Аннотация: Legender. Перевод В. М. Саблина (1911). І. Бесноватый заклинатель чёрта II. Безотрадное положение продолжается ІІІ. Воспитание IV. Чудо V. Напасти моего маловерного друга. VI. Кое-о-чем VII. Изучение Сведенборга VIII. Каносса IX. Противоречащие духи X. Выдержка из моего дневника 1897 года XI. В Париже Иаков борется (Jakob brottas). (Отрывок.)
Август Стриндберг
Легенды
Посвящение
Моим собратьями по несчастью посвящаю я эту книгу и в то же время прошу у них снисхождения за те нескромности, которые я допустил в ней с честным намерением и похвальной целью.
Их дело оправдать меня или осудить, мне же остается лишь просить простить меня, если я поступил плохо.
Автор.
І. Бесноватый заклинатель чёрта
Преследуемый Эриниями, очутился я в конце концов, в декабре 1896 года, в небольшом университетском городе Лунде в Швеции. Кучка небольших городских домиков вокруг собора, похожее на дворец здание университета и библиотека, всё это являлось цивилизованным оазисом среди большой пустыни южной Швеции.
Я не могу не удивляться утонченному уму, выбравшему для меня это место заключения. Для уроженцев Шонена Лундский университет на хорошем счету, но для северянина, как я, попавшего сюда, кажется, что он очутился на наклонной плоскости и свалится вниз.
Затем для меня, имевшего далеко за сорок лет от роду, уже лет двадцать женатого и привыкшего к правильной семейной жизни, казалось унижением, ссылкой, быть приговоренному к общению со студентами, с взрослыми людьми, погруженными в развратную кабацкую жизнь и отмеченными в большей или меньшей степени родительски-заботливым начальством академии за их оппозиционный образ мыслей.
Ровеснику и бывшему товарищу профессоров, которые теперь не выносили меня, мне поневоле пришлось искать сближения со студентами и взять на себя роль противника людей пожилых и положительных. Я опустился -- это истинное выражение. И за что? За то, что я не захотел покориться законам общественного и семейного рабства. Как на священный долг, смотрел я на борьбу за сохранение своей личности.
Осужденный на изгнание, презираемый, проклятый отцами и матерями, как обольститель молодежи, я нахожусь в положении, напоминающем змею в муравейнике, тем более, что я не могу покинуть города вследствие денежных затруднений.
Денежные затруднения! Это моя судьба уже целых три года, и я понять не могу, как это высохли все источники. Двадцать четыре театральных пьесы моего сочинения теперь брошены в угол и ни одна более не ставится; столько же романов и рассказов, и ни одно издание не возобновляется. Все попытки произвести заем потерпели неудачу и рушатся и по сие время. После того, как я продал всё, что имел, нужда принудила меня продать письма, полученные мною за многие годы, т. е. то, что принадлежало другим!
У меня сложилось впечатление, что эта неизменная бедность объясняется особой целью, так что я в конце концов примирился с ней, как с основной частью моей эпитимии за грехи и уже не пытаюсь противиться.
Что касается лично меня, свободного писателя, то для меня бедность не имеет большого значения, но не быть в состоянии обеспечить детей, это -- истинный позор.
Пусть же будет позорно! Пусть будет стыдно! Я не поддамся искушению заплатить своей жизнью за ложную честь!
Готовый на всё, опоражниваю я с решительностью до дна всю чашу унижения и наблюдаю за тем, как начинаются мои очистительные страдания.
Благовоспитанные юноши из хороших семей встретили меня однажды ночью в коридоре кошачьей серенадой. Я принимаю это как нечто заслуженное и не двигаюсь.
Мне хочется снять меблированную комнату. Хозяева отказываются сдать мне комнату под весьма прозрачными предлогами и ответ свой бросают мне прямо в лицо. Я делаю визиты, и меня не принимают. Это пустяки!
Но что бичует мне душу, это высокомерная ирония, проявляющаяся непроизвольно в словах моих юных друзей, когда они желают придать мне бодрость тем, что восхваляют мои литературные труды, столь грозные своими освободительными "идеями" и т. д.! А я-то не так давно вышвырнул эти так называемые идеи в помойную яму, так что сторонники этих воззрений сделались моими противниками! Я воюю с моим прежним "я", и, побеждая моих друзей и прежних товарищей по взглядам, я сам топлю себя.
Хорошее стечение обстоятельств, и как драматический писатель, я не могу не любоваться поразительным сочинением этой трагикомедии.
Действительно прекрасно созданная сцена.
Однако подробно не рассуждают с таким стариком, как я, о сплетении старых и новых взглядов, которые скрещиваются в эпохи переходного времени, и не особенно серьезно относятся к моим аргументам, во скорей расспрашивают о новинках в мире идей.
Я открываю для них преддверие храма Изиса и предрекаю наступление оккультизма. Поднимается гвалт, и меня побивают, при чём пользуются для этого тем же оружием, которым я в продолжение двадцати лет воевал против суеверия и мистицизма.
Так как подобные дебаты обыкновенно имели место в ресторане и сопровождались чрезмерным употреблением виноградного сока, и разговор переходил в бурный спор, то я понемногу приобретаю обыкновение рассказывать лишь о фактах и о действительных случаях, прикрываясь маской просвещенного скептика. Нельзя конечно сказать, чтобы замечалось отвращение ко всему новому, -- напротив; но люди стали консервативны, так как идеал требует, чтобы победа была достигнута в борьбе, и они не склонны дезертировать, а тем паче отрекаться от верования, купленного дорогою ценою крови. Тогда приходит мне на ум перебросить мост между натурализмом и супернатурализмом тем, что последний является лишь развитием первого.
С этой целью возбуждаю я вопрос о том, чтобы было дано, как было указано выше, разрешение всем необъяснимым явлениям, которые окружают нас. Я раздваиваю свою личность и на первый план выдвигаю натуралистического оккультиста, но в душе остаюсь неизменен и лелею зародыш неисповеданной религии. Часто берет верх экзотерическая роль; я так смешиваю обе свои природы, что могу смеяться над своим недавно приобретенным верованием, что способствует тому, что мои теории могут приспособиться к самым упорным направлениям.
Вяло и страшно мрачно проходит декабрь месяц под темно-серым туманным небом. Хотя я по разъяснению Сведенборга и одержал верх над родом моих страданий, но я никак не могу заставить себя вдруг склониться перед рукой таинственной силы. Возгорается моя страсть к протесту, и я всё хочу открыть истинную причину в людской злобе. Наэлектризованный днем и ночью, так что грудь сжимается и сердце усиленно бьется, бегу я из своего застенка и отправляюсь в трактир, где застаю друзей. Я пью неимоверно много-- единственное средство заснуть ночью. Но отвращение и чувство стыда, усиленные неугомонным беспокойством, заставляют меня временами прекращать всё это, и иногда вечером я отправляюсь в кофейню общества трезвости под названием "Синей ленты". Но мне жутко, становится от общества, которое я там встречаю: голубовато-бледные и истощенные лица, страшные и злые глаза и молчание.
Проходит время, и вино кажется благодеянием, а воздержание наказанием. И я снова возвращаюсь в трактир и там, после того как сам наказал себя несколькими чайными вечерами, не выхожу из пределов умеренности.
Приближается Рождество, и я взираю на праздник детей с холодной горечью, которую я не хочу почтить названием смирения. За семь лет пришлось мне много выстрадать, и я ко всему готов.
Одиноко живу в гостинице! Ну, это давно было как бы моим злым роком, и к нему я привык. Кажется, что моим уделом должно быть всё, что я ненавижу.
Тем временем завязалась более тесная близость, между мною и кружком друзей, так что кое-кто из них начинает открывать мне свое сердце. Дело в том, что за последние месяцы произошли некоторые вещи...
Небывалые, неожиданные вещи...
"Расскажи!"
И мне рассказывают, что глава возмутившейся молодежи, самый свободный из всех свободомыслящих, выйдя недавно из лечебницы для алкоголиков и сняв с себя обет трезвости, ныне вернулся на путь истинный, так что он даже...
-- Ну что же?
-- Поет псалом покаяния.
-- Невероятно!
Действительно молодой человек, отличавшийся незаурядным умом, в настоящее время изменил своим взглядам, примкнув к воззрениям, царившим в университете, относительно, между прочим, и употребления спиртных напитков. При приезде моем в город он, вследствие своей умеренности, держался несколько в стороне, хотя всё же одолжил мне Arcana coelestia Сведенборга, которую он достал для меня из родительской библиотеки. И я припоминаю, что после того, как я начал читать это сочинение, мне ясно представились теории Сведенборга, и я предложил ему прочесть это сочинение пророка, чтобы вразумиться, но что он прервал меня в полном отчаянии.
-- Нет! Нет! Я этого не хочу! Не теперь! Поздней!
-- Ты боишься?
-- Да, в настоящее время!
-- Но хотя бы, как литературное произведение?
-- Нет!
Сначала мне казалось, что он шутит, но потом мне стало ясно, что он говорил вполне серьезно.
-- Скажи мне, старый друг, можешь ли ты спать по ночам?
-- Не совсем! Видишь ли, когда я лежу и не сплю, передо мной проходит вся моя прожитая жизнь. Все глупости, которые я сделал, все мои страдания, все несчастья проносятся мимо меня, в особенности же все глупости. А когда всё пронесется до конца, то начинается сначала!
-- Значит, и с тобой то же!
-- То же?
-- Да! Это болезнь нашего времени! Это называют Божьей мельницей.
При напоминании о Боге он оскалил зубы.
-- Да, -- возразил он, -- странное время, в котором мы. живем; оно перевернуло весь мир.
-- Воцарились таинственные силы!
* * *
Прошли святки. Мои собутыльники на время каникул разбрелись по окрестностям Лунда. В одно прекрасное утро является ко мне мой друг, врач психиатр, и показывает записочку от нашего общего друга, писателя, с приглашением приехать в дом его родителей, в имении, в нескольких милях от города.
Я отказываюсь ехать, так как ненавижу всякое путешествие.
-- Но он нехорошо себя чувствует.
-- Что с ним?
-- Бессонница. Ты ведь знаешь, он опять кутил...
Я говорю, что у меня срочная работа, и вопрос остается неразрешенным.
Но после полудня приходит другая записка, гласящая, что писатель болен и просит врачебного совета своего друга.
-- Что же еще с ним?
-- Он нервен, неврастеник, и ему кажется, что его преследуют...
-- Демоны?
Не совсем так, но...
Желая увидеть собрата по несчастью, решаюсь ехать.
-- Ну, так едем, -- восклицаю я. -- Ты займешься медициной, а я заклинанием.
Впрочем, я решаюсь связать эту поездку с теми, которые я иногда предпринимаю для изучения Шонена.
Решившись таким образом ехать, я укладываю свой чемодан; когда я затем спускаюсь по лестнице гостиницы, меня неожиданно останавливает незнакомая женщина.
Извините пожалуйста, не вы ли доктор Норберг?
-- Нет! -- ответил я не очень учтиво, предполагай, что имею дело с дамой известного пошиба.
-- Не можете ли вы мне сказать, который час? -- продолжала она.
-- Нет! -- сказал я и прошел мимо.
Как ни незначителен был сам по себе этот случай, однако Он произвел на меня неприятное и тревожное впечатление.
Вечером мы остановились в одном селе, чтобы там провести ночь. Я только что остался один в своей комнате в бельэтаже и немного привел себя в порядок, как над моей головой послышался обычный шум: передвигается мебель, слышится топот танцоров.
На этот раз я, не довольствуясь одними предположениями, взбираюсь с товарищем на чердак, чтобы убедиться, в чём дело. Но там мы разъяснение найти не можем, так как над моей комнатой под самой черепичной крышей никто не живет.
После дурно проведенной ночи отправляемся мы в дальнейший путь и через несколько часов прибываем в родительский дом писателя, который здесь напоминает блудного сына набожных родителей, добрых и честных людей. День проходит в прогулках по красивой местности и в невинных разговорах, и наступает вечер, принося с собой какую-то неописуемую тишину и мир среди вполне домашней обстановки; это поразительно действует на нас, на врача и на меня, на него больше даже, чем на меня, так как он атеист.
Поздно вечером удаляемся мы с доктором в отведенную нам комнату. Я ищу книжку, чтобы почитать перед сном, и мне попадается под руки История Средневековой Магии Виктора Ридберга. Всё тот же писатель, которого я избегал в то время, как он жил, и который преследует меня после своей смерти!
Я перелистываю книгу. Автор смеется над верой в чёрта.
Но я смеяться не могу. Чтение это порождает во мне сомнения, и я успокаиваюсь только при мысли, что автор поздней, живи в нашем обществе, вероятно изменил бы свои взгляды!
Однако чтение о таких страшных и сверхъестественных предметах не способно вызвать сон, и я начинаю испытывать некоторую нервную тревогу. Вследствие этого я с радостью соглашаюсь на. предложение отправиться вместе с приятелями на двор освежиться, принимая это как здоровое отвлечение и приготовление к ночи, которой боюсь.
С фонарем в руках проходили мы через двор, где под облачным небом скрипят от насмешливых ударов ветра покрытые инеем деревья.
-- Мне кажется, что вы, молодые люди, боитесь темноты, -- заметил врач.
Мы молчим, потому что порывы ветра чуть ли не сшибают нас с ног, треплют наши волосы и поднимают наши пальто.
Достигнув цели, находящейся рядом с конюшней и под сеновалом, мы слышим над собою шум шагов; странно, именно тот самый шум, который преследует меня уже с полгода.
-- Послушайте! Слышите вы шум?
-- Да! Это там над нами на сеновале рабочие пришли за кормом для скотины.
Я не желаю отрицать этого факта, но почему же это случилось именно в ту минуту, как я вышел? И. как объяснить то, что нечистая сила всюду производит тот же шум? Несомненно, кто-нибудь, какое-нибудь невидимое существо, производит для меня этот шум и это не может быть галлюцинацией слуха, так как другие воспринимают те же звуки, что и я.
Когда мы вернулись, нам не суждено было отдохнуть. Писатель, который весь день был спокоен и которому родители предназначили спальню в мезонине, кажется чем-то взволнован, а в конце концов объявляет, что один он спать не пойдет, так как его преследует злой дух.
Я уступаю ему мое ложе и должен удалиться в соседний большой зал, в котором находится огромная кровать.
Нетопленый зал, без занавесок на окнах и почти без всякой меблировки, скверно действует на мое настроение, что еще усиливается прохладной и сырой температурой.
Желая развлечься, я ищу книжку и нахожу -- на маленьком столике Библию с иллюстрациями Густава Дорэ и целое собрание молитвенников. Тут я вспоминаю, что я в набожном семейном доме и что я друг блудного сына, как бы обольститель молодежи. Какая жалкая роль для сорокавосьмилетнего человека. Как унизительно!
И я понимаю страдание молодого человека, тяжесть его положения от того, что он заперт среди дельных благочестивых людей. Это должно быть такое же мучение, как чёрту выслушивать обедню, и я для того сюда приглашен, чтобы демонов истреблять демонами; я для того здесь, чтобы осквернением сделать пригодным для вдыхания этот чистый воздух, который молодой человек выносить не может.
С этими мыслями лег я в постель. Священный сон бывал прежде моим последним и самым дорогим убежищем, который никогда не отказывал мне в своей милости. Теперь ночной утешитель покинул меня, и темнота пугает меня.
Лампа горит; за бурей воцарилось молчание. Вдруг незнакомый звук привлекает мое внимание и будит дремоту. Я скоро замечаю, что под потолком в середине залы летает взад и вперед какое-то насекомое. И что удивляет меня, так это то, что этот род насекомого мне неизвестен, хотя я знаток по энтомологии и всегда считал, что знаю наизусть всех двукрылых Швеции. А это насекомое не бабочка, не гусеница, не моль, это длинная черная муха, напоминающая скорей орехотворку или ночную бабочку. Я встаю с кровати, чтобы поймать муху. Охота за мухой в декабре! Она исчезает.
Я собираюсь снова лечь и погрузиться в свои размышления.
Но в эту минуту вылетает проклятое насекомое из-под подушки, и, почувствовав тепло моей постели, оно теперь кружится всё больше вокруг кровати. Я перестал следить за ним, потому что не сомневаюсь, что очень скоро поймаю его на лампе, пламя которой должно привлечь его.
Долго ждать не пришлось: насекомое опалило себе крылья, и нарушитель тишины и спокойствия прекращает свой танец и падает на спину. Я убеждаюсь, что это незнакомое мне насекомое двукрылое, длиною в два сантиметра, черное с двумя огненно-красными точками на крыльях.
Что это такое? Я не знаю, но намерен на следующий день показать друзьям мертвую муху.
-- Колдунья! -- скажет пожалуй писатель.
-- Которая сгорела живая!
Вскоре я засыпаю.
Среди ночи я просыпаюсь от стонов и скрежета зубов, доносящихся до меня из соседней комнаты. Я зажигаю свечку и иду туда. Друг мой, врач, наполовину свесился с кровати и корчится в страшных конвульсиях с широко открытым ртом. Он представляет все симптомы сильной истерии, описанной в сочинениях Шарко, которую принято называть бесноватостью. Этот человек выдающегося ума и с добрым сердцем, не более других развратный, большого роста и с правильными и приятными чертами лица, изменился до такой степени, что напоминает средневековое изображение чёрта.
В полном волнении я бужу его.
-- Что ты, тебе приснилось, старый друг?
-- Нет! Это был приступ кошмара.
-- Инкуб!
-- Да, дорогой мой! Будто что-то давило мне грудь. В роде, как при... angina pectoris.
Я даю ему стакан молока. Он закуривает папироску, и я возвращаюсь в свой зал.
Но сон пропал. То, что мне пришлось увидать, было слишком страшно.
Мы с друзьями встретились во время завтрака, и происшествия ночи были нами обращены в шутку. Но хозяин наш не смеется. Это я всецело приписываю его религиозности, внушающей ему уважение перед таинственной силой.
Ложное положение, в котором я нахожусь среди стариков, с которыми я согласен, и молодых, которых я не имею права осуждать, заставляет меня торопиться с отъездом.
Встав со стула, хозяин дома просит доктора не отказаться дать ему некоторые советы. Они удаляются и остаются наедине около получаса.
-- Что у старика?
-- Бессонница. Ночные сердечные припадки.
-- Так, и у него! У скромного и благочестивого старика: Ведь это следовательно эпидемия, никого не щадящая.
Не скрою, что это обстоятельство придало мне бодрости, а вместе с тем душой овладела тревога. Вызвать злых духов, думалось мне, бороться с неведомой силой и в конце концов ее поработить! Вот решение, которое я принял, покидая эту гостеприимную семью, чтобы предпринять проектируемое ознакомление с Шоненом.
* * *
Добравшись к вечеру до города Хогенес, я располагаюсь ужинать в общей столовой гостиницы в сообществе с каким-то фельетонистом. Не успели мы сесть за стол, как раздается над моей головой надоедливый топот ног. Не доверяя своим ушам, я прошу писателя сообщить мне, что он слышит, и он подтверждает вполне полученное мною впечатление.
Когда мы, кончив ужин, вышли, то у ворот стояла неподвижно та женщина, которая заговорила со мной перед отъездом моим из Лунда, и пропустила нас мимо себя.
Тут я забываю о злых духах и невидимых силах и снова впадаю в предположение, что меня преследуют видимые враги. Но через мгновение, взвешивая свое предположение и вспоминая свое непредвиденное посещение башмачника в Малмо и нашу неожиданную прогулку ночью к сеновалу, я вижу, что тогда нельзя было предположить возможности какой-нибудь интриги.
Страшные подозрения мучат меня, волнуют мою кровь и внушают мне отвращение к жизни.
Но ночью случилось то, что напугало меня больше, чем всё пережитое за последние дни, вместе взятое.
Уставши от дороги, я в одиннадцать часов ложусь в постель. Всё в гостинице тихо, не слышно ни малейшего движения. Я вполне спокоен и засыпаю крепким сном; но не проходит и получаса, как меня будит шум и стук над головой. Кажется, что целая гурьба молодежи поет, пляшет, передвигает мебель.
Этот дикий шум длится до утра!
Почему не жалуюсь я хозяину? Потому что во всей моей жизни мне никогда не удавалось быть правым.
Рожденный для того, чтобы всегда быть виноватым, я уже давно перестал жаловаться.
На утро я пускаюсь в путь, намереваясь осмотреть каменноугольные копи в окрестностях Хогенеса. Когда я вхожу в трактир, чтобы заказать лошадей, над моей головой снова раздается шум шагов. Под первым попавшимся предлогом, не помню каким, поднимаюсь я бегом по лестнице на верхний этаж. Большой пустой зал, вот всё, что я там вижу.
Так как копи разрешено осматривать только после полудня, то я велю вознице везти меня сначала за несколько миль севернее к рыбацкой деревушке, славящейся прекрасным видом на Зунд.
Пока экипаж проезжает под шлагбаумом в начале деревни, я чувствую, что что-то сильно прижимает мне спину, как будто кто-то давит меня коленкой. Я оборачиваюсь.
Стая ворон с криком подымается и несется через голову лошади. Последняя, испугавшись, становится на дыбы, насторожат уши и покрывается пеной. Она кусает удила, и вознице приходится слезть с козел и подойти к ней, чтобы успокоить ее.
Я спрашиваю, по какой причине лошадь так сильно испугалась, но ответ виден во взгляде возницы по направлению ворон, которые еще несколько минут летают над нами. Происшествие это ничего необыкновенного из себя не представляет, но простонародье считает это дурным предзнаменованием!
После двух часов езды, бесполезных для меня наблюдений, потому что облака закрывают вид на Зунд, мы въезжаем в деревню Мелле. Намереваясь подняться пешком к верхушке горы Кулле, я отсылаю возницу и велю ему ожидать меня в трактире.
Нагулявшись вдоволь, возвращаюсь я снова в деревню и намереваюсь идти к трактиру. Но не зная местности, я ищу кого-нибудь, кто бы направил меня. Ни на улице, ни во дворах не видно ни одной живой души. Я стучу в одну, в другую дверь -- ответа нет. Среди бела дня, в деревне, насчитывающей до двухсот жителей, ни одного мужчины, ни одной женщины, ни одного ребенка, ни даже собаки. А возница, лошадь, экипаж! Они исчезли с лица земли! Я брожу по улицам взад и вперед и, наконец, через полчаса натыкаюсь на трактир.
Не сомневаюсь в том, что там находится мой возница, заказываю завтрак и закусивши прошу велеть вознице подавать.
-- Какому вознице?
-- Моему!
-- Я никого не видал!
-- Вы не видали экипажа, запряженного рыжей лошадью, и кучера с черными волосами?
-- Не видал.
-- Ведь я приказал ему ожидать меня здесь.
-- Так он может быть рядом, на постоялом дворе.
Служанка объясняет мне, как пройти до постоялого двора, и я отправляюсь.
Но не нахожу нужного поворота, блуждаю и снова не могу вернуться к трактиру. На улице опять никого.
Мне становится страшно! Страшно средь бела дня! Эта деревушка заколдована!
Я не решаюсь больше двинуться и стою, как вкопанный, на месте. К чему искать, когда в этом замешан чёрт?
Через некоторое время отыскивает меня наконец возница; мне совестно признаваться ему в моих неудачах и требовать от него объяснений, которые всё равно ничего не объяснят.
Мы снова приезжаем в Хогенес и перед крыльцом гостиницы лошадь споткнувшись падает на землю, как-будто ее кто испугал.
Мне указывают дорогу к копям, находящимся от гостиницы в пяти минутах ходьбы, и я отправлюсь пешком, уверенный, что уже теперь достигну своей цели. Иду десять минут, четверть часа, полчаса, давно уже вышел в поле, но не вижу ни одного здания, которое бы указывало мне на близость копей. Ровное поле тянется до бесконечности, и не видно ни хижины, ни живой души.
Злой дух несомненно играет со мной злую шутку! И я стою, как вкопанный, ничего не видя перед собой, не решаясь ступить ни назад, ни вперед.
Наконец я возвращаюсь в гостиницу, снимаю номер и ложусь на диван.
Через четверть часа мои грустные мысли прерывает нечистая сила. На сей раз молотком вколачивают гвозди. Не допуская возможности злых духов, вколачивающих гвозди, я приписываю это неприятному соседству неделикатных людей и особой неудаче, звоню, плачу по счету и отправляюсь на вокзал.
Ждать три часа! Это много при нетерпеливом характере, но выбора нет; что же делать! По истечении двух часов, проведенных сидя на скамье, проходит мимо меня хорошо одетая, красивой наружности дама и идет в зал первого класса. Походка этой дамы, всё её существо будит во мне какое-то воспоминание, и желая узнать, как она выглядит en face, я у двери жду, чтобы она вышла и опять прошла мимо меня. Прождав некоторое время, я вхожу в зал И-го класса.
Никого! К тому же нет другого выхода, нет уборной. Двойные рамы отнимают возможность предположить даже необыкновенный выход в окно.
Не ослеп же я? Ведь никто не может стать невидимкой? Эти вопросы приводят меня в отчаяние. Не с ума ли я сошел? Нет, врачи этого не находили. Следовательно, надо допустить чудо. Если верить Сведенборгу, то я проклятый, нахожусь в аду, и духи беспощадно немилосердно наказывают меня.
Вечером того же дня достиг я города Малмо и остановился в первоклассной гостинице. В десять часов ложусь в постель. В половине одиннадцатого начинается чистка в коридоре, на что никто не выражает претензий; и это в хорошей гостинице, наполненной путешественниками! Потом начинаются танцы! Потом слышится шум какой-то машины... Я вскакиваю, плачу по счету и решаю путешествовать всю ночь.
Грустный, одинокий, среди холодной январской ночи тащу я свой чемодан, изнемогая от усталости. Одно мгновение мне кажется, что лучше всего было бы лечь в снег и умереть. Но в следующее мгновение я собираюсь с силами и поворачиваю в переулок, где натыкаюсь на гостиницу непритязательного вида. Убедившись, что никто не преследует меня, я вхожу.
Не раздеваясь, ложусь я на кровать с твердой решимостью лучше дать себя убить, чем опять встать.
В доме дарит тишина, и наступает сладостный сон. По вдруг я слышу, как невидимая лапа скребет по обоям над моей головой. Это не может быть мышь, так как отставшие от стены обои не движутся. Впрочем, судя по звуку, это должна быть лапа сравнительно большого размера, в роде лапы зайца или собаки!
Я не спал до зари, обливаясь потом и ожидая, что когти коснутся моего тела, но напрасно, так как страх мучительнее самой смерти.
Как я не заболел после всех этих ужасов?
А потому что необходимо испить страдание до конца, чтобы было водворено равновесие между соделанными проступками и присужденным наказанием. И по правде надо удивляться, как я вынес все эти мучения -- я, так сказать, проглатывал их с бешеной радостью, чтобы скорей увидеть им конец.
II. Безотрадное положение продолжается
После святок я очутился один. Казалось, что пронесся ураган и всё сокрушил и смел. Мой друг, врач, заболел и лег в госпиталь. Он ослабел от лишений, причиненных денежными стеснениями, изнемог от недостатка сна и в конце концов схватил неврастению. Это душу раздирающая картина, и вместо того, чтобы идти в трактир, я направляю теперь свои шаги к лазарету, чтобы часок поболтать и повидаться с другом. В кофейной, сидя за стаканом вина, я остался один так как трое моих товарищей примкнули к обществу трезвости. Поэт уехал. Молодого эстетика, сына профессора этики, отправили за границу, чтобы спасти его от вредного общения с обольстителем юношества (это я!).
Один знакомый доктор философии сломал себе ногу и лежал в постели. Как нарочно в это же приблизительно время заболел молодой химик, лидер партии свободомыслящих, и его лечили от неврастении. Болезнь выражалась бессонницей, приступами кошмара и дурнотами. Все эти и еще другие грустные обстоятельства чередовались одно с другим в продолжение целых полутора месяцев. И что делает мое положение совершенно нестерпимым, это то, что вину более или менее сваливают на меня. Я чуть ли не сам злой дух! У меня нехороший взгляд! Утешительно еще то, что в общем люди мало смыслят в вопросе о влиянии злой воли и о тайных увертках оккультизма и мало над этим задумываются, а то меня убили бы до смерти.
Ничем невозмутимая тишина и спокойствие легли на всю интеллектуальную жизнь университета. Не проявлялось ни одной значительной и обещающей что-либо идеи, ни малейшего брожения, не видно было никакого движения! Естественные науки истощили суливший успехи преобразовательный метод, и им грозила теперь всеобщая смерть от истощения. Больше не ведутся диспуты, потому что все согласны по вопросу о нищете преобразовательных движений. Столько мечтаний кануло в воду, и великое освободительное дело при таком положении вещей застыло или рушилось.
Юношество ожидает чего-то нового, не сознавая ясно, чего. Во что бы то ни стало нового! Оно не согласно лишь на покаяние и на отступление; Вперед, к неведомому, будь оно чем угодно, лишь бы не прежнее старое. Оно хочет, само собой разумеется, примирения с богами, но это должны быть боги новой формации, более усовершенствованные, стоящие на одной высоте с настоящей эпохой, боги с широким сердцем, свободные от мелких предрассудков и вдохновленные лишь мыслью о земном счастье. Тем угрюмее стали неведомые силы в своей зависти свободе, завоеванной обитателями земного шара. Вино стало отравленным и ведет к бурному помешательству, вместо того чтобы пробуждать нежные видения. Узаконенная общественными обычаями любовь является лишь единоборством не на живот, а на смерть, а свободная любовь ведет за собой, как на буксире, бесконечные болезни, которым не всем и имена есть, разоряет страны и опороченными вышибает свои жертвы из их среды.
Прошла эпоха экспериментальных умов, и опыты дали лишь жалкие отрицательные результаты. Тем лучше для людей будущего, которые почерпнут пользу из ценных учений, истекающих из поражений авангарда, заблудившегося среди пустыни а погибшего в безнадежной борьбе против всесильных.
* * *
Одинокий, потерпевший крушение, обломок корабля, выброшенного среди океана на мель, я временами чувствую головокружение, в присутствии голубоватой, прозрачной пустоты. Что это -- небо отражает в себе распростертую поверхность моря или море отражает небо?
Я удалился от людей, и люди бегут от меня. Но среди одиночества, которого я жажду, меня преследуют демоны. Когда же я, находясь в таком настроении, ищу вечерком живого человека, то за последнее время никого не заставал ни дома, ни в кофейнях.
И вот среди этого тяжелого положения, посылает судьба на мой путь человека, отца которого я в прежние времена презирал, как за недостаток воспитания, так и за его радикальный образ мыслей, который закрывал ему во время оно доступ в лучшие кружки общества... Теперь наступила расплата: я отверг отца, несмотря на то, что он был богатым человеком, а теперь меня как бы что-то подталкивает сблизиться с сыном, Надо прибавить, что в городе молодой человек стоит на таком же счету, как я, и также одинок вследствие того, что считается тоже обольстителем юношества. Несчастье принуждает нас заводит между собой истинную дружбу.
Он предлагает мне поселиться у него, он предлагает мне средства к жизни, он ухаживает за мной, как за больным. А действительно в то приблизительно время преследование меня духами вовлекло меня в скандал в гостинице, где я хотел насильно ворваться в соседний со мной номер, убежденный, что там я найду преследуемых меня врагов. Если бы я прожил еще хотя один день в этой гостинице, то в дело вмешалась бы полиция, и всё кончилось бы для меня арестом. В то же приблизительно время встреча с другим молодым человеком приводит меня к убеждению, что боги не питают ко мне непримиримой злобы.
Чудесное дитя, в котором с ранних лет развились зачатки знаний по всем отраслям науки, хорошо воспитанный образованным и высоко нравственным отцом, он уже два года как заболел очень странной болезнью, которую он подробно мне описал с тем, чтобы узнать мое мнение или, скорей, надеясь найти подкрепление своих собственных подозрений.
Молодой человек, проведший первую молодость в совершенной чистоте и воспринявший самые строгие принципы, вступил в жизнь при самых благоприятных условиях, окруженный заботой своих стариков и любовью всех с ним встречающихся. Но однажды совершает он поступок, который не одобряет его совесть. После этого ничто уже не может его успокоить. После продолжительных душевных терзаний поддается и тело. Душевный кризис достигает страшной высоты. Ежедневно усматривает он всё новые успехи своего воображаемого недуга и в конце концов проходит через все муки агонии. Ему кажется, что он скончался; он во всех комнатах дома слышит заколачивание гробов. Когда он берет в руки газету -- разум его по-прежнему светел, -- ему кажется, что вот-вот он прочитает объявление о своем собственном погребении. В то же время на теле делается частичное разложение, сопровождаемое трупным запахом, что отталкивает всех от его кровати и пугает его самого. Произошла даже какая-то перемена в его внутренних убеждениях, так как молодой человек, выросший в религиозности, теперь охвачен сомнениями.
Он и теперь ясно сохранил воспоминание о том, что в то время все окружающие казались ему бледными или голубовато-бледными. Когда он вставал, чтобы взглянуть на улицу, все прохожие казались ему мертвенно бледными. Но что приводило его в ужас, так это то, что на улице под его окнами тянулась бесконечная вереница нищих, калек, хромых, безногих, как будто их кто сюда призывал, чтобы произвести им смотр. Во всё время болезни у молодого человека было такое чувство, что действительность без сомнения превышает всё, что ему кажется, и всему он приписывал символическое значение, В каждой книге, которую он открывал, видел он намек на себя.
Окончив свой рассказ, он спросил у меня, что я обо всём этом думаю?
Это что-то полуфантастическое, ряд призраков, вызванных кем-нибудь с определенной целью. Живая шарада, из коей вам надлежит извлечь нравоучение. Ну, а как же вы исцелились?
-- Это просто смешно, но вам я об этом расскажу. В прежние времена я всегда стоял в оппозиции с родителями, которые всё ж не прекращали окружать меня неусыпными заботами о теле и о душе. Наконец, я склонил голову перед игом, которое было мне дорого, так как здесь было масса любви, и я получил исцеление.
-- И никогда больше у вас не было возврата болезни?
-- Был! Один только раз! Но в очень незначительной степени: некоторое время бессонница и нервозы, которые поддались простому медицинскому режиму. Но на этот раз я не мог сделать себе упрека ни в чём.
-- А что советовал вам ваш доктор?
-- Жить правильной жизнью, по ночам спать и не предаваться распутству.
-- Да ведь это крестный путь!
ІІІ. Воспитание
Сведенборг, мой путеводитель среди мрака, в конце концов оказался лицом карающим. В Arcana coelestia говорится лишь о преисподней и о наказаниях, приводимых в исполнение злыми духами, т. е. чертями Ни слова утешения, ни малейшего снисхождения и помилования. Однако во времена моей молодости чёрт был отменен; все. потешались над ним, и по особой иронии судьбы как раз теперь готовится празднование юбилея философа Бострема, который уничтожил преисподнюю и чёрта. На этого мыслителя смотрели во времена моей юности, как на реформатора, и вдруг теперь собирается чёрт возродиться. Он появляется в произведениях, так называемой, сатанинской литературы, в искусстве и даже в промышленности. На прошлом Рождестве я обратил внимание на то, что большинство рождественских подарков представляли из себя кортиков и мертвецов, как игрушки для детей, так и комические предметы, которые к Рождеству покупают друг для друга старшие в доме, кондитерские пряники, календари и альманахи. Существует ли он или это лишь полуправдивый образ, посылаемый нам богами, чтобы произвести на нас сильное впечатление и подтолкнуть нас к кресту? Мне еще не удалось найти этому ответ, как вдруг в один сырой и холодный вечер меня ведут к скульптору, свободомыслящему и атеисту, как теософский кружок, членом которого он состоит, У него можно увидеть коллекцию глиняных предметов, предназначенных для стокгольмской выставки.
Черт с отталкивающей реальностью и цинизмом представлен там в различных видах, но всегда в обществе священника, который пугается его.
Смех! Но я смеяться не могу и думаю: подожди еще, что-то будет!
Не прошло и четырех месяцев, как я встречаю скульптора на улице.
Он выглядел мрачным, будто с ним случилось что-нибудь неприятное.
-- Можете ли вы себе представить такое несчастье, -- восклицает он, -- на этих днях рабочие разбили три из моих вещиц, укладывая их для отправки на выставку!
Это меня очень заинтересовало, и я выразил участие по поводу случившегося несчастья.
-- А которые из ваших статуэток пострадали? -- спросил я с любопытством.
-- Три, на которых изображен чёрт.
Я не смеюсь, но отвечаю, деланно улыбаясь:
-- Вот видите ли, Люцифер не выносит карикатур.
По прошествии нескольких недель получил скульптор письмо о том, что другие фигуры упали с своих подставок и разбились вдребезги, при чём правление выставки не может объяснить, каким образом это произошло. А как никак скульптор потерял целый год, не считая расходов по работе, и имя его вычеркнуто из списка экспонентов.
В своем безутешном положении сваливает он всё на случай, что ничего не доказывает; однако это по крайней мере щадит человеческую гордость, которая склоняется перед слепой случайностью. Люди гнут головы перед камнем, выброшенным пращей, но как относятся они к самому пращнику? Его можно и не увидеть!
* * *
Однако мне в руки попадаются одно за другим различные сочинения Сведенборга и всё в благоприятный момент. Так, например, в его "Сновидениях" я нахожу все симптомы преследующей меня "болезни", ночные припадки, задыхание. И факты, переданные в этих его произведениях, принадлежат времени, предшествующему откровению. Это был для Сведенборга период "опустошения", так как он был предоставлен сатане для умерщвления плоти.
Это бросает в моих глазах некоторый свет на доброжелательные намерения таинственных сил, хотя не дает мне полной надежды. Только лишь после прочтенной книжки "Небо и Ад" чувствую себя несколько воспрянутым. Есть следовательно цель этим необъяснимым страданиям: самоулучшение и усовершенствование моего "я" для чего-нибудь более великого, идеал, о котором мечтал Ницше, хотя и иначе понятый.
Черта в виде автономного существа -- равного Богу и Его противника -- не существует. Невидимая сила, которая причиняет нам страдания, это дух наказания. Многое уже выиграно от той точки зрения, что злое ради зла не существует, и снова является надежда на мир душевный при условии раскаяния и добросовестного наблюдения за собственными помыслами и деяниями.
А так как я наблюдаю то, что делается в будничной ежедневной жизни, то происходит новое воспитание, и я исподволь научаюсь толковать условные знаки, которыми пользуются неведомые силы. Однако в виду моих лет и укоренившихся дурных привычках это довольно трудно, и вследствие некоторой уступчивости моего характера я слишком склонен поддаваться окружающим. Так трудно прежде всего отказаться от веселой попойки, и я был бы "дурным товарищем", если бы вздумал навязывать свое мнение друзьям, с которыми я веду компанию. Но всему надо учиться на белом свете. Так, например, я привык после обеда оставаться в ресторане пить кофе. И вот однажды после обеда сижу я так, прислонившись спиной к наружной стене. Среди нашей компании возник вопрос о том, не заказать ли пунш?
Как бы в ответ на это раздается вдруг за моей спиной страшный шум, так что чашки зазвенели на подносе.
Можно себе представить, какое у меня сделалось лицо! Один из моих приятелей встал, чтобы взглянуть в чём дело. Обяснилось всё очень просто: рабочий исправляет наружную штукатурку дома.
Мы переходим в отдельный кабинет. Только успел я сесть, как над моей головой раздается снова шум.
Я вскочил и убежал с поля битвы, и с той поры я никогда после обеда не остаюсь пить кофе, кроме дней праздничных.
По вечерам же я могу выпить стаканчик вина с приятелями, потому что тогда дело касается не столько выпивки, сколько обмена мыслей между образованными людьми. Однако иногда верх одерживает пьянство, сопровождаемое безграничной веселостью и довольно циничными предложениями и в нас прорывается самое дурное, что в нас есть, выступают вперед дурные инстинкты. Так удобно на время сделаться животными и притом жизнь не всегда так весела.
Однажды в такой период времени, когда я принимал участие в попойках, иду я обедать. Я прохожу мимо бюро похоронных процессий; в окне выставлен гроб. Улица устлана хвоей, и с колокольни собора слышится похоронный перезвон. Придя в ресторан, застаю я весьма опечаленного приятеля: он только что вернулся из госпиталя, где прощался с умирающим.
Возвращаясь после обеда домой переулками, по которым обыкновенно не хожу, встречаю двое похорон.
Как всё пахнет смертью! А на колокольне снова перезвон!
Когда вечером я собираюсь пройти через ворота в кабачок, вижу прислоненного к стене старика, несомненно пьяного и больного. Не желая столкнуться с ним, я делаю обход и вхожу в кабачок. Katzenjammer от вчерашней выпивки в соединении с впечатлением о похоронах сегодняшнего дня внушают мне отвращение к вину, и к ужину я спрашиваю себе молоко.
Среди ужина раздается шум, испуганные крики, и через некоторое время вносят старика, стоявшего у ворот; за ним идет его сын. Отец скончался. Предостережение пьяницам!
На следующую ночь у меня был страшный приступ кошмара. Кто-то вцепился мне в спину и тряс мои плечи. Это принудило меня меньше пить по вечерам, хотя совсем от вина я не отказался.
В конце января я переехал в семейный дом и беспрестанно гляжу судьбе своей прямо в глаза, не добиваясь развлечений в обществе друзей. Это единоборство, и избегнуть этого я не в силах! Вечером, вернувшись домой, я прежде всего задумываюсь над тем, что говорит мне совесть. Удушливая атмосфера, даже при открытых окнах, предвещает тяжелую ночь. Бывают вечера, когда я убежден, что кто-то находится в моей комнате. Тогда меня бросает в жар и в озноб, и исследуя совесть, я сейчас же ясно вижу в чём дело. Но я уже не убегаю, потому что это ни к чему.
* * *
Среди поучений, которые дают мне духи наказаний, есть одно, которого я не могу забыть, а именно запрет рыться в тайных вещах, потому что они должны оставаться тайными.
Так, например, во время моих поездок по Шонену я заметил разбросанные в разных местах камни странной формы. Они напоминали или животных, в особенности птиц, или хижины, шлемы. Были и такие, с выемками, которые имели на себе изображение в роде видманских решеток на метеорном железе.
Не отдавая себе ясно отчета о том, откуда они могли произойти, я всё же получил впечатление, что это не "игра природы".
Казалось, что они вышли из рук человеческих. Два года занимаюсь я отыскиванием подобных камней и, заинтересовав этими вопросами приятеля, даю ему подробное указание местонахождения этих камней, чтобы он мог туда привезти фотографа.
Поездка с фотографом не удалась, а через год я случайно узнал, что давал приятелю ложные указания о месте нахождения камней.
Каждый раз, когда затем я снова принимался за это изыскание, то на моем пути восставали препятствия, которые трудно приписать случайности.
Так, например, в одно прекрасное утро решил я ехать на место, где видел эти камни, с археологом, в надежде, что он разрешит вопрос, давно интересующий меня, и надо же было случиться, чтобы на улице, напротив моего дома вонзился в сапог гвоздь и уколол мне ногу. Сначала я на это не обратил никакого внимания, но когда я дошел до квартиры археолога, боль стала настолько сильной, что я должен был остановиться. Идти дальше оказалось невозможным. Вне себя от негодования, снимаю я с себя сапог и ножом освобождаю подошву от торчащего гвоздя. Смутное воспоминание о прочитанных произведениях Сведенборга восстанавливает в моей памяти следующие строки: "Если духи наказания усматривают в ком-либо дурной поступок или даже дурное намерение, то они карают, причиняя боль в ногу, в руку или в область грудной клетки". Но охваченный любознательностью, которую я считал позволительной и похвальной, я в скором времени сговорился с товарищем возобновить неудавшуюся поездку. Прежде всего нам предстояло отправиться в расположенный среди парка грот, но вход в грот оказался невозможным вследствие непролазной грязи.
Второе место нахождения этих камней, хорошо мне известное, находится в саду, где вокруг дерева лежат большие каменные глыбы, к которым очень легко подойти. Но надо же было, чтобы в то самое утро, когда мы туда отправились, садовнику понадобилось окружить дерево, а с ним и камни целым кольцом цветочных горшков, так что мне невозможно было что-либо показать приятелю. Хорошо фиаско! однако же, возбужденный препятствиями, увлекаю я своего спутника через весь город в знакомый мне двор, где собран целый музей камней. Там наконец удается нам исследовать камни, и я жду блестящих результатов. На дворе нас встречает страшная дворняжка. На её лай сбегаются обитатели дома, и нам приходится кричать о поводе нашего прибытия, чтобы голос наш был услышан. Оказалось, что место, где я видел камни, обведено запирающуюся решеткой, а ключ не находится.
-- Может быть еще есть где-нибудь такие камни? -- спрашивает почти презрительно археолог.
-- Да, но за городом!
Я не хочу утомлять читателя. Скажу лишь, что после целого ряда более или менее неудачных поездок, достигаем мы, наконец, до одной кучи таких камней. Но что за колдовство! Я ничего не мог показать ученому археологу, так как он ничего не видел. Также и я, как бы ослепленный, не видел на камнях ни единого изображения органического существа.
Когда же на следующий день я туда отправился один, то увидел целый зверинец.
Рассказ об этих приключениях я завершу тем, что добавлю, что эти камни надо приписать остаткам доисторической культуры.
Оккультисты приписывают их происхождение человеческому роду времен доисторических и ставят их на одну линию с колоссальными каменными изваяниями островов Востока и пустыни Гоби. О них также упоминает Олаус Магнус, он нашел их в большом количестве на южном берегу Швеции в Остголанде. Сведенборг придает им символическое значение и видит в них остатки ваяния людей серебряного века.
* * *
По тому, что со мной происходило, я заключаю, что таинственные силы не желают допустить, чтобы я сам выбирал своих знакомых, а в особенности, чтобы я кем-либо пренебрег. Я, как все прочие, склонен к симпатиям и пристрастному отношению. В настоящее время я стремлюсь к общению с серьезными людьми, с которыми я мог бы поделиться своими мыслями, не рискуя встретить неуместную и обидную насмешку. Провидение послало мне друга, которого я высоко ценю за чистую атмосферу, окружающую его. Подобно избалованному ребенку начинаю я, подружившись с ним, презирать всех остальных людей с неутонченной душой, не парящих в высях, находящих удовольствие в грубых шутках.
Но стоило мне отойти от всех прежних приятелей, как другу моему пришлось покинуть город, остальных же я уже больше не нахожу, и в моем полном одиночестве приходится мне унижаться и искать общества ничтожных личностей, не входивших в наш приятельский кружок. Однако после целого ряда открытий, сделанных мною в этом направлении, я прихожу к прежнему моему убеждению, что отличие между одним и другим человеком совсем не так велико, как это кажется. Мне приходилось встречать настоящих джентльменов среди простого народа, а сколько находил я неожиданно святых и рыцарей в толпе людей презренных.
С другой стороны принято утверждать следующее: "Дурное общество портит хорошие души". Где же находится дурное общество и где хорошее?
Предположим, как оно действительно и случилось, что я поселился в чужом городе; что же мне делать? Проповедовать чистоту нравов? Совесть говорит мне -- Твоим примером. Но вот никто не берет меня в пример и к чему стоило бы мне направлять на путь истины молодых людей, менее меня согрешивших?
К тому же время пророков кажется прошло. Таинственные силы больше и слышать не хотят о жрецах, так как они сами приняли управление душами, и нечего ходить далеко, чтобы убедиться в этом на примерах.
Один из наших поэтов недавно был предан суду по делу о выпущенном им сборнике стихов, в котором были усмотрены места, вредящие нравственности. Оправданный судом, он всё же не может успокоиться.
В одном из. своих стихотворений вызывал он Предвечного на борьбу даже в том случае, если бы она должна была состояться в преисподней. Получается впечатление, что вызов принят и молодой человек, как сломленная трость, принужден просить милости. В один прекрасный вечер, когда он сидел в веселой компании товарищей, вдруг какая-то неисследованная наукой сила вырывает у него изо рта сигару, так что она падает на пол.
Удивленный, он поднимает сигару и делает вид, что ничего не понимает. Но то же повторяется три раза, Тут маловерный побледнел, как смерть, и убежал, не говоря ни слова и оставив смущенных товарищей.
По дороге домой дерзкого ожидала новая неожиданность. Без видимой причины он вдруг начал как массажисты растирать руками или скорее мять свое тело ставшее действительно от чрезмерного питья чересчур тучным. Этот невольный массаж продолжался две недели; по истечении же этого времени борец счел себя достаточно окрепшим и способным выступить снова на арену. Он снимает отель и приглашает друзей на пир Валтасара, который должен длиться целых три дня. Он хочет доказать свету, как сверхчеловек (Ницше) может побороть демонов вина. Весь первый день пили не прерывая; наступила ночь, а с нею свалился и витязь, Но до того как он сдался, демоны овладевают этой прекрасной душой и причиняют ему такое необузданное безумие, что он выталкивает своих гостей кого в дверь, кого в окно, и тем завершается пир. После этого хозяина отвезли в лечебницу!
Так была мне рассказана эта история, и мне жаль, что я передал ее без слез, которых не может не вызвать это злоключение.
Однако обвиняемый приобрел защитника в лице молодого врача, предложившего ему свое содействие в борьбе.
Будет ли мне позволено сопоставить следующие два факта? Врач защищает богохульника и врач ломает себе ногу. Объяснить ли случаем, что лошадь его испугалась, понесла и опрокинула экипаж? Я только спрашиваю. И как объяснить то, что когда, пролежав несколько месяцев в постели, врач вышел, взгляд его имел странное и дикое выражение человека, который потерял равновесие?
Требует ли это ответа? Во всяком случае, вот конец рассказа. -- Этот врач, добрый малый, неглупый и честный, пришел однажды ко мне в конце лета и пожаловался, что страдает от бессонницы и что ночью его будит странное щекотание и не дает покоя, пока он не встает с кровати. Если же он настойчиво остается лежать, то у него начинается сердцебиение.
-- Как вы об этом думаете? -- спросил он, ожидая моего ответа с нескрываемым беспокойством.
-- То же было и со мной! -- возразил я.
-- Как же вы излечились?
Было ли это малодушие или я повиновался внутреннему голосу, но я ответил:
-- Я принимал сальфонал.
На лице его выразилось разочарование, но я помочь ему был не в силах.
IV. Чудо
После трех месяцев жестокой зимы показались первые предвестники весны. Оттаивает оцепенелый человеческий разум, и засеянные под снегом семена начинают пускать ростки. Многое произошло, и вместо того, чтобы отталкивать от себя неопровержимые факты, как основанные на случае или на случайном совпадении обстоятельств, их наблюдают, собирают и из них выводятся заключения. Сначала казалось, что люди смеются над собственным суеверием, потом смех замирает, и не знаешь, во что верить. Происходят чудеса, и это ежедневно, но по желанию нельзя произвести чуда.
Однажды иду я в обеденное время через базарную площадь, в этот час пустую. Уж давно страдая боязнью пустоты, иду я с нескрываемым трепетом по открытой площади. На этот же раз вследствие утомления от усиленной работы и особенной нервности вид пустого базара производит на меня мучительное впечатление, так что я невольно Испытываю странное желание "сделаться невидимым", чтобы избавиться от любопытных взоров прохожих. Я склоняю голову, опускаю взор на каменную мостовую, и мне кажется, что я съежился замкнулся в себе, преградив доступ наружным оглушениям, и как бы куда-то удалился от окружающей среды.
Через мгновение, когда я повернул на улицу, меня сзади окликнули три знакомых голоса. Я останавливаюсь.
-- По какой дороге шел ты?
-- Через базар.
-- Не может быть! Мы стояли здесь на углу, ожидая тебя, чтобы вместе идти обедать!
-- Я уверяю вас...
-- Так ты сделался невидимкой?
-- Нет ничего невозможного!
По крайней мере для тебя! -- Передают самые удивительные вещи, будто бы случавшиеся с тобой.
-- Я сам что-то слышал: будто меня видели на Дунае, когда я был в Париже.
Этот случай действительно был, но в то время я думал, что бывают видения, не основанные на действительности. И я просто скорей шутки ради припомнил эти слухи.
В этот день я ужинал один в маленьком зале трактирчика. Вошел незнакомый мне господин, который видимо искал кого-то. Незаметно было, чтобы он обратил на меня внимание, хотя он оглядывал все столики; и полагая, что он один в зале, он начал вздыхать и сам с собой разговаривать. Желая обратить на себя его внимание, я ударяю вилкой по стакану. Незнакомец вздрогнул, видимо удивившись, что не один, замолчал и вышел.
С того времени начал я задумываться над вопросами дематериализации, признаваемой оккультистами. А доказательства, как нарочно, следовали одно за другим.
Через неделю после этого внимание мое возбудило новое странное происшествие. Дело было в среду, когда трактир всегда переполнен приезжими из деревень вследствие базарного дня. Желая избежать шума и тесноты, мой приятель, с которым я обыкновенно обедаю, заказал заранее отдельную комнату для того, чтобы там спокойно пообедать, а так как он пришел до меня, то ожидал меня в передней и позвал с собой наверх. Но для большей скорости мы решили закусить в общем зале. Итак, следую я за обоим приятелем недовольный, потому что терпеть не могу пьяных мужиков. Мы прошли не без труда через целую толпу народа и дошли до закусочного стола, возле которого, впрочем, находился лишь один весьма миролюбивый на вид человек.