Аннотация: Briefe über Don Carlos.
Перевод Федоре Батюшкова (1902)
Собраніе сочиненій Шиллера въ переводѣ русскихъ писателей. Подъ ред. С. А. Венгерова. Томъ IV. С.-Пб., 1902
Переводъ Ѳ. Д. Батюшкова
Письма о "Донъ-Карлосѣ".
ПИСЬМО ПЕРВОЕ.
Вы мнѣ говорите, дорогой другъ, что васъ мало удовлетворяютъ высказанныя до сихъ поръ сужденія о "Донъ-Карлосѣ", и вы полагаете къ тому же, что большинство ихъ не соотвѣтствуетъ собственной точкѣ зрѣнія автора. Вамъ кажется даже возможнымъ спасти нѣкоторыя, довольно смѣлыя мѣста, хотя бы они были признаны критикою несостоятельными; съ другой стороны, на многія сомнѣнія, которыя возбудила настоящая пьеса, вы находите, при разсмотрѣніи ея въ цѣломъ, если и не полный отвѣтъ, то все же указанія, что авторъ ихъ предвидѣлъ, и принялъ въ разсчетъ. Въ большинствѣ высказанныхъ упрековъ вы склонны были удивляться не столько проницательности критиковъ, сколько тому самодовольству, съ которымъ они выдавали свои порицанія за важныя открытія, не смущаясь, казалось-бы, вполнѣ естественнымъ соображеніемъ, что тѣ погрѣшности, которыя сразу бросаются въ глаза наиболѣе близорукимъ, должны же были быть замѣчены и самимъ авторомъ, едвали менѣе другихъ освѣдомленныхъ изъ числа читателей его произведенія. Поэтому критики должны были обратить вниманіе не столько на факты, сами по себѣ, сколько на тѣ основанія, которыя ихъ обусловливаютъ. Быть можетъ, эти основанія недостаточно ясно обозначены, быть можетъ они вытекаютъ изъ одностороннихъ воззрѣній: задача критика въ томъ и должна была заключаться, чтобы выяснить эту недосказанность или односторонность, если онъ только хотѣлъ имѣть вѣсъ въ глазахъ того, чьимъ онъ выступалъ судьей или совѣтникомъ.
Однако, дорогой другъ, въ концѣ концовъ, какое дѣло автору -- обладаетъ ли его критикъ настоящимъ призваніемъ къ дѣлу или нѣтъ, и много-ли, мало-ли высказываетъ онъ проницательности? Пустьэто онъ самъ про себя рѣшаетъ. Плохое дѣло и для автора и для его произведенія, если дѣйствіе послѣдняго онъ поставилъ въ зависимость отъ способности критика угадывать и ободрять, если впечатлѣніе, которое должно произвести художественное произведеніе, обусловлено такими свойствами, которыя присущи лишь весьма немногимъ. Вообще говоря, художественное произведеніе оказывается въ самомъ ложномъ положеніи, когда оно предоставлено произвольному толкованію критика и когда оно нуждается въ поддержкѣ, для того, чтобы направить критика на надлежащую оцѣнку. Если вы хотѣли мнѣ указать, что моя пьеса именно и очутилась въ такомъ положеніи, то вы этимъ самымъ дали о ней весьма дурной отзывъ, и вы даете мнѣ поводъ еще разъ разсмотрѣть ее съ данной точки зрѣнія. Итакъ, вопросъ, на мой взглядъ, сводится къ тому, чтобы внимательно разсмотрѣть -- все ли необходимое для пониманія настоящаго произведенія заключается въ немъ самомъ и достаточно-ли оно ясно выражено, чтобы читателю легко было это распознать. Позвольте же мнѣ, дорогой другъ, съ вами нѣсколько побесѣдовать объ этомъ вопросѣ. Я уже до нѣкоторой степени отдалился отъ своей пьесы и стою какъ разъ на перепутьѣ между авторомъ-художникомъ и его судіей, вслѣдствіе чего я, быть можетъ, буду въ состояніи соединить въ себѣ близкое знакомство съ предметомъ, присущее автору, и независимость сужденія критика.
Весьма возможно -- и я считаю необходимымъ сдѣлать эту оговорку съ самаго начала -- что я, вообще, возбудилъ иныя ожиданія въ первыхъ дѣйствіяхъ своей драмы, чѣмъ то, что я далъ въ послѣднихъ. Новелла Сентъ-Реаля, быть можетъ, также, мои собственныя разсужденія по поводу нея въ первой части "Таліи" могли указать читателю на точку зрѣнія, которая нынѣ болѣе не соотвѣтствуетъ данной пьесѣ. Дѣло въ томъ, что за время, въ которое настоящее произведеніе писалось,-- а время это, въ силу разныхъ помѣхъ, оказалось довольно таки продолжительнымъ,-- во мнѣ самомъ многое измѣнилось. И моя драма должна была отразить на себѣ различныя колебанія, которымъ подверглись мой образъ мыслей и чувства. То, что меня сначала захватывало всецѣло въ задуманной драмѣ, современемъ стало слабѣе дѣйствовать, а подъ конецъ едва-ли не совсѣмъ перестало интересовать. Новыя мысли, которыя возникли во мнѣ за то время, вытѣснили прежнія; Донъ Карлосъ самъ утратилъ мое расположеніе, быть можетъ ни по какой иной причинѣ какъ той, что слишкомъ обогналъ его годами, а соотвѣтственно, въ силу обратныхъ причинъ, его мѣсто занялъ маркизъ Поза. Такимъ то образомъ и случилось, что я подошелъ съ совершенно иными чувствами, какъ бы съ инымъ сердцемъ, къ обработкѣ четвертаго и пятаго дѣйствій драмы. Но тогда первыя три дѣйствія уже были достояніемъ публики; нельзя уже было нарушить общаго плана всего произведенія -- и стало быть мнѣ приходилось или совсѣмъ его уничтожить (за что меня поблагодарила бы развѣ лишь меньшая часть моихъ читателей) или же постараться, какъ я могъ, приноровить вторую часть къ первой. Если это не во всемъ одинаково удалось, то утѣшаюсь мыслью, что врядъ-ли съумѣлъ-бы это удачнѣе выполнить и человѣкъ болѣе искусный, чѣмъ я. Главная ошибка заключалась въ томъ, что я слишкомъ долго носился съ настоящей пьесой; драматическое произведеніе можетъ и должно быть цвѣткомъ лишь одного лѣта. Затѣмъ и общій планъ былъ задуманъ слишкомъ широко для тѣхъ границъ и правилъ, которымъ подчинены драматическія произведенія. Такъ, напримѣръ, по замыслу слѣдовало показать, что маркизъ Поза пользовался самымъ неограниченнымъ довѣріемъ Филиппа, но, сообразуясь съ общей экономіей пьесы, я могъ посвятить выясненію этихъ въ высшей степени важныхъ отношеній лишь одну единственную сцену.
Быть можетъ высказанныя соображенія помогутъ мнѣ оправдаться передъ моими друзьями, но они не служатъ оправданіемъ передъ искусствомъ. Пусть по крайней мѣрѣ они положатъ конецъ той безконечной риторикѣ, которой дала поводъ именно эта сторона моего произведенія для критиковъ, грозой ополчившихся противъ меня.
ПИСЬМО ВТОРОЕ.
Почти всѣ находятъ, что характеръ маркиза Позы слишкомъ идеализированъ; но въ какой мѣрѣ это мнѣніе правильно, всего скорѣе выяснится, когда мы сведемъ своеобразные поступки этого человѣка къ ихъ основнымъ побужденіямъ. Мнѣ придется, какъ видите, имѣть дѣло съ двумя различными лагерями критиковъ. Тѣмъ, которые его просто на просто изъяли изъ разряда человѣческихъ существъ, предстоитъ доказать -- въ какой степени онъ все-же является вполнѣ человѣкомъ, насколько его мысли и его поступки вытекаютъ изъ чисто человѣческихъ побужденій и тѣсно связаны съ цѣпью внѣшнихъ обстоятельствъ; критикамъ, окрестившимъ его именемъ "божественнаго, человѣка", мнѣ достаточно указать на нѣкоторыя слабости въ немъ весьма человѣческаго свойства. Врядъ ли мысли, высказываемыя маркизомъ Позой, философія, которою онъ руководствуется, любовь, одушевляющая его,-- какъ бы все это ни выходило изъ рамокъ будничной жизни,-- врядъ ли онѣ достаточны, взятыя какъ простыя понятія или представленія, чтобы имѣть право выключить маркиза изъ разряда человѣческихъ существъ. Ибо что только не можетъ зародиться въ умѣ человѣка и, зародившись, обратиться въ страсть, если человѣкъ обладаетъ пылкимъ сердцемъ? Точно также слѣдуетъ замѣтить и о поступкахъ маркиза Позы, что, какъ бы они ни казались исключительными, они все же не могутъ считаться безпримѣрными въ исторіи; самопожертвованіе маркиза ради своего друга весьма мало, или даже совсѣмъ не выдается надъ геройской смертью какого нибудь Курція, Регула и другихъ. Итакъ, неправильное и невозможное въ характерѣ маркиза должно зависѣть или отъ несоотвѣтствія его мыслей съ тогдашней эпохой, или отъ того, что эти мысли представляются недостаточно яркими и жизненными, чтобы дѣйствительно побудить человѣка къ подобнымъ поступкамъ. Я не могу понять возраженій, которыя были сдѣланы противъ правдоподобія выведеннаго характера, иначе какъ въ томъ смыслѣ, что въ вѣкъ Филиппа II не могло быть человѣка, который разсуждалъ бы такъ, какъ это дѣлаетъ маркизъ Поза; далѣе,-- что высказываемыя имъ мысли не могутъ такъ легко переходить въ дѣйствіе, какъ это представлено въ пьесѣ; наконецъ, что такія идеальныя мечты не должны были быть воплощены съ такою послѣдовательностью и такъ настойчиво сопровождаться дѣйствіями.
Тѣ возраженія, которыя были высказаны противъ даннаго характера съ точки зрѣнія выбранной мною эпохи дѣйствія, скорѣе на мой взглядъ говорятъ за, а не противъ моего замысла. По примѣру всѣхъ великихъ людей, такой характеръ зарождается между тьмой и свѣтомъ и стоитъ одинокимъ, выдающимся явленіемъ. Онъ вырабатывается въ эпохи всеобщаго броженія умовъ, борьбы разума съ предразсудками, анархіи мнѣній; предразсвѣтная заря правды -- искони моментъ рожденія выдающихся людей. Тѣ идеи о свободѣ и благородствѣ человѣка, которыя заронены счастливой случайностью, а можетъ быть благопріятными условіями воспитанія, въ чистую, воспріимчивую душу, приводятъ ее въ изумленіе своей новизной и дѣйствуютъ на нее со всею силой необычайнаго и поражающаго явленія; сама сокровенность, при которой они вѣроятно были ей сообщены, должна была увеличить силу впечатлѣнія. Данныя идеи еще не пріобрѣли, вслѣдствіе долгаго пользованія ими, того отпечатка банальности, которая нынѣ такъ притупляетъ ихъ дѣйствіе; печать величія еще не стерлась на нихъ ни отъ школьныхъ разглагольствованій, ни отъ остроумничанія свѣтскихъ людей. Душа этого человѣка чувствуетъ себя въ открывшихся ей идеяхъ какъ бы въ новой и прекрасной области, которая озаряетъ ее своимъ ослѣпительнымъ свѣтомъ и восхищаетъ въ чудномъ сновидѣніи. Противоположная этимъ идеямъ нищета рабства и суевѣрій заставляетъ ее тѣмъ сильнѣе и сильнѣе привязываться къ этому чудному міру,-- вѣдь прекраснѣйшія сны о свободѣ грезятся именно въ темницѣ. Скажите сами, мой другъ, гдѣ лучше и естественнѣе могъ зародиться самый идеалъ человѣческой республики, идеалъ -- всеобщей терпимости и свободы совѣсти, какъ не вблизи Филиппа II и его инквизиціи?
Всѣ основныя убѣжденія и всѣ симпатіи маркиза Позы обращены къ республиканской добродѣтели, вокругъ которой рѣятъ. Даже его самопожертвованіе ради друга служитъ тому доказательствомъ, ибо именно способность къ самопожертвованію лежитъ въ основѣ всѣхъ республиканскихъ добродѣтелей. Эпоха, въ которой онъ выступалъ, была какъ разъ такой, когда всего болѣе говорилось о правахъ человѣка и о свободѣ совѣсти. Предшествующая реформація впервые пустила въ оборотъ эти идеи, и волненія во Фландріи поддерживали ихъ въ обиходѣ. Внѣшнее независимое положеніе маркиза, даже его званіе мальтійскаго рыцаря, предоставили ему благопріятный досугъ для того, чтобы отвлеченныя мечты могли достигнуть полной зрѣлости.
Итакъ, ни въ избранной эпохѣ, ни въ государствѣ, въ которомъ жилъ маркизъ, ни въ окружающихъ его условіяхъ -- нѣтъ основаній, по которымъ онъ оказался бы не способнымъ къ усвоенію и даже страстной приверженности къ данной философіи.
Если исторія богата примѣрами, что изъ-за простыхъ мнѣній готовы забыть все мірское, если самымъ неосновательнымъ бреднямъ придаютъ такую силу, что онѣ способны возбудить человѣческій духъ къ всякаго рода самопожертвованіямъ, то было бы страннымъ отрицать эту силу за правдой. Въ такое же время, которое было такъ обильно примѣрами, что люди рисковали и добромъ и жизнью изъ за догматовъ, заключающихъ весьма мало вдохновляющаго, долженъ былъ, на мой взглядъ, зародиться и такой характеръ человѣка, который бы рискнулъ чѣмъ нибудь подобнымъ ради самой возвышенной изъ идей; иначе пришлось бы признать, что правда менѣе способна трогать человѣческое сердце, чѣмъ безуміе. Кромѣ того маркизъ задуманъ какъ героическая натура. Уже въ ранней молодости онъ выказалъ, съ мечомъ въ рукахъ, проявленіе такого духа, который впослѣдствіи долженъ былъ выразиться въ болѣе серьезномъ дѣлѣ.
Вдохновляющія истины и возвышающая духъ философія должны были, сдается мнѣ, совсѣмъ иначе отразиться въ героической душѣ, чѣмъ въ головѣ кабинетнаго ученаго, или къ изношенномъ сердцѣ изнѣженнаго свѣтскаго человѣка.
Вы говорите, что поводъ къ возраженіямъ дали главнымъ образомъ два поступка маркиза: его отношеніе къ королю въ 10-ой сценѣ третьяго дѣйствія и его самопожертвованіе ради своего друга. Но вѣдь могло быть, что откровенность, съ которою маркизъ излагаетъ королю свой образъ мыслей, зависѣла не столько отъ его мужества, сколько отъ его обстоятельнаго знанія характера короля, и такимъ образомъ, съ отстраненіемъ вопроса объ опасности, падаетъ главное возраженіе противъ этой сцены. Но объ этомъ въ другой разъ, когда я съ вами буду бесѣдовать о Филиппѣ II; теперь же я имѣю въ. виду исключительно лишь актъ самопожертвованія Позы за принца; объ немъ то и хочу подѣлиться съ вами въ слѣдующемъ письмѣ нѣкоторыми соображеніями.
ПИСЬМО ТРЕТЬЕ.
Вы думали, что только-что нашли въ "Донъ Карлосѣ" доказательство, что страстная дружба служитъ столь-же трогательнымъ сюжетомъ для драмы, какъ и страстная любовь, и васъ удивилъ мой отвѣтъ, что я отложилъ до будущаго времени изображеніе такой дружбы. Итакъ и вы тоже, какъ и большинство моихъ читателей, сочли за несомнѣнное, что я именно Поставилъ себѣ цѣлью изобразить пылкую до безумья дружбу въ отношеніяхъ между Карлосомъ и маркизомъ Позой? И, соотвѣтственно, вы съ этой точки зрѣнія судили оба характера, а можетъ быть и всю драму? Но какъ-же быть, дорогой другъ, если вы на самомъ дѣлѣ мнѣ по отношенію къ этой дружбѣ слишкомъ много приписывали? Если изо всего произведенія, въ его цѣломъ, ясно вытекаетъ, что она не могла и совершенно не можетъ служить такою цѣлью? Если характеръ маркиза такой, какимъ онъ обрисовывается изъ общаго образа его дѣйствій, не вяжется съ подобной дружбой, и если прекраснѣйшіе изъ его поступковъ, которые склонны ей вмѣнить, представляются наилучшимъ доказательствомъ какъ разъ противоположнаго?
Первое указаніе объ отношеніяхъ между обоими означенными лицами могло ввести въ заблужденіе; но это лишь на первый взглядъ и достаточно малѣйшаго вниманія къ различному поведенію того и другого, чтобы выяснить ошибочность такого взгляда. Изъ того, что авторъ начинаетъ съ ихъ юношеской дружбы, не слѣдуетъ, чтобы онъ отказался отъ своихъ болѣе высокихъ замысловъ; напротивъ того, его планъ какъ нельзя лучше развертывался по намѣченной нити. Отношенія, въ которыхъ находятся съ самаго начала оба дѣйствующія лица, представляются отголоскомъ ихъ прежнихъ, школьныхъ лѣтъ. Ихъ привязывали тогда другъ къ другу взаимное сочувствіе, одинаковая любовь къ великому и прекрасному, одинаковый энтузіазмъ къ правдѣ, свободѣ и добродѣтели. Такой характеръ, какъ у Позы, развившійся впослѣдствіи такъ именно, какъ это изображено въ пьесѣ, долженъ былъ съ ранней поры проявлять присущую ему живую силу воспріимчивости къ плодотворному дѣлу; чувство любви и благожеланія, которое впослѣдствіи должно было распространиться на все человѣчество, необходимо вытекало изъ первоначально болѣе тѣсныхъ узъ. Этотъ творческій и пламенный духъ долженъ былъ вскорѣ найти себѣ почву примѣненія, а могло ли что представиться болѣе привлекательнымъ для этого, чѣмъ молодой сынъ государя, умѣющій нѣжно и живо чувствовать, воспріимчивый къ его проповѣди, и самъ добровольно спѣшащій ему навстрѣчу? Однако, уже и въ этой ранней порѣ молодости серьезность характера маркиза выказывается въ нѣкоторыхъ чертахъ; уже тогда онъ -- болѣе сдержанный другъ, и его сердце, слишкомъ широкое, чтобы замкнуться въ любви къ одному лишь существу, должно было закалиться принесеніемъ тяжелой жертвы:
Такимъ образомъ, уже здѣсь даны нѣкоторыя указанія на то, какъ мало приверженность маркиза къ принцу зависѣла отъ личнаго ихъ сочувствія. Поза думалъ о Донъ-Карлосѣ прежде всего какъ о сынѣ короля; прежде всего въ немъ возникла эта мысль и прокралась между его личными чувствами и умолявшимъ о взаимности его другомъ. Донъ-Карлосъ открываетъ ему свои объятія; юный "гражданинъ вселенной" становится передъ нимъ на колѣни. Любовь къ свободѣ и къ благородству раньше созрѣла въ его душѣ, чѣмъ его дружеское расположеніе къ Карлосу; эта дружба лишь вѣтвь, выросшая на томъ могучемъ стволѣ. Даже въ ту минуту, когда его гордость смирилась передъ громадностью жертвы, принесенной его другомъ, даже тогда не опускаетъ онъ изъ виду сына короля. "Я расплачусь съ тобой, говорилъ онъ, когда ты станешь королемъ ".Развѣ возможно, чтобы въ столь юномъ сердцѣ, при живомъ и постоянномъ сознаніи съ той и другой стороны неравенства ихъ общественнаго положенія, возрасла дружба, однимъ изъ существенныхъ условій которой служитъ равенство? Такимъ образомъ и раньше привлекла маркиза къ принцу не столько любовь, сколько благодарность, не столько дружба, сколько участіе. Различныя чувства, чаянія, мечты, планы, тѣснившіеся смутно и безпорядочно въ его юной душѣ, должны были быть высказаны другому, отразиться въ чужой душѣ, а Карлосъ былъ единственнымъ человѣкомъ, который способенъ былъ ихъ перечувствовать, передумать и отвѣчать имъ. Человѣкъ, какъ Поза, долженъ былъ рано стремиться къ тому, чтобы пользоваться своимъ превосходствомъ, а любвеобильный Карлосъ такъ покорно, такъ чутко подчинялся ему. Поза видѣлъ въ этомъ прекрасномъ зеркалѣ себя самого и радовался собственному изображенію. Такъ возникла эта дружба школьныхъ лѣтъ.
Но затѣмъ они были разлучены, и все стало инымъ. Карлосъ является ко двору своего отца, а Поза ринулся въ свѣтъ. Первый, избалованный своею ранней привязанностью къ благороднѣшему и пылкому юношѣ, не находитъ въ кругу приближенныхъ при дворѣ деспотичнаго правителя ничего такого, чтобы могло удовлетворить его сердце. Все здѣсь кажется ему пустымъ и безплоднымъ. Одинокій въ суетной толпѣ столькихъ придворныхъ, угнетенный окружающей его дѣйствительностью, онъ вянетъ, отдавшись воспоминаніямъ о прошломъ. У него, такимъ образомъ, раннія впечатлѣнія сохраняются живыми и свѣжими, и его сердце, расположенное къ добру, за недостаткомъ достойнаго примѣненія, расходуется въ пустыхъ грезахъ. Такъ понемногу впадаетъ онъ въ состояніе праздной мечтательности и бездѣятельнаго созерцанія. Его силы даромъ изнашиваются въ послѣдующей борьбѣ съ его положеніемъ; враждебныя столкновенія съ отцомъ, столь мало на него похожимъ, тяжелымъ гнетомъ ложатся на все его существо; это червь, вѣчно подтачивающій расцвѣтъ духовной жизни, смерть для вдохновенія. Связанный, лишенный энергіи, за отсутствіемъ настоящаго дѣла ушедшій весь въ самого себя, угнетенный тяжелой и безплодной борьбой, со страхомъ мечущійся между двумя крайностями, неспособный болѣе ни къ какому самостоятельному подъему духа -- таковъ былъ Карлосъ, когда его охватила первая любовь.
Находясь въ указанномъ состояніи, онъ потерялъ всякую силу противодѣйствовать ей; всѣ прежнія его мысли, которыя однѣ могли удержать его въ равновѣсіи, понемногу стали болѣе чуждыми его душѣ; любовь овладѣла имъ вполнѣ деспотически; такъ впадаетъ онъ въ болѣзненное и вмѣстѣ съ тѣмъ сладостное состояніе страсти. Всѣ его силы направлены на одинъ предметъ. Непрестанное томленіе тѣснитъ, какъ путы, ему душу, замкнутую въ себѣ самой. Какъ-же могла-бы она обнять вселенную? Не имѣя возможности удовлетворить свое желаніе, еще менѣе того способный побѣдить страсть внутреннимъ усиліемъ духа, онъ, полуживой, полумертвый, явно опускается; нѣтъ у него никакого отвлеченія отъ жгучей боли, тѣснящей его грудь, нѣтъ сострадательнаго, сочувственнаго сердца, которому онъ могъ-бы излиться:
Нѣтъ у меня вѣдь никого, нигдѣ,
Въ большомъ широкомъ мірѣ никого;
Доколѣ тянется отца держава,
Доколь судовъ испанскихъ видны флаги --
Нѣтъ уголка, нигдѣ мѣстечка нѣтъ,
Гдѣ бъ могъ я волю дать своимъ слезамъ...
Безпомощность и неудовлетворенность сердца возвращаютъ его теперь къ тому времени, когда (былая, благодаря дружбѣ) полнота сердца давала ему исходъ его чувствамъ. Теперь онъ сильнѣе ощущаетъ потребность въ симпатіи, такъ какъ онъ одинокъ и несчастенъ. Такимъ-то застаетъ Карлоса вернувшійся къ нему его другъ.
Между тѣмъ у послѣдняго все шло совершенно иначе. Со своимъ открытымъ умомъ, со всѣми силами юности и стремительностью генія, съ любящимъ сердцемъ, попавшій въ водоворотъ свѣта, онъ могъ наблюдать, какъ дѣйствуютъ люди въ великихъ и малыхъ дѣлахъ; онъ находитъ возможность провѣрить тотъ идеалъ, который онъ приноситъ съ собой, на дѣятельныхъ силахъ всего человѣческаго рода. Все, что онъ слышитъ, видитъ, усвоивается имъ съ горячимъ энтузіазмомъ, все имъ воспринято, продумано, переработано по отношенію къ его идеалу. Человѣкъ передъ нимъ открывается въ различныхъ разновидностяхъ; Поза научается познавать его въ разныхъ условіяхъ климата, при различной общественной организаціи, разныхъ степеняхъ образованности и на разныхъ ступеняхъ счастья.
Такъ въ немъ складывается постепенно объединенное и возвышенное представленіе о человѣкѣ вообще, представленіе, предъ которымъ исчезаютъ ограничивающія его ничтожныя и мелочныя подробности. Онъ выходитъ изъ границъ самого себя и его душа ширится въ просторѣ вольнаго міра. Замѣчательныя люди, которыхъ онъ встрѣчаетъ на своемъ пути, развлекаютъ его вниманіе, вызывая въ немъ то ненависть, то любовь. Для него теперь вмѣсто отдѣльной индивидуальности выступаетъ цѣлый родъ; легко проходящій юношескій аффектъ обращается во всеобъемлющую, безграничную любовь къ человѣчеству. Изъ празднаго энтузіаста онъ сталъ дѣятельнымъ, живымъ человѣкомъ. Прежнія грезы и предчувствія, которыя раньше залегли въ его душѣ въ смутномъ и загадочномъ состояніи, прояснились теперь въ точныя понятія; праздныя мечты обратились въ дѣла; общее, неопредѣленное стремленіе къ дѣятельности нашло себѣ цѣлесообразное примѣненіе. Онъ изучалъ духовныя свойства различныхъ народностей, оцѣнивалъ ихъ силы и средства, изслѣдовалъ ихъ учрежденія; въ сношеніяхъ съ родственными по духу людьми онъ пріобрѣлъ большую разносторонность въ мысляхъ и нашелъ имъ соотвѣтствующую форму; испытанные міровые дѣятели, какъ Вильгельмъ Оранскій, Колиньи и др., умѣрили романтизмъ его идей и постепенно низвели ихъ на степень осуществимаго на дѣлѣ.
Итакъ, обогащенный тысячью новыхъ мыслей, полный кипучихъ силъ и творческихъ стремленій, смѣлыхъ и широко-задуманныхъ плановъ, съ головой, занятой дѣятельной работой мысли, съ пылкимъ сердцемъ, проникнутый высокими, одушевляющими идеями о значеніи человѣка и его благородства, ратующій тѣмъ пламеннѣе за счастье всего человѣчества, что онъ узналъ это человѣчество по многимъ отдѣльнымъ индивидуумамъ,-- такимъ возвращается маркизъ Поза съ обильной жатвы, горя желаніемъ найти поприще, гдѣ онъ могъ-бы осуществить свои идеалы, использовать собранныя имъ сокровища {Въ послѣдующемъ разговорѣ съ королемъ раскрываются завѣтныя идеи Позы. "Одинъ лишь почеркъ пера вашей руки, говоритъ онъ, и міръ переродится. Дайте свободу мысли.
Дозвольте,
Съ великодушьемъ сильнаго, разлиться
Всѣмъ счастью изъ сокровищницы вашей,
И въ міровой своей державѣ дайте
Умамъ свободно созрѣвать
...Вы человѣчеству верните
Достоинство, утраченное имъ.
Пусть граждане, какъ прежде, будутъ снова
Престола цѣлъ, иныхъ не зная узъ,
Какъ братьевъ равныя блюсти права.
Пусть пахарь плугомъ славится, довѣривъ
Престолъ державный королю, который
Но землепашецъ самъ...
Пусть въ мастерской своей художникъ мнитъ,
Что лучшій міръ онъ въ грезахъ создаетъ,
И пусть мыслителя полетъ думъ смѣлыхъ
Преградъ иныхъ не знаетъ, кромѣ тѣхъ,
Которыя на насъ природа налагаетъ".}. И вотъ ему представляется положеніе Фландріи. Все въ ней подготовлено къ революціи. Знакомый съ характеромъ народа, съ его силами и средствами, которыя онъ разсчитываетъ направить противъ своего притѣснителя, Поза считаетъ свое великое предпріятіе какъ бы уже выполненнымъ. Для его идеала республиканской свободы врядъ-ли могъ наступить болѣе благопріятный моментъ и найтись болѣе воспріимчивая почва:
Такъ много здѣсь цвѣтущихъ областей!
Народъ здѣсь сильный, мужествомъ великъ,
А также добрый сердцемъ,-- быть ему отцомъ
Казалось мнѣ божественнымъ удѣломъ!
Чѣмъ несчастнѣе застаетъ онъ народъ, тѣмъ глубже внѣдряется это желаніе въ его сердце, тѣмъ скорѣе спѣшитъ онъ осуществить его. Тогда-то, тогда лишь впервые живо вспоминаетъ онъ о своемъ другѣ, съ которымъ онъ разстался въ Алькалѣ, воспламенивъ его сердце мечтами о счастьѣ для людей. На него Поза возлагаетъ надежды, какъ на спасителя угнетенной страны, какъ на орудіе его высокихъ плановъ. Полный невыразимой любви, потому что онъ думаетъ о Донъ-Карлосѣ неразрывно съ дорогими его сердцу мечтами, маркизъ спѣшитъ въ его объятія въ Мадридъ, разсчитывая найти у своего друга разросшимися въ богатую жатву тѣ зерна гуманности и героической добродѣтели, которыя онъ заронилъ въ его душѣ, разсчитывая обнять его, какъ освободителя Нидерландовъ, какъ будущаго создателя взлелѣеннаго имъ въ мечтахъ государства.
Съ большей страстностью, чѣмъ въ періодъ ихъ перваго знакомства, съ лихорадочной горячностью спѣшитъ Донъ-Карлосъ на встрѣчу Позѣ:
Къ своей груди тебя я прижимаю,
Опять съ тобою мы, душа въ душѣ,--
О, все теперь пойдетъ на ладъ. Вѣдь снова
Въ объятьяхъ я Родрига моего!
Встрѣча самая восторженная; но какъ отвѣчаетъ на нее Поза? Онъ, оставившій своего друга въ полномъ разцвѣтѣ юности и теперь найдя его какимъ-то блуждающимъ живымъ мертвецомъ, развѣ онъ задумывается надъ этой грустной перемѣной? Развѣ онъ входитъ въ разсмотрѣніе частностей обстоятельствъ своего друга? Непріятно пораженный, онъ строго отвѣчаетъ на эту встрѣчу:
Нѣтъ, не такимъ я думалъ встрѣтить сына
Филиппа... То не юноша
Съ отвагой львиной, передъ кѣмъ посолъ
Народа угнетеннаго героевъ!
Не прежній съ вами говоритъ Родриго,
Не школьный другъ ребячьихъ игръ Карлоса,--
Посланникъ человѣчества предъ вами:
То Фландрія въ объятьяхъ вашихъ плачетъ...
Неохотно отклоняется онъ отъ главной мысли, занимающей его именно въ эту первую минуту свиданія, послѣ столь продолжительной разлуки, когда, обыкновенно, столько есть поразсказать другъ другу важныхъ мелочей. Донъ-Карлосъ долженъ изложить всю плачевность своего теперешняго состоянія, вызвать воспоминанія объ отдаленныхъ временахъ дѣтства, чтобы отвлечь своего друга отъ его думъ, вызвать его сочувствіе и заставить вдуматься въ его собственное печальное положеніе. Поза съ ужасомъ видитъ, что онъ обманулся въ надеждахъ, съ которыми спѣшилъ къ своему другу. Онъ ожидалъ встрѣтить въ немъ геройскую натуру, жаждущую подвиговъ, которымъ онъ открывалъ теперь поприще. Онъ разсчитывалъ на запасъ высокой любви къ человѣчеству, на клятву, данную имъ на преломленной облаткѣ причастія въ годы мечтательной юности, и вмѣсто всего этого -- слышитъ разсказъ о страсти къ супругѣ своего отца:
Не тотъ уже Карлосъ, не тотъ, съ которымъ
Въ Алкалѣ нѣкогда разстался ты;
Не тотъ, который грезилъ вдохновенно,
У самого Творца отнявши рай,
Его здѣсь водворить, какъ самодержецъ.
То былъ лишь дѣтскій бредъ,-- но какъ прекрасенъ!
Умчались грезы...
Безнадежная страсть искалѣчила его силы и даже его жизнь въ опасности. Какъ поступилъ-бы при такихъ обстоятельствахъ заботливый другъ принца, но такой, который былъ-бы только его другомъ, ничѣмъ инымъ? И какъ поступаетъ Поза, этотъ "гражданинъ вселенной"? Поза, какъ другъ и наперсникъ принца, имѣлъ-бы слишкомъ много поводовъ опасаться за безопасность своего Карлоса, чтобы рѣшиться содѣйствовать слишкомъ рискованной встрѣчѣ его съ королевой. Именно на обязанности друга лежала-бы скорѣе забота заглушить въ немъ эту страсть, а отнюдь не содѣйствовать ея удовлетворенію. Но Поза, ходатай за Фландрію, поступаетъ совершенно иначе. Для него нѣтъ ничего важнѣе, какъ скорѣе положить предѣлъ тому состоянію безнадежности, которое порабощаетъ дѣятельныя силы его друга, прекратить его, хотя-бы рискнувъ для этого смѣлымъ шагомъ. Пока его другъ находится подъ гнетомъ неудовлетворенныхъ желаній, онъ не можетъ сочувствовать чужому горю; пока его силы порабощены уныніемъ, онъ не можетъ возвыситься до какого-нибудь героическаго рѣшенія. Отъ несчастнаго Карлоса Фландріи нечего ожидать, но можетъ быть отъ счастливаго дождется. И такъ онъ спѣшитъ содѣйствовать его пламенному желанію, самъ ведетъ его къ ногамъ королевы, и не останавливается только на этомъ. Онъ не находитъ болѣе въ настроеніи принца тѣхъ побужденій, которыя могли-бы, при другихъ обстоятельствахъ, подвинуть его къ героическимъ рѣшеніямъ. Что другое остается ему дѣлать, какъ не разжечь потухшій духъ героя о постороннее пламя, и для итого воспользоваться единственной страстью, которою горѣла душа принца? Къ ней долженъ онъ пріобщить тѣ новыя идеи, которымъ онъ хочетъ дать въ его душѣ преобладающее значеніе. Заглянувъ въ сердце королевы, онъ убѣждается, что отъ ея содѣйствія можно всего ожидать. Поза хотѣлъ лишь отнять у страсти ея первоначальную восторженность. Если королева послужила къ тому, чтобы дать его другу спасительный подъемъ духа, то теперь онъ больше въ ней не нуждается и онъ можетъ быть увѣреннымъ, что страсть сама собою потухнетъ. Итакъ, даже это препятствіе, которое становилось противъ его великаго замысла, даже эта несчастная любовь обращается теперь въ орудіе для осуществленія той важной цѣли, и участь Фландріи заговоритъ въ сердцѣ его друга устами любви.
Я въ безнадежной страсти принца
Надежды лучъ златой предугадалъ.
Его вести хотѣлъ я къ совершенству.
Тотъ царскій, гордый плодъ лишь тихо зрѣетъ
Съ годами возраста людского; нынѣ
Его ускорить ранняя должна
Весна любви-волшебницы.
Согрѣтый Ея, какъ солнца лучъ, живительною силой,
Принцъ долженъ доблесть воспитать въ себѣ.
Донъ Карлосъ получаетъ изъ рукъ королевы тѣ письма, которыя Поза привезъ ему изъ Фландріи. Благодаря королевѣ, теперь вернулся отлетѣвшій геній его.
Еще нагляднѣе представляется это подчиненіе дружбы болѣе важнымъ интересамъ, при свиданіи въ монастырѣ. Одинъ изъ плановъ принца, разсчитывавшаго на короля, не удался. Эта незадача и открытіе, которое онъ было сдѣлалъ, что его любовь можетъ встрѣтить сочувствіе, послужили поводомъ ему вернуться къ прежней страсти съ новымъ пыломъ. Позѣ показалось, что къ этой любви уже примѣшивались порывы чувственности. Ничто не отвѣчало менѣе его высокимъ замысламъ. Всѣ надежды, которыя онъ возлагалъ на любовь Карлоса въ королевѣ для спасенія Нидерландовъ, рушились, какъ только эта любовь принимала низменный характеръ.
Досада, испытываемая имъ, выдаетъ его дѣйствительныя намѣренія:
О, чувствую я, отъ чего
Приходится теперь мнѣ отказаться.
Когда-то было все инымъ. Такъ много
Въ тебѣ сокровищъ было, теплоты
Душевной. Цѣлый міръ въ твоей груди
Могъ умѣститься. И одна лишь страсть
Изъ себялюбья мелкаго все поглотила.
Твой умеръ духъ. Ужъ никакія слезы
Не вызовутъ въ тебѣ слезы единой
Къ несчастной участи провинцій. Карлъ,
Какъ обнищалъ ты, какъ ты сталъ ничтоженъ
Съ тѣхъ поръ, какъ любишь ты лишь самъ себя...
Изъ страха передъ такимъ паденіемъ, онъ считаетъ необходимымъ рѣшиться на смѣлый шагъ. До тѣхъ поръ, пока Карлосъ будетъ оставаться вблизи королевы, онъ погибъ для интересовъ Фландріи. Между тѣмъ его присутствіе въ Нидерландахъ могло бы дать совершенно новый оборотъ дѣлу. Въ виду этого, Поза ни минуты не задумывается направить его туда самымъ рѣшительнымъ образомъ:
-- Онъ долженъ
Нарушить волю короля; онъ долженъ
Проѣхать тайно въ Брюссель, гдѣ его,
Раскрывъ объятья, всѣ фламандцы встрѣтятъ.
Подъ знаменемъ его возстанутъ всѣ --
Упрочитъ царскій сынъ благое дѣло.
Развѣ могъ бы настоящій другъ Карлоса рѣшиться такъ рисковать добрымъ именемъ, даже жизнью своего друга? Однако, Поза, для котораго, освобожденіе порабощеннаго народа было гораздо болѣе важнымъ побужденіемъ, чѣмъ личныя дѣла друга, Поза, "гражданинъ вселенной", долженъ былъ поступить именно такъ, а не иначе. Все, что онъ предпринимаетъ, по мѣрѣ развитія дѣйствія въ пьесѣ, доказываетъ смѣлую рѣшительность, которая можетъ быть вызвана лишь геройской цѣлью; дружба-же часто робка и всегда -- заботлива. Гдѣ же мы видѣли до сихъ поръ въ характерѣ маркиза малѣйшіе слѣды такой боязливой заботливости объ одномъ существѣ, такой все прочее исключающей привязанности, въ чемъ, однако, и заключаются своеобразныя черты страстной дружбы? Когда-же у маркиза Позы личные интересы его друга не подчинены болѣе высокимъ интересамъ человѣчества? Твердо и настойчиво идетъ Поза впередъ по своему великому космополитическому пути -- и все, Что вокругъ него происходитъ, имѣетъ для него значеніе лишь настолько, насколько оно связано съ этимъ высшимъ представленіемъ общечеловѣческаго.
ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ.
Высказанное разъясненіе, пожалуй, лишитъ маркиза Позу значительной части его поклонниковъ; но онъ будетъ вознагражденъ небольшимъ числомъ новыхъ почитателей, которыхъ оуо привлечетъ къ нему, а такой характеръ, какъ его, не можетъ, вообще говоря, разсчитывать на всеобщее сочувствіе. Конечно, высокое и дѣятельное желаніе блага для всѣхъ не исключаетъ само по себѣ сердечнаго участія къ радостямъ и горю отдѣльнаго существа. То обстоятельство, что Поза больше любитъ человѣческій родъ, чѣмъ Карлоса, не приноситъ ущерба его дружбѣ къ нему. Онъ во всякомъ случаѣ, даже если-бы Донъ Карлосъ не былъ предназначенъ судьбой вступить на престолъ, съумѣлъ бы его выдѣлить отъ прочивъ людей особою нѣжной заботливостью; онъ носилъ-бы его въ тайникѣ своего сердца, какъ Гамлетъ своего Гораціо. Обыкновенно думаютъ, что благорасположеніе слабѣетъ и стынетъ, по мѣрѣ того, какъ умножается число предметовъ любви; но это соображеніе непримѣнимо къ маркизу. Предметъ его любви представляется ему въ полномъ свѣтѣ воодушевленія; этотъ обликъ, прекрасный и лучезарный, стоитъ предъ его душой, какъ образъ возлюбленной. А такъ какъ именно Карлосъ долженъ осуществить идеалъ человѣческаго благополучія, то Поза переноситъ на него свой идеалъ; они оба у него сливаются въ одномъ нераздѣльномъ чувствѣ. Въ одномъ Карлосѣ для него теперь сосредоточивается столь страстно имъ любимое человѣчество; его другъ представляется тѣмъ фокусомъ, въ которомъ сходятся всѣ его мысли и представленія о соединенномъ цѣломъ. Такимъ образомъ это цѣлое дѣйствуетъ на него только черезъ одинъ предметъ, который онъ охватываетъ со всей горячностью и всѣми силами своей души:
Лишь одному
Свое я сердце далъ, но цѣлый міръ
Въ немъ заключенъ. У моего Карлоса
Въ душѣ я создалъ рай для милліоновъ.
Стало быть здѣсь любовь къ одному человѣку, безъ пренебреженія къ остальнымъ; заботливое чувство дружбы, безъ той несправедливости, безъ той исключительности, которыя присущи страсти. Здѣсь всеобъемлющее человѣколюбіе сосредоточено въ одномъ лучѣ свѣта. И неужели интересу пьесы повредило то, что облагородило его? Развѣ эта картина дружбы настолько-же утратила трогательности и привлекательности, насколько выиграла въ объемѣ? Неужели другъ Карлоса меньше имѣетъ права на наши слезы и на наше удивленіе потому лишь, что онъ совмѣщаетъ съ ограниченнымъ выраженіемъ аффекта благожеланія самое широкое пониманіе его, и смягчаетъ божественное міровой любви -- человѣческимъ примѣненіемъ ея къ частному случаю?
Съ девятой сценой третьяго дѣйствія открывается совершенно новое поприще для даннаго характера.
ПИСЬМО ПЯТОЕ.
Страсть къ королевѣ привела принца въ концѣ концовъ на край гибели. Въ рукахъ его отца доказательства его вины и его необдуманная горячность выдала его бдительнымъ врагамъ весьма для него опасныя признанія. Онъ въ очевидной опасности стать жертвой своей безумной любви, ревности своего отца, ненависти духовенства, жажды мести оскорбленнаго врага и пренебреженной распутницы. Съ внѣшней стороны его положеніе требуетъ неотложной помощи, но не менѣе того нуждается онъ во внутренней поддержкѣ, при его состояніи духа, угрожающемъ разстроить всѣ надежды и предположенія маркиза. Принцъ долженъ быть освобожденъ отъ внѣшней опасности и исцѣленъ отъ охватившаго его настроенія, чтобы планы освобожденія Фландріи могли быть осуществлены; и мы ожидаемъ того и другого отъ маркиза, который самъ подаетъ намъ на то надежды.
Однако, на томъ же пути, на которомъ принцу угрожала опасность, король пришелъ къ такому душевному состоянію, которое впервые заставило его ощутить потребность высказаться. Муки ревности вызвали его изъ той неестественной замкнутости, къ которой принуждалъ его санъ, и вернули къ первоначальному состоянію человѣчности; они же заставили его ощутить всю пустоту и искусственность деспотическаго величія и пробудили въ немъ желанія, которыхъ ни могущество, ни высокое положеніе не могли удовлетворить.
Король! Я лишь король!
И все король! Иного нѣтъ отвѣта,
Какъ только этотъ звукъ пустой. О камни
Я ударяю, я хочу воды,
Воды, чтобъ пламя утолить въ груди,
А мнѣ даютъ -- расплавленное злато...
На мой взглядъ, только подобный ходъ событій, какой указанъ до сихъ поръ, и не что иное, могъ вызвать подобное настроеніе у такого монарха, какимъ былъ Филиппъ II; это душевное состояніе должно было въ немъ развиться и для того, чтобы подготовить дальнѣйшее дѣйствіе, и дать возможность маркизу приблизиться къ королю. Отецъ и сынъ совершенно различными путями дошли до того пункта, куда автору нужно было ихъ довести; оба они разными путями приведены къ маркизу Позѣ; въ немъ одномъ теперь соединяется интересъ дѣйствія, до сихъ поръ разрозненнаго. Вся роль маркиза построена въ зависимости отъ страсти Карлоса къ королевѣ и того впечатлѣнія, которое она произведетъ на короля: поэтому-то и необходимо было, чтобы пьеса съ нея начиналась. По отношенію къ этой любви маркизъ долженъ-былъ оставаться въ тѣни и довольствоваться второстепенной ролью,-- до тѣхъ поръ, пока онъ не овладѣваетъ всѣмъ ходомъ пьесы, потому что именно изъ нея онъ почерпаетъ матеріалы своей будущей дѣятельности. Такимъ образомъ, вниманіе зрителя не должно было до поры до времени отвлекаться, и по той же причинѣ необходимо было, чтобы любовь служила до настоящаго мѣста основнымъ содержаніемъ пьесы, а на то, въ чемъ современемъ долженъ былъ заключаться главный интересъ, дѣлались лишь слабые намеки. Но какъ только зданіе построено, лѣса отпадаютъ. Исторія любви Карлоса, какъ дѣйствіе подготовительное, отходитъ на второй планъ, уступивъ мѣсто тому, для чего она служила. Тѣ скрытые мотивы маркиза, которые сводятся ни къ чему иному, какъ именно къ освобожденію Фландріи и будущей судьбѣ народа, мотивы, лишь смутно угадываемые подъ оболочкой его дружбы -- теперь выступаютъ наружу и понемногу приковываютъ къ себѣ все вниманіе. Карлосъ, какъ это уже было достаточно выяснено изъ всего предшествовавшаго, становится для Позы лишь единственнымъ, необходимымъ орудіемъ для осуществленія цѣли, къ которой онъ пламенно и неуклонно стремился, и онъ съ такой же горячностью предается ему, какъ и своей задачѣ. Изъ этихъ общихъ мотивовъ должны были развиться у него въ такой же мѣрѣ тревожное участіе къ радостямъ и горю своего друга и нѣжная заботливость къ тому, который служилъ орудіемъ осуществленія его завѣтнаго желанія, какъ если бы они вытекали изъ самой сильной личной привязанности. Дружба Карлоса представляла ему самое полное удовлетвореніе его идеала. Она служила соединительнымъ звеномъ всѣхъ его желаній и дѣятельности. Поза не зналъ еще иного и скорѣйшаго пути, чтобы осуществить свой высокій идеалъ свободы и человѣческаго благополучія, чѣмъ тотъ, который ему представлялся въ лицѣ Карлоса. Ему даже не приходило въ голову искать новаго пути; всего менѣе же думалъ онъ о непосредственномъ воздѣйствіи черезъ короля. Когда онъ былъ приведенъ къ послѣднему, Поза выказываетъ полнѣйшее равнодушіе.
Меня онъ требуетъ? Что я ему?
Вѣдь ничего!-- Некстати какъ, безцѣльно
Вводить меня въ покои эти. Право,
Ему нѣтъ дѣла, есть-ли я на свѣтѣ!
Повѣрьте, это ни къ чему.
Однако онъ не надолго поддается этому праздному и ребяческому изумленію. Отъ человѣка, привыкшаго, какъ маркизъ Поза, изъ каждаго обстоятельства извлекать пользу для своего дѣла и даже случайности подгонять къ своимъ планамъ, о каждомъ происшествіи думать съ точки зрѣнія своей главной завѣтной задачи,-- отъ такого человѣка не могла укрыться та весьма существенная польза, которую онъ могъ извлечь изъ настоящей минуты. Каждый мигъ для него свято завѣшенный кладъ, изъ котораго должно извлечь выгоду. Пока еще ему не представляется вполнѣ яснаго, связнаго плана; только -- смутныя ожиданія и то лишь въ слабой степени; просто мимолетная мысль промелькнула -- не представится ли здѣсь случайно чего нибудь, что пригодилось бы для дѣла? Онъ долженъ предстать передъ тѣмъ, въ рукахъ котораго участь нѣсколькихъ милліоновъ людей. Надо воспользоваться этой минутой, говоритъ онъ себѣ, которая не повторится. Пусть это будетъ лишь искрой правды, зароненной въ душу человѣка, который никогда еще не слыхалъ правды. Кто знаетъ, какой существенный переворотъ въ немъ можетъ оказать такое предостереженіе? Другого на умѣ у него нѣтъ, какъ только воспользоваться наилучшимъ образомъ случайно представившимся обстоятельствомъ. И въ такомъ то настроеніи Поза ожидаетъ Короля.
ПИСЬМО ШЕСТОЕ.
Оставляю за собой до другого случая,-- если вы только пожелаете меня выслушать,-- объясненіе, нѣсколько разнящееся отъ вашего мнѣнія, того -- въ какомъ духѣ устанавливается соглашеніе между королемъ и маркизомъ Позой, съ самаго начала ихъ разговора, и, вообще, объясненіе всего поведенія Позы во время этой сцены. Я теперь ограничусь только выясненіемъ того, что непосредственно касается характера маркиза.
Самое большее, на что маркизъ могъ разумно разсчитывать, сообразносвое му взгляду на короля, сводилось къ тому, чтобы вызвать въ немъ удивленіе, связанное съ чувствомъ нѣкотораго смиренія, удивленіе по поводу того, что высокое представленіе короля о самомъ себѣ и далеко не лестное мнѣніе о людяхъ должно допустить исключенія; затѣмъ еще -- естественное, неизбѣжное смущеніе ничтожной души передъ истиннымъ величіемъ духа. Это дѣйствіе могло быть благотворнымъ даже въ томъ случаѣ, когда, оно, хотя на мигъ, пошатнуло бы предразсудки этого человѣка, когда оно заставило бы его почувствовать, что за предѣлами его Замкнутаго круга есть дѣянія, о которыхъ ему во снѣ не грезилось. Этотъ одинокій голосъ могъ еще долго слышаться королю въ его жизни и впечатлѣніе тѣмъ дольше сохраняться, чѣмъ болѣе настоящій случай оказывался безпримѣрнымъ.
Но Поза дѣйствительно составилъ себѣ о королѣ слишкомъ поверхностное и одностороннее мнѣніе. Къ тому же, если бы онъ и лучше зналъ его, то все же не былъ достаточно освѣдомленъ о тогдашнемъ его состояніи духа, чтобы принять его въ разсчетъ. Настроеніе же короля было въ высшей степени благопріятнымъ для Позы и подготовило его рѣчамъ такой пріемъ, какого онъ, по всѣмъ вѣроятіямъ, никакъ не могъ ожидать. Это неожиданное открытіе вызываетъ въ немъ живительный подъемъ духа и даетъ совершенно новое направленіе всему ходу пьесы. Ободренный успѣхомъ, превзошедшимъ всѣ его ожиданія, придя въ восторгъ отъ проблесковъ гуманности у короля, которые его поразили, онъ на минуту теряетъ всякую трезвость мысли и доходитъ до безразсуднаго плана связать непосредственно съ личностью короля свой завѣтный идеалъ благополучія Фландріи и т. д. и. привести въ исполненіе при его содѣйствіи. Этотъ планъ такъ страстно овладѣваетъ имъ, что вызываетъ наружу все скрытое въ глубинѣ его души, плоды его фантазіи и результаты тихихъ думъ, и наглядно обрисовываетъ, до какой степени данные идеалы господствуютъ надъ нимъ. Теперь-то, въ возбужденіи страсти, отчетливѣе выступаютъ основныя пружины, которыя до сихъ поръ управляли его поступками; теперь съ нимъ случается то же, что и съ каждымъ мечтателемъ, котораго осиливаютъ господствующія въ немъ идеи. Онъ не знаетъ болѣе границъ; въ пылу собственнаго одушевленія онъ облагораживаетъ личность самого короля, который слушаетъ его съ изумленіемъ; онъ забывается до того, что возлагаетъ на него надежды, о чемъ, немного успокоившись, онъ вслѣдъ за тѣмъ краснѣетъ. О Карлосѣ больше ни-помину. Что за далекій обходъ дожидаться его воцаренія! Король представляетъ ему гораздо болѣе близкое и скорѣйшее удовлетвореніе. Зачѣмъ же отсрочивать, въ ожиданіи его наслѣдника, счастье человѣческаго рода?
Развѣ задушевный другъ Карлоса могъ бы до такой степени забыться, развѣ другая какая-либо страсть, кромѣ главной, могла бы увлечь маркиза такъ далеко? Развѣ интересы дружбы такъ подвижны, что ихъ безъ всякаго труда можно перенести на другой предметъ? Однако, все это объясняется, если признать, что дружба у Позы была подчинена другой преобладавшей страсти. Въ такомъ случаѣ становится понятнымъ, что послѣдняя при первомъ ближайшемъ случаѣ заявляетъ о своихъ правахъ и не долго задумывается перемѣнить свои средства и орудія. Горячность и откровенность, съ которыми Поза излагаетъ королю завѣтныя желанія, составлявшія до сихъ поръ тайну между нимъ и Карлосомъ, надежда, что король можетъ понять ихъ и осуществить, все это представлялось очевиднымъ вѣроломствомъ, въ которомъ онъ погрѣшилъ противъ своего друга Карлоса. Но Поза, "гражданинъ вселенной", долженъ былъ такъ поступить и только ему это простительно; а для сердечнаго друга Карлоса это было бы столь же предосудительнымъ, какъ и непонятнымъ. Но "то ослѣпленіе не могло продолжаться дольше нѣсколькихъ мгновеній. Легко простить первому ослѣпленію страсти, но если бы Поза упорствовалъ въ своемъ безумьи, онъ быстро опустился бы въ нашихъ глазахъ въ положеніе празднаго мечтателя. А что такое минутное ослѣпленіе въ немъ все-таки было, видно изъ нѣсколькихъ мѣстъ драмы, въ которыхъ Поза то отшучиваясь, то вполнѣ серьезно въ томъ оправдывается. "Предположимъ, говоритъ онъ королевѣ, что я пошелъ съ намѣреніемъ возложить свои надежды на престолъ".
Королева.
Нѣтъ, маркизъ,
Я даже въ шутку не желала бъ слышать
Отъ васъ столь недозрѣлый бредъ. Вѣдь вы
Не тотъ мечтатель, что, задумавъ дѣло,
Его къ концу не въ силахъ довести
Маркизъ.
Ну это, на мой взглядъ, еще вопросъ!
Карлосъ самъ достаточно глубоко заглянулъ въ душу своего друга, чтобы признать его рѣшеніе вытекающимъ изъ его образа мыслей, и то, что онъ говоритъ по этому поводу о Позѣ, должно было быть само по себѣ вполнѣ достаточнымъ, чтобы выяснить внѣ всякаго сомнѣнія точку зрѣнія автора."Ты самъ, говоритъ онъ, все еще воображая, что маркизъ приноситъ его въ жертву:
Ты самъ теперь исполнишь то, что должно
Мнѣ было выполнить, но я не смогъ.
Ты подаришь испанцамъ дни златые,
Что ожидали отъ меня напрасно.
Со мной поконченъ счетъ. Ты это понялъ.
Жестокая любовь на вѣкъ сгубила
Всѣ прежніе цвѣты души моей.
Я умеръ для твоихъ великихъ плановъ.
Перстъ Божій или случай привели
Тебя къ Филиппу. Тайну ты открылъ
Мою; онъ твой теперь! Его будь ангелъ;
А мнѣ спасенья больше нѣтъ.-- Быть можетъ
И для Испаніи...
И въ другомъ мѣстѣ Карлосъ говоритъ графу Лерма, чтобы оправдать кажущееся вѣроломство его друга:
Онъ очень
Меня любилъ, да очень. Былъ я дорогъ
Ему, какъ дорога душа. О, знаю!
Тому я сотни видѣлъ доказательствъ.
Но развѣ для него судьба милльоновъ,
Отчизна не дороже, чѣмъ одинъ?
Для друга одного обширна слишкомъ
Маркиза грудь, а счастіе Карлоса
Мало для всеобъемлющей любви.
Онъ мной пожертвовалъ для долга!
ПИСЬМО СЕДЬМОЕ.
Поза прекрасно понималъ, сколь многаго лишилъ онъ своего друга Карлоса тѣмъ, что онъ сдѣлалъ короля повѣреннымъ своей завѣтной мечты и постарался овладѣть его сердцемъ. Именно потому, что онъ чувствовалъ, что эти завѣтныя желанья служили настоящими узами его дружбы съ Карлосомъ, онъ зналъ, что порвалъ ихъ въ ту минуту, какъ осквернилъ святость своихъ чувствъ, выдавъ ихъ королю. Не зналъ этого Карлосъ, но Поза вполнѣ отдавалъ себѣ отчетъ въ томъ, что ихъ мысли и планы на будущее составляютъ священный палладіумъ ихъ дружбы и главную причину того, что Карлосъ владѣлъ его сердцемъ. Зная все это и предполагая въ душѣ, что данное соображеніе не осталось чуждымъ и Карлосу, какъ же могъ онъ рѣшиться сообщить ему, что онъ нарушилъ святость ихъ палладіума? Вѣдь разсказывать ему то, что произошло у нихъ съ королемъ, значило, по его понятіямъ, то же, что прямо признаться Карлосу, что былъ моментъ, когда онъ для него больше не существовалъ. Если бы предназначеніе Карлоса какъ будущаго преемника престола, если бы его званіе сына короля не играли никакой роли въ ихъ дружбѣ съ Позой, будь послѣдняя сама по себѣ и основанной на чисто личной склонности, то чувство дружбы было бы, правда, нѣсколько оскорблено довѣріемъ, оказаннымъ Позой королю, но сама дружба не предана, не расторгнута; это случайное обстоятельство не коснулось бы ея по существу. Со стороны маркиза Позы, какъ "гражданина вселенной", было актомъ деликатности, состраданья, что онъ скрылъ отъ будущаго монарха тѣ надежды, которыя онъ возлагалъ на настоящаго короля; но Поза, какъ другъ Карлоса, врядъ ли могъ чѣмъ большимъ погрѣшить противъ дружбы, какъ именно этой своею сдержанностью.
Конечно, совсѣмъ иными представляются тѣ основанія, по которымъ Поза старается оправдать и передъ самимъ собою и передъ своимъ другомъ свою сдержанность, единственный источникъ всѣхъ послѣдующихъ недоразумѣній. IV дѣйствіе, 6 явленіе.
Король довѣрился сосуду, тайну
Ему святую нынѣ передавъ.
Довѣрье вызываетъ благодарность.
Къ чему болтливость, если я молчаньемъ
Не причинилъ тебѣ страданій? Даже,
Быть можетъ, пощадилъ? Къ чему -- надъ спящимъ
Указывать нависнувшую тучу?
и въ третьемъ явленіи пятаго дѣйствія:
.... И я, тревогой ложной обольщенный,
Безумьемъ ослѣпленъ мнѣ одному
Осуществить планъ смѣлый безъ тебя,
Я скрылъ опасный замыселъ отъ дружбы.
Однако для каждаго, хоть сколько-нибудь знающаго человѣческое сердце, вполнѣ ясно, что вышеприведенныя основанія (которыя сами по себѣ далеко недостаточно вѣски, чтобы оправдать столь важный шагъ) служатъ маркизу только для того, чтобы обмануть самого себя, такъ какъ онъ не рѣшается признаться въ настоящей причинѣ своего поступка. Еще нагляднѣе выступаетъ истинная картина его душевнаго состоянія въ другомъ мѣстѣ, изъ котораго видно, что бывали минуты, когда маркизъ спрашивалъ самого себя -- не долженъ ли онъ пожертвовать своимъ другомъ? Онъ говоритъ королевѣ: