Прекрасное ноябрьское утро въ сѣверо-восточномъ углу Лондона на разстояніи нѣсколькихъ миль отъ кварталовъ Мэйфера или Сентъ-Джемса. Часть города, гораздо менѣе застроенная и даже въ своихъ трущобахъ менѣе грязная и вонючая, благодаря большему количеству свѣта и воздуха кругомъ. Преобладающее населеніе этихъ кварталовъ -- низшіе слои средняго класса. Улицы широкія и постоянно кишащія народомъ; много безобразныхъ желѣзныхъ писсуаровъ; большое изобиліе радикальныхъ клубовъ и густая сѣть трамваевъ, катящихъ постоянный потокъ желтыхъ вагоновъ. На главныхъ перекресткахъ даже такая роскошь, какъ поросшіе травою садики съ дорожками отъ воротъ до воротъ. Въ общемъ утомительное однообразіе миля за милей тянущихся непривѣтливыхъ кирпичныхъ ломовъ, каменныхъ мостовыхъ и тротуаровъ, шиферныхъ крышъ и безвкусно одѣтыхъ респектабельныхъ или бѣдно одѣтыхъ нереспектабельныхъ людей, сжившихся съ этою частью города и въ большинствѣ случаевъ занятыхъ каждый своимъ дѣломъ безъ малѣйшаго интереса къ своимъ ближнимъ. Нѣкоторую энергію и даже страстность проявляютъ эти люди только въ дѣловыхъ отношеніяхъ, ла кромѣ того еще, когда представляется случай поглазѣть на какое-нибудь зрѣлище. Даже полицейскіе и часовни попадаются здѣсь недостаточно рѣдко, чтобы нарушить однообразіе картины.
Ласковое солнце, тумана нѣтъ вовсе; и даже дымъ виситъ не такою густою тучей, чтобы смутить лондонцевъ, хотя его и достаточно для того, чтобы лица, руки, известка и кирпичъ не выглядѣли свежими и чистыми.
Въ этой пустынѣ непривлекательности есть свой оазисъ. Къ периферическому концу улицы Хакни-Родъ примыкаетъ паркъ площадью въ 217 акровъ, обнесенный не желѣзною рѣшеткой, а деревяннымъ заборомъ. Въ паркѣ масса деревьевъ, множество лужаекъ, озеро съ купальней, грядки цвѣтовъ, представляющія на диво зѣвакамъ тріумфъ живописнаго ковроваго садоводства, и площадка съ привезеннымъ съ берега моря насыпнымъ пескомъ, первоначально устроенная на радость дѣтямъ, но вскорѣ ими покинутая и избѣгаемая, такъ какъ она стала естественнымъ разсадникомъ всякихъ насѣкомыхъ для всей мелкой фауны Кингслэнда, Хакни и Хокстона и прилегающихъ кварталовъ. Бесѣдка для музыкантовъ, безыскусственный форумъ для религіозныхъ, противорелигіозныхъ и политическихъ ораторовъ, лужайки для игры въ мячъ и для гимнастическихъ упражненій и старомодный каменный кіоскъ -- все это въ числѣ приманокъ для публики. Въ общемъ чрезвычайно пріятное мѣсто, особенно тамъ, гдѣ перспектива замыкается деревьями или невысокими зелеными холмиками. Но тамъ, гдѣ лужайки упираются прямо въ сѣрый заборъ съ подымающимися за нимъ громадами изъ кирпича и цемента, съ вывѣсками на крышахъ и массою извергающихъ клубы дыма трубъ, тамъ (въ 1894 г.) получается впечатлѣніе чего-то грязнаго и безотраднаго.
Самый красивый видъ на паркъ Викторіи открывается изъ окна церковнаго дома храма святого Доминика. Отсюда не видно ни одного Кирпичика. Передъ церковнымъ домомъ садикъ. Посѣтители попадаютъ въ домъ черезъ парадный ходъ, поднявшись по лѣстницѣ; служащіе и члены семьи заходятъ черезъ дверь подъ лѣстницею, которая ведетъ въ нижній этажъ, состоящій изъ столовой окнами въ садъ и кухни окнами на задній дворъ. Во второмъ этажѣ на уровнѣ параднаго входа пріемная съ широкимъ зеркальнаго стекла окномъ, изъ котораго открывается чудный видъ на паркъ. Это единственная комната, которая болѣе или менѣе обезпечена отъ вторженія дѣтей, и она служитъ одновременно и гостиной и рабочимъ кабинетомъ пастора, достопочтеннаго Джемса Мэвора Мореля. Онъ сидитъ на крѣпкомъ вращающемся съ круглой спинкою стулѣ въ концѣ длиннаго стола, помѣщеннаго передъ окномъ. Повернувъ голову черезъ лѣвое плечо, онъ можетъ наслаждаться видомъ парка. У другого конца стола, вполовину уже его, небольшой столъ, съ пишущею машиной на немъ. За машинкой сидитъ переписчица спиною къ окну. Широкій столъ заваленъ брошюрами, газетами, письмами, горочками съ выдвижными ящичками, памятнымъ календаремъ-дневникомъ для дѣловыхъ отмѣтокъ, почтовыми вѣсами и г. п. Передъ столомъ посрединѣ одинокій стулъ для посѣтителей, имѣющихъ дѣло къ пастору. Подъ рукой у него ящичекъ съ канцелярскими принадлежностями и фотографическій портретъ въ рамкѣ. Стѣна за его стуломъ увѣшана полками съ книгами. Глазъ опытнаго наблюдателя можетъ сразу опредѣлить пристрастіе хозяина къ казуистикѣ въ богословской наукѣ по "Богословскимъ опытамъ" Мориса или по полному собранію поэтическихъ произведеній Броунинга, такъ же какъ и склонность его къ реформаторской дѣятельности въ политикѣ по желтымъ обложкамъ "Прогресса и Бѣдности", "Фабіановскихъ опытовъ", "Сна Джона Болла", "Капитала" Маркса и еще полдюжины другихъ выдающихся произведеній различныхъ оттѣнковъ соціалистической мысли. Прямо противъ него, съ другой стороны комнаты, ближе къ переписчицѣ,-- дверь. Противъ камина шкапчикъ съ книгами и около него софа. Каминъ выглядитъ очень красиво; передъ нимъ съ одной стороны уютное кресло и разрисованный по черному лаку цвѣтами ящикъ для угля, а по другую сторону дѣтская табуреточка; деревянный съ красивыми уступами лакированной консоль со вставленными въ филенки крохотными кусочками зеркала; на консолѣ часы въ кожаномъ футлярѣ для путешествія (неизбѣжный подарокъ на свадьбу) и надъ ними на стѣнѣ большой автотипъ главной фигуры изъ Тиціановской картины "Взятіе на небо Пресвятой Богородицы". Все это вмѣстѣ выглядитъ очень привлекательно и уютно. Вообще вся комната носитъ слѣды прикосновенія руки хорошей хо чики, побѣжденной безпорядочностью мужа только на письменномъ столѣ, во всемъ же прочемъ оставшейся госпожою положенія. Правда, во всей обстановкѣ сказывается стиль "образцоваго убранства для гостиныхъ" изъ самаго моднаго въ предмѣстьѣ магазина мебели, но все же въ комнатѣ нѣтъ ничего лишняго или претенціознаго. Обои, дверь, косяки, подоконникъ -- темные, благодаря чему огромное веселое окно съ рисующимся въ немъ паркомъ является какъ бы вправленнымъ въ темную раму.
Достопочтенный Джемсъ Мэворъ Морель -- пасторъ епископальной церкви, христіанскій соціалистъ и состоитъ дѣятельнымъ членомъ гильдіи святого Матвѣя и Христіанскаго соціальнаго союза. Здоровый, жизнерадостный, съ огромною популярностью, человѣкъ сорока лѣтъ отъ роду, крѣпкаго тѣлосложенія, красивый, энергичный, съ милыми, сердечными, внушающими уваженіе манерами и звучнымъ здоровымъ голосомъ, которымъ онъ владѣетъ съ могучею и чистою членораздѣльностью опытнаго оратора и которымъ съ громадною силою и выразительностью пользуется какъ послушнымъ орудіемъ для передачи всѣхъ оттѣнковъ своей мысли. Онъ выдающійся священникъ, умѣющій сказать, что хочетъ и кому хочетъ, умѣющій поучать людей, не возстановляя ихъ противъ себя, импонировать имъ своимъ авторитетомъ, не унижая ихъ, и при случаѣ вмѣшиваться въ ихъ дѣла, не оскорбляя своею назойливостью. Въ немъ живетъ неизсякаемый родникъ воодушевленія и сочувствія къ людямъ. Онъ покамѣстъ еще достаточно ѣстъ и спитъ, чтобы побѣдоносно выдерживать ежедневную борьбу между истощеніемъ и возстановленіемъ своихъ силъ. При всемъ томъ большой ребенокъ, простительно гордый своею силой и безсознательно довольный самимъ собою. У него здоровая комплекція. Большой лобъ съ нѣсколько рѣзкими бровями; ясные, проницательные глаза; рѣшительный, хотя не очень красиво очерченный ротъ; солидный носъ съ подвижными раздувающимися ноздрями драматическаго оратора. Въ общемъ всѣ черты лишены тонкости очертаній.
Переписчица, миссъ Прозерпина Гарнетъ, маленькая живая женщина лѣтъ 30 изъ низшаго слоя средняго класса, со вкусомъ одѣтая въ дептевую черную шерстяную юбку и блузку, немного дерзкая и быстрая на языкъ и не слишкомъ вѣжливая въ манерахъ, но чувствительная и преданная душа. Она дѣловито стучитъ на машинкѣ, между тѣмъ какъ Морель вскрываетъ послѣднее письмо своей утренней почты и прочитываетъ его съ комическимъ вздохомъ отчаянія,
Прозерпина. Опять лекція?
Мориль. Да. Хокстонская "Группа свободы" приглашаетъ меня на воскресенье утромъ. Произноситъ съ особою выразительностью "воскресенье", такъ какъ въ этомъ пунктѣ и заключается несуразность предложенія. Что это за группа?
Прозерпина. Кажется, коммунисты-анархисты.
Морель. По всему видно, что анархисты. Не знаютъ, что священнику въ воскресенье времени нѣтъ! Отвѣтьте имъ, что они могутъ пожаловать въ церковь, если желаютъ послушать моихъ рѣчей: имъ церковь совсѣмъ не повредитъ. Скажите, что я бываю свободенъ только по понедѣльникамъ и четвергамъ. Загляните-ка въ памятный листокъ.
Прозерпина беретъ календарь-дневникъ. Сейчасъ.
Морель. Назначено ли у меня что-нибудь на этотъ понедѣльникъ?
Прозерпина, справлясь съ календаремъ. Да. Рефератъ въ Гамлетовскомъ радикальномъ клубѣ въ Тоуерѣ.
Морель. А на четвергъ?
Прозерпина. Рефератъ въ англійской лигѣ возстановленія земельной собственности.
Морель. А дальше?
Прозерпина. Въ понедѣльникъ -- въ гильдіи святого Матвѣя. Въ четвергъ -- въ Гриничскомъ отдѣлѣ Независимой рабочей партіи. Въ понедѣльникъ -- въ Майль-Эндскомъ отдѣлѣ соціалъ-демократической федераціи. Въ четвергъ -- въ первомъ классѣ для конфирматовъ. Съ нетерпѣніемъ. Ахъ, я лучше отвѣчу имъ просто, что вы не можете притти. Вѣдь всего-то ихъ тамъ будетъ съ полдюжины невѣжественныхъ и самодовольныхъ какихъ-нибудь разносчиковъ, фруктовщиковъ, и у всей ихъ компаніи вѣроятно не наберется и пяти шиллинговъ въ карманахъ.
Морель, потѣшаясь. Ахъ, но, знаете ли, они вѣдь мои близкіе родственники, миссъ Гарнетъ...
Прозерпина изумленно глядитъ на него. Ваши родственники?
Морель. Ну да, всѣ мы дѣти одного Отца -- Небеснаго.
Прозерпина съ облегченіемъ. Ахъ, такіе родствен' ники!
Морель съ печалью, которая является роскошью у человѣка, голосъ котораго такъ прекрасно выражаетъ это чувство. Ахъ, вы не вѣрите этому! Всѣ повторяютъ это, и никто не вѣритъ -- никто! Быстро, возвращаясь къ дѣламъ. Но ладно. А все-таки, миссъ Прозерпина, не найдется ли у насъ дня и для разносчиковъ? Какъ насчетъ 25-го? До вчерашняго дня вѣдь это число оставалось у меня незанятымъ.
Прозерпина, справляясь съ календаремъ. Занято -- Фабіановское общество.
Морель. О, чтобъ его, это Фабіановское общество! А 28-ое тоже занято?
Прозерпина. Обѣдъ въ Сити. Вы приглашены на обѣдъ общества литейщиковъ,
Морель. Ага! Вотъ и прекрасно. На обѣдъ я не явлюсь, а пойду въ Хокстонскую "Группу свободы". Прозерпина молчаливо заносить въ памятный листокъ это рѣшеніе съ неумолимымъ презрѣніемъ къ хокстонскимъ анархистамъ въ каждой складкѣ лица. Морель разрываетъ бандероль со свѣже-полученнаго номера "Церковнаго Реформатора** и просматриваетъ передовицу г. Стюарта Хедлама и извѣстія о гильдіи святого Матвѣя. Сцена оживляется съ появленіемъ помощника Мореля, достопочтеннаго Александра Милля, молодого человѣка, приглашеннаго Морелемъ изъ ближайшаго университетскаго поселка, куда онъ попалъ прямо изъ Оксфорда, чтобы принести свои знанія широкимъ массамъ населенія восточной окраины Лондона. Это человѣкъ, воодушевленный самыми благими пожеланіями, еще не зрѣлый, въ общемъ очень милый. Непріятна въ немъ только манера говорить съ сомкнутыми на полдюйма отъ каждаго угла губами, благодаря чему получается большое жеманство произношенія съ ужасными гласными, звуками, особенно когда онъ произноситъ о. Очевидно онъ считаетъ это необходимымъ для того, чтобы внести оксфордскую утонченность въ грубые нравы Хакни. Морель, котораго онъ подкупилъ своею собачьею преданностью, снисходительно взглядываетъ на него изъ-за "Церковнаго Реформатора", съ замѣчаніемъ: Что, Лекси? Опять опоздали, какъ и всегда!
Лекси. Боюсь, что да. А мнѣ бы такъ хотѣлось научиться рано вставать.
Морель, радуясь своей собственной энергіи. Ха! ха! ха! Игриво. Бодрствуйте и молитесь, Лекси, молитесь и бодрствуйте.
Лекси. Знаю. Пытаясь сострить. но какъ же мнѣ бодрствовать и молиться, когда я сплю? Не такъ ли, миссъ Просси?
Прозерпина рѣзко. Не забывайтесь пожалуйста: миссъ Гарнетъ.
Лекси. Ахъ, извините -- миссъ Гарнетъ!
Прозерпина. Сегодня вамъ придется взять всю работу на себя.
Лекси. Почему?
Прозерпина. А все равно, почему. Для васъ это только полезно, хоть разъ потрудиться по-настоящему, какъ я тружусь, и заработать свой ужинъ, прежде чѣмъ съѣсть его. Ну, нечего вамъ тутъ баклуши бить. И такъ уже полчаса пропустили.
Лекси, пораженный. Что она это, серьезно?
Морель съ глазами, блестящими отъ радостнаго возбужденія. Серьезно. Потому что сегодня я собираюсь бить баклуши.
Лекси. Вы? Да вѣдь вы же не умѣете!
Морель сердечно. Ха-ха! Не умѣю? (Сегодняшній день я собираюсь весь цѣликомъ жить для себя. Или по крайней мѣрѣ все до-обѣда. Моя жена возвращается: я жду ее въ одинадцать сорокъ пять.
Лекси, удивленный. Уже возвращается... съ дѣтьми? А я думалъ, что они пробудутъ тамъ еще до конца мѣсяца.
Морель. Они и остаются. Она пріѣзжаетъ всего на два дня, только чтобы купить кой-какія фланелевыя вещи для Джимми да взглянуть, какъ мы тутъ безъ нея обходимся.
Лекси встревоженно. Но, дорогой мой, если то, что было у Джимми и Флоффи, было дѣйствительно скарлатиной, то считаете ли вы благоразумнымъ...
Морель. Скарлатина!.. Вздоръ! Обыкновенная корь! Я самъ и занесъ ее изъ школы на Пайкрофтовской улицѣ. Священникъ,-- что докторъ, мой милый: приходится итти навстрѣчу заразѣ, какъ солдату навстрѣчу пулямъ. Встаетъ и хлопаетъ Лекси по плечу. Вотъ заболѣйте-ка корью, Лекси, если можете: тогда она будетъ ухаживать за вами. Какое это счастье будетъ для васъ! Не правда ли?
Лекси, нерѣшительно улыбаясь. Васъ такъ трудно понять, когда вы говорите о госпожѣ Морель.
Морель нѣжно. Ахъ, женитесь, мой милый,-- женитесь на хорошей женщинѣ, тогда вы все поймете! Это предвкушеніе самаго лучшаго изъ того, что будетъ въ царствѣ Божіемъ, которое мы пытаемся устроить на землѣ. Это излѣчило бы васъ отъ лѣности. Честный человѣкъ чувствуетъ, что онъ долженъ заплатить небу за каждый часъ счастья доброю толикою тяжелой самоотверженной работы надъ тѣмъ, чтобы сдѣлать и другихъ счастливыми, Мы точно такъ же не имѣемъ права пользоваться счастьемъ, не производя его, какъ и пользоваться богатствомъ, и создавая его. Возьмите себѣ жену въ родѣ моей Кандиды и вы будете постоянно чувствовать за собой недоимку въ этомъ смыслѣ. Нѣжно треплетъ Лекси по спинѣ и уже собирается уйти, когда Лекси обращается къ нему.
Лекси. Ахъ, подождите минутку, я и забылъ! Морель останавливается и поворачивается, держа руку на рукояткѣ двери. Вашъ тесть собрался къ вамъ съ визитомъ. Онъ сейчасъ будетъ здѣсь. Морель закрываетъ дверь, совершенно измѣнившись въ лицѣ.
Морель, изумленный, но не обрадованный. Господинъ Борджесъ?
Лекси. Да. Я встрѣтилъ его въ паркѣ, онъ съ кѣмъ-то разговаривалъ. Онъ поздоровался со мною и просилъ передать вамъ, что идетъ сюда.
Морeль, наполовину не вѣря. Но вѣдь онъ не заглядывалъ сюда уже -- можно сказать -- годы? Вы можетъ быть не поняли. Лекси? Или вы, можетъ быть, шутите?
Лекси серьезно. Нѣтъ, не шучу.
Морель задумчиво. Гм!.. Собрался-таки еще разъ взглянуть на Кандиду! Покоряется неизбѣжности и выходитъ. Лекси глядитъ ему вслѣдъ съ сіяющимъ дѣтскимъ обожаніемъ лицомъ. Миссъ Гарнетъ хотѣлось бы побить Лекси, но она выражаетъ свои чувства только бѣшеной работой на машинѣ.
Лекси. Чудный человѣкъ! Какая искренняя любящая душа! Занимаетъ мѣсто Мореля за столомъ, располагаясь поудобнѣе и вынимая папироску.
Прозерпина нетерпѣливо, вынимая исписанный листъ и складывая его. О, ему бы слѣдовало не доводить до глупости своей любви къ женѣ!
Ликси, шокированный. О, миссъ Просси, что это вы?
Прозерпина, вставая съ дѣловымъ видомъ и подходя къ ящику съ канцелярскими принадлежностями, чтобы достать конвертъ, въ который она вкладываетъ письмо. Вѣдь онъ просто какъ помѣшанный на своей Кандидѣ: и такая Кандида, и этакая Кандида, и, вѣчно Кандида и Кандида! Лижетъ края конверта. Даже изъ себя можетъ вывести! Придавливаетъ кулакомъ конвертъ. Такое нелѣпое восхваленіе самой заурядной женщины только за то, что у нея красивые волосы да смазливая рожица.
Лекси серьезно, съ упрекомъ. Я считаю ее чрезвычайно красивою, миссъ Гарнетъ. Беретъ портретъ, разсматриваетъ его и прибавляетъ съ еще большею выразительностью. Необычайно красивою. Какъ прекрасны ея глаза!
Прозерпина. Ея глаза ничуть не лучше моихъ! Ей-Богу! Онъ ставить портретъ на мѣсто и сурово глядитъ на нее. А вы прекрасно знаете, что меня всѣ считаютъ,-- и вы въ томъ числѣ,-- и неряхой и порядочной уродиной.
Лекси встаетъ, торжественно. Небо запрещаетъ мнѣ думать такимъ образомъ о какомъ бы то ни было изъ божьихъ созданій! Выпрямившись отходить подальше отъ нея и становится по сосѣдству съ книжнымъ шкафомъ.
Прозерпина саркастически. Благодарю васъ. Это очень мило и утѣшительно.
Лекси, опечаленный ея испорченностью. Я совершенно не представлялъ себѣ, чтобы вы были враждебно настроены противъ госпожи Морель.
Прозерпина съ негодованіемъ. Совсѣмъ я не враждебно настроена противъ нея. Она очень мила, у нея очень доброе сердце. Я очень люблю ее и въ состояніи оцѣнить ее лучше всякаго мужчины. Онъ качаетъ головой и поворачивается къ книжному шкапу, пересматривая книги на полкахъ. Она съ большимъ раздраженіемъ слѣдить за нимъ. Не вѣрите? (Онъ поворачивается и глядитъ ей въ лицо. Она выдерживаетъ его взглядъ, быстро подходя къ нему, и продолжаетъ горячо). Вы думаете, я ревную? О, какое глубокое у васъ знаніе человѣческаго сердца, господинъ Лекси Милль! Какъ прекрасно понимаете вы слабости женщины, не правда ли? Вѣдь такъ пріятно быть мужниной съ могучимъ проницательнымъ умомъ, а не женщиной, которая способна только чувствовать! Вѣдь такъ много прелести въ сознаніи, что причина, почему мы не раздѣляемъ вашихъ влюбленныхъ иллюзій, только та, что мы всѣ ревнуемъ одна къ другой. Отходить, пожимая плечами, и становится у огня, грѣя свои руки.
Лекси. О, еслибы только у женщинъ было такое же чутье къ положительнымъ качествамъ мужчины, какъ и къ его слабостямъ, миссъ Просси. Тогда бы не было и женскаго вопроса.
Прозерпина черезъ плечо, нагибаясь и вытягивая руки къ огню. Вы это подслушали у Мореля. У васъ вѣдь ума не хватило бы самимъ выдумать это.
Лекси. Совершенно вѣрно. И я не стыжусь, что заимствовалъ у него и эту мысль, какъ и многія другія истины. Онъ высказалъ ее на годичномъ собраніи женской либеральной федераціи. Позволяю себѣ добавить, что онѣ не оцѣнили этой мысли и во всемъ собраніи только я одинъ, только мужчина, воспринялъ ее. Снова поворачивается къ книжному шкапу, полагая, что окончательно сразилъ ее.
Прозерпина поправляетъ прическу, глядясь въ кусочекъ зеркальца въ карнизѣ камина. Прекрасно. Только когда вы бесѣдуете со мною, то пожалуйста высказывайте не его мысли, а какія ни на есть свои собственныя. Потому что вы представляете очень жалкую фигуру, когда пытаетесь подражать ему.
Лекси, уязвленный. Я пытаюсь слѣдовать его примѣру, а не подражать ему.
Прозерпина, возвращаясь къ своей работѣ, снова подходитъ къ нему. Нѣтъ подражаете, подражаете. Почему, позвольте спросить, вы носите свой зонтикъ съ лѣвой стороны подъ мышкой, вмѣсто того чтобы держать его въ рукѣ, какъ всѣ люди носятъ? Почему ходите, выпятивъ подбородокъ, и торопитесь съ дѣловымъ видомъ, будто и нивѣсть какой занятой человѣкъ? Вы, никогда не вылѣзающій изъ постели раньше половины девятаго! Почему въ церкви вы произносите "зна-аніе", растягивая "а", когда въ частной бесѣдѣ вы постоянно говорите "знаи-нье"?Что? Вы думаете, Я не замѣчаю? Возвращается къ пишущей машинѣ. А теперь садитесь за работу. Довольно мы тутъ проболтали съ вами зря. Вотъ вамъ отмѣтки, что нужно сдѣлать сегодня. Передаетъ ему памятный листокъ.
Лекси глубоко оскорбленный. Спасибо. Беретъ листокъ и читаетъ у стола, обернувшись къ ней спиною. Она начинаетъ переписывать на машинѣ свои рукописныя замѣтки, не обращая больше на него вниманія. Входитъ господинъ Борджесъ, не постучавшись. Это человѣкъ лѣтъ шестидесяти, загрубѣвшій и зачерствѣвшій въ мелкихъ обманахъ и скряжничествѣ мелочной торговли и только впослѣдствіи нѣсколько смягченный лѣнивымъ чванствомъ благодаря коммерческому успѣху и чрезмѣрному питанію. Невѣжественный пошлякъ, любящій только хорошо поѣсть и попить, человѣкъ, съ грубымъ презрѣніемъ относящійся къ людямъ дешеваго труда и готовый пресмыкаться передъ богатствомъ и чинами, въ обоихъ случаяхъ безъ зависти и злобы, искренній въ своихъ чувствахъ. Не обладая никакими талантами, которые бы дали ему возможность найти приличный заработокъ на другомъ поприщѣ, онъ принужденъ былъ взяться за унижающее человѣка занятіе, которое естественно наложило на него печать грубости. Но самъ онъ совершенію и не подозрѣваетъ этого, и серьезно убѣжденъ, что его коммерческое благополучіе является неизбѣжнымъ и полезнымъ для общества тріумфомъ таланта и энергіи, проницательности и дѣловой опытности человѣка, въ частной жизни своей добродушнаго, доброжелательнаго и относящагося съ снисходительнымъ юморомъ къ чужимъ ошибкамъ. Физически -- это жирный господинъ съ курносымъ носомъ посрединѣ плоскаго квадратнаго лица; подъ подбородкомъ борода пепельнаго цвѣта съ сѣдою прядью посрединѣ; узкіе водянистые голубые глазки съ жалобно сантиментальнымъ выраженіемъ, которое легко сообщается и его голосу, особенно когда онъ старается торжественно подчеркнуть свое мнѣніе.
Борджесъ, останавливаясь на порогѣ и оглядывая комнату. А мнѣ сказали, что Морель здѣсь.
Прозерпина, вставая. Онъ наверху. Я сейчасъ позову его.
Борджесъ, грубо уставившись на нее. Вы не та дѣвица, которая прежде была у него переписчицей?
Прозерпина. Нѣтъ.
Борджесъ, подтверждая. Ну да, нѣтъ. Та была помоложе. Миссъ Гарнетъ мѣряетъ его взглядомъ; затѣмъ выходитъ съ большимъ достоинствомъ. Онъ тупо провожаетъ ее взглядомъ и становится на коврикъ у камина, повернувшись къ огню спиною. Что, все время заняты, господинъ Милль? Много ходить приходится?
Лекси, складывая свою бумагу и пряча ее въ карманъ. Да, мнѣ и сейчасъ надо уйти.
Борджесъ многозначительно. Изъ-за меня не задерживайтесь, господинъ Милль. Я пришелъ по частному дѣлу, касающемуся только меня и господина Мореля.
Лекси, обидѣвшись. Я и не имѣлъ намѣренія навязывать вамъ свое присутствіе, будьте увѣрены. До свиданья.
Борджесъ покровительственно. Будьте здоровы.
Морель возвращается и застаетъ Лекси въ дверяхъ.
Морель къ Лекси. Уже уходите?
Лекси. Да.
Морель нѣжно хлопаетъ его по плечу. Возьмите мой шелковый платокъ и закутайте горло. На дворѣ холодный вѣтеръ. Ну, съ Богомъ! Лекси, въ избыткѣ вознагражденный за грубость Борджеса, уходитъ съ сіяющимъ лицомъ.
Борджесъ. Балуете вы своихъ помощниковъ, Джемсъ, какъ и всегда. Здравствуйте. Когда я плачу человѣку жалованье, такъ онъ для меня живой расходъ. Ну, я и держу его такъ, чтобы онъ помнилъ свое мѣсто.
Морель довольно сухо. Я всегда обращаюсь съ помощниками какъ съ друзьями. Если бы ваши служащіе и приказчики работали на васъ такъ, какъ мои помощники, то вы бы очень скоро стали большимъ богачомъ. Садитесь на свое старое мѣсто. Властнымъ жестомъ указываетъ на кресло у камина. Самъ беретъ стулъ для посѣтителей и садится, отодвинувъ его подальше отъ своего гостя.
Борджесъ, не двигаясь съ мѣста. Вы такой же, какъ были, Джемсъ.
Морель. Когда вы были у меня послѣдній разъ -- это было, кажется, года три тому назадъ -- вы выразили туже мысль съ нѣсколько большею откровенностью. Тогда ваши слова были буквально слѣдующія: "Вы такой же большой дуракъ, Джемсъ, какъ и всегда!"
Борджесъ дружелюбно. Ну, можетъ быть, и сказалъ; но... съ примирительной улыбкой... я не хотѣлъ васъ оскорбить этимъ. Это вѣдь, знаете, у священника ужъ привилегія такая -- быть немножко дуракомъ. Оно даже украшаетъ его санъ. Какъ-никакъ, пришелъ я сюда совсѣмъ не за тѣмъ, чтобы снова затѣвать старую свару. Что было, то прошло, а кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ. Внезапно становится очень торжественнымъ и приближается къ Морелю. Джемсъ, три года назадъ вы сыграли со мною плохую шутку. Вы отстранили меня отъ подряда. А когда я выразилъ свое естественное неудовольствіе въ жесткихъ словахъ, такъ вы возстановили противъ меня и дочь мою. И вотъ, я иду на мировую. Протягиваетъ руку. Я прощаю васъ, Джемсъ.
Морель вскакивая. Тьфу! Вотъ наглость!
Борджесъ отступая, почти со слезами обиды. Приличный ли это языкъ для священника, Джемсъ? И къ тому же для такого щепетильнаго человѣка, какъ вы!
Морель горячо. Нѣтъ, милостивый государь, это не подобающій языкъ для священника. Я употребилъ неподходящее слово. Мнѣ слѣдовало сказать: да будетъ проклято ваше безстыдство. Такъ сказалъ бы вамъ святой Павелъ или кто другой изъ отцовъ церкви, Вы думаете, я забылъ ваше предложеніе взять подрядъ на поставку одежды для рабочаго дома?
Борджесъ въ приливѣ общественныхъ чувствъ. Я дѣйствовалъ въ интересахъ плательщиковъ налоговъ, Джемсъ. Это было самое дешевое предложеніе. Вы не станете этого отрицать.
Морель. Ну да, самое дешевое, потому что вы платили самую худшую заработную плату -- голодную плату -- тѣмъ женщинамъ, которыя шили платья. Ваша плата погнала бы ихъ на улицу, иначе имъ пришлось бы умереть Съ голоду. Раздражаясь все болѣе и болѣе. Эти женщины были мои прихожанки. Я пристыдилъ попечителей, что они приняли ваше предложеніе; я усовѣстилъ плательщиковъ налоговъ, что они допустили ихъ сдѣлать это. Я всѣхъ устыдилъ и всѣхъ усовѣстилъ, кромѣ васъ. Захлебываясь гнѣвомъ. Какъ вы смѣли, милостивый государь, явиться сюда и заявлять, что прощаете меня, и говорить о своей дочери и...
Борджесъ. Легче, Джемсъ, легче! Не горячитесь попустому! Вѣдь я же призналъ, что былъ не правъ.
Морель гнѣвно. Признали? Я не слыхалъ.
Борджесъ. Разумѣется, призналъ. Я и теперь признаю. Вотъ слушайте: я прошу прощенія за письмо, которое написалъ вамъ. Довольно съ васъ?
Морель, хрустя суставами пальцевъ. Это пустяки. Повысили ли вы заработную плату?
Борджесъ съ торжествомъ. Да.
Морель остолбенѣвъ. Что?
Борджесъ елейно. Я сталъ образцовымъ фабрикантомъ. Теперь я не примѣняю женскаго труда: онѣ всѣ получили расчетъ. Вся работа совершается машинами. Теперь у меня нѣтъ ни одного человѣка дешевле шести пенсовъ въ часъ; а обученные получаютъ по таксѣ, установленной трэдъ-юніономъ. Гордо, Ну, что вы скажете теперь?
Морель пораженный. Возможно ли! Ну, знаете, на небесахъ больше радости объ одномъ грѣшникѣ раскаявшемся. Подходитъ къ Борджесу въ порывѣ самаго искренняго извиненія. Дорогой мой, прошу прощенія за мое плохое мнѣніе о васъ. Простите Бога ради. Беретъ его руку. А теперь скажите правду, вѣдь вы себя лучше чувствуете теперь послѣ такой перемѣны? Сознайтесь, вѣдь вы же счастливѣе стали? Вы выглядите болѣе счастливымъ.
Борджесъ грустно. Можетъ быть и да. Вѣроятно, да, разъ вамъ это бросилось въ глаза. Во всякомъ случаѣ теперь мой контрактъ принятъ Совѣтомъ графства. Сердито. Они отказывались вести со мною дѣло, пока я не повышу заработной платы, чортъ бы ихъ побралъ, этихъ дураковъ!
Морель, выпуская его руку, совершенно разочарованный. Такъ вотъ почему вы повысили заработную плату! Садится съ недовольнымъ видомъ,
Борджесъ сурово, повышая голосъ. А то почему же? Вѣдь рабочихъ-то это приведетъ только къ тому, что они станутъ пьянствовать да носы задирать. Садится въ кресло и продолжаетъ тономъ учителя. Все это хорошо только для васъ, Джемсъ. Про васъ за это напечатаютъ въ газетахъ, и вы станете великимъ человѣкомъ, А вотъ вы никогда не подумаете о томъ вредѣ, который вы причиняете, перекладывая деньги въ карманы рабочихъ, которые не умѣютъ ихъ расходовать, и отнимая ихъ у людей, которые знаютъ какъ съ ними обращаться, чтобы изъ этого вышла польза.
Морель съ тяжелымъ вздохомъ, холодно и вѣжливо. Какое дѣло привело васъ сегодня ко мнѣ? Я не хочу притворяться, будто вѣрю, что вы явились сюда просто изъ родственныхъ чувствъ.
Борджесъ упрямо. А вотъ и неправда. Родственныя чувства и ничего другого.
Морель спокойно. Не вѣрю.
Борджесъ встаетъ, угрожающе. Джемсъ Мэворъ Морель, не говорите мнѣ такихъ вещей. Не совѣтую вамъ.
Морель равнодушно. Я буду повторять вамъ это, пока вы не убѣдитесь, что это вѣрно. Я вамъ не вѣрю.
Борджесъ, впадая въ бездонную глубину оскорбленнаго чувства. Ну, хорошо же. Если вы рѣшили быть такимъ недружелюбнымъ, то я, пожалуй, лучше уйду. Нерѣшительно направляется къ двери. Морель не обнаруживаетъ ни малѣйшаго желанія задержать его. Борджесъ медлитъ. Не ожидалъ я встрѣтить въ васъ такую непрощающую душу, Джемсъ. Морель не отвѣчаетъ. Тогда онъ дѣлаетъ еще нѣсколько нерѣшительныхъ шаговъ къ двери. Затѣмъ возвращается и продолжаетъ жалобнымъ голосомъ. Обыкновенно вѣдь мы уживались прежде недурно, несліотря на наши различные взгляды и мнѣнія. Почему вы измѣнились ко мнѣ? Даю вамъ слово, я явился сюда съ самыми чистыми намѣреніями, не желая быть въ ссорѣ съ супругомъ моей дочери. Ну, Джемсъ, будетъ ужъ вамъ! Миръ! Подадимте другъ другу руки. Сантиментально кладетъ руку Морслю на плечо.
Морель глядитъ на него задумчиво. Знаете что, Борджесъ? Хотите, чтобы мы жили въ ладу, какъ до этой исторіи съ контрактомъ?
Борджесъ. Хочу, Джемсъ. Честное слово, хочу.
Морель. Тогда почему же вы ведете себя не такъ, какъ тогда?
Борджесъ, осторожно отнимая руку. То-есть что вы хотите сказать?
Морель. Сейчасъ объясню. Тогда вы считали меня молодымъ дуракомъ...
Борджесъ примирительно. Это было не такъ, Джемсъ. Я...
Морель, обрывая его. Нѣтъ, считали. А я считалъ васъ старымъ подлецомъ.
Борджесъ, энергично протестуя противъ такого грубаго само обвиненія со стороны Мореля. Ахъ нѣтъ, вы этого не думали Вы несправедливы къ самому себѣ.
Мopeль. Нѣтъ, думалъ. Ну, и это не мѣшало намъ прекрасно уживаться вмѣстѣ. Богъ создалъ васъ тѣмъ, что я называю подлецомъ, все равно, какъ меня онъ создалъ тѣмъ, что вы называете дуракомъ. Это замѣчаніе производитъ на Борджеса такой эффектъ, точно изъ свода его морали вынули ключевой камень. Онъ слабѣетъ даже и физически и, устремивъ на Мореля безпомощный взглядъ, протягиваетъ руки, чтобы удержаться въ равновѣсіи, какъ будто почувствовавъ, что полъ колеблется подъ его ногами. Морель продолжаетъ тѣмъ же тономъ спокойнаго убѣжденія. Мнѣ не пригодилось ссориться съ Его твореніемъ въ этомъ случаѣ больше, чѣмъ во всѣхъ другихъ. И покуда вы являетесь сюда честно и откровенно, какъ уважающій себя убѣжденный подлецъ, оправдывая свою подлость и даже гордясь ею, я говорю вамъ: добро пожаловать, милости просимъ. Но... Тутъ голосъ Мореля крѣпнетъ и становится грознымъ; онъ встаетъ и стучитъ по спинкѣ стула для большей выразительности. Но не желаю, чтобы вы являлись сюда хныкать, что вотъ, молъ, вы стали образцовымъ предпринимателемъ, обратившимся на путь истины, когда вы всего-навсего отступникъ, выворотившій свой сюртукъ на изнанку ради контракта съ Совѣтомъ графства. Киваетъ, чтобы еще болѣе подкрѣпить свои слова; затѣмъ подходитъ къ камину и, ставъ на коврикѣ спиною къ огню, продолжаетъ. Нѣтъ. Я люблю, чтобы человѣкъ былъ вѣренъ самому себѣ даже въ своихъ порокахъ. Вотъ и теперь. Или забирайте свою шляпу и убирайтесь; или же садитесь и скажите хорошій, настоящій, подлый резонъ, почему вы желаете войти въ дружбу со мною. Борджесъ, взволнованныя чувства котораго уже въ достаточной мѣрѣ успокоились, улыбается и чувствуетъ облегченіе при этомъ конкретномъ предложеніи. Нѣсколько мгновеній онъ его взвѣшиваетъ, затѣмъ медленно и очень скромно садится на стулъ, только что оставленный Морелемъ. Ну, вотъ и хорошо. Въ чемъ же дѣло?
Борджесъ не можетъ удержаться и прыскаетъ со смѣха. Ну, ладно. Вы чудакъ, Джемсъ, и упрямая голова, нѣтъ спору. Но... Почти съ энтузіазмомъ. Но васъ нельзя не любить. Впрочемъ, я ужъ и раньше говорилъ, нельзя принимать всерьезъ все, что говоритъ священникъ. Иначе вѣдь и житья бы на свѣтѣ не стало. Какъ по-вашему? Приготовляется къ серьезному разговору и, устремивъ свой взоръ на Мореля, начинаетъ съ медленною важностью. Ну, мнѣ не нужно оговариваться, разъ вы желаете, чтобы мы были откровенны другъ съ другомъ, что прежде я считалъ васъ порядочнымъ дуракомъ; но я начинаю думать, что, можетъ быть, я немного отсталъ отъ времени.
Морель съ торжествомъ. Ага! Сообразили-таки наконецъ? Слава Богу!
Борджесъ торжественно и грустно. Да, времена измѣнились болѣе, чѣмъ я бы могъ повѣрить. Пять лѣтъ тому назадъ ни одинъ разумный человѣкъ и не подумалъ бы считаться съ нашими идеями. Я удивляюсь только, какъ это намъ разрѣшали вообще проповѣдовать. Вѣдь я зналъ одного священника, которому лондонскій епископъ годы и годы запрещалъ богослуженіе, а вѣдь бѣдняга-то былъ ничуть не религіознѣе васъ. Но въ настоящее время, если бы кто-нибудь предложилъ мнѣ пари на тысячу фунтовъ, что вы не кончите сами епископомъ, такъ я бы отказался биться объ закладъ. Съ большею выразительностью. Вы и вся ваша братія теперь пріобрѣтаете вліяніе. Это совершается у меня на глазахъ. Этого никто не станетъ отрицать. И они вамъ въ скоромъ времени дадутъ вѣроятно санъ, хотя бы только затѣмъ, чтобы заткнуть вамъ глотку. Въ концѣ концовъ надо признать, что у васъ былъ вѣрный инстинктъ, Джемсъ. Вы чутьемъ угадали вѣрную линію, которая для такого человѣка, какъ вы, должна оплатиться и принести свои плоды не сегодня, такъ завтра или послѣзавтра.
Морель, протягивая ему руку съ искреннимъ рѣшеніемъ. Жму вашу руку, Борджесъ. Теперь вы разговариваете честно. Не думаю, чтобы меня сдѣлали епископомъ. Но если сдѣлаютъ, то я познакомлю васъ съ самыми крупными дѣловиками, которые только сдѣлаютъ мнѣ честь пожаловать на мои обѣды.
Борджесъ, поднимаясь съ плутоватой улыбкой и дружески пожимая руку Мореля. Тогда ужъ потѣшитесь, Джемсъ, Ну, ссора наша кончена? Не правда ли?
Женскій голосъ. Скажи, что да, Джемсъ.
Вздрогнувъ, они быстро оглядываются и замѣчаютъ въ дверяхъ входящую Кандиду, которая весело глядитъ на нихъ съ характернымъ для нея выраженіемъ материнской снисходительности. Она женщина лѣтъ 33, прекрасно сложенная, довольно полная, въ будущемъ обѣщающая можетъ быть стать дородною матерью, но сейчасъ въ цвѣтѣ красоты и въ двойномъ очарованіи молодости и материнства. У нея манеры женщины, открывшей, что она всегда можетъ вліять на людей, возбуждая ихъ симпатіи, чѣмъ она инстинктивно и пользуется открыто и безъ всякихъ колебаній. Въ этомъ отношеніи она ничѣмъ не отличается отъ всякой другой женщины привлекательной наружности, которая умѣетъ пользоваться своею прелестью для своихъ личныхъ пошлыхъ цѣлей. Но ясные глаза и смѣло очерченныя брови, прекрасный ротъ и подбородокъ говорятъ о широтѣ ума и достоинствѣ характера, облагораживающихъ это безсознательное кокетство. Наблюдательный человѣкъ, взглянувъ на нее, сразу догадался бы, что тотъ, кто повѣсилъ надъ ея каминомъ снимокъ съ Тиціановой Богоматери, вѣроятно находилъ извѣстное духовное сходство между нею и этимъ образомъ, хотя можетъ быть и не желалъ бы, чтобы ея супругъ или даже и она сама догадались объ этомъ. Теперь она въ шляпкѣ и мантилькѣ, въ рукахъ у нея одѣяло въ ремняхъ съ продернутымъ зонтикомъ, дорожная сумочка и номеръ иллюстрированнаго журнала.
Морель, спохватившись, что не пошелъ ее встрѣтить. Кандида! Съ досадою на свою небрежность смотритъ на часы, ужасаясь, что уже такъ поздно. Милая! Спѣшитъ къ ней, выхватываетъ у ней ремни съ одѣяломъ, все время изливая свое сожалѣніе и раскаяніе. Я хотѣлъ тебя встрѣтить на вокзалѣ. И прозѣвалъ! Бросаетъ одѣяло на софу. Я тутъ такъ заговорился съ... Поворачивается къ ней. Забылъ совсѣмъ. О! Цѣлуетъ ее съ чувствомъ кающагося грѣшника.
Борджесъ, немного стыдясь и не зная, какъ она его приметъ. Какъ поживаешь, Канди? Все еще въ объятіяхъ Мореля, она подставляетъ ему щеку; онъ цѣлуетъ ее. Мы тутъ съ Джемсомъ пришли къ соглашенію... къ почетному примиренію. Не такъ ли, Джемсъ?
Морель запальчиво. А, ну его къ чорту, ваше примиреніе! Изъ-за васъ я опоздалъ встрѣтить Кандиду. Съ горячимъ сочувствіемъ. Бѣдненькая моя! Какъ ты справилась съ багажомъ? Какъ...
Кандида, останавливая его и освобождаясь изъ его объятій. Постой, постой, постой! Я была не одна! У насъ тамъ гостилъ Евгеній. И мы путешествовали вмѣстѣ.
Морель обрадованный. Евгеній!
Кандида. Да. Бѣдняжка мучается теперь съ багажомъ. Ты бы сошелъ туда, милый. А то онъ еще заплатитъ извозчику. А я бы не хотѣла этого. Морель спѣшитъ внизъ, Кандида ставитъ на стулъ свою сумочку; затѣмъ снимаетъ мантильку и шляпку и кладетъ ихъ. на софу рядомъ съ одѣяломъ, щебеча при этомъ. Ну, папа! Какъ живется у насъ дома?
Борджесъ. Въ домѣ не стоитъ жить больше съ тѣхъ поръ, какъ ты покинула его, Канди. Я бы желалъ, чтобы ты какъ-нибудь собралась туда и научила бы служанку какъ и что. Кто такой этотъ Евгеній, что пріѣхалъ съ тобою?
Кандида. О, Евгеній -- это одно изъ открытій Джемса! Онъ его подобралъ спящимъ на набережной въ іюнѣ прошлаго года. Вы обратили вниманіе на нашу новую картину? Указываетъ на Богоматерь. Это онъ подарилъ ее намъ.
Борджесъ недовѣрчива. Что за вздоръ! Какой-то бродяга, спящій на набережной, и вдругъ покупаетъ такія картины! Ты бы хоть отцу-то родному постыдилась разсказывать такія сказки! Строго. Не обманывай меня, Канди! Это картина церковная; и Джемсъ самъ ее выбралъ и купилъ.
Кандида. Ну, вотъ угадалъ! Евгеній не бродяга.
Борджесъ. А что же онъ такое? Саркастически. Можетъ быть знатный баринъ?
Кандида киваетъ съ радостной улыбкой. Да, знатный баринъ. Его дядя -- пэръ, настоящій, живой графъ.
Борджесъ, не осмѣливаясь вѣрить такому счастью. Не можетъ быть!
Кандида. Я не вру. У него въ карманѣ былъ чекъ на 55 фунтовъ стерлинговъ, когда Джемсъ нашелъ его на набережной. Только на чекѣ былъ проставленъ срокъ, такъ что онъ полагалъ, что раньше недѣли ему нельзя получить денегъ. А прибѣгнуть къ кредиту не рѣшался по застѣнчивости. О, онъ славный парень! Мы его очень любимъ.
Борджесъ съ заблестѣвшими глазами, но съ притворнымъ пренебреженіемъ къ аристократіи. Гм!.. Навѣрное сорванецъ какой-нибудь! Н-да, племянникъ пэра! И собрался къ вамъ съ визитомъ въ такую даль! Къ парку Викторіи! Все-таки вертопрахъ! Снова смотритъ на картину. Конечно, насчетъ сюжета у меня особое мнѣніе, Канди; но картина-то все-таки отличнаго качества, работа первый сортъ. Ты, конечно, представишь меня ему, Канди? Озабоченно взглядываетъ на часы. Ухъ! Я могу остаться еще только минуты двѣ, не больше. Морель возвращается съ Евгеніемъ, на котораго Борджесъ взираетъ съ глазами, влажными отъ умиленія. Евгеній -- странный, застѣнчивый юноша лѣтъ восемнадцати, слабый, изнѣженный, съ нѣжнымъ дѣтскимъ голосомъ, съ выраженіемъ затравленнаго измученнаго человѣка, весь какой-то сжавшійся, болѣзненно чувствительный, съ очень быстрою и острою впечатлительностью, характеръ еще не развернувшійся во всей своей силѣ. Съ жалкою нерѣшительностью онъ не знаетъ, гдѣ стать, что дѣлать. Его пугаетъ присутствіе Борджеса, и онъ съ величайшей охотой бѣжалъ бы куда-нибудь, если бы только могъ рѣшиться на это. Но интенсивность его ощущеній при Самомъ обыкновенномъ житейскомъ столкновеніи происходитъ вслѣдствіе чрезмѣрной нервной силы; и его ноздри, ротъ и глаза свидѣтельствуютъ о неистовой и дерзкой настойчивости, умѣряемой сострадательностью, о которой говоритъ абрисъ его бровей и уже появившіяся складки на лбу. Онъ до такой степени необыченъ, что кажется почти неземнымъ; и для прозаическихъ людей эта его необычайность представляется чѣмъ-то опаснымъ и. вреднымъ, тогда какъ поэтическія натуры видятъ въ ней что-то ангельское. Костюмъ его анархическій. На немъ разстегнутая старая курточка изъ синей саржи поверхъ шерстяной рубашки, какія носятъ при игрѣ въ лаунъ-теннисъ, съ шелковымъ платкомъ вмѣсто галстука, брюки того же цвѣта и матеріи какъ и курточка, и коричневыя парусиновыя ботинки. Въ этомъ костюмѣ онъ очевидно и на травѣ лежалъ и лужи грязи переходилъ, и вообще не видно, чтобы когда-нибудь касался его теткой. Замѣтивъ при входѣ незнакомаго человѣка, онъ останавливается и затѣмъ пробирается вдоль стѣны на другой конецъ комнаты.
Морель входитъ. Во всякомъ случаѣ съ четверть-то часа вы можете посидѣть у насъ. Это мой тесть, господинъ Борджесъ -- господинъ Марчбанксъ.
Марчбанксъ, нервно, опираясь на книжный шкапъ. Радъ познакомиться, милостивый государь.
Борджесъ съ большою сердечностью подходитъ къ нему, между тѣмъ какъ Морель становится у камина рядомъ съ Кандидой. Радъ познакомиться съ вами, господинъ Марчбанксъ, ей-Богу. Принуждаетъ его пожать ему руку. Какъ вамъ нравится сегодняшняя погода? Надѣюсь, вы не позволили Джемсу начинить вашу голову разными глупыми бреднями?
Марчбанксъ. Глупыми бреднями? Ахъ, это вы о соціализмѣ! Нѣтъ.
Борджесъ. Ну, отлично. Снова смотритъ на часы. А мнѣ пора. Ничего не подѣлаешь. Вамъ не но дорогѣ, господинъ Марчбанксъ?
Марчбанксъ. А вамъ куда?
Борджесъ. На станцію Викторія-Паркъ. Городской поѣздъ отходитъ въ двѣнадцать двадцать пять.
Морель. Вздоръ! Евгеній останется завтракать съ нами. Пожалуйста.
Марчбанксъ, застѣнчиво отказываясь. Нѣтъ... я... я...
Борджесъ. Ну, ну, ужъ ладно. Я васъ не неволю. Готовъ объ закладъ побиться, что вамъ хочется позавтракать съ Канди. Надѣюсь, какъ-нибудь вечеркомъ вы заглянете и ко мнѣ. Тогда ли пообѣдаемъ вмѣстѣ въ моемъ клубѣ -- Фримановскій клубъ предпринимателей. Это на Нортнъ Фольгитъ. Придете? Пообѣщайте.
Марчбанксъ. Очень вамъ благодаренъ, господинъ Борджесъ. Но гдѣ это Нортнъ Фольгитъ -- это кажется Въ графствѣ Соррей? Борджесъ, въ конецъ распотѣшенный, начинаетъ хохотать,
Кандида, спѣша на выручку. Папа, ты опоздаешь на поѣздъ, если не поспѣшишь сію же минуту. Возвращайся послѣ обѣда, тогда ужъ разскажешь господину Марчбанксу, какъ разыскать твой клубъ.
Борджесъ, заливаясь смѣхомъ. Въ Сорреѣ! А? Ха-ха-ха! не дурно! Ей-Богу Въ первый разъ встрѣчаю человѣка, который не знаетъ, гдѣ это Нортнъ-Фольгитъ. Вдругъ сконфузившись по поводу своей шумной веселости. До свиданья, господинъ Марчбанксъ. Я знаю, что вы слишкомъ хорошо воспитаны, чтобы принять мою шутку въ дурную сторону. Снова протягиваетъ руку.
Марчбанксъ нервнымъ движеніемъ пожимаетъ ее1 О, конечно, нѣтъ!
Борджесъ. До свиданья, Канди. Я загляну сюда позднѣе. До свиданья пока, Джемсъ.
Морель. А вы непремѣнно должны уйти? Собирается провожать его.
Борджесъ. Не безпокойтесь пожалуйста. Уходитъ въ самомъ жизнерадостномъ настроеніи.
Морель. О, я только провожу васъ немного! Слѣдуетъ за нимъ. Евгеній внимательно смотритъ имъ вслѣдъ, затаивъ дыханіе, пока Борджеса, не скрывается изъ виду.
Кандида смѣется. Ну, Евгеній? Онъ поворачивается, вздрогнувъ, и быстро направляется къ ней, но останавливается нерѣшительно, встрѣтивъ ея смѣющійся взглядъ. Что вы думаете о моемъ отцѣ?
Марчбанксъ, Я... я его еще совсѣмъ почти не знаю. Онъ мнѣ показался очень милымъ старикомъ.
Кандида съ ласковою ироніей. И вы пойдете во Фримановскій клубъ предпринимателей обѣдать съ нимъ?
Марчбанксъ, принявши вопросъ всерьезъ, растерянно. Да, если вы желаете этого.
Кандида, тронутая. Знаете ли, Евгеній, несмотря на всю вашу странность, вы очень милый малый, Я бы не обидѣлась, если бы вы посмѣялись надъ нимъ. Но мнѣ гораздо больше нравится, что вы такъ мило относитесь къ нему.
Марчбанксъ. Мнѣ надо было смѣяться? Я замѣтилъ, что онъ сказалъ что-то комичное; но я всегда такъ плохо себя чувствую съ незнакомыми и не понимаю шутокъ. Мнѣ очень жаль, что это такъ. Садится на софу, опершись локтями на колѣни и сжавъ виски между кулаками съ выраженіемъ безнадежнаго страданія.
Кандида, добродушно тормоша его, Полноте! Большой ребенокъ вы! Право, сегодня утромъ вы хуже обыкновеннаго. Отчего вы были въ такомъ меланхолическомъ настроеніи, когда мы ѣхали на извозчикѣ?
Марчбанксъ, Ахъ, это пустяки! Я не зналъ, сколько ему заплатить. Я знаю, что это страшно глупо; но вы и представить себѣ не можете, какъ пугаютъ меня такія вещи -- какъ все существо мое содрогается отъ необходимости имѣть дѣло съ посторонними людьми. Быстро и успокоившись. Но все кончилось благополучно. Онъ весь просіялъ и снялъ шапку, когда Морель далъ ему два шиллинга. А я собирался предложить ему десять. Кандида сердечно смѣется. Морель возвращается съ нѣсколькими письмами и газетами, которыя пришли съ полуденною почтою.
Кандида. Джемсъ, милый, ты представь себѣ только: онъ собирался дать извозчику десять шиллинговъ -- десять шиллинговъ за три минуты ѣзды! О, Господи!
Морель за столомъ, взглядывая черезъ письмо. Не смущайтесь, Марчбанксъ. Пусть хохочетъ. Инстинктъ, побуждающій переплатить, благородный инстинктъ. Онъ лучше, чѣмъ инстинктъ, побуждающій не доплатить, и не такъ часто встрѣчается, какъ послѣдній.
Марчбанксъ, снова впадая въ уныніе. Нѣтъ. Это трусость и невѣжество. Госпожа Морель совершенно права.
Кандида. Конечно, права. Беретъ свою сумку. А теперь я должга оставить васъ съ Джемсомъ. Надѣюсь, что вы въ достаточной мѣрѣ поэтъ, чтобы представить себѣ, въ какомъ состояніи можетъ застать свой домъ хозяйка послѣ трехнедѣльнаго отсутствія. Передайте мнѣ пожалуйста ремни съ одѣяломъ. Евгеній передастъ, она беретъ узелъ въ лѣвую руку, такъ какъ правая занята сумкой. Теперь перекиньте мнѣ черезъ руку мою мантильку. Онъ исполняетъ. А теперь шляпку. Онъ вкладываетъ шляпку въ ту руку, въ которой у нея сумка. Теперь откройте дверь. Онъ бросается открывать дверь. Спасибо. Уходитъ. Марчбанксъ закрываетъ дверь.
Морель, все еще занятый за столомъ. Ну, вы остаетесь завтракать, Марчбанксъ, не правда ли?
Марчбанксъ, испугавшись. Мнѣ бы не слѣдовало... Быстро взглядываетъ на Мореля, но, встрѣтивъ въ отвѣтъ его открытый взглядъ, быстро опускаетъ глаза и прибавляетъ съ очевидною неискренностью. Я хочу сказать, что не могу, я занятъ.
Морель. Вы хотите сказать, что не желаете.
Марчбанксъ серьезно. Нѣтъ. Увѣряю васъ, мнѣ бы очень хотѣлось. Премного вамъ благодаренъ. Но... но...
Морель, покончивъ съ письмами, подходитъ къ нему, спокойно. Но-но-но-по... Пустяки! Если вамъ хочется остаться, такъ оставайтесь. Не убѣдите же вы меня въ самомъ дѣлѣ, что у васъ какія-то дѣла. Если вамъ кажется, что вы кого-то здѣсь стѣсняете или мѣшаете кому-нибудь, такъ пойдите въ паркъ и прогуляйтесь тамъ. Можете сочинить какое-нибудь стихотвореніе. Но къ половинѣ перваго возвращайтесь. Завтракъ вамъ покажется еще вкуснѣе.
Марчбанксъ. Спасибо. Я бы очень желалъ такъ и сдѣлать. Но серьезно, мнѣ нельзя. Правду сказать, мнѣ не позволила госпожа Морель. Она сказала, что не думаетъ, чтобы вы пригласили меня къ завтраку, но что если бы вы и пригласили, то чтобы я помнилъ, что въ дѣйствительности вы не желали бы, чтобы я остался. Жалобно. Она сказала, что я пойму это; но я не понимаю. Пожалуйста не говорите ей, что я разсказалъ вамъ это.
Морель весело. И это все? Но развѣ мое предложеніе, чтобы вы совершили прогулку въ паркѣ, не устраняетъ всѣхъ затрудненій?
Марчбанксъ. Какимъ образомъ?
Морель, разражаясь добродушнымъ смѣхомъ. Какимъ образомъ? Ахъ вы плутъ! Но его шумное веселье звучитъ какъ-то неестественно и для него самого, такъ же какъ и для Евгенія. Онъ останавливается и начинаетъ съ мягкою серьезностью. Нѣтъ. Я не хочу представлять это въ такомъ видѣ. Дорогой мой: въ счастливомъ супружествѣ въ родѣ нашего брака есть что-то священное въ возвращеніи жены домой. Марчбанксъ быстро взглядываетъ на него, наполовину угадывая его мысль. Старый другъ или благородная сочувствующая душа не мѣшаетъ своимъ присутствіемъ въ такихъ случаяхъ. Но случайный гость является помѣхой. На лицѣ Евгенія, когда онъ уясняетъ себѣ смыслъ этихъ словъ, съ внезапною живостью появляется испуганное выраженіе затравленнаго звѣрка. Слишкомъ занятый своею мыслью, Морель не замѣчаетъ этого и продолжаетъ. Кандида думала, что я буду противъ вашего присутствія; но она ошиблась. Я очень люблю васъ, мой другъ, и я желалъ бы, чтобы вы сами увидѣли, какое это счастье быть женатому, какъ я.
Марчбанксъ. Счастье!.. Вашъ бракъ! Вы такъ думаете? Вы вѣрите этому?
Морель жизнерадостно. Я знаю это, мой милый. Ларошфуко сказалъ, что бываютъ приличные браки, но браковъ счастливыхъ не бываетъ. Вы и представить себѣ не можете, какая радость охватываетъ человѣка, когда онъ убѣдится, какой ужасный лгунъ и испорченный циникъ былъ этотъ господинъ. Ха-ха! Ну, а теперь уходите-ка въ паркъ и сочиняйте свои стихи.. Только помните: ровно въ половинѣ перваго. Мы никогда не ждемъ.
Марчбанксъ дико. Нѣтъ, погодите! Я хочу это выяснить.
Морель пораженный. А? Что такое выяснить?
Марчбанксъ. Я долженъ переговорить съ вами. Есть что-то, что мы должны вырѣшить.
Морель, нетерпѣливо взглядывая на часы. Сейчасъ.
Марчбанксъ страстно. Сейчасъ. Прежде, чѣмъ вы выйдете изъ этой комнаты. Отступаетъ на нѣсколько шаговъ и становится, какъ бы преграждая Морелю путь къ дверямъ.
Морель, не двигаясь и серьезно, понимая уже, что рѣчь идетъ о чемъ-то важномъ. Позвольте. Я вѣдь не собираюсь уходить отсюда, мой милый. Я думалъ, что уйдете вы. Евгеній, растерявшись, поворачивается къ нему спиною, корчась отъ обиды и жгучей боли. Морель подходитъ къ нему и кладетъ ему руку на плечо крѣпко и ласково, не обращая вниманія на его старанія сбросить ее. Успокойтесь. Садитесь и разскажите мнѣ, въ чемъ дѣло, И помните: мы -- друзья и можемъ быть увѣрены, что что бы ни имѣли мы сказать другъ другу, каждый изъ насъ отнесется къ этому терпѣливо и дружелюбно.
Марчбанксъ, круто поворачиваясь. О, я не забываюсь! Я только... Закрываетъ въ отчаяніи лицо руками... Полонъ ужаса. Затѣмъ, опуская руки и надменно поднимая лицо, онъ подходитъ съ угрожающимъ видомъ къ Морелю. Вы ужъ видите, умѣстны ли тутъ терпѣніе и дружелюбіе. Морель, непоколебимый какъ скала, снисходительно смотритъ на него. Не смотрите на меня съ такимъ самодовольнымъ видомъ. Вы считаете себя сильнѣе меня. Но вы будете потрясены, если только у васъ въ груди есть сердце.
Морель съ довѣріемъ человѣка, полагающагося на свою силу. Ну, потрясите же меня, мой милый. Выкладывайте наконецъ, въ чемъ дѣло.
Марчбанксъ. Во-первыхъ...
Морель. Во-первыхъ?
Марчбанксъ. Я люблю вашу жену.
Морель отступаетъ и, поглядѣвъ на него съ минуту въ крайнемъ изумленіи, разражается неодолимымъ хохотомъ. Евгеній пораженъ по не смущается; затѣмъ его охватываютъ негодованіе и презрѣніе.
Морель садится, чтобы сдержать свой смѣхъ. Вѣдь это же само собою разумѣется, мой милый мальчикъ! Ее всѣ любятъ. Тутъ ничего не подѣлаешь. И мнѣ это нравится. Но... Добродушно взглянувъ на него. Послушайте, Евгеній, неужели вы думаете, что о вашей любви нужно говорить? Вы моложе двадцати, а ей уже за тридцать. Не напоминаетъ ли это любовь теленка?
Марчбанксъ запальчиво. Вы осмѣливаетесь такъ выражаться о ней! Вы полагаете, что она можетъ внушить такую любовь! Это оскорбленіе для нея!
Морель, быстро подымаясь, измѣнившимся тономъ. Для нея! Евгеній, берегитесь! Я былъ терпѣливъ. Я надѣюсь сохранить терпѣніе. Но есть нѣкоторыя вещи, которыхъ я не хочу допускать. Не заставляйте меня проявлять снисходительность, съ которою я отнесся бы къ ребенку. Будьте мужчиной.
Марчбанксъ съ жестомъ, какъ будто размахивая чѣмъ-то за своею спиною. Ахъ, оставимте въ покоѣ весь этотъ вздоръ! Меня ужасъ беретъ, когда я только подумаю о тѣхъ количествахъ, въ какихъ ей приходилось выносить его за всѣ эти тяжелые годы, когда вы со слѣпымъ эгоизмомъ приносили ее въ жертву, заставляя ее служить вашему самодовольству -- вы... Обряжаясь къ нему....у котораго ни одной мысли, ни одного чувства нѣтъ общаго съ нею.
Мораль философски. Она, кажется, переноситъ это недурно. Смотритъ ему прямо въ лицо. Евгеній, милый, повѣрьте, вы становитесь прямо въ дурацкое положеніе -- вѣдь это же величайшее безуміе! Говорю вамъ сущую правду.
Марчбанксъ. О, вы думаете, я этого не понимаю? Но неужели вы полагаете, что тѣ вещи, изъ-за которыхъ люди способны на безуміе, менѣе реальны и истинны, чѣмъ тѣ, изъ-за которыхъ они не теряютъ здраваго смысла? Тутъ впервые туманится сомнѣніемъ взоръ Мореля. Инстинктивно онъ отворачиваетъ лицо и пораженный начинаетъ вслушиваться и вдумываться. Онѣ болѣе истинны; онѣ единственныя, которыя истинны. Вы очень спокойны и разсудительны и очень сдержанно относитесь ко мнѣ, потому что видите, что меня охватило безуміе изъ-за чувства къ вашей женѣ; безъ сомнѣнія совершенно такъ же, какъ этотъ старикъ, который только что ушелъ отсюда и который высказывалъ тутъ такія благоразумныя сужденія насчетъ вашего соціализма, потому что онъ видитъ, что вы совершаете безумные поступки ради этой идеи. Смущеніе Мореля, видимо, возрастаетъ, Евгеній пользуется своимъ преимуществомъ, безпощадно ставя вопросы. Развѣ это доказываетъ, что вы неправы? И развѣ ваша самодовольная снисходительность по отношенію ко мнѣ доказываетъ, что я неправъ?
Мотель, поворачиваясь къ Евгенію, который выдерживаетъ его взглядъ. Марчбанксъ, какой-то демонъ вложилъ въ ваши уста эти слова. Легко, страшно легко поколебать вѣру человѣка въ самого себя. Но воспользоваться этимъ для того, чтобы сломить его мужество,-- это дьявольское дѣло Остерегитесь дѣлать то, что вы дѣлаете. Берегитесь.
Марчбанксъ безжалостно. Знаю. Я дѣлаю это сознательно. Я говорилъ вамъ, вы будете потрясены.
На мгновеніе ихъ взгляды угрожающе скрещиваются. Затѣмъ Морель снова обрѣтаетъ свое достоинство.
Морель съ благородною нѣжностью. Евгеній, послушайте. Настанетъ время, я надѣюсь и вѣрю, и вы будете такимъ же счастливымъ человѣкомъ, какъ и я. Евгеній нетерпѣливо качаетъ головой, съ раздраженіемъ отрицая цѣнность его счастья. Морель глубоко оскорбленъ, однакоже съ большимъ самообладаніемъ, сдержанно и увѣренно продолжаетъ съ художественнымъ мастерствомъ изложеніе мысли. Вы женитесь, и тогда всю силу и энергію свою вы посвятите тому, чтобы каждый уголокъ на землѣ сдѣлать такимъ же счастливымъ, какъ и вашъ домъ. Вы будете однимъ изъ создателей царства Божія на землѣ и -- кто знаетъ?-- можетъ быть будете піонеромъ и мастеромъ тамъ, гдѣ я былъ только смиреннымъ поденщикомъ; потому что не думайте, дорогой мой, что я не вижу въ васъ, несмотря на вашу молодость, обѣщанія и задатковъ болѣе могучей силы, чѣмъ та, которою обладаю я. Я прекрасно знаю, что святой духъ человѣка -- божество внутри него -- наиболѣе подобно Богу именно въ поэтѣ. И одна мысль объ этомъ должна бы наполнить трепетомъ вашу душу, -- мысль о томъ, что можетъ быть на васъ возложено великое бремя и великій даръ -- быть поэтомъ.
Марчбанксъ съ немилосерднымъ равнодушіемъ къ эффектамъ ораторскаго искусства Мореля, противопоставляя ему дѣтскую безыскусственность рѣзкаго утвержденія. Меня этотъ даръ не наполняетъ трепетомъ. Меня заставляетъ трепетать отсутствіе его въ другихъ.
Морель, удвоивая силу своей рѣчи, побуждаемый искренностью своего чувства и упорнымъ ожесточеніемъ Евгенія. Тогда помогите зажечь его въ нихъ, во мнѣ, а не гасите его. Въ грядущемъ -- когда вы будете такъ же счастливы, какъ я -- я буду вамъ вѣрнымъ братомъ по вѣрѣ. Я буду поддерживать въ васъ вѣру, что Богъ далъ намъ землю, которой только наша глупость мѣшаетъ стать раемъ. Я буду помогать вамъ вѣрить, что взмахъ вашей трудящейся руки сѣетъ счастье для великой жатвы, которую пожнутъ когда-нибудь всѣ и даже самые униженные и порабощенные. И наконецъ -- повѣрьте, это немаловажное дѣло -- я помогу вамъ вѣрить, что ваша жена любитъ васъ и счастлива въ своемъ домѣ. Намъ нужна такая поддержка, Марчбанксъ; мы всегда нуждаемся въ ней; очень нуждаемся. Много есть вещей которыя возбуждаютъ въ насъ сомнѣнія, разъ мы позволили имъ хоть однажды смутить нашу душу. И даже у себя дома мы точно въ лагерѣ, окруженные враждебной арміей сомнѣній. Неужели вы хотите сыграть роль предателя и провести ихъ ко мнѣ?
Марчбанксъ оглядываетъ его. И у васъ постоянно въ запасѣ и для нея такія рѣчи? Женщина съ великою душою рвется къ дѣйствительной жизни, правдѣ, свободѣ; а ее пичкаютъ метафорами, рѣчами, реторикой! Вы что же думаете, что женская душа можетъ жить вашимъ проповѣдническимъ талантомъ?
Мориль уязвленный. Марчбанксъ, вы стараетесь, чтобы мнѣ стало трудно сохранять свое самообладаніе. Мой талантъ подобенъ вашему, насколько онъ вообще обладаетъ реальною цѣнностью. Это даръ находить слова для выраженія божественной истины.
Марчбанксъ запальчиво. Это даръ -- болтовни, ни больше ни меньше. Что общаго имѣетъ ваше умѣніе красиво говорить съ истиною? Не больше, чѣмъ инструментъ съ игрою. Я никогда не былъ у васъ въ церкви; но мнѣ случалось бывать на вашихъ политическихъ митингахъ; я видѣлъ, какъ вы дѣлаете то, что называется зажечь толпу воодушевленіемъ: вы возбуждали слушателей до того, что они вели себя какъ пьяные. А жены ихъ глядѣли на нихъ и видѣли, какіе они глупые. Ахъ, это старая исторія, и вы найдете ее въ библіи! Я себѣ представляю, что царь Давидъ въ порывахъ вдохновенія былъ очень похожъ на васъ. Нанося ему ударъ словами. "Но жена его презрѣла его въ сердцѣ своемъ".
Морель гнѣвно. Оставьте мой домъ. Слышите? Приближается къ нему съ угрожающимъ видомъ.
Марчбанксъ, пригибаясь къ кушеткѣ. Оставьте меня! Не трогайте меня! Морель съ силою схватываетъ его за бортъ его куртки. Евгеній припадаетъ къ кушеткѣ и сердито кричитъ. Остановитесь, Морель. Если вы ударите меня, я покончу съ собою, Я этого не вынесу! Почти истерически. Пустите меня! Прочь вашу руку!
Морель медленно, съ выразительнымъ презрѣніемъ. Плакса, трусливый мальчишка! Отпускаетъ его. Уходите, а то съ вами отъ страху еще родимчикъ случится.
Марчбанксъ на софѣ, съ трудомъ переводя дыханье, но чувствуя облегченіе, когда Морель убралъ свою руку. Я васъ не боюсь. Это в-д боитесь меня.
Морель, стоя надъ нимъ, спокойно., Похоже ни то, не правда ли?
Марчбанксъ съ запальчивой дерзостью. Да, похоже. Морель презрительно отворачивается. Евгеній становится на ноги и слѣдуетъ за нимъ. Вы думаете, что если я содрогаюсь при мысли, что могу подвергнуться физическому насилію", потому что... со слезами въ голосѣ...я могу только плакать отъ бѣшенства, когда я встрѣчаюсь съ насиліемъ, потому что я не въ силахъ поднять тяжелаго сундука съ извозчика -- вы думаете, что если я не умѣю драться за вашу жену какъ солдатъ, -- такъ, по-вашему, я уже и боюсь васъ? Ошибаетесь. Если во мнѣ нѣтъ физической храбрости, того, что вы называете британскимъ мужествомъ, то нѣтъ во мнѣ и британской трусости: я не боюсь идей священника. Противъ вашихъ идей я могу бороться. Я освобожу и ее отъ того рабства, въ какое она попала къ вашимъ идеямъ, я выдвину противъ нихъ свои собственныя идеи. Вы выгоняете меня изъ своего дома, потому что не осмѣливаетесь предоставить ей выборъ между моими и вашими идеями. Вы боитесь дать мнѣ повидаться еще разъ съ нею. Морель, разсердившись, дѣлаетъ внезапное движеніе къ нему. Охваченный непроизвольнымъ страхомъ, Евгеній бѣжитъ къ дверямъ. Оставьте меня. Я ухожу.
Морель съ холоднымъ презрѣніемъ. Подождите минутку. Не бойтесь, я васъ не трону. Когда зайдетъ сюда моя жена, она спроситъ, почему вы ушли. И когда она услышитъ, что вы ужъ никогда больше не переступите порога нашего дома, то пожелаетъ узнать -- почему. И [вотъ, мнѣ бы не хотѣлось огорчить ее разсказомъ о вашемъ недостойномъ поведеніи.
Марчбанксъ, возвращаясь, съ новымъ пыломъ. Нѣтъ, разскажите, вы должны разсказать. Если вы ладите невѣрное объясненіе, то вы лгунъ и трусъ. Передайте ей мои рѣчи, и разскажите о вашей силѣ и о вашемъ мужествѣ и о томъ, какъ вы трясли меня тутъ, какъ бульдогъ какую-нибудь несчастную крысу; и какъ я весь сжимался, дрожа отъ страха, и какъ вы назвали меня плаксой и трусливымъ мальчишкой и выгнали меня изъ дому. А если не разскажете, то это сдѣлаю я: я напишу ей.
Морель пораженный. Почему вы желаете, чтобы она знала объ этомъ?
Марчбанксъ въ лирическомъ восторгѣ. Потому что она пойметъ меня и узнаетъ, что я понимаю ее. Если вы утаите отъ нея хоть одно слово, если вамъ страшно положить къ ея ногамъ всю истину, какъ это готовъ сдѣлать я -- то вы до конца дней своихъ будете помнить, что въ дѣйствительности она принадлежитъ мнѣ, а не вамъ. Прощайте. Собирается уйти.
Морель, ужасно встревожившись. Постойте. Я ей не скажу.
Марчбанксъ, поворачиваясь у дверей. Правду ли или ложь, но разсказать ей вы будете должны, разъ я уйду.
Морель уступчиво. Марчбанксъ, иногда можно оправдать...
Марчбанксъ, прерывая. Я знаю -- ложь. Это будетъ безполезно. Прощайте, господинъ священникъ.
Поворачивается въ послѣдній разъ къ двери, которая въ это время открывается. Входитъ Кандида въ домашнемъ платьѣ.
Кандида. Вы уже уходите, Евгеній. Оглядываетъ его внимательнѣе. Какъ разъ похоже на васъ выходить на улицу въ такомъ видѣ! Поэтъ, разумѣется! Ты посмотри на него только, Джемсъ! Берегъ его за куртку и тащитъ къ Морелю, указывая. Посмотри на его воротникъ! А галстукъ-то! И волосы! Господи! Точно васъ кто-то душилъ и трепалъ тутъ, оба переглядываются, слѣдя, не выдастъ ли другой происшедшаго. Ну, смирно! Погодите. Застегиваетъ его воротникъ, завязываетъ гал: стукъ узломъ и приглаживаетъ его волосы. Ну вотъ! Теперь вы выглядите такъ мило, что я даже думаю, что лучше вамъ остаться завтракать съ нами, хотя я раньше и сказала вамъ, чтобы вы не оставались. Завтракъ будетъ готовъ черезъ полчаса. Еще разъ поправляетъ галстукъ. Онъ цѣлуетъ ея руку. Не глупите.
Марчбанксъ. Я, конечно, хочу... если только вашъ господинъ супругъ не будетъ имѣть ничего противъ.
Кандида. Остаться ему, Джемсъ, если только онъ пообѣщаетъ быть паинькой и поможетъ мнѣ накрыть на столъ? Марчбанксъ поворачиваетъ голову и съ вызовомъ ждетъ его отвѣта, твердо глядя на него черезъ плечо.
Морель коротко. О, да, конечно. Такъ лучше. Идетъ къ столу и дѣлаетъ видъ, что углубляется въ свои бумаги.
Марчбанксъ, предлагая руку Кандидѣ. Идемте накрывать столъ. Она беретъ его полъ руку. Они идутъ вмѣстѣ къ дверямъ. Проходя онъ добавляетъ. Я -- счастливѣйшій изъ людей.
Морель Я былъ такимъ счастливцемъ часъ тому назадъ.
Тотъ же самый день и та же самая комната. Нѣсколько часовъ послѣ полудня. Стулъ для посѣтителей снова придвинуть къ столу, что кажется еще болѣе неумѣстнымъ, чѣмъ раньше. Марчбанксъ одинъ и не знаетъ, чѣмъ занять свое время. Пробуетъ писать на пишущей машинѣ. Заслышавъ кого-то у дверей, съ виноватымъ видомъ отходитъ къ окну и дѣлаетъ видъ, что поглощенъ созерцаніемъ открывающагося изъ окна вида. Входить миссъ Гарнетъ съ записною книжкой, въ которой у нея стенографически записаны продиктованныя Морелемъ письма. Сѣвъ за машину, она приготовляется начать ихъ переписывать, слишкомъ занятая, чтобы обратить вниманіе на Евгенія. По несчастью первая же буква, которую она нажимаетъ, отказывается дѣйствовать.
Прозерпина. Тьфу ты, Господи! Это вы тутъ возились съ моею машиной, господинъ Марчбанксъ. Нечего вамъ прикидываться такою невинностью. Это вамъ не поможетъ.
Марчбанксъ робко. Извините пожалуйста, миссъ Гарнетъ. Я только попробовалъ, какъ писать на ней.
Прозерпина. Ну, вотъ! А теперь клавишъ и не дѣйствуетъ.
Марчбанксъ серьезно. Увѣряю васъ, я даже не касался ея. Серьезно, нѣтъ. Я только повернулъ маленькое колесо. Нерѣшительно указываетъ на колесо.
Прозерпина. О, ну теперь я понимаю? Поправляетъ машину, все время оживленно болтая. Вы вѣроятно думали, что это въ родѣ шарманки. Ничего не нужно дѣлать, а только вертѣть рукоятку -- само собою напишется для васъ великолѣпное любовное посланіе, не такъ ли?
Марчбанксъ серьезно. Я понимаю, что возможна машина для писанія любовныхъ писемъ. Они вѣдь всѣ на одинъ ладъ. Не такъ ли?
Прозерпина съ нѣкоторымъ негодованіемъ, ибо кодексомъ приличій по ея мнѣнію такого рода разговоры допускаются только въ видѣ шутки. Откуда мнѣ знать? Почему вы меня спрашиваете объ этомъ...
Марчбанксъ. Прошу прошенія. Я думалъ, что умные люди -- люди, умѣющіе справляться съ дѣлами, писать письма и т. п.,-- имѣютъ всегда опытъ и въ любовныхъ дѣлахъ.
Прозерпина встаетъ, оскорбленная. Господинъ Марчбанксъ! Строго глядитъ на него и съ большимъ достоинствомъ направляется къ книжному шкапу.
Марчбанксъ съ смиреннымъ видомъ приближается къ ней. Надѣюсь, я не оскорбилъ васъ. Можетъ быть, мнѣ не слѣдовало намекать на ваши любовныя дѣла.
Прозерпина, снимая съ полки книжку въ синей обложкѣ и рѣзко поворачиваясь къ нему. У меня нѣтъ никакихъ любовныхъ дѣлъ. Какъ вы смѣете говорить такія вещи?
Марчбанксъ просто. Серьезно! О, въ такомъ случаѣ вы такъ же застѣнчивы, какъ и я! Вы боитесь, не правда ли?
Прозерпина. Совсѣмъ я ничего не боюсь. Что вы хотите сказать?
Марчбанксъ таинственно. Навѣрно, вы стѣсняетесь. Въ этомъ и заключается причина, почему на свѣтѣ такъ мало любовныхъ дѣлъ. Мы всѣ полны такой страстной жажды любви, это первая потребность нашей природы, первая молитва нашихъ сердецъ; но мы не осмѣливаемся обнаруживать нашего страстнаго желанія, мы слишкомъ робки, слишкомъ застѣнчивы. Очень серьезно. О, миссъ Гарнетъ, чего бы вы не дали за то, чтобы быть безъ страха, безъ стыда.
Прозерпина шокированная. Ну, знаете ли!
Марчбанксъ съ живымъ нетерпѣніемъ. Ахъ, не говорите вы мнѣ этихъ глупыхъ вещей! Меня онѣ все равно не обманутъ. Да и къ чему? Почему вы боитесь быть со мною тѣмъ, что вы дѣйствительно есть? Вѣдь я совершенно такой же, какъ и вы.
Прозерпина. Такой же, какъ я! Скажите на милость! Кому только вы польстить хотите: мнѣ ли или самому себѣ? Скажите, а то мнѣ это не вполнѣ ясно. Поворачивается, собираясь вернуться къ пишущей машинѣ.
Марчбанксъ, останавливая ее, таинственно. Тише! Слушайте! Я хожу по свѣту въ поискахъ любви; и я нахожу ея несмѣтныя залежи, цѣлые запасы въ груди другихъ людей. Но когда я пытаюсь попросить ея, то эта ужасная робость сковываетъ меня; и я стою, нѣмъ и безгласенъ, хуже того, я говорю безразличныя вещи -- глупыя и лживыя. И я вижу, что нѣжность и любовь, которыхъ я такъ страстно ищу, раздается собакамъ и кошкамъ и маленькимъ птичкамъ, потому что они безо всякаго стѣсненія требуютъ любви. Почти шопотомъ. Любви нужно требовать: она, какъ привидѣніе, не можетъ заговорить раньше, чѣмъ ея не спросятъ. Обыкновеннымъ тономъ, но съ глубокою грустью. Всякая любовь просится наружу, страстно хочетъ вылиться въ словѣ; но не осмѣливается, потому что она робка! Робка! робка! Въ этомъ трагедія міра. Съ глубокимъ вздохомъ садится на посѣтительскій стулъ и закрываетъ лицо руками,
Прозерпина изумленная, но сохраняя благоразуміе, которымъ она вообще гордится въ своихъ отношеніяхъ съ молодыми людьми. Порочные люди преодолѣваютъ эту робость при случаѣ, не правда ли?
Марчбанксъ, вскакивая, нервно. Порочные люди,-- это тѣ, въ которыхъ нѣтъ любви: поэтому у нихъ нѣтъ и стыда. Они умѣютъ требовать любви, потому что она имъ не нужна; и они умѣютъ предлагать ее, потому что у нихъ ея нѣтъ. Безсильно опускается на стулъ и прибавляетъ печально. Но мы, въ которыхъ есть любовь, мы, которые страстно желаемъ слить ее съ любовью другого человѣка, мы не можемъ произнести ни слова. Робко. Вы согласны?
Прозерпина. Господинъ Марчбанксъ, если вы не перестанете говорить такія вещи, то я уйду отсюда. Серьезно. Это неприлично. Занимаетъ свое мѣсто за машиной, раскрываетъ синюю книгу и собирается начать переписывать цитату изъ нея.
Марчбанксъ безнадежно. Неприлично все, что дѣйствительно заслуживаетъ быть сказаннымъ. Встаетъ и разсѣянно ходитъ по комнатѣ. Не могу я васъ понять, миссъ Гарнетъ. О чемъ же мнѣ говорить?
Прозерпина съ пренебреженіемъ. Милль!!! Нечего сказать, какъ разъ подходящій человѣкъ, чтобы разбить мое сердце! Скорѣе бы уже я выбрала васъ, чѣмъ господина Милля.