Шоу Бернард
Врач на распутьи

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Б. Шоу.

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ.

Томъ IX.

Изданіе В. М. Саблина.

Врачъ на распутьи.

Перев. Е. Барсовой.

   

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

   Серъ Колензо Роджонъ.
   Серъ Патрикъ Кулленъ.
   Серъ Ральфъ Блумфильдъ Беннингтонъ.
   Докторъ Кутлеръ Вальполь.
   Докторъ Бленкенсонъ.
   Докторъ Леони Шуцмахеръ.
   Луи Діобедъ -- художникъ.
   Женниферъ -- его жена.
   Редпенни -- ассистентъ Роджона.
   Эмми -- экономка Роджона.
   Минни Тинвель -- горничная въ отелѣ.
   Репортеръ.
   Секретарь.
   Лакей.
   Первое дѣйствіе: въ пріемной Роджона въ Лондонѣ.
   Второе: въ гостиницѣ "Звѣзда и Подвязка" въ Ричмондѣ.
   Третье: въ мастерской Луи Дюбеда.
   Четвертое: тамъ же.
   Пятое: въ картинной галлереѣ на Бондъ-стритѣ въ Лондонѣ.
   Дѣйствіе происходитъ въ наше время.
   

АКТЪ I.

Раннее утро 15-го іюня 1903 года. Въ пріемной врача, сидя за письменнымъ столомъ, занимается студентъ-медикъ Редпенни -- это его фамилія -- имя же никому неизвѣстно, и никому нѣтъ до этого никакого дѣла. Онъ правая рука доктора: ведетъ его переписку, играетъ роль ассистента въ домашней лабораторіи и является лицомъ во всѣхъ отношеніяхъ незамѣнимымъ. Все это онъ дѣлаетъ съ цѣлью отблагодарить патрона за тѣ неуловимыя преимущества, которыя доставляютъ студенту близость съ представителемъ его науки и положеніе скорѣе сотрудника, чѣмъ ученика. Редпенни не пренебрегаетъ ничѣмъ и дѣлаетъ все, что отъ него требуется, забывая о чувствѣ собственнаго достоинства, лишь бы требованія эти предъявлялись въ дружескомъ тонѣ. Онъ здравомыслящій, расторопный, довѣрчивый добродушный юноша, рано начавшій жить самостоятельно. Прическа и одежда мало говорятъ о текущемъ перевоплощеніи неряшливаго юнца въ элегантнаго доктора.

Занятія Редпенни прерываются появленіемъ старой экономки, совершенно незнакомой ни съ кокетствомъ, ни съ предразсудками и отвѣтственностью, налагаемыми на женщину красотой, ни съ вспышками ревности и прочими спутниками этого природнаго дара. Цвѣтъ лица цыганки, которой кожа недоступна никакимъ косметикамъ, и, хотя на лицѣ этомъ нѣтъ настоящей бороды и усовъ, способствующихъ представительности и красотѣ мужского, зато все оно усѣяно родинками, поросшими волосами. Въ рукахъ ея метелочка, путешествующая по всѣмъ окружающимъ предметамъ, и едва покончивъ съ однимъ, старуха немедленно устремляется къ другому. Разговаривая, она какъ бы не замѣчаетъ своего собесѣдника, за исключеніемъ тѣхъ случаевъ, когда сердится. Манера обращенія со всѣми одна и та же; манера старой прижившейся няньки со своимъ воспитанникомъ, едва начинающимъ ходить. Безобразіе обезпечивало ей людскую снисходительность, невѣдомую ни Клеопатрѣ, ни Розамундѣ, а также и преимущество относительно этихъ послѣднихъ, состоявшее въ томъ, что качества ея лишь росли, а не уничтожались съ теченіемъ времени. Эта трудолюбивая старуха, всѣмъ читавшая нотаціи, являлась живымъ доказательствомъ суетности женскаго тщеславія. Подобно имени Редпенни, никому не было дѣла до ея фамиліи, и во всемъ докторскомъ районѣ отъ Кавендишъ-скверъ до Морилебонъ-родъ -- она была извѣстна подъ именемъ Эмми.

Въ кабинетѣ два окна, выходящія на улицу Королевы-Анны. Между окнами консоль съ мраморной группой на бронзовой подставкѣ, заканчивающейся когтями сфинкса. Громадное простѣночное зеркало почти не исполняетъ своего назначенія, благодаря приклееннымъ къ его поверхности тщательно выписаннымъ изображеніямъ пальмъ, папоротниковъ, лилій, тюльпановъ, подсолнечниковъ. По этой же стѣнѣ каминъ, передъ каминомъ, два мягкихъ кресла. Стоящему передъ этимъ уголкомъ не видны другія стѣны комнаты. Вправо отъ камина или, вѣрнѣе, вправо отъ человѣка, стоящаго передъ каминомъ -- дверь. Налѣво отъ двери столъ, за которымъ занимается Редпенни. На столѣ царитъ безпорядокъ -- тутъ имѣется микроскопъ, множество колбочекъ, спиртовая лампочка и трупа бумагъ, разбросанныхъ какъ попало. Посрединѣ комнаты параллельно камину стоитъ кушетка, образуя прямой уголъ съ консолью. Между кушеткой и окномъ стулъ, въ углу -- другой. Еще одинъ у окна. На окнахъ зеленыя венеціанскія сторы и репсовыя занавѣси. На потолкѣ люстра, приспособленная къ электричеству. Обои и ковры -- зеленые, въ тонѣ съ люстрой и венеціанскими сторами. Домъ обставленъ еще въ половинѣ девятнадцатаго столѣтія, но все устроено съ такой предусмотрительностью, что сохраняетъ приличный видъ и по настоящее время.

Эмми, входя, немедленно устремляется къ кушеткѣ и обмахиваетъ съ нея пыль. Тамъ сидитъ какая-то барыня; пристаетъ ко мнѣ, чтобы я доложила о ней доктору.

   Редпенни раздражительно. Да, но это совершенно напрасно. Сколько разъ я вамъ говорилъ, Эмми, что докторъ не принимаетъ новыхъ паціентовъ, и вотъ стоитъ кому-нибудь позвонить, какъ вы сейчасъ же являетесь и спрашиваете, не можетъ ли докторъ принять.
   Эмми. А кто же васъ объ этомъ спрашиваетъ?
   Редпенни. Да вы же.
   Эмми. Нѣтъ, я только говорю, что какая-то барыня пристаетъ ко мнѣ и проситъ доложить о ней доктору. Я и не думала васъ ни о чемъ спрашивать, я только сказала.
   Редпенни. Если барыня пристаетъ къ вамъ, то это еще не причина, чтобы вы приставали ко мнѣ.
   Эмми. Газеты-то прочли?
   Редпенни. Нѣтъ.
   Эмми. А про награды ко дню рожденія его Величества знаете?
   Редпенни внѣ себя. Что еще тамъ, чортъ возьми.
   Эмми. Потише, потише, батюшка!
   Родпенни. Какое мнѣ дѣло до рожденія его Величества, подумаешь? Перестаньте пожалуйста болтать. Докторъ Роджонъ сейчасъ выйдетъ, а я еще не кончилъ съ письмами. Уходите отсюда.
   Эмми. Доктора Роджона больше нѣтъ, молодой человѣкъ. Замѣтивъ пыль на консолѣ, устремляется въ ту сторону.
   Редпенни вскакиваетъ и бросается за нею слѣдомъ. Что такое?
   Эмми. Докторъ получилъ рыцарскій санъ. Доктора Роджона больше нѣтъ. Серъ Колензо Роджонъ -- вотъ кто онъ теперь. Самъ король будетъ его крестнымъ,
   Редпенни. Ахъ, какъ я радъ!
   Эмми. А мнѣ такъ досадно! Я привыкла уже считать всѣ его великія открытія -- бреднями. Глаза бы мои не глядѣли на всѣ его сткляночки съ жидкостями да съ кровяными капельками. А теперь онъ мнѣ за это отплатитъ.
   Редпенни. И по дѣломъ! Какая дерзость съ вашей стороны соваться въ научные разговоры. Снова отправляется къ письменному столу и принимается работать.
   Эмми. Не очень-то высокаго мнѣнія я объ этой вашей наукѣ, вотъ поживите съ ней столько же, какъ я,-- сами скажете то же самое. Мнѣ впору только дверь отворять. Вонъ старый серъ Патрикъ Кулленъ ужъ заявлялся съ поздравленіемъ. Зайти-то онъ не могъ -- торопился въ больницу, а непремѣнно хотѣлъ поздравить первымъ,-- сказалъ, что зайдетъ попозже. Скоро явятся и другіе; цѣлый день только и знай, что впускай да выпускай гостей. Боюсь, какъ бы докторъ, сдѣлавшись серомъ Роджономъ Колензо, не вздумалъ, по примѣру прочихъ, нанять себѣ лакея. Слушайте: поговорите-ка съ нимъ, голубчикъ, скажите, что ему не найти прислуги лучше меня. Ужъ я знаю, кого впускать, кого нѣтъ. Вотъ опять и вспомнилась эта барынька. Надо бы ее принять. Онъ такихъ любитъ. Обметаетъ пыль съ бумагъ Редпенни.
   Редпенни. Говорятъ вамъ, что онъ никого не приметъ. Исчезните, Эмми, вѣдь не могу же я работать, когда вы поднимаете такую пылищу.
   Эмми. А кто вамъ велитъ работать -- да и что это за работа -- писать письма... Кажется, звонятъ. Смотритъ въ окно. Докторскій экипажъ! Навѣрно поздравитель. Собирается отворять, но въ это время въ дверяхъ появляется серъ Колензо Роджонъ. Яички-то скушали, батюшка?
   Роджонъ. Съѣлъ.
   Эмми. А жилетку-то новую надѣли?
   Роджонъ. Да.
   Эмми. Вотъ онъ, мой голубчикъ! Смотрите же не запачайтесь! Сейчасъ придутъ поздравители. Уходитъ.

Серъ Колензо человѣкъ лѣтъ пятидесяти, но, повидимому, не прочь еще пожить. Благодаря условіямъ жизни и сношеніямъ съ людьми всевозможныхъ сословій, онъ пріобрѣлъ развязныя манеры и порою не стѣсняется въ выраженіяхъ, будучи по натурѣ скорѣе робкимъ и деликатнымъ. Лицо довольно морщинистое, движенія болѣе плавныя, нежели, напримѣръ, у Редпенни, а бѣлокурые волосы уже утратили долю блеска. Впрочемъ ни его внѣшность, ни манера держаться не соотвѣтствуютъ возрасту врача, удостоеннаго рыцарскаго сана. Хотя на лицѣ и замѣтны слѣды переутомленія и склонности къ скептицизму, но послѣднія являются скорѣе результатомъ ненасытности желаній и любопытства, нежели возраста. Только что освѣдомленный о монаршей милости, онъ нѣсколько опьяненъ успѣхомъ и довольно надмененъ и рѣзокъ по отношенію къ Редпенни

   Роджонъ. Газеты читали? Надо бы измѣнить подпись, если она еще не поставлена.
   Редпенни. Только что узналъ новость отъ Эмми. Не умѣю сказать, до чего я...
   Роджонъ. Довольно, довольно, юноша. Дѣло самое обыкновенное.
   Редпенни. Давно бы слѣдовало отличить васъ передъ другими.
   Роджонъ. Это бы и было такъ, если бъ мои посѣтители не принуждены были терпѣть Эмми въ качествѣ лакея.
   Эмми, докладывая въ дверяхъ. Докторъ Шуцмахерь. Скрывается. Входитъ субъектъ среднихъ лѣтъ, съ привѣтливымъ, отчасти заискивающимъ выраженіемъ лица, какъ бы не вполнѣ увѣренный въ ожидающемъ его пріемѣ. Въ его мягкихъ движеніяхъ и соотвѣтственной имъ манерѣ говорить проглядываетъ привычка къ сдержанности. Добродушныя, но черезчуръ рѣзко выраженныя черты лица изобличаютъ семитическое происхожденіе; это красивый интеллигентный еврей, который, несмотря на свои тридцать лѣтъ, все еще узкогрудъ и тщедушенъ, подобно большинству молодыхъ евреевъ; впрочемъ въ общемъ видъ крайне представительный.
   Шуцмахеръ. Не узнаете? Шуцмахеръ. Университетъ -- улица Бельзайцъ. Леони Шуцмахеръ, не помните?
   Роджонъ. Да неужели Леони! Привѣтливо пожимаетъ ему руку, Нѣтъ, милый человѣкъ, не узналъ; я считалъ васъ давно умершимъ. Садитесь. Шуцмахеръ садится на кушетку, Роджонъ на стулъ. Гдѣ же скитались всѣ эти долгіе годы?
   Шуцмахеръ. За исключеніемъ послѣднихъ двухъ мѣсяцевъ -- практиковалъ. А теперь отретировался.
   Роджонъ, И прекрасно сдѣлали, Леони! Будь у меня возможность отретироваться, я бы сдѣлалъ то же самое. Вы практиковали въ самомъ Лондонѣ?
   Шуцмахеръ. Нѣтъ.
   Роджонъ. Стало быть на модныхъ курортахъ?
   Шуцмахеръ. Нѣтъ, развѣ я могъ разсчитывать на большую практику среди интеллигенціи? У меня не было ни гроша за душой. Ни одинъ паціентъ не заплатилъ мнѣ больше ЗО-ти шиллинговъ за визитъ -- больше не могутъ заплатить какіе-нибудь откупщики или арендаторы. Я рѣшилъ отправиться въ одинъ фабричный центръ Англіи и открылъ тамъ маленькую амбулаторію, платя шесть шиллинговъ въ недѣлю за помѣщеніе,
   Роджонъ. И дѣло пошло на ладъ?
   Шуцмахеръ, Да, признаться мнѣ крайне посчастливилось. У меня теперь есть домъ въ Херфортширѣ, помимо нашей городской квартиры.
   Роджонъ, Вотъ бы у васъ, богачей, поучиться, какъ добывать деньги!
   Шуцмахеръ. Но у васъ есть имя!
   Роджонъ. Чортъ бы побралъ это имя! Мнѣ нуженъ комфортъ. Я пухну отъ зависти при видѣ вашихъ автомобилей и помѣстій, врачи-практиканты! Въ чемъ только секретъ вашего успѣха?
   Шуцмахеръ. Что касается моего, то онъ крайне простъ; впрочемъ, признаюсь, я не желалъ бы открывать его многимъ. Боюсь, что мой пріемъ найдутъ отчасти предосудительнымъ.
   Роджонъ. О, я совсѣмъ не педантъ. Въ чемъ же состоитъ этотъ секретъ?
   Шуцмахеръ. Всего въ двухъ словахъ.
   Роджонъ. Неужели: "безплатныхъ не принимаютъ"?
   Шуцмахеръ испуганно. Нѣтъ, нѣтъ. Конечно, нѣтъ!
   Роджонъ заискивающе. Ну, конечно, нѣтъ. Я спросилъ въ шутку,
   Шуцмахеръ "Успѣхъ гарантированъ", -- вотъ мои два слова.
   Роджонъ оторопѣвъ. Успѣхъ гарантированъ?
   Шуцмахеръ. Ну, да. Собственно вѣдь подобное требованіе предъявляется каждому врачу, не правда ли?
   Роджонъ. Да вѣдь это откровеніе свыше, дорогой Леони! Вы написали это на вывѣскѣ?
   Шуцмахеръ. Нѣтъ, собственно вывѣски у меня не было, а на витринѣ по красному фону черными буквами была сдѣлана надпись: Докторъ Лео Шуцмахеръ принимаетъ мужчинъ, женщинъ и дѣтей. Совѣтъ и лѣкарство -- шесть пенсовъ. "Успѣхъ гарантированъ".
   Роджонъ. И гарантія эта изъ десяти случаевъ оправдывалась въ одномъ?
   Шуцмахеръ нѣсколько смущеннный. Нѣтъ, что вы, гораздо больше. Получивъ разумный совѣтъ и соблюдая всѣ предписанія врача -- многіе выздоравливаютъ Мое средство дѣйствительно прекрасное -- это Соматозъ Парриша, -- препаратъ фосфата, какъ вамъ извѣстно. Столовая ложка на полѣлитра воды. Великолѣпно помогаеть отъ всѣхъ недуговъ.
   Роджонъ. Запишите, Редпенни! Соматозъ Парриша.
   Шуцмахеръ. Признаться, я самъ принимаю его, когда нездоровится. А теперь позвольте откланяться. Значитъ мое посѣщеніе не было вамъ непріятно? Мнѣ лично такъ хотѣлось васъ поздравить.
   Роджонъ. И великолѣпно, дорогой Леони. Въ слѣдующую субботу давайте позавтракаемъ вмѣстѣ. Заѣзжайте за мной на своемъ автомобилѣ, и мы вмѣстѣ отправимся въ Херфортъ.
   Шуцмахеръ. Съ наслажденіемъ! Спасибо. До свиданья Роджонъ, проводивъ его до двери, возвращается.
   Редпенни. Тутъ, пока вы еще не выходили, заѣзжалъ старикъ Падди Кулленъ. Ему непремѣнно хотѣлось поздравить васъ первымъ.
   Роджонъ. Вотъ какъ! А кто вамъ позволилъ, дерзкій юноша, называть сера Патрика Кулленъ старикомъ Падди Кулленъ?
   Редпенни. Вѣдь прежде вы всѣ его иначе не называли?
   Роджонъ. Да, прежде, но не теперь, когда я самъ сталъ серъ Колензо Роджонъ. Вы, пожалуй, и меня переименуете въ старика Колли Роджонъ?
   Редпенни. Васъ такъ всѣ и зовутъ въ клиникѣ св. Анны.
   Роджонъ. Ну, вотъ. Какъ противно, что у современнаго студенчества положительно ничего нѣтъ святого. Ничего -- ничего -- ничего.
   Эмми, появляясь въ дверяхъ. Серъ Патрикъ Кулленъ. Исчезаетъ.
   Серъ Патрикъ Кулленъ, болѣе чѣмъ на двадцать лѣтъ старше Роджона, еще не полная развалина, но уже близокъ къ тому, и совсѣмъ не молодится. Его репутація, ясный, отчасти скептическій складъ ума, своеобразная манера говорить и представительная внѣшность совершенно чужды того елейнаго колорита, который является отличительнымъ признакомъ стараго англійскаго врача и свидѣтельствуетъ о незавидномъ положеніи представителей этой корпорація въ былое время. Онъ истый ирландецъ, хотя, проживъ всю жизнь въ Англіи, вполнѣ акклиматизировался здѣсь, Въ разговорѣ со своимъ любимцемъ Роджономъ онъ проявляетъ какъ бы отеческую нѣжность по отношенію же къ остальнымъ суровъ, рѣзокъ и ограничивается зачастую лишь отрывистыми восклицаніями; пользуясь преимуществами своего возраста, никогда не насилуетъ себя, чтобы доставить удовольствіе собесѣдникамъ. Дружески пожимая руку Роджона, онъ насмѣшливо подмигиваетъ ему.
   Серъ Патрикъ. Ну, молодой коллега, выросли на цѣлую голову?
   Роджонъ. Даже больше. И всѣмъ обязанъ исключительно вамъ.
   Серъ Патрикъ. Глупости, дружите. А все-таки спасибо. Садится на кресло передъ каминомъ. Захотѣлось съ вами немножко поболтать. Обращаясь къ Редпенни. Ну-ка, юноша -- исчезните.
   Редпенни, забравъ свои бумаги, идетъ къ двери. Сію минуту, серъ.
   Серъ Патрикъ. Вотъ спасибо. Хорошій малый. Редпенпи исчезаетъ. Молодежь все мнѣ прощаетъ, потому что я старикъ, -- развалина, не то, что вы. Вы только притворяетесь старикомъ. Видали, какъ юнцы ухаживаютъ за своими усиками? Ну вотъ и врачи среднихъ лѣтъ продолжаютъ ту же комедію со своей сѣдиной.
   Роджонъ. Господи, пожалуй, что вы и правы. А я, по правдѣ сказать, считалъ себя давно уже чуждымъ всякаго тщеславія. Скажите на милость, когда, наконецъ, человѣкъ перестанетъ быть дуракомъ?
   Серъ Патрикъ. Вспомните анекдотъ о французѣ, который спросилъ свою бабушку: въ какомъ возрастѣ человѣкъ перестаетъ любить? Старуха отвѣчала, что пока она еще не можетъ отвѣтить на этотъ вопросъ. Роджонъ смѣется. Вотъ и я вамъ отвѣчу то же самое. Признаюсь вамъ, Колли, жизнь начинаетъ и меня крайне интересовать.
   Роджонъ, И наука, конечно?
   Серъ Патрикъ. Несомнѣнно и наука. Вѣдь современная наука -- явленіе крайне любопытное. Взяіь хотя бы ваше открытіе! Вообще великія открытія! Что они изъ себя представляютъ? Не болѣе не менѣе, какъ открытія и идеи моего бѣднаго отца, а ужъ сорокъ лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ онъ умеръ. Развѣ все это не любопытно?
   Роджонъ. Ужъ не хотите ли вы сказать, что мы пошли назадъ?
   Серъ Патрикъ. Не толкуйте ложно моихъ словъ, другъ мой. Я ни мало не претендую на то, чтобы умалить вашу заслугу. Вѣдь черезъ каждыя пятьдесятъ лѣтъ у насъ начинается періодъ открытій, а съ тѣхъ поръ, какъ сдѣлано ваше, прошло ни мало ни много полтораста. Такъ что вы можете даже гордиться. А все же открытіе ваше не ново. Это самая обыкновенная прививка, а отецъ мой дѣлалъ прививки до 1840 года, когда они были признаны преступными и запрещены. Это уложило въ гробъ старика. Теперь же оказывается, что онъ былъ совершенно правъ; вы вернули насъ къ прививкѣ.
   Роджонъ. Я не имѣю понятія объ оспѣ. Моя спеціальность туберкулезъ, тифъ и чума. Но несомнѣнно принципъ лѣченія одинъ и тотъ же.
   Серъ Патрикъ. Туберкулезъ? Гм... гм... гм! Вы вылѣчиваете скоротечную чахотку?
   Роджонъ. Думаю, что да.
   Серъ Патрикъ. Такъ, такъ. Это крайне интересно Какъ бишь это говоритъ старый кардиналъ у Броунинг? "Я знавалъ двадцать четыре личности, именовавшихъ себя вождями революціи". Такъ вотъ-съ и я'знавалъ штукъ тридцать врачей, вылѣчивающихъ скоротечную чахотку. Отчего же смертность-то не прекращается, Колли? Ужъ не подлость ли людская тому причиной? Былъ у моего отца одинъ старый пріятель родомъ изъ Суттонъ-Гольдфильда, звали его Жоржъ Боддингтонъ. Въ 1840 году онъ предложилъ лѣченіе свѣжимъ воздухомъ. Ему не повезло, и онъ потерялъ практику, благодаря тому, что открывалъ окно въ комнатахъ своихъ паціентовъ. Теперь же мы лишаемъ своихъ туберкулезныхъ больныхъ даже крыши. Все это, разумѣется, крайне,-крайне интересно наблюдать старому врачу.
   Роджонъ. Эхъ вы старый циникъ, вѣдь вы, поди, вотъ настолько не вѣрите въ мое открытіе. Показываетъ копчикъ пальца.
   Серъ Патрикъ. Нѣтъ, нѣтъ, это вы уже преувеличиваете, Колли. Но все же совѣтую вамъ не забывать о жени Маршъ.
   Роджонъ. О жени Маршъ? Не помню.
   Серъ Патрикъ. Да неужели не помните?
   Роджонъ. Нѣтъ, не помню.
   Серъ Патрикъ. Вы не помните женщину съ туберкулезнымъ нарывомъ на рукѣ?. Роджонъ, вдругъ вспомнивъ. А, кажется дочь вашей прачки? Развѣ ея имя жени Маршъ? Совершенно позабылъ.
   Серъ Патрикъ. Быть можетъ вы забыли также, что дѣлали надъ ней опыты впрыскиванія коховской сыворотки?
   Роджонъ. Да, и вмѣсто того, чтобы выздоровѣть, несчастная лишилась руки. Помню, помню. Бѣдная жени! Впрочемъ, кажется, благодаря этому она живетъ безбѣдно, такъ какъ постоянно теперь фигурируетъ на лекціяхъ.
   Серъ Патрикъ. Надѣюсь, не это же являлось цѣлью лѣченія?
   Роджонъ. Ничего не подѣлаешь, пришлось рискнуть.
   Серъ Патрикъ. А какъ вы полагаете, сама жени рискнула бы своей рукой, или нѣтъ?
   Роджонъ. Паціентъ долженъ рисковать ради научнаго опыта, безъ опытовъ не было бы и открытій.
   Серъ Патрикъ. Къ какому же открытію привелъ васъ случай съ жени?
   Роджонъ. А къ такому, что инъекція, вмѣсто того чтобы помочь, въ иныхъ случаяхъ убиваетъ.
   Серъ Патрикъ. Это я вамъ могъ бы сказать и раньше. Я самъ много разъ прибѣгалъ къ лѣченію сывороткой. Нѣкоторые мои паціенты умирали, иные выздоравливали; но, признаюсь, я никогда не могъ утверждать, помогу я или убью.
   Роджонъ, доставъ, изъ ящика письменнаго стола брошюру и протягивая ее Патрику. Вотъ, на досугѣ прочтите и узнаете, почему вы никогда не можете этого утверждать.
   Серъ Патрикъ, ворча что-то себѣ подъ носъ, роется въ карманахъ, ища очки. Ну, что тамъ еще такое въ вашей брошюркѣ? Чего вы тамъ понаписали? Читаетъ, Опсонинъ? Чортъ возьми, что за штука опсонинъ?
   Роджонъ. Опсонинъ есть вещество, которымъ должны быть пропитаны бактеріи, чтобы послужить пищей для кровяныхъ шариковъ. Садится на кушетку.
   Серъ Патрикъ. Это не ново. Я уже слыхалъ, что эти бѣлыя кровяныя тѣльца, или какъ тамъ ихъ называетъ Мечниковъ?..
   Роджонъ. Фагоциты.
   Серъ Патрикъ. Да, да, да -- фагоциты, совершенно вѣрно. Ну-съ, такъ вотъ объ этой теоріи фагцигозъ я слыхалъ гораздо ранѣе, чѣмъ она стала общественнымъ достояніемъ. Но вѣдь фагоциты не всегда же убиваютъ микробовъ?
   Роджонъ. Всегда, если они пропитаны опсониномъ.
   Серъ Патрикъ. Чепуха!
   Роджонъ. Нѣтъ, не чепуха. Данныя нашей практики говорятъ слѣдующее: фагоциты не убиваютъ микробовъ лишь въ томъ случаѣ, если послѣдніе недостаточно пропитаны опсониномъ. Паціентъ самъ изготовляетъ это вещество, служащее пищей для микробовъ, и открытіе мое состоитъ въ томъ, чтобы, возбуждая кровообращеніе, тѣмъ самымъ увеличивать, по мѣрѣ надобности, образованіе опсонина. Природа, какъ вамъ извѣстно, сама по себѣ ритмична, и впрыскиваніе служить лишь средствомъ для возбужденія ея дѣятельности. Если бы мы подвергли впрыскиванію жени Маршъ въ періодъ усиленнаго выдѣленія опсонина, то мы бы спасли ея руку. Но мы попали какъ разъ въ періодъ упадка питанія микробовъ, и она потеряла ее. Періодъ усиленнаго выдѣленія опсонина я называю повышеніемъ питанія, или прогрессивнымъ періодомъ, періодъ уменьшенія выдѣленія опсонина,-- періодомъ упадка питанія, или негативнымъ. Все зависитъ отъ своевременности впрыскиванія. Паціентъ, подвергнутый инъекціи во время негативнаго періода -- умираетъ, тогда какъ подвергнутый той же инъекціи въ прогрессивный періодъ -- выздоравливаетъ.
   Серъ Патрикъ. А скажите пожалуйста, какимъ же образомъ вы узнаете, въ какомъ изъ этихъ двухъ періодовъ находится въ данное время вашъ паціентъ?
   Роджонъ. Стоитъ только послать каплю его крови въ лабораторію св. Анны, и черезъ четверть часа вамъ будетъ извѣстенъ процентъ содержащагося въ ней опсонина. Если количество его достаточно, то впрыскиваніе дастъ благопріятные результаты, въ противномъ случаѣ окажется гибельнымъ для паціента. Вотъ сущность моего открытія: важнѣйшаго открытія въ области кровообращенія со временъ Гаровея. Мои туберкулезные больные больше не умираютъ,
   Серъ Патрикъ. А мои слѣдовательно умирали лишь благодаря несвоевременности впрыскиванія, да?
   Роджонъ. Несомнѣнно такъ. Подвергнуть паціента впрыскиванію, не установивъ предварительно процентъ содержащагося въ его организмѣ опсонина, -- это все равно, что подвергнуть его смертельной опасности, что и дѣлаютъ многіе мои уважаемые коллеги. Если бъ мнѣ понадобилось убить человѣка, то я примѣнилъ бы именно данный способъ.
   Эмми, показываясь въ дверяхь. Барыню одну не примете? У ней мужъ боленъ чахоткой.
   Роджонъ раздражительно. Нѣтъ. Сказано вамъ, кажется, что я больше никого не принимаю! Серъ Патрику. Живешь, буквально въ какомъ-то осадномъ положеніи съ тѣхъ поръ, какъ разнесся слухъ, что я магъ и чародѣй, одной капелькой сыворотки исцѣляющій чахоточныхъ. Эмми. Больше, пожалуйста, не приставайте ко мнѣ съ больными, раньше не записавшимися на пріемъ. Я не приму никого.
   Эмми. Ладно, я скажу, чтобы она немножко подождала.
   Роджонъ свирѣпо. Вы скажете ей, что я принять не могу, и попросите ее уйти, поняли?
   Эмми невозмутимо. А доктора Кутлера Валь по ль примете? Онъ не лѣчиться пришелъ, а поздравить.
   Роджонъ. Ну, конечно, приму. Просите. Эмми поворачивается и собирается уходить. Подождите. Серъ Патрику. Мнѣ бы хотѣлось минутки двѣ поговорить съ вами наединѣ. Эмми. Эмми, попросите господина доктора обождать минутки двѣ, мы сейчасъ кончимъ.
   Эмми. О, онъ съ удовольствіемъ обождетъ. Онъ занялся тамъ съ этой бѣдняжкой. Уходитъ.
   Серъ Патрикъ. Въ чемъ дѣло?
   Роджонъ. Только не смѣйтесь, пожалуйста. Я нуждаюсь въ вашемъ совѣтѣ,
   Серъ Патрикъ, Въ медицинскомъ?
   Роджонъ. Да. Со мной что-то не ладно. Я и самъ не разберусь, въ чемъ дѣло.
   Серъ Патрикъ. Я тѣмъ менѣе. Вы, конечно, изслѣдовали себя?
   Роджонъ. Ну, конечно. Органы всѣ въ порядкѣ до извѣстной степени. Но я чувствую все время какое-то странное недомоганіе, неподдающееся изслѣдованію. Иногда мнѣ кажется, что у меня непорядки въ сердцѣ, иногда въ спинномъ мозгу. Болей я не чувствую никакихъ, а какое-то неопредѣленное безпокойство. Что-то безусловно не въ порядкѣ. Затѣмъ еще нѣкоторые болѣзненные симптомы. Меня преслѣдуютъ обрывки какихъ-то мотивовъ, я начинаю вслушиваться, и они оказываются самыми банальными мелодіями.
   Серъ Патрикъ. А голоса слышите?
   Роджонъ. Нѣтъ.
   Серъ Патрикъ. Это меня радуетъ. Когда мои паціенты приписываютъ себѣ честь открытія болѣе значитЕльнаго, нежели открытіе Гаровея, и при этомъ жалуются на галлюцинаціи слуха, то я запираю ихъ.
   Роджонъ. Вы думаете, что я сошелъ съ ума? Признаться, и мнѣ не разъ приходило это въ голову. Что жъ, говорите правду: я въ силахъ ее выслушать.
   Серъ Патрикъ. Вы совершенно увѣрены, что не слышите голосовъ?
   Роджонъ. Совершенно увѣренъ.
   Серъ Патрикъ. Въ такомъ случаѣ это еще не сумасшествіе.
   Роджонъ. А въ вашей практикѣ встрѣчались подобные случаи?
   Серъ Патрикъ. О, да, и нерѣдко Чаще всего это случается въ періодъ между 19-ю и 20-го годами. Рецидивы бываютъ въ сорокъ. Вы не женаты. Ничего серьезнаго, если будете осторожны.
   Роджонъ. Въ пищѣ -- или...
   Серъ Патрикъ. Нѣтъ; просто слѣдите за собой. Спинной мозгъ вашъ здоровъ, сердце также. А вотъ что касается здраваго смысла, то онъ не въ полномъ порядкѣ". Умереть-то вы не умрете, а рискуете превратиться въ идіота. Поэтому совѣтую вамъ слѣдить за собой.
   Роджонъ. Я вижу, что вы не вѣрите въ мое открытіе. Впрочемъ, я и самъ часто въ немъ сомнѣваюсь. Спасибо, во всякомъ случаѣ. Теперь можетъ быть впустимъ Вальполя?
   Серъ Патрикъ. Конечно, конечно. Роджонъ зсонитъ. Этотъ вашъ Вальполь ловкій хирургъ, надо отдать ему справедливость, хотя и принадлежитъ къ любителямъ хлороформа* Въ мое время жертву напаивали виномъ, а служители и студенты укладывали ее на столъ и держали; бывало стиснешь зубы, да мигомъ и покончишь. Теперь устраиваются вполнѣ комфортабельно, и паціентъ чувствуетъ боль лишь когда врачъ, получивъ гонораръ и забравъ свои инструменты, уѣдетъ изъ дому. Много несчастій породилъ хлороформъ, увѣряю васъ, Колли. Онъ далъ возможность каждому олуху именоваться хирургомъ.
   Роджонъ Эмми, явившейся на звонокъ. Попросите господина Вальполя.
   Эмми. Онъ заговорился съ барыней.
   Роджонъ внѣ себя. Что вамъ сказано? Эмми исчезаетъ, не обративъ ни малѣйшаго вниманія. Роджонъ съ покорнымъ видомъ прислоняется къ консолю.
   Серъ Патрикъ. Знаю я вашего Вальполя и ему подобныхъ. Они сдѣлали открытіе, что организмъ человѣка, яко бы, полонъ, остатками совершенно лишнихъ старыхъ органовъ. Благодаря хлороформу появилась возможность удалить съ полдюжины этихъ органовъ; паціентъ все вынесетъ, поплатившись лишь болью да стоимостью всей этой комедіи. Лѣтъ пятнадцать тому назадъ я хорошо изучилъ ихъ. Огецъ мой за пятьдесятъ фунтовъ подрѣзалъ маленькій язычокъ, да въ продолженіе года ежедневно приходилъ вспрыскивать шею оперированнаго ѣдкимъ каліемъ; и это обходилось паціенту по два фунта въ день. Зять его вырѣзалъ шейныя железы за двѣсти гиней, пока не сталъ получать баснословный гонораръ, начавъ практиковать по женскимъ болѣзнямъ. Кутлеръ тщательно изучалъ анатомію, выискивая, что бы еще можно вырѣзать безнаказанно, наконецъ обрѣлъ нѣчто называемое червеобразнымъ отросткомъ. Съ него и пошла эта мода. Паціенты платятъ ему по двѣсти фунтовъ за операцію. Съ такимъ же успѣхомъ можно бы было отрѣзатъ и волосы, если бъ они не такъ быстро росли. Теперь стоитъ пойти на какой-нибудь обѣдъ, и вы непремѣнно услышите отъ своего сосѣда, что онъ перенесъ эту ненужную операцію.
   Эмми докладываетъ. Докторъ Кутлеръ Вальполь. Уходитъ.

Кутлеръ Вальполь -- энергичный сангвиникъ лѣтъ сорока. Рѣзкія, правильныя черты лица, красивый прямой носъ и окладистая треугольная бородка. По сравненію съ нѣжнымъ поблекшимъ лицомъ Роджона и старчески расплывчатыми чертами сера Патрика лицо это кажется только что вышедшимъ изъ отдѣлки, какъ бы отшлифованнымъ, но отчасти худоватымъ. Смѣлый, проницательный взглядъ говоритъ о жизнерацостности и кипучей энергіи. Сомнѣніе, повидимому, чуждо этому человѣку и, дѣлая ошибку, онъ поступаетъ увѣренно, опираясь на извѣстное основаніе. Короткія руки съ красивыми выхоленными ногтями. Фигура скорѣе приземистая, чѣмъ толстая. Одѣтъ элегантно: на немъ пестрый жилетъ, цвѣтной галстукъ съ изящной булавкой, на цѣпочкѣ масса брелоковъ, поверхъ сапогъ надѣты гамаши, въ общемъ, нѣсколько самодовольно-спортсменская внѣшность. Подходитъ прямо къ Роджону и трясетъ его руку.

   Вальполь. Дорогой Роджонъ, позвольте вамъ принести самое искреннѣйшее поздравленіе и пожеланіе успѣха! Вы вполнѣ этого заслуживаете.
   Роджонъ. Благодарю васъ.
   Вальполь. Но, какъ человѣкъ, разумѣется. Исключительно какъ человѣкъ. Вашъ опсонинъ -- чепуха, это вамъ скажетъ каждый порядочный хирургъ. Впрочемъ всѣ мы въ восторгѣ, что ваши неотъемлемыя качества признаны теперь всѣми. Какъ живете, серъ Патрикъ? Недавно послалъ вамъ одну брошюрку по поводу своего изобрѣтенія -- совершенно новая пилка для резекціи плеча.
   Серъ Патрикъ подумавъ. Да, получилъ, получилъ. Прекрасная пилочка -- вполнѣ цѣлесообразная.
   Вальполь радостно. Я былъ увѣренъ, что вы оцѣните всѣ ея преимущества.
   Серъ Патрикъ. Помню лѣтъ 65 тому назадъ я видалъ точно такую пилочку.
   Вальполь. Да что вы? Гдѣ же?
   Серъ Патрикъ. У столяра.
   Вальполь. Что вы говорите! Какіе пустяки! У столяра!
   Роджонъ. Оставьте его въ покоѣ, Вальполь. Ему просто завидно.
   Вальполь. А propos, надѣюсь я не помѣшалъ вашей бесѣдѣ?
   Роджонъ. Нѣтъ, нѣтъ, садитесь, Я просто совѣтовался съ нимъ. Что-то плохо себя чувствую, вѣроятно переутомился.
   Вальполь. Понимаю, что съ вами! Сейчасъ же угадалъ по лицу, по рукопожатію!
   Роджонъ. Ну-съ?
   Вальполь. Зараженіе крови..
   Роджонъ. Зараженіе крови? Что за пустяки?
   Вальполь. Могу васъ увѣрить. Девяносто девять процентовъ народонаселеніи страдаетъ зараженіемъ крови и, благодаря этому, вымираетъ. Азбучная истина! Вашъ червеобразный отростокъ наполненъ продуктами гніенія не переваренной пищи и распада животной ткани! Послушайтесь моего совѣта, Роджонъ: позвольте мнѣ освободить васъ отъ этой штуки. Послѣ операціи вы сдѣлаетесь совершенно другимъ человѣкомъ.
   Серъ Патрикъ. А въ настоящемъ видѣ развѣ онъ вамъ не нравится?
   Вальполь. Нѣтъ. Мнѣ не нравится ни одинъ человѣкъ съ плохимъ кровообращеніемъ. Даже скажу больше: въ культурной странѣ недопустимо терпѣть такихъ субъектовъ; они являются носителями заразы! Операція должна быть обязательна для всѣхъ: она неизмѣримо раціональнѣе всевозможныхъ впрыскиваній!
   Серъ Патрикъ. А позвольте спросить, себѣ-то вы вырѣзали червеобразный отростокъ?
   Вальполь торжествующе. У меня его нѣтъ. Взгляните на меня! Ни малѣйшаго признака. Я безусловно здоровъ. Пять процентовъ народонаселенія также вполнѣ здорово. Вотъ вамъ примѣръ. Вы вѣдь знакомы съ миссисъ Жанъ Фольямбе -- съ этой элегантной миссисъ Фольямбе? Такъ вотъ, на Пасхѣ я оперировалъ ея невѣстку леди Порронъ и извлекъ у нея червеобразный отростокъ небывалой величины. Вмѣстимость его равнялась двумъ унцамъ. Тогда миссисъ Фольямбе была не въ состояніи вынести, чтобы ея невѣстка превратилась въ здоровую, цвѣтущую женщину, тогда какъ она для цвѣта лица принуждена была употреблять косметики, и немедленно настояла на томъ, чтобы ей была сдѣлана операція. Клянусь, я не нашелъ у нея червеобразнаго отростка. Ни малѣйшаго слѣда, ни малѣйшаго признака! Я былъ такъ ошеломленъ, -- такъ пораженъ, что даже забылъ извлечь изъ брюшины губку, и если бъ не сидѣлка, зашилъ бы ее тамъ. Кое-какъ мнѣ потомъ удалось доказать, что у моей паціентки былъ вырѣзанъ отростокъ также небывалой величины. Садится на кушетку и, оправивъ манжеты, подбоченивается.
   Эмми въ дверяхъ. Докторъ Ральфъ-Блумфильдъ Беннингтонъ.
   Длинная напряженная пауза. Всѣ смотрятъ на дверь, но гость не показывается.
   Роджонъ, потерявъ терпѣніе. Ну, что же?
   Эмми оглядываясь. Батюшки, я думала онъ идетъ за мной а онъ разговорился тамъ съ этой барыней.
   Роджонъ вскипѣвъ. Вѣдь я же вамъ приказалъ передать ей. Эмми исчезаетъ.
   Вальполь, вскакивая. Вотъ въ чемъ дѣло, Роджонъ, хорошо что вспомнилъ. Я только что разговаривалъ также съ этой несчастной. Она хлопочетъ о мужѣ, воображаетъ, что у него туберкулезъ; обычно ошибочный діагнозъ врачей: этимъ проклятымъ практикантамъ слѣдовало бы запретить приближаться къ больному, безъ контроля спеціалиста. Она сейчасъ назвала мнѣ симптомы ясно какъ день: жесточайшее зараженіе крови! На операція ей не по средствамъ. Посылайте ее ко мнѣ. Я сдѣлаю безплатно. Подкормлю его, вылѣчу и сдѣлаю ихъ снова счастливыми обоихъ. Я всегда готовъ помочь людямъ... Направляете къ стулу у окна.
   Эмми въ дверяхъ. Пожалуйте.

Серъ Ральфъ Блумфильдъ Беннингтонъ впархиваетъ въ комнату. Полный субъектъ, съ яйцевидной головой. Въ свое время вѣроятно былъ строенъ по къ шестидесятилѣтнему возрасту отрастилъ брюшко. Очертаніе свѣтлыхъ бровей свидѣтельствуетъ о добродушіи и отсутствіи скептицизма. Чрезвычайно мелодичный голосъ дѣйствуетъ какъ пѣніе, и обладатель его очевидно самъ упивается звуками своихъ рѣчей. Во всей его, внѣшности просвѣчиваетъ необычайное самодовольство. Одно его появленіе уже дѣйствуетъ благотворно на всякаго больного и мнимо больного. Привѣтливая внѣшность какъ бы сулитъ полное выздоровленіе. Какъ будто параличный долженъ подняться, заслышавъ звукъ его голоса. Независимо отъ своей спеціальности онъ врачъ по призванію и вѣритъ въ свое предназначеніе подобно апостоламъ Христа. Принимаясь о чемъ-либо говорить или спорить онъ проявляетъ не меньшую энергію, чѣмъ Вальполь, но характеръ краснорѣчія вкрадчивый, многословный, количествомъ доводовъ обезоруживающій противника и аудиторію; дѣлающій невозможнымъ какое-либо возраженіе, всегда настоятельно требующій къ себѣ исключительнаго вниманія -- что вполнѣ обезпечиваетъ ему довѣріе и уваженіе посредственныхъ умовъ. Въ обществѣ докторовъ онъ извѣстенъ подъ именемъ Блумфильдъ Беннингтонъ; зависть, внушаемая коллегамъ его громадной богатой практикой, смягчается отчасти его репутаціей шарлатана въ ученомъ мірѣ, и, будучи въ сущности ни болѣе ни менѣе компетентнымъ, нежели его коллеги, зачастую проявляетъ такую полную безпомощность, что заставляетъ усомниться въ своей пригодности къ чему бы то ни было,

   Блумфильдъ Беннингтонъ. А! Серъ Колензо. Серъ Колензо, вѣдь такъ? Добро пожаловать, новоиспеченный рыцарь!
   Роджонъ, пожимая ему руку. Спасибо, Блумфильдъ Беннингтонъ!
   Беннингтонъ. Кого я вижу, серъ Патрикъ! Какъ поживаете? Немножко простужены? Мерзнете? Въ сущности же здоровѣе и умнѣе всѣхъ насъ вмѣстѣ взятыхъ! Серъ Патрикъ ворчитъ. А, Вальполь! Что вы этонадѣлали, а?
   Вальполь. Что такое?
   Беннингтонъ. Неужели забыли прелестную пѣвицу, которую я направилъ къ вамъ для удаленія опухоли въ горлѣ?
   Вальполь, вскакивая съ мѣста. Боже мой! Да неужели же, милѣйшій, вы послали ее ко мнѣ для операціи въ горлѣ?
   Беннингтонъ лукаво. Ага! Грозя ему пальцемъ. А вы вырѣзали ей червеобразный отростокъ. Ничего не подѣлаешь -- привычка. Ну, да, не безпокойтесь. Голосъ вернули, а дѣвица считаетъ васъ величайшимъ хирургомъ въ мірѣ, и она права безусловно права...
   Вальполь трагическимъ шопотомъ. Зараженіе крови! Да, да, зараженіе крови! Снова усаживается на свое мѣсто.
   Серъ Патрикъ. А какъ поживаетъ высочайшее семейство, при которомъ вы имѣете честь состоять, серъ Ральфъ?
   Беннингтонъ. Нашъ другъ Роджонъ, несомнѣнно, будетъ доволенъ, услыхавъ отъ меня, что я крайне успѣшно примѣнилъ его способъ лѣченія къ маленькому принцу.
   Роджонъ взволнованно и испуганно. Какимъ образомъ?..
   Беннингтонъ, не давая ему кончить. Я установилъ діагнозъ тифа. Раньше оказывается заболѣлъ тифомъ сынъ главнаго садовника, и вотъ я, переговоривъ съ больницей св. Анны, получилъ порцію вашей сыворотки. Къ сожалѣнію васъ тогда не было тамъ.
   Роджонъ. Надѣюсь вамъ дали соотвѣтственныя указанія.
   Беннингтонъ, относясь къ его вопросу какъ къ излишнему. Къ чему, любезнѣйшій, къ чему мнѣ эти указанія? Жена моя дожидалась въ экипажѣ, я спѣшилъ, я не могъ еще разговаривать съ вашими студентами. Но я же самъ прекрасно знаю. Слава Богу, я употреблялъ сыворотку съ перваго момента ея открытія...
   Роджонъ. Но она гибельна, если употребляется несвоевременно.
   Беннингтонъ. Само собою разумѣется. Всѣ средства гибельны, разъ они употребляются несвоевременно. Яблоко за завтракомъ вещь полезная, -- яблоко за ужиномъ можетъ уложить въ постель на цѣлую недѣлю. Для впрыскиванія существуютъ два правила. Первое правило: не надо его бояться,-- второе: производить впрыскиваніе три раза въ день за четверть часа до ѣды. Роджонъ совершенно ошеломленъ. Ваше средство сдѣлало чудеса. Температура маленькаго принца повысилась; я тотчасъ же уложилъ его въ постель, а черезъ недѣлю онъ уже совершенно былъ здоровъ и притомъ на всю жизнь обезпеченъ отъ заболѣванія тифомъ, Счастливые родители были прямо трогательны, выражая свою признательность, но я заявилъ, что вся заслуга принадлежитъ вамъ, Роджонъ, и чрезвычайно счастливъ, что такимъ образомъ содѣйствовалъ проявленію монаршей милости по отношенію къ вамъ.
   Роджонъ въ изнеможеніи падаетъ на кресло. Гл) боко признателенъ.
   Беннингтонъ. О, нѣтъ, нѣтъ, Заслуга принадлежитъ исключительно вамъ. Что съ вами?
   Роджонъ. Пустяки. Немножко голова закружилась. Должно быть переутомленіе.
   Вальполь. Зараженіе крови!
   Беннингтонъ. Ерунда! Какое тамъ переутомленіе! Я работаю за десятерыхъ, а голова у меня не кружится. Нѣтъ, если уже появляется дурнота, слѣдовательно, вы больны. Быть можетъ не серьезно, но во всякомъ случаѣ больны. А гдѣ болѣзнетворное начало?-- Несомнѣнно въ бациллахъ, проникнувшихъ въ вашу кровь. Способъ лѣченія?-- Излѣдованіе рода бациллъ и уничтоженіе послѣднихъ!
   Серъ Патрикъ. А если таковыхъ не окажется?
   Беннингтонъ. Немыслимо, серъ Патрикъ: бациллы должны найтись -- безъ бациллъ нѣтъ болѣзни.
   Серъ Патрикъ. Назовите мнѣ пожалуйста бациллу переутомленія?
   Беннингтонъ. Я ее не знаю; но почему ей не быть? Извѣстныя намъ бациллы также вѣдь невидимы, серъ Патрикъ. Это прозрачныя, безцвѣтныя тѣльцы, подобныя стеклу или водѣ, Чтобы сдѣлать ихъ видимыми, мы должны ихъ окрасить, и конечно, дорогой Падди, иныя изъ нихъ легко могутъ ускользнуть отъ нашего наблюденія. Существуютъ невѣжды, которые утверждаютъ, что бациллъ не существуетъ вовсе, убѣдительно, но тогда откуда же болѣзни? Жалобнымъ тономъ. Попробуйте, напримѣръ, окрасьте бациллъ кошенилью, метилиномъ или фіолетовымъ генціаномъ, ни по чемъ вы этого не сдѣлаете. Поэтому никто кромѣ насъ, мужей науки, не знаетъ объ ихъ существованіи. Неужели же вы рискуете отрицать ихъ существованіе? Какимъ же образомъ вы объясняете тогда происхожденіе болѣзней? Какимъ образомъ вы докажете, напримѣръ, наличность дифтерита, не доказавъ наличности дифтеритной бациллы?
   Серъ Патрикъ. Это невозможно, но наличность дифтеритныхъ бациллъ безъ дифтерита я могу вамъ доказать и даже въ вашемъ собственномъ тѣлѣ.
   Беннингтонъ. Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, серъ Патрикъ. То совершенно другой видъ бациллъ, къ несчастью, онѣ только крайне сходны другъ съ другомъ и зачастую поэтому принимаются за тождественное. Каждое изъ этихъ крохотныхъ созданьицъ, дорогой мой серъ Патрикъ, имѣетъ своего двойника, точь въ-точь какъ люди. Существуетъ настоящая дифтеритная бацилла, открытіе которой принадлежитъ Лефлеру, и существуетъ ея двойникъ, который легко можете найти и въ моемъ тѣлѣ..
   Серъ Патрикъ. А какъ же вы различаете настоящихъ отъ ложныхъ?
   Беннингтонъ. Крайне просто: если у васъ въ тѣлѣ Лефлеровская бацилла, то вы заболѣваете дифтеритомъ; если же ея двойникъ, то вы чувствуете себя какъ нельзя быть лучше. Мудренаго ничего не существуетъ, -- научныя истины просты и глубоки въ одно и то же время. Однѣ лишь половинчатыя истины ведутъ къ заблужденіямъ. Невѣжественные теоретики, по нѣсколькимъ поверхностнымъ наблюденіямъ надъ жизнью бациллъ, пишутъ газетныя статьи и тѣмъ самымъ лишь дискредитируютъ науку и вводятъ въ заблужденіе многихъ вполнѣ достойныхъ, уважаемыхъ людей. Наука же всегда отвѣчаетъ подобнымъ субъектамъ одной фразой, примѣнимой ко всякому случаю:
   
   Поверхностное знаніе опасно;
   Испей кубокъ до дна иль не касайся вовсе.
   
   Я отнюдь не желаю умалить этимъ достоинствъ вашихъ современниковъ, серъ Патрикъ: многіе изъ старыхъ практикантовъ творили чудеса своей проницательностью и клинической опытностью! Но, припомнивъ образъ дѣйствія вашихъ современниковъ-хирурговъ, потрошившихъ направо и налѣво, заражая своихъ паціентовъ бациллами съ собственнаго костюма и инструментовъ, и сравнивъ способъ ихъ лѣченія хоть бы съ этимъ моимъ послѣднимъ простымъ и въ высшей степени научнымъ пріемомъ у постели больного принца, я только могу гордиться воспитаннымъ на теоріи микроорганизмовъ поколѣніемъ своихъ современниковъ -- мужей науки -- этихъ ветерановъ необозримой арены эволюціи 70-хъ годовъ. Конечно, мы можемъ ошибаться, но тѣмъ не менѣе мы настоящіе, жрецы науки! Вотъ почему я беру подъ свое покровительство ваше открытіе, дорогой мой Роджонъ. Оно имѣетъ будущее, оно вполнѣ научно. Садится на стулъ рядомъ съ софой.
   Эмми въ дверяхъ. Докторъ Бленкенсонъ.

Докторъ Бленкенсонъ рѣзко отличается отъ всѣхъ присутствующихъ. Онъ тщедушенъ, слабъ, изнуренъ и плохо одѣтъ. Морщины между бровями свидѣтельствуютъ о наличности совѣсти, другія же, разсѣянныя по всей физіономіи, о непрестанныхъ лишеніяхъ и воспоминаніяхъ о болѣе счастливыхъ дняхъ жизни. Онъ раскланивается со своими коллегами на правахъ однокашника и товарища по клиникѣ, но и тутъ проявляетъ неувѣренность, свойственную всѣмъ бѣднякамъ, щепетильнымъ по отношенію къ людямъ, находящимся въ привилегированномъ положеніи. У него черные коротко остриженные волосы, круглое лицо, съ расплывчатыми чертами, и наклонность къ одутловатости и двойному подбородку, которая, благодаря худобѣ, выразилась лишь въ области кожи.

   Роджонъ. А, здравствуйте, Бленкенсонъ,
   Бленкенсонъ. Пришелъ засвидѣтельствовать вамъ свое почтеніе и пожелать всѣхъ благъ. Господи, всѣ знаменитости ужъ собрались здѣсь.
   Беннингтонъ покровительственно и дружелюбно. Какъ поживаете, Бленкенсонъ?
   Бленкенсонъ. И вы здѣсь, серъ Патрикъ! Серъ Патрикъ ворчитъ.
   Роджонъ. Съ Вальполемъ, конечно, знакомы?
   Вальполь. Мое почтеніе.
   Бленкенсонъ. Первый разъ имѣю честь. Среди моей немногочисленной практики не было случая познакомиться съ такою знаменитостью. Я никого не знаю, кромѣ своихъ товарищей по клиникѣ св. Анны, Роджону. Съ нынѣшняго дня серъ Колензо, да? Какъ себя чувствуете въ новомъ положеніи?
   Роджонъ. Прежде всего комичнымъ. Не будемъ объ этомъ говорить.
   Бленкенсонъ. Къ стыду своему долженъ сознаться, что не имѣю понятія, въ чемъ собственно состоитъ ваше великое открытіе. Но, въ качествѣ стараго коллеги, все же явился поздравить.
   Беннингтонъ. Неужели не знаете? Вѣдь вы всегда были на высотѣ своей науки.
   Бленкенсонъ. О, мало ли что было. У меня было двѣ или три прекрасныхъ пары, нѣсколько фланелевыхъ рубашекъ, въ которыхъ я по воскресеньямъ отправлялся кататься на лодкѣ. А теперь, вотъ, сами взгляните: это мой лучшій костюмъ, и я долженъ доносить его до Рождества. Что подѣлаешь? Тридцать лѣтъ какъ практикую и ни разу не заглянулъ въ книжку. Прежде еще бывало просмотришь, по привычкѣ, какой-нибудь медицинскій журналъ, но сами знаете, какъ быстро утрачивается эта привычка, да, къ тому же, и достать не откуда. Впрочемъ, всѣ эти журналы стали сплошными рекламами. Отъ науки я отсталъ. Переучиваться поздно. У меня, правда, большая клиническая опытность, а вѣдь, пожалуй, самое главное это наблюденія у постели больного?
   Беннингтонъ. Несомнѣнно, если предположить, что вы обладаете правильной теоретической подготовкой для провѣрки вашихъ наблюденій. Одно наблюденіе еще ничего не даетъ. Если, напримѣръ, моя собака будетъ присутствовать вмѣстѣ со мной у постели больного, то хотя она и будетъ наблюдать то же, что наблюдаю и я, но не вынесетъ изъ этого ничего. Вы спросите почему? А потому, что собака не знакома съ научными теоріями.
   Вальполь. Мнѣ прямо смѣшно слушать эту болтовню ученыхъ и практикантовъ. Что вы можете наблюдать у постели больного, кромѣ внѣшности паціента, да, абсолютно ничего, если дѣло не касается накожной болѣзни. Самое главное это наблюдать внутренности человѣка, а онѣ доступны нашимъ наблюденіямъ лишь на операціонномъ столѣ. И вотъ что я вамъ скажу: двадцать лѣтъ я практикую въ качествѣ хирурга и не знаю ни одного случая правильнаго діагноза, поставленнаго практикующимъ врачомъ. Какъ бы ни былъ простъ случай -- вѣчно эти предположенія насчетъ рака, артрита, аппендицита и всевозможныхъ "итовъ", тогда какъ любой опытный хирургъ сейчасъ же пойметъ, что все дѣло въ зараженіи крови.
   Бленкенсонъ. Хорошо вамъ толковать, господа! А что бы вы стали дѣлать на моетъ мѣстѣ? У меня лѣчится исключительно трудовой районъ -- чиновничество, купечество. Мои паціенты не могутъ болѣть, не должны болѣть. Какого сорта лѣченіе могу я имъ предложить въ случаѣ потери трудоспособности? Вы можете направить своихъ паціентовъ въ С.-Морицъ или Египетъ, можете посовѣтовать имъ кататься верхомъ или на автомобилѣ, пить шампанское и въ продолженіе шести мѣсяцевъ наслаждаться чистымъ деревенскимъ воздухомъ. Моимъ паціентамъ все это доступно въ той же мѣрѣ, какъ путешествіе на луну. Самое же скверное это то, что я самъ благодаря своей бѣдности утерялъ здоровье, которымъ могъ бы имъ импонировать. У меня несчастнѣйшій желудокъ и потому крайне больной видъ. Какъ могу я внушать довѣріе въ качествѣ врача? Безпомощно опускается на софу.
   Роджонъ раздражительно. Перестаньте, Бленкенсонъ -- это ужасно. Ничего нѣтъ ужаснѣе, какъ больной врачъ.
   Вальполь. Да, признаюсь, онъ напоминаетъ лысаго, распространяющаго средство отъ выпаденія волосъ. Слава Богу, что я хирургъ!
   Беннингтонъ. А я никогда въ жизни не болѣлъ. При всемъ желаніи не могу припомнить ничего подобнаго. Уже одно это обезпечиваетъ мнѣ довѣріе моихъ паціентовъ.
   Вальполь заинтересованный. Какъ! Неужели правда вы никогда не были больны?
   Блумфильдъ Беннингтонъ. Никогда.
   Вальполь. Это чрезвычайно интересно. Должно быть у васъ также нѣтъ червеобразнаго отростка. Позвольте мнѣ какъ-нибудь васъ поизслѣдовагь.
   Блумфильдъ Беннингтонъ. Благодарю, другъ мой, но я слишкомъ занятъ въ настоящее время.
   Роджонъ. Никогда больше не буду жаловаться. Когда вы входили, Бленкенсонъ, я какъ разъ жаловался этимъ господамъ на переутомленіе.
   Бленкенсонъ. Если это не будетъ дерзостью съ моей стороны давать совѣты въ присутствіи такихъ знаменитостей -- вѣдь за мной все же не мало клинической опытности -- то я бы порекомендовалъ вамъ кушать ежедневно фунтъ спѣлыхъ сливъ за полчаса до обѣда. Я увѣренъ, что вамъ это будетъ чрезвычайно полезно. Сливы же теперь дешевы.
   Роджонъ. Что вы на это скажете, Блумфильдъ Беннингтонъ?
   Блумфильдъ Беннингтонъ покровительственно. Это крайне разумный совѣтъ, Бленкенсонъ. Я очень радъ, что вы также противникъ аптеки. Серъ Патрикъ ворчитъ.
   Блумфильдъ Беннингтонъ продолжаетъ лукаво. Ага! ага! Что это тамъ за звуки изъ-за камина? Это старая школа очевидно протестуетъ въ защиту медикаментовъ? О, повѣрьте мнѣ, Падди, что люди были бы гораздо здоровѣе, если бъ разрушить всѣ аптеки Англіи. Загляните въ газеты -- вѣдь онѣ всѣ переполнены скандально-кричащими рекламами о патентованныхъ средствахъ. Организуются цѣлыя шайки изобрѣтателей всевозможныхъ мазей и ядовитыхъ микстуръ. А кто виноватъ? Виноваты мы, да-съ, мы, и никто другой. Мы показываемъ примѣръ. Мы распространяемъ знахарство. Мы пріучаемъ людей къ различнымъ медикаментамъ, а они теперь уже пріобрѣтаютъ ихъ въ аптекѣ сами, даже не посовѣтовавшись съ врачомъ...
   Вальполь. Совершенно вѣрно. Вотъ уже пятнадцать лѣтъ, какъ я изъялъ изъ употребленія всѣ лѣкарства.
   Беннингтонъ. Самое большее, что можетъ сдѣлать химія -- это подавить нѣкоторые симптомы, но ни одинъ медикаментъ не въ силахъ побѣдить болѣзнетворное начало. Послѣднее находится въ рукахъ одной природы. Вѣрьте мнѣ, серъ Патрикъ, что природа и наука шествуютъ рука объ руку, хотя въ ваше время учили и не такъ. Природа, создавъ эти бѣлыя кровяныя тѣльца -- по-вашему,-- а по-моему фагоциты,-- создали тѣмъ самымъ радикальное средство противъ всевозможныхъ болѣзней. Словомъ, существуетъ единственный дѣйствительный способъ лѣченія, состоящій въ томъ, чтобы способствовать образованію бѣлыхъ кровяныхъ тѣлецъ, способствовать образованію фагоцитовъ. Медицина не что иное, какъ иллюзія! Слѣдуетъ найти болѣзнетворное начало, приготовить соотвѣтственный антитоксинъ и вспрыскивать его три раза въ день за полчаса до ѣды; что же получается? Образованіе фагоцитовъ усиливается, они истребляютъ болѣзнетворное начало, и паціентъ выздоравливаетъ -- при условіи, конечно, если болѣзнь его не была запущена. Вотъ собственно сущность открытія Роджона.
   Серъ Патрикъ задумчиво. Всѣ эти научныя истины я слышалъ еще изъ устъ своего отца.
   Беннингтонъ вскакиваетъ удивленный. Вашего отца? Но, дорогой мой, серъ Патрикъ, вѣдь отецъ вашъ принадлежалъ къ категоріи врачей еще болѣе устарѣлой школы, чѣмъ вы!
   Серъ Патрикъ. И тѣмъ не менѣе онъ говорилъ слово въ слово то же самое, что я только что слышалъ отъ васъ. Долой медикаменты! Самое существенное это прививки!
   Беннингтонъ. Прививки! Вы имѣете въ виду оспенныя прививки?
   Серъ Патрикъ. Ну, да. Но въ интимномъ семейномъ кружкѣ отецъ мой любилъ развивать мысль, что прививка дѣйствительна не только въ качествѣ предупрежденія оспенныхъ заболѣваній, но и въ качествѣ лѣченія всѣхъ лихорадочныхъ болѣзней.
   Беннингтонъ крайне возбужденный и заинтересованный, подбѣгаетъ къ Роджону. Вы слышали, Роджонъ. Подбѣгаетъ къ серу Патрику. Затрудняюсь выразить, до чего я пораженъ вашимъ сообщеніемъ, серъ Патрикъ. Вашъ отецъ оказывается предупредилъ мое собственное открытіе. У меня, признаться, не хватало времени надъ этимъ поработать, но теперь я вполнѣ разсчитываю на васъ, дорогой Роджонъ! Вальполь, Бленкенсонъ, слушайте -- одну минуту вниманія! Это должно быть крайне интересно всѣмъ вамъ. Случай открылъ мнѣ глаза. Недавно въ больницѣ у меня былъ одинъ случай тифа и одинъ случай столбняка -- койка съ койкой: служитель церкви и миссіонеръ. Можете себѣ представить этихъ несчастныхъ! Каково положеніе священника, больного тифомъ? Куда дѣвалось краснорѣчіе миссіонера со сведенными челюстями? Что тутъ подѣлаешь? Я беру изъ клиники пузырекъ сыворотки Роджона и пузырекъ сыворотки Мульдолея противъ столбняка. И вотъ въ одномъ изъ припадковъ столбняка, миссіонеръ сбрасываетъ все, что стоитъ на столѣ, а я поднявъ, перемѣшиваю пузырьки и ставлю на мѣсто сыворотки Роджона столбняковую сыворотку Мульдолея. Результатъ получился слѣдующій: тифъ излѣчился сывороткой столбняка, а столбнякъ сывороткой тифа. Беннингтонъ торжествуетъ, а врачи изумленно смотрятъ другъ на друга. Словомъ оба выздоровѣли. Оба выздоровѣли, замѣтьте. Миссіонеръ, за исключеніемъ легкихъ подергиваній, не чувствуетъ никакихъ болѣзненныхъ симптомовъ, а священникъ болѣе здоровъ, чемъ когда-либо. Несомнѣнно случай этотъ заставилъ-таки меня подумать. Я спрашивалъ себя, почему же служитель церкви не умеръ отъ столбняка, а миссіонеръ отъ тифа? Вотъ вамъ и задача, Роджонъ? Подумайте-ка надъ этимъ, серъ Патрикъ. И вы, Бленкенсонъ. И вы, Вальполь, постарайтесь откинуть всѣ свои предразсудки. Въ чемъ же состоитъ, скажите на милость, функція антитоксина? Очевидно, онъ исключительно способствуетъ образованію бѣлыхъ кровяныхъ тѣлецъ. Прекрасно, слѣдовательно, чѣмъ бы мы ни способствовали этому образованію -- безразлично. Ха-ха-ха! Ну, что же вы? Согласны со мною? Поняли мою мысль? Съ этихъ поръ я употребляю безъ различія всѣ виды сыворотки и достигаю прекрасныхъ результатовъ. Вашу сыворотку, Роджонъ, я примѣнилъ у постели маленькаго принца исключительно съ цѣлью пропагандировать ваше изобрѣтеніе; но года два тому назадъ я пробовалъ вспрыснуть при скарлатинѣ сыворотку бѣшенства, взятую мною въ Пастеровскомъ институтѣ, и опытъ привелъ къ великолѣпнымъ результатамъ. Сыворотка вызвала крайне энергичное образованіе бѣлыхъ кровяныхъ тѣлецъ, и фагоциты сдѣлали свое дѣло. Вотъ почему вашъ батюшка, серъ Патрикъ, утверждалъ, что прививки помогаютъ при всѣхъ лихорадочныхъ заболѣваніяхъ. Они способствуютъ образованію бѣлыхъ кровяныхъ тѣлецъ.
   Эмми. Господинъ Вальполь, вашъ автомобиль поданъ; лошади сера Патрика пугаются, пожалуйте скорѣе.
   Вальполь. До свиданія, Роджонъ.
   Роджонъ. До свиданія. Крайне тронутъ.
   Беннингтонъ. Понятна вамъ моя мысль, Вальполь?
   Эмми. Имъ некогда, серъ Ральфъ. Лошади сбѣсятся, если они сейчасъ не выйдутъ.
   Вальполь. Иду, иду. Обращаясь къ Беннингтону. Ваша мысль чепуха; никакихъ фагоцитовъ не существуетъ; все дѣло въ зараженіи крови; единственный способъ лѣченія -- операція. Мое почтеніе, господа, мое почтеніе, серъ Падди. Очень радъ, докторъ Бленкенсонъ. Идемте, Эмми. Выходитъ. Эмми слѣдуетъ за нимъ.
   Беннингтонъ. Этотъ Вальполь ничего не понимаетъ, Онъ хирургъ и больше ничего. Удивительный хирургъ, надо отдать ему справедливость, но въ концѣ-концовъ что такое хирургія -- ловкость рукъ, не болѣе того. Разумъ -- господинъ положенія. Червеобразный отростокъ -- ерунда. Такого и органа-то не существуетъ. Просто незначительное утолщеніе внутренняго покрова брюшины, наблюдаемое не болѣе чѣмъ у двухъ процентовъ народонаселенія. Я, конечно, радъ за Вальполя, что операція теперь въ такой модѣ -- онъ прекрасный, честный малый; къ тому же операція въ сущности не приноситъ ни малѣйшаго вреда людямъ, я всегда держался того мнѣнія, что нѣкоторый нервный подъемъ и двухнедѣльное пребываніе въ постели послѣ лондонскаго "сезона" дѣйствуютъ даже благопріятно, но въ сущности вѣдь все это одно шарлатанство. Ну-съ, я долженъ двигаться. Будьте здоровы, Падди. Прощайте, дорогой Бленкенсонъ, прошайте! До свиданія, Роджонъ. Не безпокойтесь о своемъ здоровьѣ. Знаете, что я вамъ посовѣтую: если у васъ будетъ пошаливать печень -- попринимайте немножко ртути -- это не повредитъ! Если будете чувствовать неопредѣленное безпокойство -- попробуйте бромъ. Если же все это не поможетъ, ну, тогда легкое возбуждающее: немножко фосфору или стрихнину. Въ случаѣ же безсонницы, -- тріоналъ, тріоналъ и тріоналъ.
   Серъ Патрикъ сухо, А главное никакихъ медикаментовъ, Колли!
   Беннингтонъ увѣренно. Совершенно правильно. Совершенно правильно, серъ Патрикъ. Какъ палліативы я допускаю еще иногда лѣкарства. Но радикальныхъ средствъ не существуетъ -- нѣтъ. Во всякомъ случаѣ избѣгайте медикаментовъ.
   Роджонъ. Я самъ того же мнѣнія. Провожая его до двери. Спасибо за протекцію. Будьте здоровы.
   Беннингтонъ. Кстати, кто это у васъ тамъ дожидается?
   Роджонъ. Не знаю,.про кого вы говорите.
   Беннингтонъ. Прелестная женщина. Мужъ боленъ туберкулезомъ.
   Роджонъ. А она все еще тамъ?
   Эмми, выглядывая. Пожалуйте, серъ Ральфъ. Ваша супруга дожидается въ экипажѣ.
   Беннингтонъ разочарованнымъ тономъ. О! Мое почтеніе. Быстро исчезаетъ.
   Роджонъ. Эмми, неужели эта дама все еще дожидается? Извольте ей сейчасъ же сказать, что я ее принять не могу.
   Эмми. Да вѣдь ей некуда торопиться-то, пусть подождетъ. Уходитъ.
   Бленкенсонъ. Я также отправлюсь; каждые полчаса стоятъ мнѣ восемнадцать пенсовъ. До свиданія.
   Роджонъ. Заходите какъ-нибудь на недѣлѣ, позавтракаемъ вмѣстѣ.
   Бленкенсонъ. Къ сожалѣнію не смѣю себѣ этого позволить; тогда я въ продолженіе недѣли не буду имѣть возможности завтракать. Но тѣмъ не менѣе отъ души благодаренъ.
   Роджонъ. Не могу ли я что-нибудь для васъ сдѣлать?
   Бленкенсонъ. Не найдется ли у васъ стараго фрака -- мнѣ онъ замѣнитъ новый. Когда будете перебирать свой гардеробъ, вспомните о моей просьбѣ. Мое почтеніе. Поспѣшно уходитъ.
   Роджонъ, смотря ему вслѣдъ. Бѣдняга! Обращаясь къ серу Патрику. Такъ вотъ причина монаршей милости! Завидная доля врача! Нечего сказать.
   Серъ Патрикъ. А тѣмъ не менѣе доля наша все-таки завидная. Что бы вы сказали на моемъ мѣстѣ, когда на каждомъ шагу приходится сталкиваться съ невѣжествомъ и предразсудками; надо еще дивиться, какъ мы существуемъ до сихъ поръ.
   Роджонъ. Это не врачи, а шайка заговорщиковъ.
   Серъ Патрикъ. Всѣ спеціальности грѣшатъ тѣмъ же самымъ. Вѣдь не всѣ геніи, подобно вамъ. Заболѣть можетъ каждый дуракъ, -- а сдѣлаться врачомъ не каждый, поэтому спросъ на врачей великъ, а врачей хорошихъ мало. Да ужъ если говорить по совѣсти, Колли, вы должны сознаться, что убиваете большее количество людей, чѣмъ Блумфильдъ Беннингтонъ.
   Роджонъ. О, это вполнѣ возможно. Но вѣдь надо же по крайней мѣрѣ знать разницу между прививкой и антитоксиномъ. Онъ воображаетъ, что способствуетъ образованію кровяныхъ тѣлецъ! Да, прививка ничуть не способствуетъ ихъ образованію. Его разсужденія сплошная нелѣпость, вредное, непростительное заблужденіе. Дать ему въ руки сыворотку -- все равно, что способствоватъ убійству.
   Эмми, возвращаясь. Что же, серъ Патрикъ? Долго еще заставите лошадей-то дожидаться?
   Серъ Патрикъ. А вамъ какое дѣло, старое пугало?
   Эмми. Не горячитесь, будьте повѣжливѣе. Вѣдь Колли нужно и поработать.
   Роджонъ. Да вы забываетесь, Эмми. Сейчасъ же уходите вонъ.
   Эмми. Я ужъ и такъ долго терпѣла. Знаю я этихъ докторовъ: сидятъ себѣ да бранятся, вмѣсто того, чтобы помогать несчастному паціенту. Знаю также и лошадей сера Пат39
   рика, Небось я выросла въ деревнѣ. Пожалуйте-ка поскорѣй.
   Серъ Патрикъ, поднимаясь съ мѣста. Ну, ладно, ладно. До свиданья, Колли. Хлопнувъ по плечу Роджона, идетъ.къ двери, затѣмъ останавливается противъ Эмми, съ минуту на нее смотритъ и говоритъ убѣжденнымъ тономъ, А вѣдь вы отвратительная, старая вѣдьма, вотъ что я вамъ скажу.
   Эмми злобно кричитъ ему вслѣдъ. Да и сами-то вы не очень красивы. Раздраженно Роджону. Вотъ такъ воспитаніе! Воображаютъ, что со мной все можно себѣ позволить, а вы еще имъ потакаете. Ладно же, когда-нибудь и я ихъ всѣхъ отчитаю. Ну, говорите, что же, примете вы эту бѣдняжку или нѣтъ?
   Роджонъ. Сколько же разъ мнѣ вамъ повторять, наконецъ, что я не приму никого. Передайте ей, чтобъ убиралась отсюда вонъ.
   Эмми. Это-то я ужъ слышала. Не скажете ли чего новенькаго?Роджонъ, Вы хотите меня взбѣсить, Эмми?
   Эмми вкрадчиво. Ради меня, поговорите съ ней, пожалуйста, минутку. Она дала мнѣ на чай три шиллинга. Бѣдняжка воображаетъ, что въ вашихъ рукахъ жизнь или смерть ея мужа. Роджонъ, И покупаетъ ее за три шиллинга?
   Эмми. Больше она вѣрно не могла дать. Бездѣльницы, которыя сорятъ деньгами, пожалуй, и найдутъ, что это мало, а по-моему достаточно! Сдѣлайте доброе дѣло, примите бѣдняжку, она приведетъ васъ въ хорошее настроеніе -- вы такихъ любите.
   Роджонъ. Должно быть барынька не дура. За свои три шиллинга она посовѣтовалась съ Кутлеромъ Вальполемъ и съ серомъ Ральфомъ Блумфильдъ Беннингтономъ. Это ни много ни мало -- шесть фунтовъ. Бленкенсонъ также навѣрно подалъ свой совѣтъ, вотъ еще восемнадцать пенсовъ.
   Эмми. Такъ вы примете ее для меня? Да?
   Роджонъ. Ну, посылайте ее что ли, а сами убирайтесь къ чорту! Эмми уходитъ довольная. Роджонъ кричитъ. Редпенни!
   Редпенни появляется въ дверяхъ. Что вамъ угодно?
   Роджонъ. Мнѣ надо сейчасъ принять одного паціента. Если онъ минутъ черезъ пять не уйдетъ, войдите и скажите, что меня требуютъ изъ клиники. Понимаете? Иначе его коломъ не вышибешь.
   Редпенни. Хорошо. Исчезаетъ, а Роджонъ направляется къ зеркалу и поправляетъ галстукъ.
   Эмми докладываетъ. Госпожа Дюбеда.

Дама входитъ. Эмми исчезаетъ, притворивъ за собою дверь. Роджонъ, принявъ непроницаемый, суровый видъ врача-спеціалиста, повертывается въ сторону вошедшей и движеніемъ руки указываетъ ей мѣсто на кушеткѣ. Онъ самъ идетъ къ ближайшему стулу, но вмѣсто того, чтобъ сѣсть, останавливается, взявшись руками за его спинку. Госпожа Дюбеда привлекательная молодая женщина. Къ наружности изящной свѣтской дамы примѣшивается какой-то дикій романтическій оттѣнокъ. Роджонъ, чрезвычайно чувствительный къ женскимъ прелестямъ, инстинктивно принимаетъ оборонительное положеніе и становится еще холоднѣе въ обращеніи. Онъ замѣчаетъ между прочимъ, что дама прекрасно одѣта. Впрочемъ къ ней вошелъ бы всякій костюмъ; она держитъ себя непринужденно и съ достоинствомъ свѣтской женщины, не боящейся общественнаго мнѣнія, подобно большинству выскочекъ. Она высока ростомъ, стройна, хотя тѣлосложеніе крѣпкое; черные волосы, причесаны просто, а не наподобіе птичьяго гнѣзда или клоунскаго парика (согласно современной модѣ); у нея миндалевидные, необыкновенно красивые глаза съ черными рѣсницами; когда она волнуется., глаза эти широко раскрываются и придаютъ особую выразительности всѣмъ чертамъ лица; говоритъ тихо, но настойчиво, движенія порывистыя; въ настоящую минуту она, повидимому, сильно взволнована. Въ рукахъ у нея большая папка.

   Г-жа Дюбеда тихимъ, вкрадчивымъ голосомъ. Г осподинъ докторъ.
   Роджонъ рѣзко. Одну минутку, сударыня. Прежде всего долженъ васъ предупредить, что ничѣмъ не могу быть вамъ полезнымъ. Я прямо заваленъ работой и просилъ мою старую экономку передать вамъ это, но вы очевидно не удовлетворились моимъ отвѣтомъ.
   Г-жа Дюбеда. А кто же бы могъ имъ удовлетвориться?
   Роджонъ. Ну, да, но вы ее подкупили.
   Г-жа Дюбеда. Я?
   Роджонъ. Конечно -- впрочемъ, все равно. Дѣло въ томъ, что я не устоялъ передъ ея просьбой и принялъ васъ. Но повѣрьте, при всемъ моемъ желаніи, я совершенно не могу взять на свое попеченіе еще новаго паціента.
   Г-жа Дюбеда. Докторъ, вы должны спасти моего мужа. Я сейчасъ вамъ все разскажу, и вы сами поймете, что должны. Случай необыкновенный -- выходящій изъ ряда вонъ. Онъ не похожъ на другихъ людей. О, повѣрьте мнѣ! Я вамъ сейчасъ докажу это. Я... роется въ папкѣ... принесла кое-что изъ его работъ, и вы сами увидите. Вы одинъ можете его спасти: я прочла въ газетахъ, что можете!
   Роджонъ. Онъ страдаетъ туберкулезомъ?
   Г-жа Дюбеда. Да, туберкулезомъ лѣваго легкаго.
   Роджонъ. Довольно-съ. Больше мнѣ ничего не нужно.
   Г-жа Дюбеда. Вы можете его спасти, если захотите? Вѣдь правда, можете? Съ отчаяньемъ въ голосѣ. Ахъ, да отвѣчайте же пожалуйста!
   Роджонъ. Не угодно ли вамъ успокоиться и взять себя въ руки!
   Г-жа Дюбеда. Хорошо. Простите пожалуйста. Я знаю, что такъ не принято. Впадая въ прежній тонъ. Ради самого Бога, скажите, что вы его спасете; больше мнѣ ничего не нужно.
   Роджонъ. Вѣдь я не волшебникъ; если желаете ручательства за успѣхъ, то совѣтую вамъ отправиться къ врачамъ, продающимъ его вмѣстѣ съ лѣкарствомъ. У меня въ клиникѣ только десять паціентовъ, и я разсчитываю, что буду въ состояніи спасти имъ жизнь.
   Г-жа Дюбеда. Слава Богу!
   Роджонъ. Позвольте. Постарайтесь себѣ представить, что на морѣ случилось кораблекрушеніе, что на спасательной лодкѣ можетъ помѣститься лишь десять человѣкъ, что крайне трудно спасти и это количество людей и совершенно невозможно помѣстить одиннадцатаго. И вотъ среди бушующихъ волнъ показывается еще голова утопающаго. Онъ умоляетъ капитана спасти его, а капитанъ можетъ принять новаго пришельца, лишь выбросивши за бортъ одного изъ прежнихъ пассажировъ, обрекая его неминуемой гибели. Вотъ собственно поступокъ, котораго вы отъ меня требуете.
   Г-жа Дюбеда. Неужели это такъ? Я право не понимаю. Вѣдь есть же...
   Роджонъ. Ужъ повѣрьте мнѣ на слово. Я, мой ассистентъ и весь больничный персоналъ прямо выбиваются изъ силъ. Лѣченіе ново. Оно требуетъ много времени, денегъ и искусства; пока ничего не подѣлаешь. Затѣмъ наши больные все -- люди избранные! Понимаете вы, что это значитъ!
   Г-жа Дюбеда Избранные? Нѣтъ не совсѣмъ понимаю.
   Роджонъ сурово. Въ такомъ случаѣ я долженъ вамъ объяснить, чтобы вы поняли и болѣе не приставали ко мнѣ. Прежде чѣмъ взять на свое попеченіе этихъ десятерыхъ, я принужденъ былъ не только убѣдиться въ томъ, что въ состояніи ихъ спасти, но и въ томъ, что они дѣйствительно вполнѣ заслуживаютъ этого. Изъ пятидесяти человѣкъ я долженъ былъ выбрать десять -- сорокъ же остальныхъ обречь на-неминуемую смерть. Были между ними и молодожены и отцы семействъ, и если бъ мы руководились лишь степенью серьезности ихъ заболѣванія, то несомнѣнно они десять разъ заслу: живали быть принятыми. Не сомнѣваюсь, что болѣзнь вашего супруга принадлежитъ къ тяжелымъ случаямъ. Я это вижу по вашимъ слезамъ... она быстро вытираетъ глаза... и знаю, что стоитъ мнѣ на минуту остановиться, какъ на меня польется цѣлый потокъ, въ данномъ случаѣ, совершенно излишнихъ просьбъ. Обратитесь къ кому-нибудь другому.
   Г-жа Дюбеда. А вы можете указать мнѣ врача, которому извѣстенъ вашъ секретъ?
   Роджонъ. Никакого у меня нѣтъ секрета. Я не знахарь.
   Г-жа Дюбеда. Простите, я совсѣмъ не это хотѣла сказать. Я право не знаю, какъ мнѣ съ вами разговаривать. О, пожалуйста, не сердитесь.
   Роджонъ отчасти сконфуженно. Пустяки, пустяки. Нѣсколько растроганный садится. Я самъ говорю глупости -- въ концѣ-концовъ я конечно знахарь и самый настоящій знахарь. Но вѣдь мое средство не патентовано.
   Г-жа Дюбеда. Тогда значитъ каждый врачъ можетъ спасти моего мужа? Но почему же они этого не сдѣлали до сихъ поръ? Къ кому только я не обращалась, сколько потратила денегъ. Если бъ вы хотя бы указали мнѣ врача?
   Роджонъ. Врачей масса на каждомъ шагу. Но, за исключеніемъ меня и двоихъ моихъ помощниковъ въ клиникѣ св. Анны, никто еще не знакомъ съ примѣненіемъ моего способа лѣченія опсониномъ. Мы же всѣ черезчуръ заняты. Вотъ, къ сожалѣнію, все, что я могу вамъ отвѣтить. Поднимаясь. Мое почтеніе, сударыня.
   Г-жа Дюбеда въ полномъ отчаяніи вытаскиваетъ изъ папки нѣсколько этюдовъ. Докторъ, взгляните пожалуйста! Вы вѣдь знаете толкъ въ картинахъ: въ вашей пріемной висятъ прекрасныя картины. Взгляните! Вотъ его работа.
   Роджонъ. Собственно какой смыслъ мнѣ смотрѣть эти картины. Разглядываетъ тѣмъ не менѣе. Ого! Отправляется съ одной изъ нихъ къ окну. Да, это сама правда! Да, да. Снова разглядываетъ, затѣмъ обращается къ г-жѣ Дюбеда. Прекрасные этюды, но не совсѣмъ законченные, не правда ли?
   Г-жа Дюбеда. Онъ слишкомъ быстро утомляется. Вѣдь вы же видите -- это прямо геніальный художникъ! Вы должны признать, что онъ заслуживаетъ быть спасеннымъ. О, докторъ, вѣдь я вышла за него замужъ исключительно съ цѣлью помочь ему выдвинуться; я была богата и могла облегчить ему первые шаги на этомъ поприщѣ -- дать возможность слѣдовать по пути призванія, сдѣлаться міровой извѣстностью. Я сама зачастую служила ему моделью: эти его работы сейчасъ же раскупались.
   Роджонъ. У васъ осталась хотя одна изъ нихъ?
   Г-жа Дюбеда достаетъ новый этюдъ. Только одна -- это самая первая.
   Роджонъ. Поразительно! А почему здѣсь подписано Женниферъ?
   Г-жа Дюбеда. Это мое имя.
   Роджонъ. Странное имя!
   Г-жа Дюбеда. Только не у насъ въ Корнваллисѣ. Я вѣдь оттуда, Женниферъ уменьшительное отъ Жиневры.
   Роджонъ повторяетъ имя, какъ бы наслаждаясь его звучностью, что является уже опаснымъ признакомъ. Чудный портретъ! Извините за вопросъ, онъ не продается? Я бы охотно пріобрѣлъ.
   Г-жа Дюбеда. О, возьмите такъ, пожалуйста. Это моя собственность. Требуйте чего хотите, только спасите его! Вы это можете сдѣлать, должны сдѣлать!
   Редпенни поспѣшно входить въ комнату. Только что телефонили изъ клиники. Васъ немедленно требуютъ туда -- одинъ изъ паціентовъ умираетъ. Карета ждетъ.
   Роджонъ раздражительно. А, все глупости! Пожалуйте отсюда. Съ какой стати вы являетесь мнѣ мѣшать.
   Редпенни. Но...
   Роджонъ. Довольно! Развѣ вы не видите, что я занятъ? Пожалуйте, пожалуйте отсюда. Редпенни сконфуженный исчезаетъ.
   Г-жа Дюбеда. Господинъ докторъ, одинъ моментъ... прежде чѣмъ уйти...
   Роджонъ. Садитесь. Все это пустяки.
   Г-жа Дюбеда. А какъ же говорятъ тамъ паціентъ умираетъ.
   Роджонъ. Давно уже умеръ. Ничего не значитъ. Не безпокойтесь, садитесь.
   Г-жа Дюбеда садится и вздрагиваетъ. Да, на васъ уже смерть не производитъ никакого впечатлѣнія -- вѣдь вы сталкиваетесь съ ней чуть ли не каждый день.
   Роджонъ, успокаивая ее. Не совсѣмъ такъ, но въ данномъ случаѣ я самъ приказалъ ему войти сюда минутъ черезъ пять. Я думалъ, что мнѣ захочется поскорѣе отъ васъ отдѣлаться.
   Г-жа Дюбеда, пораженная такимъ коварствомъ. О!..
   Роджонъ, прерывая ее. Успокойтесь, пожалуйста, не смотрите съ такимъ ужасомъ: вѣдь никто же не умираетъ.
   Г-жа Дюбеда. А мой мужъ!
   Роджонъ. Ахъ, да. Я и забылъ совсѣмъ. Она пристально взглядываетъ на него; замѣтивъ этотъ взглядъ, онъ приходитъ въ себя. Мистрисъ Дюбеда, вы требуете отъ меня слишкомъ многаго.
   Г-жа Дюбеда. Я умоляю васъ, спасите жизнь великому художнику.
   Роджонъ. Вы требуете, чтобы я, взамѣнъ этого, убилъ кого-нибудь другого; такъ какъ если я возьму еще одного паціента, то долженъ пожертвовать кѣмъ-нибудь изъ прежнихъ. Но я не отступаю и передъ этимъ. Одинъ разъ я уже совершилъ нѣчто подобное и готовъ снова поступитъ такъ же, если вамъ удастся убѣдить меня, что жизнь его цѣннѣе одной безполезной жизни, за которую я борюсь въ данную минуту. Да, прежде всего вы должны убѣдить меня въ этомъ.
   Г-жа Дюбеда. Вы же видите его работы, и это еще не лучшія; лучшія я не принесла, такъ какъ онѣ не имѣютъ успѣха у большой публики. Ему двадцать три года; вся жизнь впереди. Если бъ вы мнѣ позволили познакомить его.съ вами? Если бъ вы сами согласились поговорить съ нимъ? Быть можетъ это будетъ самое убѣдительное!
   Роджонъ. Въ состояніи онъ пріѣхать въ Ричмондъ пообѣдать въ ресторанъ " Звѣзда"?
   Г-жа Дюбеда, О, да. Но зачѣмъ?
   Роджонъ. Сейчасъ объясню. Я даю тамъ обѣдъ для своихъ друзей, чтобы отпраздновать только что полученное мною званіе дворянина. Вѣроятно вы читали объ этомъ въ газетахъ?
   Г-жа Дюбеда. Да, конечно. Потому-то я и обратилась именно кт* вамъ.
   Роджонъ. Это будетъ докторскій обѣдъ и, какъ предполагалось, безъ дамъ. Я вѣдь холостякъ. Такъ вотъ, не желаете ли вы взять на себя роль хозяйки и пріѣхать вмѣстѣ съ мужемъ? Такимъ образомъ онъ познакомится со всѣми моими знаменитыми коллегами, тамъ будутъ: серъ Патрикъ Кулленъ, серъ Ральфъ Блумфильдъ Беннингтонъ, докторъ Кутлеръ Вальполь и другіе. Я переговорю съ товарищами, и мы совмѣстно рѣшимъ участь вашего супруга. Согласны?
   Г-жа Дюбеда. Ну, конечно. О, благодарю, благодарю васъ. Не захватить ли мнѣ съ собой нѣсколько его картинъ? По-настоящему хорошихъ?
   Роджонъ. Пожалуйста. Завтра точно будетъ извѣстенъ день. Оставьте мнѣ свой адресъ.
   Г-жа-Дюбеда. Тысячу разъ благодарю. Вы прямо осчастливили меня: въ томъ, что онъ вамъ понравится, я увѣрена; онъ прямо приведетъ васъ въ восторгъ своей геніальностью! Вотъ мой адресъ. Вручаетъ свою визитную карточку. До свиданья.
   Роджонъ. До свиданія. Жмутъ другъ другу руки; онъ звонитъ. Да, -- вамъ извѣстно, что туберкулезъ заразителенъ? Надѣюсь, вы соблюдаете всевозможныя предосторожности?
   Г-жа Дюбеда. Да, да. Какъ мило такое вниманіе съ вашей стороны.
   Эмми въ дверяхъ. Ну, что, посовѣтовалъ вамъ чего-нибудь?
   Роджонъ. Да, да. Проводите барыню и не болтайте.
   Эмми. Хорошо сдѣлали, что приняли. Выходитъ за г-жей Дюбеда.
   

АКТЪ II.

Терраса ресторана "Звѣзда и Подвязки" въ Ричмондѣ. Обѣдъ оконченъ. Безоблачная лѣтняя ночь, кругомъ тишина, нарушаемая лишь свистками далекаго поѣзда да плескомъ волнъ Темзы подъ веслами гребцовъ. Изъ восьми стульевъ три не заняты. Серъ Патрикъ сидитъ на углу, спиной къ периламъ террасы;рядомъ съ нимъ Роджонъ. Направо отъ нихъ пустой стулъ, а на слѣдующемъ развалился Беннингтонъ и, повидимому, наслаждается прекрасной лунной ночью. Налѣво отъ этой группы Шуцмахеръ и Вальполь. Противъ нихъ два пустыхъ стула. Всѣ пятеро молча пьютъ кофе и курятъ сигаретки очевидно компанія сытно пообѣдала и настроена весело.

Входитъ г-жа Дюбеда въ шляпкѣ и накидкѣ; всѣ, за исключеніемъ сера Патрика, приподнимаются. Она садится на одинъ изъ пустыхъ стульевъ, послѣ чего врачи снова садятся.

   Г-жа Дюбеда входя. Луи сейчасъ вернется. Онъ повелъ доктора Бленкенсона къ телефону. Салится. Ахъ какъ мнѣ досадно, что мы должны васъ покинуть! Такая дивная ночь и такъ весело.
   Роджонъ. А почему же бы мистеру Дюбеда не посидѣть еще съ полчасика? Я думаю, это ему не повредитъ.
   Серъ Патрикъ. Нѣтъ, Колли, ни одной минуты дольше. Увозите-ка поскорѣе своего супруга, мистрисъ Дюбеда, да пускай онъ до одиннадцати часовъ уляжется въ постель.
   Беннингтонъ. Да, да. Непремѣнно до одиннадцати. Совершенно вѣрно. Намъ чрезвычайно грустно, что вы насъ покидаете, дорогая мистрисъ Дюбеда, но ничего не подѣлаешь -- мнѣніе сера Патрика по большей части -- законъ.
   Вальполь. Не желаете ли доѣхать до дому въ моемъ автомобилѣ?
   Серъ Патрикъ; Ни подъ какимъ видомъ. Стыдитесь Вальполь, пусть они доѣдутъ на вашемъ автомобилѣ только до станціи, вѣдь экипажъ открытый, и они оба рискуютъ простудиться.
   Г-жа Дюбеда. Да, конечно, въ вагонѣ безопаснѣе.
   Роджонъ. Благодарю васъ отъ лица всѣхъ присутствующихъ за прелестно проведенный вечеръ, мистрисъ Дюбеда!
   Вальполь. Крайне пріятный!
   Беннингтонъ. Восхитительный, блестящій, незабвенный! Вздыхаетъ отъ удовольствія.
   Г-жа Дебюда съ внезапно вспыхнувшей въ глазахъ тревогой. А какъ вы нашли Луи? Или можетъ быть лучше не спрашивать?
   Роджонъ. Почему нѣтъ? Мы всѣ въ восторгѣ отъ него, Вальполь. Талантъ!
   Беннингтонъ. Очень радъ былъ съ нимъ познакомиться. Это художникъ, настоящій художникъ! Серъ Патрикъ мычитъ.
   Г-жа Дюбеда живо. Вамъ онъ навѣрно не понравился, серъ Патрикъ.
   Серъ Патрикъ любезнымъ тономъ. Я пораженъ его талантомъ, сударыня.
   Роджонъ. Можете вполнѣ успокоиться. Вашъ супругъ заслуживаетъ быть спасеннымъ. Онъ долженъ жить, г-жа Дюбеда поднимается со вздохомъ облегченія и бросаетъ на Роджона взглядъ, полный благодарности. Всѣ также поднимаются, за исключеніемъ сера Патрика и Шуцмахера, и подходятъ къ ней, успокаивая ее,
   Беннингтонъ. Конечно, ко-неч-но!
   Вальполь. Когда болѣзнь опредѣлена, то лѣченіе уже не представляетъ никакихъ затрудненій.
   Г-жа Дюбеда. Чѣмъ мнѣ васъ отблагодарить за вашу доброту! Наконецъ-то, наконецъ-то я снова могу успокоиться. Вы даже представить себѣ не можете, что я перечувствовала. Садится и плачетъ; врачи группируются вокругъ нея.
   Беннингтонъ. Послушайте, дорогая моя, перестаньте! Крайне убѣдительнымъ тономъ. Ну, перестаньте же, говорю вамъ.
   Вальполь. Плачьте, плачьте: -- слезы облегчаютъ.
   Роджонъ. Нѣтъ, не надо плакать. Вашъ мужъ можетъ догадаться, что мы говорили о немъ.
   Г-жа Дюбеда. Да, конечно. Простите, пожалуйста, эти слезы. Какъ прекрасно быть докторомъ! Всѣ смѣются. Не смѣйтесь, вы сами не знаете, что вы для меня сдѣлали. Только сегодня я поняла, что мнѣ грозило и подъ какимъ ужасомъ я жила все это время. Я сама не смѣла себѣ признаться въ своихъ опасеніяхъ и только теперь, какъ бы по наитію свыше, -- все поняла.

Входитъ Луи Дюбеда въ пальто и кашне на шеѣ и становится между Валполемъ и своей женой. Это худощавый юноша лѣтъ двадцати трехъ, стройный, красивый, на видъ не изнѣженный. У него ясные голубые глаза; онъ имѣетъ привычку пристально смотрѣть на своего собесѣдника, что, на ряду съ искренней улыбкой, дѣлаетъ его лицо крайне привлекательнымъ. Благодаря чрезвычайной нервности крайне впечатлителенъ и раздражителенъ, но ни мало не застѣнчивъ. Онъ относится къ Женниферъ отчасти покровительственно, хотя моложе ея лѣтами. Врачи не спускаютъ съ него глазъ, но ни почтенный возрастъ сера Патрика, ни внушительная внѣшность Беннингтона, повидимому, не производятъ на него ни малѣйшаго впечатлѣнія. Онъ напоминаетъ домашнюю кошку, увѣренную въ томъ, что она общая любимица. Какъ человѣкъ крайне чуткій, онъ является пріятнымъ собесѣдникомъ. При помощи своего таланта умѣетъ произвести впечатлѣніе и заставить предполагать въ себѣ качества, которыми быть можетъ и не обладаетъ.

   Г. Дюбеда. Ну, Жанни -- Гвинни: автомобиль дожидается.
   Роджонъ. Мистрисъ Дюбеда, не позволяйте ему такъ коверкать ваше прелестное имя!
   Г-жа Дюбеда. О, въ торжественныхъ случаяхъ я называюсь Женниферъ.
   Беннингтонъ. Вы холостякъ, Роджонъ, и ничего не понимаете. Взгляните на меня. Всѣ смотрятъ на него. Даже у меня и то два имени. Когда надъ семейнымъ очагомъ сгущаются тучи, то я называюсь просто Ральфомъ. Когда же проглядываетъ солнышко, то я Бодло-Дидль-Душкинсъ. И всегда такъ бываетъ между супругами. Мистеръ Дюбеда, на прощаніе я попрошу васъ объ одномъ одолженіи! Не проставите ли вы свою фамилію подъ этимъ рисункомъ?
   Вальполь. Да, и я также, со своей стороны, попросилъ бы...
   Г. Дюбеда. Съ большимъ удовольствіемъ. Подписывается.
   Г-жа Дюбеда. А господину доктору Шуцмахеръ?
   Г. Дюбеда. Боюсь, что доктору не понравился его портретъ. Лучше я его разорву. Обходитъ столъ до того мѣста, гдѣ лежитъ меню Шуцмахера, и собирается его позвать. Шуцмахеръ неподвиженъ.
   Роджонъ. Нѣтъ, нѣтъ. Если Леони не нравится, то я возьму его себѣ.
   Г. Дюбеда. Для васъ я съ удовольствіемъ подпишусь. Поднисывяетъ меню и передаетъ Роджону. Вотъ, только что сдѣлалъ маленькій эскизъ рѣки при ночномъ освѣщеніи.-- Вышло, кажется, недурно. Показываетъ альбомъ. Я хочу назвать его "Серебристый Дунай".
   Беннингтонъ. Великолѣпно, великолѣпно!
   Вальполь. И какъ нѣжно! Вы прямо замѣчательный художникъ! Луи кашляетъ отчасти отъ смущенья, отчасти отъ болѣзни.
   Серъ Патрикъ. Ну-съ, довольно ли подышали ночнымъ воздухомъ, мистеръ Дюбеда. Ведите-ка его домой, сударыня.
   Г-жа Дюбеда. Да, правда, поѣдемъ, Луи,
   Роджонъ. Не бойтесь. Это пустяки. Кашель мы скоро уничтожимъ.
   Беннингтонъ съ искреннимъ чувствомъ. Покойной ночи, мистрисъ Дюбеда. Покойной ночи. Покойной ночи. Жмутъ другъ другу руки.
   Вальполь. Не поможетъ Роджонъ, -- пожалуйста ко мнѣ.-- Я его вылѣчу.
   Г. Дюбеда. Покойной ночи, серъ Патрикъ. Чрезвычайно счастливъ, что имѣлъ удовольствіе...
   Серъ Патрикъ. Покойной ночи. Мычитъ что-то себѣ подъ носъ.
   Г-жа-Дюбеда. Покойной ночи, серъ Патрикъ.
   Серъ Патрикъ. Закутывайтесь-ка хорошенько, не думайте, что у васъ легкія желѣзныя только потому, что лучше нежели у супруга. Покойной ночи.
   Г-жа Дюбеда. Благодарю, отъ души благодарю. Мнѣ ничего не сдѣлается. Покойной ночи.

Луи идетъ, не простившись съ Шуцмахеромъ. Г-жа Дюбеда, послѣ нѣкотораго колебанія клрнястся ему, Шуцмархеръ приподнимается и отвѣчаетъ ей церемоннымъ поклономъ, по обычаю нѣмцевъ. Роджонъ отправляется провожать гостей. Остальные возвращаются на свои мѣста и молча благодушествуютъ, покуривая сигаретки.

   Беннингтонъ. Чудная парочка! Прелестная женщина! Талантливый юноша! Будущая знаменитость! Поразительный эскизъ! Божественный вечеръ! Интересный случай! Таинственная ночь! Восхитительный пейзажъ! Знаменитый обѣдъ! Чудное общество! Хорошее вино! Блестящій финалъ! Трогательная благодарность! Счастливецъ, Роджонъ!
   Роджонъ, возвращаясь. Что такое? Вы говорите про меня, Блумфильдъ Беннингтонъ? Садится на прежнее мѣсто рядомъ съ серомъ Патрикомъ.
   Беннингтонъ. Нѣтъ, нѣтъ. Отъ души благодарю васъ за чрезвычайно интересный вечеръ! Очаровательная женщина Сейчасъ видна порода! Какое-то врожденное благородство! Избранная натура.
   Бленкенсо въ входитъ и садится рядомъ съ Роджономъ на пустой стулъ. Мнѣ очень жаль, что я долженъ былъ уйти, Роджонъ, но меня вызвали по телефону изъ полицейскаго участка. Туда доставили поднятаго на рельсахъ больного молочника, въ карманахъ котораго нашелся мой рецептъ. А гдѣ же мистеръ Дюбеда?
   Роджонъ. Уже уѣхалъ.
   Бленкенсонъ, сильно поблѣднѣвъ, вскакиваетъ. Уѣхалъ?
   Роджонъ. Только что.
   Бленкенсонъ. Можетъ быть я еще его захвачу.-- Убѣгаетъ.
   Вальполь кричитъ ему вслѣдъ. Они отправились на автомобилѣ и теперь уже должно быть находятся въ нѣсколькихъ миляхъ отсюда. Вамъ его не доги... Умолкаетъ.-- Ну, пускай...
   Роджонъ. Должно быть, оба очень милые люди. Признаюсь, я сильно боялся встрѣтить какого-нибудь шарлатана или бездарнаго дилетанта. А онъ не менѣе очарователенъ, чѣмъ она. Хорошо, если бы удалось вылѣчить такого человѣка, онъ вполнѣ заслуживаетъ быть спасеннымъ. Кто-нибудь да долженъ уступить ему свое мѣсто, нечего церемониться, когда такъ легко найти человѣка менѣе достойнаго, чѣмъ онъ.
   Серъ Патрикъ. А вы въ этомъ увѣрены, Роджонъ?
   Роджонъ. Да будетъ вамъ ворчать, серъ Падди. Выпьемте-ка лучше еще чего-нибудь.
   Серъ Патрикъ. Нѣтъ, спасибо.
   Вальполь. А вамъ, Блумфильдъ Беннингтонъ, такъ же несимпатиченъ Дюбеда? Падди у насъ извѣстный противникъ искусства.
   Серъ Патрикъ. Позвольте у васъ спросить, Вальполь, уважаете вы какъ врача Поля Фласкера?
   Вальполь. При чемъ тутъ Поль Фласкеръ?
   Серъ Патрикъ. Считаете вы его за хорошаго хирурга?
   Вальполь. Да, по своей спеціальности онъ даже лучшій хирургъ, чѣмъ я.
   Серъ Патрикъ. Почему же вы съ нимъ чуть что не на ножахъ.
   Вальполь. Всему есть предѣлъ, а онъ его переступилъ. Вамъ извѣстно, что спеціальность Фласкера трепанація?
   Серъ Патрикъ. Трепанація?
   Вальполь. Н-да-съ, трепанація. Фласкеру понадобились деньги, чтобы построить себѣ домъ въ Суррей. Онъ не пожелалъ ничего продать, ничего заложить, а нашелъ возможность обойтись безъ этого. Какъ разъ въ это время одна горячая голова изъ противниковъ хирургіи помѣстила въ "Times" статью о ненужности трепанаціи -- ну, знаете, обычная ерунда. На это Фласкеръ возразилъ, что опыты Феррье доказываютъ, якобы, полное излѣчиваніе эпилепсіи посредствомъ трепанаціи, и утверждалъ при этомъ, что это его спеціальность; къ статьѣ былъ приложенъ адресъ и фамилія. Само собой разумѣется, недѣли черезъ двѣ его лѣстница и пріемная оказались переполненными эпилептиками, тутъ были и родители, и родственники, и мужья, и жены, притащившіе своихъ больныхъ. Вылѣчить ихъ, конечно, онъ не могъ, такъ какъ это были по большей части субъекты, страдавшіе зараженіемъ крови, но тѣмъ не менѣе за свое обѣщаніе вылѣчить гонораръ Фласкеръ получилъ и воздвигъ себѣ такимъ образомъ домъ, о которомъ мечталъ.
   Роджонъ. Это отвратительный поступокъ!
   Вальполь. Мало того, что отвратительный, -- это уже нѣчто похуже. Я даже затрудняюсь, собственно, какъ это назвать. Серъ Падди, по-моему я выразился крайне мягко, назвавъ это только безстыдной рекламой. А гдѣ начинается реклама, тамъ кончается моя компетенція.
   Серъ Патрикъ. А между тѣмъ Фласкеръ очень пріятный собесѣдникъ, не правда ли?
   Вальполь. Собесѣдникъ,-- да. Вполнѣ съ вами согласенъ.
   Серъ Патрикъ. И искусный хирургъ.
   Вальполь. Чрезвычайно,-- не спорю.
   Серъ Патрикъ. Вотъ и молодой Дюбеда крайне пріятный собесѣдникъ и въ высшей степени талантливый художникъ, но что же изъ этого? Онъ можетъ оказаться такимъ же прохвостомъ, какъ и Фласкеръ, въ томъ случаѣ, когда ему понадобятся деньги.
   Беннингтонъ. Но, дорогой серъ Патрикъ, вѣдь это же сразу видно. Молодой Дюбеда ничуть не похожъ на Фласкера, ничуть. Онъ прелестный юноша. Что въ немъ несимпатичнаго? Вѣдь стоитъ только на него взглянуть. Чѣмъ онъ не джентльменъ?
   Серъ Патрикъ. Чтобы считаться джентльменомъ, надо быть безупречнымъ въ двухъ отношеніяхъ: въ отношеніи денегъ и въ отношеніи женщинъ. Прежде чѣмъ мы не будемъ освѣдомлены по этимъ двумъ пунктамъ, мы ничего не можемъ сказать.
   Беннингтонъ. Эхъ вы! циникъ.
   Роджонъ. Что касается женщинъ, то лучшимъ доказательствомъ этому служитъ отношеніе къ нему самой мистрисъ Дюбеда.
   Беннингтонъ. Это такая влюбленная парочка! Они совершенные голубки! Прелестно! Прелестно!
   Вальполь. Что же касается денегъ, то и по отношенію ихъ у меня скоро будетъ доказательство его порядочности. Не скрою отъ васъ, Роджонъ, такъ какъ вы, повидимому, сильно интересуетесь этой парочкой, что передъ обѣдомъ мистеръ Дюбеда совершенно откровенно говорилъ со мной по поводу своихъ временныхъ матеріальныхъ затрудненій, нерѣдко случающихся у художниковъ. Онъ говорилъ, что не позволяетъ себѣ никакихъ прихотей, что во всемъ крайне экономенъ и что единственная его роскошь -- это хорошо одѣвать свою жену. Тогда я сказалъ: позвольте одолжить вамъ 20 фунтовъ, вы отдадите мнѣ этотъ пустякъ, когда достигнете тихой пристани. Дюбеда поступилъ какъ истый джентльменъ. Принялъ это совершенно просто, но надо было видѣть, какое счастье засіяло на лицѣ бѣдняги.
   Беннингтонъ, слушавшій все время Вальполя съ возрастающимъ вниманіемъ. Но, но, но, когда же все это случилось, позвольте васъ спросить.
   Вальполь. Когда мы съ нимъ встрѣтились тамъ, у рѣки.
   Беннингтонъ. Но, дорогой Вальполь, вѣдь въ то же самое время онъ и у меня взялъ 10 фунтовъ.
   Вальполь. Да неужели!
   Серъ Патрикъ мычитъ.
   Беннингтонъ добродушно. Собственно -- это не былъ даже заемъ, такъ какъ онъ самъ сказалъ, что одному Богу извѣстно, когда онъ отдастъ эти деньги. Я съ своей стороны не настаивалъ. Онъ намекнулъ, что мистрисъ Дюбеда мнѣ очень симпатизируетъ.
   Вальполь. Она мнѣ симпатизируетъ. Вы его не поняли.
   Беннингтонъ. Да нѣтъ же. Вѣдь мы не произнесли даже ея имени; онъ только сказалъ, что долженъ постоянно оставлять жену въ одиночествѣ, такъ какъ занятъ по горло; этотъ бѣдняга, вѣроятно, не имѣетъ представленія ни о моемъ положеніи ни о томъ, какъ я занятъ, и просилъ заходить къ нему почаще поболтать съ его женой.
   Вальполь, приподнимаясь на стулѣ. Какъ разъ то же самое онъ говорилъ мнѣ,
   Беннингтонъ. На-на-на-на! Это ужъ слишкомъ! Встаетъ, подходитъ къ периламъ и уныло смотритъ вдаль.
   Вальполь. Слышите, Роджонъ, не правда ли, что-то странное! Также идетъ къ периламъ и становится рядомъ съ Беннингтономъ.
   Бленкенсонъ возвращается грустный, озабоченный, но старается не показать вида.
   Роджонъ. Ну что, догнали?
   Бленкенсонъ. Нѣтъ, Они вѣроятно были ужь на полдорогѣ, когда я выбѣжалъ на крыльцо. Простите, пожалуйста, что я разстроилъ компанію. Садится.
   Вальполь. Развѣ что-нибудь случилось?
   Бленкенсонъ. Нѣтъ, нѣтъ,-- сущіе пустяки, -- даже забавно. Ничего не подѣлаешь. Все равно.
   Роджонъ, Дюбеда поступилъ какъ-нибудь некорректно!
   Бленкенсонъ, не вытерпѣвъ. Мнѣ бы, конечно, слѣдовало молчать. Не умѣю выразить, Роджонъ, до чего мнѣ совѣстно выставлять здѣсь на показъ свою нищету. Вы всѣ такъ мило отнеслись ко мнѣ. Я не боюсь, что вы болѣе меня не пригласите -- о, нѣтъ; но очень ужъ это унизительно. Весь вечеръ я былъ такъ весело настроенъ, костюмъ мой, какъ видите, никого не шокируетъ, и всѣ свои невзгоды я оставилъ дома.
   Роджонъ. Ну, что же случилось?
   Бленкенсонъ. Да ничего. Это только забавно. Я, видите ли, принесъ на сегодня четыре шиллинга; шиллингъ и четыре пенса стоила мнѣ дорога сюда. Ну, Дюбеда и попросилъ у меня два съ половиной шиллинга -- ему надо было дать на чай горничной, которая помогала его супругѣ одѣться. Онъ сказалъ, что черезъ двѣ минуты отдастъ, такъ какъ портмонето было въ карманѣ у его жены. Я конечно далъ ему, а онъ вѣроятно позабылъ объ этихъ деньгахъ, а теперь у меня осталось всего-навсего два пенса.
   Роджонъ. О, пожалуйста не безпокойтесь.
   Бленкенсонъ. Знаю, знаю, что вы скажете, только я ни за что не возьму. Я еще ни разу не занялъ ни одного пенни и никогда не займу. У меня кромѣ моихъ друзей ничего нѣтъ за душой; и я ими не поступлюсь. Если же каждый изъ нихъ будетъ при встрѣчѣ со мною объяснять мою любезность желаніемъ занять у него пять шиллинговъ, въ какомъ же я окажусь положеніи. Я съ удовольствіемъ буду носить ваше старое платье, Колли, чтобы вамъ не стыдно было раскланяться со мной на улицѣ, но денегъ у васъ не возьму. За свои два пенса я проѣду часть пути, а остальную пройду пѣшкомъ, вотъ и все.
   Вальполь. Вы доѣдете въ моемъ автомобилѣ до самаго дома, старина. Молодецъ Шуцмахеръ, его одного не обошелъ Дюбеда. Вы обидѣлись на его каррикатурку что ли?
   Шуцмахеръ. Нисколько. Я бы съ удовольствіемъ взялъ ее и даже съ его подписью. Но это было бы нехорошо.
   Вальполь. Почему?
   Шуцмахеръ. Теперь послѣ всего, что здѣсь случилось, я могу разсказать. Дѣло вотъ въ чемъ: когда я подошелъ къ Дюбеда, послѣ его разговора съ Вальполемъ, онъ началъ распространяться о томъ, что одни евреи истинные цѣнители искусства, но что ему необходимо завоевать симпатіи филистеровъ, каковыми онъ считаетъ всѣхъ васъ. Затѣмъ прибавилъ, что я произвелъ сильное впечатлѣніе на его жену, которая ужасно любитъ евреевъ. Послѣ всего этого Дюбеда попросилъ у меня взаймы пятьдесятъ фунтовъ подъ залогъ своихъ картинъ.
   Беннингтонъ. Нѣтъ, нѣтъ, это прямо невозможно! Да неужели?
   Вальполь. Вотъ такъ штука!
   Бленкенсонъ. Прямо невѣроятно!

Серъ Патрикъ мычитъ.

   Шуцмахеръ. Конечно я не нашелъ нужнымъ давать взаймы первому встрѣчному безъ всякаго обезпеченія. Картины же въ моихъ глазахъ не являются таковымъ.
   Беннингтонъ. Завидую, что вы можете отказывать, Шуцмахеръ. Я, конечно, сознавалъ, что нелѣпо съ моей стороны давать деньги этому юнцу, но онъ засталъ меня врасплохъ, и я не сумѣлъ отказать. Вѣдь это же крайне неловко, не правда ли?
   Шуцмахеръ. Не понимаю почему. Мнѣ казалось невозможнымъ согласиться,
   Вальполь. Что же онъ?
   Шуцмахеръ. Онъ далъ мнѣ понять, что не считаетъ евреевъ джентльменами. Съ вашими единовѣрцами вѣдь порою не знаешь какъ поступить. Если мы имъ даемъ взаймы -- мы плохіе джентльмены, если отказываемъ -- то же самое. Я не считалъ свой отказъ поступкомъ недобросовѣстнымъ и сказалъ, что будь онъ также еврей, то очень можетъ быть я бы и далъ ему взаймы,
   Серъ Патрикъ ворчливо. А онъ что сказалъ на это?
   Шуцмахеръ, Тогда онъ сталъ пытаться убѣдить меня, что онъ крещеный еврей, о чемъ яко бы свидѣтельствуетъ его талантливость и имя, звучащее здѣсь такъ же чуждо, какъ и мое. Затѣмъ прибавилъ, что ему совсѣмъ не нужна такая сумма, что онъ просто пошутилъ, а что необходимо ему лишь два фунта.
   Беннингтонъ. Нѣтъ, нѣтъ, Шуцмахеръ. Право, вы преувеличиваете.
   Бленкенсонъ. Вы не можете ему простить того, что онъ крестился.
   Шуцмахеръ. Отнюдь нѣтъ. Лично мнѣ англичане, гораздо симпатичнѣе евреевъ, и среди моихъ знакомыхъ гораздо больше англичанъ. Собственно это вполнѣ понятно: самъ я еврей, и душа моего народа мнѣ хорошо знакома, тогда какъ душа англичанина представляетъ интересъ новизны. Что же касается денегъ, то тутъ дѣло обстоитъ иначе. Вотъ видите ни: когда у васъ занимаетъ англичанинъ, то онъ руководствуется лишь желаніемъ во чтобы то ни стало заполучить деньги, до остального ему нѣтъ дѣла, и онъ вамъ подпишется подъ чѣмъ угодно, даже не взглянувъ на бумагу. Не входя въ суть взятаго на себя обязательства онъ согласенъ на все -- лишь бы достать денегъ. Но стоитъ вамъ заявить ему объ этомъ его обязательствѣ, какъ онъ начинаетъ клеймить васъ прохвостомъ. Точь въ точь какъ купецъ Бенедига. Если же еврей беретъ на себя, обязательство, то онъ считаетъ своимъ долгомъ расквитаться и ждетъ такого же отношенія отъ своего кредитора. Беря деньги на извѣстный срокъ, онъ знаетъ, что долженъ отдать ихъ въ этотъ срокъ, если же видитъ, что въ срокъ заплатить не сможетъ, то заранѣе проситъ отсрочки.
   Роджонъ. Да, Леони, но вѣдь и между евреями попадаются прохвосты и мошенники.
   Шуцмахеръ. Несомнѣнно. Только я не имѣлъ въ виду мошенниковъ, а проводилъ параллель между корректнымъ англичаниномъ и корректнымъ евреемъ.
   Вбѣгаетъ горничная ресторана: хорошенькая бѣлокурая дѣвушка лѣтъ двадцати пяти; она останавливается на полпути и робко приближается къ Роджону, торопливо говоря.
   Горничная. Простите, серъ.
   Роджонъ. Ну?
   Горничная. Простите за безпокойство. Дѣло для меня очень важное. Видите ли, мнѣ не позволено выходить на террасу, и меня выгонятъ, если увидятъ, что я съ вами разговариваю, такъ не будете ли добры сказать, что вы сами вызвали меня спросить, вернулся ли со станціи автомобиль.
   Вальполь. А онъ вернулся?
   Горничная. Да, серъ!
   Роджонъ, Ну-съ, что же вамъ угодно?
   Горничная. Боюсь, вы разсердитесь, если я осмѣлюсь попросить у васъ адресъ того господина, который съ вами здѣсь обѣдалъ.
   Роджонъ рѣзко. Конечно, разсержусь. Какъ вы смѣете это спрашивать?
   Горничная. Я сама знаю, что не смѣю, но что же мнѣ дѣлать?
   Серъ Патрикъ. Въ чемъ дѣло?
   Горничная. Такъ, ничего, серъ. Мнѣ бы только нужно было его адресъ.
   Беннингтонъ. Адресъ этого молодого человѣка?
   Горничная. Да-съ. Того, что уѣхалъ съ барыней на станцію.
   Роджонъ. Съ какой барыней? Вы говорите про даму, которая съ нами здѣсь обѣдала? Про жену этого господина?
   Горничная. Не вѣрьте людямъ, серъ. Она совсѣмъ ему не жена. Настоящая-то его жена -- я. Всеобщее удивленіе.
   Беннингтонъ сильно взволнованный. Дитя мое!
   Роджонъ. Господи, да что же это такое!
   Вальполь. Что! Что такое? Это начинаетъ, наконецъ, быть забавнымъ, Роджонъ. Садится на прежнее мѣсто.
   Горничная. Позвольте, серъ, я поднимусь наверхъ и принесу вамъ свои бумаги, если ужъ вы мнѣ не вѣрите на слово. Вѣдь здѣсь былъ Луи Дюбеда?
   Роджонъ. Да.
   Горничная. Ну, вотъ, серъ, хотите вѣрьте, хотите нѣтъ, а онъ мой законный мужъ.
   Серъ Патрикъ. А почему же вы не живете со своимъ мужемъ?
   Горничная. Это намъ не по средствамъ. Я заработала тридцать фунтовъ; мы ихъ истратили за три надѣли нашего свадебнаго путешествія, да кромѣ того истратили пропасть денегъ, взятыхъ имъ въ долгъ. Потомъ я принуждена была опять поступить на службу, а онъ отправился въ Лондонъ искать покупателей на свои картины, и вотъ съ тѣхъ поръ о немъ ни слуху ни духу, даже адреса своего не далъ. Я и не подозрѣвала, что онъ здѣсь, пока не увидала, какъ онъ садился въ автомобиль съ этой дамой.
   Серъ Патрикъ. Такъ стало быть онъ двоеженецъ.
   Беннингтонъ. Я человѣкъ не щепетильный, но, по правдѣ сказать, начинаю думать, что нашъ молодой другъ, по меньшей мѣрѣ,-- легкомысленъ. Да, именно легкомысленъ.
   Серъ Патрикъ. Подумайте, наконецъ, прежде чѣмъ говорить! Чего вамъ еще надо, милѣйшій, вѣдь это самый настоящій прохвостъ.
   Бленкенсонъ. Вы слишкомъ строги, серъ Падди, слишкомъ строги. Несомнѣнно это бигамія, но онъ еще такъ молодъ, легкомысленъ. Вальполь, не дадите ли мнѣ еще парочку вашихъ великолѣпныхъ сигаретокъ? Подсаживается къ Вальполю.
   Вальполь. Сдѣлайте одолженіе. Роется въ карманахъ. Чортъ возьми! Гдѣ же? А-а, теперь знаю, вспомнилъ: я предложилъ Дюбеда сигаретку, а онъ взялъ себѣ и портсигаръ. Портсигаръ-то вѣдь былъ золотой.
   Горничная. Да, онъ ужъ не пропуститъ случая; онъ на это мастеръ, серъ. Я вамъ принесу, если вы дадите его адресъ.
   Роджонъ. Что же мнѣ дѣлать? Дать что ли этой бѣдняжкѣ его адресъ?
   Серъ Патрикъ. Не его, а свой; авось что-нибудь да придумаемъ. Горничной. Пока съ васъ этого будетъ довольно, милая. Роджонъ даетъ свою карточку. Какъ васъ зовутъ?
   Горничная. Минни Тинвель, серъ.
   Серъ Патрикъ. Напишите-ка супругу письмо да передайте этому господину, ужъ онъ сумѣетъ доставить. А теперь идите.
   Горничная. Благодарю васъ, серъ. Я была увѣрена, что вы поступите по справедливости. Благодарю васъ всѣхъ, господа, извините за безпокойство. Уходитъ въ дверь ресторана; общее молчаніе.
   Роджонъ. Вы понимаете, господа, что вѣдь мы пообѣщали мистрисъ Дюбеда спасти жизнь этого господина?
   Серъ Патрикъ. Стыдитесь, въ нашей ли власти обѣщать жизнь или смерть человѣку. Въ мое время, если бъ Христу грозила Голгоѳа и обѣщано было прощеніе за клятву, что іудейскій ребенокъ былъ спасенъ лишь благодаря его вмѣшательству, то и тогда онъ не рѣшился бы дать подобной клятвы и призналъ бы свое полное ничтожество передъ волей Всевышняго и не рѣшился бы святотатствовать. Впрочемъ, въ наше время каждый считаетъ себя богомъ. Вы подписываете смертные приговоры своимъ паціентамъ, идете на судъ и доводите христіанина до тюрьмы и позора, утверждая, что ребенокъ его остался бы живъ, если бы вы его пользовали. Ничего подобнаго не случалось въ мое время. Никогда, никогда.
   Бленкенсонъ. Господа, какъ вы горячитесь-то! Развѣ вы принадлежите къ числу вѣрующихъ?
   Серъ Патрикъ. Нѣтъ-съ, не принадлежу.
   Беннингтонъ. Но, дорогой Падди, вѣдь эти люди убиваютъ ни въ чемъ неповинныхъ младенцевъ!
   Серъ Патрикъ. А вы воображаете, что это всегда зависитъ отъ врача? Да развѣ у самихъ врачей не умираютъ дѣти? Если бы мы съ вами, милѣйшій, отвѣчали за каждаго какъ вы говорите, убитаго нами неповиннаго младенца шестимѣсячнымъ заключеніемъ, то мы бы давно тоже заслужили репутацію каторжниковъ.
   Беннингтонъ. О, Падди! тише, тише!
   Роджонъ. Положимъ, что я могу спасти Дюбеда.
   Вальполь. И я съ своей стороны также.
   Роджонъ, снова обращаясь къ серу Патрику. Я не настаиваю на томъ, чтобы вы мнѣ вѣрили, но...
   Серъ Патрикъ. Чрезвычайно тронутъ!
   Роджонъ. Такъ или иначе, положимъ, что это въ моей власти. Но весь вопросъ въ томъ, долженъ я это сдѣлать или нѣтъ?
   Бленкенсонъ. А что съ нимъ такое?
   Роджонъ. Онъ страдаетъ туберкулезомъ.
   Бленкенсонъ. И вы могли бы его спасти?
   Роджонъ. Думаю, что да.
   Бленкенсонъ. Тогда вылѣчите и меня. У меня также не въ порядкѣ лѣвое легкое.
   Роджонъ. Да неужели? У васъ не въ порядкѣ легкое?
   Беннингтонъ. Что я слышу, дорогой Бленкенсонъ? Всѣ выражаютъ свое сочувствіе Бленкенсону, послѣдній выходитъ на авансцену,
   Серъ Патрикъ. Хе, хе! Вотъ оно что?
   Вальполь. Да, съ этимъ шутить нельзя!
   Бленкенсонъ, затыкая уши. Оставьте, оставьте, господа. Я заранѣе знаю, что вы скажете: я самъ это многимъ говорилъ. Я не могу себѣ позволить лѣчиться и баста! Если бъ мое спасенье зависѣло отъ сорокадневнаго отпуска, то и тогда я долженъ бы былъ умереть, а не воспользоваться имъ. Чѣмъ я лучше другихъ? Не всѣмъ же доступенъ С.-Морицъ и Египетъ, серъ Ральфъ. Не будемъ больше объ этомъ говорить.
   Серъ Патрикъ ворчитъ и строго смотритъ на Роджона.
   Шуцмахеръ, взглянувъ на часы, встаетъ. Ну-съ, я долженъ отправляться. Спасибо за прелестно проведенный вечеръ, Колли. Я бы хотѣлъ взять у васъ назадъ свою карикатуру. Я пошлю за нее два фунта Дюбеда.
   Роджонъ, передавая ему рисунокъ. Нѣтъ, не дѣлайте этого, Леони. Вы его обидите.
   Шуцмахеръ. Если вы такъ думаете, то конечно не надо. Но, по-моему, вы не совсѣмъ понимаете Дюбеда. Впрочемъ, пусть будетъ по-вашему. Быть можетъ, я разсуждаю какъ еврей. Покойной ночи, докторъ Бленкенсонъ. Прощаются.
   Бленкенсонъ. Покойной ночи, я хотѣлъ сказать -- впрочемъ нѣтъ, покойной ночи.
   Вальполь. Беннингтонъ. Серъ-Патрикъ. Роджонъ. Покойной ночи! Беннингтонъ нѣсколько разъ повторяетъ свое привѣтствіе,

Шуцмахеръ уходитъ.

   Серъ Патрикъ. И намъ всѣмъ пора. Онъ встаетъ и проходитъ между Блевкенсономъ и Валѣполемъ; Роджонъ также поднимается. Вальполь, довезйте-ка Бленкенсона до дому: онъ достаточно надышался ночнымъ воздухомъ. У васъ теплое пальто, Бленкенсонъ, не простудиться бы вамъ на автомобилѣ?
   Бленкенсонъ. Нѣтъ, я попрошу въ гостиницѣ побольше сѣрой бумаги; если вдвое заложить ею грудь, то согрѣваетъ лучше всякой шубы.
   Вальполь. Вотъ и чудесно, ѣдемте. Покойной ночи. Колли. Вы съ нами, Беннингтонъ?
   Беннингтонъ. Да, да, сейчасъ иду, Вальполь и Блеикенсомъ отправляются во внутренность ресторана.
   Беннингтонъ. Покойной ночи, дорогой Роджонъ. Дружески пожимаютъ другъ другу руки. А все-таки не будемъ терять изъ виду нашего интереснаго паціента и его очаровательную жену. Не будемъ преждевременны въ своихъ заключеніяхъ, не правда ли? Покойной ночи, Падди. Да хранить васъ Богъ, старина. Серъ Патрикъ громко мычитъ; Беннингтонъ смѣясь треплетъ его по плечу. Покойной ночи! Покойной ночи! Покойной ночи! Покойной ночи! Слышится его удаляющійся голосъ. Остающіеся ограничиваются однимъ поклономъ. Роджонъ въ задумчивости подходитъ къ серу Патрику.
   Серъ Патрикъ. Ну-съ, спаситель человѣческихъ жизней? Кого же изъ этихъ двоихъ осуждаете вы на смерть -- славнаго малаго Бленкенсона или отъявленнаго мерзавца художника?
   Роджонъ. Не такъ легко рѣшить! Бленкенсонъ несомнѣнно хорошій малый, но нуженъ ли онъ? Дюбеда -- мерзавецъ, но онъ представляетъ изъ себя источникъ поэзіи и онъ нуженъ міру.
   Серъ Патрикъ. Воображаю, какъ отразится эта поэзія на его ни въ чемъ неповинной супругѣ, когда она узнаетъ, что собственно изъ себя представляетъ художникъ.
   Роджонъ. Вы правы. Тогда жизнь ея превратится въ адъ.
   Серъ-Патрикъ. Позвольте задать вамъ одинъ вопросъ: какъ бы вы поступили, если бъ вамъ былъ предложенъ слѣдующій выборъ -- или чтобы всѣ картины были плохи, а мужчины и женщины прекрасны, или же наоборотъ, чтобы картины были великолѣпны, а мужчины и женщины никуда не годны?
   Роджонъ. Чертовски трудный выборъ, Падди. Вѣдь хорошія картины представляютъ изъ себя необычайную красоту, а хорошіе люди иногда нѣчто такое сѣренькое, скучное, что, право, я затрудняюсь отвѣтить на вашъ вопросъ.
   Серъ Патрикъ. Ну, ну, оставьте эти дурацкіе парадоксы въ разговорѣ со старикомъ. Бленкенсонъ совсѣмъ не принадлежитъ къ такого сорта людямъ, и вы сами прекрасно это знаете.
   Роджонъ. Но Бленкенсонъ не обладаетъ и долей талантливости Дюбеда.
   Серъ Патрикъ. А Дюбеда не обладаетъ и долей порядочности Бленкенсона. Не отъ насъ зависитъ что-либо прибавить или убавить въ людяхъ, а поэтому надо брать ихъ таковыми, какъ они есть. Вотъ и выбирайте между Дюбеда и Бленкенсономъ, но выбирайте безпристрастно.
   Роджонъ. Насколько это мнѣ доступно. На одну чашку вѣсовъ я положу золотыя монеты, набранныя взаймы Дюбеда, на другую всѣ серебряныя монеты, отъ которыхъ отказался Бленкенсонъ.
   Серъ Патрикъ. Тогда слѣдуетъ скинуть съ чашки Дюбеда разбитыя имъ сегодня вѣрованія, поруганную совѣсть и положить на чашку Бленкенсона выказанную ямъ порядочность и твердость нравственныхъ принциповъ.
   Роджонъ. Что за разговоръ, Падди? Бросимъ эти шутки! Я слишкомъ большой скептикъ, чтобы вѣрить въ благополучіе человѣчества при условіи замѣны людей, подобныхъ Дюбеда, людьми, подобными Бленкенсону.
   Серъ Патрикъ, Тогда почему же вы сами не слѣдуете примѣру Дюбеда?
   Роджонъ. О, вашъ ударъ нанесенъ во-время. Это своего рода испытаніе. Я нахожусь на растпутьи. Во всей этой исторіи есть одно осложняющее обстоятельство, и до сихъ поръ я о немъ не говорилъ.
   Серъ Патрикъ. Въ чемъ же дѣло?
   Роджонъ. Если по моей милости умретъ Бленкенсонъ, то никто не заподозритъ меня въ намѣреніи жениться на его вдовѣ.
   Серъ Патрикъ. Такъ.
   Роджонъ. Случись то же самое съ Дюбеда -- я несомнѣнно женюсь на его вдовѣ.
   Серъ Патрикъ, А можетъ быть мистрисъ Дюбеда и слышать-то о васъ не захочетъ.
   Роджонъ, самодовольно встряхивая волосами. У меня на это своего рода чутье. Я всегда знаю, когда произвожу на женщину впечатлѣніе. Въ данномъ случаѣ я увѣренъ, что не ошибаюсь.
   Серъ Патрикъ. Да, тогда конечно трудно рѣшить. Самое лучшее спасти обоихъ.
   Роджонъ. Немыслимо. Всему есть предѣлъ. Я не могу взять двоихъ ни подъ какимъ видомъ. Надо выбрать.
   Серъ Патрикъ. Но вы должны выбрать независимо отъ того, существуетъ на свѣтѣ эта женщина или нѣтъ; кажется, ясно какъ день!
   Роджонъ. Можетъ быть, вамъ и ясно, а мнѣ, признаюсь, -- нѣтъ. Эта женщина прямо сбиваетъ меня съ толку.
   Серъ Патрикъ, Что же удивительнаго, если вы не можете даже сдѣлать выборъ между картиной и живымъ существомъ.
   Роджонъ. Легче воскресить мертвеца, нежели создать произведеніе искусства.
   Серъ Патрикъ. Колли, когда живешь въ такой вѣкъ погони за картинами, статуями, драматическими и музыкальными произведеніями, то надо благодарить Провидѣніе за ниспосланное намъ, врачамъ, указаніе свыше -- облегчать страданія человѣчества.
   Роджонъ. И я, слѣдуя этому указанію свыше, долженъ убивать своихъ паціентовъ?
   Серъ Патрикъ. Не говорите пожалуйста такихъ вопіющихъ нелѣпостей! Зачѣмъ убивать, когда вы можете передать своего паціента любому коллегѣ.
   Роджонъ. Блумфильдъ Беннингтонъ, напримѣръ, ха, ха! Многозначительно смотритъ на сера Патрика.
   Серъ Патрикъ выдерживаетъ этотъ взглядъ и совершенно серьезно говоритъ, Серъ Ральфъ Блумфильдъ Беннингтонъ большая знаменитость.
   Роджонъ. О, да, безъ сомнѣнія.
   Серъ Патрикъ. Отправлюсь за шляпой. Серъ Патрикъ идетъ къ дверямъ ресторана, а Роджонъ звонитъ; появляется кельнеръ.
   Роджонъ кельнеру. Пожалуйста, счетъ.
   Кельнеръ. Сію минуту. Исчезаетъ.
   

АКТЪ III.

Мастерская Дюбеда. Налѣво отъ зрителей широкое окно, за нимъ дверь, ведущая наружу; на противоположной стѣнѣ дверь, ведущая во внутреннія комнаты. На заднемъ планѣ ни оконъ ни дверей. Стѣны голыя, безъ всякихъ украшеній, за исключеніемъ эскизовъ углемъ и пастелью. Налѣво отъ зрителей противъ двери во внутреннія комнаты -- эстрада, а передъ ней мольбертъ, приходящійся какъ разъ напротивъ двери, ведущей наружу; на эстрадѣ сломанное кресло. По близости отъ мольберта, почти у стѣны, ничѣмъ не покрытый столъ съ пузырьками, кистями, кипами газетной бумаги, грязными обрывками полотенъ, флаконами съ краской, кусками угля; среди всего этого хлама складная кукла, кастрюли, спиртовки и масса самыхъ разнообразныхъ бездѣлушекъ. Передъ столомъ кушетка, заваленная иллюстрированными журналами, альбомами эскизовъ, листами чистой бумаги, газетами, книгами и грязными обрывками полотенъ. У двери ведущей наружу, находится дождевой зонтикъ и вѣшалка, наполовину заполненная шляпами, верхнимъ платьемъ и кашне Луи, также всевозможными костюмами. У противоположной стѣны старое піанино, въ углу, поблизости отъ двери во внутреннее помѣщеніе, стоитъ маленькій чайный столикъ. На эстрадѣ передъ мольбертомъ сидитъ манекенъ, одѣтый въ костюмъ венеціанскаго сенатора. Онъ какъ бы созерцаетъ свой неоконченный портретъ съ выраженіемъ тупого унынія -- вся фигура крайне невзрачная. Другой манекенъ, съ песочными часами въ рукахъ и косой за спиною, одной рукой касается плеча сенатора. Луи въ измазанномъ красками фартукѣ сидитъ передъ мольбертомъ; онъ только что окончилъ работать и вслушивается въ нѣжныя рѣчи жены, которая, повидимому, уговариваетъ его.

   Г-жа Дюбеда. Обѣщай же мнѣ.
   Г. Дюбеда. Обѣщаю, дорогая.
   Г-жа Дюбеда. Всякій разъ, когда тебѣ понадобятся деньги, ты будешь обращаться ко мнѣ, хорошо?
   Г. Дюбеда. Да, дорогая. Но мнѣ такъ грустно. Я слишкомъ много трачу. Не могу же я постоянно приставать къ тебѣ: дай мнѣ денегъ, дай мнѣ денегъ. Это мнѣ такъ непріятію, что я вынужденъ зачастую обращаться къ другимъ.
   Г-жа Дюбеда. Гораздо лучше, если ты будешь обращаться съ этимъ только ко мнѣ, мое сокровище. Люди составляютъ о тебѣ неправильное мнѣніе.
   Г. Дюбеда. Но я боюсь промотать все твое небольшое состояніе, мнѣ бы хотѣлось самому зарабатывать. Не огорчайся, дорогая, скоро я все покрою. Въ слѣдующемъ сезонѣ я самъ открою выставку; тогда мы поправимся.
   Г-жа Дюбеда. А пока что ты мнѣ серьезно обѣщаешь ни къ кому не обращаться за деньгами, кромѣ меня!
   Г. Дюбеда. Серьезно и искренно. Обнимая ее. Ахъ, мое сокровище, всегда-то ты праваі Какъ я тебѣ благодаренъ за твои разумные совѣты, а то я слишкомъ уношусь за облака. Торжественно обѣщаю тебѣ, что не займу больше ни пфенига!
   Г-жа Дюбеда сіяетъ. Вотъ и чудесно! Тебѣ очень надоѣдаетъ твоя ворчунья жена? Она тянетъ тебя съ облаковъ на землю, да? Цѣлуетъ его. Дорогой мой, а въ какомъ положеніи заказъ Маклена?
   Г. Дюбеда. Спѣшить нечего. Я ужъ всѣ деньги съ него получилъ.
   Г-жа Дюбеда. Но, милый, значитъ тѣмъ болѣе основанія скорѣй его выполнить. Недавно онъ меня спрашивалъ, намѣренъ ты это сдѣлать или нѣтъ.
   Г. Дюбеда. Чортъ побери этого нахала! Чего онъ ко мнѣ пристаетъ! Очень мнѣ нуженъ его дурацкій заказъ. Надо бы съ нимъ покончить и возвратить ему назадъ деньги.
   Г-жа Дюбеда. Вѣдь намъ же это не по средствамъ. Кончай скорѣй и все тутъ. Мнѣ кажется, никогда не нужно брать деньги впередъ.
   Г. Дюбеда. А чѣмъ бы мы жили?
   Г-жа Дюбеда. Но вѣдь возвратить взятое впередъ мы не можемъ.
   Г. Дюбеда. Чортъ бы ихъ всѣхъ побралъ! Только и думаютъ, что о своихъ проклятыхъ деньгахъ!
   Г-жа Дюбеда. Тѣмъ не менѣе вполнѣ понятно, что всякій, заплатившій деньги за вещь, желаетъ получить покупку.
   Г, Дюбеда вкрадчиво. Ну, довольно ужъ на сегодня! Вѣдь я, кажется, обѣщалъ тебѣ быть благоразумнымъ.
   Г-жа Дюбеда, обвивая руками его шею. Неужели ты думаешь, что. мнѣ доставляютъ удовольствіе эти проповѣди, неужели ты воображаешь, что я тебя не понимаю. Скажи мнѣ, дорогой мой, да?
   Г. Дюбеда. Знаю, знаю. Я мерзавецъ, а ты ангелъ. О, если бъ я былъ въ силахъ работать безъ устали, чтобы воздвигнуть храмъ моей возлюбленной, гдѣ въ каждомъ углу стояло бы по жертвеннику, гдѣ все было бы лучезарно какъ мечта. Я не могу пройти мимо витрины, чтобы у меня не явилось искушеніе купить тебѣ всѣ самыя красивыя вещи.
   Г-жа Дюбеда. Мнѣ ничего не надо, кромѣ тебя самого, мое сокровище. Приласкавъ его еще разъ, отходитъ въ сторону. Ну, будь умникомъ; не забывай, что сегодня обѣщали притти доктора. Какъ мило съ ихъ стороны устроить эту консультацію.
   Г. Дюбеда. Я полагаю, имъ же выгодно приложить всѣ старанія, чтобы вылѣчить будущую знаменитость. Небось, иначе не пришли бы! Стукъ въ дверь. Но, кажется, имъ еще рано?
   Г-жа Дюбеда. Остается одна минута до назначеннаго времени.
   Г. Дюбеда отворяетъ дверь; Роджонъ входитъ.-- А, Роджонъ! Очень радъ васъ видѣть. Пожалуйте.
   Г-жа Дюбеда, здороваясь съ нимъ за руку -- Какъ это мило съ вашей стороны, докторъ,
   Г. Дюбеда. Простите, что принимаемъ васъ въ мастерской. Здѣсь не особенно уютно, но Женниферъ можетъ служить украшеніемъ любой конуры.
   Г-жа Дюбеда. Я пока исчезну и зайду можетъ быть попозже, когда окончится консультація. Роджонъ отвѣшиваетъ офиціальный поклонъ. А можетъ быть лучше совсѣмъ не заходить?
   Роджонъ. Нѣтъ, почему же? Пожалуйста. Смущенная его офиціальностью, г-жа Дюбеда взглядываетъ на него недоумѣвающе и уходитъ въ сосѣднее помѣщеніе.
   Г. Дюбеда. Пожалуйста не принимайте такого серьезнаго вида. Вѣдь, надѣюсь, ничего страшнаго не предстоитъ?
   Роджонъ. Надѣюсь.
   Г. Дюбеда. Вотъ и прекрасно. БѣдняжкаЖенниферъ невѣроятно обрадована вашимъ посѣщеніемъ. Она ужасно вами заинтересована, Роджонъ. Вѣдь ей прямо не съ кѣмъ перекинуться словомъ. Я постоянно занятъ. Беря маленькій эскизъ. Вотъ только вчера окончилъ.
   Роджонъ. Этотъ эскизъ ваша жена показывала мнѣ четыре дня тому назадъ.
   Г. Дюбеда. Да неужели? Господи, какъ время-то летитъ! Клянусь, я былъ въ полной увѣренности, что только что окончилъ его. Столько фабрикую картинъ и все безъ денегъ -- это больное мѣсто Женниферъ. На будущій годъ, когда откроется моя выставка, всѣ онѣ несомнѣнно распродадутся, но -- пока солнце взойдетъ, роса очи выѣстъ. Не повѣрите, какъ я всегда боюсь, что она обратится ко мнѣ за деньгами, а я принужденъ буду отказать. Но ничего не подѣлаешь!
   Роджонъ. Да вѣдь, кажется, у мистрисъ Дюбеда есть свой небольшой капиталъ.
   Г. Дюбеда. О да, очень небольшой; но развѣ порядочный человѣкъ позволитъ себѣ его коснуться? Подумайте только, чему бы я тогда подвергъ ее въ будущемъ! Жизнь моя не застрахована,-- до пенсіи дослужиться не могу. Показывая другой эскизъ. А это какъ вамъ нравится?
   Роджонъ откладываеть рисунокъ въ сторону. Я пришелъ вовсе не затѣмъ, чтобы разсматривать ваши рисунки. Мнѣ необходимо серьезно поговорить съ вами и притомъ на крайне щекотливую тему.
   Г. Дюбеда. О моихъ легкихъ? Дорогой Роджонъ, откровенно признаться, у меня не въ порядкѣ совсѣмъ не легкія, а кошелекъ. Что касается лично меня, то это пустяки, но дѣло въ томъ, что Женниферъ приходится чуть ли не голодать. Вы отнеслись къ намъ такъ мило, не одолжите ли мнѣ фунтовъ полтораста?
   Роджонъ. Нѣтъ.
   Г. Дюбеда. Почему?
   Роджонъ. Я человѣкъ небогатый и трачу на свои научныя изслѣдованія даже больше, чѣмъ могу.
   Г. Дюбеда. Вы, можетъ быть, думаете, что я прошу у васъ взаймы?
   Роджонъ. Такъ думаетъ всякій, если у него просятъ денегъ.
   Г. Дюбеда, подумавъ съ минуту. Что "жъ, можно. Пожалуй, я выдамъ вамъ вексель -- и вексель не на полтораста, а на двѣсти фунтовъ. Собственно, почему бы вамъ не заработать?
   Роджонъ. Отстаньте вы отъ меня съ вашимъ векселемъ и будетъ объ этомъ.
   Г. Дюбеда. Вы боитесь, что ничего не получите, потому что я кругомъ въ долгахъ. Нѣтъ, мы устроимъ вотъ какъ: я подпишу векселя заднимъ числомъ, поставлю октябрь мѣсяцъ. Въ октябрѣ Женниферъ получаетъ проценты. Вы предъявите вашъ вексель и предъявите его Женниферъ, сказавъ, что въ случаѣ неуплаты меня засадятъ въ тюрьму. Она моментально заплатитъ. Вы заработаете пятьдесятъ фунтовъ и поможете мнѣ выбраться изъ затруднительнаго положенія; потому что, дружище, положеніе мое прямо безвыходное!
   Роджонъ. Неужели вы не чувствуете, какую низость мнѣ предлагаете, и воображаете, что я не задумавшись исполню вашу просьбу.
   Г. Дюбеда, Какая же это низость? Деньги вѣрныя, проценты я могу вамъ отдать впередъ.
   Роджонъ. И вамъ надо еще доказывать, что это подлость?
   Г. Дюбеда. По моему, дѣло самое обыкновенное, чего намъ стѣсняться другъ друга. Конечно, не будь я въ такомъ безвыходномъ положеніи, мнѣ бы и въ голову не пришла подобная комбинація.
   Роджонъ. Нѣтъ ужъ, совѣтую вамъ придумать какую-нибудь другую комбинацію.
   Г. Дюбеда удивленно. Такъ вы положительно отказываетесь?
   Роджонъ. Положительно! Давая волю своему раздраженію. Понятно, положительно. Милостивый государь, за кого вы меня считаете, что суетесь съ подобными предложеніями?
   Г. Дюбеда. А почему нѣтъ?
   Роджонъ. Фу! Да впрочемъ развѣ васъ можно вразумить? Долженъ вамъ сказать разъ навсегда: не надѣйтесь получить отъ меня ни пфеннига. Что касается вашей жены, то ей я бы помогъ съ удовольствіемъ, но для нея не будутъ помощью деньги, полученныя вами.
   Г. Дюбеда. Если вы желаете помочь моей женѣ, хотите я научу васъ, какъ это сдѣлать? Предложите вашимъ больнымъ купить мои картины или заказать мнѣ портреты.
   Роджонъ. Мои больные нуждаются во мнѣ какъ во врачѣ, а не какъ въ комиссіонерѣ. Стукъ въ дверь; Луи идетъ отворять и на ходу разговариваетъ.
   Г. Дюбеда. Но вы, вѣроятно, имѣете большое вліяніе на своихъ паціентовъ; вамъ, конечно, извѣстно множество интимныхъ подробностей, анекдотовъ изъ ихъ жизни, словомъ, того, что большинствомъ этой публики держится въ секретъ -- они не посмѣютъ вамъ отказать.
   Роджонъ. Нѣтъ -- положительно. Луи, отворивъ дверь, впускаетъ сера Патрика, Блумфильда Беннингтона и Вальполя,
   Роджонъ внѣ себя отходитъ въ сторону, Вальполь, я не пробылъ съ нимъ десяти минутъ, а онъ уже попросилъ у меня взаймы полтораста фунтовъ, при чемъ, чтобы получить съ него долгъ, посовѣтовалъ эксплуатировать свою жену и, наконецъ, моихъ паціентовъ, продавая его картины.
   Г, Дюбеда. Ну, Роджонъ, это ужъ не по-джентельменски. Я говорилъ съ вами какъ съ другомъ.
   Серъ Патрикъ. Вотъ, и мы всѣ намѣрены поговорить съ вами какъ съ другомъ.
   Беннингтонъ. Попросту сказать -- на чистоту.
   Г. Дюбеда. Тогда я, съ своей стороны, позволю себѣ спросить: чей это домъ -- мой или вашъ? Я, конечно, очень радъ васъ видѣть, но вопросъ этотъ, тѣмъ не менѣе, требуетъ выясненія.
   Вальполь вѣшаетъ свою шляпу на единственный свободный крючокъ вѣшалки. Мы васъ задержимъ не болѣе получаса, Дюбеда, не пугайтесь; долженъ вамъ сказать: вы великолѣпный малый, и всѣ мы васъ очень любимъ.
   Г. Дюбеда. Прекрасно, прекрасно. Садитесь, господа,-- можетъ быть, какъ-нибудь размѣститесь. Вотъ стулъ, серъ Патрикъ. Указываетъ на эстраду. Уфъ-уфъ-уфъ! Помогаетъ ему взбираться; серъ Патрикъ ворча садится на кресло. Ну-съ, теперь вы, Блумфильдъ Беннингтонъ. Блумфильдъ Беннингтонъ крайне озадаченъ такой непринужденностью, но Луи, нимало не смущаясь, схватываетъ толстую книгу и нѣсколько подушекъ съ кушетки и, сложивъ все это на эстраду, влѣво отъ сера Патрика, усаживаетъ на нихъ протестующаго Блумфильдъ-Беннингтона. Теперь позвольте ваши шляпы. Блумфильдъ-Бсннингтонъ и серъ Патрикъ отдаютъ свои шляпы, которыя Луи размѣщаетъ по головамъ манекеновъ, и такимъ образомъ нарушается торжественность настроенія; затѣмъ беретъ табуретъ отъ піанино и подставляетъ его Вальполю. Вы ничего не имѣете противъ этого сѣдалища?
   Вальполь. Простите-пожалуйста, но мнѣ бы хотѣлось сначала спросить объ участи моего портсигара?
   Г. Дюбеда. Какого портсигара?
   Вальполь. Моего золотого портсигара, изъ котораго я угощалъ васъ сигаретками въ Ричмондѣ.
   Г. Дюбеда удивленно. Такъ это былъ вашъ портсигаръ?
   Вальполь. Мой.
   Г. Дюбеда. Ахъ, милѣйшій, мнѣ, право, ужасно непріятно! А я-то думалъ, кому бы онъ могъ принадлежать. Къ сожалѣнію, въ настоящее время отъ него осталось только вотъ это. Приподнимаетъ фартукъ и достаетъ изъ жилетнаго.кармана квитанцію, которую и протягиваетъ Бальполю.
   Вальполь. Заложили?
   Г. Дюбеда успокаивающимъ тономъ. Портсигаръ вашъ не пропадетъ: его могутъ продать только черезъ годъ -- не раньше. Увѣряю васъ, Вальполь, мнѣ крайне непріятно, что такъ слу-' чилось, дорогой мой. Совершенно непринужденно кладетъ обѣ руки на плечо Вальполя и добродушно смотритъ ему въ глаза.
   Вальполь со вздохомъ опускается на табуретъ. Пустяки, не. безпокойтесь. Это лишь увеличиваетъ ваше очарованіе.
   Роджонъ, стоящій у мольберта. Прежде чѣмъ перейти къ дѣлу, Дюбеда, вы должны уплатить одинъ свой долгъ.
   Г. Дюбеда. Но у меня невѣроятное количество долговъ, Роджонъ. Подождите, я сейчасъ принесу вамъ стулъ. Идетъ къ двери въ сосѣднюю комнату.
   Роджонъ, схватывая его за руку. Вы не выйдете изъ комнаты, пока не заплатите этого долга. Это пустякъ, который вы заплатить въ состояніи и должны заплатить немедленно. Я ужъ не говорю о томъ, что вы наказали моихъ гостей, кого на десять, кого на двадцать фунтовъ.
   Вальполь. Что касается меня, Роджонъ, то я ему прощаю.
   Роджонъ, Вы можете позволить себѣ это. Но взять у бѣдняка Бленкенсона его послѣдніе два шиллинга -- это чортъ знаетъ что такое. Я желаю возвратить ему его два шиллинга и притомъ имѣть право дать честное слово, что вы отдали свой долгъ сами. Не выходя изъ этой комнаты, вы должны отдать эти деньги.
   Беннингтонъ. Правильно, Роджонъ. Именно такъ. Пожалуйте-ка деньги, юноша, не притворяйтесь ничего не понимающимъ.
   Г. Дюбеда. И заплачу. Къ чему весь этотъ шумъ? Почемъ я зналъ, что этотъ несчастный такъ нуждается! Я считалъ его такимъ же обезпеченнымъ, какъ и вы всѣ. Роется въ карманахъ. Да, но оказывается у меня нѣтъ ни гроша. Вальполь, не одолжите ли мнѣ два шиллинга, чтобы покончить всю эту исторію?
   Вальпольл Какъ, еще? Языкъ его отказывается повиноваться,
   Г. Дюбеда. Въ такомъ случаѣ Бленкенсонъ только не получитъ своихъ денегъ, вѣдь я же говорю, что у меня нѣтъ ни копейки. Не вѣрите -- обыщите.
   Вальполь. Это прямо апоѳеозъ! Даетъ ему два шиллинга.
   Г. Дюбеда, передавая деньги Роджону. Ну, вотъ. Очень радъ, что все уладилось; признаюсь, этотъ долгъ меня мучилъ бы. Теперь, надѣюсь, вы всѣ удовлетворены?
   Серъ Патрикъ. Не совсѣмъ, мистеръ Дюбеда. Быть можетъ, вамъ немножко знакома молодая женщина, по имени Минни Тинвель?
   Г. Дюбеда. Минни? Еще бы! Да, я думаю и Минни не станетъ отрицать этого знакомства. Милая, хорошая дѣвушка для своего класса общества. А что съ ней случилось?
   Вальполь. Позвольте пожать вамъ руку, Дюбеда, вы меня приводите въ восторгъ!
   Г. Дюбеда. А что такое?
   Вальполь. Вы дѣйствительно рѣдкій экземпляръ!
   Г. Дюбеда. Да что случилось-то? Что за разговоръ! Что все это значитъ, чортъ возьми!
   Серъ Патрикъ. Извѣстно ли вамъ, сударь, что въ Англіи за бигамію подвергаютъ заточенію?
   Г. Дюбеда. А, ну теперь понимаю! Смѣется. Вы воображаете, что совершили важное разоблаченіе. Садитесь, Роджонъ, сбросьте все это на полъ -- вотъ такъ! Освобождаетъ мѣсто Роджону, сбросивъ на полъ весь хламъ, находящійся на кушеткѣ. Подумали вы о томъ, какъ безразсудно считать бигамію преступленіемъ? Вѣдь бигаміей называется, кажется, двоеженство, а двоеженство невозможно уже потому, что второй бракъ недѣйствителенъ. Слѣдовательно бигамія, какъ таковая, не существуетъ.
   Серъ Патрикъ. Вы воображаете, что подобныя уловки могутъ имѣть мѣсто на судѣ?
   Г. Дюбеда. Дѣло не грозитъ дойти до суда, серъ Патрикъ,-- что за смыслъ? Впрочемъ, на случай жалобы у меня отвѣтъ готовъ. Было бы лучше, если бъ вмѣсто того, чтобъ ломать себѣ голову надъ всей этой чепухой, вы бы прямо пришли и спросили меня въ чемъ дѣло. Когда же вы, въ качествѣ блюстителей морали, рыщете въ погонѣ за скандаломъ, то вы дѣлаетесь особенно комичны, если предметомъ вашихъ разслѣдованій является жизнь художника.
   Беннингтонъ гнѣвно. Я полагаю, милый другъ, что вамъ будетъ довольно трудно поставить въ смѣшное положеніе меня, какъ дворянина и присяжнаго засѣдателя.
   Вальполь. Нечего насъ морочить, Дюбеда. Вѣдь мы всѣ читали брачный контрактъ Минни.
   Г. Дюбеда. Да неужели? А брачный контрактъ Женниферъ вы также читали?
   Роджонъ встаетъ внѣ себя. Вы осмѣливаетесь намекать на то, что миссисъ Дюбеда ваша любовница?
   Г. Дюбеда. А почему нѣтъ?
   Беннингтонъ оторопѣвъ. Серъ Патрикъ сурово. Роджонъ злобно. Вальполь въ сторону,
   Г. Дюбеда. Ну, да, почему бы и не такъ! Масса людей, не менѣе порядочныхъ, чѣмъ вы -- живутъ же такимъ образомъ. Почему вы не выучитесь "думать", прежде чѣмъ суетиться и блеять, какъ. стадо барановъ, при всякомъ событіи, выходящемъ изъ ряда обыкновенныхъ? Смотритъ на нихъ и смѣется, Господа, какъ бы мнѣ хотѣлось сейчасъ всѣхъ васъ изобразить: трудно себѣ представить болѣе дурацкій видъ. Въ особенности у васъ, Роджонъ. На этотъ разъ мнѣ даже интересно, какъ вы вывернетесь!
   Роджонъ. Что вы хотите этимъ сказать?
   Г. Дюбеда, Вѣдь вы преклоняетесь передъ Женниферъ и презираете меня, не правда ли?
   Роджонъ рѣзко. Вы мнѣ отвратительны!
   Г. Дюбеда. Пусть такъ. Но долженъ вамъ сказать, что вы, должно быть, мало уважаете и Женниферъ!
   Роджонъ. Значитъ вы солгали?
   Г. Дюбеда. Нѣтъ; но вы, вмѣсто того, чтобы подумать хорошенько, сейчасъ же заподозрили ея репутацію. Васъ можно увѣрить въ чемъ угодно. Я только еще спросилъ, видѣли ли вы брачный контрактъ Женниферъ, а вы не замедлили уже рѣшить, что у нея его нѣтъ. Вы даже неспособны отличить порядочную женщину отъ развратной.
   Беннингтонъ. Могу я спросить, что же все это значитъ въ такомъ случаѣ?
   Г. Дюбеда. Вотъ видите ли, лично я -- безнравственный художникъ, но если бъ мнѣ кто-нибудь намекнулъ на сомнительную нравственность Женниферъ, то, благодаря своему художественному чутью и внутренней порядочности, я возразилъ бы на это, что все существо ея свидѣтельствуетъ о безупречной добродѣтели. Вы поборники общественной морали, а Женниферъ не что иное какъ подруга художника, быть можетъ, служившая ему моделью. Неужели же вы считаете себя въ правѣ презирать ее только потому, что она не состоитъ въ законномъ бракѣ? Неужели вамъ не стыдно? И неужели вы послѣ всего этого можете еще смотрѣть мнѣ прямо въ глаза?
   Вальполь. Признаюсь, это очень трудно, Дюбеда: вы прямо озадачиваете своею наглостью. А все-таки, какъ же обстоитъ дѣло съ Минни? Разъ вы были женаты до женитьбы на Минни, то значитъ мы правы, обвиняя васъ въ двоеженствѣ?
   Г. Дюбеда. Минни Тинвель -- юное существо, которое за всю свою безрадостную жизнь насладилось тремя недѣлями безмятежнаго счастья -- развѣ это мало для людей ея положенія? Имя ея увѣковѣчено. На аукціонѣ изъ-за ея портретовъ въ публикѣ произойдетъ драка. Въ моей біографіи ей будетъ отведена особая страница. Думаю, что всего этого достаточно для какой-нибудь горничной отеля. Быть можетъ, вы могли бы сдѣлать для нея больше?
   Роджонъ. Мы не соблазняли ее обѣщаніемъ жениться.
   Г. Дюбеда. Конечно нѣтъ, вѣдь на это требуется уже доля мужества. Но успокойтесь, маленькая Минни не въ убыткѣ. Мы прожили только то, что было.
   Вальполь. То-есть, что у нея было,-- а именно тридцать фунтовъ.
   Г. Дюбеда. Я говорю все, что у насъ было -- у меня и у нея. Тридцати фунтовъ Минни хватило только на три дня, я занялъ втрое больше и все потратилъ на нее. Ни я не сожалѣлъ о томъ, что было, ни эта милая смѣлая дѣвочка. Когда же у насъ не осталось ни гроша -- мы съ ней разстались. Неужели же вы думаете, что союзъ этотъ могъ быть длительнымъ? Я художникъ, она, не имѣющая понятія объ искусствѣ, совершенно невѣжественная дѣвушка. Тутъ не было ни измѣны другъ другу, ни взаимнаго непониманія, ни преступленія, ни скандала,-- словомъ, ничего пикантнаго для васъ, моралистовъ. Мы просто-напросто сказали другъ другу: деньги всѣ вышли; мы отлично провели время; никто у насъ этого не отниметъ; поцѣлуемся и разойдемся съ миромъ. Она вернулась къ своей службѣ, а я къ своей мастерской и къ своей Женниферъ: и оба мы стали чувствовать себя лучше, счастливѣе, чѣмъ прежде.
   Вальполь. Чѣмъ не идиллія, право!
   Беннингтонъ, Будь вы человѣкомъ образованнымъ, Дюбеда, вы бы знали, что частный случай отнюдь не уничтожаетъ самый принципъ. Медицинская практика является нагляднымъ доказательствомъ того, что вопреки всякой теоріи люди продолжаютъ умирать. Я знавалъ одного субъекта, умершаго отъ недуга, отъ котораго онъ, казалось, былъ вполнѣ гарантированъ. Но фактъ этотъ нимало не пошатнулъ научныхъ данныхъ. Такъ и тутъ: неужели неблаговидный поступокъ единичной личности можетъ поколебать самые принципы морали, и, независимо отъ того, какія бы благопріятныя послѣдствія ни получились въ результатѣ безнравственнаго поступка, человѣкъ, совершившій его, несомнѣнно будетъ считаться подлецомъ съ точки зрѣнія морали. Съ другой стороны, сколько бы ни надѣлалъ зла человѣкъ, руководствуясь исключительно принципами морали -- это нимало не повліяетъ на устойчивость самыхъ принциповъ.
   Серъ Патрикъ, Это правильно и по отношенію къ бигаміи.
   Г. Дюбеда. Ахъ, бигамія, бигамія! Посмотришь, какъ для васъ, моралистовъ, важно все, преслѣдуемое закономъ. Кажется я вамъ уже доказалъ вашу несостоятельность въ области нравственности, а сейчасъ докажу такую же несостоятельность въ области знанія закона; надѣюсь, это послужитъ вамъ хорошимъ урокомъ и поубавитъ въ васъ самоувѣренности.
   Вальполь. Ерунда. Вѣдь вы были женаты, когда на сцену появилась Минни Тинвель -- стало быть жениться на ней не могли, о чемъ же тутъ говорить!
   Г. Дюбеда. Вы думаете? А откуда вамъ извѣстно, что сама Минни не была замужемъ? Или подобный вопросъ вамъ и въ голову не приходилъ?
   Беннингтонъ. Роджонъ. Вальполь. Серъ-Патрикъ. Вальполь, Роджонъ! Чего же вамъ еще! Прямо съ ума можно сойти! Какой же вы прохвостъ!
   Роджонъ. Я лично не вѣрю ни одному вашему слову. Вы просто издѣваетесь надъ нами.
   Г. Дюбеда. Вы только что, не задумавшись, осудили Женниферъ. А почему же вы вашу протеже горничную считаете непогрѣшимой? Она, конечно, не способна, по-вашему, совершить беззаконіе?
   Серъ Патрикъ. Вы хотите сказать, что г-жа Тинвель была замужемъ? Такъ я васъ понялъ?
   Г. Дюбеда. Да, она была замужемъ за служащимъ на одномъ пассажирскомъ пароходѣ. Въ одинъ прекрасный день мужъ ея отправился въ плаванье и оставилъ ее на мели; бѣдняжка воображала, что по закону она снова можетъ выйти замужъ, если супругъ ея въ продолженіе трехъ лѣтъ не дастъ о себѣ знать. Такъ какъ она была женщина нравственная и не хотѣла слышать о внѣбрачномъ сожительствѣ, то я и доставилъ ей возможность сохранить свою репутацію.
   Вальполь. Васъ бы помѣстить въ какой-нибудь музей психологическихъ рѣдкостей!
   Роджонъ. А вы ей сказали о томъ, что женаты?
   Г. Дюбеда. Конечно, нѣтъ. Развѣ вы не понимаете, что тогда она ни за что на свѣтѣ не сошлась бы со мной? Кажется, вы все еще ничего не понимаете!
   Серъ Патрикъ. Такимъ образомъ вы, значитъ, воспользовались наивностью этой бѣдняжки и одновременно подвергли ее опасности тюремнаго заточенія за бигамію!
   Г. Дюбеда. А я развѣ не подвергался той же опасности тюремнаго заточенія? Но вѣдь влюбленный человѣкъ не считаетъ, что приноситъ жертву, подвергая себя опасности наравнѣ съ предметомъ своей страсти. Конечно въ томъ случаѣ, если онъ настоящій джентльменъ.
   Вальполь. Что же прикажете передать этому цвѣточку?
   Г. Дюбеда. Убирайтесь вы всѣ къ чорту и дѣлайте, что хотите. Засадите въ тюрьму Минни. Засадите меня. Убейте Женниферъ всей этой исторіей, а затѣмъ, надѣлавши елико возможно больше несчастныхъ, отправляйтесь въ церковь и упивайтесь сознаніемъ своей добродѣтели. Раздраженный, садится на кресло передъ мольбертомъ, берется за кисть и принимается рисовать.
   Вальполь. Ловко онъ отпарировалъ наши удары, серъ Патрикъ, а?
   Серъ Патрикъ мрачно. Да.
   Беннингтонъ. Но тѣмъ не менѣе мы можемъ предать его суду.
   Серъ Патрикъ. Что было бы съ нашей стороны совершенно безсмысленно. Такимъ подлецамъ это обычно лишь помогаетъ эксплуатировать своихъ близкихъ. Развѣ намъ, врачамъ, не приходится постоянно наталкиваться на такіе случаи, когда ради семьи необходимо бываетъ выгородить самаго настоящаго подлеца.
   Беннингтонъ. Но тѣмъ не менѣе онъ хоть понесетъ заслуженную кару!
   Серъ Патрикъ. О, да. Несомнѣнно. То-есть собственно не онъ, а его близкіе. При чемъ на нашей обязанности будетъ лежать въ продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ оплачивать его койку и столъ, а затѣмъ онъ выйдетъ изъ тюрьмы еще болѣе опаснымъ мерзавцемъ. Минни присудятъ къ тюремному заключенію и лишатъ возможности добывать себѣ хлѣба, а жизнь миссисъ Дюбеда будетъ окончательно разбита. Надо выбросить изъ головы эту попытку обращенія къ закону, подобныя мѣры могутъ примѣняться лишь среди дураковъ и дикарей.
   Г. Дюбеда. Серъ Патрикъ, пожалуйста поверните голову немножко вправо. Серъ Патрикъ злобно поворачивается и пристально смотритъ на него. О, это черезчуръ.
   Серъ Патрикъ. Бросьте вы вашъ проклятый карандашъ, юноша: надо серьезно обдумать положеніе. Вы, конечно, можете обойти людскіе законы, но существуютъ иные, и съ ними всякому необходимо считаться. Знаете ли вы, напримѣръ, что вамъ угрожаетъ смерть?
   Г. Дюбеда. Развѣ не всѣмъ намъ угрожаетъ смерть?
   Вальполь. Только не черезъ полгода, какъ вамъ.
   Г. Дюбеда. А вы почемъ знаете?
   Беннингтонъ нетерпѣливо принимается ходить взадъ и впередъ. Что за разговоръ, господа. По-моему, вообще крайне нетактично говорить о смерти, а ужъ со стороны врача тѣмъ болѣе. Обращаясь къ Дюбеда. Я этого не терплю, слышите?
   Г. Дюбеда. Ваши коллеги начали этотъ разговоръ, а не я. Вотъ такъ всегда съ людьми некультурными: стоитъ имъ потерпѣть пораженіе, какъ они принимаются запугивать противника. Не было адвоката, который не грозилъ бы мнѣ тюрьмой. Не было священника, который не сулилъ бы мнѣ преисподнюю. А вы вотъ запугиваете смертью. Согласитесь, что вы пользуетесь крайне неблаговиднымъ пріемомъ, несмотря на всѣ ваши громкія слова. Но я не трусъ, и вамъ запугать меня не удастся.
   Беннингтонъ. Я вамъ, сударь мой, сейчасъ скажу, кто вы: вы мерзавецъ.
   Г. Дюбеда. Ничего не имѣю противъ -- то-есть ровно ничего. Вы употребили сейчасъ слово, смыслъ котораго сами не сумѣете объяснить -- ну, что такое мерзавецъ?
   Беннингтонъ. Вы.
   Г. Дюбеда. Положимъ. Что такое мерзавецъ? Мерзавецъ -- это я. А что такое я? Мерзавецъ. Подобная аргументація отнюдь не вразумительна. А еще считаетесь интеллигентомъ!
   Беннингтонъ. Да, я -- я; -- мнѣ хотѣлось бы схватить сейчасъ за шиворотъ и выпороть этого мерзавца!
   Г. Дюбеда. Пожалуйста. Только вамъ придется тогда отвалить мнѣ изрядную сумму, иначе я подамъ на васъ въ судъ.
   Беннингтонъ отскакиваетъ отъ него и снопа принимается ходить взадъ и впередъ по комнатѣ.
   Г. Дюбеда. Ну-съ, какъ еще оскорбите меня въ моемъ домѣ? Чѣмъ еще могу вамъ служить, пока не вернется моя жена?
   Роджонъ. Мое рѣшеніе готово. Если законъ безсиленъ противъ. подобныхъ негодяевъ, то порядочные люди сами должны ограждать себя отъ нихъ. Что касается меня, то я пальцемъ не шевельну для спасенія жизни этому гаду,
   Беннингтонъ. Вотъ слово, котораго я искалъ! Это именно гадъ. Съ покорнымъ видомъ складываетъ руки на груди.
   Вальполь. А я такъ не налюбуюсь вами, мистеръ Дюбеда. Вы прямо феноменъ.
   Серъ Патрикъ. По крайней мѣрѣ отношенія наши окончательно выяснились теперь.
   Г. Дюбеда, хладнокровно откладывая карандашъ въ сторону. Все это ерунда. Гдѣ вамъ меня понять. Вы воображаете, что я самый обыкновенный мерзавецъ!
   Вальполь. Нѣтъ, необыкновенный, Дюбеда. Надо отдать вамъ справедливость.
   Г. Дюбеда. Вы стоите на ложной точкѣ зрѣнія. Я не преступникъ, такъ какъ всѣ ваши моральные кодексы для меня просто не существуютъ. Я не вѣрю въ вашу мораль. Я ученикъ Бернарда Шоу.
   Серъ Патрикъ заинтересованный. Что такое?
   Беннингтонъ машетъ руками, не желая продолжать разговоръ. Довольно, довольно, съ меня вполнѣ довольно!
   Г. Дюбеда. Я, конечно, не считаю себя, подобно нѣкоторымъ -- сверхчеловѣкомъ; но тѣмъ не менѣе онъ мой идеалъ, а у каждаго долженъ быть свой идеалъ.
   Беннингтонъ нетерпѣливо. Не трудитесь пожалуйста, теперь я васъ отлично понимаю. Можете не распространяться. Если человѣкъ отвергаетъ науку, нравственность и религію, открыто признаетъ себя послѣдователемъ завзятаго противника иммунизаціи, то о чемъ же и говорить! Горячо. Я сказалъ это, дорогой Роджонъ, не потому, что принадлежу къ болѣе фанатичнымъ послѣдователямъ иммунизаціи чѣмъ, напримѣръ, вы, -- таковымъ я себя не считаю. Но обскурантизмъ въ нѣкоторыхъ областяхъ является полной характеристикой человѣка, а не признавать иммунизаціи -- значитъ быть обскурантомъ. Снова усаживается на эстрадѣ.
   Серъ Патрикъ. Бернардъ Шоу! Ничего о немъ не слыхалъ. Это основатель какой-нибудь школы?
   Г. Дюбеда раздражительно. Нѣтъ, нѣтъ. Это самый культурный человѣкъ нашего времени: у него нѣтъ никакихъ принциповъ.
   Серъ Патрикъ. Долженъ вамъ сказать, юноша, что еще отецъ мой былъ знакомъ съ ученіемъ Джона Унслэя, проповѣдовавшаго, что все позволено. Это крайне популярное ученіе оправдывало фальсификацію сахара примѣсью песка и молока примѣсью воды, Вы самый настоящій послѣдователь этой школы, если хотите знать, мой милый.
   Г. Дюбеда впервые нѣсколько смущенный, Я не вѣрю въ существованіе нравственности; она не что иное, какъ измышленіе человѣческаго ума.
   Серъ Патрикъ. А есть люди, которые не вѣрятъ въ существованіе болѣзней. Быть можетъ вы обратитесь къ нимъ за совѣтомъ. Мы же ничѣмъ не можемъ вамъ помочь. Поднимается. Будьте здоровы.
   Г. Дюбеда жалобнымъ тономъ. Нѣтъ, посидите, серъ Патрикъ. Подождите крошечку. Пожалуйста, пожалуйста не уходите. Я не хотѣлъ васъ оскорбить. Одну минутку, двѣ минутки -- больше я васъ не задержу.
   Серъ Патрикъ, пораженный такой любезностью и отчасти тронутый его ласковымъ тономъ. Ну! Садится.
   Г. Дюбеда съ благодарностью. Тысячу разъ благодарю!
   Серъ Патрикъ продолжая. Я ничего не имѣю противъ того, чтобы подарить вамъ эти двѣ минутки, но ко мнѣ можете не обращаться за совѣтомъ; я давно уже не практикую и помочь вамъ не въ состояніи. Ваша жизнь въ рукахъ вотъ этихъ господъ.
   Роджонъ. Только не въ моихъ. Онѣ и такъ переполнены. У меня нѣтъ въ распоряженіи ни времени, ни средствъ.
   Серъ Патрикъ. А вы что скажете, Вальполь?
   Вальполь. Я берусь его лѣчить: мнѣ это ничего не стоитъ. Къ тому же я убѣжденъ, что здѣсь все дѣло не въ нравственности, а въ физической ненормальности; вѣроятно какіе-нибудь непорядки въ спинномъ мозгу. Стало быть болѣзнь находится въ прямой зависимости отъ разстройства кровообращенія. Словомъ, я убѣжденъ, что онъ страдаетъ скрытой формой зараженія крови, обусловленнаго застоемъ въ червеобразномъ отросткѣ. Я удалю червеобразный отростокъ.
   Г. Дюбеда, мѣняясь въ лицѣ. То-есть вы желаете меня оперировать? Слуга покорный, очень вамъ благодаренъ.
   Вальполь. Не бойтесь, ничего не почувствуете. Васъ конечно захлороформируютъ. Случай, навѣрно интересный!
   Г. Д.юбеда., Тогда пожалуйста! А сколько же вы мнѣ дадите за. это?
   Вальполь гнѣвно вскакивая съ мѣста. Сколько дадите? Что вы хотите этимъ сказать?
   Г. Дюбеда. А вы воображаете, что я даромъ позволю вспороть, себѣ животъ?
   Вальполь. Вѣдь я же не взялъ бы съ. васъ денегъ, если бъ вы нарисовали мой портретъ?
   Г. Дюбеда. Нѣтъ, но взявъ портретъ, вы могли бы его продать за высокую цѣну, тогда какъ я не могу никому продать червеобразный отростокъ, который вы собираетесь у меня вырѣзать.
   Вальполь уныло. Роджонъ, вы слыхали когда-нибудь что-либо подобное?
   Г. Дюбеда. За полтораста фунтовъ можете упражняться на мнѣ въ какой, угодно операціи; но чортъ меня подери, если я даромъ позволю что-нибудь себѣ вырѣзать!
   Вальполь. Ну и оставайтесь со своимъ отросткомъ, съ больными легкими и мозгомъ; съ меня довольно. Подумать только, такому прохвосту я еще вызвался помогать! Въ сильнѣйшемъ раздраженіи идетъ къ своему мѣсту.
   Серъ Патрикъ. Итакъ, мистеръ Дюбеда, теперь остается только одинъ изъ насъ компетентный въ вашемъ недугѣ. Обратитесь къ серъ Ральфу Блумфильдъ Беннингтону.
   Вальполь. На вашемъ мѣстѣ Блумфильдъ Беннингтонъ ни за что на свѣтѣ не взялся бы за это. Пусть отправляется въ Бромптонскую лѣчебницу; тамъ, если его и не вылѣчатъ, то хоть, по крайней мѣрѣ, научатъ прилично держать себя.
   Беннингтонъ. Я настолько слабъ, что не могу отказать даже человѣку недостойному. Кромѣ того, вопросъ о жизни и смерти рѣшать не намъ, врачамъ. Подумайте объ этомъ, Роджонъ! Вы также, серъ Падди. Не будьте ханжой, Вальполь.
   Вальполь раздраженно. Я ничуть не ханжа!
   Беннингтонъ. Да-съ, посмотрите на моихъ паціентовъ, вѣдь я практикую среди людей высокопоставленныхъ, среди аристократіи, среди, такъ сказать, сливокъ общества. Вы требуете, чтобы я считался съ вопросомъ, заслуживаютъ или не заслуживаютъ помощи мои паціенты. Если разсматривать это съ точки зрѣнія науки, то необходимо примѣнить reductio ad absurdum. И въ концѣ концовъ вы придете къ заключенію моего пріятеля У. М. Барри, что большинству людей лучше умереть. Прекрасно, пусть такъ, но вѣдь существуютъ же исключенія. Такъ, напримѣръ, существуетъ у насъ замѣчательное соціальнодемократическое учрежденіе -- дворъ, который содержится на средства общества, такъ какъ общество его любитъ и нуждается въ его существованіи. Всѣ мои тамошніе паціенты, люди труда, а не шалопаи. Я лѣчу, напримѣръ, двоихъ герцоговъ, имѣнія которыхъ находятся въ неизмѣримо лучшемъ состояніи, нежели общественныя земли. Что же касается до большинства моихъ паціентовъ, то, несомнѣнно, имъ совершенно спокойно можно предоставить умереть. Но поступи я такимъ образомъ, въ какомъ же, спрашивается, я окажусь положеніи относительно ихъ родственниковъ? Цвѣты мнѣ что ли преподносить имъ въ утѣшеніе? И даже не собственная выгода заставляетъ меня употреблять всѣ средства, чтобы спасти жизнь этимъ людямъ, такъ дорого оплачивающимъ мои визиты -- нѣтъ, мною руководитъ исключительно желаніе спасти имъ жизнь. Если я получаю много, то и трачу много. Личныя мои потребности, правда, не велики -- кровать, пара комнатъ бутербродъ да бокалъ вина -- вотъ и все. Но потребность моей жены значительно больше; она постоянно жалуется, что мы живемъ не по средствамъ, приноравливаясь ко вкусамъ общества, гдѣ я практикую. Итакъ... итакъ... Путается. Я совершенно потерялъ нить. О чемъ бишь я говорилъ, Роджонъ?
   Роджонъ. О Дюбеда.
   Беннингтонъ. Совершенно вѣрно. Спасибо. Конечно, о Дюбеда. Итакъ, что такое нашъ другъ Дюбеда?-- Это порочный, невѣжественный юноша, обладающій талантомъ художника.
   Г. Дюбеда. Благодарю васъ. Не двигайтесь только пожалуйста.
   Беннингтонъ. А что представляетъ изъ себя большинство моихъ паціентовъ? Порочныхъ, невѣжественныхъ юношей, не обладающихъ никакими талантами. Откажись я ихъ лѣчить -- я теряю три четверти своей практики. Вотъ почему я руководствуюсь совершенно иными правилами. Если же я руководствуюсь подобными правилами среди моей многочисленной аристократической практики, то, будучи порядочнымъ человѣкомъ, могу ли я сдѣлать исключеніе по отношенію къ паціенту, который не только мнѣ ничего не заплатитъ, а того и гляди у меня же займетъ? Конечно, нѣтъ -- отвѣчу я. Мистеръ Дюбеда,-- скажу я ему,-- ваша нравственность меня не касается, я смотрю на васъ исключительно съ точки зрѣнія врача. Для меня вы не что иное, какъ арена, гдѣ хищныя туберкулы борются съ благодѣтельными фагоцитами. И такъ какъ я съ своей стороны обѣщалъ вашей супругѣ, а мое правило никогда не измѣнять своему слову, то я и постараюсь увеличить число этихъ благодѣтельныхъ фагоцитовъ. Больше я ничего взять на себя не могу. Довольный произнесенной тирадой, бросается въ кресло.
   Серъ Патрикъ. Мистеръ Дюбеда, такъ какъ серъ Ральфъ по своей добротѣ берется васъ лѣчить и такъ какъ двѣ минуты уже истекли, то я попросилъ бы васъ позволить мнѣ откланяться. Поднимается.
   Г. Дюбеда. Пожалуйста. Теперь у меня совсѣмъ готово. Встаетъ" показываетъ ему рисунокъ. Вотъ, пока вы здѣсь переливали изъ пустого въ порожнее -- я работалъ. Что осталось отъ вашей болтовни?-- пожалуй немножко азота, испортившаго воздухъ въ комнатѣ. А что получилось въ результатѣ моей работы?-- вотъ это. Видите?

Роджонъ приближается, заинтересованный.

   Серъ Патрикъ, сходя съ эстрады. Этотъ бездѣльникъ, кажется, нарисовалъ меня?
   Г. Дюбеда. Разумѣется. А что?
   Серъ Патрикъ беретъ въ руки рисунокъ и одобрительно мычитъ. Вѣдь хорошо? Не правда ли, Колли?
   Роджонъ. Да. И настолько хорошо, что мнѣ. бы хотѣлось пріобрѣсти рисунокъ.
   Серъ Патрикъ. Спасибо, но я самъ хотѣлъ это сдѣлать. Что вы скажете, Вальполь?
   Вальполь встаетъ и отправляется взглянуть на картину. Клянусь, она будетъ принадлежать мнѣ!
   Г. Дюбеда. Было бы справедливѣе уступить портретъ самому серу Патрику, Но пусть пропадаютъ мои пять гиней, а я съ нимъ не разстанусь.
   Роджонъ, Если дѣло только въ этомъ, то я вамъ предлагаю шесть.
   Вальполь. Я десять.
   Г, Дюбеда. Мнѣ кажется, серъ Патрикъ имѣетъ большее право на портретъ, вѣдь онъ же мнѣ позировалъ. Позвольте прислать вамъ портретъ за двѣнадцать гиней,
   Серъ Патрикъ. За двѣнадцать! Ни въ коемъ случаѣ, даже если бъ васъ произвели сейчасъ въ президенты королевской академіи, юноша. Рѣшительно машетъ рукой, отворачивается и снимаетъ съ манекена свою шляпу.
   Г. Дюбеда Блумфильду Беннингтону. Желаете купить за двѣнадцать гиней, серъ Ральфъ?
   Беннингтонъ, становясь между г. Дюбеда и Вальполемъ Двѣнадцать гиней! Прекрасно. Я оставляю портретъ за собой. Взявъ рисунокъ, передаетъ его серу Патрику. Примите отъ меня, Падди, и лай вамъ Богъ подольше любоваться этимъ рисункомъ.
   Серъ Патрикъ. Спасибо. Прячетъ этюдъ въ шляпу.
   Беннингтонъ. Мы съ вами еще не совсѣмъ квиты, мистеръ Дюбеда: обыкновенно я получаю гораздо больше за визитъ.
   Г. Дюбеда. Какая подлость! Я бы, кажется, скорѣе застрѣлился, чѣмъ позволилъ себѣ такъ поступить. Вѣдь вы украли у меня рисунокъ.
   Серъ Патрикъ. А, и вы начали признавать принципы нравственности?
   Г, Дюбеда. Ладно же! Вальполю. Вальполь, давайте мнѣ десять фунтовъ, какъ обѣщали, я вамъ нарисую другой.
   Вальполь. Съ удовольствіемъ. Пожалуйте рисунокъ, тогда получите и деньги,
   Г. Дюбеда. Ну, за кого же вы меня считаете? Стало быть вы не вѣрите мнѣ на слово?
   Вальполь, Разумѣется, нѣтъ,
   Г. Дюбеда, Да, конечно, если вы обо мнѣ такого мнѣнія, то иначе поступить не можете. Прежде чѣмъ уйти, серъ Патрикъ, позвольте мнѣ сходить за Женниферъ; я знаю, что моей женѣ очень хочется съ вами поговорить, и если вы ничего не имѣете противъ, то я ее сейчасъ приведу. Идетъ къ дверямъ. Но одно слово, прежде чѣмъ она сюда явится. До сихъ подъ вы вели себя крайне непринужденно въ моемъ домѣ, и лично я ничего не имѣю противъ: я мужчина, слѣдовательно самъ могу за себя постоять. Но когда придетъ Женниферъ, пожалуйста не забывайте, что она дама и считаетъ васъ за джентльменовъ. Уходитъ.
   Вальполь. Н-да, да!.. Ищетъ шляпу.
   Роджонъ. Чортъ бы побралъ этого нахала!
   Беннингтонъ, Аябыне удивился, узнавъ, что онъ принадлежитъ къ аристократическому обществу. Когда мнѣ приходится сталкиваться съ необычайной сдержанностью и чувствомъ собственнаго достоинства, не имѣющими, повидимому, никакого основанія, то я всегда рѣшаю, что субъектъ этотъ принадлежитъ къ аристократическому кругу.
   Серъ Патрикъ. Да, такъ созданъ свѣтъ. Порядочные люди всегда грѣшатъ распущенностью по отношенію къ снобамъ и позволяютъ себѣ открыто порицать ихъ образъ дѣйствія.
   Беннингтонъ. Лично я никогда не распускаюсь. Хотя, клянусь Юпитеромъ, видалъ-таки много публики, способной вывести изъ терпѣнія. Входить г-жа Дюбеда. Ахъ, миссисъ Дюбеда, какъ поживаете?
   Г-жа Дюбеда, подавая ему руку. Благодарю васъ всѣхъ, господа, что пришли. Подаетъ руку Вальполю. Благодарю васъ, ч серъ Патрикъ. Пожимаетъ ему руку. О" съ тѣхъ поръ, какъ я узнала такихъ людей, какъ вы, жизнь снова полна для меня прелести. Съ того вечера въ Ричмондѣ страхъ исчезъ, а до этого я не знала другого ощущенія. Можетъ быть вы присядете и разскажете мнѣ о результатахъ консультаціи?
   Вальполь. Я долженъ извиниться, миссисъ Дюбеда. У меня консультація. Но прежде чѣмъ уйти, позвольте мнѣ сказать, что я вполнѣ согласенъ съ моими коллегами относительно характера заболѣванія вашего супруга. Что же касается выясненія причинъ и способа лѣченія, то это внѣ моей компетенціи: я хирургъ, эти же господа -- терапевты и могутъ дать полезный совѣтъ. У меня особая точка зрѣнія, я ее высказалъ, и мои коллеги знаютъ ее, Если же моя помощь окажется необходимой -- а она въ концѣ-концовъ окажется необходимой,-- то они знаютъ, гдѣ меня найти. Я всегда къ вашимъ услугамъ. А на сегодня до свиданія. Уходитъ.
   Серъ Патрикъ. Я также попросилъ бы васъ меня извинить, миссисъ Дюбеда.
   Роджонъ испуганно. Вы уходите?
   Серъ Патрикъ. Да; я здѣсь болѣе не нуженъ; отправлюсь домой. Какъ вамъ извѣстно, сударыня, я уже болѣе не практикую и поэтому не могу въ данномъ случаѣ взять на себя отвѣтственность. Предоставляю это серу Колензо Роджону и серу Ральфу Блумфильдъ Беннингтону. Оба знаютъ мое мнѣніе; добрый вечеръ, сударыня. Раскланявшись, направляется къ двери.
   Г-жа Дюбеда, удерживая его. Скажите, это не дурной знакъ? Положеніе Луи не ухудшилось, скажите, нѣтъ?
   Серъ Патрикъ, Нѣтъ, не ухудшилось. Оно совершенно тачово же, какъ было и въ Ричмондѣ.
   Г-жа Дюбеда. О, благодарю васъ! А то я уже испугалась. Простите пожалуйста.
   Серъ Патрикъ. Не безпокойтесь, сударыня. Уходитъ.
   Беннингтонъ. Миссисъ Дюбеда, если позволите, я беру на себя...
   Г-жа Дюбеда, бросая испуганный вглядъ на Роджона. Вы? А вѣдь я думала... серъ Колензо Роджонъ.
   Беннингтонъ. Я буду лѣчить вашего супруга, сударыня.
   Г-жа Дюбеда. Но...
   Беннингтонъ. Ни слова болѣе! Я счастливъ быть вамъ полезнымъ. Настоящее мѣсто сера Колензо въ его бактеріологической лабораторіи. Мое -- у постели больного. За лѣченіемъ вашего супруга будутъ слѣдить не хуже, нежели за лѣченіемъ одного изъ членовъ царской фамиліи. Г-жа Дюбеда разстроена и намѣрена протестовать. Пожалуйста не благодарите: повѣрьте, это только стѣснило бы меня. Могу я спросить, вы чѣмъ-нибудь связаны относительно помѣщенія? Должны жить именно въ этомъ районѣ? Хотя автомобиль и уничтожилъ разстояніе, но было бы лучше, если бъ вы переселились поближе.
   Г-жа Дюбеда. Видите ли, тутъ мастерская и квартира вмѣстѣ. Я такъ страдала на отдѣльной квартирѣ. Прислуга такая ненадежная.
   Беннингтонъ. Ахъ! Да! Неужели? Неужели? Богъ мой...
   Г-жа Дюбеда. Я не привыкла запирать свои вещи, и у меня часто многое пропадало. Послѣдній разъ случилось нѣчто ужасное. Исчезла цѣлая пачка денегъ стоимостью въ пять фунтовъ. Подозрѣніе пало на горничную; та же имѣла дерзость заявить, что получила ихъ отъ Луи. Онъ не пожелалъ, чтобы я начала противъ нея дѣло, онъ такъ деликатенъ, что подобныя вещи прямо сводятъ его съ ума.
   Беннингтонъ. Да... гм... гм... да... нда... тогда, конечно, оставайтесь здѣсь, миссисъ Дюбеда. Если ужъ гора не идетъ къ Магомету, то Магометъ принужденъ подойти къ горѣ. Я напишу вамъ и назначу часъ. Мы начнемъ -- начнемъ, по всей вѣроятности, эту манипуляцію съ возбужденіемъ дѣятельности фагоцитовъ въ слѣдующій вторникъ, но вы должны уже безпрекословно меня слушаться. Довѣрьтесь моей опытности и не безпокойтесь. Кушайте правильно, спите спокойно и будьте веселы; поддерживайте бодрое настроеніе нашего паціента и надѣйтесь на благопріятный исходъ. Лучшее средство отъ недуга близость прелестной женщины, бодрое настроеніе окружающихъ и знающій врачъ! До свиданія, до свиданія, до свиданія. Пожимаетъ ей руку, она молчитъ, не въ силахъ подавить смущенія. Блумфильдъ Беннингтонъ по дорогѣ замолкаетъ и обращается къ Роджону.-- Пожалуйста пришлите мнѣ во вторникъ рано утромъ скляночку крѣпкаго раствора антитоксина,-- безразлично какого. Не забудьте. Мое почтеніе, Колли. Уходитъ.
   Роджонъ. Вы, повидимому, снова встревожены? Она чуть не плачетъ. Что такое? Что васъ огорчило?
   Г-жа Дюбеда. Я знаю, что должна быть благодарна. Повѣрьте мнѣ: я очень благодарна. Но... но...
   Роджонъ. Ну?
   Г-жа Дюбеда. Я уже привыкла къ мысли, что вы будете лѣчить Луи.
   Роджонъ. Но серъ Ральфъ Блумфильдъ Беннингтонъ...
   Г-жа Дюбеда. Знаю, знаю. Онъ считается знаменитостью. Но мнѣ-то большее довѣріе внушаете вы. Я знаю, можетъ быть это и неосновательно: -- объяснить вамъ почему это такъ,-- я не могу, но у меня было такое предчувствіе, что вы вылѣчите его. Относительно сера Ральфа я не могу этого сказать. Вѣдь вы же мнѣ обѣщали! Почему же вы отказываетесь отъ Луи?
   Роджонъ. Я вамъ не разъ говорилъ, что, несмотря на всю свою готовность вамъ помочь, я не могу взять къ себѣ еще одного паціента.
   Г-жа Дюбеда. А что вы говорили тогда въ Ричмондѣ?
   Роджонъ. Тогда я думалъ, что могу взять на свое попеченіе еще одного больного. Но таковымъ оказался мой старый пріятель, докторъ Бленкенсонъ,-- у него не въ порядкѣ легкое.
   Г-жа Дюбеда. Вы говорите объ этотъ пожиломъ господинѣ, немножко глуповатомъ?
   Роджонъ строго. Я говорю о господинѣ, который обѣдалъ тогда съ нами -- чудесный, достойный человѣкъ, чья жизнь можетъ принести столько пользы, какъ ничья другая. Вотъ я и рѣшилъ взять на свое попеченіе его, а лѣченіе мистера Дюбеда предоставить серу Ральфу Блумфильдъ Беннингтону.
   Г-жа Дюбеда, поворачиваясь къ нему. О, теперь я понимаю. Въ васъ говоритъ зависть, пошлость, жестокосердіе! Я васъ считала выше всего этого.
   Роджонъ. Я васъ не понимаю.
   Г-жа Дюбеда. Да, вы думаете я этого не знаю? не испытала ничего подобнаго? Почему всѣ отъ него отшатнулись вдругъ? Вы не можете ему простить его превосходства, его ума, его таланта, того, что онъ великій художникъ?
   Роджонъ. Вы ошибаетесь, все это я ему прощаю.
   Г-жа Дюбеда. Тогда въ чемъ же вы можете его упрекнуть? Я спрашивала всѣхъ, кто отъ него отшатнулся, спрашивала съ глазу на глазъ, требовала, пусть назовутъ мнѣ какой-нибудь его непорядочный поступокъ или даже какую-нибудь неблагородную мысль, высказанную имъ по какому-нибудь поводу. Даже враги его не могли назвать мнѣ ничего подобнаго. Теперь я требую отвѣта отъ васъ. Въ чемъ вы можете его упрекнуть?
   Роджонъ. Я, какъ и мои предшественники, говорю вамъ съ глазу на глазъ, что ни въ чемъ не могу упрекнуть его.
   Г-жа Дюбеда. Но вѣдь вы совсѣмъ измѣнились. Вы даже не сдержали своего слова относительно помѣщенія его въ свою лѣчебницу.
   Роджонъ. Я считаю, что сомнѣнія ваши неосновательны. Знаменитѣйшій врачъ Лондона взялся за лѣченіе вашего супруга, врачъ, являющійся свѣтиломъ современной науки, который...
   Г-жа Дюбеда, Съ вашей стороны прямо жестоко настаивать на этомъ. Очевидность подобнаго заявленія несомнѣнна для всѣхъ. Но что мнѣ другіе, когда я имѣю дѣло съ вами. Сколько врачей перебывало у насъ: я уже по чутью знаю, что все это одни разговоры, а помочь никто изъ нихъ не въ силахъ. Съ вами другое дѣло. Я чувствую, что вы понимаете его болѣзнь. И вы должны меня понять, докторъ. Озабоченно. Можетъ быть я васъ оскорбила тѣмъ, что называла просто докторомъ, безъ прибавленія полнаго титула?
   Роджонъ. Пустяки, Я для васъ докторъ. Но не совѣтую вамъ обращаться такъ къ Вальполю. Садится на софу.
   Г-жа Дюбеда. Мнѣ нѣтъ дѣла до Вальполя: вы должны быть моимъ другомъ, Садится на табуретъ. Я знаю Луи такъ какъ никто на свѣтѣ не знаетъ его и не узнаетъ никогда. Я его жена. Я знаю, что у него есть нѣкоторые недостатки. Раздражительность, обидчивость, эгоизмъ людей кажутся ему свойствами до такой степени банальными, что онъ не считается съ ними. По отношенію къ деньгамъ онъ также не похожъ на другихъ людей и не понимаетъ, какъ можно придавать имъ такое большое значеніе. Скажите пожалуйста -- можетъ быть онъ просилъ у васъ взаймы?
   Роджонъ. Да, просилъ небольшую сумму.
   Г-жа Дюбеда, снова чуть не плача. О, какъ это мнѣ непріятно! Больше никогда ничего подобнаго не повторится, увѣряю васъ. Онъ торжественно обѣщалъ мнѣ, что не повторится, какъ разъ въ этой комнатѣ, незадолго до вашего прихода,-- а онъ совершенно неспособенъ нарушить обѣщаніе. Это былъ его единственный недостатокъ, но теперь, кончено, больше ничего подобнаго не повторится никогда!
   Роджонъ. Неужели же это единственный его недостатокъ?
   Г-жа Дюбеда. Пожалуй еще есть у него небольшая слабость къ женщинамъ, но вѣдь онѣ всегда сами навязываются. А понятно, разъ онъ не вѣритъ въ существованіе морали, всякіе святоши считаютъ его безнравственнымъ. Но вѣдь вы-то можете понять, надѣюсь? Можете понять, что все это создало ему плохую славу и что зачастую способно возстановить противъ него даже самыхъ близкихъ людей.
   Роджонъ. Да, это я понимаю.
   Г-жа Дюбеда. О, если бъ вы знали его товарищей, какъ я ихъ знаю! Вѣрите ли, докторъ, я бы убила себя, если бъ убѣдилась въ томъ, что Луи совершилъ какой-нибудь безчестный, по-настоящему безчестный, поступокъ?
   Роджонъ. Пожалуйста не волнуйтесь же вы такъ!
   Г-жа Дюбеда. Да, убила бы себя. Вы, сѣверяне, конечно, не можете этого понять.
   Роджонъ. Повидимому вы мало сталкивались съ жизнью въ своемъ Корнвалисѣ?
   Г-жа Дюбеда наивно. Да, но тамъ я сталкивалась съ красотами природы -- гораздо болѣе чѣмъ здѣсь, въ Лондонѣ, Вы правы, я мало знаю людей, если вы подразумѣваете ихъ подъ словомъ "жизнь". Я была единственной дочерью у своихъ родителей.
   Роджонъ. Это многое говоритъ.
   Г-жа Дюбеда. Моя жизнь протекала какъ сонъ, но сны быстро разлетаются.
   Роджонъ съ подавленнымъ вздохомъ. Да, и замѣняются грубой дѣйствительностью.
   Г-жа Дюбеда удивленно. Развѣ грубой?
   Роджонъ. Я такъ думаю. Впрочемъ, вы мнѣ еще не сказали, какова ваша дѣйствительность.
   Г-жа Дюбеда. Я не хотѣла вести праздную жизнь. Сама зарабатывать не умѣла, но у меня было состояніе, и я стремилась употреблять средства съ пользой. Къ тому же я была красива и, скажу безъ ложной скромности,-- знала это. Знала также, что участь генія въ началѣ своего поприща -- выдерживать массу лишеній и страданій. Моей мечтою было служить поддержкой такому генію и внести съ собою въ его жизнь красоту и счастье. Я молила небо послать мнѣ такого генія и вѣрю, что Богъ услышалъ мои мольбы и послалъ мнѣ Луи. Онъ такъ же мало походилъ на большинство людей, какъ берега родного Корнвалиса на берега Темзы. Онъ видѣлъ красоту, которую видѣла я, и воплощалъ ее въ своихъ произведеніяхъ. Онъ все понималъ. Онъ былъ наивенъ какъ дитя; подумайте только, докторъ, вѣдь онъ ни разу не предложилъ мнѣ даже обвѣнчаться съ нимъ; ему не приходили въ голову соображенія, волнующія большинство мужчинъ. Я сама должна была подумать обо всемъ. Тогда онъ сказалъ, что у него нѣтъ денегъ. Я отвѣтила, что вѣдь у меня же они есть. "О, въ такомъ случаѣ отчего же нѣтъ!" -- сказалъ онъ совершенно подѣтски. И до сихъ поръ онъ такой же наивный. По мыслямъ мужчина, по фантазіи поэтъ и художникъ, а по существу -- дитя, Я жертвую ему всѣмъ, что имѣю, чтобы онъ могъ осуществить всѣ свои возможности. Потеря вѣры въ него для меня равносильна потерѣ жизни. Тогда я вернусь въ Корнвалисъ и умру. Я могу вамъ даже показать скалу, съ которой кинусь тогда въ море, Я не могу помириться съ мыслью о его болѣзни. Вы должны его вылѣчить, должны возвратить его мнѣ. Я знаю, что вы можете это сдѣлать, одинъ вы. Умоляю васъ, исполните мою просьбу. Возьмитесь вы сами за лѣченіе Луи и предоставьте серу Ральфу Бленкенсона.
   Роджонъ. Вы дѣйствительно до такой степени вѣрите въ мое могущество и знаніе, миссисъ Дюбеда?
   Г-жа Дюбеда. Безгранично вѣрю. Я не умѣю чувствовать наполовину.
   Роджонъ. Знаю. Въ такомъ случаѣ я подвергну васъ испытанію -- жестокому испытанію. Вѣрите вы, что я понимаю все, что вы только что говорили мнѣ, что я руководствуюсь исключительно желаніемъ вамъ помочь и возвратить вамъ вашего героя цѣлымъ и невредимымъ?
   Г-жа Дюбеда. О, простите! Простите за всѣ мои злыя рѣчи! Вы спасете его?
   Роджонъ, Чего бы это ни стоило. Она хватаетъ его руки и цѣлуетъ; онъ вскакиваетъ съ мѣста. Нѣтъ, вы не дослушали. Она встаетъ. Вы должны мнѣ повѣрить, что единственная возможность спасти вашего героя -- это передать его на попеченіе сера Ральфа, а не на мое.
   Г-жа Дюбеда рѣшительно. Вы сами это говорите: тогда я не сомнѣваюсь больше; я вамъ вѣрю. Благодарю васъ!
   Роджонъ, Прощайте. Она хватаетъ его руку. Надѣюсь наша дружба не мимолетна?
   Г-жа Дюбеда. Несомнѣнно. Моя дружба кончится лишь со смертью.
   Роджонъ, Да, со смертью кончается все, не такъ ли? Прощайте. Со вздохомъ состраданія, котораго она не замѣчаетъ, идетъ къ двери.
   

АКТЪ IV.

Мастерская. Къ стѣнѣ придвинута качалка. Венеціанскій сенаторъ лежитъ, поверженный на полъ, но смерть сидитъ на прежнемъ мѣстѣ съ своей неизмѣнной косой; въ одной рукѣ, лежащей на колѣняхъ, она держитъ песочные часы, другою подбоченилась. На вѣшалкѣ висятъ шляпы сера Патрика, Блумфильдъ Беннингтона, а Вальполь, повидимому, только что вошелъ и не успѣлъ еще раздѣться. Стукъ въ дверь. Онъ отворяетъ, и входитъ Роджонъ.

   Вальполь. Гола, Роджонъ! Оба снимаютъ перчатки, шляпы и все это кладутъ на эстраду.
   Роджонъ. Что такое? Васъ также вызвали?
   Вальполь. Всѣхъ насъ вызвали. Я только что явился, не видалъ еще его. Сидѣлка говоритъ, что старикъ Падди Кулленъ уже полчаса какъ пріѣхалъ вмѣстѣ съ Блумфильдъ Беннингтономъ. Изъ внутреннихъ аппартаментовъ появляется серъ Патрикъ. Вотъ онъ, что такое съ нимъ?
   Серъ Патрикъ. Пойдите взгляните сами, что съ нимъ, Беннингтонъ Вальполь уходить. Роджонъ остается поговорить съ серъ Патрикомъ.
   Роджонъ. Что случилось-то?
   Серъ Патрикъ, Помните руку жени Маршъ?
   Роджонъ. Неужели то же самое?
   Серъ Патрикъ. Несомнѣнно. Легкія исчезли такъ же, какъ и рука. Я никогда не видѣлъ ничего подобнаго. Послѣ трехмѣсячнаго лѣченія болѣзнь въ три дня приняла скоротечную форму.
   Роджонъ. Блумфильдъ Беннингтонъ повидимому сдѣлалъ впрыскиваніе во время негативной фазы.
   Серъ Патрикъ. Негативной или позитивной -- не знаю, а дѣло въ томъ, что малый-то погибъ. Къ ночи его не станетъ. Онъ умретъ внезапно. Мнѣ часто доводилось видѣть подобные случаи.
   Роджонъ. Лишь бы онъ умеръ, пока жена его не раскусила; я ничего противъ этого не имѣю. Я такъ и зналъ.
   Серъ Патрикъ. Жестоко убить человѣка, такъ горячо любимаго женщиной. По счастью, немногимъ изъ насъ грозитъ подобная опасность. Входитъ Блумфильдъ Беннингтонъ и становится между ними.
   Беннингтонъ. Ахъ! Вотъ и Роджонъ; вѣроятно Падди вамъ уже все разсказалъ?
   Роджонъ. Да.
   Беннингтонъ. Чрезвычайно интересный случай. Клянусь Юпитеромъ, Колли, если бъ неопровержимыя научныя данныя не говорили мнѣ, что я способствовалъ размноженію бѣлыхъ кровяныхъ тѣлецъ, я бы склоненъ былъ думать, что способствовалъ размноженію микробовъ. Какъ это понять, серъ Патрикъ? Чѣмъ все это объяснить, Роджонъ? Быть можетъ Of черезчуръ возбудилъ дѣятельность фагоцитовъ? Можетъ быть они не удовольствовались тѣмъ, что пожрали микробовъ, но уничтожили и красныя кровяныя тѣльцы; судя по блѣдности паціента, я могу допустить и послѣднее. Ужъ не забрались ли сами фагоциты въ область легкаго? Быть можетъ они съ своей стороны уничтожили легкое? Я по этому поводу напишу рефератъ. Входитъ Вальполь и становится между Блумфильдъ Беннингтономъ и Роджономъ,
   Вальполь, Боже мой, Блумфильдъ Беннингтонъ! Кажется это вашихъ рукъ дѣло!
   Беннингтонъ. Что такое?
   Вальполь. Вы убили его! Ужаснѣйшій примѣръ запущеннаго зараженія крови, никогда не виданный мною случай. Теперь уже поздно. Онъ умретъ подъ наркозомъ.
   Беннингтонъ. Знаете, Вальполь, если бъ вы не были извѣстны за мономана, я бы не простилъ вамъ подобнаго выраженія. Убилъ, скажите на милость!
   Серъ Патрикъ. Послушай васъ только, послушай васъ только! Если бъ вы оба убили такое количество людей, какъ я въ началѣ своей практики, то были бы поснисходительнѣе другъ къ другу. Пойдемте, взгляните на него, Колли, Роджонъ и серъ Патрикъ удаляются въ сосѣднюю комнату.
   Вальполь. Простите, Блумфильдъ Беннингтонъ, но все-таки это не что иное какъ зараженіе крови.
   Беннингтонъ. Дорогой Вальполь, всякая болѣзнь зараженіе крови. Но клянусь, что болѣе я не попадусь на удочку Роджона. Между нами говоря, Роджонъ самъ изготовлялъ эту послѣднюю порцію сыворотки для нашего друга; вотъ почему меня такъ обидѣли ваши недавнія слова.

Входитъ Женниферъ и становится между ними; на ней высокій бѣлый фартукъ.

   Г-жа Дюбеда. Что мнѣ дѣлать, серъ Ральфъ? Одинъ субъектъ во что бы то ни стало желаетъ меня видѣть и увѣряетъ, будто бы у него крайне важное дѣло къ Луи -- это репортеръ. Сегодня въ газетахъ появилась замѣтка о серьезной болѣзни Луи, и господинъ желаетъ его интервьюировать. До чего черствы, безсердечны эти люди!
   Вальполь. Позвольте мнѣ съ нимъ переговорить. Мы быстро покончимъ это дѣло. Бросается внѣ себя къ двери.
   Г-жа Дюбеда, удерживая его. Но Луи непремѣнно желаетъ его принять; онъ чуть не плачетъ, жалуется, что не можетъ больше сидѣть въ своей комнатѣ. Говоритъ... борется со слезами... что хочетъ умереть въ мастерской. Серъ Патрикъ находитъ, что надо исполнить его просьбу, что теперь уже все равно. Какъ же намъ поступить?
   Беннингтонъ разсудительно. Несомнѣнно послѣдовать разумному совѣту сера Патрика, Я съ нимъ вполнѣ согласенъ -- это повредить не можетъ, а принесетъ пользу -- навѣрное даже такъ. Здѣсь онъ будетъ чувствовать себя лучше.
   Г-жа Дюбеда нѣсколько ободренная. Будьте такъ добры, докторъ Вальполь, введите сюда этого господина; скажите ему, что онъ можетъ видѣть Луи, но пусть только не утомляетъ его долгимъ разговоромъ. Вальполь кланяется и уходитъ въ наружную дверь. Серъ Ральфъ, не сердитесь на меня, но Луи вѣдь не выдержитъ здѣшняго климата. Надо намъ переѣхать въ Корнвалисъ! Тамъ ему будетъ лучше.
   Беннингтонъ. Конечно, конечно. Сдѣлайте это. Корнвалисъ! Это мѣсто какъ бы создано для него! Чудеснѣйшій воздухъ для легкихъ! Какъ глупо съ моей стороны, что я прежде объ этомъ не подумалъ.
   Г-жа Дюбеда. Вы черезчуръ добры, серъ Ральфъ. Вы такъ меня ободряете! видите, я плачу, а Луи не выноситъ этого.
   Беннингтонъ. Теперь пойдемте къ нему и поможемъ ему перебраться сюда. Корнвалисъ -- это прекрасно, прекрасно. Это самое лучшее, что можно для него придумать. Уходятъ въ спальню.

Вальполь возвращается съ репортеромъ; послѣдній -- веселый добродушный молодой человѣкъ, повидимому, еще не совсѣмъ опытный въ своемъ ремеслѣ; онъ отъ природы разсѣянъ, ни на чемъ не способенъ сосредоточиться и правильно передать всѣ свои зрительныя и слуховыя впечатлѣнія. Такъ какъ этотъ дефектъ не важенъ въ единственной спеціальности журналиста -- вѣдь газетамъ нѣтъ надобности заботиться о точности передаваемыхъ ими свѣдѣній, а лишь объ удовлетвореніи празднаго любопытства читателя -- то, по волъ судебъ, онъ и сдѣлался журналистомъ, но надо любоваться, какъ онъ при наличности подобной разсѣянности и неувѣренности въ каждомъ своемъ шагѣ высоко держитъ свое знамя среди борьбы за существованіе. У него въ рукахъ памятная книжка, гдѣ онъ помѣщаетъ свои бѣглыя замѣтки, но, при неумѣніи стенографировать, быстро писать и въ то же время соображать, всѣ эти замѣтки являются даромъ потраченнымъ трудомъ.

   Репортеръ озирается и ставитъ въ книжкѣ неопредѣленные знаки. Это мастерская, да?
   Вальполь. Да.
   Репортеръ. Здѣсь онъ работаетъ, да?
   Вальполь. Разумѣется.
   Репортеръ. Вы говорите куберкулезъ, да?
   Вальполь. Да, туберкулезъ.
   Репортеръ. Какъ выговорите: ку-дер-ку-лезъ или -- лекъ?
   Вальполь. Туберкулезъ, милѣйшій, а не куберкулезъ. Ту-бер-ку-лезъ.
   Репортеръ. О! туберкулезъ. Это такая болѣзнь. А я думалъ, у него чахотка. Вы членъ семейства или домашній врачъ?
   Вальполь. Ни то, ни другое. Я извѣстный хирургъ Кутлеръ Вальполь. Запишите. Потомъ запишите еще серъ Колензо Роджонъ.
   Репортеръ. Пижонъ?
   Вальполь. Роджонъ, Вырывая у него книжку. Давайте сюда! Ужъ лучше я самъ запишу вамъ всѣ имена, а то вы напутаете. Всегда такъ бываетъ, когда нѣтъ ни знаній, ни опытности, ни способности записывать, Вписываетъ что-то въ книжку.
   Репортеръ. О, вы къ намъ слишкомъ строги!
   Вальполь. Попались бы вы мнѣ въ руки; я бы человѣка изъ васъ сдѣлалъ. Ну, теперь смотрите, даетъ ему книжку. Вотъ фамиліи троихъ врачей. Вотъ фамилія паціента. Вотъ его адресъ. Вотъ названіе болѣзни. Онъ громко захлопываетъ книжку, при чемъ журналистъ вздрагиваетъ, Вальполь снова обращается къ нему.-- Мистеръ Дюбеда сейчасъ будетъ здѣсь. Онъ приметъ насъ потому, что не сознаетъ своего опаснаго положенія, Мы позволили ему нѣсколько минутъ пробыть здѣсь, чтобы сдѣлать ему удовольствіе, но если вы будете много болтать, то васъ попросятъ выйти вонъ. Онъ можетъ умереть каждую минуту.
   Репортеръ. Развѣ такъ плохо? Да, сегодня положительно мнѣ везетъ.
   Вальполь. Тише.

Репортеръ стремительно бросается къ табуреткѣ и садится. Беннингтонъ и г-жа Дюбеда вывозятъ г. Дюбеда въ качалкѣ. Они вкатываютъ кресло между эстрадой и софой, гдѣ прежде стоялъ мольбертъ. Г. Дюбеда не измѣнился, какъ могъ бы измѣниться человѣкъ, бывшій прежде здоровымъ, и даже не похудѣлъ. Глаза его широко раскрыты, самъ онъ такъ слабъ, что почти не можетъ двигаться и въ полномъ изнеможеніи лежитъ на подушкахъ; онъ все сознаетъ и извлекаетъ изъ своего положенія все, что можетъ, видя сладострастіе въ слабости и драму въ смерти. Всѣ невольно поддаются впечатлѣнію этого зловѣщаго зрѣлища, за исключеніемъ Роджона. Онъ идетъ за кресломъ, держа въ рукахъ подносъ, на которомъ стоитъ стаканъ съ молокомъ и лѣкарство. Серъ Патрикъ, идущій рядомъ, беретъ отъ стѣны чайный столикъ и ставитъ ею за кресломъ, для подноса. Беннингтонъ, взявъ рабочій стулъ ставитъ его для Женниферъ рядомъ съ кресломъ г. Дюбеда, вблизи эстрады, съ которой манекены взираютъ на умирающаго художника, Беннингтонъ становится по лѣвую сторону г-жи Дюбеда. Жениферъ садится, Вальполь помѣщается на борту эстрады въ углу противъ манекена.

   Г. Дюбеда вдохновенно. Вотъ гдѣ счастье! Въ мастерской счастье! Счастье!
   Г-жа Дюбеда. Да, мое сокровище. Серъ Патрикъ позволилъ тебѣ остаться здѣсь сколько ты захочешь,

Пауза.

   Г. Дюбеда. Женниферъ!
   Г-жа Дюбеда. Да, дорогой мой.
   Г. Дюбеда, Здѣсь журналистъ.
   Репортеръ съ торопливой готовностью. Здѣсь, мистеръ Дюбеда. Я здѣсь къ вашимъ услугамъ, Я представитель прессы. Я разсчитываю, что вы намъ сообщите въ двухъ словахъ, что вы... что вы готовите для будущаго сезона.
   Г. Дюбеда. Нѣчто крайне простое -- смерть.
   Г-жа Дюбеда съ мукой въ голосѣ. Милый, милый,
   Г. Дюбеда. Я очень слабъ и очень усталъ. Неужели ты не догадывалась, какого труда стоило мнѣ притворяться, будто я не сознаю своего положенія. Лежа тамъ, я безпрекословно слушался докторовъ -- а въ душѣ смѣялся ихъ увѣренному тону! Только не плачь, дорогая: слезы тебя безобразятъ, а для меня это невыносимо! Она вытираетъ глаза и принимаетъ мужественное выраженіе лица. Ты должна обѣщать мнѣ одну вещь.
   Г-жа Дюбеда. Все сдѣлаю, вѣдь ты самъ это знаешь. Только не разговаривай, дорогой: это отнимаетъ у тебя силы.
   Г. Дюбеда. Нельзя отнять того, чего нѣтъ, Роджонъ, дайте-ка мнѣ чего-нибудь подкрѣпляющаго, чтобы минуты на двѣ поднять силы -- только не вашего проклятаго антитоксина! Передъ отправленіемъ въ путь мнѣ надо кое-что сказать.
   Роджонъ, смотря на сера Патрика. Думаю, что это не повредить. Наливаетъ немножко вина въ сельтерскую воду.
   Серъ Патрикъ. Лучше молока съ виномъ, а то закашляется! Роджонъ наливаетъ молока и подаетъ г. Дюбеда.
   Г. Дюбеда послѣ того какъ выпилъ. Женниферъ!
   Г-жа Дюбеда. Да, мое сокровище.
   Г. Дюбеда. Для меня нѣтъ ничего противнѣе вдовъ. Обѣщай мнѣ, что ты никогда не будешь вдовой.
   Г-жа Дюбеда. Что ты говоришь?
   Г. Дюбеда. Ты должна быть прекрасна. Люди должны читать въ твоихъ глазахъ, что ты была замужемъ за мной. Итальянцы, подразумѣвая Данте, любятъ говорить: "вотъ человѣкъ, который спускался въ адъ". Я хочу, чтобы люди, указывая на тебя, говорили: вотъ женщина, которая возносилась на небо. Вѣдь мы возносились на небо, мое сокровище, и не разъ?-- вѣдь правда?
   Г-жа Дюбеда. О да, да.
   Г. Дюбеда. Если ты будешь носить трауръ и плакать, люди будутъ говорить: смотрите, какой несчастной сдѣлалъ ее мужъ.
   Г-жа Дюбеда. Никогда. Ты свѣтъ, ты смыслъ моей жизни. Я не жила, пока не знала тебя.
   Г. Дюбеда. Тогда ты всегда должна носить роскошныя платья и драгоцѣнности. Подумай только о тѣхъ чудныхъ картинахъ, которыя я не успѣлъ написать. Она дѣлаетъ невѣроятныя усилія, чтобы удержать рыданія. Пусть вся эта несозданная красота отражается въ твоемъ образѣ. Ты должна будить въ людяхъ мечту, которую не способенъ пробудить мазокъ краски. Ты должна вдохновлять художниковъ, какъ не вдохновляла до сихъ поръ ни одна женщина. Ты должна создать новую красоту, атмосферу, полную поэзіи и очарованія. При видѣ тебя люди будутъ вспоминать обо мнѣ. Вотъ безсмертіе, къ которому я стремлюсь! Ты можешь мнѣ дать его, Женниферъ! Существуетъ масса вещей, доступныхъ каждой проституткѣ и недоступныхъ тебѣ; но это понять можешь лишь ты одна, никто кромѣ тебя. Обѣщай мнѣ, что не будетъ ни этого унылаго кортежа, ни пошлаго траура, ни слезъ, ни надгробныхъ рыданій, ни увядшихъ цвѣтовъ!
   Г-жа Дюбеда. Обѣщаю. Но вѣдь все это такъ еще далеко, дорогой мой. Ты поѣдешь со мной въ Корнвалисъ и будешь себя чувствовать прекрасно. Серъ Ральфъ также говоритъ...
   Г. Дюбеда. Бѣдный старый Беннингтонъ.
   Беннингтонъ растроганный до слезъ обращается къ серу Патрику и шепчетъ. Бѣдняжка! Уже мутится сознаніе.
   Г. Дюбеда. Серъ Патрикъ здѣсь?
   Серъ Патрикъ. Да, да. Я здѣсь.
   Г. Дюбеда. Присядьте-ка. Не надо стоять, вы человѣкъ старый.
   С'еръ Патрикъ. Хорошо, хорошо. Спасибо. Не безпокойтесь пожалуйста.
   Г. Дюбеда. Женниферъ!
   Г-жа Дюбеда. Слушаю, милый.
   Г. Дюбеда. Ты помнишь пылающій кустарникъ?
   Г-жа Дюбеда, Да, да. О милый, мнѣ слишкомъ тяжело сейчасъ вспоминать объ этомъ!
   Г. Дюбеда. Неужели? А мнѣ такъ радостно. Разскажемъ имъ.
   Г-жа Дюбеда. Что же тутъ разсказывать-то. Однажды въ Корнвалисѣ въ первый зимній вечеръ мы залегли костеръ и смотрѣли черезъ окно, какъ пламя просвѣчивало сквозь кустарникъ сада.
   Г. Дюбеда. Такая игра красокъ! Волны багроваго пламени переливались какъ шелкъ. Пламя вздымалось къ небу такое ликующее, побѣдоносное, сквозя межъ листвою лавровъ и оставляя ее нетронутой. Ну, ладно же! я превращусь самъ въ такое же пламя. Хоть мнѣ и жаль обездоливать маленькихъ червячковъ, а все же пусть мой конецъ будетъ похожъ на это пламя, просвѣчивающее сквозь листвы кустарника!... Когда ты снова его увидишь, Женниферъ, представь себѣ, что это пламя я. Обѣщай мнѣ, что я буду сожженъ.
   Г-жа Дюбеда. О, что мнѣ съ тобой дѣлать, Луи!
   Г. Дюбеда. Нѣтъ, ты должна всегда быть въ саду, когда пылаетъ костеръ. Ты мой храмъ здѣсь, на землѣ, въ тебѣ мое безсмертіе. Обѣщай мнѣ.
   Г-жа Дюбеда. Я все слышу. Все запоминаю. Ты вѣдь самъ знаешь, что я все понимаю,
   Г. Дюбеда. Прекрасно, теперь, кажется, все; впрочемъ, нѣтъ -- обѣщай, что ты устроишь выставку, гдѣ будутъ только мои картины. Ты никому не позволишь коснуться ихъ, все сдѣлаешь одна.
   Г-жа Дюбеда. Можешь быть покоенъ.
   Г. Дюбеда. Теперь, кажется, все, правда? Дай-ка мнѣ немножко молока. Я ужасно усталъ: но если я остановлюсь, то уже болѣе не могу говорить, Блумфильдъ Беннингтонъ подаетъ ему питье. Онъ беретъ у него изъ рукъ и лукаво на него смотритъ. Слушайте, Блумфильдъ Беннингтонъ, наступитъ ли когда-нибудь время, что вы не будете въ состояніи говорить?
   Беннингтонъ, теряя всякое самообладаніе. Онъ путаетъ меня съ вами, Падди. Бѣдный малый! Бѣдный малый!
   Г, Дюбеда. У меня всегда жилъ въ душѣ непобѣдимый страхъ передъ смертью, теперь же, когда она приближается, страхъ исчезъ, и я вполнѣ счастливъ, Женниферъ.
   Г-жа Дюбеда, Да, милый.
   Г. Дюбеда. Мнѣ хочется повѣрить тебѣ тайну. Много разъ мнѣ приходило въ голову, что наше сожительство есть ничто иное, какъ этапъ твоей жизни, и что въ одинъ прекрасный день я уйду отъ тебя. Но теперь, когда насъ разлучаетъ сама судьба и помимо моего желанія освобождаетъ меня, я люблю тебя настоящею любовью и вполнѣ счастливъ; теперь я буду жить частью твоего существа, а не своимъ порочнымъ "я".
   Г-жа Дюбеда. Останься со мною, Луи! О, не покидай меня!
   Г. Дюбеда. Я не эгоистъ -- нѣтъ. Несмотря на всѣ мои недостатки, я не думаю, чтобъ я всегда бывалъ эгоистиченъ. Художникъ не можетъ быть эгоистомъ. Искусство слишкомъ великая вещь... Ты выйдешь замужъ, Женниферъ, да?
   Г-жа Дюбеда. О, какъ ты можешь это говорить, Луи?
   Г. Дюбеда настойчиво какъ ребенокъ. Да, ты должна выйти замужъ. Люди, счастливые въ бракѣ, всегда вступаютъ въ новый. Ахъ, я не буду тебя ревновать. Тихо. Но не говори съ другимъ слишкомъ много обо мнѣ: ему это будетъ тяжело. Я останусь твоимъ возлюбленнымъ, но пусть это будетъ нашей тайной!
   Серъ Патрикъ. Ну, довольно говорить. Постарайтесь немножко успокоиться.
   Г. Дюбеда, Да, я ужасно усталъ; но скоро я успокоюсь надолго. Мнѣ надо еще кое-что вамъ сказать, господа. Вы всѣ здѣсь въ сборѣ, да? Я такъ слабъ, что вижу только грудь Женниферъ. Она сулитъ покой.
   Роджонъ. Мы всѣ здѣсь.
   Г. Дюбеда, вздрагивая. Этотъ голосъ звучитъ зловѣще. Берегитесь, Роджонъ, мой слухъ улавливаетъ звуки, недоступные другимъ. Я думалъ много думалъ. Я умнѣе, чѣмъ вы меня считаете.
   Серъ Патрикъ знакомъ приглашаетъ Роджона отойти подальше. Пойдите-ка сюда, Роджонъ. Вы дѣйствуете ему на нервы. Самое лучшее, если вы потихоньку удалитесь.
   Род и онъ въ сторону сера Патрика. Зачѣмъ вы хотите лишить публики умирающаго актера?
   Г. Дюбеда, злобный огонекъ вспыхиваетъ въ его глазахъ. Я же слышу, Роджонъ. Это хорошо. Женниферъ, дорогая, будь всегда мила съ Роджономъ: онъ позабавитъ меня передъ смертью.
   Роджонъ съ холоднымъ видомъ возвращается на прежнее мѣсто вблизи больного. Неужели?
   Г. Дюбеда. Но вы не правы. Вы еще на сценѣ, а я уже разгримировался.
   Г-жа Дюбеда Роджону. Что вы ему сказали?
   Г. Дюбеда. Ничего, мое сокровище. Такъ, одинъ маленькій секретъ изъ тѣхъ, что люди обыкновенно держатъ при себѣ. Всѣ вы думали обо мнѣ плохо и всѣ высказали мнѣ это.
   Беннингтонъ совершенно растерявшись. Нѣтъ, нѣтъ, Дюбеда. Совсѣмъ нѣтъ. Сморкается.
   Г. Дюбеда. Ну, конечно. Я вѣдь знаю, какимъ вы меня считаете. Впрочемъ, я не претендую. Я прощаю васъ.
   Вальполь невольно. Проклятье! Чортъ возьми! Устыдившись. О, простите.
   Г. Дюбеда. То голосъ милаго Вальполя. Не сокрушайтесь, Вальполь. Я чувствую себя хорошо. Ничего не болитъ. Пить не хочется. Я примирился съ неизбѣжнымъ. Я чувствую себя на небѣ и безсмертнымъ въ сердцѣ моей прекрасной Женниферъ. Мнѣ не страшно, мнѣ не стыдно. Подумавъ, бормочетъ про себя. Я знаю, что среди борьбы за нашу лживую дѣйствительность я зачастую отступалъ отъ идеала. Но въ моей духовной, истинной жизни я всегда былъ ему вѣренъ, никогда не поступалъ противъ своихъ убѣжденій, никогда не дѣлалъ ничего дурного. Мнѣ грозили, меня поносили, оскорбляли и -- я голодалъ. Теперь борьба окончена -- я у тихой пристани. Все осталось позади, и необычайное спокойствіе наполняетъ мою душу. Я ухожу примиренный. Слабымъ движеніемъ складываетъ руки. Я вѣрю въ Микель Анджело, Веласкеза и Рембранта, въ могущество рисунка, въ тайныя чары красокъ, во всеобщее освобожденіе при помощи красоты, въ благословенное искусство и его избранниковъ. Аминь, аминь. Закрываетъ глаза и лежитъ неподвижно.
   Г-жа Дюбеда задыхающимся голосомъ. Луи, что съ тобой? Вальполь вскакиваетъ и подходитъ, чтобы удостовѣриться, не умеръ ли Дюбеда.
   Г. Дюбеда. Нѣтъ еще, дорогая. Очень скоро, но еще нѣтъ. Мнѣ бы хотѣлось положить голову тебѣ на грудь; тебѣ не будетъ тяжело?
   Г-жа Дюбеда. Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, милый! Какъ можешь ты быть мнѣ въ тягость! Она садится такъ, чтобы онъ могъ по дожить голову ей на грудь.
   Г. Дюбеда. Какъ хорошо!
   Г-жа Дюбеда. Не стѣсняйся, милый. Мнѣ ничуть не тяжело. Прислонись ко мнѣ, какъ тебѣ удобнѣе.
   Г. Дюбеда, Дорогая... Я думаю мнѣ, будетъ еще лучше.
   Г-жа Дюбеда. Да, да, конечно.
   Г. Дюбеда. Если бы заснуть самымъ обыкновеннымъ сномъ.
   Г-жа Дюбеда качая его. Да, дорогой. Спи. Онъ, повидимому, засыпаетъ. Шш... шш... не будите его. Губы его шевелятся. Что же, милый? Съ отчаяніемъ. Я никакъ не пойму. Губы больного снова шевелятся; Вальполь нагибается ближе и прислушивается.
   Вальполь. Онъ спрашиваетъ, здѣсь ли еще репортеръ.
   Репортеръ торопливо -- онъ крайне заинтересованъ всѣмъ происходящимъ. Да, господинъ Дюбеда. Я здѣсь. Вальполь поднимаетъ руку, предлагая ему замолчать. Блумфильдъ Беннингтонъ садится на софу и прячетъ лицо въ носовомъ платкѣ.

Пауза.

   Г-жа Дюбеда. Вотъ такъ, милый: не стѣсняйся. Теперь ты прислонился ко мнѣ какъ слѣдуетъ. Теперь тебѣ покойно. Серъ Патрикъ быстро подходитъ и пробуетъ пульсъ г. Дюбеда; потомъ берегъ его за плечо.
   Серъ Патрикъ. Я положу его снова на подушки, сударыня. Тамъ ему будетъ лучше.
   Г-жа Дюбеда. О, нѣтъ, нѣтъ, пожалуйста не надо, мнѣ ни капли не тяжело; онъ проснется и огорчится, что его снова уложили туда.
   Серъ Патрикъ. Онъ больше никогда не проснется. Серъ Патрикъ поправляетъ тѣло съ помощью Роджона, откидываетъ спинку качалки, и она превращается въ носилки.
   Г-жа Дюбеда вскакивая. Это смерть?
   Вальполь. Да.
   Г-жа Дюбеда, полная достоинства. Могу я попросить васъ одну минуту подождать? Я сейчасъ вернусь. Уходитъ,
   Вальполь. Не отправиться ли за ней? Достаточно ли она тверда?
   Серъ Патрикъ убѣжденно. Да. Она совершенно тверда. Пусть побудетъ одна. Она вернется.
   Роджонъ. Давайте, уберемъ все къ ея приходу.
   Беннингтонъ поднимается убитый. Дорогой Колли! Бѣдный малый! Умеръ-таки!
   Серъ Патрикъ. Да! такъ умираютъ злые. Имъ легко умирать красиво и мужественно: душа ихъ не знаетъ раскаянія. Все равно: теперь не время сводить счеты. Онъ уже покинулъ нашъ міръ.
   Вальполь. И вѣроятно уже занялъ тамъ первые пять фунтовъ. Пойдемте, Колли, перенесемъ его въ спальню. Роджонъ и Вальполь берутся за кресло.
   Репортеръ. Въ рукахъ его появляется кодакъ. Одну минуту, пожалуйста. Они поворачиваются, и онъ фотографируетъ псю группу. Очень благодаренъ.
   Вальполь. Что это значитъ? Наступаетъ на него.
   Репортеръ, пряча кодакъ. Я думаю группа выйдетъ прекрасно, только достаточно ли было свѣтло здѣсь? Благодарю васъ, господа.
   Вальполь, отнимая у него кодакъ. Это совсѣмъ не ваше дѣло! Вотъ я возьму у васъ аппаратъ да уничтожу пластинку.
   Репортеръ. Мнѣ будетъ очень жаль. Вы подумайте, развѣ ему теперь не все равно?
   Вальполь. Да; вы правы. Да| Возвращаетъ кодакъ репортеру и вмѣстѣ съ Родіономъ выкатываетъ кресло изъ комнаты. Беннингтонъ выходитъ на авансцену.
   Репортеръ, обращаясь къ Беннингтону. Онъ должно быть очень любилъ свою жену, если требовалъ, чтобы она носила по немъ трауръ, а она поклялась, что не выйдетъ замужъ,
   Серъ Патрикъ. Неужели вы такъ его поняли?
   Беннингтонъ настойчиво. Господинъ Дюбеда не въ состояніи продолжать интервью; теперь вамъ желательно интервьюировать насъ?
   Серъ Патрикъ. Мое почтеніе.
   Репортеръ. Миссисъ Дюбеда сказала, что она сейчасъ вернется.
   Беннингтонъ. Да, но не прежде, чѣмъ вы исчезнете.
   Репортеръ. Вы думаете, она откажется теперь сообщить мнѣ нѣкоторыя подробности относительно самочувствія вдовы? Не правда ли, великолѣпное заглавіе для замѣтки?
   Беннингтонъ. Юноша, совѣтую вамъ въ ожиданіи возвращенія миссисъ Дюбеда составить замѣтку относительно самочувствія человѣка, выброшеннаго за дверь.
   Репортеръ. А какъ вы думаете, не лучше ли будетъ?
   Блумфильдъ Беннингтонъ. Прощайте. Мое почтенье, сударь. Подаетъ ему свою визитную карточку. Вотъ, для того, чтобы вы не исковеркали мою фамилію. Прощайте.
   Репортеръ. До свиданья. Благодарю васъ. Блумфильдъ Беннингтонъ выталкиваетъ его за дверь и снова возвращается въ комнату. Входятъ Роджонъ и Вальполь; Вальполь идетъ впереди и становится неподалеку отъ наружной двери, а Роджонъ между серомъ Патрикомъ и Блумфильдъ Беннингтономъ.
   Блумфильдъ Беннингтонъ. Несчастный малый! Несчастный малый! Какъ красиво умиралъ! Я чувствую какое-то приподнятое настроеніе.
   Серъ Патрикъ. Доживите до моихъ лѣтъ, поймете, что суть не въ томъ, какъ человѣкъ умираетъ, а въ томъ, какъ онъ живетъ. Каждый дуракъ, убитый шальной пулей, теперь герой, спаситель отечества. Почему же при жизни люди не совершаютъ никакихъ подвиговъ?
   Блумфильдъ Беннингтонъ. Нѣтъ, нѣтъ, Падди, не осуждайте этого бѣднягу -- не надо, не надо! Развѣ ужъ онъ былъ такъ плохъ? Правда, были за нимъ двѣ слабости: деньги и женщины. Но будемъ справедливы. Будьте справедливы, Падди. Не лицемѣрьте, Роджонъ, и вы, Вальполь. Неужели по-вашему современные люди ужъ такъ безупречны, что презрѣніе къ общественной морали указываетъ на полную испорченность человѣка?
   Вальполь. Какое мнѣ дѣло до общественной морали! Человѣкъ науки одинаково презираетъ и деньги и женщинъ. Но Дюбеда презиралъ все на свѣтѣ, за исключеніемъ своей особы и ея кармана, и совсѣмъ не пренебрегалъ моралью, когда это было ему выгодно. Развѣ не требовалъ онъ денегъ за свои картины? Развѣ не употребилъ бы въ ходъ шантажъ, если бы я вступилъ въ связь съ его женой? Да, несомнѣнно.
   Серъ Патрикъ. Праздный споръ, господа. Мерзавецъ всегда останется мерзавцемъ, а джентльменъ -- джентльменомъ, но, къ сожалѣнію, и тотъ и другой пытаются найти оправданіе своихъ поступковъ въ религіи и морали. Такъ было и будетъ впредь, какъ въ средѣ цѣлыхъ народовъ, такъ и въ средѣ различныхъ корпорацій.
   Блумфильдъ Беннингтонъ. Да, да, разумѣется, разумѣется. Во всякомъ случаѣ "de mortuis nil nisi bene", а умеръ онъ красиво, поразительно красиво. Онъ подалъ намъ примѣръ, господа, и вмѣсто того, чтобы осуждать Дюбеда, постараемся послѣдовать его примѣру, умирая, Кажется, Шекспиръ сказалъ: "добрыя дѣла переживаютъ людей, а злыя исчезаютъ вмѣстѣ съ ихъ останками". Пусть же они исчезнутъ съ его останками! Всѣ мы смертны, Падди. Всѣ мы исчезнемъ, Роджонъ. Природа возьметъ свое, Вальполь, какъ бы мы ни боролись. Не сегодня, такъ завтра.
   
   "Завтра, да, завтра
   Навѣки уснутъ они, утомленные дикой пляской жизни,
   И растворятся въ бездушномъ океанѣ,
   Откуда не возвращался ни единый пловецъ,
   Гдѣ тонутъ суда со всѣми своими снастями".
   
   Роджонъ хочетъ что-то сказать, но Блумфильдъ Беннингтонъ идетъ за нимъ слѣдомъ и продолжаетъ декламировать,
   
   "Потухни, догорающій свѣтильникъ,
   Ты безсиленъ противъ могущества преисподней
   Будь готовъ: вотъ одно, что слѣдуетъ помнить. "
   
   Вальполь. Да, да, Блумфильдъ Беннингтонъ. Смерть всегда у насъ за спиной. Это безспорно. Господа, чего мы собственно здѣсь дожидаемся? Не лучше ли намъ, не дожидаясь миссисъ Дюбеда, отправиться домой?
   Серъ Патрикъ. Да, пойдемте. Берутся за шляпы и собираются уходить.
   Г-жа Дюбеда выходитъ изъ своей комнаты въ роскошномъ туалетѣ, необычайно привлекательная. Простите, что такъ долго заставила ждать!
   Серъ Патрикъ. Что вы, сударыня!
   Блумфильдъ Беннингтонъ. Пустяки, пустяки! Роджонъ. Не безпокойтесь!
   Вальполь. Стоитъ объ этомъ говорить!

Всѣ говорятъ одновременно.

   Г-жа Дюбеда, подходя къ нимъ. Мнѣ хотѣлось на прощанье еще разъ пожать руку его друзьямъ. Всѣ мы были свидѣтелями торжественнаго зрѣлища, полнаго необычайной красоты. Думаю, что оно способно переродить человѣка. Мы были свидѣтелями чуда, и это должно сблизить насъ, пробудивъ вѣру и стремленіе къ идеалу, воплотившемуся въ этомъ исключительномъ человѣкѣ. Жизнь наша отнынѣ должна быть прекрасна -- смерть также. Дадимъ же другъ другу руки! Да?
   Серъ Патрикъ, пожимая ея руку. Не забудьте передать нотаріусу свои бумаги. Пусть онъ разберется и приведетъ все въ порядокъ. Это необходимо.
   Г-жа Дюбеда. Да? Благодарю васъ, я этого не знала. Серъ Патрикъ уходитъ.
   Блумфильдъ Беннингтонъ. Всѣ хлопоты я беру на себя и сейчасъ пришлю вамъ надлежащихъ людей. Уходигь.
   Вальполь. Всего хорошаго. Спѣшу на операцію. Уходить.
   Роджонъ. Прощайте. Протягиваетъ руку.
   Г-жа Дюбеда тихо, съ достоинствомъ отстраняясь, " Его друзьямъ" сказала я, серъ Колензо.

Роджонъ раскланивается и уходитъ.

   

АКТЪ V.

Маленькая картинная галлерея на Бондъ-стритѣ, По обѣимъ сторонамъ входа красиво развѣшанныя картины. Посрединѣ письменный столъ, за которымъ сидитъ секретарь. Онъ одѣтъ крайне вычурно и занятъ корректированьемъ оттисковъ каталоговъ. На столѣ, рядомъ съ лоснящимся цилиндромъ и биноклями, лежитъ нѣсколько экземпляровъ книги. Налѣво нѣсколько глубже дверь съ надписью "Privat". По той же стѣнѣ около двери мягкая скамейка. Всѣ стѣны увѣшаны картинами Дюбеда, Направо и налѣво отъ входа маленькія ширмы, также сплошь увѣшанныя рисунками.

Женниферъ, въ роскошномъ туалетѣ выходить изъ двери съ надписью "Privat'. Она повидимому въ прекрасномъ настроеніи,

   Женниферъ. Мистеръ Денби, каталоги готовы?
   Секретарь. Нѣтъ еще.
   Женниферъ. Возмутительно? Вѣдь черезъ полчаса откроется выставка.
   Секретарь. Я сейчасъ сбѣгаю въ типографію и потороплю ихъ.
   Женниферъ, Пожалуйста, мистеръ Денби, а я пока сяду на ваше мѣсто.
   Секретарь. Не безпокойтесь, никто не явится раньше открытія. Швейцаръ не пропустить никого изъ постороннихъ. Раньше можетъ явиться только кто-нибудь изъ желающихъ купить, а это намъ на руку. Читали отзывы въ "Кисти и Карандашѣ" и у "Мольберта"?
   Женниферъ недовольнымъ тономъ. Да, сплошной позоръ. Какой-то насмѣшливо-снисходительный тонъ! А мы-то приглашали ихъ завтракать, угощали хорошимъ виномъ и дорогими сигарами. Прямо безсовѣстно было написать въ такомъ тонѣ! Надѣюсь, этимъ субъектамъ вы не послали на сегодня билетовъ?
   Секретарь. Да они и сами не явятся -- вѣдь сегодня имъ завтрака не предложатъ. Вотъ первые экземпляры книги. Указываетъ на книгу.
   Женниферъ, страшно взволнованная, схватываетъ книгу. Я возьму. Простите, сейчасъ вернусь. Убѣгаетъ съ книгой во внутреннее помѣщеніе.
   Секретарь, доставъ изъ ящика стола зеркальце, охорашивается. Входитъ Роджонъ.
   Роджонъ. Здравствуйте. Могу я здѣсь немножко осмотрѣться, до открытія выставки?
   Секретарь. Конечно, серъ Колензо. Жаль только, что каталоги еще не готовы, я сейчасъ отправлюсь за ними. А пока, вотъ мой собственный экземпляръ, если угодно.
   Роджонъ. Благодарствуйте. А это что такое? Беретъ одинъ изъ томиковъ.
   Секретарь. Это только что вышедшій изъ печати экземпляръ книги миссисъ Дюбеда о жизни ея покойнаго мужа.
   Роджонъ читаетъ заглавіе. "Король человѣчества. Воспоминанія его жены". Разсматриваетъ обложку. Его портретъ. Вы вѣдь, кажется, знали Дюбеда?
   Секретарь. И думаю, что много лучше, чѣмъ его жена, серъ Колензо.
   Роджонъ. Я также. Обмѣниваются многозначительными взглядами. Ну, я теперь немножко осмотрюсь.
   Секретарь уходитъ. Роджонъ принимается осматривать картины. Потомъ снова подходитъ къ столу, беретъ бинокль и разсматриваетъ ближайшій эскизъ; невольно поддавшись очарованію таланта, онъ вздыхаетъ и качая головой дѣлаетъ кое-какія замѣтки въ каталогѣ. Продолжая осматривать, Роджонъ скрывается за ширмами. Въ это время входитъ Женниферъ, держа въ рукахъ книгу; осмотрѣвшись и убѣдившись, что она одна, садится за письменный столъ и съ восторгомъ просматриваетъ книгу. Роджонъ показывается изъ-за ширмъ и, стоя спиной къ Женниферъ, беретъ бинокль, чтобы издали взглянуть на картину. Она узнаетъ его, сейчасъ же захлопываетъ книгу и, не спуская глазъ, смотритъ на него. Онъ отступаетъ еще на шагъ по направленію къ ней.
   Роджонъ, качай головой. Талантливая бестія! Женниферъ вспыхиваетъ, какъ отъ пощечины; онъ поворачивается, чтобы положить на столъ бинокль, и встрѣчается съ ея пристальнымъ взглядомъ. Простите, я думалъ, что одинъ здѣсь!
   Женниферъ, мгновенно овладѣвъ собой, говоритъ значительно. Очень рада васъ видѣть, серъ Колензо Роджонъ! Вчера я встрѣтила доктора Бленкенсона. Поздравляю васъ съ поразительнымъ успѣхомъ!
   Роджонъ, не находя словъ, съ минуту молчитъ, затѣмъ въ смущеніи киваетъ головой и кладетъ каталогъ съ биноклемъ на столъ.
   Женниферъ. Отъ него пышетъ здоровьемъ, силой, благополучіемъ. Смотритъ на картины, какъ бы мысленно проводя параллель между судьбою Бленкенсона и судьбою. угасшаго художника.
   Роджонъ тихо и смущенно. Что жъ, его счастье!
   Женниферъ. И большое счастье! Онъ спасенъ.
   Роджонъ. Кажется, его сдѣлали городскимъ санитаромъ. Онъ очень помогъ предсѣдателю своего избирательнаго района.
   Женниферъ. Вашимъ способомъ лѣченія?
   Роджонъ. Нѣтъ. Помнится фунтомъ ренглотовъ.
   Женниферъ серьезно. Какъ смѣшно!
   Роджонъ. Да, жизнь не перестаетъ быть смѣшной, когда люди умираютъ, и серьезной, когда они смѣются.
   Женниферъ. Докторъ Бленкенсонъ сказалъ мнѣ нѣчто крайне странное, признаюсь, я даже не совсѣмъ поняла его.
   Роджонъ. Что же такое?
   Женниферъ. Онъ сказалъ, что докторамъ слѣдовало бы запретить частную практику. На мой вопросъ, почему такъ, онъ отвѣтилъ, что всѣ практикующіе врачи представляютъ изъ себя шайку невѣждъ и убійцъ.
   Роджонъ. Это мнѣніе врачей, состоящихъ на государственной службѣ. Да, Бленкенсонъ кое-что знаетъ объ этомъ! Вѣдь онъ самъ долгое время былъ врачомъ-практикантомъ. Ну, довольно "обо мнѣ", поговорите лучше "со мною". Мнѣ кажется вы чѣмъ-то недовольны. Ваше лицо, голосъ, все ваше существо дышитъ непріязнью. Я хотѣлъ бы выяснить причину ея.
   Женниферъ. Теперь уже ничего не поправишь. Но признаюсь, когда я увидала васъ здѣсь, мнѣ сейчасъ же пришелъ въ голову вопросъ: на какомъ основаніи вы явились сюда и разсматриваете его картины? Впрочемъ вы сами не замедлили на него отвѣтить своимъ восклицаніемъ: талантливая бестія!
   Роджонъ, вздрогнувъ. Простите. Я не зналъ, что вы были здѣсь.
   Женниферъ, закидывая голову, съ нѣсколько вызывающимъ видомъ. И только потому извиняетесь. Какъ будто это касается лишь меня, ане его. Неужели вы не понимаете, что самое ужасное святотатство со стороны живого -- не считаться съ душою умершаго.
   Роджонъ скептически пожимаетъ плечами. За все время моихъ работъ по анатоміи мнѣ ни разу не случалось обнаружить присутствіе того органа, который называется душой человѣческой.
   Женниферъ. Вы сами знаете, что подобную глупость можно сказать только женщинѣ, потому что съ ея душой вы не считаетесь. Если бъ вы меня вскрыли, то конечно не обнаружили бы и присутствія совѣсти, но неужели это значитъ, что у меня ея нѣтъ?
   Роджонъ. Я сталкивался съ людьми, у которыхъ ея не было.
   Женниферъ. Съ талантливыми бестіями, не правда ли? А знаете ли вы, что моими лучшими друзьями были именно животными бестіями. По-вашему они представляли собой лишь матеріалъ для вивисекцій! Мой самый дорогой и великій другъ обладалъ красотою и способностью любить свойственными животнымъ. Можете же себѣ представить, что я должна была чувствовать, отдавая его въ руки вивисекторовъ, презирающихъ страданія животныхъ.
   Роджонъ. Развѣ ужъ мы проявили такое жестокосердіе? Положимъ, меня вы обвиняете въ этомъ и не желаете имѣть со мной никакого дѣла, но вѣдь я слыхалъ, что съ Вальполемъ, Блумфильдъ Беннингтономъ вы видаетесь чуть ли не каждую недѣлю. Можетъ быть я плохо освѣдомленъ, дѣйствительно въ разговорѣ со мною они ни разу не произнесли вашего имени.
   Женниферъ. Звѣри въ домѣ сера Ральфа будто избалованныя дѣти. Когда докторъ Вальполь вынималъ занозу изъ лапы его дога, я держала собаку, а сера Ральфа Вальполь выслалъ изъ комнаты. Миссисъ Вальполь не позволяетъ своему садовнику убивать ихъ на глазахъ сера Ральфа. Но существуютъ врачи, жестокіе отъ природы, и врачи, пріучающіе себя къ жестокости и безсердечію. Не считаясь съ душою животнаго, они не знаютъ души человѣка. Вы сдѣлали громадную ошибку по отношенію къ Луи, повторивъ одну изъ безчисленныхъ своихъ ошибокъ при опытахъ надъ собаками. Страданія животныхъ не трогаютъ васъ, а потому не тронули и страданія человѣка, въ которомъ вы видѣли только талантливую бестію!
   Роджонъ съ внезапной рѣшимостью. Съ моей стороны тутъ не было ни малѣйшей ошибки.
   Женниферъ. Ахъ, докторъ, докторъ!
   Роджонъ настойчиво. Ни малѣйшей!
   Женниферъ. Но вы забываете, что вѣдь онъ умеръ!
   Роджонъ, указывая на картины. Нѣтъ, онъ не умеръ. Онъ живетъ здѣсь. Беретъ книгу. И здѣсь.
   Женниферъ, вскакивая съ пылающими глазами. Оставьте! Какъ вы смѣете дотрогиваться до этой книги!
   Роджонъ, смущенный такой вспышкой гнѣва, съ виноватымъ видомъ кладетъ книгу на мѣсто. Женниферъ съ благоговѣніемъ беретъ ее въ руки, какъ святыню, до которой дотронулась рука недостойнаго.
   Роджонъ. Виноватъ! Я вижу, что мнѣ лучше уйти!
   Женниферъ, кладя книгу на мѣсто. Простите, пожалуйста -- я совершенно, забылась. Но эта книга еще не появилась въ печати -- это мой собственный экземпляръ.
   Роджонъ. Я могъ бы прочесть здѣсь больше, чѣмъ написано.
   Женниферъ. Гораздо больше, и навѣрное такого, чего я знать не могла -- да?
   Роджонъ. Стало быть вы знаете, что я убилъ, его?
   Женниферъ, тронутая, болѣе мягкимъ тономъ, О если вы сами сознаетесь, если вы не отрицаете того, что совершили,-- тогда другое дѣло. Сначала я беззавѣтно повѣрила вамъ; потомъ мнѣ показалось, что я приняла за силу безсердечіе. Не знаю, можно ли это поставить мнѣ въ вину? Если же вы дѣйствительно человѣкъ сильный -- и данный случай не что иное, какъ ошибка съ вашей стороны, а ошибки свойственны всѣмъ безъ исключенія,-- то я буду счастлива возобновить нашу дружбу.
   Роджонъ. Повторяю, ошибки никакой не было. Вѣдь вы же видите, что Бленкенсонъ здоровъ?
   Женниферъ, Да, я вижу, что ему лучше, но не будьте же такъ смѣшно самонадѣянны. Признайтесь въ своей ошибкѣ и спасите тѣмъ самымъ нашу дружбу. Вѣдь серъ Ральфъ лѣчилъ Луи вашимъ способомъ, и, благодаря этому, болѣзнь приняла скоротечную форму.
   Роджонъ. Фундаментомъ нашей дружбы не должна служить ложь. Меня душитъ, я долженъ сказать правду. Тѣмъ же самымъ способомъ я лѣчилъ Бленкенсона, и онъ выздоровѣлъ.-- Это обоюдоострый способъ. Бленкенсонъ выздоровѣлъ,-- Дюбеда погибъ. Когда его примѣняю я,-- онъ помогаетъ, когда кто-нибудь другой -- убиваетъ.
   Женниферъ наивно, не совсѣмъ понимая. Тогда зачѣмъ же вы предоставили серу Ральфу лѣчить Луи.
   Роджонъ. Сейчасъ скажу. Я поступилъ такъ, поотму что любилъ васъ.
   Женниферъ вспыхнувъ. Вы -- вы! Въ ваши годы!
   Роджонъ, какъ громомъ пораженный, въ отчаяніи всплескиваетъ руками. Ты отомщенъ, Дюбеда?
   Роджонъ, безсильно опустивъ руки, падаетъ на скамью, Объ этомъ я и не подумалъ. Какимъ забавнымъ филистеромъ оказался я въ вашихъ глазахъ.
   Женниферъ. Простите, я не хотѣла васъ оскорбить, право же нѣтъ -- но вѣдь вы болѣе чѣмъ на двадцать лѣтъ старше меня.
   Роджонъ, Совершенно вѣрно. Даже можетъ быть больше, чѣмъ на двадцать. Но -- увы!-- черезъ двадцать лѣтъ вамъ самой эта разница будетъ казаться ничтожной.
   Женниферъ. Допустимъ, но все же -- какъ могли вы вообразить, что я, будучи его женой, могла обратить вниманіе на васъ?
   Роджонъ, останавливая ее нервнымъ жестомъ. Да, да, да: я все понимаю. Объясненія излишни.
   Женниферъ. О -- только теперь я начинаю понимать -- сначала вы меня такъ поразили -- такъ неужели же вы посмѣете сознаться, что изъ ревности -- намѣренно. О, боже мой, намѣренно убили его!
   Роджонъ. Думаю, что такъ. Я говорилъ себѣ слѣдующее: "Ты не долженъ лишь собственноручно убивать, но, въ сущности, какое тебѣ дѣло, если его убьетъ другой" Да, я считаю себя его убійцей.
   Женниферъ. И вы рѣшаетесь это выговорить -- такъ безсердечно, такъ прямо смотря мнѣ въ глаза. Вы не боитесь?
   Роджонъ. Я врачъ и не знаю боязни. Конечно поручить паціента Беннингтону -- поступокъ рискованный. Но я не побоялся риска -- формально я былъ правъ.
   Женниферъ. Я говорю не про это. Я спрашиваю, неужели вы не боялись, что я собственноручно придушу васъ?
   Роджонъ. Когда дѣло касается васъ, то я не способенъ разсуждать, но даже и въ послѣднемъ случаѣ я не пожалѣлъ бы о свершившемся. Да къ тому же если бы вы меня убили -- я жилъ бы въ вашей памяти до гроба.
   Женниферъ. Какъ пигмей, покусившійся на великана.
   Роджонъ. Простите, но вѣдь, въ данномъ случаѣ, пигмей оказался сильнѣе.
   Женниферъ убѣжденно. Нѣтъ. Пусть врачи воображаютъ, что держать въ своихъ рукахъ жизнь и смерть человѣка, на самомъ же дѣлѣ воля ихъ тутъ ни при чемъ. Я не вѣрю, что это дѣло вашихъ рукъ.
   Роджонъ. Быть можетъ вы и правы. Но я утверждаю, что моя воля участвовала въ его убійствѣ.
   Женниферъ смотритъ на него съ удивленіемъ и долей состраданія. Вы хотѣли погубить этого замѣчательнаго человѣка, намѣреваясь овладѣть его женой, не имѣя никакой надежды пріобрѣсти ея расположеніе?
   Роджонъ. А развѣ вы не цѣловали мнѣ руки? Развѣ не говорили, что вѣрите въ меня безпредѣльно? Развѣ не сказали, что дружба ко мнѣ умретъ лишь вмѣстѣ съ вами?
   Женниферъ. И послѣ всего этого вы меня обманули?
   Роджонъ. Нѣтъ. Я васъ спасъ.
   Женниферъ. Спасли? Скажите пожалуйста, отъ чего же вы меня спасли?
   Роджонъ. Отъ ужаснаго разочарованія. Отъ разочарованія, грозившаго жизни.
   Женниферъ. Какимъ же образомъ?
   Роджонъ. Не все ли равно? Я васъ спасъ. Я поступилъ, какъ вашъ лучшій другъ. Вы теперь счастливы. Вамъ живется прекрасно. Его произведенія являются неизсякаемымъ источникомъ вашей гордости и счастья.
   Женниферъ. И всѣмъ этимъ я обязана вамъ? О докторъ, докторъ! Серъ Патрикъ правъ: вы дѣйствительно считаете себя Богомъ. Какъ вы не понимаете своего заблужденія! Вѣдь не вы создали эти картины -- неизсякаемый источникъ моей гордости и счастья; вѣдь не вы произносили слова, казавшіяся мнѣ отзвуками рая. Они еще звучатъ въ моихъ ушахъ въ минуты апатіи и печали и, благодаря имъ, я чувствую себя счастливой.
   Роджонъ. Да, когда его уже не существуетъ. А были ли вы всегда счастливы при его жизни.
   Женниферъ уныло. Это жестоко! При его жизни я не сознавала всей полноты своего счастья. Я бывала несправедлива къ нему; я была недостойна его.
   Роджонъ съ горькимъ смѣхомъ. Ха, ха!
   Женниферъ. Не оскорбляйте меня, не богохульствуйте, схватываетъ книгу и, какъ бы въ экстазѣ, прижимаетъ се къ груди. О, мой король человѣчества!
   Роджонъ. Король человѣчества! Вѣдь это прямо смѣшно! Мы всѣ скрывали отъ васъ истину, но она должна наконецъ выйти наружу, ее не схоронишь, и въ концѣ концовъ она должна восторжествовать!
   Женниферъ. Какая истина?
   Роджонъ. Та истина, что Луи Дюбеда, этотъ "король человѣчества" былъ въ сущности отъявленный мерзавецъ, безстыдный прохвостъ, безсердечный, заносчивый негодяй, загубившій жизнь своей жены.
   Женниферъ, ни мало не смутившись, спокойно к нѣжно. Его жена была счастливѣйшая женщина на свѣтѣ, докторъ.
   Роджонъ. Его вдова счастливѣйшая женщина на свѣтѣ, вотъ въ этомъ, пожалуй, его единственная и несомнѣнная заслуга, но вдовой сдѣлалъ васъ я, и въ вашемъ счастьѣ вижу свое оправданіе и награду. Теперь вы знаете, что я сдѣлалъ, и какого былъ мнѣнія о немъ. Претендуйте на меня сколько хотите, но если вамъ случится заинтересоваться человѣкомъ моихъ лѣтъ, знайте, на что онъ можетъ быть способенъ.
   Женниферъ спокойно и ласково. Я не сержусь на васъ, серъ Колензо. Я вѣдь знала и прежде, что вы не выносили Луи. Но вы тутъ ни при чемъ -- вы просто не способны были его оцѣнить. Вы въ него не вѣрили, какъ не вѣрите въ моего Бога: религія -- это шестое чувство, не всѣмъ доступное. И вѣрьте мнѣ -- ваша истина не произвела на меня впечатлѣнія. Я прекрасно знаю, что вы принимаете за эгоизмъ. Луи дѣйствительно приносилъ въ жертву искусству все, и даже, если хотите, больше -- всѣхъ.
   Роджонъ. Все и всѣхъ, за исключеніемъ своей особы. Приносить ему въ жертву васъ онъ не имѣлъ права и, поступая такъ, далъ мнѣ право принести въ жертву его самого, что я и сдѣлалъ.
   Женниферъ, качая головой, даетъ ему понять, что несогласна съ нимъ. Онъ руководствовался тѣмъ, что знаетъ всякая женщина: самопожертвованіе есть нѣчто ненужное, указывай ющее на трусость.
   Роджонъ. Да, когда оно неугодно Богу, но зачастую Богъ его требуетъ.
   Женниферъ. Не понимаю. Куда мнѣ съ вами спорить: Вы достаточно умны, чтобы побѣдить меня на словахъ, но не достаточно сильны, чтобы поколебать мои убѣжденія. Вы такъ непростительно, такъ грубо заблуждались по отношенію къ Луи.
   Роджонъ. Нѣтъ, беретъ каталогъ секретаря. Я подчеркнулъ здѣсь пять картинъ, которыя желаю пріобрѣсти въ собственность,
   Женниферъ. Они не продажны. Несмотря на то, что поклонники Луи настаивали на продажѣ, мой мужъ пріобрѣлъ для меня рано утромъ всѣ картины, такъ какъ сегодня мое рожденье.
   Роджонъ. Кто пріобрѣлъ?!
   Женниферъ. Мой мужъ.
   Роджонъ. Мужъ? Чей мужъ? Что такое вы говорите. Развѣ вы уже снова замужемъ?
   Женниферъ. А развѣ вы забыли, что Луи не терпѣлъ вдовъ и считалъ, что женщина, бывшая счастливой замужемъ, должна снова выйти замужъ.
   Роджонъ. Значитъ я оказался безкорыстнымъ убійцей! Я совершилъ -- я -- нѣтъ, это... Въ комнату торопливо входитъ секретарь съ грудой каталоговъ.
   Секретарь. Вотъ первые выпуски. Выставка открыта?
   Кладетъ каталоги на столъ,
   Женниферъ вѣжливо Роджону. Очень рада, что выставка вамъ понравилась. До свиданья.
   Роджонъ. До свиданья. Идетъ къ двери, затѣмъ колеблется, хочетъ вернуться и еще что-то сказать, но, махнувъ рукою, выходитъ вонъ.

----------------------------------------------------------------

   Текст издания: Врач на распутьи. Обращение капитана Брассбоунда / Б. Шоу; Пер. Е. Барсовой и В. Ореховой. -- Москва: В.М. Саблин, 1911. -- 245 с.; 18 см. -- (Полное собрание сочинений / Б. Шоу ; Т. 9).
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru