Жулавский Ежи
Мать

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Юрий Жулавский.
Мать

Рассказ

   Все поздравляли ее, но она не была довольна... Правда, Карл был молод и красив, и богат, и влюблен и даже будто пользовался уже известностью где-то там, в том свете, где читаются стихотворения и где ими восторгаются--но, несмотря на все это, она не была довольна. Во-первых, это так как-то неожиданно случилось... Хотя, правда, она уж давно должна была заметить, к чему клонится дело. Карл уже несколько месяцев бывал у нее в доме, но она как-то не думала об этом. Для нее, для матери, Стефа все еще была ребенком, такой же маленькой девочкой, как тогда, когда, держась за ее платье, она бегала за нею по комнатам, и, если ей случалось оказать какую-нибудь маленькую детскую услугу, она спрашивала: "Мама, я паинька?.." Такая милая это была девчурка.
   И подумать только, что теперь она уже почти принадлежит чужому человеку, и через месяц-другой? человек этот назовет ее своей женой! Стефу, ее маленькую Стефу! Ей это казалось прямо чем-то невероятным... Уже два месяца прошло со дня обручения, а она все еще не могла освоиться с этою мыслью. И вот, теперь она сидела в унылом сумраке догорающего зимнего дня, задумавшись над тем, что было так ясно и естественно, а между тем так поразительно для нее, и простая материнская душа ее была полна недоумения.
   Со смерти покойника мужа она не разлучалась с дочерью ни на минуту. Даже в школу она ее не посылала, чтобы только как можно больше видеть ее около себя. И так целые годы проводили они вместе в этом тихом деревянном домике в предместье города, составлявшем вместе со скромной вдовьей пенсией все ее имущество. Стефа росла и расцветала--а она мало-помалу клонилась к земле под бременем повседневных забот этой серой жизни. Лицо ее становилось все более желтым и морщинистым, пальцы делались все тоньше и суше, а сердце, которое после смерти мужа неправильно и болезненно колотилось в груди, все чаще останавливалось -- на минуту, долгую, как вечность, минуту, и тогда спиралось дыхание, и острая боль пронизывала грудь. Врачи предписывали ей спокойствие и пожимали плечами, а один, давнишний знакомый из лучших времен, намекнул, что надо бы дочку выдать замуж. Она поняла и с тех пор всегда дрожала при одной мысли, что сердце может когда-нибудь так остановиться совсем, точно испортившиеся часы, и перестать биться... Что же тогда будет со Стефой?!
   Как-то раз, весною, они встретили, гуляя, Карла со знакомыми. -- Карл представился им и много разговаривал со Стефой. -- Он глядел на нее так странно, с таким выражением восхищения в глазах, однако, ей, матери, как-то даже больно было от этого. Она хорошо знала, что так смотреть не следует... Потом он начал бывать у них, сначала редко, потом все чаще и чаще... Обычная история. Все дольше просиживал он в деревянном домике и все настойчивей глядел на Стефу горящими глазами. А Стефа? Стефа, всегда тихая и спокойная, теперь стала еще тише, ее большие, синие глаза стали задумчивы и грустны, и тогда лишь оживлялись, когда он приходил...
   Она вздохнула. Веда с этими девушками--да и только.
   И, наконец, он сделал предложение. Сначала дочке, потом ей. Она приняла его, потому что Стефа была влюблена, да и наконец--что могла она ему поставить в упрек? Он любил Стефу, был молод и богат. Ведь, собственно, она должна была радоваться, что дочь ее как раз в то время, как она начинает все больше прихварывать, находит человека, который любит ее и будет для нее опорой и защитой в жизни. А все-таки, она не радовалась и не была довольна.
   Карла не в чем было упрекнуть, но он ей не нравился. Он так отличался от людей, среди которых она провела свою жизнь, к которым она привыкла. Говорили, будто у него большой талант и молодые предсказывали ему блестящую будущность, славу и что-то там подобное... Но она в этом мало понимала. Она читала некоторые его стихотворения, но ей они не нравились. Они были какие-то странные и неестественные, как все в нем, хаотические, непонятные ей и вычурные, а некоторые из них вдобавок еще казались ей безбожными и безнравственными. А притом еще его тщеславие, его самомнение! Чаще всего и охотнее всего он говорил о себе. О других людях, людях заслуженных, людях долга, о тихих работниках, о честных отцах и хороших мужьях, которых она так высоко ценила, он отзывался всегда с пренебрежением и насмешкой, как будто только он один чего-нибудь стоил на свете. По его словам, кроме него и горсточки "избранных", все остальные были "толпою", филистерами, о которых не стоило и говорить. Так говорил он с большой самоуверенностью, а Стефа слушала его, как пророка, глотая каждое его слово.
   Но она, мать, не была влюблена и могла спокойно оценивать то, что слышала. Он ей не нравился. Вообще ей нисколько не импонировало это его пресловутое величие. Она предпочла бы, чтобы будущий муж ее дочери был обыкновенным порядочным человеком, таким, который, правда, хоть и не умеет возноситься на "высоты", но зато и не насмехается надо всем, что для других дорого и свято. Но что ж ей было делать! Ведь Стефа любила этого человека.
   Она сама не понимала, что случилось с ее дочкой. И даже иногда, когда ей случалось видеть, с какою детской, наивной лаской Стефа обвивает руками его шею, она испытывала страшную, жгучую материнскую ревность. Она чувствовала, что дочь ее не принадлежит уже ей всецело, как прежде, что ее отнял у нее этот человек, такой странный и такой несимпатичный ей, взял ее, как маленькую пташечку с бьющимся сердечком и трепещущими крылышками -- и что она пойдет за ним на счастье и несчастье, а она, мать ее, ничего не сможет против этого поделать и должна будет оставаться одинокой на старости лет.
   -- Только бы он любил ее... -- шептала она с какой-то неопределенной грустью и смирением.
   До недавнего времени она не сомневалась в этом, но как-то за последнее время поведение Карла вызывало в ней все больше и больше опасений. Он приходил все реже, бывал иногда рассеян и резок и все раньше уходил от них. Ее особенно поразило, что это началось с того времени, как эта рыжая певица приехала на гастроли.
   -- Боже! Удали от меня эти мысли! -- повторяла она в ужасе.
   И Стефа, по-видимому, тоже что-то заметила, потому что, хотя она и старалась скрыть это от матери, но та уже несколько раз заметила, как она плакала, и под бременем этого нового горя еще ниже склонилась она и часто глубоко вздыхала, а бедное больное сердце ее все чаще билось быстро и неправильно...Что-то будет? -- думала она.
   Вот уж почти неделя прошла, как Карл не появлялся. Они ждали его ежедневно, и его отсутствие стало вызывать у них удивление, потом беспокойство. Стефа не давала ничего узнать по себе, но она материнским оком видела, как она страдает от такого пренебрежения ею. Дочка бледнела и гасла у ней на глазах.
   -- О, если бы только она не любила его так сильно -- со злобой думала вдова -- тогда я бы уж показала ему, где раки зимуют! -- Она чувствовала, что начинает ненавидеть этого человека.
   Сегодня ночью у Стефы был жар, и она бредила во сне. Несколько раз у ней сорвалось с губ имя: Карл...Затаив дыхание, она сидела у постели дочери и, несмотря на всю досаду свою, на всю свою ненависть к этому человеку, просила Бога, чтобы он пришел, наконец, давая в душе обет простить ему все, не делать ему уже никаких упреков--лишь бы только он пришел! Она знала свою Стефу и знала, что она любить его не перестанет и никогда его не забудет.
   И вот прошел еще день, а жених ее дочери не являлся. Зато к вечеру ей подали письмо от него, адресованное на имя Стефы. Какое-то недоброе предчувствие толкнуло ее. Письмо сдано было на почту в Вене.
   На улице снег падал большими хлопьями и, несмотря на довольно еще раннюю пору, в комнатах становилось темно. Синий, стальной, холодный сумрак зимнего дня, без полутеней и рефлексов, сгущался в комнате, окутывал скромную старосветскую мебель, полз по выбеленным стенам и цеплялся за белые занавески. Вдова сидела в этом сумраке и дрожала от холода и волнения. Наконец она села на высокий стул подле окна, где было немножко светлее от снега и в беспокойстве переворачивала письмо дрожащими худыми пальцами. Сердце у нее билось, как у испуганной птицы, она с трудом дышала.
   У ней не хватало смелости распечатать письмо, хотя она чувствовала, что она должна сама прочесть его раньше, чем отдать дочери.
   -- Что там может быть? -- шептала она, всматриваясь в адрес, написанный неровным и, по-видимому, торопливым почерком. Венский почтовый штемпель сильно беспокоил ее. Значит, Карл, уехал в Вену, не сказавшись им ни словом? когда? и зачем он, собственно, туда поехал? и что он пишет? Все эти вопросы, ответ на которые заключался в этом письме в изящном, небрежно надписанном конверте, приводили ее просто в ужас.
   Она хотела выпить немного воды, но почувствовала, что встать ей будет очень трудно. У ней было какое-то странное ощущение, как будто колени у ней одеревенели.
   -- Прочту, -- прошептала она -- да будет воля Божия!
   Она медленно вынула шпильку из седеющих волос, просунула ее тупым концом в несклеенный уголок конверта и разрезала его. Руки ее сильно дрожали.
   Письмо было недлинное: в нем было всего лишь несколько фраз. Она держала его в протянутых, трясущихся руках таким образом, чтобы на него падал свет из окна--и начала читать:
   -- Панна Стефания! -- писал жених ее дочери -- я хочу быть порядочным человеком, зачем нам обманывать друг друга? Мне очень грустно, что я должен это сказать -- но мы не предназначены друг для друга. Несколько времени я был очень счастлив с Вами и благодарю Вас за это от всего сердца. Но мы не подходим друг к другу. Вы--такая добрая, тихая, славная, вы -- слишком добрая для меня, а я -- из огня и серы. Могучая, страстная жажда жизни горит во мне -- у Ваших белых ног я утолить ее не могу. Я не могу связывать себя -- мы с Вами не были бы счастливы. Не проклинайте меня... Я встретил огонь и бросаюсь в него стремглав -- всю жизнь свою я ставлю на карту за один миг. И хотя я знаю, что заставляю Вас страдать, тем не менее я чувствую, что имею право поступить так, как поступаю, ибо жизнь -- моя... Я имею право: сама жизнь мне его дает.
   С тихим стоном уронила вдова письмо на колени. Слезы совершенно заслонили ей глаза.
   -- Он имеет на это право!
   Но ведь она чувствует, что то, что он сделал, это прямо подлость, это прямо чудовищно!
   Так он имел право непрошенным ворваться в их тихий дом, завладеть сердцем ее дочери, весь мир заслонить собой перед этой девушкой так, чтоб уж, кроме него, она не в состоянии была ничего видеть на свете? Он имел право пользоваться чистыми, робкими, первыми девичьими ласками этого невинного ребенка -- имел право целовать эти губы, которых не целовал еще никто, эти глаза, что с таким изумлением и доверием глядели в жизнь -- ласкать эти руки, выхоленные, взлелеянные матерью--гладить эти светлые волосы, которые она ежедневно чесала и заплетала в косы!? Он имел на все это право, а потом он опять-таки имел право довести дочь ее, которую она, мать, всю жизнь берегла от малейшего огорчения, до слез своим поведением и, наконец, когда она уже надоела ему, оставить ее. безжалостно бросить ради какого-то там "огня", который, наверное, горел уже не на одной груди и не в одних объятиях?--И все это потому, что дочь ее была "такая тихая и добрая, слишком добрая для него".
   И что ему дало на это право? Жизнь? -- Она еще о такой жизни и таком праве никогда не слыхала!
   Ея впалая, сухая грудь тяжело дышала от возмущения; глаза у ней дико блестели.
   Она подняла вверх дрожащую, худую руку и, потрясая ею над головой, шептала:
   -- Пусть Бог тебя... Пусть Бог тебя...
   Слезы хлынули у ней из глаз.
   И вдруг она почувствовала, что была бы теперь способна пойти к этому подлому и ненавистному человеку и валяться у него в ногах и целовать его ноги, лишь бы только он не покидал ее дочери, лишь бы только он любил ее... Жизнь! А потом опять в ней возмущалась материнская гордость, и страшное, безпредельное страдание раздирало ей душу.
   Она полузакрыла глаза и оперлась головой на ручку кресла.
   Что будет теперь со Стефой? Как ей это сказать? как убедить ее, что она не должна сожалеть об этом человеке, а должна его презирать и -- забыть его? Она чувствовала, что все ее усилия будут напрасны, потому что Стефа его любит.
   За что она его любит?
   И чудилось ей, что она видит, как Стефа робко, нежно обвивает рукой его шею и, перегнув головку, закрыв глаза, протягивает ему полуоткрытые губки для поцелуя. Она вздрогнула с отвращением. А потом чудилось ей, будто Стефа - опять маленькая девочка; она бегает за ней, держится за ее платье и спрашивает: "мама, я паинька -- да?"... Да, она всегда была паинькой, и никто не огорчал ее -- никто...
   Острая, режущая боль пронизала ее больное сердце. Что теперь будет?
   Разные картины в беспорядке стали проноситься пред ее глазами. То ей вдруг казалось, что это она сама -- молодая невеста и что она ждет своего возлюбленного. Уже поздно--отчего он не приходит? Он наверно придет скоро, и все будет хорошо, только она не знает, отчего это у ней так болит сердце? Невольно, автоматическим движением она хотела было поднять руку к груди, но у ней не хватило сил, и рука беспомощно упала обратно на колени.
   Стефа? -- что будет теперь со Стефой!?
   Снег падал большими хлопьями, в комнате становилось все темнее. Мебель расплывалась в неясных очертаниях и только на более светлом фоне окна резко выделялся страдальчески искаженный, неподвижный профиль старушки. Минуты проходили одна за другою, страшно долго тянулось время, в тишине слышно было только монотонное тиканье старых часов.
   Наконец, открылась дверь, на пороге стояла Стефа.
   -- Мама -- сказала она -- надо зажечь лампу, Карл, верно, сегодня придет...
   Вдова не отвечала.
   -- Я надела ту блузку, то он любит; она идет мне, правда, мама?
   С этими словами она тихо подошла к молчавшей матери, опустилась подле нее на колени и, склонив к ней на колени голову, шептала:
   -- Мама, я так его люблю, так крепко люблю его...
   Вдруг она с криком вскочила. Сложенные на коленях руки матери, к которым она прижалась головой, были холодны и неподвижны...

-----------------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Рассказы и стихотворения в прозе / Юрий Жулавский; Пер. с пол. Евг. и М. Троповских. -- Санкт-Петербург: Ad astra, 1908. -- 158 с.; 22 см. -- (Библиотека "Молодой Польши"; Вып. 3).
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru