Виардо Луи
Жизнь и произведения Сервантеса

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

СЛАВНЫЙ РЫЦАРЬ ДОНЪ-КИХОТЪ ЛАМАНЧСКІЙ.
Мигеля Сервантеса.
Томъ II
НОВЫЙ ПОЛНЫЙ ПЕРЕВОДЪ
СЪ ПРИМѢЧАНІЯМИ и СТАТЬЕЮ Л. ВІАРДО
"ЖИЗНЬ и ПРОИЗВЕДЕНІЯ СЕРВАНТЕСА" и 39-ю КАРТИНАМИ
Густава Доре.
МОСКВА.
Изданіе книжнаго магазина Г. Кольчугина.
1895.

  

Жизнь и произведенія Сервантеса.

ЛУИ ВІАРДО.

(переводъ съ французскаго).

   Вообще о каждомъ писателѣ и каждомъ художникѣ можно смѣло сказать, что его исторія сосредоточивается въ его произведеніяхъ, что все, что онъ пишетъ, составляетъ его дѣянія, и что весь человѣкъ выражается въ авторѣ. Но о Сервантесѣ этого сказать нельзя. Онъ былъ знаменитымъ человѣкомъ, прежде чѣмъ сталъ знаменитымъ писателемъ, и совершалъ великія дѣла, прежде чѣмъ написалъ безсмертную книгу. Его исторія была бы интересна даже безъ его прославленнаго имени, и жизнь его такъ же полна очарованія и поучительности, какъ и его произведенія.
   Непризнанный до самой своей смерти и даже много времени спустя, Сервантесъ не могъ имѣть біографовъ въ то время, когда современники, сосредоточивая все свое вниманіе на знаменитомъ человѣкѣ, съ благоговѣйнымъ стараніемъ собираютъ всѣ подробности его славной жизни. Понадобилось много труда со стороны поздно опомнившихся почитателей потомковъ, чтобъ возстановить, столько же по преданію, сколько по подлиннымъ документамъ, и столько же по догадкамъ, сколько по достовѣрнымъ свѣдѣніямъ, зданіе долгой и полной жизни. Много осталось не пополненныхъ пробѣловъ, много невыясненныхъ сомнѣній; но и того, что извѣстно достовѣрно и что предполагается, какъ возможное, достаточно, чтобы дать намъ понятіе о томъ, какова была судьба одного изъ величайшихъ геніевъ, которыми гордится человѣчество.
   До сихъ поръ еще не открыто, гдѣ находится могила Сервантеса, и долго не было извѣстно, гдѣ онъ родился. Восемь городовъ спорили, какъ нѣкогда въ Греціи о Гомерѣ, а чести быть его родиной: Мадридъ, Севилья, Толедо, Лусена, Эскивіасъ, Альказаръ де-Санъ-Хуанъ, Консуэгра и Алькала де-Генаресъ. Въ этомъ послѣднемъ городѣ онъ и родился и былъ окрещенъ въ приходской церкви Святой-Маріи, 9-го октября 1547 г. Его семья, родомъ изъ Галисіи, поселившаяся потомъ въ Кастиліи, хотя и не принадлежала къ титулованному дворянству, но считалась въ числѣ тѣхъ дворянскихъ семей, которыя назывались сыновьями чего-нибудь (hijos de algo или hidalgos). Съ XIII столѣтія фамилія Сервантесъ съ почетомъ упоминается въ испанскихъ лѣтописяхъ. Во время великихъ завоеваній святого Фердинанда, при взятія Баэсы и Севильи встрѣчались воины съ этой фамиліей. Они тоже получили свою долю при распредѣленіи земель въ то время, когда заселялись христіанами мѣстности, покинутыя маврами. Были Сервантесы и между завоевателями Новаго Свѣта, занесшими въ эти отдаленные края вѣтвь съ ихъ родословнаго дерева. Въ началѣ XVI столѣтія Хуанъ де-Сервантесъ былъ коррехидоромъ въ Осунѣ. Его сынъ Родриго де-Сервантесъ женился около 1540 г. на доньѣ Леонорѣ де-Кортикасъ, аристократкѣ изъ Барахаса. Отъ этого брака родились сперва двѣ дочери, донья Андреа и донья Луиза, а затѣмъ два сына, Родриго и Мигель. Послѣдній былъ младшимъ ребенкомъ этой бѣдной, но почтенной семьи.
   О дѣтствѣ Сервантеса мало извѣстно. Надо полагать, что, родившись въ университетскомъ городѣ, куда стекалась учиться молодежь изъ Мадрида, отстоящаго отъ Алькалы де Генаресъ всего на четыре мили, онъ тамъ же получилъ первоначальное образованіе. Достовѣрно извѣстно о немъ отъ него же самого, что онъ съ самаго ранняго дѣтства очень любилъ литературу и до того пристрастился къ чтенію, что подбиралъ даже на улицѣ клочки печатной бумаги. Его склонность къ поэзіи и театру обнаружилась передъ подмостками знаменитаго Лопе де-Руэда, странствующаго актера, основателя испанскаго театра, игру котораго онъ видѣлъ еще одиннадцатилѣтнимъ мальчикомъ въ Сеговіи и Мадридѣ..
   Достигнувъ юношескаго возраста, Мигель отправился въ Саламанку, гдѣ считался въ продолженіе двухъ лѣтъ въ числѣ студентовъ знаменитаго университета. Извѣстно, что онъ жилъ на улицѣ los Moros. Тамъ-то онъ и изучилъ студенческіе нравы, такъ хорошо описанные имъ во многихъ мѣстахъ его произведенія и между прочимъ во второй части Донъ-Кихота и въ двухъ лучшихъ его повѣстяхъ: Лиценціать Видріэра и Мнимая тетка (la Tia fingida). Нѣсколько позднѣе мы находимъ Сервантеса въ школѣ одного довольно извѣстнаго гуманиста по имени Хуанъ-Лопецъ де-Гоносъ. Этому директору коллегіи было поручено мадридскимъ муниципалитетомъ сочинять аллегоріи и девизы, которые должны были украсить въ церкви las Delcaдяфы Reales мавзолей королевы Елизаветы Валуа, первой жены Филиппа II, въ день великолѣпныхъ похоронъ, состоявшихся 24 октября 1568 г. Гоносъ призвалъ на помощь лучшихъ своихъ учениковъ, между которыми Сервантесъ упоминается первымъ. Въ напечатанномъ этимъ гуманистомъ Докладѣ, въ которомъ подробно разсказывается о болѣзни, смерти и погребеніи королевы, Сервантесу, его любимому и дорогому, ученику, приписываются первая эпитафія въ формѣ сонетъ, четыре redondillas (четверостишія), одна copia castellana (строфа съ перекрещивающимися риѳмами) и элегія изъ трехстишій, адресованная къ кардиналу Донъ-Діего де-Эспиноза, президенту кастильскаго совѣта и главному инквизитору.
   Первыя попытки Сервантеса встрѣчены были одобрительно, и онъ, ободренный этимъ школьнымъ успѣхомъ, вѣроятно въ это же время, написалъ маленькую пасторальную поэму Filena, нѣсколько сонетовъ, нѣсколько романсовъ, rimas, т. е. разные стихи, о чемъ онъ упоминаетъ къ концу жизни въ своемъ Путешествіи на Парнась (Viage al Farnaso). Но объ этихъ произведеніяхъ осталось одно только воспоминаніе.
   Это было вскорѣ послѣ того, какъ во дворцѣ Филиппа II произошла таинственная, кровавая драма, поведшая за собой смерть инфанта Донъ-Карлоса и королевы Елизаветы, пережившей его только на два мѣсяца. Папа Пій V поспѣшилъ послать Мадридъ нунція, чтобъ выразить испанскому королю свое соболѣзнованіе (el pesame) и потребовать кстати нѣкоторыхъ правъ для церкви, въ которыхъ Филиппъ отказалъ въ своихъ итальянскихъ владѣніяхъ. Этотъ нунцій былъ римскій прелатъ до имени Джіудо Акквавива, сынъ герцога Атрійскаго, получившій по возвращеніи изъ Испаніи кардинальскую шапку. Его миссія не могла понравиться Филиппу, который строго запретилъ всѣмъ отъ принцевъ до послѣднихъ подданныхъ говорить съ нимъ о его сынѣ , и который, несмотря на свое ханжество, никогда ни въ чемъ не уступалъ римскому двору. Поэтому папскій посолъ не долго пробылъ въ Мадридѣ: черезъ два мѣсяца послѣ своего прибытія, 2-го декабря 1364 г., онъ получилъ необходимыя бумаги съ приказомъ немедленно вернуться въ Италію черезъ Валенцію и Барцелону. Такъ какъ Сервантесъ самъ увѣряетъ, что служилъ въ Римѣ у кардинала Акквавивы въ качествѣ camarero (лакея), то надо полагать, что римскій нунцій, которому молодой Мигель могъ быть представленъ въ числѣ поэтовъ, воспѣвшихъ смерть королевы, почувствовалъ расположеніе къ нему и, тронутый столько же его бѣдностью, сколько талантомъ, согласился принять его въ число тѣхъ, кто тогда назывался семьей сановника, чтобъ не сказать прислуги. Это было, впрочемъ, въ обычаѣ у всѣхъ: много молодыхъ испанскихъ дворянъ поступали въ услуженіе къ римскому духовенству, кто для того, чтобы дешево проѣхаться въ Римъ, кто чтобъ выдвинуться на духовной службѣ благодаря вліянію, своего натрона, и никто не считалъ этого предосудительнымъ.
   Сопровождая своего новаго господина, когда тотъ возвращался въ Римъ, Сервантесъ побывалъ въ Валенцѣ и Барцелонѣ, которыя много разъ расхваливалъ въ своихъ сочиненіяхъ, а также въ южныхъ провинціяхъ Франціи, которыя описалъ въ своей Галатеѣ -- въ другія эпохи своей жизни онъ не могъ тамъ быть.
   Несмотря на пріятную праздность въ передней римскаго прелата, и на еще болѣе пріятный случай предаваться своимъ поэтическимъ вкусамъ, Сервантесъ недолго оставался въ услуженіи. На слѣдующій же 1569 годъ онъ поступилъ въ испанскую армію, которая занимала часть Италіи. Для бѣдныхъ дворянъ не существовало другихъ каррьеръ кромѣ церкви и оружія: Сервантесъ предпочелъ оружіе и сталъ солдатомъ. Въ тѣ времена это слово не имѣло того значенія, что теперь, это былъ первый военный чинъ, послѣ котораго можно было сразу сдѣлаться прапорщикомъ (alferez) и даже капитаномъ. Поэтому не всякій могъ сдѣлаться солдатомъ: требовалось извѣстное разрѣшеніе, и въ Испаніи говорили: asentar plaza de soldado.
   Для такого человѣка, какъ Сервантесъ, время было самое подходящее. Произошла ссора, грозившая схваткой между христіанствомъ и исламомъ. Селимъ II, нарушивъ договоры, въ мирное время напалъ на островъ Кипръ, принадлежавшій венеціанцамъ. Эти послѣдніе обратились за помощью къ Пію V, который сейчасъ же приказалъ самимъ галерамъ и испанскимъ присоединиться подъ начальствомъ Маркъ-Антонія Колонны къ венеціанскимъ галерамъ. Этотъ соединенный флотъ вышелъ въ началѣ лѣта 1570 г. въ восточнымъ морямъ, съ намѣреніемъ остановить движеніе общаго всѣмъ непріятеля. Но непониманіе и нерѣшительность союзныхъ генераловъ были причиной неудачи этого перваго похода. Турки взяли приступомъ Никозію и завоевали весь островъ, а христіанскія эскадры, раздробленныя бурями, вынуждены были вернуться въ порты, изъ которыхъ вышли. Въ числѣ сорока девяти испанскихъ галеръ, присоединившихся къ папскимъ подъ главнымъ начальствомъ Хуана-Андреа Доріа, находились и двадцать галеръ неаполитанской эскадры подъ командой маркиза де-Санта Круцъ. Ихъ экипажи усилены были пятью тысячами испанскихъ солдатъ, между которыми находилась и рота славнаго капитана Діего де-Урбина, выдѣленная изъ полка Мигеля де-Монкада. Въ эту-то роту и поступилъ Сервантесъ, которому пришлось при этомъ въ первый разъ испытать свое новое ремесло.
   Пока онъ зимовалъ съ флотомъ въ неаполитанскомъ портѣ, три южно-европейскія морскія державы дѣятельно подготовлялись къ войнѣ, а современная дипломатія клала основаніе союзу, который со временемъ долженъ былъ соединить ихъ. Наконецъ, 20 мая 1571г. подписанъ былъ знаменитый договоръ о Лигѣ между папой, испанскимъ королемъ и Венеціанской республикой. Въ самомъ договорѣ три договаривавшіяся державы назначили генералиссимусомъ своихъ соединенныхъ силъ незаконнаго сына Карла V, Донъ-Жуана Австрійскаго, который незадолго до того прославился въ самомъ началѣ своего военнаго поприща подавленіемъ продолжительнаго возстанія морисковъ въ Гренадѣ.
   Донъ-Жуанъ поспѣшно стянулъ въ Барцелону старыя, уже испытанныя имъ ранѣе войска и между прочимъ знаменитые tercios (полки) Донъ-Мигеля де Монкада и Донъ-Лопе де Фигероа и, немедленно отплывъ въ Италію, вошелъ 26 іюня въ Генуэзскій рейдъ съ сорока семью галерами. Когда войска и экипажи распредѣлены были по судамъ, эскадра отправилась въ Мессинскій порть, куда долженъ былъ собраться весь соединенный флотъ. При этомъ распредѣленіи, на итальянскія галеры Хуана-Андреа Доріа, находившіяся въ то время на испанской службѣ, назначены были двѣ новыя роты ветерановъ, взятыя изъ tertio Монкады, Урбины и Родриго де Моры. Сервантесъ послѣдовалъ за своимъ капитаномъ на галеру Marquesa, которой командовалъ Франческо Санто-Піетро.
   Союзный флотъ, по оказаніи помощи Корфу и послѣ нѣкотораго преслѣдованія непріятельскаго флота, настигъ его 7-го октября утромъ при входѣ въ Лепантскій заливъ. Сраженіе начато было вскорѣ послѣ полудня флангомъ Барбариго и, раскинувшись по всей линіи, закончилось къ вечеру одного изъ смертоноснѣйшихъ и безполезнѣйшихъ побѣдъ, занесенныхъ въ лѣтописи новой исторіи {Великій визирь Селима шутливо говорилъ послѣ Лепантской битвы: "Мы отрѣзали у васъ одинъ членъ -- островъ Кипръ, а вы, разрушивъ наши суда, которыя мы такъ скоро возстановили, отрѣзали у насъ только бороду, и она на другой же день опять выросла."}.
   У Сервантеса была въ то время перемежающаяся лихорадка, и капитанъ и товарищи настоятельно упрашивали его уйти въ пространство между деками; но великодушный потомокъ севильскихъ побѣдителей, хотя и ослабленный болѣзнью, не только не сдался на этотъ совѣтъ, но еще умолялъ капитана назначить ему самый опасный постъ. Его поставили около шлюпки, между двѣнадцатью отборными солдатами. Его галера la Marquesa была въ числѣ наиболѣе отличившихся въ дѣлѣ: она напала на главную Александрійскую галеру, убила на ней около пятисотъ турокъ и командира и захватила египетскій королевскій штандартъ. Въ этой кровавой схваткѣ Сервантесъ получилъ три ружейныхъ раны -- двѣ въ грудь и одну въ лѣвую руку, которая была раздроблена и изувѣчена на всю жизнь. Гордый тѣмъ, что принялъ такое славное участіе въ этой памятной битвѣ, Сервантесъ ни разу въ жизни не пожалѣлъ о потерѣ руки, а напротивъ, не разъ говаривалъ, что счастливъ, что такой цѣной заплатилъ за славу считаться въ числѣ лепантскихъ солдатъ. Онъ любилъ въ доказательство своей храбрости, которую цѣнилъ больше, чѣмъ умъ, показывать эти раны, "какъ полученныя при самомъ блестящемъ случаѣ, какой видѣли прошедшіе и настоящіе вѣка и какой могутъ надѣяться видѣть будущіе вѣка... и какъ звѣзды, которыя должны вести другихъ на небо чести."
   Донъ-Жуанъ хотѣлъ, продолжая побѣду, овладѣть всѣми Лепантскими укрѣпленіями и блокировать турокъ въ Дарданеллахъ; но наступленіе зимы, недостатокъ съѣстныхъ припасовъ, множество раненыхъ и больныхъ, наконецъ приказанія брата его Филиппа, всегда нерѣшительнаго и завистливаго, вынудили его вернуться въ Мессину, куда онъ прибылъ 31-го октября. Войска расквартированы были въ разныхъ мѣстахъ, и полкъ Монкады помѣстился на югѣ Сициліи. Сервантесъ, больной и раненый, не могъ уѣхать изъ Мессины и съ полгода оставался тамъ въ госпиталяхъ. Донъ-Жуанъ Австрійскій, выразившій ему живѣйшее участіе съ перваго же дня послѣ битвы, когда посѣтилъ всѣ корпуса морской арміи, не забывалъ его въ его печальномъ убѣжищѣ. Есть записи о маленькихъ денежныхъ пособіяхъ, которыя, по его приказанію, выданы были Сервантесу 16-го и 25 января и 9-го и 17-го марта 1572 г. морскимъ интендантствомъ (pagaduria). Наконецъ, когда Сервантесъ выздоровѣлъ, генералиссимусъ особымъ приказомъ отъ 29-го апрѣля офицерамъ плательщикамъ {oficiales de cuenta y razon) назначилъ большое жалованье въ 3 талера въ мѣсяцъ солдату Сервантесу, присоединившемуся къ одной изъ ротъ полка Фигероа.
   Походъ, послѣдовавшій за Лепантскимъ, далеко не оправдалъ возлагавшихся на него большихъ надеждъ. Пій V, душа Лиги, умеръ: Венеціанцы, задѣтые за живое въ своей торговлѣ съ Востокомъ, успѣли охладѣть къ дѣлу; одна только Испанія продолжала воевать съ турками, которые, поддерживаемые диверсіей Франціи въ ихъ пользу противъ католическаго короля и угрожавшей въ годъ Варѳоломеевской ночи испанской Фландріи, дѣлали большія приготовленія и въ свою очередь угрожали Сициліи. Между тѣмъ, Маркъ-Антоній Колонна отплылъ 6-го іюня въ Архипелагъ съ частью соединеннаго флота, въ которой находились и тридцать шесть галеръ маркиза Санта-Круцъ, а слѣдовательно, и рота полка Фигероа, къ которой принадлежалъ Сервантесъ. 9-го августа Донъ-Жуанъ Австрійскій выѣхалъ съ остальнымъ флотомъ, но обѣ эскадры потеряли массу времени на тщетные поиски другъ друга; когда же онѣ наконецъ въ сентябрѣ соединились, то, по винѣ лоцмановъ, потеряли случай удачно аттаковать флотъ турокъ, которые были настолько неосторожны, что раздѣлили свои силы по портамъ Наваринскому и Модонскому. Послѣ тщетной попытки взять приступомъ Наваринскую крѣпость, Донъ-Жуанъ вынужденъ былъ снова посадить свои войска на суда и вернуться въ началѣ ноября въ Мессинскій портъ. Сервантесъ подробно разсказываетъ въ исторіи о Плѣнномь капитанѣ эту безполезную кампанію 1572 г., въ которой самъ принималъ участіе.
   Тѣмъ не менѣе Филиппъ II не оставлялъ своихъ плановъ. Онъ хотѣлъ весною слѣдующаго года стянуть къ берегамъ Корфу до трехсотъ галеръ и такъ разбить оттоманскій флотъ, чтобъ онъ уже не могъ оправиться. Но венеціанцы, которые вели при помощи Франціи тайные переговоры съ Селимомъ, подписали въ мартѣ 1573 г. договоръ и мирѣ. Это неожиданное отложеніе разрушило Лигу и вынудило прекратить всякія предпріятія противъ Турціи. Чтобъ занять собранныя Испаніей силы, рѣшено было сдѣлать высадку въ Алжирѣ или Тунисѣ. И Филиппъ и Донъ-Жуанъ выбрали послѣднее, но король хотѣлъ только свергнуть съ престола турка Алухъ-Али, чтобъ замѣнить его мавромъ Мулей-Могаметомъ, и срыть крѣпости, охраненіе которыхъ ему дорого стоило; тогда какъ его братъ, которому онъ отказывалъ въ званіи инфанта испанскаго, хотѣлъ сдѣлаться королемъ этой страны, въ которой испанцы владѣли со временъ Карла V, Фортомъ Голетой.
   Вначалѣ экспедиція была удачна. Высадивъ свои войска въ Голетѣ, Донъ-Жуанъ послалъ маркиза Санта-Круцъ во главѣ избранныхъ ротъ взять Тунисъ, оставленный турецкимъ гарнизономъ и почти всѣмъ населеніемъ. Но Филиппъ, столь же встревоженный планами предпріимчиваго принца, сколько раздраженный его неповиновеніемъ, послалъ ему приказъ немедленно вернуться въ Ломбардію Донъ-Жуанъ уѣхалъ, оставивъ небольшіе гарнизоны въ Голетѣ и фортѣ, которые въ томъ же году были взяты турками приступомъ.
   Сервантесъ, ѣздившій съ маркизомъ Санта-Круцъ въ Тунисъ въ рядахъ знаменитаго tercio Фигероа, который заставлялъ, говорить историкъ Вандеръ-Гаменъ, землю дрожать подъ своими мушкетами, вернулся вмѣстѣ съ флотомъ въ Палермо. Оттуда онъ снова попалъ на корабль подъ команду герцога Сесскаго, который тщетно пытался помочь Голетѣ, затѣмъ онъ отправился на зимнюю квартиру въ Сардинію и вернулся въ Италію на галерахъ Доріа. Тутъ онъ получилъ отъ Донъ-Жуана Австрійскаго отпускъ въ Испанію, въ которой не былъ уже семь лѣтъ.
   Во время этихъ военныхъ экспедицій Сервантесъ объѣздилъ всю Италію: онъ побывалъ во Флоренціи, Венеціи, Римѣ, Неаполѣ, Палермо и въ Болонской коллегіи, основанной для испанцевъ кардиналомъ Альборнозомъ. Онъ научился итальянскому языку и глубоко изучилъ литературу, въ которой до него явились Босканъ, Гарсилазо, Гуртадо де Мендоза, а въ его время Меса, Вируэсъ, Мира де Амескуа и братья Леонардо де Ардженсола. Это изученіе имѣло вліяніе на его послѣдующія произведенія и на его слогъ, въ которомъ нѣкоторые изъ его современниковъ, противниковъ Петрарки, находили плохо скрытые итальянизмы.
   Сервантесъ, достигшій въ то время двадцативосьмилѣтняго возраста, изувѣченный и разслабленный тремя походами, но все еще простой солдатъ, рѣшилъ вернуться въ отечество и въ родную семью. Къ тому же, приблизившись ко двору, онъ могъ надѣяться на справедливое вознагражденіе за свои блестящія заслуги. Его генералъ Донъ-Жуанъ далъ ему не простой отпускъ, а письма въ своему брату королю, въ которыхъ, восхваляя раненаго при Лепантѣ Сервантеса, настоятельно просилъ Филиппа ввѣрить ему командованіе одною изъ ротъ, которыя снаряжались въ Испаніи для Италіи или Фландріи. Вице-король Сициліи, Донъ-Карлосъ Аррагонскій, герцогъ Сесскій, также рекомендовалъ благосклонности короля и министровъ солдата, остававшагося до того въ пренебреженіи и заслужившаго своимъ мужествомъ, умомъ и примѣрнымъ поведеніемъ уваженіе товарищей и начальниковъ.
   Снабженный такими сильными рекомендаціями, обѣщавшими счастливый исходъ его путешествію, Сервантесъ отплылъ въ Неаполь на испанской галерѣ el Sol (Солнце) со своимъ старшимъ братомъ Родриго, также солдатомъ, артиллерійскимъ генераломъ, бывшимъ губернаторомъ Голеты, Перо-Діецъ-Каррильо де Кезада и нѣсколькими другими знатными военными чинами, также возвращавшимися въ отечество. Но его ожидали новыя испытанія, и время отдыха для него еще не наступило. 26-го сентября 1575 г. галера el Sol была окружена алжирской эскадрой подъ командой арнаута Мами. Три турецкихъ судна аттаковали испанскую галеру и между ними былъ одинъ галіонъ въ двадцать два весла подъ командой греческаго ренегата Дали-Мами, прозваннаго Хромымъ. Послѣ отчаянной и неравной битвы, въ которой Сервантесъ проявилъ обычную храбрость, галера, вынужденная спустить флагъ, съ тріумфомъ была отведена въ Алжирссій портъ, гдѣ побѣдители раздѣлили между собой плѣнныхъ. Сервантесъ попалъ въ руки того самаго Дали-Мами, который взялъ въ плѣнъ христіанскую галеру.
   Это былъ человѣкъ скупой и жестокій. Отобравъ у Сервантеса письма, адрессованныя Донъ-Жуаномъ Австрійскимъ и герцогомъ Сесскимъ въ королю, онъ счелъ своего плѣнника за одного изъ знатнѣйшихъ и именитѣйшихъ испанскихъ дворянъ. Чтобъ получить скорый и богатый выкупъ, онъ заковалъ его въ цѣпи, заперъ и подвергъ его всевозможнымъ лишеніямъ и пыткамъ. Такъ всегда поступали варвары-корсары со знатными плѣнниками, попадавшимися въ ихъ руки. Они мучили ихъ дурнымъ обращеніемъ, по крайней мѣрѣ въ началѣ плѣна, то для того, чтобъ заставить ихъ отречься отъ ихъ вѣры, то чтобъ они согласились заплатить за себя большой выкупъ и настаивали чтобъ ихъ родные и друзья поскорѣе выслали деньги.
   Въ этой борьбѣ съ ежечасными страданіями, Сервантесъ проявилъ геройство, конечно, болѣе рѣдкое и болѣе великое, нежели мужество -- геройство терпѣнія, "эту вторую людскую храбрость, какъ говоритъ Солисъ, и тоже дочь сердца, какъ первая." Далекій отъ того, чтобъ уступить, далекій отъ того, чтобъ смириться, Сервантесъ тутъ же составилъ тотъ планъ о возвращенія себѣ свободы помощью отваги и ловкости, на который столько разъ послѣ того отваживался. Онъ хотѣлъ дать свободу и своимъ товарищамъ, которыхъ вскорѣ сталъ душою и руководителемъ благодаря превосходству своего ума и характера. Имена нѣкоторыхъ изъ нихъ сохранены. Это были: капитанъ донъ-Франциско де Менезесъ, мичманы Ріосъ и Кастанеда, сержантъ Наварретъ, нѣкто Донъ-Бельтранъ-дель-Сальто-и-Кастилья и другой дворянинъ по имени Осоріо. Первымъ ихъ намѣреніемъ, до словамъ Гаедо (Historia de Argel) было -- отправиться сухимъ путемъ, какъ сдѣлали другіе плѣнники, до Орана, который тогда принадлежалъ Испаніи. Имъ удалось даже выйти изъ Алжира подъ руководствомъ одного туземнаго мавра, котораго нанялъ Сервантесъ. Но этотъ мавръ покинулъ ихъ на другой же день, и бѣглецамъ оставалось только возвратиться къ своимъ господамъ и принять наказаніе за попытку къ бѣгству. Сервантесъ былъ наказанъ какъ глава заговора.
   Нѣкоторые изъ его товарищей, между прочими мичманъ Габріель-де-Кастанеда, были выкуплены въ срединѣ 1576 г. Этотъ Кастанеда взялся доставить роднымъ Сервантеса письма, въ которыхъ оба плѣнныхъ брата описывали свое плачевное положеніе. Отецъ ихъ Родриго де-Сервантесъ тотчасъ продалъ или заложилъ небольшое наслѣдство своихъ сыновей, свое собственное имущество, далеко не значительное, и даже приданое двухъ дочерей, которыя еще небыли замужемъ, осудивъ такимъ образомъ всю семью на бѣдность. Но усилія эти были, увы! безполезны. Когда деньги по продажѣ и займамъ дошли до Сервантеса, онъ захотѣлъ вступить въ сдѣлку со своимъ господиномъ Дали-Мами; но ренегатъ на столько высоко цѣнилъ своего плѣнника, что не уступилъ бы его дешево. Его притязанія были такъ непомѣрны, что Сервантесу пришлось отказаться отъ надежды деньгами купить себѣ свободу. Онъ великодушно отказался отъ своей доли въ пользу своего брата, который, оцѣненный болѣе дешево, и былъ выкупленъ въ августѣ 1577 г. Уѣзжая онъ обѣщалъ въ скоромъ времени добиться снаряженія въ Валенціи или на Балеарскихъ островахъ вооруженнаго фрегата, который, подошедши въ условленное время къ африканскому берегу, и освободилъ бы его брата и другихъ христіанъ. Онъ увезъ съ собою настоятельныя на этотъ счетъ письма отъ нѣкоторыхъ знатныхъ плѣнниковъ къ вице-королямъ приморскихъ провинцій.
   Этотъ проектъ связанъ былъ съ планомъ, который давно былъ составленъ Сервантесомъ. Въ трехъ миляхъ отъ Алжира, въ востоку, находился садъ, или лѣтній домикъ, принадлежавшій канду Гассаву, греческому ренегату. Одинъ изъ его рабовъ по имени Хуанъ, родомъ изъ Наварры, тайно прорылъ въ этомъ саду, который ему поручено было воздѣлывать, нѣчто въ родѣ погреба или подземелья. Тамъ, по указаніямъ Сервантеса, съ конца февраля 1577 г. послѣдовательно попрятались различные христіанскіе плѣнники. Число ихъ ко времени отъѣзда Родриго въ Испанію дошло уже до четырнадцати или пятнадцати. Сервантесъ, не покидая дома своего господина, управлялъ этой маленькой подземной республикой, заботясь о ея нуждахъ и о безопасности ея членовъ. Въ этомъ фактѣ, свидѣтельствующемъ о разнообразіи его изобретательнаго таланта, можно было бы усомниться, еслибъ его не удостовѣряло множество документовъ и свидѣтельствъ. Въ этомъ предпріятіи главными помощниками его были прежде всего садовникъ Хуанъ, исполнявшій обязанности сторожа и никого не подпускавшій къ саду Гассана; затѣмъ другой рабъ, называвшійся золотильщикомъ (el Dorador), который въ ранней молодости отрекся отъ своей религіи, а потокъ снова сталъ христіаниномъ. Этому послѣднему поручено было относить съѣстныя припасы въ подземелье, откуда никто не выходилъ ранѣе ночи. Когда Сервантесъ сосчиталъ, что фрегатъ, посылаемый его братомъ долженъ скоро придти, онъ бѣжалъ съ каторги у Дали-Мами и 20 сентября, простившись со своимъ другомъ докторомъ Антоніо де-Соса, который былъ такъ боленъ, что не могъ за нимъ послѣдовать, и самъ заперся въ подземельѣ.
   Его расчетъ оказался вѣренъ. Тѣмъ временемъ снаряженъ былъ въ Валенціи или Майоркѣ фрегатъ, командованіе которымъ поручено было нѣкоему Віанѣ, недавно выкупленному, дѣятельному и храброму человѣку, прекрасно знакомому съ Берберійскимъ побережьемъ. Фрегатъ этотъ сталъ въ виду Алжира 28 сентября и, прождавши въ открытомъ морѣ цѣлый день, ночью подошелъ къ условленному мѣсту, настолько близко къ саду, чтобы дать о себѣ знать плѣннымъ и въ нѣсколько минутъ забрать ихъ всѣхъ. Къ несчастью, рыбаки, еще не покидавшіе своей барки, узнали, несмотря на темноту, христіанскій фрегатъ. Они подняли тревогу и собрали столько народу, что Віанѣ пришлось опять уйти въ море. Позднѣе онъ опять пытался подойти къ берегу, во попытка эта кончилась очень печально. Мавры были насторожѣ: они захватили фрегатъ во время высадки, взяли въ плѣнъ весь экипажъ и разрушили такихъ образомъ планъ бѣгства.
   До сихъ поръ Сервантесъ и его товарищи, въ надеждѣ на близкое освобожденіе, терпѣливо перевосили лишенія, страданія и даже болѣзни, порожденныя въ ихъ средѣ такимъ долгихъ пребываніемъ въ сыромъ и темномъ жилищѣ. Но скоро надежда ихъ исчезла, на другой же день послѣ плѣненія фрегата. Золотильщикъ, этотъ примирившійся съ церковью ренегатъ, которому Сервантесъ такъ довѣрялъ, снова отрекся и открылъ алжирскому дею Гассанъ-Агѣ убѣжище плѣнниковъ, которыхъ Віана долженъ былъ увезти. Дей, восхищенный этимъ извѣстіемъ, которое, по мѣстному обычаю, давало ему право присвоить себѣ всѣхъ этихъ плѣнниковъ, какъ потерянныхъ рабовъ, отправилъ начальника своей гвардіи съ десятками тремя турецкихъ солдатъ арестовать бѣглецовъ и скрывавшаго ихъ садовника. Солдаты эти подъ предводительствомъ доносчика внезапно проникли съ палашами въ рукахъ въ подземелье. Когда они стали связывать пораженныхъ христіанъ, Сервантесъ возвысилъ голосъ и закричалъ съ благородной гордостью, что ни одинъ изъ его несчастныхъ товарищей не виноватъ, что онъ одинъ заставилъ ихъ бѣжать и скрылъ ихъ, и что такъ какъ онъ одинъ виновникъ заговора, то и наказаніе долженъ нести онъ одинъ. Удивленные такимъ великодушнымъ признаніемъ, которое навлекало на голову Сервантеса все раздраженіе жестокаго Гассанъ-Аги, турки отправили одного всадника къ своему господину съ донесеніемъ о происшедшемъ. Дей приказалъ отвести всѣхъ плѣнниковъ въ особый острогъ, а вожака ихъ немедленно привести къ нему. Сервантесъ, закованный въ цѣпи, приведенъ былъ пѣшкомъ изъ подземелья во дворецъ Гассана, осыпаемый оскорбленіями со стороны волновавшагося населенія. Дей нѣсколько разъ допрашивалъ его; онъ пускалъ въ ходъ самыя заманчивыя обѣщанія и самыя страшныя угрозы, чтобъ вынудить его выдать сообщниковъ. Но Сервантесъ, глухой къ соблазнамъ и недоступный страху, продолжалъ обвинять себя одного. Дей, утомленный его упорствомъ и, безъ сомнѣнія, тронутый его великодушіемъ, ограничился тѣмъ, что велѣлъ заковать его въ цѣпи и заключить въ острогъ. Кандъ Гассанъ, въ саду котораго произошло это событіе, явился къ дею просить строгаго наказанія всѣмъ бѣглецамъ, а самъ показалъ примѣръ на своимъ рабѣ, садовникѣ Хуанѣ, котораго повѣсилъ собственными руками. Та же участь ожидала и Сервантеса съ товарищами, если бы скупость дея не заглушила его обычной жестокости. Къ тому же, большинство плѣнниковъ было вытребовано прежними ихъ господами, и Сервантесъ также былъ возвращенъ Дали-Мами. Но потому ли, что онъ внушалъ дею недовѣріе, или потому что онъ казался человѣкомъ, за котораго будетъ данъ большой выкупъ, тотъ вскорѣ откупилъ его за пятьсотъ эскудо.
   Этотъ Гассанъ-Ага, венеціанецъ по происхожденію, котораго настоящее имя было Андрета, былъ однимъ изъ кровожаднѣйшихъ пиратовъ, когда-либо потрясавшихъ Берберію своими кровопролитными подвигами. Разсказы отца Гаэдо о совершенныхъ имъ въ свое правленіе жестокостяхъ превосходятъ всякое вѣроятіе и заставляютъ содрогаться отъ ужаса. Онъ былъ столь же страшенъ для своихъ христіанскихъ рабовъ, число которыхъ доходило до двухъ тысячъ, сколько для своихъ мусульманскихъ подданныхъ. По этому поводу Сервантесь говорятъ въ своемъ Плѣнномъ капитанѣ: "Ничто такъ не терзало насъ, какъ видъ неслыханныхъ жестокостей, которыя мой господинъ совершалъ надъ христіанами. Каждый день онъ приказывалъ повѣсить одного изъ нихъ. Одного сажали на колъ, другому отрѣзали уши, и все это за такіе пустяки или, лучше сказалъ, до того напрасно, что сами турки признавали, что онъ дѣлалъ зло единственно изъ любви къ искусству и потому, что отъ природы чувствовалъ потребность быть бичомъ рода человѣческаго."
   Сервантесъ былъ купленъ Гассанъ-Агой въ концѣ 1577 г. Несмотря на строгость заключенія и на угрожавшую ему при каждой попыткѣ къ бѣгству опасность, онъ не переставалъ употреблять къ тому всѣ средства, доставлявшіяся ему случаемъ и его ловкостью. Въ теченіе 1578 г. онъ нашелъ средство послать одного мавра въ Оранъ съ письмами къ генералу Донъ-Мартину, губернатору Кордовы. Но этотъ гонецъ былъ настигнутъ въ тотъ самый моментъ, когда уже приближался къ цѣли своего путешествія, и приведенъ съ письмами къ алжирскому дею. Гассанъ-Ага посадилъ несчастнаго посла на колъ, а Сервантеса приговорилъ къ двумъ тысячамъ ударамъ кнутамъ. Нѣсколько друзей, которыхъ онъ пріобрѣлъ между приближенными дея, стали ходатайствовать. за него, и дей на этотъ разъ опять простилъ его. Такое милосердіе было тѣмъ удивительнѣе, что этотъ варваръ въ то же самое время велѣлъ до смерти избить палками въ своемъ присутствіи трехъ плѣнныхъ испанцевъ, которые пытались бѣжать тѣмъ же путемъ и которыхъ туземцы вернули въ острогъ.
   Столько неудачъ и несчастій не отняли у Сервантеса рѣшимости, и онъ все продолжалъ мечтать объ освобожденіи для себя и своихъ любимыхъ товарищей. Онъ познакомился въ сентябрѣ 1579 г. съ однимъ испанскимъ ренегатомъ, родившимся въ Гренадѣ и называвшимся тамъ лиценціатомъ Гирономъ, а потомъ принявшимъ вмѣстѣ съ тюрбаномъ имя Абд-аль-Рамена. Этотъ ренегатъ проявлялъ раскаяніе и желаніе вернуться въ свое отечество, чтобы примириться съ церковью. Съ его помощью Сервантесъ подготовилъ новый планъ бѣгства. Они обратились къ двумъ жившимъ въ Алжирѣ купцамъ изъ Валенціи, изъ которыхъ одного звали Онуфріемъ Экваркомъ, а другого Бальтазаромъ де Торресъ. Оба они вступили въ заговоръ, и первый изъ нихъ далъ около 1.500 дублоновъ на покупку вооруженнаго фрегата въ двѣнадцать веселъ, пріобрѣтеннаго ренегатомъ Абд-аль-Раменомъ подъ предлогомъ предпринимаемаго имъ путешествія. Экипажъ уже былъ готовъ, и нѣсколько знатныхъ плѣнниковъ, предупрежденные Сервантесомъ, ждали только сигнала къ отъѣзду; но одинъ негодяй предалъ ихъ: докторъ Хуанъ Бланко де Пазъ, доминиканскій монахъ, какъ Іуда, соблазнился наградой и выдалъ дею планъ своихъ соотечественниковъ.
   Гассанъ-Ага предпочелъ сперва притвориться: онъ хотѣлъ, поймавъ плѣнниковъ на мѣстѣ преступленія, присвоить ихъ себѣ, какъ осужденныхъ на смерть. Но доносъ сталъ извѣстенъ, и купцы изъ Валенціи узнали, что дей знаетъ о заговорѣ, котораго они были сообщниками и орудіями. Дрожа за свое состояніе и жизнь, Онуфрій Экзаркъ хотѣлъ удалить Сервантеса, показанія котораго опасался, на случай если пытка вырветъ у него признаніе. Онъ предложилъ выкупить его за какую бы то ни было цѣну и отправить его въ Испанію. Но Сервантесъ, неспособный бѣжать, когда опасность грозила его товарищамъ, отклонилъ это предложеніе и успокоилъ купца, поклявшись ему, что ни пытки, ни смерть не заставятъ его обвинить кого бы то ни было.
   Въ это время Сервантесъ, расчитывавшій уѣхать на фрегатѣ ренегата и бѣжавшій для этого изъ острога, скрывался въ домѣ одного изъ своихъ старыхъ товарищей по оружію, мичмана Діего Кастельяно. Вскорѣ на стѣнахъ домовъ появился приказъ дея возвратить ему его раба Сервантеса съ угрозой смертью тому, кто даетъ ему убѣжище. Всегда великодушный, Сервантесъ освободилъ своего друга отъ такой отвѣтственности: онъ самъ явился къ дею подъ покровительствомъ ренегата изъ Мурсіи, по имени Морато Разсъ Мальтраппльо, который былъ въ милости у Гассанъ-Аги. Этотъ послѣдній потребовалъ, чтобъ Сервантесъ назвалъ всѣхъ своихъ сообщниковъ, и, съ цѣлью сильнѣе устрашить его, велѣлъ завязать ему руки назадъ и обернуть шею веревкой, какъ бы готовясь вздернуть его на висѣлицу. Но Сервантесъ остался по прежнему твердъ: онъ призналъ своими сообщниками только четверыхъ испанскихъ дворянъ, которые недавно возвратили себѣ свободу. Его отвѣты были такъ благородны и умны, что Гассамъ-Ага опять былъ тронутъ: онъ ограничился тѣмъ, что изгналъ лиценціата Гирона въ государство Фецъ, а Сервантеса велѣлъ заключить въ мавританскую тюрьму, гдѣ несчастный протомился цѣлыхъ пять мѣсяцевъ, закованный по рукамъ и по ногамъ. Такова была награда за его благородный поступокъ, который, по словамъ очевидца мичмана Луиса де Педрозы, заслужилъ ему славу честь и вѣнецъ между всѣми христіанами.
   Всѣ эти происшествія, о которыхъ самъ Сервантесъ говоритъ, что они на многіе годы останутся въ памяти мѣстныхъ жителей, и о которыхъ отецъ Гаэдо также говоритъ, что о нихъ можно бы написать особую исторію, внушили и христіанамъ и маврамъ столько довѣрія къ виновнику этихъ происшествій, что Гассанъ-Ага сталъ опасаться предпріятія болѣе серьезнаго и съ большимъ числомъ участвующихъ. Уже и раньше двое храбрыхъ испанцевъ пытались поднять возстаніе въ Алжирѣ, а Сервантесъ, поддерживаемый двадцатью пятью тысячами плѣнниковъ, скопившимися въ то время въ столицѣ государства, могъ задумать то же самое. Одинъ изъ новѣйшихъ его біографовъ, Фернандецъ Наваретъ, дѣйствительно приписываетъ ему такой замыселъ и даже утверждаетъ, что онъ могъ бы имѣть успѣхъ, если бы не недоброжелательство и неблагодарность, такъ часто предававшія его. Какъ бы то ни было, Гассанъ-Ага такъ боялся его мужества, изобрѣтательности и вліянія, которое онъ пріобрѣлъ надъ своими товарищами по плѣну, что онъ говорилъ о немъ: "Держа подъ хорошей охраной калѣку испанца, я держу въ безопасности мою столицу, моихъ рабовъ и мои галеры." И несмотря на то (таково могущество истиннаго величія!), этотъ злодѣй обращался съ Сервантесомъ сдержанно и съ уваженіемъ. Послѣдній разсказываетъ объ этомъ самъ, говоря о себѣ въ Плѣнномъ капитанp3;: "Одинъ только ладилъ съ нимъ. Это былъ испанскій солдатъ, по имени такой-то, изъ Сааведры, дѣлавшій вещи, которыя на многіе годы останутся въ памяти мѣстныхъ жителей, и все для полученія свободы. А между тѣмъ, Гассанъ-Ага ни разу не ударилъ его палкой и не велѣлъ его бить и ни разу не сказалъ ему браннаго слова; тогда какъ всѣ мы, при каждой изъ многочисленныхъ попытокъ къ бѣгству, которыя дѣлалъ этотъ плѣнникъ, опасались, чтобъ онъ не былъ посаженъ на колъ, да и самъ онъ не разъ боялся этого."
   Сервантесъ, закованный въ тюрьмѣ, былъ не болѣе достоинъ жалости, нежели рабы, называвшіеся свободными, положеніе которыхъ становилось нестерпимо. Взявъ въ свои руки всю торговлю зерномъ и съѣстными припасами, Гассанъ-Ага вызвалъ такую нужду, что улицы города были завалены трупами мѣстныхъ жителей, умиравшихъ отъ голода и болѣзней. Христіане, питаемые болѣе изъ скупости, чѣмъ изъ состраданія, получали отъ своихъ патроновъ турокъ только безусловно необходимое; а между тѣмъ, ихъ обременяли безпрерывными тяжелыми работами, такъ какъ большія приготовленія, которыя дѣлалъ Филиппъ II къ войнѣ съ Португаліей, которой онъ объявилъ походъ противъ Алжира, испугали правительство, и плѣнниковъ заставляли день и ночь работать надъ исправленіемъ укрѣпленій и усиленіемъ флота.
   Въ то время какъ Сервантесъ дѣлалъ столько тщетныхъ усилій вырваться на свободу, родители его въ Мадридѣ пускали въ ходъ всѣ средства, чтобъ вернуть ему свободу обычнымъ путемъ выкупа. Истощивъ всѣ свои средства въ 1577 г. для выкупа старшаго своего сына, они 17-го марта 1578 г. подали одному изъ alcades de corte прошеніе, въ которомъ нѣсколько свидѣтелей удостовѣряли почтенныя заслуги Сервантеса въ восточныхъ походахъ и полнѣйшую бѣдность его семьи, не могущей выкупить его своими средствами. Къ этому документу, который былъ переданъ королю, бывшій вице-король Сициліи, герцогъ Сесскій, приложилъ отъ себя нѣчто вродѣ свидѣтельства, въ которомъ горячо рекомендовалъ своего бывшаго солдата милости короля.
   Смерть отца Сервантеса прервала эти хлопоты, погрузивъ опечаленную семью въ болѣе настоятельныя заботы. На слѣдующій годъ Филиппъ рѣшилъ отправить въ Алжиръ пословъ для выкупа. Эта миссія дана была Фраи Хуану Гилю, генеральному прокурору ордена Святой Троицы, носившему еще званіе искупителя Кастильской короны, а въ помощь ему данъ былъ монахъ того же ордена, по имени Фраи Антоніо де ла Белла. Къ этимъ монахамъ явились 31-го іюля 1579 г. донья Леонора де Кортинасъ и ея дочь, донья Андреа де Сервантесъ, чтобы вручить имъ триста дукатовъ для облегченія выкупа ихъ сына и брата Мигеля Сервантеса -- двѣсти пятьдесятъ дукатовъ давала бѣдная вдова, а пятьдесятъ бѣдная дѣвушка.
   Отцы-искупители пустились въ путь и прибыли въ Алжиръ 29-го мая 1580 г. Они сейчасъ же приступили къ своей почтенной миссіи, но большія затрудненія значительно затянули выкупъ Сервантеса. Его господинъ, дей, требовалъ за него тысячу дукатовъ выкупа, желая получить вдвое противъ того, что самъ за него заплатилъ, и грозилъ, въ случаѣ если сумма эта не будетъ немедленно выдана, увезти своего раба въ Константинополь. Дѣйствительно полученъ былъ султансктй фирманъ, которымъ назначался на его мѣсто другой правитель, и Гассанъ-Ага, готовый увезти съ собой всѣ свои богатства, уже держалъ Сервантеса закованнымъ на одной изъ своихъ галеръ. Отецъ Хуанъ Гиль, тронутый состраданіемъ и боясь, чтобъ этотъ интересный плѣнникъ не потерялъ навсегда случая освободиться, пустилъ въ ходъ столько просьбъ и ходатайствъ, что ему удалось выкупить его за пятьсотъ испанскихъ золотыхъ. Чтобъ собрать такую сумму, ему пришлось сдѣлать заемъ у нѣсколькихъ европейскихъ купцовъ и позаимствовать порядочную долю изъ общаго фонда искупительныхъ подаяній. Наконецъ, заплативъ еще 9 дублей офицерамъ доставившей его на берегъ галеры, Сервантесъ высадился на землю 19-го сентября 1580 г., въ тотъ самый моментъ, какъ Гассанъ-Ага отплывалъ въ Константинополь. Такимъ образомъ Сервантесъ былъ сохраненъ для родины и для свѣта.
   Первое, на что онъ употребилъ полученную свободу, было самое убѣдительное и блестящее опроверженіе клеветъ, жертвой которыхъ онъ незадолго до того сдѣлался. Его подлый предатель монахъ Хуанъ Бланко де-Пазъ, ложно выдававшій себя за папскаго комиссара, воспользовался строгимъ заточеніемъ Сервантеса и назвалъ его виновникомъ ссылки ренегата Гирона и неудачи ихъ послѣдней попытки. Сервантесъ, какъ только освободился, сталъ умолять Хуана Гиля нарядить слѣдствіе. Апостолическій нотаріусъ Педро де-Рибера выслушалъ показанія одиннадцати испанскихъ дворянъ, самыхъ знатныхъ изъ плѣнниковъ, въ отвѣтъ на двадцать пять предложенныхъ имъ вопросовъ. Это слѣдствіе, въ которомъ подробно разсказываются всѣ обстоятельства, сопровождавшія плѣнъ Сервантеса, даетъ кромѣ того интересныя свѣдѣнія о его умѣ, характерѣ, чистотѣ нравовъ и той благородной преданности несчастнымъ, которая пріобрѣла ему столько друзей. Приведемъ одно изъ этихъ показаній, данное Донъ Діего де Бенавидесомъ. На его вопросъ, по прибытіи въ Алжиръ, разсказывалъ онъ, о главныхъ плѣнныхъ христіанахъ, ему прежде всего назвали Сервантеса, потому что онъ былъ "честенъ, благороденъ, добродѣтеленъ, превосходнаго характера и любимъ всѣми остальными дворянами." Этотъ Бенавидесъ постарался добиться его дружбы и быль принятъ такъ сердечно, что нашелъ въ немъ "и отца и мать". Кармелитскій монахъ Фраи Фелисіано Энрикесъ также говоритъ, что, когда несправедливость возведеннаго на Сервантеса обвиненія раскрылась, онъ сталъ его другомъ, какъ и всѣ остальные плѣнники "которыхъ привлекали его благородные, христіанскіе, честные и добродѣтельные поступки". Наконецъ, мичманъ Луисъ деПедроза показалъ, что изо всѣхъ жившихъ въ Алжирѣ дворянъ "онъ не видалъ, чтобы кто-нибудь дѣлалъ столько добра другимъ плѣннымъ, сколько Сервантесъ, и чтобы кто-нибудь такъ дорожилъ своей честью; что онъ вообще во всемъ отличается особенной привлекательностью, потому что такъ уменъ, такъ разсудителенъ, такъ благоразуменъ, что рѣдко кто сравнится съ нимъ".
   Можно ли удивляться, читая о странныхъ событіяхъ, сопровождавшихъ плѣнъ Сервантеса, что онъ на всю жизнь сохранилъ воспоминаніе о нихъ, принялъ собственныя свои приключенія за сюжетъ для своихъ драмъ и повѣстей и почти во всѣхъ своихъ произведеніяхъ дѣлалъ намеки, которые не были поняты, пока не возстановлена была исторія его жизни? Онъ не забылъ и того, какимъ способомъ ему возвращена была свобода, и благодарность подсказала ему справедливую хвалу по адресу отцовъ-искупителей въ его повѣсти Испанка-Англичанка.
   Запасшись протоколомъ о слѣдствіи отъ нотаріуса Педро де Рибера и особымъ удостовѣреніемъ отъ отца Хуана Гиля, онъ отплылъ изъ Алжира въ концѣ октября 1580 г. и испыталъ наконецъ, по собственному его выраженію, "величайшую радость, какую можно имѣть на этомъ свѣтѣ,-- здравымъ и невредимымъ вернуться послѣ долгаго рабства въ отечество.... ибо -- говоритъ онъ далѣе -- на свѣтѣ нѣтъ счастья, которое могло бы сравниться съ возвращеніемъ потерянной свободы".
   Нужда вырвала его, однако, очень скоро изъ родительскаго дома. Въ то время какъ онъ возвращался въ Испанію, Филиппъ II только что началъ оправляться въ Бадахосѣ послѣ смерти своей второй жены Анны Австрійской. 5-го декабря король пріѣхалъ въ Португалію, которую ему завоевалъ и по-своему усмирялъ герцогъ Альба. Испанская армія все еще занимала покоренную страну какъ для обезпеченія ея покорности, такъ и для усмиренія Азорскихъ острововъ, на которыхъ приверженцы пріора Ократскаго еще продолжали бороться. Родриго де Сервантесъ послѣ своего выкупа снова поступилъ на службу, вѣроятно въ прежній свой отрядъ, tercio генерала Лопе де Фигероа. Его братъ присоединился къ нему, и этотъ человѣкъ, котораго дей боялся даже въ оковахъ въ острогѣ, снова взялъ въ свою изувѣченную руку мушкетъ простого солдата. Сервантесъ отплылъ лѣтомъ 1581 г. на эскадрѣ Донъ-Педро Вальдеса, которой поручено было подготовить аттаку Азорскихъ острововъ и ограждать индійскую торговлю. Въ слѣдующемъ году онъ участвовалъ въ походѣ маркиза де Санта-Круцъ и въ морскомъ сраженіи, которое этотъ адмиралъ выигралъ 25-го іюля близъ острова Терсеры, у французскаго флота, покровительствовавшаго португальскимъ инсургентамъ. Галеонъ San-Mateo, на которомъ находились ветераны Фигероа и между ними, безъ сомнѣнія, Сервантесъ, принимали въ этой побѣдѣ дѣятельнѣйшее участіе. Затѣмъ оба брата продѣлали вмѣстѣ кампанію 1583 г. и участвовали во взятіи Терсеры приступомъ. Въ этомъ дѣлѣ Родриго де Сервантесъ отличился, бросившись однимъ изъ первыхъ на берегъ, и возведенъ былъ по возвращеніи флота въ чинъ прапорщика.
   Несмотря на свое низкое положеніе въ арміи, возвышаемое благодаря отсутствію состоянія, лишь собственными его заслугами, Сервантесъ былъ доволенъ своимъ пребываніемъ въ Португаліи, гдѣ его принимали во время зимней стоянки въ самыхъ аристократическихъ домахъ. Здѣсь онъ прижилъ съ одной лиссабонской дамой дочь, названную доньей Изабеллой де Сааведра, которую держалъ при себѣ всю жизнь, даже когда женился, такъ какъ другихъ дѣтей у него никогда не было.
   Любовь возвратила Сервантеса къ литературѣ. Онъ познакомился въ маленькомъ Кастильскомъ городкѣ Эскивіасъ съ дѣвушкой изъ благородной семьи, по имени донья Каталина де Палагіосъ Саласаръ-и-Босмедіано. Онъ влюбился въ нее и нашелъ возможность среди тревогъ солдатской жизни написать въ честь ея поэму Галатея. Эта поэма, которую онъ называетъ эклогой, представляетъ изъ себя пасторальную новеллу въ духѣ того времени. Въ поэмѣ этой онъ сумѣлъ разсказать часть собственныхъ своихъ приключеній, съ похвалой отозваться о современныхъ выдающихся умахъ, а главное, засвидѣтельствовать страстное и нѣжное поклоненіе предмету своей любви. Судя по примѣру Родриго де Коты, автора Селестины, и Хорге де Монтемаіоръ, автора Діаны, а также благодаря формальному свидѣтельству Веги, нельзя усомниться въ томъ, что Сервантесъ, скрывшись подъ именемъ Элисіо, пастуха съ береговъ Таго, изобразилъ свою собственную любовную связь съ Галатеей, пастушкой, родившейся на берегахъ той же рѣки. Нельзя также сомнѣваться и въ томъ, что остальные выводимые имъ пастухи: Тироисъ, Дамонъ, Мелисо, Сиральво, Лаусо, Ларсилео и Артидоро были никто иные, какъ Франциско де Фигероа, Педро Лаинецъ, Донъ-Діего Гуртадо де Мендоза, Луисъ Гальвезъ де Монтальво, Луисъ Барагона де Сото, Донъ-Алонсо де Эрсилья и Андресъ Реи де Артіеда, все его друзья, все болѣе или менѣе извѣстные писатели того времени. Галатея которой сохранилась только первая часть, отличается замѣчательной чистотой слога, красотой описаній и нѣжностью изображенія любви. Но пастухи Сервантеса слишкомъ образованны, слишкомъ философы, слишкомъ краснорѣчивы, и нѣсколько безпорядочная плодовитость его ума заставляетъ его нагромождать эпизоды безо всякаго порядка и вкуса. Въ этихъ недостаткахъ Сервантесъ и самъ сознается въ прологѣ къ своей пасторали и, навѣрное, избѣгъ бы ихъ во второй части, которую много разъ обѣщалъ написать, но такъ и не докончилъ.
   Галатея, посвященная Сервантесомъ аббату церкви святой Софіи, Асканіо Колоннѣ, сыну его бывшаго адмирала Маркъ-Антоніо Колонны, была напечатана въ концѣ 1584 г., а 14-го декабря того же года Сервантесъ, достигшій въ то время тридцати семи лѣтъ, женился на героинѣ своей поэмы. Отецъ доньи Каталины де Паласіосъ Саласаръ умеръ, а вдова обѣщала при помолвкѣ дать своей дочери приличное приданое движимостью и недвижимостью. Обѣщаніе это выполнено было только черезъ два года, а Сервантесъ въ свою очередь въ брачномъ контрактѣ (carta dotal), заключенномъ 9-го августа 1586 г. у нотаріуса Алонсо де Агилера, укрѣпилъ за своей женой сто дукатовъ, десятую часть своего состоянія, какъ онъ заявилъ.
   Выйдя изъ арміи послѣ столькихъ блестящихъ заслугъ такимъ же простымъ солдатовъ, какимъ поступилъ въ все, и сдѣлавшись гражданиномъ Эскивіаса, монотонная жизнь котораго не могла удовлетворить его дѣятельной натуры, Сервантесь, вынужденный кромѣ того увеличить личнымъ трудомъ свои черезчуръ скромные доходы, вернулся къ первымъ мечтамъ и занятіямъ своей юности. Близость Мадрида позволяла ему часто ѣздить туда и почтя постоянно жить тамъ. Въ это-то время онъ частью познакомился, частью возобновилъ знакомство съ нѣсколькими писателями того времени и между прочимъ съ Хуаномъ Руфо, Лопецомъ Мальдонадо, и особенно съ Висенте Эспине, авторомъ романа Marcos de Obregon, которымъ такъ хорошо воспользовался авторъ Жиль-Блаза. Очень можетъ быть, что Сервантесъ былъ даже принятъ въ нѣчто вродѣ академіи, которую незадолго предъ тѣмъ открылъ въ своемъ домѣ одинъ сановникъ, сдѣлавшій такимъ образомъ въ царствованіе Филиппа II то самое, что знаменитый Фернандъ Кортесъ сдѣлалъ при Карлѣ V. По крайней мѣрѣ, Сервантесъ, говоря въ одной изъ своихъ повѣстей объ итальянскихъ академіяхъ, называетъ эту академію мадридской academia imitatoria.
   Въ продолженіе четырехъ лѣтъ, непосредственно слѣдовавшихъ за его женитьбой, съ 1584 по 1588 г., Сервантесъ, снова сдѣлавшійся литераторомъ, такъ же какъ гражданиномъ Эскивіаса, бросивъ пасторальную поэзію, исключительно занялся театромъ, единственной прибыльной въ то время литературой. Еще когда онъ былъ ребенкомъ, театръ, отдѣлившись отъ церкви, сталъ появляться въ публичныхъ мѣстахъ въ балаганахъ Лопе де Руэда, этого странствующаго Эсхила. писателя и актера, скромнаго, но истиннаго основателя сцены, на которой впослѣдствіи должны были прославиться Лопе де Вега, Кальдеронъ, Морето, Тирсо де Молина и Солисъ, и гдѣ должны были вдохновляться Корнель и Мольеръ {Подробности о происхожденіи и развитіи испанскаго театра можно найти въ Études sur l' histoire des institutions, de la littérature, du théâtre et des beaux-arts en Espagne par Louis Viardot.}. Испанскій дворъ, постоянно переѣзжавшій изъ столицы одной провинціи въ столицу другой, въ 1561 г. окончательно поселился въ Мадридѣ, а въ 1560 г. въ этомъ городѣ построены были два театра, существующіе и понынѣ,-- de la Cruz и del Principe. Тогда выдающіеся умы не стыдились работать для сцены, до тѣхъ поръ предоставлявшейся антрепренерамъ странствующихъ труппъ (autores), которые сами писали фарсы для своего репертуара. Сервантесъ одинъ изъ первыхъ вступилъ на это новое поприще, дебютировавъ шестиактной комедіей, написанной про собственныя его приключенія и носивишей заглавіе los Tratos de Argel. Зa этой пьесой послѣдовало болѣе двадцати другихъ, изъ которыхъ онъ самъ съ удовольствіемъ и похвалой упоминаетъ о la Numancia, la Bataila naval, la Gran-Turquesca, la Entretenida, la Casa de los Zelos, la Jerusalem, la Amaranta o la del Mayo, el Bosque amoroso, la Unica y bizarra Arsinda и, въ особенности, la Confusa, которая, если вѣрить ему, "на сценѣ оказалась чудесной." Онъ говорятъ: "Я осмѣлился сократить комедіи до трехъ актовъ съ пятя. Я первый сталъ изображать мечты и тайные душевные помыслы, выводя на сцену нравственныя личности и тѣмъ вызывая горячее одобреніе со стороны публики. Я написалъ въ то время отъ двадцати до тридцати комедій, которыя всѣ были играны (que todas se recitaron), не осыпаемыя огурцами и прочими отбросами и не вызывая свистковъ, криковъ и стука..."
   Всѣ эти пьесы, такъ же какъ часть другихъ произведеній Сервантеса, очень долго извѣстны были только по имени, и потеря ихъ вызывала живѣйшее сожалѣніе. Судя по его богатому воображенію, игривому уму, высокимъ понятіямъ и чистому вкусу; судя по его знанію сцены, о которой онъ высказалъ въ нѣсколькихъ мѣстахъ Донъ-Кихота столько справедливыхъ и поэтическихъ сужденій; судя по похваламъ, которыя онъ съ такою непринужденностью расточалъ себѣ, какъ автору комедій, и по оригинальному таланту, который онъ дѣйствительно проявилъ въ своихъ интермедіяхъ,-- всѣ считали его комедій за шедевры. Но къ немалому ущербу для его репутаціи драматурга, три -- четыре его комедіи отыскались, и между ними la Ntmumсіа, la Entretenida и los Tratos de Argel. Всѣ эти пьесы далеко не стоять сожалѣнія, которое вызывало ихъ потеря, и репутація ихъ автора только выиграла бы, еслибъ онѣ были извѣстны лишь по его собственному чисто отеческому сужденію. Это интересный примѣръ (и не единственный съ его стороны) того, какъ трудно даже генію вѣрно судить о себѣ самомъ.
   Изъ разысканныхъ пьесъ -- трагедія Сервантеса, безъ сомнѣнія, самая лучшая. Хотя далекая отъ совершенства, она тѣмъ не менѣе несравненно лучше трагедій Луперсіо де Аргенсола, которымъ Сервантесъ расточаетъ похвалы, удивительныя со стороны человѣка, тамъ мало умѣющаго льстить (Донъ-Кихотъ, часть первая, глава XLVIII). Весь геній этой гордой и нѣжной души обнаруживается въ героическихъ чувствахъ народа, осуждающаго себя на смерть, чтобъ сохранить свою свободу, въ трогательныхъ эпизодахъ, представляемыхъ среди этой страшной катастрофы горячей дружбой, любовью и материнской нѣжностью. Но въ общемъ драма неудовлетворительна, планъ неопредѣленъ и нескладенъ, детали безсвязны, и вниманіе разбрасывается и утомляется. Въ общемъ самое лучшее, что Сервантесъ написалъ для сцены, это его маленькія интермедіи, пьески, которыя тогда играли не послѣ главной пьесы, а въ антрактахъ между тремя jornadas. Разные девять интермедій Сервантеса: el Juez de los divorcios, el Rufian viutdo, la Election de los Alcades и друг., большею частью образцы шутовства.
   Бѣдный Сервантесъ долго не могъ добиться славы и выгодъ отъ своихъ успѣховъ на сценѣ. "Комедіи имѣютъ", какъ онъ самъ выражается въ своемъ Прологѣ, "свое время и свои сезоны. Тогда царилъ на сценѣ великій Лопе де Вега, это чудо природы, обладавшій комической натурой (alzòse con la monarquia comica), покорившій себѣ всѣхъ актеровъ и наполнившій міръ своими комедіями". Изгнанный изъ театра наравнѣ со многими другими сказочной плодовитостью Лопе де Вега, Сервантесъ вынуждевъ былъ искать другого поприща, правда, менѣе по своему вкусу, менѣе блестящаго и менѣе благороднаго, но которое обезпечило бы ему хлѣбъ. Достигнувъ сорокалѣтняго возраста, безъ состоянія и безо всякой награды за свою двадцатилѣтнюю службу и страданія, онъ, долженъ былъ нести на себѣ бремя семьи, увеличенной двумя его сестрами и незаконной дочерью. Одинъ совѣтникъ финансовъ, Антоніо де Гевара, назначенъ былъ въ началѣ 1588 г. провіантмейстеромъ индійскихъ эскадръ и флота въ Севильѣ, съ правомъ пригласить въ помощь себѣ четырехъ коммиссаровъ: нужно было закончить снаряженіе великой Армады, этого непобѣдимаго флота, разрушеннаго англичанами и бурями. Гевара предложилъ Серваатесу занять одно изъ этихъ мѣстъ, и тотъ отправился въ Андалузію со всей семьей, исключая брата Родриго, все еще служившаго въ арміи во Фландріи.
   И вотъ авторъ Галатеи и комическій поэтъ, вызывавшій столько апплодисментовъ, становится приказчикомъ по части торговли съѣстными припасами. Но это еще не все: онъ просилъ у короля въ маѣ какого-нибудь мѣста казначея въ Новой-Гренадѣ или коррегидора въ маленькомъ городкѣ Гоатемала; онъ готовъ былъ даже уѣхать въ Америку, которую самъ называетъ "обычнымъ убѣжищемъ отчаявшихся испанцевъ". Къ счастью его прошеніе затерялось въ ящикахъ индійскаго совѣта.
   Въ Севильѣ Сервантесъ прожилъ долго. Не считая нѣсколькихъ поѣздокъ по Андалузіи и одного путешествія въ Мадридъ, онъ пробылъ тамъ десять лѣтъ къ ряду. Онъ былъ до 1591 г. приказчикомъ у провіантмейстера (proveedor) Гевары, затѣмъ еще два года у преемника послѣдняго Педро де Исунцы, потомъ, лишившись этого мѣста вслѣдствіе упраздненія должности провіантмейстера, онъ сдѣлался агентомъ по дѣламъ и нѣсколько лѣтъ жилъ порученіями, которыя давали ему муниципалитеты, корпораціи и частные богачи, и между послѣдними Донъ-Гернандо де Толедо, сигалесскій сановникъ, имѣніемъ котораго онъ управлялъ и съ которымъ подружился.
   Среди занятій, столь недостойныхъ его, Сервантесъ не сказалъ, однако, музамъ послѣдняго прости: онъ втайнѣ поклонялся имъ и тщательно поддерживалъ священный огонь своего генія. Въ то время домъ знаменитаго живописца Франциско Пачеко, хозяина и тестя великаго Веласкеца, былъ открытъ для всѣхъ выдающихся людей: мастерская этого живописца, который, по словакъ Донъ-Родриго Каро, занимался также поэзіей, былъ "обычной академіей всѣхъ великихъ умовъ Севильи". Сервантесъ считался въ числѣ самыхъ усердныхъ посѣтителей этого дома, и его портретъ фигурировалъ въ драгоцѣнной галлереѣ болѣе ста выдающихся личностей, написанной и собранной хозяиномъ. Онъ подружился въ этой академіи съ знаменитымъ лирическимъ поэтомъ Фернандо де Геррера, котораго его соотечественники почти совсѣмъ забыли, не зная ни дня его рожденія, ни обстоятельствъ его жизни, и котораго произведенія или, лучше сказать, остатки произведеній найдены въ видѣ отрывковъ между бумагами его друзей. Сервантесъ, написавшій на смерть Герреры сонетъ, былъ также другомъ поэта Хуана ди Хаурига, изящнаго переводчика Тассовой Аминты, переводъ которой не уступаетъ оригиналу и пользуется рѣдкой привилегіей быть причисленнымъ къ классическимъ произведеніямъ. Живописецъ Пачеко занимался поэзіей, а поэтъ Хауреги занимался живописью и написалъ портретъ своего друга Сервантеса.
   Во время пребыванія своеѵо въ Севильѣ Сервантесъ написалъ большую часть своихъ повѣстей, собраніе которыхъ, постепенно обогащаясь, появилось уже много времени спустя, въ промежуткѣ между обѣими частями Донъ-Кихота. Такъ, приключенія двухъ знаменитыхъ воровъ, пойманныхъ въ Севильѣ въ 1569 г. и которыхъ исторія еще ходила въ народѣ, дали ему сюжетъ для Rinconete y Cortadillo. Разграбленіе Кадикса послѣ высадки въ немъ 1-го іюля 1596 г. англійскаго флота, подъ командой адмирала Говарда и графа Эссекса, внушило ему мысль объ Испанкѣ-Англичанкѣ (la Espanola Inglesa). Въ Севильѣ же онъ написалъ Безразсудно Любопытнаго (el Curioso impertinente), котораго включилъ въ первую часть Донъ-Кихота; Ревниваго Эстрамадурца (d Zeloso Estremeno) и Мнимую тетку (la Tia fingida), воспоминаніе о его пребываніи въ Саламанкѣ, бывшее долго извѣстнымъ только по названію и недавно найденное въ рукописи.
   Со времени войнъ Карла V, познакомившихъ Испанію съ итальянской литературой, и до Сервантеса, испанцы ограничивались переводами непристойныхъ сказокъ изъ Декамерона -- и переводами же подражателей Боккатчіо. Сервантесъ имѣлъ право сказать въ своемъ Предисловіи: "Я считаю, что я первый началъ писать новеллы по испански, ибо всѣ повѣсти, которые въ такомъ множествѣ обращаются у васъ въ печати, заимствованы съ иностранныхъ языковъ. Тѣ, которыя я написалъ, мои, не заимствованныя и не украденныя: мой умъ ихъ выдумалъ, и мое перо ихъ создало". Онъ назвалъ ихъ Образцовыми новеллами (Novelas ejemplares), въ отличіе отъ итальянскихъ сказокъ и потому, что между ними нѣтъ ни одной, какъ онъ самъ говоритъ, изъ которой нельзя было бы извлечь какого-нибудь полезнаго примѣра. Кромѣ того, онѣ раздѣлены на серьезныя (serias) и игривыя (jocosas). Первыхъ насчитываютъ семь, а вторыхъ восемь. Послѣ Донъ-Кихота Новеллы даютъ Сервантесу главное право на безсмертіе. Въ нихъ также въ тысячѣ видахъ обнаруживаются плодовитость его фантазіи, доброта его любящаго сердца, насмѣшливый, но не язвительный умъ, въ высшей степени гибкій слогъ,-- словомъ, всѣ различныя качества, которыя въ одинаковой степени блистаютъ какъ въ исторіи нѣжной Корнеліи, такъ и въ удивительной картинѣ низменныхъ нравовъ, называемой Rinconete y Cortadillo.
   По смерти Филиппа II въ 1598 г. воздвигнутъ былъ въ севильскомъ соборѣ великолѣпный катафалкъ, "изумительнѣйшій надгробный памятникъ", разсказываетъ лѣтописецъ церемоніи, "какой человѣческіе глаза удостоивались видѣть". Но этому-то случаю Сервантесъ написалъ знаменитый шуточный сонетъ, въ которомъ такъ мило насмѣхается надъ бахвальствомъ андалузцевъ, испанскихъ гасконцевъ и который онъ называетъ (въ Путешествіи на Парнасъ) почетнѣйшимъ изъ своихъ сочиненій {Этотъ сонетъ въ томъ родѣ, который называется estrambote и въ которомъ вмѣсто четырнадцати стиховъ семнадцать. Въ переводѣ сонетъ очень много теряетъ, особенно заключительныя слова, приводящія въ восторгъ испанцевъ, которые почти всѣ знаютъ наизусть estrambote Сервантеса. Вотъ онъ:
   "Боже мой! Это величіе пугаетъ меня, и я не пожалѣлъ бы дублона, чтобъ только сумѣть описать его. И въ самомъ дѣлѣ, кто не удивляется и не изумляется при видѣ такой пышности, при видѣ этого славнаго памятника!
   "Клянусь жизнію Іисуса Христа! каждая вещь въ немъ стоятъ болѣе милліона, и это позоръ, что это не остается на цѣлое столѣтіе. О, великая Севилья! Римъ, сіяющій храбростью и богатствомъ!
   "Пари держу, что душа покойника сегодня покинула небо, куда навѣки переселилась, и явилась насладиться этимъ мѣстопребываніемъ.
   "Одинъ хвастунъ, услышавъ эти слова, вскричалъ: "Нѣтъ ничего справедливѣе того, что сказала ваша милость, господинъ солдатъ, и тотъ лгунъ, кто скажетъ противоположное".
   "При этомъ онъ нахлобучиваетъ шляпу, хватается за рукоятку шпаги, взглядываетъ изподлобья, уходитъ, и тѣмъ дѣло кончается."}. Время появленія этого сонета указываетъ на время пребыванія Сервантеса въ Севильѣ, изъ которой онъ вскорѣ выѣхалъ навсегда, и вотъ по какому случаю.
   Сервантесъ, столь похожій на Камоэнса, испыталъ ужаснѣйшее изъ несчастій, преслѣдовавшихъ этого великаго человѣка: онъ былъ обвиненъ во взяточничествѣ при исполненіи имъ должности провіантмейстера -- въ Макао, заключенъ въ тюрьму и преданъ коммерческому суду. Подобно пѣвцу Лузіады, Сервантесъ своей бѣдностью легко доказалъ свою невиновность. Въ концѣ 1594 г., составляя въ Севильѣ счета по своему комиссаріатству и съ трудомъ собирая задержанные платежи, онъ нѣсколько разъ отсылалъ деньги въ севильскихъ векселяхъ въ Мадридскую Contaduria-Mayor. Одну изъ такихъ суммъ, собранную съ округа Велесъ-Малаго и достигавшую 7.400 реаловъ, онъ передалъ наличными деньгами одному севильскому негоціанту по имени Симонъ Фрейре де Лима, который взялся передать ее въ мадридскую казну. Послѣ этого Сервантесъ поѣхалъ въ столицу, и, не найдя тамъ своего казначея, сталъ требовать съ него порученныя деньги, но Фрейре успѣлъ между тѣмъ обанкротиться и бѣжалъ изъ Испаніи. Сервантесъ сейчасъ же вернулся въ Севилью, но все имущество бѣжавшаго оказалось уже въ рукахъ другихъ кредиторовъ. Онъ обратился съ прошеніемъ къ королю, и декретомъ отъ 7-го августа 1595 г. приказано было севильскому судьѣ de los grados, доктору Бернардо де Ольмедилья, взыскать съ имущества Фрейре преимущественно передъ другими сумму, данную ему Сервантесомъ. Судья взысканіе произвелъ и деньги отправилъ генеральному казначею Донъ-Педро Месіа де Тобаръ векселемъ отъ 22-го ноября 1596 г.
   Трибуналъ Контадуріи въ то время съ чрезвычайной строгостью очищалъ счета всѣхъ чиновниковъ казначейства, которое было совершенно истощено завоеваніемъ Португаліи и Терсеры, походомъ во Фландрію, уничтоженіемъ непобѣдимаго флота и разрушительными опытами со стороны нѣсколькихъ финансовыхъ шарлатановъ, называвшихся arbitristas. Вызванъ былъ въ Мадридъ для отчета и главный сборщикъ, агентомъ котораго былъ Сервантесъ. Онъ показалъ, что всѣ документы, необходимые ему для отчета, находятся въ Севильѣ у Сервантеса. На основаніи этого доказанія, королевскимъ посланіемъ отъ 6-го сентября 1597 г. къ судьѣ Гаспару де Вальехо приказано было безъ суда и слѣдствія арестовать Сервантеса и подъ конвоемъ препроводить его въ столичную тюрьму въ распоряженіе коммерческаго суда. Сервантеса немедленно заключили въ тюрьму; но по представленіи имъ поручительства въ уплатѣ 2.641 реала (около 270 руб.), въ растратѣ которыхъ его обвинили, онъ былъ выпущенъ на свободу въ силу новаго королевскаго посланія отъ 1-го декабря того же года, подъ условіемъ, что онъ явится въ Контадурію черезъ мѣсяцъ и уплатитъ числящійся за нимъ долгъ.
   Неизвѣстно, чѣмъ кончилось это первое преслѣдованіе Сервантеса, но нѣсколько лѣтъ спустя, снова былъ поднять вопросъ о тѣхъ же несчастныхъ 2641 реалѣ. Сборщикъ Базы Гаспаръ Осоріо де Техада представилъ въ своемъ отчетѣ въ 1602 г. расписку Сервантеса въ томъ, что ему выдана была названная сумма, когда онъ былъ комиссаромъ, въ 1694 г., въ уплату податей, числившихся за городомъ и округомъ. Опрошенные объ этомъ члены Contaduria-Mayor представили докладъ, помѣченный 24 января 1603 г. въ Вальядолидѣ, въ которомъ разсказано было объ арестѣ Сервантеса въ 1597 г. по поводу этой самой суммы и о взятіи его на поруки, съ присовокупленіемъ, что съ той поры онъ въ судъ не являлся. По этому-то поводу Сервантесъ и отправился со всей семьей въ Вальядолидъ, куда Филиппъ III за два года до того перенесъ дворъ. Существуетъ доказательство, что сестра Сервантеса, донья Андреа, занималась починкой бѣлья гардероба нѣкоего Донъ-Педро де Толедо Осоріо, маркиза де Виллафранка, который вернулся изъ экспедиціи въ Алжиръ. Въ ея хозяйственныхъ счетахъ, доказывающихъ семейную нужду, встрѣчаются замѣтки и записи, сдѣланныя рукой Сервантеса. Онъ покончилъ свои дѣла съ коммерческимъ судомъ, доказавъ, что раньше уплатилъ долгъ, или заплативъ тутъ же, потому что преслѣдованія прекратились и онъ спокойно прожилъ остатокъ своей жизни около того самаго суда, который такъ жестоко обходился съ нимъ. Эти мелкія подробности были необходимы для чести Сервантеса; но чтобы доказать, что его честность была внѣ всякаго подозрѣнія, достаточно было бы упомянуть, что онъ самъ отзывается о своихъ многочисленныхъ заточеніяхъ съ остроумной веселостью. Это было бы ужъ черезчуръ нахально, если бы заточенія эти были вызываемы какимъ-нибудь неблаговидгымъ поступкомъ, и его враги, завистники и клеветники всего рода человѣческаго, упрекавшіе его даже его изувѣченной рукой, не преминули бы задѣть его за болѣе чувствительное мѣсто, чѣмъ авторское самолюбіе.
   Свѣдѣнія объ этой эпохѣ жизни Сервантеса составляютъ большой пробѣлъ въ собранныхъ о немъ матеріалахъ. Ничего вѣрнаго неизвѣстно о немъ, начиная съ 1598 г., когда онъ написалъ въ Севильѣ сонетъ о могилѣ Филиипа II, до 1603 г., когда онъ присоединился ко двору въ Вальядолидѣ. А между тѣмъ, именно въ этотъ пятилѣтній промежутокъ, онъ замыслилъ, началъ и почти кончилъ первую часть Донъ-Кихота. Есть много основаній предполагать, что онъ уѣхалъ съ семьей изъ Севильи въ 1590 г. и посѣлился въ какомъ-нибудь мѣстечкѣ Ламанчи, гдѣ у него были родные и гдѣ ему приходилось нѣсколько разъ исполнять порученія. Быстрота, съ которой онъ въ 1603 г. явился въ коммерческій судъ въ Вальядолидѣ, заставляетъ предполагать, что онъ жилъ гдѣ-либо поблизости къ этому андалузскому городу; кромѣ того, полное знакомство съ мѣстностями и нравами Ламанчи, обнаруживаемое имъ въ его романѣ, также доказываетъ, что онъ тамъ долго прожилъ. Возможно, что онъ жилъ постоянно въ бургѣ Аргамавилья де Альба, и что, назначивъ этотъ же бургъ родиной своего безумствующаго дворянина, онъ хотѣлъ осмѣять мѣстныхъ дворянчиковъ, между которыми въ это самое время возникли изъ-за какихъ-то правъ на первенство такія скандальныя споры и такія упорныя тяжбы, что, по словамъ лѣтописцевъ того времени, изъ-за нихъ убавилось даже количество населенія деревни.
   Когда видишь, какъ Сервантесъ въ своемъ прологѣ къ Донъ-Кихоту говоритъ, что сынъ его ума, "этотъ сухой, тощій, пожелтелый, сумасбродный... былъ произведенъ на свѣтъ въ тюрьмѣ, гдѣ присутствуютъ всякія непріятности и гнѣздятся всѣ зловѣщіе слухи", то съ любопытствомъ спрашиваешь себя, по какому поводу, въ какое время и въ какомъ мѣстѣ данъ былъ ему тотъ печальный досугъ ума и тѣла, благодаря которому увидѣло свѣтъ одно изъ прекраснѣйшихъ твореній ума человѣческаго. За предѣлами Испаніи всеобщее мнѣніе было таково, что Сервантесъ замыслилъ и началъ свое произведеніе въ подземельяхъ святой инквизиціи; но, какъ остроумно выразился Вольтеръ, нужно быть очень близорукимъ, чтобы такъ оклеветать инквизицію. Какъ мы преслѣдовала судьба Сервантеса, но настолько онъ еще былъ счастливъ, чтобъ не имѣть никакого дѣла съ этимъ гораздо болѣе страшнымъ судомъ, чѣмъ коммерческій. О его заточеніи въ Ламанчѣ существуетъ множество невыясненныхъ предположеній. Нѣкоторые полагаютъ, что это несчастье стряслось надъ нимъ въ деревнѣ Тобозо по поводу слишкомъ сильнаго словца, сказаннаго имъ одной женщинѣ, оскорбленные родственники которой отомстили ему этимъ, но большинство думаетъ, что его упрятали въ тюрьму жители бурга Аргамазилья де Альба, возмущенные тѣмъ, что онъ взыскивалъ съ нихъ невнесенную ими десятину въ пользу пріорства Санъ-Хуанъ, или же тѣмъ, что онъ отнялъ у нихъ необходимую имъ для орошенія воду Гвадіаны, чтобы дѣлать тамъ селитру. Вѣрно только то, что еще и понынѣ въ этомъ бургѣ показываютъ древній домъ, называемый casa de Medromo, который съ незапамятныхъ временъ считается по преданію мѣстомъ заточенія Сервантеса. Извѣстно также, что несчастный сборщикъ десятины очень долго протомился въ этой тюрьмѣ и дошелъ до такого печальнаго состоянія, что вынужденъ былъ прибѣгнуть за покровительствомъ и помощью съ своему дядѣ Донъ-Хуану Барнабеде Сааведра, гражданину Альвавара де Санъ-Хуанъ. Сохранилось воспоминаніе о письмѣ, написанномъ Сервантесомъ къ этому дядѣ и начинающемся такъ: "Долгіе дни и короткія ночи (безсонныя) утомляютъ меня въ этой тюрьмѣ, или лучше сказалъ, въ этой пещерѣ..." Въ память объ этомъ несправедливомъ мучительствѣ онъ началъ Донъ-Кихота слѣдующими словами кроткой мести: "Въ одномъ мѣстечкѣ Ламанчи, объ имени котораго мнѣ не хочется вспоминать..."
   Вернувшись послѣ тринадцатилѣтняго отсутствія въ то, что называлось дворомъ (la corte), т. е. въ резиденцію монарха, Сервантесъ почувствовалъ себя, точно на чужбинѣ. Другой король и другіе фавориты правили государствомъ; старые друзья его частью умерли, частью разсѣялись. Если лепантскій солдатъ и авторъ Галатеи и Нуманціи не встрѣтилъ ни правосудія, ни покровительства, когда его заслуги его еще были свѣжи въ памяти всѣхъ, то чего могъ онъ ждать отъ преемника Филиппа II послѣ пятнадцати лѣтъ забвенія! Тѣмъ не менѣе, побуждаемый жалкимъ положеніемъ своей семьи, Сервантесъ сдѣлалъ еще одну послѣднюю попытку: онъ явился на ауденцію къ герцогу Лермскому "Атласу, на которомъ лежала вся тяжесть монархіи", какъ онъ самъ выразился, т. е. всемогущему раздавателю милостей. Надменный фаворитъ принялъ его презрительно, и Сервантесъ, оскорбленный до глубины своей гордой, чувствительной души, навсегда отказался отъ роли просителя. Съ этихъ поръ, дѣля время между дѣловыми комиссіями и литературнымъ трудомъ, онъ смиренно жилъ въ полномъ уединеніи и нуждѣ, на свои заработки и на пособія отъ своихъ покровителей, графа Лемосскаго и архіепископа Толедскаго.
   Тяжелое положеніе, въ которомъ находился Сервантесъ, бѣдный и отвергнутый, заставило его поторопиться напечатаніемъ Донъ-Кихота или, по крайней мѣрѣ, первой его части, которая уже значительно подвинулась въ рукописи. Онъ получилъ отъ короля 26 сентября 1604 г. разрѣшеніе на печатаніе своей книги. Но нужно было еще найти мецената, который принялъ бы посвященіе книги и украсилъ бы ее своимъ именемъ. Сервантесу, неизвѣстному и бѣдному, необходимо было покориться этому обычаю, особенно при изданіи такой книги. Если бы эта книга, заглавіе которой могло обмануть, была принята за простой рыцарскій романъ, то она попала бы въ руки людей, которые, не найдя въ ней того, чего искали, не увидали бы въ ней также и сатиры на ихъ извращенный вкусъ. Напротивъ, если бы книга сразу была узнана и понята, то къ главнымъ критикамъ присоединились бы слишкомъ тонкіе и смѣлые критики съ различными намеками. Поэтому протекція была ему необходима, такъ какъ покровительство великаго вельможи обыкновенно защищало книгу отъ этихъ подводныхъ камней. Выборъ Сервантеса остановился на Донъ-Алонсо Лопецъ де Зунига-и-Сотомаіоръ, седьмомъ герцогѣ де Бехаръ, въ одномъ изъ тѣхъ праздныхъ аристократовъ, которые удостоивали надѣлить литературу и искусство улыбкой поощренія со стороны своего титулованнаго невѣжества. Разсказываютъ, что герцогъ, узнавъ, что сюжетомъ Донъ-Кихота служитъ насмѣшка, счелъ свое достоинство скомпрометированнымъ и отказался отъ посвященія. Сервантесъ, сдѣлавъ видъ, что уступаетъ его антипатіи, попросилъ его только о позволеніи прочитать ему одну главу. Но удивленіе и удовольствіе, вызванныя въ слушателяхъ этимъ чтеніемъ, были такъ велики, что книга была прочитана глава за главой вся до конца. Авторъ былъ осыпанъ похвалами, и герцогъ, уступая всеобщихъ просьбамъ, далъ себя умилостивить. Разсказываютъ также, что одно духовное лицо, духовникъ герцога де Бехаръ, управлявшій столько же его домомъ, сколько его совѣстью, завидуя успѣху Сервантеса, сталъ ѣдко критиковать какъ книгу, такъ и автора ея, и упрекать герцога въ милостивомъ отношенія къ обоимъ. Этотъ суровый монахъ имѣлъ, безъ сомнѣнія, большое вліяніе на своего духовнаго сына, такъ какъ герцогъ вскорѣ забылъ Сервантеса, который, въ свою очередь, ничего болѣе ему не посвящалъ. Онъ даже по своему отомстилъ имъ обоимъ, изобразивъ эту сцену и ихъ самихъ во второй части Донъ-Кихота.
   Первая часть была напечатана въ началѣ 1605 г. Прежде чѣмъ продолжать разсказъ, необходимо сказать, каково было положеніе дѣлъ въ моментъ появленія книги.
   Эпоха, въ которую предполагается процвѣтаніе странствующаго рыцарства и въ которую происходили приключенія паладиновъ, членовъ этого воображаемаго учрежденія, относится къ переходу отъ древней цивилизаціи къ новой. Это было время темное, варварское, когда процвѣтало право сильнаго, когда побѣда въ дуэли замѣняла собою правосудіе, когда феодальная анархія то и дѣло опустошала землю, когда могущество духовенства, призывавшееся на помощь гражданской власти, только Божьимъ перемиріемъ давало народамъ нѣсколько спокойныхъ дней. Въ такое время было бы, конечно, хорошо посвятить себя защитѣ несчастныхъ и покровительству угнетенныхъ. Воинъ высокаго полета, который отправился бы съ копьемъ въ рукѣ я въ полномъ вооруженіи по свѣту искать случаевъ проявить въ этомъ благородномъ занятіи сердечное великодушіе я мужество, былъ бы благодѣтельнымъ, славнымъ существомъ, которое вездѣ возбуждало-бы удивленіе и благодарность. Если бы онъ уничтожилъ нѣсколько бандитовъ, которые опустошали большія дороги, или выгналъ бы изъ берлогъ другихъ, титулованныхъ бандитовъ, которые, съ высоты своихъ построенныхъ на скалахъ замковъ, бросались, какъ орлы изъ гнѣздъ, на легкую добычу, представляемую безоружными проѣзжими и прохожими; еслибъ онъ освобождалъ узниковъ изъ цѣлей, спасалъ невинныхъ отъ пытки, наказывалъ убійцъ, свергалъ узурпаторовъ, словомъ, если бы онъ въ эти первые годы новаго времени возобновилъ подвиги Геркулеса, Тезея, полубоговъ предшествовавшаго тоже юнаго міра,-- то его имя, переходя изъ устъ въ уста, сохранилось-бы въ памяти людей со всѣми прикрасами доисторическихъ временъ. Съ другой стороны, женщины, слабость которыхъ еще не была охраняема общественными нравами, были бы главнымъ предметомъ великодушнаго рыцаря. Ухаживаніе, эта новая любовь, неизвѣстная въ древности и порожденная христіанствомъ, которое къ чувственнымъ наслажденіямъ прибавила уваженіе и вѣру вродѣ религіознаго культа, присоединила бы пріятное времяпрепровожденіе къ кровавымъ похожденіямъ закованнаго въ латы судіи, жизнь котораго проходила-бы такимъ образомъ между войной и любовью.
   Этотъ сюжетъ, если бы его хорошо разработать, могъ бы дать матеріалъ не для одной книги, а для цѣлой литературы. Къ исторіи странствующихъ рыцарей нетрудно было бы присоединить исторію обычаевъ того времени, и воображенію романиста представились бы описаніе турнировъ и празднествъ, пѣсни трубадуровъ и пляски жонглеровъ, религіозное паломничество въ святыя мѣста и Востокъ со всѣми его чудесами. А между тѣмъ, не на это обращали свое вниманіе авторы рыцарскихъ книгъ; по крайней мѣрѣ, не на этомъ они останавливались. Безъ малѣйшаго вниманія къ истинѣ и даже правдолюбію, они по произволу нагромождали грубѣйшія ошибки по исторіи, географія и физикѣ и даже опаснѣйшія нравственныя заблужденія; они сумѣли отмѣтить только удары копьями и шпагами, вѣчныя битвы, невѣроятные подвиги, сшитыя бѣлыми нитками похожденія безъ плана, безъ связи, безъ смысла; они смѣшивали нѣжность съ жестокостью, порокъ съ суевѣріемъ они призывали на помощь великановъ, чудовища, чародѣевъ и старались лишь о томъ, чтобы превзойти одинъ другого пpeувеличеніемъ невозможнаго и чудеснаго.
   Тѣмъ не менѣе, такого рода книги, благодаря именно своимъ недостаткамъ, не могли не нравиться. Въ эпоху, когда онѣ появились, нѣсколько ученыхъ начали, правда, по развалинамъ возстановлять исторію древнихъ временъ, но невѣжественная и праздная толпа еще не находила пищи для своего ума и наполненія досуговъ и съ жадностью накинулась на эту добычу. Кромѣ того, со времени крестовыхъ походовъ всеобщая склонность къ авантюризму удивительно подготовила почву для рыцарскихъ романовъ, и особенно сильный и продолжительный успѣхъ они имѣли въ Испаніи, гдѣ болѣе, чѣмъ гдѣ бы то ни было, вкоренился вкусъ къ рыцарской жизни. За восемью вѣками безпрерывныхъ войнъ съ арабами и маврами послѣдовали открытіе и завоеваніе Новаго Свѣта, а затѣмъ войны съ Италіей, Фландріей и Африкой. Что же удивительнаго, что всѣ пристрастились къ рыцарскимъ книгамъ въ странѣ, гдѣ рыцари дѣйствительно существовали: Донъ-Кихотъ былъ не первый безумецъ этого рода: воображаемый Ламанчскій герой имѣлъ живыхъ предшественниковъ, образцы съ плотью и кровью, тѣломъ и душой. Стоитъ лишь открыть книгу Бернандо дель Пульгаръ Кастильскіе знаменитые люди, и мы найдемъ сочувственное описаніе пресловутаго безумія сына великаго судьи астурійскаго, Донъ-Суэро де Кинонесъ, который, условившись откупиться отъ чаръ своей дамы тремя стами сломанныхъ копій, защищалъ въ продолженіе цѣлаго мѣсяца проходъ Орбиго, подобно тому, какъ Родомонтъ защищалъ мостъ Монпелье, Тотъ же лѣтописецъ называетъ множество воиновъ временъ Іоанна II (отъ 1407 до 1454 г.), лично ему знакомыхъ, какъ Гонзало де Гусманъ, Хуанъ де Мерло, Гутьерре Кехада, Хуанъ де Поланко, Перо-Васкенъ де Саіаведра и Діего Варела, которые не только навѣщали своихъ сосѣдей, гренадскихъ мавровъ, но въ качествѣ настоящихъ странствующихъ рыцарей объѣхали чужеземныя страны -- Францію, Германію и Италію, предлагая всякому желающему сразиться съ ними въ честь дамъ.
   Чрезмѣрное пристрастіе къ рыцарскимъ романамъ скоро принесло свои плоды. Молодые люди, переставъ изучать исторію, которая не давала достаточной пищи ихъ извращенной любознательности, начали въ рѣчахъ и поступкахъ подражать своимъ любимымъ книгамъ. Повиновеніе женскимъ капризамъ, развратныя любовныя похожденія, ложное понятіе о чести, кровавая месть за ничтожнѣйшія оскорбленія, безшабашная роскошь, презрѣніе ко всякому соціальному порядку стали царить повсюду, и такимъ образомъ рыцарскія книги испортили не только вкусъ, но и нравы общества.
   Эти печальныя послѣдствія прежде всего вызвали дѣятельность со стороны моралистовъ. Луисъ Вивесъ, Алексо Венегасъ, Діего Грасіанъ, Мельчоръ Кано, Фраи Луисъ де Гранада, Малонъ де Чаиде, Аріасъ-Монтано и другіе благоразумные или благочестивые писателя подняли крики негодованія противъ золъ, вызываемыхъ чтеніемъ этихъ книгъ. Потомъ и законъ пришелъ къ нимъ на помощь. Декретомъ Карла V отъ 1543 г. отданъ былъ приказъ вице-королямъ и судамъ Новаго Свѣта не позволить ни одному испанцу или индійцу ни печатать, ни продавать, ни читать рыцарскихъ романовъ. Въ 1555 году Вальядолидскіе кортесы въ очень энергичной петиціи требовали такого же запрещенія для Пиринейскаго полуострова, прося кромѣ того собрать и сжечь всѣ уже существующія рыцарскія книги. Королева Іоанна обѣщала издать такой законъ, но обѣщанія не исполнила {Вотъ нѣсколько выдержекъ изъ этого интереснаго посланія: "...Еще мы говоримъ, что весьма значительно зло, причиненное и причиняемое въ этихъ королевствахъ молодымъ людямъ и молодымъ дѣвушкамъ чтеніемъ лживыхъ и суетныхъ книгъ, каковы Амадисъ и всѣ ей подобныя книги, сочиненный послѣ нея... Ибо, такъ какъ молодые люди и молодыя дѣвушки только этимъ и занимаются, то они и увлекаются этими мечтами и событіями, о которыхъ читаютъ въ этихъ книгахъ по части любви, войны и другихъ пустяковъ; а разъ увлекшись, они сломя голову бросаются при первомъ удобномъ случаѣ въ подобныя приключенія, чего не было бы, еслибъ они объ этомъ не читали. Часто мать оставляетъ свою дочь запершеюся въ домѣ, думая, что она остается въ уединеніи, тогда какъ та остается лишь для того, чтобъ читать подобныя книги, такъ что ужъ лучше было бы, если бы мать брала ее съ собой. И это не только порождаетъ предразсудки и непочтительность къ личности, но приноситъ еще вредъ и совѣсти; ибо чѣмъ болѣе пристращаешься къ этой суетности, тѣмъ болѣе удаляешься отъ святого, истиннаго христіанскаго ученія... А чтобъ исправить вышеназванное зло, мы умоляемъ Ваше величество запретить подъ страхомъ строгаго наказанія читать и печатать эти и имъ подобныя книги, и приказать собрать и сжечь уже существующія... ибо поступивъ такъ, Ваше Величество окажете большую услугу Богу, лишивъ людей чтенія такихъ суетныхъ книгъ и заставивъ ихъ читать священныя книги, которыя образуютъ душу и исправляютъ тѣло, и Ваше Величество окажете своимъ королевствамъ великое добро и милость".}.
   Но ни разглагольствованія риторовъ и моралистовъ, ни проклятія законодателей не могли остановить заразы. Всѣ эти средства были безсильны противъ любви къ чудесному, котораго не могутъ въ насъ окончательно осилить ни разсудокъ, ни наука, ни философія. Рыцарскіе романы продолжали писаться и читаться. Принцы, гранды и прелаты принимали ихъ посвященіе. Святая Тереза, въ молодости своей любившая такое чтеніе, написала до своего Внутренняго замка и другихъ мистическихъ сочиненій одинъ рыцарскій романъ. Карлъ V тайкомъ поглощалъ Донъ-Беліаниса Греческаго, чудовищнѣйшее порожденіе этой сумасшедшей литературы, издавая въ то же время декреты объ изгнаніи ея, и когда его сестра, венгерская королева, хотѣла отпраздновать его возвращеніе во Фландрію, то ничего лучшаго придумать не могла, какъ устроить на знаменитыхъ празднествахъ въ Бинсѣ (въ 1549 г.) представленіе въ лицахъ приключеній изъ одной рыцарской книги. Дѣйствующихъ лицъ въ этомъ спектаклѣ изображали всѣ придворные сановники и самъ суровый Филиппъ II. Страсть уже проникла даже въ монастыри, и тамъ читались и сочинялись романы. Одинъ францисканскій монахъ по имени Фраи Габріэлъ де-Мата напечаталъ не въ XIII столѣтіи, а въ 1589 г. рыцарскую поэму, героемъ которой былъ святой Францискъ, патронъ его ордена, и которая называлась el Caballero Asisio. На заглавномъ листѣ нарисованъ былъ портретъ святого верхомъ на конѣ и въ полномъ вооруженіи, какъ на рисункахъ, украшавшихъ Амадисовъ и Эспландіановъ. Конь былъ покрытъ попоной и разукрашенъ великолѣпными султанами. На кончикѣ каски у всадника поставленъ былъ крестъ съ гвоздями и терновымъ вѣнкомъ, на щитѣ изображены были пять ранъ, а на копьѣ -- Вѣра, державшая крестъ и чашу съ надписью: En esta no faltaré. Эта странная книга была посвящена кастильскому коннетаблю.
   Вотъ каково было положеніе дѣлъ, когда Сервантесъ, заключенный въ тюрьмѣ въ деревнѣ Ламанча, задумалъ уничтожить до основанія рыцарскую литературу. Этотъ бѣдный, безвѣстный человѣкъ безъ имени и безъ покровителей вздумалъ напасть на эту гидру, топтавшую разсудокъ и законы, въ самый разгаръ ея популярности, успѣховъ и торжества. Но онъ взялся за болѣе дѣйствительное орудіе, чѣмъ доказательства, проповѣди и правительственныя запрещенія, именно за насмѣшку, и успѣхъ получился полный. Моралисты и законодатели, ранѣе возстававшіе противъ рыцарскихъ книгъ, могли бы сказать Сервантесу, какъ говорилъ Жанъ Жаку Руссо по поводу матерей-кормилицъ Бюффонъ: "Всѣ мы совѣтовали то же самое, но онъ одинъ приказалъ это и заставилъ послушаться себя". Одинъ вельможа, придворный Филиппа III, Донъ-Хуанъ де-Сильва-и-Толедо изъ Канада-Гермозы, издалъ въ 1602 г. Хронику принца Донъ-Полисисне де-Боэціа, и эта книга, сумасброднѣйшая изо всѣхъ ей подобныхъ, была послѣднимъ рыцарскимъ романомъ. появившимся въ Испаніи. Со времени появленія Донъ-Кихота не только не печаталось вы одного новаго романа, во даже старые перестали перепечатываться и съ теченіемъ времени сдѣлались библіографической рѣдкостью. О многихъ изъ нихъ сохранилось одно воспоминаніе, а большинство исчезло совершенно безслѣдно. Словомъ, успѣхъ Донъ-Кихота въ этомъ отношеніи былъ очень великъ, и многіе даже стали упрекать Сервантеса въ томъ, что онъ, употребивъ черезчуръ сильное средство, вызвалъ противоположное зло: они утверждали не обинуясь, будто иронія этой сатиры, миновавъ свою мишень, расшатала почитавшіяся до того правила кастильскаго понятія о чести.
   Объяснивъ первоначальную причину возникновенія Донъ-Кихота вернемся опять къ исторіи книги и ея автора. По преданію, впрочемъ довольно правдоподобному и принятому на вѣру почти всѣми, первая часть Донъ-Кихота встрѣчена была вначалѣ съ полнѣйшимъ равнодушіемъ. Какъ и слѣдовало ожидать, ее прочитали люди, которые не могли ее понять, и презрѣли тѣ, которые поняли бы. Тогда Сервантесъ придумалъ пустить въ ходъ подъ заглавіемъ Buscapié (такъ назывались ракеты или шутихи, которыя бросались впередъ для освѣщенія дороги) анонимный памфлетъ, въ которомъ, дѣлая видъ, что критикуетъ свою книгу, излагалъ настоящую ея цѣль и даже намекалъ, что его герои и ихъ поступки, хотя и выдуманные, имѣютъ нѣкоторую связь съ современными людьми и событіями. Эта маленькая хитрость вполнѣ удалась. Заинтересованные намеками Buscapié, люди умные прочитали книгу, и равнодушіе публики быстро перешло въ ненасытимый интересъ къ произведенію Сервантеса. Въ одномъ 1605 г. первая часть Донъ-Кихота выдержала въ Испаніи четыре изданія и почти одновременно съ ними во Франціи, Португаліи, Италіи и Фландрія появились еще другія изданія этой книги.
   Блестящій успѣхъ Донъ-Кихота вывелъ Сервантеса изъ неизвѣстности и нужды, но въ то же, время нажилъ ему множество завистниковъ и враговъ. Мы говоримъ здѣсь не только о тѣхъ пустыхъ людяхъ, которыхъ пугаетъ чужое достоинство и возмущаетъ чужая слава: въ Донъ-Кихотѣ было столько литературныхъ сатиръ, столько эпиграммъ на авторовъ и почитателей современныхъ книгъ и статей, что весь литературный міръ не могъ не заволноваться. Большія знаменитости во обыкновенію приняли не сердясь направленные противъ нихъ удары, и Лопе де-Вега, задѣтый, быть можетъ, болѣе всѣхъ другихъ, не обнаружилъ ни малѣйшей вражды противъ новаго писателя, который осмѣлился примѣшать ложку дегтя въ бочку меда, называемую восхваленіями со всѣхъ сторонъ сыпавшимися на него. Его слава и богатство позволяли ему быть великодушнымъ. Онъ былъ даже настолько любезенъ что призналъ въ Сервантесѣ писателя не безъ пріятности и не безъ слога. Но не то было съ писателями второстепенными, которые должны были оберегать свой тощій запасъ славы и доходовъ: всѣ они словно сорвались противъ несчастнаго Сервантеса, образовавъ хоръ открытыхъ преслѣдованій и тайной ругани. Одинъ съ высоты своей педантической эрудиціи называлъ его любительскимъ умомъ, безъ культуры и образованія, другой обзывалъ его кихотистомъ, надѣясь оскорбить его этимъ; этотъ поносилъ его въ маленькихъ памфлетахъ, современныхъ газетахъ; тотъ посвящалъ ему злой сонетъ, изданіе котораго Сервантесъ изъ мести бралъ на себя. Между болѣе или менѣе значительными людьми, особенно усердно воевавшими съ нимъ, нужно отмѣтить поэта донъ-Луиса де-Гонгора, основателя секты cultos, столь же завистливаго по характеру, сколько дерзкаго по складу ума; затѣмъ доктора Кристоваля Суарецъ де-Фигероа, тоже насмѣшливаго и завистливаго писателя, и наконецъ безразсуднаго Эстебана Вильегасъ, назвавшаго Утѣхой свои ученическія стихотворенія и скромно изобразившаго себя на заглавномъ листѣ въ видѣ восходящаго солнца, затмѣвающаго звѣзды. прибавивъ къ этой, быть можетъ не совсѣмъ ясной, эмблемѣ девизъ, разсѣявшій всякія сомнѣнія: Sicut sol matutinus me survente, quid istae? Сервантссъ, не злобивый и не тщеславный, вѣроятно, смѣялся надъ этими нападками самолюбій, уязвленныхъ его восходящей славой; но его любящее сердце больно было поражено отвращеніемъ отъ него нѣсколькихъ друзей, принадлежавшихъ къ категоріи людей, которые любятъ лишь до тѣхъ поръ, пока другъ не превзойдетъ ихъ достоинствами, и никогда не прощаютъ своимъ друзьямъ возвышенія надъ ними. Къ сожалѣнію, въ ихъ числѣ былъ и Висенте Эспинель, романистъ, поэтъ и музыкантъ, написавшій Marcos de Obregon, изобрѣтшій стихъ, называвшійся эспинелемъ, прежде чѣмъ его назвали децимой, и прибавившій къ гитарѣ пятую струну. Впрочемъ, Сервантеса можно было бы назвать избранникомъ Божьимъ, если бъ онъ не испыталъ этихъ непріятностей, примѣшивающихъ свою горечь въ сладостямъ всякаго успѣха.
   Изданіе Донъ-Кихота совпало съ рожденіемъ Филиппа IV, явившагося на свѣтъ въ Вальядолидѣ 8-го апрѣля 1605 г. Годомъ раньше посланъ былъ въ Англію кастильскій коннетабль Донъ-Хуанъ Фернанцецъ де-Веласко для переговоровъ о мирѣ. Іаковъ I въ отвѣтъ на эту любезность послалъ адмирала Чарльза Говарда, графа Гонтингэмскаго, представить договоръ о мирѣ на утвержденіе короля Исванскаго и поздравить его съ рожденіемъ сына, Говардъ, сѣвшій на корабль въ Коруньѣ съ шестью стами англичанами, подъѣхалъ въ Вальядолидѣ 26-го мая 1605 г. Онъ былъ принятъ по всѣмъ великолѣпіемъ, какое только могъ проявить испанскій дворъ. Среди религіозныхъ торжествъ, боевъ быковъ, маскарадныхъ баловъ, военныхъ парадовъ, турнировъ, въ которыхъ принималъ участіе самъ король, и всѣхъ празднествъ, устроенныхъ въ честь адмирала, кастильскій коннетабль далъ ради него обѣдъ, за которымъ подано было до тысячи двухсотъ мясныхъ и рыбныхъ блюдъ, не считая дессерта и нѣкоторыхъ оставшихся не поданными кушаній. Герцогъ Лермскій заказалъ Докладъ объ этихъ церемоніяхъ, напечатанный въ томъ же году въ Вальядолидѣ. Есть предположеніе, что авторомъ этого доклада былъ Сервантесъ; по крайней мѣрѣ, такъ можно заключить по сонету-эпиграммѣ Гонгоры, очевидца этихъ событій {Вотъ содержаніе сонета Гонгоры:
   "Королева родила; пріѣхалъ лютеранинъ съ шестью стами еретиковъ и столькими же ересями; мы истратили въ двѣ недѣли милліонъ за драгоцѣнности, обѣды и вина для него.
   "Мы дѣлали парады или безразсудства, давали празднества, которыя были стыдомъ, въ честь англійскаго посла и шпіоновъ того, кто поклялся въ мирѣ Кальвиномъ.
   "Мы окрестили ребенка государя, который родился, чтобы быть испанскими государемъ, и устроили sarao чародѣйствъ.
   "Мы остались бѣдными, лютеръ разбогатѣлъ, и обо всѣхъ этихъ прекрасныхъ подвижникахъ дано было написать Донъ-Кихоту, Санчо и его ослу."}.
   Благодаря этимъ празднествамъ, въ семьѣ Сервантеса случилось роковое событіе, приведшее его въ третій разъ въ тюрьму. Одинъ рыцарь ордена Святого Іакова, по имени Донъ-Гаспаръ де Эспелета, собиравшійся ночью 27-го іюня 1605 г. перейти черезъ деревянный мостъ на рѣкѣ Эсгевѣ, былъ остановленъ какимъ-то незнакомцемъ. Началась ссора, и когда оба противника обнажили шпаги, Донъ-Гаспаръ получилъ нѣсколько ранъ. Призывая помощь, онъ бросился, весь въ крови, въ одинъ изъ ближайшихъ домовъ. Въ одной изъ двухъ квартиръ перваго этажа этого дома жила донья Луиза де Монтоіа, вдова лѣтописца Эстебана де Гарибаи, съ двумя сыновьями, а въ другой Сервантесъ съ семьей. На крики раненаго Сервантесъ выбѣжалъ съ однимъ изъ сыновей своей сосѣдки. Они нашли Донъ-Гаспара распростертымъ на подъ ѣздѣ, со шпагой въ одной рукѣ и щитомъ въ другой, и снесли его на квартиру ко вдовѣ Гарибаи, гдѣ онъ на другой день и умеръ. Сей часъ же начато было алькадомъ de casa y corte Кристобалемъ де Вильяроэль слѣдствіе. Сняты были показанія съ Сервантеса, съ его жены доньи Каталины де Паласіосъ Саласаръ; съ его дочери доньи Изабеллы де Сааведра, двадцатилѣтней дѣвушки; съ его сестры доньи Андреа де Сервантесъ, вдовы съ двадцативосьмилѣтней дочерью, но имени Констанца де Овандо; съ одной монахини доньи Магдалены де Сотомаіоръ, выдававшей себя также за сестру Сервантеса; съ его служанки Маріи де Севальосъ, и, наконецъ, съ двухъ друзей его, находившихся тогда у него въ домѣ, де Сигалеса и португальца по имени Симонъ Мендесъ. Предположивъ наудачу, что Донъ-Гаспаръ де Эспелета былъ убитъ изъ-за любовной интриги съ дочерью или племянницей Сервантеса, судья приказалъ арестовать обѣихъ дѣвушекъ и также самаго Сервантеса, его сестру и вдову Овандо. Только черезъ восемь или десять дней, послѣ опроса свидѣтелей и представленія залога, обвиненные были выпущены на свободу. Изъ показаній, вызванныхъ этимъ непріятнымъ событіемъ, видно, что Сервантесъ въ это время занимался, чтобы прокормить этихъ пятерыхъ женщинъ, которыхъ былъ единственной поддержкой, еще и исполненіемъ разныхъ порученій, соединяя съ литературой это глупое, но болѣе доходное дѣло.
   Надо думать, что Сервантесъ послѣдовалъ за дворомъ въ Мадридъ въ 1606 г. и поселился въ столицѣ, гдѣ былъ ближе и къ своимъ роднымъ, жившимъ въ Алькалѣ, и къ роднымъ своей жены, жившимъ въ Эскивіасѣ; кромѣ того, ему здѣсь удобнѣе было заниматься и литературой, и комиссіонерствомъ. Полагаютъ, что онъ въ іюнѣ 1609 г. жилъ на улицѣ Магдалена, нѣсколько позже за коллегіей Лоретской Богоматери, въ іюнѣ 1610 г.-- на улицѣ del Leon, No 9; въ 1614 г.-- на улицѣ Las Huertas; затѣмъ на улицѣ Герцога Альбы, на углу Санъ-Исидора, откуда его выселили; наконецъ, въ 1616 г. на улицѣ del Leon, No20, на углу улицы Francos, гдѣ онъ и умеръ.
   Возвратясь въ Мадридъ, уже близкій къ старости, безъ состоянія и обремененный многочисленной семьей, встрѣчая одинаковую неблагодарность къ своимъ талантамъ и своимъ заслугамъ, въ такое время когда посвященіями можно было заслужить пенсію, книги же не приносили ничего, брошенный друзьями и терзаемый соперниками, доведенный долгимъ опытомъ до утраты иллюзій, называемой испанцами desengano,-- Сервантесъ окончательно уединился. Онъ жилъ, какъ философъ, безъ ропота, безъ жалобъ, и не въ той золотой серединѣ, которой Горацій желаетъ служителямъ музъ, а въ нуждѣ и бѣдности. Однако, и у него нашлись два покровителя: Донъ-Бернардо де Сандоваль-и-Рохасъ, архіепископъ толедскій, и одинъ просвѣщенный вельможа, Донъ-Педро Ферландецъ де Кастро, графъ Лемосскій, авторъ комедіи, называемой la Casa confusa, который въ 1610 г. увезъ въ свое Неаполитанское вице-королевство маленькій литературный дворъ и со своей высоты я изъ своего далека не забывалъ стараго изувѣченнаго солдата, не могшаго ѣхать съ нимъ.
   Кажется совершенно невѣроятнымъ, хотя и служащимъ столько же къ чести независимой души Сервантеса, сколько къ стыду раздавателей королевскихъ милостей, что такой выдающійся человѣкъ былъ преданъ забвенію, тогда какъ толпа темныхъ личностей получала пенсіи, выклянченныя ими въ стихахъ и прозѣ. Говорятъ, что Филиппъ III разъ замѣтилъ съ балкона, какъ одинъ студентъ расхаживалъ съ книгой по берегу Мансанареса. Этотъ человѣкъ въ черномъ плащѣ ежеминутно останавливался, жестикулировалъ, ударялъ себя кулакомъ въ лобъ и громко хохоталъ. Филиппъ издали слѣдилъ за его пантомимой я вскричалъ: "Или этотъ студентъ сумасшедшій, или онъ читаетъ Донъ-Кихота!" Придворные тотчасъ же подбѣжали провѣрить, угадалъ ли истину проницательный король, и, вернувшись, сообщили Филиппу, что онъ дѣйствительно читаетъ Донъ-Кихота; но въ то же время никто изъ нихъ и не подумалъ напомнить королю, въ какомъ забвеніи живетъ авторъ такой популярной и любимой книги.
   Другой анекдотъ, относящійся къ болѣе поздней эпохѣ, но тоже умѣстный здѣсь, еще ярче покажетъ, какимъ уваженіемъ пользовался Сервантесъ и до какой нужды онъ въ то же время дошелъ. Предоставляемъ говорить тому, кто записалъ этотъ анекдотъ,-- лиценціату Франциско Маркезъ де Торресъ, капеллану архіепископа Толедскаго, которому поручена была рецензія второй части Донъ-Кихота, "Съ достовѣрностью свидѣтельствую", говоритъ онъ, "что когда 25-го февраля 1615 г. свѣтлѣйшій синьоръ кардиналъ-архіепископъ, мой господинъ, навѣстилъ французскаго посла... нѣсколько французскихъ дворянъ, сопровождавшихъ посла, столь же учтивые, сколько и просвѣщенные и интересующіеся литературой, подошли ко мнѣ и къ другимъ капелланамъ кардинала, моего господина, чтобъ узнать, какія книги у насъ были въ то время въ модѣ. Я наудачу назвалъ эту (Донъ-Кихота), которую теперь разбираю. Едва они услыхали имя Мигеля Сервантеса, какъ стали между собой шептаться и превозносить то уваженіе, съ которымъ относятся во Франціи и смежныхъ съ нею государствахъ къ разнымъ его сочиненіямъ, какъ Галатея, которую одинъ изъ нихъ звалъ наизусть, первая часть Донъ-Кихота и Новеллы. Они такъ разсыпались въ похвалахъ, что я вызвался повести ихъ къ автору этихъ книгъ, и они съ величайшей радостью приняли мое предложеніе. Они стали подробно разспрашивать меня о его возрастѣ, профессіи, званія и состояніи. Я долженъ былъ отвѣтить, что онъ старъ, солдатъ, дворянинъ и бѣденъ. На это одинъ изъ нихъ отвѣтилъ: "Какъ! Испанія не обогатила такого человѣка! Его не содержитъ казна?" Тогда одинъ изъ этихъ господъ очень тонко замѣтилъ: "Если его заставляетъ писать нужда, такъ дай Богъ, чтобъ онъ никогда не былъ богатъ, для того чтобъ онъ, оставаясь бѣденъ, обогащалъ весь міръ!"
   Первое изданіе Донъ-Кихота въ 1605 г. вышло вдали отъ автора и напечатано было съ его рукописи, очень неразборчивой. Поэтому въ немъ было множество ошибокъ. Первою заботой Сервантеса по переселеніи въ Мадридъ было напечатать свою книгу вторымъ изданіемъ, которое онъ самъ прокорректировалъ. Это изданіе, вышедшее въ 1608 г., было лучше перваго и послужило образцомъ для всѣхъ дальнѣйшихъ.
   Четыре года спустя, въ 1612 г., Сервантесъ издалъ свои двѣнадцать Новеллъ, которыя вмѣстѣ съ двумя, введенными въ Донъ-Кихота, и одной, найденной впослѣдствіи, составляютъ всѣ пятнадцать Новеллъ, которыя онъ написалъ въ разное время въ Севильѣ: о нихъ уже говорено было ранѣе, при обозрѣніи этого періода его жизни. Книга, которая въ выданной привилегіи названа "весьма нравственнымъ времяпрепровожденіемъ, гдѣ обнаруживается высота и богатство кастильскаго нарѣчія", была принята въ Испаніи и за границей такъ-же благосклонно, какъ Донъ--Кихотъ. Лопе де Вега двоякимъ образомъ подражалъ ему: во-первыхъ, онъ тоже сочинилъ нѣсколько новеллъ, которыя оказались гораздо ниже Сервантесовыхъ, во-вторыхъ, воспользовался нѣсколькими сюжетами этихъ новеллъ для сцены. И другіе знаменитые драматическіе писатели черпали изъ того же источника, и между ними монахъ Фраи Габріэль Телдезъ, извѣстный подъ именемъ Тирсо де Молина, называвшій Сервантеса "испанскимъ Боккачіо", а также Донъ-Августинъ Морето, Донъ-Діего де Фигероа и Донъ-Антоніо Солисъ.
   Послѣ Новеллъ Сервантесъ издалъ въ 1614 г. свою поэму, озаглавленную Путешествіе на Парнасъ (Viage al Parnaso), и маленькій діалогъ въ прозѣ, который онъ присоединилъ къ ней впослѣдствіи подъ заглавіемъ Adjunta al Parnaso. Въ поэмѣ, написанной въ подражаніе Чезаре Капорали, онъ хвалилъ современныхъ писателей и безпощадно разилъ тѣхъ адептовъ новой школы, которые своими смѣшными, безумными нововведеніями губили прекрасный языкъ золотого вѣка. Въ діалогѣ онъ жаловался на актеровъ, которые не хотѣли играть ни прежнихъ его пьесъ, ни новыхъ. Чтобъ извлечь хоть какую-нибудь выгоду онъ своихъ драматическихъ сочиненій, Сервантесъ рѣшился напечатать ихъ. Онъ обратился къ Вильяроэлю, одному изъ популярнѣйшихъ въ Мадридѣ книгопродавцевъ, но тотъ безцеремонно отвѣтилъ: "Одинъ извѣстный писатель говорилъ мнѣ, что отъ вашей прозы можно многаго ожидать, а отъ стиховъ рѣшительно ничего". Приговоръ былъ справедливъ, хотя нѣсколько и жестокъ и очень обиленъ для Сервантеса, который "писалъ стихи вопреки Минервѣ" и, какъ ребенокъ, дорожилъ своей славой поэта. Вильяроэль все-таки напечаталъ въ сентябрѣ 1615 г. восемь комедій и столько же интермедій, съ посвященіемъ графу Лемосу и прологомъ, не только умнымъ, но и очень интереснымъ для исторіи испанской сцены. Лопе де Вега еще царилъ въ то время, и соперникъ, долженствовавшій свергнуть его, Кальдеронъ уже начиналъ свою каррьеру. Публика равнодушно приняла избранныя пьесы Сервантеса, а актеры не удостоили поставить ни одной изъ нихъ. И публика, и актеры были, можетъ быть, неблагодарны, но не неправы. Можно ли осуждать ихъ за то, что они пренебрегли комедіями, о которыхъ Бласъ де Насарре ничего лучшаго не нашелъ сказать, перепечатывая ихъ сто лѣтъ спустя, какъ то, что Сервантесъ съ умысломъ сдѣлалъ ихъ дурными (artificiosamente malas), чтобы насмѣяться надъ безсмысленными пьесами, которыя тогда были въ модѣ.
   Въ томъ же 1615 г. напечатано было другое маленькое сочиненіе Сервантеса, имѣющее связь съ интереснымъ обстоятельствомъ. Испанія еще сохраняла тогда обычай поэтическихъ турнировъ (Justas poetieas); которые были при Іоаннѣ II такъ не въ модѣ, какъ военные турниры, и сохранились, напримѣръ, на югѣ Франціи подъ названіемъ Jeux floraux. Когда Павелъ V канонизировалъ въ 1614 г. знаменитую святую Терезу, то торжество этой героини монастырей дано было въ качествѣ сюжета состязанія, на которомъ однимъ изъ судей былъ Лопе де Вега. Нужно было воспѣть экстазы святой въ особой формѣ оды, называемой cancion castellana, и тѣмъ же размѣромъ, Айсимъ написана первая эклога Гарсилазо де ла Вега, El dulce lamentar de los pastores. Всѣ сколько-нибудь извѣстные писатели приняли участіе въ состязаніи, и Сервантесъ, сдѣлавшійся въ шестьдесятъ семь лѣтъ лирическимъ поэтомъ, также послалъ свою оду, которая хотя и не получила приза, но была напечатана въ числѣ наилучшихъ въ Отчетѣ о празднествахъ. происходившихъ во всей Испаніи въ честь знаменитой дѣвы.
   Въ томъ же 1615 г. появилась еще и вторая часть Донъ-Кихота.
   Она уже приближалась къ концу, и Сервантесъ, возвѣстившій о ней въ прологѣ къ своимъ Новелламъ, очень усидчиво работалъ надъ ней, когда въ половинѣ 1614 г. появилось въ Таррогонѣ продолженіе первой части, написанное лиценціатомъ Алонсо Фернандесомъ, родомъ изъ Тордезильяса. Имя было вымышленное; подъ нимъ скрылся наглый литературный воръ, который при жизни настоящаго автора укралъ у него заглавіе и сюжетъ его книги. Его настоящаго имени такъ и не удалось открыть, но судя по изысканіямъ Майянса, П. Мурильо и Пеллисера, полагаютъ, что это былъ аррагонскій монахъ ордена проповѣдниковъ и одинъ изъ авторовъ комедій, надъ которыми Сервантесъ такъ мило смѣялся въ первой части Донъ-Кихота, подобно грабителямъ на большой дорогѣ, которые оскорбляютъ тѣхъ, кого обираютъ, мнимый Авельянеда началъ свою книгу съ того, что излилъ всю желчь злого и завистливаго сердца, осыпая Сервантеса грубѣйшей бранью. Онъ называлъ его безрукимъ, старымъ, нелюдимымъ, завистливымъ клеветникомъ, ставилъ ему въ упрекъ его несчастья, заточеніе, бѣдности обвинялъ въ отсутствіи таланта и ума и хвасталъ, что лишитъ его сбыта второй части его книги. Когда книга эта попала въ руки Сервантеса, когда онъ увидалъ столько оскорбленій въ началѣ безцвѣтнаго, педантичнаго и гнуснаго произведенія, полнаго наглости, то подготовилъ достойную его месть: онъ такъ поторопился докончить свою книгу, что на послѣднихъ главахъ даже отразилась эта поспѣшность. Но ему хотѣлось, чтобъ ничто не было упущено для возможности сравненія обѣихъ книгъ. Посвящая въ началѣ 1615 г. свои комедіи графу Лемосскому, онъ писалъ: "Донъ-Кихотъ надѣлъ шпоры, чтобы отправиться облобызать ноги вашего сіятельства. Я полагаю, что онъ пріѣдетъ немного угрюмый, потому что въ Таррагонѣ его сбили съ пути и дурно обошлись съ нимъ; во всякомъ случаѣ онъ дознался, что не онъ фигурируетъ въ этой исторіи, а другой, подставной, захотѣвшій сдѣлаться имъ, но не сумѣвшій этого добиться". Мало того, Сервантесъ, не удостоивая называть обокравшаго его литературнаго вора настоящимъ его именемъ, отвѣтилъ въ самомъ текстѣ Донъ-Кихота (предисловіе и глава LIX) на его грубыя оскорбленія тончайшими, деликатнѣйшими и остроумнѣйшими насмѣшками, обнаруживъ свое превосходство какъ въ благородствѣ и достоинствѣ своего поведенія, такъ и въ подавляющемъ совершенствѣ своего сочиненія. Но чтобы отнять у будущихъ Адельянедъ всякую охоту къ подобнымъ профанаціямъ, онъ на этотъ разъ довелъ своего героя до смертнаго одра, принялъ его завѣщаніе, исповѣдь и послѣдній вздохъ, похоронилъ его, написалъ эпитафію и затѣмъ уже могъ съ справедливой гордостью воскликнуть: "Тутъ Сидъ Гамедъ Бенъ-Энгели оставилъ свое перо, но повѣсилъ его такъ высоко, что теперь уже никто не осмѣлится снять его".
   Обратимся теперь къ самому Донъ-Кихоту и разсмотримъ эту безсмертную книгу, капитальнѣйшее произведеніе ея автора и всей Испаніи, независимо отъ сопровождавшихъ ее обстоятельствъ.
   Монтескьё говоритъ въ Lettres Persanes, No 78: "У испанцевъ есть только одна хорошая книга -- та, которая показала, какъ смѣшны всѣ остальныя". Это, конечно, только шутка, столь же преувеличенная въ смыслѣ восхваленія Донъ-Кихота, сколько въ отношеніи униженія другихъ книгъ. Еслибы все достоинство Донъ-Кихота заключалось въ пародированіи рыцарскихъ книгъ, то онъ бы немного пережилъ ихъ: побѣдители похоронили бы вслѣдъ за побѣжденными. Развѣ мы теперь имѣемъ въ немъ критика Амадисовъ, Эспландіановъ, Платировъ и Киріэ-Элейсоновъ? Конечно, къ прочимъ заслугамъ Сервантеса слѣдуетъ причислить и то, что онъ до самаго основанія уничтожилъ эту сумасбродную и опасную литературу. Въ этомъ смыслѣ его книга -- нравственное произведеніе, соединяющее въ себѣ въ высокой степени оба качества настоящей комедіи: исправлять и забавлять. Тѣмъ не менѣе, Донъ-Кихотъ есть не только сатира на старые романы, и мы попытаемся указать, какія видоизмѣненія претерпѣлъ этотъ первоначальный сюжетъ въ головѣ его автора.
   Надо полагать, что, начиная свою книгу, Сервантесъ ничего не имѣлъ въ виду, кромѣ нападокъ и насмѣшекъ на всю рыцарскую литературу: онъ самъ говоритъ этомъ своемъ предисловіи. Достаточно, впрочемъ, видѣть странныя упущенія, противорѣчія и опрометчивости, которыми полна первая часть Донъ-Кихота, чтобы понять изъ этого недостатка (если это только можетъ назваться недостаткомъ), что, онъ началъ свою книгу подъ вліяніемъ минуты, въ раздраженіи, безъ опредѣленнаго плана, и писалъ, какъ придется, чувствуя себя романистомъ отъ природы, словомъ, не приписывая никакого опредѣленнаго назначенія своему произведенію, величія котораго онъ самъ не понималъ. Сначала Донъ-Кихотъ только сумасшедшій, окончательно сумасшедшій, котораго слѣдовало бы связать или, скорѣе, бить, такъ какъ этотъ бѣдный дворянинъ получаетъ столько ударовъ отъ животныхъ и людей, что даже для спины Россинанта ихъ было бы черезчуръ много. Санчо Панса также не болѣе, какъ толстякъ крестьянинъ, изъ корыстолюбія и по глупости потакающій чудачествамъ своего. господина. Но это длится недолго: Сервантесъ не могъ все время заниматься безуміемъ и глупостью. Онъ привязывается къ своимъ героямъ, которыхъ называетъ "дѣтьми своего ума"; приписываетъ имъ свои сужденія, свой умъ, дѣля все поровну между обоими. Господину онъ даетъ обширный, возвышенный умъ, порождаемый въ здоровой головѣ наукой и размышленіемъ; слугѣ же онъ даетъ ограниченный, но вѣрный инстинктъ, врожденный здравый смыслъ и природную искренность, когда корысть не вмѣшивается въ дѣло, словомъ, все, что можно получить отъ рожденія и что развивается при помощи одного только опыта. У Донъ-Кихота оказывается больнымъ уже одинъ только уголокъ мозга: у него мономанія хорошаго человѣка, котораго возмущаетъ несправедливость и увлекаетъ добродѣтель. Онъ еще мечтаетъ о томъ, чтобъ сдѣлаться утѣшителемъ скорбящихъ, покровителемъ слабыхъ и грозой для надменныхъ и дурныхъ; но обо всемъ остальномъ онъ разсуждаетъ чудесно, говоритъ краснорѣчиво и скорѣе созданъ, какъ выражается Санчо, бытъ проповѣдникомъ, чѣмъ странствующимъ рыцаремъ. Съ своей стороны, и Санчо уже не тотъ: онъ уменъ, хотя и грубъ, и хитеръ, хотя простоватъ. Какъ у Донъ-Кихота только одна капелька безумія, такъ у него одна капелька вѣры въ своего господина, которая, впрочемъ, оправдывается сознаніемъ превосходства послѣдняго.
   Тутъ начинается удивительное зрѣлище: эти два человѣка, ставшіе неразлучными, какъ душа и тѣло, выясняются и пополняютъ одинъ другого, совмѣстно дѣйствуя для цѣли столько же благородной, сколько и безумной; совершая сумасшедшіе поступки и говоря мудрыя рѣчи: подвергаясь насмѣшкамъ и даже жестокостямъ людей и выясняя пороки и глупости тѣхъ, кто ихъ осмѣиваетъ и тиранитъ; возбуждая въ читателяхъ сперва смѣхъ, потомъ жалость и наконецъ живѣйшее участіе; умѣя почти столько же трогать, сколько веселить; забавляя и поучая и, наконецъ, составляя своимъ постояннымъ контрастомъ другъ съ другомъ и со всѣмъ свѣтомъ непреложный фонъ для великой и вѣчно новой драмы.
   Особенно во второй части Донъ-Кихота ясно проявляется новая мысль автора, созрѣвшаго лѣтами и званіемъ свѣта. Въ ней говорится о странствующемъ рыцарствѣ лишь на столько, на сколько это необходимо для продолженія первой части, чтобы ихъ связывалъ одинъ общій планъ. Но это уже не простая пародія рыцарскихъ романовъ: это книга практической философія, собраніе правилъ или, лучше сказать, притчъ, легкая и справедливая критика всего человѣчества. Новая личность, дѣлающаяся другомъ Ламанчскаго героя, баккалавръ Самсонъ Карраско, развѣ это не скептическое невѣріе, ничего не уважающее и надо всѣмъ насмѣхающееся? А вотъ и другой примѣръ: кто, читая въ первый разъ эту вторую часть, не думалъ, что Санчо, сдѣлавшись губернаторомъ острова Баратаріи, будетъ только смѣшить его? Кто не ожидалъ, что этотъ импровизированный властелинъ надѣлаетъ на своемъ судейскомъ креслѣ болѣе глупостей, чѣмъ Донъ-Кихотъ въ своемъ уединеніи на Сіерра-Моренѣ? И всѣ ошиблись: геній Сервантеса замышлялъ гораздо больше, чѣмъ забаву для читателя, въ то же время не забывая и этого. Онъ хотѣлъ доказать, что эта превозносимая наука управленія людьми не есть тайна одной семьи или одной касты, что она доступна всѣмъ, и что для нея нужны болѣе важныя качества, чѣмъ знаніе законовъ и изученіе политики: здравый смыслъ и доброе желаніе. Не измѣняя своему характеру и не заходя за предѣлы своего ума, Санчо Панса судитъ и правитъ какъ Соломонъ.
   Вторая часть Донъ-Кихота вышла только черезъ десять лѣтъ послѣ первой, и Сервантесъ, печатая послѣднюю, совсѣмъ и не думалъ писать продолженія: тогда было въ модѣ не кончать беллетристическихъ произведеній. Книги заканчивались, какъ поэма Аріоста, среди запутаннѣйшихъ приключеній и на самомъ интересномъ мѣстѣ. Лазариль де Тормесъ и Хромой Дьяволъ не имѣютъ развязки; Галатея также. Во всякомъ случаѣ, не продолженіе Авельянеды побудило Сервантеса написать свою вторую часть, такъ какъ она была уже почти кончена, когда появилась книга Авельянеды. Если бы Донъ-Кихотъ былъ только литературной сатирой, то остался бы неконченнымъ, и Сервантесъ, очевидно, написалъ вторую часть, чтобы, какъ уже сказано, измѣнить назначеніе своего произведенія. Поэтому-то обѣ части этого произведенія представляютъ единственный въ своемъ родѣ примѣръ въ литературныхъ лѣтописяхъ: вторая часть, написанная послѣ перерыва, не только равна, но даже выше первой. Это потому, что исполненіе ея ничуть не ниже, а идея-мать болѣе возвышенна и плодотворна; потому, что книга касается такимъ образомъ всѣхъ странъ, всѣхъ временъ; потому, что говоритъ съ человѣчествомъ на универсальномъ языкѣ; потому, что быть можетъ болѣе всѣхъ другихъ книгъ въ высшей степени возвышаетъ рѣдкое и драгоцѣннѣйшее изъ качествъ человѣческаго ума -- здравый смыслъ, достояніе столь немногихъ...
   Все это мы говорили лишь для того, чтобы дать въ нѣкоторомъ родѣ историческое объясненіе Донъ-Кихота, потому что восхвалять его нѣтъ никакой надобности: кто не читалъ его? кто не знаетъ его наизусть? кто не согласенъ съ величайшимъ его поклонникомъ Вальтеръ Скоттомъ, что это есть образцовое произведеніе ума человѣческаго? Есть ли на свѣтѣ болѣе популярная сказка, исторія, болѣе нравящаяся всѣмъ временамъ, всякому возрасту, всякому вкусу, характеру и при всякихъ условіяхъ? Не стоитъ ли предъ глазами, какъ живой, этотъ Донъ-Кихотъ, длинный, тощій и серьезный; этотъ Санчо, толстый, короткій и забавный; и экономка перваго, и жена второго, и цирюльникъ дядя Николай, и служанка Мариторна, и баккалавръ Карраско, и всѣ герои этой исторіи, не исключая и Россинанта и Сѣраго, другой пары неразлучныхъ друзей? Можно ли забыть, какъ эта книга была задумана и какъ выполнена? Можно ли не удивляться полнѣйшему единству плана и необычайному разнообразію подробностей, этому плодовитому и богатому воображенію, удовлетворяющему любознательности самаго ненасытнаго читателя; замѣчательному искусству, съ которымъ связываются и сцѣпляются эпизоды, одушевленные разнообразнымъ, все возроставшимъ интересомъ и оставляемые, однако, безъ сожалѣнія въ виду удовольствія очутиться лицомъ къ лицу съ обоими героями; ихъ сходству и въ то же время различію; сентенціямъ господина, остротамъ слуги; нисколько не тяжелой серьезности одного и нисколько не пустой болтовнѣ другого; интимной и естественной связи между грубымъ и возвышеннымъ, между смѣхомъ и сочувствіемъ, шуткой и нравоученіемъ? Можно ли не почувствовать прелестей и красотъ этого великолѣпнаго, гармоничнаго, легкаго языка, принимающаго всѣ оттѣнки и тоны; этого слога, въ которомъ соединились всѣ слоги, начиная съ простѣйшаго комизма и кончая величественнѣйшимъ краснорѣчіемъ, и который далъ поводъ сказать о книгѣ, что она "написана божественно на божественномъ языкѣ"?
   Но это послѣднее удовольствіе доступно лишь тѣмъ, кто читаетъ книгу въ оригиналѣ, а такихъ мало за предѣлами Пиренеевъ. Прошло то время, когда по-испански говорили и въ Парижѣ и въ Брюсселѣ, и въ Мюнхенѣ, и въ Вѣнѣ, и въ Миланѣ и въ Неаполѣ; когда это былъ придворный, дипломатическій и аристократическій языкъ: теперь французскій языкъ играетъ ту же роль. Но за то всякій можетъ прочитать Донъ-Кихота на своемъ родномъ языкѣ: ни одна книга столько не читается и не переводится. Ее переводятъ и въ Россіи, и въ Даніи, и въ Голландіи, и въ Греціи, въ Германіи ее перевели Тикъ и Зольтау: въ Англіи существуетъ десять переводовъ: Шельтона, Гейтона, Варда, Джарвиса, Смоллетта, Озелля, Мотте, Вильмонта, Дерфени Филипса; кромѣ того, на эту книгу написалъ комментаріи Джонъ Бауль; въ Италіи было, навѣрное, столько же переводчиковъ, начиная съ Франчіозини до анонимнаго переводчика 1815 г.. для котораго гравюры составилъ Новелли. Во Франціи ихъ еще больше, если считать всѣ переводы, начиная съ краткихъ передѣлокъ Цезаря Удена и Россе и кончая переводами, появившимися въ нынѣшнемъ столѣтіи. Самый лучшій или, по крайней мѣрѣ, самый популярный переводъ сдѣланъ въ половинѣ прошедшаго столѣтія Филло де Сенъ-Мартеномъ. Въ предисловіи, написанномъ къ этой книгѣ въ 1819 г., говорится, что одинъ этотъ переводъ выдержалъ во Франціи, уже пятьдесятъ одно изданіе. Этотъ безпримѣрный успѣхъ доказываетъ громадныя достоинства оригинала и вѣчно новый, все возростающій интересъ, возбуждаемый имъ изъ поколѣнія въ поколѣніе. Какимъ могучимъ жизненнымъ началомъ долженъ быть одаренъ Донъ-Кихотъ или, лучше сказать, какая на немъ должна быть печать безсмертія, если онъ такъ славно противостоялъ всѣмъ искаженіямъ переводчиковъ. Книга эта была написана слишкомъ умно и искусно, чтобы быть понятой всѣми: автору нужно было сбить съ толку всѣхъ, даже ищеекъ инквизиціи. Поэтому въ книгѣ столько ловкихъ выраженій, столько тонкихъ намековъ, легкихъ насмѣшекъ и искусныхъ увертокъ, къ которымъ Сервантесъ прибѣгалъ, чтобы скрытъ отъ глазъ инквизиціи черезчуръ смѣлыя, насмѣшливыя и глубокія мысли, которыхъ нельзя было высказывать прямо. Уже двѣсти лѣтъ назадъ Донъ-Кихота приходилось читать, какъ эпитафію лиценціата Педро Гарсіаса, и дѣйствовать, какъ студентъ въ прологѣ къ Жиль-Блаза, т. е. поднять камень, чтобъ узнать, какая душа въ немъ зарыта. Теперь же въ особенности трудно понять смыслъ всего, когда намеки на современность стали непонятны: остались только слова, а мысль ускользаетъ, и даже сами испанцы не всю книгу понимаютъ, нуженъ ключъ, а ключъ можно найти только въ комментаріяхъ, недавно составленныхъ Боулемъ Целлицеромъ, испанской академіей, Фернандецомъ Наварреттомъ, Лосъ Ріосомъ, Арріетой и Клемансеномъ. Ни одинъ переводчикъ еще не пользовался ихъ указаніями для выясненія Сервантеса себѣ и другимъ.
   Работая въ шестьдесятъ лѣтъ слишкомъ со всѣмъ пыломъ и рвеніемъ молодого человѣка, Сервантесъ писалъ заразъ нѣсколько большихъ сочиненій. Въ благородномъ и полномъ достоинства посвященіи, обращенномъ имъ въ октябрѣ 1615 г., при второй части Донъ-Кихота къ покровителю своему, графу Лемосскому, онъ обѣщаетъ скоро прислать ему другой свой романъ, Персилесъ и Сигизмуда (Los Trabajos de Persiles y Sigismunda). При другихъ случаяхъ онъ обѣщалъ въ то же время вторую часть Галатеи и два новыхъ произведенія, не извѣстно какого рода, Бернардо и las Semmas del Jardin. Отъ этихъ трехъ послѣднихъ не осталось и отрывка, что же касается Персилеса, то онъ былъ напечатанъ вдовой Сервантеса въ 1617 г. Странное дѣло! Сервантесъ въ то самое время, когда убивалъ рыцарскія романъ стрѣлами насмѣшки, и тѣмъ самимъ перомъ, которое метало эти смертоносныя стрѣлы, писалъ почти такой же безразсудный романъ, какъ тѣ, которые помутили разсудокъ его гидальго. Онъ въ одно и то же время критиковалъ я восхвалялъ, подражая тѣмъ, которыхъ осуждалъ, и первый впадая въ грѣхъ, который проклиналъ. Еще страннѣе то, что именно этому произведенію онъ отдавалъ предпочтеніе и расточалъ похвалы, подобно тѣмъ отцамъ, которыхъ слѣпая любовь заставляетъ предпочитать болѣзненный плодъ ихъ старости здоровымъ старшимъ дѣтямъ. Говоря о Донъ-Кихотѣ со скромностью, почти со смущеніемъ, онъ торжественно возвѣщаетъ міру свое чудо Персилеса. Романъ Персилесъ и Сигизмунда, который не знаешь съ чѣмъ сравнить и къ какому роду отнести, потому что онъ соединяетъ въ себѣ всѣ роды, не принадлежа ни къ одному, представляетъ собою рядъ сцѣпленныхъ, какъ въ интригѣ Кальдерона, эпизодовъ, причудливыхъ приключеній, неслыханныхъ случайностей, невѣроятныхъ чудесъ, ложныхъ характеровъ и непонятныхъ чувствъ. Сервантесъ, такой точный и вѣрный живописецъ физической и нравственной природы, хорошо сдѣлалъ, что перенесъ дѣйствіе въ гиперболическія сферы, потому что это міръ вымышленный, безо всякаго отношенія къ тому, который былъ у него передъ глазами. При видѣ этого разврата великаго ума, въ которомъ можно найти матеріалъ для двадцати драмъ и ста разсказовъ, невозможно не удивляться воображенію почти семидесятилѣтняго старика, все такому же богатому и плодовитому, какъ воображеніе Аріоста; невозможно не удивляться этому всегда благородному, изящному, смѣлому перу, прикрывающему нелѣпости разсказа роскошнымъ уборомъ языка. Персилесъ изящнѣе и болѣе обработанъ, чѣмъ Донъ-Кихотъ: нѣкоторыя мѣста его представляютъ образецъ законченности стиля, и это, быть можетъ, самая классическая изъ испанскихъ книгъ. Ее можно сравнить съ дворцомъ, построеннымъ цѣликомъ изъ мрамора и кедра, но безъ плана, непропорціонально, безформенно и представляющимъ, собственное говоря, не архитектурное произведеніе, а кучу драгоцѣнныхъ матеріаловъ. Когда видишь сюжетъ книги и имя автора, предпочтеніе, отдаваемое имъ этой книгѣ передъ всѣми другими своими сочиненіями, и выдающіяся достоинства, такъ щедро разсыпанныя имъ тамъ, то съ полнымъ правомъ можешь сказать, что Персилесъ одно изъ величайшихъ заблужденій ума человѣческаго.
   Сервантесу не пришлось наслаждаться ни успѣхомъ, которыя онъ себѣ сулилъ отъ этого послѣдняго произведенія своего пора, этого Веньямина между дѣтьми его ума, не болѣе прочнымъ и законнымъ успѣхомъ своего истиннаго права на безсмертіе. Всегда несчастный, онъ даже не могъ предугадать по похваламъ своихъ современниковъ, какая слава его ждетъ въ потомствѣ. Когда онъ печаталъ въ концѣ 1615 г. вторую часть Донъ-Кихота, въ шестьдесятъ восемь лѣтъ, онъ уже страдалъ неизлѣчимой болѣзнью, которая вскорѣ свела его въ могилу. Надѣясь при наступленіи теплаго времени найти нѣкоторое облегченіе на деревенскомъ воздухи, онъ уѣхалъ 2-го апрѣля слѣдующаго года въ мѣстечко Эскивіасъ, гдѣ жили родные его жены. По черезъ нѣсколько дней болѣзнь его усилилась. и онъ былъ принужденъ вернуться въ Мадридъ въ сопровожденіи двухъ друзей, которые ухаживали за нимъ дорогой. Во время этой поѣздки въ Эскивіасъ съ нимъ случилось происшествіе, по поводу котораго онъ написалъ прологъ къ Персилесу и благодаря которому сохранилось единственное нѣсколько подробное указаніе на его болѣзнь.
   Три друга мирно ѣхали по дорогѣ, когда одинъ студентъ, ѣхавшій сзади ихъ на ослѣ, закричалъ имъ, чтобъ они остановились, и сталъ жаловаться, подъѣхавъ въ нимъ, что не могъ раньше настигнуть ихъ, чтобы насладиться ихъ обществомъ. Одинъ изъ жителей Эскивіаса отвѣтилъ, что въ этомъ виновата лошадь господина Мигеля де Сервантеса, у которой очень большіе шаги. При имени Сервантеса, котораго онъ обожалъ, не зная его, студентъ соскочилъ съ осла и, схвативъ его руку, вскричалъ: Да, да, вотъ святой одноручка, знаменитый человѣкъ, веселый писатель и забавникъ музъ!" Сервантесъ, такъ неожиданно осыпанный ласками и похвалами, отвѣчалъ съ обычной своей скромностью и вопросилъ студента снова сѣсть на осла, чтобъ рядомъ съ нимъ проѣхать остальной путь. "Мы нѣсколько умѣрили шагъ", продолжаетъ Сервантесь, "и дорогой заговорили о моей болѣзни. Добрый студентъ сразу произнесъ мнѣ приговоръ. -- Эта болѣзнь, сказалъ онъ, водянка, которой не излѣчатъ даже всѣ воды океана, еслибы вы выпили ихъ по каплѣ. Ваша милость, господинъ Сервантесъ, должны умѣренно пить и хорошо ѣсть, и это поможетъ вамъ поправиться безо всякихъ лѣкарствъ.-- Это самое говорили мнѣ уже многіе, отвѣтилъ я. Но я не въ состояніи удержаться, чтобы не пить вволю, точно я только для этого и родился. Моя жизнь уходить, угасая, и вмѣстѣ съ эфемеридами моего пульса, которыя остановять свое теченіе не позже будущаго воскресенья, я прекращу эфемериды и моей жизни. Ваша милость познакомились со мной въ тяжелую минуту, потому что у меня уже мало остается времени, чтобъ показать мою благодарность за участіе, которое вы выказали ивѣ." При этихъ словахъ мы подъѣхали къ толедскому мосту, на который я въѣхалъ, а студентъ отправился по дорогѣ къ Сеговіи.
   Этотъ прологъ безъ продолженія и безъ начала, въ которомъ Сервантесъ еще разъ проявилъ всю веселость своего ума въ забавномъ портретѣ студента, прежде чѣмъ распрощаться со своими веселыми друзьями, былъ послѣднимъ произведеніемъ его пера. Его болѣзнь стала развиваться съ ужасающей быстротой; онъ слегъ въ постель и 18-го апрѣля получилъ послѣднее напутствіе. Въ это время ждали пріѣзда графа Лемосскаго, который переходилъ съ поста вице-короля неаполитанскаго на постъ президента совѣта. Послѣднимъ чувствомъ Сервантеса была благодарность, нѣжное воспоминаніе о своемъ покровителѣ. Почти умрающій, онъ продиктовалъ слѣдующее письмо:
   "Старыя куплеты, которые въ свое время были знамениты и которые начинаются такъ; "Съ ногою уже въ стремени," болѣе подходятъ къ этому моему письму, чѣмъ мнѣ бы хотѣлось. Потому что я могу начать почти тѣми же словами, сказавъ:
   " Съ ногою уже въ стремени, съ тоскою смерти, великій вельможа, пишу я тебѣ это *)...
   *) Puesto ya el pic en el estribo
   Con las ansias de la muerte
   Gran senor, esta te escribo."
  
   "Вчера мнѣ дано было послѣднее напутствіе, а сегодня я пишу другу эту записку. Время не терпитъ, тоска увеличивается, надежда уменьшается, и моя жизнь держится только желаніемъ жить, и я хотѣлъ бы протянуть ее до тѣхъ поръ, пока облобызаю ноги вашей свѣтлости. Быть можетъ, радость увидѣть васъ здоровымъ въ Испаніи будетъ настолько велика, что вернетъ меня къ жизни. Если же мнѣ суждено лишиться жизни, то пусть исполнятся воля небесъ, но пусть ваша свѣтлость знаете это мое желаніе и знаете, что имѣли во мнѣ слугу, до того готоваго служить вамъ, что я былъ бы радъ даже за предѣлами могилы выказывать вамъ мою преданность. При этомъ я точно пророчески радуюсь возвращенію вашей свѣтлости, радуюсь, видя, какъ на васъ указываютъ пальцами, и еще болѣе радуюсь тому, что исполнились мои надежды, основанныя на славѣ вашихъ добродѣтелей."
   Это письмо, которое, по словамъ Лосъ Ріоса, должно бы всегда имѣть передъ глазами вельможъ и писателей, чтобъ однихъ научить великодушію, а другихъ признательности, доказываетъ, какую совершенную вѣрность души Сервантесъ сохранилъ до послѣдней минуты. Вскорѣ послѣ того онъ совершенно ослабѣлъ и въ субботу 23-го апрѣля 1616 г. скончался.
   Докторъ Джонъ Боуль остроумно замѣтилъ, что два прекраснѣйшихъ генія этой великой эпохи, оба непризнанные своими современниками и отомщенные потомствомъ, Мигель де Сервантесъ и Вилльямъ Шекспиръ, умерли въ одинъ и тотъ же день. Дѣйствительно, изъ біографіи Шекспира видно, что онъ умеръ 23-го апрѣля 1616 г. Но надо принять въ соображеніе, что англичане приняли грегоріанскій календарь только въ 1754 г. и что до того они отставали въ числахъ отъ испанцевъ, какъ русскіе и понынѣ отстаюутъ отъ всей Европы: слѣдовательно, Шекспиръ пережилъ Сервантеса на 12 дней.
   Въ своемъ завѣщанія, гдѣ душеприказчиками его назначены были его жена донья Каталина де Паласіосъ Саласаръ и его сосѣдъ лиценціатъ Франциско Нунецъ, Сервантесъ сдѣлалъ распоряженіе, чтобъ его похоронили въ женскомъ Троицкомъ монастырѣ, основанномъ за четыре года то того на улицѣ del Humilladero, въ которомъ недавно постриглась его дочь донья Изабелла де Сааведра, выжитая изъ родного дома, вѣроятно, бѣдностью. Возможно, что эта послѣдняя воля Сервантеса была исполнена, но въ 1633 г. Троицкій монастырь del Humillader, перешелъ въ новое зданіе на улицѣ de Gantaranas, и неизвѣстно, что сталось съ прахомъ Сервантеса, мѣстонахожденія котораго не указываетъ ни одна могила, ни одинъ камень, ни одна надпись.
   Благодаря той же небрежности погибли и оба портрета, написанные съ него Хауреги и Пачеко; сохранилась только копія перваго. Она относится къ царствованію Филиппа IV, великой эпохѣ испанской живописи, и одни приписываютъ ее Алонсо дель Арко, другіе школѣ Висенте Кардучо или Евгеніо Кахеса. Впрочемъ, кто бы ее ни написалъ, она вполнѣ сходна съ портретомъ, который начерталъ о себѣ самъ Сервантесъ въ прологѣ къ своимъ Новелламъ. Онъ предполагаетъ, что одинъ изъ его друзей долженъ помѣстить его портретъ въ началѣ книги и что подъ нимъ должна бы быть такая подпись: "Тотъ, кого вы видите здѣсь съ орлинымъ лицомъ, каштановыми волосами, гладкимъ и открытымъ лбомъ, живыми глазами, загнутымъ, хотя и пропорціональнымъ носомъ, серебристой бородой (еще нѣтъ и двадцати лѣтъ, какъ она была золотистая), большими усами, маленькимъ ртомъ; немногими зубами, потому что ихъ только шесть спереди, да и то нехорошихъ и некрасивыхъ, потому что не соотвѣтствуютъ одинъ другому, съ туловищемъ, составляющимъ середину между двумя крайностями, не большимъ и не маленькимъ; съ свѣтлымъ цвѣтомъ лица, скорѣе бѣлымъ, чѣмъ смуглымъ; нѣсколько сутуловатымъ въ плечахъ и не очень легкимъ на ногу,-- это авторъ Галатеи, Донъ-Кихота Ламанчскаго... и другихъ произведеній, обращающихся на улицахъ, заблудившихся и не носящихъ быть можетъ, имени ихъ автора. Его называютъ обыкновенно Мигеля де Сервантесъ Сааведра." Затѣмъ онъ говоритъ о своей изуродованной при Лепанто рукѣ и такъ заканчиваетъ свой портретъ: "Но такъ какъ этотъ случай мнѣ не представился, и я остался съ пустымъ мѣстомъ безъ лица, то мнѣ остается заявить о себѣ своимъ языкомъ, который хотя и заикается, но не заикнется сказать правду, которую могу выразить даже знаками."
   Вотъ все, что собрано относительно жизни этого великаго человѣка, одного изъ тѣхъ, который заплатилъ несчастьемъ всей жизни за запоздалое счастье посмертной славы. Рожденный въ почтенной бѣдной семьѣ, получившій вначалѣ хорошее воспитаніе и затѣмъ брошенный въ рабство нуждѣ; пажъ, лакей, наконецъ солдатъ; изувѣченный въ битвѣ при Лепавто; отличившійся при взятіи Туниса; захваченный въ плѣнъ варваромъ корсаромъ; заключенный въ продолженіе пяти лѣтъ въ Алжирскомъ острогѣ, выкупленный при помощи общественной благотворительности, послѣ тщетныхъ ловкихъ и смѣлыхъ попытокъ къ бѣгству; снова солдатъ въ Португаліи и на Азорскихъ островахъ, влюбленный въ благородную, но еще болѣе его бѣдную даму, возвышенный на время любовью къ литературѣ и сейчасъ же снова удаленный отъ нея нуждой; вознагражденный за свои заслуги и талантъ великолѣпнымъ званіемъ приказчика по части съѣстныхъ припасовъ, обвиненный въ присвоеніи казенныхъ денегъ; заключенный въ тюрьму королевскими чиновниками, потомъ выпущенный на свободу послѣ доказательства его невиновности, потомъ опять заключенный взбунтовавшимися крестьянами, сдѣлавшійся поэтомъ и дѣловымъ агентомъ; занимавшійся для пропитанія семьи исполненіемъ порученій и писаній театральныхъ пьесъ; открывшій на шестомъ десяткѣ свое настоящее призваніе; не знавшій, какого покровителя уговорить принять посвященіе его произведеній; встрѣтившій равнодушную публику, которая удостаиваетъ смѣяться, но не удостаиваетъ оцѣнить и понять его, завистливыхъ соперниковъ, которые осмѣиваютъ его и осыпаютъ клеветами: завистливыхъ друзей, которые предаютъ его; преслѣдуемый нуждой въ старости; забытый большинствомъ, непризнанный никѣмъ и, наконецъ, умирающій въ одиночествѣ и бѣдности:-- таковъ былъ всю свою жизнь Мигель де Сервантесъ Сааведра. Только два вѣка спустя вздумали искать его родину и могилу, украсили мраморной доской послѣдній домъ, въ которомъ онъ проживалъ, воздвигли ему статую на площади и, стеревъ имя какого-то неизвѣстнаго счастливца, выгравировали на углу одной маленькой улицы Мадрида это великое имя, наполняющее собою весь свѣтъ.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru