Спенсер Герберт
Абсолютная политическая этика

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Absolute Political Ethics.
    Текст издания: журнал Русская Мысль", кн. III, 1890.

Абсолютная политическая этика.

(Статья Герберта Спенсера изъ "The Nineteenth Century", January, 1890).

   Жизнь на островахъ Фиджи въ то время, когда на нихъ поселился Томасъ Уилльямсъ {Миссіонеръ, проповѣдывавшій христіанство на островахъ Фиджи и Ротума и, вмѣстѣ съ тѣмъ, этнографъ, сообщившій много свѣдѣній о бытѣ и нравахъ жителей группы Фиджи. Прим. перев.}, должна была быть болѣе, чѣмъ неудобна. Всякаго, кто проходилъ мимо расположенныхъ въ рядъ девятисотъ камней, которыми Undreundre обозначилъ число поглощенныхъ имъ человѣческихъ жертвъ, должны были днемъ тревожить непріятныя мысли, а ночью посѣщать ужасныя сновидѣнія. Человѣкъ, лишившійся нѣсколькихъ пальцевъ за нарушеніе церемоніала или бывшій свидѣтелемъ того, какъ вождь убилъ его сосѣда за недостаточно почтительное обращеніе съ нимъ, и помнившій, какъ король Таноа отрубилъ руку у его двоюроднаго брата, изжарилъ и съѣлъ ее въ его присутствіи и затѣмъ велѣлъ изрубить его въ куски, нерѣдко долженъ былъ переживать тяжелыя минуты. Съ другой стороны, раболѣпныя чувства не могли не вкрадываться въ душу женщинъ, слышавшихъ, какъ Tui Thakan восхвалялъ своего умершаго сына за его жестокость и говорилъ, что "онъ былъ способенъ убить своихъ собственныхъ женъ, еслибъ онѣ оскорбили его, и послѣ этого съѣсть ихъ". Счастье не могло царить въ такомъ обществѣ, гдѣ каждый рисковалъ очутиться однимъ изъ десяти человѣкъ, кровью которыхъ окроплялась палуба новаго челнока,-- " общества, гдѣ умерщвленіе даже безобидныхъ личностей считалось не преступленіемъ, а доблестью, и гдѣ каждому было извѣстно, что ненасытное честолюбіе его сосѣда вело его къ одной цѣли -- сдѣлаться признаннымъ убійцею. Однако, даже на островахъ Фиджи смертоубійство должно было совершаться съ нѣкоторою умѣренностью. Или намъ слѣдуетъ, быть можетъ, не торопиться съ заключеніемъ, что неограниченное смертоубійство имѣло бы слѣдствіемъ пресѣченіе общества?
   О размѣрахъ, въ которыхъ подвергаются опасности владѣнія каждаго человѣка среди жителей Белуджистана, благодаря хищническимъ инстинктамъ ихъ сосѣдей, можно судить по тому факту, что сна каждомъ полѣ воздвигнута небольшая глиняная башня, гдѣ владѣльцы вмѣстѣ съ своими слугами стерегутъ свои продукты". Если мятежное состояніе общества, о которомъ намъ повѣствуетъ исторія первобытныхъ временъ, не показываетъ намъ съ такою яркостью, до какой степени привычка присвоивать себѣ чужое имущество препятствуетъ общественному благополучію и индивидуальному спокойствію, то все же оно не позволяетъ намъ сомнѣваться въ послѣдствіяхъ этой привычки. Не много найдется смѣлыхъ людей, желающихъ оспаривать тотъ выводъ, что если каждый человѣкъ, вмѣсто того, чтобы заниматься дальнѣйшимъ производствомъ, употребляетъ свое время на охраненіе добытыхъ имъ продуктовъ отъ грабителей, то соразмѣрно этому производство въ цѣломъ должно уменьшиться и возможность пропитанія всѣхъ и каждаго будетъ достигаться менѣе удовлетворительнымъ образомъ. И очевидно, что если каждый будетъ простирать за извѣстные предѣлы привычку удовлетворять своимъ потребностямъ, обкрадывая своего сосѣда, то общество должно разрушиться: одинокая жизнь окажется болѣе предпочтительною.
   Одинъ изъ моихъ умершихъ пріятелей, говоря о разныхъ приключеніяхъ въ своей жизни, разсказывалъ мнѣ, что въ молодости онъ хотѣлъ устроиться въ Испаніи въ качествѣ коммиссіоннаго агента. Однажды, когда сну не удавалось никакимъ путемъ, несмотря на жалобы и упреки, получить вознагражденіе отъ купца, выписавшаго чрезъ него товаръ, онъ рѣшился пустить въ ходъ послѣднее средство: отправился къ этому человѣку на домъ и явился передъ нимъ съ пистолетомъ въ рукѣ, -- этотъ пріемъ имѣлъ желанный результатъ: долгъ былъ уплаченъ. Предположите теперь, что всюду пришлось бы понуждать людей къ соблюденію договоровъ болѣе или менѣе насильственными мѣрами. Предположите, что владѣлецъ угольныхъ копей въ Дербиширѣ, пославъ въ Лондонъ обозъ къ торговцу углемъ, долженъ былъ бы всякій разъ отправлять въ городъ толпу углекоповъ, чтобы останавливать фуры и выпрягать лошадей, пока торговецъ не расплатится. Предположите, что сельскій рабочій или ремесленникъ постоянно находился бы подъ сомнѣніемъ, выплатятъ ли ему въ концѣ недѣли жалованье по уговору, или же онъ получитъ только половину его или ему придется ждать его въ теченіе цѣлыхъ шести мѣсяцевъ. Предположите, что ежедневно въ каждой лавкѣ происходили бы стычки между лавочникомъ и покупателемъ: одинъ хотѣлъ бы получить деньги, не выдавая товара, а другой -- получить товаръ, не платя денегъ. Что сталось бы въ такомъ случаѣ съ обществомъ? Что сталось бы съ его производительною и распредѣляющею промышленностью? Развѣ будетъ опрометчиво придти къ заключенію, что промышленная кооперація (по крайней мѣрѣ, добровольная) прекратилась бы?
   "Къ чему эти нелѣпые вопросы?-- спрашиваетъ нетерпѣливый читатель.-- Конечно, всякій знаетъ, что убійство, нападеніе, кража, мошенничество, нарушеніе договоровъ и т. д. противорѣчатъ общественному благополучію что тотъ, кто совершаетъ ихъ, долженъ подвергнуться наказанію". У меня наготовѣ нѣсколько возраженій. Во-первыхъ, я весьма радъ, что эти вопросы называютъ нелѣпыми, ибо это говоритъ о присутствіи въ людяхъ сознанія, что отвѣты такъ очевидны сами по себѣ, что нелѣпо предполагать возможность какихъ-либо иныхъ отвѣтовъ. Мое второе возраженіе заключается въ томъ, что я не желаю настаивать на вопросѣ -- знаемъ ли мы эти вещи, а желаю настаивать на вопросѣ -- какъ знаемъ мы эти вещи. Можемъ ли мы узнать ихъ и узнаемъ ли мы ихъ, созерцая необходимость такого положенія, или же мы должны прибѣгнуть къ "индукціямъ, основаннымъ на тщательномъ наблюденіи и опытѣ"? Прежде чѣмъ проводить и усиливать законы противъ убійства, не должны ли мы справиться объ общественномъ благосостояніи и индивидуальномъ счастіи въ такихъ мѣстностяхъ, гдѣ убійство господствуетъ, и присмотрѣться, значительнѣе ли благосостояніе и счастіе въ тѣхъ мѣстностяхъ, гдѣ убійство рѣдко случается? Слѣдуетъ ли допустить, чтобы кража продолжалась до того времени, когда, собравъ и вычисливъ результаты въ тѣхъ странахъ, гдѣ воры преобладаютъ, и въ тѣхъ, гдѣ ихъ немного, мы увидимъ при посредствѣ индукціи, что благоденствіе увеличивается тамъ, гдѣ каждый человѣкъ имѣетъ возможность сохранять за собою то, что онъ выработалъ? И надо ли доказывать накопленіемъ очевидныхъ фактовъ, что нарушенія договоровъ являются помѣхою для производства и обмѣна и лишаютъ всѣхъ и каждаго тѣхъ выгодъ, которыя пріобрѣтаются, благодаря взаимной зависимости? Въ-третьихъ, эти примѣры дѣйствій, которыя, достигнувъ крайнихъ предѣловъ, причиняютъ общественное распаденіе, а въ менѣе значительныхъ размѣрахъ препятствуютъ общественной кооперація и ея выгодамъ,-- эти примѣры приведены мною съ цѣлью спросить, въ чемъ заключается ихъ общая черта? Въ каждомъ изъ подобныхъ дѣйствій мы усматриваемъ нападеніе -- образъ жизни, прямо сталкивающійся съ образомъ жизни другаго человѣка. Отношеніе между усиліемъ и вытекающею изъ него выгодой въ одномъ человѣкѣ или совершенно уничтожается, или отчасти нарушается поступками другаго человѣка. Если допустить, что жизнь можетъ поддерживаться только извѣстными проявленіями дѣятельности (изъ которыхъ внутреннія существуютъ у всѣхъ безъ исключенія, а внѣшнія существуютъ у всѣхъ, кромѣ паразитовъ и незрѣлыхъ существъ), то слѣдуетъ признать, что когда однородныя существа составляютъ ассоціацію, то необходимыя проявленія дѣятельности должны подвергнуться взаимному ограниченію и что высшая жизнь можетъ имѣть мѣсто лишь тогда, когда значительная доля существъ, составившихъ ассоціацію, въ силу своихъ природныхъ свойствъ, остается въ упомянутыхъ предѣлахъ. Ограниченія, установленныя такимъ общимъ путемъ, могутъ, очевидно, развиться въ частныя ограниченія, касающіяся того или другаго образа дѣйствій. И такъ, вотъ, по-моему, апріорныя истины, которыя возможно познавать при созерцаніи условій, аксіомныя истины, имѣющія подобное же отношеніе къ этикѣ, какое имѣютъ математическія аксіомы къ точнымъ наукамъ.
   Я не хочу сказать, что эти аксіомныя истины доступны всѣмъ. Для того, чтобы постичь ихъ, какъ и для того, чтобы постичь болѣе простыя аксіомы, требуется извѣстный умственный ростъ и извѣстная умственная дисциплина. Въ Трактатѣ о натуральной философіи профессоровъ Томсена и Тэта говорится, что "физическія аксіомы аксіомны только для тѣхъ, кто обладаетъ достаточными свѣдѣніями о дѣйствіи физическихъ причинъ, чтобы сразу видѣть ихъ непреложность". Безъ сомнѣнія, это фактъ, и фактъ знаменательный. Пахарь не можетъ составить себѣ понятія объ аксіомѣ, что дѣйствіе и противодѣйствіе равны и противуположны. Во-первыхъ, у него нѣтъ достаточно обобщеннаго понятія о дѣйствіи -- онъ не соединилъ въ одно понятіе движете отъ себя и къ себѣ, ударъ кулака, обратный толчокъ ружья и притяженіе планеты. Еще труднѣе допустить, чтобы онъ имѣлъ обобщенное понятіе о противодѣйствіи. Да если бы у него и были оба эти понятія, то вѣроятно, что при его недостаточной способности къ полученію представленій онъ не съумѣлъ бы пригнать необходимое равенство. Такъ и эти апріорныя этическія истины. Если бы какой-нибудь теоретикъ изъ среды рабскаго племени на островахъ Фиджи, смотрѣвшаго на себя какъ на пищу для вождей, высказалъ бы ту мысль, что можетъ наступить такое положеніе дѣлъ, при которомъ люди не станутъ пожирать другъ друга, то подразумѣваемое подъ этими словами убѣжденіе, что они могутъ когда-нибудь научиться уважать жизнь другъ друга, было бы осуждено, какъ рѣшительно не имѣющее оправданія на опытѣ, и сочтено годнымъ лишь для вздорнаго умозрителя. Факты, доставляемые ежедневнымъ наблюденіемъ, дѣлаютъ очевиднымъ для жителя Белуджистана, стоящаго на стражѣ въ своей глиняной башнѣ, что обладаніе имуществомъ можетъ поддерживаться лишь силою, и, по всей вѣроятности, едва ли способенъ онъ понять, что существуютъ границы, которыя, при взаимномъ ихъ признаніи, могутъ исключить нападенія и при которыхъ окажется ненужнымъ сторожить поля: только нелѣпому идеалисту (если предположить, что подобная вещь извѣстна ему) могла бы придти въ голову такая возможность. И даже относительно нашихъ собственныхъ предковъ въ феодальныя времена можно сдѣлать такое заключеніе, что имъ, постоянно ходившимъ вооруженными и нерѣдко искавшимъ убѣжища въ крѣпостяхъ, мысль о мирномъ состояніи общества показалась бы смѣшною, а убѣжденіе въ томъ, что между притязаніями людей въ преслѣдованіи жизненныхъ цѣлей можетъ явиться признанное равенство и постепенное прекращеніе нападеній, едва ли было бы для нихъ постижимо. Но съ тѣхъ поръ, какъ правильное соціальное состояніе поддерживалось цѣлымъ рядомъ поколѣній,-- съ тѣхъ поръ, какъ въ ежедневныхъ сношеніяхъ люди рѣдко прибѣгаютъ къ насилію, обыкновенно уплачиваютъ то, что имъ слѣдуетъ уплатить, и, въ большинствѣ случаевъ, столь же уважаютъ притязанія слабаго, какъ и притязанія сильнаго,-- съ тѣхъ поръ, какъ они воспитываются въ той мысли, что всѣ люди равны предъ закономъ, и видятъ ежедневно, какъ судебныя рѣшенія вращаются вокругъ вопроса, нарушилъ или нѣтъ одинъ гражданинъ равныя права другаго,-- съ тѣхъ поръ въ умѣ каждаго существуютъ матеріалы для составленія понятія о такомъ режимѣ, при которомъ дѣйствія человѣка взаимно ограничены и гдѣ поддержаніе согласія зависитъ отъ уваженія къ границамъ. Съ тѣхъ поръ возникла способность видѣть, что взаимныя ограниченія необходимы тамъ, гдѣ жизнь протекаетъ въ сосѣдствѣ съ другими людьми, и видѣть, что тамъ по необходимости являются опредѣленные разряды стѣсненій, примѣнимыхъ къ опредѣленнымъ классамъ дѣйствій. И нѣкоторымъ, хотя, кажется, не многимъ, стало ясно, что тамъ складывается апріорная система политической этики, -- система, при которой люди, сходные между собою по натурѣ и, въ силу своихъ природныхъ свойствъ, въ значительной мѣрѣ самопроизвольно воздерживающіеся отъ нарушенія чужихъ правъ, могутъ работать сообща, безъ столкновенія другъ съ другомъ и съ величайшею пользой для всѣхъ и каждаго.
   "Но люди не вполнѣ сходны между собою по натурѣ и нельзя ожидать, чтобы они сдѣлались таковыми. Съ другой стороны, они не обладаютъ такими природными свойствами, въ силу которыхъ каждый изъ нихъ столько же заботился бы о притязаніяхъ своего сосѣда, какъ о своихъ собственныхъ, и мало вѣроятія, чтобы они когда-нибудь пріобрѣли подобныя свойства. Слѣдовательно, ваша абсолютная политическая этика есть идеалъ, недостижимый для дѣйствительности". Это совершенно вѣрно. Тѣмъ не менѣе, какъ это ни кажется вѣрно, изъ этого ничуть не вытекаетъ, что нѣтъ надобности въ абсолютной политической этикѣ. Можно доказать противуположное съ достаточною очевидностью. Мы объяснимъ этотъ парадоксъ посредствомъ сравненія.
   Существуетъ отдѣлъ физики, называемый отвлеченною механикой или абсолютною механикой,-- абсолютною въ томъ смыслѣ, что ея предложенія не провѣряются (are unqualified). Она касается статики и динамики въ ихъ чистыхъ формахъ,-- имѣетъ дѣло съ силами и движеніями, которыя разсматриваются, какъ свободныя отъ всякихъ препятствій, происходящихъ отъ тренія, сопротивленія посредниковъ (media) и спеціальныхъ свойствъ матеріи. Если она проводитъ законъ движенія, то она не признаетъ ничего, видоизмѣняющаго проявленія этого закона. Если она формулируетъ свойства рычага, то она трактуетъ о нихъ, подразумѣвая строго прямой и невѣсомый рычагъ,-- рычагъ невозможный въ дѣйствительности. Ея теорія о винтѣ предполагаетъ винтъ неспособнымъ къ тренію, а когда рѣчь идетъ о клинѣ, то предполагается безусловная несжимаемость.
   Такимъ образомъ, ея истины никогда не обнаруживаются опытомъ. Даже тѣ движенія небесныхъ тѣлъ, которыя выводятся изъ ея предложеній, всегда болѣе или менѣе спутаны, а на землѣ тѣ заключенія, которыя приходится выводить изъ нихъ, весьма значительно отклоняются отъ результатовъ, достигаемыхъ посредствомъ опытовъ. Тѣмъ не менѣе, эта система идеальной механики необходима для руководства къ дѣйствительной механикѣ. Инженеръ долженъ отнестись къ ея предложеніямъ, какъ вѣрнымъ въ цѣломъ, прежде чѣмъ онъ начнетъ провѣрять (qualify) ихъ, принимая въ разсчетъ свойства употребляемыхъ имъ матеріаловъ. Путь, который совершилъ бы метательный снарядъ, еслибъ онъ былъ подчиненъ только силѣ толчка и притяженію земли, долженъ быть принятъ во вниманіе, хотя такой путь никогда не совершается: иначе нельзя сдѣлать поправки касательно сопротивленія воздуха. То-есть, хотя, при посредствѣ эмпирическихъ методовъ, прикладная или относительная механика и можетъ быть развита до значительныхъ размѣровъ, но она не можетъ достигнуть высокаго развитія безъ помощи абсолютной механики. То же самое мы видимъ и здѣсь. Относительная политическая этика или этика, трактующая о справедливости и. несправедливости въ общественныхъ дѣлахъ, какъ отчасти опредѣляемыхъ измѣняющимися обстоятельствами, не можетъ подвигаться впередъ, не принимая въ соображеніе справедливости и несправедливости, разсматриваемыхъ отдѣльно отъ измѣняющихся обстоятельствъ, не можетъ обойтись безъ абсолютной политической этики, а предложенія этой послѣдней, выводимыя изъ условій, среди которыхъ протекаетъ жизнь въ какой-либо ассоціаціи (associated state), не принимаютъ въ разсчетъ спеціальныхъ обстоятельствъ какой-либо частной ассоціаціи.
   А теперь обратите вниманіе на одну истину, повидимому, совершенно ускользающую отъ наблюденія, а именно, что рядъ дедукцій, къ которымъ мы приходимъ такимъ образомъ, доказывается громадною, неизмѣримою индукціей или, скорѣе, громадною суммой обширныхъ индукцій. Ибо что такое законы и судебныя системы всѣхъ цивилизованныхъ націй и всѣхъ обществъ, возвысившихся надъ варварскимъ состояніемъ? Что значитъ тотъ фактъ, что всѣ народы открыли необходимость карать убійство, по большей части, смертью? Какъ это случалось, что тамъ, гдѣ люди достигли значительнаго прогресса, кража воспрещается закономъ подъ страхомъ наказанія? Почему вмѣстѣ съ дальнѣйшимъ движеніемъ впередъ замѣчается общее усиленіе договоровъ? И въ чемъ лежитъ причина того, что среди вполнѣ цивилизованныхъ народовъ подлоги, пасквили и разныя не столь важныя обиды подавляются болѣе или менѣе суровымъ способомъ? Нельзя указать этому иной причины, кромѣ общаго единообразія въ опытѣ людей, показывающаго имъ, что обиды, наносящія прямой вредъ обижаемымъ индивидуумамъ, наносятъ косвенный вредъ обществу. Цѣлые ряды поколѣній были вынуждены, въ силу наблюденій, признать эту истину, и цѣлые ряды поколѣній развивали все въ большихъ подробностяхъ запретительныя мѣры. Иными словами, вышеупомянутый основной принципъ и его выводы, къ которымъ мы пришли à priori, доказываются безчисленными случаями à posteriori. Всюду обнаруживалось стремленіе провести дальше на практикѣ предписанія теоріи -- согласовать системы закона съ требованіями абсолютной политической этики: если не сознательно, то, по крайней мѣрѣ, безсознательно. Больше того, развѣ эта истина не очевидна въ самомъ названіи, прилагаемомъ къ преслѣдуемой цѣли -- "справедливость" или "равенство"? Равенство чего? Нельзя дать на это отвѣта, не признавъ (быть можетъ, это будетъ смутное признаніе, но все же признаніе) вышеизложенной доктрины.
   Такимъ образомъ, вмѣсто того, чтобы охарактеризовать меня, какъ человѣка, вѣрующаго въ "длинныя цѣпи дедукціи изъ отвлеченныхъ этическихъ предположеній" (assumptions), слѣдовало бы охарактеризовать меня, какъ человѣка, вѣрующаго въ простыя дедукціи изъ отвлеченныхъ этическихъ необходимостей,-- въ дедукціи, доказываемыя неисчислимыми наблюденіями и опытами полуцивилизованнаго и цивилизованнаго человѣчества во всѣхъ вѣкахъ и странахъ. Или, скорѣе, слѣдовало бы охарактеризовать меня, какъ человѣка, который, разсматривая преграды, всюду воздвигнутыя противъ различныхъ правонарушеній и видя во всѣхъ нихъ общій принципъ, всюду предписываемый требованіями ассоціаціи (associated state), продолжаетъ развивать выводы этого общаго принципа при посредствѣ дедукціи, и оправдывать какъ дедукціи, такъ и заключенія, эмпирически достигнутыя законодателями, показывая ихъ взаимное соотвѣтствіе. Этотъ методъ дедукціи, провѣряемой индукціей, есть методъ развитой науки вообще. Я не думаю, чтобы неодобреніе, въ какихъ бы значительныхъ размѣрахъ и въ какой бы сильной формѣ оно ни было выражено, могло побудить меня оставить этотъ методъ и измѣнить мой "образъ мыслей".
   И такъ, слѣдуетъ ли намъ понимать, что подъ этимъ внушительнымъ заглавіемъ Абсолютная политическая этика подразумѣвается теорія необходимыхъ стѣсненій, налагаемыхъ закономъ на дѣйствія гражданъ -- этическая гарантія для системъ законовъ и ничего болѣе? Ее если даже предположить, что я долженъ былъ бы отвѣтить на этотъ вопросъ утвердительно (чего я не дѣлаю), все-таки, осталось бы довольно простора для оправданія этого заглавія. Имѣя своимъ предметомъ все то, что включаетъ въ себѣ слово "справедливость", какъ формулируемое закономъ, такъ и совершаемое законными дѣйствіями, это заглавіе можетъ покрыть собою достаточно обширную площадь. Едва ли нужно было бы упоминать объ этомъ, еслибъ не странная неправильность мышленія, къ которой повсемѣстно приводить насъ привычка.
   Точь-въ-точь какъ, говоря о знаніи, мы вполнѣ игнорируемъ тѣ обиходныя свѣдѣнія объ окружающихъ предметахъ, одушевленныхъ и неодушевленныхъ, которыя мы пріобрѣли въ дѣтствѣ и безъ которыхъ насъ не замедлила бы постигнуть смерть, и думаемъ исключительно о гораздо менѣе существенныхъ знаніяхъ, добытыхъ въ школѣ и въ гимназіи или по черпнутыхъ изъ книгъ и разговоровъ -- точь-въ-точь, какъ, думая о математикѣ, мы подразумѣваемъ подъ этимъ названіемъ только высшія группы ея истинъ и опускаемъ болѣе простую группу, составляющую ариѳметику, хотя для прохожденія жизненнаго поприща эта послѣдняя важнѣе всѣхъ остальныхъ, взятыхъ вмѣстѣ, такъ и въ тѣхъ случаяхъ, когда мы разсуждаемъ о политикѣ и политической этикѣ, мы нисколько не имѣемъ въ виду тѣхъ частей ея, которыя содержатъ въ себѣ все, что въ ней есть основнаго и давно установленнаго. Слово "политическій" вызываетъ представленіе о партійныхъ спорахъ, министерскихъ перемѣнахъ, предстоящихъ выборахъ, или же о гомрулѣ, о планѣ (Land Pnrchase) выкупа земли, о мѣстномъ самоуправленіи (Local Option) или о движеніи въ пользу восьмичасоваго рабочаго дня. Рѣдко это слово соединяется съ мыслью о реформѣ закона или о болѣе совершенной судебной организаціи, или объ обновленіи полиціи. А если этика и принимается въ разсчетъ, то въ связи съ нравственностью парламентской борьбы или заявленій кандидатовъ или избирательныхъ подкуповъ. Однако, стоитъ намъ только взглянуть на опредѣленіе политики ("та часть этики, которая заключается въ охраненіи порядка среди націи или въ государствѣ и въ управленіи ими съ цѣлью поддержанія въ нихъ безопасности, мира и благоденствія"), и мы увидимъ, что общепринятое понятіе грѣшитъ опущеніемъ главной "части. Стоитъ намъ только поразмыслить о томъ, какимъ относительно громаднымъ факторомъ въ жизни каждаго человѣка оказывается безопасность личности, неприкосновенность дома и собственности и утвержденіе правъ, и мы увидимъ, что выключена не только самая значительная, но и самая существенная часть. Отсюда слѣдуетъ, что нелѣпость кроется не въ понятіи абсолютной политической этики, а въ игнорированіи ея предмета. Если возможно считать абсолютными запретительныя мѣры противъ убійства, кражи со взломомъ, подлоговъ и всякихъ другихъ нападеній, не навлекая на себя упрека въ нелѣпости, то невозможно навлечь на себя подобный упрекъ, когда считаешь абсолютною этическую систему, воплощающую въ себѣ эти запретительныя мѣры.
   Остается прибавить, что, помимо дедукцій, доказываемыхъ, какъ мы видѣли, громадными суммами индукцій, могутъ быть выводимы и другія дедукціи, не доказываемыя подобнымъ образомъ,-- дедукціи, выводимыя изъ тѣхъ же данныхъ, но не имѣющія соотвѣтственныхъ опытовъ,"которые позволили бы сказать о нихъ да или нѣтъ. Такія дедукціи могутъ быть основательны или неосновательны, и я думаю, что въ моемъ первомъ сочиненіи, написанномъ сорокъ лѣтъ тому назадъ и давно уже изъятомъ изъ обращенія, есть нѣсколько неосновательныхъ дедукцій. Но отвергнуть принципъ и методъ вслѣдствіе нѣсколькихъ неосновательныхъ дедукцій было бы почти такъ же умѣстно, какъ обрушиться съ гнѣвомъ на ариѳметику изъ-за ошибокъ, сдѣланныхъ въ нѣкоторыхъ ариѳметическихъ вычисленіяхъ.
   Я возвращаюсь теперь къ вопросу, поставленному выше,-- подразумѣвается ли подъ абсолютною политическою этикой только этическая гарантія для системъ закона и ничего болѣе,-- къ вопросу, относительно котораго я сдѣлалъ отрицательный выводъ? Теперь же я долженъ отвѣтить, что она захватываетъ еще другую сферу, одинаково обширную, если и менѣе важную. Ибо, помимо отношеній между гражданами, взятыми, какъ индивидуумы, существуютъ отношенія между корпораціей гражданъ (the incorporated body) и гражданиномъ. И по поводу этихъ отношеній между государствомъ и человѣкомъ абсолютная политическая этика точно такъ же произноситъ свои приговоры, какъ и по поводу отношеній между отдѣльными личностями. Ея приговоры касательно отношеній между отдѣльными личностями суть выводы изъ ея первоначальной истины, что дѣятельность каждаго въ преслѣдованіи жизненныхъ цѣлей можетъ быть справедливо ограничена лишь одинаковою дѣятельностью другихъ людей, сходныхъ между собою по натурѣ (ибо этотъ принципъ не разсматриваетъ рабскихъ обществъ или такихъ обществъ, гдѣ одна раса господствуетъ надъ другою), а ея приговоры касательно отношеній между человѣкомъ и государствомъ суть выводы изъ родственной истины, что дѣятельность каждаго гражданина можетъ быть справедливо ограничена корпораціей гражданъ лишь настолько, насколько это необходимо для обезпеченія за нимъ остальнаго. Это дальнѣйшее ограниченіе есть необходимая принадлежность милитаризма, и должно продолжаться пока, кромѣ провинностей (криминальностей) индивидуальнаго нападенія, продолжаются провинности (криминальности) нападенія международнаго.
   Ясно, что стремленіе къ охраненію общества должно имѣть преимущество предъ охраненіемъ индивидуумовъ, взятыхъ порознь, такъ какъ охраненіе каждаго индивидуума и поддержаніе его способности преслѣдовать жизненныя цѣли находится въ зависимости отъ охраненія общества. Поэтому стѣсненія, налагаемыя на его дѣйствія военными требованіями и необходимостью быть готовымъ къ войнѣ, когда она вѣроятна, имѣютъ право на защиту въ этическомъ смыслѣ.
   И здѣсь мы наталкиваемся на множество вопросовъ, и вопросовъ запутанныхъ, съ которыми имѣетъ дѣло относительная политическая этика. Указывая въ самомъ началѣ на этотъ контрастъ, я говорилъ объ "абсолютной политической этикѣ или той этикѣ, которая должна бы быть, въ отличіе отъ относительной политической этики или той этики, которая въ настоящее время, насколько это возможно, приближается къ ней"; и еслибъ на это различеніе обратили хоть сколько-нибудь вниманія, то не оказалось бы надобности въ возникновеніи полемики. Здѣсь я долженъ прибавить, что требованія, предъявляемыя относительною политическою этикой, измѣняются вмѣстѣ съ характеромъ общества, первоначально опредѣляемымъ тѣми размѣрами, въ которыхъ нужна защита противъ другихъ обществъ. Тамъ, гдѣ международная вражда велика и гдѣ соціальная организація должна приноровляться къ воинственной дѣятельности, принужденіе, налагаемое на индивидуумовъ государствомъ, такъ значительно, что почти уничтожаетъ ихъ свободу дѣйствія и дѣлаетъ ихъ рабами государства; а тамъ, гдѣ это проистекаетъ изъ требованій оборонительной войны (однако, не наступательной), относительная политическая этика представляетъ оправданіе. Наоборотъ, когда милитаризмъ ослабляется, уменьшается и необходимость какъ въ той подчиненности индивидуумовъ, которая требуется для сплоченія ихъ въ боевую машину, такъ и въ той дальнѣйшей подчиненности, которая заключается въ снабженіи этой боевой машины средствами для существованія; и по мѣрѣ того, какъ происходитъ эта перемѣна, все болѣе и болѣе уменьшается оправданіе (warrant) государственнаго принужденія, представляемое относительною политическою этикой.
   Очевидно, нечего и думать о томъ, чтобы входить здѣсь въ обсужденіе поднятыхъ нами сложныхъ вопросовъ. Достаточно будетъ указать на нихъ, какъ это сдѣлано выше. Если мнѣ удастся окончить IV часть началъ этики, трактующую о "справедливости", изъ которой въ настоящее время написаны только первыя главы, тогда я надѣюсь остановиться подобающимъ образомъ на этихъ отношеніяхъ между этикою въ прогрессивномъ состояніи и этикою въ томъ состояніи, которое есть цѣль прогресса,-- цѣль, всегда долженствующая быть признанной, хотя она не можетъ быть достигнута на самомъ дѣлѣ.
   Я могъ исправить имѣющія большую важность ложныя представленія, о которыхъ я велъ рѣчь въ предъидущихъ отдѣлахъ, исправить ихъ посредствомъ объясненія, по большей части объективнаго: я дѣлалъ только намеки на то, что касается личностей въ трактуемомъ предметѣ. Но остаются еще другія, имѣющія большую важность, ложныя представленія, съ которыми я не могу поступить такимъ же образомъ. Жизнь ставитъ намъ порою альтернативы, равно непріятныя, и выбрать ту или другую изъ нихъ бываетъ невыгодно. Теперь я вижу себя вынужденнымъ остановить свой выборъ на одной изъ двухъ подобныхъ альтернативъ. Говоря обо мнѣ, профессоръ Гёксли упоминаетъ о "пропасти, находящейся между его образомъ мыслей и моимъ"; этимъ онъ хочетъ дать понять, что такъ какъ онъ считаетъ свой собственный "образъ мыслей" правильнымъ, то мой образъ мыслей, отдѣленный отъ его образа мыслей цѣлою пропастью, долженъ быть крайне ошибоченъ. Такъ какъ подразумѣваемое подъ этими словами осужденіе моего "образа мыслей" касается не только разсматриваемаго вопроса, но и многихъ другихъ, и такъ какъ оно выражено не анонимнымъ критикомъ, а критикомъ, заявленія котораго будутъ приняты съ довѣріемъ, то я очутился лицомъ къ лицу съ слѣдующею дилеммой: или я долженъ пассивно согласиться съ его оскорбительною характеристикой, или же показать, что она несправедлива, чего я не могу сдѣлать, не описавъ или не изъяснивъ своего "образа мыслей". Это, конечно, непріятная задача, и задача, отъ которой чувство самоуваженія обыкновенно заставляетъ отказываться. Но какъ она ни непріятна, я чувствую себя вынужденнымъ приступить къ ея исполненію.
   Нѣсколько лѣтъ тому назадъ профессоръ Гёксли подвергнулъ критикѣ ту политическую систему, которой я придерживаюсь, и озаглавилъ свою статью: Административный нигилизмъ. Такъ какъ эта доктрина включаетъ въ себѣ защиту правительственныхъ дѣйствій для подавленія не только преступленій, но и не столь важныхъ провинностей, то я указалъ, что если ее слѣдуетъ называть "административнымъ нигилизмомъ", то, тѣмъ болѣе, восемь запретительныхъ постановленій въ десяти заповѣдяхъ должны быть названы этическимъ нигилизмомъ. Несмотря на это, профессоръ Гёксли счелъ свое заглавіе подходящимъ и продолжалъ употреблять его въ послѣднемъ изданіи своихъ Critiques and Addresses. Признаваемая мною политическая доктрина остается неизмѣнною, но взглядъ на нее профессора Гёксли, повидимому, принялъ обратное направленіе. Недавно онъ напыщенно предостерегалъ меня противъ попытокъ охранять здоровье и исцѣлять недуги организма, гораздо болѣе сложнаго, чѣмъ человѣческое тѣло", руководствуясь "длинными цѣпями дедукціи изъ отвлеченныхъ этическихъ предположеній". Такимъ образомъ, выставляя меня человѣкомъ, совершенно отвергающимъ администрацію, меня, въ то же время, выставляютъ человѣкомъ, защищающимъ опасные административные методы исцѣленія недуговъ политическаго тѣла. Мою политику характеризуютъ то какъ политику бездѣйствія, то какъ политику опрометчиваго дѣйствія. Эти двѣ характеристики примѣняются къ одному и тому же разряду убѣжденій и находятся, между собою въ прямомъ противорѣчіи. Въ одной изъ нихъ или въ нихъ обѣихъ неизбѣжно кроется крайнее заблужденіе, и вѣрна послѣдняя альтернатива: обѣ онѣ ошибочны.
   "Образъ мыслей", на который профессоръ Гёксли указываетъ какъ на отдѣленный цѣлою пропастью отъ его собственнаго и котораго, какъ онъ намекаетъ, я исключительно придерживаюсь, состоитъ въ выводѣ заключеній при посредствѣ "длинныхъ цѣпей дедукціи изъ отвлеченныхъ этическихъ предположеній", врядъ ли могущихъ быть доказанными экспериментальнымъ способомъ хотя бы въ какомъ-нибудь одномъ изъ своихъ звеньевъ. Съ другой стороны, путь, имъ защищаемый, состоитъ въ исканіи руководства у "индукцій, основанныхъ на тщательномъ наблюденіи и опытѣ",-- путь, котораго, какъ онъ даетъ понять, я не придерживаюсь ни въ политической сферѣ и ни въ какой другой: въ политической сферѣ, конечно, не придерживаюсь. Спросимъ теперь, что представляетъ очевидность? До самаго конца отдѣла, трактующаго о церковныхъ учрежденіяхъ, на которомъ остановились четыре года тому назадъ Основы соціологіи (Principles of Sociology), названное сочиненіе содержитъ въ себѣ болѣе пяти тысячъ фактовъ, собранныхъ изъ отчетовъ о болѣе чѣмъ двухъ сотняхъ обществъ, варварскихъ и цивилизованныхъ, древнихъ и новыхъ. И такъ, если меня справедливо характеризуютъ, какъ человѣка, слѣдующаго дедуктивному методу (и, повидимому, исключительно), то возникаетъ любопытный вопросъ: какимъ образомъ воспользовался я, въ цѣляхъ дедукціи, большимъ количествомъ фактовъ, нежели то, какимъ пользовался въ цѣляхъ индукціи всякій другой писатель, писавшій о соціологіи? "Это не идетъ къ дѣлу,-- отвѣтятъ мнѣ, пожалуй.-- Вопросъ касается не метода, принятаго по отношенію къ соціологіи вообще, а метода, принятаго по отношенію къ правительственнымъ дѣйствіямъ въ настоящее время". Ограничившись простымъ замѣчаніемъ, что странно было бы, еслибъ я слѣдовалъ одному методу, трактуя о предметѣ вообще, и противуположному методу, трактуя о небольшомъ отдѣлѣ его, я продолжаю возражать, что я не слѣдовалъ противуположному методу, а слѣдовалъ одному и тому же методу. Взгляды мои на сферу правительственной дѣятельности всюду подтверждаются индукціями. Опытъ Over-legislation, восходящій къ 1853 году, почти весь индуктивенъ. Индуктивныя разсужденія въ защиту тѣхъ же взглядовъ занимаютъ большую часть опыта о Представительной формѣ правленія (Representative Governement) значительную часть опыта о Парламентской реформѣ: Опасности и оплоты и половину этюда о Спеціализированной администраціи. Въ Study of Sociology опять-таки приводятся массами факты въ подтвержденіе тѣхъ же взглядовъ (стр. 3--4, 161--169 и 270--273), и снова въ The Man versus the State (стр. 48--60 и 62--64) я слѣдую по тому же пути. Въ различныхъ мѣстахъ я насчитываю восемь индуктивныхъ доказательствъ не въ пользу предложеній излечить недуги политическаго тѣла, а въ осужденіе подобныхъ предложеній. "Но развѣ перечисленныя вами книги и опыты не заключаютъ въ себѣ дедуктивныхъ доказательствъ?" -- спросятъ меня, пожалуй. Конечно, заключаютъ, и я устыдился бы своихъ трудовъ, еслибъ они не заключали въ себѣ подобныхъ доказательствъ. Но всюду имѣлось въ виду то, что я назвалъ выше методомъ развитой науки, -- дедукція, провѣряемая индукціей. Я сочту своевременнымъ подвергнуть пересмотру дедукціи, когда найду, что массы фактовъ, ихъ подтверждающихъ, стоятъ лицомъ въ лицу съ болѣе значительными массами фактовъ, дающихъ противуположные результаты. "Тщательное наблюденіе и опытъ" пока еще не представили таковыхъ.
   Чтобы уяснить пользу идеала для руководства въ отношеніяхъ къ дѣйствительности, я прибѣгнулъ къ обиходному сравненію между индивидуальнымъ тѣломъ и тѣломъ политическимъ. Я замѣтилъ, что "раціональному леченію разстройства въ физическихъ отправленіяхъ должно предшествовать представленіе о томъ, въ чемъ выражается ихъ правильное состояніе". Руководство, если его разсматривать, какъ извлекаемое изъ подобнаго знанія, состоитъ въ исключеніи тѣхъ дѣйствій, которыя вредны, а не въ указаніяхъ относительно тѣхъ дѣйствій, которыя полезны. Это ясно показываетъ контекстъ. Тамъ есть воображаемое предостереженіе противъ крайностей предполагаемаго эмпирика,-- крайностей, "противорѣчащихъ физіологическимъ началамъ", то-есть отрицаемыхъ или воспрещаемыхъ ими. Тамъ нѣтъ ни малѣйшаго слѣда какого-либо предложенія, имѣющаго въ виду леченіе, согласное съ физіологическими началами, а только налагается запретъ на леченіе. Однако, основываясь на этихъ мѣстахъ, профессоръ Гёксли приписываетъ мнѣ чудовищное убѣжденіе въ томъ, что врачъ-практикъ долженъ лечить своихъ паціентовъ посредствомъ "дедукціи изъ физіологическихъ началъ". То же и по отношенію къ политическому тѣлу. Тогда какъ я заявлялъ, что "система границъ и стѣсненій, налагаемыхъ на поведеніе", можетъ быть выведена изъ первоначальныхъ условій соціальной коопераціи, профессоръ Гёксли говоритъ, будто я предлагаю искать руководства для исцѣленія "недуговъ организма гораздо болѣе сложнаго, нежели человѣческое тѣло "посредствомъ дедукціи изъ отвлеченныхъ этическихъ предположеній". Между тѣмъ, въ обоихъ случаяхъ указанныя мною руководящія заключенія одинаково выражаются въ простой формѣ: " Ты не долженъ дѣлать этого"; "Ты долженъ дѣлать это". Въ какомъ крайнемъ противорѣчіи находится взглядъ, приписываемый мнѣ такимъ образомъ, со взглядомъ, изложеннымъ мною самимъ, это видно изъ слѣдующей цитаты:
   "Какъ можетъ, въ самомъ дѣлѣ, кто-либо, и какъ можетъ, въ особенности, человѣкъ, обладающій научнымъ образованіемъ, думать, что спеціальные результаты спеціальныхъ политическихъ актовъ могутъ быть вычислены, когда онъ видитъ предъ собою неподдающуюся вычисленіямъ сложность вліяній, среди которыхъ развивается, живетъ и умираетъ всякій индивидуумъ и à fortiori всякое общество?..."
   Какъ скоро первобытныя понятія о болѣзняхъ и врачебныхъ средствахъ созрѣваютъ и превращаются въ патологію и терапевтику, мы замѣчаемъ все возрастающую осторожность рядомъ съ возростающею очевидностью, что вмѣсто пользы часто наносится вредъ. Этотъ контрастъ можно прослѣдить не только по мѣрѣ того, какъ мы переходимъ отъ народнаго невѣжества къ профессіональному знанію, но и по мѣрѣ того, какъ мы переходамъ отъ менѣе обширнаго профессіональнаго знанія раннихъ эпохъ къ болѣе обширному профессіональному знанію нашей собственной эпохи. Современному врачу приходится рѣшать не тотъ вопросъ, какой рѣшался прежнимъ врачомъ: должно ли леченіе выразиться въ кровопусканіи, слѣдуетъ ли назначить слабительное или потогонное, или дать пріемъ Меркурія? Но поднимается уже затронутый нами вопросъ: слѣдуетъ ли употреблять иной способъ леченія, помимо здороваго режима? Случается, что даже и современные врачи проявляютъ, соотвѣтственно съ большимъ умственнымъ развитіемъ, все меньшую и меньшую склонность поддаваться побужденію "непремѣнно что-нибудь сдѣлать".
   Такъ развѣ же не возможно, развѣ даже не вѣроятно, что эта предполагаемая необходимость немедленнаго дѣйствія, выставляемая въ извиненіе вывода поспѣшныхъ заключеній изъ немногихъ данныхъ, есть спутникъ недостаточнаго знанія? Развѣ не вѣроятно, что какъ въ біологіи, такъ и въ соціологіи накопленіе большаго количества фактовъ, болѣе критическое сопоставленіе ихъ и выводъ заключеній на основаніи научныхъ методовъ будутъ сопровождаться все возростающимъ сомнѣніемъ въ тѣхъ благахъ, которыя мы обезпечимъ, и все возростающимъ опасеніемъ тѣхъ золъ, которыя мы можемъ причинить? Развѣ не вѣроятно, что тому явленію, которое въ индивидуальномъ организмѣ имѣетъ неправильное, хотя и удобное названіе vis medicatrix naturae, можетъ найтись аналогія въ соціальномъ организмѣ, и развѣ не весьма возможно, что, признавъ этотъ фактъ, люди почувствуютъ, что въ обоихъ случаяхъ единственно необходимая вещь -- это поддерживать условія, при которыхъ естественнымъ дѣйствіямъ предоставляется свобода? (The Study of, стр. 15--21).
   Еслибъ, вмѣсто того, чтобы сказать, что я предложилъ излечивать недуги этого сложнаго соціальнаго организма при помощи дедукцій изъ "отвлеченныхъ этическихъ предположеній", профессоръ Гёксли сказалъ наоборотъ, что я простираю свою чрезмѣрную осторожность до того, что вовсе не осмѣливаюсь лечить ихъ иначе, какъ подержаніемъ условій здоровья, то онъ имѣлъ бы, очевидно, основаніе для своего утвержденія. Уже въ 1853 г. (Over-legislation, стр. 62--63) я разсуждалъ о сложномъ строеніи общества и вытекающей отсюда трудности и опасности имѣть съ нимъ дѣло. Съ тѣхъ поръ я неоднократно настаивалъ на этихъ фактахъ. И вотъ, то, что я внушалъ въ теченіе цѣлаго поколѣнія, преподносится мнѣ теперь, какъ урокъ, который я долженъ выучить!
   Нѣкоторыя вещи, высказанныя на предъидущихъ страницахъ, вызовутъ, я думаю, возраженія. Всегда найдутся побочные вопросы, по которымъ могутъ быть подняты дебаты. Я вижу, напримѣръ, что одно изъ моихъ замѣчаній могло получить совершенно не тотъ смыслъ, какой я желалъ придать ему. На обвиненіе въ томъ, будто я убѣжденъ, что леченіе болѣзней должно быть подсказываемо физіологическими началами,-- убѣжденіе, которое профессоръ Гёксли съ достаточною справедливостью считаетъ нелѣпымъ,-- послѣдовало съ моей стороны замѣчаніе, что, по его словамъ, "начала физіологіи, поскольку они извѣстны въ настоящее время, рѣшительно безполезны для руководства въ практикѣ", -- замѣчаніе, которое можетъ быть истолковано, какъ косвенный возвратъ обвиненія, тогда какъ оно относилось къ тому факту, что для настоящаго времени (хотя не для будущаго) онъ не признаетъ никакого другаго руководства, помимо эмпиризма. Безъ сомнѣнія, могутъ встрѣтиться и другіе побочные вопросы, которыхъ я не вижу. Но сколько бы ихъ ни было, они не измѣнятъ рѣшенія главныхъ вопросовъ. Что обѣ сдѣланныя профессоромъ Гёксли характеристики политической доктрины, которой я придерживаюсь, противорѣчатъ одна другой, это неопровержимо. Что его описаніе моего "образа мыслей" совершенно расходится съ очевидностью, представленной въ моихъ книгахъ, это не менѣе ясно доказано. И одинаково достовѣрно то, что взгляды на правильное леченіе, какъ медицинское, такъ и политическое, которые онъ приписываетъ мнѣ, противуположды тѣмъ взглядамъ, которые я самъ изложилъ.

"Русская Мысль", кн. III, 1890

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru