Шекспир Вильям
Юлий Цезарь

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

СОЧИНЕНІЯ
ВИЛЬЯМА ШЕКСПИРА
ВЪ ПЕРЕВОДѢ И ОБЪЯСНЕНІИ
А. Л. СОКОЛОВСКАГО.

Съ портретомъ Шекспира, вступительной статьей "Шекспиръ и его значеніе въ литературѣ" и съ приложеніемъ историко-критическихъ этюдовъ о каждой пьесѣ и около 3.000 объяснительныхъ примѣчаній.

ИМПЕРАТОРСКОЮ АКАДЕМІЕЮ НАУКЪ переводъ А. Л. Соколовскаго удостоенъ ПОЛНОЙ ПУШКИНСКОЙ ПРЕМІИ.

ИЗДАНІЕ ВТОРОЕ,
пересмотрѣнное и дополненное по новѣйшимъ источникамъ.

ВЪ ДВѢНАДЦАТИ ТОМАХЪ.
Томъ IV.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ИЗДАНІЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ.

ЮЛІЙ ЦЕЗАРЬ.

   Годъ, когда написанъ "Юлій Цезарь", не опредѣленъ въ точности. Въ печати трагедія появилась въ первый разъ лишь въ полномъ собраніи сочиненій Шекспира 1623 года, гдѣ и помѣщена въ отдѣлѣ трагедій третьей по счету пьесой подъ заглавіемъ "The tragedie of Iulius Caesar". Пьесы съ сюжетомъ смерти Цезаря представлялись однако на англійской сценѣ гораздо ранѣе. Такъ, въ "Гамлетѣ" Полоній говоритъ, что онъ исполнялъ роль Цезаря, и что его зарѣзалъ въ Капитоліи Брутъ. Фраза эта явно указываетъ, что смерть Цезаря была представляема на театральныхъ подмосткахъ уже до 1603 года (когда написанъ "Гамлетъ"); но намекалъ ли Шекспиръ этими словами Полонія на свою собственную или чужую трагедію, мы изъ текста "Гамлета" видѣть не можемъ. Старанія комментаторовъ разъяснить вопросъ о времени созданія трагедіи не привели ни къ какому точному результату. Мэлоне опредѣляетъ этотъ срокъ 1607 годомъ, ссылаясь на то, что въ 1606 году вышла, написанная на шотландскомъ нарѣчіи, пьеса, въ которой была изображена смерть Цезаря. Авторомъ пьесы былъ графъ Стирлингъ, и Мэлоне полагаетъ, что Шекспиръ заимствовалъ свой сюжетъ именно изъ нея. Нечего говорить, до чего такое мнѣніе натянуто и бездоказательно. Шекспиръ, правда, заимствовалъ очень часто сюжеты своихъ пьесъ изъ чужихъ произведеній, но изъ этого еще не слѣдуетъ, что каждая пьеса, написанная на одинаковый съ Шекспиромъ сюжетъ, должна считаться источникомъ, изъ котораго онъ заимствовалъ свое произведеніе. Нѣсколько болѣе вѣроятности представляетъ изслѣдованіе, сдѣланное по этому вопросу Колльеромъ. Этотъ комментаторъ нашелъ, что въ поэмѣ Драйтона, озаглавленной: "Войны бароновъ" и изданной въ 1603 году, есть нѣсколько стиховъ въ которыхъ авторъ, прославляя героя поэмы, Мортимера, характеризуетъ его въ выраженіяхъ, взятыхъ прямо изъ Шекспирова "Юлія Цезаря". Между тѣмъ, въ прежнемъ изданіи этой поэмы, вышедшемъ въ 1596 году, этихъ стиховъ нѣтъ. Отсюда Колльеръ сдѣлать выводъ, что, вѣроятно, "Юлій Цезарь" былъ написанъ Шекспиромъ незадолго до 1603 года, и что Драйтонъ, пораженный силой и образностью этихъ стиховъ, включилъ ихъ въ новое изданіе своей поэмы. Мнѣніе это, конечно, также не болѣе, какъ догадка, но догадка, имѣющая по крайней мѣрѣ какое-нибудь реальное основаніе. Если, оставя догматическія изслѣдованія, мы обратимся къ самому тексту трагедіи, ея слогу и общей обработкѣ какъ дѣйствія, такъ и характеровъ, то предположеніе Колльера, что "Юлій Цезарь" созданъ Шекспиромъ въ первые годы XVII столѣтія, получитъ еще болѣе вѣское основаніе. Необыкновенная сила и законченность всего произведенія, сжатость слога, глубина главной идеи и удивительная разработка характеровъ невольно наводятъ на мысль, что пьесу эту слѣдуетъ отнести къ циклу тѣхъ величайшихъ произведеній Шекспира, которыя написаны имъ около этого времени. Вслѣдствіе этого высказанное выше мнѣніе Колльера о созданіи "Юлія Цезаря" если не точно въ 1603 году, то никакъ не ранѣе и не позже предшествовавшихъ 1602 или 1601 годовъ, принято въ настоящее время почти всѣми. Пьеса напечатана въ изданіи in folio безъ раздѣленія на акты и сцены и даже безъ означенія именъ дѣйствующихъ лицъ. Но самый текстъ принадлежитъ къ исправнѣйшимъ и могъ быть перепечатываемъ почти безъ перемѣнъ.
   Создавая "Юлія Цезаря", Шекспиръ пользовался текстомъ Плутарха еще болѣе, чѣмъ въ двухъ другихъ своихъ римскихъ трагедіяхъ. Сличая Шекспировъ текстъ "Коріолана", а также "Антонія и Клеопатры" съ текстомъ Плутарха, мы найдемъ, что хотя почти всѣ выведенные въ Шекспировыхъ пьесахъ факты взяты изъ помянутаго источника, но что тѣмъ не менѣе Шекспиръ дѣлалъ порой незначительныя отступленія и даже придумывалъ нѣкоторыя сцены самъ. Въ "Юліи Цезарѣ", напротивъ, не только нѣтъ ни одной сцены, которая не была бы взята прямо изъ Плутарха, но даже цѣлые монологи дѣйствующихъ лицъ и многія изъ ихъ отдѣльныхъ выраженій взяты оттуда же {Заимствованія эти такъ обширны, что ихъ неудобно было помѣщать въ настоящей статьѣ, а потому главнѣйшія приведены въ примѣчаніяхъ.}. При сравненіи обоихъ текстовъ можетъ на первый взглядъ показаться, что Шекспиръ какъ будто даже вовсе не участвовалъ своимъ воображеніемъ въ созданіи этой трагедіи, но ограничился выборомъ изъ массы приведенныхъ Плутархомъ фактовъ лишь тѣхъ, которые призналъ нужными для своей пьесы; но вотъ въ этомъ-то, повидимому, совершенно пассивномъ, пріемѣ и выразилась та присущая таланту Шекспира поразительная чуткость, съ какою онъ, смотря на проносившіяся предъ нимъ явленія жизни, умѣлъ выбирать изъ нихъ лишь тѣ, которыя, точно по закону взаимнаго притяженія, группировались въ стройное цѣлое, рисуя предъ нами эту жизнь въ гораздо болѣе рельефномъ, ощутительномъ видѣ, чѣмъ она представлялась въ наборѣ фактовъ, даже несравненно болѣе многочисленныхъ. Въ Плутархѣ мы видимъ, правда, живое и увлекательное, но все-таки не болѣе, какъ простое изложеніе событій. Если авторъ пытался порой ихъ осмысливать, то не шелъ далѣе обобщенныхъ нравственныхъ сентенцій; между тѣмъ въ трагедіи Шекспира, кромѣ ясной до ощутительности разработки отдѣльныхъ характеровъ, рисуется предъ нами еще полная картина замѣчательнѣйшаго историческаго событія, легшаго на рубежѣ перехода отъ взглядовъ и понятій древняго міра къ взглядамъ и понятіямъ новаго.
   Если литературное произведеніе названо именемъ какого-нибудь изъ дѣйствующихъ въ немъ лицъ, то это даетъ право читателю ожидать, что лицо это будетъ фактически выставлено, какъ главное; что авторъ съ особенной заботливостью займется не только разработкой поступковъ и положеній, въ какихъ оно является, но поставитъ его также центромъ и главной причиной, изъ которыхъ будутъ вытекать поступки всѣхъ прочихъ лицъ. Если же лицо, именемъ котораго названо литературное произведеніе, сверхъ того, слишкомъ извѣстно, какъ лицо историческое, то ожиданіе читателя, что разработка его характера и его дѣлъ будетъ имѣть преобладающее значеніе, дѣлается еще болѣе законнымъ и вѣроятнымъ. Имя Юлія Цезаря можетъ навести на такую мысль скорѣй всякаго другого. Человѣкъ, наполнившій славой своего имени весь древній міръ на всѣхъ поприщахъ: военномъ, административномъ и даже ученомъ (исправленіе календаря); человѣкъ, покорявшій народы десятками, проникавшій побѣдоносно съ кучкой сподвижниковъ, рабски повиновавшихся его волѣ, въ невѣдомыя, считавшіяся почти баснословными, страны (какою, напримѣръ, была тогдашняя Англія), и наконецъ человѣкъ, предъ самодержавной волей котораго добровольно преклонилось такое политическое устройство, какимъ была многовѣковая Римская республика,-- это ли не былъ человѣкъ, въ чьей индивидуальной личности нельзя было найти достаточно матеріала для того, чтобы фактически поставить его исходнымъ пунктомъ и главнымъ дѣйствующимъ лицомъ произведенія, которое было названо его именемъ, и можно ли было предположить, чтобъ нашелся авторъ, рѣшившійся отнестись къ тому лицу иначе?
   Взглянемъ теперь, какимъ Шекспиръ изобразилъ Цезаря въ своей трагедіи.
   Въ первой сценѣ предъ нами проходитъ торжественная процессія, въ которой кумиръ народа и всего древняго міра шествуетъ среди толпы, бросившей всѣ свои обыденныя занятія для того только, чтобы подобострастно поглазѣть на его тріумфъ. Шествіе останавливается. Цезарь хочетъ говорить. Мгновенно воцаряется благоговѣйная тишина. Всѣ ждутъ, какое слово проронитъ всеобщій оракулъ. Но что же мы видимъ? Онъ обращается къ одному изъ своихъ любимцевъ съ просьбой исполнить пустѣйшій суевѣрный обрядъ, который могъ имѣть чисто личное, касающееся его одного, семейное значеніе. Онъ жаждетъ имѣть наслѣдника и проситъ Антонія коснуться при священномъ бѣгѣ жены Цезаря, вѣря, что этимъ средствомъ съ женщинъ снимается порокъ безплодія. Нельзя сказать, чтобы время для такого разговора было выбрано умѣстно, и чтобы подобнымъ перерывомъ грандіозной процессіи Цезарь могъ усилить и поддержать свое обаяніе въ глазахъ лежавшаго у его ногъ Рима. Но перерывъ кончился, и процессія удалилась. Затѣмъ произошло за сценой не совсѣмъ пріятное для Цезаря происшествіе. Тотъ же любимецъ Цезаря, Антоній, поднесъ ему корону. Моментъ былъ важенъ, и поступить надо было умно. Не замѣчая въ толпѣ особеннаго энтузіазма при видѣ такой неожиданности, Цезарь оказался настолько благоразумнымъ, что отвергъ предложенную корону; но, сдѣлавъ это, онъ не могъ скрыть своего неудовольствія, что уже никакъ нельзя было назвать благоразумнымъ. Неудовольствіе это было такъ сильно, что онъ сорвалъ его на первомъ попавшемся на глаза предметѣ. Но какой же былъ это предметъ? Цезарь увидѣлъ старика Кассія. Этотъ человѣкъ ему давно уже казался подозрительнымъ, потому что всегда ходилъ съ нахмуреннымъ лбомъ, чуждался игръ и веселья, любилъ читать и разсуждать, не спалъ по ночамъ, а наконецъ "онъ былъ слишкомъ худощавъ!" Цезарь любилъ только толстыхъ людей, которые, по его мнѣнію, были надежнѣе тѣмъ, что душа у нихъ нараспашку, и они не таятъ вредныхъ, скрытыхъ мыслей! Сказавъ эти слова, Цезарь однако поспѣшилъ оговориться и, точно боясь, чтобъ даже близкій къ нему человѣкъ, Антоній, не заподозрѣлъ его въ трусости, прибавилъ, что, конечно, онъ говоритъ это не про себя; что онъ -- Цезарь,-- и потому ему лично бояться нечего... Какая мелочность! Неужели мы слышимъ и видимъ Юлія Цезаря, этого героя и великаго человѣка, для замысловъ котораго казался тѣснымъ цѣлый міръ? Если бъ эту сцену прочесть кому-нибудь, незнакомому ни съ Плутархомъ ни съ Шекспировой трагедіей, и прочесть, не называя именъ дѣйствующихъ лицъ, а затѣмъ спросить: кого хотѣлъ изобразить авторъ?-- то мы навѣрное бы получили въ отвѣтъ: вѣроятно, какого-нибудь мелочного, подозрительнаго тирана, случайно возвысившагося надъ толпой и недостойно преслѣдующаго всякую мысль и всякое благородное выраженіе человѣческаго достоинства. Во всякомъ случаѣ имя Цезаря, можно быть увѣреннымъ, не было бы произнесено въ отвѣтъ... Но пойдемъ въ анализѣ трагедіи далѣе. Слѣдующая сцена переноситъ насъ въ домъ Цезаря. Онъ провелъ дурную, тревожную ночь, разстроившую его нервы. Приходитъ его жена и еще болѣе усиливаетъ это дурное, подозрительное расположеніе, разсказавъ сонъ, который будто бы предвѣщаетъ Цезарю опасность. Въ первую минуту Цезарь возстаетъ противъ такихъ глупостей и возражаетъ такой же высокопарной фразой, какую сказалъ въ предыдущей сценѣ Антонію. "Онъ -- Цезарь! Не онъ долженъ бояться опасности, а напротивъ -- опасность его!" Но чѣмъ же кончается это гордое заявленіе? Онъ послушно соглашается на требованіе жены не выходить изъ дома и велитъ сказать, что не пойдетъ въ сенатъ, при чемъ, боясь уронить свое значеніе, прибѣгаетъ къ самой мелочной, школьнической лжи. Онъ велитъ сказать, что поступаетъ такъ вовсе не по какой-нибудь важной причинѣ, а просто потому, что не хочетъ итти! Пусть сенатъ узнаетъ это и преклонится предъ его волей! Но посолъ, пришедшій звать Цезаря, былъ не изъ такихъ, чтобъ дать себя одурачить подобнымъ отвѣтомъ. Онъ изучилъ нравъ своего повелителя настолько, что зналъ средство, какъ заставить его сдѣлать, что угодно, оставивъ въ то же время въ убѣжденіи, что онъ поступаетъ именно, какъ хочетъ самъ. Этимъ средствомъ была лесть. Выслушавъ льстивое до смѣшного объясненіе своихъ тревогъ, Цезарь опять мѣняетъ свое рѣшеніе и изъявляетъ согласіе итти въ сенатъ вопреки своему прежнему страху. Является толпа заговорщиковъ и, продолжая разговоръ въ томъ же льстивомъ тонѣ, уводитъ его съ собой. Сцена переносится въ сенатъ. Цезарь является снова въ ореолѣ напускного, декоративнаго величія и задаетъ надменный вопросъ:-- "Какое зло пресѣчетъ сегодня Цезарь съ своимъ сенатомъ?" Заговорщики, дѣйствуя по обдуманной до мелочей программѣ, прерываютъ засѣданіе, обращаясь къ Цезарю съ пустѣйшей просьбой, на которую можно было бы отвѣтить много-много двумя-тремя словами. Но какъ же отзывается на эту выходку Цезарь? Вмѣсто простого отвѣта онъ мотивируетъ свой отказъ высокопарной рѣчью, заявляя, что онъ Цезарь! Что никогда не измѣнитъ онъ своего рѣшенія, такъ же, какъ не измѣняетъ своего мѣста на небѣ та неподвижная звѣзда, около которой обращается весь міръ!.. Итти далѣе въ высокомѣрномъ самообожаніи было невозможно. Но чѣмъ же кончилось такое пустое самохвальство? Не успѣли слова эти вылетѣть изъ устъ говорившаго, какъ вслѣдъ за ними исчезъ и онъ, скатившись именно, какъ звѣзда, подобно метеору, пронизавшему воздухъ и не оставившему никакого слѣда своего существованія. Съ художественной точки зрѣнія сцена эта, безъ сомнѣнія, превосходна; но все-таки трудно себѣ представить, чтобы Шекспиръ изобразилъ Цезаря въ такомъ ничтожномъ видѣ только по капризу фантазіи, не имѣя въ виду болѣе глубокаго, обдуманнаго плана. Неужели, невольно является вопросъ, Шекспиръ видѣлъ въ Цезарѣ только самолюбиваго, мелочного деспота, дошедшаго до идіотскаго самообожанія и попавшаго въ тенета своихъ враговъ, какъ неразсудительный ребенокъ? Неужели, когда онъ писалъ свою трагедію, давъ ей громкое имя "Юлій Цезаря", передъ нимъ рисовалось только такое ничтожное лицо, какое выведено имъ въ описанныхъ сценахъ? Гдѣ же его слава, наполнившая міръ? Неужели Шекспиръ не призналъ нужнымъ изобразить прежнюю жизнь Цезаря, его походы, государственныя дѣла, его геніальный умъ, помощью котораго онъ умѣлъ находиться во всевозможныхъ обстоятельствахъ? И наконецъ неужели Шекспиръ до того мало цѣнилъ современныхъ Цезарю римлянъ, что точно въ насмѣшку имъ сказалъ своимъ Цезаремъ:-- "Смотрите! Вотъ каковъ тотъ богъ, предъ которымъ вы преклонялись?"
   Если прочесть изъ Шекспировой трагедіи только тѣ сцены, которыя описаны выше, то подобнаго рода вопросы поднимаются сами; но если прочесть ее всю, то производимое ею впечатлѣніе получаетъ совершенно иной видъ. Цезарь лично выведенъ въ ней только въ этихъ немногихъ сценахъ; но вся трагедія заключаетъ пять длинныхъ дѣйствій. Чѣмъ же наполнены они и какое отношеніе имѣютъ къ лицу, чьимъ именемъ трагедія названа? Это мы можемъ увидѣть, если бросимъ бѣглый взглядъ на тѣ прочія сцены, въ которыхъ Цезарь лично не принимаетъ участія. Многое скажетъ намъ и объяснитъ уже первая сцена, происходящая въ отсутствіи Цезаря, послѣ это тріумфальнаго шествія. Предъ нами два лица: Брутъ и Кассій. Они оба видѣли то пустое происшествіе, которымъ эта сцена была прервана, и однако ни одинъ изъ нихъ не обратилъ вниманія на ничтожность этого происшествія и не вздумалъ судить Цезаря только по немъ. Сужденія ихъ гораздо глубже и основательнѣй. Кассій, горячій и убѣжденный республиканецъ, выходитъ изъ себя при мысли, что Цезарь, котораго онъ когда-то зналъ, какъ человѣка, подобнаго всѣмъ, подверженнаго наравнѣ со всѣми людскимъ слабостямъ и болѣзнямъ, сталъ теперь кумиромъ, предъ которымъ преклоняются всѣ. Онъ не можетъ вынести вида того энтузіазма, какимъ вспыхиваетъ Римъ при видѣ этого человѣка, и задаетъ вопросъ: неужели Римъ сталъ смрадной грудой растопки, годной для того только, чтобъ освѣщать подобное ничтожество, какъ Цезарь? Брутъ сдержаннѣй въ выраженіи своихъ чувствъ и мыслей. Онъ менѣе, чѣмъ Кассій, говоритъ о Цезарѣ лично, но и въ его мысляхъ, такъ же, какъ въ (мысляхъ Кассія, на первомъ планѣ стоитъ не Цезарь, а Римъ, съ его невыносимой подчиненностью Цезарю. Сцена эта, поставленная вслѣдъ за сценою перваго появленія Цезаря, сразу измѣняетъ ея впечатлѣніе и наводитъ на мысль, что, значитъ, какъ ни ничтоженъ могъ показаться Цезарь самъ, но, что за этой наружной ничтожностью Шекспиръ выразилъ нѣчто иное, имѣвшее гораздо большее, значеніе. Это подтверждается еще яснѣе изъ дальнѣйшихъ сценъ. Оказывается, что Брутъ и Кассій были далеко не единственными людьми, разсуждавшими такимъ образомъ. Они были только болѣе видными и болѣе краснорѣчивыми выразителями тѣхъ взглядовъ и мнѣній, какіе мы отъ нихъ слышали. У нихъ была огромная толпа единомышленниковъ, видѣвшихъ въ Цезарѣ не меньшее зло и бывшихъ готовыми пожертвовать всѣмъ, до жизни включительно, лишь бы это зло было вырвано съ корнемъ. Въ чемъ состояло это зло -- объясняетъ намъ сильнѣе слѣдующая сцена заговора въ домѣ Брута. О Цезарѣ лично заговорщики тоже почти не говорятъ. Они вооружаются не противъ него, но противъ его духа, Брутъ даже прямо съ горестнымъ сожалѣніемъ прибавляетъ, что онъ дорого бы далъ, если бъ можно было уничтожить духъ Цезаря, не касаясь его самого. Значитъ, Цезарь самъ вовсе не казался заговорщикамъ настолько опасной величиной, чтобъ надо было предпринимать что-либо противъ него лично. Такая постановка вопроса сразу обличаетъ главную основную мысль трагедіи и вмѣстѣ съ тѣмъ опредѣляетъ, кто былъ въ ней дѣйствительно главнымъ дѣйствующимъ лицомъ. Мы узнаёмъ, что лицомъ этимъ былъ не тотъ Цезарь, котораго мы только-что видѣли, и который, не выказавъ себя предъ глазами зрителей рѣшительно ничѣмъ серьезнымъ и важнымъ, вскорѣ затѣмъ палъ подъ кинжалами заговорщиковъ. Лицомъ этимъ былъ какой-то другой Цезарь, чей духъ носился надъ всѣмъ Римомъ, жилъ въ умахъ громадной толпы и держалъ въ рукахъ ея волю до того, что заставлялъ забыть все славное прошлое Рима ради раболѣпнаго преклоненія предъ новыми мыслями и взглядами, которые грозили перевернуть все многовѣковое государственное устройство Рима. Вотъ каковъ былъ Цезарь, противъ котораго возстали подъ знаменемъ такихъ людей, какъ Брутъ и Кассій, заговорщики! Вотъ какого Цезаря хотѣли они низвергнуть, думая, что достигнутъ этого, если сталь ихъ мечей пронзитъ грудь того, ничтожнаго, повидимому, человѣка, какого вывелъ Шекспиръ подъ именемъ Юлія Цезаря! Послѣдствія показали, какъ ошибочны и безсильны были надежды заговорщиковъ. Едва Цезарь палъ, пронзенный ихъ мечами, одинъ изъ ревностнѣйшихъ его поклонниковъ, Антоній, произноситъ надъ тѣломъ убитаго пророческія слова:
  
   Здѣсь, предъ устами ранъ твоихъ кровавыхъ,
   Открывшихся какъ будто для того,
   Чтобъ побудить своимъ нѣмымъ молчаньемъ
   Къ словамъ меня,-- я предрекаю то,
   Что ждетъ весь міръ. Падетъ проклятье гнетомъ
   На родъ людской! Италія зачахнетъ
   Средь грозныхъ войнъ и безначальныхъ смутъ!
   Раздоры, кровь, убійства и несчастья
   Сроднятся такъ со всей людской толпой,
   Что матери смотрѣть со смѣхомъ будутъ
   На смерть дѣтей, изрубленныхъ на части
   У нихъ въ глазахъ! Привычка къ злу исторгнетъ
   Всю жалость изъ сердецъ, и вотъ тогда-то
   Духъ Цезаря, съ богиней грозной мести,
   Примчавшейся къ нему съ огнемъ въ рукахъ
   Изъ адскихъ нѣдръ,-- пройдетъ побѣдоносно
   По всей землѣ, съ громовымъ, громкимъ крикомъ:
   Пощады нѣтъ!-- Спустивъ на волю съ цѣпи
   Свирѣпыхъ псовъ войны, покроетъ землю
   Онъ грудой тѣлъ, чей смрадъ заразой тлѣнья
   Наполнитъ міръ, и не найдется рукъ.
   Чтобъ ихъ зарыть!
  
   Слова эти Антоній произноситъ въ третьемъ дѣйствіи трагедіи надъ тѣломъ убитаго; весь же конецъ трагедіи, т.-е. ровно ея половина, занятъ рядомъ сценъ, въ которыхъ съ рельефной наглядностью изображены послѣдствія смерти Цезаря совершенно въ томъ видѣ и духѣ, какъ предрекалъ объ этомъ Антоній. Распря между врагами Цезаря и его сторонниками начинается тотчасъ же послѣ его смерти. Тысячи людей гибнутъ, сами не зная, за что. Война и смуты охватываютъ все Римское государство. Виновники смерти Цезаря гибнутъ, при чемъ Брутъ, думавшій, умертвивъ Цезаря, сразить его духъ, самъ отчаянно заявляетъ о своей неудачѣ, восклицая:
  
                                 О, Цезарь!
   Поистинѣ могучъ и славенъ ты!
   До сей поры твой духъ царитъ надъ нами,
   Разя насъ сталью собственныхъ мечей!
  
   Если, оставя Шекспирову трагедію, которая оканчивается смертью Брута, мы обратимся къ исторіи и взглянемъ на то, что было дальше, то увидимъ, что послѣдствія кровавой драмы, разыгравшейся въ Капитоліи, разрослись еще шире въ томъ же самомъ духѣ и закончились лишь воцареніемъ Августа, т.-е. иначе говоря, полнымъ торжествомъ того самаго духа цезаризма, который убійцы Цезаря думали сразить въ немъ. Величавая рѣка Римскаго государства перемѣнила свое прежнее русло и пошла инымъ путемъ, принужденная къ тому роковой силой обстоятельствъ, чему Цезарь лично никакъ не былъ причиной. Здѣсь не мѣсто излагать слишкомъ извѣстныя изъ исторіи причины погибели Римской республики, а равно и входить въ критику вставшаго на ея мѣсто новаго режима, овладѣвшаго міромъ на большее число вѣковъ, чѣмъ длилась сама республика; но для характеристики Шекспировой трагедіи собственно остается прибавить, что именно эта-то распря стараго режима съ новымъ и составляетъ главную ея идею. Личность Юлія Цезаря является въ ней лишь видимымъ знаменемъ гораздо болѣе важныхъ событій, и потому изображеніе Цезаря въ томъ сравнительно ничтожномъ видѣ, въ какомъ онъ выставленъ Шекспиромъ, не только не уничтожаетъ грандіознаго впечатлѣнія трагедіи, но, напротивъ, выставляетъ его еще рельефнѣе, подчеркивая это впечатлѣніе своимъ съ нимъ контрастомъ. Цезарь былъ безспорно великій человѣкъ, и Шекспиръ, безъ сомнѣнья, могъ бы нарисовать его въ несравненно болѣе величавомъ видѣ. Но, какъ ни былъ онъ великъ, онъ имѣлъ свои слабости, какъ человѣкъ, и, сверхъ того, былъ уже совершеннымъ пигмеемъ въ сравненіи съ той роковой силой, которая измѣнила весь строй древняго міра. Потому при изображеніи этой великой картины Шекспиру не было надобности возвеличивать Цезаря лично. Римъ дряхлѣлъ самъ собой, покоряясь общему закону, что все на свѣтѣ должно имѣть свой конецъ. Цезаризмъ былъ формой, въ которую переродился древній строй, и если современные Цезарю люди думали, что этотъ новый строй воплощался въ личности Цезаря, то эти люди крайне ошибались. Разложеніе стараго порядка не могло остановиться съ устраненіемъ лица, которое, по мнѣнію недальновидныхъ людей, было будто бы причиной тѣхъ великихъ органическихъ перемѣнъ, которыя предъ ними происходили. Цезарь, въ смыслѣ идеи цезаризма, не могъ быть убитымъ. Цезаризмъ въ то время уже жилъ въ умахъ и убѣжденіяхъ милліоновъ; потребность его чувствовалась массами, и эта мысль проведена Шекспиромъ чрезъ всю трагедію. Мысль эту прекрасно сознавали даже такіе люди, какъ Брутъ, Кассій и прочіе заговорщики, хотя и ошибались въ опредѣленіи средства, какимъ надо было лѣчить болѣзнь, воображая, будто съ устраненіемъ Цезаря устранится и самая болѣзнь. Что жъ до народныхъ массъ, то идея эта въ то время уже органически слилась съ ихъ существомъ, вошла въ ихъ плоть и кровь. А извѣстно, что въ такихъ случаяхъ нельзя помочь горю не только поверхностными, но даже и радикальными средствами. Въ подтвержденіе, что дѣло стояло именно такъ, стоитъ сравнить, какъ изобразилъ Шекспиръ народныя массы, напримѣръ, въ "Коріоланѣ" и въ настоящей трагедіи. Толпа, конечно, всегда бываетъ толпой, т.-е. стадомъ, слѣпо бросающимся туда, куда укажутъ путь хитрые вожди. Шекспиръ это прекрасно понималъ и съ этой точки зрѣнія изобразилъ толпу совершенно одинаково въ обѣихъ трагедіяхъ. Но какую огромную разницу видимъ мы въ тѣхъ основныхъ понятіяхъ, какими толпа увлекается въ томъ и въ этомъ случаѣ! Какъ ни хитры бываютъ народные вожди, они могутъ имѣть успѣхъ только тогда, если будутъ дѣйствовать на стихійные, коренные инстинкты толпы. Въ Коріоланѣ народные трибуны достигаютъ своей цѣли, постоянно говоря только о правахъ и вольностяхъ народа, зная хорошо, что слова ихъ упадутъ на хорошую, пригодную для такихъ сѣмянъ почву. И они достигаютъ своего. Толпа возстаетъ, какъ одинъ человѣкъ, на защиту своихъ правъ и единогласно изгоняетъ предполагаемаго ихъ нарушителя. Въ "Юліи Цезарѣ" наивный идеалистъ Брутъ, правда, обращается къ толпѣ съ рѣчью, построенной на основаніи точно такихъ же данныхъ. Онъ точно такъ же говорить о свободѣ, которой Цезарь угрожалъ, и на первыхъ порахъ рѣчь Брута какъ будто даже кажется попавшей въ цѣль.-- "Да, да! Цезарь былъ тиранъ!-- кричитъ толпа:-- какъ хорошо, что съ нимъ покончили!" Но едва Брутъ кончилъ свою рѣчь, какъ та же толпа, начиная восхвалять Брута, вдругъ дѣлаетъ, предложеніе:-- "Пусть онъ (т.-е. Брутъ) будетъ впредь Цезаремъ! Увѣнчаемъ его!" Едва ли Брутъ, произнося свою рѣчь, ожидалъ такого результата. Слѣдующая сцена показываетъ еще рельефнѣе, чѣмъ стала въ то время римская толпа. Предъ народомъ является Антоній, великій краснобай и мастеръ увлекать толпу своимъ краснорѣчіемъ. Онъ начинаетъ съ того, что пытается ее разжалобить, и дѣйствительно достигаетъ при своемъ искусствѣ говорить этой цѣли. Но этого было мало. Ему надо было увлечь толпу и возстановить ее противъ Цезаревыхъ убійцъ. Чѣмъ же онъ этого достигаетъ?-- предъявленіемъ завѣщанія Цезаря, въ которомъ Цезарь отказываетъ каждому гражданину Рима ничтожную сумму денегъ. Услышавъ это, толпа галдитъ, превозноситъ Цезаря де небесъ и бѣжитъ съ горящими головнями въ рукахъ поджигать домы Цезаревыхъ убійцъ. Вотъ во что превратились въ эпоху Цезаря прежніе безкорыстные республиканцы! Не говоритъ ли это совершенно ясно, что именно Шекспиръ изобразилъ въ своей трагедіи? Были критики, которые, ссылаясь на ничтожность личности самого Цезаря въ томъ видѣ, въ какомъ изобразилъ его Шекспиръ, видѣли въ этомъ ошибку поэта и находили, что трагедію слѣдовало бы назвать именемъ Брута. Характеръ Брута въ трагедіи дѣйствительно нарисованъ гораздо болѣе широкими чертами, чѣмъ личность Цезаря, но изъ предыдущихъ страницъ читатели могли видѣть, что программа трагедіи несравненно шире и выше, чѣмъ изображеніе отдѣльныхъ характеровъ, и потому, если уже поднимать вопросъ о томъ, какъ слѣдовало ее озаглавить, то можно сказать, что названіе "Торжество цезаризма" было бы для нея самымъ подходящимъ заглавіемъ.

-----

   При разборѣ въ вступительномъ этюдѣ къ "Коріолану" значенія римскихъ трагедій Шекспира вообще была, между прочимъ, высказана мысль, что изображеніе общества и государства является въ "Юліи Цезарѣ" преобладающимъ по преимуществу. Предыдущія страницы, полагаю, доказываютъ съ достаточною ясностью справедливость этого мнѣнія. Но, независимо отъ изображенія государственной жизни, разработка индивидуальныхъ характеровъ представляется въ настоящей пьесѣ не менѣе замѣчательной. Цезарь, Брутъ, Кассій, Антоній дѣйствительно прежде всего люди общества. Все, что они дѣлаютъ и говорятъ, носитъ на себѣ отпечатокъ общественныхъ вопросовъ. О себѣ и о своихъ личныхъ интересахъ у нихъ, повидимому, нѣтъ и рѣчи; но если мы взглянемъ, какъ именно каждый изъ нихъ поступаетъ и говоритъ, то увидимъ, что индивидуальная личность каждаго ясно выступитъ предъ нашими глазами. Общія черты, какими нарисовалъ Шекспиръ лицо самого Цезаря, уже разсмотрѣны выше. Изъ нихъ мы можемъ видѣть, что Шекспиръ какъ бы съ намѣреніемъ выбралъ изъ началъ, составлявшихъ полный характеръ Цезаря, однѣ незначительныя, тѣневыя черты, рисовавшія лишь его слабыя стороны, причемъ было объяснено, почему, вѣроятно, Шекспиръ такъ поступилъ. Вслѣдствіе этого, не повторяя сказаннаго, я обращу вниманіе читателей лишь на то, какъ Шекспиръ помощью даже такихъ незначительныхъ, одностороннихъ штриховъ умѣлъ сдѣлать изъ Цезаря все-таки совершенно живого человѣка, какимъ онъ навѣрно бывалъ въ нѣкоторыя минуты своей жизни. Достигнувъ помощью своего геніальнаго ума и способностей такого положенія, что на него были обращены взоры всего міра, Цезарь дошелъ до самообожанія. Пусть эта черта его была слабостью, недостойной великаго человѣка, но исторія показываетъ, что отъ подобнаго рода слабости не былъ изъятъ почти ни одинъ великій человѣкъ, особенно если онъ видѣлъ постоянныя ей поощренія со стороны окружающихъ. Но великіе люди кромѣ льстецовъ окружены еще и врагами, не переносящими ихъ славы просто ли изъ зависти, или, можетъ-быть, изъ болѣе благородныхъ побужденій, какъ это мы видимъ, напримѣръ, въ настоящемъ случаѣ въ Брутѣ и Кассіи. Вражда непріятна всѣмъ, а людямъ, какъ Цезарь, въ особенности. Извѣстно, что, чѣмъ ниже и презрѣннѣе въ нашихъ глазахъ врагъ, тѣмъ дерзче и обиднѣе кажутся намъ его противъ насъ покушенія; въ глазахъ же людей, дошедшихъ до самообожанія, какъ Цезарь, начинаетъ казаться ничтожнымъ весь родъ людской. Такіе люди начинаютъ видѣть дерзость и вражду не только въ активномъ противодѣйствіи ихъ взглядамъ и планамъ, но даже въ недостаточномъ выраженіи къ нимъ восторга. Отъ такого отношенія къ дѣлу уже одинъ шагъ къ переходу въ мелочную подозрительность ко всякимъ пустякамъ. Это мы видимъ и въ Цезарѣ. Онъ не переноситъ Кассія вовсе не потому, чтобъ находилъ въ немъ прямого противника, но просто вслѣдствіе того, что Кассій не изъявляетъ предъ нимъ знаковъ благоговѣнія и покорности. Далѣе мы видимъ, что боязливость за положеніе, какого Цезарь достигъ и которое во всякомъ случаѣ было шатко уже по одной своей высотѣ, доводитъ его до суевѣрія, что также часто замѣчается въ людяхъ, достигшихъ высшей власти. Цезарь начинаетъ вѣрить въ примѣты, обращается къ гадателямъ, требуя, чтобъ, они намѣчали для него даже мелочные поступки. Но замѣчательно, что вмѣстѣ съ такимъ страхомъ за свою судьбу въ мелочахъ у людей, какъ Цезарь, развивается часто какая-то гордая вѣра въ свою звѣзду. Боясь и подозрѣвая опасность для себя во всемъ, они съ тѣмъ вмѣстѣ громко провозглашаютъ предъ всѣми эту вѣру и даже искренно вѣруютъ сами въ то, что говорятъ. Какъ ни странно сочетаніе такихъ совершенно противоположныхъ душевныхъ свойствъ, какъ гордая самоувѣренность и мелочная подозрительность, но психологія показываетъ намъ, что въ жизни это бываетъ часто именно съ людьми, стоящими въ положеніи Цезаря. Смерть Цезаря, застающая его какъ разъ въ минуту такой высочайшей вѣры въ себя, достойно завершаетъ ту картину, какую нарисовалъ Шекспиръ, изображая его личность. Картина эта, не противорѣча ни въ чемъ историческимъ фактамъ, показываетъ именно своей вѣрностью, до чего Шекспиръ тонко прозрѣвалъ въ событіяхъ жизни ихъ истинныя причины и какъ умѣлъ ихъ отыскивать и обнаруживать для осмысливанія своихъ взглядовъ. Нѣтъ сомнѣнія, что Цезарь, нарисованный въ такомъ видѣ, показываетъ намъ только отрицательныя стороны своей личности; но однако стороны эти до того живы и вѣрны, что если бъ кто-нибудь вздумалъ дорисовать въ своемъ воображеніи личность Цезаря на основаніи прочихъ, болѣе важныхъ фактовъ его жизни, то такой изучатель характера Цезаря навѣрно увидѣлъ бы, что Шекспировы штрихи встали бы въ такой картинѣ на свои мѣста, какъ правильныя тѣневыя ея части, и ни мало не были бы въ противорѣчіи съ тѣмъ общимъ величавымъ впечатлѣніемъ, какое Цезарь производитъ всей своей личностью.
   Если Цезарь въ трагедіи главное, хотя при этомъ, какъ мы видѣли, болѣе абстрактное по значенію лицо, то настоящимъ реальнымъ героемъ драмы долженъ безспорно быть признанъ Брутъ. Около него вращается все сценическое дѣйствіе пьесы; онъ его центръ, его исходная точка и главный двигатель. Личность Брута принадлежитъ исторіи не менѣе, чѣмъ личность Цезаря, и въ настоящей статьѣ не мѣсто распространяться о различныхъ взглядахъ, какіе были о немъ высказываемы. Но, независимо отъ исторіи, Брутъ неоднократно заинтересовывалъ воображеніе поэтовъ. По этому случаю небезынтересно привести параллель, сдѣланную Гюго въ его прозаическомъ переводѣ Шекспира, по поводу того, какъ изобразили характеръ Брута Шекспиръ и другой не менѣе геніальный поэтъ -- Дантъ. Въ поэмѣ Данта Бруту отведено мѣсто въ самомъ послѣднемъ отдѣлѣ ада, гдѣ убійца Цезаря представленъ всунутымъ въ пасть Луцифера вмѣстѣ съ Іудой предателемъ и осужденъ весь вѣкъ быть раздираемымъ зубами чудовища. Такая утонченно-жестокая казнь, выше которой Дантъ не могъ придумать во всѣхъ отдѣлахъ ада, постигла Брута за то, что онъ, по взгляду Данта, былъ убійцей своего благодѣтеля, и потому приравненъ по степени грѣха къ Іудѣ, предавшему Бога. Какъ ни утрированъ такой взглядъ, но нельзя сказать, чтобъ Дантъ не имѣлъ основанія видѣть въ Брутѣ дѣйствительно тяжкаго грѣшника. Онъ не только измѣнилъ своему благодѣтелю, не только поднялъ на него преступную руку, но еще болѣе усилилъ это преступленіе тѣмъ, что, по вѣроятному предположенію исторіи, былъ даже побочнымъ сыномъ убитаго Цезаря. Благочестивый поэтъ католицизма былъ пораженъ такимъ преступленіемъ до того, что не задумался провозгласить виновника величайшимъ изъ злодѣевъ. Такого мнѣнія имѣлъ основаніе держаться не одинъ Дантъ. Его навѣрно раздѣляли очень многіе изъ его современниковъ, и въ этомъ игралъ не послѣднюю роль тогдашній взглядъ на соціальное значеніе, какое имѣлъ поступокъ Брута. Брутъ возсталъ не только противъ своего благодѣтеля и отца, но и противъ того новаго соціальнаго устройства, въ которое, по естественному ходу исторіи, выродилось прежнее. Цезаризмъ смѣнилъ республику и получилъ въ глазахъ общества такое же священное значеніе, какое имѣла въ древнемъ мірѣ республика, а потому и немудрено, что преступленіе противъ цезаризма казалось въ умахъ толпы страшнѣйшимъ изъ грѣховъ. Сопоставляя этотъ взглядъ съ тѣмъ, въ какомъ видѣ вывелъ Брута въ своей трагедіи Шекспиръ, невольно представляется вопросъ: какимъ средствомъ успѣлъ Шекспиръ нарисовать личность Брута діаметрально противоположной общему о немъ мнѣнію? Какимъ путемъ успѣлъ превратить онъ величайшаго (по тогдашнему мнѣнію) злодѣя въ личность, внушающую не ужасъ и презрѣніе, а напротивъ -- уваженіе и симпатію? Трудность такого дѣла усиливалась еще болѣе тѣмъ, что Шекспиръ самъ жилъ въ вѣкѣ и обществѣ, когда культъ цезаризма болѣе, чѣмъ когда-нибудь, стоялъ высоко въ общемъ мнѣніи. Вѣкъ Елисаветы былъ въ Англіи вѣкомъ абсолютизма въ полномъ смыслѣ слова, несмотря на то поверхностное увлеченіе древнимъ міромъ, какимъ развлекало себя образованное общество подъ вѣяніемъ идей эпохи Возрожденія. Разгадка этого вопроса лежитъ въ основномъ свойствѣ Шекспирова генія. Поэтъ, изображавшій человѣческое сердце со всѣми мельчайшими стимулами, заставлявшими людей поступать такъ или иначе въ каждомъ отдѣльномъ случаѣ, онъ не оставлялъ безъ объясненія ни одного изъ этихъ поступковъ и тѣмъ далъ намъ возможность дѣлать о нихъ самыя ясныя заключенія сообразно нашимъ собственнымъ взглядамъ. Многіе изъ прекрасныхъ съ виду поступковъ Шекспировыхъ лицъ теряютъ въ нашихъ глазахъ свою хорошую сторону благодаря тому, что мы видимъ, какими затаенными, эгоистическими причинами они порождены, и наоборотъ -- самые дурные порой оправдываются тѣмъ же способомъ. Такъ, мы видимъ, что король Генрихъ IV искренно вѣритъ самъ въ святость своего предсмертнаго намѣренія освободить Святую Землю отъ власти невѣрныхъ. Но мы, благодаря тому, что Шекспиръ обнаружилъ предъ нами всю подкладку его души, понимаемъ, что намѣреніе это вовсе не было плодомъ искренняго благочестія, а родилось исключительно въ силу свойства души, по которому старые грѣшники часто думаютъ замолить предъ смертью свои проступки дѣлами наружнаго благочестія. Этимъ послѣднимъ взглядомъ онъ лицемѣрно прикрывалъ первый не только въ глазахъ окружавшихъ его лицъ, но даже въ своихъ собственныхъ. Наоборотъ, Макбетъ и Отелло прямо и открыто свершаютъ преступленія; но если мы войдемъ въ ихъ душу, то увидимъ, что оба были вовлечены въ свои проступки силою внѣшнихъ обстоятельствъ и потому заслуживаютъ одинъ въ меньшей, а другой въ большей степени снисхожденія. Совершенно по подобной системѣ построена Шекспиромъ и личность Брута. Главная, объяснительная основа его характера зиждется на принадлежности его къ совершенно иному міру сравнительно съ современными намъ людьми. Онъ былъ человѣкомъ древняго міра, въ которомъ, какъ уже было сказано въ предыдущемъ этюдѣ къ Коріолану, а равно и въ настоящемъ, человѣкъ гораздо болѣе принадлежалъ обществу, чѣмъ самому себѣ. Исторія показываетъ намъ примѣры, какъ люди этого міра ради не только реальныхъ, но даже воображаемыхъ общественныхъ выгодъ доводили фанатизмъ до того, что родители приносили дѣтей въ жертву для умилостивленія разгнѣванныхъ боговъ. Старыя легенды разсказываютъ случаи, какъ народы, скрѣпляя послѣ долгой распри миръ торжественными клятвами, думали придать этимъ клятвамъ большее значеніе тѣмъ, что заставляли своихъ вождей клясться, стоя между разрубленными членами ихъ близкихъ родственниковъ, нарочно умерщвлявшихся для этой цѣли. При постройкѣ новыхъ городовъ зарывали подъ главной башней живыми въ землю невинныхъ дѣвушекъ (шедшихъ на подобное изувѣрство иной разъ даже добровольно) и думали этимъ оградить новый городъ отъ будущихъ враговъ и несчастій. Конечно, послѣдній случай, вѣроятно, только легенда, но все-таки легенда, основанная на характерѣ и духѣ, какимъ было проникнуто время. Въ нашъ вѣкъ, когда человѣческая личность возстановлена и вознесена въ жизни на первый планъ, такіе примѣры, конечно, кажутся дикой блажью озвѣрѣвшей толпы, но тогда они считались подвигами величія и благородства. Вотъ эта-то идея принесенія въ жертву личности ради достиженія будто бы общаго блага и положена Шекспиромъ съ удивительнымъ пониманіемъ дѣла въ основу характера Брута. Предъ благомъ родины онъ считалъ ничѣмъ не только постороннихъ людей, но и себя самого. Этотъ взглядъ воспитался въ немъ общимъ духомъ времени, а также примѣромъ его собственныхъ предковъ. Извѣстно, что старшій Брутъ хладнокровно предалъ въ руки палача собственныхъ дѣтей за то, что они хотѣли возстановить въ Римской республикѣ сверженное иго тираніи. Римъ былъ для Брута всѣмъ, и потому могъ ли онъ задуматься возстать на врага, грозившаго тому, предъ чѣмъ онъ благоговѣлъ и чему покланялся? Но, положивъ это чувство въ основу характера Брута, Шекспиръ смягчилъ такой фанатизмъ дальнѣйшей разработкой его характера. Шекспировъ Брутъ, правда, фанатикъ, но это не злой и дикій фанатикъ, смѣшивающій въ своихъ понятіяхъ дѣло съ людьми только потому, что люди служатъ этому дѣлу или кажутся его представителями. Брутъ, напротивъ, одаренъ утонченнымъ умомъ и, возставая на Цезаря, онъ возстаетъ не противъ его лично, хорошо понимая, что главное зло не въ Цезарѣ, а въ тѣхъ идеяхъ, которыя связаны съ этимъ именемъ. Врагомъ Брута, какъ уже сказано выше, былъ не Цезарь, а его духъ! Эту мысль онъ первый провозглашаетъ между заговорщиками, а равно высказываетъ свое отвращеніе ко всякимъ заговорамъ, какъ къ средству грязному и низкому, противному его свѣтлой, чистой душѣ. Убійство Цезаря Брутомъ является такимъ образомъ лишь роковой случайностью, къ которой Брутъ былъ приведенъ болѣе вліяніемъ окружающей среды, чѣмъ эгоистическими личными побужденіями, какъ это, напримѣръ, мы видимъ въ Кассіѣ, который ненавидѣлъ Цезаря столько же какъ человѣка, непріятнаго ему лично, какъ и врага общаго блага. Это обстоятельство, смягчающее вину Брута, не можетъ однако оправдать его совсѣмъ. Убійство, содѣянное даже съ самымъ благимъ намѣреніемъ, останется во всякомъ случаѣ поступкомъ гнуснымъ въ нравственномъ смыслѣ и вреднымъ въ общественномъ, а потому если бъ Шекспиръ ограничился изображеніемъ Брута только въ такомъ видѣ, какъ онъ описанъ, то, допустивъ для его вины смягчающія обстоятельства, онъ все-таки не успѣлъ бы сдѣлать его въ глазахъ читателей достойнымъ уваженія и симпатіи. Этой послѣдней цѣли Шекспиръ достигъ инымъ способомъ, а именно: нарисовавъ рядомъ съ Брутомъ, общественнымъ дѣятелемъ, еще и портретъ Брута, какъ человѣка. Съ этой точки зрѣнія изображенный Шекспиромъ Брутъ не только не представляется вреднымъ злодѣемъ и убійцей, а напротивъ -- самой симпатичной, чистой личностью и можетъ быть поставленъ въ параллель съ самыми идеальными созданными Шекспиромъ характерами, не исключая даже женскихъ, каковы, напримѣръ: Дездемона, Миранда и Корделія, съ которыми Брутъ схожъ идеальной чистотой души. Основными чертами характера Брута поставлены Шекспиромъ безграничная честность, твердость убѣжденій и сердечная доброта. Качества эти проявляются у него во всѣхъ поступкахъ, начиная съ важныхъ и кончая самыми мелочными. Выше было уже замѣчено, что даже убійство Цезаря совершаетъ онъ изъ искреннѣйшаго желанія добра и если рѣшается на свой дурной поступокъ, то только вслѣдствіе твердой увѣренности, что изъ двухъ золъ выбираетъ меньшее. Вѣря, хотя и по несчастному, наивному заблужденію, но все-таки совершенно искренно, что смерть Цезаря исторгнетъ зло съ корнемъ, онъ въ то же время горячо возстаетъ противъ предложенія своихъ болѣе практическихъ единомышленниковъ убить вмѣстѣ съ Цезаремъ и Антонія.-- "Смерть Цезаря будетъ жертвой, а потому, принося жертву, мы не должны обращать себя въ палачей!" -- говоритъ онъ Кассію въ отвѣтъ на его предложеніе. Высокую честность, признаваемую даже врагами, Брутъ въ особенности выказываетъ въ сценѣ своей ссоры съ Кассіемъ (Дѣйствіе IV, сц. 3-я). Заподозрѣвъ своего друга и сподвижника въ корыстныхъ поступкахъ, Брутъ не колеблется высказать ему все накипѣвшее въ душѣ негодованіе и высказать въ такую минуту, когда, въ виду враговъ, казалось, было не время разбираться въ мелочныхъ вопросахъ, на которые, какъ практически замѣчаетъ Кассій, слѣдуетъ смотрѣть сквозь пальцы, особенно когда виноватые -- близкіе намъ люди. Но Брутъ не убѣждается такими практическими доводами.-- "Помнишь ли ты, за что палъ великій Юлій?-- восклицаетъ онъ своему противнику:-- за правду, за одну правду! Что же скажутъ теперь о насъ, когда узнаютъ, что люди, убившіе лучшаго изъ смертныхъ за то, что онъ позволялъ дѣлать зло мерзавцамъ, сами виноваты въ томъ же самомъ?" -- Такой идеально честный взглядъ смущаетъ даже опытнаго, практическаго Кассія до такой степени, что онъ, позабывъ самолюбіе, со слезами кается предъ своимъ товарищемъ и проситъ у него прощенья. Тутъ обнаруживается другое прекрасное душевное качество Брута: его необыкновенная сердечность и доброта. Онъ тотчасъ же принимаетъ протянутую ему руку примиренья.-- "Ахъ Кассій, Кассій!-- добродушно говоритъ онъ въ отвѣтъ:-- вѣдь я родился на свѣтъ ягненкомъ!. Мой гнѣвъ похожъ на искру, сидящую въ кремнѣ. Ударъ заставитъ ее сверкнуть на одинъ мигъ, и она тотчасъ же остынетъ вновь.-- "Извини меня,-- продолжаетъ Кассій:-- вѣдь желчный нравъ достался мнѣ въ наслѣдство отъ матери".-- "Хорошо,-- отвѣчаетъ Брутъ: -- если такая ссора случится между нами еще разъ, то я представлю себѣ, что это разворчалась твоя мать, а не ты".-- Такая добросердечность проведена Шекспиромъ черезъ всю роль Брута. Въ виду враговъ онъ заботится о своихъ подчиненныхъ, не заставляя ихъ стоять напрасно на стражѣ, чтобъ они не утомились. Еще нѣжнѣе выказывается подобное жъ попеченіе о малюткѣ Люціо, заснувшемъ въ его шатрѣ отъ усталости. И наконецъ еще трогательнѣе выражена его сердечность въ отношеніяхъ къ женѣ, отъ которой онъ скрываетъ грозящую ему опасность и съ восторгомъ дѣлится съ нею своей тайной, лишь когда убѣждается, что жена тверда духомъ не меньше, чѣмъ онъ, и потому способна понять его замыслы. Твердость его души обнаруживается въ особенности, когда онъ находитъ въ себѣ достаточно силъ скрыть предъ своими сподвижниками даже ужасную для его сердца вѣсть о смерти жены и дѣлаетъ это для того, чтобъ не смутить ихъ въ такую минуту, когда обсуждались важные государственные вопросы. Всѣ эти качества сіяли въ Брутѣ такимъ яркимъ свѣтомъ, что дань уваженія воздаютъ ему послѣ смерти даже его враги. Практичный Октавій объявляетъ, что всѣхъ служившихъ Бруту онъ беретъ на службу къ себѣ, чѣмъ высказываетъ мысль, что не только самъ Брутъ, но даже избранные имъ и приближенные къ нему люди должны быть, по мнѣнію Октавія, честными и достойными людьми. Антоній же заключаетъ всю трагедію похвальнымъ словомъ Бруту, котораго выдѣляетъ изъ шайки заговорщиковъ, говоря, что всѣ они руководились въ убійствѣ Цезаря преступной завистью, и лишь одинъ Брутъ присталъ къ нимъ, заботясь о добрѣ и благѣ всѣхъ, за что и достоинъ съ полнымъ правомъ почтиться предъ всѣмъ міромъ названьемъ человѣка!
   Если Брутъ въ заговорѣ противъ Цезаря идеальная его глава, то реальный руководитель этого заговора -- Кассій. Брутъ возставалъ противъ духа Цезаря, любя его самого,-- Кассію же Цезарь былъ ненавистенъ лично. Надо однако отдать Кассію справедливость, что ненависть эту питалъ онъ къ Цезарю лишь потому, что Цезарь сталъ человѣкомъ, предъ которымъ Кассій долженъ былъ раболѣпно преклоняться на ряду со всѣмъ Римомъ. Кассій хотѣлъ свергнуть только его деспотизмъ, очень мало думая о томъ, что изъ этого выйдетъ дальше. Брутъ былъ фанатикъ-идеалистъ, Кассій -- фанатикъ-реалистъ, а такіе люди, бываютъ опаснѣе, когда какое-нибудь дѣло, выйдя изъ сферы замысла, вступаетъ на почву исполненія. Вся- реальная сторона заговора создается и исполняется Кассіемъ, безъ всякаго участія Брута. Онъ вербуетъ заговорщиковъ, онъ ихъ собираетъ, онъ намѣчаетъ всю программу дѣйствія, между тѣмъ какъ Брутъ своимъ участіемъ придаетъ заговору только высшую санкцію и значеніе. Можно навѣрно сказать, что безъ Кассія не состоялся бы весь заговоръ; но зато безъ Брута онъ, даже при удачѣ, не получилъ бы такого широкаго государственнаго значенія, сведясь на простое гнусное убійство. Убивъ Цезаря, Кассій совершенно стушевывается, довольный тѣмъ, что достигъ своей цѣли. Онъ и не думаетъ оправдывать этого поступка передъ кѣмъ бы то ни было, сваливая эту обязанность на Брута; самъ же хлопочетъ только о томъ, какъ бы захватить въ свои руки раздачу новыхъ должностей и вообще поставить послѣдствія дѣла на практическую почву. Онъ лучше всѣхъ видитъ, какой вредъ можетъ принести въ будущемъ Антоній, чего не хочетъ подозрѣвать идеально-чистый Брутъ, и будущее дѣйствительно показываетъ, что въ этомъ мнѣніи Кассій былъ правъ. Словомъ, практическій человѣкъ отъ головы до пятокъ -- таковъ Кассій. Но не слѣдуетъ думать, чтобъ Кассій былъ при этомъ только пронырой, плутомъ, хотѣвшимъ ловить въ мутной водѣ рыбу. Характеру его Шекспиръ придалъ еще иныя, болѣе внушительныя и даже достойныя уваженія качества. Онъ былъ безусловно твердъ въ своихъ основныхъ убѣжденіяхъ и навѣрно не измѣнилъ бы имъ ради своихъ личныхъ выгодъ. Глубочайшій фанатикъ, не признававшій надъ собой ничьей абсолютной власти, онъ навѣрно не захотѣлъ бы этой власти и для себя. Въ его ненависти къ Цезарю никакой пристрастный взглядъ не сыскалъ бы тѣни зависти или желанія поставить себя на его мѣсто. Въ его обращеніи съ товарищами-заговорщиками онъ ни малѣйшимъ знакомъ не обнаруживаетъ деспотическихъ замашекъ или стремленія поставить дѣло такъ, чтобъ все свершалось по его желанію. Напротивъ, онъ стоитъ со всѣми на равной ногѣ и, высказывая свои мнѣнія, съ уваженіемъ относится къ мнѣніямъ другихъ. Что Кассій не былъ фальшивымъ интриганомъ, видно ужъ изъ того, что онъ вовсе не старался показывать себя не тѣмъ, чѣмъ былъ дѣйствительно. Вѣчно суровый, нахмуренный, чуждавшійся всякихъ удовольствій и болтовни, онъ, не сдѣлавъ противъ Цезаря еще ничего, успѣлъ уже возбудить его подозрѣніе одной своей наружностью и манерой себя держать. Люди фальшивые въ душѣ держатъ себя не такъ. Потому хотя Кассію по его душевнымъ качествамъ было, какъ до звѣзды небесной, далеко до идеально-чистой личности Брута, тѣмъ не менѣе онъ производитъ своей пасмурной и, пожалуй, даже зловѣщей личностью все-таки внушающее впечатлѣніе. Въ трагедіи сумрачная его фигура, поставленная возлѣ свѣтлой личности Брута, производитъ своимъ съ ней контрастомъ удивительный поэтическій эффектъ.
   Личность прочихъ заговорщиковъ не оттѣнена какими-нибудь особенными чертами. Всѣ они представляютъ толпу энтузіастовъ, проникнутыхъ преданностью задуманному дѣлу до забвенія собственной личности. Таковъ, напримѣръ, Лигарій. Хилый и больной, является онъ къ Бруту, заявляя, что позабудетъ и слабость и болѣзнь, лишь бы итти вслѣдъ за Брутомъ, куда бы тотъ ни указалъ ему путь. Оригинальная характерная черта проведена Шекспиромъ лишь въ личности Каски. Вялый и апатичный, какъ его аттестуетъ Брутъ, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, грубый и циничный, Каска вербуется Кассіемъ въ толпу заговорщиковъ послѣднимъ, едва за нѣсколько часовъ до свершенія убійства, а между тѣмъ первый ударъ Цезарю наноситъ именно онъ. Въ этомъ Шекспиръ какъ бы выразилъ тотъ заурядный во всѣхъ политическихъ убійствахъ фактъ, что окончательный преступный ударъ почти всегда наносится не главными заправилами дѣла, но непремѣнно кѣмъ-нибудь изъ второстепенныхъ ихъ помощниковъ, вербуемыхъ часто изъ послѣднихъ подонковъ общества и иногда даже не понимающихъ по глупости, на что они идутъ. Каска именно таковъ. Трусъ по природѣ, онъ пугается грозы, во время которой попадаетъ въ руки Кассія, который, точно загипнотизировавъ его силой своего нравственнаго вліянія, посылаетъ на преступленіе, какъ послушнаго раба. Въ общемъ ходѣ трагедія это, конечно, фактъ мелочный, но онъ именно этой мелочностью показываетъ, какъ естественно и просто ложились подъ перо Шекспира даже микроскопическія детали тѣхъ положеній и картинъ, какія онъ создавалъ.
   Характеръ Антонія развитъ Шекспиромъ не столько въ настоящей трагедіи, сколько въ слѣдующей, составляющей ея продолженіе и названной по имени главныхъ дѣйствующихъ лицъ -- "Антоніемъ и Клеопатрой". Полную личность Антонія можно понять, только прочтя обѣ трагедіи. Читателя навѣрно поразитъ при этомъ та удивительная послѣдовательность въ изображеніи этого характера, какую Шекспиръ провелъ въ обѣихъ пьесахъ. Совершенно самостоятельнымъ лицомъ является Антоній во второй пьесѣ и лишь отчасти въ концѣ первой. Въ первыхъ ея сценахъ мы видимъ только задатки того, что можно было ожидать отъ такой личности. Человѣкъ въ высшей степени одаренный блестящимъ умомъ и способностями, но въ то же время не имѣющій никакихъ самостоятельныхъ твердыхъ убѣжденій и правилъ, Антоній, подобно всѣмъ людямъ такого закала, инстинктивно стремился въ началѣ своей карьеры встать подъ эгиду человѣка съ болѣе твердымъ характеромъ и нашелъ такого человѣка въ Цезарѣ. Въ первыхъ сценахъ онъ разыгрываетъ роль почти его шута. Цезарю онъ нравился за его постоянную веселость, любовь къ кутежу, музыкѣ и играмъ. Заговорщики, говоря объ Антоніи, убѣждены, что даже надъ убійствомъ Цезаря онъ только посмѣется, и потому считаютъ его человѣкомъ легкомысленнымъ и пустымъ, а слѣдовательно -- безвреднымъ, и только болѣе дальновидный, подозрительный Кассій не совѣтуетъ слишкомъ ему довѣряться. Послѣдствія показали, что Кассій былъ правъ. Безхарактерные люди, правда, рѣдко дѣлаютъ что-нибудь по собственной иниціативѣ, но если они, при всей своей безхарактерности, умны и хитры, и если, сверхъ того, неожиданный случай отдастъ въ ихъ руки власть, то такіе люди нерѣдко могутъ надѣлать дѣлъ, которыя заставятъ задуматься людей даже гораздо болѣе дѣльныхъ, чѣмъ они. Антоній оказывается именно такимъ. Успѣвъ послѣ смерти Цезаря увлечь своимъ хотя и пустозвоннымъ, но все-таки талантливымъ краснобайствомъ толпу, Антоній вдругъ увидѣлъ себя вознесеннымъ на такую высоту, о которой даже и не мечталъ. Умъ и способности помогли ему воспользоваться этимъ счастливымъ положеніемъ такъ удачно, что онъ, не будучи великимъ человѣкомъ, успѣлъ удачно разыгрывать эту роль въ продолженіе долгаго времени, хотя при этомъ ему, конечно, много помогло то счастливое для него стеченіе обстоятельствъ, что общество, среди котораго онъ жилъ и дѣйствовалъ, развратилось уже до такой степени, что мало обращало вниманіе на то, кто стоялъ въ его главѣ. Въ настоящей драмѣ его карьера, какъ уже сказано, только-что начинается, но уже и тутъ обнаруживается, чего можно было ждать отъ такого человѣка впослѣдствіи. Чуть получивъ въ руки власть, онъ начинаетъ съ порога, поддѣлывая завѣщаніе Цезаря, которое главнѣйше помогло ему возвыситься; затѣмъ съ циничнымъ равнодушіемъ составляетъ онъ списокъ лицъ, обреченныхъ на погибель за то, что они стоять на его дорогѣ; торгуется о томъ, кого слѣдуетъ уничтожить, кого пощадить. Льстя своему товарищу Лепиду въ глаза, онъ топчетъ его за спиной въ грязь, словомъ -- выказываетъ ясно, что обуздывать свои будущія желанія и поступки онъ не намѣренъ и не будетъ. Этимъ пока оканчивается его роль въ настоящей пьесѣ. Въ разборѣ слѣдующей будетъ показано, какіе плоды принесъ такой посѣвъ, и какъ естественно привелъ Шекспиръ своего героя къ тому концу, какимъ заключались его карьера -- карьера авантюриста высшаго полета въ полномъ смыслѣ этого слова.
   Женскіе характеры трагедіи разработаны меньше, чѣмъ въ другихъ Шекспировыхъ пьесахъ. Жена Цезаря, Кальфурнія, совершенно ничтожна, и роль ея введена почти-что для однѣхъ репликъ. Но жена Брута, Порція, при всей незначительности ея роли (она является всего въ двухъ сценахъ), нарисована мѣткими, достойными Шекспира, чертами. Строгая римлянка, готовая пожертвовать собой за общее дѣло, не менѣе, чѣмъ Брутъ, Порція въ то же время обнаруживаетъ въ душѣ черты самой нѣжной женской прелести. Первое высказывается въ ней тѣмъ, что она добровольно подвергаетъ себя физическимъ страданіямъ, чтобъ испытать, можетъ ли съ твердостью перенестъ невзгоды, а второе выражено въ ея нѣжнѣйшей любви къ мужу. Это послѣднее чувство самымъ граціознымъ образомъ нарисовалъ Шекспиръ въ небольшой вводной сценкѣ, когда, трепеща за исходъ задуманнаго Брутомъ дѣла, Порція, задыхаясь отъ волненія и не помня отъ боязни, что говоритъ, посылаетъ въ Капитолій мальчика узнать, что дѣлаетъ ея дорогой Брутъ. Сцена эта -- единственная во всей трагедіи, гдѣ индивидуальный сердечный порывъ поставленъ авторомъ на первый планъ, перевѣшивая тяготѣющее надъ драмой ея соціальное значеніе. По отношенію къ прочимъ сценамъ трагедіи эпизодъ этотъ производитъ впечатлѣніе цвѣтка, выросшаго на краю грозной пропасти.
  

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА.

   Юлій Цезарь.
   Октавій Цезарь, Маркъ Антоній, Эмилій Лепидъ -- тріумвиры послѣ смерти Цезаря.
   Цицеронъ, Публій, Попилій Лена -- сенаторы.
   Маркъ Брутъ, Кассій, Требоній, Лигарій, Децій Брутъ, Метеллъ Цимбелъ, Цинна -- заговорщики противъ Цезаря.
   Флавій, Маруллъ -- трибуны.
   Артемидоръ, философъ.
   Предвѣщатель.
   Цинна, поэтъ.
   Поэтъ.
   Луцилій, Титиній, Месалла, Молодой Катонъ, Волюмній -- друзья Брута и Кассія.
   Варронъ, Клитъ, Клавдій, Стратонъ, Луцій, Дарданій -- слуги Брута.
   Пиндаръ, слуга Кассія.
   Кальфурнія, жена Цезаря.
   Порція, жена Брута.

Сенаторы, граждане, стража, свита.

Дѣйствіе въ Римѣ, затѣмъ въ Сардахъ и близъ Филиппи.

  

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА 1-я.

Римъ. Улица*

(Входятъ Флавій и Маруллъ; навстрѣчу имъ толпа народа).

   Флавій. Какой, лѣнтяи, выдумали праздникъ
             Сегодня вы? Назадъ, маршъ по домамъ!
             Запрещено рабочимъ вѣдь шататься
             Въ простые дни безъ знаковъ ремесла.
             Ты кто такой?
   1-й гражданинъ. Я плотникъ.
   Маруллъ. Гдѣ передникъ?
             Линейка гдѣ? Съ чего себя ты нынче
             Такъ вырядилъ? (Обращаясь къ другому)
             А ты,-- кто ты такой?
   2-й гражданинъ. Я, не во гнѣвъ будь сказано хорошимъ ремесламъ, простой заплаточникъ.
   Маруллъ. Отвѣчай толковѣй, какое твое ремесло?
   2-й гражданинъ. Моимъ ремесломъ можно заниматься со           спокойной совѣстью. Я починяю то, что лопнетъ 1).
   Флавій. Что ты починяешь, бездѣльникъ? Говори, что ты починяешь?
   2-й гражданинъ. Возьмусь, пожалуй, починить тебя, если ты, раскричавшись, лопнешь отъ злости.
   Флавій. Это еще что значитъ?
   2-й гражданинъ: А то, что я могу наложить на тебя подметку.
   Флавій. Такъ ты чеботарь?
   2-й гражданинъ. Именно. Я живу шиломъ... Имъ однимъ угождаю я какъ мужчинамъ, такъ и женщинамъ. Я лѣкарь старыхъ подошвъ. Чуть какая-нибудь заболѣетъ -- я тутъ какъ тутъ, чтобъ ее вылѣчить. Всѣ честные люди, обувающіе ноги въ воловью кожу, топчутъ мое издѣлье.
   Флавій. Такъ почему жъ сегодня ты не въ лавкѣ?
             Зачѣмъ толпу ты водишь за собой?
   2-й гражданинъ. А затѣмъ, чтобъ они истоптали подошвы и доставили мнѣ работу. Впрочемъ, правду говоря, мы вышли поглазѣть на Цезаря и порадоваться его тріумфу.
   Маруллъ. Чему нашли вы радоваться тутъ?
             Какихъ побѣдъ онъ лаврами увѣнчанъ?
             Гдѣ данники, которыхъ приковалъ
             Цѣпями онъ къ побѣдной колесницѣ?
             Болваны вы! Бездушный римскій сбродъ!
             Нѣтъ сердца въ васъ!-- Вы помните ль Помпея?
             Толпами вы унизывали стѣны,
             Карнизы стѣнъ; съ дѣтьми вы на рукахъ
             Карабкались на вышки трубъ и башенъ
             И, стоя такъ весь день-денской съ утра,
             Настойчиво вы ждали, чтобъ увидѣть,
             Какъ въ Римъ въѣзжалъ съ побѣдою Помпей!
             Вдали его завидѣвъ колесницу,
             Такой въ толпѣ вы поднимали ревъ,
             Что Тибръ стоналъ въ своемъ глубокомъ ложѣ
             И откликался грохотомъ пещеръ!
             А нынче что? Одѣвшись, какъ на праздникъ,
             И торжество придумавши себѣ,
             Вы путь тому усѣяли цвѣтами,
             Кто обагренъ въ Помпеевой крови!..
             Идите прочь! падите предъ богами!
             Молите ихъ простить вамъ тяжкій грѣхъ,
             Чтобъ не нашла неблагодарность ваша
             Достойной мзды въ заразѣ иль чумѣ.
   Флавій. Да, да, друзья; ступайте по домамъ;
             Своихъ бѣднягъ-сосѣдей тамъ сберите
             И съ ними плачъ устройте вы такой,
             Чтобъ вздулся Тибръ отъ вашихъ слезъ; чтобъ волны
             Его глубинъ поднялись до прибрежныхъ
             Высокихъ скалъ (Граждане расходятся).
                                 Вотъ какъ легко съ тобой
             Мы проняли дрянную эту сволочь 2).
             У нихъ языкъ отнялся отъ стыда.
             Ступай теперь ты прямо въ Капитолій,
             А я сверну дорогою другой.
             Да не забудь срывать убранство статуй,
             Когда найдешь ихъ въ праздничныхъ вѣнкахъ.
   Маруллъ. Такъ поступить, пожалуй, намъ нельзя:
             Вѣдь нынче, вспомни, праздникъ Луперкалій 3).
   Флавій. Э, все равно!-- лишь не было бъ на нихъ
             Вѣнковъ тріумфа Цезаря.-- Такъ къ дѣлу!
             Прочь съ улицъ гнать намъ надобно зѣвакъ.
             Иди туда, гдѣ ихъ толпы тѣснѣе.
             Намъ Цезарь врагъ: грозятъ бѣдою всѣмъ
             Его чрезчуръ разросшіяся крылья;
             Но если намъ удастся ихъ подсѣчь --
             То ихъ полетъ войдетъ въ свои границы.
             Иначе жъ онъ взлетитъ до облаковъ.
             И будемъ всѣ дрожать мы въ рабскомъ страхѣ.

(Уходятъ).

  

СЦЕНА 2-я.

Тамъ же. Площадь.

(Входятъ въ процессіи съ музыкой Цезарь, Антоній, одѣтый для бѣга, Кальфурнія, Порція, Децій, Цицеронъ, Брутъ, Кассій и Каска; за ними толпа народа, среди которой предвѣщатель).

   Цезарь. Кальфурнія.
   Каска.           Тсс... Цезарь говоритъ.

(Музыка умолкаетъ).

   Цезарь. Кальфурнія.
   Кальфурнія.           Я здѣсь, мой повелитель.
   Цезарь. Встань на пути, когда начнетъ Антоній
             На играхъ бѣгъ... Антоній!
   Антоній.                               Жду, что Цезарь
             Прикажетъ мнѣ.
   Цезарь.           Не забудь коснуться
             Кальфурніи, когда, въ разгарѣ игръ,
             Начнешь ты бѣгъ. Отъ стариковъ слыхалъ я,
             Что даръ святой въ прикосновеньи этомъ
             Дарованъ намъ, и что съ неплодныхъ женщинъ
             Снимаетъ онъ несчастный ихъ порокъ 4).
   Антоній. Исполню все -- слова твои законъ.
   Цезарь. Впередъ теперь съ обрядомъ должнымъ. (Музыка).
   Предвѣщатель (изъ толпы).                     Цезарь!
   Цезарь. Кто звалъ меня?
   Каска.                     Утишьте этотъ шумъ.
             Молчите всѣ. (Музыка умолкаетъ).
   Цезарь.           Чей это рѣзкій голосъ
             Вдругъ пронизалъ сквозь музыку мой слухъ?
             Что хочетъ онъ? Пусть скажетъ смѣло: Цезарь
             Внимать готовъ.
   Предвѣщатель.           Будь остороженъ въ день,
             Когда встрѣчать ты будешь Иды Марта.
   Цезарь. Чья эта рѣчь?
   Брутъ.                     Какой-то предвѣщатель
             Предостерегъ, что Иды Марта будутъ
             Тебѣ страшны.
   Цезарь.           Кто онъ? Пусть позовутъ
             Его сюда; хочу его я видѣть.
   Кассій. Эй, молодецъ! Пробейся сквозь толпу
             И встань предъ взоромъ Цезаря.

(Предвѣщатель подходитъ).

   Цезарь.                               Что хочешь
             Ты мнѣ сказать?
   Предвѣщатель.           Будь остороженъ въ день,
             Когда встрѣчать ты будешь Иды Марты.
   Цезарь. Шальной болтунъ 5); -- оставимте его.

(Процессія удаляется. Остаются Брутъ и Кассій).

   Кассій. Пойдешь ли ты смотрѣть на игры бѣга?
   Брутъ. Я?-- нѣтъ.
   Кассій.                     Пойдемъ.
   Брутъ.                               Я игрищъ не люблю.
             Нѣтъ у меня той вѣтренности мыслей,
             Которую привыкли видѣть мы
             Въ Антоніи. Тебѣ въ твоихъ желаньяхъ
             Помѣхой быть я, впрочемъ, не хочу...
             Итакъ, прощай.
   Кассій.                     Я за тобою, Брутъ,
             Слѣжу давно. Куда, скажи, дѣвались
             Привѣтъ любви и ласка прежнихъ дней
             Къ твоимъ друзьямъ? Тяжелою рукой
             Гнетешь ты тѣхъ, кого любилъ такъ сильно.
   Брутъ. Ошибся ты: -- коль скоро взглядъ мой мраченъ,--
             Виной тому, что углубился мыслью
             Я самъ въ себя. Мнѣ съ нѣкоторыхъ поръ
             Отрады нѣтъ подъ безпокойнымъ гнетомъ
             Тяжелыхъ думъ, но грусти той причина
             Во мнѣ самомъ, и если я невольно
             Кажусь не тѣмъ, чѣмъ былъ до этихъ поръ,
             То оскорбляться этимъ нѣтъ причины
             Моимъ друзьямъ, среди которыхъ лучшимъ
             Ты былъ всегда. Пойми, что нерадивость
             Моя къ друзьямъ порождена лишь тѣмъ,
             Что бѣдный Брутъ, вступя въ борьбу съ собою
             Не въ силахъ быть привѣтливымъ къ другимъ.
   Кассій. Ну, если такъ, то, значитъ, я ошибся
             И скрыть-хотѣлъ напрасно отъ тебя
             Въ своей душѣ не мало важныхъ взглядовъ
             И строгихъ думъ... Скажи: ты можешь видѣть
             Свое лицо?
   Брутъ.                     Нѣтъ, Кассій,-- глазъ людской
             Себя увидѣть можетъ, отразясь
             Лишь въ зеркалѣ.
   Кассій.                     Сказалъ ты правду. Знай же,
             Что съ горестью повсюду говорятъ
             О томъ, что Брутъ себя не можетъ видѣть,
             Каковъ онъ есть; что, на бѣду, предъ нимъ
             Нѣтъ зеркала, въ которомъ бы увидѣлъ
             Онъ рядъ своихъ достоинствъ и заслугъ.
             Такъ говорятъ не мало лучшихъ гражданъ;
             (Хотя безсмертный Цезарь, безъ сомнѣнья,
             Не въ томъ числѣ) -- скорбятъ они, стеная
             Подъ игомъ злымъ и молятся, чтобъ Брутъ
             Сталъ зрячимъ вновь.
   Брутъ.                     Въ бѣду ты ищешь, Кассій,
             Меня увлечь: ты хочешь, чтобъ повѣрилъ
             Я въ качества, какихъ въ моей душѣ
             Нѣтъ и слѣда.
   Кассій.                     Такъ приготовься жъ слушать,
             Что я скажу. Когда не можешь ты
             Себя увидѣть самъ безъ отраженья,
             То пусть я буду зеркаломъ, въ которомъ
             Правдиво ты увидишь самъ себя
             И то, чего доселѣ ты не видѣлъ!
             Не вѣрить мнѣ, мой честный Брутъ, тебѣ
             Причины нѣтъ! Вотъ если бъ былъ пустой
             Насмѣшникъ я, клялся бы первымъ встрѣчнымъ
             Въ своей любви, иль, если бы ты зналъ,
             Что, подаривъ свое расположенье
             Кому-нибудь, я послѣ безъ причины
             Вдругъ начиналъ позорить бы того,
             Кого любилъ (какъ дѣлаетъ гуляка,
             Что на пиру цѣлуется со всѣми,
             Кто съ нимъ сидитъ) -- тогда меня бы могъ
             Дѣйствительно ты счесть себѣ опаснымъ...

(За сценой клики и звуки трубъ).

   Брутъ. Что тамъ за шумъ? Не избранъ ли, боюсь,
             Въ цари народомъ Цезарь?
   Кассій.                               Ха, боишься?
             Въ тебѣ желанья, значитъ, нѣтъ, чтобъ это
             Случилось такъ?
   Брутъ.                     Нѣтъ, Кассій, нѣтъ ни тѣни,
             Какъ ни любимъ глубоко Цезарь мной!
             Но для чего, скажи, меня ты держишь
             Такъ долго здѣсь? Какую тайну хочешь
             Ты ввѣрить мнѣ?.. Когда объ общемъ благѣ
             Ведешь ты рѣчь -- не бойся предложить
             На выборъ мнѣ быть честнымъ иль убитымъ 6):
             Увидишь самъ, какъ равнодушно я
             Взгляну въ лицо и той судьбѣ и этой.
             Пусть громъ боговъ сразитъ меня, коль скоро
             Поставлю я дороже чести жизнь!
   Кассій. Я знаю, Брутъ, что эта доблесть точно
             Живетъ въ тебѣ; знакома всѣмъ она,
             Какъ мнѣ твои знакомы видъ и внѣшность.
             Я именно хочу вести съ тобой
             О чести рѣчь... Не знаю, какъ привыкъ
             Смотрѣть съ людьми ты на задачу жизни,
             Что жъ до меня, то, признаюсь, скорѣе
             Отрекся, я отъ жизни бы совсѣмъ,
             Чѣмъ, разъ родясь, рѣшился бъ жить подъ властью
             Существъ, какъ я! Рожденъ свободнымъ я,
             Какъ ты, какъ всѣ, какъ Цезарь самъ; питаетъ
             Насъ хлѣбъ одинъ; сносить привыкли холодъ
             Осеннихъ бурь не хуже мы, чѣмъ онъ...
             Былъ случай разъ: на берегу мы Тибра
             Стояли съ нимъ; бурливый валъ шумѣлъ
             Средь грозныхъ скалъ; день былъ суровъ и мраченъ.
             "Рѣшишься ль ты,-- сказалъ внезапно Цезарь:--
             Спрыгнуть въ рѣку и переплыть со мной
             До этихъ скалъ?" -- На этомъ словѣ я,
             Какъ былъ, одѣтъ, прыгнулъ тотчасъ же въ воду
             И звалъ его послѣдовать за мной.
             Онъ кинулся. Потокъ ревѣлъ свирѣпо.
             Мы бились съ нимъ, разбрасывая волны
             Вокругъ себя всей силой крѣпкихъ рукъ;
             Но, прежде чѣмъ достичь завѣтной цѣли
             Успѣли мы, услышалъ я, какъ Цезарь
             Воскликнулъ вдругъ: "Ко мнѣ на помощь, Кассій!
             Я потону!" -- И тутъ, какъ изъ огня
             Троянскихъ стѣнъ былъ вынесенъ Энеемъ
             Старикъ Анхизъ -- такъ точно въ этотъ разъ
             Изъ бурныхъ волнъ пловецъ тонувшій, Цезарь,
             Спасенъ былъ мной!.. И этотъ человѣкъ
             Сталъ богомъ намъ, тогда какъ я остался,
             Какъ былъ -- ничѣмъ, и долженъ съ жалкимъ видомъ
             Себя сгибать, когда кивнетъ надменно
             Онъ, проходя, мнѣ гордо головой!..
             Разъ захворалъ онъ какъ-то лихорадкой,
             Когда свершалъ испанскій свой походъ.
             И видѣлъ я -- самъ видѣлъ -- какъ въ болѣзни
             Дрожалъ, какъ листъ, теперешній нашъ богъ!
             Румянецъ губъ смѣнился синевою,
             А взглядъ очей, передъ которымъ нынче
             Дрожитъ весь міръ, безцвѣтенъ былъ и тусклъ...
             И онъ стоналъ! Тотъ голосъ, чьимъ велѣньямъ
             Внимаетъ Римъ, внося въ скрижаль временъ
             Его слова -- чуть лепеталъ съ мольбою:
             "Титиній, пить!" -- просилъ -- точь-въ-точь дѣвчонка,
             Въ которой силъ нѣтъ вынести болѣзнь!..
             И допустить могли же нынче боги,
             На диво намъ, чтобъ человѣкъ съ такой
             Дрянной душой могъ властвовать надъ міромъ,
             Держа въ рукахъ оливу первенства!

(За сценой крики и трубы).

   Брутъ. Чу, крикъ опять!.. Восторгъ гудитъ, конечно,
             Въ отвѣтъ на градъ тѣхъ почестей, какими
             Почтенъ толпой великій Цезарь вновь.
   Кассій. Что толковать!.. Шагнулъ надъ цѣлымъ міромъ
             Онъ, какъ колоссъ, а мы, пустая дрянь,
             Кишимъ толпой у ногъ его, рискуя
             Найти одинъ безславный, жалкій гробъ!
             Скажу тебѣ, что люди могутъ сами
             Порой держать судьбу свою въ рукахъ.
             Не звѣзды, вѣрь, въ бѣдахъ виновны нашихъ,
             Но сами мы! Внѣдрился въ плоть и кровь
             Намъ рабства духъ!.. Брутъ -- Цезарь,-- чѣмъ славнѣе
             Онъ предъ тобой? Чѣмъ это имя лучше?
             Твое звучитъ не хуже ни въ письмѣ
             Ни на словахъ... Когда ихъ взвѣсить оба --
             Не перетянетъ вѣрно ни одно.
             Заклясть духовъ твое способно такъ же,
             Какъ и его... Спрошу боговъ: какимъ же
             Питался яствомъ Цезарь, чтобъ подняться
             Такъ высоко? Стыдись, стыдись нашъ вѣкъ!
             Утратилъ Римъ сознанье благородства!
             Бывалъ ли вѣкъ со времени потопа
             До нашихъ дней, въ который лавры славы
             Давались такъ на долю одному?
             Кто могъ сказать, рѣчь заведя о Римѣ,
             Чтобъ онъ вмѣщалъ въ себѣ лишь "одного"?
             А это такъ! Ужель назвать великимъ
             Мы можемъ Римъ, когда хватаетъ мѣста
             Для жизни въ немъ лишь только одному 7)?
             И я и ты -- мы отъ отцовъ слыхали,
             Что въ прежній вѣкъ иной жилъ въ Римѣ Брутъ!
             Что Римъ предать скорѣй бы согласился
             Онъ духу зла, чѣмъ допустилъ поставить
             Въ немъ царскій тронъ 8)!..
             Брутъ.                     Въ любовь твою я вѣрю;
             Равно и цѣль, въ какой меня зовешь ты --
             Я чувствую... Я объявлю позднѣй
             Тебѣ мой взглядъ на то, о чемъ съ тобою
             Вели мы рѣчь, а до того, прошу,
             Оставь меня. Не возмущай покоя
             Моей души. Я обсужу подробно
             Все то, что мнѣ ты высказалъ, а также.
             Тебя съ терпѣньемъ слушать буду впредь.
             Настанетъ мигъ, когда сойдемся снова
             Съ тобою мы, чтобъ обсудить подробнѣй
             Дальнѣйшій ходъ великихъ этихъ дѣлъ.
             А до того, знай, благородный другъ,
             Что поселится Брутъ скорѣй въ деревнѣ
             И будетъ жить въ ней пахаремъ простымъ,
             Чѣмъ звать себя позволитъ сыномъ Рима,
             Ужившимся позорно съ ходомъ дѣлъ,
             Какой грозитъ отяготѣть надъ нами.
   Кассій. Я радъ, что могъ своею слабой рѣчью
             Изсѣчь огонь изъ сердца Брута вновь.

(Возвращается Цезарь съ прежней свитой).

   Брутъ. Играмъ конецъ;-- идетъ обратно Цезарь.
   Кассій. Останови, когда пройдетъ онъ, Каску,
             Схвативъ за плащъ. Онъ пораскажетъ намъ,
             Съ своей обычной ѣдкостью, какія
             Диковинки случилось въ этотъ день.
   Брутъ. Да, это такъ... Но, посмотри, какъ гнѣвенъ
             Взоръ Цезаря; сверкаетъ онъ грозой,
             И всѣ кругомъ глядятъ, поднять не смѣя
             Отъ страха глазъ. Кальфурнія блѣдна,
             А Цицеронъ глазами мечетъ пламя,
             Какъ приходилось видѣть намъ не разъ,
             Когда, бывало, кто-нибудь въ сенатѣ
             Заспоритъ съ нимъ.
   Кассій.                     Узнаемъ мы навѣрно
             Отъ Каски все.
   Цезарь.                     Антоній!..
   Антоній.                     Цезарь!
   Цезарь.                                         Видѣть
             Я близъ себя люблю здоровяковъ,
             Что ночью спятъ и смотрятъ свѣтлымъ взглядомъ 9).
             Не нравится мнѣ этотъ чахлый Кассій:
             Угрюмъ; суровъ; охотникъ разсуждать!
             Такіе люди могутъ быть опасны.
   Антоній. О, Цезарь, нѣтъ! Повѣрь, онъ не опасенъ;
             Онъ нашъ вполнѣ; въ немъ честныхъ римлянъ духъ.
   Цезарь. Все не мѣшало бъ быть ему потолще!
             Хоть, правда, мнѣ отнюдь не страшенъ онъ;
             Но я скажу, что если бъ страхъ сродниться
             Могъ съ именемъ, какое я ношу,
             То былъ бы мнѣ изсохшій этотъ Кассій
             Страшнѣе всѣхъ!.. Съ нимъ избѣгалъ бы въ жизни
             Встрѣчаться я... Читаетъ много онъ,
             Глядитъ въ упоръ, и кажется, что въ душу
             Готовъ залѣзть пытливостью своей.
             Не любитъ игръ, какъ, напримѣръ, ихъ любишь,
             Антоній, ты; отъ музыки бѣжитъ;--
             Когда жъ порой, хоть въ рѣдкость, улыбнется,
             То, кажется, презрительно глядитъ
             Самъ на себя за то, что допустилъ
             Скривить свой ротъ надъ чѣмъ-нибудь улыбкой!
             Такимъ сердцамъ всегда не по нутру,
             Когда они увидятъ человѣка
             Славнѣй себя:-- вотъ почему опаснымъ
             Онъ можетъ быть... Я, впрочемъ, это все
             Сказалъ лишь съ тѣмъ, чтобъ указать опасность.
             Что жъ до меня, то, безъ сомнѣнья, мнѣ
             Не страшенъ онъ:-- вѣдь Цезарь я!.. Зайди
             Съ той стороны -- я тугъ на это ухо.
             Что думаешь по правдѣ ты о немъ?

(Цезарь уходитъ со свитой. Остаются Брутъ, Кассій и Каска).

   Каска. Зачѣмъ ты дернулъ меня за плащъ? Вѣрно, хотѣлъ что-нибудь сказать?
   Брутъ. Да, Каска; знать хотѣли мы причину
             Того, что сталъ вдругъ Цезарь такъ угрюмъ.
   Каска. Развѣ ты не былъ съ нимъ?
   Брутъ. Если бъ былъ, то не сталъ бы спрашивать.
   Каска. Да просто ему предложили корону, а онъ оттолкнулъ ее обратной стороною руки. Народъ же, увидя это, поднялъ ревъ.
   Брутъ. О чемъ же они ревѣли во второй разъ?
   Каска. О томъ же самомъ.
   Кассій. Крикъ раздался три раза;-- какая была причина третьяго?
   Каска. Опять-таки та же самая.
   Брутъ. Развѣ корона предлагалась ему три раза?
   Каска. Ровно три, и онъ столько же разъ ее отталкивалъ, хотя съ каждымъ новымъ разомъ дѣлалъ это все нѣжнѣе и нѣжнѣе. Мои же добрые сосѣди при каждомъ новомъ отказѣ поднимали ревъ.
   Кассій. Кто предлагалъ ему корону?
   Каска. Кто?-- конечно, Антоній.
   Брутъ. Разскажи, пожалуйста, какъ это все произошло и при какой обстановкѣ?
   Каска. Ну, насчетъ обстановки я не сумѣю вамъ сказать ровно ничего, хотя бы даже меня за это повѣсили. Я на нее не смотрѣлъ, а увидѣлъ просто, что Маркъ Антоній поднесъ ему корону 10). Впрочемъ, это была даже не корона, а просто какой-то вѣнокъ. Онъ, какъ я уже вамъ сказалъ, ее оттолкнулъ, хотя, по моему крайнему разумѣнію, ему, напротивъ, очень хотѣлось ее взять. Корона была поднесена во второй разъ -- и онъ оттолкнулъ ее снова, хотя, опять-таки по моему крайнему разумѣнію, мнѣ показалось, что его пальцы сами собой складывались ее схватить. Наконецъ то же самое поднесенье и отталкиванье повторилось въ третій разъ и при каждомъ отказѣ глупая толпа ревѣла, рукоплескала, бросала вверхъ свои пропотѣвшіе колпаки и въ концѣ концовъ до того отравила воздухъ вонью по поводу отказа Цезаря принять корону, что Цезарь самъ, не выдержавъ, упалъ въ обморокъ. Вонь была дѣйствительно такъ сильна, что я, изъ боязни ея наглотаться, не смѣлъ открыть рта для смѣха.
   Кассій. Постой, постой, не торопись. Ты сказалъ, что Цезарь упалъ въ обморокъ?
   Каска. Свалился, какъ снопъ, среди самой площади. Пѣна показалась на его губахъ, и онъ сдѣлался безгласенъ.
   Брутъ. Немудрено: онъ боленъ столбнякомъ.
   Кассій. Нѣтъ, нѣтъ, не онъ!-- Я, ты и честный Каска,
             Поражены недугомъ этимъ всѣ.
   Каска. Не знаю, что хочешь ты этимъ сказать, но то, что Цезарь упалъ безъ чувствъ, я видѣлъ собственными глазами. Я отказываюсь отъ званія честнаго человѣка, если толпа не рукоплескала ему, какъ рукоплещетъ и свиститъ гаеру на подмосткахъ, смотря по тому, довольна или нѣтъ его игрой.
   Брутъ. Что онъ сказалъ, когда очнулся?
   Каска. Надо вамъ знать, что еще до обморока, замѣтя, какъ обрадовалась толпа при видѣ отвергнутой короны, онъ разорвалъ на груди рубашку и предложилъ любому изъ присутствующихъ перерѣзать ему горло! Будь я артистъ по этой части, я непремѣнно исполнилъ бы его желаніе, если бъ даже пришлось отправиться за это вмѣстѣ съ бездѣльниками въ кромѣшный адъ... Тутъ онъ упалъ, а затѣмъ, очнувшись, объявилъ, что если сдѣлалъ или сказалъ что-нибудь непріятное, то проситъ почтенную публику ему это извинить изъ уваженія къ его болѣзни. Какія-то бабы, стоявшія возлѣ, воскликнули: "о, добрая душа!" и отъ всего сердца простили ему его прегрѣшенія. Придавать этому важность, впрочемъ, не стоитъ, потому что онѣ сдѣлали бы то же самое, если бъ онъ даже перерѣзалъ ихъ матерей.
   Брутъ. И послѣ того онъ впалъ въ это скверное расположеніе духа?
   Каска. Именно.
   Кассій. Говорилъ что-нибудь Цицеронъ?
   Каска. Говорилъ по-гречески.
   Кассій. Что же онъ сказалъ?
   Каска. На этотъ вопросъ я могу отвѣтить только враньемъ, и потому мнѣ будетъ стыдно смотрѣть вамъ въ глаза. Тѣ, которые его поняли, однако посмѣивались и покачивали головами; я же изъ его рѣчи не понялъ ни слова... Могу сообщить вамъ еще другія новости: Маруллъ и Флавій утихомирены за то, что срывали украшенія со статуй Цезаря 11).-- Теперь прощайте. Было тамъ еще много другихъ глупостей, только я ихъ перезабылъ.
   Кассій. Не хочешь ли со мной отужинать?
   Каска. Нѣтъ,-- обѣщался другимъ.
   Кассій. Такъ приходи завтра обѣдать.
   Каска. Пожалуй, если буду живъ, если ты не перемѣнишь намѣренія, и если твой обѣдъ стоитъ того, чтобъ его съѣсть.
   Кассій. Такъ я буду тебя ждать.
   Каска. Жди... Прощайте оба! (Уходитъ Каска).
   Брутъ. Какимъ же увальнемъ онъ нынче сталъ;
             А какъ былъ живъ, какъ мы ходили въ школу.
   Кассій. Онъ, несмотря на этотъ вялый видъ,
             Повѣрь мнѣ, Брутъ, бываетъ бодръ, какъ прежде,
             Чуть рѣчь зайдетъ о смѣлыхъ предпріятьяхъ
             И подвигахъ. Въ немъ грубость рѣчи -- свойство
             Его ума;-- подъ этою приправой
             Глотается людьми охотнѣй смыслъ
             Его рѣчей.
   Брутъ.           Ты въ этомъ правъ... Однакожъ
             Пора итти. Когда поговорить
             Со мной ты хочешь завтра -- я могу
             Зайти къ тебѣ, а ежели желаешь,
             Приди ко мнѣ,-- я буду ждать тебя.
   Кассій. Не премину. Подумай о судьбѣ
             Вселенной всей. (Брутъ уходитъ).
                                 Да, Брутъ! Ты благороденъ;
             Но вижу я, что можетъ потускнѣть
             Металлъ твоей правдивости вліяньемъ
             Дурной среды... Недаромъ говорятъ,
             Что честный духъ себя убережетъ
             Лишь въ обществѣ людей себѣ подобныхъ...
             Кто твердъ душой настолько, чтобъ не сдаться
             Соблазну въ сѣть?.. Я Цезарю противенъ --
             Брутъ имъ любимъ. Будь Брутомъ я, а онъ
             Будь Кассіемъ -- со мной иначе бъ Цезарь
             Себя держалъ.-- Подброшу въ эту ночь
             Въ домъ Брута я тайкомъ пять-шесть записокъ,
             Написанныхъ руками разныхъ лицъ,
             Чтобъ заподозрѣть могъ въ поступкѣ этомъ
             Онъ многихъ лицъ. Записки будутъ хоромъ
             Твердить одно, что Брутъ надежды Рима
             Вмѣстилъ въ себѣ. Прозрачно намекну
             Въ запискахъ тѣхъ равно на властолюбье
             Я Цезаря, и пусть тогда онъ смотритъ
             Во всѣ глаза. Его ударилъ часъ!
             Иначе зло грозой падетъ на насъ. (Уходитъ).
  

СЦЕНА 3-я.

Тамъ же. Улица. Громъ и молнія.

(Вбѣгаетъ напуганный Каска съ обнаженныхъ мечомъ. Навстрѣчу ему идетъ Цицеронъ).

   Цицеронъ. А! Каска, ты?-- Довелъ до дому вѣрно
             Ты Цезаря?-- Чего ты испугался?
             Куда бѣжишь?
   Каска.                     А ты?.. Иль страха нѣтъ
             Въ тебѣ самомъ при видѣ, какъ дрожитъ
             Земная грудь, подобно мягкой зыби?..
             О, Цицеронъ! Случалось видѣть мнѣ,
             Какъ бурный вихрь валилъ съ корнями дубы!
             Какъ океанъ, свирѣпо поднимаясь,
             Плескалъ волной до самыхъ облаковъ;
             Но никогда, до мига этой ночи
             Средь бурной мглы, такъ не спасался я,
             Пронизанный горящими струями
             Огней небесъ!.. Не закипѣлъ ли бунтъ
             На небесахъ?-- Не міръ ли дерзко вызвалъ
             Боговъ на бой и тѣмъ навлекъ ихъ грозный,
             Ужасный гнѣвъ?
   Цицеронъ.           Что жъ видѣлъ въ эту ночь
             Ты страшнаго?
   Каска.                     Что видѣлъ?.. Рабъ простой
             (Его въ лицо ты знаешь) поднялъ руку,
             И вдругъ огнемъ зардѣлась вся она,
             Какъ двадцать факеловъ, и былъ безвреденъ
             Ему огонь!.. Близъ стѣнъ Капитолійскихъ
             Я встрѣтилъ льва (съ тѣхъ поръ держу свой мечъ
             Я наголо); онъ бросилъ на меня
             Свирѣпый взглядъ и отошелъ, вреда
             Не сдѣлавъ мнѣ... Толпу я дальше встрѣтилъ
             Исчахлыхъ, блѣдныхъ женщинъ. Страхъ сквозилъ.
             На лицахъ ихъ; онѣ клялись, что будто
             Всѣ видѣли, какъ огненные люди
             Бродили въ ночь по римскимъ площадямъ!..
             А поутру, при блескѣ дня, спустилась
             На площадь вдругъ зловѣщая сова,
             Поднявши вой 12)!-- Ужъ если воочію
             Свершаются такія чудеса,
             И разомъ всѣ,-- то можно ль вѣрить глупой
             Людской молвѣ, что нечего дивиться
             Такимъ дѣламъ, и что вполнѣ законна
             Причина ихъ? Въ такихъ явленьяхъ должно
             Намъ прозрѣвать предвѣстье страшныхъ золъ
             И тяжкихъ бѣдъ для той страны, въ которой
             Мы видимъ ихъ!..
   Цицеронъ.                    Ну, да, конечно, время
             Настроено теперь на странный ладъ;
             Но родъ людской толкуетъ вѣдь событья
             По-своему и зачастую даже
             Наоборотъ тому, что говоритъ
             Событій смыслъ... Скажи, ты не слыхалъ,
             Придетъ ли завтра Цезарь въ Капитолій?
   Каска. Придетъ навѣрно. Отданъ имъ приказъ,
             Чтобъ извѣстилъ объ этомъ васъ Антоній.
   Цицеронъ. Прощай теперь: гулять въ такую бурю
             Охоты нѣтъ.
   Каска. Прощай!-- Спокойной ночи.

(Цицеронъ уходитъ. Входитъ Кассій).

   Кассій. Эй, кто тутъ?
   Каска.                              Римлянинъ.
   Кассій.                                         Твой голосъ, Каска,
             Я узнаю.
             Каска. Хорошъ твой, значитъ, слухъ.
             Но что за ночь!
   Кассій.                     Она пріятна людямъ
             Съ прямой душой.
   Каска.                     Видалъ ли кто-нибудь,
             Чтобъ сводъ небесъ намъ угрожалъ такъ страшно!
   Кассій. Видалъ, кому понятно, какъ полна
             Сама земля грѣхами и нечестьемъ.
             Что до меня, то вотъ смотри: брожу
             Я, грудь открывъ, по улицамъ столицы,
             Предавъ себя во власть громовыхъ стрѣлъ 13).
             И каждый разъ, какъ молнія пронзаетъ
             Небесный сводъ сіяньемъ голубымъ,
             Какъ цѣль, себя предъ нею выставляю
             Нарочно я.
   Каска.                     Зачѣмъ же искушать
             Такъ небеса? Несчастнымъ людямъ должно
             Дрожать, напротивъ, въ ужасѣ при видѣ,
             Какъ сонмъ боговъ въ могуществѣ своемъ
             Шлетъ вѣстниковъ своей жестокой кары
             На гибель намъ.
   Кассій.                     Ты облѣнился, Каска;
             Въ твоей груди иль вовсе нѣтъ огня,
             Какой горитъ въ груди у честныхъ римлянъ,
             Иль ты его таишь безъ всякой пользы
             Въ своей душѣ. Ты блѣденъ, ты дрожишь!
             Безсмысленно дивишься ты явленьямъ,
             Грозящимъ намъ съ пылающихъ небесъ;
             Но если бъ знать ты захотѣлъ причину,
             Зачѣмъ грозятъ такъ въ гнѣвѣ небеса;
             Зачѣмъ встаютъ и бродятъ тѣни мертвыхъ;
             Зачѣмъ, забывъ привычки и инстинктъ,
             Такъ мечутся животныя и птицы;
             Зачѣмъ вѣщаютъ мудрыя слова
             Младенцы намъ, а старцы стали глупы 14);
             Зачѣмъ весь міръ въ концѣ концовъ какъ будто бъ
             Природный ходъ явленій позабылъ
             И насъ дивитъ чудовищнымъ хаосомъ,--
             Когда бъ хотѣлъ,-- я повторю,-- проникнуть
             Ты въ тайный смыслъ всѣхъ этихъ страшныхъ дѣлъ --
             Ты бъ увидалъ, что духъ боговъ вселился
             Намѣренно въ событья этихъ дней,
             Чтобъ знаменьемъ они служили людямъ,
             Того, какъ палъ глубоко родъ людской!..
             Я укажу тебѣ на человѣка,
             Чья власть страшнѣй, чѣмъ громъ, разящій насъ!
             Онъ можетъ все! Сразить -- кого захочетъ,
             Прахъ разметать въ гробницѣ запертой,
             Рычать, какъ левъ, котораго ты встрѣтилъ;
             А между тѣмъ, такой же человѣкъ онъ,
             Какъ я и ты! Онъ не сильнѣе насъ!
             Такъ чѣмъ же могъ подняться такъ высоко
             Предъ нами онъ? Чѣмъ сдѣлалъ онъ себя
             Страшнѣй громовъ, рокочущихъ надъ нами?..
   Каска. Ты намекнуть на Цезаря, конечно,
             Желаешь мнѣ?
   Кассій.                     Не все ль равно, кто онъ?
             Не въ немъ бѣда, а въ насъ самихъ! Такія жъ
             Въ насъ плоть и кровь, какъ въ римлянахъ былыхъ;.
             Но духъ отцовъ, увы, угасъ навѣки
             У насъ въ сердцахъ! Наслѣдство матерей,
             Осталась намъ лишь женственная слабость
             И рабство мы, какъ женщины, несемъ!
   Каска. Я слышалъ точно, будто рѣшено
             Поднесть въ сенатѣ Цезарю корону,
             И что носить ее повсюду будетъ
             Онъ внѣ Италіи.
   Кассій.                     Ну, если такъ,
             То я носить сумѣю мой кинжалъ!
             Себя спасетъ отъ ига рабства Кассій!
             О, вотъ въ чемъ, боги, дали слабымъ смертнымъ
             Оружье вы! Вотъ чѣмъ сразить мы можемъ
             Тирановъ власть! Пусть сокрушить нельзя
             Мѣдь твердыхъ стѣнъ иль двери крѣпкихъ башенъ!
             Пусть смрадъ темницъ иль узы кандаловъ
             Ужасны намъ -- рѣшимости имъ духа
             Не удержать! Разъ утомившись жизнью,
             Себя всегда освободить мы можемъ
             Отъ узъ земныхъ! Узнаетъ скоро міръ,
             Какъ знаю я, что часть тиранства злого,
             Какое рокъ взвалилъ на плечи мнѣ,
             Стряхнуть легко!..
   Каска.                     Но это вѣдь исполнить
             Могу и я, равно какъ всякій рабъ,
             Рѣшившійся съ своимъ покончить рабствомъ.
   Кассій. Скажи, какъ могъ несчастный этотъ Цезарь
             Тираномъ стать?.. Онъ волкъ лишь потому,
             Что сходенъ Римъ съ овечьимъ жалкимъ стадомъ!
             Какъ страшный левъ, онъ Риму бъ не грозилъ,
             Когда бы въ насъ не видѣлъ робкихъ ланей.
             Подчасъ легко соломинкой разжечь
             Большой огонь.-- Но, боги, чѣмъ же, значитъ,
             Сталъ славный Римъ? Ужель онъ смрадной грудой
             Растопки сталъ, чтобъ освѣщать огнемъ
             Подобное ничтожество, какъ Цезарь?
             Позоръ и стыдъ!.. Но... кажется, что горемъ
             Увлекся я!-- Пожалуй, наболталъ
             Я лишнее предъ купленнымъ холопомъ.
             Того гляди отвѣтить тяжело
             Придется мнѣ;-- но я вооруженъ
             И, сверхъ того, съ опасностью сроднился
             Уже давно.
   Каска.                     Ты съ Каской говоришь,
             А онъ болтать смѣшныхъ не любитъ басенъ!
             Дай руку мнѣ! Придумай, какъ помочь
             Бѣдамъ, какія терпимъ мы:-- увидишь,
             Что не отстану я въ начатомъ дѣлѣ
             Ни отъ кого 15).
   Кассій.                     Такъ, значитъ, рѣшено!
             Узнай теперь, что многихъ знатныхъ римлянъ
             Успѣлъ склонить на доблестно-опасный
             Поступокъ я... Подъ портикомъ Помпея
             Сойдемся мы. Бродить въ такую ночь
             Охотниковъ отыщется немного.
             Гроза и злость неистовыхъ стихій
             Намъ, впрочемъ на руку: кровавъ и страшенъ,
             Какъ ярость ихъ, тотъ подвигъ, на который
             Обѣдъ даемъ себя мы посвятить. (Входитъ Цинна).
   Каска. Стой, стой!-- спѣшитъ сюда навстрѣчу кто-то.
   Кассій. Его я знаю,-- это Цинна; намъ
             Онъ вѣрный другъ. Куда спѣшишь ты, Цинна?
   Цинна. Ищу тебя.-- Кто это? Цимберъ?
   Кассій.                                                   Нѣтъ;
             Товарищъ новый, Каска,-- въ нашемъ дѣлѣ
             Участникъ онъ... Меня, не правда ль, ждутъ?
   Цинна. Я очень радъ... Но, что за ночь сегодня!
             Двумъ-тремъ изъ насъ почудились во тьмѣ
             Ужасныя, зловѣщія видѣнья.
   Кассій. Отвѣть мнѣ, ждутъ иль нѣтъ меня?
   Цинна. О, да...
             Какъ хорошо, когда бы могъ ты, Кассій,
             Устроить такъ, чтобъ благородный Брутъ
             Былъ съ нами же.
   Кассій.                     Объ этомъ не заботься.
             Возьми бумагу эту и подбрось
             Ее тайкомъ на преторское мѣсто,
             Чтобъ Брутъ ее нашелъ. Затѣмъ другую
             Брось въ домъ къ нему черезъ окно, а эту --
             Къ статуѣ Брута стараго приклей
             На липкій воскъ 16). Когда жъ исполнишь все --
             Вернись обратно къ портику Помпея,
             Гдѣ будемъ мы.-- Пришли ль туда Требоній
             И Децій Брутъ?
   Цинна.                     Всѣ тамъ давно; лишь Цимберъ
             На поиски отправленъ за тобой.
             Давай записки мнѣ,-- я ихъ подброшу,
             Какъ ты сказалъ.
   Кассій.                     Къ Помпеевой трибунѣ
             Вернись скорѣй... Иди за мною, Каска.
             Должны сегодня повидаться съ Брутомъ
             Мы до утра. Сталъ нашимъ онъ почти
             Ужъ на три четверти, а при свиданьи
             Отдастся намъ, увѣренъ я, совсѣмъ.
   Каска. О, онъ стоитъ высоко въ общемъ мнѣньи!
             То, что сочтутъ поступкомъ дерзкимъ въ насъ,
             Вмѣнять ему въ достоинство и славу.
             Онъ, какъ искусный, знающій алхимикъ,
             Своимъ вліяньемъ можетъ обратить
             Все въ золото 17).
   Кассій.                     Значенье Брута цѣнишь
             Прекрасно ты, равно и то, какъ нуженъ
             Онъ въ дѣлѣ намъ... Идемъ теперь,-- ужъ полночь.
             Мы до разсвѣта посѣтимъ его
             И завербуемъ въ наше дѣло прочно. (Уходятъ).
  

ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ,

СЦЕНА 1-я.

Садъ Брута. Ночь.

(Входитъ Брутъ).

   Брутъ. Эй, Люцій! Эй!.. Не вижу я по звѣздамъ,
             Который часъ. Меня ты слышишь, Люцій?
             Хотѣлъ бы я имѣть такой же сонь.
             Проснешься ль ты? Эй, Люцій, Люцій, Люцій!

(Входитъ Люцій)*

   Люцій. Я здѣсь, я здѣсь!
   Брутъ.                               Зажги огонь въ моей
             Рабочей комнатѣ и воротись
             Меня позвать.
   Люцій.                     Иду сейчасъ. (Уходитъ Люцій).
   Брутъ.                                         Погибель
             Его нужна! Не для своихъ я цѣлей
             Ее хочу, но для спасенья всѣхъ!
             Что ждать намъ всѣмъ, когда короны точно
             Достигнетъ онъ?.. Вотъ главный въ чемъ вопросъ.
             Какъ ядъ змѣи опаснѣй въ жаркій полдень,
             Такъ Цезарь намъ страшнѣй казаться долженъ
             Въ расцвѣтѣ силъ.-- Съ оглядкою ходить
             Должны мы всѣ!.. Вѣнчать его?.. А тамъ?
             Такъ поступивъ, ему вѣдь вложимъ въ руки
             Мы острый мечъ на гибель для себя!
             Тотъ, кто достигъ предѣловъ высшей власти,
             Опасенъ тѣмъ, что властолюбье губитъ
             Сердечность въ немъ! Хоть Цезарь никогда
             Не подчинялъ, сознаться въ томъ я долженъ,
             Страстямъ свой умъ; но вѣдь извѣстно намъ,
             Что сдержанность обыкновенно служитъ
             Лишь лѣстницей, чтобъ вознестись могли
             По ней наверхъ мы почестей и славы.
             Идя впередъ -- мы смотримъ на ступени;
             А разъ взойдя -- сейчасъ же обращаемъ
             Взоръ къ облакамъ, презрѣвши путь, которымъ
             Взошли наверхъ. Вотъ что случится впредь
             И съ Цезаремъ,-- а потому должны мы
             Предупредить грозящую бѣду!
             И если нѣтъ достаточной причины
             Покончить съ нимъ теперь, пока для Рима
             Не страшенъ онъ,-- то съ полнымъ правомъ можемъ
             Мы разсчитать, что, захвативши власть,
             Предѣловъ ей онъ больше знать не будетъ.
             Его убить поэтому должны
             Мы, какъ змѣю, пока она въ зачаткѣ;
             А разъ змѣя успѣетъ выйти въ свѣтъ --
             Ей дѣлать зло велитъ сама природа (Входитъ Люцій).
   Люцій. Ночникъ зажженъ... Когда я на окнѣ
             Искалъ кремень, то мнѣ попался въ руки
             Вотъ этотъ запечатанный пакетъ.
             Онъ не былъ тамъ -- я знаю это вѣрно,
             Когда хотѣлъ ложиться я въ постель.
   Брутъ. Ну такъ ступай и лягъ въ нее опять;
             Ночь не прошла; не завтра ль Иды Марта?
   Люцій. Не вспомню я.
   Брутъ.                               Взгляни въ календарѣ.
   Люцій. Иду сейчасъ. (Уходитъ Люцій).
   Брутъ.                               Пронизанъ нынче воздухъ
             Такимъ потокомъ падающихъ звѣздъ,
             Что нѣтъ труда читать при ихъ сіяньи.

(Открываетъ пакетъ и читаетъ).

             "Заснулъ ты, Брутъ! Проснись! Познай себя!
             Ужели Римъ?.. Все въ томъ же родѣ дальше.
             "Возстань! Рази! Заснулъ ты, Брутъ! Проснись" 14)!
             Уже не разъ совѣты эти слышать
             Случалось мнѣ:-- подбрасывали ихъ
             Нерѣдко на пути моемъ... Что жъ должно
             Понять изъ этихъ словъ:-- "Ужели Римъ"?..
             Какой дальнѣйшій смыслъ?-- О, онъ понятенъ.
             Ужели Римъ преклонится подъ гнетомъ
             Одной руки?.. Тотъ Римъ, съ чьихъ улицъ изгнанъ
             Моимъ великимъ предкомъ былъ Тарквиній,
             Царившій въ немъ?.. "Заговори! Возстань!" --
             Зовутъ меня возстать рукой и словомъ!
             Да, славный Римъ! Обѣтъ даю я въ томъ,
             Что, если есть возможность лишь исполнить,
             Что хочешь ты,-- исполнитъ это Брутъ!

(Возвращается Люцій).

   Люцій. Сегодня день четырнадцатый Марта.

(Стучатъ въ двери).

   Брутъ. А, хорошо!.. Взгляни, кто тамъ стучитъ!

(Люцій уходитъ).

             Лишился сна я съ той поры, какъ Кассій
             Меня подвигъ на Цезаря возстать!
             Но, впрочемъ, время между страшнымъ дѣдомъ
             И замысломъ похоже на тяжелый,
             Тревожный сонъ, исполненный ужасныхъ
             Зловѣщихъ грезъ 19)! Умъ ищетъ второпяхъ
             Земныхъ орудій, чтобъ исполнить дѣло,
             И человѣкъ, какъ маленькое царство,
             Охваченное вдругъ напоромъ смутъ,
             Не знаетъ, что начать. (Возвращается Люцій).
   Люцій.                               Тамъ зять твой, Кассій 20).
             Желаетъ онъ увидѣться съ тобой.
   Брутъ.                                         Одинъ ли онъ?
   Люцій. Нѣтъ, съ нимъ пришли другіе.
   Брутъ. Ты знаешь, кто?
   Люцій.                               Нѣтъ;-- до ушей они
             Закрыты шляпами, лицо же снизу
             Закутано подъ складками плащей.
             Мнѣ не было возможности узнать
             По виду ихъ.
   Брутъ.                     Они!-- Пускай войдутъ.

(Люцій уходитъ).

             Таковъ бываетъ заговоръ! Стыдится
             Открыто показать себя онъ даже
             Во тьмѣ ночной, когда себѣ преградъ
             Не знаетъ зло! Въ какомъ же темномъ гротѣ
             Онъ долженъ скрыться яркимъ свѣтлымъ днемъ?
             Напрасно будешь, заговоръ, искать
             Такихъ ты мѣстъ!.. Ты ихъ нигдѣ не сыщешь.
             Скрывай себя улыбкой лживой ласки:
             Вотъ твой покровъ!.. Вѣдь если бы задумалъ
             Явиться ты, поднявъ свое чело,
             То самъ Эребъ тебя отъ подозрѣнья
             Не могъ бы скрыть!

(Входятъ Кассій, Каска, Децій, Цинна, Метеллъ, Цимбелъ и Требоній).

   Каска.                               Мы, кажется, пришли
             Не во время:-- смутили твой покойный
             И мирный сонъ?-- Здорово, Брутъ!-- Сознайся,
             Мы не въ пору?
   Брутъ.                     О, нѣтъ! Я больше часу,
             Какъ всталъ уже, а ночь не спалъ совсѣмъ...
             Знакомъ ли съ тѣми я, кого съ собой
             Вы привели?
   Каска.                     Знакомъ со всѣми ты.
             Нѣтъ никого, кто всей душой и сердцемъ
             Тебя не чтитъ. Всѣ искренно желаютъ,
             Чтобъ о себѣ такого жъ былъ ты мнѣнья,
             Какимъ къ тебѣ проникнуты сердца
             Всѣхъ честныхъ римлянъ...

(Указываетъ на одного изъ пришедшихъ)

             Предъ тобой Требоній.
   Брутъ.                               Привѣтъ ему.
   Кассій (указывая на другого). Вотъ Децій Брутъ.
   Брутъ.                                                             Желаннымъ
             Будь гостемъ здѣсь.
   Кассій.                     Вотъ Каска, Динна, Цимберъ.
   Брутъ. Привѣтъ имъ всѣмъ... Какой заботой нынче
             Встревоженъ вашъ покойный, мирный сонъ?
   Кассій. Шепну тебѣ объ этомъ я два слова.

(Отходятъ и разговариваютъ тихо).

   Децій (показывая на небо).
             Не правда ли, что солнце всходитъ здѣсь?
             Вѣдь вотъ востокъ?
   Каска.                               Нѣтъ, нѣтъ.
   Цинна.                                         О, безъ сомнѣнья.
             Уже теперь сквозь дымку облаковъ
             Замѣтенъ свѣтъ, предвѣстникъ близкій утра.
   Каска. Скажу я вамъ, что вы ошиблись оба,
             Вотъ здѣсь, какъ разъ куда я указалъ
             Моимъ мечомъ, восходитъ утромъ солнце.
             И хоть весной, когда юнѣе годъ,
             Оно встаетъ гораздо ближе къ югу --
             Зато позднѣй, чуть пронестись успѣютъ
             Два мѣсяца,-- съ тѣмъ вмѣстѣ переходитъ
             На сѣверъ первый лучъ его;-- но главный
             Восточный пунктъ все жъ остается здѣсь,
             Въ той сторонѣ, гдѣ виденъ Капитолій.
   Брутъ (приближаясь). Пусть руку каждый мнѣ изъ васъ подастъ.
   Каска. И подтвердитъ рѣшенье наше клятвой.
   Брутъ. Нѣтъ, нѣтъ, безъ клятвъ!.. Когда ни наша совѣсть,
             Ни все, что молча терпимъ мы въ душѣ,
             Ни времени позорныя событья --
             Не ясны намъ,-- то разойдемтесь мирно,
             И каждый пусть воротится лѣниво
             Въ свою постель!.. Пусть вознесется гордо
             Тиранства мощь, а мы послушно будемъ
             Ждать, чтобъ судьба сразила другъ за другомъ
             Позорно насъ!.. Но если то, о чемъ
             Я говорю, достаточно, чтобъ вызвать
             Огонь въ груди у трусости самой
             Достаточно, чтобъ даже въ сердце женщинъ
             Влить храбрый пылъ -- тогда, спрошу, друзья,
             Какихъ еще намъ нужно побужденій,
             Чтобы возстать? Какихъ иныхъ связей,
             Помимо данной клятвы честныхъ римлянъ,
             Рѣшившихся исполнить неотступно,
             Что рѣшено?.. Какихъ намъ нужно клятвъ,
             Коль скоро честь предъ честью обязалась
             Иль долгъ свершить, иль погубить себя?..
             Кто ищетъ клятвъ?.. Жрецы, пустые трусы,
             Людишки, что не вѣрятъ никому,
             Да горюны, въ которыхъ къ оскорбленью
             Ужъ чувства нѣтъ!.. Пускай при всякомъ вздорѣ
             Клянется дрянь, которой перестали
             Всѣ довѣрять;-- но не должны сквернить
             Мы подвигъ нашъ и чистый пылъ сердецъ,
             Горящій въ насъ, обиднымъ помышленьемъ,
             Что будто бы скрѣпить должны обѣтъ
             Мы клятвами!.. Тотъ римлянинъ, который
             Хоть въ малости преступитъ данный имъ
             Святой обѣтъ -- докажетъ этимъ только,
             Что кровь его, которую считалъ
             Онъ чистою -- осквернена развратомъ,
             И что рожденъ въ позорѣ онъ на свѣтъ...
   Кассій. Какъ поступить, скажите, съ Цицерономъ?
             Онъ могъ бы быть, я думаю, хорошей
             Поддержкой намъ... Должны ли мы открыться,
             Предъ нимъ иль нѣтъ?
   Каска.                               Конечно:-- обходить
             Такихъ людей не должно.
   Цинна.                               Безъ сомнѣнья
   Метеллъ. О, да! Пусть будетъ нашимъ онъ!.. Поможетъ
             Почтенной сѣдиной своей онъ намъ
             Завоевать общественное мнѣнье
             И подкупить людскіе голоса
             На пользу дѣла нашего. Молва
             Ему припишетъ замыселъ и скажетъ,
             Что дѣйствовали мы, руководясь
             Его умомъ. Нашъ бурный пылъ и юность
             Прикроются такимъ путемъ его
             Почтенностью.
   Брутъ.                     Нѣтъ, нѣтъ!.. Не открывайтесь
             Ему ни въ чемъ: онъ ни за что на свѣтѣ
             Не согласится дѣйствовать въ дѣлахъ,
             Затѣянныхъ не имъ.
   Кассій.                               Такъ обойдемся
             И безъ него 21).
   Каска.                     Онъ, точно, не товарищъ
             Въ такихъ дѣлахъ.
   Децій.                     А съ Цезаремъ не будетъ
             Убитъ никто?
   Кассій.                     Вопросъ поставленъ дѣльно.
             Мнѣ кажется, Антоній былъ всегда
             Такъ близокъ къ Цезарю, что нѣтъ причины
             Ему переживать его. Найдемъ мы
             Въ немъ ловкаго врага. Его характеръ
             Давно извѣстенъ всѣмъ, и если пуститъ
             Свое искусство въ дѣло онъ хитро,
             То, вѣрьте мнѣ, надѣлаетъ не мало
             Намъ безпокойствъ; а потому, чтобъ лучше
             Предупредить грозящую бѣду,
             Пусть съ Цезаремъ погибнетъ и Антоній 22).
   Брутъ. Нѣтъ, Кассій, нѣтъ!.. Кровавымъ черезчуръ
             Покажется нашъ подвигъ, если вслѣдъ
             За головой рубить мы будемъ члены.
             Съ убійствомъ злость родниться не должна!
             Антоній, весь не болѣе, какъ только
             Часть Цезаря. Должны принесть, другъ
             Лишь жертву мы, но въ палачей себя
             Не обращать! Возстали противъ духа
             Мы Цезаря, а въ духѣ крови нѣтъ.
             О, если бъ могъ быть умерщвленнымъ нами
             Духъ Цезаря, а Цезарь самъ остался бъ
             Здоровъ и живъ!.. Но онъ -- увы!-- за духъ
             Свой долженъ пасть!.. Убить его должны
             Мы съ твердостью, но безъ жестокой злобы!
             Достоинъ онъ быть жертвой для боговъ,
             А потому рубить его не должно
             Въ добычу псамъ. Сердцами мы своими
             Должны похожи быть на тѣхъ господъ,
             Которые, отдавши приказанье
             Слугамъ своимъ исполнить злое дѣло,
             Бранятъ за это ихъ же. Сдѣлавъ такъ,
             Докажемъ мы предъ свѣтомъ, что не злость
             Подвигла насъ исполнить наше дѣло,
             А надобность. Заслужимъ имя мы
             Не палачей, а вѣстниковъ спасенья.
             Не думайте жъ, что можетъ быть Антоній
             Опасенъ намъ: онъ Цезаря рука,
             А что жъ бояться рукъ, когда мы снимемъ
             Съ плечъ голову?
   Кассій.                     Я все жъ его боюсь.
             Опасность въ томъ, что слишкомъ ужъ привязанъ
             Онъ къ Цезарю.
   Брутъ.                     Ну, полно, полно, Кассій!
             Брось эту мысль. Когда онъ точно любитъ
             Такъ Цезаря,-- то горе въ этомъ будетъ
             Лишь для него:-- онъ можетъ пасть, прикрывъ
             Его собой; но врядъ ли можно ждать
             И этого:-- Антоній любитъ жизнь,
             Игру, друзей -- вотъ чѣмъ себя онъ тѣшитъ.
   Требоній. Его бояться нечего;-- пускай
             Живетъ себѣ! Увидите, что позже
             Надъ этимъ всѣмъ онъ посмѣется самъ! (Бьютъ часы).
   Брутъ. Тсс... слушать звонъ!
   Кассій.                               Пробило три.
   Требоній.                                         Настала
             Пора итти.
   Кассій.                     Сомнительно одно:
             Захочетъ ли сегодня выйти Цезарь?
             Онъ, вопреки тому, чѣмъ прежде былъ,
             Сказали мнѣ, сталъ нынче суевѣренъ:
             Сталъ вѣрить въ сны, въ предчувствія и всякій
             Подобный вздоръ... Что, если испугавшись
             Тѣхъ ужасовъ, какіе разыгрались
             Сегодня въ ночь,-- повѣритъ болтовнѣ
             Авгуровъ онъ и въ Капитолій утромъ
             Не явится?
   Децій.                     Не бойтесь: я берусь
             Уладить это дѣло, если точно
             Онъ будетъ такъ настроенъ. Любитъ онъ
             Вѣдь говоритъ, что ловятся легко
             Слоны посредствомъ ямъ, единороги --
             Посредствомъ пней, медвѣди -- зеркалами 23),
             А люди попадаются на лесть.
             Когда жъ ему я говорю, что лести
             Не терпитъ Цезарь самъ,-- то онъ съ довольствомъ
             Киваетъ мнѣ, отлично попадаясь
             На эту лесть, хитрѣйшую изъ всѣхъ.
             А потому вы только предоставьте
             Все дѣло мнѣ: я Цезаря сумѣю
             Настроить такъ, что въ Капитолій утромъ
             Онъ явится навѣрно.
   Кассій.                               Лучше будетъ
             Намъ всей толпой отправиться за нимъ.
   Брутъ. Да, да, къ восьми часамъ,-- никакъ не позже.
   Цинна. Пусть будетъ такъ;-- не пропустите жъ срока.
   Метеллъ. Вѣдь Цезарю смертельный врагъ Лигарій
             За то, что тотъ съ нимъ дерзко обошелся,
             Когда сказать хвалебную хотѣлъ онъ
             Помпею рѣчь. Дивлюсь, какъ позабыли
             Вы пригласить въ товарищи его.
   Брутъ. Ступай, Метеллъ, за нимъ;-- Лигарій многимъ
             Обязанъ мнѣ и любитъ потому
             Меня отъ всей души. Устрой лишь только,
             Чтобъ онъ пришелъ,-- а я ужъ завербую
             Его легко.
   Кассій.                     День настаетъ -- пора намъ
             Проститься, Брутъ. Разстанемтесь, друзья!
             Пусть каждый помнитъ данное имъ слово
             И римлянъ духъ хранитъ въ своей груди.
   Брутъ. Примите всѣ веселый, бодрый видъ,
             Чтобы не выдалъ затаенныхъ мыслей
             Ни взглядъ ни звукъ. Держать себя должны
             Теперь мы всѣ, какъ римскіе актеры,
             Ведущіе невозмутимо твердо
             На сценѣ роль. (Всѣ уходятъ, кромѣ Брута).
                                 Эй, мальчикъ! Люцій, Люцій!
             Заснулъ опять. Пусть, впрочемъ, спитъ! Пусть сладко
             И мирно спитъ 24);-- вѣдь страшныхъ грезъ, какими
             Тревожится въ заботахъ умъ людской,
             Не знаетъ онъ,-- такъ спи спокойно, мальчикъ!

(Входитъ Порція) 25)

   Порція. Мой Брутъ!.. Ты здѣсь?
   Брутъ.                                         Возможно ли?.. Ты встала?..
             Зачѣмъ? Къ чему?.. Умно ли выходить
             Тебѣ съ твоимъ здоровьемъ въ этотъ ранній,
             Холодный часъ?
   Порція.           А развѣ остороженъ,
             Скажи, ты самъ?.. Безъ ласковаго слова
             Ушелъ съ постели ты. Вчера предъ сномъ,
             За ужиномъ, вскочилъ внезапно съ мѣста
             И сталъ ходить, скрестивъ со вздохомъ руки.
             На мой вопросъ: "Что сдѣлалось съ тобой?"
             Пронзилъ меня ты строгимъ, мрачнымъ взглядомъ;
             Когда же я настойчиво просила
             Открыться мнѣ -- встряхнулъ ты головой
             И топнулъ въ нетерпѣньи. Не отвѣтилъ
             Ты даже мнѣ, когда я повторила
             Тебѣ вопросъ!.. Ты недовольнымъ взглядомъ
             Велѣлъ уйти мнѣ прочь. Я не хотѣла
             Тебя сердить и покорилась молча.
             Твой гнѣвъ былъ слишкомъ ясенъ мнѣ, но я
             Его сочла минутною хандрой,
             Какой подчасъ страдаютъ всѣ мужчины.
             Но ты не спишь, не хочешь пить и ѣсть.
             Когда бъ печаль, которой ты взволнованъ,
             Такъ измѣнить могла твое лицо,
             Какъ измѣнился ею твой характеръ --
             Тебя бы не узнала я... Откройся,
             Другъ милый, мнѣ! Скажи, какой бѣдой
             Встревоженъ ты?
   Брутъ.                     Я не совсѣмъ здоровъ --
             Вотъ вся бѣда.
   Порція.           Нѣтъ, нѣтъ,-- Брутъ остороженъ!
             Когда бъ себя онъ чувствовалъ больнымъ,
             Онъ сталъ тогда бъ лѣчиться.
   Брутъ.                               Твой совѣтъ
             Исполню я;-- прошу лишь, не тревожься,
             Мой милый другъ!.. Ступай спокойно спать.
   Порція. Брутъ нездоровъ?.. Такъ для чего жъ выходитъ
             Онъ въ ранній часъ, едва прикрывъ себя,
             И дышитъ здѣсь сырымъ туманомъ утра?
             Брутъ нездоровъ?.. Такъ для чего жъ покинулъ
             Украдкой онъ спокойную постель
             И здѣсь стоитъ, обвѣянный дыханьемъ
             Зловредныхъ, заразительныхъ паровъ,
             Рискуя тѣмъ еще усилить вдвое
             Свою болѣзнь?.. Нѣтъ, нѣтъ, мой Брутъ!.. болѣзнь
             Твоя въ душѣ, и я хочу по праву
             Твоей жены знать все!.. Я на колѣняхъ
             Молю тебя: скажи, хотя во имя
             Той красоты, которою когда-то
             Я славилась; во имя словъ любви
             И клятвы той, которая навѣки
             Связала насъ и тѣломъ и душой,--
             Скажи, скажи мнѣ, вѣрной половинѣ
             Твоей, мой Брутъ -- чѣмъ такъ встревоженъ ты?
             Какихъ людей ты принималъ сегодня
             Въ ночной тиши? Съ тобою было ихъ
             Здѣсь шесть иль семь; они предъ тьмою даже,
             Я видѣла, себя старались скрыть.
   Брутъ. Встань, милый другъ.
   Порція.                               Колѣнъ я не склонила бъ,
             Когда бъ ты былъ мой прежній, добрый Брутъ.
             Скажи, ужель въ условьѣ нашемъ брачномъ
             Написано, что не должна дѣлить я
             Твоихъ всѣхъ тайнъ? Ужель съ тобой слилась
             Навѣки я лишь только вполовину?
             Ужель мой долгъ подругой быть тебѣ
             Лишь за столомъ, беречь тебя въ постели
             Иль занимать пустою болтовней?
             Должна ль я жить въ предмѣстьѣ лишь далекомъ
             Тѣхъ помысловъ, какими занятъ ты?
             О, если такъ -- я не подруга Брута,
             Но жалкая наложница его!
   Брутъ. Подруга ты!.. Достойная подруга!
             Дороже мнѣ горячей крови ты,
             Которая въ моемъ струится сердцѣ,
             Измученномъ щемящею тоской.
   Порція. Будь это такъ -- давно твою бы тайну
             Узнала я... Я женщина, конечно,
             Но женщина, которую избралъ
             Великій Брутъ 26)!.. Я женщина, конечно,
             Но женщина, въ которой люди чтутъ
             Катона дочь! Такъ неужель не тверже
             Должна я быть, чѣмъ весь мой слабый полъ,
             Когда судьбой мнѣ посланы такіе
             Отецъ и мужъ?.. Открой свою мнѣ тайну!
             Ее, повѣрь, я свято сохраню!
             Я въ твердости себя ужъ испытала:
             Взгляни -- я ранила себя нарочно,
             Чтобъ увидать, могу ль переносить
             Безмолвно боль.
   Брутъ.                     Пошлите силъ мнѣ, боги,
             Чтобъ былъ достоинъ я такой жены! (За дверью стучатъ).
             Тсс... слышишь? стукъ!-- уйди на мигъ отсюда.
             Сейчасъ со мной раздѣлишь ты секретъ
             Моей души. Все, все тебѣ открою!
             Узнаешь ты причину мрачныхъ мыслей,
             Покрывшихъ мнѣ морщинами лицо 27).
             Уйди скорѣй. (Порція уходитъ. Входятъ Люцій и Лигарій).
                                 Кто стукнулъ въ двери, Люцій?
   Люцій. Какой-то блѣдный, слабый человѣкъ
             Желаетъ говорить съ тобой.
   Брутъ.                                         Лигарій!
             Была у насъ сегодня о тебѣ
             Съ Метелломъ рѣчь... Ступай отсюда, Люцій.

(Люцій уходитъ).

             Что скажешь, другъ?
   Лигарій.                     Привѣтствуетъ тебя
             Больной чуть слышной рѣчью.
   Брутъ.                                         Дурно выбралъ,
             Мой честный Кай, ты время, чтобъ хворать,
             И не въ пору надѣлъ свою повязку.
             О, если бъ былъ здоровъ ты!
   Лигарій.                               Я не боленъ,
             Коль скоро Брутъ готовится къ свершенью
             Великихъ дѣлъ, гдѣ замѣшалась честь 28).
   Брутъ. Свершить такое дѣло я намѣренъ
             Дѣйствительно; но въ силахъ ли ты будешь
             Узнать о немъ?
   Лигарій.                    Я божествами Рима,
             Которыхъ чтитъ и славитъ нашъ народъ,
             Клянусь, что сбросилъ съ плечъ своихъ безслѣдно
             Мою болѣзнь... О, сынъ достойный Рима!
             Великихъ предковъ сынъ! Какъ заклинатель,
             Умѣлъ воззвать ты къ жизни вновь мой скорбный,
             Упавшій духъ!.. Все требуй, что захочешь!
             Куда велишь -- я брошусь съ головой!..
             Достичь берусь я цѣлей невозможныхъ!
             Исполню все!-- Что дѣлать?..-- говори!..
   Брутъ. Больнымъ должны мы возвратить здоровье.
   Лигарій. Не поздоровится зато, быть-можетъ,
             Тѣмъ, кто здоровъ!
   Брутъ.                               Судилъ и это Рокъ.
             Я разскажу, мой честный Кай, въ чемъ дѣло,
             Тебѣ въ пути, когда пойдемъ мы къ мѣсту,
             Гдѣ наша цѣль.
   Лигарій.                     Такъ въ путь безъ дальнихъ словъ!
             Вослѣдъ тебѣ съ воспламененнымъ сердцемъ
             Отправлюсь я! Куда -- не знаю самъ!
             Но Брутъ зоветъ -- мнѣ этого довольно,
             Чтобъ шелъ я съ нимъ.
   Брутъ.                               Такъ слѣдуй же за мной. (Уходятъ).
  

СЦЕНА 2-я.

Комната въ домѣ Цезаря. Громъ и молнія.

(Входитъ Цезарь въ ночномъ платьѣ).

   Цезарь. Какая ночь! Покоя нѣтъ ни въ небѣ
             Ни на землѣ. Кальфурнія, заснувъ,
             Три раза пробуждалась съ громкимъ крикомъ,
             Что я убитъ... Эй, кто-нибудь!

(Входитъ служитель).

   Служитель.                               Что Цезарь
             Прикажетъ мнѣ?
   Цезарь.                     Вели зарѣзать жертву,
             И пусть жрецы черезъ тебя отвѣтятъ,
             Что въ ней найдутъ.
   Служитель.                     Исполню тотчасъ, Цезарь.

(Уходитъ. Входитъ Кальфурнія).

   Кальфурнія. Ужель сегодня хочешь выйти, Цезарь,
             Изъ дома ты?-- Нѣтъ, нѣтъ, ты не пойдешь.
   Цезарь. Сказалъ -- пойду! Опасность можетъ робко
             Таиться за спиной моей, но встрѣтивъ
             Взоръ Цезаря -- исчезнетъ безъ слѣда.
   Кальфурнія. Не вѣрила въ пустыя предсказанья 29)
             Я никогда; но нынче страхъ предъ ними
             Сковалъ мой умъ. Помимо страшныхъ грезъ,
             Терзавшихъ насъ, я слышала молву
             Объ ужасахъ, почудившихся стражѣ.
             Сказали мнѣ, что львица родила
             На улицѣ! Гробницы открывали
             Широкій зѣвъ, чтобъ выпустить на свѣтъ
             Своихъ жильцовъ! На облакахъ дрались
             Когорты страшныхъ воиновъ въ бронѣ
             Изъ пламени, и кровь изъ тяжкихъ ранъ
             Потоками лилась на Капитолій!
             Ужасный гулъ стоялъ надъ всей землей;
             Стонъ раненыхъ и ржанье дикихъ коней
             Пугали слухъ, на улицахъ же съ воплемъ
             Носились рои призраковъ!.. О, Цезарь!
             Подобныхъ дѣлъ оставить безъ вниманья,
             Повѣрь, нельзя, и мнѣ они ужасны!
   Цезарь. Предотвращать то, что судили боги,
             Намъ не дано... Итти я долженъ. Что же
             До страшныхъ предвѣщаній -- то они
             Сулятъ вѣдь горе всѣмъ, такъ гдѣ жъ причина,
             Чтобъ испугался Цезарь ихъ одинъ?
   Кальфурнія. Огонь кометъ не страшенъ жалкимъ нищимъ!
             Но онъ горитъ передъ бѣдой царей!
   Цезарь. Ничтожный трусъ боится смерти вѣчно;
             Но тотъ, кто смѣлъ -- ее встрѣчаетъ разъ 30).
             Изъ всѣхъ чудесъ, какія видѣть въ жизни
             Случалось мнѣ, я почиталъ всегда
             Всего страннѣй и вмѣстѣ съ тѣмъ забавнѣй,
             Что люди ждутъ со страхомъ робкимъ смерти,
             Забывъ, что смерть сражаетъ ихъ врасплохъ.

(Служитель возвращается).

             Какой отвѣтъ прислали мнѣ авгуры?
   Служитель. Они совѣтъ даютъ тебѣ сегодня
             Не выходить. Разрѣзавъ тѣло жертвы
             Они найти въ ней сердца не могли.
   Цезарь. Надъ трусостью, какъ вижу я, смѣются
             И божества;-- ихъ голосъ говоритъ,
             Что если страхъ меня удержитъ дома,
             То тварью я безъ сердца буду самъ.
             Вопросъ рѣшенъ: страхъ Цезарю невѣдомъ!
             Должна опасность передъ нимъ дрожать --
             Не онъ предъ ней! Мы рождены съ ней вмѣстѣ,
             Какъ пара львовъ; но я сильнѣй и старше,
             Такъ выйти мнѣ не помѣшаетъ страхъ.
   Кальфурнія. Ахъ, вижу я,-- довѣрчивость готова
             Сразить твой умъ!.. Останься! Припиши
             Причину мнѣ: скажи, что я боялась
             Пустить тебя; что собственный твой страхъ
             Тутъ ни при чемъ. Пускай Антоній скажетъ
             Сенаторамъ, что не совсѣмъ здоровъ
             Сегодня ты. Молю я на колѣняхъ
             Тебя о томъ!
   Цезарь.           Ну, хорошо,-- пусть будетъ,
             Какъ хочешь ты; пускай Антоній скажетъ,
             Что боленъ я и не могу прійти.

(Входитъ Децій).

             Вотъ Децій Брутъ -- онъ это подтвердитъ.
   Децій. Привѣтъ тебѣ, великій, славный Цезарь!
             Явился я просить тебя въ сенатъ.
   Цезарь. Явился ты, чтобъ передать привѣтъ мой
             Сенаторамъ и имъ сказать, что нынче
             Я не приду. Не вздумай лишь солгать,
             Что я не смѣлъ или не могъ явиться.
             "Я не хочу" -- вотъ что ты скажешь имъ.
   Кальфурнія. Ты скажешь имъ, что боленъ онъ.
   Цезарь.                                                   Нѣтъ, Цезарь
             Не будетъ лгать! Простеръ побѣдно руку
             Я не затѣмъ до отдаленныхъ странъ,
             Чтобъ страхъ мѣшалъ сказать мнѣ слово правды
             Передъ толпой сѣдыхъ бородачей.
             Ты просто скажешь имъ, что быть въ сенатѣ
             Я не хочу.
   Децій.           Великій, славный Цезарь!
             Нельзя ль узнать точнѣе мнѣ причину
             Того, что ты рѣшилъ?.. Меня въ сенатѣ
             Вѣдь осмѣютъ, когда я передамъ
             Твои слова.
   Цезарь.           "Я не хочу!" -- другой
             Причины нѣтъ, и не зачѣмъ сенату
             Ее искать... Тебѣ жъ, въ виду того,
             Что мною ты любимъ, скажу, пожалуй,
             Что остаюсь я дома по желанью
             Моей жены. Ей снилось нынче ночью,
             Что будто бы изъ статуи моей
             Лились ключомъ потоки чистой крови,
             И римляне со смѣхомъ на лицѣ
             Купали руки въ ней. Жена находитъ,
             Что въ этомъ снѣ предвѣстье грозныхъ бѣдъ,
             А потому, склонившись предо мной,
             Она меня молила неотступно,
             Чтобъ дома я остался въ этотъ день.
   Децій. Ты этотъ сонъ истолковалъ невѣрно;--
             Я вижу въ немъ, напротивъ, добрый знакъ.
             Ты говоришь, что статуя твоя
             Струила кровь, и римляне купали
             Съ весельемъ руки въ ней;-- предвѣстье вижу
             Я въ этомъ снѣ, что обновишь собою
             Ты римлянъ кровь; что будутъ кровь твою
             Отнынѣ чтить знатнѣйшіе изъ римлянъ,
             Какъ славы знакъ иль какъ святой залогъ
             Великихъ дѣлъ:-- вотъ какъ я понялъ сонъ
             Твоей жены.
   Цезарь.           Твой способъ объясненья
             Мнѣ нравится.
   Децій.                     Ты, выслушавъ, увидишь,
             Какъ вѣренъ онъ. Узнай, что въ этотъ день
             Сенатъ рѣшилъ поднесть тебѣ корону.
             Суди же самъ, что будетъ, если вдругъ
             Ты не придешь? Сенаторы отмѣнятъ
             Свой приговоръ, а сверхъ того, пожалуй,
             Тебя поднимутъ на смѣхъ. Стоитъ крикнуть
             Лишь одному: "Отсрочимте собранье,
             Пока супруга Цезаря не будетъ
             Спокойнѣй спать".-- А если Цезарь будетъ
             Такъ прятаться -- не станутъ ли тихонько
             Шептать другъ другу на ухо, что нынче
             Ты трусомъ сталъ 31).-- Прошу прощенья, Цезарь,
             За рѣзкость словъ; но вѣрь, я ихъ сказалъ
             Лишь изъ любви. Я такъ къ тебѣ привязанъ,
             Что высказалъ, быть-можетъ, даже больше,
             Чѣмъ позволялъ мнѣ сдѣлать это умъ.
   Цезарь. Какъ глупъ теперь мнѣ кажется твой страхъ,
             Кальфурнія! Мнѣ стыдно, что ему
             Я поддался... Иду,-- подайте тогу.

(Входятъ Публій, Брутъ, Лигарій, Метеллъ, Каска, Требоній и Цинна).

             А, вижу я:-- явился звать въ сенатъ
             Меня и Публій тоже.
   Публій.                     Здравствуй, Цезарь.
   Цезарь. Привѣтъ тебѣ... Какъ! Неужели Брутъ
             Такъ рано всталъ сегодня?.. Здравствуй, Каска.
             Изрядно похудѣлъ, Лигарій, ты!
             Какъ кажется, враждой моей тебѣ
             Я сдѣлалъ меньше зла, чѣмъ лихорадка.
             Который часъ?
   Брутъ.                     Сейчасъ пробило восемь
   Цезарь. Благодарю за трудъ и за вниманье.

(Входитъ Антоній).

             Ба, Маркъ Антоній здѣсь! Гуляетъ ночи
             Онъ напролетъ, а тоже рано всталъ.
             Привѣтъ ему.
   Антоній.           Прими привѣтъ и ты,
             Великій, славный Цезарь!
   Цезарь.                               Торопитесь;
             Пора итти:-- мнѣ стыдно, что заставилъ
             Себя я ждать... Ну, Цинна, ну, Метеллъ!
             Что скажете?.. Что до тебя, Требоній,--
             Мнѣ надобно съ тобой поговорить,
             Такъ постарайся быть ко мнѣ поближе,
             Чтобъ помнилъ я о томъ.
   Требоній.                     Исполню, Цезарь.
             (Въ сторону) Такъ близко буду я, что пожелалъ бы
             Противнаго твой лучшій, вѣрный другъ.
   Цезарь. Теперь, друзья, по кубку выпьемъ мы
             И вмѣстѣ всѣ отправимся къ сенату.
   Брутъ (въ сторону). Быть не собой въ глазахъ твоихъ, о Цезарь!
             Вотъ чѣмъ моя истерзана душа 32)! (Уходятъ).
  

СЦЕНА 3-я.

Улица близъ Капитолія.

(Входитъ Артемидоръ, читая бумагу).

   Артемидоръ. "Цезарь, берегись Брута, наблюдай за Кассіемъ, держись дальше отъ Каски, не спускай съ глазъ Цинны, не довѣряй Требонію, имѣй въ виду Цимбера.-- Децій Брутъ тебя не любитъ, Кай Лигарій тобой оскорбленъ. Всѣ эти люди думаютъ одинаково, и мысли ихъ направлены противъ тебя. Берегись, если не считаешь себя бесмертнымъ. Беззаботность открываетъ путь заговорамъ. Да защитятъ тебя всемогущіе боги.

Любящій тебя Артемидоръ" 33).

             Здѣсь встану я, когда пойдетъ онъ мимо,
             И въ видѣ просьбы передамъ письмо.
             Душа скорбитъ при видѣ, какъ на свѣтѣ
             Ядъ зависти всегда грозитъ добру.
             Прочтя письмо, себя спасешь ты, Цезарь;
             А если нѣтъ -- то значитъ самый Рокъ
             Тебя рукамъ измѣнниковъ обрекъ. (Уходитъ).
  

СЦЕНА 4-я.

Другая улица передъ домомъ Брута.

(Порція встрѣчается съ Люціемъ)

   Порція. Скорѣй, скорѣй,-- бѣги къ сенату, мальчикъ!..
             Не возражай! Проворнѣй, торопись!..
             Что жъ ты стоишь?
   Люцій.                     Узнать сперва мнѣ надо,
             Что дѣлать тамъ?
   Порція.                     Ахъ, если бы ты могъ
             Слетать туда и воротиться раньте,
             Чѣмъ высказать успѣю я приказъ!..
             О, твердость, твердость!-- будь мнѣ вѣрнымъ стражемъ!
             Замкни языкъ мнѣ каменной стѣной!
             Хоть духъ въ себѣ я чувствую мужчины,
             Но женщина я слабостью своей 34)!
             Хранить секретъ -- не женской воли дѣло!
             (Люцію) Ты здѣсь еще?..
   Люцій.                               Но что же дѣлать мнѣ?
             Иль долженъ я лишь сбѣгать въ Капитолій
             И вновь сюда вернуться съ чѣмъ пошелъ?
   Порція. Да, да, бѣги и воротись съ отвѣтомъ,
             Гдѣ мужъ? Что онъ? Здоровъ ли?.. Онъ пошелъ
             Туда больнымъ. Узнай мнѣ все... Что Цезарь?
             Кто съ просьбами толпится близъ него?
             Тсс... слышенъ шумъ!..
   Люцій.                               Я ничего не слышу.
             Порція. Прислушайся! Тамъ раздался какой-то
             Неясный гулъ... Донесся вѣтромъ онъ
             Съ той стороны, гдѣ видѣнъ Капитолій.
   Люцій. Клянусь, что я не слышалъ ничего.

(Входитъ предвѣщатель).

   Порція. Поди сюда;-- откуда ты?
   Предвѣщатель.                               Изъ дома.
   Порція. Который часъ?
   Предвѣщатель.           Близъ девяти.
   Порція.                                         Прошелъ ли
             Въ сенатъ со свитой Цезарь?
   Предвѣщатель.                     Нѣтъ... Хочу я
             Нарочно встать здѣсь на его пути.
   Порція. Ему подать ты вѣрно хочешь просьбу?
             Признайся,-- такъ?..
   Предвѣщатель.           О, да, и если онъ
             Къ ней склонитъ слухъ своей же ради пользы,
             Я попрошу, чтобъ другомъ сталъ своимъ
             Себѣ онъ самъ.
   Порція.                     Какъ, развѣ угрожаетъ
             Ему бѣда?..
   Предвѣщатель. Бѣды, извѣстной мнѣ,
             Покамѣстъ нѣтъ, но я предвижу много
             Бѣдъ впереди... Прощайте! Путь здѣсь
             Толпа жъ всѣхъ этихъ преторовъ, зѣвакъ
             Сенаторовъ и прочей ихъ ватаги,
             Что добраго, задавитъ старика.
             Найти мнѣ надо мѣсто попросторнѣй,
             Гдѣ Цезарь внять моимъ бы могъ словамъ. (Уходитъ).
   Порція. Вернусь домой... О, женщины! Какъ слабы
             Сердцами вы!.. Мой Брутъ!.. Пошлите боги
             Ему успѣха въ томъ, что онъ задумалъ!..
             (Тихо) Тсс... что сказала я?.. Услышалъ мальчикъ
             Мои слова... (Громко) Подать намѣренъ просьбу
             Брутъ Цезарю,-- ужель откажетъ онъ?
             О, я боюсь, что упаду безъ чувствъ!..
             Бѣги, бѣги! Бѣги скорѣе, Люцій!
             Скажи, что я здорова и бодра;
             Вернись назадъ и передай мнѣ тотчасъ,
             Какой отвѣтъ пришлетъ съ тобою Брутъ. (Уходятъ).
  

ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА 1-я.

Капитолій.

(Сенаторы сидятъ на своихъ мѣстахъ. Народъ толпится на пути Цезаря. Въ толпѣ предвѣщатель и Артемидоръ. Трубы. Входятъ Цезарь, Брутъ, Кассій, Каска, Децій, Метеллъ, Требоній, Цинна, Антоній, Лепидъ, Попилій, Публій и другіе).

   Цезарь. Настали Иды Марта.
   Предвѣщатель.                     Да,-- настали!..
             Но не прошли.
   Артемидоръ. Будь здравъ, великій Цезарь!

(Подаетъ бумагу).

             Прочти сейчасъ написанное здѣсь.
   Децій (подавая также бумагу).,
             Тебя хотѣлъ просить Требоній также,
             Чтобъ удѣлилъ минуту ты на чтенье
             Его письма.
   Артемидоръ. Прочти, великій Цезарь,
             Сперва мое. Оно важнѣй:-- тутъ дѣло
             Касается тебя.
   Цезарь.           Рѣшаетъ Цезарь
             Свои дѣла послѣдними изъ всѣхъ.
   Артемидоръ. Прочти, прочти, не будь упрямъ!
   Цезарь.                                                   Рехнулся
             Ты, кажется?
   Публій.           Ступай домой, пріятель.
   Цезарь. Съ чего меня вы осадили здѣсь,
             На улицѣ?-- Ступайте въ Капитолій.

(Цезарь и свита входятъ въ Капитолій. Сенаторы встаютъ).

   Попилій (Кассію). Пошли судьба сегодня вамъ успѣхъ.
   Кассій. Успѣхъ?.. Какой?..
   Попилій.                     Иди своей дорогой!

(Идетъ за Цезаремъ).

   Брутъ (Кассію). Что онъ спросилъ?
   Кассій.                                         Успѣха пожелалъ
             Сегодня намъ... Боюсь, что мы открыты.
   Брутъ. Слѣди за нимъ... О чемъ-то шепчетъ въ ухо
             Онъ Цезарю...
   Кассій.                     Ну, Каска, не плошай!
             Открыты мы, пожалуй, въ самомъ дѣлѣ...
             Что дѣлать, Брутъ?.. Мой, впрочемъ, ясенъ путь:
             Мы съ Цезаремъ не дрогнемъ другъ предъ другомъ 36),--
             Живъ будетъ онъ -- покончу я съ собой!
   Брутъ. Приди въ себя: Попилій намъ не страшенъ;
             Онъ разговоръ ведетъ свой не про насъ.
             Смотри:-- смѣется онъ, и Цезарь смотритъ,
             Не измѣнясь.
   Кассій.                     Требоній началъ дѣло,
             Какъ должно: онъ Антонія отвлекъ
             Отъ Цезаря.

(Требоній и Антоній уходятъ, разговаривая. Цезарь и сенаторы занимаютъ свои мѣста).

   Децій.                     Куда дѣвался Цимберъ? "
             Что жъ не подастъ, какъ было рѣшено,
             Прошенье онъ?
   Брутъ.                     Онъ тамъ уже;-- сдвигайтесь
             Толпой вокругъ, чтобъ поддержать его.
   Цинна. Ты, Каска, первый нанесешь ударъ.

(Заговорщики окружаютъ Цезаря).

   Цезарь. Готовы ль мы?.. Какое жъ прекратитъ
             Сегодня зло съ своимъ сенатомъ Цезарь?
   Метеллъ. Могучій, славный Цезарь! Униженно
             Передъ тобой склоняется Метеллъ;
             Внемли ему! (Преклоняетъ колѣни).
   Цезарь.                     Я предварить обязанъ
             Тебя, Метеллъ: всѣ эти преклоненья
             И льстивый тонъ разжечь способны кровь
             Людей пустыхъ, которые привыкли
             Перемѣнять, что высказано разъ,
             И обращать законныя рѣшенья
             Въ игру дѣтей;-- но Цезарь не таковъ,
             Въ немъ крови нѣтъ настолько своевольной,
             Чтобъ, долгъ забывъ, растаяла она,
             Какъ кровь глупцовъ, вліяньемъ льстивой рѣчи.
             Со мной нельзя достичь, чего хотятъ,
             Ужимками ничтожной собачонки.
             Твой изгнанъ братъ -- но такъ рѣшилъ законъ!
             Когда пришелъ молить и пресмыкаться
             За брата ты, то, вѣрь, тебя я такъ же
             Столкну съ пути, какъ жалкаго щенка.
             Знай навсегда, что безъ причины Цезарь
             Не дѣлалъ зла, но не отмѣнитъ также,
             Что рѣшено.
   Метеллъ.           Ужели не найдется
             Здѣсь никого, чей голосъ бы звучалъ
             Пріятнѣй слуху Цезаря? Ужель
             Не возвратитъ онъ изгнаннаго брата?
   Брутъ. Твою, о, Цезарь, не изъ лести руку
             Цѣлуетъ Брутъ! Цѣлуетъ онъ, моля,
             Чтобъ возвратилъ ты Цимберу свободу.
   Цезарь. Какъ, Брутъ!-- и ты?..
   Кассій.                                         Прости, прости, о, Цезарь!
             Склоняюсь я во прахъ передъ тобой,
             Моля, чтобъ вновь былъ призванъ Публій Цимберъ!
   Цезарь. Когда бы я похожимъ былъ на васъ
             И такъ, какъ вы, умѣлъ молить и плакать,
             То, можетъ-быть, смягчить меня успѣли бъ
             Мольбами вы;-- но твердъ душою я,
             Какъ та звѣзда, которая на небѣ
             Горитъ одна въ незыблемомъ покоѣ,
             И нѣтъ свѣтилъ, похожихъ на нее!
             Пусть испещренъ плеядами созвѣздій
             Небесный сводъ! Пусть звѣзды блещутъ всѣ;
             Но изо всѣхъ недвижной остается
             Она одна!.. Таковъ и міръ земной:
             Живущихъ въ немъ людей не перечислить,
             Всѣ созданы изъ плоти и костей;
             У всѣхъ есть умъ; но въ ихъ толпѣ я знаю
             Лишь одного, кто неизмѣнно твердо
             Пройдетъ всю жизнь, какимъ былъ цѣлый вѣкъ!
             Одинъ тотъ я!.. Въ пустомъ вопросѣ этомъ
             Я покажу, что рѣчь моя законъ!
             Рѣшилъ я разъ, что будетъ изгнанъ Цимберъ,
             И что рѣшилъ -- тому отмѣны нѣтъ!
   Цинна. О, Цезарь!..
   Цезарь.                     Прочь!-- Иль сдвинешь ты Олимпъ?
   Децій. Великій...
   Цезарь.           Брутъ склонялъ колѣни тщетно!
   Каска. Такъ за меня пусть руки говорятъ!

(Поражаетъ Цезаря кинжаломъ въ шею. Цезарь хватаетъ Каску за руку; но на него со всѣхъ сторонъ нападаютъ прочіе заговорщики и наконецъ Брутъ).

   Цезарь. Ты также, Брутъ!.. 37) О, такъ умри же, Цезарь!..

(Закрывъ лицо тогой, Цезарь падаетъ и умираетъ подъ ударами убійцъ. Сенаторы и народъ разбѣгаются въ ужасѣ).

   Цинна. Тиранъ убитъ!.. Насталъ свободы насъ!.
             Впередъ! Скорѣй по улицамъ бѣгите!
             Кричите всѣмъ, что подвигъ совершенъ!
   Кассій. Пускай съ трибунъ народу возвѣстятъ:
             "Свободны мы! Тирана иго пало!"
   Брутъ. Сенатъ! Народъ! Не разбѣгайтесь! Страхъ
             Напрасенъ вашъ:-- счетъ съ властолюбьемъ конченъ!
   Каска. За Брутомъ рѣчь...
   Децій.                               Пусть говоритъ и Кассій.
   Брутъ. Гдѣ Публій?
   Цинна.                               Здѣсь;-- онъ полумертвъ отъ страха.
   Метеллъ. Столпиться намъ не худо бы, друзья:
             Не ровенъ часъ -- защитники найдутся
             У Цезаря.
   Брутъ.                     Что толковать о томъ?..
             Бояться, Публій, нечего тебѣ;
             Вѣрь, ни тебя и никого изъ римлянъ
             Не тронемъ мы. Скажи имъ всѣмъ объ этомъ.
   Кассій. А главное,-- спастись старайся самъ;
             Не то народъ, разсвирѣпѣвъ на насъ,
             Не пощадитъ твою, пожалуй, старость.
   Брутъ. Да, да -- иди;-- за все, что было здѣсь,
             Пусть будемъ мы, зачинщики, въ отвѣтѣ.

(Возвращается Требоній).

   Кассій. Антоній гдѣ?..
   Требоній.                     Онъ убѣжалъ домой.
             Взглянули бъ вы, что въ этотъ мигъ творится
             На улицахъ! Мужчины, жены, дѣти --
             Всѣ мечутся и вопятъ, точно день
             Насталъ суда.
   Брутъ.                     Во власть судьбы себя
             Мы предадимъ! Отъ смерти не спастись!
             Вся наша жизнь -- одна ея отсрочка!
   Каска. Кто сократитъ лѣтъ на двадцать свой вѣкъ,
             Не будетъ столько жъ лѣтъ бояться смерти 38).
   Брутъ. Такъ, значитъ, смерть для насъ не зло, а благо,
             И мы, отнявъ нежданной смерти страхъ
             У Цезаря, тѣмъ самымъ доказали,
             Что мы ему друзья!.. Смѣлѣй, смѣлѣй,
             Сограждане! Омоемъ наши руки
             Въ его крови! Омоемъ до локтей 39)!,
             Свои мечи мы кровью испятнаемъ
             И, потрясая ихъ надъ головой,
             Пойдемъ кричать по площадямъ и рынкамъ:
             "Свобода! Миръ! Тирана больше нѣтъ!"
   Кассій. Такъ къ дѣлу! Руки въ кровь 40).-- Какъ много разъ
             Въ вѣкахъ грядущихъ повторятъ актеры
             На языкахъ, еще нерожденныхъ,
             Въ невѣдомыхъ никѣмъ еще странахъ,
             Предъ зрителями то, что здѣсь случилось!
   Брутъ. И въ шутку кровь прольетъ тотъ самый Цезарь,
             Чей мертвый трупъ, ничтожный, какъ земля,
             Теперь лежитъ предъ статуей Помпея!
   Кассій. И каждый разъ при этомъ вспомнятъ имя
             Виновниковъ свершившагося здѣсь,
             Назвавъ людьми, чьи руки даровали
             Отечеству свободы сладкій даръ!
   Децій. Ну что жъ,-- идемъ!..
   Кассій.                                         Да, да,-- идемте вмѣстѣ;
             Ты, Брутъ, впередъ, а мы почетной свитой
             Тебѣ вослѣдъ. Сердецъ честнѣе въ Римѣ
             Ты не найдешь. (Входитъ служитель Антонія).
   Брутъ.                     Насъ хочетъ видѣть кто-то;
             Какъ кажется, Антонія слуга.
   Служитель (склоняя колѣни передъ Брутомъ).
             Велѣлъ мнѣ встать Антоній на колѣни!
             Велѣлъ мнѣ пасть Антоній предъ тобой
             И, такъ склонясь, тебѣ промолвить слово:
             "Ты честенъ, Брутъ! Ты доблестенъ и мудръ;
             Но Цезарь былъ могучъ, великъ и ласковъ!
             Брутъ дорогъ мнѣ; но Цезарь былъ мнѣ страшенъ,
             Хотя любилъ его я глубоко.
             Коль скоро Брутъ захочетъ согласиться,
             Чтобъ Маркъ Антоній безопасно могъ
             Къ нему прійти и убѣдиться точно,
             Что заслужилъ погибшій Цезарь смерть --
             То слово дастъ ему свое Антоній,
             Что Брутъ живой ему дороже будетъ,
             Чѣмъ мертвый трупъ того, кто имъ убитъ.
             Готовъ пойти Антоній вслѣдъ за Брутомъ;
             И съ нимъ дѣлить открыто и сердечно
             Въ нашъ тяжкій вѣкъ превратности судьбы".--
             Вотъ что сказать велѣлъ мнѣ Маркъ Антоній,
             Мой господинъ!
   Брутъ.                     Онъ римлянинъ въ душѣ,
             Разуменъ, храбръ, и я его не думалъ
             Считать инымъ... Скажи ему, что если
             Желаетъ онъ увидѣться со мной --
             Я объясню ему все, что онъ хочетъ,
             И вмѣстѣ съ тѣмъ ручаюсь, что отсюда
             Вернется онъ нетронутымъ домой.
   Служитель. Иду за нимъ. (Служитель уходитъ).
   Брутъ.                               Я зналъ впередъ, что будетъ
             Онъ другомъ намъ.
   Кассій.                               И я того желалъ бы;
             Но, признаюсь, не слишкомъ довѣряю
             Его любви;-- мои жъ всегда сомнѣнья
             Оправдывались опытомъ позднѣй. (Входитъ Антоній).
   Брутъ. Вотъ онъ идетъ... Привѣтъ тебѣ, Антоній!
   Антоній (къ трупу Цезаря).
             О, Цезарь, Цезарь!-- Тылъ поверженъ въ прахъ?
             Гдѣ громъ побѣдъ? Гдѣ слава? Гдѣ тріумфы?..
             Иль это все такъ съежилось въ ничтожный
             Комокъ земли!.. Да будетъ миръ съ тобой!..

(Обращается къ заговорщикамъ).

             Я не могу ни предрекать ни думать,
             Что будетъ вамъ угодно сдѣлать впредь:
             Кто кровь прольетъ, кто будетъ заподозрѣнъ --
             Не знаю я;-- но если присудили
             Вы это мнѣ -- то ни мгновенья лучше,
             Чѣмъ смертный мигъ того, кто здѣсь лежитъ,
             Ни болѣе достойнаго оружья,
             Чѣмъ тѣ мечи, которыми пролили
             Вы лучшую во всей вселенной кровь,
             Вамъ не найти!-- И я васъ умоляю,
             Когда таковъ вашъ точно приговоръ --
             Не медлите! Пусть буду я пронзенъ,
             Пока еще дымятся этой кровью
             У васъ мечи, и теплыми струями
             Она течетъ съ окровавленныхъ рукъ!..
             Когда бы тысячу пришлось на свѣтѣ
             Прожить мнѣ лѣтъ -- ни разу въ цѣлой жизни
             Я бъ не желалъ, повѣрьте, умереть
             Охотно такъ, какъ здѣсь, при этомъ трупѣ,
             Отъ рукъ людей, въ которыхъ должно видѣть
             Свершителей рѣшеннаго судьбой!..
   Брутъ. Нѣтъ, нѣтъ, Антоній!.. Смерти ты не долженъ
             Просить у насъ. Я сознаюсь вполнѣ,
             Что въ этотъ скорбный мигъ при видѣ нашихъ
             Кровавыхъ рукъ -- и ты и всякій можетъ
             Насъ почитать за злобныхъ кровопійцъ.
             Но я скажу, что видишь въ этомъ дѣлѣ
             Лишь руки ты!.. Передъ тобой встаетъ
             Кровавый подвигъ ихъ; но ты не видишь,
             Какъ глубоко горюемъ мы въ сердцахъ!..
             Скорбя душой объ общемъ горѣ Рима,
             Мы скорбью скорбь рѣшились прекратить.
             Огонь огнемъ вѣдь тушится нерѣдко --
             Вотъ почему былъ долженъ Цезарь пасть.
             Нашъ мечъ, какъ сталь, для Цезаря былъ крѣпокъ,
             Но для тебя онъ мягокъ, какъ свинецъ.
             Въ немъ злобы нѣтъ, равно какъ въ нашемъ сердцѣ,
             И братски мы любовь тебѣ и дружбу
             Отъ всей души готовы предложить.
   Кассій. Подашь ты съ нами наравнѣ твой голосъ
             Въ раздачѣ мѣстъ и новыхъ должностей.
   Брутъ. Лишь дай намъ срокъ, чтобъ привести къ порядку
             Успѣли мы взволнованный народъ;
             А тамъ тебѣ я объясню подробно,
             Какъ я, любившій Цезаря всѣмъ сердцемъ
             Въ тотъ даже мигъ, когда его пронзилъ
             Моимъ мечомъ,-- рѣшился, не колеблясь,
             Такъ поступить.
   Антоній.           Въ твоемъ благоразумьѣ
             Увѣренъ я... Своей рукой кровавой
             Пусть руку каждый мнѣ изъ васъ пожметъ.
             Ты первый, Брутъ; затѣмъ ты, Каюсъ Кассій,
             Ты, храбрый Каска, Цинна и Метеллъ,
             Ты, Децій. Брутъ, и наконецъ послѣдній
             Въ пожатьѣ рукъ, но не послѣдній въ сердцѣ,
             Требоній, ты 41)!-- Увы, что вамъ могу я
             Теперь сказать?-- Я нахожусь въ такомъ
             Двусмысленномъ, печальномъ положеньи,
             Что предстоитъ на выборъ мнѣ прослыть
             У всѣхъ въ глазахъ льстецомъ иль жалкимъ трусомъ!
             Что былъ любимъ глубоко Цезарь мною --
             Вы знаете!.. О, если бъ онъ, витая
             Душою здѣсь, увидѣть могъ, что жму
             Моей рукой кровавыя я руки
             Его убійцъ; что заключаю съ ними
             Союзъ и миръ здѣсь, предъ холоднымъ трупомъ
             Почившаго!.. Страшнѣй убійства бъ этимъ
             Былъ оскорбленъ его великій духъ!
             Нѣтъ, нѣтъ,-- рыдать обильными слезами,
             Рыдать ручьемъ, какъ будто бы имѣлъ
             Я столько жъ глазъ, точащихъ слезы, сколько
             Нанесено ему ужасныхъ ранъ --
             Вотъ чѣмъ почтилъ бы Цезаря я лучше,
             Чѣмъ заключивъ союзъ съ его врагомъ!..
             Прости же мнѣ великій, славный Юлій!
             Затравленъ ты, какъ царственный олень
             Въ родномъ лѣсу, и вотъ, дѣля добычу,
             Вокругъ тебя охотники стоятъ,
             Обрызганные кровью!.. Міръ, широкій,
             Пространный міръ!-- для этого оленя
             Ты лѣсомъ былъ, и онъ -- вселенной сердце 42)
             Самъ въ сердцѣ міра, въ славномъ Римѣ палъ!
             Палъ, какъ олень, погибшій для потѣхи
             Высокихъ лицъ!..
   Кассій.                     Антоній!..
   Антоній.                               Извинить
             Меня ты долженъ, Кассій:-- такъ судилъ бы
             И врагъ его; на языкѣ жъ друзей
             Мои слова лишь сдержанная скромность.
   Кассій. Его хвалить тебѣ я не помѣха;
             Но разъяснить мнѣ хочется вопросъ:
             Въ какія стать намѣренъ отношенья
             Теперь ты къ намъ? Считать ли другомъ мы
             Должны тебя, иль дѣйствовать, какъ будто
             Ты намъ чужой?
   Антоній.           Для этой цѣли руку
             Я подалъ вамъ, но былъ смущенъ, увы,
             Взглянувъ на тѣло Цезаря... Всѣмъ другъ я!
             Всѣхъ васъ люблю и потому надѣюсь,
             Вы отъ меня не захотите скрыть,
             Чѣмъ Цезарь вамъ казался такъ опаснымъ?
   Брутъ. Само собою:-- иначе нашъ поступокъ
             Всѣмъ показался бы жестокъ и дикъ.
             Мы все тебѣ разскажемъ такъ подробно,
             Что, будь ты сыномъ Цезаря, и тутъ бы
             Во всемъ со мною согласился ты.
   Антоній. Мнѣ это лишь и нужно... Впрочемъ, я
             Еще просить намѣренъ позволенья
             Снести на площадь тѣло и сказать
             Народу рѣчь, какъ близкій человѣкъ
             Къ покойному.
   Брутъ.                     И это можешь.
   Кассій.                                         Брутъ!
             На пару словъ... (Тихо) Ты самъ не понимаешь,
             Что дѣлаешь! Ни подъ какимъ предлогомъ
             Не надо позволять, чтобъ говорилъ онъ
             Надъ тѣломъ рѣчь. Подумай, какъ онъ можетъ
             Увлечь толпу своею болтовней.
   Брутъ. О, ничего!-- Я ранѣе скажу
             Народу рѣчь и объясню подробно,
             За что и какъ былъ Цезарь умерщвленъ.
             Прибавлю также я, что дали сами
             Согласье мы на то, чтобъ Маркъ Антоній
             Сказалъ народу рѣчь, и наконецъ
             Всѣмъ объявлю, что будетъ нами Цезарь
             Торжественно и пышно схороненъ.
             Такъ поступивъ, не причинимъ нимало
             Себѣ мы зла; но можемъ пріобрѣсть
             Лишь выгоду.
   Кассій.                     Что мы пріобрѣтемъ --
             Не знаю я; но очень мнѣ все это
             Не по сердцу.
   Брутъ.                     Ты можешь взять, Антоній,
             Трупъ Цезаря. Даемъ согласье мы,
             Чтобъ ты его хвалилъ въ надгробной рѣчи,,
             Какъ вздумаешь; но берегись при этомъ
             Обмолвиться нападками на насъ,
             Иль устранимъ тебя мы отъ участья
             Въ похоронахъ. Знай также, что сказать
             Ты можешь рѣчь лишь только на трибунѣ,
             Гдѣ говорить сначала буду я.
   Антоній. Пусть будетъ такъ:-- я большаго отъ васъ
             Не требую.
   Брутъ.                     Такъ приготовь же тѣло
             И вмѣстѣ съ нимъ иди за нами вслѣдъ.

(Всѣ уходятъ, кромѣ Антонія).

   Антоній (обращаясь къ тѣлу Цезаря).
             Прости меня, кусокъ земли кровавый,
             Что льщу твоимъ убійцамъ злобнымъ я!..
             Развалина погибшаго величья,
             Какого міръ не видывалъ вовѣкъ!
             Сразятъ бѣды и горести тѣ руки,
             Чьей злостью кровь твоя источена!
             Здѣсь, предъ устами ранъ твоихъ пурпурныхъ,
             Открывшихся какъ будто для того,
             Чтобъ побудить своимъ нѣмымъ молчаньемъ
             Меня къ словамъ,-- я предрекаю то,
             Что ждетъ весь міръ:-- падетъ проклятье гнетомъ
             На родъ людской! Италія зачахнетъ
             Средь грозныхъ войнъ и безначальныхъ смутъ!
             Раздоры, кровь, убійства и несчастья
             Сроднятся такъ со всей людской толпой,
             Что матери смотрѣть со смѣхомъ будутъ
             На смерть дѣтей, изрубленныхъ на части
             У нихъ въ глазахъ! Привычка къ злу исторгнетъ
             Всю жалость изъ сердецъ,-- и вотъ тогда-то
             Духъ Цезаря, съ богиней грозной мести 43),
             Примчавшейся къ нему съ огнемъ въ рукахъ
             Изъ адскихъ нѣдръ -- пройдетъ побѣдоносно
             По всей землѣ съ громовымъ, мощнымъ крикомъ:
             "Пощады нѣтъ!" -- Спустивъ на волю съ цѣпи
             Свирѣпыхъ псовъ войны, покроетъ землю
             Онъ грудой тѣлъ, чей смрадъ заразой тлѣнья
             Наполнитъ міръ, и не найдется рукъ,
             Чтобъ ихъ зарыть!.. (Входитъ служитель).
                                           Навѣрно служишь ты Октавію 44)?
   Служитель. Да, Маркъ Антоній.
   Антоній.                               Цезарь
             Ему писалъ, чтобъ онъ пріѣхалъ въ Римъ.
   Служитель. Письмо при немъ. Онъ близко ужъ; тебѣ же
             Приказано словесно передать... (Увидя трупъ Цезаря)
             Ахъ!.. Цезарь!..
   Антоній.           Что?.. сраженъ ты?-- Удались же
             И плачь не здѣсь. Я чувствую -- печаль
             Прилипчива. При видѣ слезъ твоихъ
             Мои глаза хотятъ заплакать также...
             Гдѣ въ этотъ часъ, скажи, твой господинъ?
   Служитель. Остановился за семь миль отъ Рима
             Онъ на ночлегъ.
   Антоній.           Спѣши сейчасъ къ нему
             И разскажи, что здѣсь случилось... Скорбью
             Объятъ весь Римъ;-- въ немъ жить теперь опасно,
             И потому Октавій долженъ зорко
             Себя беречь... Скорѣй же въ путь!.. Но, впрочемъ,
             Постой на мигъ:-- поможешь мнѣ сначала
             Ты вынести на площадь мертвый трупъ.
             Я посмотрю, сказавъ народу рѣчь,
             Какъ примется толпой свирѣпый подвигъ,
             Свершенный этой шайкою убійцъ.
             А ты, смотря по ходу дѣлъ, разскажешь
             Октавію, что можно ждать впередъ...
             Бери жъ теперь со мною вмѣстѣ тѣло.

(Уносятъ трупъ Цезаря).

  

СЦЕНА 2-я.

Форумъ.

(Входятъ Брутъ и Кассій; за ними толпа народа).

   Граждане. Отвѣтъ, отвѣтъ! Мы требуемъ отвѣта!..
   Брутъ. Такъ слушайте: мы съ Кассіемъ сперва
             Раздѣлимъ васъ. Пусть уведетъ съ собой
             Онъ часть толпы въ ту улицу, другая жъ
             Пойдетъ за мной. Вы поняли?-- Кто слушать
             Пришелъ меня -- пусть остается здѣсь,
             А прочимъ рѣчь съ трибуны скажетъ Кассій.
             Мы оба вамъ подробно объяснимъ,
             За что убитъ сегодня нами Цезарь.
   1-й гражданинъ. Я остаюсь:-- хочу я слушать Брута.
   2-й гражданинъ. Я -- Кассія:-- услышавъ порознь ихъ,
             Сравнимъ потомъ мы доводы обоихъ.

(Кассій съ частью толпы уходитъ. Брутъ входитъ на трибуну).

   3-й гражданинъ. Тсс... Брутъ взошелъ.
   Брутъ. Лишь будьте терпѣливы.
   Римляне, дорогіе соотечественники! Слушайте мое оправданье и будьте молчаливы, чтобъ лучше его услышать. Вѣрьте мнѣ ради моей чести и вѣрьте въ мою честь для того, чтобъ вѣрить мнѣ. Судите меня по вашему разумѣнію и призовите на помощь весь вашъ разумъ, чтобъ лучше судить. Если между вами есть кто-нибудь, считавшій Цезаря своимъ лучшимъ другомъ, то я ему скажу, что Брутъ любилъ Цезаря не менѣе, чѣмъ онъ. Если этотъ другъ спроситъ: почему въ такомъ случаѣ Брутъ возсталъ на Цезаря, то Брутъ отвѣтитъ: не потому возсталъ онъ, что мало любилъ Цезаря, но потому, что любилъ Римъ еще больше, чѣмъ его. Неужели вы бы желали лучше видѣть Цезаря живымъ и оставаться рабами, чѣмъ согласиться на его смерть и сдѣлаться свободными людьми?.. Цезарь меня любилъ -- за это я его оплакиваю; Цезарь былъ счастливъ -- я этому радовался; онъ былъ храбръ -- за это я его уважалъ; но онъ былъ властолюбивъ, и я убилъ его... Какъ видите, я воздалъ Цезарю слезами за любовь, радостью за счастье, почетомъ за храбрость, и смертью за властолюбіе!.. Если "кто-нибудь изъ васъ настолько низокъ душою, что хочетъ быть рабомъ -- пусть тотъ мнѣ возражаетъ: я оскорбилъ его! Если кто-нибудь упалъ до того, что не хочетъ быть римляниномъ -- пусть говоритъ: я оскорбилъ его! Если кто-нибудь не любитъ своего отечества -- пусть говоритъ: онъ оскорбленъ мною... Я кончилъ и жду отвѣта.
   Граждане (говорятъ разомъ). Никого, Брутъ, никого!.. Такихъ здѣсь нѣтъ!
   Брутъ. Значитъ, я не оскорбилъ никого. Я поступилъ съ Цезаремъ такъ, какъ сами вы поступили бы въ подобномъ случаѣ съ Брутомъ. То, что случилось въ Капитоліи -- объясняетъ причину смерти Цезаря, нисколько не касаясь той славы, которую онъ заслужилъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ, нимало не отягощаетъ его проступковъ.

(Входитъ Антоній; за, нимъ несутъ тѣло Цезаря),

   Вотъ идетъ его погребальная процессія, устроенная Маркомъ Антоніемъ, который хотя и не принималъ участія въ смерти Цезаря, но тѣмъ не менѣе пожнетъ ея плоды, получивъ мѣсто въ управленіи. Да и кто изъ васъ не пожнетъ этихъ плодовъ?.. Я кончилъ и ухожу. Знайте, что если я убилъ изъ любви къ Риму моего лучшаго, друга, то готовъ тѣмъ же самымъ кинжаломъ поразить себя, если родина вздумаетъ потребовать моей смерти.
   Граждане. Живи, Брутъ, живи! Да здравствуетъ Брутъ!
   1-й гражданинъ. Снесемъ его съ тріумфомъ на рукахъ!
   2-й гражданинъ. Поставимъ Бруту статую! Почтимъ
             Его, какъ чтятся предки!
   3-й гражданинъ.                     Пусть онъ будетъ
             Впредь Цезаремъ!
   4-й гражданинъ.           Мы увѣнчаемъ въ немъ
             Все то добро, какое сдѣлалъ Цезарь!
   1-й гражданинъ. Снесемъ его домой съ побѣднымъ крикомъ!
   Брутъ. Сограждане!..
   2-й гражданинъ. Брутъ говоритъ!.. Тсс... тише.
   1-й гражданинъ. Молчите всѣ...
   Брутъ.                                         Друзья мои! Позвольте
             Мнѣ удалиться тихо одному.
             Когда жъ хотите доказать вы дружбу
             Свою ко мнѣ -- тогда, прошу, останьтесь
             Съ Антоніемъ. Воздайте тѣлу честь
             И вмѣстѣ съ тѣмъ послушайте, что скажетъ
             Антоній вамъ. Мы дали всѣ согласье,
             Чтобъ произнесъ хвалебную онъ рѣчь
             Надъ Цезаремъ, а потому останьтесь
             Здѣсь всѣ, пока не кончитъ онъ; а я
             Уйду одинъ.                                         (Уходитъ Брутъ).
   1-й гражданинъ. Эй, тише,-- по мѣстамъ!
             Послушаемъ, что скажетъ Маркъ Антоній.
   3-й гражданинъ. Да, да; пусть говоритъ; пускай съ трибуны
             Онъ держитъ рѣчь!.. Всходи, Антоній,-- слушать
             Готовы мы.
   Антоній.           Благодарю, друзья,
             Во имя Брута васъ.
   4-й гражданинъ.           Что онъ сказалъ?
   3-й гражданинъ. Онъ насъ благодаритъ во имя Брута.
   4-й гражданинъ. Сдержать ему совѣтую языкъ,
             Когда злословить онъ задумалъ Брута.
   1-й гражданинъ. Тиранъ былъ Цезарь.
   3-й гражданинъ.                               Вѣрно! Наше счастье.
             Что въ добрый часъ съ нимъ развязался Римъ.
   3-й гражданинъ. Тсс... слушать всѣмъ, что скажетъ Маркъ Антоній.
   Антоній. Друзья, сограждане!-- Склоните уши
             Къ моимъ словамъ! Я Цезаря не славить
             Пришелъ сюда, но только схоронить!
             Добро съ людьми всегда вѣдь зарываемъ
             Въ могилу мы и помнимъ только то,
             Что дурно въ нихъ,-- такъ пусть поступятъ такъ же
             И съ Цезаремъ! Его властолюбивымъ
             Назвалъ предъ вами благородный Брутъ!
             Большой порокъ, когда сказалъ онъ правду;
             Но вѣдь жестоко Цезарь и наказанъ
             За этотъ грѣхъ!.. Я, съ позволенья Брута
             И прочихъ (они честны вѣдь всѣ,
             Честны, какъ Брутъ), явился, чтобъ сказать
             Надъ тѣломъ рѣчь... Покойный былъ мнѣ другомъ
             И вѣренъ мнѣ остался до конца;
             Но Брутъ назвалъ его властолюбивымъ.
             А Брутъ правдивъ -- извѣстно это всѣмъ!
             Привелъ въ нашъ Римъ не мало плѣнныхъ Цезарь;
             Ихъ выкупомъ обогатились мы;
             Не въ этомъ ли желанье видно власти?
             Надъ бѣдностью, бывало, Цезарь плакалъ;
             Слыхалъ, напротивъ, я, что властолюбцы
             Всегда черствы и сердцемъ и душой!
             Но Брутъ назвалъ его властолюбивымъ,
             А Брутъ правдивъ -- извѣстно это всѣмъ!
             Вы помните, я въ праздникъ Луперкалій
             Ему корону трижды предложилъ,
             И отъ нея онъ трижды отказался,--
             Ужъ не тогда ль онъ былъ властолюбивъ?
             Но Брутъ назвалъ его властолюбивымъ,
             А Брутъ правдивъ -- сомнѣнья въ этомъ нѣтъ!
             Я прекословить не намѣренъ Бруту;
             Но говорю лишь то, что вижу самъ...
             Въ былые дни любимъ не безъ причины
             Былъ Цезарь здѣсь;-- что жъ вамъ мѣшаетъ нынче
             О немъ жалѣть?-- О, здравый смыслъ! Покинулъ,
             Ты родъ людской и удалился въ дебри
             Къ лѣснымъ звѣрямъ!.. Простите мнѣ,-- прервать
             Я долженъ рѣчь: мое вѣдь сердце Цезарь
             Унесъ съ собой, и мнѣ дождаться надо,
             Чтобъ возвратилъ его мнѣ этотъ гробъ 45).
   1-й гражданинъ. А вѣдь въ словахъ его найдется правда!
   2-й гражданинъ. Да, да,-- когда онъ вѣрно разсудилъ,
             То поступили съ Цезаремъ прегадко!
   5-й гражданинъ. Не правда ли?-- Боюсь, не стало бъ хуже
             Намъ безъ него.
   4-й гражданинъ. Замѣтилъ ты:-- корону
             Не принялъ онъ; гдѣ жъ властолюбье тутъ?
   1-й гражданинъ. Притянутся виновные къ отвѣту,
             Когда онъ правъ.
   2-й гражданинъ (указывая ш Антонія). Смотрите: онъ вѣдь плачетъ;
             Глаза мокры и красны, какъ огонь.
   3-й гражданинъ. Честнѣй Антонія не сыщешь въ Римѣ.
   4-й гражданинъ. Тсс... слушайте,-- онъ говоритъ опять.
   Антоній. Еще вчера единымъ словомъ Цезарь
             Перевернуть но волѣ могъ весь міръ,
             И вотъ теперь лежитъ онъ безъ дыханья
             И не почтится даже бѣднякомъ!
             Ахъ, граждане! Когда бы захотѣлъ я
             Подвигнуть васъ на буйство и мятежъ --
             Какъ много могъ надѣлать бы дурного
             Я Бруту, Кассію и прочимъ всѣмъ
             Честнѣйшимъ этимъ людямъ!-- Но дурного
             Я честнымъ людямъ дѣлать не хочу!
             Пусть окажусь несправедливымъ лучше
             Я къ Цезарю, къ себѣ и къ вамъ самимъ!
             Но не могу я все жъ пройти молчаньемъ:
             Смотрите всѣ -- вотъ свитокъ! Запечатанъ
             Онъ Цезаремъ; я въ домѣ у него
             Его нашелъ; изложена въ немъ воля
             Покойнаго. Читать ее предъ вами
             Я не рѣшусь; но если бы народъ
             Ее узналъ -- онъ бросился бы съ плачемъ
             На мертвый трупъ! Онъ Цезаря бы раны
             Сталъ цѣловать! Мочить бы сталъ въ священной
             Крови платки, сталъ драться бы за каждый
             Его ничтожный волосъ, лишь бы только
             Достать его, лелѣять, какъ святыню,
             И передать по завѣщанью дѣтямъ,
             Какъ лучшій и цѣннѣйшій изъ даровъ 46)!
   4-й гражданинъ. Читай, читай!-- покойнаго мы волю
             Хотимъ узнать.
   Граждане.           Читай намъ, Маркъ Антоній!
             Мы знать хотимъ, что Цезарь завѣщалъ.
   Антоній. Нѣтъ, нѣтъ, друзья,-- читать я вамъ не буду.
             Къ чему вамъ знать, какъ горячо любилъ
             Покойный васъ?-- Вѣдь люди вы; въ васъ сердце
             Не дерево. Когда бы завѣщанье
             Узнали вы -- о, въ васъ бы закипѣла
             Ключомъ вся кровь! Отъ ярости бы стали
             Безумны вы! Да, да -- большое счастье,
             Что ни о чемъ не догадались вы!
             Никто изъ васъ вѣдь не гадалъ, не думалъ,
             Что все добро оставитъ Цезарь, вамъ!
             Подумайте, что жъ будетъ, если это
             Узнаютъ всѣ?
   4-й гражданинъ. Читай намъ завѣщанье!
             Хотимъ мы знать!.. Читай его! Читай!..
   Антоній. Не вдругъ, не вдругъ, друзья мои,-- терпѣнье!
             Мнѣ кажется, и безъ того зашелъ
             Я далеко, сказавши вамъ такъ много.
             Я честнымъ людямъ повредить боюсь --
             Тѣмъ честнымъ людямъ, чьи мечи пронзили
             Грудь Цезаря -- вотъ горе въ чемъ...
   4-й гражданинъ.                               Злодѣи!
             Вотъ имя имъ!.. Нашелъ, въ комъ видѣть честь!
             Измѣнники!
   Граждане.           Читай намъ завѣщанье.
   2-й гражданинъ. Толпа убійцъ! Мерзавцы!-- Волю, волю!
             Читай ее!..
   Антоній.           Такъ, значитъ, вы хотите,
             Чтобъ я прочелъ?.. Сберитесь же вокругъ
             Покойнаго. Взглянуть должны сперва
             Вы на того, кто сдѣлалъ завѣщанье.
             Сойти ли мнѣ? Хотите ль слушать вы?
   Граждане. Сходи, сходи!..
   2-й гражданинъ.                     Поближе къ намъ.
   3-й гражданинъ.                                         Хотимъ
             Мы слышать все.
   4-й гражданинъ. Сдвигайтесь тѣснымъ кругомъ.
   1-й гражданинъ. Отъ тѣла прочь!-- Не лѣзьте жъ разомъ всѣ.

(Антоній сходитъ съ трибуны и подходитъ къ тѣлу).

   2-й гражданинъ. Эй, мѣсто! Прочь!-- Антоній благородный,
             Сюда, сюда...
   Антоній.           Друзья мои, потише!
             Стѣснить меня вы можете совсѣмъ.
   Граждане. Назадъ, назадъ! Не лѣзьте, осадите!..
   Антоній. Когда въ глазахъ у васъ найдутся слезы,
             То пусть рѣкой текутъ онѣ теперь.
             Знакомъ ли вамъ, скажите, этотъ плащъ?
             Его надѣлъ, я помню, славный Цезарь
             Въ тотъ лѣтній день, когда разбилъ въ бою
             Нервійцевъ онъ 47).-- Смотрите жъ: здѣсь пронзенъ
             Онъ Кассіемъ! Смотрите, какъ, широко
             Растерзанъ плащъ свирѣпымъ, злобнымъ Каской!
             А здѣсь, а здѣсь!-- Вѣдь тутъ нанесъ ударъ
             Любимый Брутъ!.. Взгляните, какъ потокомъ
             Кровь хлынула за проклятымъ клинкомъ,
             Какъ будто бъ Цезарь думалъ убѣдиться,
             Ужели Брутъ такъ злобно постучалъ!
             Вѣдь ангеломъ 48) всегда считался Брутъ
             Въ его глазахъ!-- Одни лишь боги знаютъ
             Какъ былъ любимъ онъ Цезаремъ всегда!
             И что жъ?-- свирѣпѣйшій изъ всѣхъ ударовъ
             Направленъ имъ!.. Когда увидѣлъ Цезарь
             Его кинжалъ -- сраженъ негодованьемъ
             Онъ больше былъ, чѣмъ всей толпой убійцъ!
             Разбилось скорбью царственное сердце,
             И горестно закрывъ лицо плащомъ,
             Онъ палѣ къ подножью статуи Помпея,
             Обливъ ее кровавою струей!..
             О, граждане! Подобнаго паденья
             Не видѣлъ міръ! Вѣдь съ Цезаремъ погибли
             И вы и я! Возстала лишь измѣна
             Съ вѣнцомъ кровавымъ на своемъ челъ!
             Вы плачете?-- Проникло состраданье
             До сердца вамъ!-- О, эти слезы чисты!
             Къ чему вамъ, впрочемъ, добрыя созданья,
             Такъ плакать надъ изодраннымъ плащомъ?
             Взгляните лишь:-- здѣсь Цезарь самъ предъ вами
             Лежитъ, сраженъ злодѣйскою рукой!..
   1-й гражданинъ. Ахъ, страшный видъ!
   2-й гражданинъ.                               О, честный, славный Цезарь!
   3-й гражданинъ. Ужасный день!..
   4-й гражданинъ.                     Измѣнники, мерзавцы!..
   1-й гражданинъ. Кровавый день!
   2-й гражданинъ.                     Мы отомстимъ за все.
             Бей, рѣжь ихъ, жги, руби! Ищи злодѣевъ!
             Погибель всѣмъ!..
   Антоній.           Сограждане, постойте.
   1-й гражданинъ. Тсс... тише всѣ! Антоній говоритъ.
   2-й гражданинъ. Пусть говоритъ; -- мы съ нимъ въ огонь и въ воду.
   Антоній. Ахъ, граждане, друзья мои! Я вовсе
             Васъ подстрекать не думалъ къ мятежу!
             Виновники свершеннаго несчастья
             Вѣдь честны всѣ. Сказать, чѣмъ оскорбилъ
             Покойный ихъ,-- я не могу, конечно;
             Но все жъ они и честны и умны.
             Предъ вами оправдать они сумѣютъ
             Поступокъ свой... Повѣрьте, я пришелъ
             Не для того, чтобъ возбудить враждебно
             Васъ противъ нихъ;-- къ тому же не ораторъ
             Вѣдь я, какъ Брутъ:-- я человѣкъ простой!..
             Любилъ всѣмъ сердцемъ Цезаря я,-- это
             Извѣстно тѣмъ, кто далъ мнѣ позволенье,
             Чтобъ произнесъ я всенародно рѣчь.
             Въ моихъ словахъ нѣтъ ни ума ни силы 49);
             Я не способенъ увлекать толпу;
             Разжечь въ ней кровь я словомъ не умѣю;
             Языкъ мой прямъ;-- о томъ, что я сказалъ,
             Вы догадаться бы могли и сами.
             Я указалъ лишь на нѣмую рѣчь
             Ранъ Цезаря,-- рѣчь этихъ устъ кровавыхъ,
             И за себя просилъ ихъ говорить!
             Вотъ, если бъ Брутъ могъ сдѣлаться внезапно
             Антоніемъ -- тогда бъ нашелся точно
             Ораторъ здѣсь: онъ взволновалъ бы умъ
             И сердце вамъ! Языкъ бы далъ онъ каждой
             Изъ этихъ ранъ,-- языкъ, которымъ были бъ
             Подвигнуты къ возстанью камни стѣнъ!..
   Граждане. Возстанемъ мы!..
   1-й гражданинъ.                     Сожжемте Брута домъ!
   2-й гражданинъ. Впередъ, за мной, искать вездѣ злодѣевъ!..
   Антоній. Позвольте мнѣ, друзья, окончить рѣчь.
   Граждане. Тсс... не шумѣть,-- пусть говоритъ Антоній!
   Антоній. Идете вы, друзья, не обсудивъ
             Поступокъ вашъ;-- изъ васъ никто не знаетъ
             Пока еще, за что должны любить
             Вы Цезаря. Увы! Вы это точно
             Не знаете;-- такъ я вамъ объясню:
             Вы Цезаря забыли завѣщанье.
   Граждане. Онъ правъ, онъ правъ! Читай его, читай!
   Антоній. Вотъ здѣсь оно, за цезарской печатью.
             Велѣлъ онъ каждому изъ гражданъ Рима
             Въ наслѣдство выдать семьдесятъ-пять драхмъ 50).
   2-й гражданинъ. О, Цезарь благородный! Мы отмстимъ
             За смерть его!..
   3-й гражданинъ. Великій Цезарь!
   Антоній.                                         Дайте жъ
             Мнѣ досказать.
   Граждане. Тсс... тише! Слушать, слушать!
   Антоній. Онъ, сверхъ того, отказываетъ вамъ
             Свои сады и частныя владѣнья,
             Питомники насаженныхъ плодовъ,--
             Все, словомъ, что воздѣлано на Тибрѣ.
             И вы и ваши дѣти могутъ тамъ
             Гулять всю жизнь и отдыхать на волѣ,
             Какъ вздумаютъ!-- Вотъ Цезарь былъ каковъ!
             Дождемся ль мы когда-нибудь другого?
   1-й гражданинъ. О, никогда! За мной, друзья! Впередъ!
             Сожжемъ мы тѣло на священномъ мѣстѣ
             И головнями подпалимъ дома
             Измѣнниковъ!-- Эй, эй, берите тѣло!
   2-й гражданинъ. Огня! Огня!..
   3-й гражданинъ.                     Ломай скамьи!..
   4-й гражданинъ.                                         Ломай
             Огуломъ все: скамейки, стѣны, окна!.. (Уносятъ тѣло).
   Антоній. Начало есть!-- Бунтъ съ цѣпи сорвался.
             Что будетъ -- будь! (Входитъ служитель).
                                           Что скажешь ты, пріятель?
   Служитель. Октавій здѣсь.
   Антоній.                     Гдѣ онъ?
   Служитель.                               Проѣхалъ въ домъ
             Онъ Цезаря. Лепидъ съ нимъ прибылъ также.
   Антоній. Сейчасъ иду, чтобъ повидаться съ нимъ.
             Онъ прибылъ во-время; сулитъ удачу
             Намъ этотъ часъ; добыть мы можемъ все.
   Служитель. Онъ мнѣ сказалъ, что Брутъ и старый Кассій
             Умчались, какъ безумцы, изъ воротъ.
   Антоній. Ага, почуяли, какъ обработалъ
             Я здѣсь народъ!-- Октавій ждетъ; идемъ. (Уходятъ).
  

СЦЕНА 3-я.

Тамъ же. Улица.

(Входитъ Цинна, поэтъ).

   Цинна. Приснилось мнѣ, что ночью пировалъ
             Я съ Цезаремъ. Недоброе предвѣстье
             Гнететъ мой умъ; совсѣмъ не думалъ нынче
             Я выходить; но странной силой что-то
             Меня сюда невольно привлекло 51).

(Вбѣгаетъ толпа гражданъ).

   1-й гражданинъ. Кто ты такой?
   2-й гражданинъ. Куда идешь?
   3-й гражданинъ. Гдѣ твой домъ?
   ,4-й гражданинъ. Женатъ или холостъ?
   2-й гражданинъ. Отвѣчай каждому прямо!
   1-й гражданинъ. Отвѣчай коротко...
   4-й гражданинъ. Отвѣчай умно...
   3-й гражданинъ. А главное, говори правду!
   Цинна. Кто я такой? Куда иду? Гдѣ мой домъ? Женатъ или холостъ? Отвѣтить каждому прямо, умно, а главное, правду?.. Хорошо,-- отвѣчаю умно, что я холостъ.
   2-й гражданинъ. Ты этимъ хочешь сказать, что всѣ женатые дураки. Достанется тебѣ за это!.. Дальше и безъ уловокъ.
   Цинна. Отвѣчаю безъ уловокъ, что иду на похороны Цезаря.
   1-й гражданинъ. Какъ другъ или какъ врагъ?
   Цинна. Какъ другъ.
   2-й гражданинъ. Отвѣтъ прямъ.
   4-й гражданинъ. Гдѣ ты живешь? Отвѣчай живо!
   Цинна. Отвѣчаю живо, что живу близъ Капитолія.
   3-й гражданинъ. Какъ тебя зовутъ?
   Цинна. Зовутъ меня Цинной.
   1-й гражданинъ. Въ куски его, въ куски!-- онъ заговорщикъ!..
   Цинна. Нѣтъ, нѣтъ, я поэтъ! Поэтъ Цинна.
   4-й гражданинъ. Все равно! Въ куски его за скверные стихи!..
   Цинна. Я не заговорщикъ Цинна.
   2-й гражданинъ. Ничего не значитъ! Тебя зовутъ Цинной! Мы вырвемъ изъ тебя это имя и затѣмъ пустимъ на всѣ четыре стороны.
   3-й гражданинъ. Ней его, бей! Гдѣ головни?.. Къ Бруту!.. Къ Кассію!.. Ступайте кто-нибудь къ Децію, другіе къ Каскѣ, къ Лигарію тоже!.. Впередъ, впередъ!.. (Уходятъ).
  

ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА 1-я.

Комната въ домѣ Антонія.

(Антоній, Октавій и Лепидъ сидятъ за столомъ) 52).

   Антоній. Всѣ, значитъ, умереть должны, чье имя
             Стоитъ въ листѣ?
   Октавій.                     Приговоренъ со всѣми
             Лепидъ, твой братъ;-- согласенъ ты на это?
   Лепидъ. Пусть будетъ такъ; но только подъ условьемъ
             Что ждетъ конецъ и Публія: онъ сынъ
             Сестры твоей, Антоній.
   Антоній.                     Я согласенъ.
             Смотри: приговорилъ его я взмахомъ
             Однимъ пера... Ступай-ка ты теперь
             Въ домъ Цезаря, чтобъ вынуть завѣщанье.
             Посмотримъ мы, что можно будетъ въ немъ
             Повычеркнуть изъ тягостныхъ условій.
   Лепидъ. А гдѣ жъ мы свидимся?
   Октавій.                               Мы будемъ здѣсь
             Иль въ Капитоліи. (Лепидъ уходитъ).
   Антоній.                     Онъ дрянь и тряпка.
             На побѣгушкахъ годенъ онъ служить.
             Ужель теперь, когда мы подѣлили
             На части міръ -- получитъ онъ одну
             Изъ трехъ частей?
   Октавій.                     Да вѣдь не ты ли самъ
             Потребовалъ, чтобъ подавалъ онъ голосъ
             Въ рѣшеньи нашемъ страшномъ, кто умретъ
             Иль будетъ жить?
   Антоній.           Октавій,-- я годами
             Старѣй тебя и лучше знаю жизнь.
             Балуемъ мы Лепида высшимъ саномъ
             Лишь для того, чтобъ на себѣ онъ несъ
             Его невыгоды. Подъ нимъ согнется
             Онъ, какъ оселъ подъ золотымъ мѣшкомъ,
             Чтобъ донести мѣшокъ, куда укажутъ,
             За насъ двоихъ, потѣя и кряхтя.
             Когда жъ свое онъ кончитъ порученье,
             Мы разгрузимъ какъ слѣдуетъ его,
             И пусть тогда онъ хлопаетъ ушами
             Попрежнему на пастбищѣ своемъ.
   Октавій. Судить воленъ, какъ хочешь ты; но все же
             Въ немъ есть добро: онъ выносливъ и храбръ.
   Антоній. Вѣдь эти свойства можно отыскать
             И въ лошади, за что и награждаютъ
             Ее овсомъ и сѣномъ. Я по волѣ
             Могу ее заставить побѣжать,
             Помчаться въ бой иль вдругъ остановиться;
             Но все жъ указъ во всемъ ей этомъ -- я.
             Какъ разъ таковъ во многихъ отношеньяхъ
             И нашъ Лепидъ: его необходимо
             Учить, толкать, науськивать на все.
             Онъ головой убогъ и скудоуменъ;
             Его слова, сужденья, взглядъ на жизнь --
             Похожи на дырявые обноски
             Прошедшихъ модъ, заброшенныхъ давно.
             Онъ просто вещь, и видѣть въ немъ иное
             Я не могу... Пора однако взяться
             За дѣло намъ. Дошелъ до насъ, Октавій,
             Тревожный слухъ: сбираютъ Брутъ и Кассій
             На насъ войска, и мы должны немедля
             Имъ дать отпоръ. Намъ надо заключить
             Съ тобой союзъ, условиться съ друзьями
             И не жалѣть всѣхъ лучшихъ нашихъ средствъ.
             Идемъ теперь, чтобъ обсудить подробно,
             Какъ намъ открыть намѣренья враговъ
             И какъ спастись отъ бѣдъ, уже извѣстныхъ.
   Октавій. Да, это такъ! Окружены врагами
             Мы, какъ медвѣдь, привязанный къ столбу 53).
             Страшитъ меня при этомъ подозрѣнье,
             Что многіе, на чьихъ читаемъ лицахъ
             Улыбку мы -- быть-можетъ, въ тишинѣ
             Готовятъ намъ въ сердцахъ своихъ погибель. (Уходятъ).
  

СЦЕНА 2-я.

Лагерь Брута близъ Сардъ.

(Барабаны. Входятъ Брутъ, Луцилій и войско. Титиній и Пиндаръ съ ними встрѣчаются).

   Брутъ. Эй, кто идетъ?
   Луцилій.                     Какой пароль и лозунгъ?
   Брутъ. Узналъ, Луцилій, ты, далеко ль Кассій?
   Луцилій. Недалеко. Съ Пиндаромъ онъ прислалъ
             Тебѣ письмо и пожеланье счастья.

(Пиндаръ подаетъ Бруту письмо).

   Брутъ. Онъ добръ ко мнѣ... Тебѣ, Пиндаръ, однако
             Я выскажу, что, по своей ли волѣ,
             Иль по совѣтамъ приближенныхъ лицъ,
             Твой господинъ не разъ давалъ мнѣ поводъ
             Желать отмѣны нѣкоторыхъ дѣлъ,
             Свершенныхъ имъ... Я, впрочемъ, убѣжденъ,
             Что, свидясь здѣсь, мы съ нимъ придемъ къ согласью.
   Пиндаръ. Конечно, такъ:-- мой господинъ покажетъ
             Себя и здѣсь примѣрнымъ образцомъ
             Разумности и неуклонной чести.
   Брутъ. Сомнѣнья нѣтъ... Поди сюда, Луцилій.
             Какъ принялъ онъ на этотъ разъ тебя?
   Луцилій. Съ учтивостью и должнымъ уваженьемъ;
             Но прежнихъ знаковъ искренней любви.
             И дружества, къ которымъ мы привыкли,
             Онъ, долженъ я сознаться, въ этотъ разъ
             Не выказалъ.
   Брутъ.                     Портретъ ты сдѣлалъ друга,
             Въ комъ дружбы жаръ готовъ охолодѣть.
             Замѣть себѣ: когда любовь иль дружба
             Исчезнетъ въ насъ -- мы замѣняемъ ихъ
             Учтивымъ и холоднымъ обращеньемъ.
             Кто искрененъ, тотъ прибѣгать не станетъ
             Къ пустымъ словамъ; но кто фальшивъ -- похожъ
             Тотъ на коня, горячаго лишь съ виду.
             Когда жъ почувствуетъ подобный конь
             Сталь острыхъ шпоръ -- опустится сейчасъ
             Уныло онъ, какъ вывозная кляча...
             Привелъ ли Кассій войско все съ собой?
   Луцилій. Сегодня ночь они проводятъ въ Сардахъ;
             Но конницу и главный корпусъ Кассій
             Ведетъ съ собой. (За сценой маршъ).
   Брутъ.                     Чу, вотъ они... Пойдемъ
             Спокойно имъ навстрѣчу. (Входитъ Кассій съ войскомъ).
   Кассій.                               Стой!
   Брутъ.                                         Отдай
             Приказъ стоять и прочимъ.
   Голоса за сценой.                     Смирно! Стойте!
   Кассій. Ты оскорбилъ меня глубоко, братъ.
   Брутъ. Зову боговъ судить меня!.. Обиды
             Во всю я жизнь не сдѣлалъ и врагу --
             Такъ какъ же могъ я изобидѣть брата?
   Кассій. Брутъ, странный тонъ, какимъ ты говоришь,
             Въ самомъ себѣ несетъ уже обиду,
             И если ты...
   Брутъ.                     Прошу, сдержи себя
             И выскажись умѣреннѣй и тише.
             Мы здѣсь свои; но предъ глазами войска
             Выказывать должны мы другъ предъ другомъ
             Одну пріязнь;-- такъ прекрати же споръ!
             Вели войскамъ отсюда удалиться
             И объясни подробно мнѣ затѣмъ
             Въ палаткѣ, съ глазу на глазъ, чѣмъ и какъ
             Ты оскорбленъ?-- Тебя готовъ я слушать.
   Кассій. Скажи, Пиндаръ, чтобъ отвели войска.
   Брутъ. Отдашь приказъ, Луцилій, ты о томъ же,
             И чтобъ никто не смѣлъ затѣмъ входить
             Въ палатку къ намъ, покуда мы не кончимъ
             Нашъ разговоръ. Предъ дверьми жъ пускай
             Стоятъ на стражѣ Люцій и Титиній. (Уходятъ).
  

СЦЕНА 3-я.

Палатка Брута.

(Люцій и Титиній въ нѣкоторомъ отдаленіи. Входятъ Брутъ и Кассій) 54).

   Кассій. Твое желанье сдѣлать мнѣ обиду
             Я вижу въ томъ, что Луція и Пеллу
             Ославилъ, будто былъ подкупленъ онъ
             Сардійцами, при чемъ не обратилъ
             Малѣйшаго вниманья ты на письма,
             Въ которыхъ я писалъ тебѣ, что онъ
             Извѣстенъ мнѣ...
   Брутъ.                     Не я, а ты нанесъ
             Себѣ обиду самъ, рѣшившись сдѣлать
             Подобный шагъ.
   Кассій.                     Въ такія времена
             Нельзя винить за мелочный проступокъ.
   Брутъ. Такъ я тебѣ скажу, что общій говоръ
             Винитъ тебя, что будто былъ нечистъ
             Ты на руку и самъ 55); что продавалъ
             Ты должности дряннымъ, ничтожнымъ людямъ.
   Кассій. Я продавалъ?.. Сказать такое слово
             Мнѣ могъ лишь ты! Оно для всѣхъ другихъ
             Послѣднимъ было бъ вздохомъ.
   Брутъ.                                         Ты равно вѣдь
             Прикрытъ передо мной лишь только тѣмъ,
             Что носишь имя Кассія... Возмездье
             Лишь потому сдержало свой ударъ.
   Кассій. Возмездье?..
   Брутъ.                     Да,-- припомни Иды Марта!
             За что тогда великій Юлій палъ?
             За правду лишь!.. Припомни: неужели
             Нашелся бы презрѣнный негодяй,
             Который бы сразить его рѣшился
             Съ иной, корыстной цѣлью?.. Что же скажутъ
             Теперь о насъ, убившихъ въ этотъ день
             Первѣйшаго изъ всѣхъ людей на свѣтѣ
             Лишь потому, что позволялъ мерзавцамъ
             Онъ дѣлать зло?.. Что, повторю я, скажутъ
             Теперь о насъ, когда сквернить мы станемъ
             Самихъ себя, пустивши въ оборотъ
             Нашъ санъ и честь, съ намѣреньемъ позорнымъ,
             Присвоивать корыстною рукой,
             Что можно взять?.. Я соглашусь скорѣе
             Собакой быть и лаять на луну,
             Чѣмъ зваться сыномъ Рима на позоръ
             И стыдъ себѣ!
   Кассій.                     Ты на меня сначала
             Уйми свой лай 56)! Сносить я не намѣренъ
             Подобныхъ словъ! Иль, забываясь самъ,
             Ты думаешь смирить меня?-- Такъ знай же,
             Что я солдатъ, что старше я, чѣмъ ты,
             И опытнѣй,-- такъ не тебѣ давать
             Совѣты мнѣ, какъ управлять дѣлами.
   Брутъ. Кто бъ ни былъ ты -- но больше ты не Кассій.
   Кассій. Я -- то, чѣмъ былъ.
   Брутъ.                               А я скажу, что нѣтъ!
   Кассій. Сдержи языкъ, а то могу, пожалуй,
             Забыться я,-- бѣду ты на себя
             Накличешь самъ.
   Брутъ.                     Прочь, человѣкъ безъ чести!
   Кассій. Что ты сказалъ?..
   Брутъ.                               Желаешь знать, такъ слушай.
             Ни злость ни взглядъ твоихъ безумныхъ глазъ
             Остановить, повѣрь, меня не могутъ.
   Кассій. О, боги, мнѣ ль все это выносить?..
   Брутъ. Все это?-- да!.. Ты вынесешь и больше!
             Пусть лопнетъ сердце гордое въ тебѣ!
             Пускай дрожитъ толпа твоихъ трусливыхъ
             Приспѣшниковъ! Пусть желчь твоя и злость
             Пугаютъ ихъ -- но я!.. Иль могъ серьезно
             Подумать ты, что уступить заставить
             Ты и меня? Что буду пресмыкаться
             Я предъ тобой? Сносить твой дерзкій нравъ?
             Устанешь ждать! Проглотишь злость, хотя бы
             Она въ куски тебя разорвала!
             Что до меня, то вѣрь мнѣ -- каждый разъ,
             Какъ будешь злиться ты -- во мнѣ возбудишь
             Ты только смѣхъ!-- Да, да,-- смѣяться буду
             Я надъ тобой!..
   Кассій.                     Что ждать еще?..
   Брутъ.                                         Назвалъ
             Себя ты лучшимъ воиномъ?.. Гдѣ жъ видно,
             Что это такъ? Попробуй доказать!
             Я буду радъ узнать, что это правда!
             Такой герой способенъ научить
             Насъ всѣхъ уму и разуму.
             Кассій.                               Что слово --
             То злой упрекъ! Во всемъ меня обидѣть
             То ищешь, Брутъ. Я говорилъ, что старше,
             Какъ воинъ, я; но лучшимъ я себя
             Не называлъ. Сказалъ я развѣ "лучшій"?
   Брутъ. Мнѣ все равно.
   Кассій.                               Не смѣлъ бы Цезарь самъ
             Такъ дерзко говорить со мной.
   Брутъ.                                         Молчалъ бы
             Объ этомъ лучше ты! Не смѣлъ бы пикнуть
             Предъ Цезаремъ ты самъ подобныхъ словъ!
   Кассій. Кто,-- я?
   Брутъ.                     Да, ты!
   Кассій.                               Предъ нимъ не смѣлъ бы пикнуть?..
   Брутъ. Ты жизнь свою предъ нимъ бы поберегъ.
   Кассій. Эй, берегись! Надѣешься на дружбу
             Ты черезчуръ! Забывшись, я могу
             Надѣлать то, о чемъ позднѣе буду
             Самъ сожалѣть...
   Брутъ.                     Ты ужъ надѣлалъ много,
             О немъ давно бы долженъ сожалѣть.
             Угрозъ твоихъ я не боюсь нимало,
             Закованъ такъ я честности броней,
             Что мнѣ твои слова безвреднѣй вѣтра,
             Чей злой порывъ привыкъ я презирать.
             Ты помнишь ли -- я посылалъ къ тебѣ
             За золотомъ?-- Ты отказалъ мнѣ въ этомъ.
             Я доставать его не пріученъ
             Дурнымъ путемъ. Я согласился бъ лучше
             Себя перечеканить на монету,
             Чѣмъ выжимать изъ тружениковъ силой
             Ихъ потъ и кровь. Нуждался въ деньгахъ я,
             Чтобъ разсчитать какъ должно легіоны;--
             Ты отказалъ! Ужели Кассій могъ
             Отвѣтить такъ? Ужель бы такъ отвѣтилъ
             Брутъ Кассію? О, если бы такимъ
             Сталъ скрягой Брутъ и отказалъ постыдно
             Друзьямъ въ презрѣнномъ золотѣ -- призвалъ бы
             Самъ на, себя я страшный гнѣвъ боговъ!
             Просилъ бы самъ испепелить громами
             Меня во прахъ!
   Кассій.                     Нѣтъ, нѣтъ,-- тебѣ я въ деньгахъ
             Не отказалъ.
   Брутъ.                     Ты отказалъ!
   Кассій.                                         Виновенъ
             Былъ твой посолъ:-- по глупости сказалъ онъ
             Тебѣ не то... Но, Брутъ, о, Брутъ!-- ты сердце
             Мнѣ растерзалъ! Друзья должны смотрѣть
             Нѣжнѣй и мягче на проступки близкихъ,
             За что жъ мои преувеличилъ ты?
   Брутъ. Возсталъ на нихъ я только въ ту минуту,
             Когда тѣснить ты ими сталъ меня.
   Кассій. Меня любить не хочешь ты.
   Брутъ.                                                   Ты самъ
             Тутъ ни при чемъ:-- я не люблю пороковъ.
   Кассій. Глазъ друга ихъ во мнѣ бы не видалъ.
   Брутъ. Не другъ, а льстецъ одинъ бы ихъ не видѣлъ,
             Будь хоть, съ Олимпъ они величиной.
   Кассій. Гдѣ вы, гдѣ вы, Антоній и Октавій?..
             Зову я васъ, чтобъ Кассію отмстить!
             Онъ жить усталъ! Онъ ненавидимъ тѣми,
             Кого любилъ! Онъ братомъ оскорбленъ,
             Какъ низкій рабъ. Его всѣ недостатки
             Сосчитаны, занесены, какъ въ опись,
             И брошены затѣмъ ему въ лицо!..
             Я выплакать слезами могъ бы душу
             Теперь свою!.. Смотри: вотъ мой кинжалъ!
             Вотъ грудь моя:-- въ ней скрыто сердце, чище,
             Чѣмъ золото; цѣннѣй, чѣмъ тѣ богатства,
             Которыя одинъ лишь только Плуту съ
             Могъ накопить въ подземныхъ глубинахъ.
             Ты римлянинъ!-- Вотъ мой кинжалъ! Тебѣ
             Отказъ послалъ я въ деньгахъ -- отдаю
             Зато теперь тебѣ мое я сердце!
             Рази его, рази, какъ поразилъ
             Ты Цезаря! Вѣдь знаю я, что ты,
             И поразивъ, любилъ его въ тотъ часъ
             Во много разъ сердечнѣй и сильнѣе,
             Чѣмъ Кассія.
   Брутъ.                     Возьми кинжалъ назадъ.
             Кричи, бѣсись -- воленъ ты это дѣлать!
             Теряй хоть честь -- все это будутъ шутки.
             Ахъ, Кассій, Кассій,-- вѣдь ягненкомъ я
             Родился въ свѣтъ! Мой гнѣвъ похожъ на искру,
             Что спитъ въ кремнѣ: ударъ ее заставитъ
             Сверкнуть на мигъ, и тотчасъ же остынетъ
             Она опять.
   Кассій.                     А я? Ужель рожденъ
             Я только для того, чтобъ быть для Брута
             Посмѣшищемъ? Чтобъ онъ срывалъ на мнѣ
             Свою хандру и желчные порывы?
   Брутъ. Въ порывѣ я тебѣ все насказалъ.
   Кассій. Сознался ты?.. Такъ подавай же руку!
   Брутъ. И сердце съ ней...
   Кассій.                               Ахъ, Брутъ!
   Брутъ.                                                   Ну, что еще?
   Кассій. Ужель меня не любишь ты настолько,
             Чтобъ извинить, когда я горячусь?
             Вѣдь желчный нравъ достался мнѣ въ наслѣдство
             Отъ матери.
   Брутъ.                     Ну, хорошо, и если
             Разсердишься на Брута ты впередъ,--
             Представитъ онъ себѣ, что разворчался
             Не ты, а мать, и кончитъ этимъ дѣло. (Шумъ за сценой).
   Поэтъ (за сценой). Пустите! Прочь!.. Вождей мнѣ надо видѣть,
             Они затѣютъ ссору; ихъ оставить
             Нельзя вдвоемъ.
   Люцій (за сценой). Ты не войдешь.
   Поэтъ (за сценой).                               Помѣхой
             Лишь смерть одна мнѣ будетъ, чтобъ войти!

(Входитъ поэтъ).

   Кассій. Что тамъ за шумъ?
   Поэтъ.                               Вожди! Позоръ и стыдъ!
             Въ умѣ ли вы? Что вы хотите дѣлать?
             Ужъ если сдержать вы не можете ярость,
             Такъ пусть хоть моя образумитъ васъ старость 57)!
   Кассій. Плохой риѳмачъ, пріятель, вижу, ты.
   Брутъ. Вонъ, негодяй! Какъ смѣешь ты врываться?
   Кассій. Оставь его: онъ циникъ,-- вѣдь они
             Всѣ таковы.
   Брутъ. Пусть будетъ, чѣмъ онъ хочетъ,
             Лишь зналъ бы время глупостямъ своимъ.
             Что пользы намъ отъ этихъ идіотовъ
             Здѣсь въ лагерѣ?.. Вонъ, негодяй!
   Кассій.                                                   Ступай
             Отсюда прочь, дѣйствительно, пріятель!

(Поэтъ уходитъ. Входятъ Луцилій и Титиній).

   Брутъ (имъ). Ступайте оба приказать вождямъ,
             Чтобъ на ночлегъ располагалось войско.
   Кассій. Затѣмъ сюда вернетесь вы опять,
             И съ вами вмѣстѣ пусть придетъ Мессала.

(Луцилій и Титиній уходятъ).

   Брутъ. Эй, Люцій! Дай вина!
   Кассій.                                         Не думалъ я,
             Что такъ легко ты можешь раздражаться.
   Брутъ. Ахъ, Кассій! Грудь измучена моя
             Подъ гнетомъ бѣдъ.
   Кассій.                               Плохой философъ ты,
             Когда не можешь вынесть терпѣливо
             Случайныхъ бѣдъ.
   Брутъ.                               Едва ли такъ выноситъ
             Ихъ кто-нибудь... Узнай, что потерялъ
             Я Порцію!
   Кассій.                     Жену?..
   Брутъ.                               Она скончалась.
   Кассій. И перенесъ ты съ этимъ горемъ въ сердцѣ
             Нашъ бывшій споръ, не умертвивъ меня?
             Скажу теперь, что точно удрученъ
             Потерей ты ничѣмъ незамѣнимой.
             Скажи, какой болѣзнью умерла
             Твоя жена?
   Брутъ.                     Не вынесла разлуки
             Она со мной, страдая также мыслью,
             Что съ каждымъ днемъ успѣшнѣе вели
             Свои дѣла Антоній и Октавій.
             (Я эту новость получилъ равно
             Съ печальной вѣстью о ея кончинѣ).
             Отъ этихъ бѣдъ въ ней помутился разумъ
             И разъ, оставшись въ комнатѣ безъ слугъ,
             Она схватила раскаленный уголь
             И, проглотивъ въ отчаяньи его,
             Безвременно себя сгубила этимъ 58)!
   Кассій. И умерла?
   Брутъ.                     Да, умерла.
   Кассій.                                         О, боги!

(Входитъ Люцій съ виномъ и факелами).

   Брутъ. Ну, полно, полно говорить о ней!
             Эй, кубокъ мнѣ! Топлю въ винѣ я, Кассій,
             Свою тоску! (Пьетъ),
   Кассій.                     Я жажду сердцемъ выпить
             За этотъ тостъ... Лей до краевъ,-- за Брута
             Пить не устанетъ Кассій никогда.

(Пьетъ. Возвращаются Титиній и Мессала).

             Брутъ. Сюда, Титиній; здравствуй, другъ Мессала!
             Поближе къ факелу садитесь всѣ.
             Должны теперь поговорить серьезно
             Мы о дѣлахъ.
   Кассій (къ самому себѣ). Такъ Порція скончалась!
   Брутъ. Просилъ вѣдь я не говорить о ней.
             Получены сейчасъ, Мессала, письма,
             Что Маркъ Антоній и Октавій съ нимъ
             Идутъ на насъ. Ихъ войско велико
             И держитъ путь къ Филиппи.
   Мессала.                               Точно то же
             Писали мнѣ.
   Брутъ.                     А что еще?
   Мессала.                               Узналъ
             Изъ писемъ я еще другую новость:
             Октавій, Маркъ Антоній и Лепидъ
             Придумали декретъ объ объявленьи
             Внѣ правъ опасныхъ гражданъ и затѣмъ
             Казнили сто сенаторовъ.
             Брутъ.                     Объ этомъ
             Мнѣ пишутъ иначе: ихъ казнено
             Не сто, а семьдесятъ, и въ томъ числѣ
             Палъ Цицеронъ 59).
   Кассій.                     Какъ, Цицеронъ?.. Ужели?..
             Мессала. Да, онъ убитъ, объявленный декретомъ
             Внѣ правъ, какъ всѣ... Имѣлъ ли письма, Брутъ,
             Ты отъ жены?
   Брутъ.                     Ни одного, Мессала.
   Мессала. И ничего о ней тебѣ не пишутъ?
   Брутъ. Ни пары словъ.
   Мессала.                     Я очень удивленъ.
   Брутъ. А развѣ ты имѣлъ о ней извѣстья?
   Мессала. Я... нѣтъ...
   Брутъ.                     Скажи мнѣ правду, безъ утайки,
             Какъ римлянинъ.
   Мессала.                     Такъ выслушай меня
             И ты, какъ римлянинъ: она скончалась,
             И страннымъ родомъ смерти.
   Брутъ.                                         Должно, значитъ,
             Проститься съ ней!.. Мы всѣ умремъ, Мессала,
             Такъ мысль о томъ, что рано ль, поздно ль, смерть
             Ее постигла бъ все же,-- посылаетъ
             Мнѣ твердости снести такой ударъ.
   Мессала. Вотъ образецъ, какъ переноситъ горе
             Великій духъ.
   Кассій.                     И я готовъ, пожалуй,
             Такъ разсуждать; но врядъ ли бъ побѣдилъ
             Такъ твердо голосъ крови.
   Брутъ.                               Перейдемте
             Теперь къ дѣламъ... Должны ль итти сейчасъ
             Къ Филиппи мы?
   Кассій.                     Мнѣ кажется, что въ этомъ
             Нѣтъ выгоды.
   Брутъ.                     Какую приведешь
             Причину ты?
   Кассій.                     А вотъ какую: лучше
             Пусть врагъ насъ ищетъ самъ. Мы этимъ средствомъ
             Его заставимъ растянуться въ силахъ
             И утомить безъ выгоды войска.
             Онъ самъ себя ослабитъ; мы жъ, оставшись
             Тамъ, гдѣ стоимъ, успѣемъ сохранить
             И бодрый духъ и средства для защиты.
   Брутъ. Твой взглядъ хорошъ; но долженъ уступить -
             Онъ лучшему. Мы здѣсь окружены
             Еще непокореннымъ населеньемъ.
             Всѣ жители до стѣнъ Филиппи намъ
             Друзья лишь съ виду; -- мы насильно брали
             У нихъ фуражъ; поэтому враги,
             Явясь сюда, найдутъ далеко лучшій
             Пріемъ, чѣмъ мы. Ихъ ободрятъ, усилятъ
             И подкрѣпятъ. Когда жъ къ Филиппи сами
             Подступимъ мы, то мѣстность эта будетъ
             У насъ въ тылу, и мы лишимъ враговъ
             Той выгоды...
   Кассій.                     Ты выслушай...
   Брутъ.                                         Постой,--
             Не кончилъ я. Прими въ соображенье
             Еще и то, что мы ужъ получили
             Все, чѣмъ друзья могли насъ подкрѣпить.
             Пополнить войскъ мы болѣе не въ силахъ
             Уже ничѣмъ. Достигли въ дѣлѣ мы
             До полной зрѣлости и можемъ впредь
             Спуститься только внизъ; враги жъ, напротивъ,
             Растутъ въ числѣ и силѣ съ каждымъ днемъ.
             Въ людскихъ дѣлахъ такіе жъ есть приливы,
             Какъ на морѣ. Высокій валъ возноситъ
             Къ удачѣ насъ, а чуть пропустимъ мы
             Счастливый мигъ -- вся наша жизнь безслѣдно
             Низвергнется въ пучину золъ и бѣдъ.
             Мы именно плывемъ теперь по гребню
             Высокихъ водъ и потому должны
             Ловить счастливый валъ, чтобъ не погибло
             Иначе все, на что рѣшились мы.
   Кассій. Ну, если такъ -- пусть будетъ, какъ ты хочешь:
             Встрѣчать враговъ отправимся къ стѣнамъ
             Филиппи мы.
   Брутъ.                     Нашъ разговоръ застигла
             Ночная тѣнь. Беретъ свое усталость,
             И подкрѣпить намъ надобно себя
             Минутой сна... Вѣдь больше говорить
             Намъ не о чемъ?
   Кассій.                     Все рѣшено... Прощай;
             А завтра въ путь, едва займется утро.
   Брутъ. Эй, Люцій, плащъ! (Люцій уходитъ). Пріятныхъ сновъ, Мессала.
             [Прощай и ты, Титиній дорогой.
             Спи хорошо, мой добрый, честный Кассій] 60),
             Прощай, прощай!
   Кассій.                     О, мой безцѣнный братъ!
             Недоброе сулила эта ночь
             Вначалѣ намъ! Пусть никогда вовѣки
             Такой раздоръ насъ не раздѣлитъ вновь.
             Не правда ль, Брутъ?
   Брутъ.                               Все къ лучшему на свѣтѣ 61).
   Кассій. Итакъ, прощай.
   Брутъ.                               Прощай, любезный братъ!
   Титиній и Мессала. Будь счастливъ, Брутъ.
   Брутъ.                                                   Желаю вамъ того же.

(Уходятъ Кассій, Титиній и Мессала. Люцій возвращается съ плащомъ).

             Подай мнѣ плащъ. Гдѣ ты оставилъ лютню?
   Люцій. Она въ шатрѣ.
   Брутъ.                               Какъ вяло отвѣчаешь
             Ты на вопросъ. Тебя за это, впрочемъ,
             Я не виню: ты не доспалъ, малютка.
             Поди сказать, чтобъ Клавдій и другіе
             Пришли сюда. Пусть на подушкахъ лягутъ
             Они въ шатрѣ.
   Люцій (въ дверь). Эй, Клавдій и Варронъ!

(Входятъ Клавдій и Варронъ).

   Варронъ. Ты звалъ насъ, Брутъ?
   Брутъ.                                         Прошу, друзья васъ, лягте
             Въ палаткѣ здѣсь. Мнѣ, быть-можетъ, придется
             Васъ разбудить, чтобъ передали вы
             Два слова Кассію.
   Варронъ.           Такъ лучше встанемъ
             На стражу мы.
   Брутъ.                     Нѣтъ, нѣтъ, на это я
             Не соглашусь: должны вы лечь. Быть-можетъ,
             Я измѣню намѣренье свое,
             [Такъ что жъ тревожитъ васъ] 62). Взгляни-ка, Люцій:
             Вѣдь книга та, которую искалъ
             Напрасно я, была въ моемъ карманѣ.
   Люцій. Я былъ увѣренъ въ томъ, что мнѣ ее
             Ты не давалъ. (Варронъ и свита ложатся).
   Брутъ.                     Ну, извини! Я нынче
             Сталъ такъ забывчивъ. Можешь ли, скажи,
             Ты протереть усталые глазенки
             И побренчать на лютнѣ предо мной?
   Люцій. О, да! Когда желаешь ты.
   Брутъ.                                         Желаю,
             Малютка мой. Тебя замучилъ я;
             Но ты привыкъ вѣдь дѣлать все охотно.
   Люцій. Играть мой долгъ.
   Брутъ.                               Я не хочу, чтобъ долгъ
             Былъ выше силъ; для юной крови нуженъ
             Часъ отдыха.
   Люцій.                     Я спалъ уже.
   Брутъ.                                         Тѣмъ лучше;
             И скоро вновь заснешь спокойно ты.
             Тебя тревожить долго я не стану;
             О, нѣтъ! Тебѣ, наоборотъ, хочу
             Я лишь добра. (Люцій начинаетъ играть и мало-по-малу засыпаетъ).
                                 Какъ эти звуки сонны!
             Предательской дремотѣ поддался,
             Малютка, ты; подъ музыку сомкнулись
             Твои глаза; отяготилъ свинцовымъ
             Ихъ гнетомъ сонъ. Спи беззаботно, мальчикъ!
             Не стану я тревожить твой спокойный
             И мирный сонъ... Едва ты держишь лютню;
             Ты, покачнувшись, разобьешь ее.
             Возьму ее изъ рукъ твоихъ... Спи мирно,
             Спи хорошо... (Беретъ книгу). Здѣсь, кажется, загнулъ
             Я въ книгѣ листъ на мѣстѣ, гдѣ читалъ
             Ее вчера... Какъ дурно свѣтитъ факелъ.

(Является призракъ Цезаря). 63)

             А!.. Кто вошелъ?.. Ужасное видѣнье!
             Иль создано ты бредомъ: сонныхъ глазъ?..
             Идетъ ко мнѣ!.. Ты существо иль призракъ?
             Скажи, ты богъ, духъ свѣта или демонъ?..
             Ты въ жилахъ кровь оледянилъ мою!
             Встать волосы мои заставилъ дыбомъ!..
             Кто ты? Скажи?..
   Призракъ.           Твой злобный геній, Брутъ!
   Брутъ. Что хочешь ты?..
   Призракъ.                     Сказать, что ты меня
             Увидишь при Филиппи.
   Брутъ.                                         Значитъ, мы
             Съ тобой вновь встрѣтимся?
   Призракъ.                               Да, при Филиппи.

(Исчезаетъ).

   Брутъ. Пусть будетъ такъ... сойдемся при Филиппа!..
             Исчезъ, исчезъ! Едва я отъ волненья
             Пришелъ въ себя. Съ тобой, мой злобный геній,
             Поговорить хотѣлъ бы я еще.
             Эй, мальчикъ! Люцій! Встань,-- Варронъ и Клавдій,
             Вставайте всѣ.
   Люцій (въ про сопкахъ). Разстроены лады...
   Брутъ. Онъ грезитъ, что сидитъ еще за лютней.
             Проснись, проснись!
   Люцій.                               А?.. Что?..
   Брутъ.                                                   Увидѣлъ вѣрно
             Дурной ты сонъ, что громко такъ кричалъ.
   Люцій. Кто? Я кричалъ?.. Я этого не слышалъ.
   Брутъ. Кричалъ и громко. Вѣрно, что-нибудь
             Увидѣлъ ты?
   Люцій.                     Не видѣлъ ничего.
   Брутъ. Ложись и спи... Эй, Клавдій, пробудись.
             Вставайте всѣ.
   Варронъ.           А?..
   Клавдій.                               Что?..
   Брутъ.                                         О чемъ во снѣ
             Кричали вы?
   Варронъ и Клавдій. Мы?-- Развѣ мы кричали?..
   Брутъ. Пригрезилось вамъ вѣрно что-нибудь?
   Варронъ. Мнѣ?-- Ничего...
   Клавдій.                               Я ни о чемъ не грезилъ.
   Брутъ. Ступайте оба передавать привѣтъ
             Мой брату Кассію. Пускай поутру
             Въ передовой поставитъ онъ отрядъ
             Свои войска. Мы двинемся за ними.
   Варронъ и Клавдій. Исполнимъ все, какъ сказано тобой.

(Уходятъ).

  

ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА 1-я.

Равнина близъ Филиппи.

(Входятъ Октавій, Антоній и войско).

   Октавій. Догадка наша, кажется, сбылась.
             Предсказывалъ, Антоній, ты напрасно,
             Что врагъ удержитъ за собой холмы
             И не рѣшится занимать долины.
             Войска въ виду. Они хотятъ напасть
             На насъ у стѣнъ Филиппи, не давая
             Намъ времени начать борьбу самимъ.
   Антоній. Все это вздоръ: я вижу ихъ насквозь,
             И весь ихъ планъ до мелочи мнѣ ясенъ.
             Имъ хочется, конечно, захватить
             Побольше мѣстъ 64), но ежели они
             Сошли съ нахальствомъ трусости въ долину,
             То думаютъ увѣрить этимъ насъ
             Въ своемъ безстрашіи, его жъ на дѣлѣ
             Нѣтъ и слѣда. (Входитъ гонецъ).
   Гонецъ.           Готовьтесь въ бой, вожди!
             Врагъ двинулся веселымъ, бодрымъ строемъ;
             Кровавый стягъ, зовущій къ битвѣ насъ,
             Развернутъ имъ;-- терять минутъ не надо.
   Антоній. Держись, Октавій, лѣвой стороны,
             Чтобъ осторожно обойти равнину.
   Октавій. Иду сейчасъ; но поверну направо;
             Ступай налѣво, если хочешь, самъ 65).
   Антоній. Теперь ли часъ, чтобъ понапрасну спорить?
   Октавій. Тутъ спора нѣтъ:-- я просто такъ хочу.

(Маршъ. На другой сторонѣ сцены появляются: Брутъ, Кассій Луцилій, Титиній, Мессала и войско).

   Брутъ. Они стоятъ и ждутъ переговоровъ.
   Кассій. Впередъ, Титиній!.. Спросимъ, что хотятъ
             Они отъ насъ.
   Октавій.           Не время ль, Маркъ Антоній,
             Начать намъ бой?
   Антоній.           Нѣтъ, Цезарь:-- пусть начнутъ
             Его они. Пройдемъ впередъ. Я вижу,
             Что хочется вступить имъ въ разговоръ.
   Октавій (войскамъ). Пусть всѣ стоятъ, не двигаясь, до знака.
   Брутъ. Сперва слова,-- удары послѣ нихъ!
             Не правда ли, товарищи и братья?
   Октавій. Не потому однако, чтобъ любили,
             Подобно вамъ, мы больше болтовню.
   Брутъ. Слова добра полезнѣе, Октавій,
             Чѣмъ злой ударъ.
   Антоній.           О, что до словъ -- извѣстно
             Намъ, Брутъ, давно, что мастеръ ты великій
             Приправить сладкимъ словомъ злой ударъ!
             Вѣдь Цезаря пронзилъ кинжаломъ въ сердце
             Ты, многолѣтье прокричавъ ему.
   Кассій. Каковъ окажешься въ своихъ ударахъ,
             Антоній, ты -- сказать я не берусь;
             Но что до словъ -- то ими ты вѣдь грабишь
             У пчелъ ихъ медъ.
   Антоній.                     Но не беру ихъ жалъ.
   Брутъ. Зато весь вѣкъ ты, какъ они, жужжалъ! 66)
             Привыкъ грозить ты краснобайствомъ раньше,
             Нѣмъ соберешься нанести ударъ.
   Антоній. Вы, негодяи, дѣлали не такъ!
             Когда вонзить вы собрались кинжалы
             Въ грудь Цезаря -- кривлялись, какъ мартышки,
             Вы передъ нимъ, лизали, какъ щенки,
             Прахъ ногъ его!.. Какъ подлые рабы,
             Сгибались передъ нимъ, цѣлуя землю
             Въ тотъ самый мигъ, когда проклятый Каска,
             Свирѣпый песъ, нанесъ ему ударъ
             Изъ-за спины!.. Притворщики!
   Кассій.                                         Ты слышишь
             Все это, Брутъ?-- Притворщики! Когда бы
             Меня послушалъ раньше ты -- не стали бъ
             Мы выносить теперь такую брань 67).
   Октавій. Довольно словъ. Ужъ если въ потъ бросаетъ
             Васъ разговоръ, такъ, безъ сомнѣнья, дѣло
             Потѣть заставитъ чѣмъ-нибудь краснѣй!
             Я вынулъ мечъ, чтобъ имъ разить злодѣевъ,
             И знайте всѣ, не отпущу его,
             Покуда онъ не отомститъ за тридцать 68)
             Тѣхъ страшныхъ ранъ, которыми пронзили
             Вы Цезаря,-- иль до поры, покуда
             Пронзенъ не будетъ Цезарь новый также
             Рукой убійцъ 69).
   Брутъ.                     Убійцы, Цезарь новый,
             Повѣрь, тебя не тронутъ, если только
             Не водишь ты измѣнниковъ съ собой.
   Октавій. Я вѣрю самъ, что я судьбою созданъ
             Не съ тѣмъ, чтобъ пасть отъ Брутовой руки.
   Брутъ. О, юноша!... Когда бъ случилось это --
             Почетнѣй, вѣрь, ты смерти бъ не нашелъ,
             Будь даже ты красой и цвѣтомъ всей
             Твоей родни.
   Кассій.                    Не много ль будетъ, чести
             Такъ умереть мальчишкѣ и глупцу,
             Товарищу развратнаго, гуляки 70)?
   Антоній. Старикъ нашъ Кассій вѣренъ самъ себѣ.
   Октавій. Пора уйти, я вижу, намъ, Антоній...
             Измѣнники! Бросаемъ вызовъ свой
             Мы вамъ въ лицо!.. Когда есть смѣлость въ васъ
             Его принять -- сразимся мы сегодня;
             А трусите -- такъ выбирайте сами
             И день и часъ71). (Уходятъ Антоній, Октавій и ихъ войско).
   Кассій.                     Сорвался вѣтеръ съ цѣпи!
             Дуй, вой и злись! Пустился въ море челнъ.
             Случайно все.
   Брутъ.                     Поди сюда, Луцилій.
   Луцилій. Я здѣсь. (Брутъ и Луцилій разговариваютъ).
   Кассій.                               Мессала!
   Мессала.                               Что, достойный вождь?
   Кассій. Ты знаешь ли, что въ этотъ самый день
             Родился я?.. Дай руку мнѣ, Мессала!
             Скажу тебѣ, что, какъ Помпей, я силой
             Былъ вынужденъ поставить на одинъ
             Ударъ игры вопросъ о томъ -- ждетъ рабство
             Иль воля насъ!.. Жилъ до сегодня я
             Поклонникомъ усерднымъ Эпикура;
             Но измѣнить приходится теперь
             Мнѣ прежній взглядъ. Въ дурныя предвѣщанья
             Сталъ вѣрить я. Когда мы шли изъ Сардъ,
             Спустились вдругъ огромныхъ два орла
             На нашъ отрядъ. Они неслись за нами
             Вплоть до Филиппъ и брали кормъ безъ страха
             Изъ рукъ солдатъ; но нынче утромъ оба
             Исчезли вдругъ, и вмѣсто нихъ кружится
             Надъ нами стая галокъ и воронъ.
             На насъ глядятъ они, какъ на добычу,
             И крылья ихъ объемлютъ весь нашъ станъ
             Покровомъ тьмы, подъ чьей зловѣщей тѣнью
             Мы обратимся въ груду мертвыхъ тѣлъ.
   Мессала. Не думай такъ.
   Кассій.                               Сказалъ я такъ лишь къ слову;
             Напротивъ, бодръ и веселъ я душой,
             Какъ никогда, и далъ обѣтъ безстрашно
             Лицомъ къ лицу съ опасностью сойтись.
   Брутъ (Луцилію). Такъ понялъ ты?
   Кассій.                                         Мой честный, храбрый Брутъ!
             Когда пошлютъ намъ боги нынче милость,
             То проживемъ мы въ тишинѣ и мирѣ
             До дряхлыхъ дней, какъ добрые друзья.
             Но знать судьбы никто своей не можетъ;
             А потому полезно обсудить,
             Что предпринять, когда насъ ожидаетъ
             Дурной исходъ... Вѣдь если проиграемъ
             Сраженье мы -- то не придется больше
             Намъ свидѣться... Какъ думаешь тогда
             Ты поступить?
   Брутъ.                     Остаться вѣрнымъ взгляду,
             Которымъ я руководясь, призналъ
             Вполнѣ дурной рѣшительность Катона,
             Когда свершилъ самоубійство онъ.
             Что до меня -- я нахожу безчестнымъ
             Предупреждать изъ страха близкихъ бѣдъ
             Нашъ смертный часъ 72).-- Хочу, напротивъ, я,
             Вооружась испытаннымъ терпѣньемъ,
             Ждать съ твердостью рѣшенья высшихъ силъ,
             Чья власть царитъ надъ нами въ этомъ мірѣ.
   Кассій. Такъ, значитъ, ты, когда потеря битвы
             Погубитъ насъ -- позволишь провести
             Себя по римскимъ улицамъ, украсивъ
             Тріумфъ враговъ?
   Брутъ.                     Нѣтъ, Кассій, нѣтъ!.. Не думай,
             Достойный Рима сынъ, что Брутъ войдетъ
             Когда-нибудь обремененный цѣпью
             Съ позоромъ въ Римъ. Великъ душой онъ слишкомъ
             Для этого!.. Пришелъ отвѣтъ за то,
             Что совершили мартовскія Иды!
             А потому увидимся ль мы вновь --
             Не знаю я... Простимся же теперь
             Навѣкъ, навѣкъ, мой благородный Кассій!
             Когда судьба судила встрѣтить намъ
             Другъ друга вновь -- сойдемся мы съ улыбкой;
             А если нѣтъ -- прощанье будетъ кстати!
   Кассій. Прощай и ты навѣки, честный Брутъ!
             Свиданья часъ дѣйствительно застанетъ
             Съ улыбкой насъ; когда жъ не суждено
             Сойтись намъ вновь -- прощанье будетъ кстати!
   Брутъ. Теперь впередъ!.. О, если бъ люди знать
             Могли конецъ дней тяжкихъ золъ и бѣдствій!
             Но, впрочемъ, знать довольно ужъ того,
             Что есть конецъ всѣмъ бѣдствіямъ на свѣтѣ...
             Впередъ, друзья! Идемте бодро въ путь. (Уходятъ).
  

СЦЕНА 2-я 73).

Тамъ же. Поле сраженія.

(Шумъ битвы. Входятъ Брутъ и Мессала).

   Брутъ. Скорѣй, скорѣй! Скачи къ тѣмъ легіонамъ
             И передай немедля имъ приказъ
             Итти впередъ: я вижу, что Октавій
             Едва способенъ выдержать напоръ.
             Сомнетъ его въ минуту вражій натискъ.
             Скорѣй, скорѣй! Пусть ринутся стремглавъ! (Уходятъ).
  

СЦЕНА 3-я.

Другая часть поля.

(Входятъ Кассій и Титиній).

   Кассій. Взгляни, взгляни!-- бѣгутъ мерзавцы всѣ!
             Какъ со врагомъ, я поступилъ съ своими.
             Покинулъ бой со знаменемъ солдатъ;
             Я знамя взялъ, убивъ позорно труса.
   Титиній. Ахъ Кассій, Кассій! Все испортилъ Брутъ.
             Не во-время онъ подалъ знакъ къ сраженью!
             Увлекся онъ несчастной, ложной мыслью,
             Что будто бы Октавій слишкомъ слабъ.
             Бой начался;-- войска пустились грабить,
             И насъ успѣлъ Антоній окружить. (Вбѣгаетъ Пиндаръ).
   Пиндаръ. Бѣги, о, вождь! Спасайся безъ оглядки!
             Твой лагерь взятъ! Царитъ Антоній въ немъ.
             Бѣги, бѣги!-- чѣмъ дальше, тѣмъ вѣрнѣе!
   Кассій. Далекъ довольно будетъ этотъ холмъ.
             Взгляни, Титиній: не мои ль палатки
             Пылаютъ тамъ?
   Титиній.           Онѣ!..
   Кассій.                               Такъ слушай: если
             Еще любимъ тобой, какъ прежде, я --
             То вотъ мой конь: вонзи до пятокъ шпоры
             Ему въ бока; скачи къ тѣмъ легіонамъ,
             Вернись назадъ и привези извѣстье
             Сейчасъ же мнѣ, друзей или враговъ
             Мы видимъ въ нихъ.
   Титиній.                     Быстрѣй крылатой мысли
             Вернусь къ тебѣ. (Уходитъ Титиній).
   Кассій. А ты, Пиндаръ, взойди
             На этотъ холмъ;-- я вижу худо вдаль.
             Слѣди за тѣмъ, что дѣлаетъ Титиній,
             А также мнѣ передавай о всемъ,
             Что новаго увидишь ты на полѣ.

(Пиндаръ всходитъ на холмъ).

             Да,-- въ этотъ день родился я на свѣтъ!
             Мой кругъ свершенъ! Я кончу тамъ, гдѣ началъ.
             Отходитъ жизнь!.. Ну, что увидѣлъ ты?
   Пиндаръ (съ холма). О, боги!
   Кассій.                                         Что?
   Пиндаръ.                                         Титиній окруженъ,
             Рой всадниковъ летитъ за нимъ въ погоню;
             Онъ цѣлъ еще... Но вотъ они ужъ близко...
             Сошли съ коней... Сошелъ съ коня и онъ...
             Бой закипѣлъ... Онъ взятъ! Чу!-- слышишь ихъ
             Крикъ радости!..
   Кассій.                     Назадъ;-- сойди съ холма.
             Какимъ презрѣннымъ окажусь я трусомъ,
             Когда, увидя передъ собой погибель
             Моихъ друзей, я самъ останусь живъ!
             Сюда Пиндоръ! (Пиндаръ подходитъ).
                                 Ты плѣнникомъ моимъ
             Сталъ въ Парѳіи;-- ты мнѣ обязанъ жизнью;
             Но клятву взялъ за это я съ тебя,
             Что исполнять всегда ты будешь слѣпо,
             Что я хочу. Пришла пора исполнить,
             Въ чемъ клялся ты. Свободнымъ человѣкомъ
             Ты будешь впредь. Бери мой добрый мечъ,
             Тотъ самый мечъ, которымъ поразилъ
             Я Цезаря;-- направь его безъ страха
             Мнѣ прямо въ грудь... Не возражай ни слова!
             Вотъ рукоять; держи рукою твердой
             Ее, пока закрою я лицо.
             Вотъ такъ -- держи!.. Ну, Цезарь,-- ты отмщенъ!
             Сраженъ твой врагъ мечомъ тебя сразившимъ.

(Пиндаръ его убиваетъ).

   Пиндаръ. Свободенъ я,-- хоть не такимъ путемъ
             Желалъ бы я добыть свою свободу.
             О, Кассій, Кассій!.. Въ дальній край направлю
             Теперь я путь -- въ тотъ край привольный, гдѣ
             О римлянахъ ни слуха нѣтъ ни духа.

(Уходитъ. Входятъ Титиній въ лавровомъ вѣнкѣ и Мессала).

   Мессала. Сквитались мы: разбитъ Октавій Брутомъ,
             А Кассія Антоній разгромилъ.
   Титиній. Утѣшишь первой вѣстью хоть немного
             Ты Кассія.
   Мессала.           Гдѣ онъ?
   Титиній.                     Его оставилъ
             Я въ горести на томъ холмѣ съ Пиндаромъ,
             Его рабомъ.
   Мессала.           Смотри, смотри! Не онъ ли
             Лежитъ простертъ предъ нами на землѣ?
   Титиній. И, кажется, безъ всякихъ знаковъ жизни.
             О, горе!..
   Мессала.           Онъ?..
   Титиній.                     Здѣсь то, что было имъ;
             Но Кассія тутъ больше нѣтъ, Мессала.
             Какъ солнца лучъ исчезъ въ зарѣ багряной,
             Такъ закатился въ пурпурной крови
             День Кассія! Померкло солнце Рима!
             А съ нимъ и нашъ померкнетъ свѣтлый день.
             Свершилось все! Плыветъ навстрѣчу намъ
             Рядъ грозныхъ тучъ -- туманы злыхъ несчастій!
             Ужели страхъ, что я погибъ въ сраженьи,
             Причиной былъ, что поступилъ онъ такъ?
   Мессала. Не ты виной:-- за общее онъ дѣло
             Себя сразилъ. О, горькая ошибка!
             Дочь лживая печальныхъ, мрачныхъ думъ!
             Зачѣмъ людскому ты воображенью
             Рисуешь то, чего на дѣлѣ нѣтъ?
             Въ людскомъ умѣ родясь чрезчуръ поспѣшно,
             Приносишь смерть ты своему отцу.
   Титиній. Пиндаръ, гдѣ ты?
   Мессала.                     Сыщи его, Титиній.
             А мнѣ сразить придется Брута слухъ,
             Сказавъ ему о томъ, что здѣсь случилось.
             Не безъ причины, я сказалъ: "сразить",--
             Я думаю, что даже сталь меча
             Иль дротикъ, отравленный страшнымъ ядомъ,
             Коснулись бы ушей его безвреднѣй,
             Чѣмъ эта вѣсть.
   Титиній.           Иди къ нему, Мессала;
             А я узнать отправлюсь, гдѣ Пиндаръ. (Мессала уходитъ).
             Ахъ, Кассій, Кассій! Для чего меня
             Услалъ ты прочь? Не видѣлъ ты, что встрѣтилъ
             Вѣдь я друзей!.. Вѣнокъ побѣдоносный ими
             Возложенъ былъ на голову мою.
             Я передать его тебѣ былъ долженъ.
             Ты слышалъ ли побѣдный возгласъ ихъ?
             Ошибочно ты понялъ то, что видѣлъ!
             Я возложу побѣдную корону
             На мертваго:-- такъ приказалъ мнѣ Брутъ.
             Я выполнить приказъ его обязанъ.
             Пусть онъ, придя, увидитъ, какъ почтилъ
             Я Кассія... Теперь же волей неба,
             Какъ римлянинъ, я долгъ исполню свой:
             Мечъ Кассія покончитъ пусть со мной!

(Закалывается и умираетъ. Шумъ битвы. Входятъ Мессала, Брутъ, молодой Катонъ, Стратонъ, Волумній и Луцилій).

   Брутъ. Гдѣ онъ? Гдѣ трупъ?..
   Мессала.                     Онъ здѣсь, и вотъ Титиній
             Скорбятъ надъ нимъ.
   Брутъ.                               Лежитъ Титиній самъ,
             Открывъ глаза.
   Катонъ.           Онъ также мертвъ.
   Брутъ.                                                   О, Цезарь!
             Поистинѣ могучъ и славенъ ты!
             До сей поры твой духъ царитъ надъ нами,
             Разя насъ сталью собственныхъ мечей!

(За сценой шумъ битвы).

   Катонъ. Титиній честный!-- посмотрите: имъ
             Увѣнчанъ Кассій лавромъ.
   Брутъ.                               Гдѣ найти
             Двухъ римлянъ, схожихъ съ ними? Миръ тебѣ,
             Великій Рима сынъ! Не воспитаетъ
             Отечество подобнаго тебѣ
             Ужъ никогда!.. Пролить надъ отошедшимъ
             Не въ силахъ я такъ много горькихъ слезъ.
             Какъ стоитъ онъ; но вѣрь, о, вѣрь мнѣ, Кассій,
             Что скоро мой настанетъ тоже часъ 74)!
             Перенести должны мы въ Тассосъ тѣло.
             Не слѣдуетъ обрядомъ похоронъ
             Смущать нашъ станъ... Катонъ, Луцилій -- время
             Спѣшить намъ въ бой... Пусть Лабеонъ и Флавій
             Велятъ войскамъ продвинуться впередъ.
             Ужъ три часа;-- до часа тьмы ночной
             Съ фортуной вновь должны вступить мы въ бой.
  

СЦЕНА 4-я.

Другая часть поля,

(Шумъ битвы. Проходятъ, сражаясь, солдаты обѣихъ армій. Затѣмъ входятъ Брутъ, Катонъ, Луцилій и другіе).

   Брутъ. Впередъ, друзья! Еще послѣдній натискъ!
   Катонъ. Найдется ль трусъ, который не пойдетъ?..
             Впередъ! за мной!-- Свое я имя крикну
             На лагерь весь! Отецъ мнѣ Маркъ Катонъ,
             Тирановъ врагъ и вѣрный другъ отчизны.
             Вы слышите ль?-- отецъ мнѣ Маркъ Катонъ!

(Бросается въ свалку).

   Брутъ. А я -- я Брутъ! Признать за Брута всѣ
             Должны меня!-- Я -- Брутъ и другъ отчизны!

(Бросается въ сраженье. Катонъ убитъ).

   Луцилій (къ трупу Катона). О, юноша, ужель погибъ и ты?
             Ты умеръ такъ же славно, какъ Титиній;
             Достойный сынъ ты твоего отца!
   1-й солдатъ. Плѣнъ или смерть!..
   Луцилій.                               Сдаюсь, чтобъ быть убитымъ;

(Даетъ солдату деньги).

             Плачу за смерть;-- убей меня и будешь
             Прославленъ ты:- убьешь ты Марка Брута 75).
   1-й солдатъ. Э, нѣтъ, постой! Такихъ берутъ живьемъ.
   2-й солдатъ. Захваченъ Брутъ;-- Антоній! Гдѣ Антоній?
   1-й солдатъ. Я побѣгу сказать ему о томъ.
             Да вотъ и онъ. (Входитъ Антоній).
                                 Мы взяли Брута, вождь.
   Антоній. Гдѣ онъ? Гдѣ онъ?..
   Луцилій.                     Брутъ плѣна не боится
             И, вѣрь, его сумѣетъ избѣжать.
             Не родилась еще рука на свѣтѣ,
             Которой взять себя позволитъ Брутъ.
             Хранитъ его отъ этого позора
             Весь сонмъ боговъ. Гдѣ бъ ты его ни встрѣтилъ,
             Останется онъ мертвый и живой
             Такимъ, какъ былъ.
   Антоній.           Не Брута взяли вы
             Мои друзья; но плѣнникъ вашъ не хуже.
             Пусть стерегутъ его со всѣмъ почетомъ.
             Людей, какъ онъ, желалъ бы я имѣть
             Въ числѣ друзей, а не сражаться съ ними.
             Пусть кто-нибудь отправится узнать,
             Живъ Брутъ иль нѣтъ, и явится затѣмъ
             Сказать намъ все къ Октавію въ палатку. (Уходятъ).
  

СЦЕНА 5-я.

Другая часть поля.

(Входятъ Брутъ, Дарданій, Клитъ, Стратонъ и Волумній).

   Брутъ. Друзей остатокъ бѣдный,-- отдохнемте
             Здѣсь на холмѣ.
   Клитъ.                     Вдали я видѣлъ факелъ
             Статилія; но не вернулся онъ
             Изъ битвы самъ. Онъ взятъ иль палъ въ сраженьи.
   Брутъ. Сядь ближе, Клитъ... Да! слово "смерть" теперь
             Вотъ все, что намъ осталось 76). Клитъ, послушай.

(Шепчетъ ему на ухо).

   Клитъ. Что ты сказалъ? Нѣтъ, ни за что на свѣтѣ!
   Брутъ. Не возражай.
   Клитъ.                               Скорѣй убью себя.
   Брутъ. Дарданій. (Шепчетъ ему).
   Дарданій.                     Я?.. свершить такое дѣло?
   Клитъ. Дарданій!
   Дарданій.           Клитъ...
   Клитъ.                               Что онъ тебѣ велѣлъ?
   Дарданій. Убить его... Смотри: онъ въ размышленьи.
   Клитъ. Какъ переполненъ тяжкой грустью онъ!
             Она сквозитъ въ его печальныхъ взорахъ 77).
   Брутъ. Поди сюда, Волумній дорогой,
             И выслушай...
   Волумній.           Что отъ меня ты хочешь?
   Брутъ. Скажу сейчасъ. Ты знаешь ли, что мнѣ
             Являлся ночью Цезарь? Разъ предсталъ
             Онъ мнѣ близъ Сардъ, а нынче вновь явился
             У стѣнъ Филиппъ... Насталъ мой часъ, Волумній.
   Волумній. О, пустяки!
   Брутъ.                               Нѣтъ, я увѣренъ въ томъ..
             Ты лишь взгляни, какъ все идетъ на свѣтѣ.
             Насъ врагъ поставилъ на обрывъ скалы;
             Но въ пропасть намъ почетнѣй и честнѣе
             Спрыгнуть самимъ, чѣмъ ждать, чтобъ насъ толкнули
             Туда враги... Съ тобой, Волумній, были
             Друзьями мы:-- ходили вмѣстѣ въ школу;
             Такъ вспомни нашу прежнюю любовь
             И сдѣлай то, о чемъ тебя прошу я.
             Держи мой мечъ -- я брошусь на него.
   Волумній. Не дружеской ты требуешь услуги.

(За сценой шумъ).

   Клитъ. Бѣги, бѣги! Минутъ терять нельзя.
   Брутъ. Прощайте всѣ! Прощай и ты, Волумній.
             Стратонъ заснулъ, пока мы были здѣсь.
             Прощай, Стратонъ... Товарищи, я счастливъ.
             Что никогда, въ теченье цѣлой жизни,
             Не испыталъ измѣны близкихъ лицъ!
             Мнѣ смерти день доставитъ больше славы,
             Чѣмъ завоюетъ низкимъ торжествомъ
             Ея нашъ врагъ. Прощайте!.. Жизни повѣсть
             Окончилъ Брутъ! Завѣса вѣчной ночи
             Готова скрыть усталые глаза.
             Ударилъ часъ! Покоя просятъ кости!..
             Вотъ для чего трудился я весь вѣкъ!

(Шумъ и крики за сценой).

   Клитъ. Бѣги, бѣги!
   Брутъ.                    Ступай: иду я слѣдомъ.

(Уходятъ Плитъ, Дарданій и Волумній).

             Тебя, Стратонъ, я отличалъ всегда
             За преданность;-- запечатлѣлъ ты честью
             Всю жизнь свою,-- останься жъ здѣсь со мной.
             Возьми мой мечъ и отврати лицо,
             Чтобъ, бросившись, пронзилъ мое я сердце.
             Согласенъ ты, не правда ли, Стратонъ?.
   Стратонъ. Дай мнѣ пожать тебѣ сначала руку.
   Брутъ. Прощай, Стратонъ... Ну, Цезарь! Вѣрь, что я
             Убью себя охотнѣй, чѣмъ тебя 78)!

(Бросается на мечъ и умираетъ. Шумъ битвы и отступленіе. Входятъ Антоній, Октавій, Мессала, Луцилій и войско).

   Октавій. Кто здѣсь?
   Мессала.           Стратонъ;-- онъ былъ на службѣ Брута.
             Гдѣ Брутъ, Стратонъ?
   Стратонъ.           Не въ рабствѣ онъ, какъ ты.
             Враги надъ нимъ отпразднуютъ побѣду,
             Предавъ огню его бездушный трупъ.
             Но Брутъ живой былъ побѣжденъ лишь Брутомъ,
             И эту честь онъ сохранитъ одинъ.
   Луцилій. Иначе Брутъ не могъ съ собой покончить,
             И я его благодарю отъ всей
             Моей души за то, что оправдалъ онъ
             Мои слова 79).
   Октавій.           Я всѣхъ служившихъ Бруту
             Беру къ себѣ. Согласенъ ли служить
             Ты мнѣ, Стратонъ?
   Стратонъ.                     Да, ежели Мессала
             Позволитъ мнѣ.
   Октавій.                     Мессала, согласись.
   Мессала. Какъ умеръ Брутъ?
   Стратонъ.                               Онъ предъ собой держать
             Велѣлъ мнѣ мечъ и самъ пронзилъ имъ сердце.
   Мессала. Тебѣ, Октавій, уступить Стратона
             Согласенъ я,-- возьми его: онъ Бруту
             Послѣднюю услугу оказалъ 80).
   Антоній. Честнѣйшимъ былъ изъ всѣхъ онъ жившихъ римлянъ.
             Руководилась завистью преступной
             Толпа убійцъ, чьей злостью Цезарь палъ;
             Лишь Брутъ одинъ себѣ остался вѣренъ
             И къ нимъ присталъ, заботясь о добрѣ
             И благѣ всѣхъ. Всю жизнь провелъ онъ честно,
             Дары природы въ немъ соединились
             Такъ хорошо, что могъ предъ цѣлымъ свѣтомъ
             Почтиться онъ названьемъ: "человѣкъ" 81)!
   Октавій. Должны почтить съ приличной сану честью
             Мы падшаго обрядомъ похоронъ.
             Пусть эту ночь лежитъ въ моей палаткѣ
             Онъ, какъ солдатъ, въ убранствѣ боевомъ.
             Войска пойдутъ теперь окончить битву,
             А тамъ, друзья, должны мы приступить,
             Трофеи дня какъ должно подѣлить.
  

ПРИМѢЧАНІЯ.

   1. Въ этомъ отвѣтѣ гражданина и послѣдующемъ разговорѣ игра словъ, которую буквально невозможно было передать. Гражданинъ, на вопросъ, чѣмъ онъ занимается, называетъ себя -- "а mender of bad soles" -- т.-е. исправитель дурныхъ подошвъ. Но слово "sole" произносится какъ "soul" -- душа. Вслѣдствіе этого Флавій, понявъ этотъ отвѣтъ въ смыслѣ "исправитель дурныхъ душъ" и не понимая, что это можетъ значить, повторяетъ свой вопросъ: чѣмъ гражданинъ занимается?
   2. Въ подлинникѣ -- "their basest metal", т.-е., ихъ низкій металлъ, въ смыслѣ ничтожества натуры ремесленниковъ.
   3. Праздникъ Луперкалій былъ греческаго происхожденія. Во время его происходили игры, на которыхъ молодежь состязалась въ бѣгѣ, при чемъ существовало повѣрье, что если бѣгущій ударялъ ремнемъ по рукамъ вставшую на его дорогѣ женщину, то этимъ она вылѣчивалась отъ безплодія. (См. слѣд. прим.).
   4. "Въ то время праздновались Луперкаліи. Этотъ праздникъ считается похожимъ на аркадскіе Ликэи. Молодые люди изъ аристократическихъ семей бѣгаютъ по городу нагими и бьютъ въ шутку ремнями тѣхъ, кто попадается навстрѣчу. Многія, даже знатныя женщины подставляютъ руки для ударовъ, какъ ученики въ школѣ, думая, что это помогаетъ благополучному разрѣшенію отъ бремени и вообще способствуетъ дѣторожденію. Цезарь смотрѣлъ на это, сидя на золотомъ креслѣ, одѣтый тріумфаторомъ, а Антоній былъ однимъ изъ участниковъ бѣга". (Плутархъ.-- "Жизнь Цезаря").
   5. Въ подлинникѣ Цезарь говоритъ:-- "he is а dreamer", т.-е., онъ, мечтатель. Буквальный переводъ не передалъ бы презрительнаго оттѣнка этой фразы.
   6. Въ подлинникѣ: -- "set honour in one eye and death the other", т.-е., буквально: поставь честь передъ однимъ моимъ глазомъ и смерть передъ другимъ. Буквально переводъ по-русски былъ бы неясенъ.
   7. Въ подлинникѣ игра словъ: Rome -- Римъ и room -- пространство. Буквально Кассій говоритъ: неужели Римъ (Rome) имѣетъ пространство, (room) для жизни одного только человѣка, т.-е. Цезаря?
   8. "Предкомъ Марка Брута былъ Юній Брутъ, которому была воздвигнута мѣдная статуя въ Капитоліи между статуями царей, съ обнаженнымъ мечомъ въ рукахъ, въ знакъ того, что онъ низвергъ власть Тарквинія. Этотъ предокъ Брута былъ похожъ суровой натурой на закаленный въ холодной водѣ мечъ. Образованіе нисколько не смягчило его жесткой натуры, и онъ изъ ненависти къ царямъ дошелъ даже до дѣтоубійства". (Плутархъ. "Жизнь Брута").-- Извѣстно, что Брутъ спокойно смотрѣлъ на казнь своихъ дѣтей, уличенныхъ въ сообщничествѣ съ Тарквиніемъ. Противоестественная жестокость Брута не осталась безвозмездной. Граждане при встрѣчѣ съ нимъ на улицахъ указывали на него пальцами и въ ужасѣ разбѣгались.
   9. "Цезарь подозрѣвалъ Кассія и сказалъ однажды въ разговорѣ съ друзьями: "Чего, какъ вы думаете, хочетъ Кассій? Онъ мнѣ не нравится потому, что слишкомъ худощавъ". Когда же ему донесли, что Антоній и Долабелла замышляютъ государственный переворотъ, то онъ отвѣтилъ: -- "Я не боюсь толстяковъ съ густыми волосами; мнѣ страшнѣе блѣдные и худощавые".-- "Этими словами намекалъ онъ на Кассія и Брута". (Плутархъ.-- "Жизнь Цезаря").
   10. "Цезарь пришелъ на форумъ. Народъ раздался. Антоній хотѣлъ, надѣть на Цезаря діадему, обвитую лавромъ. Раздались рукоплесканья, но не всеобщія, а лишь со стороны отдѣльныхъ лицъ и, какъ по всему было видно, нарочно подставленныхъ. Цезарь оттолкнулъ руку Антонія" Антоній поднесъ діадему снова, но Цезарь не принялъ ея опять. Раздались новыя рукоплесканья. Это показало Цезарю, что думалъ народъ. Онъ всталъ и велѣлъ отнести вѣнокъ въ Капитолій". (Плутархъ.-- "Жизнь Цезаря").
   11. "Въ это время было замѣчено, что на нѣкоторыхъ статуяхъ Цезаря были надѣты царскія діадемы. Два народныхъ трибуна, Флавій и, Маруллъ, ихъ сорвали... Раздраженный такимъ поступкомъ, Цезарь лишилъ трибуновъ ихъ званія". (Плутархъ.-- "Жизнь Цезаря").
   12. "Говорятъ, тогда были необыкновенныя знаменія и видѣнія. Философъ Страбонъ пишетъ, что на улицахъ можно было видѣть людей, какъ бы огненныхъ, которые сражались. Затѣмъ будто изъ рукъ ка кого-то раба-солдата выходилъ огонь. Окружающіе думали, что солдатъ горитъ, но огонь погасъ, и руки остались невредимыми". (Плутархъ.-- "Жизнь Цезаря").
   13. Въ подлинникѣ: -- "thunder stones". т.-е., громовые камни. Въ Шекспирово время думали, что въ молніи падаютъ на землю съ неба раскаленные камни. Это выраженіе встрѣчается у Шекспира не разъ.
   14. Въ подлинникѣ:-- why old men, fools, and children calculate.-- Фразу эту можно понять двояко. Если оставитъ запятую между словами: "old men" и "fools", то смыслъ будетъ: почему старые люди, глупцы и дѣти разсуждаютъ (въ смыслѣ говорятъ умныя рѣчи). Если же уничтожить запятую, то значеніе фразы будетъ: почему старые люди (подразумѣвается: сдѣлались) глупцами, а дѣти говорятъ мудрыя слова. Эта поправка, предложенная Блакстономъ, придаетъ фразѣ гораздо болѣе живой смыслъ, а потому принята и для редакціи перевода.
   15. Въ подлинникѣ:-- "I will set this foot of mine as far, as who goes farthest", т.-е., буквально: я поставлю свою ногу такъ далеко какъ ступившій дальше всѣхъ..
   16. "Что касается до Брута, то близкіе друзья и граждане убѣждали его уговорами и письмами сдѣлать то, что онъ сдѣлалъ. Такъ, подъ статуей его предка, Юнія Брута, свергшаго въ Римѣ власть царей, были написаны слова: "О, если бъ ты жилъ, Брутъ, нынче!" -- Мѣсто, на которомъ сидѣлъ Брутъ при исполненіи должности, также покрывали надписями: *Ты спишь, Брутъ", или: "Нѣтъ, ты не Брутъ!" (Плутархъ.-- "Жизнь Брута").
   17. "Когда Кассій сталъ говорить со своими друзьями о заговорѣ противъ Цезаря, то они обѣщали свое согласіе въ немъ участвовать подъ условіемъ, что главой дѣла будетъ Брутъ. Онъ былъ нуженъ, говорили они, по своему знаменитому имени, чтобы придать дѣлу характеръ правоты". (Плутархъ.-- "Жизнь Брута").
   18. См. примѣчаніе 16.
   19. "Брутъ видѣлъ, что его единомышленники были выдающимися гражданами, какъ по убѣжденіямъ, такъ и по нравственнымъ качествамъ. Онъ понималъ грозившую опасность и потому велъ себя въ обществѣ спокойно и сдержанно; но былъ не такимъ дома и ночью. Заботы не давали ему заснуть. Онъ безпрестанно задумывался, обсуждая свое положеніе и намѣреніе. Жена, спавшая съ нимъ, замѣчала его тревоги и видѣла ясно, что онъ что-то замышлялъ". (Плутархъ.-- "Жизнь Брута").
   20. Кассій былъ женатъ на сестрѣ Брута, Юніи.
   21. "Заговорщики выбирали товарищей не только изъ своихъ знакомыхъ, но и изъ чужихъ лицъ, извѣстныхъ смѣлостью и презрѣніемъ къ смерти. Потому они не открыли своего намѣренія Цицерону, хотя его любили и уважали. Они боялись, что онъ, робкій отъ природы, окажется слишкомъ осторожнымъ, начнетъ разсуждать и охладитъ ихъ жаръ въ дѣлѣ, гдѣ прежде всего была нужна быстрота". (Плутархъ.-- "Жизнь Брута").
   22. "На совѣщаніи заговорщиковъ было рѣшено убить и Антонія но этому воспротивился Брутъ, сказавъ, что затѣянное ими дѣло -- дѣло закона и правды, а потому должно быть чисто отъ всякой несправедливости". (Плутархъ.-- "Жизнь Антонія"), "Брутъ возсталъ противъ намѣренія убить Антонія изъ чувства справедливости, а также потому, что онъ надѣялся на перемѣну въ Антоніи. Онъ думалъ, что этотъ талантливый и славолюбивый человѣкъ со смертью Цезаря поможетъ вернуть отечеству его свободу. Такимъ образомъ Антоній былъ обязанъ своимъ спасеньемъ Бруту". (Плутархъ.-- "Жизнь Брута").
   23. По тогдашнему повѣрью сказочный звѣрь, единорогъ, ловился тѣмъ, что охотникъ прятался за пень. Единорогъ съ разбѣга вонзалъ свой рогъ въ дерево и тѣмъ дѣлался добычей охотника. Медвѣдь, какъ тоже тогда думали, останавливался неподвижно, увидя себя въ зеркалѣ.
   24. Въ подлинникѣ здѣсь очень цвѣтистое, вычурное выраженіе: "enjoy the honey-heavy dew of slumber", т.-е., буквально: наслаждайся медово-тяжелой росой дремоты.
   25. "Порція была дочерью Катона. Брутъ женился на ней послѣ смерти ея перваго мужа... Она была прекрасно образована, умна, рѣшительна и очень любила мужа. Прежде чѣмъ рѣшиться просить его объ открытіи тайны заговора, она сдѣлала надъ собой испытаніе. Доставъ ножикъ, которымъ цырюльники стригутъ ногти, и выславъ изъ комнаты рабынь, она сдѣлала себѣ глубокую рану на ногѣ, послѣ чего почувствовала приступы сильной лихорадки. Брутъ очень встревожился. Когда боль отъ раны достигла высшей степени, то Порція сказала: "Я -- дочь Катона и вошла къ тебѣ въ домъ не въ качествѣ любовницы, но для того, чтобъ быть твоей подругой въ радости и горѣ. Какъ мужъ -- ты безупреченъ, и потому я должна отблагодарить тебя за то, раздѣливъ съ тобой заботы и страданія, которыя ты долженъ кому-нибудь довѣрить... Я -- дочь Катона и твоя жена. Я убѣдилась теперь, что могу превозмогать страданія, что считала прежде выше моихъ силъ",-- при этомъ она показала ему свою рану. Брутъ въ изумленіи сталъ молиться богамъ, прося, чтобъ они позволили ему довести до конца свой замыселъ, и затѣмъ открылъ его Порціи". (Плутархъ.-- "Жизнь Брута").
   26. Въ подлинникѣ: -- "lord Brutus". Слово lord употреблено здѣсь въ смыслѣ высокаго значенія, которое Брутъ имѣлъ въ римскомъ обществѣ. Буквальный русскій переводъ не имѣлъ бы смысла.
   27. Въ подлинникѣ: -- "I will construe to thee all the characters of my sad brows, т.-е., буквально: я объясню тебѣ всѣ буквы моего печальнаго лица.
   28. "Въ то время былъ привлеченъ къ суду нѣкто Лигарій: Цезарь его простилъ, но онъ не выказалъ за то къ Цезарю благодарности, а напротивъ, остался его врагомъ... Онъ былъ друженъ съ Брутомъ. Разъ Брутъ пришелъ къ нему, когда Лигарій былъ боленъ, и сказалъ: "Въ какое время ты вздумалъ хворать!" -- Лигарій быстро поднялся и отвѣтилъ: "Если Брутъ затѣялъ что-нибудь достойное его имени, то я здоровъ". (Плутархъ.-- "Жизнь Брута").
   29. Въ подлинникѣ Кальфурнія говоритъ: -- "I never stood in ceremonies", т.-е., буквально: я никогда не обращала вниманія на церемоніи. Слово ceremonies употреблено здѣсь въ смыслѣ жертвенныхъ обрядовъ и заклинаній, по которымъ жрецы сообщали свои предсказанія и примѣты.
   30. Это изреченіе Цезаря приводитъ Плутархъ -- "лучше умереть разъ, чѣмъ жить подъ вѣчной угрозой смерти".
   31. "Децимъ Брутъ, прозванный Альбиномъ... испугался, что Цезарь отсрочкой засѣданія сената разрушитъ замыселъ заговорщиковъ. Онъ сталъ смѣяться надъ жрецами и увѣрялъ, что сенатъ, собранный по приказу самого Цезаря, будетъ оскорбленъ. Сенаторы готовы утвердить предложеніе провозгласить Цезаря царемъ провинцій внѣ Италіи, съ правомъ носить вѣнецъ на сушѣ и на морѣ.-- Если,-- продолжалъ онъ:-- имъ предложатъ разойтись, сказавъ, что Цезарь придетъ въ другой разъ, когда Кальфурнія увидитъ лучшіе сны, то что скажутъ Цезаревы завистники? Если его друзья будутъ доказывать, что это не деспотизмъ, то имъ не повѣрятъ". (Плутархъ.-- "Жизнь Цезаря").
   32. Въ подлинникѣ эта мысль Брута выражена довольно неясно: "that every like is not tlie Same о Caesar! tlie heart of Brutus yearns to think upon", т.-е., буквально: что каждый подобный въ то же время не онъ самъ -- вотъ мысль, которая терзаетъ сердце Брута!
   33. "Книдецъ Артемидоръ, учитель греческой литературы, былъ знакомъ съ Брутомъ и потому зналъ о всемъ, что замышлялось. Онъ пришелъ съ запиской, въ которой былъ открыть весь заговоръ. Замѣтивъ, что Цезарь, получая записки, передавалъ ихъ рабамъ, онъ подошелъ ближе и сказалъ: "Прочти, Цезарь, какъ можно скорѣе:-- здѣсь говорится о важномъ для тебя дѣлѣ". Цезарь взялъ записку, но множество людей, попадавшихся навстрѣчу, помѣшали ему прочитать, хотя онъ нѣсколько разъ за это принимался". (Плутархъ.-- "Жизнь Цезаря").
   34. "Порція была въ страшномъ безпокойствѣ. Ее съ трудомъ могли удержать, чтобъ она не выходила изъ дома. Чуть раздавался шумъ или крикъ, она вскакивала, какъ вакханка, разспрашивала всѣхъ, приходящихъ съ форума, что дѣлаетъ Брутъ, и безпрестанно посылала объ этомъ узнавать". (Плутархъ.-- "Жизнь Брута").
   35. Нѣкоторые издатели полагали, что имя предвѣщателя поставлено здѣсь ошибочно, и входитъ не онъ, а Артемидоръ. Поправка эта едва ли вѣрна. Артемидоръ знаетъ о заговорѣ всѣ подробности, а предвѣщатель въ своемъ разговорѣ съ Порціей говоритъ, что онъ только предвидитъ опасность. Въ слѣдующей сценѣ онъ тоже только напоминаетъ Цезарю, что опасныя для него Иды Марта еще не прошли, тогда какъ Артемидоръ открываетъ Цезарю своимъ письмомъ весь заговоръ.
   36. Эта фраза Кассія можетъ быть понята двояко. Вотъ текстъ подлинника: "if this be known, Cassius or Caesar never shall turn back, for i will slay myself", т.-е., буквально: если это открыто, то Кассій или Цезарь никогда не вернутся назадъ, потому что я убью себя.-- Слова: никогда не вернутся назадъ -- можно перевесть въ смыслѣ: не вернутся домой, а также: не отступятъ другъ предъ другомъ въ распрѣ.-- Для редакціи перевода выбранъ второй смыслъ, какъ болѣе подходящій къ характеру Кассія.
   37. Въ подлинникѣ Цазарь произноситъ эти слова по-латыни: -- "et tu Brute". Извѣстно, что эти, сдѣлавшіяся классическими, предсмертныя слова Цезаря исторически невѣрны. Древніе писатели о нихъ не упоминаютъ. Плутархъ, описывая убійство Цезаря, говоритъ, что "стоявшій позади Цезаря Каска первый схватилъ мечъ и нанесъ ему неглубокую рану въ плечо. Цезарь схватилъ рукоятку меча и громко закричалъ: "Злодѣй Каска, что ты дѣлаешь?" Но удары посыпались на него со всѣхъ сторонъ. Онъ озирался по сторонамъ и хотѣлъ бѣжать, но когда увидѣлъ, что Брутъ вынимаетъ также мечъ, то выпустилъ руку Каски, покрылъ голову тогой и подставилъ тѣло подъ удары".-- Такъ разсказываетъ Плутархъ смерть Цезаря въ біографіи Брута. Въ біографіи Цезаря прибавлено, что, по другимъ разсказамъ, Цезарь боролся съ заговорщиками, вертѣлся то туда, то сюда, и кричалъ.-- Напротивъ, Светоній говорить, что онъ, умирая, не издалъ ни стона ни звука. Вслѣдствіе этихъ древнѣйшихъ свидѣтельствъ остается съ вѣроятностью предположить, что слова Цезаря, будто бы обращенныя къ Бруту, были измышленіемъ позднѣйшихъ историковъ, которые, вѣроятно, были наведены на такую мысль извѣстнымъ сенсаціоннымъ преданіемъ, будто Брутъ былъ побочнымъ сыномъ Цезаря. Нѣтъ ничего невѣроятнаго въ предположеніи, что та же мысль побудила включить эти слова въ свою трагедію и Шекспира.
   38. По нѣкоторымъ позднѣйшимъ изданіямъ, эти слова говоритъ не Каска, а Кассій; но для такой перемѣны нѣтъ никакого основанія. Выраженная въ этихъ словахъ мысль совершенно въ характерѣ обоихъ.
   39. Кровожадное предложеніе омыть руки, въ крови Цезаря, повидимому, совсѣмъ не въ характерѣ нѣжнаго душой Брута. Плутархъ, правда, говоритъ, что, убивъ Цезаря, Брутъ и его друзья отправились въ Капитолій съ окровавленными руками, но руки могли быть у нихъ запачканы кровью случайно во время убійства. Если Шекспиръ самъ выдумалъ эту подробность, то, вѣроятно, руководился мыслью придать сценѣ убійства Цезаря болѣе внѣшняго эффекта, на который люди древняго міра были вообще очень падки при выраженіи своихъ чувствъ.
   40. Если въ предыдущемъ примѣчаніи сказано, что предложеніе омыть руки въ крови Цезаря не подходитъ къ характеру Брута, то быстрое согласіе на это Кассія совершенно въ его духѣ.
   41. Здѣсь Антоній, подавая руку Требонію, говоритъ тѣ же слова, съ какими Лиръ обращается къ Корделіи (Д. I, сц. 1-я): "last, not least in love", т.-е. послѣдній (въ обращеніи), но не послѣдній въ любви.
   42. Здѣсь непереводимая игра созвучіемъ словъ:-- "hart" -- олень и "heart" -- сердце. Смыслъ перевода по необходимости надо было разъяснить.
   43. Здѣсь Антоній называетъ богиню мести и раздоровъ ея именемъ Ате. Это миѳологическое имя слишкомъ мало извѣстно, и потому для плавности стиха въ переводѣ выпущено. Желающіе буквальнаго перевода могутъ читать стихъ: "Духъ Цезаря съ богиней мести Ате" и т. д.
   44. Октавій (позднѣе императоръ Августъ) -- сынъ племянницы Цезаря, былъ имъ усыновленъ, вслѣдствіе чего сталъ по смерти Цезаря называться его именемъ. Онъ пріѣхалъ въ Римъ вскорѣ послѣ умерщвленія Цезаря и немедленно примкнулъ къ Антонію, какъ другу своего отца.
   45. Послѣдніе два стиха переведены буквально:-- "my heart is in the coffin there with Caesar, and i must pause till it corne back to me".-- Смыслъ тотъ, что Антоній, заплакавъ, не можетъ или притворяется (что важно въ его характерѣ), будто не можетъ продолжать рѣчи.
   46. Знаменитая сцена, когда Антоній увлекаетъ народъ своей рѣчью надъ трупомъ Цезаря, создана въ подробностяхъ исключительно Шекспиромъ. Плутархъ говоритъ объ этомъ очень коротко, намѣчая лишь главные факты. Вотъ текстъ лѣтописи: "Онъ (Антоній), слѣдуя обычаю, говорилъ на форумѣ Цезарю похвальное слово. Замѣтивъ, что народъ слушаетъ его съ восторгомъ, онъ, говоря о состраданіи къ убитому, примѣшалъ выраженіе ужаса къ его участи и въ заключеніе, развернувъ кровавый, изрубленный плащъ, назвалъ заговорщиковъ злодѣями и убійцами. Толпа пришла въ ярость и, сжегши трупъ Цезаря на форумѣ, побѣжала съ горящими головнями, взятыми изъ костра, къ дому убійцъ". (Плутархъ -- "Жизнь Антонія"). Въ жизнеописаніи Брута Плутархъ по тому же поводу говорить: -- "Замѣтивъ, что народъ былъ растроганъ (похвальной рѣчью), Антоній схватилъ окровавленную одежду Цезаря и развернулъ ее, показывая массу дыръ на мѣстахъ отъ ранъ. При этомъ нарушился всякій порядокъ. Народъ съ крикомъ требовалъ смерти убійцъ... Составили огромный костеръ, на него положили тѣло и сожгли среди храмовъ и священныхъ мѣстъ. Когда огонь поднялся вверхъ, народъ сталъ хватать головни и побѣжалъ къ домамъ убійцъ для того, чтобы ихъ сжечь".
   47. Битва, въ которой Цезарь разбилъ нервійцевъ, принадлежала къ числу главнѣйшихъ его подвиговъ въ Галліи. Окруженный огромнымъ войскомъ, много превосходившимъ силы римлянъ, Цезарь схватилъ щитъ и бросился первый на враговъ съ цѣлью пробиться сквозь ихъ строй. Онъ былъ въ страшной опасности и спасся неустрашимостью десятаго легіона, отважно поспѣшившаго къ нему на помощь. Нервійцы обратились въ бѣгство и были изрублены поголовно. Десятый легіонъ сдѣлался съ тѣмъ поръ любимымъ легіономъ Цезаря.
   48. Слово это встрѣчается въ подлинномъ текстѣ. Такихъ анахронизмовъ у Шекспира множество.
   49. Въ первомъ изданіи этотъ стихъ напечатанъ:-- "for і have never writ nor words", т.-е., буквально: у меня нѣтъ ни письма ни словъ,-- иными словами: этого не выразить ни перомъ ни словомъ. Позднѣйшіе издатели вмѣсто слова "writ" ставятъ "wit", т.-е., умъ или остроуміе, и тогда смыслъ фразы будетъ: у меня нѣтъ ни ума ни словъ и т. д. Въ переводѣ принята эта поправка, какъ лучше выражающая хитрый смыслъ рѣчи Антонія, прикидывающагося предъ народомъ добрымъ простякомъ для того, чтобъ сильнѣе оттѣнить коварство Брута.
   50. Плутархъ не говоритъ прямо, будто Антоній въ своей рѣчи надъ трупомъ Цезаря увлекъ окончательно народъ, предъявивъ ему завѣщаніе убитаго. Завѣщаніе это существовало дѣйствительно, и имъ ловко воспользовались для своихъ цѣлей Антоній и въ особенности Октавій; но это случилось уже позднѣе. Пріурочивъ въ своей трагедіи этотъ фактъ къ рѣчи Антонія надъ трупомъ, Шекспиръ выказалъ самое ясное пониманіе тогдашняго характера римской толпы, давно уже утратившей свои гражданскія доблести.
   51. "Нѣкто Цинна, поэтъ, не только не участвовавшій въ заговорѣ, но бывшій даже другомъ Цезаря... утромъ, во время выноса тѣла, вышелъ на форумъ... При его появленіи его приняли за Цинну (заговорщика), который недавно поносилъ Цезаря въ народномъ собраніи, и растерзали". (Плутархъ.-- "Жизнь Брута").
   52. "Цезарь (Октавій), Антоній и Лепидъ сошлись на небольшомъ островкѣ и пробыли вмѣстѣ три дня. Согласиться имъ было не трудно, и они подѣлили между собою республику, какъ отцовское наслѣдство. Труднѣе было прійти къ согласію относительно лицъ, осужденныхъ на казнь. Но въ концѣ концовъ они принесли собственное чувство любви къ своимъ близкимъ чувству вражды противъ тѣхъ, кого ненавидѣли. Цезарь (Октавій) уступилъ Антонію Цицерона, Антоній ему своего дядю, а Лепиду позволилъ убить своего брата". (Плутархъ.-- "Жизнь Антонія").
   53. Въ подлинникѣ сказано просто: "мы привязаны къ столбу и окружены врагами". Но тутъ намекъ на существовавшую во время Шекспира публичную забаву, при которой пойманнаго медвѣдя приковывали къ столбу и травили собаками.
   54. Знаменитая сцена ссоры и примиренія Брута съ Кассіемъ, считаемая многими лучшей во всей трагедіи, основана на историческомъ фактѣ. Вотъ что говоритъ объ этомъ Плутархъ: "Брутъ пригласилъ Кассія явиться въ Сарды... У нихъ, какъ это часто бываетъ между людьми, окруженными множествомъ друзей и военачальниковъ, были причины жаловаться другъ на друга... Пріѣхавъ, они вошли въ комнату и стали безъ свидѣтелей укорять одинъ другого... На слѣдующій день Брутъ публично обвинилъ и присудилъ къ лишенію добраго имени римлянина Луція Пеллу, бывшаго претора, за хищеніе казенныхъ денегъ... Кассій былъ крайне этимъ раздраженъ. Онъ незадолго сдѣлалъ выговоръ за то же своимъ друзьямъ, но потомъ ихъ простилъ и продолжалъ пользоваться ихъ услугами. Потому онъ сталъ жаловаться на излишнюю щепетильность Брута въ такое время, когда положеніе дѣлъ требовало снисходительности. Брутъ напомнилъ ему Мартовскія Иды, когда былъ убитъ Цезарь, никого не грабившій и не разорявшій, но допускавшій дѣлать это другимъ". (Плутархъ.-- "Жизнь Брута"),
   55. Въ подлинникѣ выраженіе: "You yourself are much condemn'd to have an itching palm", т.-е., буквально: ты, заслуживаешь укоръ самъ за то, что у тебя тоже зудъ въ ладоняхъ.-- Выраженіе это имѣетъ смыслъ, какой приданъ редакціи перевода, т.-е., что Кассій бралъ взятки.
   56. По прежнимъ изданіямъ Кассій говоритъ: -- "bait not me", т.-е., не трави меня; -- въ позднѣйшихъ же вмѣсто слова "bait" -- травить печатается:-- "bay" -- лаять. Послѣднее выраженіе болѣе подходитъ, служа отвѣтомъ на предыдущую фразу Брута, что онъ согласился бы лучше быть собакой и лаять на луну.
   57. Сцена появленія поэта заимствована Шекспиромъ у Плутарха, гдѣ, впрочемъ, онъ названъ не поэтомъ, а философомъ. Вотъ текстъ Плутарха: "Маркъ Фавоній, занимавшійся философіей, но неразумно, направился къ дверямъ (гдѣ были Брутъ и Кассій), хотя рабы его удерживали... Онъ ни во что не ставилъ свое званіе римскаго сенатора и часто съ цинической рѣзкостью успокаивалъ въ разговорахъ раздраженныхъ лицъ. Ворвавшись силой въ комнату, онъ важно произнесъ стихъ, который у Гомера говорить Несторъ:
  
   Но покоритесь, могучіе! оба меня вы моложе.
   (Плутархъ.-- "Жизнь Брута").
  
   Въ Шекспировой трагедіи эта фраза передана въ двухъ риѳмованныхъ стихахъ:
  
   Love, and be friends. as two suchmen should be!
   For I have seen more years, I am sure, than ye!
  
   Буквально: "Помиритесь и будьте друзьями, какъ подобаетъ людямъ, какъ вы. Могу васъ увѣрить, что я прожилъ на свѣтѣ болѣе лѣтъ, чѣмъ вы оба".
   58. О смерти Порціи Плутархъ разсказываетъ такъ: "Философъ Николай и Валерій Максимъ говорятъ, что она хотѣла умереть, но друзья отговаривали ее отъ этого и вмѣстѣ съ тѣмъ за нею смотрѣли. Тогда она схватила горячій уголь, проглотила его, зажавъ ротъ, и сдѣлалась трупомъ". (Плутархъ.-- "Жизнь Брута"). Правда этого разсказа, впрочемъ, очень сомнительна, такъ какъ трудно и даже невозможно предположить, чтобы человѣкъ, будучи даже въ очень возбужденномъ состояніи, могъ проглотить горячій уголь.
   59. "Было осуждено на смерть триста человѣкъ. Антоній велѣлъ отрубить Цицерону голову и правую руку, которая писала противъ него рѣчи. Когда ему ихъ принесли, Антоній съ удовольствіемъ на нихъ смотрѣлъ и хохоталъ отъ радости. Затѣмъ велѣлъ выставить ихъ на форумѣ, точно не понимая, что этимъ онъ ругался надъ своимъ счастьемъ и позорилъ свою власть". (Плутархъ.-- "Жизнь Антонія").
   60. Въ нѣкоторыхъ изданіяхъ, какъ, напримѣръ, у Деліуса, заключенные въ скобки два стиха выпущены.
   61. Въ подлинникѣ Брутъ говорить: "every thing is well", т.-е., буквально: всякая вещь хороша.
   62. Этой фразы въ подлинникѣ нѣтъ; но она вытекаетъ по смыслу изъ предыдущихъ словъ Брута, что онъ можетъ измѣнить свое намѣреніе говорить съ Кассіемъ, а потому и не хочетъ напрасно тревожить друзей, заставляя ихъ стоять на стражѣ. Безъ такого разъясненія смыслъ остался бы неполнымъ.
   63. "Брутъ хотѣлъ переправить войско изъ Азіи. Глубокой ночью въ его палаткѣ горѣлъ огонь. Въ лагерѣ царствовала тишина. Брутъ сидѣлъ въ задумчивости. Вдругъ ему показалось, что кто-то вошелъ. Посмотрѣвъ въ ту сторону, гдѣ былъ входъ въ палатку, онъ увидѣлъ, что тамъ молча стоитъ огромный, страшный призракъ. "Кто ты?-- спросилъ Брутъ:-- человѣкъ или Богъ? Зачѣмъ ты пришелъ?" -- "Я твой злобный геній, Брутъ,-- отвѣтилъ призракъ:-- ты увидишь меня при Филиппи".-- "Увидимся,-- отвѣтилъ, нимало не испугавшись, Брутъ". (Плутархъ.-- "Жизнь Брута"). Въ этомъ мѣстѣ лѣтописи Плутархъ, правда, не говоритъ, что видѣнье было именно призракомъ Цезаря, но подтверждаетъ это въ другихъ мѣстахъ, говоря, что призракъ Цезаря являлся Бруту при Филиппи.
   64. Въ подлинникѣ Антоній говоритъ:-- "they could de content to visit other places", т.-е., буквально: они были бы рады посѣтить другія мѣста. Смыслъ можно понять двояко. Деліусъ видитъ въ этихъ словахъ насмѣшку Антонія, который хочетъ сказать, что враги желали бы изъ трусости быть не здѣсь, а въ другомъ мѣстѣ. Но можно понять эту фразу и въ томъ смыслѣ, какой приданъ редакціи перевода, т.-е., что враги были бы рады захватить больше мѣстъ своимъ войскомъ.
   65. Въ этомъ отвѣтѣ Октавія отголосокъ той тайной распри, которая существовала между нимъ и Антоніемъ постоянно, несмотря на то, что въ первое время они поддерживали изъ политики дружескія отношенія, кончившіяся впослѣдствіи непримиримой враждой.
   66. Въ подлинникѣ каламбуръ словъ Антонія и реплики Брута основанъ на аллитераціи буквъ. Кассій говоритъ, что Антоній своими сладкими рѣчами оставляетъ пчелъ -- "honeyless", т.-е., безъ меда. Антоній отвѣчаетъ: -- "not stingless too", т.-е., не безъ жалъ (sting -- жало), а Брутъ возражаетъ -- "and soundless too", т.-е., но зато безъ звука (Sound -- звукъ).
   67. Этими словами Кассій хочетъ напомнить Бруту, что онъ не согласился на убійство Антонія вмѣстѣ съ Цезаремъ.
   68. Въ подлинникѣ: "тридцать три раны"; но это исторически невѣрно. Плутархъ говоритъ, что Цезарь получилъ двадцать три раны; другіе писатели даютъ также иныя числа. Потому очень вѣроятно, что Шекспиръ поставилъ здѣсь общее число, не заботясь о его точности.
   69. Подъ именемъ новаго Цезаря Октавій разумѣетъ себя.
   70. Здѣсь Кассій намекаетъ на Антонія.
   71. Въ подлинникѣ Октавій, представляя врагамъ выбрать часъ и мѣсто для боя, употребляетъ выраженіе -- "when you have stomach". Stomach буквально значитъ желудокъ, а выраженіе: to have stomach употреблялось въ смыслѣ проголодаться или подучить аппетитъ; въ переносномъ же значеніи: чего-нибудь пожелать. Переводъ сдѣланъ въ этомъ смыслѣ.
   72. Нѣкоторые видятъ въ этихъ словахъ Брута противорѣчіе съ его дальнѣйшимъ поступкомъ, когда онъ все-таки самъ лишаетъ себя жизни. Но дѣло въ томъ, что Брутъ въ настоящемъ случаѣ говоритъ не противъ самоубійства вообще, но лишь противъ малодушнаго употребленія этого средства въ виду опасности, которая грозить пока издалека; но онъ ничего не имѣетъ противъ самоубійства, если надежда на счастье разбита окончательно. Дальнѣйшая его рѣчь выясняетъ этотъ взглядъ.
   73. Сцены битвы, которая кончилась смертью Кассія, заимствованы Шекспиромъ съ точною вѣрностью изъ Плутарха. Вотъ что онъ говоритъ: "Кассію не понравилось, что армія Брута вступила въ битву безъ приказанія. Разбивъ непріятеля, солдаты занялись грабежомъ вмѣсто того, чтобъ преслѣдовать непріятеля. Кассій дѣйствовалъ медленно и былъ обойденъ правымъ флангомъ враговъ... Пѣхота стала отступать. Одинъ знаменосецъ побѣжалъ. Кассій вырвалъ у него изъ рукъ знамя и воткнулъ у своихъ ногъ. Окружавшіе остались на мѣстахъ неохотно. Тогда онъ взошелъ на холмъ, откуда могъ видѣть, что происходило на равнинѣ, но могъ замѣтить только то, что непріятели грабили лагерь. Онъ былъ близорукъ... Кассій принялъ конницу Брута за непріятеля и послалъ Титинія узнать, что это были за войска... Увидя вѣрнаго друга Кассія (Титинія), солдаты подняли радостный крикъ и сошлись съ его войсками... Это имѣло печальныя послѣдствія. Кассій рѣшилъ, что Титиній попалъ въ плѣнъ, и ушелъ въ палатку, взявъ съ собой своего вольноотпущенника Пиндара... Затѣмъ онъ обнажилъ голову и приказалъ Пиндару ударить его мечомъ по шеѣ. Голову его нашли отдѣленной отъ туловища. Пиндара послѣ смерти Кассія никто не видѣлъ, вслѣдствіе чего явилось подозрѣніе, что онъ убилъ Кассія безъ его приказанія".-- Шекспиръ нѣсколько измѣнилъ эту сцену.
   74. Въ подлинникѣ Брутъ говоритъ: "I shall find time, Cassius, I shall find time", т.-е., буквально: я найду время, Кассій, я найду время.-- Это выраженіе можетъ быть понято двояко: Брутъ говоритъ, что, онъ найдетъ время оплакать Кассія позднѣе, чего не можетъ сдѣлать теперь, или, говоря, что онъ найдетъ свое время, Брутъ хочетъ сказать, что скоро настанетъ и его собственный смертный часъ. Въ переводѣ принятъ послѣдній смыслъ.
   75. "Въ числѣ сподвижниковъ Брута находился его товарищъ, храбрый Луцилій. Онъ замѣтилъ, что нѣсколько конныхъ непріятельскихъ солдатъ, не обращая вниманія на другихъ, мчались на Брута, и рѣшился задержать ихъ собой. Удалившись на нѣкоторое разстояніе, онъ назвался Брутомъ. Они повѣрили ему и отвели его къ Антонію".-- (Плутархъ. "Жизнь Брута"). Остальные факты этой сцены, какъ Антоній принялъ Луцилія, взяты Шекспиромъ также изъ Плутарха.
   76. Въ подлинникѣ Брутъ говоритъ: "it is a deed in fashion", т.-е., буквально: это (смерть) теперь модное дѣло.
   77. Въ подлинникѣ здѣсь выраженіе: "now is that noble vessel full of grief that it runs over even at bis eyes", т.-е., буквально: этотъ благородный сосудъ такъ полонъ печалью, что она льется чрезъ край изъ его главъ, т.-е., что онъ плачетъ.
   78. "Въ числѣ окружавшихъ Брута находился Стратонъ, познакомившійся съ нимъ при занятіяхъ риторикой. Брутъ поставилъ его возлѣ себя, схватилъ обѣими руками вынутый изъ ноженъ мечъ и, упавъ на него, умеръ. По другимъ разсказамъ, не самъ Брутъ, но Стратонъ, по его усиленной просьбѣ, подставилъ ему мечъ, отвернувъ лицо. Брутъ съ силой упалъ на мечъ и, пронзивъ имъ грудь, умеръ ".-- (Плутархъ.-- "Жизнь Брута").
   79. Этими словами Луцилій намекаетъ на сказанное имъ Антонію (въ 4-й сценѣ), что Брутъ не боится плѣна и сумѣетъ его избѣжать.
   80. "Мессада, другъ Брута, примирившись съ Октавіемъ, привелъ къ нему Стратона и сказалъ со слезами: "Вотъ человѣкъ, который оказалъ моему, Бруту послѣднюю услугу. Октавій ласково обошелся съ Стратономъ и не разставался съ нимъ во все время похода".-- (Плутархъ. "Жизнь Брута").
   81. "Антоній говорилъ (и это слышали многіе), что, по его мнѣнію, только, одинъ Брутъ поднялъ руку на Цезаря въ убѣжденіи, что его поступокъ славенъ и похваленъ, тогда какъ другіе посягнули на жизнь Цезаря, руководясь исключительно чувствомъ къ нему ненависти и зависти".-- (Плутархъ. "Жизнь Брута").
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru