Lib.ru/Классика: Байрон Джордж Гордон. Преображенный урод

Дж. Г. Байронъ

Преображенный уродъ.

Перев. А. Соколовскаго. Дополненъ впервые переведеннымъ на рус. яз. (П. О. Морозовымъ) отрывкомъ изъ 3-й части. Предисл. Евг. Аничкова

Байронъ. Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 3, 1905.

ПРЕОБРАЖЕННЫЙ УРОДЪ.

Фаустъ, проникнувшій въ самыя глубины человѣческаго знанія и разочаровавшійся въ ихъ совершенствѣ, продалъ свою душу ради жизни и любви. Арнольдъ Байрона -- не Фаустъ. Онъ -- не великій мыслитель, не геній. Онъ просто жалкій калѣка, горбатый и хромой, и пока мы видимъ его еще не преображеннымъ, онъ рубитъ дрова для своей семьи, несчастнымъ и загнаннымъ ея членомъ, не годнымъ ни на что другое. Но онъ дерзнулъ. Когда онъ повредилъ себѣ руку неловкимъ ударомъ топора, и даже эта работа стала ему больше недоступна, онъ рѣшилъ броситься на ножъ, чтобы прекратить свое бренное прозябаніе. И это-то дерзаніе и привело его къ общенію съ нечистымъ духомъ. Вслѣдъ за однимъ дерзновеніемъ естественно должно было послѣдовать другое. Арнольдъ посягнулъ сначала на жизнь своего тѣла, а потомъ и на жизнь души, и это дерзаніе и сдѣлало его изъ калѣки героемъ. Теперь въ тѣло Арнольда вселяется злой духъ, а самъ онъ становится и красивымъ, и смѣлымъ, и знатнымъ, такъ что передъ нимъ сразу открывается весь Божій міръ, обѣщающій ему и радость и успѣхъ.

Арнольдъ, такимъ образомъ, въ свою очередь, по своему преодолѣвъ страхъ передъ духомъ зла, также ринулся съ жадностью въ мятежный потокъ жизни, но только увлекли его на этотъ путь не метафизическія построенія, какъ гетевскаго Фауста, и не простое честолюбіе или даже корыстолюбіе, какъ Фауста народнаго, а то глухое и безысходное страданіе, какое причиняло ему его убожество, та гордость и смѣлость, что не дали ему примириться со своей участью.

"Deformed transformed" переноситъ трагедію Фауста въ чисто личную психологію.

Это драма строго лирическая, какъ почти всѣ произведенія Байрона. Не отношенія добра и зла, не проблема дерзанія, не попытка человѣка приподнять завѣсу дозволеннаго заинтересовали Байрона, а сама личность дерзновеннаго, отчаявшагося и посягнувшаго. И Арнольдъ по своему герой байроническій. Онъ принадлежитъ все къ той же семьѣ, что и Манфредъ и Каинъ, и Корсаръ, и Донъ-Жуанъ. Даже мало этого. Арнольдъ не только герой лирическій, онъ герой личный. Его трагедія есть трагедія самого Байрона. Тутъ отразились и привели къ поэтическому творчеству чисто личныя и даже сокровенныя чувства впечатлительнаго поэта-честолюбца, влюбленнаго въ себя и страдающаго отъ всякаго малѣйшаго неуспѣха, малѣйшей неудачи, малѣйшей недостаточности ниспосланныхъ судьбою благъ.

Байронъ разсказываетъ, что какъ-то разъ мать назвала его "хромоножкой". Что онъ не забылъ и не простилъ матери этой злой выходки, въ высшей степени характерно. Какъ же больно должно было отдаваться въ его сердцѣ, когда, какъ пишетъ г-жа Шелли въ замѣткѣ на принадлежавшемъ ей экземплярѣ "Deformed transformed", намеки на свою хромоту Байронъ встрѣчалъ и въ занимавшейся имъ такъ много періодической печати. Вотъ почему если первая сцена этой недоконченной драмы несомнѣнно,-- это бросилось въ глаза еще Муру, -- не что иное, какъ своеобразное поэтическое преувеличеніе упомянутой вспышки матери-поэта, то Муръ былъ совершенно правъ, идя еще дальше и спрашивалъ себя: "не обязаны ли мы вообще появленію всей драмы только одному этому воспоминанію" Байрона. Въ самомъ дѣлѣ, вѣдь самъ Байронъ, хромоногій красавецъ, морившій себя голодомъ, изъ боязни, что отяжелѣвшее, ставшее тучнымъ тѣло его можетъ сдѣлать болѣе замѣтной его хромоту; Байронъ, постоянно заботившійся о своей физической силѣ и ловкости, залогѣ легкости походки, Байронъ, державшій даже въ Венеціи верховыхъ лошадей и изъ всѣхъ упражненій болѣе всего любившій плаванье, быть можетъ, именно потому, что тутъ -- верхомъ на конѣ или неутомимымъ пловцомъ--онъ уже больше не чувствовалъ мучившей его хромоты, этотъ Байронъ въ сущности былъ самъ нѣчто вродѣ "превращеннаго извращеннаго".

Въ этомъ, а ни въ чемъ другомъ, вѣдь и заключается главный и основной смыслъ всѣхъ его увлеченій. Байронъ вообще хотѣлъ "превратить" себя въ героя своихъ мечтаній, преодолѣвъ всѣ внутреннія и внѣшнія препятствія, и для этого онъ всю жизнь неустанно старался пересилить, побороть, превозмочь всѣ безъ исключенія малѣйшія помѣхи, причинявшія уколы его самолюбію. Онъ вѣдь былъ не только хромой красавецъ, онъ былъ еще и "бѣдный пэръ" въ странѣ, гдѣ состоянія считаются лишь сотнями тысячъ, и богатство неизмѣнно должно быть сопряжено съ знатностью. И вотъ мы и видимъ, что Байронъ, входитъ въ палату наслѣдственныхъ законодателей, несмотря на свою сравнительную бѣдность, а отсюда и недостаточную знатность, съ гордо поднятою головою и вызывающе противопоставляетъ ихъ высокопоставленности свои демократическія симпатіи, которыя онъ и обнаруживаетъ сразу же, занявши мѣсто на скамьѣ крайнихъ лѣвыхъ. И такъ же точно превозмочь свою бѣдность, замолчать ее и заставить и другихъ замолчать о ней стремился Байронъ безумной роскошью своего образа жизни и презрѣніемъ къ гонорару даже въ то Бремя, когда продажа наслѣдственнаго "Ньюстэдскаго Аббатства" стала неизбѣжна. Эта черта вѣчнаго превозмоганія самого себя сказывается даже въ ребяческомъ стремленіи увѣрить себя и другихъ, что поэтическая работа ему ничего не стоитъ, что онъ пишетъ необыкновенно быстро и легко, безъ помарокъ и передѣлокъ, ради чего, по словамъ г-жи Шелли, Байронъ, раньше чѣмъ браться за перо, слагалъ свои стихи про себя и наизусть.

Превзойти самого себя во что-бы то ни стало и чего бы это ни стоило, превзойти себя какъ хромого, какъ наслѣдника уже разореннаго состоянія, какъ плохого поэта съ юношескихъ "Часовъ досуга" -- вотъ что составляло вѣчную заботу Байрона, вотъ въ чемъ причина большинства его дерзаній,-- и политическихъ, и нравственныхъ, и художественныхъ, и философскихъ, и вотъ, что въ "Deformed transformed" привело къ созданію образа Арнольда, продавшаго свою душу чорту, чтобы изъ горбуна и бѣдняка, презираемаго даже своей собственной матерью, стать вровень съ Цезаремъ, Алкивіадомъ, Митридатомъ.

Но какъ ни личенъ и даже затаенно личенъ сюжетъ "Deformed transformed", онъ однако не составляетъ плода воображенія самого Байрона. Воображеніе Байрона на всегда осталось чисто лирическимъ. Придумывать онъ не умѣлъ. Это такъ ярко сказывается въ "Корсарѣ" и "Манфредѣ" Оттого цѣлая серія его драмъ -- историческая, что впрочемъ было вполнѣ въ духѣ времени и даже считалось чуть необязательнымъ для драматурга и оттого же, когда въ "Вернерѣ" историческій замыселъ почти отсутствуетъ, Байронъ драматизируетъ какой нибудь понравившійся ему разсказъ. Такой же разсказъ лежитъ въ основѣ и "Deformed transformed". И тутъ Байронъ лишь переложилъ въ драматическую форму чужое, но подошедшее къ его личному настроенію. И онъ самъ изъ страха, что литературные противники опять будутъ преслѣдовать его совершенно неосновательными обвиненіями въ плагіатахъ, прямо и указалъ въ предисловіи свой источникъ. Разсказъ "Три брата" написанъ Джошуа Пиккерстелемъ младшимъ и напечатанъ въ 1803 г. Арнольдъ здѣсь сынъ маркиза де Суврикура. Онъ восьми лѣтъ похищенъ разбойниками, а когда онъ вновь попадаетъ подъ отчій кровъ, онъ -- калѣка, горбунъ съ уродливымъ, неправильнымъ плечомъ, и оттого его ждетъ уже не добрый пріемъ, а, напротивъ, самое враждебное отношеніе родныхъ. Сама мать говоритъ ему, что не только онъ долженъ желать смерти, но лучше было бы, если бы онъ никогда не появлялся на свѣтъ. И тогда-то, совершенно такъ же, какъ въ драмѣ Байрона, Арнольдъ думаетъ о самоубійствѣ. Но рѣшимости у него нѣтъ, и онъ самъ обращается къ нечистой силѣ, радостно идущей къ нему на помощь. Опять таки, какъ у Байрона, злой духъ проводитъ передъ Арнольдомъ извѣстнѣйшихъ красавцевъ, предлагая ему взять ихъ внѣшность себѣ. Арнольдъ увлеченъ особенно Митридатомъ, и вотъ въ рукѣ его оказывается магическій кинжалъ. Вонзивъ его себѣ въ сердце, Арнольдъ превращается въ красавца. Построивъ первую часть своей драмы на этомъ разсказѣ, Байронъ во второй части вернулся однако къ историческимъ темамъ и превращенный Арнольдъ, о судьбѣ котораго мы ничего не знаемъ изъ "Трехъ братьевъ", становится сподвижникомъ Филиппа Бурбона при штурмѣ Рима въ 1527 г. Это событіе, упомянутое въ "Charles the Fifth" Робертсона (ed. 1798, II, pp. 313--329) подъ названіемъ Sacco di Roma, разсказанное Луиджи Гюччардини и Джакопо Буонапарте, воспѣтое въ "Lamento di Roma" и въ цѣломъ рядѣ итальянскихъ и французскихъ историческихъ пѣсенъ, было извѣстно Байрону давно, а здѣсь въ Италіи, гдѣ возникъ "Deformed transformed" особенно ласкало воображеніе.

Въ новой своей драмѣ, написанной въ Пизѣ въ 1822 г., Байронъ слилъ, такимъ образомъ, воедино всѣ четыре пріема своего драматическаго творчества. Лиризмъ личныхъ воспоминаній сочетался здѣсь и съ воспоминаніями изъ литературы повѣстей и съ историческими знаніями, а все это вмѣстѣ было объединено общимъ замысломъ, навѣяннымъ гетевскимъ "Фаустомъ".

Байронъ увлекся "Фаустомъ" подъ вліяніемъ Шелли еще на Женевскомъ озерѣ, гдѣ жили вмѣстѣ оба поэта. По словамъ Медвина, не зная по нѣмецки, нашъ поэтъ читалъ однако "Фауста" лишь во французскомъ переводѣ, а еще больше слушалъ переводъ en regard болѣе образованнаго и литературнаго Шелли. И Гете сталъ на огромную высоту въ глазахъ Байрона. Поэтъ, не пожелавшій склонить свою гордую голову даже предъ Шекспиромъ и въ своемъ протестѣ. противъ этого всеобщаго кумира, такъ странно превозносившій Попа, выказалъ полное уваженіе сврему великому собрату изъ Веймара, посвятивъ ему "Сарданапала" и "Вернера". Арнольдъ долженъ былъ стать байроновскимъ Фаустомъ. Сдѣлать сообразно своимъ собственнымъ творческимъ пріемамъ и своимъ затаенныиъ поэтическимъ грезамъ то же самое, что создалъ Гете,-- вотъ, къ чему стремился Байронъ своимъ "Deformed transformed".

Затѣя смѣлая и ей суждено было оказаться неудачной.

"Deformed transformed" -- произведеніе слабое, что сознавалъ и самъ его авторъ. Это прямо сказалъ ему и Шелли, послѣ чего, замолчавъ существованіе второй рукописи, Байронъ бросилъ въ огонь написанныя уже двѣ части. Оттого драма эта увидѣла свѣтъ лишь въ 1824, изданная Джономъ Гэнтомъ. Появленіе ея, даже въ неоконченномъ видѣ, нельзя однако считать вполнѣ неудачнымъ. О ней съ симпатіей отозвался самъ Гете. Онъ призналъ, что "чортъ былъ навѣянъ его Мефистофелемъ", но самую драму Гете назвалъ "новой и оригинальной, полной генія и остроумія".

Этотъ отзывъ Гете можетъ быть и объясняется прежде всего симпатіей великаго поэта къ тому, кого онъ изобразилъ во 2-й части "Фауста" какъ сына Фауста и Венеры, но если вдуматься въ "Deformed transformed", въ снисходительности Гете несомнѣнно прійдется увидѣть и реальное основаніе. Надъ первой частью еще слишкомъ тяготѣетъ неуклюжій разсказъ "Три брата", во второй -- историческая завязка совершенно не нужна, а остроуміе чорта тяжело и вяло. Однако вотъ началась завязка любовнаго характера и въ отрывкѣ третьей части нельзя не увидѣть зародыша интереснаго сюжета, оставшагося правда лишь чуть намѣченнымъ, но намекающаго на чисто-личныя и даже глубокія думы Байрона. Тутъ въ ненаписанной третьей части начинается все то, изъ-за чего Байрона влекло изобразить "извращеннаго превращеннымъ"; тутъ развивается его психологія, эта родная Байрону психологія отчаявшагося, посягнувшаго и дерзновеннаго. И только тутъ Арнольдъ начинаетъ жить. Только тутъ онъ впервые чувствуетъ себя и "превращеннымъ". Теперь только, видя постоянно передъ глазами свою жалкую плоть, онъ можетъ вдуматься и почувствовать свое истинное отношеніе къ плоти превращенной. Раньше, во второй части, на полѣ брани въ свитѣ Филиппа Бурбона подъ стѣнами Рима и послѣ въ самихъ его стѣнахъ, Арнольдъ вѣдь былъ слишкомъ упоенъ счастьемъ и успѣхомъ. Ему некогда было думать; его я какъ-бы дремало въ сладостномъ снѣ, упоенное радостнымъ сознаніемъ своей блестящей личности. Во второй части Арнольдъ -- это какъ бы самъ Байронъ въ пору блестящаго успѣха "Чайльдъ-Гарольда", когда хромоножка, "бѣдный пэръ" и плохой рифмачъ превратился въ ласкаемаго первыми красавицами столицы свѣтскаго льва, отважнаго борца въ политикѣ и превознесеннаго до небесъ поэта.

То событіе, которое заставляетъ Арнольда впервые вдуматься въ свое странное положеніе, это -- его любовь къ Олимпіи.

Любитъ ли она его? Онъ обладаетъ ею, но, можетъ быть, это только благодарность? Да, она должна быть ему благодарна, но зачѣмъ эта благодарность? -- да и существуетъ ли она?-- Любви! Любви къ нему и не того, чтобы она "сносила покорно его любовь", а чтобы "она шла ей на встрѣчу", вотъ чего жаждетъ душа его, вотъ чего недостаетъ ему и что заставляетъ задуматься. И судя по одной только строчкѣ въ репликахъ Цезаря-чорта чувствуется, что эти сомнѣнія Арнольда и стоятъ въ центрѣ его внутреннихъ терзаній, какъ превращеннаго и раздвоившагося, послѣ того, какъ чортъ, назвавшись Цезаремъ, оживилъ брошенное за негодностью обличье Арнольда. Тутъ мы и подходимъ къ самой существенной и основной чертѣ замысла, только, увы, оставшейся не развитой, можетъ быть, изъ робости мысли, здѣсь впервые проявившейся у Байрона.

"Вы ревнуете", говоритъ Цезарь, "Къ кому"? спрашиваетъ Арнольдъ. "Можетъ быть къ себѣ самому", летитъ ему отвѣтъ отъ этого двойника-искусителя, не заботящагося "объ всевѣдѣніи", но знающаго то, что онъ хочетъ знать. Если Арнольдъ, сомнѣваясь въ любви Олимпіи, ревнуетъ къ самому себѣ, очевидно это Цезаря, вотъ кого полюбила его возлюбленная, -- такъ странно женское сердце!-- гораздо больше и сильнѣе, чѣмъ его, блестящаго "прекраснаго и храбраго" превращеннаго Арнольда. И вотъ тутъ-то начинается психологія раздвоенія; тутъ входимъ мы или вѣрнѣе должны бы были вступить въ трудныя дебри поэтическаго раздумья о двойственности человѣка. И тогда-то "Фаустовская драма" и должна была стать далеко не простымъ подражаніемъ великому Гете.

Мы подходимъ тутъ къ самому сокровенному, что захотѣлось выразить Байрону. Но онъ унесъ это отъ насъ въ могилу. Онъ не проговорился. Не исповѣдалъ онъ своей внутренней тоски въ эти годы полнаго самосознанія и полной зрѣлости, когда молодость прошла и Байронъ стоялъ "посрединѣ пути жизни".

Любитъ ли Олимпія Арнольда или Цезаря,-- вѣдь это казалось бы все равно, Вѣдь какъ можетъ это быть, чтобы Олимпія полюбила урода-чорта вмѣсто красавца-человѣка? Если она любитъ Цезаря, Арнольдъ долженъ былъ бы радоваться, отдѣлиться отъ чорта, одѣть свое первое обличье и все было бы хорошо. Наружность Цезаря -- его наружность. Это его, и его самого, не превращеннаго любитъ Олимпія! Одна, единая, не раздвоенная личность Арнольда отъ этого не можетъ страдать. Казалось бы, въ образномъ изображеніи такого страданья не можетъ быть ни малѣйшаго смысла. Мучиться такимъ страданьемъ, значитъ просто напрасно терзать себя. Не все ли равно, какую метаморфозу нашего я полюбила женщина? Ну, она полюбила только одну вотъ эту, а не другую: "ничего", любовь на лицо, она есть и несетъ свои радости. Но дѣло именно въ томъ, что не всякому "ничего". "Ничего!" Эти слова Цезаря заставляютъ думать, что и Байрону не было это "ничего". Онъ не хотѣлъ лгать самому себѣ. Вотъ въ чемъ новая черта того чисто личнаго, затаеннаго лиризма, какимъ проникнута драма, и этотъ лиризмъ глубже и важнѣе

Если Байронъ самъ былъ "извращенный превращенный", если онъ самъ превращалъ и превратилъ себя, то это заставляетъ думать, что и раздвоеніе на Цезаря и Арнольда было также раздвоеніе, испытанное имъ самимъ. Передъ нимъ самимъ стояли два образа его я, двѣ метаморфозы и едва ли ему было безразлично, какая должна была бы вызвать любовь. Мы какъ будто видимъ здѣсь Байрона, задумавшагося надъ тѣмъ, кто же выше, кто настоящій его герой -- этотъ свѣтскій левъ и повѣса, красавецъ и силачъ, наслѣдственный законодатель, гордый и независимый и революціонеръ, поэтъ, въ "часы досуга", бросающій на бумагу строку за строкой свои непосредственно льющіяся, непринужденныя строфы, полныя огня и блеска,-- или не онъ, а тотъ другой,упорно скрываемый, замалчиваемый, тотъ, кого Байронъ хотѣлъ бы, чтобы видѣлъ и зналъ только онъ одинъ, этотъ превосходимый, но не превзойденный, несмотря на все мишурное убранство, этотъ поэтъ, вовсе не Божіею волею, а упорнымъ трудомъ, этотъ красавецъ и силачъ, но калѣка, этотъ разоренный лордъ -- наслѣдственный законодатель, отверженный великосвѣтскимъ судомъ чопорный родины, изгнанникъ и одинокій, возмутившійся и изстрадавшійся, а отсюда и отчаявшійся, посягнувшій и дерзновенный.

Евгеній Аничковъ.

ПРЕДИСЛОВІЕ,

Настоящее произведеніе основано частью на повѣсти "Три Брата", много лѣтъ тому назадъ появившейся въ свѣтъ. Изъ этой-же повѣсти заимствовалъ М. Г. Льюисъ сюжетъ своего "Лѣсного Демона". Частью-же настоящее произведеніе основано на "Фаустѣ" великаго Гёте. Теперь появляются только первыя двѣ части и начальный хоръ третьей. Остальное можетъ быть появится когда-нибудь позднѣе.

Дѣйствующія лица:

Мужчины. I

Неизвѣстный, потомъ -- Цезарь.

Арнольдъ.

Герцогъ Бурбонскій.

Филибертъ.

Челлини.

Женщины.

Берта.

Олимпія.

Духи, солдаты, римскіе граждане, священники, крестьяне и другія лица.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

СЦЕНА ПЕРВАЯ.

Лѣсъ.

Входятъ Арнольдъ и Берта, его матъ.

БЕРТА.

Прочь съ глазъ моихъ, горбунъ!

АРНОЛЬДЪ.

Вѣдь я родился

Такимъ на свѣтъ.

БЕРТА.

Прочь, пугало ночное!

Прочь, выкидышъ изъ семерыхъ дѣтей,

Рожденныхъ мной.

АРНОЛЬДЪ.

О, Боже, еслибъ я

Былъ выкидышемъ точно и не видѣлъ,

Что значитъ свѣтъ!

БЕРТА.

О, да! но такъ какъ ты,

Къ несчастью, увидалъ его, такъ прочь

По крайней мѣрѣ съ глазъ: ступай работать!

Когда твоя спина не шире прочихъ,

То выше ихъ и можетъ также гнуться

Подъ ношею.

АРНОЛЬДЪ.

Она ее несетъ!

Но сердце, къ сожалѣнію, не въ силахъ

Нести тяжелой ноши оскорбленій,

Которыми такъ горько удручаетъ

Его родная мать. Вѣдь, я люблю

Тебя, или любилъ по крайней мѣрѣ;

А кто же кромѣ матери способенъ

Откликнуться любовью къ существамъ,

Подобнымъ мнѣ. Вѣдь, ты меня кормила:

За что же убивать меня?

БЕРТА.

Кормила

Затѣмъ, что ты былъ первымъ изъ дѣтей,

Рожденныхъ мной, и я тогда не знала,

Пошлетъ ли Богъ ребенка мнѣ красивѣй,

Чѣмъ ты, негодный выбросокъ природы!

Прочь, говорю: ступай сбирать валежникъ!

АРНОЛЬДЪ.

Иду; но я молю тебя -- не будь

Со мной жестока тахъ, когда я снова

Вернусь съ работы. Если братья крѣпче,

Красивѣй и стройнѣй меня, коль скоро

Они вольны во всѣхъ своихъ движеньяхъ,

Какъ лани, за которыми въ лѣсу

Охотятся -- не отвергай меня

Хотя за то, что всѣ питались мы

Одною грудью.

БЕРТА.

Да, такъ ежъ сосетъ

Украдкой ночью молоко y матки,

Когда-жъ работница поутру въ часъ обычный.

Къ истерзанной подходитъ для удоя --

Находитъ вдругъ сосцы ея пустыми

И истомленными. Не смѣй считать

Дѣтей моихъ за братьевъ, а меня

За мать твою! Родивъ тебя на свѣтъ,

Я сдѣлала такую же ошибку,

Какъ курица, когда ее посадятъ

На яица змѣи. Прочь! говорю я.

(Уходитъ).

АРНОЛЬДЪ.

О, мать моя!.. Она ушла -- и я

Обязанъ дѣлать то, что мнѣ велѣли.

Охотно перенесъ бы я мой трудъ,

Когда бы могъ надѣяться за это

На сдрво ласки. Что же мнѣ начать?

(Начинаетъ рубить сучья и порѣзываетъ себѣ руку).

Ну, вотъ, теперь придется бросить все.

Проклятье этой крови, что течетъ

Такъ скоро и не кстати! За нее

Снести придется мнѣ проклятій вдвое,

Когда вернусь домой! Домой? Увы!

Нѣтъ y меня ни дома, ни отчизны,

Ни племени. Я сотворенъ не такъ,

Какъ прочіе: мнѣ не даны въ удѣлъ

Ихъ радости и счастье. Вправѣ ль даже

Истечь я кровью, какъ они? О, если бъ

Изъ каждой капли крови, что теперь

Теряю я, родилось по ехиднѣ,

Которыя изжалили бъ людей,

Какъ я изжаленъ ими! Если бъ дьяволъ,

Съ которымъ любятъ сравнивать меня,

Пришелъ на помощь мнѣ, его подобью!

Имѣя образъ демона, за что же

Лишенъ я власти демона? Иль нѣтъ

На то во мнѣ достаточно желанья

И твердости? А между тѣмъ, довольно

Одной ничтожной ласки той, что мнѣ

Дала увидѣть свѣтъ, чтобъ примирить

Меня съ моей наружностью. Займусь

Теперь моею раной.

(Подходитъ къ ручъю, чтобъ обмыть рану, и вдругь останавливается, увидя въ водѣ свое отраженье).

Да, они

Вполнѣ, я вижу, правы: этотъ образъ,

Что отражаетъ зеркало природы,

Показываетъ ясно мнѣ--какимъ

Я сдѣланъ ею. Нѣтъ, я не хочу

Смотрѣть на этотъ ужасъ и не въ силахъ

О немъ подумать даже! О, какъ гнусенъ

Я въ самомъ дѣлѣ съ виду! Самъ ручей

Смѣется, кажется, изображая

Мои черты. Подумать можно, будто

Тамъ въ глубинѣ таится страшный демонъ,

Приставленный пугать овецъ, когда

Онѣ приходятъ пить.

(Помолчавъ немного).

Ужели буду

Я жить еще, позоря и себя,

И самый свѣтъ? Жить на печаль и горе

Той, что дала мнѣ жизнь? Я вижу -- кровь

Моя течетъ свободно изъ ничтожной

Царапины. Попробую открыть

Ей шире выходъ; пусть мои печали

Исчезнутъ вмѣстѣ съ нею! Пусть земля

Возьметъ назадъ ужасный этотъ образъ,

Составленный изъ атомовъ земли же!

Пускай они разсѣются въ свои

Первичныя стихіи и затѣмъ

Вновь примутъ видъ любого гада, лишь бы

Не быть -- чѣмъ я теперь! Пускай родятся

Изъ этой персти миріады новыхъ

Ничтожныхъ червяковъ! Вотъ ножъ. Посмотримъ,

Съумѣетъ ли подрѣзать точно такъ же

Онъ жизнь мою, дрянной, засохшій стебель,

Какъ рѣзалъ въ рощѣ свѣжіе сучки.

(Втыкаеть ножь въ землю остріемъ кверху).

Ну, вотъ мой ножъ готовъ -- и я готовъ

Упасть на остріе. Взгляну еще

Въ послѣдній разъ на свѣтлый день, который

Не освѣщалъ ни разу существа

Презрѣннѣе меня; взгляну на солнце,

Напрасно посылавшее съ привѣтомъ

Свою мнѣ теплоту. Съ какимъ весельемъ

Поютъ на волѣ птички! Пусть поютъ!

Я не хочу, чтобъ кто-нибудь жалѣлъ

О томъ, что я погибну. Пусть ихъ свѣжій

Веселый хоръ мнѣ будетъ погребальнымъ

Напутствіемъ, засохшіе листы

Мнѣ будутъ монументомъ, а ручей

Споетъ своимъ журчаньемъ надъ моей

Могилой пѣснь печали! Ну, мой ножъ,

Стой твердо предо мной, пока я брошусь.

(Готовый броситъея, онъ вдругъ останавливается, замѣтя внезапное волненіе въ ручьѣ).

Ручей заволновался вдругъ безъ вѣтра!

Такъ что жъ -- ужели это перемѣнитъ

Мое намѣренье? Вода опять

Задвигалась -- и этому причина

Не въ воздухѣ: напротивъ, тутъ вмѣшалась

Какая-то таинственная сила

Въ подземной глубинѣ. Но что я вижу?

Туманъ -- не болѣе?

(Изъ ручья встаетъ туманъ, который, разсѣясъ, обнаруживаетъ высокую, черную фигуру).

Чего ты хочешь?

Ты духъ иль человѣкъ?

0x01 graphic

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Коль скоро въ людяхъ

Съединены и души, и тѣла,

То почему жъ не дать одно названье

Обоимъ имъ?

АРНОЛЬДЪ.

Ты съ виду человѣкъ,

Но можешь быть и дьяволомъ.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

На свѣтѣ

Не мало сыщется людей, которымъ

Даютъ названье это; потому

Ты можешь, не обидя никого,

Считать меня иль тѣмъ, или другимъ,

По выбору. Но, впрочемъ, къ дѣлу: ты

Рѣшился кончить жизнь самоубійствомъ.

Что жъ! продолжай!

АРНОЛЬДЪ.

Но ты мнѣ помѣшалъ.

НЕИЗВѢСТЫЫЙ.

Что жъ это за рѣшимость, коль возможно

Ей помѣшать? Будь дьяволъ я, какимъ

Ты, кажется, меня еще считаешь,

Намѣренье твое не преминуло бъ

Отдать тебя во власть мою; но ты

Спасенъ моимъ явленьемъ.

АРНОЛЬДЪ.

Я не думалъ

Считать тебя за дьявола; но образъ

Явленья твоего напоминалъ

Невольно дьявола.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Судитъ объ этомъ

Способенъ только тотъ, кому случалось

Бывать не разъ съ нимъ въ обществѣ; но ты

Не изъ такихъ. Когда жъ судить о видѣ

Его и о наружности, то стоитъ

Тебѣ взглянуть лишь въ зеркало ручья.

Тогда ты самъ увидишь -- кто изъ насъ

Похожъ на кривоногое созданье,

Пугающее глупую толпу.

АРНОЛЬДЪ.

Ты смѣешь насмѣхаться надъ моимъ

Природнымъ безобразіемъ?

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Коль скоро бъ

Я вздумалъ посмѣяться надъ кривой

Ногой бизона иль надъ безподобнымъ

Горбомъ верблюда -- оба эти звѣря

Сочли бъ мой смѣхъ навѣрно похвалой,

А между тѣмъ они, конечно, вдвое

Сильнѣй тебя и ловче; оба могутъ

Храбрѣе нападать и защищаться,

Чѣмъ большинство способнѣйшихъ существъ

Твоей породы, Ты сказалъ: твой образъ

Тебѣ дала природа; если такъ,

То надобно признаться, что она

Съ излишней добротою одарила

Тебя такими свойствами, какими

Приличнѣе бъ украсить было ей

Другія существа.

АРНОЛЬДЪ.

Дай силу мнѣ,

Съ какой бизонъ взрываетъ пыль копытомъ

Въ виду своихъ враговъ, иль одари

Меня терпѣньемъ корабля пустыни,

Покорнаго и ловкаго верблюда,

Чтобъ я сносилъ спокойно всѣ твои

Обидныя насмѣшки!

НЕИЗВѢСТНЫЙ,

Это я

Могу исполнить.

АРНОЛЬДЪ (изумленный).

Точно?

НЕИЗВѢСТНЬІЙ.

Да! Быть можетъ

Желаешь ты еще чего-нибудь?

АРНОЛЬДЪ.

Ты насмѣхаешься?

НЕИЗВѢСТНЬІЙ.

О, нѣтъ! Что пользы

Смѣяться надъ тобой, надъ кѣмъ смѣются

На свѣтѣ всѣ. Подобная забава

Была бъ ничтожна слишкомъ. Ты не можешь

Меня понять на языкѣ моемъ --

И потому я выражусь иначе:

Узнай же, что охотники не ходятъ

Войной на жалкихъ кроликовъ,-- имъ нужны

Львы, кабаны и волки; всю же мелочь

Они предоставляютъ горожанамъ,

Что разъ въ году поднимутся на ловлю,

Въ надеждѣ запасти себѣ для кухни

Такую дрянь. Мнѣ по плечу смѣяться

Надъ высшими,-- такъ обращу ли я

Вниманье на тебя?

АРНОЛЬДЪ.

Къ чему же ты

Со мною тратишь время? Я тебя

Не призывалъ.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Ты близокъ мнѣ по мыслямъ;

Не отсылай меня. Ушедши разъ,

Я не явлюся такъ легко обратно

На помощь вновь.

АРНОЛЬДЪ.

Но что же можешь сдѣлать

Ты для меня?

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Съ тобой я обмѣняюсь

Наружностью, коль скоро образъ твой

Тебѣ такъ тягостенъ; ты жъ выбирай

Себѣ наружный видъ, какой захочешь.

АРНОЛЬДЪ.

О! если такъ, то ты навѣрно дьяволъ:

Онъ только можетъ согласиться быть

Похожимъ на меня.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Я покажу

Тебѣ прекраснѣйшихъ людей, какіе

Когда-либо существовали въ мірѣ;

Ты можешь выбирать.

АРНОЛЬДЪ.

Но на какихъ

Условіяхъ?

НЕИЗВѢСТННЫЙ.

Къ чему такой вопросъ?

Ты часъ назадъ готовъ отдать былъ душу,

Лишь только бъ стать похожимъ на другихъ;

Теперь же затрудняешься быть съ виду

Похожимъ на героя.

АРНОЛЬДЪ.

Нѣтъ, но я

Не смѣю и не долженъ погубить

За это душу.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Чья душа захочетъ

Жить въ этакой презрѣнной скорлупѣ?

АРНОЛЬДЪ.

Душа честолюбива, несмотря

На свой наружный образъ. Но какія жъ

Твои условія? Не должно ль мнѣ

Скрѣпить ихъ кровью?

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Не твоей.

АРНОЛЬДЪ.

Какой же?

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Объ этомъ мы поговоримъ потомъ.

Я, впрочемъ, требовать съ тебя не буду

Излишняго затѣмъ, что ты, какъ вижу,

Способенъ на великія дѣла.

Ты долженъ будешь дѣлать только то,

Что самъ захочешь: полная свобода

Въ твоихъ поступкахъ -- вотъ мои условья.

Доволенъ ты?

АРНОЛЬДЪ.

На этомъ словѣ я

Ловлю тебя.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Такъ къ дѣлу.

(Подходитъ къ ручью и затѣмъ говоритъ, обращаясь къ Арнольду).

Дай теперь

Твоей мнѣ крови.

АРНОЛЬДЪ.

Для чего?

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Я долженъ

Смѣшать ее съ волной ручья, чтобъ сдѣлать

Дѣйствительнѣе чары.

АРНОЛЬДЪ (протягивая раненую руку).

Вотъ возьми

Хоть всю ее.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Пока довольно капли.

(Беретъ нѣсколько капель Арнольдовой крови и бросаетъ ихъ въ ручей).

Явись вереницею дивной

Прекрасныхъ тѣней хороводъ!

Услышьте мой голосъ призывный!

Явитесь: вашъ часъ настаетъ!

Послушные зову, явитесь--

И въ свѣтлыхъ, лазурныхъ волнахъ

Воздушной струей пронеситесь,

Какъ призракъ на Гарцскихъ горахъ!

Явитесь, какими вы были,

Чтобъ обликъ вашъ прежній, земной,

Помогъ безъ трудовъ и усилій

Мнѣ васъ возсоздать предъ собой!

Возстаньте въ блестящемъ сіяньи

Изъ радужныхъ, свѣтлыхъ лучей,

Его исполняя желанья

И волѣ покорны моей!

(Указываетъ на Арнольда).

Могучее призраковъ племя,

Кѣмъ ни были бъ вы передъ тѣмъ,

Въ былое, далекое время,

Героемъ, софистомъ, вождемъ

Полковъ Македоніи, или

Однимъ изъ великихъ римлянъ,

Что всюду разгромъ приносили,

Гдѣ былъ разбиваемъ ихъ станъ--

Явись вереницею дивной,

Прекрасныхъ тѣней хороводъ!

Услышьте мой голосъ призывный,

Явитесь: вашъ часъ настаетъ!

(Изъ волнъ появляются призраки и проходятъ передъ Неизвѣстнымъ и Арнольдомъ. Первымъ проходитъ призракъ Юлія Цезаря).

АРНОЛЬДЪ.

Кого я вижу?

НЕИЗВѢСТНЫЙ,

Предъ тобой стоитъ

Великій римлянинъ, съ орлинымъ носомъ

И черными глазами, что ни разу

Не встрѣтилъ побѣдителя себѣ

И не видалъ земли, не сдѣлавъ тотчасъ

Ее землею римской, между тѣмъ,

Какъ самый Римъ послушно покорялся

Ему и прочимъ цезарямъ, принявшимъ

Прославленное имя по наслѣдству.

АРНОЛЬДЪ.

Но онъ плѣшивъ; мнѣ жъ красота нужна;

Еще когда бъ я могъ принять съ его

Пороками и славу...

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Лобъ его

Былъ осѣненъ листвой изъ лавровъ больше,

Чѣмъ волосами. Цезарь предъ тобой!

Желаешь получить его наружность

Иль нѣтъ--скажи, но помни: я могу

Придать тебѣ его лишь образъ, слава жъ,

Которой онъ покрытъ, надолго будетъ

Еще предметомъ распрей межъ людьми.

АРНОЛЬДЪ.

Я драться радъ, но добиваться славы

Мнѣ Цезаря смѣшно. Пусть онъ исчезнетъ:

Видъ Цезаря, быть можетъ, и хорошъ,

Но мнѣ онъ не годится.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Значитъ, ты

Взыскательнѣе, чѣмъ сестра Катона,

Мать Брута или даже Клеопатра

Въ шестнадцать лѣтъ, когда любовь людей

Настолько же въ глазахъ, насколько въ сердцѣ.

Но будь по твоему,-- исчезни, призракъ!

(Тѣнь Цезаря исчезаетъ).

АРНОЛЬДЪ.

Возможно ли, чтобъ такъ исчезъ безслѣдно

Тотъ человѣкъ, который потрясалъ,

Покуда жилъ, весь міръ?

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Ты забываешь --

Какъ много онъ оставилъ за собой

Развалинъ и могилъ. Сіянье славы,

Которой онъ покрытъ, его спасетъ

Навѣки отъ забвенья; предъ тобой же

Лишь тѣнь его: она не больше значитъ,

Чѣмъ тѣнь твоя, отброшенная солнцемъ.

Она прямѣе и повыше: въ этомъ

Вся разница. Но вотъ, смотри, другая,

(Является тѣгь Алкивіада).

АРНОЛЬДЪ.

Кто это?

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Самый храбрый и красивый

Аѳинянинъ. Вглядись ему въ лицо.

АРНОЛЬДЪ*

Онъ далеко изящнѣе, чѣмъ первый.

Какъ онъ хорошъ!

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Такимъ былъ на землѣ

Сынъ Клинія со свѣтлыми кудрями.

Желаешь ты имѣть его наружность?

АРНОЛЬДЪ.

О, если бъ мнѣ дала ее природа

Отъ самаго рожденья! Но, имѣя

Возможность выбирать, я посмотрю,

Что будетъ дальше.

(Тѣнь Алкивіада исчезаетъ).

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Такъ смотри!

(Является тѣнь Сократа).

АРНОЛЬДЪ.

Какъ! Этотъ

Сатиръ, съ широкимъ носомъ, темной кожей

И выпученнымъ взглядомъ! Съ виду онъ

Походитъ на Силена; ростъ -- ничтоженъ

И ноги -- кривы. Я согласенъ лучше

Остаться тѣмъ, чѣмъ былъ.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Однако, онъ

Былъ полнымъ воплощеньемъ на землѣ

Духовной красоты и обладалъ

Чистѣйшей добродѣтелью. Но ты

Имъ, вижу, недоволенъ.

АРНОЛЬДЪ.

Если бъ видъ

Его наружный могъ мнѣ дать съ тѣмъ вмѣстѣ

Его всѣ совершенства,--но иначе

Я не согласенъ.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Обѣщать тебѣ

Я этого не въ силахъ; впрочемъ, ты

Самъ можешь попытаться, чтобъ достигнуть

Желаннаго съ твоимъ ли видомъ или

Съ какимъ-либо инымъ.

АРНОЛЬДЪ.

Я не родился

Для философіи, хоть иногда

Нуждаюсь въ ней. Онъ можетъ удалиться.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Исчезни прахомъ, лакомка цикуты!

(Тѣнь Сократа исчезаетъ. Является тѣнь Антонія).

АРНОЛЬДЪ.

А это кто, съ курчавой бородой

И мужественнымъ взоромъ? О, по виду

Онъ былъ во всемъ бы сходенъ съ Геркулесомъ,

Когда бы взглядъ его не наводилъ

Скорѣй на мысль о Вакхѣ, чѣмъ о мрачномъ

Чистильщикѣ подземныхъ царствъ, кого

Намъ представляютъ съ сумрачнымъ лицомъ,

Опершимся, съ глубокой, строгой думой,

На палицу, какъ будто бъ онъ жалѣлъ

О суетномъ ничтожествѣ людей,

Въ чью пользу онъ сражался...

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Это тотъ,

Что проигралъ весь древній міръ на ставкѣ

Своей любви.

АРНОЛЬДЪ.

Я осуждать не вправѣ

Его за этотъ шагъ. Не самъ ли я

Готовъ поставить душу, чтобъ добиться

Того, за что онъ радъ былъ проиграть

Владычество надъ міромъ.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Если ты

Такъ сходенъ въ мысляхъ съ нимъ -- бери его

Наружный видъ.

АРНОЛЬДЪ.

Нѣтъ, если ты позволилъ

Мнѣ выбирать -- я становлюсь разборчивъ,

Хоть для того, чтобы не упустить

Подобный случай увидать героевъ,

Покинувшихъ подземный мрачный міръ.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Исчезни, тріумвиръ: ступай назадъ

Въ объятья Клеопатры!

(Антоній исчезаетъ. Является тѣнь Димитрія Поліоркета).

АРНОЛЬДЪ.

Это кто,

Такъ схожій видомъ съ дивнымъ полубогомъ?

Румянецъ свѣжей юности въ щекахъ;

Со свѣтлыми кудрями, ростомъ онъ

Не выше прочихъ смертныхъ, но во всей

Его осанкѣ видно отраженье *

Какой-то дивной граціи, которой

Онъ облитъ, точно солнечнымъ лучомъ.

Но какъ ни чуденъ онъ, его краса

Все жъ кажется лишь отблескомъ чего-то,

Еще гораздо высшаго. Ужели

Онъ только человѣкъ?

НЕИЗВѢСТНЫЙ

Пускай объ этомъ

Повѣдаетъ земля, когда на ней

Осталась хоть малѣйшая частица

Его костей иль золота отъ урны,

Его скрывавшей пепелъ.

АРНОЛЬДЪ.

Кто же онъ.

Краса и слава поколѣнья смертныхъ?

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Онъ былъ позоромъ Греціи въ дни мира

И славою въ воинственные дни:

Димитрій, осаждатель городовъ,

Передъ тобой.

АРНОЛЬДЪ.

Посмотримъ на другихъ.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Вернись обратно къ Ламіи!

(Тѣнь исчезаетъ; является призракъ Ахилла).

Не бойся,

Любезный мой горбунъ: повѣрь, что я

Исполню, что обѣщано. Коль скоро

Наружность жившихъ прежде не довольно

Изящна для тебя, я оживлю

Хоть самый мраморъ статуй и найду

Въ концѣ концовъ такую оболочку,

Которой ты останешься доволенъ.

АРНОЛЬДЪ.

Мой выборъ сдѣланъ. Вотъ что нужно мнѣ.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Хвалю твой выборъ: это дивный сынъ

Ѳетиды и Пелея. Посмотри,

Какъ онъ хорошъ, какъ на его челѣ

Волнуются льняныя пряди дивныхъ

Волосъ его, завѣщанныхъ по смерти

Рѣкѣ родной Сперхею! Какъ блестятъ

Рядами разноцвѣтныхъ переливовъ

Они сквозь волны, схожія по виду

Съ безцѣннымъ, свѣтлымъ янтаремъ, что скрытъ

Въ пескѣ золотоноснаго Пактола!

Таковъ онъ былъ въ былыя времена,

Когда стоялъ, держа въ своихъ рукахъ

Трепещущую руку Поликсены

Предъ брачнымъ алтаремъ, горя законной

И чистою любовью. Такъ смотрѣлъ

На юную троянскую подругу

И на ряду съ своей кипучей страстью

Терзался въ глубинѣ своей души

Невольной мыслью о слезахъ Пріама,

Которыя заставилъ проливать

Его при смерти Гектора. Такимъ

Онъ былъ во храмѣ. Погляди жъ теперь

На лучшаго изъ всѣхъ сыновъ Эллады,

Какимъ онъ былъ, когда предъ сонмомъ грековъ

Его сразилъ Парисъ.

АРНОЛЬДЪ.

Я на него

Смотрю, какъ будто бъ я уже сроднился

Съ душой его, чья форма скоро будетъ

И мнѣ наружнымъ видомъ.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Выборъ твой

Вполнѣ удаченъ. Верхъ уродства можно

Смѣнить лишь на избытокъ красоты,

Коль скоро справедливо говоритъ

Людская поговорка, что на свѣтѣ

Встрѣчаются лишь крайности.

АРНОЛЬДЪ.

Скорѣй:

Я ждать не въ силахъ больше.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Ты похожъ

Съ подобнымъ нетерпѣньемъ на кокетку,

Что видитъ въ зеркалѣ не то, что есть,

А то, что ей хотѣлось бы увидѣть.

АРНОЛЬДЪ.

Такъ должно ждать?

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Нѣтъ, это было бъ слишкомъ

Жестоко для тебя; но дай сказать

Мнѣ два-три слова. Ростъ Ахилла былъ

Двѣнадцать локтей; хочешь ты на столько

Быть выше расы нынѣшней и стать

Титаномъ межъ людьми, иль, говоря

Высокимъ слогомъ, сыномъ быть Анака?

АРНОЛЬДЪ.

Что жъ тутъ дурного?

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Честолюбье это

Похвально -- слова нѣтъ, и тѣмъ понятнѣй

Въ подобныхъ карликахъ. Тотъ, кто высокъ,

Какъ Голіаѳъ, желаетъ зачастую

Стать маленькимъ Давидомъ; ты же, кукла,*

Вздыхаешь о размѣрахъ исполина

Еще сильнѣй, чѣмъ о его геройствѣ.

Когда ты хочешь, я исполню это

Желаніе, но помни, что людьми

Гораздо легче управлять, не бывши

Иного съ ними вида. Ставъ Ахилломъ

Съ его тогдашнимъ видомъ, ты накличешь

Погоню за тобой, какъ новый мамонтъ.

Людскія жъ пули, ядра и другія

Орудія проникнутъ сквозь броню

Великаго Ахилла нынѣ легче,

Чѣмъ прострѣлила мѣткая стрѣла

Париса -- пятку, ту, что позабыла

Ѳетида окунуть оплошно въ Стиксъ.

АРНОЛЬДЪ.

Такъ дѣлай такъ, какъ самъ считаешь лучшимъ.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Ты будешь силенъ, крѣпокъ и красивъ

Точь въ точь, какъ онъ, и сверхъ того...

АРНОЛЬДЪ.

Геройства

Я не прошу: уроды храбры всѣ.

У нихъ въ крови желаніе сравняться

Съ людьми во всемъ и даже, если можно,

Ихъ превзойти энергіей души

И мужествомъ. Ихъ постоянно что-то

Пришпориваетъ къ дѣлу, чтобъ достигнуть

Высокихъ свойствъ, отказанныхъ другимъ.

Они хотятъ вознаградить какъ будто

Такимъ стараньемъ то, въ чемъ отказала

Имъ мачеха-природа, добиваясь

Даровъ фортуны въ подвигахъ войны,

И какъ Тимуръ, хромой татаринъ, часто

Находятъ то, что ищутъ.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Хорошо

И вѣрно сказано! Повѣрь, что ты

Останешься въ душѣ, чѣмъ былъ доселѣ.

Теперь пускай исчезнетъ эта тѣнь,

Которая должна была служить

Лишь формою для новой оболочки

Твоей души, способной совершить

И безъ того довольно славныхъ дѣлъ.

АРНОЛЬДЪ.

Когда бы мнѣ никто не предложилъ

Смѣнить мою наружность на иную,

Я и тогда съумѣлъ бы проложить

Съ моей душой дорогу въ здѣшней жизни

Наперекоръ несчастному уродству,

Которое гнететъ мнѣ душу такъ же,

Какъ спину горбъ, и дѣлаетъ меня

Предметомъ ненавистнымъ взгляду прочихъ

Счастливыхъ смертныхъ. Я смотрѣлъ бы только

Со вздохомъ грусти -- не любви -- на женщинъ,

Чьи прелести считаются первѣйшимъ

И лучшимъ изъ сокровищъ на землѣ.

Я не искалъ нимало бы у нихъ

Взаимности, прекрасно понимая,

Что мнѣ онѣ не могутъ заплатить

Любовью за любовь, благодаря

Моей наружности, чьимъ приговоромъ

Я осужденъ прожить земной мой вѣкъ

Въ печальномъ одиночествѣ. Все это

Я снесъ бы терпѣливо; но меня

Отвергла мать. Медвѣдица -- и та,

Какъ говорятъ, умѣетъ привести

Въ приличный видъ урода-медвѣженка,

Начавъ его лизать; но мать моя

Не видѣла возможности исправить

Меня ничѣмъ. Когда бъ она, подобно

Родителямъ спартанцевъ, погубила

Меня въ тотъ самый мигъ, какъ я родился,

Я былъ бы погребенъ теперь въ землѣ,

Не зная жизни и -- не бывъ ничѣмъ --

Счастливѣй былъ бы больше, чѣмъ оставшись,

Чѣмъ я теперь. Но несмотря на все,

Будь даже я презрѣннѣйшимъ изъ смертныхъ,

Я чувствую, что могъ бы отличиться

Не хуже прочихъ, обладая духомъ,

Готовымъ на борьбу. Судьба такая

Не рѣдко выпадала существамъ,

Подобнымъ мнѣ. Ты видѣлъ самъ, что я

Готовъ былъ умертвить себя; а тотъ,

Кто можетъ такъ распоряжаться жизнью

Своею собственной -- сумѣетъ, вѣрно,

Взять въ руки тѣхъ людей, которымъ смерть

Страшнѣй всего на свѣтѣ.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Выбирай

Межъ чѣмъ ты былъ доселѣ и чѣмъ хочешь

Впредь сдѣлаться.

АРНОЛЬДЪ.

Мой выборъ сдѣланъ. Ты

Открылъ передо мной блестящій видъ,

Пріятнѣйшій глазамъ моимъ и сердцу.

Хотя я точно также бъ могъ достигнуть

Любви людей, ихъ страха, уваженья

И прочаго, оставшись и такимъ,

Какимъ я былъ; но не такихъ людей

Привѣтъ мнѣ дорогъ; близкіе бъ остались

Мнѣ также чужды. Ты позволилъ выбрать

Мнѣ внѣшній видъ -- и такъ я выбираю

Тотъ образъ, что стоитъ передо мной,

Скорѣй! скорѣй!

НЕ ИЗВѢСТНЫЙ.

А я? съ какимъ останусь

Я видомъ самъ?

АРНОЛЬДЪ.

Само собой, что тотъ,

Кто можетъ такъ располагать свободно

Наружностью, съумѣетъ выбрать видъ

Прекраснѣй даже самого Пелида.

Такъ, напримѣръ, ты можешь превратиться

Хотя въ Париса, что его убилъ,

Иль даже, наконецъ, въ отца и бога

Поэзіи -- въ того, чья красота

Была сама поэзіей.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

О, нѣтъ,

Я удовольствуюсь гораздо меньшимъ,

Затѣмъ что я люблю разнообразье.

АРНОЛЬДЪ.

Твой видъ хотя и строгъ, но не лишенъ

Пріятности.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Я могъ, когда бъ хотѣлъ,

По выбору быть бѣлымъ или чернымъ,

Но черный цвѣтъ всегда мнѣ былъ пріятнѣй:

Онъ какъ-то откровеннѣй. Съ нимъ не будешь

Блѣднѣть отъ страха иль, наоборотъ,

Краснѣть отъ совѣсти. Но я его

Носилъ довольно долго и теперь

Возьму твою наружность.

АРНОЛЬДЪ.

Какъ -- мою?

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Да! ты обмѣнишься наружнымъ видомъ

Съ Ѳетиды сыномъ; я-жъ намѣренъ быть

Арнольдомъ, сыномъ Берты. Всякій воленъ

Имѣть свой вкусъ. Останься ты съ своимъ,

А я съ моимъ.

АРНОЛЪДЪ.

Скорѣй! скорѣй!

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Сейчасъ.

(Беретъ кусокъ земли и, покатавъ его по дерну, говоритъ, обращаясь къ тѣни Ахилла).

Великая, славная тѣнь

Рожденнаго дивной Ѳетидой,

Что въ Троѣ сокрылся подъ сѣнь

Подземной пучины Аида.

Изъ красной земли изваялъ

Я форму твою, подражая

Тому, Кто Адама создалъ,

И къ персти бездушной взываю:

Возстань! оживи! цвѣтъ ланитъ

Зажгись лучезарнымъ сіяньемъ,

Какъ роза, что ярко горитъ

Предъ пышнымъ своимъ разцвѣтаньемъ!

Фіалокъ плѣнительный цвѣтъ

Въ глазахъ пусть сіяетъ, а влага

Зари, отразившая свѣтъ,

Стань кровью, кипящей отвагой!

Стебли гіацинтовъ, волной

Струимые въ воздухѣ, станьте

Кудрями и надъ головой

Его такъ же вольно воспряньте!

Пусть сердце свое закалитъ

Онъ тверже, чѣмъ эти каменья,

А голосъ его пусть звучитъ,

Какъ птичекъ невинное пѣнье!

Беру я для плоти твоей

Чистѣйшей земли, что питала

Цвѣты бѣлоснѣжныхъ лилей,

Какія роса окропляла.

Пускай красотою вездѣ

Себя онъ предъ всѣми отмѣтитъ,

а ловкостью членовъ нигдѣ

Соперниковъ равныхъ не встрѣтитъ.

Стихіи, взываю я къ вамъ!

Смѣшайтесь и въ немъ оживите,

Къ моимъ преклонившись словамъ!

Спѣшите! сказалъ я, спѣшите!

Живительный солнечный жаръ,

Пролейся на это созданье!

Готово. Дитя дивныхъ чаръ,

Онъ мѣсто нашелъ въ мірозданьи.

(Арнольдъ падаетъ безъ чувствъ. Душа его переходитъ въ тѣло Ахилла, которое поднимается изъ земли. Призракъ мало по малу исчезаетъ).

АРНОЛЬДЪ (въ новой формѣ).

Любовь! любовь! тебя я, наконецъ,

Почувствую--и самъ любить я буду!

О, дивный духъ!

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Постой: что станемъ дѣлать

Мы съ прежнею твоею оболочкой,

Съ уродствомъ этимъ, брошеннымъ тобой?

АРНОЛЬДЪ.

Не все ль равно! Пусть коршуны и волки

Сожрутъ его, когда лишь захотятъ.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Ну, ежели они на то рѣшатся,

Не убѣжавъ со страхомъ прочь, то можно

Подумать, что всеобщій миръ вселился

У нихъ въ лѣсахъ и что добычи больше

Имъ не сыскать.

АРНОЛЬДЪ.

Пусть мертвый этотъ трупъ

Лежитъ, какъ знаетъ, что бы ни случилось

Съ нимъ далѣе.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Вѣдь это будетъ дурно

И неучтиво съ нашей стороны:

Какъ ни смотри, а это тѣло душу

Твою вмѣщало.

АРНОЛЬДЪ.

Да, оно похоже

На кучу мусора, въ которой былъ

Сокрытъ алмазъ, оправленный теперь,

Какъ должно, въ золотую оболочку.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Но если я умѣлъ тебя облечь

Въ иную форму, мы должны исполнить

Такую мѣну честно, а не тайнымъ

Постыднымъ воровствомъ. Кому дано

Творить людей безъ женщинъ, обладаетъ

Патентомъ на такое производство

И не позволитъ подрывать себя

Подобною поддѣлкой. Дьяволъ можетъ

Губить людей, но не имѣетъ власти

Ихъ дѣлать по желанью, хоть при этомъ

Позволено ему сбирать плоды

Начальнаго созданья. Мы должны

Найти кого-нибудь, кто согласится

Въ твое облечься тѣло.

АРНОЛЬДЪ.

Кто жъ захочетъ

Исполнить это?

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Не могу придумать --

И потому рѣшусь на это самъ,

АРНОЛЬДЪ.

Какъ! Ты?

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Вѣдь я тебя предупреждалъ

Объ этомъ прежде, чѣмъ переселился

Ты въ новую обитель красоты.

АРНОЛЬДЪ.

Я все забылъ въ припадкѣ восхищенья

И радости, при видѣ этой дивной,

Безсмертной перемѣны.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Чрезъ минуту

Я сдѣлаюсь -- чѣмъ былъ доселѣ ты,

И буду впредь съ тобою неразлученъ,

Какъ тѣнь твоя.

АРНОЛЬДЪ.

Желалъ бы я избѣгнуть

Такого счастья.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Неужели ты

Боишься въ новомъ естествѣ взглянуть

На прежнее?

АРНОЛЬДЪ.

Ну, поступай, какъ знаешь.

НЕИЗВѢСТНЫЙ (обращаясь къ тѣлу Арнольда, лежащему на землѣ).

Земля безъ души, но живая!

Тебя человѣкъ, избѣгая,

Со страхомъ кругомъ обойдетъ,

Безсмертный тебя изберетъ,

Пусть форма земли не одна --

Духамъ безразлична она.

Огонь лучезарный! изъ смертныхъ никто

Не можетъ прожить безъ тебя, и никто

Изъ этихъ существъ никогда не дерзаетъ

Бороться съ тобою; лишь только витаютъ

Однѣ саламандры въ пучинѣ твоей,

Да грѣшныя души умершихъ людей

Съ мольбою къ тому, кто не знаетъ прощенья,

О каплѣ воды, чтобъ прервать ихъ мученья.

Огонь! нѣтъ ни птицы, ни звѣря, кто бъ могъ

Тебя пересилить. Твой бурный потокъ

Все губитъ на свѣтѣ и развѣ что можетъ

Лишь червь ненасытный и злобный, что гложетъ

Весь міръ, быть тобой пощаженнымъ. Въ тебѣ

Находимъ мы смерть и защиту въ борьбѣ.

Огонь первородный! О, сынъ разрушенья,

Въ тотъ мигъ, какъ готово исчезнуть творенье,

Къ тебѣ обращаюсь: мнѣ помощью будь

И жизни дыханье верни въ эту грудь!

Пусть мертвый, коснѣвшій доселѣ бездушно,

Возстанетъ опять намъ обоимъ послушный,

Малѣйшая искра его оживитъ

И душу мою онъ отнынѣ вмѣститъ.

(Блуждающій огонь вспыхиваетъ въ лѣсу и спускается на голову тѣла Арнольда. Неизвѣстный исчезаетъ. Тѣло поднимается).

АРНОЛЬДЪ (въ прежнемъ видѣ Ахилла).

О, ужасъ!

НЕИЗВѢСТНЫЙ (въ прежнемъ видѣ Арнольда).

Какъ! ужъ ты боишься?

АРНОЛЬДЪ.

Нѣтъ,

Я лишь вздрогнулъ. Куда дѣвалось тѣло,

Въ которомъ былъ ты прежде?

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Испарилось

Въ страну тѣней, а мы пойдемъ блуждать

Въ странѣ живыхъ. Куда желаешь ты

Отправиться?

АРНОЛЬДЪ.

Ты развѣ долженъ всюду

Ходить за мной?

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

А почему же нѣтъ?

Нерѣдко люди лучшіе, чѣмъ ты,

Бываютъ въ обществѣ далеко худшихъ.

0x01 graphic

АРНОЛЬДЪ.

Сказалъ ты: "лучшіе, чѣмъ я"?

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Ого!

Я вижу новый видъ твой ужъ успѣлъ

Вселить въ тебя кичливость. Впрочемъ, я

Тому сердечно радуюсь. Ты сталъ

Ко мнѣ неблагодарнымъ: въ добрый часъ!

Успѣхъ въ тебѣ замѣтенъ. Ты съумѣлъ

Въ единый мигъ преобразиться дважды.

Всесвѣтныя привычки скоро станутъ

Тебѣ вполнѣ извѣстны. Все же я

Совѣтую тебѣ не презирать

Меня напрасно. Я съумѣю быть

Тебѣ полезнымъ въ странствіяхъ по свѣту.

Рѣшай скорѣй -- куда теперь итти.

АРНОЛЬДЪ.

Туда, гдѣ міръ тѣснѣе населенъ,

Чтобъ видѣть лучше подвиги людскіе.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Въ тотъ, значитъ, край, гдѣ царствуютъ война

И женщины. Что жъ? выбирай! Идемъ

Въ Испанію, въ Америку, пожалуй,

Въ Италію иль въ Африку, съ ея

Арабами: намъ выбирать не трудно.

Вѣдь родъ людской теперь, какъ и всегда,

Готовъ кусать и рвать въ клочки другъ друга

АРНОЛЬДЪ.

Я слышалъ много славныхъ дѣлъ о Римѣ.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Прекрасный выборъ! Трудно было сдѣлать

Удачнѣйшій съ тѣхъ поръ, какъ палъ Содомъ.

Тамъ можно, сверхъ того, теперь найти

Отличную работу -- франки, гунны

И вандалы, потомки иберійцевъ,

Теперь своею обливаютъ кровью

Прелестный садъ природы.

АРНОЛЬДЪ.

Какъ съ тобою

Туда мы попадемъ?

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Какъ подобаетъ

Приличнымъ, храбрымъ рыцарямъ -- верхомъ

На быстрыхъ скакунахъ. Эй! подавайте

Моихъ коней! Подобныхъ не бывало,

Увидишь ты, съ тѣхъ поръ, какъ Фаэтонъ

Низвергнутъ былъ въ пучину Эридана.

Эй! гдѣ мои пажи?

Два пажа вводятъ четырехъ вороныхъ лошадей.

АРНОЛЬДЪ.

Вотъ скакуны

Прекрасные во всемъ.

НЕИЗВѢСТНЫЙ!

И чистой крови.

Попробуй отыскать подобныхъ имъ

Во всей Аравіи.

АРНОЛЬДЪ.

Какъ чудно пышетъ

Горячій паръ изъ ихъ ноздрей, а искры,

Сверкающія вдоль волнистой гривы,

Напоминаютъ стадо комаровъ,

Что вьются вереницей при закатѣ

Надъ каждой лошадью.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Прошу садиться --

Они и я покорные вамъ слуги.

АРНОЛЬДЪ.

А эти черноглазые пажи?

Какъ ихъ зовутъ?

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Ты можешь окрестить ихъ...

АРНОЛЬДЪ.

Въ святой водѣ?

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

А почему же нѣтъ?

Отъявленные грѣшники нерѣдко

Внезапно становилися святыми.

АРНОЛЬДЪ.

Мальчишки эти слишкомъ хороши,

Чтобъ быть чертями.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Съ этимъ я согласенъ:

Кто чортъ -- тотъ гадокъ, кто жъ хорошъ собой,

Не будетъ чортомъ.

АРНОЛЬДЪ.

Пусть румяный этотъ

И съ рогомъ позолоченымъ зовется

Гюономъ: онъ лицомъ совсѣмъ тотъ мальчикъ

Что затерялся навсегда въ лѣсу.

Другого же, съ задумчивымъ лицомъ

И видомъ молчаливымъ, безъ улыбки,

Какъ тихая, таинственная ночь,

Я назову Мемнономъ -- въ честь царя,

Чья статуя гремѣла трубнымъ звукомъ

Однажды въ день. Но какъ мнѣ звать тебя?

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Я обладаю тысячью именъ;

Число жъ моихъ прозваній -- вдвое больше.

Но, разъ принявъ наружность человѣка,

Я назовусь и именемъ людскимъ.

АРНОЛЬДЪ.

Какое бъ ты ни принялъ имя -- все же

Оно скорѣй напомнитъ человѣка,

Чѣмъ твой наружный видъ, хотя онъ прежде

И былъ моимъ.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Такъ называй меня

Отнынѣ Цезаремъ.

АРНОЛЬДЪ*

Названье это

Принадлежитъ властителямъ людей,

Родившимся на тронѣ.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Тѣмъ приличнѣй,

Чтобъ взялъ его переодѣтый дьяволъ.

Вѣдь ты меня считаешь за него,

Коль скоро не захочешь принимать

Меня за папу.

АРНОЛЬДЪ.

Хорошо -- будь Цезарь.

Что до меня, я буду называться -

По прежнему--Арнольдомъ.

НЕИЗВѢСТНЫЙ.

Мы прибавимъ

Къ нему лишь графскій титулъ,-- "графъ Арнольдъ"

Пріятнѣе звучитъ въ любовной пѣснѣ.

АРНОЛЬДЪ.

Оно звучитъ славнѣе и въ приказѣ

Итти на бой.

НЕИЗВѢСТНЫЙ (поетъ).

Впередъ! впередъ!

Мой конь бодрится и пылаетъ;

Скакунъ Аравіи -- и тотъ

Такъ господина не узнаетъ.

Чѣмъ выше горы, тѣмъ скорѣй

На нихъ взлетитъ онъ быстрымъ махомъ.

Среди болотъ, среди степей

За нимъ дорога вьется прахомъ.

Онъ пить къ ручью не припадетъ;

Онъ не задохнется отъ бѣга;

Ноги о камни не споткнетъ;

Искать не станетъ онъ ночлега;

Безъ крылъ, какъ птица полетитъ,

Дурныхъ путей не разбирая;

Не счастье ль намъ судьба сулитъ,

Такой подарокъ посылая.

Отъ снѣжныхъ Альповъ до высотъ

Вдали стоящаго Кавказа

Скакунъ насъ борзый донесетъ,

Не давши намъ мигнуть ни раза.

(Садятся на коней и исчезаютъ).

СЦЕНА ВТОРАЯ.

Лагерь подъ стѣнами Рима.

Арнольдъ и Цезарь.

ЦЕЗАРЬ.

Ты во-время явился.

АРНОЛЬДЪ.

На пути

Я встрѣтилъ горы труповъ -- и забрызганъ

Я кровью съ ногъ до головы.

ЦЕЗАРЬ.

Отри же

Свои глаза и оглядись вокругъ.

Ты сталъ завоевателемъ и братомъ

По храбрости великаго Бурбона,

Того, что былъ доселѣ конетаблемъ --

Теперь же скоро будетъ властелиномъ

Столицы міра, города, который

Владѣлъ при императорахъ вселенной,

а нынѣ измѣнилъ свой прежній полъ,

Точь-въ-точь гермафродитъ -- и старый міръ

Его своей владычицей призналъ.

АРНОЛЬДЪ.

Какъ -- "старый міръ"? Да развѣ есть еще

Иной -- новѣйшій міръ?

ЦЕЗАРЬ.

О, да -- для васъ;

И вы его узнаете, когда

Онъ явится съ новинками богатствъ

И новыми болѣзнями. Всѣ люди

Его звать будутъ новымъ. Вѣдь для васъ

Достаточно сомнительныхъ свидѣтельствъ

Людскихъ ушей и глазъ.

АРНОЛЬДЪ.

Я имъ хочу

И буду вѣрять.

ЦЕЗАРЬ.

Вѣрь, когда желаешь.

Они, вѣдь, надуваютъ васъ пріятно,

а это лучше, чѣмъ узнать дурную

И горестную истину.

АРНОЛЬДЪ.

Собака!

ЦЕЗАРЬ.

Что, человѣкъ?

АРНОЛЬДЪ.

Проклятый дьяволъ!

ЦЕЗАРЬ.

Твой

Покорнѣйшій и преданный слуга.

АРНОЛЬДЪ.

Скорѣй мой господинъ. Твоею властью

Я приведенъ сюда сквозь цѣпь убійствъ

И низкаго разврата.

ЦЕЗАРЬ.

Гдѣ же ты

Желалъ бы лучше быть?

АРНОЛЬДЪ.

Тамъ, гдѣ царитъ

Покой и миръ.

ЦЕЗАРЬ.

А гдѣ такое мѣсто

Ты сыщешь во вселенной? Все на свѣтѣ

Кипитъ въ движеньи вѣчномъ, начиная

Съ планетъ небесныхъ и кончая жалкимъ,

Послѣднимъ червякомъ. Движенье въ жизни

Граничитъ съ смертью. Звѣзды въ небесахъ

Вращаются, пока не превратятся

Въ бродячія кометы, разрушая

Всѣ прочія небесныя тѣла,

Какія встрѣтятъ на пути. Послѣдній

Червякъ--и тотъ старается поймать

Себѣ добычу на землѣ--и въ этомъ

Онъ правъ вполнѣ: онъ долженъ жить, какъ всѣ

Земныя твари, слѣпо повинуясь

Закону жизни, давшему ему

Земную жизнь невѣдомо зачѣмъ.

Ты долженъ точно такъ же подчиниться

Всеобщему закону, не пытаясь

Ему противиться ужъ потому,

Что всякая попытка безполезна.

АРНОЛЬДЪ.

А если бы попытка удалась?

ЦЕЗАРЬ.

Тогда ее не стали бъ называть

Сопротивленіемъ.

АРНОЛЬДЪ.

Удастся ль нынче --

Что мы хотимъ?

ЦЕЗАРЬ.

Бурбонъ велѣлъ готовить

На утро приступъ. Намъ довольно будетъ

Съ тобой работы.

АРНОЛЬДЪ.

Неужели долженъ

Погибнуть Римъ? Отсюда вижу я

Гигантскій куполъ истиннаго Бога

И вѣрнаго слуги его, Петра

Апостола. Онъ поднимаетъ къ небу

Свою вершину со святымъ крестомъ,

Какъ бы стремясь туда, куда Христосъ

Вознесся послѣ крестнаго мученья,

Оставивъ крестъ, омоченный Его

Святою кровью, намъ, въ залогъ блаженства,

Тотъ крестъ, который былъ орудьемъ пытки

Для Сына Божія и вмѣстѣ Бога,

Единаго прибѣжища для всѣхъ.

ЦЕЗАРЬ.

Они тамъ были и остались...

АРНОЛЬДЪ.

Что?

ЦЕЗАРЬ.

Кресты вверху на куполѣ я вижу,

Внизу же въ храмѣ алтари святые,

А, сверхъ того, повсюду кулеврины,

Пищали, топоры -- ну, словомъ, все,

Что надобно, чтобъ убивать людей.

Считать же тѣхъ, кто будетъ убивать,

Равно какъ и убитыхъ,-- я не буду.

АРНОЛЬДЪ.

Вотъ арки вѣчной прочности! Съ трудомъ

Повѣрить можно, что людскія руки

Ихъ создали! Вотъ Колизей, въ которомъ

Властители и ихъ рабы -- такіе жъ

Римляне, какъ они -- смотрѣли гордо

На бой звѣрей, царей лѣсовъ. Здѣсь львы

И дикіе слоны, до той поры

Никѣмъ не покоренные, послушно

Сражались на аренѣ. Римг, казалось,

Потребовалъ, смиривши міръ, чтобъ гвѣри

Ему несли такую жъ дань, сражаясь

Ему въ забаву. Воины-дакійцы

Здѣсь веселили сонмища гражданъ

Своею смертью! Палъ одинъ--толпа

Уже кричала: "подавай другого!"

Ужель остатки эти будутъ также

Разрушены?

ЦЕЗАРЬ.

Что -- Колизей иль городъ,

Соборъ Петра или другія церкви?

Ты, кажется, смѣшалъ въ твоихъ понятьяхъ

Все, что передъ тобой, съ меня начавши.

АРНОЛЬДЪ.

Сигналъ на приступъ будетъ поданъ завтра,

Чуть крикнутъ пѣтухи.

ЦЕЗАРЬ.

И врядъ ли онъ

Окончится съ вечернею зарею,

Когда засвищутъ соловьи; иначе

Исторія большихъ осадъ и войнъ

Совсѣмъ измѣнится. Войска должны

Воспользоваться правомъ на добычу

За долгіе труды.

АРНОЛЬДЪ.

Какъ ясно солнце

Склонилось къ западу! Едва ли былъ

Хорошъ такъ день, когда впервые Ромулъ

Перешагнулъ чрезъ первый римскій ровъ.

ЦЕЗАРЬ.

Я это видѣлъ.

АРНОЛЬДЪ.

Ты?

ЦЕЗАРЬ.

Да, милый мой!

Иль ты забылъ, что я былъ духъ, покуда

Не принялъ, вмѣстѣ съ маскою твоей,

Гораздо худшее прозванье: Цезарь --

И вмѣстѣ съ тѣмъ горбунъ! Что жъ, говорятъ,

Что будто Цезарь былъ плѣшивымъ;

Исторія жъ при этомъ прибавляетъ,

Что онъ гораздо больше придавалъ

Значенія лавровому вѣнку

Какъ парику, чѣмъ знаку славы. Вотъ

Каковъ нашъ міръ, что, впрочемъ, не мѣшаетъ

Намъ быть веселыми. Я видѣлъ самъ,

Какъ Ромулъ вашъ зарѣзалъ брата Рема

За то, что тотъ перескочилъ чрезъ ровъ,

А оба были рождены межъ тѣмъ

Одною матерью. Великій Римъ

Въ то время не былъ окруженъ стѣнами:

Чтобъ ихъ сложить, была цементомъ первымъ

Кровь брата, пролитая братомъ. Если

Кровь жителей его прольется завтра

Широкою рѣкою до того,

Что воды Тибра покраснѣютъ такъ же,

Какъ были ранѣе онѣ желты,

И выступятъ изъ береговъ--все жъ это

Ничтожно будетъ, если посравнить

Рѣзню такую съ тѣмъ, что натворило

Потомство первыхъ кровожадныхъ братьевъ,

Облившее пурпурною рѣкой

И земли, и моря, гдѣ совершали

Они въ теченье множества столѣтій

Ихъ подвиги.

АРНОЛЬДЪ.

Но въ чемъ же виноваты

Теперешніе жители? Они

Живутъ въ полнѣйшемъ мирѣ, наслаждаясь

Спокойно яснымъ солнцемъ, въ тишинѣ

И добродѣтели.

ЦЕЗАРЬ.

А чѣмъ виновны

Народы тѣ, которыхъ раздавилъ

Могучій Римъ? Тсъ! слушай!

АРНОЛЬДЪ.

Это пѣсня

Веселая солдатъ. Они поютъ,

Быть можетъ, наканунѣ близкой смерти

Для каждаго.

ЦЕЗАРЬ.

Они должны бы пѣть

Пѣснь лебедей. Хотя впрочемъ, если имъ

Прилично имя лебедей--то черныхъ.

АРНОЛЬДЪ.

Ты, вижу я, ученый.

ЦЕЗАРЬ.

Я силенъ

Дѣйствительно въ грамматикѣ. Вѣдь я

Себя готовилъ къ званію монаха

И, помнится, когда-то изучалъ

Настойчиво этрусскія сказанья.

Я могъ бы объяснить ихъ іероглифы

Съ такой же легкостью, какъ ваши книги.

АРНОЛЬДЪ.

Что жъ не займешься этимъ ты?

ЦЕЗАРЬ.

Я лучше

Готовъ заняться тѣмъ, чтобъ обращать

Теперешнія книги въ іероглифы,

Вѣдь это настоящее занятье

Всѣхъ вашихъ докторовъ, поповъ, ученыхъ,

Законниковъ, философовъ и прочихъ

Подобныхъ имъ. Весь этотъ родъ навѣрно

Успѣлъ гораздо больше натворить

Сумятицы въ понятьяхъ, чѣмъ толпа

Трудившихся надъ вавилонской башней:

Тѣ мирно разошлись, когда задача,

Затѣянная ими, не могла

Осуществиться. И когда посмотришь,

Изъ-за чего всѣ разошлись: одинъ

Не могъ понять другого. Нынче люди

Стакнулись лучше межъ собою въ жизни:

Невѣжество и глулость имъ не служитъ

Причиной разойтись; наоборотъ:

Такія качества лежатъ въ основѣ

Общественныхъ условій. Это людямъ

Коранъ, Талмудъ и Шибболетъ; они

На нихъ созиждутъ все!

АРНОЛЬДЪ.

Довольно лаять

Тебѣ на все, насмѣшникъ. Какъ пріятно

Звучитъ и пѣсня грубая солдатъ

На свѣжемъ, чистомъ воздухѣ. Точь-въ-точь

Спокойный гимнъ. Послушаемъ.

ЦЕЗАРЬ.

Бывало,

Я слышалъ пѣсни ангеловъ.

АРНОЛЬДЪ.

А также

Вой демоноръ?

ЦЕЗАРЬ.

Да -- и людей въ придачу.

Послушаемъ: мнѣ музыка по сердцу.

ХОРЪ СОЛДАТЪ (доносится издали).

Чрезъ Альпы и тучи

Вожди насъ вели;

Съ Бурбономъ могучимъ

Мы По перешли:

Враговъ мы прогнали;

Король нами взятъ;

Мы страха не знали,--

Пусть пѣсни гремятъ!

Бурбонъ -- наша слава;

Пока онъ вождемъ,

Съ врагомъ на расправу

Мы бодро пойдемъ.

Лишь утро займется,

Отрядъ нашъ -- впередъ;

Въ ворота ворвется

И стѣны возьметъ.

Какъ будемъ въ разбитый

Мы городъ вступать,

Лишь можетъ убитый

При этомъ молчать.

Какъ Рима палаты

Бурбонъ нашъ возьметъ,

Добычей богатой

Никто не сочтетъ.

Впередъ, дѣти лилій!

Долой ключъ Петра!

Плодъ нашихъ усилій

Дастъ много добра.

Пусть Тибръ обагрится

Отъ крови враговъ!

Пусть храмъ огласится

Подъ звономъ шаговъ!

"Бурбонъ!" вотъ военный

Всегдашній нашъ крикъ.

Онъ весть неизмѣнно

Впередъ насъ привыкъ.

Съ когортой испанцевъ

Въ главѣ мы идемъ,

Литавры германцевъ

За ними несемъ.

Италіи племя

Возстало на мать,

А намъ пришло время

На братьевъ возстать.

Проникнутъ отвагой

Бурбонъ нашъ! За нимъ

Бездомной ватагой

Идемъ мы на Римъ!

ЦЕЗАРЬ.

Пріятною не будетъ эта пѣсня

Для осажденныхъ!

АРНОЛЬДЪ.

Да! но, вѣдь, они

Прислушались къ припѣву; но смотри:

Сюда идетъ начальникъ нашъ и съ нимъ

Его сподвижники. Признаться должно,

Что съ виду онъ достойный бунтовщикъ.

(Отходятъ въ глубину сцены).

Входятъ Коннетабль бурбонъ, Филибертъ и свита.

ФИЛИБЕРТЪ.

Что съ вами, благородный герцогъ? Вы

Не веселы?

БУРБОНЪ.

Изъ-за чего же мнѣ

Веселымъ быть?

ФИЛИБЕРТЪ.

Но всякій былъ бы веселъ,

Напротивъ, наканунѣ славной битвы

И доблестной побѣды.

БУРБОНЪ.

Если бъ я

Увѣренъ былъ въ побѣдѣ!

ФИЛИБЕРТЪ,

Въ нашемъ войскѣ

Сомнѣнья нѣтъ. Когда бы стѣны были

Изъ чистаго алмаза -- и тогда

Солдаты наши взяли бъ ихъ. Нѣтъ силы

Ужаснѣй голода.

БУРБОНЪ.

Они не дрогнутъ, точно --

Я въ томъ увѣренъ; да и какъ могли бы

Они, имѣя во главѣ Бурбона,

а также будучи истомлены

Мученьемъ голода, подумать только

Объ отступленіи? Будь эти стѣны

Высокими горами, тѣ же люди,

Что защищаютъ ихъ -- богами древнихъ,

Я и тогда бъ увѣренъ былъ вполнѣ

Въ моихъ титанахъ. Все жъ, однако...

ФИЛИВЕРТЪ.

Мы

Имѣемъ дѣло вѣдь съ людьми--не больше.

БУРБОНЪ.

Я это знаю; но твердыни эти

Пережили вѣка великой славы

И видѣли героевъ. Вѣкъ минувшій

Могучихъ римлянъ полонъ весь тѣнями

Героевъ этихъ. Тѣни ихъ живутъ

И нынче средь потомковъ. На стѣнахъ

Мнѣ чудятся они, и, призывая

Меня окровавленными руками,

Велятъ оставить городъ.

ФИЛИБЕРТЪ.

Пусть велятъ!

Ужель бояться будете вы мертвыхъ?

БУРБОНЪ.

Они меня не думаютъ пугать;

Да я и самъ не струсилъ бы навѣрно,

Когда бъ грозилъ мнѣ даже самый Сулла.

Но тѣни эти, складывая руки,

Напротивъ, обращаются ко мнѣ

Съ покорною мольбой. Ихъ жалкій взглядъ

И блѣдныя, истерзанныя лица

Меня лишаютъ силъ. Смотри! смотри!

ФИЛИБЕРТЪ.

Я вижу только крѣпостныя стѣны.

БУРБОНЪ.

А тамъ -- съ той стороны?

ФИЛИБЕРТЪ.

Тамъ не видать

Ни часового. Стража ихъ разумно

Разставлена внутри, чтобъ избѣжать

Внезапныхъ выстрѣловъ, когда бы наши

Стрѣлки задумали себѣ въ забаву

Пустить десятокъ пуль подъ темной мглой

Наставшихъ сумерекъ.

БУРБОНЪ.

Ты слѣпъ.

ФИЛИБЕРТЪ.

Пожалуй,

Когда назвать возможно слѣпотой --

Не видѣть то, чего не существуетъ.

БУРБОНЪ.

Здѣсь жило поколѣніе героевъ

Въ теченье двадцати вѣковъ Катонъ,

Зарѣзавшій себя затѣмъ, чтобъ только

Не пережить скончавшейся свободы

Отечества, которое хочу я

Завоевать -- мнѣ чудится стоящимъ

На этихъ укрѣпленьяхъ. Цезарь самъ,

Съ блестящей свитой выигранныхъ имъ

Побѣдъ, проходитъ медленно по стѣнамъ...

ФИЛИБЕРТЪ.

Такъ завоюйте жъ городъ, за который

Сражался онъ: вы сдѣлаете этимъ

Себя славнѣе Цезаря.

БУРБОНЪ.

Я это

Исполню иль погибну.

ФИЛИБЕРТЪ.

Умереть

Въ подобномъ предпріятіи не значитъ

Погибнуть безъ слѣда. Такая смерть,

Напротивъ, зажигаетъ намъ зарю

Для жизни безконечной.

Графъ Арнольдъ и Цезарь подходятъ.

ЦЕЗАРЬ.

Тѣ же, кто

Простые только люди -- неужели

Должны они потѣть подъ лучезарнымъ

Огнемъ подобной славы?

БУРБОНЪ.

А! нашъ славный

Красавецъ изъ красавцевъ и храбрѣйшій

Изъ воиновъ, а съ нимъ и злоязычный

Его горбунъ! Съ разсвѣтомъ мы найдемъ

Работу вамъ обоимъ.

ЦЕЗАРЬ.

Трудъ найдется

И вамъ навѣрно, герцогъ.

БУРБОНЪ.

Да, горбунъ,

Пришелъ бы только часъ -- я докажу,

Что буду не послѣднимъ изъ рабочихъ.

ЦЕЗАРЬ.

Вы вправѣ называть меня горбатымъ:

Вы видѣли мой горбъ, когда въ сраженьи

Вы, въ качествѣ начальника, держались

За войскомъ, я жъ сражался впереди;

Но этого враги сказать не могутъ.

БУРБОНЪ.

Отвѣтъ хорошъ, и мнѣ онъ подѣломъ

За то, что мною вызванъ. Но, однако,

Я возражу, что грудь Бурбона также

Всегда готова встрѣтиться въ бою

Съ опасностью -- и въ этомъ я поспорю

Съ тобой, будь ты хоть дьяволъ!

ЦЕЗАРЬ.

Будь я имъ,

Мнѣ было бъ незачѣмъ сюда являться.

БУРБОНЪ.

Но почему жъ?

ЦЕЗАРЬ.

Затѣмъ, что половина

Солдатъ достойныхъ _:вашихъ доброй волей

Достанется ему, а остальную

Отправите вы къ дьяволу еще

Скорѣе и вѣрнѣе.

БУРБОНЪ.

Графъ Арнольдъ,

Горбатый вашъ пріятель на словахъ

Не менѣе змѣя, чѣмъ и на дѣлѣ.

ЦЕЗАРЬ.

Вы, принцъ, неправы: первый змѣй былъ льстецъ,

А я не льщу; что жъ до моихъ занятій,

То я кусаюсь лишь -- когда бываю

Укушенъ кѣмъ-нибудь.

БУРБОНЪ.

Ты храбръ -- мнѣ больше

Не надо ничего; ты не полѣзешь

Въ карманъ за словомъ, чтобъ отвѣтить -- это

Не меньшее достоинство. Я самъ

Не только что солдатъ, но и товарищъ

Моихъ солдатъ.

ЦЕЗАРЬ.

Подобное знакомство

Едва ли имъ понравится: оно,

Пожалуй, даже хуже, чѣмъ съ врагами,

Затѣмъ, что длится долѣе.

ФИЛИБЕРТЪ.

Эге!

Пріятель, ты однако жъ позволяешь

Себѣ ужъ слишкомъ много для шута.

ЦЕЗАРЬ.

Вы, значитъ, недовольны тѣмъ, что я

Правдивъ и откровененъ? Что жъ, пожалуй,

Я буду лгать: мнѣ въ этомъ нѣтъ труда.

Вы не осудите меня, конечно,

Коль скоро я васъ буду называть

Героемъ.

БУРБОНЪ.

Филибертъ, оставь его:

Онъ мужественъ. Мы видѣли всегда

Его горбатую фигуру въ битвѣ

Въ главѣ солдать; что жъ до умѣнья твердо

Сносить лишенья -- онъ намъ доказалъ

Способность и на это. На войнѣ

И въ лагерѣ дозволю я охотно

Порою развязать языкъ. Мнѣ даже

Пріятнѣй слушать дерзкія слова

Лихого, хоть и грубаго рубаки,

Чѣмъ хныканье трусливаго лѣнтяя,

Который спитъ и видитъ, чтобъ поѣсть

Да выспаться лишь только заведется

Въ его карманѣ пять иль шесть грошей.

ЦЕЗАРЬ.

Какъ хорошо, когда бъ подобной долей

Довольствовались также короли!

БУРБОНЪ.

Молчи!

ЦЕЗАРЬ,

Молчать я буду, но за то

Бездѣльничать не стану. Вамъ въ словахъ

И книги въ руки, хоть болтать, признаться,

Придется вамъ не долго.

ФИЛИБЕРТЪ.

Но чего же

Ты хочешь, грубіянъ?

ЦЕЗАРЬ.

Болтать, какъ всѣ

Пророки на землѣ.

БУРБОНЪ.

Оставь его;

У насъ дѣла найдутся посерьезнѣй.

Я самъ хочу принять начальство завтра

Надъ войскомъ, графъ Арнольдъ.

АРНОЛЬДЪ.

Я это слышалъ,

Достойный принцъ.

БУРБОНЪ.

Вы будете, конечно,

При мнѣ въ сраженьи?

АРНОЛЬДЪ.

Если только вы

Мнѣ не позволите ударить первымъ

На непріятеля.

БУРБОНЪ.

Чтобъ поддержать

Въ солдатахъ бодрость, я считаю нужнымъ,

Чтобъ ихъ начальникъ первымъ сталъ взбираться

По лѣстницѣ на приступъ, и притомъ --

Въ труднѣйшемъ мѣстѣ.

ЦЕЗАРЬ.

И, конечно, самомъ

Высокомъ изо всѣхъ. Онъ этимъ будетъ

Поставленъ на приличную ступень

Своимъ достоинствамъ и сану.

БУРБОНЪ.

Завтра,

Надѣюсь я, столица міра будетъ

У насъ въ рукахъ. Великій вѣчный городъ

Умѣлъ сберечь главенство надъ людьми

Во всѣ вѣка. Аларихъ занялъ въ немъ

Тронъ Цезаря и уступилъ его

Намѣстникамъ Петра; но кто бы ни былъ

Въ немъ властелиномъ -- римляне иль готы,

Или попы, великій Римъ всегда

Умѣлъ остаться властелиномъ міра.

Центръ варварства, религіи иль древней

Цивилизаціи,-- онъ оставался центромъ

Имперіи. Чередъ его прошедшихъ

Владыкъ минулъ -- и наступаетъ нашъ.

Надѣюсь, мы сражаться будемъ такъ же

Отважно, какъ они, а управлять

Съумѣемъ лучше.

ЦЕЗАРЬ.

О, конечно! Лагерь

Всегда считался лучшей школой всѣхъ

Гражданскихъ доблестей. Но что же вы

Хотите сдѣлать съ Римомъ?

БУРБОНЪ.

То, чѣмъ былъ

Онъ прежде.

ЦЕЗАРЬ

Не во время ль Алариха?

БУРБОНЪ.

Нѣтъ, рабъ, -- но тѣмъ, чѣмъ былъ во времена

Онъ Цезаря, чье имя носишь ты,

Какъ многія собаки!

ЦЕЗАРЬ.

Точно такъ же,

Какъ короли. Прекрасное названье

Для кровожадныхъ псовъ!

БУРБОНЪ.

Вотъ у кого

Языкъ змѣи! Неужли ты не можешь

Хоть слово вымолвить серьезно?

ЦЕЗАРЬ.

Нѣтъ!

Особенно предъ битвой! Это было бъ

Не по-солдатски: разсуждать прилично

Начальникамъ, а мы, пустая сволочь,

Должны смѣяться. Изъ чего же намъ

Заботиться? Начальство разсуждаетъ

За насъ за всѣхъ. Извѣстно, что солдату

Всего опаснѣй думать: вздумай войско

Заняться этимъ, вамъ итти пришлось бы

Однимъ на приступъ города.

БУРБОНЪ.

Ты можешь

Острить и злоязычничать въ награду

За то, что ты по счастью храбръ и смѣлъ.

ЦЕЗАРЬ.

Благодарю за лестную свободу!

Въ ней все, что я покуда получилъ

У васъ на службѣ.

БУРБОНЪ.

Завтра ты заплатишь

Себѣ за службу самъ. Награда ваша

За этимъ валомъ. Филибертъ, намъ надо

Однако же отправиться въ совѣтъ.

Вы съ нами, графъ Арнольдъ?

АРНОЛЬДЪ.

Въ совѣтѣ ль, въ битвѣ ль

Вы можете располагать вполнѣ

Мной какъ хотите, принцъ

БУРБОНЪ.

Повѣрьте, я цѣню

Глубоко вашу преданность и завтра

Поставлю васъ на очень важный постъ.

ЦЕЗАРЬ.

А я что долженъ дѣлать?

БУРБОНЪ.

Точно также

Итти впередъ со славой за Бурбономъ.

Прощайте!

АРНОЛЬДЪ (Цезарю).

Приготовь оружье къ битвѣ

И жди меня въ палаткѣ.

(Бурбонъ, Арнольдъ, Филибертъ и свита уходятъ).

ЦЕЗАРЬ.

Ждать въ палаткѣ?

Иль думаешь ты точно, что тебя

Я выпущу такъ просто и свободно

Изъ рукъ моихъ? Ты, кажется, не хочешь

Понять того, что если я взвалилъ

Себѣ на плечи плоть твою, то это

Единственно какъ маску. Вотъ такъ люди!

Вотъ каковы всѣ эти храбрецы,

Адамовы ублюдки! Вотъ что значитъ

Дать искру мысли плоти! Дрянь и персть,

Она всегда вращается въ хаосѣ

Лишь глупостей и выдаетъ свою

Природу каждый мигъ. Ну что жъ: я буду

Дурачиться съ толпою этихъ куколъ.

Для духа позволительно заняться .

Въ свободный часъ такими пустяками;

Когда жъ наскучитъ это, мнѣ найдется

Довольно дѣла между звѣздъ, чей свѣтъ,

По мнѣнью жалкихъ смертныхъ, созданъ только

Въ утѣху имъ. Вѣдь стоило бы мнѣ

Лишь захотѣть, чтобъ тотчасъ же обрушить

Одну изъ звѣздъ на нихъ, спаливши разомъ

Ихъ муравейникъ. Поглядѣть тогда бы,

Какъ всѣ они забѣгали бъ кругомъ,

Точь-въ-точь какъ муравьи, забывъ свои

И ссоры, и заботы! Ха! ха! ха!

(Уходитъ).

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

СЦЕНА ПЕРВАЯ.

Стѣны Рима. Войско наступаетъ съ лѣстницами къ стѣнамъ. Впереди Бурбонъ съ бѣлымъ шарфомъ на латахъ.

Хоръ духовъ въ воздухѣ.

Заря, но солнце возстаетъ

Въ туманѣ мрачно и уныло;

Хоръ птичекъ въ рощѣ не поетъ.

Ужели точно настаетъ

Восходъ полдневнаго свѣтила?

На городъ сумрачно глядитъ

Оно средь шума громового,

Чей гулъ и мертвыхъ пробудитъ,

Спокойно спящихъ средь родного,

Святого города. Волна

Ихъ Тибра тихимъ плескомъ моетъ,

Но наступившая война

Могилы древнія разроетъ.

О! сдвиньтесь съ мѣста, семь холмовъ,

Въ защиту этихъ береговъ!

Чу! слышенъ ровный звукъ шаговъ;

Ихъ грозный богъ войны считаетъ.

Идутъ, какъ мѣрный рядъ валовъ,

Когда луна ихъ направляетъ,

Идутъ на смерть, а между тѣмъ,

Волнамъ подобно, тихо, грозно,

Въ рядахъ незыблемыхъ ничѣмъ

Солдатъ съ другимъ не ступитъ розно.

Такъ океанъ, прорвавши рядъ

Плотинъ, не вѣдаетъ преградъ;

Вы слышите ль: бряцаютъ латы;

Глаза бойцовъ огнемъ горятъ;

На неприступные раскаты

Ужъ ставятъ лѣстницъ частый рядъ;

Ихъ перекладины сверкаютъ

И какъ спина змѣи сіяютъ.

Зубчатыхъ стѣнъ высокій рядъ

Унизанъ храбрыми бойцами;

Рядами пушки такъ стоятъ,

При нихъ солдаты съ фитилями.

Изъ жерлъ глубокихъ смерть глядитъ;

Все то, что выдумали люди

Для ранъ и смерти,--здѣсь грозитъ

Такою массою орудій,

Что даже туча саранчи

Ничтожной тутъ бы показалась.

О, Рема тѣнь! Когда въ ночи

Подъ братнею рукой разсталась

Съ своимъ ты тѣломъ--эта ночь,

Борьбы и злобы дикой дочь,

Ужаснѣй быть могла бъ едва-ли!

Какъ въ Римѣ братья воевали,

Такъ точно христіане тутъ

На братьевъ кровныхъ возстаютъ!

Идутъ впередъ. Подъ ихъ шагами

Земля трясется и дрожитъ.

Предъ бурей первыми волнами

Такъ глухо океанъ шумитъ,

Пока, возставъ съ могучей силой,

Онъ не разрушитъ скалъ преградъ;

Такъ точно войско проходило,

Какъ волнъ морскихъ кипучій рядъ.

О, вы, герои дней минувшихъ,

Вы, тѣни воиновъ, заснувшихъ

На древнихъ римскихъ берегахъ,

Сыны великаго народа,

Не знавшаго въ чужихъ земляхъ

Себѣ подобныхъ,-- стѣны свода

Могилы будутъ ли давить

Васъ въ этотъ мигъ, когда скосить

Готова лавры вашей славы

Пришельцевъ рать? Кто величаво

Надъ Карѳагеномъ слезы лилъ,

Который въ пепелъ обратилъ,

Пусть тотъ отретъ свои ланиты

И Риму будетъ вновь защитой.

Мученья голода томятъ

Идущихъ въ бой; онъ ободряетъ

Готовыхъ ринуться солдатъ

И ихъ отвагу разжигаетъ.

Такъ волки дикіе спѣшатъ

На пиръ кровавый. О великій,

Могучій городъ! Горя клики

На мѣсто радости звучатъ

Въ твоихъ стѣнахъ. Скорѣй воспряньте,

Достойные сыны римлянъ,

И на защиту бодро встаньте

Своей отчизнѣ! Дикій станъ

Алариха ничто въ сравненьи

Съ ордой, которую привелъ

Съ собой Бурбонъ. Возстань для мщенья,

Великій городъ; часъ пришелъ!

Пусть городъ обратитъ въ кладбище

Скорѣй твоихъ же гражданъ злость,

Лишь только бы твое жилище

Не осквернилъ подобный гость!

Смотрите, призракъ всталъ кровавый!

Защитникъ Трои умерщвленъ."*

Въ семьѣ Пріама были нравы

Святѣй и чище. Тамъ сраженъ

Братъ не былъ братомъ вѣроломнымъ,

а здѣсь, родную мать забывъ,

Родного брата умертвивъ,

Покрылъ себя позоромъ темнымъ

Убійца Ромулъ. Вонъ паритъ

Гигантской тѣнью надъ стѣною

Убитый Ремъ. Гроза виситъ

Надъ Римомъ тяжкою бѣдою

Съ минуты той, когда свершилъ

Убійство братъ. Будь стѣны Рима

Хоть втрое выше -- мщенье мимо

Не пронесется. Рокъ судилъ,

Что Ремъ потребуетъ отплату

И отомститъ убійцѣ-брату.

Зажглася злоба, бой кипитъ,

Огонь объемлетъ стѣны Рима.

О, диво міра! Смерть царитъ

Въ тебѣ средь пламени и дыма.

Клинки звенятъ; со стѣнъ валовъ,

Ломаясь, лѣстницы валятся;

Кто разъ попалъ въ глубокій ровъ,

Тому ужъ больше не подняться.

Проклятья въ воздухѣ гремятъ,

Враги толпами наступаютъ,

Рядами мертвые лежатъ,

Но ихъ живыми замѣняютъ.

Все жарче, жарче грозный бой,

Европы кровь течетъ струями,

Когда бы камни стѣнъ рядами

Покрыли поле -- кровь рѣкой

Пролитая могла бъ и камень

Оплодородить въ этотъ день.

Но пусть твоихъ пенатовъ сѣнь,

О, Римъ, разрушена, пусть пламень

Пожретъ тебя--все жъ будь собой

И съ прежней славой выйди въ бой!

Пенаты-боги! не предайте

Себя инымъ богамъ во власть!

Героевъ тѣни,возставайте,

Чтобъ съ обновленной силой пасть

Въ святой борьбѣ съ Нерономъ новымъ.

Убійца матери губилъ

Вашъ древній Римъ, но онъ подъ кровомъ

Рожденъ былъ римскимъ. Все же былъ

Онъ римлянинъ. Пришелецъ Бреннъ

Не могъ разрушить римскихъ стѣнъ.

Возстаньте, боги храмовъ павшихъ,

Но и въ развалинахъ своихъ

Еще потомству дорогихъ!

Святыя души пострадавшихъ

За вѣру Божію -- и васъ

Нашъ бодрый призываетъ гласъ

Возстать за родину! Придите

Возстановители святой

Единой вѣры, въ смертный бой

Съ врагами нашими вступите!

О, Тибръ! кипучею волной

Свой ужасъ вырази нѣмой!

Все, что живетъ, пускай возстанетъ

И, какъ могучій левъ, воспрянетъ

Навстрѣчу дерзкаго ловца!

Ужъ если Риму присудила

Судьба погибнуть--пусть могилой

Онъ римской будетъ до конца!

(Бурбонь, Арнольдъ, Цезарь и прочіе подступаютъ къ стѣнѣ. Арнольдъ хочетъ поставить лѣстницу; Бурбонъ его удерживаетъ).

БУРБОНЪ.

Постой, Арнольдъ! я первый...

АРНОЛЬДЪ.

Нѣтъ, мой герцогъ,

Позвольте мнѣ.

БУРБОНЪ.

Остановись! сказалъ я!...

Я буду радъ, что по моимъ пятамъ

Взойдетъ храбрецъ, какъ ты, но не позволю

Себя опередить.

(Ставить лѣстницу и начинаетъ взбираться).

За мной, друзья!

(Раздается выстрѣлъ; Бурбонъ падаетъ).

ЦЕЗАРЬ.

И вотъ онъ на землѣ!

АРНОЛЬДЪ.

Великій Боже!

Враги теперь оправятся; но мы

Отмстить съумѣемъ.

БУРБОНЪ.

Это вздоръ! Подай

Свою мнѣ руку.

(Опирается на руку Арнольда и хочетъ взойти на лѣстницу, но падаетъ снова).

Нѣтъ! со мной, я вижу,

Все кончено. Не говорите войску,

Что я убитъ: тогда еще возможно

Поправить дѣло. Пусть накинутъ плащъ

Мнѣ на лицо: лишь только бы солдаты

Меня не видѣли.

АРНОЛЬДЪ.

Намъ должно васъ

Перенести, помочь вамъ...

БУРБОНЪ.

Нѣтъ, мой другъ:

Я чую смерть. Что, впрочемъ, за бѣда,

Что будетъ лишнимъ человѣкомъ меньше!

Душа Бурбона царствуетъ еще

Надъ арміей. Пускай они узнаютъ,

Лишь выигравъ сраженье, что Бурбонъ

Ужъ сталъ землей. Тогда распоряжайтесь,

Какъ знаете.

ЦЕЗАРЬ.

Быть можетъ, ваша свѣтлость

Желаетъ приложиться ко кресту?

Духовника здѣсь нѣтъ, но по нуждѣ

На то годится рукоятка шпаги.

Такъ поступилъ Баярдъ.

БУРБОНЪ.

Презрѣнный рабъ,

Ты смѣлъ напомнить мнѣ Баярда имя

Въ подобную минуту! Впрочемъ, я

Заслуживаю это.

АРНОЛЬДЪ (Цезарю).

Замолчи.

Насмѣшникъ злой!

ЦЕЗАРЬ.

Какъ! Неужель въ минуту

Кончины христіанина не вправѣ

Я предложить ему vade іn расе?

АРНОЛЬДЪ.

Молчи! О какъ туманенъ этотъ взоръ,

Съ презрѣніемъ смотрѣвшій за минуту

На цѣлый міръ и не видавшій въ немъ

Себѣ подобнаго!

БУРБОНЪ.

Арнольдъ, когда

Ты вновь увидишь Францію... Но -- т-съ!

Штурмъ начался опять! О, если бъ могъ я

Прожить еще хоть мигъ, чтобъ умереть

За этою стѣной! Спѣши, Арнольдъ,

А то войска ворваться могутъ въ городъ,

Пожалуй, безъ тебя.

АРНОЛЬДЪ.

Они ворвутся

Равно безъ васъ.

БУРБОНЪ.

О, нѣтъ! моя душа

Еще предводитъ ими. Пусть покроютъ

Плащемъ мой трупъ и скроютъ отъ солдатъ,

Что я убитъ. Иди теперь къ побѣдѣ.

АРНОЛЬДЪ.

Я не могу васъ бросить такъ.

БУРБОНЪ.

Ты долженъ!

Прощай, прощай! Побѣда будетъ наша!

(Умираетъ).

ЦЕЗАРЬ.

Теперь за дѣло, графъ.

АРНОЛЬДЪ.

Ты правъ: для слезъ

Найдется время послѣ.

(Покрываетъ тѣло Бурбона и начинаетъ взбираться на лѣстницу съ крикомъ).

Эй! впередъ,

Товарищи! Римъ будетъ нашъ!

ЦЕЗАРЬ.

Прощайте,

Достойный коннетабль! По правдѣ, онъ

Былъ человѣкомъ.

(Идетъ за Арнольдомъ; лѣстница подламывается -- они падаютъ).

Славно кувырнулись!

Вы ранены?

АРНОЛЬДЪ.

О нѣтъ!

(Поднимается вновь).

ЦЕЗАРЬ.

Онъ храбръ, когда

Разгорячится; да и то сказать --

Здѣсь не игрушки. Какъ онъ славно рубитъ!

Теперь схватился за стѣну и держитъ

Ее такъ крѣпко, какъ святой алтарь.

Вонъ лѣзетъ дальше... Эй! что тутъ случилось?

(Со стѣны одинъ изъ обороняющихся солдатъ падаетъ).

Свалился римлянинъ! Вотъ первый птенчикъ,

Упавшій изъ гнѣзда. Ну, что, товарищъ?

РАНЕНЫЙ.

Воды! воды!

ЦЕЗАРЬ.

Отсюда вплоть до Тибра

Течетъ одна лишь кровь.

РАНЕНЫЙ.

Я палъ за Римъ.

(Умираетъ).

ЦЕЗАРЬ.

Равно какъ и Бурбонъ, хоть цѣли были

У васъ не одинаковы. О, вы,

Безсмертные герои, съ вашимъ глупымъ

Преслѣдованьемъ славы! Надо мнѣ

Однако посмотрѣть, что тамъ творитъ

Мой молодецъ. Онъ вѣрно взялъ ужъ Форумъ.

(Взбирается по лѣстницѣ).

СЦЕНА ВТОРАЯ.

Улица въ Римѣ. Сраженье. Жители бѣгутъ въ безпорядкѣ.

ЦЕЗАРЬ.

Нигдѣ не могъ сыскать его: онъ, вѣрно,

Преслѣдуетъ съ толпой своихъ героевъ

Бѣгущихъ гражданъ иль дерется тамъ,

Гдѣ врагъ еще противится. Что это?

Два кардинала. Доблестнымъ отцамъ

Не кажется заманчивымъ сегодня

Смерть мучениковъ: славно удираютъ

На старыхъ красныхъ пяткахъ! Жаль, что имъ

Не удалось врагамъ въ добычу сбросить

Со шляпами штановъ. Тогда бы было

Одной приманкой меньше къ грабежу.

Но пусть бѣгутъ! вѣдь имъ не запятнать

Чулокъ въ крови: они у нихъ краснѣе,

Чѣмъ кровь сама.

(Входить толпа сражающихся; впереди Арнольдъ).

ЦЕЗАРЬ.

Вотъ онъ! и держитъ бодро

Въ рукахъ двухъ близнецовъ: рѣзню и славу.

Эй! графъ!

АРНОЛЬДЪ.

Впередъ! Не допускайте ихъ

Оправиться.

ЦЕЗАРЬ.

Послушай, будь умнѣе!

Не увлекайся. Если врагъ бѣжитъ,

Мы можемъ для него построить мостъ

Хотя бъ изъ золота. Я далъ тебѣ

Красивый видъ съ защитой вѣрной противъ

Болѣзней тѣла, но не противъ смерти.

Ты тѣломъ -- сынъ Ѳетиды, но при этомъ

Я не былъ въ состояньи окунуть

Тебя въ пучину Стикса. Противъ шпаги

Я защитить тебя не въ силахъ такъ же,

Какъ пятку Ахиллеса; потому

Держи себя умнѣй; не забывай,

Что ты покамѣстъ смертенъ.

АРНОЛЬДЪ.

Кто жъ захочетъ

Пойти на бой съ увѣренностью быть

Нетронутымъ? Какое малодушье!

Ты думаешь, что кто привыкъ ходить

Охотиться на льва, пойдетъ на зайца?

(Бросается въ свалку).

ЦЕЗАРЬ.

Вотъ истинный образчикъ всѣхъ людей!

Въ немъ кровь кипитъ. Потеря двухъ-трехъ капель

Порядкомъ поумѣритъ этотъ пылъ.

(Арнольдъ нападаетъ на одного изъ римлянъ тотъ отступаетъ).

АРНОЛЬДЪ.

Сдавайся, трусъ! за это я тебѣ

Оставлю жизнь.

РИМЛЯНИНЪ.

Предложено недурно.

АРНОЛЬДЪ.

И будетъ такъ исполнено. Мои

Слова извѣстны всѣмъ.

РИМЛЯНИНЪ.

Мои же будутъ

Извѣстнѣе дѣла!

(Дерутся).

ЦЕЗАРЬ (приближаясь).

Арнольдъ! Арнольдъ!

Будь остороженъ -- ты имѣешь дѣло

Съ художникомъ-скульпторомъ. Онъ умѣетъ

Однако же владѣть мечомъ не хуже,

Чѣмъ и рѣзцомъ. Стрѣляетъ точно также

Везъ промаха: вѣдь онъ убилъ Бурбона

Съ вершины стѣнъ.

АРНОЛЬДЪ.

Какъ? это онъ? Ну, значитъ,

Онъ изваялъ послѣдній монументъ

Для самого себя.

РИМЛЯНИНЪ.

Я проживу

Еще, надѣюсь, столько, что успѣю

Надѣлать монументовъ для людей

Почище васъ.

ЦЕЗАРЬ.

Ты хорошо отвѣтилъ,

Мой славный Бенвенуто. Два искусства

Тебѣ равно извѣстны. Кто убьетъ

Тебя въ бою -- свершитъ не меньшій трудъ,

Чѣмъ ты, когда обтесывалъ въ Каррарѣ

Обломки мрамора.

(Арнольдь обезоруживаетъ и слегка ранитъ Бенвенуто. Тотъ вынимаетъ изъ-за пояса пистолетъ и, выстрѣливъ въ Арнольда, быстро исчезаетъ въ толпѣ).

ЦЕЗАРЬ.

Что -- каково

Ты чувствуешь себя? Ты предвкусилъ

Отъ кубка на пиру Беллоны.

АРНОЛЬДЪ

Вздоръ!

Ничтожная царапина. Подай

Мнѣ перевязку... Я еще съ нимъ справлюсь.

ЦЕЗАРЬ.

Куда ты раненъ?

АРНОЛЬДЪ.

Въ лѣвое плечо;

Та сторона, которая владѣетъ

Мечомъ -- цѣла: мнѣ этого довольно,

Но я хочу напиться. Принеси

Воды мнѣ въ шлемѣ.

ЦЕЗАРЬ.

Ты сказалъ: "воды"?

Она теперь въ хорошемъ спросѣ -- только

Не такъ легко ее достать.

АРНОЛЬДЪ.

Мнѣ пить

Все больше хочется. Я потушу

Однако эту жажду въ битвѣ.

ЦЕЗАРЬ.

Да?

И вмѣстѣ съ тѣмъ потушишь самъ себя.

АРНОЛЬДЪ.

Тутъ жребіи равны -- я выбираю

Какой придется. Но, однако, полно

Болтать напрасно. Торопись.

(Цезарь перевязываетъ рану Арнольду).

Скажи

При этомъ мнѣ, зачѣмъ ты отстаешь

Отъ прочихъ всѣхъ въ бою?

ЦЕЗАРЬ.

Я подражаю

Примѣру древнихъ мудрецовъ. Они

Смотрѣли на событія мірскія,

Какъ зрители на играхъ Олимпійскихъ.

Найдя себѣ награду по рукѣ,

Я сдѣлался бъ Милономъ ..

АРНОЛЬДЪ.

И пошелъ

На битву съ дубомъ...

ЦЕЗАРЬ.

Даже съ цѣлымъ лѣсомъ,

Когда бы вздумалъ. Я сражаюсь съ массой,

Иль не дерусь совсѣмъ. Берись, однако,

За дѣло вновь свое, а я останусь,

Чѣмъ былъ -- спокойнымъ зрителемъ. Вѣдь эти

Работники мнѣ снимутъ жатву даромъ.

АРНОЛЬДЪ.

Ты былъ и будешь дьяволомъ.

ЦЕЗАРЬ.

А ты

Остался человѣкомъ.

АРНОЛЬДЪ.

Это я

Немедля докажу...

ЦЕЗАРЬ.

Оставшись тѣмъ,

Чѣмъ люди вѣчно были.

АРНОЛЬДЪ.

Чѣмъ же?

ЦЕЗАРЬ.

Это

Ты чувствовать и видѣть можешь самъ.

(Арнольдъ снова кидается въ битву, которая превращается въ рукопашную).

СЦЕНА ТРЕТЬЯ.

Внутревность собора Петра. Папа у престола; священники бѣгаютъ въ безпорядкѣ. Граждане, преслѣдуемые солдатами, ищутъ убѣжища.

Входитъ Цезарь.

ИСПАНСКІЙ СОЛДАТЪ.

Бей ихъ, товарищи! Хватайте эти

Подсвѣчники! Долой сорвите шапку

Съ обритаго попа: на ней вѣнецъ

Изъ золота.

СОЛДАТЪ-ЛЮТЕРАНИНЪ.

Сначала -- месть; добыча жъ

Придетъ потомъ. Вонъ, вонъ сидитъ антихристъ!

ЦЕЗАРЬ.

Чего жъ ты хочешь, еретикъ?

СОЛДАТЪ-ЛЮТЕРАНИНЪ.

Прогнать

Антихриста во имя христіанства:

Я христіанинъ.

ЦЕЗАРЬ.

Да, я это вижу.

Но основатель этой вѣры вѣрно

Отрекся бъ отъ тебя въ виду такихъ

Высокихъ подвиговъ. Ужъ лучше бъ ты

Занялся грабежомъ.

СОЛДАТЪ.

Я говорю

Тебѣ, что это дьяволъ.

ЦЕЗАРЬ.

Такъ молчи,

А то, пожалуй, онъ тебя признаетъ

За своего.

СОЛДАТЪ.

Ужъ ты не захотѣлъ ли

Спасать его? Онъ дьяволъ -- это вѣрно,

Иль дьявольскій намѣстникъ на землѣ.

ЦЕЗАРЬ.

Вотъ потому и надобно его

Оставить намъ въ покоѣ. Ты иначе

Поссоришься съ своими же друзьями.

Не хлопочи напрасно: часъ его

Еще не наступилъ.

СОЛДАТЪ.

Сейчасъ увидимъ.

(Бросается па папу; одинъ изъ гвардейцевъ стрѣляетъ; солдатъ падаетъ раненый къ подножію алтаря).

ЦЕЗАРЬ.

Я говорилъ тебѣ.

СОЛДАТЪ.

Ты отомстишь?

ЦЕЗАРЬ.

И не сбираюсь: "Мщенье лишь отъ Бога" --

Ты это знаешь; а вѣдь Онъ не любитъ

Въ дѣлахъ своихъ посредниковъ.

СОЛДАТЪ (умирая).

О, если бъ

Мнѣ удалось убить его: я прямо

Попалъ бы въ рай, увѣнчанный короной

Нетлѣнной славы! Господи, прости

Мнѣ слабость рукъ, которыми не могъ

Я кончить съ нимъ! Открой, молю, врата

Мнѣ милосердія! Моя попытка

Похвальна все жъ. Грѣховный Вавилонъ .

Поверженъ въ прахъ. Блудница замѣнила

Пурпуръ и злато -- вретищемъ и пепломъ...

ЦЕЗАРЬ.

Съ твоимъ въ придачу. Въ немъ при жизни было

Довольно вавилонскаго.

(Стража папы дерется съ остервенѣніемъ. Самъ папа во время схвати скрывается черезъ Ватиканъ въ замокъ Cв. Ангела).

Такъ! такъ!

Дерутся хорошо! Солдатъ и попъ,

Два высшихъ званья, бьютъ другъ друга въ ухо.

Я не видалъ комичнѣй пантомимы

Съ тѣхъ поръ, какъ Титомъ взятъ Ерусалимъ;

Но тамъ побѣда выпала римлянамъ,

Теперь -- наоборотъ.

СОЛДАТЫ.

Онъ убѣжалъ!

Скорѣй за нимъ!

ОДИНЪ ИЗЪ СОЛДАТЪ.

Они загородили

Свою лазейку. Впрочемъ, здѣсь и такъ

Не выбраться сквозь трупы.

ЦЕЗАРЬ.

Я сердечно

Доволенъ тѣмъ, что папа убѣжалъ.

Онъ долженъ быть за это благодаренъ

Отчасти мнѣ. Я ни за что на свѣтѣ

Не согласился бъ уничтожить буллы:

Я имъ обязанъ половиной власти.

Вѣдь должно же его вознаградить

За индульгенціи! Нѣтъ, нѣтъ, его

Губить нельзя. Къ тому жъ, его спасенье

Послужитъ превосходнѣйшимъ предлогомъ,

Чтобъ доказать скорѣе догматъ папской

Непогрѣшимости.

(Обращается къ испанскимъ солдатамъ).

Ну, горлорѣзы,

Чего же вы стоите? Этакъ вамъ,

Пожалуй, не достанется ни крошки

Святого золота. Плохіе жъ вы

Католики! Ужели вы вернетесь

Къ себѣ домой съ такого пилигримства

Безъ амулета? Даже лютеране,

Какъ вижу я, благочестивѣй васъ:

Смотрите, какъ усердно обдираютъ

Они алтарь.

СОЛДАТЫ.

Клянусь святымъ Петромъ,

Онъ точно правъ! Еретики возьмутъ

Все, что получше.

ЦЕЗАРЬ.

Стыдно вамъ за это!

Ступайте же помочь имъ въ обращеньи.

(Солдаты бросаются на грабежъ).

Одни бѣгутъ, другіе вновь приходятъ.

Такъ за волной бѣжитъ волна того,

Что вѣчностью зовутъ созданья эти,

Себя самихъ волнами океана

Вообразивъ, не зная, что они

Лишь пузыри на пѣнѣ волнъ. Что это?

Вбѣхаетъ Олимпія, преслѣдуемая тремя солдатами, и бросается къ алтарю.

1-Й СОЛДАТЪ.

Она моя!

2-Й СОЛДАТЪ.

Неправда! лжешь! Я первый

Ее схватилъ -- и не отдамъ тебѣ,

Хоть будь она племянницею папы.

(Дерутся).

3-Й СОЛДАТЪ (бросаясь къ Олимпіи).

Деритесь вы, а я примусь за дѣло.

ОЛИМПІЯ.

Невольникъ дьявола, ты не получишь

Меня живой.

3-Й СОЛДАТЪ .

Живой иль мертвой -- это

Мнѣ все равно.

ОЛИМПІЯ.

(схватывая распятіе изг массивнаго золота).

Уважь хоть Бога, извергъ!

3-Й СОЛДАТЪ .

О, я готовъ, когда онъ золотой!

Итакъ, пусть будетъ онъ твоимъ приданымъ!

(Олимпія, сдѣлавъ усиліе, бросаетъ ему распятіе въ голову. Солдатъ падаетъ).

3-Й СОЛДАТЪ.

О, Господи!

ОЛИМПІЯ.

Ага! ты признаешь

Теперь Его?

3-Й СОЛДАТЪ .

Мой черепъ раздробленъ?

Товарищи, на помощь! Все стемнѣло

Вокругъ меня.

(Умираетъ).

СОЛДАТЫ.

О! будь у ней сто жизней,

Мы все жъ ее убьемъ! Она убила

У насъ товарища.

ОЛИМПІЯ.

Такую смерть приму

Я съ радостью! Презрѣннѣйшій невольникъ --

И тотъ не согласился бы купить

У васъ спасенья жизни. Богъ-Спаситель!

Возьми меня во имя Пресвятого

Христа и Дѣвы-Матери! Возьми

Меня такой, какою я хотѣла

Къ Тебѣ прійти: достойною всѣхъ Васъ!

Входить Арнольдъ.

АРНОЛЬДЪ.

Что вижу я! Проклятые шакалы,

Ни съ мѣста!

ЦЕЗАРЬ (въ сторону со смѣхомъ).

Вотъ явилась, вижу я,

Юстиція. Вѣдь, кажется, у всѣхъ

Права равны. Посмотримъ, впрочемъ, чѣмъ

Все это кончится.

1-Й СОЛДАТЪ .

Она убила,

Графъ, нашего товарища.

АРНОЛЬДЪ.

Какимъ

Оружіемъ?

1-Й СОЛДАТЪ.

Крестомъ. Онъ былъ раздавленъ

Подъ тяжестью -- и вотъ лежитъ, похожій

Скорѣй на червя, чѣмъ на человѣка.

Крестъ брошенъ ею.

АРНОЛЬДЪ.

Дивная душа,

Достойная любви однихъ героевъ!

Будь вы честнѣй -- вы это оцѣнили бъ,

Ступайте прочь и помните, что васъ

Спасла лишь ваша низость. Если бъ вы

Коснулись волоска ея -- я сдѣлалъ

У васъ въ строю бы болѣе прорѣхъ,

Чѣмъ вражье войско. Прочь, шакалы! Рвите

Остатки львиной доли, но сначала

Пусть левъ вамъ дастъ на это позволенье.

1- Й СОЛДАТЪ (про себя, сквозь зубы).

Такъ пусть же левъ одинъ и добываетъ

Себѣ свою добычу.

АРНОЛЬДЪ (убивая его).

Прочь, бездѣльникъ!

Бунтуй въ аду, но повинуйся здѣсь!

(Солдаты нападаютъ на Арнольда).

Ого! вотъ какъ! Я покажу вамъ всѣмъ,

Бездѣльники, какъ надо обращаться

Со сволочью, какъ вы! Я научу

Васъ знать людей, которые взбирались

Предъ вами на раскаты стѣнъ, пока

Вы прятались съ испуга, и явились

Лишь увидавъ, что мой значекъ стоитъ

Ужъ на валу! Иль храбрость ваша къ вамъ

Теперь вернулась снова?

(Убиваетъ стоящихъ впереди солдатъ; остальные бросаютъ оружіе).

СОЛДАТЫ.

Пощадите!

АРНОЛЬДЪ.

Щадить умѣйте сами! Вы узнали

Теперь того, подъ чьимъ начальствомъ взять

Могли вы Вѣчный городъ.

СОЛДАТЫ.

Мы забыть

Васъ не могли. Не осудите этотъ

Порывъ слѣпой горячности побѣды,

Къ которой сами насъ вы привели.

АРНОЛЬДЪ.

Ступайте прочь. Стоянка ваша будетъ

Въ дворцѣ Колонны.

ОЛИМПІЯ (въ сторону).

Домъ отца!

АРНОЛЬДЪ.

Оставьте

Оружье здѣсь: оно не будетъ больше

Сегодня нужно вамъ; да берегитесь

Давать рукамъ свободу, иль иначе

Я окрещу ослушниковъ водой

Краснѣй, чѣмъ были нынѣ волны Тибра.

СОЛДАТЫ (кладя оружіе и уходя).

Мы повинуемся.

АРНОЛЬДЪ (Олимпіи).

Теперь вамъ больше

Бояться нечего.

ОЛИМПІЯ.

Я бъ не страшилась --

Будь ножъ въ моихъ рукахъ, Но впрочемъ, смерть

Легко. сыскать вездѣ. Я разобью

О мраморъ голову на этомъ самомъ

Священномъ алтарѣ, едва ты ступишь

Хоть шагъ ко мнѣ -- и да проститъ Господь

Тебѣ твои злодѣйства!

АРНОЛЬДЪ.

Я желаю

Равно прощенье заслужить отъ Бога

И отъ тебя, хотя не оскорблялъ

Тебя ничѣмъ.

ОЛИМПІЯ.

Ничѣмъ? Ты лишь разграбилъ

Родной мой городъ, обративъ въ вертепъ

Домъ твоего отца. Ты залилъ кровью

Священниковъ и римлянъ этотъ храмъ

И, наконецъ, надѣешься спасти

Меня лишь для того... Но это сдѣлать

Ты не успѣешь!

(Поднимаетъ глаза къ небу, и, закутавшись въ складки своей одежды, хочетъ броситься съ алтаря).

АРНОЛЬДЪ.

Стой! остановись!

Клянусь тебѣ!

ОЛИМПІЯ.

Не прибѣгай ко лжи

Предъ Господомъ. Ты сдѣлаешь свою

И безъ того погубленную душу

Презрѣнной даже аду. Ты извѣстенъ

Мнѣ хорошо.

АРНОЛЬДЪ.

Нѣтъ, ты меня не знаешь!

Я не изъ тѣхъ людей...

ОЛИМПІЯ.

Я о тебѣ

Сужу по подвигамъ твоихъ собратьевъ,

А осудить тебя возьмется Богъ.

Ты обагренъ невинной кровью римлянъ:

Возьми жъ мою въ придачу. Это все,

Что ты получишь отъ меня. Вотъ здѣсь,

На этомъ мраморѣ святого храма,

Гдѣ я была окрещена, пусть приметъ

Спаситель кровь мою, хотя не столько

Святую, какъ была свята вода,

Служившая для моего крещенья,

Но чистую не меньше, чѣмъ она!

(Дѣлаетъ повелительный жесть и бросается съ алтаря).

АРНОЛЬДЪ.

О, Господи! Я, наконецъ, узналъ

Теперь ее! Скорѣй! скорѣй на помощь!

Она умретъ.

ЦЕЗАРЬ.

Я здѣсь.

АРНОЛЬДЪ*

Спаси ее.

ЦЕЗАРЬ.

Она сыграла роль свою открыто.

Ушибъ серьезенъ.

АРНОЛЬДЪ.

О, она не дышитъ!

ЦЕЗАРЬ.

Ну, если такъ, то я не въ силахъ ей

Помочь ничѣмъ. Мнѣ власти--воскрешать

Умершихъ не дано.

АРНОЛЬДЪ.

Презрѣнный рабъ!

ЦЕЗАРЬ.

Рабъ я иль господинъ -- не стану спорить.

Но, впрочемъ, посмотрю -- нельзя ль помочь

Ей парой добрыхъ словъ. Слова не могутъ

Принесть вреда.

АРНОЛЬДЪ.

Ты говоришь, что можешь

Ее спасти?

ЦЕЗАРЬ.

Попробую! Сначала

Не дурно покропить ее немного

Святой водой.

(Приноситъ въ шлемѣ воды).

АРНОЛЬДЪ.

Она красна отъ крови.

ЦЕЗАРЬ.

Сегодня не найдется въ цѣломъ Римѣ

Другой свѣтлѣй и чище.

АРНОЛЬДЪ.

Какъ она

Блѣдна и какъ прекрасна! Неужели

Въ ней жизни нѣтъ? Но все равно -- живую

Иль мертвую, а я клянусь любить

Ее одну.

ЦЕЗАРЬ.

Ахиллъ любилъ такъ точно

Свою Пентезилею. Ты съ его

Наружностью усвоилъ и его

Всѣ качества. Онъ, впрочемъ, не былъ очень

Горячъ и нѣженъ сердцемъ.

АРНОЛЬДЪ.

Чу! она

Вздохнула, кажется! Иль это былъ

Лишь тотъ послѣдній вздохъ, которымъ смерть

Осиливаетъ жизнь?

ЦЕЗАРЬ.

Она вздохнула.

АРНОЛЬДЪ.

Твоимъ словамъ я вѣрю.

ЦЕЗАРЬ.

Этимъ ты

Мнѣ воздаешь, что должно. Дьяволъ чаще

Вѣщаетъ правду, чѣмъ привыкли думать.

Жаль только, что ему нерѣдко надо

Болтать предъ дураками.

АРНОЛЬДЪ.

Въ ней забилось,

Я слышу, сердце вновь. О, почему

Судьба судила такъ, что это сердце,

Которое желалъ бы я заставить

Забиться для меня, теперь трепещетъ,

Сраженное убійцей?

ЦЕЗАРЬ.

Рѣчь умна,

Но только, жаль, немного запоздала.

АРНОЛЬДЪ.

Останется ль она въ живыхъ?

ЦЕЗАРЬ.

Насколько

Возможна жизнь для праха.

АРНОЛЬДЪ.

Это значитъ --

Она мертва?

ЦЕЗАРЬ.

Ба! ба! и самъ ты мертвъ,

Но этого не вѣдаешь. Она

Вернется къ жизни, иль къ тому, что вы

Зовете жизнью. Мы должны однако

Употребить для этого немедля

Земныя средства.

АРНОЛЬДЪ.

Отнесемъ ее

Въ дворецъ Колонны. Тамъ мой сборный пунктъ.

ЦЕЗАРЬ.

Идемъ! Бери ее.

АРНОЛЬДЪ.

Будь остороженъ.

ЦЕЗАРЬ,

Какъ слѣдуетъ быть съ мертвымъ, что, конечно,

Вы дѣлаете только потому,

Что онъ не чувствуетъ.

АРНОЛЬДЪ.

Но точно ль будетъ

Она жива?

ЦЕЗАРЬ.

Не бойся! Не забудь

Однакоже, что если впредь объ этомъ

Ты будешь сожалѣть, то не пеняй

За это на меня.

АРНОЛЬДЪ.

Мнѣ лишь бы только

Она была жива.

ЦЕЗАРЬ.

Дыханье жизни

Еще въ ней есть и можетъ вновь воскреснуть.

О, графъ! я былъ тебѣ слугой во всемъ,

Но ты мнѣ задаешь теперь иную

Обязанность. Я рѣдко упражнялся

Въ такихъ дѣлахъ -- и потому ты можешь

Самъ посудить, какого пріобрѣлъ

Себѣ ты друга въ дьяволѣ. У васъ

Друзья бываютъ часто хуже чорта,

Но чортъ не покидаетъ такъ легко

Своихъ друзей. Ну, поднимай же нашу

Красавицу. Вотъ тѣло, гдѣ слились

Духъ съ дивной плотью. Я почти готовъ

Въ нее влюбиться, какъ влюблялись прежде

Въ земныхъ созданій ангелы.

АРНОЛЬДЪ.

Какъ! ты?

ЦЕЗАРЬ.

Да, я! Не бойся, впрочемъ: я не буду

Тебѣ соперникомъ.

АРНОЛЬДЪ.

Соперникъ мнѣ?

ЦЕЗАРЬ.

И былъ бы страшнымъ. Впрочемъ, я отбросилъ

Интриги съ той поры, какъ умертвилъ

Мужей невѣсты Товія. Меня

Тогда прогнали ладаномъ. Игра

Не стоитъ свѣчъ -- я въ этомъ убѣдился,

А главное, что трудно развязаться,

Затѣявши подобныя дѣла,

Особенно жъ для васъ.

АРНОЛЬДЪ.

Прошу -- молчи!

Мнѣ кажется, глаза ея открылись

И губы шевелятся.

ЦЕЗАРЬ.

"Очи блещутъ" --

Вотъ какъ сказать бы должно языкомъ

Венеры съ Люциферомъ.

АРНОЛЬДЪ.

Во дворецъ

Колонны, какъ условлено.

ЦЕЗАРЬ.

Дороги

Мнѣ въ Римѣ всѣ извѣстны.

АРНОЛЬДЪ.

Тише, тише!

(Уходятъ и уносятъ Олимпію).

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

СЦЕНА ПЕРВАЯ.

Замокъ въ Аппенинскихъ горахъ. Пейзажъ дикій, но живописный. Хоръ деревенскихъ жителей поетъ передъ своими домами.

ХОРЪ.

Прошла война,

Пришла весна,

Спѣшатъ невѣсты съ женихами,

Ликуютъ въ радости они,

А счастью ихъ и мы должны

Своими вторить голосами.

Весна веселая проходитъ,

Фіялокъ нѣтъ ужъ на лугахъ;

Цвѣты зимы, онѣ наводятъ

На мысль о зимнихъ холодахъ.

Онѣ среди снѣговъ и бури

Блистаютъ яркостью лазури.

Но только съ тысячью цвѣтовъ

Придетъ весна--цвѣтокъ небесный,

Во слѣдъ уходитъ холодовъ

Съ своею свѣжестью чудесной.

Срывая прочіе цвѣты,

Не забывайте вы при этомъ

Предвѣстника ихъ красоты --

Фіялки цвѣтъ, безвѣстный лѣтомъ.

Она -- предтеча долгихъ дней,

Тепла не трудно съ ней дождаться

И даже роза передъ ней

Свѣжѣй не можетъ показаться.

Входитъ Цезарь, напѣвая.

Труды окончены войны,

На мѣстѣ стоя, рвутся кони;

Оружье спрятано въ ножны;

Заброшены безъ дѣла брони;

Бойцы на отдыхѣ живутъ,

Покрыты ржавчиной ихъ латы;

Зѣвая, ветераны пьютъ,

Вернувшись въ крѣпкія палаты

Своихъ высокихъ замковъ. Чѣмъ

Заняться больше, если шлемъ

И рогъ войны не нужны болѣ?

Съ виномъ хоть мыслямъ больше воли

0x01 graphic

ХОРЪ.

Пора настала для охотъ:

Кабанъ въ дубравѣ черной рыщетъ,

Направивъ въ небо свой полетъ,

Добычи соколъ жадно ищетъ,

Вотъ онъ на рыцарской рукѣ

Сидитъ, готовый встрепенуться --

И птицы стаей вдалекѣ

Предъ нимъ се страхомъ робко вьются.

ЦЕЗАРЬ.

Въ охотѣ славы только тѣнь:

Она войны воспоминанье.

Не вноситъ слава день за день

Ее въ листки бытописанья.

Ея герой -- одинъ Немвродъ,

Его лишь не забыло время;

Но онъ былъ дивный царь охотъ

И ужасомъ сразилъ все племя

Лѣсныхъ животныхъ. То былъ вѣкъ,

Когда со львами, ради славы,

Бросался гордо человѣкъ

Съ одной дубиной въ бой кровавый.

Онъ бегемота поражалъ,

Предъ нимъ и мамонты смирялись,

Но родъ людской ужъ измельчалъ

Съ тѣхъ давнихъ поръ, когда равнялись

Своею люди вышиной

Съ вершиной башни городской.

Природы первенцы въ тѣ годы

Равнялись силою съ природой. .

ХОРЪ.

Прошла война,

Пришла весна,

Спѣшатъ невѣсты съ женихами,

А счастью ихъ и мы должны

Своими вторить голосами.

(Уходятъ съ пѣснями).

А. Соколовскій.

Отрывокъ изъ третьей части.

ХОРЪ.

Когда колокола звонятъ,

И весело поютъ крестьянки,

Когда весенній ароматъ

Цвѣтовъ несется отъ полянки,

И пчелы радостно летятъ

Сбирать душистый сокъ медвянки,

И рѣзво въ воздухѣ кружатъ

Малиновки и коноплянки,--

Земля ликуетъ и блеститъ,

Какъ мыльный шаръ, что вверхъ летитъ.

Хоть я его не создавалъ,

Но стоитъ дунуть,-- онъ пропалъ.

Его я слишкомъ презираю,

И безъ досады наблюдаю,

Какъ рой тирановъ и рабовъ

Рѣзвится вкругъ своихъ гробовъ.

Входитъ графъ Арнольдъ. (Замѣтка: Арнольдъ ревнуетъ Цезаря. Олимпія сначала не любила Цезаря,-- а потомъ Арнольдъ ревнуетъ ее къ самому себѣ въ своемъ прежнемъ видѣ, при которомъ успѣхъ является результатомъ силы интеллекта и пр. и пр.).

АРНОЛЬДЪ.

Вотъ какъ! Ты веселъ,-- даже распѣваешь?

ЦЕЗАРЬ.

Мы здѣсь -- въ отчизнѣ пѣсенъ, а тебѣ

Извѣстно, что когда-то псалмопѣвцецъ

Я былъ -- по должности.

АРНОЛЬДЪ.

Тебя ничѣмъ

Смутить нельзя,--готовъ ты издѣваться

И надъ своимъ паденьемъ роковымъ!

Какъ низко палъ сынъ Утра! Какъ же можетъ

Еще смѣяться Люциферъ?

ЦЕЗАРЬ.

Не онъ,--

А тѣнь его. Или, тебѣ въ угоду

Нося прекрасный образъ этотъ, плакать

Я долженъ?

АРНОЛЬДЪ:

Ахъ, оставь меня въ покоѣ!

ЦЕЗАРЬ.

Ты грустенъ? что съ тобою?

АРНОЛЬДЪ.

Ничего.

ЦЕЗАРЬ.

Какъ ложь привычна смертнымъ! Вотъ, спроси

Придворнаго, насупившаго брови:

"Что съ вами?" -- "Ничего!" Спроси красотку

Увядшую -- зачѣмъ она груститъ?

-- "Такъ, ничего!" Наслѣдника спроси,

Когда родитель, при смерти лежавшій,

Нежданно исцѣлился отъ недуга:

"Что васъ такъ безпокоитъ?" -- "Ничего!"

Спроси у короля, когда внезапно

Предъ нимъ раскрылась истина нагая,

И грозно онъ наморщилъ лобъ вѣнчанный:

"Что вызвало досаду и тревогу?"

--"О, ничего!" -- И вѣчно "ничего"

И "ничего"! -- Всѣ лгутъ одно и то же!

Вѣдь въ этихъ "ничего" на самомъ дѣлѣ

Заключено такъ много,-- люди жъ часто,

Дѣйствительно, не стоятъ ничего!

Ну, что же значитъ "ничего" твое?

Въ немъ есть кой-что; въ чемъ дѣло?

АРНОЛЬДЪ.

Ты не знаешь?

ЦЕЗАРЬ.

Я знаю только то, что знать хочу.

Всевѣдѣнье не бѣгаетъ въ погоню

За призраками: что въ нихъ? Коль тебѣ

Нужна моя услуга,-- говори;

А нѣтъ,-- молчи и мыслями своими

Питайся до отвалу, до тѣхъ поръ,

Пока тобой начнутъ питаться черви.

АРНОЛЬДЪ.

Олимпія...

ЦБЗАРЬ

Такъ я и зналъ. Ну,--дальше?

АРНОЛЬДЪ.

Я думалъ, что она меня полюбитъ...

ЦЕЗАРЬ.

Блаженъ, кто вѣруетъ! Какой прекрасный

Христіанинъ могъ выйти изъ тебя!

Но кто же скептикъ злой, что эту вѣру

Разрушилъ и ея заставилъ "тѣло"

Пресуществиться снова въ "хлѣбъ"?

АРНОЛЬДЪ.

Никто,--

Но каждый день и часъ и каждый мигъ

Мнѣ говоритъ яснѣе и яснѣе:

"Она тебя не любитъ!"

ЦЕЗАРЬ.

Что жъ,-- она

Противится тебѣ?

АРНОЛЬДЪ.

О, нѣтъ: спокойна,

Послушна мнѣ она, но молчалива

И холодна, и терпѣливо сноситъ

Любовь мою, но къ ней нейдетъ на- встрѣчу.

ЦЕЗАРЬ.

Вотъ это странно: ты, вѣдь, такъ красивъ

И храбръ еще въ придачу. Красота

Нужна для страсти, храбрость -- для тщеславья.

АРНОЛЬДЪ.

Я спасъ ей жизнь, спасъ жизнь ея отца,

Спасъ домъ ихъ отъ пожара!

ЦЕЗАРЬ.

Другъ,-- все это

Не значитъ ничего: вѣдь благодарность --

Ни дать ни взять, что камень философскій:

Нельзя найти, чего на свѣтѣ нѣтъ.

АРНОЛЬДЪ.

И я не нахожу ея!

ЦЕЗАРЬ.

А былъ бы

Доволенъ ты, когда бъ ее нашелъ?

Отъ благодарности хотѣлъ бы ты

То получить, что страстью лишь дается?

Нѣтъ, нѣтъ! Ты хочешь быть любимымъ (такъ, вѣдь,

Зовете вы пріятное вамъ чувство?) --

Любимымъ ради самого себя,

Не за здоровье иль богатство, юность

Иль власть, иль санъ, иль красоту: за это

Васъ могутъ только грабить; но любимымъ

Какъ отвлеченное понятье,-- ради

Невѣдомо чего; вѣдь такъ всегда

Всѣ скромные любовники желаютъ,

Такъ хочешь, другъ, и ты.

АРНОЛЬДЪ.

Когда бъ любимъ

Я былъ,-- не сталъ бы спрашивать: за что?

ЦЕЗАРЬ.

Навѣрно--сталъ бы, и еще отвѣту

Не вѣрилъ бы. Я знаю: ты ревнуешь.

АРНОЛЬДЪ.

Къ кому?

ЦЕЗАРЬ.

Быть можетъ,--къ самому себѣ.

Вѣдь ревность -- все равно, что тѣнь на солнцѣ.

Блестящій шаръ вамъ кажется могучимъ;

Для вашей маленькой вселенной слишкомъ

Великъ онъ; но при всемъ его величьѣ

Достаточно малѣйшей тучки, самыхъ

Ничтожныхъ испареній здѣшней влаги,--

И вы на небо смотрите ужъ гордо:

Его браните пасмурнымъ, затѣмъ,

Что взоръ вашъ на безоблачное небо

Взглянуть не смѣетъ: вѣдь ничто васъ, смертныхъ,

Такъ не слѣпитъ, какъ свѣтъ. Вотъ, и любовь

Для васъ--что солнце: высоко надъ вами

Царитъ она; земная жъ ваша ревность--

Что тучка, заслоняющая солнце,

Которая отъ васъ же поднялась.

АРНОЛЬДЪ.

Но не всегда жъ ревнуешь безъ причины?

ЦЕЗАРЬ.

Конечно: если атомы столкнутся,--

Вселенная въ опасности! Но я

Заговорилъ о томъ, что недоступно

Тебѣ. Вернемся лучше мы къ землѣ.

Итакъ,--прекрасная частичка праха,

Олимпія, что мраморная дѣва,

Кумиръ чудесный, но -- увы! -- холодный,

Не чувствуетъ твоей пожара страсти,

Не пламенѣетъ пламенемъ твоимъ?

АРНОЛЬДЪ.

Рабъ!

ЦЕЗАРЬ.

Въ Римѣ за побѣдной колесницей

Шелъ рабъ -- затѣмъ, чтобъ правду говорить.

Ты -- тріумфаторъ: рабъ -- къ твоимъ услугамъ.

АРНОЛЬДЪ.

Скажи мнѣ: какъ любви ея достигнуть?

ЦЕЗАРЬ.

Покинь ее.

АРНОЛЬДЪ.

Я этого не въ силахъ!

ЦЕЗАРЬ.

Конечно: если бъ ты ее покинулъ.

То и болѣзнь въ лѣкарствѣ бъ не нуждалась.

АРНОЛЬДЪ.

Какъ ни несчастенъ я,-- все жъ не отдамъ

Своей любви за все земное счастье!

ЦЕЗАРЬ.

Ты ею обладалъ и обладаешь;

Чего жъ еще?

АРНОЛЬДЪ.

Хочу я, чтобы мною

Она владѣла, чтобъ я въ сердцѣ жилъ

У ней, какъ у меня -- она...

П. Морозовъ.

0x01 graphic

ПРЕОБРАЖЕННЫЙ УРОДЪ.

Стр. 115. Повѣсть "Три брата", соч. Джошуа Пиккерсгилля младшаго, издана въ 1803 г. и въ настоящее время составляетъ большую библіографическую рѣдкость: экземпляра ея нѣтъ даже въ Британскомъ Музеѣ. Повѣсть Льюиса "Лѣсной Демонъ" въ первоначальномъ своемъ видѣ никогда не была издана, а появилась только въ позднѣйшей передѣлкѣ, въ 1811 г., подъ заглавіемъ: "Часъ пополуночи, или Рыцарь и Лѣсной Демонъ".

На чистомъ листѣ своего экземпляра "Преображеннаго Урода" г-жа Шелли написала слѣдующее:

"Этотъ сюжетъ долго былъ любимымъ сюжетомъ Байрона. Кажется, онъ объ этомъ говорилъ и въ Швейцаріи. Онъ прислалъ мнѣ часть пьесы, когда она была кончена, и я списала съ нея копію. Въ ту пору онъ приходилъ въ ужасъ отъ разговоровъ о томъ, что онъ позволяетъ себѣ плагіаты, или что онъ долго выискиваетъ свои идеи и пишетъ съ трудомъ. Онъ отдалъ Шелли Айвенсово изданіе Британскихъ поэтовъ, чтобы какой-нибудь англійскій ротозѣй не увидалъ этой книги у него въ домѣ и не разболталъ-бы потомъ объ этомъ у себя на родинѣ; по этой же причинѣ онъ всегда отмѣчалъ, когда начато и когда кончено имъ то или другое произведеніе, чтобы имѣть потомъ возможность доказать, что оно написано въ короткое время. Въ этой драмѣ онъ кажется, не измѣнилъ ни одной строчки съ тѣхъ поръ, какъ она была написана. Онъ сочинилъ и исправлялъ ее въ умѣ. Я не знаю, чѣмъ онъ думалъ ее закончить; но онъ самъ говорилъ, что весь сюжетъ уже обдуманъ имъ до конца. Въ то время появился въ печати грубый намекъ на его физическій недостатокъ,-- намекъ, переданный мнѣ имъ же самимъ, для того, чтобы я не узнала о немъ отъ кого-либо другого. Ни одинъ поступокъ Байрона и, можетъ быть, ни одна строчка изъ всего, имъ написаннаго, не свободны отъ вліянія этого физическаго недостатка".

Стр. 119. Воздушной струей пронеситесь,

Какъ призракъ на Гарцскихъ горахъ.

"Извѣстное нѣмецкое суевѣріе -- гигантская тѣнь, отражающаяся въ облакахъ на Брокенѣ". (Прим. Байрона).

Стр. 120. Сынъ Клинія со свѣтлыми кудрями.

Въ своихъ "Отрывочныхъ замѣткахъ" (Detacbed Toughts) 1821 г. Байронъ, между прочимъ, говоритъ: "Говорятъ, Алкивіадъ пользовался успѣхомъ во всѣхъ своихъ битвахъ. Но въ какихъ именно? Назовите ихъ! Когда вы произносите имя Цезаря, Аннибала или Наполеона,-- вы сейчасъ-же вспоминаете Фарсальскія поля, Мунду, Алезію, Канны, Тразимену, Требію, Лоди, Маренго, Іену, Аустерлицъ, Фридландъ, Йаграмъ, Москву; но совсѣмъ не такъ легко пересчитать побѣды Алкивіада,--хотя и ихъ можно было-бы указать, но не съ такой легкостью, какъ Левктру и Мантинего Эпаминонда, Мараѳонъ Мильтіада, Саламинъ Ѳемистокла и Ѳермопилы Леонида. Впрочемъ, трудно указать въ древности другое имя, которое обладало-бы такимъ обаяніемъ, какъ ими Алкивіада. Почему это? Я не могу отвѣтить на этотъ вопросъ. Можетъ быть кто нибудь скажетъ?"

Стр. 121. Волосъ его завѣщанныхъ по смерти

Рѣкѣ родной, Сперхею...

Сперхей -- рѣчное божество, супругъ Полидоры, дочери Пелея, сестры Ахилла. Пелей бросилъ въ рѣку волосы своего сына Ахилла, въ надеждѣ, что его зять Сперхей приметъ эту жертву и поможетъ Ахиллу благополучно возвратиться изъ Троянскаго похода. Си. Иліаду, XXXIII, 140--153.

Стр. 134. Кто величаво

Надъ Карѳагеномъ слезы лилъ.

"Говорятъ, Сципіонъ Африканскій Младшій повторялъ стихи Гомера "Будетъ нѣкогда день" и пр. и плакалъ надъ развалинами Карѳагена. Лучше было бы, если бы онъ его не разрушалъ". (Прим. Байрона).

Стр. 141. Ахиллъ любилъ такъ точно

Свою Пентезилею.

Пентезилея, царица амазонокъ, была убита Ахилломъ, который потомъ плакалъ надъ умирающей, сожалѣя объ ея красотѣ и храбрости.

Оставить комментарий Байрон Джордж Гордон (yes@lib.ru) Год: 1822 Обновлено: 05/06/2018. 416k. Статистика. Поэма: Поэзия, Драматургия, Переводы Драматургия Иллюстрации/приложения: 4 штук.	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Перевод А. Соколовского. Дополнен впервые переведенным на рус. яз. (П. О. Морозовым) отрывком из 3-й части. Предисл. Евг. Аничкова (1905).

Байрон Джордж Гордон Преображенный урод

Отрывокъ изъ третьей части.

Байрон Джордж Гордон
Преображенный урод