Шиллер Франц Петрович
Гейне и Маркс

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Ф. П. Шиллер

Гейне и Маркс

I

   О взаимоотношениях, установившихся в 1843--1844 гг. и позднее между Гейне и Марксом, существует уже довольно большая литература, но, к сожалению, ни сам Маркс, ни Энгельс не оставили нам, как они намеревались, подробного анализа этих отношений.
   Год спустя после смерти Энгельса, в "Neue Zeit" появился такой анализ, причем отношения эти были даны в биографическом, личном разрезе, как чисто мещанские, до приторности слащавые, никакого касательства якобы к политике не имеющие. Автор этой статьи, Каутский, филистер до мозга костей, и тут остался верен себе -- иных отношений между величайшими мыслителями и гениальнейшим поэтом XIX века он и представить не мог.
   Впервые правильное по существу исследование в этой области дал Ф. Меринг. Центральным пунктом этого исследования является оценка Берне в связи с шумом, поднятым немецким филистерством против Гейне, когда тот опубликовал свою книгу о Берне (1840). Меринг правильно ставит вопрос не в плоскости личных качеств обоих писателей и раздоров между ними, но сравнивает их мировоззрения и показывает нам глубокое их различие, скрывающееся под зачастую отталкивающей полемической формой. Нам становится ясным, почему Маркс мог быть только на стороне Гейне, а не Берне. Из всех литературно-исторических и критических статей Меринга статьи о Гейне принадлежат в смысле полноты содержания к наилучшим.
   Но в своей оценке Меринг-марксист долгое время оставался одиноким {Настоящий очерк был написан в феврале 1931 г., к семидесятипятилетию со дня смерти Гейне; с этого времени в наших журналах появился ряд статей критиков-марксистов о творчестве Гейне.}. Как при жизни поэта, так; и после его смерти, вплоть до настоящего времени имя его являлось символом борьбы и, может быть, эта борьба вокруг смысла творчества Гейне никогда не разгоралась так жестоко, как именно в наши дни, в эпоху, когда мировой капитализм делает при помощи фашизма последнюю попытку отстоять свою власть, и революционный пролетариат собирает свои силы для нанесения последнего удара, лишь только наступит для этого надлежащий момент. Нет ничего удивительного в том, что в такой период спор о Гейне и в частности о его взаимоотношениях с Марксом в особенности обострился. Чрезвычайно рьяно на него нападают, как и следовало ожидать, фашисты всех национальностей и всех мастей, разрушают памятники Гейне, причем они стараются подвести под свою ненависть к интернационалистскому революционному поэту "теоретические" и "принципиальные" основания. По их словам, оправданием для площадной ругани, которой они осыпают Гейне, являются... расовые различия: Гейне якобы представляет собою международное знамя "зловредного" семитизма и пр. и т. п. Из довольно большой фашистской литературы, посвященной Гейне, остановимся, как на примере, на одной книге, специально посвященной Гейне и Марксу,-- книге, опубликованной сначала в виде серии статей в весьма солидном буржуазией французском журнале {Sallust: Henri Heine et Karl Marx. Les origines secrètes du bolschevisme. ("Revue de Paris", 35-e année, 1928; No 11, стр. 567--589; No 12. стр. 900--923; No 13, стр. 153--175).} и претендующей на "научность". Мы останавливаемся на этой книге еще и для того, чтобы показать всю псевдо-научность трудов фашистских историков и теоретиков литературы, чтобы вскрыть их халтурность, неграмотность, сознательную фальсификацию событий, дат и т. д. Так вот,-- автор этой книги {В 1930 г. статьи Саллюста вышли под этим же заглавием отдельной книгой.}, воинствующий французский фашист, рассматривает III Интернационал -- как и вообще I, II и III Интернационалы и все социалистические и коммунистические партии всех времен и всех стран -- как "еврейские" организации, преследующие цели осуществления "неомессианства". Прародителем же всех этих организаций оказывается основанное в 1819 г. в Берлине Леопольдом Цунцем "Еврейское общество для распространения культуры и науки", а апостолами этого общества были Гейне и Маркс! Гейне, видите ли, был изгнан в 1831 г. из Германии за "антихристианские" статьи. "Преследуемый, он бежал во Францию 1 мая 1831 г. Позже по предложению его друга Энгельса {Саллюст утверждает, что Энгельс происходит из старинной семьи раввинов в Бармене, и ехидно замечает, что большевики стараются сделать его не евреем, чтобы придать теории коммунизма "благородное происхождение".}, годовщина этой "геджры" первого вождя коммунизма должна была праздноваться всемирным пролетариатом! Много крови пролилось с 1 мая 1889 г. (дата установления революционного Первого мая) в память счастливого бегства Генриха Гейне"! В Париже Гейне работал якобы много среди эмигрантов по распространению идеи "Еврейского общества", но эта деятельность достигла наибольшего успеха лишь тогда, когда на помощь Гейне то же Еврейское общество послало в Париж великого "разрушителя",-- Карла Маркса {Маркс, по Саллюсту, родился не в 1918 г., "как часто ошибочно утверждают", а в 1814 г. (!) Отец Маркса "создал себе значительное состояние в торговле". Молодой Маркс слушал в Берлине Гегеля, сделался "еврейским пантеистом" и, по протекции младогегельянцев, "профессором философии в Бонне" (!): "ему посчастливилось больше, чем Гейне"!}. Теперь началась колоссальная борьба между семитами и арийцами в тайных революционных организациях. Представителем арийцев служит А. Руге, "глава молодой Германии" (!), секции "Молодой Европы", основанной Мадзини. Руге просидел 6 лет в тюрьме за свой карбонаризм" (так Саллюст переводит буршеншафт (!!). Высланный за революционную деятельность в 1840 г. (!) из Германии, Руге основал в Париже в этом же году (!) "Немецко-французские ежегодники" {Советские биографы, жалуется Саллюст, представляют дело таким образом, якобы Руге был еще сотрудником Маркса в Рейнской газете и вместе с ним эмигрировал в Париж, где они основали совместно "Немецко-Французские ежегодники". И Саллюот поучительно добавляет: "Между тем, Маркс приехал в Париж в 1844 г., а Арнольд Руге обосновался там в 1840... Маленькая неточность, среди многих других, имеющих целью скрыть от нескромных вопросов таинственные стороны жизни и деятельности Маркса". И такую невежественную халтуру печатают в "солидных" буржуазных журналах!}. Раскол между Марксом и Руге в 1844 г. рассматривается как борьба всех "молодых евреев" в редакции (Маркс, Энгельс, Гейне и др.) против "единственного арийца". Удалив Руге из Франции (!), "Маркс и Гейне блестяще выполнили первую часть программы Еврейского общества: они не только избавились от Руге, но в то же самое время они завладели тайными организациями, которые ими были использованы в целях и неомессианской пропаганды". И вся дальнейшая деятельность Маркса в Интернационале и т. д. служила этой пропаганде, а ученики Маркса, Энгельса и Гейне поныне продолжают ее" (!!!).

[]

II

   Эта легенда бросает яркий свет на современное состояние западно-европейской и особенно фашистской "науки". Вернемся теперь к первоначально поставленной нами задаче,-- именно: вскрытию тех проблем, которые связаны с взаимоотношениями между Марксом и Гейне. За последние годы в нашей советской литературной критике появился ряд статей, либо целиком посвященных этой теме, либо затрагивающих этот вопрос {См. ст. Е. Книппович, Генрих Гейне и Карл Маркс. "Красная Новь", 1930, кн. 8; Ал. Дейч, Гейне и Маркс. М. б-ка "Огонек", 1931 г. Н, Бухарин, Гейне и коммунизм. "Большевик", 1931 г., No 9 от 15 мая 1931 г.}. Нужно, однако, сказать, что, несмотря на ценность этих работ, впервые делающих доступным широкой массе читателей целый ряд документов, они все же по существу, по сравнению с Мерингом, дали мало нового. Цель настоящего исследования состоит в том, чтобы, с одной стороны, не касаясь известных уже биографических данных, пополнить некоторыми новыми данными картину этих взаимоотношений, и, с другой стороны, рассмотреть связанные с ними вопросы. Первым обстоятельством, сблизившим Маркса с Гейне, был скандал, вызванный опубликованием книги Гейне о Берне. Нужно заметить, что не только "тогдашний" немецкий филистер, но даже современные немецкие "леворадикальные" историки и критики называют эту книгу "тошнотворно-мстительным памфлетом". Если бы мы, подобно им, интересовались чисто личными взаимоотношениями между Берне и Гейне, не видя за ними борьбы двух мировоззрений, то, конечно, и мы бы возмущались выставлением на показ интимных, никому не нужных подробностей из семейной жизни Берне я т. д. Но Берне всю (жизнь оставался ограниченным мелкобуржуазным революционером, совершенно не понимавшим революционного значения, например, Гете и Гегеля, выступавшим против них за их "приспособленчество", против "холопа в рифмах и без рифм". Точка зрения Берне поразительно напоминает взгляды на Гете и Шиллера современных немецких "честных революционеров", ультралевых анархо-идивидуалистов. Совершенно иначе смотрел на них Гейне, как мы это увидим ниже. Эта противоположность во взглядах Берне и Гейне опять-таки конечно не личного характера, а коренится в глубинах их мировоззрений. И несмотря на то, что оба писателя после первого знакомства в 1827 г. во Франкфурте н/М. по достоинству оценили друг друга, это противоречие не могло не проявиться при более длительном общении обоих, когда они после июльской революции очутились в Париже. Уже в своих "Письмах из Парижа" Берне выступил против Гейне, продолжая еще воспевать гений поэта: Гейне, мол, играет оружием, Гейне сражается с цветами и, что хуже всего, Гейне обожает Наполеона,-- а Наполеон,-- и в этом как нельзя лучше вскрывается со всей ясностью мелкобуржуазная ограниченность Берне,-- Наполеон, конечно, только великий отступник и предатель революции. В течение следующих лет отношения все более и более обострялись. И если Гейне намекал на "зависть" Берне, "испытываемую маленьким барабанщиком к большому тамбур-мажору", если Берне и упрекал Гейне в том, что он приносит в жертву острому слову не только справедливость и истину, но и свои собственные убеждения, все же эти оскорбления были лишь сопутствующей боевой песнью, не скрывающей от борцов истинного предмета спора. Берне нападает на Гейне, ибо, по его мнению, Гейне овсе еще остается мальчиком, гоняющимся на поле сражения за бабочками. И в Гейне он изображал воплощение этого рода противников: "Гейне безразлично, напишет ли он: республика является наилучшей формой управления, или монархия. Он всегда выберет то, что лучше будет звучать в фразе, которую он собирается написать". Берне боролся с тем Гейне, который, по его словам, ставил ответственность перед ближним ниже поэтических красот. Немецкие ремесленники и эмигранты в Париже составляли политические воззвания, созывали собрания, выпускали подписные листы. Берне везде присутствовал, везде выступал, помогал, вообще был одним из самых активных работников тайного "Союза гонимых" и "Союза справедливых", состоял даже долгое время кассиром последнего. Гейне же -- "аристократ революции" -- боялся табачного дыма народных собраний и запаха пота от подписных листов. "Я замечаю вообще,-- пишет он,-- что поприще немецкого трибуна не усеяно розами, а тем менее чистыми; так например, ты должен очень энергично жать руку всем этим слушателям и милым братьям и родственникам". Берне и Гейне долгое время обедали вместе в одном ресторане, в котором бывало много немецких ремесленников. Между супом и жарким регулярно появлялся "грязный" подписной лист, действовавший Гейне на нервы; и в то время как Гейне так охотно забывал за столом всю нужду мира, Берне "портил" ему, как он пишет, "самые лучшие блюда своей патриотической желчью, которую выбалтывал на них в виде горького соуса. Он портил мне иеремиадами с родины телячьи ножки à la метр д'отель, бывшие в то время моим любимым!, безобидным кушаньем",-- и подобно тому, как это Берне пересаливал ему его любимые блюда, так нарушал он и его "самый сладкий сон", садился у его кровати и "плакался целый час о бедствиях немецкого народа и о гнусностях немецких правительств".
   Гейне, как известно, разделял людей на назареев и эллинов, на "людей с аскетическими, враждебными образности, жадными к одухотворенью побуждениями", и на "людей с жизнерадостным, гордым, реалистическим характером" и поэтому страстно выступал против назарея Берне в защиту эллина Гёте, против "иудейского спиритуализма" в защиту "эллинского радостного воззрения на жизнь".
   Это противоречие проявилось, понятно, и в художественном творчестве обоих писателей. Берне пишет о Гейне: "Если для него форма выше всего, то она должна быть и его единственной целью, ибо лишь только он переходит через край, он расплывается в безграничном, и песок засасывает его". Гейне же пишет о Берне: "Художественную форму он считал отсутствием чувств, он походил на ребенка, который, не понимая пламенного смысла греческой статуи, ощущает только мраморные формы и жалуется на холод".
   Берне не отличался широтой своего исторического горизонта. Круг его интересов, как политического писателя, ограничивался исключительно событиями и проблематикой десятилетия 1825--1835 гг. И, когда он сделал попытку использовать утопический французский социализм, он примкнул к наиболее отсталой и реакционной его" форме,-- к религиозному коммунизму Ламенэ. На Гейне же большое влияние сказал сен-симонизм, и, даже убедившись в нереальности и беспомощности этого учения при решении социального вопроса, поэт все же продолжал, придерживаться сенсуалистической стороны этой доктрины, ее жизнеутверждения сравнительно с спиритуализмом. Но кроме того Гейне имел одно огромное преимущество перед Берне,-- то, что Маркс и Энгельс всегда за ним признавали,-- он первым "открыла революционную сущность гегелевской философии. Сен-симонизм и немецкая классическая философия -- вот два источника, из которых проистекли воззрения Гейне, когда он в 1833 г. приступил к своей книге об "Истории религии и философии в Германии". Гейне не был сторонником исторического материализма, но он был хорошо знаком с историческими концепциями французских историков реставрации, и понятие классовой борьбы было ему не чуждо,-- наоборот, как он это ясно показал несколько лет спустя в известных своих корреспонденциях в "Аугсбургскую всеобщую газету" о социальном движении во Франции и Англии, он весьма тонко разбирался в "знамениях времени" и на этом фронте. Но, включая историю немецкой классической философии в общий процесс развития общества, он все же склонен считать исходным пунктом, движущей силой общественного процесса борьбу сенсуализма и спиритуализма, борьбу между стремлением поставить чувственность выше духа, и наоборот, поработить чувственность ради духа. Исходя из этого, он считает реформацию Лютера победой спиритуализма, но лишь только был нанесен первый удар церковным верованиям, сенсуализм пробил себе дорогу. В вопросе о крестьянской войне Лютер был неправ, а прав был Мюнцер,-- и Гейне считает великую крестьянскую войну предшественницей Великой французской революции, ибо "в год от рождества Христова 1789-й во Франции началась та же борьба за равенство и братство, вследствие тех же причин, против тех же властителей". Новый век, век буржуазии, начинается по Гейне с Лютера, с его требования первенства для разума открывается блестящая эпоха развития немецкой бюргерской философии, от Лейбница до Гегеля. И в противовес честному, но весьма ограниченному Берне, Гейне связывал это развитие немецкой философии с практической революцией во Франции. "Когда сравниваешь историю французской революции, -- пишет он,-- с историей немецкой философии, то кажется, что немецкая философия есть не что иное, как мечты французской революции. У нас был отказ от существующего и от унаследования в области мысли". И Гейне не останавливается на простом констатировании этой параллели, нет, он делает отсюда соответствующий вывод: "Так как Гегель замкнул великий круг философии, то немцы должны были перейти к политике. И так как философская революция порождает политическую революцию, то немецкая философия является важным обстоятельством, затрагивающим весь род человеческий. Благодаря учениям этой философии развились революционные силы, ожидающие лишь дня, когда они могут разразиться и преисполнить мир ужасом и восхищением. В Германии будет такое представление, в сравнении с которым! французская революция покажется лишь безобидной идиллией. Мысль предшествует действию, как молния грому, и наступит час, когда этот гром загремит так, как он еще ни разу не гремел s мировой истории". -- Историческая проницательность Гейне простирается еще дальше. Уже в 1833--1834 гг. он говорит, что немецкие ремесленники и рабочие являются наследниками великих немецких философов и что им принадлежит будущее.
   Как мы видим, исторический кругозор Гейне был куда шире кругозора Берне; вспышки гениального проникновения в движущие силы общественного развития дали Гейне возможность оценить по-иному и Великую французскую революцию, и немецкую классическую литературу, и философию.
  

III

   Но тут мы сразу (же наталкиваемся на расхождение между мировоззрением Гейне и его практической деятельностью. Признавая, что "ремесленники и рабочие -- носители идей будущего", он в то же время и не собирался заниматься среди них практической революционной пропагандой и даже, как мы указали выше, относился к ним не без иронии, и с некоторой брезгливостью. Гейне, по правильному замечанию Меринга, не был человеком партии в прямом значении этого слова. Слишком хорошо известно его двойственное отношение к коммунизму. Тогда, да и позже, он мыслил себе массы лишь как авангард разрушения. Он не мог, повидимому, представить себе рабочего движения, выражающегося иначе, нежели в разрушении машин, "борьбе за пуддинг" и вырубке "олеандровых рощ" поэзии и искусства. Будучи до мозга костей художником-индивидуалистом, он боялся господства масс, внушающих ему отвращение. И вот после выхода в свет книги Гейне,-- книги, которую Гейне склонен был считать самым лучшим из своих произведений,-- поднялся неописуемый шум в стане филистеров, и вся пресса утверждала, что этот памфлет "представляет собой могильный камень Г. Гейне, под которым он своевольно и заживо похоронил самого себя со своим талантом, своим именем и своей репутацией". Подруга Берне, так жестоко скомпрометированная в книге Гейне, Жанетта Воль-Штраус, опубликовала все пропущенные в "Письмах из Парижа" места о Гейне под заглавием "Мнение Людвига Берне о Гейне",-- и скандалу не было конца.
   В обстановке этой единодушной филистерской травли Гейне и написал свою знаменитую сатирическую поэму "Атта Тролль", направленную против всех узко-радикальных, односторонних "партийных" требований. Гейне выступает здесь, как художник-индивидуалист, в защиту "неотчуждаемых прав человеческого духа" и бичует прежде всего "так называемую политическую поэзию". "Музы получили строгое приказание, -- пишет он в предисловии к "Атта Тролль",-- отныне перестать предаваться праздности и легкомыслию, но поступить на службу отечеству в качестве или маркитанток свободы или прачек христианско-германской национальности. В роще немецких бардов особенно сильно заволокли воздух тот смутный бесплодный пафос, тот бесполезный пар энтузиазма, который с пренебрежением смерти кидался в океан общих мест...". Если припомнить, что в это время вышли политические стихи Дингельштедта, Гофмана фон-Фаллерслебена, Р. Пруца, Гервега и др., то ясно, что критика Гейне явно несправедлива; политическая поэзия начала 40-х гг. была первым верным признаком пробуждения немецкого бюргерства к политической активной жизни после четверти века спячки. Так что обзывать эту поэзию "маркитанткой свободы" мог только такой "надпартийный" и индивидуалистический поэт, каким был Гейне. Но зато он безусловно прав в своей критике поэтов -- "прачек христианско-германской национальности", каковых в тогдашней Германии было не меньше, чем сейчас. И так как эти поэты в большинстве случаев даровитостью не блистали, но зато в противовес этому отличались "хорошими характерами", т. е. были националистами, то Гейне опять-таки прав, когда он в том же предисловии к "Атта Тролль" пишет: "Талант был в то время очень неприятный дар природы, потому что он навлекал на обладателя его подозрение в отсутствии всякого характера... Масса считала себя почти лично польщенной, когда слышала утверждения, что славные люди, правда обыкновенно очень плохие музыканты, но зато хорошие музыканты -- обыкновенно совсем не славные люди, быть же славным человекам -- вот, что, a отнюдь не музыка -- самое "главное".
   Вот во имя "свободы личности и поэзии", в защиту "неотчуждаемых прав человеческого духа" Гейне и написал свою "последнюю вольную песнь романтизма", поэму "Атта Тролль", направленную против всех узко радикальных "партийных" поэтов и против националистов-тевтонов. Свое представление "о свободе творческой личности" он излагает в следующих словах:
  
   Грезы ночи! Фантастична
   И бесцельна эта песня,
   Как бесцельны жизнь с любовью
   И земное все творенье.
             Ради собственной забавы,
             То гарцуя, то летая,
             В царстве сказок и фантазий
             Милый мой Пегас витает.
   Он не бюргерская кляча
   С прилежаньем достохвальным,
   Не борьбы партийной лошадь
   С ярым топотом и ржаньем.
             Чистым золотом подкован
             Белый конь мой, июнь крылатый,
             Беззаботно опускаю
             Я жемчужные поводья.
  
   А будущее царство Троллей ему представляется таким образом:
  
   Основным законом будет
   Равенство созданий божьих,
   Без различия религий.
   Цвета, запаха и шерсти.
             Всюду равенство! Высоких
             Степеней осел достигнуть
             В праве; льву ж подчас придется
             И мешки таскать с мукою.
             (Перев. Н. А. Брянского)
  
   Но Гейне напрасно чернил "тенденциозную" поэзию: его "надпартийная", "нетенденциозная" поэма о медведе Тролль -- одна из его сугубо тенденциозных вещей, и если мы не можем согласиться с взглядами поэта, выраженными в этой поэме, все же он дал нам прекрасную сатиру на определенные мелкобуржуазные и националистические слои немецкого общества, сатиру, не потерявшую своей остроты и поныне. Но насколько иллюзорна была надежда противников политической поэзии, усматривающих в "Атта Тролле" отход Гейне от этой поэзии, показывают другие, одновременные высказывания поэта. Так, его прекрасные описания рабочих мастерских в предместье Парижа Сен-Марсо относятся к апрелю 1840 г.; его удивительная оценка восстания английских чартистов -- к сентябрю 1842 г., а уже 15 июня 1843 г. он говорил, что не далеко время, когда утопические социалисты объединятся с коммунистами рабочими и, таким образом, наступит новая фаза человеческого развития {Высказывания Гейне о коммунистах в корреспонденции от 15 июля 1843 г. написаны еще до его знакомства с Марксом, а не под его влиянием, как можно заключить по статье т. Бухарина ("Большевик", No 9, 1931 г., стр. 57).}. Когда Гейне писал эти слова, он вряд ли имел представление о том, что это его предсказание исполнится уже через 2--3 года, в первой международной классовой организации пролетариата, союзе коммунистов. Правда, когда это объединение свершилось, Гейне не понял его настоящего исторического смысла. Но все же не надо забывать, что подобно тому как Гейне был одним из первых, указавших на революционную сущность гегелевской философии, так он и здесь, опять-таки одним из первых указал на неизбежность объединения социалистической теории и практики коммунистического движения. Конечно, такие гениальные, хотя и единичные, и не вытекающие из цельного историко-материалистического миропонимания проникновения "за кулисы" движущих сил исторического процесса представляют собой нечто совсем иное, чем близорукие, устремленные только к одной цели -- буржуазной республике -- идеи Берне. И не удивительно, что когда в Париж приехали два человека, из которых один -- Маркс -- осуществил вскоре идею объединения теории и практики рабочего движения, а другой -- Руге -- стал типичным представителем мелкобуржуазного радикализма, -- первый в споре с Гейне стал на сторону Гейне, а второй -- на сторону Берне.
  

IV

   Вокруг первого знакомства,-- и вообще вокруг взаимоотношений Маркса, Руге и Гейне,-- сам Руге создал не мало легенд. Прежде всего относительно первой его встречи с поэтом -- Руге уже после смерти Гейне, в 1867 году, в своих воспоминаниях {Arnold Ruge, Erinnerungen an Heine ("Gartenlaube", 1867, No 43).} смело утверждает, что "старая лиса" Гейне сам якобы настоял на этом знакомстве. Но, если мы взглянем на сообщение того же самого Руге, изложенное непосредственно после этой встречи в письме к его дрезденскому другу, филологу А. Кехли, от 2 сентября 1843 г., т. е. под свежим впечатлением знакомства, мы увидим нечто совсем иное. Руге пишет: "Я видел также Гейне. Он знаком с доктором Гессом, приехавшим со мной сюда из Кельна. Он представил мне его в читальне Монпансье, и мы некоторое вредил беседовали в саду национального (королевского) дворца. Он хорошо острит; так он полагает, что они наверное засадят Б. Бауэра,-- если Бауэр доживет до этого, прибавил он. Невольно смеешься и этим доставляешь ему большое удовольствие. Но комична его idée fixe, что его засадили бы, если бы он приехал в Германию. Также и против реакции он говорит таким образом, будто бы является отъявленнейшим радикалом. Он написал стихотворение Гервегу, похожее на стихотворение Дингельштедту, следовательно хорошее; но он -- как Мозен -- говорит о "тенденциозной поэзии". Я произнес это слово, и меня постигла участь ученика-чародея"... А за четыре дня до этого Руге в письме к брату Людвигу {См. письма Гейне, I часть, Гамбург, 1863.}, пишет об этой встрече: "Говорил с Гейне,-- ты не поверишь, за какого радикала выдает себя с глазу на глаз эта лиса". Конечно, все это звучит иначе, чем показания Руге в 1867 г. но трудно понять, что именно Руге нашел удивительного в "радикализме" Гейне; это делается ясным, если только принять во внимание филистерское недоверие, с которым Руге относился к Гейне за его книгу о Берне и за его "Атта Тролль",-- он это прямо говорит в своих письмах того периода. А между тем Гейне, как мы выше видели, и во время борьбы за "неотчуждаемые права человеческого духа" не стоял далеко от политического направления младо-гегельянского радикализма, как оно было представлено в редактируемой Марксом "Рейнской газете" и в "Галлеских (немецких) летописях" Руге. В самый расцвет этого направления Гейне в письме своем к Лаубе от 7 ноября 1842 г. называет себя "самым решительным из революционеров" и требует от Лаубе и компании, чтобы они не играли в прусских доктринеров, а разделяли бы взгляды "Рейнской газеты" и "Галлеских летописей" {Письма Гейне, II часть, стр. 350 и др.}. Что же после этого удивительного в том, что Гейне, узнав от Гесса и Руге о намерении Маркса и Руге надавать в Париже "Немецко-французские ежегодники", ухватился за эту идею,-- идею о сотрудничестве "Галло-германского принципа", которая должна была получить теперь воплощение, составлявшую, правда, в ином смысле, заветную мечту Гейне,-- именно культурное сотрудничество двух народов. Об этом живейшем интересе Гейне к "Ежегодникам" Маркса и Руге последний, насколько нам известно, нигде ничего не говорит, хотя имеются определенные данные об отношении Гейне к этому издательскому проекту.
   В конце октября 1843 г. Гейне уехал в Гамбург для устройства семейных и литературных дел; он вернулся в Париж в декабре. На обратном пути он остановился на один день в Кельне. Здесь он посетил, между прочим, редактора "Кельнской газеты", Карла Андре, и небезызвестный Герман Эбнер, франкфуртский демократ и... агент Меттерниха, сообщает австрийскому правительству со слов Андре: "Я постарался привлечь Гейне к "Немецко-французским ежегодникам". По словам Гейне, все либеральные публицисты Германии обещали, будто бы, свое сотрудничество, и процветание нового журнала сделается жизненным вопросом для Германии.
   С такими взглядами Гейне вернулся в Париж, где он теперь уже кроме Руге застал и прибывших в ноябре 1843 г. Карла Маркса и Гервега. Опять-таки со слов Руге в 1870 г. (а к его утверждениям вообще нужно относиться довольно критически) -- именно он познакомил Гейне с Марксом, и оба они якобы советовали поэту бросить вечную возню с любовной лирикой и показать наконец политическим поэтам, как по-настоящему писать -- кнутом {Письмо Руге к Каппу от 18 февраля 1870 г.}. Можно почти с уверенностью сказать, что влияние Руге на Гейне в этом смысле ничтожно. Когда читаешь теперь письма Руге 1843--1844 гг., где он говорит о политической сатире Гейне в Парижском "Форвертсе" и называет некоторые стихи "удачными " и "хорошими", а другие "менее удачными" и "плохими", и рядом с этим предсказывает великое будущее Герману Мейреру, как поэту, у которого будто бы многому научился даже Гервег,-- и все время не может забыть о том, что Гейне "прохвост",-- как показывает его книга против Берне, -- то трудно себе представить, что такой человек мог бы что-либо советовать Гейне. Иное дело с Марксом. Если мы примем во внимание вышеназванную разницу мировоззрений Гейне и Берне, и с каким идейным багажом Маркс приехал в Париж и как он там развивался в 1843--1844 гг., то для нас станет понятно, почему Маркс сразу так подружился с Гейне и принял его сторону в споре с Берне. К сожалению, кроме большого письма Гейне к Марксу из Гамбурга от 2 сентября 1844 г. и трех коротеньких писем Маркса к Гейне начала 1845 и 1846 гг. никаких документальных данных об их взаимоотношениях не сохранилось {Письмо Гейне к Марксу было впервые опубликовано К. Каутским в "Neue Zeit" в 1896 г., Ig. XIV, том I, стр. 16, затем неоднократно перепечатывалось по-немецки; на русском языке оно впервые опубликовано в назв. статье Е. Книпович. Письма Маркса к Гейне были впервые напечатаны Густавом Мейером в "Архиве Грюнберга", том IX, Лейпциг, 1920. Русский перевод опубликован впервые С. Я. Вольфсоном в "Трудах белорусского гос. университета", 1922, No 2--3.}, да и вряд ли когда-либо еще существовали другие письма кроме этих, ибо, по выражению Гейне, им было "довольно одного знака, чтобы понять друг друга" {В своем письме к Фрейлиграту от 23 ноября 1859 г. Маркс говорит о двух письмах Гейне к нему; повидимому, одно из них пропало (см. Ф. Меринг, Фрейлиграт и Маркс в их переписке. М. 1929, стр. 52).}. Энгельс, который мог бы дать верное изображение этих отношений, хотел действительно написать предисловие к письму Гейне и изложить историю знакомства его с Марксом, но умер, не успев этого сделать, а Каутский смотрел на все сквозь свои филистерские очки, и та картина, которую он нарисовал, опираясь на воспоминания дочери Маркса, во всяком случае весьма односторонняя, ибо не представляется вероятным, чтобы при встречах Маркса и Гейне "политика не играла роли" и затрагивались лишь вопросы "эстетической отделки" его стихов. Разве случайно, что Гейне написал свои лучшие, пользующиеся мировой известностью, политические сатиры именно в период своего тесного сближения с Марксом? Разве случайно, что он поместил эти свои лучшие стихи в Парижском "Форвертсе", заполненном, как выражается Руге, Марксом и его "молодыми учениками"? Разве случайно, что Гейне откликнулся на восстание силезских ткачей именно стихотворением, отражающим понимание этого события Марксом в противовес Руге? Конечно, не случайно. Если Гейне и не понял до конца Маркса и не смог угнаться за "самопознаванием" Маркса и Энгельса в это время, то все же при общении с Марксом ему многое стало ясным в общественной жизни из того, что он раньше лишь смутно чувствовал. Кроме "Германии", "Зимней сказки" и стихотворений в "Форвертсе" влияние Маркса, как мы полагаем, сказалось особенно в "Ткачах", и так как оценка силезского восстания была также одним из основных вопросов при расколе между Марксом и мелкобуржуазной демократией, то мы остановимся несколько подробнее на этом событии.
  

V

   Как известно, восстание силезских ткачей вызвало большие споры среди немецкой радикальной интеллигенции, главным образом в эмигрантской немецкой колонии Парижа; на очередь был поставлен вопрос об отношении "философии" к "массам"; на этот вопрос Маркс дал ответ в своей статье "К критике г_е_г_е_л_е_в_с_к_о_й философии права". Руге и его сторонники не придавали значения восстанию, так как возлагали свои надежды на общее политическое движение, которое охватило бы все классы; в восстании силезских ткачей, по мнению Руге, не было "политической души", а, утверждал он, без этой "политической души" социальная революция невозможна. Движение пролетариата казалось ему только помехой, и в частности силезское восстание расценивалось им только как голодный бунт, больше ничего. Особенно не понравилось ему, что к этому восстанию были, будто бы причастны коммунисты. Так, он пишет 20 июня 1844 г. к Кехли: "Замечательны силезские беспорядки, приписываемые коммунистам. Разве это возможно? Я не думаю, чтоб у силезцев были теории; это чисто коммунистическая практика. В то время, как некогда Германия была теоретической страной, так, кажется, теперь она сделалась абстрактной практикой, т. е. предпринимает глупые революции, не имеющие своей целью ни пива, ни хлеба, вообще ничего. Но во всяком случае примечательно, что дело обстоит именно так, и, может быть, все же вслед за этим выступит и разум".
   Иначе оценивал восстание Маркс. В своей статье в парижском "Форвертсе", направленной против статьи Руге (с подписью "Пруссак"), он вскрывает глубочайшую разницу между эмансипацией буржуазии и рабочего класса и указывает то историческое место, которое занимает это восстание, в качестве поворотного пункта в общественно-политическом развитии Германии. Возражая Руге на его утверждение, что английское рабочее движение более зрело, Маркс, пишет: "пусть "Пруссак", наоборот, станет на правильную точку зрения, и тогда он увидит, что н_и о_д_н_о и_з ф_р_а_н_ц_у_з_с_к_и_х и а_н_г_л_и_й_с_к_и_х восстаний не носило такого теоретического и сознательного характера, как восстание силезских ткачей. И что же Маркс, прежде всего, приводит в доказательство своего смелого утверждения? -- "П_е_с_н_ю т_к_а_ч_е_й",-- ту прекрасную песнь в 25 строф, сочиненную, по всей вероятности, самими ткачами и распевавшуюся ими во время восстания. Маркс очень часто прибегал к литературным произведениям, как к блестящим документам классового сознания, как к превосходному средству познания действительности. Так в труде, написанном одновременно с этой статьей, в так назыв. "Подготовительных работах к святому семейству", он приводит ряд цитат из Шекспира и Гёте для иллюстрации силы денег. О "Песне ткачей" он пишет: "Прежде всего, вспомните "Песню ткачей", этот смелый б_о_е_в_о_й к_л_и_ч, где ни разу не упоминается об очаге, фабрике, округе, но зато пролетариат резко, ясно, беспощадно и властно заявляет во всеуслышанье о своей противоположности обществу частной собственности. Силезское восстание н_а_ч_и_н_а_е_т_с_я как раз тем, чем французские и английские восстания к_о_н_ч_а_ю_т_с_я -- сознанием сущности пролетариата. Даже все его акты носят этот х_а_р_а_к_т_е_р о_б_д_у_м_а_н_н_о_с_т_и. Уничтожаются не только машины, эти соперники рабочих, но и торговые книг и, эти вывески собственности, и, между тем как все те движения направлены были главным образом против х_о_з_я_е_в п_р_о_м_ы_ш_л_е_н_н_ы_х з_а_в_е_д_е_н_и_й, против видимого врага, это движение направлено и против банкиров, против скрытого врага. Наконец, ни одно английское рабочее движение не велось так храбро, разумно и настойчиво".
   Песня, которую так высоко ставил Маркс, называется "Кровавая расправа". Она была очень популярна в предмартовское время и представляет также центр драмы Гауптмана "Ткачи". Приведем из нее несколько строф.
  
   Мы, ткачи, обречены
   Жить для муки и позора.
   Нас и судят без вины,
   И казнят без приговора.
             Не избыть нам этот суд,
             Бесполезны все попытки.
             Хуже каторги наш труд,
             Наш станок орудье пытки.
   Злобный Цванцигер, палач,
   С ним тюремщиков орава,--
   Их не трогает наш плач,
   Наши стоны -- им забава!
             Глухо сердце их к добру,
             Им рабочие -- что мухи:
             "Вам наш хлеб не по нутру,--
             Помирайте с голодухи".
   Ткач для них не человек,
   Шкуру с нас дерут убийцы!
   Будьте ж прокляты во век,
   Фабриканты кровопийцы.
             Не видать вам седины,
             Ваших жен сразит бесплодье!
             Смерть вам, Ирода сыны,
             Сатанинское отродье!
  
   Только приняв во внимание оценку Марксом силезского восстания и то влияние, которое он тогда имел на творчество Гейне, можно понять стихотворение "Ткачи" и сознательность, вкладываемую поэтом в уста ткачей -- сознание зрелости класса -- могильщика старой Германии. Тем удивительнее кажется нам суждение Меринга по поводу спора между Марксом-Гейне и Руге. Он пишет: "Более странно то, что Маркс говорит об историческом значении силезского рабочего восстания. Он приписывает ему стремления, наверно совершенно чуждые ему. Поводимому Руте вернее оценил мятеж ткачей, увидав в нем только голодный бунт, лишенный более глубокого значения. Все же, как и в прежнем споре о Гервеге, в этом случае еще ярче сказалось, что вина филистеров перед гениями заключается в том, что они правы. И в конце концов великое сердце побеждает мелкий ум" {Фр. Меринг, К. Маркс. Пг. 1920, стр. 68.}. Вот уж действительно Меринг напрасно тратит порох на оправдание "ошибки" Маркса. Если сторонники точки зрения Меринга могут возразить, что Маркс, мол, в это время не был еще вполне "марксистом", то нужно напомнить им, что Маркс и Энгельс и в начале 50-х гг., когда они в "Революции и контрреволюции в Германии" подводили итоги своему революционному опыту за 1848--1849 гг., они, объясняя отставание рабочего движения в Германии по сравнению с Францией и Англией, пишут: "И все же в промышленных округах, где господствовал современный способ производства, благодаря ему и благодаря удобству общения и умственного развития, создаваемым кочевой жизнью значительного числа рабочих, образовалось крепкое ядро таких элементов, идеи которых об освобождении их класса были гораздо яснее и больше соответствовали окружающим фактам и исторической необходимости. Но они составляли лишь меньшинство. Если активное движение буржуазии датируется 1840 г., то активное движение рабочего класса возвещает о себе бунтами силезских и богемских фабричных рабочих 1844 г." {Маркс и Энгельс, Соч., т. VI, стр. 21.}. Отсюда мы можем заключить, что Маркс, хотя и переоценил несколько с_т_е_п_е_н_ь сознательности восстания ткачей, все же правильно считал его, повторяем, поворотным пунктом общественно-политической жизни Германии, первым этапом сознательного выступления пролетариата в этой стране. Обычно, когда говорят ю силезском восстании, то забывают, что оно не было изолированным, что почти одновременно с ним происходило восстание рабочих в Бреславле; в Глуме взбунтовались моряки, а в Богемии подымалась даже целая волна восстаний, как-то: 16 июля в Праге, затем в Рейхенберге и в Богемском Липпе среди ткачей. В С_а_к_с_о_н_и_и тогда же происходили волнения среди железнодорожников (на которых, кстати сказать, надеялись силезские ткачи), а в Магдебурге и Ингольштадте -- среди рабочих {Georg Adler, Die Geschichte der ersten sozialpolitischen Arbeitei-bewegung in Deutschland. Breslau, 1885, стр. 109.}. Лето 1844 г., как пишут выше Маркс и Энгельс, является именно начальной датой классового движения немецкого пролетариата.
   Как высоко стоит в смысле классового сознания стихотворение Гейне о ткачах, видео при сравнении его с массовой продукцией художественной литературы (лирика, повести и драмы), которую производила поэзия "истинного социализма" в Германии о тех же отлезших ткачах. Вопрос здесь, конечно, идет не о том, думали ли ткачи, начиная восстание, что они ткут саван могильный для старой Германии. Ведь революционный поэт вовсе не должен ограничиваться простым фотографическим отображением борьбы, но и указывать на цели ее {Не безынтересно отметить, что "Ткачи" Гейне были переведены Энгельсом в 1844 г. на английский язык и напечатаны в газ. Оуэна "New Moral World". 1844.}.
   Повторяем: участие Маркса, в художественном творчестве Гейне выражалось в 1844 г. в чем-то большем, нежели "эстетическая отделка" им и его женою стихов Гейне. Горячее сочувствие, проявленное Гейне еще в Кельне в декабре 1843 г. по отношению к "Немецко-французским ежегодникам", не ограничивалось одними словами. В единственно вышедшем под редакцией Маркса и Руге двойном номере журнала Гейне поместил свои известные "Хвалебные песни королю Людвигу". И небезынтересно отметить, что когда в марте 1844 г. выяснилось, что продолжение "Ежегодников" невозможно как из-за недостатка средств, так и вследствие принципиальных разногласий, то Гейне чрезвычайно энергично подыскивал материальные ресурсы, издателя и т. д. Так, Руге, еще до разрыва с Марксом, пишет 24 марта своему другу Кехли: "Представьте себе, Гейне принимает очень горячее участие в нашем деле, и хотя я не верю, что он найдет какой-либо золотой выход, все же в своем радикальном рвении он очень любезен. Он заботился об издателе и еще сейчас занят этим... Двести четырнадцать (экземпляров ежегодника) арестованы при Вейсенбурге, когда они открыто перевозились в Штутгардт без официального разрешения на пересылку. Жандармы и пограничные чиновники катались со смеха по полу, читая "Хвалебные песни королю Людвигу". Как Маркс относился к поэту и после высылки из Парижа в январе 1845 г., об этом свидетельствуют упомянутые выше три коротеньких письма Маркса к Гейне 1845--1846 гг. Но тут опять-таки вопрос не в том, как сложились личные отношения Маркса к поэту в будущие годы, а в том, что Маркс и Энгельс считали Гейне именно революционным поэтом, которого нужно воспитывать и привлекать по мере возможности к работе в интересах пролетариата. Подобно тому, как они считали Г_е_р_в_е_г_а до марта 1848 г. попутчиком рабочего класса, они в еще большей степени благоприятно относились к Гейне. Конечно, они не предавались иллюзиям, что больной поэт в "матрацной могиле", поэт индивидуалист-эстет, всегда с двойственными чувствами относившийся к коммунизму,-- что этот поэт сразу может разделять идеи "Коммунистического манифеста".
   В 1845 г., когда Маркс и Энгельс организовали "Коммунистическое бюро сношений" в Брюсселе -- первая организационная форма союза коммунистов -- и назначили корреспондентов в каждом крупном городском центре, где имелась коммунистическая община, -- в Париже функции такого партийного представителя выполнял Герман Э_в_е_р_б_е_к из Данцига, находившийся под влиянием Кабэ и руководивший раньше "Союзом справедливых". Г. Э_в_е_р_б_е_к часто посещал Гейне в 1845--1848 гг., и в своих письмах Коммунистическому бюро сношений, Союзу коммунистов или просто Марксу {По выходе в свет "Святого семейства" Маркс немедленно послал как Гейне, так и Гервегу по экземпляру своей книги.} почти всегда дает сведения и о Гейне. Посещал ли он его по требованию партийного центра или по личной просьбе Маркса -- сказать трудно, но по некоторым ответам Эвербека видно, что он делал эти посещения по прямому поручению партии {Что Гейне в эти годы считался своим человеком в кругу партийных друзей Маркса, видно также из того, что когда в январе 1845 г. Энгельс и Гесс основали коммунистический журнал "Зеркало обще ства", Гесс пишет Марксу: "Когда увидите Гейне, передайте ему от меня привет, и если вы полагаете, что его имя и сотрудничество подходят для нашего журнала, то я сам ему об этом напишу в случае надобности".}.
   Первый раз Гейне фигурирует в письме Эвербека к Марксу от 31 августа 1845 г. Здесь он отчитывается в произведенном по поручению бюро сборе денег в пользу В. Вейтлинга. "Вуппертальцы, -- пишет он, -- прислали только что для Вейтлинга 5 фунтов и Генрих Гейне 10 фунтов. Гервег доставил 50 франков, но ремесленники доставили относительно больше, чем Гервег, находящийся на морских купаниях. Гейне выступит вскоре против немецко-католического движения и разразится против него свирепой книгой: я посетил его в Монморанси и наслаждался этим несокрушимым насмешником, продолжающим творить, несмотря на болезнь глаз". В конце письма Эвербек еще раз возвращается к Гейне и делает следующую приписку: "Генрих Гейне очень слаб и исхудал; я посетил его в Монморанси недавно, где он, однако, сохраняет ясность своего духа. Он написал свои мемуары, в которых попадаются всякие безумства. Не находишь ли ты полезным е_щ_е д_о е_г_о с_м_е_р_т_и, -- а это может случиться в любой момент, так как он страдает болезнью мозга, -- выступить публично за него и за защищаемый им принцип?". Что именно понимал Эвербек под "принципом" Гейне, за который Маркс должен был публично выступить, сейчас трудно сказать; может быть, он имел в виду связанный со спором Берне и Гейне комплекс идей, а, может быть, и революционную или социалистическую поэзию вообще. В следующем письме к Марксу, от 31 октября 1845 г., Эвербек отвечает на какое-то поручение Маркса, имевшее отношение к Гейне и графине д'Агу: "Гейне шлет привет; я передал ему твое поручение. Он просит тебе сообщить, что честолюбие графини д'Агу не имеет границ; не читал ли ты панегирик (в "La Presse") Георгу (Гервегу) с обязательными укоризненными гримасами в сторону невинного Фрейлгората? Она снова приняла новое имя, английское, и издевается в жирарденовской газете над Фрейлигратовской песнью "М_е_р_т_в_ы_м Л_е_й_п_ц_и_г_а". Гейне, разумеется, не может упустить ни одного случая, чтобы не напасть на нее". В последующих письмах 1845--1846 гг. Эвербек сообщает лишь подробности о болезни Гейне. Так, в письме от 28 декабря 1845 г. он пишет: "Гейне очень болен, сейчас он слеп на один глаз, но постоянно весел"; а в письме от 1 5 мая 1846 г. подробнее описывает состояние здоровья поэта: "Г. Гейне едет завтра на воды в Пиренеи; несчастный безвозвратно погиб; ибо уже сейчас проявляются первые признаки размягчения мозга (Encephalomalacia). Умственная деятельность, в особенности его юмор, несмотря на часто уже появляющиеся затуманивания сознания, еще без изменения; но уже приступают к болезненным операциям, например, введение порошков под кожу, и все напрасно. Он будет умирать постепенно, по частям, в течение пяти лет, бывали случаи. Он еще пишет, хотя одно веко всегда закрыто! Я посетил его вчера; он шутил и ведет себя, как герой. Вскоре появится его новый труд".
  

VI

   Эвербек не справился с обязанностями по размежеванию членов парижской общины коммунистов от вейтлингианцев и приверженцев Грюна и Прудона, и поэтому осенью 1846 г. брюссельское бюро отправило Энгельса в Париж для этой работы. Теперь сообщения о Гейне встречаются в отчетах и письмах Энгельса как на имя бюро, так и Марксу. В письме от 16 сентября 1846 г. он сообщает, что Гейне опять в Париже, и что они третьего дня были у него с Эвербеком, -- и затем следует описание его болезни почти в тех же словах, как выше у Эвербека. Приблизительно то же самое сообщает Энгельс в письмах от 15 января, 23--24 ноября 1847 г. и 14 января 1848 г. Нужно сказать, что к этому времени Энгельс уже давно изменил свой первоначальный отрицательный взгляд на Гейне, высказанный им в его статьях и письмах 1839--1842 гг. и выработанный под влиянием "Молодой Германии". Тогда Энгельс считал Берне "Иоанном Крестителем нового времени", "знаменосцем немецкой свободы, единственным гражданином Германии того времени", Гейне же, по его мнению, был свиньей, а его книга о Берне -- "самое гнусное, что когда-либо было написано по-немецки" {Маркс и Энгельс, Соч., т. II, стр. 254.}. Но эти взгляды менялись по мере того, как Энгельс освобождался от влияния младогерманцев и, начиная с 1844 г., его пребывания у Маркса и, по всей вероятности, и у Гейне в Париже, его оценка Гейне совпадает с оценкой Маркса.
   Наступила Февральская революция. Гейне, как мы видели, ужасно мучился; ожидание смерти среди этих страданий не мешало ему сохранять бодрость духа, но все же по временам эта бодрость уступала место мрачному отчаянию. Несмотря на это, Гейне следил за политическими событиями. В противовес Гервегу, образовавшему Немецкое демократическое общества, пропагандировавшему утопический план устройства революции кучкой эмигрантов при помощи вооруженного нападения на Германию и окончательно порвавшему из-за этого плана с Марксом, Гейне попрежнему поддерживал дружеские отношения с Марксом и его друзьями. Правда, опубликование после Февральской революции в "Revue Rétrospective" списка лиц, получивших в течение ряда лет субсидию из тайного фонда министерства Гизо,-- списка, в котором фигурировал и Гейне, на некоторое время омрачило, наверно, дружбу между Марксом и Гейне; подобно тому, как Маркс впоследствии весьма жестоко осуждал "попрошайничание" Фрейлиграта, когда рейнская буржуазия собирала для него 60 тысяч талеров, хотя и не выступал никогда публично против Фрейлиграта, -- так и поступок Гейне, как известно, произвел неприятное впечатление на Маркса и его друзей. И даже, когда шесть лет спустя Гейне в своем "Ретроспективном объяснении" (август 1854 г.) ко второй части "Лютеции" публично сослался вопреки истине на Маркса, Маркс и тогда смолчал. Гейне пишет: "Я помню, что в то время многие из моих соотечественников, в том числе решительнейший и умнейший между ними, доктор Маркс, пришли ко мне, чтобы высказать свое негодование по поводу клеветнической статьи в "Allgemeine Zeitung" и советовали не отвечать на нее ни одним словом, ибо они сами заявили уже в немецких газетах, что я, конечно, принял эту пенсию только с тою целью, чтобы иметь возможность деятельней помогать тем из моих единомышленников, которые беднее меня. То же самое говорили мне как бывший редактор "Новой Рейнской газеты", так и друзья, составлявшие его генеральный штаб; но я поблагодарил за милое участие и уверил этих друзей, что они ошибались, что я очень хорошо могу пользоваться этим пенсионом для самого себя и что на злонамеренную анонимную статью в "Allgemeine Zeitung" мне должно отвечать не через посредство моих друзей, но лично от себя за своею подписью".
   До тех пор, пока не была известна переписка Маркса и Энгельса, считали, что эти слова Гейне соответствуют действительности. И Каутский приводит их совершенно не критически, как доказательство интимных отношений между Марксом и Гейне в 1848 г. Но когда впервые была опубликована переписка между Марксом и Энгельсом (сокращенно) в 1913 г., то выяснилось, что дело обстояло совсем не так. В письме от 17 января 1855 г. "Маркс пишет Энгельсу: "У меня имеется теперь три тома Гейне. Между прочим, он рассказывает подробно выдумку о том, как я и другие приходили утешать его, когда "Аугсбургская всеобщая газета" напала на него за получение денег от Луи Филиппа. Добрый Гейне нарочно забывает, что мое вмешательство в его пользу относится к концу 1843 г. и, следовательно, не могло иметь ничего общего с фактами, ставшими известными после Февральской революции 1848 г. Но пусть его. Мучимый нечистой совестью,-- ведь у старей собаки чудовищная память на всякие такие пакости,-- он старается льстить".
   Но и без прямого указания Маркса должно было броситься в глаза, что "вмешательство" Маркса не могло иметь тогда места. Гейне здесь не считался с... датами. Ведь статья против Гейне появилась в "Аугсбургской всеобщей газете" 28 апреля 1848 г., а Маркс и Энгельс уехали из Парижа в Рейнскую провинцию уже... 7 апреля! Ответная статья Гейне, датированная 15 мая, напечатана в "Аугсбургской всеобщей газете" 23 мая.
   Но значит ли это, что Маркс после Февральской революции порвал из-за пенсии с Гейне? Отнюдь нет. Впечатление, произведенное этим (инцидентам "а Маркса, обычно преувеличивают. Как никак, между "пенсией" Гейне и "попрошайничаньем" Фрейлиграта была большая разница. Гейне не состоял членом союза коммунистов, как Фрейлиграт: Гейне получал свою "пенсию", как политический эмигрант, а Фрейлиграт, принявший "дотацию" от "отечественной" буржуазии, по возвращении на родину на банкете в Кельне "торжественно" заверял своих "благодетелей" в том, что его революционная поэзия -- дело прошлого и не должна больше никого беспокоить. Более того, когда во время франко-прусской войны он писал патриотические стихи и в январе 1871 г. посетил своих дочерей в Лондоне, он избегал встречи с Марксом, чтобы не скомпрометировать себя в глазах немецкой буржуазии. Маркс тогда писал о нем: "Благородный поэт Фрейлйграт в настоящее время у своих дочерей. Он не решается показаться у меня. Нужно заслужить 60 тысяч талеров, подаренных ему немецкими филистерами, песнями Тиртея, вроде "Ты гордая жена, Германия" и т. д.". -- Повторяем, Маркс менее отрицательно относился, повидимому, к пенсии Гейне, и во всяком случае не переставал считать его, в противоположность Фрейлиграту, революционным поэтом. Это нагляднее всего выявляется в следующем факте. В апреле 1848 г., уже в Кельне, Маркс какими-то путями узнал о завещании Гейне, составленном им 27 сентября 1846 г., где он уполномочивает доктора Германа Детмольдта в Ганновере и Генриха Лаубе на издание полного собрания своих сочинений и добавляет: "Мне было бы кроме того приятно, если бы Г. Лаубе приложил к полному собранию сочинений краткое жизнеописание". Маркс, повидимому, заключил из этого, что поэт снова завязал сношения с писателями бывшей "Молодой Германии", и поручил руководителю Парижской общины союза коммунистов, Фердинанду Вольфу, пойти к Гейне я спросить разъяснения по этому поводу, а также предложить ему сотрудничать в учреждаемом в это время органе партии, "Новой Рейнской газете". В ответ она это поручение Эвербек пишет 30 апреля 1848 г.: "Вместо брата Вольфа к Гейне пошел брат Эвербек; он заявил мне, что Лаубе поручено лишь приведение в порядок сочинений, которые останутся после него, в случае его внезапной смерти, хотя пока еще этой внезапной смерти опасаться нечего. Он заявил также, что не имеет ни малейшего дела со старой "Молодой Германией". У него нет готовой рукописи, но как только он что-нибудь закончит, прежде чем его прикончит смерть, он пошлет это в Кельн...
   Что касается Гейне,-- продолжает Эвербек,-- то надо заметить, что малодушие этого терзаемого болезнью поэта (который еще долго может влачить подобное существование) поистине скандально. Он предсказывает вторую июльскую эпоху, немецкую реакцию; он хочет острить, но это ему плохо удается. Лучше всего удаются ему остроты по поводу "рвущейся в бой супружеской четы Гервегов, верхом"; он говорит, что это для него истинная услада, и, кажется, свою собственную скандальную денежную историю он считает только ridicule. От открыто признается, что ежемесячно в течение многих лет регулярно получал свои 400 франков пособия, в качестве réfugié allemand, как pas столько же, сколько дон Мартинец-Роза. Кроме того, опубликованный список, кажется, очень искажен".
  

VII

   К сожалению, Гейне так и не пришлось сотрудничать в "Новой Рейнской газете". В мае 1848 г. он вышел на свою знаменитую последнюю прогулку, чтобы уже навсегда слечь в "матрацную могилу". Правда, и из этой "могилы" он следил, насколько возможно, за революционными событиями во Франции и Германии. Но, как уже отмечает в своем письме Эвербек, он расценивал ситуацию весьма пессимистически. Его сочувствие "великим февральским дням" скоро сменилось скептическим отношением к "временному правительству Франции", состоявшему, главным образом, из мелкобуржуазных демократов и социалистов; среди них он находил много "жалких комедиантов" и говорил, что никогда еще "народ, великий сирота, не вынимал из революционной урны пустых билетов более ничтожных, чем эти временные правители". По поводу известий о половинчатости революции в Германии и трусливом поведении немецкой буржуазии и мелкобуржуазной демократии, он только замечает, что "мне следовало бы быть в это время мертвым или здоровым". Несмотря на это, он все время интересовался событиями, и откликнулся на них своими сатирическими стихотворениями. "Но,-- пишет он,-- я не могу заниматься ими много, потому что получаемые мною из отечества печальные известия действуют на меня так раздражительно, что мое здоровье только ухудшается каждый раз, как дойдет до меня такая весть".
   В ответ на такие вести Гейне обычно писал какое-нибудь сатирическое стихотворение. Так, когда Франкфуртский парламент признал желто-красно-черное знамя национально-революционным знаменем, Гейне откликнулся на это стихотворением, в котором говорится:
  
   Знамя то трехцветное знал я уж давно;
   Наученный опытом, знал я, что оно --
   Вестник для Германии всяческих невзгод,
   Что с своей свободою распростись, народ!
             Арндта, Яна-батюшку вновь увидел я,
             Всех героев доблестных старая семья
             Из могил заплесневевших стала          выходить,
             Чтоб опять за кесаря в грозный бой вступить.
   Тут и буршеншафтеров собралась семья,
   С коими в дни юности вел компанию я,
   Кои в бой за кесаря тоже шли, когда
   Напивались пьяными эти господа.

-----

   Михель же, привыкший с кротостью терпеть,
   Снова спать отправился и пошел храпеть,
   А когда проснулся он, тридцать пять князей,
   Охраняли вновь его нежностью своей.
  
   (Пер. П. И. Вейнберга).
  
   Избрание парламентом Фридриха Вильгельма IV в качестве Германского императора Гейне встретил гомерическим хохотом, написав сатиру на Якова Венедея "Кобес I" и в стихотворении "1649--1793--??" он показывает, как совер шает революцию немецкая буржуазия, по сравнению с английской и французской. Он пишет:
  
   Француз и бритт бездушны от прироы,
   Чувствителен лишь немец; средь свободы.
   Террора даже, немец сохранит,
   Как долг и преданность велит,
   К монарху своему, без всякого сомненья,
   Глубокое сыновнее почтенье.
   Шестеркой экипаж придворный запрягут,
   Коней в нарядный траур уберут,
   На козлах кучер плачущий с бичом....
   Так будет к месту лобному потом
   Немецкий государь когда-нибудь доставлен
   И верноподданнически обезглавлен.
  
   Сатира Гейне на революцию 1848 г. в Германии имеет лишь одно сходство с позицией Маркса, Энгельса и Союза коммунистов, так, как эта позиция выражена в "Новой Рейнской газете". Гейне необыкновенно остро вскрывает всю беспомощность немецкой буржуазии и половинчатость, трусость мещанства перед лицом настоящей социальной революции. Он вскрывает их и бичует в свойственной только ему манере. Как бы ядовита и остра ни была эта сатира, она все же дает только отрицание этих поступков буржуазии, не провозглашая четко выраженных положительных требований, а именно такие требования и противопоставили Маркса и Энгельса этим буржуазным шатаниям, как ясные лозунги коммунистической партии для настоящего и будущего. И поэтому певцом революции 1848 г. в Германии сделался не Гейне, а члены Союза коммунистов, творившие под непосредственным руководством Маркса,-- Георг Веерт и Фрейлиграт. Из них Веерт шел по пути социально-полической сатиры Гейне, дополняя ее именно тем, чего недоставало ее гениальному мастеру и создателю. Но, тем не менее, весь редакционный штаб "Новой Рейнской газеты" считал Гейне своим революционным попутчиком, или, как тогда говорили,-- "нашим другом".
   В статьях в "Новой Рейнской газете" Маркс неоднократно цитирует "нашего друга" Гейне: то он дает убийственную критику "героев" франкфуртского парламента, которых он сравнивает с Троллем, то приводит отрывок из знаменитой "Легенды замка" о династии Гогенцоллернов, которую даже Меринг из цензурных соображений не рискнул напечатать при издании статей Маркса. Как утверждает Фрейлиграт, Маркс в это время знал наизусть социально-политические стихи Гейне. С другой стороны, и Гейне читал "Новую Рейнскую газету", политические статьи которой помогли ему притти к выводу, что только "доктора революции", подобные Марксу и Энгельсу, смогут в конце концов раздавить тевтонскую контрреволюционную гадину. В беллетристическом же отделе газеты он интересовался, понятно, "властелином" революционного фельетона 1848 г. Веертом.
   Этим, в сущности не прекращавшимся, устным и письменным общением и объясняется то обстоятельство, что, когда Маркс после победы контрреволюции в Германии и закрытия газеты уехал в Париж, он попрежнему продолжал дружить с Гейне и бывать у больного поэта, лежащего в своей "матрацной могиле". Непосредственные указания на это встречаются в письмах Г. Веерта к его родным. Так, когда Веерт летом 1849 г. вернулся опять в Париж, чтобы сражаться при последних судорогах революции во Франции, он в одном письме к брату сообщает, что Гейне выразил через Маркса пожелание лично познакомиться с Веертом, вещи которого в "Новой Рейнской газете" ему так понравились. "Маркс повел меня к нему,-- пишет Веерт.-- Мы застали беднягу в момент таких страданий, что он не мог нас принять". Но, как видно из дальнейшей переписки, как Маркс, так и Веерт бывали после этого у поэта и могли свободно с ним беседовать.
   Осенью 1849 г. Маркс, которого французское правительство выслало из Парижа в провинцию, уехал в Лондон. С этого времени до смерти поэта они больше не встречались. В эти 1849--1856 гг. Гейне совершил немало поступков, с которыми Маркс, конечно, согласиться не мог; так, например, если его двойственные высказывания о коммунизме в 1851 ив 1854 гг. не были для Маркса неожиданными, то все же его "обращение", особенно его завещание, не могли не вызвать сожаления у Маркса и Энгельса, как это и явствует из их переписки. Но, тем не менее, как Маркс и Энгельс, так и другие друзья коммунисты никогда не высказывались публично против поэта. Маркс поддерживал все эти годы связь с ним через Рихарда Рейнгардта, секретаря Гейне в 1850--1855 гг., члена Союза коммунистов и интимного друга Маркса и Энгельса {Рейнгардт в молодости, в средине 40-х гг., сам писал стихи в духе немецкого "истинного социализма", и Энгельс довольно жестоко издевается над ним в "Немецкой идеологии".}. В его обязанность входило также писать письма Гейне, и он передавал взаимные приветы и т. п. Так, в своем письме к Марксу от 23 июля 1851 г. он пишет: "Гейне, которому я передал ваши приветы, может вам в этот момент сообщить только то, что "он еще случайно жив!" Положение его все ухудшается, хотя среди его страданий выпадают еще моменты, когда он может творить прежним прекрасным образом". Затем, осенью, вышел его прекрасный сборник стихов "Романцеро", стихов, написанных им уже в "матрацной могиле". Маркс и его жена, которым, стихи понравились, написали свой отзыв о сборнике для передачи Гейне и прибавили, повидимому, также кое-что о политических событиях в связи с государственным переворотом Наполеона III. В письме от 30 декабря 1851 г. Рейнгардт отвечает: "Я передал Гейне, к его удовольствию, приветы ваши и вашей жены, равно как и замечания о нем и его "Романцеро". Он шлет вам в свою очередь привет и просит вам передать, что он всегда рад услышать что-нибудь о вас. Вообще он не подавлен здешними событиями; он уже столько всякого пережил, что не знает больше, что собственно считать прогрессом и что регрессом; и по существу это последнее событие, может быть, еще прогресс". Что Гейне подразумевает последние слова в ироническом смысле, доказывает следующее письмо Рейнгардта к Марксу, от 15 февраля 1852 г., где говорится, что: "за последнее время Гейне очень подался, и морально он был подавлен, вследствие событий".
   В том же 1852 г. побывал как у Маркса, так и у Гейне друг Веерта из Дрездена, историк Эдуард Фезе, который, по словам Рейнгардта, может устно сообщить Марксу о Гейне. Затем в письме от 21 октября 1852 г. Рейнгардт пишет: "Нашему дорогому Гейне при всем этом, к сожалению, хуже. Он просит передать вам привет. N. В. Видели ли вы его новое издание "Салона"? Если нет, то достаньте его. В новом предисловии он мимоходом говорит о вас в выражениях, которые вас позабавят" {Речь идет о шутливом упоминании Гейне имени Маркса в сзязи с его суждением о материализме.}.
   В 1855 г. Рейнгардт оставил место секретаря у Гейне. Как видно из переписки Маркса с Лассалем, поэт и в этом году передал Марксу привет через Лассаля, и Маркс ответил тем же путем. В следующем году Гейне умер. Жена Маркса, ездившая уже после смерти поэта на родину, где скончалась ее мать, встретилась в Париже с Рейнгардтом, который сообщал ей всякие подробности о Гейне, о чем Маркс и пишет Энгельсу в письме от 22 сентября 1856 г. Но какого рода были эти подробности, сейчас сказать трудно; думается, что они носили не только биографический характер. И когда Маркс в сентябре 1856 г. вместе с Фрейлигратом имел совещание с американцем Ольмстедом, представителем журнала "Putnam Monthly", которому Маркс должен был давать статьи на военные темы, то он обещал написать и статью о Гейне. Статью о "волонтерах" написал Энгельс, и она была напечатана; Маркс также собирался дать статью и с этой целью опять обратился к Рейнгардту с просьбой сообщить ему все детали, которые он знает о Гейне. Вот ответ Рейнгардта от 3 октября: "Что касается Гейне, дорогой друг, то я не могу сообщить вам ничего, стоящего внимания, чего бы вы уже не знали из его последних сочинений и т. д., и чего, по всей вероятности, вполне достаточно для журнальной статьи. Может быть, мне придется еще выяснить некоторые особые пункты, на которые я указывал вашей жене, но для этого еще не все созрело, и я должен приберечь их на более поздний срок; во всяком случае, я вам первому сообщу о них, уже в собственных моих интересах".
   Сообщил ли Рейнгардт Марксу эти сведения, не знаем; Маркс и на этот раз не написал статьи о своем друге поэте, как он его называет в "Капитале", и каковым его всегда считали и он, и Энгельс. Повидимому, Маркс и Энгельс знали еще какие-то, неизвестные нам, подробности как о жизни Гейне, так и; особенно о его политической эволюции 1843--1844 и в 1849--1856 гг. Остается только пожалеть, что ни Марксу, ни Энгельсу так и не удалось изложить в связной форуме свои взгляды на Гейне.
   Из того факта, что Маркс нигде не высказывался публично против политических ошибок Гейне, некоторые, и прежде всего Меринг, делали вывод, что "Маркс, еще почти мальчиком, тщетно стремился к поэтическим лаврам,-- и сохранил поэтому (!) навсегда живые симпатии к поэтам и снисходительно относился к их маленьким слабостям. Он считал, что поэты -- чудаки, которым нужно предоставить итти собственными путями, и что к ним нельзя прилагать мерки обыкновенных или даже необыкновенных людей. Их нужно задабривать лестью, для того чтобы они пели, и нельзя подступать к ним с резкой критикой {Меринг. Карл Маркс, стр. 63.}. Мы уже в очерках о Фрейлиграте и Гервеге показали, как заблуждается в этом вопросе Меринг и с какой именно р_е_з_к_о_й критикой Маркс обрушился на Гервега и Фрейлиграта, когда они совершали несовместимые со званием революционного поэта политмческие поступки. Конечно, Маркс был весьма и весьма "снисходителен" к этим ошибкам, если он видел, что они не являются звеном в ц_е_л_о_й с_и_с_т_е_м_е ошибок, ставящим уже революционного поэта-попутчика за определенные границы. Маркс немало "няньчился" с Гервегом, Фрейлигратом и Гейне, но он всегда критиковал -- и в интимном кругу весьма резко -- их ошибки; а когда они перешли уже известные пределы, которые Маркс считал необходимыми для поэта -- друга пролетариата, он рвал с ними, как мы это видели при исследовании его отношений к Гервегу и Фрейлиграту. До такого разрыва с Гейне отношения Маркса не дошли. Но это не потому, что Гейне совершал меньше политических ошибок, а потому, что, во-первых, в его творчестве и после 1848 г. не было такого резкого перелома, как, например, в творчестве Фрейлиграта, и, во-вторых, Гейне в 1848--1856 гг., лежа в "матрацной могиле", не принимал активного участия в повседневной политической борьбе, и к нему невольно относились более мягко. Но Маркс и Энгельс не закрывали глаза на политические ошибки Гейне. Это видно хотя бы из письма Энгельса к Марксу от 21 декабря 1866 г., где он пишет: "Старик Гораций напоминает мне местами Гейне, который многому у него научился, а в политическом отношении был по существу таким же прохвостом. Представьте себе этого честного человека, бросающего вызов в лицо присутствующему тирану и ползающего на брюхе перед Августом". При этом резком отзыве Энгельс, повидимому, имел в виду 30-е годы, когда Гейне писал ядовитые сатиры против германских королей и князей и одновременно предлагал прусскому правительству свои услуги по изданию немецкой газеты в Париже в прусском духе! Но это не мешало Марксу почти одновременно называть Гейне в "Капитале" своим другом. Противоречия тут нет: в оценке в_с_е_г_о Гейне, направления в_с_е_г_о его творчества у Маркса и Энгельса не было двух мнений.
  

--------------------------------------------

   Источник текста: Очерки по истории немецкой революционной поэзии XIX века / Ф. П. Шиллер. - Москва : Сов. лит-ра, 1933 (тип. газ. "Правда"). -- Суп.-обл., переплет, 256 с., 6 вкл. л. портр.; 19х14 см.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru