Стриндберг Август
Преступник

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Преступник

(Рассказ из жизни в шхерах)

   Был холодный майский день. Сирень стояла под снегом. В природе была какая-то разноголосица, все будто вверх дном стало.
   По-видимому, и людям, приплывшим под парусами и на веслах к школьному дому, где должен был состояться местный суд, было тоже не по себе: дело, собравшее их, было совершенно необычно для местности, где убийства принадлежали к редким случаям.
   Обвиняемый, Андреас Экк, бывший таможенный надзиратель, убил свою жену при обстоятельствах, поистине возмутительных.
   Судья, молодой ассессор, у которого голова была набита баснями об угнетенном положении женщины, совершенно незнакомый с тем суеверным почитанием, с которым здешние жители относились к своим женам и матерям, имел заранее составленное мнение и хотел только воспользоваться случаем для примерного наказания, а вместе с тем заслужить повышение по службе. Он был знаком с современным судопроизводством больших культурных государств, и так как ему в первый раз пришлось иметь дело с убийцей, он решил применить новые, неиспытанные еще средства для того, чтобы вызвать полное признание преступника и получить несомненные доказательства его виновности.
   С этой целью он приказал доставить в школу труп убитой, ее платье и фотографию; лодка, в которой произошло убийство, была притащена во двор школы; цепь, раздробившая грудную клетку убитой, лежала на столе, как орудие убийства. Кроме того, он обратился к известному врачу с просьбой исследовать преступника и дать свое заключение по поводу того, принадлежит ли он к типу преступников или нет; собрал подробные биографические сведения о подсудимом, его предках и родных, так что были все основания ожидать добросовестного и обоснованного приговора. К сожалению, все это было сделано не столько для выяснения причин преступления, сколько для того, чтобы иметь возможность примерно наказать преступника.
   Зал суда был открыт, и под наблюдением кронфогта и ленсмана впускались желающие. Судья сидел на кафедре, перед ним за маленьким столом секретарь и стенографы. Налево двенадцать присяжных, направо доктор, пастор и кронфогт.
   После приведения к присяге присяжных был введен подсудимый.
   Это был человек небольшого роста, коренастый, с редкой черной бородой вокруг подбородка. Длинные волосы загибались на затылке и спадали локонами на воротник. Лицо, здоровое и свежее, как-то не шло к бороде и казалось маской. Рот, нос, глаза и уши без сомнения имели несколько резкие очертания, обличая индивидуума, стоящего на низкой ступени развития. Впрочем, ни одна черта не выдавалась в ущерб другой. Глаза лежали глубоко и как будто давно перестали видеть окружающее и обратились внутрь себя, а глазные впадины приобрели те характерные морщинки в виде крыльев, которые являются следствием мучительных мыслей или постоянного напряжения внимания при попытках понять чужой язык, детский лепет или что-нибудь непонятное. Лоб по сравнению с другими чертами лица был нормален: не слишком высок, не слишком низок. Вообще ничто в наружности этого человека не указывало на неуравновешенность натуры.
   Обвиняемый вошел, не глядя ни на судью, ни на собравшихся здесь людей, но обводя глазами стены зала, как бы ища точку, на которой остановить свой взгляд. Оглядев таблицы, висящие по стенам, он уставился на раскрашенный картон, изображающий человеческие расы.
   Наступила тишина, и судья начал читать первое донесение ленсмана, приблизительно следующего содержания:
   "В воскресенье, 17 мая, в 8 ч. вечера, бывший таможенный надзиратель Андреас Экк пришел к ленсману в Ингарб и, вызвав его для разговора, заявил ему, что убил свою жену при следующих обстоятельствах: после полудня муж и жена выехали на лодке забросить сети; при этом между ними возникла ссора, во время которой Экк столкнул свою жену в воду; когда же она вынырнула, он стал бить ее цепью по груди и по спине, пока она не умерла. Затем он, по собственному признанию, взявши труп в лодку и приплывши домой, стащил обезображенное тело в отхожее место, куда и бросил его после вторичных истязаний и надруганий. После всего этого обвиняемый, по собственному же признанию, сел в лодку и отправился к ленсману заявить о преступлении.
   При следствии, произведенном на месте, ленсман удостоверил показание обвиняемого относительно истязания и сокрытия трупа, а из опроса соседей подтвердилось, что лодку с обоими супругами действительно видели на рыбной ловле в означенное время; таким образом не могло возникнуть подозрения в добром намерении убийцы сознаться в преступлении, так как время между убийством и прибытием Экка к ленсману приблизительно согласовалось, без чего надо было бы предположить, что преступление скрывалось, и что признание сделано из страха перед свидетельскими показаниями с целью смягчения наказания; но тем менее могло возникнуть такое подозрение, что ни одного свидетеля убийства не нашлось".
   Прочитав донесение, судья обратился к подсудимому и спросил, как предписывает порядок судопроизводства:
   -- Экк, признаешь ли ты это показание ленсмана?
   На что убийца ответил коротко и ясно:
   -- Да!"
   -- Во всех подробностях? --продолжал судья.
   -- Во всех! -- ответил Экк.
   -- На этот случай, -- продолжал судья дальше: -- закон гласит: признание в преступлении равняется его доказанности, если только обвиняемый находится в зрелом возрасте и здравом уме и признается добровольно, не вынуждаемый к тому пытками, страхом или хитростью. Что Экк находится в здравом уме и не принадлежит к числу людей, которые, как говорит современная наука, предрасположены к преступным действиям в силу природных своих свойств, явствует из следующего свидетельства медицинской экспертизы:
   "Бывший таможенный надзиратель Андреас Экк, 47 лет, из Брандшхеры, был мной освидетельствован с целью выяснения, не должен ли он быть причислен к тому низшему типу людей, который наука называет преступным или слабоумным, причем выяснилось, что он к названной категории не принадлежит, так как:
   "На черепе его не замечается какой-либо асимметрии или уродства, органы чувств нормальны, его глаза не страдают ни страбизмом (косоглазием), ни дальтонизмом (невосприимчивостью к некоторым цветам), равным образом органы слуха, обоняния и вкуса не обнаруживают никаких недостатков, все функции тела и души нормальны".
   Итак, мы должны признать, что Экк совершил преступление в полном рассудке и притом над своей женой, что рассматривается как отягчающее вину обстоятельство. Такое преступление наказывается смертью. Но в своде законов к вышеприведенным параграфам прибавлено, что смертный приговор не может быть произнесен на основании одного только признания преступника: необходимо должны быть выяснены обстоятельства, подтверждающие это признание. И вот я спрашиваю: могут ли считаться достаточными для утверждения приговора такие обстоятельства, как то, что преступник сам на себя донес, что он подтвердил и на суде свою виновность, что ленсман при следствии нашел тело истерзанным и спрятанным, как указал преступник?"
   Судья задал этот вопрос, так сказать, самому себе, потому что никто, кроме него и ленсмана, не произносил речей, а последний обыкновенно молчал. Он и не ожидал ответа, хотя один из присяжных, следивший за его речью с большим вниманием, поднял голову и раскрыл было рот, как бы желая что-то сказать, однако, не сказал ничего, решив, вероятно, подождать.
   Доктор все время вертел в руках и рассматривал пожелтелую, всю в масляных пятнах, карточку убитой, бросая иногда взгляд на внимательного присяжного.
   Поднялся пастор и, подойдя к судье, сказал ему что-то на ухо. Судья не протестовал против такого нарушения обычая и, проведя рукой по глазам, продолжал свою речь:
   "Приведённые обстоятельства вполне достаточно подтверждают справедливость дознания, но еще большее значение имело бы раскаяние, выраженное подсудимым, потому что не было еще случая..."
   Тут присяжный сделал жест по адресу доктора, как будто поняв, в чем дело. Судья заметил это и произнес заключительные слова с особенным ударением:
   "-- не было случая, чтобы человек, совершивший убийство в полном рассудке, не испытывал через некоторое время вполне естественного чувства раскаяния, хотя бы и вызванного только страхом перед последствиями, которые отсюда могли возникнуть. А потому я спрашиваю тебя, Экк, по чистой совести -- присяги не требуется -- раскаиваешься ли ты в своем преступлении? "
   Убийца, не отрывая глаз от этнографической таблицы, ответил решительно:
   -- Нет!
   По залу пронесся смутный ропот.
   -- Но ты хотел бы -- продолжал судья -- чтобы этого не случилось?
   Не подумав и минуты, Экк отвечал:
   -- Нет! Рано или поздно, я это сделал бы!
   -- Экк, значит ты, что называется, закоренелый преступник, -- произнес судья несколько нетерпеливо -- но мы увидим (тут пастор кивнул головой), не проснется ли в тебе дремлющее чувство, которое живет в груди каждого человека, -- если только он не обратился еще в животное, -- при виде твоей жертвы.
   Судья дал знак ленсману, и тот вышел в сопровождении шести человек.
   В зале мгновенно наступила тишина. Только судья, обернувшись к пастору, шептался с ним.
   Почти сейчас же двери снова отворились, и вошел ленсман, прокладывая в толпе дорогу шести людям, несущим гроб с трупом убитой. Гроб был опущен перед кафедрой возле арестанта, стоявшего под конвоем сторожей.
   Сняли крышки, и из гроба показался труп, распространяя по залу страшный запах гниющего жирного мяса и карболовой кислоты. Доктор поднялся на цыпочки и, казалось, сравнивал оригинал с портретом, который он все еще держал в руках. Пастор теребил свой воротник и встал, чтобы говорить, в то время как убийца отвел на минуту свой взгляд от таблицы, а внимательный присяжный приготовил карандаш, чтобы записать что-то.
   -- Андреас Экк, --начал пастор -- ты стоишь над бренным телом, и ты сам виноват в этой смерти. Ты видишь здесь земные останки своей супруги, которую ты клялся любить и не покидать в радости и горе! Сдержал ли ты свою клятву? Подумал ли ты о том, что придет час, когда ты встретишь ее у престола твоего Господа Бога, и Он спросит тебя, сдержал ли ты свою клятву? Об этом ты не подумал, иначе не поднялась бы рука твоя на такое дело. Посмотри на нее и скажи перед лицом всех собравшихся здесь христиан, что ты раскаиваешься в своем злом деле, сознайся в этом искренне и чистосердечно, чтобы твое преступление не предало тебя нераскаянным в карающие руки Господа.
   Но обвиняемый не смотрел на мертвую. Он упорно вглядывался в стену, словно сверлил ее глазами.
   -- Смотри на нее! -- приказал судья, и, повинуясь движению одного из сторожей, загремевшего цепью, Экк обернулся к трупу, бросил на него рассеянный взгляд, шевельнул ноздрями как бы от неприятного запаха и плюнул, вероятно, непроизвольно или по привычке, которую не мог преодолеть.
   Ропот ужаса и отвращения пробежал в толпе, как будто на глазах всех произошло поругание над мертвой, и судья должен был поднять руку, чтобы успокоить волнение.
   Он заговорил снова:
   -- Андреас Экк, прежде чем произнести приговор, содержание которого, кажется, не возбуждает сомнений, спрашиваю тебя в последний раз: раскаиваешься ли ты в своем преступлении?"
   -- Нет! -- ответил убийца так же решительно, как и в первый раз.
   -- Знаешь ли ты, что тебе грозит смерть?
   -- Да!
   -- И ты не боишься предстать перед верховным Судией?
   -- Нет! Я жду этого.
   Судья надел пенсне и посмотрел на убийцу пристальным взглядом близорукого человека.
   -- Тебе нечего сказать в свое оправдание?
   Подсудимый подумал минуту и ответил так же стремительно, как и раньше:
   -- Нет!
   Тогда судья повернулся к присяжным за подтверждением того, что допрос окончен, и приговор может быть произнесен.
   -- Господин судья -- сказал внимательный присяжный -- я прошу устроить совещание.
   Пастор и доктор поднялись, чтобы выйти, но судья остановил их, обратившись к присяжному:
   -- Не допустите ли вы, господин присяжный, присутствия господина пастора и господина доктора на совещании в виду важности дела?
   Присяжный ответил утвердительно, и ленсман стал очищать зал от посторонних.
   Когда водворилась тишина, судья обратился к присяжному Ольссону.
   -- Что вы имеете сообщить, господин присяжный?''
   Ольссон, шестидесятилетний, седой человек, бывший присяжным уже около 25 лет, встал и начал говорить.
   -- Господин судья, и вы, господа, извините, но я не могу во всех пунктах согласиться с господином судьей. Много видел я разных преступлений, но ни одного, подобного этому. Прежде всего я хотел бы указать на то, что возражения мои против следствия отнюдь не имеют целью найти смягчающие вину обстоятельства, так как они привели бы лишь к тому, что смертная казнь была бы заменена долголетним тюремным заключением, а сам преступник, судя по всему, что здесь произошло, считает для себя лучшим смерть, чем тюрьму.
   Не входит также в мои намерения и попытка доказать, что убийства не было совершено, что, однако, могло бы иметь место в данном случае, так как доказано, что смерть была лишь следствием нанесения серьезных повреждений -- преступление, караемое всего лишь четырьмя годами смирительного дома, что не безразлично для сорокасемилетнего человека, который мог бы еще прожить от 20 до 30 лет. Я ходатайствовал об устройстве совещания лишь для того, чтобы занести в протокол некоторые подробности, которые помогли бы сохранить лучшую память по Андреасе Экке; ведь это не может не иметь значения для сына преступника, который, наследуя его имя, должен знать, кто был его отец. В то же время я хотел бы обратить наше внимание на некоторые пункты в ходе судебного разбирательства, что, может быть, поможет со временем достигнуть большей точности в процессе. Отдавая должное добрым намерениям господину судьи, я думаю, что тут было приложено больше стараний к тому, чтобы констатировать факт преступления, чем к выяснению причин его, а между тем, казалось бы, это последнее должно служить основанием наших действий и иметь значение, если не в интересах правосудия, то для общественного мнения, что все-таки немаловажно.
   -- Позвольте мне. -- прервал его судья, и когда присяжный замолчал, он сказал: Господин присяжный хотел бы найти в поступках убитой причины преступления; но так как мертвых не обвиняют, я считаю возражение господина присяжного неосновательным.
   -- Извините, пожалуйста! я вовсе не хочу выкидывать какой-то адвокатской штучки, что господин судья мог заключить из того, что я пропустил некоторые другие слабые стороны судебного разбирательства. Я могу ответить вкратце следующее: да, мертвые также могут играть известную роль перед судом, как, например, в вопросах наследства. Я вполне согласен с тем, что мертвых не обвиняют и что о них можно говорить только хорошее. Что же касается убийцы -- я называю его так по его собственному признанию -- то, хотя еще не доказано, что его преступление не исчерпывается нанесением ран и истязанием, я бы ограничился следующими вопросами ему:
   "Как пришел он к решению убить свою жену?"
   "Когда у него зародилось это решение?"
   "Что по мнению подсудимого было причиной этого решения?"
   "Кроме того, я хотел бы, чтобы были выслушаны свидетели, которые могли бы подтвердить или опровергнуть слова подсудимого".
   Судья потер глаза, точно ему в голову попала пыль или песок, препятствующий ходу его мыслей. Затем ответил:
   -- Я настаиваю на том, что ответы на эти вопросы могут набросить тень на убитую!
   -- За то они могут выяснить что-нибудь в пользу убийцы, который тоже должен умереть и о котором может быть тогда можно будет сказать что-нибудь хорошее -- ведь о мертвых можно говорить только хорошее.
   Пастор выразил на лице желание говорить, и его немая просьба была уважена.
   -- Человеку в высшей степени присуще стремление к самооправданию, и я боюсь, что эти вопросы вызовут в убийце желание воспользоваться обстоятельствами и свалить вину на мертвую, которая не может защитить себя, и которую тем более мы должны защищать всеми силами.
   Несмотря на то, что присяжный, видимо, хотел что-то возразить, судья заговорил сам:
   -- Хотя я и присоединяюсь к мнению господина пастора, все же по закону я не могу отклонить предложения господина присяжного.
   Он подал знак ленсману, и убийца снова был введен в сопровождении толпы народа.
   -- Андреас Экк, -- начал судья-- можешь ли ты мне сказать, почему ты убил свою жену?
   Он долго думал, потом ответил:
   -- Нет, не могу.
   -- Почему? Ты не знаешь, не можешь припомнить, или только не хочешь сказать?
   -- Это было так давно.
   -- Думаешь ли ты, что это намерение жило в тебе уже давно?
   -- Да, давно!
   -- Сколько времени вы были женаты?
   -- Семнадцать лет.
   -- Когда же у тебя явилось намерение убить ее?
   -- Лет шесть тому назад.
   -- Как же это случилось?
   -- Я начал ее ненавидеть.
   -- Почему?
   -- Это вы не можете меня заставить сказать.
   -- Заставить -- да. Закон не допускает принудительных признаний. Но, когда половина доказательств налицо, судья имеет право добиваться ответа со всей строгостью.
   -- Что же это -- пытка?
   -- Твое дело отвечать, а не задавать вопросы. Я спрашиваю тебя: как возникло у тебя это намерение?
   -- Это трудно сказать, -- отвечал Экк, роясь в своих воспоминаниях -- потому что оно вошло в меня понемножку. Но я припоминаю, что сначала я очень хотел от этого избавиться; а потом оно так забрало меня, что, когда пять лет тому назад мы работали у соседа на молотилке, мне захотелось увидеть между колес сначала ее палец, потом руку, потом все ее тело; мне казалось, что я стал бы хохотать, увидев, как она кашей вываливается с другой стороны машины. Но я не хотел еще сам это сделать, мне хотелось только посмотреть, как это будет. Прошел год, и мне стало хотеться самому это сделать. Я молил Бога избавить меня от таких мыслей, но они оставались. И все крепли. До того дошло, что будто кто велит это сделать. Это должно случиться. И с каждым годом все ясней, до тех пор, пока я не почувствовал, что если я не сделаю этого, то помешаю чему-то, что должно случиться. И все росло во мне, что я должен исковеркать ее тело и бросить его в отхожее место -- непременно туда, думалось мне, -- почему, я не знаю, мне казалось только, что это самое для нее подходящее место. И наконец я это сделал и тогда успокоился!
   -- Так, но скажи-ка однако, -- осторожно спросил судья, словно боясь ответа, -- скажи нам, что же такое случилось шесть лет тому назад, что ты как раз с того года вознамерился это сделать?
   Убийца подумал немного, потом ответил:
   -- Я не помню, чтобы в том году случилось что-нибудь особенное.
   Пастор, все время сидевший неспокойно, в страхе, что подсудимый постарается для своего спасения свалить с себя всю вину, вздохнул свободно, когда увидел, что допрос близится к концу за недостатком материала, а судья, решив, что правосудие сделало достаточно, поставив подсудимому вопросы по указанию присяжного, воспользовался возможностью объявить совещание закрытым, прибавив при этом, что приговор будет объявлен через восемь дней.

* * *

   В тот же день, после обеда, члены суда сидели все вместе у пастора и пили кофе. Присяжный Ольссон и доктор сидели отдельно в нише окна и разговаривали в полголоса, чтобы другие не слышали.
   -- Во всяком случае, это достойно внимания, -- говорил присяжный, постукивая пальцами по фотографической карточке, -- мне кажется это просто удивительным, когда я смотрю на эту карточку и вспоминаю, что написал медицинский эксперт о том, что он называет преступным типом; непропорционально развитой череп, косые глаза, недостаток симметрии, большие оттопыренные уши. И знаете, что, доктор, я ведь знал ее при жизни. Да простит мне Бог, что я это говорю. Зимой жена давала ей ткацкую работу, и она всегда ошибалась в окраске пряжи.
   -- А слышала она плохо? -- спросил доктор, живо интересуясь разговором.
   -- Да. А может это было по другой причине, только от нее никогда нельзя было получить ответ на вопрос.
   -- Но ведь тогда все признаки совпадают, -- воскликнул доктор и вскочил со стула. Потом сел опять и продолжал тише: -- Значит, она была преступницей. Но скажите мне, что же произошло у них на море? Что вы думаете обо всем этом?
   -- Да, доктор. Что за жизнь ведут эти люди, там в шхерах, в постоянном одиночестве, -- этого не расскажешь. Семнадцать лет прожить вдвоем, и только вдвоем -- это до добра не доведет. Я знаю кое-что из жизни в шхерах, я таки знаю! Там случалось, что люди на море ели друг друга с голоду, случалось слышать о таких преступлениях, о которых не принято говорить в обществе. Никто никогда не узнает, что происходит там, на утесах. А что касается нашего случая, -- очень хотелось бы узнать, что там было, только не удастся это, клянусь вам!
   -- Но почему же этот человек ничего не говорит? -- спросил доктор, -- вы мне можете это объяснить?
   -- Объяснить я не могу, но таков уж здесь обычай, поверье, суеверье, как хотите, -- что муж никогда не жалуется на свою жену. А послушали бы вы здешних старух, когда они собираются вместе! Только послушали бы, доктор!
   -- Значит, этот человек до некоторой степени жертва суеверия?
   -- Так и есть. А попробуйте, искорените его!

* * *

   Восемь дней спустя Андреас Экк был приговорен к долгосрочному тюремному заключению за убийство своей жены с заранее обдуманным намерением. Высшая инстанция утвердила приговор, а преступник упрямо отказывался ходатайствовать о смягчении наказания.
   Присяжный предлагал добиться пересмотра дела и опроса свидетелей, но Экк решительно отказался и грозил выместить на себе, если кто-нибудь вмешается в его дело.

--------------------------------------------------------------------

   Текст издания: Северные сборники издательства "Шиповник. Книга 1. -- Санкт-Петербург, 1907. -- С. 118--137.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru