Маколей Томас Бабингтон
Мирабо

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Іюль, 1833.)
    Текст издания: Маколей. Полное собраніе сочиненій. Томъ II. Критическіе и историческіе опыты. 1866.

   Маколей. Полное собраніе сочиненій.
   Томъ II. Критическіе и историческіе опыты. 2-е исправленое изданіе.
   Подъ общею редакціею Н. Л. Тиблена
   Санктпетербургъ и Москва. Изданіе Книгопродавца-Типографа М. О. Вольфа. 1866
   OCR Бычков М. Н.
  

(Іюль, 1833.)

Souvenirs sur Mirabeau, et sur les deux Premières Assemblées Législatives." Par Étienne Dumont" de Genève: ouvrage posthume publié par M. J. L. Duval. Membre du Conseil Représentatif du Canton de Genève. 8-vo. Paris: 1832.

"Воспоминанія о Мирабо и двухъ первыхъ Законодательныхъ собраніяхъ." Соч. Этіенна Дюмона, изъ Женевы: посмертное произведеніе" изданное Дювалемъ, членомъ Представительнаго совѣта Женевскаго кантона. 8-vo. Парижъ: 1832.

   Книга эта весьма пріятна и весьма поучительна; но еслибъ она была даже менѣе пріятна и менѣе поучительна, то все-таки имѣла бы интересъ, какъ память, оставшаяся послѣ мудраго и добродѣтельнаго человѣка. Г. Дюмонъ былъ одною изъ тѣхъ личностей, забота о славѣ которыхъ составляетъ особенную обязанность человѣчества. Онъ былъ одною изъ тѣхъ личностей, которыя, ради человѣчества, пренебрегли заботою о собственной славѣ. На поприщѣ его жизни нѣтъ навязчивости, толканія, расталкиванія и ни одного изъ тѣхъ мелкихъ искусствъ, которыя выдвигаютъ впередъ мелкихъ людей. Имѣя полное право занимать главное мѣсто, онъ занималъ всегда самое послѣднее и вполнѣ заслуживалъ привѣтствія: -- "Другъ, подвигайся выше"" Хотя никто не былъ въ большей степени способенъ пріобрѣсти себѣ отдѣльную и независимую извѣстность, но онъ присоединялся къ другимъ; онъ работалъ для увеличенія ихъ славы; онъ довольствовался полученіемъ на свою долю только излишковъ отъ ихъ славы. И это не потому, чтобы умъ его былъ рабскаго и идолопоклонническаго свойства; не потому, чтобы онъ былъ изъ разряда Босвеллей -- этихъ литературныхъ гаваобитовъ {Гаваонъ -- древній городъ въ Палестинѣ, въ окрестностяхъ котораго Іисусъ Навинъ одержалъ извѣстную побѣду надъ 5 царями земли Ханаанской. Жители Гаваона служили израильтянамъ, какъ дровосѣки и носильщики воды.}, которые рождены быть дровосѣками и водовозами для высшихъ умственныхъ кастъ. Обладая талантами и познаніями, дѣлавшими его великимъ, онъ желалъ быть только полезнымъ. Въ цвѣтѣ лѣтъ,-- какъ разъ въ тотъ періодъ жизни, когда честолюбивые люди бываютъ наиболѣе честолюбивы,-- онъ не заботился провозглашать о томъ, что Мирабо у него заимствовалъ свои свѣдѣнія, аргументы и краснорѣчіе. Въ позднѣйшіе годы свои онъ былъ вполнѣ согласенъ, чтобы слава его исчезла въ славѣ Бентама.
   Услуги, оказанныя обществу г. Дюмономъ, могутъ вполнѣ оцѣнить только тѣ, которые изучали произведенія м-ра Бентама, какъ въ грубомъ, такъ и въ окончательномъ ихъ видѣ. Разница тутъ,-- какъ по виду, такъ и по употребительности,-- столь же велика, какъ разница между самородному золота и сверткомъ сувереновъ, только-что выпущенныхъ изъ монетнаго двора. О м-рѣ Бентамѣ мы всегда будемъ отзываться съ благоговѣніемъ, должнымъ великому самобытному мыслителю и искреннему, страстному другу человѣчества. Если къ замѣчательнымъ достоинствамъ его примѣшивались нѣкоторыя слабости; если въ многочисленныя, цѣнныя истины, которымъ научалъ онъ, вкралось нѣсколько погрѣшностей,-- то, конечно, теперь не время строго и саркастически отмѣчать эти погрѣшности. Великій человѣкъ исчезъ изъ среды нашей, обремененный лѣтами, украшенный добрыми дѣлами и покрытый заслуженными почестями. Въ нѣкоторыхъ изъ высшихъ областей, доступныхъ для дѣйствій ума человѣческаго, онъ не оставилъ ни равнаго себѣ, ни подобнаго. Отъ современниковъ своихъ онъ получилъ,-- какъ это обыкновенно бываетъ,-- или больше или меньше нежели требовала справедливость. Онъ имѣлъ слѣпыхъ льстецовъ и слѣпыхъ порицателей: льстецовъ, не видѣвшихъ ничего кромѣ совершенствъ въ его слогѣ,-- порицателей, не видѣвшихъ ничего кромѣ безсмыслицы въ содержаніи. Теперь онъ найдетъ судей. Потомство произнесетъ свой спокойный и безпристрастный приговоръ; и приговоръ этотъ -- мы вполнѣ увѣрены -- поставитъ на одномъ ряду съ Галилеемъ и Локомъ человѣка, который засталъ законовѣдѣніе тарабарщиной, а оставилъ его наукой. Никогда не было столь счастливаго литературнаго сотрудничества, какъ сотрудничество м-ра Бентама съ г. Дюмономъ. Сырой матеріалъ, который доставлялъ м-ръ Бентамъ, былъ весьма драгоцѣненъ, но не былъ годенъ для сбыта. М-ръ Бентамъ былъ, безспорно, великимъ логикомъ и въ то же время великимъ риторикомъ. Но сила его логики, страдала отъ дурнаго построенія, а сила его риторики отъ дурнаго слога. Умъ его былъ мощенъ, обширенъ, тонокъ, богатъ аргументами, богатъ иллюстраціями. Но онъ говорилъ незнакомымъ языкомъ, и для назиданія конгрегаціи необходимо было, чтобы нѣкоторые изъ братіи, обладавшіе даромъ толкованія, изъясняли безцѣнный, но непонятный языкъ. Его прорицанія имѣли высокій смыслъ, но они были начертаны на отдѣльныхъ листкахъ и разбрасывались по вѣтру. Онъ до того пренебрегалъ искусствомъ выбора, распредѣленія и краткости, что лицамъ, судившимъ о немъ изъ произведеній его въ ихъ необработанномъ видѣ, онъ казался наименѣе систематическимъ изъ всѣхъ философовъ. Мнѣнія его, правда, составляли систему, которая,-- основательна-ли она или нѣтъ,-- имѣетъ болѣе точности, цѣлости и послѣдовательности, нежели какая-либо другая система. Однако, поверхностнымъ читателямъ его произведеній въ первоначальной ихъ формѣ,-- да и всѣмъ читателямъ этихъ произведеній, не приложившимъ къ изученію ихъ большаго усердія и большой проницательности,-- онъ казался человѣкомъ ума быстраго и остраго, но нестройнаго; ума, видѣвшаго истину только проблесками, бросавшаго много разительныхъ намёковъ, но никогда не думавшаго о соединеніи своихъ ученій въ одно гармоническое цѣлое.
   Г-нъ Дюмонъ былъ удивительно способенъ дополнить то, чего недоставало въ м-рѣ Бентамѣ. Качествами, которыми Французскіе писатели превосходятъ писателей всѣхъ прочихъ націй,-- чистотою, ясностью, точностью, сжатостью,-- онъ превосходилъ всѣхъ Французскихъ писателей. Еслибъ г. Дюмона никогда не было на свѣтѣ, то м-ръ Бентамъ все-таки былъ бы весьма великимъ человѣкомъ. Но онъ былъ бы великимъ только для себя самого. Богатство его ума походило бы на богатство тѣхъ обширныхъ американскихъ пустынь, гдѣ цвѣтетъ и увядаетъ богатая, но безполезная растительность, "которою жнецъ не наполняетъ руки своей, ни вязальщикъ сноповъ своей охапки." Съ его открытіями было бы то же, что было съ "Вѣкомъ Изобрѣтеній". Его размышленія о законахъ принесли бы не болѣе практической пользы, чѣмъ размышленія лорда Вустера о паровыхъ машинахъ. Спустя, быть можетъ, нѣсколько поколѣній, когда законовѣдѣніе нашло бы своего Уата, какой-нибудь антикварій объявилъ бы свѣту о любопытномъ фактѣ, что, въ царствованіе Георга III, существовалъ человѣкъ, называемый Бенхамомъ, намекавшій на многія сдѣланныя съ тѣхъ поръ открытія, и имѣвшій, дѣйствительно, для своего времени, самый философскій взглядъ на начала юриспруденціи.
   Многія лица пытались быть толкователями между этимъ мощнымъ умомъ и публикою. Но, по нашему мнѣнію, одинъ только г. Дюмонъ успѣлъ въ этомъ. Замѣчательно, что въ чужихъ краяхъ, гдѣ произведенія м-ра Бенхама извѣстны только по французскому ихъ переводу, заслуга его признана почти повсемѣстно. Даже тѣ, которые являются самыми рѣшительными противниками его политическихъ мнѣній -- главы Священнаго союза -- публично изъявляли свое къ нему уваженіе. Въ Англіи, напротивъ, многія лица, не питавшія, навѣрное, никакого предубѣжденія къ его политическимъ началамъ, долгое время имѣли обыкновеніе упоминать о немъ съ презрѣніемъ. То, что было сказано о философіи Бэкона, можетъ столь же справедливо быть сказано и о философіи Бентама. Она мало пользовалась у насъ уваженіемъ, пока выгодные о ней отзывы не пришли изъ-за-моря и не убѣдили насъ, къ стыду нашему, что мы издѣвались и смѣялись надъ величайшимъ человѣкомъ своего времени. Г. Дюмонъ могъ бы легко найти занятія болѣе удовлетворяющія личному тщеславію, чѣмъ приведеніе въ порядокъ чужихъ произведеній. Но онъ не могъ бы найти занятія болѣе полезнаго и болѣе истинно-почетнаго. Лежащая передъ нами книга, какъ ни поспѣшно написана она, содержитъ обильныя доказательства,-- если только можетъ быть въ нихъ нужда,-- что онъ былъ издателемъ не потому, чтобы у него недоставало талантовъ, которые могли бы сдѣлать его замѣчательнымъ какъ писателя.
   Лица, придерживающіяся демократическихъ мнѣній и привыкшія считать г. Дюмона человѣкомъ своей партіи, удивились и огорчились, узнавъ, что онъ отзывается съ весьма малымъ уваженіемъ о Французской революціи и ея виновникахъ. Нѣкоторые ревностные торіи естественно выразили большое удовольствіе, найдя, что ихъ ученія подтверждаются въ извѣстной мѣрѣ, свидѣтельствомъ невольнаго очевидца. Годъ, выставленный на сочиненіи, объясняетъ, кажется, все. Еслибъ оно было написано 10-ю годами раньше или 20-ю годами позже, то вышло бы совершенно иначе. Оно было писано не въ теченіе перваго волненія революціи, и не въ тотъ болѣе поздній періодъ, когда практическія блага, порожденныя революціею, стали очевидными дли самыхъ предубѣжденныхъ наблюдателей,-- а въ тѣ несчастныя времена, когда энтузіазмъ ослабѣлъ, а прочныя блага не вполнѣ еще были видны. Оно писано было въ 1799 году, когда самый страстный другъ свободы могъ легко питать нѣкоторыя сомнѣнія касательно послѣдствій того, что было сдѣлано Національнымъ собраніемъ. Бѣдствія, сопровождающія всякую великую перемѣну, чувствовались сильно. Благодѣянія были еще впереди. Цѣна, тяжелая цѣна была уплачена. Купленная вещь не была еще получена. Европа кишѣла французскими изгнанниками. Флоты и арміи второй коалиціи были побѣдоносны. Внутри Франціи владычество террора прошло; но владычество закона еще не наставало. Была, правда, въ продолженіе трехъ или четырехъ лѣтъ, писанная конституція, которою опредѣлялись права и установлялись ограниченія власти. Но права эти неоднократно нарушались; а ограниченія оказались вполнѣ недѣйствительными. Законы, составленные для обезпеченія отдѣльности исполнительныхъ властей отъ законодательныхъ собраній, для обезпеченія свободы выборовъ, свободы преній, свободы печати, личной свободы гражданъ -- были мертвою буквою. Обыкновенный способъ, какимъ управлялась республика, были coups d'état. Одно время директоры подчиняли Законодательные совѣты военной власти. Потомъ директоры, въ свою очередь, низлагались Законодательнымъ совѣтомъ. Выборы уничтожались исполнительными властями. Писатели и ораторы, которыми нагружались цѣлые корабли, отправлялись, безъ законнаго суда, умирать отъ лихорадки въ Гвіанѣ. Словомъ -- Франція была въ томъ положеніи, въ которое революціи, произведенныя насиліемъ, почти всегда ставятъ націю. Привычка повиновенія утратилась. Обаяніе давности рушилось. Тѣ сцѣпленія понятій, на которыхъ авторитетъ начальственныхъ лицъ опирается гораздо сильнѣе, чѣмъ на какихъ-либо аргументахъ о собственности и порядкѣ, совершенно исчезли. Могущество правительства заключалось единственно въ физической силѣ, которую оно могло употребить для своей поддержки. Нравственной силы у него вовсе не было. Оно само было правительствомъ, порожденнымъ недавнимъ переворотомъ. Его основное правило состояло въ томъ, что бунтъ можетъ быть законенъ. Его существованіе доказывало, что бунтъ можетъ имѣть успѣхъ. Въ продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ народъ привыкъ оказывать, по самому незначительному поводу, сопротивленіе установленнымъ властямъ, и видѣть, какъ установленныя власти уступаютъ этому сопротивленію. Весь политическій міръ былъ "безъ формы и содержанія", былъ безконечнымъ вихремъ враждебныхъ атомовъ, ежеминутно порождавшихъ новыя соединенія. Единственный человѣкъ, имѣвшій возможность заключить въ прочную форму взволнованные элементы общества, гонялся въ сирійскихъ степяхъ за дикимъ призракомъ славы и власти. Не наставало еще то время, когда:
  
   Confusion heard bis voice; and wild uproar
   Stood mied; (1)
   1) "Смятеніе слушалось его голоса, а дикая суматоха стояла обузданная."
  
   когда изъ хаоса, въ который превратилось старое общество, должны были возникнуть новая династія, новое перство, новая церковь, новый кодексъ.
   Послѣднія слова г-жи Роландъ: "О свобода! сколько преступленій было совершено во имя тебя!" повторялись теперь множествомъ честнѣйшихъ и доброжелательнѣйшихъ людей. Г. Гизо, въ одномъ изъ превосходныхъ своихъ памфлетовъ, удачно и вѣрно описалъ г-на Лено "какъ честнаго и либеральнаго человѣка, упавшаго духомъ вслѣдствіе революціи". Въ то время, когда писались мемуары г-на Дюмона, характеристика эта могла быть примѣнена ко всякому честному и либеральному человѣку въ Европѣ; и, безъ всякаго сомнѣнія, къ самому г. Дюмону. За фанатическимъ поклоненіемъ всемудрому и всеблагому народу, которое, за нѣсколько лѣтъ передъ тѣмъ, было общимъ, послѣдовало тревожное подозрѣніе, что безумства и пороки народа сдѣлаютъ тщетными всѣ попытки служить ему. Смолкло дикое и радостное ликованіе, которымъ привѣтствовалось собраніе Генеральныхъ штатовъ и паденіе Бастиліи. Уныніе и мрачная недовѣрчивость къ благовиднымъ формамъ заняли его мѣсто. Господствовали философы и филантропы. И что же произвело ихъ господство? Философія принесла съ собою кукольныя комедіи, столь же нелѣпыя, какъ и тѣ, которыя были въ употребленіи у самыхъ отчаянныхъ изувѣровъ самыхъ мрачныхъ временъ. Филантропія принесла съ собою преступленія столь же ужасныя, какъ Варѳоломеевская рѣзня. Это было освобожденіе ума человѣческаго. Это были плоды великой побѣды разсудка надъ предразсудкомъ. Франція отбросила вѣрованія Паскаля и Декарта, какъ дѣтскую басню, и сдѣлала изъ блудницы своего идола, а изъ сумасшедшаго -- своего жреца. Она отстаивала свою свободу противъ Людовика, и склонилась предъ Робеспьеромъ. Люди думали нѣкоторое время, что вся восхваляемая мудрость XVIII вѣка была безуміемъ; и что всѣ надежды на великія политическія и соціальныя улучшенія, которыя питали Вольтеръ и Кондорсё, были крайне-призрачны.
   Подъ вліяніемъ этихъ чувствъ г. Дюмонъ зашелъ слишкомъ далеко, сказавши, что сочиненія м-ра Борка о Французской революціи, -- хотя они искажены преувеличеніями и наполнены ученіями, подрывающими всякую общественную свободу,-- оправдывались, въ цѣломъ, событіями того времени и спасли, вѣроятно, Европу отъ большихъ бѣдствій. Что такой человѣкъ, какъ другъ и сотрудникъ м-ра Бентама, могъ высказать подобное мнѣніе -- заслуживаетъ вполнѣ вниманія людей съ крайними политическими убѣжденіями. Мемуары его не убѣдили насъ, что Французская революція не была великимъ благодѣяніемъ для человѣчества. Но они убѣдили насъ въ необходимости относиться съ большимъ снисхожденіемъ къ тѣмъ, которые смотрѣли на революцію, во время самаго разгара ея, съ безусловнымъ отвращеніемъ и ужасомъ. Мы можемъ теперь видѣть, гдѣ была ошибка. Мы можемъ понять, что зло было временное, а добро прочное. Но мы не можемъ быть увѣрены, что -- еслибъ намъ выпало на долю жить въ ихъ время -- многіе прешли бы, подобно имъ, въ уныніе и отчаяніе; что въ этой великой побѣдѣ французскаго народа, мы, подобно имъ, не видѣли бы ничего, кромѣ безумія и преступленія.
   Любопытно наблюдать, какъ нѣкоторые люди подвергаются хвалѣ, а другіе хулѣ, за то только, что они являются тѣмъ же, чѣмъ и всѣ ихъ собраты; за то только, что они пассивно поддаются стремленію событій: за то только, что они служатъ представителями мнѣнія и страстей цѣлаго поколѣнія. Приверженцы народнаго правленія обыкновенно отзываются съ крайнею строгостью о м-рѣ Питтъ, а съ уваженіемъ и любовью о м-рѣ Каннингъ. Между тѣмъ вся разница, кажется, состоитъ только въ томъ, что м-ръ Питтъ умеръ въ 1806, а м-ръ Клинингъ -- въ 1827. Во все время, принадлежавшее публичной жизни обоихъ вмѣстѣ, м-ръ Каннингъ былъ, конечно, не болѣе либеральнымъ государственнымъ человѣкомъ, чѣмъ его покровитель. Дѣло въ томъ, что м-ръ Питтъ началъ свое политическое поприще къ концу Американской войны, когда нація страдала отъ послѣдствій испорченности. Онъ сошелъ съ него среди бѣдствій, порожденныхъ Французскою революціею, когда нація носила еще сильный отпечатокъ ужасовъ анархіи. Онъ безспорно перемѣнился. Въ молодости своей онъ вносилъ реформистскіе билли. Въ зрѣломъ возрастѣ -- онъ вносилъ билли консервативные. Но перемѣна эта, какъ она ни плачевна, была, по нашему мнѣнію, совершенно естественною и могла быть совершенно честною. Онъ перемѣнился вмѣстѣ съ массою своихъ соотечественниковъ. М-ръ Каннингъ, съ другой стороны, вступилъ въ общественную жизнь, когда Европа находилась въ ужасѣ отъ якобинцевъ. Онъ кончилъ свою общественную жизнь послѣ заключенія Священнаго Союза. Онъ тоже перемѣнился вмѣстѣ съ націею. Какъ преступленія якобинцевъ превратили учителя въ нѣчто весьма похожее на тори, такъ событія, слѣдовавшія за Вѣнскимъ конгресомъ, превратили ученика въ нѣчто весьма похожее на вига.
   Вотъ до чего люди бываютъ подъ вліяніемъ обстоятельствъ. Мы видимъ, что еслибъ Дюмонъ умеръ въ 1799, онъ умеръ бы,-- выражаясь новымъ терминомъ,-- рѣшительнымъ "консерваторомъ". Еслибъ м-ръ Питтъ жилъ въ 1832, мы твердо увѣрены, что онъ сдѣлался бы рѣшительнымъ реформаторомъ.
   Приговоръ надъ Французскою революціею, произнесенный въ этомъ сочиненіи г-мъ Дюмономъ, слѣдуетъ принимать съ значительными ограниченіями. Онъ похожъ на критику театральной пьесы, по первому ея дѣйствію, или на критику зданія, съ котораго не сняты еще лѣса. Мы нисколько не сомнѣваемся, что, если бы знаменитый авторъ пересмотрѣлъ эти мемуары 30 лѣтъ послѣ того какъ они были написаны, онъ нашелся бы вынужденнымъ на пропуски нѣкоторыхъ мѣстъ и на прибавленія многихъ оговорокъ и объясненій.
   Онъ вѣроятно не былъ бы расположенъ отказаться отъ справедливыхъ, хотя и строгихъ, приговоровъ, произнесенныхъ имъ надъ невѣжествомъ, надменностью и педантизмомъ Національнаго собранія. Но онъ согласился бы, что,-- несмотря на эти недостатки, а пожалуй и по причинѣ этихъ недостатковъ,-- собраніе это оказало человѣчеству неоцѣненныя благодѣянія. Очевидно, что у французовъ тогдашняго времени, политическая наука находилась въ совершенномъ дѣтствѣ. Странно, дѣйствительно, было бы, еслибъ она достигла зрѣлости во времена lettres-de-cachet и Lits-de-justice {Lettres-de-cachet (или closes) были однимъ изъ главныхъ орудій королевскаго произвола во Франціи до революціи. Со временъ Людовика XIV они особенно часто употреблялась для изгнанія и заключенія въ Бастилію лицъ, навлекшихъ на себя, нерасположеніе короля, его любовницъ или министровъ. Помощью этихъ Lettres-de-cachet устранялся всякій судъ. Они выпускались или за подписью короля или только: отъ его имени и начинались въ такомъ случаѣ словами: De par le Roi и пр. Lientenant général de la police имѣлъ всегда въ готоввости такія lettres-de-cachet съ бланковымъ пропускомъ: оставалось, при надобности, вписать имя несчастнаго. Случалось, что такіе бланки бывали въ рукахъ и другихъ лицъ, и король иногда даже не спрашивалъ въ такомъ случаѣ, чье имя вписывалось туда. Lettres-de-cachet были уничтожены Національнымъ собраніемъ 23 іюня 1789 г.-- Lit-de-justice назывался первоначально тронъ, на которомъ сидѣли древніе французскіе короли и, окруженные баронами, чинили судъ. Впослѣдствіи значеніе слова неоднократно измѣнялось. Когда парламенты получили нѣкоторую силу они стали иногда возражать, во имя блага народа, на королевскіе эдикты. Короли посылали подтвержденія, и если за тѣмъ парламентъ отказывался отъ внесенія повелѣній въ протоколъ, то король являлся со своими придворными чинами въ парламентъ и вынуждалъ произвести это enregistrement.}. Избиратели не знали, какъ избирать. Представители не знали, какъ разсуждать. Г. Дюмонъ училъ монтрельскихъ избирателей, какъ исполнять свои обязанности, и нашелъ ихъ понятливыми. Онъ пробовалъ впослѣдствіи, вмѣстѣ съ Мирабо, ознакомить Національное собраніе съ тою удивительною системою парламентской тактики, которая давно уже была заведена въ англійской палатѣ общинъ, и которая сдѣлала эту палату,-- не смотря на всѣ недостатки въ ея составѣ,-- лучшимъ и справедливѣйшимъ дебатирующимъ обществомъ въ мірѣ. Но эти безукоризненные законодатели,-- хотя вполнѣ столь же невѣжественные, какъ и монтрейльское сборище,-- оказались гораздо менѣе послушными и кричали, что имъ нѣтъ надобности учиться у англичанъ. Пренія ихъ состояли изъ безконечнаго ряда брошюръ, которыя всѣ начинались или чѣмъ-нибудь о первоначальномъ договорѣ общества, или о человѣкѣ въ дикомъ состояніи, или о другихъ подобныхъ же пустякахъ. Иногда они разнообразили и оживляли эти длинныя чтенія небольшимъ скандаломъ. Они орали, кричали и сжимали кулаки. Они не соблюдали тутъ никакого порядка. Толпа, наполнявшая галлерея, безнаказанно оскорбляла ихъ. Они долго и торжественно занимались разсмотрѣніемъ бездѣлицъ. Они страшно торопились въ самыхъ важныхъ рѣшеніяхъ. Они теряли цѣлые мѣсяцы, играя словами той ложной и дѣтской Деклараціи Правъ, {ДЕКЛАРАЦІЯ ПРАВЪ ЧЕЛОВѢКА И ГРАЖДАНИНА.
   "Представители Французскаго народа, образующіе Національное Собраніе, имѣя въ виду, что незнаніе, забвеніе иди пренебреженіе правъ человѣческихъ суть единственныя причины общественныхъ бѣдствій и порчи правительствъ, рѣшились изложить въ торжественной Деклараціи естественныя, вѣчныя и священныя права человѣка, съ тѣмъ, чтобы эта Декларація, находясь постоянно предъ членами общества, напоминала бы имъ безпрестанно ихъ права и обязанности; чтобы дѣйствіе власти законодательной и исполнительной, имѣли возможность быть ежеминутно сравниваемы съ цѣлью всякаго политическаго учрежденія, были болѣе уважаемы; чтобы требованія гражданъ, отнынѣ основанныя на простыхъ и неоспоримыхъ началахъ, вели всегда къ поддержанію государственнаго устройства и къ общему благоденствію. Вслѣдствіе этого, Національное собраніе признаетъ и объявляетъ, предъ лицомъ всѣхъ и подъ покровительствомъ Верховнаго Существа, слѣдующія права человѣка и гражданина.
   "Статья 1-я. Люди родятся и остаются всегда свободными и равноправными.-- Общественныя отличія могутъ быть основываемы только лишь на общей пользѣ."
   "Ст. 2-я. Цѣль всякой политической ассоціаціи есть сохраненіе естественныхъ и вѣчныхъ правъ человѣка. Эти права суть: свобода, собственность, безопасность и сопротивленіе насилію."
   Ст. 3-я. Принципъ всякой верховной власти лежитъ главнымъ образомъ въ націи. Никакое сословіе, никакое лицо не могутъ имѣть власти, которая не исходила бы орямо изъ нея."
   Ст. 4-я. Свобода заключается въ правѣ дѣлать все, что не вредитъ другимъ: и такъ, пользованіе естественными правами каждаго человѣка не имѣетъ иныхъ границъ, кромѣ тѣхъ, которыя обезпечиваютъ за другими членами общества наслажденіе тѣми же правами. Границы эти могутъ быть опредѣлены только закономъ."
   "Ст. 5-я. Законъ имѣетъ право запрещать только тѣ дѣйствія, которыя вредны для общества.-- Все, что не воспрещено закономъ, не можетъ быть предотвращаемо, и никто не можетъ быть принуждаемъ дѣлать то, чего законъ не предписываетъ."
   "Ст. 6-я. Законъ есть выраженіе общей воли.-- Всѣ граждане могутъ участвовать, лично или чрезъ своихъ представителей, въ составленіи его.-- Онъ долженъ быть для всѣхъ одинаковъ, защищаетъ-ли онъ, или наказываетъ.-- Всѣ граждане равны предъ нимъ, имѣютъ одинаковый доступъ ко всѣмъ званіямъ, мѣстамъ и общественнымъ должностямъ, смотря по ихъ способностямъ и безъ всякаго другаго разбора, кромѣ разбора ихъ качествъ и дарованій."
   "Ст. 7-я. Никто не можетъ быть обвиненъ, арестованъ, или задержанъ иначе, какъ только въ случаяхъ, закономъ опредѣленныхъ, и сообразно тѣмъ формамъ, какія онъ предписываетъ. Тѣ, которые внушаютъ, содѣйствуютъ исполненію, сами исполняютъ или заставляютъ исполнять самовластныя распоряженія, должны быть наказаны. Но всякій гражданинъ, призванный или схваченный во имя закона, долженъ немедленно повиноваться: сопротивленіе дѣлаетъ его виновнымъ."
   "Ст. 8-я. Законъ долженъ опредѣлять только крайне необходимыя наказанія, и никто не можетъ быть наказанъ иначе, какъ по смыслу закона, установленнаго и обнародованнаго до преступленія и правильно примѣненнаго."
   "Ст. 9-я. Такъ какъ всякій человѣкъ, до объявленія его виновнымъ, считается невиннымъ, то -- если будетъ признано необходимымъ арестовать кого-либо -- всякая суровость, не необходимая для его задержанія, должна быть строго наказываема закономъ."
   Ст. 10-я. Никто не долженъ быть преслѣдуемъ за свои мнѣнія, даже религіозныя, если ихъ заявленіе не нарушаетъ законами опредѣленнаго порядка."
   "Ст. 11-я. Свободное общеніе мыслей и мнѣній есть одно изъ самыхъ драгоцѣнныхъ правъ человѣка, стало быть всякій гражданинъ можетъ говорить, писать и печатать свободно, отвѣчая за злоупотребленіе этой свободой, въ случаяхъ, законами опредѣленныхъ."
   "Ст. 12-я. Огражденіе правъ человѣка и гражданина вызываетъ необходимость общественной силы: слѣдовательно эта сила учреждается на пользу общую, а не на исключительную пользу тѣхъ, кому она ввѣрена."
   "Ст. 13-я. Для содержанія общественной силы, и на расходы по управленію необходимы общіе налоги, они должны быть равномѣрно распредѣлены между всѣми гражданами, сообразно ихъ средствамъ."
   Ст. 14-я. Всѣ граждане имѣютъ право, лично или черезъ своихъ представителей, заявлять о необходимости общаго налога, свободно соглашаться на него, слѣдить за его употребленіемъ и устанавливать его распредѣленіе, основаніе, сборъ и продолжительность."
   "Ст. 15-я. Общество имѣетъ право требовать отчета у всякаго общественнаго дѣятеля по управленію."
   "Ст. 16-я. Всякое общество, въ которомъ ненадежно обезпечены права и не опредѣлено раздѣленіе власти, не можетъ назваться устроеннымъ."
   "Ст. 17-я. Такъ какъ собственность есть священное и ненарушимое право, то никто не можетъ быть лишенъ ея, развѣ только если того очевидно требуетъ законно-удостовѣренная общественная необходимость, да и то съ условіемъ справедливаго и предварительнаго вознагражденія."} которую называли основаніемъ своей новой конституціи, и которая была въ непримиримомъ разногласіи съ каждымъ пунктомъ этой конституціи. Они въ одну ночь уничтожали привилегіи, изъ которыхъ многія имѣли характеръ собственности, и съ которыми, поэтому, слѣдовало поступать весьма осторожно.
   Они называются Учредительнымъ собраніемъ. Никогда не было менѣе подходящаго названія. Они были не учредителями, но совершенною противоположностью учредителей. Они не учреждали ничего прочнаго или стоющаго быть прочнымъ. Они не имѣли и не могли имѣть тѣхъ познаній и свойствъ ума, которыя необходимы для составленія сложнѣйшей изъ всѣхъ машинъ -- правительства. Метафизическая тарабарщина, которою начинается ихъ конституція, долго была посмѣшищемъ всѣхъ партій. Сама ихъ конституція,-- та конституція, которую они описывали какъ абсолютно-совершенную и которой предсказывали безсмертіе -- исчезла въ нѣсколько мѣсяцевъ, не оставивъ послѣ себя и слѣда. Они были велики только въ дѣлѣ разрушенія.
   Слава Національнаго собранія заключается въ томъ, что члены его были въ дѣйствительности тѣмъ, чѣмъ м-ръ Боркъ называлъ ихъ съ ѣдкой ироніей,-- искуснѣйшими зодчими разрушенія, какихъ свѣтъ когда-либо производилъ. Они были вовсе неспособны совершить какое-либо дѣло, требующее разборчиваго глаза и искусной руки. Но дѣло, которое слѣдовало тогда сдѣлать, было дѣломъ разрушенія. Имъ приходилось бороться съ злоупотребленіями до того ужасными и до того глубоко вкоренившимися, что самая высокая политическая мудрость едва-ли могла бы доставить человѣчеству большее благо, чѣмъ то, которое произвела ихъ свирѣпая и неразумная дерзновенность. Ломка, безъ сомнѣнія, есть общенародное дѣло: высшая слава государственнаго человѣка состоитъ въ постройкѣ. Но есть время всему: время для постройки и время для ломки. Таланты революціонныхъ вождей и таланты законодателя имѣютъ равномѣрно свое употребленіе и свою пору. Это естественный и почти всемірный законъ, что вѣкъ возстаній и изгнаній долженъ предшествовать вѣку хорошаго правленія умѣренной свободы и либеральнаго порядка.
   Да и какъ же быть иначе? Не въ пеленкахъ же намъ выучиться ходить. Не во тмѣ же намъ выучиться различать цвѣта. Не подъ гнётомъ же намъ выучиться, какъ пользоваться свободою. Обыкновенный софизмъ, которымъ защищается тираннія, точно выраженный, заключается въ слѣдующемъ:-- люди должны пребывать въ рабствѣ, потому что рабство породило въ нихъ всѣ пороки рабовъ. Оттого что они невѣжественны, они должны оставаться подъ властью, которая породила невѣжество и держитъ ихъ въ немъ. Оттого что дурное управленіе сдѣлало ихъ дикими, они всегда должны быть дурно управляемы. Еслибъ система, подъ которою они живутъ, была до того кроткою и либеральною, что подъ ея вліяніемъ они бы сдѣлались гуманными и просвѣщенными, то безопасно было бы отважиться на перемѣну. Но, какъ эта система разрушила нравственность и задержала развитіе ума, какъ она превратила людей, имѣвшихъ возможность, при другомъ воспитаніи, образовать добродѣтельное и счастливое общество, въ лютыхъ и глупыхъ дикихъ звѣрей,-- то она должна продолжаться вѣчно. Англійская революція, говорятъ, была истинно-славною революціею. Практическія бѣдствія были исправлены; не было совершено никакихъ крайностей; никакія разорительныя конфискаціи не имѣли мѣста; власть законовъ едва-ли на минуту была остановлена; самое полное и свободное преніе допускалось въ парламентѣ; нація, объявляя свою свободу покойно и умѣренно, доказала этимъ свою способность пользоваться свободою. Французская революція, съ другой стороны, была самымъ отвратительнымъ событіемъ, упоминаемымъ въ исторіи; вся она -- сумасшествіе и злодѣйство, нелѣпость въ теоріи и гнусность на практикѣ. Сколько безумія и неправосудія въ революціонныхъ законахъ! Сколько смѣшной аффектаціи въ революціонныхъ обрядахъ! Какой фанатизмъ! Какая необузданность! Какая жестокость! Анахарсисъ Клотцъ и Маратъ, празднества Верховнаго Существа и Дуарскіе браки, деревья свободы и головы, пляшущія на копьяхъ,-- все это образуетъ родъ адскаго фарса, составленнаго изъ всего смѣшнаго и всего ужаснаго. Вотъ что значитъ дать свободу тѣмъ, у кого нѣтъ ни мудрости, ни добродѣтели.
   Подобные доводы противъ всякихъ плановъ политическаго улучшенія приводились не одними только людьми заинтересованными въ защитѣ злоупотребленій. Нѣкоторыя изъ самыхъ высокихъ и самыхъ свѣтлыхъ личностей возъимѣли такое презрѣніе и отвращеніе къ безумствамъ и злодѣяніямъ Французской революціи, что отступались, въ минуту торжества, отъ тѣхъ либеральныхъ мнѣній, которыхъ они придерживались вопреки преслѣдованіямъ. И, если мы вглядимся, почему они начали сомнѣваться въ томъ, была-ли свобода благодѣяніемъ, то окажется, что это было единственно потому, что событія самымъ яснымъ образомъ доказали, что свобода есть источникъ добродѣтели и порядка. Они перестали гнушаться тиранніею единственно потому, что дѣйствіе тиранніи на сердца и умы людей оказалось безспорно-болѣе развращающимъ и болѣе притупляющимъ, нежели это могло когда-либо прійти въ голову самымъ ревностнымъ друзьямъ народныхъ правъ. Дѣйствительно, противъ старой Французской монархіи можно почерпнуть болѣе сильныя доводы изъ noyades и fusillades, чѣмъ изъ Бастиліи и Parc-aux-cerfs. Что степень насилія революціи соотвѣтствуетъ степени дурнаго управленія, породившаго эту революцію,-- мы считаемъ правиломъ, не имѣющимъ исключеній. Отчего Французская революція была столь кровавою и разрушительною? Отчего наша революція 1641 года была сравнительно кроткою? Отчего наша революція 1688 года была еще кротче? Отчего Американская революція, если ее разсматривать только какъ внутреннее движеніе, была самою кроткою изъ всѣхъ? Вотъ очевидное и полное рѣшеніе этой задачи:-- англичане при Іаковъ I и Карлѣ I были менѣе угнетаемы, нежели французы при Людовикъ XV и Людовикъ XVI. Англичане были еще менѣе угнетаемы послѣ Реставраціи, нежели передъ Великимъ Возмущеніемъ. А Америка при Георгѣ III была менѣе угнетаема нежели Англія при Стюартахъ. Противодѣйствіе было какъ-разъ пропорціонально угнетенію, месть -- вызову.
   Когда м-ру Борку напомнили впослѣдствіи о рвеніи, которое онъ обнаруживалъ въ дѣлѣ американцевъ, онъ защищался отъ обвиненія въ непослѣдовательности, противопоставляя мудрость и умѣренность колоніальныхъ инсургентовъ 1776 года фанатизму и злодѣяніямъ якобинцевъ 1792 года. На самомъ же дѣлѣ онъ приводилъ доказательство а fortiori только противъ самого себя. Обстоятельства, на которыхъ онъ основывалъ свое оправданіе, вполнѣ доказали, что прежнее правленіе Франціи гораздо больше нуждалось въ коренной перемѣнѣ, чѣмъ прежнее правленіе Америки. Разница между Вашингтономъ и Робеспьеромъ, разница между Франклиномъ и Картеромъ, разница между истребленіемъ нѣсколькихъ ящиковъ чаю и конфискаціею нѣсколькихъ тысячъ квадратныхъ миль, разница между вымазываніемъ дегтемъ и покрываніемъ перьями сборщиковъ податей и сентябрскими убійствами,-- измѣряетъ разницу между правленіемъ Америки подъ владычествомъ Англіи и правленіемъ Франціи подъ владычествомъ Бурбоновъ.
   Людовикъ XVI сдѣлалъ значительныя добровольныя уступки народу, и былъ отведенъ имъ на эшафотъ. Карлъ X нарушалъ основные законы государства, вводилъ деспотизмъ и рѣзалъ своихъ подданныхъ за то, что они не хотѣли смиренно подчиниться этому деспотизму. Злодѣйская попытка его не удалась. Онъ былъ потомъ въ рукахъ тѣхъ, кого оскорблялъ. Мостовыя Парижа были еще превращены въ кучи барикадъ; госпитали были еще наполнены ранеными; мертвыя тѣла не были еще зарыты въ землю; тысячи семействъ были въ траурѣ; сотни тысячъ гражданъ были подъ ружьемъ. Преступленіе было свѣжо, жизнь преступника была въ рукахъ страждущихъ -- и они не тронули ни одного волоса его головы. Въ первую революцію жертвы отправлялись цѣлыми десятками на казнь за самые ничтожные поступки, доказанные самыми подлыми свидѣтелями передъ самыми пристрастными судилищами. Послѣ второй революціи, министры, подписывавшіе указы,-- министры, которыхъ вина, будучи самаго гнуснаго свойства, подтверждалась еще самымъ яснымъ доказательствомъ,-- наказывались только заключеніемъ въ темницу. Въ первую революцію, собственность подвергалась нападенію. Во вторую она считалась священною. Правда, что обѣ революціи оставили общественное настроеніе Франціи въ шаткомъ положеніи. За обѣими революціями послѣдовали мятежныя движенія. Но послѣ первой революціи инсургенты были всегда почти сильнѣе закона; а со времени второй революціи законъ постоянно оказывался сильнѣе инсургентовъ. Есть, правда, въ настоящемъ положеніи Франціи много такихъ вещей, которыя могли бы легко возбудить безпокойства въ желающихъ видѣть ее свободною, счастливою, мощною и безопасною. Однако, если мы сравнимъ настоящее состояніе Франціи съ состояніемъ ея сорокъ лѣтъ тому назадъ, то найдемъ, что произошла огромная перемѣна къ лучшему. Какое ничтожное дѣйствіе, во время первой революціи, произвело бы, напримѣръ, на вооруженную и побѣдоносную партію, рѣшеніе судебной власти! Еслибъ,-- послѣ 10-го августа, или послѣ изгнанія Жиронды, или послѣ 9-го термидора, или послѣ Вандеміерской рѣзни, или послѣ Фруктидорскихъ арестовъ,-- какое-либо судилище постановило рѣшеніе противъ побѣдителей въ пользу побѣжденныхъ, то съ какимъ презрѣніемъ, съ какою насмѣшкою былъ бы встрѣченъ его приговоръ! Судьи поплатились бы головами, или отправились бы умирать въ какую-нибудь нездоровую колонію. Судьба жертвы, которую они старались спасти, сдѣлалась бы, отъ ихъ заступничества, только печальнѣе и безнадежнѣе. Мы недавно видѣли полнѣйшее доказательство тому, что во Франція законъ теперь сильнѣе меча {Процессъ министровъ Карла X.}. Мы видѣли, какъ правительство, въ самую минуту торжества и мщенія, подчинялось власти судебнаго мѣста. Произнесенъ былъ справедливый и независимый приговоръ -- приговоръ, достойный древней славы той магистратуры, съ которой связаны самыя блестящія воспоминанія французской исторіи; которая, въ эпоху преслѣдованія, произвела л'Опиталя; которая, въ эпоху царедворцевъ, произвела Дагессо {Henri Franèois d'Aguesseau былъ нѣсколько разъ канцлеромъ Франціи въ періодъ съ 1717 по 1750 годъ. Это одна изъ наиболѣе честныхъ личностей временъ Людовика XIV и регентства герцога Орлеанскаго.}; которая, въ эпоху злодѣйства и сумасшествія, представила человѣчеству полнѣйшій образецъ добродѣтели въ жизни и смерти Мальзерба {Crétien Guillaume de Lamoignon Malesherbes былъ въ царствованіе Людовика XV президентомъ Cour des aides и постоянно сопротивлялся деспотизму двора. Услуги, оказанныя имъ въ отношеніи освобожденія печати, имѣли огромное значеніе. Участіе, принятое имъ въ судьбѣ Людовика XVI, показываетъ другую прекрасную сторону этой личности. Не смотря на все это, онъ былъ осужденъ на смертную казнь за мнимое участіе въ заговорахъ, направленныхъ противъ свободы.}. Одна почтительность, съ какой приговоръ этотъ встрѣченъ, достаточно показываютъ, на сколько французы настоящаго поколѣнія отличаются отъ своихъ предковъ. И какъ объяснить эту разницу? Племя, почва, климатъ -- тѣ же. Если бы тѣ тупые, простосердечные англичане, которые объясняютъ событія 1793 и 1794 г. тѣмъ, что французы будто-бы отъ природы легкомысленны и жестоки, были правы,-- то почему же гильотина теперь не въ дѣлѣ? Конечно не отъ недостатка въ нардистахъ, въ аристократахъ, въ людяхъ виновныхъ въ недостаткѣ патріотизма, въ людяхъ навлекшихъ на себя подозрѣніе. Не вѣрно-ли такое объясненіе: что французъ 1832 гораздо лучше управляемъ, чѣмъ французъ 1789; что душа его никогда не была раздражаема притѣснительными привилегіями какой-нибудь отдѣльной касты; что онъ въ нѣкоторой степени привыкъ разсуждать о политическихъ вопросахъ и отправлять политическія должности; что онъ прожилъ 17 или 18 лѣтъ подъ учрежденіями, хотя и полными недостатковъ, но далеко лучшими, чѣмъ всѣ учрежденія, существовавшія прежде во Франціи?
   Какъ вторая Французская революція была гораздо мягче первой, такъ и великая перемѣна, только-что совершившаяся въ Англіи, была мягче даже второй Французской революціи,-- мягче какой-либо изъ революцій, упоминаемыхъ въ исторіи. Нѣкоторые ораторы представляли реформу палаты общинъ, какъ революцію. Другіе отвергали примѣнимость этого термина. Вопросъ этотъ, хотя и кажется только вопросомъ объ опредѣленіи, представляетъ много любопытнаго и занимательнаго для размышленія. Если принять въ соображеніе только важность этой реформы, то ее легко можно назвать революціею. Если же принять въ соображеніе и средства, какими она была произведена, то она окажется не болѣе какъ парламентскимъ актомъ, который былъ по всѣмъ правиламъ внесенъ, прочитанъ, переданъ комитету и изданъ. Въ цѣлой исторіи Англіи нѣтъ болѣе блестящаго факта какъ тотъ, что перемѣна,-- которая, ни въ какомъ другомъ вѣкѣ и ни въ какой другой странѣ, не могла бы быть произведена безъ участія физической силы,-- совершилась здѣсь силою разума и въ законныхъ формахъ. Дѣло трехъ междоусобныхъ войнъ совершилось тремя сессіями парламента. Древняя и глубоко укоренившаяся система злоупотребленій подверглась жестокому нападенію и представила упорную защиту. Она пала; но ни одинъ мечъ не былъ обнаженъ; ни одно имѣніе не было конфисковано; ни одно семейство не было принуждено эмигрировать. Банкъ не утратилъ своего кредита. Фонды не утратили своихъ цѣнностей. Всякій находился до вечера за своимъ дѣломъ и за своей работой. Въ самомъ сильномъ разгарѣ спора,-- въ теченіе первыхъ двухъ недѣль этого безсмертнаго мая,-- не было ни одной минуты, въ которую какой-либо кровавый поступокъ, совершенный надъ какою-либо самою непопулярною личностью въ Англіи, не возбудилъ бы ужаса и негодованія цѣлой страны.
   И теперь, когда побѣда одержана, была ли она употреблена во зло? Огромное количество власти перешло отъ олигархія и народу. Подвергаются ли члены побѣжденной олигархіи опасности? Является ля нація расположенною играть роль тирана? Тѣ, которымъ, при какомъ-либо иномъ состоянія общества, пришлось бы испытать тяжкую месть торжествующей партія, томиться въ темницахъ или бѣжать въ чужія страны,-- развѣ не пользуются по прежнему своимъ имуществомъ и почестями, развѣ не принимаютъ столь же свободнаго, какъ и прежде, участія въ общественныхъ дѣлахъ? За два года передъ тѣмъ, они господствовали. Теперь они побѣждены. Однако весь народъ смотрѣлъ бы съ отвращеніемъ на всякаго, кто осмѣлился бы предложить какую-либо мстительную мѣру. Чувство это до того общее, до того естественно между нами, что многіе изъ читателей едва ли поймутъ, что мы находимъ въ немъ удивительнаго.
   Чему должно приписать безпримѣрную умѣренность и человѣколюбіе, какія выказалъ англійскій народъ при этомъ великомъ событіи? Отвѣтъ -- очень простъ. Эта умѣренность, это человѣколюбіе -- плоды полутораста лѣтъ свободы. Въ теченіе ряда поколѣній у насъ были законодательныя собранія, которыя, при всѣхъ недостаткахъ въ своемъ составѣ, всегда имѣли много членовъ, избранныхъ народомъ, и много другихъ, сильно желавшихъ пріобрѣсти одобреніе народа,-- собранія, въ которыхъ допускалась совершенная свобода преній,-- собранія, въ которыхъ самое незначительное меньшинство было всегда выслушано, собранія, въ которыхъ злоупотребленія хотя и не всегда исправлялись, но выставлялись по крайней мѣрѣ на видъ. Въ теченіе ряда поколѣній у насъ былъ судъ присяжныхъ, Habeas Corpus act, свобода печати, право сбора для обсужденіи общественныхъ дѣлъ, право подачи прошеній парламенту. Огромная часть народонаселенія давно привыкла къ отправленію политическихъ обязанностей и вполнѣ созрѣла для политическихъ волненій. Во многихъ другихъ странахъ нѣтъ средины между безграничною покорностью и явнымъ возстаніемъ. Въ Англіи же издревле существовала конституціонная оппозиція. Учрежденія наши были, слѣдовательно, такъ хороши, что воспитали въ насъ способность къ лучшимъ учрежденіямъ. Въ цѣломъ королевствѣ нѣтъ ни одного большаго города, который не заключалъ бы лучшихъ матеріаловъ для законодательной власти, нежели вся Франція могла представить въ 1789 году. Нѣтъ въ Лондонѣ ни одного декламаторскаго сборища при какой-либо полпивной, гдѣ бы правила дебатовъ не были лучше извѣстны и строже соблюдаемы, чѣмъ въ Учредительномъ собраніи. Едва да существуетъ какой-либо политическій союзъ, который бы не былъ въ состоянія поставить въ полчаса лучшую Декларацію правъ, чѣмъ та, которая, въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ, занимала всю вмѣстѣ взятую мудрость Франціи.
   Въ предѣлахъ, которыми мы должны ограничиться, невозможно было бы бросить даже бѣглый взглядъ на всѣ причины Французской революціи. Ясно одно: правительство, аристократія и церковь подучили награду по заслугамъ. Они пожала то, что посѣяла. Они нашли націю такою, какою сдѣлала ее. Что народъ сдѣлался обладателемъ непреодолимой силы, прежде нежели достигъ малѣйшаго познанія въ искусствѣ управленія; что практическіе вопросы громадной важности предоставлены были на разрѣшеніе людей, для которыхъ политика была только дѣломъ теоріи; что законодательная власть составлена была изъ лицъ, едва-ли способныхъ составить дебатирующее общество: то вся нація легко слушалась всякаго, кто льстилъ ея жадности, ея опасеніямъ или ея жаждѣ мести,-- все это было слѣдствіемъ дурнаго управленія, упорно державшагося, вопреки торжественнымъ предостереженіямъ и видимымъ признакамъ приближающагося возмездія.
   Еще въ то время, когда монархія находилась, по-видимому, въ самомъ блестящемъ и величественномъ состояніи, причины великаго разрушенія начинали уже дѣйствовать. Слѣды ихъ можно было видѣть даже въ царствованіе Людовика XIV. На это царствованіе ультра-роялисты указываютъ какъ на золотой вѣкъ націи. Оно было, дѣйствительно, однимъ изъ тѣхъ періодовъ, которые сіяютъ неестественнымъ и обманчивымъ блескомъ и за которыми быстро слѣдуетъ мракъ и паденіе.
   О самомъ Людовикѣ XIV свѣтъ, кажется, составилъ себѣ очень вѣрное понятіе. Онъ не быль великимъ полководцемъ; и не былъ великимъ государственнымъ человѣкомъ; но былъ, въ извѣстномъ смыслѣ, великимъ королемъ. Никогда еще не было столь искуснаго мастера въ томъ, что нашъ Іаковъ І-й назвалъ бы "искусствомъ царствовать",-- во всѣхъ тѣхъ тонкостяхъ рьяно выставляютъ въ самомъ выгодномъ свѣтѣ достоинства; царя и самымъ тщательнымъ образомъ скрываютъ его недостатки. Хотя внутреннее управленіе его было дурно; хотя военные побѣды, покрывшія блескомъ первый періодъ его царство, были одержаны не имъ самимъ; хотя позднѣйшіе годы царствованія были полны пораженій и уничиженій; хотя о того былъ невѣжественъ, что едва понималъ латынь своего молитвенника; хотя онъ попалъ подъ власть лукаваго попа и еще болѣе лукавой старухи,-- ему все-таки удалось объявить себя въ глазахъ народа сверхчеловѣческимъ существомъ. И это кажется тѣмъ болѣе необыкновеннымъ, что онъ не скрывался отъ глазъ своего народа, подобно тѣмъ восточнымъ деспотамъ, которыхъ лица никто никогда не видитъ, и небрежно произносить имя которыхъ считается преступленіемъ. Говорится, что никто не бываетъ героемъ для своего каммердинера, а Людовика XIV всѣ видѣли на столько же, на сколько могъ видѣть его каммердинеръ. 500 человѣкъ собирались по утрамъ смотрѣть, какъ онъ брѣется и надѣваетъ штаны. Потомъ онъ становился на колѣни возлѣ своей постели и молился, а всѣ присутствующіе ждали въ торжественномъ молчаніи конца -- духовныя лица на колѣняхъ, свѣтскія со шляпами передъ лицемъ. Онъ прогуливался по своимъ садамъ со свитою въ 200 придворныхъ. Весь Версаль приходилъ смотрѣть, когда онъ обѣдалъ и ужиналъ. Ночью его укладывали въ постель въ присутствіи столь же многочисленной толпы, какъ та, которая собиралась по утрамъ при вставаніи. Даже рвотное принималъ онъ съ большою церемоніею, и блевалъ величественно въ присутствіи всѣхъ grandes et petites entrées. Не смотря однако на то, что онъ постоянно выставлялъ себя на всенародныя очи въ положеніяхъ, въ которыхъ едва ли кому-либо возможно достаточно сохранить личное достоинство,-- онъ до послѣдней минуты внушалъ всѣмъ окружавшимъ его глубочайшее благоговѣніе и уваженіе. Иллюзію, которой подвергались его поклонники, можно сравнить только съ тѣми иллюзіями, которымъ, по пословицѣ, подвержены бываютъ любовники во время ухаживанія. Это была иллюзія, обольщавшая даже чувства. Современники Людовика считали его рослымъ. Вольтеръ, который могъ видѣть его и который жилъ съ знаменитѣйшими членами его двора, неоднократно говоритъ о его величественномъ ростѣ. А между тѣмъ такъ достовѣрно, какъ только какой-нибудь фактъ можетъ быть достовѣренъ, что онъ былъ скорѣе ниже, чѣмъ выше средняго роста. У него была, кажется, манера держать себя, ходить, выпучивать грудь и подымать голову, которая обманывала глаза толпы. Чрезъ 80 лѣтъ послѣ его смерти, королевское кладбище подверглось насилію революціонеровъ; гробъ его былъ вскрытъ, тѣло было вытащено,-- и оказалось, что монархъ, котораго величественную фигуру такъ долго и громогласно превозносили, былъ въ дѣйствительности невысокимъ человѣкомъ {Даже г. де-Шатобріанъ, въ глазахъ котораго всѣ Бурбоны должны бы, кажется, быть во крайней мѣрѣ 6-ти футовъ вышины, допускаетъ этотъ фактъ. "C'est une erreur, говоритъ онъ въ своихъ странныхъ мемуарахъ о Герцогѣ Беррійскомъ, de croire que Louis XIV était d'une haute stature. Une cuirasse qui cous reste de ini, et les exhumationsde St. Denys, n'ont laissé sur ce point aucun doute."}. Прекрасное изреченіе Ювенала:
  
   Mors soia fatetur
   Quantula sint hominum corpuscule," (*)
   (*) "Одна смерть обнаруживаетъ, какъ малы (ничтожны) тѣла людей".
  
   какъ въ буквальномъ, такъ въ переносномъ смыслѣ удивительно примѣняется къ Людовику XIV.
   Его особа и его правленіе испытали одну участь. Онъ владѣлъ искусствомъ, заставлявшимъ и то и другое казаться блестящимъ и величественнымъ, вопреки самой ясной очевидности;, что и то и другое было ниже обыкновеннаго уровня. Смерть и время обнаружили оба обмана. Тѣло великаго короля было измѣрено съ большею точностью, нежели измѣрялось царедворцами, боявшимися смотрѣть выше его башмачнаго узла. Его общественная дѣятельность была изслѣдована людьми, не имѣвшими ни надеждъ, ни опасеній Буало и Мольера. Въ могилѣ, величественнѣйшій изъ монарховъ оказался только 5 футовъ вышиною. Въ исторіи -- герой и политикъ исчезаютъ въ пустомъ и слабомъ тиранѣ, въ рабѣ духовенства и женщинъ, ничтожномъ въ войнѣ, ничтожномъ въ правленіи, ничтожномъ во всемъ, кромѣ искусства притворяться великимъ.
   Онъ оставилъ несовершеннолѣтнему наслѣднику своему голодный и обнищавшій народъ, избитую и униженную армію, опустошенныя дурнымъ управленіемъ и преслѣдованіемъ провинціи, раздѣленный на партіи дворъ, свирѣпый расколъ въ церкви, несмѣтный долгъ, пустую казну, неизмѣримые дворцы, безчисленный придворный штатъ, безцѣнныя сокровища и убранства. Весь сокъ и пища государства извлекались, по-видимому, для питанія одного раздутаго и вреднаго нароста. Нація была истощена. Дворъ былъ болѣзненно-цвѣтущъ. Не видно однако, чтобы, въ продолженіе его царствованія, тѣ сцѣпленія понятій, которыя привязывали народъ къ монархіи, утратили свою силу. Онъ не радѣлъ о драгоцѣннѣйшихъ интересахъ народа или жертвовалъ ими, но за то поражалъ его воображеніе. Тѣ самыя вещи, которыя должны были сдѣлать его наименѣе популярнымъ -- чудеса роскоши и великолѣпіе, которыми окружена была его особа, въ то время какъ за оградою его парковъ не видно было ничего кромѣ голодной смерти и отчаянія,-- увеличивали, повидимому, почтительную привязанность, которую чувствовали къ нему подданные. Что правительства существуютъ единственно для блага народа, есть, кажется, самая ясная и простая изъ всѣхъ истинъ. Исторія доказываетъ однако, что истина эта одна изъ самыхъ темныхъ. Мы едва ли удивимся тому, что она бываетъ столь рѣдко присуща умамъ правителей, если посмотримъ, какъ медленно и съ какими страданіями доходятъ народы до ея познанія.
   Былъ, правда, одинъ французъ, открывшій начала, безъ которыхъ, кажется, невозможно теперь обойтись, именно: что массы не созданы на пользу единицы; что истинно-хорошее правительство не то, которое сосредоточиваетъ великолѣпіе при дворѣ, но то, которое распространяетъ счастье въ народѣ; что король, который одерживаетъ побѣду за побѣдою и прибавляетъ провинцію къ провинціи, можетъ заслужить не удивленіе, но совсѣмъ другое чувство человѣчества. Таковы были ученія Фенелона. Разсматриваемый какъ эпическая поэма, "Телемакъ" едва ли можетъ быть поставленъ выше "Leonidas" Гловера или "Epigoniad" Вильки. Разсматриваемый какъ трактатъ о политикѣ и нравственности, онъ грѣшитъ подробностями, и высказываемыя имъ истины кажутся нынѣшнимъ читателямъ избитыми. Но, если мы сравнимъ духъ, въ какомъ онъ написанъ, съ духомъ, которымъ проникнута вся остальная французская литература того вѣка, то замѣтимъ, что, хотя съ виду обыкновенный, онъ въ дѣйствительности былъ однимъ изъ самыхъ оригинальныхъ произведеній, которыя когда-либо появлялись. Основныя начала политической нравственности Фенелона, признаки, по которымъ онъ судилъ объ учрежденіяхъ и людяхъ, были абсолютно-новыми для его соотечественниковъ. Онъ передавалъ ихъ, дѣйствительно, съ полнѣйшимъ успѣхомъ своему царственному питомцу. Но насколько они были непонятны большинству людей -- говоритъ намъ Сен-Симонъ. Этотъ интересный писатель разсказываетъ намъ, какъ о вещи почти невѣроятной, о томъ, какъ герцогъ Бургундскій заявилъ, что, по его мнѣнію, короли существуютъ для блага народа, а не народъ для блага королей. Сен-Симонъ радуется гуманности подобнаго заявленія; но пораженъ его новизною и испуганъ его смѣлостью. Онъ ясно говоритъ, что не безопасно было высказывать подобное мнѣніе при дворѣ Людовика. Изъ всѣхъ членовъ этого двора Сен-Симонъ былъ менѣе всѣхъ царедворцемъ. Онъ былъ однимъ изъ передовыхъ членовъ тогдашней оппозиціи. Нравъ его былъ гордый, колкій и циническій. Въ религіи онъ былъ янсенистомъ; въ политикѣ -- менѣе сердечнымъ роялистомъ, нежели большинство его собратовъ. Его воззрѣнія и расположеніе духа предохранили его отъ иллюзій, которыми пріемы Людовика очаровывали другихъ. Онъ не любилъ и не уважалъ короля. Однако, даже и этотъ человѣкъ,-- одинъ изъ самыхъ либеральныхъ людей Франціи,-- онѣмѣлъ отъ изумленія, услышавъ проповѣдываніе основной аксіомы всякаго правительства, аксіомы, которую, въ наше время, никто не станетъ оспаривать ни въ Англіи, ни во Франціи, которую признаетъ самый рѣшительный тори, какъ и самый рьяный радикалъ, и касательно которой карлистъ согласится съ самымъ свирѣпымъ республиканцемъ "крайней лѣвой стороны". Никто не отдастъ Фенелону справедливости, если не будетъ постоянно помнить, что "Телемакъ" написанъ былъ въ вѣкѣ и у народа, гдѣ смѣлые и независимые мыслители приходили въ изумленіе при слухѣ, что 20 милліоновъ человѣческихъ существъ не созданы на пользу одного. Произведеніе это считается обыкновенно школьною книгою, весьма годною для дѣтей, по легкости слога и безукоризненной ея нравственности, но нестоющею вниманія государственныхъ людей и философовъ. Мы видимъ въ ней,-- если только не ошибаемся,-- первое слабое мерцаніе долгаго и яркаго дня умственнаго свѣтила, проблескъ надежды на великое освобожденіе, неразвитый зародышъ Хартіи и Кодекса.
   Какіе высокіе интересы связаны были съ жизнью герцога Бургундскаго! И какой отличный отъ настоящаго характеръ приняла бы исторіи Франціи, еслибъ онъ достигъ возраста своего дѣда или своего сына, еслибъ ему дано было показать, какъ много можетъ быть сдѣлано для человѣчества величайшею добродѣтелью при величайшемъ счастіи! Едва-ли есть въ исторіи что-либо болѣе замѣчательное, чѣмъ оставшіяся у насъ описанія этого необыкновеннаго человѣка. Пылкая и необузданная натура, проявлявшаяся въ ранней молодости; совершенная перемѣна, произведенная въ характерѣ разумнымъ воспитаніемъ; пламенное благочестіе; щедрая благотворительность; строгость, съ какою онъ судилъ себя; великодушіе, съ какимъ онъ судилъ другихъ; твердость, съ какою онъ одинъ, въ цѣломъ дворѣ, сопротивлялся повелѣніямъ Людовика, когда дѣло касалось щекотливаго религіознаго вопроса; состраданіе, съ какимъ онъ одинъ, въ цѣломъ дворѣ, защищалъ развратныхъ Орлеановъ противъ ихъ поносителей; обширные планы для блага народа; дѣятельность въ занятіяхъ; любовь къ литературѣ; сильныя семейныя привязанности; неграціозная наружность и застѣнчивое, неловкое обращеніе, скрывавшія столько рѣдкихъ качествъ отъ глазъ насмѣшливыхъ царедворцевъ его дѣда -- дѣлали характеръ его самымъ интереснымъ, какой можно найти въ лѣтописяхъ его дома. Онъ рѣшился, если вступитъ на престолъ, удалить тотъ чванный дворъ, который содержался разорительнымъ для народа иждивеніемъ; хранить миръ; устранить злоупотребленія, открывавшіяся въ любой части системы доходовъ; уничтожить или измѣнить притѣснительныя привилегіи; преобразовать отправленіе правосудія и возстановить учрежденіе Генеральныхъ штатовъ. Еслибъ онъ управлялъ Франціею лѣтъ 40 или 50, то великое движеніе ума человѣческаго,-- которое не могло быть задержано никакимъ правительствомъ, которое дурное правительство дѣлало только болѣе бурнымъ,-- было бы, вѣроятно, мирными средствами приведено къ счастливому результату.
   Болѣзнь и кручина похитили у міра ту мудрость и добродѣтель, которыхъ онъ не былъ достоинъ. Въ теченіе двухъ поколѣній, Франція управлялась людьми, которые, при всѣхъ порокахъ Людовика XIV, не имѣли ни одной изъ тѣхъ хитростей, посредствомъ которыхъ этотъ блестящій государь выдавалъ свои пороки аа добродѣтели. Народу приходилось теперь увидѣть тираннію во всей ея наготѣ. Эта безстыдная Дуэсса лишилась своихъ пышныхъ украшеній. Она была всегда отвратительна; но странное волшебство дѣлало ее красивою и великолѣпною въ глазахъ добровольныхъ ея рабовъ. Волшебство было теперь разрушено; безобразіе обнаружилось явно; и поклонники, недавно столь счастливые и гордые, отвернулись отъ нея, пораженные ужасомъ и омерзѣніемъ.
   Сперва явилось Регентство. Строгость, съ какою Людовикъ, къ концу своей жизни, требовалъ отъ окружавшихъ его наружнаго уваженія къ религіознымъ обязанностямъ, произвела дѣйствіе, подобное тому, какое въ Англіи произвела суровость пуританъ. Мадамъ де-Ментенонъ, въ эпоху величія, гордилась тѣмъ, что набожность сдѣлалась модою. Она, дѣйствительно, была модою, и прошла подобно модѣ. Суровость тирана на старости лѣтъ его оскорбляла нравственность высшихъ классовъ сильнѣе даже, чѣмъ его распутство къ молодости. Онъ не только не исправилъ ихъ пороковъ, но, заставляя ихъ быть ханжами, поколебалъ въ нихъ вѣру въ добродѣтель. Они нашли до того удобнымъ дѣлать благочестивую гримасу, что имъ стало естественнымъ считать все благочестіе гримасою. Времена измѣнились. Пенсіи, полки и аббатства нельзя было болѣе получать помощью исправной исповѣди и тяжкаго покаянія; и подслужливые царедворцы, соблюдавшіе постъ какъ трапписты {Монашескій орденъ, основанный въ 1122 г., принялъ съ половины XVII вѣка особенно-суровый характеръ. Монахи этого ордена не только соблюдаютъ вѣчный, необыкновенно-строгій постъ, но лишены права что-либо произносить вслухъ, кромѣ молитвъ и привѣтствія своего: "Memento mori". Орденъ этотъ существуетъ и по настоящее время во Франціи, Америкѣ и Англіи."} и возводившіе очи горѣ при каждомъ назидательномъ мѣстѣ проповѣди, произнесенной въ присутствіи короля, добивались до титула roué такъ же усердно, какъ добивались до титула dévot, и отправлялись въ теченіе страстной недѣли на палеройяльскія пиршества такъ же охотно, какъ прежде являлись на проповѣди Macсильона.
   Регентъ былъ, во многихъ отношеніяхъ, факсимиле нашего Карла II. Подобно Карлу, онъ былъ добродушнымъ человѣкомъ, но совершенно лишеннымъ чувствительности. Подобно Карлу, онъ имѣлъ хорошія природныя способности, которыя плачевная безпечность сдѣлала безполезными для государства. Подобно Карлу, онъ считалъ всѣхъ людей испорченными и корыстолюбивыми, однако не отворачивался отъ нихъ за то, что они были такими. Мнѣніе его о человѣческой натурѣ было мнѣніе Гулливера; во онъ не смотрѣлъ на человѣческую натуру съ отвращеніемъ Гулливера. Онъ думалъ, что онъ и ближніе его были ягу {Индѣйское племя въ Южной Америкѣ.}? и считалъ ягу весьма пріятнымъ животнымъ. Никогда не бывало болѣе общительныхъ правителей какъ Карлъ и Филиппъ Орлеанскій, и никогда не бывало правителей менѣе способныхъ къ дружбѣ. Нравы этихъ ловкихъ пикниковъ были до того легки, а умы ихъ до того вялы, что привычка заступала у нихъ мѣсто привязанности и дѣлала ихъ орудіемъ людей, которыми они не дорожили ни на-волосъ. Въ любвы оба были исключительно-чувственными людьми, безъ деликатности и нѣжности. Въ политикѣ -- оба ни мало не дорожили ну даннымъ словомъ, ни національною частью. Карлъ заперъ казначейство. Филиппъ покровительствовалъ Системѣ {Герцогъ Орлеанскій, по-видимому, постоянно содѣйствовалъ осуществленію системы Ло. 26 августа 1718 г. онъ пустилъ въ ходъ даже lit-de-justice съ тѣмъ, чтобы заставить парламентъ, который оказывалъ постоянное противодѣйствіе Ло, призвать всѣ эдикты о банкахъ. Въ сущности же, Филиппомъ руководила только алчность, и Система гораздо болѣе пострадала нежели выиграла отъ этого покровительства.}. Совѣщательная собранія Карла были руководимы золотомъ Карильона; совѣщательныя собранія Филиппа -- золотомъ Вальполя {Черезъ посредство Baeillon получалъ Карлъ II свою пенсію отъ Французскаго двора и совершена была продажа Дюнкирхена.-- Сэръ Ровенъ Вальполь, графъ Орфордскій и лордъ-канцлеръ царствованія Георга I, отличался искусствомъ веденія подкуповъ, какъ внѣ, такъ и внутри государства. Англійское правительство, понявъ, что система Ло прямо вела Францію на степень могущественной морской державы, употребляло всевозможныя средства, чтобы уклонить совѣтниковъ регента за свою сторону и подорвать систему Ло.}.
   Карлъ велъ изъ частныхъ видовъ войну съ Голландюю, естественною союзницею Англіи. Филиппъ велъ изъ частныхъ видовъ войну съ испанскою отраслью Бурбонскаго дома, естественною союзницею и сверхъ того твореніемъ Франціи. Параллель эту можно бы продолжить даже въ мелочахъ. Оба государи любили экспериментальныя науки и проводили въ лабораторіи много времени, которое они гораздо полезное могли бы провести въ завѣденіи совѣта. Оба были привезены жъ своимъ родственницамъ сильнѣе, чѣмъ къ какому-либо другому человѣческому существу; и въ обоихъ случаяхъ подозрѣвалось, что привязанность эта же была совершенно невинною. Въ личной храбрости и во всѣмъ добродѣтеляхъ, связанныхъ съ личною храбростью, регентъ безспорно превосходилъ Карла. Карлъ, дѣйствительно, едва лишь избѣжалъ пятна трусости. Филиппъ былъ чрезвычайно храбръ; и, какъ большая часть храбрыхъ людей, былъ вообще откровененъ и искрененъ. Въ Карлѣ, къ прочимъ его порокамъ, присоединялось еще притворство.
   Правленіе регента было едва-ли менѣе вредно, и было безконечно болѣе позорно, нежели правленіе умершаго монарха. Великолѣпными общественными постройками и въ гигантскихъ размѣрахъ веденными войнами, Людовикъ довелъ народъ свой до бѣдствія. Регентъ увеличилъ это бѣдствіе обманами, которыхъ постыдилась бы хромая утка на биржѣ. Франція, даже подъ гнетомъ самыхъ тяжкихъ бѣдствій, уважала побѣдителя. Она презирала плута.
   Когда Орлеаны и негодный Дювуа исчезли, власть перешла къ герцогу Бурбонскому, принцу униженному въ глазахъ, общества позорно-своекорыстнымъ участіемъ, которое онъ принималъ въ продѣлкахъ Системы, и смиренностью, съ которою переносилъ капризы распутной и повелительной женщины {Марта де-При, жена французскаго посланника при Туринскомъ дворѣ.}. Казалось, суждено было, чтобы каждая отрасль королевской фамиліи послѣдовательно навлекла на себя омерзѣніе и презрѣніе націи.
   Между паденіемъ Герцога Бурбонскаго и кончиною Флёги было нѣсколько лѣтъ бережливаго и умѣреннаго правленія. Потомъ опять возобновился попятный ходъ монархіи. Распутство при дворѣ, расточительность въ авансахъ, расколъ въ церкви, акціи въ парламентахъ, несправедливая война, кончившаяся позорнымъ миромъ,-- все, что знаменуетъ, и все, что производитъ паденіе великихъ имперій, наполняетъ исторію этого бѣдственнаго періода. Внѣ государства французы были разбиваемы и нижаемы повсюду, на сушѣ и на водѣ, на Эльбѣ и на Рейнѣ, въ Азіи и въ Америкѣ. Дома, они переходили изъ рукъ въ руки, отъ визиря къ визирю, отъ султана къ султаншѣ, пока не достигли той точки, ниже которой нельзя спуститься въ пропасть позора; пока иго Мопу не заставило ихъ тосковать по Шуазелѣ; пока мадамъ дю-Барри не научила ихъ жалѣть о мадамъ де-Помпадуръ.
   Но, какъ ни велика была непопулярность монархіи, непопулярность аристократіи была еще больше,-- и это не безъ причины. Тираннія одного лица гораздо сноснѣе тиранніи касты. Древнія привилегіи были оскорбительны и ненавистны для новаго богатства и новаго знанія. Все предзнаменовало приближеніе необыкновенной революціи,-- революціи, которой суждено было измѣнить не только форму правленія, но и распредѣленіе собственности и всю соціальную систему,-- революціи, дѣйствіе которой должно было сдѣлаться чувствительнымъ у каждаго очага во Франціи,-- новой Jaquerie, въ которой побѣда должна была остаться за Jaques bonhomme. Во главѣ движенія были люди денегъ и люди литературы -- оскорбленная гордость богатства и оскорбленная гордость ума. Несмѣтная толпа, сдѣлавшаяся невѣжественною и жестокою отъ угнетенія, свирѣпствовала позади.
   Мы очень сомнѣваемся, чтобы это великое потрясеніе могло быть отвращено какимъ-либо путемъ, которымъ могъ бы слѣдовать Людовикъ XVI. Но увѣрены, что если былъ такой путь, такъ это путь предложенный Тюрго. Церковь и аристократія,-- съ тою неспособностью предвидѣть опасность и понимать, что дѣла могутъ идти иначе, нежели шли, которая почти всегда порождается долгимъ обладаніемъ властью,-- смѣялись надъ совѣтомъ, который могъ бы спасти ихъ. Онѣ не хотѣли имѣть реформы, и имѣли революцію. Онѣ не хотѣли платить ничтожную подать вмѣсто ненавистной corvées, и дождались того, что замки ихъ были разрушены, а земли проданы чужимъ. Онѣ не хотѣли выносить Тюрго, и были принуждены выносить Робеспьера.
   Потомъ правители Франціи, какъ бы пораженные слѣпотою свыше, вдались очертя голову въ Американскую войну. Такимъ образомъ, они сдѣлали одновременно двѣ великія ошибки. Они поощряли революцію и увеличивали въ то же время общественныя тягости, давленіе которыхъ бываетъ вообще непосредственною причиною революцій. Исходъ войны возвышалъ энтузіазмъ демократовъ-теоретиковъ. Финансовыя затрудненія, произведенныя войною, увеличивали неудовольствіе того обширнѣйшаго класса людей, который мало заботился о теоріяхъ, и много -- о налогахъ.
   Собраніе Генеральныхъ штатовъ было сигналомъ для взрыва всѣхъ страстей, накопленныхъ столѣтіемъ. Въ этомъ собраніе были, безъ сомнѣнія, весьма способные люди. Но они не имѣли никакихъ практическихъ свѣдѣній въ искусствѣ управленія. Всѣ великія англійскія революціи велись практическими государственными людьми. Французская революція была ведена одними теоретиками. Наше государственное устройство никогда не было такъ далеко позади вѣка, чтобы сдѣлаться предметомъ отвращенія для народа. Поэтому, англійскія революціи совершались съ цѣлью защиты, исправленія и возстановленія, а не съ единственною цѣлью разрушенія. Соотечественники наши всегда, даже во время самыхъ сильныхъ волненій, отзывались почтительно о формѣ правленія, водъ которою они жили и нападали только на то, что считали ея поврежденіями. Даже въ дѣлѣ нововведеній они постоянно обращались къ древнимъ уставамъ; они рѣдко искали въ чужихъ краяхъ образцовъ для подражанія; они рѣдко гонялись за утопическими теоріями; они не старались доказывать, что свобода есть естественное право людей; они довольствовались смотрѣть на нее какъ на природное право англичанъ. Ихъ общественный договоръ {Magna Charta.} -- не вымыселъ. Онъ до сихъ поръ существуетъ на томъ же пергаментѣ, съ тою же восковою печатью, приложенною въ Реннимедѣ, и засвидѣтельствованный дворянскими именами Маришалей и Фицгервертовъ. Никакія общія доказательства о первоначальномъ равенствѣ людей, никакіе изящные разсказы изъ Плутарха и Корнелія Непота никогда не производили на нихъ такого сильнаго впечатлѣнія какъ ихъ собственныя, близко знакомыя имъ слова Magna, Habeas Corpus, Trial by Jury, Bill of Rights. Эта сторона нашего національнаго характера имѣетъ, безъ сомнѣнія, свои неудобства. Англичанинъ слишкомъ часто разсуждаетъ о политикѣ скорѣе въ духѣ законовѣда, чѣмъ философа. Въ его любви къ свободѣ есть слишкомъ часто что-то узкое, что-то исключительное, что-то жидовское, если можно такъ выразиться. Онъ расположенъ смотрѣть на народныя права, какъ на особенное наслѣдіе избраннаго племени, къ которому онъ принадлежитъ. Онъ склоненъ скорѣе оттолкнуть, чѣмъ ободрить иностраннаго прозелита, добивающагося участія въ этихъ исключительныхъ правахъ. Совсѣмъ другой былъ духъ Учредительнаго собранія. Оно не имѣло ни одной изъ нашихъ узкостей; но не имѣло вовсе нашей практической ловкости въ управленіи дѣлами. Оно не знало, какъ установить порядокъ въ собственныхъ преніяхъ, а считало себя способнымъ издавать законы для цѣлаго міра. Все прошедшее было для него отвратительнымъ. Всѣ его сладкія надежды связаны были съ будущимъ. Надежды были для него тѣмъ, чѣмъ для насъ воспоминанія. Въ учрежденіяхъ своей отчизны оно не находило ничего, что могло бы любить или чѣмъ могло бы восхищаться. Какъ бы оно далеко ни смотрѣло назадъ, оно не могло видѣть ничего, кромѣ тиранніи одного класса и униженія другаго,-- франкъ и галлъ, рыцарь и виланъ, джентльменъ и roturier. Оно ненавидѣло монархію, церковь, дворянство. Оно вовсе не дорожило ни Генеральными штатами, ни парламентомъ. Долго было въ модѣ приписывать всѣ совершенныя имъ безумства сочиненіямъ философовъ. Мы думаемъ, что язвительность этихъ сочиненій происходила не отъ чего другаго, какъ только отъ дурнаго управленія. Это несправедливо, что французы покидали указанія опыта ради теоріи. Они довольствовались теоріями, потому что не имѣли никакой опытности въ хорошемъ правленіи. Они бредили о первобытномъ соціальномъ договорѣ, оттого именно, что у нихъ не было хартіи. Какъ только имъ даны были посредственныя учрежденія, они тотчасъ же стали смотрѣть за этими учрежденіями. Въ 1830 г. ихъ сборнымъ кликомъ было; Vive la Charte! Въ 1789 они могли собираться вокругъ однѣхъ лишь теорій. Они видѣли соціальныя различія только въ дурной формѣ; а потому естественно было, что они должны были прельститься софизмами о равенствѣ людей. Они истытали столько бѣдствій отъ державности королей, что имъ извинительно было охотно слушать тѣхъ, которые проповѣдывали имъ, въ преувеличенномъ видѣ, ученіе о державности народа.
   Англичане, довольствуясь собственными національными воспоминаніями и именами, никогда не искали образцовъ въ учрежденіяхъ Греція и Рима. Французы, ничего не имѣя въ собственной исторіи, на что могли бы оглянуться съ удовольствіемъ, прибѣгали къ исторіи великихъ древнихъ республикъ: свѣдѣнія свои объ этихъ республикахъ они черпали не изъ писателей того времени, а изъ романовъ, писанныхъ педантическими моралистами спустя долгое время послѣ исчезновенія общественной свободы. Они пренебрегали Ѳукидидомъ ради Плутарха. Слѣпые сами, они брали себѣ слѣпыхъ путеводителей. Они не имѣли никакой опытности въ дѣлѣ свободы, а заимствовали свои мнѣнія отъ людей, которые имѣли въ этомъ отношеніи не болѣе опытности, чѣмъ они сами, и которыхъ воображеніе, воспламененное таинственностью и неудовлетворенной потребностью, преувеличивало невѣдомое наслажденіе; отъ людей, бредившихъ патріотизмомъ и не имѣвшихъ никогда отечества, восхвалявшихъ убійство тирановъ и ползавшихъ у ногъ тирановъ. Правило, которому научились въ этой школѣ французскіе законодатели, состояло въ томъ, что политическая свобода есть цѣль, а не средство; что она не только драгоцѣнна какъ сильный оплотъ порядка, собственности и нравственности; но что она, сама по себѣ, есть высокое и первѣйшее счастье, для котораго безъ малѣйшаго угрызенія совѣсти, слѣдуетъ жертвовать норядкомъ, собственностью и нравственностью. Уроки, которые можно извлечь изъ древней исторіи, дѣйствительно весьма полезны и важны; но ихъ не могли, вѣроятно, извлечь люди, которые, во всѣхъ своихъ рапсодіяхъ объ Аѳинской демократіи, совершенно, кажется, забывали, что въ этой демократіи было десять рабовъ на одного гражданина; и которые нападки свои на аристократовъ постоянно украшали панегириками Бруту и Катону -- двумъ аристократамъ, болѣе свирѣпымъ, надменнымъ и исключительнымъ, чѣмъ кто-либо изъ эмигрировавшихъ съ графомъ д'Артуа.
   Мы никогда не встрѣчали такой яркой и привлекательной картины Національнаго собранія, какую представилъ намъ г. Дюмонъ. Его Мирабо, въ особенности, безподобенъ. Всѣ прежніе портреты Мирабо были плохими малеваніями въ сравненіи съ этимъ. Одни были простыми фантазіями, другіе -- грубыми карикатурами: этотъ же -- живое лицо, не богъ и не демонъ, а человѣкъ, французъ, французъ XVIII столѣтія, съ большими талантами, съ сильными страстями, испорченный дурнымъ воспитаніемъ, окруженный соблазнами всякаго рода, доведенный одно время, вслѣдствіе немилости, до отчаянія, а потомъ опять упоенный славою. Всѣ его противорѣчащія другъ другу и, по-видимому, несовмѣстныя качества до того перемѣшаны въ этомъ представленіи, что составляютъ естественное и гармоническое цѣлое. До сихъ поръ Мирабо былъ для насъ,-- да, кажется, и для большинства читателей исторіи,-- не человѣкомъ, но цѣлымъ рядомъ антитезъ. Отнынѣ онъ дѣлается настоящимъ человѣческимъ существомъ,-- существомъ, правда, замѣчательнымъ и эксцентрическимъ, но совершенно понятнымъ.
   Мирабо любилъ, по словамъ г. Дюмона, давать странныя сложныя прозвища. Такимъ образомъ, г. де-Лафайетъ былъ Grandison-Cromwell, прусскій король д'Эсприменвиль -- Crispin-Catiline. Кажется, самъ Мирабо могъ бы быть названъ, на его же собственный ладъ, Wilkes-Chatham. Подобно Вилькзу {John Wilkes -- одинъ изъ наиболѣе популярныхъ публицистовъ Англіи, во времена Георга III. За журналъ свой "North Briton" и за нѣкоторыя другія изданныя имъ сочиненія онъ подвергался неоднократному преслѣдованію правительства, но постоянно имѣлъ на своей сторонѣ народную партію (ум. 1797).}, онъ былъ чувственъ, легкомысленъ и равнодушенъ къ стыду. Подобно Вилькзу, онъ навлекъ на себя, особенною рѣзкостью своей безнравственности и непристойностью своихъ литературныхъ произведеній, порицанія даже людей веселья. Подобно Вилькзу, онъ былъ невнимателенъ не только къ законамъ нравственности, но и къ законамъ чести. Между тѣмъ, подобно Вилькзу, притворно старался соединить характеръ демагога съ характеромъ изящнаго джентльмена. Своимъ хорошимъ и добрымъ расположеніемъ духа онъ, подобно Вилькзу, снискалъ себѣ уваженіе многихъ, презиравшихъ его характеръ. Подобно Вилькзу, онъ былъ отвратительно безобразенъ; подобно Вилькзу, онъ шутилъ надъ своимъ безобразіемъ; и, подобно Вилькзу, онъ, не смотря на свое безобразіе, былъ весьма внимателенъ къ своей одеждѣ и имѣлъ большой успѣхъ въ дѣлахъ волокитства.
   Походя на Вилькза въ низшихъ и грубѣйшихъ сторонахъ своего характера, онъ въ высшихъ своихъ качествахъ имѣлъ нѣкоторое сходство съ Чатамомъ. Краснорѣчіе его, на сколько можно судить объ этомъ, имѣло не малое сходство съ краснорѣчіемъ великаго англійскаго министра. Онъ не имѣлъ особеннаго успѣха въ длинныхъ обработанныхъ рѣчахъ. Съ другой стороны, онъ не былъ и точнымъ, всегда готовымъ дебетеромъ. Внезапные порывы, бывшіе, по-видимому, слѣдствіемъ вдохновенія; короткія фразы, являвшіяся, подобно молніи, ослѣпительными, жгучими, все передъ собою поражающими; фразы, которыя, будучи произнесены въ критическія минуты, рѣшали судьбу великихъ вопросовъ; фразы, вдругъ дѣлавшіяся пословицами; фразы, которыя всякій до сихъ поръ знаетъ наизусть,-- составляли особенную ораторскую силу какъ Чатама, такъ и Мирабо. Были гораздо болѣе великіе ораторы, гораздо болѣе великіе государственные люди, чѣмъ каждый изъ нихъ; но мы сомнѣваемся, производилъ ли кто-либо въ новѣйшія времена такое обширное личное вліяніе на бурныя и разногласныя собранія. Власть обоихъ была на столько же нравственною, на сколько и умственною. Въ истинномъ достоинствѣ характера, въ частной и общественной добродѣтели, могло бы казаться нелѣпымъ дѣлать между ними какое-либо сравненіе; но у нихъ была одинакая надменность и пылкость нрава. Въ ихъ рѣчи и манерѣ была гордая самоувѣренность, повелительность и свирѣпость страсти, передъ которыми робѣли всѣ обыкновенные умы. Даже Моррей и Чарльзъ Тоунзгендъ, хотя они были въ умственномъ отношеніи не ниже Чатама, всегда бывали имъ запуганы. Барнавъ, такимъ же образомъ, хотя и былъ самымъ лучшимъ дебетеромъ въ Національномъ собраніи, отступалъ передъ энергіею Мирабо. Люди не бываютъ,-- кромѣ какъ въ плохихъ повѣстяхъ,-- безусловно хорошими или безусловно дурными. Едва ли можно отвергать, что добродѣтель лорда Чатама была нѣсколько театральною. Съ другой стороны, у Мирабо не было, дѣйствительно, ничего, заслуживающаго названія добродѣтели, кромѣ того несовершеннаго субститута добродѣтели, находящагося почти во всѣхъ высшихъ умахъ -- чувства прекраснаго и добраго; чувства, которое доходило иногда до искренняго энтузіазма и которое, въ соединеніи съ жаждою возбудить удивленіе, давало иногда его характеру блескъ, походившій на блескъ истинной доброты, какъ "блѣдное, поблёкшее сіяніе", мерцавшее вокругъ падшаго архангела, походило на ослѣпительный блескъ духовъ, сохранившихъ свое первоначальное состояніе.
   Въ Мемуарахъ этихъ есть нѣсколько другихъ удивительныхъ портретовъ замѣчательныхъ личностей. Портреты Сіеса и Талейрана, въ особенности, суть образцовыя произведенія, полныя жизни и выраженія. Но ничего не интересовало насъ такъ въ этой книгѣ, какъ свѣтъ, который, безъ хвастовства и, можно сказать, безсознательно, бросаетъ г. Дюмонъ на собственный своей характеръ. Непреклонная прямота, глубокое милосердіе, добродушіе, скромность, независимость духа, пылкая филантропія, непритворное равнодушіе къ деньгамъ и славѣ -- составляютъ характеръ, хотя и не имѣющій въ себѣ ничего неестественнаго, но, кажется, болѣе приближающійся къ совершенству, чѣмъ характеръ какихъ-либо вымышленныхъ Grandieons и Allworthys. Произведеніе это, правда, не совершенно таково, какимъ мы разсчитывали видѣть его: оно живѣе, живописнѣе, пріятнѣе нежели мы ожидали; а съ другой стороны, оно менѣе глубокое и менѣе философское произведеніе. Но, если оно и не вполнѣ таково, какимъ можно было бы ожидать его отъ ума г. Дюмона, то оно, безъ сомнѣнія, вполнѣ таково, какимъ можно было ожидать его отъ подобнаго сердца.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru