Бюргер Готфрид Август
Избранные стихотворения

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

БЮРГЕРЪ.

  
   Нѣмецкіе поэты въ біографіяхъ и образцахъ. Подъ редакціей Н. В. Гербеля. Санктпетербургъ. 1877.
  
   1. Ленора. -- В. Жуковскаго
   2. Дочь Таубенгеймскаго пастора. -- Н. Гербеля
   3. Пѣснь о вѣрности.-- Ѳ. Миллера
   4. Вейнсбергскія женщины.-- Н. Гербеля
   5. Похищеніе Европы.-- Ѳ. Миллера
   6. Одинокій пѣвецъ.-- Д. Минаева
   7. Труженику. -- Д. Минаева
  
   Готфридъ-Августъ Бюргеръ, народный нѣмецкій поэтъ и авторъ "Леноры" и "Дочери Таубенгейнскаго пастора", родился въ ночь на 1-е января 1748 г. въ Мольмерсвендѣ, близь Гарцгероде. Отецъ его, мѣстный пасторъ, до десяти лѣтъ училъ его только читать и писать; но и тогда уже въ нёмъ проявлялись поэтическія наклонности. Онъ любилъ уединеніе и охотно предавался чувству страха, наводимому сумракомъ, темнотою лѣса и пустынною мѣстностью, и даже пытался писать стихи, не имѣя предъ собою никакого другого образца, кромѣ молитвенника. Въ 1760 году онъ былъ отданъ въ амерслебенскую школу, откуда вскорѣ перешолъ въ гальскую педагогію, а въ 1764 году поступилъ въ Гальскій университетъ и сталъ слушать въ нёмъ лекціи богословія. Здѣсь Бюргеръ свёлъ тѣсную дружбу съ Клоцемъ, которая имѣла сильное и пагубное вліяніе на его впечатлительную и чувственную натуру. Желая перемѣнить богословіе, которое ему плохо давалось, на правовѣдѣніе, онъ оставилъ Галле и переѣхалъ въ Гёттингенъ. Но и здѣсь, въ домѣ свекрови Клоца, онъ сошолся снова съ людьми, сношенія cъ которыми не могли быть полезны ни для его учоныхъ занятій, ни для здоровья. Дѣдъ Бюргера, который до-сихъ-поръ одинъ поддерживалъ его, узнавъ о его гёттингенскихъ похожденіяхъ, вовсе отъ него отказался. Предоставленный самому себѣ, Бюргеръ вѣроятно погибъ бы, если бъ не связи съ Бойе, Гельти, Миллеромъ, Фоссомъ, обѣими Штолбергами, Крамеромъ и Лейзевицемъ, которые въ то время учились въ Гёттингенѣ, а впослѣдствіи сдѣлались извѣстными писателями. Общими ихъ силами Бюргеръ былъ выведенъ, наконецъ, на путь истинный и ревностно принялся, вмѣстѣ съ ними, за изученіе древнихъ и новыхъ писателей, въ особевности Шекспира, причёмъ собраніе шотландскихъ и англійскихъ балладъ, изданныхъ Перси, сдѣлалось его настольной книгой. Подъ вліяніемъ этихъ балладъ Бюргеръ взялся за перо -- и вскорѣ стихотворенія его пріобрѣли громкую извѣстность. По выходѣ изъ университета, Бюргеръ, благодаря хлопотать Бойе, получилъ мѣсто. Узнавъ о томъ, дѣдъ примирился съ нимъ и ссудилъ его изрядною суммою денегъ, которая, впрочемъ, по винѣ одного пріятеля, вскорѣ погибла для него безвозвратно. Это послѣднее несчастье было главною причиною окончательнаго разстройства его дѣлъ, оть котораго онъ уже не могъ избавиться до самой смерти и которое имѣло гибельное вліяніе на самую его литературную дѣятельность. Въ 1774 году Бюргеръ женился на дочери мѣстнаго чиновника Леонгарда -- и эта женитьба сдѣлалась скоро для него источникомъ невыносимыхъ страданій. Вотъ что говоритъ онъ самъ объ этомъ печальномъ событіи: "Уже стоя съ моей невѣстой предъ алтарёмъ, носилъ я въ себѣ искру самой пламенной страсти къ ея сестрѣ, которой въ то время было всего четырнадцать лѣтъ. Я это зналъ, но считалъ своё чувство мимолётнымъ. Конечно, мнѣ слѣдовало бы отступить отъ алтаря... Между-тѣмъ страсть моя не только не утихала, а, напротивъ, становилась съ каждымъ днёмъ всё сильнѣе, неутолимѣе. Къ тому же я былъ любимъ взаимно и, притомъ, также сильно, какъ я любилъ самъ. Если бы я захотѣлъ описатъ невыносимую борьбу любви и долга, терзавшую моё сердце, то написалъ бы цѣлую книгу, и давно бы погибъ, если бы женщина, соединённая со мною узами брака, была обыкновенной женщиной я, притомъ, менѣе велика душой. Чего бы не допустили никакіе законы, то дозволили себѣ три человѣка для собственнаго избавленія отъ вѣрной погибели. Обвѣнчанная со мною рѣшилась только называться моею женою, а другая быть ею въ дѣйствительности. Жена моя умерла въ 1784 году; въ слѣдующемъ я женился на единственной возлюбленной моего сердца, но, послѣ кратковременнаго обладанія ею, я черезъ годъ уже потерялъ её. Какъ она была дорога мнѣ и какъ мнѣ было горько потерять ее -- всё это видно изъ весёлыхъ и печальныхъ моихъ стихотвореній." Къ довершенію бѣдъ, обрушившихся на голову злополучнаго поэта, онъ вслѣдъ за тѣмъ лишился всего своего небольшого имущества въ одномъ неудавшемся предпріятіи, а происки заставили его отказаться отъ мѣста. Но онъ, конечно, съумѣлъ бы выдти изъ своего затрудвительнаго положенія и вознаградить свои потери, когда бы не смерть Молли, лишившая его окончательно мужества и силы. Затѣмъ онъ продолжалъ жить въ Гёттингенѣ, сначала въ качествѣ домашняго учителя, а съ 1789 года -- экстраординарнаго профессора, но безъ жалованья. Какъ ни трудно было ему снискивать пропитаніе переводами, но всё-таки положеніе его ещё могло бы быть сноснымъ, если бъ ему не попалось въ руки стихотвореніе одной швабской дѣвы, которая, будучи повидимому очарована его произведеніями, не задумалась публично предложить ему свою руку. Эта дѣвица была Марія-Христина-Елисавета Ганъ, уроженка города Штутгарта, двадцати одного года. Бюргеръ, озабоченный положеніемъ своихъ дѣтей, женился на ней въ 1790 году, желая дать мать сиротамъ; но не нашолъ въ ней того, чего искалъ, и этотъ необдуманный, романическій бракъ вскорѣ сдѣлался для него источникомъ невыразимаго горя, которое не уврачевалъ и формальный разводъ, послѣдовавшій черезъ два года. Одинокій, безъ родныхъ и друзей, совершевво изнемогшій душою и тѣломъ, безъ силъ и средствъ, Бюргеръ скудно пропитывался послѣдніе годы работою, которая истощала его до послѣдней степени. Небольшое содержаніе, назначенное ему и гановерскимъ правительствомъ не задолго до смерти, мало облегчило его тяжолое положеніе, но всё-таки избавило его отъ совершенной нищеты. Бюргеръ умеръ 8-го іюня 1794 года.
   Мнѣнія современниковъ о Бюргерѣ, какъ поэтѣ, очень расходятся. Одни хвалятъ безусловно всё имъ написанное; другіе, напротивъ, относятся къ нему уже слишкомъ строго. Возьмёмъ, для примѣра, мнѣнія двухъ литературныхъ свѣтилъ того времени: Шиллера и Августа Шлегеля. "Мы должны сознаться", говоритъ Шиллеръ въ своёмъ разборѣ стихотвореній Бюргера, "что поэзія Бюргера много ещё оставляетъ желать, что въ большей части ея мы не находимъ кроткаго, всегда ровнаго, всегда свѣтлаго мужского ума -- ума, посвящённаго въ тайны прекраснаго, благороднаго и истиннаго, и образовательно спускающагося къ народу, но никогда не отрекающагося отъ своего небеснаго происхожденія, не смотря на короткость съ народомъ. Бюргеръ нерѣдко мѣшается съ толпою, къ которой бы долженъ былъ только снисходить, и, вмѣсто того, чтобы, шутя и играя, тянуть её къ себѣ, ему часто нравится приравниватьея къ ней. Народъ, для котораго онъ пишетъ, къ сожалѣнію не всегда тотъ, который представляется ему подъ этимъ именемъ. Критикъ долженъ сознаться, что изъ всѣхъ стихотвореній Бюргера, онъ не можетъ назвать ни одного, которое бы доставило ему совершенно-чистое наслажденіе, безъ всякой примѣси неудовольствія... Поэтъ непремѣнно долженъ идеализировать свой предметъ: иначе онъ перестаётъ быть поэтомъ... Муза Бюргера носитъ на себѣ чисто-чувственный и часто тривіальный характеръ; любовь рѣдко представляется ему не однимъ наслажденіемъ или чувствительнымъ лицезрѣніемъ красоты... Если при чтеніи стихотвореній, о которыхъ можно сказать очень много хорошаго, мы указываемъ только на дурное, то эту несправедливость мы можемъ себѣ позволить только относятельно такого талантливаго и извѣстнаго поэта, какъ Бюргеръ." Шлегель же въ своихъ "Charakteristiken und Kritiken", напротивъ, находитъ всё написанное Бюргеромъ -- превосходнымъ. Заключаемъ нашу статью мнѣніежъ Шерра, какъ самымъ основательнымъ. "Бюргеръ", говоритъ онъ, "несчастная жизнь котораго обнаруживаетъ всѣ тёмныя стороны жизни нѣмецкаго поэта, есть, конечно, самый замѣчательный талантъ гёттингенскаго кружка. Во всёмъ характерѣ Бюргера есть много сходства съ Шубартомъ, не исключая и того, что онъ не могъ придать своимъ произведеніямъ высшаго освященія искусства. Въ его поэзіи проходитъ свѣжій лирическій народный тонъ, съ которымъ не могъ гармонировать искусственный и заучоный тевтонскій бардизмъ, почему мы не встрѣчаемъ его и у Бюргера. Но его одушевляетъ стремленіе къ свободѣ, которое своей истиной и силою далеко оставляетъ за собой порывы къ свободѣ гайнбунда, и Бюргерова "Твёрдость мужа", вмѣщённая въ одну строфу, вѣситъ больше, чѣмъ сотни безжизненныхъ пѣсенъ этихъ бардовъ. Его самая существенная поэтическая заслуга, его самая прочная дѣятельность состоятъ въ возвращеніи къ давно уже смолкшей поэзіи баллады, при чёмъ на истинную дорогу навело его собраніе англійскихъ народныхъ балладъ Перси. Онъ съ счастливымъ тактомъ выбиралъ свои сюжеты и обработывалъ ихъ съ драматическою живостью, живописною наглядностью и художественнымъ языкомвъ. "Ленора", "Пѣснь о бравомъ человѣкѣ" и "Дикій охотникъ" -- его лучшія произведенія."
   Полное собраніе сочиненій Бюргера состоитъ взъ семи томовъ. На русскій языкъ стихотворенія его переводили: Жуковскій ("Ленора"), Катенинъ ("Ольга"), Минаевъ ("Одинокій пѣвецъ" и "Труженикъ"), Миллеръ ("Пѣснь о вѣрности" и "Похищеніе Европы"), Гербель ("Дочь Таубенгеймскаго пастора" и "Вейнсбергскія жещины") и другіе.
  
                            I.
                       ЛЕНОРА.
  
             Ленорѣ снился страшный сонъ --
                  Проснулася въ испугѣ:
             "Гдѣ милый? Что съ нимъ? Живъ ли онъ
                  "И вѣренъ ли подругѣ?"
             Пошолъ въ чужую онъ страну
             За Фридерикомъ на войну.
                  Никто объ нёмъ не слышитъ;
                  А самъ онъ къ ней не пишетъ.
  
             Съ императрицею король
                  За что-то раздружилясь --
             И кровь лилась, лилась, доколь
                  Они не помирились.
             И оба войска, кончивъ бой,
             Съ музыкой, пѣснями, пальбой,
                  Съ торжественностью ратной
                  Пустились въ путь обратной.
  
             Идутъ, идутъ -- за строемъ строй:
                  Пылятъ, гремятъ, сверкаютъ.
             Родные, ближніе толпой
                  Встрѣчать ихъ выбѣгаютъ:
             Тамъ обнялъ друга нѣжный другъ,
             Тамъ сынъ -- отца, жену -- супругъ.
                  Всѣмъ радость, а Ленорѣ
                  Отчаянное горе.
  
             Она обходитъ ратный строй
                  И друга вызываетъ;
             Но вѣсти нѣтъ ей никакой:
                  Никто объ нёмъ не знаетъ.
             Когда же мимо рать прошла --
             Она свѣтъ Божій прокляла
                  И громко зарыдала,
                  И на землю упала.
  
             Къ Ленорѣ мать бѣжить съ тоской:
                  "Что такъ тебя волнуетъ?
             "Что сдѣлалось, дитя, съ тобой?"
                  И дочь свою цалуетъ.
             -- О, другъ мой, другъ мой, всё прошло!
             Мнѣ жизнь не жизнь, а скорбь и зло!
                  Самъ Богъ врагомъ Ленорѣ...
                  О, горе мнѣ! о, горе! --
  
             "Прости её, небесный Царь!"
                  -- Родная, помолися. --
             "Онъ благъ! Его руки мы тварь:
                  "Предъ Нимъ душой смирися."
             -- О, другъ мой, другь мой, всё какъ сонъ!
             Немилостивъ со мною Онъ:
                  Предъ Нимъ мой крикъ былъ тщетенъ,
                  И глухъ и безотвѣтенъ.
  
             "Дитя, отъ жалобъ удержись;
                  "Смири души тревогу;
             "Пречистымъ Таинъ причастись,
                  "Пожертвуй сердцемъ Богу."
             -- О, другъ мой, что во мнѣ кипитъ,
             Того и Богъ не усмиритъ!
                  Ни Тайнами, ни жертвой
                  Не оживится мертвой. --
  
             -- Но что, когда онъ самъ забылъ
                  Любви святое слово,
             И прежней клятвѣ измѣнилъ,
                  И связанъ клятвой новой? --
             "И ты, я ты объ немъ забудь!
             "Не рви тоской напрасно грудь:
                  "Не стоитъ слёзъ предатель;
                  "Ему судья -- Создатель."
  
             -- О, другъ мой, друтъ мой, всё прошло!
                  Пропавшее -- пропало!
             Жизнь безотрадную на зло
                  Мнѣ Провидѣнье дало.
             Угасни ты, противный свѣтъ!
             Погибни жизнь, гдѣ друга нѣтъ!
                  Самъ Богъ врагомъ Ленорѣ...
                  О, горе мнѣ! о, горе! --
  
             "Небесный Царь -- да ей проститъ
                  "Твоё долготерпѣнье!
             "Она не знаетъ, что творитъ:
                  "Ея душа въ забвеньѣ.
             "Дитя, земную скорбь забудь:
             "Ведётъ ко благу Божій путь;
                  "Смиреннымъ -- рай награда;
                  "Страшись мученій ада."
  
             -- О, другъ мой, что небесный рай,
                  Что адское мученье?
             Съ нимъ вмѣстѣ -- всё небесный рай;
                  Съ нимъ розно -- всё мученье.
             Угасни ты, противный свѣтъ!
             Погибни, жизнь, гдѣ друга нѣтъ!
                  Съ нимъ розно умерла я
                  И здѣсь и тамъ для рая. --
  
             Такъ дерзко, полная тоской,
                  Душа въ ней бунтовала:
             Творца на судъ она съ собой
                  Безумно вызывала,
             Терзалась, волосы рвала
             До той поры, какъ ночь пришла,
                  И тёмный сводъ надъ нами
                  Усыпался звѣздами.
  
             И вотъ -- какъ-будто лёгкій скокъ
                  Коня въ тиши раздался:
             Несётся по полю ѣздокъ;
                  Гремя, къ крыльцу примчался;
             Гремя, взбѣжалъ онъ на крыльцо
             И двери брякнуло кольцо...
                  Въ ней жилки задрожали...
                  Сквозь дверь ей прошептали:
  
             "Скорѣй сойди ко мнѣ, мой свѣтъ!
                  "Ты ждёшь ли друга, спишь ли?
             "Меня забыла ты, иль нѣтъ?
                  "Смѣёшься ли, грустишь ли?"
             -- Ахъ! милый! Богъ тебя принёсъ!
             А я? -- отъ горькихъ, горькихъ слёзъ
                  И свѣтъ въ очахъ затмился.
                  Ты какъ здѣсь очутился? --
  
             "Сѣдлаемъ въ полночь мы коней...
                  "Я ѣду издалёка.
             "Не медли, другъ -- сойди скорѣй:
                  "Путь дологъ, мало срока."
             -- На что спѣшить, мой милый, намъ?
             И вѣтеръ воетъ по кустамъ,
                  И тьма ночная въ полѣ.
                  Побудь со мной на волѣ. --
  
             "Что нужды намъ до тьмы ночной!
                  "Въ кустахъ пусть вѣтеръ воетъ.
             "Часы бѣгутъ; конь борзый мой
                  "Копытомъ землю роетъ:
             "Нельзя намъ ждать. Сойди, дружокъ!
             "Намъ долгій путь, намъ малый срокъ.
                  "Не въ пору сонъ и нѣга:
                  "Сто миль намъ до ночлега."
  
             -- Но какъ же конь твой пролетитъ
                  Сто миль до утра, милый?
             Ты слышишь? -- колоколъ гудить:
                  Одиннадцать пробило. --
             "Но мѣсяцъ всталъ: онъ свѣтитъ намъ;
             "Гладка дорога мертвецамъ:
                  "Мы скачемъ, не боимся;
                  "До свѣта мы домчимся."
  
             --Но гдѣ же, гдѣ твой уголокъ?
                  Гдѣ нашъ пріютъ укромный? --
             "Далёко онъ... пять-шесть досокъ...
                  "Прохладный, тихій, тёмный."
             -- Есть мѣсто мнѣ? -- "Обоимъ намъ...
             "Поѣдемъ -- всё готово тамъ:
                  "Ждутъ гости въ нашей кельѣ.
                  "Пора на новоселье!"
  
             Она подумала, сошла
                  И на кона вспрыгнула,
             И друга нѣжно обняла,
                  И вся къ нему прильнула.
             Помчались --конь бѣжитъ, летитъ,
             Подъ нимъ земля шумитъ, дрожитъ,
                  Съ дороги вихри вьются,
                  Отъ камней искры льются.
  
             И мимо ихъ холмы, кусты,
                  Поля, лѣса летѣли;
             Подъ конскимъ топотомъ мосты
                  Тряслися и гремѣли.
             "Не страшно ль?" -- Мѣсяцъ свѣтитъ намъ!--
             "Гладка дорога мертвецамъ!
                  "Да что же такъ дрожишь ты?"
                  -- Зачѣмъ о нихъ твердишь ты?
  
             --Но кто тамъ стонетъ? Что за звонъ?
                  Что ворона взбудило? --
             "По мёртвомъ звонъ; надгробный стонъ;
                  "Голосятъ надъ могилой."
             И видѣнъ ходъ: идутъ, поютъ,
             На дрогахъ тяжкій гробъ везутъ --
                  И голосъ погребальной,
                  Какъ вой совы печальной...
  
             "Заройте гробъ въ полночный часъ:
                  "Слезамъ теперь не мѣсто.
             "За мной: къ себѣ на свадьбу васъ
                  "Зову съ моей невѣстой!
             "За мной, пѣвцы! за мной, пасторъ!
             "Пропой намъ многолѣтье, хоръ!
                  "Намъ дай на обрученье,
                  "Пасторъ, благословенье!"
  
             И звонъ утихъ, и гробъ пропалъ;
                  Столпился хоръ проворно
             И по дорогѣ побѣжалъ
                  За ними тѣнью чорной.
             И далѣ, далѣ конь летитъ,
             Подъ нимъ земля шумитъ, дрожитъ,
                  Съ дороги вихри вьются,
                  Отъ камней искры льются.
  
             И сзади, спереди, съ боковъ
                  Окрестность вся летѣла:
             Поля, холмы, ряды кустовъ,
                  Заборы, домы, села.
             "Не страшно ль?" -- Мѣсяцъ свѣтитъ намъ.--
             "Гладка дорога мертвецамъ!
                  "Да что же такъ дрожишь ты?"
                  -- О мёртвыхъ всё твердишь ты! --
  
             Вотъ у дороги, надъ столбомъ,
                  Гдѣ висѣльникъ чернѣетъ,
             Воздушныхъ рой, свіясь кольцомъ,
                  Кружится, пляшетѣ, вѣетъ.
             "Ко мнѣ, за мной вы, плясуны!
             "Вы всѣ на пиръ приглашены!
                  "Скачу, лечу жениться...
                  "Ко мнѣ -- повеселиться!"
  
             И лётомъ, лётомъ лёгкій рой
                  Пустился вслѣдъ за ними,
             Шумя, какъ вѣтеръ полевой
                  Межь листьями сухими.
             И далѣ, далѣ конь летитъ,
             Подъ нимъ земля шумитъ, дрожитъ,
                  Съ дороги вихри вьются,
                  Отъ камней искры льются.
  
             Вдали, вблизи, со всѣхъ сторонъ,
                  Всё мимо ихъ бѣжало --
             И всё какъ тѣнь, и всё какъ сонъ
                  Мгновенно пропадало.
             "Не страшно ль?" -- Мѣсяцъ свѣтятъ намъ.--
             "Гладка дорога мертвецамъ!
                  "Да что же такъ дрожишь ты?"
                  -- Зачѣмъ о нихъ твердишь ты? --
  
             "Мой конь, мой конь, песокъ бѣжить;
                  "Я чую, ночь свѣжѣе;
             "Мой конь, мой конь, пѣтухъ кричитъ:
                  "Мой конь, несись быстрѣе!
             "Оконченъ путь; исполненъ срокъ;
             "Нашъ близко, близко уголокъ;
   "               "Въ минуту мы у мѣста...
                  "Пріѣхали, невѣста!"
  
             Къ воротамъ конь во весь опоръ
                  Примчавшись, сталъ и топнулъ;
             Ѣздокъ бичёмъ стегнулъ затворъ --
                  Затворъ со стукомъ лопнулъ:
             Они кладбще видятъ тамъ.
             Конь быстро мчится по гробамъ;
                  Лучи луны сіяютъ,
                  Кругомъ кресты мелькаютъ.
  
             И что жь, Ленора, что потомъ?
                  О, страхъ! Въ одно мгновенье
             Куслкъ одежды за кускомъ
                  Слетѣлъ съ него, какъ тлѣнье --
             И нѣтъ ужь кожи на костяхъ;
             Безглавый черепъ на плечахъ;
                  Нѣтъ каски, нѣтъ колета:
                  Она -- въ рукахъ скелета.
  
             Конь прянулъ; пламя изъ ноздрей
                  Волною побѣжало --
             И вдругъ всё пылью передъ ней
                  Разшиблось и пропало.
             И вой, и стонъ на вышинѣ,
             И крикъ въ подземной глубинѣ...
                  Лежить Ленора въ страхѣ
                  Полмертвая на прахѣ...
  
             И въ блескѣ мѣсячныхъ лучей,
                  Рука съ рукой, летаетъ,
             Віясь надъ ней, толпа тѣней
                  И такъ ей припѣваегь:
             "Терпи, терпи, хоть ноетъ грудь!
             Творцу въ бѣдахъ покорна будь!
                  Твой трупъ сойди въ могилу,
                  А душу -- Богъ помилуй!"
                                                               И. Жуковскій.
  
                                 II.
             ДОЧЬ ТАУБЕНГЕЙМСКАГО ПАСТОРА.
  
             Въ саду Таубенгейнскаго пастора тѣнь
                  Блуждаетъ во тьмѣ полуночи,
             Трепещетъ и бьётся, какъ голубь въ силкѣ,
             И стонетъ душа въ безъисходной тоскѣ,
                  И плачутъ потухшія очи.
  
             Горить огонёкъ надъ сосѣднимъ прудомъ,
                  Такъ грустно во мракѣ мерцаетъ.
             Есть холмикъ въ саду: ни травинки на нёмъ;
             Не мочитъ его ни росой, ни дождёмъ;
                  Лишь жалобно вѣтеръ вздыхаетъ.
  
             Была Таубенгейнскаго пастора дочь
                  Чиста, какъ голубка лѣсная,
             Была молода и цвѣла красотой --
             И въ домъ женихи наѣзжали толпой,
                  Любовью къ Розеттѣ сгарая.
  
             Готическій замокъ надменно глядѣлъ
                  Съ холма, отражонный водами,
             На домъ, на деревню; на синюю даль
             Высокою кровлей, сверкавшей какъ сталь,
                  И оконъ зеркальныхъ рядами.
  
             Въ нёмъ жилъ молодой Фальвенштейнскій баронъ
                  Въ довольствѣ, весельѣ, отрадѣ...
             Ей нравился замокъ въ сѣдой вышинѣ,
             Ей нравился рыцарь на борзомъ конѣ,
                  Въ охотничьемъ пышномъ нарядѣ...
  
             Онъ шлётъ ей письмо на душистомъ листкѣ,
                  При нёмъ -- медальончикъ-сердечко
             Съ портретомъ своимъ: на лицѣ у него
             Глубокая нѣжность, и, кромѣ того,
                  Алмазное чудо-колечко.
  
             "Пусть ѣздятъ, пусть ходятъ", ей рыцарь писалъ:
                  "Пускай ихъ частятъ горемыки!
             Ты скоро дождёшься счастливаго дня:
             Надѣюсь, что будешь достойва меня,
                  Земель и вассаловъ владыки!
  
             "Хотѣлъ бы два слова тебѣ я сказать,
                  Но тайно -- чтобъ насъ не видали.
             Пришли мнѣ желанный отвѣтъ поскорѣй.
             Я въ полночь явлюся -- такъ будь же смѣлѣй
                  И выкинь изъ сердца печали.
  
             "Сегодня, какъ полночь наступитъ, тебѣ
                  Послышится перепелъ въ полѣ...
             И будетъ подругу манить соловей
             Зовущей, тоскующей пѣснью своей.
                  Не медли жь, не мучь меня болѣ!"
  
             Въ плащѣ и беретѣ явился баронъ,
                  Вечернимъ окутанный мракомъ.
             Онъ крался, въ бронѣ и съ мечёмъ при бедрѣ,
             Такъ тихо -- ну, точно туманъ на зарѣ;
                  И бросилъ онъ хлѣба собакамъ.
  
             Вотъ перепелъ крикнулъ -- ещё и ещё --
                  За садомъ, въ условленномъ полѣ...
             Подругу-невѣсту манилъ соловей
             Зовущей, тоскующей пѣснью своей
                  И Роза не медлила болѣ.
  
             Онъ уху и сердцу умѣлъ говорить
                  Такъ сладко, такъ полнъ уповавія...
             Любовь простодушна и вѣритъ всему!
             Дѣвическій стыдъ удалося ему
                  Опутать сѣтями желаній.
  
             Онъ клялся ей въ вѣрности, клялся душой,
                  Всѣжъ милымъ ему и всѣмъ свѣтомъ.
             Розетта противилась, онъ увлекалъ,
             И громко и страстно её заклиналъ:
                  "О, ты не раскаешься въ этомъ!"
  
             Онъ влёкъ её тихо къ бесѣдкѣ глухой,
                  Поросшей горошкомъ душистымъ...
             Вотъ вздрогнуло сердце, вотъ грудь поднялась
             И тихо невинность ея отдалась
                  Забавы объятьямъ нечистымъ.
  
             Едва въ огородѣ, съ возвратомъ весны,
                  Горошекъ и макъ распустились,
             Сталъ Розу тревожить какой-то недугъ,
             На розовыхъ щёчкахъ румянецъ потухъ
                  И глазки ея помутялись.
  
             Когда же цвѣты превратилнсь въ стручки,
                  Малина въ саду дозрѣвала
             И вишня казалась румяной такой --
             У дѣвушки грудь налилася волной
                  И платьице тѣсно ей стало.
  
             Когда же дожди полилися и жнецъ
                  Ушолъ, распѣваючи, въ поле
             И вѣтеръ разгуливать сталъ по полямъ,
             Овсяною жнивой шумя по ночамъ --
                  Скрываться нельзя было долѣ.
  
             Отецъ ея, грубый и злой человѣкъ,
                  Несчастную гонитъ изъ дому:
             "Дитя ты съумѣла себѣ припасти,
             Такъ мужа теперь постарайся найти--
                  Ступай же къ дружку дорогому!"
  
             Онъ на руку косы ея намоталъ --
                  И плеть засвистала узлами;
             Онъ билъ -- и отзвукъ разносился кругомъ,
             Онъ билъ -- и на тѣлѣ ея молодомъ
                  Удары ложились рубцами.
  
             Натѣшась, онъ изъ дому выгналъ её
                  Въ холодную ночь и въ ненастье...
             И вотъ, сквозь терновникъ, по острымъ камнямъ,
             Она къ Фалькенштейнскимъ пришла воротамъ
                  Излить передъ другомъ несчастье.
  
             "Зачѣмъ, не назвавши сначала женой,
                  Ты матерью сдѣламъ Розетту?
             Въ возмездье за то я должна со стыдомъ
             Носить на истерзанномъ тѣлѣ моёмъ
                  Награду кровавую эту."
  
             Розетта рыдала, молила его --
                  И было такъ нѣжно моленье:
             "Покрывши стыдомъ и позоромъ, опять
             Ты честное имя мнѣ можешь отдать,
                  Загладить свое преступленье."
  
             -- Мнѣ жаль тебя, дурочка! Съ злымъ старикомъ
                  Сведу я давнишніе счёты!
             И такъ -- успокойся! Нельзя жь безъ утратъ!
             Останься со мной -- и тебя окружатъ
                  Мои попеченья, заботы. --
  
             "Къ чему тутъ заботы? какой тутъ покой!
                  Они не воротятъ мнѣ чести.
             Нѣтъ, въ храмѣ святомъ, предъ Его алтарёмъ,
             Въ глазахъ всего свѣта, дай клятву мнѣ въ томъ,
                  Въ чёмъ клялся не разъ, какъ невѣстѣ!"
  
             -- Объ этомъ я вовсе не думалъ, моя другъ!
                  Ну, какъ я возьму тебя въ жоны?
             Во мнѣ благородная, древняя кровь...
             Лишь равное съ равнымъ связуетъ любовь...
                  Что скажутъ сосѣди-бароны?
  
             -- Когда я кидался съ тобой -- приходилъ
                  Я къ милой моей, не къ невѣстѣ...
             Вотъ если понравится мой стремянной.
             Я дамъ тебѣ денегъ -- и будемъ съ тобой
                  Мы снова счастливы и вмѣстѣ. --
  
             "Господь да осудятъ, обманщикъ, тебя
                  Страдавьямъ и вѣчному аду!
             Когда мнѣ женою твоею не быть,
             Чего же я прежде годилась служить
                  Страстямъ твоимъ гнуснымъ въ усладу?
  
             "Возьми себѣ въ жоны дворянскую дочь!
                  Судьба свой полётъ да ускоритъ!
             Богъ видитъ и слышитъ страданье моё:
             Пускай благородное ложе твоё:
                  Послѣдній слуга опозоритъ!
  
             "Тогда ты узнаешь, какъ тяжво душѣ
                  Отчаяться въ чести и счастьи!
             И будешь ты биться о полъ головой...
             Горячею пулей покончишь съ собой --
                  И будешь у ада во власти."
  
             И Роза въ отчаяньи бросилась вонъ,
                  Полна нестерпимой тревоги,
             Чрезъ жниву и топи, сквозь тёрнъ и кусты --
             И вопли звучали среди темноты,
                  И камни ей рѣзали ноги.
  
             "Куда, о мой Боже, куда мнѣ идти?
                  Къ кому мнѣ теперь обратиться?"
             Отчаявшись въ чести и счастьи, назадъ
             Она прибѣжала въ родительскій садъ,
                  Чтобъ съ жизнью постылой проститься.
  
             Цѣпляясь за сучья, съ трудомъ доползла
                  Она до бесѣдки знакомой --
             И стала метаться на ложѣ своёмъ,
             Посыпанномъ снѣгомъ, подёрнутымъ льдомъ,
                  Покрытымъ листвой и соломой.
  
             Несчастнаго мальчика Роза на свѣтъ
                  Въ страданьяхъ тяжолыхъ родила...
             Родила -- и тутъ же, съ улыбкою злой,
             Достала иглу изъ косы золотой
                  И въ сердце ребёнку вонзила.
  
             Свершилось убійство; безумья порывъ
                  Смѣнили раскаянья муки;
             Вкругъ сердца ея обвилася змѣя --
             "О, Боже мой!" шепчетъ: "что сдѣлала я!"
                  И ложитъ, въ отчаяньи, руки.
  
             Застывшую землю надъ спящимъ прудомъ
                  Розетта руками разрыла:
             Да будетъ твой сонъ безмятеженъ и тихъ!
             Ты спасся отъ бѣдъ и насмѣшекъ людскихъ;
                  Меня же не приметъ могила!"
  
             Вотъ тотъ огонёкъ надъ сосѣднимъ прудомъ,
                  Что ночью такъ грустно мерцаетъ,
             Тоть холмикъ въ саду! ни травинки на нёмъ;
             Не мочитъ его ни росой, ни дождёмъ;
                  Лишь жалобно вѣтеръ вздыхастъ.
  
             Угрюмо глядитъ съ колеса на шестѣ,
                  Съ "вороньяго камня" за садомъ,
             Оглоданный черепъ: Розетта, онъ твой!
             Онъ смотритъ на холмъ, отражонный водой,
                  Исполненнымъ жалобы взглядомъ.
  
             Что ночь, съ колеса на высокомъ шестѣ,
                  Съ "вороньяго камня" за садомъ,
             Спускается призракъ -- печальный такой--
             Всё хочетъ задуть огонёкъ золотой
                  И стонетъ, слѣдя его взглядомъ.
                                                                         Н. Гербель.
  
                                 III.
                       ПѢСНЬ О ВѢРНОСТИ.
  
             Того, кто подругой своей дорожитъ,
                       Свѣтъ часто язвитъ
                  И злою насмѣшкой, и сплетней;
             Но маршалу Гольму онъ такъ насолилъ,
             Что милую скрыть онъ скорѣй поспѣшилъ
                  Въ своей резиденціи лѣтней.
  
             И часто оттуда съ весёлой душой,
                       Ночною порой,
                  Охотой въ лѣсахъ забавлялся;
             Но только пѣтухъ запоётъ поутру,
             Какъ маршалъ на службу спѣшилъ ко двору,
                  Гдѣ къ часу обѣда являлся.
  
             Разъ маршалъ безпечно съ охотой своей
                       Гонялъ средь полей,
                  Покрытыхъ ночною росою.
             "Скорѣе, мой конь! не жалѣй своихъ ногъ!
             Скорѣе, пока не зардѣлся востокъ,
                  Неси меня къ милой, къ покою!"
  
             Онъ видитъ свой замокъ въ дали голубой;
                       Вотъ яркой звѣздой
                  Горитъ его милой оконце.
             "О, свѣта заря! не спѣши, погоди!
             Мою дорогую отъ сна не буди!
                  Помедли, привѣтное солнце!"
  
             Вотъ маршалъ въ тѣнистый свой паркъ прискакалъ,
                       Коня привязалъ
                  У липы и, страстью волнуемъ,
             Секретною дверью, чуть слышной стопой
             Спѣшитъ онъ къ подругѣ своей молодой
                  Её разбудить поцалуемъ.
  
             Онъ тихо къ постели ея подошолъ --
                       И что же нашолъ?
                  Онъ чуть не упалъ отъ испуга:
             Свѣтлица пуста и постель холодеа...
             "О, горе мнѣ, бѣдному! Гдѣ же она,
                  Моя дорогая подруга?"
  
             Въ тревогѣ по лѣстницамъ маршалъ снуётъ
                       И взадъ и вперёдъ,
                  Изъ комнаты въ кожнату бродитъ,
             Зовётъ; но напрасно волнуется онъ:
             Всё тихо и пусто. Но чу! чей-то стонъ
                  Къ нему изъ подвала доходитъ.
  
             То вѣрный дворецкій его: заключёнъ
                       Въ подвалѣ былъ онъ;
                  Всѣ прочіе слуги бѣжали.
             "О Ганцъ! говори, кто мнѣ былъ лиходѣй?
             Кто смѣлъ разогнать моихъ вѣрныхъ людей
                  И кто тебя заперъ въ подвалѣ?"
  
             -- Ахъ, рыцарь! не честное дѣло у насъ
             Случилось безъ васъ:
                  То юнкера Штейна-гуляки
             Продѣлка. Измѣной, подъ мракомъ ночнымъ,
             Проникъ онъ сюда. Наша барышня съ нимъ
                  Ушла -- и двѣ ваши собаки. --
  
             И маршалъ былъ вѣстью сражонъ роковой,
                       Какъ-будто грозой --
                  И, яростно мечъ обнажая,
             Какъ буря, въ погоню за дерзкимъ врагомъ
             Летитъ онъ, звучитъ его голосъ какъ громъ,
                  Проклятьяхи лѣсъ оглашая.
  
             А вскорѣ и слѣдъ на росѣ показалъ,
                       Куда ускакалъ
                  Съ добычею хищникъ блудливый.
             "О, конь мой, скорѣе, скорѣе бѣги,
             Врагу за обиду отмстить помоги!
                  Мчись вихремъ, бѣгунъ мой ретивый!
  
             "Вперёдъ же! какъ-будто со свѣта долой
                       Летимъ мы съ тобой!
                  На этотъ лишь разъ постарайся,
             А тамъ пріодѣну тебя я ковромъ
             И буду кормить золотистымъ овсомъ:
                  Живи безъ трудовъ, наслаждайся!"
  
             И конь полетѣлъ, какъ стрѣла изъ лука:
             Слѣдъ ногъ сѣдока
                  Чертой на травѣ остаётся.
             И свистъ, и бича поощрительный хлопъ,
             И шпоры его ускоряютъ галопъ --
                  И конь всё быстрѣе несется.
  
             Но вотъ на краю горизонта, вдали,
                       Вдругъ всталъ изъ земли
                  Какъ-будто бы шлемъ -- и сверкаетъ.
             И только онъ свистнулъ коню своему,
             Какъ пара бульдоговъ примчалась къ нему
        И радостно воетъ и лаетъ.
             
   "А, гнусный разбойникъ! постой же, постой!
                       Смотри: за тобой
                  Противникъ слѣдитъ оскорблённый.
             О, пусть тебя черти въ свой адъ увлекутъ
             И тамъ тебя, пса, безпощадно пекутъ,
                  Подъ сѣрой, въ печи раскалённой!"
  
             Но юнкеръ фонъ-Штейнъ былъ не робокъ душой
                       И силенъ рукой.
                  Онъ рѣчью такой оскорбился
             И, къ маршалу вдругъ обернувшись лицомъ,
             Готовый отвѣтить на слово мечёмъ,
                  Онъ быстро къ нему устремился.
  
             И оба, пылая враждою своей,
                       Съ усталыхъ коней
                  Поспѣшно долой соскочили.
             Какъ буря сразились въ пылу боевомъ,
             И подняли облако пыли кругомъ,
                  И стукомъ весь долъ огласили.
  
             Дерутся какъ тигры и этотъ, и тотъ,
                       И кровь ихъ, и потъ
                  Съ избитыхъ доспѣховъ струится;
             Наносятъ удары могучей рукой;
             Свистятъ ихъ мечи; но ни тотъ, ни другой
                  Не можетъ побѣды добиться.
  
             Вдругъ оба, наскуча напрасной борьбой,
                       Оставили бой,
                  Почувствовавъ силъ истощенье,
             И маршалу юнкеръ сказалъ: "Отдохнёмъ,
             Пока мы сражаться опять не начнёмъ,
                  А я вамъ скажу своё мнѣнье."
  
             И маршалъ свой пылъ боевой усмирилъ;
                       Онъ мечъ опустилъ
                  И смотритъ на юнкера смѣло.
             "Чѣмъ кости другъ другу напрасно ломать,
             Не лучше ли, маршалъ, намъ средство сыскать
                  Чтобъ мирно уладилось дѣло?
  
             "Мы бьёмся какъ львы, но спасиба за-то
                       Нескажетъ никто
                  Тому, кто сильнѣй и храбрѣе.
             Пусть тотъ изъ насъ даму себѣ и возьмётъ,
             Кого добровольно она изберётъ:
                  Вѣдь это, сй-богу, умнѣе!"
  
             Понравился маршалу этотъ совѣтъ.
                       "Сомнѣнья тутъ нѣтъ,
                  Что я получу предпочтенье",
             Такъ думаетъ онъ: "вѣдь не я-ль угождалъ,
             Не я ли ей ласки свои расточалъ?
                  Ко мнѣ ея сердца влеченье!
  
             "Она всѣ утѣхи любви молодой
                       Вкушала со мной;
                  А въ нёмъ вѣдь -- ни кожи, ни рожи!"
             Не вѣрьте вы въ женскую вѣрность и честь,
             Друзья, хоть у насъ и пословица есть:
                  Другъ старый двухъ новыхъ дороже.
  
             И слышитъ красавица ихъ уговоръ:
                       Потупила взоръ,
                  Какъ-будто о чёмъ размышляя;
             Но только лишь оба приблизились къ ней,
             Она -- къ вертопраху въ объятья скорѣй...
                  Тьфу, къ чорту! ехидна какая!
  
             Измѣнница скачетъ за юнкеромъ вслѣдъ:
                       Въ душѣ ея нѣтъ
                  Стыда при измѣнѣ открытой.
             А маршалъ, вперивъ помутившійся взглядъ,
             Глядитъ имъ во слѣдъ: его губы дрожатъ
                  И стонетъ онъ, горемъ убитый.
  
             Шатаясь, на грудь опустивши главу,
                       Онъ лёгъ на траву;
                  Собаки къ нему подбѣжали.
             Два вѣрные друга въ тяжолые дни,
             Къ нему головами приникли они
                  И раны лизать ему стали.
  
             И ласка собакъ оживила его --
                       И свѣтъ для него
                  Какъ-будто бы сталъ веселѣе.
             Слезами онъ горе своё облегчилъ,
             И голову къ вѣрнымъ друзьямъ преклонилъ,
                  И къ сердцу прижалъ ихъ сильнѣе.
  
             Любовью собакъ укрѣплёнъ, оживлёнъ,
                       Готовится онъ
                  Скорѣе домой возвратиться.
             Но только что въ стремя ступилъ онъ ногой
             И свистомъ собакъ поманилъ за собой,
                  Какъ видитъ -- сѣдокъ къ нему мчится.
  
             И вотъ передъ маршаломъ, пылью покрытъ,
                       Вновь юнкеръ стоитъ
                  И потъ обтираетъ рукою.
             "Послушайте, маршалъ", сказалъ онъ, "нашъ споръ
             Ещё не оконченъ и нашъ договоръ
                  Не полонъ статейкой одною:
  
             Моя дорогая не хочетъ никакъ
                       Оставить собакъ:
                  Безъ нихъ она плакать готова;
             И вотъ она мнѣ поручила ихъ взять.
             Но если ихъ вамъ не угодно отдать,
                  То будемъ сражаться мы снова."
  
             Но маршалъ съ усмѣшкой на юнкера рѣчь,
                       Оставивши мечъ,
                  Отвѣтилъ его же словами:
             "Чѣмъ кости другъ другу напрасно ломать,
             Не лучше ли, юнкеръ, намъ средство сыскать,
                  Какъ мирно всё кончить межъ нами?
  
             "Мы бьёмся какъ львы, но спасиба за-то
                       Не скажетъ никто
                  Тому, кто сильнѣй и храбрѣе.
             Пускай же собаки къ тому и пойдутъ,
             Кого добровольно онѣ изберутъ.
                  Ну, право, такъ будетъ умнѣе!"
  
             И юнкеръ насмѣшку его проглотилъ,
                       А самъ разсудилъ:
                  "Я дѣло устроить съужѣю!"
             И началъ собакъ онъ и тѣмъ, и другимъ
             Манить, чтобъ при ласкѣ удобнѣе имъ
                  Накинуть арканы на шею.
  
             И щёлкаетъ онъ языкомъ, и свиститъ,
                       И хлѣбцемъ манитъ,
                  И треплетъ колѣна руками;
             Но тщетно старается псовъ обіануть:
             Они только къ маршалу скачутъ на грудь,
                  А юнкеру -- скалятъ зубами.
                                                               Ѳ. Миллеръ.
  
                                 IV.
             ВЕЙНСБЕРГСКІЯ ЖЕНЩИНЫ.
  
             Гдѣ Вейнсбергъ? гдѣ, скажите, онъ,
                  Гдѣ этотъ городочекъ,
             Въ которомъ столько вѣрныхъ жонъ
                  И миленькихъ ихъ дочекъ?
             Когда придётъ жениться блажь,
             О, дѣвы Вейнсберга -- я вашъ!
  
             Однажды царственный Конрадъ
                  На городъ разсердился
             И съ цѣлымъ таборомъ солдатъ
                  У стѣнъ его явился,
             Распорядился какъ умѣлъ
             И лѣзть всѣмъ на стѣну велѣлъ.
  
             Когда жь граждане -- старъ и малъ --
                  Всѣ приступы отбили,
             Конрадъ сказать имъ приказалъ
                  (Причёмъ въ литавры били):
             "Когда я городъ вашъ возьму --
             Съ мужчинъ всѣхъ головы сниму!"
  
             Едва въ обложенныхъ стѣнахъ
                  Узнали суть воззванья --
             На шумныхъ стогнахъ и въ домахъ
                  Послышались рыданья;
             Ha рынкѣ хлѣбъ подорожалъ,
             А умъ того дороже сталъ.
  
             "О, я несчастный Коридонъ!"
                  Пасторы восклицали:
             "Увы! киріэ-элейсонъ!
                  Мы гибнемъ, мы пронали!
             О, я несчастный на землѣ! --
             Ужь шея чешется въ петлѣ!"
  
             Когда напрасно все подъ-часъ,
                  Про всё -- пиши иропало,
             Лукавство женское не разъ
                  Изъ бѣдъ насъ выручало:
             Лукавство жевщинъ и поповъ,
             Какъ всѣмъ извѣстно, выше словъ.
  
             Цвѣтокъ Вейнсберга, Лебесанъ,
                  (Её весь городъ знаетъ)
             Пустить въ ходъ маленькій обманъ
                  Гражданамъ предлагаетъ --
             И за обманъ тотъ вы -- ей-ей --
             Смѣясь, похлопаете ей!
  
             Чуть смерклось, женщины гурьбой
                  Явились на оградѣ,
             Спустились въ лагерь боевой --
                  И молятъ о пощадѣ;
             Но имъ -- на нѣжный ихъ привѣтъ --
             Былъ данъ не ласковый отвѣтъ:
  
             "Что унесёте на плечахъ,
                  Съ тѣмъ можете убраться;
             А что останется въ стѣнахъ--
                  Ужь съ тѣмъ вамъ не видаться!"
             Съ капитуляціей такой
             Онѣ вернулися домой.
  
             Но лишь зардѣлся небосклонъ,
                  Ворота растворились --
             И вереницы вѣрныхъ жонъ
                  Предъ кесаремъ явились,
             Кряхтя подъ тяжестью мужей,
             Въ мѣшкахъ зашитыхъ до ушей.
  
             Противъ уловки хоръ льстецовъ
                  Напрасно возражаетъ:
             "Не поясняютъ царскихъ словъ!"
                  Конрадъ имъ отвѣчаетъ:
             "Отлично! браво! вотъ-те на!
             Когда бъ такъ думала жена?"
  
             Простивъ мужей, ихъ жонамъ балъ
                  Онъ задалъ съ угощеньемъ,
             Гдѣ каждый сердцемъ ликовадъ
                  И съ тѣмъ же наслажденьемъ
             Плясалъ съ кухаркой и швеей,
             Какъ съ бургомистровой женой.
  
             Гдѣ Вейнсбергъ? гдѣ, скажите, онъ,
                  Гдѣ этотъ городочекъ,
             Вь которомъ столько вѣрныхъ жонъ
                  И миленькихъ ихъ дочекъ?
             Когда придетъ жениться блажь,
             О, дѣвы Вейнсберга -- я вашъ!
                                                               Н. Гербель.
  
                           Ѵ.
             ПОХИЩЕНІЕ ЕВРОПЫ.
  
             Былъ богь, изъ древнихъ лѣтъ
             Довольно знаменитый,
             Хотя давно забытый;
             Теперь его ужь нѣтъ:
             Онъ палъ -- post Christum natum...
             Никакъ не вспомню datum.
  
             Для женскихъ онъ сердецъ
             Страшнѣе былъ заразы,
             И разныя проказы
             Творить былъ молодецъ;
             Ну, словомъ -- былъ онъ геній
             Для тайныхъ похожденій.
  
             Есть ворохъ у меня
             О богѣ томъ сказаній.
             Въ нихъ много указаній
             Нашолъ бы для себя
             Иной ловецъ и нынѣ,
             Лишь знай онъ по латынѣ.
  
             И вотъ кой-что о нёмъ
             По этому предмету
             Повѣдаю я свѣту;
             Но если бъ обо всёмъ
             Мнѣ разсказать велѣли,
             То мало и недѣли...
  
             Пусть мой простой разсказъ
             Мнѣ пользы не доставитъ,
             Но васъ онъ позабавить.
             Такъ съ Богомъ, въ добрый часъ,
             Начну своё сказанье.
             Теперь -- прошу вниманья!
  
             Разъ, поздно пробудясь,
             Въ постели Зевсъ валялся,
             Пыхтѣлъ и отдувался,
             И крикнулъ, разсердясь:
             "Чу! тамъ сигналъ парада!
             Дождусь ли шоколада?"
  
             И въ мигъ камеръ-лакей
             Принёсъ всего, что надо:
             Съ ванилью шоколада
             И мягкихъ кренделей,
             Халатъ и туфель пару,
             И лучшую сигару.
  
             Зевсъ выпилъ чашекъ пять
             Съ отличнымъ аппетитомъ
             И сѣлъ въ окнѣ открытомъ
             Отъ скуки -- наблюдать,
             Вооружась лорнетомъ,
             Что тамъ, на свѣтѣ этомъ?
  
             И, сидя такъ въ окнѣ,
             Онъ, въ утреннемъ туманѣ,
             Вдругъ видитъ на полянѣ
             Толпу дѣвицъ: онѣ,
             Гуляя на лужочкѣ,
             Сбирали тамъ цвѣточки.
  
             Одна изъ нихъ была
             Прелестное созданье:
             Она въ очарованье
             Зевеса привела;
             Другія жь ей дѣвицы
             Служили какъ царицѣ.
  
             Какъ опытный знатокъ
             Смотрѣлъ онъ на красотку:
             Движенья, станъ, походку
             И прелесть рукъ и ногъ,
             Пылая жаромъ страстнымъ,
             Онъ все нашолъ прекраснымъ.
  
             Онъ ей шестнадцать лѣтъ
             Назначилъ по примѣтамъ --
             И не ошибся въ этомъ.
             Направивъ свой лорнетъ,
             Онъ ею любовался
             И млѣлъ, и волновался.
  
             И сердце всё сильнѣй
             Въ груди его стучало,
             И въ мысль ему запало
             Приволокнуться къ ней,
             А чтобъ за это взяться--
             Быкомъ наскироваться.
  
             Не знаю право, какъ
             Съумѣлъ онъ ухитриться
             Въ быка преобразиться;
             Но, думается такъ,
             Въ игрѣ такого сорта
             Не обошлось безъ чорта.
  
             И, сдѣлавшись быкомъ,
             На землю онъ спустился
             И мигомъ очутился
             Въ собраньи миломъ томъ,
             И сталъ пастись лукавецъ
             По близости красавицъ.
  
             Какъ былъ онъ кротокъ, милъ
             Въ своёмъ бычачьемъ санѣ!
             Онъ роль свою заранѣ
             Отлично изучилъ.
             Будь онъ актёръ -- ну, право,
             Ему бъ кричали "браво!"
  
             Чтобъ дѣвъ не испугать
             Своей осанкой грозной,
             Такъ жило, граціозно,
             Онъ сталъ къ нимъ подступать,
             Что былъ онъ въ то мгновенье
             Не быкъ, а заглядѣнье!
  
             Красавица, плѣнясь
             Такимъ его смиреньемъ,
             Сказала съ умиленьемъ,
             Къ подругѣ обратясь:
             "Гляди, гляди, подружка:
             Какой онъ, право, душка!"
  
             А та ей говоритъ:
             "Наружности не вѣрьте:
             Гдѣ омутъ тихъ, тамъ черти,
             Пословица гласитъ.
  
             Ахъ, милая принцеса,
             Остерегайся бѣса!"
             "Всё вздоръ! тутъ нѣтъ бѣсовъ!
             Вотъ я его потѣшу --
             Рога ему увѣшу
             Гирляндой изъ цвѣтовъ.
  
             Его, чай, тоже тѣшитъ,
             Коль за ухомъ кто чешетъ?"
             "Прочь, прочь! вотъ онъ идётъ!"
             Но быкъ остановился,
             На травку опустился,
             Лежитъ себѣ -- жуётъ
             И смотритъ съ глупой миной
             Предоброю скотиной.
  
             Красавица, рѣзвясь,
             Играть съ нимъ начинаетъ
             И на него взлѣзаетъ
             И говоритъ, смѣясь:
             "Чего жь его бояться?
             Вѣдь можно покататься!"
  
             А быкъ того и ждалъ:
             Почуявъ это бремя,
             Онъ, улучивши вреся,
             Вскочилъ и поскакалъ
             Съ шалуньей слишкомъ смѣлой,
             Какъ-будто угорѣлый.
  
             "Ахъ, ахъ! держи, держи!"
             Всѣ въ страхѣ закричали
             И съ воплемъ побѣжали
             Вслѣдъ бѣдной госпожи.
             Она кричитъ и плачетъ,
             А онъ всё шибче скачетъ!
  
             Съ добычею своей
             Онъ къ морю безъ оглядки
             Летитъ во всѣ лопатки
             И въ воду бухнулъ съ ней.
             Она прижалась робко,
             А онъ плывётъ, какъ пробка.
  
             Но вотъ и островокъ!
             Къ нему онъ подплываетъ
             И бережно спускаетъ
             Принцессу на лужокъ,
             И тотчасъ удалился,
             Чтобъ духъ въ ней ободрился.
  
             Межь-тѣмъ, пока она
             На травкѣ отдыхала
             И всё припоминала,
             Тревожныхъ думъ полна,
             Хитрецъ, на всё готовый,
             Придумалъ фокусъ новый.
  
             Какъ ловкій селадонъ,
             Во фракъ онъ нарядился,
             Завился, надушился,
             И розовый флаконъ
             Съ духами ей подноситъ
             И освѣжиться проситъ.
  
             Чтобъ легче ей дышать,
             Ослабилъ онъ шнуровку,
             И примочилъ головку,
             И началъ расточать,
             Подъ видомъ скромной маски,
             Любезности и ласки.
  
             "Принцесса! какъ я радъ",
             Сказалъ онъ съ умиленьемъ,
             "Что вы судьбы велѣньенъ
             Мой посѣтили садъ.
             Распоряжайтесь мною,
             Какъ преданнымъ слугою.
  
             "Но, замѣчаю я,
             Вамъ надобно согрѣться
             И вновь переодѣться.
             Вотъ хижинка моя:
             Она вамъ незнакома,
             Но будьте въ ней, какъ дома.
  
             "Вы всё найдёте тамъ:
             И платья, и сорочки,
             И юбки и чулочки,
             И я съ охотой самъ
             Исполню всепокорно
             Долгъ фрейлины придворной."
  
             Красавица сперва
             Немножечко дичилась,
             Но всё-таки склонилась
             На нѣжныя слова.
             "Ага! вотъ будетъ штука",
             Иной тутъ скажетъ: "ну-ка!"
  
             Нѣтъ, милые друзья,
             Напрасны ожиданья:
             Скоромнаго сказанья
             Не ждите отъ меня:
             Не къ лѣтамъ мнѣ амуры,
             Да страшно и цензуры!
  
             Скажу лишь объ одномъ,
             Что ловкій волокита
             Аттаку вёлъ открыто,
             И время ихъ вдвоёмъ,
             Что всякому понятно,
             Текло весьма пріятно.
  
             Но вотъ скандалъ какой:
             Изъ моря всѣ наяды
             Вдругъ выплыли и -- рады
             Оказіи такой --
             Смотрѣли и смѣялись,
             Краснѣли и шептались:
  
             "Смотрите! экой стыдъ!
             На что жь это похоже?"
             Нептунъ тутъ смотритъ тоже
             И съ хохотомъ кричитъ,
             Облокотясь на вилы:
             "Брависсино, мой милый!"
  
             А знаете ль, подъ часъ
             Я радъ за полъ прекрасный,
             Что этотъ воръ опасный
             Давно оставилъ насъ.
             Да, впрочемъ, нынче стало
             Такихъ быковъ не мало.
                                                               Ѳ. Миллеръ.
  
                                 VI.
                       ОДИНОКІЙ ПѢВЕЦЪ.
  
             Тамъ, гдѣ сонъ царитъ глубокій,
             Сонъ могильный, безъ конца,
             Гдѣ живого нѣтъ лица,
             Слышенъ голосъ одинокій
             Позабытаго пѣвца.
  
             Какъ въ цвѣтущіе дни лѣта
             Не доходитъ до гробовъ
             Голосъ жизни, ропотъ свѣта,
             Такъ свободный стихъ поэта
             Не волнуетъ кровь рабовъ.
  
             Для чего же раздаётся
             Голосъ твой, родной пѣвецъ?
             Въ чьёмъ онъ сердцѣ отзовётся,
             Если въ мірѣ не найдётся
             Всеотзывчивыхъ сердецъ?
  
             Горечь слёзъ и горечь смѣха
             Слышимъ въ пѣсняхъ мы твоихъ;
             Но зачѣмъ поёшь ты ихъ?
             Развѣ можно ждать успѣха
             Посреди глухо-нѣмыхъ.
                                                     Д. Минаевъ.
  
                            VII.
                       ТРУЖЕНИКУ.
  
             Пока ты можешь день-деньской
             Трудиться ради пропитанья,
             Стыдись съ протянутой рукой
             Просить, какъ нищій, подаянья.
  
             Когда же будутъ отъ утратъ,
             Отъ горя силы всѣ убиты,
             Тогда себя, мой гордый братъ,
             Голодной смертью умори ты.
                                                     Д. Минаевъ.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru