Моррисон Джеймс
Маколей

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

(Morison: "Macaulay").

   Маколей родился 25 октября 1800 г. Счастье, не покидавшее его въ продолженіе всей его жизни, улыбнулось ему и при рожденіи. Онъ родился въ "хорошей семьѣ", въ нравственномъ значеніи этого слова. Отецъ его происходилъ изъ шотландскихъ пресбитеріанцевъ, между которыми многіе были священниками; мать была изъ семьи квакеровъ. Умная, нѣжная и любящая женщина, съ твердымъ характеромъ, она понимала, какое важное значеніе имѣетъ воспитаніе на образованіе характера, и не позволяла себѣ баловать сына, несмотря на всю свою гордость его талантами и раннимъ умственнымъ развитіемъ. Какъ всѣ дѣти, мальчикъ лѣнился ходить въ школу, находя, что онъ съ большимъ удовольствіемъ, а, можетъ быть, и съ большею пользой проведетъ время дона за чтеніемъ книгъ, поэтому почти каждый разъ, какъ надо было идти въ школу, онъ прибѣгалъ къ разнымъ невиннымъ дѣтскимъ хитростямъ, чтобы остаться дома, ссылаясь большею частью на дурную погоду. Но отвѣтъ его матери былъ неизмѣненъ: "Нѣтъ, Томъ, если бы даже дождь лилъ, какъ изъ ведра, ты все же пошелъ бы въ школу".
   Мальчикъ рано стадъ проявлять необыкновенныя литературныя дарованія. Сочиненія въ прозѣ и въ стихахъ, историческія и эпическія, оды и гимны, съ одинаковою свободой лились изъ-подъ его пера. На него смотрѣли какъ на какое-то чудо не только его родители, но и другіе, менѣе пристрастные судьи. Мать гордилась своимъ сыномъ, но тщательно старалась оберечь его отъ дурнаго вліянія излишнихъ похвалъ. "Ты, конечно, понимаешь,-- писала она ему,-- что мы смотримъ на все, что ты пишешь, какъ на простую школьную забаву". Нѣжная любовь ея къ сыну, хотя и безъ малѣйшей слабости, чувствуется во всемъ. Разъ Маколей заболѣлъ въ школѣ. Мать пріѣхала къ нему и ухаживала за нимъ съ такою нѣжною заботливостью, что много лѣтъ спустя онъ не могъ вспомнить объ этомъ безъ глубокаго волненія: "Ничто не вспоминаю я съ такимъ удовольствіемъ, какъ то время, когда вы ухаживали за мной въ Аменденѣ. Я лежалъ въ постели безъ сна, слабый, больной, когда мнѣ сказали, что вы пріѣхали. Какъ хорошо помню я, съ какимъ восторгомъ я увидалъ ваше лицо! Звукъ вашего голоса, прикосновеніе вашей руки и сейчасъ со мною и, надѣюсь, будутъ со мной до конца моей жизни".
   Мать слѣдила очень внимательно за его произведеніями и старалась внушить ему стремленіе къ наибольшему литературному самоусовершенствованію. Ему еще не было тринадцати лѣтъ, когда она писала ему: "Я знаю, что ты пишешь очень легко, и охотнѣе напишешь десять поэмъ, чѣмъ отдѣлаешь какъ слѣдуетъ одну. Всѣ твои произведенія страдаютъ недостаткомъ продуманности; поэтому постарайся въ одинокихъ прогулкахъ обдумать хорошенько каждую вещь отдѣльно. Не жалѣй ни времени, ни труда, чтобы обработать каждое произведеніе настолько хорошо, насколько ты можешь, и тогда оставляй его безъ всякихъ тягостныхъ думъ".
   Мать Маколея прожила довольно долго и видѣла своего сына на пути къ славѣ и почестямъ; она умерла послѣ его первой большой политической рѣчи (въ 1831 г.).
   Отецъ Маколея былъ созданъ по образцу прежнихъ героевъ; своими нравственными качествами онъ напоминалъ стараго, суроваго шотландца и никогда не могъ вполнѣ приспособиться къ тому вѣку, въ который судьба заставила его жить. Молчаливый, строгій, серьезный и настойчивый, преданный до самопожертвованія дѣлу освобожденія невольниковъ,-- дѣлу, которому онъ посвятилъ всю свою жизнь и все свое состояніе, Маколей-отецъ совершенно былъ "лишенъ дара рѣчи и никогда не умѣлъ выразить въ надлежащей формѣ всю глубину волновавшихъ его мыслей и чувствъ. Въ этомъ отношеніи онъ составлялъ полную противуположность своему блестящему, краснорѣчивому сыну. Въ исторіи подобные случаи нерѣдки. Такой примѣръ представляетъ Дидро. Онъ постоянно говорилъ, что его нельзя и сравнивать съ его отцомъ, и увѣрялъ, что никогда не былъ такъ доволенъ, какъ когда одинъ землякъ сказалъ ему: "Ахъ, господинъ Дидро, вы очень знаменитый человѣкъ, но все же вамъ далеко до вашего отца". Точно такъ же относился къ своему отцу Карлейль.
   Въ донѣ Маколея царствовалъ всегда самый строгій порядокъ. У будущаго историка было три брата и пять сестеръ, всѣ младше его, и онъ относился къ нимъ всегда съ любовью, доходившею до страсти. Первое большое горе онъ испыталъ, когда ему пришлось разстаться съ семьей, чтобы поступить въ школу недалеко отъ Кэмбриджа. Онъ никогда не могъ привыкнуть къ школьной жизни, постоянно рвался домой и писалъ своей матери нѣжныя письма, въ которыхъ далеко не дѣтскимъ слогомъ выражалъ свою тоску.
   Въ школѣ, несмотря на массу, для такого мальчика, занятій по греческому, латыни и математикѣ, онъ успѣвалъ все же удовлетворять своей склонности къ новой европейской литературѣ. Этой склонности онъ Оставался вѣренъ всю свою жизнь. Ему не было еще пятнадцати лѣтъ, какъ онъ уже рекомендуетъ своей матери читать Боккачіо, сравниваетъ его съ Чоусеромъ и отдаетъ первому предпочтеніе. Вообще ему предоставлена была полная свобода въ выборѣ книгъ и, удовлетворяя своей склонности къ блестящей литературѣ, онъ пренебрегалъ болѣе серьезными занятіями. Никогда ни онъ самъ, ни его наставники не старались нѣсколько дисциплинировать его умъ. Его отецъ, всецѣло поглощенный крестовымъ походомъ противъ невольничества, повидимому, не считалъ своею обязанностью руководить умственнымъ развитіемъ своего сына, предоставивъ его учителямъ. Онъ заботился только о развитіи въ немъ религіознаго чувства, но приступилъ къ этому такъ неудачно, что достигъ совершенно обратныхъ результатовъ. Его попытками обратить сына на путь истинный объясняется отчасти анти-религіозный духъ произведеній Маколея и его упорное молчаніе относительно религіозныхъ вопросовъ. Отца раздражала эта склонность къ поэзіи, къ романамъ, къ "свѣтской литературѣ", и вызывала несправедливое отношеніе къ сыну. Онъ охотно прислушивался ко всѣмъ обвиненіямъ противъ него, даже анонимнымъ, и требовалъ объясненій въ самой оскорбительной формѣ. Но, благодаря мягкому характеру Маколея, такое несправедливое отношеніе не возстановило его противъ отца, и онъ всегда былъ хорошимъ сыномъ.
   Въ 1818 г. Маколей поступилъ въ Кэмбриджскій университетъ, гдѣ еще съ большею страстью отдался своему влеченію къ блестящей литературѣ. Въ дѣтствѣ ему правилась и математика, но потомъ онъ сталъ чувствовать къ ней рѣшительное отвращеніе. "Я едва ногу писать вамъ о математикѣ или о математикахъ,-- писалъ онъ къ своей матери.-- О, нѣтъ словъ, чтобы выразить мое отвращеніе къ этой наукѣ, если только это названіе, назначенное для полезныхъ и пріятныхъ искусствъ, можетъ быть приложимо къ пониманію и къ соединенію разныхъ пропорцій въ числа и фигуры!" Поэты, ораторы и историки не могли дисциплинировать его умъ и дать ему точныя знанія, недостатокъ которыхъ такъ чувствовался впослѣдствіи, они дѣйствовали только на его воображеніе и фантазію, которыя надо было бы скорѣе сдерживать, чѣмъ развивать.
   Но если Кэмбриджскій университетъ не далъ ему строго-научнаго образованія, то за то кэмбриджское товарищество имѣло на него большое вліяніе. Искренній, веселый, съ необыкновеннымъ талантомъ и любовью къ блестящему разговору, онъ составилъ около себя цѣлый кружокъ товарищей и еще до выхода изъ университета пріобрѣлъ репутацію превосходнаго собесѣдника. Съ нимъ могли сравниться весьма немногіе, наприм., Кольриджъ и Чарльзъ Остенъ, превосходившій даже его въ діалектикѣ. Разсказываютъ, что разъ въ одномъ домѣ за завтракомъ оба студента увлеклись обсужденіемъ какого-то вопроса, и ихъ споръ былъ такъ блестящъ, такъ остроуменъ, что всѣ находившіеся въ домѣ "дамы, артисты, политики и другіе гости" слушали ихъ съ восхищеніемъ, пока не стали, наконецъ, накрывать къ обѣду. Надо добавить къ этому, что Маколей считался однимъ изъ лучшихъ представителей Union Debating Society.
   Послѣ литературы Маколей болѣе всего интересовался политикой. Домъ его отца былъ центромъ агитаціи противъ невольничества, мальчикъ съ дѣтства привыкъ интересоваться общественными дѣлами и скоро сдѣлался ревностнымъ политикомъ. Въ Кэмбриджъ онъ поступилъ тори, но Чарльзъ Остенъ скоро сдѣлалъ изъ него вига и даже болѣе, чѣмъ вига. Въ первый же годъ своего пребыванія въ Кэмбриджѣ ему пришлось защищать свои мнѣнія передъ родителями, испуганными дошедшимъ до нихъ преувеличеннымъ извѣстіемъ объ опасномъ направленіи его политическихъ убѣжденій. Маколей писалъ имъ, что онъ "не сынъ интриги и смуты". Главное обвиненіе состояло, кажется, въ тонъ, что онъ "познакомился съ демократическими обществами" въ университетѣ и говорилъ съ горячимъ негодованіемъ о такъ называемомъ манчестерскомъ избіеніи (Manchester massacre).
   Англія переживала тогда смутное время. Страна была покрыта цѣлою арміей "лазутчиковъ" (common informers), которые доносили о неплатежѣ податей и дѣлили съ казною громадные штрафы, налагаемые иногда вопреки всякой справедливости. Мародеры грабили по ночамъ подъ предводительствомъ "генерала Лёдда" (General Ludd) и терроризировали цѣлыя провинція; Habeas Corpus Act былъ пріостановленъ и "въ Суффолькѣ вспыхивало по ночамъ зарево пожаровъ то въ томъ, то въ другомъ округѣ". Въ разныхъ мѣстахъ собирались толпы земледѣльцевъ, неся знамена съ надписью "Хлѣба ила крови", и возстанія, вспыхнувшія въ Лондонѣ, Ноттингамѣ, Лейчестерѣ и Дерби, закончились манчестерскимъ избіеніемъ. Наконецъ, прошли знаменитые шесть актовъ (Six Actes), отдавшіе свободу англичанъ въ руки правительства. "Прежній духъ свободы, казалось, покинулъ Англію,-- говоритъ Найтъ (Knigt),-- когда нельзя было собрать общественный митингъ безъ разрѣшенія властей, когда частныя жилища подвергались обыскамъ съ оружіемъ въ рукахъ, когда за двукратное обвиненіе въ опубликованіи сатиры на правительство грозила ссылка за океанъ".
   Маколей былъ первый годъ въ Кэмбриджѣ, когда прошли шесть актовъ (дек. 1819 г.).
   Лучшею характеристикой Маколея служитъ положеніе, которое онъ избралъ въ это полуреволюціонное время. Человѣкъ страстный, конечно, примкнулъ бы къ одной изъ крайнихъ сторонъ. Гражданской свободѣ угрожала, съ одной стороны, анархія, съ другой -- правительство. Для пылкаго юноши могло, повидимому, быть только два выбора: или крайній тори, или крайній радикалъ, -- конечно, скорѣе послѣднее, чѣмъ первое. По Маколей съ осторожностью стараго ветерана избралъ умѣренные принципы виговъ. Онъ стремился къ реформамъ, по дыханіе революціонной горячки ни разу не коснулось его. Страшный призракъ возстановленія старой системы государственнаго управленія, разбившій счастье послѣднихъ дней Борка и отравлявшій жизнь такимъ людямъ, какъ Кольриджъ, Соусей, Вордствортъ, не наполнялъ ужасомъ Маколея. Въ свѣтлую пору молодости, ума и таланта онъ примкнулъ къ старымъ, практическимъ вигамъ, которые были противъ "излишняго усердія", но стремились къ реформамъ въ духѣ времени. Онъ былъ вигомъ отъ природы, ко своему спокойному темпераменту, по своему въ высшей степени раштому практическому смыслу.
   Маколей кончилъ курсъ въ университетѣ въ 1824 г. Въ это время мня его уже становилось извѣстнымъ въ литературѣ. Какъ бамалавръ второй степени (благодаря своему отвращенію къ математикѣ), онъ писалъ на историческую премію Объ управленіи и характерѣ Вильгельма III, Отрывки изъ этой работы были напечатаны и представляютъ интересъ какъ по предмету, которому онъ отдалъ впослѣдствіи нѣсколько лѣтъ своей жизни, такъ и по слогу, напоминающему, въ главныхъ чертахъ, знаменитый слогъ его Опытовъ.
   Главное достоинство его стиля -- простота и естественность. "Что бы ни говорили современные критики о стилѣ Маколея,-- замѣчаетъ Морисонъ,-- ни одинъ не можетъ отрицать, что онъ оригиналенъ и имѣлъ вліяніе на нашу литературу, какъ все оригинальное, поражающее всегда какъ новость,-- это было его природное дарованіе. Истинный писатель-прозаикъ, какъ и истинный поэтъ, рождается, а не вырабатывается".
   Маколей началъ принимать въ это время дѣятельное участіе въ Quarterly Magasine Найта (Knigt). Остроумныя стихотворенія, проза, фантазія и критическіе этюды о поэмахъ составляютъ его первыя литературныя работы. Два батальныя стихотворенія Маколея Jory и Naseby по живости и силѣ немногимъ уступаютъ его позднѣйшей поэзіи. Отрывки изъ римской повѣсти и Сцены изъ аѳинскихъ пировъ такъ блестящи, такъ жизненны, обнаруживаютъ столько таланта въ діалогахъ и въ mise en scène, что нѣтъ сомнѣнія, если бы Маколей пошелъ по этому пути, онъ сдѣлался бы послѣ Скотта первымъ писателемъ историческихъ романовъ. Изъ двухъ Опытовъ о Данте и о Петраркѣ, первый -- одинъ изъ лучшихъ въ этомъ родѣ,и хотя Маколей не могъ охватить и анализировать всѣ красоты великаго творенія, но его пылкое увлеченіе и энтузіазмъ къ Данте и ко всей итальянской литературѣ дѣйствуютъ сильнѣе самаго тонкаго анализа. Лучшимъ произведеніемъ ранняго періода литературной дѣятельности Маколея все же надо считать Бесѣду Авраама Коулея и Джона Мильтона по поводи великой гражданской войны (Conversation betmween Mr. Abrahaam Cowly and Mr. John Milton, touching the great Civil War). Введеніе къ діалогу по простотѣ и граціи можетъ сравниться развѣ только съ Платономъ. Діалогъ ведется мастерски. Оба собесѣдника съ одинаковою силой и остроуміемъ защищаютъ свои убѣжденія; авторъ относится къ нимъ вполнѣ безпристрастно и заставляетъ Коулея высказывать наиболѣе вѣскіе и убѣдительные аргументы въ [пользу королевской власти. Весь діалогъ дышетъ блескомъ и благородствомъ.
   Позднѣйшая политическая дѣятельность Маколея мѣшала полному развитію его блестящаго] литературнаго дарованія, а когда читаешь чудныя страницы его Исторіи или Опытовъ, невольно возникаетъ вопросъ, не больше ли въ этомъ случаѣ потеряла литература, чѣмъ выиграла политика?
   Литературный успѣхъ Маколея нисколько не примирилъ съ нмнъ отца. Онъ всегда былъ недоволенъ всѣмъ, что ны пмсалъ его сывы Причину этого недовольства легко угадать: Маколей пмсалъ въ свѣтскомъ періодическомъ журналѣ, гдѣ на религіозные вопросы не обращали ннвюкого вниманія. Враждебное отношеніе отца доставляло Маколею много тяжелыхъ кинутъ, а тутъ его поразило еще новое испытаніе. Состояніе его отца, граничившее почти съ богатствомъ при поступленіи Маколея въ университетъ, стало разстраиваться. Увлеченный агитаціей противъ невольничества, старикъ пересталъ заниматься своими дѣлами и скоро дошелъ до коммерческаго банкротства. Маколей бодро встрѣтилъ извѣстіе о разореніи. Онъ былъ вполнѣ готовъ мужественно бороться съ бѣдствіемъ и побѣдить его. Съ помощью своего брата Генриха онъ не тольто заплатилъ потомъ всѣ долги, но сталъ вторымъ отцомъ для своихъ братьевъ и сестеръ. Тутъ выказалъ онъ всю нѣжность и великодушіе своего характера. Братья и сестры обожали его. Онъ былъ жизнью, солнцемъ въ старомъ, мрачномъ домѣ на Great Ormond Street, гдѣ строгій, раздражительный старикъ читалъ по воскресеньямъ проповѣди своей семьѣ и не только запрещалъ воскресныя прогулки, но даже не позволялъ ходить въ болѣе отдаленныя церкви. Маколей освѣщалъ, какъ солнечный лучъ, мрачный пуританскій домъ и наполнялъ его смѣхомъ и весельемъ.!
   Въ 1826 г. онъ занялъ судебную должность, но, не имѣя никакого влеченія къ профессіи юриста, продолжалъ заниматься литературными работами. Въ 1825 г. въ Эдинбургскомъ Обозрѣніи появилась его статья о Мильтонѣ, сразу доставившая автору громкую извѣстность. Слава его быстро росла и Эдинбургское Обозрѣніе только ему одному обязано своимъ возрожденіемъ. Онъ выдавался даже среди избраннаго кружка многообѣщающихъ молодыхъ людей. Въ 1830 г. его статья о Миллѣ такъ понравилась лорду Ландсдауну, что онъ предложилъ ему мѣсто въ парламентѣ.
   Ему было въ это времи тридцать лѣтъ. Съ классическимъ образованіемъ, знатокъ англійской и итальянской литературы, также и французской, хотя въ меньшей степени, съ рѣдкимъ знаніемъ англійской исторіи семнадцатаго и восемнадцатаго столѣтія, съ достаточными знаніями древней и новой исторіи, онъ, правда, не обладалъ философскимъ образованіемъ и не старался пополнить этотъ пробѣлъ, чувствуя антипатію ко всякаго рода отвлеченному мышленію высшаго порядка. Но этотъ пробѣлъ обнаружился въ полной силѣ много лѣтъ спустя при обсужденіи религіозныхъ и философскихъ вопросовъ извѣстной глубины, теперь же онъ былъ пока незамѣтенъ. А природное краснорѣчіе, умъ и начитанность сразу постами его среди выдающихся дѣятелей того времени.
   Онъ вошелъ въ парламентъ за нѣсколько мѣсяцевъ до смерти Георra IV, какъ разъ во время великой борьбы за Реформу, былъ ея горячимъ сторонникомъ и раздѣлилъ торжество своей партіи. Его первая рѣчь о Reform Bill'ѣ поставила его на ряду съ первыми ораторами Англіи. Сойеръ сказалъ ему, что за все время своей долговременной дѣятельности онъ никогда не видалъ палату въ такомъ возбужденномъ состояніи. Сэръ Робертъ Пиль поздравилъ его; говорили, что такой рѣчи не слышали въ парламентѣ со временъ Фокса... Когда онъ вставалъ, чтобы произнести рѣчь, говоритъ Гладстонъ, всѣ скамейки наполнялись, какъ бы по трубному гласу. Ораторское искусство ближе всего подходило къ нетерпѣливому генію Маколея. Въ его рѣчахъ была стремительность Демосѳена, его аргументы жгли, какъ распаленное желѣзо. Чтобы оцѣнить его рѣчи, ихъ надо читать не въ отдѣльномъ сборникѣ, а въ періодическихъ изданіяхъ того времени на ряду съ рѣчами другихъ ораторовъ. Тогда только можно видѣть всю широту его взглядовъ въ сравненіи съ его коллегами, вѣрную оцѣнку предмета и духа времени; быстро овладѣвая предметомъ, онъ сразу ставитъ его на надлежащую почву. Въ четвертой рѣчи по поводу билля о реформѣ, разбивъ жалкіе софизмы и спеціальные доводы своихъ противниковъ, онъ говоритъ имъ, что билль долженъ пройти или страна будетъ разорена. "Онъ пройдетъ во всякомъ случаѣ, но пройдетъ, можетъ быть, среди революціи и гражданской войны... Вы можете сдѣлать переворотъ медленно, вы можете сдѣлать его насильственно, вы можете,-- но Господь не допуститъ этого,-- обагрить его кровью, но избѣжать его вы не можете. Если бы даже билль былъ нехорошъ, онъ все же прошелъ бы, какъ наименьшее изъ двухъ колъ. Развѣ вы можете допустить, говорятъ здѣсь, такое поспѣшное законодательство? Развѣ вы можете издавать законъ по вопросу такой глубокой важности во время самаго страстнаго отношенія къ нему? Да, я сталъ бы издавать, и если поспѣшность и крайнее возбужденіе будутъ имѣть дурныя послѣдствія, то пусть отвѣчаютъ за это тѣ, которые отвергали всякій проектъ реформы, когда не надо было спѣшить и не было такого возбужденія... Я соглашаюсь, что поспѣшность въ законодательствѣ -- зло. Но реформаторы должны издать законъ теперь, именно потому, что ханжи не хотѣли сдѣлать этого ранѣе. Реформаторы должны издавать законъ во время крайняго возбужденія, потому что ханжи не сдѣлали этого, когда все было спокойно".
   Впечатлѣніе этой рѣчи было настолько сильно, что оппозиціи стоило большаго труда возразить Маколею. Члены ея съ сэромъ Робертомъ Пилемъ во главѣ почувствовали его силу и должны были призвать въ немъ опаснаго соперника, бороться съ которымъ было трудно.
   Во время четырехлѣтней парламентской дѣятельности жизнь Маколея проходила въ безпрерывной, крайне напряженной работѣ. Кромѣ парламента, у него были обязанности оффиціальной службы, какъ коммиссара по дѣламъ о банкротствѣ, а потомъ секретаря департамента контроля. Въ то же время, онъ былъ однимъ изъ блестящихъ львовъ лондонскихъ салоновъ, куда наперерывъ старались привлечь его представительницы лондонскаго общества, былъ въ дружбѣ съ Роджерсомъ Муромъ, Кэмпелемъ и др. остроумными собесѣдниками дня, занимая между нижи первое мѣсто. Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ писалъ много статей. Имъ отдавалъ онъ немногіе часы своего отдыха, урывалъ минуты отъ своихъ парламентскихъ и служебныхъ дѣлъ, вставалъ въ пять часовъ, чтобы писать до завтрака. Такъ были написаны тринадцать Опытовъ, начиная съ лорда Монгомери до лорда Чатама включительно. Читая его статьи, надо всегда помнить, что это не произведенія писателя, посвятившаго литературѣ всю свою жизнь и имѣющаго время дать созрѣть своей мысли и отдѣлать свой слогъ, но поспѣшные наброски человѣка, всецѣло поглощеннаго общественною дѣятельностью.
   Гладстонъ отдаетъ полную справедливость "громадному почету", которымъ пользовался Маколей, и говорилъ, что за исключеніемъ Питта втораго и Байрона никто изъ англичанъ не пользовался такою славой въ столь ранніе годы.
   И на ряду съ этимъ блескомъ мы находимъ въ жизни Маколея факты, скрытые отъ свѣта, но тѣмъ сильнѣе рисующіе высокую честность и безконечное великодушіе его характера. Министерство виговъ, въ видахъ экономіи, внесло билль о реформѣ по дѣламъ о банкротствахъ. Маколей вотировалъ за реформу, хотя онъ лишался, вмѣстѣ съ тѣмъ, своей должности и средствъ къ существованію. Онъ такъ нуждался въ то время, что долженъ былъ продать золотую медаль, полученную имъ въ Кэмбриджѣ. Какъ онъ говорилъ потомъ, онъ не зналъ, куда ему обратиться за кускомъ хлѣба. Но такое затруднительное положеніе продолжалось не долго,-- мѣсто въ департаментѣ контроля снова доставило ему относительный комфортъ. Тутъ явилось новое затрудненіе. Либеральное министерство внесло билль о невольничествѣ, не удовлетворявшій фанатическихъ сторонниковъ эмансипаціи, во главѣ которыхъ стоялъ Захарій Маколей. Его сынъ сейчасъ же объявилъ своимъ коллегамъ, что не можетъ идти противъ отца. "Онъ всю свою жизнь посвятилъ этому вопросу; я не могу огорчить его, соглашаясь на уступки, когда онъ хочетъ видѣть меня твердымъ". Маколей вручилъ свою отставку лорду Альторну и, какъ свободный членъ, подвергъ критическому обсужденію билль своего министерства. Нельзя было не оцѣнить такую благородную независимость. "Я подалъ прошеніе объ отставкѣ, но моя отставка не была принята. Я говорилъ и вотировалъ противъ министра, которому я обязанъ моимъ мѣстомъ... И я такъ же хорошъ съ министрами, какъ и раньше". Недаромъ говоритъ Сидней Смитъ, что Маколей былъ неподкупенъ.
   Матеріальныя заботы продолжали осаждать его, такъ какъ онъ служилъ теперь главною поддержкой для семьи. Сильной нужды онъ лично больше не испытывалъ, благодаря должности секретаря и литературному заработку, который, впрочемъ, никогда не давалъ ему болѣе двухсотъ фунтовъ въ годъ. Если бы не его общественная дѣятельность, онъ могъ бы, конечно, зарабатывать гораздо больше, но онъ всегда говорилъ, что пишетъ только потому, что голова его слишкомъ полна, а не потому, что карманы его пусты. Ради семьи онъ принялъ должность совѣтника при верховномъ совѣтѣ (legal adviser to the Supreme Council) въ Индіи. Жертва была велика, онъ самъ, конечно, хорошо сознавалъ это, но съ своимъ обычнымъ стоицизмомъ ни слова не говорилъ объ этомъ. Лучшіе эды здоровья и бодрости были потеряны навсегда. Онъ отплылъ въ Мадрасъ 15 февраля 1834 г.
   Очень характерны его занятія во время путешествія: онъ все время читалъ. "За исключеніемъ часовъ, назначенныхъ для ѣды, я врядъ ли промолвилъ слово съ какимъ-либо человѣческимъ существомъ. Я поглощалъ латынь, греческое, испанское, итальянское, французское и англійское, in folios, in quartos, in octavos, in duodecimos". Чтеніе всегда было его любимымъ занятіемъ. Онъ пишетъ изъ Индіи своей сестрѣ, что ничего бы онъ такъ не желалъ, какъ забраться въ какую-нибудь громадную библіотеку и всегда имѣть книгу передъ глазами. Когда онъ не былъ занятъ служебными дѣлами и литературною работой, онъ читалъ. Онъ гулялъ въ Лондонѣ -- читая, онъ гулялъ въ деревнѣ -- читая, и даже чудный видъ хоря, навѣвающій всегда столько думъ и мечтаній, не могъ оторвать его отъ книги. Страсть его къ чтенію переходила всякія границы. Онъ читалъ безъ разбора все, что попадалось ему подъ руки,-- повѣсти, романы, лишенные малѣйшаго достоинства, и самъ пишетъ въ своемъ дневникѣ: "Зачѣмъ я читаю весь этотъ вздоръ?" Нельзя безъ удивленія читать слѣдующія строки въ его дневникѣ объ его поѣздкѣ въ Ирландію: "Отъ Лондона до Бангоромъ я прочелъ жизнь императоровъ отъ Максимина до Каринура включительно... Чѣмъ ближе подвигались мы къ берегу, тѣмъ скорѣе мы шли. Я завернулся въ плащъ и все время проводилъ на палубѣ, Такъ какъ я не могъ читать, я придумалъ прекрасную замѣну чтенія. Я пробѣгалъ мысленно Потерянный рай. Я всегда зналъ наизусть половину его, и лучшую половину". Ночью вблизи Ирландіи онъ читаетъ Лотерямный рай и никакія грустныя и мрачныя мысли не волнуютъ его при нцѣ этой несчастной, страдающей страны. А, между тѣмъ, онъ готовился писать объ Ирландіи и передъ поѣздкой съ обычною своею добросовѣстностью изучалъ интересовавшій его предметъ. Но блестящій умъ и живая фантазія Маколея были неспособны къ серьезнымъ, продолжительнымъ эмоціямъ. Этимъ недостаткомъ его темперамента объясняется отчасти такая безграничная страсть къ чтенію. Несмотря на свою изумительную намять,-- онъ не забывалъ даже случайно прочитанныхъ отрывковъ,-- Маколей иногда по нѣскольку разъ въ годъ перечитывалъ одного и того же автора; какъ это видно изъ его дневника. Его умъ какъ будто бы отказывался работать, когда передъ нимъ не лежала книга, какъ будто бы онъ долженъ былъ питаться чужими мыслями и фантазіями.
   Но какъ ни сильна была страсть къ чтенію, она никогда не мѣшала его практической дѣятельности. Въ Калькуттѣ, какъ и въ Лондонѣ, онъ работалъ, не зная отдыха. Онъ сдѣлался членомъ двухъ комитетовъ: комитета по общественному образованію и комитета по уголовному законодательству и уголовному судопроизводству и добровольно и безвозмездно придалъ на себя массу дѣлъ. Всегда и во всякой работѣ на его долю приходилась львиная часть, теперь же, вслѣдствіе постояннаго нездоровья его товарищей, онъ несъ почти весь трудъ на своихъ плечахъ. За то сводъ уголовныхъ законовъ и примѣчанія къ нимъ дали громкую и наиболѣе прочную извѣстность его имени.
   Маколей не пользовался популярностью среди англичанъ, живущихъ въ Калькуттѣ, главнымъ образомъ, за судебныя реформы въ провинціальномъ судопроизводствѣ. Реформы эти, одобряемыя всѣми безпристрастными судьями, шли въ разрѣзъ съ интересами нѣкоторыхъ лицъ; они недостойнымъ образомъ напади на Маколея въ печати, осыпали его самыми грубыми эпитетами и предложили даже на одномъ митингѣ подвергнуть его суду Линча, что было встрѣчено восторженными рукоплесканіями. Маколей съ спокойствіемъ стоика относился къ этому грубому преслѣдованію и во время самыхъ ярыхъ нападокъ горячо защищалъ и поддерживалъ свободу печати. Въ его характерѣ были черты истиннаго величія. Посреди своей дѣятельности и разносторонняго чтенія, онъ написалъ двѣ статьи для Эдинбургскаго Обозрѣнія, объ Исторіи революціи Мекинтоша и знаменитый Опытъ о Беконѣ. Во время обратнаго путешествія онъ хотѣлъ изучить нѣмецкій языкъ. "Мнѣ говорятъ, что это очень трудный языкъ,-- писалъ юнъ,-- но я не могу повѣрить, чтобы былъ языкъ, которымъ я не могъ бы овладѣть въ четыре мѣсяца, работая по десяти часовъ въ день". Онъ, правда, изучилъ его, но, прочтя Гёте, Шиллера и Лессинга, кажется, больше не возвращался къ нему. Цѣли его поѣздки въ Индію была достигнута,-- онъ скопилъ небольшое состояніе, вполнѣ достаточное для его скромныхъ вкусовъ. Послѣ необыкновенно продолжительнаго плаванія онъ прибылъ въ Англію въ серединѣ 1838 г.; отца его уже не было въ живыхъ.
   Черезъ нѣсколько недѣль въ Эдинбургскомъ Обозрѣніи появился лучшій изъ его Опытовъ о сэрѣ Вильямѣ Темплѣ. Въ октябрѣ Маколей уѣхалъ въ Италію.
   Поѣздка въ Италію составляетъ эпоху въ жизни каждаго образованнаго человѣка, но врядъ ли кто обладалъ такою предварительною подготовкой, макъ Маколей. Ему одинаково были доступны и языческій, и христіанскій міры, хранителемъ которыхъ является Римъ. Путешествіе оставило на немъ неизгладимое впечатлѣніе, но, какъ человѣкъ, привыкшій къ постоянной дѣятельности, онъ скоро соскучился и вернулся домой къ своимъ книгамъ "занятіямъ, на которыя набросился со всею жадностью долго постившагося человѣка. Въ три недѣли онъ прочелъ книгу Гладстона Церковь и государство и написалъ критическій ея разборъ. Но ему не удалось воспользоваться свободой. Министерство лорда Мельборна нуждалось въ поддержкѣ, Маколей былъ приглашенъ въ парламентъ, какъ представитель Эдинбурга, и скоро вошелъ въ составъ кабинета, какъ секретарь по военнымъ дѣламъ.
   Возвращеніе Маколея въ парламентъ нанесло невознаградимый ущербъ литературѣ, но не спасло падающаго министерства виговъ; онъ не могъ выиграть потерянной битвы и самъ чувствовалъ, что только даромъ потратилъ время. "Я тоскую,-- писалъ онъ,-- о свободѣ и покоѣ, о свободѣ слова и о свободѣ пера". Его Исторія была опять отложена. А, между тѣмъ, онъ достигъ того возраста, когда авторъ не можетъ терять времени, если онъ хочетъ написать великое произведеніе: ему было сорокъ лѣтъ. "Я думаю писать исторію Англіи съ восшествія на престолъ короля Джемса II до времени, которое еще въ памяти теперь живущихъ людей". Нельзя не чувствовать глубокаго сожалѣнія, что ему не пришлось довести до конца этотъ великій трудъ. По Маколей былъ рыцарски-честенъ и не могъ не помочь своимъ политическимъ друзьямъ въ затруднительномъ положеніи; онъ принесъ имъ эту жертву. Ему удалось все же одержать парламентскую побѣду по поводу билля о литературныхъ правахъ, внесеннаго Тальфурдомъ. Нынѣ существующій законъ о литературныхъ правахъ составленъ по его указаніямъ и былъ принятъ съ самыми незначительными измѣненіями.
   Министерство лорда Мельборна пало въ іюнѣ 1841 г. и тори получили громадное большинство. Маколей былъ свободенъ, онъ сохранилъ мѣсто въ парламентѣ и говорилъ иногда въ палатѣ, но освободился, по крайней мѣрѣ, отъ безпокойныхъ обязанностей службы и могъ всецѣло отдаться своему труду. Но онъ заболѣлъ въ 1852 г. и никогда уже не могъ вполнѣ оправиться отъ болѣзни.

-----

   Въ настоящее время,-- говоритъ Мориссонъ, приступая къ характеристикѣ.-- въ Англіи началась реакція противъ Маколея. Подобныя реакціи по отношенію къ великимъ писателямъ часто встрѣчаются въ поколѣніи, слѣдующемъ непосредственпно за наиболѣе блестящимъ періодомъ ихъ славы. Маколея въ этомъ случаѣ постигла судьба Попа, Вольтера, Байрона, но сила ихъ таланта побѣдила реакцію и они по праву заняли самыя почетныя, и на этотъ разъ уже прочныя, мѣста въ исторіи литературы. Слава, возникшая случайно, быстро умираетъ, но слава, основанная на дѣйствительныхъ заслугахъ, всегда сохраняется въ потомствѣ.
   Не многіе писатели пользовались при жизни такою извѣстностью, какъ Маколей. Слава о немъ, какъ эпидемія, охватила всѣ страны, всѣ классы общества. Иностранные дворы и ученыя общества соперничали съ толпою въ оказаніи ему почестей. Его читали съ одинаковымъ усердіемъ и цивилизованный европейскія столицы, и отдаленныя полукультурныя колоши. Герцогъ Веллингтонъ осыпалъ его похвалами, проф. Ранке называлъ его несравненнымъ человѣкомъ, а корпорація англійскихъ рабочихъ послала ему благодарственный адресъ за то, что онъ написалъ исторію, которую могутъ читать простые рабочіе. Чтобы возбудить восторгъ въ людяхъ, стоящихъ на столь разныхъ ступеняхъ умственнаго развитія, надо было обладать искусствомъ затрогивать общія всѣмъ струны человѣческаго сердца. Главная сила Маколея -- въ его повѣствовательномъ талантѣ. Въ глубинѣ и оригинальности мысли, въ силѣ критическаго анализа онъ уступаетъ другимъ историкамъ, но, какъ повѣствователь, онъ не имѣетъ себѣ равнаго. Событія прошедшихъ вѣковъ онъ рисуетъ съ такою же яркостью и живостью, какъ романисты вымыслы своей фантазіи.
   Въ этомъ-то и есть сила его обаянія на современниковъ. Раньше него никто такъ не писалъ исторіи и они чувствовали къ нему родъ благодарности за то, что онъ открылъ новый путь. Но молодое поколѣніе такъ свыклось съ дѣтства съ его произведеніями, что не могло видѣть въ немъ новатора, къ тому же, Маколей вызвалъ массу подражаній, и въ томъ, что исторію можно писать, какъ романъ, не стало уже ничего удивительнаго. Не то было двадцать, тридцать лѣтъ тому назадъ. Карлейль, кончая пятый (посмертный) томъ Исторіи Маколея, былъ "въ отчаяніи, что долженъ закрыть столь художественно-написанную страницу". Вообще старики, ровесники Маколея, въ восторгѣ отъ него, молодежь же, напротивъ, относится къ нему скептически. Недавно сэръ Джемсъ Стефенъ сказалъ, что "могъ бы простить ему все, что ему страшно хочется всегда восхищаться даже его недостатками". А мистеръ Лесли Стефенъ (сынъ) принадлежитъ къ числу самыхъ строгихъ критиковъ Маколея.
   И старые, и молодые, -- говоритъ Морисовъ, -- слишкомъ пристрастно относятся къ Маколею. Одни видятъ только блестящія стороны его таланта, Другіе останавливаются только на недостаткахъ, утверждая, что подобные недостатки несовмѣстимы съ истиннымъ величіемъ. Въ чемъ же состоятъ эти достоинства и недостатки?
   Главное качество Маколея, какъ писателя, заключается въ его умѣньи заинтересовать читателя, привлечь его вниманіе. Какъ достигаетъ онъ этого, невозможно опредѣлить,-- эта особенность таланта не поддается анализу; даже Маколей не могъ открыть его тайну и спрашиваетъ, разбирая одинъ романъ: "Въ чемъ заключается тайна быть занимательнымъ? И въ чемъ состоитъ искусство быть скучнымъ, несмотря на все стараніе, на все краснорѣчіе?" Самъ Маколей никогда не бываетъ скученъ; съ другой стороны, онъ не слишкомъ остроуменъ, его остроуміе не бьетъ черезъ край и не утомляетъ читателя. Можетъ быть, тайна его обаянія состоитъ, во-первыхъ, въ томъ, что онъ самъ увлекался тѣмъ, что писалъ, и стремился подѣлиться съ читателемъ не своими познаніями, а своимъ увлеченіемъ. Съ другой стороны, онъ старался быть всегда на уровнѣ читателя, ни слишкомъ серьезнымъ, ни слишкомъ глубокимъ для обыкновеннаго ума. Его мысли, какъ и его слогъ, всегда просты, ясны, опредѣленны и хорошо выражены. Но никогда онъ не поднимается въ высшія сферы мышленія. Его произведенія интересуютъ, но не захватываютъ. Ему недоставало глубины кисли и чувства, и онъ не только никогда не старался пополнить этотъ недостатокъ, но даже гордился имъ, съ пренебреженіемъ относился къ высшему мышленію и къ философіи: "Такого рода мышленіе доставляетъ особенное наслажденіе интеллигентнымъ дѣтямъ и полуцивилизованнымъ людямъ". Онъ не допускалъ возможности науки этики, съ забавнымъ видомъ превосходства отзывался о Бантѣ, говоря, что онъ тамъ же мало понижаетъ въ немъ, какъ въ санскритскомъ языкѣ, и обвиняетъ въ этомъ автора, а не себя. Онъ не выноситъ высшаго мышленію не въ одной только философіи, но съ презрѣніемъ относится и къ Монтескьё, говоря, что онъ такъ же неясенъ, какъ оракулъ, такъ же узокъ, какъ парижскій щеголь. Ни въ своей жизни, ни въ своихъ произведеніяхъ Маколей ни разу не останавливается передъ какою-либо интеллектуальною задачей. Даже въ рѣчахъ онъ никогда не касается принциповъ. Его письма -- остроумная болтовня. Онъ слегка относится даже къ политическимъ вопросамъ, хотя политика была всегда его главнымъ увлеченіемъ. Онъ сообщаетъ только послѣднія новости. Его не занимаютъ и политика, ни религіозные, ни соціальные вопросы,-- его интересуютъ только поэзія, греческіе и латинскіе классики. Можно подумать, что онъ былъ изолированъ среди дѣятельной, интеллектуальной жизни своего времени. Болѣе всего поразительно его отношеніе къ историкамъ своего времени. Онъ съ ироніей относился къ такимъ историкамъ, какъ Мишле, Тьерри, Барантъ, Шлоссеръ, Нибуръ, какъ бы игнорировалъ ихъ труды, пользовался только Ранке и Галланомъ, и то ради политическихъ цѣлей, и не только ничего не сдѣлалъ для критическаго метода въ исторіи, но не хотѣлъ даже признавать его значенія. Характеренъ слѣдующій отрывокъ изъ его письма: "Прочитывая прежнія книги Ливія, я опять обратился къ Нибуру и съ грустью долженъ сознаться, что хотя я и прежде скептически относился къ его достоинствамъ, но теперь окончательно сталъ невѣрующимъ". Такое же равнодушіе видимъ мы и по отношенію къ этикѣ,-- вопросы мораль интересовали его также мало, какъ и вопросы интеллекта. Никогда нельзя встрѣтить у него размышленій по поводу разныхъ вопросовъ дня. Въ его письмахъ, въ его дневникѣ нѣтъ ни наблюденій, вырванныхъ непосредственно изъ жизни, ни размышленій по поводу ихъ.
   Его кругозоръ ограниченъ книгой, и никогда онъ не хотѣлъ читать ню въ человѣческомъ сердцѣ, ни въ человѣческомъ умѣ. Его неспособность къ критическому анализу поэтическихъ произведеній, которыми онъ такъ увлекался, объясняется его полнымъ незнаніемъ ихъ главнаго предмета -- человѣческаго сердца. Его Исторія увлекаетъ яркимъ, блестящимъ изложеніемъ внѣшнихъ событій, но въ ней нельзя найти психологическаго анализа. Любимая мысль его, къ которой онъ часто возвращался, это то, что только дѣти могутъ быть истинными поэтами; никакой человѣкъ, какъ бы чувствителенъ онъ ни былъ, не будетъ такъ растроганъ, слушая Гамлета иль Лира, какъ дѣвочка, слушая Красную Шапочку. Какъ будто бы все дѣло въ непосредственности впечатлѣнія, а не въ силѣ и продолжительности Ого. Онъ не признавалъ внутренней, скрытой работы человѣческаго духа подъ вліяніемъ идей, затрогивающихъ глубочайшія струны нашей души.
   Страсть ни разу не коснулась его. Онъ былъ способенъ только на нѣжную, прочную привязанность и жилъ всегда въ атмосферѣ спокойнего счастья. Никогда не отдавался онъ никакому сильному, исключительному чувству. Онъ не могъ ненавидѣть даже въ политикѣ, быстро успокоивался и становился разумнымъ, любезнымъ и искреннимъ человѣкомъ, какимъ онъ былъ въ жизни. Никогда не сдѣлалъ онъ ни одного неспѣшнаго, неблагоразумнаго шага, никогда не сомнѣвался въ своихъ поступкахъ. Онъ твердо шелъ по избранному имъ пути, никогда не оступаясь, точно сама Минерва охраняла его. Онъ никогда не былъ влюбленъ, иногда не былъ ослѣпленъ честолюбіемъ. Онъ былъ безупреченъ. Можно только завидовать такимъ свойствамъ его характера, но не изъ такого матеріала создаются великіе писатели, увлекающіе за собой людей. Мы такъ преисполнены уваженіемъ къ Маколею, что ничего больше не можемъ дать ему. Мы не чувствуемъ къ нему ни любви, ни сожалѣнія, ни горячей симпатіи. Онъ никогда не доставляетъ намъ сильнаго душевнаго волненія, не переполняетъ насъ мужествомъ, состраданіемъ, стремленіемъ къ самопожертвованію. Его взгляды на жизнь были спокойны и прозаичны. Боже всего онъ подходитъ къ Рубенсу, также любитъ дѣтей и умѣетъ найти дорогу къ ихъ сердцу. Онъ былъ лучшимъ другомъ своихъ племянниковъ, обладалъ неистощимымъ запасомъ дѣтскихъ игръ, забавъ и сказокъ. Однажды онъ написалъ своей маленькой племянницѣ ко дню св. Валентина любовное письмо (valentine) на великолѣпной бумагѣ. Въ дневникѣ мы читаемъ: "Въ три -- пришли дѣти. Алиса была въ восторгѣ отъ своего письма. Она очень трогательно просила открыть ей всю правду. Когда мы остались одни, она сказала: "Теперь и буду говорить совсѣмъ серьезно". Она упала передо мной на колѣни и сложила ручки: "Милый дядя, скажи правду твоей маленькой дѣвочкѣ. Ты прислалъ мнѣ письмо?" Я не могъ серьезно обмануть ребенка даже въ такомъ пустякѣ и я сознался ей".
   Эта маленькая сцена какъ нельзя лучше рисуетъ нѣжность и прямоту его характера. Онъ былъ также очень добръ и много помогалъ бѣднымъ. Одинъ проситель приложилъ разъ къ просительному письму критическій разборъ на Римскія пѣсни, гдѣ упрекалъ ихъ автора въ недостаткѣ истинной поэзіи. И Маколей, не имѣвшій никакого авторскаго тщеславія, былъ очень доволенъ такою искренностью. Онъ былъ "хорошій человѣкъ" въ полномъ смыслѣ этого слова, но для "великаго произведенія" ему недоставало страстности. Артисты, художники, даже философы, чтобы создать нѣчто великое, должны быть хоть временно охвачены страстью. "Pour faire de bons vers il faut avoir le diable au corps". У Маколея было слишкомъ жало этого "diable au corps", чтобы сдѣлаться писателемъ съ рѣзкою индивидуальностью, съ сильнымъ вліяніемъ. Онъ не оставилъ замѣтнаго слѣда въ исторіи своего времени и изъ массы читателей не создалъ ни одного талантливаго ученика.
   Изъ произведеній Маколея наибольшею популярностью пользуются Опыты. Существуетъ даже мнѣніе, что Опыты талантливѣе Истеріи. Не мнѣніе это не подтверждается серьезною критикой, и успѣхъ Опытовъ можно скорѣе объяснять тѣмъ, что они короче, разнообразнѣе и даютъ больше простора для автора, чѣмъ Исторія. Обыкновенная публика, читающая не для изученія даннаго предмета, а для развлеченія, чтобы приятно провести свободное время, боится объемистыхъ трудовъ. Она не въ состояніи слѣдить, на протяженія нѣсколькихъ томовъ, за развитіе одного и того же предмета, ея умъ скоро утомляется, разнообразіе и смѣна впечатлѣній для нея необходимы. Опыты какъ разъ по плечу такого рода читателямъ. Не надо сильнаго умственнаго напряженія,-- не слишкомъ длинно, не слишкомъ коротко, я при этомъ частая смѣна предмета. Всего этого было бы вполнѣ достаточно, чтобы создать громкую популярность Опытамъ, но они имѣютъ и другія достоинства. Они дышатъ силой, бодростью и увлеченіемъ молодости, что такъ заразительно дѣйствуетъ на читателя. Нѣкоторая усталость въ авторѣ, какъ бы искусно она ни была скрыта, всегда чувствуется, но Маколей почти не зналъ ея даже въ періодъ болѣзни. Онъ никогда не испытывалъ затрудненія въ работѣ,-- писать для него было наслажденіе. Никогда не приходилось ему искать словъ для выраженія своихъ мыслей,-- они легко и свободно выливались изъ-подъ его пера. Опыты написаны небрежнѣе, чѣмъ Исторія, но въ нихъ больше того, что французы называютъ nerve. Они, подобно первому полету сокола, такъ переполнены энергіей, что не только не боятся усталости, но ищутъ ея я не могутъ найти.
   Маколей сдѣлалъ для Опытовъ то же, что Гайднъ для сонаты. Онъ нашелъ ихъ въ первобытномъ состояніи и далъ ямъ силу и извѣстность. До него Опыты были скучными и не интересными историческими обозрѣніями съ массой выдержекъ и комментарій.
   Взять извѣстный историческій періодъ или личность, обрисовать ихъ съ поразительною яркостью на протяженіи нѣсколькихъ страницъ, датъ имъ силу и жизнь, окружить рамкой блестящаго остроумія и анекдотовъ,-- все это было невозможно до Маколея. Его вполнѣ справедливо можно назвать родоначальникомъ Опытовъ. Достаточно просмотрѣть старые нумера Эдинбургскаго Обозрѣнія, чтобы видѣть, какъ выдѣляются статьи Маколея на страницахъ "сѣрой бумаги набора грубаго шрифта". Опыты Маколея до сихъ поръ лучшія произведенія въ этомъ родѣ не только въ Англіи, но и въ Европѣ. Популярность ихъ такъ велика, что большая часть публики только по нимъ знакомятся съ извѣстными историческими періодами и личностями. Для восемнадцатаго и семнадцатаго столѣтія Маколей сдѣлалъ то же, что Шекспиръ для пятнадцатаго. Лордъ Мальборо признавался, что онъ только по драмамъ Шекспира знакомъ съ исторіей Англіи. Многіе читатели тѣмъ же обязаны Маколею.
   Читая Опыты, нельзя не замѣтить, что авторъ всегда руководится симпатіями и воззрѣніями своей политической дѣятельности. Маколей былъ вигъ съ твердымъ и искреннимъ убѣжденіемъ, что быть вигомъ значитъ быть, другомъ свободы въ самомъ раціональномъ значеніи этого слова. Онъ относится къ Карлу I и Кромвелю не какъ безпристрастный историкъ, а какъ дѣятельный членъ парламента, произнесшій въ продолженіе года пять рѣчей въ защиту перваго билля о реформѣ. Когда онъ пишетъ о великихъ либералахъ семнадцатаго и восемнадцатаго столѣтія, онъ косвенно нападаетъ на тори. Когда онъ говоритъ о долгомъ парламентѣ и о революціи, ясно чувствуется аналогія между тори и вигами его времени.
   Партійный характеръ Опытовъ Маколея слишкомъ бросается въ глаза, чтобы можно было отрицать его, но нельзя также ставить ему это въ упрекъ. Статьи его оказали такую громадную услугу либеральнымъ принципамъ, что ихъ историческое значеніе отступаетъ на задній планъ; публицистъ здѣсь важнѣе историка. Строго-научная исторія и не была никогда областью Маколея; онъ всегда стремился къ распространенію конституціонныхъ принциповъ. Кто-то замѣтилъ вполнѣ справедливо, что во всемъ, что ни написалъ Маколей, можно найти скрытую или явную защиту либеральныхъ принциповъ. Говорятъ, что партійность лишаетъ Опыты историческаго значенія. Можетъ быть, это и вѣрно отчасти,-- замѣчаетъ по этому поводу Морисонъ,-- но надо знать, что называется безпристрастіемъ. Долженъ ли историкъ безразлично относиться къ личностямъ и принципамъ, каковы бы ни были ихъ достоинства и недостатки? Если безпристрастіе заключается въ полномъ равнодушіи со стороны автора, то можно съ увѣренностью сказать, что такихъ историковъ никогда не было и не можетъ быть. Историкъ обязанъ только вѣрно передавать факты; съ его стороны было бы недобросовѣстно искажать ихъ для подтвержденія своего мнѣнія и въ ущербъ противной партіи; но не имѣть совсѣмъ своего мнѣнія, равнодушно относиться къ справедливому и несправедливому онъ не въ состояніи, какъ и всякій человѣкъ. Онъ можетъ, конечно, ошибаться, но подобныя ошибки не имѣютъ практическаго значенія въ исторіи и легко могутъ быть исправлены. Умъ человѣческій никогда не можетъ быть вполнѣ объективенъ, да врядъ ли это было бы желательно. Существуетъ еще невѣрное мнѣніе, будто бы субъективность и партійность проявляются только по отношенію къ новой исторіи. Исторія Греціи и Рима не менѣе субъективна. Такъ, Митфордъ -- сторонникъ греческой олигархіи, а Гротъ -- демократіи. И каждый изъ нихъ въ своемъ правѣ. Но если бы они стали искажать и подтасовывать факты для подтвержденія своихъ мнѣній, то, конечно, потеряли бы всякое значеніе во мнѣніи компетентныхъ судей. Такъ и случилось съ Митфордомъ. Даже если историкъ беретъ на себя обязанность адвоката, если онъ честно защищаетъ дѣло, въ справедливость котораго онъ вѣритъ, то и тогда нельзя упрекать его. Лучшій судья, въ концѣ-концовъ, общественное мнѣніе -- ни дня, ни года, ни даже столѣтія, а цѣлыхъ вѣковъ.
   Какъ субъективный историкъ, Маколей занимаетъ почетное мѣсто. Только умственно-ограниченные люди или ханжи могутъ видѣть недостатокъ въ томъ, что онъ такъ открыто высказывалъ свои симпатіи.
   Опыты Маколея не одинаковаго достоинства. Слабѣйшій изъ нихъ Бурлей и его время. О немъ не стоило бы и упоминать, если бы тамъ не было невѣрнаго историческаго взгляда, котораго Маколей держался до конца своей жизни. Онъ упрекаетъ Елизавету и Бурлея въ религіозныхъ преслѣдованіяхъ, какъ будто бы религіозная нетерпимость составляла исключительную особенность только ихъ правленія. "Что можно сказавъ жъ защиту правителя, въ одно и то же время, и равнодушнаго, и нетерпимаго?-- спрашиваетъ онъ.-- Она находилась въ самыхъ счастливыхъ условіяхъ, когда-либо выпадавшихъ на долю правителя, чтобы установить полную свободу совѣсти въ обоихъ владѣніяхъ, безъ всякой опасности для правительства, не вызывая возмущенія въ громадномъ большинствѣ своихъ подданныхъ". Маколей забываетъ, что единство религіи считалось съ XVII ст. необходимымъ условіемъ прочнаго государственнаго строя. Этого мнѣнія держались всѣ партіи, всѣ секты. Обвинять Елизавету и Бурлея за всеобщее заблужденіе значитъ грѣшить противъ истины. Онъ не жегъ не знать фактовъ, но, какъ съ нимъ часто случалось, не съумѣлъ стать на общую точку зрѣнія.
   Статья объ Исторіи конституціи Галлама принадлежитъ къ числу лучшихъ. Главнымъ образомъ полемическая, она служитъ какъ бы изложеніемъ главныхъ принциповъ виговъ in пиши рорпіі. Статья эта замѣчательна по силѣ аргументаціи и принадлежитъ къ небольшой группѣ работъ (Мильтонъ, Макіавели, Исторія), написанныхъ, когда Маколей не былъ всецѣло поглощенъ политическою дѣятельностью и служебными обязанностями. Вообще же статьи, написанныя послѣ поѣздки въ Индію, лучше раннихъ его произведеній. Сэръ Вильямъ Темплъ, первый Опытъ, появившійся по возвращеніи Маколея изъ Индіи, можетъ считаться лучшимъ въ своемъ родѣ. Въ немъ сосредоточились всѣ достоинства и всѣ недостатки Маколея. Крайняя разносторонность, яркія краски и вѣрные оттѣнки, необыкновенная увлекательность, основательное обсужденіе доводовъ, остроумныя замѣчанія, красиво разбросанныя вокругъ главной темы,-- все это ставитъ этотъ Опытъ на ряду съ лучшими произведеніями англійской литературы.
   Статья о Вальполѣ интересна только по непріязненному отношенію къ нему автора. Онъ слишкомъ низкаго мнѣнія объ умственныхъ дарованіяхъ Вальполя, и это тѣмъ болѣе несправедливо, что по глубинѣ и проницательности ума Вальполь превосходилъ Маколея. Двѣ статьи о Вильямѣ Питтѣ, изъ которыхъ вторая была написана черезъ десять лѣтъ послѣ первой, Лучше всего показываютъ разницу между Маколеемъ перваго и втораго періода. Первая дышетъ силой и энергіей, но въ ней чувствуется напыщенность к даже недостатокъ вкуса. Вторая, напротивъ, въ высшей степени изящна и серьезна; она напоминаетъ лучшія страницы Исторіи. Маколей вообще чувствовалъ слабость къ обоимъ Питтамъ и рѣдко о комъ отзывался съ большею симпатіей. Біографія Питта младшаго -- своего рода chef d'oeuvre. Это даже не историческій опытъ, а скорѣе геніальное жизнеописаніе, вполнѣ безукоризненное и по плану, и по исполненію. Тутъ нѣтъ ни реторики, ни декламаціи, но вся статья проникнута глубокимъ внутреннимъ чувствомъ, въ высшей степени степени трогательнымъ и благороднымъ. Онъ писалъ ее, когда чувствовалъ уже приближеніе своей смерти, и хотя у него неи было Джонсоновскаго страха передъ "послѣднимъ часомъ", тѣмъ не менѣе, мы находимъ здѣсь глубину и серьезность, какой никогда, въ такой силѣ, онъ не достигалъ раньше.
   Какъ бы подъ вліяніемъ твердаго, величественнаго характера Питта, монологъ его дышетъ достоинствомъ, даже суровостью, и напоминаетъ высшее краснорѣчіе римлянъ. Двѣ знаменитыя статьи о Клайвѣ и Варренѣ Гастингсѣ полны, напротивъ, блеска и пышности азіатской рѣчи, но это не мѣшаетъ имъ быть лучшими опытами втораго разряда и пользоваться громаднымъ успѣхомъ въ публикѣ. Статьи о двухъ Питтахъ и объ индійскихъ проконсулахъ особенно удались Маколею, потому что характеры этихъ государственныхъ дѣятелей были на уровнѣ его пониманія. Сложныя, запутанныя натуры, гдѣ добро и зло тѣсно переплетены между собою, гдѣ за вульгарными недостатками и пороками скрываются достоинства рѣдкой силы и глубины, были для него непонятны. Онъ не могъ понять ни Руссо, ни Байрона, ни даже Вальполя. Но за то онъ понималъ и цѣнилъ гражданскія и военныя доблести, храбрость, мужество, самообладаніе, твердость и рѣшительность.
   Изъ статей по иностранной литературѣ можно остановиться только на Исторіи папства, и то сотому, что многіе приписываютъ ей достоинства, которыхъ она не имѣетъ. Главный интересъ статьи сосредоточивается на вопросѣ: почему протестантизмъ пересталъ распространяться въ концѣ семнадцатаго столѣтія и почему римская церковь опять пріобрѣла все то значеніе, которымъ она пользовалась до реформаціи? Но, поставивъ этотъ вопросъ и повторивъ его еще разъ въ концѣ статьи, Маколей не только оставляетъ его безъ отвѣта, но не дѣлаетъ даже никакого заключенія. Съ обычною своею добросовѣстностью онъ предается обсужденію фактовъ, что въ настоящее время, если паписты отказываются отъ своей религіи, то они не переходятъ въ протестанство, а становятся просто невѣрующими. Если же невѣрующіе обращаются къ религія, то они опять-таки ищутъ ее въ римской церкви, а не въ протестантствѣ.
   Не то было во времена реформаціи. "Цѣлыя націи отрицали папу, но не переставали вѣрить въ Бога, въ будущую жизнь или въ божественность Іисуса Христа". Но, приведя факты, Маколей не даетъ имъ никакого объясненія. Въ введеніи къ статьѣ онъ ставитъ еще вопросъ: имѣли ли какое-нибудь значеніе наука и просвѣщеніе на развитіе религіознаго раціонализма, и приходитъ къ отрицательному выводу. Какъ бы высоко ни стояла наука,-- говоритъ онъ,-- она всегда будетъ безсильна передъ религіей откровенія. Если такой умный и просвѣщенный человѣкъ, какъ сэръ Томасъ Муръ, могъ вѣрить въ пресуществленіе, то почему бы людямъ не вѣрить въ эту доктрину и до скончанія вѣковъ? Христіане XVII ст., по его мнѣнію, ни чѣмъ не отличаются отъ христіанъ XIX ст. "Ни умъ, ни знанія не спадаютъ насъ отъ великихъ заблужденій относительно невидимаго міра". Ошибочность такого воззрѣнія,-- говорить Морисонъ,-- слишкомъ очевидна. Статья Маколея была бы немыслима въ XVII ст. и вызвала бы взрывъ негодованія какъ со стороны католиковъ, такъ и со стороны реформаторовъ. Такое спокойное, безпристрастное обсужденіе религіозныхъ, вопросовъ возможно только въ XIX ст., когда религіозная нетерпимость и преслѣдованіе еретиковъ отошли въ область преданія.
   Критическіе этюды Маколея -- самыя слабыя его произведенія. Онъ сознавалъ свою несостоятельность въ этомъ отношеніи и въ письмѣ къ Напье (ред. Эд. Об.), просившему дать что-нибудь о Скоттѣ, говоритъ: "Могу увѣрить васъ, что я съ удовольствіемъ принялся бы за работу, которую вы мнѣ предлагаете, если бы думалъ, что окажу вамъ этимъ услугу. Мнѣ не удается критическій анализъ геніальныхъ произведеній. Я написалъ нѣсколько статей по историческимъ, нравственнымъ и политическимъ вопросамъ, и, по зрѣлому размышленію, не только не стыжусь ихъ, но думаю, что онѣ доставили мнѣ уваженіе; но еслибъ я могъ, а съ удовольствіемъ бы сжегъ все, что я когда-либо написалъ въ области критики поэзіи и изящныхъ искусствъ". Послѣ такого строгаго приговора со стороны самого Маколея, мы остановимся только на двухъ изъ его критическихъ этюдовъ, о Бэконѣ и Джонсонѣ. Маколей относитъ ихъ къ области морали, а въ ней онъ не считаетъ себя слабымъ. Съ именемъ Джонсона неразрывно связано имя Босуэла, и интересно прослѣдить отношеніе автора къ этимъ тремъ писателямъ.
   Опытъ о Босуэлѣ любопытенъ, главнымъ образомъ, по парадоксу на которомъ Маколей упорно настаиваетъ, а именно, что всѣ достоинства сочиненій Босуэла происходятъ, главнымъ образомъ, отъ его недостатковъ, какъ человѣка. Ни одинъ человѣкъ,-- говоритъ онъ,-- не достигалъ знанія въ литературѣ, благодаря своимъ недостаткамъ, а Босуэлъ достигъ этого значенія только благодаря своимъ недостаткамъ. "Если бы онъ былъ великимъ безумцемъ, онъ не былъ бы великимъ писателемъ". У него была тонкая наблюдательность и хорошая память. Эти качества, -- будь онъ здравомыслящимъ и достойнымъ человѣкомъ,-- доставили бы ему извѣстность, но такъ какъ онъ былъ невѣжда, паразитъ, фатъ,-- они сдѣлали его безсмертнымъ. У Босуэла,-- продолжаетъ онъ,-- не было ни логики, ни краснорѣчія, ни остроумія, онъ былъ неспособенъ даже къ софизмамъ. "Онъ или болтаетъ, или кричитъ". Но что же, въ такомъ случаѣ, можно похвалить въ его книгѣ? Дѣло въ томъ, что Босуэлъ обладай талантомъ драматическаго дѣйствія, mise en scène, у него былъ величайшій драматическій талантъ. Маколей самымъ оскорбительнымъ образомъ отзывается о характерѣ Босуэла и о его отношеніяхъ къ Джонсону, называетъ его рабомъ, льстецомъ, ползучимъ растеніемъ, которое обвивается вокругъ крѣпкихъ, мощныхъ стволовъ. но все это весьма несправедливо. Карлейль вѣрнѣе понялъ отношеніе Босуэла къ Джонсону, какъ поклоненіе высшему интеллекту и высшей нравственности. Ему не было никакой необходимости заискивать расположеніе Джонсона, чтобы создать себѣ положеніе. Джонсонъ никогда не пользовался значеніемъ въ высшемъ свѣтѣ. А Босуэлъ, шотландскій тори, хорошаго происхожденія и старшій въ родѣ, легко могъ въ данномъ случаѣ обойтись безъ дружбы вспыльчиваго, нетерпѣливаго бурсака, отъ котораго ему такъ много доставалось. Наконецъ, если бы Босуэлъ дѣйствительно обладалъ всѣми пороками и недостатками, которые ему приписываетъ Маколей, трудно было бы понять, какъ могъ Джонсонъ неразлучно проводить съ нимъ цѣлые мѣсяцы.
   Статья о Джонсонѣ страдаетъ большими недостатками. Очень остроумно обрисована внѣшность Джонсона, его манеры, его привычки, любовь къ ѣдѣ, дурной характеръ, но ничего не говорится объ его міровоззрѣніи. Ничего не сказано даже объ его религіозныхъ взглядахъ, хотя "ни имѣли большое значеніе въ его духовной жизни. Джонсонъ былъ страстно-религіозный человѣкъ, по постоянно мучился сомнѣніями. Его сердце было полно вѣры, а его умъ былъ полонъ скептицизма. Его вспыльчивость и раздражительность объясняются отчасти постоянною внутреннею борьбой. Онъ чувствовалъ, что погибнетъ, если дастъ волю своимъ сомнѣніямъ. Онъ вѣрилъ въ привидѣнія и ходилъ слушать разсказы, подтверждающіе вѣру въ загробную жизнь, не вѣрилъ въ лиссабонское землетрясеніе, потому что оно противорѣчило милосердію Бога. Онъ былъ такъ добръ, что раздавалъ все, что имѣлъ. Гольдсмитъ говоритъ про него: "Изъ одежды у него осталась только одна кожа". Маколей не то чтобы совсѣмъ просмотрѣлъ эти свойства его характера, но слишкомъ поверхностно коснулся ихъ.
   Статья о Бэконѣ интересна, главнымъ образомъ, по озлобленному отношенію Маколея къ спекулятивному мышленію. Философію обоихъ Зеноновъ и Эпикура онъ называетъ "болтливою, напыщенною, жеманною, вздорною философіей". Древняя философія "ограниченна". Древніе философы въ сферѣ отвлеченнаго мышленія, ради котораго они пренебрегали обыденными интересами человѣчества, ничего не сдѣлали или даже хуже чѣмъ ничего. "Мы знаемъ, что философы были нисколько не лучше другихъ людей... По свидѣтельству ихъ друзей и ихъ враговъ, мы знаемъ, что эти проповѣдники морали обладали всѣми пороками своихъ сосѣдей съ прибавкой еще лицемѣрія". Даже религія становится вредной, когда она соединяется съ философіей. Главное достоинство Бэкона состоитъ въ томъ, что его свѣтлый умъ хорошо видѣлъ все это вранье. Онъ внялъ, что философы, какъ и всѣ смертные, любятъ жизнь, здоровье, комфортъ, почести, обезпеченность, общество друзей и не любятъ смерти, болѣзни, горя, бѣдности и разлуки съ тѣмъ, кого они любятъ. Онъ зналъ, что хотя религія нѣсколько смягчаетъ и регулируетъ эти чувства, но нерѣдко можетъ совсѣмъ искоренить ихъ, и онъ не думалъ также, что ихъ искорененіе можетъ служить ко благу человѣчества. Бэконъ, по мнѣнію Маколея, обладаетъ двумя важными достоинствами. Во-первыхъ, онъ никогда не занимался "загадками, которыя сбили съ толку столько поколѣній и собьютъ еще столько же" -- основою нравственности и свободою воли; которыхъ, онъ съ одинаковымъ пренебреженіемъ относился къ спекулятивной теологіи, и къ спекулятивной философіи. Короче сказать, главное достоинство Бэкона заключается въ томъ, что онъ былъ самымъ обыкновеннымъ человѣкомъ, и именно поэтому величайшимъ изъ философовъ.
   Нападая на философію, Маколей косвеннымъ образомъ нападаетъ на спиритуалистическую религію, хотя довольно искусно скрываетъ свою нападки. Каждая колкость, направленная противъ Платона, Зенона, имѣетъ въ виду Ѳому Кэмпійскаго, св. Франциска и проч. Въ общемъ, опыты Маколея, несмотря на всѣ указанные недостатки, служатъ блестящимъ украшеніемъ для англійской литературы. Уже много времени прошло съ тѣхъ поръ, какъ они появились, и если бы они не было отмѣчены печатью генія, ихъ давно бы предали забвенію. Надо помнить, къ тому же, что они были написаны человѣкомъ, поглощеннымъ общественною дѣятельностью, въ короткіе часы отдыха. Самъ Маколей очень скромно цѣнилъ ихъ достоинства и, насколько могъ, противился ихъ второму изданію. Оно было сдѣлано по требованію публики, любимцемъ которой всегда былъ Маколей.
   Послѣ паденія министерства виговъ Маколей приступилъ къ изданію Плсенъ древняго Рима. Шагъ былъ довольно рискованный,-- Маколей хорошо сознавалъ это. Въ письмѣ къ Напье онъ пишетъ: "Меня не удивляють ваши опасенія. Я чувствовалъ бы, навѣрное, такой же страхъ, если бы зналъ, что человѣкъ, хотя бы выдающійся по уму и таланту, но котораго я зналъ исключительно какъ писателя прозы, хочетъ издать свои стихотворенія. Если бы мнѣ сказали, что Мекинтошъ, Дугальтъ Стюартъ, даже Боркъ хотятѣ издать поэму, я предсказалъ бы полную неудачу. А я далекъ отъ мысли" чтобы ставить себя на одну доску съ послѣднимъ изъ трехъ". У Маколея было рѣдкое въ писателѣ качествѣ вѣрно цѣнить свойства и границы своего таланта. Мысль издать свои стихотворенія давно занимала его. началъ писать ихъ еще въ Индіи, писалъ и въ Англіи, и въ Италіи, но только послѣ долгой, тщательной обработки рѣшился, наконецъ, напечатать ихъ. Внѣшняя, техническая сторона стихотвореній вполнѣ безукоризненна. Какъ уже было сказано раньше, Маколей обладалъ природнымъ, стилистическимъ дарованіемъ и рѣдкою способностью къ стихосложенію. Въ Пѣсняхъ слогъ его еще красивѣе и изящнѣе, чѣмъ въ прозѣ, мысль выражается въ болѣе сжатой, интензивной формѣ, по риѳма нѣсколіна монотонна и механична, мелодіи недостаетъ легкости и гибкости, чувствуется больше работы, чѣмъ истиннаго поэтическаго дарованія. Но стихотворенія не лишены поэтическихъ достоинствъ. Описанія поразительны по красотѣ, силѣ и яркости красокъ. Тонъ, сдержанный и спокойный, поднимается иногда до трагическаго величія. По характеру содержанія и по настроенію Пѣсни относятся къ такъ называемой романтической школѣ. Маколей съ дѣтства находился подъ вліяніемъ Скотта, и вліяніе это отразилось въ его балладахъ. Между тѣмъ, трудно встрѣтить людей болѣе различныхъ по взглядамъ и симпатіямъ. Скоттъ обладалъ, если можно такъ выразиться, инстинктомъ дикаго звѣря къ вольному воздуху, къ лѣсу, къ холмамъ. Маколей былъ кореннымъ горожаниномъ и не особенно любилъ природу. Скоттъ былъ романтикъ до глубины души. Онъ не любилъ растоящаго и весь жилъ въ прошедшемъ. Маколей, напротивъ, твердо вѣрилъ въ прогрессъ, любилъ свое время и былъ убѣжденъ, что никогда прошедшее не было такъ хорошо, какъ настоящее. Скоттъ въ политикѣ былъ сторонникомъ феодализма. Его восхищала и трогала преданность вассала королю, привязанность слуги къ господину, но онъ не могъ понять разумнаго подчиненія гражданина государству и честнаго отношенія къ общественнымъ обязанностямъ. Въ его сочиненіяхъ нельзя встрѣтить симпатіи къ гражданскимъ доблестямъ, къ самопожертвованію ради общественнаго блага. По вѣрному замѣчанію Рёскина, его симпатіи скорѣе на сторонѣ беззаконія, на сторонѣ разбойниковъ подъ "развѣсистымъ деревомъ", онъ допускаетъ даже возстаніе противъ короля, но изъ личной мести, а не ради общественнаго блага. Ничто такъ не восхищало Скотта, какъ военныя доблести; ему мало было дѣла до того, изъ-за чего борются люди, ему нужны были только "военные подвиги". Но доблести патріота, отстаивающаго права роднаго города, семейнаго очага, были для него непонятны. Въ Пѣсняхъ намъ открывается иной міръ понятій. Источниками вдохновенія служатъ гражданскій патріотизмъ, борьба за общественное благосостояніе. Маколей воспѣваетъ государство. Онъ, какъ Периклъ, любилъ благоустроенную, гражданскую жизнь и также былъ убѣжденъ, что правительство существуетъ только для общественнаго благосостоянія, которое должно быть его единственною, постоянною цѣлью.
   Несмотря на красоту, изящество и многія поэтическія достоинства Пѣсенъ, Маколей все же не былъ поэтомъ. Поэтическое творчество доставалось ему слишкомъ медленною, упорною работой. Призваніемъ его была проза, а не поэзія. Пѣсни пользуются большимъ успѣхомъ въ публикѣ; особенно нравятся онѣ интеллигентнымъ дѣтямъ, можетъ быть, потому, что въ самомъ авторѣ было что-то свѣжее, молодое, непосредственное.
   Несмотря на сравнительную свободу, которою пользовался Маколей идолѣ паденія своего министерства, онъ не спѣшилъ приняться за прерванную Исторію, У него не хватало мужества отказаться отъ общества, гдѣ онъ пользовался такимъ почетомъ. "У меня такъ много времени ушло на политическую и общественную жизнь, которая кипитъ въ Лондонѣ этотъ сезонъ, что я не успѣлъ ничего написать". И парламентъ, и Эдинбургское Обозрѣніе нуждались въ его помощи. Только благодаря сотрудничеству Маколея, журналъ пріобрѣлъ извѣстность и вліяніе, которымъ онъ никогда не пользовался раньше. Въ палатѣ общинъ его рѣчи служили громадною поддержкой разбитымъ, упавшимъ духомъ вигамъ. Напье постоянно проситъ у него статей и Маколей, хотя и протестуетъ, говоря, долженъ заняться Исторіей, но не имѣетъ духа отказать. Такъ прошло еще три года. Наконецъ, Маколей почувствовалъ, что жертвы, которыя постоянно приносилъ своимъ друзьямъ, слишкомъ велики, что если онъ будетъ еще уступать ихъ просьбамъ, но никогда не кончитъ Исторіи, и рѣшился прекратить сотрудничество въ Обозрѣніи до окончанія двухъ первыхъ томовъ своего труда. Онъ пишетъ къ Манье: "Я надѣюсь, что вы постараетесь устроиться такъ, чтобы три или четыре нумера Обозрѣнія вышли безъ меня. Мнѣ положительно необходимо все свое вниманіе сосредоточить на Исторіи. Вы не можете себѣ представить, какъ мнѣ трудно писать двѣ вещи заразъ. Люди разно созданы. Соусей аккуратно два часа въ день посвящаетъ Исторіи Бразиліи, потомъ часъ -- для Ежемѣсячнаго Обозрѣнія (Quarterly Review) и т. д. Я такъ не могу. Я бросаюсь въ потокъ моего повѣствованія и несусь такъ легко и свободно, какъ только возможно. Но вотъ является необходимость писать для Обозрѣнія, Я откладываю Исторію, а когда черезъ нѣсколько недѣль опять принимаюсь за нее, мнѣ невообразимо трудно найти прерванную нить мыслей. Если бы не Обозрѣніе, я давно бы кончилъ по меньшей мѣрѣ два тома. Я долженъ, наконецъ, принять твердое рѣшеніе или мой планъ кончится такъ же печально, какъ планы нашего бѣднаго Мекинтоша".
   Но увлеченіе Исторіей, такъ невыгодно отразившееся на статьямъ для Обозрѣнія, не помѣшало Маколею произнести нѣсколько лучшихъ рѣчей въ парламентѣ. Ораторскій талантъ Маколея былъ сильнѣе литературнаго. Здѣсь онъ былъ вполнѣ въ своей сферѣ. Блестящая логическая послѣдовательность и цѣльность отдѣльныхъ частей не нарушаютъ стройной гармоніи и единства всей рѣчи. Его широкіе государственные взгляды, красивый, чистый и простой языкъ, великодушіе и благородство каждой мысли производили неотразимое впечатлѣніе на слушателей. Съ 1841 и до 1848 г. Маколей произнесъ двѣнадцать рѣчей, всѣ замѣчательнаго достоинства. Въ его рѣчахъ мы находимъ даже иногда то, чего постоянное недоставало его статьямъ -- работу отвлеченной мысли. Широкіе, гуманные принципы поддерживаются цѣлымъ рядомъ блестящихъ аргументовъ и массой историческихъ примѣровъ. Выдержки изъ его рѣчей не могутъ дать понятія объ его ораторскомъ талантѣ, такъ какъ каждая отдѣльная часть неразрывно связана съ цѣлымъ, но для примѣра можно привести все же отрывокъ изъ его рѣчи по ирландскому вопросу. Дѣло идетъ о преобразованіяхъ, предложенныхъ Питтомъ во время уніи:
   "Къ несчастію, изъ всѣхъ его проектовъ, имѣвшихъ въ виду благосостояніе Ирландіи, прошла только унія, но и эта унія была уніей только по названію. Ирландцы увидали, что отъ нихъ отняли какое бы то ни подобіе независимости, что ихъ національная гордость не получитъ никакого удовлетворенія. Унія соединялась въ ихъ воображеніи съ свободою и справедливостью, а дала имъ только горечь обманутыхъ надеждъ и неисполненныхъ обѣщаній. Но тогда еще не было поздно. Не было поздно и въ 1813 г. Не было поздно и въ 1821 г. Не было поздно въ 1825 г. Даже, если бы въ 1825 г. люди, служившіе коронѣ тогда, какъ и теперь, догадались сдѣлать то, что они принуждены были сдѣлать три года спустя, великое дѣло примиренія, о которомъ мечталъ Питтъ, могло бы быть совершенно. Агитація не была еще вполнѣ организована. правительство находилось подъ такимъ давленіемъ и привилегіи были бы приняты съ благодарностью. Удобный моментъ былъ упущенъ и никогда больше не возвратится.
   "Наконецъ, въ 1829 г. привилегіи были даны, привилегіи широкія, безъ вшилъ условій, которыя несомнѣнно поставилъ бы Питтъ и которыя именно потому, что ихъ поставилъ Питтъ, были бы приняты всѣми католиками. Но эти привилегіи вызваны насильно, даны неохотно, даны во время арестовъ, даны изъ боязни гражданской войны. Какъ же могутъ внѣ возстановить миръ и спокойствіе? Что другое можетъ дать этотъ щедрый и внезапный либерализмъ, послѣ такого долгаго и упорнаго сопротивленія самымъ разумнымъ требованіямъ, какъ не хорошій урокъ ирландцу, что онъ только мятежами можетъ добиться преобразованій? Развѣ онъ можетъ забыть, что въ продолженіе двадцати восьми лѣтъ онъ умолялъ парламентъ о справедливости, доказывая неопровержимыми аргументами, что свобода совѣсти должна быть священна, требуя исполненія обѣщаній, и что онъ умолялъ, просилъ, требовалъ исполненія обѣщаній напрасно? Развѣ онъ можетъ забыть, что величайшіе государственные дѣятели, принимавшіе его сторону, дорого платились за свое великодушіе? М-ръ Питтъ требовалъ исполненія обѣщаній и долженъ былъ оставить службу. Лордъ Грей и лордъ Гранвиль хотѣли провести хоть небольшую часть проекта, задуманнаго Питтомъ, и должны были оставить службу. М-ръ Баннингъ потерпѣлъ ту же участь, и его отставка нанесла невознаградимую потерю его партіи, лучшимъ украшеніемъ которой онъ былъ. Наконецъ, когда и онъ ушелъ, католики стали искать помощи не въ кабинетахъ, не въ парламентахъ, а у самихъ себя. Они организовали грозное воинство, дѣйствовавшее все же въ предѣлахъ, только въ предѣлахъ закона. И черезъ два года ихъ враги дали имъ гораздо больше, чѣмъ осмѣливались требовать ихъ друзья. Да, черезъ два года послѣ пораженія Баннинга, все то, что онъ хотѣлъ дать и даже больше, чѣмъ онъ могъ бы дать, было дано его преслѣдователями. Развѣ все католическое населеніе Ирландіи не приметъ къ свѣдѣнію, что отъ Англіи или, по крайней мѣрѣ, отъ партіи, которая ею правила и правитъ теперь, ничего нельзя получить доводами, просьбами, терпѣніемъ, но всего можно добиться угрозами? Слишкомъ позднее вознагражденіе не заслуживаетъ благодарности и не получаетъ ея. Теперь агитація хорошо организована и въ полномъ порядкѣ. Вожаки вкусили прелесть популярности; народъ вкусилъ прелесть возстанія. И демагоги, и ихъ аудиторія жаждутъ ежедневнаго возбужденія. Еще осталось Богъ знаетъ сколько поводовъ для агитаціи, а все поведеніе правительства заставляетъ обиженную сторону думать, что агитація -- одна только агитація -- поможетъ уничтожить несправедливость".
   Скоро наступило время, когда Маколей долженъ былъ отказаться и отъ политической дѣятельности. Исторія Англіи все болѣе поглощала его и не давали ему возможности заниматься какими бы то ни было другими дѣлами.
   "Въ 1844 г. онъ отказался отъ сотрудничества въ Эдинбургскомъ Обозрѣніи, въ 1847 г. оставилъ парламентъ и исключительно занялся своимъ трудомъ. Въ ноябрѣ 1848 г. Исторія была издана и имѣла рѣдкій для историческаго труда, колоссальный успѣхъ. Первое изданіе въ три тысячи экземпляровъ было раскуплено въ десять дней. "Я начинаю бояться,-- писаль Маколей въ своемъ дневникѣ,-- такого необыкновеннаго успѣха.... Я страшно боюсь за вторую часть. Что, если она будетъ хуже первой?"
   Скажемъ теперь нѣсколько словъ о достоинствахъ и недостаткахъ этого, къ сожалѣнію, неоконченнаго труда.
   "Исторія,-- говоритъ Маколей,-- съ идеальной точки зрѣнія должна соединять философію съ поэзіей. Она должна служить истинѣ живымъ воспроизведеніемъ характеровъ и событій. Но въ дѣйствительности два враждебныхъ элемента, изъ которыхъ она состоитъ, никогда не поддавались соединенію и, въ концѣ-концовъ, въ наше время пришли къ явному, окончательному разрыву. Хорошихъ историковъ въ настоящемъ смыслѣ этого слова у насъ нѣтъ. Но у насъ есть хорошіе историческіе романы и хорошіе историческіе опыты". Примирить эти два враждующіе элементъ всегда составляло завѣтную мечту Маколея. Молодость его совпала съ эволюціей въ области исторіи. Критическій методъ, имѣвшій уже кое значеніе во многихъ другихъ отрасляхъ науки, сталъ пріобрѣтать силу и въ исторіи. И прошедшіе, и новые вѣка подвергались строгому пересмотру и разсматривались съ чисто-научной точки зрѣнія. Но Маколей стоялъ въ сторонѣ отъ новаго движенія; мало того, онъ не одобрялъ его, не хотѣлъ признавать, и не только ничего не сдѣлалъ на новомъ пути, но сталъ работать какъ разъ въ обратномъ направленіи. Одинокій между историками своего времени, мало интересуясь ихъ работами, и не придавая имъ значенія, онъ составилъ свой собственный планъ, какъ должно писать исторію. Въ чемъ состоялъ этотъ планъ, легко видѣть изъ его словъ: "Исторія должна быть правдивымъ разсказомъ, способнымъ заинтересовать наше вниманіе и вызвать картины въ нашемъ воображеніи... Она должна облечь въ плоть и кровь человѣческій существа, на которыя мы скорѣе склонны смотрѣть, обыкновенно, какъ и" аллегорическое воплощеніе человѣческихъ свойствъ. Она должна вызвать къ жизни нашихъ предковъ, со всѣми особенностями ихъ языка, манеръ, одежды, она должна показать намъ ихъ жилища, посадить насъ съ ними за столъ, перерыть ихъ старомодный гардеробъ, объяснить назначеніе ихъ домашней утвари". Впослѣдствіи Маколей блистательно выполнилъ этотъ планъ, составленный имъ еще въ молодости. И такъ, въ то время, когда исторія принимала все болѣе научный и объективный характеръ, стремился сдѣлать ее конкретной и субъективной. Онъ не былъ, ни прогрессистомъ, ни консерваторомъ, онъ былъ реакціонеромъ въ исторіи. Но въ своемъ стремленіи вернуться назадъ онъ былъ оригиналенъ, онъ хотѣлъ написать исторію такъ, какъ никогда не писали ее раньше, дать историческому повѣствованію силу и значеніе, которыхъ оно не имѣло. По единогласному отзыву современниковъ, Маколей писалъ исторію по-новому. Онъ самъ былъ увѣренъ, что превзошелъ въ этомъ. отношеніи своихъ предшественниковъ: "Юнъ, Робертсонъ, Вольтеръ, Гиббонъ имѣютъ, безъ сомнѣнія, свои достоинства,-- пишетъ онъ въ своемъ дневникѣ,-- но у меня болѣе вѣрный взглядъ на исторію, чѣмъ у нихъ". Онъ никогда не страдалъ самомнѣніемъ и въ этомъ отношеніи раздѣлялъ только мнѣніе своей эпохи. Мнѣніе это имѣло свое основаніе. Историческое повѣствованіе у Маколея шире и художественнѣе, чѣмъ у другихъ историковъ. Слово "повѣствованіе" даже слишкомъ слабо въ данномъ случаѣ. Его исторія -- не только картинна, она драматична. Съ необыкновеннымъ искусствомъ рисуетъ онъ намъ сцену за сценой и каждая изъ нихъ находится въ тѣсной связи съ общимъ содержаніемъ разсказа.
   Короче сказать, Маколей обладалъ рѣдкимъ талантомъ mise en scène. Это скорѣе французское свойство, чѣмъ англійское, поэтому французы такъ и цѣнятъ автора Исторіи. Мишле хвалилъ Маколея въ самыхъ горячихъ выраженіяхъ. Какъ историкъ-артистъ, онъ не имѣетъ себѣ равнаго. Даже поэты, писавшіе исторію -- Вольтеръ, Соусей, Шиллеръ, Ламартинъ -- не могутъ сравниться съ нимъ въ этомъ отношеніи. Чтобы достигнуть такого блестящаго результата, нужна была трудная и скучная работа надъ группировкой матеріала, но Маколей не боялся труда. Онъ съ необыкновеннымъ терпѣніемъ передѣлывалъ и переписывалъ цѣлыя страницы и главы. "Я много работалъ,-- пишетъ онъ въ дневникѣ,-- надъ перепланировкой первыхъ трехъ главъ. Сколько труда надо, чтобы создать сколько-нибудь сносную книгу, и какъ мало читателей знаютъ, что стоитъ писателю распредѣленіе частей", и дальше: "Это не показная глава. Для того, чтобы разсказъ велся легко и свободно, чтобы каждая часть естественно вытекала изъ предшествующей, надо много труда. Сколько хлопотъ доставили мнѣ эти немногія страницы! Все дѣло въ томъ, чтобы ихъ читали такъ же легко, какъ слушаютъ разсказъ, чтобы онѣ лились такъ же свободно, какъ обѣденная бесѣда". Всякій, кто знаетъ по опыту, прибавляетъ Морисонъ, какъ трудно вести легко и свободно сложный и длинный разсказъ, не можетъ не удивляться искусству, съ какимъ Маколей побѣждалъ всѣ трудности.
   Исторію Маколея упрекаютъ обыкновенно въ двухъ недостаткахъ: въ партійности и въ невѣрной передачѣ фактовъ. Первый упрекъ въ высшей степени несправедливъ. Въ Исторіи Маколей менѣе партіенъ, чѣмъ гдѣ бы то ни было. Онъ съ одинаковымъ беспристрастіемъ относится какъ къ вигамъ, такъ и къ тори, очень часто осуждаетъ первыхъ и отдаетъ полную справедливость мужеству и находчивости вторыхъ. Второй упрекъ имѣетъ нѣкоторое основаніе, но все же нельзя упрекать Маколея въ намѣренномъ искаженіи фактовъ. Ошибки его происходили отъ его крайней субъективности, къ нѣкоторымъ историческимъ личностямъ прошедшихъ временъ онъ относится съ такою сильною антипатіей; что можно подумать, что они были его личными врагами, что ему приходилось бороться съ ними нa политическомъ поприщѣ. C'étaient les défauts de ses qualites. Онъ страстно любилъ честный, открытый образъ дѣйствій и обладалъ высшей степени развитымъ здравымъ смысломъ. Поэтому онъ не выносилъ и презиралъ "глупцовъ" и "обманщиковъ". Къ нимъ онъ не чувствовалъ ни малѣйшаго снисхожденія, осыпалъ ихъ ироніей и насмѣшками, часто терялъ чувство справедливости и впадалъ въ ошибки. Но это были ошибки безукоризненно-честнаго, искренняго и прямаго человѣка, который не хочетъ знать никакихъ оправданій для ненавистныхъ ежу слабостей. Труднѣе объяснить враждебное отношеніе Маколея къ англійскому духовенству. Онъ обвинялъ его не только въ недостаткѣ нравственности, патріотизма и образованія, но въ отсутствіи какой бы то ни было порядочности: "На одного, имѣющаго видъ джентльмена, приходится десять самыхъ низкихъ прислужниковъ". Этими нападками онъ создалъ себѣ массу враговъ и подалъ, главнымъ образомъ, поводъ къ упрекамъ въ партійности. Но, тѣмъ не менѣе, всѣ безпристрастные судьи сходятся въ своемъ мнѣніи о Маколеѣ, какъ о человѣкѣ въ высшей степени честномъ и искреннемъ: "Никогда не было писателя менѣе способнаго на преднамѣренную недобросовѣстность",-- говоритъ Гладстонъ.
   Исторію Маколея можно упрекнуть въ гораздо болѣе серьезныхъ недостаткахъ, чѣмъ партійность и субъективность: въ отсутствіи общихъ синтетическихъ выводовъ, въ растянутости и въ недостаткѣ правильнаго историческаго взгляда. Его исторія дѣйствуетъ на воображеніе, но не даетъ никакой работы для ума. Въ ней есть блестящее описаніе событій и характеровъ, но нѣтъ общей характеристики данной эпохи, нѣтъ постепеннаго развитія прогресса. Ему недоставало абстрактной мысли, онъ не могъ уловить главной, центральной идеи столѣтія и сгруппировать вокругъ нея событія и характеры. Растянутость происходитъ, главнымъ образомъ, отъ легкости, съ которою ему давалось изложеніе, одну и ту же мысль онъ часто повторяетъ въ разныхъ формахъ и въ разныхъ варіантахъ для того, какъ онъ выражается, "чтобы сдѣлать свою мысль совсѣмъ прозрачной". Но такія повторенія, хотя бы выраженныя въ разнообразной и красивой формѣ, становятся, въ концѣ-концовъ, утомительными. Главный же недостатокъ Маколея -- отсутствіе правильнаго историческаго отношенія къ предмету. Онъ смотритъ на прошедшее съ точки зрѣнія настоящаго.
   Знаменитая третья глава о состояніи Англіи -- сплошной гимнъ преимуществамъ девятнадцатаго столѣтія передъ семнадцатымъ. Маколей постоянно стремится доказать, насколько настоящее превосходитъ прошедшее. Многія страницы. Исторіи напоминаютъ его парламентскія рѣчи. Когда онъ осмѣивалъ сантиментальный восторгъ Соусея передъ добрымъ старымъ временемъ, онъ былъ, конечно, правъ, но врядъ ли возможно вводить подобный полемическій элементъ въ исторію.
   Остается сказать нѣсколько словъ о послѣднихъ годахъ жизни Маколея. До пятидесятилѣтняго возраста онъ пользовался цвѣтущимъ здоровьемъ. Энергичный, широкоплечій человѣкъ, очень любившій движеніе, онъ некогда не зналъ на умственной, ни физической усталости "Во время прогулокъ, -- говоритъ его сестра,-- его умъ оставался вѣренъ себѣ; это былъ настоящій фейерверкъ шутокъ и стиховъ. Онъ обладалъ особенностью никогда не уставать. Когда день близился къ концу, онъ не чувствовалъ желанія лечь и отдохнуть, и любилъ, чтобы его спутники тоже не выказывали усталости". Когда они приходили, наконецъ, домой, то и тутъ онъ не могъ успокоиться, импровизировалъ переводы съ греческаго, латинскаго, испанскаго, итальянскаго, читалъ отрывки изъ англійскихъ писателей или перебрасывался стихами и риѳмами съ своими племянниками и племянницами. Онъ обладалъ какою-то чудовищною энергіей.
   Но въ 1852 г. у него вдругъ открылась болѣзнь сердца, скоро усложнившаяся астмой. Болѣзнь, казалось, захватила его внезапно, но изъ дневника видно, что признаки ея появлялись и раньше, только онъ не придавалъ имъ никакого значенія. Теперь же болѣзнь проявилась съ такою силой, что нельзя было больше не обращать на нее вниманія. "Въ одну недѣлю,-- говорилъ онъ,-- я состарился на двадцать лѣтъ. Одна миля для меня теперь то же, что прежде двадцать". Сорокъ лѣтъ напряженной дѣятельности сдѣлали свое дѣло.
   Но, несмотря на болѣзнь, несмотря на страшную слабость (онъ иногда съ трудомъ могъ двигаться даже съ помощью палки), Маколей продолжалъ также добросовѣстно относиться къ своимъ обязанностямъ и написалъ четвертый и пятый томы Исторіи съ такою же полнотой и живостью, какъ и первые. Въ это же время онъ опять сдѣлался членомъ палаты общинъ и политическая дѣятельность окончательно подорвала его силы. Онъ зналъ, что болѣзнь его смертельна, но мужественно ожидалъ конца.
   "Я чувствую нѣкоторый упадокъ духа, -- писалъ онъ въ дневникѣ,-- но не потому, чтобъ я боялся конца,-- я съ полнымъ спокойствіемъ ожидаю неизбѣжной развязки,-- но мнѣ жаль тѣхъ, кого я люблю. Я съ трудомъ могу удержаться отъ слезъ, когда думаю, что скоро долженъ буду покинуть ихъ".
   Онъ умеръ спокойно и внезапно 28 декабря 1859 г.

А. П--ва.

"Русская Мысль", кн.I, 1892

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru