Lib.ru/Классика: Уйда. Неблагодарный

Неблагодарный.

Повѣсть Уида.

То было громадное, четвероугольное, торжественно смотрѣвшіе зданіе, выстроенное въ современномъ вкусѣ, съ правильными рядами оконъ, оштукатуренными стѣнами, цинковою крышей и выкрашенными въ зеленую краску и позолоченными балконами, и входной дверью, такъ и сверкавшей стеклами, мѣдью и отполированнымъ деревомъ. Возвышалось это зданіе среди обширнаго, обнаженнаго, усыпаннаго пескомъ пространства, вокругъ котораго разстилалось нѣсколько акровъ земли, предназначавшихся подъ садъ, но пока представлявшихъ изъ себя каменистое пространство съ разбросанными тамъ и сямъ малорослыми деревьями и хилыми кустарниками, среди которыхъ изрѣдка попадался гипсовый бюстъ на постаментѣ; все это опоясывалось высокой стѣной съ монументальными воротами, всегда запертыми извнутри, подбитыми желѣзомъ такъ, что изъ-за нихъ невозможно было хоть однимъ глазомъ выглянуть на внѣшній міръ. Зданіе это могло быть тюрьмой, домомъ умалишенныхъ, школой или какой-нибудь академіей, никому никогда бы не пришло въ голову, что это чей-нибудь домъ. Надъ внушительной входной дверью красовалась статуя Милосердія, окруженная бѣдными дѣтьми, и надъ этой группой виднѣлось изображенное золотыми буквами названіе зданія: оно именовалось домъ Монъ-Парнассъ, такъ какъ служило убѣжищемъ для музъ, т. е. собственно для разорившихся и злополучныхъ музъ, и было лишь недавно воздвигнуто почтенными лицами, которыя по добротѣ своей думали, что безпечность не уголовное преступленіе. Тѣмъ не менѣе, хотя это быть можетъ и справедливо, безпечность все же смертный грѣхъ, а потому домъ Монъ-Парнассъ отличался суровымъ и строго-непривлекательнымъ, хотя и внушительнымъ видомъ. Богиня Милосердія всегда слегка погрузитъ свою грудь въ полынь, такъ поступать она почитаетъ дѣломъ мудрымъ и справедливымъ. Молоко, которое предлагается въ въ видѣ подаянія, не должно быть сладко.

Побужденія, изъ-за которыхъ былъ заложенъ и выстроенъ домъ Монъ-Парнассъ, были почтенны, хотя, какъ и большая часть человѣческихъ побужденій, отличались смѣшаннымъ характеромъ. Двое оборванныхъ мальчишекъ пришли пѣшкомъ изъ Эльзаса въ Парижъ въ царствованіе Карла X и, начавъ свою карьеру въ качествѣ маленькихъ тряпичниковъ, съ помощью трудолюбія, самоотверженія и взаимной привязанности, переползали со ступеньки на ступеньку, пока не сдѣлались богатыми негоціантами и не скопили значительнаго количества, милліоновъ франковъ, съ которыми не знали, что дѣлать, такъ какъ родныхъ у нихъ не было и оба не женились. Они были равнодушны къ титуламъ, къ показной роскоши, ко всѣмъ игрушкамъ, которыми большинству людей, самолично проложившихъ себѣ дорогу, до безумія хочется поиграть, но они питали невинно честолюбивое желаніе связать свое имя передъ смертью съ какимъ-нибудь крупнымъ дѣломъ или пожертвованіемъ, о которомъ говорилъ бы весь Парижъ. А потому они отложили половину своего огромнаго капитала на осуществленіе своего плана и употребили его на открытіе убѣжища для бѣдняковъ писателей и художниковъ, результатомъ чего явился большой, бѣлый домъ, который окрестили Монъ-Парнассъ.. Мѣсто было выбрано удачно: бывшій Королевскій паркъ былъ недавно проданъ націей и доведенъ до той степени оголенности, грязи и безобразія, которая дорога современной душѣ, воодушевленной стремленіемъ къ общему благу, значительная же часть этого такъ называемаго лѣса, послѣ того какъ всѣ деревья были срублены, а мелколѣсье выкорчевано, было пріобрѣтено, какъ наиболѣе подходящая мѣстность, для убѣжища. Знаменитый архитекторъ былъ приглашенъ строить домъ, знаменитый ученый руководилъ работами по осушенію и всѣми приспособленіями по санитарной части. Расходовъ не жалѣли, ни по постройкѣ зданія, ни по части украшенія его. "Разъ мы что-нибудь затѣяли, мы дѣлаемъ все какъ слѣдуетъ", говорили братья. Состоялось открытіе дома Монъ-Парнассъ, ознаменованное роскошнымъ пиромъ, изобиліемъ комплиментовъ и цвѣтовъ краснорѣчія и присутствіемъ цѣлой толпы знаменитостей, мелкихъ и крупныхъ, включая сюда немало свѣточей прессы. Одинъ изъ этихъ господъ привезъ въ карманѣ заячью лапку и баночку румянъ въ порошкѣ и съ серьезнымъ лицомъ поднесъ эти предметы братьямъ-благотворителямъ, взглядъ которыхъ при этомъ выразилъ безмолвный и полный изумленія вопросъ. Журналистъ указалъ на девять музъ, статуи которыхъ украшали парадныя сѣни.

"Faut les faire rougir un peu, les pauvrettes, bien?" {Надо заставить ихъ, бѣдняжекъ, слегка покраснѣть, не правда ли?} -- сказалъ онъ съ серьезнымъ лицомъ, но съ какимъ-то подозрительнымъ блескомъ въ глазахъ.

Братья до самой смерти такъ и не узнали, въ чемъ заключалась соль этой шутки.

Въ ихъ глазахъ, устроенное ими убѣжище было крупнымъ, благороднымъ пожертвованіемъ въ пользу всей націи и, по счастью для себя, они умерли слишкомъ скоро, чтобы убѣдиться въ своемъ заблужденіи: они умерли, пока стѣны были еще сыры, краска еще не обсохла, сады существовали лишь на планахъ артистовъ-садовниковъ и пока Парижъ еще серьезно и съ восхищеніемъ относился къ ихъ прекрасному намѣренію. Сады и до сихъ поръ не разбиты, если не считать, что достиженію этой цѣли отвѣчаютъ нѣсколько группъ хилыхъ съ виду, молодыхъ, декоративныхъ растеній, но Парижъ, легкомысленный Парижъ, давнымъ давно позабылъ, что существуетъ убѣжище для тѣхъ изъ слугъ музъ, у кого не имѣется текущаго счета въ банкирской конторѣ. Между тѣмъ дѣло это хорошо обезпечено, а потому должно было бы внушать уваженіе, какое по праву воздается богатству, оно также отлично ведется цѣлымъ комитетомъ вліятельныхъ лицъ: финансистовъ, купцовъ, издателей, редакторовъ и т. д.-- лицъ, которыя распредѣляютъ милости и оказываютъ покровительство комитета съ искренней и неустанной заботливостью. Но они какъ-то никогда не нашли нужнымъ разбить сады. Господа эти чрезвычайно обижены и удивлены, видя, что ихъ приказанія не всегда принимаются съ благодарностью.

Каждый изъ обитателей Монъ-Парнасса имѣетъ отдѣльную, хорошо меблированную комнату, прекрасно ѣстъ три раза въ день въ общей столовой, щедро надѣленъ топливомъ и освѣщеніемъ, пользуется хорошей библіотекой, концертнымъ заломъ и salle des jeux (игра на деньги, хотя бы грошовая, воспрещается), а затѣмъ въ его распоряженіе предоставлено все обширное пространство, которое нѣкогда было королевскимъ лѣсомъ. Правила и стѣсненія не обременительны, по крайней мѣрѣ таковыми считаетъ ихъ комитетъ: любой изъ призрѣваемыхъ можетъ выходить днемъ, подъ условіемъ назвать себя швейцару и оставить у него ключъ, но онъ не можетъ оставаться внѣ убѣжища послѣ шести часовъ, безъ особаго разрѣшенія живущаго въ стѣнахъ заведенія директора; онъ не долженъ, ни подъ какимъ видомъ, держать у себя какое-либо животное, птицу, хотя-бы бѣлую мышь (кто-то однажды имѣлъ, дерзость привезти бѣлую мышь), не долженъ держать у себя вина, водки или ликеровъ, не долженъ имѣть у себя въ комнатѣ огня послѣ 11 часовъ вечера и никогда не долженъ принимать друзей иначе, какъ въ общей гостиной и то только отъ трехъ до шести часовъ. Эти правила и нѣсколько другихъ имъ подобныхъ не были обременительны, по понятіямъ директоровъ. Настоящій вѣкъ -- вѣкъ постановленій, онъ любитъ связывать людей веревками, подобно тому какъ связанъ въ своемъ шкапу какой-нибудь хитроумный медіумъ, только онъ не позволяетъ имъ, по примѣру медіума, распутываться. Всѣ эти правила, главныя и второстепенныя, напечатаны прекраснымъ шрифтомъ на разрисованныхъ красками и украшенныхъ рельефными арабесками карточкахъ и вывѣшены на стѣнкѣ, въ комнатѣ каждаго изъ обитателей, такъ что ни одинъ изъ живущихъ въ Монъ-Парнассѣ не можетъ сослаться на свое незнакомство съ ними. Директора исполняютъ свою обязанность: они возсѣдаютъ на обитыхъ бархатомъ стульяхъ, вокругъ длиннаго стола, выслушиваютъ отчеты и счеты по крупному благотворительному предпріятію Монъ-Парнассъ, но, исполнивъ это, они сдѣлали достаточно, они не обязаны знать, или заботиться о томъ, нравится или не нравится монъ-парнасцамъ, разъ попавшимъ въ заведеніе, пребываніе тамъ -- имъ никогда и на мысль не приходило попытаться сдѣлать этотъ домъ поуютнѣе. Да и какъ этого требовать? Разумные, зажиточные люди, которые и въ своей осмотрительной юности никогда не придерживались école buissonnière {Когда ученики, вмѣсто того, чтобы идти въ школу, бѣгаютъ по полямъ и лѣсамъ, про нихъ говорятъ: ils sont l'école buissonnière.}, не могутъ не относиться съ сострадательнымъ презрѣніемъ въ бѣднымъ послѣдователямъ этой школы, которые, подобно многимъ заблудшимъ овцамъ, оставили всю свою шерсть на придорожныхъ изгородяхъ.

Директора наблюдаютъ за тѣмъ, чтобы все, что поставляется для дома, было наилучшаго качества. Не допускается никакихъ мелкихъ экономій, никакихъ недостойныхъ плутней, сюда доставляется лучшее мясо, лучшіе колоніальные товары, лучшее вино, въ предѣлахъ благоразумія, конечно, лучшее дешевое вино! въ данныхъ обстоятельствахъ было-бы безнравственно давать дорогое вино. За всѣ ихъ хлопоты по наблюденію за этими поставками нельзя же было не предоставить директорамъ права сажать своихъ любимцевъ, своихъ незаконныхъ сыновей, приживальщиковъ или бѣдныхъ родственниковъ на разнообразныя мѣста, какія всегда имѣются при значительномъ учрежденіи, начиная отъ главнозавѣдующаго канцеляріей и кончая привратникомъ. Этимъ удовольствіемъ они, конечно, пользуются съ полнымъ на то правомъ, но не особенно злоупотребляютъ и этой привилегіей, при назначеніи же пансіонеровъ они строго безпристрастны.

Домъ Монъ-Парнассъ строился на пятьдесятъ человѣкъ,-- былъ оставленъ и капиталъ для надлежащаго содержанія этого числа лицъ. Но количество пансіонеровъ никогда не достигало этой цифры и много пустыхъ комнатъ и закрытыхъ ставнями оконъ подтверждали печальный фактъ, что наилучшіе намѣренія не всегда, даже можно сказать рѣдко, оцѣниваются человѣчествомъ.

-- А между тѣмъ условія ничуть не обременительны, ничуть,-- сказалъ одинъ изъ директоровъ, извѣстный финансистъ, когда кто-то сталъ жаловаться на эти благоразумныя правила;-- они, право, едва-ли строже тѣхъ правилъ, какія содержатели гостиницъ въ наше время выставляютъ въ комнатахъ для пріѣзжающихъ.

-- Только въ гостиницѣ можно разругать хозяина и выѣхать,-- сказалъ сотоварищъ директора, издатель извѣстной газеты.

-- Любой изъ монъ-парнасцевъ можетъ выѣхать,-- строго возразилъ финансистъ,-- въ этомъ ему ничто не препятствуетъ.

-- Кромѣ того, что ему, бѣднягѣ, дѣваться некуда,-- сказалъ владѣлецъ газеты, который теперь былъ баснословно богатъ, но въ молодости знавалъ, что такое бѣдность, до такой степени, что бывалъ вынужденъ закладывать свою единственную рубашку.

-- Если человѣкъ, достигнувъ зрѣлыхъ лѣтъ, не заручился спокойнымъ убѣжищемъ, какимъ является хорошо обставленный домъ, онъ не можетъ жаловаться на судьбу -- ему остается лишь пенять на собственную беззаботность,-- сказалъ банкиръ, который наслѣдовалъ отъ предковъ милліоновъ двѣнадцать франковъ.-- Кстати, прибавилъ онъ,-- герцогъ Омальскій и другіе лица просили меня, въ ближайшемъ нашемъ засѣданіе, постоять за права Пьера Роскова. Что вы на это скажете? Если полное недостоинство составляетъ право...

-- О, о,-- тономъ упрека проговорилъ издатель газеты.-- Прекрасный талантъ, большой талантъ -- былъ въ свое время.

-- Талантъ безъ всякой нравственной подкладки.

-- Ахъ, полноте,-- съ нѣкоторымъ нетерпѣніемъ сказалъ его собесѣдникъ,-- это такъ часто приходится слышать! Точно всѣ бездарности непремѣнно ангелы! Но неужели правда, что Пьеръ Росковъ еще живъ? Я думалъ, что онъ давнымъ давно умеръ. Какъ это ужасно -- быть живымъ тѣломъ, тогда какъ геній вашъ мертвъ!

-- Геній, это ужь слишкомъ сильное выраженіе,-- сказалъ банкиръ.

-- Нѣтъ, извините, не слишкомъ сильное для того, чѣмъ онъ былъ въ цвѣтѣ лѣтъ,-- горячо сказалъ журналистъ.-- Sapristi! Какъ вспомнишь его "Дѣвушекъ, танцующихъ на лугу" и его "Апрѣльскую луну въ Марли", какая сила, сколько чувства, что-за maestria! И вы говорите, что онъ живъ и желаетъ попасть въ Парнассъ? Для кого же должны быть открыты его двери, если не для человѣка, способнаго написать эту дивную "Утреннюю зарю въ Везине"? Помилуйте, я каждую зиму ѣзжу взглянуть на нее въ Люксембургскій музей.

-- А слѣдовало ли бы человѣку, произведенія котораго покупались для Люксембурга, нуждаться въ Монъ-Парнассѣ?-- сухо спросилъ фанансистъ, открывая маленькую золотую спичечницу.

-- Съ какою цѣлью было создано это учрежденіе?-- спросилъ его противникъ; -- безъ всякаго сомнѣнія, посредственность и безцвѣтное ничтожество не предусмотрѣны его правилами?

-- Такъ вы подадите за него голосъ?

-- Несомнѣнно.

-- Пойдите дальше и предложите его. Роль эта болѣе подходитъ вамъ, чѣмъ мнѣ.

-- Сомнительный комплиментъ, съ вашей точки зрѣнія, но я согласенъ. Вы увѣрены, что онъ живъ?

-- Совершенно увѣренъ. Я вчера завтракалъ въ Тантильи, и герцогъ далъ мнѣ его адресъ -- это жалкій чердакъ гдѣ-то въ Temple.

-- О, боги!-- еще разъ воскликнулъ журналистъ. Траги-комическій элементъ въ судьбѣ человѣка, картина котораго куплена для Люксембурга, тогда какъ самъ онъ, забытый, гніетъ на чердакѣ, возбудилъ даже пресыщенный юморъ владѣльца самой бойкой и остроумной парижской газеты.

-- Бр-р-р-!-- продолжалъ онъ вздрагивая полупритворно,-- я предложу его съ величайшимъ удовольствіемъ. Онъ несомнѣнно отвѣчаетъ условіямъ нашего прекраснаго учрежденія, если онъ настолько же несчастливъ, насколько былъ знаменитъ. Въ этомъ всегда и заключалось для насъ затрудненіе, такъ легко было находить несчастныхъ, но не такъ-то просто найдти знаменитость въ нищетѣ, въ наши дни и геніальные люди ухитряются хорошо ѣсть и хорошо одѣваться. Онъ былъ правъ, было очень легко найдти нищету, но не такъ-то легко найдти ее въ соединеніи съ знаменитостью или даже съ выдающимся талантомъ, а потому было признано необходимымъ нѣсколько расширить первоначальныя условія для поступленія въ убѣжище и распространить благодѣяніе на лицъ, которыя, строго говоря, не подходили подъ основныя правила, почему нѣсколько журналистовъ, нѣсколько профессоровъ и нѣсколько музыкантовъ-некомпозиторовъ пользовались тѣмъ, что предназначалось лишь для истинныхъ художниковъ. А потому когда богатый журналистъ Морисъ Вальбраншъ предложилъ избрать въ число призрѣваемыхъ такого человѣка, какъ Пьеръ Росковъ, то весь комитетъ, когда ему удалось припомнить, кто онъ такой, и когда онъ очнулся отъ удивленія, узнавъ, что онъ живъ, единодушно и даже съ восторгомъ принялъ его назначеніе. Вотъ именно то, для чего предназначался домъ Монъ-Парнассъ -- великій артистъ, неоспоримо великій артистъ, но до такой степени забытый, что всѣ думали, что онъ умеръ, къ тому же въ самомъ жалкомъ положеніи, въ крайне жалкомъ,-- повторяли зажиточные люди, возсѣдавшіе вокругъ комитетскаго стола, съ тѣмъ самоуслажденіемъ, о прелестяхъ котораго говорилъ Лукрецій. Росковъ былъ избранъ единогласно, и директора, въ это дождливое утро, поспѣшно направились къ своимъ удобнымъ каретамъ съ пріятнымъ ощущеніемъ какого-то сдѣланнаго ими добраго дѣла.

-- По крайней мѣрѣ онъ спокойно доживетъ свой вѣкъ,-- сказалъ себѣ Вальбраншъ,-- конечно, если согласится поступить, а пожалуй не захочетъ, чортъ его возьми!

Правда, что, спѣша угодить академику королевской крови, имъ и на умъ не взбрело спросить мнѣнія самого Пьера Роскова. Они даже нарушили одно изъ второстепенныхъ комитетскихъ правилъ, по которому предписывалось, чтобы, когда представлялись подходящіе субъекты для пользованія этой милостью, ихъ письменно увѣдомляли о ихъ кандидатурѣ ранѣе, чѣмъ имена ихъ были пущены на голоса, требуя при томъ, чтобы они ходатайствовали о собственномъ назначеніи письмомъ на гербовой бумагѣ. Вальбраншъ, въ своемъ ликованіи, что заручился истиннымъ сыномъ музъ, повелъ дѣло безъ лишнихъ проволочекъ и продѣлалъ всю процедуру избранія престарѣлаго художника, не спросивъ предварительно его согласія на представленіе его кандидатомъ.

-- Чортъ возьми,-- продолжалъ онъ размышлять,-- конечно, онъ будетъ въ восторгъ, крыша надъ головой и обезпеченный до самой могилы сытый желудокъ -- не шуточное дѣло, когда человѣку 70 лѣтъ и онъ уже умеръ для свѣта.

Вальбраншъ былъ человѣкъ добродушный, отличавшійся именно тѣмъ поверхностнымъ и покровительственнымъ добродушіемъ, какое порождается благосостояніемъ, съ тѣмъ сознаніемъ превосходства, не только матеріальнаго, но и умственнаго, которое является послѣдствіемъ того же благосостоянія.

Покатилъ онъ въ своей изящной, маленькой каретѣ, запряженной породистой лошадью, въ жалкій переулокъ въ кварталѣ Temple, на который ему указали, какъ на мѣсто жительства Пьера Роскова, и съ нѣкоторымъ опасеніемъ, медленно сталъ карабкаться по крутой, темной, грязной лѣстницѣ, по которой архи-милліонеру, въ платьѣ изъ тончайшаго сукна, съ дорогими перстнями и дорогой цѣпью, было нѣсколько неосторожно пускаться. Онъ былъ толстъ, такъ какъ жилъ роскошно, а лѣстница была длинная и крутая; ему приходилось тяжело переводить духъ. Онъ жалѣлъ, что не послалъ одного изъ молодыхъ людей, состоявшихъ при редакціи, одного изъ многихъ даровитыхъ и предпріимчивыхъ молодыхъ людей, которые льнули къ нему, какъ пчелы къ бочкѣ съ патокой.

Милосердіе -- отрада для души, но добрыя дѣла лучше дѣлать черезъ своихъ представителей.

Задыхаясь, отдуваясь и бормоча не одно комическое и бранное словечко, онъ наконецъ добрался до вершины лѣстницы, гдѣ надъ головой уже виднѣлся потолокъ въ стеклахъ, затянутыхъ паутиной. На стѣнѣ, когда-то выбѣленной, а теперь черной и сѣрой отъ грязи, была вывѣшена дощечка, на которой было написано углемъ: Пьеръ Росковъ, вторая дверь направо.

-- Наконецъ!-- сказалъ себѣ Вальбраншъ, со стономъ и со вздохомъ, выражавшимъ покорность. Онъ нашелъ указанную дверь, низенькую, жалкую, некрашенную дверь чердака и постучался.

-- Войдите,-- сказалъ голосъ старика, т. е. голосъ, въ которомъ слышалось старческое дрожаніе, но еще сильный и звучный,-- его на половину заглушалъ неистовый лай собаки. Вальбраншъ отворилъ дверь и поспѣшно отступилъ, такъ какъ маленькая собачка изъ породы таксъ бросилась на него, а онъ, подобно многимъ добрымъ людямъ, путь которыхъ къ успѣху, хотя и усѣянный цвѣтами, не всегда былъ прямой, боялся собакъ.

-- Смирно!-- сказалъ хозяинъ собаки.-- Войдите, она васъ не тронетъ. Она приняла васъ за судебнаго пристава, извините ея ошибку.

-- Милый комплиментъ!-- сквозь зубы пробормоталъ Вальбраншъ, но снялъ шляпу и съ непритворнытъ почтеніемъ сказалъ: "Господинъ Росковъ, полагаю для меня высокая честь познакомиться съ великимъ художникомъ, произведеніямъ котораго я поклонялся въ теченіе всей своей жизни".

На впалыхъ и блѣдныхъ щекахъ старика показался легкій румянецъ.

-- Вотъ какъ,-- прошепталъ онъ съ легкой, немного капризной и насмѣшливой улыбкой,-- уже давнымъ давно не слыхалъ я такихъ рѣчей. Неужели я умеръ, лежу въ могилѣ и вижу сны?

-- Нѣтъ, маэстро, незнаю, почему вы перестали ихъ слышать,-- сказалъ Вальбраншъ,-- развѣ потому, что сами перестали давать людямъ о себѣ вѣсточку. Это всегда роковая ошибка. У человѣчества короткая память и полное отсутствіе благодарности.

-- Ахъ, умеръ-то я, въ сущности, двадцать лѣтъ тому назадъ.

Росковъ былъ высокій, костлявый, мускулистый человѣкъ и, несмотря на свою худобу, еще производилъ впечатлѣніе человѣка очень сильнаго; у него были рѣзкія черты, и въ лицѣ только и было красиваго, что глаза, большіе и темнокаріе, да выраженіе, насмѣшливое и добродушное. Онъ смотрѣлъ совсѣмъ бѣднякомъ, и голая комната, въ которой онъ жилъ, была лишена всякихъ удобствъ, хотя была чиста и въ порядкѣ.

-- Какъ дошли вы до этого?-- спросилъ Вальбраншъ, удивленный и смущенный.

-- Вы пришли съ цѣлью меня интервьюировать?-- отвѣтилъ Росковъ вопросомъ на вопросъ.-- Ахъ, нѣтъ, это невозможно, никто не интервьюируетъ тѣхъ, кто исчезъ.

-- Но зачѣмъ вы исчезли?

-- А, такъ это положительно interview,-- сказалъ Росковъ добродушно, но съ нѣкоторымъ оттѣнкомъ достоинства, отъ котораго посѣтитель его почувствовалъ себя несовсѣмъ ловко.-- Это чрезвычайно комично, я и не воображалъ, что до такой степени живъ, И какая по истинѣ удручающая честь.-- М-r Вальбраншъ, собственной особой!

-- Вы меня знаете?-- съ удивленіемъ отозвался тотъ.

-- Какъ тряпичникъ знаетъ генераловъ и депутатовъ, которые проѣзжаютъ мимо и обрызгиваютъ его грязью изъ-подъ колесъ своихъ каретъ. Но присядьте пожалуйста. Разъ, что вы взобрались такъ высоко, я не намѣренъ васъ скоро отпустить.

Онъ подвинулъ единственный стулъ, который находился на чердакѣ,-- это было большое, деревянное кресло съ ручками,-- а самъ усѣлся на простой столъ, занимавшій средину комнаты.

Тутъ только Вальбраншъ замѣтилъ, что у него нѣтъ правой руки, она была оторвана повыше кисти. "Такъ вотъ почему онъ болѣе не писалъ",-- подумалъ онъ и тихо спросилъ:

-- Несчастный случай, cher maître?

-- Осколокъ бомбы во время осады,-- коротко отрѣзалъ художникъ.

-- О, Боже! какая потеря для человѣчества!

-- Полноте, живописцевъ много.

-- Но Росковъ -- одинъ.

-- Надѣюсь, что по своимъ горестямъ онъ не имѣетъ себѣ равнаго,-- сказалъ старикъ, пожавъ плечами.-- Но могу ли я узнать цѣль вашего посѣщенія? Это не могло быть желаніе узнать отъ меня, какъ я лишился руки, такъ какъ вамъ было неизвѣстно, что это случилось.

-- Цѣль моего посѣщенія? Надѣюсь, что вы не припишете праздному любопытству, а по меньшей мѣрѣ добрымъ намѣреніямъ, когда узнаете, въ чемъ дѣло,-- отвѣтилъ Вальбраншъ и сталъ объяснять эту цѣль, слегка смущенный независимостью и равнодушіемъ этого одинокаго старика, который полусидя, полустоя, прислонился къ колченогому столу и, несмотря на всю свою бѣдность, не смотрѣлъ ни просителемъ, ни облагодѣтельствованнымъ. Маленькій таксъ сидѣлъ возлѣ него вытянувшись въ струнку, настороживъ уши, съ вопросительнымъ выраженіемъ въ глазахъ.

Въ нѣсколькихъ краснорѣчивыхъ фразахъ и съ меньшей снисходительностью въ тонѣ, чѣмъ это было ему свойственно, Вальбраншъ сообщилъ облагодѣтельствованному объ оказанной ему Парнассомъ милости.

-- Благодаря моему вліянію и въ виду громкой извѣстности, которой вы пользовались въ прошломъ, комитетъ не настаивалъ на обычныхъ, при поступленіи, формальностяхъ и на личной просьбѣ и избралъ васъ motu proprio, давъ вамъ возможность стать обитателемъ этого прекраснаго и благороднаго учрежденія,-- сказалъ онъ въ заключеніе, впадая въ оффиціальный тонъ.-- О выгодахъ, отсюда проистекающихъ, и распространяться не стану. Онѣ очевидны. Благодѣтельный и широкій характеръ этого учрежденія вамъ, безъ сомнѣнія, хорошо извѣстенъ по слухамъ, и вы, конечно, настолько же оцѣните его помощь, насколько мы, представители его, цѣнимъ выпавшее на нашу долю счастье связать съ нимъ имя и славу такого великаго художника, какъ вы.

Тутъ онъ остановился и перевелъ духъ, сознавая, что никто не съумѣлъ бы выполнить эту миссію, выразить эти взгляды съ большимъ тактомъ и краснорѣчіемъ. Онъ взглянулъ на Роскова, предчувствуя глубокое волненіе, взрывъ благодарности, слезы, но старикъ не шевельнулся, не сказалъ ни слова, не обнаружилъ никакого признака какого бы то ни было чувства. На каждой изъ его впалыхъ щекъ показалось красное пятно -- и только.

-- Просилъ я у кого-нибудь что-нибудь?-- хрипло проговорилъ онъ наконецъ.

-- Нѣтъ, нѣтъ, конечно, нѣтъ; по крайней мѣрѣ насколько мнѣ извѣстно, -- съ нѣкоторымъ смущеніемъ сказалъ Вальбраншъ.

-- Такъ кто же въ правѣ вносить мое имя въ списокъ лицъ,пользующихся милостыней?

-- Но казалось бы -- началъ его посѣтитель и остановился, окинувъ взглядомъ жалкую комнату. Взглядъ дополнилъ фразу.

-- Я въ совершенной крайности, если вы это хотите сказать,-- отрѣзалъ Росковъ.-- Но отъ крайности до просьбы о помощи еще шагъ -- и немалый. Этого шага я не сдѣлалъ. Только когда я попрошу, вы будете въ правѣ предлагать.

Онъ измѣнилъ свою полусидячую позу и стоялъ выпрямившись, точно желая дать понять, что разговоръ конченъ. Говорить больше было не о чемъ.

Вальбраншъ не всталъ -- онъ взглянулъ сквозь лорнетъ съ удивленіемъ, съ выраженіемъ юмора и сомнѣнія,-- сомнѣнія человѣка, который привыкъ къ тому, что въ честь его разыгрываются всякаго рода комедіи. А между тѣмъ сквозь его скептицизмъ, его цинизмъ, его недовѣрчивость, въ немъ шевельнулось нѣчто похожее на восхищеніе, на вѣру. Онъ понялъ, что этотъ старый отшельникъ -- умирающій съ голода и въ лохмотьяхъ, лишенный друзей и всякой отрады -- думаетъ то, что говоритъ. Онъ никогда никого ни о чемъ не просилъ, онъ предоставилъ свѣту забыть о немъ и не разу не сказалъ: "Я здѣсь".

Въ ту минуту на чердакъ ворвался, съ необузданностью порыва мартовскаго вѣтра, ребенокъ -- хорошенькій, бѣлокурый, кудрявый мальчикъ лѣтъ шести, который, бросившись къ собакѣ и старику, внезапно остановился въ испугѣ, при видѣ незнакомца.

-- Пойди сюда, мой Максъ,-- кротко сказалъ Росковъ, въ то время какъ собака прыгала вокругъ ребенка, ласково привѣтствуя его.

-- Поклонись этому господину, Максъ.

Максъ сорвалъ свою маленькую, рваную соломенную шляпу съ своихъ кудрей.

-- Прелестный ребенокъ,-- сказалъ Вальбраншъ -- онъ вашъ?

-- Да, это ребенокъ моего сына. Мой сынъ былъ убитъ вмѣстѣ съ Анри Ривьеръ.

-- Вы дѣйствительно имѣете право разсчитывать на благодарность страны.

-- Нѣтъ, мы никакихъ правъ не имѣемъ. Мой сынъ былъ только добровольцемъ, какимъ былъ и я ранѣе его. Онъ не зналъ удачи въ жизни и любилъ приключенія.

-- И этотъ мальчуганъ всецѣло зависитъ отъ васъ?

-- Да.

Лицо Роскова стало мрачнымъ и суровымъ. Онъ не любилъ разспросовъ и думалъ, что выразилъ это достаточно ясно, чтобы надѣяться быть понятымъ. Маленькій Максъ, который былъ худъ и блѣденъ, хотя имѣлъ счастливый видъ, прислонился, къ дѣду и съ нѣкоторой робостью прошепталъ:

-- Они не захотѣли дать хлѣба безъ четырехъ су.

-- Молчи,-- сердито сказалъ Росковъ, но Вальбраншъ уже слышалъ.

Онъ вынулъ изъ кармана нѣсколько серебряныхъ монетъ и протянулъ ихъ ребенку.

-- Бѣги, Максъ, купи себѣ пирожковъ, мы съ твоимъ дѣдушкой обсуждаемъ серьезные вопросы, которые не забавны для такихъ маленькихъ человѣчковъ, какъ ты.

Хорошенькіе глазки ребенка улыбнулись и засвѣтились, онъ протянулъ свою маленькую ручку за деньгами, но Росковъ поймалъ его пальцы и, самъ того не замѣчая, сурово сжалъ ихъ.

-- У этого господина добрыя намѣренія, дитя мое, да и у тебя недурныя, но я этого допустить не могу. Вотъ тебѣ су. Бѣги внизъ, купи хлѣбца и попроси ихъ позволить тебѣ съѣсть его въ лавкѣ. Ступай.

Мальчуганъ колебался, на глазахъ его навернулись слезы..

-- Но, дѣдушка,-- робко сказалъ онъ,-- ты ничего не ѣлъ со вчерашняго полдня: все, что было на ужинъ, ты отдалъ Пепину и мнѣ. Да у насъ, ты самъ знаешь, только и есть, что это одно су, ты сказалъ это, когда я пошелъ въ лавку.

-- Держи покороче свой болтливый ребячій языкъ и ступай,-- громовымъ голосомъ закричалъ Росковъ.

Испуганный ребенокъ ушелъ, еле волоча ноги, зажавъ су въ своей худенькой рученкѣ. Пепинъ отлично понималъ, что бояться нечего, онъ только тѣснѣе прижался къ своему хозяину.

-- Cher maître,-- сказалъ Вальбраншъ. все это чрезвычайно почтенно, но крайне печально. Ради ребенка вы должны принести въ жертву свою гордость. Переѣзжайте въ Монъ-Парнассъ, и маленькій Максъ поступитъ въ какую-нибудь хорошую школу, я самъ объ этомъ позабочусь. Вы имѣете полное право морить себя голодомъ, если вамъ это нравится, но не имѣете никакого права причинять вредъ ребенку вашего сына.

-- А вы не имѣете никакого права предписывать мнѣ мои обязанности. Уходите!-- съ суровымъ гнѣвомъ сказалъ старикъ.

-- Я уйду!-- съ добродушнымъ терпѣніемъ сказалъ Вальбраншъ,-- уйду, такъ какъ у меня еще много дѣла, но я вернусь.

Спускаясь съ лѣстницы, онъ споткнулся на маленькаго Макса, который сидѣлъ на одной изъ нижнихъ ступенекъ и рыдалъ.

-- А ты частенько голодаешь, мальчуганъ?-- спросилъ онъ.

Ребенокъ неохотно отвѣтилъ: "Я нѣтъ, но онъ да. Все, что есть, онъ отдаетъ Пепину и мнѣ".

-- А ему остается малость?

-- Да,-- робко, сквозь слезы сказалъ ребенокъ.-- Но онъ бы разсердился, еслибъ зналъ, что вы говорили со мной. Я не хочу васъ слушать, я не буду отвѣчать!-- сказалъ онъ со смѣсью рѣшимости и страха, поднялся съ мѣста, на которомъ сидѣлъ, прижавшись къ стѣнѣ, и сбѣжалъ съ остальной лѣстницы съ такой быстротой, какую только дозволяли его хорошенькія ноги.

Онъ боялся, что господинъ снова предложитъ ему серебра и что онъ будетъ настолько слабъ и дуренъ, что возьметъ его; такъ какъ хотя онъ и получилъ все, что было, онъ все это честно подѣлилъ съ Пепиномъ и былъ очень голоденъ, хотя преданность дѣду и заставила его отрицать это передъ постороннимъ человѣкомъ.

-- Бѣдный маленькій звѣрокъ, -- сказалъ себѣ Вальбраншъ,-- онъ будетъ тѣмъ рычагомъ, посредствомъ котораго мы стараго упрямца залучимъ въ Монъ-Парнассъ.

И тутъ сопротивленіе оказало свое обычное дѣйствіе на человѣческую природу. Вальбраншъ, для котораго дѣло это, въ сущности, не имѣло никакого дѣйствительнаго или практическаго значенія, теперь былъ такъ раздраженъ собственной неудачей, что рѣшился силой втащить Пьера Роскова въ благотворительное учрежденіе, хочетъ ли онъ этого или нѣтъ.

Росковъ все стоялъ у стола, собака съ тревогой заглядывала ему въ лицо, понимая, что онъ взволнованъ и огорченъ. Дѣйствительно, онъ такъ долго жилъ одинъ, такъ привыкъ быть незамѣченнымъ, забытымъ, что посѣщеніе такого человѣка, какъ Вальбраншъ, и сдѣланное имъ предложеніе не могло оставить его равнодушнымъ. Оно поразило, оскорбило, возмутило, взволновало его, но оно дало ему почувствовать, что живой міръ и онъ не совершенно чужды другъ другу, какъ были въ теченіе столькихъ лѣтъ. Нѣкто, да вдОбавокъ человѣкъ, который не дуракъ, не оселъ, снова назвалъ его cher maître, далъ ему старое, лестное, ласковое, дышащее поклоненіемъ названіе, котораго онъ такъ давно не слыхалъ! Неужели онъ по сей часъ одинъ изъ мастеровъ своего искусства въ глазахъ кого бы то ни было, онъ бѣдный, старый, надломленный, умирающій съ голода человѣкъ, который въ теченіе двадцати лѣтъ не имѣлъ возможности взять въ руки кисть?

Онъ былъ сыномъ моряковъ съ Морбиганскаго прибрежья, владѣльцевъ рыбачьихъ лодокъ и торговыхъ шлюпокъ, сжившихся съ вѣтромъ, съ мокрой погодой, привычныхъ къ грубой пищѣ, людей зажиточныхъ по своему суровому масштабу и происходившихъ, какъ говорили, отъ рыцарскаго рода. Въ отрочествѣ онъ рисовалъ корабли, лодки и матросовъ на всякомъ кускѣ дерева или бумаги, какой попадался подъ руку, а когда ему исполнилось восемнадцать лѣтъ, онъ пришелъ съ морскаго берега въ Парижъ, движимый стремленіемъ сильнаго, наполовину лишь сознававшаго себя генія, которое заставляло его идти туда, гдѣ онъ услышитъ, изучитъ, увидитъ значеніе искусства.

-- Что я былъ за безумецъ!-- думалъ онъ иногда, вспоминая это одушевленное страстью паломничество.

-- На что мнѣ были учителя? развѣ не было у меня надъ головой неба, а возлѣ меня шума моря?

Въ свои счастливые годы онъ часто возвращался туда, вдыхалъ въ себя сильный соленый запахъ морской травы, мокраго песку, какъ-то утопалъ въ золотистомъ сіяніи дикаго терна, росшаго на берегу. Но со времени войны онъ никогда не имѣлъ возможности посѣтить Морбиганъ.

Даже еслибъ ему удалось скопить достаточно денегъ на дорогу, ему непріятно было бы явиться передъ родственниками бѣднякомъ, калѣкой, нищимъ. Тѣ изъ родныхъ, которые еще остались въ живыхъ, были съ нимъ лишь въ отдаленномъ родствѣ; они, какъ и парижскій свѣтъ, охотно полагали, что его уже болѣе нѣтъ среди живыхъ. Столько людей безъ вѣсти пропало во время великой осады и во время коммуны. Смерть ихъ, такъ сказать, приняли на вѣру, также отнеслись и къ его смерти въ Бретонской деревнѣ, гдѣ онъ родился, и на улицахъ Парижа.

Еслибъ матеріальное положеніе его было хорошо, онъ бы разыскалъ остатки своей семьи; но онъ былъ очень бѣденъ, все вслѣдствіе потери руки, а когда сынъ его палъ мертвымъ возлѣ Анри Ривьеръ, ему уже даже не хотѣлось разузнавать, живы ли еще другіе, менѣе близкіе ему по крови. Отъ времени до времени онъ съ нѣкоторымъ угрызеніемъ совѣсти думалъ, что ради маленькаго Макса ему бы не слѣдовало погружаться въ такую бездну забвенія и уединенія. Но маленькій Максъ былъ лишь незаконный ребенокъ, ребенокъ, рожденный отъ ярко, но не надолго вспыхнувшаго пламени любви двухъ богемъ, онъ не имѣлъ правъ ни на кого, не исключая дѣда, еслибъ послѣдній не пожелалъ его знать. Маленькій Максъ и Пепинъ -- кто позаботится о нихъ въ случаѣ его смерти. Первый останется на попеченіи прихода, а Пепина отправятъ въ убѣжище для бѣглыхъ собакъ. Какъ часто лежалъ онъ безъ сна, въ теченіе долгихъ, холодныхъ, зимнихъ ночей, терзаясь ужасными мыслями о ихъ полной безпомощности, еслибъ онъ внезапно умеръ, что могло случиться каждую минуту! Никому не было до нихъ дѣла. Никто не дастъ любому изъ нихъ крова. Безъ него оба пропадутъ. Какъ часто онъ размышлялъ объ этомъ, терзался этимъ и жаждалъ жить, хотя жизнь тяжка, ради нихъ! А теперь, когда явился человѣкъ, который предлагалъ обезпечить его,-- что, безъ сомнѣнія, прямо или косвенно, значило бы также обезпечить ихъ,-- онъ былъ лишь оскорбленъ, раздраженъ, въ немъ говорили только гордость и негодованіе. Хорошо ли это или дурно,-- онъ не умѣлъ этого рѣшить. Онъ не умѣлъ анализировать собственныхъ ощущеній, не зналъ логики. Онъ былъ художникъ, и всѣ его чувства отличались напряженностью, а не являлись результатомъ разсужденій или обдуманности. Неужели его долгъ, только потому, что этимъ путемъ одинокій ребенокъ получитъ друзей, поступить въ эту тюрьму, которая ему такъ ненавистна? Онъ не могъ этого себѣ представить. Онъ происходилъ изъ свободнаго, гордаго рода, онъ былъ когда-то геніальнымъ человѣкомъ, былъ солдатомъ, хотя неоффиціальнымъ и непризнаннымъ, сражался за Францію, за Парижъ. Неужели онъ долженъ доживать свой вѣкъ среди постыднаго комфорта убѣжища съ громкимъ именемъ? Однажды, въ его блестящее время, его пригласили въ Тюльери, онъ не отправился туда потому, что былъ республиканцемъ; его отказъ стоилъ ему ордена Почетнаго Легіона, но императоръ, всегда великодушный -- бѣдный, погубленный предателями,-- купилъ одну изъ его лучшихъ картинъ для Сенъ-Клу и заставилъ купить для Люксембургскаго музея "Утреннюю зарю въ Везине", которая считалась его шедевромъ.

Ахъ, эта бѣдная картина, которая была отправлена въ Сенъ-Клу! Она погибла среди пожара и разрушенія великолѣпнаго дворца, погибла вмѣстѣ съ фресками Миньяра и со множествомъ другихъ красивыхъ и изящныхъ предметовъ.

А у него не осталось даже ни единаго наброска изъ тысячъ, какія онъ, въ теченіе своей артистической карьеры, нарисовалъ углемъ, сепіей, акварелью или масляными красками -- ни единаго наброска, на которомъ могли бы отдохнуть его глаза, и по которому онъ могъ бы судить, чѣмъ онъ былъ когда-то. У него не сохранилось даже проведенной его карандашомъ черты, которая бы ему напоминала о тѣхъ чудныхъ дняхъ, когда онъ былъ дѣйствительно великимъ живописцемъ, и люди указывали на него другъ другу на "открытіи выставки или на бульварахъ", въ тѣ яркіе, веселые годы до войны, когда казалось, будто всѣ молоды и Парижъ смѣялся цѣлый день и плясалъ всю ночь. Всѣ эти этюды были проданы, большею частью за безцѣнокъ, чтобы удовлетворить нуждамъ другихъ. Единственнымъ предметомъ, оставшимся отъ того славнаго времени, была старая палитра, съ еще приставшими къ ней брызгами сухихъ, пыльныхъ, потрескавшихся красокъ, которую онъ иногда надѣвалъ на большой палецъ лѣвой руки и съ которой стоялъ, долго думая и мечтая, что передъ нимъ мольбертъ, на немъ широкое, бѣлое полотно, и видя на этомъ воображаемомъ полотнѣ прелестныя или ужасныя, фантастическія или торжественныя видѣнія. Когда человѣкъ родился художникомъ или поэтомъ, онъ мечтаетъ вплоть до самой смерти.

Бѣдность, это привидѣніе, знакомое всѣмъ въ его кварталѣ, была его ежедневной гостьей. Со времени потери руки онъ давалъ уроки рисованія съ такимъ успѣхомъ, съ какимъ можетъ ихъ давать человѣкъ, который учитъ "изустно", не пуская въ ходъ карандаша, но ученики его теперь были крайне малочислены, всѣ бѣдны, разсѣяны въ различныхъ направленіяхъ, далеко другъ отъ друга, а за послѣдніе годы онъ и вовсе не находилъ ихъ и былъ вынужденъ браться за такую работу, какая попадалась. Была одна лавка, для которой онъ исполнялъ порученія, ради которыхъ ему приходилось совершать длинные походы въ различные arrondissements, причемъ сильно снашивалась обувь, а онъ получалъ слабое вознагражденіе. Все, что онъ имѣлъ сколько-нибудь цѣннаго, давнымъ-давно исчезло, даже до рожденія Макса, такъ какъ сынъ его былъ неудачникъ и вообще несчастный человѣкъ.

А его приглашали переселиться въ Монъ-Парнассъ, гдѣ онъ будетъ хорошо помѣщенъ, хорошо одѣтъ, хорошо накормленъ, будетъ спать на мягкой кровати, сидѣть въ покойномъ креслѣ, не будетъ знать ни жара, ни холода, ни утомленія, ни голода, гдѣ будетъ въ безопасности, спокоенъ, окруженъ комфортомъ въ теченіе всѣхъ остававшихся ему лѣтъ, сколько бы этихъ лѣтъ ни было, "а я изъ сильной, живучей породы, взросшей у моря",-- думалъ онъ,-- "я долго проживу".

Въ сущности ему было только шестьдесятъ шесть лѣтъ, хотя, благодаря страданіямъ и лишеніямъ, онъ казался на много лѣтъ старше. Ему могла еще предстоять долгая жизнь; а жестокая, лишенная сочувствія, скучная, безцвѣтная трагедія старости, съ ея безчисленными потребностями и неисчислимыми потерями, тогда лишь становится сносной, когда стараго человѣка оставляютъ въ покоѣ и ублажаютъ достаткомъ. Это онъ зналъ, а между тѣмъ мысль о благотворительномъ учрежніи была ему ненавистна, болѣе невыносима, чѣмъ нужда или страданіе. Благодѣтели могутъ золотить цѣпи сколько угодно, онѣ тѣмъ не менѣе останутся цѣпями. "Никогда, никогда!" -- ворчалъ онъ въ сѣдую бороду, стоя у стола. Онъ всегда былъ свободенъ. Онъ никогда не просилъ о милости, не занималъ, не принималъ подарковъ. Въ худшія минуты борьбы и горя, какія встрѣчались въ его жизни, онъ всегда "окружалъ свою душу безмолвіемъ" и выносилъ свое несчастіе, какъ умѣлъ, въ одиночку. "Нищій, пансіонеръ,-- никогда!" -- твердилъ онъ сквозь стиснутые зубы, онъ былъ слишкомъ старый песъ, чтобы его можно было засадить въ конуру съ простеганными на ватѣ стѣнками.

Маленькое, блѣдненькое личико Макса, осѣненное спутанными, бѣлокурыми кудрями, боязливо заглянуло въ дверь; затѣмъ мальчуганъ, не безъ колебанія, пробрался по выложенному кирпичемъ полу къ дѣдушкѣ.

-- Дѣдушка,-- сказалъ онъ шопотомъ,-- вы теперь не сердитесь? Я не хотѣлъ сдѣлать ничего дурнаго, я не зналъ.

-- Конечно, нѣтъ, мое бѣдное дитя,-- оказалъ старикъ, взявъ его въ объятія.-- Я былъ разсерженъ, огорченъ и заговорилъ съ тобой слишкомъ сурово, моя крошка, я не хотѣлъ тебя винить.

-- А Пепинъ не испугался,-- сказалъ Максъ, какъ бы завидуя высшей мудрости такса.

-- Нѣтъ, милый, собакамъ нѣтъ дѣла до нашихъ словъ, онѣ читаютъ въ нашихъ сердцахъ.

-- Почему дѣти этого не могутъ?

-- Увы, мои Максъ, дѣти только мужчины и женщины въ маломъ видѣ.

Максъ поцѣловалъ его, а затѣмъ поцѣловалъ Пепина. Никто изъ трехъ не ужиналъ въ этотъ вечеръ, но они спали тѣсно прижавшись другъ къ другу, и спали недурно.

Былъ мартъ, когда Вальбраншъ впервые навѣстилъ Роскова. Въ продолженіе слѣдовавшихъ затѣмъ весны и лѣта ему жилось недурно, его бѣготня съ пакетами казалась дѣломъ легкимъ въ хорошую погоду, часто и собака и мальчикъ бѣжали рядомъ съ нимъ. По воскресеньямъ они всѣ отправлялись въ лѣсъ, или на берегъ рѣки, этой знакомой Сены, которую онъ такъ любилъ рисовать во дни своего благополучія. Небо часто было голубое, дѣвушки-работницы были ласковы съ Максомъ ради его хорошенькихъ глазокъ и кудрей; студенты бросали Пепину кости отъ цыплятъ. Они были очень бѣдны, очень жалки, но и они ухитрялись кое-чѣмъ наслаждаться. Собака прыгала, мальчикъ шалилъ, а онъ принуждалъ себя улыбаться обоимъ.

Въ теченіе всей весны Вальбраншъ пріѣзжалъ или присылалъ къ нему и повторялъ свое предложеніе, получая все тотъ же отвѣтъ.

-- Упрямое, старое животное!-- сказалъ богатый человѣкъ, съ совершенно естественнымъ для него нетерпѣніемъ.

Комитетъ великаго учрежденія не въ силахъ былъ понять, какъ можно отказываться отъ его благодѣяній. Вальбраншъ смягчилъ неблагодарность, постарался объяснить ее, просилъ объ отсрочкѣ, добился ея. Для него этотъ вопросъ не имѣлъ ровно никакого значенія, но онъ рѣшилъ поставить на своемъ, онъ никогда не зналъ неудачи и не намѣренъ былъ претерпѣть ее и въ этомъ дѣлѣ. Для него сдѣлалось вопросомъ личнаго самолюбія видѣть Пьера Роскова обитателемъ дома Монъ-Парнассъ.

-- Нельзя засадить въ клѣтку стараго сокола,-- сказалъ одинъ изъ его молодыхъ секретарей, который любилъ его дразнить.

-- Нѣтъ, можно,-- со злостью сказалъ Вальбраншъ,-- когда вы поднимете его полузамерзшимъ на снѣгу, когда уже всѣ листья облетѣли съ деревьевъ.

-- Но тогда они не живутъ,-- сказалъ непочтительный ученикъ.

-- Можетъ, соколы ине живутъ,-- сказалъ его патронъ.-- Я мало знакомъ съ нравами дикихъ или ручныхъ птицъ; но мужчины и женщины, мои милый, живутъ и рады жить всюду, гдѣ они могутъ хорошо ѣсть и пить.

Онъ зналъ, что всякому человѣку своя цѣна, какъ зналъ это Вальнуль и знало большинство людей, умудренныхъ житейскимъ опытомъ, если покупка не состоялась, то единственно потому, что вы не напали на ту монету, которую слѣдовало предложить.

-- Не всѣ люди, однако, себялюбивы,-- сказалъ онъ своему молодому товарищу,-- но почти всѣ мы такіе проклятые эгоисты, что забываемъ объ этомъ. Существуютъ люди, которыхъ и соблазнить-то приходится не непосредственно, а черезъ другихъ.

Онъ принялся убѣждать Роскова черезъ маленькаго Макса.

Ребенокъ былъ отъ природы здоровый, но не крѣпкій, организмъ его былъ изъ тѣхъ, которымъ нужны чистый воздухъ, тепло, забота, хорошая пища и веселье. Голубыя жилки подозрительно выступали на его нѣжныхъ вискахъ и на его маленькихъ, худенькихъ ручкахъ; грудь его была очень узка, а руки и ноги очень малы и худы. Лѣтомъ онъ еще кое-какъ держался, хотя шесть дней въ недѣлю дышалъ лишь спертымъ, зловреднымъ, густымъ воздухомъ многолюдныхъ улицъ, пропущеннымъ черезъ тысячи другихъ легкихъ и наполненнымъ микробами. Но въ холодную погоду онъ видимо таялъ и страдалъ, какъ молоденькое растеніе, которое нуждается въ исчезнувшемъ солнцѣ и вянетъ и сохнетъ въ погребѣ.

Вальбраншъ однажды, съ грубой откровенностью, высказалъ это его дѣду.

-- Я это знаю, я это вижу,-- рѣзко отозвался Росковъ.-- Что могу я сдѣлать?

-- Вы знаете, что бы вы могли сдѣлать,-- отвѣтилъ Вальбраншъ.

Росковъ повернулъ ему спину.

Однажды Вальбраншъ увидалъ старика одного, онъ несъ множество легкихъ пакетовъ. Съ Вальбраншемъ былъ знаменитый докторъ, они ѣхали въ Сальпетріеръ смотрѣть опыты гипнотизма, Вальбраншъ упросилъ своего пріятеля свернуть въ сторону и взглянуть на ребенка, котораго они застали вмѣстѣ съ собакой въ душной комнаткѣ, гдѣ старуха, служившая цѣлому дому привратницей и будильникомъ, проводила день и ночь. Она когда-то была крестьянкой въ одномъ изъ лѣсистыхъ участковъ департамента Юры, была, на свой грубый ладъ, честна и добра и не причиняла ребенку никакого вреда.

Докторъ осмотрѣлъ Макса, ничего не сказалъ, и они уѣхали.

-- Ну?-- сказалъ Вальбраншъ.

-- Это старая исторія: плохая пища, плохая кровь, дурной воздухъ, недостатокъ кислорода, озона. Органическаго разстройства нѣтъ, только недостатокъ жизненной силы, всѣ эти дѣти на одинъ покрой. Этотъ умретъ черезъ годъ, или около того.

И великій ученый презрительно усмѣхнулся надъ однообразіемъ человѣческаго безумія.

-- Никакого органическаго разстройства,-- повторилъ Вальбраншъ,-- значитъ, еслибъ его хорошо кормить и окружить его заботой, въ лучшей обстановкѣ, онъ, по всѣмъ вѣроятіямъ, сталъ бы сильнымъ и здоровымъ?

-- Безъ сомнѣнія,-- равнодушно сказалъ докторъ.-- Всѣ эти случаи не болѣе, какъ вопросъ озона и пищи.

-- Не согласитесь ли вы это написать?

-- Зачѣмъ?

-- Потому, что у этого ребенка есть упрямый дѣдъ, котораго ваше имя быть можетъ и убѣдитъ въ опасности держать здѣсь мальчика.

Пріятель бросилъ на него проницательный взглядъ.

-- Если ребенокъ вашъ, вы поздненько спохватились заботиться о немъ, мой добрый другъ. Онъ не дѣлаетъ вамъ чести.

-- Я ничѣмъ съ нимъ не связанъ, въ томъ смыслѣ, какъ вы предполагаете. Но я желаю спасти его. Не будете ли вы добры написать?

Докторъ вырвалъ листокъ изъ своей записной книжки и принялся писать. Всѣ, даже знаменитые доктора, охотно оказывали услуги Вальбраншу. Затѣмъ они отправились въ Сальпетріеръ къ загипнотизированной женщинѣ, которая представляла изъ себя чрезвычайно интересный случай, такъ какъ ее, въ ея загипнотизированномъ состояніи, увѣрили, что ее жгутъ на кострѣ, какъ колдунью, и она претерпѣвала всѣ муки этой ужасной смерти, къ безграничной забавѣ ученыхъ профессоровъ и ихъ студентовъ: имѣть возможность терзать посредствомъ внушенія является большимъ усовершенствованіемъ по сравненію съ болѣе грубыми усиліями инквизиціи; здѣсь не нужно ни орудій пытки, ни сообщниковъ, а поле дѣятельности безгранично.

На другой день Вальбраншъ вложилъ въ конвертъ заявленіе доктора, присоединивъ къ нему коротенькую записочку въ которой писалъ: "Ребенокъ неизбѣжно умретъ, если вы съ прежнимъ упорствомъ будете отказывать намъ въ разрѣшеніи спасти его". Онъ отправилъ документъ по городской почтѣ на имя дѣда ребенка.

Ему, понятно было, безразлично, умретъ ребенокъ или нѣтъ, но онъ твердо рѣшился побѣдить упрямство. Его собственное упрямство было добродѣтельно, но чужое было недостаткомъ и оскорбленіемъ. Не онъ одинъ этого мнѣнія.

На другой день, въ изящныя и роскошно-обстановленныя комнаты, которыя онъ самъ занималъ въ редакціи своего журнала на Boulevard Poissonnière, явился старикъ, худой, изможденный, въ крайне поношенномъ платьѣ и съ такимъ жалкимъ видомъ, что швейцаръ не рѣшался впустить его и помышлялъ о динамитѣ и анархистахъ.

-- Я не изъ этихъ людей,-- сказалъ Росковъ, угадавъ невысказанное опасеніе облеченнаго въ ливрею портье.-- Доложите обо мнѣ г-ну Вальбраншъ, вы увидите, что онъ меня приметъ.

Послѣ изрядной воркотни швейцаръ согласился прокричать имя въ комнатный телефонъ, который былъ проведенъ въ помѣщеніе редактора-издателя.

-- Прошу сейчасъ же, былъ отвѣтъ, и къ великому скандалу швейцара покрытые грязью, потрескавшіеся, невозможные сапоги худаго старика зашагали вверхъ по лѣстницѣ, попирая голубой бархатный коверъ, которымъ были устланы ея широкія ступени.

-- Ручаюсь тебѣ, что у него въ карманѣ, вмѣстѣ съ трубкой и мелочью, нитро-глицеринъ,-- сказалъ привратникъ женѣ;-- подежурь минутку у дверей, Пальмира, я только сбѣгаю за полицейскимъ коммисаромъ. Осторожность и храбрымъ людямъ не мѣшаетъ, думалось ему, а еслибъ въ его отсутствіе его дражайшая половина взлетѣла на воздухъ, онъ бы плакалъ не болѣе, чѣмъ бы того требовало приличіе. А тѣмъ временемъ Росковъ поднимался по лѣстницѣ, украшенной подставками изъ позолоченной бронзы для электрическихъ лампъ и мраморными статуями, изображавшими "Память и Безмолвіе", которыя, по мнѣнію редактора-издателя, символы прессы и вполнѣ приличествуютъ чертогамъ ея.

-- А, пріятель,-- весело сказалъ Вальбраншъ, съ своего мѣста у письменнаго стола, гдѣ онъ возсѣдалъ въ широкомъ, деревянномъ креслѣ, съ папиросой въ зубахъ, причемъ передъ нимъ былъ кабачекъ съ нѣсколькими бутылками ликера и сифонъ съ минеральной водой.-- Войдите, садитесь, выпейте глотокъ этого ликера, онъ недуренъ -- изъ Петербурга. Нѣтъ! напрасно. По крайней мѣрѣ сигару? тоже нѣтъ, еще болѣе напрасно... Ну-съ!

Росковъ отказался отъ предложеннаго ему стула, отъ ликера, отъ сигары, онъ остался на ногахъ, причемъ побѣлѣвшіе швы и истрепанные края его бѣднаго, грубаго платья рѣзко выдѣлялись при мягкомъ солнечномъ свѣтѣ, который вливался въ широкое окно, завѣшанное шелковой сторой золотистаго цвѣта. Онъ представлялъ изъ себя совершенно неподходящую, неприличную фигуру въ этомъ богатомъ храмѣ современнаго Меркурія, чувствовалъ это, и это сознаніе смущало и, въ данную минуту, мѣшало его даже энергіи.

-- Ну,-- повторилъ Вальбраншъ, нѣсколько менѣе веселой чуть-чуть болѣе рѣзко, такъ какъ время его было дорого,-- вы получили мое письмо?

-- Да,-- медленно, съ тяжелымъ вздохомъ, сказалъ старикъ.-- Да, да, если вы принимаете участіе въ моемъ бѣдномъ мальчикѣ, возьмите его, онъ мое все, но я уступлю вамъ его, чтобы спасти его.

Слезы навернулись на темныхъ глазахъ Роскова, которые до сихъ поръ, несмотря на старость и на нужду, отличались нѣкоторой красотой, той, что исходитъ изъ души художника.

-- Я уступлю вамъ его,-- повторилъ онъ тихимъ и дрожащимъ голосомъ.

-- Вы слишкомъ добры,-- сказалъ Вальбраншъ съ легкимъ, но жестокимъ сарказмомъ. Въ тонѣ его слышалась подозрительность, онъ бросилъ проницательный взглядъ на Роскова и прибавилъ:

-- А условіе? вы помните условіе? вы принимаете его? вы поступаете?

-- Зачѣмъ, зачѣмъ, какія бы-то ни было условія?-- съ нервной силой проговорилъ старикъ, къ которому, благодаря волненью, возвратилась и свободная рѣчь.-- Вы видите умирающаго ребенка, вашъ мужъ науки говоритъ, что онъ долженъ умереть за недостаткомъ воздуха, пищи, лѣкарствъ и удобствъ. Что же еще нужно, чтобы зарекомендовать его въ вашихъ глазахъ? Спасите его ради его самого! Спасите его просто ради радости сдѣлать доброе дѣло! Я уступлю вамъ его вполнѣ и уйду куда-нибудь, все равно куда, доживать тѣ нѣсколько лѣтъ, что мнѣ можетъ быть еще осталось влачить. Что вамъ больше нужно? Спасите ребенка. Даю слово, что ни васъ, ни его я никогда болѣе не буду безпокоить, вы никогда меня не увидите. Спасите ребенка! Неужели у него недостаточно правъ на ваше состраданіе? ему шесть лѣтъ, и онъ умираетъ отъ дурнаго воздуха и скудной пищи.

Онъ говорилъ со всѣмъ краснорѣчіемъ и пыломъ сильнаго чувства. Вальбраншъ поднесъ къ глазамъ лорнетъ и съ любопытствомъ наблюдалъ за нимъ. Какъ странно видѣть старика, который такъ волнуется.

-- Мой бѣдный другъ,-- отвѣчалъ онъ тѣмъ сухимъ, насмѣшливымъ тономъ, котораго такъ страшно боялись его помощники и служащіе. Въ Парижѣ насчитывается нѣсколько сотенъ тысячъ дѣтей, нуждающихся въ чистомъ воздухѣ и здоровой пищѣ, вы точно также могли бы рѣшить, что я обязанъ взять на себя заботу о нихъ всѣхъ. Несмотря на мое безграничное и искреннее уваженіе къ представителямъ медицины, я не рѣшусь утверждать, что имъ удалось побѣдить анемію, или маразмъ, или любой изъ видовъ невроза. Въ мои обязанности не входитъ., да я и совершенно неспособенъ, исправлять ихъ ошибки. Я предоставлю вашему внуку все, въ чемъ онъ нуждается, и честно исполню свою долю уговора. Но я сдѣлаю это только въ такомъ случаѣ, если вы, съ своей стороны, согласитесь поступить въ Монъ Парнассъ.

-- Какое вамъ дѣло до того куда я пойду?-- гнѣвно спросилъ Росковъ.-- Если старая собака, о которой всѣ позабыли, проползетъ въ уголокъ, чтобы умереть, какое кому дѣло до того, гдѣ она, въ послѣдній разъ, вытянется всѣми своими несчастными членами? Если я безумецъ, который предпочитаетъ умирать съ голода на свободѣ и среди полной независимости скорѣй, чѣмъ пировать и толстѣть на хлѣбахъ изъ милости, то что вамъ за дѣло до моего выбора? Я одинъ отъ него пострадаю. Спасите ребенка потому, что онъ ребенокъ, потому что онъ страдаетъ не по своей винѣ, такъ какъ онъ родился здоровымъ и безъ всякихъ недостатковъ. Спасите ребенка и предоставьте мнѣ уйдти, куда вздумается. Оставьте мнѣ только мою свободу. Это все, о чемъ я прошу.

Вальбраншъ сдѣлалъ легкій жестъ, выражавшій нетерпѣніе и раздраженіе, отодвинулъ хрустальный графинчикъ съ ликеромъ и придвинулъ къ себѣ бюваръ съ почтовой бумагой.

-- Вы бредите, мой почтенный другъ,-- коротко отрѣзалъ онъ;-- а у меня никогда нѣтъ десяти минутъ свободныхъ. Отправляйтесь въ Монъ-Парнассъ, и за мальчикомъ будетъ такой же уходъ, какъ за любымъ принцемъ. Если жъ вы не согласны, берите его, держите при себѣ въ теченіе тѣхъ немногихъ мѣсяцевъ, что ему остается жить, и не приходите ко мнѣ просить денегъ на его похороны.

Тутъ онъ коснулся кнопки электрическаго звонка. Въ дверяхъ показался слуга.

-- Это ваше послѣднее слово?-- жалобно спросилъ старикъ, причемъ всѣ нервы его лица судорожно подергивались.

Вальбраншъ какъ-будто бы не слыхалъ его.-- Проводите этого господина внизъ,-- сказалъ онъ слугѣ и принялся писать съ той быстротой и тщательностью, какими отличались всѣ его дѣйствія.

-- Подождите,-- сказалъ Росковъ, задыхаясь. Жилы у него на лбу вздулись точно стальнаго цвѣта веревки.

-- Пожалуйста,-- нетерпѣливо шепнулъ слуга, который видѣлъ въ немъ ободраннаго просителя, наскучившаго знаменитому журналисту.

-- Подождите!-- повторилъ Росковъ, поднося руку къ горлу, точно его широкій, истрепанный воротникъ его душилъ.-- Если... если... нѣтъ другаго способа его спасти, я согласенъ.

-- Браво!-- сказалъ Вальбраншъ, къ которому сразу возвратилось все его веселье и задушевное добродушіе, онъ перегнулся черезъ письменный столъ, наполовину приподнявшись и, къ изумленію своего лакея, протянулъ руку высокому, тощему, жалкому оборванцу съ улицы.

Къ еще вящему изумленью, слуги, жалкій оборванецъ этой руки не взялъ, но круто повернулся и направился къ дверямъ.

-- Напишите мнѣ это, -- крикнулъ Вальбраншъ,-- изобразите чернилами на бумагѣ.

Росковъ кивнулъ головой и въ полномъ молчаніи, сдѣлавъ рукою слугѣ знакъ удалиться, отворилъ дверь и вышелъ. Вальбраншъ съ нѣкоторымъ изумленіемъ слѣдилъ за его удалявшейся фигурой.

-- Чудакъ!-- пробормоталъ онъ, закурилъ новую папиросу и снова принялся за свою корреспонденцію.

Два дня спустя Макса увезла въ фантастическомъ экипажѣ, запряженномъ парой пони, дама, вдова доктора, которая брала на воспитаніе маленькихъ мальчиковъ слабаго здоровья и моложе десяти лѣтъ. Она было отказывалась принять такого бродяжку, ссылаясь на его незаконное происхожденіе и плохое воспитаніе, но лицо, которому поручены были переговоры, шепнуло ей, что ребенокъ этотъ послѣдствіе юношескаго заблужденія высокопоставленнаго лица, заблужденіе, которое желательно искупить насколько возможно, и дама сдалась, нѣсколько растроганная -- такъ какъ она была женщина съ сердцемъ -- маленькимъ, блѣдненькимъ, умильнымъ личикомъ и красивыми, бѣлокурыми локонами своего новаго воспитанника.

-- Ты будешь очень счастливъ у меня, голубчикъ,-- говорила она ему.-- У тебя будетъ прелестный садъ, въ которомъ ты будешь играть съ милыми товарищами; красивое платье, все, что есть самаго вкуснаго изъ ѣды, пони для верховой ѣзды, голуби и кролики, которыхъ будешь кормить.

-- Но я хочу дѣдушку и Пепина,-- рыдалъ Максъ, забиваясь, въ припадкѣ робости и горя, въ уголокъ экипажа.-- Я хочу дѣдушку и Пепина, везите меня назадъ, везите меня назадъ!

-- Да, радость моя, понимаю, конечно, мягкимъ голосомъ говорила незнакомая дама, гладя его по спутаннымъ волосамъ. Но вдругъ она себѣ сказала, такъ какъ хорошо знала дѣтей и ихъ природу: "А черезъ день ты будешь хохотать и дурачиться, а черезъ недѣлю забудешь ихъ обоихъ. Бѣдный дѣдушка, бѣдный Пепинъ, кто-бы они ни были, они-то не забудутъ!"

Но въ данную минуту Макса нельзя было ни успокоить, ни утѣшить.

На чердакѣ, который онъ покинулъ на вѣки, остались его дѣдъ и собака, послѣдняя смотрѣла вопросительно, и выла, пока первый собиралъ нѣсколько дешевыхъ игрушекъ и грошовыхъ книжекъ съ картинками, составлявшихъ все удовольствіе, какое когда-либо зналъ Максъ. Росковъ бережно смахивалъ пыль съ каждаго предмета и отдѣльно завертывалъ его въ бумагу, а затѣмъ связалъ всѣ въ одинъ свертокъ.

-- Онъ умеръ, Пепинъ, умеръ для насъ,-- сказалъ онъ въ отвѣтъ на страдальческій, недоумѣвающій, молящій взглядъ собаки.

Пепинъ весь задрожалъ и уныло опустилъ хвостъ.

Затѣмъ хозяинъ его отвернулся и взялъ въ руки новое, хорошее платье, которое лежало на столѣ, вмѣстѣ съ бѣльемъ, сапогами, мягкой шляпой, часами и цѣпочкой.

Все это прислалъ Вальбраншъ.

-- Разъ я что-нибудь дѣлаю, я дѣлаю это хорошо и широко,-- сказалъ Вальбраншъ своему секретарю, съ самоуслажденіемъ человѣка, обязаннаго своей карьерой лишь самому себѣ. Онъ былъ щедръ отъ природы, и давать въ широкихъ размѣрахъ льстило въ немъ сознанію своего величія и своей власти.

-- Тюремное платье, Пепинъ,-- прошепталъ Росковъ.

Онъ медленно раздѣлся и облекся въ новое платье. Онъ рѣшилъ, что осушитъ чашу униженія до самаго дна. Свобода, самоуваженіе, гордость, все это отнынѣ было ему чуждо. Онъ пожертвовалъ ими какъ цѣной безопасности своего внука. Онъ посмотрѣлъ на себя въ маленькое, надтреснутое зеркало, висѣвшее на одной изъ стѣнъ. Уже много лѣтъ не бывалъ онъ такъ прилично одѣтъ. Онъ уже заранѣе подстригъ себѣ бороду и волосы. Его раскрытая бритва лежала на колченогомъ стулѣ подъ зеркаломъ; при видѣ ея выраженіе страстнаго желанія мелькнуло въ его глазахъ, онъ схватилъ, закрылъ ее и съ силой швырнулъ въ уголъ, точно это было живое, говорящее существо, которое соблазняло его. Глаза его зажмурились на минуту, какъ глаза человѣка, у котораго сдѣлалось головокруженіе на краю пропасти и который во-время откинулся назадъ.

Онъ былъ по крови бретонецъ, въ юности его учили, что самовольная смерть убиваетъ и тѣло, и душу. Въ эту минуту воспоминаніе о матери возстало передъ нимъ изъ многолѣтняго тумана: то была благочестивая, ласковая, добрая женщина, готовая пройдти двадцать миль по пустыннымъ полямъ на какое-нибудь религіозное торжество, которая собирала вокругъ себя дѣтей и заставляла ихъ молиться за тѣхъ, кто на морѣ, когда вѣтеръ потрясалъ стѣны ихъ прибрежной хижины и волны со свистомъ перелетали черезъ ограду ихъ садика.

-- Бѣдная матушка!-- сказалъ онъ, съ подавленнымъ вздохомъ. Со дня ея смерти прошло пятьдесятъ лѣтъ.

Онъ встряхнулся и сказалъ Пепину: Идемъ!

Пепинъ, который во всякое другое время такъ радостно откликался на всякій звукъ или знакъ, намекавшій на прогулку, медленно потащился за нимъ, точно зная, что навѣки покидаетъ домъ, который, для него по крайней мѣрѣ, былъ счастливый.

На порогѣ его хозяинъ остановился и оглянулся назадъ, Это былъ истинно жалкій уголъ, пустой, холодный, безотрадный зимой, лѣтомъ накаленный отъ солнца, благодаря цинковой крышѣ надъ головой. Здѣсь онъ узналъ голодъ, нужду, терзающую тревогу, всѣ затаенныя заботы бѣдняка, который, вставая, никогда не знаетъ, что ему обезпеченъ хлѣбъ на этотъ день. Но здѣсь онъ былъ свободенъ, здѣсь онъ никому ничѣмъ не былъ обязанъ, здѣсь онъ былъ властителемъ своей судьбы, здѣсь онъ приходилъ и уходилъ, когда хотѣлъ, не подчиняясь ничьему приказу, заработывая каждую корку, которую съѣдалъ, каждую нитку, которую носилъ. Здѣсь ребенокъ былъ съ нимъ, всецѣло принадлежа ему.

Онъ снова перешелъ черезъ узкую комнату, на минуту опустился на колѣни у маленькой кроватки, на которой спалъ Максъ; онъ прильнулъ губами къ грубой подушкѣ, на которой въ теченіе столькихъ ночей покоилась бѣлокурая головка мальчика. Затѣмъ, собравъ послѣднія силы, онъ оторвался отъ всего этого. У него никогда болѣе не будетъ своего угла. У подножья лѣстницы онъ встрѣтилъ старую привратницу, которая плакала.

-- Для васъ это счастливая перемѣна обстоятельствъ,-- сказала она, замѣтивъ измѣненіе въ его костюмѣ, но, что касается меня, мнѣ всякій день, что я проживу, будетъ недоставать этого блѣдненькаго, кроткаго ребенка.

-- Вы были добры къ нему, -- сказалъ Росковъ, указывая на свертокъ, который несъ.-- Я захватилъ только его немногія игрушки и книжки. Все остальное, что у меня было -- тамъ, оно почти ничего не стоитъ, тамъ только тряпки да палки, но, что есть, ваше. Вы были добры къ Максу.

Онъ оставилъ ее и поспѣшно вышелъ по улицу, собака плелась за нимъ, прижимаясь къ его ногамъ.

Счастье? да, такое счастье, какимъ пользуется заключенный, которому обезпечены пища, помѣщеніе и одежда на весь остатокъ дней, но который никогда болѣе не будетъ свободенъ!

Онъ выбрался изъ своего стараго квартала черезъ улицу Варенъ, вошелъ въ улицу Риволи, спустился по Елисейскимъ полямъ и по Avenue de la Grande Armée. Пепинъ не отставалъ отъ него, но не обнаруживалъ веселья или оживленія. Съ тою чуткостью, какой обладаютъ собаки относительно нравственнаго состоянія тѣхъ, кому онѣ принадлежатъ, чуткостью не менѣе сильной и такой же необъяснимой, какъ чувствительность фотографической пластинки, маленькій таксъ зналъ, что хозяинъ ея несчастливъ, и Максъ, товарищъ его игръ, пропалъ для него. Но даже напряженность чувствъ Пепина была недостаточна, чтобы заставить его предвидѣть всѣ собственныя, грозившія ему горести.

Дойдя до конца Avenue de Neuilly, Росковъ перешелъ черезъ мостъ и взялъ нѣсколько въ сторону отъ большой дороги, отъ бульваровъ, отъ современныхъ виллъ и отъ обнаженныхъ пространствъ, приготовленныхъ подъ постройки, и направился нѣсколько далѣе на юго-западъ, гдѣ еще существовала часть стараго, Королевскаго лѣса, да одна или двѣ фермы еще придавали мѣстности характеръ настоящей деревни, какимъ вся она отличалась, когда герцогъ Орлеанскій нашелъ здѣсь свой ужасный конецъ. Къ одной изъ этихъ фермъ и держалъ Росковъ свой путь. Пепинъ былъ возлѣ него, не спокойный, смутно встревоженный, воодушевленный тѣмъ возбужденнымъ чутьемъ собаки, которая сознаетъ, что какая-то перемѣна имѣетъ совершиться, о которой ей ничего не сообщено. Оставивъ собаку за воротами, хозяинъ ея вошелъ въ домъ и сталъ разговаривать съ фермершей, которую знавалъ въ прежнія времена. Черезъ нѣсколько времени онъ вышелъ и кликнулъ собаку.

Это была небольшая ферма, но окруженная растительностью, живописно раскинувшаяся, дышавшая довольствомъ; нѣсколько старыхъ, лѣсныхъ гигантовъ красовалось на ея лугахъ. Росковъ привязалъ шнурокъ къ ошейнику своего маленькаго друга и вложилъ конецъ его въ руку фермерши.

-- Будьте добры къ нему,-- сказалъ онъ хриплымъ голосомъ.-- Онъ самая доброта и жилъ у меня девять лѣтъ.

-- Бѣдная собака, бѣдная собака, твердила фермерша -- почему бы имъ не позволить вамъ имѣть его при себѣ, тамъ, куда вы отправляетесь?

-- Потому, что заключеннымъ не разрѣшается держать при себѣ никакихъ животныхъ, а собака особенно ненавистна душѣ буржуа,-- съ горечью сказалъ Росковъ.-- Будьте ласковы съ нимъ, умоляю васъ, а я буду приходить такъ часто, какъ только могу.

Затѣмъ онъ бросился изъ дома и изъ садика, слыша за собой визгъ Пепина, каждый болѣзненный звукъ котораго поражалъ его до глубины души, вызывая въ немъ ощущеніе стыда и раскаянія. Бѣдная, маленькая, вѣрная собака, брошенная среди чужихъ! Онъ поднялъ руки надъ головой и потрясъ сжатыми кулаками въ направленіи блестящихъ и крутыхъ крышъ Монъ-Парнасса, которыя поднимались въ отдаленіи подъ голубымъ туманомъ того предмѣстья, гдѣ отнынѣ имѣла проходить его жизнь.

Вытье и стоны его покинутаго друга наконецъ замерли у него въ ушахъ, по мѣрѣ того какъ онъ быстро шелъ впередъ, съ наболѣвшимъ сердцемъ и удрученной совѣстью.-- О, бездушные, грубые!-- думалъ онъ. Заставить меня покинуть и огорчить такое доброе, маленькое существо!

Онъ просилъ, умолялъ, чтобы ему позволили имѣть собаку при себѣ, обѣщалъ, что она не причинитъ никакихъ заботъ, никакого расхода, выставлялъ на видъ, что она старый другъ и будетъ несчастна безъ него,-- совѣтъ мудрецовъ, представителями котораго служатъ секретарь и директоръ, не легко поддается такимъ дѣтскимъ доводамъ, всѣ его моленія были отвергнуты такимъ же лаконическимъ и неотразимымъ non possumus, какъ ватиканское. Когда комитетъ составилъ табличку правилъ, правила эти въ его глазахъ получаютъ божественную санкцію и также священны, какъ представлялась Моисею скрижаль Завѣта.

Росковъ продолжалъ путь, пока не встали передъ нимъ высокія, металлическія ворота института Монъ-Парнассъ, которыя грозно смотрѣли на пыльную дорогу и на металлическіе рельсы конки, пролегавшіе вдоль нея. Онъ позвонилъ, его впустили.

-- У васъ нѣтъ собаки?-- подозрительно спросилъ швейцаръ. Онъ получилъ приказаніе отъ начальства.

-- Нѣтъ,-- сказалъ Росковъ.-- Въ тюрьмахъ бѣдняку разрѣшается держать крысу или мышь, если онъ съумѣетъ приручить ихъ, но здѣсь надо думать, что такъ какъ никто изъ насъ не сдѣлалъ ничего дурнаго, насъ не слѣдуетъ баловать даже такимъ снисхожденіемъ.

Швейцаръ, который былъ глухъ, смутно уловилъ слова: "крыса", "мышь" и съ негодованіемъ отвѣтилъ:

-- Здѣсь нѣтъ ни крысъ, ни мышей, новый домъ со всѣми новѣйшими усовершенствованіями! за кого вы васъ принимаете, милостивый государь? Погодите, погодите, я долженъ доложить о васъ директору.

Но Росковъ, который привыкъ быстро ходить, такъ какъ въ теченіе столькихъ лѣтъ носилъ столько пакетовъ, уже прошелъ за стеклянныя двери Монъ-Парнасса, когда директоръ вышелъ отъ себя и встрѣтилъ его.

-- У васъ нѣтъ собаки?-- подозрительно спросилъ онъ.-- Ахъ, я очень радъ, что вы были благоразумны. Куда вы ее отправили?

-- Удовольствуйтесь тѣмъ, что ея здѣсь нѣтъ,-- надменно отвѣтилъ Росковъ.-- Это все, что до васъ касается.

-- Что за невыносимая личность,-- подумалъ директоръ, а вслухъ сказалъ:-- позвольте мнѣ показать вамъ вату комнату. Я увѣренъ, что выбудете здѣсь счастливы, если только съумѣете дѣйствовать въ надлежащемъ духѣ.

-- А именно?-- спросилъ Росковъ.

Директоръ, который не привыкъ опредѣлять значеніе словъ, замялся, кашлянулъ, довольно сердито взглянулъ сквозь стеклянныя двери на недоконченный садъ.

-- Быть довольнымъ, подчиняться, сдерживаться, цѣнить усилія, какія дѣлаются -- пробормоталъ онъ, съ нѣкоторымъ смущеніемъ.

-- Такъ это, значитъ, духъ царедворца, гибкія колѣни, спина, что легко гнется, сладкій язычекъ? Духъ подобострастія, лести, обмана? Ахъ, милостивый государь, я старикъ -- слишкомъ старъ, чтобы учиться, мои колѣни и спина совсѣмъ не гнутся, да и языкъ мой никогда не лгалъ. Какая это для меня потеря! Что жъ мнѣ дѣлать? Въ школу поступать поздно.

Директоръ покраснѣлъ со злости.

-- Будьте такъ добры, пожалуйте въ вашу комнату,-- любезно сказалъ онъ, а въ то же время думалъ: -- Зачѣмъ, ради всего святаго, прислалъ намъ Вальбраншъ этого мрачнаго, рычащаго медвѣдя? Вальбраншъ-то ужь поистинѣ свѣтскій человѣкъ.

-- Да, я медвѣдь,-- сказалъ старикъ, отгадавъ невысказанную мысль,-- но, увы я никогда не умѣлъ плясать!

Оффиціальное лицо дипломатически прикинулось глухимъ, указывая дорогу по парадной лѣстницѣ, по широкому коридору и отворяя одну изъ многихъ дверей, совершенно одинакихъ и отмѣченныхъ позолоченымъ No.

-- Вотъ ваша спальня,-- сказалъ директоръ, широко распахнувъ дверь.-- Обѣдаютъ и завтракаютъ въ большихъ комнатахъ нижняго этажа. Надѣюсь, что это помѣщеніе въ всѣхъ отношеніяхъ будетъ вамъ по вкусу.

Это была хорошая комната: обои холодно-сѣраго цвѣта, кровать изъ блѣдно-голубаго, эмальированнаго желѣза, мебель изъ кленоваго дерева, драпировки сѣрыя, подъ стѣны, полъ изъ разрисованныхъ черепицъ, съ небольшимъ ковромъ, сѣрымъ съ голубымъ, въ срединѣ комнаты. На мѣдномъ гвоздѣ висѣлъ экземпляръ правилъ заведенія, подъ ними виднѣлась бѣлая, фарфоровая кнопка электрическаго звонка. Она похожа была на комнату въ современной гостиницѣ, въ гостиницѣ общества трезвости. Единственное окно выходило на голую стѣну.

Директоръ вскинулъ глаза кверху, чтобы видѣть, произвели ли на вновь прибывшаго какое-нибудь впечатлѣніе порядокъ, аккуратность и чистота въ обстановкѣ, но по лицу Роскова онъ ничего заключить не могъ.

-- Ваши вещи, кажется, еще не прислали? Для ящиковъ имѣется особое углубленіе въ стѣнѣ,-- осторожно сказалъ онъ, указывая на занавѣшенный альковъ.

-- У меня совсѣмъ нѣтъ вещей,-- сказалъ Росковъ, кладя на столъ свертокъ съ игрушками Макса.-- У меня нѣтъ ничего, кромѣ платья, которое вы видите, его подарилъ мнѣ m-r Вальбраншъ. Комната ничего себѣ. За послѣднія десять лѣтъ я жилъ на чердакѣ и спалъ на мѣшкѣ, набитомъ сѣномъ.

-- Скажите, скажите!-- прошептало должностное лицо, сильно озадаченное,-- такія вещи могутъ быть; случается, конечно, но порядочные люди о нихъ не говорятъ.

-- Что, милостивый государь?-- воскликнулъ Росковъ, устоявъ противъ страстнаго желанія схватить чопорнаго филистера за горло и задать ему хорошую встряску.-- Неужели вы воображаете, что люди, которые могутъ спать на пуховыхъ матрацахъ, подъ атласными одѣялами и запивать жареныхъ фазановъ Мутонъ-Ротшильдомъ -- придутъ сюда?

Директоръ, слишкомъ пораженный, чтобы оставаться, поспѣшно вышелъ изъ комнаты.

-- Этотъ старый негодяй не туда попалъ,-- размышлялъ онъ,-- его слѣдовало отправить въ Бисетръ, если не прямо въ Masas!

Благородное учрежденіе, созданное въ самомъ широкомъ масштабѣ и подъ вліяніемъ лучшихъ побужденій, и о немъ говорятъ такъ, точно это какое-то презрѣнное убѣжище самыхъ низшихъ классовъ! Директоръ, которому учрежденіе это платило двѣнадцать тысячъ франковъ жалованья въ годъ, съ даровой квартирой и даровыми же столомъ, отопленіемъ и прислугой, сходилъ съ лѣстницы, подавленный необъятностью человѣческой неблагодарности.

Сказавши, что человѣкъ неблагодарный, къ этому ужь прибавлять нечего, объявилъ онъ недѣлю спустя Вальбраншу, который отвѣчалъ съ своей обычной, веселой и цинической философіей:

-- Всѣ люди неблагодарны, особенно когда имъ ждать больше нечего! Но этотъ былъ, въ свое время, геніальнымъ человѣкомъ, такіе люди на особыхъ правахъ.

-- Геніальность-то очень старая исторія!-- съ насмѣшкой проговорилъ директоръ.

-- Микель-Анджело очень старая исторія, Ахиллесъ еще болѣе старая, а между тѣмъ... со смѣхомъ возразилъ Вальбраншъ.

И должностное лицо сообразило, что новаго пансіонера Монъ-Парнасса слѣдуетъ уважать. Вальбраншъ былъ одинъ изъ самыхъ выдающихся и способныхъ заправилъ совѣта, по его мановенію, даже и для такихъ особъ, какъ директоръ, свѣтило солнце или шелъ дождь...

Оставшись наединѣ, въ этотъ первый день по своемъ прибытіи, первымъ дѣломъ Роскова было сбросить сюртукъ и снять жилетъ, затѣмъ онъ опустился на стулъ, уронилъ голову на руки и зарыдалъ, какъ ребенокъ. Онъ чувствовалъ себя такимъ узникомъ, какъ еслибъ его дѣйствительно переселили въ тотъ Masas, куда, по мнѣнію директора, ему бы слѣдовало попасть.

А Максъ, а Пепинъ?

Неужели они такъ же несчастны, какъ онъ; неужели его самопожертвованіе безплодно? Вальбраншъ настаивалъ на томъ, что онъ не долженъ видѣть ребенка въ теченіе двухъ недѣль, чтобы не тревожить его слишкомъ рано въ его новой обстановкѣ, но онъ былъ увѣренъ, что одаренный нѣжнымъ сердцемъ мальчуганъ несчастливъ, такъ же несчастливъ, какъ собака, которая стремилась сорваться съ цѣпи на кухнѣ у фермерши.

-- Мой маленькій Максъ, мой маленькій Максъ,-- твердилъ онъ по двадцати разъ, и крупныя слезы капали между костлявыхъ пальцевъ, прижатыхъ къ лицу рукъ.

Время шло, онъ бы не съумѣлъ сказать, были ли то минуты, часы или дни, какъ вдругъ его вывелъ изъ оцѣпенѣнія рѣзкій стукъ въ его затворенную на задвижку дверь.

-- Что вамъ нужно?-- спросилъ онъ, не двигаясь.

-- Развѣ вы не слыхали звонка? Директоръ прислалъ меня сказать, чтобы вы сошли внизъ, къ обѣду, -- отвѣчалъ голосъ сквозь замочную скважину.

-- Я не хочу обѣдать. Уходите!

-- Но надо же вамъ обѣдать, всѣ обѣдаютъ вмѣстѣ.

-- Говорятъ вамъ, что мнѣ ѣсть не хочется, убирайтесь!

Слуга продолжалъ умолять, но тщетно. Росковъ не пожелалъ двинуться съ мѣста. Къ столу пошли безъ него, а онъ легъ спать не ѣвши, въ этомъ домѣ, гдѣ четыре повара съ поварятами работали въ современной, образцовой кухнѣ, приготовляя пищу для пансіонеровъ Монъ-Парнасса и для болѣе знатныхъ особъ: служащихъ и прислуги.

Утромъ ему дали понять, что надѣются, что онъ не станетъ больше дуться. Отсутствіе пансіонеровъ во время завтрака и обѣда не одобрялось, даже не допускалось, кромѣ случаевъ серьезныхъ болѣзней, удостовѣренныхъ врачемъ заведенія.

-- Даже звѣрямъ въ Jardin des Plantes предоставляется на выборъ ѣсть свою порцію, или не ѣсть,-- возразилъ неблагодарный,-- но я понимаю, мы ниже ихъ, они всѣ болѣе или менѣе рѣдки, бѣдняки же такое обычное явленіе.

Секретарь, котораго отрядили, чтобы растолковать ему, что благотворительное учрежденіе надѣется, что онъ станетъ потреблять все, что оно, по добротѣ своей, ему доставляетъ, былъ не менѣе озадаченъ, чѣмъ былъ бы самъ директоръ, и удалился, соображая, что лѣчебницы для душевно-больныхъ отличаются преимуществами, которыхъ лишены благотворительныя учрежденія,-- тамъ можно, въ случаѣ надобности, пустить въ ходъ извѣстныя рубашки, ледяные души и другіе способы убѣжденія.

-- Пойду-ка я навѣщу Пепина,-- подумалъ Росковъ, оставшись наединѣ. Ему только и было видно, что стѣну противъ его окна, но онъ все же зналъ, что солнце свѣтитъ. Онъ не ѣлъ съ полудня наканунѣ,-- но онъ привыкъ поститься,-- да и пилъ только воду изъ стекляннаго кувшина, который стоялъ на столѣ посреди комнаты.

Онъ взялъ шляпу и сошелъ внизъ, въ парадныя сѣни, съ закуренной трубкой въ зубахъ. Одинъ изъ старшихъ слугъ почтительно остановилъ его.

-- Прошу извиненія, господинъ, но развѣ вы не читали правилъ? Куренье воспрещается внѣ курительной комнаты.

Росковъ выпустилъ крѣпкое словечко и зашагалъ по сѣнямъ, не бросивъ даже взгляда на чиновника, возсѣдавшаго въ конторѣ.

-- Вчера вечеромъ слышали запахъ вашей трубки, и мнѣ поручено обратить ваше вниманіе на...

-- Я ухожу,-- сказалъ Росковъ.

-- Даже и въ такомъ случаѣ не дозволяется закуривать трубку или сигару въ домѣ. Полагаю, что вы заявили въ конторѣ о своемъ намѣреніи выйти со двора.

-- Какая контора, зачѣмъ мнѣ заявлять?.

-- Это одно изъ правилъ. Экземпляръ правилъ заведенія вставляется въ рамку и вывѣшивается въ каждой комнатѣ. Всякій разъ какъ пансіонеръ выходитъ прогуливаться, онъ заявляетъ о своемъ желаніи вонъ тамъ, въ конторѣ, а если онъ намѣренъ возвратиться послѣ пяти часовъ, онъ долженъ имѣть на это разрѣшеніе.

-- Остановить его?-- шепнулъ швейцаръ старшему слугѣ, который говорилъ съ этимъ сѣдымъ бунтовщикомъ и теперь колебался, не зная, какъ поступить.

-- Нѣтъ, оставьте его на сегодня, пусть идетъ,-- рѣшилъ онъ наконецъ,-- я доложу директору. Онъ съумѣетъ помѣшать повторенію такого проявленія непокорности.

-- Что-за скверный табакъ куритъ старикъ! Кто онъ такой былъ, не знаете ли вы? Живописецъ? Онъ скорѣй похожъ да морскаго волка изъ Конкаль или съ острова Ольронъ.

И онъ съ презрѣніемъ посмотрѣлъ вслѣдъ удалявшейся фигурѣ Роскова, который, дѣйствительно, никогда не утратилъ чисто морской физіономіи, присущей всему его роду, въ теченіе столькихъ поколѣній. Онъ жилъ въ большомъ и изящномъ городѣ, но никогда съ нимъ не слился.

Онъ такъ и не усвоилъ себѣ искусственныхъ потребностей роскошной и цивилизованной жизни, какъ это дѣлали многіе изъ его современниковъ, подобно ему воспитанныхъ на черномъ хлѣбѣ и въ дымныхъ хижинахъ.

-- Это все дѣло женское!-- съ добродушнымъ презрѣніемъ говаривалъ онъ, при видѣ восточныхъ матерій, персидской работы на мѣди, шкуръ русскихъ медвѣдей, серебряныхъ издѣлій изъ Индіи, вещицъ изъ слоновой кости, бронзъ, гобеленовъ, атласа, шелка и тропическихъ растеній, украшавшихъ мастерскія его товарищей въ модныхъ кварталахъ, мастерскія, которыя отапливались грѣтымъ воздухомъ и были пропитаны запахомъ духовъ. Когда у него была большая комната, вродѣ риги по размѣрамъ, съ хорошимъ освѣщеніемъ, выходившая на сѣверъ, причемъ никто не мѣшалъ ему работать, онъ имѣлъ все, чего желалъ. Роскошь всегда раздражала его, докучала ему, душила его. Въ теченіе первыхъ пятнадцати лѣтъ своей жизни онъ бѣгалъ босикомъ, во всякую погоду, по песку и скаламъ, во время бушующаго прибоя.

Даже въ тѣ дни, когда онъ былъ "дорогимъ учителемъ" для толпы поклонявшихся ему студентовъ, когда богатые люди горячо оспаривали другъ у друга его самое маленькое полотно, онъ всегда оставался по наружности схожимъ съ тѣмъ, чѣмъ были ранѣе его предки, эти грубые, высокіе, широкоплечіе, бородатые люди, привычные воевать съ вѣтромъ и волной, когда шелъ снѣгъ или шумѣла буря.

Теперь онъ вышелъ за ворота Монъ-Парнасса съ закипавшей въ душѣ ярой злобой. Въ первый разъ въ жизни ему было приказано повиноваться. Вся кровь его закипѣла въ жилахъ, такъ какъ даже старость не научила ее медленно и спокойно течь, когда его раздражали.

Правила, правила!

Богатые люди, свободные люди, знаютъ, какъ болѣзненно раздражаютъ ихъ разныя дополнительныя правила и постановленія въ гостиницахъ и клубахъ, которые они могутъ покинуть, какъ только это имъ вздумается. Но когда всѣ эти запреты-булавки, твердо воткнутыя въ наболѣвшее тѣло, нити, крѣпкія, какъ веревки, въ родѣ тѣхъ, которыя связывали безпомощнаго Гулливера,-- тогда никто не въ силахъ измѣрить ихъ способности терзать, или преувеличить ихъ способность довести нормальнаго человѣка до преступленія или до безумія,

-- Мужаться надо, мужаться, все это пустяки,-- твердилъ онъ себѣ, быстро шагая по большой дорогѣ,-- надо воспитывать въ себѣ надлежащій духъ, какъ говорилъ вчера вечеромъ этотъ наемникъ.

Онъ прошелъ лишь нѣсколько саженъ по дорогѣ, не отошелъ еще такъ далеко, чтобы потерять изъ вида большой бѣлый домъ, который служилъ ему тюрьмой, когда къ нему стала быстро приближаться фигура бѣгущей женщины, въ которой онъ узналъ Жанну Жерве, фермершу, которой онъ поручилъ Пепина.

-- Собака!-- крикнулъ онъ, прежде чѣмъ она добѣжала до него.

-- Охъ, мой добрый Росковъ,-- воскликнула она въ отвѣтъ, я пришла вамъ сказать, что мы помѣстили ее въ сарай, устроивъ ей хорошую подстилку изъ соломы и поставивъ ей ужинъ, такъ какъ въ кухнѣ мой мужъ не могъ выносить ея вытья, сарай былъ запертъ крѣпко-на-крѣпко, но сегодня утромъ, когда мы пошли отнести собачкѣ хлѣба -- ея уже не было, она прогрызла и процарапала дыру въ двери, щепки валялись кругомъ, а она навѣрное протиснулась сквозь дверь и убѣжала. Я пришла узнать: не у васъ ли она?

У Роскова вырвалось восклицаніе, не то вздохъ, не то проклятіе.

-- Она, безъ сомнѣнія, убѣжала въ Парижъ, бѣдняжка, убѣжала домой, этотъ чердакъ въ улицѣ Тампль былъ ея домомъ въ теченіе всей ея жизни.-- Зачѣмъ помѣстили вы ее въ сарай прибавилъ онъ гнѣвно, неужели вы не могли быть вѣрны своему слову, хоть не надолго, въ теченіе одного дня, вы обѣщали мнѣ держать ее около себя.

-- Но, добрѣйшій мой,-- сказала женщина, вся дрожа, я въ домѣ не одна, какъ вамъ извѣстно. Мой мужъ и мои сыновья не могли выносить ея завываній, они люди рабочіе, хотятъ спать спокойно; кромѣ того, сарай былъ запертъ, могли ли мы думать, что такая маленькая собачка пропилитъ дверь зубами, точно плотникъ инструментомъ, пойдите, да сами взгляните, какъ она это все устроила.

-- Мнѣ надо идти въ городъ; ее могла забрать полиція, собакъ преслѣдуютъ, точно гадовъ какихъ.

Онъ оставилъ ее и повернулся, чтобы идти назадъ, перейдти Сену и возвратиться въ Парижъ. Она побѣжала за нимъ, чуть не плача.

-- Когда вы ее найдете, приведите опять къ намъ. Мы постараемся лучше...

Но онъ шелъ дорогой, не обращая на нее вниманія, или не слыша ея. Его сердце болѣло по маленькомъ, утраченномъ товарищѣ. Когда онъ добрался до своего стараго жилища, оказалось, что Пепина тамъ не видали. Куда дѣлась маленькая собачка, какъ можно было напасть на слѣдъ ея, куда только ни могла она забрести? Ему разрѣшили немного посидѣть въ конурѣ старой привратницы и подождать, чтобы посмотрѣть, не прибѣжитъ ли собака? Въ чердакъ тотчасъ же нашелся другой жилецъ, трубочистъ съ семьей.

-- Еслибъ она сюда прибѣжала, вы о ней позаботитесь?-- спросилъ онъ привратницу, тщетно прождавъ нѣсколько времени.

Та обѣщала.

Онъ пошелъ въ убѣжище для бродячихъ собакъ, Пепинъ туда доставленъ не былъ. Въ конецъ измученный, съ стертыми ногами и наболѣвшимъ сердцемъ, Росковъ поплелся назадъ въ предмѣстье Тампль. Его не покидала мысль, что Пепинъ туда направится. Когда онъ добрался до дверей, старуха крикнула ему:

-- Да, да, что бы вамъ было подождать. Собака ваша прибѣжала, часа два тому назадъ, вся въ пыли и испуганная бросилась на чердакъ, но тамошніе жильцы прогнали ее метлой, меня она ждать не стала, но, обнюхивая всю лѣстницу, сверху до низу, всѣ коридоры -- вѣрно вынюхивала слѣдъ вашихъ шаговъ -- снова выбѣжала на улицу, а я не поспѣла ее остановить. Я старалась, какъ могла, но вы вѣдь знаете, у меня ревматизмъ, и я неповоротлива. Будь я на вашемъ мѣстѣ, я бы воротилась туда, откуда пришла, можете быть увѣрены, что она нашла вашъ слѣдъ.

-- Бѣдняжка!-- пробормоталъ Росковъ и, несмотря на то, что усталъ и былъ измученъ, такъ какъ съѣлъ только корку хлѣба и кусокъ колбасы, которые купилъ за четыре су на улицѣ, онъ повернулъ назадъ и снова направился къ Neuilly. Длинный день теперь уже близился къ концу. Пройдти пѣшкомъ чуть ли не черезъ весь Парижъ, да еще не по одному направленію, а взадъ и впередъ, на это нужно время даже и для привычнаго ходока.

Вечеръ былъ прелестный.

Росковъ шелъ, какъ это и прежде часто бывало, пробираясь среди массы экипажей, телѣгъ, омнибусовъ и куда-то все спѣшащихъ пѣшеходовъ, одинъ въ толпѣ, съ бременемъ своего горя, какъ всѣ и каждый изъ насъ, въ теченіе цѣлой жизни. Хотя онъ былъ человѣкъ крѣпкій и не изнѣженный, онъ чувствовалъ сильную усталость, когда вышелъ съ Place de l'Etoille. Онъ уже совсѣмъ не зналъ, гдѣ искать собаку. У него не было денегъ, чтобы напечатать объявленіе о пропажѣ Пепина въ газетахъ или выдать награду, еслибъ его нашли; даже еслибъ находился въ убѣжищѣ для бродячихъ собакъ, Росковъ не имѣлъ бы возможности уплатить пеню за его освобожденіе, развѣ получилъ бы эти деньги отъ кого-нибудь въ видѣ милостыни.

Великое преступленіе для бѣдняка имѣть собаку, во всякомъ государствѣ это почитается высшей мѣрой предательства, причемъ никогда не упускаютъ случая покарать преступленіе, насколько оно того заслуживаетъ.

Росковъ шелъ медленно, мимо него проносились цѣлые поѣзда вагоновъ конно-желѣзной дороги, вѣтеръ шелестилъ листьями деревъ, отъ времени до времени ему на встрѣчу попадался полицейскій и проницательно на него взглядывалъ. Въ вышинѣ сверкали звѣзды, онъ ничего о нихъ не зналъ, но любилъ ихъ любовью художника, болѣе нѣжной, если и менѣе разумной, чѣмъ любовь астронома. Онъ взглянулъ на крупное солнце, которое на человѣческомъ языкѣ называется звѣзда Алтэръ, -- онъ какъ-то читалъ въ газетахъ, что Алтэръ съ каждымъ годомъ все ближе и ближе подходитъ къ землѣ и, въ концѣ концовъ,-- не въ особенно отдаленномъ будущемъ -- проникнувъ въ нашу солнечную систему, изольетъ на нашу планету невыносимо яркій свѣтъ, невыносимо сильный жаръ, причемъ всякая жизнь ослабѣетъ или погибнетъ, и втянетъ пылающую землю, мертвую луну и побѣжденное солнце въ сферу собственнаго, болѣе могучаго пламени.

Росковъ взглянулъ на звѣзду, она сверкала самымъ яркимъ брильянтомъ въ цѣломъ созвѣздіи.

"Что жъ, -- думалось ему, -- еслибъ ты теперь пришла, ты пришла бы не слишкомъ рано. Земля довольно умна, и во всѣхъ совершенныхъ имъ циклахъ, человѣчество только и съумѣло, что препираться, преслѣдовать и убивать".

Затѣмъ глаза его снова опустились на пыльную дорогу, и онъ побрелъ далѣе, опустивъ голову на грудь и волоча ноги, точно онѣ превратились въ свинцовыя гири.

Когда онъ подходилъ къ концу Avenue de la Grande Armée, онъ услыхалъ у себя за спиной какое-то прерывистое дыханіе, и маленькій, желтенькій таксъ, задыхаясь отъ усталости и обезумѣвъ отъ радости, запрыгалъ у его ногъ.

-- Ахъ, мой маленькій дружокъ! Мой бѣдный, вѣрный, маленькій дружокъ! Такъ ты таки наконецъ меня нашелъ!-- вскричалъ Росковъ, и слезы навернулись у него на глазахъ, пока онъ цѣловалъ собаку.-- Ну, я сегодня не пойду въ Монъ-Парнассъ, было бы слишкомъ подло покинуть тебя послѣ такой вѣрности. Мы сегодня пойдемъ, Пепинъ, и будемъ вмѣстѣ спать на чистомъ воздухѣ. Не впервой намъ это придется дѣлать.

Пепинъ прыгалъ вокругъ него, продолжая безумствовать отъ радости.

Росковъ оставилъ большую дорогу и пошелъ полями; ему.хорошо была знакома вся мѣстность вокругъ Neuilly, онъ зналъ, гдѣ еще можно найдти остатокъ стараго, королевскаго парка, тѣнистый и уединенный уголокъ, еще пока не купленный подъ постройки, хотя онъ весь былъ обнесенъ досками, на которыхъ виднѣлась надпись крупными буквами: "Земля продается участками или въ однѣ руки".

Потому ли, что назначенная цѣна была слишкомъ высока, или потому, что манія построекъ временно ослабѣла въ предмѣстьяхъ,-- никто еще не купилъ этихъ двѣнадцати гектаровъ стараго парка и никто не нарушалъ его лѣснаго безмолвія, если ни считать дѣтей, которыя приходили сюда за орѣхами, бѣлой буквицей или птичьими гнѣздами, да въ зимнее время браконьера, который являлся сюда съ намѣреніемъ устроить западню зарывшемуся въ снѣгъ голодному зайцу, или подстрѣлить какую-нибудь птицу съ окоченѣвшими отъ мороза крыльями. Росковъ бывалъ здѣсь раза два-три съ маленькимъ Максомъ, въ лѣтнее время, онъ помнилъ одинъ старый, дуплистый дубъ, внутри котораго нашлось бы мѣсто человѣкъ на шесть,-- туда онъ и направился съ собакой. Ночь была прохладная, но безоблачная, въ воздухѣ стоялъ ароматъ травы и полевыхъ цвѣтовъ, не было ни сторожа, ни жандарма, который бы спросилъ: по какому праву онъ здѣсь. Онъ сѣлъ у стараго дуба, закурилъ трубку и накрошилъ Пепину остатки хлѣба, который купилъ въ городѣ. Собака, которая ничего не ѣла въ теченіе сутокъ, усердно его уписывала и пила воду изъ небольшаго ручья, который журчалъ вблизи.

-- Ахъ, свобода, свобода,-- вполголоса сказалъ ея хозяинъ,-- какой ключъ раскрываетъ передъ нами такую бездну удовольствія, никакой золотой съ нимъ не сравнится.

Безмолвіе, пропитанная росою тишина въ воздухѣ, запахъ листьевъ и травы напомнили ему много мирныхъ дней до войны, когда онъ проводилъ цѣлые мѣсяцы въ лѣсахъ, окружавшихъ Парижъ, спалъ на открытомъ воздухѣ, набросивъ плэдъ на ящикъ съ красками, который служилъ ему подушкой. Онъ продолжалъ курить, ночь становилась все темнѣй, планеты и звѣзды горѣли все ярче, безчисленные, легкіе звуки, выдававшіе жизнь насѣкомыхъ, дѣлались все яственнѣе. Онъ началъ дремать, вытянулся во весь ростъ въ дуплѣ дуба, собака подползла совсѣмъ близко къ нему, прилегла къ нему на грудь и крѣпко заснула, испустивъ радостный вздохъ.

-- Бѣдное, маленькое вѣрное существо!-- прошепталъ Росковъ.-- Что-то нашъ Максъ помнитъ ли, какъ ты?

Максъ, въ эту самую минуту, тоже спалъ въ хорошенькой, бѣленькой кроваткѣ, съ счастливой улыбкой на лицѣ, рука его крѣпко сжимала маленькій, ярко-расписанный пароходикъ, который можно было заводить какъ часы, подаренный ему въ этотъ самый день.

Росковъ спалъ крѣпко, какъ его собака, какъ онъ не могъ спать въ чопорной, прибранной сѣрой съ голубымъ комнатѣ въ Монъ-Парнассѣ.

Онъ походилъ на стараго льва, который вырвался изъ звѣринца и наслаждается кратковременной свободой въ полѣ, пока его еще не посадили въ клѣтку. Лучи солнца, ударявшіе въ дубъ, разбудили его. Онъ съ недоумѣніемъ уставился на утренній свѣтъ, взглянулъ на Пепина, который совсѣмъ къ нему прильнулъ, вспомнилъ, вздрогнулъ, вздохнулъ и поднялся послѣ своего слишкомъ короткаго отдыха.

-- Бѣдный Пепинъ,-- сказалъ онъ собакѣ,-- день насталъ. Твое и мое горе снова начинается.

Пепинъ, который думалъ, что они поселились на весь остатокъ дней своихъ въ дуплѣ дуба среди листьевъ и птицъ, не безъ опасенія поглядѣлъ на него сбоку и принялся чистить свою запыленную шерсть.

-- Ты можешь привести себя въ порядокъ, дружокъ, я не могу,-- сказалъ Росковъ, замѣтивъ, что нарядное, новое платье, подаренное Вальбраншемъ, находится въ очень печальномъ положеніи, вслѣдствіе пыли, которая накопилась на немъ въ продолженіе цѣлаго дня въ Парижѣ, росы и сырости, которыми была пропитана его постель въ дуплѣ дерева.

-- Такъ лучше,-- подумалъ онъ, оно будетъ менѣе несносно, когда будетъ поношено.

Потомъ онъ встряхнулся, какъ дѣлалъ это Пепинъ, и всталъ, чтобы покинуть пріятное убѣжище подъ сѣнью деревьевъ. "Что-то дѣлаетъ Максъ, -- размышлялъ онъ,-- плачетъ, тоскуетъ, рыдая читаетъ свои дѣтскія молитвы?"

Максъ въ эту минуту съ отличнымъ аппетитомъ уничтожалъ свой первый завтракъ, состоявшій изъ молока и кофе, варенья и хлѣба, катая свой пароходикъ взадъ и впередъ по скатерти, которая, въ его воображеніи, изображала Сену.

-- Бѣдная моя собака, приходится намъ разстаться и идти каждому въ свою тюрьму,-- сказалъ Росковъ.

Онъ не менѣе собаки жаждалъ провести остатокъ дня, да и всѣ дни, что ему оставалось прожить на свободѣ, посреди этихъ деревьевъ, подъ этимъ голубымъ небомъ, но онъ далъ слово. Онъ былъ обязанъ возвратиться, подобно тому, какъ плѣннаго, отпущеннаго на честное слово, тянетъ назадъ невидимая сила того чувства, которое мы называемъ честью. Вальбраншъ выполнилъ свою часть договора, Росковъ не хотѣлъ отъ него отставать.

Онъ отвелъ Пепина обратно на ферму, гдѣ хозяйка радушно его привѣтствовала, но ея мужъ и сыновья искоса поглядывали какъ на собаку, такъ и на ея господина.

-- Она современемъ привыкнетъ,-- сказалъ онъ тономъ извиненія,-- а я приду сегодня послѣ полудня и поведу ее гулять, буду приходить для этого каждый день, по два раза, аккуратно. Умоляю васъ, будьте добры къ ней.

А бѣднаго Пепина привязали подъ скамейкой, онъ поглядѣлъ въ лицо своему хозяину влажными, печальными, молящими глазами, которые ясно говорили: "Такъ это-то и вся награда мнѣ за вѣрность?"

-- Увы, другъ мой,-- прошепталъ Росковъ, отвѣчая на нѣмой упрекъ,-- у людей нѣтъ награды за вѣрность, такъ какъ эта добродѣтель не входитъ въ ихъ собственный кодексъ; вѣрность -- глупость.

Онъ ушелъ и направился въ Монъ-Парнассъ, причемъ въ ушахъ его снова раздавались безумныя завыванія собаки

Привратникъ отворилъ ворота, бросивъ озадаченный и презрительный взглядъ на его платье, все мокрое отъ росы и отъ слѣдовъ, оставленныхъ мохомъ и сыростью; служащіе, которыхъ онъ встрѣтилъ въ домѣ, пропустили его безпрепятственно въ его комнату, гдѣ онъ умылся, причесался, расчесалъ бороду, вычистилъ новое платье, которое никогда болѣе уже не будетъ смотрѣть новымъ.

Едва онъ сколько-нибудь привелъ себя въ порядокъ, какъ кто-то постучался къ нему въ дверь и, не ожидая разрѣшенія, директоръ вошелъ въ комнату. Выраженіе лица его было страдальческое, озадаченное, полу-извиняющееся, полу-осуждающее.

-- Милостивый государь,-- началъ было онъ и остановился.

Росковъ продолжалъ чистить сюртукъ и не произнесъ звука, чтобы облегчить затрудненія, съ какими была сопряжена задуманная рѣчь.

-- Васъ не было дома всю ночь,-- сказалъдиректоръ, кашлянувъ.

-- Не было,-- сказалъ Росковъ и прибавилъ, съ своимъ короткимъ, насмѣшливымъ, смѣхомъ:-- Надѣюсь, что въ мои годы вы не опасаетесь за мою нравственность?

-- О,-- сказалъ директоръ, съ легкой, полной недоумѣнія улыбкой,-- конечно, мы -- не то, мы не такъ нескромны. Но положительно необходимо, чтобы правила этого заведенія соблюдались всѣми, мы не можемъ дѣлать исключеній.

-- Конечно, нѣтъ, но на что вамъ правила?

Директоръ уставился на него.

-- Правила необходимы въ каждомъ учрежденіи, и подчиненія имъ слѣдуетъ требовать.

-- Нѣтъ, -- рѣзко сказалъ Росковъ,-- здѣсь никакихъ не требуется. Это не домъ умалишенныхъ, не государственная тюрьма, не исправительное заведеніе, не больница, всѣ ваши пансіонеры въ здравомъ умѣ, они не нарушили никакого закона, они даже люди, которые не безъ заслугъ въ глазахъ своего поколѣнія, хотя и не получили того, чего были достойны, съ какой же стати вамъ расписывать имъ весь порядокъ ихъ жизни?

-- Эти люди -- неудачники,-- съ презрѣніемъ подумалъ директоръ. Или, если они нѣкогда и знали успѣхъ, они не съумѣли имъ воспользоваться и обратить его въ купоны и акціи. Что менѣе достойно поощренія, чѣмъ подобная беззаботность?

Вслухъ онъ сталъ нанизывать казенныя фразы буржуазной морали: соблюденіе правильнаго распредѣленія времени, необходимость аккуратно являться къ завтраку и къ обѣду, добрый примѣръ слугамъ, прелесть хорошихъ привычекъ, надлежащее почтеніе къ постановленіямъ и власти. Когда онъ остановился, чтобы перевести духъ послѣ всего этого перечня, Росковъ снова засмѣялся своимъ короткимъ, смущающимъ смѣхомъ.

-- Мы нищіе? не золотите пилюлю, суйте ее намъ въ горло метлой!

-- Я въ этомъ не виноватъ,-- сказалъ директоръ, мѣняя свой тонъ, который до сихъ поръ дышалъ кроткимъ превосходствомъ,-- правила составлялъ комитетъ, я здѣсь единственно затѣмъ, чтобы наблюдать за исполненіемъ ихъ. Позвольте же мнѣ замѣтить вамъ, господинъ Росковъ, что въ теченіе короткаго времени,-- сутокъ -- вы нарушили ихъ всѣ.

-- Право!-- сказалъ Росковъ,-- боюсь, что я способенъ снова нарушить ихъ въ еще болѣе краткій срокъ. Что вы хотите? Я уже говорилъ вамъ вчера, что слишкомъ старъ, чтобы поступать въ школу.

-- Но вы не слишкомъ стары, чтобы сходить внизъ къ завтраку и обѣду, чтобы курить въ комнатѣ, которая для этого предназначена, чтобы спать на своей кровати,-- съ нетерпѣніемъ сказалъ его собесѣдникъ.

-- Я не могу ѣсть въ публикѣ,-- сказалъ Росковъ, скрежеща зубами, которые до сихъ поръ были бѣлы и крѣпки, и буду выходить, когда мнѣ вздумается.

Директоръ вынулъ изъ кармана конвертъ.-- Мнѣ поручено было передать вамъ это, еслибъ мои собственные доводы успѣха не имѣли.

Росковъ узналъ почеркъ Вальбранша на конвертѣ изъ плотной бумаги, блѣдно-желтоватаго цвѣта, и молча вскрылъ его. Содержаніе записки было слѣдующее:

"Дорогой другъ! Вы честный человѣкъ. Честно ли по отношенію ко мнѣ и къ покойнымъ братьямъ Ферминъ-Фуксъ пользоваться ихъ благодѣяніями и, въ воздаяніе за нихъ, подавать примѣръ неповиновенія и неблагодарности въ созданномъ ими учрежденіи? Предоставляю рѣшеніе этого вопроса вашей совѣсти и вашему доброму чувству. Мальчуганъ здоровъ и счастливъ и, если вы не будете волновать его посѣщеніями, чрезъ недѣлю совершенно примирится съ своей судьбой. Я былъ у него и отвезъ ему игрушку.

"Всегда, cher maître, искренно вамъ преданный

Морисъ Вальбраншъ".

Росковъ смертельно поблѣднѣлъ, читая это письмо. Директоръ наблюдалъ за нимъ съ сдержаннымъ, кошачьимъ удовольствіемъ, съ какимъ мелкая душонка всегда слѣдитъ за терзаніями сильной души. Росковъ чувствовалъ, что лицо его выдаетъ волненіе, но, въ данную минуту, не въ силахъ былъ ни сдержать, ни скрыть его. Онъ отвернулся къ окну, чтобы директоръ не могъ видѣть его лица. Онъ такъ долго молчалъ, глядя въ письмо, что посѣтитель его вышелъ изъ терпѣнія.

-- Полагаю, что г. Вальбраншъ писалъ не напрасно, его доводы, конечно, дѣйствительнѣе моихъ,-- сказалъ онъ съ едва скрытой дерзостью.

Росковъ быстро повернулся отъ окна.

-- Г. Вальбраншъ не говоритъ мнѣ, что за столъ и помѣщеніе я обязанъ мириться съ дерзостью наемниковъ,-- сказалъ онъ громовымъ голосомъ.-- Вы не можете врываться ко мнѣ въ комнату, когда вздумается. Правиламъ комитета я подчинюсь, если это необходимо, но если вы будете являться сюда безъ приглашенія, я обращусь въ совѣтъ.

Онъ говорилъ съ такимъ гнѣвомъ, съ такой внушительностью, такой надменностью, что это показалось его собесѣднику столь же невыносимымъ, столь же непростительнымъ, какъ еслибъ онъ былъ нищимъ съ улицы. Въ данную минуту врагъ его былъ озадаченъ.

Онъ не зналъ содержанія письма Вальбранша и, считая, что осторожность и храбрымъ не вредитъ, пробормоталъ нѣсколько словъ, которыя Росковъ едва разслышалъ, и вышелъ изъ комнаты.

Оставшись наединѣ, Росковъ перечелъ записку, такую жестокую въ ея вѣжливой формѣ, такую неопровержимую по силѣ ея доводовъ.

Вальбраншъ былъ силенъ въ искусствѣ читать въ человѣческомъ сердцѣ и, хотя въ собственномъ не имѣлъ героическихъ струнъ, онъ зналъ, какъ ихъ касаться и какъ вызвать въ нихъ отвѣтъ, когда онѣ существовали въ сердцахъ другихъ.-- О, маленькій Максъ, маленькій Максъ,-- прошепталъ Росковъ,-- собака-то существо болѣе высокаго разбора, чѣмъ ты, если записка эта говоритъ правду. И ради тебя я долженъ повиноваться этимъ тюремщикамъ.

Когда часы пробили двѣнадцать и колоколъ въ большихъ сѣняхъ возвѣстилъ время перваго завтрака, онъ сошелъ внизъ и вошелъ въ столовую съ страннымъ, новымъ, тяжелымъ чувствомъ робости и смущенія. Въ свои самые богатые и счастливые годы онъ никогда не былъ любителемъ общества; онъ всегда жилъ собственной жизнью, вдали отъ свѣта, онъ всегда былъ человѣкомъ изъ народа, всегда оставался въ душѣ и во всѣхъ своихъ привычкахъ бретонскимъ морякомъ. Если не считать нѣсколькихъ художниковъ, такихъ же дѣтей природы, какъ и онъ самъ, онъ никогда въ жизни не садился за столъ съ посторонними, а крайняя бѣдность, среди которой онъ провелъ послѣднія двадцать лѣтъ своего существованія, заставила его ѣсть, какъ онъ жилъ, въ ночномъ уединеніи и съ тѣми грубыми, первобытными пріемами, какіе порождаются одиночествомъ и бѣдностью. Для него было пыткой попасть въ общество незнакомыхъ.

Столовая была большая зала съ обшитыми деревомъ стѣнами и росписнымъ плафономъ. Она была величественна, красива, богато меблирована. Архитекторъ, декораторы и обойщики Монъ-Парнасса всадили всякія великолѣпія, какія только могли придумать, въ это зданіе, съ цѣлью увеличить свои барыши. Она показалась Роскову какою-то церковью.

Директоръ пошелъ ему на встрѣчу, съ радушной улыбкой.-- Добро пожаловать къ нашему столу, г-нъ Росковъ,-- любезно сказалъ онъ,-- надѣюсь, что вы принесли съ собою хорошій аппетитъ, это лучшая приправа, какъ сказалъ какой-то англійскій поэтъ. Росковъ подошелъ -- неловкій, смущенный, и сѣлъ на край стула, который ему указали. Шестнадцать человѣкъ, считая директора и секретаря, возсѣдало за большимъ овальнымъ столомъ, покрытымъ бѣлой камчатной скатертью, уставленнымъ серебромъ, хрусталемъ, вазами стариннаго, Руанскаго фарфора съ букетами цвѣтовъ. Всѣ шестнадцать съ любопытствомъ и зарождающейся враждебностью посмотрѣли на Роскова; это былъ тотъ же взглядъ, какой бросаютъ собаки на пришлую, бродячую собаку.

Самъ онъ бѣсился, сознавая собственное смущеніе, онъ, чья суровая независимость никогда не склонялась ни передъ кѣмъ, Онъ оробѣлъ при видѣ серебра, тонкаго бѣлья, отъ взгляда постороннихъ! Онъ позабылъ пріемы порядочнаго общества, почти не помнилъ, на что служатъ вилка или салфетка, у него такъ долго былъ лишь карманный ножъ, съ помощью котораго онъ съѣдалъ свой бѣдный обѣдъ на уголкѣ своего стола, да оловянная ложка, которой онъ хлебалъ супъ, когда ему удавалось раздобыть его. Пристальный взглядъ всѣхъ этихъ обращенныхъ на него глазъ отнималъ у него аппетитъ, котораго онъ не могъ не чувствовать послѣ такого долгаго поста, несмотря на свое смущеніе. Тщетно сосѣдъ его съ правой стороны, старый композиторъ, которому имя его было хорошо извѣстно и который былъ однимъ изъ его современниковъ, пытался проломить ледъ и втянуть его въ разговоръ. Онъ отвѣчалъ только едва слышнымъ, нелюбезнымъ ворчаніемъ. Всѣ остальные разговаривали, нѣкоторые смѣялись, обсуждали новости дня, рукоплескали остротамъ директора, но Росковъ не могъ ни говорить, ни слушать, а пища, хотя и вкусная, какъ будто душила его, когда онъ заставлялъ себя проглатывать ее,-- это была пища изъ милости.

Чувствовалъ онъ также, что онъ неотесанъ, невоспитанъ, непохожъ на окружающихъ его; они также теперь были бѣдные люди, но это были люди, которые остались въ сферѣ цивилизованныхъ и условныхъ обычаевъ, онъ же давно находился внѣ ея, такъ давно, что позабылъ и пріемы, и рѣчь ея.

Онъ поднялся ранѣе всѣхъ, прежде чѣмъ директоръ подалъ знакъ вставать, и вышелъ изъ-за стола и изъ залы, не сказавъ никому ни слова.

-- Что за медвѣдь!-- сказалъ одинъ изъ пансіонеровъ, который былъ журналистомъ и имѣлъ ровно такое же право находиться въ убѣжищѣ, какъ еслибъ былъ трубочистомъ.

-- Можно положительно захворать, глядя, какъ онъ ѣстъ,-- прошепталъ нѣкій господинъ, который въ свое время писалъ коротенькія маленькія пасторали и пословицы для сцены и былъ любимцемъ императрицы и гостемъ двора въ Компьенѣ.

-- Господа,-- сказалъ композиторъ, который былъ современникомъ Роскова,-- если это зданіе пріютъ для людей геніальныхъ, то никто не поступалъ сюда съ большимъ правомъ на его гостепріимство, чѣмъ то, какимъ обладаетъ Пьеръ Росковъ.

Замѣчаніе это повѣяло холодомъ на собравшихся обитателей Монъ-Парнасса. Нѣкоторые изъ нихъ были людьми талантливыми, ни одинъ не былъ геніальнымъ человѣкомъ, и имъ это было извѣстно.

Но они быстро стряхнули съ себя это нелестное ощущеніе,

-- Геніямъ слѣдовало бы ѣсть въ собственной клѣткѣ, какъ ѣдятъ львы,-- съ вѣжливой насмѣшкой сказалъ сочинитель эклогъ и идиллій, который былъ любимцемъ въ Компьенѣ.

-- Мнѣ очень жаль, господа, если это причинило вамъ какое-нибудь неудобство, но правила,-- сказалъ директоръ, обмакивая пальцы въ стоявшую передъ нимъ хрустальную вазочку съ розовой водой.

Послѣдовавшіе затѣмъ дни потянулись среди скуки, точно заведенная машина. Они походили одинъ на другой, въ ничѣмъ не нарушимомъ однообразіи.

Два раза въ день онъ былъ вынужденъ выносить пытку: ѣсть въ публикѣ. Дважды въ день онъ шелъ за Пепиномъ и водилъ его на прогулку, держа его на воздухѣ по часамъ, несмотря ни на какую погоду, видя въ этомъ единственное смягченіе заточенія собаки и своего собственнаго, какое въ его власти только было доставить.

Еслибъ не эти длинные дни, которые онъ проводилъ въ полѣ или въ лѣсу, или на окрестныхъ фермахъ, въ видѣ утѣшенія Пепину, жизнь была бы для него невыносимой. Онъ не свелъ никакихъ знакомствъ, въ продолженіе обѣда и завтрака онъ былъ нѣмъ, его смущеніе нисколько не ослабѣло, онъ отнюдь, ни въ какой степени не примирился съ наблюденіемъ за нимъ прочихъ жильцовъ, или съ надзоромъ и вмѣшательствомъ, которые его разгоряченной фантазіи представлялись больше, чѣмъ были въ дѣйствительности. Но всякій разъ, какъ онъ выходилъ со двора, ему приходилось возвѣщать о своемъ намѣреніи въ конторѣ, каждый разъ, какъ онъ, поздно вечеромъ, желалъ курить свой крѣпкій табакъ, ему приходилось отправляться въ курительную, съ ея обитыми кожей диванами, плевальницами изъ накладнаго серебра и электрическимъ освѣщеніемъ, причемъ ему казалось, что даже его старая, черная, короткая трубка -- другъ многихъ и многихъ лѣтъ -- не имѣетъ никакого вкуса и не доставляетъ никакого утѣшенія.

Онъ постоянно рвался изъ своей роскошной тюрьмы, какъ рвалась его собака изъ сарая, въ которомъ была на цѣпи.

Старикъ-композиторъ и еще человѣка два пытались войдти съ нимъ въ какое-нибудь общеніе, но онъ раздражался ихъ усиліями и противился имъ, воображая, что подъ ними скрывается насмѣшка. По большей части и они даже оставляли его въ покоѣ, онъ былъ извѣстенъ среди жителей подъ прозваніемъ Ежа.

Онъ старался изъ всѣхъ силъ подчиняться правиламъ учрежденія, побѣдить упорныя, непреклонныя нетерпѣливость и независимость своего характера. Но ему это не всегда удавалось, и онъ нерѣдко подавалъ поводъ къ неудовольствію. Его всѣ терпѣть не могли, начиная отъ слугъ, которымъ онъ не могъ раздавать подачекъ, до талантовъ, которые обрѣли здѣсь пріютъ милостью братьевъ Фертинъ-Фуксъ, талантовъ, къ прошлому и призваніямъ коихъ онъ высказывалъ несправедливое и нескрываемое презрѣніе. Его считали угрюмымъ, когда онъ былъ только несчастливъ, человѣкомъ грубымъ, когда онъ былъ только преисполненъ скорби и вся душа его изнывала по потерянной свободѣ.

Въ немъ также постоянно копошилось мучительное и преисполненное угрызеній совѣсти сомнѣніе: дѣйствительно ли эта жертва, такая горькая для него, служитъ на пользу ребенку, ради котораго она приносится.

Въ концѣ перваго мѣсяца онъ отправился, какъ было условлено, навѣстить Макса въ школѣ.

Домъ, въ который помѣстили мальчика, находился вблизи Jardin des Plantes, онъ былъ окруженъ обширнымъ садомъ и самъ былъ свѣтлый, веселый, симпатичный: настоящій пріютъ для дѣтей аристократовъ.

Его ввели въ небольшой кабинетикъ и попросили подождать. Monsieur Макса, какъ они говорили, очень скоро къ нему пришлютъ. Онъ привелъ съ собой Пепина, который, весь дрожа отъ радостнаго ожиданія, казалось, зналъ, съ кѣмъ онъ сейчасъ свидится.

Дверь отворилась.

-- Monsieur Максъ,-- объявилъ слуга. Максъ былъ одѣтъ въ блузу и шаровары изъ блѣдно-голубаго, шелковаго полотна, талью его охватывалъ бѣлый поясъ, его красивыя кудри сверкали на солнцѣ, личико его уже было менѣе худо, порозовѣло. Вальбраншъ сказалъ его воспитательницѣ: "Одѣвайте его хорошо, не жалѣйте денегъ, пусть его будетъ счастливъ и здоровъ". И она, въ полномъ убѣжденіи, что онъ незаконный ребенокъ этого богатаго и вліятельнаго человѣка, тщательно и широко исполняла данное ей указаніе.

Ребенокъ въ нерѣшимости стоялъ на порогѣ, выраженіе удивленія, нѣкотораго удовольствія и значительно большаго опасенія смѣшались на его подвижномъ личикѣ.

-- Дѣдушка и Пепинъ!-- воскликнулъ онъ въ изумленіи, въ то время какъ собака, въ полномъ восторгъ, прыгала вокругъ него, испуская короткій, рѣзкій лай восхищенія и привѣтствованія.

Росковъ никогда особенно не обнаруживалъ своей нѣжности къ ребенку, но теперь онъ крѣпко прижалъ его къ груди и поцѣловалъ съ такой безмолвной, сильной страстью, которая напугала Макса.

-- Счастливъ ты, мальчуганъ?-- задумчиво спросилъ Росковъ, страстно желая, вопреки разсудку, отрицательнаго отвѣта.

-- Да,-- сказалъ Максъ, безъ малѣйшаго колебанія.-- Здѣсь очень хорошо, мы всегда играемъ и ѣсть даютъ такъ много! Отчего ты такъ не жилъ, дѣдушка?

-- Узнаешь, когда будешь старше,-- уклончиво сказалъ Росковъ.-- Ты никогда не желаешь вернуться на чердакъ, Максъ?

-- О, нѣтъ!-- сказалъ ребенокъ, и легкая дрожь пробѣжала по немъ, съ головы до пятъ.-- Мнѣ бы хотѣлось, чтобъ ты былъ здѣсь, съ нами,-- ласково прибавилъ онъ.

-- Тебѣ безъ меня лучше,-- рѣзко сказалъ Росковъ, сдержавъ болѣе суровый отвѣтъ, который готовъ былъ сорваться съ его губъ.

-- Но вѣдь вы тоже не на чердакѣ?

-- Нѣтъ, милый, я живу въ очень красивомъ домѣ.

-- Этому я радъ.

Глаза ребенка смотрѣли на него съ ужаснымъ, безпощаднымъ, пытливымъ любопытствомъ, свойственнымъ дѣтямъ, и въ этихъ поднятыхъ на него глазахъ, взглядъ которыхъ былъ не нѣжный, а задумчивый и кроткій, Росковъ читалъ его невысказанныя мысли, а именно: "Какой ты старый! Какимъ ты смотришь грубымъ! ты не похожъ на папашъ и дѣдушекъ моихъ товарищей, которые всѣ такіе милые и красивые, пріѣзжаютъ въ экипажахъ, носятъ красивые лакированные сапоги, и бѣлье ихъ пахнетъ чудными духами, почему ты совсѣмъ другой?"

-- Ты уже теперь маленькій аристократъ, Максъ, -- съ горечью сказалъ Росковъ, ощущая жало этого недовольнаго осмотра въ самой сокровенной глубинѣ своего существа.

-- Скажи мнѣ,-- нѣжно шепнулъ Максъ,-- они меня такъ часто спрашиваютъ, кто я? Я не знаю, что отвѣчать. Они всѣ знаютъ, кто они такіе.

-- Ты Максимильянъ Росковъ,-- сказалъ старикъ.

-- Да, я знаю, -- отвѣчалъ ребенокъ, -- но что дальше, что дальше?

-- Ты хочешь знать, дворянинъ ли ты?-- съ рѣзкимъ смѣхомъ спросилъ Росковъ.-- Ну, такъ скажи имъ, что мое дворянство написано на полотнѣ въ Люксембургскомъ музеѣ, а твой отецъ умеръ сражаясь за Францію. Это достаточно благородное происхожденіе для кого угодно.

-- Да,-- нерѣшительно сказалъ Максъ.-- Дворянство, которое онъ начиналъ смутно понимать, было то, которое имѣло гербы на дверцахъ каретъ и ливрейныхъ лакеевъ.

-- Мало въ тебѣ нашего,-- думалъ его дѣдъ, любуясь хрупкой, нервной граціей ребенка. Максъ походилъ -- и будетъ походить -- на свою мать, блѣдную, слабую, худенькую парижанку_тсъ легко-возбуждаемымъ мозгомъ, кровью, въ которой была вода, былъ и огонь съ постоянной жаждой удовольствія, для пользованія которымъ у нея не хватало физическихъ силъ.

Пепинъ, находя, что на него обращаютъ слишкомъ мала вниманія, прыгнулъ на своего стараго товарища Макса и, царапаясь и визжа, требовалъ отвѣта. Максъ взялъ его мохнатую головку въ руки и поцѣловалъ, но тотчасъ же вскрикнулъ въ испугѣ, такъ какъ пыльныя лапы Пепина оставили некрасивый слѣдъ на блѣдно-голубой блузѣ.

-- Неужели изъ тебя уже вышелъ petit-maître?-- съ нетерпѣніемъ сказалъ Росковъ.-- Ни Пепинъ, ни я теперь уже недостаточно-знатныя особы для тебя.

-- О, я люблю Пепина,-- съ чувствомъ раскаянія сказалъ Максъ, нѣжно лаская своего стараго друга.-- Но онъ... онъ немножко грязенъ и жалокъ, вѣдь правда? Вотъ пудель madame, такой красивый, бѣлый, розовый, завитой, онъ знаетъ столько фокусовъ, понимаетъ четыре языка, проситъ сахару. Ахъ, надо вамъ посмотрѣть его!

-- У Пепина нѣтъ талантовъ, а я не аристократъ, Максъ,-- сказалъ Росковъ, котораго все это забавляло.; но и оскорбляло.-- Мы можемъ только любить тебя, мальчуганъ, а на что тебѣ это?

Онъ ушелъ отъ ребенка съ занозой въ груди. Онъ понялъ, что Максъ въ такой же степени для него потерянъ, какъ еслибъ мальчикъ умеръ. Пропасть между ними могла только расширяться.

-- Вы сдѣлали то, о чемъ я никогда не просилъ, чего никогда не желалъ. Вы перемудрили,-- съ страстнымъ упрекомъ сказалъ онъ Вальбраншу, нѣсколько дней спустя,-- вы воспитываете бѣднаго, нищаго ребенка, точно онъ наслѣдникъ милліоновъ. Эта школа не для Макса. Вы погубите его. Вы привьете ему вкусы, понятія, привычки, желанія, фантазіи, несвойственныя его сословію и которыхъ онъ, по мѣрѣ того, какъ будетъ старше, не будетъ имѣть средствъ удовлетворять. Да проститъ, меня Богъ, если я поступилъ дурно, уступивъ вамъ ребенка.

Вальбраншъ засмѣялся, слова эти на половину разсердили, на половину разсмѣшили его.

-- Полно, старина! Къ чему трагедіи?-- сказалъ онъ съ нетерпѣливымъ добродушіемъ, -- если я что дѣлаю, то дѣлаю какъ слѣдуетъ. Изъ мальчугана я сдѣлаю журналиста и милліонера, если онъ окажется умнымъ. А теперь убирайтесь. Я занятъ.

-- Изъ него выйдетъ человѣкъ безъ опредѣленнаго мѣста въ обществѣ, un déclassé,-- гнѣвно сказалъ Росковъ,-- на всей поверхности земной нѣтъ болѣе несчастнаго существа.

-- О, нѣтъ, смотря какъ,-- сказалъ Вальбраншъ, съ своимъ громкимъ, веселымъ смѣхомъ,-- я тоже un déclassé--такъ какъ я, какъ это всему міру извѣстно, сынъ танцовщицы, а она сама не умѣла сказать, кто былъ мой отецъ. Но я устроился отлично, превосходно, я не помѣнялся бы мѣстомъ съ любой коронованной главой.

-- Вы обладаете двумя величайшими качествами для достиженія успѣха,-- насмѣшливо воскликнулъ Росковъ,-- это: полная беззастѣнчивость и громадное самолюбіе. Я не желалъ бы, чтобъ Максъ отличался этими качествами, я предпочелъ бы видѣть его въ могилѣ.

Вальбраншъ взглянулъ на него отчасти съ восхищеніемъ, отчасти съ насмѣшкой.

-- Какъ вы неблагоразумны, недипломатичны, непримиримы, добрый другъ мой,-- сказалъ онъ, нисколько не обижаясь.-- А теперь, пожалуйста, я занятъ, а маленькій Максъ не ось, вокругъ которой вертится земной шаръ, хотя вы это и воображаете. Какой вы неблагодарный, стыдъ и срамъ!

Росковъ ушелъ отъ мего, съ горечью сознавая собственную неспособность что-либо сдѣлать, или устранить; онъ могъ только надѣяться на продолженіе фантазіи этого человѣка, который, думалось ему, извѣстенъ своими капризами и непостоянствомъ.

-- Чѣмъ ты будешь, когда выростешь?-- спросилъ Росковъ у внука, въ одно изъ своихъ посѣщеній, во время которыхъ имъ разъ отъ разу становилось труднѣе попасть на сюжетъ,которымъ оба бы интересовались.

-- О, журналистъ, какъ г. Вальбраншъ,-- неколеблясь отвѣтилъ ребенокъ.-- У меня будетъ собственный журналъ, какъ у него, масса денегъ, я буду посылать своихъ лошадей брать призы на большихъ скачкахъ и заставлю весь Парижъ говорить обо мнѣ.

-- Современный идеалъ!-- сказалъ Росковъ, съ простительнымъ презрѣніемъ человѣка, который никогда не переставалъ вѣрить въ высшіе идеалы, хотя они подъ нимъ и разсыпались въ прахъ.

-- Я написалъ сказку,-- продолжалъ Максъ.

-- Ты, малышъ, да ты не умѣешь даже читать!

-- Нѣтъ, но я разсказалъ свою сказку Клеръ, это служанка, у которой подъ чепчикомъ мелкіе локончики -- она ее записала и прочла остальнымъ мальчикамъ, они сказали, что очень хорошо, даже madame похвалила.

-- Ага, это большая честь. А о чемъ твоя сказка, Максъ?

-- Объ маленькомъ мальчикѣ, котораго заперли въ пещеру съ людоѣдомъ, ему нечего было ѣсть, не во что одѣться, прекрасная волшебница пріѣхала въ золотой колесницѣ и привезла зеленый арбузъ, разрѣзала его, выскоблила средину, а потомъ сдѣлала мальчика очень маленькимъ, маленькимъ-премаленькимъ, всунула его между двухъ половинъ арбуза и увезла его въ заколдованный дворецъ, гдѣ онъ въ одну минуту превратился въ взрослаго и сдѣлался королемъ.

Росковъ горько улыбнулся.

-- Ты, милый, какъ и всѣ поэты, переложилъ въ рифмы собственныя горести и радости.

-- Какъ?-- спросилъ Максъ не понявъ.

-- А меня ты представлялъ себѣ людоѣдомъ, не правда ли?

Максъ вспыхнулъ и молчалъ. Онъ видѣлъ, что сдѣлалъ ошибку, разсказавъ свою сказку. Нѣсколько минутъ спустя онъ робко и любезно сказалъ, въ простотѣ сердечной пытаясь загладить дурное впечатлѣніе:

-- Нѣтъ, право, нѣтъ! Этого я не хотѣлъ сказать. Ты всегда былъ очень добрый и ласковый, когда...

-- Когда небывалъ другимъ,-- сказалъ Росковъ, съ своимъ самымъ рѣзкимъ смѣхомъ, который уже не разъ пугалъ ребенка, какъ пугаетъ робкую собаку щелканье бича.

Пепинъ сообразилъ, что произошло какое-то разногласіе между этими двумя человѣческими существами, которыхъ онъ любилъ; усѣлся, поджавъ подъ себя коротенькій, жиденькій, пыльный хвостикъ, и завылъ.

Росковъ всталъ, чтобы уйти.

-- Въ первый разъ, какъ ты будешь исправлять свою сказку, Максъ,-- сказалъ онъ,-- заставь маленькаго мальчика взять свою старую, вѣрную собаку съ собой въ оболочкѣ отъ арбуза въ очарованный замокъ, что же касается до людоѣда, то пусть пещера на него обрушится.

Онъ отдался въ рабство ради этого ребенка, а единственнымъ выраженіемъ благодарности его было поднять дѣда на смѣхъ въ сказкѣ для забавы многолюдной дѣтской.

Онъ, можетъ быть, чрезмѣрно раздражался противъ Макса за легкость, съ какой маленькій мальчикъ отвернулся отъ старой грязи и прильнулъ къ новой. "Въ немъ нѣтъ ни капли нашей крови",-- съ горечью говорилъ онъ. Старый родъ грубыхъ моряковъ, изъ котораго онъ самъ происходилъ, никогда ничего не забывалъ. Пружины ума Роскова, подобно мускуламъ его тѣла, загрубѣли, съ годами утратили то незначительное количество гибкости, какимъ когда-либо обладали. Онъ не могъ сочувствовать тому, что было такъ непохоже на него самого и на его родъ. Онъ не понималъ всей безсознательности эгоизма ребенка, чисто инстинктивныхъ симпатій, которыя руководили его дѣйствіями и словами. Онъ не въ силахъ былъ постичь, что ребенокъ, говоря вообще, маленькое себялюбивое животное, преисполненное лишь собственными, физическими потребностями и желаніями, и расточающее свои такъ-называемыя привязанности повсюду, гдѣ онѣ встрѣчаютъ наибольшее удовлетвореніе.

-- Ахъ,-- злобно размышлялъ онъ,-- зачѣмъ только мой сынъ не искалъ себѣ любовницы среди дочерей нашихъ сильныхъ, грубыхъ, отважныхъ, вѣрныхъ моряковъ, зачѣмъ ему было имѣть своего единственнаго ребенка отъ парижской негодяйки, которая вся нервы, дурачество, болѣзнь?

Ребенокъ оторвался отъ него, на пользу или во вредъ себѣ -- онъ не могъ рѣшить, но никогда уже болѣе онъ не будетъ жить съ нимъ, жить его жизнью. Не лучше ли было бы принести полную жертву, окончательно стушеваться, болѣе не тревожить маленькое, эгоистическое сердце и слабую совѣсть ребенка требованіями, которыя могли взывать къ его чувству долга, но не могли пробудить въ немъ привязанности?

Росковъ не получилъ никакого образованія и немного, что пріобрѣлъ по этой части, если не считать знаній, непосредственно связанныхъ съ его искусствомъ. Онъ сознавалъ, что невѣжественъ во многомъ, что не мало существуетъ вопросовъ, о которыхъ онъ столько же могъ судить, какъ еслибъ былъ дикаремъ изъ Кореи или Огненной Земли. Легко могло быть, что вопросъ о карьерѣ и судьбѣ ребенка принадлежалъ къ числу такихъ. Могъ ли онъ дерзнуть противоставить свое мнѣніе мнѣнію человѣка, до такой тонкости знающаго свѣтъ, какъ зналъ его Вальбраншъ, успѣхъ котораго во всемъ, что онъ только ни предпринималъ, доказывалъ вѣрность его взглядовъ? А самъ онъ что могъ сдѣлать для ребенка? Ничего, а въ его годы онъ могъ еще очень скоро оставить Макса одного, безъ единаго друга, кто знаетъ?

Онъ чувствовалъ, что силы начинаютъ ему измѣнять.

Еслибъ онъ продолжалъ прежній образъ жизни, на полной свободѣ и пользуясь такимъ счастіемъ, какое доставляло ему присутствіе ребенка, зависѣвшаго отъ него, онъ могъ бы въ теченіе многихъ лѣтъ не чувствовать перемѣны въ своемъ здоровья. Но сидѣніе взаперти въ Монъ-Парнассѣ, постоянное раздраженіе отъ вѣчнаго вмѣшательства извнѣ, уныніе, вызываемое однообразіемъ и рутиной заведенія, самая разница въ пищѣ, которую онъ теперь ѣлъ, въ распредѣленіи времени, какое онъ теперь вынужденъ былъ соблюдать, постоянное усиліе, которое отъ него требовалось, чтобы сдерживать свой характеръ, налагать узду на всѣ свои наклонности, отставать отъ многолѣтнихъ привычекъ,-- все это соединилось, чтобы причинять ему какъ физическій, такъ и нравственный вредъ и медленно подтачивать ту могучую силу, которая такъ долго сопротивлялась труду, утомленію, нуждѣ.

Недѣли превратились въ мѣсяцы, лѣто -- въ осень, осень -- въ зиму, зима -- снова въ весну, и время утратило для Роскова свое значеніе, это былъ какой-то длинный, тусклый, нелѣпый свитокъ безцвѣтныхъ часовъ. Только одна точка выдѣлялась въ немъ изъ всего остальнаго -- это былъ единственный день каждаго мѣсяца, когда ему дозволялось видѣть Макса.

Но и этотъ день былъ такъ же безрадостенъ, какъ и остальные, каждое посѣщеніе яснѣе ему доказывало, какъ всецѣло, какъ безповоротно, ребенокъ на вѣки ускользалъ изъ его рукъ, изъ-подъ его вліянія, какъ несомнѣнно съ каждой послѣдующей недѣлей онъ все меньше и меньше занималъ мѣсто въ привязанностяхъ мальчика, въ его воспоминаніяхъ.

"Я зналъ, что это будетъ",-- сотни разъ повторялъ себѣ Росковъ.

Въ сущности это была неправда, онъ всегда, въ затаенномъ уголкѣ своего довѣрчиваго и нѣжнаго сердца, вѣрилъ, что маленькій Максъ его не покинетъ, его не забудетъ, не пожертвуетъ имъ ради забавъ, веселья, игрушекъ, красиваго платья, мягкой постели, обильной пищи. Онъ всегда думалъ, что настанетъ время, когда мальчикъ обниметъ его и воскликнетъ: "возьми! о, возьми меня, будемъ бѣдны, но будемъ свободны!" Росковъ впадалъ въ очень обыкновенную ошибку: онъ думалъ, будто потому, что въ жилахъ этого ребенка течетъ его кровь, то и его инстинкты должны быть инстинктами этого ребенка. Тщетно ждалъ онъ этой минуты. Съ каждымъ мѣсяцемъ, что онъ видѣлъ Макса, онъ находилъ его болѣе сильнымъ, розовымъ, здоровымъ, болѣе дѣятельнымъ, подвижнымъ, ребячливымъ, но онъ находилъ его также болѣе далекимъ отъ него, болѣе проникнутымъ новыми взглядамии новыми мечтами, болѣе сжившимся съ своими новыми потребностями, новыми желаніями, новыми товарищами и привычками, новой нравственной атмосферой. Онъ чувствовалъ, что если онъ прекратитъ свои посѣщенія, Максъ его скоро совершенно забудетъ, да и не лучше ли бы это было? Неужели любовь должна требовать, чтобы о ней не забывали, какъ сборщикъ податей требуетъ взносовъ? "Я для него только людоѣдъ,-- съ горечью думалъ онъ,-- нужда, голодъ, холодъ, лишенія,-- вотъ все, съ чѣмъ я связанъ въ его воспоминаніяхъ. Да, оно и естественно: все это онъ, увы! такъ часто испытывалъ со мною!"

День, когда онъ предавался этимъ размышленіямъ, былъ именно тотъ, когда ему разрѣшено было видѣть Макса: холодный, суровый, зимній день съ сильнымъ вѣтромъ и окованной морозомъ землей. Росковъ, по обыкновенію, пришелъ пѣшкомъ, рядомъ съ нимъ бѣжала собака. Было недалеко за полдень, экипажи, извощики, конки торопились, куда имъ полагалось, а онъ могъ передвигаться лишь съ помощью собственныхъ ногъ, которыя становились непослушнѣе, чѣмъ были даже за годъ передъ тѣмъ, да старой грубой палки, служившей ему опорой, палки, на которую Максъ смотрѣлъ исподлобья, недовольнымъ взглядомъ.

Росковъ не хорошо себя чувствовалъ за послѣднее время, но онъ не пропустилъ ни одного дня, чтобы не навѣстить Пепина и не провести съ нимъ нѣсколько часовъ, въ дождь или въ хорошую погоду, не обращая даже вниманія на самую отвратительную, и ни разу не пропустилъ дня, въ который ему было разрѣшено навѣщать Макса. Но теперь пока онъ шелъ, его осѣнило сомнѣніе, не лучше ли было бы, не благоразумнѣе ли совершенно воздержаться отъ напоминанія о себѣ и о прошломъ маленькому сыну своего сына? Максъ, ребенокъ съ впечатлительнымъ темпераментомъ, эгоистъ по инстинкту, въ своихъ мысляхъ и чувствахъ соображался съ камертономъ окружающихъ, внѣшность на него сильно вліяла, жертвы онъ неспособенъ былъ оцѣнить. Въ нѣкоторыхъ случаяхъ онъ былъ точно крошечный ребенокъ, въ другихъ отличался преждевременнымъ развитіемъ. Физическій комфортъ и удобства имѣли для него большую прелесть, а когда онъ вспоминалъ годы, которые провелъ съ дѣдомъ, то вздрагивалъ точно отъ холода и ужаса, какъ ребенокъ, который лежитъ на коврѣ передъ яркорастопленнымъ каминомъ и вспоминаетъ ночь, которую онъ проплуталъ въ снѣгу. Кромѣ того онъ нѣсколько стыдился этого высокаго, худаго, грубаго старика, который приходилъ его навѣщать. Максъ теперь зналъ, что такое джентльменъ, а дѣдъ его не былъ джентльменомъ, въ условномъ значеніи этого слова и жилъ въ какомъ-то убѣжищѣ для бѣдныхъ, пользуясь общественной благотворительностью, какъ разузналъ одинъ изъ маленькихъ мальчиковъ, его школьныхъ товарищей, постарше его и о чемъ, съ нескрываемымъ презрѣніемъ, сообщилъ Максу. Все это ясно выражалось въ задумчивомъ, критическомъ взглядѣ, какой онъ устремлялъ на Роскова при каждой встрѣчѣ, и дѣлало свиданія все менѣе и менѣе пріятными для обоихъ.

Свѣтъ, этотъ неуловимый, магнетическій, суровый разлучникъ столькихъ сердецъ, незамѣтно проскользнулъ въ своемъ всемогуществѣ между старикомъ и ребенкомъ.

Добравшись до дома, гдѣ учился внукъ, онъ потребовалъ отъ слуги, который впустилъ его, чтобы онъ вызвалъ къ нему начальницу, прежде чѣмъ объявить monsieur Максу, что онъ здѣсь. Начальница вышла къ нему.

-- Извините меня,-- сказалъ Росковъ,-- но нѣтъ ли какого-нибудь способа дать мнѣ возможность видѣть сегодня моего внука, причемъ онъ бы меня не видалъ?

-- Почему вы этого желаете?-- съ улыбкой спросила она.-- Вы сомнѣваетесь въ томъ, что онъ здѣсь счастливъ?

-- А вы считаете его счастливымъ?-- Она снова улыбнулась.-- Самымъ счастливымъ ребенкомъ здѣсь. Другіе оставили домъ, о которомъ иногда жалѣютъ, но онъ -- извините меня, г-нъ Росковъ, я убѣждена, что вы дѣлали все, что могли...

-- Все,-- лаконически отрѣзалъ Росковъ.

-- Но если вы хоть сколько-нибудь сомнѣваетесь въ этомъ фактѣ,-- продолжала она,-- идемте со мной. Я покажу вамъ его такъ, чтобы онъ этого не зналъ: быть можетъ, вы считаете дѣтское сердце болѣе постояннымъ, чѣмъ оно есть.

-- Всѣ мы въ то или другое время нашей жизни питаемъ глупыя иллюзіи,-- сказалъ Росковъ, идя за ней по комнатамъ. Пепинъ бѣжалъ по его пятамъ.

Она ввела его въ свои собственныя комнаты; въ одной изъ нихъ, маленькомъ кабинетѣ, гдѣ она проводила большую часть своего времени, было круглое окно, закрытое тяжелой, вышитой занавѣской и къ которому -- такъ какъ оно было высоко -- вели ступени, прорубленныя въ стѣнѣ. Она отдернула занавѣсь и знакомъ пригласила Роскова подняться по ступенямъ. Окно выходило на большую, хорошо-отопленную комнату для игръ.

Это была большая, свѣтлая комната, вся изъ стеколъ, съ растеніями въ кадкахъ и цвѣтущими камеліями по угламъ, съ летающими на свободѣ попугаями и канарейками. Подъ наблюденіемъ двухъ служанокъ дѣти играли въ мячъ -- огромный и розовый; они хохотали, шумѣли, брыкались ногами, боролись; попугаи кричали, канарейки пѣли, образуя хоръ. Впереди всѣхъ былъ Максъ. Онъ былъ одѣтъ въ теплый, морской костюмъ темно-синяго цвѣта, съ красной шелковой рубашкой и красными чулками; его личико, уже не исхудалое, было розово и такъ и сіяло подъ вліяніемъ возбужденія, вызваннаго игрой; его бѣлокурые локоны развѣвались, его маленькія розовыя ноги мелькали тамъ и сямъ, серебряныя пряжки на его башмакахъ сверкали въ то время, какъ онъ энергически отбивалъ мячъ ногой.

-- Вы правы,-- лаконически сказалъ его дѣдъ, отворачиваясь отъ окна.-- Вы правы. Онъ совершенно счастливъ.

Начальница взяла его за руку, въ порывѣ искренняго сочувствія.

-- Ахъ, мой бѣдный другъ,-- прошептала она,-- это всегда такъ -- они забываютъ, мы напрасно терзаемся изъ-за нихъ.

-- Да оно и къ лучшему,-- рѣзко, какъ ей показалось, сказалъ Росковъ.-- Нѣтъ, сегодня я не стану тревожить ребенка, я желаю, чтобы онъ меня забылъ.

И онъ ушелъ, оставивъ Макса съ его товарищами и съ его мячемъ.

За памятью и вѣрностью ему приходилось обращаться къ маленькому, смиренному, четвероногому существу, которое было занесено въ разрядъ низшихъ животныхъ.

Эта зима показалась Роскову очень длинной и очень скучной. Теплота отъ наполненныхъ нагрѣтымъ воздухомъ трубъ, которая распространялась по всему дому, при совершенно одинаковой температурѣ, его не согрѣвала. Онъ предпочиталъ то небольшое количество углей, что тлѣли на его чердакѣ, подъ маленькимъ глинянымъ горшкомъ съ супомъ изъ кореньевъ, или яркое пламя, которое получалось отъ вязанки дровъ, изрѣдка заработанной исполненіемъ порученій торговца дровами. Онъ всегда былъ одинъ, за исключеніемъ завтрака и обѣда, когда навязанное ему общество причиняло ему столько же страданія, по истеченіи многихъ мѣсяцевъ, какъ причиняло въ первый день. Иногда онъ тайкомъ проносилъ Пепина подъ своимъ длиннымъ плащемъ, съ цѣлью, чтобы тотъ помогъ ему коротать время въ теченіе долгихъ, скучныхъ, одинокихъ ночей, когда ему только и дѣла было, что считать безсонные часы и съ недоумѣніемъ себя спрашивать, что значатъ какія-то боли и непріятныя ощущенія, какія онъ, по временамъ, испытывалъ во всемъ тѣлѣ. Когда настала весна, боли усилились, а силы убавились. Макса онъ видѣлъ всего разъ, въ новый годъ, если не считать круглаго окна, въ которое начальница, питавшая къ нему глубокое сожалѣніе, позволяла ему каждую недѣлю слѣдить за играми ребенка.

-- Ежъ щетинится болѣе, чѣмъ когда-либо,-- говорили прочіе обитатели Монъ-Парнасса.

Между тѣмъ онъ никогда ни на что не жаловался, они вѣчно сѣтовали на то, что одно вино слишкомъ старо, другое слишкомъ молодо, что въ хлѣбѣ слишкомъ много корокъ или нѣтъ ничего кромѣ мякиша, что бѣлье на кроватяхъ мѣняютъ слишкомъ часто или недостаточно часто, что огни гасятся слишкомъ рано или слишкомъ поздно, что газеты въ читальной всѣ слишкомъ республиканскія или черезъ-чуръ реакціонныя, слишкомъ коммунистическія или слишкомъ клерикальныя; на то или на другое, но только жаловались они съ утра до ночи, Росковъ никогда не жаловался. Великимъ страданіямъ души недостатки и непріятности ежедневной жизни представляются мелочами. Ему было безразлично, что онъ ѣлъ или что пилъ. Онъ просилъ одного, чтобы его оставили въ покоѣ. А между тѣмъ онъ оставался непокорнымъ въ глазахъ директора и прочихъ служащихъ, его считали безпорядочнымъ элементомъ. Легче составить себѣ дурную репутацію, чѣмъ отдѣлаться отъ нея.

-- Всегда неблагодарный!-- однажды сказалъ директоръ, видя, какъ кофе и бѣлые хлѣбцы, изъ которыхъ состоялъ ранній завтракъ, выносились нетронутыми изъ комнаты Роскова, куда ихъ посылали въ видѣ особаго снисхожденія. Росковъ слышалъ это замѣчаніе, но ничего не сказалъ; онъ могъ бы сказать, что не ѣлъ изъ-за сильнѣйшаго нездоровья, которое онъ чувствовалъ, вставая, но онъ молчалъ, частью потому, что ему не хотѣлось защищаться, частью изъ опасенія, что они пришлютъ доктора, состоящаго при заведеніи, если онъ только признается, что ему неможется. Это болѣзненное ощущеніе онъ теперь часто испытывалъ, оно стало повторяться все чаще и чаще по мѣрѣ того, какъ дни становились длиннѣе, воздухъ мягче и сирень начинала цвѣсти въ Парижѣ и его окрестностяхъ.

-- Пойду-ка я спрошу Реми, что это значитъ,-- сказалъ онъ себѣ.-- Доктора иногда умѣютъ опредѣлить, въ какомъ мѣстѣ развинтилась машина, хотя починить ее они рѣдко умѣютъ.

Онъ пошелъ къ знакомому доктору, человѣку, который необманывалъ и не преувеличивалъ, за то никогда и не прославился.

-- Я боленъ, Реми,-- сказалъ Росковъ,-- мнѣ кажется, что у меня ракъ. Осмотрите меня.

Докторъ тщательно осмотрѣлъ его. Лицо его было очень серьезно.

-- Это то, что я думалъ?-- спросилъ Росковъ.

-- Да,-- отвѣтилъ тотъ.

-- Какъ долго могу я прожить?

Докторъ колебался.

-- Вы человѣкъ мужественный,-- сказалъ онъ наконецъ,-- лучше всего говорить вамъ правду. У васъ ракъ въ пищепроводѣ. Операція въ ваши годы была бы безполезна. Болѣзнь эта можетъ убить васъ черезъ мѣсяцъ, черезъ два, черезъ шесть мѣсяцевъ, съ полной точностью я опредѣлить не могу, но года не пройдетъ, какъ васъ не станетъ.

-- Вотъ именно это я и желалъ узнать,-- спокойно сказалъ Росковъ.-- Онъ поблагодарилъ доктора и ушелъ.

Онъ вышелъ на многолюдные и красивые бульвары. Смерть не приносила съ собой для него великой муки сожалѣнія, какую приноситъ для молодыхъ, любимыхъ, счастливыхъ, но все же ея близость и неизбѣжность ложилась на него тяжелымъ бременемъ. Жизнь для него, съ тѣхъ поръ, какъ онъ былъ въ заточеніи въ Neuilly, стала лишь чѣмъ-то раздражающимъ, однообразнымъ и тяжелымъ, но все же онъ бы охотно пожилъ еще, чтобы заставить Вальбранша сдержать слово, чтобы видѣть Макса взрослымъ.

Онъ шелъ опустя голову, походка его была медленнѣе и слабѣе обыкновеннаго.

Было немного за полдень, когда онъ узналъ свой приговоръ; прежде всего онъ отправился въ домъ, входъ въ который былъ съ улицы Монжъ.

-- Я знаю, -- смиренно сказалъ онъ хозяйкѣ этого дома,-- я знаю, что еще не насталъ день, когда я могу видѣть Макса, но еслибъ вы на этотъ разъ позволили мнѣ повидать его раньше, я былъ бы вамъ благодаренъ. Я не задержу его и минуты.

Она взглянула на него и увидѣла, что онъ боленъ, его здоровый цвѣтъ лица превратился въ темно-желтый, щеки ввалились, взглядъ былъ убитый. Она не стала его разспрашивать, но сказала ему:

-- Максъ играетъ въ саду,-- пойдемте, сначала взгляните на него, какъ вы всегда это дѣлаете, а тамъ мы его позовемъ.

-- Благодарю васъ, -- сказалъ Росковъ.-- Дѣти были на лугу, играли въ тотъ же самый или совершенно такой же мячъ. На Максѣ былъ лѣтній костюмъ изъ шелковаго полотна, надѣтая на затылокъ матросская соломенная шляпа слегка прикрывала его красивые, свѣтлые локоны.

Росковъ слѣдилъ за игрой напряженнымъ и грустнымъ взглядомъ; собака, которая научилась молчать и терпѣть при всякихъ испытаніяхъ, также безмолвно наблюдала за ней, и только дрожь, пробѣгавшая по всему ея тѣлу говорила о ея страстномъ желаніи присоединиться къ ребенку.

Когда на сосѣдней башнѣ пробило полдень, игра прекратилась, дѣти направились къ дому. Начальница позвала Макса одного.

-- Поди сюда, милый,-- сказала она ему,-- твой дѣдушка пришелъ.

Максъ сразу повиновался, но безъ оживленія, на лицѣ его не отразилось радостнаго удивленія или пріятнаго ожиданія. Онъ медленно вошелъ въ комнату черезъ раскрытыя настежь стеклянныя двери, держа въ рукѣ свою соломенную шляпу.

Пепинъ, въ восторгъ, бросился на него. Дѣдъ смотрѣлъ на него молча.

-- Я уѣзжаю, Максъ,-- сказалъ онъ, наконецъ, голосомъ, который болѣзненно отозвался въ душѣ ребенка.

-- Уѣзжаешь!-- Куда?

-- Въ долгій путь.

-- Пепинъ тоже ѣдетъ?

-- Можешь быть увѣренъ, что я не оставлю его здѣсь безъ себя.

Максъ молчалъ, онъ былъ удивленъ, но не огорченъ. Онъ нервно обматывалъ голубую ленту на шляпѣ вокругъ своихъ пальчиковъ. Онъ чувствовалъ, что ему слѣдуетъ обнаружить горе, выразить сожалѣніе, но такъ какъ былъ пока очень честный ребенокъ, не находилъ словъ.

-- Ты не огорченъ,-- рѣзко сказалъ ему дѣдъ, -- не притворяйся. Будь всегда искрененъ.

Максъ вспыхнулъ по уши.

-- Когда вы вернетесь?-- пролепеталъ онъ, гладя Пепина.

-- Ужь, въ мои годы -- какъ это знать?

Ребенокъ испугался, тонъ былъ грубый.

Настало долгое молчаніе, Максъ свертывалъ и развертывалъ свою ленточку, не сводя съ нея опущенныхъ глазъ.

Дѣдъ положилъ свою больную, худую руку на бѣлокурую головку.

-- Максъ, что бы ни случилось, обѣщай мнѣ, что ты будешь стараться быть всегда правдивымъ, добрымъ, честнымъ. Росковы всегда были люди бѣдные, матросы, рыбаки, но они всегда были людьми честными. Обѣщай мнѣ, дитя мое.

-- Обѣщаю,-- пролепеталъ ребенокъ, но въ звукѣ его голоса не слышалось особаго одушевленія; его смущали слова: матросы, рыбаки.

Вдругъ Росковъ наклонился, схватилъ его въ объятія и нѣсколько разъ поцѣловалъ, затѣмъ отстранилъ его рѣшительнымъ жестомъ, кликнулъ собаку и ушелъ. Онъ зналъ, что никогда болѣе не увидитъ Макса на землѣ.

Въ передней его ожидала хозяйка дома.

-- Вы больны, -- сказала она, взявъ его за руку.

Но Росковъ знакомъ попросилъ ее молчать.

-- Я нездоровъ. Но еслибъ вы услыхали, что мнѣ хуже, скройте это отъ Макса. Я сказалъ ему, что отправляюсь путешествовать, собираюсь въ долгій путь. Вы, мнѣ кажется, добрая женщина. Еслибъ... еслибъ намъ не суждено было болѣе свидѣться, поберегите ребенка, а когда онъ станетъ старше и покинетъ вашъ кровъ, продолжайте за нимъ слѣдить и удерживайте его отъ искушеній. У него нѣтъ матери.

Онъ крѣпко сжалъ ея руку и поспѣшно вышелъ, онъ былъ гордый человѣкъ, который не выносилъ свидѣтелей своихъ волненій.

Она вошла въ комнату, гдѣ Максъ продолжалъ нервно вертѣть въ рукахъ, свою голубую ленточку.

-- Мой милый мальчуганчикъ,-- съ нѣжной серьезностью сказала она,-- ты не цѣнишь величайшей привязанности, которая когда-либо достанется на твою долю въ теченіе всей твоей жизни. Молись за своего дѣдушку, Максъ, молись денно и нощно. Боюсь, что онъ никогда не возвратится изъ путешествія, которое предпринимаетъ.

Максъ зарыдалъ. Это были слезы истиннаго горя, искренняго раскаянія, но полчаса спустя онъ съ хорошимъ аппетитомъ кушалъ котлетку, пудингъ, фрукты.

Разставшись съ ребенкомъ, Росковъ пошелъ по улицамъ, которыя отдѣляютъ улицу Монжъ отъ Люксембурга. Былъ полдень: сады были переполнены играющими дѣтьми, прогуливающимися нянюшками и кормилицами, бравыми солдатами, безпечнымъ, счастливымъ народомъ. Оставивъ Пепина на попеченіи стараго пріятеля, котораго встрѣтилъ близъ Одеона, онъ вошелъ въ музей и шелъ все далѣе и далѣе по его корридорамъ, галлереямъ и заламъ, пока не добрался до той, гдѣ, на почетномъ мѣстѣ, висѣли его три лучшія картины. Вотъ: "Молодыя дѣвушки, танцующія на лугу", далѣе: "Апрѣльская луна въ Марли" и наконецъ та картина, которую, по словамъ Вальбранша, онъ ѣздилъ смотрѣть каждую весну: "Утренняя заря въ Везине".

Онъ стоялъ и долго на нихъ смотрѣлъ съ неизмѣримой нѣжностью съ невыразимымъ сожалѣніемъ. Геній, создавшій ихъ, еще жилъ въ немъ, онъ чувствовалъ его силу, его орлиный взоръ, его мощь, все это шевелилось и дрожало въ немъ, нѣжно, страстно, какъ въ старину. Но онъ лишился правой руки, и зрѣніе его было слабо. Кромѣ того, онъ носилъ въ себѣ смерть: смерть вѣрную и близкую.

Глаза его не отрывались отъ его произведеніи, какъ не отрываются глаза умирающаго влюбленнаго отъ любимой женщины. Какъ хорошо онъ помнилъ каждый часъ каждаго дня, когда онъ ихъ создавалъ, въ особенности то лѣто, когда онъ писалъ толпу дѣвушекъ, которыя танцуютъ и поютъ, взявшись за руки, точно лѣсныя нимфы, на покрытой росою травѣ красиваго луга, въ маѣ мѣсяцѣ. Рисовалъ онъ эту картину подъ сѣнью буковъ и липъ Neuilly, бѣднаго Neuilly, которое теперь опозорено, обезображено, развѣнчано. Онъ умретъ, но его дѣвушки будутъ жить и вѣчно танцовать, едва касаясь ногою цвѣтущей травы.

Жить, да, но надолго ли? До ближайшей войны, до слѣдующей революціи? Картина, купленная Наполеономъ III, была разнесена въ клочки и сожжена бомбами, которыя разрушили дворецъ въ Сенъ-Клу.

Онъ нѣсколько разъ возвращался, чтобы еще на нихъ взглянуть.

-- Прощайте, дѣти мои,-- нѣжно сказалъ онъ имъ и покинулъ ихъ на вѣки.

-- Вы больны, господинъ Росковъ,-- спросилъ его въ этотъ вечеръ одинъ изъ начальствующихъ въ Монъ-Парнассѣ.

-- Я не очень хорошо себя чувствую,-- отвѣчалъ Росковъ,-- но это болѣзнь, отъ которой есть лѣкарство.

Старикъ-композиторъ, который былъ недалеко и слышалъ, сказалъ себѣ: Его болѣзнь -- это, что онъ запертъ здѣсь. Нельзя заставить такого человѣка быть довольнымъ только потому, что желудокъ его полонъ и тѣло прикрыто.

На слѣдующее утро Росковъ заявилъ въ конторѣ:

-- Я ухожу и возвращусь только въ сумерки.

-- Вы вѣчно внѣ дома, -- съ нетерпѣніемъ сказалъ завѣдующій конторой.

-- Кому до этого дѣло?-- спросилъ Росковъ.

-- Можетъ быть, и никому,-- сказалъ молодой чиновникъ,-- но это какъ будто неблагодарно по отношенію къ вашимъ благодѣтелямъ. Библіотека, курильня, общая гостиная, всѣ эти чудныя комнаты, всѣ эти приспособленія, вся роскошь...

-- Для меня не существуютъ. Понятно, очень дурно не быть болѣе благодарнымъ,-- сказалъ Росковъ, тономъ, совершенно уже непонятнымъ чиновнику. Затѣмъ онъ положилъ на столъ ключъ отъ своей спальни и снова вышелъ изъ дому.

Онъ, по обыкновенію, направился на ферму, гдѣ находился Пепинъ.

-- Идемъ, дружокъ,-- сказалъ онъ. отвязывая собаку,-- проведемъ вмѣстѣ послѣдній денекъ.

Въ голосѣ его, когда онъ говорилъ, была хриплая нота, точно слова эти душили его, но Пепинъ, который въ полномъ восторгъ прыгалъ на него, этого не замѣтилъ.

Они провели долгіе часы, пока свѣтило солнце, въ томъ остаткѣ парка Neuilly, который служилъ имъ обычнымъ пріютомъ. Собака бѣгала, пока не устала. Росковъ принесъ съ собой нѣсколько хлѣбцевъ и холоднаго мяса, провизію эту онъ купилъ въ Парижѣ, наканунѣ: для Пепина это былъ цѣлый пиръ.

Была половина іюня, небо было безоблачно, воздухъ легкій и прозрачный. Птицы пѣли въ кустахъ.

Росковъ сидѣлъ на срубленномъ деревѣ и думалъ, думалъ, думалъ, онъ постоянно видѣлъ передъ глазами оживленную фигуру веселаго ребенка, играющаго съ мячикомъ.

Длинные, свѣтлые часы проходили, лѣсная тишина не нарушалась никакимъ звукомъ городской жизни, которая была такъ близко, только по временамъ по вѣтру доносились звукъ желѣзнодорожнаго свистка, звонъ заводскаго колокола, но слишкомъ издалека, чтобы нарушить спокойствіе, которымъ дышалъ лѣсъ.

Солнце опускалось все ниже и ниже, пока наконецъ золотой туманъ, въ которомъ отражался его свѣтъ, сталъ озарять листву деревьевъ и повисъ въ воздухѣ. Пепинъ крѣпко уснулъ у ногъ хозяина. Росковъ смотрѣлъ на него задумчиво и грустно.

-- Бѣдный дружокъ,-- думалъ онъ,-- приходится намъ разстаться. Я не смѣю оставить тебя безъ себя. Никто не сталъ бы о тебѣ заботиться. Ты не молодъ, не красивъ, не рѣдкой породы, ты не знаешь никакихъ собачьихъ штукъ. Тебя отправили бы въ пріютъ для бродячихъ собакъ, а оттуда, по всѣмъ вѣроятіямъ, на тяжкія муки, въ институтъ Пастера.

-- Я, мой маленькій другъ, могу предложить тебѣ одно убѣжище, только одно -- единственное, какое свѣтъ пріуготовилъ вѣрности.

Онъ наклонился надъ собакой и сталъ гладить грубую, желтоватую шерсть. Пепинъ взглянулъ на него любящими, честными, темными глазами, потомъ, такъ какъ былъ утомленъ и доволенъ, снова опустилъ голову на траву и опять заснулъ.

Дрожь пробѣжала по всему тѣлу Роскова. Продолжая лѣвой рукой нѣжно гладить собаку, онъ вынулъ изъ боковаго кармана небольшой револьверъ и, склонившись надъ Пепиномъ, прострѣлилъ ему голову. Собака вздохнула одинъ только разъ и, вздыхая, вытянулась всѣми членами, челюсть ея упала, она почти безсознательно перешла отъ сна къ уничтоженію..

Крупныя слезы капали изъ глазъ Роскова на трупъ собаки.

-- Прости, прости меня,-- шепталъ онъ,-- ничего другаго я для тебя сдѣлать не могъ,

Когда на небѣ стали показываться звѣзды и луна взошла, онъ положилъ Пепина въ дупло стараго дуба и прикрылъ его мохомъ, длинной травой и свѣжей землей, а затѣмъ возвратился въ свою тюрьму, куда призывала его честь.

Онъ опоздалъ и былъ встрѣченъ выговоромъ, котораго не слышалъ. Онъ съ трудомъ поднялся къ себѣ въ комнату, не безъ усилій раздѣлся и легъ въ постель. Онъ съ нея болѣе не вставалъ. Страдалъ онъ сильно, освобожденіе не скоро настало для него.

Въ продолженіе многихъ недѣль онъ часто звалъ Вальбранша, но лишь поздней осенью возвратился Вальбраншъ въ Парижъ. Вернувшись, онъ пріѣхалъ въ Монъ-Парнассъ.

-- Не привезти ли Макса?-- спросилъ онъ, чувствуя угрызенія совѣсти и весь блѣдный отъ волненія.

Росковъ покачалъ головой.

-- Зачѣмъ омрачать жизнь ребенка?

-- Вѣчно буду жалѣть, что я не оставилъ васъ въ покоѣ,-- сказалъ Вальбраншъ, -- но намѣренія у меня были добрыя, вѣрьте мнѣ!

-- Я вамъ вѣрю,-- сказалъ Росковъ,-- но теперь обѣщайте мнѣ -- неизмѣняйте ему и не дѣлайте изъ него такого человѣка, какъ вы -- пусть онъ будетъ тѣмъ, чѣмъ я желалъ бы его видѣть.

-- Исполню,-- сказалъ Вальбраншъ, глубоко потрясенный.-- Честью клянусь: исполню.

Честь Вальбранша была лишь слабой опорой, которая часто измѣняла тѣмъ, кто на нее разсчитывалъ, но въ его лицѣ было выраженіе, въ его голосѣ слышался звукъ, которые сказали Роскову, что въ будущемъ опора эта не измѣнитъ Максу.

Съ нимъ начались предсмертныя корчи, глаза его закрылись, губы ловили воздухъ, въ горлѣ слышалось хрипѣніе. Нѣсколько времени онъ лежалъ такъ тихо, почти не дыша, что казался уже трупомъ.

Солнце озаряло комнату, когда лучи коснулись его вѣкъ, они. приподнялись, онъ взмахнулъ глазами, но они уже ничего не видѣли.

-- Идемъ, Максъ, идемъ, Пепинъ,-- прошепталъ онъ, неопредѣленно улыбаясь свѣту,-- идемъ и проведемъ день въ лѣсу: меня освободили. Я буду рисовать, а вы будете играть, дѣти мои.

Онъ протянулъ руки къ солнцу, котораго не могъ видѣть, голова его откинулась назадъ, на губахъ показалось нѣсколько капель крови... Онъ былъ мертвъ.

"Русскій Вѣстникъ", No 10, 1894

Оставить комментарий Уйда (перевод: Без указаняи переводчика) (yes@lib.ru) Год: 1894 Обновлено: 07/06/2024. 161k. Статистика. Повесть: Проза, Переводы Проза	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Текст издания: журнал "Русскій Вѣстникъ", No 10, 1894.

Уйда Неблагодарный

Неблагодарный.

Уйда
Неблагодарный