кладешь,
             Но жизни скорби услаждая,
             Дни, годы за собой влечешь.
  
   3. В. Жуковскій. (Мечты) первоначально безъ указанія на подлинникъ, въ "Вѣстн. Евр.", 1813, ч. LXX, No 14. Отступая въ нѣкоторыхъ выраженіяхъ, переводъ въ общемъ очень точенъ и превосходно передаетъ подлинникъ. Послѣднія 4 строки, впрочемъ, очень неточны (ср. переводъ Авдотьи Глинки и Ромера),
  
             Зачѣмъ такъ рано измѣнила?
             Съ мечтами, радостью, тоской,
             Куда полетъ свой устремила?
             Неумолимая, постой!
             О, дней моихъ весна златая,
             Постой... тебѣ возврата нѣтъ...
             Летитъ, молитвѣ не внимая:
             И все за ней помчалось вслѣдъ.
  
             О, гдѣ ты, лучъ, путеводитель
             Веселыхъ юношескихъ дней?
             Гдѣ ты, надежда, обольститель
             Неопытной души моей?
             Ужъ нѣтъ ее -- сей вѣры милой --
             Къ твореньямъ пламенной мечты:
             Добыча истинѣ унылой
             Призраковъ прежнихъ красоты.
  
             Какъ древле рукъ своихъ созданье
             Боготворилъ Пигмаліонъ --
             И мраморъ внялъ любви стенанье,
             И мертвый былъ одушевленъ:
             Такъ пламенно объята мною
             Природа хладная была --
             И, полная моей душою,
             Она подвиглась, ожила.
  
             И юноши дѣля желанье,
             Нѣмая обрѣла языкъ:
             Мнѣ отвѣчала на лобзанье,
             И сердца гласъ въ нее проникъ.
             Тогда и древо жизнь пріяло,
             И чувство ощутилъ ручей,
             И мертвое отзывомъ стало
             Пылающей души моей.
  
             И неестественнымъ стремленьемъ
             Весь міръ въ мою тѣснился грудь;
             Картиной, звукомъ, выраженьемъ,
             Во все я жизвь хотѣлъ вдохнуть.
             И въ нѣжномъ сѣмени сокрытой,
             Сколь пышнымъ мнѣ казался свѣтъ...
             Но, ахъ! сколь мало въ немъ развито!
             И малое -- сколь бѣдный цвѣтъ...
  
             Какъ бодро, слѣдомъ за мечтою,
             Волшебнымъ очаровавъ сномъ,
             Заботъ несвязанный уздою,
             Я жизни полетѣлъ путемъ.
             Желанье было исполненье;
             Успѣхъ отвагу пламенилъ;
             Ни высота, ни отдаленье
             Не ужасали смѣлыхъ крылъ.
  
             И быстро жизни колесница
             Стезею младости текла;
             Ее воздушная станица
             Веселыхъ призраковъ влекла:
             Любовь съ прелестными дарами,
             Съ алмазнымъ Счастіе ключомъ,
             И Слава съ звѣздными вѣнцами,
             И съ яркимъ Истина лучомъ.
  
             Но, ахъ! еще съ полудороги,
             Наскучивъ рѣзвою игрой,
             Вожди отстали быстроноги,
             За роемъ вслѣдъ умчался рой:
             Украдкой Счастіе сокрылось,
             Измѣной знаніе ушло,
             Сомнѣнья тучей обложилось
             Священной Истины чело.
  
             Я зрѣлъ, какъ дерзкою рукою
             Презрѣнный Славу похищалъ,
             И быстро съ быстрою весною
             Прелестный цвѣтъ Любви увялъ.
             И все пустынно, тихо стало
             Окрестъ меня и предо мной;
             Едва Надежды лишь сіяло
             Свѣтило надъ моей тропой.
  
             Но кто жъ изъ сей толпы крылатой
             Одинъ съ любовью мнѣ во слѣдъ,
             Мой до молгилы провожатой.
             Участникъ радостей и бѣдъ?
             Ты, тать житейскихъ облегчителъ.
             Въ душевномъ мракѣ милый свѣтъ,
             Ты, Дружба, сердца исцѣлитель.
             Мой добрый геній съ юныхъ лѣтъ.
  
             И ты, товарищъ мой любимый,
             Души хранитель, какъ она.
             Другъ вѣрный, Трудъ неутомимый,
             Кому святая власть дана
             Всегда творить, не разрушая,
             Миритъ печальнаго съ судьбой
             И, силу въ сердцѣ водворяя.
             Беречь въ немъ ясность и покой.
  
   4. В. А... Д...овъ. (Идеалы, подражаніе Шиллеру). "Сѣв. Лира" 1887 ч. Переведено литературно.
   5. И. Петровъ. (Идеалы). "Стихотворенія И. Петрова 1888. Намъ не удалось видѣть этотъ переводъ.
   6. К. Аксаковъ. (Идеалы, изъ Шиллера), "Москов. Наблюдатель", 1838, т. XVI.
   7. А. Глинка. (Идеалы, изъ Шиллера). "Одесскій Альманахъ" 1889, и въ "Стихотвореніяхъ Шиллера въ переводѣ А. Глинки" 1859. Какъ всѣ переводы Авдотьи Глинки, и "Идеалы" переведены очень точно, но тяжеловато.
  
             И такъ, измѣнники, летите
             Вы съ вашей сладкою мечтой,
             И радость и тоску хотите
             Увлечь безжалостно съ собой!
             Нельзя ль помедлятъ вамъ, остаться,
             Златые, дни моей весны?
             Вотще! они волнами мчатся
             И моремъ лѣтъ поглощены.
  
             Угасли солнцы дней бывалыхъ,
             Златившіе мой ранній путь,
             И разлетѣлись идеалы,
             Что нѣкогда вздымали грудь.
             Ужъ вѣра сладкая пропала
             Въ созданья дивныхъ сновъ, въ мечты:
             Увы! существенность попрала
             Цвѣтъ божества и красоты.
  
             Какъ съ страстнымъ Пигмальонъ желаньемъ
             Холодный мраморъ обнималъ,
             Доколѣ жизнь зажглась въ ваяньѣ,
             Огонь въ ланитахъ заигралъ.
             Природа такъ, въ младыя лѣта,
             Мной обнимаема была.
             Доколѣ, на груди поэта
             Она согрѣлась, ожила!
  
             Она мой пламень раздѣлила,
             Языкъ нашелся у нѣмой.
             Мнѣ поцѣлуй мой возвратила,
             Уразумѣла сердца бой..
             Тутъ древо, розы стали живы,
             Запѣлъ таинственно ручей,
             И въ мертвомъ слышались отзывы
             Души ликующей моей.
  
             Тѣснясь, въ груди жизнь не вмѣщалась,
             Вбѣгала въ міръ обнять все вдругъ
             И выражаться порывалась
             Въ дѣлахъ, въ словахъ чрезъ образъ, звукъ
             Какъ свѣтъ великимъ быть мнѣ мнился
             Доколь въ зернѣ былъ скрыть своемъ!
             Но, ахъ! какъ малъ, когда раскрылся,
             И малое, какъ скудно въ немъ!
  
             Какимъ порывомъ окрыленный.
             Блаженъ безумною мечтой.
             Уздой заботъ неукрощенный,
             Летѣлъ я жизненной тропой!
             Ль звѣздамъ, блѣднѣющимъ въ эѳирѣ,
             Меня полетъ мой дерзкій мчалъ:
             Выси, дали не звалъ я въ мірѣ,
             Куда мечтой ни залеталъ.
  
             Счастливъ, легокъ въ своемъ пареньѣ...
             Что жъ быть могло мнѣ тяжело?
             Путевыхъ призраковъ сцѣпленье
             Предъ колесницей жизни шло:
             Любовь -- съ наградою прекрасной,
             И счастье -- съ золотымъ вѣнцомъ,
             Въ коронѣ слава звѣздно-ясно!
             И съ свѣтлымъ истина лицомъ.
             Но, ахъ! въ полупути разстался
  
             Съ вожатымъ роемъ я своимъ.
              Съ намѣвой отъ меня скрывался
             Одинъ украдкой за другимъ.
             Умчалось легконого счастье,
             И знаній жажда духъ томить;
             Сомнѣній бурное ненастье
             Лакъ свѣтлый истины мрачитъ;
  
             Я видѣлъ славы лавръ священный,
             На низкомъ блекнувшій челѣ;
             Весны любви, о, дни блаженны!
             Какъ быстро вы исчезли въ мглѣ!
             Все тише, тише... все молчало,
             И путь пустыннѣй и мрачнѣй;
             Надеждъ сіянье чуть мелькало
             На пасмурной стезѣ моей.
  
             Умчался шумный рой вожатыхъ,
             Но кто жъ меня съ любовью ждетъ.
             Дѣля со мной всѣ въ жизни траты,
             За мной и въ мрачный домъ пойдетъ?
             Ты, нѣжный, тихій ранъ цѣлитель.
             О, дружба! небомъ ты дана;
             Въ бѣдахъ, мой вѣрный утѣшитель,
             Тебя искалъ... ты найдена...
  
             И ты, съ ней тѣсно сопряженный,
             Душъ бурю какъ она миришь,--
             О, трудъ! ничѣмъ не утомленный,
             Не руша, медленно творишь
             И въ зданье вѣчное природы
             Хоть по песчинкѣ въ дань кладешь;
             Но все свой долгъ: часы, дни. годы,
             Съ скрижалей времени сотрешь.
  
   8. В. Лялинъ. (Идеалы). Шил. въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля.
   9. А. Струговщиковъ. (Идеалы). "Стихотворенія Шиллера въ переводѣ русскихъ поэтовъ", 2857, т. Переведено сильно и страстно, но, какъ всегда у Струговщикова, очень неточно.
  
             Такъ -- ты навсегда простилася со мной,
                       Моей весны година золотая!
             Неумолимая, зову тебя, постой!
                       Но ты летишь, моленьямъ не внимая...
             О, призраки, о, сны чудесные мои,
                       Моей души святыя помышленья
             Остановитеся! вотще зову -- прошли
                       И скрылися небесныя видѣнья.
  
             Гдѣ лучезарныя созданія мечты,
                       Вы, спутники поэзіи прекрасной?
             О, какъ плѣнительны, какъ святы были вы
                       И помысломъ и лирой сладкогласной!
             Гдѣ разноцвѣтная фантазіи звѣзда?
                       Гдѣ вымысла златое покрывало?
             Дѣйствительность, ты все съ собою унесла
                       И гордый умъ сомнѣньемъ оковала.
  
             Какъ встарь Пигмаліонъ подвигнуть Музой былъ
                       Одушевить свое произведенье,
             И образъ мраморный дыханье ощутилъ
                       И жизнь пріялъ, и на его моленья
             Живымъ движеніемъ и звукомъ отвѣчалъ:
                       Такъ я, моей любовью ослѣпленный,
             Въ моихъ объятіяхъ весь дальній міръ сжималъ.
                       Казалося, что, свыше вдохновенный,
  
             Я согрѣвалъ его -- и онъ въ меня проникъ.
                       Все сущее, на голосъ пѣснопѣнья,
             Подвиглося тогда, и обрѣло языкъ,
                       Свѣтъ разума, взаимность вожделѣнья;
             И жилъ съ природою я жизнію одной:
                       Я пѣлъ ее, и мнѣ она звучала;
             Казалося, и перстъ, одушевляясь мной,
                       Сочувствіемъ на чувство отвѣчала.
  
             Прекрасный юноша, отвагой окрыленъ,
                       Какъ онъ рвался во всѣ концы вселенной,
             Свободный, иламенный, любилъ и вѣрилъ онъ,
                       И не было той тѣни отдаленной,
             Куда бъ для брата онъ не двинулся, не звалъ
                       На падшаго небесъ благословенья.
             Даръ благодати онъ во всемъ предполагалъ --
                       И вѣрилъ сну, въ порывѣ ослѣпленья.
  
             Я мнилъ значеніе словамъ и звукамъ дать
                       И въ образы одѣть людей дѣянья.
             Крылатымъ помысломъ стремился все обнять,
                       До горнихъ силъ, до млечныхъ тѣлъ созданья!
             Занё -- мнѣ грезился какой-то чудный сонъ,
                       Волшебные дары сулилъ онъ. ложный.
             И какъ не много то. чѣмъ разрѣшился онъ,
                       И малое, какъ бѣдно и ничтожно!
  
             На жизненномъ пути толпилися за мной
                       Видѣнія, знакомою семьею:
             Честное знаніе, съ почетною клюкой,
                       И счастіе, съ алмазною звѣздою,
             Небесная любовь, съ наградою своей.
                       И красота въ побѣдной колесницѣ,
             Малютки -- радости и слава, и за вей
                       Свѣтъ -- Истина, въ сіяніи денницы.
  
             И что-жъ? невѣрная, воздушная семья,
                       Не совершивъ еще и пол-дороги,
             Отстала отъ меня, и красота ушла
                       И радости умчались быстроноги;
             Дружился съ званьемъ.. но напрасно, и оно
                       Алкающей души не утолило;
             Свѣтильникъ угасалъ, и истины чело
                       Сомнѣнія насмѣшка исказила.
  
             И видѣлъ я, какъ дерзкій похищалъ
                       Зеленый лавръ, и какъ передъ невзгодой,
             Нѣжнѣйшій цвѣтъ любви, обиженъ, увядалъ...
                       Небесные умолкли хороводы...
             И я надъ лирою поникнулъ головой,
                       И все окрестъ пустынно, тихо стало,
             Едва надежда мнѣ, съ небесною сестрой.
                       Плѣнительнымъ созвѣздіемъ мерцала.
  
             И кто-жъ изъ спутниковъ, когда то милыхъ намъ,
                       Кто руку мнѣ съ любовію сжимаетъ?
             Кто нынѣ вѣрный другъ, къ таинственнымъ вратамъ
                       Въ послѣдній путь меня благословляетъ?
             О, дружба вѣрная, товарищъ добрый мой!
                       Ты лучшую мечту осуществила...
             И торжествую я -- во имя мысли той,
                       Что здѣсь не все, не все намъ измѣнило!
  
             Да онъ еще со мной, волненіе страстей
                       Смиряющій, мой другъ неоцѣненный,
             Онъ, благородный трудъ томительныхъ ночей,
                       Ночей моихъ товарищъ неизмѣнный!
             Даетъ крупинки онъ, за жизнь платя собой.
                       Крупинки лишь, зато, потерь не зная,
             Предъ вѣчностію онъ, по книгѣ долговой.
                       Минуты, дни и годы погашаетъ!

[]

   10. Анонимъ. (Пигмаліонъ, изъ "Идеаловъ" Шиллера). "Русскій міръ" 1859, No 17. 3-ья и 4-ая строфа. Ср. No 12.
  
             Какъ нѣкогда съ мольбою и желаньемъ
             Пигмаліонъ свой камень обнималъ,
             И чувства жаръ зажегся подъ лобзаньемъ
             И въ мраморныхъ ланитахъ запылалъ;
             Такъ обвивалъ влюбленными руками
             Природу я въ восторгѣ молодомъ.
             Пока дохнула страстными устами
             И стала грѣть мнѣ грудь живымъ тепломъ.
  
             И, жаркія желанья раздѣляя,
             Нѣмая,-- вдругъ языкъ нашла;
             Мнѣ поцѣлуй любовный возвращая,
             Сердечный крикъ мой повяла.
             Дышала роза, дерево шептало
             И сладко пѣлъ серебряный ручей,
             И неживое -- чувствомъ трепетало,
             Откликнувшись на жизнь души моей.
  
             11. Ѳ. Ремеръ. (Идеалы, изъ Шиллера). "Гражданинъ" 1874, No 6, и въ "Стихотвореніяхъ Ѳ. Ромера", изд. 1898.
  
             Куда, измѣнчивая младость?
             Зачѣмъ отрадныя мечты.
             Тревожный пылъ, тоску и радость
             Съ собою вдаль уносишь ты?
             Къ тебѣ взываю, скорби полный:
             "Остановись! "... Напрасный трудъ!
             Спѣшатъ, тѣснятся жизни волны --
             И въ море вѣчности бѣгутъ.
  
             Потухли звѣзды. Путникъ сирый,
             Не вижу прежней я стезя;
             Души восторженной кумиры
             Лежатъ разбитые въ грязи.
             Нѣтъ сладкихъ вѣрованій нынѣ;
             Мечты развѣяла гроза.
             Моимъ богамъ, моей святынѣ
             Смѣется истина въ глаза.
  
             Пигмаліонъ когда-то камень
             Съ мольбою страстной обхватилъ,
             И чувства жизненнаго пламень
             Въ холодный мраморъ перелилъ,
             Не такъ же ль, съ юнымъ упованьемъ,
             Къ природѣ мертвой я припалъ,
             И жгучимъ грѣлъ ее дыханьемъ
             И поцѣлуемъ оживлялъ?..
  
             Она подогнулась, вздохнула,
             Языкъ безмолвная нашла,
             И поцѣлуи мнѣ вернула,
             И звуки сердца поняла.
             Высокій тополь ожилъ словно,
             Запѣлъ серебряный ручей,
             И все бездушное любовно
             Душѣ откликнулось моей.
  
             Во мнѣ вселенная кипѣла,
             Неудержимо ширя грудь,
             Она рвался, въ слово, въ дѣло.
             Въ картину, звукъ -- во что-нибудь.
             О, какъ огроменъ мнѣ казался
             Мой міръ, пока онъ былъ зерномъ --
             Но какъ ничтожно развивался.
             Какъ малъ и бѣденъ сталъ потомъ!
  
             Мечтой волшебной очарованъ,
             Ничтожныхъ, будничныхъ заботъ
             Тяжелой цѣпью не окованъ --
             Я смѣло ринулся впередъ;
             До самыхъ блѣдныхъ звѣздъ въ эѳирѣ
             На крыльяхъ помысла парилъ.
             Нѣтъ высоты, нѣтъ дали въ мірѣ,
             Которыхъ я не побѣдилъ.
  
             Катилась съ громомъ колесница
             Отважной юности моей...
             Какихъ видѣній вереница
             Вилася весело за ней.
             Любовь тутъ на цвѣточномъ тронѣ.
             И Слава, въ лаврахъ и звѣздахъ,
             И Счастье въ радужной воронѣ,
             И Правда въ солнечныхъ лучахъ...
  
             Но шумной свитѣ постепенно
             Сказалъ я грустное: "прости!"
             Свернувши въ сторону, измѣной,
             Исчезли скоро на пути
             И Счастье тѣнью легкокрылой.
             И чванный Знанія фантомъ,
             А солнце Истины закрыло
             Сомнѣнье тучами крутомъ.
  
             Надъ мелкой пошлостью позорно
             Зажглась безсмертія звѣзда;
             Съ весною взапуски, проворно,
             Любовь умчалась навсегда.
             Все тише, тише и темнѣе
             Пустынный путь передо мной...
             Одна надежда здѣсь, робѣя,
             Мерцаетъ блѣдною звѣздой.
  
             Изъ шумной свиты, кто со мною
             Остался нынѣ? Чья рука
             Съ заботой нѣжной и святою
             Сведетъ въ могилу старика?
             Ты, Дружба, ты сомкнешь мнѣ вѣжда,
             Причастница всѣхъ дружныхъ золъ,
             Источникъ правды и надежда,
             Тебя искалъ я -- и нашелъ!
  
             И ты, который заклинаешь
             Душевныхъ бурь мятежный вой,
             Не разрушая созидаешь --
             Упрямый Трудъ, и ты со мной!
             На зданье вѣчное природы
             Одну песчинку ты несешь --
             Но дни и мѣсяцы и годы
             У безконечности берешь.
  
   12. Н. Страховъ. (Изъ "Идеаловъ". Шиллера. "Отеч. Записки", 1866, No 7 (строфы: 3 и 4). Это тотъ же самый переводъ, который уже разъ былъ помѣщенъ Страховымъ въ "Русскомъ Мірѣ" 1859 года. См. предыдущую страницу No 10.
   13. Царскосельскій. "Мечты", изъ Шиллера "Развлеченіе" 1869, No 42.

[]

   14. Г. Бенедиктовъ. "Идеалы". Кажется, впервые напечатано въ Вольфовскомъ изд. "Стихотв. Бенедиктова" (Спб. 1884).
  
             Итакъ, пробилъ намъ часъ разлуки!
             О, юность, миръ моей весны!
             Твои и радости, и муки,
             И упоительные сны -
             Уходитъ все. Унынья полный,
             Тебя зову: останься тутъ!
             Вотще! Твои стремятся волны
             И въ море вѣчности текутъ.
  
             Угасли яркія свѣтила,
             Мнѣ озарявшія тотъ путь;
             Пропала огненная сила
             Мечтаній, наполнявшихъ грудь;
             Исчезла сладостная вѣра
             Въ мечтанья тѣ,-- все, все взяла
             Сухой существенности сфера,
             Чѣмъ жизнь божественна была.
  
             Какъ древле свой скульптурный камень
             Пигмаліонъ въ объятьяхъ сжалъ,--
             И вдругъ, почуя жизни пламень,
             Согрѣтый мраморъ задрожалъ,
             Природа камнемъ мнѣ предстала,
             Но я простеръ объятья къ ней,
             И та зажглась, затрепетала
             На творческой груди моей.
  
             Возбуждена моимъ воззваньемъ,
             Нѣмая свой глаголъ нашла,
             И мнѣ отвѣтила лобзаньемъ
             И голосъ сердца поняла.
             Все мнѣ откликнулось послушно,
             Кустъ розы, дерево, ручей.
             И то, что было такъ бездушно,
             Вдругъ жизнью вспыхнуло моей.
  
             Все, все съ привѣтомъ жаркой ласки
             Въ младую грудь втѣснилось вдругъ
             И облеклось въ живыя краски,
             Въ дѣянье, въ слово, въ образъ, въ звукъ.
             Какъ міръ великимъ мнѣ казался,
             Пока но вышелъ изъ зерна!
             Въ развитьѣ-жъ какъ онъ малъ остался,
             И эта малость какъ бѣдна!
  
             Съ какою бодрою охотой,
             Безумьемъ замысловъ богатъ,
             Не взнузданъ тягостной заботой,
             Я прянулъ въ жизнь и жить былъ радъ
             Все, до блѣднѣйшихъ звѣздъ эѳира,
             Мечтой тотъ юноша хваталъ,
             И въ высь, и въ даль предѣловъ міра
             На крыльяхъ мысли улеталъ.
  
             Преградъ не зная, легкой птицей
             Счастливецъ мчался, жизнь неслась,
             А передъ жизни колесницей
             Шла свита рѣзвая, кружась:
             Любовь съ гирляндой благовонной,
             И счастье съ золотымъ вѣнцомъ,
             И слава съ звѣздною короной
             И знанье съ солнечнымъ лицомъ.
  
             Увы! Тѣ спутники со мною
             И полъ-пути не пронеслись,
             Какъ другъ за другомъ чередою,
             Всѣ измѣнивъ мнѣ, разбрелись.
             Гдѣ счастье? Гдѣ? Везъ затрудненья
             Съ дороги той свернуло въ мигъ,
             А знанью облако сомнѣнья
             Закрыло свѣтоносный ликъ.
  
             Корона славы гдѣ? Позорно
             Бездарнымъ на чело легла.
             Любовь?-- И та во слѣдъ проворно
             За легкой юностью ушла.
             Вокругъ все стало тише, тише,
             Пустыннѣй, и теперь чуть-чуть
             Надежды лучъ мерцаетъ, свыше
             Ложась на мой туманный путь.
  
             Подъ всемертвящимъ жизни хладомъ
             Кто-жъ нынѣ утѣшитель мой?
             Кто въ даль идетъ со мною рядомъ,
             Ведя меня туда -- домой?
             Ты, жизни высшая отрада
             Средь трудныхъ ношъ и горькихъ золъ,
             О дружба, ты, кого измлада
             Искалъ, искалъ я -- и нашелъ!
  
             И ты, о трудъ, отъ треволненья
             Хранящій ной безбурный путь,
             Творящій тихо, но творенья
             Не разрушающій отнюдь,
             Кладущій въ вѣяный строй природы
             Хоть по песчинкѣ вновь и вновь,
             Но все-жъ вносящій дни и годы
             Въ платежъ за тяжкій долгъ вѣковъ!
  
   15. Орестъ Головнинъ (Проф. Ѳ. Брандтъ). Идеалы. "Переложенія О. Головнина". Переводъ очень точный, но шероховатый.
   16. Д Павловъ. Идеалы изъ Шиллера. "Русское Обозрѣніе" 1891 No 4.
   17. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
   18. Кн. Д. Цертелевъ. Идеалы, изъ Шиллера,"Русскій Вѣстникъ " 1899, 1.
  
             Разстаться хочешь ты со мною,
             Увлечь всѣ милыя мечты
             И скорбь, и радость за собою
             Безжалостно уносишь ты.
             О жизни время золотое!
             Ужель тебя не удержать?
             Волну катишь ты за волною,
             Чтобъ въ вѣчномъ морѣ утопать.
  
             Погасло солнце, что, бывало,
             Такъ ярко озаряло путь,
             И чудный отблескъ идеала
             Не жжетъ и не волнуетъ грудь!
             Исчезли дивныя видѣнья --
             Созданья пламенной мечты,
             Поблекли отъ прикосновенья
             Вседневной грубой суеты.
  
             Какъ въ статую свои желанья
             Пигмаліонъ хотѣлъ вдохнуть,
             И искра вспыхнула сознанья,
             Дрогнула каменная грудь:
             Такъ прежде полнъ огня и свѣта
             Я всю природу могъ обнять,
             Пока огнемъ моимъ согрѣта
             Она не начала дышать.
  
             На пламя страсти отвѣчая,
             Нѣмая стала говорить
             И, поцѣлуи отдавая,
             Восторгъ любви моей дѣлить.
             Вдругъ ожили деревья, розы,
             Гремучій ключъ мнѣ пѣсни пѣлъ,
             И жизнь мою, мечты и грезы
             Бездушный міръ дѣлить умѣлъ.
  
             Вселенную была готова
             Вмѣстить трепещущая грудь,
             И жизнь въ картину, въ звукъ и въ слово
             Она могла тогда вдохнуть.
             А жизнь такъ много обѣщала,
             Казалось, столько суждено,
             Но расцвѣло -- увы!-- такъ мало
             И то такъ мелко и блѣдно.
  
             Какъ съ горъ едва журча сбѣгаетъ
             По склону тихій свѣтлый ключъ,
             Но дальше берегъ заливаетъ,
             Бурливъ, и грозенъ, и могучъ,
             И заграждаютъ путь напрасно
             Каменья, лѣсъ, обломки скалъ:
             Все въ море увлекаетъ властно
             Шумя и пѣнясь грозный валъ.
  
             Такъ мчалась юность безъ усилья,
             Узды еще не зная бѣдъ,
             Мечта ей придавала крылья:
             То былъ волшебно-смѣлый бредъ.
             Гдѣ звѣздъ лучи едва мерцали,
             Туда рвалась она впередъ,
             И выси не было, ни дали.
             Чтобъ не достигъ ея полетъ.
  
             Какъ быстро жизни колесница
             Стезей волшебною неслась!
             За ней играя вереница
             Веселыхъ спутниковъ гналась:
             Живой любви очарованье,
             И счастье съ золотымъ вѣнцомъ,
             И славы звѣздное сіянье,
             И правда съ солнечнымъ лучомъ.
  
             Но другъ за другомъ измѣнили
             Исчезли всѣ на полпути,
             И тамъ, гдѣ ярко такъ свѣтили,
             Теперь слѣда ихъ не найти.
             Какъ быстро счастье промелькнуло,
             А жажда- знанья все томятъ...
             Сомнѣнья туча затянула
             Небесной правды свѣтлый видъ.
  
             Величье славы исчезало
             При мнѣ, опошлено толпой,
             Любовь такъ быстро отцвѣтала
             За краткой пышною весной...
             Все становилось тише, тише
             Средь этихъ мрачныхъ горныхъ кручъ,
             И дальше все мерцалъ и выше
             Надежды блѣдный робкій лучъ.
  
             Бѣжали шумныя видѣнья...
             А кто теперь еще со мной?
             И кто мнѣ будетъ утѣшенье
             До мрачной сѣни гробовой?
             Ты, дружба, съ нѣжною рукою,
             Цѣлитель жизни ранъ и золъ,
             Ты бремя понесешь со мною;
             Тебя искалъ я и нашелъ.
  
             И ты -- души успокоенье.
             Работа долгихъ, тихихъ лѣтъ,
             Пусть медленно твое движенье,
             За то въ немъ разрушенья нѣтъ.
             Хоть въ вѣчномъ строѣ созиданья
             Ты лишь песчинки принесешь,
             Но въ тяжкомъ долгѣ мірозданья
             Минуты, дни, года сотрешь.
  

КУПЕЦЪ.
(1795).

   Основная идея этого культурно-историческаго стихотворенія: торговля была носителемъ культуры, вмѣстѣ съ матеріальными "богатствами" она несла и духовное "добро". Сидонскіе люди -- купцы изъ Сидона, финикійскаго торговаго порта. Олово добывалось въ древности на сѣверѣ Европы, на Британскихъ островахъ, янтарь -- на побережьи Нѣмецкаго моря.
  
   1. Н. Гербель. (Купецъ). Шиллеръ въ изд. Гербеля.
   2. Н. Головановъ. Лир. стихотв. Шиллера. М. 1899.
   3. В. С. Лихачовъ. Переведено для настоящаго изданія.

[]

ПРОЗЕЛИТИЗМУ.
(1795).

   Въ оригиналѣ: Дѣлающимъ прозелитовъ, т. е. обращающимъ въ свою вѣру. Для того, чтобы усвоить чужое міровоззрѣніе, надо разстаться съ своей личностью, что такъ же невозможно для человѣка, какъ найти точку опоры внѣ земли.
  
   1. Ѳ. Миллеръ. (Прозелитамъ, изъ Шиллера). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ изд. Гербеля. Здѣсь печатается съ измѣненіемъ невѣрнаго заглавія.
   2. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

ВЕЧЕРЪ.
(1795).

   Одна изъ очень немногихъ попытокъ Шиллера воспользоваться классическими стихотворными формами, безъ риѳмы, дѣятельно обсуждавшаяся его друзьями со стороны формы. Гумбольдту, по совѣту котораго Шиллеръ избралъ эту форму, нравилось и содержаніе,-простой и чистый тонъ, рельефность изображенія и т. п. Въ оригиналѣ стихотвореніе имѣетъ подзаглавіе: "По одной картинѣ", но кажется, въ дѣйствительности такой картины не было.
   Ѳетида (Thetis) -- въ прежнихъ нѣмецкихъ изданіяхъ, а за ними и въ переводѣ Фета по ошибкѣ вмѣсто Теѳида (Tothys), нимфа, жена Океана; здѣсь Шиллеръ слѣдовалъ Овидію (Met. II, 68); по миѳологіи-же возлюбленной Феба была не Тоѳида, а ея дочь Климона.
  
   1. С. Шевыревъ. (Вечеръ, изъ Шиллера). "Сѣверные цвѣты", 1826.
  
             Скройся, богъ свѣта! Нивы желаютъ
             Влага прохладной; смертный унылъ;
             Медленно идутъ томные кони:
                       Скройся, богъ свѣта, въ струяхъ!
  
             Зри, кто изъ моря въ волны кристальныя
             Съ милой улыбкой друга манить!
             Быстро помчались грозные кони
                       Въ царство богини морей!
  
             Къ персямъ прекрасной Фебъ наклонился;
             Правитъ браздами юный Амуръ;
             Богу послушны гордые кони,
             Плещутся рѣзво въ струяхъ.
  
             Съ звѣзднаго неба легкой стопою
             Ночь прилетѣла, съ нею любовь.
             Фебъ почиваетъ въ нѣгѣ роскошной;
             Спите въ объятьяхъ любви!
  
   2. Анонимъ. (Вечеръ, изъ Шиллера). "Вѣнокъ Грацій" 1829, переводъ мѣстами очень неточный, но вполнѣ литературный.
   3. К. Аксаковъ. (Вечеръ, изъ Шиллера). "Московск. Наблюдатель", 1839, т. I. Переводъ очень точенъ.
  
             Опустись, блистающій богъ! ужъ жаждутъ долины
             Росы освѣжительной, и человѣкъ утомился,
                       Медленно движутся кони,--
                       Опусти колесницу свою!
  
             Посмотри, кто изъ волнъ кристальнаго моря
             Манитъ съ улыбкой тебя? Узнало-ли сердце?
                       Быстрые кони несутся --
                       Ѳетида манить изъ волнъ!
  
             Быстро въ объятія къ ней ѣздокъ съ колесницы
             Прыгаетъ; коней подъ уздцы беретъ Купидонъ:
                       Остановился кони,
                       Волны прохладныя пьютъ.
  
             Неслышными на небо исходитъ шагами
             Ночь благовонная; тихо, слѣдомъ за ной
                       Любовь. Покойтесь, любите!--
                       Покоится любящій Фебъ!
  
             4. А. Фетъ. (Вечеръ, изъ Шиллера). "Лирическій Пантеонъ" 1810, въ позднѣйшихъ изд. стихотв. Фета.
   5. Л. Мей. (Вечеръ, изъ Шиллера). Москвитянинъ" 1849, ч. III, No 11, въ "Стихотвореніяхъ Мея" 1857 и позднѣе.
  
             Богъ лучезарный, спустись!-- жаждутъ долины
             Вновь освѣжиться росой; люди томятся;
                       Медлятъ усталые кони,
                       Спустись въ золотой колесницѣ!
  
             Кто, посмотри, тамъ манитъ изъ свѣтлаго моря
             Милой улыбкой тебя! Узнало ли сердце?
                       Кони помчались быстрѣе:
                       Манить Ѳетида тебя.
  
             Быстро въ объятія къ ней, возжи покинувъ,
             Спрянулъ возничій; Эротъ держитъ за узды,
                       Будто вкопаны кони
                       Пьютъ прохладную влагу.
  
             Ночь по своду и босъ, прохладно вѣя,
             Легкой стопою идетъ, съ подругой любовью.
                       Люди, покойтесь, любите:
                       Фебъ влюбленный почилъ.
  
   6. А. Яхонтовъ. (Вечеръ, изъ Шиллера). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изъ Гербеля.
  
             Богъ лучезарный, спустися! Цвѣты ароматные жаждутъ
             Животворящей росы; человѣкъ изнемогъ, обезсидѣлъ...
                       Кони влекутъ тебя тише,--
                       Долу направь колесницу свою.
  
             О, погляди, кто тебя изъ пучинъ кристальнаго моря
             Манитъ съ любовной улыбкой? Узнало-ль ее твое сердце?
                       Кони помчались быстрѣе:
                       Манить Ѳетида ихъ, дщерь божества.
  
             Мигъ -- и съ воздушной своей колесницы, въ объятья богини,
             Свѣтлый бросается вождь; за бразды же любовь ухватилась,
                       Тихо усталые кони
                       Радостно влагу прохладную пьютъ.
  
             Вотъ ужъ по синему небу идетъ, подымается тихо
             Влажная ночь, а за ней и любовь поспѣшаетъ,
                       Смертный! люби и покойся:
                       Фебъ отдыхаетъ на лонѣ любви!
  
   7. А. Струговщиковъ. (Закатъ). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля. Переводъ очень литературный, но слишкомъ вольный и сокращенный.
  
             Выжжена зноемъ поляна;
             Люди томятся и жаждутъ;
                       Сойди съ колесницы,
                       Богъ лучезарный, сойди!
  
             Феба встрѣчаетъ Ѳетида;
             Возжи въ рукахъ Купидона...
                       Усталые коня
                       Тонутъ въ студеныхъ волнахъ.
  
             Ночь невидимкой нисходитъ,
             Съ нею любовь и блаженство.
                       Любите, покойтесь!
                       Любящій Фебъ опочилъ.
  
   8. М. С. (Вечеръ, изъ Шиллера). "Рус. Вѣст." 1898, No 12.
   9. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
  

МЕТАФИЗИКЪ.
(1795).

   Направлено главнымъ образомъ, по мнѣнію Гоффмейстера, противъ Фихте, но, очевидно, примѣнимо ко всѣмъ творцамъ трансцедентальныхъ философскихъ системъ, которые, воздвигнувъ свое фантастическое сооруженіе, отрѣшенное отъ дѣйствительности, гордо взирали съ этой поддѣльной высоты на дѣйствительный міръ. Въ переводѣ Ѳ. Миллера послѣдній стихъ переданъ по Дюнцеру: "Затѣмъ-ли тутъ она, чтобъ свысока на міръ смотрѣть тебѣ нужна"; въ оригиналѣ: "на что тебѣ нужны безплодныя высоты твоей башни, какъ не на то, чтобъ съ нихъ смотрѣть въ долину?" -- что совершенно мѣняетъ смыслъ,-- "Гансъ-метафизикусъ" -- слѣдовало-бы "Иванушка-метафизикъ", такъ какъ употреблено здѣсь по аналогія съ Hans-Harr -- "Иванушка-дурачекъ".
  

КОЛУМБЪ.
(1795).

   Великолѣпное и могучее изображеніе непреодолимой силы разума,-- одна изъ глубочайшихъ и характернѣйшихъ основъ міровоззрѣнія Шиллера. Еще въ 1786 г. въ философскихъ письмахъ Юлія къ Рафаэлю онъ говорилъ: "Вѣря въ безошибочность своего разсчета, вступаетъ Колумбъ въ опасный споръ съ невѣдомымъ моремъ, чтобы присоединить новое полушаріе къ уже извѣстному, чтобы найти великій островъ Атлантиду, который долженъ заполнить пустоту на его картѣ. Онъ нашелъ этотъ островъ своихъ чертежей, и его раасчетъ оказался вѣрнымъ. Но развѣ онъ былъ бы менѣе вѣренъ, если бы буря разбила корабли Колумба или вернула ихъ обратно на родину?" Упоминая въ своихъ "Воспоминаніяхъ" о "Колумбѣ", В. Гумбольдтъ говорить: "Эта вѣра въ силу разума, невидимую для человѣка, это возвышенное и глубоко вѣрное воззрѣніе, что между нею и другою силой, правящей и руководящей міромъ, есть внутренняя тайная связь, ибо всякая истина можетъ быть лишь отблесковъ извѣчной, первичной истины -- черта, весьма характерная для міровоззрѣнія Шиллера. Ей соотвѣтствовала та настойчивость, съ которой онъ преслѣдовалъ разрѣшеніе каждой интеллектуальной задачи, до тѣхъ поръ пока она не будетъ рѣшена". Любопытно также замѣчаніе Шиллера (въ "Осадѣ Антверпена") о геніальномъ инстинктѣ. Съ счастливой легкостью ведущемъ великаго человѣка но путямъ, на которые малые и не вступаютъ; этотъ инстинктъ и возвысилъ герцога Пармскаго надъ всѣми сомнѣніями, противопоставленными ему холодными, но ограниченными познаніями".
  
   1. Г. Перетцъ. (Коломбъ). "Маякъ" 1810, т.ІІІ, ч. 12, очень плохое подражаніе (безъ указанія источника), совершенно искажающее бодрую вѣру Шиллера въ силу разума
   2. П. Б-чъ. (Колумбъ, изъ Шиллера). "Литературная Газета" 1845, No 49, переведено довольно точно.
  
             Неустрашимый пловецъ,плыви! Корабельщики могутъ
             Надъ тобою ругаться, тебѣ угрожать; Ты же все къ западу!
             Тамъ ты достигнешь желаннаго брега!
             Ясно онъ виденъ, доступенъ мысли твоей:
             Ввѣрься ведущему Богу, предайся волнамъ океана;
             Если твой берегъ еще не явился, немного терпѣнья;
             Скоро онъ выступитъ, въ дивномъ сіяньи, изъ плещущихъ волнъ;
             Съ геніемъ въ вѣчномъ союзѣ всѣ силы могучей природы:
             Что одинъ обѣщаетъ, исполнитъ навѣрно другая.
  
   3. А. Струговщиковъ. (Колумбъ, изъ Шиллера) въ "Стихотвореніяхъ А. Струговщикова" 1845; недостаточно точно переведено:
  
             Дальше, отважный пловецъ! Угроза надъ мужемъ безсильна!
             Кормчій ли духомъ упалъ, кормчаго смѣнишь собой!
             Дальше, все дальше на Западъ! Тамъ материкъ достовѣрно!
             Разуму онъ твоему ясенъ, какъ свѣточъ въ ночи.
             Вѣрую въ твой материкъ! И не будь на указанномъ мѣстѣ,
             Онъ изъ пучины бы всталъ, всплылъ бы надъ бездной морской.
             Такъ! человѣческій геній съ Промысломъ въ тѣсномъ союзѣ:
             Что предположить одинъ, то оправдаетъ другой!
  
   4. М. Михайловъ. (Колумбъ, изъ Шиллера). "Отечеств. Записки" 1854, т. ХСІІ и въ "Стихотвореніяхъ М. Л. Михайлова" 1862 и 1890.
   5. Ѳ. Тютчевъ. (Колумбъ) "Современникъ" 1854, т. XLIV, и въ отд. изд. стихотвореній Тютчева. При стихотвореніи имя Шиллера не названо и, пожалуй, это правильно, потому что подражаніе довольно отдаленное, хотя основная мысль въ концѣ стихотворенія вполнѣ сохранена.
  
                       Тебѣ, Колумбъ, тебѣ вѣнецъ,
                       Чертежъ земной ты выполнившій смѣло
                       И довершившій, наконецъ,
                       Судебъ неконченное дѣло.
             Ты завѣсу расторгъ всесильною рукой --
             И новый міръ, невѣдомый, нежданный
                       Изъ безпредѣльности туманной
             На божій свѣтъ ты вынесъ за собой.
                       Такъ связанъ, соединенъ отъ вѣка
                       Союзомъ кровнаго родства
                       Разумный геній человѣка
                       Съ живою силой естества.
                       Скажи завѣтное онъ слово --
                       И міромъ новымъ естество
                       Всегда откликнуться готово
                       На голосъ родственный его.
  
   6. М. Дмитріевъ. (Колумбъ, изъ Шиллера). "Лирическія стихотворенія Шиллера въ переводѣ русскихъ поэтовъ" 1857, т. I. 285 и въ "Стихотвореніяхъ М. А. Дмитріева" 1865, т. II.
  
             Плаватель смѣлый, лети! Пускай надсмѣхается злоба
                       Пусть утомленной рукой кормчій поникнетъ на руль!
             Далѣ и далѣ на западъ!-- Тамъ вѣрно откроется берегъ,
                       Видишь же ясно его -- ты. созерцая ухомъ!
             Вѣруй ведущему Богу и слѣдуй безмолвному морю!
                       Если и нѣтъ тамъ земли, встанетъ мгновенно изъ волнъ!
             Съ геніемъ матерь природа въ вѣчномъ и вѣрномъ союзѣ.
                       Если что онъ обѣщалъ, вѣрно она совершитъ!
  
   7. Б. Алмазовъ. (Колумбъ, изъ Шиллера). "Русскій Вѣстникъ" 1862, No 6, и въ "С'обр. Сочиненій" т. I. Очень вольный переводъ, особенно въ концѣ.
  
             Съ Богомъ, отважный пловецъ! Пусть раздаются насмѣшки!
                       Пусть изъ усталой руки руль непокорный скользитъ!
             Смѣло на западъ плыви: берегъ тамъ узришь желанный...
                       Ты ужъ завидѣлъ его разумомъ вѣщимъ своимъ!
             Ввѣрься десницѣ Творца, въ путь тебя мощно подвигшей --
                       Геній съ природой, повѣрь, будутъ всегда заодно:
             Все, что предрекъ онъ толпѣ, строго исполнить природа.
                       Выдать дерзнетъ ли она черни любимца небесъ:
             Ежели берега нѣтъ -- тамъ, гдѣ обѣщанъ онъ міру,--
                       Чудомъ воспрянетъ онъ самъ вдругъ изъ пучины морской.
  
   8. Н. Головановъ. Лирическія стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

ДОСТОИНСТВО ЖЕНЩИНЫ.
(1795).

   Шиллеръ всегда преклонился предъ нравственнымъ характеромъ женщины. Еще въ 1788 г. въ письмѣ къ Лоттѣ онъ говорилъ: "Мнѣ вообще кажется -- и это, быть можетъ, эгоизмъ мужчины -- мнѣ кажется, что роль женщинъ въ человѣческой жизни есть роль милаго, ласковаго солнца; онѣ услаждаютъ свою и нашу жизнь своими лучами. Отъ насъ -- бури и снѣга, дожди и вѣтра; ихъ полъ разсѣиваетъ тучи, которыя мы собираемъ на землѣ, разогрѣваетъ снѣга и возвращаетъ міру молодость. Вы знаете, какъ я преклоняюсь предъ солнцемъ; стало быть мое сравненіе есть лучшее, что я могъ сказать о вашемъ полѣ, и я сдѣлалъ это на счетъ моего". Пять лѣтъ счастливой супружеской жизни дали возможность еще глубже вникнуть въ положительныя стороны женской натуры, результатомъ чего и былъ этотъ восторженный панегирикъ; разумѣется -- какъ всегда у Шиллера -- лично пережитое и перечувствованное облечено у него въ строго объективную форму. Русскому читателю бросается въ глаза ограниченность этого стараго идеала женщины, идеала, который можно назвать нѣмецкимъ по преимуществу. Стихотвореніе, пересланное Рейхардту для того, чтобы положить его на музыку, и Гумбольдту для помѣщенія въ "Альманахѣ музъ", произвело на послѣдняго и его жену самое пріятное впечатлѣніе. "Я испыталъ -- пишетъ поэту Гумбольдтъ -- невыразимое чувство, встрѣтивъ въ столъ превосходномъ и соотвѣтственномъ выраженіи мысли, которыя меня такъ часто занимали и которыя тѣснѣе связаны со всѣмъ моимъ существомъ, чѣмъ вы, быть можетъ, замѣтили. То, что мы такъ себѣ думаемъ и излагаемъ въ прозѣ,-это, вѣдь, одни пустые разговоры, нѣчто мертвое и безсильное, въ лучшемъ случаѣ -- неопредѣленное и недодѣланное; законченность, жизнь, самостоятельную организацію получаетъ оно лишь и устахъ поэта; никогда я этого не чувствовалъ въ такой степени, какъ теперь -- говорить Гумбольдтъ, только что напечатавши въ "Horen" статью "О мужской и женской формѣ". Г-жа Гумбольдтъ предложила поэту, чтобы онъ въ заключеніе повторилъ вступительную строфу,-- и мысль эта понравилась Шиллеру, но онъ отказался отъ нея, такъ какъ тогда пришлось бы повторить двѣ строфы одинаковаго строенія, а между тѣмъ эффектъ стихотворенія покоится между прочимъ, на томъ, что въ немъ чередуются разныя строфы: стремительные трохеи хорошо выражаютъ силу мужского характера, плавныя дактилическія строфы, начинающіяся съ слова но (подробность, утерянная во всѣхъ русскихъ переводахъ), соотвѣтствуютъ мягкости женской натуры. Все стихотвореніе -- черта, характерная для Щиллера -- построено на противоположеніяхъ. Въ первоначальномъ видѣ стихотвореніе состояло изъ 17 строфъ, изъ которыхъ впослѣдствіи осталось всего восемь, быть можетъ подъ вліяніемъ насмѣшекъ Ф. Шлегеля, что это разсужденіе, а не поэзія, и что стихотвореніе выиграетъ, если его читать по строфамъ съ конца. Шиллеръ отвѣтилъ въ "Ксеніяхъ":
  
             "Прямо читать стихи не годится: ужъ лучшея стану
             Задомъ читать напередъ: это полезно стихамъ".
  
   Строфа 4. Гидрой стоголовой см. въ словарѣ. Стр. 6. Эоловы струны см. тамъ-же. Стр. 7. Скиѳъ надъ персомъ побѣдитель; собственно, скиѳы никогда не побѣждали персовъ, но Геродотъ разсказываетъ объ одномъ ихъ вторженіи въ Мидію. Фуріи -- (въ оригиналѣ Эрисъ -- богиня раздора) и Хариты -- см. въ словарѣ.
  
   1. ***.(Достоинство женщины). "Телескопъ" 1831, т. II, 351. Въ общемъ, переведено довольно точно.
  
             Женщинамъ почесть! Подруги, вплетая
             Въ тернія жизни сей розаны рая,
             Цѣпи любви намъ волшебницы ткутъ.
             Грація сами, подъ дымкой покрова,
             Въ женской груди, отъ дыханья мірского,
             Чувствъ благородныхъ огонь стерегутъ.
  
                       Вѣчно изъ предѣловъ рвется
                       Сила дикая мужчинъ;
                       Мысль мятежная несется
                       Но волнамъ морскихъ пучинъ.
                       Алчно будущее ловитъ,
                       Сердце жаждетъ суеты;
                       Выше звѣздъ далекихъ гонитъ
                       Вѣчныхъ замысловъ мечты.
  
             Женщина вдругъ бѣглеца своимъ взглядомъ
             Манитъ назадъ къ настоящимъ отрадамъ.
             Путь ему кажетъ въ родимый свой бытъ,
             Въ тихой свѣтлицѣ текутъ ея годы;
             Вѣрная дочь простодушной природы,
             Матери свято преданье хранитъ.
  
                       Гибеленъ порывъ мужчины,
                       Разрушая жизни пиръ,
                       Черезъ горы и долины,
                       Какъ гроза, проходитъ міръ.
                       Въ мигъ создастъ и въ мигъ разрушитъ;
                       Гидра внутренность грызетъ;
                       За мечтой мечту онъ душитъ,
                       За главой глава растетъ.
  
             Женская участь -- покой наслажденья;
             Рвутъ валету онѣ розу мгновенья.
             Бережно холятъ цвѣточекъ небесъ.
             Меньше имъ рабства въ подданствѣ вѣчномъ;
             Больше сокровищъ въ познанья сердечномъ,
             Чѣмъ въ повсемірномъ кругу вашихъ грезъ.
  
                       Самобытна грудь мужская:
                       Вѣчно гордость въ ней живеть.
                       Сердцемъ сердце прижимая,
                       Всей любви онъ не пойметъ
                       Душъ обмѣна онъ не знаетъ;
                       Не растаетъ онъ въ слезахъ:
                       Пуще скорбь ожесточаетъ
                       Закаленный духъ въ борьбахъ.
  
             Вѣтеръ чуть тронетъ крыломъ произвола --
             Звукъ содроганія на арфѣ Эола:
             Такъ и вліянья надъ женской душой.
             Нѣжной тревогой при видѣ страданья,
             Грудь всколыхалась, какъ волнъ колыханье...
             Очи трепещутъ небесной росой.
  
                       Тамъ, гдѣ духъ мужчинъ враждуетъ --
                       Право сильнаго царемъ:
                       Скиѳъ мечемъ права межуетъ,
                       Персъ влачитъ всю жизнь работъ.
                       Ярость вихремъ землю роетъ;
                       Океанъ страстей шумятъ --
                       И вражда въ пожарахъ воетъ
                       Тамъ, гдѣ кроткихъ нѣтъ Харитъ.
  
             Женщина -- лаской, мольблй и привѣтомъ --
             Скиптръ благонравія держитъ надъ свѣтомъ;
             Гаситъ пылавшій раздоръ надъ землей,
             Силы враждебныя, алчныя крови,
             Учитъ объятіямъ братской любови.
             Сводитъ заклявшихся вѣчной враждой.
  
   2. А. Струговщиковъ (Женщину чтите, изъ Шилера). "Стихотворенія А. Струговщикова" 181. Вольно переведены только строфы, прославляющіе женщину.
  
             Женщину чтите! она озаряетъ
             Свѣтомъ отраднымъ земные пути;
             Граціи дщерь, она розой любви
             Насъ на земное блаженство вѣнчаетъ;
             Нѣжить и холитъ румяной рукой
             Чувство прекраснаго даръ золотой.
  
             Любитъ она добродѣтель святую
             Въ славу невѣрную вѣры нейметъ,
             Сердцемъ она въ настоящемъ живетъ,
             Сердцемъ питаетъ надежду благую:
             Надъ колыбелью младенца она
             Теплыхъ молитвъ и любови полна.
  
             Неодолимо чарующимъ словомъ
             Женщина мужа наводитъ на слѣдъ
             Болѣе вѣрный и кроетъ отъ бѣдъ
             Уединенья надежнымъ покровомъ:
             Къ жизни смиренной, къ труду безъ потерь
             Мать пріучила любимую дщерь.
  
             Въ домѣ святыню она водворяетъ,
             И золотой бережливости плодъ
             Въ жертву случайной бѣдѣ отдаетъ;
             Грянетъ несчастье -- она собираетъ
             Крохи и бремя житейскихъ заботъ,
             Въ долѣ убогой, покорно несетъ.
  
             И какъ весной, дуновеньемъ зефира,
             Арфа Эолова въ звукахъ дрожитъ,
             Такъ въ упоеньяхъ любови звучитъ
             Женскаго сердца согласная лира:
             Грудь поднялась и, какъ ландышъ росой,
             Очи одѣлись жемчужной слезой.
  
   3. Анонимъ. Достоинство женщины. Переводъ стихотворенія Шиллера "Die Würde der Frauen". Спб. 1852.
   4. H. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера М. 1899.
   5. О. Н. Чюмина.Переведено для настоящаго изданія
  

ПРОЩАНІЕ ПѢВЦА.
(1795).

   Въ "Альманахѣ музъ" на 1796 г. носило названіе "Стансы къ читателю", затѣмъ "Прощаніе съ читателемъ". Размѣръ октавы выбранъ, быть можетъ, подъ вліяніемъ совѣта Гумбольдта, желавшаго, чтобы Шиллеръ испробовалъ всѣ стихотворныя формы. Стихотвореніе должно было служить заключеніемъ альманаха, но по своей излишней скромности -- совсѣмъ не годилось, по мнѣнію комментаторовъ, для заключенія перваго собранія стихотвореній самого Шиллера, всегда утверждавшаго, что геній, скромный и стыдливый по своей природѣ, заботится очень мало о мнѣніи публики за исключеніемъ немногихъ избранниковъ.
  
   1. Н. Гербель. (Прощаніе съ читателемъ). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ. Изд. Гербеля.
   2. В. Острогорскій. Прощаніе пѣвца, мотивъ изъ Шиллера ("Привѣть. Художественно-литературный сборникъ"). Спб. 1898.
   3. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера.
   4. Allegro. (Поликсена Соловьева). Переведено для настоящаго изданія.
  

ИДЕАЛЫ И ЖИЗНЬ.
(1795).

   Какое значеніе придавалъ самъ Шиллеръ этому замѣчательному стихотворенію, одному изъ наиболѣе глубокихъ и извѣстныхъ и наименѣе ясныхъ его произведеній -- видно изъ его письма къ Гумбольдту: "Получивъ это письмо, любезный другъ, удалите отъ себя все мірское и въ священной тишинѣ прочитайте это стихотвореніе. Прочитавъ его, запритесь вмѣстѣ съ вашей женой и прочтите его ей вслухъ. Мнѣ жаль, что я не могу сдѣлать это самъ, и, если бы вы были здѣсь, я бы это вамъ не уступилъ. Сознаюсь, я очень доволенъ собой и, если я заслужилъ то хорошее мнѣніе, которое вы имѣете обо мнѣ, то эта работа, дѣйствительно, дастъ мнѣ право на это. Тѣмъ строже, однако, должна быть ваша критика. Противъ нѣкоторыхъ выраженій можно возразить кое-что и, конечно, кто-нибудь, кромѣ насъ съ вами, могъ бы пожелать большей ясности. Но я измѣню лишь то, что вамъ покажется темнымъ; не для ничтожныхъ предназначенъ мой трудъ... Несомнѣнно, опредѣленность понятій весьма полезна для работы воображенія. Если бы я не прошелъ тяжелаго пути чрезъ мою эстетику, я никогда не могъ бы достигнуть въ обработкѣ столь труднаго предмета той ясности и легкости, какую имѣетъ это стихотвореніе".
   Стихотвореніе казалось поэту настолько яснымъ, что онъ, самъ пройдя трудный путь эстетики, не считалъ необходимымъ этотъ путь для читателя "Идеаловъ и жизни", и когда Кернеръ выразилъ мнѣніе, что для пониманія этого произведенія необходимо предварительное знакомство съ "Письмами объ эстетическомъ воспитаніи", поэтъ отвѣчалъ: "Не могу съ тобой согласиться, будто ключомъ къ стихотворенію должна служить моя система прекраснаго; оно, конечно, въ связи съ моими взглядами, но въ общемъ основано на ходячихъ понятіяхъ". Таковыми являлись, по мнѣнію поэта, "понятіе самодовлѣющаго интереса къ чистому художественному образу безъ всякаго физическаго или нравственнаго результата, понятіе полнаго отсутствія ограничительныхъ условій и безконечной способности воспріятія въ человѣкѣ, подвергающемся дѣйствію красоты и т. п.". Однако, едва ли возможно понять глубоко-философское стихотвореніе, тѣсно связанное съ цѣлой эстетической системой безъ знакомства съ нею. "Идеалы и жизнь" -- по удачному выраженію Гоффмейстера -- "вѣнецъ Писемъ объ эстетическомъ воспитаніи. Эстетическій міръ "видимости", "игры" и "чистыхъ формъ", развернутый предъ нами въ концѣ этого сочиненія, предстаетъ здѣсь предъ нами въ полной ясности,-- поскольку это вообще возможно. Человѣкъ лишь тамъ есть вполнѣ человѣкъ, гдѣ онъ играетъ: такова тема этого удивительнаго, единственнаго стихотворенія, гдѣ каждая строка, каждый эпитетъ покоится на метафизической основѣ".
   Для пониманія этой метафизической основы, дѣйствительно, необходимо знакомство съ эстетическими и философскими сочиненіями Шиллера, къ которымъ, равно какъ къ вступительной къ нимъ статьѣ Э. Л. Радлова, мы отсылаемъ читателя. Здѣсь же ограничиваемся краткими необходимыми свѣдѣніями.
   Стараясь примирить нравственное и прекрасное, какъ бы разъединенное въ философіи Канта, Шиллеръ доказывалъ, что красота есть условіе истинной свободы, что въ такъ называемомъ эстетическомъ созерцаніи мы имѣемъ соединеніе мышленія и ощущенія, міра разума и чувственнаго міра, желанія и долга, формы и матеріи. Въ человѣкѣ, говорится въ "Письмахъ объ эстетическомъ воспитаніи", царятъ два стремленія: матеріальное, исходящее изъ его чувственной природы, и формальное, исходящее изъ разума и производящее на человѣка освобождающее дѣйствіе. Оба эти стремленія соединяются въ третьемъ стремленіи - къ игрѣ. "Предметомъ стремленія матеріальнаго, если охватить его однимъ общимъ названіемъ, будетъ жизнь въ обширнѣйшемъ значеніи этого слова: понятіе, означающее всякое-матеріальное бытіе и всякое непосредственное ощущеніе. Предметомъ стремленія формальнаго является идея въ прямомъ и переносномъ значеніи этого слова: понятіе, охватывающее всѣ формальныя свойства явленій и всѣ отношенія ихъ къ мысли. Предметомъ стремленія къ игрѣ является такимъ образомъ оживотворенная идея: понятіе, обозначающее всѣ эстетическія свойства явленій, однимъ словомъ, то, что можно въ обширнѣйшемъ смыслѣ назвать красотой". Этотъ высшій идеалъ и является предметомъ стихотворенія.
   Первоначально (въ "Horen" 1795 г.) оно было длиннѣе на три строфы и носило названіе "Царство тѣней", затѣмъ (въ первомъ собранія стихотвореній) "Царство формъ", но такъ какъ оба эти названія вызывали недоразумѣнія (нѣкоторые думали, что поэтъ имѣетъ въ виду загробную жизнь), то оно было названо "Идеалы и жизнь".
   Въ общемъ содержаніе его таково: жертва борьбы между удовлетвореніемъ матеріальнаго стремленія и исполненіемъ долга, человѣкъ имѣетъ лишь выборъ между чувственнымъ наслажденіемъ и душевнымъ покоемъ; то и другое было объединено лишь въ греческихъ богахъ. Но (строфа 2) возможно и для человѣка насладиться хоть временно блаженствомъ этой гармоніи и душевной свободы; надо только отказаться отъ грубыхъ наслажденій: они кончаются пресыщеніемъ и подчиняютъ насъ внѣшней силѣ; такъ было съ Прозерпиной, соблазнившейся запретнымъ плодомъ и за то оставшейся навѣки въ аду. Лишь тѣло подчинено (строфа 8) этой власти; духъ, идея, образъ свободенъ въ всемъ; отрекись отъ земного -- и въ царствѣ безтѣлесныхъ формъ (строфа 4) человѣкъ уже живетъ божественной жизнью. Но нельзя улетѣть мечтою въ этотъ чудный міръ навѣки (строфа 5): не затѣмъ долженъ человѣкъ стремиться въ нему, чтобы окончательно порвать съ трудами земной жизни, но для того, чтобы отдыхать здѣсь отъ нея. За этимъ общимъ вступленіемъ слѣдуютъ четыре примѣра противоположенія міра дѣйствительности и царства красоты и идеала, взятыхъ въ различныхъ сферахъ человѣческой лизни; каждому примѣру отведено по двѣ строфы, изъ которыхъ первая начинается словомъ если (въ переводѣ Миллера когда), вторая словомъ но. Въ жизни (строфа 6) царитъ вѣчная борьба; безпощадная и безконечная борьба, мѣшающая насладиться добытымъ, есть удѣлъ всякаго, кто стремятся къ счастью или славѣ; лишь сильный покоряетъ судьбу, слабые падаютъ. Не то (строфа 7) въ тихой странѣ красоты, странѣ художественныхъ образовъ, гдѣ не волнуютъ человѣка успокоенные порывы, гдѣ исчезъ его врагъ. "Смолкнутъ всѣ враждебныя стремленья" значить: здѣсь примирятся несогласныя въ жизни стремленія матеріальное, чувственное и формальное, духовное. Слѣдующій примѣръ относится къ области искусства. Въ жизни всякое творчество (строфа 8) есть тяжелая борьба художника и мыслителя съ матеріаломъ; но въ царствѣ воплощенной формы (строфа 9), то есть при созерцаніи готоваго произведенія искусства, чужого (толкованіе Келлермана) или своего (толкованіе Куно Фишера) или же при свободной игрѣ вымысла -- образъ легко и свободно возникаетъ предъ ищущимъ взоромъ. "Кончена борьба" перевода Миллера измѣняетъ смыслъ: здѣсь есть только побѣда, но не было борьбы -- таково дивное свойство этого царства Идеала; и мы не "предаемъ забвенью ограниченность людей", но въ этой побѣдѣ не видимъ ни слѣда этой "ограниченности" (Bedürftigkeit) -- не въ смыслѣ глупости, но подчиненія связующимъ человѣка условіямъ. Третій примѣръ ведетъ насъ въ область нравственности. Никакая личная мораль (строфа 10) но можетъ устоять предъ натискомъ соблазна, если борьба съ нимъ ведется грубыми матеріальными средствами безъ руководства идеала. "Когда въ печальной наготѣ вашей человѣческой природы -- гласитъ оригиналъ -- вы стоите предъ величіемъ закона, когда и святой близокъ къ грѣху, пусть поблѣднѣетъ тогда ваша добродѣтель предъ свѣтомъ истины (то есть вы должны признать свою слабость и пораженіе), пусть бѣжитъ трусливо предъ идеаломъ посрамленное дѣяніе". -- "Но убѣгите изъ оковъ чувственнаго въ свободу мысли" -- говоритъ 11 строфа -- и страхъ исчезъ и т. д. какъ въ переводѣ. "Съ твердостію мужа исчезаетъ и величіе боговъ", то есть, когда человѣкъ свободно и увѣренно признаетъ и исполняетъ поставленный надъ нимъ законъ, внѣшнее величіе, санкціонирующее велѣнія закона, уже не пугаетъ его и становится не нужно. Гумбольдтъ нѣсколько съуживалъ глубокое значеніе этихъ строфъ, когда толковалъ ихъ: "Когда человѣкъ развитой лишь въ нравственномъ отношеніи сравниваетъ необъятныя требованія закона съ предѣлами своей ограниченной силы, онъ повергается въ трепетное смущеніе. Но когда онъ въ то же время развитъ эстетически, когда идея красоты преобразила его внутренній міръ въ нѣчто высшее, такъ что гармонія уравновѣшиваетъ его стремленія, и то, что раньше представлялось ему долгомъ, становится добровольной склонностью и никакому сопротивленію нѣтъ мѣста". Четвертый и послѣдній примѣръ-быть можетъ, самый глубокій, захватываетъ вершины человѣческаго міровоззрѣнія. Міръ дѣйствительности (строфа 12) есть міръ скорби и жалости: здѣсь, предъ лицомъ чужихъ страданій -долженъ побѣдить страшный голосъ природы, ланиты радости блѣднѣютъ, и священное состраданіе должно погубить божественную природу въ человѣкѣ. Но (строфа 15) въ радостныхъ предѣлахъ чистыхъ формъ ужъ не бушуютъ буря горестей; здѣсь скорбь не терзаетъ души и не слезы проливаютъ надъ страданіемъ, но духъ стойко борется съ нимъ. Сладостно сверкаетъ здѣсь радостная лазурь покоя сквозь темную дымку грусти,-- какъ радуга на грозовой тучѣ". Другими словами -- словами поэта же: "въ царствѣ идеала при взглядѣ на страданіе (изображенное въ искусствѣ) наша душа можетъ-быть окутана мягкой скорбью, но сквозь это покрывало сіяетъ веселая синева эстетической свободы духа.-- какъ радуга, образованная каплями дождя". Стихотвореніе заканчивается могучимъ изображеніемъ возрожденія и обожествленія человѣка въ лицѣ Геркулеса. "Богиня юности благая" -- Геба, разносившая олимпійцамъ нектаръ, сдѣлавшій безсмертнымъ и просвѣтленнаго Геркулеса; по Гезіоду, Геба была на Олимпѣ его женой.
  
   1. Ѳ. Миллеръ. (Мечты и жизнь). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ. Изд. Гербеля.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
  

ГЕНІЙ.
(1759).

   "Геній", стоящій въ заголовкѣ этого философскаго стихотворенія (въ "Horen" 1795 г. носившаго названіе "Природа и школа") не есть геній художественный или научный, создатель новыхъ эстетическихъ формъ и обобщеній: это -- геній нравственнаго творчества, тотъ ангелъ-хранитель, который вѣщаетъ не уму, а сердцу, и лучше руководитъ человѣкомъ, чѣмъ слова цеховой мудрости. Молодой другъ спрашиваетъ поэта, какую нравственную цѣнность имѣютъ научныя положенія, долженъ ли онъ руководиться ими, если голосъ сердца подчасъ говоритъ ему иное. Поэтъ отвѣчаетъ: прошло золотое время, когда достаточно было руководства естественнаго чувства для того, чтобы въ совершенствѣ исполнить свое назначеніе; теперь пути ведутъ чрезъ напряженное размышленіе о тайнахъ бытія. Лишь тотъ стоитъ внѣ этого всеобщаго закона, кто одаренъ высшимъ даромъ глубочайшаго провидѣнія, не нуждающагося въ научныхъ познаніяхъ. Этотъ отвѣтъ казался Гумбольдту слишкомъ простымъ и неяснымъ. "Вѣроятно, это но входило въ ваши намѣренія -- писалъ онъ Шиллеру -- не то, я желалъ бы, чтобы вы развили основную идею поподробнѣе и остановились на вопросѣ, вѣроятна или только возможна продолжительность такого естественнаго состоянія безусловной невинности, чѣмъ она обезпечена, каково, собственно, назначеніе человѣка, какъ такового?" Шиллеръ отвѣчалъ: "То, что вы считаете не досказаннымъ въ этомъ стихотвореніи, было-бы, конечно, интересно для           философа, но нарушило бы простоту его формы и его поэтическій характеръ. Рѣшеніе должно быть добыто не умомъ, а сердцемъ; соображеніе, что человѣкъ вынужденъ разстаться съ природой, не мѣшаетъ скорбѣть о потерѣ этой первобытной чистоты, а поэтъ этого и добивается". Но мыслитель не оставилъ вопроса, предложеннаго Гумбольдтомъ, безъ отвѣта; въ статьѣ "Нѣчто о первомъ человѣческомъ обществѣ" Шиллеръ показалъ, что считаетъ этотъ разрывъ человѣка съ инстинктомъ -- разрывъ, внесшій въ мірозданіе первое нравственное зло, но лишь для того, чтобы водворить въ немъ нравственное добро -- счастливѣйшимъ и величайшимъ событіемъ человѣческой исторіи. Поэтъ -- говоритъ онъ -- правъ, называя это, ибо человѣкъ сдѣлался изъ невиннаго созданія грѣховнымъ, изъ совершеннаго дитяти природы несовершеннымъ нравственнымъ существомъ, изъ счастливаго орудія несчастнымъ творцомъ; но философъ правъ, видя въ этомъ гигантскій шагъ человѣчества впередъ; ибо человѣкъ вмѣстѣ съ тѣмъ изъ раба инстинкта сдѣлался свободнымъ созданіемъ, изъ автомата нравственнымъ существомъ; этотъ шагъ былъ первой ступенью на лѣстницѣ, которая чрезъ много тысячелѣтій приведетъ его къ господству надъ собой.
  
   1. Ѳ. Миллеръ. (Геній). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ. Изд. Гербеля.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
  

ЭГОИСТУ-ФИЛОСОФУ.
(1793).

   Стихотвореніе счастливаго отца-поэта имѣетъ въ виду тѣхъ послѣдователей Канта, которые въ полномъ отрѣшеніи отъ всякихъ человѣческихъ привязанностей видѣли высшую ступень нравственности. Рѣзко противопоставивъ два руководящихъ начала, подъ воздѣйствіемъ которыхъ находится человѣкъ, нравственное ученіе Канта узаконило нѣкоторый своеобразный эгоизмъ. Оно учило, что природныя склонности и естественныя побужденія суть вѣчные внутренніе враги нравственности, захватывающіе волю, и такимъ образомъ набросило тѣнь на ощущенія и чувства, въ которыхъ спокойно можетъ признаться благороднѣйшій человѣкъ; оно побудило многихъ, вмѣсто стремленія примирить эти противуположныя начала, искать торжество божественной природы человѣка въ подавленіи его естественныхъ чувствъ и въ возможномъ ослабленіи узъ, связующихъ его съ природой. Шиллеръ былъ горячимъ противникомъ такихъ выводовъ изъ критической философіи. "Никогда разумъ не можетъ отвергнуть, какъ недостойныя себя, чувства, радостно признаваемыя сердцемъ. Если бы чувство было въ области морали всегда подавляемой, а не равноправной стороной, то какъ могло бы оно участвовать со всѣмъ пыломъ въ торжествѣ побѣды надъ собой", говорится въ статьѣ о "Прелости и достоинствѣ". Стихотвореніе переноситъ споръ на другую почву: вмѣсто доводовъ поэтъ прямо даетъ чудный образъ материнской любви и самопожертвованія, а затѣмъ указываетъ, что такою же цѣпью взаимной необходимости связано все мірозданіе, изъ котораго не можетъ вырвать себя отдѣльное существо.
  
   1. Ѳ. Миллеръ. (Эгоисту-философу, изъ Шиллера). "Москвитянинъ". 1812, ч. II, No 3, и въ "Стихотвореніяхъ Ѳ. Миллера".
   2. Н. Головановъ. Лирич. стихотв. Шиллера. М. 1899.
  

ПОКРЫТЫЙ ИСТУКАНЪ ВЪ САИСѢ.
(1795).

   Основная мысль этого извѣстнаго стихотворенія, обыкновенно толкуемаго но такъ, какъ оно задумано Шиллеромъ, выражена вполнѣ ясно въ послѣднихъ двухъ стихахъ: "Горе тому, кто идетъ къ истинѣ путемъ преступленія: она никогда не будетъ ему радостью". "Какъ бы ни манила насъ истина, мы должны стремиться къ ней съ нравственнымъ самоопредѣленіемъ, и не пытаясь вырвать ее преждевременно, особенно если мы такимъ образомъ можемъ впасть въ конфликтъ съ закономъ нравственности,-- говоритъ Фигофъ:-- кто неотступно, но скромно стремится къ познанію, тому божество откроетъ всю истину, когда придетъ время; но кто пытается удовлетворить свое любопытство насильно и съ попраніемъ высшаго долга, того знаніе сдѣлаетъ такимъ же несчастнымъ, какъ Кассандру ея пророческій даръ. Въ основу стихотворенія Шиллера такимъ образомъ положена та же идея, которую воплотило народное міровоззрѣніе въ преданіи о докторѣ Фаустѣ и Библія въ разсказѣ о древѣ познанія добра и зла". Источникомъ послужило для поэта, вѣроятно, слѣдующее сообщеніе въ книгѣ "Древнѣйшія еврейскія мистеріи" Бр. Деціуса (1790), которой онъ пользовался въ своей статьѣ "Посланіе Моисея". "На одномъ древнемъ изваяніи Изиды -- говорится здѣсь -- были вырѣзаны слова: Я то, что есть, а на одной пирамидѣ въ Саисѣ нашли такую замѣчательную надпись: "Я есмь все, что есть, что было и что будетъ; ни одинъ смертный не подымалъ моего покрывала" и затѣмъ далѣе: "Внутри храма посвящаемый видѣлъ предъ собой различные священные сосуды, выражавшіе данный смыслъ. Среди нихъ находился священный ларецъ, который называли гробомъ бога Серациса и который, сообразно своему происхожденію, быть можетъ, долженъ былъ служить символомъ тайной истины... Носить этотъ ларецъ было правомъ жрецовъ или особаго класса служителей святилища, которыхъ называли поэтому кистофорами (ящиконосцами) Никто кромѣ гіерофанта не смѣлъ открывать этотъ ларецъ или даже прикоснуться къ нему. Объ одномъ дерзновенномъ, позволившемъ себѣ это преступленіе, разсказывали, что онъ внезапно лишился разсудка". Называли даже имя этого несчастнаго; это былъ нѣкій Эврипидъ. Можно разно относиться къ основной мысли стихотворенія, но, во всякомъ случаѣ, нельзя не цѣнить въ немъ удивительную силу поэтическаго изображенія, изображенія, особенно въ мрачной сценѣ "преступленія". Переводъ М. Михайлова -- одинъ изъ лучшихъ русскихъ переводовъ Шиллера удачно передаетъ его несравненныя красоты.
  
   1. П***. (Закрытый истуканъ, изъ Шиллера). "Московскій Телеграфъ", 1826, ч. X. Переведено гекзаметромъ довольно точно, но чрезвычайно прозаично.
   2. Э. Губеръ. (Закрытый истуканъ въ Саисѣ,изъ Шиллера). "Библіотека для чтенія" 1844, т. LXIII, и въ (Сочиненіяхъ Э. Губера" 1859, т. I, 218. Переведено гекзаметромъ, совсѣмъ не подходящимъ къ страстному тону стихотворенія.
  
             Юноша, жаждой познаній влекомый въ Египетъ,
             Въ храмъ Саискій пришелъ, у жрецовъ изучаться желая
             Тайнамъ премудрости. Много онъ степеней быстро и скоро
             Пылкимъ умомъ пролетѣлъ, но всегда испытующимъ духомъ
             Рвался впередъ: іерофанты едва за нимъ успѣвали
             Въ нетерпѣливомъ стремленьи: "что я знаю, скажите,
             "Или и въ мудрости также найду я немного и много?
             Или и мудрость земная, какъ счастье неполно земное,
             Есть собранье познаній, которымъ и больше и меньше
             Можемъ мы обладать, и всегда къ обладанью стремиться?
             Развѣ мудрость не ость единое вѣчнаго духа?
             Звукъ одинъ, одинъ уничтожитъ -- и разрушитъ гармонію звуковъ;
             Цвѣтъ единый изъ радуги вынь -- и все остальное
             Хаосъ нестройный, если прекрасное все не дополнить
             Вновь полнотою небесной гармоніи, цвѣта и звука!"
             Такъ говорилъ онъ съ жрецомъ, и въ храмъ отдаленный вступаетъ.
             Тихо было въ храмѣ, и жадные юноши взоры
             Вдругъ засверкали: предъ нимъ гигантскій, закрытъ покрываломъ,
             Въ мракѣ стоитъ истуканъ. Въ изумленіи юноша пылкій.
             Онъ вопрошаетъ вожатаго: "что это? что здѣсь закрыто?
             -- Истина -- такъ іерофантъ отвѣчаетъ. "Что слышу? что внемлю?"
             Юноша быстро воскликнулъ: "Истина! къ ней я стремлюся --
             Здѣсь предо мною она, и се отъ меня закрываютъ!"
             -- Такъ судьбамъ всевышнимъ угодно -- жрецъ отвѣчаетъ.
             Смертный никто да не смѣетъ -- изрекъ оракула голосъ --
             Вскрыть покрывало, доколѣ я самъ его но открою.
             Кто-жъ святотатской, преступной рукою посмѣетъ дотолѣ
             Тайное вскрыть покрывало, безумной волей ведомый,
             Тотъ окончи скорѣе! Увидитъ истины образъ...
             "Странный оракулъ! ты мнѣ повѣдай: ужели донынѣ,
             Ты никогда не дерзнулъ поднять, открыть покрывало?"
             Я никогда не дерзнулъ и помыслить, я смѣю-ль помыслить...
             "Буду смѣлѣе тебя, и могу - ль удержаться? предо мною
             Истина съ легкой завѣсой".-- Но вспомни прещеніе Бога
             Такъ возразилъ ему жрецъ -- и помысли о, сынъ мой, помысли:
             Если бременемъ легкимъ рукѣ твоей будетъ завѣса --
             Тяжко на землю надаетъ преступленье божественной воли!--
             Полный думы тяжелой, юноша въ домъ возвратился.
             Жажда палящая знанія сонъ похищаетъ спокойный.
             Она на одрѣ не находитъ покоя, горитъ нетерпѣньемъ.
             Въ часъ полуночи оставилъ онъ одръ свой. Къ храму влечется
             Робкимъ и косвеннымъ шагомъ, невольно робѣя во мракѣ,
             Безъ затрудненія онъ переходить оградіе храма.
             И -- въ середину храма заноситъ дерзкую ногу... Свершилось!
             Вотъ онъ одинъ, посреди, окруженный мертвымъ молчаньемъ,
             Въ сумракѣ храма; все тихо вокругъ, только въ сводахъ высокихъ
             Шорохъ шаговъ его вторится въ звукахъ глухихъ и неясныхъ,
             Храма безмолвіе онъ нарушаетъ, и тихимъ мгновенно.
             Сверху сводовъ, въ окно свѣтитъ мѣсяцъ туманный, неясно,
             Блѣднымъ лучемъ серебрится помостъ обширнаго храма,--
             Ужасъ вселяя, какъ Богъ преступленія мститель, во мракѣ.
             Длиннымъ закрыть покрываломъ стоитъ истуканъ исполинскій,
             Робкой стопой подошелъ къ нему юноша тихо; онъ хочетъ
             Дерзкой рукой вопросить неиспытнаго страшную тайну;
             Холодъ и ужасъ протекли но костямъ его -- будто безвѣстной
             Онъ отодвинутъ десницей -- и съ трепетомъ вспять отступаетъ!
             "Что ты дерзаешь? Куда, несчастный безумецъ?" Такъ громко
             Тайный въ душѣ его голосъ ему вопіетъ -- "не трепещешь
             Ты испытать непостижимую тайну? Но вспомни глаголы,--
             Рекъ ихъ оракулъ священный: смертный никто, да не смѣетъ
             Вскрыть покрывала, пока я самъ покрывала не вскрою!"
             "Но не тотъ-ли оракулъ прибавилъ глаголъ вдохновенный:
             Если осмѣлится смертный -- онъ истину узритъ? Довольно!--
             О! что ни будетъ за сей занавѣсой -- я вскрою, увижу!"
             Громкимъ воскликнулъ онъ голосомъ: "Видѣть хочу я!" и --"Видѣть!"
             Глухо отгрянуло въ сводахъ, и долго гулъ не утихнулъ...
             Рекъ, приблизился смѣло, и -- вскрылъ покрывало завѣта...
             Что онъ увидѣть? вы спросите.-- Что онъ нашелъ?-- Я не знаю.
             Слабый, безъ чувствъ, онъ найденъ былъ заутра въ храмѣ.
             Близъ истукана Изиды, повергнутъ въ прахъ на помостѣ.
             Что онъ видѣлъ? Что онъ нашелъ? Никому не повѣдалъ
             Косный языкъ его. Онъ навсегда погубилъ свою младость:
             Мрачный, погасшій, онъ скорбью увлекся къ раннему гробу.
             "Горе,-- такъ онъ изрекъ въ минуту кончины правдиво:--
             Горе тому, кто мудрость купилъ преступленьемъ закона:
             Онъ нерадостной, страшной, погибельной тайной, владѣетъ..."

[]

   3. М. Михайловъ. "Истуканъ въ Саисѣ". Переводъ имѣлъ двѣ редакціи: "первый изъ: нихъ", говоритъ Гербель въ примѣчаніяхъ къ своему изд. Шиллера, былъ напечатанъ во 2-мъ томѣ перваго изданія Шиллера въ переводѣ русскихъ поэтовъ, стр. 114". Впослѣдствіи, переводчикъ, не будучи доволенъ своимъ переложеніемъ, сдѣланнымъ имъ въ раннюю пору своей литературной дѣятельности, перевелъ балладу вновь. Послѣдній изъ нихъ напечатанъ въ " Стихотвореніяхъ М. Л. Михайлова" 1862 г.
             Мы помѣстили переводъ въ послѣдней редакціи. Въ нѣкоторый упрекъ этому превосходнѣйшему переводу можно поставить только риѳму, которой нѣтъ въ подлинникѣ. Но это только упрекъ по отношенію къ точности, въ литературномъ отношеніи стихотвореніе только выиграло.
   4. А. Яхонтовъ. ("Статуя подъ покрываломъ въ Саисѣ", изъ Шиллера). "Лирическія стихотворенія Шиллера въ переводахъ русскихъ поэтовъ" 1856, т. II, и въ "Стихотвореніяхъ" Яхонтова. Спб. 1881.
  
             Былъ юноша, котораго влекла
             Потребность знанья пылкая въ Египетъ.
             Тамъ, въ Саисѣ, хотѣлъ онъ изучить
             Его жрецовъ таинственную мудрость;
             Ужъ многое постигнулъ быстро онъ,
             Но жажда изысканій и науки
             Влекла его все дальше, все впередъ:
             Пытливаго едва смирялъ вожатый.
             " Что я с_в_о_и_м_ъ назвать могу, когда
             "Н_е в_с_е м_о_е?" такъ говорилъ онъ. "Развѣ
             "Есть въ знаніи средина иль ступень?
             "Довольно ль мнѣ знать больше или меньше!
             "А истина!-- ужели и она,
             "Какъ грубыхъ чувствъ земное наслажденье,
             "Лишь сумма благъ, то мелкихъ то большихъ,
             "Которою мы все же обладаемъ?
             "Не есть ли истина всегда, вездѣ!
             "Одна и нераздѣльна? Изъ созвучья;
             "Попробуй взять хота единый звукъ,
             "Изъ радуги возьми хоть цвѣтъ единый
             "И ты ни съ чѣмъ останешься, пока
             "Всѣ краски, всѣ разрозненные звуки
             "Въ прекрасномъ цѣломъ но сольются вновь"!
             Такъ говоря, въ ротондѣ одинокой
             Они остановилися, и тамъ
             Взглядъ юноши внезапно поражаетъ
             Размѣровъ исполинскихъ изваянье,
             Подъ длиннымъ покрываломъ. Изумленъ,
             Глядитъ онъ на вожатаго: "Скажи,
             "Что кроется подъ этимъ покрываломъ?",
             -- То истина!-- сказалъ вожатый. "Какъ!
             "Я къ ней одной стремлюся,-- и ее то,
             "Одну со скрываютъ отъ меня!"
             -- Такъ Божество рѣшило!-- отвѣчаетъ,
             Гіерофантъ:-- изъ смертныхъ ни одинъ!
             Покрова не сорветъ,-- оно сказало,--
             Пока его само не я сниму;
             А если кто преступною рукою
             Священную завѣсу приподнять
             Дерзнулъ бы, тотъ, сказало божество...
             "Что жъ? говори!" -- тотъ истину увидитъ!--
             "Неслыханный оракулъ! Но скажи,
             "Ужель ты самъ поднять его не вздумалъ?
             -- Я? право нѣтъ! и даже никогда
             Но покушался. "Это непонятно!
             "Когда бъ меня отъ истины одна
             "Ничтожная преграда отдѣляла..."
             -- А страхъ закона!-- перебилъ его
             Вожатый: О, повѣрь мнѣ, тяжелѣе,
             Чѣмъ ты воображаешь, эта ткань;
             Хотъ для руки легка она, но спорю,
             Но бременемъ на совѣсть упадетъ!
             Раздумья полный, въ домъ свой возвратился
             Смущенный юноша. Покоя, сна
             Его потребность знанія лишаетъ;
             Онъ мечется на ложѣ, весь въ огнѣ,
             И въ полночь всталъ: къ оставленному храму
             Его ведутъ невѣрные шаги.
             На верхъ ограды взлѣзъ онъ безъ усилья,
             Скачекъ отважный дѣло довершилъ,
             И онъ -- среди таинственной ротонды.
             И мертвая, глухая тишина
             Отвсюду одинокаго объемлетъ;
             Лишь гулъ его прерывистыхъ шаговъ
             Средь пустоты безмолвной раздается;
             А чрезъ отверстье купола глядитъ,
             Сребристо-блѣдный свѣтъ бросая, мѣсяцъ,
             И страшно, какъ присущій нѣкій богъ,
             Весь озаренъ, сквозь мракъ нависшихъ сводовъ,
             Недвижимый подъ покрываломъ ликъ.
             Вотъ подошелъ онъ робкою стопой...
             Ужъ дерзкая рука покой святыни
             Нарушить хочетъ... холодъ пробѣжалъ
             Съ огнемъ въ крови у юноша, и что-то
             Его рукой незримой оттолкнуло.
             "Несчастный! что ты дѣлаешь?-- ему
             Таинственный какой-то голосъ шепчетъ;
             "Испытывать святыню хочешь ты?
             "Никто изъ смертныхъ-(такъ вѣщалъ оракулъ) --
             Да не дерзаетъ завѣсу ту сорвать,
             Пока вредъ нимъ ее не приподниму л!*
             "Но вслѣдъ за тѣмъ, не тѣ ли же уста
             "Сказали: "кто подниметъ покрывало,
             "Тотъ истину увидитъ? Будь потомъ
             "Что будетъ!-- я поднять ее рѣшился!"
             И громогласно юноша вскричалъ;
             "Я истину хочу увидѣть!"
                                           "Видѣть!..."
             Протяжный отголосокъ повторилъ...
             И съ этимъ словомъ снялъ онъ покрывало.
             Что-жъ, спросите, увидѣлъ онъ подъ нимъ?
             Не знаю. Но безчувственнымъ и блѣднымъ
             На утро тамъ нашли его жрецы,
             Простерты къ у подножія Изиды.
             О томъ, что онъ увидѣлъ и узналъ,
             Его языкъ доселѣ но повѣдалъ;
             Но съ той поры простился навсегда
             Онъ съ ясною безпечностію жизни.
             Глубока! тоска свела его
             Къ могилу раннюю.
                                           "О, горе, горе!"
             Онъ говорилъ, когда кругомъ его
             О страшной тайнѣ спрашивали: "горе
             "Тому, кто къ вѣчной истинѣ идетъ
             "Тяжелыми путями преступленья!
             "Нѣтъ, никогда она душѣ его
             "Не принесетъ отрады и покоя!"
  
   5. Головановъ. Лирич, стих. Шиллера. М. 1899.
  

НѢМЕЦКАЯ ВѢРНОСТЬ.
(1795).

   Центръ тяжести стихотворенія лежитъ въ заключительномъ восклицаніи папы, исторически достовѣрномъ. Въ "Geschichte der Deutschen" Шмидта, откуда Шиллеръ почерпнулъ сюжетъ,послѣ разсказа о примиреніи Фридриха (Фридриха Красиваго, 1236--1330, сына короля Альбрэхта I) съ Людвигомъ (1287--1347, императоромъ былъ подъ именемъ Людвига IV съ 1314 г.), цѣликомъ воспроизведеннаго въ стихотворенія, говорится: "Непривыкшій къ нѣмецкимъ нравамъ папа Іоаннъ (XXII), пораженный этимъ остаткомъ старо-нѣмецкой честности и вѣрности, писалъ королю французскому Карлу, что самъ получилъ изъ Германія письмо объ этой невѣроятной довѣрчивости и дружбѣ". Въ переводѣ Миллера неясно: "Призванъ былъ къ трону Людвигъ и Фридрихъ". Къ оригиналѣ: "За скипетръ Германіи боролся Людвигъ съ Фридрихомъ".-- Хитростью воинской заманить -- прибавлено переводчикомъ: Фридрихъ былъ просто взятъ въ плѣнъ въ битвѣ при Мюльдорфѣ (1322).
  
   1. Ѳ. Миллеръ. (Нѣмецкая вѣрность). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ изд. Гербеля.
   2. Головановъ. Лирич. стихотвор. Шиллера. М. 1899.
  

          АНТИЧНОЕ -- СѢВЕРНОМУ СТРАННИКУ.
(1795).

   Стихотвореніе обращено къ тѣмъ питомцамъ сѣверной культуры, которые остаются чуждыми искусству классической древности, несмотря на непосредственное знакомство съ нимъ. Какъ показываетъ стихотвореніе "Греческій геній", поэтъ видѣлъ и исключенія изъ этого безотраднаго обобщенія. Характерно и любопытно также слѣдующее мѣсто изъ письма Шиллера къ Гете: "Такъ какъ вашъ греческій духъ былъ ввергнуть въ это сѣверное мірозданіе, то вамъ оставался только выборъ -- или самому сдѣлаться сѣвернымъ художникомъ, или помощью ума замѣнить въ вашемъ воображеніи то, въ чемъ отказала ему дѣйствительность, то остъ создать изнутри и раціональнымъ построеніемъ свою Грецію".
  
   1. Ѳ. Миллеръ. (Антики -- сѣверному страннику). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля и въ "Стихотвореніяхъ О. Миллера".
   2. И. Головановъ. Лирич. стихотвореніи Шиллера. М. 1899.
  

ИЛІАДА.
(1795).

   По поводу знаменитаго изслѣдованія профессора Фр. Анг. Вольфа "Prolegomena ad Homerum" (1795), гдѣ доказывалось, что поэмы Гомера не могли быть произведеніемъ одного человѣка, но составляли разрозненныя пѣсни, сложенныя различными "рапсодами" и лишь впослѣдствіи объединенныя въ одно цѣлое, Шиллеръ, вообще не сочувствовавшій взгляду Польфа, хотя и не имѣвшій доводовъ противъ него, не представляетъ такихъ доводовъ и въ этомъ стихотвореніи, но лишь указываетъ на внутреннее единство поэмы, связанной общимъ духомъ правды и естественности. Ср. стихотвореніе "Гомериды" (стр. 88).
  
   1. А. Струговщиковъ. (Иліада, подражаніе Шиллера). "Стихотворенія А. Струговщикова", 1815, 94. Струговщиковь соединялъ это стихотвореніе въ одно съ "Гомеридами" (первыя 2 строки)
  
             -- Мною разсказаны распря!-- я воспѣвалъ Ахиллеса!--
             -- Я олимпійскихъ боговъ!-- Я иліонскихъ вдовицъ!--
             Рвите Гомеровъ вѣнецъ, терзайте великое имя!
             Сколько отцовъ у тебя, древности дивная дщерь?
             Все-жъ отъ одной рождена! и черты твои вѣчно-младыя
             Матери нѣжной твоей, вѣчной природы черты!
  
   2. М. Михайловъ (Иліада, изъ Шиллера). "Литературная Газета", 1848, 19 и въ стихотвореніяхъ М. Л. Михайлова", 1862 и 1890.
   3. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

БЕЗСМЕРТІЕ.
(1795).

   Заключеніе вступительной лекціи Шиллера въ университетѣ (1789) гласитъ: "Въ насъ должно воспылать благородное стремленіе... связать наше неустойчивое существованіе съ этой непреходящей цѣпью, проходящей чрезъ всѣ поколѣнія... Каждой заслугѣ открытъ путь къ безсмертію, къ тому истинному безсмертію, при которомъ живетъ и развивается созданіе человѣка, хотя бы имя создателя и отстало отъ него".
  
   1. Ѳ. Миллеръ. (Безсмертіе). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Герболя.
   2. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
  

ПРОГУЛКА.
(1795).

   Одно изъ величайшихъ созданій философской лирики, стихотвореніе это принадлежитъ къ самымъ выдающимся, хотя и менѣе извѣстнымъ произведеніямъ; на друзей поэта оно произвело самое глубокое и отрадное впечатлѣніе. Гердеръ говорилъ, что повѣситъ его на стѣну, какъ географическую карту, охватывающую всѣ положенія міровой жизни. Восторгъ Гумбольдта не имѣлъ границъ Стихотвореніе, по его мнѣнію, сопоставляетъ колеблющіяся стремленія человѣчества съ твердой устойчивостью природы, дастъ надлежащую точку зрѣнія на то и другое, и. такимъ образомъ, представляетъ высшій образецъ человѣческаго мышленія. Все содержаніе всемірной исторіи, весь ходъ и развитіе всѣхъ человѣческихъ замысловъ и усилій, ихъ успѣхи, законы и цѣли -- все заключено здѣсь въ немногихъ, ясныхъ, истинныхъ и исчерпывающихъ образахъ. Превосходными нашелъ онъ разнообразіе и расположеніе картинъ: въ началѣ и концѣ чистая и великая природа, по срединѣ -- искусство человѣческое, сперва подъ руководствомъ природы, затѣмъ освобожденное отъ сторонней власти. Душа проходить чрезъ всѣ настроенія, на которыя она способна. Свѣтлая жизнерадостность вступленія захватываетъ воображеніе и даетъ ему легкое, пріятное занятіе; мрачный характеръ слѣдующей картины подготовляетъ къ большей серьезности; съ человѣкомъ является размышленіе, сперва не глубокое и не сложное. Но первое простодушіе смѣняется культурой, и вниманіе разсѣивается по всему разнообразію человѣческой производительности. Взглядъ на конечную цѣль человѣка -- нравственность -- вновь объединяетъ разсѣянный духъ; при мысли о вторичномъ одичаніи человѣка духъ возвращается къ себѣ и ищетъ въ одной идеѣ разрѣшенія противорѣчія, которое онъ видитъ предъ собой. Восторженный отзывъ Гумбольдта кончается горячими похвалами формѣ. Также понравилось стихотвореніе Кернеру и Шлегелю. Былъ имъ доволенъ и самъ поэтъ, писавшій Кернеру: "Элегія (такъ называлось первоначально, въ "Horen" 1795 г., стихотвореніе) доставляетъ мнѣ большое удовольствіе. Среди всѣхъ моихъ произведеній въ ней, по моему, больше всего поэтическаго движенія, причемъ она все - таки развивается съ строгой цѣлесообразностью". Гумбольдту онъ писалъ: "Думается мнѣ, что вѣрнѣйшимъ эмпирическимъ критеріемъ истиннаго поэтическаго достоинства произведенія можетъ служить то, что оно не ждетъ настроенія, въ которомъ оно можетъ понравиться, но само создаетъ его и, такимъ образомъ, производитъ пріятное впечатлѣніе во всякомъ настроеніи. И этого я не испытывалъ ни съ однимъ моимъ произведеніемъ. Часто мнѣ приходится гнать отъ себя мысль о Царствѣ тѣней (Идеалы и жизнь), Богахъ Греціи и т. п.-- объ Элегіи я вспоминаю всегда съ удовольствіемъ, и не празднымъ, а поистинѣ творческимъ". Другимъ доказательствомъ достоинства стихотворенія онъ считаетъ хорошее впечатлѣніе, произведенное имъ почти на всѣхъ и даже на натуры прямо противоположныя; онъ выражаетъ убѣжденіе, что въ этомъ произведеніи его дарованіе расширилось; ни въ одномъ до сихъ поръ основная мысль не была такъ поэтична, ни въ одномъ духъ поэта не проявилъ себя съ такой цѣльностью.
   Первоначальное названіе стихотворенія Элегія, имѣвшее связь съ его размѣромъ, такъ наз. элегическимъ (гексаметръ -- пентаметръ), указываетъ также на то, что и въ немъ Шиллеръ продолжалъ выполнять свое намѣреніе: дать образцы всѣхъ поэтическихъ формъ; извѣстно, что онъ около этого времени задумалъ и идиллію. Изъ философскихъ сочиненій Шиллера въ наиболѣе тѣсной связи съ Прогулкой находится разсужденіе О наивной и сентиментальной поэзіи. Здѣсь съ особенной ясностью намѣчена та противоположность природы и культуры, которая воплощена въ стихотвореніи въ художественныя формы. Въ замѣткѣ о Садовомъ календарѣ, которую читатель найдетъ ниже среди прозаическихъ произведеній Шиллера, мы встрѣчаемъ первый набросокъ идей, лежащихъ въ основѣ Прогулки. "Дорога изъ Штутгардта въ Гогенгеймъ -- говорится здѣсь,-- есть въ извѣстной степени воплощенная исторія садоваго искусства. Поля, виноградники и плодовые сады вдоль дороги даютъ зрителю примѣры первичнаго садоваго искусства, чуждаго всякихъ эстетическихъ прикрасъ. Но вотъ въ длинной и прямой тополевой аллеѣ, соединяющей окрестности съ городомъ Гогенгеймомь и ужъ своимъ художественнымъ видомъ возбуждающей ожиданіе, его съ величавой важностью встрѣчаетъ французское садовое искусство. Это торжественное впечатлѣніе доходитъ чуть не до болѣзненнаго напряженія, когда походишь по чертогамъ герцогскаго замка. Блескъ, ослѣпляющій взоры со всѣхъ сторонъ, доводитъ жажду простоты до крайней степени и подготовляетъ громовый тріумфъ мирной деревенской природѣ, сразу охватывающей путешественника въ такъ называемой англійской деревнѣ. Но природа, которую мы здѣсь находимъ, ужъ не та, изъ которой мы вышли. Это одухотворенная и приподнятая искусствомъ природа, умиротворяющая не только простого, во и тронутаго культурой человѣка". Тотъ же ходъ мыслей мы находимъ и въ стихотвореніи. Но здѣсь въ этихъ переходахъ отъ природы къ ея извращенію въ культурѣ и отъ культуры къ правдѣ природы мы находимъ символъ всей человѣческой исторіи. Достигнувъ вершинъ культуры, человѣкъ теряетъ всѣ преимущества естественности; разложеніе нравственности ведетъ за собой паденіе государственнаго и общественнаго строя, отъ золъ котораго человѣкъ спасается лишь на лонѣ неизмѣнно чистой природы. Таковъ былъ взглядъ XVIII вѣка, и Шиллеръ шелъ за своимъ вѣкомъ. Но, вѣрный своей жаждѣ антитезы, онъ создалъ въ Элевзинскомъ праздникѣ параллель Прогулкѣ, намѣчающую иные оттѣнки мысли.
  
   1. И. Крешевъ. (Прогулка, по Шиллеру). "Библ. д. чт." 1860, т. CXXXII и въ "Переводахъ и Подржаніяхъ" И. П. Крешева (1862).
   2. Н. Головановъ. Лирическія стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

ТЕОФАНІЯ.
(1795).

   Теофанія буквально значить по-гречески явленіе бога. "Неизмѣнно счастливый человѣкъ -- говорится въ заключеніи статьи "О необходимыхъ границахъ и т. д." -- никогда не сталкивается съ долгомъ лицомъ къ лицу, потому что, не подвергаясь искушенію нарушить законъ, онъ и не вспоминаетъ о законѣ; наоборотъ, несчастный -- если онъ также и добродѣтеленъ, имѣетъ возвышенное преимущество вступать въ непосредственное общеніе съ божественнымъ величіемъ закона и, такъ какъ его добродѣтель не находить поддержки ни въ какой склонности -- сохранять свободу духа въ качествѣ человѣка".
  
   1. Ѳ. Кони. (Доля и боги, изъ Шиллера). "Сынъ Отечества" 1837, CLXXXVI, отд. I, 148.
  
             Предстань мнѣ, счастливецъ! и всѣхъ и небесныхъ боговъ позабылъ.
             Увижу страдальца, и снова всѣ боги стоятъ предо мной!
  
   2 А. Струговщиксвъ. (Полиѳонія; не указано, что взято у Шиллера). "Стихотворенія А. Струговщикова" 1845.
  
             Я забываю боговъ, если смотрю на счастливца,
             Вижу несчастнаго я -- боги присутствуютъ мнѣ.
  
   3. Л. Мей. (Теофанія изъ Шиллера). "Стихотворенія Мея", 1857 и позд. годовъ.
   4. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

РАЗДѢЛЪ ЗЕМЛИ.
(1795).

   "Посылаю вамъ нѣсколько моихъ пустячковъ -- писалъ Шиллеръ Гете.-- Раздѣлъ земли слѣдовало-бы вамъ прочитать вслухъ изъ окна на Цейлѣ (главная улица) во Франкфуртѣ: вотъ настоящее мѣсто для этого". Гете, всегда удручаемый меркантильными интересами, царившими вокругъ него въ родномъ городѣ, конечно, пришелъ въ восторгъ отъ стихотворенія, которое показалось ему "премилымъ", правдивымъ, мѣткимъ и утѣшительнымъ. Содержаніе стихотворенія ясно: идеальныя стремленія поэта отвлекаютъ его мысль отъ земныхъ благъ; это можетъ подчасъ быть очень тягостно для него, но въ наслажденіяхъ творчества онъ находить утѣшеніе и иное, высшее благо.
  
   1. В. Жуковскій. Очень вольны! переводъ. Размѣръ мало подходитъ въ настроенію стихотворенія. Переводъ первоначально появился въ "Вѣст. Евр." 1813 г.
  
             "Дѣлитесь!" съ горня трона
             Богъ людямъ ре къ. Они
             Взронлися, какъ пчелы,
             Шумящи по лугамъ --
             И всѣ уже удълы
             Земные по рукамъ.
             Смиренны! земледѣлецъ
             Взялъ трудъ и сельскій плодъ.
             Могущество -- владѣлецъ.
             Купецъ раввину водъ
             Раморщилъ подъ рулями,
             Взялъ откупъ арендарь
             А пастырь душъ -- алтарь
             А силу надъ умами.
             "Будь каждый при своемъ",
             Рекъ царь земли и ада:
             "Вы сѣйте, добры чада --
             Мнѣ жертвуйте плодомъ".
             Во вотъ съ земли предѣла
             Приходитъ и поэтъ.
             Увы! ему удѣла
             Нигдѣ на свѣтѣ нѣтъ!
             Къ Зевесу онъ съ мольбою:
             "Отецъ и властелинъ!
             За что забытъ тобою
             Любимѣйшій твой сынъ?
  
             -- "Не я виной забвенъя.
             Когда я міръ дѣлилъ,
             Въ страну воображенья
             Зачѣмъ ты уходилъ!"
  
             -- "Увы, я былъ съ тобою!"
             Въ слезахъ сказалъ пѣвецъ:
             "Величествомъ, красою
             Небесъ твоихъ, отецъ,
             Мои питались взоры:
             Тамъ пѣли дивны хоры...
             Я сердце возносилъ
             Къ дѣламъ твоимъ чудеснымъ;
             Но, ахъ! плѣномъ небеснымъ,
             "Земное позабылъ".
  
             -- "Мой сынъ удѣлы взяты;
             Мнѣ жаль твоей утраты;
             Но рай передъ тобой:
             Согласенъ ли со мной
             Дѣлиться небесами?--
             Блаженствуя съ богами,
             Ты презришь міръ земной".
  
   2 А. Мейснеръ. (Раздѣлъ земли, изъ Шиллера). "Стихотворенія А. Мейснера" 1836. Плохой и очень неточный переводъ.
   3. А. Струговщиковъ. (Раздѣлъ, изъ Шиллера). "Русская Бесѣда" 1841, т. II, и "Стихотвореніе Струговщикова" 1845. Переводъ не точный и не полный.
  
             Зевесъ вѣщалъ: возьмите землю, люди,
             Возьмите, вамъ на вѣчны времена
             Я отдаю сокровища земныя,
             Дѣлитеся, какъ братья и друзья,--
  
             Все двинулось тогда, чтобы скорѣе
             Себя отъ нуждъ житейскихъ оградить,
             И каждому досталися на долю
             Завидныя сокровища земли.
  
             Когда раздѣлъ окончился,-- послѣдній
             Пришелъ за достояніемъ поэтъ:
             Съ надеждою, изъ далека притекшій,
             Приблизился и былъ отвергнутъ онъ!
  
             Давно ужо земля и все земное
             Властителя имѣли своего.
             Припалъ поэтъ къ Зевесову престолу
             И вопросилъ: за что обиженъ я?
  
             -- Обиженъ ты? За чѣмъ же вѣрнымъ благомъ
             Ты жертвовалъ обманчивой мечта,
             И гдѣ-жъ ты былъ, когда дѣлили землю?--
             -- Былъ при тебѣ, - отвѣтствовалъ поэтъ.
  
             Твое, въ сіяніи небесной славы,
             Я созерцалъ блестящее чело,
             И былъ блаженъ! Восторженный тобою,
             Прости, Зевесъ, забылъ я о себѣ!--
  
             -- Я болѣе не властенъ надъ землею;
             Когда-жъ тебя плѣнили небеса,
             И ты другой отчизны не имѣешь:
             Они тебѣ отверсты навсегда.--
  
   4. И. Крешевъ. (Раздѣлъ земли, изъ Шиллера). "Маякъ" 1842, т. III, No 6 и "Переводы и подражанія И. П. Крошева", 1862.
  
             "Возьмите міръ!" такъ къ людямъ Зевсъ гремѣлъ
             Съ высотъ небесъ: "онъ вашъ теперь, возьмите!
             "Дарю его въ наслѣдственный удѣлъ;
             "Но братски лишь его вы раздѣлите!"
  
             Въ мигъ по рукамъ спѣшать всѣ разобрать,
             И юноша и старецъ -- всякъ хлопочетъ.
             Плоды полей желаетъ пахарь взять;
             Охотникъ жить въ лѣсахъ дремучихъ хочетъ.
  
             Купецъ амбары, пристани беретъ;
             А жрецъ боговъ пріятнѣйшія вина;
             Король мосты, дороги стережетъ,
             И говоритъ: "всего мнѣ десятина!"
  
             Уже давно раздѣлъ оконченъ былъ,
             Пришелъ поэтъ, страны мечтаній житель;
             Вездѣ, куда онъ взоръ ни обратилъ,
             Вездѣ былъ свой законный повелитель.
  
             -- Ужели я, возлюбленный твой сынъ,
             Ужели я одинъ забыть тобою?--
             Ропталъ поэтъ, исполненный кручинъ,
             Предъ Зевсомъ въ прахъ поникнувъ головою.
  
             Зевесъ сказалъ: "О, не ропщи, поэтъ,
             "Ты медлилъ самъ въ странѣ святыхъ видѣній...
             "Скажи, гдѣ быль, когда дѣлили свѣтъ?"
             -- Былъ у тебя!-- рекъ чадо вдохновеній.
  
             -- Мой взоръ твой ликъ небесный созерцалъ.
             Мой слухъ къ твоей гармоніи прикованъ,
             Прости, что я земное забывалъ
             Въ святыхъ мѣстахъ, небеснымъ очарованъ!--
  
             -- Что дѣлать, сынъ! Ужъ не въ моихъ рукахъ
             "Теперь поля, лѣса и рынки свѣта...
             "Не хочешь ля со мной жить въ небесахъ?
             "Иди: они отверсты для поэта!
  
   5. Н. Гербель. (Изъ Шиллера). "Современникъ" 1854, и въ соч. Шиллера, изд. Гербеля.
   6. В. Зотовъ. (Безъ заглавія, изъ Шиллера). "Пантеонъ" 1854, No 5. Переводъ вялый и прозаическій.
   7. Б. Алмазовъ. (Раздѣлъ земли, изъ Шиллера). "Развлеченіе" 1859, No 8 и въ "Сочиненіяхъ" Алмазова. Вольный, но все-же лучшій и наиболѣе извѣстный изъ всѣхъ переводовъ этого стихотворенія.
  
             "Возьмите міръ онъ мнѣ не нуженъ болѣ",
             Воскликнулъ Зевсъ съ заоблачныхъ высотъ,--
             "Пусть каждый въ немъ возьметъ себѣ по долѣ,
             Владѣетъ ей изъ рода въ родъ".
  
             Сказалъ, и словъ его лишь только смолкли звуки,
             Всѣ земнородные, отъ нищихъ до вельможъ,
             И старъ и младъ, всѣ, у кого есть руки,
             Всѣ съ шумомъ бросились толпами на дѣлежъ.
  
             Кто села взялъ, кто мирныя долины,
             Кто быстрыхъ рѣкъ свирѣпое русло,
             Поля и пропасти, болота и стремнины:--
             Все въ мигъ хозяина нашло.
  
             И послѣ всѣхъ, когда раздѣлъ скончали,
             Пришелъ поэтъ. Онъ грустнымъ взоромъ міръ
             Окинулъ, и главой поникъ на грудь въ печали;
             У всѣхъ пріютъ: лишь онъ забытъ и сиръ.
  
             Гдѣ кровъ искать? и изъ груди невольно
             Полилась жалоба на судъ судьбы слѣпой:
             "О богъ боговъ! подъ небомъ всѣмъ привольно,
             Всѣмъ мѣсто есть, никто здѣсь не чужой.
  
             Лишь я одинъ всему чужой, бездомный,
             Скитальцемъ жить навѣки осужденъ.
             Твой міръ великъ; ужель пріютъ укромный
             Откажетъ мнѣ суровый твой законъ?"
  
             "Все кончено, роптать и плакать поздно;
             Что дѣлалъ ты, когда дѣлили свѣтъ?
             И гдѣ ты былъ?" Зевесъ воскликнулъ грозно.
             -- Я былъ съ тобой,-- отвѣтствовалъ поэтъ.
  
             Мой взоръ въ величіи строенья мірового,
             Мой слухъ въ гармоніи небесной утопалъ,
             И я за мигъ блаженства неземного
             Земное все забылъ и потерялъ.
  
             "Какъ быть! сказалъ Зевесъ:-- я больше надъ землею
             Но властенъ: роздалъ все -- степь, дебри и лѣса;
             Но если хочешь ты, иди, живи со мною:
             Тебѣ всегда открыты небеса.
  
   8. Всеволодъ Соловьевъ. (Раздѣлъ земли, изъ Шиллера). "В. Е." 1874, No 10.
   9. К. Тимофѣевъ. (Раздѣлъ земли, изъ Шиллера). Перевелъ К. Тимофѣевъ. Спб. 1875.
   10. Н. Б--кій. (Дѣлежъ земли, изъ Шиллера). "Колосья" 1892, No 11.
   11. Н. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
   12 К. Фофановъ. Переведено для настоящаго изданія.
  

МУДРЕЦЫ.
(1795).

   "Я хотѣлъ здѣсь посмѣяться надъ закономъ противорѣчія" -- писалъ Шиллеръ, посылая это стихотвореніе вмѣстѣ съ предыдущимъ Гете: "философія всегда смѣшна, когда старается своими средствами, не сознаваясь въ своей зависимости отъ опыта, расширить знанія и давать законы мірозданію". Стихотвореніе могло быть удачнымъ сатирическимъ изображеніемъ безсодержательныхъ умствованій голой метафизики, но оно направлено противъ Фихте. Законъ противорѣчія, надъ которымъ смѣется поэтъ (строфа 1), есть логическая аксіома, гласящая, что ничто не можетъ быть тожественно съ своимъ отрицаніемъ: никакое А не можетъ быть въ то же время не А.
   Декартъ (строфа 8) -- знаменитый французскій философъ (1596--1650): въ оригиналѣ на ряду съ нимъ названъ еще Локкъ, англійскій философъ (1682--1704). Мудры" стоя (строфа 5), въ оригиналѣ: Пуффендорфъ и Федеръ, нѣмецкіе ученые, первый (1682--1694) одинъ изъ выдающихся провозвѣстниковъ идеи мирнаго международнаго общенія
  
   1. Ѳ. Меллеръ (Метафизикъ и мудрецъ). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ. Изд. Гербеля.
   2. М. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера М. 1899.
  

МОЛОДОМУ ДРУГУ, ПРИСТУПАЮЩЕМУ КЪ ФИЛОСОФІИ.
(1795).

   Какъ и въ "Геніи", поэтъ указываетъ на высокія требованія, которыя долженъ предъявить къ себѣ всякій приступающій къ изученію философіи, въ виду опасностей, представляемыхъ высшимъ научнымъ познаніемъ; въ противномъ случаѣ, то есть не почувствовавъ "вожатаго въ собственномъ сердцѣ". Лучше разсчитывать на инстинктивное познаніе, Домъ елевзинскій храмъ Цереры въ Элевзинѣ (см. въ словарѣ); прежде чѣмъ быть посвященнымъ въ таинства, совершаемыя въ храмѣ, посвящаемый подвергался долгимъ и страшнымъ испытаніямъ: его пугали изображеніями призраковъ, ада и т. п. Подозрительный кладъ -- истина, потому, что неизвѣстно, что несетъ она съ собой, добро или зло. Извѣстнымъ добромъ -- ясностью дѣтскаго міровоззрѣнія, не смущаемаго сомнѣніями. На зарѣ -- въ оригиналѣ: въ сумеркахъ.
  
   1. М. Достоевскій. ("Молодому другу, приступающему къ философіи", изъ Шиллера). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
  

ЧЕЛОВѢЧЕСКОЕ ЗНАНІЕ.
(1795).

   Есть предположеніе, что стихотвореніе это направлено противъ Александра Гумбольдта; въ доказательство приводятъ отзывъ Шиллера о немъ (въ письмѣ къ Кернеру): "Это обнаженный, рѣзкій, холодный разсудокъ, одержимый безстыднымъ желаніемъ размѣрять неисповѣдимую и безконечную природу и съ непонятной дерзостью дѣлающій ея масштабомъ свои формулы, которыя часто представляютъ собой пустыя слова и всегда узкія понятія". Этотъ отзывъ о такомъ могучемъ естествоиспытателѣ, какъ А. Гумбольдтъ, во всякомъ случаѣ свидѣтельствуетъ, что Шиллеръ въ стихотвореніи имѣлъ въ виду не только преувеличенное воззрѣніе на свои силы самомнительной цеховой науки, но и дѣйствительныя вершины научнаго познанія. Возражать противъ такого взгляда, сопоставляющаго открытія Ньютона съ фигурами зодіака, не приходится; достаточно указать, что даже тѣ астрономическія познанія, которыя видны въ этомъ стихотвореніи,-- напр., что въ созвѣздія Лебеда или Быка входятъ свѣтила, далекія одно отъ другого,-- сообщены поэту не кѣмъ инымъ, какъ научной астрономіей.
  
   1. Ѳ. Миллеръ. (Человѣческое знаніе). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

АРХИМЕДЪ И УЧЕНИКЪ.
(1795).

   Одна изъ любимыхъ идей Шиллера -- о самоцѣльности искусства и науки -- многократно высказанная въ его произведеніяхъ, не безъ достаточнаго основанія вложена имъ въ уста историческаго Архимеда, знаменитаго математика древности (287--212 г. до Р. Хр.), удачно примѣнявшаго свои познанія въ защитѣ родного города Сиракузъ. Плутархъ сообщаетъ, что, несмотря на это вынужденное занятіе техникой, Архимедъ "считалъ механику и вообще всякое искусство, имѣющее въ виду практическія цѣли, низкими и неблагородными о направлялъ всѣ свои усилія на тѣ, области знанія, гдѣ высокое и прекрасное не смѣшивается съ мыслью о пользѣ". Самбука -- осадное оружіе римлянъ, уничтоженное Архимедомъ.
  
   1. М. Михайловъ. (Архимедъ и ученикъ). "Стихотворенія М. Л. Михайлова", 1862 и 1890.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.

[]

ПѢВЦЫ МИНУВШАГО.
(1795).

   Прежнее заглавіе (въ "Horen" 1795 г., XII) "Пѣвцы древняго и новаго міра" опредѣленнѣе указывало на содержаніе стихотворенія элегической жалобы о томъ, что современный("сантиментальный") поэтъ не имѣетъ ни столь достойнаго поэзіи предмета, ни столь пылкихъ слушателей, какъ древній ("наивный") поэтъ, окруженный болѣе поэтической дѣйствительностью.
  
   1. В. Печоринъ. (Пѣвцы древняго міра). "Сынъ Отечества" 1831, No 15, 58.
  
             Гдѣ, скажите, пѣвцы могучи, гдѣ доблестны мужи,
             Кои народовъ толпы словомъ плѣняли живымъ,
             Кои съ небесъ божество низводили на землю, а смертныхъ
             Духъ восхищали горѣ на пѣснопѣнья крылахъ?
             Ахъ! есть нынѣ пѣвцы,-- нѣтъ подвиговъ, радостно лирный
             Гласъ пробуждающихъ, ахъ! некому слушать пѣвца.
             Древнихъ вѣковъ пѣснопѣвцы! летало могучее ваше
             Слово изъ устъ во уста, всѣхъ потрясая сердца;
             Какъ предъ святынею, всякій предъ тѣмъ преклонялся, что геній
             Словомъ живымъ сотворилъ, или волшебнымъ рѣзцомъ.
             Пламень пѣвца возжигалъ сердечныя внемлющихъ чувства,--
             Внемлющихъ чувства сердецъ пламень питали пѣвца
             И очищали, питая! Счастливецъ, для коего внятно
             Въ гласѣ народа живомъ пѣсни звучала душа!
             Кому въ жизни, извнѣ, божество -- Небожитель -- являлось,
             Нынѣ едва лишь, едва слышное въ глуби сердецъ!
  
   2. А. Глинка. (Пѣвцы прежняго времени, изъ Шиллера). "Одесскій Альманахъ" 1840 и "Стихотворенія Шиллера въ переводѣ А. Глинки" 1859. Переводъ очень точный.
  
             Гдѣ, скажите,теперь найду я пѣвцовъ превосходныхъ?
             Полный ихъ жизнью глаголъ древле народы плѣнялъ
             Пѣли о небѣ они, смертныхъ до неба взносили,
             Духъ ихъ до горнихъ высотъ въ пѣсняхъ крылатыхъ парилъ.
             Ахъ! еще живы пѣвцы. Гдѣ же дѣянья, чтобъ лиру
             Вновь пробудили; но ахъ! Гдѣ жъ вперенный къ ней слухъ?
             Въ мірѣ блаженномъ пѣвцы были блаженны; носился
             Въ роды, изъ устъ во уста, ихъ животворный глаголъ
             И, какъ срѣтали боговъ, всякъ срѣталъ съ умиленьемъ
             Все, что ихъ геній умѣлъ творческимъ словомъ создать.
             Пѣснь, вдохновеньемъ полна, чувствомъ сердца пламенила;
             Самимъ же сочувствіемъ душъ пламень питалъ свой поэтъ,
             Духъ прояснялся его... Счастливъ онъ былъ, что въ народѣ
             Звучныя пѣсни пѣвца въ души вливались свѣтло:
             Здѣсь на землѣ божество въ явѣ ему представлялось;
             Нынѣ жъ и сердцемъ поэтъ чуть постигаетъ его.
  
   3. Н. Гербель. (Пѣвецъ минувшаго времени, изъ Шиллера). "Современникъ", 1853, т. XLII и Шиллеръ въ изд. Гербеля.
   4. Кн. Д. Цертелевъ. (Изъ Шиллера). "Стихотворенія" Кн. Д. Цертелева. Спб. 1883.
   5. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
   6. Н. Фофановъ. Переведено для настоящаго изданія.
  

ЗЕНИТЪ И НАДИРЪ.
(1795).

   Напечатано лишь въ собраніи стихотвореніи 1803 г. Переводъ Струговщикова неточенъ. Оригиналъ гласитъ:"Гдѣ бы ты ни скитался въ пространствѣ, твои зенитъ и надиръ связываютъ тебя съ небомъ и съ осью земной. Какъ бы ты ни дѣйствовалъ, пусть твоя воля касается неба, а направленіе дѣятельности проходитъ вокругъ земной оси". Наша воля должна связывать насъ съ небомъ, съ идеаломъ, наша дѣятельность должна быть реальна, считаться съ условіями дѣйствительной земной жизни. Эта идея соединенія въ личности идеализма и реализма развита подробно въ статьѣ "О наивной и сантиментальной поэзіи".
  
   1. А. Струговщиковъ. (Зенитъ и Надиръ, безъ указанія, что взято изъ Шиллера) "Стихотворенія А. Струговщикова" 1845, 170.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

ПУТЕВОДИТЕЛИ ЖИЗНИ.
(1795).

   Первоначальное заглавіе -- Прекрасное и возвышенное указывало на истинный смылъ этого стихотворенія, которое съ нынѣшнимъ заглавіемъ производитъ впечатлѣніе загадки. Въ сущности оно представляетъ собой стихотворное выраженіе одного мѣста изъ статьи О возвышенномъ,написанной лишь пять лѣтъ спустя. "Два генія -- говорится здѣсь -- даны намъ природой въ спутники жизни. Одинъ, привѣтливый и милый, сокращаетъ намъ своей веселой игрой томительный путь, облегчаетъ намъ узы необходимости и среди радости и шутки ведетъ насъ къ опаснѣйшимъ мѣстамъ, гдѣ мы проявляемъ свою чистую духовность и должны скинуть съ себя все тѣлесное -- ведетъ вплоть до познанія истины и исполненія долга. Здѣсь онъ покидаетъ насъ; ибо владѣнія его -- лишь міръ чувствъ, за предѣлы этого міра не возноситъ его земное крыло. Но тогда другой смѣняетъ его, важный и молчаливый, и могучей рукой несетъ насъ надъ бездонными глубинами. Первый изъ этихъ руководителей -- чувство прекрасною, второй -- чувство возвышеннаго".
  
   1. Н. Гербель. (Путеводители жизни). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
   3. А. Колтоновскій. Переведено для настоящаго изданія.
  

КАРѲАГЕНЪ.
(1795).

   1. Гербель. (Карѳагенъ). "Пантеонъ" 1855 и Шиллеръ въ изд. Гербеля.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
   3. А. М. Федоровъ. Переведено для настоящаго изданія.
  

ЗАКОНОДАТЕЛЯМЪ.
(1796).

   "На нравственный характеръ законодатель не можетъ ни воздѣйствовать, ни разсчитывать" (Письма объ эст. восп.) Можно и должно разсчитывать лишь на идеалъ людей, на ихъ внутреннее стремленіе къ правдѣ, но не на ихъ поступки, столь часто расходящіеся съ ихъ воззрѣніями.
  
   1. Ѳ. Миллеръ. (Законодатели). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера.
   3. И. Болдаковъ. Переведено для настоящаго изданія.
  

ПОМПЕЯ И ГЕРКУЛАНУМЪ.
(1796).

   Уже окончивъ это стихотвореніе, Шиллеръ писалъ Гете; "Нѣтъ ли у васъ какой нибудь книги о раскопкахъ въ Геркуланумѣ? Мнѣ нужно нѣсколько подробностей о нихъ". Остановившись въ стихотвореніи не на идеяхъ, какъ обыкновенно -- но на внѣшней дѣйствительности, поэтъ старался дать возможно вѣрное изображеніе ея и это удалось ему въ такой же мѣрѣ, какъ картины Швейцаріи (въ "Теллѣ"), которой онъ также никогда не видалъ. Жизненность и богатство образовъ даютъ удивительную наглядность этому описательному стихотворенію, а воодушевленіе красотой и цѣльностью погибшаго міра сообщаетъ ему глубокій лиризмъ. Мы затрагиваемъ какъ бы всѣ стороны воскресшей римской культуры, мы видимъ улицы, зданія, судъ и управленіе, стѣнную живопись въ домѣ, уборную дѣвушки, библіотеку и храмъ. Поэтъ не раздѣляетъ обоихъ городовъ и изображаетъ ихъ какъ бы совершенно вырытыми и сохранившимися только безъ жителей.-- Греки сюда!-- потому что Геркуланумъ былъ первоначально греческій городъ.-- Портикъ открылъ залы -- въ оригиналѣ Hallen, что не всегда значитъ залы, а просто обширныя пространства крытыя, но безъ стѣнъ, какъ у портика -- Семь растворовъ-отрытый въ Геркуланумѣ театръ имѣлъ семь входовъ.-- Сына Атреева, хоръ за Орестомъ -- намеки на греческія трагедіи.-- Въ креслахъ курульныхъ -- гдѣ сидѣли римскіе сановники.-- Тріумфальная арка -- вела въ Помпеѣ къ forum civile -- мѣсту, гдѣ преторъ (судья) отправлялъ судъ, окруженный тѣлохранителями -- ликторами, державшими пучекъ прутьевъ, изъ котораго торчала сѣкира. -- Вакханка на кентаврѣ -- одна изъ знаменитыхъ геркуланскихъ картинъ.-- Этрусскія глинянныя расписныя вазы.-- Монета могучаго Тита -- при немъ погибли Геркуланумъ и Помпея, не въ современномъ смыслѣ, а библіотека,-- которыми писали на вощеныхъ доскахъ.-- Пенаты -- Кадуцей -- см. Гермесъ. Побѣда часто изображалась на рукѣ изваяннаго божества.
   Гдѣ-же вы, древніе!-- невѣрно: въ оригиналѣ -- гдѣ вы, люди, гдѣ старики (объ отрокахъ и дѣвахъ была рѣчь раньше).
  
   1. Я. (Геркуланумъ и Помпея, изъ Шиллера)." Новости Литературы" 1829. No 7. Переводъ въ прозѣ.
   2. И. Крешевъ.(Помпея и Геркуланумъ, изъ Шиллера). "Памятникъ Искусствъ". 1840 г. и въ "Переводахъ и подражаніяхъ И. П. Крешева". 1862.
  
             Что за чудо свершилось!.. мы влаги искали холодной
             Въ нѣдрахъ земли, и чтожъ намъ открыла земная утроба?..
             Или живутъ еще люди, сокрытые темною лавой?..
             Или отжившія тѣни въ міръ возвращаются снова?..
             Римляне! Греки!.. Сюда!.. Смотрите: какъ фениксъ, изъ пепла
             И Геркуланумъ встаетъ, и оживаетъ Помпея.
             Кровля надъ кровлей растетъ, и портикъ просторный
             Съ рядомъ колоннъ открытъ дли идущихъ... А далѣ
             Шумно стремится народъ къ широкой аренѣ театра.--
             Мимики!.. Гдѣ вы?.. Сюда! Атреидъ, тебя ждетъ твоя жертва;
             Цѣпенѣя отъ страха, слѣдуй хоръ за Орестомъ!..
             Краснымъ покрыты пескомъ, надъ домами, узкою лентой,
             Вьются дорожки; ширѣютъ пути... Узнали-ль вы форумъ?..
             Вотъ и лавки свѣтлѣютъ, закрытыя долго землею.
             Лучъ денницы упалъ во внутренность ночи темной!..
             Видишь, какъ чистыя жмутся къ аренѣ скамейки, дугою...
             Время не стерло со стѣнъ красивыя яркія фрески.
             Гдѣ-же художникъ?.. Давно онъ бросилъ кисть и палитру...
             Свѣжей каймой молодого плюща обвиты картины
             Сочныхъ плодовъ и связанныхъ лентой цвѣтовъ благовонныхъ.
             Здѣсь Амуры бѣгутъ съ корзинками, полными лилій,
             Тамъ трудолюбіе жметъ виноградныя кисти, а далѣе
             Пляшетъ вакханка, вѣнчанная гроздьями, а фавнъ козлоногій
             Съ жадностью ловитъ нагія красы неистовой дѣвы...
             Смѣло на быстромъ центаврѣ здѣсь мчится она и зеленымъ
             Тирсомъ махая, бѣгъ младого коня ускоряетъ.
             Юноши!.. Гдѣ вы?.. Что медлить!.. Вотъ кони, вотъ свѣтлая сбруя.
             Къ звонкимъ каскадамъ бѣгите, служанки, съ Этрусскою кружкой!
             Вотъ и треножникѣ стоитъ здѣсь на сфинксѣ крылатомъ.
             Гдѣ же огонь?.. Скорѣе, рабы, огня доставайте!
             Вотъ вамъ монета съ вензелемъ Тита! Идите на форумъ,
             Тамъ и вѣсы сохранились. Зажгите же свѣчи на люстрахъ
             И напоенный елеемъ ленъ въ лампадѣ хрустальной!..
             Что же въ этой коробкѣ лежитъ!.. Браслеты, жемчужныя серьги,
             Золотыя цѣпочки:-- то подарокъ невѣстѣ.
             Дѣвы!.. ведите невѣсту въ душистую баню; еще тамъ
             Въ мраморныхъ урнахъ остались румяны и рѣдкія мази...
             Гдѣ же теперь мужи? гдѣ старцы?... Но въ царскомъ музеѣ,
             Злата дороже, лежатъ геніальные свитки поэтовъ;
             Вотъ и грифель нашелъ я, вотъ и вощеныя доски:
             Все здѣсь цѣло, все безъ потери земля сохранила!
             Вотъ и пенаты стоять и лары; но гдѣ же жрецы всѣ?..
             Машетъ цвѣтущимъ жезломъ посланникъ Юпитера, Гермесъ
             И Побѣда летитъ съ лавровою вѣткой на землю...
             Вотъ и алтарь!.. Спѣшите же, люди, съ дарами безсмертнымъ
             Долго не видѣвшимъ жертвъ, принесть изобильныя жертвы!..
  
   3. Ѳ. Миллеръ. (Геркуланумъ и Помпея; изъ Шиллера). "Москвитянинъ" 1845, No 3, и въ "Стихотвореніяхъ Ѳ. Миллера".
   4. Н. Головановъ. Лирич. стихотв. Шиллера. М. 1899.
  

ДѢВА ИЗЪ ЧУЖБИНЫ.
(1796).

   Обсуждая въ письмѣ къ Шиллеру "Альманахъ музъ" на 1797 г. гдѣ появилось это стихотвореніе, Кернеръ одобрялъ эту "милую загадку", прибавляя: "здѣсь нѣтъ твоей старой манеры приправлять разсудочностью образы фантазія". -- "Очень радъ -- отвѣчалъ поэтъ -- что тебѣ нравятся Геркуланумъ и Дѣва изъ чужбины,въ обоихъ произведеніяхъ я пытался отдѣлаться отъ моей манеры -- и если мнѣ удался этотъ новый родъ, то это -- извѣстное развитіе моего дарованія". Что за аллегорическимъ изображеніемъ чудной дѣвы скрывается поэзія или вообще искусство, показалъ санъ Шиллеръ, помѣстивъ это стихотвореніе во главѣ перваго сборника своихъ стихотвореній. Не всѣ читатели повяли это въ свое время, но стихотвореніе быстро стало однимъ изъ популярнѣйшихъ произведеній нѣмецкой лирики.
  
   1. И. Виллемовъ. (Дѣвица изъ чужбины, изъ Шиллера). "Сынъ Отечества" 1820, ч. LXVI.
  
             У бѣдныхъ пастуховъ являлась
             Въ долинѣ съ каждою весной,
             Когда природа обновлялась,
             Дѣвица, дивная собой.
  
             Она родилась не въ долинѣ,
             Отколь она никто не зналъ,
             Не знали о ея судьбинѣ
             Какъ часъ разлуки наставалъ.
  
             Собой все вкругъ одушевляла
             И услаждала всѣ сердца,
             Величіемъ остановляла
             Невѣжды дерзость и глупца.
  
             Несла цвѣты, плоды безвѣстны:
             Въ природѣ высшей не земной
             Другого солнца лучъ прелестный
             Взлелѣялъ ихъ въ странѣ чужой.
  
             И всѣмъ въ подарокъ раздавала
             Свои плоды, пучки цвѣтовъ,
             И стариковъ не задѣляла!
             Дѣвицамъ, юношамъ готовъ.
  
             Гостинецъ съ ласковымъ привѣтомъ;
             Но лучшій -- дружеской рукой
             Дарила вмѣстѣ съ лучшимъ цвѣтомъ
             Четѣ влюбленныхъ молодой.
  
   2. Нечаевъ. (Страница изъ Шиллера). "Сочиненія въ прозѣ и стихахъ" 1824, ч. V.
  
             Когда природа обновлялась
             Въ жилищѣ сельской простоты,
             У бѣдныхъ пастырей являлась
             Чудесной дѣва красоты.
  
             Гдѣ родилась, гдѣ обитала,
             Никто въ долинѣ ихъ не зналъ,
             Едва разлука наступала --
             И слѣдъ прекрасной исчезалъ.
  
             Приходъ ея былъ всѣмъ отраденъ,
             Какъ свѣтъ луны во тьмѣ ночей,
             Видъ величавъ, привѣтъ пріятенъ
             И чуждъ предательства сѣтей.
  
             Всегда несла она съ цвѣтами
             Плоды невѣдомой страны,
             Гдѣ солнце ласковѣй лучами
             Лобзаетъ юныхъ чадъ весны.
  
             И каждому съ улыбкой милой
             Подарокъ удѣляла свой;
             И юноша и старецъ хилой
             Доволенъ отходилъ домой.
  
             Всѣхъ гостья щедро награждала;
             Но лучшій даръ изъ всѣхъ даровъ,
             Вѣнокъ прелестный получала
             Супруговъ вѣрная любовь.
  
   3. П. Межаковъ. (Чудесная гостья, изъ Шиллера). "Славянинъ", 1827, ч. XV и въ "Стихотвореніяхъ П. Межакова", 1828, 156.
  
             Въ долинѣ бѣдной и безвѣстной,
             Со всякой новою весной,
             Являлась Дѣва, гость чудесной,
             Плѣняя смертныхъ красотой.
             Она родилась не въ долинѣ;
             Отколь она, никто не зналъ,
             И самый слѣдъ ея въ пустынѣ
             Съ ея прощаньемъ исчезалъ.
             Съ ея волшебнымъ приближеньемъ
             Восторгъ одушевлялъ сердца;
             Но поражала всѣхъ почтеньемъ
             Высокость важнаго лица.
             Она несла цвѣты съ плодами,
             Созрѣвшими въ иной веснѣ,
             Другого солнца подъ лучами,
             Въ другой, счастливѣйшей странѣ.
             И одѣляла всѣхъ дарами,
             Иному плодъ, другому цвѣтъ.
             И старика подъ сѣдинами,
             И юношу во цвѣтѣ лѣтъ.
             Всѣхъ съ даромъ къ дому отпускала,
             Всѣхъ принимала красота.
             Но если скромно приступала
             Младыхъ любовниковъ чета,
             Тогда съ улыбкою привѣтной,
             Вручала ей, изъ всѣхъ даровъ,
             Даръ наилучшій и завѣтный;
             Цвѣтъ, самый пышный изъ цвѣтовъ.
  
   4. В. Печоринъ. (Чужеземная дѣва, изъ Шиллера). "Сынъ Отечества" 1831, No 12.
  
             У бѣдныхъ пастырей въ селеньѣ
             Являлась съ каждою весной,
             При первомъ жаворонка пѣньѣ,
             Дѣвица чудная красой.
             Гдѣ родина сей гостьи милой,
             Отколь пришла, никто не зналъ;
             Дѣвица скоро уходила,
             И слѣдъ прелестной исчезалъ.
             Все радостью при ней дышало,
             Все нѣжно въ ней сердца влекло;
             Но робость тайную внушало
             Величественное чело.
             Съ собою гроздья и лилея
             Несла она съ чужихъ полей;
             Гдѣ блещетъ солнца лучъ живѣе,
             Гдѣ краше видъ природы всей
             И каждому она дарила
             То пышный цвѣтъ, то плодъ златой,
             И юноша и старецъ хилый
             Съ дарами каждый шелъ домой.
             Всѣ гости ей равно пріятны;
             Вотъ юная чета пришла -
             Ей дѣва самый ароматный
             Цвѣтокъ съ улыбкой подала.
  
   5. П. Шкляревскій. (Дѣва изъ чужбины, изъ Шиллера). "Стихотворенія П. Шкляревскаго" 1831 въ "Цвѣтникѣ Русской Литературы" 1840.
  
             Когда природа расцвѣтала
             И ранній жаворонокъ пѣлъ,
             Внезапно дѣва посѣщала
             Долину-пастырей удѣлъ.
             Она родилась но въ долинѣ;
             Отколѣ гость -- никто но зналъ,
             Но лишь скрывалась, какъ въ пустынѣ,
             Слѣдъ дѣвы скоро исчезалъ.
             Все въ ней влекло, обворовало
             Лился восторгъ съ ея очей:
             Но сердце млѣло, трепетало
             Благоговѣло передъ ней.
                       Она цвѣты, плоды носила,
             Взлелѣяны въ странѣ иной
             Лучемъ не нашего свѣтила,
             Не нашей красною весной;
             И гости къ ней текли толпами,
             И дѣва щедрою рукой
                       Дарила юношу цвѣтами!
             Плодами -- старца надъ клюкой.
             И были всѣ той дѣвѣ рады;
             Но для стыдливыя четы
             Хранились лучшія награды --
             И всѣхъ румянѣе цвѣты.
  
   6. А. Глинка. (Явленіе дѣвы, изъ Шиллера). Литературныя приложенія къ Русскому Инвалиду, 1834, No 32, и въ "Стихотвореніяхъ Шиллера переводѣ А. Глинки" 1859.
  
             Въ долину бѣдныхъ пастуховъ
             Являлась каждый годъ весною,
             При первой пѣснѣ соловьевъ,
             Съ чудесной дѣва красотою.
  
             Никто не зналъ, отколь, куда
             Она пришла и возвращалась.
             Ея не видѣли слѣда,
             Когда, какъ сонъ, она скрывалась.
  
             Когда же шла,-- навстрѣчу къ ней
             Душа съ любовію летѣла,
             Но дѣва отдалять умѣла
             Осанкой важною своей...
  
             Она съ цвѣтами приносила
             Плоды какихъ-то странъ чужихъ,
             Земля не наша ихъ растила,
             Не наше солнце грѣло ихъ!
  
             Блисталъ подъ щедрою рукой
             И плодъ и цвѣтъ въ убранствѣ яркомъ;
             И внукъ и дѣдъ его съ клюкой --
             Всякъ шелъ домой съ ея подаркомъ.
  
             Съ привѣтомъ сельской простоты
             Радушно всѣхъ она встрѣчала;
             Но для пылающей четы
             Цвѣты свѣжѣе выбирала.
  
   7. М. Меркли. (Дѣва изъ чужбины, изъ Шиллера). "Стихотворенія М. Меркли" 1835.
  
             Едва природа обновлялась,
             У скромныхъ пастырей весной
             Въ долинахъ дѣва появлялась,
             Блистая чудной красотой.
  
             Она не въ тѣхъ поляхъ родилась,
             Никто не зналъ страны ея!
             И скоро, скоро уносилась
             Она при захожденьи дня!...
  
             Какъ всѣхъ она обворожала!..
             При ней грудь билась высоко;
             Но важность кроткая держала
             Всегда желанья далеко...
  
             Она всегда съ собою спѣлыхъ
             Плодовъ носила наливныхъ;
             Въ поляхъ счастливѣйшихъ созрѣлыхъ
             И подъ шатромъ небесъ иныхъ...
  
             И всѣмъ дары, животворящей,
             Давала щедрою рукой;
             Старикъ ли, юноша ль кипящій --
             Всѣ шли обласканы домой!...
  
             И вотъ, горя любовью страстной,
             Чета влюбленныхъ къ ней пришла...
             И имъ цвѣтокъ живой, прекрасной
             Она съ улыбкой подала!
  
   8. Н. Гербель. (Незнакомка, изъ Шиллера). "Отеч. Зап." 1854, т. XCVII и въ соч. Шиллера, изд. Гербеля.
   9. В. Жуковскій. Это полуподражаніе впервые напечатано въ "Русск. Архивѣ" 1878, No 9 и попало въ изд. соч. Жуковскаго только въ 1885 г. (подъ ред. П. А. Ефремова, т. III).
  
             Въ долину къ пастырямъ смиреннымъ
             Являлась каждою весной,
             При первомъ жаворонковъ пѣньи,
             Младая дѣва-красота.
  
             Откуда гостья прилетала
             И кто была? Не звали тамъ.
             Она какъ милый сонъ являлась,
             Какъ милый пропадала сонъ!
  
             Одушевительная благость
             Ея счастливила сердца,
             Но видъ небесно-величавый
             Благоговѣнье пробуждалъ.
  
             И всѣмъ она цвѣты дарила,
             Не обдѣляя никого;
             Сѣдой старикъ и отрокъ юный
             Всѣ милый получали даръ...
  
   10. Н. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
   11. О. Чюмина. Переведено для настоящаго изданія.
  

ЛУЧШЕЕ ПРАВЛЕНІЕ.
(1796).

   Государственный строй не долженъ разсчитывать на нравственное поведеніе людей: онъ долженъ считаться съ ихъ дѣйствительной природой: но его цѣль -- обезпечить возможность такого нравственнаго поведенія.
  
   1. Ѳ. Миллеръ. (Лучшее правленіе), Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля.
   2. Н. Головановь. Лирич. стихотв. Шиллера. М. 1899.
  

ЖАЛОБА ЦЕРЕРЫ.
(1796).

   Стихотвореніе возникло подъ вліяніемъ научныхъ работъ Гете о вліяніи свѣта на жизнь растеній и напечатано въ "Horen" 1797 г. Миѳъ о похищеніи Прозерпины, положенный въ основаніе поэтическаго разсказа Шиллера, см. въ словарѣ и объясненіи къ "Идеаламъ и жизни". Но Шиллеръ измѣнилъ древнее преданіе, по которому Прозерпина, олицетворяя хлѣбное зерно, проводила лишь часть года подъ землей, а затѣмъ возвращалась къ матери. Здѣсь мать не имѣетъ никакой надежды на возвращеніе дочери, но старается завести съ ней сношенія инымъ путемъ: цвѣты, пускающіе корни въ землю къ дочери и подымающіе свою листву вверхъ къ матери, соединяютъ ихъ любящія сердца. Толкованія символическаго смысла стихотворенія весьма разнообразны и многочисленны. Генрихсъ видѣлъ въ немъ символъ материнскаго горя и, такъ сказать, перетасовку древняго миѳа: не Прозерпина является образомъ зерна, а наоборотъ, растеніе взято, какъ символъ потерянной дочери. Гецингеръ видѣлъ основную мысль стихотворенія въ идеѣ безсмертія. Гоффмейстеръ полагалъ, что растеніе является въ стихотвореніи выразителемъ непреходящаго стремленія человѣка къ вѣчному и къ міру сверхчувственному. Фигофъ, настаивая на аллегорическомъ значеніи стихотворенія, считаетъ его, однако, лишь простымъ изображеніемъ печали поэтически настроенной души о дорогихъ покойникахъ. Дюнцеръ, отмѣчая то мѣсто стихотворенія, гдѣ Церера обѣщаетъ особенно заботиться о красотѣ цвѣтовъ, видитъ здѣсь идею материнской любви и т. д. Очевидно, какъ самъ поэтъ былъ правъ, вложивъ въ древнее преданіе смыслъ, котораго оно могло и не имѣть, такъ правы и всѣ, толкующіе его созданіе по своему, разъ для этого толкованія есть основаніе.
   Какъ и многія другія, это стихотвореніе Шиллера, несмотря на общій и объективный характеръ, вызвано событіемъ его жизни -- смертью его любимой младшей сестры Нанеты. Намекомъ на это можно считать оригинальное, хотя слишкомъ свободное толкованіе Кернера (въ письмѣ къ Шиллеру): "Какъ истая богиня, Церера не падаетъ подъ гнетомъ горя: она борется съ нимъ съ мягкой женственностью и находить утѣшеніе -- въ творчествѣ".
  
   1. С. Шевыревъ. (Жалоба Цереры, изъ Шиллера). "Московскій Вѣстникъ" 1826, ч. VII, 271.
  
             Не весна ль младая въ полѣ?
             Не юнѣетъ ли земля?
             Треснулъ ледъ,-- волна по волѣ
             Шумно плещетъ на поля.
             Въ голубомъ зерцалѣ водномъ
             Улыбается Зевесъ;
             Въ царствѣ воздуха свободномъ
             Зеленѣетъ юный лѣсъ.
             Въ рощахъ пѣсни пробудились;
             Ореаду слышу я:
             "Всѣ цвѣты твои явились:
             Гдѣ же медлить дочь твоя?"
  
             Долго, долго я блуждала,
             Тщетно спрашивала свѣтъ,
             Всѣ лучи твои послала,
             Фебъ, за дочерью во слѣдъ.
             Съ сладкой вѣстью не приходитъ
             Ни одинъ ко мнѣ посолъ;
             День, которой все находитъ,
             Милой дщери не нашелъ.
             Гдѣ она, моя отрада?
             Или прелестью плѣнспъ,
             Черезъ волны въ бездны ада
             Самъ увлекъ ее Плутонъ?
  
             Кто-жъ разскажетъ у Плутона
             Всю печаль души моей?
             О, зачѣмъ ладья Харона
             Носитъ въ адъ однѣхъ тѣней?
             Взору вѣчному закрыты
             Таинства нолей ночныхъ,
             И но носитъ Стиксъ сердитый
             Ни безсмертныхъ, ни живыхъ.
             Всѣ идутъ къ нѣмому аду;
             Но оттуда нѣтъ вѣстей,
             И никто душѣ въ отраду
             Не промолвитъ мнѣ объ пей.
  
             О, зачѣмъ я не съ земными
             Матерями родилась.
             Тратятъ милыхъ, но за ними
             Улетятъ онѣ въ свой часъ.
             Лишь небесныхъ отвергаеть
             Ада мрачная рѣка;
             Только къ нимъ пощаду знаетъ
             Парки строгая рука.
             Гай мнѣ темная пустыня:
             Дайте адъ мнѣ увидать:
             Я не вѣчная богиня,
             Я страдающая мать!
  
             Гдѣ она съ своимъ супругомъ,
             И туда бы къ ней сошла;
             Вмѣстѣ съ легкимъ тѣней кругомъ
             Къ трону-бъ дочери пришла.
             Вижу взоръ уныло-слезный
             Ищетъ солнца и не зритъ;
             Смотритъ вдаль -- гдѣ своды звѣздны --
             И на мать не поглядитъ...
             Вотъ взглянула, мигомъ съ трона
             Мнѣ на грудь... мы обнялись.
             И у грознаго Плутона
  
             Градомъ слезы полились.
             Тщетны вздохи, все напрасно!
             Равнодушно править Фебъ
             Колесницей безопасной:
             Вѣчно твердъ законъ судебъ;
             Дій спокойно взоръ блаженной
             Отвращаетъ отъ тѣней!
             Мнѣ дотоль не зрѣть безцѣнной
             Не лобзать ея очей,
             Какъ Аврора своды темны
             Стикса чернаго зажжетъ,
             И Ириса сводъ подземный
             Свѣтомъ радугъ обольетъ.
  
             Развѣ ничего отъ милой
             Не осталось мнѣ въ залогъ;
             Что и тамъ въ дали унылой
             Для любви есть уголокъ?
             Между матерью и чадомъ
             Развѣ нѣтъ безсмертныхъ узъ?
             Развѣ непощаднымъ адомъ
             Разорванъ любви союзъ?
             Нѣтъ, казня меня утратой,
             Не всего лишилъ тиранъ:
             Намъ языкъ души богатый
             Отъ небесъ въ отраду данъ.
  
             Какъ отъ хладовъ зимнихъ вяли
             Дѣти зрѣлыя весны
             И лѣса убранство сняли,
             Вихремъ бурь обнажены, -
             Въ свѣтлой день, въ благое время
             У Вертумна я взяла
             Жатвы золотое сѣмя,
             Стиксу въ жертву обрекла,
             Сердцу дочери ввѣряла,
             Дань печальную мою,
             Чтобы ей она сказала,
             Какъ я плачу и люблю.
  
             Вслѣдъ за Горами явилась
             И весна на пиръ полей:
             Что погибло, вновь родилось
             Отъ живительныхъ лучей.
             Сѣмена отъ ихъ привѣта
             Покидаютъ свой пріютъ,
             Въ царство радужное свѣта
             Изъ могилъ земли растутъ.
             Гордый стебель прямо къ небу;
             Корень ищетъ мглы ночной;
             Жизни даръ -забота Фебу,
             Стиксу -- нища и покой.
  
             Не они-ль соединяютъ
             Царство мертвыхъ и живыхъ,
             Намъ о милыхъ возвѣщаютъ.
             Преселенцы странъ ночныхъ?
             Пусть въ сомкнутыхъ безднахъ ада
             Парки дочь мою хранятъ:
             Мнѣ весны младыя чада
             О далекой говорить.
             Что и тамъ отъ божья свѣта
             И отъ матери вдали,
             Грудь ея огнемъ согрѣта
             Вѣрной къ матери любви.
  
             Расцвѣтайте-жъ, веселитесь,
             Дѣти нивы колодой,;
             Упивайтесь, оживитесь I
             Неба чистою росой.!
             Ваши сладостныя чаши
             Въ волны солнца погружу; I
             Нѣжные листочки ваши;
             Свѣтомъ радугъ распишу.
             Расцвѣтетъ ли ваша младость!
             Иль осыплются листы,!
             Про печаль мою, про радость
             Вы разскажете, цвѣты. j
  
   2. Н. Колачевскій. (Стонъ Цереры, изъ Шиллера). "Московскій Телеграфъ" 1829, No 18. Одинъ изъ наиболѣе близкихъ къ подлиннику переводовъ этого стихотворенія.
  
             Не весна ль привѣтно вѣетъ;
             Надъ воскресшею землей?
             Холмъ на солнцѣ зеленѣетъ,
             Нѣтъ одежды ледяной.
             Ясность Зевса отражаетъ
             Въ голубомъ стеклѣ потокъ,
             Съ юной жатвой тамъ играетъ j
             Легкокрылый вѣтерокъ.
             Пробудилось въ рощахъ пѣнье,!
             Ореады слышенъ гласъ:
             Тшотно злаковъ оживленье,
             Дочь твоя мертва для насъ.
  
             Долго я мечтѣ внимала:
             На землѣ найдешь, ищи!
             Тщетно вслѣдъ за ней услала
             Всѣ Титановы лучи.
             Ни одинъ сквозь мракъ глубокій
             Не проникъ въ ея предѣлъ.
             День всезрящъ, но свѣтлоокій,
             Онъ погибшей не нашелъ.
             Зевсъ ли хищникъ Прозерпины?
             Иль красой ея плѣненъ,
             Къ брегу Орковой пучины,
             Въ мракъ умчалъ ее Плутонъ?
  
             Кто-жъ ей вѣстникомъ сердечной
             Будеть горести моей?
             Челнъ отъ брега мчится вѣчно,
             Но уноситъ лишь тѣней.
             Взоръ блаженный къ той долинѣ
             Отъ вѣковъ не проницалъ,
             И въ клубящейся пучинѣ
             Жизни Стиксъ не отражалъ.
             Тьмы ступеней сводятъ къ ночи,
             Ни одна не возвратитъ;
             Слезъ ея никто предъ очи
             Скорбной матери не мчитъ.
  
             Матерь Пиррина колѣна,
             Жертва смерти, золъ и бѣдъ,
             Не дерзаетъ ли, сожжена,
             За любимымъ чадомъ въ слѣдъ?
             Лишь блаженнымъ воспрещаетъ
             Брегъ свой мрачная рѣка,
             Божества лишь не караетъ
             Парки грозная рука.
             О, низрнньте, погрузите
             Въ вѣчный мракъ меня съ небесъ!
             Какъ богиню не щадите
             Жертву материнскихъ слезъ!
  
             Я туда сойду, гдѣ мрачной
             Тронъ съ супругомъ въ муку ей;
             Съ тѣньми тѣнію прозрачной
             Я предстану передъ ней.
             Ахъ! отъ слезъ потухшимъ взоромъ
             Тщетно день она зоветъ,
             За далекимъ звѣзднымъ хоромъ
             Взоръ на матерь не падетъ.
             Но наступитъ часъ свиданья
             Съ грудью грудь сольетъ восторгъ,
             И восплачеть, состраданья
             Полонъ, самъ суровый Оркъ.
  
             Тщетный стонъ! Мечта пустая!
             Той же катится стезей
             Колесница дня златая,
             Недвижимъ Олимпъ надъ ней.
             Отъ печальной той темницы
             Отвратилъ Зевесъ свой зракъ.
             Невозвратна для денницы
             Разъ умчанная во мракъ!
             Прежде темный брегъ Аида
             Ликъ Авроры озаритъ,
             Провозвѣстница-жъ Ирида
             Свѣтлой радугой Коцвтъ
  
             Что-же, что съ бреговъ изгнанья
             Сильно матери принесть,
             Какъ залогъ воспоминанья,
             Сердца любящаго вѣсть?
             Иль межъ матерью и дщерью
             Узы прерваны на вѣкъ?
             Иль Аидъ той страшной дверью
             Смерти съ жизнью связь пресѣчь?
             Нѣтъ! исчезла не безъ слѣда
             Изъ очей моихъ она.
             Нѣтъ! отрадная бесѣда
             Намъ предвѣчными дана!
  
             Сходитъ осень; буря съ свистомъ
             Все дыханіемъ мертвитъ;
             Блекнетъ листъ въ цвѣткѣ душистомъ,
             Грустно пусть нагой стоитъ.
             Рогъ Вертумна я вскрываю;'
             Взявъ златое тамъ зерно,
             Въ жертву Стикса обрекаю
             Жизни тайное звено;
             Погружаю скорбно въ землю,
             Къ сердцу дочери -- и пусть
             Скажетъ дщери: въ немъ пріемлю
             Я любовь твою и грусть!
  
             Вотъ, какъ гостья, вновь слетаетъ
             На крылахъ Часовъ Весна.
             Поцѣлуемъ пробуждаетъ
             Фебъ природу это сна,
             И зародышъ, погруженный
             Хладной персти въ глубины,
             Пылко рвется въ обновленный,
             Лучезарный храмъ Весны.
             Стебель всходитъ къ солнцу міра,
             Корень робко въ мракъ бѣжитъ;
             Сила Стикса и Эѳира
             Съединяясь ихъ хранятъ.
  
             Частью къ смерти проникая,
             Частью къ жизни возносясь,
             Онъ мнѣ вѣсть изъ дальня края,
             Отъ Коцита сладкій гласъ!
             Пусть зародышъ въ царство тѣней,
             Въ бездну мрака погруженъ;
             Въ юной отрасли весенней
             Слышенъ мнѣ отрадный стонъ.
             Что вдали златаго свѣта.
             Тамъ, гдѣ сумрачный Аидъ,
             Все любовію согрѣта,
             Сердце къ милымъ все летитъ.
  
             Зеленѣйте-жь, процвѣтайте,
             Чада юныя луговъ!
             Пышный вѣнчикъ напояйте
             Чистымъ нектаромъ боговъ;
             Я лучами изукрашу,
             Я Иридиной дугой
             Расцвѣчу одежду вашу,
             Какъ Авроры ликъ младой.
             На пиру земномъ весною
             И въ осеннюю грозу,
             Да раздѣлитъ всякъ со мною
             И восторгъ мой и слезу.
  
   3. В. Жуковскій. (Жалоба Цереры). Первый разъ въ "Балладахъ и повѣстяхъ В. Жуковскаго", 1831.
   4. Ѳ. Миллеръ. (Жалоба Цереры). "Москвитянинъ" 1868, No XIV, 174, и въ "Стихотвореніяхъ Ѳ. Миллера".
  
             Вотъ опять весною вѣетъ!
             Обновился видъ земной!
             Холмъ подъ солнцемъ зеленѣетъ,
             Льды разрушены волной,
             Въ лонѣ водъ съ высотъ эѳира
             Улыбается Зевесъ;
             Крылья нѣжнаго Зефира
             Чуть колеблютъ юный лѣсъ;
             Въ рощахъ хоры пробудились;
             Ореада мнѣ поетъ:
             "Всѣ цвѣты къ намъ возвратились,
             Дочь твоя ужъ не придетъ!"
  
             Ахъ! я долго дочь искала,
             Обѣжала много странъ;
             Вслѣдъ за нею посылала
             Всѣ лучи твои, Титанъ!
             День проходитъ, день уходить,
             Нѣтъ ни слѣда милыхъ ногъ!
             Онъ, который все находить.
             Лишь ея найти не могъ!
             Ужъ но ты-ль, властитель неба,
             Скрылъ ее, плѣнясь красой?
             Иль въ подземный мракъ Эреба
             Взялъ Плутонъ ее съ собой?
  
             Кто же къ ней мой стонъ призывный
             Отнесетъ за Ахеронъ?
             Челнъ отходитъ непрерывно,
             Но лишь тѣни носитъ онъ.
             Міръ подземный, мрака полный,
             Вѣкъ сокрыть очамъ земнымъ;
             Стиксъ, пока струитъ онъ волны,
             Не носилъ еще живыхъ. _.
             Много есть туда тронинокъ,
             Но оттуда -- ни одной...
             Тамъ ц токъ ея слезинокъ
             Скрытъ для матери родной...
  
             Жены, Пирры поколѣнье!
             Вамъ отраденъ смерти часъ:
             Огнь священный погребенья
             Возвращаетъ къ дѣтямъ васъ.
             Лишь для насъ, боговъ блаженныхъ,
             Недоступна та рѣка;
             Не коснется насъ, нетлѣнныхъ,
             Паркъ суровая рука.
             Парки! бросьте отъ святыни
             Горнихъ странъ меня въ Андъ!
             Но щадите правъ богини.
             Мать ихъ бремя тяготитъ!
  
             Я тогда бы легкой тѣнью
             Полетѣла въ тѣ края.
             Гдѣ она, безъ утѣшенья,
             Съ мрачнымъ мужемъ дочь моя,
             Истомленная тоскою,
             Тщетно ищетъ свѣта дня,
             Ищетъ мать и иродъ собою
             Вдругъ увидѣла бъ меня!
             Снова ласки и лобзанья,
             И свиданія восторгъ..
             О тогда бъ отъ состраданья
             Прослезился самый Оркъ!
  
             Тщетный зовъ! мечта пустая!
             Все летитъ путемъ своимъ
             Колесница дня златая;
             Зевса судъ неотразимъ!
             Онъ, счастливый, отвращаетъ
             Взоръ отъ мрака къ небесамъ.
             Что однажды похищаетъ
             Ночь, то вѣкъ пребудетъ тамъ...
             Развѣ только Стикса воды
             Лучъ Авроры озарить,
             Иль Ирида Орка своды
             Яркой радугой пронзить.
  
             Не остался ль мнѣ примѣтный.
             Сладкопамятный залогъ.
             Что любви цвѣтокъ завѣтный
             И въ разлукѣ не поблекъ?
             Нѣтъ ли сладостныхъ сношеній
             Между дочерью и мной?
             Нѣтъ ли тайныхъ утѣшеній
             У отшедшей и живой?
             Нѣтъ! не все для насъ пропало,
             Хотя и скрытъ ея мнѣ ликъ:
             Небо вѣчное послало
             Намъ таинственный языкъ.
  
             Лишь умрутъ питомцы мая,
             Лишь Борей, дыханьемъ устъ
             И листы, и цвѣтъ срывая.
             Обнажить печальный кустъ.
             Дастъ мнѣ сѣмя жизни новой
             Рогъ Вертумна золотой,
             Я же сѣмя это снова
             Стиксу жертвою святой
             Опущу въ земное лоно,
             Къ сердцу дочери моей:
             Это въ область Ахерона
             Мой сердечный голосъ къ ней.
  
             Но лишь только съ пляской Оры
             Вновь весну къ намъ возвратятъ:
             Солнца пламенные взоры
             Снова мертвыхъ оживятъ:
             Сѣмя, скрытое могилой,
             Недоступно для очей,
             Выйдетъ бодро, съ новой силой.
             Въ царство свѣта и лучей.
             Корень ищетъ тьмы Эреба,
             Стебель рвется къ небесамъ:
             Имъ отъ Стикса и отъ Феба
             Дань заботы пополамъ.
  
             Вполовину за могилой
             Вполовину межъ живыхъ,
             Ахъ! то вѣстники отъ милой
             Мнѣ отраденъ голосъ ихъ!
             Пусть родную Орка своды
             Скрыли въ страшной глубинѣ,
             Слышу въ первенцахъ природы
             Нѣжный зовъ ея ко мнѣ.
             Онъ мнѣ радостно вѣщаетъ,
             Что и тамъ, въ странѣ тѣней,
             Все любовію пылаетъ
             Сердце дочери моей.
             Васъ привѣтствую душою,
             Чада юныя луговъ!
  
             Да кропить на васъ росою
             Нектаръ сладостный боговъ!
             Краски радуги пролью я
             Вамъ на нѣжные листы
             И съ Авророй ихъ сравню я
             Въ полномъ цвѣтѣ красоты.
             Пусть вѣщаетъ блескъ весенній
             Всѣмъ восторгъ сердечный мой,
             Пусть печальный мракъ осенній
             Всѣхъ роднитъ съ моей тоской!
  
   5. Н. Головановъ. Лирич. стихотв. Шиллера. М. 1899.
  

ДОСТОЙНОЕ УВАЖЕНІЯ.
(1796).

   Выраженіе одной изъ коренныхъ идей Шиллера: достойна уваженія лишь личность, но но масса, какъ таковая,-- не народъ, не человѣчество въ цѣломъ и т. п. То, что въ этихъ группахъ достойно уваженія, проявляется всегда лишь въ отдѣльныхъ личностяхъ.
  
   1. Ѳ. Миллеръ. (Достойное уваженія). Шиллеръ въ переводѣ русск. поэтовъ, изд. Гербеля и въ стихотвореніяхъ Миллера.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стихов. Шиллера. М. 1899.
  

ЛЖЕУЧЕНЫЕ.
(1796).

   Эпиграмма имѣетъ въ виду ту массу непризванныхъ адептовъ, которые накинулись въ это время на изученіе философіи -- тѣхъ "друзей" истины, которыхъ поэтъ считаетъ ея врагами.
  
   1. М. Михайловъ. (Лжеученые). "Стихотворенія М. Л. Михайлова", 1862 и 1890.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стихотв. Шиллера. М. 1899.
  

ИСТОЧНИКЪ ЮНОСТИ.
(1796).

   Въ отзывѣ о стихотвореніяхъ Бюргера Шиллеръ замѣчаетъ, что молодящій свѣтъ поэзіи спасаетъ душу отъ окаменѣлости преждевременной старости; поэзія -- Геба, разносящая небожителямъ напитокъ безсмертія и т. д.
  
   1. Ѳ. Миллеръ. (Источникъ юности). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля и въ стихотвореніяхъ Миллера.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
  

КРУГЪ ПРИРОДЫ.
(1796).

   1. Ѳ. Миллеръ. (Кругъ природы). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
  

ДВА ПОЛА.
(1796).

   Колеблясь между поэзіей размышленія и изображеніемъ дѣйствительной жизни, Шиллеръ въ это время тяготѣлъ еще къ прежнему настроенію, выраженіемъ котораго служитъ это стихотвореніе, повторяющее любимую тему поэта (ср. напр. Достоинство женщины) въ излюбленной имъ формѣ противоположенія. Своеобразныя особенности половъ, еще слабо выраженныя въ ребенкѣ, понемногу развиваются до рѣзкой противоположности, пока ихъ не примиритъ любовь: вѣчно раздѣльные, они вѣчно связаны ею. Въ статьѣ В. Гумбольдта "О мужской и женской формѣ", напечатанной годомъ ранѣе (1795), изложены мысли, повторенныя въ стихотвореніи Шиллера.
  
   1. Ѳ. Миллеръ. (Два пола). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля и въ стихотвореніяхъ Миллера.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стихотв. Шиллера. М. 1899.
  

ПОДАРОКЪ.
(1796).

   Отправивъ своему пріятелю и поклоннику епископу Дальбергу выпускъ "Альманаха музъ", поэтъ получилъ отъ него въ подарокъ дюжину бутылокъ рейнвейна. Посохъ съ кольцомъ -- знаки епископскаго сана -- изображались на печати и ярлыкѣ бутылокъ вина, взрощеннаго въ церковныхъ владѣніяхъ. Даровано ты мнѣ самой музой -- въ оригиналѣ: "тебя добыла для меня муза и муза мнѣ тебя прислала". Послѣднее -- намекъ на поэтическіе опыты самого Дальберга.
  
   1. Ѳ. Миллеръ. (Подарокъ). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля и въ стихотвореніяхъ Миллера.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
  

ГЕНІЙ СМЕРТИ СЪ ОПРОКИНУТЫМЪ ФАКЕЛОМЪ.
(1796).

   Въ оригиналѣ: "смерть вовсе не такъ эстетична"; въ Богахъ Греціи античное изображеніе смерти не казалось поэту столь далекимъ отъ дѣйсвительности.
  
   1. Ѳ. Миллеръ. (Геній смерти съ опрокинутымъ факеломъ). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля и въ "Стихотвореніяхъ".
   2. Н. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
  

МОГУЩЕСТВО ЖЕНЩИНЫ.
(1796).

             Такъ же какъ и Два пола находится въ тѣснѣйшей связи съ статьей В. Гумбольдта О мужской и женской формѣ, гдѣ говорится, что могущество женщины покоится на ея присутствіи, если не въ дѣйствительности, то хоть въ воображеніи; съ этимъ связана проповѣдь охраненія женственности.
  
   1. М. Достоевскій. (Могущество женщины). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
  

ДОБРОДѢТЕЛЬ ЖЕНЩИНЫ.
(1796).

   См. пред. поясненіе.
  
   1. Ѳ. Миллеръ. (Женская добродѣтель). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля и въ стихотвореніяхъ Миллера.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
   3. О. Чюмина. Переведено для настоящаго изданія.
  

СУДЪ СЕРДЦА.
(1796).

   Въ оригиналѣ заглавіе: Женскій приговоръ. Буквальный текстъ эпиграммы: "Мужчины судятъ на извѣстныхъ основаніяхъ, приговоръ женщины -- ея любовь; если женщина не любитъ, она уже осудила". Идея эта намѣчена также въ статьѣ "О необходимыхъ границахъ при употребленіи прекрасныхъ формъ".
  
   1. А. Струговщиковъ. (Судъ сердца, безъ указанія, что переводъ изъ Шиллера). "Стихотворенія А. Струговщикова" 1845, 170.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

СУДЪ ЖЕНЩИНЫ.
(1796).

   Отдѣльныя "дѣйствія мужа" можно судить только исходя изъ разсудочныхъ, логическихъ основаній, на что неспособна женщина; оцѣнить человѣка въ цѣломъ можно, лишь руководясь безошибочнымъ инстинктомъ, присущимъ женщинѣ въ высокой степени,
  
   1. А. Струговщиковъ. (Судъ женщинъ, безъ указанія, что переводъ изъ Шиллера). * Стихотворенія А. Струговщикова" 1845.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

ЖЕНСКІЙ ИДЕАЛЪ.
(1796).

   Въ оригиналѣ имѣетъ еще подзаглавіе Къ Амандѣ опредѣленной личности поэтъ не имѣлъ въ виду; имя взято изъ Оберона Виланда, о героинѣ котораго Шиллеръ говоритъ и въ статьѣ "О трагическомъ".
  
   1. Ѳ. Миллеръ. (Женскій идеалъ). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля и въ стихотвореніяхъ Миллера.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шилера. М. 1899.
  

ПРЕКРАСНѢЙШЕЕ ЯВЛЕНІЕ.
(1796).

   1. А. Востоковъ. (Изящнѣйшіе феномены, Шилера). "Опыты лирическіе А. Востокова". 1806, II.
  
             Видѣлъ ли ты красоту, которую борютъ страданья?
                       Если нѣтъ -- никогда ты Красоты не видать.
             Видѣлъ ли ты на прекрасномъ лицѣ написанну радость?
                       Если нѣтъ -- никогда Радости ты не видать.
  
   2. Ѳ. Миллеръ. (Красота и радость, изъ Шиллера). "Москвитянинъ" 1842 и въ "Стихотвореніяхъ Ѳ. Миллера".
  
             Кто не видалъ красоты въ минуту сердечной печали,
                       Тотъ никогда не видалъ красоты;
             Кто на прелестномъ лицѣ не встрѣчалъ веселой улыбки,--
                       Радости тотъ никогда не видалъ.
  
   3. А. Струговщиковъ. (Радость и красота, безъ указанія, что переводъ изъ Шиллера). Стихотворенія А. Струговщикова" 1845.
  
             Ежели радость тебѣ на прекрасномъ лицѣ не являласъ,
                       Радости ты не видалъ.
             Если тебѣ красота не являлась въ минуты печали,
                       Ты не знакомъ съ красотой.
  
   4. Л. Мей. (Изъ Шиллера). "Раутъ". 1854 г. и въ собраніяхъ стихотвореній Мея.
   5. К. Петерсонъ. (Безъ заглавія и указанія, что переведено изъ Шиллера). "Раутъ". 1854, 52.
  
             Кто красоты не видалъ въ минуту душевныхъ ниленій,
                       Тотъ не видалъ красоты.
             Кто на прекрасномъ лицѣ не грѣлъ выраженія счастья,
                       Счастья но зрѣлъ никогда.
  
   6. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

ГРЕЧЕСКІЙ ГЕНІЙ.
(1796).

   Обращено къ художнику Генриху Мейеру, другу Гете, жившему въ Италіи. Мейера считали оба поэта яркимъ исключеніемъ изъ того повальнаго непониманія античнаго искусства, на которое указывалъ Шиллеръ въ стих. Античное сѣверному страннику и Антики въ Парижѣ.
  
   1. Ѳ. Миллеръ. (Греческій геній) Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля я въ стихотвореніяхъ Миллера.
   2. Н. Головановъ, лирич. стихотвореніи Шилера. М. 1899.
  

ОЖИДАНІЕ И ИСПОЛНЕНІЕ.
(1796).

   1. Ѳ. Миллеръ. (Ожиданіе и исполненіе, изъ Шиллера). "Москвитянинъ" 1842, ч. III, No 5, и въ "Стихотвореніяхъ Ѳ. Миллера".
  
             Въ море на всѣхъ парусахъ юноша бодро несется!
             Скромно, въ разбитой ладьѣ, въ гавань вступаетъ старикъ.
  
   3. А. Струговщикогь. (Двѣ эпохи жизни, безъ указанія, что переведено изъ Шиллера). "Стихотв. А. Струговщикова" 1845.
  
             Смѣло, на всѣхъ парусахъ юноша въ море несется,
             Тихо, на утлой ладьѣ, къ пристани тянетъ старикъ.
  
   3. М. Михайловъ. (Ожиданіе и исполненіе, изъ Шиллера). "Иллюстрація", 1848, и въ "Стихотвореніяхъ М. Л. Михайлова" 1863 и 1890.
  
   4. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

ОБЩАЯ УЧАСТЬ.
(1796).

   По первому взгляду банальное, но въ сущности глубокое признаніе, проникающее читателя элегическимъ тономъ и силой лиризма. Среди ожесточенной борьбы Ксеній (см. ниже поясненія къ Надписямъ) поэтъ вспоминаетъ, какъ ничтожна эта неизбѣжная -- борьба въ сравненіи съ мыслью о старости, надвигающейся на обоихъ враждующихъ противниковъ.
  
   1. Ѳ. Миллеръ. (Общая доля, изъ Шиллера). "Москвитянинъ" 1842, ч. 14, No 7, и въ "Стихотвореніяхъ Ѳ. Миллера".
  
             Другъ! мы надѣемся, споримъ, и мнѣнія наши различны;
             Но и тебѣ, какъ и мнѣ, время власы серебритъ.
  
   2. М. Михайловъ. (Общая участь, изъ Шиллера). "Иллюстрація", 1848, VII, No 42, и въ "Стихотвореніяхъ М. Л. Михайлова" 1862 и 1890.
   3. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

ДѢЯТЕЛЬНОСТЬ ЧЕЛОВѢКА.
(1796).

   1. Ѳ. Миллеръ. (Дѣятельность человѣка). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля и въ стихотвореніяхъ Миллера.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

ОТЕЦЪ.
(1796).

   Написано послѣ рожденія второго ребенка. Какъ ни значительно и плодотворно творчество отдѣльнаго человѣка, оно не связываетъ его съ цѣлымъ мірозданіемъ; лишь собственное дитя дѣлаетъ его звеномъ этой великой цѣпи.
  
   1. Ѳ. Миллеръ. (Отецъ). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля и въ стихотвореніяхъ Миллера.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

ЛЮБОВЬ И АЛКАНІЕ.
(1796).

   I. Г. Шлоссеръ, о которомъ упомянуто въ эпиграммѣ,-- зять Гете, авторъ "Продолженія платоновскаго діалога о любви", гдѣ между прочимъ говорится: "Если бы Сократъ и его Діотима не смѣшали самую любовь съ жаждой любви ("алканіемъ" русскаго перевода), то вторая не могла бы спросить, что достается тому, кто любитъ, а первый не затруднился бы отвѣтомъ, ибо оба поняли бы, что тотъ, кто любитъ, имѣетъ уже все, и лишь до тѣхъ поръ, пока онъ еще жаждетъ любви, ему еще можетъ что-нибудь достаться". Но соглашаясь съ Дюнцеромъ, усматривающимъ въ эпиграммѣ рѣзкую насмѣшку надъ Шлоссеромъ, комментаторы видятъ въ ней выраженіе взглядовъ самого Шиллера.
  
   1. Ѳ. Миллеръ. (Любовь и алканіе). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля и въ стихотвореніяхъ Миллера.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

ДИѲИРАМБЪ.
(1796).

   Стихотвореніе подъ видомъ посѣщенія боговъ, уносящихъ поэта на Олимпъ, изображаетъ аллегорически минуту вдохновенія. Въ первоначальной формѣ, открытой недавно среди Ксеній ("Xenien" 1790, No 550 и сл.), стихотвореніе озаглавлено Die Dichterstunde. Превосходно выражена въ послѣднемъ стихѣ глубоко вѣрная мысль стихотворенія: истинное вдохновеніе не есть бурный восторгъ, но, наоборотъ, высшее проникновенное спокойствіе и прозрѣніе.
  
   1. В. Кюхельбекеръ. (Диѳирамбъ, безъ указанія, что переводъ, подписано "Сынъ Отечества" 1817, т. XLI, No 42,152). Кое-что (особенно въ 3-ей строфѣ) прибавлено отъ себя. Переводъ интересенъ только по личности переводчика.
  
             Другъ мой! повѣрь мнѣ, никто изъ безсмертныхъ
             Къ намъ одинокъ не сойдетъ:
             Либеръ ли сѣнь освѣтилъ моей хаты --
             Вотъ ужъ слетаетъ и мальчикъ крылатый
             Богъ пѣснопѣнья Амуру во слѣдъ!
                       И всѣ ниспустились
                       Великіе боги:
                       Въ Олимпъ обратились
                       Земные чертоги.
             Чѣмъ же, небесные, я, земнородный, васъ угощу?
             Дайте мнѣ нектаръ въ Гефесной чашѣ,
             Дайте въ удѣлъ мнѣ безсмертіе ваше!
             Къ вамъ, Ураниды, душою лечу!
                       Тамъ, тамъ надъ громами
                       Блаженство живетъ:
                       О! дайте жъ мнѣ чашу,
                       Пусть дѣва нальетъ.
             Но не Зевеса ли голосъ а слышу?
             "Чистаго нектара, о Ганимедъ!
             "Полный ты кубокъ налей для пѣвца!
             "Очи оной животворной росою,
             "Да не смутится Стигійской волною,
             "Да не увидитъ восторгамъ конца!"
                       Источникъ отрады
                       Сверкнулъ, засребрился;
                       И стихло волненье
                       И взоръ прояснился.
  
   2. В. Жуковскій. (Явленіе боговъ, безъ указанія, что переводъ). "Славянинъ" 1827, ч. III.
   3. В. K. К -- мъ. (Диѳирамбъ изъ Шиллера) "Астраханская Флора" 1827. Переводъ интересенъ по мѣсту своего появленія.
  
             Мыслить, что Боги
             Къ смертному строги,
             Я оставляю безумцамъ однимъ!
             Съ Вакхомъ сижу-ль я, къ Фалерискому страстнымъ,
             Вдругъ забавляюсь съ Амуромъ прекраснымъ,
             Фебъ величавый предстанетъ за нимъ.
                       Грядите, грядите,
                       Владыки небесны!--
                       Пріютъ мой богами
                       Наполнился тѣсный.
  
             Долгу послушный,
             Чѣмъ я, радушный
             Житель наземный, безсмертнымъ воздамъ?
             Полный смятенья, священнаго страха,
             Чѣмъ угощу васъ, смиренный сынъ праха?--
             Боги, внесите меня въ небесамъ.
                       Въ чертогахъ Зевеса,
                       Лишь царствуетъ радость.
                       О, еслибъ нектара
                       Вкусили мы сладость!--
  
             "Чашу забвенья
             И вдохновенья
             Геба, наполни поэту скорѣй!
             Взоръ оросится небесною влагой,
             Стиксъ ненавистный онъ презритъ съ отвагой,
             Чувства восхитятъ его въ Эмпирей!"
                       Источникъ чудесный
                       Въ фіалъ заструился!
                       И грудь отдохнула,
                       И взоръ прояснился!
  
   4. В. Печеринъ. (Диѳирамбъ). "Сынъ Отечества" 1831 т. XIX.
  
             Боги -- повѣрьте --
             Всегда къ намъ нисходятъ
             Съ неба толпой:
             Бахусъ едва лишь появится милый, '
             Входитъ съ улыбкой Амуръ легкокрылый,
             Фебъ величавый съ цѣвницей златой.
                       Ужъ близки, ужъ входятъ,
                       Блистая лучами,
                       И полно жилище
                       Земное богами.
  
             Что, земнородный,
             Я въ даръ принесу имъ --
             Дивнымъ гостямъ?
             Боги, даруйте мнѣ вѣкъ вашъ нетлѣнный!
             Что могу дать вамъ я, слабый и бренный?
             Ахъ, вознесите меня къ небесамъ!
                       Веселье животъ лишь
                       Въ Зевеса чертогѣ,--
                       Вы съ нектаромъ чашу
                       Мнѣ дайте, о боги!
  
             Дай ему чашу,
             Геба! Поэту
             Нектаръ возлей!
             Очи омой ему чудной росою,
             Да не трепещетъ предъ Стикса волною,
             Да просіяетъ, какъ богъ, межъ людей!
                       Источникъ небесный
                       Шумитъ и играетъ,
                       И сердце спокойно,
                       И око сіяетъ.
  
   5. А. Глинка. (Диѳирамбъ). "Литературныя приложенія къ Русскому Инвалиду" 1834, No 31, и "Стихотворенія Шиллера въ переводѣ А. Глинки" 1859.
  
                       Вѣрьте, я знаю.
                       Къ намъ не приходятъ
                       Боги одни:
             Только лишь Бахусъ захочетъ спуститься,
             Мальчикъ крылатый за нимъ суетится;
             Фебъ свѣтлоокій туда жъ, гдѣ они...
                       Идутъ, подходятъ,
                       Сближаются съ нами,
                       Земные чертоги
                       Полны ужъ богами.
  
                       Чѣмъ угощу я --
                       Я, земнородный,
                       Свѣтлыхъ гостей?
             Дара отъ смертнаго, боги, не ждите;
             Дайте безсмертье! меня вознесите
             Къ свѣтлому небу, въ свой эмпирей!".
                       Въ чертогахъ у Зевса
                       Живетъ только радость:
                       Подайте жъ мнѣ нектаръ,
                       Дарующій младость!
  
                       "Дай ему нектаръ,
                       Геба, поэту
                       Полный фіалъ!
             Влагой небесной омой ему очи;
             Пусть не страшится онъ стиксовой ночи,
             Пусть мнитъ въ упоеньѣ, что нашимъ онъ- сталъ!
                       Небесный источникъ
                       Играетъ волною,
                       И перси и око
                       Полны тишиною.
  
   6. А. Фетъ. "Диѳирамбъ" "Лирическій Пантеонъ", 1810, и въ позднѣйшихъ изд. стихотвореній.
  
                       Боги всегда къ намъ
                       На землю приходятъ
                       Дружной толпой.
             Только что Бахусъ ко мнѣ принесется,
             Тотчасъ крылатый Амуръ улыбнется,
             И прилетитъ Аполлонъ золотой.
                       Стремятся, несутся
                       Жильцы небо-края:
                       Безсмертныхъ пріемлетъ
                       Обитель земная.
  
                       Скажите, чѣмъ приметъ
                       Убогій сынъ Геи
                       Хоръ неземной?
             О, дайте вы, боги, мнѣ жизнь неземную!
             Скажите, что, смертный, вамъ въ даръ принесу я?
             Возьмите меня на Олимнъ за собою.
                       Въ чертогѣ Зевеса
                       Лишь царствуетъ радость...
                       Налейте же въ кубокъ
                       Мнѣ нектара сладость!
  
                       "Подай ему кубокъ!--
                       Полонъ поэту,
                       Геба, налей!
             Росою небесной смочи ему очи,
             Чтобъ они вѣчной не видѣли ночи,
             Чтобъ онъ былъ равенъ намъ славой своей".
                       Небесная влага,
                       Напѣнясь бѣлѣетъ --
                       И грудь не мятется,
                       И око свѣтлѣетъ.

[]

   7. А. Струговщиковъ. (Олимпійскіе гости), стихотворенія А. Струговщикова". 1845. Скорѣе подражаніе, чѣмъ переводъ.
  
             Румяный Вакхъ
             Не пьетъ одинъ!
             Съ нимъ Галатеи
             Кудрявый сынъ,
             И Немезиды
             Младая дщерь,
             И Богъ Киприды
             Стучится въ дверь!
                       И входитъ толпою
                       Безсмертныхъ семья,
                       И рѣчи со мною
                       Заводитъ она.
             Но чѣмъ угощу а
             Небесныхъ гостей?
                       О боги! я бѣденъ,
                       Такъ вы наградите,
                       Вы только безсмертьемъ
                       Меня надѣлите --
             На выси Олимпа
             Несите скорѣй!
                       Радость небесная
                       Съ вами живетъ
             И нектара сладость
             Лишь равный вамъ пьетъ!
                       -- Поэту, Геба,
                       Налей бокалъ,
                       Чтобъ равнымъ Зевсу
                       Себя считалъ!
             Увлажь его очи
             Небесной росой,
             Чтобъ грознаго Стикса
             Не зрѣлъ предъ собою!--
                       Струится, играетъ
                       Златое вино,
                       И жажда стихаетъ,
                       И око свѣтло!
  
   8. М. Михайловъ. (Диѳирамбъ, изъ Шиллера)."Отеч. Зап.", 1855, т. СІ, и въ "Стихотвореніяхъ М. Л. Михайлова" 1862 и 1890.
  
             Порознь безсмертные къ смертнымъ не сходятъ
                       Съ горныхъ высотъ:
             Слѣдомъ за Вакхомъ веселымъ, на праздникъ
             Мчится Эротъ прихотливый проказникъ,
                       Фебъ лучезарный идетъ.
             Сходятся гости небеснаго края;
             Свѣтлыхъ пріемлетъ обитель земная.
             Что въ угощенье сынъ праха предложитъ.
                       Вѣчнымъ богамъ?
             Вы, олимпійцы, меня одарите
             Вашею жизнью безсмертной! возьмите
                       Въ небо лазурное, къ вамъ!
             Родина радости -- Зевса чертоги...
             Вашего нектара дайте мнѣ боги!
  
             "Свѣтлымъ напиткомъ налей ему, Геба,!
                       Полный фіалъ!
             Влагой небесной омой ему око,
             Чтобъ ненавистнаго Стиксова тока j
                       Онъ, какъ и мы, не видалъ!"
             Нектаръ Олимпа, ліясь, пламенѣетъ
             Сердцу просторнѣе, око свѣтлѣетъ.
  
   9. В. Алферьевъ. (Диѳирамбъ, изъ Шиллера). "Лирическія стихотворенія Шиллера въ переводѣ русскихъ поэтовъ" 1857, т. I, изд. Гербеля.
   10. Л. К--ій (Диѳирамбъ). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля т. IV, 324.
   11. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

ДОБРО И ВЕЛИЧІЕ.
(1796).

   Въ оригиналѣ не Добро, а Доброта, которая, по мнѣнію поэта, рѣдко соединяется съ величіемъ. "Глубокія и могучія страсти и порывы, всегда тѣсно связанные съ величіемъ духа, не легко склоняются подъ иго нравственнаго закона, и чувство духовнаго превосходства надъ другими легко вводитъ въ искушеніе несправедливости" (Фигофъ).
  
   1. М. Михайловъ. (Благо и величіе). "Стихотворенія М. Л. Михайлова" 1862 и 1890.
   2. Н. Головановъ. Лирическія стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

НАДПИСИ (TABULAE МОТІМАЕ) *).
(1769).!

  
   *) Въ дальнѣйшихъ указаніяхъ на переводы отдѣльныхъ "надписей" не повторено каждый разъ отдѣльно указаніе на изд. Голованова гдѣ онѣ всѣ переведены издателемъ.
  
   Это собраніе философскихъ двустишій гдѣ, удивительная сжатость формы соперничаеть съ глубиной мысли, составляетъ часть болѣе обширнаго цѣлаго -- того замѣчательнаго и чуть не единственнаго въ своемъ родѣ литературнаго явленія, которое носитъ названіе Ксеній Гете-Шиллера; въ немъ двѣ равно удивительныя стороны: во-первыхъ, сотрудничество двухъ геніальныхъ поэтовъ, настолько тѣсное, что никогда не знаешь, гдѣ кончается одинъ и гдѣ начинается другой, и во-вторыхъ -- та могучая сила, съ которой эти легкія двустишія очистили: литературную арену отъ ничтожествъ, считавшихся по недоразумѣнію почтенными дѣятелями литературы. Полемика сама во себѣ не прельщала поэтовъ: она была для нихъ лишь тягостной необходимостью, иго которой они свергли съ себя, какъ только сдѣлалась возможной мирная созидательная работа. Еще ранѣе неблагопріятнаго пріема, противъ всякаго ожиданія оказаннаго въ публикѣ и литературѣ "Horen", Шиллеръ считалъ необходимымъ дать ясное и рѣзкое выраженіе своимъ отрицательнымъ взглядамъ на общій тонъ и отдѣльныя явленія текущей нѣмецкой литературы. Въ концѣ 1795 года Гете сдѣлалъ предложеніе собрать все, что было высказано въ печати противъ "Горъ" и въ заключительномъ выпускѣ оцѣнить по достоинству это произведенія мѣщанскаго безвкусія и плоскости. "Когда наберешь вязанку такихъ вещей, онѣ горятъ лучше", писалъ онъ Шиллеру. Черезъ короткое время этотъ замыселъ принимаеть болѣе опредѣленную форму; "хорошо было бы,-- находитъ Гете, посвятить каждому органу печати двустишіе вродѣ "Xenia" Маршала". Ксеніями (отъ греч. слова "xenion" -- подарокъ гостю) назывались у грековъ и римлянъ подарки, которые подносились хозяиномъ гостю при прощаніи. Первоначально эти подарки состояли изъ кушаній, затѣмъ изъ художественныхъ изображеній и воспроизведеній ихъ и наконецъ, изъ краткихъ поэтическихъ произведеній. Въ связи бъ этимъ назвалъ Ксеніями родъ своихъ эпиграммъ римскій сатирикъ Марціалъ (40--100 г. по Р. Хр.).
   Получивъ отъ Гете дюжину эпиграммъ для примѣра, Шиллеръ нашелъ его идею "великолѣпной". Въ январѣ слѣдующаго года, во время пребыванія Гете въ Іенѣ, число Ксеній обоихъ поэтовъ дошло до двухсотъ; въ апрѣлѣ поэты мечтали уже о тысячѣ; причемъ первоначальный планъ былъ расширенъ, рѣшено было не ограничиваться сатирическими выходками и облекать въ ту же форму двустишія философскія, нравственныя и эстетическія воззрѣнія. Ксеніи стали раздѣляться на благочестивыя и безбожныя, и надо сказать, что по мѣрѣ того, какъ поэты изливали все свое справедливое негодованіе въ ядовитыхъ эпиграммахъ, ихъ мѣсто стали занимать серьезныя, "благосклонныя" Ксеніи. Поэты были настолько довольны послѣдними, что, по мнѣнію Гете, можно было "позавидовать мерзавцамъ, противъ которыхъ ведется бой, что они появятся въ такомъ хорошемъ обществѣ). Въ концѣ концовъ въ "Альманахѣ музъ" на 1797 годъ боевыя и личныя Ксеніи -- число ихъ дошло до 414 были выдѣлены въ конецъ книги, а серьезныя объединены подъ заглавіями Tabulae rotivae (103 эпиграммы), Vielen и Einer (no 18). Литературная буря, вызванная появленіемъ этого ядовитаго, мѣстами иногда грубаго, но неизмѣнно сильнаго сатирическаго собранія, была ужасна! въ теченіе полугода литературный міръ не говорилъ ни о чемъ, кромѣ Ксеній. Авторы были осыпаны градомъ отвѣтовъ, рецензій, возраженій, анти-ксеній, иногда очень остроумныхъ, но больше бѣшено-злыхъ, полныхъ поражающаго непониманія, съ какими гигантами мысли приходится здѣсь имѣть дѣло, и грязныхъ намековъ и извѣтовъ. Одна изъ каррикатуръ противъ "Шиллера и К®" (см. объясненія къ рисункамъ въ концѣ тома) здѣсь помѣщается. Но жрецы не даромъ взялись за метлу; за успѣхомъ скандала послѣдовалъ успѣхъ побѣды; о старыхъ поклонникахъ отвергнутыхъ боговъ нечего было думать,-- но литературная молодежь поняла, кого ей слѣдуетъ держаться въ этой борьбѣ направленій,-- если можно считать направленіемъ бѣдность мысли, узость кругозора и безвкусіе формы.
   Личное раздраженіе играло, несомнѣнно, значительную роль къ появленіи "злыхъ", но дальнѣйшія событія показали, насколько идейныя соображенія преобладали въ этой литературной борьбѣ. "Послѣ дерзкой выходки съ Ксеніями -- писалъ Гете Шиллеру -- мы должны заняться исключительно большими и достойными художественными произведеніями и, къ посрамленію всѣхъ противниковъ,-- обратить нашу протееву натуру въ образы высокаго и прекраснаго".
   "Забавно видѣть -- писалъ онъ черезъ нѣсколько дной -- что, собственно, разсердило этихъ людишекъ, чѣмъ они разсчитываютъ разсердить другого, какъ пусты, плоски и пошлы ихъ взгляды на чужую: жизнь, какъ всѣ ихъ стрѣлы направлены лишь на внѣшнюю оболочку явленій, какъ чужда имъ даже тѣнь пониманія, въ какомъ неприступномъ замкѣ обитаетъ человѣкъ, который серьезно смотритъ на вещи".
   Изъ Ксеній были опубликованы поэтами далеко не всѣ; значительная часть ихъ стала извѣстна публикѣ; лишь въ 1856 г. изъ подлинной рукописи, подаренной извѣстнымъ Эккерманомъ выдающемуся изслѣдователю Ксеній Боасу. Къ 1893 году къ нимъ прибавилось еще 169 эпиграммъ,-- найденныхъ въ рукописяхъ Гете-Шиллеровскаго архива въ Веймарѣ. Съ этой послѣдней находкой -- вѣроятно послѣдней -- число двустишій переходитъ за 900. Въ собранія своихъ сочиненій поэты внесли лишь меньшую часть Ксеній -- тѣ, которыя не направлены противъ отдѣльныхъ личностей. Нѣкоторыя Ксеніи взяты и тѣмъ и другимъ. Примѣру самихъ поэтовъ слѣдуютъ и позднѣйшіе издатели ихъ сочиненій. Всѣ Ксеніи съ ихъ колкостями противъ мелкихъ писакъ, самое имя которыхъ исчезло изъ памяти, даютъ только немногія, любительски-полныя изданія, но предназначенныя для большой публики. Для русской публики эта война съ невѣдомыми людьми представляетъ, конечно, еще меньше интереса.
   Въ частности "Надписи", Tabulae votivae, были напечатаны въ "Альманахѣ музъ" на 1797 г. отдѣльно, подъ разными заглавіями въ количествѣ 103; въ собраніе стихотвореній Шиллера вошло подъ этимъ заглавіемъ 51. Tabulae votivae,-- буквально "доски съ обѣтомъ" -- назывались у римлянъ доски съ надписями или изображеніями, которыя вѣшали въ храмахъ люди, избѣжавшіе опасности и давшіе соотвѣтственный обѣтъ божеству, спасшему ихъ. Поэтъ сравниваетъ свои изреченія съ такими надписями, потому что эти плоды его мысли, руководя имъ въ жизни, также охраняли его отъ житейскихъ опасностей; на это и указано въ первой эпиграммѣ (безъ заглавія), служащей эпиграфомъ.
  

I. Надписи.

   Ѳ. Миллеръ. Въ изд. Гербеля и въ стихотвор. Миллера. (Туда же вошли и остальныя "Надписи", переведенныя Миллеромъ).
  

II. Различное назначеніе.

   О размноженіи заботятся милліоны, о развитіи и возвышеніи человѣчества -- немногіе, но тѣмъ важнѣе ихъ заслуга. "Какое множество сѣмянъ и зародышей, съ такимъ искусствомъ и трудомъ созданныхъ природой для будущей жизни,-- говоритъ Шиллеръ,-- снова разлагается на элементы (переходитъ въ міръ неорганической природы), не дойдя до развитія.
  
   Ѳ. Миллеръ. Въ изд. Гербеля.
  

III. Животворящее.

   "Для осуществленія результатовъ мышленія нѣтъ иного пути, кромѣ самостоятельнаго воплощенія ихъ. Лишь то, что есть ужо живое, осуществленное дѣяніе въ насъ, можетъ стать таковымъ и внѣ насъ, и въ этомъ отношеніи творенія духа подобны органическимъ произведеніямъ: лишь изъ цвѣтка выходитъ плодъ" (Шиллеръ).
  
   Ѳ. Миллеръ. Въ изд. Гербеля.
  

IV. Двоякій образъ дѣйствія.

   По убѣжденію Шиллера, нравственное происходить изъ прекраснаго; поэтому творческая сила присуща только послѣднему.
  
   Ѳ. Миллеръ. Въ изд. Гербеля.
  

V. Различіе сословій.

   "Прекрасная душа" характеризуется въ статьѣ о "Прелести и достоинствѣ" тѣмъ, что "отдѣльныя ея дѣйствія, въ сущности, не нравственны, нравствененъ весь ея характеръ въ цѣлокупности; поэтому ни одно ея дѣяніе не можетъ ей быть вмѣнено въ заслугу: ея единственная заслуга въ томъ, что она есть".
  
   1. Ѳ. Миллеръ. Въ изд. Гербеля.
  
             Да въ мірѣ нравственномъ есть благородные, есть и плебеи.
             Плата послѣднихъ -- ихъ трудъ,первыхъ-же -- сами они.
  
   2. Н. Минскій. Переведено для настоящаго изданія.
  

VI. Цѣнное и достойное.

   "Цѣнность" сообщаетъ человѣку то, что онъ дѣлаетъ, "достоинство" дается ему тѣмъ, что онъ есть; за первое можно платить дѣломъ, за второе лишь своей душой, ему равной. "Реалистъ спрашиваетъ, на что годится вещь, и оцѣниваетъ явленія по ихъ полезности; идеалистъ спрашиваетъ, хороша ли вещь, и оцѣниваетъ явленія по ихъ достоинству".("О наивной и сентимент. поэзіи").
  
   1. Ѳ. Миллеръ. Въ изд. Гербеля.
  
             Если имѣешь ты нѣчто -- со мной подѣлись: заплачу я,
             Если-же нѣчто ты самъ, душу съ тобой раздѣлю.
  
   2. Н. Минскій. Переведено для настоящаго изданія.
  

VII. Нравственная сила.

   "Чувство" (въ оригиналѣ schön empfinden, чуткость къ прекрасному), предполагающее гармонію нравственнаго и чувственнаго, дано не всякому; но при отсутствіи этого высшаго дара возможна дѣятельная сила разума, творящая изъ пасъ достойныхъ людей.
  
   1. Ѳ. Миллеръ. Въ изд. Гербеля.
  
             Если нѣтъ чувства въ тебѣ, то тебѣ остается разумно
             Дѣлать то духомъ, чего, какъ человѣкъ, не свершилъ.
  
             2. Н. Минскій. Переведено для настоящаго изданія.
  

VIII. Сообщеніе.

   Въ истинѣ важно содержаніе, въ красотѣ все содержаніе творится и исчерпывается формой, способомъ "сообщенія",-- это любимая идея Шиллера, развитая въ 22 письмѣ объ эстетическомъ воспитаніи и намѣченная въ рецензіи о стихотвореніяхъ Матиссона. "Только форма изложенія дѣлаетъ поэта и художника -- никогда не содержаніе".
  
   Ѳ. Миллеръ. Въ изд. Гербеля.
  

IX-XI. Къ * * *.

   Кого имѣлъ Шиллеръ въ виду въ этихъ эпиграммахъ, неизвѣстно; быть можетъ -- никого; обращены онѣ, конечно, къ тремъ различнымъ лицамъ; въ одномъ поэтъ цѣнитъ лишь знанія, но не личность, въ другомъ онъ цѣнитъ именно послѣднюю; третій объединяетъ то и другое: его жизнь поучительна, его поученіе живительно; его поэтому избираетъ поэтъ въ учителя и въ друзья.
  
   1. Л. Мей. Въ изд. Гербеля и въ соч. Мея.
   2. М. Лермонтовъ. (Къ *** изъ Шиллера).
  
             Дѣлись со мною тѣмъ, что знаешь,
             И благодаренъ буду я.
             Но ты мнѣ душу предлагаешь:
             На вой мнѣ чортъ душа твоя.
  
   3. Ѳ. Миллеръ. Изд. Гербеля.
   4. Н. Гербель. Въ изд. Гербеля.
   5. П. Вейкбергъ. Переведено для настоящаго изданія.
  

XII. Нынѣшнее поколѣніе.

   Поэтъ имѣетъ въ виду дѣйствительную нѣмецкую молодежь конца ХVIII столѣтія; какъ извѣстно, къ молодежи конца нашего вѣка (напр. къ русской молодежи восьмидесятыхъ годовъ) не разъ обращался такой-же упрекъ.
  
   1. Михайловъ. (Нынѣшнее поколѣніе, изъ Шиллера). "Литературная Газета" 1837, и въ "Стихотвореніяхъ М. Л. Михайлова".
  
             Ты]непонятно мнѣ, племя! Иль было и прежде, какъ нынѣ?
             Молоды старцы теперь, юноши стары у насъ!
  
   2. Ѳ. Миллеръ. (Нынѣшнее поколѣніе, изъ Шиллера). "Москвитянинъ" 1842, No VII.
  
             Было-ль всегда, какъ теперь? люди! я васъ не постигну:
             Вижу, что старость юна; но ахъ! и юность стара!
  
   3. М. Дмитріевъ. (Нынѣшнее поколѣніе). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля и въ "Стихотвореніяхъ М. А. Дмитріева" 1865.
  
             Такъ ли бывало всегда, какъ теперь?-- Родъ людей непонятный!
             Только лишь старость юна, юность же, ахъ, какъ стара!
  

XIII. Къ музѣ.

   Отголосокъ всегдашняго убѣжденія Шиллера въ высокомъ и совершенно незамѣнимомъ воспитательномъ значеніи искусства.
  
   1. М. Деларю. (Къ музѣ, изъ Шиллера). "Опыты въ стихахъ М. Деларю" 1845.
  
             Чѣмъ бы я былъ безъ тебя, но знаю; но видѣть ужасно,
             Какъ милліоны людей здѣсь прозябаютъ безъ музъ!
  
   2. М. Михайловъ. (Къ музѣ, изъ Шиллера). "Иллюстрація" 1848 и въ "Стихотвор. М.Л. Михайлова" 1862.
  
             Что бы я былъ безъ тебя -- не знаю; но страшно, какъ взглянешь,
             Что безъ тебя этотъ рой сотенъ и тысячъ людей.,
  
   3. М. Дмитріевъ. (Къ музѣ, изъ Шиллера). "Лирическія стихотворенія Шиллера въ переводахъ русскихъ поэтовъ" изд. Гербеля и въ "Стихотвореніяхъ М. А. Дмитріева" 1863.
  
             Что бы я былъ безъ тебя -- я не знаю; но только мнѣ страшно
             Видѣть, что безъ тебя -- сотни и сотни людей,
  
   4. Л. Мей. (Къ музѣ). Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ "Сочиненіяхъ" Мея.
  

XIV. Ученый работникъ.

   Называлась раньше Филистеръ, но имѣетъ въ виду не только бездарныхъ тружениковъ науки, которыхъ и по русски называютъ нѣмецкимъ словомъ гелертеръ, но и болѣе выдающихся представителей учености, не одухотворенной эстетическимъ вкусомъ. Въ объявленіи объ изданіи "Горъ" поэтъ предполагалъ "разбить стѣну между міромъ науки и міромъ прекраснаго, освободить результаты научнаго знанія отъ ихъ схоластической формы и въ привлекательной оболочкѣ сдѣлать понятными всѣмъ и каждому". Еще ранѣе, въ статьѣ о "сценѣ, какъ нравственномъ учрежденіи", онъ говорилъ: "Или маленькіе умы потому такъ высоко ставятъ свою работу, что она имъ такъ трудна? Сухость, муравьиное прилежаніе и поденщина подъ почетными на званіями основательности, серьезности, глубокомыслія окружены хвалой и удивленіемъ... и такъ будетъ длиться, пока ученость и вкусъ, истина и красота не обнимутъ другъ друга, какъ родныя сестры".
  
   М. Михайловъ. (Ученый работникъ). "Иллюстрація", 1848, No 42, 275, и въ "Стихотвореніяхъ М. Л. Михайлова" 1862 и 1890.
  

XV и XVI.Долгъ каждаго и задана.

   Эти двѣ эпиграммы включены также Гете въ его "Четыре времени года", и неизвѣстно, кому изъ поэтовъ онѣ принадлежатъ, тѣмъ болѣе, что ихъ идеи равно близки обоимъ. Высшій идеалъ есть всестороннее развитіе; кому оно недоступно, тотъ долженъ развивать въ себѣ то, на что способенъ, чтобы быть если не самодовлѣющимъ цѣлымъ, то хоть достойной частью такого цѣлаго. Еще въ письмѣ къ Лоттѣ Шиллеръ указывалъ, что "жизнь въ жизни рода, раствореніе своего я въ большомъ цѣломъ" -- его любимая тема. Смыслъ высшее развитіе индивидуальности имѣетъ два результата: разнообразіе людей и въ то-же время ихъ сходство.
   М. Михайловъ. (Долгъ каждаго). "Стихотворенія "М. Л. Михайлова" 1862 и 1890.
  
   1. А. Струговщиковъ. (Задача, безъ указанія, что переведено изъ Шиллера). "Стихотворенія А. Струговщикова" 1845, 174.
  
             Каждый будь тѣмъ, что онъ есть, и каждый Творцу будь подобенъ:
             Онъ себѣ вѣренъ, и ты только будь вѣренъ себѣ.
  
   2. М. Дмитріевъ. (Задача). Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ "Стихотвореніяхъ М. А. Дмитріева" 1865.
  
             Будь не то, что другой; но нудь Вышнему каждый подобенъ!
             Какъ же достигнуть того?-- Всякъ будь въ себѣ совершенъ.
  
   3. Н. Минскій. Переведено для настоящаго изд.
  

XVII. Собственный идеалъ.

   Имѣется въ виду Божество, сходное въ разсудочномъ представленіи людей и различное въ ихъ чувствахъ.
  
   1. Л. Мей. (Свой идеалъ). "Раутъ" 1854, и въ "Сочиненіяхъ" Мея.
   2. М. Дмитріевъ. (Идеалъ). "Лирическія стихотворенія Шиллера въ переводахъ русскихъ поэтовъ" изд. Гербеля и въ "Стихотвореніяхъ М. А. Дмитріева" 1865.
  
             Общее всѣмъ, что ты мыслишь; твое лишь, что чувствуешь въ сердцѣ!
             Дабы и Богъ былъ твоимъ, чувствуй, чѣмъ мыслить о немъ!

[]

XVIII. Мистикамъ.

   Истинная тайна не въ естественномъ мірѣ, окружающемъ насъ.
  
   1. М. Дмитріевъ. (Мистикамъ). Въ изд. Гербеля 1857, II, 205, и въ "Стихотвореніяхъ М. А. Дмитріева" 1865.
  
             Тайна поистинѣ то, что вѣчно у всѣхъ предъ глазами,
             Что окружаетъ всѣхъ насъ; только невидимо вамъ!
  
   2. Л. Мей. (Мистикамъ, изъ Шиллера). Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ "Сочиненіяхъ Л. А. Мея".
  
             Есть одна вѣчная тайна: у всѣхъ насъ она предъ глазами.
             Все наполняетъ она, но никто не видалъ этой тайны.
  
   3. Н. Минскій. Переведено для настоящ. изд.
  

XIX.Ключъ.

   1. Ѳ. Миллеръ. (Ключъ). "Москвитянинъ" 1842, No V, тоже въ "Журналѣ Военно Учебныхъ Заведеній", 1842, No 150, стр. 660, и въ "Стихотвореніяхъ Ѳ. Миллера,
  
             Хочешь узнать ты себя? смотри на людей и учися;
             Хочешь людей ты узнать? въ сердце свое загляни.
  
   2. А. Струговщиковъ. (Изученіе, безъ указанія, что переведено изъ Шиллера). Стихотворенія А. Струговщикова" 1845.
  
             Хочешь себя изучить,-- другихъ изучай непрестанно;
             Хочешь другихъ понимать -- въ сердце свое загляни.
  
   3. М. Михайловъ. (Ключъ, изъ Шиллера). "Литературная Газета" 1817, No 33, и въ "Стихотвореніяхъ М. Л. Михайлова" 1862 и 1890.
   4. К. Петерсонъ. (Ключъ, изъ Шиллера) "Раутъ" 1854, 52.
  
             Себя если хочешь узнать, за ближнимъ твоимъ наблюдай!
             Коль хочешь постигнуть другихъ, то въ сердце ты вникни свое!
  

XX. Порицателю.

   1. А. Струговщиковъ. (Другу, безъ указанія, что взято у Шиллера). "Стихотворенія А. Струговщикова", 1845.;
  
             Строго, какъ совѣсти гласъ, ты судишь моя начинанья.
             Ботъ почему я тебя, друга, какъ совѣсть люблю.
  
   2. Дмитріевъ, (Порицатель). Шиллеръ въ изд Гербеля и въ "Стихотвореніяхъ М. А. Дмитріева" 1865.
  
             Строго, какъ совѣсть моя, замѣчаешь во мнѣ ты ошибки;
             Я вѣдь зато и люблю такъ же,какъ совѣсть,тебя!
  
   Н. Минскій. Переведено для настоящаго изд.
  

XXI. Умъ и мудрость.

   Обычное для Шиллера и Гете противоположеніе близорукаго ума (вѣрнѣе, разсудка) истинной мудрости, взоромъ проникающей далеко за предѣлы общепринятыхъ мнѣній.
  
   А. Струговщиковъ. (Умъ и мудрость, безъ указанія. что переведено изъ Шиллера). "Стихотворенія А. Струговщикова" 1845.
  

XXII. Согласіе.

   По общему мнѣнію (кромѣ Дюнцера), эта параллель между идеалистомъ и реалистомъ имѣетъ въ виду Шиллера и Гете. Характерны замѣчанія въ письмѣ перваго ко второму (1794 г.): "Правда, по первому взгляду можетъ показаться, что нѣтъ большей противоположности, какъ между спекулятивнымъ и интуитивнымъ духомъ; первый со всей искренностью и чистотой стремится къ опыту, послѣдній путемъ самостоятельнаго, свободнаго мышленія ищетъ закона. Но на полпути они необходимо должны встрѣтиться. Правда, интуитивный духъ имѣетъ дѣло только съ отдѣльными особями, спекулятивный -- только съ родовыми группами. Но если интуитивная мысль геніальна, созданіемъ ея будутъ хотя и отдѣльныя особи, но съ характеромъ групповымъ; равнымъ образомъ, если спекулятивный духъ геніаленъ и если, возвышаясь надъ опытомъ, онъ не порветъ съ нимъ связи, то хотя произведеніемъ его и будутъ только группы, но всегда съ жизненностью отдѣльныхъ особой и съ опредѣленнымъ отношеніемъ къ дѣйствительнымъ объектамъ".
   1. А. Струговщиковъ. (Встрѣча, безъ указанія, что переведено изъ Шиллера). Стихотворенія А. Струговщикова" 1845.
  
             Истины оба мы ищемъ, ты ее ищешь въ природѣ,
             Я же въ сердцѣ ищу; къ цѣли одной мы придемъ:
             Если здоровы глаза, Бога въ природѣ ты встрѣтишь,
             Ежели сердцемъ здоровъ, въ сердцѣ его обрѣтешь.
  
   2. Л. Мей. Къ "Раутѣ" 1854 и въ соч. Мея.
  
             Оба мы истины ищемъ -- ты въ жизни, я въ сердцѣ,
             Оба ее мы найдемъ, и найдемъ непремѣнно:
             Здравое око Создателя всюду увидить,
             Здравое сердце въ себѣ Божій міръ отразитъ.
  
   3. М. Михайловъ. (Согласіе). "Стихотворенія М. Л. Михайлова". 1802 и 1890.
  

XXIII. Политическое правило.

   Мы можемъ стремиться къ тому, чтобы существующее было хорошо и прекрасно; но чтобы все хорошее и прекрасное стало существующимъ, мы можемъ только желать". ("О возвышенномъ"). Эпиграмма направлена противъ Фихте.
  
   Ѳ. Миллеръ. (Политическое правило). Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ стихотв. Миллера.
  

XXIV. Maiestas populi.

   "Ранѣе,-- замѣчаетъ Гоффмейстеръ,-- Шиллеръ (напр. въ Тридцатилѣтней войнѣ) говорилъ безъ всякой ироніи о величіи народа,-- здѣсь онъ усвоилъ уже себѣ "аристократическій) воззрѣнія Гете. Но и здѣсь говорится не о величіи народа въ прежнемъ смыслѣ, но о томъ духовномъ величіи, которое, по мнѣнію Шиллера, можетъ быть лишь удѣломъ избранныхъ единицъ, но не массы.
  
   Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ "Стихотвореніяхъ" Миллера.
  

XXV. Исправителю человѣчества.

   Эпиграмма направлена, главнымъ образомъ, противъ Фихте и выражаетъ обычное воззрѣніе Шиллера и Гете, что можно и должно помогать отдѣльному человѣку, но слѣдуетъ отказаться отъ замысловъ помочь всему человѣчеству, такъ какъ это невозможно. Съ полнымъ правомъ отмѣчаетъ Дюнцеръ узость этого ученія, отрицающаго возможность широкихъ добродѣтельныхъ мѣропріятій, и неспрведливость этого упрека по отношенію къ Фихте, планы котораго могли случайно не удаться, но никакъ не могутъ быть названы утопіями,
  
   М. Дмитріевъ. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ "Стихотвореніяхъ М. А. Дмитріева", 1865.
  

XXVI. Моя антикритика.

   Въ оригиналѣ -- Моя антипатія. "Но очень рекомендуетъ народъ или эпоху, когда въ нихъ много говорятъ о нравственности вообще или объ отдѣльныхъ высоконравственныхъ поступкахъ; надо надѣяться, что въ концѣ культурнаго развитія,-- если о таковомъ можно думать, объ этомъ будутъ разговаривать гораздо меньше". ("О нравственной пользѣ эстетическихъ нравовъ").
  
   Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ стихотв. Миллера.
  

XXVII.Астрономамъ.

   Эпиграмма имѣетъ ближайшую связь съ ученіемъ Шиллера о возвышенномъ. Возвышенное не живетъ въ пространствѣ потому, что оно есть созданіе нашего разума, "дѣлающее насъ безконечно великими", а но просто очень большое явленіе. Въ "Критикѣ силы сужденія" Канта, вышедшей за годъ до этой эпиграммы, говорится: "Эстетическое впечатлѣніе, получаемое отъ безграничнаго цѣлаго можно назвать возвышеннымъ, не въ зависимости отъ громадности числа, но оттого, что мы постепенно переходимъ все къ большимъ единицамъ" и т. д.
  
   1. Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ стихотв. Миллера.
  
             Не говорите мнѣ столько о солнцахъ, о пятнахъ туманныхъ:
             Развѣ міръ тѣмъ и великъ, что вы исчислили въ немъ?
             Правда, предметъ вашъ возвышенъ -- все-жъ выше въ пространствѣ;
             Но не въ пространствѣ, друзья, ищемъ высокое мы.
  
   2. Н. Минскій. Переведено для настоящаго изданія.
  

XXVIII. Астрономическія писанія.

   Противъ книги проф. Вюпша "Космологическія бесѣды для юношества".
  
   Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ стихотв. Миллера.
  

XXIX. Лучшее государство.

   1. Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербелл и въ стих. Миллера.
  

XXX. Моя вѣра.

   Противоположеніе установленной религіозной догмы и глубокаго внутренняго чувства истинной религіозности, которая относится одинаково ко всѣмъ существующимъ религіямъ.
  
   Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ стих. Миллера.
  

XXXI. Внутреннее и внѣшнее.

   Въ переводѣ Мея напрасно прибавлено, одинъ только Онъ его видитъ. Мысль Шиллера не въ томъ, что Богъ одинъ только видитъ сердце; человѣкъ, оправдывая дурную внѣшность хорошими мотивами, говорить: Богъ видитъ одно только сердце, то есть другое его не интересуетъ. Поэтъ возражаетъ: да, это правда, но надо имѣть въ виду и людей, отъ которыхъ скрыты эти хорошіе мотивы и которые видятъ только дурное.
  
   1. Л. Мей. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ "Сочиненіяхъ" Мея.
   2. М. Дмитріевъ. Въ изд. Гербеля 1857 г. и въ "Стихотвореніяхъ М. А. Дмитріева" 1865.
  
             "Сердце видитъ лишь Богъ!" За тѣмъ-то, что сердце Богъ видитъ,
             Ты и старайся, чтобъ быть сноснымъ хоть сколько нибудь!
  

XXXII. Другъ и врагъ.

   1. Ѳ. Миллеръ. "Москвитянинъ" 1842, No III, изъ стихотвореніяхъ О. Миллера.
  
             Дорогъ мнѣ другъ; но и врагъ мнѣ полезенъ: одинъ подаетъ мнѣ
             Добрый совѣтъ, а другой мнѣ указуетъ мой долгъ.
  
   2. А. Струговщиковъ. (Врагъ, безъ указанія, что переведено изъ Шиллера). "Стихотворенія А. Струговщикова" 1815.
  
             Часто полезенъ и врагъ: чего въ себѣ сами не видимъ,
             Онъ подмѣчаетъ, и тѣмъ насъ же наводить на слѣдъ.
  
   3. М. Михайловъ. "Иллюстрація" 1848, No 42, и въ "Стихотвореніяхъ М. Л. Михайлова", 1862 и 1890.
  

ХXXIII. Свѣтъ и цвѣтъ.

   Были попытки считать, въ духѣ Шиллера, "вѣчно единый" свѣтъ, которому надлежитъ пребывать на высотахъ у Вѣчно-Единаго -- истиной, а перемѣнчивый цвѣтъ, болѣе подходящій къ людямъ -- красотой.
  
   Л. Мей. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ сочиненіяхъ Моя.
  

XXXIV. Прелестная нераздѣльность.

   Болѣе правильный переводъ заглавія. Прекрасная индивидуальность (Schöne Individualität). Замѣчательноо но сжатости и выразительности опредѣленіе отношеній между личностью и группой, къ которой она принадлежитъ. Умъ говоритъ намъ о нашей самобытности ("ты единиченъ умомъ"), но умъ-же учитъ насъ подчиняться закону группы ("умъ есть глазъ цѣлаго"). Сердце чувствуетъ себя обособленной единицей ("сердце ты самъ"), но оно-же сближаетъ насъ съ другими: "ты единодушенъ съ нимъ (цѣлымъ) сердцемъ". Благо тому, у кого "умъ въ сердцѣ": для кого подчиненіе цѣлому есть не тягостное велѣніе разума, но самопроизвольное желаніе сердца, это и будетъ ^прекрасная индивидуальность".
  
   Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ стихотвореніяхъ Миллера.
  

XXXV.Идеальная свобода.

   Кромѣ обычнаго освобожденія отъ мелочей и тяготъ земной жизни -- то есть могилы, есть иной путь уже указанный въ "Идеалахъ и жизни": идеальная свобода духа.
  
   Л. Мей. Въ "Раутѣ " 1854 и въ "Сочиненіяхъ" Мея.
  

XXXVI. Разнообразіе.

   "Разумъ требуетъ единства,-- говорится въ "Письмахъ объ эстетическомъ воспитаніи",-- а природа разнообразія и обоимъ этимъ законамъ подчиненъ человѣкъ. Первый законъ внушенъ ему неподкупнымъ сознаніемъ, второй -- неистребимымъ чувствомъ. Въ священномъ царствѣ морали отдѣльная воля должна растворяться въ общей; въ радостномъ царствѣ игры и видимости (царствѣ красоты) властвуетъ свобода, и если здѣсь также исполняется общій законъ, то онъ исполняется самой натурой отдѣльной личности, то есть всегда въ новой и своеобразной формѣ".
  
   Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ стихотвор. Миллера.
  

XXXVII. Три возраста природы.

   Миѳическое міровоззрѣніе одухотворяло природу -- въ этомъ его сущность, механическое свело ее къ бездушному дѣйствію силъ; разумное міропониманіе -- по Шиллеру -- вновь видитъ въ природѣ одухотворенное цѣлое.
  
   Л. Мей. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ "Сочиненіяхъ" Мея.
  

XXXVIII. Геній.

   Въ оригиналѣ: "разсудокъ повторяетъ бывшее до него... разумъ (спекулятивный) строитъ за предѣлами природы, въ пустотѣ (абстракціи), лишь геній (художественный) умножаетъ природу въ природѣ", т. е. "не переходя за ея предѣлы", ибо его созданія суть жизненные образы.
  
   Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ стихотвореніяхъ Миллера.
  

XXXIX. Подражатель.

   Вполнѣ точная мысль оригинала: подражатель, дѣлая что либо новое изъ чужого созданія, можетъ переработать только хорошее; наоборотъ, генію все равно: всякое созданіе, дурно оно или хорошо, есть для него лишь сырой матеріалъ для творчества.
  
   Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ стихотвореніяхъ Миллера.
  

XL. Геніальность.

   Творенія генія подобны божьимъ созданіямъ -- они прозрачны, но безпредѣльно-глубоки, какъ эѳиръ. "Съ прелестной наивностью выражаетъ геній самыя возвышенныя и глубокія свои мысли: это божьи реченія изъ устъ ребенка" ("О наивной и сантимент. поэзіи").
  
   Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ стихотвор. Миллера.
  

XLI. Изслѣдователи.

   Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ стихотвореніяхъ Миллера.
  

XLII. Рѣдкое сочетаніе.

   Одна изъ эпиграммъ, показывающихъ, какъ глубоко было взаимодѣйствіе творчества въ "Ксеніяхъ". такъ какъ внесена и въ "Четыре времени года" Гете.
  
   А. Струговщиковъ. (Рѣдкое сочетаніе, безъ указанія, что переведено изъ Шиллера). "Стихотворенія А. Струговщикова" 1815.
  

XLIII. Безупречность.

   Быть (въ произведеніи искусства) свободнымъ отъ недостатковъ можетъ или могучій художникъ, произведенія котораго служатъ критеріемъ безупречности, или ничтожество, тщательно избѣгающее недостатковъ, но не могущее этой "безукоризненностью" возмѣстить отсутствіе творческой силы; произведенія, свободныя отъ недостатковъ, легко страдаютъ однимъ худшимъ недостаткомъ: посредственностью.
  
   Я. Полонскій. (Безукоризненность, изъ Шиллера Шиллеръ въ изд. Гербеля.
  

XLIV. Законъ природы.

   Развитіе мысли, высказанной въ прошлой эпиграммѣ: бездарность боится отступить отъ схемы старыхъ правилъ, такъ какъ единственное достоинство ея -- покорность этимъ правиламъ; наоборотъ, геній, "незнакомый съ правилами, этими костылями слабости, руководимый лишь природой и инстинктомъ, своимъ ангеломъ-хранителемъ, спокойно и увѣренно проходитъ мимо всѣхъ тенетъ дурного вкуса". (О наивн. и сантим. поэзіи").
  
   Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ стихотвореніяхъ Миллера.
  

XLV.Выборъ.

   "Что нравится лучшимъ людямъ, то хорошо; что нравится всѣмъ безъ исключенія, то еще лучше" (отзывъ о стихотв. Бюргера). Стараться нравиться всѣмъ значитъ понижать требованія къ себѣ; нравиться немногимъ (избранникамъ) значить повышать эти требованія и въ концѣ концовъ все таки понравиться всѣмъ. Въ связи -- знаменитыя слова Гете: "Кто жилъ для лучшихъ людей своего времени, тотъ жилъ для всѣхъ временъ".
  
   1. Ѳ. Миллеръ; Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ стихотвор. Миллера.
   2. М. Дмитріевъ. (Выборъ, изъ Шиллера)."Стихотворенія М. А. Дмитріева" 1865.
  
             Если не всѣмъ ты искусствомъ и дѣломъ понравиться можешь,
             Многимъ зачѣмъ угождать?-- Худо, кто нравится всѣмъ!
  

XLVI.Музыка.

   " Въ противоположность другимъ искусствамъ музыка ничего не изображаетъ -- она лишь возбуждаетъ соотвѣтственныя чувства. Единственный предметъ музыки есть форма ощущеній, она есть изображеніе способности ощущенія, такъ какъ она соотвѣтственными внѣшними движеніями сопровождаетъ и воплощаеть внутреннія движенія души. ("О стихотв. Матиссона").
  
   1. Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербеля.
  

XLVII. Языкъ.

   Невыразимость мысли въ словѣ -- одна изъ любимыхъ идей Шиллера и Гете; первый въ цѣломъ рядѣ писемъ цитируетъ слова своего Донъ-Карлоса не вошедшія въ драму: "какъ дурно, что мысль должна сперва распасться на мертвые элементы языка, что душа должна стать скелетомъ прежде чѣмъ явиться предъ другой душой Гете: "Слова -- образъ души; нѣтъ, не образъ -- только тѣнь!" и мн. др.
  
   1. Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербеля.
   2. Н. Минскій. Переведено для настоящаго изданія.
  

XLVIII.Поэту.

   Законное ограниченіе мысли, высказанной въ прошлой эпиграммѣ; если слово разъединяетъ души то вѣдь только оно ихъ и соединяетъ.
  
   1. Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ стихотвор. Миллера.
   2. Н. Минскій. Переведено для настоящаго изданія.
  

XLIX. Художникъ.

   Высокое мастерство словеснаго стиля, чуждое другимъ искусствамъ заключается въ умѣніи не договорить, чтобы возбудить въ читателѣ самостоятельную работу мысли въ желательномъ направленіи, извѣстно замѣчаніе Вольтера: "le secret d'ennyer est celui de tout dire".
  
   1. А. Струговщиковъ. (Тайна, безъ указанія, что переведено изъ Шиллера). "Стихотворенія А. Струговщикова" 1845.
  
             Чѣмъ отличается мастеръ? Въ чемъ его тайна и сила?--
             Молча онъ иногда долженъ высказывать мысль.
  
   2. Н. Минскій. Переведено для настоящаго изданія.
  

L. Поясъ.

   Поэтъ имѣетъ въ виду извѣстную сдержанность языка, не блещущаго яркими красками, но тѣмъ болѣе привлекательнаго.
  
   1. Ѳ. Миллеръ Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ стихотв. Миллера.
  
             Въ поясѣ только хранится вся тайна красотъ Афродиты:
             Скромность ей силу даетъ, скромность и вяжетъ ее.
  
   2. М. Дмитріевъ. Стихотворенія М. А. Дмитріева. 1865.
  
             Въ поясѣ прелестей тайну отъ глазъ Афродита скрываетъ;
             Что же ей прелесть даетъ? То же, чѣмъ связана: стыдъ!
  
   3. Н. Минскій. Переведено для настоящаго изданія.
  

LI. Дилетантъ.

   Готовый литературный языкъ обладаетъ множествомъ сложившихся формъ, орудуя которыми можно создавать суррогаты поэтическихъ произведеній,-- которыя однако никого не должны обманывать относительно ихъ истинной цѣнности. Гете въ статьѣ о дилеттантизмѣ, написанной при участіи Шиллера, также говорилъ о безстыдствѣ диллетантской лирики, "порождаемой и поддерживаемой воспоминаніями изъ богатаго и развитаго поэтическаго языка и легкостью механическаго созданія хорошей внѣшности".
  
             1. Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ стихотвореніяхъ Миллера.
             2. П. Вейнбергъ. Переведено для настоящаго изданія.
  

LII. Лжецѣнители искусства.

   Въ переводѣ Миллера измѣнена мысль оригинала, второй стихъ котораго гласитъ: "достойны-ли вы добра", если оно можетъ быть создано лишь вѣчной борьбой съ вами".. То-есть: хорошее, вѣчное въ искусствѣ создается лишь указаніямъ и оцѣнкамъ цѣнителей, "болтающихъ объ искусствѣ" (Kunstschwätzer), какъ называется эпиграмма въ вопреки оригиналѣ.
  
   Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ стихотвореніяхъ Миллера.
  

LIII. Философіи.

   За быстрой смѣной философскихъ системъ поэтъ совершенно правильно видитъ вѣчное стремленіе къ истинѣ, непреходящую и единую философію въ собственномъ смыслѣ, то есть любовь къ мудрости, которая переживетъ величіе и паденіе всѣхъ системъ.
  
   Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ стихотвореніяхъ Миллера.
  

LIV. Милость музъ.

   Въ оригиналѣ: вмѣстѣ съ филистеромъ; кажется, Шиллеръ имѣлъ въ виду извѣстнаго филолога Ф. А. Вольфа.
  
   М. Михайловъ. "Иллюстрація" 1848, No 42 и въ "Стихотвореніяхъ М. Л. Михайлова" 1862 и 1890.
  

LV. Шпатъ съ изобр. головы Гомера.

   Первоначально не входило въ Tabulae votivae, да и не подходитъ къ нимъ по содержанію. Такую печать съ изображеніемъ головы Гомера Шиллеръ самъ заказалъ себѣ черезъ книгопродавца Гешена въ 1790 г.
  
   1. М. Михайловъ. "Литературная Газета" 1847 и въ "Стихотвореніяхъ М. Л. Михайлова 1862 и 1890 г.
   2. К. Петерсонъ. "Раутъ" 1854.
  
             Тебѣ только, добрый Гомеръ, ввѣряю я нѣжную тайну:
             О счастіи любящихъ звать можетъ лишь скромный пѣвецъ.
  

МЕЛОЧИ.
(1796).

   Подобно Надписямъ, относятся къ числу серьезныхъ Ксеній.
  

1. Эпическій гекзаметръ.

   Сравненіе его съ теченіемъ морскихъ валовъ -- встрѣчающееся ранѣе у Шлегеля -- имѣетъ въ виду не столько ритмическое строеніе этого величаваго стихотворнаго размѣра,сколько внутреннее движеніе, связующее вереницу такихъ стиховъ. Рѣчь идетъ объ эпическомъ гекзаметрѣ -- то-есть о цѣлой героической поэмѣ,-- о Гомеровской по преимуществу.
  
   1. А. Глѣбовъ. "Славянинъ", 1827, ч. II, 467.
  
             Мощный уноситъ тебя онъ по катящимся волнамъ
             Зришь за собою ты, зришь предъ собою лишь море и небо.
  
   2. И Гербель. Шиллеръ въ изданіи Гербеля.
   3. Орестъ Головнинъ. (Проф. P. Р. Брандтъ). Переведено для настоящаго изданія.
  

2. Двустишіе.

   Любимый размѣръ Шиллера, своею двойственностью столь подходящій къ антитетическому характеру его поэзіи. Двустишіе состоитъ изъ гекзаметра и пентаметра: двухъ шестистопныхъ стиховъ, по такой схемѣ.

[]

   Пентаметръ двумя своими паузами какъ бы смягчаетъ неудержимый бѣгъ дактилей гекзаметра -- и двустишіе Шиллера и примѣромъ и сравненіемъ удивительно хорошо характеризуетъ ритмическій строй этой стихотворной формы.
  
   1. А. Глѣбовъ. (Двоестишіе). "Славянинъ" 1827, ч. II, 467.
  
             Пышно въ гекзаметрѣ влажный столпъ возстаетъ отъ потока,
             И въ пентаметрѣ вмигъ рушится, сладко звуча.
  
   2. А. Струговщиковъ. (Гекзаметръ и пентаметръ, безъ указанія, что переведено изъ Шиллера). "Стихотворенія А. Струговщикова" 1845.
  
             Свѣтлымъ потокомъ струится гекзіметра стихъ граціозный;
             Сжатъ, гибокъ и смѣлъ -- вотъ онъ пентаметръ мой.
  
   3. Орестъ Головнинъ. Переведено для настоящаго изданія.
  

3. Восьмистрочная станца.

   Поэтичное и изящное объясненіе происхожденія октавы, эпической итальянской строфы изъ восьми пятистопныхъ ямбовъ, риѳмованныхъ по формулѣ abababcc, то-есть съ троекратнымъ повтореніемъ двухъ риѳмъ.
  
   1. А. Глѣбовъ. (Октава) "Славянинъ" 1827, ч. II.
  
             Любовь создала тебя нѣжно-томящаясь!-- милая, трижды
             Стыдливо бѣжишь ты,-- и трижды съ желаньемъ приходишь опять.
  
   2. Н. Гербель. Шиллеръ въ изд. Гербеля.
   3. Орестъ Головнинъ. Переведено для настоящаго изданія.
  

4. Обелискъ.

   За тремя эпиграммами изъ области версификаціи слѣдуетъ пять двустишій, посвященныхъ архитектурѣ.
  
   1. А. Струговщиковъ. (почему-то озаглавлено Пирамида и не указано, что переведено изъ Шиллера). "Стихотворенія А. Струговщикова" 1815.
  
             Мастеръ поставилъ меня на подножіи собственной силы:
             Стой, сказалъ онъ, и я вѣки стою на пескѣ.
  
   2. Орестъ Головнинъ. Переведено для настоящаго изданія.
  

6. Тріумфальная арка.

   1. Н. Гербель. Шиллеръ въ изд. Гербеля.
   2. Орестъ Головнинъ. Переведено для настоящаго изданія.
  

6. Прекрасный мостъ.

   1. Л. Мей. (Прекрасный мостъ). Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ сочин. Мея. Переводъ не точенъ.
  
             Жизни шумящія волны бѣгутъ -- надо мной, подо мною:
             Съ ними къ безсмертью нестись и меня приглашаетъ художникъ.
  
   2. Орестъ Головнинъ. Переведено для настоящаго изданія.
  

7. Ворота.

   Съ этимъ двустишіемъ -- въ противоположность предыдущимъ -- связана не эстетическая мысль, но глубокая соціологическая идея.
  
   1. Н. Гербель Шиллеръ въ изд. Гербеля.
   2. Орестъ Головнинъ. Переведено для настоящаго изданія.
  

8. На соборъ св. Петра.

   Въ связи съ взглядомъШиллера:"возвышеннымъ считается тотъ предметъ, который дѣлаетъ безконечно великимъ меня самого".
  
   1. А. Струговщиковъ. (Церковь св. Петра, безъ указанія, что взято изъ Шиллера). "Стихотворенія А. Струговщикова" 1815.
  
             Тщетно въ размѣрахъ моихъ безконечнаго ищете. Больше
             Сдѣлать себя самого, вотъ чего мастеръ хотѣлъ.
  
   2. Орестъ Головнинъ. Переведено для настоящаго изданія.
  

ПРУЖИНЫ.
(1796).

   Мотивомъ для низкихъ, рабскихъ натуръ служитъ страхъ; натура благородная сама идетъ къ исполненію долга; это отвѣтъ на Кантовское опредѣленіе долга "принужденіе къ неохотно исполняемому дѣянію". ("Метафизика нравовъ").
  
   М. Михайловъ. (Triebfedern, изъ Шиллера). "Стихотворенія М. Л. Михайлова" 1862 и 1890.
  

НѢМЕЦКІЙ ГЕНІЙ.
(1796).

   Гальскій скачекъ -- французское изящество, остроуміе, тонкость, столь мало свойственныя нѣмецкому Духу.
  
   Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ стихотвор. Миллера.
  

ПОЭТЪ-МОРАЛИСТЪ.
(1896).

   Направлено противъ Лафатера.
  
   Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербеля.
  

СРЕДСТВО СОЕДИНЕНІЯ.
(1796).

   Также противъ Лафатера.
  
   Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ стихотв. Миллера.
  

УЛОВКА ХУДОЖНИКА.
(1796).

   Противъ романиста I. Т. Гермеса (1738--1821), автора романовъ "Путешествіе Софіи изъ Мемеля въ Саксонію" и "Для дѣвицъ благороднаго происхожденія".
  
   1. Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербели и съ стихотвореніяхъ Миллера.
  
             Если желаешь понравиться свѣта сынамъ и духовнымъ,
             То сладострастье рисуй, да и чертей не забудь.
  
   2. П. Вейнбергъ. Переведено для настоящаго изданія.
  

ВОЗВЫШЕННЫЙ СЮЖЕТЪ.
(1796).

   Противъ "Мессіады" Клопштока.
  
   1. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ стихотв. Миллера.
  
             Муза твоя воспѣваетъ, пакъ Богъ сожалѣетъ людяхъ.
             Гдѣ же поэзія въ томъ, что всѣ такъ жалки они.
  
   2. П. Вейнбергъ. Переведено для настоящаго изданія.
  

ТОЛКОВАТЕЛИ КАНТА.
(1796).

   Философія Канта вызвала множество толкованій, длинный рядъ которыхъ не кончается и въ наши дни.
  
   1. А. Струговщиковъ. (Толкователи Канта, безъ указанія, что переведено изъ Шиллера). "Стихотворенія А. Струговщикова", 1845.
  
             Сколько, подумаешь, бѣдныхъ прокормитъ богатый заводчикъ!
             Ежели строится царь, плотникамъ много хлопотъ.
  
   2. М. Дмитріевъ. (Объяснители Канта). "Стихотворенія М. А. Дмитріева" 1865.
  
             Многихъ можетъ богачъ, и одинъ, прокормить неимущихъ!
             Ежели строютъ цари -- возчикамъ много работъ!
  
   3. К. Льдовъ. Переведено для настоящаго изданія.
  

ЭПОХА.
(1796).

   "Зданіе натуральнаго государства колеблется: его шаткіе устои падаютъ, и кажется, что есть, наконецъ, физическая возможность возвести законъ на престолъ, чтить человѣка, какъ самодовлѣющую единицу, и сдѣлать основой политическаго строя истинную свободу. Тщетная надежда! Нѣтъ нравственной возможности; щедрая эпоха наталкивается на невоспріимчивое поколѣніе. Здѣсь одичаніе, тамъ бездѣйствіе -- двѣ крайности человѣческаго паденія и обѣ соединены въ одной эпохѣ" (Письма объ эстет. воспит.", 5).
  
   1. М. Михайловъ. (Великій мигъ). "Стихотворенія М. Л. Михайлова" 1862 и 1890. Переводъ не точенъ.
  
             Вѣкъ породилъ намъ эпоху великую. Боже! какъ горько
             Въ этотъ великій моментъ видѣть ничтожныхъ людей!
  
   2. М. Дмитріевъ. (Эпоха). "Стихотворенія М. А. Дмитріева" 1866, т. II.
  
             Вѣкъ нашъ великій великую міру рождаетъ эпоху;
             Жаль, что великій моментъ -- малыхъ встрѣчаетъ людей.
  
   3. К. Льдовъ. Переведено для настоящаго изданія.
  

ДАНАИДЫ.
(1796).

   Первоначально (въ Ксеніяхъ) было направлено противъ журнала "Новая библіотека изящной словесности", издававшагося лейпцигскимъ книгопродавцемъ Дикомъ и его другомъ Вейссе, и называлось въ рукописи "Дикъ и его молодцы". Новое заглавіе даетъ двустишію общій характеръ насмѣшки надъ всякими неудачными потугами. Въ миѳѣ о Данаидахъ (см. въ словарѣ) не говорится ничего о нагрѣваніи камня.
  
   1. М. Михайловъ. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ стихотвореніяхъ Михайлова.
  

НАУКА.
(1796).

   Въ этомъ рѣзкомъ осужденіи грубо-утилитарнаго взгляда на науку (см. также "Архимедъ" и др.) поэтъ, кажется, имѣлъ въ виду главнымъ образомъ цеховыхъ ученыхъ, видящихъ въ наукѣ только ремесло.
  
   1. А. Струговщиковъ. (Наука, безъ указанія, что переводъ изъ Шиллера). "Стихотворенія А. Струговщикова" 1845.
   2. М. Дмитріевъ. (Наука, изъ Шиллера). "Стихотворенія М. А. Дмитріева" 1865.
  
             Для иного богиня, сходящая съ неба; другому
             Просто корова она, масла дающая скопъ!
  

НѢМЕЦКАЯ КОМЕДІЯ.
(1796).

   Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ стихотвор. Миллера.
  

НАТУРАЛИСТЫ и ТРАНСЦ. ФИЛОС.
(1796).

   Вѣроятно, противъ "Идей къ философіи природы" Шеллинга, гдѣ онъ дѣлаетъ попытку синтеза естествознанія и метафизики.
  
   М. Михайловъ. "Стихотворенія М. Л. Михайлова" 1862 и 1890.
  

УЧЕНЫЯ ОБЩЕСТВА.
(1796).

   Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ стихотвореніяхъ Миллера.
  

ОБЪЯВЛЕНІЕ КНИГОПРОДАВЦА.
(1796).

   Направлено противъ чрезмѣрныхъ рекламъ книгопродавца о книгѣ I. I. Шпальдинга "О назначеніи человѣка".
  
   Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ стихотвореніяхъ Миллера.
  

ОПАСНОЕ ПОСЛѢДСТВІЕ.
(1796).

   Двустишіе общаго характера было въ свое время намекомъ на преувеличенное преклоненіе Шлегеля предъ греческимъ искусствомъ, которое высоко ставили также Шиллеръ и Гете, но не вредила его популярности чрезмѣрными восхваленіями.
  
   Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ стихотвореніяхъ Миллера.
  

ГРЕКОМАНІЯ.
(1796).

   Какъ и предыдущая эпиграмма -- противъ "грекоманіи" Фр. Шлегеля, "Галломанія" внѣшнее воспроизведеніе французскихъ "классическихъ" образцовъ -- царила въ нѣмецкой литературѣ до Клопштока и Лессинга.
  
   Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ стихотвореніяхъ Миллера.
  

БАЛОВНИ СЧАСТІЯ.
(1796).

   Противъ братьевъ Шлегелей, слишкомъ поспѣшно дѣлившихся съ читателемъ -- въ довѣріи къ своей геніальности -- плодами своихъ размышленій. А. Струговщиновъ. (Маленькіе геніи, безъ указанія, что переведено изъ Шиллера). "Стихотворенія А. Струговщикова" 1845, 168.
  

ГОМЕРИДЫ.
(1796).

   Ср. поясненіе къ стихотвор. Иліада (стр. 392). Геттингенскій профессоръ X. Г. Гейне (1729--1812) былъ противникомъ Вольфа, хотя также не признавалъ единства поэмъ Гомера.
  
   Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ стихотвореніяхъ Миллера.
  

РѢКИ.
(1796).

   Изъ Ксеній.
  

1. Рейнъ.

   Съ эпохи возрожденія національнаго чувства, въ Германіи перестали видѣть въ Рейнѣ западную границу, выраженіемъ чего была извѣстная пѣсня Арндта: "Рейнъ -- нѣмецкая рѣка, не нѣмецкая граница."
  

2. Рейнъ и Мозель.

   Страна между Рейномъ и Мозелемъ извѣстна "духовнымъ безплодіемъ".
  

3. Дунай въ Австріи.

   Австрійцы, особенно вѣнцы, были тогда, какъ и теперь, извѣстны, какъ веселый, жизнерадостный народъ, какъ и файаки (фэаки), племя, упоминаемое въ "Одиссеѣ".
  

4. Майнъ.

   Комплиментъ Гете -- уроженцу Франкфурта.
  

5.Заала.

   Хвала тюрингенекимъ государямъ, особенно Карлу-Августу.
  

6. Ильмъ.

   Также комплиментъ Гете и другимъ поэтамъ, жившимъ въ Веймарѣ -- Виланду, Гердеру.
  

7. Плейса.

   Лейпцигъ, литературный центръ -- стоитъ на Олейсѣ.
  

8. Эльба.

   Намекъ на I. X. Аделунга (1732--1806), который объявилъ самымъ чистымъ нѣмецкимъ языкомъ саксонское нарѣчіе.
  

9. Шпре.

   Послѣ высокопарныхъ одъ, въ которыхъ Ражлеръ воспѣвалъ Фридриха II, поэзія въ Берлинѣ почти умолкла.
  

10. Везеръ.

          11. Цѣлебный источникъ въ Карлсбадѣ.

   Поэтъ лечился въ Карлсбадѣ.
  

12. Пегницъ.

   Намекъ на нюрнбергскій кружокъ поэтовъ Орденъ цвѣтовъ и пастуховъ на Пегницѣ", основанный въ XVII стол. и имѣвшій значеніе въ развитіи нѣмецкой поэзіи, но во время Шиллера влачившій жалкое существованіе.
  

13. **--скія

14. Зальца.

   Правильнѣе было-бы какъ въ оригиналѣ,-- Зальцахъ. Игра словъ (Salz значитъ соль) не могла быть передана въ переводѣ.
  

15. Безымянная рѣка.

   Подразумѣваотся рѣка Фульда, на которой стоялъ извѣстный Фульдскій монастырь, затѣмъ епископство.
  

16. Les fleuves indiscrets.

   Миллеръ во второмъ стихѣ слово "Schätzchen" перевелъ такъ, какъ его обыкновенно понимаютъ возлюбленная. Въ дѣйствительности у Шиллера говорится не о "дѣвушкѣ, которая была мила Дидероту", но о драгоцѣнностяхъ, которыя въ романѣ "Les bijoux indiscrets" нескромно разсказываютъ о непристойныхъ похожденіяхъ своихъ хозяекъ. Вмѣсто слова Schätzchen (значитъ -- и сокровище и возлюбленная), введшаго русскихъ переводчиковъ въ заблужденіе, въ первонач. редакціи было Steine -- камни.
  
   Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд Гербеля и въ стихотвореніяхъ Миллера.
   У Миллера не переведено двустишіе о Майнѣ; для настоящаго изданія оно переведено П. И. Вейнбергомъ.
  

ІЕРЕМІАДА.
(1706).

   Десять Ксеній, соединенныхъ въ одну сатиру по поводу нелѣпыхъ сожалѣній о "добромъ, старомъ времени" въ нѣмецкой литературѣ. До какой степени глубоко было даже въ лучшихъ умахъ это непониманіе могучаго литературнаго движенія, совершающагося предъ ихъ глазами, показываетъ напр. предисловіе Виланда къ собранію его сочиненій (1794 г.), гдѣ авторъ говорить, что началъ свое литературное поприще при восходѣ солнца нѣмецкой словесности, а заканчиваетъ его -- въ вечернихъ сумеркахъ. Въ духѣ такой жалобы написана ереміада, отдѣльныя двустишія которой носили названія:
   1. Іереміады изъ "Имперскаго Указателя", гдѣ особенно часто раздавались такія жалобы.
   2. Тяжелыя времена; намеки на Николаи, который противополагалъ "здравый смыслъ" философіи.
   3. Скандалъ; Шиллеръ наравнѣ съ Кантонъ былъ противникомъ морализующаго искусства.
   4. Публика въ недоумѣніи.
   5. Золотой вѣкъ; намекъ на комедіи Геллерта, Вейссе, Дика, гдѣ выставлялась "милая наивность" горничныхъ.
   6. Комедія, еженедѣльная гостья -- намекъ на комедію датскаго драматурга Гольберга "Die Wochenstube".-- Зигмундъ любовникъ въ "Нѣжныхъ сестрахъ" Геллерта; нѣжный Амандъ есть переводъ нѣмецкаго süsser Amant -- нѣжный любовникъ (Зигмундъ). Маскарилъ -- слуга въ комедіи Лессинга "Schatz".
   7. Старый нѣмецкій театръ -- о подражаніяхъ французской трагедіи по литературной теоріи Готшеда. "Ты нашъ котурнъ-минуэтъ -- неточно; въ оригиналѣ: "И ты минуэтный шагъ нашего котурна взятаго на подержаніе, то есть: "и ты, вялый стихъ нашей трагедіи".
   8. Романъ; намекъ на романы Галлера.
   9. Понятная проза; также и мысли чтецовъ вмѣсто читателей. Какъ извѣстно, Шиллеру была противна эта манера не оставлять ничего размышленію читателя.
   10. Хоръ.
  
   Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ стихотвореніяхъ Миллера.
  

ФИЛОСОФЫ.
(1796).

   Состоитъ изъ 19 Ксеній. Въ собраніи философовъ, засѣдающихъ подъ предсѣдательствомъ Аристотеля въ аду, является "ученикъ", желающій получить ясный и вѣрный отвѣтъ о высшихъ истинахъ бытія (то, что " потребно "). Іенскій временникъ -- "Іенская всеобщая литературная газета", получаемая въ аду, даетъ философамъ свѣдѣнія обо всемъ и они формулируютъ поочередно свое "всегодное", основное положеніе. Четыре заключительныхъ двустишія насмѣшка надъ излишней изворотливостью ученыхъ юридическихъ теорій и надъ ригоризмомъ Канта, требовавшаго нравственныхъ дѣяній не по склонности, но вопреки ей, только по сознанію долга.
  
   1. М. Дмитріевъ. Шиллеръ въ изд. Гербеля.
   2. Яхонтовъ. (Философы) "Искра" 1871, No 52, и въ "Стихотвореніяхъ Яхонтова", Спб. 1881.
   3. Владиміръ Соловьевъ. Переведено для настоящаго изданія.
   4. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

ТѢНЬ ШЕКСПИРА.
(1796).

   Составленная изъ 23 Ксеній "пародія" на то мѣсто изъ Одиссеи, гдѣ Одиссей въ аду разговариваетъ съ Геркулесомъ. Здѣсь подъ видомъ Геркулеса (Иракла) является Шекспиръ, бесѣдующій съ поэтомъ о драмѣ. Подъ Тирезіемъ (см. въ словарѣ) скрывается преобразователь нѣмецкой драмы Лессингъ, о "драматургіи " (въ переводѣ "книга уроковъ") котораго идетъ рѣчь ниже.-- Твой въ латахъ мертвецъ тѣнь отца Гамлета.-- Стихи:, торговли совѣтникъ и т. д. полны намековъ на современныя Шиллеру "мѣщанскія" драмы, причемъ поэтъ не пощадилъ и себя: въ оригиналѣ вмѣсто плутуютъ сказано -- Sie macheti Kabale -- (und Liebe -- "Коварство и любовь").
  
   1. П. Катенинъ. (Тѣнь Шекспира). "Сочиненія П. Катенина" 1832.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

ТЕАТРЪ ЖИЗНИ.
(1796).

   Написано для новогодняго изданія "Панорамщикъ", но напечатано впервые въ собраніи стихотвореній 1803 г. Заглавіе въ оригиналѣ: Игра жизни можно было бы передать Панорама жизни.
  
   1. А Струговщиновъ. (Панорама свѣта, изъ Шиллера). "Стихотворенія А. Струговщикова" 1845.
  
                       Не хотите ли, отъ скуки,
                       Въ панораму заглянуть?
                       Вотъ и ящикъ! Въ маломъ видѣ,
                       Весь большой и малый свѣтъ;
                       Но съ условіемъ, поближе
                       И попристальнѣй смотрѣть.
             Вотъ старый и малый, вотъ нищій и знатный,
             И вотъ въ отдаленьи ихъ общая цѣль!
             Къ ней мчатся, одна за другой, колесницы,
             Дрожитъ мостовая и оси трещатъ!
                       Всякій хочетъ свои силы
                       Или счастье испытать;
                       Но до пристани желанной,
                       Гдѣ Фортуна госпожа,
                       Путь ухабистъ и до цѣли
                       Лишь десятый доскакалъ.
             Прелестныя жены стоятъ у буфета,
             Съ улыбкой онѣ принимаютъ друзей
             И, рѣдкіе гости, пріемлютъ награду
             Изъ миленькихъ ручекъ, какъ должную дань.
  
   2. Холодковскій. (Театръ жизни). Шиллеръ въ изданіи Гербеля.
   3. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

КЪ ЭММѢ
(1796).

   1. В. Жуковскій. (Къ Эммѣ, изъ Шиллера). Первоначально въ "Славянинѣ" 1828, ч. VIII.
   2. И. Козловъ. (Къ Эммѣ, изъ Шиллера). Первоначально въ "Библіотекѣ для Чтенія", 1834, 1, 109.
  
             Туманъ далекій затмеваетъ
             Былую радость навсегда;
             И только взоръ еще плѣняетъ
             Одна прекрасная звѣзда.
                       Но звѣзды прелестью своей --
                       Лишь блескъ одинъ во тьмѣ ночей.
             Когда бъ ты въ гробѣ охладѣла,
             Уснула непробуднымъ сномъ,
             Тобой тоска бъ моя владѣла,
             Жила бы въ сердцѣ ты моемъ.
                       Но ахъ! собою свѣтъ плѣня,
                       Ты въ немъ живешь не для меня.
             Иль сладость нѣжности сердечной,
             О Эмма! можно позабыть?
             Тому, что гибнетъ, что не вѣчно,
             О Эмма! какъ любовью быть?
                       Ужель огонь ея святой
                       Исчезнетъ, будто жаръ земной!
  
   8. В. Кашаевъ. (Жажда любви, вольное подражаніе Шиллерову стихотвор. "An Emma"). "Стихотворенія В. Катаева" 1837.
   4. И. Лермонтовъ. (Къ Нинѣ, изъ Шиллера).
  
             Ахъ! сокрылась въ мракъ ненастный
             Счастья скромнаго мечта!
             По одной звѣздѣ прекрасной
             Млѣю, бѣдный сирота...
             Но, какъ блескъ звѣзды моей,
             Ложно счастье прежнихъ дней.
  
             Пусть на вѣкъ -- съ златымъ мечтаньемъ
             Пусть на вѣкъ глаза закрыть...
             Сохраню тебя страданьемъ:
             Ты для сердца будешь жить.
             Но, увы! ты любишь свѣтъ --
             И любви моей какъ нѣтъ!
  
             Можетъ ли любви страданье,
             Нина, нѣкогда пройти?
             Бури свѣта, волнованье
             Чувствъ горячихъ унести?
             Иль умретъ небесный жаръ,
             Какъ земли ничтожный даръ?
  
   5. Н. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
  

ОЖИДАНІЕ.
(1796).

   "Что касается благозвучія языка, красоты стихотворной формы, а особенно выразительности чередованія строфъ и прежде всего -- музыки ощущеній -- я не знаю равнаго стихотворенію Шиллера" (Фигофъ). Эстетическіе разборы этого знаменитаго стихотворенія занимаютъ у нѣмецкихъ комментаторовъ многія страницы, но объясненій оно не требуетъ.
  
   1. А. Покровскій. (Ожиданіе,изъ Шиллера). "Благонамѣренный" 1819, No 13; переводъ плоховатъ.
   2. А. Мейснеръ. (Ожиданіе, подражаніе Шиллеру). "Стихотворенія А. Мейснера" 1836. Вольное подражаніе.
   3. Вероновъ. (Ожиданіе, подражаніе Шиллеру) "Стихотворенія Веронова" 1838. Безобразный, малограмотный переводъ.
   4. И. Н. (Ожиданіе, безъ указанія, что переведено изъ Шиллера). "Библіотека для Чтенія" 1843, т. LXI. Заключительныя строки совсѣмъ не переданы.
  
                       Не замка ли звукъ отрадный
                       Въ отдаленьи слышу я?...
                       Нѣтъ: шумитъ потокъ прохладный,
                       Шепчетъ тополей семья.
  
             Душистый кленъ! роскошнѣе развѣй
             Зеленыя, узорчатыя сѣни...
             Пускай наметъ раскинутыхъ вѣтвей
             Закроетъ насъ въ дыму прозрачной тѣни,
             И вѣтерокъ ночной шумитъ рѣзвѣй,
             Когда предметъ моихъ ночныхъ видѣній,
             Какъ райскій духъ сойдетъ она ко мнѣ
             При блескѣ звѣздъ, въ глубокой тишинѣ.
  
                       Слышенъ шорохъ; за вѣтвями
                       Кто-то ходитъ, торопясь...
                       То надъ темными кустами
                       Птица быстро поднялась.
  
             О, догорай, блестящій день! Скорѣй
             Закрой насъ, ночь, звѣздистой пеленою;
             Пускай узоръ сиреневыхъ кудрей
             Насъ окружитъ таинственной стѣною!-
             Любовь бѣжитъ внимательныхъ очей:
             Цвѣтетъ она въ тѣни, порой ночною,
             Когда звѣзда Киприды нѣжно льетъ
             Дрожащій свѣтъ на гладь уснувшихъ водъ.
  
                       Издалека чьи-то крики,
                       Будто зовъ, летятъ во мнѣ..
                       Нѣтъ: то кличетъ лебедь дикій,
                       Засыпая на волнѣ.
  
             Какъ тихо все!... Изъ чащи родника
             Журчитъ струя подъ ивою наклонной;
             Чуть зыблемый лобзаньемъ вѣтерка,
             Стоитъ нарцисъ, склонясь главою сонной;
             Киваетъ гроздъ; на сгибѣ стебелька
             Подъ листьями спитъ персикъ благовонный,
             И вѣтерокъ, струясь изъ-за куста,
             Свѣжить мои горячія уста.
  
                       Не шаги ли это слышны
                       Къ темной зелени ракитъ..
                       Нѣтъ: налитый влагой пышной,
                       Съ гибкой вѣтки плодъ летитъ.
  
             И гаснетъ день.. На западѣ блѣднѣе
             Блеститъ зари багряной полоса;
             Ночной цвѣтокъ въ тѣни запахъ сильнѣе
             И весело на стеблѣ поднялся..
             Встаетъ луна и хоръ свѣтилъ за нею...
             Вотъ часъ, когда стыдливая краса
             Съ улыбкою въ груди своей перловой
             Роняетъ въ прахъ прозрачные покровы.
  
                       Чей-то ликъ въ одеждѣ бѣлой
                       Изъ вѣтвей мелькаетъ мнѣ...
                       То сильванъ осиротѣлый
                       Серебрится при лунѣ.
  
             А сердце ждетъ.. За тѣнью небывалой
             Стремится взоръ... Напрасно все! Тоска
             Вливается въ тайникъ груди усталой...
             О, если бы прелестная рука
             И длинные изгибы покрывала
             Меня теперь коснулися слегка,--
             Какъ чудно, какъ цвѣтисто ожила бы
             Мечта моя, цвѣтокъ простой и слабый!..
  
   5. Л. Мей. (Ожиданіе, изъ Шиллера). Первоначально въ "Библіотекѣ для Чтенія" 1855, СХХХІ.
   6. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.

[]

ТАЙНА.
(1796)

   Близкое по сюжету въ предыдущему, это стихотвореніе отличается отъ него столъ характернымъ для прежнихъ произведеній Шиллера элементомъ размышленія, рефлексіи; оно болѣе разсудочно и потому менѣе горячо. Мысль о томъ, что счастье слетаетъ въ человѣку какъ нежданный даръ боговъ, независимо отъ его усилій (строфа 2), не разъ получала выраженіе у Шиллера ("Счастье", "Могущество мгновенія" и др.), равно какъ основная мысль всего стихотворенія: счастье любви должно скрываться отъ глазъ недоброжелательнаго міра ("Геро и Леандръ", "Мессинск. невѣста", "Пикколомини").
  
   1. М. Дмитріевъ. (Тайна, изъ Шиллера). "В. Е." 1821, ч. СXVIIІ, No 11. Переводъ тяжеловѣсный.
   2. К. Аксеновъ. (Тайна, изъ Шиллера). "Московскій Наблюдатель" 1838, т. XVIII, 19.
   3. Головановъ. Лирическія стихотворенія Шиллера, М. 1899.
  

ШИРИНА и ГЛУБИНА.
(1797)

             Близка къ основной идеѣ стихотворенія мысль, высказанная въ шестомъ "Письмѣ объ эстетическомъ воспитаніи": "Сосредоточивая всю энергію нашего духа и все наше существо въ одной точкѣ, мы окрыляемъ эту единственную силу". Порицая разбрасываніе и раздробленіе силы гдѣ примѣненіе энергіи должно быть не широко, но глубоко, поэтъ, наоборотъ, въ мышленіи (см. второе Изреченіе Конфуція) рекомендовалъ прежде всего широту, которая является источникомъ глубины.
   Переводъ А. Струговщикова, вѣрно передавъ основное настроеніе, настолько далекъ въ подробностяхъ отъ подлинника, что можетъ быть скорѣе названъ подражаніемъ.
   1. А. Струговщиковъ. (Ширина и глубина). Шиллеръ въ изд. Гербеля.
   2. Н. Майскій. "Думы и пѣсни". Спб. 1882.
   Я. Н. Головановъ.Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

СВѢТЪ и ТЕПЛОТА.
(1797).

   Видя опасности, которыми грозитъ сердечности ("теплотѣ") ясное и глубокое знаніе жизни ("свѣтъ"), которое такъ часто "свѣтитъ, да но грѣетъ", поэтъ выражаетъ пожеланіе, чтобы, въ людяхъ соединялась "прозорливость мыслителя съ увлеченіемъ мечтателя", какъ гласитъ заключительный стихъ подлинника.
  
   1. В. Треборнъ. (Свѣтъ истины и чувство, изъ Шиллера). "Сынъ Отечества" 1858, No 32. Растянутый и неточный переводъ.
   2. Н. Майскій. "Загранич. Вѣст." 1882 г. No 12.
   3. Н. Головановъ. Лирич. стихотв. Шиллера. М. 1899.
   4. А. Колтоновскій. Переведено для настоящаго изданія.
  

СЛОВО ВѢРЫ.
(1797).

   Могучій переворотъ мысли, совершенный философіей Канта, былъ въ связи съ знаменитымъ его доказательствомъ, что свобода, добродѣтель, безсмертіе души, Божество не могутъ быть обоснованы чистымъ разумомъ: эти идеи суть только требованія нашего практическаго разума: "промыселъ не желалъ, чтобы понятія,безъ которыхъ совершенно наше счастіе, были основаны на изобрѣтательности въ изысканіи доводовъ, и потому непосредственно внушилъ ихъ естественному здравому смыслу". Если эти идеи не могутъ быть результатомъ логическаго мышленія, то въ нихъ можно и такую вѣру со всей силой глубоко убѣжденнаго человѣка проповѣдуетъ поэтъ въ своемъ прочувствованномъ стихотвореніи. Онъ взялъ только три идеи, оставивъ въ сторонѣ безсмертіе души; объясненіе этого пропуска очень занимаетъ нѣмецкихъ комментаторовъ. Вѣроятнѣе всего (такъ полагаетъ и Дюнцеръ) онъ, какъ и многіе, считалъ идею безсмертія души неразрывной съ идеей существованія Бога.
   Свобода, о которой говоритъ Шиллеръ, не есть политическая свобода, но внутренняя свобода разумнаго существа.
   Стихъ,"Не бойтесь, что рабъ свои цѣни порветъ", по толкованію комментаторовъ (кромѣ Дюнцера), гласитъ, вопреки буквальному смыслу своему наоборотъ: "Бойтесь раба, когда онъ разбиваетъ свои цѣпи, не но бойтесь свободнаго человѣка". Стихъ: "Но бойтесь-же, ярость толпы не страшна" долженъ быть понятъ такъ: ярость толпы, можетъ быть, и страшна, по не въ этомъ дѣло: пусть она не вводитъ васъ въ заблужденіе относительно истинной свободы.
  
   1. А. Востоковъ. (Три слова, изъ Шиллера) "Стихотворенія А. Востокова" 1821. Переводъ тяжеловѣсный.
   2. А. Струговщиковъ. (Три слова, изъ Шиллера). "Стихотворенія А. Струговщикова", 1845, 7. Переводъ неточный. Третья строфа очень отдаленно замѣняетъ вторую подлинника.
  
             Три слова я молвлю, отъ сердца они,
                       Велико ихъ на свѣтѣ значенье,
             Три слова начало берутъ но извнѣ,
                       Но завѣщаны намъ отъ рожденья:
             Человѣкъ на печальный конецъ обреченъ,
             Если въ эти три слова не вѣруетъ онъ.
  
             Онѣ вѣровать долженъ въ небесную дщерь,
                       Добродѣтелью дщерь та зовется;
             Она не страшится ни бѣдъ, ни потерь,
                       Ея голосъ на все отзовется:
             Это то, чего разумъ разумныхъ нейметь,
             Въ простотѣ же разсудка младенецъ пойметъ.
  
             Онъ вѣровать долженъ, что съ волей рожденъ,
                       Долженъ вѣрить въ свое назначенье --
             Рабомъ своей воли останется онъ,
                       Если въ душу проникнетъ сомнѣнье:
             Та свобода внѣ силы, внѣ власти земной,
             И свободенъ лишь тотъ, кто владѣетъ собой.
  
             Есть Богъ! Его воля святая живетъ!
                       И за жизнью наступить ли тлѣнье --
             Изъ тлѣнья начало той жизни встаетъ,
                       Что почило въ начало творенья:
             Не смущайся же тѣмъ, что глупецъ говоритъ,
             Ниже тѣмъ, что вседневная мудрость твердить.
  
             Три слова я молвилъ, значенье имъ далъ;
                       Пусть они далеко отзовутся,
             И какъ бы кто низко душой ни упалъ,
                       Тѣ три слова ему остаются:
             Человѣкъ не погибъ и всего не лишенъ,
             Если въ эти слова еще вѣруетъ онъ.
  
   3. Э. Губеръ. (Слова вѣры, изъ Шиллера). "Сочиненія Э. Губера", 1859, т. I, 211.
  
             Три слова я знаю -- въ нихъ тайна святая,
                       Ихъ люди умомъ постигають;
             Они переходятъ изъ устъ въ уста,
                       Но въ сердцѣ одномъ обитаютъ;
             Человѣкъ невозвратно погибнетъ въ грѣхахъ,
             Но вѣруя смыслу въ высокихъ словахъ.
  
             Онъ созданъ свободнымъ -- свободенъ онъ,
                       Хотя-бы въ оковахъ родился;
             Крикъ черни безуменъ и вѣчный законъ
                       Попыткой глупцовъ не смѣнился;
             Низвергнувъ оковы, страшитесь pa6aj
             Но тотъ, кто свободенъ, страшится грѣха.
  
             И есть добродѣтель въ правдивыхъ сердцахъ,
                       Доступная грѣшному взору;
             Пусть смертный родится и гибнетъ въ грѣхахъ,--
                       Онъ видитъ святую опору;
             Что скрыто отъ разума мудрыхъ людей,
             То ясно понятію слабыхъ дѣтей.
  
             Есть Богъ и небесная воля святая,
                       Хотя-бъ измѣнялась земная;
             Надъ вѣкомъ и тѣснымъ пространствомъ одна
                       Возносится дума живая,--
             И пусть за измѣной измѣна грозитъ,
             Средь измѣны духъ мирный ко цѣли спѣшитъ.
  
             Три слова храните; въ нихъ тайна святая,
                       Изъ устъ ихъ въ уста передайте;
             Доступныхъ лишь свѣтлому взору ума.
                       Ихъ сердцемъ однимъ постигайте!
             Человѣкъ не подвластенъ коварнымъ грѣхамъ,
             Пока еще вѣритъ чудеснымъ словахъ.
  
   4. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
   5. Кн. Д. Цертелевъ. Переведено для настоящаго изданія.
  

КУБОКЪ.
(1797).

   Въ оригиналѣ заглавіе Водолазъ. Основой этой знаменитой баллады, вполнѣ усвоенной и русской литературою великолѣпнымъ переводомъ Жуковскаго, послужило преданіе о замѣчательномъ средневѣковомъ итальянскомъ пловцѣ по имени Николай-Рыба (Pesce-Cola или Pescecola). Непосредственный источникъ Шиллера не извѣстенъ; по всѣмъ вѣроятіямъ сюжетъ сообщенъ ему Гете, который, при своихъ занятіяхъ естественными науками, изучалъ также старинную книгу іезуита Аѳанасія Кирхера "Mundus subterraneus" (1678), гдѣ сохранилось наиболѣе подробное изложеніе легенды о Николаѣ-Рыбѣ; легенда эта очень стара -- старѣе XII вѣка, когда трубадуръ Іорданъ упоминалъ (1192) о замѣчательномъ пловцѣ Николаѣ изъ Бари, который "подолгу оставался среди рыбъ". Кирхеръ разсказываетъ, какъ Николай-Рыба бросился въ Харибду за драгоцѣннымъ кубкомъ, который швырнулъ туда король, досталъ его изъ страшнаго водоворота и разсказалъ королю объ ужасахъ, которые тамъ творятся, и въ награду получилъ кубокъ, на вопросъ короля -- рѣшится ли онъ спуститься въ гибельную пучину вторично?-- онъ отвѣтилъ: нѣтъ,-- но жадность преодолѣла, и, бросившись въ потокъ вторично, онъ уже не выплылъ. Ни въ одномъ изъ варіантовъ этого преданія нѣтъ ни слова о королевской дочери: введеніе ея въ разсказъ есть оригинальный поэтическій мотивъ, самостоятельно созданный Шиллеромъ. Имъ же въ высокой степени облагорожены мотивы, заставляющіе смѣлаго юношу рисковать жизнью: это, несомнѣнно, не золотой кубокъ, обѣщанный удальцу въ награду, но прежде всего любознательность, отвага, ищущая примѣненія, и во второй разъ -- любовь. Изъ переписки Шиллера явствуетъ съ полной несомнѣнностью, что онъ и не зналъ о книгѣ Кирхера. Въ іюнѣ 1797 года Гете писалъ ему: "Утопите-же поскорѣе вашего водолаза. Недурно, что въ то время, какъ я толкаю моихъ то въ огонь, то изъ огня ("Коринѳская невѣста" и "Богъ и баядерка"), вашъ герой предпочитаетъ противоположный элементъ. Въ августѣ Шиллеръ отвѣчалъ ему: "Изъ письма Гердера я узналъ, что я въ моемъ Водолазѣ облагородилъ разсказъ нѣкоего Николая Пеше, который не то разсказалъ, не то воспѣлъ эту исторію. Не знаете-ли вы объ этомъ Николаѣ Пеше, соперникомъ котораго я оказался столь неожиданно для себя?"
   Геніальная сила поэтическаго изображенія прославила это стихотвореніе. Изъ нѣсколькихъ черточекъ, какъ бы мимоходомъ брошенныхъ поэтомъ, предъ нами ясно и опредѣленно слагаются характеры, создающіе эту несложную, быструю и потрясающую драму. Но лучше всего въ ней описаніе невѣдомаго, таинственнаго и ужаснаго подводнаго міра хота, какъ это бывало у Шиллера въ иныхъ случаяхъ -- черты для этого описанія заимствованы въ другихъ, болѣе простыхъ явленій природы. Онъ, напримѣръ, никогда не видѣлъ водоворота и воспроизвелъ, какъ онъ самъ сознавался, всю силу его, руководясь каскадомъ мельничнаго колоса. Между тѣмъ Гете писалъ ему: "Стихъ Es wallet und siedet und brauset und zischt (у Жуковскаго: И воетъ, и свищетъ, и бьетъ, и шипитъ) оправдался при наблюденіи Рейнскаго водопада блестящимъ образомъ: просто удивительно, какъ онъ охватываетъ всѣ важнѣйшіе моменты этого могучаго явленія. Я старался на мѣстѣ разобраться въ элементахъ его и въ его цѣлокупности и тщательно отмѣтилъ настроенія и идеи, имъ возбуждаемыя. И вы увидите впослѣдствіи, какъ ваши немногія поэтическія строки проходятъ путеводной нитью по этому лабиринту".
   Съ какой тщательностью относился Шиллеръ къ подробностямъ описанія, показываетъ, напримѣръ эпитетъ "пурпуровый сумракъ"; между нимъ и Кернеромъ завязалась цѣлая переписка объ этомъ опредѣленіи; г-жа Кернеръ считала его вѣрнымъ, потому что при головокруженіяхъ видѣла все въ красноватомъ свѣтѣ. Но Шиллеръ писалъ: "Не безпокойся о пурпуровомъ сумракѣ. Благодарю Минну за то, что она прислала мнѣ на помощь свои головокруженія, но мой водолазъ обойдется и безъ нихъ: подъ водолазнымъ колоколомъ свѣтъ въ самомъ дѣлѣ кажется зеленымъ, а тѣни пурпурными".
   Въ переводѣ Жуковскаго баснословныя морскія чудовища (драконы) и совсѣмъ не живущія въ морѣ животныя (саламандра) населяющія пучину у Шиллера, замѣнены дѣйствительными рыбами, но только болѣе страшными и отвратительными ихъ видами.
  
   1. И. Покровскій. (Водолазъ, изъ Шиллера). "Сынъ Отечества" 1820, LX.II, No 21, 83. Перепеч. въ "Новомъ собраніи образцовыхъ русскихъ сочиненій" 1821, 1. Переводъ для своего времени очень недуренъ.
   2. В. Жуковскій. Первоначально въ "Балладахъ и повѣстяхъ В. Жуковскаго" 1831.
   3. Авдотья Глинка. (Водолазъ изъ Шиллера). "Библіотека для Чтенія" 1835, XI и въ Стихотвореніяхъ Шиллера въ переводѣ А. Глинки" 1859. Воспроизводимъ этотъ переводъ въ виду большой близости его къ подлиннику.
  
             "Изъ рыцарей, пажей, кто смѣлъ такъ душой,
             Чтобъ въ мигъ погрузиться пучины на дно?
             Смотрите, вотъ брошу я кубокъ златой,
             И черная бездна поглотитъ его.
             Кто кубокъ оттолѣ достать мнѣ посмѣетъ,
             Тѣмъ кубкомъ навѣки пускай тотъ владѣетъ".
  
             Такъ царь возглашая къ утесу спѣшить,
             Который, высоко подъемля чело,
             Прорѣзался въ море, надъ моремъ виситъ,
             И бросилъ онъ кубокъ Харибдѣ въ жерло.
             "Опять я взываю; что жъ всѣ такъ безмолвны?
             Изъ васъ кто дерзнетъ ли въ кипящія волны?"
  
             Всѣ рыцари, пажи, что были при немъ.
             Хотъ вызовъ и слышать, молчанье хранятъ,
             На дикое море взираютъ кругомъ,
             Во кубка златаго достать не хотятъ.
             И въ третій разъ царь, обратясь къ нимъ, взываетъ
             "Ужели на подвигъ никто не дерзаетъ?"
  
             Молчатъ и отвѣта никто не даетъ;
             Но пажъ благородный, пріятный, живой
             Изъ робкаго круга выходитъ впередъ,
             И шарфъ свой и плащъ онъ съ себя все долой.
             И въ лѣтахъ столь юныхъ его дерзновенье
             Во всѣхъ возбуждаетъ восторгъ, изумленье.
  
             И вотъ онъ подходитъ къ навислой скалѣ,
             И смотритъ, какъ волны змѣями бѣгутъ,
             Свистя и ныряя въ извилистой мглѣ,
             И послѣ, изъ бездны кидаясь, ревутъ,
             Какъ отзывъ, какъ гулы громовъ отдаленныхъ,
             И скачутъ изъ мрака въ холмахъ опѣненныхъ.
  
             И бродить, бушуетъ, клокочетъ, шипитъ,
             Какъ будто-бъ огонь тамъ сражался съ водой,
             И съ искрами къ небу паръ дымный летитъ,
             И вѣчно стремится волна за волной;
             Ничто тамъ не можетъ истечь, истощиться,
             Какъ будто вновь море отъ моря родится.
  
             Вдругъ бурная влага сдержала свой ревъ,
             И, бѣлую пѣну разрѣзавъ, она
             Разсѣлиной страшной разверзнула зѣвъ
             И, мнилось, коснулась до адскаго дна;
             И съ клокотомъ волны горятъ и несутся,
             Невольно кружатся, и въ зѣвъ тотъ влекутся...
  
             Но прежде, чѣмъ бури гнѣвъ ярый возникъ,
             Ужъ юноша Богу себя поручилъ,
             И вдругъ предстоящихъ послышался крикъ,
             И омутъ, кружася, его поглотилъ,
             Таинственно бездна свой зѣвъ затворяетъ,
             И въ безднѣ безстрашный пловецъ исчезаетъ.
  
             Хотя надъ пучиной затихло опять,
             Но гулъ въ глубинѣ еще глухо ревѣлъ,
             И съ трепетомъ начали всѣ восклицать:
              О, юноша смѣлый! будь здравъ ты и цѣлъ!
             U глуше, и глуше все гулъ раздавался,
             И всякій чего-то, боясь, дожидался.
  
             Хоть въ бездну бъ ты бросилъ корону свою,
             Сказавъ: "если кто мнѣ ее возвратитъ,
             Да будетъ онъ парь, ему тронъ отдаю,
             Меня и великій сей даръ не прельстить:
             О томъ, что сокрыто въ пучинѣ ревущей,
             Никто не разскажетъ подъ солнцемъ живущій.
  
             Случалось судамъ въ ту пучину попасть,
             Скрутивши ихъ, омутъ на дно увлекалъ,
             Ихъ ребра дробила ужасная пасть,
             И послѣ гробъ влажный ихъ вонъ извергалъ.
             Слышнѣе, слышнѣо, какъ бурь завыванье,
             Все ближе, все ближе шумъ волнъ и плесканье...
  
             И бродить, бушуетъ клокочетъ, урчитъ,
             Какъ будто бъ огонь тамъ сражался съ водой,
             Тамъ съ искрами къ небу паръ дымный летитъ.
             И волны несутся съ кипящей грозой.
             Какъ отзывъ, какъ рокотъ громовъ отдаленныхъ,
             И скачутъ изъ мрака въ холмахъ опѣненныхъ.
  
             Смотрите, тамъ что-то, отъ мрачнаго дна
             Всплываетъ, какъ лебедь, блеститъ бѣлизной,
             Мелькаетъ въ волнахъ то рука, то спина,
             Искусно и сильно сражаясь съ волной,
             То пажъ нашъ, и кубокъ онъ вверхъ поднимаетъ,
             И лѣвой рукою тѣмъ кубкомъ махаетъ.
  
             Онъ долго вздыхалъ, онъ глубоко вздыхалъ.
             Привѣтствуя взоромъ два малаго свѣтъ,
             И всякій другъ къ другу въ восторгѣ кричалъ:
             "Онъ живъ еще, здѣсь онъ, опасности нѣтъ.
             Онъ вышелъ изъ гроба; изъ бездны безмѣрной,
             И душу избавилъ отъ гибели вѣрной!"
  
             Среди ликованій пловецъ нашъ идетъ;
             И съ кубкомъ въ царевымъ стопамъ онъ припалъ,
             Его на колѣняхъ царю подаетъ,
             И царь въ себѣ дочь молодую позвалъ:
             "Напѣнь ему кубовъ", сказалъ онъ "до края!"
             И юноша принялъ, въ царю восклицая:--
  
             "Царъ, здравъ будь вовѣки! Здѣсь весело вамъ,
             Здѣсь можемъ мы въ свѣтѣ румяномъ дышать:
             Но въ безднѣ погибель, всѣ ужасы тамъ,
             И смертный не долженъ боговъ искушать,
             Не долженъ онъ въ то проникать дерзновенно,
             Что благостью ихъ, страхомъ, тьмой сокровенно.
             Какъ молніи лучъ а въ пучину летѣлъ,
  
             И вижу, скала раздалась подо мной,
             И съ дикимъ порывомъ въ ней ключъ заревѣлъ,
             И вотъ закруженъ я сталъ силой двойной
             Кипѣнье винтомъ внизъ меня увлекало,
             Я бился, боролся, но силъ не достало.
  
             Я гибнулъ, и къ Богу молитву вознесъ,
             Надежду я клалъ на Творца одного.
             Творецъ указалъ мнѣ въ Пучинѣ утесъ;
             Я смерти избѣгнулъ, схватясь за него.
             Тамъ кубокъ въ коральныхъ вѣтвяхъ зацѣпился,
             Не то бъ онъ въ безвѣстную пропасть свалился.
  
             Пучину бездонну я вижу,-- она
             Кроваво-багровой полна темнотой;
             Хоть вѣчно для уха тамъ все тишина,
             Но ужасы оно зритъ въ пропасти той:
             Кишатъ саламандръ и драконовъ тамъ груды,
             И движутся страшно подводныя чуды.
  
             Въ смѣшеньѣ чернѣясь, ужасной толпой,
             Свалилися въ гнусный, огромный клубокъ.
             И рашпля и рыбъ тамъ щетинистый рой,
             И чудище-рыба морской молотокъ,
             И, яростно зубы ко мнѣ оскаляя,
             Шипѣла акула гіена морская.
  
             Вися на утесѣ, я вѣрилъ вполнѣ,
             Что помощи тутъ я людской отчужденъ,
             Что чувства и мысли въ одномъ были мнѣ:
             Въ отчизну страшилищъ я былъ занесенъ,
             Къ уродамъ и харямъ, гдѣ гласъ человѣка
             Въ пустыняхъ подводныхъ неслышенъ отъ вѣка.
  
             Такъ, съ трепетомъ мысля, трещитъ, слышу я,
             И груда косматыхъ клещей ко мнѣ вдругъ
             Взвилася... хватаютъ... Не помня себя,
             Коральную вѣтвь уронилъ я изъ рукъ,
             Свернулъ меня омутъ, умчало круженье,
             Я взброшенъ... и было то мнѣ на спасенье.
  
             Царь, внемля ему, и дивясь чудесамъ,
             "Теперь", говорить, "этотъ кубокъ ужъ твой,
             И вотъ еще перстень тебѣ я отдамъ,
             Горитъ онъ въ каменьяхъ, цѣны дорогой,
             Лишь вѣсть принеси мнѣ, вновь бросясь отважно,
             О томъ, что таится въ пучинѣ сей влажной".
  
             Царевна, то слыша, съ смягченной душой,
             Умильно и съ лаской отцу говоритъ:
             "Перестань забавляться свирѣпой игрой!
             Что онъ совершилъ, то едва ль кто свершитъ.
             Когда жъ укротить ты не можешь желанья,
             Пусть рыцари съ пажемъ войдутъ въ состязанье".
  
             Царь кубовъ хватаетъ, не слушая словъ,
             И въ омутъ съ размаху его въ тотъ же мигъ,
             Сказавъ: "Если кубовъ добудешь ты вновь,
             То будешь мнѣ рыцарь больше другихъ,
             И нынѣ же бракъ ты отпразднуешь съ тою,
             Что такъ умилилась теперь надъ тобою".
  
             Небесною силой проникнуть онъ сталъ,
             Заискрились очи, душа въ немъ полна.
             Въ царевнѣ румянецъ, онъ зритъ, заигралъ,
             И вдругъ поблѣднѣла, упала она.
             И вотъ, чтобъ награду достать столь любезну,
             На жизнь и на смерть онъ кидается въ бездну.
  
             И волны пучины, какъ прежде, кипахъ,
             Предвѣстникъ ихъ гулъ подъ водами гудетъ;
             Царевна жъ въ водамъ приковала свои взглядъ.
             Гдѣ валы, все валы подвигались впередъ,
             То ниже, то выше, волна за волною,
             Но юноша не былъ взнесенъ ни одною".
  
   4. П. Алексѣевъ. (Водолазъ, изъ Шиллера) "Отеч. Зап." 1889 ч. IV, и въ "Цвѣтникѣ русской литературы" 1840. Переводъ очень недурной и точный.
   5. М. Лермонтовъ. Въ его "Балладѣ" есть нѣсколько черточекъ, навѣянныхъ Шиллеровскимъ "Водолазомъ".
  
                       Надъ моремъ красавица-дѣва сидитъ
             И, къ другу ласкался, такъ говорахъ;
  
                       "Доставъ ожерелье -- спустися на дно:
             Сегодня въ пучину упало оно.
  
                       Ты этимъ докажешь свою мнѣ любовь!"
             Вскипѣла лихая у юноши кровь --
  
                       И умъ его обнялъ невольный недугъ...
             Онъ въ пѣнную бездну кидается вдругъ.
  
                       Изъ бездны перловыя брызги летятъ,
             И волны тѣснятся, и мчатся назадъ,
  
                       И снова приходятъ, и о берегъ бьютъ --
             Вотъ милаго друга онѣ принесутъ!
  
                       О счастье!- онъ живъ, онъ скалу охватилъ...
             Въ рукѣ ожерелье; но мраченъ онъ былъ.
  
                       Онъ вѣрить боятся усталымъ очамъ -
             И влажныя кудри бѣгутъ по плечамъ.
  
                       "Скажи, не люблю иль люблю я тебя,
             Для перловъ прекрасной и жизнь не щадя?
  
                       По слову спустился на черное дно...
             Въ коралловомъ гротѣ лежало оно...
  
                       Возьми!" И печальный онъ взоръ устремилъ
             На то, что дороже онъ жизни любилъ.
  
                       Отвѣтъ былъ: "О! милый! о, юноша мой!"
             Достань, если любишь, кораллъ дорогой! "
  
                       Съ душой безнадежной младой удалецъ
             Прыгнулъ, чтобъ найти иль кораллъ, иль конецъ."
  
                       Изъ бездны перловыя брызги летать,
             И волны тѣснятся, и мчатся назадъ,
  
                       И снова приходятъ, и о берегъ бьютъ;
             Но милаго друга онѣ не несутъ.
  
   6. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

ПЕРЧАТКА.
(1797).

   Сюжетъ этого "маленькаго послѣсловія къ "Водолазу",-- какъ называлъ его поэтъ -- заимствованъ имъ по его указанію изъ "Essais historiques sur Paris" (1766) Сенъ-Фуа, въ свою очередь взявшаго его изъ "Dames galantes" Брайтона; вообще сюжетъ этотъ принадлежитъ къ числу "бродячихъ" и потому извѣстенъ во многихъ разнообразныхъ варіантахъ. "Однажды -- разсказываетъ Сенъ-Фуа -- когда король Францискъ I (1515--1547 )развлекался боемъ своихъ львовъ, одна дама, бросивъ свою перчатку, сказала Де-Лоржу: "Если вы хотите, чтобы я вамъ повѣрила, что вы въ самомъ дѣлѣ любите меня такъ, какъ говорите каждый день, достаньте мою перчатку". Де-Лоржъ спускается, беретъ перчатку среди страшныхъ звѣрей, подымается, бросаетъ ее дамѣ въ лицо и затѣмъ, несмотря на всѣ ея заигрыванія и предложенія, больше не хотѣлъ ее видѣть". Стихъ Въ лицо перчатку ей онъ бросилъ, по просьбѣ г-жи фонъ-Штейнъ, которая нашла это ненужной грубостью, былъ измѣненъ въ: И рыцарь, низко поклонившись и т. д. Но затѣмъ рѣшивъ, что нѣмецкій поэтъ можетъ позволить себѣ столько-же, сколько французскій bel-Esprit,-- возстановилъ первоначальную форму. Въ одномъ изъ французскихъ варіантовъ рыцарь даже говорить дамѣ: "Вы распутница (онъ выражается еще грубѣе), и если въ вашемъ родѣ есть львы, пусть худшій изъ нихъ бьется со мной за то, что я сказалъ". Трудно понять, что имѣлъ въ виду Шиллеръ, называя "Перчатку" эпилогомъ "Водолаза"; правильнѣе замѣчаніе Гете, видящаго къ обоихъ стихотвореніяхъ также pendant (Gegenstücke). Фигофъ перечисляетъ многообразные элементы сходства и противоположенія обоихъ сюжетовъ, но, кажется, упускаетъ изъ виду главный: психологическое сходство героевъ, вызвавшихъ возможность катастрофы,-- грубо выражаясь, самодурство короля и дамы.
  
   1. И. Покровскій (Перчатка, изъ Шиллера), "Благонамѣренный" 1822, ч. XVII, 238. Переводъ точный.
   2. М. Загорскій. (Перчатка изъ Шиллера). "Сѣв. Цвѣты" 1825, 325. Переводъ литературный.
   3. Н. Девите. (Перчатка, изъ Шиллера). Дамскій Журналъ" 1829, No 31. Бездарный пересказъ въ риѳмахъ, которыхъ нѣтъ въ подлинникѣ, и съ совершенно искаженнымъ концомъ:
  
             Рыцарь храбрый отвѣчаетъ,
             Пламенѣя страстью самъ:
             "Мнѣ мой долгъ повелѣваетъ
             "Возвратить перчатку вамъ".
  
   4. Жуковскій. Первоначально въ "Балладахъ и повѣстяхъ" В. Жуковскаго. Спб. 1831.
   5. А. Тимоѳѣевъ. (Испытаніе, безъ указанія на подражаніе Шиллеру). "Библіотека для Чтенія" 1836, т. XIX, и въ "Опытахъ Т. м. ф. а "1837, ч. I. Здѣсь взятъ мотивъ Шиллера и фразисто пересказанъ, безъ тѣни того историческаго колорита, той наивной манеры, которая составляетъ прелесть этого стихотворенія. Дѣйствіе перенесено въ Мадридъ.
   6. М. Лермонтовъ. (Перчатка, изъ Шиллера).
  
             Вельможи толпою стояли
             И, молча, зрѣлища ждали.
             Межъ нихъ сидѣлъ
             Король величаво на тронѣ;
             Кругомъ на высокомъ балконѣ
             Хоръ дамъ прекрасный блестѣлъ.
  
             Вотъ царскому знаку внимаютъ:
             Скрипучую дверь отворяютъ.
             И левъ выходить степной
             Тяжелой стопой.
             И молча вдругъ
             Глядитъ вокругъ,
             Зѣвая лѣниво,
             Трясетъ желтой гривой;
             И, всѣхъ обозрѣвъ,
             Ложится левъ.
  
             И царь махнулъ снова
             И тигръ суровый
             Дикимъ прыжкомъ
             Влетѣлъ опасный,
             И, встрѣтясь со львомъ,
             Завылъ ужасно;
             Онъ бьетъ, хвостомъ
             Потомъ
             Тихо владыку обходитъ,
             Глазъ кровавыхъ не сводитъ;
             Но -- рабъ предъ владыкой своимъ
             Тщетно ворчитъ и злится,
             И невольно ложится
             Онъ рядомъ съ нимъ.
  
             Сверху тогда упади
             Перчатка съ прекрасной руки,
             Судьбы случайной игрою,
             Между враждебной четою.
             И къ рыцарю вдругъ своему обратясь,
             Кунигунда сказала, лукаво смѣясь:
             "Рыцарь, пытать я сердце люблю!
             Если сильна такъ любовь у васъ,
             Какъ вы твердите мнѣ каждый часъ,
             То подымите перчатку мою".
             И рыцарь съ балкона въ минуту бѣжитъ
             И дерзко въ кругъ онъ вступаетъ,
             На перчатку межъ дикихъ звѣрей онъ глядитъ
             И смѣлой рукой подымаетъ.
  
             И зрители въ робкомъ вокругъ ожиданьи,
             Трепеща, на юношу смотрятъ въ молчаньи,
             Но вотъ онъ перчатку приноситъ назадъ.
             Отвсюду хвала вылетаетъ
             И нѣжный, пылающій взглядъ --
             Недальняго счастья закладъ --
             Съ рукою дѣвицы героя встрѣчаетъ.
             Но досады жестокой пылая въ огнѣ,
             Перчатку въ лицо онъ ей кинулъ:
             "Благодарности вашей не надобно мнѣ!"
             И гордую тотчасъ покинулъ.
  
   7. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера.
  

ПОЛИКРАТОВЪ ПЕРСТЕНЬ.
(1797).

   Посылая эту балладу Гете, Шиллеръ писалъ ему: "это pendant къ вашимъ Журавлямъ" (т.-е. Ивиковымъ журавлямъ, сюжета которыхъ Гете тогда еще не передалъ Шиллеру и думалъ обработать самъ). Гете отвѣчалъ: "Поликратовъ перстень очень удаченъ. Другъ короля, передъ глазами котораго происходитъ все дѣйствіе, затѣмъ конецъ, оставляющій исполненіе пророчества въ неизвѣстности, все очень хорошо". Онъ не соглашался также съ Кернеромъ, которому показалось, что стихотвореніе, имѣющее героемъ не столько личность, сколько идею (рока), не можетъ быть названо балладой и вообще выходитъ га предѣлы поэзіи. "Гете очень понравилась твоя статья объ Альманахѣ,-- писалъ Шиллеръ Кернеру,-- но въ томъ, что ты говоришь объ Ивикѣ и Поликратѣ, и что кажется мнѣ вполнѣ основательнымъ, онъ съ тобой не согласенъ и настойчиво защищаетъ оба стихотворенія отъ тебя и отъ меня. Онъ находитъ твою точку зрѣнія узкой и полагаетъ, что эти стихотворенія представляютъ собой новую поэтическую форму, расширяющую область поэзіи. Изображеніе идей, какъ оно примѣнено здѣсь, онъ вовсе не считаетъ переходящимъ за предѣлы поэзіи и предостерегаетъ отъ смѣшенія такихъ стихотвореній съ тѣми, гдѣ символизируются абстрактныя идеи. Я, однако, думаю, что если эта форма и допустима, то она все таки не способна на высшее поэтическое дѣйствіе и, кажется, вынуждена заимствовать кой-что на помощь извнѣ поэзіи для того, чтобы возмѣстить недостающее". Гете остался при своемъ мнѣніи, а на Шиллера этотъ споръ, кажется, имѣлъ вліяніе: въ дальнѣйшихъ его балладахъ мы повсюду встрѣчаемся съ рѣзко выступающей на первый планъ фигурой героя.
   Источникомъ баллады послужилъ для Шиллера, вѣроятно, пересказъ одного сообщенія Геродота, сдѣланный въ книгѣ Гарве "Опыты о различныхъ вопросахъ морали" (т. II, 1796 г., въ статьѣ "Два мѣста изъ Геродота"). "Не знаю,-- говорится здѣсь,-- правильны ли были наблюденія древнихъ надъ человѣческой жизнью въ этомъ отношеніи (т.-е. что чрезмѣрное счастье сулитъ несчастье), но въ теченіе долгаго времени таково было ихъ твердое и неизмѣнное воззрѣніе: необыкновенная удача есть предвѣстникъ несчастія. Изъ многихъ примѣровъ напомню читателю разсказанную Геродотомъ исторію Поликрата, которому-въ виду его непрерывныхъ удачъ -- старый его другъ, король египетскій Амазисъ, написалъ письмо, гдѣ совѣтовалъ добровольно лишиться драгоцѣннѣйшаго изъ сокровищъ, чтобы хоть какой-нибудь утратой умилостивить завистливое божество, которое мститъ за чрезмѣрное счастье, Поликратъ выбралъ перстень съ смарагдомъ, который, будучи вырѣзанъ Ѳеодоромъ Самосскимъ, представлялъ двойную драгоцѣнность,-- и какъ рѣдкій камень и какъ чудное художественное произведеніе,-- и выбросилъ его въ море. Прошло короткое время -- и въ громадной рыбѣ, поднесенной однимъ рыбакомъ государю, нашлось его кольцо. Узнавъ о томъ, что случай не хотѣлъ принять отъ его друга добровольной утраты, Амазисъ поспѣшилъ отказаться отъ всякихъ сношеній съ нимъ, ибо -- сказалъ онъ -- онъ не хочетъ быть въ дружбѣ съ человѣкомъ, очевидно, обреченнымъ богами на гибель. И въ самомъ дѣлѣ вскорѣ послѣ этого Поликратъ, оскорбивъ персидскаго сатрапа Орета, былъ взятъ имъ въ плѣнъ и распятъ".
   Мы видимъ, что сдѣлалъ Шиллеръ, съ умѣніемъ, столь блестяще проявленнымъ въ его историческихъ драмахъ, изъ этого простого сюжета, прежде всего онъ сжалъ всю исторію и связалъ ее единствомъ мѣста и времени; въ ней всего двѣ сцены и два дня. Помѣстивъ первую сцену на крышѣ приморскаго дворца, онъ получилъ возможность сосредоточить здѣсь и великолѣпную картину пышнаго Самоса, и появленіе гонца, и приходъ флота, и совѣтъ царственнаго друга (вмѣсто письма), и бросаніе кольца. Мотивъ отказа Амазиса нѣсколько измѣненъ -- сравнительно съ Геродотомъ, у котораго король Египетскій боится лишь скорби по другѣ, которому суждена неминуемая гибель. Самая гибель Поликрата обойдена -- и это похвалилъ еще Гете: дѣло, вѣдь, совсѣмъ не въ ней. "Съ исчезновеніемъ Амазиса правильно замѣчаетъ Фигофъ,-- главнаго носителя и воплощенія идеи стихотворенія -- оно закончено: Поликратъ лишь пассивная въ немъ фигура Въ томъ мрачномъ и тягостномъ настроеніи, въ которомъ мы разстаемся съ нимъ, для насъ нѣтъ никакого сомнѣнія, что король египетскій былъ правъ и что его бывшій другъ обреченъ: это возсозданіе античнаго нравственнаго воззрѣнія и было исключительной цѣлью поэта.
   Строфа 1.-- Онъ -- Поликратъ; характерно для слабаго значенія личностей въ стихотвореніи, что ни хозяинъ, ни гость -- царь Египта Амазисъ -- не названы по имени. Самосъ богатый островъ у береговъ Малой Азіи.
   Строфа 2. "Но живъ одинъ опасный мститель" намекъ на то что Поликратъ не былъ законнымъ государемъ Самоса, но его тираномъ, захватившимъ власть (531 г. до Р.Хр.).
   Строфа 3. Милетъ -- могущественнѣйшій изъ іонійскихъ городовъ Малой Азіи, враждовавшій съ Поликратомъ и осажденный его полководцемъ Полидоромъ.
   Строфа 5. Твой флотъ -- торговый.
   Строфа 6. "Разбойники морскіе Крита;-- въ оригиналѣ рѣчь идетъ просто о критянахъ.
  
   1. И. Дмитріевъ. (Кольцо Поликрата, изъ Шиллера). "Атеней" 1829, I, и въ "Стихотвореніяхъ М. А. Дмитріева" 1865. Уступая переводу Жуковскаго, этотъ ближе къ подлиннику.
  
             Зубчатой кровли съ возвышенья
                       Онъ взоромъ, полнымъ восхищенья.
             Подвластный Самосъ обтекалъ.
             "Все -- власть мою вокругъ признало!
             "Такихъ счастливцевь въ мірѣ мало!"
                       Царю Египта онъ сказалъ.
  
             -- "Ты. Поликратъ, любимъ богами!
                       Тебѣ покорены судьбами
             И тѣ, которымъ равенъ былъ!
             Но есть одинъ; его страшися!
             И счастьемъ полнымъ не хвалися,
                       Пока онъ взоровъ не смежилъ!"
  
             Еще не кончилъ гость отвѣта,
                       Какъ вдругъ, прибывшій изъ Милета,
             Гонецъ тирану предстаетъ.
             "Возжги, властитель, жертвъ куренья!
             Побѣдный лавръ въ сіи мгновенья
                       Твое чело да обовьетъ".
  
             Сраженъ твой врагъ копья ударомъ!
                       Меня, съ сей вѣстію и даромъ,
             Шлетъ вѣрный вождь твой, Полидоръ".
             И подалъ онъ, съ послѣднимъ словомъ,
             На черномъ блюдѣ подъ покровомъ,
                       Главу врага, потупя взоръ.
  
             Смутился духомъ посѣтитель.
                       -- "Дивлюсь, сказалъ онъ, о властитель!
             Но не гордись! въ сей самый мигъ,
             Какъ здѣсь мы радостію полны,
             Твой флотъ разсѣять могутъ волны:
                       Не оковать фортунѣ ихъ!"
  
             Едва онъ выговорилъ слово,
                       Какъ всюду клики съ вѣстью новой;
             Народъ у берега шумитъ!
             И флотъ, вѣтрила распущенны,
             Богатствомъ чуждымъ отягченный,
                       Нежданный къ пристани летитъ!
  
             Гость изумился: -- "Что за счастье!
                       Завидный день судьбы пристрастья!
             Но бойся! ненадежны дни!
             Толпы критянъ, привыкшихъ къ бою,
             Грозятъ странѣ твоей войною!
                       Ужъ близки къ берегу они".
  
             И онъ еще не кончилъ слова,
                       Какъ вѣсть отъ кораблей готова:
             "Побѣда!" загремѣлъ народъ:
             "Сердца свободны отъ боязни!
             Критянъ постигли неба казни!
                       Ихъ флотъ погибъ въ пучинѣ водъ!"
  
             Гость ужаснулся предъ молвою;
                       "Нѣтъ! слишкомъ ты любимъ судьбою!
             Страшусь я зависти боговъ!
             Для нихъ однихъ вся жизни сладость!
             Невозмущаемая радость
                       Не есть удѣлъ земли сыновъ!
  
             Я также прежде вѣрилъ счастью!
                       Куда ни простирался властью,
             Успѣхъ сопутникомъ мнѣ былъ;
             Но я испытанъ ужъ бѣдою:
             Мой сынъ взятъ Орковой волною;
                       Судьбѣ я долгъ мой заплатилъ!
  
             -- Чтобъ быть спокойну въ дняхъ грядущихъ
                       Моли усердно всемогущихъ.
             Да испытаешь и бѣды!
             Никто еще благополучно
             Но кончилъ жизнь, съ кѣмъ неразлучно
                       Казались всѣ дары судьбы!
  
             -- Когда-жъ въ мольбѣ откажутъ боги,
                       Пусть добровольно выборъ строгій
             Твою потерю обречетъ!
             Владѣешь ты сокровищъ тьмою:
             Что больше цѣнится тобою,
                       Возьми и брось въ пучину водъ!"
  
             И тотъ со страхомъ отвѣчаетъ:
                       "Что островъ мой ни заключаетъ,
             Всего безцѣннѣй сей клейнодъ!
             Да искуплюсь отъ ихъ гоненья,
             Будь жертвой онъ богинямъ мщенья!"
                       Сказалъ и бросилъ въ бездну водъ.
  
             Восходить утро надъ Самосомъ.
                       Съ лицомъ веселымъ и съ приносомъ
             Къ счастливцу входитъ рыболовъ.
             "Закинувъ сѣти въ глубь морскую,
             Къ нихъ рыбу я поймалъ такую,
                       Что лишь тебя достоинъ ловъ!"
  
             Вотъ подъ ножомъ она трепещетъ;
                       Вдругъ видитъ поваръ -- что-то блещетъ!
             Узналъ -- бѣжитъ... "Властитель мой!
             О! счастливъ ты необычайно!
             Смотри: въ той рыбѣ я случайно
                       Нашелъ любимый перстень твой!"
  
             Тутъ гость впослѣдки молвилъ ясно:
                       -- "Нѣтъ! другомъ быть твоимъ опасно.
             Чтобъ не былъ равенъ нашъ удѣлъ!
             Погибель надъ твоей главою!
             Бѣгу, чтобы не пасть съ тобою!"
                       Сказалъ и парусъ зашумѣлъ!
  
   2. В. Жуковскій (Поликратовъ перстень). Первоначально въ "Балладахъ и повѣстяхъ В. Жуковскаго" 1831, ч. II.
   3. Н. Головановъ. Лирич. стихотв. Шиллера. М. 1899
  

НАДОВЕССКІЙ ПОХОРОННЫЙ ПЛАЧЪ.
(1797).

   Источникъ, изъ котораго почерпнутъ матеріалъ для этого стихотворенія, указанъ въ письмѣ Шиллера къ Гете: "У меня сохранились нѣкоторыя воспоминанія изъ путешествія Томаса Карвера по Сѣверной Америкѣ, и мнѣ кажется, что характеръ этихъ племенъ могъ-бы быть хорошо выраженъ въ пѣснѣ". Для этой цѣли Шиллеръ просилъ добыть ему книгу, о которой идетъ рѣчь. Гете, получивъ стихотвореніе, отозвался о немъ очень похвально: "Похоронная пѣснь" (такъ называлось первоначально стихотвореніе) проникнута тѣмъ юмористически реалистическимъ характеромъ, который въ такихъ случаяхъ такъ соотвѣтствуетъ дикимъ натурамъ. Великая заслуга поэзіи, когда она переноситъ насъ въ эти настроенія, такъ какъ важное значеніе имѣетъ такое расширеніе области поэтическаго". Какъ видно изъ другого письма Шиллера, онъ предполагалъ написать еще четыре-пять такихъ Надовесскихъ пѣсенъ, чтобы "провести чрезъ разнообразныя состоянія эту натуру, которой онъ разъ занялся", мысль, къ сожалѣнію, оставленная безъ исполненія"
   Надовессцы индѣйское племя, живущее между Миссиссипи и Скалистыми горами. Англичанинъ Джонъ (а не Томасъ) Карверъ посѣтилъ ихъ въ шестидесятыхъ годахъ прошлаго вѣка; въ основу "Похороннаго плача" легъ его разсказъ о такомъ ихъ обычаѣ: "Какъ только начальникъ испуститъ духъ, тѣло его облачается въ одежды, которыя онъ носилъ при жизни, лицо ого раскрашиваютъ и сажаютъ его на рогожкѣ или шкурѣ посреди хижины, а подлѣ кладутъ его оружіе. Затѣмъ родственники садятся вокругъ него и каждый по очереди обращается къ усопшему съ рѣчью. Если онъ былъ великій воинъ, то въ рѣчи восхваляются его подвиги весьма поэтично и цвѣтисто, приблизительно слѣдующимъ образомъ: "Ты сидишь еще среди насъ, братъ; тѣло твое еще имѣетъ прежній обликъ и съ виду подобно вашимъ безъ замѣтной разницы, кромѣ того, что оно лишено способности двигаться. Но куда отлетѣло дыханіе, еще немного часовъ тому назадъ вздувавшее дымъ къ Великому Духу? Почему молчатъ эти уста, изъ которыхъ мы такъ недавно слышали столь убѣдительныя и пріятныя рѣчи? Почему неподвижны эти ноги, немного дней тому назадъ обгонявшія козуль на тѣхъ горахъ? Почему повисли неподвижно эти руки, влѣзавшія на самыя высокія деревья к натягивавшія самый тугой лукъ? Ахъ, каждая часть зданія, которое мы созерцали съ такимъ восхищеніемъ и изумленіемъ, мертва, какъ триста зимъ тому назадъ. Но мы не станемъ рыдать надъ тобой -- точно ты навсегда погибъ для насъ и имя твое отзвучало навѣки; твоя душа жива еще въ великой странѣ духовъ, среди душъ твоихъ земляковъ, ушедшихъ ранѣе тебя. Правда, мы остались, чтобы распространятъ твою славу, но и будетъ денъ -- и мы послѣдуемъ за тобой. Одушевленные уваженіемъ, которое мы питали къ тебѣ при жизни, мы приходимъ оказать тебѣ послѣднюю службу любви. Чтобы тѣло твое не стало жертвой звѣрей на полѣ или птицъ въ воздухѣ, мы бережно уложимъ его съ тѣлами твоихъ предковъ въ надеждѣ, что духъ твой будетъ жить съ ними и приметъ радостно наши души, когда и мы явимся въ великую страну духовъ".
   Остальныя бытовыя черты въ стихотвореніи -- упоминанія о занятіяхъ душъ въ загробной жизни, скальпированіе, обрядъ похоронъ и т. п. также заимствованы изъ Карвера. Томагокъ -- индійскій топоръ введенъ уже русскимъ переводчикомъ: въ оригиналѣ просто сѣкира (Beil).
  
   1. К . (Надовесская похоронная пѣсня, подражаніе Шиллеру). "Календарь Музъ" 1826. Подражаніе не дурное, но очень далекое отъ подлинника.
   2. Д. Мннъ. (Погребальная пѣснь индійцевъ). "Современникъ" 1854, т. XI, VII.
  
             Вотъ сидитъ онъ на рогожѣ,
                       Какъ смотрѣлъ на свѣтъ,
             Тотъ же взглядъ, величье то же,
                       Но ужъ жизни нѣтъ.
  
             Гдѣ-жъ избыгокъ прежней мочи?
                       Гдѣ тотъ сердца пылъ,
             Какъ, бывало, духу ночи
                       Трубку онъ курилъ?
  
             Сердце въ немъ разорвалося,
                       Свѣтлый взоръ угасъ --
             Взоръ, которымъ слѣдъ онъ лося
                       Узнавалъ не разъ.
  
             Гдѣ проворство ногъ, которымъ
                       На горахъ, въ снѣгу,
             Съ горной ланью, съ лосемъ скорымъ,
                       Спорилъ на бѣгу?
  
             Гдѣ могучесть рукъ, о Боже,
                       Гнувшихъ лукъ тугой?
             Вотъ сидитъ онъ на рогожѣ,
                       Блѣдный и нѣмой!
  
             Счастливъ воинъ знаменитый!
                       Ты идешь въ края,
             Гдѣ нѣтъ снѣга, гдѣ покрыты
                       Маисомъ поля;
  
             Гдѣ полны дубравы дичью,
                       Гдѣ хоръ птицъ поетъ,
             Гдѣ кипитъ твоей добычью --
                       Рыбой лоно водъ.
  
             Тамъ пируй, съ духами равный!
                       Мы же здѣсь въ слезахъ,
             Вспоминая подвигъ славный.
                       Погребемъ твой прахъ.
  
             Такъ начнемъ же погребальный
                       Хоръ среди могилъ;
             Принесемте въ Даръ прощальный
                       Все, что онъ любилъ:
  
             Лукъ положимъ къ изголовью,
                       А топоръ на грудь,
             Въ ноги мѣхъ съ медвѣжьей кровью
                       Другу въ дальній нутъ.
  
             Ножъ отточимъ, чтобъ безъ страха
                       Свергнувъ вражій трупъ,
             Съ головы его въ три взмаха
                       Могъ онъ срѣзать чубъ.
  
             Краски огненнаго цвѣта
                       Бросимъ на ладонь,
             Чтобъ предсталъ онъ въ безднѣ свѣта
                       Красный какъ огонь.
  
   3. К. Михайловъ. (Надовесскій похоронный плачъ). "Библіотека для Чтенія" 1885, СХХХI, отд. I, 42).
   4. Н. Головановъ. Лирич. стихотвореніе Шиллера. М. 1889.
  

РЫЦАРЬ ТОГЕНБУРГЪ.
(1797).

   Источникъ неизвѣстенъ. Легенда о св. Иддѣ Тогенбургской, изгнанной мужемъ за мнимую измѣну, не имѣетъ ничего общаго съ сюжетомъ стихотворенія, а распространенное нынѣ по Рейну преданіе о "Розандѣ и Гильдегундѣ", дѣйствіе котораго происходитъ на Нонненвертѣ и Роландсэкѣ, вѣроятно, само имѣетъ источникомъ балладу Шилера. Мотивъ свиданія съ любимой женщиной въ монастырѣ послѣ ея постриженія -- внѣшнее выраженіе глубокой драмы отреченія отъ любви -- излюбленъ поэтами (у насъ въ "Дворянскомъ гнѣздѣ" Тургенева, "Князѣ Серебряномъ" Ал. Толстого).
   Сарацинъ см. въ словарѣ. Зритъ корабль -- въ оригиналѣ прибавлено: на Яффскомъ берегу: Яффа портовый городъ въ Палестинѣ.
  
   1. В. Жуковскій. (Рыцарь Тогенбургъ). Первоначально въ "Для немногихъ" 1818, No 1.
   2. Анонимъ. "Сибирскія мелодіи" 1846 г. "Мелодіи" 1852.
   3 Н. Головановъ. Лирич. сихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

ВСТРѢЧА.
(1797).

   Это стихотвореніе вмѣстѣ съ Тайной и Ожиданіемъ должно было составлять часть болѣе обширнаго произведеніи,-- быть можетъ "романтическаго разсказа въ стихахъ", который замышлялъ Шиллеръ, сообщая два года назадъ Гумбольдту, что имѣетъ для того сырой матеріалъ. Кернеру онъ писалъ также о планѣ поэмы въ стансахъ, что вполнѣ соотвѣтствуетъ формѣ Встрѣчи. Положеніе, взятое въ ней, дѣйствительно, можетъ быть названо романтическимъ: бѣдный пѣвецъ, увлеченный безумнымъ порывомъ любви и преклоненія, позволяетъ себѣ излить свои чувства къ дочери государя въ вдохновенной пѣснѣ -- и такъ увлекаетъ избранницу своего сердца, что вмѣсто общаго негодованія слышитъ въ отвѣтъ слова признанія. Стихотвореніе романтично и по тону -- по неопредѣленности образовъ, сдѣлавшихся еще болѣе туманными въ переводѣ К. Аксакова.
  
   1. К. Аксаковъ. (Встрѣча, изъ Шиллера). "Московскій Наблюдатель" 1838, XVIII, 304.
   2. М. Лермонтовъ. (Встрѣча, изъ Шиллера). Переведены только 2 строфы.
  
             Она одна межъ дѣвъ своихъ стояла,
             Еще я зрю ее передъ собой:
             Какъ солнце вешнее она блистала
             И радостной и гордой красотой.
             Душа моя невольно замирала;
             Я издали смотрѣлъ на милый рой...
             Но вдругъ какъ бы летучіе перуны,
             Мои персты ударились о струны.
  
             Что я почувствовалъ въ тотъ мигъ чудесный
             И что я пѣлъ -- напрасно вновь пою...
             Я звукъ нашелъ дотолѣ неизвѣстный,
             Я мыслей чистую излилъ струю.
             Душѣ отъ чувствъ высокихъ стало тѣсно --
             И вмигъ они расторгли цѣпь свою,
             Въ ней вспыхнули забытыя видѣнья,
             И страсти юныя, и вдохновенья...
  
   3. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

ИВИКОВЫ ЖУРАВЛИ.
(1797).

   Сюжетъ этой баллады найденъ Гете; преданіе объ Ивикѣ было настолько распространено въ древней Греціи, что выраженіе Ивиковы журавли было ходячей поговоркой. Преданіе это изложено у Плутарха, въ одной эпиграммѣ Антипатра Сидонскаго, у позднѣйшаго лексикографа Свиды, въ "Adagia" Эразма (извѣстныхъ Гете), въ "De rebns Liculis" Ѳомы Фацолли (откуда Шиллеръ черпалъ матеріалъ для своихъ "Мальтійцевъ"). "Ивикъ родился въ Регіумѣ (въ Италіи) разсказываетъ Свида. Отправившись въ Самосъ, онъ изобрѣлъ здѣсь такъ называемую самбуку, родъ трехструнной цитры. Отъ него осталось семь книгъ на дорійскомъ нарѣчіи. Схваченный разбойниками въ пустынѣ, онъ сказалъ, что журавли, летящіе надъ нимъ, отомстятъ за него. И хотя онъ былъ убить, но впослѣдствіи одинъ изъ разбойниковъ, увидавъ въ городѣ журавлей, сказалъ: Смотри - вотъ Ивиковы мстители! Кто то услыхалъ это, наряжено было слѣдствіе, преступленіе раскрыто и убійцы наказаны". У Плутарха сцена разоблаченія разсказана такъ: "Когда они (убійцы) сидѣли въ театрѣ и надъ ними случайно пролетали журавли, они съ улыбкой перешепнулись: Вотъ Ивиковы мстители! Сосѣди услыхали это, и такъ какъ Ивикъ давно исчезъ и поиски были тщетны, это слово возбудило ихъ вниманіе, и они донесли властямъ. Уличенные вслѣдствіе этого и казненные, они погибли не отъ журавлей, но отъ своей болтливости, которая, подобно Эриніи или богинѣ наказанія, вынудила у нихъ признаніе". Несомнѣнно, всѣ эти преданія были извѣстны Шиллеру, по указаніямъ Беттихера, къ которому Гете обращался за соотвѣтственными свѣдѣніями и который, быть можетъ, высказалъ предположеніе, что Ивикъ былъ убитъ на пути въ Истмійскимъ играмъ. Первоначально предполагалось, что оба поэта займутся обработкой этого интереснаго сюжета. "Желаю, чтобы за мной потянулись журавли", писалъ предъ отъѣздомъ на югъ Гете Шиллеру, на что послѣдній отвѣчалъ: "Надѣюсь, что изъ нашего корабля вылетитъ прекрасный поэтическій голубь, а то, пожалуй, и журавли направятся съ юга на сѣверъ; у меня они совсѣмъ безъ движенія и я стараюсь не думать о нихъ". Наконецъ, мысль, оставленная Гете, была приведена въ исполненіе Шиллеромъ. "Посылаю вамъ Журавлей, писалъ онъ,-- желаю, чтобы вы остались ими довольны. Сознаюсь, что при ближайшемъ знакомствѣ съ матеріаломъ, нашелъ больше трудностей, чѣмъ ожидалъ сначала; думается, однако, что я побѣдилъ большую ихъ часть. Двѣ важнѣйшихъ задачи заключались, по моему мнѣнію, въ томъ, чтобы, во-первыхъ, ввести въ разсказъ послѣдовательность, которой нѣтъ въ преданіи и, во-вторыхъ создать настроеніе для заключительнаго эффекта". Баллада не получила еще окончательной обработки и поэтъ просилъ Гете сдѣлать необходимыя замѣчанія.
   Какъ извѣстно, Шиллеръ перенесъ центръ тяжести разсказа на идею, которой было чуждо народное преданіе. Въ легендѣ объ Ивиковыхъ журавляхъ -- равно какъ въ весьма многочисленныхъ разсказахъ, сходныхъ съ нею, народное міровоззрѣніе выразило свою глубокую вѣру въ неизбѣжность наказанія. Нѣмецкія, скандинавскія, шотландскія, восточныя преданія говорятъ одно: какъ бы ни было скрыто кровавое преступленіе, рокъ раскроетъ и приведетъ къ возмездію. Эта мысль отступила у Шиллера на второй планъ; не тайная сила неминуемой и необъяснимой судьбы интересовала его, а наоборотъ -- психологическое объясненіе того состоянія, которое привело убійцъ въ признанію. Поэтому средоточіемъ его художественнаго вымысла сдѣлалась трагедія, исполняемая передъ убійцами въ театрѣ, и особенно хорь Эвменидъ, составляющій его самостоятельное и въ высшей степени важное для всего міра изобрѣтеніе. Главной мыслью стихотворенія сдѣлалось изображеніе силы искусства надъ человѣческимъ сердцемъ. "Эта мощь поэзіи, невидимой, лишь духомъ созданной и внесенной въ дѣйствительность силы, входила, какъ важнѣйшій элементъ, въ кругъ идей, живо интересовавшихъ Шиллера, писалъ Гумбольдтъ: еще за восемь лѣтъ до Журавлей эта тэма занимала его, какъ ясно видно изъ "Художниковъ" (стр. 39) (Предъ хоромъ фурій устрашенный злодѣй, еще не уличенный, уже въ пѣснѣ приговоръ внималъ). Къ вопросу о психологической основѣ и обстановкѣ признанія обратился въ своихъ замѣчаніяхъ и Гете; но ему казалось, что уклоненіе Шиллера отъ идеи преданія выражено слишкомъ рѣзко. "Журавли,-- писалъ онъ-должны быть перелетные и летѣть цѣлой стаей и надъ Ивикомъ и надъ театромъ. Они -- естественное явленіе, какъ солнце и т. п. Элементъ чудеснаго будетъ устраненъ, если это будутъ не тѣ же самые журавли, а другіе,-- и эта случайность придастъ всей исторіи характеръ таинственнаго и необычайнаго". Къ слѣдующемъ письмѣ онъ прибавлялъ: "Такъ какъ середина вамъ такъ удалась, то я хотѣлъ бы, чтобы вы прибавили еще кой что, такъ какъ стихотвореніе не длинно. Meo voto, слѣдовало бы, чтобы Ивикъ еще на пути увидѣлъ журавлей; пусть онъ сравниваетъ свое странствіе съ перелетомъ птицъ, себя -- какъ гостя съ ними, тоже гостями, пусть онъ увидитъ въ этомъ хорошее предзнаменованіе, а затѣмъ, подъ ножомъ убійцы, пусть призоветъ въ свидѣтели знакомыхъ журавлей, своихъ дорожныхъ спутниковъ... Какъ видите, я стараюсь сдѣлать изъ этихъ журавлей широкое и значительное явленіе, которое, по моему, отлично можно будетъ связать со всей длинной питью Эвменидъ". Шиллеръ отвѣчалъ согласіемъ и вставилъ строфы 2 и 3. Гете совѣтовалъ также вставить одинъ стихъ, рисующій настроеніе зрителей послѣ удаленія хора Эвменидъ -- и Шиллеръ вставилъ строфу 19. Но онъ не могъ согласиться съ предложеніемъ Гете заставить убійцу сдѣлать свое замѣчаніе своимъ сосѣдямъ; это вызоветъ потасовку между нимъ и ближайшими зрителями, народъ обратитъ на это вниманіе и т. д. "Катастрофа должна быть вызвана простой естественной случайностью -- возражалъ Шиллеръ. Эта случайность проноситъ надъ театромъ стаю журавлей; убійца среди зрителей; трагедія не потрясла его, но она напомнила о его дѣяніи и обо всемъ, что при этомъ было; его мысль затронута этимъ; появленіе журавлей въ это самое мгновеніе должно поразить его; это -- грубое животное, надъ которымъ впечатлѣніе всесильно. При такихъ обстоятельствахъ его громкое восклицаніе совершенно естественно. Впечатлѣнію, вызванному его возгласомъ, я посвятилъ еще одну строфу; но я намѣренно не остановился на подробностяхъ раскрытія преступленія; ибо какъ только найденъ путь къ изобличенію убійцы (а для этого довольно возгласа и слѣдующаго за нимъ ужаса) -- баллада окончена; остальное -- ничто для поэта".
   Эти отрывки изъ обширной переписки о Журавляхъ показываютъ съ достаточной ясностью, какъ глубоко сознательно было творчество великаго поэта. Мельчайшія подробности замысла и выполненія подвергаются дѣятельному обсужденію и только внимательное изученіе этихъ подробностей можетъ вывести читателя въ величавый міръ этихъ безсмертныхъ твореній. Но и поверхностное знакомство съ Ивиковыми журавлями сразу охватываетъ читателя благоговѣйнымъ трепетомъ предъ мощью той истины, на которую такъ сходно и такъ различно взглянули и народная мысль и творчество геніальнаго поэта. "Шиллеръ отказался отъ чуда въ обычномъ смыслѣ слова, говорить Фигофъ, но тѣмъ правдивѣе и ярче изобразилъ поэтъ чудесное въ душѣ человѣческой, то, что и зрѣлый разумъ, въ просвѣщеннѣйшее время, долженъ-въ безсиліи объяснить его-признать чудеснымъ, ту душевную тревогу, которая охватываетъ человѣка, погрѣшившаго противъ чужой жизни, и пытаетъ его до тѣхъ поръ, пока онъ не признается въ содѣянномъ, то чудесное, въ которомъ коренится и народная вѣра въ чудо".
   Строфа 1. Посейдоновъ пиръ,-- потому,-- что Истмійскія игры были посвящены Посейдону.-- Чада-Гелы -- Эллады, Греціи.-- Къ Истму: четыре торжества состязаній соединяли греческія племена на всенародныя празднества: игры олимпійскія, пиѳійскія, немейскія и истмійскія: послѣднія происходили на коринѳскомъ перешейкѣ (Истмѣ) и состояли изъ конскихъ ристаній и состязаній въ бѣгѣ, борьбѣ, метаніи диска, поэзіи и музыкѣ.
   Строфа 2. Акрокоринѳъ -- кремль, крѣпость Коринна.-- Посейдоновъ лѣсъ посвященный Посейдону.
   Строфа 3 -- вставлена по совѣту Гете. Досель мой вѣрный провожатый: Ивикъ ѣхалъ на игры по морю изъ Италіи; поэтому также Чужаго брега посѣтитель.-- Зевесъ-хранитель -- въ оригиналѣ Гостепріимный, точный переводъ греческаго xenios.
   Строфа 7. Вѣнецъ сосновый возлагали на побѣдителя въ истмійскихъ играхъ.
   Строфа 8. Пританы -- выборные представители высшей власти въ Коринѳѣ.
   Строфа 12. Перечисленіе мѣстностей,откуда стеклись люди на празднество, передано у Жуковскаго свободно; въ подлинникѣ: "изъ города Іезея (Аѳинъ), съ береговъ Авлиды, изъ Фокиды, изъ страны спартанцевъ, съ далекаго побережья Азіи, со всѣхъ острововъ".
   Строфа 13. Хоръ въ греческой комедіи шествовалъ не по сценѣ ("вкруіъ театра"), но ниже, по такъ наз. орхестрѣ; въ данномъ случаѣ это хорь Эриній (см. въ словарѣ).
   Строфа 16. Здѣсь воспроизведенъ хоръ Эринній изъ "Эвменидъ" Эсхила, знакомыхъ Шиллеру по переводу Гумбольдта.
   Строфа 19. О силѣ той -- не Эринніи, во божественная сила высшаго возмездія и справедливости.
   Строфа 20. Парѳеній, слышитъ, въ подлинникѣ -- Тимоѳей, смотри.
   Строфа 23. Переводъ Жуковскаго измѣняетъ обстановку суда -- въ подлинникѣ "сцена превращается въ судъ".
  
   1. В. Жуковскій. (Ивиковы журавли). "Вѣстникъ Европы" 1814, ч. LXXIII, No 3.
   2. О. Головнинъ. (Проф. P. Р. Брандтъ), въ "Переложеніяхъ" О. Головнина. Кіевъ, 1886.
   3. Н. Головановъ. Лирическія стихотворенія і Шиллера. М. 1899.
  

НАДЕЖДА.
(1797).

   Чѣмъ объясняется, что надежда сопровождаетъ человѣка всю жизнь и не поддастся жесточайшимъ искушеніямъ? Вѣчно надѣется человѣкъ и, отчаявшись, наконецъ, въ одномъ, переноситъ свою надежду на что-нибудь другое. Очевидно, она опредѣляется не личными впечатлѣніями, не опредѣленными внѣшними событіями; ибо тогда она была бы присуща лишь нѣкоторымъ людямъ, лишь нѣкоторымъ возрастамъ и жизненный опытъ убивалъ-бы ее. Но на самомъ дѣлѣ надежда, о которой идетъ рѣчь въ стихотвореніи, вытекаетъ изъ необходимаго и всеобщаго внутренняго источника въ груди человѣческой; она покоится на высшей основѣ. Какой же идеальный элементъ останется ея содержаніемъ, когда мы выдѣлимъ изъ нея всѣ земныя примѣси? Въ томъ, что мы всегда и отъ всего ожидаемъ лучшаго, выражается непосредственно и непроизвольно очевидное убѣжденіе въ томъ, что мы сами созданы для чего-то лучшаго, для высшаго назначенія".
  
   1. П. Политковскій. (Надежда, изъ Шпалера. "Благонамѣренный", 1818, ч. I. Переведено довольно удовлетворительно.
   2. М. Дмитріевъ. (Надежда, изъ Шиллера). "Вѣстн. Европы", 1820, No 12. Въ свое время переводъ этотъ былъ очень извѣстенъ. Такъ, онъ перепеч. въ "Трудахъ Общества Любителей Россійской Словесности" 1820, ч. XVIII, 67, въ "Собраніи образцовыхъ русскихъ сочиненій" изд. 1821, 1, въ "СынѣОтечества" 1821, ч. LXVIII, No 12, 227, и въ "Стихотвореніяхъ М. Дмитріева" 1830, ч. 1, 91.
  
             Довольно о лучшихъ, о будущихъ дняхъ
                       Всѣ люди твердятъ и мечтаютъ:
             Бѣгутъ, и плывутъ, и летятъ на крылахъ,
                       И къ цѣли златой поспѣшаютъ!
             Старѣетъ и вновь молодѣетъ сей свѣтъ,
             А смертный съ Надеждой -- все лучшаго ждетъ!
  
             Въ путь жизненный входить съ Надеждою онъ;
                       Съ ней отрокъ веселый играетъ;
             И юноша свѣтомъ ея оживленъ;
                       И старца она провождаеть:
             Къ могилѣ приближась усталой стопой,
             Ее насаждаетъ онъ слабой рукой!
  
             Ахъ нѣтъ! то не льстивый и тщетный обманъ,
                       Въ главѣ безразсудныхъ рожденный:
             То громкій гласъ сердца, вѣщающій намъ,
                       Что къ лучшему мы сотворенны!
             Что-жъ внутренній голосъ въ душѣ говоритъ,
             То ей не мечтою несбыточной льститъ.
  
   3. H. К--я (Надежда, изъ Шиллера). "Вѣстн. Европы" 1829, ч. VI, No 24, 330. Переводъ вольный.
   4. Э. Губеръ. (Надежда, изъ Шиллера). "Телескопъ" 1831, ч. VI, и въ "Сочиненіяхъ Губера", 1859, I.
  
             О дальнихъ и лучшихъ грядущихъ годахъ
                       Все думаютъ люди, мечтая,
             Бѣгутъ и стремятся на разныхъ путяхъ,
                       Завѣтную цѣль догоняя;
             Старѣетъ и вновь молодѣетъ земля;
             Но смертный ждетъ лучшаго день это дня.
  
             Онъ въ міръ сей родится съ надеждой златой,
                       Она за младенцемъ летаетъ,
             Вливаетъ въ грудь юноши пламень святой
                       И старца до гроба ласкаетъ;
             Онъ къ гробу стопою усталой спѣшить,
             А съ нимъ и надежда у гроба стоитъ.
  
             Есть правда: она не коварный обманъ,
                       Рожденный пустыми умами...
             Летящій день жизни намъ къ лучшему данъ
                       Отъ вѣка благими богами;
             И то, что голосъ души говоритъ,
             Душѣ не напрасной надеждою льститъ.
  
   5. F. (Надежда, изъ Шиллера). "Молва" 1833, т. V, No 109. Переводъ очень точный.
   6. А. Мейснеръ. (Надежда, изъ Шиллера). "Стихотворенія А. Мейснера", 1836. Какъ во всѣхъ переводахъ Мейснера, много неудачныхъ выраженій.
   7. А. Фетъ. (Надежда, изъ Шиллера). Первоначально въ его "Лирическомъ Пантеонѣ" (1840).
   8. Ѳ. Миллеръ. (Надежда, изъ Шиллера). "Москвитянинъ" 1840, ч. V, No 10, и въ "Стихотвореніяхъ Ѳ. Миллера".
  
             Какъ много въ теченіе жизни земной
             О будущемъ люди мечтаютъ!
             И всѣ они цѣли счастливой, златой,
             Достигнуть скорѣе желаютъ.
             Міръ Божій то свянетъ, то вновь расцвѣтетъ,
             А смертный все ищетъ, все лучшаго ждетъ.
  
             Надежда, какъ мать, безотлучно при немъ".
             Съ младенцемъ безпечнымъ играетъ,
             И юношу манить волшебнымъ лучемъ,
             И старца при гробѣ питаетъ.
             Онъ сходитъ спокойно съ земного пути,
             Въ надеждѣ за гробомъ покой обрѣсти.
  
             О, нѣтъ! то не вымыселъ лестный, пустой,
             Рожденный въ мечтаньяхъ невѣжды:
             Мы знаемъ, мы вѣримъ, что есть міръ иной,
             Гдѣ сбудутся наши надежды;
             То сладостной вѣры таинственный гласъ,--
             Ужели онъ можетъ обманывать насъ?
  
   9. И. Крешевъ. (Надежда, изъ Шиллера). "Маякъ" 1842. III, М 6, и въ "Переводахъ и подражаніяхъ И. Крешева" 1862, 103.
  
             Всѣ люди, о будущемъ счастьи мечтая,
                       Твердятъ про грядущіе дни;
             Блеститъ передъ смертными цѣль золотая,
                       И дружно бѣгутъ къ ней они.
             Земля постарѣетъ, и вновь расцвѣтетъ,
             Но смертный, надѣясь, все лучшаго ждетъ.
  
             Съ надеждою смертный родится на свѣтъ,
                       Она вкругъ ребенка играетъ,
             Въ грудь юноши льетъ свой божественный свѣтъ,
                       И старца сѣдого питаетъ;
             Къ могилѣ бредетъ онъ съ поникшей главой,
             Надежда и здѣсь, у плиты гробовой.
  
             Есть мысль,-- то не ложь, то не говоръ пустой,
                       Рожденный пустыми умами,
             Есть мысль, голосъ вѣры небесной, святой:
                       Свѣтъ къ лучшему данъ небесами;
             А то, что гласъ сердца пришельцамъ земнымъ,
             То истины неба, не льстящія имъ.
  
   10. И. Бочаровъ. (Надежда, изъ Шиллера). "Стихотворенія И. Бочарова" 1842, 38. Растянутый и вялый полу-переводъ, полу-подражаніе.
   11. А. Струговщиновъ. (Надежда, изъ Шиллера). "Стихотворенія А. Струговщикова" 1845, 16.
  
                       О высшихъ, божественныхъ цѣляхъ,
                       Про лучшій, прекраснѣйшій вѣкъ,
                       Надеждой богатъ съ колыбели,
                       Мечтаетъ, поетъ человѣкъ:
             Все въ мірѣ цвѣтетъ и проходитъ чредою,
             Лишь онъ неразлученъ съ своею мечтою.
  
                       Надежда младенца ласкаетъ
                       И въ мужѣ съ лѣтами растетъ,
                       На трудъ старика вызываетъ
                       И посохъ ему подаетъ:
             Смежить ли предъ смертью усталыя вѣжды,
             Старикъ и тогда неразлученъ съ надеждой.
  
                       Надежда не плодъ размышленья,
                       Посланница Божья она!
                       Не тщетно святое стремленье
                       И жизнь не вотще намъ дана!
             Надѣйся!-- намъ внутренній голосъ вѣщаетъ,
             И свято тотъ голосъ себя оправдаетъ.
  
   12. Аполлонъ Григорьевъ. (Надежда, изъ Шиллера). "Стихотворенія А. Григорьева" 1846, 47.
  
             Говорятъ и мечтаютъ люди давно
             О времени лучшемъ, грядущемъ;
             Имъ цѣлью златою сіяетъ оно --
             За счастьемъ издавна бѣгущимъ;
             И старѣетъ міръ, и юнѣетъ опять,
             Человѣкъ продолжаетъ все лучшаго ждать.
             Надежда проходитъ съ нимъ жизненный путь,
             Крылами ребенка лелѣетъ,
             Мечтами волнуетъ юноши грудь,
             Дли старца и въ гробѣ не тлѣетъ,
             Зане и ко гробу склонясь утомленъ,
             Насаждаетъ у гроба надежду онъ.
             И то не обманчивый призракъ пустой:
             Порожденіе мозга больного;
             Намъ сердце такъ ясно шепчетъ порой:
             Рождены мы для чего то иного.
             И что внутренній голосъ намъ шепчетъ въ тиши,
             Не обманетъ живыхъ упованій души.
  
   13. Анонимъ. "Надежда. Переводъ стихотворенія Шиллера: "Die Hoffnung". Спб. 1852.
   14. Н. Майскаго. (Надежда, изъ Шиллера). "Думы и пѣсни" Н. Майскаго. Спб. 1882.
   15. Homo Sum. (Надежда, изъ Шиллера). "Вѣкъ", 1883, No 1, отд. 1, стр. 36.
   16. Д. Павлова. (Надежда, изъ Шиллера). "Царь-Колоколъ", 1891, No 11.
   17. С. Рафаловича. (Надежда, изъ Шиллера). "Стихотворенія С. Рафаловича". Спб. 1894.

[]

ПУТЕШЕСТВІЕ ВЪ ПЛАВИЛЬНЫЙ ДОМЪ.
(1797).

   Преданіе, получившее художественную обработку въ этой балладѣ, извѣстно въ многочисленныхъ видоизмѣненіяхъ; по всѣмъ вѣроятіямъ оно -- восточнаго происхожденія. Шиллеръ нашелъ этотъ сюжетъ въ новеллѣ одного изъ плодовитѣйшихъ своихъ современниковъ, любопытнаго французскаго беллетриста Ретифа-де-ла-Бретонъ, въ сборникѣ котораго "Les contemporains", въ новеллѣ 13, разсказана и эта исторія. Едва-ли въ какой-либо изъ своихъ (балладъ Шиллеръ слѣдовалъ такъ близко за своимъ первоисточникомъ. Благочестивый герой носитъ у Ретифа имя Шампань, а злодѣй -- Блеро, мѣсто дѣйствія не въ Германіи, а во Франціи (Кэмнеръ или Ваннъ). Какъ и въ балладѣ, графъ, убѣжденный доносчикомъ въ измѣнѣ жены и виновности Шампаня, посылаетъ его къ плавильщику узнать, исполнилъ-ли онъ его приказаніе; при этомъ также указана жестокость рабочихъ и радость, съ которой они приняли злодѣйскій приказъ. Прежде чѣмъ отправиться, Шампань также спрашиваетъ порученія у госпожи, которой онъ принадлежитъ, и получаетъ приказаніе быть у обѣдни, такъ какъ сама графиня нездорова (у Шиллера -- ея сынъ); при этомъ она говоритъ: "Помолитесь за себя и за меня". Церковь также въ концѣ деревни, время лѣтнее, въ церкви нѣтъ никого, и Шампань исполняетъ обязанности сакристана, чистить алтарь и т. д. Увидя его по возвращеніи цѣлымъ и невредимымъ, графъ впадаетъ въ бѣшенство. "Откуда ты, бездѣльникъ?" спрашиваетъ онъ. "Изъ плавильни, ваша графская милость". "Ты по дорогѣ останавливался?" -- Я былъ только у обѣдни, по приказанію госпожи, и молился за нее и за васъ" и т. д.
   Неизвѣстно, чѣмъ руководствовался поэтъ, мѣняя имена дѣйствующихъ лицъ и перенося дѣйствіе въ Савернъ (Цабернъ въ Эльзасѣ), гдѣ, надо прибавить, теперь ходитъ тожественное съ балладой преданіе, очевидно созданное подъ вліяніемъ стихотворенія Шиллера.
   Друзья поэта -- кромѣ Гумбольдта, который никакъ не могъ почувствовать влеченіе къ "сѣверному" благочестію Фридолина -- была очень довольны стихотвореніемъ, особенно Бернеръ, которому именно нравилось это "христіански-католическое, старо-нѣмецкое благочестіе". "Идея особаго божественнаго промысла, слегка лишь намѣченнаго,-- замѣчаетъ далѣе Кернеръ,-- придаетъ этому стихотворенію такую сердечность, которому съ трудомъ противостоитъ самая упорная сухость. Одной изъ труднѣйшихъ задачъ было описаніе церковнаго обихода, гдѣ изображеніе характерныхъ чертъ такъ легко можетъ вызвать насмѣшки".
   Заглавіе передано въ переводѣ Миллера свободно: Eisenhammer не плавильня, а гигантскій молоть, какъ видно изъ текста, приводимый въ движеніе водою и перековывающій глыбы сырого желѣза въ болѣе удобныя для обработки формы. Упоминаемыя въ описаніи обѣдни слова министрантъ, цингулумъ, стола см. въ словарѣ.-- Pater noste:-- Отче нашъ.
  
   1. В. Жуковскій (Судъ Божій), первоначально въ "Библіотекѣ для чтенія" 1834, VI. Это не переводъ, а пересказъ другимъ размѣромъ.
  
                                 СУДЪ БОЖІЙ.
  
             Былъ непороченъ душой Фридолинъ; онъ въ страхѣ Господнемъ
             Вѣрно служилъ своей госпожѣ, графинѣ Савернской.
             Правда, не трудно было служить ей: она добронравна
             Свойствомъ, тиха въ обращеньи была; но и тяжкую должность
             Съ кроткимъ терпѣніемъ онъ исполнялъ бы, покорствуя Богу.
             Съ самаго ранняго утра до поздней ночи, всечасна
             Былъ онъ на службѣ ея, ни минуты покоя не зная:
             Если-жъ случалось сказать ей ему: "Фридолинъ, успокойся!
             Слезы въ его появлялись глазахъ: за нее и мученье
             Было бы сладостно сердцу его, и но службой считалъ онъ
             Легкую службу. За то и его отличала графиня;
             Вѣчно хвалила и прочимъ слугамъ въ примѣрь подражанья
             Ставила; съ нимъ же самимъ она обходилась, какъ съ сыномъ
             Мать, а не такъ, какъ съ слугой госпожа. И было пріятно
             Ей любоваться прекраснымъ, невиннымъ лицомъ Фридолина.
             То примѣчая, сокольничій Робертъ досадовалъ: зависть
             Грызла его свирѣпую душу. Однажды, съ охоты
             Съ графомъ вдвоемъ возвращаяся въ замокъ Робертъ, лукавымъ
             Бѣсомъ прельщенный, вотъ что сказалъ господину, стараясь
             Въ сердцѣ его заронить подозрѣніе: "Счастьемъ завиднымъ
             Богъ наградилъ васъ, графъ-государь! Онъ далъ вамъ въ супругѣ
             Вашей сокровище: нѣтъ ей подобной на свѣтѣ; какъ ангелъ
             Божій прекрасна, добра, цѣломудренна. Спите спокойно:
             Мыслью никто не посмѣетъ приблизиться къ ней." Заблистали
             Грозно у графа глаза. "Что смѣешь ты бредитъ?" сказалъ онъ
             Женская вѣрность -- слово пустое; на ней опираться
             То же, что строить на зыбкой водѣ. Берегися какъ хочешь,
             Все обольститель отыщетъ дорогу къ женскому сердцу.
             Вѣра моя на другомъ твердѣйшемъ стоитъ основаньи:
             Кто помыслить дерзнетъ о женѣ Савернскаго графа!"
             "Правда", коварно отвѣтствовалъ Робертъ: подобная дерзость
             Только безумному въ голову можетъ зайти. Лишь презрѣнья
             Стоитъ жалкій глупецъ, который, воспитанный въ рабствѣ,
             Смѣетъ глаза поднимать на свою госпожу и, служа ей,
             Въ сердцѣ развратномъ желанья таить".-- "Что слышу!" воскликнулъ
             Графъ, поблѣднѣвши отъ гнѣва. "О комъ говоришь ты? И живъ онъ?"
             "Всѣ объ немъ говорятъ, государь; а я изъ почтенья
             Къ вамъ, полагая, что все вамъ извѣстно, молчалъ. Что самимъ вамъ
             Втайнѣ угодно держать, то должно и для насъ быть священной
             Тайной".-- "Злодѣй, говори!" въ изступленьи ужасномъ воскликнулъ
             Графъ. "Ты погибъ, когда не скажешь мнѣ правды! Кто этотъ
             Дерзкій?" -- "Пажъ Фридолинъ; онъ молодъ, лицомъ миловиденъ"...
             Такъ шипѣлъ предательски Робертъ; а графа бросало
             Въ холодъ и въ жаръ отъ рѣчей ядовитыхъ. Возможно ль, чтобъ сами
             Вы не видали того, что каждому видно? За ною
             Всюду глазами онъ слѣдуетъ; ей одной, забывая
             Все, за столомъ онъ служитъ; за стуломъ ея, какъ волшебной
             Скованный силой, стоитъ онъ и рдѣетъ любовью преступной.
             Онъ и стихи написалъ и въ нихъ передъ ней признается
             Въ нѣжной любви".-- "Признается!" -- "И даже молить о взаимномъ
             Чувствѣ дерзаетъ. Конечно, графиня, по кротости сердца,
             Скрыла отъ васъ, государь, безумство такое, и самъ я
             Лучше бы сдѣлалъ, когда бъ промолчалъ: чего вамъ страшиться?"
             Графъ не отвѣтствовалъ: ярость душила его. Приближались
             Въ это время они къ огромной литейной палатѣ.
             Тамъ непрестанно огонь, какъ будто въ адской пучинѣ,
             Въ горнахъ пылалъ и желѣзо, какъ лава кипя, клокотало.
             День и ночь работники тамъ суетились вкругъ горновъ,
             Пламя питая; взвивалися вихрями искры; свистали
             Страшно мѣхи; колесо подъ водою, средь брызжущей пѣны,
             Тяжко вертѣлось, и молотъ огромный, гремя неумолчно,
             Самъ, какъ живой, поднимался и падалъ. Графъ, подозвавши
             Двухъ изъ работниковъ, такъ имъ сказалъ: "Исполните въ точности
             Волю мою: того, кто первый придетъ къ вамъ и спроситъ:
             "Сдѣлано ль то, что графъ приказалъ?" безъ всякой пощады
             Бросьте въ огонь, чтобъ его и слѣдовъ не осталось". Съ свирѣпымъ
             Смѣхомъ рабы обѣщались покорствовать графскому слову.
             Души ихъ были суровѣй желѣза. Рвенье удвоивъ,
             Начали снова работать они, и, убійствомъ заранѣе
             Жадную мысль веселя, дожидались обѣщанной жертвы.
             Къ графу тѣмъ временемъ хитрый наушникъ позвалъ Фридолина.
             Графъ, увидя его, говоритъ: "Ты долженъ, немедля ни мало,
             Въ лѣсъ пойти и спросить отъ меня у литейщиковъ: все ли
             Сдѣлано то, что я приказалъ".-- "Исполнено будетъ",
             Скромно отвѣтствуетъ пажъ; и готовъ ужъ итти, но, подумавъ --
             Можетъ быть, дастъ ему и она порученье какое --
             Онъ приходитъ къ графинѣ и ей говоритъ: "Господиномъ
             Посланъ я въ лѣсъ; но вы -- моя госпожа; не угодно ль
             Будетъ и вамъ чего приказать?" Ему, съ благосклоннымъ
             Взоромъ, графиня отвѣтствуетъ: "Другъ мой, къ обѣднѣ хотѣлось
             Нынѣ сходить мнѣ, но боленъ мой сынъ. Сходи, помолися
             Ты за меня; а если и самъ согрѣшилъ, то покайся".
             Весело въ путь свой пошелъ Фридолинъ; и еще изъ деревни
             Онъ не вышелъ, какъ слышитъ благовѣстъ: колоколъ звонкимъ
             Голосомъ звалъ христіанъ на молитву. "Отъ встрѣчи Господней
             Ты уклоняться не долженъ!" сказалъ онъ и въ церковь съ смиреннымъ,
             Набожнымъ сердцемъ вступилъ; но въ церкви пусто и тихо:
             Жатва была -- и всѣ поселяне работали въ полѣ.
             Тамъ стоялъ священникъ одинъ: никто не явился
             Быть на время обѣдни прислужникомъ въ храмѣ. "Господу Богу
             Прежде свой долгъ отдай, потомъ господину". Съ такою
             Мыслью, усердно онъ началъ служить: священнику ризы,
             Столу и сингулумъ подалъ; потомъ приготовилъ святыя
             Чаши; потомъ, молитвенникъ взявши, сталъ умиленно
             Долгъ исправлять министранта: и тамъ и тутъ на колѣни,
             Руки сжавъ, становился; звонилъ въ колокольчикъ, какъ скоро
             Провозглашаемо было великое Sanctus: когда же
             Тайны священникъ свершилъ, предстоя алтарю, и возвысилъ
             Руку, чтобъ вѣрнымъ явить Спасителя-Бога въ безкровной
             Жертвѣ, онъ звономъ торжественнымъ то возвѣстилъ, и смиренно
             Палъ на колѣни предъ Господомъ, въ грудь себя поражая,
             Тихо молитву творя и крестомъ себя знаменуя.
             Такъ до конца литургіи онъ все, что уставлено чиномъ,
             Въ храмѣ свершалъ. Напослѣдокъ, окончивши службу святую.
             Громко священникъ воскликнулъ: "vobiscum Dominas!", вѣрныхъ
             Благословилъ, и церковь совсѣмъ опустѣла. Тогда
             Все въ порядокъ приведши, и чаши, и ризы, и утварь,
             Церковь оставилъ и къ лѣсу пошелъ, и вдобавокъ, дорогой
             Pater noster двѣнадцать разъ прочиталъ. Подошедши!
             Къ лѣсу, онъ видитъ огромный дымящійся горнъ; передъ горномъ,
             Черны отъ дыма, стоятъ два работника. Къ нимъ обратяся:
             "Сдѣлано ль то, что графъ приказалъ?" онъ спросилъ. И, оскаливъ
             Зубы смѣхомъ ужаснымъ, они указали на пламень
             Горна. "Онъ тамъ!" прошепталъ сиповатый ихъ голосъ: "какъ должно,
             Прибранъ -- и графъ насъ похвалитъ". Съ такимъ ихъ отвѣтомъ обратно
             Въ замокъ пошелъ Фридолинъ. Увидя его издалека,
             Графъ не повѣрилъ глазамъ. "Несчастный, откуда идешь ты?"
             "Изъ лѣсу прямо". "Возможно ль? ты вѣрно промѣшкалъ въ дорогѣ?"
             "Въ церковь зашелъ я. Простите мнѣ, графъ-государь; повелѣнье
             Ваше принявъ, у моей госпожи, по обычному долгу,
             Также спросилъ я, не будетъ ли мнѣ и ея приказанья?
             Выслушать въ церкви обѣдню она приказала. Исполнивъ
             Волю ея, помолился я тамъ и за здравіе ваше".
             Графъ трепеталъ и блѣднѣлъ. "Но скажи мнѣ", спросилъ онъ,
             "Что отвѣчали тебѣ?" -- "Непонятенъ отвѣть былъ. Со смѣхомъ
             Было на горнъ мнѣ указано. "Тамъ онъ!" сказали: "какъ должно,
             Прибранъ, и графъ насъ похвалить!" -- " А Робертъ?" спросилъ, блѣднѣя
             Въ ужасѣ, графъ. "Ты съ нимъ не встрѣчался? Онъ посланъ былъ мною
             Въ лѣсъ".-- Государь, ни въ лѣсу, ни въ полѣ, нигдѣ я не встрѣтилъ
             Роберта".-- "Ну!" вскричалъ уничтоженный графъ, опустивши
             Въ землю глаза: "самъ Богъ рѣшилъ правосудный." И, съ кроткой
             Лаской за руку взявъ Фридолина, съ нимъ вмѣстѣ вошелъ онъ
             Прямо къ супругѣ, и ей (хотя сокровеннаго смысла
             Рѣчи его она не постигла) сказалъ, представляя
             Милаго юношу, робко предъ ними склонившаго очи:
             "Онъ, какъ дитя, непороченъ! нѣтъ ангела на небѣ чище!
             Врагъ коваренъ; но съ нимъ Господь и всевышнія Силы".
  
   2. Неизвѣстный (Фридолинъ, повѣсть, взятая изъ соч. знамен. Шиллера, украшенная 8 карт. съ превосх. рисунковъ Ренча). Переводъ съ франц. (прозаическій). Москва, 1850.
   3. Ѳ. Миллеръ. (Фридолинъ, изъ Шиллера). "Москвитянинъ" 1853, No XX, кн. II, м въ "Стихотвореніяхъ Ѳ. Миллера".
   4. А. Глинка. (Фридолинъ, или посылка на кузницу, изъ Шиллера). "Стихотворенія Шиллера въ переводѣ А. Глинки" 1859. Какъ всѣ переводы Авдотьи Глинки, эта баллада переведена и очень точно, и очень сухо.
  

ДѢВИЦЪ ШЛЕФОХТЪ.
(1797).

   Въ подзаглавіи сказано еще "von einer mütterlichen und fünf schwesterlichen Freundinnen", что, по мнѣнію толкователей, не можетъ означать ни мать, ни сестеръ, но только пріятельницъ -- одну старшую и пять ровесницъ. Стихотвореніе это не было напечатано при жизни поэта и опубликовано лишь въ 1812 г.
  
   1. Ѳ Миллеръ. (Дѣвицѣ Шлефохть). Шиллеръ въ изд. Гербеля.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стихотв. Шиллера. М. 1899.

[]

БОЙ СЪ ДРАКОНОМЪ.
(1797).

   Источникомъ этого произведенія, названнаго поэтомъ не балладой, а романсомъ, послужила книга Верто "Histoire des chevaliers de l'ordre de Malle", которую Шиллеръ изучалъ для своего "Донъ-Карлоса" и которая внушила ему идею "Мальтійцевъ" и "Іоаннитовъ" (въ объясненіи къ послѣднимъ сказано, что поэтъ въ 1792 г. написалъ предисловіе къ нѣмецкой обработкѣ книги Верто).
   Разсказъ, историка мальтійскаго ордена совпадаетъ въ существенныхъ чертахъ съ стихотвореніемъ Шиллера. Дѣйствіе происходить во время правленія гроссмейстера ордена Геліона де Вилненъ (1332--1316), имя юнаго героя -- Дьедонне де Гозонъ изъ Лангдока. Чудовище, съ которымъ гроссмейстеръ изъ соображеній любви и благоразумія воспретилъ рыцарямъ драться", есть нѣчто вродѣ "змѣи или крокодила", жившаго въ пещерѣ подлѣ болота у подножья горы св. Стефана въ двухъ миляхъ отъ Родоса. Приготовленія рыцаря и подробности борьбы перенесены у Шиллера въ его разсказъ, чѣмъ усиливается драматическое единство цѣлаго. Шиллеру принадлежитъ также заключеніе, гдѣ глубокое смиреніе побѣдоноснаго юноши сразу даетъ ему прощеніе. Въ разсказѣ историка гроссмейстеръ простилъ нарушителя его велѣній лишь послѣ долгаго покаянія и просьбъ высшихъ сановниковъ. "Голову змѣя прикрѣпили на воротахъ города въ память побѣды Гозона. Тевена въ своемъ Путешествіи по Азіи (1672) разсказываетъ, что: видѣлъ эту голову или ея изображеніе; далѣе Верто разсказываетъ, что гроссмейстеръ, стараясь; вознаградить героя за двойной подвигъ отваги и смиренія, сдѣлалъ его своимъ намѣстникомъ. Послѣ, смерти гроссмейстера его преемникомъ избранъ былъ Гозонъ, умершій въ 1353 году. На памятникѣ его написали: Draconis extinctor (драконоубійца). Кромѣ объединенія дѣйствія, его сжатости и введенія новаго психологическаго момента, поэту принадлежитъ также удачное перенесеніе всего дѣйствія въ публичное мѣсто; онъ дѣлаетъ насъ свидѣтелями всей этой великолѣпной сцены -- народнаго торжества, разсказа рыцаря, отвѣта гроссмейстера и всей трагедіи смиренія, составляющей душу разсказа, но важнѣе всего, конечно, новое освѣщеніе старой рыцарской сказки, перенесеніе всего ея содержанія изъ блеска внѣшнихъ событій въ глубину человѣческой души. "Какъ въ Покрытомъ истуканѣ -- замѣчаетъ Фигофъ -- жажда истины была поставлена ниже высшаго завѣта, такъ здѣсь добродѣтель смиренія поставлена ниже геройскаго мужества". Эту идею и имѣлъ въ виду Шиллеръ, стараясь -- какъ онъ говоритъ -- "схватить христіански-монашески рыцарскій духъ дѣйствія"; эту идею противоположенія и синтеза отваги и смиренія онъ воплотилъ ранѣе въ своихъ "Іоаннитахъ". Еще въ предисловіи къ нѣмецкой обработкѣ книги Верто Шиллеръ говорилъ о рыцаряхъ іерусалимскаго госпиталя: "пламенное мужество соединяется въ нихъ съ строгимъ послушаніемъ, военная дисциплина съ монашескимъ повиновеніемъ, суровое самоотрицаніе, требуемое христіанствомъ, съ необузданной отвагой, и стоя непреоборимой фалангой противъ внѣшняго врага своей религіи, они съ такимъ же героизмомъ ведутъ вѣчную борьбу съ могучимъ внутреннимъ врагомъ человѣка -- съ его гордостью и самолюбіемъ". За "борьбой съ дракономъ" скрывается такимъ образомъ иная, извѣчная борьба: борьба закона, общества, долга, установленнаго строя и т. д. съ самовластной личностью. Нельзя сказать, что побѣждаетъ у Шиллера. Величавый образъ магистра, представителя идеи отрицанія личности, такъ же близокъ поэту, какъ герой его души -- юный богатырь, умѣющій во-время выйти изъ гнетущихъ рамокъ повиновенія -- и во-время вернуться къ своему долгу и обѣту.
  
   1. В. Жуковскій. (Сраженіе со змѣемъ), первоначально въ "Сѣверныхъ Цвѣтахъ" 1832. Весьма свободное подражаніе и гекзаметромъ вмѣсто 4-хъ стопнаго ямба подлинника.
  
             Что за тревога въ Родосѣ? Всѣ улицы полны народомъ,
             Мчатся толпами, вопятъ, шумятъ. На конѣ величавомъ
             Ѣдетъ по улицѣ рыцарь красивый; за рыцаремъ тащутъ
             Мертваго змѣя съ кровавой разинутой пастью; всѣ смотрятъ
             Съ радостнымъ чувствомъ на рыцаря, съ страхомъ невольнымъ на змѣя.
             "Вотъ", говорятъ, "посмотрите, тотъ врагъ, отъ котораго столько
             Времени не было здѣсь ни стадамъ, ни людямъ проходу!
             Много рыцарей храбрыхъ пыталось съ чудовищемъ выйти
             Въ бой... всѣ погибли. Но Богъ насъ помиловалъ: вотъ вашъ спаситель!
             Слава ему!" И вслѣдъ за младымъ побѣдителемъ идутъ
             Всѣ въ монастырь Іоанна Крестителя, гдѣ Іоаннитовъ
             Былъ знаменитый капитулъ собранъ въ то время. Смиренно
             Рыцарь подходитъ къ престолу магистера; шумной толпою
             Ломятся слѣдомъ за нимъ въ палату народъ. Преклонивши
             Голову, юноша такъ говорить начинаетъ: "Владыка,
             Рыцарскій долгъ я исполнилъ: змѣй, разоритель Родоса,
             Мною убить: безопасны дороги для путниковъ; смѣло
             Могутъ стада выгонять пастухи; на молитву
             Можетъ безъ страха теперь пилигримъ къ чудотворному лику
             Дѣвы Пречистой ходить". Но съ суровымъ отвѣтствовалъ взглядомъ
             Строгій магистеръ: "Сынъ мой, подвигъ отважный съ успѣхомъ
             Ты совершилъ: отважность рыцарю честь. Но отвѣтствуй:
             Въ немъ обязанность главная рыцарей, вѣрныхъ Христовыхъ
             Слугъ, христіанства защитниковъ, въ знакъ смиренья носящихъ
             Крестъ Іисуса Христа на плечахъ?" То зрители внемля,
             Всѣ оробѣли. Но рыцарь, краснѣя, отвѣтствовалъ: "Первый
             Рыцарскій долгъ есть покорность".-- "И рыцарскій долгъ сей
             Нынѣ ты, сынъ мой, нарушилъ: ты мной запрещенный
             Подвигъ дерзнулъ совершить".-"Владыка, сперва! благосклонно
             Выслушай слово мое, потомъ осуди. Не съ слѣпою
             Дерзостью я на опасное дѣло рѣшился; но вѣрно
             Волю закона исполнить хотѣлъ: одной осторожной
             Хитростью мнилъ одержать я побѣду. Пять благородныхъ
             Рыцарей нашего Ордена, честь христіанства, погибли
             Въ битвѣ съ чудовищемъ. Ты запретилъ намъ сей подвигъ;
             Мы покорились. Но душу мою нестерпимо терзали
             Бѣдствія гибнувшихъ братій. Стремленьемъ спасти ихъ томимый,
             Днемъ я покоя не зналъ, и сны ужасные ночью
             Мучили душу мою, представляя мнѣ призракъ сраженья
             Съ змѣемъ; и все какъ-будто бы чудилось мнѣ, что небесный
             Голосъ меня возбуждалъ и твердилъ мнѣ: дерзай! и -- дерзнулъ я.
             Вотъ что я мыслилъ: ты рыцарь! однихъ ли враговъ христіанства
             Долженъ твой мечъ поражать? Твое назначенье святое --
             Бытъ защитникомъ слабыхъ, спасать отъ гоненья гонимыхъ,
             Грозныхъ чудовищъ разить: но дерзкою силой -- искусство.
             Мужествомъ мудрость должны управлять. И въ такомъ убѣжденьи
             Долго себя я готовилъ къ опасному бою, и часто
             Къ мѣсту, гдѣ змѣй обиталъ, а тайкомъ подходилъ, чтобъ заранѣ
             Съ сильнымъ врагомъ ознакомиться: долго обдумывалъ средства,
             Какъ мнѣ врага побѣдить; наконецъ вдохновеніе свыше
             Душу мою просвѣтило. Найдено средство, сказалъ я
             Въ радости сердца. Тогда у тебя позволенье, владыка,
             Я испросилъ посѣтить отеческій домъ мой; угодно
             Было тебѣ меня отпустить. Переплывъ безопасно
             Моро и на берегъ вышедъ, въ отеческомъ домѣ не медля
             Все къ предпринятому подвигу сталъ я готовить. Искусствомъ
             Сдѣланъ былъ змѣй, подобный тому, котораго образъ
             Врѣзался въ память мою; на короткихъ лапахъ громадой
             Тяжкое чрево лежало; хребетъ, чешуею покрытый,
             Круто вздымался; на длинной, гривистой шеѣ торчала,
             Пастью зіяя, зубами грозя, голова; изъ отверстыхъ
             Челюстей острымъ копьемъ выставлялся языкъ, и змѣиный
             Хвостъ сгибался въ огромныя кольца, капъ будто готовый,
             Вдругъ -- обхвативъ ѣздока и коня, задушить ихъ обоихъ.
             Все учредивши, двухъ собакъ, могучихъ и къ бою
             Съ дикимъ быкомъ пріученныхъ, я выбралъ, мнимаго змѣя
             Ими травилъ, чтобъ привыкли онѣ по единому клику
             Зубы вонзать въ непокрытое броней чешуйчатой чрево.
             Самъ же, сидя на конѣ благородной арабской породы,
             Я устремлялся на змѣя и руку мою безпрестанно
             Въ вѣрномъ метаньи копья упражнялъ. Сначала отъ страха
             Конь мой, храпя, на дыбы становился и выли собаки;
             Но, наконецъ, побѣдило мое постоянство ихъ робость.
             Такъ совершилось три мѣсяца. Я возвращаюсь. Вотъ третій
             День, какъ присталъ я къ Родосу. О новыхъ бѣдствіяхъ вѣсти
             Душу мою возмутили. Горя нетерпѣніемъ кончить
             Дѣло начатое, слугъ собираю моихъ и ученыхъ
             Взявши собакъ, на вѣрномъ конѣ, никому не сказавшись,
             Ѣду отыскивать змѣя. Ты знаешь, владыка, часовню,
             Гдѣ богомольствовать сходится здѣшній народъ: на утесѣ
             Въ дикомъ мѣстѣ она возвышается; образъ Пречистой
             Матери Божіей, видимый тамъ, знаменитъ чудесами;
             Трудно входить на утесъ, и доселѣ сей путь былъ опасенъ.
             Тамъ, у подошвы утеса, въ норѣ, недоступной сіянью
             Два, гнѣздился чудовищный змѣй, сторожа проходящихъ.
             Горе тому, кто дорогу терялъ! изъ темной пещеры
             Врагъ исторгался, добычу ловилъ и ее въ свой глубокій
             Логъ увлекалъ на пожранье. Въ ту часовню Пречистой
             Дѣвы пошелъ я, тамъ палъ на колѣна, усердной мольбою
             Въ помощь призвалъ Богоматерь, въ грѣхахъ принесъ покаянье,
             Таинъ Святыхъ причастился; потомъ сошедши съ утеса,
             Латы надѣлъ, взялъ мечъ и копье, и раздавъ приказанья
             Спутникамъ (имъ же велѣлъ дожидаться меня близъ часовни),
             Сѣлъ на коня, поручилъ вездѣсущему Господу Богу
             Душу мою и поѣхалъ. Едва я увидѣлъ на ровномъ
             Мѣстѣ себя, какъ собаки мои, почуявши змѣя,
             Подняли ноздри, а конь захрапѣлъ и пятиться началъ:
             Блещущимъ свившися клубомъ, вблизи онъ грѣлся на солнцѣ.
             Дружно и смѣло помчалися въ бой съ нимъ собаки; но съ воемъ
             Кинулись обѣ назадъ, когда, развернувшися быстро,
             Вдругъ онъ разинулъ огромную пасть, и ихъ ядовитымъ
             Обдалъ дыханьемъ, и съ страшнымъ шипѣньемъ поднялся на лапы.
             Крикъ мой собакъ ободрилъ: онѣ вцѣпилися въ змѣя.
             Сильной рукой я бросаю копье; но, ударясь въ чешуйный,
             Крѣпкій хребетъ, оно, какъ тонкая трость, отлетѣло.
             Новый ударъ а спѣшу нанести; но испуганный конь мой
             Бѣшено сталъ на дыбы: раскаленныя очи, зіянье
             Пасти зубастой, и свистъ, и дыханье палящее змѣя
             Въ ужасъ его привели и онъ опрокинулся. Видя
             Близкую гибель, проворно спрыгнулъ я съ сѣдла и въ сраженье
             Пѣшій вступилъ съ обнаженнымъ мечемъ; но мечъ мой напрасно
             Колетъ и рубитъ; какъ сталь, чешуя. Вдругъ змѣй, разъярившись,
             Сильнымъ ударомъ хвоста меня повалилъ и поднялся
             Дыбомъ, какъ столбъ, надо мной и уже растворилъ свой огромный
             Зѣвъ, чтобъ зубами стиснуть меня; но въ это мгновенье
             Въ чрево его, чешуей непокрытое, вгрызлись собаки.
             Взвылъ онъ отъ боли и бѣшено началъ кидаться. Напрасно!
             Стиснувши зубы, собаки повисли на немъ. Я поспѣшно
             На ноги всталъ и бросился къ нимъ и мечъ мой вонзился
             Весь во чрево чудовища. Хлынула чернымъ потокомъ
             Кровь. Согнувшись въ дугу, онъ грянулся о земь и, тяжкимъ
             Тѣломъ меня заваливши, издохъ надо мною. Не помню,
             Долго ль безчувственъ подъ нимъ я лежалъ. Глаза открываю:
             Слуги мои предо мною, а змѣй въ крови неподвиженъ".
             Рыцарь, докончивши повѣсть свою, замолчалъ. Раздалися
             Громкіе клики; дрогнули своды палаты отъ гула
             Рукоплесканій и самые рыцари Ордена вмѣстѣ
             Съ шумной толпой возгласили: "хвала!" Но магистеръ,
             Строго нахмуривъ чело, повелѣлъ, чтобы всѣ замолчали.
             Всѣ замолчали. Тогда онъ сказалъ побѣдителю: " Змѣя,
             Долго Родосъ ужасавшаго, ты поразилъ благородный
             Рыцарь; но, Богомъ явяся народу, врагомъ ты явился
             Нашему ордену: въ сердцѣ твоемъ поселился отнынѣ
             Змѣй, ужаснѣй тобою сраженнаго, змѣй отравитель
             Воли, сѣятель смутъ и раздоровъ, презритель смиренья.
             Недругъ порядка, древній губитель земля. Быть отважнымъ
             Можетъ и врагъ ненавистный Христа, мамелюкъ; но покорность
             Есть однихъ христіанъ достоянье. Гдѣ Самъ Искупитель,
             Богъ всемогущій, смиренно стерпѣлъ поношенье и муку,
             Тамъ встарину основали отцы нашъ Орденъ священный;
             Тамъ, облачася крестомъ, на себя возложили
             Долгъ, труднѣйшій изъ всѣхъ: обуздывать волю.
             Суетной славой ты былъ обольщенъ. Удались! ты отнынѣ
             Нашему братству чужой: кто господнее иго отринулъ,
             Тотъ и господнимъ крестомъ себя украшать недостоинъ".
             Такъ магистеръ сказалъ и въ толпѣ предстоявшихъ поднялся
             Громкій ропотъ и рыцари Ордена сами владыку
             Стали молить о прощеньи; но юноша молча, потупивъ
             Очи, снялъ епанчу, у магистера строгую руку
             Поцѣловалъ и пошелъ. Его проводивши глазами,
             Гнѣвный смягчился судія и, назадъ осужденнаго кроткимъ
             Голосомъ кликнувъ, сказалъ: "Обними меня, мой достойный
             Сынъ! ты побѣду теперь одержалъ, труднѣйшую первой.
             Снова сей крестъ возложи: онъ твой онъ награда смиренью".
  
   2. А. Глинка. (Сраженіе съ дракономъ, изъ Шиллера). "Москвитянинъ" 1852, ч. III, No II, и въ "Стихотвореніяхъ Шиллера въ переводѣ А. Глинки 1859, 43. Какъ всѣ переводы Авдотьи Глинки, очень точенъ, но мало поэтиченъ.
   3. Орестъ Головнинъ, (проф. P. Р. Брандтъ). "Переложенія О. Головнина". Кіевъ 1886.
   4. Головановъ. Лирич. стихотв. Шиллер". М. 1899.
   5. П. И. Вейнбергъ. Переведено для настоящаго изданія.
  

СЧАСТЬЕ.
(1798).

   Это стихотвореніе -- наравнѣ съ Неніей (стр. 125) -- принадлежитъ, по мнѣнію Боксбергера, къ отрывкамъ "Теодицеи", которую собирался написать Шиллеръ подъ вліяніемъ философіи Лейбница. Такое поэтическое "оправданіе Бога" -- замѣчаетъ Шнорръ фонъ-Карольсфельдъ -- должно было, разумѣется, снять съ Божества обвиненіе въ неравномѣрномъ и потому несправедливомъ распредѣленіи тѣлесныхъ и духовныхъ благъ. Шиллеръ выполняетъ это въ своемъ "Счастіи" наилучшимъ образомъ: сперва онъ выставляетъ обвиненіе во всей его тяжести, но затѣмъ столь-же рѣшительно отвергаетъ сужденіе обвинителя, говоря: красота тѣла восхищаетъ не только ея носителя, но еще болѣе -- того, кто наслаждается ея созерцаніемъ: Елена и Ахиллъ были радостью всей Эллады. То же самое и съ благами духовными: Шиллеръ и Гете -- радость всей Германіи или, по крайней мѣрѣ, должны были-бы быть ею. Твоя собственная безчувственность, а не Божество, виновата, стало быть, если наслажденіе прекраснымъ въ природѣ и искусствѣ не существуетъ для тебя".
   Шиллеръ видѣлъ въ своемъ стихотвореніи гимнъ, главнымъ образомъ, въ виду его внѣшней формы. Но по лирическому размаху, по высокому подъему вдохновенія оно, дѣйствительно, представляетъ собой торжественный гимнъ, превосходно выражающій приподнятое, жизнерадостное и глубокое настроеніе. Счастье есть свободный даръ боговъ -- говоритъ поэтъ:-- они раздаютъ всѣ блага -- красоту, проницательность, краснорѣчіе, величіе -- по своему произволу. Но этотъ произволъ, обходящій однихъ, осыпающій дарами другихъ, не долженъ вызывать въ насъ дурное чувство: эти дары проливаютъ счастіе и на насъ.
   Слѣпымъ, а не зрящимъ безсмертные... себя открываютъ" обычное воззрѣніе Шиллера на глубину "наивной" мысли (стихотв. Геній и др.).-- Да мчитъ ихъ въ обитель Олимпа -- намекъ на Ганимеда, котораго орелъ, по приказанію Зевса, поднялъ на Олимпъ.-- "Ведетъ кесаря къ брегу": намекъ на преданіе о Цезарѣ, который въ бурю на лодкѣ закричалъ трепещущему гребцу: "не бойся, ты везешь Цезаря и его судьбу!" -- "Дельфинъ изъ пучины... изъемлетъ": дельфинъ спасъ пѣвца Аріона.-- "Смертный... все небо въ смятенье приводитъ": бездѣйствіе Ахилла было предметомъ споровъ на Олимпѣ, а пока оно длилось, его соратники -- греки гибли; отсюда -- "Эллиновъ избраннѣйшихъ въ бездну Тенера низводятъ."-- Послѣдняя часть стихотворенія (отъ стиха: "Но радость лишь боги на смертное око наводятъ" есть, такъ сказать, отрицаніе извѣстной пословицы: "Всякъ самъ своего счастья кузнецъ". Наоборотъ, по мнѣнію поэта, счастье есть чудо: какъ мы не видимъ зарожденія красоты и истины, такъ не можемъ мы понять феномена счастья.
  
   1. В. Жуковскій. (Счастье, изъ Шиллера). Первоначально въ "Вѣстн. Евр." 1809, ч. XLVII, No 19.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стихотвор. Шиллера. Москва, 1399.
  

ПОРУКА.
(1798).

   "Я очень хотѣлъ бы знать -- писалъ Шиллеръ, посылая Гете эту балладу и "Бой съ дракономъ" -- удалось-ли мнѣ уловить всѣ мотивы, скрытые въ этомъ сюжетѣ. Подумайте -- быть можетъ, и вамъ что нибудь придетъ на умъ. Это одинъ изъ тѣхъ случаевъ, въ которыхъ возможно работать съ величайшей сознательностью и почти сочинять по предвзятымъ принципамъ". Равнымъ образомъ, писалъ поэтъ Кернеру, что ни въ одной изъ его прежнихъ балладъ его свободное художественное творчество не было такъ сознательно, какъ въ этихъ двухъ. "Изучивъ эти баллады критически, ты найдешь также, что я продумалъ и расположилъ ихъ со всей вдумчивостью".
   Разсказъ латинскаго писателя Гигина, помѣщенный въ его собраніи басонъ (Higius "Fabularum liber." 257, О людяхъ, связанныхъ глубочайшей дружбой) и обработанный Шиллеромъ въ балладѣ, заключается въ слѣдующемъ. "Когда въ Сициліи правилъ жесточайшій тираннъ Діонисій, казнившій гражданъ среди мученій, Мэросъ задумалъ убить тиранна. Стража схватила его и привела съ его оружіемъ къ королю. На допросѣ онъ сказалъ, что хотѣлъ убить короля: король приказалъ распять его. Мэросъ выпросилъ себѣ трехдневный отпускъ для того, чтобы устроить свадьбу своей сестры; въ заложники онъ предложилъ оставить своего друга Селинунція. Король согласился, но сказалъ Селинунцію, что если Мэросъ не явится во-время, то казни будетъ подвергнутъ онъ. Когда Мэросъ, послѣ свадьбы своей сестры, былъ уже на обратномъ пути, рѣка отъ дождя и бури внезапно разлилась, такъ что онъ не могъ ни перейтя, ни переплыть черезъ нее. Мэросъ сѣлъ на берегу и заплакалъ, что его другъ долженъ умереть изъ за-него. Тираннъ же приказалъ распять Селинунція, такъ какъ прошло уже шесть часовъ третьяго дня. Селинунцій возразилъ, что день еще не кончился. Но когда прошло девять часовъ дня, король приказалъ отвести Селинунція на мѣсто казни. Лишь по пути туда, бѣжитъ имъ на встрѣчу Мэросъ, съ трудомъ переплывшій рѣку, и издали кричитъ палачу: "Постой, палачъ! Вотъ я, за котораго онъ поручился!" Все это разсказали королю. Онъ приказалъ привести ихъ, просилъ принять его въ ихъ дружбу и даровалъ Мэросу жизнь".
   Изучая отношеніе баллады Шиллера къ ея источнику, мы должны прежде всего отмѣтить, что основная мысль разсказа намѣчена уже въ источникѣ. Измѣнены немногія подробности: увеличено число препятствій, задерживающихъ Мэроса, и тираннъ объявляетъ ему, а не его другу, что тому въ случаѣ опозданія грозитъ смерть. Это сдѣлано съ намѣреніемъ, чтобы усилить для Мэроса трудность возвратиться и соблазнъ опоздать; для послѣдней цѣли поэтъ заставилъ короля прибавить Мэросу, что смерть друга избавитъ его отъ казни. Такимъ образомъ недовѣріе Селинунція, а твердость Мэроса выступаетъ на первый планъ. И не только любовь къ другу заставляетъ осужденнаго спѣшить на казни, но иное, высшее побужденіе: мысль о торжествѣ идеи дружбы и правды. Убѣдитъ тиранна въ томъ, что есть на свѣтѣ высшія побужденія -- вотъ что важно для Мэроса. Вотъ почему вѣсть о томъ, что другъ казненъ, его не останавливаетъ: "Пусть кровожадный тираннъ не хвастаетъ, что другъ обманулъ друга: пусть казнить двѣ жертвы, но увѣруетъ въ любовь и въ честность" (строфа 17). Поэтому высшимъ торжествомъ Мэроса и достойнымъ заключеніемъ всей исторіи служитъ не спасеніе друзей -- это не такъ важно,-- но нравственное перерожденіе тиранна, увѣровавшаго въ дружбу.
   Вѣроятно, Шиллеру извѣстна была историческая основа разсказа Гигина въ томъ видѣ, въ какомъ она сохранилась у Ямвлиха и Діодора. По сообщенію послѣдняго, присужденный къ смерти былъ невиненъ и тираннъ Діонисій -- не старшій (408--367 г. до Р. Хр.), а младшій -- сыгралъ только съ ними жестокую шутку. Имена друзей были Дамонъ и Финтій; сообразно съ этимъ Шиллеръ измѣнилъ заглавіе баллады, назвавъ ее Демонъ и Пиѳій (по ошибкѣ -- Pythias вмѣсто Phintias).
  
   1. Ѳ. Миллеръ. (Порука, изъ Шиллера). "Стихотворенія Ѳ. Миллера" 1849, 23. Помѣщено въ настоящемъ изданіи, но по недосмотру имя переводчика не указано.
   2. А. Струговщиковъ. (Отрывокъ изъ бал. Шиллера "Порука"). "Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ", 1857, II, 313.
  
             Предъ грознымъ царемъ Сиракузы
             Глицерій съ кинжаломъ предсталъ, "
             Быль схваченъ и такъ отвѣчалъ:
             "Хотѣлъ я, себя не жалѣя.
             "Отчизну снасти отъ злодѣя:
             "То былъ мой давнишній обѣтъ!"
             -- Распните! былъ царскій отвѣтъ.
  
             "Мнѣ смерть неизбѣжная знаю.--
             Но три дня отсрочки прошу,
             "Покуда свой долгъ совершу,
             "Покуда сестрѣ дамъ супруга:
             Тебѣ-же оставлю я друга,
             "Чтобъ, въ случаѣ я измѣнилъ,
             "Ты вѣрнаго друга казнилъ".
  
             Ему Діонисій съ коварной
             Усмѣшкою такъ отвѣчалъ:
             -- Я бъ три дня тебѣ даровалъ!...
             Но если хоть часомъ измѣнишь --
             Ты друга собой не замѣнишь:
             Тебѣ отпустивши вину,
             Его, какъ злодѣя, распну..
  
   3. И Гербель. (Порука, изъ Шиллера). Шиллеръ въ изд. Гербеля.
   4. Н. Головановъ. Лирич. стихотв. Шиллера.
  

ЭЛЕВЗИНСКІЙ ПРАЗДНИКЪ.
(1798).

   "Я понимаю, что Пѣснь гражданъ" (Bürgerlied -- такъ первоначально называлось стихотвореніе) не можетъ заинтересовать всякаго,-- писалъ Шиллеръ Кернеру,-- но это зависитъ не столько отъ нагроможденія миѳологіи, сколько отъ сухости предмета; наоборотъ, миѳологическіе образы единственное, что въ немъ есть живого. Да какой чортъ сдѣлаетъ что нибудь поэтическое изъ самаго непоэтичнаго предмета на свѣтѣ!" Несмотря на этотъ суровый приговоръ самого поэта, стихотвореніе его -- одно изъ самыхъ поэтичныхъ его произведеній, а его "сухія" идеи составляютъ живую душу величайшихъ созданій его лирики -- Прогулки и Пѣсни о Колоколѣ. Планъ его задуманъ былъ давно. "Идеей" особенно занимавшей Шиллера -- свидѣтельствуетъ Гумбольдтъ -- было просвѣщеніе грубаго первобытнаго человѣка искусствомъ, прежде чѣмъ онъ придеть въ культурѣ путемъ разума. Много разъ развивалъ онъ ее въ поэзіи и прозѣ. Съ особеннымъ предпочтеніемъ останавливалось его вдохновеніе на зачаткахъ цивилизаціи вообще, на переходѣ отъ кочевого быта къ земледѣлію, на благочестивомъ союзъ -- какъ онъ самъ выразился- съ матерью землей. Онъ охотно усваивалъ все, что было сроднаго въ миѳологіи съ этими идеями. Въ полномъ согласіи съ слѣдами миѳическаго преданія онъ создалъ изъ Цереры, главнаго образа въ этомъ кругѣ идей, явленіе столь-же чудесное, сколько глубокое, соединивъ въ ея груди чувства человѣческія съ божественными. Очень долго излюбленнымъ замысломъ его было изобразить эпически зачатки просвѣщенія Аттики посредствомъ переселеній чужестранцевъ. Мѣсто этого невыполненнаго замысла занялъ Элевзинскій праздникъ".
   И здѣсь такимъ образомъ, какъ и въ Прогулкѣ, изображенъ переходъ человѣчества къ прочному гражданскому правопорядку, но здѣсь низшей ступенью развитія является охотничій и кочевой бытъ, а началомъ всякой человѣческой культуры -- земледѣліе. Послѣдняя мысль была издавна ясна и древнему міру, который поэтому чтилъ въ богинѣ земледѣлія Церерѣ (Демотрѣ) также создательницу гражданскаго общества и вытекающей изъ него культуры (Demeter thesmophoros грековъ, Ceres legifera римлянъ). Въ Аттикѣ въ честь ея были установлены особыя празднества, названныя по мѣсту, гдѣ они происходили, Элевзиніями. Какъ бы Гимномъ для такого празднества и должно служить, по мысли автора, это стихотвореніе. Оно состоитъ изъ двухъ главныхъ частей по двѣнадцати строфъ въ каждой, обрамленныхъ тремя строфами (1, 14 и 27) другого размѣра. Въ первой части изображенъ переходъ отъ бродячей, охотничьей жизни къ осѣдлому быту, во второй "развитіе наукъ и искусствъ. Выдѣляющіяся по размѣру строфы отличаются отъ остальныхъ 24-хъ также своимъ лирическимъ характеромъ напоминая строфы хора, смѣняющія дѣйствіе въ античной трагедіи.
  
   1. В. Жуковскій. (Элевзинскій праздникъ, изъ Шиллера). Первоначально въ "Новосельи" 1833, ч. II, 107.
   2. Н. Головановъ. Лирическія стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

ЖАЛОБА ДѢВУШКИ.
(1798).

   Вызвано собраніемъ англійскихъ пѣсенъ, переведенныхъ Гердеромъ; двѣ первыхъ строфы поетъ Текла въ "Пикколомини" (III, 7). Къ кому именно обращена мольба дѣвушки "О, святая", вызываетъ споры. Фигофъ полагаетъ, что это не Дѣва Марія; тогда "Ты, Пречистая" въ пер. Вейнберга -- неправильно. Послѣдняя строфа -- слова самой дѣвушки.
  
   1. В. Жуковскій. Первоначально въ "Вѣстн. Евр." Скорѣе подражаніе, чѣмъ переводъ.
  
                       Дубрава шумитъ,
                       Сбираются тучи.
                       На берегъ зыбучій
                       Склонившись, сидитъ
  
             Въ слезахъ, пригорюнясь, дѣвица-краса.
             И полночь, и буря мрачатъ небеса,
             И черныя волны, вздымаясь, бушуютъ;
             И тяжкіе вздохи грудь бѣлу волнуютъ.
  
                       "Душа отцвѣла;
                       Природа уныла;
                       Любовь измѣняла,
                       Любовь унесла
  
             Надежду, надежду -- мой сладкій удѣлъ.
             Куда ты, мой ангелъ, куда улетѣлъ?
             Ахъ, полно! я счастьемъ мірскимъ насладилась:
             Жила и любила -- и друга лишилась.
  
                       Теките струей
                       Вы, слезы горючи!
                       Дубравы гремучи,
                       Тоскуйте со мной!
  
             Ужъ болѣ не встрѣтить мнѣ радостныхъ дней;
             Простилась, простилась, я съ жизнью моей:
             Мой другъ не воскреснетъ; что было -- не будетъ...
             И бывшаго сердце во вѣкъ не забудетъ!
  
                       "Ахъ! Скоро ль пройдутъ
                       Унылые годы?
                       Съ весною -- природы
                       Красы расцвѣтутъ?
  
             Но сладкое счастье не дважды цвѣтетъ.
             Пускай же драгое въ слезахъ оживетъ;
             Любовь, ты погибла! ты, радость, умчалась!
             Одна о минувшемъ тоска мнѣ осталась!"
  
   2. А..... (Пѣснь Теклы, безъ указанія, что заимствовано у Шиллера). "Невскій Зритель" 1820; ч. II, 167. Очень отдаленное подражаніе.
   3. А. Шишковъ. (Марія поетъ и играетъ). "Избранный Нѣмецкій Театръ" 1831, 1, 77. Переведена только первая половина.
  
             Дубрава шумятъ и бѣгутъ облака;
                       Дѣвица вдоль берега ходить;
             Волнами сердито клокочетъ рѣка
                       И ужасъ на душу наводитъ.
             И, темною ночью, дѣвица поетъ,
                       Въ слезахъ, и блѣдна и уныла;
             И сердце изныло, и міръ опустѣлъ,
                       Желанья въ груди не осталось!
             Возьми, Пресвятая, въ надзвѣздный предѣлъ;
                       Я счастьемъ земнымъ наслаждалась!
             Тамъ ждетъ меня радость; здѣсь радости нѣтъ.
                       Увы! я жила и любила!
  
   4. В. Г. (Алина, изъ Шиллера). "Литературныя прибавл. въ Русскому Инвалиду" 1831, М 78, 614. Очень неточно передана первая половина.
   5. Мт... (Романсъ Теплы, изъ Шиллера). "Москвитянинъ" 1841, ч. 10. Посредственный переводъ первыхъ 7 строфъ.
   6. А. Струговщиковъ. (Любовь Людмилы, подражаніе Шиллеру). "Отеч. Зап." 1842, XXV, отд. I, и подъ заглавіемъ "Сбиралися тучи" въ "Стихотвореніяхъ А. Струговщикова" 1845.
  
             Сбиралися тучи и вѣтръ свирѣпѣлъ;
             Далеко, въ туманѣ, лѣсъ темный шумѣлъ.
  
             Гроза подымалась подъ ризой ночной,
             И волны вставали, волна за волной,
  
             Дѣвица на брегѣ пустынномъ сидитъ
             И въ темную даль неподвижно глядитъ:
  
             "Я въ жизни любила, я въ мірѣ жила.'
             "О, матерь святая, довольно съ меня!" "
  
             И слезы потокомъ бѣгутъ изъ очей,
             Но мертвый спитъ тихо въ могилѣ своей.
  
             "Но чѣмъ же я участь твою облегчу,
             "Скажи, не отрину молитву твою?"
  
             "Пусть слезы потокомъ бѣгутъ изъ очей
             "И мертвый спитъ тихо въ могилѣ своей.
  
             "Кто вѣдалъ блаженство чистѣйшей любви,
             "Инаго блаженства тому не сули!
  
             "Минувшее счастье я помню, и мнѣ
             "Другого не надо, и нѣтъ на землѣ!"
  
             Сбиралися тучи и вѣтръ свирѣпѣлъ,
             Далеко въ туманѣ лѣсъ темный шумѣлъ.
  
             Гроза подымалась подъ ризой ночной,
             И волны вставали, волна за волной.
  
   7. Баронесса Чувикъ. (Тоска дѣвушки, изъ Шиллера). "Библіотека для Чтенія" 1848, т. LVIII, переведено слабо и неточно.
   8. В. Лялинъ. (Жалоба дѣвушки, изъ Шиллера). "От. Зап." 1858, LXXXVIII, и въ изд. Гербеля.
  
             Сбираются тучи, лѣсъ глухо шумитъ;
             Склонясь надъ рѣкою, дѣвица сидитъ.
             Вздымаются волны сильнѣй и сильнѣй.
             И слезы невольно бѣгутъ изъ очей,
                       И пѣснь ея льется уныло:
  
             "Разбилося сердце и міръ опустѣлъ!
             Мнѣ счастья нѣтъ больше, свершенъ мой удѣлъ.
             О, Матеръ Святая, возьми ты меня!
             Все счастье земное извѣдала я:
                       Жила я и въ жизни любила!"
  
             --"Напрасныя слезы ты льешь изъ очей:
             Не слышитъ ихъ хилый въ могилѣ своей:
             Скажи мнѣ, что послѣ восторговъ люби
             Исцѣлитъ сердечныя раны твои?
                       И все для тебя ниспошлю я".
  
             "Пустъ слезы напрасно бѣгутъ изъ очей,
             Пусть другъ ихъ не слышитъ въ могилѣ своей
             Есть послѣ восторговъ прекрасной любви,
             Есть высшее счастіе -- то слезы кои:
                       Въ нихъ прошлою жизнью живу я".
  
   9. С. Шевыревъ. (Романсъ Теклы, изъ Шмллера). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ. Переведены первыя 2 строфы.
  
             Бушуетъ боръ, шумятъ небеса;
             По берегу бродить дѣва краса;
             И рвется, и бьется о камни волна.
             На темную ночь взоръ слезный она
             Съ печальною думой вперила.
  
             Ужъ вымерло сердце, и пустъ ей свѣтъ:
             Въ ней свѣтло-желаннаго нѣтъ какъ нѣтъ.
             "Возьми жъ, Пресвятая, меня ты къ своимъ
             Ужъ я наслаждалась блаженствомъ земнымъ
                       Ужъ я отжила -- отлюбила!"
  
   10. Головановъ. Лирич. стихотв. Шиллера. М. 1899.
   11. П. И. Вейнбергъ. Переведено для настоящаго изданія.
  

СОЛДАТСКАЯ ПѢСНЬ.
(1798).

   Л. Мей. Въ переводѣ "Лагеря Валленштейна".
  

НЕНІЯ.
(1798).

   Naenia или неніа назывались у римлянъ похоронныя причитанія, и поэтъ нашелъ умѣстнымъ назвать такъ свою элегію о тлѣнности всего прекраснаго на свѣтѣ. Но его "плачъ" кончается примирительнымъ аккордомъ: пусть любящія богини не могли спасти Адониса и Ахилла, -- надъ ними плакали боги; смертные, они прославлены пѣснью. Зевсъ стигійскій -- Плутонъ. Прекраснаго юноши рану -- Адониса. Безсмертная мать не спасла великаго сына -- Ѳетида не спасла Ахилла.
  
   1. М. Михайловъ. (Ненія, изъ Шиллера). Первоначально въ "Литературной Газетѣ" 1848, No 22.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стихотвор. Шиллера. Москва. 1899.
  

ПѢСНЬ О КОЛОКОЛѢ.
(1799).

   Обширнымъ размѣрамъ и чрезвычайному богатству содержанія этого знаменитѣйшаго изъ всѣхъ лирическихъ произведеній Шиллера соотвѣтствуетъ продолжительное время, отдѣляющее его первый замыселъ отъ окончательной обработки; первая мысль о немъ принадлежитъ къ тому-же вдохновенному моменту, когда замышлялись и создавались другія культурно-историческія картины въ лирикѣ, давшія Шиллеру непреходящую славу поэта-мыслителя по преимуществу. Идея написать пѣсню колокольнаго мастера -- съ тѣмъ, конечно, чтобы связать съ ней широкія размышленія о жизни семейной и гражданской, давно занимала поэта. Еще въ 1788 г. онъ въ Рудольштадтѣ часто ходилъ въ литейную смотрѣть, какъ отливаютъ колокола. Въ 1797 г. онъ пишетъ Гете, что занялся уже пѣсней литейщика, для чего изучаетъ Энциклопедію Крюница, откуда черпаетъ необходимыя техническія свѣдѣнія. "Это стихотвореніе весьма близко моему сердцу, но будетъ мнѣ стоить многихъ недѣль, такъ какъ для него необходимо пройти много разнообразныхъ настроеній и обработать массу матеріала". Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ поэтъ сообщаетъ, что вынужденъ былъ отложить Колоколъ. "Сознаюсь, что, разъ такъ ужъ вышло, я совсѣмъ не огорченъ: поношу я еще годъ этотъ предметъ и погрѣю его -- и тогда лишь стихотвореніе,-- которое, по правдѣ, совсѣмъ не такъ легко,-- созрѣетъ, какъ слѣдуетъ. Къ тому же этотъ годъ весь былъ годомъ балла, будущій-же, какъ; видно, будетъ годомъ пѣсенъ, къ каковымъ принадлежитъ и Колоколъ". На это Гете отвѣтилъ, что колоколъ будетъ звучать тѣмъ лучше, чѣмъ дольше будетъ расплавлена мѣдь, очищаясь тѣмъ отъ всякихъ примѣсей. Но и въ слѣдующемъ году, сплошь занятомъ Валленштейномъ, поэтъ не касался Колокола, который былъ законченъ лишь осенью 1799 года. Друзья поэта оказали достойный пріемъ его великому произведенію. Кернеръ цѣнилъ въ немъ особенно глубоко національный духъ, чуждый всякаго намѣреннаго германизма. Гумбольдтъ назвалъ его чуднымъ свидѣтельствомъ совершеннаго поэтическаго генія. "Ни на одномъ языкѣ -- прибавлялъ онъ -- я не знаю произведенія, которое въ столь маломъ объемѣ охватывало бы столь обширный поэтическій кругъ, проходило-бы всю шкалу глубочайшихъ человѣческихъ чувствованій и показало бы въ совершенно лирическомъ изображеніи жизнь со всѣми ея важнѣйшими событіями и эпохами,-- точно безграничная эпопея". Чтобы связать въ одно органическое цѣлое эту необозримую массу разрозненнаго матеріала, поэтъ употребилъ превосходный пріемъ, выполненіе котораго также удачно въ Песнѣ, какъ глубокъ замыселъ: какъ въ Прогулкѣ поводомъ для размышленій служилъ рядъ картинъ природы, смѣняющихъ другъ друга, такъ здѣсь съ каждымъ моментомъ въ отливкѣ колокола связана подходящая мысль о человѣческой жизни. Все стихотвореніе есть монологъ литейнаго мастера, распадающійся на два элемента, совершенно различные по содержанію и по ритму: 1) на десять сжатыхъ и однообразныхъ по формѣ строфъ, заключающихъ послѣдовательныя приказанія мастера рабочимъ при отливкѣ большого колокола, и 2) на девять свободныхъ строфъ, содержащихъ всеобъемлющія размышленія мастера: послѣ вступленія, гдѣ онъ выражаетъ желаніе сопровождать работу "разумными рѣчами", слѣдуетъ указаніе на роль колокола въ жизни (2) и рядъ размышленій о семейной жизни -- о дѣтствѣ, юности и любви (3), бракѣ и благосостояніи (4), разрушеніи благосостоянія (5) и смерти (6); за это время "техническія" строфы указываютъ, что колоколъ уже отлитъ; пока онъ стынетъ въ формѣ, мастеръ дастъ рабочимъ передышку, а затѣмъ, возобновивъ работу, возобновляетъ и разсужденія, въ которыхъ переходитъ теперь къ изображенію, гражданскаго строя въ его мирномъ расцвѣтѣ (7) и кровавомъ переворотѣ (8). Колоколъ, наконецъ, готовъ, и мастеръ въ вдохновенномъ обращеніи изображаетъ его высокое божественное назначеніе (9). Эти размышленія, составляющія суть стихотворенія, связаны такимъ образомъ почти вездѣ тройной цѣпью: 1) между собой, такъ какъ каждое въ заключеніи переходитъ къ темѣ слѣдующаго, 2) приказаніями мастера, такъ какъ содержаніе размышленія все время соотвѣтствуетъ послѣдовательнымъ стадіямъ отливки, 3) общей темой стихотворенія, такъ какъ въ каждомъ размышленіи упоминается колокольный звонъ различнаго значенія.
   Въ "Экономической Энциклопедіи" (ч. XIX, 1780 г.) Крюница, откуда поэтъ почерпнулъ знакомство съ технической стороной дѣла, онъ нашелъ также указаніе на надпись на большомъ соборномъ колоколѣ въ Шаффгаузенѣ, послужившую ему эпиграфомъ; "vivos voco, mortuos plango, fulgura frango" значитъ: "призываю живыхъ, оплакиваю мертвыхъ, ломаю молніи". Техническія подробности, необходимыя для пониманія приказаній мастера, были не сложны. Для отливки колокола въ глубокой ямѣ устанавливали форму, внутренняя часть которой, ядро, сложена изъ плитняка, обмазаннаго по шаблону глиной, наружная -- изъ обожженной глины. Необходимый сплавъ мѣди и цинка приводится въ жидкое состояніе въ печи, нагрѣваемой сухими сосновыми дровами въ теченіе двѣнадцати часовъ. Расплавленный металлъ покрывается бѣлой пѣной; его посыпаютъ поташомъ, чтобы улучшить смѣшеніе. Тогда онъ краснѣетъ и понемногу трубки, устроенныя для тяги наверху печи ("сопла" въ переводѣ Мина), желтѣютъ, а прутикъ, опущенный въ кипящую смѣсь, при извлеченіи кажется покрытымъ глазурью ("стеклится"); это значитъ, что металлъ готовъ къ отливкѣ; но прежде чѣмъ приступить къ ней, дѣлаютъ еще пробу, правильно ли въ сплавѣ соотношеніе частей; для этого дѣлаютъ маленькую пробную отливку, по излому которой судятъ, не надо ли чего прибавить; слишкомъ зубчатый изломъ означаетъ, что мало цинка, болѣе равномѣрный значитъ, что надо прибавить мѣди. Затѣмъ открываютъ отверстіе, соединяющее печь съ формой; здѣсь возможны всякія случайности: можетъ лопнуть форма, могутъ явиться трещины въ металлѣ. Отлитый колоколъ остываетъ въ формѣ около сутокъ, затѣмъ ее разбиваютъ молотомъ. Готовый колоколъ у католиковъ "крестятъ" -- находятъ ему патрона, даютъ имя. У Шиллера, съумѣвшаго въ этомъ могучемъ произведеніи -- и это чуть не самая удивительная его сторона -- совмѣстить высшую религіозность съ полнымъ забвеніемъ догмата историческихъ религій -- этотъ обрядъ крещенія колокола совершаетъ самъ мастеръ, дающій ему, конечно, не церковное имя (въ оригиналѣ "Concordia").
  
   1. Анонимъ. ("Начало любви", отрывокъ изъ Шиллеровой "Пѣсни о колоколѣ"). "Вѣстн. Европы" 1823, No 6, 125. Переведено только 29 строкъ (соотвѣтственно переводу Мина -- "Съ подругой дѣтства отрокъ смѣлый" и т. д.).
   2. С. Шевыревъ. (Отрывокъ изъ Шиллеровой "Пѣсни о колоколѣ"). "Вѣнокъ Грацій", 1829, 138.
  
             О горе, гряди просвѣщенный
             На васъ ужасная изъ варъ,
             Когда обниметъ ваши стѣны
             Народной вольности пожаръ.
             Звучитъ мятежъ съ высокихъ башенъ,
             И мирный звукъ колоколовъ
             Стенаетъ глухъ, тяжелъ и страшенъ,
             Какъ гулъ карающихъ громовъ.
             "Законы въ прахъ!" взываютъ клики,
             И гражданинъ хватаетъ мечъ.
             Убійцъ исполненъ градъ великій,
             Они бѣгутъ -- рубитъ и жечь.
             И жены какъ гіены рыщутъ
             Я трепетъ за собой влекутъ,
             И сердца вражіяго ищутъ,--
             Нашли неистовыя --рвутъ.
  
             Святыни нѣтъ!-- мятежъ съ отвагой
             Всѣ узы тлѣнію обрекъ:
             Отъ зла коснить явное благо
             И вольный властвуетъ порокъ.
             Не трогай льва во снѣ -- опасенъ,
             Опасенъ тигра алчный бѣгъ;
             Но трепещи, земля!-- ужасенъ
             Въ слѣпомъ безумствѣ человѣкъ.
             Погибни, кто слѣпцу горящій
             Свѣтильникъ неба въ даръ вручить:
             Ему не свѣтить огнь губящій,
             Но грады, села пепелить.
  
   3. Ободовскій. (Отрывокъ изъ "Пѣсни о колоколѣ" Шиллера). "Литературная Газета", 1880, и въ "Литературныхъ прибавленіяхъ къ Русскому Инвалиду" 1886, No 48. Переведено 86 строкъ.
   4. Авдотья Глинка. "Пѣснь о колоколѣ", твореніе Шиллера, Москва. 1882, также въ "Цвѣтникѣ русской литературы" 1840, 91 и въ "Стихотвореніяхъ Шиллера въ переводѣ А. Глинки" 1859, 3. Переводъ Мина выше въ литературномъ отношеніи, но переводъ Глинки точнѣе.
  
                       Въ землю вройте, други, тверже
                       Форму глиняную: въ ней
                       Выльемъ колоколъ теперь же.
                       Ну, товарищи, дружнѣй!
                                 Пусть же отъ работъ
                                 Градомъ льется потъ!
                       Дѣло -- мастеру хваленье;
                       Но съ небесъ -- благословенье!
  
             Друзья! за важными трудами
             Приличны важныя слова:
             Работа съ добрыми рѣчами
             Спора, успѣшна и жива.
             Размыслимъ же и мы прилежно,
             Что и отъ скудныхъ вашихъ силъ
             Быть можетъ? Презрѣнъ неизбѣжно,
             Кто необдуманно творилъ!
             Въ томъ человѣка украшенье,
             Ему и разумъ для того,
             Чтобъ прежде рукъ его творенье
             Въ душѣ созрѣло у него.
  
                       Дровъ изъ пихты! Въ нихъ и сила!
                       Чтобъ лишь сухъ запасъ ихъ былъ;
                       Чтобъ изъ тѣснаго горнила
                       Въ желобъ сжатый пламень билъ.
                                 Мѣдь скорѣй расплавь,
                                 Оловомъ добавь,
                       Чтобъ кипящаго металла
                       Влага плавно протекала.
  
             Что въ внѣ мрачной и глубокой
             Теперь рука огнемъ творитъ,
             То съ башни нѣкогда высокой
             О насъ потомству возвѣстить;
             То будетъ въ позднихъ дняхъ и дальнихъ
             Въ слухъ смертныхъ съ силой ударять,
             И, раздѣляя скорбь печальныхъ,
             Молебный хоръ сопровождать.
             И все, что рокъ своимъ закономъ
             Устроить для сыновъ земныхъ,
             Метальнымъ повторятся звономъ --
             И будетъ поученьемъ ихъ.
  
                       Пузыри кипятъ -- смотрите!
                       Хорошо! растворъ течетъ..
                       Всыпанъ щелочь поспѣшите
                       И литье скорѣй пойдетъ.
                                 Пѣну отбивай,
                                 Плавку очищай,
                       Чтобъ изъ чистаго металла
                       Звучность чисто вылетала.
  
             Младенца съ жизнью поздравляетъ
             Торжественный, веселый звонъ,
             Когда привѣтливо порхаетъ
             Надъ гостемъ жизни, жизни сонъ.
             Еще во тьмѣ таятся дальней
             Веселый жребій м печальный,
             А лоно матера младое
             Лелѣетъ дѣтство золотое.
             Но дна летятъ, летятъ стрѣлой.
             Съ подругой-сверстницеД разстался
             Довольный отрокъ самъ собой,
             И пылко, бурно въ жизнь помчался,
             И долго по свѣту скитался".
             Къ отцу пришелъ онъ, какъ чужой.
             Цвѣтущей юностью сіяя,
             Съ величьемъ чудной красоты,
             Какъ мимолетный ангелъ рая,
             Какъ образъ съ горней высоты,
             Предъ нимъ -- и скромно, и стыдливо --
             Стояла дѣва молчаливо...
             Для юноши исчезнулъ свѣтъ:
             Онъ самъ не свой; онъ цѣпенѣетъ
             И въ безыменныхъ чувствахъ млѣетъ --
             И чувствамъ тѣмъ отчета нѣтъ!
             Тѣснятся слезы -- онъ къ прекрасной
             Отъ буйныхъ юношей спѣшить;
             Заря любви, румянецъ страстной,
             Въ лицѣ то гаснетъ, то горитъ;
             Ея привѣтъ его живить.
             Идетъ, волнуемый мечтами,
             Въ луга, гдѣ зеркальный нотокъ,
             Чтобъ для нея, между цвѣтами,
             Сорвать прелестнѣйшій цвѣтокъ.
             О, сладость первыхъ упоеній,
             Любови первой мигъ златой!
             Среди надеждъ и вдохновеній
             Тогда, лелѣяся мечтой,
             Душа въ отверзтый рай летѣла:
             Двойная жизнь лилась въ крови...
             Ахъ! если бъ вѣчно зеленѣла
             Для насъ весна младой любви!
  
                       Вотъ ужъ трубки стали рдяны;
                       Трость спущу на пробу я:
                       Если приметъ видъ стеклянный --
                       Близко время для литья.
                                 Ну, теперь мы здѣсь
                                 Испытаемъ смѣсь,
                       Все ль удачно съединялось,
                       Съ твердымъ мягкое смѣсилось?
  
             Гдѣ сила съ кроткимъ, строгость съ нѣжнымъ
             Союзомъ связаны надежнымъ,
             Раздастся тамъ согласный звукъ.
             И кто себя навѣки вяжетъ,
             Спроси, что сердце сердцу скажетъ:
             Мечта кратка -- но сколько мукъ!
             Въ дѣвственномъ вѣнкѣ прекрасномъ
             Вотъ невѣста въ храмъ идетъ;
             Слышимъ радость въ звонѣ ясномъ:
             Онъ гостей на пиръ зоветъ.
             Праздникъ жизни длится мало,
             Мая жизни скоръ полетъ:
             Сняли поясъ, покрывало --
             И мечты ужъ болѣ нѣтъ...
  
             Пылъ страсти пройдетъ,
             Любовь остается:
             И вѣтокъ отцвѣтетъ
             И плодъ развернется.
             Мужъ долженъ, съ трудомъ,
             Въ бой съ жизнью стремиться,
             Искать, суетиться,
             Садить, упражняться,
             Хитрить, домогаться,
             Въ удачи пускаться,
             За счастьемъ гоняться;
             Тутъ скоро богатство польется ручьями:
             Пожитки въ амбарѣ лежатъ за замками;
             Расширилось мѣсто, просторнѣе домъ.
             Въ немъ, въ скромной заботѣ,
             Хозяйка въ работѣ,
             Въ семейственномъ кругѣ,
             Всегда въ недосугѣ:
             И дѣвочекъ учить,
             И мальчиковъ съ ними;
             Трудомъ не наскучитъ:
             Руками своими,
             Чрезъ свой оборотъ,
             Все множить доходъ;
             Въ лари накопляетъ драгіе пожитки;
             Жужжа вертено выпрядаетъ ей нитки;
             И въ шкафы запасы сбираетъ она
             И шерсти волнистой и бѣлаго льна:
             Такъ съ блескомъ и пользу она съединяеть,
             Покоя не знаетъ.
  
             Съ сердцемъ веселымъ хозяинъ глядитъ
             Съ верхней свѣтлицы высокаго дома:
             Счастье, довольство его веселитъ.
  
             Онъ крѣпкіе видитъ изъ бревенъ накаты,
             Его кладовыя товаромъ богаты
             И закромы гнутся, запасами полны,
             На нивахъ златыя колышутся волны...
             Тогда самохвально уста изрекли:
  
             "Твердо, какъ будто основа земли,
             Домъ мой, богатствомъ блистая, стоить,
             Буря несчастья меня не страшитъ!"
             Но намъ съ судьбою враждебной и странной
             Связи устроить нельзя постоянной --
             Смотришь: несчастіе вдругъ налетитъ.
  
                       Ну, теперь литье начнется:
                       Ужъ зубчатъ и чисть изломъ;
                       Но пока металлъ польется,
                       Мы молитву вознесемъ.
                                 Краны отверни!
                                 Боже, домъ храни!
                       Вотъ, дымяся, въ желобъ чистый
                       Зашумѣлъ потокъ огнистый.
  
             Полезна сила намъ огня,
             Когда стѣсняя и храня,
             Владѣетъ ею умъ людской:
             Онъ благодаренъ силѣ той;
             Но вмигъ становится страшна,
             Когда, расторгнувъ цѣпь, она
             Сама себѣ откроетъ дверь,
             Природы гибельная дщерь.
             Горе, если ей, свободной,
             Возрасти не воспретятъ:
             Вмигъ на улицѣ народной
             Вдругъ пожары закипятъ...
             Такъ стихіямъ хищнымъ сродно
             Враждовать съ трудомъ людскимъ!
  
             Съ тучъ прольется
             Дождь пріятный,
             Благодатный;
             Съ тѣхъ же тучъ
             Молній лучъ.
             Чу! тревога! Вотъ звонятъ,
             Бьютъ въ набатъ;
             Вотъ, какъ кровь,
             Небо красно,
             Не отъ зноя и жаровъ;
             Какъ ужасно
             Все трещитъ,
             Дребезжитъ,
             Дымъ валить!
             Вверхъ столбъ огненный взлетаетъ.
             Онъ бѣжитъ и выростаетъ,
             Все крушить, опламеняетъ;
             Какъ въ горнилѣ, яркимъ блескомъ
             Рдѣетъ воздухъ; бревны съ трескомъ
             Упадаютъ; стекла таютъ.
             Дѣти, матери блуждаютъ...
             Дымъ, обломки...
             Вопли громки
             Стоны вѣтра заглушаютъ;
             Всѣ бѣгутъ, кричать, трепещутъ;
             Небеса зарею блещутъ;
             Цѣпь колодезную мещуть:
             Цѣпь бряцаетъ,
             Съ ней взлетаетъ
             Вверхъ ведро -- и вотъ, дугою,
             Бьетъ разсыпчатой волною
             Водный токъ навстрѣчу зною.
             Огнь все ярче и быстрѣй...
             Ревъ животныхъ и звѣрей...
             Съ свистомъ яростный Борей
             Налетѣлъ... Въ порывахъ дикихъ
             Носитъ, вьетъ огонь... и крики
             Слышны: "житницы горятъ!"
             Зерны брызжутъ и трещать;
             Двери хлопаютъ, бренчатъ,
             И губительная сила
             Ломить балки и стропила.
             Все скрипитъ, шумитъ, грохочетъ,
             Пламень роетъ, будто хочетъ
             Горы съ стержней ихъ сорвать
             И, какъ пухъ, съ собой умчать.
             И до неба взросъ могучій,
             И челомъ раздвинулъ тучи
             Исполинъ.
             Властелинъ,
             Смертный, предъ Творцомъ въ смиреньи,
             Смотритъ, какъ его творенье
             Безпощадно погибаетъ,
             Въ пеплѣ все;
             Въ домы, въ кровы
             Вѣтеръ ломится суровый.
             Ужасъ, страхъ въ пустыхъ окошкахъ
             Ужъ гнѣздятся;
             Облава, летя, глядятся
             Сверху въ нихъ.
  
             На жилище,
             Пепелище
             Горькій взглядъ
             Человѣкъ стремитъ назадъ,
             Подымая посохъ свой.
  
             Хотя огнемъ лишенъ всего,
             Но онъ отраднымъ чувствомъ полонъ:
             Всѣхъ близкихъ сердцу тотчасъ счелъ онъ --
             И ни единой у него
             (Въ семейномъ счетѣ оказалось)
             Главы драгой не затерялось.
  
                       Въ должномъ весь составъ смѣшеньи,
                       Весь удачно въ форму влить;
                       Иль желаній исполненье
                       Насъ за трудъ не наградить?
                                 А напасть придетъ?
                                 Форму разорветъ?
                       Сколько разъ душа ласкалась
                       Счастьемъ... вдругъ бѣда подкралась.
  
             Утробѣ мы земли священной
             Труды ввѣряя рукъ своихъ,
             Съ волненье къ ждемъ плодовъ отъ нихъ,
             Какъ жатвы ждетъ благословенной
             Оратай отъ небесъ благихъ.
             И человѣкъ драгое сѣмя
             Землѣ, съ печалью, предаетъ;
             Но чаетъ, что настанетъ время
             Оно изъ гроба процвѣтетъ.
  
             Слышенъ съ башнн
             Звукъ густой,
             Гробовой,
             Звукъ унылой,
             Звукъ протяжный, звонъ печальный:
             Чу! то вѣстникъ погребальный!
  
             Ахъ! то нѣжную супругу,
             Миловидную подругу,
             Князь тѣней, дыша злодѣйствомъ,
             И съ супругомъ и съ семействомъ
             Разлучилъ. Гдѣ мать дѣтей,
             Что въ разсвѣтѣ раннихъ дней,
             Въ счастьи вкругъ родной росли,
             Подъ крыломъ у ней цвѣли?
             Смерть -- всеобщій разлучитоль --
             Связь расторгла сладкихъ узъ,
             И сошла тѣней въ обитель
             Та, кѣмъ цвѣлъ семьи союзъ.
             Гдѣ жъ заботливость прямая...
             Дѣти мать найдутъ ли въ комъ?
             Безъ любви, войдетъ чужая
             Къ сиротамъ въ отцовскій домъ.
  
                       Но пока составъ хладѣетъ,
                       Можно трудъ оставить намъ;
                       Какъ на волѣ пташка рѣетъ,
                       Вольно всѣмъ итти къ домамъ.
                                 Дождались звѣзды,
                                 Кончились труды!
                       Къ ночи всякій отдыхаетъ;
                       Мастеръ отдыха не знаетъ!
  
             Шагъ удвоя, ставъ бодрѣе,
             Странникъ дикій боръ минуетъ:
             Онъ спѣшитъ въ свой мирный домикъ.
             Вотъ овецъ блеющихъ стадо,
             И телицъ широковыйныхъ
             Идетъ тучная станица;
             Вотъ ихъ ревы ч
             Вѣсть даютъ, что близко хлѣвы;
             Тяжкій возъ,
             Колыхаясь,
             ѣдетъ съ скрипомъ.
             И съ вѣнками
             Надъ снопами...
             Дѣвъ и женъ,
             И младыхъ жнецовъ на пляску
             Рой летитъ.
             Городъ спитъ,.
             Въ рынкахъ, на улицахъ затихло,
             Вкругъ свѣчи семейной мирно
             Всѣ домашніе тѣснятся.
             И врата градскія стража
             Запираетъ.
             Исчезаетъ свѣтъ дневной.
             Тишиной
             Добрыхъ гражданъ не пугаетъ
             Темный часъ:
             Пусть онъ злыхъ и пробуждаетъ!
             Но законъ не сводить гладъ.
  
             О, порядокъ благодатной!
             Ты гармоніей пріятной
             Равно-мыслящихъ сближаешь,
             Грады зиждешь, устрояешь.
             Изъ пустынь, лѣсовъ глубокихъ,
             Дикарей созвавъ жестокихъ,'
             Поселилъ въ нихъ, далъ уставы,
             Умягчилъ крутые нравы
             И даръ -- высшій всѣхъ даровъ
             Далъ къ отчизнѣ имъ любовь!
             Сотня рукъ въ соединеньи,
             Въ общій трудъ сопряжены --
             И въ ихъ пламенномъ движеньи
             Силы всѣхъ разочтены.
             Мастеръ и работникъ воленъ;
             Всякъ закономъ защищенъ;
             Всякъ судьбой своей доволенъ;
             Умъ насмѣшливый презрѣнъ.
             Трудъ -- для гражданъ украшенье:
             Онъ имъ долженъ въ даръ принесть
             Отъ небесъ благословенье.
             Царскій санъ -- царямъ почтенье,
             Намъ -- нашъ трудъ приноситъ честь.
  
             Миръ безцѣнный,
             Душъ единство!
             Будьте, будьте
             Какъ друзья надъ градомъ симъ
             Да не будетъ дня, въ который
             Орды ратниковъ суровы
             Въ мирной явятся долинѣ,
             Въ коей небо
             Тихимъ вечера закатомъ --
             Такъ блеститъ!
             Пусть насъ зарево пожаровъ
             Въ весяхъ, въ градѣ не страшатъ!
  
                       Зданье, други, разломайте:
                       Ожиданіе сбылось!
                       Очи, сердце услаждайте:
                       Намъ въ работѣ удалось!
                                 Молоть -- начинай!
                                 Форму разбивай!
                       И лишь колоколъ взовьется
                       Форма въ части распадется.
  
             Съ металла узы мастеръ сниметъ
             Во время мудрою рукой;
             Но, горе! коль внезапно хлынетъ,
             Вскипѣвши, мѣдь сама собой!
             Она, ярясь, дробить на части
             Съ громовымъ трескомъ утлый домъ;
             И, какъ изъ адской, страшной пасти,
             Зіяетъ пагубой и зломъ.
             Гдѣ силы дикія въ бореньи,
             Тамъ всюду гибель и смятенье.
             Въ странѣ, гдѣ буйствуетъ народъ,
             Не созрѣваетъ счастья плодъ!
  
             О, горе! если въ градахъ ковы
             Духъ возмутительный сплететъ:
             Народъ, разбивъ свои оковы,
             Безумно къ гибели пойдетъ.
             Металлъ послушный заставляетъ
             Гудѣть набатомъ бунтовщикъ;
             Звонъ прежній, мирный, умолкаетъ;
             Звонъ вѣча пасмуренъ и дикъ.
             Раздоръ пылаетъ повсемѣстно;
             Оружье граждане берутъ;
             На улицахъ, на рынкахъ тѣсно,
             Толпы неистово бѣгутъ.
             И стали женщины -- гіены:
             Съ улыбкой дикаго лица,
             Онѣ, какъ тигры разъяренны,
             Грызутъ растерзанныхъ сердца.
             Святого нѣтъ -- и расторгаетъ
             Послѣдни узы скромный стыдъ!
             Добро злу мѣсто уступаетъ;
             Развратъ ужъ больше не закрытъ.
             Левъ пробужденный намъ опасенъ,
             Погибель -- въ тигровыхъ зубахъ:
             Но кто жъ всѣхъ болѣе ужасенъ?--
             То человѣкъ въ своихъ мечтахъ!
             Бѣда, слѣпому отъ рожденья
             Небесный факелъ въ руки дать:
             На мѣсто пользъ и освѣщенья,
             Онъ станетъ все испепелять.
  
                       Богъ мнѣ радость посылаетъ!
                       Вотъ -- чего я ждалъ давно:
                       Изъ коры звѣздой сіяетъ
                       Ярко мѣдное зерно;
                                 И вѣнецъ блеститъ --
                                 Весь, какъ жаръ, горитъ!
                       И гербовъ изображенье...
                       Все -- художнику хваленье!
  
             Свершенъ, свершенъ:
             Сомкнемся въ дружномъ съединеньи --
             Да колоколъ, въ своемъ крещеньи,
             "Согласьемъ" будетъ нареченъ!
             Пусть онъ сердца соединяетъ:
             Пусть весь приходъ къ любви сзываетъ!
             Употребленъ да будетъ онъ
             На то, къ чему опредѣленъ!
             Надъ низкою земною жизнью,
             Въ шатрѣ небесномъ, голубомъ,
             Пусть плаваетъ громовъ въ отчизнѣ,
             Гранича съ міромъ звѣздъ челомъ;
             Пусть возвѣщаетъ онъ протяжно,
             Какъ звѣздъ блестящій хороводъ
             Гласитъ торжественно и важно
             Свой гимнъ Творцу, и старый годъ
             На лоно вѣчности ведетъ.
             Лишь то, что вѣчно, что прекрасно,
             О, колоколъ нашъ, прославляй!
             И, Неусыпный, ежечасно
  
                       Намъ вѣсть о времени давай!
                       И ставъ орудіемъ судьбины --
                       Безчувственный, подобно ей --
                       Ты возвѣщай съ своей вершины
                       Игру невѣрной жизни сей!
                       Когда же звукъ твой скоротечно,
                       Встревожа, слухъ нашъ поразитъ,
                       Учи, что въ мірѣ все не вѣчно,
                       И все земное отзвенитъ!
  
                       Съ силою прострите руки --
                       Колоколъ изъ ямы вонъ!
                       Гдѣ владычествуютъ звуки,
                       Пусть туда восходитъ онъ!
                                 Ну, тяните! Вотъ
                                 Движется, плыветъ...
                       Въ радость граду будь! съ эѳира
                       Первый гласъ его -- гласъ мира.
  
   5. К. Павлова. "Двойная жизнь". Очеркъ К. Павловой, Москва, 1848, стр. 45. Заключительные стихи.
   6. А. Давыдовъ. (Пѣснь о колоколѣ, изъ Шиллера). "Москвитянинъ" 1850, No X, отд. I, 69. Довольно точный, но тяжеловатый переводъ.
   7. Д. Минъ. "Пѣснь о колоколѣ, стихотвореніе Шиллера". СПБ. 1856 и въ изд. Гербеля. Была также издана въ видѣ приложенія къ журналу "Стрекоза" за 1893 г. Съ иллюстраціями (СПБ. 1893. 4 д. 61 стр.). Кромѣ того, было изданіе съ нотами ("Пѣснь о колоколѣ". Для соло, хора, оркестра и органа, сочиненіе Макс. Бруха. СПБ. 1886").
   8. Анонимъ. "Колоколъ. Переводъ стихотворенія Ф. Шиллера: "Das Lied von der Glocke. СПБ. 1851".
   9. М. Тарнополь. Пѣснь о колоколѣ въ переводѣ Моисея Тарнополя. Одесса. 1872.
   10. А. Озерскій. Пѣснь о колоколѣ въ переводѣ А. Озерскаго. М. 1881.
   11. Анонимъ. Пѣснь о колоколѣ. М. 1894.
   12. О. Карминъ. Пѣснь о колоколѣ. Поэма. Въ переводѣ и съ предисловіемъ Осипа Кармина. М. 1896.
   13. А. Тамбовскій. (Первая любовь, изъ Шиллера). "Безграничное море любви", А. Тамбовскаго, 1890.
   14. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

СЛОВА БЕЗУМІЯ.
(1799).

   Въ противоположность тремъ "Словамъ вѣры" (стр. 98) есть также "три слова" заблужденія или, вѣрнѣе, безумной надежды., безумна надежда на воплощеніе добра на землѣ. Въ разсужденіи "О возвышенномъ" Шиллеръ говоритъ: "Признакомъ прекрасныхъ, но слабыхъ душъ служитъ ихъ нетерпѣливая и настойчивая увѣренность въ ближайшемъ осуществленіи ихъ нравственныхъ идеаловъ и болѣзненная тоска, причиняемая имъ всякимъ препятствіемъ. Такіе люди всегда находятся въ самой печальной зависимости отъ случайности". Стихи "Когда побѣжденный лежитъ онъ въ пыли, онъ новыя силы беретъ изъ земли" -- намекъ на великана Антея, сына Земли, котораго Геркулесъ побѣдилъ тѣмъ, что не свалилъ на землю, дававшую ему новыя силы, но поднялъ на воздухъ и тамъ задушилъ. Безумна, во-вторыхъ, мысль, будто добродѣтель способна дать намъ земное счастье: идея, развитая въ "Счастіи". Въ-третьихъ, безумна надежда познать когда-либо всю истину; здѣсь превосходно заключительное указаніе, что истина непознаваема уже потому, что можетъ быть передана только въ словахъ, въ которыя она не воплощается цѣликомъ. Но это разочарованіе въ томъ, что было предметомъ тщетной надежды, не должно убивать въ насъ вѣру въ дѣйствительное существованіе добра, правды, истины: ихъ нѣтъ извнѣ, гдѣ ищетъ ихъ безумецъ, но они есть въ насъ, и мы проявляемъ ихъ въ живой дѣйствительности.
  
   1. А. Струговщиковъ. (Три заблужденія, изъ Шиллера). "Стихотворенія А. Струговщикова" 1845.
  
             Есть три заблужденья; отъ вѣка они;
             Честная душа ихъ питаетъ!
             Напрасно! то призраки только одни,
             Ихъ свѣтъ никогда не признаетъ:
             Обидная жертва напрасной мечты,
             За призраки жизнію жертвуешь ты --
  
             Пока будешь вѣрить въ тотъ вѣкъ золотой,
             Гдѣ правда неправду заступитъ,--
             И правда играть не позволитъ собой,
             И врагъ никогда не уступитъ:
             Но ежели правду ты носишь въ себѣ,
             Съ неправдою легче бороться тебѣ --
  
             Пока будешь вѣрить, что идолъ земной,
             Сроднится съ душой благородной,
             Тотъ идолъ сроднился съ нечистой душой,
             Твое искушенье безплодно:
             Ты странница въ мірѣ, ты гость на землѣ,
             Ищи же нетлѣннаго блага себѣ --
  
             Пока будешь вѣрить, что разумъ земной
             Предъ истиной станетъ открытой,--
             Мы только гадаемъ объ истинѣ той,
             Что въ нѣдрахъ начала сокрыта:
             Небесная въ духѣ безплотномъ живетъ,
             Ее только вѣра твоя обрѣтетъ.
  
             И такъ, откажись, о честная душа,
             Отъ трехъ заблужденій... напрасно!
             Но все, что въ другихъ обмануло тебя,
             То все-таки есть, то прекрасно!
             То благо не въ мірѣ, оно не извнѣ.
             То благо съ тобою, то благо въ тебѣ.
  
   2. А. Мейснеръ. (Лжевѣрованія). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля.
   3. Н. Головановъ. Лирич. стихотвор. Шиллера. М. 1899.
   4. Кн. Д. Н. Цертелевъ. Переведено для настоящаго изданія.
  

КЪ ГЕТЕ.
(1800).

   Въ январѣ 1800 года Гете рѣшилъ поставить на сценѣ Веймарскаго театра переведенную имъ трагедію Вольтера "Магометъ"; цѣлью его было пріучить актеровъ "къ дословному запоминанію роли, размѣренной декламаціи, содержательному исполненію". Можно было заранѣе предположить, что публика приметъ безъ особаго восторга эту попытку возрожденія холодной и высокопарной ложно-классической трагедіи французовъ. Но не въ возрожденіи этой условной художественной формы было дѣло, а въ борьбѣ съ грубымъ, банальныхъ реализмомъ нѣмецкой драмы (Коцебу и др.), въ стремленіи перевести въ родное литературное творчество достоинства французской драмы. Чтобы подготовить публику къ такому пониманію постановка "Магомета", Гете и попросилъ Шиллера написать нѣсколько соотвѣтственныхъ строфъ. Неизвѣстно, было ли прочитано стихотвореніе передъ представленіемъ въ видѣ пролога. Особаго поясненія требуютъ:
   Строфа 1. Дитя-ирой -- насъ отъ змѣи избавилъ: сравненіе Гете съ Геркулесомъ, который еще младенцемъ задушилъ въ колыбели вползшую къ нему змѣю. Гете было всего 24 года, когда онъ своимъ "Гецомъ фонъ Берлихингенъ" произвелъ переворотъ въ нѣмецкой драмѣ.
   Строфа 2. По слѣдамъ... британцевъ -- Шекспира.
   Строфа 3. Людовикъ -- намекъ на покровительство французской литературѣ въ эпоху Людовика XIV.
   Строфа 5. Театръ теперь расширился -- драма избавилась отъ требованія "трехъ единствъ".
   Строфа 6. Не грубая правдивость нужна сценѣ ("жизнь... погрузитъ ее"), но образы творческаго вдохновенія ("безплотныхъ тѣней"); ей нужна не внѣшняя правда реализма, во внутренняя правда искренности.
   Строфа 8--10. Изображеніе достоинствъ и недостатковъ французской драмы, которая можетъ служить высшимъ указаніемъ, но не образцомъ для воспроизведенія.
  
   1. Ѳ. Миллеръ. (Къ Гете). Шиллеръ въ изд. Гербеля.
   2. Головановъ. Лирич. стих. Шиллера. М. 1899.
  

АНТИЧНЫЯ СТАТУИ ВЪ ПАРИЖѢ.
(1800).

   Шиллеръ вообще -- какъ это мы видѣли въ стихотвореніи "Античное сѣверному страннику" и др.-- считалъ пониманіе истиннаго значенія и художественной сущности античнаго искусства доступнымъ весьма немногимъ. Тѣмъ большее негодованіе должны были въ немъ вызвать побѣдоносныя французскія войска, которыя, производя въ Италіи поистинѣ вандальскія избіенія художественныхъ сокровищъ древности, увозили, что было можно, къ себѣ и украшали этимъ награбленнымъ добромъ французскіе музеи, не изъ любви къ искусству, конечно, но изъ честолюбія. Еще два года ранѣе Шиллеръ писалъ Гете: "Я слышалъ, что Бетгихеръ собирается написать по поводу дурной перевозки художественныхъ произведеній статью о вандализмѣ французовъ... Подгоните его и доставьте мнѣ статью для журнала".
  
   1. А. Глинка. (Антики въ Парижѣ. "Сборникъ на 1838 г." и въ "Стихотвореніяхъ Шиллера въ переводѣ А. Глинки", 1859.
  
             Плодъ искусства Грековъ славный
             Франкъ, рукой сорвавъ державной,
                       Къ конскимъ перенесъ брегамъ,
             И хвастливо средь музеевъ
             Ихъ поставилъ межъ трофеевъ
                       Въ изумленіе вѣкамъ!
  
             И тѣ плѣнники безгласны
             Не сойдутъ къ нему въ міръ ясный,
                       Не покинутъ пьедесталъ,
             Тотъ лишь музами владѣетъ,
             Чья душа къ нимъ пламенѣетъ:
                       Камень видитъ въ нихъ вандалъ.
  
   2. А. Струговщиковъ.(Антики въ Парижѣ). "Стихотворенія А. Н. Струговщикова" 1815. Очень неточно.
  
             Что искусство создавало
             Къ вѣкъ Эллады золотой,
             Забираетъ онъ, грабитель,
             Святотатственной рукой:
             Вѣковыми образцами
             Наполняетъ свой музой --
                       И боговъ Олимпа
                       Кажетъ какъ трофей.
  
             Но они съ своихъ подножій
             На паркеты не сойдутъ
             И въ сердца безсмертной жизни
             Прометея но вдохнутъ;
             Тотъ лишь бога понимаетъ,
             Въ комъ огонь его горитъ --
                       Музы и Хариты
                       Вандалу гранитъ.
  
   3. Ѳ. Миллеръ. "Стихотворенія Ѳ. Миллера" 1819 и позднѣе.
   4. Б. Алмазовъ. (Антики въ Парижѣ). "Библіотека для Чтенія" 1858, No 1 и въ Соч. Алмазова. Больше подражаніе, чѣмъ переводъ.
  
             Силы творческой созданья
             Силой злой завоеванья
                       Съ бою взялъ суровый Галлъ
             И, какъ бранные трофеи,
             Гордо выставилъ въ музеѣ
                       На показъ средь пышныхъ залъ.
             Но средь суетной столицы
             Олимпійцевъ гордыхъ лица
                       Непривѣтливо глядятъ
             И толпы непосвященной
             Тайны творчества священной
                       Выдать взоромъ не хотятъ.
  
   5. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

НАЧАЛО НОВАГО ВѢКА.
(1800).

   Вопросъ о моментѣ перехода въ новое столѣтіе интересовалъ друзей-поэтовъ, и они также колебались, какой моментъ принять за переходный. Въ Веймарѣ предполагались къ этому дню празднества, но общее настроеніе было настолько удручено, что пришлось отказаться отъ торжествъ. Въ этомъ мрачномъ настроеніи и написано стихотвореніе, въ общемъ, впрочемъ, вполнѣ соотвѣтствующее пессимистическому воззрѣнію поэта на реальныя условія текущей дѣйствительности, гдѣ нѣтъ ни истинной свободы, ни мира, ни счастья: идеалъ осуществляется лишь въ царствѣ идеала. Дѣйствительная жизнь на переломѣ столѣтій, какъ и въ наши дни -- какъ бы старалась поддержать мрачный взглядъ поэта. Послѣдній годъ прошлаго вѣка (1800) былъ полонъ войнъ въ Италіи и Германіи, ознаменованныхъ страшными кровопролитіями. Едва начавшійся новый годъ новаго вѣка ужо былъ залитъ кровью въ англо-французской войнѣ.
   Особыхъ поясненій требуютъ: Пріютъ міра опеч. вмѣсто для мира. Старыхъ формъ основы французская монархія. Богъ Нилъ, старый Рейнъ и океанъ суровый -- намекъ на войны въ Египтѣ, Германіи и Америкѣ -- Два народа -- Англія и Франція. Молніи бросая и трезубцемъ двигая -- какъ Зевсъ и Посейдонъ. Бреннъ см. въ словарѣ: намекъ на гигантскіе поборы, которые подъ видомъ контрибуцій и реквизацій взимались въ побѣжденныхъ земляхъ французскими войсками.-- Какъ полипъ тысячерукій бритты -- намекъ на поведеніе Англіи въ морскихъ войнахъ -- блокаду побережій, осмотръ нейтральныхъ и захватъ купеческихъ кораблей, расширеніе колоній (въ 1800 году взятіе Мальты). Амфитрита -- см. въ словарѣ. Слѣдъ до звѣздъ полярныхъ -- извѣстно, что въ южномъ полушаріи видны созвѣздія, не видимыя у насъ.
  
   1. А. Глинка. (Начало новаго вѣка изъ Шиллера). "Москвитянинъ" 1812, ч. I, No 1, 15 и въ "Стихотвореніяхъ Шиллера въ переводѣ А. Глинки" 1859, 16.
   2. В. Курочкинъ. (Начало новаго вѣка, изъ Шиллера). Шиллеръ въ перев. русскихъ поэтовъ. Изд. Гербеля и въ "Собраніи стихотвореній Василія Курочкина" 1869.
   3. В. Алферовъ. (Начало новаго вѣка). "Лирическія стихотворенія Шиллера въ переводахъ русскихъ поэтовъ" 1857.
   4. Л. К--ій. Начало новаго вѣка, изъ Шиллера). "Шиллеръ въ переводѣ русскихъ писателей", изд. Гербеля.
   5. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера.
  

НѢМЕЦКАЯ МУЗА.
(1800).

   Изученіе нѣмецкой поэзіи привело Шиллера, наряду съ полнымъ пониманіемъ ея недостатковъ, также къ сознанію одного ея достоинства: ея внѣшней самостоятельности. Она не знала покровительствъ Августа, время котораго есть "золотой вѣкъ" въ исторіи римской литературы, и Медичи (знаменитые флорентинскіе меценаты). Наоборотъ король прусскій Фридрихъ Великій, увлекаясь литературой, относился съ пренебреженіемъ къ нѣмецкой и писалъ по-французски. Но должно отмѣтить, что именно въ Веймарѣ, гдѣ жилъ тогда Шиллеръ, нѣмецкая литература въ лицѣ его, Гете, Виланда, Гердора и процвѣтала и пользовалась чрезвычайнымъ покровительствомъ государя. Барды -- названіе древнегерманскихъ пѣвцовъ, которое Клопштокъ и др. примѣняли и къ новымъ нѣмецкимъ поэтамъ.
  
   1. М. Достоевскій. (Нѣмецкой музѣ). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ. Изд. Гербеля.
   2. Б. Алмазовъ. (Германской музѣ, изъ Шиллера). "Московскій Вѣстникъ", 1859, No 6 и въ "Сочиненіяхъ". Переводъ вольный.
  
             Ты не пѣла у пороговъ
             Раззолоченныхъ чертоговъ
                       На заказъ сложенныхъ одъ;
             Ни предъ кѣмъ но унижалась,
             И взросла и воспиталась
                       Не отъ княжескихъ щедротъ.
  
             Но надъ вольнымъ небосклономъ --
             Свѣтскимъ узамъ и законамъ
                       Непокорна и чужда -
             Родилась въ нуждѣ ты строгой,
             И осталась вѣкъ убогой
                       Независима, горда.
  
             Отъ того мечты германской
             Такъ могучъ полетъ гигантскій,
                       Наши пѣсни такъ полны,
             Всѣмъ такъ мощно въ душу рвутся,
             Такъ свободно, прямо льются
                       Изъ душевной глубины.
  
   3. Ѳ. Миллеръ. (Нѣмецкая муза). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля и въ "Стихотвореніяхъ" Миллера.
   4. Н. Головановъ. Лирич. стихотв. Шиллера. М. 1899.
  

ЖЕЛАНІЕ.
(1801).

   Обычное у Шиллера изображеніе противоположности міра идеальнаго и реальнаго въ формѣ порыванія къ первому. Потокъ, о которомъ говорится въ стихѣ 23,-- чувственная природа человѣка, которую преодолѣть онъ можетъ только своими силами; поэтому у лодки нѣтъ гребца (слишкомъ свободно и неопредѣленно у Жуковскаго: "гдѣ жъ вожатый?").
  
   1. В. Жуковскій. Первоначально въ "Вѣст. Евр." 1814, No 7 и 8.
   2. М. Загорскій. (Желаніе, безъ указанія, что переводъ). "Литературные листки" 18-4, ч. III, 193. Рано умершій поэтъ передалъ очень точно стихотвореніе Шиллера.
  
             О, когда бъ изъ сей долины,
             Отягченной хладной мглой,
             Путь нашелъ я сквозь стремнины:,
             Какъ я ожилъ бы душой!
             Вижу тамъ холмы рядами,
             Яркій злакъ ихъ вѣчно свѣжъ;
             Ахъ! зачѣмъ я не съ крылами:
             Къ нимъ стрѣлою бъ за рубежъ!
  
             Слышу лиры звукъ волшебный,
             Райскихъ пѣсней дивный ладъ;
             Вѣтерки съ холмовъ цѣлебный
             Навѣвають ароматъ;
             И плоды въ тѣни дубровы
             Яркимъ золотомъ горятъ,
             И не трогаетъ суровый
             Тамъ цвѣтовъ растущихъ хладъ.
  
             Какъ отрадно беззакатный
             День небесъ тѣхъ созерцать!
             Какъ цѣлебно ароматный
             Воздухъ тамошній впивать!
             Но рѣка передо мною,
             Съ ревомъ быстрый токъ свой мчитъ,
             За волной волна, горою --
             И тоска мой духъ тѣснитъ.
  
             Вижу: въ ней ладья играетъ;
             Нѣтъ вожатая на ней;
             Парусъ вѣтромъ надуваетъ...
             О! туда, туда скорѣй!..
  
   3. В. Печеринъ. (Желаніе лучшаго міра, изъ Шиллера). "Сынъ Отечества" 1831, XVI, 423. Тоже съ измѣненіями и прибавленіемъ 2-хъ куплетовъ въ "Сынъ Отеч." 1831 т. ХVIII; No 13, 378. Переводъ очень точенъ.
  
             Ахъ, изъ сей долины тѣсной,
             Хладною покрытой мглой,
             Гдѣ найду исходъ чудесный?
             Сладкій гдѣ найду покой?
             Вижу -- холмы отдаленные
             Зеленью цвѣтутъ младой...
             Дайте крылья! Къ вожделѣнной
             Полечу -- странѣ родной.
  
             Слышу звуки райской лиры,
             Чистыхъ пѣніе духовъ,
             И разносятъ вкругъ зефиры
             Благовоніе цвѣтовъ;
             Вижу тамъ златые рдѣютъ
             Межъ густыхъ вѣтвей плоды,
             Зимни бури тамъ не вѣютъ,
             И не вянутъ вѣкъ цвѣты.
  
             Ахъ! какъ солнечный отраденъ
             Вѣчный свѣтъ на тѣхъ лугахъ!
             Усладительно прохладенъ
             Тонкій воздухъ на холмахъ!
             Но увы! передо мною
             Воды яростны шумятъ,
             Грозною катясь волною;
             Духъ мой ужасомъ объятъ.
  
             Вотъ челнокъ колышутъ волны...
             Но гребца не вижу въ немъ!...
             Прочь боязнь! Надежды полный,
             Въ путь лети! Ужъ вѣтеркомъ
             Паруса надулась бѣлы...
             Вѣруй и отваженъ будь!
             Въ тѣ чудесные предѣлы
             Чудный лишь приводитъ путь.
  
   4. Э. Губеръ. (Стремленіе). "Телескопъ" 1831, ч. V, 43 и въ Стихотвореніяхъ Э. Губера 1859, 1.
  
             Грустно жить въ долинѣ, скрытой
                       Подъ туманною скалой:
             Но дороги не прорыто,
                       Изъ обители пустой.
             Тамъ холмы заповѣдные,
                       И не вянутъ ихъ красы:
             Были бъ крылья золотыя,
                       Полетѣлъ бы на холмы.
  
             Звуки дивные слетаютъ,
                       Мира горняго полны:
             Вѣтры легкіе свѣваютъ
                       Райскій воздухъ съ вышины.
             Тамъ плоды златые спѣютъ,
                       Подъ завѣсою густой!
             Тамъ цвѣты на радость зрѣютъ,
                       Непожатые грозой.
  
             Солнце грѣетъ веселѣе
                       Въ вѣчнопламенныхъ лучахъ;
             Воздухъ чище и свѣтлѣе
                       На чудесныхъ высотахъ.
             Но потокъ сердитый воетъ
                       Неумолчною волной:
             Взоръ дороги не откроетъ
                       Надъ шумящей глубиной.
  
             Вдругъ забилося вѣтрило,
                       Челнъ плыветъ, но безъ гребца,
             Съ Богомъ въ путь! нога ступила --
                       И подуло въ паруса.
             Вѣруй въ Промыселъ небесный:
                       Онъ залога не даетъ!
             Въ край прекрасный, край чудесный,
                       Только чудо донесетъ!
  
   5. О. Бантышъ. (Желаніе, изъ Шиллера). "Лучи" 1853, VIII, 289. Переведено 4-хъ стопнымъ амфибрахіемъ, безъ риѳмъ.
  
             О, еслибъ изъ этой глубокой долины,
             Гдѣ воздухъ тяжелъ и мраченъ туманъ,
             Скорѣй мнѣ, скорѣй мнѣ въ привольныя страны,--
             О, какъ тогда веселъ, какъ счастливъ бы сталъ!
             и т. д.
  
   6. А. Струговщиковъ. (Чудесный край). "Лирическія стихотворенія Шиллера въ переводѣ русскихъ поэтовъ" 1857, I. Очень вольный переводъ.
  
             Звукъ цѣвницы отдаленный
             Въ чудный край меня зоветъ:
             Ахъ, туда бы, окрыленный,
             Я направилъ мой полетъ!
  
             Свѣтозарныя видѣнья
             Вѣчной жизни вѣчный рай!...
             Ахъ, туда бъ изъ міра тлѣнья...
             Но далекъ волшебный край!
  
             Предо мною воетъ море;
             Раздѣлила бездна насъ...
             И чудесный край, о горе!
             Какъ видѣнье, скрылся съ глазъ.
  
             Будь я духъ, имѣй я крылья --
             Я бъ надъ бездною взвился;
             Но, напрасныя усилья,
             Остаюсь недвижимъ я.
  
             Вотъ ладья, вотъ челнъ спасенья!
             Но страшуся ярыхъ волнъ,
             Полный страха и сомнѣнья,
             И безъ паруса мой челнъ.
  
             Прочь раздумье! прочь сомнѣнье!
             Подымаю парусъ я,
             И, полна одушевленья,
             Понеслась моя ладья.
  
             Вижу берегъ, мнѣ оттуда
             Чей то голосъ говоритъ:
             "Дѣйствуй! вѣруй! только чудо
             Можетъ вѣра совершить.
  
             "Кормчій! челнокомъ спасенья
             Только вѣра можетъ быть:
             Что мертво для размышленья --
             Можетъ чудо совершить.
  
             "Привидѣніе залога
             На безсмертье не даетъ:
             Лишь чудесная дорога
             Въ тотъ чудесный край ведетъ".
  
   7. Ѳ. Ромеръ. (Стремленіе). "Наблюдатель" 1884, No 12.
   8. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

ОРЛЕАНСКАЯ ДѢВА.
(1801).

   Первоначальное заглавіе: "Purcelle Вольтера и Орлеанская дѣва"; новое заглавіе -- заглавіе -- Mädchen von Orléans, а не Jungfrau von Orléans было бы правильнѣе передать "Дѣвушка изъ Орлеана", въ согласіи съ тѣмъ характеромъ простоты и исторической правды, какой поэтъ придаетъ Жаннѣ д'Аркъ. Стихотвореніе есть отвѣтъ на сатирическую поэму "Pucelle d'Orléans" Вольтера, гдѣ національная героиня Франціи изображена въ такомъ грязномъ видѣ, что слово pucelle (дѣвственница) стало неприлично.
  
   1. ***. (Орлеанской дѣвѣ). "Московскій Телеграфъ" 1827, ч. XIII.
  
             Ругаясь роду смертныхъ, умъ лукавый
             Тебя по праху съ хохотомъ влачилъ;
             Со всѣмъ возвышеннымъ въ войнѣ кровавой,
             Онъ не постигнетъ ввѣкъ незримыхъ силъ;
             Отвергнувъ Бога, полный святотатства,
             Онъ душу бы лишилъ ея богатства!
  
             Но нѣтъ! Поэзія, дитя смиренья
             (Какъ ты, она подруга пастуховъ),
             Тебя похитила изъ посрамленья,
             Съ тобой взлетѣла выше облаковъ;
             Вновь сердцемъ создана, въ вѣнцѣ нетлѣнномъ,
             Блистай, живи въ потомствѣ отдаленномъ!
             Міръ посрамляетъ всякое сіянье,
  
             Смѣется, нагло сякой высотѣ;
             Но не исчезнутъ вѣра, упованье,
             Любовь къ безсмертной, чистой красотѣ!
             Пусть Момъ безстыдный тѣшитъ сонмъ народный,
             Ихъ буйство презритъ разумъ благородный!
  
   2. А. Струговщиковъ. (Орлеанской дѣвѣ, изъ Шиллера). "Стихотворенія А. Струговщикова" 1845, 22. Скорѣе подражаніе; гораздо длиннѣе подлинника.
  
             Твой благородный ликъ насмѣшка исказила!
             Для цѣлей площадныхъ ругаясь надъ тобою,
             Она прекрасное во прахѣ ногъ влачила
             И образъ ангельскій пятнала клеветой;
             Послѣдній уголокъ у сердца отнимала,
             Ругалась истинѣ и Бога искушала!
  
             Утѣшься! вотъ она, Поэзія святая,
             Какъ ты, Аркадіи сердечное дитя,
             Воспѣла подвигъ твой и, славою вѣнчая,
             Въ ряду своихъ свѣтилъ поставила тебя:
             Любовью взыскано и въ словѣ воплощенно,
             Преданье о тебѣ для памяти священно.
  
             Мы любимъ въ грязь топтать высокія дѣянья,
             И свѣтозарныя явленія Творца
             Позоромъ омрачать! но есть и воздаянье, --
             Есть благородныя сочувствіемъ сердца:
             Враждуя съ пошлостью враждой непримиримой,
             Они невидимой десницею хранимы.
  
             Насмѣшка Момуса прекрасное безславитъ
             И лучезарное онъ по ланитѣ бьетъ!--
             Умъ благороднѣйшій людей сердцами правитъ
             И въ немъ прекрасное защитника найдетъ:
             Онъ снялъ уже тебя съ позорной колесницы
             И въ славѣ выставилъ передъ лицо денницы.
  
   3. А. Мейснеръ. (Іоанна д'Аркъ). "Метеоръ" 1845, 112. Растянутое подражаніе, безъ указанія источника.
   4. Б. Алмазовъ. (Орлеанская дѣва, подражаніе Шиллеру). "Утро" 1853, и въ Сочиненіяхъ.
  
             Развѣнчанъ вновь твой образъ благородный,
             Поверженъ въ прахъ, поруганъ и попранъ!
             Суровъ и скоръ насмѣшки судъ холодный:
             Чудесное ей призракъ и обманъ.
             Она ли глубь души твоей измѣрить?
             Разсудокъ злой постигнеть-ли тебя?
             Небесному открыто онъ не вѣритъ,
             Прекрасному смѣется про себя.
             Ему ль, рожденному во прахѣ, пресмыкаться
             И ощупью ползти сомнѣнія тропой,
             Широкой мыслію отъ міра оторваться,
             И къ небу возлетѣть небесною мечтой?
  
             Но не крушись! Заоблачнаго края
             И горнихъ снопъ ость намять на землѣ.
             Еще горитъ, какъ вѣчный отблескъ рая,
             Поэзія: какъ молнія святая,
             Она блеститъ блуждающимъ во мглѣ.
             Какъ ты, чужда преступнаго сомнѣнья,
             Младенчески довѣрчива, какъ ты,
             Она пойметъ души твоей стремленья,
             Она почтить души твоей мечты,
             И призоветъ къ нетлѣнному зерцалу
             Твоихъ судей, и судъ свой изречетъ,!
             Съ главы твоей народную опалу!
             Торжественно предъ міромъ совлечетъ.
             И памятникъ святой тебѣ созиждетъ,
             И въ міръ поэтъ восторженный придетъ,
             И образъ твой стихомъ горящимъ выжжетъ
             Въ сердцахъ людей, и правда оживетъ.
  
             Насмѣшки судъ отраденъ черни грубой:
             Онъ за нее душамъ высокимъ мстить;
             Смѣяться зло душамъ холоднымъ любо
             Надъ тѣмъ, чего ихъ разумъ но вмѣстить.
             И все, что надъ толпой поставлено высоко,
             Что дышеть подвигомъ, что мыслію паритъ.--
             Величье генія, сіяніе пророка --
             Тупую чернь смущаетъ и страшитъ.
             Всему, что высшее избранье воспріяли,
             Міръ воздвигалъ гоненье искони,
             Но небо искони на землю посылало
             Поборниковъ прекраснаго: ихъ мало --
             Но вышнихъ силъ избранники они.
  
             Пусть скоморохъ своею шуткой грязной
             На шумной площади плѣняетъ и смѣшить
             Сердца зѣвакъ, и чернь толпою праздной
             Вокругъ него тѣснится и шумитъ,
             Но въ тихій храмъ, предъ жертвоприношенье,
             На строгій зовъ суроваго жреца
             Стеклась немногіе, по свято ихъ стремленье,--
             А тихо теплятся огнемъ благоговѣнья j
             Немногія, но лучшія сердца.
  
   5. Н. Головановъ. Лирич. стихотв. Шиллера. М. 1899.
   6. А. Федоровъ. Переведено для настоящ. изданія.
  

ГЕРО И ЛЕАНДРЪ.
(1801)

   Сюжетъ баллады, который предполагалъ обработать также Гете, былъ извѣстенъ Шиллеру въ передачѣ греческаго (александрійскаго) поэта Музеѳса (V и. по Р. Хр.), поэма котораго "Геро и Леандръ" появилась въ концѣ XVIII в. въ двухъ нѣмецкихъ переводахъ. Въ "Героидахъ" Овидія также есть два письма отъ Геро къ Леандру и обратно; и эти посланія, вѣроятно, были извѣстны Шиллеру. Греческій поэтъ также начинаетъ съ изображенія мѣста дѣйствія и почти во всѣхъ подробностяхъ разсказа служилъ основой для баллады. Но, какъ и въ другихъ случаяхъ, Шиллеръ освѣтилъ весь разсказъ новой идеей и сообразно съ нею измѣнилъ кой что въ подробностяхъ повѣствованія. Внутреннимъ смысломъ трагической исторіи Геро и Леандра было для него противоположеніе человѣческой любви и силы стихій. "Эта борьба стихій съ человѣкомъ столь высоко стоящимъ въ природѣ своей духовной организаціей, даже и въ гибели подымающимся надъ ними, является основнымъ тономъ всей баллады, которая такъ характерно начинается изображеніемъ бурнаго прибоя въ Дарданеллахъ и кончается картиной вѣчно подвижнаго моря, радостно несущаго трупы влюбленныхъ" (Дюнцеръ). Стихіи стражей въ этомъ изображеніи: онѣ не только слѣпы и безразличны, онѣ злорадны и коварны. Сообразно съ такимъ пониманіемъ древняго сказанія, Шиллеръ сдѣлалъ въ разсказѣ нѣсколько измѣненій; онъ не остановился, какъ греческій поэтъ, на возникновеніи любви, почти не упомянулъ о томъ, что Геро была жрицей Афродиты; желая оттѣнить предательскія намѣренія моря, онъ заставилъ Геро зажечь сигнальный факелъ, когда море было совершенно спокойно. Кромѣ собственныхъ именъ, объясненныхъ въ словарѣ, особаго поясненія требуютъ:
   Стр. 1. Оторвалъ отъ Азіи Европу -- предполагается, что онѣ были нѣкогда соединены.
   Стр. 4. Лабиринтъ.. не страшитъ ея: намекъ на Тезея и Аріадну (см. въ словарѣ). Звѣрей смиряетъ: намекъ на Адмета и Альцесту (см. въ словарѣ). Впрягаетъ огнедышащихъ быковъ -- намекъ на Язона (въ словарѣ). Даже Стиксъ... не смущаетъ храбреца -- намекъ на Орфея (въ словарѣ).
   Стр. 5. Понтъ: у древнихъ -- по преимуществу Черное море, но также иногда -- и всякое другое море.
   Стр. 9. Вѣсами дни уравнены съ ночами: осеннее равноденствіе совпадаетъ съ переходомъ солнца въ знакъ Вѣсовъ.
   Стр. 10. Армія Ѳетиды всплыла сѣра и черна -- рыбы.
   Стр. 13. И тебя, богъ водъ и т. д.-- см. въ словарѣ Гелла.
  
   1. П. Ободовскій. (Геро и Леандръ, вольный переводъ изъ Шиллера). "Невскій Альманахъ" 1827. 221. Переводъ, дѣйствительно, вольный, но вполнѣ литературный.
   2. Н. Гербель. (Геро и Леандръ), первоначально въ "Современникѣ" 1852, т. XXXII.
   3. О. Головнинъ. "Переложенія О. Головнина" Кіевъ. 1886.
   4. Н. Головановъ. Лирич. стихотвор. Шиллера. М. 1899.
   5. П. И. Вейнбергъ. Переведено для настоящаго изданія.
  

НАСЛѢДНОМУ ПРИНЦУ ВЕЙМАРСКОМУ.
(1801).

   Но приглашенію Гете Шиллеръ написалъ эти слова для прощальной пѣсни, которая и была исполнена хоромъ предъ отъѣздомъ принца Карла Фридриха на обычномъ вечерѣ у Гете; такъ какъ времени для композиціи ужо не было, то Шиллеръ написалъ слова на готовую музыку (пѣсни Клаудіуса въ честь рейнвейна). Гете также написалъ къ этому празднеству пѣсню. Предокъ принца, о которомъ упоминается въ стихотвореніи -- извѣстный герой тридцатилѣтней войны, герцогъ Бернгардъ Веймарскій, подвиги котораго совершены были по побережью Рейна.
  
   1. Ѳ. Меллеръ. Въ изд. Гербеля и въ "Стихотв." Миллера.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стихотвор. Шиллера. М. 1899.
  

ПРИТЧИ И ЗАГАДКИ.
(1801).

   Собственно, притчъ (параболъ, какъ называетъ ихъ поэтъ) здѣсь нѣтъ: это все загадки, происхожденіемъ своимъ обязанныя Шиллеровой обработкѣ "Турандотъ" Гоцци. Въ этой трагикомической сказкѣ судьба героя зависитъ отъ рѣшенія имъ трехъ загадокъ. Чтобы оживить интересъ зрителей, при новыхъ постановкахъ пьесы въ Веймарѣ, Шиллеръ вставлялъ всякій разъ новыя загадки; всего ихъ было 15 -- для пяти представленій, изъ которыхъ одна взята изъ Гоцци, одна была сочинена Гете. Отвѣты героя слѣдовали тоже въ стихахъ; изъ этихъ стихотворныхъ отгадокъ извѣстно семь: остальныя затеряны при пожарѣ Веймарскаго театра. Особыхъ поясненій требуютъ:
   II. Отгадкой долго считался глазъ.
   III. Песъ и Овнъ -- созвѣздія.
   VII. Весьма гиперболическое изображеніе Китайской стѣны, которая тянется на 300 миль и не превышаетъ 40 футовъ. Невѣрно такое выраженіе надъ нимъ вѣка прошли и т. д.: Китайская стѣна, начатая въ 214 г. до Р. Хр., разрушилась и возобновлена въ XV в.
   IX. Вслѣдъ за теоріей Гете Шиллеръ принимаетъ здѣсь не семь, а шесть основныхъ цвѣтовъ. Гете взялъ эту загадку эпиграфомъ къ дополнительной части своей Теоріи цвѣтовъ.
   X. Ежегодно во время празднества въ честь земледѣлія Гиміумъ китайскій императоръ самъ проводитъ борозду плугомъ.
   XI. Другія отгадки -- пламя, огонь.
   XII. Я неустанно хожу -- относится уже не къ тѣни на часахъ, но къ солнцу.
   XIII. Въ пер. Фофанова пропущено сравненіе весельнаго корабля съ паукомъ.
  
   1. И. П. въ "Благонамѣренномъ" 1819, No 17, помѣстилъ переводъ VI загадки.
   2. Жуковскій анонимно напечаталъ первую и третью загадку въ "Муравейникѣ" 1831, No 3. Перепечатано въ "Цвѣтникѣ рус. лит." 1840. Жуковскій, по обыкновенію того времони, не назвалъ источника и обѣ загадки до нашихъ дней включаются въ собр. стихотв. Жуковскаго, какъ оригинальныя произведенія.
  
                                 I.
  
             Не человѣчьими руками
                       Жемчужный, разноцвѣтный мостъ
             Изъ водъ построенъ надъ водами.
                       Чудесный видъ! огромный ростъ!
             Раскинувъ паруса шумящи,
                       Не разъ корабль подъ нимъ проплылъ;
             Но на хребетъ его блестящій
                       Еще никто не восходилъ!
             Идешь къ нему -- онъ прочь стремится,
                       И въ то же время недвижимъ;
             Съ своимъ потокомъ онъ родится,
                       И вмѣстѣ исчезаетъ съ нимъ.
  
                                 II.
  
             На пажити необозримой,
                       Не убавляясь никогда,
             Скитаются неисчислимо
                       Сереброрунныя стада.
             Въ рожокъ серебряный играетъ
                       Пастухъ, приставленный къ стадамъ,
             Онъ ихъ въ златую дверь впускаетъ,
                       И счетъ ведетъ имъ по ночамъ.
             И недочета имъ не зная,
                       Пасетъ онъ ихъ давно, давно;
             Стада поитъ вода живая
                       И умирать имъ не дано.
             Они одной дорогой бродятъ,
                       Подъ стражей пастырской руки,
             И юноши ихъ тамъ находятъ,
                       Гдѣ находили старики.
             У нихъ есть вождь -- овенъ прекрасный,
                       Ихъ сторожитъ огромный песъ;
             Есть левъ межъ ними неопасный
                       И дѣва, чудо изъ чудесъ.
  
   3. А. Мейснеръ. Перевелъ всѣ загадки для изд. Гербеля.
   4. Н. Голованозъ. Лирич. стихотв. Шиллера. М. 1899.
   5. О. Н. Чюмина, K. Н. Льдовъ и K. М. Фофановъ. Переведено для наст. изданія.
   6. А. В. Ганзенъ. См. въ слѣдующихъ томахъ переводъ "Турандотъ".
  

МИГЪ.
(1801).

   Основная мысль весьма характерна для воззрѣній Шиллера; безъ удачнаго, вдохновляющаго, счастливаго мгновенія нѣтъ ни радости, ни счастья, ничего божественнаго, ничего прекраснаго на землѣ.
  
   1. М. Михайловъ. (Мигъ, изъ Шиллера). "Стихотворенія М. Л. Михайлова" 1862 и 1890.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стихотв. Шиллера. М. 1899.
  

ДРУЗЬЯМЪ.
(1801).

   Стихотвореніе написано, чтобы служить текстомъ для хоровой пѣсни, которыя исполнялись на обычныхъ вечернихъ собраніяхъ по средамъ у Гете; музыку къ нему сочинилъ Кернеръ. Обращаясь къ друзьямъ, сдѣлавшимъ вмѣстѣ съ нимъ изъ глухого Веймара выдающійся духовный центръ, поэтъ сопоставляетъ съ обстановкой, въ которой имъ приходится жить, иныя времена, иныя страны, болѣе богатыя жизнью (Лондонъ), болѣе одаренныя природой, болѣе озаренныя художественнымъ творчествомъ -- и ни въ чемъ не видитъ предмета для зависти талантливыхъ веймарцевъ, счастливыхъ своею богатою глубоко человѣческою внутреннею жизнью, несмотря на ихъ "маленькую" внѣшнюю жизнь.
  
   1. А. Струговщиковъ. (Друзьямъ. Застольная пѣснь изъ Шиллера). "Современникъ" 1847, IV.
  
                       Други, было время золотое,
                       Процвѣтало знаніе благое,
             Процвѣталъ счастливѣйшій народъ!
                       То, о чемъ преданья умолчали,
                       То нѣмые камни доказали --
             Жилъ! онъ жилъ, счастливѣйшій народъ!
  
                       Но не прошлымъ красенъ день цвѣтущій;
             Красенъ цвѣтъ, который днесь цвѣтетъ.
                       Мы живемъ! и трижды правъ живущій,
             Если настоящимъ онъ живетъ.
  
                       Други, сѣверъ намъ бываетъ вреденъ,
                       Солнце скупо; уголокъ нашъ бѣденъ,
             Но онъ теплъ тепломъ высокихъ думъ!
                       То, чѣмъ васъ природа обдѣлила,
                       То живое чувство замѣнило,
             И свѣтлѣе солнца свѣтить умъ!
  
             Если мирта здѣсь не расцвѣтаетъ,
             Не цвѣтутъ олива и лимонъ,--
                       Бахусъ краснощекій насъ вѣнчаетъ,
             За трапезой полногрудыхъ женъ.
                       Громче насъ,-- въ странѣ иноплеменной,
                       Гдѣ стеклись со всѣхъ концовъ вселенной
             На всесвѣтный рынокъ корабли,
                       Гдѣ британецъ всѣмъ, и вся торгуетъ --
                       Громче тамъ звенитъ и торжествуетъ
             Золотая деньга,-- богъ земли.
  
                       Но не Темзѣ, но водѣ нечистой
             Отразить святыя небеса,--
             Только свѣтлыхъ думъ потокъ сребристый
             Отражаетъ Божьи небеса!
             
                       Слаще васъ, дѣтей зимы суровой,
                       Ладзарони спитъ въ тѣни лавровой,
             Подъ навѣсомъ синяго шатра.
                       Тамъ когда то было царство Феба,
                       Въ небо тамъ ушло второе небо:
             Дивный Домъ Апостола Петра.
  
                       Но и Римъ, во всемъ его сіяньи,
             Только гробъ минувшаго... Живетъ
                       Только то, что, полное дыханья,
             Изъ ключа живой минуты пьетъ!
  
                       Не смущайте жъ, други, сихъ мгновеній
                       Скорбнымъ звукомъ скорбныхъ пѣснопѣній --
             Прошлаго отъ праха не спасти.
                       Вѣчнаго -- и солнце не видало;
                       То лишь вѣчно, что не расцвѣтало
             И чему подъ солнцемъ не цвѣсти!
  
                       Други, други, мало-ль что бывало
             И чему ужъ болѣ не бывать --
                       Вѣчно только вѣчное начало
             И его святая благодать!
  
   2. Н. Головановъ. Лирич. стихотв. Шиллера.
   3. K. К. Случевскій. Переведено для настоящаго изданія.
  

ЧЕТЫРЕ ВѢКА.
(1801).

   Посылая Кернеру эту пѣсню -- послѣднее свое культурно-историческое стихотвореніе -- Шиллеръ писалъ ему: "Хорошо, если-бы ты успѣлъ написать къ Пѣвцу (такъ первоначально называлось стихотвореніе) музыку, чтобы удалось пропѣть его въ нашемъ ближайшемъ собраніи (у Гете). Сюда необходима очень оживленная, настоящая диѳирамбическая музыка, которая бы выражала чрезвычайно возбужденное настроеніе". Кернеру очень понравилось стихотвореніе, особенно его глубоко нѣмецкій характеръ. "Говорятъ -- писалъ онъ -- во хмелю узнаютъ человѣка; поэтому нѣмецкая вакханалія должна очень отличаться отъ французской; васъ возбужденное состояніе ведетъ въ міръ идей... Въ Пѣвцѣ -- прибавляетъ онъ,-- однако, есть мѣсто, которымъ легко могутъ злоупотребить враги христіанства. Рѣзкость противъ монашества понятна, и въ диѳирамбической пѣснѣ, гдѣ онъ не размѣряетъ выраженій, легко въ увлеченіи выразиться рѣзко о той религіи, которая лишь въ своихъ уродливыхъ проявленіяхъ была врагомъ радости. Первое чудо, приписываемое Основателю христіанства, было увеличеніе количества вина на свадьбѣ въ Каннѣ. Христіанство въ своей первобытной чистотѣ заслуживало всяческаго уваженія и даже въ теперешнемъ своемъ видѣ оно можетъ и должно быть облагорожено. Въ качествѣ любимаго народнаго поэта, ты пользуешься обширнымъ вліяніемъ; поэтому не безразлично, какъ ты отзовешься о христіанствѣ [такъ прими эту проповѣдь въ добавленіе къ твоей пѣснѣ". Шиллеръ согласился и смягчалъ свой отзывъ о средневѣковомъ монашествѣ,-- совсѣмъ устраненный въ переводѣ Шевырева.
   Стихотвореніе распадается на двѣ части. Первая (строфы 1--5) воспѣваетъ проникновенное и творчески-жизнерадостное отношеніе пѣвца къ совершающемуся предъ нимъ круговороту исторической жизни: это -- какъ бы введеніе ко второй части (строфы 6--12), гдѣ изображены четыре эпохи жизни человѣчества; творчество поэта сопровождало всѣ ихъ -- и ведетъ насъ въ пятый періодъ -- современную эпоху. Эти эпохи: золотой "сатурновъ" вѣкъ блаженнаго невѣдѣнія (стр. 6), эпоха героевъ древняго миѳа (стр. 7), расцвѣтъ греческой культуры и искусства (стр. 8) и, наконецъ, послѣ водворенія христіанства (стр. 9) -- угрюмое средневѣковье (строфа 10) съ его умерщвленіемъ плоти, тьмой и дикостью, однако, сохранившее одушевленіе любви и поэтическое вдохновеніе (стр. 11). Это сочетаніе поэтической мысли съ поклоненіемъ женщинѣ служатъ также темой для заключенія, обращеннаго, очевидно, къ дамамъ дружественнаго кружка, гдѣ предполагалось исполненіе пѣсни.

[]

   1. С. Шевыревъ. (Четыре вѣка, изъ Шиллера). "Московскій Вѣстникъ" 1827 и въ "Литературныхъ прибавленіяхъ къ Русскому Инвалиду" 1833, No 102, 814.
   2. Н. Колачевскій. (Четыре вѣка, изъ Шиллера). "Галатея" 1829, ч. VII, 91.
  
             Струится въ бокалахъ, какъ пурпуръ, вино;
             Ихъ гость осушаетъ согласнѣй;
             Ботъ входитъ пѣвецъ, а пѣвцамъ суждено
             Прекрасное дѣять прекраснѣй.--
             Къ небесномъ чертогѣ безъ звучныхъ ихъ лиръ
             Безсмертнымъ не въ радость амврозіи пиръ.
  
             И Боги духъ свѣтлый въ любимца влили;
             Въ немъ міръ отраженный таится.
             Все зрѣло, что было досель на земли,
             И зритъ, что въ грядущемъ свершится;
             Въ предвѣчномъ совѣтѣ боговъ возсѣдалъ,
             И тамъ онъ увѣдалъ начало началъ.
  
             Онъ радостно жизнь изъ томительныхъ узъ
             Въ блистательный, кругъ расширяетъ,
             Какъ храмъ велелѣпный, внушеніемъ музъ,
             Юдоль на землѣ украшаетъ;
             Нѣтъ низкаго крова, нѣтъ хижины той,
             Куда бъ онъ Олимпа не свелъ за собой.
  
             И какъ хитроумный Юпитера сынъ
             Щита надъ простымъ округленьемъ
             И небо, и землю, и хляби пучинъ
             Изсѣкъ неземнымъ вдохновеньемъ;
             Такъ образъ вселенной дерзаетъ онъ всѣчь
             Летучаго мига въ огнистую рѣчь.
  
             Младенчество міра отчизна ему;
             Тамъ бурно ликуютъ народы.
             Восторженный странникъ, свидѣтель всему,
             Во всѣ поколѣнья и годы,
             Четыре онъ вѣка промчавшихся зрѣлъ,
             И пятаго зритъ восходящій предѣлъ.
  
             Вѣкъ первый Сатурна былъ простъ и правдивъ,
             Въ немъ дни шли обычной чредою;
             Въ немъ пастыри жили; народъ сей счае ливъ,
             Безпеченъ, какъ птичка весною:
             Любовь ихъ заботы съ проглянувшимъ днемъ,
             Земля безъ усилій снабжала ихъ всѣмъ.
  
             Подъялись трубы,-- и воздвиглася брань
             Чудовищу, гидрѣ, дракону;
             Явились герои, владыки -- и длань
             Безсильнымъ взнесли въ оборону:
             На полѣ Скамандра струилася кровь:
             Но было прекрасное міра -- любовь.
  
             И брань увѣнчала побѣдой главу,
             И мощію міръ осѣнился.
             Тутъ грянули Музы! Тутъ въ честь божеству
             Алтарь и кумиръ водрузился!
             О, гдѣ ты, небесной фантазіи вѣкъ?
             Ты скрылся, ты въ мракъ безвозвратно утекъ!
  
             Низринуты боги съ престола небесъ,
             Во прахѣ гордыня кумира;
             Нисходитъ Сынъ Дѣвы средь дивныхъ чудесъ
             Дѣлителемъ немощей міра.
             И чувственность смертный въ душѣ истребя,
  
             Онъ, мыслящій, въ глубь погрузился себя.
             Исчезла роскошная прелесть -- мечта,
             Владѣвшая юношей -- міромъ;
             Навѣкъ затворились отшельца врата,
             И рыцарь плѣнился турниромъ.
             Но пусть эта жизнь и мрачна, и дика
             Любовь въ ней, какъ прежде, нѣжна и пылка.
  
             И братство святое въ небесной красѣ
             Межъ музами въ ней сохранилось;
             И все благородное, чистое все
             Въ грудь женъ непорочныхъ вмѣстилось:
             И вспыхнулъ огонь пѣснопѣнія вновь:
             Краса ему пища, война и любовь.
  
             И такъ, да союзомъ нетлѣпнымъ въ вѣка
             Полъ нѣжный съ пѣвцами сосвоясь,
             Творить и сплетаетъ объ руку рука
             Прекраснаго, добраго поясъ.
             Любовь съ пѣснопѣньемъ тѣхъ радостныхъ лѣтъ
             Наводятъ на жизнь лучезарный отсвѣтъ.
  
   3. Н. Коншинъ. (Четыре вѣка, безъ указанія, что переводъ). "Маякъ" 1841, т. XIX, XX, ХХІ, стр. 23. Переведено неточно и тяжело.
   4. Н. Иваницкій. (Четыре вѣка). Переводъ довольно точный и въ общемъ литературный. "Маякъ" 1843, No 5, отд. II, I.
  

ТЭКЛА.
(1801).

   Стихотвореніе это во многомъ есть выраженіе воззрѣній только прелестной героини "Валленштейна",-- но не поэта; таковы, напримѣръ, мысль о безсмертіи души, надежда на счастіе въ загробной жизни -- представленіи, чуждыя міровоззрѣнію Шиллера. Стихотвореніе это не взято изъ Валленштейна", какъ ошибочно сказано къ текстѣ (стр. 144), но вложено въ уста духу Тэклы, судьба которой въ трагедіи остается зрителю неизвѣстной, такъ какъ онъ разстается съ ней въ тотъ моментъ, когда она въ отчаяніи бѣжитъ къ праху своего погибшаго возлюбленнаго, чтобы умереть вмѣстѣ съ нимъ. Какъ бы продолжая свою пѣсню (Жалоба дѣвушки), которую она поетъ въ трагедіи, Тэкла, такъ сказать, говоритъ, что для того, кто ее знаетъ, нѣтъ вопроса о ея дальнѣйшей судьбѣ.
   Мой отецъ -- Валленштейнъ (см. въ поясненіяхъ къ трилогіи и въ Исторіи тридцатилѣтней войны). Его не обманула вѣра въ роковыя таинства свѣтилъ: правда, его обманула вѣра въ грубыя и нелѣпыя предсказанія астрологіи, но въ основѣ этого суевѣрія лежала увѣренность въ связи и взаимодѣйствіи нравственнаго міропорядка.
   Переводъ А. Григорьева очень свободенъ и во многомъ не передаетъ мысли подлинника; такъ, напр. вмѣсто стиха: Какъ мелькаетъ тѣнь моя, въ подлинникѣ: "Съ тѣхъ поръ какъ ускользнула отъ тебя моя мимолетная тѣнь"; стихъ Ройся ты въ своихъ сомнѣньяхъ вѣчныхъ -- есть знаменитый эпиграфъ къ Тургеневскому "Фаусту" -- Wage du zu irren und zu träumen, что значить "дерзай предаваться заблужденіямъ и мечтаніямъ".
  
   1. В. Жуковскій. (Голосъ съ того свѣта). Подражаніе. Куплеты 2 и 4 опущены.
  
             Не узнавай, куда я путь склонила,
             Въ какой предѣлъ изъ міра перешла!
             О другь! Я все земное совершила:
             Я на землѣ любила и жила.
  
             Нашла ли ихъ? сбылись ли ожиданья?
             Безъ страха вѣрь, обмана сердцу нѣтъ;
             Сбылося все -- я въ сторонѣ свиданья;
             Я знаю здѣсь, сколь вашъ прекрасенъ свѣтъ.
  
             Другъ, на землѣ великое не тщетно:
             Будь твердъ, а здѣсь тебѣ не измѣнятъ;
             О милый! здѣсь по будетъ безотвѣтно
             Ничто, ничто: ни смыслъ, ни вздохъ, ни взглядъ.
  
             Не унывай: минувшее съ тобою;
             Незрима я, но въ мірѣ мы одномъ;
             Будь вѣренъ мнѣ прекрасною душою;
             Сверши одинъ начатое вдвоемъ.
  
   2. ***. (Текла, изъ Шиллера). "Московскій Телеграфъ" 1827, ч. XIII. отд. II, 131.
   3. Баронъ Розенъ. (Текла, голосъ духа, изъ Шиллера). "Альціона" 1832, 16, и въ "Цвѣтникѣ русской литературы" 1840. Очень плохой переводъ.
   4. Кн. Д. Кропоткинъ. (Нездѣшній голосъ). "Бібліотека для Чтенія" 1843, т. LX. Подражаніе.
   5. А. Глинка. (Текла, голосъ духа, изъ Шиллера). "Москвитянинъ" 1843, ч. II, No 4, и въ "Стихотвореніяхъ Шиллера въ переводѣ А. Глинки". 1859. Переводъ точный.
   6. А. Григорьевъ. (Текла, голосъ духа, изъ Шиллера). "Московскій Городской Листокъ" 1847, No 247.
   7. Кн. П. А. Вяземскій. (Голосъ съ того свѣта). Впервые напечатано въ XII т. Соч. Вяземскаго. Спб. 1896.
   8. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

КАССАНДРА.
(1802).

   Кассандра или Александра, прекраснѣйшая изъ дочерей Пріама, у Гомера еще не обладаетъ чуднымъ и страшнымъ даромъ прорицанія; по позднѣйшимъ сказаніямъ, ей далъ эту способность влюбленный въ нее Аполлонъ, въ уплату за благосклонность; но она обманула его и разгнѣванный богъ прибавилъ къ своему дару проклятіе, въ силу котораго пророчицѣ никто не вѣрилъ. Не столько это недовѣріе дѣлаетъ у Шиллера ея судьбу страшной трагедіей, сколько именно ея ужасное провидѣніе, благодаря которому ей ясна мрачная судьба близкихъ. Сопоставляя балладу съ монологомъ Іоанны въ IV актѣ Орлеанской дѣвы, комментаторы не безъ основанія видятъ въ ней глубокое лирическое признаніе самого поэта, тяготимаго своимъ презрѣніемъ, своимъ проникновеніемъ въ суть жизни. "Не надо быть пророкомъ, какъ Кассандра,-- говорить Фигофъ, -- достаточно обладать, какъ Шиллеръ, глубокимъ стремленіемъ сорвать путемъ размышленія и наблюденія блестящую оболочку, которой облечены наши чувства -- и конецъ дѣтскимъ упованіямъ; ко всякой радости -- какъ свидѣтельствуютъ о Шиллерѣ всѣ его біографы -- примѣшивается глубочайшая грусть, и въ самые бурные взрывы наслажденія врывается мысль о мимолетности человѣческаго счастья". Этимъ широкимъ горизонтамъ мысли и чувства, которые открываетъ это замѣчательное стихотвореніе, соотвѣтствуетъ глубокое и трагическое впечатлѣніе, оставляемое имъ; не судьба Кассандры трогаетъ насъ, а наша собственная судьба: мы понимаемъ, что чѣмъ выше мы подымаемся, тѣмъ страшнѣе становится для насъ жизнь.
   Особаго поясненія требуютъ:
   Стр. 3. Сбросивъ жрическій покровъ (въ оригиналѣ -- повязку) -- указываетъ на силу возбужденія.
   Стр. 13. И моей любви открылся: руки Кассандры просилъ царь фригійскій Корэбъ, которому она сама предсказала его гибель; поэтому тѣнь стигійская.
   Стр. 16. Убійцы взоръ -- Париса, который въ этотъ самый моментъ готовится убить Ахилла. Я чужбинѣ гробъ найду: увезенная въ плѣнъ Агамемнономъ, согласно своему пророчеству, Кассандра была убита вмѣстѣ съ нимъ.
   Стр. 16. Боги мчатся къ небесамъ: переставъ принимать участіе въ троянской войнѣ, они покидаютъ обреченный Пергамъ.
  
   1. В. Жуковскій. Первоначально въ "Вѣст. Евр." 1809, No 20.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стихотворенія Шиллера. М. 1899.
  

ГРАФЪ ГАБСБУРГСКІЙ.
(1803).

   Примѣчаніе Шиллера: " Чуди, при посредствѣ котораго дошелъ до насъ этотъ анекдотъ, разсказываетъ также, что священнослужитель, имѣвшій это приключеніе съ графомъ Габсбургскимъ, сдѣлался впослѣдствіи духовникомъ при курфюрстѣ Майнцскомъ и не мало способствовалъ тому, чтобы при ближайшихъ выборахъ, послѣдовавшихъ послѣ великаго междуцарствія, обратить вниманіе курфюрста на графа Габсбургскаго.-- Для тѣхъ, кому извѣстна исторія того времени, добавляю еще, что я хорошо знаю, что при коронованіи Рудольфа король Богеміи, но отправлялъ своей обязанности". Разсказъ швейцарскаго лѣтописца Эгидія Чуди (ум. въ 1572 г.), автора Chronicon Helveticum, откуда Шиллеръ почерпнулъ также сюжетъ своего, воспроизведенъ въ пѣснѣ переодѣтаго священника съ немногими и незначительными измѣненіями. "Въ этотъ годъ -- разсказываетъ Чуди подъ 1266 годомъ -- ѣхалъ графъ Рудольфъ Габсбургскій (впослѣдствіи король) съ своими слугами на охоту; выѣхавъ одинъ со своимъ конемъ на лугъ, вдругъ слышитъ онъ, звенитъ колокольчикъ, и скачетъ чрезъ кусты на звонъ узнать, что тамъ такое. И видитъ онъ священника со Св. Дарами и впереди его причетника съ колокольчикомъ. Сошелъ графъ съ коня и преклонилъ колѣна предъ святыней. А было это у воды, и вотъ священникъ поставилъ Св. Дары подлѣ себя и сталъ разуваться, собираясь перейти ручей, который разлился, вбродъ, ибо вода снесла мостокъ. Графъ спрашиваетъ священника, куда онъ идетъ?-- "Несъ Св. Дары умирающему, отвѣчаетъ священникъ,-- да, вотъ, снесло мостъ на ручьѣ; надо перейти такъ, чтобы не опоздать къ больному". Тогда графъ Рудольфъ приказалъ священнику со Св. Дарами сѣсть на его коня и поспѣшить къ больному. Вскорѣ вслѣдъ затѣмъ къ графу подъѣхалъ одинъ изъ его слугъ, на лошадь котораго онъ пересѣлъ и продолжалъ охотиться. Возвратившись, священникъ самъ привелъ къ графу коня съ великой благодарностью за милость, оказанную ему. Но графъ Рудольфъ сказалъ: "Не попуститъ никогда Господь, чтобы я или кто изъ моихъ слугъ сѣлъ на коня, несшаго Владыку и Создателя моего; если вы думаете, что вамъ не годится владѣть имъ, то посвятите его на службу Господню; ибо я отдалъ его тому, отъ кого у меня и душа, и тѣло, и честь, и добро".-- "Господинъ, -- отвѣтилъ священникъ, -- да возложитъ на васъ Господь саны и почести и нынѣ и во вѣки вѣковъ, на землѣ и на небеси".-- На слѣдующее утро Рудольфъ поѣхалъ въ одинъ монастырь на Лимматѣ между Цюрихомъ и Баденомъ навѣстить одну благочестивую монахиню. И говоритъ она ему: "Господинъ, вчера вы почтили Господа, подаривъ священнику копя; и за то Всемогущій наградитъ васъ и ваше потомство, такъ что и вы и ваше потомство дождетесь высшихъ земныхъ почестей".
   Такимъ образомъ, историческій разсказъ переданъ въ пѣснѣ почти дословно. Единственнымъ,болѣе значительнымъ измѣненіемъ является то, что у Шиллера предсказаніе дѣлаетъ не монахиня, а самъ священникъ. Самостоятельнымъ созданіемъ поэта, возвышающимъ все значеніе стараго преданія, является обстановка разсказа: перенесеніе дѣйствія въ Ахенъ, на пиръ въ день коронованія, появленіе пѣвца, въ которомъ скрывается священникъ, и т. д. Это дало поэту возможность сжать дѣйствіе, усилить впечатлѣніе разсказа, перенеся его изъ прошедшаго въ настоящее и сдѣлавъ читателя свидѣтелемъ этого трогательнаго происшествія.
   Коронованіе Рудольфа Габсбургскаго (1218--1291) состоялось 24 октября 1273 года въ Ахенѣ. "Семь избирателей" -- курфюрстовъ, избранникомъ которыхъ былъ императоръ Германіи: 1) архіепископъ майнцскій, какъ имперскій канцлеръ, 2) архіепископъ трирскій, какъ канцлеръ Бургундіи, 3) архіепископъ кельнскій, какъ канцлеръ Италіи, 3) пфальцграфъ рейнскій, имперскій стольникъ, несяшій во время шествія державу, а во время пира подававшій кушанья, 5) герцогъ саксонскій, какъ имперскій маршалъ, несшій въ шествіи мечъ и завѣдывавшій конюшенной частью, 6) маркграфъ бранденбургскій, какъ имперскій казначей, несшій скипетръ, подававшій императору воду для умыванія рукъ и завѣдывавшій домашнимъ обиходомъ, 7) король богемскій, какъ имперскій виночерпій, подававшій вино. Примѣчаніе поэта показываетъ, что стихъ "богемецъ напитки въ бокалы цѣдилъ" былъ для него сознательной поэтической вольностью: король богемскій Оттокаръ не одобрилъ избранія Рудольфа и не исполнялъ на торжествахъ коронаціи возложенныхъ на него обычаемъ ("устроенный древле свершали обрядъ") обязанностей. Сравненіе семи курфюрстовъ съ звѣздами связано съ тѣмъ, что во времена Шиллера извѣстны были только семь планеть. Въ поясненіе второй строфы должно указать, что избраніе Рудольфа закончило долгій періодъ междуцарствія и безправія, тяжелымъ гнетомъ давившій всю Германію. Шесть дочерей Рудольфа дѣйствительно вышли замужъ за государей.
  
   1. В. Жуковскій. Первоначально въ "Для немногихъ". 1818 г.
   2. Н. Головановъ. Лирическ. стихотв. Шиллера, М. 1899.
  

ТОРЖЕСТВО ПОБѢДИТЕЛЕЙ.
(1803).

   Хоровая пѣсня, по замыслу поэта,-- это стихотвореніе, однако, представляетъ собой одно изъ самыхъ глубокихъ по настроенію и прочувствованныхъ произведеній Шиллера. Оно далось ему не легко" Удивительно роковая пучина для поэзіи эти хоровыя пѣсни -- писалъ онъ въ письмахъ друзьямъ: проза дѣйствительной жизни свинцомъ тянетъ вдохновеніе къ землѣ, и все время чувствуешь себя въ опасности впасть въ пошлый топъ массонскихъ пѣсенъ.
   Торжество побѣдителей есть осуществленіе идеи, навѣянной мнѣ года полтора назадъ нашими вечерними собраніями. Такъ какъ всѣ хоровыя пѣсни, лишенныя поэтическаго сюжета, впадаютъ въ пошлый тонъ массонскихъ пѣсенъ, я напалъ на роскошную жатву Иліады и унесъ изъ нея, что могъ".
   Такъ же, какъ въ пѣснѣ Къ радости, глубокое настроеніе и мысли, вложенныя въ стихотвореніе, сдѣлали изъ жизнерадостнаго хора замѣчательное произведеніе лирики размышленія; но хоровой пѣснью серьезное Торжество побѣдителей такъ и не сдѣлалось: несмотря на жизненные и бодрые аккорды, звучащіе въ его выводахъ, оно слишкомъ проникнуто мрачнымъ изображеніемъ судьбы человѣческой. Создавъ въ насъ могучими образами непоколебимое убѣжденіе, что "все великое земное разлетается, какъ дымъ", что мѣсто великихъ Патрокловъ замѣняютъ презрѣнные Терситы, поэтъ не вызоветъ въ насъ радости бодрымъ возгласомъ "жизнью пользуйся живущій".
   Особаго поясненія -- кромѣ многочисленныхъ собственныхъ именъ, объясненныхъ въ словарѣ -- требуютъ: Пріамовъ градъ священный -- Троя. Носящему Горгону (ошибочно у Жуковскаго вмѣсто эгиду -- молнію) -- Зевсу. Царь народовъ, сынъ Атрея -- Агамемнонъ. Марсомъ пощаженный погибаетъ отъ друзей: здѣсь Одиссей предсказалъ судьбу Агамемнона. Огнеевъ сынъ -- Аяксъ. Лучшихъ бой похитилъ ярый- здѣсь начинаются слова Тевкра, брата Аякса Теламонида.
  
   1. А. Мансуровъ. (Торжество побѣдителей, изъ Шиллера). "Вѣстн. Евр." 1822, No VIII. Переводъ не идетъ въ сравненіе съ переводомъ Жуковскаго, но точнѣе его и для своего времени недуренъ.
   2. А. Писаревъ. (Пиршество грековъ побѣдителей, изъ Шиллера). "Труды Вольнаго Общества Соревнователей Просвѣщенія" 1828, ч. XVII. Переведено литературно.
   3. В. Жуковскій. Первоначально въ "Сѣверныхъ Цвѣтахъ" 1829. Переводъ поразительно-высокихъ достоинствъ, но во многихъ деталяхъ отступающій отъ подлинника.
   4. Ѳ. Тютчевъ. (Поминки, изъ Шиллера). Первоначально въ "Раутѣ" 1851.
  
             Пала царственная Троя,
             Сокрушенъ Пріамовъ градъ
             И Ахеяне, устроя
             Свой на родину возвратъ,
             На судахъ своихъ сидѣли
             Вдоль Эгейскихъ береговъ
             И пэанъ хвалебный пѣли,
             Громко славя всѣхъ боговъ...
                       Раздавайся, гласъ побѣдный.
                       Вы, къ брегамъ родной земли
                       Окрыляйтесь, корабли,
                       Въ путь возвратный, въ нутъ безбѣдный.
  
             И сидѣла въ длинномъ строѣ
             Грустно блѣдная семья:
             Жены, дѣти надшей Трои,
             Голося и слезы лья,
             Въ горѣ общемъ и великомъ
             Плача о себѣ самихъ,
             И съ побѣднымъ, буйнымъ кликомъ
             Дико вопль сливался ихъ:
                       "Ждетъ насъ горькая неволя
                       Тамъ вдали въ странѣ чужой.
                       Ты прости, нашъ край родной.
                       Какъ завидна мертвыхъ доля".
  
             И предсталъ передъ святыней
             Приноситель жертвъ, Калхасъ,
             Градозиждущей Аѳинѣ,
             Градорушащей, молясь,
             Посейдона силѣ грозной,
             Опоясавшаго міръ,
             И тебѣ эгидоносный
             Зевсъ, сгущающій эѳиръ.
                       Опрокинутъ, уничтоженъ
                       Градъ великій, Иліонъ.
                       Долгій, долгій споръ рѣшенъ,
                       Судъ безсмертныхъ непреложенъ.
  
             Грозныхъ полчищъ воевода
             Царь царей, Атреевъ сынъ,
             Обозрѣлъ толпы народа,
             У цѣлѣйшій строй дружинъ.
             И поникъ онъ головою,
             Грустной думой одержимъ:
             Много ихъ пришло подъ Трою,
             Мало ихъ вернется съ нимъ...
                       Такъ возвысьте-жъ гласъ хвалебный.
                       Пой и радуйся стократъ,
                       У кого златой возвратъ
                       Не похитилъ рокъ враждебный.
  
             Но не всѣмъ сужденъ отъ Бога
             Мирно-радостный возвратъ:
             У домашняго порога
             Многихъ Керы сторожатъ...
             Живъ и дѣлъ вернулся съ бою,
             Гибнетъ въ храминѣ своей...
             Рекъ, Аѳиной всеблагою
             Вдохновенный, Одиссей...
                       Тотъ лишь домъ и твердъ и проченъ,
                       Гдѣ семейный твердъ уставъ.
                       Легковѣренъ женскій нравъ,
                       И измѣнчивъ, и пороченъ...
  
             И супругой возвращенной
             Снова счастливый, Атридъ
             Красотой ея священной
             Страстный взоръ свой веселитъ...
             Злое злой конецъ пріемлетъ.
             За несчастьемъ казнь слѣдитъ.
             Въ небѣ судъ боговъ не дремлетъ,
             Право царствуетъ Кронидъ...
                       Злой конецъ началу злому.
                       Правоправящій Кронидъ
                       Вѣроломцу страшно мститъ
                       И семьѣ его и дому.
  
             Хорошо любимцамъ счастья,
             Рекъ Аякса братъ меньшой,
             Олимпійцевъ самовластье
             Величать своей хвалой.
             Неподвластно Высшей силѣ
             Счастье въ прихотяхъ своихъ:
             Другъ Патроклъ давно въ могилѣ.
             А Терситъ еще въ живыхъ..
                       Счастье жребій сѣетъ
                       Своевольною рукой;
                       Веселись и пѣсни пой
                       Титъ, кого свѣтило грѣетъ.
  
             Будь утѣшенъ братъ любимый,
             Память вѣчная тебѣ,
             Ты, оплотъ несокрушимый
             Чадъ Ахейскихъ въ ихъ борьбѣ.
             Въ день ужасный, въ день кровавый
             Ты одинъ за всѣхъ стоялъ
             Но не сильный, а лукавый
             Мзду великую стихалъ!
                       Не врага рукой побѣдной,
                       Отъ руки ты палъ своей...
                       Ахъ, и лучшихъ изъ людей
                       Часто губитъ гнѣвъ зловредный.
  
             И твоей теперь державной
             Тѣни, доблестный Пелидъ,
             Сынъ твой, Пирръ, воитель славный,
             Возліяніе творятъ:
             "Какъ тебя, о мой родитель,
             Никого,-- онъ возгласилъ,--
             Зевсъ, великій промыслитель,
             На землѣ не возносилъ"."
                       На землѣ, гдѣ все измѣнно,
                       Выше славы блага нѣтъ.
                       Нашу персть земля возьметъ,
                       Имя славное нетлѣнно.
  
             Хоть о падшихъ, побѣжденныхъ,
             И молчитъ побѣдный кликъ;
             Но и въ родахъ отдаленныхъ,
             Гекторъ, будешь ты великъ.
             Вѣчной памяти достоинъ,
             Сынъ Тезеевъ провѣщалъ,
             Кто, какъ честный, храбрый воинъ,
             Край отцовъ спасая, палъ...
                       Честь тому, кто, не робѣя,
                       Жизнь за братій положилъ.
                       Побѣдитель... побѣдилъ;
                       Слава падшаго святѣе.
  
             Старецъ Несторъ, днесь маститый
             Брашникъ, кубокъ взявъ, встаетъ
             И сосудъ, плющомъ обвитый,
             Онъ Гекубѣ подаетъ:
             "Мать, вкуси струи цѣлебной
             И забудь весь свой уронъ.
             Силенъ Вакха сокъ волшебный
             Дивно насъ врачуетъ онъ.
                       Мать, вкуси струи цѣлебной
                       И забудь судебъ законъ.
                       Дивно васъ врачуетъ онъ,
                       Бога Вакха даръ волшебный.
  
             И Ніобы древней сила
             Горемъ злымъ удручена,
             Соку дивнаго вкусила
             И утѣшилась она.
             Лишь сверкнетъ въ застольной чашѣ
             Благодатное вино,
             Въ Лету рухнетъ горе наше
             И пойдетъ, какъ ключъ, на дно...
                       Да, пока играетъ въ чашѣ
                       Всемогущее вино,
                       Горе въ Лету снесено,
                       Въ Летѣ тонетъ горе наше".
  
             И воздвиглась на прощаньѣ
             Провозвѣстница жена,
             И восполнилась вѣщанья
             Вдохновеннаго она;
             И пожарище родное
             Обозрѣвъ въ послѣдній разъ:
             "Дымъ и паръ здѣсь все генное.
             Вѣчность, боги, лишь у васъ.
                       Какъ уходятъ клубы дыма,
                       Такъ уходятъ наши дни.
                       Боги, вѣчны вы одни.
                       Все земное идетъ мимо".
  

ПУНШЕВАЯ ПѢСНЯ.
(1803).

   Какъ и многія другія произведенія этого періода -- хоровая пѣсня для собраній у Гете. Принимая четыре составныхъ части пунша (причемъ забыта пятая -- чай, что тѣмъ болѣе любопытно, что самое названіе пуншъ есть санскритское слово pantscha -- пять) -- поэтъ проводитъ двойную параллель, сравнивая съ ними четыре стихіи ("міръ создаютъ" -- огонь, земля, вода и воздухъ) и четыре элемента жизни. Параллель не вездѣ выдержана, и въ сущности, на вопросъ, какіе-же четыре элемента "жизнь образуютъ", стихотвореніе не даетъ отвѣта, указываетъ, что въ жизни можно сравнить съ ѣдкимъ лимономъ и сладкимъ сахаромъ, но не говоритъ, что въ ной можетъ быть сопоставлено съ водой и т. д. Но форма, сильная, жизненная, порывистая, дѣйствуетъ увлекательно,-- и въ такомъ же законченномъ видѣ передана на русскій языкъ Пушкинымъ.
  
   1. А. Пушкинъ. Переводъ относится къ 1816 г.
   2. Анонимъ. (Пуншевая пѣсня, изъ Шиллера). "Астраханская Флора" 1827. Переводъ посредственный.
   3. А. Струговщиковъ. (Пуншевая пѣснь, изъ Шиллера). "Литературная Газета" 1846, No 5. Значительно растянуто.
  
             Дружнымъ голосомъ
             Бренныхъ веществъ
             Держится стройное
             Зданье существъ!
  
             Сокъ изъ лимона
             Жмите на дно --
             Зелено юное
             Жизни зерно.
  
             Сахару бросьте
             Щедрой рукой --
             Радостямъ, спутницамъ
             Жизни младой.
  
             Влага рѣчная
             Все согласитъ --
             Горе и радости
             Время умчитъ.
  
             Лишь заклокочетъ
             Въ чашѣ вода --
             Спирту душистаго
             Лейте туда.
  
             Онъ только жизни
             Жизнь придаетъ --
             Вѣщій, лишь съ опытомъ.
             Разумъ придетъ.
  
             Чаша готова,
             Чаша полна --
             Двойственнымъ полнится
             Жаромъ она.
  
             Пейте жъ покуда
             Токъ не простылъ --
             Съ жизненной влагою
             Внутренній пылъ!
  
   4. Л. Мей. (Пуншевая пѣснь. изъ Шиллера). "Сочиненія Л. А. Мея" 1863, III.
  
             Силы четыре,
             Соединясь,
             Жизнь образуютъ,
             Міръ создаютъ.
  
             Влажно-зернистый
             Выжми лимонъ:
             Ѣдкая сила --
             Жизни зерно.
  
             Сладостной влагой
             Ты укроти
             Острую силу
             Ѣдкой струи.
  
             Влагою грѣтой
             Воду налей:
             Міръ весь объемлетъ
             Тихо водой.
  
             Примѣсью рома
             Все освяти!
             Ромъ одаряетъ
             Жизнію жизнь.
  
             Только кипучій
             Ключъ утолитъ,
             Прежде, чѣмъ стихнетъ,
             Черпай его.
  

АЛЬПІЙСКІЙ СТРѢЛОКЪ.
(1803).

   Подобно Горной дорогѣ, стихотвореніе это вызвано работами надъ Теллемъ и изученіемъ литературы о Швейцаріи, которую, какъ извѣстно, Шиллеръ воспроизводилъ по чужимъ описаніямъ. Лежащее въ основаніи стихотворенія народное преданіе повторяется въ различныхъ варіантахъ и, вѣроятно, было извѣстно поэту изъ книги Бонштеттема "Письма о странѣ швейцарскихъ пастуховъ", гдѣ оно передано въ такомъ видѣ: "Былъ у однихъ стариковъ непокорный сынъ, который не хотѣлъ пасти скотъ, а охотился за сернами. Но вотъ разъ онъ заблудился въ снѣгахъ и ледникахъ и думалъ уже, что погибъ. Вдругъ явился горный духъ и говоритъ: "Серны, за которыми ты охотишься -- мои стада, зачѣмъ ты ихъ преслѣдуешь?" Однако послѣ этого онъ показалъ ему дорогу, а тотъ пошелъ домой и съ тѣхъ поръ пасъ свой скотъ". Поэтъ съ большимъ тактомъ не сдѣлалъ нравоучительнаго вывода и оборвалъ разсказъ на словахъ горнаго духи; ибо его заинтересовала въ разсказѣ не робкая мораль -- "всякъ сверчокъ знай свой шестокъ", но, наоборотъ, гордая и настойчивая воля человѣка, не удерживаемая ничѣмъ,-- кромѣ сверхъестественнаго вмѣшательства. Гецингеръ видать основную мысль стихотворенія во враждебной противоположности, въ которой подчасъ оказываются природа и человѣкъ. "Дѣятельность природы -- говоритъ онъ -- имѣетъ въ споемъ созиданіи и сохраненіи одну постоянную цѣль, и даже ея разрушительныя силы служить этой цѣли. Наоборотъ, человѣкъ часто разрушаетъ безъ всякой опредѣленной цѣли, просто потому, что ему нравится разрушеніе и упражненіе его силъ доставляетъ ему удовольствіе. Часто опасность прельщаетъ его больше, чѣмъ добыча. При этомъ онъ не только рискуетъ своей жизнью, но какъ-бы возстановляетъ противъ себя природу. Она дала ему все для мирнаго существованія -- на это прекрасно указываютъ первыя строфы, а онъ старается во что бы то ни стало отнять у нея то, что она какъ бы хранитъ только для себя. Но тогда она преграждаетъ ему путь во всей своей страшной мощи и оберегаетъ свои чада отъ дерзновенного похитителя".
   Комментаторы отмѣчаютъ сходство неукротимаго характера героя съ образомъ Вильгельма Телля.
  
   1. Ю. Миньятъ. (Альпійскій охотникъ, изъ Шиллера). "Стихотворенія Ю. Миньята" 1841. Не особенно точный переводъ.
   2. Анонимъ. (Альпійскій стрѣлокъ, изъ Шиллера). "Сибирскія Мелодія" 1816. Перепеч. въ "Мелодіяхъ", изд. 1852. Больше подражаніе, чѣмъ переводъ.
   3. Л. Мей. Первоначально въ "Отеч. Зап." 1855.
   4. Н. Головановъ. Лирич. стихотв. Шиллера. М. 1899.
  

ПУНШЕВАЯ ПѢСНЯ ДЛЯ СѢВЕРА.
(1803).

   Стихотвореніе, вѣроятно, вызвано торжественнымъ ужиномъ и "пуншемъ" въ ратушѣ и представляетъ символическое противоположеніе природы, проявляющей свою творческую дѣятельность по преимуществу на югѣ, и искусства, возмѣщающаго на сѣверѣ то, въ чемъ ему отказала природа; представителемъ природы является ея естественное произведеніе -- вино, представителемъ человѣческаго творчества -- искусственный пуншъ. Сообразно съ этимъ, стихотвореніе распадается на двѣ части; первыя пять строфъ изображаютъ родину вина, его таинственное зарожденіе, его дивное дѣйствіе; въ остальныхъ строфахъ приготовленіе искусственнаго пунша служитъ основой для изображенія дѣятельности человѣка, воспроизводящаго и добывающаго то, чего ему не даетъ природа. Можно-бы, конечно, возразить, что вино тоже есть произведеніе человѣческаго искусства, что если приходится отправлять корабля за аракомъ и лимономъ для пунша, то можно ихъ посылать и за виномъ и т. д. "Въ очахъ сковавши пламя" -- ошибка, вмѣсто въ очагъ: воспроизводя природу, человѣкъ въ домашнемъ очагѣ какъ бы имѣетъ свое солнце ("хочетъ Фебу подражать:").
  
   1. Л. Мей. Первоначально въ "Сынѣ Отечества", 1837, No 23.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стихотв. Шиллера. М. 1899.
  

ПУТЕШЕСТВЕННИКЪ.
(1803).

   По основному мотиву стихотвореніе близко "Желанію" и, по вѣрному замѣчанію Боксберіер, вызвано не столько опредѣленными образами и размышленіями, сколько музыкальной формой стиха, искавшей воплощенія. Насколько устойчиво и глубоко было въ Шиллерѣ выраженное здѣсь настроеніе, покалываетъ отрывокъ изъ стараго письма (1785) къ Корнеру, гдѣ онъ съ сочувствіемъ цитируетъ "Вертера": "Даль и будущее сходны. Туманная громада разстилается предъ нашей душой, наши чувства растворяются въ ней, и когда тамъ становится здѣсь,-- все остается по прежнему, и наше сердце томится той же жаждой".
  
   1. В. Жуковскій. Первоначально въ "Вѣстн. Евр.", 1810, ч. XLIX, No 4.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стихотвор. Шиллера. М. 1899.
  

ЮНОША У РУЧЬЯ.
(1803).

   Стихотвореніе, близкое по общему положенію и настроенію къ Жалобѣ дѣвушки, также было вставлено Шиллеромъ въ одну изъ его пьесъ -- переводную комедію "Паразитъ".
  
   1. В. Жуковскій. (Жалоба). Первоначально въ "Вѣстн. Европы" 1813, ч. LXVIII, No 3 и 4. Подражаніе.
  
             Надъ прозрачными водами,
                       Сидя, рвалъ Усладъ вѣнокъ,
             И шумящими волнами
                       Уносилъ цвѣты потокъ.
             Такъ бѣгутъ лѣта младыя
                       Невозвратною струей;
             Такъ всѣ радости земныя --
                       Цвѣтъ увядшій полевой.
  
             Ахъ! безвременной тоскою
                       Умерщвленъ мой милый цвѣтъ!
             Все воскреснуло съ весною;
                       Обновился Божій свѣтъ!
             Я смотрю -- и холмъ веселый
                       И поля омрачены:
             Для души осиротѣлой
                       Нѣтъ цвѣтущія весны.
  
             Что въ природѣ, озаренной
                       Красотою майскихъ дней?
             Есть одна во всей вселенной --
                       Къ ней душа и мысль объ ней-,
             Къ ней стремлю, забывшись, руки --
                       Милый призракъ прочь летитъ...
             Кто жъ мои услышитъ муки,
                       Жажду сердца утолитъ?
  
   2. П. Лобойковъ. (Усладъ, изъ Шиллера) "Журналъ Древней и Новой Словесности" 1818, ч. I, No 3. Тоже скорѣе подражаніе, чѣмъ переводъ.
   3. А. Мейснеръ. (Отрокъ у ручья, изъ Шиллера). "Стихотворенія А. Мейснера" 1836. Переводъ посредственный.
   4. А. *** (Весна, подражаніе Шиллеру). "Галатея" 1839, II. Плохое подражаніе, образчикомъ котораго могутъ служить курьезные заключительные стихи.
  
             Мы отыщемъ безмятежный
             Въ Божьемъ мірѣ уголокъ:
             Скромный домикъ надъ горою,
             Огородъ и темный садъ,
             Гдѣ надъ свѣтлою рѣкою
             Наклонился виноградъ.
  
   5. Анонимъ. (Отрокъ у ручья, изъ Шиллера). "Молодикъ", 1843, 343. Переводъ посредственный.
   6. Н. Гербель. Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изд. Гербеля.
   7. О. Л--нъ. (Юноша у потока). "Нива" 1879, No 18, и "Русск. Вѣстн." 1893, No 8.
   8. Н. Головановъ. Лирич. стихотвор. Шиллера. М. 1899.
   9. К. Фофановъ. Переведено для настоящаго изданія.
  

ГОРНАЯ ДОРОГА.
(1801).

   Въ подлинникѣ называется Горная пѣсня и изображаетъ подъемъ на Сенъ-Готардскій перевалъ, какъ сразу отгадалъ Гете, когда Шиллеръ прислалъ ему эту "загадку". Картины, вдохновенно изображенныя поэтомъ, основаны на описаніяхъ Швейцаріи (Эбеля, Шейхцера, Фэзи), которыя въ это время изучалъ Шиллеръ для Телля.
   Строфа 1 рисуетъ узкую тропинку изъ Амштега черезъ Вазенъ и Гешененъ до такъ называемаго Чортова моста ("несмертной поставленъ рукою" -- стр. 2) черезъ Рейсъ ("потокъ разъяренный"), за которымъ слѣдуетъ "Уриская дыра" ("грозно раздавшись стоятъ ворота"), откуда открывается видъ на долину Ури (стр. 3). Здѣсь видны текущіе съ горъ "четыре потока" (стр. 4): Рона, Рейссъ, Тичино и Рейнъ, надъ путникомъ возвышаются "два зубца" (стр. 5) скалы Фіэудо и Проза (выше 2 тысячъ метровъ надъ С.-Готардскимъ монастыремъ) и гигантскій Мутгорнъ (стр. 6--"царица"). Послѣднія указанія, впрочемъ, спорны.
   1. В. Жуковскій. Первоначально въ "Для немногихъ" 1818 г.
   2. А. Мейснеръ. (Горская пѣсня, изъ Шиллера). "Стихотворенія А. Мейснера" 1836. Какъ всѣ переводы Мейснера, и этотъ полонъ неуклюжихъ выраженій.
   3. Анонимъ. (Горная пѣснь, изъ Шиллера). "Сибирскія Мелодіи" 1846. Переводъ литературный.
   4. В. Гаевскій. (Горный путь, изъ Шиллера). Шиллеръ въ переводѣ русскихъ поэтовъ. Изд. Гербеля 1857.
   5. Н. Головановъ. Лирич. стихотвор. Шиллера. М. 1899.
  

ВИЛЬГЕЛЬМЪ ТЕЛЛЬ.
(1804).

   Эти стихи были написаны на рукописномъ экземплярѣ Телля, поднесенномъ поэтомъ его покровителю тогдашнему курфюрсту Майнцскому Дальбергу, къ которому обращено стихотвореніе "Подарокъ". Настаивая на своей всегдашней идеѣ, выраженной въ Прогулкѣ, Пѣснѣ о колоколѣ, Словахъ безумія, поэтъ и здѣсь проводитъ параллель между закономѣрнымъ отстаиваніемъ своихъ правъ (швейцарское возстаніе) и анархическимъ разгуломъ разнузданной черни, разбивающей вмѣстѣ со своими цѣпями и устои государственной жизни (французская революція); воззрѣнія, овладѣвшія въ силу реакціи поэтомъ, который въ юношескихъ драмахъ столь пылко отстаивалъ права природы и разума отъ гнета законнаго порядка и обычая, были весьма неблагопріятны всякой самовольной и самостоятельной борьбѣ съ угнетеніемъ ("бойтесь раба, разбивающаго цѣпи", "гдѣ народы сами освобождаютъ себя, тамъ немыслимо благоденствіе" и т. д.). Позже -- въ Теллѣ -- эти консервативныя воззрѣнія смягчились, и поэтъ видитъ уже возможность законнаго "разбиванія своихъ цѣпей".
  
   1. А. Струговщиковъ. (Вильгельмъ Телль). "Стихотворенія А. Струговщикова" 1845. У Гербеля это стихотвореніе указано, какъ переводъ, но это совершенно самостоятельное стихотвореніе, ничего общаго не имѣющее съ Шиллеровскимъ.
   2. Холодковскій. Шиллеръ въ изданіи Гербеля.
   3. Н. Головановъ. Лирич. стихотвор. Шиллера. М. 1899.
  

ДРУГУ ВЪ АЛЬБОМЪ.
(1805).

   Это послѣднее лирическое произведеніе Шиллера вписано 16 марта 1805 года въ альбомъ престарѣлаго любителя искусства Христіана фонъ-Мехельнъ изъ Базеля.
  
   1. Ѳ. Миллеръ. Шиллеръ въ изд. Гербеля и въ "Стихотвор." Миллера.
   2. Н. Головановъ. Лирич. стихотв. Шиллера, М. 1899.

[]

[]

[]

  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru