Беккер Густаво Адольфо
Miserere

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Г. А. Бекеръ

Miserere.
(El miserere).

  
   Г. А. Бекеръ. Избранные легенды
   (G. А. Becquer. Leyenchs escogidas)
   Переводъ съ испанскаго Ек. Бекетовой.
   С.-Петербургъ. Изданіе А. С. Суворина, 1895
   OCR Бычков М. Н.
  
   Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, осматривая знаменитое Фитерское аббатство и разбирая нѣкоторыя книги въ его заброшенной библіотекѣ, я нашелъ въ одномъ изъ ея закоулковъ двѣ-три довольно старыя нотныя тетради, покрытыя пылью и уже немного обглоданныя крысами.
   Это было Miserere.
   Я не учился музыкѣ; но я такъ люблю ее, что, даже ничего не понимая, беру иногда партитуру какой нибудь оперы и провожу свободные часы, перелистывая ея страницы, разсматривая группы болѣе или менѣе скученныхъ нотъ, линіи, полукруги, треугольники и тѣ знаки, похожіе на запятыя, что обыкновенно называются ключами -- и все это ровно ничего не понимая, безъ малѣйшей выгоды для себя.
   По своей всегдашней привычкѣ я просмотрѣлъ тетради и прежде всего обратилъ вниманіе на то, что, хотя на послѣдней страницѣ и стояло латинское слово finis, столь обыкновенное во всѣхъ музыкальныхъ произведеніяхъ,-- но на дѣлѣ Miserere не было окончено, такъ какъ музыка доходила только до десятаго стиха.
   Безъ сомнѣнія, это первое, на что я обратилъ вниманіе; но едва я немного пристальнѣе вглядѣлся въ нотные листы, меня поразило еще болѣе, что вмѣсто обыкновенныхъ италіанскихъ словъ: maestoso, allegro, ritardando, piu vivo, à piacere, ynoтребляемыхъ вездѣ,-- тутъ были строчки, мелко исписанныя, по нѣмецки, и изъ нихъ многія предписывали вещи необыкновенно трудныя для исполненія, какъ напримѣръ: трескъ... трещатъ кости, и должно казаться, что вопли исходятъ какъ-бы изнутри ихъ.....; или еще: струна звенитъ, но не пронзительно, металлъ гремитъ, не заглушая; такъ что звучитъ все, но ничто не сливается, и все -- это человѣчество, рыдающее и стенящее,-- и наконецъ, несомнѣнно самая оригинальная изъ всѣхъ, внизу послѣдняго стиха, гласила слѣдующее: звуки -- кости, облеченныя плотью, неизсякаемый свѣтъ, небеса и ихъ гармонія... сила! сила и нѣжность.
   -- Не знаете ли вы, что это такое? спросилъ я у сопровождавшаго меня старичка, когда мнѣ удалось наполовину перевести эти строки, точно написанныя сумасшедшимъ.
   Тогда старикъ разсказалъ мнѣ легенду, которую я сейчасъ вамъ сообщу.

I.

   Много лѣтъ тому назадъ въ темную и дождливую ночь къ воротамъ Фитерскаго аббатства явился странникъ и подросилъ огня, чтобы высушитъ свое платье, кусокъ хлѣба, чтобы утолить свой голодъ, и какого нибудь убѣжища, чтобы онъ могъ дождаться утра, чтобы продолжать свой путь при свѣтѣ дня.
   Монахъ, къ которому онъ обратился съ этой просьбой, предложилъ ему свой скромный ужинъ, свою убогую постель и свой пылающій очагъ, и когда путникъ отдохнулъ немного, началъ разспрашивать его о цѣли его странствія и о томъ, куда онъ направляется.
   -- Я музыкантъ,-- отвѣчалъ странникъ; -- я родился очень далеко отсюда, и когда-то пользовался въ моемъ отечествѣ большой славой. Въ молодости я употреблялъ свое искусство, какъ сильное орудіе соблазна, и съ помощью его разжигалъ страсти, которыя увлекли меня къ преступленію. Въ старости я хочу употребить на добро тѣ способности, которыя обращались на зло, и искупить свою вину тѣмъ самымъ, за что могу быть осужденъ.
   Такъ какъ загадочныя слова незнакомца показались послушнику недостаточно ясными. а любопытство начинало въ немъ пробуждаться, то подстрекаемый имъ, онъ продолжалъ свои разспросы, и его собесѣдникъ продолжалъ такъ:
   -- Въ глубинѣ моей души я оплакивалъ преступленіе, которое совершилъ; но, моля Бога о помилованіи, я не находилъ достаточно сильныхъ словъ для выраженія моего раскаянія; какъ вдругъ однажды мнѣ на глаза случайно попалась священная книга. Я открылъ эту книгу и на одной изъ ея страницъ нашелъ великій вопль истиннаго раскаянія,-- псаломъ Давида, который начинается словами Miserere mei, Domine! {Помилуй мя, Боже!} Съ той минуты, какъ я прочелъ эти строфы, единственнымъ моимъ помышленіемъ сдѣлалось отыскать такую веіиколѣпную, такую возвышенную музыкальную форму, которая могла бы достойно выразить величественный гимнъ скорби Царя-пророка. Я не нашелъ ея; но если мнѣ удастся выразить то, что я чувствую въ своемъ сердцѣ, то, что смутно звучитъ въ моемъ мозгу,-- я убѣжденъ, что сочиню такое дивное Miserere, какого еще не слыхивали смертные, столь потрясающее и раздирательное, что при первыхъ его звукахъ сами архангелы въ слезахъ возопятъ вмѣстѣ со мною ко Господу: "умилосердись!" И Господь умилосердится надъ своимъ бѣднымъ созданіемъ.
   Тутъ странникъ замолчалъ на минуту, вздохнулъ и сталъ продолжать прерванную нить своего повѣствованія.
   Послушникъ, нѣсколько человѣкъ, принадлежащихъ къ аббатству, и два-три пастуха монастырской фермы, собравшихся вокругъ очага, слушали его въ глубокомъ молчаніи.
   -- Съ тѣхъ поръ,-- продолжалъ онъ, -- я исходилъ всю Германію, всю Италію и большую часть этой страны, классически извѣстной религіозной музыкой, и все еще не слыхалъ ни одного Misererе, которымъ-бы могъ вдохновиться, рѣшительно ни одного, а слышалъ ихъ столько, что могу сказать -- слышалъ всѣ.
   -- Всѣ? -- сказалъ тогда одинъ изъ пастуховъ, прерывая его. -- А вы уже слышали горное Miserere?
   -- Горное Miserere! -- воскликнулъ музыкантъ съ изумленнымъ видомъ.-- Это что за Miserere?
   -- Такъ я и зналъ,-- пробормоталъ пастухъ и затѣмъ произнесъ таинственнымъ голосомъ:-- это Miserere, которое слышатъ случайно только тѣ, кому приходится, какъ мнѣ, день и ночь ходить за стадомъ по частымъ кустамъ и по скалистымъ горамъ. Про него существуетъ цѣлая легенда и очень старинная; но она столько-же правдива, сколько сначала можетъ показаться невѣроятной. Вотъ что она гласитъ:
   Среди самыхъ дикихъ скалъ, окаймляющихъ долину, въ глубинѣ которой находится это аббатство, много лѣтъ тому назадъ... да что я говорю,-- много лѣтъ! много вѣковъ тому назадъ,-- былъ знаменитый монастырь. Эготъ монастырь воздвигъ на свой счетъ одинъ богатый вельможа, у котораго былъ сынъ, великій злодѣй. Такъ вотъ, въ наказаніе за его злодѣйства, отецъ и лишилъ его наслѣдства и все свое имущество и всѣ владѣнія завѣщалъ на сооруженіе монастыря.
   Сначала все шло хорошо; но этотъ сынъ, который, какъ вы увидите, былъ сдѣланъ изъ чертовскаго матеріала, если только не былъ самъ сатана во плоти, провѣдалъ, что его владѣнія находятся во власти монаховъ и что его замокъ превращенъ въ церковь. Тогда онъ собралъ нѣсколькихъ разбойниковъ, своихъ товарищей по той постыдной жизни, которую началъ вести, покинувъ жилище отцовъ, и въ ночь на великій четвергъ, когда монахи собрались въ церковь, въ ту минуту, какъ они запѣли Miserere,-- поджегъ монастырь, разграбилъ церковь и, какъ разсказываютъ, не оставилъ въ живыхъ ни одного монаха. Послѣ этого злодѣйства разбойники со своимъ предводителемъ исчезли неизвѣстно куда, быть можеть -- въ самый адъ.
   Пламя разрушило монастырь до основанія; только отъ церкви еще уцѣлѣли развалины на вершинѣ того утеса, съ котораго струится водопадъ. Низвергаясь со скалы на скалу, этотъ водопадъ образуетъ ту самую рѣчку, которая омываетъ стѣны этого аббатства.
   -- Ну, а Miserere? -- нетерпѣливо прервалъ музыкантъ.
   -- Подождите,-- съ важностью возразилъ пастухъ;-- все въ свое время.-- И затѣмъ продолжалъ разсказъ:
   -- Окрестные жители ужаснулись этому преступленію; отъ отца къ сыну, отъ сына къ внуку пошли повѣствованія о немъ въ длинные вечера; но что еще болѣе поддерживаетъ воспоминаніе о немъ, такъ это то, что каждый годъ въ ту ночь, когда монастыръ сгорѣлъ, сквозь развалившіяся церковныя окна видно, какъ сіяютъ огни, слышится что-то вродѣ странной музыки, а въ промежуткахъ между завываніями вѣтра доносится мрачное, страшное пѣніе. То монахи, не успѣвшіе очиститься отъ грѣховъ передъ смертью, чтобы достойно предстать предъ судилище Господне, все еще возвращаются изъ чистилища, чтобы вымолить у Бога прощеніе, и поютъ Miserere.
   Присутствующіе переглянулись между собою съ нѣкоторымъ недовѣріемъ; только странникъ, повидимому, сильно заинтересованный повѣствованіемъ, тревожно спросилъ у разсказчика.
   -- И вы говорите, что это чудо повторяется еще и теперь?
   -- Черезъ три часа оно навѣрно начнется, потому что нынѣшняя ночь какъ разъ ночь въ великій четвергъ, а теперь только-что пробило восемь на монастырскихъ часахъ.
   -- Въ какомъ разстояніи находится этотъ монастырь?
   -- Да мили за полторы отсюда... Какъ, что вы дѣлаете? Куда вы идете въ такую ночь? Побойтесь Бога! -- закричали всѣ, увидавъ,что странникъ всталъ со скамьи, взялъ посохъ и направился къ двери.
   -- Куда я иду? Иду слушать эту чудесную музыку, это великое настоящее Miserere, Miserere тѣхъ, что возвращаются на землю послѣ смерти и знаютъ, что значитъ умереть во грѣхѣ!
   И съ этими словами онъ скрылся изъ глазъ изумленнаго послушника и не менѣе удивленныхъ пастуховъ.
   Вѣтеръ завывалъ и потрясалъ дверями, какъ будто могучая рука старалась сорвать ихъ съ петель; дождь лилъ потоками и хлесталъ въ окна, и по временамъ яркая молнія на мгновеніе освѣщала весь горизонтъ.
   Когда первая минута изумленія прошла, монахъ воскликнулъ:
   -- Да онъ сумасшедшій!
   -- Совсѣмъ сумасшедшій! повторили настухи и, поправивши огонь, снова стѣснились вокругъ очага.

II.

   Часа черезъ два пути таинственный странникъ, котораго въ монастырѣ величали сумасшедшимъ, слѣдуя вдоль по теченію рѣки, указанной ему разсказывавшимъ пастухомъ, дошелъ до того мѣста, гдѣ возвышались черныя и величественныя развалины жонастыря.
   Дождь пересталъ; облака плыли темными полосами, и изъ-за ихъ неровныхъ краевъ украдкой вырывался лучъ блѣднаго и невѣрнаго свѣта; вѣтеръ точно стоналъ, бичуя массивные столбы и врываясь въ пустынныя развалины. Ничто странное и сверхъестественное не поражало вниманія. Тотъ, кому случалось проспать не одну ночь безъ всякаго другого пріюта, кромѣ покинутой башни или одинокаго замка, кому случалось безстрашно переносить во время своихъ безчисленныхъ странствій тысячи мученій,-- тотъ, конечно, знакомъ со всѣми подобными звуками.
   Водяныя капли, струившіяся въ скважины разрушенныхъ сводовъ и падавшія на плиты съ мѣрнымъ стукомъ, подобнымъ стуку часового маятника; крикъ совы, пріютившейся подъ каменнымъ ореоломъ изваянія, уцѣлѣвшаго въ углубленіи стѣны; шорохъ пресмыкающихся, пробужденныхъ бурей отъ ихъ летаргическаго сна и высовывающихъ свои отвратительныя головы изъ норъ, въ которыхъ они спали, или ползающихъ среди сорныхъ травъ и терніевъ, выросшихъ у подножія алтаря и въ щеляхъ между могильными плитами, составлявшими церковный полъ, всѣ эти странные и таинственные звуки, весь этотъ лепетъ полей, уединенія и ночи, явственно доносились до слуха странника, который сидѣлъ на опрокинутомъ памятникѣ и съ тревогой ожидалъ того часа, когда должно было совершиться чудо.
   Время шло, и ничего особеннаго не замѣчалось; раздавались все тѣ-же безчисленные звуки, соединяясь на тысячу различныхъ ладовъ, но все тѣ-же самые.
   -- А что, если онъ меня обманулъ! -- подумалъ музыкантъ; но въ это мгновеніе послышался новый шумъ, необъяснимый въ этой мѣстности и подобный тому, что производятъ часы за нѣсколько секундь передъ тѣмъ, какъ начинаютъ бить: шумъ вертящихся колесъ, натягивающихся пружинъ, цѣлаго механизма, который смутно движется и собирается употребить въ дѣло свою таинственную, механическую жизненность. Затѣмъ ударилъ колоколъ... разъ... два... до одиннадцати.
   Въ разрушенномъ храмѣ не было ни колокола, ни часовъ, ни даже башни.
   Еще не успѣлъ замолкнуть послѣдній ударъ колокола, замирая въ отголоскахъ; еще слышался его звонъ, сотрясающій воздухъ, какъ уже гранитные навѣсы, защищавшіе изваянія, мраморныя ступени алтарей, стрѣлы готическихъ сводовъ, сквозныя перила хора, фестоны и трилистники карнизовъ, черные столбы стѣнъ, мощенный плитами полъ, арки и вся церковь вдругъ начали освѣщаться, хотя не видно было ни факела, ни свѣчи, ни лампады, которая разливала этотъ необыкновенный свѣтъ. Церковь казалась скелетомъ, выдѣляющимъ изъ своихъ желтыхъ костей фосфорическій газъ, сіяющій и дымящійся въ темнотѣ голубоватымъ, безпокойнымъ и страшнымъ свѣтомъ. Казалось, что все оживаетъ, но только оживаетъ подъ вліяніемъ гальваническаго толчка, сообщающаго смерти судороги, пародирующія жизнь,-- мгновенное движеніе, еще болѣе ужасное, чѣмъ неподвижность трупа, подверженаго его невѣдомой силѣ. Камни соединились съ камнями; престолъ, котораго разрушенные останки были передъ тѣмъ разбросаны въ безпорядкѣ, воздвигся цѣлый и невредимый, какъ будто художникъ только что успѣлъ окончить его послѣднимъ ударомъ рѣзца, а за престоломъ поднялись опрокинутыя часовни, развалившіяся капители и ряды огромныхъ разрушенныхъ сводовъ, которые капризно переплелись и перепутались между собою и образовали изъ своихъ колоннъ цѣлый порфировый лабиринтъ. Когда храмъ возникъ изъ развалинъ, послышался отдаленный гулъ, который можно было принять за голосъ вѣтра. Но это былъ хоръ отдаленныхъ, глухихъ голосовъ; казалось, что они исходили изъ нѣдръ земли, и все подымались и подымались, и становились все яснѣе и яснѣе. Смѣлый путникъ начиналъ испытывать страхъ, но съ этимъ страхомъ въ немъ боролась фанатическая привязанность ко всему необыкновенному и чудесному, и, укрѣпляемый ею, онъ всталъ съ могилы, на которой сидѣлъ, наклонился надъ пропастью, гдѣ мчался потокъ среди скалъ, низвергаясь съ непрестаннымъ и устрашающимъ громомъ,-- и волосы его стали дыбомъ отъ ужаса.
   Полузакрытые лохмотьями своихъ одеждъ съ опущенными капюшонами, изъ подъ которыхъ виднѣлись въ страшномъ контрастѣ обнаженныя челюсти съ бѣлыми зубами и темныя глазныя впадины ихъ череповъ,-- предстали ему скелеты монаховъ, сброшенныхъ изъ церковной ограды въ эту пропасть. Они подымались изъ глубины водъ и, цѣпляясь огромными пальцами костлявыхъ рукъ за неровности скалъ, карабкались по нимъ на самый верхъ, повторяя глухимъ, замогильнымъ голосомъ, но съ самымъ потрясающимъ выраженіемъ скорби первый стихъ Давидова псалма:
  
   "Miserere mei, Domine, secundum magnarn misericordiam tuam!" *).
   *) Помилуи мя, Боже, по велицѣй милости твоей!
  
   Достигнувъ церковнаго перистиля, призраки стали въ два ряда, вступили въ церковь и преклон ли колѣна въ главномъ придѣлѣ, гдѣ продолжали болѣе громкимъ и торжественнымъ голосомъ пѣніе псалма. Музыка вторила ихъ голосамъ, и какая музыка!.. То были отдаленные раскаты грома, удалявшагося послѣ разсѣянной бури и замиравшаго вдалекѣ; то были завыванія вѣтра, стонавшаго въ разсѣлинахъ скалъ; то былъ равномѣрный шумъ водопада, низвергавшагося на обрывистые утесы, и капли сочившейся воды, и крикъ невидимой совы, и шелестъ встревоженныхъ змѣй. Все это составляло музыку и, кромѣ того, еще нѣчто, чего невозможно объяснить и еще болѣе представить себѣ, что-то такое, что казалось эхомъ органа, сопровождавшаго строфы великаго покаяннаго гимна Царя-Псалмопѣвца столь-же величественными звуками, сколь ужасны его слова.
   Церемонія продолжалась, присутствовавшему музыканту, остолбенѣвшему и пораженному, казалось, что онъ находится внѣ дѣйствительнаго міра, что онъ живетъ въ фантастическихъ предѣлахъ сновидѣнія, гдѣ все представляется въ странныхъ чудовищныхъ формахъ.
   Страшное сотрясеніе вывело его изъ того оцѣпенѣнія, которое овладѣло всѣми способностями его духа. Его нервы дрогнули подъ вліяніемъ сильнѣйшаго волненія, его зубы застучали непреодолимой дрожью, и холодъ проникъ до мозга его костей.
   Въ это мгновеніе монахи произносили слѣдующія ужасныя слова Miserere:
  
   "In iniquitatibus conceptus sum, et in peccatis concepit me mater mea" *).
   *) Сe бо въ беззаконіи зачатъ есмь, и во грѣсѣхъ роди мя мати моя.
  
   Когда раздался этотъ стихъ и отголоски его пронеслись отъ свода до свода, поднялся отрашный, неистовый вопль, точно крикъ скорби, исторгнутый у всего человѣчества сознаніемъ его злодѣяній, ужасающій крикъ, соединтвшій въ себѣ всѣ жалобы несчастія, всѣ вопли отчаянія, всѣ богохульства нечестія,-- чудовщиный хоръ, достойный представитель смертныхъ, живущихъ въ беззаконіи и зачатыхъ во грѣхѣ.
   То печальное и потрясающее, то подобное солнечному лучу, пронизывающему темную грозовую тучу, смѣняя молніи ужаса молніями ликованія, пѣніе продолжалось, пока, внезапно преображенная, церковь не просіяла, залитая небеснымъ свѣтомъ. Обнаженные скелеты монаховъ облеклись плотью; свѣтлые ореолы заблестѣли надъ ихъ головами; церковный куполъ разверзся, и сквозь него предстали небеса, подобныя океану свѣта, отверстому взорамъ праведныхъ.
   Серафимы, ангелы, архангелы и силы небесныя сопровождали гимномъ славословія слѣдующій стихъ, возносившійся къ престолу Господню, подобно гласу гармонической трубы:
  
   "Auditiu meo dabis gaudium et laetitiara et exultabunt ossa liumiliata" *).
   *) Слуху моему даси радость и веселіе, и возрадуются кости смиренныя.
  
   Тутъ разлившееся сіяніе ослѣпило музыканта; виски его забились со страшной силой, въ ушахъ у него зазвенѣло, и онъ упалъ безъ чувствъ на землю и ничего болѣе не слыхалъ.

III.

   На другой день мирные монахи Фитерской обители, которымъ послушникъ сообщилъ о странномъ посѣщеніи предыдущей ночи, увидѣли незнакомаго странника, переступившаго ихъ порогъ съ блѣднымъ лицомъ и какъ-бы не помня себя.
   -- Что-же, услыхали вы, наконецъ, Miserere? спросилъ его съ нѣкоторой насмѣшкой послушникъ, переглянувшись украдкой со старшими монахами.
   -- Да, отвѣчалъ музыкантъ.
   .-- Ну, какъ оно вамъ показалось?
   -- Я сейчасъ-же его напишу. Дайте мнѣ у себя убѣжище,-- продолжалъ онъ, обращаясь къ настоятелю;-- убѣжище и пищу на нѣсколько мѣсяцевъ, и я оставлю вамъ безсмертное произведеніе искусства -- Miserere, которое загладитъ мою вину передъ Богомъ и обезсмертитъ мою память, а съ нею и память этого аббатства.
   Изъ любопытства монахи посовѣтовали настоятеліо согласиться на эту просьбу; настоятель изъ состраданія, все еще считая музыканта сумасшедшимъ, рѣшился ее исполнить, и, водворившись въ монастырѣ, незнакомецъ началъ свою работу.
   День и ночь онъ работалъ съ неутомимымъ усердіемъ. Иногда онъ вдругъ останавливался среди своего занятія и точно прислушивался къ чему-то, что звучало въ его воображеніи, и его зрачки расширялись; онъ вскакивалъ съ своего мѣста и восклицалъ: "Да, такъ, такъ, такъ, совершенно... да!" -- и продолжалъ писать ноты съ лихорадочною поспѣшностью, которая часто удивляла тѣхъ, кто наблюдалъ за нимъ тихонько отъ него.
   Онъ написалъ первыя строфы, затѣмъ слѣдующія, вплоть до половины псалма; но когда дошелъ до послѣдняго стиха, слышаннаго имъ въ горахъ,-- то уже не могъ продолжать дальше.
   Онъ написалъ одну, другую, сто, двѣсти черновыхъ -- все напрасно. Музыка не передавала того, что онъ запомнилъ.
   Тогда сонъ оставилъ его, онъ потерялъ аппетитъ, лихорадочный жаръ охватилъ его мозгъ, онъ сошелъ съ ума и наконецъ умеръ, не окончивъ Miserere, которое монахи сохранили, какъ рѣдкость, послѣ его смерти, и которое и до сихъ поръ сохраняется въ архивахъ аббатства.
   Когда старичекъ окончилъ свой разсказъ, мои глаза невольно еще разъ устремились на старинную и пыльную рукопись Miserere, которая еще лежала открытой на одномъ изъ столовъ. "In peccatis concepit me mater mea .."
   Эти слова стояли на страницѣ, которая была у меня передъ глазами и, казалось, смѣялись надо мной своими нотами, крючками и закорючками, непонятными для профановъ въ музыкѣ.
   Я отдалъ-бы цѣлый міръ за то, чтобы прочесть ихъ.
   Кто знаетъ,-- можетъ быть, въ нихъ и не было безумія?
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

список легальных букмекерских контор
Рейтинг@Mail.ru