Шекспир Вильям
Сон в летнюю ночь

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

Сонъ въ лѣтнюю ночь.

Комедія Шекспира.

Переводъ Аполонна Григорьева.

ПОСВЯЩАЕТСЯ

ТИТАНІИ.

(1846 годъ.)

  
                                 I.
  
             Титанія! пусть вѣчно надъ тобой
             Подруги-сильфы свѣтлые кружатся,
             Храня тебя средь суеты дневной,
             Когда легко съ толпой душѣ смѣшаться,
  
             Баюкая въ безмолвный часъ ночной,
             Какъ тихимъ сномъ, глаза твои смежатся.
             -- Зачѣмъ не я твой духъ сторожевой?
             Есть грезы... Имъ опасно отдаваться,
  
             Ихъ чары сильны обаяньемъ зла,
             Тревожными стремленьями куда-то:
             Не улетай за ними, сильфъ крылатой,
             Сіяй звѣздой, спокойна и свѣтла,
             Въ начертанномъ кругу невозмутима,
             Мучительно, но издали любима!
  
                                 II.
  
             Титанія! не даромъ страшно мнѣ:
             Ты какъ дитя капризно-прихотлива,
             Ты слишкомъ затаенно-молчалива
             И, чистый духъ,-- ты женщина вполнѣ.
  
             Передъ тобой покорно, терпѣливо
             Душа чужая въ медленномъ огнѣ
             Сгарала годы, мучась въ тишинѣ...
             А ты порой,-- безпечно-шаловливо
  
             Шутила этой страстію нѣмой,
             Измученнаго сердца лучшимъ кладомъ,
             Блаженныхъ грезъ послѣднею зарей;
             Порою же, глубокимъ, грустнымъ взглядомъ,
             Душевнымъ словомъ ты играть могла...
             Титанія! Ужели ты лгала?
  
                                 III.
  
             Титанія! я помню старый садъ
             И помню ночь іюньскую. Равниной
             Небесною, какъ будто за урядъ
             Плыла луна двурогой половиной.
  
             Вы шли вдвоемъ... Онъ былъ безумно радъ
             Всему: лунѣ и пѣснѣ соловьиной!
             Вдругъ господинъ... припомни только: врядъ
             Найдется столько головы ослиной
             Достойный... Но Титанія была
             Титаніей; простая ль шалость дѣтства,
             Иль прихоть безобразная пришла
             На мысли ей,-- оселъ ея кокетства
             Не миновалъ. А возвратясь домой,
             Какъ женщина, въ ту ночь рыдалъ другой.
  
                                 IV.
  
             Титанія! изъ-за туманной дали
             Ты все какъ лучь блестишь въ мечтахъ моихъ,
             Обвѣяна гармоней печали,
             Волшебнымъ ароматомъ дней иныхъ.
  
             Ему съ тобою встрѣтиться едва-ли;
             Покоренъ безнадежно, скорбно-тихъ,
             Велѣній не нарушитъ онъ твоихъ,
             О, чистый духъ съ душей изъ крѣпкой стали!
  
             Онъ понялъ все, онъ въ жизнь унесъ съ собой
             Сокровище, завѣтную святыню:
             Порывъ невольный, взоръ тоски нѣмой,
             Слезу тайкомъ... Засохшую пустыню
             Его души, какъ Божія роса,
             Увлажила навѣкъ одна слеза
  
                                 V.
  
             Да, сильны были чары обаянья
             И надъ твоей, Титанія, душой,--
             Сильнѣй судьбы, сильнѣй тебя самой!
             Какъ часто, противъ воли и желанья,
             Ты подчинялась власти роковой!
             Когда не въ силахъ вынести изгнанья
             Явился онъ, послѣдняго свиданья
             Испить всю горечь,-- грустный и больной,
             Съ проклятіемъ мечтаньямъ и надеждѣ,
             Въ тотъ мирный уголокъ, который прежде
             Онъ населялъ, какъ новый Оберонъ,
             То мрачными, то свѣтлыми духами,
             Любимыми души своей мечтами...
             Все, все въ тебѣ прочелъ и понялъ онъ.
  
                                 VI.
  
             Титанія! не разъ бѣжать желала
             Ты съ ужасомъ отъ странныхъ тѣхъ гостей,
             Которыхъ власть чужая призывала
             Въ дотолѣ тихій миръ души твоей:
             Отъ новыхъ чувствъ, мечтаній, думъ, идей!
             Чтобъ на землю изъ царства идеала
             Спуститься, часто игры дѣтскихъ дней
             Ты съ сильфами другими затѣвала.
             А онъ тогда, безмолвенъ и угрюмъ,
             Сидѣлъ въ углу и думалъ: для чего же
             Безсмысленный, несносный этотъ шумъ
             Она затѣяла?... безсмысленъ тоже
             И для нея онъ: ликъ ея младой
             Все такъ же тайной потемненъ тоской.
  
                                 VII.
  
             Титанія! прости навѣки. вѣрю,
             Упорно вѣрить я хочу, что ты --
             Сліянье прихоти и чистоты,
             И знаю: невозвратную потерю
             Несетъ онъ въ сердцѣ; унеслись мечты,
             Послѣднія мечты -- и рая двери
             Навѣкъ скитальцу-духу заперты.
             Его скорбей я даже не измѣрю
             Всей бездны. Но горячею мольбой
             Молился онъ, чтобъ свѣтлый образъ твой
             Сіялъ звѣздой ничѣмъ не помраченной,
             Чтобъ помыслъ и о немъ въ тиши безсонной
             Святыни сердца возмутить не могъ,
             Которое другому отдалъ Богъ.
  
             1846 года,
             ноябрь.
  

ПИСЬМО

къ А. В. Дружинину, по поводу комедіи Шекспира "Сонъ въ лѣтнюю ночь" и ея перевода.

(1856 годъ).

   Долго бы пришлось пролежать въ ящикѣ моего стола этому давно начатому переводу -- можетъ-быть, никогда даже не явитьея бы ему на свѣтъ, если бы не вашъ переводъ Лира. Поразительное сходство въ пріемахъ работы, одинаковость взгляда на способъ усвоенія Шекспира русской литературѣ, одинаковость стремленія передавать запахъ и цвѣтъ, а не букву подлинника -- все это вмѣстѣ взятое, пробудило во мнѣ нѣсколько остывшую любовь къ труду молодости и, главное, дало вѣру въ этотъ трудъ. Когда два человѣка, различнымъ образомъ воспитавшіеся, различными путями шедшіе, но оба равно серьозно смотрящіе на дѣло, сходятся въ пониманіи дѣла, это почти несомнѣнный.признакъ того, что пониманіе ихъ есть настоящее. Вы помните, какое впечатлѣніе произвелъ вашъ переводъ на всѣхъ, собравшихся у меня слушателей; помните, къ какой живой бесѣдѣ о важныхъ вопросахъ искусства подалъ онъ поводъ; помните также, что никто не угощалъ васъ приторными или обыденными похвалами: это была наша, московская дань уваженія къ прекрасному поэтическому труду: кто-то (кажется А. С. X.) замѣтилъ только, что лучшая похвала вашему дѣлу заключается въ томъ, что мы говоримъ о Шекспирѣ и его Лирѣ, а не о переводѣ и переводчикѣ.
   Вамъ принадлежитъ пальма первенства въ дѣлѣ, которое вы и я понимаемъ одинаково: вамъ бы я и посвятилъ даже мой трудъ, еслибъ онъ давно уже не былъ посвященъ тому воздушному призраку, который играетъ главную роль въ Шекспировомъ созданіи. Судить о томъ, въ какой степени осуществлены поэтическія задачи, съ которыми приступалъ я къ переводу, въ какой мѣрѣ провелъ я послѣдовательно пріемы въ работѣ -- конечно дѣло не мое: одно могу сказать, что влюбленный въ Шекспировское созданіе, я началъ переводъ, влюбленный въ него продолжалъ и влюбленный же окончилъ.
   Да и въ-самомъ-дѣлѣ, чѣмъ болѣе вглядываешься въ эту, повидимому причудливую, капризную, узорчатую игру могущественнѣйшей и вмѣстѣ съ тѣмъ до прозрачности ясной поэтической фантазіи, чѣмъ болѣе проникаешь въ этотъ разнообразнѣйшій міръ, полный и свѣтлыхъ воздушныхъ видѣній, и сказочныхъ фигуръ, носящихъ на себѣ яркіе отпечатки близкой поэту дѣйствительности и комическихъ представленій, обозначенныхъ однако легко и тонко, соотвѣтственно всей прозрачности созданія, -- чѣмъ болѣе сливаешься съ этой грезой, въ которой отзывы юмора и даже ироніи, вынесенныхъ изъ дѣйствительной жизни, неуловимо смягчаются или просвѣтляются свѣтлыми, стеклянными, изъ воздушныхъ сферъ несущимися звуками, въ которой постоянно сквозь первый планъ картины, начертанный густыми красками дѣйствительности, грубой и смѣшной, фальшиво-героической или наивно-чувственной, просвѣчиваютъ иные, воздушные планы,-- иныя, свѣтлыя и легкія созерцанія; чѣмъ болѣе, наконецъ, слѣдишь за существеннѣйшею основой произведенія, за великой, міродержавной и вмѣстѣ до безконечности нѣжной душей поэта, тѣмъ все сильнѣе и сильнѣе влюбляешься въ эту лѣтнюю грезу, тѣмъ все душевнѣе переживаешь процессъ чувства, породившаго этотъ міръ неосязаемыхъ и вмѣстѣ со всѣмъ новыхъ сновидѣній, на сколько намъ, натурамъ ограниченнымъ, дано переживать ощущенія Олимпійцевъ.
   Для того, чтобы пояснить то чувство, съ точки котораго дается мнѣ пониманіе Шекспировскаго сна (вы знаете, что я вѣрю только въ то пониманіе, котораго точка отправленія есть чувство), я постараюсь развить преимущественно идею художественной и психологической прозрачности комедіи, начавши съ первыхъ, самыхъ осязательныхъ ея плановъ, и восходя все далѣе и далѣе къ тому, что сквозитъ изъ-за нихъ.
   На самомъ первомъ планъ стоитъ исторія или басня пьесы. Пересказывать ее незачѣмъ: я пишу къ вамъ, а другихъ читателей прошу прочесть мой очеркъ по прочтеніи самой пьесы, хоть для порядка онъ и поставленъ мной передъ пьесой. И такъ на первомъ планѣ -- исторія, или какъ въ старину называли, басня пьесы. Басня эта дика до возмутительности, достойна пьянаго дикаря (извѣстный эпитетъ, данный Шекспиру Вольтеромъ) и невѣжды необразованнаго: басня эта -- тройная, нѣтъ, виноватъ! четверная -- исторія Тезея и Ипполиты, исторія любовниковъ, исторія духовъ и исторія мастеровыхъ: связана она только внѣшнимъ единствомъ, Тезеевой свадьбой. Четверная, а не тройная она потому, что хотя свадьба Тезея и есть центръ пьесы, но на исторію Тезея и Ипполиты употреблены поэтомъ яркія краски и притомъ совсѣмъ особенныя, чѣмъ на другія перспективы драмы. Вообще же -- исторія чрезвычайно длинная, нелѣпая, въ которой перемѣшаны и мѣстности, и эпохи, и строй чувствъ, ибо строй чувства любви явнымъ образомъ не античный, не греческій. Но, вѣдь эта нелѣпая исторія дается намъ человѣкомъ, котораго духъ посвященъ былъ въ таинства всякаго міросозерцанія, и новаго, и римскаго, и греческаго, но вѣдь этотъ необузданно-фигурный языкъ встрѣчается у него въ самыхъ трагическихъ мѣстахъ его драмъ, но вѣдь этотъ фантастическій міръ отзывается у него вездѣ -- трагически въ Гамлетѣ и Макбета, иронически въ разсказъ Меркуціо о царицѣ Мабъ, совершенно комически въ сопоставленіи съ нимъ неоцѣненной фигуры Фольстаффа въ "Виндзорскихъ барыняхъ". Что же это такое? Приглядимтесь: какъ только всмотрѣлись въ первую постановку драмы, вы замѣтили, что она сквозная. Эти Тезей и Ипполита не настоящіе Тезей и Ипполита, и придворные ихъ не греческіе вельможи: эта любовь Лизандра и Эрміи -- не настоящая любовь, эти мастеровые -- не настоящій аѳинскій демосъ. Только духи -- настоящіе духи сѣвернаго германскаго міра, золотые маленькіе эльфы, воздушные и вмѣстѣ смертные, добрые и подчасъ злые, ночные духи, матово-блестящіе какъ лунное сіяніе и лучи звѣздъ. Кто же такіе эти лица -- спрашиваете вы себя, освоившись съ ихъ первоначальною постановкою, и оставивши пока въ сторонѣ тѣхъ изъ нихъ, о настоящемъ значеніи которыхъ нечего спрашивать, т. е. оставивши и духовъ, и совершенно искреннюю, страстно любящую Елену, которая съ перваго же раза рисуется вамъ вся: страстная, изъ себя ражая, (я люблю, какъ вы знаете, употребленіе словъ собственныхъ, того, что называется le mot propre) любящая безъ границъ до ослѣпленія, до забвенія всякихъ честныхъ отношеній ко всему міру, кромѣ обожаемаго предмета,-- оставивши даже и здороваго молодца Димитрія, котораго любовь есть простое чувственное пожеланіе, совершенно случайно обратившееся къ Эрміи, именно потому, что пресытилось излишнею отзывчивостью Елены. Эти лица -- ясны и для нихъ приворотная трава Пука вовсе не нужна.
   Что касается до Тезея, то вся фигура его есть совершенно средневѣковая фигура: это просто англійскій феодальный баронъ, воитель и собачникъ: говоритъ ли онъ о подвигахъ своихъ или своего compagnon d'armes Геркулеса, или о статяхъ и шерсти своихъ собакъ и о звонкомъ ихъ лаѣ, онъ приходитъ въ лирическій восторгъ и у него глаза загораются: въ остальномъ разговоръ онъ соблюдаетъ чинность и величавость. Къ подвластнымъ себѣ, онъ добръ и снисходителенъ, въ дѣлахъ ихъ и интересахъ, принимаетъ живое участіе; къ народу милостивъ и любовенъ, даже больше,-- самъ народенъ, какъ англійскій феодалъ: комедія мастеровыхъ, за которую такъ боится Филостратъ и передъ которой маленькую мину дѣлаетъ иностранка Ипполита, доставляетъ ему истинное удовольствіе: онъ отъ души хохочетъ и отъ души, стало быть вовсе неоскорбительно, не съ высоты величія, остритъ надъ львомъ, Луною и Пирамомъ. Вообще, вглядываясь въ его спокойную, чинную но вмѣстѣ благодушную фигуру, припоминаешь глубокое слово Эмерсена, что въ каждомъ англійскомъ лордѣ есть матеріалъ для англійскаго поденщика и на оборотъ. Въ отношеніяхъ Тезея къ подвластнымъ, насъ не оскорбляетъ и то, что онъ любитъ почетъ, доволенъ, когда бургомистры, встрѣчая его, нѣмѣютъ: вѣдь онъ любитъ почетъ и уваженіе не въ томъ смыслѣ, въ какомъ любитъ ихъ нашъ пріятель Иванъ Александровичъ Хлестаковъ.
   Величаво-прелестная и дѣвственная,какъ Діана, амазонка, Ипполита, тоже средневѣковая дама, но чисто германскаго, а не германо-англійскаго происхожденія. Очаровательнѣйшая черта ея поэтическаго образа, черта тонкая, какъ тонко у Шекспира вообще пониманіе женственности, есть нервная впечатлительность и нѣжность, таящаяся подъ суровой, недоступной, цѣломудренно-гордой внѣшностью. Есть для меня нѣчто умилительно-трогательное въ томъ, что амазонка, дѣлившая труды и забавы съ рыцарями Кадмомъ и Геркулесомъ, не можетъ удержаться отъ слезъ симпатіи и сожалѣнія при козлогласованіяхъ Пирама, потерявшаго свою возлюбленную Тизбу: въ такихъ натурахъ почти всегда таится родникъ удивительной впечатлительности, подкладывающей свое внутреннее богатство подъ какой угодно фактъ. По всѣмъ вѣроятіямъ, свою собственную черту вложилъ Шекспиръ въ прекрасный женскій образъ по поводу представленія комедіи: но психологическая вѣрность общей черты есть здѣсь безусловная.
   И такъ, вотъ, что такое образы Тезея и Ипполиты: согласитесь, что по своей красотѣ, величавости и благородству, они стоютъ того, чтобы земскіе и домашніе духи слетались на ихъ свадьбу, благословили, освятили и домашній ихъ миръ, и тотъ земскій міръ, который долго-долго будетъ процвѣтать подъ ихъ сѣнью.
   Но для чего же названы они, положимъ хоть и не лордомъ Соутгемптономъ и его избранницей, ибо это названіе было бы также неправда: сколь ни любилъ и не идеализировалъ поэтъ своего блестящаго друга, но какъ истинный художникъ, возводилъ всегда частное въ общее въ своемъ творчествѣ;-- но англійскимъ именемъ? А это вотъ отчего: фантастическій міръ, къ которому и самъ поэтъ, и его эпоха начали находиться уже въ нѣкоторомъ нерѣшительномъ, колеблющемся отношеніи, полувѣры, полуневѣрія -- совершенно не мирился съ окружающею дѣйствительностью, не мирился даже съ ближайшимъ, чисто уже англійскимъ ея прошедшимъ, какъ не мирились ни съ дѣйствительностью, ни съ англо-саксонскимъ прошедшимъ колоссальные размѣры страсти драмы о королѣ Лирѣ и его дочеряхъ, перенесенныя на почву кельтическаго міра; язычески-германскій, этотъ фантастическій міръ не мирился и съ рыцарскимъ католицизмомъ. Съ другой стороны нельзя было перенести его и на почву такого отдаленнаго обще-германскаго языческаго прошедшаго, котораго никто не помнилъ, на почву міра нибелунговъ. Шекспиръ -- какъ драма вообще, какъ драма греческая, всегда стоитъ на точкѣ зрѣнія и чувствѣ толпы, народа, только на самой вершинѣ этой точки: ни какихъ искусственныхъ сочувствій онъ не возбуждаетъ и возбудить по натуръ своего правдиваго генія не можетъ: онъ беретъ міръ совершенно сказочный и при томъ міръ сказокъ, находившихся въ общемъ обращеніи у народа въ его эпоху, сказокъ про греческихъ героевъ, одѣтыхъ въ костюмы странствующихъ рыцарей и совершающихъ подвиги, свойственные симъ послѣднимъ; для народа это понятно, съ фантастическимъ міромъ никакъ не въ разладѣ -- и являются герцогъ Тезей и герцогиня Ипполита, знакомые вамъ сказочные образы, наши -- Бовы королевичи и королевны Дружненны, Францыли Венеціаны и т. д. (а никакъ не Ильи Муромцы, не Чурилы Пленковичи, не Марины Игнатьевны). Дерзость моя въ приведеніи этой мысли простиралась сначала до того, что я хотѣлъ замѣнить имена героическихъ лицъ Шекспировскаго "Сна" именами знакомыхъ всѣмъ образовъ сказокъ иноземнаго пласта, ходящихъ доселѣ въ народномъ обращеніи, но меня остановила связь сихъ послѣднихъ съ другимъ фантастическимъ міромъ, котораго поэзія есть совсѣмъ иная, нежели поэзія эльфовъ, и остановила, кажется, совершенно справедливо: я избралъ среднюю дорогу, назвалъ Тезея княземъ, Ипполиту королевною, слегка кое-гдѣ придалъ рѣчамъ сказочный колоритъ, точно также, какъ въ передачѣ разговора мастеровыхъ старался уловить среднюю черту; допускалъ только намеки на народную рѣчь, намеки на народныя поговорки, допуская часто порченность фабричной рѣчи. Но это отступленіе: возвратимся къ дѣлу.
   Германскіе критики, преимущественно Гервинусъ, видятъ иронію въ такого рода изображеніи героическаго міра. Ни какой ироніи тутъ нѣтъ: иронія надъ сказками для Шекспира была бы слишкомъ мелка, въ ироническомъ отношеніи къ героическому и фантастическому міру его цѣльная и крѣпкая натура для меня невообразима. Не думаю, чтобы и вообще хитрыя соображенія предшествовали тутъ у него выбору обстановки: хитрѣйшія, наихитрѣйшія соображенія потрачены въ созданіи на психологическій анализъ; но въ этомъ отношеніи дѣло вѣроятно рѣшено простою и великою душею художника, тѣмъ сердцемъ, которое билось въ одинъ тактъ съ сердцемъ народа, величайшаго въ мірѣ художника и поэта, съ точки зрѣнія котораго Шекспиръ также, напримѣръ, непосредственно, просто и безъ особенныхъ соображеній малевалъ фигуры Дофина, Орлеанской дѣвы и вообще враговъ-французовъ въ своихъ историческихъ драмахъ.
   Чтобы разъ навсегда кончить съ этой ироніей, о которой нѣмцы такъ много хлопочутъ, можетъ быть отъ невозможности ироніи надъ собою самими, должно развить нѣсколько мою мысль о фантастическомъ мірѣ Шекспира. Шекспиръ принадлежитъ къ числу тѣхъ немногихъ чуткихъ поэтовъ, которые имѣютъ полномочіе браться за изображеніе фантастическаго: ихъ немного, этихъ поэтовъ -- Шекспиръ да Байронъ, Гете да Гофманъ, Пушкинъ да Гоголь; по мѣстамъ чутье фантастическаго и удивительнѣйшее чутье является у Вальтера Скотта, у Гейне, въ которомъ вы, хоть его и не любите, не отвергаете же однако великой даровитости, у Проспера Мериме въ одной его повѣсти. Всѣ эти люди знаютъ, по какому~то старинному опыту знаютъ, осязательно знаютъ и природу духовъ, и ихъ помыслы, и ихъ радости и печали, и муки осужденныхъ душъ, витающихъ въ тѣхъ мѣстахъ:
  
   При имени которыхъ грѣшникъ содрогнется...
  
   муки, отъ которыхъ
  
   Тѣло падаетъ согнившимъ трупомъ...
  
   Эти люди слышали "визгъ и жалобный вой духовъ", и этотъ вой и визгъ надрывали имъ сердце; они провели ночь вакхическихъ упоеній съ Коринѳской невѣстой, они видѣли зеленую змѣйку съ обаятельными глазами въ золотомъ горшкѣ и были влюблены въ эту змѣйку, какъ студентъ Ансельмусъ: ихъ проникалъ, какъ Байронова Альпо, страшный леденящій холодъ отъ прикосновенія пальцевъ мертвой Франчески, длинныхъ и прозрачныхъ пальцевъ, сквозь которые просвѣчиваетъ мѣсяцъ; они съ тоской внимали пѣсни Ларелеи, они слышали стукъ шаговъ мѣдной статуи Еллинской богини и чувствовали ея давящія объятія. Вы не удивляетесь, вѣроятно, что въ ряду этихъ знающихъ надземный міръ людей я не ставлю Данта; Дантъ поэтъ земной, загробный міръ его не есть видѣніе, краски его -- слишкомъ яркія. Фантастическое есть область поэтовъ сѣверныхъ. Изо всѣхъ же исчисленныхъ, проще и властительнѣе всѣхъ обходятся съ фантастическимъ Шекспиръ и, съ гордостью можно написать, нашъ Пушкинъ. Въ нихъ только двухъ нѣтъ, въ отношеніи къ фантастическому, ни старческой ироніи Гёте, составляющей пожалуй и особенную красоту, но все-таки остающейся разъѣдающимъ началомъ; и этого трепета уголовнаго преступника, который слышенъ въ лихорадкѣ Альпо или Манфреда, ни этого болѣзненнаго баловства и очевиднаго насилованія себя для продолженія болѣзненнаго настройства нервовъ, которое слышится въ пѣсняхъ Гейне, ни наконецъ этой губительной аллегоріи, которая портитъ великолѣпнѣйшее созданіе Гофмана. Шекспиръ и нашъ Пушкинъ (по скольку является въ его твореніяхъ фантастическій элементъ) стоятъ выше всѣхъ этихъ отношеній: они -- простые поэты въ этомъ міръ, знакомомъ имъ съ дѣтства, они воспитались подъ обаяніемъ этихъ суевѣрій прошедшаго, отзывающихся въ настоящемъ, они любятъ его, наконецъ они сами суевѣрны, несмотря на великую ясность ихъ разума. Что Шекспиръ любитъ этотъ міръ -- свидѣтельство самое лучшее въ томъ, что онъ совсѣмъ безъ нужды намекаетъ на него даже въ самой дѣйствительной изъ своихъ комедій, въ "Виндзорскихъ барыняхъ", что онъ сквозитъ у него даже черезъ тучную фигуру безцѣннаго Фольстаффа. Что онъ знаетъ его до малѣйшихъ подробностей -- доказательство на лицо въ Оберонѣ, Пукѣ и Титаніи, въ особенности въ сей послѣдней. Она совсѣмъ живая: у нея есть свои особенности, есть своя исторія, свое прошедшее, свои трогательныя воспоминанія, свои капризныя привязанности.
   Положимъ, что земную женственную натуру одухотворилъ въ ней поэтъ -- но вѣдь за то какъ одухотворилъ? До послѣдней точки, до утонченія вкусовъ, до полнаго свойственнаго эльфамъ улетученія, до воздушности и эфемерности существованія, выражающихся во всемъ, даже въ тонѣ рѣчи и способѣ выраженія. Треть минуты есть уже для прелестнаго воздушнаго призрака мѣра времени; расписная кожа змѣи -- одѣяльце по ея росту, паукъ и черный жукъ для нея опасные враги... И весь этотъ фантастическій міръ таковъ: весь онъ эфирный, но нельзя назвать его неопредѣленно обозначеннымъ. Правда, что онъ греза и, какъ всякая греза, получилъ свои точки отправленія отъ впечатлѣній дѣйствительности: правда, что вы, читатель или зритель, не влюбились бы въ Титанію, если бы не чувствовали, что свою собственную любовь, свою жизненную мучительницу -- ту самую, которую укорами, тоской, безумными мольбами преслѣдуетъ поэтъ въ своихъ сонетахъ, одухотворилъ онъ въ образѣ причудливой Титаніи, отмстилъ ей какъ Оберонъ, посмѣявшись надъ ея прихотливыми до чудовищности вкусами, но вмѣстѣ съ тѣмъ одухотвореніе совершилось полное, греза дошла до полнѣйшей ясности представленія -- воздушный образъ обозначенъ до мельчайшихъ подробностей своего воздушнаго бытія. Творя грезу, поэтъ любилъ уже не мучительницу своихъ сонетовъ, а свое дитя, ея преображеніе и одухотвореніе. Какая же тутъ иронія въ этомъ свободномъ, могущественномъ, всѣми средствами располагающемъ творчествѣ?
   Романтиковъ, т. е. нѣмецкую романтическую реакцію упрекали, и упрекали не безъ основаній, въ дѣланныхъ, искусственныхъ стремленіяхъ къ міру прошедшаго, къ міру суевѣрій и т. д. Но кто зачѣмъ пойдетъ, тотъ то и найдетъ. Уловить воображеніемъ внѣшній образъ эльфовъ и дать почувствовать впечатлѣніе отъ ихъ присутствія никому, можетъ быть, не удалось такъ, какъ наивнѣйшему изъ романтиковъ-нѣмцевъ Ламотту Фуке, тому самому, у котораго нашъ великій романтикъ взялъ свою Ундину. Не знаю, помните ли вы изъ его повѣстей, отъ которыхъ вообще вѣетъ и старыми германскими городами, и католическимъ благочестіемъ, и нѣмецкою Biederkeit,-- повѣсть "Орелъ и левъ", сказаніе о нѣкоемъ рыцарѣ Сивардѣ, который долженъ былъ побѣждать различныя трудности для пріобрѣтенія любви прекрасной Лльфгильды. Когда, прогнавши мечемъ злаго Локке въ первый разъ, ѣдетъ онъ въ ея замокъ, на дорогѣ кружатся вокругъ него эльфы въ видѣ золотенькихъ звѣздочекъ, растутъ, яснѣютъ, принимаютъ образы, киваютъ ласково маленькими головками, привѣтствуютъ серебристыми голосками. Давно, еще въ отрочествѣ, читалъ я Ламотта: эльфы тогда рѣшительно прыгали и кружились передо мною; когда юношей въ первые познакомился я съ безсмертнымъ Шекспировымъ созданіемъ въ безсмертномъ Шлегелевскомъ переводѣ, эльфы запрыгали и закружились передо мною, какъ стародавніе знакомцы!
   И опять спрашиваю я: какая тутъ иронія во всемъ этомъ прозрачно-ясномъ мірѣ? Ни какой, хотя на второй перспективѣ картины, открывающейся за первою, физіономіи точно получаютъ какой-то ироническій отпечатокъ -- и это обманываетъ нѣмецкихъ критиковъ.
   На второмъ планѣ стоятъ фигуры любовниковъ -- два молодца и двѣ дѣвицы, Лизандръ и Димитрій, Елена и Эрмія. О различіяхъ молодыхъ витязей нельзя сказать многаго по Шекспиру. Одно только явно, что Димитрій рѣзче, грубоватѣе и проще Лизандра, что Лизандръ только что вышелъ изъ отрочества, что Димитрій уже искусился въ любви, поигралъ женскимъ сердцемъ и пресытился первою любовью, а Лизандръ любитъ впервые и притомъ любитъ по заготовленнымъ мечтамъ, по любовнымъ и рыцарскимъ сказкамъ, что требованія Димитрія отъ любви вовсе не тонки и ему дѣла нѣтъ, любитъ ли его женщина, лишь бы обладать ею, хотя бы насильственно, а Лизандръ и по натурѣ, и по свѣжести перваго впечатлѣнія способенъ смотрѣть, какъ на святыню, на любящую его женщину, способенъ, не смотря на пламенную и молодую страсть, свято хранить цѣломудріе любимой женщины, когда Димитрій и нелюбимой уже имъ и покинутой грозитъ безчестіемъ; что Димитрій простоватъ и грубоватъ, тогда какъ Лизандръ начитанъ и остроуменъ. Кажется, смѣло можно прибавить, что Димитрій малый здоровенный и мужчина плотнаго сложенія, тогда какъ Лизандръ, отважный не меньше его -- статный, гибкій и нѣсколько нѣжный юноша.
   Такая же противуположность, только рѣзче обозначенная, и между двумя подругами. Елена такъ ясна, что почти нечего сказать о ней болѣе того, что уже сказалъ я прежде. Она принадлежитъ къ тому типу страстныхъ женскихъ натуръ, большею частью брюнетокъ, въ которыхъ типическое уничтожаетъ все личное, которыхъ обмануть легко, ибо онѣ сами обманывать не могутъ, которыя честны въ своихъ привязанностяхъ до того, что пойдутъ въ бездну за любимымъ человѣкомъ, которыя отдаются безъ задней мысли, не оставляя себѣ ничего въ запасъ и поэтому самому скоро надоѣдаютъ. Какъ всѣ такія женщины, она совершенно безтактна и постоянно высказываетъ то, чего не слѣдуетъ высказывать: чувства личнаго достоинства и женской гордости въ ней очень мало: она вся выражается въ желаніи быть собакой любимаго человѣка, въ желаніи ластиться, когда ее бьютъ; а главное и существенное качество ея натуры есть отсутствіе всякой самости, всякаго понятія о долгѣ въ отношеніи къ собственной душѣ, о томъ великомъ долгѣ, безъ котораго и самая возвышенная любовь къ другимъ обращается въ рабство и теряетъ всякую прочность. Съ безпощадною правдою и самыми яркими чертами рисуетъ ее поэтъ: онъ и любитъ ее, и сострадаетъ ей, но сострадаетъ въ мѣру. Онъ заставляетъ ее съ самаго начала, изъ собачьей угодливости любимому человѣку, сдѣлать подлость въ отношеніи къ подругѣ, и эта безпощадность совершенно вѣрна, какъ совершенно вѣрны психологически всѣ ея нелѣпыя рѣчи. Димитрій для нея точно цѣлый міръ и она ничего не боится въ лѣсу, ночью, когда цѣлый міръ ея на нее смотритъ, она точно готова быть Димитріевой собакой и не усомнилась бы нисколько сдѣлаться его наложницей. Вы скажете, можетъ быть, что тонъ мой слишкомъ грубъ и рѣзокъ? Не грубѣе и не рѣзче Шекспировскаго,-- и если Шекспиръ развязалъ благополучно узелъ ея судьбы, то это не изъ уваженія къ ея натурѣ, а просто подъ вліяніемъ праздничнаго впечатлѣнія, навѣяннаго на его душу Соутгемптоновой свадьбой. Что ради ея начинается вся кутерьма, т. е. что о ней первой заботится Оберонъ, такъ это потому, что о другихъ пока еще нечего заботиться и что въ это же самое время Оберонъ, т. е. Шекспиръ злится на Титанію, своеобразную, прихотливую, воздушную; прелестную, дразнящую своей капризностью, терзающую своеобычливостью -- но все-таки милую Титанію, и естественно проникается состраданіемъ къ Еленѣ, составляющей ея совершенную противуположность.
   Другая натура у Эрміи: простодушный милый ребенокъ, готовый тоже пойдти за избраннымъ сердца куда угодно, но не иначе, какъ въ качествѣ супруги,-- натура энергическая, до возможности возстанія противъ неправаго насилія, но вмѣстѣ цѣломудренная и стыдливая передъ Тезеемъ ли, наединѣ ли съ милымъ сердцу, готовая подчиниться любимому человѣку, но сама въ свою очередь подчиняющая его и себя высшему чувству цѣломудрія -- вотъ ея прекрасныя симпатическія стороны. Но не смотря на свое видимое и законное стремленіе къ такимъ цѣльнымъ, замкнутымъ въ себѣ женскимъ личностямъ,-- великій не измѣняетъ своей правдивости, ибо онъ видитъ все человѣческое. Тамъ, гдѣ онъ имѣетъ дѣло съ женскою личностью такого же рода, поставленною въ чрезвычайныя обстоятельства, напримѣръ съ Имогеной въ Симбелинѣ, тамъ онъ рисуетъ только красоту ихъ -- ну, а здѣсь въ комической исторіи о приворотной травѣ, не взыщите, доходитъ дѣло и до маленькихъ слабостей милой Эрміи: когда только оскорблена она въ своемъ завѣтномъ чувствѣ, она оказывается и раздражительна, и немножко слишкомъ зла, немножко самолюбива и притомъ совершенно по женски самолюбива,-- обижается главнымъ образомъ за то, что она ниже Елены ростомъ, немножко завистлива: еще въ школѣ, говоритъ Елена, ее звали киской: однимъ словомъ, она съ маленькими когтями и нѣсколько "не тронь меня".
   Во всемъ этомъ опять-таки нѣтъ никакой ироніи, а есть только комическое представленіе, совершенно свободное, простое и прямое.
   Приворотная трава есть завязка всей драмы: эта приворотная трава есть fancy, не любовь, а мигъ любви, навѣянная жаркою лѣтнею ночью, fancy различная, смотря по различію натуръ, чувственно страстное стремленіе въ однѣхъ, нѣжно-мечтательное въ другихъ, капризное до чудовищности въ Титаніи. Въ ея любви къ скотинѣ, развитіе fancy достигаетъ своей верхушки. Знаніе этой степени чувства дано поэту душевнымъ опытомъ, въ этомъ не можетъ быть ни малѣйшаго сомнѣнія, но никакой горечи, ни какой ироніи не внесъ онъ въ свое міросозерцаніе. Ко всему отнесся онъ правосудно. Чувство любви -- развивающееся въ трагически роковыхъ размѣрахъ въ Ромео и Отелло, взято здѣсь въ своихъ еще слабыхъ и комическихъ проявленіяхъ -- и всѣ его неправильныя уклоненія въ сторону доведены до крайнихъ предѣловъ. Комическая верхушка воззрѣнія есть, безъ сомнѣнія, любовь Титаніи, воздушнѣйшаго и прелестнѣйшаго поэтическаго созданія, къ ослу: эта комическая верхушка, которою міръ идеальный, міръ сна и мечты соприкасается грубѣйшей дѣйствительности, обусловливаетъ собою поэтическую необходимость этой дѣйствительности -- третій планъ картины.
   На немъ фигуры рѣзкія, смѣшныя, уродливыя, но опять никакой ироніи, т. е. никакого желчно-грустнаго колорита. Да и надъ чѣмъ тутъ могла быть возможна для Шекспира иронія? Не надъ комедіею же о Пирамѣ и Тизбѣ! Напротивъ: въ сочувствіи Ипполита положено сочувствіе самаго поэта къ зрѣлищамъ подобнаго рода, которыя видѣлъ онъ въ дѣтствѣ и отрочествѣ: жалостное представленіе о Пирамѣ и Тизбѣ, подѣйствовавшее сильно на впечатлительную организацію Шекспира-отрока породило въ Шекспирѣ-мужѣ, въ Шекспирѣ поэтѣ трагическую повѣсть
  

О Ромео и о его Джульеттѣ!

  
   "Сонъ въ лѣтнюю ночь", даже своимъ Пирамомъ и Тизбой намекаетъ на внутреннюю связь, существующую между душевнымъ процессомъ, породившимъ его, и душевнымъ процессомъ, породившимъ трагедію о Ромео и Джульеттѣ. Какія событія жизни породили тотъ и другой процессъ,-- на сколько отразились эти событія въ двухъ произведеніяхъ,-- на сколько свадьба лорда Соутгемптона, для которой написанъ, по всей вѣроятности, "Сонъ въ лѣтнюю ночь", связана съ судьбами таинственной, но несомнѣнной любви поэта, все это осталось и останется для насъ тайною... Дѣло въ томъ только, что великая правда дается толь ко душевнымъ и сердечнымъ пониманіемъ, что творить можно только изъ источника собственной внутренней жизни, а великая правда и великое творчество заключаются какъ въ комедіи: "Сонъ въ лѣтнюю ночь", такъ и въ трагедіи "Ромео и Джульетта" -- и притомъ одна и та-же правда, правда о чувствѣ любви, только до разныхъ точекъ.
   Я сказалъ, что характеромъ Титаніи обусловлена третья перспектива драмы, т. е. исторія о комедіи мастеровыхъ и чудныхъ приключеніяхъ Основы. Внутренняя связь безъ сомнѣнія эта, хотя внѣшнею, общею для всѣхъ частей связью остается свадьба Тезея. Мастеровые собрались для нея разъигрывать пьесу. Всѣ они обозначены не многими, но рѣзкими чертами. Между ними главный герой Основа, Основа лице отработанное съ такимъ же тщаніемъ и съ такою же тонкостью, какъ лица Титаніи, Ипполиты, Эрміи, Елены, Тезія и Пука.
   Основа вовсе не глупъ: въ своемъ кругѣ онъ слыветъ за остроумнаго и красиваго молодаго человѣка. Натура у него очень подвижная, онъ суется всюду, кстати и не кстати: самодовольство у него развито до необычайной степени: между его похожденіями и отношеніями маіора Ковалева къ собственному носу, есть нѣкоторое психологическое сродство; разница только такая, какая между рѣдькой концемъ внизъ и рѣдькой концемъ вверхъ; разница въ томъ, что достопочтенный маіоръ потерялъ носъ, а милѣйшій Основа пріобрѣлъ ослиную голову -- хотя опять сходство въ томъ, что какъ потеря, такъ и пріобрѣтеніе суть событія равно невѣроятныя!
   Чувствую, что я не высказалъ и третьей доли того, что можно сказать о Шекспировскомъ "Снѣ", но я сказалъ все, что органически выросло около центра одной мысли или одной точки зрѣнія.
   Переводъ свой и оправдываю, гдѣ это нужно, въ примѣчаніяхъ.
   Окончу благодарностью вамъ, Островскому и Боткину за нѣсколько замѣчаній, сдѣланныхъ мнѣ при чтеніи мною моего труда.
   Изъ толкователей, я считаю себя въ особенности обязаннымъ благодарностью, одному истинно великому и вполнѣ достойному Шекспира толкователю -- Феликсу Мендельсону-Бартольди.
  
   1857 года, марта 20.
   С.-Петербургъ.
  

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА.

  
   Тезей, князь аѳинскій.
   Эгей, отецъ Эрміи.
   Лизандръ, Димитрій, влюбленные въ Эрмію.
   Филостратъ, церемоніймейстеръ Тезея.
   Буравъ, столяръ.
   Пила, плотникъ.
   Основа, ткачъ.
   Дудка, скорнякъ.
   Рыло, мѣдникъ.
   Голодай, портной.
   Ипполита, королевна Амазонокъ.
   Эрмія, влюбленная въ Лизандра.
   Елена, влюбленная въ Димитрія.
   Оберонъ, царь эльфовъ.
   Титанія, царица эльфовъ.
   Пукъ или Ровинъ, добрый товарищъ, духъ.
   Душистый горошекъ, Паутинка, Моль, Горчичное зерно, эльфы.
   Пирамъ, Тизба, Лунный свѣтъ, Стѣна, Левъ, дѣйствующія лица въ театральномъ представленіи мастеровыхъ.
   Эльфы, свита Тезея и Ипполиты
  

Мѣсто дѣйствія, Аѳины и лѣсъ близъ Аѳинъ.

  

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

  

СЦЕНА I.

Аѳины. Зала во дворцѣ Тезея.

Входятъ Тезей, Ипполита, Филостратъ и свита.

             Тезей. И такъ, прекрасная царевна,-- близокъ
             Нашъ брачный часъ: четыре дня счастливыхъ
             Пройдутъ -- и новый мѣсяцъ приведутъ.
             Но все какъ будто слишкомъ медлитъ старый,
             Дразня мои желанія, какъ долго
             Зажившаяся мачиха-старуха,--
             Наслѣдниковъ выводитъ изъ терпѣнья.1
             Ипполита. Четыре дня въ ночахъ потонутъ быстро,
             Четыре ночи въ грезахъ пронесутся.
             А тамъ и мѣсяцъ, словно лукъ,-- на небѣ
             Серебряной натянутый дугою
             Ночь праздника освѣтитъ.
             Тезей.                     Филостратъ, ступай,
             Зови ты молодежь аѳинскую къ забавамъ.
             Воздушнаго буди веселья духа,
             На похороны отсылай печаль.
             На пиршествѣ нѣтъ мѣста блѣдной гостьѣ!

(Филострата уходитъ.)

             Мечемъ тебя я добылъ. Ипполита,2
             Любовь твою завоевалъ враждой:
             Но свадьбу я на новый ладъ играю --
             Съ пирами, съ пышностью и съ шумнымъ торжествомъ.

Входятъ Эгей, Эрмія, Димитрій и Лизандръ.

  
             Эгей. Будь здравъ, нашъ господинъ и князь,3 Тезей!
             Тезей. Здорово, добрый мой Эгей, что скажешь?
             Эгей. Совсѣмъ разстроенъ, съ жалобой пришелъ
             Я на свое дитя, на дочь свою,
             На Эрмію,-- поди сюда Димитрій!
             Вотъ, господинъ и князь мой, тотъ, кому
             Я обручилъ ее -- поди жъ сюда
             И ты, Лизандръ!-- а вотъ кто, господинъ мой,
             Осѣтилъ сердце дочери моей.
             Ты, ты, Лизандръ,-- ты разные стишонки
             Ей посылалъ -- залогами любви
             Съ моею дочерью вы обмѣнялись...
             Подъ окнами ея, при лунномъ свѣтъ,
             Пѣвалъ ты лживыми устами пѣсни
             Про лживую любовь свою бывало:
             Какъ воръ, укралъ пылъ первыхъ впечатлѣній,
             Сманилъ ихъ на колечки, на браслетки
             Волосяныя,-- на конфеты, тряпки,
             Цвѣты -- все это дрянь и вздоръ, но только --
             Какіе это ловкіе послы
             Къ сердцамъ неопытнымъ и слабымъ! Ты обманомъ
             Похитилъ сердце дочери моей,
             И должную родителю покорность
             Въ строптивое упрямство обратилъ;
             И потому-то, князь и господинъ мой,
             Когда сейчасъ же, предъ твоей же свѣтлой
             Особою,-- съ Димитріемъ она
             Не обручится -- древній нашъ аѳинскій
             Законъ я призываю здѣсь4: Понеже
             Моя она -- моя надъ ней и воля!..
             Или за этого ей выйдти дворянина,
             Иль умереть, согласно съ тѣмъ, какъ выше --
             Поименованный законъ нашъ древній
             На случай сей опредѣлилъ буквально5.
             Тезей. Что ты отвѣтишь, Эрмія? Объ этомъ
             Поразсуди, красавица моя.
             Тебѣ отецъ твой богомъ долженъ быть.
             Онъ красоты твоей творецъ и для него
             Ты тоже, что фигура восковая,
             Которая имъ вылита: имѣетъ
             Онъ право полное -- и уничтожить,
             И довершить созданіе свое.
             Димитрій же притомъ отличный малый!
             Эрмія. Лизандръ не хуже кажется его.
             Тезей. Самъ по себѣ не хуже: это -- точно!
             Но въ настоящемъ случаѣ, ему
             Недостаетъ отцовскаго согласья.
             Поэтому, и долженъ перевѣсъ
             Имѣть другой, не онъ.
             Эрмія.                     О, еслибъ только
             Отецъ моими поглядѣлъ глазами!
             Тезей. Скорѣй же слѣдъ -- твоимъ глазамъ глядѣть
             Его благоразумнымъ взоромъ.
             Эрмія. У вашей свѣтлости прощенія прошу я...
             Не знаю, что за сила смѣлость мнѣ даетъ
             И какъ дѣвичья скромность позволяетъ
             Въ присутствіи такихъ особъ мнѣ рѣчь держатъ --
             Но, умоляю вашу свѣтлость, мнѣ
             Сказать все худшее, что можетъ быть со мною,
             Коль за Димитрія не соглашусь идти?
             Тезей. Иль смертью умереть, или отречься
             Должна ты навсегда отъ общества людей;
             Измѣрь же Эрмія свои желанья
             И молодую кровь свою спроси:
             Ты въ силахъ ли, отца отвергнувъ выборъ,
             Покровъ отшельницы надѣть,
             Въ обитель мрачную навѣки запереться
             И цѣломудренной сестрою вѣкъ прожить,
             Привѣтствуя однообразнымъ гимномъ
             Безчувственную, хладную луну?
             Блаженны трижды тѣ, кто, крови пылъ смиривши,
             Путь дѣвственный достойно совершили:
             Но сорванная роза, по земному
             Понятію,-- счастливѣе, чѣмъ та,
             Которая на дѣвственномъ шипкѣ
             Печально увядаетъ:-- возрастая,
             Живя и умирая одинокой.
             Эрмія. Такъ я хочу рости, такъ жить, такъ умереть!
             Все лучше, чѣмъ отдать дѣвичью волю
             Подъ власть того, о, государь!
             Чье иго нежеланное признать
             Душа противится владычествомъ верховнымъ.
             Тезей. А все-таки возьми ты срокъ подумать!
             Настанетъ скоро новолунье (день
             Соединенья моего съ невѣстой
             На вѣковѣчный счастливый союзъ):
             Въ сей самый день готовься умереть
             За непокорность отчей волѣ,
             Иль выйдти за Димитрія, какъ хочетъ
             Родитель твой, иль дать навѣкъ обѣтъ,
             Нерушимый обѣтъ у алтаря Діаны
             Въ суровомъ долгѣ дѣвственности вѣчной.
             Димитрій. Смягчися, Эрмія!-- а вы, Лизандръ,
             Претензіями шаткими своими
             Моимъ нравамъ пожертвуйте безспорнымъ!
             Лизандръ. Любовь отца при васъ: при мнѣ -- ея любовь!
             Такъ вы на немъ женились бы, Димитрій!
             Эгей. Ну, да, наглецъ! При немъ моя любовь.
             Все, что мое -- отдастъ она ему:
             А дочь -- моя: права свои надъ мои,
             Какъ собственность, Димитрію отдамъ я.
             Лизандръ. Я, господинъ мой, знатенъ также родомъ,
             Богатъ какъ онъ же, а люблю сильнѣе!
             Имущество мое равно съ его
             Имуществомъ -- а чуть ли и не больше:
             И, что важнѣй всѣхъ этихъ благъ ничтожныхъ,--
             Я Эрміей прекрасною любимъ.
             Такъ почему жь отъ правъ я откажуся?
             Димитрій -- я въ глаза ему скажу --
             Ухаживалъ не мало за Еленой,
             За дочерью Недара и успѣлъ
             Плѣнить ей сердце -- и съ ума сошла,
             Совсѣмъ съ ума сошла по немъ бѣдняжка:
             До съумасшествія боготворитъ она
             Измѣнника -- а онъ надъ ней смѣется.
             Тезей. Признаться, самъ объ этомъ слышалъ я
             И говорить давно съ Димитріемъ сбирался;
             Да занятъ былъ своими хлопотами --
             И все не удавалось. Но пойдемъ, Димитрій,
             И ты Эгей -- вы оба: нѣчто вамъ
             Имѣю сообщить я въ тайнѣ. Ты же
             Рѣшайся, Эрмія, свои капризы
             Родительскимъ желаньямъ подчинить.
             А иначе грозитъ законъ аѳинскій,
             (Котораго смягчить не властны мы)
             Обѣтомъ одиночества иль смертью.
             Идемъ же, Ипполита. Что съ тобою,
             Любовь моя? Димитрій и Эгей
             Идите съ нами: нужно будетъ вамъ
             Дать порученій нѣсколько, на счетъ
             Устройства нашихъ свадебныхъ пировъ.
             Да слова два сказать вамъ и о томъ,
             Что собственно относится до васъ.
             Эгей. Идемъ, согласно съ долгомъ и желаньемъ.

(Уходять Тезей, Ипполита, Эгей, Димитрій и свита.)

  
             Лизандръ. Ну, что жь, любовь моя? что поблѣднѣли
             Ланиты? отъ чего на нихъ такъ быстро
             Поблекли розы?
             Эрмія.           Отъ того должно быть,
             Что нѣтъ дождя: но замѣнить могу я
             Его для нихъ очей потокомъ бурнымъ.
             Лизандръ. Увы, бѣда мнѣ! читывалъ не разъ я,
             Не разъ слыхалъ въ исторіяхъ и сказкахъ,
             Что не течетъ потокъ любви равно;6
             А, или тутъ по крови неравенство...
             Эрмія. О, горе тяжкое -- неровню полюбить!
             Лизандръ. Или въ лѣтахъ различіе большое...
             Эрмія. О, ужасъ! старость съ юностью сковать!..
             Лизандръ. Или отъ выбора людскаго, наша
             Зависитъ страсть...
             Эрмія.           О, мука! выбирать
             Свою любовь глазами не своими.
             Лизандръ. А если есть сочувствіе въ избраньи,
             Война тутъ, смерть, болѣзнь начнутъ осаду
             И сдѣлаютъ любовь мгновенною какъ звукъ,
             Летучею какъ тѣнь, обманчивой какъ сонъ,
             И быстролетною какъ молнія, что въ ночь
             Глухую разсѣчетъ однимъ извивомъ небо
             И землю,-- и едва лишь человѣкъ
             Ее увидѣть только могъ; -- взгляни:
             Ее пожрала пасть бездонной тьмы:
             Такъ быстро въ хаосѣ все свѣтлое темнѣетъ!
             Эрмія. Ужь если завсегда терпѣли горе
             Всѣ вѣрные любовники, то вѣрно
             Таковъ законъ судьбины непреложный!
             И мы потерпимъ тоже безъ роптанья.
             Знать, горе то обычное, съ любовью
             Не раздѣлимое, какъ думы, сны и вздохи,
             Желанія и слезы -- спутники мечты.7.
             Лизандръ. Да, это точно такъ... А потому8, послушай:
             Есть тетка у меня, вдова-старушка,
             Бездѣтная, съ доходами большими,
             Верстъ за двадцать9 отсюда домъ ея.
             Я ей какъ сынъ единственный любимъ.
             Тамъ, милая моя, мы обвѣнчаться можемъ,
             Жестокій тамъ законъ аѳинскій насъ
             Ужь не настигнетъ. Ежели взаправду
             Меня ты любишь, такъ уйди украдкой
             Изъ дома отчаго ты завтра ночью;
             И въ томъ лѣсу за городской чертою,
             Тамъ, гдѣ однажды встрѣтилъ я тебя
             Съ Еленою, когда вы майскимъ утромъ
             Весенніе обряды совершали,10
             Тамъ буду ждать тебя.
             Эрмія.           О, милый! я клянуся
             И лукомъ купидоновымъ тугимъ
             И лучшей золотой его стрѣлою;
             Клянуся чистотой Венеры голубей,
             Клянуся всѣмъ, что единитъ людей;
             Огнемъ, который жизнь царицы Карѳагена
             Пресѣкъ, когда расторгнувъ узы плѣна,
             Троянецъ лживый паруса поднялъ,
             И всѣми клятвами, которыхъ нарушалъ
             Гораздо болѣе, когда бы счесть измѣны
             Мужчины,-- чѣмъ языкъ ихъ женскій насказалъ:
             Въ которомъ мѣстѣ мнѣ назначено тобою,
             Тамъ завтра буду ждать тебя ночной порою.
             Лизандръ. Сдержи же слово честно, милый другъ!
             Но посмотри: сюда идетъ Елена.
  

Входитъ Елена.

  
             Эрмія. Привѣтъ мой Еленѣ прекрасной! Куда такъ спѣшите?
             Елена. Кто это -- я-то прекрасна? привѣтъ вы къ себѣ обратите.
             Вашей красою Димитрій плѣненъ: вотъ краса -- такъ краса!
             Звѣзды полярныя -- ваши глаза,
             И слаще вашъ голосъ звучитъ, чѣмъ вечерней зарей
             Пастуху пѣсня птички звучитъ полевой,
             Когда рожь на поляхъ зеленѣетъ,
             Когда все и цвѣтетъ и алѣетъ.
             Зараза прилипчива -- но для чего же
             И красота не прилипчива тоже?
             Заразилась бы я вами вся съ этихъ поръ,
             Вашимъ голосомъ слухъ, вашимъ взоромъ мой взоръ
             И языкъ мой мелодіей сладкой, на вашу похожей!
             Отдавайте міръ цѣлый мнѣ : -- Если Димитрія нѣтъ,--
             Лишь его мнѣ, его... за него уступлю цѣлый свѣтъ...
             Научите жь меня какъ глядѣть, вести рѣчь,
             Чѣмъ вы сердце его такъ умѣли привлечь?
             Эрмія. На него я все хмурюсь, а онъ все ко мнѣ.
             Елена. Кабы такъ улыбаться, какъ вы хмуритесь, мнѣ!
             Эрмія. Пристаетъ онъ съ любовью, какъ я ни грублю.
             Елена. Видно слаще когда ты грубишь, чѣмъ когда я молю!
             Эрмія. Чѣмъ постылѣй онъ мнѣ, тѣмъ ему я милѣй.
             Елена. Тѣмъ постылѣй ему, чѣмъ люблю я сильнѣе!
             Эрмія. Разсуди жь ты сама, виновата ли я?..
             Елена. Нѣтъ, не ты -- красота виновата твоя...
             Кабы въ этой винѣ да была виновата моя!11
             Эрмія. Успокойся однако! Меня ужь ему не видать:
             Мы съ Лизандромъ отсюда рѣшились бѣжать.
             Вотъ, пока не сошлася я съ милымъ моимъ,
             Такъ Аѳины казались мнѣ раемъ земнымъ,
             Какова же должна быть у милаго сила,
             Когда въ адъ она мнѣ самый рай обратила?
             Лизандръ. Елена, мы тайну откроемъ вамъ всю не робѣя.
             Лишь посмотрится подъ вечеръ завтра Фебея
             Серебрянымъ ликомъ въ стекло водяное
             И жидкими перлами лугъ ороситъ...
             Бѣгство любящихъ часъ тишины защититъ
             (Укрывавшій не разъ уже бѣгство такое) --
             Изъ Аѳинъ мы уйдемъ потаенной тропою.
             Эрмія. И въ лѣсу, гдѣ бывало съ тобою мы двѣ,
             Безпечно лежимъ на зеленой травѣ,
             Облегчая сердца токомъ сладостнымъ рѣчи...
             Тамъ мы съ милымъ назначили мѣсто для встрѣчи.
             Взоръ послѣдній, мы бросивъ на городъ родной
             Въ чужихъ людяхъ искать пойдемъ дружбы иной,
             Ты же, дѣтства подруга, прими мой привѣтъ на прощанье,
             Помолися за насъ -- и Димитрія дай тебѣ Богъ по желанью.
             До свиданья, мой милый -- увидимся тамъ!
             Томиться до завтра придется безъ пищи очамъ!

(Уходитъ.)

             Лизандръ. Увидимся!.. съ вами Елена позвольте проститься.
             Какъ вы по Димитріѣ, такъ пусть по васъ онъ томится.

(Уходитъ.)

             Елена. Вѣдь счастье же инымъ вотъ, а не мнѣ!
             Слыву красавицей я съ нею на ровнѣ:
             А что мнѣ въ томъ? Меня Димитрій убѣгаетъ,
             И знать не хочетъ онъ, что всѣ другіе знаютъ.
             Очами Эрміи безумно увлеченъ
             Во снѣ и на яву, все ими бредитъ онъ;
             А я увлечена къ нему безумной страстью!
             Дурному, пошлому порой своею властью
             Любовь даетъ и красоту и видъ:
             Не окомъ -- но душей любовь глядитъ...
             И отъ того крылатый Купидонъ
             Всегда слѣпымъ изображенъ;
             Въ немъ нѣтъ нисколько разсужденья:
             Безъ глазъ и съ крыльями -- онъ весь одно стремленье!
             Любовь слыветъ дитятей у людей
             Затѣмъ, что въ выборѣ ошибки сплошь у ней.
             Какъ дѣти въ играхъ клятвъ готовы надавать
             И клятвамъ измѣнить потомъ безпечно --
             Такъ и дитя-эротъ, о клятвахъ забывать
             Привыкъ, клятвопреступникъ вѣчной.
             Пока глазъ Эрміи Димитрій не видалъ,
             Былъ мой онъ -- клятвы сыпалися градомъ --
             Растаялъ этотъ градъ, ея согрѣтый взглядомъ,
             И ливень новыхъ клятвъ предъ нею побѣжалъ.
             О бѣгствѣ Эрміи пойду доставлю вѣсть я:
             Навѣрно въ лѣсъ пойдетъ онъ завтра въ часъ ночной
             Ее отыскивать. Авось, я за извѣстье
             Дождуся ласки хоть одной...
             Но, что бы ни было, все облегчу я горе,
             Увижу милаго и вновь увижу вскорѣ12.

(Уходитъ.)

  

СЦЕНА ІІ-я.

Аѳины. Комната въ хижинѣ.

Входятъ Харя, Основа, Дудка, Пила, Голодай и Буравъ.

   Пила. Вся ли наша компанія здѣсь?
   Основа. Вы бы лучше перекликали насъ всѣхъ, одного за другимъ, по списку.
   Пила. Вотъ у меня листъ съ прописаніемъ именъ и прозваній всѣхъ, кто только найдены въ Аѳинахъ способными играть въ нашей интермедіи передъ молодыми, княземъ и княгинею, вечеромъ въ высокоторжественный день ихъ бракосочетанія.
   Основа. Первое дѣло, любезный Петръ Пила, разскажи ты намъ достоканально, что за пьеса, потомъ прочти имена актеровъ и назначь роли.
   Пила. Дѣло! такъ вотъ, честные господа, какая наша пьеса: это -- прежалостная комедія и прежестокая смерть Пирама и Тизбы13.
   Основа. Первый сортъ пьеса, могу васъ увѣрить -- и самая увеселительная. Ну, теперь, добрѣйшій Петръ Пила, потрудись сдѣлать перекличку всѣмъ нашимъ актерамъ по списку. Честные господа, становитесь рядомъ.
   Пила. Откликайся каждый на вызовъ. Никъ Основа, ткачъ!
   Основа. Въ наличности. Скажите, какая моя роль и продолжайте.
   Пила. Вы, Никъ Основа, назначены тутъ Пирамомъ.
   Основа. А кто такой этотъ Пирамъ?.. любовникъ или тиранъ?
   Пила. Любовникъ, который самъ себя убиваетъ благороднѣйшимъ манеромъ, отъ любви.
   Основа. Надо будетъ въ чувство произойти, чтобы представить какъ слѣдуетъ. Если я за это возьмусь, то скажите слушателямъ, чтобъ они берегли свои глаза. Я подыму бурю, рыданія въ нѣкоторомъ родѣ. Переходите къ другимъ; но вѣдь собственно, у меня талантъ на тирановъ. Я бы рѣдкоснѣйшимъ манеромъ могъ сыграть Ерклеса14 -- чтобъ кошки визжали, что бы все разгвоздить.
  
             Скалы разъяренны
             Столкнувшись дрожатъ,
             Разбиваютъ препоны
             Темничныхъ вратъ.
             Въ колесницѣ Фебъ
             Вдали возблеститъ...
             Велѣнья судебъ
             По волѣ своей извратитъ!
  
   Вотъ оно, высокое-то! Ну, называйте другихъ актеровъ! Это -- Ерклесовскій тонъ, тиранскій тонъ: любовный будетъ пожалостиве.
   Пила. Францискъ Дудка, скорняжныхъ дѣлъ мастеръ.
   Дудка. Здѣсь, Петръ Пила!
   Пила. Вы возьмите на себя Тизбу.
   Дудка. А что это за Тизба? странствующій рыцарь?
   Пила. Это -- королевна15, въ которую Пирамъ, примѣрно сказать, влюбленъ.
   Дудка. Нѣтъ, ужь, сдѣлайте милость, увольте меня отъ женскихъ ролей: у меня борода пробивается.
   Пила. Это ничего: вы будете играть въ маскѣ и говорить только голосомъ, какъ можно потоньше.
   Основа. Коли только можно закрыть лице, такъ вы мнѣ лучше дайте Тизбу, я буду говорить канальски тоненькимъ голоскомъ: Тизна, Тизна!.. о, Пирамъ, мой любовникъ драгой!-- твоя Тизна драгая, твоя дѣва драгая!
   Пила. Нѣтъ, нѣтъ! вы ужь играйте Пирама, а вы Дудка -- Тизбу.
   Основа. Хорошо, дальше!
   Пила. Робинъ Голодай, портной.
   Голодай. Здѣсь, Петръ Пила.
   Пила. Вы, Робинъ Голодай, должны играть Тизбину мать.
   Томъ Харя, мѣдникъ.
   Харя. Здѣсь, Петръ Пила.
   Пила. Вы -- Пирамова отца, самъ я -- Тизбина отца. Вы, Буравъ, столяръ -- роль льва и, я надѣюсь, пьеса распредѣлена какъ слѣдуетъ.
   Буравъ. Льва-то у васъ роль написана ли? пожалуйста, если написана, дайте ее мнѣ теперь же,-- потому какъ я на ученье нѣсколько туповатъ.
   Пила. Можно на обумъ играть -- и учить тутъ нечего: только рычать.
   Основа. Дайте вы мнѣ сыграть льва: я буду такъ рычать, что возвеселю сердца слушателей, я буду такъ рычать, что князь закричитъ: фора! порычать еще, еще порычать!
   Пила. Если выйдетъ черезъ-чуръ ужь страшно, вы испугаете молодую княгиню и барынь: вы -- рычать, а онѣ кричать -- и выйдетъ то, что велятъ насъ всѣхъ повѣсить!
   Всѣ. Всѣхъ повѣсятъ, сколько насъ ни-на-есть!
   Основа. Это точно, братцы, если вы напугаете барынь до того, что онѣ лишатся чувствъ, то пожалуй, тутъ ни на что не поглядятъ: возьмутъ -- да и перевѣшаютъ насъ всѣхъ! но я вѣдь такъ измѣню голосъ, что буду рычать сладко, рычать какъ птенчикъ голубиный, буду соловьемъ рычать.
   Пила. Да не слѣдъ вамъ играть никакой другой роли, кромѣ роли Пирама, потому, Пирамъ съ пріятнымъ лицемъ человѣкъ, красивый человѣкъ, какъ бываетъ по праздникамъ человѣкъ, милка человѣкъ, дворянчикъ человѣкъ: отъ того вамъ непремѣнно слѣдуетъ играть Пирама.
   Основа. Быть тому дѣлу такъ: беру на себя роль Пирама... Только съ какаго же цвѣта бородой мнѣ играть?
   Пила. Ну, это все равно, съ какой хотите16. И такъ, господа, вотъ вамъ ваши роли, и я прошу васъ, умоляю васъ, заклинаю васъ вытвердить ихъ къ завтрашней ночи -- и ждите вы меня въ дворцовомъ лѣсу за городомъ, при лунномъ свѣтѣ: тамъ мы и сдѣлаемъ пробу: потому, если мы сойдемся въ городѣ, сберется это вокругъ компанія, помѣшаетъ -- и секретъ нашъ откроется. Я, между тѣмъ, приготовлю списокъ бутафорскихъ вещей, которыя для нашей пьесы нужны. Пожалуйста же, господа, не обманите!
   Основа. Непремѣнно сойдемся и сдѣлаемъ пробу, не совѣстясь и не робѣя.
   Пила. Приложите стараніе, приготовьтесь17. Прощайте! У княжескаго дуба увидимся.
   Основа. Что тутъ толковать! хоть тресни -- а приходи!

(Уходятъ.)

  

ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА І-я.

Лѣсъ за Аѳинами.

Фея съ одной стороны, Пукъ съ другой.

             Пукъ. Что это, Фея? куда держишь путь?
             Фея. По холмамъ, по доламъ,
             Черезъ глушь и загороды,
             По лѣсамъ, по лугамъ,
             Черезъ пламя, черезъ воды
             Облетать вездѣ должна
             Я быстрѣе, чѣмъ луна,
             Я служу царицъ Фей.
             Поливать должна у ней
             Я на зелени полей
             Всѣ волшебные кружечки18.
             Видишь буквицъ на лужечкѣ?
             Фей царица, словно мать,
             Какъ питомицъ и лелѣетъ19.
             Видишь, пятнышки пестрѣютъ
             На одеждахъ ихъ златыхъ?
             То -- рубины дорогіе,
             То -- агаты росписные,
             И краса и запахъ ихъ.
             Капель свѣжей росы, нѣтъ ли гдѣ -- поглядѣть,
             Въ ушко по жемчужинкѣ каждому цвѣтику вдѣть..
             До свиданья, духъ увалень20. Некогда мнѣ!
             Скоро сильфы слетятся въ ночной тишинѣ.
             Пукъ. Сегодня жь ночью будетъ и царь шабашъ держать.
             Смотрите, чтобъ царицу ему не повстрѣчать.
             Нашъ царь весьма разгнѣванъ: въ досадѣ онъ большой,
             Царица водитъ мальчика красавчика съ собой,
             Что у царя индѣйскаго украденъ -- и у ней
             Доселѣ еще не было болванчика милѣй.
             Ревнивый Оберонъ себѣ ребенка хочетъ взять,
             Чтобъ онъ въ лѣсахъ дремучихъ ходилъ за нимъ пажемъ.
             Царица жь и не думаетъ ребенка уступать,
             Въ цвѣты его все родитъ, души не слышитъ въ немъ.
             И, гдѣ бъ теперь ни встрѣтились -- на полѣ ли зеленомъ,
             У свѣтлаго ль источника, подъ звѣзднымъ небосклономъ,--
             Сейчасъ они за ссору -- и эльфы разбѣгутся
             Отъ страха и въ дубовые всѣ въ жолуди забьются.
             Фея. Иль нрава и обычая я твоего не знаю,
             Иль духа шаловливаго я здѣсь теперь встрѣчаю,
             По имени Робина. Ты точно самый тотъ,
             Кто часомъ то красотку-крестьяночку спугнетъ,
             То сниметъ съ кринки сливочки, то долго маслу сбиться,
             Хоть до поту лица трудись хозяйка, не даетъ,
             Иль брагѣ помѣшаетъ порой перебродиться;
             То въ глушь ночнаго путника въ лѣсную заведетъ
             И долго страхомъ тѣшится. Но кто тебя зоветъ
             Красавцемъ, Пукомъ миленькимъ21, тому и сладко спится,
             И дѣло у него какъ будто въ двѣ руки спорится...
             Не ты ли?
             Пукъ.           Это точно: сказала правду ты.
             Я самый тотъ веселый товарищъ темноты --
             Я -- Обероновъ шутъ, и онъ смѣется по неволѣ,
             Когда коня я сытнаго обманываю въ полѣ,
             Вдали заржавши тихо кобылкой молодою;
             Иномѣсть, съ пьяной бабою я шуточку сострою:
             Въ стаканъ, печенымъ яблокомъ свернувшись, заберуся,
             Какъ поднесетъ лишь ко рту -- я въ губы ей толкнуся
             И фартукъ полинялый, хоть выжми, взмокъ отъ пива!
             А то, каргѣ старухѣ ворчливой и болтливой,
             Лишь угостить сберется внучатъ разсказомъ длиннымъ,
             Вдругъ подвернусь я трехногимъ я стуликомъ стариннымъ
             И въ мигъ изъ-подъ старухи скользну и вѣдьма -- бухъ!
             Отъ кашля у нея тогда захватываетъ духъ,--
             А всѣ, бока поджавши, неистово-безчиннымъ
             Тогда зальются хохотомъ -- и всякъ готовъ божиться,
             Что такъ не приходилось давно ужь веселиться!
             Но, прочь отсюда, Фея! Смотри, вотъ Оберонъ.
             Фея. А вотъ моя царица! не впору прибылъ онъ!
  

СЦЕНА ІІ-я.

Входятъ Оберонъ съ своей свитой съ одной стороны, Титанія съ своею съ другой.

             Оберонъ. Не въ добрый часъ при лунномъ свѣтѣ мы
             Встрѣчаемся, надменная Титанія!
             Титанія. Какъ? это Оберонъ ревнивый? дальше Феи,
             Я заклялась дѣлить съ нимъ ложе и бесѣду.
             Оберонъ. Стой, дерзкая! не я ль твой мужъ и господинъ?
             Титанія. Такъ что-жъ что мужъ? Тебѣ жена я тоже,
             А ты украдкою покинулъ край волшебный
             И видъ Корина принялъ и сидѣлъ
             По цѣлымъ днямъ, играя на свирѣли,
             Стихи любовные влюбленный сочиняя
             Филлидѣ? А зачѣмъ, позволь спросить,
             Пожаловалъ теперь ты съ дальнихъ горъ индѣйскихъ?
             Да вотъ зачѣмъ -- я знаю: амазонка
             Суровая, въ сандаліи обутая,
             Воинственный предметъ твоей послѣдней страсти,
             Выходитъ за Тезея. Ты явился
             Ихъ поясу счастіе и радость принести.
             Оберонъ. Какъ можешь ты, посовѣстись Титанія --
             Меня за Ипполиту упрекать,
             Когда ты знаешь, что извѣстна мнѣ
             Твоя любовь къ Тезею? Да! не ты ли
             Заставила его во тьмѣ ночной уйдти
             Отъ Перигеніи, которую увезъ онъ?
             Не для тебя ли онъ Аглаѣ, Антіопѣ
             И Аріаднѣ измѣнилъ прекрасной?
             Титанія. Все это ревности одной придирки!
             И, вотъ ужь съ половины лѣта22, гдѣ бъ мы
             Ни встрѣтились -- въ долинѣ ль, на холму ли,
             У тростниковъ поросшаго ль ручья,
             На берегу ль утесистомъ морскомъ,
             Куда водить мы ходимъ хороводы23,
             Подъ музыку свистящую вѣтровъ,--
             Ты вѣчно возмутишь своей несносной,
             Неугомонной бранью наши игры.
             Отъ этаго, наскучивъ понапрасну
             Играть намъ музыку свою,
             Въ отмщенье вѣтры съ моря нанесли
             Зловредные туманы и пары,
             Которые, на землю опускаясь,
             Рѣченкамъ самымъ мелководнымъ столько
             Отваги дерзкой придали, что вдругъ
             Черезъ края онѣ перелилися.
             Съ тѣхъ поръ быки ярмо напрасно тащутъ
             И потъ оратая задаромъ гибнетъ,
             Во цвѣтѣ рожь завяла, не успѣвъ
             На вешнемъ солнышкѣ заколоситься;
             Пустѣютъ выгоны въ затопленныхъ поляхъ,
             Отъ падежа скота вороны разжирѣли;
             Покрылись тиною веселыхъ игръ мѣста;
             Извивистые лабиринты24
             Тропинокъ, по лугамъ протоптанныхъ, ужь нынѣ
             Не различимы, нѣтъ по нимъ слѣдовъ!
             У смертныхъ человѣковъ отняты
             Всѣ радости зимы и даже ночь
             Не восхваляется веселымъ гуломъ пѣсенъ.
             За это все луна, властительница водъ,
             Отъ гнѣва поблѣднѣвши, наводнила
             Туманами и сыростію воздухъ,
             И ревматической заразой дышетъ онъ;
             И въ хаосѣ стихій всѣ года времена
             Перемѣшались -- иней сѣдовласый
             Въ шипки младые алыхъ розъ закрался;
             На подбородкѣ и на ледяномъ
             Зимы-старухи черепѣ, порою
             Благоуханная гирлянда Лѣта
             Виднѣется, какъ будто бы насмѣшка.
             Весна и лѣто -- и плодами
             Беременная осень и зима
             Сердитая,-- своей обычною одеждой
             Мѣняются другъ съ другомъ: изумленный,
             Ихъ распознать не можетъ нынѣ свѣтъ25.
             И это племя бѣдъ произошло
             Отъ нашихъ ссоръ, отъ нашего раздора!
             Злосчастій мы родители, творцы.
             Оберонъ. Такъ помоги бѣдѣ, все отъ тебя зависитъ!
             Зачѣмъ же Оберону своему
             Наперекоръ все дѣлаетъ Титанія?
             Не важнаго прошу: пріемыша-мальчишку
             Себѣ въ пажи.
             Титанія.           Нѣтъ, не бывать тому!
             За весь волшебный міръ не уступлю я
             Ребенка: мать его посвящена
             Была въ мое служенье -- и не разъ,
             Благоуханнымъ воздухомъ индѣйскимъ
             Дыша, по цѣлымъ мы часамъ бывало,
             Одна къ другой склонясь, проговоримъ.
             Не разъ, со мною сидя, на пескѣ
             Нептуновомъ на желтомъ, быстрымъ взглядомъ
             Она суда купцовъ слѣдила по волнамъ;
             И мы смѣялись, какъ бывало станутъ
             Полнѣть и надуваться паруса,
             Вдругъ забеременѣвъ отъ вѣтра-шалуна,
             И тутъ она; носившая тогда
             Подъ сердцемъ моего пажа-малютку,
             Начнетъ, бывало, уточкою ходя
             И переваливаясь, парусовъ
             Движенья передразнивать: потомъ
             Начнетъ по воздуху летать и натаскаетъ
             Мнѣ сору разнаго, какъ будто возвращаясь
             Съ товарами изъ дальняго пути....
             Но смертная была она26 и этимъ
             Ребенкомъ умерла; и въ память ей
             Я мальчика взяла на воспитанье,
             И въ память ей съ нимъ не разстанусь я!
             Оберонъ. Ты долго ли въ лѣсу намѣрена остаться?
             Титанія. Да можетъ быть, отпразднуемъ здѣсь свадьбу
             Тезееву и, если ты не прочь
             Принять участье въ нашихъ хороводахъ
             И хочешь поглядѣть на игры наши
             При свѣтѣ лунномъ, оставайся съ нами!
             А нѣтъ, такъ обойдемся безъ тебя.
             Оберонъ. Отдай мальчишку и пойду съ тобою.
             Титанія. За цѣлый міръ твой не отдамъ! За мной,
             Подруги! если здѣсь остаться, выйдетъ худо.

(Титанія и ея свита уходятъ.)

             Оберонъ. Ну, хорошо! ступай своей дорогой!
             Но изъ лѣсу не выйдешь ты, пока
             Тебѣ не отплачу я за обиду!
             Мой милый Пукъ! поди сюда: ты помнишь,
             Какъ я однажды, сидя на скалѣ,
             Сирену слушалъ, на спинѣ дельфина
             По морю плывшую... Такъ сладки были
             Изъ устъ ея стремившіеся звуки,
             Что море непокорное затихло
             Подъ эти пѣсни; не одна звѣзда
             Съ небесной сферы сорвалась въ восторгѣ,
             Чтобъ слушать дѣвы моря голосъ.27
             Пукъ.                                                   Помню.
             Оберонъ. Тогда же видѣлъ я (не могъ ты видѣть):
             Летѣлъ между луной холодной и землею
             Въ вооруженьи полномъ Купидонъ;
             Прицѣлился въ прекрасную весталку,
             Что царствуетъ на западномъ престолѣ;28
             Изъ стрѣлъ любовныхъ своего колчана
             Острѣйшую онъ наложилъ на лукъ,
             Какъ будто тысячу сердецъ сбираясь
             Пронзить; но огненная та стрѣла
             Младаго купидона вдругъ погасла,
             Я видѣлъ, въ цѣломудренныхъ лучахъ
             Луны водяно-влажной -- и прошла
             Спокойно-тихо царственная жрица,
             Вся въ думахъ дѣвственныхъ, отъ обаянья
             Свободна... И замѣтилъ только я
             Куда стрѣла эротова упала.
             Упала же она на западный цвѣтокъ.
             Молочно-бѣлый прежде,-- побагровѣлъ
             Онъ отъ любовной раны: съ этихъ поръ
             Зовется приворотною травою.29
             Поди, сыщи!... Я травку эту разъ
             Тебѣ показывалъ: довольно вѣка
             Заснувшихъ глазъ ея помазать сокомъ,
             Чтобъ женщина-ль, мужчина-ль до безумья
             Влюбились въ первую живую тварь, какая
             Въ глаза имъ кинется потомъ!
             Сыщи же травку мнѣ и возвращайся
             Скорѣй, чѣмъ проплыветъ версту левіаѳанъ.
             Пукъ. Я облетѣть кругомъ всю землю въ сорокъ
             Минутъ могу.

(Уходитъ Пукъ).

             Оберонъ. Лишь сокъ бы этотъ мнѣ!
             Подстерегу Титанію, какъ только
             Заснетъ она: я влагой орошу
             Ей очи, и, что первое увидитъ
             Она проснувшись,-- льва ли это, волка ль,
             Медвѣдя ль, филина ль, быка ли,
             Мартышку ль суетливую,-- полюбитъ
             Она всей силой страсти въ тотъ же часъ.
             И, прежде, чѣмъ съ очей сниму я обаянье,
             (Что сдѣлать я могу легко другой травой)
             Добьюсь, что мнѣ въ пажи отдастъ она мальчишку.
             Но это кто идутъ?... Вѣдь я невидимъ30
             И разговоръ могу подслушать ихъ.
  

Входитъ Димитрій; Елена за ними слѣдуетъ.

  
             Димитрій. Я не люблю тебя, не приставай ко мнѣ ты!
             Гдѣ Эрмія прекрасная съ Лизандромъ?
             Его сгубилъ бы я -- а ею погубленъ!
             Вѣдь ты сказала мнѣ, что убѣжала
             Она сюда, вотъ въ этотъ самый лѣсъ?
             Пришелъ я въ лѣсъ -- и точно какъ въ лѣсу31,
             Затѣмъ, что Эрміи нигдѣ не вижу*
             Пошла же прочь и не гонись за мной.
             Елена. Да вы меня къ себѣ влечете, камень
             Жестокосердый!... только не желѣзо,
             А сердце, вѣрное какъ сталь влечете!
             Откиньте притяженья силу вы --
             Во мнѣ влеченіе само исчезнетъ.
             Димитрій. Да что влечетъ васъ?... Сладкими рѣчами
             Влеку я чтоль? Не на отрѣзъ ли вамъ я
             Сказалъ, что не могу любить и не люблю.
             Елена. А я за это васъ люблю еще сильнѣе!
             Я собаченка ваша... Да, Димитрій!
             Меня вы бейте -- ластиться я буду;
             Со мной какъ съ собаченкой обходитесь,
             Толкайте, бейте вы меня
             И презирайте, и губите,--
             Позвольте лишь, хоть презрѣнной, отъ васъ
             Не отставать! Ужь кажется, какого
             Я мѣста низкаго въ душѣ у васъ прошу --
             Чтобъ обходились вы со мною какъ съ собакой --
             А дорого и это мѣсто мнѣ!
             Димитрій. До крайности хотъ вы ко мнѣ недоводите
             Къ вамъ отвращенія! И такъ ужь, право,
             Глаза мои на васъ бы не глядѣли.
             Елена. Мои бъ на васъ глядѣли цѣлый вѣкъ!32
             Димитрій. Дѣвичья честь вамъ ни почемъ! Вы ночью
             Изъ города ушли и отдаетесь въ руки
             Тому, кѣмъ не любимы вы нисколько!
             Ввѣряете соблазнамъ всѣмъ ночнымъ,
             Пустыни всѣмъ внушеніямъ лукавымъ
             Кладъ непорочности дѣвичьей дорогой!
             Елена. Моя защита -- ваша добродѣтель!
             И гдѣ же ночь? Вашъ ликъ сіяетъ мнѣ,
             И потому, не тьма кругомъ меня.
             И этотъ лѣсъ -- совсѣмъ онъ не пустыненъ,
             Мірами цѣлыми людей наполненъ онъ...
             Вы для меня не свѣтъ ли цѣлый?
             Ктожъ скажетъ мнѣ, что я теперь одна,
             Когда мой цѣлый міръ меня здѣсь видитъ?
             Димитрій. Уйду я отъ тебя, въ кусты запрячусь,
             Звѣрямъ оставлю дикимъ на съѣденье.
             Елена. У самаго у дикаго изъ нихъ
             Все не такое сердце, какъ у васъ!
             Ну, хорошо! Бѣгите! Это будутъ
             Исторіи на выворотъ: отъ Дафны
             Бѣжитъ здѣсь, значитъ, Аполлонъ,
             А Дафна гонится за быстроногимъ...
             Преслѣдуетъ дракона голубица,
             Лань смирная усилья напрягаетъ
             Настигнуть тигра лютаго: увы!
             Напрасныя усилья, если слабость
             За силою бѣгущей погналась!
             Димитрій. Противно слушать... Дай уйдти, отстань!
             А не отвяжешься, такъ берегися:
             Въ лѣсу придется худо отъ меня.
             Елена. Ахъ! въ городѣ, въ поляхъ, во храмахъ -- худо
             Отъ васъ мнѣ приходилося вездѣ.
             О, постыдитесь: надо мной ругаясь,
             Ругаетесь надъ поломъ вы моимъ...
             Не въ силахъ же, какъ вы, мы за любовь сражаться,
             Не намъ, а вамъ за нами слѣдъ гоняться.
             А все-жъ я за тобой: не отвергай, молю!
             Пусть гибну отъ руки того, кого люблю.

(Уходитъ вслѣдъ за Димитріемъ).

             Оберонъ. Путь добрый, Нимфа! Прежде, чѣмъ отсюда
             Найдетъ онъ выходъ, совершится чудо.
             Ты будешь отъ него бѣжать,
             Онъ о любви тебя смиренно умолять.

(Возвращается Пукъ).

             Съ тобой цвѣтокъ? Здорово, мой летучій!
             Пукъ. Вотъ онъ.
             Оберонъ.           Давай сюда его скорѣе!
             Я знаю берегъ, гдѣ цвѣтутъ
             И тминъ и буквицы большія,
             Качаясь, изъ-за травъ встаютъ
             Фіалки скромныя ночныя,
             У каприфолій подъ шатромъ
             Съ Дамасской розою рядкомъ.
             На тѣхъ цвѣтахъ, какъ на постели,
             Спитъ, убаюкана порой
             Ночною пляской круговой
             И шумомъ праздничныхъ веселій,
             Титанія; съ себя тамъ змѣй
             Скидаетъ кожу росписную --
             Покровъ по мѣркѣ роста Фей.
             И этимъ сокомъ орошу я
             Глаза Титаніи моей,
             И прихотливую мечту я
             Вложу на время въ сердце ей.
             Возьми и ты,-- или скорѣй,
             Въ лѣсу Аѳинянку найди ты...
             Въ безчувственнаго влюблена,
             Бѣдняжка, мучится она;
             Вотъ этимъ сокомъ ороси ты,
             Ему глаза во время она.
             Устрой же такъ, прошу замѣтить --
             Чтобъ никого не могъ онъ встрѣтить
             Проснувшись, кромѣ той одной
             Аѳинской дѣвы молодой:
             Его узнаешь по одеждѣ!
             Ступай, исполни: я въ надеждѣ!
             Да постарайся, чтобы онъ
             Въ нее сильнѣе былъ влюбленъ,
             Чѣмъ влюблена была въ него бѣдняжка прежде.
             Лети же, Пукъ! явиться будь готовъ
             Ко мнѣ, до крика первыхъ пѣтуховъ.
             Пукъ. Извольте быть покойны, повелитель!
             Исполнитъ все усердный вашъ служитель!

(Уходятъ).

  

СЦЕНА III-я.

Другая часть лѣса.

Является Титанія съ своими феями.

             Титанія. Скорѣй хороводъ -- и пѣсню фей дружнѣй!
             Потомъ на треть минуты33 удалитесь:
             Кто въ почкахъ розъ гусеницъ истреблять,
             Кто -- воевать съ летучими мышами,
             И кожу крыльевъ ихъ моимъ сильфидамъ-крошкпмъ
             На платье добывать, кто гнать отселѣ
             Несноснаго, крикливаго сыча,
             Что ночи на пролетъ аукаетъ, дивяся
             На легкихъ фей: навѣйте сонъ мнѣ пѣснью;
             Потомъ за дѣло: я же отдохну!
  
                                 Пѣсня.34
  
                       Первая фея. Вы колючіе ежи,
                       Змѣи пестрыя, ужи...
                       Прячьтесь въ норы поскорѣй,
                       Въ рощѣ спитъ царица Фей.
             Хоръ. Съ нашей пѣснью, соловей,
             Слей ты пѣсенку свою.
                       Баю-баюшки-баю,
                       Баю-баюшки-баю.
             Чтобъ царица здѣсь спала
             Не боясь ни чаръ, ни зла.
                       Доброй ночи -- почивай,
                       Баю-бай, баю-бай!
                       Первая фея. Длинноногій ткачъ-паукъ,
                       Червячекъ и черный жукъ!
                       Прочь отсюда поскорѣй,
                       Въ рощѣ спитъ царица фей.
             Хоръ. Съ нашей пѣснью, соловей,
             Слей ты пѣсенку свою.
                       Баю-баюшки-баю,
                       Баю-баюшки-баю!
             Чтобъ царица здѣсь спала
             Не боясь ни чаръ, ни зла.
                       Доброй ночи -- почивай;
                       Баю-бай, баю-бай!
                       Вторая фея. Разлетайтесь -- лишь одной
                       Надо быть сторожевой!

(Exeunt феи. Титанія спитъ.)

  

Входитъ Оберонъ.

  
                       Оберонъ. Что увидишь, пробудясь,

(Выжимаетъ соки травъ на вѣки глазъ Титаніи.)

                       Полюби ты веей душой!
                       Будь то котъ, медвѣдь большой,
                       Леопардъ, иль вепрь лѣсной
                       Со щетиной поднятой,
                       Обезьяна, иль коза...
                       Чтобъ ни кинулось въ глаза,
                       Лишь проснувшись взглянешь ты,
                       Станетъ чудомъ красоты:
                       Просыпайся жь, оглянись
                       И въ уродство ты влюбись!

(Уходитъ.)

  

Входятъ Лизандръ и Эрмія.

  
             Лизандръ. Ты, любовь моя, устала, мы въ лѣсу давно идемъ!
             Да и правду молвить, мнѣ теперь легко съ дороги сбиться,
             Лучше, Эрмія, когда ты не находишь худа въ томъ,
             Здѣсь теперь бы до разсвѣта отдохнуть остановиться.
             Эрмія. Какъ тебѣ, Лизандръ, угодно! Ты постель сыщи себѣ,--
             На пригорокъ я склонюся утомленной головой.
             Лизандръ. Пусть же общимъ изголовьемъ будетъ мнѣ онъ и тебѣ!
             Одно сердце, одно ложе и любви полно одной.
             Эрмія. Нѣтъ, Лизандръ мой добрый! это черезъ-чуръ ужь будетъ близко,
             Изъ любви ко мнѣ, молю я, лягъ подальше, милый мой.
             Лизандръ. Нѣжный другъ мой, но за что же обо мнѣ такъ думать низко?
             Ты любовью словъ любовныхъ смыслъ должна понять прямой.
             Ваше сердце, разумѣлъ я, такъ съ моимъ уже сроднилось,
             Что выходитъ изъ обоихъ сердце общее одно;
             Ваша грудь съ моею грудью, клятвой такъ совокупилась,
             Что, хоть двѣ ихъ, но въ обѣихъ чувство вѣрное одно.
             И позволить вы не бойтесь раздѣлить мнѣ ложе съ вами:
             Ложь на ложе здѣсь не ляжетъ35, честь порукой въ томъ моя!
             Эрмія. Вижу я: большой ты мастеръ, мой Лизандръ, играть словами.
             Но дѣвичій стыдъ и скромность прокляла бъ навѣрно я,
             Еслибъ вздумала Лизандра я во лжи подозрѣвать!
             Ради чести, другъ мой нѣжный, и приличій ради только
             Лягъ подальше отъ меня ты, лягъ, какъ слѣдуетъ лежать,
             Чтобы скромность не нарушить, лягъ далеко ты на столько,
             Какъ съ дѣвицей честный рыцарь по закону долженъ спать.
             Доброй ночи, нѣжный другъ мой! Пусть любовь твоя продлится,
             До тѣхъ поръ, пока придется съ милой жизнію проститься!
             Лизандръ. На прекрасную молитву я "аминь" готовъ сказать.
             Не любви моей, а жизни вѣрно прежде прекратиться!
             Вотъ постель моя. На очи сонъ дары тебѣ пролей!
             Эрмія. Будь желанья половина для желающихъ очей!

(Оба засыпаютъ.)

  

Входитъ Пукъ.

  
                       Пукъ. Вотъ я лѣсъ обрыскалъ весь,
                       Но Аѳинянина здѣсь
                       Не нашелъ, я и не могъ
                       Испытать надъ нимъ цвѣтокъ.
                       Тихо... полночь... Вотъ одинъ!
                       Онъ по платью -- изъ Аѳинъ.
                       Это самый тотъ, о комъ
                       Говорилъ властитель мой,
                       Кто дѣвичьею красой
                       Пренебрегъ; и крѣпкимъ сномъ
                       Тутъ же, на землѣ сырой,
                       Спитъ и дѣва, лечь не смѣя,
                       О, бѣдняжка! близь злодѣя!
                       Погоди жь, любезный мой!
                       Приворотною травой
                       Омочу тебѣ я вѣки;
                       Въ грудь холодную твою
                       Я огонь любви пролью,
                       И отгонитъ сонъ на вѣки
                       Пламень страсти отъ очей.
                       Просыпайся же скорѣй,
                       Какъ я только удалюся....
                       Я къ царю теперь помчуся.

(Ехіі.)

  

Входитъ Димитрій и за нимъ бѣжитъ Елена.

  
             Елена. О, милый, хоть убей, но лишь остановись!
             Димитрій. Добромъ я говорю: отстань иль берегись!
             Елена. Не покидай меня одну во тьмѣ ночной.
             Димитрій. Прочь! я хочу идти одинъ, а не съ тобой.

(Димитрій уходитъ.)

             Елена. Нѣтъ силъ бѣжать. Едва я духъ перевожу;
             Тѣмъ непреклоннѣй онъ, чѣмъ пламеннѣй прошу.
             Блаженна Эрмія, гдѣбъ ни была она:
             Ей благодать очей влекущая дана!
             Но отъ чего-жъ у ней блестящи очи стали?
             Ужель отъ соли слезъ? Не чаще ль орошали
             Онѣ мои глаза? Нѣтъ, какъ медвѣдь лѣсной,
             Дурна должно быть я! встрѣчаяся со мной,
             Бѣгутъ и звѣри всѣ. Чему же удивляться,
             Что для Димитрія и видъ мой нестерпимъ,
             Какъ видъ чудовища? Съ какимъ пришлось справляться
             Мнѣ зеркаломъ и лживымъ и кривымъ,
             Когда я съ Эрміей осмѣлилась равняться?
             Но это кто? Лизандръ? и на землѣ лежитъ?
             Онъ умеръ или только спитъ?
             Не вижу крови я и ранъ не примѣчаю...
             Коль живы только вы, проснитесь, умоляю,
             Проснитесь, добрый мой Лизандръ!
  
             Лизандръ (въ полуснѣ). Я за тебя готовъ въ огонь и въ воду.

(Просыпаясь.)

             Прозрачная Елена!.. Надо мной
             Свершаетъ чудо здѣсь волшебница природа,
             И сердце вижу я въ груди твоей сквозной!
             Димитрій гдѣ? Скажи, гдѣ онъ? Какъ точно
             То имя гнусное придумано нарочно,
             Чтобъ отъ меча погибъ онъ моего.
             Елена. О, нѣтъ, Лизандръ! За что вы на него?
             Мой добрый другъ! онъ вамъ соперникъ неопасной.
             Онъ любитъ Эрмію? но что вамъ до того?
             Довольны будьте вы, что любитъ онъ напрасно.
             Лизандръ. Доволенъ Эрміей? Раскаяваюсь я
             Въ минутахъ, расточенныхъ въ скую съ нею.
             Не Эрмія -- о нѣтъ! Елена -- страсть моя!
             И ктожъ бы не былъ радъ душею всею
             На голубя ворону промѣнять?
             Разсудокъ долженъ волей управлять,
             А онъ мнѣ говоритъ, что вы ея милѣе.
             До срока никогда созрѣть не можетъ плодъ.
             Я молодъ былъ и недозрѣлъ.... но вотъ,
             Я въ полномъ разумъ -- и надъ моей свободой
             Отнынѣ сталъ разсудокъ воеводой,
             На ваши очи онъ оборотилъ мой взглядъ...
             Я въ нихъ, въ любовной книгѣ безконечной
             Сказаній о любви читаю цѣлый рядъ!..36.
             Елена. За что же я должна терпѣть обиды вѣчно?
             Отъ васъ презрѣніе я заслужила чѣмъ?
             Еще-ль удѣлъ не горекъ мой? Еще ли
             Не горекъ, юноша? Что хуже этой долѣ,
             Что взгляда не могу я вымолить ничѣмъ
             Отъ милаго?.. И вдругъ надъ бѣдной мною
             Вы тоже насмѣхаетесь!.. Сказать
             Должна по правдѣ я: отъ васъ не ожидала
             Обиды я такой; васъ не такимъ я знала!
             За вѣжливаго рыцаря считать,
             За честнаго привыкла дворянина!
             Ужели же, когда одинъ мужчина
             Отвергнеть женщину, такъ всѣмъ другимъ должна
             Посмѣшищемъ и жертвой быть она?

(Уходитъ.)

             Лизандръ. Знать, Эрміи она здѣсь не видала.
             Спи, Эрмія! Отсель, чтобъ никогда
             Лизандра ты ужь больше не встрѣчала!
             Какъ отъ сластей въ желудкѣ тошнота,
             Какъ заблужденія, что человѣкъ покинулъ,
             Противнѣй чѣмъ другимъ, тому кто ихъ отринулъ,
             Такъ ненавистна ты душѣ моей:
             Ты заблужденіе мое и пресыщенье,
             Пусть все къ тебѣ питаетъ отвращенье,
             А я пусть всѣхъ сильнѣй!
             Еленѣ посвящу себя я на служенье,
             И буду рыцаремъ красавицы моей.

(Уходитъ. Эрмія просыпается.)

             Эрмія. Спаси, спаси, Лизандръ... скорѣе подойди!
             Сорви, сорви змѣю съ моей груди!
             О, сжалься надо мной! Ужасный сонъ! Мнѣ душно....
             Лизандръ, я вся дрожу отъ ужаса... Во снѣ
             Я видѣла: змѣя впивалась въ сердце мнѣ,
             А ты глядѣлъ съ улыбкой, равнодушной
             Лизандръ! но гдѣ же онъ? Лизандръ, мой нѣжный другъ!
             Не слышишь что ли ты? хоть бы единый звукъ!
             Увы! гдѣ ты? скажи хоть слово, умоляю:
             Я вся дрожу, отъ страха умираю...
             Ни слова!.. значитъ нѣтъ тебя? Такъ я пойду?
             Тебя, иль смерть сейчасъ же я найду.

(Уходитъ.)

  

ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА 1-я.

Та же частъ лѣса. Царица Фей лежитъ спящая,

Входятъ: Пила, Голодай, Буравъ, Основа, Дудка и Рыло.

   Основа. Всѣ ли мы собрались?
   Пила. До единаго, до единаго! И здѣсь пречудесное, преудобное мѣсто для нашей пробы. Эта вотъ зеленая поляна будетъ намъ сценой, этотъ кустъ боярышника уборной -- и мы представимъ все въ лучшемъ видѣ, какъ оно должно быть, въ присутствіи князя.
   Основа. Петръ Пила!
   Пила. Что тебѣ, неугомонное дитятко?
   Основа. Есть тутъ вещи, въ этой комедіи о Пирамъ и Тизбѣ, которыя никакъ не понравятся. Первое дѣло, на счетъ меча: чтобы самого себя поразить -- обнажитъ это Пирамъ совсѣмъ наголо... Барынямъ, пожалуй, покажется зазорно: какъ ты думаешь?
   Рыло. Раздуй меня горой! это точно дѣло щекотливое.
   Голодай. Я полагаю такъ, что рѣзню-то намъ совсѣмъ бы оставить, чтобы худа не вышло.
   Основа. Ничего не оставить... Я также придумалъ средство, что все будетъ въ совершенствъ. Напишите мнѣ прологъ -- ну, и въ прологѣ-то пусть будетъ сказано, что мы нашими обнаженными мечами никому дурна не сдѣлаемъ и что Пирамъ зарѣжется не взаправду, а такъ, для примѣра, и, для большаго обезпеченія, сказать, что Пирамъ дескать не настоящій Пирамъ, а Основа ткачъ. Это ихъ избавитъ отъ всякаго страха.
   Пила. Резонъ! прологъ, такъ прологъ. И написать его восьмистопными и шестистопными стихами.
   Основа. Подымай выше! Надбавь еще двѣ стопы: чего ихъ жалѣть37.
   Рыло. Не испугались бы тоже барыни льва?
   Голодай. Боюсь я этого, признаться вамъ.
   Основа. Это точно: вы, честные господа, сами поразсудите: привести -- Боже насъ упаси -- льва, льва въ такое мѣсто, гдѣ есть барыни! это -- дѣло преопасное. Потому, я вамъ скажу, не бываетъ дикаго звѣря страшнѣе, чѣмъ левъ, да еще притомъ живой, и надобно объ этомъ основательно разсудить.
   Рыло. Значитъ, нуженъ еще другой прологъ, на счетъ льва.
   Основа. Нѣтъ! Надобно только по имени его назвать и чтобы половина человѣческаго лица видна была изъ-за львиной гривы и самъ онъ пусть скажетъ вотъ что, или что нибудь въ этомъ родъ: "Сударыни, дескать," или "прекрасныя госпожи,-- убѣждаю" молъ "васъ я"" или: "прошу васъ я," или "умоляю," молъ "васъ я, не извольте пугаться, не извольте дрожать: жизнію" дескать "за васъ отвѣчаю. Если вы полагаете, что я заправскій левъ,-- это, я вамъ скажу, жалкое заблужденіе. Нѣтъ! я вовсе не такая дикая, необузданная скотина; я человѣкъ, какъ всѣ люди." Ну, и потомъ, пусть назоветъ себя по имени и объявятъ, какъ слѣдуетъ, что онъ дескать Буравъ -- столяръ.
   Пила. Хорошо, быть тому дѣлу такъ. Но вотъ еще тутъ двѣ трудныя вещи. Начать съ того, что надобно провести лунный свѣтъ въ комнату, потому что, какъ извѣстно вамъ, Пирамъ и Тизба встрѣчаются при лунномъ свѣтѣ.
   Буравъ. То-то! Будетъ ли только мѣсяцъ свѣтить въ ту ночь, когда мы станемъ представлять нашу пьесу?
   Основа. Календарь, календарь! Посмотрите въ мѣсяцословъ: отъищите лунное сіяніе, отъищите лунное сіяніе.
   Пила Да, сіяніе въ эту ночь непремѣнно будетъ.
   Основа. Такъ, значитъ, мы оставимъ незатворенной ставню большаго окна той комнаты, гдѣ мы будемъ играть и лунный свѣтъ пройдетъ черезъ скважину.
   Пила. Такъ. А не то, войдти кому нибудь съ зазженнымъ пучкомъ терновнику и съ фонаремъ, да и сказать, что онъ пришелъ изображать или представлять что-ли лунное сіяніе. Теперь, другая исторія: нужна намъ стѣна въ залу, потому что Пирамъ и Тизба, какъ гласитъ исторія, разговариваютъ другъ съ другомъ черезъ трещины стѣны.
   Рыло. Вѣдь не ухитримся притащить стѣну въ комнату, какъ вы, Основа, скажете?
   Основа. Кто нибудь долженъ представлять стѣну -- и пусть онъ будетъ обмазанъ известью, или глиной, или, пожалуй, облѣпленъ штукатуркой, чтобы ясно обозначалось, что онъ, дескать, стѣна, и пусть его держитъ пальцы, растопыря вотъ эдакимъ манеромъ: такимъ образомъ и выйдутъ щели, черезъ которыя будутъ шептаться Пирамъ и Тизба
   Пила. Если это можно; такъ и все улажено. Ну, теперь ступайте, садитесь наземь и начинайте пробу. Пирамъ, вамъ начинать! Когда вы свою рѣчь скажете, ступайте за кустъ: такъ точно и каждый, сообразно съ своею ролью.
  

Появляется Пукъ позади ихъ.

  
             Пукъ. Что это за народъ здѣсь, лыкомъ шитый,
             Горланитъ у царицыной постели?
             А! собрались піесу представлять!
             Я слушателемъ буду, а пожалуй
             И самъ въ актеры тоже попаду.
  
   Пила. Говори, Пирамъ! Тизба, выходи !
   Пирамъ. О, Тизба милая, цвѣтовъ болдоуханье.
   Пила. Благоуханье, бла-го-у-ха-нье.38
   Пирамъ. ....цвѣтовъ бла-го-у-ха-нье,
   Не столь плѣнительно, какъ устъ твоихъ дыханье!
   Но чей-то слышу гласъ... молю я: здѣсь пребудь,
   Пока пойду сію окрестность оглянутъ.

(Уходитъ въ кусты.)

   Пукъ. Чудной Пирамъ здѣсь, нечего сказать!

(Уходитъ.)

   Тизба. Мнѣ что ли говорить?
   Пила. Ну, конечно вамъ, потому, поймите вы: онъ пошелъ осведомиться, что тамъ за шумъ ему послышался и воротится сейчасъ назадъ*
   Тизба. О, лучезарный другъ, блестящій красотою,
             Стыдящій лилію своею бѣлизною/
             Румянцемъ побѣдилъ красу ты розъ младыхъ,
             Могучей доблестью всѣхъ юношей иныхъ!
             Неутомимому ты вѣрностью подобенъ
             Коню. Я у воротъ тебя трухмальныхъ жду.
   Пила. "Я жду тебя у тріумфальныхъ вратъ" -- голова съ мозгомъ!39 Да и не теперь еще это говорить. Это ты отвѣчаешь Пираму. А то проговорилъ свою роль однимъ духомъ безъ репликъ, да и думаетъ, что правъ. Пирамъ, входите! ваша реплика ужь была: "ты вѣрностью подобенъ
             Коню..."

(возвращаются Пукъ и Основа съ ослиной головою.)

   Тизба. Неутомимому ты вѣрностью подобенъ
             Коню.
   Пирамъ. Когда бы столь, о, Тизба, другъ драгой,
             Какъ описуешь ты, я былъ благоутробенъ,
             Тогда бъ достоинъ билъ я обладать тобой.
   Пила. О, ужасъ, о, странное дѣло! Колдовство! молитесь, господа! бѣгите, господа! чуръ меня, чуръ!

(Мастеровые разбѣгаются.)

             Пукъ. Я за вами пойду, васъ въ лѣсу обойду,
             Васъ въ оврагъ, и въ репейникъ, и въ глушь заведу:
             Обернусь то котомъ, то свиньею, то псомъ,
             То медвѣдемъ явлюсь, то блудящимъ огнемъ...
             Буду хрюкать и ржать, буду лай поднимать --
             И медвѣдемъ ревѣть, и огнемъ передъ вами сверкать.

(Уходитъ.)

   Основа. Кудажъ это они бѣгутъ? Мошенничество съ ихъ стороны ! Пугать вздумали!

(Возвращается Рыло.)

   Рыло. Основа! тебя оборотили! что это я на тебѣ вижу?
   Основа. Что видишь? Видишь на мнѣ собственную свою ослиную голову -- вотъ что видишь!

(Возвращается Пила.)

   Пила. Молись, Основа, молись! Ты околдованъ.

(Уходятъ Рыло и Пила.)

   Основа. Вижу я насквозь всѣ ихъ плутни!... Хотятъ изъ меня осла сдѣлать, попугать, коли удастся. Такъ вотъ не сойду же съ этого мѣста, хоть они тамъ тресни! Буду вотъ себѣ взадъ и впередъ похаживать -- да еще и пѣть буду. Пусть они слышатъ, что я не робѣю:
  
             Черноперый ты мой дятелъ,
             Съ темноранжевымъ носкомъ,
             Сѣрый дроздъ, лѣсной пріятель,
             Съ распрекраснымъ голоскомъ!
  
             Титанія (просыпаясь). Кто этотъ свѣтлый духъ, поднявшій пѣснью
             Меня съ цвѣтнаго ложа моего?
  
             Основа. Чижикъ -- чижикъ -- чижичекъ,
             Маленькій воробушекъ,
             И несносная кликушка,
             Злая счетчица кукушка.40
  
   Потому, что будешь дѣлать съ глупой птицей? Кто скажетъ ей: врешь! когда она кукуетъ.
  
             Титанія. О, милый смертный, спой еще, молю!
             Мой слухъ твоими звуками плѣненъ,
             Какъ сердце видомъ плѣнено прекраснымъ!
             Твоя краса влечетъ меня невольно
             Сказать: люблю -- и клясться, что люблю!
  
   Основа. По моему разсужденію, милостивая государыня, это съ вашей стороны весьма неосновательно. Но впрочемъ, правду то сказать, разсудокъ и любовь въ наше время рѣдко ведутъ другъ съ другомъ компанію. Жалости, право, подобно, что ни одинъ добрый сосѣдъ до-сихъ-поръ не взялся ихъ помирить. Изволите видѣть, могу и я съострить въ нужномъ случаѣ.
   Титанія. Ты столько же уменъ, какъ и прекрасенъ!
   Основа. Ну, это Богъ знаетъ! Но будь у меня ума на столько, чтобы выбраться изъ этого лѣсу, съ меня было бы совершенно достаточно.
             Титанія. Изъ лѣсу выйдти не желай...
             Теперь, охотой иль неволей
             Свыкайся, милый, съ новой долей.
             Я не простая эльфа, знай!
             Въ краю волшебномъ, гдѣ мнѣ все подвластно,
             Цвѣтетъ всегда весна и небо вѣчно ясно.
             И я люблю тебя -- и потому со мной
             Иди, ты смертный, милый мой.
             Я фей отдамъ тебѣ въ услуги
             И будутъ легкія подруги
             Тебѣ носить изъ безднъ морскихъ
             Сокровищъ много дорогихъ;
             Баюкать пѣснію отрадной
             Твой сонъ на мягкой и прохладной
             Постели изъ цвѣтовъ лѣсныхъ!
             Я грубый твой составъ тѣлесный
             Преображу -- ты будешь духъ небесный!
             Скорѣй сюда Горохъ душистый, Моль,
             Горчичное зерно и Паутинка!

(Являются четыре эльфы).

   Первая. Я здѣсь.
   Вторая. И я.
   Третья. И я.
   Четвертая. И я.
   Всѣ. Куда летѣть?
             Титанія. Вотъ съ этимъ господиномъ вы
             Любезнѣе какъ можно будьте.
             Рѣзвитеся, крутитеся, летайте передъ нимъ,
             Кормите абрикосами да вишеньемъ лѣснымъ,
             Носите что ни есть ему и лучшаго и спѣлаго,
             И ягоды смородины, и винограду зрѣлаго!
             Ступайте вы медовые у пчелокъ красть соты,
             Повыдергайте ножки имъ, что воскомъ облиты,
             И ночью вмѣсто факеловъ вы зажигайте ихъ!
             Свѣтите тоже глазками свѣтящихъ червячковъ,
             Когда мой милый склонится на ложе изъ цвѣтовъ,
             Нарвите вы у бабочекъ ихъ крыльевъ росписныхъ
             И опахала легкія подѣлайте изъ нихъ,
             Чтобъ лунный свѣтъ докучливый отъ взоровъ отгонятъ.
             Теперь же, эльфы, честь ему извольте отдавать!
  
   Первая эльфа. Честь имѣю кланяться, смертный!
   Вторая. Честь имѣю кланяться !
   Третья. Честь имѣю кланяться!
   Четвертая. Честь имѣю кланяться!
   Основа. Отъ всего сердца благодарю вашу честь! Желательно бы знать имя вашей чести !
   Первая. Паутинка.
   Основа. Весьма радъ покороче съ вами познакомиться, милѣйшая госпожа паутинка. Если какъ нибудь я обрѣжу палецъ, то возьму смѣлость къ вамъ обратиться. Ваше имя? Ваше имя, достойнѣйшій господинъ?
   Вторая. Душистый горошекъ.
   Основа. Прошу васъ передать мое глубочайшее почтеніе госпожѣ Шелухѣ, вашей маменькѣ, и господину Стручку, вашему братцу. Ваше имя, милостивый государь?
   Третья. Горчичное зерно.
   Основа. Любезнѣйшій мой господинъ, Горчичное зерно! извѣстны мни, извѣстны ваши злоключенья! Злодѣй-великанъ Ростбифъ погубилъ уже многое множество благородной родни вашей: могу васъ увѣрить, что родство ваше не разъ исторгало у меня изъ глазъ слезы. Въ надеждъ поближе сойдтись съ вами, благородный господинъ!
  
             Титанія. Идите вы за нимъ и въ мой цвѣтной шатеръ
             Его ведите. Мѣсяцъ влажный взоръ
             Ужь устремилъ на насъ: когда онъ такъ глядитъ,
             Цвѣточекъ каждый плачетъ и скорбитъ:
             Погибла чья нибудь дѣвичья чистота!
             Ведите милаго -- и пусть онъ замолчитъ:
             Печать ему молчанья на уста!

(Exeunt).

  

СЦЕНА II.

Другая часть лѣса.

Входитъ Оберонъ.

             Оберонъ. Жду не дождусь узнать, проснулась ли Титанія!
             И что-то первое ей кинется въ глаза,
             И что-то полюбить должна она безумно?
  

Входитъ Пукъ.

  
             Вотъ мой разсыльный... Ну, безпутный духъ,
             Что насъ въ лѣсу волшебномъ позабавитъ?
             Пукъ. Въ уродину моя царица влюблена!
             Вблизи бесѣдки той священной,
             Отъ взоровъ смертныхъ сокровенной,
             Куда, въ безмолвный часъ ночной
             Она отходитъ на покой,
             Тамъ, словно мухи, цеховые,
             Покончивши труды свои дневные,
             Сошлися шумною толпой,
             Къ дню торжества піесу ставить,
             Чтобы Тезея позабавить.
             Изъ глупыхъ рожъ глупѣйшая одна
             Пирама представлять была должна.
             Вдругъ, сцену молодцу случилося оставить
             И за кусты уйдти. Я мигъ тотъ улучилъ
             И голову осла герою насадилъ.
             И вотъ на сцену, роль читая,
             Опять выходитъ мимикъ мой.
             Едва его завидѣлъ людъ честной,
             Сейчасъ -- какъ дикая гусей пугливыхъ стая,
             Ползущаго ловца примѣтившая взглядъ,
             Или, какъ галки глупыя, что выше
             И въ стороны всѣ каркая летятъ,
             Звукъ роковой оружія заслыша,--
             Такъ отъ подобнаго себѣ и мой народъ!
             Отъ штукъ моихъ, то тотъ, то этотъ упадетъ;
             Кричатъ: разбой! бѣгутъ къ Аѳинамъ: охи, ахи!
             Всѣ обезумѣли они въ нелѣпомъ страхѣ
             И каждый принимать готовъ
             Бездушные предметы за враговъ.
             Колючіе кусты ихъ на пути терзаютъ...
             Кто шапку, кто рукавъ, кто все тутъ оставляетъ.
             Я гналъ ихъ дальше въ лѣсъ. Одинъ
             Остался лишь Пирамъ, милѣйшій господинъ.
             За симъ Титанія (такъ это ужь случилось)
             Проснулась и въ осла немедленно влюбилась.
             Оберонъ. Удачнѣй вышло все, чѣмъ ждать я даже могъ...
             А на глаза Аѳинянина сокъ
             Любовный, такъ какъ было мною
             Приказано, ты выжалъ ли?
             Пукъ.                                         Его я
             Увидѣлъ спящимъ съ дѣвой молодою
             Аѳинской -- и когда пробудится отъ сна,
             То кинется въ глаза какъ разъ ему она.
  

Входятъ Димитрій и Эрмія.

  
             Оберонъ. Стой, тише. Вотъ Аѳинянинъ идетъ.
             Пукъ. Дѣвица точно та, а молодецъ не тотъ.
             Димитрій. За что вы такъ къ тому, кто любитъ васъ, жестоки?
             Врагамъ лишь дѣлаютъ подобные упреки.
             Эрімя. Едваль не къ худшему придется прибѣгать!
             Боюсь, что далъ себя ты право проклинать.
             Когда во снѣ своемъ Лизандръ убитъ тобою,
             Ты по ноги въ крови -- купайся жъ съ головою,
             Убей ты и меня!
             Такъ солнце вѣрно дню на небѣ не бывало,
             Какъ онъ былъ вѣренъ мнѣ. Онъ могъ ли убѣжать
             Отъ спящей Эрміи?... Скорѣй бы вѣрить стала,
             Когда бъ сказали мнѣ, что можно прокопать
             Насквозь весь шаръ земной, что въ эту щель, лучами
             Проникнувъ къ обитающимъ подъ нами,
             Тамъ можетъ мѣсяцъ съ солнцемъ въ споръ вступать...
             Да, это такъ! Убитъ твоими онъ руками...
             Таковъ убійцы мрачный, страшный видъ.
             Димитрій. То видъ убитаго и точно я убитъ,
             Пронзенный вашею жестокостью холодной.
             А вы, убійца, смотрите свободно
             И ясно, какъ Венера, что въ лучахъ
             Сіяющихъ, горитъ въ высокихъ небесахъ.
             Эрмія. Лизандра моего куда дѣвалъ, скажи мнѣ,
             Отдай его, Димитрій, возврати мнѣ!
             Димитрій. Я трупъ его на жертву бъ отдалъ псамъ!
             Эрмія. Проклятый песъ и выкидышъ ты самъ!
             Ты звѣрской лютостью своею,
             Терпѣнья женскаго всю мѣру истощилъ!
             Да говори жъ скорѣй: -- вѣдь ты его убилъ?
             И человѣкомъ-то назвать тебя не смѣю...
             Будь выключенъ ты изъ числа людей.
             Одно скажи, одно скажи, злодѣй...
             Вѣдь подойдти бъ ты даже не дерзнулъ
             Къ нему неспящему?... Убилъ, какъ тотъ уснулъ!
             О, подвигъ доблестный! Ехидна; червь, змѣя
             Не сдѣлали бы такъ, клянуся въ этомъ я!
             Ехидна развѣ лишь! Какъ у тебя, у ней
             Двойное жало также,-- лютый змѣй !
             Димитрій. Вы заблуждаетесь въ безуміи любви,
             И неповиненъ я въ Лизандровой крови,
             Да и не умеръ онъ, какъ я предполагаю.
             Эрмія. Скажи что живъ -- тебя я умоляю.
             Димитрій. А что бы вы могли за эту вѣсть мнѣ дать?
             Эрмія. Что? право никогда меня ужь не видать.
             Да гонитъ прочь и такъ твой ненавистный видъ,
             Мы не увидимся, хоть живъ онъ, хоть убитъ!

(Уходитъ.)

             Димитрій. Что слѣдовать за ней? Въ волненьи чувствъ она...
             Останусь лучше здѣсь -- и не дождусь ли сна?
             Печаль бываетъ вдвое тяжелѣй,
             Когда не платитъ сонъ долговъ законныхъ ей.
             Авось хоть долга часть отдастъ теперь банкротъ,
             Когда здѣсь кредиторъ уплаты подождетъ.

(Ложится и засыпаетъ.)

             Оберонъ. Что ты надѣлалъ? Все перемутилъ!
             Любовнымъ сокомъ -- вѣрныхъ глазъ
             Коснулся ты и натворилъ проказъ.
             Ты настоящую любовь отворожилъ
             А ложную на путь прямой не обратилъ.
             Пукъ. Таковъ ужь знать судьбы законъ,
             На вѣрнаго -- невѣрныхъ милліонъ,
             Привыкшихъ клятвами играть
             И имъ безпечно измѣнять.
             Оберонъ. Быстрѣе вѣтра лѣсъ ты обойди,
             Аѳинянку Елену въ немъ найди.
             Больна мечтою вся она, блѣдна;
             Въ ней вздохами любви вся кровь истощена.
             Ее сюда обманомъ заведи...
             А между тѣмъ ему глаза я омочу
             Чтобъ сдѣлалась она ему мила.
             Пукъ. Бѣгу, бѣгу -- лечу, лечу
             Быстрѣй, чѣмъ изъ лука татарскаго стрѣла.

(Ехіі.)

  
             Оберонъ (выжимая цвѣтокъ на глаза Димитрія).
             Цвѣта алаго цвѣтокъ,
             Уязвленный самъ стрѣлою
             Купидоновою злою,--
             Лей ему на очи сокъ.
             Пусть тобой обвороженный,
             Пробудившись, онъ узритъ
             Нелюбимой дѣвы видъ,
             Красотою просвѣтленный
             И сіяющій въ лучахъ,
             Какъ Венера въ небесахъ...
             Пусть ее по пробужденьи
             Молитъ онъ объ исцѣленьи.

(Возвращается Пукъ.)

             Пукъ. Силъ волшебныхъ властелинъ,
             Вотъ Елена -- и за ней
             Юный витязь изъ Аѳинъ;
             Онъ, продѣлкою моей
             Околдованный, вздыхаетъ,
             Объ отвѣтѣ дѣву умоляетъ...
             Штукой этою смѣшной,
             Позабавиться хотите-ль,
             Государь и повелитель?...
             Чтой-то глупъ какъ родъ людской!
             Оберонъ. Стань къ сторонкѣ, жди что будетъ...
             Шумъ Димитрія разбудитъ.
             Пукъ. За одною станутъ двое
             Волочиться... Вотъ содомъ!
             Безобразіе такое
             Смерть люблю я, каюсь въ томъ!
  

Входитъ Лизандръ и Елена.

  
             Лизандръ. Какъ подумать могли вы, что на смѣхъ я васъ
             Увѣряю въ любви? Развѣ смѣхъ и презрѣнье
             Могутъ слезы катиться заставить изъ глазъ?
             А вѣдь я вотъ -- я плачу! Мои увѣренья
             За себя говорятъ въ самый мигъ ихъ рожденья.
             Какъ же это къ тому въ васъ довѣрія нѣтъ,
             Что съ примѣтами правды родится на свѣтъ?
             Елена. Вы горазды на ложъ! нѣтъ и слова о томъ.
             О, любовно-чудовищный споръ, если въ немъ
             Правда правду убила! Не мнѣ увѣренья,
             И не мнѣ ваши клятвы; а Эрміи! Да!
             Иль отъ ней уже вы отреклись навсегда?
             Положить на вѣсы эти клятвы, что мнѣ и что ей
             Расточали вы -- поровну клятвы потянутъ
             И равно не тяжеле рѣчей,
             Если взвѣшивать правильно станутъ.
             Лизандръ. Когда клялся ей -- былъ въ умѣ не въ своемъ.
             Елена. А теперь вы въ своемъ, когда каетесь въ томъ?
             Лизандръ. Ее любитъ Димитрій,-- не любитъ онъ васъ.
             Димитрій (просыпаясь). О, Елена, о, нимфа, богиня и верхъ совершенства!
             Съ чѣмъ сравню я, любовь моя, блескъ твоихъ глазъ?
             Не съ кристалломъ -- не чистъ онъ!... О, сколько блаженства
             Обѣщаютъ уста, къ поцѣлую манятъ,
             Словно спѣлыя вишни влекутъ къ себѣ взглядъ.
             Даже снѣгъ чистоты совершенной,
             Что на Тавра вершинѣ надменной --
             Обвѣвается вѣтромъ восточнымъ -- и онъ
             Кажетъ черенъ, какъ черныя крылья воронъ
             Передъ ручкой твоей! Дай къ устамъ мнѣ прижать
             Бѣлизны совершенство, блаженства печать.
             Елена. О, ужасная, адская злоба!
             Для забавы своей за одно теперь оба,
             Оба противъ меня! Еслибъ знали вы честь,
             Не могли бъ вы такой мнѣ обиды нанесть!
             Мало вамъ, чтобъ меня ненавидѣть,
             Какъ навѣрно я знаю,-- такъ нѣтъ! Межь собой
             Вы нарочно сошлись въ этой мысли одной,
             Чтобы только меня разобидѣть.
             Будь вы только мужчины, не видомъ однимъ,--
             Вы бы дѣвицу бѣдную такъ не терзали,
             И меня ненавидя всѣмъ сердцемъ своимъ,
             Вы бы лести и клятвъ расточать мнѣ не стали.
             Вы соперники въ страсти,-- теперь на дорогѣ другой
             Вы соперники тоже въ насмѣшкахъ своихъ надо мной...
             Славный подвигъ! достойный мужчины -- по правдѣ сказать:
             Токи слезъ изъ дѣвичьихъ очей исторгать
             Ядовитой насмѣшкой... Кто только отцемъ
             Благороднымъ рожденъ, не найдетъ удовольствія въ томъ,
             Чтобы такъ надъ дѣвицей ругаться,
             Надъ терпѣніемъ бѣдной души издѣваться.
             Лизандръ. Вы жестоки, Димитрій,-- и это нечестно!
             Вы Эрмію любите -- всѣмъ это очень извѣстно.
             Я съ своей стороны, какъ честной человѣкъ,
             Отъ нея здѣсь отречься готовъ въ вашу пользу навѣкъ...
             Ну, а вы, чтобъ со мною сквитаться,
             Отъ Елены должны навсегда отказаться...
             Я Елену люблю, буду вѣчно любить!
             Елена. Невозможно насмѣшникамъ злѣй говорить!
             Димитрій. Самъ возьми ты, Лизандръ, свою Эрмію! Я
             Коль ее и любилъ, такъ любовь ужь остыла моя.
             Мое сердце въ гостяхъ только было у ней
             И домой воротилось къ Еленѣ своей...
             Тутъ ему и остаться.
             Лизандръ.                     Елена! онъ лжетъ.
             Димитрій. Замолчи, коль не можешь любви понимать,
             Иль придется за дерзкое слово тебѣ отвѣчать.
             Погляди, вотъ твоя дорогая красотка идетъ.
  

Входитъ Эрмія.

  
             Эрмія. Ночь темная, которая лишаетъ
             Глаза способности, намъ ухо изощряетъ!
             На чувство зрѣнія запретъ она кладетъ,
             Но слуху чуткости двойной запасъ даетъ.
             Для глазъ моихъ невидимъ милый мой,
             Но ухо привело меня на голосъ твой...
             Благодарю я слухъ за это безконечно!...
             Но говори, за что тобой
             Была покинута я такъ безчеловѣчно?
             Лизандръ. Остаться могъ ли тотъ, кого любовь влекла?
             Эрмія. Какъ? отъ меня любовь Лизандра прогнала?
             Лизандръ. Любовь, Лизандрова любовь тому виною,
             Она ему остаться не дала....
             Вина Елены то, которая красою
             Сіяетъ въ темнотѣ ночей
             Свѣтлѣе огненныхъ очей,
             Горящихъ въ синевѣ небесной надъ землею.
             Что ищешь ты меня? Или не поняла
             Что отъ тебя вражда Лизандра прогнала?
             Эрмія. Не въ правду эта рѣчь... не можетъ это статься?
             Елена. Успѣли и ее они уговорить!
             Всѣ трое въ заговоръ рѣшилися вступить,
             Чтобъ только надо мною наругаться.
             О, злая Эрмія! коварная подруга!
             Какъ согласиться съ ними ты могла
             Шутить такую злую шутку?
             Ужель бесѣды наши всѣ былыя,
             Сестеръ обѣты, дни и вечера,
             Что вмѣстѣ коротали мы бывало,
             Браня за каждый часъ разлуки время
             Крылатое,-- ужели все забыто?
             Вся дружба школьная, всѣ игры дѣтскихъ лѣтъ!
             Бывало, помнишь Эрмія, какъ двѣ
             Художницы-богини, вышиваемъ
             Одинъ цвѣтокъ иглою обѣ мы
             По одному узору на подушки,
             Сидя однѣ и пѣсенку одну
             Поемъ, другъ другу вторя...
             Какъ будто наши руки, члены, души
             И голоса въ одинъ составъ сростались.
             Такъ мы росли, какъ вишенка двойная,
             Что раздвоенной кажется на взглядъ,
             А на стволъ растетъ единомъ :
             Двѣ ягодки на вѣточкѣ одной --
             Два тѣла -- одно сердце, въ двухъ одно:
             Два въ рыцарскомъ гербѣ щита, одною
             Короною увѣнчанные оба.
             И дружбу старую ты хочешь разорвать,
             Съ мужчинами могла ты сговориться,
             Надъ бѣдною подругою шутить?
             О! не по дружески ты поступаешь,
             Не по дѣвически! Весь полъ нашъ можетъ --
             Не я одна -- обидѣться за это,
             Хотъ на меня одну обида пала!
             Эрюя. Отъ гнѣвныхъ словъ твоихъ я въ изумленьи.
             Не я смѣюсь,-- смѣются надо мной.
             Елена. Да явно-жъ вы Лизандра научили,
             Чтобъ на-смѣхъ волочился онъ за мной,
             Лицемъ моимъ, глазами восхищался?
             Да вы же и Димитрію, другому
             Изъ вашихъ обожателей (который
             Меня чуть не толкалъ ногою отъ себя),
             Велѣли называть меня богиней,
             Божественною, Нимфой, драгоцѣнной,
             Небесной, несравненной? Изъ чего
             Онъ говоритъ такія рѣчи той,
             Кого терпѣть не можетъ? Изъ чего
             Лизандръ и отъ любви къ вамъ отрекался даже,
             Отъ той любви, которой крѣпко вѣренъ,
             И обращалъ ко мнѣ привязанность свою?
             Все изъ чего, какъ не въ угоду вамъ,
             Не съ уговору вашего? Ну, пусть я
             И не въ такомъ какъ вы почетѣ,-- пусть
             Не такъ окружена любовью,-- пусть не такъ
             Я счастлива, какъ вы, я безталанна
             И не любимая любить осуждена.
             Вамъ пожалѣть бы, а не насмѣхаться.
             Эрмія. Не понимаю я, что это значитъ!
             Елена. Прекрасно! продолжайте! корчите лице
             Печальное,-- перешепнитесь съ ними,
             Мигните вы другъ другу, поддержите
             Вы вашу шутку милую: достойна
             Быть въ лѣтопись она занесена!
             Будь жалость въ васъ, иль вѣжливость простая,
             Меня бъ не сдѣлали насмѣшекъ цѣлью вы.
             Прощайте... И моя вина есть въ этомъ.
             Ее загладятъ смерть или разлука.
             Лизандръ. Остановись, прелестная Елена,
             И оправданья выслушай мои,--
             Моя любовь и жизнь, моя душа,
             Прелестная Елена!
             Елена.                     О! чудесно!
             Эрмія. Не смѣйся такъ надъ нею, милый мой.
             Димитрій. Когда она не можетъ упросить --
             Могу принудить я.
             Лизандръ.                     Не можешь ты
             Принудить -- и она не можетъ упросить.
             Твои угрозы слабыхъ просьбъ ея
             Нисколько не сильнѣе. Люблю тебя, Елена!
             Клянусь моею жизнію, люблю,
             Той жизнію, которую готовъ
             Я потерять, чтобъ уличить во лжи
             Того, кто говоритъ, что не люблю тебя я.
             Димитрій. Я говорю, что онъ, какъ я, любить не можетъ.
             Лизандръ. Коль такъ, или за мной и докажи.
             Димитрій. Готовъ, пойдемъ!
             Эрмія.                               Къ чему все это, милый?
             Лизандръ. Поди ты прочь, чернавка!41
             Димитрій. Нѣтъ, почтенный сэръ!
             Для виду вырываетесь вы только!
             Какъ будто хочетъ слѣдовать за мной,
             А самъ ни съ мѣста. Трусъ вы просто, да!
             Лизандръ. Да отцѣпись ты, кошка! прочь, репейникъ!
             Прочь, отвратительная тварь!
             Иль я тебя отброшу, какъ змѣю.
             Эрмія. Что за свирѣпость, что за перемѣна,
             Мой милый?
             Лизандръ.                     Милый твой? прочь черная татарка,
             Прочь, кислая микстура, горькій ядъ!
             Эрмія. Но что за шутки?
             Елена.                     Въ уговорѣ съ вами!
             Лизандръ. Димитрій -- слово я готовъ сдержать.
             Димитрій. Нѣтъ, лучше на письмѣ бы документикъ!..
             Васъ узы слабыя, я вижу, въ силахъ
             Удерживать. Не вѣрю больше слову.
             Лизандръ. Да что же? мнѣ побить ее? поранить?
             Хоть ненавижу, зла ей не хочу я.
             Эрмія. А ненависть твоя не злѣй ли всякихъ золъ?
             Онъ ненавидитъ! Но за что же, милый?
             Не та же ли я Эрмія? -- и ты
             Не тотъ ли же Лизандръ? Я точно такъ же
             Какъ прежде хороша! Какъ! Въ ночь одну
             Любить и разлюбить ты можешь?.. Бросить
             Меня ты хочешь? о, благіе боги!
             Взаправду бросить?
             Лизандръ.                    Говорятъ -- взаправду!
             Не только брошу,-- видѣть не хочу.
             Поэтому, оставь надежды всѣ,
             Вопросы и сомнѣнья! Ничего,--
             Повѣрь, я не шучу -- вѣрнѣе быть не можетъ
             Того, что ненавижу я тебя,
             И что люблю прелестную Елену.
             Эрмія. Увы мнѣ! ты, обманщица, ты, зелье
             Проклятое!.. Воровка! Ночью ты пришла
             И сердце милаго украла!
             Елена.                               О!
             Отлично! Есть ли стыдъ въ тебѣ дѣвичій?
             И скромности хоть слѣдъ остался ль? Хочешь ты
             На грубости языкъ мой чистый вызвать?
             Фи! срамъ какой! Поди! ты просто кукла,
             Чужая кукла на пружинахъ! вотъ что!
             Эрмія. Я кукла, я? Вотъ дѣло въ чемъ! Теперь
             Мнѣ все понятно... Сравниваетъ ростъ свой
             Она съ моимъ; изволитъ величаться
             Своей особой -- длинною-предлинной!
             Да, такъ и есть... Его она прельстила
             Своимъ высокимъ ростомъ; неужели
             Такъ высоко во мнѣніи его
             Ты поднялася отъ того, что я
             Щедушна и мала? Мала я? такъ ли?
             Ну, говори же; полосатая верста!
             Мала я что ли?.. Всежъ не такъ мала.
             Чтобъ не достать до глазъ твоихъ ногтями!
             Елена. Прошу васъ, хоть смѣетесь, господа,
             Съ ней за одно вы надо мной, не дайте
             Меня въ обиду ей! Я злой не рождена
             И въ ссоры я не путалась доселѣ:
             По робости я женщина вполнѣ.
             Не допускайте бить меня! Быть можетъ,
             Вы думаете,-- отъ того, что меньше
             Она меня, такъ я могу легко
             Съ ней сладить?
             Эрмія.                     Меньше! меньше!.. Вотъ оно!
             Елена. О, Эрмія! за что ты злишься на меня?
             Вѣдь я тебя всегда любила; тайны
             Твои я свято, Эрмія, хранила,
             Тебя не обижала никогда!
             Одно лишь: что Димитрія любя,
             Ему про твой побѣгъ сюда сказала.
             Пошелъ сюда онъ: ну -- и я за нимъ!
             Но гналъ меня онъ прочь, грозился даже
             Мнѣ худо сдѣлать, бить хотѣлъ, убить!
             Пустите вы меня назадъ въ Аѳины;
             Туда я унесу безумную любовь
             И дальше не пойду за вами... Отпустите!
             Вы видите, какъ я проста и какъ глупа.
             Эрмія. Такъ уходите... Держатъ васъ здѣсь что ли?
             Елена. Да! держитъ сердце глупое мое.
             Эрмія. Къ Лизандру ближе -- понимаю.
             Елена.                                                  Нѣтъ!
             Къ Димитрію.
             Лизандръ.                    Не бойся! Не дадутъ
             Тебя въ обиду никому, Елена.
             Димитрій. И точно не дадутъ -- хоть ты ея заступникъ.
             Елена. Ахъ; Эрмія ужасно зла въ сердцахъ:
             Ее и въ школѣ звали даже киской42.
             Царапается больно, хоть мала.
             Эрмія. Опять мала? Одно и слышу только!
             Какъ позволяютъ здѣсь такъ обижать меня?
             Пустите, къ ней пустите.
             Лизандръ.                              Прочь ты, крошка!
             Прочь каракатица! букашка! придорожка,
             Негодная трава.
             Димитрій.                    Услужливъ слишкомъ ты,
             Для той, которая услугъ твоихъ не хочетъ.
             Оставь Елену ты въ покоѣ -- и о ней
             Не говори, не заступайся
             Ты за нее; когда жъ не перестанешь
             Ты къ ней съ непрошеннымъ участьемъ лѣзть --
             Поплатишься со мной!
             Лизандрь.                              Теперь свободенъ я.
             Иди за мной, когда посмѣешь и рѣшимъ,
             Чье право на Елену здѣсь сильнѣе.
             Димитрій. Не за тобой,-- съ тобой! Впередъ не дамъ ни шагу!

(Уходятъ Лизандръ и Димитрій.)

             Эрмія. Ты здѣсь всему, сударыня, причина.
             Куда? останься жъ!
             Елена.                    Я боюся, я
             Здѣсь съ вами не хочу одна остаться!
             На то, чтобъ убѣжать есть ноги у меня,
             А руки у тебя ловчѣй привыкли драться.

(Уходитъ.)

             Эрмія. Не знаю, что сказать! На что теперь рѣшаться?

(Уходитъ.)

             Оберонъ (выходя впередъ).
             А все твоя оплошность... Ты всегда
             Напутаешь, иль накутишь нарочно.
             Пукъ. Повѣрь мнѣ, царь тѣней,-- ошибся я!
             Не самъ ли ты о молодцѣ сказалъ,
             Чтобъ я его по платью узнавалъ?
             Ну, что-жъ? нельзя сказать, чтобъ чудною травою,
             Былъ не аѳинянинъ здѣсь околдованъ мною.
             И собственно я штукѣ даже радъ:
             Меня ужасно тѣшитъ ихъ разладъ!
             Оберонъ. Соперники на бой теперь готовы.
             Спѣши, Робинъ: сгусти небесъ покровы,
             Тумановъ тьмой одѣнь ты небосклонъ,
             Тьмой мрачною, какъ черный Ахеронъ.
             И разлучи бойцовъ ты рьяныхъ мглою,
             Чтобъ мѣста не нашли они для бою.
             То голосомъ Лизандра ты дразни,
             Димитрія насмѣшкой ядовитой;
             То голосомъ врага Лизандра обмани
             И рѣчью говори Димитрія сердитой:
             Все дальше другъ отъ друга ихъ гони,
             Пока своей свинцовою стопою,
             Подобье смерти -- сонъ не вступитъ на чело
             Соперниковъ, измученныхъ гоньбою,
             Раскинувши на нихъ нетопыря крыло.
             Тогда Лизандра очи окропи ты
             Вотъ этой травки сокомъ; въ ней сокрыты
             Чудеснѣйшія свойства: отгонять
             Отъ ока чаръ волшебныхъ ослѣпленье
             И ясность взгляду возвращать.
             Когда жъ проснутся всѣ, тогда за сновидѣнье,
             За бредъ они всю кутерьму сочтутъ.
             Въ Аѳины парами они тогда пойдутъ
             И только смерть разрушитъ узы эти!
             Имѣй же дѣло ихъ теперь въ предметѣ,
             А я пойду къ моей царицѣ фей
             Просить индѣйскаго пріемыша у ней.
             Съ очей ея сниму я обаянье,
             Отворожу отъ глупаго созданья,
             Къ которому теперь прикована она:
             И водворится всюду тишина.
             Пукъ. Царь сильфовъ, надо поспѣшать!
             Драконы ночи43 облака
             Уже стремятся разсѣкать;
             Зари предвѣстники блестятъ --
             Она сама уже близка.
             Завидя ихъ, смотри, спѣшатъ
             Кладбища выходцы толпой
             Вернуться до зари домой.
             А вотъ проклятыхъ сонмъ тѣней,
             Которыхъ вѣчный упокой
             На перекресткахъ44 иль въ волнахъ
             Бѣжитъ улечься поскорѣй
             Въ гроба, на ложе изъ червей:
             Боясь, чтобъ при дневныхъ лучахъ
             Позоръ не обличился ихъ,
             Себя самихъ лучей дневныхъ
             Лишившихъ въ буйствѣ воли злой
             И обреченныхъ тьмѣ ночной.
             Оберонъ. Но мы -- мы духи области иной!
             Съ любовникомъ зари45 его забавы
             Охотничьи, я раздѣлялъ не разъ
             И какъ лѣсничій обѣгалъ дубравы
             До той поры, пока въ урочный часъ,
             Алѣя какъ въ огнѣ, врата востока,
             Лучи свои -- разверзнувшись широко,
             Въ Нептуна начинали погружать
             И зыби волнъ зеленыя, сѣдыя
             Блестящимъ желтымъ златомъ осыпать...
             Но поспѣшимъ! минуты дорогія
             Въ бездѣйствіи не слѣдуетъ терять.

(Exit.)

             Пукъ. То сюда, то туда!
             Поведу васъ, господа,
             То сюда, то туда.
             Я пугаю и въ лѣсахъ,
             И въ поляхъ, и въ городахъ...
             Духъ лѣсной и домовой...
             Поведу ихъ за собой
             И туда и сюда!46
             Вотъ одинъ ужь на лице!
  

Входитъ Лизандръ.

  
             Лизандръ. Димитрій! гдѣ же ты, надменный? отзывайся!
             Пукъ (голосомъ Димитрія). Здѣсь, жалкій трусъ! Готовъ я жду... являйся!
             Лизандръ. Я здѣсь! Иду!
             Пукъ.                               Сюда, за мной ступай
             На мѣсто ровное!

(Лизандръ уходить на голосъ.)

  

Входитъ Димитрій.

  
             Димитрій.                     Лизандръ! Что-же? отвѣчай!
             Бѣглецъ и трусъ! въ кусты должно быть скрылся,
             Да говорижъ -- въ которые забился?
             Пукъ (голосомъ Лизандра). Самъ трусъ ты! Чваниться, какъ видно, мастеръ ты
             Передъ звѣздами,-- увѣрять кусты,
             Что ты на бой готовъ, а все впередъ ни шагу!
             Ну, выходи же -- покажи отвагу!
             Мальчишка! Розгою тебя бы надо сѣчь!
             Съ тобою биться -- лишь позорить мечъ.
             Димитрій. Да гдѣ же ты?
             Пукъ.                               Иди на голосъ мой за мною!
             Здѣсь мѣсто неудобное для бою!

(Димитрій уходитъ на голосъ.)

  

Возвращается Лизандръ.

  
             Лизандръ. Все впереди кричитъ онъ и грозитъ!
             А прихожу на зовъ -- онъ прочь бѣжитъ.
             Мерзавецъ, легче на ногу, чѣмъ я!
             Какъ скоро бъ я ни шелъ -- онъ все быстрѣй меня,
             По темному, неровному пути,
             Усталъ однако я идти.
             Прилягу!

(Ложится.)

                                 Солнышко! всходи.
             Лишь землю озаритъ лучь утренній сѣдой,
             Найду Димитрія, расплатится со мной!

(Засыпаетъ.)

  

Возвращаются Пукъ и Димитрій.

  
             Пукъ. Го, го!47 Да что же ты, презрѣнный трусъ, нейдешь?
             Димитрій. Дождись, коль смѣешь! Ты меня зовешь
             И все бѣжишь впередъ, мѣста мѣняя,
             Ни стать, ни поглядѣть въ лице мнѣ не дерзая.
             Теперь то гдѣ же ты?
             Пукъ.                               Я здѣсь, поди сюда.
             Димитрій. Ну, нѣтъ, я не дуракъ! все шутишь! Но когда
             Настанетъ день, то я раздѣлаться съумѣю.
             Теперь, проваливай дорогою своею:
             Я -- я и такъ усталъ: измѣрить принужденъ
             Холодную постель. Увѣрить только смѣю,
             Что рано утромъ мной ты будешь посѣщенъ.

(Ложится и засыпаетъ.)

  

Входитъ Елена.

  
             Елена. Ночь безконечно-длинная, нѣмая,
             Томительная ночь! молю я: сократи
             Свои часы... Скорѣй съ Востока заблести
             Отрадный свѣта лучь, чтобы могла я
             До города при свѣтѣ добрести*
             Скорѣй; скорѣй отъ тѣхъ уйдти;
             Кому столь не мила я.
             О, сонъ, очей печальныхъ другъ! Сокрой
             Меня на мигъ ты отъ меня самой.

(Ложится и засыпаетъ.)

  

Входитъ Эрмія.

  
             Эрмія. Больна, утомлена я,-- вся росой
             Облита и колючими кустами
             Истерзана: идти нѣтъ силы никакой;
             Въ разладѣ воля бѣдная съ ногами.
             Останусь здѣсь, пока разсвѣтъ блеснетъ въ глаза.
             Храните вы въ бою Лизандра, небеса!

(Засыпаетъ.)

             Пукъ. На сырой на землѣ,
             На травѣ-муравѣ
                       Спи почивай крѣпкимъ сномъ!
             Чары я отгоню,
             Очи я проясню
                       Волшебнымъ цвѣткомъ.

(Выжимаетъ сокъ изъ цвѣтка на глава Лизандра.)

             Когда проснешься,
             Ты улыбнешься
             И будешь радъ,
                       Ужь не постылый,
                       А по старому милый
             Своей красотки встрѣчая взглядъ.
                       Чему быть, то будетъ,
                       Будетъ -- не минуетъ --
                       Всему свой чередъ.
                       Кто въ кого родится,
                       Тому на томъ жениться;
                       Всякъ свое найдетъ,
                       Всякъ свое добудетъ:
                       Чему быть, то будетъ
                       И ладно все пойдетъ!48

(Exit.)

   *

ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА 1.

Тамъ же.

Входятъ Титанія и Основа, окруженные эльфами. Оберонъ позади ихъ, невидимый ими.

             Титанія. Сюда, вотъ на травку прилягъ! Поласкать
             Дай нѣжныя щечки, позволь мнѣ убрать
             Головку прекрасную розами: я
             Хочу цѣловать, цѣловать, цѣловать49
             Твои длинныя ушки, о, прелесть моя!
   Основа. Гдѣ Душистый горошекъ?
   Душистый горошекъ. Здѣсь.
   Основа. Почешите мнѣ въ головѣ, Душистый горошекъ. А гдѣ мамзель Паутинка? .
   Паутинка. Здѣсь.
   Основа. Мамзель Паутинка, милѣйшая мамзель Паутинка! соберитесь съ силами и постарайтесь убить вонъ эту кривоногую пчелку, что усѣлась на цвѣткѣ чертополоха; а потомъ, прелестнѣйшая мамзель, достаньте мнѣ изъ нея медку... Только вы не горячитесь, очаровательная синьора! Поосторожнѣй съ ней, что бы медокъ не пролился! А гдѣ же, мусье Горчичное зернышко?
   Горчичное зерно. Здѣсь.
   Основа. Дайте мнѣ вашу лапку, мусье Горчичное зернышко! Только вы оставьте со мной галантерейности, мусье Горчичное зернышко !
   Горчичной зерно. Что угодно вамъ приказать?
   Основа. Ничего, достойнѣйшій синьоръ; только помогите кавалеру Душистому горошку50 почесать мнѣ въ головкѣ. Надо бы однако послать за цирюльникомъ -- а? какъ вы полагаете, мусье Горчичное зернышко? На моей физіономіи, кажется, значительные лѣса пошли писать; а я такой деликатный оселъ, что чуть защекочетъ гдѣ-нибудь волосокъ, я ужь необходимо долженъ почесаться. Волосъ вѣдь глупъ, онъ, и гдѣ не слѣдуетъ, ростетъ.
   Титанія. Послушать не хочешь ли музыки, прелесть моя?
   Основа. Послушаемъ! у меня весьма тонкое музыкальное ухо. Хорошо, кабы отжарили что-нибудь на турецкомъ барабанѣ и литаврахъ!51
   Титанія. А можетъ быть, кушать чего-нибудь хочешь ты, душенька?
   Основа. Да, признаться : я бы съ большимъ чувствомъ употребилъ сухаго, крупнаго овсеца. Не дурно бы тоже и вязаночку сѣнца, хорошаго, знаешь, сѣнца,-- сочнаго этакъ, свѣжаго сѣнца: первый сортъ кушанье!
             Титанія. Проворная фея у бѣлки въ дуплѣ,
             Найдетъ тебѣ свѣжихъ орѣшковъ !
   Основа. Ну, это зачѣмъ же? Мнѣ бы лучше пригоршни двѣ сушенаго гороху. Но, пожалуйста, вели ты своему народу поменьше шумѣть; я чувствую, что меня какъ-то сонъ разбираетъ.
             Титанія. Спи, вкругъ тебя я обовьюсь руками.
             Вы, эльфы, всѣ ступайте по мѣстамъ!

(Эльфы расходятся. Титанія обнимаетъ Основу.)

             Такъ вьется жимолость вкругъ дуба нѣжно
             Высокаго; такъ плющь вѣтвями обвиваетъ
             Покрытыя корою вѣтви вяза!...
             Люблю тебя, люблю безумной страстью !

(Оба засыпаютъ).

  

Входитъ Пукъ. Оберонъ приближается.

  
             Оберонъ. Поди, Робинъ! взгляни на милую картину!
             Ея безумство начинаетъ жалость
             Будить во мнѣ. Недавно съ ней за лѣсомъ
             Я встрѣтился: душистые цвѣты
             Она рвала для этой образины.
             Я ей упреки дѣлалъ и смѣялся
             Надъ ней; она жъ мохнатые виски
             Заботливо цвѣтами убирала:
             Блестящія росинки, что недавно
             Такъ гордо красовались въ чашечкахъ цвѣтовъ,
             Подобныя жемчужинамъ восточнымъ,
             Лежатъ теперь у цвѣтиковъ въ очахъ,
             Какъ слезы о позорѣ ихъ и драмѣ!
             Когда надъ ней я вдоволь насмѣялся
             И до того довелъ, что у меня
             Просить прощенья стала,-- у нея
             Потребовалъ пріемыша-мальчишку
             Тогда я;-- и она безпрекословно
             Его мнѣ отдала и феѣ приказала
             Тотчасъ же отнести въ мою бесѣдку,
             Въ волшебную страну. И такъ, мальченокъ -- мой.
             Теперь, сниму съ очей царицы чары;
             Ты, милый Пукъ; съ аѳинскаго болвана
             Искусственную голову долой !
             Проснувшись, возвратится онъ съ другими
             Въ Аѳины и пускай припоминаетъ
             Все, что случилось въ эту ночь,
             Какъ сновидѣнья грезы. Но сначала
             Царицу исцѣлимъ отъ обаянья.

(Подходитъ къ спящей Титаніи и касается травой глазъ ея).

                       Снова будь ты, чѣмъ была,
                       Вновь смотри ты, какъ смотрѣла!
                       Купидонова цвѣтка
                       Обаянье отлетало
                       Отъ Діанина ростка52.
             Проснись, Титанія, проснись, моя царица!
             Титанія (проснувшись).
             Мой Оберонъ! что грезилося мнѣ?
             Мнъ снилось, что влюбилася въ осла я !
             Оберонъ. Вотъ твой предметъ лежитъ здѣсь!
             Титанія.                               Какъ могло
             Такъ сдѣлаться? О! какъ смотрѣть противно
             Моимъ очамъ на эту образину !
             Оберонъ. Молчанье на минуту! Ну, Робинъ!-- Долой
             Снимай съ осла ты голову скорѣе.
             Титанія, кличь музыку! Волшебный звонъ,
             Да усыпитъ всѣхъ пятерыхъ сильнѣе,
             Чѣмъ самый крѣпкій, самый сладкій сонъ!
             Титанія. Сюда скорѣе, музыка: играть
             Мелодію, чарующую снами!
             Пукъ (къ спящему Основѣ, снимая си него ослиную голову).
             Когда пробудишься, гляди на свѣтъ опять
             Ты собственными мутными глазами.
             Оберонъ. Эй, музыка! играй; рука съ рукой вдвоемъ,
             Моя царица, полетимъ съ тобою,
             И землю, ложе спящихъ всколыхнемъ.
             Мы снова мирно заживемъ
             Теперь счастливою четою,
             И завтра всѣ полуночной порою,
             Въ Тезеевомъ дворцѣ мы будемъ танцовать,
             Навѣявъ молодымъ любовь и благодать.
             Двѣ пары будутъ въ тотъ же день вѣнчаться
             И всюду миръ и радость водворятся.
             Пукъ. Царь воздушный! Въ вышинѣ
             Пѣсня жаворонка мнѣ
             Отдалась: горитъ денница !
             Оберонъ. Полетимъ, покамѣстъ день
             Не явился,-- въ тишинѣ
             Полетимъ, моя царица,
             Догонять ночную тѣнь :
             Мы поспоримъ быстротою
             Съ вѣчной странницей луною !
             Титанія. Я готова, царь мой, въ путь.
             Но скажи, какъ полетимъ:
             Чудомъ я могла какимъ
             Между смертными уснуть?

(Exeunt. Вдали звуки охотничьихъ роговъ).

  

Входятъ Тезей, Ипполита, Эгей и свита.

  
             Тезей. Идите кто-нибудь позвать ко мнѣ
             Лѣсничаго. Обрядъ исполненъ майскій53.
             Но мы лишь начинаемъ только день:
             Пусть звонкій лай собакъ моихъ услышитъ
             Моя невѣста: всѣхъ велѣть ихъ въ островъ кинуть!
             Ступайте; незабыть лѣсничаго позвать!
             А мы взойдемъ на горку, королевна;
             Услышимъ чудный музыкальный гамъ:
             Собачій лай въ соединеньи съ эхомъ.
             Ипполита. Съ Иракломъ я и Кадмомъ разъ была
             Въ лѣсу на Критѣ островѣ: медвѣдя
             Спартанскими собаками травили.
             Ни разу слышать мнѣ не удавалось
             Такого шума звонкаго. Не только
             Лѣса, но даже небеса, ручьи
             Окрестности гремѣли чуднымъ гуломъ,
             Я не слыхала никогда такихъ
             Чудесныхъ музыкальныхъ диссонансовъ,
             Такаго усладительнаго шума.
             Тезей. Спартанской же породы и мои
             Собаки. Пасть -- широкая, шерсть -- пѣгая
             И уши длинныя, висячія: съ цвѣтовъ
             Сметаютъ утреннюю росу!
             Кривыя ноги,-- грудь какъ у быка
             У добраго;54 и если на угонку
             Не слишкомъ быстры,-- голоса у нихъ зато,
             Какъ колокольчики, подобраны другъ къ другу.
             Повѣрь мнѣ, что звучнѣе ничего
             Охотничьи рога не возбуждали
             Ни въ Критѣ, ни въ Ѳессаліи, ни въ Спартѣ.
             Суди сама, когда услышишь. Тише,
             Однако! Тс! что это здѣсь за Нимфы?
             Эгей. Князь-государь! Да это дочь моя
             Тутъ спитъ, а вотъ Лизандръ, а вотъ Димитрій,
             Елена, старика Недара дочь....
             Вотъ чудо, что они здѣсь вмѣстѣ всѣ!
             Тезей. Должно быть, поднялись они съ зарей
             Обряды мая совершать,55 и зная
             На счетъ охоты сборы наши, съ нами
             Сюда явились праздновать. А кстати,
             Эгей: сегодня срокъ, когда отвѣтъ свой дать
             Намъ Эрмія должна.
             Эгей.                               Такъ точно, государь !
             Тезей. Пускай же звукъ роговъ ихъ всѣхъ разбудитъ.

(За сценою звуки роговъ. Димитрій, Лизандръ, Эрмія и Елена просыпаются и вскакиваютъ).

             Тезей. День добрый!... Валентиновъ день прошелъ,56
             А тутъ паруются лѣсныя птички !
             Лизандръ. Простите государь !

(Она и прочіе становятся на колѣни передъ Тезеемъ).

             Тезей.                               Прошу всѣхъ встать.
             Но, вы соперники, какъ мнѣ извѣстно !
             Откуда же согласіе такое,
             Что здѣсь вражда, нисколько не боясь,
             Съ враждою спитъ безъ всякихъ подозрѣній?
             Лизандръ. Князь-государь! Смущенъ и, на яву ли,
             Во снѣ ли -- самъ не знаю,-- отвѣчаю!
             Но я клянусь, что самъ сказать я не могу,
             Какъ я зашелъ сюда; но, сколько помню --
             (Хочу всю правду вамъ сказать и вотъ
             Теперь припоминаю все, какъ было.)
             Пришелъ сюда и съ Эрміей; хотъ-ли
             Мы изъ Аѳинъ бѣжать, чтобы уйдти
             Изъ-подъ аѳинскаго жестокаго закона,
             Эгей. Довольно, о, довольно слышалъ я!
             Властитель мой, законъ я призываю,
             Законъ, законъ на головы виновныхъ !
             Бѣжать они хотъ-ли,-- слышь, Димитрій?
             Бѣжать, сударь ты мой! И насъ лишить
             Тебя -- жены, меня же -- власти
             Отцовской -- дочь кому хочу отдать.
             Димитрій. Мнѣ, государь, прекрасная Елена
             Открыла то, что въ лѣсъ они ушли.
             Я въ бѣшенствѣ за ними устремился,
             Елену жъ повлекла любовь ко мнѣ.
             Но, князь и государь! Не знаю, чудомъ что-ли,--
             (А непремѣнно чудомъ) къ Эрміи любовь
             Во мнѣ, какъ снѣгъ, растаяла и стала
             Какъ бы воспоминаньемъ объ игрушкѣ,
             Которая съума сводила въ дѣтствѣ.
             Все счастье сердца моего, любовь
             Моей души, очей моихъ блаженство
             Теперь -- одна Елена! Съ нею, князь и государь,
             До встрѣчи съ Эрміей я обручился:
             Но, точно на меня нашла болѣзнь,
             Въ которой пища лучшая противна.
             Теперь же, какъ здоровый, получилъ
             Я снова вкусъ естественный. Опять
             Люблю ее, томлюсь по ней, крушуся
             И съ нею никогда не разлучуся.
             Тезей. Ну, милыя четы! я встрѣчѣ этой радъ:
             Вы послѣ мнѣ доскажете что было.
             Эгей! твоей я волѣ поперечу:
             Во храмѣ, вмѣстѣ съ нами, обѣ пары
             Должны соединиться навсегда,
             А такъ какъ утро все почти прошло,
             То мы теперь охоту отлагаемъ.
             Въ Аѳины три четы всѣ поспѣшимъ
             И пиръ великолѣпный зададимъ.
             -- Пойдемте, Ипполита!

(Тезей, Ипполита, Эгей и свита уходятъ.)

             Димитрій. Все это такъ же смутно и неясно,
             Какъ дальнихъ горъ вершины за туманомъ!
             Эрмія. А я какъ будто зрѣніемъ двойнымъ
             Смотрю и все двоится мнѣ.
             Елена.                               Я -- тоже!
             Димитрія нашла я вновь, какъ перлъ,
             И мой, а вмѣстѣ и не мой онъ.
             Димитрій.                                         Вотъ что:
             Ужь точно ль мы проснулись? Все сдается мнѣ,
             Что спимъ еще и грезимъ мы! И точно ль
             Здѣсь князь нашъ былъ и намъ велѣлъ идти съ собой?
             Эрмія. Да, былъ; и мой отецъ.
             Елена. И королевна Ипполита.
             Лизандръ. И намъ съ собой во храмъ велѣлъ идти.
             Димитрій. Ну, значитъ -- такъ, и на яву все это!
             Пойдемте же за княземъ и дорогой
             Другъ другу перескажемъ наши сны!

(Уходятъ. Основа просыпается.)

   Основа. Когда до меня дойдетъ очередь, смотрите вы: кликните меня и я буду отвѣчать. Моя реплика: "Дражайшій мой Пирамъ!" Эй, эй! Петръ Пила, Дудка скорняжныхъ дѣлъ мастеръ, Рыло мѣдникъ, Голодай портной! вотъ народецъ! каковы? ушли и оставили меня спящаго!.. Только однако я видѣлъ престранный сонъ... я видѣлъ сонъ... просто, умъ за разумъ заходитъ, когда припоминаешь! Надобно быть осломъ, чтобы разбирать такой глупѣйшій сонъ. Кажется, будто я былъ... Фуй, какая скверность!.. кажется, что я былъ... кажется, что на мнѣ была... но надо быть съумасшедшимъ, чтобы объяснять, что на мнѣ было!.. но опять-таки, надобно быть съумасшедшимъ, чтобы объяснять, что на мнѣ было... Видомъ не видано, слыхомъ не слыхано...57 вотъ какой сонъ былъ! Попросить Петра Пилу сочинить на эту оказію пѣсню,58 подъ названіемъ: "Сонъ ткача Основы",-- это, я вамъ скажу такая ткань, что мое почтеніе! И пѣсню эту пропою я князю, по окончаніи пьесы, для большаго эфекта, надобно ее спѣть послѣ Тизбиной смерти! (Уходитъ.)
  

СЦЕНА ІІ-я.

Аѳины. Комната въ домѣ Пилы.

Входятъ Пила, Дудка, Рыло и Голодай.

   Пила. Посылали ли за Основой на квартиру? воротился ли онъ домой?
   Дудка. Если онъ не воротится, то пиши -- пропало! Вѣдь пьеса не пойдетъ тогда? не правда ли, не пойдетъ?
   Пила. Какъ ей идти? безъ него, гдѣ жъ у насъ въ Аѳинахъ найдется другой, кто бы представилъ Пирама?
   Дудка. Что и говорить! самый толковый человѣкъ изо всѣхъ аѳинскихъ мастеровыхъ!
   Пила. Ну, да кромѣ того и изъ себя ужь очень красивъ: голосъ притомъ этакій сладкій, ну, какъ есть, настоящій милка!
   Дудка. Да и душа человѣкъ-то, вотъ что.59
  

Входитъ Буравъ.

  
   Буравъ. Ну, братцы, князь выходитъ изъ храма! Тамъ вѣнчали тоже двухъ господъ на двухъ барышняхъ. Ежели пьеса пойдетъ, мы всѣ будемъ съ праздникомъ.
   Дудка. Эхъ, Основа, Основа! отъ себя теряешь ты счастье! былъ бы тебѣ могарычь! князь бы пожаловалъ, непремѣнно бы пожаловалъ за роль Пирама! пожизненную бы пенсію далъ, пожизненную пенсію, сейчасъ умереть!
  

Входитъ Основа.

  
   Основа. Гдѣ вы соколики? гдѣ вы сударики?
   Пила. Основа! о, счастливый день, о, благословенный часъ!
   Основа. Братцы! чудеса вамъ разскажу... только вы не спрашивайте какія, потому что, если я вамъ разскажу, я не буду настоящій аѳинянинъ... Постойте, я вамъ все разскажу, все, что надо.
   Пила. Разсказывай, разсказывай, милѣйшій Основа!
   Основа. О себѣ? ни слова! Сказать же я вамъ хочу то, что князь изволилъ ужь отобѣдать. Надѣвайте скорѣй костюмы, накладныя бороды -- да привяжите покрѣпче шнурки къ бородамъ и ленты къ башмакамъ, и сейчасъ же во дворецъ! Пробѣгите поскорѣй еще разъ роли и наше дѣло въ шляпѣ. Наше представленіе предпочтено всѣмъ другимъ. Не мѣшаетъ, чтобы Тизба, на всякій случай, надѣла чистую рубаху (это я говорю на счетъ поту). Вотъ тоже: кто льва играетъ, ногти бы немного почистилъ; нельзя, на виду будутъ, аки львиныя когти. А главное, любезнѣйшіе актера: не ѣшьте вы чесноку или луку; потому воняетъ, скверно воняетъ, а наше дыханіе должно быть чистое, свѣжее. За тѣмъ, я готовъ биться объ закладъ, что всѣ скажутъ: вотъ комедія, такъ комедія! Ну, да нечего слова по пусту терять: за мной! Впередъ!60 (Exeunt.)
  

ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА І-я.

Аѳины. Зала во дворцѣ Тезея.

Входятъ Тезей, Ипполита, Филостратъ, вельможи и придворные.

             Ипполита. Какъ странны, мой Тезей, любовниковъ разсказы!
             Тезей. Да, больше странны, чѣмъ правдивы. Плохо
             Я въ басни старыя и въ фей проказы вѣрю.
             Мозгъ у влюбленныхъ и у съумасшедшихъ
             Такой кипучій и фантазія такая
             Богатая, что видятъ часто въявь
             Они, чего холодный здравый умъ не видитъ.
             Лунатики, любовники, поэты
             Какъ будто созданы изъ одного
             Воображенья. Одни: чертей
             Гораздо больше видятъ, чѣмъ въ аду ихъ
             Найдется; таковы безумные! Любовникъ,
             Такой же съумасбродъ, красу Елены
             Въ египетской чернавкѣ часто видитъ.
             Поэта взоръ, въ безумствѣ вдохновеній,
             То съ неба на землю блистая упадетъ,
             То воспаритъ съ земли на небо, тамъ же
             Блистая: и когда воображенье
             Зачнетъ во чревѣ и родитъ
             Невѣдомаго образъ бытія,--
             Перо поэта -- тѣло дастъ сему
             Воздушному ничто, укажетъ въ мірѣ мѣсто
             И наречетъ по имени его.
             Столь сильны чудеса воображенья,
             Что если радость вдругъ ему предстанетъ,
             То вмѣстѣ вѣстникъ зримый прилетитъ
             Сей радости: когда жъ порой ночной,
             Тревожный страхъ намъ душу посѣтитъ,
             То каждый кустъ -- тогда медвѣдь большой!
             Ипполита. Есть что-то больше этого однако
             Въ исторіяхъ ночныхъ и въ перемѣнѣ,
             Свершившейся со всѣми! больше, чѣмъ
             Игра Фантазіи; имѣетъ образъ
             Вещественнѣй, прочнѣе; хоть конечно
             И удивительно и странно это все.
  

Входятъ Лизандръ, Димитрій и Елена.

  
             Тезей. А вотъ и двѣ четы: какъ веселы, какъ рады!
             Веселье, да сопутствуетъ, друзья,
             Веселье и дни долгіе любви
             Вамъ въ жизни.
             Лизандръ.                     Государь, пусть болѣе чѣмъ намъ,--
             Вамъ въ царственныхъ трудахъ и царственныхъ утѣхахъ.
             Тезей. Однако посмотрѣть, какими празднествами
             И развлеченьями мы можемъ сократить
             Трехъ остальныхъ часовъ томительную вѣчность,
             Межъ нашимъ ужиномъ и ложемъ сна!
             Да гдѣ же нашъ распорядитель празднествъ?
             Какія развлеченія у насъ
             Въ наличности? Пьесы нѣтъ ли, что ли,
             Часы несносные способной сократить?
             -- Зовите Филострата.
             Филостратъ.                     Здѣсь я, князь могучій,
             Тезей. Разсказывай, какихъ увеселеній
             Ты. заготовилъ намъ на этотъ вечеръ?
             Комедію иль музыку?Вѣдь надо жъ
             Лѣнивое намъ время обмануть!
             Филостратъ. Вотъ, государь, афиша всѣхъ забавъ!
             Извольте выбрать вы и приказать,
             Какія будутъ вамъ угодны.
             Лизандръ (читаетъ)61.
             Сраженіе съ Кентаврами, воспѣтое
             Аѳинскимъ евнухомъ съ сопровожденьемъ арфы.
             Тезей. Ну, это въ сторону! Моей подругѣ
             Объ этомъ разсказалъ ужь я, во славу
             Иракла, родственника моего.
             Лизандръ (читая.)
             Неистовство Вакханокъ разъяренныхъ,
             Ѳракійскаго пѣвца свирѣпо растерзавшихъ.
             Лизандръ. Плачь трижды-трехъ скорбящихъ музъ,
             О жалостной и гладной смерти,
             Постигшей нищую науку62.
             Тезей. Я знаю это: ѣдкая сатира!
             На брачномъ пиршествѣ она не къ мѣсту.
             Лизандръ (читая.)
             Забавно-жалостное представленіе
             О юной Тизбѣ и ея Пирамѣ,
             Весьма плаченное увеселеніе.
             Тезей. Плачевно и забавно -- вотъ такъ штука!
             Горячій ледъ и снѣгъ вареный это.
             Какой же кроется въ разладѣ этомъ складъ?
             Филостратъ. Въ піесѣ, государь, коего словъ съ десять;
             По краткости я равной ей не знаю.
             Но, ваша свѣтлость, даже десять словъ
             Въ ней вовсе лишнія. Вотъ, отъ чего
             Она плачевная: во всей піесѣ
             На мѣстѣ слова нѣтъ, актеры -- дрянь!
             Забавною же названа, затѣмъ,
             Что самъ себя Пирамъ въ ней убиваетъ.
             Когда его на пробѣ видѣлъ я,
             То плакалъ самыми веселыми слезами,
             Какихъ извлечь и громкій смѣхъ не въ силахъ!
             Тезей. Да ктожъ актеры тутъ?
             Филостратъ. Аѳинскіе мастеровые.
             Ихъ умъ доселѣ вовсе не работалъ,
             Но нынѣ, для торжественнаго дня
             Они измучили тупую память.
             Тезей. И я хочу піесу слышать.
             Филостратъ.                                        Но,
             Свѣтлѣйшій князь! Она васъ недостойна.
             Я былъ на пробѣ, слушалъ до конца.
             Піеса -- дрянь, дрянь сущая: повѣрьте!
             Ужь развѣ только будетъ вамъ пріятно
             Намѣреніе ихъ вамъ услужить
             И тяжкій трудъ.
             Тезей.                              Хочу піесу слышать!
             Не слѣдуетъ, не должно отвергать
             Усердной простоты посильныхъ приношеній.
             Зови сюда, а дамъ садиться я прошу!

(Филостратъ уходитъ.)

             Ипполита. Мнѣ жалко видѣть тщетный трудъ усердья
             И тщетныя усилія его!
             Тезей. Ты тщетнаго, повѣрь, и не увидишь.
             Ипполита. Однако, онъ сказалъ, что вся игра ихъ -- вздоръ.
             Тезей. Тѣмъ снисходительнѣе къ ней мы будемъ:
             Хоть и за вздоръ, а все спасибо скажемъ!
             При томъ же, вздоръ ихъ позабавитъ насъ!
             Гдѣ преданность чего не въ силахъ сдѣлать,
             Тамъ благородное вниманье цѣнитъ
             По степени усердія заслугу,
             Не по успѣху. Иногда случалось,
             Когда я пріѣзжалъ, сбиралися встрѣчать
             Рѣчами власти земскія меня
             Заранѣе затверженными. Но,
             Какъ только я являлся, то блѣднѣли
             И запиналися въ началѣ длинныхъ
             Періодовъ, откашливались долго,
             Теряли голосъ, въ заключенье: вовсе,
             Не досказавши рѣчи, умолкали!
             Но, вѣришь ли ты, милая моя?
             Въ молчаньи лучшій видѣлъ я привѣтъ,
             И въ простотѣ преданности нѣмѣвшей
             Я больше находилъ, чѣмъ въ звонѣ всѣхъ широко --
             Вѣщательныхъ, краснорѣчивыхъ фразъ.
             Поэтому-то мнѣ любви простосердечной
             Языкъ столь дорогъ, столь любезенъ вѣчно!
  

Входитъ Филостратъ.

  
             Филостратъ. Прологъ, когда изволите -- готовъ.
             Тезей. Вели войдти!

(Звукъ трубъ; входитъ Пила, прологъ.)

  
             Прологъ. Ежели симъ зрѣлищемъ нынѣ вамъ наскучимъ,
             Не должны слушатели сіе разумѣти!
             Такъ! яко придохомъ сѣмо да васъ мучимъ!
             Но начало съ концемъ сопрягать умѣти.
             Аще здѣ явихомся -- то вамъ досадити!
             Не хощемъ ни мало васъ возвеселити!
             Полагаемъ весь нашъ трудъ, дабы васъ изгнати!
             Сего мы не хощемъ, чтобъ могли вы знати,
             Что нынѣ предъ ваши очи мы износимъ!
             До скончанья вашего терпѣнія просимъ.63
   Тезей. Ну! какъ видно, этотъ малый не весьма силенъ на счетъ запятыхъ.
   Лизандръ. Онъ проскакалъ по своему прологу, какъ необъѣзженный жеребенокъ, который не знакомъ еще съ уздою. Изъ этого, впрочемъ, выводится, ваша свѣтлость, прекрасное нравоученіе: мало того, чтобъ говорить -- надобно говорить съ толкомъ!
   Ипполита. Въ самомъ дѣлѣ, онъ проболталъ свой прологъ, какъ ребенокъ играетъ на флейтѣ: звуки слышны, но въ звукахъ нѣтъ ни какого складу.
   Тезей. Его рѣчь была похожа на перепутанную цѣпь: всѣ звѣнья цѣлы, только всѣ въ безпорядкѣ. Что-то будетъ дальше?
  

Входятъ Пирамъ и Тизба, Стѣна, Лунное сіяніе и Левъ.

  
             Прологъ. Не должно васъ, зрителіе, ни мало дивити
             Зрѣлище, кое вы здѣ предъ очами зрите!
             Се -- младый Пирамъ, а се -- предстоитъ предъ вами
             Тизба, бодрыми сердца пронзая очами.
             Сей же мужъ, кой въ извести -- стѣну представляетъ:
             Любителя отъ драгой стѣна раздѣляетъ.
             А се щели можете тоя стѣны зрѣти;
             Въ тѣ обыкли по вся дни другъ друга смотрѣти.
             Мужъ же съ можжевельникомъ, съ фонаремъ свѣтящимъ,
             Представляти лунный свѣтъ будетъ горящимъ.
             За не при сіяніи сихъ лучей печальныхъ
             Срѣтиться сіи хотятъ у вратъ тріумфальныхъ.
             Да любовный сердца жаръ и пылъ младой крови
             Хотя мало утишать блаженствомъ любовіе,
             Но егда лишь пріиде дѣвица прекрасна,
             Левъ илъ паче мраволевъ, рыкая ужасно,
             Тако-жъ пріиде, искаій кого поглотити.
             Ублжавшей красоты епанчу схватити,
             И кровавой пастію, кровью обагрити,
             Лютый звѣрь изволилъ сей, зѣло разъяряся.
             Сего же не вѣдый ничтоже сумняся,
             Пріиде младый Пирамъ и егда увидѣ
             Обагренну епанчу, жизнь возненавидѣ.
             Самопрандеръ, сирѣчъ мечъ, тогда вынимаетъ
             И стеня, себя весьма живота лишаетъ.
             Тизба, крывшаясь межъ тѣмъ, во чащѣ древесной,
             Оглашаетъ, вновь пришедъ, стономъ лѣсъ окрестной;
             И не чая алчныя пренести разлуки
             Любителя самопрандръ беретъ въ нѣжны руки:
             Сама -- о видъ жалостный -- во тѣло вонзаетъ:
             Заструилась ала кровъ -- и се умираетъ!
             Вся же прочая режутъ, коль ваше желанье,
             Левъ любовники, стѣна, лунное сіянье.

(Exeunt Прологъ, Тизба, Левъ и Лунный свѣтъ.)

   Тезей. Я буду не мало удивленъ, однако, если и левъ заговоритъ!
   Димитрій. Не извольте дивиться, государь! Отъ чего же льву не заговорить, когда такъ много ословъ говорятъ?
             Стѣна. Въ семъ плачевномъ дѣйствіи стѣну представляти
             Избранъ есмь, егда же желаете знати:
             Кто есмь,-- Медникъ есмь, Рыломъ нарицаюсь;
             Днесь же каменной стѣной предъ вами являюсь.
             И тако стѣна есмь и есмь со дырою,
             Да ведути черезъ сію рѣчи межъ собою,
             Пламенны любовники и ея услаждаютъ.
             Что стѣна есмь -- съ глиною известь увѣряютъ,
             Кой зримы на мнѣ сутъ; а се, и дыру я
       ;      Честны зрителіе, симъ тако показую.

(Растопыриваетъ пальцы.)

  
   Тезей. Ну, можно ли требовать, чтобы известь и глина говорили основательнѣе?
   Димитрій. Дѣйствительно, государь! это самая умная стѣна, какую удавалось мнѣ слышать въ жизни.
   Тезей. Пирамъ приближается къ стѣнъ. Тс!
  

Входитъ Пирамъ.

  
             Пирамъ. О, нощь, о, мрачна нощь, простерша черну тѣнь!
             Нощь, сущая вездѣ, гдѣ не блистаетъ день!
             О, нощь! о, нощь! Увы! реку: увы! двояко!
             Страшуся не узрѣть драгія Тизбы зрака
             Стана! о, ты стѣна! Ты, кою сорудилъ
             Виновникъ дней ея и съ ней насъ раздѣлилъ;
             Стѣна незыблема, стѣна жестокосерда,
             Къ моленіямъ моимъ будь нынѣ милосерда!

(Стѣна растопыриваетъ пальцы.)

             Благодарю тебя, стѣна! благодарю!
             Ничто не можетъ быть, стѣна, тебя миляе!
             Но Тизбы милыя доселѣ я не зрю...
             Жестокая стѣна, кляну тя, проклинаю!
   Тезей. Отчего жъ это стѣна не отвѣчаетъ ему на проклятіе проклятіемъ? Вѣдь она уже оказала способность чувствовать!
   Пирамъ. Не смѣетъ отвѣчать, ваше свѣтлое высочество! потому: этого не показано. А вотъ, послѣ словъ: "кляну тя, проклинаю", начинается Тизбина роль. Она, значитъ, приходитъ и я ее вижу въ щель. Вотъ вы сейчасъ изволите увидѣть, что все будетъ точь-въ-точь, какъ я говорю. Тизба приближается.
  

Входитъ Тизба.

  
             Тизба. Сколь часто ты моимъ стенаніями внимала,
           ;  Жестокая стѣна за то, что раздѣляла
             Съ любезнымъ мя моимъ! Уста коликократъ
             Лобзали камени безжизненнаго хладъ.
             Пирамъ. Зрю голосъ милыя! Мой духъ терпѣть не можетъ...
             Терпѣнье таково безмѣрно скуки множитъ.
             О, Тизба!
             Тизба.           О, драгій! се ты ль? о, милый видъ!
             Пирамъ. Се я! когда жъ не я, пусть громъ меня разитъ.
             О! сколь на свѣтѣ семъ есть тотъ благополученъ,
             Чей долгъ съ любовію сердечной не разлученъ.
             Тизба. И злополученъ тотъ, котораго пріязнь
             Любезная его за люту емлеть казнь.64
             Пирамъ. Лобзай меня молю, сквозь оный хладный камень
             И въ сердцѣ затуши терзающій мя пламень.
             Тизба. Я не уста твои лобзаю, а дыру!
             Пирамъ. Коль сострадаешь ты стенаніямъ печальнымъ,
             Приди, молю тебя -- сейчася къ вратамъ трухмальнымъ!
             Тизбл. Иду, о, мои драгій! иль пусть сейчасъ умру!
             Стѣна. Се роль свою стѣна въ семъ зрѣлищѣ кончаетъ
             И отходя домой, вамъ всякихъ благъ желаетъ!

(Изыдутъ вонь, поклонившись, Стѣна, Пирамъ и Тизба).

   Тезей. Такимъ образомъ, стѣна, раздѣлявшая двухъ сосѣдей, уничтожена!
   Димитрій. Такъ, государь, и слѣдуетъ, когда у стѣнъ совершенно незаконно являются уши.
   Ипполита. Въ жизнь я неслыхивала подобнаго безобразія!
   Тезей. Надобно сказать, что и лучшее въ этомъ родъ -- въ сущности не что иное, какъ обманъ: и дурное можетъ иногда дополниться воображеніемъ.
   Ипполита. Тогда ужь это дѣло не ихъ воображенія, а нашего.
   Тезей. Если мы только будемъ воображать о нихъ не хуже того, что они сами о себѣ воображаютъ, они выйдутъ отличные люди. Но, вотъ идутъ два благородныхъ звѣря: человѣкъ и левъ.65
  

Входятъ Левъ и Лунный Свѣтъ.

  
             Левъ. Сударыни, чьи невры столько тонки,
             Что страшны имъ малѣйшіе мышенки,--
             Вы будете, быть можетъ, трепетать,
             Когда здѣсь станетъ дикій левъ рычать?
        ;     Но знайте: я, Буравъ столяръ, здѣсь льва играю!
             Хоть въ львиной шкурѣ я, но львиной не пылаю
             Я злобной яростью... была бы мнѣ бѣда,
             Когда бъ, заправскій левъ, явился я сюда.
   Тезей. Какое милое и деликатное животное!
   Димитрій. Я такихъ деликатныхъ, государь, и не видывалъ!
   Лизандръ. Этотъ левъ -- лисица по мужеству.
   Тезей. Правда, и настоящая курица по осторожности.66
   Димитрій. Нѣтъ, государь! лисица давитъ куръ, а его мужество, не можетъ подавить его осторожности.
   Тезей. Ну, по-крайней-мѣрѣ, ужь осторожность не сладитъ у него съ мужествомъ, какъ курица не сладитъ съ лисицей. Но довольно! оставимъ его съ его осторожностью и послушаемъ, что скажетъ намъ луна.
             Лунный свѣтъ. Луну двурогую фонарь сей представляетъ...
   Димитрій. Отчего жъ у него рогъ на головѣ нѣтъ?
   Тезей. Да еще не выросли! должно быть, луна въ ущербѣ.
             Лунный свѣтъ. Луну двурогую фонарь сей представляетъ,
             А я тотъ человѣкъ, что виденъ на лунѣ!
   Тезей. Вотъ въ чемъ главная ошибка всего дѣла: онъ самъ долженъ сидѣть въ фонарѣ: а то какой же это лунный человѣкъ?
   Димитрій. Онъ не смѣетъ туда влѣзть, чтобъ не потушить огарка; посмотрите: онъ и такъ догараетъ.
   Ипполита. Мнѣ однако ужь наскучилъ этотъ мѣсяцъ! желательно, чтобъ ему вздумалось перемѣниться.
   Тезей. По слабому мерцанію свѣта, можно заключить, что луна въ ущербѣ; но изъ учтивости, мы все-таки должны дождаться, пока она совершитъ свое теченіе.
   Лизандръ. Продолжай, луна!
   Лунный свѣтъ. Все, что мнѣ слѣдуетъ сказать, есть то, что фонарь сей есть луна; я же -- человѣкъ въ лунѣ, что сей можжевельникъ мною самимъ нарванъ и что сія собака есть моя собственная собака.67
   Димитрій. Какъ же это, однако? Все это вѣдь должно быть въ фонарѣ; потому что все это -- и человѣкъ, и можжевельникъ, и собака -- составляетъ луну. Но вотъ является Тизба!
  

Входитъ Тизба.

  
             Тизба. Се, я у древнихъ вратъ! но гдѣжъ драгій Пирамъ?68
             Левъ. Го-о-о!

(Левъ рычитъ. Тизба убѣгаетъ).

   Димитрій. Славно рычишь, левъ!
   Тезей. Славно бѣжишь, Тизба!
   Ипполита. Славно свѣтишь, луна! Право, луна свѣтитъ съ особенною пріятностію.

(Левъ разрываетъ епанчу, брошенную Тизбой и убгаетъ).

   Тезей. Славно дерешь, левъ!
   Димитрій. А вотъ и Пирамъ идетъ!
   Лизандръ. А! поэтому-то левъ и убѣжалъ!69
  

Входитъ Пирамъ.

  
             Пирамъ. О, мѣсяцъ, мѣсяцъ! я благодаренье
                       Паче и паче тебѣ воздаю!
             Буду я зрѣть прелестное творенье,
                       Буду я зрѣть драгую мою.

(Увидавъ епанчу Тизбы).

                       Но стой! О, видъ!
                                 Сердцу ужасный!
                       Что здѣсь лежитъ?
                                 О, я несчастный!
                                           Терпѣть нѣтъ мочи:
                                           Слезитесь очи!
                       Погибла, о, драгая,
         ;              Погибла навсегда!
                       Судьба, -- судьбина злая:
                       О, горе, о, бѣда!
                                 О, я несчастный!
                                 ;О, видъ ужасный!
                                 О, лютый рокъ!
                                 Прерви сей жизни токъ!I
   Тезей. Ну, конечно! какъ не сойдти съ ума отъ этакихъ страстей и отъ смерти милой подруги.
   Ипполита. Что ты прикажешь дѣлать съ моимъ сердцемъ? Какъ это ни глупо, а мнѣ все-таки жалко!
             Пирамъ. О, чего ради львы и звѣри люты,
             О, чего ради созданы на свѣтъ?
                       Скорбны, тяжки минуты!
             Тизбы драгія болѣе нѣтъ;
                       Левъ умертвилъ презрѣнный
               ;                  Во цвѣтѣ сей милый цвѣтъ!
                                           Судьбой сраженный,
                                                     Могу ли жить,
                                           Коль больше не любить?
         ;                        Мой духъ мятется
                                 И сердце рвется:
                       Тизбы драгія въ свѣтѣ семъ нѣтъ!
                                           Едва сіе увидѣлъ,
                                 Мой отбѣжалъ покой:
                       Нѣтъ мнѣ веселья, все я возненавидѣлъ,
                                 Лютой терзаясь тоской!
                       О, вынимайся, сарпандеръ мой !
    ;                   Мой острый мечь, прерви сей жизни токъ.
                    ;   Рази ты въ сердце, прямо въ лѣвый бокъ!

(Закалывается).

                                 Се умеръ я!
                                 И бытія
                       Уже пресѣклась нить!
                                 Увы! я умираю,
                       Ужь въ небесахъ витаю!
                                 Ступай луна,
                                 Ты не нужна,

(Лунный свѣтъ exit)

                       Я умираю, умираю, умираю!70
   Димитрій. Какъ онъ долго умиралъ!
   Лизандръ. Не мудрено: потому что не взаправду.71
   Тезей. Съ помощію цирюльника, онъ можетъ еще возвратиться къ жизни и по прежнему продолжать быть осломъ.
   Ипполита. Но что это луна ушла до появленія Тизбы? Какимъ же образомъ Тизба отыщетъ своего любовника?
   Тезей. Это ничего: при свѣтѣ звѣздъ. Вотъ однако и она! ея горестными сѣтованіями вѣроятно окончится пьеса.

(Входитъ Тизба).

   Ипполита. Авось она недолго будетъ стенать о такомъ Пирамѣ!
   Димитрій. Трудно рѣшить только, кто лучше: Пирамъ или Тизба? Кажется, оба лучше!
   Лизандръ. Вотъ уже узрѣла она его своими прелестными очами!
   Димитрій. И начинаетъ стенати тако:
             Тизба. Милый, милый голубочикъ!
             Отлетѣлъ на вѣкъ ты прочь,
             О, Пирамъ, о, мой дружочикъ,
             Буду плакать день и ночь.
             Вы струитесь, токи слезны!
             Надрывайся грудь тоской!
             О, мой милый! о, любезный!
             Ты навѣкъ потерянъ мной!
             Друга хладная могила,
             Счастье дней моихъ сокрыла:
                       Люта смерть, приди скорѣй!
             Рокъ рушитель сей любови,--
             Знать, моей ты жаждешь крови:
                       Не жалѣю грустныхъ дней!
             О, вонзись мечь острый друга!
                       О, вонзись, молю тебя!
             Другу вѣрная подруга
                       Умираю я любя.72

(Беретъ мечь Пирама и закалывается.)

   Тезей. Луна и левъ остались въ живыхъ хоронить мертвыхъ!
   Димитрій. Да сверхъ того еще стѣна, государь!
   Основа. Съ вашего позволенія; смѣю васъ увѣрить, что стѣна, раздѣлявшая родителей ихъ, не существуетъ болѣе72. Не благоугодно ли будетъ теперь посмотрѣть эпилогъ, или внять бергамасской пляски, которая имѣетъ быть исполнена двумя изъ нашей компаніи?
   Тезей. Нѣтъ, ужь пожалуйста, безъ эпилога! Ваша пьеса не нуждается ни въ какихъ извиненіяхъ. Всѣ играющіе перемерли,-- а о мертвыхъ, по пословицѣ,-- ничего, кромѣ хорошаго! Но, если бы тотъ, кто игралъ Пирама, повѣсился на подвязкѣ Тизбы, то вышла бы трагедія въ полной формѣ. Впрочемъ, и въ этомъ своемъ видѣ, пьеса прекрасна и отлично исполнена ! Покажите намъ теперь свою бергамасску, а эпилогъ по боку!

(Пляска.)

             Тезей. Полуночи языкъ двѣнадцать прогудѣлъ.
             Любовники! на ложе наслажденій!
             Теперь насталъ волшебный часъ видѣній;
             Мы, вѣроятно, утра часъ проспимъ,
             Провеселившись за полночь сегодня.
             Нелѣпый фарсъ намъ ускорилъ шаги
             Тяжелой ночи: на покой же, други!
             Для новыхъ празднествъ просыпаясь днемъ,
             Въ пирахъ мы двѣ недѣли проведемъ!

(Exeunt.)

  

СЦЕНА ІІ-я.

Входитъ Пукъ съ метлой.

             Пукъ. Вотъ голодный левъ рычитъ,
             Волкъ на мѣсяцъ поднялъ вой:
             Пахарь крѣпко-крѣпко спитъ,
             Утомленъ денной страдой...
             Огонекъ погасъ въ избахъ;
             Простоналъ пугачъ въ кустахъ:
             Застоналъ въ отвѣтъ больной,
             Вспомнивъ саванъ гробовой.
             Часъ полуночи насталъ --
             Разверзается жилище
             Мертвецовъ, и на кладбищѣ
             На церковномъ, сонмъ ихъ всталъ!
             И, Гекаты колесницы
             Свита,-- вотъ явились мы,
             Сны таинственные тьмы,
             Ненавистники денницы!
             Часъ видѣній! Всюду тишь:
             Не скребется даже мышь
             Въ благодати полномъ домѣ!
             Никого не слышно, кромѣ
             Лишь меня, который отряженъ
             Соръ метлой изъ дому выместь вонъ74.
  

Входятъ Оберонъ и Титанія со свитой.

  
             Оберонъ. Пусть погасли свѣчи здѣсь,--
             Мы волшебными огнями
             Снова домъ освѣтимъ весь.
             Эльфы! рѣзвыми толпами
             Разсыпайтеся скорѣй!
             Вторьте пѣснѣ вы моей;
             Словно птички межь кустами,
             Веселись, скачи и пой,
             Мой воздушный, пестрый рой!
             Титанія. Нота въ ноту, слово въ слово
             Пѣсню звонкую мы снова,
             Взявшись за руки споемъ!
             Благодать мы пѣснью нашей
             Здѣсь навѣемъ: полной чашей
             Да живетъ сей домъ!
             Оберонъ. До зари вы гуляйте до утренней
             По высокимъ палатамъ расписаннымъ:
             Мы же въ спальни съ царицей пойдемъ,
             Благодать тремъ четамъ принесемъ:
             Да исполнится вѣкъ ихъ отрадами,
             Да живутъ они весело съ чадами,
             Да не будетъ въ рожденныхъ отъ нихъ
             Ни въ единомъ отмѣтинъ дурныхъ!75
             Родились бы талантливы -- счастливы
             И на всякое дѣло удачливы,
             Изукрашены всякимъ добромъ:
             Красотою же -- кровь съ молокомъ!
             Полевою росою, святою росой
             Окропить вы весь домъ поспѣшите за мной,
             Чтобъ хозяинъ въ немъ жилъ -- не тужилъ,
             Много лѣтъ пировалъ, людямъ правду творилъ!
                                 Ну, скорѣй
                                 Разлетайтесь!
                       Но до утреннихъ лучей
                                 Всѣ ко мнѣ,
                                 Въ тишинѣ
                                 Собирайтесь!

(Exeunt Оберонъ, Титанія и свита.)

                       Пукъ. Если не съумѣли тѣни
                       Угодить вамъ, господа,--
                       Это вовсе не бѣда!
                       Мало-ль хуже сновидѣній
                       Вы видали иногда?
                       Вотъ и наше представленье
                       Тоже -- греза сновидѣнья:
                       А когда же складны сны?..
                       Извинить вы насъ должны!
                       Я же Пукъ, какъ малый честный,
                       Честностью давно извѣстный,
                       Обѣщаюсь и клянусь,
                       Что когда по представленьи,
                       (А признаться, я боюсь)
                       Въ насъ змѣиное шипѣнье76
                                 Духа не убьетъ...
                       Мы, за ваше снисхожденье,
                       Примемъ твердое рѣшенье
                                 Быть умнѣй впередъ:
                       Или -- Пука назовите
                       Шельмой вы тогда!
             А теперь вы насъ немножко поощрите
                       И рукоплесканьемъ подарите:
                                 Доброй ночи, господа!
  

ПРИМѢЧАНІЯ.

  
   Хотя "Midsummer day" собственно значитъ Ивановъ день (24 іюня) -- день, связанный въ вѣрованіяхъ всѣхъ почти Европейскихъ народовъ, и у насъ, Славянъ, съ различными фантастическими повѣрьями, и потому правильнѣе было бы перевести названіе пьесы: "Ночь подъ Ивановъ день", но я удержалъ названіе болѣе употребительное: "Сонъ въ лѣтнюю ночь", преимущественно по той причинѣ, что въ зимнюю ночь не пригрезятся или весьма рѣдко пригрезятся такія грезы, которыхъ полна комедія, что они тѣсно связаны съ знойной лѣтней ночью. Самъ Шекспиръ, впрочемъ, напоминаетъ, что дѣйствіе пьесы происходитъ въ маѣ, а не въ іюнѣ, именно 1 мая. (Дѣйствіе IV, сцена I.).
  

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

  
   1) Буквально: "подобно мачихѣ, или вдовицѣ долго истощающей доходы молодыхъ людей."
   2) Тезей, побѣдивъ Амазонокъ, взялъ въ плѣнъ ихъ царицу Антіопу (у Шекспира -- Ипполита) и отъ брака съ ней имѣлъ сына Ипполита.
   3) Собственно Тезей названъ "герцогомъ"; но если Шекспиръ, для удобнѣйшаго представленія его достоинства своей публикѣ, употребилъ титулъ, наиболѣе извѣстный въ средніе вѣка, титулъ герцога,-- то для удобнѣйшаго же представленія его достоинства публикѣ настоящаго времени, я выбралъ титулъ князя. Почему не царя? спросятъ меня въ такомъ случаѣ. Потому, что титулъ царя, который мы привыкли придавать и героямъ древности, набросилъ бы античный колоритъ на средневѣковое и притомъ сказочное лице Тезея,
   4) Въ Аѳинахъ, по закону Солона, родители имѣли надъ дѣтьми право жизни и смерти.
   5) Въ этомъ мѣстѣ, я съ намѣреніемъ старался удержать нѣсколько оффиціальный, даже, такъ сказать, подъяческій языкъ, слышный въ оригиналѣ.
   6) Здѣсь, до осязательности, проглядываетъ взглядъ поэта на любовь Лизандра и Эрміи, на эту "Fancy", родившуюся вслѣдствіе жажды любить и воспитавшуюся на романическихъ исторіяхъ.
   7) Слово "мечты", далеко не выражаетъ англійскаго Fancy, но все же оно здѣсь лучше идетъ, чѣмъ слово "любовь."
   8) Можетъ быть, я и ошибаюсь (увлекаясь основною мыслію комедіи), но здѣсь союзъ "потому" (therefore), выражаетъ весьма рѣзко ироническій взглядъ поэта. Совсѣмъ инаго рода "потому" извлекъ бы разсудокъ изъ предшествовавшаго разговора. Личное, но опять-таки, это мое личное мнѣніе; готовъ восторгаться этимъ: "потому", какъ одно изъ лицъ Мольеровскихъ комедій выраженіемъ въ какомъ-то сонетѣ.
   9) Вмѣсто миль, я позволилъ себѣ употреблять версты, потому же самому, почему, вмѣсто герцога, назвалъ Тезея княземъ.
   10) Майскіе обряды -- остатокъ язычества въ Англіи, еще живой во времена Шекспира. Рано утромъ, толпы народа шли въ разныя стороны окрестностей веселиться, играть и плесть вѣнки. Быки, съ увѣнчанными рогами, при кликахъ народа, везли огромное майское дерево, вязъ, убранный цвѣтами и лентами. На закатѣ солнца расходились по домамъ: вѣтвями дерева украшали окна и двери, а самое дерево врывали на площади и плясали около него.
   11) Въ предисловіи я достаточно развиваю мысль о томъ, что лица Шекспировскія говорятъ часто не натурально и стараюсь пояснить, почему именно они говорятъ не натурально въ нашемъ смыслѣ. Разговоръ Елемы и Эрміи представляетъ одинъ изъ крайнихъ предѣловъ такой ненатуральности, т. е. такаго выраженія въ обычныхъ тогдашнему зрителю метафорическихъ формахъ. На счетъ метафоричности языка, переводчикъ "Лира", въ своемъ этюдѣ высказалъ мысли столь вѣрныя, что я не имѣю къ нимъ ничего прибавить, кромѣ того только, что эта метафоричность родилась подъ вліяніемъ вкуса Итальянскаго. Вездѣ, гдѣ разговоры принимаютъ строй метафорическій, я прибѣгалъ къ размѣрамъ, наиболѣе, по моему мнѣнію, способнымъ выражать этотъ строй.
   12) Опять Елена говоритъ въ своемъ монологѣ не натурально въ нашемъ смыслѣ, а читаетъ итальянское лирическое стихотвореніе эпохи на тему слѣпоты и безосновности любви, но величіе Шекспира передъ всѣмъ, ему современнымъ, заключается въ глубинѣ преткновенія психическихъ пружинъ: они выставляются наглядно даже въ этихъ метафорическихъ формахъ, даже можетъ быть въ этихъ формахъ становятся нагляднѣе, чѣмъ были бы въ нашихъ натуральныхъ. Вѣдь наша натуральность, которой глубокую правду и законность я признаю, конечно, часто впадаетъ въ другую крайность, въ личность, узость и стало быть неполноту выраженія. Герои старыхъ поэтовъ, особенно Шекспировскіе, говоря часто не то, что сказали-бы они сами въ ихъ положеніи -- то, что сказалъ бы поэтически объ ихъ положеніи поэтическій зритель -- едва ли вѣрнѣе нашихъ достигаютъ высшихъ цѣлей драмы. Вглядитесь въ психическій анализъ, которымъ проникнутъ монологъ Елены: мнѣ сдается, что осязательно выразить его можно только въ этомъ или подобныхъ этимъ формахъ!
   13) Старинная, уродливая пьеса, которая однако вѣроятно имѣла замѣчательное мѣсто въ впечатлѣніяхъ поэта.
   14) Ерклеса, т. е. Геркулеса. Мастеровые часто коверкаютъ имена -- но не вездѣ можно, да и не вездѣ нужно было передавать это въ переводѣ.
   15) Слово "королевна" употребляю я опять также для удержанія сказочной физіономіи героевъ и героинь древности.
   16) За симъ слѣдуетъ въ оригиналѣ мѣсто, утратившее для насъ всякое значеніе, не имѣвшее его и никогда, можетъ быть вставочное. Лучшіе переводчики, какъ Шлегель, его пропускаютъ изъ уваженія къ поэзіи и благопристойности. Сдѣлать здѣсь намекъ осязательнымъ -- легко, да не хорошо и не стоитъ. Вотъ это мѣсто:
   Пила. Ну это съ какой хотите.
   Основа. Такъ я буду играть съ вашей соломеннаго цвѣта бородой, съ вашей темно-оранжевой бородой, съ вашей пурпуровой бородой, или съ вашей бородой цвѣта французской головы, ярко-желтаго цвѣта.
   Пила. Иныя французскія головы и вовсе безъ волосъ, такъ вы будьте безбородымъ. И такъ, господа...
   Пусть такими мѣстами дорожатъ тѣ, которые заботятся о сохраненіи дрязги въ Шекспирѣ!
   17) Такъ по поправкѣ Колльеровскаго экземпляра. По старымъ изданіямъ -- вотъ какъ:
   Основа. Непремѣнно сойдемся и сдѣлаемъ пробу, не совѣстясь и не робѣя. Приложите стараніе, приготовьтесь хорошенько.
   Пила. У княжескаго дуба увидимся!
   Естественнѣе гораздо раздѣленіе рѣчей въ Колльеровскомъ экземплярѣ. Хоть Основа и большой охотникъ всюду соваться, но распорядитель дѣла, директоръ труппы не онъ, а Пила.
  

ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

  
   18) Т. е. кружечки, оставшіеся какъ слѣдъ пляски эльфовъ.
   19) Въ оригиналѣ -- "the cowlips tall her pensioners" -- наметъ, какъ полагаютъ, на военныхъ придворныхъ, которые при королевѣ Елисаветѣ носили названіе ея пансіонеровъ: это были самые красивые молодые люди изъ знатныхъ и богатыхъ семействъ.
   Въ пьесѣ все дышетъ намеками на дворъ дѣвственной королевы, на жизнь и понятія этого двора... А что, если сама она, поэтизированная явно въ разсказѣ Оберона, поэтизирована тайно въ Титаніи? А что -- да простятъ мнѣ наивность моихъ нѣкоторыхъ замѣчаній -- если есть правда въ преданіи о любви Шекспира къ Елизаветѣ, и если къ ней относятся множество его странныхъ, мучительной любви исполненныхъ сонетовъ? {Я позволилъ себѣ оставить всѣ свои примѣчанія въ ихъ первоначальной формѣ. Они писались какъ матеріалы для этюда. Вотъ и послѣ этого замѣчанія, я готовъ, какъ почтмейстеръ, публично называть себя телятиной, вспомнивши, что Елизаветеѣ было уже подъ шестьдесятъ въ эту эпоху!}
   20) Иначе я не умѣю передать выраженія: "thou lob of spirits."
   21) Примѣчаніе Шлегеля. Писатели, предшественники Шекспира и даже современники его часто выводили на сцену этого духа, подъ именами Пука, Гобгоблина, Робина добраго товарища (Goodfellow), представляя его шутливымъ, веселымъ и болѣе взрослымъ, чѣмъ другіе духи и эльфы, которыхъ изображали обыкновенно дѣтьми. Впрочемъ, въ образѣ Пука, нѣтъ ничего ужасающаго или отвратительнаго; иначе онъ былъ бы не умѣстенъ во всей этой граціозной и капризной поэтической фантазіи. Въ четвертомъ дѣйствіи старинной, до-Шекспировской пьесы: "Гримъ, Крайдонскій угольщикъ", одинъ изъ низшихъ адскихъ духовъ, принимаетъ образъ Пука и является на землю въ кожаномъ, узкомъ платьѣ, съ лицомъ и руками темно-краснаго цвѣта и съ молоткомъ въ рукѣ. Въ другой, старой же пьесѣ "Wily begni led", одинъ мошенникъ намѣревается нарядиться Робиномъ и говоритъ, что онъ для этого приставитъ багрово-пламенный носъ, надѣнетъ телячью шкуру и будетъ кричать: бо! бо! Но ни одинъ изъ этихъ образовъ не идетъ къ Пуку Шекспировскаго "Сна", вообще образы, придаваемые духамъ поэтическою фантазіею, многоразличны: такъ въ разсказѣ Меркуціо -- царица Мабъ является совсемъ иною, чѣмъ Титанія, хотя въ сущности онѣ тождественны.
   Вельтманъ въ своей передѣлкѣ "Сна" сдѣлалъ Пука лѣшимъ: но въ немъ много чертъ, свойственныхъ и нашему домовому. Вообще, западное фантастическое передѣлать въ наше сѣверное невозможно. Оставимъ Пука Пукомъ, да и нашихъ домовыхъ и лѣшихъ перестанемъ искать въ изслѣдованіяхъ Гримма о нѣмецкой миѳоіогіи, въ которой мы добрались до сихъ поръ только до незавидныхъ, въ отношеніи къ намъ, пріобрѣтеній, до бога очага или бога ухвата!
   22 а) Въ Даніи эль приготовляется съ разными пряностями, и передъ тѣмъ, какъ пить, кладутъ въ него горячее печеное яблоко
   22 b) Middle summer или midsummer, съ Иванова дня.
   23) Феи плясали и пѣли по ночамъ при сіяніи мѣсяца.
   24) Лабиринты относятся здѣсь къ кружкамъ, оставляемымъ феями, но, чтобы не темнить дѣла безъ поэтической пользы, я перевелъ проще, равно какъ не назвалъ по имени "веселыхъ игръ" -- the nine men's morris, jeu de marolle (игра Норманскаго происхожденія).
   25) Все это -- напоминаніе зимы, тогда всѣмъ памятной 1599 и 1600 года. "Сонъ" написанъ уже въ 1598 году, но мѣсто могло быть прибавлено послѣ.
   26) Хотя эльфы и воздушнѣе человѣка, но они также смертны.
   27) Многіе комментаторы относятъ это изображеніе сирены къ Маріи Шотландской: Шлегель не соглашается съ ними на томъ основаніи, что неприлично было бы на празднествѣ напоминать о Маріи, съ мыслію о которой нераздѣльна и свѣжа была еще мысль о трагической судьбѣ ея самой и ея партіи.
   28) Здѣсь уже явно поэтизирована Елизавета -- и поэтизирована столь возвышенно, что невольно вѣришь искренности поэтизированія. Ей было въ эту эпоху уже подъ шестьдесятъ лѣтъ, но все еще слѣды прежней красоты, вѣчно дѣвственной, по убѣжденію многихъ, королевы могли остаться.
   29) Цвѣтокъ зовется собственно: "love in idleness", любовь къ праздности, любовь отъ бездѣлья -- названіе, имѣющее отношеніе къ внутреннему смыслу пьесы, въ которой любовь является или на той степени, которую нашъ Бенедиктовъ окрестилъ такъ удачно именемъ "любви безпредметной", или на степени причуды (Fancy). Но такъ-какъ у насъ нѣтъ цвѣтка съ такимъ названіемъ, то я естественно предпочелъ всѣмъ, болѣе или менѣе извѣстное понятіе: приворотную траву.
   30) Наивное обращеніе съ публикой: лица говорятъ сами про себя, что они невидимы и публика имъ вѣритъ. Какая наивность искусства и какая серьозность въ публикѣ, нуждающейся въ поэзіи, а не въ обстановкѣ!
   31) Въ оригиналѣ -- игра словъ точно также. Помня примѣчаніе Вронченки на счетъ необходимости сохраненія игры словъ, я старался, какъ могъ, вездѣ ее удерживать.
   32) Собственно такъ:
   Димитрій. Не доводите вы до крайности во мнѣ
   Къ вамъ отвращенія, глядѣть на васъ мнѣ тошно!
   Елена. А мнѣ такъ тошно не смотрѣть на васъ!
   Это ближе по буквѣ, но ближе ли по духу, по осязательности выраженія чувства?
   33) Я удержалъ эту "третъ минуты", тонко намекающую на эѳирное, быстролетное существованіе.
   34) Прелестно и поэтично обработана эта пѣсня Вельтманомъ въ его передѣлкѣ.
   Буквально же она гласитъ почти тако:
   Фея. Прочь ты племя пестрыхъ змѣй
   Двуязычныхъ и ежей!
   Ящерицы, мѣдяницы,
   Не касайтесь вы царицы.
   Хоръ. Пой ты съ нами соловей
   Нашу пѣсню: лулла бей,
   Лулла-лулла-луліа бей.
   Наговоры, чары -- мимо
   Фей владычицы любимой,
   Доброй ночи, лулла бей.
   Фея. Длинноногіе ткачи
   Пауки, жуки ночные,
   Черви, гады земляные,--
   Прочь! не смѣть вредить въ ночи !
   Хоръ. Пой ты, и проч.
   Это вѣрнѣе буквѣ: но много ли выиграетъ для русскихъ читателей или зрителей поэзія подлинника отъ исчисленія всѣхъ гадовъ и удержанія припѣва лулла бей,-- не знаю! Что-то мало и Гамлетъ выигралъ отъ представленія по комментаріямъ и отъ обнаженной колѣнки во второмъ актѣ.
   35) Опять игра словъ въ подлинникѣ, по возможности удержанная въ переводѣ.
   36) Это мѣсто, да еще то, гдѣ Титанія ласкаетъ осла,-- апогей иронической мысли о любви, лежащей въ основѣ созданія. Лизандръ оправдываетъ разсудкомъ свою перемѣну, свою безпредметную любовь, а дѣло тутъ очень просто. Въ немъ кровь кипитъ, въ немъ силъ избытокъ: по пробужденіи увидалъ онъ Елену и слова страсти, начатыя во снѣ къ Эрміи -- обращены на яву къ другой, къ первой попавшейся.
  

ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

  
   37) Слова: чего ихъ жалѣть? принадлежатъ Вельтману и составляютъ одну изъ удачнѣйшихъ вѣрныхъ невѣрностей подлиннику: прибавленіемъ ихъ сохраняется соль насмѣшки, основываясь на такомъ авторитетѣ, каковъ высокодаровитый Вельтманъ,-- я тоже позволилъ себѣ мѣстахъ въ двухъ пояснительныя прибавки.
   38) Разумѣется, не на болдоуханьи основана игра словъ оригинала, но передать ее буквально -- нельзя. Надобно замѣнить -- чѣмъ же? коверканьемъ словъ и притомъ коверканьемъ, свойственнымъ мастеровымъ, фабричнымъ, вообще тому классу, который, находясь въ нѣкоторомъ соприкосновеніи съ образованными классами общества, заимствуетъ отъ него весьма охотно разныя мудреныя слова, разумѣется искажая ихъ.
   39) Та-же самая исторія : въ подлинникѣ ошибка вертится на могилѣ Нинуса. Здѣсь только ошибку я сдѣлалъ общѣе и стало-быть нѣсколько рѣзче.
   40) Вотъ пѣсня Основы, въ болѣе близкомъ буквѣ оригинала переводѣ:
   Ты черный дроздъ, пріятель мой*
   Съ оранжевой головкой,
   И бѣлобровый дроздъ. Другой,
   На пѣсни больно ловкой
   Пріятель, сѣрый воробей,
   Кукушка съ пѣснью скучной,
   Что слышать множество мужей
   Не могутъ равнодушно.
   Другія попытки точности въ передачѣ, можете видѣть у Сатина и Росковшенко.
   41) Въ подлинникѣ: эѳіопка.
   42) Въ подлинникѣ: a vixen.
   43) Намекъ на обычное изображеніе ночи.
   44) Тѣла самоубійцъ хоронятся на перекресткахъ.
   Am Kreuzweg wird begraben
   Wer selber sich brachte um:
   Dort blüh't eine blaue Blume
   Die armsünder Blum'
                                                               Гейне.
   45) Любовникъ Зари -- Кефалъ, сынъ царя Ѳессалійскаго. Аврора влюбилась въ него, но онъ остался нечувствителенъ къ ея люобви.
   46) Вотъ поэтому-то Пука и нельзя обратить въ нашего лѣшаго, что онъ и лѣсной и домовой. Это совсѣмъ особый міръ духовъ, совершенно сѣверныхъ, духовъ малютокъ, золотыхъ, сверкающихъ эльфовъ, легкихъ, воздушныхъ.
   47) Го-го! -- обычное восклицаніе, съ которымъ появляется всегда дьяволъ въ старыхъ комедіяхъ.
   48) Буквально передать пѣсенку Пука надъ спящими даже и нельзя: она вся состоитъ изъ народныхъ пословицъ. Передать можно и должно было только поэтическій смыслъ, цвѣтъ и запахъ, остерегаясь отъ искушенія перепасть слишкомъ въ нашу собственную народность и держась середины -- намековъ на нашу народность.
  

ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

  
   49) Не знаю, будутъ ли меня бранить, что я намекнулъ здѣсь на одно изъ прелестнѣйшихъ стихотвореній нашего великаго славянскаго поэта, кончающееся стихомъ:
  

A tylko calowaé, calowaé, calowaé....

  
   но убѣжденъ, что они наглядно передаютъ поэтическій строй рѣчей воздушной Титаніи, и тѣмъ комичнѣе выставляютъ несообразность ея представленій съ дѣйствительностью, а въ этомъ именно и замѣчается все значеніе сей сцены.
   Всѣ средства и должны, и могутъ быть употребляемы для того, чтобы намъ, Славянамъ, такимъ же старожиламъ и чадамъ новаго міра, какъ Германцы, былъ доступенъ, какъ имъ же, величайшій изъ поэтовъ новаго міра -- и въ правильности пріемовъ моихъ въ этомъ дѣлѣ я убѣжденъ совершенно. Дѣло другое -- выполненіе правильныхъ пріемовъ. Feci quod potui--faciunt meliora potentes.
   50) Въ оригиналѣ "помогите паутинкѣ",-- но паутинка занята ловленіемъ пчелы и это явная ошибка, не поправленная впрочемъ въ Колльеровскомъ экземплярѣ.
   51) Въ подлинникѣ the tongs and the bones, какой-то старинный народный инструментъ.
   52) Діанинъ ростокъ: agnus castns, vitex agnus albus.
   53) См. примѣч. 10.
   54) Въ подлинникѣ -- у Ѳессалійскаго быка.
   55) См. примѣч. 10.
   56) По народному повѣрью, со дня св. Валентина паруются птицы. День этотъ играетъ довольно значительную роль вх западныхъ пѣсняхъ. Припомните пѣсни Офеліи:
  
   Спишь ли другъ мой, иль нѣтъ? Ужъ алѣетъ заря
             Валентинова краснаго дня !
   (Переводъ Вронченки.)
   57) Точнѣе (но вѣрнѣе ли -- это другой вопросъ) "Глазъ человѣческій не слыхивалъ, ухо человѣческое не видывало, рука человлческая не способна вкуситъ, языкъ человѣческій не способенъ понять, а сердце человѣческое не способно выразить, что такое былъ мой сонъ!"
   58) Въ подлинникѣ: балладу.
   59) Здѣсь отступленіе отъ подлинника, по невозможности передать сколько-нибудь ощутительно игру словъ.
   60) Да не обвиняютъ меня въ неуваженіи къ Шекспиру за то, что и здѣсь, какъ во многихъ мѣстахъ, я желалъ быть вѣрнымъ юмору, а не буквѣ подлинника. Если потрудятся (что впрочемъ принадлежитъ только къ числу pia disderia) сравнить весь мой переводъ съ оригиналомъ, то увидятъ, что вездѣ, гдѣ поэзія, паѳосъ или юморъ не отдѣлимы отъ буквы, я старался быть точнымъ до послѣдней степени. Повторяю, что въ вѣрности пріемовъ моихъ я совершенно убѣжденъ; такъ надобно переводить Шекспира, если хотятъ освоитъ его русскимъ читателямъ, т. е. массѣ читателей. Подстрочные переводы -- по моему положительно вредны для массы, которую они отвращаютъ отъ чтенія Шекспира и положительно же безполезны для избранныхъ, которые могутъ выучиться по англійски, чтобы изучать Шекспира въ мельчайшихъ подробностяхъ. Шекспиръ есть нѣчто вѣчное, что должно быть освоено каждому народу, всѣмъ и каждому въ извѣстномъ народѣ. Кстати или не кстати, скажу здѣсь, что, на сколько я предубѣжденъ противъ буквальныхъ переводовъ, на столько же и противъ передѣлокъ самыхъ пьесъ Шекспира. Великіе умы и великіе таланты впадали въ величайшіе промахи, когда пытались Шекспира передѣлывать. Вспомните Шиллеровскую обработку Макбета, вспомните замѣчаніе Гёте на счетъ постановки Лира: не только что въ дикія, въ дѣтскія несообразности впадаютъ тотъ и другой.
  

ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

  
   61) Все это мѣсто чтенія афиши переведено по Колльеровскимъ поправкамъ. По старымъ изданіямъ и читаетъ афишку, и дѣлаетъ на нее замѣчанія Тезей одинъ.
   62) Современная Шекспиру сатира.
   63) Нужно ли указывать, что послужило мнѣ обращикомъ для этихъ силлабическихъ виршей. Вѣроятно читателямъ извѣстны "Притча о блудномъ сынѣ", о "Навуходоносорѣ" и проч.
   Смѣшное въ прологѣ заключается, какъ и у Шекспира, въ неправильной пунктуаціи. Смыслъ настоящій вотъ какой :
  
   Ежели симъ зрѣлищемъ нынѣ вамъ наскучимъ,
   Не должны слушатели сіе разумѣти
   Такъ: яко придохомъ сѣмо да васъ мучимъ,
   Но (должны) начало со концемъ сопрягать умѣти!
   Аще здѣ явихома, то вамъ досадити
   Не хощемъ ни мало!.. Васъ возвеселити --
   Полагаемъ весь нашъ трудъ!-- Дабы васъ изгнати,
   Сего мы не хощемъ! Чтобы могли вы знати,
   Что нынѣ предъ ваши очи мы износимъ,--
   До сконченья вашего терпѣнья просимъ !
  
   64) Здѣсь уничтожены всѣ собственныя имена, которыя коверкаются мастеровыми -- да и не въ нихъ соль оригинала. Соль въ фальши -- выраженія чувствъ, фальши, которую старался я передавать нашею фальшью: а) силлабическою, б) Сумароковскою трагическою, в) Сумароковскою элегическою и в) наконецъ сантиментальною. Знакомые хорошо съ сочиненіями Сумарокова и съ Новиковскимъ пѣсенникомъ -- узнаютъ множество стиховъ, перенесенныхъ мной оттуда цѣликомъ. Нечего объяснять, что въ этомъ не высказывается неуваженіе къ творцу Русскаго театра.
   65) По Колльеру; по старымъ изданіямъ -- "луна и левъ".
   66) Въ подливникѣ: "гусь".
   67) "Луна" входитъ съ фонаремъ, можжевельникомъ и собакой. Вѣроятно таковы были аттрибуты ея въ старыхъ пьесахъ, которыя осмѣиваетъ поэтъ... Осмѣиваетъ! -- вѣрно ли это слово?...
   68) Въ подлинникѣ: "у гробницы Нинуса".
   69) Ироническій намекъ на то, что въ представленіяхъ, подобныхъ этому, гдѣ все дѣлается нарочно и не взаправду входы и выходы лицъ совершенно зависятъ отъ произвола сочинителей.
   70) Стихотвореніе по образцамъ нотныхъ романсовъ Новиковскаго пѣсенника.
   71) Въ подлинникѣ не переводимая игра словъ.
   72) Образецъ слишкомъ извѣстенъ, чтобы нужно было на него указывать.
   73) Эта стѣна -- не перешла ли потомъ во вражду Монтеговъ съ Капулетами? Эта нелѣпая пьеса не породила ли Ромео и Юліи? Это сочувствіе Ипполиты къ нелѣпому Пираму -- не сочувствіе ли, не слезы ли самаго Шекспира, отрока или юноши?
   74) Духи, по народному повѣрью, любятъ чистоту мѣста.
   75) Суевѣріе нѣкоторымъ родимымъ пятнышкамъ приписываетъ несчастія и даже преступленія.
   76) Т. е. свистъ.

"Библіотека для чтенія", No 7, 1857

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru