Прекрасное ноябрьское утро въ сѣверо-восточномъ углу Лондона на разстояніи нѣсколькихъ миль отъ кварталовъ Мэйфера или Сентъ-Джемса. Часть города, гораздо менѣе застроенная и даже въ своихъ трущобахъ менѣе грязная и вонючая, благодаря большему количеству свѣта и воздуха кругомъ. Преобладающее населеніе этихъ кварталовъ -- низшіе слои средняго класса. Улицы широкія и постоянно кишащія народомъ; много безобразныхъ желѣзныхъ писсуаровъ; большое изобиліе радикальныхъ клубовъ и густая сѣть трамваевъ, катящихъ постоянный потокъ желтыхъ вагоновъ. На главныхъ перекресткахъ даже такая роскошь, какъ поросшіе травою садики съ дорожками отъ воротъ до воротъ. Въ общемъ утомительное однообразіе миля за милей тянущихся непривѣтливыхъ кирпичныхъ ломовъ, каменныхъ мостовыхъ и тротуаровъ, шиферныхъ крышъ и безвкусно одѣтыхъ респектабельныхъ или бѣдно одѣтыхъ нереспектабельныхъ людей, сжившихся съ этою частью города и въ большинствѣ случаевъ занятыхъ каждый своимъ дѣломъ безъ малѣйшаго интереса къ своимъ ближнимъ. Нѣкоторую энергію и даже страстность проявляютъ эти люди только въ дѣловыхъ отношеніяхъ, ла кромѣ того еще, когда представляется случай поглазѣть на какое-нибудь зрѣлище. Даже полицейскіе и часовни попадаются здѣсь недостаточно рѣдко, чтобы нарушить однообразіе картины.
Ласковое солнце, тумана нѣтъ вовсе; и даже дымъ виситъ не такою густою тучей, чтобы смутить лондонцевъ, хотя его и достаточно для того, чтобы лица, руки, известка и кирпичъ не выглядѣли свежими и чистыми.
Въ этой пустынѣ непривлекательности есть свой оазисъ. Къ периферическому концу улицы Хакни-Родъ примыкаетъ паркъ площадью въ 217 акровъ, обнесенный не желѣзною рѣшеткой, а деревяннымъ заборомъ. Въ паркѣ масса деревьевъ, множество лужаекъ, озеро съ купальней, грядки цвѣтовъ, представляющія на диво зѣвакамъ тріумфъ живописнаго ковроваго садоводства, и площадка съ привезеннымъ съ берега моря насыпнымъ пескомъ, первоначально устроенная на радость дѣтямъ, но вскорѣ ими покинутая и избѣгаемая, такъ какъ она стала естественнымъ разсадникомъ всякихъ насѣкомыхъ для всей мелкой фауны Кингслэнда, Хакни и Хокстона и прилегающихъ кварталовъ. Бесѣдка для музыкантовъ, безыскусственный форумъ для религіозныхъ, противорелигіозныхъ и политическихъ ораторовъ, лужайки для игры въ мячъ и для гимнастическихъ упражненій и старомодный каменный кіоскъ -- все это въ числѣ приманокъ для публики. Въ общемъ чрезвычайно пріятное мѣсто, особенно тамъ, гдѣ перспектива замыкается деревьями или невысокими зелеными холмиками. Но тамъ, гдѣ лужайки упираются прямо въ сѣрый заборъ съ подымающимися за нимъ громадами изъ кирпича и цемента, съ вывѣсками на крышахъ и массою извергающихъ клубы дыма трубъ, тамъ (въ 1894 г.) получается впечатлѣніе чего-то грязнаго и безотраднаго.
Самый красивый видъ на паркъ Викторіи открывается изъ окна церковнаго дома храма святого Доминика. Отсюда не видно ни одного Кирпичика. Передъ церковнымъ домомъ садикъ. Посѣтители попадаютъ въ домъ черезъ парадный ходъ, поднявшись по лѣстницѣ; служащіе и члены семьи заходятъ черезъ дверь подъ лѣстницею, которая ведетъ въ нижній этажъ, состоящій изъ столовой окнами въ садъ и кухни окнами на задній дворъ. Во второмъ этажѣ на уровнѣ параднаго входа пріемная съ широкимъ зеркальнаго стекла окномъ, изъ котораго открывается чудный видъ на паркъ. Это единственная комната, которая болѣе или менѣе обезпечена отъ вторженія дѣтей, и она служитъ одновременно и гостиной и рабочимъ кабинетомъ пастора, достопочтеннаго Джемса Мэвора Мореля. Онъ сидитъ на крѣпкомъ вращающемся съ круглой спинкою стулѣ въ концѣ длиннаго стола, помѣщеннаго передъ окномъ. Повернувъ голову черезъ лѣвое плечо, онъ можетъ наслаждаться видомъ парка. У другого конца стола, вполовину уже его, небольшой столъ, съ пишущею машиной на немъ. За машинкой сидитъ переписчица спиною къ окну. Широкій столъ заваленъ брошюрами, газетами, письмами, горочками съ выдвижными ящичками, памятнымъ календаремъ-дневникомъ для дѣловыхъ отмѣтокъ, почтовыми вѣсами и г. п. Передъ столомъ посрединѣ одинокій стулъ для посѣтителей, имѣющихъ дѣло къ пастору. Подъ рукой у него ящичекъ съ канцелярскими принадлежностями и фотографическій портретъ въ рамкѣ. Стѣна за его стуломъ увѣшана полками съ книгами. Глазъ опытнаго наблюдателя можетъ сразу опредѣлить пристрастіе хозяина къ казуистикѣ въ богословской наукѣ по "Богословскимъ опытамъ" Мориса или по полному собранію поэтическихъ произведеній Броунинга, такъ же какъ и склонность его къ реформаторской дѣятельности въ политикѣ по желтымъ обложкамъ "Прогресса и Бѣдности", "Фабіановскихъ опытовъ", "Сна Джона Болла", "Капитала" Маркса и еще полдюжины другихъ выдающихся произведеній различныхъ оттѣнковъ соціалистической мысли. Прямо противъ него, съ другой стороны комнаты, ближе къ переписчицѣ,-- дверь. Противъ камина шкапчикъ съ книгами и около него софа. Каминъ выглядитъ очень красиво; передъ нимъ съ одной стороны уютное кресло и разрисованный по черному лаку цвѣтами ящикъ для угля, а по другую сторону дѣтская табуреточка; деревянный съ красивыми уступами лакированной консоль со вставленными въ филенки крохотными кусочками зеркала; на консолѣ часы въ кожаномъ футлярѣ для путешествія (неизбѣжный подарокъ на свадьбу) и надъ ними на стѣнѣ большой автотипъ главной фигуры изъ Тиціановской картины "Взятіе на небо Пресвятой Богородицы". Все это вмѣстѣ выглядитъ очень привлекательно и уютно. Вообще вся комната носитъ слѣды прикосновенія руки хорошей хо чики, побѣжденной безпорядочностью мужа только на письменномъ столѣ, во всемъ же прочемъ оставшейся госпожою положенія. Правда, во всей обстановкѣ сказывается стиль "образцоваго убранства для гостиныхъ" изъ самаго моднаго въ предмѣстьѣ магазина мебели, но все же въ комнатѣ нѣтъ ничего лишняго или претенціознаго. Обои, дверь, косяки, подоконникъ -- темные, благодаря чему огромное веселое окно съ рисующимся въ немъ паркомъ является какъ бы вправленнымъ въ темную раму.
Достопочтенный Джемсъ Мэворъ Морель -- пасторъ епископальной церкви, христіанскій соціалистъ и состоитъ дѣятельнымъ членомъ гильдіи святого Матвѣя и Христіанскаго соціальнаго союза. Здоровый, жизнерадостный, съ огромною популярностью, человѣкъ сорока лѣтъ отъ роду, крѣпкаго тѣлосложенія, красивый, энергичный, съ милыми, сердечными, внушающими уваженіе манерами и звучнымъ здоровымъ голосомъ, которымъ онъ владѣетъ съ могучею и чистою членораздѣльностью опытнаго оратора и которымъ съ громадною силою и выразительностью пользуется какъ послушнымъ орудіемъ для передачи всѣхъ оттѣнковъ своей мысли. Онъ выдающійся священникъ, умѣющій сказать, что хочетъ и кому хочетъ, умѣющій поучать людей, не возстановляя ихъ противъ себя, импонировать имъ своимъ авторитетомъ, не унижая ихъ, и при случаѣ вмѣшиваться въ ихъ дѣла, не оскорбляя своею назойливостью. Въ немъ живетъ неизсякаемый родникъ воодушевленія и сочувствія къ людямъ. Онъ покамѣстъ еще достаточно ѣстъ и спитъ, чтобы побѣдоносно выдерживать ежедневную борьбу между истощеніемъ и возстановленіемъ своихъ силъ. При всемъ томъ большой ребенокъ, простительно гордый своею силой и безсознательно довольный самимъ собою. У него здоровая комплекція. Большой лобъ съ нѣсколько рѣзкими бровями; ясные, проницательные глаза; рѣшительный, хотя не очень красиво очерченный ротъ; солидный носъ съ подвижными раздувающимися ноздрями драматическаго оратора. Въ общемъ всѣ черты лишены тонкости очертаній.
Переписчица, миссъ Прозерпина Гарнетъ, маленькая живая женщина лѣтъ 30 изъ низшаго слоя средняго класса, со вкусомъ одѣтая въ дептевую черную шерстяную юбку и блузку, немного дерзкая и быстрая на языкъ и не слишкомъ вѣжливая въ манерахъ, но чувствительная и преданная душа. Она дѣловито стучитъ на машинкѣ, между тѣмъ какъ Морель вскрываетъ послѣднее письмо своей утренней почты и прочитываетъ его съ комическимъ вздохомъ отчаянія,