Lib.ru/Классика: Уйда. Неблагодарный

НЕБЛАГОДАРНЫЙ.

Соч. Уида.

Переводъ съ англійскаго М. Коршъ.

Это было большое, четвероугольное, величественное зданіе, построенное въ новомъ стилѣ, съ правильными рядами оконъ, съ оштукатуренными стѣнами, съ цынковою крышей, съ зелеными, мѣстами позолоченными, балконами, съ большой стеклянною входною дверью, оправленною въ мѣдь и полированное дерево. Зданіе это стояло среди обширнаго, пустого пространства, усыпаннаго пескомъ; а кругомъ находилось нѣсколько акровъ земли, на которыхъ предполагалось разбить садъ, но которые пока представляли собою лишь каменистыя мѣста, поросшія низкими деревцами и разсѣянными тамъ и сямъ невзрачными кустиками. Все это мѣсто было окружено высокою стѣною съ огромными воротами, выложенными желѣзомъ и запертыми на желѣзный замокъ, такъ что черезъ нихъ взглядъ человѣка не могъ проникнуть во внѣшній міръ. Это строеніе могло быть тюрьмою, домомъ умалишенныхъ, школой или академіей; но никто не принялъ бы его за чье-нибудь жилище.

Надъ величественною входною дверью помѣщалась статуя Милосердія -- вѣчнаго Милосердія съ его голодными дѣтьми, а надъ этой группой золотыми буквами было написано названіе зданія; оно называлось "Домомъ Монъ-Парнасъ", ибо это было жилище музъ по крайней вѣрѣ, музъ разбитыхъ и несчастныхъ, и было лишь недавно воздвигнуто нѣсколькими почтенными людьми, достаточно добрыми, чтобы не считать смертнымъ грѣхомъ неумѣнье другихъ людей подумать о черномъ днѣ. Тѣмъ не менѣе, грѣхъ этотъ, хотя не смертный, все-таки ужасенъ, и потому дому Монъ-Парнасъ преданъ былъ видъ суровый и непривлекательный, хотя и величественный. Милосердіе всегда смачиваетъ полынью свои дары оно считаетъ это мудрымъ и справедливымъ. Пища, даваемая въ видѣ милостыни, не должна имѣть пріятнаго вкуса.

Побужденія, благодаря которымъ основанъ былъ Монъ-Парнасъ, были почтенны, хотя и не безъ примѣси эгоизма,-- какъ вообще большинство человѣческихъ побужденій. Два оборвыша пришли однажды пѣшкомъ изъ Эльзаса въ Парижъ въ царствованіе Карла X-го и, начавъ съ собиранія тряпокъ, стали понемногу подниматься въ гору, благодаря бережливости, лишеніямъ и взаимной преданности, пока не сдѣлались богатыми торговцами, скопившими множество милліоновъ франковъ, съ которыми не знали, что дѣлать, такъ какъ родственниковъ у нихъ не было, и они никогда не были женаты. Они не искали титуловъ и внѣшнихъ отличій, которыми обыкновенно такъ дорожатъ большинство людей, пробившихъ себѣ дорогу своимъ трудомъ, но желали передъ смертью соединить свои имена съ какимъ-нибудь добрымъ дѣломъ или пожертвованіемъ, о которомъ заговорилъ бы весь Парижъ. Для выполненія этого плана братья отдали половину своего огромнаго капитала на устройство убѣжища для неимущихъ писателей и артистовъ; и результатомъ этого было возникновеніе большого бѣлаго дома, который они назвали Монъ-Парнасомъ. Мѣсто для постройки дома было выбрано подходящее: продавался участокъ земли, нѣкогда бывшій подъ королевскимъ паркомъ, вырубленнымъ и обезображеннымъ -- какъ это нравится современнымъ умамъ съ общественнымъ направленіемъ,-- и значительная часть этого, такъ называемаго, лѣса, послѣ того, какъ деревья и кустарники были вырыты съ корнемъ, была пріобрѣтена, какъ самое подходящее мѣсто для богоугоднаго заведенія. Для постройки дома приглашенъ былъ извѣстный архитекторъ, и извѣстный ученый взялъ на себя наблюденіе за осушеніемъ и санитарными условіями зданія. Ни на постройку, ни на украшеніе дома не щадилось издержекъ. "Если мы дѣлаемъ что нибудь, то дѣлаемъ хорошо", говорили братья. Домъ Монъ-Парнасъ былъ открытъ, и по случаю его открытія устроенъ былъ великолѣпный обѣдъ, со множествомъ привѣтствій и цвѣтовъ краснорѣчія, съ толпою извѣстностей, какъ большихъ, такъ и малыхъ, въ числѣ которыхъ находились многія свѣтила печати. Одинъ изъ послѣднихъ принесъ въ карманѣ заячью ногу и сосудъ съ краснымъ порошкомъ, и съ серьезнымъ лицомъ подалъ то и другое братьямъ. Братья взглянули на него вопросительно и съ удивленіемъ. Журналистъ же указалъ на девять музъ, статуи которыхъ украшали сѣни зданія.

-- Надо бы заставить покраснѣть немного этихъ бѣдняжекъ, не правда ли?-- сказалъ онъ глубокомысленно, но въ то же время подмигивая глазомъ.

До самаго дня своей смерти братья такъ и не могли понять, въ чемъ заключалась соль этой шутки.

Учрежденіе ихъ, по ихъ убѣжденію, было великимъ, благороднымъ благодѣяніемъ для націи, и, къ счастью для нихъ самихъ, братья умерли очень скоро, не успѣвъ понять своего заблужденія: они умерли, когда стѣны зданія были еще сыры, краска еще не высохла, когда сады существовали только на планѣ, и когда Парижъ еще серьезно восторгался ихъ прекрасною затѣей. Сады не разбиты еще до сихъ поръ, если не считать нѣсколькихъ клумбъ съ тощими кустами; но Парижъ, легкомысленный Парижъ давно уже позабылъ о существованіи убѣжища для тѣхъ служителей музъ, которымъ не откуда получать доходовъ. Убѣжище это, впрочемъ, снабжено всѣмъ въ изобиліи, а потому должно было бы внушать уваженіе, воздаваемое богатству; къ тому же, заведеніе прекрасно управляется комитетомъ вліятельныхъ людей,-- финансистами, коммерсантами, издателями и т. п., которые присуждаютъ мѣста въ убѣжищѣ и оказываютъ свое покровительство тѣмъ или другимъ лицамъ послѣ внимательнаго разсмотрѣнія ихъ положенія. Но комитетъ этотъ никогда не считалъ нужнымъ разбивать сады.

Комететъ крайне изумляется и оскорбляется, что назначенія его не всегда принимаются съ благодарностью.

Каждый живущій въ Монъ-Парнасѣ получаетъ отдѣльную, хорошо обставленную комнату, обѣдъ, завтракъ и ужинъ въ общей столовой; топливо и освѣщеніе отпускаются въ достаточномъ количествѣ; всякій имѣетъ право пользоваться хорошею библіотекой, музыкальными инструментами и играми въ особой залѣ (всѣ азартныя игры, даже на су, запрещены); кромѣ того, къ услугамъ каждаго часть большого пространства земли, нѣкогда бывшей подъ королевскимъ паркомъ. Правила и условія не тягостны, т.-е. комитетъ не считаетъ ихъ тягостными. Всякій живущій въ Монъ-Парнасѣ можетъ уходить днемъ, сказавшись швейцару и оставивъ у него ключъ, но не имѣетъ права возвращаться послѣ шести часовъ безъ особаго разрѣшенія управляющаго заведеніемъ; ни въ какомъ случаѣ никто изъ живущихъ въ Монъ-Парнасѣ не можетъ держать при себѣ ни животнаго, ни птицы, ни даже бѣлой мыши (однажды кто-то имѣлъ неосторожность явиться съ бѣлою мышью); никто не имѣетъ права приносить съ собою вина, спирта или ликеровъ; всѣ должны тушить свѣтъ не позже одиннадцати часовъ вечера; принимать же друзей разрѣшается лишь въ общей гостиной, и притомъ, только отъ трехъ до пяти часовъ дня. Эти правила и нѣсколько подобныхъ имъ не кажутся тягостными директорскимъ умамъ. Нынѣшній вѣкъ -- вѣкъ правилъ; онъ любитъ связывать людей по рукамъ и ногамъ. Всѣ эти правила и постановленія великолѣпно отпечатаны на раскрашенныхъ картонахъ и развѣшаны по всѣмъ комнатамъ, такъ что не допускается и мысли, чтобы кто-нибудь изъ живущихъ въ заведеніи могъ быть незнакомъ съ предъявляемыми ему требованіями. Директора исполняютъ свою обязанность и сидятъ на своихъ крытыхъ бархатомъ стульяхъ вокругъ длиннаго стола, выслушивая доклады о великихъ благодѣяніяхъ Монъ-Парнаса; но больше они ни во что и не входятъ; имъ не обязательно знать или заботиться о томъ, довольны ли живущіе въ заведеніи своею жизнью, или нѣтъ; и никогда не приходило имъ въ голову придать дому жилой видъ. Да и могутъ ли чувствительные, благоденствующіе люди, никогда не испытавшіе бѣдности, относиться иначе, какъ съ сострадательнымъ презрѣніемъ, къ бѣднякамъ, которые, подобно заблудившимся овцамъ, оставили часть своей шерсти на придорожныхъ изгородяхъ?

Директора заботятся о томъ, чтобы все доставляемое въ заведеніе было хорошаго качества. Не допускаются ни грошевые разсчеты, ни мелкіе обманы; берутся лучшаго сорта мясо, овощи и молочные товары и хорошее вино, разумѣется, не слишкомъ дорогое: давать дорогія вина при такихъ обстоятельствахъ было бы, конечно, безнравственно. За всѣ свои хлопоты директора пользуются правомъ помѣщать своихъ любимцевъ, приживальщиковъ или бѣдныхъ родственниковъ на различныя мѣста при заведеніи, начиная съ мѣста секретаря до мѣста привратника. Но даже этою привилегіей директора пользуются умѣренно, а члены принимаются въ богоугодное заведеніе безъ всякаго лицепріятія.

Домъ Монь-Парнасъ выстроенъ на полсотню лицъ, и на содержаніе этого числа отложенъ капиталъ. Но число это никогда не достигалось, и множество пустыхъ комнатъ и закрытыхъ ставень на окнахъ свидѣтельствуетъ о томъ печальномъ фактѣ, что лучшія намѣренія не всегда, и даже весьма рѣдко, оцѣниваются человѣчествомъ.

-- А между тѣмъ условія совсѣмъ не стѣснительны,-- сказалъ одинъ изъ директоровъ, извѣстный банкиръ, когда кто-то выразилъ неудовольствіе по поводу этихъ благоразумныхъ правилъ.-- Вѣдь почти то же самое требуется и въ гостинницахъ.

-- Только въ гостинницѣ можно выругать хозяина и выѣхать,-- сказалъ другой директоръ, издатель извѣстной газеты.

-- Каждый можетъ уйти и изъ нашего заведенія,-- строго возразилъ банкиръ:-- ихъ никто не держитъ.

-- Только уйти-то бѣднякамъ некуда!-- сказалъ издатель, который былъ страшно богатъ, но который въ юности испыталъ, что такое бѣдность: было время, когда ему приходилось закладывать свою единственную рубашку.

-- Если человѣкъ, достигнувъ зрѣлаго возраста, не съумѣлъ устроиться, то ему нечего пенять на судьбу -- онъ долженъ винить себя за свою непредусмотрительность,-- сказалъ банкиръ, который получилъ въ наслѣдство отъ отца болѣе десяти милліоновъ франковъ.-- Кстати,-- меня просили наслѣдующемъ засѣданіи похлопотать о принятіи въ заведеніе Пьера Роскова. Что вы на это скажете? Если полную безполезность считать достоинствомъ...

-- Нѣтъ, отчего же!-- возразилъ издатель.-- Это большой талантъ -- это былъ очень большой талантъ -- въ свое время...

-- Талантъ безъ характера!

-- Ну, ладно ужъ!-- сказалъ издатель съ нѣкоторымъ нетерпѣніемъ,-- это вѣчно всѣ повторяютъ! Можно подумать, что всѣ глупцы -- ангелы! Но неужели вы увѣрены, что Пьеръ Росковъ еще живъ? Я думалъ, онъ давно умеръ. Это ужасно: остаться въ живыхъ, похоронивъ свой геній!

-- Геній! слишкомъ сильно сказано,-- замѣтилъ банкиръ.

-- Ну, нѣтъ, извините, этотъ человѣкъ былъ именно геніаленъ въ свои лучшіе дни,-- горячо сказалъ журналистъ.-- Да вспомните его "Хороводъ"! Сколько силы! Сколько чувства! Какое совершество выполненія? И вы говорите, что онъ живъ и желаетъ быть принятъ въ Парнасъ? Да для кого же и существуетъ это заведеніе, какъ не для людей, которые были способны написать картины вродѣ "Зари". Я каждую зиму бываю въ Люксембургѣ, только чтобы видѣть эту картину.

-- Неужели же человѣкъ, творенія котораго пріобрѣтались Люксембургомъ, можетъ искать себѣ пріюта въ Парнасѣ?-- сухо спросилъ банкиръ, открывая маленькую золотую табакерку.

-- Для какой цѣли построено это учрежденіе?-- спросилъ издатель.-- Ужъ, разумѣется, оно не имѣетъ въ виду содержать посредственностей и глупыхъ бездарностей.

-- Такъ вы подадите за него голосъ?

-- Непремѣнно.

-- Сдѣлайте еще шагъ и предложите его въ качествѣ кандидата. Вамъ это будетъ болѣе къ лицу, чѣмъ мнѣ.

-- Это сомнительный комплиментъ въ вашихъ устахъ; но я принимаю его. Увѣрены ли вы, что онъ живъ?

-- Совершенно увѣренъ. Вчера я завтракалъ въ Шантильи, и герцогъ далъ мнѣ его адресъ. Онъ живетъ въ какомъ-то жалкомъ переулкѣ, въ кварталѣ Тампль.

-- Вѣдь это ужасно!-- сказалъ издатель.-- Злая насмѣшка судьбы, изъ за которой тѣло того, чья картина пріобрѣтена для Люксембурга, гніетъ всѣми забытое, гдѣ-то на чердакѣ, заставила содрогнуться даже пресыщеннаго человѣка, стоявшаго во главѣ самой рѣзкой и остроумной парижской газеты.-- Бррр!-- сказалъ онъ,-- содрагаясь полуискренно, полупритворно; я съ величайшимъ удовольствіемъ предложу его въ качествѣ кандидата. Очевидно, онъ отвѣчаетъ условіямъ нашего превосходнаго учрежденія, если онъ такъ же бѣденъ, какъ нѣкогда былъ знаменитъ. Въ этомъ-то и заключается наше затрудненіе. Найти бѣдность легко, но не легко найти славу гдѣ-нибудь въ канавѣ. Въ наше время талантъ имѣетъ привычку хорошо обѣдать и хорошо одѣваться.

И въ самомъ дѣлѣ, было очень нетрудно найти бѣдность, но не такъ-то легко было встрѣтить бѣдность, соединенную со славой, даже при наличности очевиднаго таланта. Въ виду этого оказалось необходимымъ нѣсколько расширить первоначальныя условія учрежденія и допустить, чтобы оно принимало лицъ, въ точности не отвѣчающихъ его цѣлямъ, и нѣсколько журналистовъ, нѣсколько профессоровъ, нѣсколько музыкантовъ, не бывшихъ композиторами, пользовались тѣмъ, что предназначалось лишь для настоящихъ артистовъ. Поэтому, когда богатый журналистъ, Морисъ Вальбраншъ, предложилъ избрать въ число членовъ Монъ-Парнаса такую личность, какъ Пьеръ Росковъ, то весь комитетъ, вспомнивъ о его заслугахъ и придя въ себя отъ изумленія, и даже съ энтузіазмомъ, что онъ еще живъ,-- единодушно согласился принять его. Росковъ представлялъ собою именно тотъ матеріалъ, для котораго предназначался Монъ-Парнасъ. Великій художникъ, безспорно великій художникъ, жившій въ такой безъизвѣстности, что всѣ считали его умершимъ, и притомъ въ такой нищетѣ, въ такой ужасной нищетѣ -- такъ повторяли благоденствующіе люди, сидя вокругъ комитетскаго стола и испытывая то наслажденіе, о прелести котораго говорилъ Лукрецій. Росковъ былъ принятъ безъ единаго возраженія, и директора въ это дождливое утро усѣлись въ свои удобныя кареты съ пріятными чувствами, словно послѣ совершенія добраго дѣла.

-- По крайней мѣрѣ, онъ хоть умретъ спокойно,-- подумалъ Вальбраншъ; -- конечно, если только онъ согласится поселиться въ Парнасѣ. А можетъ, онъ еще и не согласится, чортъ возьми!

Дѣло въ томъ, что, желая услужить члену академіи, принадлежащему къ королевской фамиліи, директоры и не подумали справиться о желаніяхъ самого Пьера Роскова. Такимъ образомъ, они нарушили даже одно изъ особенныхъ постановленій комитета, гласившее, что, въ случаѣ избранія подходящихъ лицъ для помѣщенія въ домъ, лица эти должны быть лично и письменно увѣдомлены о своемъ избраніи, прежде чѣмъ имена ихъ будутъ подвергнуты голосованію, и должны подать прошеніе о принятіи ихъ на гербовой бумагѣ. Вальбраншъ, довольный тѣмъ, что отыскалъ истиннаго питомца музъ, поспѣшилъ съ этимъ дѣломъ и при избраніи престарѣлаго художника нарушилъ формулу, не испросивъ сначала его согласія на то, чтобы быть принятымъ.

-- Чортъ возьми!-- опять сказалъ онъ,-- разумѣется, онъ будетъ въ восторгѣ. Кровля надъ головой и полный желудокъ до могилы -- это не малое благодѣяніе, когда человѣку семьдесятъ лѣтъ и когда онъ уже умеръ для міра.

Вальбраншъ былъ добродушный человѣкъ и отличался тѣмъ неглубокимъ покровительственнымъ добродушіемъ, какимъ отличаются люди богатые, и тѣмъ сознаніемъ превосходства нетолько своего состоянія, но и своего ума, какое порождается богатствомъ.

Онъ отправился въ своей изящной каретѣ, запряженной гордо пыступающею лошадью, въ жалкій переулокъ квартала Тампль, гдѣ, какъ ему говорили, живетъ Пьеръ Росковъ; не безъ сомнѣнія и непріятнаго чувства Вальбраншъ медленно поднялся по крутой, темной, грязной лѣстницѣ, по которой не совсѣмъ безопасно было избираться такому милліонеру, въ широкомъ верхнемъ платьѣ и увѣшанному дорогими цѣпями и кольцами. Онъ былъ толстъ, ибо жилъ очень хорошо, а лѣстница была крута и высока и ему пришлось нѣсколько разъ глубоко перевести духъ. Онъ пожалѣлъ, что не можетъ послать наверхъ одного изъ служащихъ у него молодыхъ людей, отличавшихся многими талантами и предпріимчивостью и жужжавшими вокругъ него, какъ осы.

Милосердіе смягчаетъ душу, но въ немъ удобнѣе упражняться черезъ посредника.

Пыхтя, отдуваясь и произнося и забавныя, и вульгарныя ругательства, Вальбраншъ наконецъ добрался до верху лѣстницы, подъ самый потолокъ, весь увѣшанный паутиной. Къ стѣнѣ, нѣкогда бѣлой, но уже почернѣвшей отъ грязи, прибита была деревянная досчечка, а на ней красовалась надпись углемъ: "Пьеръ Росковъ, вторая дверь направо".

-- Наконецъ!-- сказалъ Вальбраншъ, вздохнувъ съ облегченіемъ. Онъ нашелъ указанную дверь -- низкую, жалкую, некрашенную дверь на чердакѣ, и постучался.

-- Войдите!-- отозвался голосъ старика -- голосъ съ легкой дрожью, но все еще звучный и мелодичный; его почти заглушалъ рѣзкій собачій лай.

Вальбраншъ отворилъ дверь и поспѣшно отступилъ назадъ, такъ какъ маленькій террьеръ бросился ему подъ ноги, а онъ боялся собакъ, какъ многіе добрые люди, добившіеся успѣха не совсѣмъ прямымъ путемъ.

-- Смирно!-- сказалъ хозяинъ собакѣ.-- Войдите, сударь. Онъ васъ не тронетъ. Онъ принялъ васъ за полицейскаго. Простите его за эту ошибку.

-- Вотъ такъ комплиментъ!-- сказалъ себѣ подъ носъ Вальбраншъ; но онъ снялъ шляпу и съ непритворнымъ почтеніемъ промолвилъ:

-- Кажется, вы г. Росковъ? Я считаю для себя честью познакомиться съ великимъ художникомъ, произведенія котораго я всегда ставилъ высоко.

Легкая краска покрыла ввалившіяся блѣдныя щеки старика. Онъ какъ-то странно улыбнулся.

-- Очень давно ужъ со мной такъ не говорили. Ужъ не умеръ ли я и не мерещится ли мнѣ что-нибудь въ могилѣ?

-- Нѣтъ, дорогой учитель, и я не знаю, почему вы больше не слышите такихъ рѣчей?-- сказалъ Вальбраншъ.-- Развѣ потому только, что вы сами удалились отъ людей. Это всегда влечетъ за собой роковыя послѣдствія. Человѣчество скоро забываетъ и отличается неблагодарностью.

-- Да я ужъ на самомъ дѣлѣ умеръ двадцать лѣтъ тому назадъ.

Росковъ былъ высокій, мускулистый, сухощавый человѣкъ, который, несмотря на худобу, все-таки производилъ впечатлѣніе большой силы; у него были грубыя черты лица, и красотою отличались только большіе каріе глаза и осанка, своенравная и вмѣстѣ кроткая. Онъ былъ, повидимому, очень бѣденъ, и комната, гдѣ онъ жилъ, была лишена всякаго комфорта, хотя въ ней все было чисто и въ порядкѣ.

-- Какъ вы дошли до этого положенія?-- спросилъ Вальбраншъ съ удивленіемъ и смущеніемъ.

-- Вы, кажется, намѣреваетесь интервьюировать меня?-- отвѣчалъ Росковъ тоже вопросомъ.-- Но это невозможно. Никто не интервьюируетъ исчезнувшихъ.

-- Но почему вы исчезли?

-- А, такъ это дѣйствительно интервью!-- добродушно сказалъ Росковъ, во оттѣнокъ достоинства въ его голосѣ нѣсколько смутилъ посѣтителя.-- Это очень странно. Я не думалъ, что я еще живъ настолько. И какая честь -- господинъ Вальбраншъ явился ко мнѣ.

-- Вы меня знаете?-- съ удивленіемъ спросилъ Вальбраншъ.

-- Еще бы! Всякій тряпичникъ и подметающій улицы на перекресткахъ, знаютъ проѣзжающихъ генераловъ и депутатовъ, которые забрызгиваютъ ихъ своими колесами. Но садитесь, пожалуйста, сударь. Разъ ужъ вы взобрались такъ высоко, я долженъ просить васъ отдохнуть.

Онъ выдвинулъ единственный стулъ, находившійся въ комнатѣ -- большой деревянный стулъ съ ручками, а самъ усѣлся на сосновомъ столѣ посреди комнаты.

Тутъ только Вальбраншъ замѣтилъ, что у Роскова нѣтъ правой руки: она была отрѣзана у него выше кисти.-- Такъ вотъ почему онъ бросилъ писать!-- подумалъ Вальбраншъ и мягко прибавилъ:

-- Несчастный случай, дорогой учитель?

-- Обломокъ гранаты во время осады,-- коротко отвѣтилъ художникъ.

-- Боже мой, какая потеря для искусства!

-- О! художниковъ много и безъ меня!

-- Но Росковъ былъ единственный въ своемъ родѣ.

-- По испытаннымъ страданіямъ съ нимъ, надѣюсь, никто не можетъ сравняться,-- сказалъ старикъ, пожавъ плечами.-- Но, скажите, сударь, какое у васъ дѣло ко мнѣ? Вѣдь не для того же вы пришли, чтобы спрашивать меня, какъ я лишился руки, разъ вамъ было даже неизвѣстно, что я ея лишился.

-- Въ чемъ мое дѣло? Надѣюсь, вы не обвините меня въ праздномъ любопытствѣ и признаете по крайней мѣрѣ мои добрыя намѣренія,-- отвѣтилъ Вальбраншъ и принялся излагать цѣль своего посѣщенія, нѣсколько сконфуженный независимостью и равнодушіемъ этого одинокаго старика, полусидѣвшаго, полулежавшаго на ветхомъ столѣ, икоторый при всей своей бѣдности отнюдь не выглядѣлъ просителемъ или принимающимъ подаяніе. Маленькій террьеръ сидѣлъ рядомъ съ нимъ, выпрямившись, настороживъ уши и вопросительно глядя на посѣтителя.

Въ нѣсколькихъ ловкихъ фразахъ и съ меньшею противъ обыкновеннаго снисходительностью въ тонѣ Вальбраншъ увѣдомилъ художника о принятіи его въ Монъ-Парнасъ.

-- Благодаря моему вліянію и въ виду вашей славы въ прошломъ, комитетъ обошелся безъ обычныхъ формальностей и нашелъ возможнымъ принять васъ въ это великое и благородное учрежденіе,-- сказалъ Вальбраншъ въ заключеніе, впадая въ оффиціальный тонъ.-- Мнѣ нечего распространяться о преимуществахъ, какія отсюда проистекаютъ. Они очевидны сами собою. Вамъ, конечно, извѣстно уже по слухамъ, какой характеръ носитъ это учрежденіе, и я не сомнѣваюсь, что вы вполнѣ оцѣните его такъ-же, какъ и мы, представители учрежденія, цѣнимъ то, что судьба даетъ намъ возможность соединить съ его именемъ имя и славу такого великаго художника, какъ вы.

Тутъ Вальбраншъ остановился и перевелъ духъ, чувствуя, что никто не съумѣлъ бы такъ успѣшно выполнить дѣло или выразить свои взгляды съ большею деликатностью и съ большимъ краснорѣчіемъ, чѣмъ онъ. Онъ взглянулъ на Роскова, ожидая видѣть въ немъ глубокое волненіе, изъявленіе благодарности или слезы; но старикъ не двигался съ мѣста и молчалъ, ничѣмъ не обнаруживая своихъ чувствъ. На впалыхъ щекахъ его появилось по красному пятнышку, но это было все.

-- Развѣ я просилъ кого-нибудь о чемъ-нибудь?-- наконецъ, спросилъ онъ сиплымъ голосомъ.

-- Нѣтъ, нѣтъ, конечно, нѣтъ. По крайней мѣрѣ я ничего объ этомъ не слышалъ,-- проговорилъ Вальбраншъ съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ.

-- Такъ кто же смѣетъ говорить обо мнѣ, что я нуждаюсь въ милостынѣ?

-- Но вѣдь, кажется...-- началъ посѣтитель и остановился, обводя глазами убогую комнату. Взглядъ этотъ досказалъ невысказанное.

-- Вы хотите сказать, что я въ нищетѣ,-- коротко сказалъ Росковъ.-- Но отъ нищеты до просьбы о помощи есть шагъ, и даже большой. Я этого шага не дѣлалъ. Вы имѣете право предлагать только въ томъ случаѣ, если бы я просилъ о чемъ-нибудь.

Онъ поднялся изъ своего полулежачаго положенія и выпрямился во весь ростъ, какъ будто давая понять, что свиданіе кончено. Говорить больше было не о чемъ.

Вальбраншъ не всталъ. Онъ смотрѣлъ вверхъ черезъ очки съ удивленіемъ, любопытствомъ и сомнѣніемъ -- съ сомнѣніемъ человѣка, который привыкъ къ тому, что передъ нимъ разыгрываются всевозможныя комедіи. Однако, не смотря на его скептицизмъ и; цинизмъ, въ немъ шевельнулось нѣчто, похожее на восторгъ и довѣріе. Онъ увидѣлъ, что этотъ старый отшельникъ, оборванный и умирающій съ голоду, всѣми покинутый и несчастный, думалъ то, что говорилъ. Онъ никогда никого ни о чемъ не просилъ; онъ далъ міру забыть себя и никогда не говорилъ: "Я здѣсь".

Въ эту минуту въ комнату, какъ порывъ весенняго вѣтра, ворвался ребенокъ -- хорошенькій, бѣлокурый, кудрявый мальчикъ лѣтъ шести; увидѣвъ незнакомца, онъ вдругъ въ смущеніи остановился.

-- Поди сюда, Максъ,-- сказалъ Росковъ мягко, а собака принялась радостно прыгать вокругъ мальчика.

-- Поклонись этому господину, Максъ.

Максъ снялъ свою маленькую изорванную соломенную шляпу.

-- Прелестный ребенокъ,-- сказалъ Вальбраншъ.-- Это вашъ?

-- Да, это дитя моего сына. Сынъ мой былъ убитъ вмѣстѣ съ Анри Ривіеромъ въ сраженіи съ пруссаками.

-- Вы имѣете право предъявлять требованія отечеству.

-- Нѣтъ, мы ничего не требуемъ. Мой сынъ былъ только волонтеромъ, какъ и я раньше его. Ему въ жизни не повезло, и онъ былъ любитель приключеній.

-- И этотъ мальчикъ всецѣло зависитъ отъ васъ?

-- Да.

Лицо Роскова приняло мрачное и рѣзкое выраженіе. Онъ не любилъ допросовъ и думалъ, что выразился достаточно ясно, чтобы быть понятымъ. Маленькій Максъ, который былъ худъ и блѣденъ, хотя и имѣлъ счастливый видъ, оперся на дѣда и промолвилъ съ нѣкоторою робостью:

-- Мнѣ не дали хлѣба безъ четырехъ су.

-- Молчи,-- сказалъ Росковъ сердито; но Вальбраншъ уже успѣлъ услышать.

Онъ вынулъ изъ кармана нѣсколько серебряныхъ монетъ и протянулъ ихъ мальчику.

-- Пойди и купи себѣ нѣсколько пирожковъ, Максъ. Намъ съ твоимъ дѣдомъ надо переговорить о важныхъ дѣлахъ, и ты съ нами соскучишься.

Хорошенькіе глазки ребенка засмѣялись и заблестѣли; онъ протянулъ свою маленькую ручку, чтобы взять деньги, но Росковъ схватилъ его пальчики и сжалъ ихъ невольно до боли.

-- Этотъ господинъ очень добръ, дитя мое, и ты, я знаю, не хочешь сдѣлать ничего дурного, но я не могу допустить этого. Вотъ тебѣ одинъ су. Сбѣги внизъ, купи себѣ хлѣбецъ и попроси, чтобы тебѣ позволили съѣсть его въ лавкѣ. Иди!

Мальчикъ колебался, и глаза его наполнились слезами

-- Дѣдъ,-- сказалъ онъ застѣнчиво,-- ты ничего не ѣлъ со вчерашняго полудня; весь ужинъ ты отдалъ мнѣ и Пепину. И вѣдь у тебя только одинъ су -- вѣдь ты мнѣ самъ сказалъ, когда я пошелъ въ лавку.

-- Держи свой дѣтскій языкъ за зубами и иди,-- сказалъ Росковъ громовымъ голосомъ.

Мальчикъ отскочилъ въ испугѣ, зажимая су въ маленькомъ кулачкѣ. Пепинъ лучше понялъ, въ чемъ дѣло: онъ не испугался, а только подвинулся ближе къ своему хозяину.

-- Дорогой учитель,-- сказалъ Вальбраншъ,-- все это очень почтенно, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и очень печально. Ради ребенка вы должны пожертвовать гордостью. Переѣзжайте въ Парнасъ, а Макса мы помѣстимъ въ хорошую школу; я самъ похлопочу объ этомъ. Вы имѣете полное право умереть съ голоду, но вы не имѣете права морить дитя вашего сына.

-- А вы не имѣете права предписывать мнѣ мои обязанности. Огупайте вонъ!-- сказалъ старикъ въ ярости.

-- Я уйду,-- сказалъ Вальбраншъ благодушно.-- Я уйду, такъ какъ у меня много дѣла. Но я еще вернусь къ вамъ.

Спускаясь съ лѣстницы, онъ натолкнулся на маленькаго Макса, который сидѣлъ въ слезахъ на одной изъ нижнихъ ступенекъ.

-- Тебѣ часто приходится голодать, малютка?-- спросилъ Вальбраншъ.

Мальчикъ отвѣтилъ неохотно:

-- Не мнѣ, но ему. Онъ все отдаетъ Пепину и мнѣ.

-- А ему остается немного?

-- Да,-- сказалъ мальчикъ робко, сквозь слезы.-- Но онъ разсердится, если узнаетъ, что вы говорили со мною. Я не стану васъ слушать. Я не стану отвѣчать!-- сказалъ онъ съ чувствомъ рѣшимости и страха, и поднялся съ того мѣста, гдѣ сидѣлъ, и сбѣжалъ по лѣстницѣ такъ быстро, какъ только могъ. Онъ боялся, чтобы господинъ не предложилъ ему опять серебряныхъ монетъ, и что самъ онъ окажется настолько гадкимъ и слабымъ, что возьметъ ихъ; ибо этотъ мальчикъ получалъ все, что имѣлъ его дѣдъ, но приходилось дѣлиться съ Пепиномъ, и ребенокъ былъ очень голоденъ, хотя послушаніе дѣду заставило его отрицать это передъ незнакомцемъ.

-- Бѣдный звѣрекъ!-- подумалъ Вальбраншъ,-- онъ будетъ рычагомъ, при помощи котораго мы залучимъ стараго упрямца въ Парнасъ.

Сопротивленіе и на этотъ разъ произвело обычное дѣйствіе на человѣческую природу, и Вальбраншъ, для котораго это дѣло не имѣло никакого важнаго или практическаго значенія, былъ такъ раздраженъ своей неудачей, что рѣшилъ во что бы то ни стало заставить Пьера Роскова переѣхать въ Парнасъ.

Росковъ продолжалъ стоять у стола и собака робко заглядывала ему въ лицо, зная, что онъ взволнованъ и смущенъ. Дѣйствительно, онъ такъ долго былъ одинокъ, такъ давно привыкъ быть незамѣченнымъ, забытымъ, что посѣщеніе такого человѣка, какъ Вальбраншъ, и сдѣланное имъ предложеніе не могли оставить его равнодушнымъ. Все это удивило, оскорбило, взволновало его, вызвало въ немъ отвращеніе, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, заставило почувствовать, что онъ не совсѣмъ чуждъ остальному міру, какъ это было въ теченіе столькихъ лѣтъ. Человѣкъ, и притомъ не безумецъ и не дуракъ, еще разъ назвалъ его "дорогимъ учителемъ" -- тѣмъ стариннымъ, лестнымъ, пріятно ласкающимъ слухъ названіемъ, котораго онъ такъ давно не слыхалъ! Неужели же онъ все еще продолжалъ быть учителемъ въ чьихъ-нибудь глазахъ -- онъ, бѣдный, старый, разбитый человѣкъ, умирающій съ голоду и двадцать лѣтъ не бравшій кисти въ руки?

Онъ былъ сынъ бретонскихъ моряковъ, имѣвшихъ въ своемъ распоряженіи рыболовныя лодки и промышленныя суда, привычныхъ къ вѣтру, сырости и тяжелому труду, честныхъ, хотя и грубыхъ по наружности, и происходившихъ, по преданію, отъ рыцарскаго рода. Въ дѣтствѣ Росковъ рисовалъ корабли, лодки и матросовъ на всякомъ попавшемся ему клочкѣ бумаги или кускѣ дерева, а когда ему исполнилось восемнадцать лѣтъ, пріѣхалъ въ Парижъ, побуждаемый своимъ сильнымъ и полубезсознательнымъ талантомъ отправиться туда, гдѣ могъ видѣть, слышать и научиться значенію искусства.

-- Какой я былъ безумецъ!-- думалъ онъ иногда, вспоминая это путешествіе, полное надеждъ.-- На что мнѣ были великіе мастера? Развѣ не было неба и голосовъ моря надо мною и рядомъ со мною?

Въ свои счастливые годы онъ часто пріѣзжалъ на родину и наслаждался крѣпкимъ соленымъ запахомъ водорослей и углублялся въ сѣрые пески и кусты дрока, усыпанные золотистыми цвѣтами. Но со времени войны онъ не видѣлъ родного берега. Даже если бы ему удалось набрать денегъ на поѣздку, то онъ не поѣхалъ бы, не желая являться къ своимъ бѣднымъ, нищимъ калѣкой. Тѣ, кто остались въ живыхъ, были ему лишь дальними родственниками и они, подобно парижанамъ, успокоились на мысли, что онъ умеръ. Столько людей исчезло во время осады и коммуны, и отъ нихъ ничего не осталось! Смерть ихъ считалась несомнѣнной. Такъ и онъ считался умершимъ, какъ въ своей родной бретонской деревнѣ, такъ и въ Парижѣ.

Если бы онъ былъ въ хорошемъ положеніи, онъ разъискалъ бы своихъ близкихъ; но онъ былъ очень бѣденъ, благодаря потерѣ руки, и когда сынъ его палъ мертвымъ рядомъ съ Анри Ривіеромъ, то Росковъ даже не освѣдомился о томъ, живы ли менѣе близкіе ему родные. Иной разъ, впрочемъ, онъ упрекалъ себя и думалъ, что ради маленькаго Макса не долженъ былъ бы жить въ такомъ одиночествѣ и забвеніи. Но маленькій Максъ былъ незаконное дитя, рожденное отъ краткаго и пылкаго огня случайной любви, и не могъ предъявить ни къ кому никакихъ притязаній, кромѣ своего дѣда, да и то въ случаѣ готовности этого дѣда помочь ему.

Кто позаботится о маленькомъ Максѣ и Пепинѣ въ случаѣ смерти старика? Одного возьмутъ въ приходъ, а другого на съѣзжую. Сколько разъ лежалъ Росковъ безъ сна въ долгія холодныя зимнія ночи, мучимый страшными мыслями о ихъ одиночествѣ въ случаѣ его внезапной смерти, которая могла наступить во всякій часъ! О нихъ никто не заботился. Никто не пріютилъ бы ни одного изъ нихъ. Безъ него они должны будутъ погибнуть. Какъ часто думалъ онъ объ этомъ, и мучился, и жаждалъ жить ради нихъ, хотя жизнь была такъ тяжела! А теперь, когда явился человѣкъ, предлагая позаботиться о немъ,-- что конечно, прямо или косвенно, должно было повліять на ихъ судьбу,-- онъ былъ оскорбленъ, раздраженъ и чувствовалъ только гнѣвъ и свою уязвленную гордость. Что будетъ хорошо? Что дурно? Въ этомъ онъ не могъ отдать себѣ отчетъ.

Онъ не былъ аналитикомъ или послѣдовательнымъ мыслителемъ. Онъ былъ артистъ, и чувства его были сильны, хотя и не всегда разумны. Неужели же, если онъ желалъ пріобрѣсти друзей для одинокаго ребенка, онъ долженъ самъ отправиться въ этотъ домъ и попасть въ ненавистное ему рабство?

Этого онъ не могъ думать.

Онъ происходилъ изъ свободнаго, гордаго рода; онъ былъ человѣкомъ съ талантомъ, былъ солдатомъ, хотя и непризнаннымъ. Онъ сражался за Францію, за Парижъ. Неужели же ему придется окончить дни свои среди позорнаго довольства въ убѣжищѣ съ громкимъ названіемъ?

Однажды, когда онъ былъ еще въ цвѣтѣ лѣтъ, за нимъ прислали изъ Тюльери, и онъ не пошелъ, потому что былъ республиканецъ; за этотъ отказъ онъ былъ лишенъ креста, но "великодушный" императоръ купилъ одну изъ лучшихъ его картинъ для Сенъ-Клу и приказалъ пріобрѣсти для Люксембурга его "Зарю", считавшуюся его лучшимъ произведеніемъ.

Печальна была судьба картины, попавшей въ Сенъ-Клу. Она погибла среди огня и дыма въ развалинахъ великолѣпнаго дворца,-- погибла вмѣстѣ съ фресками Миньяра и другими красивыми и изящными произведеніями.

У художника не осталось отъ нея ни одного эскиза изъ всего множества сдѣланныхъ имъ за его жизнь эскизовъ углемъ, сепіей, акварелью и масляными красками, ни одного эскиза, на который онъ могъ бы полюбоваться и который напомнилъ бы ему, чѣмъ онъ былъ когда-то. У него не осталось ни одного собственнаго штриха карандашомъ, чтобы вспомнить тѣ чудесные дни, когда онъ былъ дѣйствительно замѣчательнымъ художникомъ, когда люди показывали на него даже на улицахъ -- въ тѣ свѣтлые годы до войны, когда, казалось, всѣ были молоды, и Парижъ весь день смѣялся и всю ночь плясалъ. Всѣ эскизы его были проданы, большею частью за безцѣнокъ, въ минуты нужды. Единственное, что осталось отъ того славнаго времени, была старая, много употреблявшаяся палитра съ остатками высохшихъ, запыленныхъ, потрескавшихся красокъ; иногда онъ надѣвалъ эту палитру на большой палецъ лѣвой руки, прижималъ ее къ себѣ и такъ стоялъ, погруженный въ свои мысли, воображая, что передъ нимъ мольбертъ и большое бѣлое полотно, а на этомъ воображаемомъ полотнѣ прелестныя или ужасныя, фантастическія или величественныя видѣнія. Если человѣкъ родится художникомъ или поэтомъ, то остается мечтателемъ до самой смерти.

Бѣдность -- призракъ, столь распространенный въ томъ кварталѣ, была ежедневнымъ гостемъ Роскова. Послѣ потери руки, онъ сталъ давать уроки рисованія устно, насколько это было возможно, не употребляя карандаша; но учениковъ у него было уже немного, всѣ они были бѣдны, разсѣяны по разнымъ направленіямъ, и скоро ему пришлось дѣлать всякую работу, какую только онъ могъ найти. Для одной лавки онъ взялся исполнять порученія и разносить посылки, и ему приходилось ходить очень далеко, снашивать обувь и получать ничтожную плату. Все, что было у него сколько-нибудь цѣннаго, было продано еще до рожденія Макса, такъ какъ сынъ его былъ бѣденъ и несчастенъ.

А теперь ему предлагали въ Монъ-Парнасѣ хорошее помѣщеніе, хорошую одежду, хорошую пищу, предлагали ему спать на мягкой постели, сидѣть на удобномъ креслѣ, не знать ни жара, ни холода, ни усталости, ни голода; жить спокойно, удобно всѣ оставшіеся ему годы, сколько бы ихъ ни было; "а я происхожу отъ сильной, крѣпкой семьи моряковъ", думалъ онъ, "и буду жить долго".

Ему было только шестьдесятъ шесть лѣтъ, хотя отъ перенесенныхъ страданій и лишеній онъ казался гораздо старше. Ему когда, предстоять еще долгая жизнь -- жизнь, равная цѣлому поколѣнію: а жестокая, безжалостная, грустная, безцвѣтная трагедія старости, съ ея безчисленными нуждами и потерями, выносима только тогда, когда наполнена спокойствіемъ и смягчена достаткомъ.

Онъ зналъ это; но все-таки мысль объ этомъ богоугодномъ заведеніи была ему противна, болѣе нестерпима даже, чѣмъ нужда или боль. Благодѣтели могли золотить цѣпи, сколько угодно, и все-таки онѣ остались бы цѣпями; они могли подслащать пилюлю по мѣрѣ силъ, и все-таки она должна была остаться горькой, какъ желчь, разъ что была приправлена полынью милостыни.

-- Никогда! Никогда!-- проговорилъ онъ въ свою сѣдую бороду, все еще стоя у стола. Онъ всегда былъ свободенъ. Онъ никогда не просилъ денегъ ни взаймы, ни въ видѣ подарка. Во время самой тяжелой борьбы и самыхъ ужасныхъ горестей онъ замыкался въ себя и несъ свое горе одинъ, какъ умѣлъ.-- Нищій? Пансіонеръ? никогда!-- сказалъ онъ сквозь зубы; онъ былъ слишкомъ старымъ псомъ для того, чтобы отправляться въ выложенную ватой конуру.

Маленькое блѣдное личико Макса, окруженное шапкой спутанныхъ кудрей, испуганно заглянуло въ дверь; потомъ ребенокъ неувѣренными шагами подошелъ по кирпичному полу къ дѣду.

-- Дѣдъ,-- сказалъ Максъ шепотомъ,-- ты пересталъ сердиться? Я не хотѣлъ сдѣлать ничего дурного, но я не зналъ.

-- Конечно, бѣдное дитя мое,-- сказалъ старикъ, взявъ Макса на руки.-- Я былъ оскорбленъ и огорченъ, и я говорилъ слишкомъ рѣзко, дружокъ мой. Я не могу осуждать тебя.

-- Пепинъ не испугался,-- сказалъ Максъ, втайнѣ завидуя высокой мудрости собаки.

-- Нѣтъ, милый; собаки не обращаютъ вниманія на наши слова, онѣ читаютъ въ нашемъ сердцѣ.

-- Отчего же дѣти этого не умѣютъ?

-- Увы, Максъ! дѣти вѣдь мужчины и женщины въ маленькомъ видѣ.

Максъ поцѣловалъ дѣда, а потомъ и Пепина. Ни одинъ изъ нихъ не получилъ ужина въ этотъ вечеръ, но они заснули, прижимаясь другъ къ другу и спали вовсе не плохо.

Былъ мартъ, когда Вальбраншъ въ первый разъ посѣтилъ Роскова. Въ теченіе весны и лѣта Роскову жилось сносно; работа его -- исполненіе порученій магазина -- казалась легкой въ хорошую погоду; нерѣдко мальчикъ и собака оба провожали его. По воскресеньямъ всѣ они отправлялись за городъ или на берегъ рѣки -- той хорошо знакомой Сены, которую художникъ такъ любилъ изображать въ счастливые дни своей жизни. Небо было обыкновенно ясно, встрѣчавшіяся женщины изъ рабочаго класса ласкали Макса, любуясь его хорошенькими глазами и кудрями, студенты бросали Пепину кости отъ своихъ завтраковъ. Собака прыгала, мальчикъ рѣзвился, и старикъ заставлялъ себя улыбаться, глядя на нихъ.

Всю весну Вальбраншъ или заходилъ самъ, или присылалъ къ Роскову, повторяя свое предложеніе, и всегда получалъ тотъ же отвѣтъ.

-- Упрямое старое животное!-- говорилъ богачъ съ весьма естественнымъ нетерпѣніемъ.

Комитетъ благотворительнаго учрежденія не могъ объяснить себѣ отказа Роскова; Вальбраншъ старался защитить художника отъ обвиненій въ неблагодарности, просилъ отсрочки и получилъ ее. Ему было рѣшительно все равно, какова будетъ судьба Роскова; но онъ рѣшилъ добиться своего. Ему всегда все удавалось и въ этомъ дѣлѣ онъ не желалъ потерпѣть неудачу. Для него стало дѣломъ личнаго самолюбія -- видѣть Пьера Роскова членомъ заведенія Монъ-Парнасъ.

-- Нельзя сажать въ клѣтку старыхъ орловъ,-- сказалъ одинъ изъ приближенныхъ къ Вальбраншу молодыхъ людей, который любилъ противорѣчить ему.

-- Нѣтъ, можно,-- запальчиво возразилъ Вальбраншъ,-- если подобрать ихъ полузамершими въ обнаженныхъ лѣсахъ.

-- Но они умираютъ,-- сказалъ непочтительный ученикъ.

-- Орлы, можетъ быть, и умираютъ,-- отвѣтилъ его патронъ -- Нравы хищныхъ и ручныхъ птицъ мнѣ мало извѣстны; но мужчины и женщины, голубчикъ, остаются жить и радуются, если ихъ хорошо кормятъ.

Онъ зналъ, какъ зналъ Вальполь и многіе другіе, что каждаго человѣка можно купить за извѣстную цѣну, и если не удается совершить покупки, то только потому, что вы не угадали, какого рода монету слѣдуетъ предложить.

-- Не всѣ люди думаютъ только о себѣ,-- сказалъ Вальбраншъ молодому человѣку,-- но мы всѣ почти такіе безсовѣстные эгоисты, что забываемъ объ этомъ. Есть люди, на которыхъ нельзя дѣйствовать непосредственно, а приходится для вліянія на нихъ указать имъ на положеніе другихъ.

Онъ намекалъ на то, что Роскова можно убѣдить принять предложеніе, доказавъ ему, что это необходимо для Макса.

Мальчикъ былъ отъ природы здоровый, но не сильный; онъ былъ такого сложенія, что ему нужны были чистый воздухъ, тепло, хорошая пища и радость; голубыя вены на нѣжныхъ вискахъ и тонкихъ маленькихъ ручкахъ невольно внушали опасенія, грудъ его была узка, а всѣ остальные члены худы и малы. Лѣтомъ онъ чувствовалъ себя недурно, хотя по шести дней въ недѣлю дышалъ только спертымъ, вонючимъ воздухомъ кишѣвшихъ народомъ улицъ,-- воздухомъ, выдыхаемымъ тысячью другихъ легкихъ и полнымъ вредныхъ зародышей. Но въ холодную погоду мальчикъ замѣтно худѣлъ: это было маленькое растеніе, требовавшее солнечнаго свѣта и прозябавшее въ подвалѣ.

Вальбраншъ однажды съ жестокою откровенностью высказалъ это дѣду.

-- Я это знаю, я это вижу,-- рѣзко возразилъ Росковъ.-- Что же я могу сдѣлать?

-- Вы знаете, что вы можете сдѣлать,-- отвѣтилъ Вальбраншъ.

Росковъ повернулся къ нему спиною.

Однажды Вальбраншъ встрѣтилъ старика одного, несущаго нѣсколько небольшихъ пакетовъ. Съ Вальбраншемъ былъ знаменитый врачъ: они шли вмѣстѣ въ Сальпетріеръ смотрѣть гипнотическіе опыты. Вальбраншъ попросилъ своего друга взойти съ нимъ наверхъ и взглянуть на ребенка, котораго они и нашли вмѣстѣ съ собакой въ маленькой каморкѣ, гдѣ жила старуха, убиравшая во всемъ домѣ постели и будившая, кого нужно. Она была родомъ изъ деревни, находившейся въ лѣсистомъ округѣ Юры, и отличалась честностью и добротою, хотя подъ грубой оболочкой, и ей вполнѣ безопасно было поручить ребенка.

Врачъ выслушалъ Макса, не сказалъ ни слова и вышелъ.

-- Что же?-- спросилъ Вальбраншъ.

-- Старая пѣсня: недостатокъ питанія, недостатокъ крови, кислорода и озона. Органическаго недостатка нѣтъ, но силы и матеріи не хватаетъ; всѣ эти дѣти похожи другъ на друга. Этотъ мальчикъ проживетъ съ годъ, не больше.

И великій человѣкъ съ гнѣвомъ отозвался о безуміи и неисправимости человѣчества.

-- Органическаго недостатка нѣтъ?-- сказалъ Вальбраншъ.-- Такъ значитъ, если бы его хорошо кормили и поставили-бы въ лучшія условія, то онъ, по всей вѣроятности, поздоровѣлъ бы и окрѣпъ?

-- Безъ сомнѣнія,-- сказалъ врачъ равнодушно.-- Все зло происходитъ въ подобныхъ случаяхъ отъ недостатка озона и питанія.

-- Не можете ли вы изложить это письменно?

-- Къ чему?

-- Потому что у мальчика упрямый дѣдъ, котораго ваше имя можетъ убѣдить въ томъ, что ребенка опасно держать здѣсь.

Врачъ пристально посмотрѣлъ на Вальбранша.

-- Если это вашъ ребенокъ, то вы поздно вэдумали о немъ заботиться. Онъ не дѣлаетъ вамъ чести.

-- Между мною и ребенкомъ нѣтъ ничего общаго въ томъ смыслѣ, какъ вы думаете. Но я хочу спасти его. Такъ, пожалуйста, запишите все, что вы мнѣ сказали.

Врачъ вырвалъ листокъ изъ своей записной книжки и написалъ нѣсколько словъ. Всѣ, даже знаменитые доктора, съ радостью готовы были сдѣлать одолженіе для Вальбранша. Потомъ оба пріятеля отправились въ Сальпетріеръ смотрѣть загипнотизированную женщину, которую заставляли думать, что ее, какъ вѣдьму, сжигаютъ на кострѣ, и которая испытывала всѣ ужасы этой страшной казни къ безконечному удовольствію профессора и студентовъ: быть въ состояніи мучить внушеніемъ большой шагъ впередъ сравнительно съ грубыми ухватками инквизиціи; для этого не требуется ни инструментовъ, ни сообщниковъ, и кругъ дѣйствій этого способа на практикѣ неограниченъ.

На другой день Вальбраншъ приложилъ заявленіе врача къ короткой, написанной имъ самимъ, запискѣ такого содержанія:

"Ребенокъ неизбѣжно умретъ, если вы, наконецъ, не согласитесь на то, чтобы мы спасли его".

Онъ отослалъ записку вмѣстѣ съ документомъ старику Роскову.

Конечно, Вальбраншу было безразлично, умретъ ребенокъ или нѣтъ, но онъ рѣшилъ во что бы то ни стало сломить упрямство дѣда. Свое собственное упрямство Вальбраншъ вмѣнялъ себѣ въ достоинство, но упрямство другихъ считалъ непростительнымъ преступленіемъ и дерзостью. Въ этомъ отношеніи многіе походятъ на Вальбранша.

На другой день къ роскошно убраннымъ комнатамъ, отведеннымъ для редакціи журнала, издаваемаго Вальбраншемъ, подошелъ худощавый, угрюмый старикъ въ сильно потертомъ платьѣ и такой жалкій на видъ, что прислуга не рѣшалась впустить его, невольно вспомнивъ объ анархистахъ и динамитчикахъ.

-- Я не изъ ихъ числа,-- сказалъ Росковъ, угадывая мысль ливрейнаго Цербера.-- Доложите обо мнѣ г-ву Вальбраншу. Вы увидите, онъ приметъ меня.

Швейцаръ, ворча, согласился назвать имя посѣтителя въ трубу, которая сообщалась съ комнатами Вальбранша.

-- Просите его ко мнѣ немедленно,-- былъ отвѣтъ, и, къ великому недоумѣнію швейцара, старикъ отправился вверхъ по лѣстницѣ, устланной голубымъ бархатнымъ ковромъ, въ своихъ грязныхъ, потрескавшихся сапогахъ.

Лѣстница была украшена вызолоченными бронзовыми подставками для электрическихъ лампъ, и мраморными статуями Молчанія и Памяти, которыя издатель считалъ символомъ печати.

-- А, мой другъ!-- весело сказалъ Вальбраншъ, сидѣвшій на широкомъ стулѣ передъ письменнымъ столомъ, съ папироской въ зубахъ; передъ нимъ стояла бутылка съ ликеромъ и сифонъ съ минеральною водою.-- Войдите, садитесь и выпейте глотокъ этого ликера. Это прекрасный напитокъ; я получилъ его изъ Петербурга. Не хотите? Напрасно. Такъ не возьмете ли сигару? Нѣтъ? Ужъ, это совсѣмъ нехорошо. Ну, что же вамъ угодно?

Росковъ отказался отъ предложеннаго ему стула, отъ сигары и отъ ликера; онъ продолжалъ стоять, и бѣлые швы и обтрепанные края его бѣдной грубой одежды выдѣлялись при мягкомъ солнечномъ свѣтѣ, который лился въ комнату изъ большого окна, завѣшаннаго золотистыми шелковыми занавѣсями. Фигура старика казалась особенно нескладной въ этомъ роскошномъ храмѣ современнаго Меркурія, и, чувствуя это, Росковъ невольно становился нервнымъ.

-- Что же?-- повторилъ Вальбраншъ съ меньшею противъ обыкновенія развязностью и съ большею жесткостью, такъ какъ время было ему дорого.-- Получили вы мое письмо?

-- Да,-- медленно сказалъ старикъ, тяжело вздохнувъ.-- Да, да; если вы принимаете участіе въ моемъ бѣдномъ мальчикѣ, такъ возьмите его; чтобы спасти его, я готовъ отдать его вамъ.

Каріе глаза Роскова, сохранившіе еще свою красоту, несмотря на его старость,-- красоту души художника,-- наполнились слезами.

-- Я отдамъ его вамъ,-- повторилъ онъ тихимъ и дрожащимъ голосомъ.

-- Прекрасно!-- сказалъ Вальбраншъ съ оттѣнкомъ жестокаго сарказма. Съ нѣкоторою подозрительностью онъ внимательно взглянулъ на Роскова и прибавилъ:-- Условіе! Вы понимаете условіе? Вы согласны? Вы принимаете приглашеніе въ Монъ-Парнасъ?

-- Зачѣмъ? зачѣмъ вы ставите какія бы то ни было условія?-- горячо сказалъ старикъ, поддаваясь волненію и чувствуя приливъ краснорѣчія.-- Вы видите умирающаго ребенка; человѣкъ науки говоритъ вамъ, что онъ умретъ безъ воздуха, безъ лекарствъ и безъ удобствъ. Что вамъ еще нужно, чтобы онъ заслужилъ ваше вниманіе? Спасите его ради его самого! Спасите его ради того, чтобы получить удовлетвореніе отъ совершенія добраго дѣла! Я отдамъ его вамъ совсѣмъ, а самъ удалюсь куда-нибудь и проживу какъ-нибудь тѣ немногіе годы, которые мнѣ осталось прожить. Чего вамъ еще нужно? Спасите ребенка! Я обѣщаю вамъ, что не стану тревожить ни васъ, ни его своей особой. Спасите ребенка! Неужели онъ не имѣетъ права на ваше состраданіе? Ему шесть лѣтъ и онъ умираетъ отъ недостатка воздуха и пищи.

Росковъ говорилъ со всѣмъ краснорѣчіемъ и энергіей сильнаго чувства. Вальбраншъ надѣлъ пенсне и съ любопытствомъ глядѣлъ на него. Ему казалось нелѣпымъ, что такой старикъ способенъ такъ волноваться.

-- Бѣдный другъ мой,-- возразилъ онъ тѣмъ сухимъ, рѣзкимъ тономъ, котораго такъ боялись всѣ его сотрудники.-- Въ Парижѣ нѣсколько сотенъ тысачъ дѣтей, нуждающихся въ чистомъ воздухѣ и здоровой пищѣ; вы бы могли съ такимъ же правомъ утверждать, что мнѣ слѣдуетъ позаботиться обо всѣхъ этихъ дѣтяхъ. Несмотря на все мое уваженіе къ медицинѣ, я не могу сказать, чтобы она успѣшно боролась съ анеміей, маразмомъ или со всевозможными формами невроза. Я не обязанъ, да и не въ силахъ помогать всѣмъ больнымъ. Я сдѣлаю для вашего внука все, что нужно, и, съ своей стороны, честно выполню договоръ. Но я сдѣлаю это только въ томъ случаѣ, если вы согласитесь помѣститься въ заведеніи Монъ-Парнасъ.

-- Какое вамъ дѣло до меня?-- горячо спросилъ Росковъ.-- Если старый, всѣми забытый песъ забивается въ уголъ, чтобы умереть, то какое дѣло кому бы то ни было до того, гдѣ онъ испуститъ духъ? Если я безумецъ, предпочитающій умереть съ голоду на свободѣ и въ независимости, то можетъ ли это касаться васъ? Вѣдь только я одинъ пострадаю отъ этого. Спасите ребенка потому, что онъ ребенокъ, что онъ мучается не по своей винѣ, такъ какъ онъ родился вполнѣ здоровымъ. Спасите ребенка и отпустите меня. Оставьте мнѣ только мою свободу. Это все, о чемъ я прошу.

Вальбраншъ сдѣлалъ легкое, нетерпѣливое движеніе, оттолкнулъ хрустальный графинчикъ съ ликеромъ и придвинулъ къ себѣ пресъ-бюваръ.

-- Вы бредите, почтенный другъ мой,-- сухо сказалъ онъ,-- и мнѣ некогда терять съ вами времени. Если вы согласитесь помѣститься въ Монъ-Парнасѣ, то для мальчика будетъ сдѣлано все, что возможно; если же нѣтъ, то не отдавайте его намъ, оставьте его у себя на тѣ немногіе мѣсяцы, которые ему осталось прожить, и не приходите ко мнѣ съ просьбой, чтобы я заплатилъ за его похороны.

Съ этими словами онъ нажалъ пуговку электрическаго звонка. Въ дверяхъ показался лакей.

-- Такъ это ваше послѣднее слово?-- упавшимъ голосомъ спросилъ старикъ; всѣ мускулы на лицѣ его дергались конвульсивнь.

Вальбраншъ, казалось, не слышалъ его.

-- Проводите этого господина внизъ,-- сказалъ Вальбраншъ лакею, начиная писать съ тою поспѣшностью и рѣшительностью, какими отличались всѣ его дѣйствія

-- Подождите!-- промолвилъ Росковъ, задыхаясь; жилы на лбу его надулись, какъ стальныя струны.

-- Пожалуйте, сударь!-- нетерпѣливо прошепталъ лакей, принимая Роскова за бѣднаго просителя, которые сильно надоѣдали Вальбраншу.

-- Подождите!-- сказалъ Росковъ, хватаясь за горло, какъ будто его широкій, изношенный воротникъ душилъ его.-- Если... если нѣтъ другого способа спасти его, то я согласенъ.

-- Браво!-- воскликнулъ Вальбраншъ, снова обрѣтая свое веселое и благодушное настроеніе; и полупривставъ, онъ прислонился къ своему письменному столу, и, къ великому изумленію своего лакея, протянулъ руку высокому, худому, несчастному старику въ лохмотьяхъ.

Къ еще большему изумленію лакея, бѣднякъ въ лохмотьяхъ не взялъ этой руки, но круто повернулся и направился къ дверямъ.

-- Напишите это мнѣ!-- закричалъ Вальбраншъ.-- Пусть это будетъ выражено на бумагѣ.

Росковъ кивнулъ головой и, молча отстранивъ лакея, отворилъ дверь и вышелъ. Вальбраншъ съ нѣкоторымъ изумленіемъ глядѣлъ на его удаляющуюся фигуру.

-- Вотъ чудакъ!-- пробормоталъ онъ, а затѣмъ закурилъ свѣжую папироску и принялся за перо.

Черезъ два дня въ каретѣ, запряженной двумя пони, за Максомъ пріѣхала дама: она была вдова доктора и брала на воспитаніе слабыхъ дѣтей моложе десятилѣтняго возраста. Сначала она не хотѣла-было брать какого-то бродягу и найденыша изъ-за его незаконнаго происхожденія и плохого воспитанія; но лицо, которому поручено было вести съ ней переговоры, шепнуло ей, что этого ребенка, по нѣкоторымъ обстоятельствамъ, желательно какъ можно лучше обставить... и дама уступила, нѣсколько растрогавшись,-- такъ какъ была женщина съ сердцемъ,-- блѣднымъ страдальческимъ личикомъ и красивыми кудрями своего новаго питомца.

-- Ты будешь очень счастливъ у меня, дружокъ,-- сказала она Максу.-- Ты будешь играть въ красивомъ саду, у тебя будутъ славные товарищи, хорошія платья и вкусная ѣда, и пони, на которомъ ты будетъ ѣздить верхомъ, и голуби, и кролики, которыхъ ты будешь кормить...

-- Но я хочу, чтобъ дѣдъ и Пепинъ были со мною!-- всхлипывалъ Максъ, отъ страху и горя забиваясь въ уголъ кареты.-- Я хочу дѣда и Пепина! Отвезите меня назадъ! Отвезите меня назадъ!

-- Да, я понимаю это, мой милый. Непремѣнно, непремѣнно,-- сказала чужая дама, гладя его спутанныя кудри. Но, зная дѣтей и ихъ природу, она подумала:-- Не пройдетъ и сутокъ, какъ ты будешь смѣяться и рѣзвиться, а черезъ недѣлю ты забудешь твоихъ друзей. Бѣдный дѣдъ, бѣдный Пепинъ, кто бы вы ни были! Вотъ они такъ не забудутъ тебя!

Но въ ту минуту Макса невозможно было успокоить или утѣшить.

Дѣдъ и собака остались на чердакѣ, который мальчикъ покинулъ навсегда. Пепинъ озирался и вопросительно визжалъ, а дѣдъ сталъ собирать немногія дешевыя игрушки и грошевыя книжки, составлявшія единственныя развлеченія Макса. Росковъ съ нѣжностью обмахнулъ съ каждой изъ нихъ пыль, завернулъ каждую отдѣльно въ бумагу и связалъ ихъ всѣ въ одинъ пакетъ.

-- Онъ умеръ, Пепинъ, умеръ для насъ!-- сказалъ онъ въ отвѣтъ на умоляющій, грустный, смущенный взглядъ собаки. Пепинъ вздрогнулъ, и хвостъ его печально опустился.

Потомъ хозяинъ его отвернулся и взялъ со стола новое, хорошее платье, бѣлье, сапоги, войлочную шляпу и часы съ цѣпочкой.

Эти вещи прислалъ ему Вальбраншъ.

-- Если я что-нибудь дѣлаю, то дѣлаю это охотно и хорошо,-- сказалъ Вальбраншъ своему секретарю съ самодовольствомъ человѣка, своими силами пробившаго себѣ дорогу. Отъ природы онъ былъ великодушенъ, и щедрость правилась ему уже изъ тщеславія.

-- Вотъ тюремное платье, Пепинъ,-- промолвилъ Росковъ.

Онъ медленно раздѣлся и облекся въ новую одежду. Онъ рѣшилъ осушить до дна чашу униженія. Свобода, уваженіе къ самому себѣ, гордость -- все это было у него отнято. Онъ отдалъ все это за спасеніе внука. Онъ взглянулъ на себя въ обломокъ разбитаго зеркала, висѣвшій на стѣнѣ: уже много лѣтъ не былъ онъ одѣтъ такъ прилично. Бороду и волосы онъ успѣлъ уже подрѣзать. Открытая бритва лежала на ветхомъ стулѣ подъ зеркаломъ; при видѣ ея въ глазахъ его сверкнуло горячее желаніе воспользоваться ею; онъ схватилъ и закрылъ бритву и съ силой швырнулъ ее въ уголъ, словно это было живое существо, которое соблазняло его. На мгновеніе онъ закрылъ глаза, какъ человѣкъ, у котораго закружилась голова на краю утеса и который во-время отступилъ назадъ.

Онъ былъ бретонецъ, и смолоду привыкъ смотрѣть на самоубійство, какъ на умерщвленіе души и тѣла. Въ эту минуту, сквозь туманъ годовъ, возстало передъ нимъ воспоминаніе о его матери -- набожной, кроткой, доброй женщинѣ, готовой пройти двадцать миль по степи, чтобы получить отпущеніе грѣховъ, собиравшей вокругъ себя своихъ дѣтей для молитвы о мореплавателяхъ, когда вѣтеръ гудѣлъ на берегу, врываясь въ хижины, и набѣгавшія волны заливались за садовую ограду.

-- Бѣдная мать!-- сказалъ онъ, подавляя вздохъ. Она умерла ужъ пятьдесятъ лѣтъ тому назадъ.

Онъ собрался съ духомъ и сказалъ Пепину: "Пойдемъ!"

Пепинъ, всегда радостно привѣтствовавшій всякій знакъ, заключавшій въ себѣ намекъ на прогулку, медленно поплелся за старикомъ, словно чувствуя, что навсегда покидаетъ жилище, гдѣ онъ-то, по крайней мѣрѣ, былъ счастливъ.

На порогѣ хозяинъ его остановился и оглянулся назадъ. Это, дѣйствительно, была бѣдная каморка, холодная, голая, неуютная замою, а лѣтомъ нагрѣвавшаяся отъ жары, благодаря цинковой крышѣ, которая приходилась какъ разъ надъ чердакомъ. Въ этой комнатѣ онъ испыталъ голодъ, нужду, мучительныя безпокойства -- всѣ скрытыя горести и заботы бѣдняка, который никогда не знаетъ, какъ достанетъ себѣ на этотъ день хлѣба. Но здѣсь онъ былъ свободенъ; здѣсь онъ никому ничѣмъ не былъ обязанъ; здѣсь онъ могъ распоряжаться своею судьбою; сюда онъ могъ приходить, когда хотѣлъ, отсюда могъ уходить, когда ему вздумается; здѣсь онъ никому не подчинялся, добывая трудомъ каждую корку хлѣба, каждую нитку на своей одеждѣ. И здѣсь съ нимъ жилъ его мальчикъ, принадлежа ему одному.

Онъ снова вошелъ въ комнату и на мгновеніе опустился на колѣни передъ маленькими козлами, на которыхъ спалъ Максъ; онъ прижался лицомъ къ твердой подушкѣ, гдѣ столько ночей покоилась бѣлокурая головка мальчика. Потомъ, сдѣлавъ послѣднее усиліе, онъ выбѣжалъ изъ комнаты. Ему не суждено было больше имѣть своего собственнаго жилища.

Внизу лѣстницы онъ встрѣтилъ старую служанку, прислуживавшую всему дому. Она плакала.

-- Судьба милостива къ вамъ,-- сказала она, замѣтивъ на немъ новое платье.-- Что до меня, то я буду всю жизнь жалѣть этого милаго блѣднаго мальчика.

-- Вы были добры къ нему,-- сказалъ Росковъ, указывая на пакетъ, который держалъ въ рукахъ.-- Я взялъ съ собою только его игрушки и книжки. Все прочее я оставилъ наверху. Все это стоитъ пустяки -- тамъ только и есть, что тряпки да доски, но все это вы можете считать своимъ. Вы были добры къ Максу.

Онъ оставилъ ее и поспѣшилъ на улицу, а собака прижималась къ его ногамъ.

Милостивая судьба! Да, столь же милостива бываетъ она къ заключеннымъ въ тюрьмѣ, давая имъ помѣщеніе, пивцу и одежду на всю жизнь, но навсегда лишая ихъ свободы.

Росковъ вышелъ на лучшія улицы города, а Пепинъ не отставалъ отъ него ни на шагъ, но бѣжалъ безъ всякой радости или воодушевленія. Съ свойственною собакамъ чуткостью къ нравственному состоянію своихъ хозяевъ,-- чуткостью, столь же сильной и безотчетной, какъ чувствительность фотографической пластинки,-- маленькій террьеръ понималъ, что хозяинъ его несчастенъ, и что товарищъ его игръ, Максъ, потерянъ навсегда. Но даже чувство Пепина было недостаточно остро для того, чтобы предвидѣть грозившія ему самому горести.

Росковъ перешелъ черезъ мостъ, оставилъ за собою широкія улицы, бульвары, виллы и сады и направился въ Нельи, къ тому мѣсту, гдѣ сохранились еще остатки королевскаго лѣса, который вмѣстѣ съ нѣсколькими фермами имѣлъ видъ настоящей деревни. Росковъ направился въ одной изъ этихъ фермъ вмѣстѣ съ безпокойнымъ, взволнованнымъ Пепиномъ, которому его собачье чутье говорило, что должна произойти какая-то перемѣна, о которой его не предупредили. Оставивъ Пепина за дверью, старикъ вошелъ въ домъ и заговорилъ съ хозяйкой, которую зналъ уже давно. Черезъ нѣсколько времени онъ вышелъ и кликнулъ собаку.

Это была небольшая ферма, но вся въ зелени, привѣтливая, цвѣтущая, и нѣсколько лѣсныхъ великановъ стояло на лугу и по бокамъ строенія. Росковъ прикрѣпилъ веревку къ ошейнику своего маленькаго друга и передалъ веревку женѣ фермера.

-- Будьте добры къ нему,-- сказалъ онъ хриплымъ голосомъ.-- Это чудесное существо, и со мной онъ пробылъ девять лѣтъ.

-- Бѣдная собака, бѣдная собака!-- сказала хозяйка.-- Отчего вамъ нельзя взять ее съ собою туда, куда вы идете?

-- Потому что заключеннымъ не позволяется держать животныхъ, и собака внушаетъ отвращеніе мѣщанской душѣ,-- съ горечью сказалъ Росковъ.-- Прошу васъ ради всего святого, будьте добры къ нему, а я буду приходить какъ можно чаще.

Потомъ онъ поспѣшно вышелъ изъ дому, прошелъ черезъ садикъ и слышалъ визги и борьбу Пепина, каждый крикъ котораго вонзалъ въ его душу остріе стыда и угрызеній совѣсти.

Бѣдная, вѣрная собачка, брошенная къ чужимъ! Росковъ поднялъ руки и потрясъ сжатыми кулаками въ направленіи блестящей крыши заведенія Монъ-Парнасъ, которое возвышалось надъ голубоватымъ туманомъ предмѣстья и гдѣ отнынѣ должна была проходить его жизнь.

Вой и визгъ его покинутаго друга наконецъ замерли, и Росковъ быстро пошелъ впередъ; душа его была исполнена тоски и угрызеній.

-- О, безсердечные, грубые тираны!-- думалъ онъ.-- Они заставляютъ меня бросить его и причинить столько страданій такому славному, маленькому созданію!

Онъ просилъ, умолялъ, увѣщевалъ разрѣшить ему оставить при себѣ собачку, обѣщалъ, что это не доставитъ никакихъ безпокойствъ и издержекъ; говорилъ, что это старый другъ, который будетъ несчастенъ безъ него; но совѣтъ мудрыхъ мужей съ секретаремъ и управляющимъ во главѣ, не былъ тронуть его ребяческими доводами, и всѣ его мольбы были отвергнуты краткимъ и рѣшительнымъ "невозможно". Если комитетъ сочинилъ таблицу правилъ, то правила эти получили въ его глазахъ божественную печать и такъ же священны, какъ законы Моисея.

Росковъ шелъ впередъ одинъ, пока передъ нимъ не очутились высокія, оправленныя бронзой двери Монъ-Парнаса, который мрачно высился надъ пыльной улицей и проложенными по ней рельсами конно-желѣзной дороги. Онъ позвонилъ и двери открылись.

-- У васъ нѣтъ собаки?-- спросилъ швейцаръ подозрительно: начальство ужъ успѣло сдѣлать надлежащія распоряженія.

-- Нѣтъ,-- сказалъ Росковъ.-- Въ тюрьмахъ еще позволяютъ бѣднякамъ держать ручную крысу или мышь, но здѣсь, такъ какъ мы ни въ чемъ не виноваты, намъ не оказывается даже подобнаго снисхожденія.

Швейцаръ, который былъ тугъ на ухо, услышалъ только слова "крыса" и "мышь" и съ негодованіемъ отвѣтилъ:

-- Здѣсь нѣтъ гадовъ, у насъ здѣсь домъ устроенъ по новѣйшему образцу, съ новѣйшими усовершенствованіями! За кого вы насъ принимаете, сударь? Погодите, погодите! Я долженъ доложить о васъ управляющему.

Но, Росковъ, привыкнувъ къ быстрой ходьбѣ во время разнесенія пакетовъ въ теченіе многихъ лѣтъ, уже проникъ за стеклянныя двери заведенія, когда вышелъ ему на встрѣчу управляющій Монъ-Парнаса.

-- У васъ нѣтъ собаки?-- сказалъ онъ подозрительно.-- А, радуюсь вашему благоразумію. Вы отправили вашу собачку на съѣзжую, не правда ли?

-- Удовольствуйтесь моимъ заявленіемъ, что она не тамъ,-- надменно возразилъ Росковъ.-- Васъ это никоимъ образомъ не касается.

-- Какой несносный человѣкъ!-- подумалъ управляющій и сказалъ вслухъ:-- Позвольте мнѣ показать вамъ вашу комнату. Надѣюсь, вы будете себя чувствовать хорошо здѣсь, если только будете дѣйствовать въ подобающемъ духѣ.

-- Что вы подъ этимъ разумѣете?-- спросилъ Росковъ.

Управляющій, не привыкшій давать опредѣленій, замялся, кашлянулъ и выглянулъ немного сердито сквозь стеклянную дверь на неоконченные сады.

-- Довольство своею судьбою... сговорчивость... сокращеніе себя... благодарность за все, что здѣсь дѣлается...-- пробормоталъ онъ, чувствуя себя не по себѣ.

-- Духъ царедворцевъ, да? Гибкія колѣни и спина, медовыя рѣчи? Духъ раболѣпства, низпоклонства, заискиванія, обмана и набиванія желудка? Я, милостивый государь, старъ, слишкомъ старъ для того, чтобы учиться чему-нибудь, колѣни и спина моя не гнутся, и языкъ мой никогда не лгалъ. Очень жаль! Но что же дѣлать? Не могу же я теперь поступать въ школу.

Управляющій побагровѣлъ отъ злости.

-- Будьте такъ добры пройти въ вашу комнату,-- мягко сказалъ онъ, думая въ тоже время: -- Съ какой стати Вальбраншъ прислалъ намъ этого сердитаго, ворчливаго медвѣдя? Ужъ если кого называть свѣтскимъ человѣкомъ, такъ это Вальбранша.

-- Да, я медвѣдь,-- сказалъ старикъ, угадывая невысказанную мысль, какъ это часто бываетъ.-- Но я никогда не умѣлъ плясать, къ сожалѣнію!

Управляющій деликатно сдѣлалъ видъ, что не слышитъ, и указалъ дорогу вверхъ по лѣстницѣ, вдоль широкаго корридора я отворилъ одну изъ дверей, совершенно одинаковыхъ и украшенныхъ золотыми цифрами.

-- Вотъ ваша спальня,-- сказалъ онъ, отворяя дверь.-- Кушаютъ всѣ внизу, въ большой комнатѣ. Надѣюсь, вы останетесь довольны во всѣхъ отношеніяхъ.

Комната была хорошая, съ обоями холоднаго сѣраго цвѣта, съ желѣзной кроватью, выкрашенной въ свѣтло-голубую краску, съ мебелью изъ кленоваго дерева; занавѣски были сѣрыя, какъ стѣны, полъ паркетный, съ рисунками, по серединѣ комнаты разостланъ небольшой голубой коверъ. На мѣдномъ гвоздѣ табличка съ правилами заведенія, а подъ нею бѣлая фарфоровая пуговка электрическаго звонка. Это была комната, какихъ много въ современныхъ отеляхъ средней руки. Единственное окно выходило на бѣлую стѣну.

Управляющій взглянулъ на Роскова, чтобы видѣть, производили на него хорошее впечатлѣніе порядокъ, чистота, опрятность убранства комнаты: но Росковъ былъ непроницаемъ.

-- Ваши вещи еще не пришли, кажется? Тутъ есть чуланъ для чемодановъ,-- заявилъ управляющій, указывая на завѣшанное углубленіе.

-- У меня нѣтъ никакихъ вещей,-- сказалъ Росковъ, кладя на столъ пакетъ съ игрушками Макса.-- У меня нѣтъ ничего, кромѣ платья, да и то мнѣ далъ господинъ Вальбраншъ. Комната недурна. Въ послѣднія десять лѣтъ я жилъ на чердакѣ и спалъ на мѣшкѣ съ соломой.

-- Боже мой, Боже мой!-- пробормоталъ управляющій, непріятно пораженный.-- Подобныя вещи случаются, но приличные люди не говорятъ о нихъ.

-- Вотъ какъ, милостивый государь!-- крикнулъ Росковъ, подавляя въ себѣ желаніе схватить этого человѣка за горло и потрясти его.-- Ужъ не думаете ли вы, что сюда являются люди, которые могутъ спать на пуху, подъ атласнымъ одѣяломъ, пить дорогія вина и ѣстъ жареныхъ фазановъ?

Управляющій, совершенно озадаченный, быстро вышелъ изъ комнаты. Старый нищій осмѣливался говорить о благородномъ заведеніи, устроенномъ на самыхъ прекрасныхъ началахъ съ самыми благими намѣреніями, какъ объ убѣжищѣ для самыхъ низкихъ классовъ. Управляющій, получавшій отъ заведенія ежегодно 12.000 франковъ жалованья, съ даровою квартирой, столомъ, отопленіемъ и прислугой, спустился съ лѣстницы, глубоко пораженный человѣческою неблагодарностью.

-- Сказать о человѣкѣ, что онъ неблагодаренъ, значитъ сказать все,-- объявилъ онъ недѣлю спустя Вальбраншу, который возразилъ съ свойственнымъ ему веселымъ цинизмомъ:

-- Всѣ люди неблагодарны, особенно, если имъ ждать больше нечего. Но этотъ старикъ былъ въ свое время геніальнымъ человѣкомъ, а такіе люди имѣютъ право на привилегіи.

-- Геній-то уже исчезъ давно,-- замѣтилъ управляющій съ усмѣшкой.

-- Давно жили и Микель Анджело, и Апеллесъ, а все-таки...-- возразилъ Вальбраншъ смѣясь, и управляющій понялъ, что новому обитателю Монъ-Парнаса должно быть оказываемо уваженіе. Вальбраншъ былъ одинъ изъ самыхъ сильныхъ и способныхъ директоровъ совѣта, отъ него зависѣло и настроеніе служащихъ.

Оставшись одинъ въ первый день своего пріѣзда, Росковъ первымъ дѣюмъ сбросилъ сюртукъ и жилетъ, сѣлъ на стулъ и, закрывъ лицо руками, зарыдалъ, какъ ребенокъ. Онъ чувствовалъ себя заключеннымъ въ тюрьму.

А Максъ? А Пепинъ?

Развѣ они не были такъ же несчастны, какъ и самъ онъ? Не безплодна ли была принесенная имъ жертва? Вальбраншъ настоялъ на томъ, чтобы старикъ не видѣлъ ребенка въ теченіе двухъ недѣль, чтобы не тревожить его слишкомъ рано въ его новомъ училищѣ, но Росковъ чувствовалъ, что нѣжный мальчуганъ несчастенъ, такъ же несчастенъ, какъ и террьеръ, рвавшійся съ цѣпи въ кухнѣ фермы

-- Мой маленькій Максъ! Мой маленькій Максъ!-- разъ двадцать повторилъ Росковъ, и крупныя слезы потекли по костлявымъ пальцамъ его сомкнутыхъ рукъ.

Время шло, но онъ не могъ отдать себѣ отчета, были ли то минуты, часы или дни; вдругъ рѣзкій стукъ въ затворенную дверь вывелъ его изъ оцѣпенѣнія.

-- Что вамъ нужно?-- спросилъ онъ, не двигаясь.

-- Развѣ вы не слышали звонка, сударь? Управляющій прислалъ меня сказать, чтобы вы шли обѣдать,-- сказалъ голосъ черезъ замочную скважину.

-- Я не хочу обѣдать. Уходите!

-- Но вы должны обѣдать, сударь. Здѣсь всѣ обѣдаютъ за общимъ столомъ.

-- Я не голоденъ, говорю вамъ, и убирайтесь!

Слуга продолжалъ упрашивать, но напрасно. Росковъ не шевелился. Обѣдъ подали безъ него, а онъ легъ спать, ничего не поѣвъ въ этомъ домѣ, гдѣ четверо поваровъ съ поварятами был заняты приготовленіемъ пищи для жильцовъ Монъ-Парнаса и для болѣе важныхъ лицъ -- распорядителей и служащихъ.

Утромъ Роскову было сдѣлано внушеніе и высказана была надежда, что онъ больше ужъ не будетъ дуться; уклоненіе отъ общаго обѣда было нежелательно и дозволялось только въ случаѣ серьезной болѣзни, засвидѣтельствованной врачемъ, состоящимъ при заведеніи.

-- Даже звѣрямъ въ зоологическихъ садахъ разрѣшается съѣдать или оставлять свои порціи,-- возразилъ неблагодарный старикъ,-- но мы, я понимаю, ничтожнѣе ихъ: они болѣе или менѣе рѣдки, а бѣдные люди встрѣчаются такъ часто.

Секретарь, посланный къ нему съ цѣлью внушить ему, что онъ долженъ съѣдать то, что предлагается ему благотворительнымъ учрежденіемъ, былъ такъ же возмущенъ его отвѣтами, какъ и управляющій, и вышелъ отъ Роскова, размышляя о томъ, что сумасшедшіе дома имѣютъ нѣкоторыя преимущества передъ богоугодными заведеніями, ибо въ. первыхъ, въ случаѣ необходимости, можно прибѣгать къ ледянымъ душамъ, смирительнымъ рубашкамъ и другимъ способамъ убѣжденія.

-- Я пойду навѣстить Пепина,-- подумалъ Росковъ, оставшись одинъ.

Въ окно была видна только голая стѣна, но онъ видѣлъ, что свѣтитъ солнце. Онъ не ѣлъ съ полудня вчерашняго дня, но къ посту онъ привыкъ; онъ пилъ только воду изъ стеклянаго кувшина, стоявшаго на столѣ посреди комнаты.

Онъ взялъ шляпу и спустился внизъ, держа въ зубахъ зажженную трубку; одинъ изъ слугъ почтительно остановилъ его.

-- Извините, сударь, но развѣ вы не прочли правилъ? Курить разрѣшается только въ курительной комнатѣ.

Росковъ выругался, продолжалъ идти своей дорогой, и даже не взглянулъ на слугу, сидѣвшаго въ большомъ залѣ внизу.

-- Вчера вечеромъ слышенъ былъ запахъ вашей трубки, сударь, и мнѣ приказано обратить ваше вниманіе на...

-- Я ухожу,-- сказалъ Росковъ.

-- Даже и въ этомъ случаѣ не позволяется зажигать сигару или трубку въ стѣнахъ дома. Надѣюсь, сударь, вы заявили въ конторѣ о своемъ намѣреніи уйти?

-- Въ какой конторѣ? И къ чему?

-- Это одно изъ правилъ, сударь. Таблица правилъ повѣшена въ каждой комнатѣ. Когда одинъ изъ жильцовъ уходить на прогулку, онъ заявляетъ объ этомъ въ контору, и если онъ желаетъ вернуться позже пяти часовъ, то долженъ получить на то разрѣшеніе.

-- Остановить мнѣ его?-- шепнулъ швейцаръ слугѣ, говорившему съ сѣдымъ мятежникомъ, и не знавшему, какъ поступить съ нимъ.

-- Нѣтъ, пусть его идетъ на этотъ разъ,-- сказалъ наконецъ слуга.-- Я доложу управляющему. Онъ приметъ мѣры къ тому, чтобы подобная непокорность не повторялась.

-- Что за скверный табачище у этого старика! Кѣмъ онъ былъ прежде? Художникомъ? Онъ больше похожъ на моряка, знакомаго съ бурями.

И швейцаръ съ презрѣніемъ поглядѣлъ на удалявшуюся фигуру Роскова, который никогда не утрачивалъ сходства съ своею роднею -- моряками, хотя и жилъ столько времени въ большомъ и великолѣпномъ городѣ.

Онъ никогда не чувствовалъ влеченія къ искусственнымъ потребностямъ и золотымъ цѣпямъ роскошной и гладкой жизни, какъ многіе изъ его современниковъ, также выросшихъ въ дымныхъ хижинахъ на черномъ хлѣбѣ.

-- Все это годно для бабъ!-- говорилъ онъ обыкновенно съ добродушнымъ негодованіемъ, глядя на восточныя ткани, на персидскія мѣдныя украшенія, на издѣлія изъ русской кожи и слоновой кости, на индійскія шелковыя матеріи, на бронзу, ковры, атласы, шелки и тропическія растенія въ теплыхъ и накуренныхъ благоуханіями мастерскихъ своихъ товарищей. Когда въ его распоряженіи была большая, холодная, комната, похожая на сарай, съ большимъ окномъ, обращеннымъ на сѣверъ, онъ считалъ себя счастливымъ. Роскошь всегда была ему противна, надоѣдала ему и давила его. Въ первыя пятнадцать лѣтъ своей жизни онъ во всякую погоду бѣгалъ босикомъ по песку и по скаламъ, по горячимъ камнямъ и по соленымъ лужамъ на берегу моря.

Даже въ тѣ дни, когда цѣлая толпа восторженныхъ учениковъ называла его "дорогимъ учителемъ", и когда богачи перебивали другъ у друга его самые маленькіе холсты, онъ по внѣшнему виду не переставалъ походить на своихъ предковъ -- рослыхъ, грубоватыхъ, широкоплечихъ, бородатыхъ людей, привыкшихъ бороться съ вѣтромъ и волнами и въ снѣгъ, и въ бурю.

Росковъ вышелъ изъ Монъ-Парнаса, и въ душѣ его бушевала ярость. Въ первый разъ въ жизни отъ него потребовали послушанія. Кровь кипѣла въ его жилахъ: старость еще не научила ее течь лѣниво и медленно при оскорбленіи.

Правила! Правила!

Богатые и свободные люди знаютъ, какъ раздражаютъ правила и предписанія въ гостинницахъ и клубахъ, которые они могутъ покинуть, когда угодно. Но если эти запрещенія являются булавками, воткнутыми въ больное тѣло, нитями толще веревокъ, которыми былъ привязанъ безпомощный Гулливеръ, то нельзя ни измѣрить всей доставляемой ими пытки, ни отрицать ихъ способности ввергнуть здороваго человѣка въ безуміе или ввести въ преступленіе.

-- Мужества побольше! это все пустяки!-- говорилъ Росковъ самъ себѣ, идя по дорогѣ.-- Надо дѣйствовать въ надлежащемъ духѣ, какъ заявилъ мнѣ вчера этотъ управляющій.

Не успѣлъ онъ отойти по дорогѣ настолько, чтобы потерять изъ виду большой бѣлый домъ, сдѣлавшійся его тюрьмою, какъ вдругъ увидѣлъ быстро бѣгущую ему на встрѣчу женскую фигуру и узналъ Жанну Жерве, жену фермера, у которой онъ оставилъ Пепина.

-- Гдѣ собака?-- закричалъ онъ, прежде чѣмъ женщина добѣжала до него.

-- О, господинъ Росковъ!-- закричала она въ отвѣтъ.-- Я пришла сказать вамъ, что мы посадили ее въ сарай, положили ей соломы и поставили ей хорошій ужинъ, потому что въ кухнѣ мой мужъ не могъ слышать ея воя; мы заперли сарай крѣпко-на-крѣпко, но сегодня утромъ, когда мы вошли туда, чтобы накормить собаку, ея уже не было; она прогрызла и проскребла дыру въ двери, кругомъ лежали щепки и мелкіе кусочки дерева, и собака должно быть пролѣзла въ дыру и убѣжала. Я пришла спросить, не у васъ-ли она?

Росковъ издалъ звукъ, похожій не то на ругательство, не то на вздохъ.

-- Бѣдняга Пепинъ вѣрно побѣжалъ въ Парижъ, домой -- онъ никогда въ жизни не зналъ другого жилища, кромѣ чердака въ Тамплѣ!

-- Зачѣмъ вы посадили его въ сарай?-- прибавилъ старикъ съ гнѣвомъ.-- Развѣ вы не могли сдержать слова хоть одинъ день? Вѣдь вы обѣщали не отпускать его отъ себя.

-- Но. голубчикъ,-- сказала женщина дрожа,-- я въ домѣ не одна, какъ вамъ извѣстно. Мой мужъ и мои сыновья не могли выносить его воя; они тяжело работаютъ, и ночью имъ нуженъ отдыхъ; къ тому же, сарай былъ запертъ. Какъ могли мы думать, что маленькій звѣрекъ можетъ дѣйствовать зубами, какъ плотникъ своими инструментами? Придите и посмотрите сами, что онъ надѣлалъ.

-- Я пойду въ городъ. Его могла схватить полиція. Собакъ забираютъ и уничтожаютъ, какъ гадовъ.

Росковъ повернулъ назадъ по направленію къ Сенѣ, не обращая вниманія на женщину. Она, всхлипывая, побѣжала за нимъ.

-- Если вы найдете собаку, приведите ее къ намъ. Мы съумѣемъ лучше позаботиться о ней...

Но онъ все шелъ, не слушая ея и не оборачиваясь. Сердце его сжималось при мысли о его маленькомъ товарищѣ. На прежней квартирѣ Пепина никто не видалъ. Гдѣ же онъ могъ быть? Какъ найти его? За это время онъ могъ забѣжать очень далеко. Старая служанка позволила Роскову посидѣть въ своемъ чуланѣ и подождать Пепина. Комнатка старика была уже сдана другимъ жильцамъ -- трубочисту съ семьею.

-- Если онъ прибѣжитъ, вы присмотрите за нимъ?-- сказалъ Росковъ старухѣ, напрасно прождавъ нѣсколько времени.

Она обѣщала.

Росковъ отправился на съѣзжую: тамъ собаки не было; измученный, разбитый, съ болью въ сердцѣ вернулся онъ въ предмѣстье Тампля. Онъ былъ увѣренъ, что Пепинъ прибѣжитъ туда. Когда онъ дошелъ до дверей, старуха закричала:

-- Ай, ай, ай! Зачѣмъ только вы ушли? Часа два тому назадъ онъ прибѣгалъ весь въ пыли, взбѣжалъ на чердакъ, но изъ вашей прежней комнаты его выгнали метлою, и онъ сбѣжалъ внизъ, вездѣ все обнюхивая -- я думаю, онъ искалъ вашихъ слѣдовъ -- и, не остановившись около меня, выбѣжалъ на улицу такъ быстро, что я не могла остановить его. Я сдѣлала все, что могла, но вы знаете, у меня ревматизмы и скоро ходить я не могу. Онъ навѣрно побѣжалъ по вашимъ слѣдамъ.

-- Бѣдняжка!-- промолвилъ Росковъ и, несмотря на свою усталость и голодъ -- онъ съ утра съѣлъ только корку хлѣба и кусокъ колбасы, купленной за четыре су на улицѣ -- повернулъ назадъ по направленію къ Нельи. Длинный день уже приходилъ къ концу. Пройти пѣшкомъ черезъ весь Парижъ, переходя изъ одного квартала въ другой, требуетъ много времени даже у хорошаго ходока.

Вечеръ былъ прелестный.

Росковъ, какъ это часто съ нимъ бывало, пробирался между всѣми этими каретами, телѣгами, омнибусами и пѣшеходами, оставаясь одинокимъ въ толпѣ со своимъ горемъ, какъ каждый изъ насъ одинокъ во всю свою жизнь. Несмотря на свою силу и привычку къ труду, онъ былъ очень утомленъ. Онъ не зналъ, гдѣ искать Пепина; денегъ у него не было, и онъ не могъ обѣщать награды тому, кто найдетъ его, даже со съѣзжей онъ могъ бы выкупить собаку не иначе, какъ попросивъ на то денегъ. Имѣть собаку -- большое преступленіе для бѣдняка, и это преступленіе неизмѣнно наказывается надлежащимъ образомъ.

Росковъ шелъ медленно: мимо него проѣзжали конки, въ деревьяхъ шелестѣлъ вѣтеръ; время отъ времени навстрѣчу ему попадался подозрительно глядѣвшій на него полицейскій. На небѣ сіяли звѣзды; Росковъ ничего не зналъ о нихъ, но любилъ ихъ любовью художника, болѣе нѣжной, хотя и менѣе сознательной чѣмъ любовь астронома. Онъ взглянулъ на огромное солнце, которое на человѣческомъ языкѣ называется звѣздою Алтаромъ; въ газетѣ онъ прочелъ, что Алтарь съ каждымъ годомъ подходитъ все ближе и ближе къ землѣ, и что въ концѣ концовъ, вступивъ въ нашу солнечную систему, онъ зальетъ нашу планету нестерпимымъ свѣтомъ и сообщитъ ей такой жаръ, что всякая жизнь на землѣ погибнетъ, и Алтарь поглотитъ въ своемъ пламени и горящую землю, и мертвую луну, и побѣжденное солнце.

Росковъ поглядѣлъ на сіяющую звѣзду, самую яркую на всемъ небосклонѣ.

-- Хорошо, подумалъ онъ.-- Если бы ты явился теперь, ты не пришелъ бы слишкомъ рано. Земля прожила достаточно долго, и во все время ея существованія люди только и дѣлали, что ссорились, преслѣдовали и убивали другъ друга.

Потомъ глаза его снова устремились на пыльную дорогу, и онъ продолжалъ идти; голова его опустилась на грудь, усталыя ноги тащились словно свинцовыя гири.

Подходя къ концу одного бульвара, онъ услышалъ прерывистое, тяжелое дыханіе, и, задыхаясь отъ изнеможенія, обезумѣвъ отъ радости, прыгнулъ на него маленькій желтый терьеръ.

-- Такъ это ты, дружокъ мой! Мой бѣдный, вѣрный, маленькій дружокъ! Какъ это ты отыскалъ меня?-- воскликнулъ Росковъ, и глаза его наполнились слезами, когда онъ обнялъ свою собачку.

-- Ну, хорошо же, сегодня я не вернусь въ Монъ-Парнасъ. Было бы слишкомъ подло покинуть тебя теперь, когда ты доказалъ мнѣ свою вѣрность. Мы переночуемъ съ тобою гдѣ-нибудь подъ открытымъ небомъ, Пепинъ. Это вѣдь намъ не впервые.

Пепинъ все прыгалъ вокругъ своего хозяина, не помня себя отъ радости.

Росковъ сошелъ съ большой дороги и углубился въ поле; здѣсь всѣ мѣста были ему знакомы, онъ зналъ, гдѣ находится остатокъ стариннаго королевскаго парка -- уединенное и тѣнистое мѣстечко, еще не купленное и не застроенное, хотя на немъ уже вывѣшена была досчечка съ крупною надписью: "Это мѣсто продается".

Потому ли, что за участокъ была назначена слишкомъ высокая цѣна, или потому, что манія все застраивать на время сосредоточилась въ предмѣстьяхъ, но никто не купилъ еще этихъ нѣсколькихъ десятинъ парка, и тишина этого лѣсистаго мѣста нарушалась только дѣтьми, приходившими туда за орѣхами, за цвѣтами или за птичьими гнѣздами, а зимою здѣсь тайкомъ ставились западни для зайцевъ или кто-нибудь тайкомъ же пристрѣливалъ полузамерзшаго дрозда. Росковъ бывалъ тутъ лѣтомъ два или три раза вмѣстѣ съ Максомъ и замѣтилъ старый дуплистый дубъ, въ сѣдой глубинѣ котораго могло помѣститься съ полдюжины людей; туда-то направился старикъ съ собакой. Ночь была свѣжая, но небо было ясно; воздухъ былъ наполненъ благоуханіемъ травъ и полевыхъ цвѣтовъ, и не было ни сторожа, ни жандарма, который сталъ бы спрашивать о правахъ Роскова ночевать въ этомъ мѣстѣ. Онъ сѣлъ подъ старымъ дубомъ, закурилъ трубку и накрошилъ Пепину остатки хлѣба, купленнаго въ городѣ. Собачка, ничего не ѣвшая ужъ цѣлыя сутки, ѣла съ жадностью, а потомъ стала лакать воду изъ маленькаго ручейка, журчавшаго подъ мохомъ.

-- А! полевой ключъ! сказалъ Росковъ вполголоса.-- Такимъ ключомъ можно открыть себѣ дверь столькихъ наслажденій? Ни одинъ золотой ключъ не можетъ съ ними сравняться!

Тишина, неподвижность росистаго пространства, запахъ листьевъ, травъ и цвѣтовъ напоминали ему спокойное время передъ войною, когда онъ цѣлые мѣсяцы проводилъ въ лѣсахъ подъ Парижемъ, спалъ подъ открытымъ небомъ, подложивъ подъ голову завернутый въ пледъ ящикъ съ красками. Онъ продолжалъ курить, а ночь становилась все темнѣе, планеты и звѣзды горѣли все ярче, и безчисленные, еле-уловимые звуки жизни насѣкомыхъ дѣлались все слышнѣе. Роскова стало клонить ко сну, и онъ растянулся во всю длину внутри дупла, а собачка крѣпко прижалась къ его груди и сладко уснула, издавъ радостный вздохъ.

-- Бѣдный, вѣрный звѣрекъ!-- промолвилъ Росковъ.-- Помнитъ ли меня Максъ такъ же, какъ ты?

Максъ въ это время также спалъ въ хорошенькой бѣлой кроваткѣ, съ счастливой улыбкой на лицѣ, сжимая ручкой маленькій ярко-раскрашенный пароходъ съ заводомъ, полученный имъ въ этотъ день въ подарокъ.

Росковъ спалъ крѣпко, какъ и собака; никогда не удалось бы ему уснуть такъ въ аккуратной, опрятной, сѣрой комнатѣ Монъ-Парнаса. Росковъ былъ похожъ на льва, вырвавшагося изъ звѣринца и пользующагося краткою свободой среди полей передъ тѣмъ, какъ снова попасть въ неволю. Лучи солнца, проникнувъ въ дуто дуба, разбудили старика. Онъ взглянулъ на дневной свѣтъ, взглянулъ на прижавшагося къ нему Пепина, вспомнилъ все, вздрогнулъ, вздохнулъ и всталъ съ мѣста своего, слишкомъ краткаго, отдыха.

-- Бѣдный Пепинъ,-- скзалъ онъ собачкѣ:-- день наступилъ. Опять начнутся мои и твои страданія.

Пепинъ, вообразившій, что они проживутъ всю жизнь въ дуплѣ дуба, среди листьевъ и птицъ, искоса робко взглянулъ на своего господина и принялся чистить свою пыльную и смятую шерсть.

-- Ты можешь охорашиваться, дружокъ, а я не могу,-- сказалъ Росковъ, замѣтивъ, что щегольское новое платье, полученное отъ Вальбранша, пришло въ самый плачевный видъ отъ парижской пыли и отъ ночной сырости и росы.

-- Такъ-то лучше,-- подумалъ онъ.-- Мнѣ легче будетъ ходить въ поношенномъ платьѣ.

Потомъ онъ встряхнулся такъ же, какъ и Пепинъ, и всталъ, чтобы покинуть свое пріятное убѣжище подъ листьями. Онъ подумалъ о томъ, что дѣлаетъ Максъ -- можетъ быть, плачетъ, тоскуетъ, всхлипывая произноситъ свои коротенькія молитвы?

Максъ въ это время пилъ утренній кофе съ молокомъ и съ превосходнымъ аппетитомъ закусывалъ хлѣбомъ съ ветчиной, катая по столу свой пароходикъ и воображая, что скатерть представляетъ собою Сену.

-- Бѣдная моя собачка, намъ надо разстаться и отправляться въ наши тюрьмы,-- сказалъ Росковъ. И хозяинъ, и собака жаждая провести остатокъ дня и всѣ дни остатка своей жизни на свободѣ, среди этихъ деревьевъ, подъ этимъ небомъ, но старикъ долженъ былъ сдержать свое слово. Онъ принужденъ былъ вернуться, какъ узникъ, выпущенный на честное слово, долженъ вернуться по внушенію невидимой силы того чувства, которое мы называемъ честью. Вальбраншъ выполнилъ съ своей стороны условіе; Росковъ также не могъ уклониться отъ его выполненія.

Онъ повелъ Пепина на ферму, гдѣ женщина радостно привѣтствовала его, а фермеръ и сыновья его искоса глядѣли на собаку и на ея хозяина.

-- Мы со временемъ помиримся съ вами,-- сказалъ Росковъ, стараясь смягчить ихъ;-- я приду гулятъ съ нимъ сегодня днемъ, а потомъ буду приходить неизмѣнно по два раза въ день. Пожалуйста, будьте добры къ нему.

И бѣднаго Пепина опять привязали къ скамейкѣ, а онъ смотрѣлъ на своего хозяина влажными, грустными, умоляющими глазами, словно спрашивалъ: "Такъ вотъ награда за мою вѣрность?"

-- Увы, дружокъ!-- промолвилъ Росковъ, отвѣчая на безмолвный упрекъ,-- люди не награждаютъ вѣрности, такъ какъ этой добродѣтели среди нихъ не встрѣчается; у нихъ вѣрность считается глупостью.

Потомъ, слыша за собою неистовые крики собаки, Росковъ вышелъ и отправился въ Монъ-Парнасъ.

Швейцаръ отворилъ ему дверь, съ гнѣвомъ и недоумѣніемъ взглянулъ на состояніе его одежды, смоченной росою и носившей на себѣ слѣды моха и плѣсени; слуги безъ всякихъ разспросовъ пропустили его въ его комнату, гдѣ онъ умылся, пригладилъ волосы и бороду и вычистилъ свое новое платье, которому уже не суждено было казаться новымъ.

Едва успѣлъ Росковъ привести себя въ порядокъ, какъ въ дверь къ нему кто-то постучался, и, не дожидаясь приглашенія, вошелъ въ комнату управляющій. На лицѣ его выражалась грусть, негодованіе и играла полу-оправдательная, полу-обвинительная улыбка.

-- Милостивый государь!..-- началъ онъ и остановился.

Росковъ продолжалъ чистить свой сюртукъ и не произнесъ ни звука, чтобы облегчить затруднительное положеніе своего посѣтителя.

-- Васъ всю ночь не было,-- сказалъ управляющій, откашливаясь.

-- Да, это правда,-- сказалъ Росковъ и прибавилъ съ короткимъ, язвительнымъ смѣхомъ:-- я полагаю, въ моемъ возрастѣ, вамъ не приходится опасаться за мою нравственность.

-- О, конечно!-- сказалъ управляющій со сконфуженной улыбкой,-- мы, конечно... не думаемъ... мы не такъ неделикатны. Но я долженъ сказать вамъ, что правила этого заведенія должны быть соблюдаемы всѣми. Мы не можемъ дѣлать исключеній.

-- Конечно, но нужно ли выдумывать правила?

Управляющій вытаращилъ глаза.

-- Правила необходимы во всякомъ учрежденіи, и соблюденія ихъ слѣдуетъ требовать.

-- Ну, нѣтъ,-- сказалъ Росковъ рѣзко,-- здѣсь правилъ не нужно. Это не домъ умалишенныхъ, не государственная тюрьма, не исправительный домъ и не больница; всѣ ваши жильцы здоровы, не совершили преступленія, и это даже люди, поработавшіе для своихъ современниковъ; зачѣмъ вамъ предписывать имъ порядокъ ихъ жизни?

-- Это люди, не съумѣвшіе устроиться,-- съ презрѣніемъ подумалъ управляющій.-- Если имъ и везло когда-то, то они не съумѣли воспользоваться своимъ успѣхомъ и обратить его въ купоны и облигаціи. Можно ли потакать подобной непредусмотрительности?

Вслухъ онъ началъ перечислять обычныя положенія буржуазной морали: необходимость правильнаго распредѣленія времени, опредѣленныхъ часовъ для принятія пищи, хорошаго примѣра прислугѣ, пріобрѣтенія надлежащихъ привычекъ, уваженія въ условіямъ и авторитету. Когда онъ остановился, чтобы перевести духъ, Росковъ опять засмѣялся своимъ короткимъ, обезоруживающимъ, смѣхомъ.

-- Мы нищіе, не такъ ли? Не золотите пилюлю. Протолкните ее въ наши глотки съ вашимъ лошадинымъ пойломъ!

-- Я же тутъ при чемъ?-- сказалъ управляющій, выведенный изъ терпѣнія.-- Правила составлены комитетомъ. Я здѣсь для того, чтобы слѣдить за ихъ исполненіемъ. Позвольте же мнѣ замѣтить вамъ, г. Росковъ, что въ теченіе сутокъ вы нарушили всѣ эти правила.

-- Въ самомъ дѣлѣ!-- сказалъ Росковъ.-- Боюсь, какъ бы я опять не нарушилъ ихъ въ еще болѣе короткій срокъ. Что же дѣлать? Вчера ужъ я говорилъ вамъ, что я слишкомъ старъ, чтобы начинать учиться.

-- Но вы не слишкомъ стары, чтобы спускаться внизъ къ обѣду, или курить въ отведенной для этой пѣли комнатѣ, или спать на вашей постели,-- съ нетерпѣніемъ возразилъ управляющій

-- Я не могу ѣсть на народѣ,-- сказалъ Росковъ, сжимая свои, все еще бѣлые и сильные, зубы,-- и я буду уходить, когда мнѣ вздумается.

Управляющій вынулъ изъ кармана запечатанный конвертъ.

-- Я долженъ передать вамъ это письмо, такъ какъ мои доводы оказываются безполезными.

Росковъ узналъ почеркъ Вальбранша на конвертѣ изъ толстой, нарядной бумаги и молча распечаталъ его. Письмо было такого содержанія:

"Любезный другъ! Вы человѣкъ чести, а потому спрашиваю васъ, можно ли пользоваться благодѣяніями покойныхъ братьевъ Фирменовъ и въ то же время являть собою примѣръ непокорности и неблагодарности въ основанномъ ими заведеніи? Я предоставляю отвѣтъ на этотъ вопросъ вашей совѣсти и вашимъ чувствамъ. Мальчикъ вашъ здоровъ и веселъ, и если вы не будете слишкомъ часто навѣщать его, черезъ недѣлю примирится вполнѣ со своею участью. Я самъ видѣлъ его и привезъ ему игрушку.

Всегда преданный вамъ
Морисъ Вальбраншъ".

Смуглое, загорѣвшее лицо Роскова покрылось мертвенною блѣдностью, пока онъ читалъ письмо. Управляющій слѣдилъ за нимъ съ тихимъ, кошачьимъ, удовольствіемъ, съ какимъ мелкая душа всегда глядитъ на страданія великой души. Росковъ чувствовалъ, что выраженіе лица выдаетъ его волненіе, но не могъ овладѣть собою. Онъ отвернулся къ окну, чтобы скрыть лицо отъ управляющаго, и такъ долго молчалъ, глядя на письмо, что посѣтитель его потерялъ терпѣніе.

-- Я полагаю, что г. Вальбраншъ не сталъ бы писать напрасно? Его доводы, вѣроятно, окажутся убѣдительнѣе моихъ,-- замѣтилъ онъ съ едва скрытою дерзостью въ тонѣ.

Росковъ быстро повернулся къ нему.

-- Г. Вальбраншъ не говоритъ мнѣ, что за пользованіе столомъ и квартирой я обязанъ выносить дерзости служащихъ, получающихъ жалованье!-- сказалъ старикъ громовымъ голосомъ.-- Вы не имѣете права приходить ко мнѣ въ комнату, когда вамъ вздумается. Если это нужно, я буду подчиняться правиламъ комитета; но если вы будете являться ко мнѣ безъ моего зова, я подамъ на васъ жалобу.

Онъ говорилъ съ такою страстью, съ такимъ авторитетомъ, съ такою надменностью, которая показалась управляющему столь же непростительною и нестерпимою, какъ если бы ее проявилъ нищій и за мгновеніе врагъ былъ усмиренъ. Онъ не зналъ содержанія письма Вальбранша и, считая молчаніе лучшимъ средствомъ сохранить свое достоинство, пробормоталъ нѣсколько едва слышныхъ словъ и вышелъ изъ комнаты.

Оставшись одинъ, Росковъ перечелъ письмо, столь жестокое при всей своей вѣжливости, столь неотразимое въ своемъ остроуміи

Вальбраншъ былъ искусный знатокъ человѣческаго сердца, и хотя въ его собственномъ сердцѣ не звучали особенно тонкія струны, но онъ умѣлъ затрагивать и извлекать изъ этихъ струнъ звуки, если онѣ были на лицо въ сердцахъ другихъ.

-- О Максъ, Максъ!-- промолвилъ Росковъ.-- Собака лучше тебя, если въ письмѣ говорится правда. А я долженъ слушать этихъ тюремщиковъ изъ за тебя!

Когда пробило двѣнадцать и на гонгѣ въ большой залѣ раздался призывъ къ завтраку, Росковъ спустился внизъ въ столовую съ страннымъ, новымъ, непріятнымъ чувствомъ застѣнчивости и замѣшательства. Въ свои лучшіе годы онъ никогда не былъ человѣкомъ общительнымъ; онъ всегда жилъ своею особенною жизнью, вдали отъ міра; онъ всегда былъ сыномъ народа и бретонцемъ въ душѣ. Онъ никогда ни съ кѣмъ не обѣдалъ, кромѣ нѣсколькихъ непритязательныхъ артистовъ, вродѣ его самого, и, благодаря крайней бѣдности въ послѣднія двадцать лѣтъ, всегда ѣлъ, какъ и жилъ, въ полномъ одиночествѣ, съ тѣми грубыми, варварскими пріемами, которые порождаются бѣдностью. Для него было пыткой быть среди незнакомыхъ.

Столовая была большая, красивая, богато обставленная комната съ обшитыми деревомъ стѣнами и съ лѣпнымъ потолкомъ: архитектору, малярамъ и обойщикамъ не было отказа ни въ чемъ при отдѣлкѣ Монъ-Парнаса, дабы доходы ихъ были больше. Столовая въ глазахъ Роскова имѣла скорѣе видъ церкви.

Управляющій съ привѣтливой улыбкой подошелъ къ нему.

-- Милости просимъ къ нашему столу, г. Росковъ,--сказалъ онъ любезно.-- Надѣюсь, аппетитъ у васъ будетъ хорошій, а это лучшая приправа къ обѣду.

Росковъ, которому было не по себѣ, неловко и сконфуженно вышелъ впередъ и сѣлъ на край указаннаго ему стула. Шестнадцать человѣкъ, считая управляющаго и секретаря, сидѣло за большимъ овальнымъ столомъ, накрытымъ дорогою бѣлою скатертью и убраннымъ хрусталемъ, серебромъ и цвѣтами въ вазахъ изъ стариннаго фарфора. Всѣ шестнадцать человѣкъ съ любопытствомъ и съ зарождающейся враждебностью посмотрѣли на Роскова; такимъ взглядомъ смотрятъ собаки на чужую собаку, забѣжавшую къ нимъ.

Росковъ самъ негодовалъ на себя за свое смущеніе; неужели же онъ, никогда, ни передъ кѣмъ не склонявшійся, ни отъ кого не зависѣвшій, можетъ быть сконфуженъ при одномъ видѣ накрытаго стола и сидящихъ вокругъ него незнакомцевъ? Онъ забылъ всѣ приличія, забылъ почти, для какой цѣли употребляются вилка и салфетка; онъ долго довольствовался однимъ складнымъ ножемъ, которымъ рѣзалъ свою скудную пищу на углу сосноваго стола, и оловянною ложкой, которою изрѣдка хлебалъ луковый супъ. Всѣ устремленные на него глаза отняли у него аппетитъ, хотя онъ естественно чувствовалъ голодъ послѣ столь долгаго воздержанія. Напрасно сосѣдъ его съ правой стороны, старый музыкантъ-композиторъ, хорошо знавшій Роскова по имени и бывшій его современникомъ, старался сломать ледъ и втянуть его въ разговоръ. Росковъ отвѣчалъ только едва слышнымъ, неяснымъ звукомъ. Всѣ остальные разговаривали между собою, иные смѣялись, обсуждали новости дня, одобрительно отзываясь объ изобрѣтательности управляющаго; но Росковъ не могъ ни говорить, ни слушать, и пища, хотя и хорошая, душила его при каждомъ глоткѣ: это вѣдь была милостыня.

Онъ чувствовалъ себя неуклюжимъ, неловкимъ, непохожимъ на окружающихъ; это были также люди бѣдные, но всегда соблюдавшіе приличія, отъ которыхъ самъ онъ такъ отвыкъ, что забылъ, въ чемъ они должны состоять.

Онъ всталъ раньше всѣхъ прочихъ, прежде чѣмъ управляющій подалъ къ тому знакъ, и вышелъ изъ столовой, ни съ кѣмъ не сказавъ ни слова.

-- Какой медвѣдь!-- сказалъ одинъ изъ жильцовъ, когда-то бывшій журналистомъ и который имѣлъ такое же право жить въ Монъ-Парнасѣ, какъ если бы былъ трубочистомъ.

-- Можно захворать при видѣ того, какъ онъ ѣстъ,-- промолвилъ господинъ, который въ свое время писалъ маленькіе пасторали для сцены и былъ любимцемъ императрицы въ Компьенѣ.

-- Господа,-- сказалъ композиторъ, современникъ Роскова,-- если это зданіе должно быть убѣжищемъ для людей геніальныхъ, то никто не имѣетъ больше правъ быть здѣсь жильцомъ, чѣмъ Пьеръ Росковъ.

Это замѣчаніе на мгновеніе заставило умолкнуть жильцовъ Монъ-Парнаса; многіе изъ нихъ были людьми талантливыми, но никто не могъ назвать себя геніальнымъ.

Но они скоро стряхнули съ себя непріятное впечатлѣніе.

-- Пусть геній ѣстъ въ своей собственной клѣткѣ, какъ левъ,-- сказалъ съ вѣжливой усмѣшкой сочинитель эклогъ и идиллій, бывшій нѣкогда любимцемъ въ Компьенѣ.

-- Я очень жалѣю, господа, если вамъ пришлось испытать нѣкоторыя непріятности, но таковы правила...-- сказалъ управляющій, полоща пальцы въ хрустальномъ сосудѣ съ розовой водой.

Послѣдующіе дни потекли однообразно. Каждый изъ нихъ, какъ двѣ капли воды, походилъ на другой.

Два раза въ день Росковъ подвергался пыткѣ ѣсть на народѣ. Два раза въ день онъ отправлялся за Пепиномъ и водилъ его гулять и возился съ нимъ цѣлые часы, не смотря ни на какую погоду, такъ какъ эти прогулки были единственнымъ смягченіемъ участи собаки и его собственной.

Если бы не было этихъ часовъ, проводимыхъ въ поляхъ, въ лѣсахъ или на фермахъ для утѣшенія Пепина, то жизнь была бы для Роскова нестерпимой. Онъ ни съ кѣмъ не знакомился; за обѣдомъ и завтракомъ онъ молчалъ; смущеніе его оставалось неизмѣннымъ; онъ никогда ни на іоту не примирялся съ устремленными на него взорами другихъ жильцовъ или съ тѣмъ наблюденіемъ и вмѣшательствомъ, которыя онъ преувеличивалъ въ своемъ разстроенномъ воображеніи.

И всякій разъ, уходя изъ дому, онъ долженъ былъ объявлять о своемъ намѣреніи въ конторѣ; всякій разъ, какъ вечеромъ ему хотѣлось покурить свой крѣпкій табакъ, онъ долженъ былъ идти въ освѣщенную электричествомъ курительную комнату, убранную кожаными диванами и металлическими плевальницами, и гдѣ его старая, черная короткая трубка, другъ столькихъ лѣтъ, казалась далеко не такой вкусной и не давала ему успокоенія.

Онъ постоянно сердился, живя въ своей великолѣпной тюрьмѣ такъ же, какъ сердилась въ сараѣ его собачка, посаженная на цѣпь.

Старикъ-композиторъ и одинъ или двое другихъ пытались-было завязать съ нимъ любезный разговоръ, но всегда встрѣчали съ его стороны отпоръ; поэтому даже эти немногіе обыкновенно оставляли его въ покоѣ, и жильцы Монъ-Парнаса прозвали его ежомъ.

Онъ старался всѣми силами сообразоваться съ правилами заведенія, побѣдить въ себѣ упорную и непреклонную независимость, сдѣлавшуюся его второй природой. Но это не всегда ему удавалось, и онъ часто подавалъ поводъ къ недовольству. Никто не любилъ его, начиная съ прислуги, которой онъ не могъ давать на чай, и кончая даровитыми людьми, нашедшими себѣ убѣжище въ Монъ-Парнасѣ и чувствовавшими, что онъ съ презрѣніемъ относится къ ихъ прошлому и къ ихъ притязаніямъ. Его считая надутымъ, между тѣмъ какъ онъ былъ только несчастенъ, считали грубіаномъ, между тѣмъ какъ душа его была полна горемъ и угнетена потерей свободы.

Ему не давало также покоя мучительное и грызущее сомнѣніе, дѣйствительно-ли эта горькая для него жертва была полезна ребенку?

Въ концѣ перваго мѣсяца, Росковъ, согласно условію, пошелъ извѣстить Макса.

Домъ, куда помѣщенъ былъ мальчикъ, находился недалеко отъ Jardin des Plantes, среди большого сада, въ хорошемъ, залитомъ солнцемъ, мѣстѣ. Это былъ домъ, гдѣ подобало жить дѣтямъ благороднаго происхожденія.

Роскова провели въ небольшую гостиную и просили обождать. Онъ привелъ съ собою Пенина, который дрожалъ отъ радостнаго ожиданія, догадываясь, повидимому, съ кѣмъ ему предстоитъ встрѣтиться.

Дверь отворилась.

-- Господинъ Максъ,-- сказалъ лакей.

Максъ былъ въ свѣтло-голубомъ шелковомъ костюмчикѣ съ бѣлымъ кушакомъ; кудри его блестѣли на солнцѣ, личико было уже не такъ худо и блѣдно. Вальбраншъ сказалъ воспитательницѣ: "Одѣвайте его хорошо, не жалѣйте денегъ; пусть онъ будетъ здоровъ и счастливъ". И воспитательница, вполнѣ увѣренная, что Максъ незаконное дитя этого богатаго и вліятельнаго господина, въ точности исполняла его желаніе.

Мальчикъ нерѣшительно остановился на порогѣ, и на лицѣ его выразилось не то удивленіе, не то радость, но скорѣе всего испугъ.

-- Дѣдъ и Пепинъ!-- воскликнулъ онъ съ изумленіемъ, пока собачка въ восторгѣ кружилась кругомъ него, пронзительно лая отъ радости.

Росковъ всегда былъ сдержанъ съ ребенкомъ, но теперь онъ крѣпко прижалъ его къ себѣ и молча поцѣловалъ съ такою страстью, что Максъ испугался.

-- Хорошо ли тебѣ, мальчуганъ?-- горячо спросилъ Росковъ, жаждая получить отрицательный отвѣтъ.

-- Да,-- сказалъ Максъ безъ колебанія.-- Здѣсь очень хорошо, всѣ играютъ, и такъ иного даютъ ѣсть! Отчего ты не живешь такъ, дѣдъ?

-- Это ты узнаешь, когда выростешь,-- сказалъ Росковъ, избѣгая прямого отвѣта.-- А ты не хочешь вернуться въ нашу старую комнатку, Максъ?

-- О, нѣтъ,-- сказалъ мальчикъ, и легкая дрожь пробѣжала по всему его тѣлу.-- Я бы хотѣлъ, чтобы ты былъ съ нами здѣсь,-- прибавилъ онъ ласково.

-- Тебѣ лучше безъ меня,-- отрѣзалъ Росковъ, подавляя въ себѣ болѣе рѣзкій отвѣтъ, готовый сорваться съ его устъ.

-- А ты все еще живешь на чердакѣ, неправда ли?

-- Нѣтъ, голубчикъ. Я живу въ красивомъ домѣ.

-- Это хорошо.

Глаза ребенка были устремлены на дѣда съ безпощадною дѣтскою пытливостью, и въ этихъ глазахъ, не радостныхъ, а задумчивыхъ и проницательныхъ, Росковъ прочелъ слѣдующія невысказанныя мысли:-- Какой ты старый! Какой ты мужиковатый! Какъ ты не похожъ на папенекъ и маменекъ моихъ товарищей, на которыхъ весело глядѣть, которые пріѣзжаютъ въ каретахъ и носятъ лакированные ботинки и душатся хорошими духами. Отчего ты не такой, какъ они?

-- Ужъ ты успѣлъ сдѣлаться маленькимъ аристократомъ, Максъ!-- съ горечью сказалъ Росковъ, до глубины души уязвленный этимъ пытливымъ разглядываньемъ.

-- Скажи мнѣ,-- ласково прошепталъ Максъ,-- меня часто спрашиваютъ объ этомъ -- кто я такой? Я не знаю, что отвѣчать. Всѣ дѣти знаютъ, кто они.

-- Ты Максимиліанъ Росковъ,-- сказалъ старикъ.

-- Это я знаю,-- возразилъ мальчикъ.-- Но кто еще? еще кто?

-- Ты хочешь знать, благороднаго ли ты происхожденія?-- сказалъ Росковъ съ рѣзкимъ смѣхомъ.-- Такъ хорошо же, скажи имъ, что мое благородство записано на холстахъ въ Люксембургѣ, и отецъ твой умеръ, защищая Францію. Такой знатности довольно со всякаго.

-- Да,-- сказалъ Максъ съ сомнѣніемъ.

Онъ начиналъ смутно понимать, что знатными людьми можно считать только тѣхъ, у которыхъ нарисованы короны на дверцахъ кареты и которые разъѣзжаютъ съ ливрейными лакеями.

-- Не много же въ тебѣ нашей крови,-- подумалъ дѣдъ, глядя на хрупкаго, нѣжнаго, нервнаго ребенка. Максъ обѣщалъ выйти такимъ, какъ его мать,-- блѣдная, слабая, стройная парижанка, впечатлительная, у которой кровь была не то вода, не то огонь, и которая жаждала удовольствій, не имѣя физической силы переносить ихъ.

Пепинъ, видя, что на него обращаютъ слишкомъ мало вниманія, бросился къ своему прежнему товарищу Максу и сталъ царапаться и визжать.

Максъ взялъ взъерошенную голову собаки обѣими руками и поцѣловалъ ее, но вдругъ закричалъ, увидѣвъ, что грязныя лапки Пепина оставили слѣды на голубой рубашкѣ.

-- Ужъ ты успѣлъ обратиться въ щеголя!-- нетерпѣливо сказалъ Росковъ.-- Мы съ Пепиномъ стали недостаточно изящны для тебя.

-- О, я люблю Пепина,-- сказалъ Максъ, раскаиваясь и нѣжно лаская своего стараго друга.-- Но онъ -- онъ немножко грязный я измятый, неправда ли? Здѣшній пудель такой бѣленькій и кудрявый, и выкидываетъ такія забавныя шутки, и понимаетъ, когда съ нимъ говорятъ на четырехъ языкахъ, и проситъ сахару. Если бы ты только видѣлъ!

-- Пепинъ у насъ безъ затѣй, а у меня нѣтъ знатности, Максъ,-- сказалъ Росковъ, котораго и забавлялъ, и огорчалъ разговоръ мальчика.-- Мы умѣемъ только любить тебя, мальчуганъ мой; а на что тебѣ это?

Росковъ вышелъ отъ Макса съ занозой въ сердцѣ. Онъ понималъ, что Максъ потерянъ для него такъ же, какъ если бы мальчикъ умеръ. Пропасть между ними могла только расширяться, но никогда не закроется.

-- Вы сдѣлали то, о чемъ я никогда не просилъ васъ, чего я никогда не желалъ. Вы пересолили!-- сказалъ черезъ нѣсколько дней старикъ Вальбраншу съ страстнымъ упрекомъ.-- Вы воспитываете бѣднаго ребенка, не имѣющаго гроша за душой, какъ наслѣдника милліоновъ. Этотъ пріютъ вовсе не для Макса. Вы погубите его. Вы привьете ему вкусы, понятія, привычки, желанія и фантазіи, которыя неумѣстны въ его положеніи, и которыхъ впослѣдствіи онъ не съумѣетъ ни удовлетворить, ни побѣдить. О Господи, право, не слѣдовало мнѣ отдавать вамъ ребенка!

Вальбраншъ засмѣялся; слова Роскова отчасти оскорбляли, отчасти забавляли его.

-- Ба, старина, къ чему такія трагедіи?-- сказалъ онъ съ нетерпѣливымъ благодушіемъ.-- Если я за что-нибудь берусь, то дѣлаю это хорошо. Я сдѣлаю мальчика журналистомъ и богачомъ, если онъ окажется способнымъ. Уходите, пожалуйста. Я занятъ.

-- Онъ будетъ оторванъ отъ своей настоящей среды,-- сказалъ Росковъ горячо,-- и нѣтъ на землѣ болѣе несчастныхъ созданій.

-- О нѣтъ, далеко не всегда они несчастны,-- сказалъ Вальбраншъ со своимъ громкимъ, веселымъ смѣхомъ.-- Я вотъ тоже оторванъ отъ своей среды -- вѣдь всему міру извѣстно, что я сынъ танцовщицы, а своего отца я и незнаю. Но моя судьба сложилась отлично. Я не помѣнялся бы мѣстами ни съ одной коронованной особой.

-- Вы обладаете двумя главными качествами, необходимыми для успѣха,-- насмѣшливо воскликнулъ Росковъ: -- вы ничѣмъ не стѣсняетесь и безгранично любите самого себя. Я не желаю, чтобы у Макса были эти качества; я предпочелъ бы видѣть его въ гробу.

Вальбраншъ посмотрѣлъ на Роскова не то съ восхищеніемъ, не то съ насмѣшкой.

-- Какой вы неразумный, неполитичный, неисправимый человѣкъ!-- сказалъ онъ, не обижаясь однако.-- А теперь, другъ мой, я занятъ. Маленькій Максъ не ось, на которой вращается земной шаръ, хотя вы и думаете это. Какой вы неблагодарный! Какъ вамъ не стыдно!

Росковъ вышелъ, горько сознавая свое неумѣнье что-нибудь устроить или устранить; ему оставалось только довѣрять прихоти къ благодѣтельствованію этого человѣка, который, къ сожалѣнію, былъ извѣстенъ своими капризами и непостоянствомъ.

-- Кѣмъ ты будешь, когда выростешь?-- спросилъ Росковъ внука въ одно изъ слѣдующихъ своихъ посѣщеній,-- посѣщеній, въ которыхъ становилось все труднѣе найти темы для общаго разговора.

-- О, я буду журналистомъ, какъ г. Вальбраншъ,-- не колеблясь отвѣтилъ ребенокъ.-- У меня будетъ своя газета и много денегъ, и я буду посылать моихъ лошадей на скачки, и весь Парижъ будетъ говорить обо мнѣ.

-- Вотъ современный идеалъ!-- сказалъ Росковъ съ справедливымъ гнѣвомъ человѣка, который никогда не переставалъ вѣрить въ высокіе идеалы, хотя они вездѣ топтались въ грязь.

-- Я сочинилъ разсказъ,-- продолжалъ Максъ.

-- Ты, малютка? Да ты и читать-то не умѣешь!

-- Это правда, но я разсказалъ мою сказку Кларѣ -- той самой нянюшкѣ, у которой мелкіе локончики подъ чепчикомъ -- а она записала ее и прочла другимъ, и всѣ сказали, что она хороша. Даже начальница сказала, что она хороша.

-- Да, это большая честь, нечего сказать. А что говорится въ твоей сказкѣ, Максъ?

-- О, тамъ разсказывается о маленькомъ мальчикѣ, который былъ запертъ въ подземельѣ съ людоѣдомъ, и которому нечего было ѣсть и нечего надѣть; и вотъ явилась прекрасная волшебница въ золотой колесницѣ и привезла зеленую дыню, и разрѣзала ее и вычистила ее внутри; а потомъ она сдѣлала мальчика совсѣмъ маленькимъ, маленькимъ, и посадила его въ дыню, и закрыла ее, и понесла мальчика въ заколдованный замокъ, и тамъ въ одну минуту онъ обратился во взрослаго человѣка, и его провозгласили царемъ.

Росковъ горько усмѣхнулся.

-- Ты хотѣлъ изобразить свои собственныя радости и печали, какъ и всѣ поэты, мой милый.

-- Какъ такъ?-- спросилъ Максъ, не понимая словъ дѣда.

-- А подъ людоѣдомъ ты подразумѣвалъ меня, неправда ли?

Максъ покраснѣлъ, но молчалъ. Онъ понялъ, что не надо было разсказывать своей сказки. Черезъ нѣсколько мгновеній, однако, онъ сказалъ робко и нѣжно, стараясь загладить свою ошибку:

-- Нѣтъ, право, нѣтъ! Я вовсе не хотѣлъ этого сказать. Ты всегда былъ добръ и ласковъ, когда...

-- Когда не былъ суровъ,-- сказалъ Росковъ съ самымъ рѣзкимъ своимъ смѣхомъ, котораго всякій разъ ребенокъ пугался, какъ собака свиста хлыста.

Пепинъ, чувствуя, что происходитъ какой-то разладъ между двумя любимыми имъ существами, присѣлъ на свой обтрепанный грязный хвостикъ и завылъ.

Росковъ всталъ, собираясь уходить.

-- Когда ты въ другой разъ будешь сочинять сказку, Максъ,-- сказалъ онъ,-- такъ пусть мальчикъ увезетъ съ собою въ дынѣ и свою старую вѣрную собачку; что же касается до людоѣда, то пусть обрушатся на него стѣны подземелья.

Онъ отдалъ себя въ рабство ради этого ребенка, а ребенокъ платилъ ему тѣмъ, что высмѣивалъ его въ сказкѣ, разсказываемой веселымъ товарищамъ по играмъ!

Можетъ быть, неоснователенъ былъ гнѣвъ старика на Макса за ту легкость, съ какою онъ перешелъ отъ старой жизни къ новой. "У него не можетъ быть ни одной капли нашей крови", думалъ онъ съ горечью. Старинный родъ моряковъ, отъ котораго происходилъ Росковъ, всегда отличался привязчивостью и преданностью. Струны души стараго художника сдѣлались такъ же тверды, какъ и сухожилія его тѣла, и съ годами утратили и ту небольшую гибкость, на какую онъ когда-либо былъ способенъ. Онъ не могъ находить желательнымъ то, что было такъ непохоже на него и на весь его родъ. Онъ не понималъ безсознательнаго эгоизма ребенка и инстинктивныхъ влеченій, которыми обусловливались его слова и дѣйствія. Старикъ не бралъ во вниманіе, что ребенокъ представляетъ собой звѣрка съ одними физическими потребностями и желаніями, и который направляетъ свою симпатію туда, гдѣ получается наибольшее удовлетвореніе.

-- Ахъ!-- подумалъ старикъ съ грустью,-- зачѣмъ матерью его не была женщина изъ нашего сильнаго, храбраго, честнаго народа! Зачѣмъ единственное дитя моего сына произошло отъ нервной, безразсудной, болѣзненной парижской бабенки!

Какъ бы то ни было, ребенокъ былъ разлученъ съ дѣдомъ и никогда больше не суждено было имъ жить вмѣстѣ одинаковою жизнью. Не лучше ли было бы довершить жертву, стушеваться совершенно, перестать тревожить эгоистическое сердце и слабую совѣсть ребенка, оставивъ всякія притязанія, которыя могли бы пробудить въ мальчикѣ сознаніе долга, но не привязанность?

Росковъ не получилъ воспитанія и самъ воспиталъ себя только въ томъ, что касалось его искусства. Онъ чувствовалъ, что во многихъ отношеніяхъ онъ невѣжда, что о многихъ вещахъ онъ имѣетъ такъ же мало понятія, какъ дикари Кореи. Къ такого рода вещамъ, быть можетъ, относился и вопросъ о судьбѣ ребенка. Могло ли имѣть смыслъ его мнѣніе рядомъ съ мнѣніемъ такого свѣтскаго человѣка, какъ Вальбраншъ, успѣхи котораго во всѣхъ его предпріятіяхъ доказывали правильность его сужденій? Что могъ самъ онъ сдѣлать для ребенка? Ничего; онъ, какъ старикъ, могъ скоро оставить его одного безъ единаго друга.

Росковъ чувствовалъ, что силы начинаютъ покидать его.

Если бы онъ продолжалъ свою старую, свободную, жизнь и сохранилъ бы радость имѣть при себѣ мальчика, то здоровье не измѣнило бы ему еще многіе годы. Но заключеніе въ Монъ-Парнасѣ, постоянно раздраженное состояніе, благодаря различнымъ вмѣшательствамъ и сознанію рабства, гнетъ однообразной и узкой жизни, новая пища, распредѣленіе часовъ и безпрерывное усиліе, какое онъ долженъ былъ дѣлать, чтобы побѣждать свою природную горячность, сдерживать своя порывы и отказываться отъ долголѣтнихъ привычекъ,-- все это вмѣстѣ разстраивало его какъ душевно, такъ и физически, и медленно разрушало крѣпкое здоровье, такъ долго сопротивлявшееся труду, утомленію и нуждѣ.

Недѣли обратились въ мѣсяцы, лѣто смѣнилось осенью, наступила зима, а за нею опять весна, и время потеряло свое значеніе для Роскова: для него это была одна безконечная канитель безцвѣтныхъ, слѣдовавшихъ другъ за другомъ, часовъ. Была только одна точка, выдѣлявшаяся изъ всего остального,-- одинъ день въ мѣсяцъ, когда ему разрѣшено было навѣщать Макса.

Но и это доставляло старику такъ же мало радости, какъ и все остальное, и съ каждымъ посѣщеніемъ онъ все болѣе убѣждался, что мальчикъ ускользаетъ изъ его рукъ, изъ подъ его вліянія, и что съ каждой недѣлей въ ребенкѣ уменьшается привязанность къ дѣду.

-- Я зналъ, что изъ этого выйдетъ,-- сто разъ мысленно повторялъ Росковъ. Но на самомъ дѣлѣ онъ не ожидалъ этого; въ глубинѣ своего довѣрчиваго и нѣжнаго сердца онъ всегда хранилъ надежду, что Максъ не забудетъ его, не измѣнитъ ему ради игръ, забавъ, игрушекъ, красивыхъ костюмовъ, мягкихъ постелей и обильной пищи. Росковъ всегда думалъ, что настанетъ время, когда маленькій мальчикъ обниметъ его и воскликнетъ: "Возьми меня отсюда, возьми меня съ собой! Будемъ бѣдны, но будемъ свободны"! Въ данномъ случаѣ Росковъ дѣлалъ весьма обыкновенную ошибку: онъ думалъ, что ребенокъ долженъ чувствовать такъ же, какъ самъ онъ, потому только, что въ жилахъ ихъ течетъ одинаковая кровь. Но напрасно ждалъ старикъ такой минуты. Каждый мѣсяцъ онъ видѣлъ, что ребенокъ становится все сильнѣе, румянѣе, здоровѣе, подвижнѣе, дѣятельнѣе, ребячливѣе; но онъ видѣлъ также, что растетъ разстояніе между нимъ и ребенкомъ, что мальчикъ все болѣе проникается новыми мыслями и фантазіями, все болѣе сосредоточивается на своихъ новыхъ потребностяхъ, новыхъ желаніяхъ, новыхъ товарищахъ, привычкахъ и охватывается новой нравственной атмосферой. Росковъ чувствовалъ, что если онъ прекратитъ свои посѣщенія, Максъ скоро совершенно забудетъ его, и что, можетъ быть, это будетъ даже лучше.

Неужели же любовь должна напоминать о себѣ, какъ сборщикъ, требующій уплаты податей?

-- Для него я только людоѣдъ,-- думалъ онъ съ горечью.-- Я чудовище, съ которымъ неразрывно связаны представленія о нуждѣ, голодѣ, холодѣ и лишеніяхъ. Это, впрочемъ, и понятно. Увы! онъ такъ часто испытывалъ все это вмѣстѣ со мною!

Эти мысли пришли ему въ голову въ одинъ изъ тѣхъ дней, когда полагалось ему навѣстить Макса. Это былъ холодный зимній день; дулъ рѣзкій вѣтеръ, и земля была скована морозомъ. Росковъ, какъ всегда, пришелъ пѣшкомъ вмѣстѣ съ собачкой. Было еще недалеко за полдень, и кареты, пролетки и омнибусы катились со всѣхъ сторонъ; но къ услугамъ старика были только его ноги, которыя сдѣлались за годъ менѣе гибкими, да старая, грубая, суковатая палка, на которую онъ опирался и на которую всегда искоса поглядывалъ Максъ.

Роскову въ послѣднее время нездоровилось, но онъ все-таки каждый день, во всякую погоду, ходилъ на нѣсколько часовъ къ Пепину и никогда не пропускалъ ни одного дня, когда было ему разрѣшено видѣть Макса. Но теперь, по пути въ пріютъ, онъ сталъ спрашивать себя, не будетъ ли лучше, умнѣе, добрѣе съ его стороны воздержаться совершенно отъ напоминанія своему маленькому внуку о себѣ и о прошломъ? Максъ, какъ ребенокъ впечатлительный и полный непосредственнаго эгоизма, мыслилъ и чувствовалъ, какъ его окружающіе, былъ щепетиленъ относительно внѣшности и неспособенъ цѣнить самопожертвованіе. Во многихъ отношеніяхъ онъ былъ вполнѣ ребенокъ, въ другихъ былъ развитъ не по лѣтамъ; ему чрезвычайно правились матеріальныя удобства, и онъ вспоминалъ не иначе, какъ съ невольной дрожью, о времени, проведенномъ съ дѣдомъ, какъ ребенокъ, грѣющійся у теплаго огня, вспоминалъ бы холодную ночь, когда онъ блуждалъ среди снѣговъ. Кромѣ того, Максъ немножко стыдился этого, посѣщавшаго его, высокаго, сухощаваго старика съ грубыми манерами; Максъ зналъ теперь, что такое "господинъ", а дѣда его никакъ нельзя назвать "господиномъ" въ общепринятомъ смыслѣ слова, и жилъ онъ въ какомъ-то убѣжищѣ для бѣдныхъ, пользуясь общественною благотворительностью, какъ говорилъ мальчику съ негодованіемъ одинъ изъ его старшихъ товарищей по школѣ. Все это ясно выражалось въ глазахъ Макса, когда онъ критически глядѣлъ на дѣда, и благодаря этому, встрѣчи ихъ съ каждымъ мѣсяцемъ становились тяжелѣе для того и другого.

Свѣтъ, этотъ хитрый, безпощадный разъединитель столькихъ сердецъ, невидимо, но властно сталъ между старикомъ и ребенкомъ.

Придя въ домъ, гдѣ жилъ Максъ, Росковъ просилъ слугу вызвать къ нему начальницу, не докладывая внуку о его приходѣ. Начальница вышла къ нему.

-- Извините меня, сударыня,-- сказалъ Росковъ,-- но я хотѣлъ просить васъ дать мнѣ возможность увидѣть моего внука такъ, чтобы онъ меня не видѣлъ.

-- Зачѣмъ вы желаете этого?-- спросила дама съ улыбкой.-- Развѣ вы сомнѣваетесь въ томъ, что онъ доволенъ?

-- А вы думаете, онъ доволенъ?

Дама опять улыбнулась.

-- Онъ здѣсь самый счастливый ребенокъ. Другимъ, отданнымъ въ эту школу, пришлось разставаться съ счастливою домашнею жизнью, и эти дѣти иногда жалѣютъ о прошломъ. Но Максъ -- извините меня, г. Росковъ,-- я увѣрена вѣдь, что вы дѣлали для него все, что могли.

-- Я дѣлалъ все,-- коротко сказалъ Росковъ.

-- Но если вы сомнѣваетесь, хорошо ли ему,-- продолжала она,-- пойдемте со мною. Я покажу вамъ его такъ, что онъ васъ не увидитъ; можетъ быть, вы думаете, что сердце ребенка болѣе постоянно, чѣмъ это есть на самомъ дѣлѣ.

-- Всѣмъ намъ дороги безумныя иллюзіи, сударыня,-- промолвилъ Росковъ, слѣдуя за дамой въ сопровожденіи Пепина.

Она повела его въ свои комнаты; въ одной изъ нихъ, небольшомъ кабинетикѣ, гдѣ она проводила большуго часть времени, подъ тяжелою драпировкой было круглое окошечко; начальница отдернула занавѣсъ и сдѣлала знакъ Роскову. Подойдя къ окошечку, онъ увидѣлъ, что оно выходитъ въ рекреаціонную залу.

Это была большая, свѣтлая комната съ цѣлой стеклянной стѣной, съ вѣчно-зелеными растеніями и цвѣтущими камеліями по угламъ и съ летающими на свободѣ попугаями и канарейками. Подъ наблюденіемъ двухъ надзирательницъ дѣти играли въ большой розовый мячъ, подбрасывая его ногами; они смѣялись, кричали, толкали другъ друга, боролись, попугаи кричали, а канарейки громко заливались хоромъ. Впереди всѣхъ былъ Максъ. Онъ былъ одѣтъ въ теплую синюю матросскую блузу, красную шелковую рубашку и красные чулки; его личико, уже не худое и не блѣдное, раскраснѣлось во время игры и сіяло радостью, бѣлокурые кудри развѣ вались, маленькія красныя ножки сновали взадъ и впередъ, и серебряныя пряжки на его сапожкахъ блестѣли, когда онъ ударялъ ногами розовый мячъ.

-- Вы правы,-- сказалъ его дѣдъ, отходя отъ окошка.-- Вы правы. Онъ вполнѣ счастливъ!

Начальница невольно пожала ему руку въ порывѣ сожалѣнія.

-- Бѣдный другъ мой,-- прошептала она,-- это всегда такъ бываетъ. Они всегда забываютъ насъ, а мы напрасно убиваемся о нихъ.

-- Да, такъ будетъ лучше,-- сказалъ Росковъ рѣзко, какъ показалось начальницѣ.-- Нѣтъ, сегодня я не стану тревожить ребенка. Пусть онъ лучше забудетъ обо мнѣ.

И онъ ушелъ, оставивъ Макса съ его товарищами и съ его мячомъ.

Любви и вѣрности приходилось ему искать у смиреннаго четвероногаго созданія, которое относили къ болѣе низкимъ животнымъ.

Зима эта показалась Роскову очень длинной и томительной. Его не согрѣвала теплота, распространявшаяся по трубамъ, наполненнымъ нагрѣтымъ воздухомъ, которыми во всемъ домѣ поддерживалась одинаковая температура. Ему казалось теплѣе, когда въ былое время тлѣли угли подъ маленькимъ глинянымъ горшкомъ съ похлебкой, или когда удавалось зажечь вязанку дровъ, полученную время отъ времени отъ торговца дровами за исполненіе какихъ-нибудь порученій. Росковъ былъ всегда одинъ, кромѣ того времени, когда приходилось спускаться внизъ для трапезъ и общество его сожителей было такъ же мучительно для него черезъ нѣсколько мѣсяцевъ, какъ въ первые дни его пребыванія въ Парнасѣ. Иногда онъ тайкомъ приносилъ съ собой Пепина подъ полой своего длиннаго сюртука, чтобы не оставаться одному въ теченіе долгой томительной ночи, когда ему только и оставалось считать безсонные часы и спрашивать себя, что означаютъ непривычныя боли и непріятныя ощущенія въ тѣлѣ, время отъ времени дававшія себя чувствовать. Съ наступленіемъ весны боли усилились, а силы ослабѣли. Только одинъ разъ, въ день новаго года, видѣлъ онъ Макса, кромѣ тѣхъ разовъ, когда смотрѣлъ на него въ окошечко, въ которое начальница, чувствуя жалость къ одинокому старику, разрѣшала ему еженедѣльно наблюдать за мальчикомъ во время игры.

-- У нашего ежа еще больше иглъ, чѣмъ прежде,-- говорили другіе жильцы Монъ-Парнаса.

Росковъ, впрочемъ, никогда ни на что не жаловался. Другіе жильцы жаловались на то, что одно вино недостаточно сладко, другое слишкомъ молодо, что хлѣбъ черствъ, что постельное бѣлье мѣняютъ слишкомъ часто или слишкомъ рѣдко, что огонь зажигаютъ слишкомъ поздно или слишкомъ рано, что газеты въ читальнѣ слишкомъ республиканскаго или реакціоннаго направленія -- они жаловались съ утра до вечера то на то, то на другое. Росковъ никогда не жаловался. Онъ испытывалъ слишкомъ сильное горе, чтобы обращать вниманіе на мелочи и недочеты ежедневной жизни. Ему было все равно, что ѣсть и что пить. Онъ хотѣлъ одного -- чтобы оставили его въ покоѣ. Тѣмъ не менѣе, въ глазахъ управляющаго и другихъ служащихъ онъ былъ элементомъ непокорнымъ, элементомъ безпокойства и безпорядка. Легче пріобрѣсти дурную славу, чѣмъ отдѣлаться отъ нея.

-- Неисправимая неблагодарность!-- сказалъ однажды управляющій, увидѣвъ на подносѣ нетронутый кофе и бѣлый хлѣбъ, который посылали по утрамъ въ комнату Роскова въ видѣ особеннаго снисхожденія.

Росковъ услышалъ это замѣчаніе, но не сказалъ ни слова; онъ могъ бы сказать, что не ѣлъ ничего изъ-за смертельнаго недомоганія, съ которымъ проснулся; но онъ молчалъ частью потому, что ему не охота была оправдываться, частью потому, что не желалъ подвергаться осмотру врача, приставленнаго къ заведенію.

Теперь часто повторялось съ нимъ это чувство недомоганія, и оно росло по мѣрѣ того, какъ дни становились длиннѣе, воздухъ теплѣе и по всему Парижу и его окрестностямъ начинали распускаться кусты сирени и ракитника.

-- Я пойду -- спрошу доктора Ремиса, что все это значитъ,-- подумалъ Росковъ.-- Иной разъ врачи все-таки могутъ сказать, гдѣ машина попортилась, хотя рѣдко умѣютъ починить ее.

Онъ отправился къ знакомому доктору -- человѣку, который не имѣлъ обыкновенія обманывать или преувеличивать и никогда не былъ знаменитымъ.

-- Я боленъ, Ремисъ,-- сказалъ Росковъ.-- Мнѣ кажется, у меня ракъ. Посмотрите-ка меня.

Докторъ внимательно выслушалъ старика, и лицо его стало серьезнымъ.

-- Это то, что я думалъ?-- спросилъ Росковъ.

-- Да,-- отвѣчалъ врачъ.

-- Сколько времени мнѣ осталось жить?

Докторъ колебался.

-- Вы мужественный человѣкъ,-- наконецъ, промолвилъ онъ.-- Вамъ лучше сказать правду. Дѣлать оперецію въ вашемъ возрастѣ безполезно. Вы можете прожить мѣсяцъ, два мѣсяца, полгода; точно опредѣлить этого я не могу, но больше года вы не протянете.

-- Это мнѣ и нужно было звать,-- сказалъ Росковъ спокойно, поблагодарилъ врача и вышелъ.

Онъ пошелъ на оживленные, кишащіе народомъ, бульвары. Мысль о смерти не возбуждала въ немъ такихъ сожалѣній, какъ въ людяхъ молодыхъ, любимыхъ, счастливыхъ; но ея неизбѣжная близость все-таки тяжелымъ камнемъ давила его душу. Жизнь была для него чѣмъ-то раздражающимъ, однообразнымъ, скучнымъ съ тѣхъ поръ, какъ онъ былъ заключенъ въ Монъ-Парнасѣ; но онъ все-таки желалъ жить, чтобы заставить Вальбранша исполнить свое обѣщаніе, и видѣть Макса взрослымъ.

Опустивъ голову, шелъ онъ впередъ болѣе медленными шагами, чѣмъ обыкновенно.

Онъ узналъ свой приговоръ еще довольно рано утромъ; но все-таки прежде всего направился къ тому дому, гдѣ жилъ Максъ.

-- Я знаю,-- сказалъ онъ смиренно начальницѣ,-- что сегодня я не имѣю права видѣться съ Максомъ, но я былъ бы вамъ благодаренъ, если бы вы все-таки устроили мнѣ свиданіе съ нимъ. Я не задержу его.

Начальница взглянула на него, и поняла, что онъ боленъ. Смуглый цвѣтъ его лица обратился въ сѣровато-желтый, щеки ввалились, глаза потускнѣли.

Она не стала разспрашивать его, а сказала только:

-- Максъ играетъ въ саду; пойдите, посмотрите за него, а потомъ мы позовемъ его.

-- Благодарю васъ, сказалъ Росковъ.

Дѣти играли на лужайкѣ въ тотъ же или въ похожій розовый мячъ. На Максѣ было лѣтнее шелковое платье и соломенная матросская шляпа сползла къ нему на спину, покрывая его красивыя бѣлокурыя кудри.

Росковъ слѣдилъ за игрою напряженнымъ и грустнымъ взглядомъ; собачка, научившаяся во время своихъ бѣдствій молчанію и терпѣнію, тоже молча наблюдала за играющими, и только дрожью своего тѣла и выраженіемъ своей фигурки обнаруживала, какъ ей хочется присоединиться къ мальчику.

Когда на сосѣдней колокольнѣ пробило двѣнадцать, игра кончилась; дѣти направились къ дому. Начальница вызвала Макса.

-- Поди сюда, дружокъ,-- сказала она ему,-- къ тебѣ пришелъ дѣдъ.

Максъ немедленно повиновался, но безъ всякой поспѣшности: на лицѣ его не выразилось ни радостнаго удивленія, ни удовольствія; онъ медленно направился черезъ стекляную дверь въ комнату, держа въ рукахъ свою соломенную шляпу.

Пепинъ въ восторгѣ прыгнулъ на мальчика. Дѣдъ глядѣлъ на него молча.

-- Я уѣзжаю, Максъ,-- сказалъ, наконецъ, старикъ, и голосъ его больно отозвался въ душѣ ребенка.

-- Уѣзжаешь! Куда?

-- Въ длинное путешествіе.

-- А Пепинъ ѣдетъ?

-- Будь увѣренъ, я его не покину.

Максъ молчалъ. Онъ былъ удивленъ, но не огорченъ. Онъ нервно свертывалъ и развертывалъ на пальчикѣ голубую ленту своей шляпы. Онъ чувствовалъ, что долженъ проявить свою горесть, выразить нѣкоторое сожалѣніе, но, все еще оставаясь честнымъ ребенкомъ, не находилъ словъ.

-- Тебя это не огорчаетъ,-- твердо сказала дѣдъ.-- Не старайся казаться огорченнымъ. Никогда не притворяйся.

Максъ покраснѣлъ до самыхъ бѣлковъ глазъ.

-- Когда ты вернешься?-- спросилъ онъ, гладя Пепина.

-- Охъ, въ мои годы можно ли отвѣчать за будущее?

Мальчика испугалъ рѣзкій тонъ дѣда.

Наступило долгое молчаніе. Максъ продолжалъ крутить свою ленту, устремивъ на нее опущенный взоръ.

Дѣдъ положилъ свою большую худую руку на бѣлокурую головку.

-- Максъ, что бы ни случилось, обѣщай мнѣ, что ты всегда будешь стараться быть правдивымъ, добрымъ и честнымъ. Росковы всѣ были люди бѣдные, моряки и рыбаки и т. п., но всѣ они были люди честные. Обѣщай мнѣ это, дитя мое.

-- Я обѣщаю,-- промолвилъ мальчикъ, но въ голосѣ его не слышалось горячности; онъ былъ смущенъ словами: моряки, рыбаки и т. п.

Росковъ вдругъ наклонился, привлекъ къ себѣ мальчика и принялся цѣловать его; потомъ рѣшительнымъ движеніемъ отстранился отъ внука, позвалъ собаку и вышелъ. Онъ зналъ, что никогда въ жизни больше не увидитъ Макса.

Въ сосѣдней комнатѣ ждала его начальница.

-- Вы больны, другъ мой!-- сказала она, взявъ его руку.

Но Росковъ перебилъ ее.

-- Мнѣ нездоровится. Если вы услышите, что мнѣ стало хуже,-- не говорите этого Максу. Я сказалъ ему, что уѣзжаю, уѣзжаю надолго. Вы добрая женщина, сударыня. Если... если намъ съ вами больше не придется увидѣться, то позаботьтесь о моемъ мальчикѣ, и когда онъ выростетъ и покинетъ вашъ кровъ, то слѣдите все-таки за нимъ и оберегайте его отъ искушеній. У него нѣтъ матери.

Онъ пожалъ ея руку и быстро скрылся: онъ былъ гордый человѣкъ и не желалъ, чтобы видѣли его волненіе.

Начальница отправилась въ сосѣднюю комнату, гдѣ Максъ все еще нервно игралъ съ лентой на шляпѣ.

-- Милый дружокъ,-- сказала она съ нѣжной внушительностью,-- ты не стоишь такой глубокой привязанности, какую тебѣ едва ли придется еще встрѣтить въ жизни. Молись за своего дѣда, Максъ, и утромъ и вечеромъ. Я боюсь,-- онъ не вернется изъ своего путешествія.

Максъ ударился въ слезы. Это были слезы искренняго горя, искренняго раскаянія; но черезъ полчаса онъ съ аппетитомъ кушалъ котлетку, пирожное и фрукты.

Разставшись съ ребенкомъ, Росковъ пошелъ по направленію къ Люксембургу. Былъ полдень; сады кишѣли играющими дѣтьми, гуляющими нянюшками и кормилицами, солдатами, щеголями и всякимъ беззаботнымъ, веселымъ народомъ. Оставивъ по дорогѣ Пепина у стараго знакомаго, Росковъ вошелъ въ музей и прошелъ по корридорамъ, галлереямъ и заламъ прямо въ ту комнату, гдѣ на почетномъ мѣстѣ висѣли его три лучшія картины.

Онъ долго стоялъ и глядѣлъ на нихъ съ несказанною скорбью и невыразимымъ сожалѣніемъ. Геній, создавшій эти творенія, все еще жилъ въ немъ; онъ чувствовалъ его силу, его могущество и сладкій трепетъ былой страсти творчества. Но у него не было правой руки, и взоръ его былъ мутенъ. Къ тому же, онъ зналъ,-- смерть для него неизбѣжна и близка.

Глаза его остановились на его произведеніи, какъ глаза умирающаго любовника на любимой женщинѣ. Какъ памятенъ былъ ему каждый часъ каждаго изъ тѣхъ дней, когда онъ предавался творчеству! Особенно ясно помнилъ онъ то лѣто, когда писалъ свой "Хороводъ", изображая пляшущихъ и поющихъ дѣвушекъ, держащихся за руки, и напоминавшихъ собою лѣсныхъ нимфъ, рѣзвящихся на росистой травѣ въ майскія утра. Эту картину онъ написалъ подъ тѣнью липъ и буковъ Нельи, теперь оскверненнаго и развѣнчаннаго для него. Художникъ умиралъ и чувствовалъ, что дѣвушки его будутъ жить и плясать по цвѣтущей травѣ.

Да, онѣ будугъ жить; но долго ли? До слѣдующей войны, до слѣдующей революціи? Вѣдь картина, купленная Наполеономъ, сгорѣла во время пожара дворца въ Сенъ-Клу!

Росковъ нѣсколько разъ собирался уходить и нѣсколько разъ возвращался, чтобы опять взглянуть на картины.

-- Прощайте, дѣти мои,-- нѣжно сказалъ онъ имъ. Потомъовъ навсегда разстался съ ними.

-- Вы больны, г. Росковъ?-- спросилъ его вечеромъ одинъ изъ служащихъ въ Монъ-Парнасѣ.

-- Мнѣ нездоровится,-- возразилъ Росковъ;-- но это такая болѣзнь, которая проходитъ сама собою.

Старый композиторъ, слышавшій этотъ разговоръ, подумалъ:

-- Его болѣзнь происходитъ оттого, что онъ заключенъ здѣсь. Такого человѣка нельзя заставить быть довольнымъ только потому что брюхо его наполнено, а тѣло прикрыто.

На слѣдующее утро Росковъ заявилъ въ конторѣ:

-- Я ухожу и вернусь только къ вечеру.

-- Вы вѣчно пропадаете, сударь,-- сказалъ служащій нетерпѣливо.

-- Кому какое дѣло до этого?-- сказалъ Росковъ.

-- Дѣла до этого, можетъ быть, нѣтъ никому,-- сказалъ служащій.-- Но это проявленіе неблагодарности по отношенію къ вашимъ... къ вашимъ благодѣтелямъ. Библіотека, курительная комната, общая гостиная, всѣ эти прекрасныя комнаты, всѣ эти удобства, вся эта роскошь...

-- Расточается за меня даромъ? Конечно, мнѣ слѣдовало бы быть болѣе благодарнымъ,-- сказалъ Росковъ такимъ тономъ, который показался служащему ужъ вовсе непонятнымъ. Потомъ онъ отдалъ ключъ своей комнаты и вышелъ.

Онъ отправился, по обыкновенію, на ферму, куда помѣстилъ Пепина.

-- Пойдемъ, дружокъ,-- сказалъ старикъ, отвязывая собаку.-- Мы проведемъ вмѣстѣ послѣдній день.

Въ голосѣ его слышалась хриплая нотка, будто слова душили его; но Пепинъ, прыгавшій радостно вокругъ хозяина, не замѣтилъ этого.

Они провели нѣсколько часовъ въ той части парка Нельи, гдѣ такъ часто гуляли вмѣстѣ. Собака бѣгала до изнеможенія. Росковъ принесъ съ собою хлѣба и холоднаго мяса, которое наканунѣ купилъ въ Парижѣ, и для Пепина это былъ настоящій праздникъ.

Была середина іюня; небо было безоблачно, воздухъ -- мягкій, прозрачный. Въ кустахъ пѣли зяблики.

Росковъ сѣлъ на пень и думалъ, думалъ, думалъ; передъ глазами его все время носился образъ живого, веселаго ребенка, играющаго въ розовый мячъ. Долгіе свѣтлые часы проходили; лѣсное безмолвіе не нарушалось звуками городской жизни, и только изрѣдка доносился вѣтромъ свистъ желѣзнодорожнаго поѣзда, звонъ фабричнаго колокола, отдаленный отголосокъ конно-желѣзнодорожнаго сигнала; но эти звуки раздавались такъ далеко, что не могли нарушить лѣсной тишины.

Солнце опускалось все ниже и ниже, пока, наконецъ, остался въ воздухѣ и на листвѣ деревьевъ только золотистый отблескъ его отраженнаго свѣта. Пепинъ крѣпко уснулъ у ногъ своего хозяина. Росковъ съ болью въ сердцѣ глядѣлъ на свою собачку.

-- Бѣдный дружокъ!-- думалъ онъ,-- мы должны разстаться. Я не имѣю права умереть раньше тебя. О тебѣ некому позаботиться. Ты не молодъ, не красивъ, не рѣдкой породы; ты не умѣешь продѣлывать такихъ штукъ, какъ пудель. Послѣ моей смерти тебя отправили бы на съѣзжую, а тамъ, быть можетъ, въ экспериментальный институтъ. Я могу дать тебѣ только одинъ пріютъ, тотъ единственный пріютъ, дружокъ мой, какой существуетъ въ мірѣ для вѣрныхъ сердецъ.

Онъ нагнулся надъ собачкой и погладилъ взъерошенную желтую шкурку. Пепинъ взглянулъ на него любящими, довѣрчивыми, ясными глазами; потомъ, довольный и усталый, снова опустилъ голову на траву и снова заснулъ.

Дрожь пробѣжала по тѣлу Роскова. Все еще нѣжно гладя лѣвой рукою спину собачки, онъ вынулъ изъ за пазухи маленькій револьверъ и выстрѣлилъ своему другу прямо въ голову. Собачка одинъ разъ вздохнула и, вздыхая, протянула ноги; челюсть ея отвисла. Почти безъ сознанія перешла она отъ сна къ полному уничтоженію.

Крупныя слезы падали на нее изъ глазъ Роскова.

-- Прости меня! Прости меня!-- шепталъ онъ.-- Больше я ничего не могъ для тебя сдѣлать.

Когда показались звѣзды и взошла луна, онъ положилъ Пепина въ дупло стараго дуба я покрылъ его мхомъ, травою и дерномъ. Потомъ онъ отправился въ свою темницу, куда призывало его сознаніе долга.

Было поздно, и его встрѣтили упрекомъ, на который онъ не обратилъ вниманія. Онъ съ трудомъ поднялся въ свою комнату, съ усиліемъ раздѣлся и легъ въ постель.

Больше онъ ужъ не вставалъ.

Онъ сильно страдалъ и долго ждалъ освобожденія.

Нѣсколько недѣль подъ рядъ онъ безпрестанно спрашивалъ о Вальбраншѣ, но только поздно осенью вернулся Вальбраншъ въ Парижъ. Вернувшись, онъ отправился въ Монъ-Парнасъ.

-- Хотите, я приведу Макса?-- спросилъ онъ старика, испытывая угрызенія совѣсти и поблѣднѣвъ отъ волненія.

Росковъ покачалъ головой.

Зачѣмъ омрачать жизнь ребенка?

-- Было бы лучше, если бы я не трогалъ васъ,-- сказалъ богачъ.-- Но повѣрьте мнѣ, я думалъ, что такъ будетъ лучше.

-- Я вѣрю вамъ,-- сказалъ Росковъ;-- но теперь обѣщайте мнѣ, что не сдѣлаете изъ мальчика такого же человѣка, какъ вы сами,-- сдѣлайте его такимъ, какимъ я желалъ бы видѣть его.

-- Это я обѣщаю вамъ,-- сказалъ глубоко растроганный Вальбраншъ.-- Даю вамъ честное слово.

Честь Вальбранша была подгнившею тростью, которая часто измѣняла тѣмъ, кто на нее опирался; но на этотъ разъ въ его взглядѣ, въ тонѣ его голоса было нѣчто такое, что заставило Роскова повѣрить ему.

Смерть уже была близка; глаза старика закрылись, губы раскрылись, въ горлѣ что-то захрипѣло, и нѣкоторое время онъ лежалъ такъ тихо и неподвижно, что казался уже трупомъ.

Солнце освѣтило комнату, и когда лучи его коснулись глазъ старика, то глаза эти раскрылись и устремились кверху, но они уже ничего не видѣли.

-- Пойдемъ, Максъ, пойдемъ Пепинъ,-- лепеталъ умирающій, слабо улыбаясь;-- пойдемте на цѣлый день въ лѣсъ; меня выпустили на свободу. Я буду рисовать, а вы будете играть, дѣти мои.

Онъ жадно протянулъ руки къ солнцу, котораго не могъ видѣть; потомъ голова его откинулась назадъ, и струйка крови потекла у него изо рта. Онъ былъ мертвъ.

"Міръ Божій", NoNo 11--12, 1895

Оставить комментарий Уйда (перевод: Мария Корш) (yes@lib.ru) Год: 1895 Обновлено: 24/12/2016. 147k. Статистика. Новелла: Проза, Переводы Проза	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Перевод М. В. Корш (Чепинской). Текст издания: журнал "Міръ Божій", NoNo 11-12, 1895.

Уйда Неблагодарный

НЕБЛАГОДАРНЫЙ.

Уйда
Неблагодарный