Шекспир Вильям
Юлий Цезарь

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ЕВРОПЕЙСКІЕ КЛАССИКИ

В. ШЕКСПИРЪ
ВЪ ДВУХЪ ТОМАХЪ

полъ редакціей
А.Е. ГРУЗИНСКАГО

ТОМЪ 2

ТИПОГРАФІЯ.
А. А. ЛЕВЕНСОНЪ
МОСКВА
1912.

   

ЮЛІЙ ЦЕЗАРЬ.

(1601--1603 г.).

Переводъ А. Н. Холодковскаго.

   Что привлекало Шекспира къ этому сюжету? И прежде всего другого, что такое этотъ сюжетъ? Пьеса называется "Юлій Цезарь". Но достаточно ясно, что не личность Цезаря имѣла здѣсь притягательную силу для Шекспира. Настоящій герой пьесы Брутъ, возбудившій къ себѣ весь интересъ поэта. Мы должны уяснить себѣ, какимъ образомъ и почему?
   Почему? Моментъ, когда была написана пьеса, служитъ отвѣтомъ на нашъ вопросъ. Это былъ тотъ тревожный годъ, когда самые ранніе друзья Шекспира среди вельможъ. Эссексъ, Саутамптонъ составляли свой безразсудный заговоръ противъ Елизаветы, и когда ихъ попытка возстанія окончилась казнями или тюремнымъ заключеніемъ. Онъ увидалъ такимъ образомъ, что гордые и благородные характеры могли, въ силу обстоятельствъ, совершать политическія ошибки, могли во имя свободы затѣять бунтъ. Между попыткой Эссекса произвести дворцовую революцію, которая при непредвидѣнныхъ капризахъ королевы могла обезпечить ему власть, и попыткой римскихъ патриціевъ путемъ убійства защитить аристократическую республику противъ только-что основаннаго единодержавія, было, конечно, весьма мало сходства; но точкой соприкосновенія являлось самое возстаніе противъ монарха, самое это неразумное и неудачное стремленіе произвести переворотъ въ общественномъ строѣ.
   Къ этому присоединилась у Шекспира въ данную эпоху извѣстная симпатія къ личностямъ, которымъ счастье не улыбалось, которыя не были способны приводить свои намѣренія въ исполненіе. Въ прежнее время, когда онъ самъ еще былъ бойцомъ, идеаломъ для него служилъ Генрихъ V, человѣкъ съ практическими задатками, прирожденный побѣдитель и тріумфаторъ, теперь же, когда самъ онъ пробился впередъ и близился уже къ вершинѣ возможнаго для него почета, теперь онъ, повидимому, съ особымъ предпочтеніемъ и съ грустью останавливалъ свой взглядъ на личностяхъ, которыя, подобно Бруту и Гамлету, при самыхъ великихъ свойствахъ, не имѣли дара разрѣшить поставленную себѣ задачу. Онѣ привлекали его, какъ глубокомысленные мечтатели и великодушные идеалисты. Въ немъ была доля и ихъ природы.
   Добрыхъ двадцать лѣтъ раньше, именно въ 1579 г. въ Англіи были напечатаны "Параллельныя жизнеописанія" Плутарха въ переводѣ Норта, сдѣланномъ не съ подлинника, а съ французскаго перевода Аміо, въ этомъ переводѣ Шекспиръ нашелъ свой сюжетъ.
   Всю драму "Юлій Цезарь" можно предварительно прочесть у Плутарха, Шекспиръ взялъ у него три жизнеописанія, жизнь Цезаря, Брута и Антонія. Если мы прочтемъ ихъ одну вслѣдъ за другой, то у насъ будутъ на лицо всѣ частности "Юлія Цезаря". И даже болѣе того: Шекспиръ беретъ характеры такими, какими они обрисованы Плутархомъ, напр. Брута, Порцію, Кассія. Брутъ совершенно одинаковъ въ томъ и другомъ изображеніи, характеръ Кассія у Шекспира углубленъ.
   Что касается великаго Цезаря, чьимъ именемъ озаглавлена драма, то Шекспиръ въ точности придерживается частныхъ анекдотическихъ данныхъ у Плутарха; но изумительно то, что онъ не воспринимаетъ значительнаго впечатлѣнія, которое у Плутарха получается отъ характера Цезари, хотя и онъ, впрочемъ, не былъ въ состояніи вполнѣ его понять.
   Такъ какъ Шекспиръ задумалъ свою драму такимъ образомъ, что ея трагическимъ героемъ являлся Брутъ, то онъ долженъ былъ поставить его на передній планъ и наполнить сцену его личностью. Необходимо было устроить такъ, чтобъ недостатокъ политической проницательности у Брута (относительно Антонія) или практическаго смысла (споръ съ Кассіемъ) не нанесъ ущерба впечатлѣнію его превосходства. Все должно было вращаться вокругъ него, и поэтому Цезаря Шекспиръ умалилъ, съузилъ, и, къ сожалѣнію, такъ сильно, что этотъ Цезарь, этотъ несравненный геній въ области политики и завоеваній, сдѣлался жалкой карикатурой.
   Здѣсь Цезарь дѣйствительно рисуется въ немалой мѣрѣ хвастуномъ, какъ и вообще сдѣлался олицетвореніемъ мало привлекательныхъ свойствъ, онъ производитъ впечатлѣніе инвалида. Подчеркивается его страданіе падучей болѣзнью. Онъ глухъ на одно ухо. У него ужъ нѣтъ его прежней силы. Онъ падаетъ въ обморокъ, когда ему подносятъ корону. Онъ завидуетъ Кассію, потому что тотъ плаваетъ лучше его. Онъ суевѣренъ, какъ какая-нибудь старушонка. Онъ услаждается лестью, говоритъ высокопарно и высокомѣрно, похваляется своей твердостью и постоянно выказываетъ колебаніе. Онъ дѣйствуетъ неосторожно, неблагоразумно, и не понимаетъ, что угрожаетъ ему, тогда какъ всѣ другіе это видятъ.
   Только такой наивный республиканецъ, какъ Синнборнъ, можетъ думать, что Брутъ сдѣлался главнымъ дѣйствующимъ лицомъ вслѣдствіе политическаго энтузіазма къ республикѣ въ душѣ Шекспира. Онъ навѣрно не имѣлъ никакой политической системы и въ другихъ случаяхъ проявляетъ, какъ извѣстно, чувство самой горячей преданности и любви къ королевской власти.
   Брутъ уже у Плутарха былъ главнымъ лицомъ въ трагедіи Цезаря, и Шекспиръ послѣдовалъ за ходомъ дѣйствительной исторіи у Плутарха подъ глубокимъ впечатлѣніемъ того, что сдѣланная противно политическому смыслу попытка государственнаго переворота -- въ родѣ попытки Эссекса и его товарищей является недостаточной для вмѣшательства въ управленіе колесомъ времени, и что практическія ошибки находятъ себѣ столь же жестокое возмездіе, какъ и моральныя, и даже гораздо болѣе жестокое. Въ немъ проснулся теперь психологъ, и ему показалось завлекательной задачей изслѣдовать и изобразить человѣка, охваченнаго миссіей, къ которой онъ по своей природѣ неспособенъ. На этой новой ступени его развитія его приковываетъ къ себѣ уже не внѣшній конфликтъ, лежавшій въ "Ромео и Юліи", между влюбленными и ихъ близкими, или въ "Ричардѣ III", между Ричардомъ и окружающими его, внутренніе процессы и внутренній столкновенія жизни душевной.
   Брутъ жилъ среди книгъ и питалъ свой умъ Платоновской философіей, поэтому онъ болѣе занятъ отвлеченной политической идеей республики, поддерживаемой любовью къ свободѣ, и отвлеченнымъ нравственнымъ убѣжденіемъ, что недостойно терпѣть надъ собою властелина, нежели дѣйствительными политическими условіями, находящимися у него передъ глазами, и значеніемъ перемѣнъ, происходящихъ въ то время, въ которое онъ живетъ. Этого человѣка Кассій настойчиво зоветъ стать въ главѣ заговора противъ его благодѣтеля и друга, бывшаго для него отцомъ. Этотъ призывъ приводитъ въ броженіе все его существо, разстраиваетъ его гармонію, навсегда выводитъ его изъ нравственнаго равновѣсія.
   Къ Гамлету, одновременно съ Брутомъ начинающему мелькать въ душѣ Шекспира, точно также тѣнь убитаго отца обращается съ требованіемъ, чтобы онъ сдѣлался убійцей, и это требованіе дѣйствуетъ возбуждающимъ, подстрекающимъ образомъ на его духовныя силы, но разлагающимъ на его натуру. Такъ близко соприкасается положеніе между двумя велѣніями долга, въ которомъ очутился Брутъ, съ внутренней борьбой, которую вскорѣ придется переживать Гамлету.
   Брутъ въ разладѣ съ самимъ собой; вслѣдствіе этого онъ забываетъ оказывать другимъ вниманіе и внѣшніе знаки пріязни. Онъ чувствуетъ, что его зовутъ другіе, но не чувствуетъ внутренняго призванія. Какъ у Гамлета вырываются извѣстныя слова: "Распалась связь временъ. Зачѣмъ же я связать ее рожденъ?" точно также и Брутъ содрогается передъ своей задачей. Онъ говоритъ:
   "Брутъ скорѣе согласиться сдѣлаться селяниномъ, чѣмъ называться сыномъ Рима, при тѣхъ тяжкихъ условіяхъ, которыя это время, весьма вѣроятно, возложитъ на насъ."
   Не однѣ только узы благодарности къ Цезарю терзаютъ Брута, болѣе всего его мучитъ неизвѣстность относительно его намѣреній. Правда, Брутъ видитъ, что народъ боготворитъ Цезаря и облекъ его верховною властью; но этой властью Цезарь никогда еще не злоупотреблялъ. Брутъ готовъ присоединиться къ взгляду Кассія, что, отказываясь отъ діадемы, Цезарь въ сущности ея желалъ, но въ такомъ случаѣ приходится считаться только съ его предполагаемымъ вожделѣніемъ.
   "Цеэарь же, если говорить правду, никогда не подчинялъ еще разсудка страстямъ своимъ. Но вѣдь извѣстно и то, что смиреніе -- лѣстница юныхъ честолюбій". Значитъ, если Цезарь долженъ быть убитъ, то не за то, что онъ сдѣлалъ, а за то, что онъ можетъ сдѣлать въ "будущемъ. Позволительно ли совершать убійство на этой основѣ?
   Брутъ чувствуетъ шаткость основы, чѣмъ болѣе онъ склоняется къ убійству, какъ политическому долгу. Н Шекспиръ не задумался надѣлить его, при всѣхъ высокихъ свойствахъ его души, сомнительною въ глазахъ многихъ моралью цѣли, но которой необходимая цѣль освящаетъ нечистое средство. Два раза, и тамъ, гдѣ онъ обращается къ заговорщикамъ, онъ рекомендуетъ политическое лицемѣріе, какъ мудрый нецѣлесообразный способъ дѣйствія. Въ монологѣ: "Если то, что онъ теперь, и не оправдываетъ еще такой враждебности -- она оправдывается тѣмъ, что всякое новое возвеличеніе его неминуемо приведетъ къ той, или къ другой крайности."
   Къ заговорщикамъ:
   "Пусть сердца наши, подобно хитрымъ господамъ, возбудитъ служителей своихъ на кровавое дѣло и затѣмъ, для виду, негодуютъ на нихъ".
   Ото значитъ, слѣдуетъ совершить убійство насколько возможно приличнѣе, а затѣмъ убійцы должны сдѣлать видъ, будто сожалѣютъ о своемъ поступкѣ. Между тѣмъ, какъ скоро убійство рѣшено, Брутъ, увѣренный въ чистотѣ своихъ намѣреній, стоитъ твердый и почти безпечный среди заговорщиковъ,-- слишкомъ даже безпечный, ибо, хотя онъ въ принципѣ не отступилъ отъ ученія, что хотящій цѣли долженъ хотѣть и средствъ, тѣмъ не менѣе, при своей любви къ справедливости и своей непрактичности, онъ содрогается передъ мыслью употребить средства, кажущіяся ему черезчуръ низменными или не имѣющими себѣ оправданія по своей безпощадности. Онъ не хочетъ даже, чтобъ заговорщики произносили клятву: "Пусть клянутся жрецы, трусы и плуты." Они должны вѣрить другъ другу безъ клятвеннаго увѣренія и хранить общую тайну безъ клятвеннаго обѣщанія. И когда предлагаютъ убить вмѣстѣ съ Цезаремъ и Антонія -- предложеніе необходимое, на которое онъ, какъ политикъ, долженъ бы согласиться,-- то у Шекспира, какъ и у Плутарха, онъ отвергаетъ это изъ человѣчности. "Нашъ путь сдѣлается тогда слишкомъ кровавымъ, Кассій!" Онъ чувствуетъ, что его воля свѣтла, какъ день: онъ страдаетъ отъ необходимости заставить се пустить въ ходъ темныя, какъ ночь, средства:
   "О, заговоръ, если тебѣ и ночью, когда злу наибольшая свобода, стыдно показывать опасное чело свое, гдѣ же найдешь ты днемъ трущобу, достаточно мрачную, чтобъ скрыть чудовищное лицо твое?"
   Въ дѣлѣ, торжество котораго обусловлено убійствомъ изъ-за угла, Брутъ всего охотнѣе желалъ бы одержать побѣду безъ умолчанія и безъ насилія. Гёте сказалъ: "Совѣсть имѣетъ только созерцающій". Человѣкъ дѣйствующій не можетъ имѣть ея, пока онъ дѣйствуетъ. Кто бросается въ дѣйствіе, тотъ отдаетъ себя во власть своей натурѣ и постороннимъ силамъ. Онъ дѣйствуетъ правильно или неправильно, но всегда инстинктивно, часто глупо, если возможно -- геніально, никогда вполнѣ сознательно, носъ неудержимостью инстинкта, или эгоизма, или геніальности. Брутъ, даже и дѣйствуя, хочетъ остаться чистымъ.
   Брутъ -- тотъ идеалъ, который жилъ въ душѣ Шекспира и который живетъ въ душѣ всѣхъ лучшихъ людей -- идеалъ человѣка, въ своей гордости стремящагося прежде всего сохранить руки свои чистыми и духъ свой высокимъ и свободнымъ, если бы даже такимъ путемъ ему пришлось видѣть неудачу своихъ предпріятій и крушеніе своихъ надеждъ.
   Онъ не желаетъ принимать отъ другихъ клятву, онъ слишкомъ гордъ для этого. Пусть они обманываютъ его, если хотятъ. Можетъ статься, что этими другими руководитъ ихъ ненависть къ великому человѣку, и что они радуются при мысли насытить свою зависть его кровью; Брутъ преклоняется предъ этимъ человѣкомъ и хочетъ жертвоприношенія, а не рѣзни. Другіе боятся дѣйствія, которое произведетъ рѣчь Антонія къ народу. Но Брутъ изложилъ народу причины, побудившія его къ убійству; такъ пусть же теперь Антоній скажетъ все, что можетъ, въ пользу Цезаря. Развѣ не заслужилъ Цезарь похвалъ? Онъ самъ желаетъ, чтобъ Цезарь лежалъ въ могилѣ, окруженный почестями, хотя и потерпѣвшій кару, и онъ слишкомъ гордъ, чтобы слѣдить за Антоніемъ, приблизившимся въ качествѣ друга, хотя въ то же время и стараго друга Цезаря, и оставляетъ форумъ еще прежде, чѣмъ Антоній началъ свою рѣчь. Многимъ знакомы такого рода настроенія. Многіе совершали такого рода, съ виду лишь неразумные, поступки, изъ гордости не заботясь о неблагопріятномъ, быть можетъ, исходѣ, совершали ихъ въ силу антипатіи къ способу дѣйствій, внушаемому осторожностью, которая кажется низменной человѣку высокой души. Многіе, наприм., говорили правду, когда глупо было говорить ее, или пренебрегали случаемъ отомстить, потому что слишкомъ низко цѣнили своего врага, чтобы искать возмездія за его поступки, и черезъ это упускали возможность сдѣлать его безвреднымъ на будущее время. Можно такъ интенсивно ощущать необходимость довѣрія или наоборотъ, такъ интенсивно чувствовать надежность друзей и презрѣнность враговъ, что гнушаться всякой мѣрой предосторожности.
   Изъ характера, которымъ Шекспиръ надѣлилъ такимъ образомъ Брута, вытекаютъ двѣ большія сцены, служащія фундаментомъ пьесы.
   Первая -- это чудесно построенная, дѣлающаяся поворотнымъ пунктомъ трагедіи, сцена, гдѣ Антоній, произнося съ согласія Брута рѣчь надъ трупомъ Цезаря, подстрекаетъ римлянъ противъ убійцъ великаго полководца.
   Съ самымъ рѣдкимъ искусствомъ Шекспиръ разработалъ уже рѣчь Брута. Плутархъ разсказываетъ, что Брутъ, когда писалъ по-гречески, старался усвоить себѣ сентенціозный и лаконическій стиль, и онъ приводитъ рядъ примѣровъ этого стиля.
   Посмотрите, что съумѣлъ сдѣлать изъ этихъ намековъ Шекспиръ:
   "...Если между вами есть хоть одинъ искренній другъ Цезаря -- я скажу ему, что Брутъ любилъ Цезаря не меньше его. Если затѣмъ этотъ другъ спроситъ: отчего же возсталъ Брутъ противъ Цезаря -- я отвѣчу ему: не отъ того, чтобы я меньше любилъ Цезаря, а отъ того, что любилъ Римъ больше", и такъ далѣе въ лаконическомъ стилѣ антитезъ. Шекспиръ сдѣлалъ сознательную попытку заставить Брута говорить тѣмъ языкомъ, который онъ выработалъ себѣ, и съ своимъ геніальнымъ даромъ угадыванія воспроизвелъ греческую риторику Брута:
   "Цезарь любилъ меня -- и я оплакиваю его; онъ былъ счастливъ -- и я уважалъ его, но онъ былъ властолюбивъ -- и я убилъ его. Тутъ все -- и слезы за любовь, и радость счастію, и уваженіе за доблести, и смерть за властолюбіе".
   Съ необычайнымъ и вмѣстѣ съ тѣмъ благороднымъ искусствомъ, достигаетъ онъ кульминаціоннаго пункта въ вопросѣ: "Есть между вами человѣкъ столь гнусный, что не любитъ своего отечества? Есть -- пусть говоритъ: только онъ и оскорбленъ мной", и когда въ отвѣтъ раздается: "Никто, Брутъ, нѣтъ между нами такого", слѣдуетъ спокойная реплика: "А когда такъ, то никто и не оскорбленъ мной".
   Еще болѣе достойная удивленія рѣчь Антонія замѣчательна во-первыхъ и прежде всего сознательнымъ различіемъ въ стилѣ. Здѣсь нѣтъ антитезъ, нѣтъ литературнаго краснорѣчія, но есть краснорѣчіе устное, самаго сильнаго демагогическаго характера; рѣчь начинается съ того самаго пункта, гдѣ Брутъ оставилъ слушателей. Ораторъ въ видѣ вступленія категорически заявляетъ, что здѣсь будетъ говориться надъ гробомъ Цезари, а не во славу его, и при этомъ подчеркиваетъ до утомленія, что Брутъ и другіе заговорщики -- всѣ, всѣ благородные люди. Затѣмъ это краснорѣчіе вздымается, гибкое и могучее въ своемъ хорошо разсчитанномъ crescendo, въ самой глубинѣ своей вдохновляемое чувствами, которыя дышатъ пламеннымъ энтузіазмомъ къ Цезарю и жгучимъ негодованіемъ на совершенное надъ нимъ убійство. Подъ впечатлѣніемъ того, что Брутъ завоевалъ въ свою пользу настроеніе толпы, насмѣшка и негодованіе сначала надѣваютъ маску, потомъ маска слегка, затѣмъ немного больше, затѣмъ еще больше приподнимается и, наконецъ, страстнымъ движеніемъ руки срывается и отбрасывается прочь.
   Здѣсь Шекспиръ снова съумѣлъ мастерски воспользоваться указаніями, хотя и скудными, которыя далъ ему Плутархъ:
   "По обряду и обычаю Антоній произнесъ надгробное слово надъ Цезаремъ, и когда увидалъ, что народъ необычайно взволнованъ и тронуть его рѣчью, онъ внезапно къ похвальной рѣчи Цезарю присоединилъ то, что считалъ подходящимъ для того, чтобъ пробудить состраданіе и воспламенить душу слушателей."
   Послушайте, что сдѣлалъ изъ этого Шекспиръ:
   "Друзья, Римляне, сограждане, удостойте меня вашего вниманія. Не восхвалять, а отдать послѣдній долгъ хочу я Цезарю. Дурныя дѣла людей переживаютъ ихъ, хорошія -- погребаются часто вмѣстѣ съ ихъ костями. Пусть будетъ тоже и съ Цезаремъ! Благородный Брутъ сказалъ вамъ, что Цезарь былъ властолюбивъ; если это справедливо -- это важный недостатокъ, и Цезарь жестоко поплатился за него. Я пришелъ сюда съ позволенія Брута и прочихъ,-- потому что Брутъ благороденъ -- таковы и всѣ они: всѣ они благородные люди,-- чтобъ сказать надгробное слово Цезарю. Онъ былъ мнѣ другъ, добръ и справедливъ но отношенію ко мнѣ; но Брутъ говоритъ, что онъ былъ властолюбивъ, а Брутъ благородный человѣкъ."
   Затѣмъ Антоній возбуждаетъ сперва сомнѣніе въ властолюбіи Цезаря, упоминаетъ о томъ, какъ онъ отказался отъ царской короны, трижды отказался отъ нея. Развѣ же это было властолюбіе? Вслѣдъ за этимъ, онъ переходитъ къ вопросу, что Цезарь вѣдь все-таки былъ когда-то любимъ и никто не запрещаетъ оплакивать его. Потомъ, съ внезапной вспышкой:
   "О, гдѣ же здравый смыслъ? Бѣжалъ къ безумнымъ звѣрямъ, и люди лишились разсудка! Сердце мое въ этомъ гробѣ съ Цезаремъ: и не могу продолжать, пока оно не возвратится ко мнѣ".
   Н вотъ, слѣдуетъ призывъ состраданія къ этому величайшему мужу, слово котораго еще вчера могло противостать вселенной, и предъ которымъ теперь, когда онъ лежитъ здѣсь, самый ничтожный человѣкъ не хочетъ склониться. Несправедливо было бы держать къ народу подстрекающую рѣчь, несправедливо относительно Брута и Кассія, -- "которые -- какъ вы знаете -- благородные люди" (вставленныя слова звучатъ, какъ насмѣшка, покрывающая собой похвалу), нѣтъ, онъ скорѣе готовъ обидѣть умершаго и самого себя. Но вотъ у него пергаментъ -- онъ, конечно, не станетъ читать его вслухъ -- но если бы народъ узналъ его содержаніе, то бросился бы добывать раны умершаго и омочилъ бы свои платки въ его священной крови.-- И когда громкія требованія узнать содержаніе завѣщанія смѣшиваются съ проклятіями убійцамъ, Антоній встрѣчаетъ ихъ упорнымъ отказомъ. Вмѣсто того, чтобы приступить къ чтенію, онъ развертываетъ передъ глазами народа продыравленный кинжалами плащъ Цезаря.
   Здѣсь у Плутарха стояло:
   "Напослѣдокъ онъ развернулъ плащъ Цезаря, весь окровавленный и исколотый ударами кинжаловъ, и назвалъ виновниковъ убійства злодѣями и отцеубійцами".
   Изъ этихъ немногихъ словъ Шекспиръ создалъ это чудо разжигающаго краснорѣчія:
   "Вы знаете эту тогу. Я поміно даже время, когда Цезарь впервые надѣлъ ее" и т. д.
   Онъ открываетъ трупъ Цезаря. И лишь тогда слѣдуетъ чтеніе завѣщанія, осыпающаго населеніе Рима дарами и благодѣяніями, завѣщанія, которое Шекспиръ прибавилъ отъ себя и приберегъ къ концу.
   Въ двухъ послѣднихъ актахъ Брутъ несетъ возмездіе за свое дѣяніе. Онъ участвовалъ въ убійствѣ изъ благородныхъ, безкорыстныхъ, патріотическихъ побужденій, но все же не минуетъ проклятіе его поступка, все же онъ поплатится за него счастіемъ и жизнью. Ото нисходящее дѣйствіе въ двухъ послѣднихъ актахъ -- какъ обыкновенно у Шекспира -- производитъ меньшее впечатлѣніе и меньше приковываетъ къ себѣ зрителей, чѣмъ восходящее дѣйствіе, наполняющее здѣсь первые три акта; но оно имѣетъ одну содержательную, глубокомысленную, блестяще построенную и проведенную сцену -- сцену спора и примиренія между Брутомъ и Кассіемъ въ четвертомъ актѣ, заканчивающемся явленіемъ духа Цезаря.
   Содержательна эта сцена потому, что даетъ намъ всестороннюю картину двухъ главныхъ характеровъ -- строго честнаго Брута, возмущающагося средствами, которыми Кассій добываетъ себѣ деньги, безусловно, однако, необходимыя для ихъ похода, и политика, довольно индиферентнаго въ нравственныхъ вопросахъ Кассія, который, однако, никогда не преслѣдуетъ своей личной выгоды. Глубокомысленна она потому, что представляетъ намъ неизбѣжныя послѣдствія противозаконнаго, мятежнаго дѣйствія: жестокость въ поступкахъ, безцеремонность въ пріемахъ, апатичное одобреніе безчестнаго образа дѣйствій у подчиненныхъ, разъ что узы авторитета и дисциплины порвались. Блестяще построена она, потому что съ своими смѣняющимися настроеніями и своей возрастающей дисгармоніей, которая подъ конецъ переходитъ въ взволнованное и задушевное примиреніе, она драматична въ самомъ высокомъ значеніи этого слова.
   Что Брутъ являлся въ мысляхъ Шекспира истиннымъ героемъ трагедіи, обнаруживается съ самой яркой очевидностью въ томъ, что онъ заключаетъ пьесу похвальной рѣчью, вложенной въ уста Антонія въ Плутарховской біографіи Брута. Я разумѣю знаменитыя слова:
   "Изъ всѣхъ заговорщиковъ онъ былъ благороднѣйшій. Всѣ они совершили совершонное ими изъ ненависти къ Цезарю; только онъ одинъ -- изъ благородной ревности къ общественному благу. Жизнь его была такъ прекрасна; всѣ начала соединялись въ немъ такъ дивно, что и сама природа могла бы выступить и сказать всему міру: да, это былъ человѣкъ!"
   Совпаденіе между этими словами и прославленной репликой Гамлета прямо бросается въ глаза. Всюду въ Юліи Цезарѣ чувствуется близость Гамлета. Когда Гамлетъ такъ долго медлитъ со своимъ покушеніемъ на жизнь короля, такъ сильно колеблется, сомнѣвается въ исходѣ и послѣдствіяхъ, хочетъ все обдумать и самъ винитъ себя за то, что слишкомъ долго раздумываетъ, это навѣрно зависитъ отъ того обстоятельства, что Шекспиръ переходитъ къ нему прямо отъ Брута. Его Гамлетъ только что видѣлъ, такъ сказать, какая участь выпала на долю Брута, и этотъ примѣръ не ободрителенъ ни по отношенію къ убійству вотчима, ни по отношенію къ дѣйствію вообще.
   Кто знаетъ, не находили ли порой въ этотъ періодъ времени на Шекспира тревожныя думы, подъ вліяніемъ которыхъ онъ едва былъ въ состояніи понять, какъ можетъ кто-либо хотѣть дѣйствовать, брать на себя отвѣтственность, бросать камень и заставлять его катиться -- въ чемъ состоитъ всякое дѣйствіе. Ибо, какъ только мы начнемъ размышлять о непредвидѣнныхъ послѣдствіяхъ того или другого дѣйствія, о всемъ, что могутъ изъ него сдѣлать обстоятельства, то всякое дѣйствіе въ болѣе крупномъ стилѣ становится невозможнымъ. Поэтому лишь самые немногіе старые люди понимаютъ свою молодость; они не посмѣли бы и не смогли бы еще разъ дѣйствовать такъ, какъ дѣйствовали тогда, не заботясь о послѣдствіяхъ. Брутъ образуетъ переходъ къ Гамлету, а Гамлетъ выросъ въ душѣ Шекспира во время разработки Юлія Цезаря.

(Извлечено изъ книги Г. Брандеса о Шекспирѣ.)

   

ЮЛІЙ ЦЕЗАРЬ.

Дѣйствующія лица:

   Юлій Цезаръ.
   Октавій Цезарь, тріумвиръ послѣ смерти Юліи Цезаря.
   Маркъ Антоній, тріумвиръ послѣ смерти Юлія Цезаря.
   М. Эмилій Лепидъ, тріумвиръ послѣ смерти Юлія Цезаря.
   Цицеронъ, сенаторъ.
   Публій, сенаторъ.
   Попилій Лэна, сенаторъ.
   Маркъ Брутъ, заговорщикъ противъ Юлія Цезаря.
   Кассій, заговорщикъ.
   Каска, заговорщикъ.
   Требоній, заговорщикъ.
   Лигарій, заговорщикъ.
   Децій Брутъ, заговорщикъ. Метеллъ Цимберъ, заговорщикъ.
   Цинна, заговорщикъ.
   Флавій и Марулпъ, трибуны.
   Артемидоръ изъ Киндоса, учитель риторики.
   Прорицателъ.
   Цини а, поэтъ.
   Другой поэтъ.
   Луцилій, другъ Брута и Кассія.
   Титиній, другъ Брута и Кассія.
   Мессала, другъ Брута и Кассія.
   Молодой Катонъ, другъ Брута и Кассія.
   Волумній, другъ Брута и Кассія. Барронъ, слуга Брута.
   Клитъ, слуга Брута.
   Клавдій, слуга Брута.
   Ст ратонъ, слуга Брута.
   Луцій, слуга Брута.
   Дарданій, слуга Брута.
   Пиндаръ, слуга Кассія.
   Кальпурнія, жена Цезаря.
   Порція, жена Брута.

Сенаторы, граждане, стража, свита и прочіе.

Дѣйствіе происходитъ: въ Римѣ, въ окрестностяхъ Сардъ, въ окрестностяхъ Филиппъ.

0x01 graphic

Актъ первый.

СЦЕНА I.

Римъ. Улица.

Входятъ Флавій, Маруллъ и нѣсколько гражданъ.

   Флавій. Домой ступайте! Прочь отсюда, твари
             Лѣнивыя! Ступайте! Праздникъ, что ли,
             Сегодня? Развѣ не извѣстно вамъ,
             Что, если вы рабочіе, вамъ въ будни
             Нельзя ходить безъ знаковъ ремесла?
             Какое ремесло твое?
   1-й гражд.                               Что жъ, сударь,--
             Я плотникъ.
   Маруллъ.                     Плотникъ? Гдѣ же у тебя
             Твой кожаный передникъ? Гдѣ линейка?
             Зачѣмъ надѣлъ ты лучшій свой нарядъ?
             А ты -- чѣмъ занимаешься?
   2-й гражд. Сказать по правдѣ, сударь, если рѣчь идетъ о тонкихъ мастерахъ, то меня вы назвали бы штопальщикомъ.
   Маруллъ. Но какое твое ремесло? Отвѣчай мнѣ прямо.
   2-й гражд. Ремесло, сударь, такое, что я, кажется, могу исполнять его добросовѣстно. Оно состоитъ, сударь, въ томъ, что я исправляю дурную поступь.
   Маруллъ. Какое ремесло у тебя, негодяй, бездѣльникъ? Какое твое ремесло?
   2-й гражд. Нѣтъ, сударь, умоляю васъ, не доводите до разрыва со мною! А впрочемъ, если разорвете, я могу васъ починить.
   Маруллъ. Что ты хочешь этимъ сказать? Меня починить? Ахъ ты, дерзкій мужланъ!
   2-й гражд. Ну, да, сударь: я могу поставить вамъ подметки.
   Флавій. Такъ ты сапожникъ, что ли?
   2-й гражд. Право, сударь, я живу только шиломъ; я не мѣшаюсь ни въ мужскія, ни въ женскія торговыя дѣла,-- мое дѣло -- только шило. Я лекарь для старыхъ башмаковъ: когда они находятся въ большой опасности, я возстановляю ихъ. Самые лучшіе люди, которые только когда-нибудь ходили на воловьей кожѣ, ходили на моемъ рукодѣльи.
   Флавій. Но почему же ты не въ мастерской?
             Зачѣмъ людей по улицамъ ты водишь?
   2-й гражд. Увѣряю васъ, сударь, только для того, чтобы они скорѣе износили свои башмаки: тогда у меня будетъ больше работы. По правдѣ же сказать, мы устроили себѣ праздникъ, чтобы посмотрѣть на Цезаря и повеселиться на его тріумфѣ.
   Маруллъ. О чемъ же веселиться тутъ? Какія
             Завоеванья онъ принесъ? Какихъ
             Въ Римъ данниковъ приводитъ онъ въ оковахъ,
             Которые украсили бъ собой
             Кто побѣдный въѣздъ на колесницѣ?
             Чурбаны вы, бездушные вы камни!
             Нѣтъ, хуже вы безчувственныхъ вещей!
             Жестокія сердца у этихъ римлянъ!
             Не знали ль вы Помпея? Сколько разъ
             Вы лѣзли на валы и укрѣпленья,
             На башни, на окошки и на трубы,
             Держа своихъ младенцевъ на рукахъ,
             И тамъ сидѣли день-деньской, бывало,
             И терпѣливо ждали, чтобъ увидѣть,
             Какъ шествовалъ великій нашъ Помпей
             По улицамъ сіяющаго Рима!
             Когда жъ его являлась колесница,--
             Не поднимали ль вы всеобщій крикъ,
             Такой, что даже Тибра глубь дрожала
             Отъ отраженья вашихъ голосовъ
             Во впалыхъ берегахъ его? И что же?
             Вы вновь надѣли лучшія одежды
             И праздникъ вновь устроили себѣ;
             И будете теперь цвѣты бросать вы
             На путь того, кто входитъ съ торжествомъ,
             Запятнанъ кровью нашего Помпея?
             Прочь, прочь!
             Домой скорѣй, падите на колѣна,
             Боговъ молите, чтобъ они свой гнѣвъ
             Отъ васъ, неблагодарныхъ, отвратили!
   Флавій. Идите жъ, братья земляки, загладьте
             Вину свою; сзовите бѣдняковъ
             Такихъ же, какъ и вы; ступайте къ Тибру
             И лейте слезъ струи въ него, пока
             Кто поверхность въ самомъ низкомъ мѣстѣ
             Не превзойдетъ высотъ береговыхъ.

(Всѣ граждане уходить.)

             Смотри, какъ грубый ихъ металлъ расплавленъ!
             Они исчезли, мигомъ онѣмѣвъ,
             Подавлены вины своей сознаньемъ.
             Иди же къ Капитолію теперь,
             И жъ этотъ путь продолжу. Постарайся
             Сорвать вездѣ со статуй украшенья,
             Гдѣ только ихъ увидишь ты.
   Маруллъ.                                                   Однако,
             Удобно ль это? Вѣдь у гасъ теперь,
             Ты знаешь, праздникъ Луперкалій.
   Флавій.                                                             Знаю;
             Но все равно: пусть ни одна изъ статуй
             Трофеевъ Цезаря не носитъ. Я
             Пойду теперь по улицамъ, усердно
             Чернь разгоняя; то же дѣлай ты
             Повсюду, гдѣ толпу народа встрѣтишь.
             Такъ выщиплемъ мы перья понемножку
             Изъ крыльевъ Цезаря и черезъ то
             Ему умѣримъ высоту полета;
             Иначе онъ взлетитъ въ такую высь,
             Что всѣхъ держать насъ будетъ въ рабскомъ страхѣ.
   

СЦЕНА II.

Общественная площадь.

Трубы. Входятъ: Цезаръ, Антоній (снаряженный для бѣга), Кальпурнія, Порція, Децій, Цицеронъ, Брутъ, Кассій и Каска; за ними слѣдуетъ большая толпа, среди которой находится прорицатель.

   Цезарь. Кальпурнія!
   Каска.                               Эй, тише, замолчите!
             Тсс! Цезарь говоритъ.
   Цезарь.                                         Кальпурнія!
   Кальпурнія. Здѣсь, господинъ.
   Цезарь.                                         Стань прямо на дорогѣ,
             Когда Антоній побѣжитъ. Антоній!
   Антоній. Что, Цезарь, повелитель мой?
   Цезарь.                                                   Прошу:
             Не позабудь въ своемъ поспѣшномъ бѣгѣ
             Кальпурніи коснуться; старики
             Намъ говорятъ, что если прикоснуться
             Къ женѣ бездѣтной при святыхъ тѣхъ играхъ,
             То снимется проклятіе безплодья
             Съ нея.
   Антоній.           Я буду это помнить. Если
             Намъ Цезарь говоритъ: "исполни это",--
             То, значить, дѣло сдѣлано.
             Цезарь.                               Начнемъ же;
             И соблюдайте каждый тамъ обрядъ.

(Трубы.)

   Прорицатель.                                                   Цезарь!
   Цезарь. Кто тамъ зоветъ?
   Каска.                               Остановите
             Тамъ всякій шумъ! Пусть снова всѣ молчатъ.
   Цезарь. Кто тамъ въ толпѣ зоветъ меня? Я слышалъ,
             Какъ голосъ, громче музыки, кричалъ
             Мнѣ: "Цезарь!" Говори же: Цезарь слушать
             Тебя готовъ.
   Прорицатель.           Идъ марта берегись.
   Цезарь. Что онъ за человѣкъ?
   Брутъ.                                         Онъ -- прорицатель
             И говоритъ тебѣ, чтобъ ты берегся
             Идъ марта.
   Цезарь. Пусть онъ станетъ предо мной,
             Чтобъ видѣлъ я его лицо.
   Каска.                                         Пріятель,
             Поди сюда изъ давки, посмотри
             На Цезаря.
   Цезарь.                     Что ты сказалъ? Нельзя ли
             Мнѣ повторить?
   Прорицатель.                     Идъ марта берегись.
             Цезарь. Онъ бредитъ; пусть идетъ себѣ.
             Пойдемте!..

(Музыка. Всѣ уходятъ, кромѣ Брута и Кассія.)

   Кассій. Пойдешь ли ты смотрѣть на эти игры?
   Брутъ. Я? Нѣтъ.
   Кассій.                     Пойдемъ, прошу.
   Брутъ.                                                   Я не охотникъ
             До игръ, и нѣтъ той легкости во мнѣ,
             Которою Антоній обладаетъ.
             Прошу тебя, другъ Кассій, не стѣсняйся
             Въ своихъ желаньяхъ, я жъ пойду домой.
   Кассій. Брутъ, за тобой всѣ эти дни слѣдилъ я:
             Въ твоихъ глазахъ я той любви не вижу
             И ласки той, къ которой я привыкъ.
             Ты черезчуръ угрюмъ и непривѣтливъ
             Къ тому, кто другъ тебѣ отъ сердца.
   Брутъ.                                                   Кассій,
             Мою холодность не толкуй превратно,
             И если взоръ мой сумраченъ, то знай,
             Что выраженье скорби и тревоги
             Относится ко мнѣ лишь самому.
             Съ недавнихъ поръ терзаюсь я невольно
             Различными страстями, думъ толпою,
             Понятныхъ только мнѣ и, можетъ быть,
             Мою наружность это омрачаетъ.
             Но пусть на это добрые друзья,--
             А къ ихъ числу принадлежитъ и Кассій,--
             Не сердятся, и пусть моя небрежность
             Для нихъ послужитъ знакомъ лишь того,
             Что бѣдный Брутъ, съ самимъ собой въ раздорѣ,
             Забылъ любовь показывать другимъ.
   Кассій. Такъ, значитъ, Брутъ, не понялъ я значенья
             Суровости твоей; о ней таилъ
             Я много думъ и важныхъ размышленій.
             Скажи"мнѣ, Брутъ: ты можешь ли увидѣть
             Лицо свое?
   Брутъ.                     Нѣтъ, Кассій: наши очи
             Себя самихъ не могутъ видѣть,-- развѣ
             Лишь въ отраженьи, чрезъ другія вещи.
   Кассій. Да, это такъ; и многіе о томъ
             Весьма жалѣютъ, Брутъ, что не имѣешь
             Ты зеркала, въ которомъ бы ты видѣлъ
             Сокрытыя достоинства свои,--
             Хотя бы тѣнь лишь ихъ. Я часто слышалъ
             Отъ многихъ изъ почтеннѣйшихъ людей,
             Какіе въ Римѣ есть (я исключаю
             Лишь Цезаря безсмертнаго), когда
             Они о Брутѣ говорили, тяжко
             Подъ гнетомъ времени стеня,-- что рады
             Они бы Бруту дать свои глаза.
   Брутъ. Въ какую ты опасность хочешь, Кассій,
             Меня вовлечь, внушая мнѣ искать
             Въ себѣ того, чѣмъ я не обладаю?
   Кассій. Послушай же меня, мой милый Брутъ.
             Ты знаешь, что не можешь ты увидѣть
             Себя иначе, какъ лишь въ отраженьи;
             Итакъ, дозволь же зеркаломъ мнѣ быть,
             Которое тебѣ раскроетъ скромно
             Все то, чего не знаешь ты въ себѣ.
             Не будь ко мнѣ, Брутъ милый, недовѣрчивъ:
             Будь я обыкновенный хохотунъ,
             Будь я способенъ клятвами пустыми
             Свою любовь всѣмъ встрѣчнымъ продавать,
             Ласкать людей и крѣпко жать ихъ къ сердцу,
             А послѣ ихъ бранить; иль если бъ я
             Былъ на пирахъ способенъ обниматься
             Со всякимъ сбродомъ,-- если я таковъ,
             Тогда -- тогда считай меня опаснымъ.

(Звуки трубъ и громкіе крики.)

   Брутъ. Что значатъ эти крики? Я боюсь,
             Что Цезаря народъ тамъ избираетъ
             Царемъ себѣ.
   Кассій.                     Ага, боишься ты?
             Такъ этого ты, значитъ, не желалъ бы?
   Брутъ. Я не желалъ бы, Кассій, хоть его
             Люблю я. Но зачѣмъ меня такъ долго
             Ты держишь здѣсь? Что хочешь сообщить?
             Знай: если для общественнаго блага
             Я нуженъ -- смѣло можешь ставить ты
             Передъ однимъ изъ глазъ моихъ погибель
             И честь передъ другимъ: смотрѣть я буду
             На то и на другое безразлично.
             Клянусь богами, что люблю я честь
             Гораздо больше, чѣмъ страшился бъ смерти.
   Кассій. Что доблесть есть въ тебѣ,-- я знаю, Брутъ,
             Настолько жъ, какъ твою наружность знаю.
             Да, я о чести буду говорить.
             Я не могу сказать, какого мнѣнья
             Ты иль другіе люди вкругъ меня
              Объ этой жизни, но -- я предпочелъ бы
             Совсѣмъ не жить, чѣмъ жить, благоговѣя
             Передъ такимъ же смертнымъ, какъ я самъ.
             Рожденъ я былъ свободнымъ, какъ и Цезарь,
             Ты -- также; оба сыты мы, какъ онъ,
             И такъ же переносимъ зимній холодъ.
             Однажды въ бурный и ненастный день,
             Когда, волнуясь, Тибръ свирѣпо бился
             О берега свои, сказалъ мнѣ Цезарь:
             "Осмѣлишься ль ты, Кассій, вслѣдъ за мной
             Въ потокъ свирѣпый прыгнуть, чтобы добраться
             Вплавь до того, вонъ, мѣста?" Чуть онъ молвилъ,--
             Я, какъ одѣтъ былъ, сразу прыгнулъ въ воду
             И звалъ его послѣдовать. Онъ точно
             Вслѣдъ бросился. Потокъ вокругъ шумѣлъ,
             А мышцы наши крѣпко отбивались,
             Его бросая въ стороны и грудью
             Встрѣчая натискъ бурныхъ волнъ,-- но раньше,
             Чѣмъ мы достигли нашей цѣли, Цезарь
             Вдругъ крикнулъ: "Кассій, помоги! Тону!"
             Я, какъ Эней, великій предокъ нашъ,
             Который вынесъ стараго Анхиза
             Изъ стѣнъ пылавшей Трои на плечахъ,--
             Изъ шумныхъ волнъ бушующаго Тибра
             Спасъ Цезаря усталаго. И вотъ --
             Сталъ богомъ этотъ человѣкъ, а Кассій,
             Несчастное созданье, долженъ спину
             Смиренно гнуть, когда небрежно Цезарь
             Кивнетъ ему! Однажды заболѣлъ
             Въ Испаніи онъ лихорадкой; видѣть
             Мнѣ привелось его какъ разъ въ ознобѣ;
             Какъ онъ дрожалъ! Да, этотъ богъ -- дрожалъ!
             Вся кровь ушла изъ губъ его трусливыхъ,
             И эти очи, чей всевластный взоръ
             Внушалъ вселенной страхъ, свой блескъ могучій
             Утратили; уста, чьимъ повелѣньямъ
             Всѣ римляне внимали, и чьи рѣчи
             Старательно спѣшили записать,--
             Кричали: "дай скорѣй мнѣ пить, Титиній!"
             Какъ дѣвочка больная! Боги, боги!
             Не дивно ли, что человѣкъ столь слабый
             Могъ первымъ стать надъ величавымъ міромъ,
             Одинъ побѣдной пальмой завладѣвъ!

(Крики. Звуки трубъ.)

             Брутъ. Опять всеобщій крикъ! Восторги эти,
             Должно быть, означаютъ, что народъ
             Вновь почести усердію возлагаетъ
             На Цезареву голову!
   Кассій.                               Еще бы!
             Онъ, какъ колоссъ, чрезъ этотъ тѣсный міръ
             Шагаетъ; мы же, маленькіе люди,
             Покорно ходимъ подъ его ногами,
             Лишь озираясь, гдѣ бы намъ найти
             Безславную могилу. И, однако,
             Порою человѣкъ -- самъ властелинъ
             Судьбы своей. Вѣрь, Брутъ: несчастье наше
             Не въ нашихъ звѣздахъ,-- только въ насъ самихъ:
             Мы сами подчинились. Брутъ и Цезарь,--
             Что въ этомъ "Цезарѣ"? И почему
             Является звучнѣе это имя,
             Чѣмъ имя Брута? Напиши ихъ рядомъ:
             Одно, какъ и другое -- хороши;
             Произнеси ихъ: оба благозвучны;
             Взвѣсь ихъ: въ обоихъ будетъ равный вѣсъ.
             Попробуй ими заклинать,-- и духа
             Брутъ вызоветъ настолько же, какъ Цезарь.
             Въ свидѣтели зову я всѣхъ боговъ:
             Какимъ питался кушаньемъ нашъ Цезарь.
             Что выросъ онъ такимъ великимъ? Вѣкъ нашъ,--
             Ты опозоренъ! Римъ,-- утратилъ ты
             Породу душъ высокихъ, благородныхъ!
             Какъ? Со временъ потопа былъ ли вѣкъ,
             Когда бы славу Рима составляло
             Одно лишь имя? Кто бы могъ сказать,
             До нашихъ дней, что одного лишь мужа
             Въ стѣнахъ своихъ найдетъ великій Римъ?
             А вотъ теперь, хоть много въ Римѣ мѣста,
             Но человѣкъ въ немъ есть -- всего одинъ.
             О, Брутъ! и ты и я не разъ слыхали,
             Какъ говорили наши намъ отцы,
             Что въ Римѣ былъ когда-то Брутъ, который
             Настолько жъ чорта стараго не сталъ бы
             Терпѣть у насъ, насколько и царя!
   Брутъ. Что любишь ты меня,-- не сомнѣваюсь;
             Къ чему меня ты хочешь побудить,--
             Догадываюсь я; какія мысли
             Имѣю я о нашихъ временахъ
             И этомъ дѣлѣ,-- разскажу я послѣ;
             Пока же будь такъ добръ, не возбуждай
             Мою тревогу больше. Что сказалъ ты,--
             О томъ я буду думать; что ты скажешь,--
             Съ терпѣньемъ буду слушать; постараюсь
             Найти и время, чтобы намъ сойтись
             Для обсужденья важныхъ тѣхъ предметовъ.
             До тѣхъ же поръ, мой благородный другъ,
             Я попрошу тебя одно запомнить:
             Скорѣе Брутъ готовъ быть мужикомъ,
             Чѣмъ называться римскимъ гражданиномъ
             При тяжкихъ тѣхъ условіяхъ, какія,
             Мнѣ кажется, слагаются для насъ.
   Кассій. Я радъ, что рѣчью слабою своей
             Извлекъ хоть эти искры я изъ Брута.
   Брутъ. Вотъ игры ужъ окончились, и Цезарь
             Идетъ назадъ.
   Кассій.                     Какъ будутъ проходить,
             Ты дерни Каску за рукавъ: подробно
             Разскажетъ онъ въ своемъ брюзжащемъ тонѣ,
             Что важнаго тамъ было.

(Снова сходитъ Цезарь и его свита.)

   Брутъ.                                         Хорошо.
             Но посмотри-ка, Кассій: пятна гнѣва
             Горятъ на Цезаря линѣ, а свита
             Глядитъ, какъ-будто выговоръ имъ былъ.
             Кальпурнія блѣдна; у Цицерона
             Глаза блуждаютъ гнѣвно и горятъ,
             Какъ часто въ Капитоліи, чуть только
             Сенаторы заспорятъ рѣзко съ нимъ.
   Кассій. Сейчасъ разскажетъ Каска, въ чемъ тутъ дѣло.
   Цезарь. Антоній!
   Антоній.                     Цезарь?
             Цезарь.                               Пусть вокругъ меня
             Все будутъ люди полные, съ прической,
             Приглаженной прилично,-- все такіе,
             Которые спокойно ночью снятъ.
             Вотъ этотъ, Кассій, худощавъ чрезмѣрно,
             Голоднымъ смотритъ онъ; такіе люди
             Опасны.
   Антоній.           О, его не бойся, Цезарь!
             Онъ не опасенъ; это благородный
             И даровитый римлянинъ.
   Цезарь.                                         Пусть такъ;
             Когда бы только былъ онъ пожирнѣе!
             Его я вовсе не боюсь; но если бъ
             Возможно было Цезарево имя
             Связать съ понятьемъ страха,-- я не знаю,
             Кого я сталъ бы избѣгать усерднѣй,
             Чѣмъ вотъ такихъ, какъ этотъ тощій Кассій.
             Читаетъ много онъ и наблюдать
             Великій мастеръ, а дѣла людскія
             Насквозь всѣ видитъ; игръ не любитъ онъ,
             Какъ ты, Антоній; музыки не терпитъ;
             Смѣется рѣдко; если же смѣется,
             То видъ такой имѣетъ, будто онъ
             Самъ надъ собой смѣется, презирая
             Свой духъ за то, что смѣхъ онъ допустилъ.
             Такіе, люди никогда не любятъ
             Смотрѣть на тѣхъ, кто выше, чѣмъ они,
             А потому всегда весьма опасны.
             Я этимъ объяснить тебѣ хочу
             Скорѣе то, чего бояться надо,
             Чѣмъ то, что я боюсь: я все же Цезарь.
             Поди направо отъ меня,-- на это
             Я ухо глухъ,-- и прямо мнѣ скажи,
             Что думаешь объ этомъ человѣкѣ.

(Музыка. Цезарь и вся свита угодятъ, кромѣ Каски.)

   Каска. Меня за плащъ вы дернули; вамъ нужно
             О чемъ-нибудь со мной поговорить?
   Брутъ. Да, Каска; разскажи намъ, что сегодня
             Случилось. Цезарь мрачно такъ глядитъ.
   Каска. Вы были тамъ иль не были?
   Брутъ.                                                   Тогда бы
             Я Каску не спросилъ, что было тамъ.
   Каска. Ну, какъ же: ему подносили корону; и когда ему ее поднесли, онъ отстранилъ ее рукою: вотъ такъ. Тогда народъ разразился криками.
   Брутъ. А почему былъ шумъ во второй разъ?
   Каска. Конечно, изъ-за того же самаго.
   Кассій. Они кричали три раза; почему былъ крикъ въ послѣдній разъ?
   Каска. Опять изъ-за того же самаго.
   Брутъ. Ему предлагали корону трижды?
   Каска. Да, клянусь вамъ, это было такъ: и онъ трижды ее отклонилъ, съ каждымъ разомъ все медленнѣе, и при каждомъ отказѣ мои благородные сосѣди орали.
   Кассій. Кто предлагалъ ему корону?
   Каска. Ну, кто же, какъ не Антоній.
   Брутъ. Скажи, какъ это было, милый Каска.
   Каска. Мнѣ столько же хочется быть повѣшеннымъ, сколько разсказывать вамъ, какъ это было. Это было одно только дурачество; а не придалъ этому значенія. Я видѣлъ, какъ Маркъ Антоній предложилъ ему корону; положимъ, это не совсѣмъ была корона, а такъ что-то вродѣ діадемы; и, какъ я вамъ говорилъ, въ первый разъ онъ отстранилъ се, но, при всемъ томъ, какъ мнѣ казалось, ему хотѣлось взять ее. Тогда онъ предложилъ ему ее вторично; тотъ опять оттолкнулъ ее, но, повидимому, ему ужасно не хотѣлось отнять отъ нея свои пальцы. Тогда онъ предложилъ ее ему въ третій разъ, и когда онъ снова отказался, толпа заорала, захлопала своими потрескавшимися ладонями, стала швырять въ воздухъ свои потные ночные колпаки и испустила такое количество вонючаго дыханія изъ-за того, что Цезарь отказался отъ короны, что чуть не задушила имъ самого Цезаря; по крайней мѣрѣ ему сдѣлалось дурно и онъ упалъ; я. съ своей стороны, не смѣлъ смѣяться, боясь открыть свой ротъ и наглотаться дурного воздуха.
   Кассій. Постой немного: какъ же это было?
             Такъ Цезарь, значить, въ обморокъ упалъ?
   Каска. Да, онъ упалъ на базарной площади; на губахъ его показалась пѣна, и онъ не могъ выговорить ни слова.
   Брутъ. Весьма возможно: онъ падучей боленъ.
   Кассій. Нѣтъ, онъ не боленъ ею; я и ты
             И честный Каска -- мы больны падучей.
   Каска. Не знаю, что ты хочешь сказать этимъ; вѣрно то, что Цезарь упалъ. И если оборванная сволочь не хлопала и не свистала ему, смотря по тому, нравился онъ ей, или не нравился, какъ это принято дѣлать съ актерами въ театрѣ, то пусть я не буду честный человѣкъ.
   Брутъ. Но что жъ сказалъ онъ, какъ пришелъ въ себя?
   Каска. Увѣряю васъ, передъ тѣмъ какъ онъ упалъ въ обморокъ, замѣтивъ, что пошлая толпа радуется его отказу отъ короны, онъ быстро разстегнулъ свою фуфайку и обнажилъ шею, какъ будто чтобъ ему ее перерѣзали. И если бы я былъ какой-нибудь ремесленникъ, то пусть меня отправили бы въ адъ со всѣми этими негодяями, если бы я не поймалъ его на словѣ. Итакъ, онъ упалъ. Придя затѣмъ снова въ себя, онъ сказалъ, что если онъ сдѣлалъ или промолвилъ что-нибудь нехорошее, то пусть почтенные окружающіе припишутъ это его немощи. Три или четыре дѣвчонки, стоявшія около меня, воскликнули: "ахъ, добрая душа!" и простили ему отъ всего сердца: впрочемъ, большого значенія этому придавать не слѣдуетъ, потому что онѣ сдѣлали бы то же самое, если бы Цезарь укокошилъ ихъ собственныхъ матерей.
   Брутъ. А вслѣдъ затѣмъ онъ и ушелъ оттуда
             Такимъ сердитымъ?
   Каска.                               Да.
   Кассій.                                         А Цицеронъ
             Не говорилъ чего-нибудь при этомъ?
   Каска. Да, онъ говорилъ по-гречески.
   Кассій. Въ какомъ же смыслѣ?
   Каска. Ну, если я разскажу вамъ это, то пусть мнѣ больше никогда не доведется смотрѣть вамъ въ глаза. Тѣ, которые поняли его, улыбнулись другъ другу и покачали головами; для меня же это было -- по-гречески. Я могу вамъ разсказать и еще новости: Маруллу и Флавію заткнули глотку за то, что они стаскивали украшенья съ Цезаревыхъ статуй. Прощайте. Были и еще разныя глупости, но ихъ я уже не помню.
   Кассій. Не хочешь ли поужинать ты. Каска,
             Со мною вечеркомъ?
   Каска.                               Нѣтъ, я другому
             Ужъ обѣщалъ.
   Кассій.                               Ну, такъ обѣдать завтра
             Придешь ко мнѣ?
   Каска.                               Приду, пожалуй, если
             Я буду живъ и ты не перемѣнишь
             Намѣренья, и если твой обѣдъ
             Достоинъ будетъ, чтобъ его мы ѣли.
   Кассій. Отлично; такъ тебя я жду.
   Каска.                                                   Согласенъ.
             Прощайте же.

(Уходитъ.)

   Брутъ. Какимъ онъ черствымъ сталъ!
             А въ школѣ былъ онъ полнъ огня и жизни.
   Кассій. Таковъ онъ и теперь при исполненьи
             Отважныхъ всѣхъ и благородныхъ дѣлъ;
             А вялость эта у него -- лишь внѣшность.
             Его вся грубость служить лишь приправой
             Къ уму его рѣчей, чтобъ люди лучше
             Переварить могли его слова.
   Брутъ. Да, это такъ. Покамѣстъ я прощаюсь
             Съ тобою; завтра, чтобъ поговорить,
             Приду къ тебѣ; иль, если ты желаешь.
             Приди ко мнѣ,-- тебя я буду ждать.
   Кассій. Я такъ и поступлю; ты жъ въ то время,--
             Прошу тебя,-- о мірѣ помышляй.

(Брутъ уходить.)

             Да, Брутъ, ты благороденъ; но я вижу,
             Что благородный твой металлъ способенъ
             Поддаться обработкѣ отъ того.
             Что на него вліяетъ; потому-то
             И надобно, чтобъ благородный духъ
             Съ такими жъ благородными водился.
             Кто крѣпокъ такъ, чтобъ чуждымъ быть соблазну?
             Со мною Цезарь сухъ, а Брута любить:
             Но если бъ я былъ Брутъ, а онъ былъ Кассій,
             Меня не сталъ бы онъ ласкать. Итакъ,
             Я въ эту ночь черезъ окошки Бруту
             Записки, разнымъ почеркомъ, подброшу,
             Какъ будто бы отъ разныхъ гражданъ. Въ нихъ
             Единогласно будетъ говориться
             О томъ, какъ Римъ его высоко чтитъ,
             А также будутъ темные намеки
             На честолюбье Цезаря. Тогда
             Пусть Цезарь ждетъ спокойно: безъ сомнѣнья,
             Его мы свергнемъ, иль намъ нѣтъ спасенья.
   

СЦЕНА III.

Улица.

Громъ имолнія. Входятъ, съ противоположныхъ сторонъ, Каска съ обнаженнымъ мечомъ и Цицеронъ.

   Цицеронъ. А, Каска, добрый вечеръ! Проводилъ ли
             Ты Цезаря домой? Какъ тяжело
             Ты дышешь! Отчего такъ дико смотришь?
   Каска. Ужель ты не волнуешься, когда
             Вся грудь земли трясется, какъ былинка?
             О Цицеронъ! я видѣлъ много бурь,
             Когда дубовъ могучихъ, узловатыхъ
             Стволы свистящій вѣтеръ расщеплялъ.
             Когда надменный океанъ, бушуя,
             Вздуваясь, пѣну гнѣвную металъ,
             Стремясь достать до облаковъ грозящихъ,--
             Но никогда еще до этой ночи,
             Да, никогда еще до этихъ поръ
             Я бури съ огненнымъ дождемъ не видѣлъ!
             Тутъ что-нибудь изъ двухъ: иль разразилась
             Война междоусобная тамъ, въ небѣ,
             Иль этотъ міръ такъ прогнѣвилъ боговъ
             Безстыдствомъ, что они ему шлютъ гибель.
   Цицеронъ. Да; видѣлъ ли ты что-нибудь чудеснѣй?
   Каска. Какой-то рабъ простой,-- должно быть, онъ
             Тебѣ знакомъ но виду,-- поднялъ руку,
             И вдругъ, какъ двадцать факеловъ, она
             Вся вспыхнула и все-таки осталась,
             Не чувствуя огня, не обожженной.
             Затѣмъ,-- съ тѣхъ поръ не смѣю я свой мечъ
             Вложить въ ножны -- навстрѣчу мнѣ попался
             Левъ противъ Капитолія: угрюмо
             Онъ на меня взглянулъ -- и прочь пошелъ.
             Не сдѣлавъ мнѣ вреда. Столпилась въ кучу
             Зловѣщихъ женщинъ сотня: лица ихъ
             Искажены отъ страха были; съ клятвой
             Онѣ всѣхъ увѣряли, что видали,
             Какъ огненные люди здѣсь и тамъ
             Но улицамъ бродили. Я вчера
             Средь бѣла дня ночная птица сѣла
             На площади, пронзительно крича.
             Когда такія знаменья совмѣстно
             Случаются,-- пусть мнѣ не говорятъ:
             "Имъ есть причины; это натурально!"
             Я страшныя предвѣстія въ нихъ вижу
             Странѣ, которой посланы они.
   Цицеронъ. Да, правда; наше время очень странно.
             Но люди любятъ вещи объяснять
             По-своему, норой совсѣмъ обратно
             Значенью настоящему вещей.
             Придетъ ли Цезарь завтра въ Капитолій?
   Каска. Да, онъ придетъ; Антонію велѣлъ
             Онъ дать вамъ знать, что тамъ онъ будетъ завтра.
   Цицеронъ. Такъ доброй ночи, Каска; не такая
             Теперь погода, чтобъ гулять.
   Каска.                                                   Прощай.

(Цицеронъ уходить. Входитъ Кассій.)

   Кассій. Кто это?
   Каска.                     Римлянинъ.
   Кассій.                                         А, это Каска,
             Но голосу судя.
   Каска.                     Твой слухъ хорошъ.
             О Кассій, что за ночь!
   Кассій.                               Для тѣхъ, что честенъ,
             Пріятная.
   Каска.                     Кто бъ думать могъ, что небо
             Такимъ бываетъ грознымъ?
   Кассій.                                         Тѣ, кто знаетъ,
             Какъ въ преступленьяхъ этотъ міръ погрязъ.
             Что до меня, то въ эту ночь я смѣло,
             Разстегнутый, какъ видишь ты меня,
             По улицамъ ходилъ, ударамъ грома
             Свою нагую подставляя грудь.
             И въ тѣ минуты, какъ для синихъ молній
             Грудь неба разверзалась, я смотрѣлъ
             Навстрѣчу имъ, готовый быть имъ цѣлью.
   Каска. Зачѣмъ же такъ испытывалъ ты небо?
             Намъ, смертнымъ людямъ, свойственно бояться
             И трепетать, когда богамъ могучимъ
             Угодно, въ видѣ знаменій своихъ,
             Ниспосылать намъ вѣстниковъ столь грозныхъ.
             Чтобъ ужасомъ намъ сердце поразить.
   Кассій. Ты, Каска, вялъ; лишенъ ты искры жизни,
             Какая въ сердцѣ римлянъ быть должна,
             Иль, можетъ быть, не пользуешься ею.
             Весь поблѣднѣвъ, ты продаешься страху,
             Безропотно глазѣешь и дивишься,
             Что лопнуло терпѣнье у небесъ.
             Но если бъ ты размыслилъ о причинѣ
             Огней всѣхъ этихъ, этихъ привидѣній,
             Бродящихъ вкругъ, повадокъ этихъ странныхъ
             Звѣрей и птицъ, природѣ вопреки,
             О томъ, какъ люди старые лишились
             Разсудка, дѣти жъ стали предрекать,--
             Когда бы ты подумалъ,-- почему же
             Все это вдругъ такъ дивно измѣнило
             Природныя способности свои
             И сдѣлалось уродливымъ,-- навѣрно
             Ты понялъ бы тогда, что силы неба
             Затѣмъ вложили въ нихъ особый духъ,
             Чтобъ черезъ нихъ, какъ чрезъ орудья страха,
             Предостеречь отъ бѣдствій ту страну
             Которая уродливою стала.
             Назвать я могъ бы, Каска, человѣка,
             Который самъ подобенъ грозной ночи,
             Гремитъ, сверкаетъ, гробы раскрываетъ,
             Рычитъ средь Капитолія, какъ левъ.
             Самъ по себѣ онъ вовсе не сильнѣе,
             Чѣмъ я иль ты, но дивно выросъ онъ
             И страшенъ сталъ, какъ ужасы всѣ эти.
   Каска. О Цезарѣ ты, Кассій, говоришь;
             Не такъ ли: это Цезарь?
   Кассій.                               Кто бъ онъ ни былъ,--
             Одно лишь вѣрно: римляне теперь
             Имѣютъ, какъ ихъ предки, руки, ноги:
             Но духа предковъ въ нихъ -- увы -- ужъ нѣтъ!
             Не духъ отцовъ,-- духъ матерей въ нихъ правитъ;--
             По-женски иго терпимъ мы свое!
   Каска. И въ самомъ дѣлѣ: говорятъ, что завтра
             Намѣрены сенаторы возвести
             Въ санъ царскій Цезаря: носить онъ будетъ
             Свою корону на землѣ и морѣ,
             Вездѣ -- лишь не въ Италіи.
   Кассій.                                                   Тогда
             Я знаю, что съ мечомъ мнѣ этимъ дѣлать:
             Отъ рабства Кассій Кассія спасетъ.
             Да, въ этомъ, боги, вы даете силу
             И слабому! Да, этимъ власть тирановъ
             Обуздана! Ни каменныя башни,
             Ни стѣны мѣди кованой, ни плѣнъ
             Темницы душной, ни стальныя цѣпи
             Не могутъ силу духа удержать!
             Жизнь, если ей земныя эти узы
             Чрезмѣрно станутъ тягостны, всегда
             Имѣетъ власть исходъ себѣ доставить.
             Я знаю это, знаетъ пусть и міръ.
             Что я на мнѣ лежащую часть гнета
             Могу съ отрадой сбросить.

(Громъ.)

   Каска.                                         Это могъ бы
             И я, и каждый узникъ также можетъ
             Свой плѣнъ позорный прекратить.
   Кассій.                                                  Такъ какъ же
             Тираномъ Цезарь сдѣлался? Несчастный!
             Не сомнѣваюсь: онъ не сталъ бы волкомъ.
             Когда бъ не видѣлъ въ римлянахъ -- овенъ!
             Онъ львомъ не сталъ бы. будь они -- не лани!
             Когда хотятъ развесть большой костеръ
             Въ короткій срокъ,-- берутъ сперва солому;
             Такъ что же Римъ за мусоръ, что на грязь,
             Что за отбросъ, что онъ служить согласенъ
             Растопкою, чтобъ озарить такое
             Ничтожество, какъ Цезарь? Но, о горе
             Куда ты завело меня? Быть можетъ,
             Все это добровольному рабу
             И говорю теперь? Тогда я знаю,
             Что мнѣ отвѣтъ держать придется. Что же?
             Вѣдь я вооруженъ, и для меня
             Опасности не существуютъ.
   Каска.                                         Съ Каской
             Ты говоришь: онъ не изъ тѣхъ людей,
             Которые болтаютъ зря и нагло.
             Знай: вотъ моя рука! Готовь мятежъ,
             Чтобъ наши бѣды всѣ исправить; я же
             Готовъ итти впередъ безъ остановки
             Съ тѣмъ, кто пойдетъ всѣхъ дальше.
   Кассій.                                                             По рукамъ!
             Узнай же, Каска: я ужъ сговорился
             Кой съ кѣмъ изъ самыхъ благородныхъ римлянъ,
             Которые готовятся со мной
             Къ почетной и опаснѣйшей попыткѣ.
             Они, я знаю, въ портикѣ Помпея
             Ужъ ждутъ меня; ночь эта такъ страшна,
             Что нѣтъ совсѣмъ на улицахъ движенья,
             И бушеванье грозное стихій
             Благопріятно для такого дѣла,
             Какъ наше дѣло, полное огня,
             Кровавое и страшное.
   Каска.                                         Постой-ка:
             Сюда спѣшитъ къ намъ кто-то.
   Кассій.                                                   Это Цинна:
             Его походку я узналъ, онъ другъ намъ.

(Входитъ Цинна.)

             Куда спѣшишь ты, Цинна?
   Цинна.                                         Я ищу
             Тебя. Кто это? Не Метеллъ ли Цимберъ?
   Кассій. Нѣтъ,-- Каска. Онъ участникъ въ нашемъ дѣлѣ.
             Что, тамъ меня ужъ ждутъ?
   Цинна.                                         Ну, очень радъ.
             Какая ночь ужасная! Изъ нашихъ
             Двумъ или тремъ являлися видѣнья
             Престранныя!
   Кассій.                     Я спрашиваю: ждутъ ли
             Меня?
   Цинна.           Да, ждутъ. О Кассій, если бъ къ намъ
             Брутъ благородный могъ примкнуть!
   Кассій.                                                   Другъ Цинна,--
             Спокоенъ будь. Возьми записку эту
             И положи на преторское кресло,
             Чтобъ Брутъ ее нашелъ; вотъ эту брось
             Въ окно къ нему; а эту прилѣпи
             Къ изображенью Брута-предка воскомъ.
             Все это сдѣлавъ, къ портику Помпея
             Вернись немедля: тамъ насъ всѣхъ найдешь.
             Требоній тамъ? И Децій Брутъ?
   Цинна.                                                   Всѣ, кромѣ
             Метелла Цимбера: въ твой домъ пошелъ онъ
             Искать тебя. Итакъ, я поспѣшу
             Распредѣлить, какъ велѣно, записки.
   Кассій. Да; и въ театръ Помпея приходи.

(Цинна уходитъ.)

             Пойдемъ со мною, Каска: до разсвѣта
             Должны мы Брута дома повидать.
             Три четверти его -- ужъ наши; натискъ
             Еще одинъ -- и весь онъ будетъ нашъ.
   Каска. О, высоко стоитъ въ сердцахъ народа
             Его лицо; что съ нашей стороны
             Могло бы показаться преступленьемъ,--
             Его поддержки эликсиръ волшебный
             Все освятитъ и въ доблесть превратитъ!
   Кассій. Достоинство его и то, какъ нуженъ
             Онъ намъ, ты вѣрно оцѣнилъ. Пойдемъ же:
             Прошла ужъ полночь; мы должны чѣмъ свѣтъ
             Застать его, чтобъ имъ намъ заручиться.
   

Актъ второй.

СЦЕНА I.

Римъ. Садъ Брута.

Входитъ Брутъ.

   Брутъ. Эй, Луцій, эй!
             Не видно звѣздъ, и близокъ ли разсвѣтъ.--
             Судить мнѣ невозможно. Луцій, Луцій!
             Я былъ бы радъ, когда бъ моимъ порокомъ
             Былъ сонъ такой здоровый. Луцій, эй!
             Ну, что же ты! Проснись же!
   Луцій (входя).                                         Господинъ,
             Ты звалъ меня?
   Брутъ.                     Зажги скорѣе лампу
             Въ моей рабочей комнатѣ: потомъ
             Приди сюда за мной.
   Луцій.                               Сейчасъ исполню.

(Уходитъ.)

   Брутъ. Да, смерть его для этого потребна...
             Что до меня,-- мнѣ нѣтъ причины быть
             Врагомъ ему; общественное благо
             Меня лишь побуждаетъ. Хочетъ онъ
             Быть коронованъ; весь вопросъ,-- насколько
             Характеръ свой измѣнитъ онъ тогда.
             Вѣдь ясный день порою порождаетъ
             Ехидну: надо осторожнымъ быть.
             Положимъ, мы дадимъ ему корону;
             Вѣдь этимъ жало мы ему дадимъ,
             Которымъ намъ грозить по произволу
             Онъ можетъ. Власть тогда идетъ во зло,
             Когда съ ней совѣсть разлучится. Правда,
             Мнѣ не случалось видѣть, чтобы Цезарь
             Далъ страсти свой разсудокъ одолѣть.
             Но вѣдь извѣстно всѣмъ, что очень часто
             Умѣренность лишь лѣстницею служитъ
             Для молодого честолюбья; тотъ,
             Кто вверхъ по ней идетъ, къ ней обращаетъ
             Лицо свое; взобравшись же наверхъ,
             Къ ней обращаетъ спину, смотритъ въ небо
             И презираетъ низкія ступени,
             Которыя наверхъ его вели.
             Такъ можетъ быть и съ Цезаремъ, и, значитъ,
             Предотвратить возможность эту надо.
             И такъ какъ дѣла не мѣняетъ здѣсь
             Вопросъ о томъ, каковъ онъ но природѣ,--
             То вотъ какъ надо разсуждать: есть нѣчто
             Такое въ немъ, что, выросши, грозить
             Намъ крайностью такой-то и такой-то;
             Итакъ, подобенъ онъ яйцу змѣи,
             Которое, созрѣвъ, пожалуй, можетъ
             Зловреднымъ стать, какъ вся порода змѣй;
             Такъ пусть змѣя въ яйцѣ убита будетъ.
   Луцій (возвращаясь.)
             Зажегъ я лампу въ комнатѣ твоей;
             Ища кремня, я на окнѣ записку
             Нашелъ съ печатью; я вполнѣ увѣренъ.
             Что не лежала тамъ она, когда
             Я спать пошелъ. (Подаетъ ему письмо.)
   Брутъ.                               Иди же снова спать:
             День не насталъ еще. Скажи мнѣ. мальчикъ:
             Не завтра ль иды марта?
   Луцій.                                         Я не помню.
   Брутъ. Такъ посмотри въ календарѣ скорѣе
             И мнѣ сказать приди сюда.
   Луцій.                                         Сейчасъ. (Уходитъ.)
             Брутъ. Отъ испареній, въ воздухѣ свистящихъ,
             Такъ много свѣта, что прочесть письмо
             Могу я и безъ лампы. (Раскрываетъ письма и читаетъ.)
                                           "Брутъ, ты спишь!
             Проснись! Взгляни самъ на себя! Ужели.
             Ужели Римъ... Заговори, ударь,
             Возстанови! О Брутъ, ты спишь,-- проснись же!"
             Такія подстрекательства не разъ
             То здѣсь, то тамъ мнѣ находить случалось...
             "Ужели Римъ" -- и прочее... Дополнить
             И долженъ такъ: ужели будетъ Римъ
             Подвластенъ одному лишь человѣку?
             Какъ, этотъ Римъ, тотъ самый Римъ, съ чьихъ улицъ
             Тарквинія мои прогнали предки,
             Когда онъ былъ царемъ?.. "Заговори,
             Ударь, возстанови!" Ко мнѣ взываютъ.
             Чтобъ я сказалъ, нанесъ ударъ... О Римъ!
             Тебѣ клянусь я: если мнѣ удастся
             Возстановленье,-- все, чего ты просишь.
             Отъ Брута ты получишь!
   Луцій (входя).                               Господинъ!
             Четырнадцать дней марта миновали.

(Слышенъ стукъ въ двери)

   Брутъ. Ну, хорошо. Поди къ дверямъ: стучатся.

(Луцій уходитъ.)

             Съ тѣхъ поръ, какъ Кассій въ первый разъ меня
             Настроилъ противъ Цезаря,-- не сплю я.
             Весь промежутокъ между первой мыслью
             О страшномъ дѣлѣ и его свершеньемъ --
             Подобенъ привидѣнью или сну
             Ужасному: тогда совѣтъ свой держать
             Въ насъ Геній нашъ и смертныя орудья --
             И человѣка весь душевный складъ,
             Какъ государство малое, страдаетъ
             Отъ мятежа, бушующаго въ немъ.

(Луцій возвращается.)

   Луцій. Тамъ братъ твой, Кассій, ждетъ у двери; видѣть
             Тебя онъ хочетъ.
   Брутъ.                               Онъ одинъ?
             Луцій.                                         Нѣтъ, съ нимъ
             Пришли еще другіе.
   Брутъ.                               Ты ихъ знаешь?
             Луцій. Не знаю, господинъ: у всѣхъ нихъ шляпы
             Надвинуты вплоть до ушей, а лица
             Закутаны плащами: невозможно
             Мнѣ было ихъ узнать.
   Брутъ.                               Пускай войдутъ.

(Луцій уходитъ.)

             Конечно, это тѣ, что сговорились.
             О заговоръ! стыдишься ты открыть
             Опасное лицо свое средь ночи,
             Когда всего свободнѣй зло! Какой же
             Искать ты долженъ сумрачной пещеры,
             Чтобъ днемъ свой ликъ уродливый прикрыть?
             О, не ищи! Прикрой его улыбкой,
             Привѣтливостью свѣтлой; если жъ ты
             Пойдешь впередъ въ своемъ природномъ видѣ,--
             Всей тьмы Эреба не довольно будетъ,
             Чтобъ не смогли тебя предупредить!

(Входятъ заговорщики: Кассій, Каска, Децій, Цинна, Метеллъ Цимберъ и Требоній).

   Кассій. Не слишкомъ ли мы смѣло нарушаемъ
             Твой отдыхъ? Съ добрымъ утромъ, Брутъ. Тебѣ
             Не помѣшали мы?
   Брутъ.                               Я всталъ давно ужъ
             И бодрствую всю ночь. Знакомы ль мнѣ
             Тѣ, что пришли съ тобою?
   Кассій.                                         Всѣ знакомы
             И между ними нѣтъ ни одного,,
             Который бы не чтилъ тебя. Желанье
             У этихъ всѣхъ людей теперь одно:
             Чтобъ о себѣ ты былъ такого мнѣнья,
             Какое о тебѣ имѣетъ каждый
             Изъ благородныхъ римлянъ. Вотъ Требоній.
   Брутъ. Я радъ, что онъ пришелъ.
   Кассій.                                         Вотъ Децій Брутъ.
   Брутъ. Привѣть мой и ему.
   Кассій.                               Вотъ это -- Каска,
             Вотъ это -- Циина, а вотъ это -- Цимберъ Метеллъ.
   Брутъ. Привѣтъ сердечный всѣмъ. Скажите,
             Какія неусыпныя заботы
             Стоять межъ сладкимъ отдыхомъ ночнымъ
             И вашими очами?
   Кассій.                               Не могу ли
             Просить тебя на пару словъ?

(Брутъ и Кассій шепчутся.)

   Децій Брутъ.                               Вотъ здѣсь
             Востокъ; смотрите: ужъ не день ли брезжитъ?
   Каска.                                                                       Нѣтъ.
             Цинна. Извини, но это такъ; вонъ тѣ
             Межъ облаками сѣрыя полоски
             Являются намъ вѣстниками дня.
   Каска. Сейчасъ должны вы будете сознаться,
             Что вы ошиблись оба. Солнце всходитъ
             Вотъ тамъ, куда направилъ я свой мечъ,--
             А это будетъ много больше къ югу;
             Примите во вниманье, что теперь
             Годъ молодъ; на два мѣсяца попозже
             Оно повыше, къ сѣверу, зажжетъ
             Огонь свой; а востокъ лежитъ вотъ тамъ,
             Въ томъ направленьи, гдѣ и Капитолій.
   Брутъ. Подайте каждый руку мнѣ свою.
   Кассій. И поклянитесь соблюдать рѣшенье.
   Брутъ. Нѣтъ, нѣтъ,-- не надо клятвы! Если лица
             Людей, страданья душъ тревожныхъ ихъ,
             Гнетъ времени тяжелый,-- если это
             Все слабо, недостаточно для насъ,--
             То лучше бросимъ все: пусть каждый ищетъ
             Своей постели праздной, пусть надменно
             Тирана власть господствуетъ, а мы
             По жребію падемъ поочередно.
             Но если мы,-- и я увѣренъ въ томъ,--
             Въ себѣ огня достаточно имѣемъ,
             Чтобъ даже трусовъ имъ воспламенить,
             Чтобъ укрѣпить, какъ сталь, духъ мягкій женщинъ,--
             Сограждане, какое же тогда
             Потребно намъ иное побужденье
             Къ перевороту,-- какъ задача наша?
             Какой еще союзъ намъ нуженъ, кромѣ
             Безмолвнаго согласья честныхъ римлянъ,
             Которые, однажды слово давъ,
             Не станутъ плутовать? Какая клятва
             Нужна, когда порукой -- честь за честь,
             Сказавшая: такъ будетъ, или всѣ мы
             Падемъ за это? Пусть клянутся трусы,
             Жрецы иль нерѣшительные люди,
             Иль старики безсильные, иль тѣ
             Ничтожныя душонки, что готовы
             Привѣтствовать несправедливость: клятвой,
             Затѣявъ зло, стремятся убѣдить
             Такія твари тѣхъ, кто имъ не вѣритъ.
             Но мы -- не будемъ клятвой мы пятнать
             Спокойную рѣшеній нашихъ доблесть
             И пылъ неукротимый нашихъ душъ,
             Чтобъ не было и мысли, что для дѣла
             И для рѣшенья клятва намъ нужна!
             Вѣдь каждая изъ капель славной крови,
             Текущей въ жилахъ благородныхъ римлянъ,
             Повинна будетъ въ примѣси чужой,
             Коль скоро онъ нарушитъ хоть частичку
             Малѣйшую того, что обѣщалъ.
   Кассій. Но какъ быть съ Цицерономъ? Не должны ли
             Мы попытать, какого мнѣнья онъ?
             Мнѣ кажется, за насъ онъ крѣпко станетъ.
             Каска. Его не надо упускать.
   Цинна.                                                   О, да;
             Никакъ нельзя.
   Метеллъ.                     О, пусть онъ будетъ съ нами:
             Серебряные волосы его
             Народа мнѣнье въ нашу пользу склонятъ,
             Пріобрѣтутъ намъ голоса людей,
             Чтобъ наше дѣло оправдать. Всѣ скажутъ,
             Что умъ его направилъ наши руки,
             А молодость и дерзость наша будетъ
             Нимало не замѣтна: все покроетъ
             Его степенность.
   Брутъ.                               Нѣтъ, не говорите
             О немъ, не будемъ объясняться съ нимъ:
             Онъ ни къ какому дѣлу не пристанетъ,
             Которое предпринято другими.
   Кассій. Такъ мы его оставимъ въ сторонѣ.
   Каска. Да, въ самомъ дѣлѣ: онъ намъ не подходитъ.
   Децій Брутъ.                                                   Одинъ ли только
             Цезарь долженъ пасть?
   Кассій. Да, Децій, важный ты вопросъ затронулъ.
             Мнѣ кажется, нельзя намъ допустить,
             Чтобъ Маркъ Антоній, Цезаря любимецъ,
             Остался жить: мы можемъ встрѣтить въ немъ
             Искуснаго соперника, и если j
             Онъ пуститъ все свое, вліянье въ ходъ.
             Оно настолько возрастетъ, пожалуй,
             Что досадитъ намъ всѣмъ; а потому
             Пусть съ Цезаремъ умретъ и Маркъ Антоній.
   Брутъ. О, нѣтъ,Кай Кассій: наше дѣло будетъ
             Чрезмѣрно ужъ кровавымъ, если мы,
             Отсѣкши голову, затѣмъ и члены
             Отрубимъ, точно злоба насъ ведетъ
             Къ убійству, а затѣмъ даемъ мы волю
             И ненависти нашей; вѣдь Антоній --
             Лишь часть отъ тѣла Цезаря. Пусть мы
             Жрецами будемъ, но не мясниками!
             Вѣдь только противъ Цезарева духа
             Мы боремся, а духъ людей -- безкровенъ.
             О, если бъ духомъ Цезаря могли
             Мы овладѣть, не убивая тѣла!
             Но нѣтъ, увы, изъ-за него должна
             Кровь Цезаря пролиться! Дорогіе
             Друзья мои! убьемъ его съ отвагой,
             Но не со злобой, чтобъ заклать его,
             Какъ жертву для стола боговъ безсмертныхъ,
             Но не кромсать, какъ мясо для собакъ!
             Поступимъ по примѣру тѣхъ искусныхъ
             Властителей, которые велятъ
             Рабамъ своимъ исполнить дѣло мести,
             А послѣ ихъ для виду порицаютъ.
             Такимъ путемъ дадимъ мы дѣлу видъ
             Необходимой мѣры, а не злобы.
             И будетъ общій взглядъ таковъ, что мы
             Служили очищенью -- не убійству.
             А Маркъ Антоній,-- стоитъ ли о немъ
             Намъ много думать? Онъ не больше можетъ.
             Чѣмъ Цезаря рука, когда самъ Цезарь
             Убитъ.
   Кассій.           Но все же я его боюсь:
             Въ немъ къ Цезарю любовь такъ вкоренилась...
   Брутъ. Ахъ, милый Кассій, позабудь о немъ!
             Вѣдь если такъ ужъ Цезаря онъ любитъ,
             То все, на что способенъ Маркъ Антоній,
             Касается его лишь самого:
             Пожалуй, впасть въ задумчивость онъ можетъ
             И умереть за Цезаря,-- и то
             Чрезмѣрно много для него: такъ сильно
             Онъ преданъ играмъ, свѣту, кутежамъ.
   Требоній. Да, онъ не страшенъ: пусть
             Живетъ; онъ послѣ
             Еще и самъ надъ этимъ посмѣется.

(Бьютъ часы.)

   Брутъ. Тсс! Сколько бьетъ,-- считайте.
   Кассій.                                                   Три часа.
   Требоній. Пора ужъ расходиться намъ.
   Кассій.                                                   Однако
             Я сомнѣваюсь, выйдетъ ли, иль нѣтъ
             Сегодня Цезарь: сталъ онъ суевѣренъ,
             Совсѣмъ обратно прежнимъ временамъ,
             Когда онъ слышать не хотѣлъ о разныхъ
             Фантазіяхъ, обрядахъ, вѣщихъ снахъ.
             Возможно, что чудесныя явленья
             И этой ночи необычный страхъ,
             Л также и авгуровъ убѣжденья
             Его не пустятъ въ Капитолій.
   Децій Брутъ.                                         Нѣтъ,
             Вы этого не бойтесь: если дома
             Рѣшится онъ остаться въ этотъ день,
             То я его перехитрить сумѣю.
             Разсказы любитъ слушать онъ о томъ,
             Какъ деревомъ единорога ловятъ,
             Медвѣдя -- зеркалами, львовъ сѣтями
             И ямами слоновъ, людей же лестью;
             Когда жъ я говорю ему, что онъ
             Льстецовъ не любитъ,-- онъ охотно вѣритъ,
             Весьма польщенный. Лишь позвольте мнѣ
             Вы дѣйствовать: уму его сумѣю
             Я направленье дать, какое надо,
             И въ Капитолій приведу.
   Кассій.                                         Мы всѣ
             Придемъ къ нему, чтобъ привести вѣрнѣе.
   Брутъ. Въ восьмомъ часу, не позже?
   Цинна.                                         Да, не позже;--
             Пойдите жъ, непремѣнно!
   Метеллъ.                                         Кай Лигарій --
             Врагъ Цезарю, который разбранилъ
             Его за то, что онъ хвалилъ Помпея.
             Мнѣ странно, что о немъ никто не вспомнилъ.
   Брутъ. Да, другъ Метеллъ, прошу: сходи за нимъ.
             Меня онъ любить и на то имѣетъ
             Причины. Пусть придетъ сюда; я съ нимъ
             Поговорю.
   Кассій.                     Ужъ утро наступаетъ.
             Прощай же, Брутъ, вы всѣ, друзья, прощайте;
             По помните, что здѣсь сказали вы,
             И римлянами истыми явитесь.
   Брутъ. Имѣйте, благородные друзья,
             Веселый, свѣжій видъ; пусть ваши взоры
             Намѣреній не выражаютъ вашихъ;
             Актерамъ римскимъ уподобьтесь вы,
             Съ душою бодрой, съ твердостью, всѣмъ видной.
             Привѣтствую васъ съ добрымъ утромъ всѣхъ.

(Всѣ, кромѣ Брута, уходятъ.)

             Эй, мальчикъ! Луцій! Крѣпко спишь? Ну, ладно;
             Спи, отдыхай, спокойно наслаждайся
             Росой медовой и тяжелой сна.
             Нѣтъ у тебя видѣній, ни фантазій,
             Которыми заботы и дѣла
             Мозгъ мужа удручаютъ; потому-то
             Ты такъ безпечно спишь.

(Входитъ Порція.)

   Порція.                                         Супругъ мой, Брутъ!
   Брутъ. Что, Порція, съ тобой? Зачѣмъ такъ рано
             Ты встала? Это вредно для здоровья:
             Холодный воздухъ утренній опасенъ
             Для нѣжнаго сложенья твоего.

0x01 graphic

   Порція. Да, какъ и для тебя. Ты, Брутъ, сурово
             Постель мою покинулъ, а вчера
             Внезапно всталъ за ужиномъ и мрачно
             Но комнатѣ, вздыхая, сталъ ходить,
             Окрестивши руки на груди; когда же
             Я задала тебѣ вопросъ, въ чемъ дѣло --
             Неласково ты на меня взглянулъ.
             Настаивать я стала,-- ты свой лобъ
             Потеръ, ногой нетерпѣливо топнулъ;
             Когда жъ я не хотѣла отставать.
             Съ досадой мнѣ рукой махнулъ ты, чтобы
             Я прочь ушла. Повиновалась я,
             Боясь усилить это нетерпѣнье,
             Которое и такъ разгоряченнымъ
             Казалось мнѣ, надѣясь сверхъ того,
             Что это -- лишь случайная причуда,
             Какія могутъ быть у всѣхъ людей.
             Но ты не ѣшь, не говоришь и даже
             Не спишь; и если это повліяетъ
             На весь твой складъ настолько жъ, какъ на внѣшность,--
             Мнѣ трудно будетъ, Брутъ, тебя узнать.
             Мой милый мужъ, повѣдай мнѣ причину
             Своей печали тяжкой.
   Брутъ.                               Не совсѣмъ
             Здоровъ я,-- вотъ и все.
   Порція.                                         Но Брутъ уменъ:
             Будь нездоровъ онъ,-- принялъ бы онъ мѣры,
             Чтобъ быть здоровымъ.
   Брутъ.                                         Да, я ихъ приму.
             Иди же спать, мой милый другъ.
   Порція.                                                   Ужели
             Брутъ заболѣлъ? Полезно ли ему
             Разстегнутымъ ходить, вдыхая холодъ
             Сырого утра? Какъ, Брутъ заболѣлъ
             И вдругъ постель цѣлебную покинулъ
             И посреди ужасной этой ночи
             Онъ сталъ себя прохладѣ подвергать
             Нечистой и зловредной? Нѣтъ, Брутъ милый,
             Должно быть, боленъ чѣмъ-нибудь твой духъ,
             И я о томъ, по праву положенья
             И чистоты моей, должна бы знать.
             И вотъ, склонивъ передъ тобой колѣна,
             Я заклинаю красотой моей,
             Которую ты восхвалялъ когда-то,
             Твоими всѣми клятвами въ любви
             И тѣмъ обѣтомъ, что соединилъ насъ
             Въ едину плоть,-- чтобъ ты открылся мнѣ,
             Которая съ тобою нераздѣльна,
             Какъ половина самого тебя:
             Открой мнѣ, что гнететъ тебя, какіе,
             Къ тебѣ явились люди въ эту ночь?
             Ихъ было шесть иль семь, и почему-то
             Они закрыть свои старались лица
             Отъ самой даже темноты ночной.
   Брутъ. Вставь, Порція, встань, милая!
   Порція.                                                   Не нужно
             Мнѣ было бы и преклонять колѣна,
             Когда бъ ты былъ мой прежній, милый Брутъ.
             Скажи мнѣ, Брутъ: ужель въ союзѣ брачномъ
             Условлено, чтобъ я не знала тайнъ,
             Тебѣ принадлежащихъ, чтобъ въ тобою
             Была я нераздѣльна лишь въ извѣстныхъ
             Границахъ,-- чтобъ обѣдала съ тобой,
             Съ тобой дѣлила ложе, говорила
             Съ тобою иногда? О, неужели
             Въ предмѣстья только помысловъ своихъ
             Ты хочешь допускать меня -- не больше?
             О, если такъ, то Порція, какъ видно,
             Наложница для Брута, не жена,
   Брутъ. Ты -- вѣрная и чтимая жена,
             Мнѣ дорогая, какъ тѣ капли крови,
             Которыя собою орошаютъ
             Мое больное сердце.
   Порція.                               Если такъ,--
             Должна твоя мнѣ тайна быть извѣстна.
             Я женщина, безспорно,-- но такая,
             Которую избралъ женою Брутъ;
             Я женщина, нѣтъ спора въ томъ,-- однако
             Великой, доброй славы, дочь Катона.
             Съ такимъ отцомъ, съ такимъ супругомъ -- развѣ
             Я не могу сильнѣй быть, чѣмъ мой полъ?
             Открой мнѣ планъ свой: я сто не выдамъ!
             Я доказала мужество свое
             Достаточно, себѣ нанесши рану
             Вотъ здѣсь, въ бедро: снесла я эту боль,--
             Ужель мнѣ тайна мужа непосильна?
   Брутъ. О боги, дайте мнѣ достойнымъ быть
             Жены высокой этой! (Слышенъ тукъ въ двери.)
                                                     Тамъ стучатся;
             На время выйди, Порція: ты скоро
             Узнаешь тайну сердца моего.
             Я разскажу тебѣ мои всѣ планы
             И ты поймешь, зачѣмъ мой грустенъ видъ.
             Уйди скорѣй. (Порція уходитъ.)
                                 Кто тамъ стучится, Луцій?

(Входятъ Луцій съ Лигаріемъ.)

   Луцій. Больной пришелъ съ тобой поговорить.
   Брутъ. А, Кай Лигарій, о которомъ Цимберъ
             Мнѣ говорилъ. Уйди отсюда, мальчикъ.
             Что скажешь, Кай Лигарій?
   Лигарій.                                         Съ добрымъ угремъ,
             Прими привѣтъ изъ слабыхъ устъ моихъ.
   Брутъ. Мой храбрый Кай, что ты за время выбралъ,
             Чтобъ повязать себя платкомъ! О, если бъ
             Ты былъ не боленъ:
   Лигарій.                               Я не боленъ, если
             Затѣялъ Брутъ какое-либо дѣло,
             Достойное его великой славы.
   Брутъ. Такое дѣло я имѣю, Кай,
             Лишь выслушай меня здоровымъ ухомъ.
   Лигарій. О, если такъ,-- клянусь богами всѣми,
             Которымъ поклоняется нашъ Римъ,--
             Съ себя болѣзнь я сбросилъ! Сердце Рима!
             Сынъ храбрый, отпрыскъ благородныхъ чреслъ!
             Какъ заклинатель, воскресилъ ты сразу
             Мой полумертвый духъ! Вели итти,--
             И буду я бороться съ невозможнымъ
             И совершу труднѣйшее! въ чемъ дѣло?
   Брутъ. Въ томъ, чтобъ больныхъ въ здоровыхъ превратить.
   Гигарій. И, можетъ быть, иныхъ здоровыхъ также
             Больными сдѣлать?
   Брутъ.                               Это также нужно.
             Пойдемъ, мой Кай, и на пути тебѣ
             Я разскажу, съ кѣмъ нужно это сдѣлать.
   Лигарій. Иди жь, и съ сердцемъ, вновь воспламененнымъ,
             Я за тобой послѣдую,-- куда --
             Не знаю; мнѣ. того уже довольно,
             Что Брутъ меня ведетъ.
   Брутъ.                                         Иди за мной. (Уходить.)
   

СЦЕНА II.

Домъ Цезаря.

Громъ и молнія. Входитъ Цезарь въ своемъ ночномъ платьѣ.

   Цезарь. Мнѣ кажется, что ни земля, ни небо
             Не вѣдали покоя въ эту ночь.
             Кальпурнія во снѣ уже три раза
             Кричала: "помогите, помогите!
             Здѣсь убиваютъ Цезаря!" Эй, кто тамъ?

(Входитъ слуга.)

   Слуга. Что, господинъ?
   Цезарь. Иди скорѣй къ жрецамъ:
             Пусть жертву принесутъ и, сколь успѣшна
             Она была, доложатъ мнѣ.
   Слуга.                                         Иду. (Уходить.)

(Входить Кальку унія.)

   Кальпурнія. Что ты задумалъ, Цезарь? Неужели
             Намѣренъ ты итти? Сегодня долженъ
             Не дѣлать ты ни шагу за порогъ.
   Цезарь. Нѣтъ, Цезарь выйдетъ. Мнѣ всегда грозили
             Опасности лишь съ тылу; чуть въ лицо
             Онѣ увидятъ Цезаря,-- исчезнутъ.
   Кальпурнія. Я никогда не затруднялась, Цезарь,
             Въ дѣлахъ обрядовъ, но теперь меня
             Они страшатъ. Одинъ изъ слугъ здѣсь въ домѣ
             Разсказывалъ, что кромѣ тѣхъ вещей,
             Которыя увидѣть и услышать
             Намъ довелось самимъ,-- отъ часовыхъ
             Онъ слышалъ о явленіяхъ ужасныхъ:
             Средь улицы вдругъ ощенилась львица,
             Раскрылись гробы, вышли мертвецы,
             И огненные воины рядами
             И корабли въ порядкѣ боевомъ
             Средь облаковъ сражалися, и крови
             На Капитолій падали струи.
             Бой въ воздухѣ шумѣлъ, и ржали кони,
             И слышался людей предсмертный стонъ,
             И призраки на улицахъ вопили.
             О Цезарь! это слишкомъ необычно.
             И я боюсь.
   Цезарь.                     Какъ можно избѣжать
             Того, что боги предопредѣлили
             Могучіе? Нѣтъ, Цезарь все жъ пойдетъ;
             Настолько же грозятъ предвѣстья эти
             Вселенной всей, какъ Цезарю.
   Кальпурнія.                                         Однако
             Кометы не сіяють въ небесахъ
             Предъ смертью нищихъ; небо возвѣщаетъ
             Лишь смерть великихъ.
   Цезарь.                                         Трусы умираютъ
             Но многу разъ до настоящей смерти,
             А храбрый смерть вкушаетъ только разъ.
             Изъ всѣхъ чудесъ, какія доводилось
             Мнѣ слышать, мнѣ одно страннѣе всѣхъ:
             Что люди такъ боятся смерти, зная,
             Что смерть, какъ неизбѣжный нашъ конецъ,
             Придетъ, когда придти пора ей будетъ.

(Входитъ слуга.)

             Что говорятъ авгуры?
   Слуга.                               Ихъ совѣтъ,--
             Чтобъ ты сегодня оставался дома:
             Они, раскрывъ всѣ внутренности жертвы,
             Найти въ животномъ сердца не могли.
   Цезарь. Такъ боги трусость посрамить желаютъ;
             Они хотятъ тѣмъ знаменьемъ сказать,
             Что Цезарь будетъ безсердечной тварью,
             Коль скоро онъ, изъ страха, въ этотъ день
             Не выйдетъ. Нѣтъ, такъ Цезарь не поступитъ:
             Опасность знаетъ очень хорошо,
             Что онъ стократъ ея самой опаснѣй;
             Мы съ ней -- два льва, въ одинъ и тотъ же день
             Рожденные: я старше и страшнѣе.
             Да, Цезарь выйдетъ.
   Кальпурнія.                     Ахъ, мой властелинъ!
             Въ тебѣ самоувѣренность сгубила
             Разсудокъ твой. Не выходи сегодня!
             Пусть говорятъ, что страхъ не твой, а мой
             Тебя оставилъ дома. Маркъ Антоній
             Пускай пойдетъ въ сенатъ и скажетъ тамъ,
             Что чувствуешь себя ты нездоровымъ.
             Позволь тебя на это мнѣ склонить,
             Ставъ на колѣна!
   Цезарь.                               Ну, пусть Маркъ Антоній
             Въ сенатѣ скажетъ, что я нездоровъ.
             Тебѣ въ угоду, я останусь дома.

(Входить Децій.)

             Вотъ Децій Брутъ: онъ скажетъ это имъ.
   Децій. Привѣтъ и съ добрымъ утромъ, славный Цезарь*
             Пришелъ я проводить тебя въ сенатъ.
   Цезарь. Пришелъ какъ разъ ты вовремя: прошу я
             Сенаторамъ привѣтъ мой передать
             И имъ сказать, что не хочу сегодня
             Я выходить. Сказать, что не могу,--
             Конечно, было бъ ложь; что я но смѣю,--
             Тѣмъ больше было бъ ложь; я не хочу
             Итти въ сенатъ: такъ и скажи имъ, Децій.
   Кальпурнія. Скажи, что боленъ онъ.
   Цезарь.                                                   Чтобъ Цезарь сталъ
             Ложь посылать имъ? Для того ли руку
             Такъ далеко въ побѣдахъ я простеръ,
             Чтобъ мнѣ не смѣть сказать сѣдобородымъ
             Всю правду? Децій, передай, что Цезарь
             Не хочетъ къ нимъ придти.
   Децій.                                         Всесильный Цезарь!
             По крайней мѣрѣ мнѣ скажи причину,
             Чтобъ не смѣялись надо мной, когда
             Я такъ скажу.
   Цезарь.                     Причина эта -- воля
             Моя: я просто не хочу придти,
             И этого довольно для сената.
             Но чтобъ тебя мнѣ лично успокоить,
             Затѣмъ, что я люблю тебя,-- изволь,
             Скажу тебѣ: сейчасъ меня просила
             Кальпурнія, жена, остаться дома:
             Ей снилась ночью статуя моя,
             Которая, фонтану съ сотней трубокъ
             Подобная, сочилась чистой кровью,
             И много крѣпкихъ римлянъ, улыбаясь,
             Въ той крови руки мыли. Это все
             Она считаетъ предостереженьемъ.
             Предвѣстіемъ дурнымъ, грозящимъ мнѣ
             Бѣдой, и на колѣняхъ упросила
             Она меня, чтобъ я остался дома.
   Децій. Совсѣмъ невѣрно истолкованъ сонъ:
             Что статуя твоя изъ многихъ трубокъ
             Струила кровь, въ которой, улыбаясь,
             Купало руки много римлянъ,-- значитъ,
             Что чрезъ тебя великій Римъ всосетъ
             Живительную кровь, что будетъ много
             Людей великихъ здѣсь себѣ искать
             Цвѣтныхъ одеждъ, отличій, знаковъ славы,
             Святынь чудесныхъ. Вотъ значенье сна
             Кальпурніи.
   Цезарь.                     Да, ты его удачно
             Истолковалъ.
   Децій.                     А если бъ ты послушалъ,
             Что я тебѣ имѣю разсказать!
             Узнай же. что сенатъ рѣшилъ корону
             Поднесть владыкѣ Цезарю сегодня;
             А если ты пришлешь отказъ придти,--
             Пожалуй, мнѣнья могутъ измѣниться.
             Притомъ насмѣшку могутъ усмотрѣть
             Въ твоемъ отказѣ и отвѣтятъ тѣмъ же:
             Пожалуй, скажетъ кто-нибудь: "отложимъ
             Мы засѣданье до другого дня.
             Когда супруга Цезаря увидитъ
             Получше сонъ". И если будетъ Цезарь
             Такъ прятаться, не станетъ ли народъ
             Шептать: "смотрите, Цезарь испугался?"
             Прости меня, о Цезарь!-- лишь любовь,
             А также ревность о твоихъ успѣхахъ
             Велитъ мнѣ это все. тебѣ сказать:
             Любовь во мнѣ сильнѣй, чѣмъ осторожность.
   Цезарь. Вотъ какъ безумны страхи всѣ твои.
             Жена! Стыжусь, что я тебя послушалъ.
             Подайте мнѣ одежды: я иду.

(Входятъ Публій, Брутъ, Лигарій, Meтеллъ, Каска, Требоній и Цинна.)

             А, вотъ за мной и Публій.
   Публій.                                         Съ добрымъ утромъ.
             Великій Цезарь.
   Цезарь.                               Здравствуй, Публій. Брутъ.--
             И ты пришелъ такъ рано? Здравствуй, Каска.
             Лигарій! Цезарь не былъ никогда
             Тебѣ такимъ врагомъ, какъ лихорадка,
             Которая тебя такъ истощила.
             Который часъ?
   Брутъ.                     Ужъ восемь било, Цезарь.
   Цезарь. Спасибо вамъ за вѣжливость и трудъ.

(Входитъ Антоніи.)

             Смотрите: и Антоній, что такъ долго
             Пируетъ по ночамъ, ужъ всталъ! Привѣтъ, Антоній!
   Антоній. Здравствуй, благородный Цезарь.
   Цезарь. Пускай тамъ, дома, поспѣшать! мнѣ стыдно,
             Что заставляю я такъ долго ждать.
             И Цинна! И Метеллъ! И ты, Требоній!
             Мнѣ надо съ вами поболтать часокъ!
             Прошу васъ помнить, что меня сегодня
             Пришли вы приглашать; поближе будьте
             Ко мнѣ, чтобъ я не позабылъ васъ.
   Требоній.                                                   Цезарь,--
             Къ тебѣ я буду близко. (Въ сторону.)
                                                     Да; такъ близко,
             Что лучшіе друзья твои, пожалуй,
             Хотѣли бы, чтобъ я подальше былъ.
   Цезарь. Друзья, войдите въ домъ: прошу со мною
             Вина отвѣдать; а затѣмъ, подобно
             Друзьямъ, въ дорогу вмѣстѣ мы пойдемъ.
   Брутъ (въ сторону). Не всякое подобье, къ сожалѣнью,
             Есть тождество; и сердцу Брута больно,
             Какъ только онъ подумаетъ о томъ.

(Уходятъ.)

   

СЦЕНА III.

Улица близъ Капитолія.

Входитъ Артемидоръ, читая записку.

   Артемидоръ. "Цезарь, берегись Брута; остерегайся Кассія; не подходи близко къ Каскѣ; слѣди за Цинной; не довѣряй Требонію: замѣть хорошенько Метелла Цимбера. Децій Брутъ тебя не любитъ. Кая Лигарія ты обидѣлъ. Во всѣхъ этихъ людяхъ -- одна и та же душа, и она настроена противъ Цезаря. Если ты не безсмертенъ,-- смотри за ними: безпечность открываетъ дорогу заговору. Пусть могучіе боги защитятъ тебя. Любящій тебя Артемидоръ".
             Я буду ждать, пока пройдетъ здѣсь Цезарь;
             И, какъ проситель, я ему подамъ
             Записку эту. Сердцу нестерпимо,
             Что доблесть можетъ сгинуть отъ зубовъ
             Озлобленныхъ соперниковъ. О Цезарь!
             Когда прочтешь,-- все будетъ спасено;
             Коль нѣтъ,-- судьба съ измѣной заодно!'

(Уходитъ.)

   

СЦЕНА IV.

Другая часть той же самой улицы, передъ домомъ Брута.

Входятъ Порція и Луцій.

   Порція. Прошу тебя, бѣги къ сенату, мальчикъ;
             Не отвѣчай, не жди, бѣги скорѣй!
             Ну, что же ты стоишь?
   Луцій.                               Жду порученья.
   Порція. Хотѣла бъ я, чтобы ты былъ мигомъ тамъ
             И снова здѣсь,-- скорѣй, чѣмъ я успѣю
             Сказать тебѣ, что долженъ сдѣлать ты.
             О мужество, будь крѣпкой мнѣ поддержкой,
             Воздвигни горъ громаду между сердцемъ
             И языкомъ моимъ! Я умъ мужской,
             А силу -- только женскую имѣю!
             Какъ трудно тайну женщинѣ хранить!
             Ты здѣсь еще?
   Луцій.                     Что жъ, госпожа, прикажешь?
             Лишь сбѣгать къ Капитолію,-- и только?
             Туда, назадъ,-- и больше ничего?
   Порція. Поди, узнай, здоровъ ли господинъ твой;
             Онъ, уходя, прихварывалъ; затѣмъ
             Замѣть еще, какіе тамъ толпятся
             Просители у Цезаря. Стой, мальчикъ!
             Что тамъ за шумъ?
   Луцій.                               Не слышу, госпожа.
   Порція. Прислушайся внимательнѣй: я слышу
             Возню и крикъ, какъ будто бой идетъ;
             Принесъ отъ Капитолія къ намъ вѣтеръ
             Тѣ звуки.
   Луцій.                     Право, ничего не слышу.

(Входитъ прорицатель.)

   Порція. Поди сюда, мой другъ: откуда шелъ ты?
   Прорицатель. Изъ своего я дома, госпожа.
   Порція. Который часъ?
   Прорицателъ.                     Девятый.
   Порція.                                         Что же, Цезарь
             Прошелъ ужъ въ Капитолій?
   Прорицатель.                               Нѣтъ еще;
             Иду занять я мѣсто, чтобы видѣть,
             Когда пойдетъ онъ въ Капитолій.
   Порція.                                                   Ты
             Имѣешь просьбу къ Цезарю?
   Прорицатель.                                         Имѣю;
             И если будетъ Цезарю угодно
             Меня, для блага Цезаря, послушать,
             Я попрошу, чтобъ онъ себя берегъ.
   Порція. Какъ, развѣ слышалъ ты, что замышляютъ
             Бѣду ему?
   Прорицатель.           Я ничего не знаю,
             Что будетъ, но я многаго боюсь,
             Что можетъ быть. Прощай же, госпожа;
             Здѣсь улица узка; толпа густая,
             Идущая за Цезаремъ вослѣдъ,--
             Сенаторы и преторы и туча
             Просителей -- способны раздавить
             Безсильнаго такого человѣка,
             Какъ я. Пойду я мѣста поискать
             Просторнѣе, и попытаюсь, чтобы
             Меня великій Цезарь услыхалъ. (Уходить.)
   Порція. Я возвратиться въ домъ должна. О горе!
             Какъ слабо сердце женщины! О Брутъ!
             Пусть небеса въ великомъ предпріятьи
             Тебѣ помогутъ! Мальчикъ, вѣрно, слышалъ...
             О чемъ-то Брутъ намѣренъ попросить,
             Что неугодно Цезарю. Мнѣ дурно...
             Бѣги же, Луцій, къ мужу моему,
             Скажи ему, что я была веселой;
             Потомъ бѣги скорѣй сюда назадъ
             И разскажи, что онъ тебѣ отвѣтилъ.

(Уходятъ въ разныя стороны.)

   

Актъ третій.

СЦЕНА I.

Римъ, передъ Капитоліемъ. Вверху сидятъ сенаторы.

Толпа народа; среди нея Артемидоръ и прорицатель. Трубы. Входятъ: Цезарь, Брутъ, Кассій. Каска, Децій, Метеллъ, Требоній, Цинна, Антоній, Лепидъ, Попилій, Публій, и другіе.

   Цезарь (прорицателю). Вотъ иды марта и пришли.
   Прорицатель.                                                   Да, Цезарь,
             Но не прошли.
   Артемидоръ.                     Привѣтъ, великій Цезарь!
             Прочти записку эту.
   Децій.                               Вотъ Требоній
             Тебя покорно проситъ прочитать,
             Когда найдешь досугъ, его прошенье
             Нижайшее.
   Артемидоръ.           О Цезарь, прочитай
             Мое сперва; оно важнѣе: близко
             Тебя оно касается; прочти же
             Его, великій Цезарь.
   Цезарь.                               То, что насъ
             Касается, мы подъ конецъ отложимъ.
   Артемидоръ. О Цезарь, не откладывай; прочти
             Его, не медля!
   Цезарь.                     Что онъ -- сумасшедшій?
   Публій. Любезный, дай дорогу.
   Кассій.                                         Кто здѣсь смѣетъ
             Съ прошеньями своими приставать
             На улицѣ? Идите въ Капитолій.

(Цезарь поднимается въ палату сената, остальные слѣдуютъ за нимъ.)

   Попилій. Желаю вамъ удачи въ предпріятьи.
   Кассій. Въ какомъ, Попилій?
   Попилій.                               До свиданья (подвигается къ Цезарю).
   Брутъ.                                                   Что
             Сказалъ тебѣ сейчасъ Попилій Лэна?
   Кассій. Онъ пожелалъ, чтобъ наше предпріятье
             Намъ удалось. Боюсь я. что нашъ планъ
             Открытъ.
   Брутъ.           Смотри: онъ къ Цезарю подходитъ.
             Слѣди за нимъ.
   Кассій.                     Проворенъ, Каска, будь:
             Боимся мы, что насъ предупредили.
             Брутъ, что намъ дѣлать? Если все открыто,--
             Иль Цезарь, или Кассій -- не вернется:
             Я самъ себя убью.
   Брутъ.                               Будь, Кассій, твердъ:
             Попилій Лэна не о нашемъ планѣ
             Съ нимъ говоритъ; смотри: смѣется онъ.
             И въ Цезарѣ не видно перемѣны.
   Кассій. Требоній нашъ искусно ловитъ время;
             Брутъ, посмотри: съ дороги нашей онъ
             Антонія уводитъ. (Антоній и Требоній уходятъ.)
   Децій.                              Гдѣ же Цимберъ?
             Пусть онъ придетъ и Цезарю немедля
             Подастъ свое прошенье.
   Брутъ.                                         Онъ готовъ.
             Поди, поторопи его, и станемъ
             Къ нему поближе.
   Цинна.                               Каска, первымъ руку
             Поднять ты долженъ.
   Цезарь.                                         Что жъ, готово все?
             Какія есть дѣла? Что есть дурного,
             Что мои, бы Цезарь и его сенатъ
             Исправить?
   Метеллъ.                     Славный, всемогущій Цезарь!
             Передъ твоимъ высокимъ трономъ Цимберъ
             Покорное здѣсь сердце повергаетъ... (Преклоняетъ колѣна.)
   Цезарь. Послушай, Цимберъ,-- долженъ я тебя
             Предупредить: всѣ эти пресмыканья
             И низкія ласкательства, пожалуй,
             Людей обыкновенныхъ кровь могли бъ
             Воспламенить и превратить рѣшенье
             И твердое намѣренье -- въ забаву,
             Законъ суровый -- въ дѣтскую игру.
             Не будь же такъ безуменъ, чтобы думать,
             Что Цезаря такъ вѣроломна кровь,
             Что качество свое она ослабитъ
             Отъ тѣхъ причинъ, которыя глупцовъ
             Смягчить способны,-- отъ рѣчей слащавыхъ,
             Сгибаній рабскихъ и виляній низкихъ.
             Моимъ декретомъ сосланъ былъ твой братъ,
             И если за него ты просишь, гнешься,
             Виляешь здѣсь хвостомъ,-- я отшвырну
             Тебя съ моей дороги, какъ дворняжку.
             Знай: Цезарь неспособенъ поступать
             Несправедливо; также неспособенъ
             Онъ и мириться, если нѣтъ причинъ.
   Метеллъ. Ужели нѣтъ здѣсь голоса, достойнѣй,
             Чѣмъ мой,-- который могъ бы прозвучать
             Въ ушахъ владыки Цезаря пріятнѣй
             Въ защиту брата моего?
   Брутъ.                               Цѣлую
             Твою я руку. Цезарь,-- не изъ лести:
             Я лишь прошу тебя, чтобъ Публій Цимберъ
             Былъ поскорѣй къ свободѣ возвращенъ.
   Цезарь. Какъ, Брутъ?
   Кассій.                     О, сжалься, Цезарь! Цезарь, сжалься!
             Смотри: къ твоимъ ногамъ склонился Кассій,
             Чтобъ Публію свободу испросить.
   Цезарь. Будь я таковъ, какъ вы,-- я былъ бы тронутъ;
             И если бъ я, чтобъ тронуть, могъ просить,--
             Меня могли бы тронуть ваши просьбы.
             Но твердъ я, какъ Полярная звѣзда,
             Которой нѣтъ подобной въ небосводѣ.
             Но твердости и стойкости вовѣкъ.
             Безчисленными искрами украшенъ
             Небесный сводъ, и всѣ онѣ горятъ.
             И каждая изъ нихъ сіяетъ ярко;
             Но лишь одна всегда хранитъ свой постъ.
             Таковъ и міръ: людьми онъ переполненъ,--
             Всѣ -- плоть и кровь, есть слабости у всѣхъ;
             Лишь одного изъ множества я знаю,
             Хранящаго безтрепетно свой санъ,
             Не поддаваясь чувству; пусть же видятъ
             И въ этомъ даже маловажномъ дѣлѣ,
             Что тотъ единый -- я; я былъ такъ твердъ,
             Что Цимбера я покаралъ изгнаньемъ,
             И буду твердъ, его оставивъ тамъ.
   Цинна.                                                   О Цезарь...
   Цезарь. Прочь! Олимпъ поднять ты хочешь?
   Децій. Великій Цезарь...
   Цезарь.                               Развѣ Брутъ напрасно
             Не преклонилъ колѣна?
   Каска.                                         За меня
             Вы, руки, говорите!

(Сперва Каска, затѣмъ прочіе заговорщики и Маркъ Брутъ поражаютъ Цезаря мечами.)

   Цезарь.                               Брутъ, и ты!
             Умри же, Цезарь! (Умираетъ.)
   Цинна. Свобода! Вольность! Умерло тиранство!
             Бѣгите, разглашайте это всюду,
             На улицахъ кричите!
   Кассій.                               Кто-нибудь
             Взойдите на публичныя трибуны,
             Кричите тамъ: свобода, воля, право!
   Брутъ. Народъ, и вы, сенаторы,-- не бойтесь!
             Останьтесь на мѣстахъ: лишь заплатило
             Здѣсь честолюбье свой тяжелый долгъ.
   Каска. Къ трибунѣ, Брутъ, скорѣй!
   Децій.                                         И Кассій тоже.
   Брутъ. Гдѣ Публій?
   Цинна.                     Здѣсь, смущенный этимъ бунтомъ.
   Метеллъ. Всѣ вмѣстѣ твердо станемъ мы, на случай,
             Чтобъ Цезаря друзья не попытались...
   Брутъ. О томъ ни слова! Публій, не страшись:
             Опасности здѣсь нѣтъ тебѣ нимало,
             И никому изъ римлянъ; можешь такъ
             Имъ всѣмъ сказать.
   Кассій.                               И съ тѣмъ оставь насъ, Публій,
             Чтобъ чернь, напавъ на насъ, не причинила
             Твоей почтенной старости вреда.
   Брутъ. Да, пусть за это дѣло отвѣчаемъ
             Одни лишь мы, свершившіе его.

(Входитъ Требоній.)

   Кассій. Гдѣ Маркъ Антоній?
   Требоній.                                         Въ ужасѣ бѣжалъ онъ
             Домой. Мужчины, женщины и дѣти,
             Испуганные, бѣгаютъ, крича,
             Какъ будто Страшный судъ насталъ.
   Брутъ.                                                             Узнаемъ
             Теперь твои мы прихоти, Судьба!
             Что всѣ умремъ мы,-- это намъ извѣстно;
             Срокъ времени и быстрыхъ дней теченье --
             Вотъ все. чѣмъ люди могутъ обладать.
   Кассій. И кто отниметъ двадцать лѣтъ отъ жизни,--
             Отниметъ столько жъ лѣтъ отъ страха смерти.
   Брутъ. А если такъ, то смерть сама есть благо,
             И, стало быть, мы Цезарю друзья:
             Вѣдь мы ему страхъ смерти сократили.
             Склонитесь же вы. римляне! Омочимъ
             Свои мы руки въ Цезареву кровь
             По локти, и мечи обмажемъ ею;
             Затѣмъ пойдемъ на площадь и, колебля
             Надъ головой оружіемъ кровавымъ.
             Воскликнемъ всѣ: "Свобода, вольность, миръ!"
   Кассій. Нагнитесь, мойте руки! Черезъ сколько
             Вѣковъ грядущихъ, дальнихъ -- эта сцена
             Высокая разыгрываться будетъ
             Въ тѣхъ государствахъ, что еще на свѣтъ
             Не рождены, и на нарѣчьяхъ чуждыхъ,
             Невѣдомыхъ!
   Брутъ.                     И сколько разъ еще
             Въ крови лежать на сценѣ будетъ Цезарь,
             Какъ онъ лежитъ теперь у пьедестала
             Помпеева, ничѣмъ не лучше праха!
   Кассій. И каждый разъ, какъ это совершится,--
             Всегда союзъ нашъ будутъ вспоминать,
             Людей, вернувшихъ родинѣ свободу.
   Децій. Ну, что жъ, идемъ?
   Кассій.                               Да, всѣ идемъ сейчасъ;
             Врутъ впереди, и слѣдъ его украсятъ
             Храбрѣйшія изъ римскихъ всѣхъ сердецъ.

(Входитъ слуга.)

   Брутъ. Постойте! кто идетъ тамъ? Это другъ
             Антонія.
   Слуга.           Брутъ! такъ мой повелитель
             Велѣлъ мнѣ преклониться; Маркъ Антоній
             Мнѣ такъ велѣлъ сказать, упавши ницъ:
             "Брутъ благороденъ, храбръ, и мудръ, и честенъ.
             А Цезарь былъ могучъ, отваженъ, царственъ
             И полнъ любви; скажи, что Брута я
             Люблю и чту, а Цезаря боялся,
             Любилъ и чтилъ; но если Врутъ дозволитъ,
             Чтобъ Маркъ Антоній могъ безъ опасенья
             Придти къ нему, и если объяснитъ,
             Чѣмъ Цезарь заслужилъ свою кончину,--
             То Врутъ живой Антонію любезнѣй,
             Чѣмъ мертвый Цезарь, будетъ; Маркъ Антоній
             Послѣдуетъ за благороднымъ Брутомъ
             Во всей его судьбѣ, во всѣхъ дѣлахъ
             И черезъ всѣ превратности разстройства
             Державы нашей, съ вѣрною душой".
             Такъ говоритъ Антоній, господинъ мой.
   Брутъ. Твой господинъ таковъ, какимъ всегда
             Я зналъ его: и мудрый и отважный
             Онъ римлянинъ. Поди, скажи ему,
             Что если онъ придти сюда желаетъ,--
             Все для него я сдѣлаю; клянусь
             Моею честью -- неприкосновеннымъ
             Его отсюда отпустить.
             Слуга.                               Сейчасъ
             Его я позову. (Уходить.)
   Брутъ.                               Я знаю: друга
             Мы въ немъ найдемъ.
   Кассій.                                         Хотѣлось бы найти;
             Но все же я боюсь его изрядно,
             Л всѣ мои предчувствія дурныя
             До мелочей сбываются всегда.
   Брутъ. Вотъ и Антоній. (Входитъ Антоній.)
                                           Здравствуй, Маркъ Антоній.
   Антоній. Могучій Цезарь! ты ль лежишь такъ низко?
             Ужели всѣ твои завоеванья,
             Тріумфы, слава, всѣ трофеи -- смяты
             Въ ничтожество такое? Миръ тебѣ!
             Не знаю, господа, какія ваши
             Намѣренья, чья кровь теперь пролиться
             Должна еще, кому теперь чередѣ;
             И если мнѣ,-- то нѣтъ мнѣ часа смерти
             Пріятнѣй часа Цезаревой смерти,
             Оружья нѣтъ, которое хотя бъ
             На половину столь почетно было,
             Какъ эти ваши страшные мечи,
             Которые украсила богато
             Кровь лучшая, какая въ этомъ мірѣ
             Когда-либо была. Я васъ прошу:
             Пока еще обагрены той кровью,
             Дымятся, пахнутъ ею ваши руки,--
             Исполните намѣренье свое!
             Мнѣ никогда не будетъ смерть любезнѣй,
             Хотя бы жилъ я тысячу годовъ;
             Нигдѣ я мѣста не найду пріятнѣй.
             Не будетъ средства смерти мнѣ милѣй,--
             Чѣмъ сгинуть рядомъ съ Цезаремъ, погибнуть
             Отъ вашихъ рукъ, герои нашихъ дней!
   Брутъ. Антоній, не проси у насъ ты смерти!
             Кровавыми, жестокими должны
             Казаться мы: такими насъ являютъ
             И руки паши, и жестокій актъ,
             Свершенный нами; ты, однако, видишь
             Лишь руки наши и кровавый трудъ,
             Который эти руки совершили,--
             Сердецъ же нашихъ ты не видишь: ихъ
             Великая переполняетъ жалость.
             Изъ жалости къ бѣдѣ всеобщей Рима,--
             Огонь разитъ огонь, а жалость -- жалость,--
             Надъ Цезаремъ тотъ подвигъ совершенъ!
             Что до тебя,-- то для тебя, Антоній,
             Притуплены мечи у насъ, повѣрь,
             И наши руки, въ ихъ суровой силѣ,
             Сердца же, братской нѣжности полны,
             Припять тебя съ любовью будутъ рады.
             Съ расположеньемъ добрымъ и съ почетомъ.
   Кассій. Твой голосъ будетъ наравнѣ со всѣми
             Въ распредѣленьи новыхъ должностей.
   Брутъ. Прошу тебя лишь потерпѣть немного,
             Пока успокоенье мы внесемъ
             Въ народъ, который внѣ себя отъ страха.
             Тогда тебѣ я объясню подробно,
             Какъ я, который Цезаря любилъ
             Въ тотъ мигъ, когда ударъ ему смертельный
             Я наносилъ,-- пошелъ на это дѣло.
   Антоній. Не сомнѣваюсь въ мудрости твоей.
             Подайте же кровавыя мнѣ руки
             Вы всѣ; сперва пожму твою, Маркъ Брутъ,
             Затѣмъ подай твою, Кай Кассій; Децій.--
             Дай мнѣ свою; ты, Цинна, ты, Метеллъ,
             Мнѣ дайте руки; ты, мой храбрый Каска,
             И напослѣдокъ,-- хоть и не послѣдній
             Въ моей любви,-- ты, дорогой Требоній.
             Ахъ, господа! что долженъ я сказать?
             Вѣдь, очевидно, все мое вліянье
             Стоитъ на столь невѣрной, скользкой почвѣ,
             Что долженъ я казаться вамъ иль трусомъ
             Или льстецомъ; то и другое -- плохо.
             О Цезарь, что тебя любилъ я,-- правда!
             И если духъ твой видитъ насъ теперь,
             Не будетъ ли тебѣ больнѣе смерти
             Смотрѣть на то, какъ я, Антоній твой,
             Миръ заключаю, руки пожимаю
             Кровавыя враговъ твоихъ,-- и это,
             О благородный, передъ мертвымъ тѣломъ
             Твоимъ! Когда бъ имѣлъ я глазъ не меньше.
             Чѣмъ ты имѣешь ранъ, и каждый глазъ
             Лилъ столько слезъ горючихъ, сколько крови
             Здѣсь пролито твоей,-- приличнѣй это
             Мнѣ было бы, чѣмъ дружбу заключать
             Съ убійцами твоими! О, прости мнѣ,
             Великій Юлій! Здѣсь, на этомъ мѣстѣ,
             Ты былъ затравленъ, доблестный олень;
             Здѣсь палъ ты, здѣсь охотники предъ трупомъ
             Стоятъ, твоимъ украшены трофеемъ
             И смертію твоей обагрены...
             О міръ, ты лѣсъ былъ для того оленя,
             И тотъ олень былъ сердцемъ для тебя!
             О Цезарь, какъ похожъ ты на добычу,
             Сраженную князьями на охотѣ!
   Кассій. Антоній!..
   Антоній.                     Извини меня, Кай Кассій;
             Что я сказалъ, то Цезаря враги
             Сказали бы: въ моихъ устахъ, какъ друга,
             Слова мои -- холодная лишь скромность.
   Кассій. Я не браню тебя за то, что столько
             Ты превозносишь Цезаря; лишь знать
             Желаю я твои условья съ нами:
             Считать ли намъ тебя въ числѣ друзей.
             Иль дѣйствовать безъ твоего участья?
   Антоній. Затѣмъ я вамъ и руки пожималъ;
             Невольно лишь увлекся я, взглянувши
             На Цезаря простертаго. Со всѣми
             Я вами другъ, и всѣхъ я васъ люблю;
             Надѣюсь я, что вы мнѣ объясните,
             Чѣмъ именно опасенъ Цезарь былъ.
   Брутъ. Конечно, вѣдь иначе это было бъ
             Лишь зрѣлищемъ, достойнымъ дикарей.
             Повѣрь: настолько наши объясненья
             Солидны будутъ, что, хотя бъ ты былъ
             Сынъ Цезаря,-- ты съ нами согласился бъ.
   Антоній. Я этого лишь одного ищу;
             А сверхъ того прошу я позволенья
             На площадь тѣло Цезаря снести
             И на трибунѣ, какъ прилично другу,
             Почтить его своимъ надгробнымъ словомъ.
   Брутъ. Изволь, Антоній.
   Кассій.                               Брутъ,-- на пару словъ.

(Тихо Бруту.)

             Не знаешь ты, что дѣлаешь: какъ можно
             Антонію позволить говорить
             При погребеньи Цезаря? Кто знаетъ,
             Насколько онъ своею этой рѣчью
             Народъ взволнуетъ?
   Брутъ.                               Извини меня:
             Я самъ взойду сначала на трибуну
             И объясню причины, почему
             Мы Цезаря убили. Что жъ до рѣчи
             Антонія, то я скажу, что онъ
             Ее имъ скажетъ съ нашего согласья;
             Что мы согласны также и на то,
             Чтобъ Цезарь погребенъ былъ съ соблюденьемъ
             Всѣхъ церемоній и обрядовъ. Въ этомъ
             Намъ будетъ больше пользы, чѣмъ вреда.
   Кассій. Не знаю я, какъ это выйдетъ; только
             Не нравится мнѣ это.
   Брутъ.                                         Маркъ Антоній!
             Возьми же тѣло Цезаря. Въ своей
             Надгробной рѣчи насъ не порицай ты.
             А Цезаря ты можешь восхвалять,
             Какъ въ голову придетъ; упомяни лишь,
             Что говоришь ты съ нашего согласья.
             Но больше ничего при погребеньи
             Касаться ты не долженъ. Рѣчь свою
             Держать ты будешь съ самой той трибуны,
             Съ которой я сначала рѣчь скажу,
             И ты начнешь ее, когда я кончу.
   Антоній. Пусть будетъ такъ; мнѣ больше ничего
             Не надобно.
   Брутъ.                     Такъ приготовь же тѣло
             И послѣ вслѣдъ за нами приходи.

(Всѣ, кромѣ Антонія, уходятъ.)

   Антоній. Прости меня, кровавый комъ земли,
             Что съ мясниками этими я мягокъ
             И вѣжливъ! Ты -- развалины того,
             Кто былъ всѣхъ благороднѣе изъ смертныхъ,
             Когда-либо на свѣтѣ жившихъ! Горе
             Рукѣ, пролившей дорогую кровь!
             Здѣсь, въ этотъ мигъ, надъ ранами твоими,
             Которыя, нѣмымъ устамъ подобно,
             Кровавыя свои раскрывши губы,
             Зовутъ меня возвысить голосъ мой,--
             Я предрекаю: страшное проклятье
             Надъ плотью смертныхъ вскорѣ разразится;
             Война междоусобная, весь ужасъ
             Борьбы гражданской, злоба безъ конца --
             Италіи всѣ части переполнятъ;
             Кровь, разрушенье -- въ обиходъ войдутъ.
             И ужасы всѣмъ станутъ такъ привычны,
             Что матери лишь улыбаться будутъ,
             Когда увидятъ, что младенцевъ ихъ
             Войны свирѣпой руки четвертуютъ;
             Обычай страшныхъ дѣлъ задушитъ жалость.
             И Цезаря возстанетъ грозный духъ
             Изъ ада раскаленнаго для мести,
             Съ собою Атэ *) страшную ведя,
   *) Атэ -- въ греческой миѳологіи -- богиня слѣпого гнѣва и разрушенія.
             И возгласитъ онъ голосомъ монарха
             Въ предѣлахъ нашихъ: "гибель вамъ!" и спуститъ
             Со своры псовъ войны, и это дѣло
             Безумное всю землю заразитъ
             Ужаснымъ смрадомъ мертвыхъ тѣлъ, простертыхъ,
             О погребеньи тщетно вопія!

(Входить слуга.)

             Ты Цезарю Октавіану служишь,
             Не правда ли?
   Слуга.                     Да, Маркъ Антоній.
   Антоній.                                                   Цезарь
             Писалъ ему. чтобъ онъ пріѣхалъ въ Римъ.
   Слуга. Онъ получилъ письмо и скоро будетъ.
             Мнѣ поручилъ онъ устно передать... (Увидѣвъ тѣло Цезаря.)
             О Цезарь!
   Антоній.                     Переполнено твое,
             Какъ вижу, сердце. Отойди немного,
             Поплачь... Скорбь заразительна: какъ только
             Мои глаза увидѣли въ твоихъ
             Печали бисеръ,-- сами стали мокры.
             Такъ господинъ твой ѣдетъ?
   Слуга.                                         Онъ ночуетъ
             Въ семи отъ Рима миляхъ.
   Антоній.                                         Такъ спѣши
             Назадъ съ извѣстьемъ, что здѣсь приключилось;
             Печаленъ Римъ теперь, опасенъ Римъ.
             Октавію пріютъ онъ не надежный.
             Такъ и скажи ему. Иль нѣтъ, постой,
             Не уходи, пока снесу я тѣло
             На площадь и народу рѣчь скажу:
             И посмотрѣть хочу, какъ отнесется
             Народъ къ поступку этихъ кровопійцъ.
             Сообразуясь съ этимъ, молодому
             Октавію разскажешь ты подробно,
             Какъ обстоятъ дѣла. Дай руку мнѣ.

(Уходятъ съ тѣломъ Цезаря.)

   

СЦЕНА II.

Форумъ.

Входитъ Брутъ, Кассій и толпа Гражданъ.

   Граждане. Мы хотимъ объясненья! Мы требуемъ объясненья!
   Брутъ. Такъ слѣдуйте за мною, чтобы здѣсь
             Все выслушать, что я скажу. Ты, Кассій,
             Иди въ другую улицу. Прошу
             Васъ раздѣлиться: тотъ, кто хочетъ слушать
             Меня,-- останься здѣсь; а кто желаетъ
             За Кассіемъ иди, пусть съ нимъ идетъ.
             Публичныя дадимъ мы объясненья
             О Цезаревой смерти.
   1-й гражд.                                         Я хочу
             Послушать Брута.
   2-й гражд.                               Кассія послушать
             Желаю я, а послѣ мы сравнимъ,
             Какія дастъ намъ каждый объясненья
             Въ отдѣльности.

(Кассій уходитъ, сопровождаемый частью гражданъ. Брутъ всходитъ на трибуну.)

   3-й гражд.                     Вотъ благородный Брутъ
             Взошелъ ужъ на трибуну; тише, тише!
   Брутъ. Теперь прошу терпѣнья до конца.
             Римляне, сограждане, любезные друзья!
   Выслушайте меня для моего оправданія и будьте безмолвны, чтобы хорошо все слышать. Вѣрьте мнѣ ради моей чести и имѣйте уваженіе къ моей чести, которой вы можете вѣрить; оцѣните меня своею мудростью и пробудите свои чувства, чтобы судить, какъ можно лучше! Если въ этомъ собраніи есть какой-нибудь близкій другъ Цезаря, то я ему скажу, что Брутъ любилъ Цезаря не менѣе, чѣмъ онъ. Если затѣмъ этотъ другъ спроситъ, почему Брутъ возсталъ противъ Цезаря, то вотъ мой отвѣтъ: это не потому, чтобы я любилъ Цезаря менѣе, но потому, что я любилъ Римъ еще больше. Предпочли ли бы вы, чтобы Цезарь жилъ, а вы всѣ умерли рабами, или чтобы Цезарь умеръ, а вы жили свободными людьми? Такъ какъ Цезарь любилъ меня, я оплакиваю его; тому, что онъ былъ вознесенъ судьбой, я радуюсь; за то, что онъ былъ храбръ, я чту его; но за то, что онъ былъ властолюбивъ,-- я его убилъ. Мои слезы -- за его любовь; моя радость -- его счастію, мое уваженіе -- его доблести; и смерть ему за его властолюбіе! Кто здѣсь такъ низокъ, что желалъ бы быть рабомъ? Если здѣсь есть такой,-- пусть скажетъ: значитъ, я его обидѣлъ. Кто здѣсь настолько невѣжественъ, что не желалъ бы быть римляниномъ? Если здѣсь есть такой,-- пусть скажетъ: значитъ, я его обидѣлъ. Кто здѣсь такъ гнусенъ, что не хочетъ любить свою родину? Если здѣсь есть такой,-- пусть откликнется: значитъ, я его обидѣлъ. Я молчу и жду отвѣта.
   Всѣ. Никто. Брутъ, никто!
   Брутъ. Значитъ, я никого не обидѣлъ. Я сдѣлалъ Цезарю не болѣе того, что вы могли бы сдѣлать Бруту. Разбирательство о его смерти внесено въ Капитолій: слава его не умалена, насколько онъ былъ ея достоинъ; преступленія же, за которыя онъ заплатилъ смертью, не преувеличены.

(Входятъ Антоній и другіе съ тѣломъ Цезаря.)

   Вотъ его тѣло, оплакиваемое Маркомъ Антоніемъ, который, хотя и не участвовалъ въ его убіеніи, получить выгоду отъ его смерти и свое мѣсто въ общемъ благополучіи,-- да и кто изъ васъ его не получитъ? Затѣмъ я ухожу, сказавъ, что если я убилъ своего лучшаго друга для блага Рима, то я обращу тотъ же самый мечъ противъ самого себя, если моей родинѣ угодно будетъ потребовать моей смерти.
   Всѣ. Живи, Брутъ, живи! Да здравствуетъ!
   1-й гражд. Его съ тріумфомъ къ дому проведемъ!
   2-й гражд. Мы статую со статуями предковъ
             Ему поставимъ!
   3-й гражд.                     Пусть онъ будетъ Цезарь!
   4-й гражд. Все лучшее, чѣмъ Цезарь отличался,
             Мы въ Брутѣ увѣнчаемъ!
   1-й гражд.                                         Мы проводимъ
             Его домой среди побѣдныхъ кликовъ!
   Брутъ. Сограждане!...
   2-й гражд.                     Тсс, тише! Замолчите!
             Брутъ говоритъ.
   1-й гражд.                               Молчите, тише, эй!
   Брутъ. Любезные сограждане, позвольте
             Мнѣ одному уйти, а васъ прошу
             Остаться здѣсь съ Антоніемъ; почтите
             Вы тѣмъ останки Цезаря, а также
             Ту рѣчь во славу Цезаревыхъ дѣлъ,
             Которую вамъ, съ нашего согласья.
             Произнести допущенъ Маркъ Антоній.
             Прошу я, чтобъ никто не уходилъ, --
             Лишь я одинъ,-- пока свою не кончитъ
             Антоній рѣчь. (Уходитъ.)
   1-й гражд.                     Эй, стойте! Стойте, эй!
             Послушаемъ, что скажетъ Маркъ Антоній.
   3-й гражд. Пускай онъ на публичную трибуну
             Взойдетъ: его послушать мы хотимъ!
             Всходи скорѣй, Антоній благородный!
   Антоній. Я ради Брута этимъ вамъ обязанъ.

(Идетъ на трибуну.)

   4-й гражд. Что онъ сказалъ о Брутѣ?
   3-й гражд.                                                   Онъ сказалъ,
             Что ради Брута онъ намъ всѣмъ обязанъ.
             4-й гражд. Пусть лучше здѣсь не говоритъ дурного
             О Брутѣ.
   1-й гражд.           Этотъ Цезарь былъ тиранъ.
   3-й гражд. Да, это вѣрно; счастье, что такъ скоро
             Римъ отъ него избавился.
   2-й гражд.                                         Молчите!
             Антонія послушать мы хотимъ.
   Антоній. Любезнѣйшіе римляне!
   Граждане.                                         Эй, тише!
             Хотимъ мы слушать!
   Антоній.                               Римляне, друзья.
             Сограждане,-- свой слухъ ко мнѣ склоните!
             Я здѣсь не съ тѣмъ, чтобъ Цезаря хвалить.
             А чтобъ похоронить его. Все злое,
             Что люди совершаютъ, послѣ нихъ
             Жить остается; доброе же часто
             Хоронятъ съ ихъ костями. Пусть такъ будетъ
             И съ Цезаремъ. Вамъ, благородный Брутъ
             Сказалъ, что Цезарь былъ властолюбивъ;
             И если это такъ,-- тогда, конечно,
             Тяжелый грѣхъ лежалъ на немъ, и тяжко
             За грѣхъ тотъ Цезарь заплатилъ. Теперь
             Я, съ разрѣшенья Брута и всѣхъ прочихъ
             (Вѣдь Брутъ весьма почтенный человѣкъ:
             Всѣ, всѣ они почтеннѣйшіе люди),--
             Держу надъ тѣломъ Цезаревымъ рѣчь.
             Онъ былъ мнѣ другомъ вѣрнымъ, справедливымъ;
             Но Брутъ сказалъ: онъ былъ властолюбивъ;
             А Брутъ, конечно, человѣкъ почтенный.
             Онъ много, много плѣнныхъ въ Римъ привелъ
             И выкупомъ за нихъ казну наполнилъ;
             Ужели въ этомъ Цезарь показалъ
             Свое намъ властолюбье? Слыша стоны
             И крики неимущихъ, Цезарь плакалъ;
             Должно бы властолюбье состоять
             Изъ болѣе суровой, грубой ткани;
             Но Брутъ сказалъ: онъ былъ властолюбивъ;
             А Брутъ, конечно, человѣкъ почтенный.
             Вы видѣли, какъ въ праздникъ Луперкалій
             Ему я трижды предлагалъ корону,
             И ту корону трижды онъ отвергъ;
             Ужели это было властолюбье?
             Но Брутъ сказалъ: онъ былъ властолюбивъ;
             А Брутъ, безспорно, человѣкъ почтенный.
             Я не хочу опровергать того,
             Что Брутъ сказалъ: я говорю, что знаю.
             Его когда-то всѣ любили вы
             Не безъ причины: что же за причина
             Мѣшаетъ вамъ оплакивать его?
             О здравый смыслъ! ты убѣжалъ къ животнымъ,
             Къ звѣрямъ свирѣпымъ, люди же совсѣмъ
             Утратили разсудокъ! Подождите
             Немного: сердце тамъ мое, въ гробу,
             У Цезаря; повременить я долженъ.,
             Пока оно воротится ко мнѣ.
   1-й гражд. Въ словахъ его какъ будто много правды.
   2-й гражд. Да; если дѣло разсмотрѣть серьезно,
             То съ Цезаремъ весьма несправедливо
             Поступлено.
   3-й гражд.                     Не правда ли, сосѣди,
             Боюсь, что худшій смѣнитъ намъ его.
   4-й гражд. Вы слышали, что онъ сказалъ? Короны
             Взять Цезарь не хотѣлъ. Вѣдь это значитъ,
             Что былъ онъ вовсе не властолюбивъ!
   1-й гражд. О, если это станетъ несомнѣннымъ,--
             Кой-кто заплатитъ дорого!
   2-й гражд.                                         Бѣдняга!
             Глаза его отъ слезъ краснѣй огня.
   3-й гражд. Нѣтъ въ Римѣ человѣка благороднѣй,
             Чѣмъ Маркъ Антоній!
   4-й гражд.                                         Ну, смотри теперь:
             Онъ рѣчь свою опять возобновляетъ.
   Антоній. Еще вчера лишь Цезарево слово
             Сильнѣе было, чѣмъ весь міръ, теперь --
             Лежитъ онъ здѣсь, и хоть одинъ бы нищій
             Съ почтеньемъ преклонился передъ нимъ!
             О господа, когда бы попытался
             Увлечь я ваши души и сердца
             Къ возстанію и къ ярости великой,--
             Я бъ мoгъ обидѣть Кассія и Брута,
             Которые какъ, безъ сомнѣнья, вамъ
             Извѣстно всѣмъ -- почтеннѣйшіе люди;
             Я не хочу обидѣть ихъ: скорѣе
             Я мертваго обижу и себя
             И васъ, но не такихъ людей почтенныхъ!
             Ботъ здѣсь пергаментъ съ Цезаря печатью,--
             Онъ мною найденъ въ комнатѣ его;
             Пусть лишь народъ узнаетъ завѣщанье
             (Которое,-- простите,-- вамъ прочесть
             Не въ правѣ я),-- онъ прибѣжитъ толпами
             И станетъ раны Цезаря лобзать,
             Платки въ святую кровь его омочитъ,
             По волоску на память разберетъ,
             Чтобъ, умирая, завѣщать ихъ дѣтямъ,
             Какъ лучшее, богатое наслѣдство!
   4-й гражд. Его услышать волю мы хотимъ!
             Прочти ее, Антоній!
   Всѣ.                                         Волю, волю!
             Хотимъ мы слышать Цезареву волю!
   Антоній. Постойте же, любезные друзья!
             Я не могу прочесть ее; некстати
             Вамъ знать, какъ сильно Цезарь васъ любилъ;
             Вѣдь люди вы, не дерево, не камни;
             Воспламенитъ чрезмѣрно это васъ,
             Совсѣмъ съ ума сойдете вы; вамъ лучше
             Не знать, что вы -- наслѣдники его.
             Стань это вамъ извѣстно,-- о. что будетъ!
   4-й гражд. Читай, Антоній! Все хотимъ мы знать!
             Прочти намъ волю, Цезареву волю!
   Антоній. Ужели подождать вы не хотите?
             Я сдѣлалъ промахъ, это вамъ сказавъ:
             Боюсь обидѣть я людей почтенныхъ,
             Отъ чьихъ ударовъ Цезарь палъ; я, право.
             Боюсь за нихъ.
   4-й гражд.                     Измѣнники они,
             Почтеннѣйшіе люди эти!
   Всѣ.                                                   Волю'
             Читай намъ завѣщанье!
   2-й гражд.                                         Негодяи
             Они, убійцы! Прочитай намъ волю!
   Антоній. Итакъ, вы принуждаете меня
             Прочесть ее? Такъ станьте же скорѣе
             Вкругъ Цезарева тѣла, чтобы вамъ
             Я показалъ изрекшаго ту волю.
             Могу ли я спуститься внизъ? Даете ль
             Вы позволенье мнѣ на то?
   Нѣсколько гражданъ.                     Сойди!
   2-й гражд. Спустись сюда.
   3-й гражд.                               Тебѣ мы позволяемъ!

(Антоній сходитъ внизъ.)

   4-й гражд. Вокругъ всѣ станьте.
   1-й гражд.                                         Далѣе отъ гроба.--
             Пошире кругъ, пошире!
   2-й гражд.                                         Дайте мѣсто
             Антонію, чтобъ онъ имѣлъ просторъ,
             Антоній благородный!
   Антоній.                                         Не тѣснитесь
             Такъ на меня, подальше станьте.
   Нѣсколько гражданъ.                               Дальше!
             Подальше! Дайте мѣсто! Осадите!
   Антоній. Когда у васъ есть слезы,-- приготовьтесь
             Теперь пролить ихъ. Этотъ плащъ знакомъ
             Вамъ всѣмъ. И вотъ теперь я вспоминаю,
             Какъ Цезарь въ первый разъ его надѣлъ:
             Въ его шатрѣ то было, въ лѣтній вечеръ
             Прекраснѣйшій, въ тотъ знаменитый день,
             Какъ Нервіевъ онъ одолѣлъ. Взгляните жъ:
             Вотъ здѣсь какъ разъ мечъ Кассія прошелъ,
             Вотъ здѣсь его прорвалъ завистникъ Каска,
             А здѣсь пронзилъ его любимецъ Брутъ:
             Когда же сталь проклятую онъ вырвалъ,--
             Смотрите же, какъ ринулась вослѣдъ
             Кровь Цезаря и двери распахнула,
             Чтобъ убѣдиться, Брутъ ли такъ свирѣпо
             Стучался къ ней, иль кто другой? Вѣдь Брутъ,
             Какъ вамъ извѣстно, Цезаря былъ ангелъ.
             О боги! вы свидѣтели, какъ Цезарь
             Любилъ его, какъ нѣжно! Это былъ
             Ужаснѣйшій ударъ изъ всѣхъ: какъ только
             Увидѣлъ Цезарь благородный нашъ,
             Что Брутъ его разитъ,-- неблагодарность
             Сильнѣй, чѣмъ всѣ измѣнниковъ мечи,
             Его совсѣмъ сразила; разорвалось
             Могучее тутъ сердце, и, закрывъ
             Лицо свое плащомъ, великій Цезарь
             Упалъ къ подножью статуи Помпея,
             Съ которой кровь ручьями потекла.
             О граждане! какое это было
             Ужасное паденье! Палъ и я,
             И вы, и всѣ мы вмѣстѣ, а измѣна
             Кровавая побѣду затрубила
             Надъ нами! Да, вы плачете теперь;
             Поражены вы жалостью, какъ видно!
             Что жъ, плачьте: драгоцѣнныя то капли!
             О, добрыя вы души: слезы льете,
             Увидѣвъ раны въ Цезаря плащѣ;
             Но вотъ онъ самъ,-- вотъ онъ, обезображенъ
             Ударами злодѣевъ!
   1-й гражд.                               О прискорбный,
             Ужасный вилъ!
   2-й гражд.                     О благородный Цезарь!
   3-й гражд. О горькій день!
   4-й гражд.                               Измѣнники, злодѣи!
   1-й гражд. О зрѣлище кровавое!
   2-й гражд.                                         Должны
             Мы отомстить.
   Всѣ.                               Мы отомстимъ! Вставайте!
             Ищите! Жгите! Бейте! Убивайте!
             Терзайте ихъ! Пусть ни одинъ измѣнникъ
             Не будетъ живъ!
   Антоній.                               Сограждане, постойте!
   1-й гражд. Эй, тише вы! Антоній благородный
             Къ намъ говоритъ.
   2-й гражд.                               Послушаемъ его!
             Пойдемъ за нимъ, жизнь за него мы сложимъ!
   Антоній. Друзья мои, любезные друзья!
             Не допустите, чтобы я невольно
             Въ мятежъ такой внезапный васъ увлекъ.
             Вѣдь тѣ, кто это дѣло совершили,--
             Почтеннѣйшіе люди; частныхъ дѣлъ ихъ
             И огорченій, правда, я не знаю,
             Которыя заставили,-- увы,--
             Такъ поступить ихъ; но они почтенны
             И мудры, и, конечно, вамъ дадутъ
             Своихъ поступковъ объясненье. Други!
             Я не пришелъ сердца похитить ваши,--
             Нѣтъ, не такой ораторъ я, какъ Брутъ;
             Нѣтъ, я таковъ, какимъ меня давно вы
             Всѣ знаете: я человѣкъ простой,
             Прямой, который только любитъ друга,
             Которому публично позволенье
             Вы дали, чтобы говорить о немъ.
             Нѣтъ у меня талантовъ, словъ блестящихъ,
             Достоинства, искусства въ выраженьяхъ,
             Ни силы рѣчи, чтобъ я кровь людей
             Могъ взволновать: я говорю лишь правду
             Сказалъ лишь то, что знаете вы сами,
             И дорогого Цезаря вамъ раны
             Я показалъ,-- несчастныя уста,
             Печальныя, нѣмыя, предоставивъ
             Имъ замѣнить меня; но будь я Брутъ
             А Брутъ -- Антоній,-- о, тогда, конечно,
             Нашелся бы Антоній, чья бы рѣчь
             Вашъ возмутила духъ, языкъ могучій
             Здѣсь въ каждую изъ Цезаревыхъ ранъ
             Вложила бы и даже камни Рима
             Воззвала бы къ возстанью, къ мятежу!
   Всѣ. Мятежъ, возстанье!
   1-й гражд.                               Мы сожжемъ домъ Брута.
   3-й гражд. Идемъ скорѣй, идемъ! Скорѣй за дѣло!
             Разыщемъ заговорщиковъ!
   Антоній.                                         Постойте,
             Сограждане, я кое-что скажу.
   Всѣ. Эй, слушайте Антонія! Что скажетъ
             Антоній благородный?
   Антоній.                                         Какъ, друзья?
             Спѣшите вы уйти, еще не, зная,
             Чѣмъ Цезарь вашу заслужилъ любовь?
             Увы, еще вамъ это неизвѣстно!
             Такъ надо разсказать вамъ. Вы забыли
             Про завѣщанье, о которомъ я
             Упоминалъ вамъ.
   Всѣ.                                         Совершенно вѣрно!
             Эй, стойте! Завѣщанье намъ прочтутъ!
   Антоній. Вотъ завѣщанье съ Цезаря печатью.
             Изъ римскихъ гражданъ каждому даетъ онъ,--
             Всѣмъ, каждому,-- по семьдесятъ пять драхмъ.
   2-й гражд. О благородный Цезарь! Мщенье, мщенье
             За смерть его!
   3-й гражд. О царственный нашъ Цезарь!
   Антоній. Дослушайте жъ съ терпѣньемъ.
   Всѣ.                                                             Тише, эй!
   Антоній. И, сверхъ того, онъ всѣмъ вамъ оставляетъ
             Свои гулянья, частные сады
             И новыя плодовыя культуры
             Вездѣ по эту сторону отъ Тибра;
             Онъ отдаетъ навѣкъ ихъ вамъ и вашимъ
             Наслѣдникамъ на общую всѣмъ радость,
             Чтобъ вы могли спокойно отдохнуть
             И погулять. Такъ вотъ каковъ былъ Цезарь!
             Скажите же: когда дождетесь вы
             Такого же другого?
   1-й гражд.                               Никогда!
             О, никогда! Бѣжимъ, бѣжимъ -- скорѣе!
             Сперва сожжемъ мы Цезарево тѣло
             На площади священной, а затѣмъ
             Къ домамъ злодѣевъ факелы помчатся.
             Берите тѣло!
   2-й гражд.                     Разводи огонь!
   3-й гражд. Ломай скамьи!
   4-й гражд.                               Ломай сидѣнья, окна,
             Все, все! (Граждане уходятъ съ тѣломъ Цезаря.)
   Антоній. Ну, пусть идутъ теперь. Раздоръ,
             Ты на ногахъ: иди, куда ты хочешь!

(Входить слуга.)

             Что новаго, пріятель?
   Слуга.                               Господинъ,--
             Октавій въ Римъ уже пріѣхалъ.
   Антоній.                                                   Гдѣ онъ?
             Слуга. Теперь онъ въ домѣ Цезаря съ Лепидомъ.
   Антоній. И я сейчасъ приду къ нему туда.
             Онъ кстати здѣсь. Судьба къ намъ благосклонна
             И что-нибудь намъ дастъ на этотъ разъ.
   Слуга. Я слышалъ отъ него, что Брутъ и Кассій
             Верхомъ, какъ сумасшедшіе, промчались
             Черезъ ворота Рима.
   Антоній.                               Къ нимъ дошла,
             Должно быть, вѣсть, какъ я народъ настроилъ.
             Ну, проводи къ Октавію меня.

(Уходятъ.)

   

СЦЕНА III.

Улица.

Входитъ Цинна, поэтъ.

   Цинна. Мнѣ снилось въ эту ночь, что я на пирѣ
             Былъ съ Цезаремъ. Приходятъ мнѣ на умъ
             Зловѣщія все мысли. Не хотѣлось
             Мнѣ выходить на улицу, но что-то
             Меня влечетъ невольно, чтобъ идти.

(Входятъ граждане.)

   1-й гражд. Какъ тебя зовутъ?
   2-й гражд. Куда ты идешь?
   3-й гражд. Гдѣ ты живешь?
   4-й гражд. Ты женатъ или холостъ?
   2-й гражд. Отвѣчай каждому изъ насъ прямо.

0x01 graphic

             1-й гражд. Да: и коротко.
             4-й гражд. Да; и умно.
             3-й гражд. Да; и говори правду: это будетъ самое лучшее.
   Цинна. Какъ меня зовутъ? Куда я иду? Гдѣ я живу? Женатъ я или холостъ? Ну, хорошо; я каждому изъ васъ отвѣчу прямо и коротко, умно и по правдѣ. Умно я скажу, что я холостъ.
   2-й гражд. Это значитъ, что всѣ женатые -- дураки? Боюсь, что ты получишь отъ меня за это оплеуху. Ну, продолжай; говори прямо!
   Цинна. Скажу прямо, что я иду на погребенье Цезаря.
   1-й гражд. Какъ врагъ или какъ другъ?
   Цинна. Какъ другъ.
   2-й гражд. На этотъ-пунктъ онъ отвѣтилъ прямо.
   4-й гражд. Ну, гдѣ ты живешь? Говори коротко.
   Цинна. Коротко сказать, я живу близъ Капитолія.
   3-й гражд. Твое имя? Говори правду.
   Цинна. По правдѣ, мое имя -- Цинна.
   1-й гражд. Рвите его на куски: это заговорщикъ.
   Цинна. Я Цинна поэтъ! Я поэтъ Цинна!
   4-й гражд. Растерзать его за его скверные стихи! Растерзать его за его скверные стихи!
   Цинна. Я другой Цинна, не заговорщикъ!
   4-й гражд. Все равно; его имя -- Цинна; вырвемъ ему это имя изъ сердца и пусть убирается.
   3-й гражд. Разорвать, разорвать его! Эй, факелы тащите, факелы! Къ Бруту, къ Кассію! Жгите все! Одни идите къ дому Деція, другіе -- къ Каскѣ, третьи -- къ Лигарію! Живо!

(Уходятъ.)

   

Актъ четвертый.

СЦЕНА I.

Домъ въ Римѣ.

Антоній, Октавій и Лепидъ сидятъ за столомъ.

   Антоній. Итакъ, должны всѣ эти умереть:.
             Ихъ имена отмѣчены.
   Октавій.                                         И братъ твой
             Умретъ, Лепидъ: на это ты согласенъ?
   Лепидъ. Согласенъ.
   Октавій.                     Отчеркни его, Антоній.
   Лепидъ. Да, Маркъ Антоній, но съ однимъ условьемъ:
   Чтобъ умеръ Публій, сынъ твоей сестры.
   Антоній. Пусть онъ умретъ; смотри: вотъ этимъ знакомъ
             Его я осуждаю. Но, Лепидъ,
             Сходи-ка ты въ домъ Цезаря: достань намъ
             Ты завѣщанье, чтобы обсудить,
             Что изъ наслѣдства сократить возможно.
   Лепидъ. А я васъ здѣсь найду?
   Октавій.                                         Мы будемъ здѣсь
             Иль въ зданьи Капитолія.

(Лепидъ уходитъ.)

   Антоній.                                         Вотъ слабый,
             Совсѣмъ ничтожный человѣкъ, пригодный
             Лишь на посылки! Развѣ стоитъ онъ,
             При дѣлежѣ вселенной на три части
             Однимъ изъ трехъ быть въ долѣ?
   Октавій.                                                   Ты призналъ
             Его такимъ, когда ему позволилъ
             При обсужденьи голосъ подавать,
             Кто долженъ умереть,-- въ совѣтѣ черномъ
             И при дѣлахъ проскрипціи.
   Антоній.                                         Октавій.
             Я больше жилъ, чѣмъ ты. Хоть на него
             Мы почести теперь и возлагаемъ,
             Чтобъ отъ различныхъ тягостей постыдныхъ
             Себя освободить,-- но пусть все это
             Для насъ несетъ онъ, какъ несетъ оселъ
             Грузъ золота, потѣя и вздыхая
             Подъ тяжестью, ведомый иль гонимый,
             Куда ему назначимъ мы итти;
             Когда же онъ сокровище доставить,
             Куда велимъ,-- съ него мы снимемъ грузъ
             И, какъ осла ненужнаго, отпустимъ:
             Пусть хлопаетъ ушами и пасется,
             Гдѣ хочетъ.
   Октавій.                     Какъ желаешь, поступай;
             Онъ все же воинъ опытный и храбрый.
   Антоній. Октавій, вѣдь таковъ же и мой конь,
             За что его и кормомъ я снабжаю.
             Созданье это я училъ сражаться,
             Бѣжать и останавливаться вдругъ
             И на врага скакать; его движенья
             Тѣлесныя мой направляетъ духъ.
             И нашъ Лепидъ во многихъ отношеньяхъ
             Ничуть не лучше: надобно его
             Учить, вести, впередъ указкой двигать;
             Онъ -- малый съ ограниченнымъ умомъ,
             Питается остатками чужими,
             Объѣдками, лишь подражать способенъ
             И то, что ужъ использовали люди,--
             Своею модой дѣлаетъ; о немъ
             Не говори иначе, какъ о вещи.
             Теперь узнай, Октавій, о дѣлахъ
             Великихъ и серьезныхъ: Брутъ и Кассій
             Войска сбираютъ; мы должны имъ смѣло
             Противостать. Устроимъ нашъ союзъ,
             Оберемъ друзей и напряжемъ всѣ силы.
             Немедленно составимъ засѣданье
             Совѣта, чтобъ все тайное раскрыть
             И отразить открытую опасность.
   Октавій. Да, это нужно; мы рискуемъ всѣмъ;
             Со всѣхъ сторонъ враги насъ окружаютъ,
             И многіе, съ улыбкой на устахъ,
             Боюсь, грозятъ намъ тысячами козней.

(Уходятъ.)

   

СЦЕНА II.

Лагерь близъ Сардъ. Передъ шатромъ Брута.

Барабанный бой. Входятъ Брутъ, Луцилій, Луцій и воины; къ нимъ навстрѣчу идутъ Титиній и Пиндаръ.

   Брутъ. Стой!
   Луцилій.           Передай команду: стой!
   Брутъ.                                                   Что скажешь,
   Луцилій? Кассій близко?
   Луцилій.                               Онъ ужъ здѣсь:
             Вотъ Пиндаръ; онъ принесъ тебѣ съ собою
             Отъ господина своего привѣтъ.
   Брутъ. Его привѣтъ весьма любезенъ. Пиндаръ,--
             Твой господинъ иль потому, что самъ
             Онъ измѣнился, или по причинѣ
             Неправильныхъ поступковъ подчиненныхъ,--
             Мнѣ поводъ далъ серьезный пожелать,
             Чтобъ то, что совершилось, оказалось
             Несовершивишмся. Но если здѣсь
             Онъ самъ, то мнѣ, надѣюсь, объясненье
             Онъ дастъ.
   Пиндаръ.           Мой благородный господинъ
             Придетъ сюда,-- я въ томъ не сомнѣваюсь,--
             Такимъ, какимъ являлся онъ всегда:
             Исполненнымъ достоинства и чести.
   Брутъ. Въ томъ нѣтъ сомнѣнья. Но скажи, Луцилій:
             Какъ принялъ онъ тебя?
   Луцилій.                                         Весьма любезно
             И съ полнымъ уваженьемъ,-- но не такъ,
             Какъ прежде: не съ такою простотою,
             Свободою и дружескимъ довѣрьемъ.
   Брутъ. Ты описалъ мнѣ охлажденье дружбы,
             Когда-то столь горячей. Знай, Луцилій:
             Когда любовь на убыль ужъ пошла,
             Тогда растетъ любезность напускная.
             Въ простой, открытой дружбѣ нѣтъ притворства;
             Фальшивые же люди на словахъ
             Подобны лошадямъ, на видъ горячимъ,
             Которыя исполненными силы
             Намъ кажутся и быстроту сулятъ,
             Но, чуть лишь шпоры въ ихъ бока вонзятся,
             Теряютъ спесь, надеждъ не оправдавъ,
             И жалкихъ клячъ являются не лучше.
             Ну, что же: Кассій съ арміей пришелъ?
   Луцилій. Намѣрены они сегодня ночью
             Расположиться въ Сардахъ; но изъ войска
             Значительная часть, и въ томъ числѣ
             Всѣ всадники,-- при Кассіи.

(Слышатся звуки марша).

   Брутъ.                                         Чу! Вотъ онъ.
             Пойдемъ къ нему мы вѣжливо навстрѣчу.

(Входитъ Кассій съ войсками.)

   Кассій. Стой!
   Брутъ.                     Стой! Пускай передадутъ команду
             Изъ строя въ строй тамъ дальше.
   Первый воинъ. Стой!
   Второй воинъ.                     Стой!
   Третій воинъ.                               Стой!
   Кассій. Мой благородный братъ, ты былъ со мною
             Несправедливъ.
   Брутъ.                               Вы, боги, будьте судьи!
             Бываю ль я несправедливъ съ врагомъ?
             А если нѣтъ,-- то какъ я могъ быть съ братомъ
             Я справедливъ?
   Кассій.                     Брутъ, этой рѣчью трезвой
             Стараешься обиду ты прикрыть;
             И если такъ, то...
   Брутъ.                               Успокойся, Кассій:
             Помягче горе выскажи свое;
             Тебя довольно хорошо я знаю.
             Здѣсь, предъ лицомъ обѣихъ нашихъ армій,
             Которыя должны межъ нами видѣть
             Одну любовь.-- не будемъ враждовать.
             Пусть отойдутъ войска твои немного;
             Затѣмъ въ шатрѣ моемъ ты можешь, Кассій,
             Свою печаль подробнѣй изложить,
             А я готовъ съ терпѣньемъ слушать.
   Кассій.                                                   Пиндаръ,
             Начальникамъ отрядовъ прикажи
             Немного отступить назадъ.
   Брутъ.                                         Луцилій,
             Ты сдѣлай то же съ нашей стороны.
             Пусть никого въ шатеръ къ намъ не впускаютъ,
             Пока мы свой не кончимъ разговоръ.
             На стражѣ будутъ Луцій и Титиній.

(Уходятъ).

   

СЦЕНА III.

Въ шатрѣ Брута.

Входятъ Брутъ и Кассій.

   Кассій. Вотъ въ чемъ ты честь мою задѣлъ: тобою
             Подвергнутъ былъ взысканью Луцій Пелла
             За то, что онъ съ сардійцевъ взятки бралъ.
             Хоть за него въ письмѣ тебя просилъ я,
             Какъ за знакомца своего, но ты
             Письмо мое оставилъ безъ послѣдствій.
   Брутъ. Не самъ ли честь свою задѣлъ ты, Кассій,
             Когда писалъ такое мнѣ письмо?
   Кассій. Нельзя въ такія времена, какъ наше,
             Проступокъ каждый мелкій ставить въ счетъ.
   Брутъ. Но тебѣ сказать я долженъ, Кассій:
             Въ народѣ много говорятъ, что ты
             Самъ на руку нечистъ,-- что недостойнымъ
             Ты должности за деньги продаешь.
   Кассій. Я на руку нечистъ! Брутъ это молвилъ;
             Скажи мнѣ это кто другой,-- то были бъ,
             Клянусь, его послѣднія слова!
   Брутъ. Лишь Кассія прославленное имя
             Слегка облагородило тотъ грѣхъ,
             И только потому онъ могъ донынѣ
             Избѣгнуть наказанья!
   Кассій.                               Наказанья!
   Брутъ. Припомни мартъ, припомни иды марта:
             Не ради ль справедливости убитъ
             Великій Юлій? И какой бездѣльникъ
             Его коснулся бъ, поразить бы смѣлъ,
             Когда бъ не вынуждала справедливость?
             И что жъ? Одинъ изъ насъ, одинъ изъ тѣхъ,
             Которые убили человѣка,
             Первѣйшаго межъ всѣми въ этомъ мірѣ,
             За то, что онъ поддерживалъ разбой,--
             Теперь мараетъ собственныя руки
             Позорной грязью взятокъ, продаетъ
             Могучее пространство нашей власти
             За горсть такого мусора? Нѣтъ, лучше
             Собакой быть и лаять на луну,
             Чѣмъ быть подобнымъ римскимъ гражданиномъ!
   Кассій. Брутъ, не дразни меня; я не стерплю;
             Забылся ты, тѣсня меня; я воинъ,
             Старѣй тебя дѣлами и способнѣй,
             Чѣмъ ты, условья ставить.
   Брутъ.                                         Полно, Кассій:
             Ты не таковъ.
   Кассій.                     Нѣтъ, я таковъ.
   Брутъ.                                         Нѣтъ, нѣтъ!
   Кассій. Довольно же нападокъ; я забудусь;
             Побереги себя; мое терпѣнье
             Ты больше не испытывай, прошу.
   Брутъ. Прочь, жалкій человѣкъ!
   Кассій.                                         Возможно ль это?
   Брутъ. Ты долженъ слушать: я молчать не стану!
             Ужели опрометчивый твой гнѣвъ
             Меня заставитъ уступить дорогу?
             Чтобъ я предъ сумасшедшимъ сталъ дрожать?
   Кассій. О боги, боги! Мнѣ ль терпѣть все, это?
   Брутъ. Все это? Больше! Злись, пока не лопнетъ
             Отъ гнѣва сердце гордое твое!
             Ступай къ своимъ рабамъ, чтобъ показать имъ,
             Какъ ты горячъ, иль плѣнниковъ своихъ
             Заставь дрожать! Я я,-- чтобъ уступилъ я?
             Чтобъ сталъ тебя щадить и преклоняться
             Передъ упрямствомъ права твоего?
             Клянусь богами, принужденъ ты будешь,
             Хоть разорвись, переварить весь ядъ
             Твоей досады, и тебя отнынѣ
             Своей потѣхой буду я считать,
             Посмѣшищемъ, какъ только ты грозить мнѣ
             Начнешь опять!
   Кассій.                               Вотъ до чего дошло!
   Брутъ. Ты говоришь мнѣ, что ты лучшій воинъ,
             Чѣмъ я; что жъ, докажи, что это такъ,
             Что хвастовство твое не лживо; я же
             Охотно, что касается меня,
             Готовъ у благороднѣйшихъ учиться.
   Кассій. Брутъ, ты во всемъ ко мнѣ несправедливъ:
             Я лишь сказалъ, что старше я, какъ воинъ,--
             Не лучше; развѣ "лучше" я сказалъ?
   Брутъ. Да чтобъ ты ни сказалъ,-- мнѣ безразлично.
   Кассій. Будь Цезарь живъ,-- онъ самъ бы не рѣшился
             Такъ оскорблять меня.
   Брутъ.                                         Молчи, молчи!
             Ты не посмѣлъ бы такъ его затронуть.
   Кассій. Я -- не посмѣлъ бы?
   Брутъ.                                         Нѣтъ.
   Кассій.                                                   Я не посмѣлъ бы
             Его затронуть?
   Брутъ.                               Жизнь свою щадя,
             Ты не посмѣлъ бы.
   Кассій.                               Право, слишкомъ много
             Ты на мою надѣешься любовь;
             Меня заставишь сдѣлать ты, пожалуй,
             О чемъ придется тяжко мнѣ грустить.
   Брутъ. Ты сдѣлалъ то, о чемъ грустить ты долженъ!
             Въ твоихъ угрозахъ, Кассій, страха нѣтъ:
             Я честностью вооруженъ такъ сильно,
             Что для меня онѣ -- пустой лишь вѣтеръ,
             Который безразличенъ для меня.
             Нуждаясь разъ въ извѣстной суммѣ денегъ,
             Я посылалъ за золотомъ къ тебѣ,
             И ты мнѣ отказалъ. По я не въ силахъ
             Путемъ позорнымъ деньги добывать;
             Клянусь я небомъ, что скорѣе сердце
             Свое отдамъ въ чеканъ, всю кровь по каплямъ
             На драхмы издержу, чѣмъ выжимать
             У бѣдняковъ крестьянъ ихъ грошъ ничтожный
             Какимъ-нибудь обманомъ! Посылалъ
             За золотомъ къ тебѣ я для того лишь,
             Чтобъ легіонамъ заплатить моимъ,
             И получилъ отказъ. Ужель достоинъ
             Такой поступокъ Кассія? Иль могъ бы
             Отвѣтить Каю Кассію я такъ,
             Какъ онъ отвѣтилъ мнѣ? О, если станетъ
             Когда-нибудь Маркъ Брутъ такимъ скупцомъ,
             Чтобъ низкіе вести такіе счеты
             Съ друзьями,-- о, тогда готовьте, боги,
             Свои перуны, чтобы раздробить
             Его въ куски!
   Кассій.                     Тебѣ не отказалъ я.
   Брутъ.                                                   Ты отказалъ!
   Кассій. Нѣтъ, нѣтъ! Тотъ былъ глупецъ,
             Кто отъ меня пришелъ къ тебѣ съ отвѣтомъ.
             Брутъ растерзалъ мнѣ сердце: долженъ другъ
             Съ терпѣніемъ сносить ошибки друга,
             А Брутъ мои преувеличить радъ.
   Брутъ. Нѣтъ, если ими самъ я не обиженъ.
   Кассій. Не любишь ты меня.
   Брутъ.                                         Твоихъ проступковъ
             Я не люблю.
   Кассій.                     Ихъ дружеское око
             Замѣтить не могло бы.
   Брутъ.                                         Льстецъ бы ихъ
             Не видѣлъ, будь они Олимпа больше.
   Кассій. Приди жъ, Антоній, ты, Октавій юный,
             Приди, чтобъ вамъ на Кассіи одномъ
             Свою всю злобу выместить! Постыла
             Жизнь Кассію: онъ ненавидимъ тѣмъ,
             Кого онъ любитъ; оскорбленъ онъ братомъ;
             Бранятъ его, какъ плѣнника; проступки
             Записываютъ въ книжку, наизусть
             Ихъ учатъ и въ лицо ему бросаютъ!
             О, я бы душу выплакалъ изъ глазъ!
             Вотъ мечъ мой, вотъ и грудь моя нагая
             И сердце въ ней, богаче всѣхъ сокровищъ
             Плутоновыхъ и золота цѣннѣй;
             Ты, римлянинъ,-- возьми жъ его! Дать деньги
             Я отказалъ, а сердце отдаю;
             Рази меня, какъ Цезаря: я знаю,
             Что даже въ мигъ, когда всего враждебнѣй
             Онъ былъ тебѣ,-- его любилъ ты больше,
             Чѣмъ Кассія когда-либо любилъ.
   Брутъ. Вложи свой мечъ; сердись, когда желаешь;
             Свободенъ ты,-- какъ хочешь, поступай,
             И пусть позоръ твой въ прихоть превратится.
             О Кассій, ты соединенъ судьбой
             Съ ягненкомъ, гнѣвъ котораго подобенъ
             Огню кремня, который отъ удара
             Въ единый мигъ короткой искрой вспыхнетъ
             И вмигъ остынетъ.
   Кассій.                               Развѣ Кассій жилъ
             Лишь для того, чтобъ быть потѣхой Бруту,
             Когда печаль и вспыльчивая кровь
             Его разстроятъ?
   Брутъ.                               Ни самъ все это
             Сказалъ, вспыливъ.
   Кассій.                               Ты это сознаешь?
             Дай руку мнѣ.
   Брутъ.                               И сердце вмѣстѣ съ нею.
   Кассій. О Брутъ!
   Брутъ.                     Чего ты хочешь?
   Кассій.                                                   Неужели
             Въ тебѣ нѣтъ столько къ Кассію любви,
             Чтобъ потерпѣть, когда мой правъ горячій,
             Отъ матери въ наслѣдство перешедшій,
             Меня порой забыться заставляетъ?
   Брутъ. Да, Кассій, есть; и знай, что съ этихъ поръ,
             Когда чрезмѣрно строгъ ты будешь съ Брутомъ,
             Помыслю я, что это мать твоя
             Ворчитъ, и не отвѣчу на нападки.
   Поэтъ (за сценой). Впустите же, впустите къ полководцамъ!
             Межъ ними споръ какой-то: не годится
             Имъ быть однимъ!
   Луцлій (за сценой). Нельзя тебѣ войти!
   Поэтъ (за сценой). Лишь смерть одна меня здѣсь остановить!

Входитъ поэтъ, преслѣдуемый Луциліемъ, Титиніемъ и Луціемъ.

   Кассій. Что тамъ еще?
   Поэтъ.                     Стыдитесь, полководцы!
             Подумайте, что сдѣлать вы хотите!
             Друзьями будьте, какъ такимъ мужамъ
             Прилично: я старѣй васъ по годамъ!
   Кассій. Ха-ха-ха-ха! Какъ пошло этотъ циникъ
             Стихи плететъ!
   Брутъ.                               Пошелъ отсюда вонъ!
             Прочь, выскочка!
   Кассій.                               Брутъ, полно, успокойся!
             Оставь; его манера такова.
   Брутъ. Пусть знаетъ время,-- и его манеру
             Я буду знать! Къ чему здѣсь, на войнѣ
             Шуты такіе? Ну, живѣй, пріятель,
             Пошелъ отсюда!
   Кассій                               Уходи, пошелъ!

(Поэтъ уходитъ.)

   Брутъ. Луцилій и Титиній, прикажите
             Начальникамъ отрядовъ, чтобъ къ ночевкѣ
             Они войска готовили.
   Кассій.                               А сами
             Вернитесь и съ собою приведите
             Сюда Мессалу.
   Брутъ.                     Луцій, дай вина!
   Кассій. Не думалъ я, что такъ вспылить ты можешь.
             Брутъ. Ахъ, Кассій, много горя у меня!
             Разстроенъ я совсѣмъ.
   Кассій.                                         Ты мало пользы
             Извлекъ изъ философіи своей,
             Когда отъ бѣдъ случайныхъ такъ страдаешь.
   Брутъ. Никто печаль свою не переносить
             Съ такимъ терпѣньемъ. Порціи ужъ нѣтъ.
   Кассій. Какъ, Порціи?
   Брутъ.                               Да, Порція скончалась.
   Кассій. О, какъ ты не убилъ меня за то,
             Что я тебѣ упрямо такъ перечилъ?
             О, нестерпимо горькая утрата!
             Что жь за болѣзнь?
   Брутъ.                               Не вынесла разлуки;
             Притомъ она узнала, что Антоній
             И молодой Октавій чрезвычайно
             Усилились (объ этомъ вѣсть пришла
             Совмѣстно съ вѣстью о ея кончинѣ);
             Отъ горя помѣшалася она
             И въ мигъ, когда съ ней не было прислужницъ,
             Огонь рѣшилась проглотить.
   Кассій.                                                   И что жъ,--
             Такъ умерла?
   Брутъ.                     Такъ именно.
   Кассій.                                         О боги
             Безсмертные!

(Входить Луцій съ виномъ и лампою.)

   Брутъ.                     Теперь ни слова больше
             О ней, прошу. (Луцію). Налей вина скорѣе!
             Вотъ въ этомъ, Кассій, я похороню
             Всѣ огорченья.
   Кассій.                     Я всѣмъ сердцемъ жажду
             Налогъ тотъ благородный получить.
             Налей мою полнѣе чашу, Луцій!
             Не много будетъ, сколько бъ я ни выпилъ
             За поддержанье Брутовой любви.

(Луцій уходить.)

   Брутъ. Войди, Титиній!

(Входятъ Титиній и Мессала.)

                                           Здравствуй, другъ Мессала!
             Вкругъ этой лампы сядемъ всѣ теперь
             И ваши всѣ потребности обсудимъ.
   Кассій. О Порція, ужель тебя ужъ нѣтъ?
   Брутъ. Прошу тебя,-- о ней ни слова больше.
             Мессала, вотъ я получилъ письмо,
             Что молодой Октавій и Антоній
             На насъ съ большими силами идутъ
             И свой походъ къ Филиппамъ направляютъ.
   Мессала. Я получилъ такое же письмо.
   Брутъ. И что еще тамъ говорится?
   Мессала.                                         Въ силу
             Проскрипціонныхъ списковъ объ опалѣ
             Октавіанъ, Антоній и Лепидъ
             Сто человѣкъ сенаторовъ казнили.
   Брутъ. Вотъ въ этомъ отношеньи наши письма
             Расходятся: по свѣдѣньямъ моимъ,
             Лишь семьдесятъ сенаторовъ погибло
             По спискамъ тѣмъ,-- въ числѣ ихъ Цицеронъ.
   Кассій. Какъ? Цицеронъ?
   Мессала.                               Да; Цицерона также
             Проскрипція постигла. Отъ жены
             Есть у тебя письмо, мой повелитель?
   Брутъ. Нѣтъ.
   Мессала.           И въ твоемъ письмѣ не говорится
             О ней?
   Брутъ.           Нѣтъ, ничего, Мессала.
   Мессала.                                                   Странно!
   Брутъ. Что спрашиваешь ты? Въ твоемъ письмѣ
             Есть свѣдѣнья о ней?
   Мессала.                               Нѣтъ, повелитель.
   Брутъ. Какъ римлянинъ, всю правду мнѣ скажи.
   Мессала. Перенеси жъ, какъ римлянинъ, ту правду.
             Она скончалась,-- очень странной смертью.
   Брутъ. Прости жъ навѣки, Порція! Что дѣлать,--
             Мы всѣ должны, Мессала, умереть;
             И въ помыслѣ о томъ, что неизбѣжно
             Когда-нибудь ей предстояла смерть,--
             Я почерпаю силу примириться
             Теперь съ ея кончиною.
   Мессала.                                         Такъ сноситъ
             Великій мужъ великія потери!
   Кассій. Себя принудить я бы могъ къ тому же,
             Но по природѣ вынесъ бы едва ль.
   Брутъ. Ну, хорошо. Итакъ, теперь приступимъ
             Къ живому дѣлу нашему. Что скажешь
             О томъ, идти ль къ Филиппамъ намъ теперь?
   Кассій. Я думаю, что это неудобно.
   Брутъ. Твои причины?
   Кассій.                               Вотъ онѣ: намъ лучше,
             Чтобъ непріятель самъ насъ сталъ искать;
             Такъ будетъ онъ невольно тратить силы
             И утомитъ войска свои, и этимъ
             Самъ нанесетъ уронъ себѣ; а мы,
             Въ спокойствіи на мѣстѣ оставаясь,
             Всю крѣпость и подвижность сохранимъ.
   Брутъ. Какъ доводы ни хороши, однако
             Они уступятъ лучшимъ. Тотъ народъ,
             Что населяеть мѣстность между нами
             И городомъ Филиппами,-- лишь силой
             Привязанъ къ намъ: онъ поневолѣ дань
             Намъ заплатилъ; пройдя чрезъ эту мѣстность,
             Пополнятъ лишь число свое враги,
             Составъ свой освѣжать и увеличатъ
             И наберутся смѣлости. Всѣ эти
             Мы выгоды у нихъ отнимемъ, если
             Мы при Филиппахъ встрѣтимъ ихъ, имѣя
             Народъ тотъ позади.
   Кассій.                               Мой добрый братъ,
             Послушай...
   Брутъ.                     Извини меня. Не надо
             Намъ также забывать, что мы теперь
             Послѣднихъ изъ друзей своихъ собрали;
             Всѣ легіоны набраны сполна
             И наше дѣло зрѣлости достигло.
             Врагъ съ каждымъ днемъ растетъ еще, а мы
             Ужъ на вершинѣ: намъ грозить упадокъ.
             Моментъ прилива есть въ людскихъ дѣлахъ,
             Который, если мы его теченье
             Какъ разъ захватимъ,-- къ счастью насъ ведетъ;
             А чуть его упустимъ,-- весь путь жизни
             Становится намъ мелью и бѣдой.
             Теперь плывемъ мы по волнамъ обильнымъ
             И мы должны использовать потокъ,
             Пока онъ служитъ намъ, а то, пожалуй,
             Съ удачею простимся.
   Кассій.                                         Что же, дѣлай,
             Какъ хочешь. Сами двинемся въ походъ
             И при Филиппахъ встрѣтимъ ихъ.
   Брутъ.                                                   Тьма ночи
             Подкралася, пока мы говоримъ;
             Должна необходимости природа
             Повиноваться; отдыхъ небольшой
             Должны мы уловить. Еще сказать мнѣ
             Ты что-нибудь имѣешь?
   Кассій.                                         Ничего.
             Прощай же, доброй ночи. Рано утромъ
             Мы встанемъ и отправимся въ походъ.
   Брутъ. Эй, Луцій! (Входитъ Луцій.)
                                 Дай мое ночное платье.

(Луцій уходитъ.)

             Прощай, мой другъ Мессала. Доброй ночи,
             Титиній! Славный, благородный Кассій,--
             Спокойной ночи, отдохни!
   Кассій.                                         Братъ милый!
             Какъ эта ночь прискорбно началась!
             Пусть никогда не будетъ между нами
             Такихъ раздоровъ,-- никогда, мой Брутъ!
   Брутъ. Все хорошо теперь.
   Кассій.                               Спокойной ночи,
             Мой другъ.
   Брутъ.                     Спокойной ночи, милый братъ.
   Мессала и Титиній. Спокойной ночи, Брутъ, нашъ повелитель.
   Брутъ. Прощайте всѣ.

(Всѣ, кромѣ Брута, уходятъ; входитъ Луцій съ ночнымъ платьемъ Брута.)

   Брутъ.                               Дай платье мнѣ сюда.
             А гдѣ твой инструментъ?
   Луцій.                                         Онъ здѣсь, въ палаткѣ.
   Брутъ. Какъ ты соплино говоришь! Бѣдняжка,
             Тебя не осуждаю я: давно
             Тебѣ пора ложиться спать. Пусть Клавдій
             И кто-нибудь еще изъ слугъ моихъ
             Сюда ко мнѣ придутъ: они спать лягутъ
             Здѣсь на подушкахъ у меня въ шатрѣ.
   Луцій. Варронъ и Клавдій!

(Входятъ Варронъ и Клавдій.)

   Варронъ.                               Господинъ, ты звалъ насъ?
   Брутъ. Прошу васъ, господа, вотъ здѣсь въ шатрѣ
             Лечь спать; быть можетъ, ночью васъ пошлю я
             По дѣлу къ брату Кассію.
   Варронъ.                                         Мы можемъ
             Стоять и ждать приказа твоего.
   Брутъ. Нѣтъ, не хочу я этого; ложитесь!
             Я, можетъ быть, рѣшенье измѣню.
             Вотъ, Луцій, книга, что искалъ я долго:
             Ее въ карманѣ платья я забылъ.

(Барронъ и Клавдіи ложатся спать.)

   Луцій. Я былъ вполнѣ увѣренъ, повелитель,
             Что ты мнѣ этой книги не давалъ.
   Брутъ. Прости меня, мой мальчикъ: я забывчивъ.
             Не можешь ли ты тяжесть вѣкъ своихъ
             Преодолѣть немного, чтобъ сыграть мнѣ
             Мелодію иль двѣ?
   Луцій.                               О да, конечно,
             Когда угодно.
   Брутъ.                     Такъ сыграй, мой мальчикъ;
             Стѣсняю я тебя, но ты такъ добръ.
   Луцій. Вѣдь это долгъ мой, господинъ.
   Брутъ.                                                   Мнѣ вовсе
             Не нужно, чтобъ ты долгъ свой исполнялъ
             Сверхъ силъ своихъ: я знаю, какъ потребенъ
             Спокойный сонъ для крови молодой.
   Луцій. Я, господинъ, ужъ спалъ.
   Брутъ.                                         Отлично сдѣлалъ;
             И снова будешь спать: тебя не долго
             Я задержу. Пока я буду живъ,
             Къ тебѣ я буду добръ. (Музыка и пѣнье.)
                                                     Мотивъ сонливый.
             О сонъ-убійца, для чего налегъ ты
             На мальчика свинцовой булавой,
             Когда тебя онъ музыкою тѣшитъ?
             Спокойной ночи, милый мой слуга;
             Не буду я такимъ жестокимъ, чтобы
             Будить тебя, а если головой
             Поникнешь ты, то инструментъ свой сломишь.
             Его возьму я у тебя: спокойно,
             Мой мальчикъ, спи. Ну, вотъ, теперь посмотримъ,
             Не перевернуть ли тотъ листъ послѣдній,
             Гдѣ я читалъ. Вотъ, кажется, то мѣсто.

(Входитъ духъ Цезаря.)

0x01 graphic

             Какъ тускло свѣтитъ лампа! Л! Кто это?
             Мнѣ кажется, что слабость глазъ моихъ
             Видѣнье это страшное рождаетъ.
             Оно идетъ ко мнѣ. Что ты такое?
             Скажи мнѣ: богъ ты, ангелъ или дьяволъ,
             Что кровь мою ты въ жилахъ леденишь
             И волосы мои вздымаешь дыбомъ?
             Скажи: кто ты такой?
   Духъ.                               Злой духъ твой, Брутъ.
   Брутъ. Зачѣмъ пришелъ ты?
   Духъ.                               Чтобъ тебѣ повѣдать,
             Что ты меня увидишь при Филиппахъ.
   Брутъ. Такъ; значитъ, я тебя увижу снова?
   Духъ. Да, при Филиппахъ.
   Брутъ.                               Что же, приходи;
             Тебя хочу я встрѣтить при Филиппахъ.

(Духъ исчезаетъ.)

             Когда въ себя пришелъ я, ты исчезъ;
             Злой духъ, съ тобой поговорить я больше
             Хотѣлъ бы. Мальчикъ! Луцій! Клавдій! Эй,
             Варронъ! Проснитесь! Клавдій!
             Луцій.                                         Эти струны
             Фальшивы, господинъ.
   Брутъ.                               Объ инструментѣ
             Своемъ онъ грезитъ. Луцій, пробудись!
   Луцій. Что, господинъ?
             Брутъ.                     Во снѣ ли такъ кричалъ ты?
   Луцій. Я, господинъ, не помню, чтобъ кричалъ.
   Брутъ. Да, ты кричалъ. Ты ничего не видѣлъ?
   Луцій. Нѣтъ, ничего.
   Брутъ.                     Засни же снова. Клавдій!
             (Варрону). Проснись, пріятель!
   Варронъ.                                                   Что?
   Клавдій.                                                             Что, господинъ?
   Брутъ. Зачѣмъ во снѣ такъ громко вы кричали?
   Варронъ и Клавдій. Кричали мы?
   Брутъ.                                         Кричали. Что-нибудь
             Вы видѣли?
   Барронъ.                     Я -- ничего.
   Клавдій.                                         Я -- тоже.
   Брутъ. Ступайте жъ къ брату Кассію теперь
             И попросите, чтобы онъ пораньше
             Съ войсками вышелъ; я за нимъ потомъ
             Послѣдую.
   Оба.                               Сейчасъ мы все исполнимъ.

(Уходятъ.)

   

Актъ пятый.

СЦЕНА I.

Равнина при Филиппахъ.

Входитъ Октавій и Антоній съ войсками.

   Октавій. Смотри, Антоній: ужъ надежды наши
             Къ осуществленью близки. Ты твердилъ,
             Что врагъ съ высотъ спуститься не захочетъ
             И будетъ крѣпко занимать холмы;
             На дѣлѣ же -- не то: ихъ войско близко;
             Они хотятъ, какъ будто, при Филиппахъ
             Предупредить насъ, чтобы дать отвѣтъ,
             Не ожидая нашего вопроса.
   Антоній. Вздоръ, я проникъ въ ихъ замыслы: я знаю,
             Зачѣмъ они такъ дѣлаютъ; они
             Избрать другое мѣсто были бъ рады,
             Но къ намъ теперь спускаются, скрывая
             Подъ напускною храбростью свой страхъ,
             И думаютъ, что, выступивъ навстрѣчу,
             Заставятъ насъ въ ихъ мужество повѣрить.
             Но это не удастся.

(Входитъ вѣстникъ.)

   Вѣстникъ.                               Полководцы,
             Готовьтесь: врагъ идетъ съ отважнымъ видомъ;
             Ужъ вывѣшенъ кровавый знакъ войны
             И что-нибудь сейчасъ же нужно сдѣлать.
   Антоній. Октавій, ты веди свои войска,
             Не торопясь, налѣво по равнинѣ.
   Октавій. Я правый флангъ возьму, а лѣвый -- ты.
   Антоній. Зачѣмъ ты мнѣ перечишь въ этомъ дѣлѣ?
   Октавій. Я не перечу, но я такъ хочу.

(Маршъ. Входятъ Брутъ и Кассій съ войсками, Луцилій, Титиній, Мессала и другіе.)

   Брутъ. Они стоятъ: хотятъ переговоровъ.
   Кассій. Титиній, стой: мы будемъ говорить.
   Октавій. Не дать ли знакъ къ сраженью, Маркъ Антоній?
   Антоній. Нѣтъ, Цезарь: мы должны на вызовъ ихъ
             Отвѣтить. Выходи къ нимъ: полководцы
             Хотятъ бесѣды.
   Октавій.                               Стойте жъ до сигнала!
   Брутъ. Сперва слова, потомъ удары; такъ ли,
             Сограждане?
   Октавій.                     Не значитъ это только,
             Что намъ слова пріятнѣе, чѣмъ вамъ.
   Брутъ. Хорошія слова, Октавій, лучше,
             Чѣмъ злой ударъ.
   Антоній.                               Ты, Брутъ, ударъ свой злой
             Соединяешь съ добрыми словами;
             Свидѣтельство тому -- та рана въ сердцѣ
             У Цезаря, которую нанесъ ты,
             Крича: "Привѣть тебѣ, великій Цезарь,--
             Да здравствуетъ!"
   Кассій.                               Антоній,-- каковы
             Твои удары, мы еще не знаемъ;
             Что жъ до рѣчей,-- для нихъ ты обокралъ
             Пчелъ Гиблы и оставилъ ихъ безъ меда.
   Антоній. Но не безъ жала.
   Брутъ.                               Да,-- и безъ жужжанья,
             Которое похитилъ ты у нихъ:
             Съ умомъ грозишь ты раньше, чѣмъ ужалишь.
   Антоній. Вы такъ не поступали, негодяи,
             Когда вонзали подлые мечи
             Вы Цезарю въ бока: какъ обезьяны,
             Свои вы зубы скалили, виляли
             Хвостомъ, какъ псы, и гнулись, какъ рабы,
             Цѣлуя ноги Цезаря,-- а сзади
             Проклятый Каска, какъ дворняжка злая,
             Ему вцѣпился въ шею. О льстецы!
   Кассій. Льстецы! Ну, Брутъ,-- себѣ будь благодаренъ:
             Его языкъ не могъ бы оскорблять
             Тебя, когда бы дѣломъ правилъ Кассій.
   Октавій. Довольно, къ дѣлу! Если этотъ споръ
             Насъ въ потъ вгоняетъ, то его рѣшенье
             Кровавыхъ капель будетъ стоить. Вотъ,
             Смотрите, заговорщики: извлекъ я
             На васъ свой мечъ; когда его вложу?
             О, никогда, пока не отомстится
             Всѣ раны Цезаря, всѣ тридцать три,
             Сторицею,-- иль Цезаря второго
             Пусть поразятъ измѣнниковъ мечи!
   Брутъ. Умрешь не отъ измѣнниковъ ты, Цезарь,
             Иль развѣ лишь отъ тѣхъ, что при себѣ
             Ты держишь.
   Октавій.                     Да, надѣюсь; не рожденъ я,
             Чтобъ умереть отъ Брутова меча,
   Брутъ. О, будь ты лучшимъ изъ своей породы,
             Ты, юноша, нигдѣ бы не нашелъ
             Славнѣйшей смерти.
   Кассій.                               Злобный ты мальчишка.
             Не стоишь чести ты такой! Недаромъ
             Связался ты съ кутилой, съ паяцомъ!
   Антоній. Молчи ты, старый Кассій!
   Октавій.                                                   Ну, Антоній,
             Пойдемъ теперь. Измѣнники, я вамъ
             Кидаю громко вызовъ въ ваши зубы:
             Коль смѣете сегодня выйти въ бой,--
             Идите; если нѣтъ,-- когда угодно.

(Октавіи, Антоній и ихъ войска уходятъ.)

   Кассій. Ну, вѣтеръ, дуй! вздымайся, пѣнный валъ!
             Плыви, нашъ челнъ! Вокругъ бушуетъ буря,
             И все теперь на ставку!
   Брутъ.                                         Другъ Луцилій,
             Поди сюда ко мнѣ на пару словъ.

(Брутъ и Луцилій отходятъ въ сторону.)

   Кассій. Мессала!
   Мессала.                     Что велитъ мой полководецъ?
   Кассій. Сегодня день рожденья моего:
             Я въ этотъ день увидѣлъ свѣтъ. Мессала,
             Дай руку мнѣ: свидѣтель будешь ты,
             Что я сегодня долженъ противъ воли,
             Какъ нѣкогда Помпей, въ одномъ бою
             Подвергнуть риску нашу всю свободу.
             Ты знаешь, что держался крѣпко я
             Всю жизнь свою ученья Эпикура;
             Теперь свой взглядъ готовъ я измѣнить
             И начинаю частью вѣрить въ вещи,
             Которыя предсказываютъ намъ
             Грядущее. Когда отъ Сардъ мы шли,
             На нашъ значокъ передній опустились
             Два мощные орла и сѣли тамъ
             И ѣли и клевали пищу прямо
             Изъ рукъ у нашихъ воиновъ; они
             Вплоть до Филиппъ сопровождали войско,
             Сегодня жъ утромъ улетѣли прочь,
             И вмѣсто нихъ теперь надъ нами рѣютъ
             Лишь вороны да коршуны и жадно
             Нее внизъ глядятъ, какъ будто мы для нихъ
             Добыча полумертвая. Ихъ тѣни
             Мнѣ кажутся зловѣщимъ балдахиномъ,
             А наша рать подъ мрачнымъ тѣмъ покровомъ
             Какъ будто духъ готова испустить.
   Мессала. Ты этому не вѣрь.
   Кассій.                               И то я вѣрю
             Лишь не вполнѣ; я духомъ бодръ и свѣжъ
             И встрѣчу всѣ опасности съ отвагой.
   Брутъ. Да, да, Луцилій.
   Кассій.                               Благородный Брутъ!
             Надѣюсь, что сегодня будутъ боги
             Къ намъ благосклонны, чтобы мы могли
             До старости дожить въ любви и въ мирѣ;
             Но все жъ людскія всѣ дѣла невѣрны;
             И мы всегда должны считаться съ тѣмъ,
             Что можетъ наихудшаго случиться.
             Вѣдь если мы сегодня проиграемъ
             Сраженье, то возможно, что съ тобой
             Въ послѣдній разъ мы говоримъ; скажи мнѣ,
             Какъ ты тогда намѣренъ поступить?
   Брутъ. Согласно философіи завѣтамъ,
             Которымъ я послѣдовалъ, когда
             Бранилъ Катона за самоубійство,
             Которое,-- не знаю, почему,--
             Онъ надъ собой свершилъ; но я считаю
             Позорнымъ и трусливымъ, чтобъ изъ страха
             Предъ тѣмъ, что намъ, быть можетъ, предстоитъ,
             Мы сокращали жизнь свою. Терпѣньемъ
             Вооружись, тогда я положусь
             На Промыселъ тѣхъ вышнихъ силъ, что нами
             Здѣсь управляютъ на землѣ.
   Кассій.                                         Такъ, значить,
             Когда мы потеряемъ этотъ бой,
             Ты допустить способенъ, чтобъ въ тріумфѣ
             Тебя по римскимъ улицамъ вели?
   Брутъ. Нѣтъ, Кассій, нѣтъ; не думай, благородный
             Ты римлянинъ, что Брутъ когда-нибудь
             Войдетъ въ оковахъ въ Римъ; нѣтъ, слишкомъ гордъ онъ
             Для этого. Но долженъ этотъ день
             То довершить, что въ мартовскія иды
             Мы начали. Увидимся ли мы,--
             Не знаю я; поэтому позволь мнѣ
             Теперь съ тобой проститься навсегда.
             Прости, прости, прощай навѣки, Кассій!
             Коль суждено намъ свидѣться съ тобою,
             Мы улыбнемся, если нѣтъ,-- тогда
             Достойно мы съ тобою разстаемся.
   Кассій. Прости, прости, прощай навѣки, Брутъ!
             Коль свидимся съ тобой мы,-- улыбнемся,
             Коль нѣтъ,-- ты правъ: достойно мы простились.
   Брутъ. Итакъ, идемъ. О, если бъ человѣкъ
             Зналъ напередъ конецъ дневной заботы!
             Но день пройдетъ,-- узнаемъ и конецъ.
             Впередъ! Идемъ! (Уходятъ.)
   

СЦЕНА II.

Тамъ же.

Полѣ битвы. Шумъ сраженья. Входитъ Брутъ и Мессала.

   Брутъ. Скорѣй, скорѣй, Мессала, поѣзжай,
             Отдай записку эту легіонамъ
             На той вотъ сторонѣ (Сильный шумъ битвы.)
                                           Пускай всѣ разомъ
             Спѣшатъ они впередъ; я замѣчаю,
             Что держится Октавія крыло
             Лишь слабо, и одинъ внезапный натискъ
             Достаточенъ, чтобъ опрокинуть ихъ.
             Спѣши, спѣши: пусть внизъ бѣгутъ всѣ разомъ!

(Уходятъ.)

   

СЦЕНА III.

Другая часть поля.

Шумъ битвы. Входитъ Кассій и Титниій.

   Кассій. Смотри, смотри, Титиній: негодяи
             Бѣгутъ! Я самъ невольно становлюсь
             Врагомъ своихъ; неся значокъ вотъ этотъ
             Какой-то трусъ бѣжалъ: его убилъ я
             И взялъ значокъ.
   Титиній.                               О Кассій, слишкомъ рано
             Брутъ далъ сигналъ; имѣя перевѣсъ
             Надъ молодымъ Октавіемъ, чрезмѣрно
             Онъ пылокъ былъ: войска его тамъ грабить.
             А насъ межъ тѣмъ Антоній окружилъ.

(Входитъ Пиндаръ.)

   Пиндаръ. Бѣги, бѣги подальше, полководецъ:
             Ужъ Маркъ Антоній въ лагерѣ твоемъ.
             Бѣги подальше, благородный Кассій!
   Кассій. Довольно этотъ холмъ далекъ оттуда,
             Взгляни, Титиній,-- не мои ль палатки
             Я вижу тамъ въ огнѣ?
   Титиній.                               Да, повелитель.
   Кассій. Титиній, если любишь ты меня,
             Возьми коня ты моего и шпоры
             Вонзи въ него, чтобъ онъ тебя принесъ
             Вонъ къ тѣмъ войскамъ и мигомъ же обратно,
             Дабы я могъ навѣрное узнать,
             Кто это,-- непріятель или наши.
   Титиній. Какъ мысль быстра, такъ быстро я вернусь.

(Уходитъ.)

   Кассій. Прошу, взойди на холмъ повыше, Пиндаръ;
             Я дальнозорокъ не былъ никогда,--
             Слѣди же за Титиніемъ прилежно
             И, что увидишь въ полѣ, мнѣ скажи.

(Пиндаръ взбирается на холмъ.)

             Я въ этотъ день увидѣлъ свѣтъ, и время
             Сегодня округлилось: гдѣ я началъ,
             Тамъ долженъ я и кончить,-- жизнь моя
             Свершила кругъ. Что новаго, пріятель?
   Пиндаръ (сверху). О господинъ!
   Кассій.                                         Что новаго?
   Пиндаръ.                                                             Титиній
             Въ кругъ всадниковъ попалъ; они къ нему
             Несутся, онъ отъ нихъ... Скорѣй, Титиній!
             Они его почти уже догнали...
             Вотъ сходятъ ужъ съ коней иные... Онъ
             Слѣзаетъ также... (Слышны крики.)
                                           Онъ взятъ въ плѣнъ!
                                                                         Чу,-- слышишь?
             Они кричать отъ радости.
   Кассій.                                         Спустись!
             Довольно ужъ... Смотрѣть не надо больше,
             О, жалкій трусъ я: дожилъ до того,
             Что лучшій другъ мой въ плѣнъ врагу попался
             Въ виду моемъ! (Пиндаръ спускается.)
                                           Поди сюда, слуга:
             Ты въ Парѳіи былъ мною взятъ, какъ плѣнникъ;
             Спасая жизнь тебѣ, я клятву взялъ
             Съ тебя, что все, чего бы ни просилъ я,
             Исполнишь ты. Исполни жъ свой обѣтъ:
             Отнынѣ я даю тебѣ свободу.
             Возьми же этотъ добрый мечъ, который
             Сквозь внутренности Цезаря прошелъ,
             И въ эту грудь вонзи его, не медля.
             Не отвѣчай мнѣ; вотъ, за рукоятку
             Возьми; когда закрою я лицо,--
             Вотъ такъ,-- ударь мечомъ меня.

(Пиндаръ закалываетъ его.)

                                                               О Цезарь,--
             Ты отомщенъ -- и самымъ тѣмъ мечомъ,
             Которымъ я убилъ тебя. (Умираетъ.)
   Пиндаръ.                                         Свободенъ
             Отнынѣ я, хоть и не тѣмъ путемъ,
             Какимъ хотѣлъ бы этого. О Кассій!
             Отъ этихъ странъ твой Пиндаръ убѣжитъ
             Далеко,-- такъ далеко, что вовѣки
             Никто его изъ римлянъ не найдетъ.

(Уходитъ.)

Входятъ Титиній и Мессала.

   Мессала. Здѣсь лишь обмѣнъ произошелъ, Титиній:
             Побитъ Октавій благороднымъ Брутомъ,
             Антоній же надъ Кассіемъ взялъ верхъ.
   Титиній. Нашъ Кассій будетъ радъ твоимъ извѣстьямъ.
   Мессала. Какъ ты его оставилъ?
   Титиній.                                         Безутѣшнымъ.
             Съ нимъ Пиндаръ былъ,-- на этомъ вотъ холмѣ.
   Мессала. Не онъ ли это на землѣ лежить тамъ?
   Титиній. Лежитъ, какъ будто не живой... О, сердце
             Мое!
   Мессала.           То онъ, Титиній?
   Титиній.                                         Нѣтъ, Мсссала,
             Нѣтъ,-- это больше ужъ не Кассій нашъ!
             О солнце заходящее,-- какъ къ ночи
             Ты въ красныхъ опускаешься лучахъ,--
             Такъ закатились здѣсь подъ красной кровью
             Дни Кассія! Зашло ты, солнце Рима!
             Остались намъ лишь тучи да дожди,
             Да вѣчныя тревоги! Наше дѣло
             Покончено! Не вѣря въ мой успѣхъ,
             Себя убилъ онъ.
   Мессала.                     Недостатокъ вѣры
             Въ успѣхъ его до этого довелъ.
             О злобная ошибка, дочь печали!
             Зачѣмъ предвзятой мысли человѣка
             Такъ скоро ты показываешь вещи,
             Которыхъ нѣтъ? О заблужденье, слишкомъ
             Легко твое зачатье, и къ рожденью
             Счастливому, увы, ты не приходишь,--
             Лишь губишь мать, зачавшую тебя!
   Титиній. Эй, Пиндаръ! Гдѣ ты, Пиндаръ?
   Мессала.                                                   Ты, Титиній,
             Ищи его, а я теперь пойду
             Навстрѣчу Бруту славному, чтобъ этой
             Ужасной вѣстью слухъ его сразить.
             И говорю -- сразить, затѣмъ, что знаю,
             Что ни кинжаломъ острымъ, ни стрѣлой
             Отравленной не будутъ уши Брута
             Поражены такъ сильно, какъ извѣстьемъ
             О зрѣлищѣ такомъ.
   Титиній.                               Спѣши, Мессала,
             А я здѣсь буду Пиндара искать.

(Мессала уходитъ.)

             Зачѣмъ меня послалъ ты, храбрый Кассій?
             Не встрѣтилъ развѣ я твоихъ друзей?
             И развѣ тѣ друзья не возложили
             Вѣнокъ побѣдный на мое чело,
             Чтобъ я тебѣ отнесъ его? Не слышалъ
             Ты криковъ ихъ? Увы, ты все смѣшалъ!
             Но все же я вѣнцомъ тебя украшу;
             Твой вѣрный Брутъ его мнѣ поручилъ
             Отдать тебѣ: исполню просьбу Брута.
             Приди же, Брутъ, скорѣй: смотри, какъ нѣжно
             Я Кассія почтилъ! Простите, боги,--
             Удѣлъ для римлянъ -- гибнуть, долгъ храня:
             Мечъ Кассія, рази же и меня!

(Убиваетъ себя.)

Шумъ битвы. Входятъ Мессала,

Брутъ, молодой Катонъ, Стратонъ, Волумній и Луцилій.

             Брутъ. Гдѣ, гдѣ, Мессала, трупъ его лежитъ?
   Мессала. Вонъ тамъ, смотри: надъ нимъ скорбитъ Титиній.
   Брутъ. Титиній вверхъ лицомъ лежитъ.
   Катонъ.                                                   Убитъ онъ!
   Брутъ. О Юлій Цезарь, ты еще могучъ!
             Твой духъ повсюду между нами бродитъ
             И направляетъ наши онъ мечи
             Въ грудь собственную намъ!
   Катонъ.                                                   Титиній храбрый!
             Брутъ, посмотри, какъ нѣжно увѣнчалъ
             Онъ Кассія усопшаго!
   Брутъ.                                         Найдется ль
             Въ живыхъ изъ римлянъ двое, имъ подобныхъ?
             Прощай, послѣдній римлянинъ! Вовѣки
             Римъ равнаго тебѣ не породитъ!
             Друзья, надъ этимъ трупомъ слезъ я долженъ
             Пролить гораздо больше, чѣмъ придется
             Вамъ здѣсь увидѣть,-- но для этихъ слезъ
             Еще найду, найду я время, Кассій!
             Для похоронъ отправимъ тѣло въ Тазосъ,--
             Здѣсь, въ лагерѣ, не будемъ хоронить,
             Чтобъ этимъ насъ въ унынье не повергнуть.
             Луцилій, ты и молодой Катонъ
             Готовьтесь снова къ выступленью въ поле;
             Вы, Лабеонъ и Флавій, стройте войско;
             Теперь лишь три часа: до тьмы ночной
             Испробуемъ, что дастъ намъ новый бой.

(Уходятъ.)

   

СЦЕНА IV.

Другая часть поля.

Шумъ битвы. Входятъ, сражаясь, воины обѣихъ армій; затѣмъ Брутъ, молодой Катонъ, Луцилій и другіе.

   Брутъ. Впередъ! Держитесь крѣпко, земляки!
   Катонъ. Не римлянинъ, кто этому не внемлетъ!
             За мною! Кто за мной? Свое я имя
             Чрезъ поле битвы громко возглашу:
             Узнайте,-- я Катонъ, Катонъ, сынъ Марка,
             Тирановъ врагъ, своей отчизны другъ!
             Я -- молодой Катонъ, Катонъ, сынъ Марка!
   Брутъ. А я -- Маркъ Брутъ! Смотрите: я -- Маркъ Брутъ!
             Брутъ, другъ своей отчизны! Знайте Брута!

(Уходитъ, снижаясь.)

   Луцилій. О юный нашъ и доблестный Катонъ!
             Уже сраженъ ты? Да, ты умираешь,
             И столь же храбро, какъ Титиній нашъ.
             Достоинъ вѣчной славы сынъ Катона!
   Первый воинъ. Сдавайся, или ты умрешь!
   Луцилій.                                                             Я сдамся
             Одной лишь только смерти. (Предлагаетъ ему деньги.)
                                                               Вотъ, возьми
             За то, чтобъ ты убилъ меня на мѣстѣ.
             Убей же Брута: это честь тебѣ.
   Первый воинъ. Мы этого не можемъ. Знатный плѣнникъ!
   Второй воинъ. Посторонитесь, эй! Скажите тамъ
             Антонію, что Брутъ взять въ плѣнъ!
   Первый воинъ.                                                   Постойте:
             Я доложу. Но вотъ самъ полководецъ.

Входитъ Антоній.

             О повелитель! Брутъ въ плѣну, самъ Брутъ!
   Антоній. Но гдѣ жъ онъ?
   Луцилій.                               Въ безопасности, Антоній!
             Ничто покамѣстъ Бруту не грозитъ,
             Могу тебя увѣрить: не найдется
             Врага такого, чтобы взялъ живымъ
             Онъ Брута благороднаго; нѣтъ, боги
             Хранятъ его отъ этого стыда!
             Н если вы его, живымъ иль мертвымъ,
             Найдете, будетъ онъ себя держать,
             Какъ Брутъ, лишь самому себѣ подобный!
   Антоній. Другъ, онъ -- не Брутъ; но вѣрь мнѣ, это призъ,
             Не менѣе достойный. Береги же
             Его, будь ласковъ съ нимъ: я предпочелъ бы
             Такихъ людей друзьями, чѣмъ врагами,
             Имѣть. Идите жъ, поищите Брута,
             Живъ или мертвъ онъ, и объ этомъ вѣсть,
             А также и о прочемъ, что случится,
             Подайте мнѣ, къ Октавію въ шатеръ.

(Уходятъ).

   

СЦЕНА V.

Другая часть поля.

Входятъ Брутъ, Дарданій, Клитъ, Стратонъ и Волумній.

   Брутъ. Сюда, друзей печальные остатки,
             На этотъ вотъ утесъ; здѣсь отдохнемъ.
   Клитъ. Статилій тамъ зажегъ свой факелъ, самъ же
             Къ намъ не идетъ: убитъ онъ или взятъ.
   Брутъ. Сядь, Клитъ; убійство -- лозунгъ дня, конечно;
             Теперь оно обычно. Слушай, Клитъ.

(Шепчетъ ему на ухо.)

   Клитъ. Какъ, господинъ? Я? Ни за что на свѣтѣ!
   Брутъ. Тогда -- молчи.
   Клитъ.                               Скорѣй убью себя.
   Брутъ. Послушай ты, Дарданій.

(Шепчетъ ему).

   Дарданій.                                         Чтобъ рѣшился
             Я на такое дѣло?
   Клитъ.                     О Дарданій!
   Дарданій.                                         О Клитъ!
   Клитъ. Скажи, о чемъ такомъ ужасномъ
             Брутъ попросилъ тебя?
   Дарданій.                                         Убить его.
             Смотри: онъ размышляетъ.
   Клитъ.                                         Онъ подобенъ
             Сосуду благородному, который
             НІаполнила обильная печаль
             И черезъ край изъ глазъ его струится.
   Брутъ. Волумній, другъ, приди на пару словъ.
   Волумній. Что, господинъ, угодно?
   Брутъ.                                                   Знай, Волумній:
             Духъ Цезаря являлся дважды мнѣ
             Въ ночное время,-- въ первый разъ при Сардахъ,
             Потомъ, прошедшей ночью, при Филиппахъ.
             Я знаю, что мой часъ пришелъ.
   Волумній.                                                   О, нѣтъ,
             Нѣтъ, господинъ!
   Брутъ.                               Нѣтъ, это такъ, Волумній.
             Ты видишь, какъ дѣла идутъ на свѣтѣ;
             Враги теперь пригнали къ ямѣ насъ,--

(Отдаленный шумъ битвы.)

             Такъ соскочить самимъ въ нее не лучше ль.
             Чѣмъ ждать, чтобъ насъ они туда втолкнули?
             Ты помнишь вѣдь, Волумній, милый другъ:
             Съ тобою вмѣстѣ мы ходили въ школу;
             Но старой дружбѣ я тебя прошу:
             Ты подержи мнѣ мечъ за рукоятку,
             Когда я брошусь на него.
   Волумній.                                         О, нѣтъ;
             Нѣтъ, господинъ: не друга это дѣло.

(Шумъ битвы сильнѣе).

   Клитъ. Бѣги, бѣги, спасайся, господинъ!
             Нельзя намъ мѣшкать здѣсь.
   Брутъ.                                         Тогда -- прощайте,--
             Ты, Клитъ, Дарданій, ты и ты, Волумній.
             Стратонъ,-- я вижу, ты все время спалъ,--
             Прощай и ты, Стратонъ, слуга мой вѣрный.
             Сограждане, отъ всей души я радъ,
             Что въ жизни я не зналъ друзей невѣрныхъ.
             Я больше славы въ этотъ день утратъ
             Достигну, чѣмъ Октавій и Антоній
             Своей побѣдой гнусною добудутъ.
             Всѣ, всѣ прощайте: Брутовы уста
             Доскажутъ скоро повѣсть жизни Брута;
             Ночь на очахъ моихъ виситъ, и кости
             Хотятъ покоя; много потрудились
             Онѣ, чтобъ былъ достигнутъ этотъ часъ.
   (Шумъ. Крики за сценой: "Бѣгите, бѣгите, бѣгите!")
   Клитъ. Бѣги же, господинъ!
   Брутъ.                               Впередъ идите,--
             За вами -- я.

(Клитъ, Дарданій и Волумній уходятъ.)

                                 Прошу тебя, Стратонъ --
             Не откажи въ поддержкѣ господину.
             Ты уваженье мнѣ всегда внушалъ
             И на тебѣ былъ отпечатокъ чести.
             Держи мой мечъ и отврати лицо,
             Когда я брошусь на него. Согласенъ?
   Стратонъ. Дай руку мнѣ. Прощай, мой господинъ!
   Брутъ. Прощай, Стратонъ.

(Бросается на свой мечъ.)

                                           О Цезарь, будь въ покоѣ.
             Тебя убить больнѣй мнѣ было вдвое.

(Шумъ битвы. Входятъ Октавій, Антоніи, Мессала, Луцій и войско.)

   Октавій. Скажи, кто этотъ человѣкъ?
   Мессала.                                                   Слуга
             Онъ господина моего. Скажи мнѣ,
             Стратонъ, гдѣ господинъ твой?
   Стратонъ.                                                   Онъ свободенъ
             Отъ узъ, какія ты несешь, Мессала.
             Его огню лишь можетъ побѣдитель
             Предать; лишь Брутъ могъ Брута одолѣть:
             Другому честью смерть его не будетъ.
   Луцилій. Такимъ найти должны вы были Брута.
             Благодарю, о Брутъ: своей кончиной
             Ты доказалъ, что былъ Луцилій правъ.
   Октавій. Всѣхъ, кто служили Бруту, я беру
             Къ себѣ. Желаешь жить со мной, пріятель?
   Стратонъ. Да, если лишь отдастъ меня Мессала.
   Октавій. Мессала, согласись!
   Мессала.                                         Скажи, Стратонъ,
             Какъ умеръ господинъ твой?
   Стратонъ.                                         Мечъ держалъ я.
             И на него онъ бросился.
   Мессала.                                         Октавій,--
             Возьми того, кто оказалъ услугу
             Послѣднюю владыкѣ моему.
   Антоній. Онъ всѣхъ былъ благороднѣй между ними;
             Всѣ прочіе, кто въ заговорѣ былъ,
             Руководились завистью одною,
             Которую внушалъ великій Цезарь
             Имъ всѣмъ,-- и только онъ межъ нихъ одинъ
             О чести общей думалъ и о благѣ
             Общественномъ, и вмѣстѣ съ ними шелъ.
             Вся жизнь его была чиста; стихіи
             Въ немъ все соединили, чтобъ природа
             Могла возстать и міру возвѣстить:
             "Вотъ это человѣкъ былъ"!
   Октавій.                                         Добродѣтель
             Мы въ немъ почтимъ достойнымъ погребеньемъ.
             Пусть тѣло ночь въ шатрѣ моемъ лежитъ
             Со всѣмъ почетомъ, воину приличнымъ.
             Теперь же войску отдохнуть велимъ
             И поспѣшимъ отпраздновать со славой
             Счастливый день побѣды величавой.

(Уходятъ.)

   

ПРИМѢЧАНІЯ.

   "Юлій Цезарь" отличается отъ другихъ драмъ Шекспира необыкновенной близостью къ источнику, откуда заимствованъ сюжетъ. Весь историческій матеріалъ и ходъ событій Шекспиръ взялъ изъ трехъ біографій Плутарха (Цезаря, Брута и Антонія). Пьеса начинается негодованіемъ трибуновъ Флавія и Марулла на проявленія любви народа къ Цезарю; здѣсь все до подробностей идетъ по Плутарху. Оттуда же неоднократное предложеніе Цезарю короны на праздникѣ Луперкалій; Плутархъ даетъ и описаніе праздника, которымъ воспользовался Шекспиръ (Въ этотъ день знатные молодые люди бѣгали, обнажившись, но городу и стегали всѣхъ встрѣчныхъ; беременныя и бездѣтныя женщины становились на ихъ дорогѣ, ибо прикосновеніе бѣгуновъ давало первымъ легкіе роды, а вторымъ дѣторожденіе); разсказъ Каски о поднесеніи короны сдѣланъ по Плутарху, (но ироническія замѣчанія о Цезарѣ и народѣ прибавлены Шекспиромъ). Подозрительность Цезаря относительно "худощавыхъ" есть въ тѣхъ же словахъ у греческаго біографа. У него же найдемъ: всѣ уловки Кассія, чтобы затянуть Брута въ заговоръ: соображенія заговорщиковъ, убивать ли Антонія вмѣстѣ съ Цезаремъ; жалобы Порціи на недовѣріе къ ней мужа и нарочно нанесенная ею себѣ рана; всѣ предзнаменованія и чудеса, предшествующія убійству, сонъ Кальпурніи, рѣшеніе Цезаря не идти въ сенатъ, уговоры Деціи Брута, попытка Артемидора, текстъ завѣщанія Цезаря, появленіе призрака Цезаря и т. д. Шекспиръ не только ограничился тѣми лицами, которыя нашелъ у Плутарха, но сохранилъ ихъ имена и часто даже подлинныя ихъ рѣчи. Въ вступительной статьѣ указано, что и основы характеровъ дѣйствующихъ лицъ но подверглись измѣненіямъ; тамъ же прослѣжены и крупнѣйшія отступленія Шекспира.-- Въ особыхъ объясненіяхъ отдѣльныхъ мѣстъ драма мало нуждается; лучшимъ поясненіемъ къ исторической сторонѣ ея служитъ чтеніе біографій Плутарха.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru