Шекспир Вильям
Кориолан

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

СОЧИНЕНІЯ
ВИЛЬЯМА ШЕКСПИРА
ВЪ ПЕРЕВОДѢ И ОБЪЯСНЕНІИ
А. Л. СОКОЛОВСКАГО.

Съ портретомъ Шекспира, вступительной статьей "Шекспиръ и его значеніе въ литературѣ" и съ приложеніемъ историко-критическихъ этюдовъ о каждой пьесѣ и около 3.000 объяснительныхъ примѣчаній.

ИМПЕРАТОРСКОЮ АКАДЕМІЕЮ НАУКЪ переводъ А. Л. Соколовскаго удостоенъ ПОЛНОЙ ПУШКИНСКОЙ ПРЕМІИ.

ИЗДАНІЕ ВТОРОЕ,
пересмотрѣнное и дополненное по новѣйшимъ источникамъ.

ВЪ ДВѢНАДЦАТИ ТОМАХЪ.
Томъ IV.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ИЗДАНІЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ.

КОРІОЛАНЪ.

   Помѣщенныя въ настоящемъ томѣ три трагедіи представляютъ одинъ изъ интереснѣйшихъ отдѣловъ Шекспировыхъ произведеній. Поэтъ, изображавшій преимущественно индивидуальные характеры, Шекспиръ мало обращалъ вниманія на страны и эпохи, въ которыхъ жили и дѣйствовали создаваемыя имъ лица. Такъ, мы видимъ, что во многихъ его не только серьезныхъ пьесахъ, но даже комедіяхъ дѣйствіе будто бы перенесено въ древній міръ, при чемъ даже самыя лица носятъ знакомыя намъ имена древнихъ героевъ (Алкивіадъ въ "Тимонѣ Аѳинскомъ", Тезей въ "Снѣ въ лѣтнюю ночь"), но всякій съ перваго взгляда пойметъ, что лица эти не имѣютъ съ соименными имъ героями ничего общаго кромѣ именъ. Въ своемъ равнодушіи къ такого рода промахамъ Шекспиръ иной разъ заходилъ такъ далеко, что со сценами, взятыми будто бы изъ древняго міра, безъ церемоніи смѣшивалъ событія и характерныя черты современной ему жизни, и однако это нисколько не умаляло достоинства его произведеній. Надо, впрочемъ, замѣтить, что подобный, все-таки ошибочный, пріемъ при созданіи поэтическихъ произведеній былъ введенъ въ современную Шекспиру литературу не имъ. Пріемъ этотъ былъ послѣдствіемъ того современнаго Шекспиру состоянія литературы, когда, потерявъ подъ собой всякую почву, она, подъ вѣяніемъ идей эпохи Возрожденія, заметалась въ конвульсивныхъ движеніяхъ и думала замѣнить утраченные вдохновеніе и вкусъ вычурностью фабулъ и внѣшнихъ эффектовъ. Но Шекспиръ даже эту фальшь обратилъ въ пользу тѣмъ, что, благодаря такому вѣянію, получилъ возможность не стѣсняться къ придумываніи для своихъ произведеній исторически вѣрныхъ фабулъ и могъ посвятить всю силу своего таланта на изображеніе человѣческаго сердца, этого краеугольнаго камня его творчества. Правда и глубина созданныхъ имъ образовъ были такъ велики, что предъ ними блѣднѣла и становилась незамѣтной даже та фальшивая основная почва, на которой дѣйствовали его лица. Но такъ могло продолжаться лишь до поры, пока Шекспиръ изображалъ такія лица или событія, которыя не имѣли слишкомъ хорошо извѣстнаго всѣмъ историческаго характера. Совсѣмъ иныя задачи намѣтились, когда поэтъ вздумалъ изобразить картины и лица, выведенныя имъ въ трехъ помянутыхъ пьесахъ. Древній міръ представлялъ слишкомъ своеобразныя черты не только въ лицѣ жившихъ въ то время единичныхъ людей, но еще болѣе въ своемъ общемъ духѣ и характерѣ, а потому поэтъ, задумавшій изобразить этотъ міръ, долженъ-былъ непремѣнно считаться съ этимъ духомъ и характеромъ -- считаться даже болѣе, чѣмъ съ индивидуальными его героями. Общественная жизнь въ древнемъ мірѣ подавляла отдѣльнаго человѣка, а потому и въ вѣрномъ изображеніи этой жизни общество должно было стоять на первомъ планѣ. Сверхъ того, поэтъ, рѣшившійся избрать предметомъ своей поэзіи этотъ міръ, имѣлъ дѣло съ страшными соперниками въ лицѣ древнихъ поэтовъ и историковъ, чьи произведенія походили на мраморныя или бронзовыя изваянія, отлитыя въ такія ненарушимыя, хорошо всѣмъ извѣстныя формы, что всякое отъ нихъ отклоненіе показалось бы фальшью. Ограничиться однако для поэтическаго изображенія древняго міра исключительно тѣми рамками, какія давали произведенія тогдашнихъ поэтовъ и историковъ, не могъ такой поэтъ, какимъ былъ Шекспиръ. Индивидуальный человѣкъ въ древней поэзіи почти не существовалъ, а Шекспиръ по самому основному складу своего таланта изображалъ именно такого человѣка. Единственнымъ исходомъ изъ такого затруднительнаго положенія оставалось сдѣлать попытку разрѣшить обѣ задачи разомъ, то-есть: сохранивъ въ основѣ своихъ произведеній древній міръ, какимъ онъ изображался тогдашними поэтами и историками, въ видѣ картинъ жизни общественной, дополнить эти картины еще изображеніемъ индивидуальныхъ характеровъ, угадавъ или, вѣрнѣе сказать, создавъ эти характеры по тому скудному матеріалу, какой давала исторія, или, еще болѣе, по тому вѣщему познанію человѣческаго сердца, какимъ обладалъ Шекспиръ. Читая названныя трагедіи, мы дѣйствительно видимъ что Шекспиръ именно такъ взглянулъ на предстоявшую задачу и выполнилъ ее блестящимъ образомъ. Не войдя нимало въ противорѣчіе съ тѣмъ, въ какомъ видѣ изображали древній міръ Плутархъ и другіе писатели, онъ дополнилъ или, лучше сказать, одухотворилъ ихъ героевъ еще тѣмъ, что, независимо отъ изображенія ихъ внѣшней стороны, какъ дѣятелей общественныхъ, открылъ предъ нами и тѣ сокровенныя сердечныя движенія, какія заставляли ихъ поступать такъ или иначе въ каждомъ отдѣльномъ случаѣ. Словомъ, мѣдь и мраморъ древняго міра, изумлявшіе насъ красотой внѣшнихъ формъ, ожили подъ рукой Шекспира, превратясь въ живую плоть и горячую кровь, не утративъ при этомъ нимало своего общаго наружнаго характера и красоты. Если бы названныя три трагедіи Шекспира прочелъ человѣкъ, совершенно незнакомый съ Гомеромъ, Плутархомъ и другими древними писателями, то такой читатель ни въ чемъ бы не замѣтилъ двойственнаго характера этихъ произведеній. Они показались бы ему точно такими же органическими цѣлыми, какими представляются и прочія Шекспировы пьесы. Но, разъ мы знаемъ, что Шекспиръ при созданіи этихъ трагедій долженъ былъ стать на чужую почву и положить въ основаніе ихъ матеріалъ, уже строго и художественно разработанный до него, то представляется чрезвычайно интереснымъ прослѣдить, до какой степени выразилъ, онъ въ нихъ элементъ поэзіи древней, т.-е. изображеніе людского общества, а затѣмъ свой собственный, т.-е. изображеніе индивидуальныхъ людей.
   Разбирая названныя трагедіи, мы безъ труда можемъ отличить въ нихъ эти двѣ различныхъ струи, а равно и опредѣлить, насколько преобладаетъ та или другая въ каждой пьесѣ. Самое близкое по характеру изображеніе древняго міра находимъ мы въ "Юліи Цезарѣ". Въ этой трагедіи государственное и общественное значеніе настолько преобладаетъ надъ значеніемъ отдѣльныхъ характеровъ, что мы, несмотря даже на утонченную индивидуальную обрисовку личностей Брута и Антонія, видимъ въ нихъ гораздо болѣе героевъ древности, чѣмъ обыкновенныхъ людей. Даже личность Цезаря, чьимъ именемъ названа самая пьеса, производитъ такое же впечатлѣніе. Фактически Цезарь въ началѣ третьяго акта трагедіи совершенно исчезаетъ со сцены, а между тѣмъ государственное его значеніе царитъ надъ всѣмъ дѣйствіемъ съ начала до конца и можетъ назваться главнымъ дѣйствующимъ лицомъ всей пьесы. Болѣе сильно и болѣе искусно возстановить въ литературномъ произведеніи древній міръ было невозможно. Совсѣмъ иное впечатлѣніе производитъ вторая трагедія: "Антоній и Клеопатра," составляющая, въ сущности, продолженіе "Юлія Цезаря". Изображеніе общественныхъ государственныхъ картинъ нарисовано не менѣе сильно и въ ней, но развитіе индивидуальныхъ характеровъ является преобладающимъ. Антоній, Клеопатра, Лепидъ, Энобарбъ представлены подъ перомъ Шекспира гораздо болѣе индивидуальными людьми, чѣмъ общественными дѣятелями. Событія драмы обусловливаются болѣе личными вкусами и желаніями дѣйствующихъ лицъ, чѣмъ роковымъ ходомъ событій. И такая постановка вовсе не была слѣдствіемъ случая или каприза автора. Напротивъ, Шекспиръ, поставивъ такъ дѣло, выказалъ самое утонченное пониманіе той эпохи и тѣхъ людей, какихъ онъ изображалъ. Римъ временъ Цезаря былъ дѣйствительно государствомъ, въ которомъ всякая личная воля являлась не болѣе, какъ служебной силой для разрѣшенія назрѣвшихъ общественныхъ вопросовъ. Оттого отдѣльные люди въ то время стушевывались предъ общимъ теченіемъ событій. Въ послѣдующую эпоху дѣло стояло иначе. Люди, какъ Антоній, Клеопатра и Августъ, возвысились надъ измельчавшимъ и нравственно опустившимся обществомъ и потому успѣли поставить для него закономъ свою собственную, единичную волю. А вслѣдствіе этого при поэтическомъ изображеніи той эпохи представилась необходимость дать этимъ личностямъ первенствующую роль. "Коріоланъ" представляетъ опять иную картину. Въ трагедіи этой изображеніе общественныхъ государственныхъ вопросовъ уравновѣшено съ изображеніемъ частныхъ характеровъ. Какъ тѣ, такъ и другіе выставлены имѣющими равную силу и равное значеніе, и это тоже было слѣдствіемъ глубокаго пониманія предмета, какой Шекспиръ взялся изобразить. Преобладаніе значенія общества надъ индивидуальной личностью было въ Римѣ въ эпоху Коріолана, пожалуй, еще сильнѣе, чѣмъ въ эпоху Цезаря; но въ лицѣ Коріолана общество это встрѣтилось съ такимъ могучимъ противникомъ, что чуть не погибло въ неравной съ нимъ борьбѣ. Шекспиръ хорошо это понялъ, а потому и изобразилъ личность своего героя такими яркими, рельефными чертами, что его мощь и значеніе оказались равными съ силой самого общества, противъ котораго онъ возсталъ. Нѣкоторые комментаторы относятъ къ отдѣлу трагедій изъ древняго міра еще одну пьесу, а именно "Троила и Крессиду", но другими мнѣніе это отвергается. Которое мнѣніе справедливѣе -- сказать трудно, такъ какъ подтверждающіе, а равно и опровергающіе аргументы можно привести въ обоихъ случаяхъ. Взгляды и пріемы, съ какими Шекспиръ подошелъ къ тому, что изобразилъ въ этой пьесѣ, интересны въ высшей степени. Здѣсь поэтъ имѣлъ дѣло не съ сухими, хотя и прекрасно изображенными, историческими событіями, какія далъ ему Плутархъ, но съ живымъ поэтическимъ произведеніемъ, авторомъ котораго былъ величайшій поэтъ всего міра. Въ борьбу съ такимъ страшнымъ соперникомъ могъ вступить только геній, равный съ нимъ по силамъ, и Шекспиръ достойно выполнилъ эту задачу. Нимало не исказивъ тѣхъ образовъ, которые вздумалъ возсоздать, онъ дополнилъ ихъ тѣми чертами, какія были свойственны его таланту. Найдя въ Гомерѣ эпическихъ героевъ, въ которыхъ внѣшность и форма преобладали надъ внутреннимъ развитіемъ характеровъ, Шекспиръ представилъ ихъ въ томъ видѣ, въ какомъ они должны были являться въ обыкновенной жизни, поставивъ психологическое ихъ существо на первый планъ. Этимъ онъ, конечно, свелъ ихъ съ эпическихъ пьедесталовъ и, скажемъ болѣе, можетъ-быть, даже лишилъ нѣкотораго прежняго ореола, но крайне ошибочно мнѣніе критиковъ, видящихъ въ въ этой пьесѣ неудачную и даже ошибочную попытку. Споры объ этомъ предметѣ были такъ горячи, что нѣкоторые толкователи приписывали Шекспиру даже сознательное намѣреніе написать на Гомера пародію; но такое мнѣніе слишкомъ близоруко. Никогда такой поэтъ, какъ Шекспиръ, не вздумалъ бы писать пародій; если же возсозданныя имъ по монументальныхъ героямъ Гомера лица кажутся кому-нибудь утратившими прежніе ореолы, то такое мнѣніе похоже на заключеніе людей, которые, увидя великаго человѣка въ домашнемъ быту, разочаруются въ томъ уваженіи, какое къ нему питали прежде. Изобразитель человѣческой души и сердца по преимуществу, Шекспиръ не могъ изобразить героевъ Гомера иначе, какъ изобразилъ, и если созданные имъ образы производятъ детонирующее впечатлѣніе на людей, привыкшихъ видѣть основные типы этихъ образовъ въ иномъ свѣтѣ, то въ этомъ виновато лишь отсутствіе чуткости въ такихъ людяхъ къ пониманію и оцѣнкѣ художественныхъ произведеній. Гомеръ и Шекспиръ были оба великіе поэты, но каждый смотрѣлъ на жизнь иначе и изображалъ ее подъ своимъ угломъ зрѣнія. Если Шекспиръ сдѣлалъ попытку коснуться предмета, какой изобразилъ уже Гомеръ, то онъ и въ этой попыткѣ остался такимъ же великимъ поэтомъ, какимъ былъ и въ прочихъ своихъ произведеніяхъ. Болѣе подробное доказательство такого взгляда читатели найдутъ въ критическомъ этюдѣ о помянутой пьесѣ.

-----

   Трагедія "Коріоланъ" напечатана въ первый разъ въ посмертномъ изданіи произведеній Шекспира, вышедшемъ въ 1723 году. Пьеса помѣщена въ этомъ изданіи въ отдѣлѣ трагедій подъ заглавіемъ: "The tragedie of Coriolanus". Годъ, когда пьеса написана, остался въ точности неизвѣстнымъ по совершенному отсутствію какихъ-либо даже мелочныхъ фактическихъ данныхъ, съ помощью которыхъ можно было бы разрѣшить этотъ вопросъ; но слогъ пьесы, замѣчательная глубина концепціи предмета и необыкновенная художественность выполненія привели почти всѣхъ критиковъ къ единогласному мнѣнію, что Коріоланъ созданъ Шекспиромъ въ эпоху полной зрѣлости его таланта и долженъ считаться однимъ изъ позднѣйшихъ его произведеній, написанныхъ не ранѣе 1610 года. Раздѣленія пьесы на акты и сцены въ изданіи этомъ нѣтъ, а текстъ напечатанъ очень неисправно и потребовалъ при дальнѣйшихъ изданіяхъ значительныхъ исправленій.
   При сочиненіи какъ настоящей, такъ равно и двухъ другихъ заимствованныхъ изъ римской исторіи трагедій, Шекспиръ руководствовался Плутархомъ, сочиненія котораго были извѣстны ему по англійскому переводу Норта, вышедшему въ 1579 году. Историческія событія въ томъ видѣ, какъ они изложены у этого историка, перенесены Шекспиромъ въ свою пьесу почти цѣликомъ, за исключеніемъ нѣсколькихъ незначительныхъ отступленій, сдѣланныхъ по необходимости при передѣлкѣ историческаго сюжета въ драматическое произведеніе. Что же касается до обработки личныхъ характеровъ, то здѣсь автору пришлось сдѣлать почти все вновь. Плутархъ былъ историкъ, а не поэтъ и даже не психологъ. Писатель древняго міра, онъ изображалъ внѣшнія событія, не входя въ подробный анализъ породившихъ ихъ причинъ. Этимъ пріемомъ руководился онъ не только при изложеніи событій внѣшнихъ, но и при обрисовкѣ характеровъ индивидуальныхъ людей. Портреты нарисованныхъ имъ героевъ похожи на бронзовыя изваянія, поражающія насъ вѣрностью линій и постановки, но они не говорятъ намъ, почему именно каждое лицо приняло въ нашихъ глазахъ то положеніе, въ какомъ мы его видимъ. Шекспиру, по самому складу его таланта, предстояло разрѣшить эту вторую задачу, и потому для правильнаго пониманія и оцѣнки того, что имъ сдѣлано, необходимо привести изъ Плутарха краткія выдержки тѣхъ мѣстъ, въ которыхъ онъ говоритъ о личности Коріолана собственно.
   Приступая къ описанію личности Коріолана, Плутархъ начинаетъ съ замѣчанія, что прирожденные человѣку зачатки благороднаго и добраго при отсутствіи воспитанія могутъ дать вмѣстѣ съ хорошимъ много дурного, подобно плодородной почвѣ, лишенной обработки. Примѣняя это къ Коріолану, авторъ продолжаетъ, что хотя могучій умъ внушалъ ему стремленіе къ хорошему, но страшная вспыльчивость и сварливость дѣлали его человѣкомъ, съ которымъ было трудно ужиться. Современники удивлялись его идеальной честности, любви къ труду и равнодушію къ чувственнымъ удовольствіямъ, но не терпѣли его вмѣшательства въ политику, гдѣ онъ проявлялъ взгляды и стремленія чистѣйшаго олигарха. Въ Римѣ того времени военная доблесть почиталась выше всего, и Коріоланъ обладалъ этимъ качествомъ въ высшей степени. Къ дѣлу этому онъ энергично пріучилъ себя съ самой ранней молодости путемъ неустанныхъ физическихъ упражненій. Еще будучи мальчикомъ, онъ отличился въ войнѣ, которую велъ противъ Рима сверженный съ престола Тарквиній, и былъ награжденъ за свои подвиги дубовымъ вѣнкомъ. Награды, получаемыя молодыми людьми, замѣчаетъ по этому поводу Плутархъ, дѣйствуютъ на нихъ двояко: однихъ заставляютъ слишкомъ много возмечтать о себѣ и впасть въ бездѣйствіе, въ другихъ же, напротивъ, возбуждаютъ энергію къ подвигамъ еще сильнѣе. Коріоланъ принадлежалъ къ этой послѣдней категоріи. Кромѣ жажды славы, къ подвигамъ подстрекало его еще другое обстоятельство: онъ былъ примѣрнымъ сыномъ и страстно любилъ свою мать, а для нея слава сына стояла выше всего. Привязанность его къ матери была такъ велика, что онъ даже выбралъ невѣсту по ея желанію и продолжалъ жить съ матерью, даже когда сдѣлался отцомъ. Въ политическихъ мнѣніяхъ онъ высказывалъ болѣе всего любовь къ установленному порядку и отвращеніе ко всякимъ чрезвычайнымъ мѣрамъ, пользу которыхъ отрицалъ даже въ важныхъ случаяхъ. Такъ, когда обсуждались облегчительные законы для бѣдныхъ должниковъ, онъ былъ противъ этой мѣры, говоря, что главной причиной требованій и волненій народа была вовсе не его бѣдность, но дерзость и наглость. Въ послѣдовавшей затѣмъ войнѣ съ вольсками Коріоланъ оказалъ такія чудеса храбрости, что, по общему приговору войска, ему была присуждена десятая часть взятой добычи; но онъ безусловно отказался отъ этой награды. Поступокъ этотъ удивилъ солдатъ еще болѣе, чѣмъ его храбрость, и потому, желая почтить храбраго вождя хоть чѣмъ-нибудь, войско рѣшило взамѣнъ матеріальныхъ наградъ поднестъ ему прозвище Коріолана -- въ память взятаго имъ города Коріоли. По возвращеніи Коріолана въ Римъ, народныя волненія начались снова. Коріоланъ при этомъ выступилъ самымъ ярымъ противникомъ народной толпы. Правительство республики, думая пособить нуждѣ народа, страдавшаго отъ недостатка хлѣба, вздумало для уменьшенія числа нуждающихся выселить бѣднѣйшихъ жителей Рима, отправивъ ихъ для колонизаціи окрестныхъ земель, наиболѣе же ярыхъ крикуновъ -- записать въ ряды солдатъ для войны противъ вольсковъ. Народъ возсталъ противъ этого плана. Тогда Коріоланъ, склонивъ на свою сторону достаточное число войска, сдѣлалъ съ нимъ набѣгъ на антійцевъ и возвратился въ Римъ съ огромной добычей скота и хлѣба. Оставшаяся въ Римѣ чернь озлобилась на этотъ поступокъ Коріолана изъ зависти къ его разбогатѣвшимъ солдатамъ, и потому, когда вслѣдъ затѣмъ патриціи вздумали вздумали возвести Коріолана въ санъ консула, народъ отказался утвердить его избраніе. Въ отказѣ этомъ, помимо ненависти народа къ Коріолану за его гордость, немалую роль игралъ также страхъ, чтобы любимецъ и сторонникъ патриціевъ, сдѣлавшись консуломъ, не лишилъ народа и той малой доли свободы, какою онъ пользовался.
   Отказъ въ избраніи Коріолана крайне не понравился сенаторамъ, хотя они хорошо видѣли, что во всемъ былъ виноватъ онъ самъ. Полный ненависти къ народу, Коріоланъ удалился изъ собранія. Онъ не хотѣлъ понять,-- говоритъ Плутархъ,-- что человѣкъ, желающій выступать въ качествѣ государственнаго дѣятеля, долженъ всего болѣе избѣгать самонадѣянности, и что, имѣя дѣло съ людьми, надо быть терпѣливымъ. Между тѣмъ въ Римъ подвезли достаточное количество хлѣба. Народъ ждалъ, что его будутъ раздавать даромъ. Тогда поднялся со своего мѣста въ сенатѣ Коріоланъ и произнесъ громовую рѣчь, въ которой высказалъ мысль, что подобная мѣра будетъ только потакательствомъ народу и приведетъ государство къ полной гибели, вселивъ въ умы толпы убѣжденіе, будто она составляетъ силу, которая выше правительства, и что патриціи уступили народу изъ страха. Присутствовавшіе въ засѣданіи народные трибуны выбѣжали къ народу съ крикомъ, что Коріоланъ хочетъ лишить плебеевъ всѣхъ правъ. Произошло страшное волненіе. Народъ требовалъ, чтобъ Коріоланъ явился къ нему на судъ, что онъ и исполнилъ; но, вмѣсто мирной и кроткой рѣчи, которая могла бы успокоить народъ, напротивъ, оскорбилъ его еще болѣе своей надменной манерой, граничившей съ презрѣніемъ. Самый дерзкій изъ демагоговъ, трибунъ Сициній, предложилъ сбросить Коріолана съ Тарпейской скалы. Разъяренный народъ навѣрно это бы исполнилъ, если бъ не спасли Коріолана его друзья-патриціи и болѣе благоразумные изъ гражданъ. На послѣдовавшемъ затѣмъ новомъ народномъ собраніи Коріоланъ былъ приговоренъ къ вѣчному изгнанію изъ Рима. Народъ ликовалъ, но патриціи были въ глубокомъ горѣ. Одинъ Коріоланъ не потерялъ присутствія духа и удалился изъ собранія, нимало не смиривъ своего гордаго, надменнаго нрава. Казалось,-- говоритъ Плутархъ,-- изъ всѣхъ жалѣвшихъ о немъ не испытывалъ этого чувства только онъ самъ, хотя это происходило вовсе не отъ кротости сердца или сознанія своей вины. Напротивъ, онъ былъ крайне раздраженъ. Придя домой, онъ поцѣловалъ горько плакавшихъ мать и жену, а затѣмъ удалился изъ Рима въ обществѣ нѣсколькихъ кліентовъ. Въ мысляхъ его,-- говоритъ Плутархъ,-- не было ничего хорошаго и честнаго. Онъ пылалъ одной мыслью: отмстить Риму, и для этого рѣшился вовлечь его въ тяжелую войну съ-кѣмъ-нибудь изъ сосѣдей. Выборъ его остановился на вольскахъ, въ чьей странѣ первенствовалъ въ то время полководецъ Туллъ Ауфидій, котораго въ былое время Коріоланъ ради соперничества въ военной славѣ считалъ однимъ изъ первыхъ своихъ враговъ. Въ этомъ намѣреніи Коріолана,-- говоритъ Плутархъ,-- оправдались слова: что "трудно бороться съ гнѣвомъ, потому что ради того, что захочетъ, онъ не подорожитъ жизнью". Придя въ домъ Ауфидія, Коріоланъ разсказалъ ему о своихъ несчастьяхъ и предложилъ свои услуги въ войнѣ противъ римлямъ. Туллъ и вольски съ радостью согласились на это предложеніе. Началась война, въ которой Коріолану было предоставлено главное начальство надъ войсками. Мстить Риму онъ хотѣлъ не однимъ оружіемъ, но и политическимъ коварствомъ. Такъ, чтобъ сдѣлать патриціевъ подозрительными въ глазахъ народа, онъ запретилъ своимъ солдатамъ трогать и разорять помѣстья богатыхъ гражданъ. Этимъ путемъ злость народа противъ патриціевъ получила новый толчокъ. Въ Римѣ начались междоусобныя несогласія сословій, изъ которыхъ каждое обвиняло другое въ несчастьяхъ отечества. Скоро успѣхи вольсковъ стали такъ велики, что Римъ былъ приведенъ почти на край погибели. Появленіе Коріолана подъ самыми стѣнами Рима, правда, прекратило внутреннюю партійную вражду, но республика тѣмъ не менѣе не видѣла никакихъ средствъ къ спасенью. Тщетно сенатъ послалъ къ Коріолану посольство изъ знатнѣйшихъ гражданъ съ просьбой пощадить родину. Онъ съ гордой надменностью отвергъ ихъ мольбы. Жрецы, явившіеся въ торжественной процессіи, въ священныхъ одеждахъ, получили такой же отвѣтъ. Тогда римляне рѣшились отправить къ Коріолану съ той же цѣлью его мать и жену съ дѣтьми въ сопровожденіи знатнѣйшихъ матронъ. Средство это удалось. Увидя мать, Коріоланъ вскочилъ съ мѣста, на которомъ сидѣлъ, и стремительно ее обнялъ. "Чувство,-- говоритъ Плутархъ,-- унесло его, какъ потокъ". Выслушавъ прочувствованную рѣчь склонившейся къ его ногамъ матери, онъ воскликнулъ:-- "Ты побѣдила, мать, но побѣда твоя спасла отечество, меня же она погубила!" Въ слѣдующую ночь онъ отступилъ съ вольсками отъ Рима. Дальнѣйшая его исторія въ томъ видѣ, какъ она разсказана Плутархомъ, возбуждаетъ сомнѣніе въ вѣрности. По Плутарху, Коріоланъ былъ за свою измѣну убитъ вольсками, при чемъ главнымъ заговорщикомъ явился тотъ самый Туллъ Ауфидій, по чьему предложенію Коріоланъ получилъ начальство. По другимъ же источникамъ (историкъ Фабій Никторъ), Коріоланъ спокойно прожилъ у вольсковъ и умеръ въ глубокой старости. Нечего говорить, что вообще вся исторія Коріолана, въ особенности же ея развязка, возбуждаетъ сильное сомнѣніе своею неправдоподобностью и, вѣроятно, была прикрашена Плутархомъ или тѣми повѣствователями, чьи труды служили ему источникомъ.
   Вотъ въ краткихъ словахъ тотъ лично касающійся Коріолана матеріалъ, какой Шекспиръ нашелъ у Плутарха. Какъ ни живо, какъ ни глубоко изложеніе Плутарха, однако мы можемъ видѣть, что онъ въ своемъ сочиненіи остался вѣренъ духу, характеризующему всѣ произведенія древней литературы, т.-е. обращалъ главное вниманіе на изложеніе внѣшнихъ поступковъ изображаемыхъ имъ личностей; если же и дѣлалъ попытки осмыслить эти поступки психологическимъ анализомъ, то не поднимался выше приведенія нѣсколькихъ моральныхъ сентенцій, какія скорѣе могли быть примѣняемы ко всѣмъ людямъ вообще, чѣмъ къ индивидуальнымъ личностямъ. Словомъ, въ Коріоланѣ, какъ и въ прочихъ герояхъ Плутарха, мы не видимъ дѣйствительно живого, облеченнаго плотью и кровью человѣка, чей образъ внѣдрялся бы въ наше сознаніе подобно образамъ тѣхъ людей, которыхъ мы узнаёмъ не изъ описаній, а по личнымъ съ ними сношеніямъ. Что Коріоланъ, изучаемый исключительно по Плутарху, производитъ дѣйствительно лишь одно блѣдное, внѣшнее впечатлѣніе, всего лучше обнаруживается изъ того, какимъ его обыкновенно представляютъ написанныя по этому источнику историческія сочиненія. Въ сочиненіяхъ этихъ Коріоланъ представляется чистокровнѣйшимъ аристократомъ, другомъ патриціевъ и врагомъ народа, презиравшимъ его до отрицанія въ немъ даже самыхъ обыкновенныхъ человѣческихъ правъ. Далѣе проводится мысль, что Коріоланъ былъ ярымъ патріотомъ, готовымъ положить за отечество и жизнь и имущество, что онъ будто бы и доказалъ своимъ безкорыстіемъ при раздѣлѣ добычи и множествомъ ранъ, какія получилъ, сражаясь за родину. Затѣмъ слѣдуетъ простое изложеніе совершенно загадочнаго факта, какъ этотъ патріотъ и вѣрный сынъ Рима не задумался разгромить этотъ самый Римъ въ отместку за обиду, нанесенную ему бушующей толпой, которую онъ самъ всегда презиралъ и считалъ за ничто. Такой поступокъ, конечно, нельзя назвать иначе, какъ измѣной отечеству, а потому невольно является вопросъ: какъ же согласить поведеніе въ этомъ случаѣ Коріолана съ тѣми благородствомъ и безкорыстіемъ, которыя выставляются въ немъ, какъ основныя черты его характера? А наконецъ послѣдній его загадочный (и, вѣроятно, даже сказочный) поступокъ, когда, дойдя до исполненія всѣхъ своихъ замысловъ, онъ вдругъ отступилъ отъ всего, тронутый, какъ чувствительная женщина, семейной сценой, уже рѣшительно ничѣмъ не объясняется ни у Плутарха ни въ исторіи.
   Привести въ порядокъ и связать въ стройное цѣлое такія противорѣчивыя черты и создать на основаніи ихъ живую личность могъ только великій поэтъ, и притомъ поэтъ именно съ тѣмъ направленіемъ таланта, какое имѣлъ Шекспиръ. Вглядываясь въ созданный Шекспиромъ образъ Коріолана, мы прежде всего поражаемся впечатлѣніемъ какой-то необыкновенной мощи и колоссальности во всѣхъ его взглядахъ и поступкахъ. Инымъ его нельзя было и изобразить. Это былъ человѣкъ, боровшійся съ цѣлымъ обществомъ и чуть-было не одержавшій надъ нимъ верхъ. Потому понятно, что ему была прирождена какая-то особенная, внѣразрядная сила. Словомъ, это былъ одинъ изъ тѣхъ людей, которыхъ зовутъ людьми-титанами. Главный характерный признакъ такихъ людей состоитъ въ томъ, что въ нихъ развивается какая-нибудь одна способность или одна страсть, во много разъ превосходящая своими размѣрами такія же страсти или способности прочихъ людей. Отсюда возникаетъ то удивленіе и часто даже благоговѣніе, какое люди-титаны внушаютъ толпѣ, заставляя ее покорно итти за собой и себѣ повиноваться. Обаяніе ихъ въ этомъ случаѣ бываетъ такъ велико, что толпа, точно загипнотизированная, прощаетъ имъ ради этой односторонней силы даже такіе поступки, которые въ другихъ людяхъ сочлись бы не только предосудительными, но даже преступными. Толпа судитъ въ этомъ случаѣ на основаніи извѣстнаго изреченія: quod licet Iovi, non licet bovi. Инстинктивное чувство подсказываетъ толпѣ, что если нравственное существо человѣка-титана соткано изъ какого-нибудь одного или по крайней мѣрѣ преобладающаго качества, то нельзя ставить ему въ вину, если въ душѣ его не оказывается мѣста для другихъ чувствъ, свойственныхъ обыкновеннымъ людямъ. Разсматривая съ этой точки зрѣнія характеръ Шекспирова Коріолана, мы видимъ, что поэтъ дѣйствительно положилъ въ основу его характера такое титанически развитое свойство. Свойство, это была страсть къ военной славѣ и способности дѣйствительно великаго полководца, умѣвшаго такъ возбуждать и вдохновлять своихъ солдатъ, что они покорно шли за нимъ повсюду. Если въ такого рода страсти и такой способности нѣтъ ничего особенно полезнаго для толпы, то однако извѣстно, что изъ числа возвысившихся людей-титановъ огромное большинство достигло славы именно этимъ путемъ. Обыденная толпа, правда, низменна и тупа, чтобы восхищаться идеей какой бы то ни было славы; но примѣръ могучаго вождя можетъ порой увлечь за собой и толпу, и вотъ причина, почему толпа, миролюбивая и даже трусливая по натурѣ, оказываетъ такому вождю знаки почета и уваженія, преклоняясь предъ его непреодолимой силой. Чувство ли удовольствія при видѣ, что иниціативу трудныхъ подвиговъ берутъ на свои плечи другіе люди, или, можетъ-быть, просто трусость предъ силой такихъ людей заставляетъ толпу поступать такимъ образомъ,-- но, во всякомъ случаѣ, факты свидѣтельствуютъ, что обаяніе военныхъ геніевъ бываетъ часто даже сильнѣе, чѣмъ какихъ-либо иныхъ. Шекспировъ Коріоланъ именно таковъ. Его чтутъ за храбрость всѣ, даже его враги -- плебеи. Изъ выведенныхъ въ пьесѣ сценъ мы видимъ, что хотя народъ ставитъ въ большую вину Коріолану его надменность и неласковость, но среди того же народа постоянно находятся личности, заступающіяся за Коріолана именно вслѣдствіе его храбрости и заслугъ отечеству. Немалую при этомъ роль играетъ и его безкорыстіе -- качество, которое приходится толпѣ всегда по душѣ. А Коріоланъ былъ безкорыстенъ безусловно, и Шекспиръ особенно подчеркнулъ это качество. Поставивъ страсть къ военной славѣ во главѣ Коріоланова характера, Шекспиръ объяснилъ ею одною и всѣ его поступки. Если исторія, какъ сказано выше, изображаетъ Коріолана аристократомъ, патріотомъ и наконецъ даже измѣнникомъ, то, присматриваясь къ тому, какъ изобразилъ и объяснилъ его характеръ Шекспиръ, мы увидимъ, что, въ строгомъ смыслѣ слова, Коріоланъ не былъ ни тѣмъ, ни другимъ, ни третьимъ.
   Съ именемъ аристократа непремѣнно соединяется понятіе объ исключительной, слѣпой преданности интересамъ своего сословія. Если взглянуть на поступки и мнѣнія Коріолана поверхностно, то можно, пожалуй, дѣйствительно подумать, что для него сословіе патриціевъ составляло весь Римъ и что народъ онъ ставилъ ни во что. Его политическія рѣчи проникнуты именно такимъ оттѣнкомъ. Но затѣмъ невольно возникаетъ вопросъ: какимъ же образомъ и за что онъ, будучи самъ патриціемъ, совершенно отрекся отъ солидарности со своими друзьями и рѣшился разгромить ихъ вмѣстѣ съ Римомъ, тогда какъ они не только не были въ чемъ-либо предъ нимъ виноваты, но, напротивъ, защищали его противъ изгнавшей его разъяренной толпы и словомъ и дѣдомъ? Такой поступокъ былъ бы совершенно непонятенъ; но его легко объяснить, если взглянуть на Коріолана, какъ на человѣка, въ чьей душѣ преобладало только неистовое стремленіе къ военной славѣ. Желая воевать во что бы то ни стало и все равно съ кѣмъ бы то ни было, онъ инстинктивно чувствовалъ, что средства къ этому могли дать ему только патриціи, державшіе въ рукахъ правительственную власть, и что отъ народа въ этомъ случаѣ ожидать было нечего. Народъ вообще не войнолюбивъ и по собственному влеченію никогда не одобряетъ войнъ. Вотъ въ чемъ состояла вся причина видимаго пристрастія Коріолана къ патриціямъ и нерасположенія къ народу,-- нерасположенія, которое, по свойственной всѣмъ людямъ-титанамъ нетерпимости къ препятствіямъ, становящимся на избранномъ ими пути, выросло въ душѣ Коріолана до размѣровъ полнаго презрѣнія и ненависти. Но такое презрѣніе вытекало вовсе не изъ сословныхъ предразсудковъ, а именно изъ главнаго свойства души Коріолана -- страсти къ военной славѣ. Онъ вслѣдствіе этой страсти не терпѣлъ трусости, а потому, когда видѣлъ въ толпѣ плебеевъ не болѣе, какъ трусовъ, уже не зналъ мѣры, чтобы выразить свою къ нимъ ненависть. Но вмѣстѣ съ тѣмъ мы видимъ, что, когда въ войнѣ съ вольсками изъ той же толпы выдѣлилась кучка храбрецовъ-охотниковъ, пошедшихъ за нимъ смѣло на бой, то Коріоланъ не зналъ, какъ выразить имъ свой восторгъ и благодарность, и смотрѣлъ на нихъ, какъ на друзей и братьевъ. Можно съ увѣренностью сказать, что если бъ въ числѣ военныхъ товарищей Коріолана нашлась кучка изнѣженныхъ патриціевъ, не выразившихъ страстнаго желанія сражаться, то онъ отдѣлалъ бы ихъ, пожалуй, хуже, чѣмъ ненавистныхъ ему плебеевъ, забывъ всякую съ ними сословную солидарность. Сцены, когда Коріоланъ является политическимъ ораторомъ и въ громовыхъ рѣчахъ защищаетъ государственное устройство Рима, точно такъ же никакъ не доказываютъ его свойственной аристократамъ любви къ консерватизму. Устройство это давало ему возможность воевать, и потому онъ стоялъ за него всѣми силами. Если бы сенатъ и патриціи задумали отказать ему въ средствахъ для войны, а народъ, напротивъ, потребовалъ похода, то Коріоланъ навѣрно не задумался бы порвать съ патриціями всякую связь и сдѣлался бы рьянымъ демагогомъ. Переходя къ анализу значенія Коріолана, какъ доблестнаго патріота и вѣрнаго сына Рима, мы увидимъ, что онъ ни въ какомъ случаѣ не заслуживаетъ и этого имени. Онъ, правда, сражался за свою родину, получилъ множество ранъ и наконецъ (самое важное) показалъ полнѣйшее безкорыстіе, когда зашла рѣчь о наградѣ за свершенные имъ подвиги; но и тутъ главной поощрительной причиной его дѣятельности была вовсе не любовь къ родинѣ, а та же самая страсть къ войнѣ и подвигамъ. Можно сказать, что его родиной было поле битвы, и что онъ не хотѣлъ знать иной. Это доказывается вполнѣ его измѣной Риму, когда, разсердясь на кучку дерзкихъ, изгнавшихъ его крикуновъ, онъ не задумался смѣшать ихъ въ своей мести съ друзьями и мстить всему Риму. Истинный патріотъ никогда не поступитъ такъ, хорошо понимая, что личные враги -- одно, а родина -- другое. Примѣры такого благороднаго, здравомыслящаго разсужденія мы видимъ во многихъ герояхъ того же Плутарха. Такъ думали и поступали Аристидъ и другіе. Шекспиръ хорошо чувствовалъ, что Коріоланъ не былъ патріотомъ, и превосходно подчеркнулъ эту мысль въ одной сценѣ. Въ первомъ дѣйствіи трагедіи, отправляясь въ походъ, въ разгарѣ своей, повидимому, самой чистой любви къ Риму, Коріоланъ, когда заходитъ рѣчь о предводителѣ враговъ, Туллѣ, восклицаетъ:-- "Если.бъ цѣлый міръ распался на двѣ враждебныхъ части и Туллъ присталъ союзникомъ къ моей, то я ее покинулъ бы, чтобы только сражаться съ нимъ!" -- Вотъ, значитъ, каковы были его патріотизмъ и готовность пролить за Римъ кровь. Пусть это восклицаніе вырвалось въ минуту увлеченія, но извѣстно, что всякое увлеченіе, какъ бы оно ни было велико, все-таки вырастаетъ на реальномъ, основномъ корнѣ одного съ нимъ характера. Введя эту сцену въ свою драму, Шекспиръ показалъ самое утонченное пониманіе характера Коріолана именно съ той точки зрѣнія, какая проводится въ настоящей статьѣ.
   Взглянемъ затѣмъ, чѣмъ былъ Коріоланъ въ дальнѣйшей его дѣятельности. Исторія, не обинуясь, зоветъ его измѣнникомъ, и, съ своей точки зрѣнія, она, пожалуй, права. Человѣкъ, поссорившійся съ нѣсколькими личными врагами и рѣшившій за это отомстить своей родинѣ, конечно, заслуживаетъ имя измѣнника; а потому никто не нашелъ бы несправедливымъ, если бъ, по словамъ собственной его матери, такого человѣка увидѣли позорно влачимымъ въ цѣпяхъ по римскимъ площадямъ. Но, несмотря на такой безусловно справедливый приговоръ, личность Коріолана въ томъ видѣ, какъ она изображена Шекспиромъ, не теряетъ въ нашихъ глазахъ своего величаваго ореола и даже нашей симпатіи. Разгадка такого страннаго факта лежитъ опять въ той основной идеѣ и въ томъ же центрѣ тяготѣнія, къ которымъ Шекспиръ пріурочилъ изображеніе своего героя. Это былъ прежде всего человѣкъ-титанъ, а извѣстно, что въ сужденіяхъ о такихъ людяхъ даже сама исторія смотритъ часто сквозь пальцы на поступки, за которые обыкновенный уголовный судъ непремѣнно произнесъ бы приговоръ: виновенъ даже безъ смягчающихъ обстоятельствъ. Люди титаны перерастаютъ обыкновенныя житейскія условія, и потому для нихъ существуетъ въ мнѣніи людей иной судъ, хотя не оправдываемый положительными законами, но тѣмъ не менѣе инстинктивно признаваемый всѣми.
   Опредѣливъ Коріолана, какъ человѣка-титана, мы видимъ однако, что, несмотря на эту титаническую силу, онъ два раза оказался колоссомъ на глиняныхъ ногахъ. Разъ, когда онъ палъ предъ своими римскими врагами, одолѣвшими его не честнымъ оружіемъ, но путемъ подпольныхъ интригъ, а во второй разъ, когда, въ минуту, повидимому, исполненія всѣхъ своихъ замысловъ, онъ внезапно отказался отъ нихъ самъ, уступивъ слезамъ и просьбамъ женщинъ. Оба эти факта настолько характерны, что ихъ можно объяснить, только разсмотрѣвъ и поставивъ въ связь съ общимъ характеромъ созданной Шекспиромъ личности. Величіе и ореолъ, въ какихъ представляются намъ люди-титаны, конечно, прежде всего бываютъ послѣдствіемъ ихъ личныхъ заслугъ и способностей; но признаніе этихъ заслугъ и способностей во всякомъ случаѣ дѣлается той толпой, среди которой подобные люди успѣли возвыситься и поразить ее своимъ значеніемъ. Пусть эта толпа будетъ ничтожна не только въ глазахъ такого человѣка, но даже сама по себѣ,-- все же если она откажется изумляться личности такого человѣка, то все его значеніе сведется къ нулю. Такая поддержка толпы нужна для людей-титановъ, какъ пьедесталъ для статуи. Разъ пьедесталъ пошатнется и выскользнетъ прочь -- упадетъ, разбившись въ куски, и самая статуя. Такіе случаи встрѣчаются въ жизни людей-титановъ очень часто, и они вполнѣ понятны. Какъ бы ни были велики достоинства выдающагося надъ толпою человѣка, въ немъ непремѣнно найдутся и недостатки очень часто такого рода, что ими можетъ парализоваться значеніе самихъ достоинствъ. Вотъ тутъ-то и бываетъ важнѣе всего, чтобы счастливый ли случай, или самъ этотъ человѣкъ, помощью своего личнаго искусства успѣли выставить въ глазахъ толпы лишь достоинства, а не недостатки. Если же случится противное, или (что еще опаснѣе) если у такого человѣка найдутся враги настолько хитрые, что сумѣютъ открыть передъ толпой его недостатки и ее раздразнить, то горе всему значенію такого человѣка! Онъ можетъ въ одну минуту оказаться вполнѣ безсильнымъ и упасть навсегда. Коріолана постигла именно такая участь. Воинъ по натурѣ, привыкшій во всемъ итти прямо и все брать напроломъ, онъ естественно не могъ развить въ себѣ умѣнья достигать цѣли осторожно и окольными путями, т.-е. тѣми единственными средствами, какими добиваются своего государственные дѣятели. А потому, когда вмѣсто естественнаго своего призванія быть воиномъ онъ вздумалъ выступить въ иной роли, то не только не выказалъ къ тому ни малѣйшихъ способностей, но уронилъ въ глазахъ толпы и то, что въ немъ было дѣйствительно хорошаго. А тутъ болѣе хитрые, чѣмъ онъ, его враги-трибуны умѣли прекрасно воспользоваться его ошибками и разжечь еще сильнѣе вспыхнувшую въ народѣ ненависть къ прежнему кумиру. Поэтому нечему удивляться, что та же толпа, которая превозносила его прежде до небесъ, теперь безъ жалости растоптала его ногами. Плутархъ во многихъ мѣстахъ своего жизнеописанія упоминаетъ объ этой погубившей Коріолана причинѣ. Такъ, говоря о всеобщемъ уваженіи, какое Коріоланъ внушалъ своею храбростью и безкорыстіемъ, Плутархъ тутъ же прибавляетъ, что въ Римѣ не терпѣли вмѣшательства Коріолана въ политику, такъ какъ вмѣшательство это всегда казалось въ глазахъ народа стремленіемъ къ олигархіи. Выше уже было замѣчено, что Коріоланъ не былъ аристократомъ, а слѣдовательно -- не могъ быть и олигархомъ, а потому понятно, что если народъ и звалъ его этимъ именемъ, то единственно за его неумѣнье ладить съ людьми,-- неумѣнья, выражавшагося въ неласковомъ и строптивомъ обращеніи съ народомъ. Онъ, какъ тоже говоритъ Плутархъ, не хотѣлъ знать правила, что, имѣя дѣло съ людьми, надо быть прежде всего терпѣливымъ. Шекспиръ прекрасно понялъ эту сторону отношеній Коріолана къ народу и, чувствуя всю ея важность, развилъ эту черту его характера въ несравненно большей степени и въ болѣе яркихъ образахъ, чѣмъ находимъ мы это у Плутарха. Онъ для этого не задумался отступить въ нѣкоторыхъ слухахъ даже отъ исторической истины. Такъ, напримѣръ, великолѣпная сцена, когда Коріоланъ, уступивъ просьбамъ друзей, идетъ въ смиренной одеждѣ сбирать голоса народа и, вмѣсто успѣха, только раздражаетъ его своими насмѣшками, по-настоящему не могла бы быть помѣщена въ Шекспировой трагедіи совсѣмъ. Плутархъ именно говоритъ, что этотъ обычай въ то время въ Римѣ не существовалъ. Но Шекспиръ, понимая все значеніе такой сцены для лучшей обрисовки личности какъ Коріолана, такъ и его отношеній къ народу, не задумался включить ее въ свою трагедію и этимъ много способствовалъ уясненію характера своего героя.
   Второй загадочный случай Коріолановой жизни, когда онъ, вопреки всей могучей твердости своего характера, уступилъ въ самый важный мигъ нѣжному чувству любви къ матери и тѣмъ погубилъ себя, настолько, повидимому, противорѣчитъ психологіи, что понять и объяснить этотъ фактъ, не впадая въ натяжку, гораздо труднѣе, чѣмъ неудачу борьбы съ народомъ. У Плутарха мы находимъ по этому предмету лишь два незначительныхъ замѣчанія. Въ первомъ кратко говорится, что Коріоланъ, потерявъ отца, былъ воспитанъ своею матерью, которую любилъ такъ глубоко, что продолжалъ жить съ нею въ одномъ домѣ даже послѣ своей женитьбы. Во второмъ же излагается лишь содержаніе рѣчи, въ которой Волюмнія молитъ сына пощадить Римъ. Какъ видимъ, обѣ эти замѣтки представляютъ слишкомъ скудный матеріалъ, чтобы построить на немъ вѣрное объясненіе такого неожиданнаго послѣдствія. Шекспиръ хорошо это понималъ и потому развилъ въ своей трагедіи вопросъ объ отношеніяхъ Коріолана къ матери гораздо подробнѣй. Главный основный фактъ, какимъ образомъ въ душѣ такого человѣка, какъ Коріоланъ, рядомъ съ жаждой крови и суровой военной славы могло ужиться нѣжное чувство любви, разрѣшался просто и не требовалъ особенныхъ объясненій. Такіе психологическіе контрасты встрѣчаются въ жизни на каждомъ шагу и вполнѣ естественны. Какъ бы ни было односторонне развитіе нашихъ способностей, нѣтъ человѣка въ мірѣ, который могъ бы вѣчно заниматься чѣмъ-нибудь однимъ. Бросить хоть на время излюбленный предметъ и подумать о чемъ-нибудь другомъ заставитъ каждаго одна физическая или нравственная усталость, но въ такомъ случаѣ природа естественно проситъ противоположнаго. Озябшій человѣкъ ищетъ согрѣться и -- наоборотъ. Оттого и въ людяхъ, подобныхъ Коріолану, привыкшихъ къ шуму и грому вѣчныхъ тревогъ и военныхъ ужасовъ, очень часто развивается желаніе искать отдыха въ нѣжной къ кому-нибудь привязанности. А что у Коріолана эта потребность не приняла вида бурной, страстной любви къ женщинѣ, но, напротивъ, влеклась къ тому роду любви, какую даетъ тихая семейная жизнь и спокойная привязанность къ матери, объясняется его характеромъ. Онъ и въ общественномъ устройствѣ стоялъ за порядокъ, тишину и положеніе statu quo; а что же болѣе звучитъ въ тонъ съ такимъ порядкомъ, какъ не семейная жизнь съ ея установленнымъ испоконъ вѣка закономъ, предписывающимъ уваженіе дѣтей къ родителямъ? Но, чтобы такое направленіе мыслей могло найти себѣ правильное примѣненіе и исходъ, еще мало его желать и къ нему стремиться. Надо, чтобъ самый предметъ, на который направлено такое желаніе, соотвѣтствовалъ такимъ требованіямъ и имъ удовлетворялъ. И вотъ тутъ-то мы видимъ, съ какимъ искусствомъ и пониманіемъ дѣла Шекспиръ для того, чтобъ достичь этой цѣли, создалъ рядомъ съ Коріоланомъ личность его матери. Любовь къ сыну составляла основу всего ея существа; но это была не та слезливая любовь, во имя которой обыкновенныя матери желаютъ дѣтямъ лишь полнаго благоденствія и благополучія въ жизни. Волюмнія, напротивъ, видѣла какъ свое, такъ и Коріоланово счастье лишь въ его славѣ, а этимъ объясняется и все то вліяніе, какое она! на него имѣла. Встрѣчая во взглядахъ и мысляхъ матери подтвержденіе своихъ собственныхъ, Коріоланъ естественно долженъ былъ особенно; къ ней привязаться и ее уважать; но Шекспиръ еще болѣе усилилъ значеніе Волюмніи въ глазахъ сына тѣмъ, что сдѣлалъ ее гораздо умнѣе; и практичнѣе, чѣмъ былъ Коріоланъ. Нисколько не уступая ему въ желаніи славы, Волюмнія превосходила сына тѣмъ, что понимала невозможность добиться желанной цѣли, идя къ ней напроломъ, какъ это дѣлалъ Коріоланъ. Нисколько не отказываясь отъ этой цѣли, она умѣла достигать ее терпѣніемъ, благоразуміемъ и хитростью. Такъ, видя опасность, въ которую поставилъ себя Коріоланъ, поссорясь съ народомъ, Волюмнія первая совѣтуетъ ему смириться и достигнуть цѣли хитростью, притворно испросивъ у народа прощенія. "Вѣдь ты самъ нерѣдко повторялъ,-- говоритъ Волюмнія:-- что на войнѣ хитрость -- лучшій другъ и союзникъ храбрости: такъ почему жъ отказываешься ты отъ ея услугъ въ мирное время?" -- Силлогизмъ, какъ видите, неотразимый и почерпнутый изъ кодекса понятій самого Коріолана, такъ какъ же онъ могъ не придать ему значенія? Слѣдя за тѣми положеніями, въ какихъ Шекспиръ въ своей драмѣ вывелъ этихъ двухъ лицъ, мы можемъ съ достовѣрностью предположить, что такимъ добрымъ совѣтникомъ, такимъ геніемъ-хранителемъ сына была Волюмнія и во всѣхъ прочихъ событіяхъ его жизни, а потому какъ же было ему ея не любить и не уважать, и какъ было предъ нею не преклоняться, несмотря на всю твердость и необузданность характера, которыя онъ обнаруживалъ предъ другими? Отсюда становится понятенъ и его послѣдній, загадочный на первый взглядъ, поступокъ. Увидя, что предъ нимъ склонилась на колѣни та самая мать, предъ чьимъ умомъ и авторитетомъ склонялся всю жизнь онъ самъ, Коріоланъ естественно долженъ былъ воскликнуть:-- "Вѣдь это! то же, если бъ Олимпъ склонился предъ норой крота!" -- А затѣмъ усиливающимъ обстоятельствомъ явились еще мольбы жены и сына, которыхъ онъ любилъ не менѣе. Переворотъ мыслей Коріолана и отказъ его воевать съ Римомъ оказываются такимъ образомъ объясненными вполнѣ.
   Затѣмъ, въ заключеніе о Коріоланѣ лично, остается сказать нѣсколько словъ, какимъ путемъ Шекспиръ успѣлъ объяснить не менѣе странный фактъ, почему вольски, достигши цѣли своихъ стремленій, могли подчиниться волѣ одного человѣка, который вдругъ круто задумалъ остановить волю цѣлаго народа? Это объясняется, во-первыхъ, тѣмъ, что Коріоланъ былъ сдѣланъ самими вольсками полномочнымъ полководцемъ, которому войска повиновались по обязанности и по рутинѣ, а во-вторыхъ, огромную роль играло при этомъ то обаяніе, которое Коріоланъ по самой своей натурѣ производилъ на толпу. Шекспиръ съ особеннымъ стараніемъ подчеркнулъ эту черту Коріоланова характера, заставя его врага, Тулла Ауфидія, горько сокрушаться, какую ошибку онъ сдѣлалъ, неосторожно передавъ въ минуту увлеченія въ руки Коріолана свою власть. Этому обаянію немало дивились и другіе враги Коріолана -- трибуны. Они также съ неменьшимъ горемъ и злостью терялись въ догадкахъ, какой силой человѣкъ этотъ успѣлъ овладѣть умами всѣхъ до такой степени, что слѣпые толкались ощупью впередъ, чтобъ только услышать его голосъ, а глухіе лѣзли на столбы и крыши, чтобъ его увидѣть. Сила, помощью которой Коріоланъ успѣлъ моментально остановить бурный натискъ вольсковъ на Римъ, объясняется такимъ образомъ въ драмѣ вполнѣ логично. Но, къ сожалѣнію, для Коріолана сила его была такого свойства, что могла дѣйствовать плодотворно только бурнымъ натискомъ. Умѣнья соразмѣрить эту силу и иногда даже благоразумно отступить для того, чтобъ подвинуться въ слѣдующій мигъ дальше, въ немъ не было, а потому онъ и попалъ въ сѣть враговъ, какъ безсильный ребенокъ. Разъ это случилось въ Римѣ, когда его бѣда кончилась изгнаньемъ, а во второй -- въ странѣ вольсковъ, когда онъ заплатилъ за свою ошибку жизнью. Смерть Коріолана не въ честномъ бою и даже не отъ рукъ оскорбленнаго имъ народа, а просто вслѣдствіе заговора нѣсколькихъ лицъ, воспользовавшихся его оплошностью, какъ нельзя лучше дорисовываетъ изображеніе этого характера, и Шекспиръ очень хорошо это понималъ, почему, вѣроятно, и не отступилъ въ развязкѣ драмы отъ того, что далъ ему историкъ Плутархъ, хотя самый фактъ смерти Коріолана, можетъ-быть, и не былъ такимъ, въ дѣйствительности. Коріоланъ съ своей громадной самонадѣянностью забылъ, что, какъ бы ни велико было обаяніе, которое внушаетъ своими: достоинствами даже человѣкъ-титанъ, онъ всегда рискуетъ споткнуться, если на стражѣ его достоинствъ не будетъ стоять осторожность. А Коріоланъ послѣднимъ своимъ поступкомъ уже перешелъ черезъ всѣ ея границы. Успѣвъ въ счастливый мигъ достичь своего и властно остановить впередъ движеніе цѣлаго народа, онъ не понялъ, что такой поступокъ со временемъ все-таки пуститъ корня неудовольствія, и притомъ неудовольствія скрытаго, съ которымъ нельзя уже будетъ бороться открытой силой и обаяніемъ имени. Онъ неосторожно явился среди враговъ съ самонадѣяннымъ намѣреніемъ даже во всемъ себя оправдать. Неминуемая гибель была послѣдствіемъ такого поступка.
   Закончивъ жизнь своего героя такой печальной, хотя во всѣхъ отношеніяхъ вѣрной съ общимъ тономъ произведенія, катастрофой, Шекспиръ не забылъ помянуть добрымъ словомъ его память. Дань хвалы падшему герою воздали не только главы народа, имъ оскорбленнаго, но даже злѣйшій его врагъ -- Туллъ Ауфидій, сказавшій надъ тѣломъ умершаго нѣсколько прочувствованныхъ словъ. Такое заключеніе драмы прекрасно поясняетъ то, что сказано выше о характерѣ Коріолана вообще. Несмотря на всѣ свои недостатки, онъ былъ все-таки человѣкъ-титанъ, а для суда надъ такими людьми нельзя примѣнять обыденную, общечеловѣческую мѣрку.
   Таковъ въ общихъ чертахъ созданный Шекспиромъ характеръ Коріолана. Нельзя, конечно, сказать, что основная идея этой драмы представляла что-либо особенно высокое или глубокое. Такіе люди, какъ Коріоланъ, представляютъ довольно рѣдкое явленіе, а потому и изображеніе ихъ не можетъ считаться захватывающимъ какія либо особенно широкія, общечеловѣческія явленія жизни. Съ этой точки зрѣнія основныя идеи, напримѣръ, Лира, Макбета и Гамлета гораздо глубже и выше. Но если, оставя въ сторонѣ степень значенія заключенной въ Коріоланѣ идеи, взглянуть, какъ Шекпиръ ее развилъ, то Коріолана безусловно слѣдуетъ причислить къ числу величайшихъ его созданій. Положенія, въ какихъ поэтъ вывелъ своего героя, до того полны силы и энергіи, переходы отъ однихъ сердечныхъ движеній къ другимъ до того просты и естественны, что тѣни какой-либо фальши или насилія надъ правдой не отыщетъ въ нихъ самый пристрастный взглядъ.
   Изъ прочихъ лицъ трагедіи Волюмнія по важности и значенію занимаетъ первое мѣсто. Значеніе это такъ велико, что въ нѣкоторыхъ сценахъ драмы она даже первенствуетъ надъ самимъ Коріоланомъ. Главныя основныя черты характера Волюмніи по отношенію ея къ Коріолану собственно, а равно причина, почему между ними завязалась такая горячая другъ къ другу любовь -- уже объяснены выше, и потому теперь остается сказать только о значеніи характера Волюмніи въ драмѣ вообще. Если, какъ сказано въ началѣ статьи, Шекспиръ изобразилъ въ Коріоланѣ съ равной силой и значеніемъ какъ древній миръ, такъ и индивидуальнаго человѣка, и если это послѣднее направленіе особенно рельефно выразилось въ обрисовкѣ фигуры самого Коріолана, то Волюмнія, напротивъ, всей своей личностью напоминаетъ болѣе тѣ величавые, незыблемые образы, которые возникаютъ предъ нашими глазами, когда мы вглядываемся въ героевъ давно прошедшаго вѣка древности. Принадлежа болѣе обществу, чѣмъ самому себѣ, древній человѣкъ какъ во всѣхъ своихъ мысляхъ, такъ равно и въ поступкахъ невольно долженъ былъ считаться болѣе съ обычаями и требованіями того общества, въ которомъ онъ жилъ, чѣмъ со своими личными стремленіями. Но такъ какъ эти личныя стремленія все-таки въ немъ существовали, то отсюда возникла для него необходимость часто казаться не самимъ собой или, иначе говоря, позировать предъ толпой для достиженія своихъ личныхъ цѣлей. Эта необходимость приводила нерѣдко къ тому, что подъ ея вліяніемъ измѣнялась и извращалась, повидимому, даже самая сущность этихъ стремленій, принимая совсѣмъ неподходящую, чуждую ей окраску, обусловленную вліяніемъ и вкусами окружающей среды. Это отразилось и на Волюмніи. По натурѣ это -- мать, искренно, до безумія любящая своего сына; но взгляните, что сдѣлало изъ этой любви вліяніе общества! Живя въ странѣ и въ эпоху, когда храбрость и доблесть считались въ человѣкѣ первенствующимъ качествомъ, Волюмнія невольно подчинилась этому вліянію и дошла до того, что самая любовь къ сыну превратилась у ней въ жажду для него славы и почестей. Она прямо говоритъ, что, имѣя двѣнадцать сыновей, легче бы перенесла славную смерть одиннадцати, чѣмъ позорную (т.-е. не увѣнчанную подвигами) жизнь одного. На рискъ смерти она посылаетъ сына, какъ на праздникъ. Его раны, которыя привели бы въ ужасъ всякую другую, нѣжно любящую мать, возбуждаютъ, напротивъ, въ Волюмніи одинъ восторгъ. Вотъ до какого извращенія дошла ея материнская любовь, хотя при этомъ никакъ нельзя сказать, чтобы любовь эта въ ней исчезла. Напротивъ, Волюмнія только этою любовью жила, только ею и дышала. Въ желаніи славы сыну она шла даже далѣе самого Коріолана, шла до преувеличенія его силъ и способностей. Такъ, она одна поддерживала въ Коріоланѣ желаніе добиться сана консула, чего онъ самъ явно избѣгалъ, инстинктивно чувствуя, что былъ рожденъ вовсе не для такого рода дѣятельности.-- "Полно, полно,-- говоритъ онъ матери:-- я лучше желаю служить Риму по-своему, чѣмъ повелѣвать въ немъ по чужой указкѣ".-- Но, ослѣпленная своей любовью, Волюмнія этого не видѣла, хотя и была умнѣе сына. Умѣя позировать передъ толпою, она развила въ себѣ это умѣнье даже до притворства. Такъ, она первая даетъ совѣтъ Коріолану выйти къ народу и сказать не то, что онъ думалъ и чувствовалъ. Этимъ искусствомъ позировать проникнута даже ея послѣдняя рѣчь, когда она молитъ сына пощадить Римъ. Она начинаетъ ее не словами укоровъ, но смиренно и безмолвно предъ нимъ преклоняясь. Не похоже ли такое начало на исполненіе впередъ приготовленной роли? А наконецъ, когда, истощивъ мольбы со слезами и видя, что средство это не дѣйствуетъ, она, гордо выпрямляясь, кончаетъ уже угрозой:-- "Знай, что въ день, когда, пожаръ охватитъ стѣны Рима, я съ тобой поговорю еще!" -- не видна ли и въ этихъ словахъ позировка и расчетъ на эффектъ? Истинное, искреннее чувство говоритъ не такъ. Оно обыкновенно начинаетъ съ упрековъ и жалобъ и уже потомъ, истощивъ силы, переходитъ къ мольбамъ и отчаянію. Изъ сказаннаго однако вовсе не слѣдуетъ заключать, чтобы Волюмнія была фальшива и неискренна. Напротивъ, трудно себѣ представить болѣе цѣлостное и правдивое существо. Но такая манера себя держать и говорить развилась въ ней именно вслѣдствіе того, что она была женщиной древняго міра, когда принадлежность человѣка обществу и средѣ болѣе, чѣмъ самому себѣ, невольно воспитала въ людяхъ стремленіе къ, позировкѣ и высказывалась эффектами даже при выраженіи искреннихъ чувствъ. Артистка, исполняющая роль Волюмніи на сценѣ, должна въ особенности помнить это свойство ея характера и никакъ не сдѣлать изъ нея только нѣжную мать или смиренную просительницу. Такимъ исполненіемъ роли будетъ искаженъ весь этотъ характеръ.
   Личность жены Коріолана, Виргиліи, намѣчена настолько легкими штрихами, что могла бы показаться въ другой драмѣ почти незамѣтной; но здѣсь, поставленная между Волюмніей и Коріоланомъ, какъ контрастъ обоихъ, она освѣщается удивительно мягкимъ, поэтическимъ свѣтомъ. Ея любовь къ мужу также не знаетъ границъ, какъ и любовь матери, но любовь эта уже совсѣмъ другого закала Волюмнія сурова и горда, Виргилія -- нѣжна и добра. Военная слава мужа ее пугаетъ, а не радуетъ. Коріоланъ, съ своей стороны, любитъ ее не менѣе, чѣмъ мать, но изъ всего видно, что вліяніе на него матери было гораздо сильнѣе, хотя, можетъ-быть, онъ, по простотѣ своей природы, этого не замѣчалъ самъ.
   Если Волюмнія изображаетъ личность древняго міра по преимуществу, то рядомъ съ нею создано Шекспиромъ лицо, которое, наоборотъ, напоминаетъ характеромъ скорѣе современнаго человѣка, чѣмъ римлянина. Лицо это -- Мененій Агриппа. Многія его черты, какъ, напримѣръ, извѣстный анекдотъ, когда Мененій старается образумить возмутившихся плебеевъ разсказомъ басни о членахъ тѣла, возставшихъ бунтомъ противъ желудка, заимствованы Шеспиромъ прямо изъ Плутарха. По характеру Мененій прямая противуположность Коріолана. Если Коріоланъ искалъ только славы и для нея готовъ былъ пожертвовать всѣми благами жизни, то Мененій, напротивъ, болѣе всего цѣнитъ эти блага и не пожертвовалъ бы ради славы даже самымъ ничтожнымъ изъ нихъ. Эпикуреецъ въ душѣ, онъ точно также, какъ и Коріоланъ, былъ склоненъ къ поддержкѣ въ общественной жизни statu quo, потому что это statu quo давало возможность ему, какъ и Коріолану, преслѣдовать свои цѣли, хотя онѣ были совершенно противоположны Коріолановымъ. Первый хотѣлъ воевать, а Мененій, напротивъ, пользоваться всѣми удовольствіями и благами мира. И, несмотря на такія противоположныя наклонности, люди эти сердечно любили другъ друга. Старикъ Мененій смотрѣлъ на Коріолана, какъ на сына, а Коріоланъ почиталъ его, какъ отца. Такія загадочныя съ виду взаимныя симпатіи совершенно противуположныхъ по характеру людей встрѣчаются въ жизни очень часто. Если судить людей по степени ихъ дѣятельности, то, конечно, надо признать Мененія личностью довольно ничтожной. Онъ самъ аттестуетъ себя, какъ человѣка, любящаго хорошо выпить и поѣсть. На дѣло онъ былъ лѣнивъ; провожать съ пріятелями ночь было ему, по его собственнымъ словамъ, гораздо пріятнѣе, чѣмъ встрѣчать восходъ солнца для работы. Но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ былъ одаренъ простымъ здравымъ смысломъ, тѣмъ смысломъ, который помогаетъ людямъ видѣть дѣло въ настоящемъ свѣтѣ тамъ, гдѣ этого не видятъ люди, можетъ-быть, даже болѣе одаренные. Такъ, онъ ясно видѣлъ нелѣпость замысловъ плебеевъ и старался ихъ успокоить своей сказкой. Любя Коріолана всей душой, онъ съ тѣмъ вмѣстѣ болѣе всѣхъ возставалъ противъ его строптивости съ народомъ, понимая въ этомъ опасность для своего же любимца. Когда же междоусобная распря разгорѣлась до степени пожара, Мененій благоразумно разсуждалъ, что прежде всего пожаръ надо потушить, а ужъ потомъ начать о немъ разговаривать.-- "Была бы заплата вставлена -- о цвѣтѣ ужъ рѣчи нѣтъ",-- говоритъ онъ своимъ друзьямъ-патриціямъ, ища тѣмъ успокоить ихъ тоже расходившуюся кровь. Въ душѣ Мененій былъ большой добрякъ и сердечно желалъ, чтобы всѣмъ жилось на свѣтѣ такъ же хорошо, какъ ему. Всѣ эти черты характера явно показываютъ, что Мененій не былъ общественнымъ человѣкомъ въ древнемъ смыслѣ этого слова, а именно скорѣе напоминалъ людей позднѣйшаго времени, когда индивидуализація характеровъ лишила общество того опредѣленнаго духа, какой вѣялъ надъ древнимъ міромъ. Въ роли Мененія есть одна очень забавная фраза, прекрасно рисующая его характеръ. Отправляясь просить пощадить Римъ, онъ предварительно освѣдомляется, отобѣдалъ ли Коріоланъ въ этотъ день, и спрашиваетъ объ этомъ потому, что сытые люди, по его замѣчанію, бываютъ добрѣе. Достойный предокъ Лукулла такъ я слышится въ этихъ словахъ.
   Сумрачная фигура Тулла Ауфидія умѣстно выведена для контраста съ Коріоланомъ, а также для развязки трагедіи, о чемъ уже сказано выше. Какъ ни мала его роль по объему, но характеръ его нарисованъ до того мягкими чертами, что можетъ дать очень благодарный матеріалъ умному актеру.
   Изъ остальныхъ лицъ драмы трибуны не имѣютъ опредѣленнаго характера и выведены только, какъ коноводы толпы. Но зато вмѣстѣ съ народомъ они составляютъ какъ бы одно гигантское дѣйствующее лицо, въ которомъ характеръ и духъ древняго міра изображены до ощутительности. Читая сцены драмы, гдѣ шумъ и галдѣнье толпы, увлекаемой хитрыми вождями-трибунами, рѣшаетъ государственные вопросы бурнымъ натискомъ, подобно лавинѣ, мы видимъ предъ собою изображеніе древняго Рима лучше, чѣмъ могутъ его описать самыя краснорѣчивыя страницы присяжныхъ историковъ.
  

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА 1).

   Кай Марцій Коріоланъ, Титъ Ларцій, Коминій, Римскіе полководцы.
   Мененій Агриппа, другъ Коріолана.
   Сициній Велютъ, Юній Брутъ, народные трибуны.
   Марцій, маленькій сынъ Коріолана.
   Римскій герольдъ.
   Туллъ Ауфидій, полководецъ волѣсковъ.
   Помощникъ Ауфидія.
   Заговорщики.
   Гражданинъ изъ Анціума.
   Два Вольскихъ стража.
   Волюмнія, мать Коріолана.
   Виргилія, жена Коріолана.
   Валерія, подруга Виргиліи.

Римскіе и Вольскіе сенаторы, патриціи, эдилы, ликторы, солдаты, граждане, гонцы, слуги Ауфидія, рабы и др.

Мѣсто дѣйствія частью въ Римѣ, частью во владѣніяхъ вольсковъ и анціатовъ.

  

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА 1-я.

Римъ. Улица.

(Входитъ толпа возмутившихся гражданъ въ палками, вилами и другимъ оружіемъ).

   1-й гражданинъ. Прежде, чѣмъ затѣвать что-нибудь дальше 2), выслушайте меня.
   Всѣ. Говори, говори.
   1-й гражданинъ. Рѣшились вы лучше умереть, чѣмъ голодать?
   Всѣ. Рѣшились, рѣшились!
   1-й гражданинъ. Вы знаете, что Кай Марцій первый врагъ народа?
   Всѣ. Знаемъ, знаемъ!
   1-й гражданинъ. Такъ убьемъ же его, и тогда хлѣбъ будетъ продаваться по цѣнѣ, какую назначимъ мы.-- Рѣшено, что ли?
   Всѣ. Сказано -- сдѣлано! Нечего толковать. Впередъ!
   2-й гражданинъ. Одно слово, добрые товарищи.
   1-й гражданинъ. У насъ добра нѣтъ 3); его все забрали патриціи. Мы, товарищи, бѣдняки! Насъ спасло бы то, чѣмъ патриціи сыты сверхъ горла. Если бъ они отдали намъ хоть объѣдки своихъ блюдъ, пока ихъ еще можно ѣсть -- мы и за то сказали бъ спасибо. Но имъ кажется, что мы не стоимъ и этого. Наша нищета -- вывѣска ихъ богатства! Выместимъ же имъ кольями, пока сами не исхудали, какъ жерди 4). Боги знаютъ, что я говорю такъ отъ голода, а не изъ желаія мстить.
   2-й гражданинъ. Значитъ, вы прежде всего хотите раздѣлаться 5) съ Каемъ Марціемъ?
   Всѣ. Начнемъ съ него: онъ для народа хуже пса.
   2-й гражданинъ. Вспомните его услуги отечеству.
   1-й гражданинъ. За нихъ онъ самъ отблагодарилъ себя своимъ чванствомъ. Не будь этого -- были бы благодарны и мы.
   2-й гражданинъ. Ты злословишь.
   1-й гражданинъ. Ничего не злословлю! Все, что онъ сдѣлалъ путнаго, сдѣлано имъ изъ чванства! Боязливые простяки могутъ увѣрять сколько хотятъ, будто онъ трудился для отечества, а на дѣлѣ ему просто хотѣлось угодить своей матери да повеличаться самому. Чванства въ немъ столько же, сколько и добра.
   2-й гражданинъ. Свою натуру не передѣлаешь, значитъ -- упрекать его несправедливо. Согласись хоть съ тѣмъ, что корыстолюбія въ немъ нѣтъ.
   1-й гражданинъ. Найдется, что поставить ему на счетъ и безъ него. Грѣховъ въ немъ столько, что устанешь ихъ пересчитывать.-- (Шумъ за сценой).-- Что тамъ за шумъ? А, значитъ, поднялась и зарѣчная ватага 6). Что жъ мы стоимъ? Маршъ въ Капитолій!
   Всѣ. Идемъ, идемъ!
   1-й гражданинъ. Стойте! кто-то идетъ сюда.

(Входитъ Мененій Агриппа).

   2-й гражданинъ. Достойный Мененій Агриппа. Онъ всегда стоялъ за народъ.
   1-й гражданинъ. Онъ точно хорошій человѣкъ. Жаль, что другіе патриціи на него не похожи.
   Мененій. Куда, друзья? Въ чемъ дѣло? Палки! Колья! Куда вы шли? Что на умѣ у васъ?
   1-й гражданинъ 7). Про то, что у насъ на умѣ, сенаторы знаютъ хорошо. Затѣи наши они успѣли пронюхать ужъ тому назадъ дней пятнадцать, а теперь мы покажемъ имъ то, чего хотимъ и на дѣлѣ. Они говорятъ, будто у бѣдныхъ просителей здоровыя глотки -- такъ пусть теперь узнаютъ, что, кромѣ глотокъ, найдутся у насъ и здоровые кулаки.
   Мененій. Друзья, друзья! Почтенные сосѣди! Вѣдь вы себя хотите погубить.
   1-й гражданинъ. Чего тутъ губить, когда пропадаемъ и безъ того.
   Мененій. Повѣрьте мнѣ, патриціи всѣмъ сердцемъ
             Стоятъ за васъ; а что до нашихъ нуждъ
             И голода -- то легче будетъ вамъ
             Угрозой вашихъ палокъ сдвинуть небо
             Съ его основъ, чѣмъ потрясти законы,
             Какими твердъ великій, славный Римъ!
             Онъ, вѣрьте мнѣ, сумѣетъ устранить
             Въ своемъ пути десятки тысячъ вдвое
             Сильнѣйшихъ грозъ, чѣмъ тѣ, какими вы
             Задумали пугать его.-- Несчастье
             Вамъ послано богами. Голодъ -- кара
             Ихъ властныхъ рукъ! Патриціи съ сенатомъ
             Тутъ ни при чемъ. Вы можете смягчить
             Боговъ, лишь павъ предъ ними на колѣни,
             А вашихъ рукъ угрозы имъ смѣшны.
             Сердечно жаль мнѣ видѣть, что бѣжите
             Вы отъ бѣды въ объятія другой.
             Клянете вы почтенныхъ главъ отчизны
             И клеветой позорите людей,
             Которые о васъ пекутся больше
             Родныхъ отцовъ.
   1-й гражданинъ. Они пекутся о насъ? Вотъ такъ сказалъ! Да они никогда и не думали о народѣ. Мы умираемъ съ голода, а ихъ амбары ломятся отъ запасовъ зерна. Они пишутъ новые законы въ пользу ростовщиковъ, отмѣняя тѣ, какими наложена на нихъ хоть какая-нибудь узда; а для бѣдняковъ, что ни день, готово у нихъ новое правило, лишь бы сковать и стѣснить ихъ покрѣпче. Они губятъ насъ хуже всякой войны! Вотъ какова ихъ къ намъ любовь.
   Мененій. Должны сознаться вы въ дурномъ пристрастьѣ,
             Иль назову безумцами я васъ.
             Послушайте: хочу я разсказать
             Вамъ сказочку! Быть-можетъ, вы ее
             Ужъ слышали, но къ дѣлу здѣсь она
             Приходится такъ кстати, что пускай ужъ
             Услышите ее вы лишній разъ.
   1-й гражданинъ. Хорошо, послушаемъ. Но ты только не думай, что успѣешь заговорить своей сказкой намъ зубы.-- Разсказывай!
   Мененій. Случилось какъ-то разъ, что члены тѣла
             Возстать рѣшили бунтомъ на животъ.
             Онъ, видите ль, по мнѣнью ихъ, преважно
             Усѣвшись, какъ лѣнтяй, на средній стулъ,
             Умѣлъ глотать безсовѣстно лишь пищу,
             А о трудахъ и хлопотахъ, какіе
             Безъ устали и жалобъ приходилось
             Нести имъ всѣмъ -- ходить, работать, думать
             И чувствовать -- ну, словомъ, дѣлать все,
             Что надобно для поддержанья тѣла --
             То онъ, не только имъ помочь, но даже
             Ихъ слушать не хотѣлъ.-- Узнавъ объ этомъ,
             Животъ сказалъ...
   1-й гражданинъ. Ну, что жъ сказалъ животъ?
   Мененій. Сейчасъ узнаешь.-- Скорчивъ родъ улыбки,
             Которая, конечно, выходила
             Не изъ груди 8), (но я воленъ заставить
             Вѣдь въ сказкѣ улыбаться и животъ),
             Язвительно отвѣтилъ онъ толпѣ
             Завистниковъ, которые шумѣли
             Точь-въ-точь, какъ вы порочите теперь
             Сенаторовъ за то лишь, что они
             Не вамъ чета.
   1-й гражданинъ. Узнать прелюбопытно,
             Что онъ сказалъ. Вѣдь если бъ въ самомъ дѣлѣ
             Вѣнчанный царь всей плоти -- голова,
             Стражъ вѣрный -- глазъ, совѣтникъ честный -- сердце,
             Солдатъ-рука, гонецъ -- нога и съ ними
             Языкъ -- глашатай нашъ, рѣшились твердо,
             Съ толпою прочихъ членовъ, чьи труды
             Опора намъ...
   Мененій. Ну, что жъ они рѣшили,
             И для чего меня ты перебилъ?
             Что далѣе?
   1-й гражданинъ. Когда бъ они, наскучивъ
             Обжорой-животомъ, кому природа
             Назначила помойной быть бадьей...
   Мененій. Ну, дальше что?
             1-й гражданинъ. Когда бъ они рѣшили
             Призвать животъ къ отвѣту -- что бы могъ онъ
             Отвѣтить имъ?
   Мененій. Скажу сейчасъ; а ты
             Не торопись. Въ тебѣ терпѣнья, вижу,
             Запаса нѣтъ;-- умѣй имъ заручиться,
             Такъ будешь знать, что отвѣчалъ животъ.
   1-й гражданинъ. Ты не тяни.
   Мененій. Такъ слушайте жъ, какъ должно.
             Животъ почтенный нашъ въ рѣшеньи не былъ
             Скоръ, какъ они, и имъ отвѣтилъ такъ:
             "Сожители 9), вы говорите правду,
             Что пищу ту, которою живемъ
             И я, и вы, приходится глотать
             Мнѣ первому; но такъ по ходу дѣла
             И быть должно:-- вѣдь я запасный складъ
             Для васъ для всѣхъ! Вы вспомните, что долженъ
             Вѣдь я одинъ умѣло разослать,
             Что нужно вамъ, съ потокомъ крови, къ сердцу
             --(Оно вашъ дворъ),-- иль къ трону -- головѣ,
             Гдѣ умъ царитъ. Малѣйшій нервъ иль жилка,
             Какими весь пронизанъ человѣкъ,
             Живутъ лишь мной затѣмъ, что посылаю
             Имъ пищу я!-- И если вы, по правдѣ
             Вамъ говоря",-- замѣтьте: это все
             Рѣчь живота.
   1-й гражданинъ. Ну ладно, ладно, дальше.
   Мененій. "И если вы не видите сослѣпу
             То, что даю я каждому изъ васъ,
             То я берусь вамъ доказать безспорно,
             Что вамъ идутъ на долю всѣ цвѣточки 10),
             Мнѣ жъ -- отруби".Ну, что на это мнѣ
             Вы скажете?
   1-й гражданинъ. Вотъ такъ отвѣтъ! Но какъ же
             Его намъ понимать?
   Мененій. Животъ разумный --
             Почтенный нашъ сенатъ, а вы -- тѣ члены,
             Которыми нелѣпо поднятъ бунтъ.
             Вы вникните и въ головы вдолбите
             Себѣ свои, съ какимъ трудомъ сенату
             Приходится пещись о васъ всегда!
             Увидите, что все добро, которымъ
             Вы взысканы -- обязаны вы только
             Сенаторамъ! Отъ васъ же имъ ни пользы
             Ни проку нѣтъ.-- Ну что жъ?-- отвѣть хоть ты,
             Ноги передній палецъ.
   1-й гражданинъ. Палецъ я?
             И отъ ноги!-- А почему я палецъ?
   Мененій. А потому, что ты -- голякъ послѣдній
             Всей мудрой вашей шайки,-- суешь первымъ
             Вездѣ свой носъ.-- Негодная для травли
             Ищейка ты 11), а на добычу тоже
             Зариться радъ!-- Ну что жъ, пускайте въ дѣло
             Свое дубье! Грозитъ сегодня Риму
             Ватага крысъ. Кому-нибудь навѣрно
             Не сдобровать. (Входитъ Кай Марцій).
             Будь здравъ, достойный Марцій.
   Марцій. Благодарю. (Гражданамъ). Бездѣльники, чего
             Вамъ надо здѣсь? Успѣли расчесать
             До струпьевъ гнойныхъ вы паршивый зудъ
             Затѣй дурацкихъ вашихъ!
   1-й гражданинъ. Добрыхъ словъ
             Наслышаться давно успѣли вдоволь
             Мы отъ тебя.
   Марцій. Льстецомъ до тошноты
             Себя покажетъ тотъ, кто добрымъ словомъ
             Помянетъ васъ! Орава глупыхъ псовъ!
             Пустая дрянь и на войнѣ и въ мирѣ!
             Война вамъ страхъ, а миръ -- предлогъ, чтобъ дерзко
             Задрать носы! Чуть положись на васъ --
             Найдешь гусей, гдѣ ждалъ лисицъ, и зайцевъ,
             Гдѣ нужно львовъ!-- Надежнѣе, чѣмъ вы,
             Ледъ на огнѣ иль градъ подъ жаркимъ солнцемъ!
             Вамъ любо клясть законъ, когда караетъ
             Онъ подлецовъ; а ихъ готовы славить
             Вы до небесъ! Вамъ ненавистны слава
             И честь другихъ! Желанья ваши -- блажь
             Больныхъ людей, которымъ нужно вѣчно
             То именно, что имъ вреднѣй всего!
             Плыть со свинцомъ иль дубъ рубить соломой --
             Вотъ доля тѣхъ, кто вздумаетъ себя
             Довѣрить вамъ!-- Довѣрить вамъ?.. повѣсить
             Сначала васъ! У васъ, что ни минута,
             То сто затѣй! Превознести способны
             Въ каждый мигъ того, кто вами втоптанъ
             Вчера былъ въ грязь, а бывшаго кумира
             Повергнуть ницъ!-- Вотъ хоть теперь: чего
             Хотите вы? Сползлись со всѣхъ концовъ
             Вы города, нахально возстаете
             На нашъ сенатъ,-- сенатъ, чьей власти выше
             Лишь власть боговъ, и чьи заботы могутъ
             Одни лишь васъ спасти, чтобъ не сожрали
             Другъ друга вы, какъ стая жадныхъ псовъ!..
             (Мененію) Что нужно имъ?
   Мененій. Хотятъ они, чтобъ хлѣбу
             Была цѣна, какую объявить
             Угодно имъ. Кричатъ, что хлѣба вдоволь
             Есть въ городѣ.
   Марцій.           Кричатъ!.. Повѣсить ихъ!
             Изъ дымныхъ норъ 12) хотятъ бродяги эти
             Вліять на ходъ правительственныхъ дѣлъ.
             Судить-рядить безъ толку надо имъ
             О тѣхъ, кто палъ, кто вознесенъ наверхъ,
             Кто въ ссорѣ съ кѣмъ, кто ищетъ съ кѣмъ союза 13)!
             Чуть кто имъ любъ -- такъ за того горой!
             А кто не любъ, того поставить ниже
             Своихъ подошвъ -- вотъ дѣло ихъ!-- Кричатъ,
             Что хлѣба вдоволь въ городѣ!-- О, если бъ
             Оставилъ щепетильничать сенатъ
             И волю далъ управиться мнѣ съ ними
             Моимъ мечомъ! Нагромоздилъ бы груду
             Ихъ подлыхъ тѣлъ я выше, чѣмъ метнуть
             Могу копьемъ!
   Мененій.           Къ чему?-- ты образумилъ
             И просто ихъ. Ума въ нихъ, правда, мало,
             Но трусости зато не занимать.
             Но гдѣ жъ другія шайки?
   Марцій. Разбѣжались.
             Всѣхъ вздернуть бы! Во весь галдѣли ротъ,
             Что ѣсть хотятъ! Орали прибаутки,
             Что голодъ врагъ и каменнымъ стѣнамъ;
             Что безъ ѣды издохнутъ и собаки;
             Что хлѣбъ для ртовъ; что богачамъ нельзя
             Все брать себѣ;-- и этимъ-то враньемъ
             Бездѣльники добились, что сенатъ
             Согласье далъ на просьбу, отъ которой
             Стыдъ разберетъ всѣ честныя сердца
             И смѣлой власти поблѣднѣютъ щеки,
             И вся толпа ихъ взапуски пустилась
             Подбрасывать съ восторгомъ колпаки,
             Какъ будто бы сбиралась ихъ привѣсить
             Къ рогамъ луны.
   Мененій.           Что жъ дали имъ?
   Марцій.                               Что дали?
             По выбору народа пять трибуновъ
             Въ защиту ихъ дурацкихъ, мудрыхъ правъ!
             Попалъ въ число трибуновъ Юній Брутъ
             И съ нимъ Велютъ Сициній,-- кто еще,
             Я не слыхалъ.-- Проклятье имъ! Скорѣе бъ
             Позволилъ я, чтобъ сорвала ихъ шайка
             Всѣ крыши съ римскихъ зданій, чѣмъ рѣшился
             Такъ уступить! Вѣдь это будетъ впредь
             Предлогомъ лишь для нихъ, чтобъ добиваться
             И большаго, грозя иначе снова
             Затѣять бунтъ!
   Мененій.           Да, это странно.
   Марцій (толпѣ).                     Ну!
             Что встали вы?-- маршъ по домамъ, отребье!

(Входитъ гонецъ).

   Гонецъ. Гдѣ Марцій?
   Марцій.           Здѣсь;-- на что тебѣ онъ нуженъ?
   Гонецъ. Съ извѣстьемъ я, что вольски собрались
             Напасть на Римъ.
   Марцій. Сердечно радъ! (Указывая на толпу) Провѣтримъ
             Въ походѣ мы загнившій этотъ хламъ.
             Но вотъ идутъ и главы государства.

(Входятъ Коминій, Титъ Ларцій, сенаторы, Юній Брутъ и Сициній Велютъ).

   1-й сенаторъ. Ты предсказалъ намъ, Марцій, справедливо,
             Что вольски вновь поднимутся на насъ.
   Марцій. У нихъ вождемъ извѣстный Туллъ Ауфидій,
             И сладить съ нимъ намъ будетъ нелегко.
             Вотъ человѣкъ, къ которому я зависть
             Таю въ душѣ! Будь я судьбою созданъ
             Не Марціемъ -- то быть бы я хотѣлъ
             Лишь только имъ.
   Коминій. Вѣдь ты ужъ съ нимъ сражался?
   Марцій. Сражался съ нимъ?-- Да если бъ цѣлый міръ
             Распался весь на двѣ враждебныхъ части,
             И Туллъ присталъ союзникомъ къ моей,
             То я ее покинулъ бы, чтобъ только
             Сражаться съ нимъ!-- Онъ левъ, за кѣмъ охота
             Мнѣ славы цѣль.
   1-й сенаторъ. Тогда прими жъ участье
             Съ Коминіемъ въ объявленной войнѣ.
   Коминій. Ты далъ свое на это мнѣ ужъ слово!
   Марцій. Да, это такъ, и я его сдержу. (Титу Ларцію)
             Итакъ, меня ты, Ларцій, вновь увидишь
             Съ Ауфидіемъ сошедшимся въ бою!
             Но что съ тобой? Ты раненъ? На войну
             Ты не пойдешь?
   Ларцій.           Нѣтъ, Марцій, нѣтъ -- сумѣю
             Я, оперевшись на одинъ костыль,
             Разить другимъ, но дома не останусь.
   Мененій. Храбрецъ въ душѣ!
   1-й сенаторъ. Идемте жъ въ Капитолій:
             Тамъ ждутъ друзья.
   Ларцій.           Веди же насъ, Коминій;
             Предшествовать по всѣмъ твоимъ заслугамъ
             Ты долженъ намъ.
   Коминій.           Достойный, славный Ларцій 14)!
   1-й сенаторъ (гражданамъ). Ну, что же вы? Ступайте по домамъ.
   Марцій. О, нѣтъ, оставьте ихъ: мы ихъ возьмемъ
             Съ собой въ походъ. У вольсковъ хлѣба много,
             Такъ пусть же эти крысы порастреплютъ
             Ихъ закромы; пусть сдѣлаютъ намъ честь,
             Отправясь вмѣстѣ съ нами: наградили
             Достойно мы вѣдь славныхъ бунтарей.

(Уходятъ Марцій, Коминій, Мененій, Ларцій и сенаторы. Граждане также расходятся. Остаются трибуны Сициній и Брутъ).

   Сициній. Надменнѣе людей, чѣмъ этотъ Марцій,
             Я не видалъ.
   Брутъ.           Да въ этомъ точно равныхъ
             Онъ не найдетъ.
   Сициній.           Когда народъ избралъ
             Въ трибуны насъ...
   Брутъ.           Замѣтилъ выраженье
             Ты глазъ его и губъ?
   Сициній.           И градъ насмѣшекъ?
   Брутъ. Не пощадитъ въ минуту раздраженья
             Онъ и боговъ.
   Сициній.           Насмѣшкой заклеймитъ
             Діаны чистый ликъ.
   Брутъ. Зазнался онъ
             Чрезчуръ своимъ геройствомъ! Хоть бы сгинулъ
             Онъ на войнѣ 15).
   Сициній.           Успѣхъ подобнымъ людямъ
             Вреднѣй всего. Презрѣть они готовы
             И тѣнь свою, отброшенную солнцемъ.
             Дивлюсь, какъ съ этимъ чванствомъ онъ призналъ
             Въ походѣ власть Коминія.
   Брутъ.                     Онъ просто
             Разсчелъ хитро, что слава, за которой
             Онъ гонится и чьимъ благоволеньемъ
             Ужъ взысканъ онъ съ избыткомъ, сохранится
             Всего вѣрнѣй, когда займетъ онъ въ войскѣ
             Не первый постъ. Ошибки и несчастья
             Припишутся вождю, хотя бъ свершилъ
             Тотъ все, что только въ силахъ человѣка;
             А глупое общественное мнѣнье
             Начнетъ галдѣть:-- "О, если бъ Марцій былъ
             У насъ главой!"
   Сициній.           А если улыбнется
             Удача намъ, такъ будетъ то, что мнѣнье,
             Склонившееся къ Марцію, навѣрно
             Коминія лишитъ его заслугъ.
   Брутъ. Пожнетъ онъ даромъ половину лавровъ
             Коминія, не заслуживъ на дѣлѣ
             Ни листика, а сверхъ того причтетъ
             Себѣ на пользу и его ошибки!
   Сициній. Пойдемъ узнать, какой получитъ дѣло
             Дальнѣшій ходъ, а также поглядимъ,
             Что вздумаетъ затѣять Марцій, кромѣ
             Своихъ обычныхъ выходокъ, сбираясь
             Итти въ походъ.
   Брутъ.           Да, да, пойдемъ взглянуть. (Уходятъ).
  

СЦЕНА 2-я.

Коріоли. Зала Сената.

(Входятъ Туллъ Ауфидій и Вольскіе сенаторы).

   1-й сенаторъ. Такъ ты, Ауфидій, думаешь, что въ Римѣ
             Узнали наши замыслы, равно какъ
             И все, что мы рѣшили предпринять?
   Ауфидій. А вы иного мнѣнья? Развѣ намъ,
             Припомните, случилось хоть однажды
             Исполнить наши планы безъ того,
             Чтобъ Римъ о нихъ не вывѣдалъ? Прошло
             Четыре дня, какъ получилъ оттуда
             Извѣстье я и, кажется, письмо
             Теперь со мной;-- да, точно. (Читаетъ):
                                                     "Войско ихъ
             Ужъ собрано, но на востокъ иль западъ
             Его пошлютъ -- покамѣстъ неизвѣстно.
             Запасовъ нѣтъ; народъ готовъ возстать,
             Всеобщій слухъ, что встанутъ во главѣ
             Готовыхъ войскъ Коминій, храбрый Ларцій
             И съ ними Марцій, нашъ исконный врагъ,
             Кого однако въ Римѣ ненавидятъ
             Сильнѣй, чѣмъ мы.-- Всѣ трое двинутъ войско,
             Куда велятъ, и очень можетъ быть,
             Что противъ васъ.-- Подумайте объ этомъ".
   1-й сенаторъ. Ужъ думали: солдаты наши въ-полѣ.
             Вѣдь знаемъ мы, что Римъ готовъ всегда
             Итти на насъ.
   Ауфидій.           Разумно вы хотѣли
             Скрыть отъ враговъ нашъ главный планъ, пока
             Онъ въ дѣлѣ не открылся бъ самъ собою;
             Но, кажется, о немъ узнали въ Римѣ
             Еще до дня его рожденья въ свѣтъ.
             Теперь должны мы измѣнить, конечно,
             Нашъ первый планъ: должны занять тайкомъ
             Мы больше вражьихъ пунктовъ раньше срока,
             Чѣмъ Римъ о томъ успѣетъ разузнать.
   1-й сенаторъ. Спѣши тогда, Ауфидій благородный,
             На постъ вождя къ собравшимся войскамъ,
             А намъ оставь охрану Коріоли.
             Коль скоро врагъ осадитъ насъ -- ты съ войскомъ
             Легко насъ можешь выручить.-- Я все жъ
             Склоняюсь больше къ мысли той, что въ Римѣ
             Готовятся къ войнѣ не противъ насъ.
   Ауфидій. Не думай такъ:-- мои извѣстья вѣрны.
             Я сообщить могу вамъ даже больше,
             Чѣмъ говорилъ. Часть римскихъ войскъ идетъ
             Уже на насъ и именно сюда.
             Прощайте же! Когда въ бою сойдемся
             Мы съ Марціемъ, то клятвой между нами
             Вѣдь рѣшено, что будетъ длиться бой,
             Пока изъ насъ одинъ не ляжетъ мертвымъ.
   Сенаторы. Боговъ защита да хранитъ тебя!
   Ауфидій. Равно и васъ.
   1-й сенаторъ.           Прощай!
   2-й сенаторъ.                     Прощай!
   Всѣ.                                         Будь счастливъ!

(Уходятъ).

  

СЦЕНА 3-я.

Римъ. Комната въ домѣ Марція.

(Волюмнія и Виргилія сидятъ за шитьемъ),

   Волюмнія. Ты, милая дочь, хоть бы что-нибудь спѣла, чтобъ казаться повеселѣй. Если бъ Марцій былъ моимъ мужемъ, то для меня разстаться съ нимъ ради его славы было бъ большей радостью, чѣмъ наслаждаться его объятіями на брачномъ ложѣ, воркуя о любви. Вѣдь даже когда онъ былъ еще ребенкомъ и единственнымъ моимъ сыномъ; когда его красотой и молодостью любовались всѣ; когда всякая иная мать на просьбу любого царя не дала бы согласія разстаться съ сыномъ даже на одинъ день -- я и тогда помнила, что слава лучшее ему украшеніе, и что безъ нея онъ только смазливая картинка, годная висѣть на стѣнѣ. Даже тогда, повторяю, я была бы готова послать его ради славы на любую опасность, и я точно послала его на страшную войну, откуда онъ вернулся, украшенный дубовымъ вѣнкомъ 16). И, вѣрь, я не такъ обрадовалась, узнавъ, что родила мальчика, какъ въ тотъ день, когда онъ стать мужемъ, доказавъ это на дѣлѣ.
   Виргилія. А если бъ въ этой войнѣ онъ погибъ? Что тогда?
   Волюмнія. Тогда моимъ сыномъ сдѣлалась бы его слава! Въ ней нашла бы я свое потомство. Слушай и вѣрь искренности моихъ словъ: будь у меня двѣнадцать равно любимыхъ сыновей -- любимыхъ не меньше, чѣмъ любимъ мною Марцій -- я бы легче перенесла славную смерть за родину одиннадцати изъ нихъ, чѣмъ праздную и лѣнивую жизнь одного.

(Входитъ прислужница).

   Прислужница. Благородную госпожу желаетъ видѣть Валерія.
   Виргилія. Прошу, матушка, позволь мнѣ удалиться.
   Волюмнія. Нѣтъ, нѣтъ, сиди! Мнѣ, кажется, я слышу
             Побѣдный гулъ, съ которымъ Марцій твой,
             Повергнувъ ницъ Ауфидія на землю,
             Влачитъ его!.. Бѣжитъ толпа враговъ
             Предъ нимъ, дрожа, какъ дѣти предъ медвѣдемъ!
             Чу!.. Слышишь ли?.. Онъ топаетъ ногой!
             Кричитъ своимъ: "Позорнымъ страхомъ трусы
             Вы зачаты, хоть въ Римѣ рождены!"
             Рукою въ сталь одѣтой отираетъ
             Онъ кровь съ чела и въ бой летитъ, какъ пахарь,
             Чтобъ жатву снять иль потерять скорѣе
             Прибытокъ весь.
             Виргилія.           Кровь на челѣ!.. Юпитеръ!
             Нѣтъ, нѣтъ, не кровь!..
             Волюмнія.                     О, глупая! Прекраснѣй
             Героя кровь на раненомъ челѣ,
             Чѣмъ солнца лучъ на золотой кольчугѣ!
             Гекубы грудь, когда младенецъ Гекторъ
             Лежалъ при ней, была не такъ прекрасна,
             Какъ шлемъ его, когда плевалъ онъ кровью
             На рядъ мечей, сверкавшихъ вкругъ него!
             (Прислужницѣ) Скажи, что рады видѣть мы сердечно
             Валерію. (Прислужница уходитъ).
   Виргилія.           Храните, небеса,
             Вы Марція отъ ярой злобы Тулла!
   Волюмнія. Наступитъ онъ на голову его,
             Къ землѣ пригнувъ ее своимъ колѣномъ!

(Входитъ Валерія въ сопровожденіи раба).

   Валерія. Здравствуйте обѣ.
   Волюмнія. Здравствуй, милая 17).
   Валерія. Ну, какъ вы поживаете? Вѣчныя домосѣдки и заняты шитьемъ! Веселое, нечего сказать, занятіе 18). Ну, что твой мальчикъ, Виргилія?
   Виргилія. Благодарю; онъ здоровъ.
   Волюмнія. Любитъ стукъ мечей и звукъ барабановъ гораздо больше, чѣмъ уроки учителя.
   Валерія. Что и говорить!-- Весь въ отца. Но все-таки ребенокъ прелесть. Я часа полтора смотрѣла на него въ прошедшую среду. Шалунъ гонялся за сверкавшей бабочкой. Поймалъ ее, пустилъ опять, снова поймалъ и опять выпустилъ. При этомъ, какъ-то споткнувшись, упалъ, и ужъ тутъ, не знаю, разсердило ли его паденье, или что другое, только я видѣла, какъ онъ весь задрожалъ и, заскрежетавъ зубами, принялся рвать бабочку на части. Да вѣдь стоило посмотрѣть, какъ это онъ дѣлалъ.
   Волюмнія. Отцовская вспышка.
   Валерія. Но сердце благородное.
   Виргилія. Просто шалунъ.
   Валерія (Виргиліи). Послушай, однако я хочу, чтобъ ты бросила свое шитье и побездѣльничала сегодня со мной вмѣстѣ.
   Виргилія. Нѣтъ, я изъ дома ни ногой.
   Валерія. Какъ! Не выйдешь изъ дома?
   Волюмнія. Выйдетъ, выйдетъ.
   Виргилія. Нѣтъ, прошу извинить. Я дала обѣтъ не переступать за порогъ, пока мужъ не вернется изъ похода.
   Валерія. Но вѣдь такое затворничество просто глупо. Полно, полно! Ты должна навѣстить нашу сосѣдку, которая больна послѣ родовъ.
   Виргилія. Желаю ей какъ можно скорѣе выздоровѣть и постараюсь ей помочь моими молитвами, но сама итти къ ней не могу.
   Волюмнія. А почему?
   Виргилія. Во всякомъ случаѣ не изъ лѣности и не отъ недостатка расположенія.
   Валерія. Хочешь ты, что ли, сдѣлаться второй Пенелопой? Но вѣдь говорятъ, что сотканная ею безъ Улисса ткань только развела во всей Итакѣ моль.-- Полно, полно, пойдемъ! Жалѣю, что твое полотно не можетъ чувствовать, какъ твои пальцы. Иначе ты изъ жалости перестала бы его колоть твоими иглами. Однимъ словомъ, ты пойдешь.
   Виргилія. Извиняюсь еще разъ, но итти все-таки не могу.
   Валерія. А что, если я, въ случаѣ твоего согласія, сообщу тебѣ хорошія вѣсти о твоемъ мужѣ?
   Виргилія. Полно! Я знаю, что никакихъ вѣстей нельзя было еще получить.
   Валерія. Напрасно такъ думаешь,-- я не шучу: вѣсти получены прошедшею ночью.
   Виргилія. Неужели правда?
   Валерія. Увѣряю тебя серьезнѣйшимъ образомъ. Одинъ изъ сенаторовъ говорилъ при мнѣ, что вольски выступили въ поле, что Коминій съ частью войскъ пошелъ противъ нихъ, а твой мужъ и Титъ Ларцій осадили городъ Коріоли. Въ счастливомъ и скоромъ концѣ войны не сомнѣвается больше никто.-- Все это, могу тебя увѣрить, чистѣйшая правда, а потому вставай и отправляйся съ нами.
   Виргилія. Нѣтъ, прошу, уволь меня на сегодня. Я сдѣлаю тебѣ это удовольствіе въ другой разъ.
   Волюмнія. Оставь ее. Она нынче въ такомъ дурномъ расположеньи духа, что, пожалуй, испортитъ удовольствіе и намъ.
   Валерія. Пожалуй, что такъ, а потому прощай. Идемъ, милая Волюмнія.-- Но нѣтъ! Прошу тебя, Виргилія, еще разъ: выбрось за окно свою хандру и пойдемъ съ нами.
   Виргилія. Не могу, не могу и не могу! Желаю вамъ много веселья.
   Валерія. Ну, если такъ, прощай! (Уходятъ).
  

СЦЕНА 4-я.

Передъ стѣнами Коріоли.

(Входятъ съ барабаннымъ боемъ и знаменами Марцій, Титъ Ларцій, военачальники и войско. Ихъ встрѣчаетъ гонецъ).

   Марцій. Вотъ вѣсти къ намъ. Закладъ, что было дѣло.
   Ларцій. На ставку конь, что не было.
   Марцій.                                         Идетъ.
   Ларцій. Держу и я.
   Марцій (гонцу). Скажи, сошлись ли наши
             Уже съ врагомъ?
   Гонецъ.           Стоятъ лицомъ къ лицу,
             Но не дрались.
   Ларцій.           Достался добрый конь
             Сегодня мнѣ.
   Марцій.           Его я выкупаю.
   Ларцій. Я не отдамъ его и не продамъ,
             Но если хочешь, то ссудить согласенъ
             Я имъ тебя хоть на полсотню лѣтъ...
             Пускай зовутъ врага къ переговорамъ.
   Марцій (гонцу). Какъ далеко оставилъ ты войска?
   Гонецъ. Не будетъ больше мили съ половиной.
   Марцій. Такъ, значитъ, можемъ слышать мы бряцанье
             Оружья ихъ, а нашего -- они.
             О, если бъ Марсъ послалъ намъ только силы
             Покончить здѣсь скорѣе со врагомъ
             И полетѣть съ дымящимся оружьемъ
             Помочь друзьямъ!-- Трубите вызовъ нашъ.

(Трубы для переговоровъ; на стѣнѣ появляются сенаторы и другіе).

             Скажите намъ, въ стѣнахъ ли Туллъ Ауфидій?
   1-й сенаторъ. Его здѣсь нѣтъ;-- равно нѣтъ никого,
             Кому бы ты страшнѣе былъ, чѣмъ Туллу;
             А страхъ его передъ тобой вѣдь меньше,
             Чѣмъ ничего... (Вдали барабаны). Ты слышишь этотъ звукъ?
             Зоветъ на бой цвѣтъ нашей молодежи
             Онъ противъ васъ! Разрушимъ мы скорѣе
             Твердыни нашихъ стѣнъ, чѣмъ согласимся
             Сидѣть за ними здѣсь, не выйдя смѣло
             Навстрѣчу вамъ!. Взгляни: ворота наши
             Не заперты; засовомъ служитъ имъ
             Гнилой тростникъ. Широко распахнемъ
             Мы сами ихъ... (За сценой шумъ битвы).
                                 Ты слышишь этотъ гулъ?
             Идетъ сюда съ побѣдой Туллъ Ауфидій!
             Смотри, какъ онъ свирѣпствуетъ и коситъ
             Безъ жалости остатокъ вашихъ войскъ!
   Марцій. А!.. Бой кипитъ!..
   Ларцій.                     Они насъ учатъ сами.
             Эй, лѣстницъ! (Вольски дѣлаютъ вылазку изъ города).
   Марцій.           Какъ! Враги насъ не боятся?
             Грудь съ грудью смѣютъ встрѣтить насъ они?
             Впередъ, друзья! Щиты на грудь, и съ сердцемъ,
             Самихъ щитовъ надежнѣйшимъ, кидайтесь
             Въ открытый бой!.. Впередъ, достойный Титъ!
             Враги намъ смѣли выказать презрѣнье
             Ужъ черезъ край!.. Я весь въ поту отъ злости!
             За мной, друзья! Того, кто предъ врагомъ
             Покажетъ тылъ -- считать я буду Вольскомъ
             И положу на мѣстѣ какъ врага!

(Бросается впередъ. Битва. Римляне прогнаны къ окопамъ. Марцій возвращается).

   Марцій (войску). Чума на васъ! Позоръ вы Рима! Стадо!
             Проказа васъ пускай покроетъ сплошь!
             Живите съ ней; другъ друга заражайте!
             Не видя васъ, пусть каждый съ отвращеньемъ
             Ужъ чувствуетъ за милю чумный смрадъ!
             Гусиный гуртъ въ людскомъ подобьѣ съ виду,
             Бѣжите вы передъ толпой рабовъ!
             Разбить могло вѣдь обезьянье стадо
             Легко бы ихъ!.. Плутонъ и адъ! Въ крови
             Спина у всѣхъ, на лицахъ блѣдность страха!
             Всѣ ранены въ позорномъ бѣгствѣ въ тылъ!
             Дрожатъ, какъ листъ!.. Назадъ, мерзавцы! Въ битву!
             Огнемъ небесъ клянусь вамъ, что иначе
             Начну рубить я не враговъ, а васъ!
             Опомнитесь! Сомкнитесь крѣпче строемъ!
             Впередъ, впередъ! Враговъ назадъ прогонимъ
             Мы къ женамъ ихъ не хуже, чѣмъ они
             Прогнали насъ.

(Битва возобновляется. Вольски, преслѣдуемые римлянами, отступаютъ къ воротамъ и входятъ черезъ нихъ въ городъ).

   Марцій.           Ворота отперты!
             Теперь впередъ! Смѣлѣй за дѣло каждый!
             Не бѣглецамъ отворенъ этотъ входъ,
             А тѣмъ, кто смѣлъ настолько, чтобъ ворваться
             За ними вслѣдъ! Я вамъ примѣръ! За мной!..

(Врывается въ ворота, которыя запираются вслѣдъ за нимъ).

   1-й солдатъ. Чрезчуръ глупа такая ужъ отвага.
             Я не пойду.
   2-й солдатъ. Я также.
   3-й солдатъ.                     Поглядите:
             Онъ запертъ вѣдь.
   Всѣ.                     Ну, значитъ, онъ погибъ.

(Входитъ Титъ Ларцій).

   Ларцій. Гдѣ Марцій нашъ?
   Солдаты.                     Убитъ, убитъ навѣрно.
   1-й солдатъ. Ворвался онъ въ ворота съ бѣглецами,
             А тутъ за нимъ замкнули тотчасъ входъ.
             Онъ тамъ теперь дерется съ цѣлымъ войскомъ.
   Ларцій. О, смѣлый другъ, хоть созданъ ты изъ плоти,
             Но тверже ты, чѣмъ твой желѣзный мечъ 19)!
             Незыблемъ ты, гдѣ даже онъ согнулся бъ!
             И ты погибъ! Дороже и цѣннѣй
             Ты, чѣмъ алмазъ съ тебя величиною.
             Ты воинъ тотъ, чей образецъ примѣрный
             Намъ далъ Катонъ 20).-- Не силой только страшенъ
             Ты былъ врагамъ:-- пугалъ ихъ грознымъ взглядомъ
             И голосомъ громовымъ столько жъ ты,
             Какъ и мечомъ! Дрожалъ, казалось имъ,
             Весь міръ подъ ихъ ногами, чуть встрѣчали
             Они тебя! (Марцій возвращается раненый и преслѣдуемый врагами).
   1-й солдатъ. Смотрите,-- онъ!
   Ларцій.                               Нашъ Марцій!..
             Спасемъ его, иль ляжемъ вмѣстѣ съ нимъ!

(Сражаясь, врываются въ городъ).

  

СЦЕНА 5-я.

Улица въ Коріоли.

(Входятъ нѣсколько римскихъ солдатъ съ добычей).

   1-й солдатъ. Это я возьму съ собой въ Римъ.
   2-й солдатъ. А я это.
   3-й солдатъ. Тьфу, я думалъ, что это серебро.

(Вдали продолжается шумъ битвы. Входятъ Марцій. Титъ Ларцій и трубачъ).

   Марцій. Взгляните вы на этихъ торгашей 21)!
             Не стыдно имъ изъ-за истертой драхмы
             Срамить себя!.. Подушки, ломъ, горшки,
             Тряпичный хламъ, который самъ палачъ
             Зарылъ бы вмѣстѣ съ висѣльникомъ въ землю --
             Все нужно имъ!-- Не кончивъ дѣла въ битвѣ,
             Ужъ за грабежъ!-- Рубите ихъ! (Шумъ битвы
                                                     Чу, слышишь?
             Коминій нашъ творитъ тамъ чудеса!
             Къ нему, къ нему! Тамъ врагъ мой, тамъ Ауфидій
             Онъ римлянъ бьетъ!-- Оставь, мой храбрый Титъ,
             Себѣ отрядъ, какой сочтешь ты нужнымъ,
             Чтобъ удержать намъ городъ за собой,
             А я съ отрядомъ тѣхъ, кто посмѣлѣе,
             Не мѣшкая, отправлюсь помогать
             Коминію.
   Ларцій.           Достойный другъ, ты раненъ.
             Довольно сдѣлалъ ты, такъ не спѣши же
             На новый бой.
   Марцій.           Э, полно, не хвали:
             Я не успѣлъ и разогрѣться битвой.
             Прощай, иду!-- пролить немного крови
             Полезно мнѣ.-- Въ такомъ же сойдусь я видѣ
             Съ Ауфидіемъ -- въ такомъ и съ нимъ сражусь.
   Ларцій. Ну, если такъ, то пусть богиня счастья
             Почтитъ тебя особеннымъ порывомъ
             Своей любви; пусть властью чаръ осилитъ
             Мечи враговъ. Успѣхъ да осѣнитъ
             Тебя, храбрецъ!
   Марцій.           Пусть будетъ онъ съ тобой
             Не менѣе, чѣмъ съ лучшимъ изъ счастливцевъ.
             Итакъ, прощай! (Марцій уходитъ).
   Ларцій. Достойный, славный Марцій!
             Эй, гдѣ трубачъ? Пусть онъ идетъ на площадь
             И трубитъ сборъ для городскихъ властей.
             Мы скажемъ имъ, что требуемъ.-- Идемте. (Уходятъ).
  

СЦЕНА 6-я.

Близъ лагеря Коминія.

(Входитъ Коминій съ войскомъ).

   Коминій. Сюда, друзья, оправьтесь и вздохните.
             Вели себя въ битвѣ хорошо,
             Какъ римляне, безъ глупаго упорства,
             Стремясь впередъ и не спѣта, какъ трусы,
             Когда пришлось разумно отступить.
             Повѣрьте мнѣ, что врагъ нашъ нападетъ
             На насъ опять. По вѣтру доносился
             Къ намъ бранный кликъ сражавшихся друзей.
             Пусть божества пошлютъ успѣхъ въ сраженьи
             И намъ и имъ, чтобъ встрѣтиться могли
             Мы съ ними здѣсь, сіяя полнымъ счастьемъ,
             И вмѣстѣ жертву принесли богамъ. (Входитъ гонецъ).
             Что новаго?
   Гонецъ.           Враги, оставя городъ,
             Сразились съ Каемъ Марціемъ и Титомъ
             И оттѣснили римскія войска
             До лагеря. Увидя это, я
             Вернулся къ вамъ.
   Коминій.           Быть-можетъ, ты сказалъ
             По-твоему и правду -- мнѣ жъ сдается,
             Что дѣло было иначе 22). Давно ли
             Въ дорогѣ ты?
   Гонецъ.           Съ часъ времени.
   Коминій.                               Оттуда
             До насъ не больше мили; барабаны
             Враговъ намъ слышно ясно: какъ же могъ
             Пробыть въ пути ты часъ, явясь такъ поздно
             Сюда съ твоею вѣстью?
   Гонецъ.                     Врагъ устроилъ
             Облаву, на меня и я невольно
             Былъ вынужденъ дать крюку мили три.
             Будь иначе, привезъ бы вѣсти я
             По крайней мѣрѣ раньше получасомъ. (Входитъ Марцій).
   Коминій. Кто тамъ идетъ въ крови, какъ будто кожа
             Снята съ него?-- О, боги, съ виду схожъ
             Онъ съ Марціемъ:-- его въ такомъ я видѣ
             Встрѣчалъ не разъ.
   Марцій.           Скажи, ужели къ бою
             Я опоздалъ?
   Коминій.           Не отличитъ пастухъ
             Такъ хорошо раскатъ грозы отъ бубна,
             Какъ Марція узнаю голосъ я
             Средь тысячи людей не столь достойныхъ.
   Марцій. Я опоздалъ?
   Коминій.           Да, если кровь, которой
             Ты обагренъ, не вражья, а твоя.
   Марцій. Такъ дай тебя обнять съ такой же страстью
             И радостью, съ какими я встрѣчалъ
             Свой брачный день, когда въ моихъ глазахъ
             Свѣтъ факеловъ сіялъ предъ брачнымъ ложемъ.
   Коминій. Цвѣтъ храбрецовъ! Но гдѣ, скажи, Титъ Ларцій?
   Марцій. Хлопотъ ему довольно. Въ станѣ вражьемъ
             Однихъ казнитъ по волѣ онъ, другихъ
             Въ изгнанье шлетъ; тѣмъ назначаетъ выкупъ,
             А тѣмъ, грозитъ. Онъ Коріоли держитъ
             Въ рукахъ, какъ пса, котораго спуститъ
             Иль удержать во имя Рима можетъ,
             Какъ вздумаетъ.
   Коминій.           Такъ гдѣ жъ тотъ лживый вѣстникъ,
             По чьимъ словамъ враги прогнали васъ
             Къ окопамъ вновь? Позвать его.
   Марцій.                               Не нужно,--
             Онъ не солгалъ.-- Но славно жъ отличилась
             Въ сраженьи наша уличная знать 23)!
             Чума на нихъ!-- И имъ даютъ трибуновъ!
             Я не видалъ, чтобъ удирала такъ
             Отъ кошки мышь, какъ эти негодяи
             Бѣжать пустились отъ такихъ же трусовъ,.
             Какъ и они.
   Коминій.           Такъ какъ же взяли вы
             Надъ ними верхъ?
   Марцій.           Не время мнѣ теперь
             Разсказывать подробно;-- говори
             Мнѣ лучше самъ. Гдѣ врагъ? Что врагъ?-- Успѣли ль
             На полѣ встать вы твердою ногой?
             А если нѣтъ, то почему жъ стоите
             Безъ дѣла здѣсь?
   Коминій.           Сказать тебѣ я долженъ,.
             Что цѣли мы добились не вполнѣ;
             А потому разумно отступили,
             Чтобъ тѣмъ вѣрнѣй достигнутъ былъ успѣхъ.
   Марцій. Въ какомъ порядкѣ расположенъ врагъ,
             И гдѣ стоятъ ихъ лучшіе отряды?
   Коминій. Во главѣ стоятъ отряды анціатовъ,
             Ихъ лучшихъ войскъ, и съ ними Туллъ Ауфидій,
             Въ комъ, кажется, все сердце ихъ надеждъ.
   Марцій. О, я молю во имя славныхъ битвъ,
             Гдѣ бились мы, во имя нашей дружбы,
             Во имя ранъ, запечатлѣвшихъ наши
             Труды въ бояхъ -- дай ринуться сейчасъ
             На Тулла мнѣ и этихъ анціатовъ!..
             Не возражай! Пусть засверкаетъ воздухъ
             Рядами нашихъ копій и мечей!
   Коминій. Желалъ бы лучше я свести тебя
             Въ цѣлительную баню, гдѣ бальзамомъ
             Твои смягчатся раны; но вѣдь просьбы
             Твои законъ. Бери на выборъ лучшихъ
             Моихъ солдатъ, чтобъ могъ достичь вѣрнѣй
             Задуманной ты цѣли.
   Марцій.                     Кто пойдетъ
             Охотой самъ -- тотъ для меня и лучшій.

(Обращаясь къ войску).

             Когда изъ всѣхъ найдется здѣсь одинъ,
             Кому румяна нравятся, какими
             Покрытъ я весь (а въ томъ, что есть такія,
             Сомнѣнья нѣтъ); кому дурная слава
             Страшнѣй, чѣмъ смерть; кто съ честью пасть готовъ
             Скорѣй, чѣмъ жить въ безславьѣ; тотъ, кто любитъ
             Отечество сильнѣй, чѣмъ самъ себя --
             Пусть тотъ одинъ, иль тѣ одни, поднимутъ
             За мною руку въ знакъ, что въ бой идутъ
             Они за Марціемъ!

(Всѣ потрясаютъ мечами и, подхвативъ Марція, поднимаютъ его высоко надъ собой, кидая вверхъ шлемы).

                                 Друзья, потише!
             Вѣдь я не мечъ, чтобъ потрясали такъ
             Вы мной надъ головами. Если вашъ
             Поступокъ прямъ, то, значитъ, стоитъ каждый
             Изъ васъ геройствомъ четверыхъ враговъ.
             Пойти на бой успѣшно можетъ каждый
             Съ Ауфидіемъ. Щиты у васъ не хуже,
             Чѣмъ щитъ его.-- Я благодаренъ вамъ
             Отъ сердца всѣмъ, но въ битву взять могу
             Лишь избранныхъ.-- Найдется, впрочемъ, случай
             Усердье показать свое въ бою
             И остальнымъ;-- а чтобъ начать намъ дѣло,
             Пусть четверо изъ васъ назначатъ тотчасъ
             Тѣхъ храбрецовъ, которые хотятъ
             Итти со мной.
   Коминій.           Впередъ, друзья! Должны
             На дѣлѣ доказать свою рѣшимость
             И храбрость вы. Награда будетъ общей. (Уходятъ).
  

СЦЕНА 7-я.

У воротъ Коріоли.

(Титъ Ларцій, оставивъ въ Коріоли отрядъ, выходитъ съ войсками изъ города, чтобъ соединиться съ Коминіемъ и Марціемъ. При немъ военачальникъ и проводникъ).

   Марцій. Пускай запрутъ ворота на замки
             И въ точности исполнятъ остальное.
             Центуріи, какія я назначилъ
             На помощь намъ, пусть выступятъ, чуть только-
             Данъ будетъ знакъ.-- Оставшихся солдатъ
             Довольно будетъ вамъ, чтобъ удержаться
             Пока во взятомъ городѣ; а если
             Насъ разобьютъ, то занимать его,
             Конечно, будетъ дольше невозможно.
             Военачальникъ. Исполнимъ все.
   Ларцій. Замкните же ворота
             За нами вслѣдъ. (Проводнику) Веди насъ въ римскій станъ.

(Уходятъ).

  

СЦЕНА 8-я.

Поле битвы между лагерями римлянъ и вольсковъ.

(Шумъ битвы. Входятъ Марцій и Ауфидій).

   Марцій. Мнѣ врагъ лишь ты! Дерусь я лишь съ тобой!
             Ты мнѣ гнуснѣе, чѣмъ клятвопреступникъ!
   Ауфидій. Поспоримъ мы, чья ненависть другъ къ другу
             Сильнѣе въ насъ! Своей ты чванной славой
             Противнѣй мнѣ, чѣмъ африканскій гадъ!
             Готовься въ бой!
   Марцій.           И первый, кто отступитъ,
             Рабомъ другому будетъ пусть навѣкъ!
             По смерти жъ боги пусть своимъ проклятьемъ
             Сразятъ его!
   Ауфидій.           Трави меня, какъ зайца,
             Когда я бѣгствомъ вздумаю спастись
             Отъ Марція.
   Марцій.           Такъ пусть же знаетъ Туллъ,
             Что три часа въ окопахъ Коріоли
             Одинъ сражался я и погулялъ
             На славу тамъ! Покрытъ я вражьей кровью,
             А не своей! Попробуй мнѣ отмстить,
             Но собери для этого всѣ силы,
             Какія есть!
   Ауфидій.           Когда бъ ты былъ самъ Гекторъ,
             Тотъ страшный бичъ, которымъ били предки
             Твои враговъ,-- и тутъ бы не ушелъ
             Ты отъ меня.

(Сражаются. Нѣсколько вольсковъ бросаются на помощь Ауфидію).

                                 Пособники по долгу,
             Хотите вы безъ храбрости срамить
             Меня своей непрошенной подмогой!

(Ауфидій и вольски отступаютъ передъ Марціемъ).

  

СЦЕНА 9-я.

Римскій лагерь.

(Шумъ битвы и затѣмъ сигналъ отступленія. Входятъ съ одной стороны Коминій и римляне, съ другой -- Марцій, раненый и также съ войскомъ).

   Коминій (Марцію). Когда бъ я сталь разсказывать тебѣ
             О подвигахъ, тобой свершенныхъ нынче --
             То самъ бы ты не захотѣлъ повѣрить
             Моимъ словамъ;-- такъ разскажу я лучше
             Объ этомъ всемъ сенаторамъ.-- Увидишь
             Тогда ты самъ, какъ славные отцы
             Съ улыбкою свои смѣшаютъ слезы;
             Какъ наша знать, сомнительно пожавъ
             Сперва плечами, только изумится
             Въ концѣ концовъ разсказу! Какъ толпа
             Матронъ почтенныхъ нашихъ, невзирая
             На свой испугъ, все будетъ слушать, слушать
             Безъ устали; какъ даже наконецъ
             Трибуновъ глупый рой, которымъ слава
             Твоя тошнѣй не меньше, чѣмъ плебейской
             Толпѣ зѣвакъ,-- какъ даже тѣ воскликнутъ,
             Хоть нехотя: "Хвала богамъ за то,
             Что Риму данъ въ тебѣ такой воитель!"

(Возвращается Титъ Ларцій, преслѣдовавшій съ войскомъ враговъ).

   Коминій. Хотя на пиръ явился ты къ концу,
             Но, кажется, ужъ сытымъ 24).
   Ларцій.                     О, мы были
             Лишь только сбруей браннаго коня,
             Но вотъ кто самый конь 25). (Указываетъ на Марція)
                                           Когда бъ ты видѣлъ...
   Марцій. Не продолжай: мнѣ непріятно слышать,
             Когда меня начнетъ превозносить
             И собственная мать; а вѣдь у ней
             Причина есть своей гордиться кровью.
             Я сдѣлалъ то, что сдѣлать могъ, и въ этомъ
             Не превзошелъ ни на волосъ тебя,
             Ни прочихъ всѣхъ. Трудились нынче мы
             Для родины, и тотъ, кто приложилъ
             Къ тому старанья всѣ, свершилъ не меньше,
             Чѣмъ сдѣлалъ я.
   Коминій.           Нѣтъ, ты не будешь гробомъ
             Твоихъ заслугъ. Знать должно Риму цѣну
             Своихъ сыновъ. Позорнѣй клеветы
             Иль воровства была бы вѣдь утайка
             Твоихъ послѣднихъ подвиговъ.. Вѣдь если бъ
             Превознесли ихъ выше всѣхъ похвалъ,
             То и тогда разсказъ о нихъ почелся бъ
             Лишь скромностью, а потому позволить
             Обязанъ ты, чтобъ я не для наградъ,
             Но ради чувства правды, громогласно
             Все разсказалъ собравшимся войскамъ.
   Марцій. Вѣдь раненъ я; о ранахъ же крича,
             Заставимъ ихъ мы только разболѣться.
   Коминій. А если мы забудемъ ихъ -- тогда
             Ихъ можетъ загноить неблагодарность,
             И будетъ смерть повязкой скорбной имъ.
             Но выслушай 36): изъ всѣхъ коней, какихъ
             Отбили мы (а взято ихъ не мало),
             Равно изъ всей добычи, взятой въ станѣ
             Иль городѣ -- десятую мы часть
             Даемъ тебѣ; ее получишь ты
             Немедленно до общаго раздѣла
             Всего, что есть, и выберешь себѣ
             То, что захочешь самъ.
   Марцій.                     Благодарю;
             Но совѣсть мнѣ не позволяетъ мѣрять
             Моихъ заслугъ корыстною цѣной.
             Прямой отказъ -- вотъ мой отвѣтъ; въ добычѣ жъ
             Возьму я часть, которую получатъ
             Всѣ прочіе участники въ бою.

(Продолжительный шумъ, трубы и крики "Марцій! Марцій!" Всѣ бросаютъ вверхъ шлемы и копья. Коминій и Ларцій стоятъ также безъ шлемовъ) 27).

   Марцій. Довольно, тш!.. Пусть лучше замолчитъ
             Навѣки звукъ трубы военной славы,
             Когда его хотите вы позорить
             Такъ для меня! Ужъ если голосъ чести
             Такъ будетъ льстить на полѣ боевомъ,
             То пусть дворцы жилищемъ подлымъ станутъ
             Однимъ лжецамъ! Когда желѣзо брани
             Хотите сдѣлать вы гнилымъ, какъ шелкъ
             Прихлебниковъ,-- такъ пусть намъ будетъ броней
             Одежда ихъ.-- Довольно! Иль за то,
             Что, расцарапавъ носъ себѣ въ сраженьи,
             Не смылъ я кровь, иль, что, убивъ двухъ-трехъ
             Враговъ ничтожныхъ въ битвѣ (что безъ всякихъ
             Надеждъ похвалъ могли бы сдѣлать всѣ),
             За то меня хотите вы облечь
             Такой хвалой чудовищной, какъ будто
             Когда-нибудь любилъ я голосъ лести
             Съ приправой лжи?
   Коминій.           Ты слишкомъ скроменъ, Марцій.
             Не только самъ не хочешь ты цѣнить
             Своихъ заслугъ, но даже благодарнымъ
             Быть намъ за то, что ихъ цѣнить умѣемъ,
             Какъ должно, мы. Что бъ ни было -- я все жъ
             Тебѣ скажу, что если такъ вредить
             Ты станешь самъ себѣ, то заключимъ
             Тебя въ оковы мы и будемъ послѣ
             Свободно говорить, что захотимъ. (Обращаясь къ войску)
             Да будетъ всѣмъ и каждому извѣстно,
             Что Марцію законно присужденъ
             Вѣнокъ воинской чести, въ знакъ чего
             Я своего, прославленнаго въ войскѣ
             И лучшаго изъ всѣхъ моихъ коней,
             Дарю ему со всею бранной сбруей.
             Сверхъ этого, въ знакъ подвиговъ, какіе
             Имъ свершены предъ городомъ враговъ,
             Рѣшаемъ мы, при громкихъ крикахъ войска,
             Звать Марція отъ нынѣшняго дня
             Впредь Каемъ Марціемъ Коріоланомъ!
             Носи же, вождь, титулъ побѣдный этотъ
             Достойно впредь! (Трубы и крики).
   Всѣ.                     Коріоланъ!.. Кай Марцій!..
   Марцій. Смыть кровь пойду я съ моего лица,
             Чтобъ видѣть вы могли, зажглась ли краска
             Въ моихъ щекахъ. Такъ иль иначе -- вамъ
             Всѣмъ сердцемъ благодаренъ я! (Коминію) Твой конь
             Послужитъ вѣрно мнѣ; что жъ до прозванья,
             Какимъ меня почтили вы, то вѣрьте,
             Что силы всѣ свои я приложу,
             Чтобъ высоко, какъ гордый гребень шлема,
             Его носить!
   Коминій.           Идемъ теперь въ палатку.
             Должны еще до отдыха послать
             Мы въ Римъ извѣстье о своей побѣдѣ.
             Ты, Ларцій, вновь вернешься въ Коріоли,
             Чтобъ выбрать тамъ знатнѣйшихъ изъ гражданъ
             Въ заложники. Мы отведемъ ихъ въ Римъ
             За нами вслѣдъ и тамъ обсудимъ съ ними
             Вопросъ о томъ, какъ заключить намъ миръ
             На выгодныхъ и имъ и намъ условьяхъ.
   Ларцій. Исполню все.
   Марцій.                     Мнѣ кажется, что боги
             Смѣются надо мной: я отказался
             Принять отъ васъ богатые дары,
             Теперь же мнѣ приходится, какъ вижу,
             Просить вождя.
   Коминій.           Бери все, что захочешь:
             Здѣсь все твое.
   Марцій.           Разъ какъ-то въ Коріоли
             Я прожилъ два-три дня у одного
             Изъ бѣдныхъ гражданъ города 28). Онъ былъ
             Особенно радушенъ и привѣтливъ
             Всегда со мной,-- сегодня же съ другими
             Попался въ плѣнъ. Онъ звалъ меня на помощь,
             Но въ этотъ мигъ попался на глаза
             Ауфидій мнѣ, и тутъ уже, понятно,
             Предъ злостью я забылъ дѣла добра.
             Теперь же къ вамъ я обращаюсь съ просьбой
             Отдать ему свободу.
   Коминій.                     Просьба эта
             Для насъ свята. Какъ вольный вѣтеръ, будетъ
             Свободенъ онъ, будь даже имъ убитъ
             Въ бою мой сынъ.-- Отдай свободу, Ларцій,
             Ему сейчасъ.
   Ларцій.           Какъ звать его?
   Марцій.                               Ну, это,
             Юпитеромъ клянусь, я позабылъ!
             Совсѣмъ пропала память отъ устатка;
             Измученъ я -- велите дать вина.
   Коминій. Идемъ въ шатеръ; кровь ранъ твоихъ подсохла,
             И ихъ пора давно перевязать.
             Идемте всѣ. (Уходятъ).
  

СЦЕНА 10-я.

Лагерь вольсковъ.

(Трубы. Входитъ Туллъ Ауфидій, весь окровавленный, съ нѣсколькими солдатами).

   Ауфидій. Нашъ городъ взятъ.
   1-й солдатъ.                     Вернуть его обратно
             Вѣдь можемъ мы, лишь были бы условья
             Не тяжелы.
   Ауфидій.                     Не тяжелы!.. О, если бъ
             Я былъ не вольскъ, а римлянинъ! Вѣдь Вольскомъ
             Я все равно, оставшись самъ собой,
             Быть не могу... Не тяжелы условья!
             Какихъ же ждать, когда сдались на милость?
             Пять разъ сходился съ Марціемъ въ бою
             Сегодня я и ровно столько жъ разъ
             Онъ билъ меня! Такъ продолжаться будетъ
             Всегда и впредь, увѣренъ я, хотя бы
             Сходились съ нимъ мы чаще, чѣмъ садимся
             За столъ, чтобъ ѣсть.-- Но я зову стихіи
             Въ свидѣтели того, что если снова
             Мы бородами сцѣпимся въ бою 29),
             То въ этотъ разъ одинъ въ рукахъ другого
             Найдетъ конецъ!-- Знать не хочу впередъ
             И чести я!-- Сражаться съ нимъ я думалъ
             До этихъ поръ, какъ съ равнымъ, мечъ съ мечомъ,--
             Теперь не то: пущу безъ разговоровъ
             Коварство въ ходъ, гдѣ силой взять нельзя!
   1-й солдатъ. Онъ дьяволъ самъ.
   Ауфидій.                     Смѣлѣе онъ, чѣмъ дьяволъ,
             Но не хитрѣй. Я чувствую -- во мнѣ
             Все мужество отравлено позоромъ,
             Какой онъ мнѣ нанесъ! Я отрекаюсь
             Вамъ отъ себя! Ни алтари, ни храмы,
             Ни недуги, ни часъ святыхъ молитвъ,
             Ни нагота, ни сонъ, ни Капитолій --
             Ничто, сказать короче, что защитой
             Бываетъ намъ,-- впередъ не остановитъ
             Гнилымъ своимъ покровомъ злой вражды,
             Которою навѣки заразился
             Я къ Марцію! Гдѣ бъ ни нашелъ его
             Отнынѣ я,-- хоть это. было бъ даже
             Въ моемъ дому, гдѣ защищать бы сталъ
             Его мой братъ,-- скажу, что даже тамъ,
             Забывъ святой законъ гостепріимства,
             Не побоялся бъ руки я омыть
             Въ его крови!-- Пусть въ городъ кто-нибудь
             Пойдетъ узнать, какой порядокъ въ немъ
             Ввели враги, и кто назначенъ ими
             Въ заложники.
   1-й солдатъ.           Нейдешь ты развѣ съ нами?
   Ауфидій. Нѣтъ, ждутъ меня. Я въ рощу кипарисовъ
             Спѣшу теперь. Меня ты встрѣтишь къ югу
             Отъ мельницы и передашь мнѣ вѣсти
             О ходѣ дѣлъ. По этому судя,
             Я буду знать, куда направить долженъ
             Свои шаги.
   1-й солдатъ. Исполню вѣрно все. (Уходятъ).
  

ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА 1-я.

Площадь въ Римѣ.

(Входитъ Мененій, Сициній и Брутъ).

   Мененій. Авгуръ сказалъ, что къ ночи получатся вѣсти.
   Брутъ. Хорошія или худыя?
   Мененій. Не особенно согласныя съ желаніемъ народа, потому что онъ не любитъ Марція.
   Сициній. Немудрено: узнавать своихъ друзей умѣютъ даже звѣри.
   Мененій. А скажи мнѣ, кого считаетъ своимъ другомъ волкъ?
   Сициній. Ягненка.
   Мененій. Вѣрно: для того, чтобъ его съѣсть. Вотъ точно такъ голодные волки -- плебеи -- хотѣли бы поступить и съ благороднымъ Марціемъ.
   Брутъ. Если онъ ягненокъ, то такой, который блеетъ помедвѣжьи.
   Мененій. Скажи лучше, что онъ медвѣдь, который ведетъ себя, какъ ягненокъ.-- Вотъ вы оба люди пожилые и опытные,-- отвѣтьте мнѣ на одинъ вопросъ.
   Трибуны. Спрашивай.
   Мененій. Найдете ли вы въ Марціи хоть одинъ маленькій порокъ, которымъ сами вы не были бы богаче, чѣмъ онъ?
   Брутъ. Въ немъ маленькихъ пороковъ нѣтъ, потому что онъ начиненъ до горла большими.
   Сициній. Спесью въ особенности.
   Брутъ. А хвастливостью того больше.
   Мененій. Странно! А знаете ли вы, что говорятъ въ городѣ про васъ самихъ, и говорятъ люди нашего закала, то-есть порядочные 30)?
   Трибуны. Послушаемъ, что говорятъ про насъ.
   Мененій. Вы завели рѣчь о спеси; такъ вотъ... Я однако надѣюсь, что вы не обидитесь на мои слова.
   Трибуны. Хорошо, хорошо, продолжай.
   Мененій. Впрочемъ, не бѣда, если и обидитесь. Вѣдь васъ въ состояніи вывести изъ-себя первый вздорный случай, укравъ ваше терпѣніе, какъ карманный воришка; а потому, если хотите, то можете распускать поводья вашего неудовольствія и злиться сколько угодно. Итакъ, вы упрекаете Марція за его спесь.
   Брутъ. Не мы одни это дѣлаемъ.
   Мененій. Еще бы! Одни вы многаго не сдѣлаете, а помощниковъ у васъ довольно. Не будь этого, ваши продѣлки были бы слишкомъ глупы, потому что ума на что-нибудь путное у васъ меньше, чѣмъ у ребятъ.-- Итакъ, вы говорите о спеси. А что, если бъ вы взглянули на свои спины и посмотрѣли, чѣмъ нагружены ваши собственныя особы? Какъ думаете, что было бы тогда 31)?
   Брутъ. Что ты хочешь этимъ сказать?
   Мененій. А то, что вы увидѣли бы пару самыхъ чванныхъ выскочекъ (иначе говоря, дураковъ), которые когда-либо заправляли въ Римѣ дѣлами.
   Сициній. Ну, ну!-- Вѣдь тебя знаютъ всѣ не меньше, чѣмъ насъ.
   Мененій. О, да! Я дѣйствительно извѣстенъ, какъ веселый патрицій и любитель чарки вина безъ примѣси холодной тибрской воды. Говорятъ также, что меня легко разжалобить, что порой я вспыхиваю изъ-за пустяковъ и что провожать ночи мнѣ пріятнѣе, чѣмъ встрѣчать утро 32). У меня дѣйствительно душа нараспашку, и я всю свою злость выливаю въ словахъ. Встрѣтивъ двухъ государственныхъ людей въ родѣ васъ (Ликургами васъ, согласитесь, назвать нельзя),-- я невольно морщусь отъ угощенья, которое кривитъ мнѣ ротъ, потому что нельзя же серьезно восхищаться вашими доводами, если сквозь то, что вы говорите, слышится ослиный ревъ. Если мнѣ невзначай случится услышать мнѣніе, будто вы почтенные и достойные люди 33), то это не помѣха, чтобъ я счелъ такое мнѣніе полнѣйшей ложью. Кончу вопросомъ: если вы признаете правдой все то, что я сказалъ о себѣ, то какіе жъ еще пороки усмотритъ во мнѣ 34) ваша слѣпая проницательность?
   Брутъ. Довольно, довольно -- мы знаемъ тебя хорошо.
   Мененій. Вы не знаете ни меня ни себя, да и вообще ничего не знаете. Вы чванитесь тѣмъ, что предъ вами низко-поклонничаетъ всякая дрянь! Вы способны убить цѣлое утро надъ разборомъ ссоры рыночной торговки съ кабатчикомъ, да и тутъ еще откладываете это грошевое дѣло до слѣдующаго дня 35). Если при выслушиваньи сторонъ у васъ разболится животъ, то вы безъ всякихъ церемоній бѣжите, кривляясь, на горшокъ и, распустивъ кровавое знамя, не хотите думать, что изъ-за васъ кровавая ссора можетъ разгорѣться хуже прежняго. Вообще всѣ рѣшаемыя вами дѣла всегда вѣдь кончаются тѣмъ, что вы обругаете обѣ стороны.-- Однимъ словомъ, вы парочка хоть куда.
   Брутъ. Полно, полно,-- вѣдь всѣ знаютъ, что ты первый балагуръ за столомъ и послѣдній ораторъ въ Капитоліи.
   Мененій. А глядя на васъ, хохочутъ даже наши почтенные авгуры, потому что смѣшнѣе вашихъ особъ не найти въ мірѣ. Ваша лучшая рѣчь не стоитъ того, чтобъ встряхнуть бородой для ея произнесенія; да и самыя ваши бороды были бы награждены сверхъ достоинства, если бъ ихъ употребили для набивки старыхъ подушекъ или ослиныхъ вьюковъ. И вы смѣете упрекать въ гордости Марція! А между тѣмъ, если счесть, начиная съ Девкаліона, всѣхъ вашихъ предковъ, между которыми самые лучшіе стоили быть развѣ только палачами по наслѣдству, то Марцій, по самой дешевой оцѣнкѣ, дороже ихъ всѣхъ.-- Идите же своей дорогой! Я боюсь заразить свой мозгъ, бесѣдуя долго съ такими, какъ вы, пастухами плебейскаго стада и потому низко вамъ кланяюсь.

(Брутъ и Сициній отходятъ въ глубину сцены. Входятъ Волюмнія, Виргилія, Валерія и другіе).

   Мененій. Куда вы спѣшите, красавицы З6), болѣе чистыя и благородныя, чѣмъ показалась бы сама непорочная луна, если бъ вздумалось ей явиться въ человѣческомъ образѣ. Куда обращаются съ такимъ нетерпѣніемъ ваши взоры?
   Волюмнія. Ахъ, достойный Мененій! Мы идемъ встрѣчать мое дитя, моего Марція; а потому ради самой Юноны не вздумай насъ задерживать.
   Мененій. Возможно ли? Марцій вернулся?
   Волюмнія. Да, почтенный Мененій, и вернулся со славой.
   Мененій (бросая вверхъ шапку). Вотъ тебѣ, Юпитеръ, моя шапка въ знакъ благодарности! Марцій вернулся!
   Виргилія и Валерія. Это вѣрно, вѣрно.
   Волюмнія. Вотъ его письмо ко мнѣ. Два другихъ получены сенатомъ и его женой, и одно дожидается дома тебя.
   Мененій. Въ эту ночь я заставлю плясать отъ радости весь мой домъ.-- Письмо ко мнѣ!
   Виргилія. Да, да,-- письмо къ тебѣ. Я его видѣла сама.
   Мененій. Письмо ко мнѣ! Да вѣдь оно сдѣлаетъ меня здоровымъ на цѣлыя семь лѣтъ, такъ что я во все это время оставлю врачей съ носомъ. Чуднѣйшее изъ лѣкарствъ Галена окажется пачкотней и лошадинымъ пойломъ въ сравненіи съ этимъ средствомъ... Не раненъ ли онъ? Вѣдь онъ никогда не возвращался изъ битвы цѣлымъ.
   Виргилія. Ахъ нѣтъ, нѣтъ!..
   Волюмнія. Раненъ, раненъ, и я благодарю за это боговъ.
   Мененій. Благодарю и я, если раны его не опасны. Вѣдь онѣ такъ къ нему идутъ. Надѣюсь, онъ возвращается съ побѣдой въ карманѣ.
   Волюмнія. Съ побѣдой на челѣ, Мененій! Вотъ уже въ третій разъ возвращается онъ съ дубовымъ вѣнкомъ.
   Мененій. Вѣроятно, онъ хорошо проучилъ Ауфидія.
   Волюмнія. Титъ Ларцій пишетъ, что они сразились въ единоборствѣ, и что Ауфидій бѣжалъ.
   Мененій. Къ своему счастью!-- я за это ручаюсь. Если бъ онъ остался, то Марцій такъ обработалъ бы его на свой ладъ 37), что я не согласился бъ быть на его мѣстѣ за всѣ ларцы съ золотомъ, какія нашлись въ Коріоли.-- Знаетъ ли обо всемъ этомъ сенатъ?
   Волюмнія. Идемте, милыя, идемте.-- Да, да, сенатъ получилъ отъ полководца письмо, въ которомъ весь успѣхъ войны приписывается моему сыну. Онъ въ этотъ разъ превзошелъ вдвое всѣ свои прежніе подвиги.
   Валерія. О немъ дѣйствительно разсказываютъ чудеса.
   Мененій. И эти чудеса, безъ сомнѣнія, нимало не преувеличены.
   Виргилія. Молю боговъ, чтобъ это была правда.
   Волюмнія. Что за сомнѣніе!..
   Мененій. Въ этой правдѣ я готовъ поклясться чѣмъ угодно. Въ какое мѣсто онъ раненъ? (Обращаясь къ трибунамъ) Ну что, почтеннѣйшіе? Вѣдь Марцій возвратился! То-то, воображаю, онъ теперь возгордится пуще прежняго! (Волюмніи) Куда же онъ раненъ?
   Волюмнія. Въ плечо и въ лѣвую руку. Найдетъ онъ довольно рубцовъ, чтобъ показать ихъ народу, когда будетъ требовать свой санъ 38). Вѣдь онъ получилъ семь ранъ, когда изгонялъ Тарквинія.
   Мененій. А теперь одну въ плечо и одну въ руку. Вотъ уже девять ранъ, мнѣ извѣстныхъ.
   Волюмнія. Онъ еще ранѣе этого похода имѣлъ ихъ цѣлыхъ двадцать пять.
   Мененій. Значитъ, съ новыми будетъ двадцать семь. И каждая изъ этихъ ранъ -- могила врага. (Клики и трубы за сценой).
   Волюмнія. Чу! Слышите?.. Побѣдный этотъ шумъ
             Предвѣстникъ славы Марція! Несутся
             Печаль и стонъ поверженныхъ враговъ
             За нимъ вослѣдъ! Въ рукѣ могучей держитъ
             Духъ смерти онъ! Несетъ бѣды и страхъ
             Толпѣ враговъ ея побѣдный взмахъ!

(Трубы. Входятъ въ процессіи Коминій и Ларцій. Между ними Коріоланъ, увѣнчанный дубовымъ вѣнкомъ. За ними военачальники, войско и герольдъ).

   Герольдъ. Узнай весь Римъ, что Марцій въ Коріоли
             Одинъ сражался съ полчищемъ враговъ,
             За что, сверхъ имени, которымъ звался
             Доселѣ онъ, его почтила слава
             Почетнымъ прозвищемъ: Коріоланъ!
             Вступи же въ Римъ Коріоланъ со славой!
   Народъ. Вступи со славой въ Римъ, Коріоланъ!
   Коріоланъ. Достаточно! Прошу, ни слова больше;
             Не по душѣ мнѣ эта лесть похвалъ.
   Коминій. Здѣсь мать твоя.
   Коріоланъ (преклоняя колѣни передъ Велюмпіей).
                                 О, знаю!-- всѣхъ боговъ
             Молила ты, чтобъ благость мнѣ послали
             Они свою.
   Волюмнія. Встань славный мой воитель!
             Мой милый Кай, достойный Марцій мой!
             Должна ль назвать тебя твоимъ послѣднимъ
             Я именемъ -- тѣмъ именемъ, которымъ
             Увѣнчанъ ты? Вѣдь сталъ Коріоланомъ
             Ты впредь для всѣхъ!-- Смотри, твоя жена
             Тебя встрѣчаетъ также.
   Коріоланъ (Виргиліи). Здравствуй, здравствуй,
             Прелестная молчальница моя.
             Какъ! Плачешь ты? Тріумфъ мой застаетъ
             Тебя въ слезахъ? Ужель меня со смѣхомъ
             Ты встрѣтила бъ въ гробу? О, полно, полно!
             Такъ плачутъ вдовы павшихъ въ Коріоли
             И матери, лишенныя дѣтей.
   Мененій. Увѣнчанъ будь безсмертными богами!
   Коріоланъ. Какъ! Живъ и ты? (Валеріи) Валерія! Тебя
             Я не видалъ; прости меня 39).
   Волюмнія.                               Рябитъ
             Въ моихъ глазахъ;-- не знаю, на кого
             И какъ смотрѣть! Всѣмъ, всѣмъ привѣтъ съ возвратомъ.
             (Коминію) Прими и ты привѣтъ, достойный вождь.
             Всѣмъ, всѣмъ привѣтъ!
   Мененій.                     Привѣтовъ десять тысячъ!..
             Смѣяться я и плакать вмѣстѣ радъ.
             Душѣ легко, а слезы душатъ горло.
             Будь проклятымъ до корня сердца тотъ,
             Кто на тебя не будетъ любоваться.
             Васъ всѣхъ троихъ 40) лелѣять и беречь
             Обязанъ Римъ; хотя и въ немъ найдутся
             Пять-шесть такихъ безплодныхъ, дикихъ пней
             Что ждать отъ нихъ плодовъ любви и дружбы
             Вамъ нечего... Но это, впрочемъ, вздоръ!
             Вамъ все жъ привѣтъ! Всегда кропивой будутъ
             Кропиву звать и дурью -- дурь глупцовъ.
   Коминій. Онъ правъ во всемъ.
   Коріоланъ.                               Нѣтъ, онъ во всемъ Мененій.
   Герольдъ. Впередъ, впередъ; дорогу!
   Коріоланъ.                               Ваши руки,
             Жена и мать... Но, прежде чѣмъ вступить
             Въ родной мой домъ, я посѣтить хочу
             Патриціевъ, друзей моихъ почтенныхъ,
             Воздавшихъ мнѣ, помимо словъ привѣта,
             Нежданной новой почестью сверхъ прежнихъ
             Моихъ наградъ 41).
   Волюмнія.           Дожить мнѣ удалось
             До радости, какую въ смѣлыхъ мысляхъ
             Лелѣяла доселѣ я въ тиши.
             Завѣтная еще осталась, впрочемъ,
             Во мнѣ мечта 42); но Римъ, я вѣрю твердо,
             Исполнитъ и ее.
   Коріоланъ.           О, полно полно!
             Хочу слугой я лучше Риму быть
             По-своему, чѣмъ, вставъ у власти, править,
             Какъ мнѣ велятъ.
             Коминій.           Идемте въ Капитолій.

(Трубы. Всѣ уходятъ въ процессіи кромѣ трибуновъ).

   Брутъ. Галдятъ о немъ! Кричатъ о немъ! Слѣпые
             Надѣть очки готовы, чтобъ увидѣть,
             Какъ онъ пройдетъ. Не слышатъ няньки рева
             Своихъ ребятъ, забывшись болтовней
             Лишь про него! Стряпухи, бросивъ печи,
             Съ цвѣтнымъ тряпьемъ на грязныхъ шеяхъ, рады
             На стѣны влѣзть, лишь только бъ поглядѣть
             На Марція! Толпа зѣвакъ мостится
             На окна, стѣны, выступы домовъ,
             И всѣ галдятъ, и всѣ ревутъ, увидя
             Его вдали. Жрецы, чье появленье
             Въ толпѣ большая рѣдкость -- лѣзутъ тоже,
             Толкаются, отыскивая, гдѣ бы
             Удобнѣй встать. Матроны, сбросивъ съ лицъ
             Густой покровъ, забыли страхъ предъ зноемъ.,
             Предавъ ему во власть красу и свѣжесть
             Румяныхъ щекъ. Подумать, право, можно,
             Что въ плоть его вселился дивный богъ
             И далъ ему чарующую силу
             Всѣхъ восхищать.
   Сициній.           Получитъ онъ навѣрно
             Санъ консула.
   Брутъ.                     Прощай тогда всѣ наши
             Права и власть. При консульствѣ его
             Они уснутъ.
   Сициній.           Пожалуй, нѣтъ: вѣдь онъ
             Сдержать въ границахъ не сумѣетъ власти..
             Не одаренъ искусствомъ онъ умѣло
             Вести дѣла; не знаетъ, гдѣ начать
             И кончить гдѣ, а потому упуститъ,
             Что пріобрѣлъ.
   Брутъ.           Надежда вся намъ въ этомъ..
   Сициній. И будетъ такъ. Плебеи вѣдь стоятъ
             Герой за насъ; что жъ до него, то будетъ
             Достаточно ничтожнѣйшей причины,
             Чтобъ весь народъ забылъ его заслуги,
             Припомнивъ снова старые грѣхи;
             А поводъ онъ для этого подастъ
             Навѣрно самъ; да будетъ сверхъ того
             Гордиться тѣмъ.
   Брутъ.                     Я слышалъ, какъ онъ клялся,
             Что если даже станетъ хлопотать
             О консульствѣ, то ни за что на свѣтѣ
             Не явится, какъ требуетъ обычай,
             На площади, надѣвъ убогій плащъ,
             И не покажетъ ранъ своихъ плебеямъ
             Для сбора ихъ вонючихъ голосовъ.
   Сициній. Ахъ, если бъ такъ!
   Брутъ.                               Сказалъ онъ это самъ.
             Ему пріятнѣй будетъ потерять
             Санъ консула совсѣмъ, чѣмъ имъ облечься
             Инымъ путемъ, помимо воли знати
             И просьбъ ея.
   Сициній.           Желаю отъ души,
             Чтобъ онъ и впредь держался этихъ мыслей;
             А главное -- чтобъ примѣнилъ скорѣе
             На дѣлѣ ихъ.
   Брутъ.           Ждать долго не придется.
   Сициній. Ну, если такъ, то наши пожеланья,
             Въ союзѣ съ тѣмъ, что сдѣлаетъ онъ самъ,
             Покончатъ съ нимъ 43).
   Брутъ.                     Одно изъ двухъ: погибнуть
             Должны иль онъ, или наша власть. Недурно,
             Когда бъ съ тобой мы начали тишкомъ
             Напоминать при случаѣ народу,
             Съ какимъ презрѣньемъ относился Марцій
             Всегда къ нему; какъ видѣлъ онъ въ плебеяхъ
             Чуть не муловъ; какъ дерзко заставлялъ
             Молчать онъ ихъ защитниковъ, стараясь,
             Гдѣ можно лишь, преслѣдовать свободу
             И ихъ права. Вѣдь онъ въ своихъ сужденьяхъ
             О пользѣ ихъ для дѣлъ не хочетъ видѣть
             Въ нихъ и людей. Они въ его глазахъ
             Годны возить вѣдь только, какъ верблюды,
             Тяжелый грузъ, за что и кормятъ ихъ
             Лишь впроголодь; а чуть верблюдъ свалился --
             Такъ бьютъ его.
   Сициній.           Все, что ты говорилъ,
             Дѣйствительно въ удобный мигъ поможетъ
             Намъ взять свое. Лишь показалъ скорѣе бъ
             Свою онъ спесь, а этого не долго
             Придется ждать. Вѣдь подстрекнуть на это
             Его легко, какъ волка на овцу.
             А вспыхнувъ разъ, онъ подожжетъ, какъ хворостъ,
             И весь народъ; отъ пламени жъ такого
             Закопченымъ останется и самъ. (Входитъ посланный).
   Брутъ. Что новаго?
   Посланный.                     Васъ просятъ въ Капитолій.
             Пронесся слухъ, что Марцію дадутъ
             Санъ консула. Вокругъ него толпы!
             Кто глухъ -- спѣшитъ, чтобы его увидѣть;
             Кто слѣпъ -- бредетъ его послушать рѣчь.
             Матроны рвутъ перчатки съ рукъ, чтобъ бросить
             Ихъ передъ нимъ, а женщины и дѣвы
             Срываютъ съ плечъ повязки и платки.
             Вся знать толпой, какъ предъ кумиромъ бога,
             Стоитъ предъ нимъ, а чернь гудитъ и плещетъ,
             Какъ ярый громъ, кидая шапки вверхъ.
             Не приводилось видѣть мнѣ ни разу
             Такихъ торжествъ.
   Брутъ.                     Отправимся туда же
             И мы съ тобой. Глаза и уши пустимъ
             Покамѣстъ въ ходъ; но быть готовымъ надо
             И къ дѣлу намъ.
   Сициній.           Идемъ;-- я за тобой. (Уходятъ).
  

СЦЕНА 2-я.

Капитолій.

(Два служителя раскладываютъ подушки на мѣстахъ для сенаторовъ).

   1-й служитель. Скорѣй, скорѣй:-- они сейчасъ будутъ. Не слыхалъ ты, кто ищетъ консульства?
   2-й служитель. Трое; но всѣ говорятъ, что оно достанется Коріолану,
   1-й служитель. Человѣкъ онъ хорошій; только ужъ очень гордъ и не любитъ простого народа.
   2-й служитель. Нашелъ, что въ строку ставить! Развѣ не видалъ ты важныхъ лицъ, которыя народу льстили, а онъ ихъ все-таки не терпѣлъ, тогда какъ другихъ, напротивъ, любилъ, самъ не зная, за что. А если народъ безъ причины любитъ, то, значитъ, и ненавидитъ тоже зря. Потому если Коріолану нѣтъ заботъ о томъ, любитъ или не любитъ его народъ, то онъ показываетъ этимъ только, что знаетъ людей, и но благородству своей души не боится этого прямо высказывать.
   1-й служитель. Нѣтъ, это не такъ. Еслибъ ему было точно все равно, любитъ или не любитъ его народъ, то онъ оставался бы къ народу равнодушнымъ и не дѣлалъ ему ни добра ни зла. А вѣдь онъ словно нарочно напрашивается на народную ненависть и напрашивается такъ, что ему нельзя даже въ отместку отвѣтить, какъ слѣдуетъ. Нѣтъ такихъ пустяковъ, въ которыхъ онъ не объявился бъ открыто врагомъ народа. А добиваться народной ненависти такъ же нехорошо, какъ и ему льстить, чего Коріоланъ тоже не дѣлаетъ.
   2-й служитель. Зато онъ славно послужилъ отечеству и потому добился почета не такъ легко, какъ другіе, кому честь и хвала достались не за подвиги, а за лесть и угодничество. Коріоланъ же такъ намозолилъ народу глаза 44) своей славой и написалъ ее такъ ясно въ его сердцахъ, что молчать о ней было бъ неблагодарностью, а возставать противъ -- прямой злостью. Кто такъ поступитъ, обличитъ самъ себя и вызоветъ укоръ всѣхъ честныхъ людей.
   1-й служитель. Ну, довольно о немъ. Онъ человѣкъ хорошій, значитъ -- все сказано.-- Они идутъ. Очищай дорогу.

(Трубы. Входитъ консулъ Коминій, предшествуемый ликторами. За ними Мененій, Коріоланъ, сенаторы, Сициній, Брутъ. Сенаторы и трибуны занимаютъ свои мѣста).

   Мененій. Покончивъ дѣло съ Вольскими и давъ
             Приказъ о, томъ, чтобъ возвратился снова
             Титъ Ларцій въ Римъ, намъ остается здѣсь
             Лишь довершить задачу, для которой
             Собрались мы, а именно: почтить
             Достойною наградою того,
             Кто доблестно стоялъ съ такою славой
             За родину; а потому позвольте,
             Почтенные отцы, чтобъ бывшій вождь
             Въ минувшихъ славныхъ битвахъ, облеченный
             Съ тѣмъ вмѣстѣ саномъ консула, представилъ
             Здѣсь въ краткихъ вамъ словахъ хоть часть разсказа
             О тѣхъ дѣлахъ, которыя свершилъ
             Нашъ Кай Коріоланъ, кому собрались
             Воздать теперь достойной мы наградой
             За трудъ его.
   1-й сенаторъ.           Начни разсказъ, Коминій.
             И не страшись излишества въ словахъ.
             Признать скорѣй согласны мы, что средствъ
             Не хватитъ намъ воздать Коріолану,
             Какъ стоитъ онъ, чѣмъ возбудить сомнѣнье
             Въ готовности исполнить этотъ долгъ.
             (Трибунамъ) А что до васъ, избранники народа,-
             Мы просимъ васъ почтить своимъ вниманьемъ
             Его слова и приложить затѣмъ
             Старанья всѣ, чтобъ далъ народъ согласье
             На то, что мы сбираемся рѣшить.
   Сициній. Вѣдь призваны мы именно затѣмъ,
             Чтобы прійти къ желанному согласью,
             А потому готовы отъ души
             Воздать почетъ виновнику собранья.
   Брутъ. И воздали бъ его еще охотнѣй,
             Будь въ насъ увѣренность, что станетъ впредь
             Онъ относиться ласковѣй къ народу,
             Чѣмъ до сихъ поръ.
   Мененій.                     Ну, это замѣчанье
             Некстати здѣсь. Его оставить могъ бы
             Ты при себѣ. Послушай лучше рѣчь
             Коминія.
   Брутъ.           Охотно. Я замѣчу
             Однако то, что рѣчь моя учтивѣй,
             Чѣмъ окрикъ твой.
   Мененій.           Народъ, народъ!-- Онъ любитъ
             И вашъ народъ, но требовать нельзя же,
             Чтобъ сталъ онъ съ нимъ въ одной постели спать...
             Садитесь всѣ.-- Рѣчь за тобой, Коминій.

(Коріоланъ встаетъ, чтобъ уйти).

             Нѣтъ, нѣтъ, сиди!
   1-й сенаторъ.           Садись, Коріоланъ.
             Позора нѣтъ услышать слово правды
             Намъ о себѣ.
   Коріоланъ.           Нѣтъ, нѣтъ, отцы! Увольте.
             Лѣчить мнѣ раны во сто разъ пріятнѣй,
             Чѣмъ слушать, какъ и гдѣ мнѣ привелось
             Ихъ получить.
   Брутъ.                     Надѣюсь, ты вскочилъ
             Не изъ-за словъ, которыя сказалъ я?
   Коріоланъ. Не изъ-за нихъ;-- хотя и сознаюсь,
             Что, не боясь навстрѣчу встать ударамъ,
             Я убѣгалъ не разъ отъ болтовни.
             Ты мнѣ не льстилъ и, значитъ, не обидѣлъ
             Меня ничѣмъ. Народъ же вашъ люблю
             Настолько я, насколько онъ достоинъ
             Моей любви.
   Мененій.           Ну, ну, останься! Полно.
   Коріоланъ. Нѣтъ, не проси, затѣмъ, что ужъ скорѣе
             Я соглашусь на солнышкѣ сидѣть
             Да въ головѣ почесывать лѣниво,
             Безъ отклика на зовъ войны, чѣмъ стану
             Выслушивать излишнія хваленья
             Раздутыхъ черезъ мѣры пустяковъ. (Уходитъ Коріоланъ).
   Мененій. Что скажете, избранники народа?
             Судить вы сами можете: ему ли
             Народу льстить -- (народу, въ чьей толпѣ
             На тысячу найдется честныхъ много
             Одинъ иль два), тогда какъ, посвятивъ
             Себя всего на подвиги, не хочетъ
             Онъ даже края уха удѣлить,
             Чтобъ выслушать достойное хваленье
             Своимъ дѣламъ.-- Начни разсказъ, Коминій.
   Коминій. Языкъ мой слабъ: всѣхъ дѣлъ Коріолана
             Не передастъ обыденная рѣчь.
             Когда не ложь, что храбрость чтится высшей
             Изъ доблестей; что одаренныхъ ею
             По всѣмъ правамъ считаютъ выше всѣхъ,--
             То въ мірѣ нѣтъ того, кто бъ могъ сравниться
             Геройствомъ съ нимъ! Уже въ шестнадцать лѣтъ,
             Когда войной грозилъ Тарквиній Риму,
             Свершить успѣлъ онъ подвиги, которымъ
             Примѣра нѣтъ... Тогдашній нашъ диктаторъ,
             Чье имя чтится выше всѣхъ похвалъ,
             Присутствовалъ, когда нашъ Кай, съ лицомъ
             Еще безъ бороды, напоминавшимъ
             Черты невинныхъ амазонскихъ дѣвъ,
             Гналъ строй враговъ, на чьихъ губахъ росли ужъ
             Давно усы 45). Поверженъ передъ нимъ
             Былъ римлянинъ. Прикрывъ его собой,
             Сразился онъ съ тремя врагами разомъ.
             Тарквиній самъ былъ сбитъ героемъ съ ногъ.
             Въ лѣта, когда играть онъ могъ на сценѣ
             Роль женщины,-- онъ оказался мужемъ
             Во всѣхъ дѣлахъ... За подвиги въ то время
             Онъ награжденъ дубовымъ былъ вѣнкомъ.
             Ставъ зрѣлымъ въ пору юности, росъ дальше,
             Какъ море, онъ и, выдержавъ семнадцать
             Тяжелыхъ битвъ, сорвалъ побѣды лавры
             Со всѣхъ мечей... Что до его послѣднихъ
             Великихъ дѣлъ въ бою подъ Коріоли,
             Внѣ стѣнъ, а также въ нихъ, то я не знаю,
             Найду ль слова, чтобъ описать достойно
             И вѣрно ихъ!.. Остановилъ въ бою
             Онъ бѣгство войскъ и доблестнымъ примѣромъ
             Заставилъ самыхъ трусовъ обратить
             Въ игрушку страхъ. Строй вражій раздвигался
             Предъ нимъ, какъ рядъ прибрежныхъ тростниковъ
             Предъ кораблемъ, несущимся подъ силой
             Всѣхъ парусовъ. Разилъ своимъ мечомъ
             И тамъ и здѣсь онъ, какъ печатью смерти,
             И, весь въ крови отъ головы до пятокъ,
             Руки движеньемъ каждымъ исторгалъ
             Предсмертный стонъ... Ворвавшись въ Коріоли
             Затѣмъ одинъ, какъ неизбѣжный Рокъ,
             Раскрасилъ стѣны города онъ кровью,
             Вернулся вспять и, кликнувши друзей,
             Ворвался вновь, какъ страшная комета,
             Разрушивъ все!.. Но тутъ шумъ дальней битвы
             Донесся вдругъ до слуха храбреца,
             И въ мигъ одинъ была его усталость
             Побѣждена воспрянувшимъ огнемъ
             Его души... Вновь ринувшись въ сраженье,
             Пронесся онъ по грудамъ мертвыхъ тѣлъ,
             Разя вездѣ, какъ будто жизнь людская
             Была въ добычу отдана всецѣло
             Ему судьбой.-- И такъ сражался онъ
             Везъ отдыха, безъ устали, покуда
             Весь вражій станъ и городъ не забрали
             Въ свою мы власть.
   Мененій.           Достойнѣйшій изъ смертныхъ!
   1-й сенаторъ. Тѣ почести, какія мы хотимъ
             Ему воздать, достойной будутъ мѣрой
             Его заслугъ.
   Коминій.           Что до добычи боя,
             То презрѣлъ онъ цѣннѣйшіе дары,
             Считая ихъ пустой, ничтожной грязью.
             Взятое жъ имъ была такая малость,
             Что одарила скупость бы сама
             Его щедрѣй. Награду видѣлъ онъ
             Въ своихъ дѣлахъ, довольный тѣмъ, что можетъ
             Такъ провести судьбою данный вѣкъ.
   Мененій. Герой во всемъ!-- Пускай его попросятъ
             Прійти сюда.
   1-й сенаторъ. Позвать Коріолана.
   Служитель. Онъ самъ идетъ. (Коріоланъ возвращается).
   Мененій. Сенатъ отъ всей души
             Возвесть тебя, Коріоланъ, желаетъ
             Въ санъ консула.
   Коріоланъ.           Я дѣлу посвящу
             И жизнь и трудъ.
   Мененій.           Осталось лишь тебѣ
             Поговорить на площади съ народомъ.
   Коріоланъ. О, вотъ чего, я васъ прошу, позвольте
             Избѣгнуть, мнѣ! Не въ силахъ я стоять
             На площади, въ плащѣ, чуть-чуть не голымъ,
             И клянчить изъ-за ранъ, чтобъ далъ народъ
             Свой голосъ мнѣ!-- Увольте! Я сердечно
             Прошу о томъ.
   Сициній.           Нельзя! Народа голосъ
             Необходимъ, и онъ не дастъ согласья
             Такъ обойти положенный обрядъ.
   Мененій. Не будь упрямъ и не серди народа.
             Исполни то, что требуетъ старинный
             Обычай нашъ, и получи свой санъ,
             Какъ облекались имъ въ былые годы
             Всѣ консулы.
   Коріоланъ. Вѣдь покраснѣть при этомъ
             Придется мнѣ. Ужель нельзя никакъ
             Лишить народъ такого представленья?
   Брутъ (Сицинію). Ты слышишь ли?
   Коріоланъ. Стоять и глупо хвастать:
             "Вотъ я каковъ!-- Смотрите, что я сдѣлалъ!"
             Открыть рубцы давно зажившихъ ранъ,
             Которыя охотнѣй всякій прячетъ,--
             И для чего? Ужель вообразитъ
             Хоть кто-нибудь, что получалъ я раны
             Лишь для того, чтобъ далъ народъ мнѣ голосъ
             За нихъ знаемъ?
   Мененій.           Не возражай,-- довольно!
             (Трибунамъ) Сенатъ свое передаетъ рѣшенье,
             Трибуны, вамъ;-- чрезъ васъ же пусть узнаетъ
             О немъ народъ... Желаемъ всякихъ благъ
             Мы консулу.
   Сенаторы.           Будь здравъ, Коріоланъ.

(Трубы. Уходятъ всѣ, кромѣ трибуновъ).

   Брутъ. Ты видишь самъ, какъ хочетъ обращаться
             Съ народомъ онъ.
   Сициній.           Пусть раскусилъ бы только
             Его народъ! Онъ, видимо, вѣдь ищетъ
             Всѣмъ показать, что данный санъ народомъ
             Въ его глазахъ не стоитъ ничего.
   Брутъ. Идемъ теперь все разсказать, что было
             Предъ нами здѣсь;-- на площади насъ ждутъ. (Уходятъ).
  

СЦЕНА 3-я.

Форумъ.

(Входятъ нѣсколько гражданъ).

   1-й гражданинъ. Само собой, если онъ будетъ просить нашихъ голосовъ, то мы не можемъ въ нихъ отказать.
   2-й гражданинъ. Можемъ, если захотимъ.
   3-й гражданинъ. Ну, конечно, мы въ правѣ это сдѣлать, но есть другое право, которое не позволитъ намъ въ этотъ разъ воспользоваться первымъ. Если онъ покажетъ свои раны и разскажетъ о своихъ дѣлахъ, то намъ волей-неволей придется вложить языки въ его раны и говорить въ ихъ пользу. На благородный разсказъ о подвигахъ слѣдуетъ отвѣтить благородной же за нихъ признательностью. Неблагодарность -- большой порокъ, а когда выкажетъ неблагодарность толпа, то обнаружитъ тѣмъ свою собственную порочность поголовно. Значитъ, негодяями окажемся мы всѣ, какъ члены этой толпы.
   1-й гражданинъ. Ну, это названье мы ужъ получили. Помнишь, какъ онъ обозвалъ насъ многоголовой толпой негодяевъ, когда мы бунтовали изъ-за хлѣба.
   3-й гражданинъ. Не онъ одинъ -- многіе насъ такъ называли. Да и называли не за то, что головы наши у однихъ черны, у другихъ бѣлы, а у третьихъ плѣшивы,-- а потому, что точно такой же разладъ былъ и въ самыхъ головахъ. Вѣдь если бъ разсудки наши вылетѣли разомъ даже изъ одного черепа, то навѣрно сейчасъ разлетѣлись бы одинъ на югъ, другой на западъ, третій на сѣверъ и сошлись только въ томъ, что ни одинъ не залетѣлъ бы дальше конца, куда показываетъ компасъ.
   2-й гражданинъ. Ты такъ думаешь? А куда, по-твоему, изъ всѣхъ этихъ разсудковъ полетѣлъ бы мой?
   3-й гражданинъ. Онъ вылетѣлъ бы не такъ скоро, потому что очень крѣпко забитъ въ черепѣ; а если бъ полетѣлъ, то навѣрно на югъ.
   2-й гражданинъ. Почему на югъ?
   3-й гражданинъ. Чтобъ утонуть въ туманѣ; а когда три четверти его распустились бы въ гнилой росѣ, то остатка, хватило бы ровно настолько, чтобъ ты могъ жениться.
   2-й гражданинъ. Ты безъ щелчковъ не можешь. Скаль, зубы, скаль.
   3-й гражданинъ. Такъ какъ же? Рѣшаетесь вы дать ему свои голоса или нѣтъ? Впрочемъ, что объ этомъ толковать! Большинство рѣшитъ дѣло какъ слѣдуетъ; мое же мнѣніе, что, будь онъ немного ласковѣе съ народомъ -- лучшаго консула нельзя было бъ пожелать. (Входятъ Коріоланъ и Мененій). Смотрите, вотъ онъ и, какъ должно, въ смиренной одеждѣ. Замѣчайте, какъ онъ будетъ себя держать. Да не стойте толпой: надо, чтобъ мы проходили передъ нимъ по одному, по два и по три. Пусть обращается съ просьбой порознь къ каждому, для того, чтобъ всѣмъ была честь дать ему голосъ собственнымъ языкомъ. Идемте же. Я устрою, какъ намъ, слѣдуетъ проходить.
   Всѣ. Хорошо, хорошо.

(Уходятъ граждане).,

   Мененій. Нѣтъ, ты не правъ. Не знаешь развѣ ты,
             Что, лучшіе изъ гражданъ исполняли
             Обрядъ всегда?
   Коріоланъ.           Ну, какъ же мнѣ начать?
             "Любезный другъ"!-- Тьфу, чтобъ имъ провалиться!:
             Нѣтъ, не могу на этотъ ладъ настроить
             Я свой языкъ!-- "Любезный другъ!, вотъ раны,.
             Смотри, мои!-- Я получилъ ихъ въ битвѣ
             За родину въ тотъ день, когда и ты
             И всѣ твои бѣжали съ дикимъ ревомъ,
             Заслыша звукъ своихъ же бранныхъ трубъ"....
   Мененій. О, боги! Что ты, что ты! Развѣ можно
             Такъ говорить? Ты ласково ихъ долженъ
             Просить о томъ, чтобъ вспомнили тебя.
   Коріоланъ. Меня они?.. Повѣситься бы имъ!
             Пусть лучше бы меня они забыли,
             Какъ проповѣдь почтенную жрецовъ,
             Когда имъ тѣ кричатъ про добродѣтель.
   Мененій. Испортишь все упрямствомъ ты своимъ --
             Я ухожу.-- Еще прошу, будь ласковъ
             И говори толковѣй и умнѣй..
   Коріоланъ. Вели имъ зубы вычистить да рожи
             Сперва умыть.

(Уходитъ Мененій. Входятъ два гражданина).

                                 А, парочка идетъ!
             Извѣстно вамъ, пріятели, зачѣмъ
             Я здѣсь стою?
   1-й гражданинъ. Еще бы неизвѣстно!
             Какой цѣной ты хочешь получить
             Санъ консула?
   Коріоланъ.           Цѣной своихъ заслугъ!
   1-й гражданинъ. Своихъ заслугъ?
   Коріоланъ.                               Ну, да,-- своей охотой
             Не сталъ бы здѣсь, конечно, я стоять 46).
   1-й гражданинъ. Не сталъ бы ты?
   Коріоланъ.                               Я не хочу подачекъ
             Отъ бѣдняковъ.
   1-й гражданинъ. Не забывай однако,
             Что мы даемъ въ надеждѣ получить
             И отъ тебя.
             Коріоланъ. Такъ говори, что стоитъ
             Санъ консула?
   1-й гражданинъ. Сердечной мягкой просьбы.
   Коріоланъ. Ну если такъ, то мягко я прошу: любезный другъ, дай мнѣ, пожалуйста, твой голосъ. У меня есть раны, которыя я тебѣ покажу когда-нибудь наединѣ. Что жъ ты мнѣ скажешь въ отвѣтъ на эту просьбу? Дашь или не дашь мнѣ твой почтенный голосъ?
   2-й гражданинъ. Онъ твой, достойный мужъ.
   Коріоланъ. Значитъ, покупка заключена, и два достойныхъ голоса выкляньчены. Я принимаю вашу подачку и затѣмъ съ вами прощаюсь.
   1-й гражданинъ. Странно оно какъ-то вышло.
             2-й гражданинъ. Пожалуй, что такъ. Если бъ можно было начать снова.... Ну, да что сдѣлано, того не воротишь.

(Проходятъ. Входятъ двое другихъ).

   Коріоланъ. Прошу васъ, если это не станетъ поперекъ вашего горла, дайте мнѣ ваши голоса, чтобъ я могъ сдѣлаться консуломъ. Вы видите: я въ установленной одеждѣ.
   3-й гражданинъ. Ты заслужилъ благодарность отечества и однако ея не стоишь.
   Коріоланъ. Это что за загадка?
   3-й гражданинъ. Ты былъ бичомъ для его враговъ и палкой для друзей. Ты никогда не любилъ простого народа.
   Коріоланъ. Тѣмъ болѣе народъ долженъ цѣнить любовь, которая не такъ проста, чтобъ отдаваться первому встрѣчному 47). Но теперь я, впрочемъ, намѣренъ льстить навязавшемуся мнѣ въ братцы народу для того, чтобъ добиться его благосклонности. Это вѣдь, я знаю, ему очень нравится, и если онъ въ своей премудрости предпочитаетъ поклоны сердцу, то я намѣренъ заняться изученіемъ этого искусства и сдѣлаться притворщикомъ... Попробую собезьяничать манеры людей, которыя народу по сердцу, и такимъ образомъ удовлетворю его вполнѣ; а потому усердно васъ прошу согласиться на мое консульство.
   4-й гражданинъ. Мы надѣемся, что ты будешь впредь нашимъ другомъ, и потому охотно даемъ тебѣ свои голоса.
   3-й гражданинъ. Ты получилъ много ранъ на службѣ отечеству!
   Коріоланъ. А если ты это знаешь, то не зачѣмъ скрѣплять твои познанія печатью показа. Я такъ дорожу вашими голосами, что, получивъ ихъ, не намѣренъ тревожить васъ больше.
   Граждане. Отъ всего сердца желаемъ тебѣ благости боговъ.

(Граждане уходяупъ).

   Коріоланъ. Цвѣтъ голосовъ! Пріятнѣе издохнуть!
             Голодной смертью лучше умереть,
             Чѣмъ такъ взаймы выкляньчивать признанье
             Своихъ заслугъ!.. Ну, для чего стою,
             Какъ волкъ на травлѣ, я 48)? Къ чему сбираю
             Здѣсь голоса бездомныхъ прощалыгъ 49)?
             Кричатъ мнѣ всѣ, что такъ велитъ обычай!
             Да вѣдь когда бъ обычаевъ держались
             Всегда во всемъ, то заросли бы пылью
             Мы съ давнихъ поръ! Нагромоздили бъ гору
             Такихъ нелѣпыхъ глупостей, что правда
             Чрезъ нихъ на свѣтъ не вышла бъ никогда!
             Нѣтъ, вижу я, что лучше предоставить
             Искать честей такимъ путемъ тому,
             Кто любитъ быть въ подобной передѣлкѣ...
             Но, впрочемъ, дѣло я наполовину
             Ужъ съ плечъ свалилъ -- попробую покончить
             И съ остальной. (Входятъ трое гражданъ).
                                 Вотъ голоса еще.
             Прошу, прошу я вашихъ голосовъ!
             За нихъ не спалъ, за нихъ я честно дрался,
             За нихъ въ бою я получилъ не меньше
             Двухъ дюжинъ ранъ; восьмнадцать разъ былъ въ битвахъ!
             И это все за ваши голоса!
             Все, что я сдѣлалъ -- много или мало --
             Все дѣлалъ я для вашихъ голосовъ!
             Такъ дайте жъ ихъ! Страхъ какъ хочу я быть
             Вѣдь консуломъ!
   5-й гражданинъ. Онъ велъ себя честно, а потому имѣетъ полное право на голоса всѣхъ порядочныхъ людей.
   6-й гражданинъ. Такъ, такъ!-- Пусть онъ будетъ консуломъ. Да пошлютъ ему боги много радостей и сдѣлаютъ его добрымъ другомъ народа.
   Всѣ. Да будетъ такъ! Привѣтъ тебѣ, нашъ консулъ!
             Привѣтъ тебѣ!
   Коріоланъ. Не голоса -- восторгъ!

(Граждане уходятъ. Входятъ Мененій, Сициній и Брутъ).

   Мененій. Обрядъ тобою выполненъ. Трибуны
             Несутъ, тебѣ народный приговоръ.
             Теперь осталось только, чтобъ, облекшись
             Въ одежду новой должности, явился
             Ты въ ней въ сенатъ.
   Коріоланъ.                     Такъ кончено?
   Сициній.                                         Обычай
             Исполнилъ ты; народъ даетъ согласье
             Признать тебя и созванъ, чтобъ скрѣпить
             То, что рѣшилъ.
   Коріоланъ.           Въ сенатѣ?
   Сициній.                     Да, въ сенатѣ.
   Коріоланъ. Такъ сбросить можно это мнѣ тряпье?
   Сициній. Конечно, да.
   Коріоланъ.                     Потороплюсь исполнить,
             Чтобъ могъ въ сенатъ явиться снова я
             Самимъ собой.
   Мененій. Пойдемъ со мною вмѣстѣ.
             (Трибунамъ) А вы куда?
   Брутъ.                               Поговорить съ народомъ
             Намъ надо здѣсь.
   Сициній.           Счастливаго пути.

(Уходятъ Мененій и Коріоланъ)"

             Добился онъ; но закипало сердце
             Въ немъ горячо, судя по взгляду глазъ.
   Брутъ. Кипѣло чванство въ немъ! Сквозило даже
             Чрезъ рубище... Ты распустить намѣренъ
             Теперь народъ? (Граждане возвращаются).
                                 Ну что, друзья, избрали?
   1-й гражданинъ. Ему свои мы дали голоса.
   Брутъ. Молю боговъ, чтобъ оправдалъ онъ вашу
             Къ нему любовь.
   2-й гражданинъ. Будь слово впрокъ твое.
             Что жъ до меня, такъ сильно мнѣ казалось,
             По темному разсудку моему,
             Что, стоя здѣсь, надъ нами онъ смѣялся.
   3-й гражданинъ. Еще бъ не такъ! Налѣво и направо
             Онъ насъ щелкалъ.
   1-й гражданинъ. Э, нѣтъ! Насмѣшекъ, вѣрьте,
             Тутъ не было, но просто онъ привыкъ
             Такъ говорить.
   2-й гражданинъ. Ну, этого не видѣть
             Изъ всѣхъ изъ насъ могъ развѣ ты одинъ.
             А намъ такъ всѣмъ понятно, что смѣялся,
             Надъ нами онъ. Вѣдь по закону намъ
             Онъ показать свои былъ долженъ раны
             И разсказать про подвиги свои.
   Сициній. Но это все, конечно, онъ и сдѣлалъ?
   Всѣ. Ни-ни! Никто изъ насъ и краемъ глаза
             Не видѣлъ ранъ.
   3-й гражданинъ. Сказалъ онъ, что покажетъ
             Ихъ намъ когда-нибудь наединѣ
             И, поигравъ затѣмъ съ насмѣшкой шапкой,
             Прибавилъ такъ:-- "Я консульства хочу;
             Да въ томъ бѣда, что старый нашъ обычай
             Мнѣ эту должность въ руки не даетъ
             Помимо васъ -- такъ подавайте ваши
             Мнѣ голоса".-- Когда же ихъ мы дали,
             То онъ сказалъ: "Благодарю; обязанъ
             Премного я за ваши дорогіе
             Мнѣ голоса; ну, а теперь, когда
             Вы дали ихъ, то больше съ вами дѣлать
             Мнѣ нечего".-- Не явная ль насмѣшка
             Въ такихъ словахъ?
   Сициній.           Такъ гдѣ жъ при этомъ былъ
             Разсудокъ вашъ? Иль, какъ ребята, вы,
             По глупости, ему не догадались
             На просьбу дать рѣшительный отказъ?
   Брутъ. Иль не могли отвѣтить вы, какъ мы
             Учили васъ, что былъ врагомъ народу
             Онъ даже въ дни, когда еще служилъ
             Въ простой, неважной должности? Что дерзко
             Онъ возставалъ на вольности плебеевъ
             И ихъ права въ общественномъ быту;
             Что потому, когда, облекшись нынче: "
             Въ санъ консула, онъ вздумаетъ быть прежнимъ
             Для васъ врагомъ, то выйдетъ, что вѣдь дали
             Вы голоса на пагубу себѣ.
             Сказать вамъ должно было бы, что если
             Достоинъ онъ за подвиги свои
             Быть точно вашимъ консуломъ, то все же
             Обязанъ быть признательнымъ за выборъ
             Онъ вамъ однимъ и долженъ превратить
             Въ любовь былую ненависть, ставъ честно
             Защитникомъ законныхъ вашихъ правъ.
   Сициній. Когда бъ ему дѣйствительно сказали
             Вы это все, какъ мы учили васъ,
             То вы могли бъ развѣдать, какъ и что
             Онъ думаетъ; узнали бъ, что возможно
             Ждать отъ него; могли бы заручиться
             Посулой льготъ иль выгодъ, о которыхъ
             Припомнили бъ ему въ удобный часъ.
             А если бъ онъ, своимъ горячимъ нравомъ,
             Не любящимъ стѣснять себя ни въ чемъ,
             Сказалъ въ отвѣтъ отказъ вамъ или дерзость,
             То вы могли бъ, воспользовавшись этимъ,
             Ему не дать и вашего согласья
             На выборъ въ санъ.
   Брутъ.                     Не видѣли вы развѣ,
             Что онъ на васъ презрительно смотрѣлъ
             Въ тотъ даже часъ, когда нуждался въ вашей
             Любви къ нему? Такъ неужели станетъ
             Онъ сдерживать себя, когда получитъ
             И санъ и власть? Презрѣнью къ вамъ найдетъ
             Исходъ онъ въ этой власти! Будетъ васъ
             Душить и гнуть!.. Иль не было въ груди
             У васъ сердецъ? Иль языки даны
             Вамъ лишь затѣмъ, чтобъ возставать на разумъ?
   Сициній. Отказомъ отвѣчали вы нерѣдко
             Просившимъ васъ о вашихъ голосахъ
             Такъ почему жъ ихъ дали безразсудно
             Теперь тому, кто, вмѣсто просьбъ, лишь дерзко
             Васъ осмѣялъ?
   3-й гражданинъ. Вѣдь выборъ нашъ покамѣстъ,
             Не утвержденъ. Мы властны отобрать
             То, что дано.
   2-й гражданинъ. И отберемъ!-- Имѣю
             Въ рукахъ пятьсотъ я вѣрныхъ голосовъ.
   1-й гражданинъ. Я тысячу; сочтя же всѣхъ друзей,
             Найдется больше этого.
   Брутъ.                     Ступайте жъ
             Къ своимъ друзьямъ и вразумите ихъ,
             Что консулъ, ими избранный, намѣренъ
             Лишить ихъ правъ, поставивъ ниже своры
             Цѣпныхъ собакъ, которыхъ бьютъ за лай,
             Хотя и держатъ именно для лая.
   Сициній. Оберите ихъ. Пусть, обсудивши съ толкомъ
             Все дѣло вновь, они отмѣнятъ свой
             Нелѣпый приговоръ. На видъ поставьте
             И спесь его и ненависть, какую
             Онъ къ вамъ питалъ всегда. Не позабудьте
             Напомнить кстати имъ, съ какимъ презрѣньемъ
             Смѣялся онъ надъ всѣми, стоя даже
             Въ плащѣ мольбы на площади. Прибавьте,
             Что память славныхъ дѣлъ его одна
             Заставила забыть васъ неприличье
             Поступковъ дерзкихъ съ вами, порожденныхъ
             Его всегдашней злобой противъ васъ.
   Брутъ. Свалить, пожалуй, можете ошибку
             Свою на насъ. Скажите, что трибуны
             Велѣли вамъ во что бы то ни стало
             Его избрать.
   Сициній.           Да, да; скажите точно,
             Что выборъ сдѣланъ вами былъ подъ гнетомъ
             Лишь нашихъ словъ; что вашего желанья
             Тутъ не было; что, думая исполнить
             Свой честно долгъ, вы сдѣлали, напротивъ,
             Чего совсѣмъ не слѣдовало дѣлать.
             Вините насъ.
             Брутъ.           Вините, не щадите!
             Болтайте всѣмъ, какъ прожужжали уши
             Мы вамъ, твердя, что съ юныхъ лѣтъ служилъ
             Онъ долго, честно родинѣ; что отпрыскъ
             Онъ дома славныхъ Марціевъ, въ которомъ
             Родился царь Анкъ Марцій, бывшій внукомъ
             Въ колѣнѣ женскомъ Нумы и возсѣвшій
             На тронъ вослѣдъ Гостилію. Въ той самой
             Прославленной семьѣ родились Публій
             И честный Квинтъ, творцы водопроводовъ,
             Снабдившихъ Римъ хорошею водой.
             Былъ съ нимъ въ родствѣ и Цензоринъ, почетно
             Такъ прозванный за то, что дважды былъ
             Онъ цензоромъ 51).
   Сициній.                     Скажите, что просили
             Мы васъ одни дать голосъ человѣку,
             Способному занять такой высокій
             И важный постъ; но вы, поставивъ въ рядъ
             Достоинства его съ нелестнымъ прошлымъ
             И вспомнивъ то, что былъ всегда заклятымъ
             Онъ вамъ врагомъ, конечно, въ полномъ правѣ
             Обратно взять, что дали наобумъ.
   Брутъ. А главное -- твердите, что безъ насъ
             Вы никогда бы не дали согласья
             Избрать его... Ступайте жъ; а затѣмъ,
             Наладивъ все, спѣшите въ Капитолій
             Съ толпой друзей.
   Граждане.           Идемъ, идемъ! Вѣдь всѣ
             Ужъ каются, что сдѣланъ этотъ выборъ!

(Уходятъ граждане).

   Брутъ. Что будетъ -- будь! Рискнуть вѣдь даже бунтомъ.
             Полезнѣй намъ, чѣмъ позже ждать возстанья
             Навѣрняка... Коль скоро ихъ отказъ
             Въ конецъ разбѣситъ Марція (а въ этомъ
             Намъ нравъ его порукой), то сумѣемъ
             Заносчивость его мы обратить
             На пользу намъ.
   Сициній.           Идемъ же въ Капитолій.
             Должны туда явиться непремѣнно
             Мы до толпы. Иначе всѣ поймутъ,
             Что мы своимъ успѣли подстреканьемъ
             Смутить народъ. Пусть думаютъ, напротивъ,
             Что весь народъ (какъ частью вѣдь и было)
             Рѣшилъ вопросъ своимъ разсудкомъ самъ 52).

(Уходятъ).

  

ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА 1-я.

Улица въ Римѣ.

(Трубы. Входятъ Коріоланъ, Мененій, Коминій, Титъ Ларцій, сенаторы и патриціи).

   Коріоланъ. Такъ поднялъ голову Ауфидій вновь?
   Ларцій. Въ томъ дѣло все, а потому и съ миромъ
             Спѣшили мы.
   Коріоланъ.           Ужели вольски ищутъ
             Лишь случая, чтобъ броситься на насъ
             Попрежнему?
   Коминій.           О, нѣтъ, достойный консулъ;
             Усмирены достаточно они,
             И мы при жизни, вѣрно, не увидимъ
             Знаменъ ихъ вновь.
   Коріоланъ.                     Скажи, ты не видалъ
             Ауфидія?
   Ларцій.           Являлся подъ охраной
             Онъ въ станъ ко мнѣ и страшно проклиналъ
             При этомъ вольсковъ всѣхъ за то, что сдали
             Они постыдно городъ. Удалился
             Затѣмъ онъ въ Анціумъ.
   Коріоланъ.                     Вели вы рѣчь
             Съ нимъ обо мнѣ?
   Ларцій.                     Вели.
   Коріоланъ.                               Что, что, скажи,
             Онъ говорилъ?..
   Ларцій. Припоминалъ, какъ часто
             Сходились въ битвахъ вы; твердилъ, что въ мірѣ
             Нѣтъ никого, кто былъ бы ненавистенъ
             Ему, какъ ты, и говорилъ, что
             Свое добро готовъ онъ безъ возврата
             Отдать въ залогъ, лишь только бъ взять въ бою
             Верхъ надъ тобой.
   Коріоланъ.           Онъ въ Анціумѣ?
   Ларцій.                               Да.
   Коріоланъ. Хотѣлъ бы я, чтобъ случай мнѣ позволилъ
             Сойтись съ нимъ такъ и подразнить его
             Свирѣпый гнѣвъ. (Ларцію) Привѣтъ тебѣ съ возвратомъ!

(Входятъ Сициній и Брутъ).

             А, вотъ трибуны наши! Языки
             Народныхъ глупыхъ ртовъ. Противно мнѣ
             На нихъ смотрѣть! Терпѣть нѣтъ силы чванства,
             Съ какимъ они свою возносятъ власть.
   Сициній (загораживая Коріолану дорогу).
             Стой!
   Коріоланъ. Это что?..
   Брутъ.                               Ждетъ впереди бѣда!
             Останься здѣсь.
   Коріоланъ.           Въ чемъ дѣло?
   Мененій.                               Что за новость?
   Коминій. Иль онъ не избранъ вами и сенатомъ?
   Брутъ. Не избранъ.
   Коріоланъ.                     Какъ!.. Иль дали голоса
             Ребята мнѣ?..
   1-й сенаторъ. Идетъ на площадь онъ.
             Съ дороги прочь!
   Брутъ.                     Народъ его не хочетъ.
   Сициній. Онъ не пойдетъ, иль иначе наткнетесь.
             На свалку вы.
   Коріоланъ.           Такъ вотъ онъ, вашъ табунъ!
             Даютъ права на голоса людишкамъ,
             Что, слово давъ -- берутъ его назадъ!
             А вы тутъ что? Когда вы рты плебеевъ,
             Такъ зубы имъ умѣйте хоть сдержать.
             Не заварили ль этотъ весь погромъ
             Вы сами же?
   Мененій.           Не горячись; будь сдержанъ.
   Коріоланъ. Тутъ заговоръ! Намѣчено впередъ,
             Что дѣлать имъ. Хотятъ они согнуть
             Права и власть патриціевъ! Возможно ль
             Терпѣть людей, въ которыхъ нѣтъ ума
             Ни управлять ни подчиняться власти?
   Брутъ. Тутъ стачки нѣтъ. Народъ отлично понялъ,
             Что ты надъ нимъ глумился. Былъ ты противъ
             Раздачи хлѣба въ голодъ; оскорблялъ
             Желавшихъ этой мѣры; въ нихъ ты видѣлъ
             Враговъ патриціямъ, твердилъ, что были
             Льстецами черни тѣ, кому пришла
             Благая эта мысль.
   Коріоланъ.                     Но развѣ это
             Для васъ ново?
   Брутъ.                     Не всѣ про это знали.
   Коріоланъ. А ты успѣлъ усердно разгласить!
   Брутъ. Кто? Я?
   Коминій.           Да, ты!-- Вѣдь на дѣла такія
             Вы мастера 53).
   Брутъ.                     Не больше васъ, когда
             Поправить надо ваши намъ продѣлки.
   Коріоланъ. Ну, если такъ, то для чего жъ имѣть
             Намъ консуловъ? Униженно прошу я,
             Позвольте промѣнять мнѣ этотъ санъ
             Хотя бъ на вашъ 54). Товарищемъ трибуновъ
             Хочу я быть.
   Сициній.           Сквозитъ безъ мѣры чванство
             Въ твоихъ рѣчахъ:-- вотъ чѣмъ ты взволновать
             Успѣлъ народъ. Когда намѣтилъ
             Себѣ ты цѣль, такъ достигай ея
             Умѣреннѣй, а иначе собьешься
             Легко съ пути, и не бывать тебѣ
             Ни консуломъ вовѣки ни трибуномъ.
   Мененій (Сицинію). Умѣреннѣй тебѣ бы говорить!
   Коминій. Народъ введенъ въ ошибку; онъ обманутъ!
             Не въ нравахъ Рима дѣйствовать путемъ
             Подобныхъ низкихъ средствъ. Позоръ и стыдъ
             Вамъ всѣмъ за то, что вы Коріолану
             Законный путь хотите преградить,
             Проложенный его достойной славой!
   Коріоланъ. И вздумали же бросить мнѣ въ лицо
             Вопросъ о хлѣбѣ!.. Да,-- такъ говорилъ я
             И, не смутившись, повторю теперь!
   Мененій. Лишь не теперь!..
   1-й сенаторъ.                     Не въ этомъ жаркомъ спорѣ.
   Коріоланъ. Нѣтъ, нѣтъ, теперь!.. Я такъ хочу!.. Простите
             Меня, друзья!-- А что до этой шайки,
             Презрѣнной, грязной сволочи,-- такъ ей
             Вѣдь я не льщу, и потому пускай
             Любуется она сама собою
              Въ моихъ словахъ. Я повторялъ всегда,
             Что, ей мирволя, сѣемъ противъ власти
             Мы плевелы гражданскихъ грозныхъ смутъ.
             Мы запахали въ борозды однѣ
             Съ толпою этихъ нищихъ ужъ немало
             Согражданъ равныхъ намъ, тѣмъ, что лишили
             Ихъ должностей, которыя могли бы
             Они занять; и вотъ теперь должны
             Они довольны быть тѣмъ, что осталось.
   Мененій. Ни слова больше!
   1-й сенаторъ.                     Замолчи, мы просимъ!..
   Коріоланъ. Какъ! Мнѣ молчать?.. Нѣтъ, нѣтъ!.. Какъ не боялся
             Итти на смерть я за отчизну въ бой,
             Такъ точно голосъ мой не побоится
             Ковать слова въ отпоръ заразѣ этой,
             Пока я живъ! Вѣдь зараженныхъ хуже
             Они для насъ,-- такъ, что жъ, бѣжимъ мы сами
             Навстрѣчу имъ?..
   Брутъ.                     Зазнался ты ужъ очень.
             Такъ о народѣ могъ бы говорить
             Лишь мститель-богъ, а не такой же смертный,
             Какъ мы, какъ всѣ.
   Сициній.                     Пусть говоритъ:-- мы это
             Раскажемъ все народу.
   Мененій.                     Какъ! Ты станешь
             Передавать, что сказано въ пылу?
   Коріоланъ. Въ пылу?.. Такъ знайте же, что будь я даже
             Спокойнѣе, чѣмъ полуночный сонъ,
             То и тогда -- Юпитеръ мнѣ свидѣтель --
             Я отъ моихъ бы не отрекся словъ!
   Сициній. Да будутъ же слова твои отравой
             Лишь для тебя, не заразивши ядомъ
             Своимъ другихъ.
   Коріоланъ.                     Вы слышите?-- "Да будутъ!"
             Каковъ тритонъ 55) ничтожныхъ пискарей!
             Вы слышали, какъ важно, какъ надменно
             Сказалъ: "да будутъ" онъ?
   Коминій.                               Вѣдь это слово
             Изъ текста взялъ законовъ онъ 5б).
   Коріоланъ.                               "Да будутъ!"
             Нѣтъ, вижу я, патриціи друзья,
             Что доброты въ васъ больше, чѣмъ разсудка!
             А васъ сенаторовъ, отцовъ -- почтенныхъ,
             Да жаль, слѣпыхъ -- спрошу я: какъ могли
             Позволить вы стоглавой этой гидрѣ
             Избрать вождей, чье дерзкое: "да будутъ",
             Звуча трубой чудовищной толпы,
             Грозитъ свести рѣку, какой вы плыли,
             Въ болотный ровъ; русломъ же завладѣть
             Лишь для себя!.. Когда исполнить это
             Они властны -- то преклонитесь мирно
             Предъ ними вашей глупостью; а если
             Сильнѣе вы, то сбросьте вашъ опасный,
             Лѣнивый сонъ! Есть умъ -- такъ не садитесь
             Съ глупцами въ рядъ, а нѣтъ -- такъ прикажите
             Для нихъ поставить стулья возлѣ васъ!
             Въ сенатъ ихъ всѣхъ!.. Но этимъ обратите
             Въ плебеевъ вы себя!.. Они вамъ, впрочемъ,
             Вѣдь ужъ равны. Смѣшавши голоса
             Ихъ съ вашими, увидите, что силу
             Возьмутъ они, какъ острая приправа
             Мѣняетъ вкусъ и самыхъ лучшихъ блюдъ.
             Вѣдь довели свою мы имъ поблажку
             Ужъ до того, что дали выбрать имъ
             Себѣ вождей (указывая на Сицинія) подобныхъ, напримѣръ,
             Хоть этому, чей дерзкій крикъ: "да будутъ",
             Народный крикъ, грозитъ собранію лицъ,
             Почтеннѣе какихъ мы не видали
             И въ Греціи!.. Къ чему тогда, скажите,
             Намъ консулы? Юпитеромъ клянусь,
             Не нужно ихъ! Скорбитъ душа при видѣ,
             Какъ въ распрѣ двухъ столкнувшихся властей
             Втирается межъ ними безпорядокъ
             И тѣмъ даетъ имъ поводъ лишь скорѣе
             Себя сгубить...
   Коминій.           Довольно;-- намъ на площадь
             Пора итти.
   Коріоланъ.           Что жь до раздачи хлѣба,
             То кто бъ ее тогда ни предложилъ,
             Хоть это, правда, дѣлалось порой
             И въ Греціи...
   Мененій.           Пожалуйста, ни слова
             О томъ теперь.
   Коріоланъ.           Я все жъ скажу, что тамъ
             Народа власть была сильнѣй и выше.
             У насъ же, сдѣлавъ такъ, вы проложили
             Лишь бунту путь, непослушанью власти
             И гибели!
   Брутъ.           И за такую рѣчь
             Народъ ему дастъ голосъ?
   Коріоланъ.                     Приведу
             Я доводы сильнѣй, чѣмъ этотъ голосъ!
             Мы не въ награду дали хлѣбъ! Народъ
             Ея не заслужилъ!.. Онъ это знаетъ
             Самъ хорошо. Когда враги стояли
             Почти что въ сердцѣ родины -- что дѣлалъ
             Тогда народъ?.. Сидѣлъ, сложивши руки!
             Переступить порога не хотѣлъ
             Онъ для войны!.. За это ль заслужилъ
             Онъ помощи? Чѣмъ показалъ онъ храбрость
             Свою въ войнѣ?-- Безчинствами, бездѣльемъ
             И грабежомъ! Не въ этомъ ли заслуга
             Была толпы?.. А вѣчныя нападки
             На нашъ сенатъ! Пустыя клеветы
             На кучу небывалыхъ притѣсненій^
             Не этимъ ли склонить хотѣли насъ
             На доброту? А что случилось дальше?
             Какъ принялъ этотъ рой пустыхъ желудковъ
             Сенатскій даръ? Изъ дѣлъ ихъ видно ясно,
             Что вбить они себѣ успѣли въ умъ!
             "Насъ много! Мы толпа! Своимъ галдѣньемъ
             Добились мы, что дали намъ сейчасъ
             Изъ страха все!" -- Вотъ мнѣнье ихъ! Мы сами,
             Такъ поступи, унизили значенье
             Законной нашей власти! Дали сами
             Толпѣ бродягъ возможность называть
             Заботы наши трусостью, и вѣрьте,
             Придетъ пора, когда падетъ ограда
             Сенатскихъ стѣнъ, и стая дикихъ галокъ
             Совьетъ гнѣздо въ убѣжищѣ орловъ!
   Мененій. Довольно...
   Брутъ.                     Да,-- довольно, даже слишкомъ.
   Коріоланъ. Нѣтъ, слушай все! И знай, что словъ конецъ
             Скрѣплю людской и божеской я клятвой.
             Тамъ, гдѣ царятъ двѣ спорящія власти --
             Порядка нѣтъ! Съ презрѣньемъ власть одна
             Глядитъ тогда по праву на другую,
             Другая же бросаетъ дерзко первой
             Въ лицо ничѣмъ не вызванную злость!
             Коль скоро то, что разъ рѣшили мудрость,
             Законъ и власть, нуждается еще
             Въ безсмысленномъ, нелѣпомъ утвержденьи
             Толпы невѣждъ -- то ждать добра и пользы
             Тамъ нечего!.. Все расплывется въ хаосъ
             И въ суету! Кто ставитъ невпопадъ
             Преграду мудрой цѣли, можетъ этимъ
             Свести въ ничто благую даже цѣль.

(Обращаясь къ сенаторамъ)

             А потому, готовый вѣрить въ то,
             Что осторожны вы скорѣй, чѣмъ трусы 5?),
             Взываю я ко всѣмъ изъ васъ:-- кто ставитъ
             Законность выше страха перемѣнъ,
             Въ чьихъ мысляхъ честно жить -- дороже вдвое,
             Чѣмъ долго жить, и чей разсудокъ видитъ,
             Что должно намъ опаснымъ даже средствомъ
             Лѣчить больныхъ, коль скоро нѣтъ иного
             Спасенья имъ -- рѣшитесь вырвать смѣло
             Языкъ толпѣ!.. Не долженъ онъ лизать
             Себѣ жъ на гибель ядовитой сласти
             Вы, унижаясь, губите безслѣдно
             Свой здравый смыслъ, лишая вмѣстѣ съ тѣмъ
             Страну той прочной власти, безъ которой
             Не сдѣлать вамъ добра, живя подъ страхомъ,
             Что можетъ васъ по волѣ притянуть
             Къ отвѣту дрянь!
   Брутъ.                     Онъ высказался весь.
   Сициній. Въ словахъ его измѣна! Какъ измѣнникъ,
             Отвѣтитъ онъ.
   Коріоланъ.           Сперва отъ злости лопнешь,
             Бездѣльникъ, ты!.. Трибуновъ кличку дали
             Двумъ лысымъ дуракамъ! Я васъ спрошу:
             Къ чему они? Чернь видитъ въ нихъ опору
             Лишь для того, чтобъ возставать на власть!
             Избрали ихъ въ пору, когда дарили
             Раздоръ и бунтъ, права жъ топтались въ грязь!
             Теперь не то: живемъ мы въ добромъ мирѣ!
             Такъ въ грязь всѣхъ ихъ! Безслѣдно въ грязь, чтобъ снова
             Открытъ былъ путь нарушеннымъ правамъ!
   Брутъ. Чего яснѣй?-- Открытая измѣна!..
   Сициній. Онъ консулъ?-- Нѣтъ!
   Брутъ.                                         Сюда, эдилы! Взять
   Его сейчасъ! (Входить эдилъ).
   Сициній.           Зови народъ! (Эдилъ уходить).
                                                     Во имя
             Народныхъ правъ, подъ стражу будешь взятъ,
             Измѣнникъ, ты!.. Объявленъ впредь врагомъ
             Ты родины! Иди за мной къ отвѣту!
             Не возражай!
   Коріоланъ.           Сѣдой козелъ! Прочь руки!..
             Сенаторы. Мы за него.
   Мененій (Сицинію). Уймись, старикъ!
   Коріоланъ.                                         Прочь, гниль!
             Прочь старый хламъ! Иль хочешь ты, чтобъ вытрясъ
             Я кости вонъ изъ твоего тряпья!..
   Сициній. Народъ! Сюда! (Возвращаются эдилы съ толпой плебеевъ).
   Мененій. Опомнитесь! Сдержитесь!
             И вы и онъ!
   Сициній (народу). Смотрите всѣ: вотъ тотъ,
             Кто васъ лишить задумалъ вашей власти.
   Брутъ. Схватить его!
   Народъ.                     Смерть, смерть! Кончайте съ нимъ!
   Сенаторы (окружая Коріолана).
             Къ мечамъ, къ мечамъ! Патриціи! Трибуны!
             Сограждане!.. Что жъ это?.. Брутъ, Сициній!.
             Коріоланъ!..
   Народъ.           Тсс... Тише! Погодите!
   Мененій. Что ждать еще? До бунта шагъ! Не въ силахъ
             Я говорить... Народъ, народъ! Трибуны,
             Опомнитесь!.. Уймись, Коріоланъ!..
             Возьмись хоть ты, Сициній, добрымъ словомъ
             Уладить миръ.
   Сициній.           Тсс... Слушайте меня.
   Народъ. Да, да! Трибуну рѣчь! Молчите, тише.
   Сициній. Стоите вы на рубежѣ потери
             Всѣхъ вашихъ правъ. Отнять задумалъ Марцій
             У васъ ихъ дерзко всѣ. Тотъ самый Марцій,
             Кого рѣшили нынче вы возвесть
             Въ санъ консула.
   Мененій.                     Помилуй!.. Развѣ это
             Порядка рѣчь?... Вѣдь къ пущему раздору
             Ведетъ она.
   1-й сенаторъ. Иль городъ ты затѣялъ
             Сравнять съ землей?
   Сициній.                     А городъ что?-- Народъ!..
   Народъ. Такъ, такъ! Онъ правъ! Народъ, народъ -- вотъ городъ!
   Брутъ. Избрать рѣшили общимъ приговоромъ
             Вы насъ въ вожди...
   Народъ.           Да, да! И ими вы
             Останетесь.
   Мененій.           Кто жъ съ этимъ несогласенъ?
   Коминій. Придете вы къ тому, что будетъ городъ
             Разрушенъ нашъ. Вверхъ дномъ перевернется
             Порядокъ весь, и въ хаосѣ развалинъ
             Смѣшается все, что доселѣ стройно
             Стояло на указанныхъ мѣстахъ 58).
   Сициній. Онъ за дѣла достоинъ смерти.
   Брутъ.                                                   Должно
             Намъ власть явить, иль навсегда утратить;
             А потому провозглашаемъ мы,
             Во имя правъ, дарованныхъ народомъ
             Обоимъ намъ, что Марцій заслужилъ
             Достойно казнь.
   Сициній.           Возьмите же его
             И тотчасъ же съ Тарпейскаго утеса
             Низриньте внизъ.
   Брутъ.                     Схватить его, эдилы,
             И на утесъ!
   Народъ.           Сдавайся, Марцій!
   Мененій.                                         Стойте!
             Друзья, трибуны! Дайте мнѣ сказать
             Два слова вамъ.
   Эдилы. Молчанье, тише!
   Мененій.                     Будьте,
             Чѣмъ быть должны:-- отечества друзьями!
             Обдумайте сначала хладнокровно
             Поступокъ вашъ, затѣянный въ пылу.
   Брутъ. Горячъ недугъ -- такъ надо и лѣчить
             Его горячимъ средствомъ; хладнокровье
             Тутъ будетъ ядъ... Схватить его сейчасъ же
             И на утесъ!
   Коріоланъ (вынимая мечъ). Умру я здѣсь! Видали
             Они меня сражавшимся съ врагомъ,
             Такъ на себѣ попробуютъ пусть нынче,
             Что значу я.
   Мененій.           Вложи свой мечъ!.. Трибуны!
             Я васъ прошу! Оставьте! Удалитесь...
             На мигъ одинъ.
   Брутъ.                     Схватить его!
   Мененій.                               На помощь!
             За Марція! Кто честенъ, старъ иль молодъ --
             Всѣ за него!
   Народъ.           Долой его! Долой!..

(Схватка, въ которой патриціи вытѣсняютъ трибуновъ, эдиловъ и народъ за сцену).

   Мененій (Коріолану). Ступай домой! Скорѣй, скорѣй! Иначе
             Пропало все.
   1-й сенаторъ. Иди.
   Коминій.                     Держаться можемъ
             Мы противъ нихъ; друзей у насъ не меньше,
             Чѣмъ и враговъ 59).
   Мененій.           Ужели мы дойдемъ
             До этого?
   1-й сенаторъ. Да сохранятъ насъ боги!
             (Коріолану) Другъ, добрый другъ! Иди домой! Оставь-
             Намъ безъ тебя уладить это дѣло.
   Мененій. Оскорблены не меньше мы, чѣмъ ты,
             Но ранъ своихъ ты самъ не перевяжешь.
             Иди, иди, прошу тебя!
   Коминій.                     Пойдемъ;
             Я за тобой.
   Мененій 60). [Имъ варварами быть
             Приличнѣй бы, а между тѣмъ они
             Вѣдь въ Римѣ рождены! Зачаты также
             У входа въ Капитолій,-- духа жъ римлянъ
             Въ нихъ тѣни нѣтъ]. Иди, не выражай
             Громовой рѣчью гнѣвъ твой!.. Вѣръ мнѣ, время
             Изгладить все.
   Коріоланъ.           На мѣстѣ бъ положилъ
             Десятка три ничтожныхъ этихъ тварей
             На полѣ я.
   Мененій.           Взялся бъ и я за это;
             Особенно жъ охотно свелъ бы счетъ
             Съ трибунами.
   Коминій.           Не равны слишкомъ силы.
             Безумѣнъ пылъ, когда толкаетъ насъ
             Онъ дерзко встать предъ падающимъ зданьемъ 61).
             Ступай, ступай, пока не возвратилась
             Ватага ихъ. Вѣдь бѣшенымъ потокомъ
             Прорвать они готовы все, что встрѣтятъ
             На своемъ пути.
   Мененій.           Прошу: уйди, а я
             Встряхну мой старый умъ: авось поможетъ
             Смирить онъ тѣхъ, въ комъ вовсе нѣтъ ума.
             Была бъ заплата вставлена -- о цвѣтѣ
             Ужъ рѣчи нѣтъ.
   Коминій.           Идемъ, идемъ, не медля.

(Уходятъ Коріоланъ и Коминій).

   1-й патрицій. Вотъ человѣкъ, свое сгубившій счастье.
   Мененій. Онъ слишкомъ прямъ, чтобъ жить въ людской толпѣ.
             Онъ не польститъ Нептуну за трезубецъ
             И не пойдетъ Юпитеру служить
             За громъ его. Языкъ одно въ немъ съ сердцемъ.
             Его слова летятъ изъ устъ, чуть только
             Родитъ ихъ грудь; когда же раздраженъ,
             То смерти онъ не помнитъ даже имя. (За сценой шумъ).
             Чу! Шумъ опять.
   2-й патрицій.           Хоть бы легли въ постели
             Они скорѣй!
   Мененій.           А я ихъ уложилъ бы
             Охотнѣй въ Тибръ... И вѣдь не могъ же съ ними
             Поговорить онъ тише и скромнѣй,

(Возвращаются Брутъ и Сициній съ толпой народа).

   Сициній. Гдѣ этотъ гадъ, что вздумалъ у народа
             Отнять права и пользоваться ими
             Изъ всѣхъ одинъ?
   Мененій.           Почтенные трибуны...
   Сициній. Готово все, чтобъ со скалы Тарпейской
             Онъ сброшенъ былъ. Онъ попиралъ законъ,
             И потому законъ ему защитой
             Не будетъ впредь. Расправится за все
             Съ нимъ самъ народъ, имъ презрѣнный такъ дерзко.
             Одинъ изъ народа. Пусть знаетъ онъ, что честные трибуны --
             Языкъ всѣхъ насъ; мы сами жъ -- руки ихъ.
   Народъ. Такъ, вѣрно, такъ!
   Мененій (Сицинію). Ты выслушай.
   Сициній.                                         Молчи!
   Мененій. И для чего нужна вамъ эта травля,
             Когда достичь желанной цѣли можно
             И безъ нея?
   Сициній.           А ты зачѣмъ помогъ
             Ему отъ насъ укрыться?
   Мененій.                     Дай сказать
             Два слова мнѣ. Имѣетъ консулъ нашъ
             Достоинства, равно какъ недостатки.
   Сициній. Кто консулъ вашъ?
   Мененій.                               Коріоланъ.
   Брутъ.                                                   Онъ!-- консулъ?..
   Народъ. Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ!
   Мененій.                               Любезные друзья!
             Я съ позволенья вашихъ же трибуновъ
             Прошу сказать два слова вамъ. Бѣды
             Вѣдь въ этомъ нѣтъ: потеря будетъ только
             Двухъ-трехъ минутъ.
   Сициній.                     Болтай, да покороче.
             Рѣшили мы съ эхидной этой злой
             Покончить счетъ. Изгнать его опасно,
             А жить съ нимъ здѣсь -- накликать значитъ гибель
             На насъ самихъ, и потому сегодня жъ
             Ему конецъ.
   Мененій.           Да сохранятъ насъ боги,
             Чтобъ славный Римъ, чью благодарность къ лучшимъ
             Его сынамъ вписалъ Юпитеръ даже
             Въ свою скрижаль,-- чтобъ этотъ Римъ терзалъ
             Своихъ дѣтей, какъ дикій звѣрь 62)!
   Сициній.                               Онъ -- недугъ,
             Который надо вырѣзать.
   Мененій.                     Нѣтъ, нѣтъ!
             Онъ только членъ, болѣзнью пораженный.
             Повѣрьте мнѣ -- смертельно и опасно
             Его отнять, а вылѣчить легко.
             Что сдѣлалъ онъ? За что онъ стоитъ смерти?
             За то ль, что честно проливалъ онъ кровь
             За родину? Живой вѣдь крови меньше
             Осталось въ немъ, чѣмъ сколько пролилъ онъ
             Ея въ бояхъ, а проливалъ онъ кровь
             За родину! Такъ неужели нынче
             Вы обагрить свои хотите руки
             Въ его крови? Позоръ и стыдъ падетъ
             На насъ на всѣхъ! Позоръ, какого хуже
             Не видывалъ и не увидитъ свѣтъ!
   Сициній. Ты мелешь вздоръ.
   Брутъ.                               И невпопадъ. Покуда
             Любилъ онъ Римъ -- его цѣнили въ Римѣ,
             Какъ слѣдуетъ.
   Мененій.           Когда служили ноги,
             Какъ должно, намъ, то неужель забудемъ
             Мы службу ихъ, въ тотъ день, когда случится
             Имъ омертвѣть?
   Брутъ.                     Довольно болтовни.
             Идите въ домъ измѣнника, чтобъ взять
             Его оттуда силой. Должно вырвать
             Заразу прочь -- иначе разольется
             Она на всѣхъ.
   Мененій.           Одно, одно лишь слово!..
             Какъ тигры, вы не знаете преградъ;
             Но вспомните, что, давши волю злости,
             Ужъ вы ее не сдержите ничѣмъ!
             Не сдержите, будь даже къ вашимъ пяткамъ
             Привязанъ грузъ тяжелый, какъ свинецъ.
             Законный судъ -- вотъ ваша мощь и сила!
             Вашъ врагъ любимъ:-- найдетъ друзей онъ въ Римѣ!
             Страшитесь же, чтобъ въ бурѣ смутъ и распрь
             Не палъ нашъ Римъ самихъ же насъ виною!
   Брутъ. Ну... если такъ...
   Сициній.                     Ты пустяки болтаешь;
             Его покорность видѣли мы всѣ.
             Онъ насъ толкалъ! Съ эдилами на драку
             Почти-что лѣзъ... Впередъ, друзья!..
   Мененій.                                         Примите жъ
             Въ расчетъ хоть то, что вскормленъ былъ войною
             Онъ съ возраста, когда впервые взялся
             За бранный мечъ! Гдѣ жъ научиться могъ
             Онъ говорить отборными словами?
             Немудрено, что сыплетъ безъ разбора
             Онъ соръ съ мукой. Позвольте, я пойду
             За нимъ одинъ. Быть-можетъ, согласится
             Онъ самъ прійти, чтобъ мирно дать отвѣтъ
             Предъ вами здѣсь, какъ должно, по закону,
             Хотя бъ ему грозила даже смерть.
   1-й сенаторъ. Онъ предлагаетъ, честные трибуны,
             Вѣдь правый путь; а вашъ поступокъ будетъ
             Черезчуръ жестокъ, и, сверхъ того, какъ знать,
             Чѣмъ кончится подобное начало.
   Сициній. Ну, хорошо! Согласны мы, чтобъ шелъ
             Къ нему Мененій отъ лица народа.
             (Народу) Сложить мечи вы можете пока.
   Брутъ. Но по домамъ никакъ не расходитесь.
   Сициній. На площади сойдемся снова мы
             И будемъ ждать. Когда жъ къ отвѣту Марцій
             Не явится, то съ нимъ покончимъ мы,
             Какъ рѣшено.
   Мененій. Онъ явится. (Сенаторамъ) Идемте
             За нимъ, друзья! Прійти онъ съ нами долженъ,
             Иль иначе тягчайшая изъ бѣдъ
             Грозитъ намъ всѣмъ.
   1-й сенаторъ.           Да, да, идемте вмѣстѣ. (Уходятъ)
  

СЦЕНА 2-я.

Комната въ домѣ Коріолана.

(Входятъ Коріоланъ и нѣсколько патриціевъ).

   Коріоланъ. Пусть прожужжитъ угрозами мнѣ уши
             Ватага ихъ! Пускай сулятъ мнѣ гибель
             На колесѣ иль отъ копытъ коней!
             Пусть на скалу Тарпейскую поставятъ
             Хоть десять скалъ -- поставятъ такъ, чтобъ съ вышки
             Не различить зіяющаго дна --
             Я и тогда останусь передъ ними,
             Чѣмъ прежде былъ!
   1-й патрицій.                     Достойныя слова!

(Входитъ Волюмнія).

             Коріоланъ. Дивитъ меня, я признаюсь, одно:
             Какъ мать моя, считавшая, бывало,
             Ихъ глупый рой за дрянь, за торгашей,
             Сермяжный сбродъ 63), способный лишь, зѣвая,
             Безъ шапокъ слушать рѣчь, когда въ собраньи
             Заговорятъ ораторы, какъ я,
             Имъ о войнѣ,-- какъ-мать моя рѣшилась
             Сказать, что я неправъ? (Волюмніи) Да, да!.. Вели мы
             Рѣчь о тебѣ: ты хочешь, чтобы имъ
             Я уступилъ. Зачѣмъ? Ужель я долженъ
             Сломить свою природу? Не честнѣе ль
             Тебѣ желать, напротивъ, чтобъ остался
             Я тѣмъ, чѣмъ былъ?
   Волюмнія.           Сынъ, сынъ, желаю я
             Лишь одного: чтобъ прежде, чѣмъ облечься
             Въ твой новый санъ, не разорвалъ въ лохмотья
             Его ты самъ.
   Коріоланъ.           Пусть рвется.
   Волюмнія.                               Могъ остаться
             Ты самъ собой и безъ такихъ стараній.
             Помѣхъ ты встрѣтилъ меньше бъ, если бъ выждалъ
             Удобный мигъ, не выказавъ себя
             До той поры, когда враги не смѣли бъ
             Итти тебѣ во всемъ наперекоръ.
   Коріоланъ. Повѣсить ихъ!
   Волюмнія.                     Пускай хоть сжечь.

(Входятъ Мененій и сенаторъ).

             Мененій.                                                   Нѣтъ, нѣтъ!
             Ты былъ суровъ! Чрезчуръ суровъ! Вернуться
             Ты долженъ къ нимъ; поправить долженъ дѣло.
   1-й сенаторъ. Иныхъ нѣтъ средствъ; -- откажешься -- погубишь
             Ты городъ весь! Размечешь все во прахъ.
   Волюмнія. Прошу, послушай голоса разсудка.
             Упорна я не менѣе, чѣмъ ты,
             Но подчинять умѣю вспышки гнѣва
             Я разуму, когда такъ поступить
             Велитъ своя же выгода.
   Мененій.                     Разумнѣй
             Не скажешь словъ. Вѣдь если бъ гнетъ нужды
             Не заставлялъ лѣчить подобнымъ средствомъ
             Намъ недугъ всей страны, то я и самъ
             Чрезъ силу бы скорѣй напялилъ латы,
             Чѣмъ допустилъ, чтобъ ты себя унизилъ
             Предъ стадомъ ихъ.
   Коріоланъ.                     Ну, хорошо! Что жъ долженъ
             Исполнить я?
   Мененій.           Пойти къ трибунамъ.
   Коріоланъ.                                         Дальше.
   Мененій. Повинную принесть въ твоихъ словахъ.
   Коріоланъ. Предъ ними-то?.. Вѣдь боги не могли бъ
             Меня принудить къ этому -- такъ какъ же
             Смирю себя я передъ ихъ толпой?
   Волюмнія. Ты твердъ и прямъ; но вѣдь и твердость можетъ
             Излишней быть, когда не уступаетъ
             Она нуждѣ. Слыхала я не рѣдко
             Твои жъ слова, что хитрость -- лучшій другъ
             Намъ на войнѣ. Такъ почему жъ не быть
             Ей другомъ вѣрнымъ доблести и въ мирѣ.
             За что разрознить хочешь безъ причины
             Ты ихъ теперь?
   Коріоланъ.           Ну, полно, полно!
   Мененій.                               Нѣтъ,
             Вопросъ бьетъ въ цѣль.
   Волюмнія.                     Коль скоро на войнѣ
             Намѣренно мы кажемся врагу
             Не тѣмъ, что мы на дѣлѣ;-- если хитрость
             Похвальна тамъ, то въ чемъ же зло, когда
             Она сдружится съ храбростью и въ мирѣ,
             Особенно когда онѣ намъ обѣ
             Нужны равно 64).
   Коріоланъ.           Къ чему натяжка эта?
   Волюмнія. Къ тому, чтобъ понялъ ты, что долженъ нынче
             Ты рѣчь сказать не подъ диктовку чувствъ;
             Не рядомъ словъ, исторгнутыхъ изъ сердца,
             Но полныхъ лжи, слетающихъ фальшиво
             Лишь съ языка... Ихъ, какъ дѣтей побочныхъ,
             Твоя правдивость можетъ не признать.
             Представь себѣ, что взялъ ты вражій городъ
             Не приступомъ, цѣной кровавыхъ жертвъ,
             Но рядомъ словъ, враговъ твоихъ приведшихъ
             Къ покорности;-- ужель безчестнымъ будетъ
             Поступокъ твой?.. Когда бъ меня просили
             Друзья въ нуждѣ спасти ихъ -- вѣрь, природу
             Сломила бъ я безъ ропота свою,
             Лишь только бъ имъ помочь!.. А здѣсь -- смотри
             Тебя о томъ съ настойчивостью просятъ
             Твои друзья-сенаторы, твои сынъ,
             Жена и мать! Но ты предпочитаешь
             Предъ сволочью кичиться безъ нужды,
             Тогда какъ могъ бы льстивою улыбкой
             Достичь всего, легко завоевавши
             Любовь толпы, и тѣмъ спасти безъ жертвъ
             Все то, чему грозитъ иначе гибель!
   Мененій. Нѣтъ женщины разумнѣй! (Коріолану) Полно, полно!
             Идемъ со мной!.. Вѣдь можешь добрымъ словомъ
             Помочь ты злу, грозящему тебѣ
             И все вернуть съ тѣмъ вмѣстѣ, что утратилъ.
   Волюмнія. Иди, мой сынъ! Съ открытой головой
             Явись предъ ними кротко и смиренно.
             Проси, моли,-- встань даже на колѣни
             (Дѣла порой краснорѣчивѣй словъ),
             Глаза невѣждъ мы подкупаемъ легче,
             Чѣмъ уши ихъ;-- склонись же головою!
             Пусть видятъ всѣ, что сердце ты смирилъ;
             Пусть всѣмъ оно покажется нѣжнѣе,
             Чѣмъ спѣлый плодъ, податливый предъ легкимъ
             Давленьемъ рукъ 65). А вслѣдъ затѣмъ скажи,
             Что воинъ ты, что, закаленный въ битвахъ,
             Ты говорить смиренно не привыкъ,
             Но все жъ при этомъ чувствуешь, что кротость
             Нужна тому, кто хочетъ пріобрѣть
             Любовь людей. Прибавь затѣмъ, что будешь
             Стараться ты, по мѣрѣ силъ, исправить
             Себя впередъ и перемѣнишь нравъ
             Свой для того, чтобъ всѣхъ вполнѣ увѣрить
             Въ готовности служить высокимъ саномъ
             На пользу всѣмъ.
   Мененій.           Когда ея совѣтъ
             Исполнишь ты, то, вѣрь мнѣ, этимъ купишь
             Сердца толпы. Умѣлымъ словомъ можно
             Склонить народъ на кротость точно такъ же,
             Какъ и на бунтъ.
   Волюмнія.           Прошу, иди,-- хоть знаю
             Я хорошо, что легче для тебя
             Прыгнуть безъ страха въ огненную пропасть
             Во слѣдъ врагу, чѣмъ льстить ему, покоясь
             Среди цвѣтовъ... Но вотъ идетъ Коминій.

(Входитъ Коминій).

   Коминій. Я съ площади. Одно осталось: встрѣтить
             Съ оружьемъ ихъ иль укротить мольбой.
             Бѣжать иначе долженъ ты изъ Рима.
             Все въ ярости.
   Мененій.           Десятокъ кроткихъ словъ...
   Коминій. Скажи онъ ихъ -- могли бъ мы этимъ средствомъ
             Уладить все.
   Волюмнія.           Онъ это сдѣлать долженъ
             И сдѣлаетъ! Рѣшайся, говори!
             Прошу еще: скажи, что ты согласенъ.
   Коріоланъ. Итакъ, опять, снявъ шапку для поклоновъ,
             Итти мнѣ къ нимъ! Опять позорить сердце
             Притворствомъ словъ!.. Но... такъ и быть! Согласенъ!
             Хоть все жъ клянусь, что если бъ дѣло шло
             Здѣсь лишь о томъ, чтобъ этимъ низкимъ средствомъ
             Спасти себя -- то я въ куски бъ позволилъ
             Скорѣй себя разбить! Развѣять прахомъ
             Природой данный видъ мнѣ, чѣмъ рѣшился
             Такъ уступить!.. Идемте,-- я готовъ.
             Успѣли вы меня къ тому принудить,
             Чего я самъ не сдѣлалъ никогда бъ.
   Коминій. Мы за тобой; мы всѣ тебѣ поможемъ.
   Волюмнія. Твердилъ ты самъ, мой дорогой, не разъ,
             Что храбрымъ сталъ ты, слыша, какъ, бывало,
             Хвалила я тебя,-- такъ постарайся жъ
             Удвоить похвалы. Исполни роль,
             Какой играть тебѣ не приходилось.
   Коріоланъ. Да, да, исполню все. Сыграть вѣдь долженъ
             Я эту роль! Прощай, мой гордый духъ!
             Ты долженъ стать развратной потаскушкой!
             Пусть голосъ мой, привыкшій рокотать
             Подъ громкій гулъ военныхъ барабановъ,
             Звучитъ впередъ, какъ сиплый пискъ кастрата
             Иль пѣнье бабъ, качающихъ ребятъ.
             Скривитъ пускай улыбка негодяевъ
             Мое лицо, а самъ начну ревѣть,
             Какъ школьникъ, я! Лепечетъ мой языкъ
             Пусть просьбы жалкихъ нищихъ, а колѣни,
             Сгибавшіяся только въ стременахъ,
             Согнутся пусть, какъ будто умоляя
             Прохожихъ о подачкѣ!.. Нѣтъ!.. Не въ силахъ
             Я быть такимъ! Не въ силахъ потерять
             Я самъ къ себѣ былое уваженье!
             Не въ силахъ самъ себѣ я указать
             Путь къ подлости, унизивъ ею тѣло.
   Волюмнія. Какъ думаешь!.. Унизилась я больше,
             Прося тебя, чѣмъ самъ ты могъ унизить
             Себя мольбой предъ ними. Гибнетъ пусть
             Безслѣдно все! Пусть гордостью погубишь
             Ты мать свою и, чѣмъ скорѣй, тѣмъ лучше.
             Вѣдь это легче все жъ, чѣмъ въ вѣчномъ страхѣ
             Послѣдствій ждать упрямства твоего.
             Тверда душой предъ смертью точно такъ же
             Я, какъ и ты... Поступишь ты, какъ хочешь.
             Вскормивъ тебя, успѣла влить геройство
             Я въ грудь твою, но спесь твою и гордость
             Ты добылъ самъ -- онѣ не отъ меня!
   Коріоланъ. О, полно, полно, не сердись! Иду
             На площадь я. Не укоряй такъ сына.
             Я выкляньчу любовь ихъ; подольщусь
             Я къ ихъ сердцамъ и возвращусь любимцемъ
             Всей грязной римской сволочи. Взгляни:
             Вѣдь я иду. Ты передашь привѣтъ мой
             Моей женѣ. Вернусь къ обѣимъ вамъ
             Я консуломъ, иль, иначе, не вѣрьте,
             Что льстить и лгать умѣетъ мой языкъ.
   Волюмнія. Какъ думаешь. (Уходитъ Волюмнія).
   Коминій. Впередъ;-- насъ ждутъ трибуны.
             Склони себя на кротость; ходятъ слухи,
             Что обвинить намѣрены тебя
             Они въ гораздо большихъ преступленьяхъ,
             Чѣмъ прежнія.
   Коріоланъ.           Мой лозунгъ будетъ -- "кротость".
             Идемъ теперь. На лживость обвиненій
             Отвѣчу я, какъ мнѣ укажетъ честь.
   Мененій. И съ кротостью.
   Коріоланъ.                     Да, кротко, кротко, кротко!

(Уходятъ).

  

СЦЕНА 3-я.

Площадь.

(Входятъ Сициній и Брутъ).

   Брутъ. Вини его главнѣйше за попытку
             Похитить власть; а выйдетъ правъ онъ въ этомъ,
             Такъ вспоминай вражду его къ народу,
             Да говори, что будто бы добыча,
             Взятая въ Анціумскую войну,
             Не роздана. (Входитъ эдилъ).
                       Ну, что? Придетъ?
   Эдилъ.                               Идетъ ужъ.
   Брутъ. Кто съ нимъ?
   Эдилъ.                               Старикъ Мененій, да еще
             Два-три сенатора изъ самыхъ близкихъ
             Его друзей.
   Сициній.           Скажи, съ тобой ли списокъ
             Тѣхъ голосовъ, какіе поименно
             Собрали мы?
   Эдилъ.                     Вотъ онъ.
   Сициній.                     Ты собиралъ
             По трибамъ ихъ 66)?
   Эдилъ.                     По трибамъ.
   Сициній.                               Такъ зови
             Народъ сейчасъ на площадь, и чтобъ всѣ,
             Чуть я скажу:-- "да будетъ такъ во имя
             Народныхъ правъ" -- и назову при этомъ
             Изгнанье, пеню, смерть -- кричали бъ разомъ
             Вослѣдъ за мной:-- "Изгнанье! Пеня! Смерть"!
             Ну, словомъ все, что я бы ни промолвилъ.
             Должны они сегодня отстоять
             Свои права, имъ данныя издревле
             Въ такихъ дѣлахъ.
   Эдилъ.                     Исполню все, какъ должно.
   Брутъ. И разъ поднявъ толпою общій крикъ,
             Пускай они его не прекращаютъ,
             Покуда страхъ предъ бунтомъ не заставитъ
             Исполнить тотчасъ приговоръ, какой
             Поставимъ мы.
   Эдилъ.                     Исполню все.
   Сициній.                               Старайся
             Сильнѣй ихъ раззодорить, чтобъ ловили
             Съ горячностью они малѣйшій знакъ,
             Имъ поданный.
   Брутъ.                     Ступай теперь. (Эдилъ уходитъ).
                                                               А ты
             Старайся разсердить его. Вѣдь онъ
             Привыкъ всегда быть правымъ и не терпитъ,
             Чтобъ съ нимъ вступали въ споръ. Когда же онъ
             Разбѣсится, то здравому разсудку
             Его конецъ:-- все выльетъ онъ, что только
             Кипитъ въ душѣ, а это намъ какъ разъ
             И на руку, чтобъ онъ попался въ петлю.

(Входятъ Коріоланъ, Мененій, Коминій, сенаторы и патриціи).

   Сициній. Смотри, вотъ онъ.
   Мененій (Коріолану). Прошу тебя, будь сдержанъ.
   Коріоланъ. Да! Какъ холопъ, который за подачку
             Назвать себя позволилъ подлецомъ.
             (Громко) Да ниспошлютъ благіе боги счастье
             На славный Римъ! Да даруютъ они
             Ему судей достойныхъ! Да пребудетъ
             Любовь средь насъ -- народныя жъ толпы
             Пусть для молитвъ сбираются лишь въ храмы,
             А не для смутъ, усобицъ или ссоръ.
   1-й сенаторъ. Да будетъ такъ.
   Мененій.                               Похвальное желанье.

(Входитъ эдилъ съ народомъ).

   Сициній. Сюда, народъ.
   Эдилъ.                               Тсс... слушайте трибуновъ.
   Коріоланъ. Сказать сперва два слова дайте мнѣ.
   Трибуны. Изволь, изволь. Тсс... слушайте! Молчанье!
   Коріоланъ. Конецъ ли нынче вашимъ обвиненьямъ,
             И все ль отъ васъ услышу я теперь?
   Сициній. Отвѣть сперва, смиришься ль предъ народомъ
             Покорно ты?.. Признаешь ли ты власть
             Его вождей и подчинишься ль карѣ,
             Къ какой тебя, за признанныя явно
             Твои вины, приговоритъ законъ?
   Коріоланъ. Согласенъ я.
   Мененій.                     Вы слышите? Согласенъ
             Онъ, граждане! Примите же въ расчетъ
             Его заслуги въ битвахъ. Пусть ему
             Защитой служатъ раны тѣ, какими
             Покрытъ онъ весь. Онѣ на немъ зіяютъ,
             Какъ рядъ могилъ на кладбищѣ святомъ.
   Коріоланъ. Царапины! Смѣшно о нихъ мнѣ даже
             И вспоминать.
   Мененій.           Подумайте, что если
             Онъ не блисталъ, какъ гражданинъ, въ словахъ,
             То велъ себя всегда, какъ честный воинъ,
             А потому считать не должно грубость
             Его рѣчей за ненависть иль злость.
             Онъ говорить умѣетъ, какъ солдаты --
             Не иначе -- я вамъ сказалъ ужъ это,
             И къ вамъ вражды въ немъ, вѣрьте, нѣтъ слѣда.
   Коминій. Ну, ну, довольно, полно.
   Коріоланъ.                               Какъ, скажите,
             Мнѣ понимать, что, разъ избравъ меня
             Въ санъ консула -- избравъ единогласно,
             Вы, вслѣдъ затѣмъ, позорите меня,
             Вдругъ отмѣнивъ рѣшенное избранье?
   Сициній. Отвѣтить намъ сперва обязанъ ты.
   Коріоланъ. Ну, хорошо!-- Ты правъ, и я смиряюсь.
   Сициній. Тебя винимъ въ попыткѣ мы низвергнуть
             Правленья строй и стать тираномъ въ Римѣ,
             За что ты долженъ быть провозглашенъ
             Измѣнникомъ.
   Коріоланъ.           Какъ?.. Что?.. Измѣнникъ я...
   Мененій. Воздержнымъ будь -- ты обѣщалъ намъ это.
   Коріоланъ. Всѣхъ адскихъ безднъ огонь прольется пусть
             На вашъ народъ!.. Сказать, что я измѣнникъ!..
             Трибунъ наглецъ!.. ругатель!.. знай, что если бъ
             Смертей зіяло двадцать тысячъ въ гнусныхъ
             Твоихъ глазахъ!-- когда бъ ты ихъ мильонъ
             Держалъ въ рукѣ, и вдвое больше было бъ
             Ихъ въ подломъ языкѣ твоемъ -- я все бы
             Сказалъ тебѣ, что ты презрѣнный лжецъ!..
             Сказалъ съ такой же смѣлою свободой,
             Съ какой молюсь передъ богами я!..
   Сициній. Народъ, замѣть!
   Народъ.                     Внизъ, внизъ его! Съ утеса!..
             Кончайте съ нимъ...
   Сициній.                     Тс... замолчите всѣ!
             Винить его намъ больше нѣту нужды.
             Вы видѣли, какъ дерзко издѣвался
             Надъ властью онъ;-- васъ проклиналъ, затѣявъ
             Кулачнымъ правомъ замѣнить законъ 67);
             Какъ силой онъ противился эдиламъ,
             А насъ, вождей, которымъ власть дана
             Его судить, считалъ ничѣмъ!.. Все это
             Преступно такъ, что карой справедливой
             Ему за то быть можетъ только смерть.
   Брутъ. Но такъ какъ онъ служилъ отчизнѣ прежде...
   Коріоланъ. Вотъ вздумалъ кто заслуги поминать!
   Брутъ. Я говорю про то, что знаю.
   Коріоланъ.                               Будто?..
   Мененій. Что обѣщалъ ты матери своей?
             Припомни.
   Коріоланъ. Нѣтъ!.. Ни знать ни помнить больше
             Я не хочу!.. Пусть мнѣ скалой Тарпейской
             Грозятъ они! Пусть шлютъ меня въ изгнанье!
             Пусть голодомъ морятъ въ тюрьмѣ, давая
             Въ день по зерну -- все жъ покупать не стану
             Я милость ихъ цѣною сладкихъ словъ
             И честь свою не уроню 68), хотя бы
             Купить я могъ любовь мерзавцевъ этихъ,
             Сказавши имъ обыденный привѣтъ!..
   Сициній. За то, что онъ ловилъ малѣйшій случай
             Сковать народъ, отнявъ его нрава;
             За то, что онъ не далѣе, какъ нынче,
             Позорилъ власть въ лицѣ вождей, которымъ
             Она дана -- мы, властные трибуны,
             Во имя правъ, какія вручены
             Народомъ намъ, рѣшаемъ, чтобъ отнынѣ
             Онъ изгнанъ былъ изъ Рима навсегда!
             И если онъ, презрѣвъ рѣшенье это,
             Когда-нибудь посмѣетъ перейти
             Грань римскихъ стѣнъ -- то на скалѣ Тарпейской
             Его ждетъ смерть!.. Во имя правъ народа
             Да будетъ такъ!
   Толпа.                     Да будетъ такъ! Онъ изгнанъ!
             Прочь! Прочь его!..
   Коминій.           Друзья мои!-- два слова!
   Сициній. Вопросъ рѣшенъ -- довольно болтовни.
   Коминій. Я все жъ скажу:-- бывъ консуломъ, нерѣдко
             Носилъ слѣды я вражескихъ мечей!
             Любилъ я Римъ восторженнѣй и больше,
             Чѣмъ жизнь свою; чтилъ честь его я выше,
             Чѣмъ честь жены и данныхъ ею мнѣ
             Родныхъ дѣтей -- сокровищъ нашей плоти 69).
             И потому сказать хочу...
   Сициній.                     Мы знаемъ,
             Что скажешь ты.
   Брутъ.                     Слова напрасны... Въ правѣ
             Лишь повторить ты только то, что изгнанъ
             Народа врагъ, и что такъ быть должно.
   Толпа. Такъ быть должно! Такъ быть должно!..
   Коріоланъ.                                                   О, стая
             Орущихъ псовъ! Дыханье ваше гаже,
             Чѣмъ вонь болотъ!.. Любовь цѣню я вашу,
             Какъ чумный смрадъ непогребенныхъ тѣлъ!
             Не вы меня, а я васъ шлю въ изгнанье!
             Живите жъ здѣсь въ волненьяхъ вѣчныхъ смутъ 70)!
             Пусть шумъ малѣйшій потрясаетъ страхомъ
             Позорно васъ! Отчайтесь предъ врагомъ,
             Едва тряхнетъ пернатымъ гребнемъ шлема
             Предъ вами онъ! Держитесь вашихъ правъ!
             Ссылайте, ими пользуясь, въ изгнанье
             Тѣхъ, кто для васъ защита и оплотъ!..
             И наконецъ, такъ дѣйствуя, дождитесь,
             На дѣлѣ глупость испытавъ свою,
             Чтобы она, врагомъ вамъ первымъ ставши,
             Толкнула васъ, какъ презрѣнныхъ рабовъ,
             Въ позорный плѣнъ врагу, передъ которымъ
             Сдадитесь вы, не обнаживъ меча!..
             За васъ я проклялъ городъ вашъ! Спиною
             Я всталъ къ нему!.. Внѣ римскихъ стѣнъ не хуже
             Найдется міръ!

(Уходятъ Коріоланъ, Коминій, Мененій, сенаторы и патриціи).

   Эдилъ.                     Народа изгнанъ врагъ.
   Толпа. Прочь, прочь! у!.. у!.. Онъ изгнанъ, изгнанъ, изгнанъ!

(Кричатъ и бросаютъ вверхъ шапки).

   Сициній. Народъ, за нимъ! Глумитесь, оскорбляйте
             Его, какъ онъ, бывало, оскорблялъ
             Позорно васъ. Отмстите по заслугамъ
             Ему за все. А стража пусть идетъ
             За нимъ вослѣдъ.
   Толпа.                     Идемъ! Его проводимъ
             Мы до воротъ!.. Трибунамъ честнымъ нашимъ
             Хвала и честь! Да сохранятъ ихъ боги. (Уходятъ).
  

ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА 1-я.

Передъ воротами Рима.

(Входятъ Коріоланъ, Волюмнія, Виргилія, Мененій, Коминій и нѣсколько патриціевъ),

   Коріоланъ. Ну, полноте! Довольно слезъ,-- прощайте!
             Я вытолкнутъ многоголовымъ псомъ.
             Припомни, мать, свою былую бодрость!
             Звала бѣды всегда ты пробнымъ камнемъ
             Для бодрыхъ душъ;-- говаривала часто,
             Что чести нѣтъ и для дрянныхъ людишекъ
             Сносить зло мелкихъ бѣдъ; что если моря
             Спокойна гладь, то и простыя лодки
             Скользятъ по немъ спокойно и легко;
             Но если рокъ сразить захочетъ грознымъ
             Ударомъ насъ -- то снесть его достойно
             Лишь можетъ тотъ, чей духъ великъ и бодръ.
             Меня всегда, припомни мать, учила
             Ты правиламъ, чья помощь закаляетъ
             Сердца людей, способныхъ ихъ понять.
   Виргилія. О, небо, небо!..
   Коріоланъ.                     Перестань, жена!
             Прошу тебя.
   Волюмнія.           Пусть изгрызетъ зараза
             Весь этотъ сбродъ продажныхъ торгашей!
             Поденщиковъ 71)!
   Коріоланъ.           О, нѣтъ, зачѣмъ?-- они вѣдь
             Опомнятся, изгнавъ меня! Оцѣнятъ,
             Какъ должно, впредь.-- Не плачь! Припомни время,
             Когда, бывало, мнѣ твердила ты,
             Что, будь женой ты Геркулеса -- смѣло
             Свершила бъ ты шесть подвиговъ его,
             Чтобъ облегчить любимому супругу
             Тяжелый трудъ 72). Не унывай, Коминій!
             Прощай, жена!-- Вѣрь, мать, что въ горѣ я
             Не пропаду... Мой старый другъ, Мененій!
             Расплакался ты хуже молодыхъ!
             Сдержи себя. Своимъ глазамъ ты старымъ
             Вредишь вѣдь солью слезъ. (Коминію) Что жъ до тебя,
             Начальникъ бывшій мой,-- не разъ я видѣлъ,
             Какъ твердымъ былъ ты и въ такихъ дѣлахъ,
             Чей видъ одинъ окаменить могъ сердце;
             Такъ объясни теперь печальнымъ этимъ
             Ты женщинамъ, что если отъ бѣды
             Спасенья нѣтъ -- то плачъ предъ ней не многимъ
             Умнѣй, чѣмъ смѣхъ. (Волюмніи) Утѣху находила
             Ты, мать, всегда въ опасностяхъ, какія
             Грозили мнѣ,-- такъ знай, что если впредь
             Придется жить мнѣ въ мірѣ одинокимъ,
             То, какъ драконъ, отъ глазъ людскихъ сокрытый
             Въ своей норѣ, но все же наводящій
             Страхъ на людей, я иль смирить успѣю
             Ихъ подлости 73), иль жертвою паду
             Коварства ихъ.
   Волюмнія.           Мой первенецъ!.. Куда ты
             Направишь путь? Пусть добрый нашъ Коминій
             Идетъ съ тобой. Подастъ тебѣ совѣть онъ,
             Какъ поступить. Разумнѣй это будетъ,
             Чѣмъ зря итти, не вѣдая, куда.
   Коріоланъ. О, боги!
   Коминій.                     Да,-- на цѣлый мѣсяцъ я
             Пойду съ тобой, и мы рѣшимъ, гдѣ скрыться
             Тебѣ вѣрнѣй, чтобъ вѣсти получали
             Мы отъ тебя, а ты отъ насъ. Вѣдь случай
             Возможность дастъ смягчить намъ, рано ль, поздно ль,
             Тебя постигшій приговоръ,-- такъ надо
             Намъ знать, гдѣ ты, чтобъ не пришлось искать
             Тебя вездѣ и потерять тѣмъ время,
             Способное всегда расхолодить
             Любовь къ тому, кто странствуетъ далеко.
   Коріоланъ. Ты не пойдешь:-- ты старъ! Тебя сломили
             Тревоги битвъ; а я стремлюсь всѣмъ сердцемъ
             Навстрѣчу имъ -- такъ ты мнѣ не товарищъ.
             Дойди со мной до городскихъ воротъ,
             А тамъ вернись... Жена, мать дорогая,
             И вы, друзья -- прощайте! Улыбнитесь,
             Сказавши мнѣ послѣднее прости.--
             Идемте же!.. Что жъ до вѣстей о мнѣ.
             То къ вамъ дойдетъ, повѣрьте, ихъ не мало,
             Пока я живъ, и ужъ никто, конечно,
             Услыша ихъ, сказать не будетъ въ правѣ,
             Что Марцій сталъ не тѣмъ, чѣмъ былъ всегда.
   Мененій. Достойнѣй словъ не слыхивали люди.
             Ну, полноте! Довольно слезъ!-- Идемте!
             Эхъ, если бъ могъ стряхнуть я лѣтъ десятокъ
             Со старыхъ плечъ!-- Клянусь богами всѣми,
             Побрелъ бы я навѣрно за тобой.
   Коріоланъ. Дай руку мнѣ. За мной, друзья;-- идемте!

(Уходятъ)

  

СЦЕНА 2-я.

Улица близъ воротъ.

(Входятъ Сициній, Брутъ и эдилъ).

   Сициній. Ихъ распустить мы можемъ по домамъ.
             Разъ онъ ушелъ -- они не нужны больше.
             А знать ворчитъ!.. Горой она стояла
             Вѣдь за него.
   Брутъ.           Мы показать успѣли
             Свою имъ власть и можемъ потому
             Вести себя теперь скромнѣй, чѣмъ прежде.
   Сициній (Эдилу). Вели итти народу по домамъ.
             Кричи вездѣ, что врагъ нашъ удалился,
             А вмѣстѣ съ тѣмъ возстановилась сила
             И прежнихъ правъ.
   Брутъ.                     Гони же всѣхъ.

(Входятъ Волюмнія, Виргилія и Мененій)

                                                     Смотри:.
             Вотъ мать его.
   Сициній. Уйдемъ, чтобъ не встрѣчаться
             Намъ съ ней.
   Брутъ.                     А что?
   Сициній.                     Она вѣдь, мнѣ сказали,
             Сошла съ ума.
   Брутъ.                     Останься:-- насъ они
             Замѣтили.
   Волюмнія.           А!.. радостная встрѣча!
             Всѣхъ божьихъ каръ потокъ пусть разразитъ
             Обоихъ васъ!..
   Мененій.           Ну, не сердись! Старайся
             Владѣть собой.
   Волюмнія.           О, если бы не слезы,
             То я бы ихъ... Но, впрочемъ, силъ найдется
             И такъ во мнѣ. (Бруту) Куда?.. Нѣтъ, нѣтъ, останься!
   Виргилія (Сицинію). Стой съ нимъ и ты!.. О, если бъ такъ могла
             Остановить я изгнаннаго мужа!..
   Сициній (Волюмніи). Какъ кажется, въ тебѣ мужская кровь 74).
   Волюмнія. Да, негодяй!-- Гдѣ жъ въ этомъ преступленье?
             Мужчиной былъ, понятно, мой отецъ.
             А вотъ тебя такъ звать отродьемъ лисьимъ
             Приличнѣй бы!.. Твоимъ пронырствомъ изгнанъ
             Изъ Рима тотъ, кто за него нанесъ
             Врагамъ ударовъ больше, чѣмъ промолвилъ
             Пустыхъ ты словъ съ тѣхъ поръ, какъ родился.
   Сициній. О, небеса!
   Волюмнія.           Да, да!-- Ударовъ больше,
             Чѣмъ умныхъ словъ сказалъ ты въ цѣлый вѣкъ!
             И все за Римъ!.. Скажу еще... но, впрочемъ,
             Иди!.. Сгинь съ глазъ! (Бруту) Что жъ до тебя, то знай,
             Что, если бъ былъ въ пустынѣ Аравійской 75)
             Мой сынъ съ мечомъ одинъ, на него
             Напало тамъ толпой твое все племя...
   Сициній. А дальше что?
   Виргилія.                     А то, что не осталось
             Тогда бъ отъ васъ ни тѣни ни слѣда.
   Волюмнія. Со всѣмъ потомствомъ незаконнымъ вашимъ!
             Какъ много ранъ, скажи мнѣ, получилъ
             За Римъ ты самъ 76)?
   Мененій.           Ну, полно, успокойся!
   Сициній. Хотѣлъ бы я, чтобъ сынъ твой продолжалъ
             Служить, какъ началъ, Риму, честной связи
             Съ нимъ не прервавъ.
   Брутъ.                               Хотѣлъ того бъ и я.
   Волюмнія. "Того бъ и я!" -- А кто же на него
             Спустилъ ораву вашей подлой черни?
             Вы!-- пара злыхъ, задорныхъ забіякъ 77)!
             Вы!-- для кого понять его заслуги
             Труднѣй, чѣмъ мнѣ судить о тайнахъ неба,
             Отъ глазъ людей сокрытыхъ навсегда.
   Брутъ. Дай намъ уйти.
   Волюмнія.                     О, да!-- Идите съ миромъ!
             Вѣдь славный подвигъ вами ужъ свершонъ!
             Но вотъ, что вамъ прибавлю я:-- насколько
             Ничтожный видъ лачуги грязной хуже,
             Чѣмъ гордый видъ Капитолійскихъ стѣнъ --
             Во столько жъ разъ мой храбрый сынъ и мужъ
             Вотъ этой самой женщины (ее
             Вы видите ль?) -- тотъ, тотъ, кого съ позоромъ
             Изгнали вы,-- достойнѣе и выше
             Онъ васъ и всѣхъ!..
   Брутъ.           Прекрасно,-- но пора намъ
             Итти домой.
   Сициній.           Охота слушать бредни
             Помѣшанной. (Уходятъ трибуны).
   Волюмнія (имъ вслѣдъ). Пускай мои молитвы
             Летятъ вамъ вслѣдъ:-- прошу боговъ безсмертныхъ,
             Чтобъ, бремя дѣлъ забывъ свое, они
             Впредь думали о томъ лишь, какъ исполнить
             Мои проклятья вамъ!.. Всѣмъ сердцемъ жажду
             Я васъ встрѣчать хотя по разу въ день,
             Чтобъ облегчать проклятьями моими
             Печаль и скорбь, гнетущія мнѣ грудь!
   Мененій. Сказала имъ напутственное слово
             Недурно ты... Пойдемъ теперь ко мнѣ
             Отужинать.
   Волюмнія.           Мнѣ пища -- гнѣвъ и злость!
             Я изведу, питаясь этой пищей
             Сама себя! (Виргиліи). Идемъ! Не плачь слезами!
             Скорби, какъ я!.. Разгнѣванной Юноны
             Подобьемъ будь... Идемъ!
   Мененій.                               Нехорошо!

(Уходятъ).

  

СЦЕНА 3-я.

Дорога между Римомъ и Анціумомъ.

(Встрѣчаются римлянинъ и вольскъ).

   Римлянинъ. Кажется, мы другъ друга знаемъ. Твое имя, если не ошибаюсь, Адріанъ?
   Вольскъ. Вѣрно;-- но я не могу вспомнить твоего.
   Римлянинъ. Я римлянинъ, хоть и служу, какъ ты, противъ нихъ. Неужели ты не узнаёшь меня и теперь?
   Вольскъ. Никаноръ?
   Римлянинъ. Онъ самый.
   Вольскъ. Твоя борода была больше, когда я видѣлъ тебя въ послѣдній разъ, но я узналъ тебя по голосу. Что новаго въ Римѣ? Вѣдь я посланъ вольсками именно затѣмъ, чтобъ тебя отыскать, и теперешняя наша встрѣча сберегла мнѣ по крайней мѣрѣ цѣлый день.
   Римлянинъ. Въ Римѣ было большое возмущенье противъ сенаторовъ, патриціевъ и вообще всей знати.
   Вольскъ. Было? Значитъ, теперь кончилось. А у насъ думаютъ объ этомъ не такъ и дѣлаютъ приготовленія, чтобъ нагрянуть на васъ въ самый разгаръ вашихъ смутъ.
   Римлянинъ. Главный пожаръ потушенъ, но, того и гляди, вспыхнетъ вновь отъ бездѣлицы. Патриціи приняли такъ горячо къ сердцу изгнаніе славнаго Коріолана, что спятъ и видятъ отнять у народа его власть и уничтожить должность трибуновъ. Все это тлѣетъ подъ пепломъ и можетъ вспыхнуть вдругъ.
   Вольскъ. Развѣ Коріоланъ изгнанъ?
   Римлянинъ. Да.
   Вольскъ. Вольски хорошо примутъ тебя за эту новость.
   Римлянинъ. Болѣе благопріятнаго времени они не найдутъ. Я нерѣдко слыхалъ, что совратить чужую жену легче всего, когда мужъ въ отлучкѣ. Вашъ Туллъ Ауфидій можетъ славно отличиться теперь, когда больше нѣтъ величайшаго его соперника Коріолана.
   Вольскъ. Что и говорить! Какъ я радъ, что случайно тебя встрѣтилъ и этимъ исполнилъ свое порученіе. Теперь я могу весело вернуться домой съ тобой вмѣстѣ.
   Римлянинъ. До ужина я успѣю сообщить тебѣ о Римѣ еще болѣе удивительныя вещи, и всѣ онѣ благопріятны его врагамъ. Ты, кажется, сказалъ, что войско ваше готово?
   Вольскъ. Готово вполнѣ. Центуріоны назначены, солдаты на мѣстахъ и уже получаютъ жалованье. Походъ можетъ начаться хоть сейчасъ.
   Римлянинъ. Я очень этимъ доволенъ и, вѣроятно, буду тѣмъ человѣкомъ, по слову котораго онъ начнется. Сердечно радъ нашей встрѣчѣ.
   Вольскъ. Ты повторилъ мою мысль. У меня еще болѣе причинъ ей радоваться.
   Римлянинъ. Идемъ же вмѣстѣ. (Уходятъ).
  

СЦЕНА 4-я.

Анціумъ. Передъ домомъ Ауфидія.

(Входитъ Коріоланъ въ простой одеждѣ, закутанный плащомъ).

   Коріоланъ. Столицу ихъ нельзя не похвалить.
             О, Анціумъ!-- какъ многихъ сдѣлалъ здѣсь
             Я вдовами! Какъ многіе владѣльцы
             Твоихъ домовъ со стономъ сражены
             Моей рукой!.. Не узнавай же городъ
             Меня теперь -- иначе прибѣжитъ
             Сюда толпа дѣтей твоихъ и женщинъ,
             Чтобъ затравить меня въ безславной схваткѣ,
             Кто вертеломъ, кто камнемъ съ мостовой.

(Входитъ гражданинъ).

             Здорово, другъ.
   Гражданинъ.           Будь здравъ и ты.
   Коріоланъ.                               Скажи
             Мнѣ, гдѣ живетъ великій вашъ Ауфидій?
             Онъ въ городѣ?
   Гражданинъ.           Даетъ сегодня ночью
             Онъ пиръ вождямъ въ дому своемъ.
   Коріоланъ.                                         А какъ
             Найти мнѣ домъ?
   Гражданинъ.           Ты передъ нимъ.
   Коріоланъ.                               Спасибо.

(Гражданинъ уходитъ).

             О, странный міръ... Какъ перемѣнчивъ ты!
             Порой друзья, которыхъ трудно было
             Разлить водой,-- въ чьей груди билось сердце
             На видъ одно,-- друзья, чьи домы, пища,
             Дѣла и жизнь -- все было нераздѣльно,
             Какъ жребій двухъ природныхъ близнецовъ,--
             И вдругъ они изъ-за пустой причины
             Мѣняютъ миръ на кровную вражду!
             А то враги, чья ненависть другъ къ другу
             Мѣшала имъ спокойно даже спать,
             Вдругъ ухватись за непонятный случай,
             Не стоящій яичной скорлупы,
             Дружатся такъ, что рады даже бракомъ
             Связать судьбу родныхъ своей дѣтей!
             Вотъ точно такъ, свой Римъ возненавидѣвъ,.
             Я дружбы даръ несу его врагамъ/
             Здѣсь городъ ихъ;-- войду въ него; быть-можетъ,
             Меня убьютъ -- здѣсь всѣ на это въ правѣ;
             Но если нѣтъ -- я буду имъ служить. (Уходитъ).
  

СЦЕНА 5-я.

Зала въ домѣ Ауфидія; за сценой музыка.

(Входитъ служитель).

   1-й служитель. Вина! Вина!-- Хороша прислуга! Заснули вы, что ли? (Входитъ другой служитель).
   2-й служитель. Гдѣ Котусъ?-- господинъ его спрашивалъ. Гдѣ Котусъ? (Уходитъ. Входитъ, Коріоланъ).
   Коріоланъ. Домъ тароватъ, и пиромъ пахнетъ славно;:
             Но я пришелъ не гостемъ дорогимъ.
   1-й служитель (Коріолану). Чего тебѣ надо, пріятель? Кто ты такой? Такимъ, какъ ты, здѣсь не мѣсто, а потому убирайся вонъ.:
   Коріоланъ (про себя). Ну, если правду молвить, то пріема
             Мнѣ лучшаго здѣсь нечего и ждать.

(Возвращается 2-й служитель).

   2-й служитель. Это еще кто? Или нѣтъ глазъ у сторожа, что онъ впускаетъ всякую дрянь.-- Уходи!
   Коріоланъ. Прочь!
   2-й служитель. Ну да, прочь!-- Я тебѣ это говорю.
   Коріоланъ. А я говорю, чтобъ ты отъ меня отвязался.
   2-й служитель. Вотъ храбрецъ какой выискался. Вижу, что съ тобой придется поговорить иначе.

(Входитъ 3-й служитель).

   3-й служитель. Что у васъ тутъ?
   2-й служитель. Да вотъ затесался какой-то чудакъ, котораго я не могу выпроводить. Поди позвать нашего господина
   3-й служитель (Коріолану). Уходи; чего тебѣ. здѣсь надо?
   Коріоланъ. За что ты меня гонишь? Очага твоего я не испорчу.
   3-й служитель (Коріолану). Да кто ты такой?
   Коріоланъ. Патрицій 78).
   3-й служитель. И, конечно, нищій.
   Коріоланъ. Въ этомъ ты правъ.
   3-й служитель. Такъ вотъ, что я тебѣ скажу, нищій патрицій:-- поищи себѣ другого пристанища, потому что здѣсь мѣста тебѣ нѣтъ. Ступай же, ступай.
   Коріоланъ (отталкивая его).
             Прочь, негодяй!-- Ступай къ своимъ объѣдкамъ.
   3-й служитель. Такъ ты не уйдешь?-- Ступайте позвать нашего господина и скажите ему, какой гость къ намъ забрался.
   2-й служитель. Иду. (Уходитъ),
   3-й служитель. Гдѣ ты живешь?
   Коріоланъ. Подъ небесами.
   3-й служитель. Подъ небесами?
   Коріоланъ. Да.
   3-й служитель. Гдѣ же это подъ: небесами?
   Коріоланъ. Въ городѣ коршуновъ и воронъ.
   3-й служитель. Коршуновъ и воронъ?-- Вотъ оселъ! -- Можетъ быть, ты живешь также съ сороками?
   Коріоланъ. Нѣтъ; я твоему господину не служу.,
   3-й служитель. Это еще что?-- Какое тебѣ дѣло до моего господина?
   Коріоланъ. Какое бы ни была, но во всякомъ случаѣ честнѣе имѣть дѣло съ нимъ, чѣмъ завести дѣлишки съ твоей госпожей.-- Ты однако заболтался;-- ступай лучше къ своимъ тарелкамъ. (Выталкиваетъ его. Входитъ Ауфидій со вторымъ служителемъ).
   Ауфидій. Гдѣ этотъ человѣкъ?
   2-й служитель. Здѣсь. Я хотѣлъ его прогнать, какъ собаку, да побоялся обезпокоить гостей.
   Ауфидій. Откуда ты? Что тебѣ надо, и какъ тебя зовутъ?
             Что жъ тѣ молчишь? Я спрашиваю твое имя 79).
   Коріоланъ (открываясь). Если Туллъ не узнаетъ меня даже теперь, когда увидѣлъ мое лицо, то я поневолѣ долженъ буду себя назвать.
   Ауфидій. Такъ назовись. (Служители отходятъ).
   Коріоланъ.                     Я оскорблю твой слухъ,
             Свое назвавши имя,-- да и вольскамъ
             Оно въ ушахъ не прозвучитъ добромъ.
   Ауфидій. Скажи, кто ты? Твой видъ суровъ, но вмѣстѣ
             Внушителенъ. Ты смотришь кораблемъ,
             Съ разбитой, правда, снастью, но могучимъ
             И годнымъ въ бой. Скажи, кто ты,-- я жду.
   Коріоланъ. Нахмурь свой лобъ,-- ты грозно сдвинешь брови,
             Узнавъ, кто я.-- Ну что жъ? Ужель еще
             Въ сомнѣньи ты?
   Ауфидій.           Не узнаю.
   Коріоланъ.                     Такъ знай же,
             Что Марцій я! Тотъ Марцій, чья рука
             Такъ много бѣдъ успѣла сдѣлать Вольскимъ,
             Что былъ за то я награжденъ отъ Рима
             Почетнымъ прозвищемъ: Коріоланъ!
             Но, давъ его, неблагодарный городъ
             Со мной свелъ счетъ. За всѣ мои труды,
             Заслуги, кровь, опасности -- все, словомъ,
             Что вынесъ я и сдѣлалъ для него,
             Онъ наградилъ меня лишь этимъ званьемъ,
             Чей звукъ одинъ ужъ долженъ пробуждать
             Твою вражду. Оно одно осталось
             Мнѣ изъ всего -- все жъ прочее взяла
             Вражда людей и зависть подлой черни.
             Былъ брошенъ я толпой моихъ друзей,
             Патриціевъ. Ихъ слабость допустила,
             Что громкій крикъ холопскихъ голосовъ
             Обрекъ меня быть изгнаннымъ изъ Рима.
             И вотъ теперь въ нуждѣ переступаю
             Я твой порогъ.-- Но ты не долженъ думать,
             Что я ищу защиты!-- Вѣдь тебя,
             Когда бъ искалъ укрыться я отъ смерти,
             Я избѣгалъ, конечно бъ въ цѣломъ мірѣ
             Скорѣй, чѣмъ всѣхъ,-- такъ брось же эту мысль!!
             Желанье мстить врагамъ, меня изгнавшимъ --
             Вотъ цѣль моя, вотъ для чего я здѣсь!
             Когда вражда попрежнему пылаетъ
             Въ твоей душѣ, когда желанья мстить
             И за себя и за позоръ отчизны
             Въ тебѣ кипятъ -- такъ пользуйся умѣло
             Моей бѣдой! Не пропускай возможность
             Употребить на пользу для себя
             Мой ярый гнѣвъ!-- Сражаться я готовъ,
             Какъ адскій духъ, кипящій пыломъ злобы,
             Съ моей проклятой родиной!-- Но если
             Въ твоей груди ужъ больше нѣтъ отваги,
             И если ты, подобно мнѣ, усталъ
             Отъ замысловъ -- то долго разсуждать
             Намъ нечего:-- я предъ тобой! Рѣжь горло
             Безъ страха мнѣ! Ты видишь:-- подставляю,
             Я самъ его, чтобъ могъ сорвать на мнѣ
             Свою ты злость! Прибавлю я, что будешь
             Безумцемъ ты, когда пропустишь случай
             Мнѣ отомстить. Вѣдь ненавистенъ былъ
             Ты мнѣ всегда! Кровь родины твоей,
             Какъ воду, лилъ рѣками я,-- такъ выборъ
             Не труденъ твой! Когда мои услуги
             Отвергнешь ты -- то жить могу я только
             На стыдъ тебѣ.-- Рѣшайся жъ!
   Ауфидій.                               Марцій, Марцій!
             Своимъ ты каждымъ словомъ вырывалъ
             Изъ сердца мнѣ по корню старой злости!
             Когда бъ съ высотъ заоблачнаго неба
             Юпитеръ самъ открылъ завѣты мнѣ
             Небесныхъ тайнъ, назвавъ ихъ громко правдой,
             То и ему не больше бы повѣрилъ
             Я, чѣмъ тебѣ!-- О, дай моимъ рукамъ
             Обнять тебя,-- тебя, о чью стальную
             Броню ломалъ, бывало, я копье
             Такъ яростно, что разлеталось древко,
             Грозя попасть осколками въ луну!..
             Обнявъ тебя, въ объятья заключаю
             Я наковальню моего меча!
             И пусть порывъ сердечный этотъ будетъ
             Залогомъ впредь, что такъ же горячо
             Любить тебя намѣренъ я, какъ жарко
             Пылалъ къ тебѣ, подъ гнетомъ честолюбья,
             Къ былые дни кровавою враждой!
             Скажу тебѣ:-- любилъ всѣмъ пыломъ страсти
             Я дѣвушку! Ее успѣлъ назвать я
             Своей женой;-- но вѣрь, что даже въ день,
             Когда она порогъ переступила,
             Входя въ мой домъ,-- я не вздыхалъ такъ страстно,
             Любя ее, и сердце такъ не билось
             Въ моей груди, какъ радъ и трепещу
             Я въ этотъ мигъ, тебя нежданно встрѣтивъ
             Въ моемъ дому, нашъ доблестный герой!..
             Узнай теперь, нашъ славный Марсъ, что къ бою
             Готовы мы! Хотѣлъ я съ нашимъ войскомъ
             Итти въ походъ съ тѣмъ, чтобъ сорвать съ тебя
             Твой славный щитъ иль дать отсѣчь съ рукою
             Мой собственный! Вѣдь ты двѣнадцать разъ
             Сражалъ меня! Не проходило ночи,
             Чтобъ я во снѣ, подъ гнетомъ смутныхъ грезъ,
             Не вскакивалъ, почуя вдругъ, что будто
             Мы вновь сошлись и, грянувшись о землю,
             Лежимъ, сцѣпясь; другъ другу душимъ горло
             И шлемы прочь стараемся сорвать!
             Знай, что теперь, когда бы даже въ мысляхъ
             Я не хотѣлъ войной итти на Римъ,
             То вѣсть одна, что изгнанъ ты, была бы
             Достаточна, чтобъ всѣ, и старъ и младъ,
             Поднялись мы, неся войну и гибель,
             Чтобъ наказать неблагодарный Римъ
             До самыхъ нѣдръ!-- поднялись бы потокомъ
             Бурливыхъ водъ!-- Идемъ теперь!-- Ты руку
             Моимъ друзьямъ-сенаторамъ подашь.
             Они здѣсь всѣ собрались, чтобъ успѣха
             Мнѣ пожелать, пославъ меня войной
             Хоть и не въ Римъ, но все жъ въ его предѣлы.
   Коріоланъ. Ко мнѣ добры, я вижу, божества.
   Ауфидій. А потому, когда вопросомъ мести
             Захочешь ты распорядиться самъ,
             То уступлю сейчасъ же половину
             Тебѣ своихъ я полномочныхъ правъ.--
             Будь намъ вождемъ. Вѣдь Рима мощь и слабость
             Ты изучилъ, конечно, лучше насъ.
             Рѣшай одинъ, нагрянуть ли намъ прямо
             Войной на Римъ, иль устрашить сначала
             Враговъ, предавъ мечу и разоренью
             Предѣлы ихъ?-- Идемъ теперь!-- Хочу
             Тебя друзьямъ-сенаторамъ представить
             Я тотчасъ же. Ихъ голосъ дастъ права
             Тебѣ на все. Прими еще привѣтъ
             Сердечный мой! Давно ль врагами были
             Съ тобою мы -- теперь же наша дружба
             Сильнѣй вражды, а это много, много!..
             Идемъ же другъ, идемъ!-- Дай руку мнѣ.

(Коріоланъ и Ауфидій уходятъ).

   1-й служитель. (Подходя). Вотъ такъ превращенье!
   2-й служитель. А вѣдь я совсѣмъ, было, собрался его поколотить; но не знаю, почему мнѣ показалось, что платье его лжетъ.
   1-й служитель. Что у него за силища!-- онъ повернулъ меня двумя пальцами, какъ кубарь.
   2-й служитель. Я съ перваго взгляда замѣтилъ, что въ немъ что-то есть,-- въ лицѣ или въ словахъ -- не знаю, какъ высказать.
   1-й служитель. Это вѣрно. Пусть меня повѣсятъ, если я не догадался объ этомъ сразу.
   2-й служитель. И я тоже. Рѣдкій человѣкъ.
   1-й служитель. Еще бы! Впрочемъ, что касается до воинскаго дѣла, я думаю, найдутся почище его.
   2-й служитель. Кто?-- Нашъ господинъ, что ли?
   1-й служитель. Объ этомъ нечего и говорить.
   2-й служитель. Онъ стоитъ шести такихъ.
   1-й служитель. Ну, это, положимъ, ужъ слишкомъ. Но все-таки я считаю его первымъ изъ полководцевъ.
   2-й служитель. Трудно это рѣшить сразу. Что до обороны городовъ, то, конечно, лучше нашего господина полководца не сыщешь.
   1-й служитель. Онъ постоитъ за себя и на приступахъ.

(Входитъ 3-й служитель).

   3-й служитель. Вотъ такъ новости! Развѣшивайте, олухи, уши.
   1-й и 2-й служители. Что такое?-- говори скорѣй.
   3-й служитель. Я соглашусь теперь быть въ чьей хочешь кожѣ, лишь бы не въ римской. Пусть лучше меня повѣсятъ.
   1-й и 2-й служителя. Почему?
   3-й служитель. А потому, что тотъ самый Кай Марцій, который колотилъ, бывало, нашего господина...
   2-й служитель. Что, что,-- нашего господина?
   3-й служитель. Ну, то-есть не то, чтобъ колотилъ, а все-таки порядкомъ далъ ему себя знать.
   2-й служитель. Полно вилять: -- мы здѣсь товарищи. Что Кай Марцій точно приходился иной разъ солонъ нашему господину -- мы знаемъ это изъ собственныхъ его словъ.
   1-й служитель. Именно солонъ. Вотъ хоть бы подъ Коріоли;-- вѣдь онъ обратилъ его почти-что въ битую говядину.
   2-й служитель. И навѣрно бы съѣлъ, если бъ былъ людоѣдомъ.
   1-й служитель. Но въ чемъ же твои новости?
   3-й служитель. А въ томъ, что этого Кая Марція приняли здѣсь, какъ будто бы онъ былъ сыномъ и наслѣдникомъ самого Марса. Они усадили его на почетномъ мѣстѣ стола, и каждый изъ сенаторовъ, прежде чѣмъ съ нимъ заговорить, вытягивается въ струнку. Господинъ нашъ ухаживаетъ за нимъ, какъ за любовницей; беретъ за руку съ какимъ-то благоговѣніемъ, а когда слушаетъ, что тотъ говоритъ, то закатываетъ глаза подъ лобъ отъ восторга. Но главная новость въ томъ, что полководца нашего разрѣзали пополамъ. Онъ теперь половина того, чѣмъ былъ вчера, потому что остальной половиной, по общей просьбѣ всего стола, сдѣлался Марцій. Говорятъ, онъ пойдетъ прямо на Римъ и схватитъ сторожа городскихъ воротъ за уши, а сверхъ того выкоситъ и разнесетъ все, что встрѣтитъ по дорогѣ.
   2-й служитель. Что жъ, онъ способенъ это сдѣлать скорѣе, чѣмъ всякій другой.
   3-й служитель. И сдѣлаетъ,-- вотъ тебѣ мое слово, потому что друзей въ Римѣ у него не меньше, чѣмъ враговъ. Только друзья эти (примѣчай хорошенько) не смѣютъ пока высунуться изъ своихъ норъ. Ты понимаешь, въ чемъ дѣло?-- Они не смѣютъ этого сдѣлать, потому что онъ пока, такъ сказать, въ неблагонадежности...
   1-й служитель. Какъ это въ неблагонадежности?
   3-й служитель. Ну, словомъ, чуть они увидятъ, что онъ поднялъ свой хохолъ и готовъ къ дѣлу 80), то сейчасъ же выползутъ изъ своихъ норъ, какъ кролики послѣ дождя, и затѣютъ въ пользу его кутерьму.
   1-й служитель. Когда же это случится?
   3-й служитель. Завтра, сегодня, сейчасъ. Послѣ обѣда вы, навѣрно, услышите барабаны. Это будетъ ихъ десертомъ, и они примутся за него, не утеревъ губъ.
   2-й служитель. Значитъ, будетъ погромъ. Да и точно: чортъ ли въ мирѣ? Отъ него только ржавѣетъ желѣзо, да плодятся портные и кропатели балладъ.
   1-й служитель. Мнѣ также подавайте войну. Она лучше мира, какъ день лучше ночи. Въ ней жизнь, дѣло,-- есть о чемъ поболтать и что послушать 81). А миръ что?-- параличъ, летаргія! Онъ вялъ, глухъ, безчувственъ. Въ мирѣ народится незаконнорожденныхъ больше, чѣмъ война успѣетъ убрать ихъ со свѣта.
   2-й служитель. Вѣрно... А сверхъ того, если на войнѣ точно увозятъ чужихъ женъ насильно, то и въ мирѣ рогатыхъ мужей бываетъ не меньше.
   1-й служитель. Да и ссорятся люди точно такъ же.
   3-й служитель. А почему?-- потому что въ мирѣ имъ нѣтъ такой нужды другъ въ другѣ. Подавайте жъ войну! Надѣюсь, скоро римляне будутъ стоитъ не дороже вольсковъ.-- Тш... Они встаютъ изъ-за стола.
   Всѣ. Идемте, идемте. (Уходятъ).
  

СЦЕНА 6-я.

Площадь въ Римѣ.

(Входятъ Сициній и Брутъ).

   Сициній. О Марціи ни слуху нѣтъ ни духу,
             Такъ намъ бояться нечего. Безвреденъ
             Онъ сталъ вполнѣ. Народъ спокоенъ, миренъ,
             А Марцій черпалъ силу вѣдь свою
             Лишь въ шумѣ смутъ... Краснѣть теперь должны
             Его друзья при видѣ, какъ прекрасно
             Идутъ дѣла. Имъ нравились вѣдь больше
             (Будь даже въ томъ опасность имъ самимъ)
             Раздоръ и шумъ, нѣмъ мирныя занятья
             Спокойныхъ нашихъ гражданъ, или пѣсни
             Сидящихъ за прилавкомъ торговцевъ. (Входитъ Мененій).
   Брутъ. Что говорить,-- успѣли въ добрый часъ
             Мы справить все... Но кто идетъ?-- Мененій.
   Сициній. Онъ, онъ!-- Куда поласковѣе сталъ
             Онъ съ той поры!-- Мененій нашъ почтенный,
             Привѣтъ тебѣ!
   Мененій.           Того жъ обоимъ вамъ.
   Сициній. А Марція-то, кажется, жалѣютъ
             Немногіе. Счелъ двухъ иль трехъ друзей,
             Да и конецъ. Дѣла идутъ недурно,
             Да и впередъ, надѣюсь я, пойдутъ
             Попрежнему, хотя бъ онъ разозлился
             Еще сильнѣй.
   Мененій.           Пусть такъ;-- но было бъ лучше,
             По-моему, когда бъ онъ это дѣло
             Успѣлъ покончить ласковѣй.
   Сициній.                               А гдѣ онъ?
             Не знаешь ты?
   Мененій.           Не знаю ничего.
             Не подавалъ вѣстей онъ ни женѣ
             Ни матери. (Входятъ нѣсколько гражданъ).
   1-й гражданинъ. Да сохранятъ васъ боги!
   Сициній. Сосѣдямъ добрый день.
   Брутъ.                                         И вамъ и вашимъ
             Домашнимъ всѣмъ.
   1-й гражданинъ. Они и днемъ и ночью
             Всѣ молятся богамъ святымъ за васъ.
   Сициній. Пускай и вамъ спокойствіе и благость
             Пошлютъ они.
   Брутъ.                     Сосѣди, до свиданья.
             Желалъ бы я, чтобъ Марцій васъ любилъ,
             Какъ любимъ мы.
   Граждане.           Пошли вамъ радость небо.
   Оба трибуна. Счастливый путь. (Граждане уходятъ).
   Сициній.                               Надѣюсь, нынче имъ
             Спокойнѣй жить, чѣмъ въ дни, когда метались
             Они въ разгарѣ распрей съ дикимъ воплемъ
             По улицамъ.
   Брутъ.           Кай Марцій былъ безцѣненъ
             Въ пору войны, но гордостью своей
             Превосходилъ онъ всякое терпѣнье.
             А сверхъ того, изъ всѣхъ людей любилъ
             Онъ лишь себя.
   Сициній.           Искалъ навѣрно также
             Онъ въ Римѣ высшей власти.
   Мененій.                               Такъ ли это?
   Сициній. Мы убѣдились въ этомъ бы легко,
             Когда бъ достигъ, къ всеобщему несчастью,
             Онъ консульства.
   Брутъ.                     Но боги отвратили
             Такое зло. Безъ Марція, мы видимъ,
             Остался Римъ и счастливъ и спокоенъ
             Попрежнему. (Входитъ эдилъ).
   Эдилъ.                     Почтенные трибуны!
             Какой-то рабъ (его мы посадили
             Уже въ тюрьму) -- болталъ вездѣ, что вольски
             Идутъ на насъ, что два большихъ отряда
             Ужъ вторглись къ намъ и звѣрски разрушаютъ
             Все на пути.
   Мененій.           Ну, такъ!-- Ауфидій, значитъ,
             Узнавъ, что Марцій изгнанъ, показалъ
             Опять рога, которые онъ прежде
             И высунуть не смѣлъ, покуда Марцій
             Стоялъ за Римъ.
   Сициній.           Дался тебѣ твой Марцій.
   Брутъ. Рабу отсыпать палокъ... Быть не можетъ,
             Чтобъ вторгнуться рѣшились вольски къ намъ.
   Мененій. Не можетъ быть?-- А я такъ нахожу,
             Что можетъ быть! Припомните былое.
             Такихъ примѣровъ видѣлъ на вѣку
             Я цѣлыхъ три... Совѣтую сначала
             Поразспросить, какъ слѣдуетъ, раба,
             Что вѣсть принесъ, да разузнать, откуда
             Она пришла. Наказывать вѣдь глупо
             Того, кто васъ же хочетъ остеречь
             Отъ злой бѣды.
   Сициній.           Ну, полно,-- я вѣдь знаю,
             Что это вздоръ.
   Брутъ.                     Полнѣйшая нелѣпость.

(Входитъ посыльный).

   Посыльный. Въ смятеньи всѣ! Патриціи толпой
             Бѣгутъ въ сенатъ. Получены извѣстья,
             Наведшія невольный страхъ на всѣхъ.
   Сициній. Все этотъ рабъ! Вели сейчасъ же высѣчь
             Его при всѣхъ на площади. Надѣлалъ
             Весь этотъ шумъ лишь онъ одинъ.
   Посыльный.                               Нѣтъ, вѣсти
             Его вѣрны, и. носятся другія,
             Еще страшнѣй.
   Сициній.           Еще страшнѣй? Что жъ это?
   Посыльный. Твердятъ кругомъ -- хоть я еще не знаю,
             Насколько въ этомъ правды -- будто Марцій,
             Вступя въ союзъ съ Ауфидіемъ, идетъ
             Войной на Римъ, чтобъ безъ разбора мстить
             Всѣмъ возрастамъ -- и молодымъ и старымъ 82).
   Сициній. Есть въ этомъ смыслъ?
   Брутъ.                                         Придуманная сказка;
             А цѣль ея -- заставитъ глупыхъ трусовъ
             Призвать обратно Марція.
   Сициній.                     Понятно.
   Мененій. Я самъ готовъ такъ думать: Марцій съ Тулломъ
             Навѣрно не сойдутся никогда;
             Они вѣдь съ нимъ двѣ крайности.

(Входитъ другой посыльный).

   Посыльный.                               Спѣшите
             Скорѣй въ сенатъ! Безчисленное войско
             Идетъ на насъ. Ведутъ его Кай Марцій
             Съ Ауфидіемъ. Они ужъ ворвались
             Въ предѣлы къ намъ и жгутъ иль грабятъ все
             Въ своемъ пути. (Входитъ Коминій).
   Коминій (трибунамъ). Ну, други!-- натворили
             Вы славныхъ дѣлъ!
   Мененій.           Что новаго?-- скажи!
   Коминій. А то, что вашихъ женъ позорить будутъ
             У васъ въ глазахъ! Что съ римскихъ крышъ свинецъ,
             Растопленный огнемъ, вамъ будетъ литься -
             На головы, а вашихъ дочерей
             Врагъ обезчеститъ передъ вашимъ носомъ.
   Мененій. Въ чемъ дѣло, въ чемъ?..
   Коминій. Сожгутъ всѣ ваши храмы,
             Сожгутъ до тла! А вольностей и правъ,
             Которыми кичились вы такъ гордо,
             Останется вамъ столько, что вмѣстятся
             Онѣ легко въ раскушенный орѣхъ.
   Мененій. Да въ чемъ вопросъ? Самъ начинаю я
             Подумывать, не натворили ль точно
             Вы славныхъ дѣлъ. Вѣдь если въ самомъ дѣлѣ
             Вступилъ въ союзъ съ врагами Марцій...
   Коминій.                                         "Если?"
             У нихъ онъ богъ! Идетъ за нимъ ихъ войско,
             Жакъ за какимъ-то чуднымъ существомъ,
             Имъ даннымъ высшей властью, чье умѣнье
             Творитъ людей успѣшнѣе и лучше,
             Чѣмъ божества... Идутъ, ему довѣрясь,
             Они на насъ отвагою полны,
             Какъ школьники за бабочками лѣтомъ,
             Иль мясники, затѣявшіе бить
             Докучныхъ мухъ.
   Мененій. (трибунамъ). Ну, значитъ, свора вашихъ
             Лохмотниковъ 83) дѣйствительно успѣла
             Надѣлать дѣлъ... Да хороши и вы!
             Горой вѣдь вы за голоса стояли
             Всей этой тли, пропахшей чеснокомъ.
   Коминій. Стряхнетъ весь Римъ вамъ на головы Марцій.
   Мененій. Какъ Геркулесъ поспѣвшіе плоды 84).
             Хвала и честь обоимъ вамъ!
   Брутъ.                               Все это,
             Быть-можетъ, ложь.
   Коминій.           Да, ложь! Но поблѣднѣешь
             Ты раньше, чѣмъ успѣешь обличить
             Такую ложь! Ему, смѣясь, сдаются
             Всѣ города и поднимаютъ на смѣхъ
             За глупость тѣ, которые хотятъ
             Противиться. И гибнутъ же упрямцы,
             Какъ дураки!.. А про него ни слова
             Сказать не въ правѣ мы. Его заслуги
             Должны признать и кровные враги.
   Мененій. Погибнетъ все, когда надъ нами онъ
             Не сжалится.
   Коминій.           А кто пойдетъ объ этомъ
             Его просить? Ужъ не трибуны ль наши?
             Да имъ, сгорѣть, такъ поступивъ, придется
             Вѣдь отъ стыда. Иль, можетъ-быть, народъ?..
             Такъ онъ на милость Марція не больше
             Имѣетъ правъ, чѣмъ волкъ на сожалѣнье
             Отъ пастуховъ. Вѣдь если бъ даже всѣ
             Его друзья-патриціи воззвали
             Къ нему съ мольбой просить ихъ Римъ, то этимъ
             Они себя поставили бъ въ число
             Его враговъ, усугубивши этимъ
             Его лишь только ненависть.
   Мененій.                               Конечно!
             Когда бъ своими вздумалъ онъ руками
             Поджечь мой домъ, то не посмѣлъ бы даже
             И я ему съ мольбою крикнуть: "стой!"
             Гораздъ народъ вашъ въ мастерствахъ безспорно,
             Но здѣсь ужъ онъ намастерилъ чрезчуръ 85).
   Коминій. Нагнали дрожь такую вы на Римъ,
             Что даже средствъ нѣтъ больше къ исцѣленью.
   Трибуны. Не мы.
   Мененій.           А кто жъ?-- Не мы ли ужъ? Виновны
             Мы въ трусости! Мы, какъ баранье стадо,
             Любя его, позволили толпѣ,
             Ничтожной вашей сволочи, позорно
             Его изгнать.
   Коминій.           А вотъ теперь пригнала
             Она его, какъ видите, назадъ,
             Ауфидій сдалъ ему всю власть надъ войскомъ
             И радъ ловить малѣйшій знакъ руки
             Иль глазъ его... Отчаянье во всемъ!..
             Вотъ что осталось для защиты Рима!
             Своимъ врагамъ противоставить можетъ
             Онъ лишь его. (Входитъ толпа гражданъ).
                                 Вотъ сволочь ихъ!-- Ауфидій,
             Сказали, съ нимъ? (Толпѣ) Весь воздухъ смраднымъ сталъ
             Въ тотъ день, когда, изгнавъ Коріолана,
             Торжественно бросали вверхъ свои
             Вонючія вы шапки!.. Что же вышло?
             Вы видите -- онъ возвратился вновь
             И вамъ себя теперь онъ такъ покажетъ,
             Что каждый волосокъ на головѣ
             Его солдатъ покажется вамъ плетью
             Для вашихъ спинъ! Снесетъ долой онъ столько жъ
             Головъ дурацкихъ вашихъ, сколько шапокъ
             Тогда бросали кверху вы! Отплатитъ
             Онъ вамъ съ лихвой за ваши голоса!
             И если все сожжетъ онъ даже въ пепелъ,
             То и тогда пожаловаться въ правѣ
             Не будемъ мы!-- Потерпимъ нашу муку
             Мы подѣломъ.
   1-й гражданинъ. Да, да, плохія вѣсти.
   2-й гражданинъ. Что до меня, то я, желая даже
             Его изгнать, доволенъ этимъ не былъ.
   3-й гражданинъ. Точь-въ-точь, какъ я.
   4-й гражданинъ. И я тоже. Да если правду сказать, то вѣдь многіе изъ насъ такъ разсуждали. Подавая, голоса, мы думали сдѣлать добро всѣмъ, потому и вышло, что, согласившись добровольно его изгнать, мы сдѣлали это противъ нашей воли.
   Коминій. Что говорить!-- Голосовать, мы видимъ,
             Вы мастера.
   Мененій.           Галдѣньемъ натворили
             Вы славныхъ дѣлъ. (Коминію) Идемъ мы въ Капитоліи?
   Коминій. Должны итти -- что жъ дѣлать больше, намъ?

(Коминій и Мененій уходятъ).

   Сициній (гражданамъ). Домой, друзья, идите, да не бойтесь:
             Вѣдь это все сторонники его;
             Такъ мудрено ль, что этотъ слухъ пришелся
             Имъ по душѣ? Они пугаютъ имъ
             Для виду васъ... Идите жъ по домамъ,
             А главное -- откиньте вашу робость.
   1-й гражданинъ. Да смилуются надъ нами боги! Идемте. А я все-таки говорилъ, что мы глупо поступили, его изгнавъ.
   2-й гражданинъ. Всѣ мы такъ говорили. Ну да что будетъ, то будетъ. Маршъ по домамъ. (Граждане уходятъ).
   Брутъ. Не нравится мнѣ эта вѣсть.
   Сициній.                               Мнѣ также.
   Брутъ. Я половину бъ отдалъ состоянія,
             Лишь бы узнать, что это ложь... Должны ль
             Итти мы въ Капитолій?
   Сициній.                     Ну, конечно. (Уходятъ).
  

СЦЕНА 3-я.

Лагерь вольсковъ близъ Рима.

(Входитъ Ауфидій съ однимъ изъ военачальниковъ).

   Ауфидій, Что жъ, бѣгаютъ за римляниномъ всѣ
             Попрежнему?
   Военачальникъ. Я не умѣю даже
             Сказать, что въ немъ. Онъ чародѣйской силой
             Привлекъ ихъ всѣхъ. Солдаты на него
             Чуть-чуть не молятся 8б); ведутъ бесѣды
             О немъ одномъ, садясь за столъ обѣдать.
             Ты, вождь, померкъ въ глазахъ у нихъ съ тѣхъ поръ,
             Какъ Марцій здѣсь.
   Ауфидій.           Я этому не въ силахъ
             Пока помочь!-- Попытки повели бъ
             Лишь ко вреду для нашей славной цѣли.
             Онъ и со мной вѣдь началъ обращаться,
             Съ надменностью, какой не могъ я даже
             И ожидать, когда впервые здѣсь
             Съ нимъ встрѣтился... Что дѣлать!-- такова
             Натура въ немъ:-- невольно извинять
             Приходится, чего нельзя исправить.
   Военачальникъ. Что до меня,-- то для твоей же пользы
             Желалъ бы лучше я, чтобъ власти съ нимъ
             Ты вовсе не дѣлилъ иль предоставилъ "
             Ему ужъ всю.
   Ауфидій.           Тебя я понимаю;
             Но знай, что онъ не видитъ самъ, какую
             Ему могу поставить западню
             Позднѣе я, когда, покончивъ дѣло,
             Придемъ къ расчету мы. Теперь вѣдь онъ
             И всѣ, чей глазъ не видитъ дальше носа,
             Убѣждены, что все прекрасно, что ф бы
             Ни сдѣлалъ онъ; что вольсковъ честь и благо
             Въ его рукахъ, что, какъ драконъ, за нихъ
             Онъ борется и все рѣшаетъ взмахомъ
             Своей руки;-- но проглядѣлъ мудрецъ нашъ
             Въ дѣлахъ кой что, чѣмъ онъ -- я отдаю
             Въ томъ голову порукой -- сломитъ шею
             Себѣ позднѣй.
   Военачальникъ. Ты думаешь, что можетъ
             Смирить онъ Римъ?
   Ауфидій.           Какъ знать?-- Ему сдаются
             Всѣ города, не выждавши осады.
             Патриціи и весь сенатъ съ любовью
             Стоять всѣмъ сердцемъ рады за него.
             Трибуны ихъ не воины,-- народъ же
             Готовъ изгнать иль вновь призвать обратно
             Кого угодно тотчасъ же. Заставитъ
             Онъ сдаться Римъ той непонятной силой,
             Чьей помощью орелъ, носясь надъ гладью
             Глубокихъ водъ, невольно заставляетъ
             Всплывать наверхъ стада безсильныхъ рыбъ,
             Чтобъ сдѣлать ихъ добычей 87)... А вѣдь былъ
             Слугой онъ честнымъ Риму! Но, къ несчастью,
             Своей не вынесъ славы!.. Кто рѣшитъ,
             Была ль причиной гордость тутъ -- та гордость,
             Чья власть кружитъ намъ голову въ пору
             Счастливыхъ дней; иль, можетъ-быть, разсудкомъ.
             Онъ не силенъ и не умѣлъ, какъ должно,
             Судить о томъ, что дѣлалось вокругъ,
             Чтобъ встать въ главѣ событій; иль натура,
             Быть-можетъ, такова ужъ въ немъ, что смѣтки
             Въ немъ не было, чтобъ предъ толпой казаться
             Не тѣмъ, чѣмъ былъ!-- Онъ не снимаетъ шлема
             Вѣдь и во снѣ; ведетъ себя средь мира,
             Какъ грозный вождь, держащій власть и силу
             Въ своихъ рукахъ... Всѣ эти свойства (ихъ же
             Довольно въ немъ, хотя не всѣ, конечно,
             Они равны) -- причиной вѣрной стали,
             Что возбудилъ сначала онъ къ себѣ
             Всеобщій страхъ, затѣмъ вражду, въ концѣ же
             Былъ изгнанъ общимъ голосомъ. Онъ самъ
             Сгубилъ свои достоинства, бросая
             Ихъ всѣмъ въ лицо. Для нашихъ добрыхъ качествъ
             Есть судъ одинъ -- судъ времени; когда же
             Мы вздумаемъ съ трибуны восхвалять
             Самихъ себя, хотя бъ вполнѣ того
             И стоили,-- то этимъ мы готовимъ
             Вѣрнѣйшій гробъ всему, что было въ насъ
             Хорошаго... Какъ тушимъ мы огнемъ
             Другой огонь, иль гвоздемъ выбиваемъ
             Забитый гвоздь -- такъ точно правомъ губимъ
             Другое право мы, а силу силой...
             Пусть Марцій въ Римъ съ тріумфомъ лишь войдетъ
             Все потерявъ, онъ предо мной падетъ! (Уходятъ).
  

ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА 1-я.

Площадь въ Римѣ.

(Входятъ Мененій, Коминій, Сициній, Брутъ и другіе).

   Мененій. Я не пойду. Вы слышали, какой
             Онъ далъ отвѣтъ тому, кто прежде былъ
             Его начальникомъ 88), былъ крѣпко связанъ
             Съ нимъ самой тѣсной дружбой! Звалъ когда-то
             Онъ и меня отцомъ своимъ, но нынче
             Въ томъ проку нѣтъ. Его изгнанье -- дѣло
             Лишь вашихъ рукъ, такъ и ступайте сами
             Предъ нимъ ревѣть!-- Стучите въ землю лбомъ
             За милю предъ шатромъ его,-- авось
             Преложитъ онъ для васъ свой гнѣвъ на милость.
             Ужъ если онъ Коминія не принялъ,
             Такъ мнѣ подавно нечего ходить.
   Коминій. Онъ сдѣлалъ видъ, какъ будто бы меня
             Совсѣмъ не зналъ.
   Мененій.           Ну вотъ,-- судите сами.
   Коминій. Лишь разъ назвалъ, обмолвясь, онъ меня
             По имени, и я, схватясь за это,
             Повелъ сейчасъ горячую съ нимъ рѣчь
             О нашей старой дружбѣ; вспомнилъ битвы,
             Гдѣ вмѣстѣ кровь мы проливали съ нимъ
             Напрасно все! Коріолана имя
             Отбросилъ онъ, съ насмѣшкой заявивъ,
             Что онъ теперь ничтожество, изгнанникъ!
             Что нѣтъ именъ и званій у него;
             Но что себѣ онъ выкуетъ ихъ скоро
             Въ жару огня, какимъ спалится Римъ.
   Мененій. Вы слышите?-- Недаромъ потрудились,
             Трибуны, вы:-- дешевле станутъ угли
             У насъ теперь. Не позабудутъ въ Римѣ
             Стараній вашихъ вовѣки вѣковъ.
   Коминій. Я говорилъ, какъ славно и прекрасно
             Простить того, кто милости не ждалъ;
             А онъ въ отвѣтъ сказалъ, что государству
             Смѣшно просить пощады у того,
             Кого оно само же покарало.
   Мененій. И дѣльно!.. Что жъ отвѣтить могъ иначе
             На это онъ?
   Коминій.           Попытался пробудить
             Въ его душѣ я сожалѣнье къ добрымъ
             Его друзьямъ, а онъ сказалъ на это,
             Что выбирать нѣтъ времени ему
             Своихъ друзей изъ грязной кучи сора,
             И что смѣшно оставить несожженнымъ
             Гнилой навозъ съ невыносимой вонью,
             Хотя бы въ немъ и были два иль три
             Живыхъ зерна.
   Мененій.           Да!-- два иль три зерна!
             Одно изъ нихъ, конечно, я -- другія жъ
             Его жена, ребенокъ, мать и этотъ
             Его товарищъ прежній; вы жъ -- мякина,
             Навозъ и соръ, чья вонь ужъ поднялась
             До мѣсяца. Присуждены къ сожженью
             Мы всѣ за васъ.
   Сициній.           Ну, полно, перестань!
             Когда помочь не хочешь въ неизбѣжной
             Ты намъ бѣдѣ, такъ не преслѣдуй насъ
             Насмѣшками... Что до меня -- я твердо
             Увѣренъ въ томъ, что если бъ захотѣлъ
             Спасти ты нашу родину, то могъ бы
             Своимъ сердечнымъ словомъ сдѣлать больше,
             Чѣмъ мы толпой своихъ наличныхъ войскъ,
             И что тебѣ скорѣе бъ покорился
             Тотъ, кто намъ врагъ, но все же Рима сынъ.
   Мененій. Нѣтъ, извини!-- я не берусь за это.
   Сициній. Прошу, возьмись.
   Мененій.                     Что жъ долженъ дѣлать я?
   Брутъ. Пойти къ нему и все сказать, что дружба
             Тебѣ шепнетъ, чтобъ пощадилъ онъ Римъ.
   Мененій. А если онъ, не выслушавъ, прогонитъ
             Меня назадъ, точь-въ-точь, какъ ужъ прогналъ
             Коминія?-- Что выиграю я?
             Позоръ и стыдъ; потерю прежней дружбы;
             Печаль души, растерзанной его
             Суровостью!-- Того ли вы хотите?
   Сициній. Тебѣ воздастъ за добрую попытку
             Сердечной все жъ признательностью Римъ;
             Сочтетъ одно намѣренье благое
             Ужъ за успѣхъ.
   Мененій.           Ну, хорошо!.. Быть-можетъ,
             Преклонитъ онъ дѣйствительно свой слухъ
             Къ моимъ словамъ. Но все жъ, лишь только я
             Подумаю, какъ закусилъ онъ губы!
             Какъ молвилъ:-- "хм!", завидя добряка
             Коминія... невольно пробираетъ
             Меня морозъ. Быть-можетъ, впрочемъ, былъ
             Не въ духѣ онъ; быть-можетъ, не обѣдалъ.
             Вѣдь если въ насъ отъ голода лѣниво
             Струится кровь, то натощакъ бываемъ
             Сердиты мы: не склонны ни прощать
             Не миловать; но если разъ согрѣемъ
             Сосуды жилъ хорошимъ мы виномъ
             И кушаньемъ -- тогда иное дѣло.
             Душа у насъ становится добрѣй,
             Чѣмъ въ ту пору, когда мы изнуряемъ
             Себя постомъ, какъ строгіе жрецы.
             Такъ и теперь я выжду, чтобъ обѣдомъ
             Смягчился онъ и.ласковѣе внялъ
             Моимъ словамъ.
   Брутъ.                     Кому же лучше знать,
             Какъ не тебѣ, тотъ путь, которымъ легче
             Его смирить.
   Мененій.           Попробую. Пусть будетъ,
             Что рокъ судилъ. Извѣстій не придется
             Вамъ долго ждать. (Уходитъ Мененій).
   Коминій.           Напрасенъ трудъ;-- его
             Не приметъ онъ.
   Сициній.           Ты думаешь?
   Коминій.                               Увѣренъ.
             Я ужъ сказалъ, что окруженъ теперь
             Сіяньемъ онъ могущества и славы 89):
             Что взглядъ его сверкаетъ, точно сжечь
             Онъ хочетъ Римъ; къ сердечности жъ его,
             Какъ грозный стражъ, приставлено сознанье
             Обиды, имъ претерпѣнной. Онъ гордо
             Велѣлъ мнѣ встать, когда склонилъ колѣни
             Я передъ нимъ и выслалъ прочь движеньемъ
             Своей руки, не удостоивъ даже,
             Сказать двухъ словъ. Рѣшенье же свое,
             Какъ будетъ онъ вести себя, и что
             Намъ можно ждать, мнѣ сообщилъ потомъ
             Онъ письменно, прибавивъ, что связалъ
             Себя онъ въ этомъ клятвою. Спасенья
             Намъ, значитъ, нѣтъ, и вся надежда наша
             Теперь лишь въ томъ, что, можетъ-быть, успѣютъ
             Его смягчить жена его и мать,
             Которыя, какъ слышалъ я, рѣшились
             Пойти къ нему съ мольбою о пощадѣ
             Родной страны. Намъ остается только
             Въ нихъ поддержать прекрасный ихъ порывъ
             И убѣдить скорѣй его исполнить. (Уходятъ),
  

СЦЕНА 2-я.

Лагерь вольсковъ передъ Римомъ.

(Часовые на своихъ постахъ. Входитъ Мененій).

   1-й часовой. Откуда? Стой!
   2-й часовой.                     Ступай назадъ.
   Мененій.                                         Исправны
             На стражѣ.вы;-- я васъ хвалю за это;
             Но я сюда явился, какъ посолъ,
             И говорить хочу съ Коріоланомъ.
   1-й часовой. Откуда ты?
   Мененій.                     Изъ Рима.
   1-й часовой.                               Ну, такъ можешь
             Вернуться вспять. Нашъ вождь вѣстей изъ Рима
             Не хочетъ знать.
   2-й часовой. Сгоритъ весь Римъ вашъ прежде,
             Чѣмъ склонитъ слухъ къ тебѣ Коріоланъ.
   Мененій. Друзья мои! Когда при васъ о Римѣ.
             Онъ говорилъ и поминалъ при этомъ
             Своихъ друзей, тогда вѣрнѣй, чѣмъ вѣрны,
             Сто ставокъ, противъ, двухъ, онъ вспоминалъ
             Мое при этомъ имя:-- я Мененій!
   1-й часовой. И все жъ ступай!-- здѣсь имена не пропускъ.
   Мененій. Ты выслушай!-- Онъ другомъ былъ моимъ;
             Въ моей, душѣ записаны, какъ въ книгѣ,
             Его дѣла; прочесть въ ней можетъ всякій
             Свободно ихъ,-- прочесть вѣрнѣй и лучше,
             Чѣмъ гдѣ-либо. Превозносилъ порой,
             Быть-можетъ, ихъ я даже черезъ мѣру;
             Но ужъ такимъ природой созданъ я.
             Хваля друзей (а онъ изъ нихъ былъ первымъ),
             Старался я, насколько было силъ,
             Правдивымъ быть, но увлекался, каюсь,
             Порой и я,-- не могъ порой сдержать
             Себя, какъ шаръ, катящійся подъ гору.
             Вотъ почему мои о немъ слова
             Могли звучать иной разъ небылицей.
             Пойми жъ теперь, что пропустить ты долженъ
             Меня къ нему.
   1-й часовой. Скажу тебѣ, что если ты наговоришь въ его пользу столько же небылицъ, сколько наболталъ теперь словъ въ свою собственную, то мы все равно тебя не пропустимъ, будь даже ложь такъ же почетна, какъ правда. А потому отправляйся во-свояси.
   Мененій. Да ты пойми, что меня зовутъ Мененіемъ, и что я всегда стоялъ за твоего полководца.
   2-й часовой. То-есть ты на него лгалъ, какъ сейчасъ самъ въ этомъ сознался. А я вотъ не стою за него, а просто ему служу и при этомъ говорю правду, что ты не пройдешь. Убирайся же по-добру по-здорову прочь.
   Мененій. По крайней мѣрѣ скажи, обѣдалъ ли онъ сегодня? До обѣда я говорить съ нимъ не хочу самъ.
   1-й часовой. Ты римлянинъ?
   Мененій. Какъ и твой полководецъ.
   1-й часовой. Ну, такъ ты долженъ, какъ онъ. ненавидѣть Римъ. Вы сами вытолкнули за дверь своего защитника и отдали по собственной глупости врагамъ свой щитъ -- такъ вамъ ли ждать, что грозящая месть можетъ быть остановлена дешевыми вздохами старыхъ бабъ, просьбами вашихъ дочерей или оханьемъ стараго болтуна, какимъ мнѣ кажешься ты. Неужели ты, едва дыша самъ, вообразилъ, что можешь задуть пожаръ, который грозитъ вашему городу? Нѣтъ, вы обманываетесь всѣ, а потому вернись въ Римъ и готовься къ своей казни. Вы приговорены всѣ, и полководецъ нашъ поклялся не давать вамъ ни отсрочки ни милости.
   Мененій. Если бъ твой начальникъ зналъ, что я здѣсь, то принялъ бы меня съ распростертыми объятіями.
   2-й часовой. А я думаю, что мой начальникъ и въ глаза-то тебя не знаетъ.
   Мененій. Я говорю о твоемъ полководцѣ.
   1-й часовой. А тому до тебя и подавно нѣтъ дѣла. Сказано, уходи, если не хочешь, чтобъ я выпустилъ послѣдніе остатки твоей старой крови 90). Назадъ! (Толкаетъ его).
   Мененій. Друзья мои, друзья, выслушайте!

(Входятъ Коріоланъ гь Ауфидій).

   Коріоланъ. Что тутъ за шумъ?
   Мененій. Ну вотъ теперь, негодяй, ты увидишь, что тебѣ будетъ; узнаешь, какъ меня здѣсь цѣнятъ, и поймешь, удастся ли какому-нибудь дряни-часовому 91) разлучить меня съ моимъ сыномъ Коріоланомъ. Изъ того, какъ онъ меня встрѣтитъ, ты увидишь, что не миновать тебѣ висѣлицы или иной казни еще хуже, а потому блѣднѣй и дрожи въ ожиданіи твоей участи. (Коріолану) Пусть великій сонмъ боговъ ежечасно думаетъ о твоемъ благополучіи и да возлюбитъ тебя такъ же, какъ любитъ старый твой отецъ Мененій. Сынъ, дорогой сынъ, ты обрекъ насъ мечу и пожару!-- Смотри же на эти слезы! Онѣ будутъ водой, которая потушитъ этотъ огонь! Меня съ трудомъ уговорили пойти къ тебѣ, убѣдивъ мыслью, что я одинъ съ состояніи смягчить тебя и тронуть. Вздохи Рима окрылили меня для этого шага, и я пришелъ съ мольбой, чтобъ ты простилъ твой родной городъ и твоихъ рыдающихъ соотечественниковъ. Пусть милосердные боги отвратятъ твой гнѣвъ и направятъ его на этого негодяя, который, какъ чурбанъ на дорогѣ, хотѣлъ загородить мнѣ доступъ къ тебѣ!
   Коріоланъ. Прочь!
   Мененій. Какъ прочь?
   Коріоланъ. Отрекся я жены, отчизны, сына!
             Сталъ чуждъ имъ всѣмъ! На службу Вольскимъ отдалъ
             Всю жизнь мою. Себѣ оставилъ я
             Лишь только месть; прощенье же и милость --
             Въ рукахъ враговъ... Забвеньемъ отравлю
             Скорѣй я нашу дружбу, чѣмъ позволю,
             Чтобъ расцвѣла по-прежнему она
             Подъ милостью... Ступай назадъ! Замкнутъ
             Мой слухъ для просьбъ вѣрнѣе и надежнѣй,
             Чѣмъ оградить вы можете ворота
             Отъ войскъ моихъ... Но, такъ какъ прежде былъ
             Ты мной любимъ, то вотъ возьми. (Даетъ бумагу)-
                                                     Я это
             Писалъ къ тебѣ въ заботѣ, чтобъ остался
             Не тронутъ ты, и думалъ переслать
             Тебѣ, не будь ты здѣсь... Не возражай!
             Я болѣе тебя не буду слушать!
             (Ауфидію) Вотъ человѣкъ, Ауфидій, бывшій въ Римѣ
             Мнѣ ближе всѣхъ; -- теперь... ты видѣлъ самъ.
   Ауфидій. Себѣ во всемъ ты остаешься вѣренъ.

(Коріоланъ и Ауфидій уходятъ)-

   1-й часовой. Такъ тебя, пріятель, зовутъ Мененіемъ?
   2-й часовой. Великая же въ твоемъ имени сила. Дорогу домой, надѣюсь, ты найдешь?
   1-й часовой. Крѣпко намъ досталось за то, что мы осадили твое велемочіе.
   2-й часовой. Съ чего, скажи, мнѣ блѣднѣть и дрожать?
   Мененій. Нѣтъ мнѣ дѣла ни до вашего полководца ни до всего свѣта, а потому о такой дряни, какъ вы, не стану я даже думать... Тотъ, въ комъ есть твердость умереть отъ собственной руки, не станетъ бояться убійцъ. Пусть вашъ полководецъ творитъ зла, сколько хочетъ, а вы оставайтесь, чѣмъ были съ прибавкой невзгодъ, которыми надѣлитъ васъ старость.-- Отвѣчу вамъ словомъ, которое было сказано мнѣ: -- "прочь съ моихъ глазъ"!-- (Уходитъ Мененій).
   1-й часовой. А все-таки онъ глядитъ съ виду хорошимъ человѣкомъ.
   2-й часовой. Хорошій человѣкъ нашъ полководецъ. Онъ скала и дубъ, которыхъ не пошатнетъ никакой вѣтеръ.

(Уходятъ)-

  

СЦЕНА 3-я.

Палатка Коріолана,

(Входятъ Коріоланъ, Ауфидій и другіе).

   Коріоланъ. Такъ завтра мы обложимъ стѣны Рима!
             Тебѣ, вождю, собрату моему,
             Пора теперь донесть сенату вольсковъ,
             Какъ честно я исполнилъ свой обѣтъ.
   Ауфидій. Всегда ты думалъ лишь о нашей пользѣ,
             Къ мольбамъ ты Рима слуха не склонилъ
             И не вошелъ въ сношенье даже съ другомъ
             Изъ всѣхъ ближайшихъ къ сердцу твоему.
   Коріоланъ. Да!-- тотъ старикъ, котораго отправилъ
             Обратно въ Римъ съ разбитымъ сердцемъ я,
             Любилъ меня, какъ только можетъ сына
             Любить отецъ!.. Былъ для него я выше,
             Чѣмъ божество. Надежду всю свою
             Въ немъ видѣлъ Римъ, когда его послалъ
             Просить меня. Любя его, рѣшился
             Я въ Римъ послать въ послѣдній разъ условья
             Тѣ самыя, которыя они
             Отвергли ужъ -- да и принять не могутъ.
             Но все жъ пускай потѣшится старикъ
             И думаетъ, что сдѣлать что-нибудь
             Успѣлъ и онъ... Теперь, кого бъ ни вздумалъ
             Послать къ намъ Римъ: сановниковъ, друзей --
             Я не хочу ни видѣть ихъ ни слушать. (За сценой шумъ).
             Но что за шумъ?-- Ужъ не попытка ль снова
             Меня склонить, чтобъ свой обѣтъ забылъ
             Я, чуть успѣвши дать его.-- Напрасно!
             Не будетъ такъ.

(Входятъ въ печальной одеждѣ Волюмнія съ маленькимъ сыномъ Коріолана, Виргилія, Валеріа и другія римлянки).

                                 Что вижу я?.. Жена,
             И вмѣстѣ съ ней та дорогая форма,
             Въ которой былъ для жизни отлитъ я.
             Младенецъ-сынъ!-- Прочь, прочь порывы сердца!
             Умолкни крикъ святыхъ природы чувствъ!
             Упорство встань въ главѣ всѣхъ добрыхъ качествъ!..
             Смиренный видъ!.. Голубки нѣжной взоры!
             О, сами боги преступили бъ клятву,
             Увидя ихъ!.. Вѣдь сдѣланъ я. изъ мягкой
             Земли, какъ всѣ!-- Склонилась предо мной
             Съ мольбою мать! Вѣдь это то же, если бъ
             Палъ ницъ Олимпъ передъ норой крота.
             И мальчикъ мой!.. Святой природы голосъ
             Въ устахъ его лепечетъ мнѣ: "смягчись"...
             Гдѣ вольсковъ рать?.. Впередъ на Римъ! Вспашите
             Сохой войны Италіи поля!
             Не буду я ничтожествомъ 92), чтобъ глупо
             Такъ уступить наплыву жалкихъ чувствъ!
             Какъ твердый мужъ, хочу въ себѣ лишь черпать
             Я мощь свою, отрекшись разъ отъ прежнихъ
             Моихъ связей.
   Виргилія.           Мой мужъ и повелитель!..
   Коріоланъ. Смотрѣлъ на васъ иначе въ Римѣ я.
   Виргилія. Твой тотъ же взглядъ, но мы иными стали!
             Сразили насъ несчастья и гроза;
             Вотъ почему мы кажемся тебѣ
             Не прежними.
   Коріоланъ.           Какъ жалкій лицедѣй,
             Забылъ я роль... позорно растерялся,
             Сталъ глупъ и нѣмъ! (Виргиліи) О, лучшая частица
             Всего меня 93), прости мою жестокость,
             Но не проси, чтобъ я въ отвѣтъ на это
             Простилъ вашъ Римъ! Прильни ко мнѣ устами!
             Пусть поцѣлуй продлится дольше твой,
             Чѣмъ длился срокъ моей печальной ссылки,
             И вмѣстѣ съ тѣмъ пусть будетъ сладокъ онъ,
             Какъ месть моя! Ревнивой я богиней 84)
             Клянусь тебѣ, что чистымъ я сберегъ
             Тотъ поцѣлуй, которымъ предъ разлукой
             Скрѣпила мнѣ ты скорбныя уста!..
             Но, боги, гдѣ жъ глаза мои?-- Болтаю
             Я вздоръ пустой, забывъ почтить привѣтомъ
             Родную мать, какой честнѣй и лучше
             Не видѣлъ свѣтъ! (Преклоняетъ колѣни).
                                 Склонитесь же, колѣни!
             Склонитесь такъ, чтобъ на землѣ остался
             Вашъ глубже слѣдъ, чѣмъ могъ его оставить
             Когда-нибудь любой изъ сыновей.
   Волюмнія. Встань милый сынъ!-- Мое благословенье
             Будь надъ тобой!-- Не ты, а я смиренно
             Должна склонить себя передъ тобой,--

(Становится на колѣни),

             И не на пухъ,-- нѣтъ, нѣтъ: на твердый камень
             Склоняюсь я, хотя бы даже этимъ
             Разрушила людское мнѣнье я
             О знакахъ тѣхъ любви и уваженья,
             Которыми обязанъ добрый сынъ
             Чтить мать свою 95).
   Коріоланъ.           Что вижу?-- Преклонила
             Колѣни ты передо мной! Предъ сыномъ,
             Надъ кѣмъ изрекъ свой приговоръ законъ 96).
             Такъ пусть тогда войну объявятъ камни
             Звѣздамъ небесъ! Пусть съ береговъ пустынныхъ
             Бичуютъ ихъ! Пусть, кедры расшатавъ,
             Могучій вихрь по солнцу хлещетъ ими!
             Пускай возможной станетъ невозможность
             И сдѣлаетъ ничтожнымъ, легкимъ дѣломъ
             То, что случиться не могло вовѣкъ!
   Волюмнія. Ты мой герой!-- Одной ты мнѣ обязанъ
             За то, чѣмъ сталъ. (Указывая на Валерію) Ты помнишь ли ее?
   Коріоланъ. Публиколы достойная сестра,
             Валерія!-- тебя призналъ весь Римъ
             Святѣй луны. Прозрачна и чиста
             Вѣдь ты, какъ ледъ, когда, отъ солнца тая,
             Украситъ онъ хрустальной бахромой
             Карнизы стѣнъ святой Діаны храма.
   Волюмнія. (Подводя къ Коріолану сына)
             А вотъ ты самъ въ невинномъ, маломъ видѣ;
             Но срокъ придетъ -- и станетъ мальчикъ этотъ,
             Чѣмъ сталъ отецъ.
   Коріоланъ.           О, богъ войны, и ты,
             Юпитеръ царь!-- вселите духъ геройства,
             Молю, въ него, чтобъ недоступенъ выросъ
             Онъ для стыда!-- Чтобъ, какъ маякъ на морѣ,
             Стоялъ онъ твердъ, безъ страха передъ бурей
             И тѣхъ спасалъ, кто взглянетъ на него.
   Волюмнія (мальчику). Склони и ты передъ отцомъ колѣни.
   Коріоланъ. Малютка мой!..
   Волюмнія.                     Мы всѣ: я, сынъ, жена,
             Валерія -- съ одной явились цѣлью
             Смягчить тебя!
   Коріоланъ.           О, вотъ о чемъ, прошу,
             Ни слова мнѣ!-- А если ужъ хотите
             Вы все жъ просить, то знайте, что окованъ
             Обѣтомъ я, и потому не долженъ
             Васъ оскорбить суровый мой отказъ.
             Не ждите же, чтобъ распустилъ я войско
             И съ римской чернью вновь вступилъ въ союзъ.
             Напрасны будутъ ваши всѣ упреки,
             Что я жестокъ. Что бъ вы ни говорили --
             Моей вражды не потушить холоднымъ
             Разсудкомъ вамъ.
   Волюмнія.           Довольно, о, довольно!..
             Ты, отказавъ сурово въ нашей просьбѣ,
             Намъ отказалъ впередъ уже во всемъ.
             Но все жъ просить тебя мы будемъ!.. Будемъ
             Хоть для того, чтобъ горькій срамъ отказа
             Постыднѣй палъ на голову твою.
             Такъ слушай же.
   Коріоланъ.           Приблизьтесь, Туллъ и вольски.
             Въ сношенья съ Римомъ я вступать не буду
             Тайкомъ отъ васъ. (Женщинамъ) Чего жъ хотите вы?
   Волюмнія. Будь нѣмы мы -- одна одежда наша
             И скорбный видъ могли бы разсказать
             Тебѣ безъ словъ, какую жизнь вели мы
             Съ тѣхъ поръ, какъ насъ покинулъ въ Римѣ ты.
             Подумай лишь! Случалось ли встрѣчать
             Когда-нибудь тебѣ на свѣтѣ женщинъ
             Несчастнѣй насъ? Вѣдь встрѣтившись съ тобой,
             Должны рыдать мы были бъ отъ восторга!
             Должны бы сердцемъ были трепетать
             Отъ радости -- и что жъ? Рыдаемъ мы
             Отъ гнета золъ,-- сердца же наши бьются
             Отъ ужаса!.. Но что же ждать иначе?
             Мать, сынъ, жена, съ разбитымъ горемъ сердцемъ,
             Должны смотрѣть, какъ сынъ, отецъ и мужъ
             Идетъ терзать съ свирѣпостью жестокой
             Родной свой край!.. И вѣдь для насъ, несчастныхъ,
             Твой ярый гнѣвъ еще страшнѣй и хуже,
             Чѣмъ для другихъ! Лишилъ насъ даже права
             Молиться онъ! Для насъ исчезла сладость
             Самихъ молитвъ, цѣлящихъ людямъ сердце!
             Какъ можемъ мы молиться за тебя,
             Когда желать побѣды и успѣха
             Намъ долгъ велитъ равно тебѣ и ей?
             Что бъ ни было, должны равно утратить
             Мы иль тебя -- покой и счастье наше --
             Иль родину, вскормившую всѣхъ насъ!
             Кому бы рокъ ни даровалъ побѣду --
             Намъ все равно бѣды не миновать!
             Иль будешь ты позорно, какъ измѣнникъ,
             Влачимъ въ цѣпяхъ по римскимъ площадямъ;
             Иль вступишь въ Римъ, увѣнчанный побѣдой,
             Но кровь проливъ родной твоей семьи!
             Что до меня -- то, вѣрь мнѣ, сынъ, не буду
             Я ждать конца убійственной войны!--
             Коль скоро мнѣ на горе не удастся
             Склонить тебя дать миръ на счастье всѣмъ,
             И если ты рѣшишься непремѣнно
             Сгубить нашъ край -- то шагу ты не ступить,
             Чтобъ въ Римъ войти, не наступивъ жестоко
             На эту грудь, гдѣ зачатъ былъ ты мной!
             Виргинія. И на мою, которою былъ вскормленъ
             Родной твой сынъ, чтобъ передалъ онъ имя
             Твое вѣкамъ.
   Сынъ.           Онъ на меня не ступитъ;
             Я убѣгу, а вырасту, такъ буду
             Сражаться самъ.
   Коріоланъ.           Нѣтъ! Если кто не хочетъ
             Стать женщиной, раскиснувъ, какъ онѣ,
             Тотъ не смотри въ глаза дѣтей и женщинъ. (Встаетъ),
             Довольно словъ!-- усталъ ихъ слушать я.
   Волюмнія. Нѣтъ, нѣтъ, постой!.. Ты не уйдешь такъ скоро,
             Не выслушавъ... Когда бъ просили мы
             Простить нашъ Римъ цѣной несчастья вольсковъ,
             Которымъ честью обязался ты,
             То былъ бы правъ ты точно, осуждая
             Поступокъ нашъ. Твоей бы чести были
             Отравой мы; но мы вѣдь просимъ только,
             Чтобъ примирилъ ты обѣ стороны.
             Пусть скажутъ вольски: -- "милость имъ мы дали",
             А римляне: -- "мы приняли ее".
             И вслѣдъ затѣмъ всеобщимъ громкимъ кликомъ
             Почтятъ тебя пусть обѣ стороны...
             Ты долженъ знать, мой славный сынъ, что вѣрныхъ
             Успѣховъ нѣтъ! Но вѣрно то, что если
             Ты покорить успѣешь даже Римъ,
             То польза вся, какую ты получишь,
             Лишь будетъ въ томъ, что честь свою и имя
             Съ проклятьемъ римлянъ свяжешь ты навѣкъ!
             Изображенъ ты въ лѣтописяхъ будешь
             Въ такихъ словахъ: "былъ благороденъ онъ;
             Но честь свою послѣднимъ низкимъ дѣломъ
             Онъ погубилъ!. Была разорена
             Отчизна имъ! Свое онъ имя предалъ
             На стыдъ и срамъ!" -- Что жъ ты молчишь?.. Бывало
             Ты говорилъ нерѣдко мнѣ, что лучшимъ
             Считалъ всегда ты дѣломъ подражать
             Богамъ въ поступкахъ милости и грозно,
             Разя, какъ Зевсъ ланиты небосклона,
             Громить одни лишь дубы на землѣ!..
             Что жъ?-- отвѣчай!-- Иль славнымъ ты считаешь
             Для душъ высокихъ помнить вѣчно зло?..
             (Виргиліи) Дочь, говори! Твоихъ безмолвныхъ слезъ
             Не цѣнитъ онъ! (Мальчику) Промолви слово, мальчикъ:
             Быть-можетъ, твой невинный, дѣтскій лепетъ
             Дойдетъ скорѣй до дна его души,
             Чѣмъ рѣчь моя!.. Не знала человѣка
             На свѣтѣ я, который бы любилъ
             Такъ мать свою.-- И что жъ?-- молю тебя
             Безъ пользы я, какъ негодяй въ колодкахъ 97)
             Прохожихъ тщетно молитъ, чтобъ пришли
             Ему помочь! Ты въ жизни никогда
             Не дѣлалъ мнѣ какихъ-либо уступокъ;
             Межъ тѣмъ какъ я (несчастная насѣдка),
             Тобой однимъ прожившая весь вѣкъ,
             Тебя со страхомъ отпускала въ битвы
             И съ радостью встрѣчала твой возвратъ
             Въ вѣнкѣ побѣдъ!.. Когда находишь ты,
             Что я прошу тебя несправедливо,
             То прогони безъ дальнихъ разговоровъ
             Меня домой; но если я права,
             Тогда жестокъ, безчестенъ и неласковъ
             Поступокъ твой! Постигнетъ гнѣвъ боговъ
             Тебя за то, что мать твою лишаешь
             Ты нравъ ея!.. Ты отвращаешь взоры..
             Падите жъ всѣ съ мольбою передъ нимъ!
             Пусть со стыдомъ такое униженье
             Увидитъ онъ! Коріолана имя
             Изъ гордости считаетъ выше онъ,
             Чѣмъ нашъ позоръ!.. Онъ насъ жалѣть не хочетъ!..
             Падите жъ всѣ въ послѣдній разъ!.. Молчитъ онъ...
             Такъ въ Римъ назадъ!-- Среди друзей мы встрѣтимъ
             Свою тамъ смерть!.. Но нѣтъ, но нѣтъ! Взгляни
             На насъ еще! Взгляни хотя на сына!..
             Вѣдь разсказать малютка не умѣетъ,
             Что хочетъ онъ, а тоже на колѣняхъ
             Свои ручонки протянулъ къ тебѣ!..
             Ужель и онъ не побѣдитъ упорства,
             Съ какимъ сурово оттолкнулъ ты насъ?.. (Помолчавъ)
             Идемте прочь! Онъ женщиной изъ вольсковъ
             Рожденъ на свѣтъ!-- Онъ встрѣтитъ въ Коріоли
             Свою жену, и если этотъ мальчикъ
             Его портретъ -- то это лишь случайность
             Идемте же!-- Я замолчу; -- но въ день,
             Когда пожаръ охватитъ стѣны Рима,
             Знай, я съ тобой поговорю еще!..
   Коріоланъ (взявъ Волюмнію за руку и помолчавъ нѣсколько минутъ).
             О, мать моя! Взгляни, чего успѣла
             Достигнуть ты! Врата разверзлись неба,
             И сонмъ боговъ насмѣшливо глядитъ
             На то, что такъ негаданно, нежданно
             Случилось здѣсь.-- Мать, мать! Побѣду Риму
             Далъ твой успѣхъ, но знай... о, знай, что сыну
             Онъ пагубенъ и принесетъ, быть-можетъ,
             Съ собою смерть!-- Но -- будь, что быть должно!
             (Ауфидію) Вести войну попрежнему, Ауфидій,
             Я не могу; -- но заключить мы можемъ
             Почетный миръ. Подумай, добрый другъ,
             Ужели самъ, будь на моемъ ты мѣстѣ,
             Могъ равнодушно выслушать слова
             Ты матери, не сдѣлавши того же,
             Что сдѣлалъ я?
   Ауфидій.           И я былъ тронутъ.
   Коріоланъ.                               Тронутъ!...
             Я клятву дать готовъ, что было такъ.
             Вѣдь и меня не такъ легко заставить
             Расплакаться 98).-- Совѣтуй, добрый другъ,
             Какими намъ условьями обставить
             Нашъ съ Римомъ миръ. Что до меня, то въ Римъ.
             Я не вернусь и жить останусь съ вами.
             Меня поддержишь въ этомъ дѣлѣ ты...
             О, мать! Жена!..
   Ауфидій (тихо). Отъ всей души я радъ,
             Что честь твою ты одолѣть позволилъ
             Слезливости. Возстановить удастся
             Насчетъ ея фортуну мнѣ свою.

(Женщины сбираются уходить)..

   Коріоланъ. Сейчасъ, сейчасъ -- минуту погодите!
             Мы съ вами кубокъ прежде осушимъ.
             И вы затѣмъ съ собою въ Римъ возьмете
             Свидѣтельство надежнѣйшее словъ.
             Подпишемъ мы и закрѣпимъ печатью
             Нашъ договоръ... Идемте же! Почтить
             Васъ долженъ Римъ, воздвигнувъ, вамъ во славу,
             Почетный храмъ. Мечи и силы всей
             Италіи не въ состояньи были бъ
             Меня принудить на подобный миръ. (Уходятъ).
  

СЦЕНА 4-я.

Площадь въ Римѣ.

(Входятъ Мененій и Сициній).

   Мененій. Видишь ты этотъ камень на углу капитолійской стѣны?
   Сициній. Вижу; что жъ изъ этого?
   Мененій. А то, что если ты можешь сдвинуть его мизинцемъ, то, значитъ, есть еще надежда, что наши женщины, и особенно его мать, могутъ съ нимъ что-нибудь уладить. Но, по-моему, надежды нѣтъ никакой. Шеи наши приговорены и ждутъ только исполненія казни.
   Сициній. Можетъ ли быть, чтобъ человѣкъ измѣнился въ такое короткое время?
   Мененій. Великая разница между червякомъ и бабочкой, а вѣдь и бабочка была прежде червякомъ. Марцій изъ человѣка превратился въ чудовище. У него выросли крылья, и потому онъ пересталъ пресмыкаться.
   Сициній. Онъ глубоко любилъ свою мать.
   Мененій. Любилъ и меня;; но теперь не болѣе думаетъ о своей матери, чѣмъ восьмигодовалый жеребенокъ. Онъ смотритъ на все такъ, что, взглянувъ на зрѣлый виноградъ, сдѣлаетъ и его кислымъ. Когда онъ ходить, то кажется, будто земля дрожитъ подъ его шагами, какъ стѣна предъ тараномъ. Его взглядъ способенъ пробить крѣпчайшій панцырь; голосъ его гудитъ, какъ колоколъ, а кашель -- какъ залпъ батареи 99). Сидитъ на стулѣ онъ, какъ изваяніе Александра, и рѣчь его -- законъ для всѣхъ. Однимъ словомъ, для того, чтобъ быть богомъ, ему недостаетъ только вѣчности да неба для трона.
   Сициній. И милосердія, если твое описаніе вѣрно.
   Мененій. Я описалъ его, какимъ видѣлъ. Увидишь самъ, какого рода милость принесетъ намъ его мать. Милости въ немъ теперь столько же, сколько молока въ тигрѣ. Все это почувствуетъ нашъ бѣдный городъ, и виноваты въ томъ вы одни.
   Сициній. Можетъ-быть, боги надъ нами умилосердятся.
   Мененій. Нѣтъ, приплетать боговъ тутъ нечего. Вѣдь вы изгнали его, ихъ не спросись, такъ чему жъ дивиться, если они будутъ равнодушно смотрѣть, какъ онъ возвратится сюда съ тѣмъ, чтобъ свернуть вамъ шеи. (Входитъ гражданинъ).
   Гражданинъ (Сицинію). Бѣги, бѣги!.. ищи спасенья дома.
             Народъ возсталъ; товарищъ схваченъ твой.
             Они его позорятъ и волочатъ,
             Грозятъ до смерти лютой истерзать 100)!
             Когда лишь вѣсть хорошую изъ стана
             Посольство женщинъ намъ не принесетъ.

(Входитъ другой гражданинъ).

   Сициній. Ну, что еще?
   Гражданинъ.                     Веселье, счастье, радость!
             Посольство женъ свершило подвигъ свой.
             Врагъ отступилъ, а съ нимъ ушелъ и Марцій.
             Счастливѣй дня не видывали въ Римѣ
             Съ тѣхъ поръ, какъ тронъ Тарквиній потерялъ.
   Сициній. Но, добрый другъ, вѣрны ли эти вѣсти?
   Гражданинъ. Вѣрнѣй, чѣмъ то, что солнце льетъ свой свѣтъ.
             Гдѣ жъ ты сидѣлъ, что не слыхалъ объ этомъ?
             Не такъ стремится, подъ аркады моста
             Потокъ, преграды рушившій свои,
             Какъ римляне, почуя вѣсть спасенья,
             Бѣгутъ за валъ... Чу,-- слышишь звуки трубъ?

(За сценой звуки трубъ, барабановъ и прими народа).

             Народный кликъ!.. Плясать заставятъ солнце
             Они въ пылу восторга своего.
   .Мененій. Благая вѣсть! Отправлюсь встрѣтить женщинъ.
             Волюмнію бы я не промѣнялъ
             За городъ весь, зачтя въ него сенатъ
             И консуловъ съ патриціями вмѣстѣ.
             А что до васъ, трибуновъ, то пошло бы
             Въ такой промѣнъ васъ столько, что и море
             Со всей землей не помѣстили бъ васъ.
             Усердно вы, должно-быть, помолились
             Сегодня въ ночь; а утромъ вѣдь гроша
             Я не далъ бы за сотню вашихъ глотокъ. (Крики за сценой).
             Чу,-- слышите, какой восторгъ и радость!
   Сициній (гражданину). Пусть воздадутъ тебѣ сначала боги
             За вѣсть твою, мою же благодарность
             Прими потомъ.
   Гражданинъ.           Да, благодарность точно
             Должны къ богамъ почувствовать мы всѣ,
             Причина есть!
   Сициній.           Онѣ ужъ входятъ въ городъ?
   Гражданинъ. Сейчасъ войдутъ.
   Сициній.                     Идемъ же къ нимъ навстрѣчу;
             Чтобъ ликовать со всѣми заодно.

(Входятъ Волюмнія, Виргилія, Валерія и прочія римлянки, бывшія у Коріолана. Сенаторы и народъ провожаютъ ихъ въ торжественной процессіи),

   1-й сенаторъ. Смотрите:-- вотъ спасительница наша!
             Вотъ Рима жизнь! Сбирайтесь въ трибы, пойте
             Хвалу богамъ; цвѣтами усыпайте
             Дорогу ей! Пылаютъ пусть огни!
             Пусть заглушитъ громовый крикъ восторга
             Тѣ голоса, которыми изгнали
             Вы Марція! Верните сына вновь
             Привѣтствіемъ, которымъ почитаемъ
             Мы мать его. Привѣтъ достойнымъ женамъ.
             Привѣтъ, привѣтъ!..
   Народъ.                     Привѣтъ достойнымъ женамъ!

(Уходятъ при звукахъ трубъ)

  

СЦЕНА 5-я.

Площадь въ Анціумѣ.

(Входятъ Туллъ Ауфудій со свитой).

   Ауфидій (одному изъ свиты). Поди сказать сенаторамъ, что въ городъ
             Вернулся я. Отдай имъ эти письма,
             И пусть они, прочтя ихъ, поспѣшатъ
             Сойтись со мной. Хочу я имъ, а также
             Всѣмъ гражданамъ, открыто подтвердить
             Правдивость этихъ писемъ. Обвиненный
             Готовъ вступить ужъ въ городъ. Хочетъ онъ
             Наборомъ хитрымъ словъ себя очистить
             Передъ толпой. Ступай же, торопись.

(Свита уходитъ. Входятъ заговорщики противъ Коріолана).

             А, здравствуйте!
   1-й заговорщикъ. Нашъ вождь, какъ поживаешь?
   Ауфидій. Какъ тотъ, кто самъ поднесъ себѣ отраву
             Тѣмъ, что другому оказалъ добро
             И собственнымъ своимъ же подаяньемъ
             Себя сгубилъ.
   2-й заговорщикъ. Бѣды въ томъ нѣтъ: будь только
             Какъ должно, твердъ въ намѣреньяхъ, съ какими
             Присталъ ты къ намъ, и мы тебя избавимъ
             Отъ бѣдъ, тебѣ грозящихъ.
   Ауфидій.                     Мы должны
             Принять въ расчетъ намѣренья народа.
             3-й заговорщикъ. Толпа глупа и будетъ колебаться
             Безъ выбора, покуда между вами
             Даритъ раздоръ; но ежели изъ двухъ
             Падетъ одинъ -- другой возьметъ наслѣдство
             Погибшаго.
   Ауфидій.           Я это знаю самъ
             И потому не прозѣваю случай
             Сразить врага въ благопріятный часъ.
             Кто, какъ не я, возможность далъ ему
             Возвыситься? Я честь свою поставилъ
             Въ залогъ, что будетъ вѣренъ онъ -- и что же?
             Едва свою почувствовавши власть,
             Сталъ тотчасъ онъ кропить росою лести
             Моихъ друзей, чтобъ заручиться ими.
             Свою природу даже онъ сломилъ
             Для этого,-- онъ!-- чья вся жизнь была
             Лишь рядомъ вспышекъ непреклонной воли.
   3-й заговорщикъ. Что говорить! Не сдѣлался вѣдь онъ
             И консуломъ лишь потому, что власти
             Въ немъ не было смирить свой дикій нравъ.
   Ауфидій. Хотѣлъ я самъ сейчасъ сказать объ этомъ.
             Изгнанникомъ явился добровольно
             Ко мнѣ онъ въ домъ, подъ ножъ подставивъ горло.
             Я обласкалъ его; съ нимъ, какъ товарищъ,
             Я раздѣлилъ достоинство и власть;
             Возможность далъ все дѣлать, чтобъ ему
             Ни вздумалось; позволилъ даже выбрать
             Изъ войскъ моихъ надежнѣйшихъ солдатъ
             И кончилъ тѣмъ, что, подкрѣпивши славу
             Его -- своей, увидѣлъ, какъ присвоилъ
             Ее онъ всю, забывъ меня, себѣ!
             Что говорить! Гордился даже я
             Вѣдь этимъ всѣмъ, пока не стало ясно,
             Что сдѣлался изъ равнаго ему
             Я просто жалкимъ прихвостнемъ, довольнымъ
             Ужъ тѣмъ, что взглядъ онъ броситъ на меня,
             Какъ будто бъ былъ ничтожный я наемщикъ.
   1-й заговорщикъ. Все вѣрно, все!-- Солдаты всѣ дивились
             Нерѣдко сами этому. А нынче!
             Что сдѣлалъ онъ, почти-что взявши Римъ,
             Когда и слава и добыча были
             У насъ въ рукахъ!
   Ауфидій.           На это я главнѣйшіе
             И буду бить. Всѣ силы напрягу
             Въ борьбѣ я съ нимъ!-- За двѣ-три капли женскихъ
             Ничтожныхъ слезъ, дешевыхъ, какъ обманъ,
             Онъ продалъ кровь и тяжкія старанья,
             Какія мы въ основу положили
             Великихъ дѣлъ... Онъ долженъ умереть!
             И смерть его поможетъ мнѣ воскреснуть.
             Но что за шумъ? (За сценой шумъ, звуки трубъ и крикъ народа).
   1-й заговорщикъ. Смотри:-- въ родной свой городъ
             Явился ты, какъ вѣстникъ, безъ привѣта
             И почестей; его жъ встрѣчаютъ крики
             И громъ похвалъ.
   2-й заговорщикъ. Тѣ жалкіе глупцы,
             Чьимъ дѣтямъ горла онъ, бывало, рѣзалъ,
             Теперь свои надсаживаютъ глотки,
             Хваля его.
   3-й заговорщикъ. А ты не выжидай,
             Чтобъ онъ успѣлъ привлечь безповоротно
             Къ себѣ народъ. Готовь свой мечъ, а мы
             Тебя поддержимъ дружно. Лишь бы только
             Покончить съ нимъ, а тамъ представишь ты
             Все дѣло такъ, что, будь онъ даже правымъ,
             . Уложимъ въ гробъ мы съ нимъ и правоту.
   Ауфидій. Тш... вотъ сенатъ.

(Входятъ сенаторы).

             Сенаторы.                               Привѣтъ тебѣ съ возвратомъ.
   Ауфидій. Привѣта я, отцы, не заслужилъ.
             А вы прочли ль внимательно тѣ письма,
             Какія вамъ писалъ я?
   Сенаторы.                     Да.
   1-й сенаторъ.                               Прочли,
             И съ горестью.-- Мы прежніе проступки
             Простить готовы съ радостью ему,
             Но въ этотъ разъ!.. Такъ кончить, гдѣ былъ долженъ
             Онъ лишь начать! Пожертвовать трудами
             Столь тяжкими! Вознаградить потери
             На нашъ же счетъ и миромъ заключить
             Войну, когда готовъ былъ врагъ смириться,--
             Подобныхъ дѣлъ не оправдать ни чѣмъ.
   Ауфидій. Вотъ онъ и самъ;-- послушаемъ его.

(При звукахъ трубъ и барабановъ входитъ Коріоланъ, сопровождаемый толпой народа).

   Коріоланъ; Привѣтъ моё вамъ, сенаторы! Вернулся
             Я воиномъ, готовымъ вамъ служить
             Попрежнему. Любовь къ моей отчизнѣ
             Не заразила сердца моего.
             Я вашъ, какъ былъ! Узнайте, что побѣдно
             Я съ войскомъ путь кровавый проложилъ
             До римскихъ стѣнъ. Добычей, взятой нами,
             Превзойдены издержки всей войны
             На третью часть. Мы заключили миръ,
             Для васъ настолько жъ выгодный и славный,
             Насколько въ немъ для Рима стыдъ и срамъ.
             Вотъ договоръ:-- на немъ печать сената,
             Патриціи жъ и консулы скрѣпили
             Его своею подписью.
   Ауфидій (приближаясь). Читать
             Его, отцы сенаторы, не стоитъ.
             Скажите лучше прямо вы въ лицо
             Измѣннику, что превзошелъ всѣ мѣры
             Онъ, низко такъ употребивъ во зло
             Свой санъ и власть 101).
   Коріоланъ.                     Измѣнникъ?.. Кто измѣнникъ?..
   Ауфидій. Измѣнникъ -- Марцій.
   Коріоланъ.                               Марцій?..
   Ауфидій.                                         Да, Кай Марцій!..
             Иль думалъ ты, что буду я, какъ всѣ,
             Изъ лести звать тебя Коріоланомъ?
             Тѣмъ именемъ, которое укралъ,
             Какъ низкій воръ, въ стѣнахъ ты Коріоли?--
             Сенаторы, отечества главы!
             Онъ обманулъ довѣрье то, которымъ
             Былъ облеченъ! За двѣ-три капли женскихъ
             Соленыхъ слезъ вашъ городъ Римъ (да, да!
             Вашъ городъ Римъ -- такъ я сказалъ!) -- онъ продалъ
             Своей женѣ и матери! Присягу
             На вѣрность вамъ онъ разорвалъ, какъ старый,
             Гнилой шнурокъ! Не собиравъ совѣта,
             Прохныкалъ онъ побѣду, уступивъ
             Слезамъ своей кормилицы!-- Дивились
             Вѣдь, глядя на него, не только наши
             Мужья и старцы, но мальчишки даже...
   Коріоланъ. Ты слышишь, Марсъ?...
   Ауфидій. Тебѣ ль, мальчишкѣ-плаксѣ,
             Взывать къ нему?
   Коріоланъ.           Что?..
   Ауфидій.                     Да, мальчишкѣ-плаксѣ!
             Я такъ сказалъ 102).
   Коріоланъ. Лжецъ, безпримѣрный, подлый
             И низкій лжецъ! Я сердца не сдержу
             Въ груди отъ злости!.. Я мальчишка!.. Подлый,
             Ничтожный рабъ!.. Отцы, простите мнѣ;
             Ни разу въ жизни мнѣ не приводилось
             Ругаться такъ; но я надѣюсь твердо,
             Что за меня изобличите вы
             Во лжи собаку эту!.. Самъ онъ долженъ
             Сознаться въ ней! Свидѣтелями будутъ
             Рубцы мечей, которыми его
             Я испестрилъ отъ головы до пятокъ,
             Такъ испестрилъ, что до могилы будетъ
             Онъ ихъ носить...
   1-й сенаторъ.           Смиритесь оба; рѣчь
             Теперь за мной.
   Коріоланъ.           Сюда, всѣ вольски! Рѣжьте
             Меня въ куски! Направьте сталь мечей
             Мнѣ въ сердце всѣ, и старъ и младъ!.. Мальчишкой
             Назвать меня!.. О, лживая собака!
             Иль ты забылъ, что въ Коріоли вторгся
             Я, какъ орелъ, и разогналъ одинъ,
             Какъ горлицъ рой, ватагу вашихъ вольсковъ!
             Мальчишка я!..
   Ауфидій.           Почтенные отцы!
             Ужель терпѣть вы будете, чтобъ этотъ
             Пустой хвастунъ такъ чванился позоромъ,
             Который вамъ нанесъ онъ въ мигъ пустой
             Случайности?
   Заговорщики. Смерть, смерть ему за то!
   Крики въ народѣ. Разорвать его на части! Нечего ждать! Онъ убилъ, моего сына, мою дочь, моего брата Марка, моего отца!..
   2-й сенаторъ. Ни слова, тш... сдержитесь отъ насилья!
             Онъ храбрый вождь, чья слава обтекла
             Весь шаръ земной. Что жъ до его проступковъ,
             То разобрать ихъ можетъ только судъ.
             Ауфидій, стой!-- ты не нарушишь мира.
   Коріоланъ. О, если бъ шесть Ауфидіевъ напали
             Съ нимъ на меня и захватили весь.
             Съ; собою ихъ родъ!-- мечомъ бы поработалъ
             На славу я!..
   Ауфидій.           Наглецъ хвастливый!
   Заговорщики.                               Смерть,
             Смерть, смерть ему!..
   Сенаторъ.                     Остановитесь! Стойте!..

(Заговорщики бросаются и убиваютъ Коріолана, Ауфидій наступаетъ ногой на его трупъ) 103).

   Ауфидій. Теперь свое скажу я слово...
   1-й сенаторъ.                                         Туллъ!..
   2-й сенаторъ. Заплачетъ доблесть надъ твоимъ поступкомъ,.
   3-й сенаторъ. Оставь его, не попирай ногой.
             Въ ножны мечи, сограждане, вложите.
             Прійти въ себя должны мы всѣ.
   Ауфидій.                               Закрыты
             У васъ глаза, сенаторы, на то,
             Что ждало васъ, когда бъ убитый нами
             Остался живъ! А вы узнали бъ это
             Навѣрное, не вызови онъ самъ
             Несчастной этой схватки... Ликовать
             Должны вы всѣ о томъ, что такъ успѣли
             Мы покончить съ нимъ... Угодно ль вамъ призвать
             Меня въ сенатъ? Тамъ, какъ слуга вашъ вѣрный,
             Я докажу вамъ преданность мою
             Иль подчинюсь строжайшей вашей карѣ
             Безропотно.
   1-й сенаторъ. Съ почетомъ и печалью
             Возьмите трупъ. Должны признать мы въ немъ
             Славнѣйшій прахъ изъ всѣхъ, какіе только
             Герольдамъ въ гробъ случалось провожать 104).
   2-й сенаторъ. Строптивый нравъ убитаго, конечно,
             Насъ заставляетъ мягче отнестись
             Къ Ауфидію:-- должны мы обращать
             Все къ лучшему.
   Ауфидій.           Мой гнѣвъ прошелъ; скорблю
             Всѣмъ сердцемъ я. Возьмите трупъ. Пусть трое
             Вождей храбрѣйшихъ въ лагерѣ помогутъ
             Его поднять -- четвертымъ буду я.
             Звучатъ пусть тихо трубы погребенья,
             И войско склонитъ копья. Много сдѣлалъ
             Онъ вольскамъ зла: сиротъ и вдовъ число
             Удвоилъ онъ, заставя ихъ крушиться
             До сей поры; но все жъ должны почтить
             Его мы славной памятью. Идемте!

(Уносятъ тѣло Коріолана при звукахъ похоронной музыки).

  

ПРИМѢЧАНІЯ.

   1. Имена дѣйствующихъ лицъ этой трагедіи напечатаны въ первый разъ въ изданіи Роу 1709 года.
   2. Въ подлинникѣ:-- "before we proceed any furtber" -- чти нѣкоторые переводчики совершенно невѣрно переводили выраженіемъ: "прежде чѣмъ, итти дальше". Хотя выраженіе "proceed further" и можетъ быть употреблено въ смыслѣ итти, но прибавка частицы "any", значащей -- что-нибудь, явно указываетъ, что въ настоящемъ случаѣ слово это употреблено въ смыслѣ, что-нибудь затѣять или предпринять. Это значеніе оправдывается и дальнѣйшимъ смысломъ текста.
   3. Слово "good" -- добрый принято здѣсь въ смыслѣ зажиточный или способный платить. Такъ, въ "Венеціанскомъ купцѣ" Шейлокъ, называя Антоніо добрымъ (good), поясняетъ: "my meaning in saying he is а good man is to have you understand me, that he is suificient", т.-е. я, называя его добрымъ (good), хотѣлъ пояснить, что считаю его достаточнымъ. (См. прим. къ "Вен. куп." 10).
   4. Въ подлинникѣ вмѣсто слова: жерди, стоитъ: "rake" -- грабли. Сравненіе это задолго до Шекспира употреблялось въ англійскомъ языкѣ для означенія худобы. По-русски сравненіе съ жердью употребительнѣй.
   5. Здѣсь 2-й гражданинъ опять повторяетъ слово: proceed (см. пр. 2).
   6. Въ подлинникѣ:-- "the other side of the city", т.-е., "другая часть города". Такъ обыкновенно называлась въ Римѣ его зарѣчная часть, лежавшая за Тибромъ.
   7. Въ первомъ изданіи трагедіи (in folio 1623 г.) этотъ монологъ и дальнѣйшій разговоръ съ Мененіемъ ведетъ не 1-й гражданинъ, а 2-й; но многіе изъ позднѣйшихъ издателей не безъ основанія полагали, что это -- типографская ошибка въ томъ виду, что тонъ этого разговора выражаетъ недовольство правительствомъ, тогда какъ 2-й гражданинъ въ предыдущемъ разговорѣ заступается за Коріолана и вообще выражаетъ болѣе мягкое настроеніе.
   8. По физіологическимъ понятіямъ тогдашняго времени, улыбка происходила изъ легкихъ. Такъ, въ "Цимбелинѣ" мы встрѣчаемъ выраженіе: "langhs from his free lungs", т.-е., смѣется изъ вольныхъ легкихъ. Мененій, говоря это, намекаетъ на это.
   9. Въ подлинникѣ употреблено здѣсь выраженіе: "my incorporate friends", т.-е., соединенные со мной въ одномъ тѣлѣ друзья.
   10. Въ изданіи in folio здѣсь стоитъ слово: "flower" -- цвѣты. Нѣкоторые позднѣйшіе издатели вмѣсто flower ставятъ: flour -- мука.
   11. Въ подлинникѣ Мененій называетъ гражданина: "rascal, that art worse in blood to run", т.-е., буквально: дрянь, негодная по крови (т.-е. породѣ) для бѣга. Выраженіе это было охотничьимъ терминомъ для опредѣленія дурной собаки (Деліусъ).
   12. Въ подлинникѣ "they'll sit by the fire", т.-е., сидятъ у своихъ очаговъ. Буквальный переводъ не передалъ бы презрительнаго смысла этой фразы.
   13. Въ подлинникѣ здѣсь сказано, что плебеи обсуждаютъ -- "conjectural marriages", т.-е., буквально: предположенные браки. Такъ переводятъ это мѣсто многіе переводчики; но мнѣ кажется, что рѣчь идетъ тутъ о политическихъ партіяхъ Рима, и потому слово: marnage (бракъ), вѣроятно, употреблено въ переносномъ смыслѣ, означая союзы между этими партіями.
   14. Въ первомъ изданіи вмѣсто имени "Ларцій" напечатано: "Марцій"; но нѣкоторые комментаторы (Теобальдъ) полагаютъ, что это ошибка, потому что Коминій, говоря: достойный Ларцій, этимъ какъ бы отвѣчаетъ ему на лестный привѣтъ, выраженный въ предыдущей репликѣ.
   15. Въ подлинникѣ: "the present wars derour Mm"; смыслъ этой фразы можно понимать двояко. Буквально она значитъ: настоящая война его погубитъ, но совершенно тѣми же словами можно выразить желаніе. чтобъ именно такъ случилось. Послѣднее объясненіе, предложенное Уарбёртономъ, принято для редакціи перевода, какъ болѣе характерное.
   16. Дубовый вѣнокъ былъ въ Римѣ наградой за спасеніе жизни гражданина. Коріоланъ получилъ это отличіе въ войнѣ противъ Тарквинія, когда тотъ, изгнанный изъ Рима, пытался возстановить свою власть съ помощью латинянъ и другихъ народовъ Италіи (Плутархъ).
   17. Здѣсь совершенно непереводимое буквально на русскій языкъ привѣтствіе: Волюмнія на привѣтъ Валеріи говоритъ только: "sweet madam" -- выраженіе, которому равнозначащаго не существовало въ латинскомъ языкѣ.
   18. Валерія употребляетъ здѣсь выраженіе: "а fine spot in good faith", т.-е., буквально: хорошая, сказать по правдѣ, вещь. Нѣкоторые издатели полагаютъ, что слова эти означаютъ похвалу работѣ Виргиліи; но Стивенсъ видитъ въ нихъ, напротивъ, насмѣшку, что довольно правдоподобно, если принять во вниманіе, что характеру Валеріи въ пьесѣ вообще приданъ нѣсколько вѣтреный и насмѣшливый оттѣнокъ. Въ переводѣ удержанъ этотъ смыслъ.
   19. Въ подлинникѣ здѣсь сильное по краткости, но неудобное для буквальнаго перевода выраженіе: "Who sensibly outdares his senseless sword", т.-е., чувствующій самъ, презираетъ онъ (въ смыслѣ превосходитъ твердостью) безчувственный свой мечъ.
   20. Въ подлинникѣ in folio здѣсь непонятное выраженіе: "thou wast а soldier even to Calues wish", т.-е., ты солдатъ, согласный съ желаніемъ Calues. Комментаторы, считая безсмысленное слово Calues типографской ошибкой, измѣнили его въ "Cato's wish", т.-е., желаніе Катона. Какъ ни странно слышать, что Титъ Ларцій говоритъ о Катонѣ, жившемъ слишкомъ двѣсти лѣтъ позднѣе, но поправка должна считаться справедливой въ виду того, что окончаніе рѣчи Ларція -- прямая перифраза того мѣста изъ біографіи Коріолана, написанной Плутархомъ, гдѣ сказано, что Коріоланъ былъ воиномъ, какого желалъ Катонъ, и что онъ пугалъ враговъ не только оружіемъ, но даже голосомъ и грознымъ видомъ. Такіе анахронизмы встрѣчаются у Шекспира не рѣдко.
   21. Въ подлинникѣ здѣсь употреблено слово: "mover", значащее буквально двигатель. Въ переносномъ же смыслѣ такъ иронически называли хлопотуновъ, обдѣлывающихъ свои дѣла. Марцій называетъ такъ солдатъ, видя, что они, оставя битву, занялись грабежомъ. Въ русскомъ языкѣ нѣтъ соотвѣтствующаго выраженія.
   22. Въ подлинникѣ здѣсь непереводимая поговорка: "though thou speak'st truth methink's, thou speak'st not well", т.-е., буквально: хотя ты говоришь правду, но, кажется, говоришь нехорошо. Смыслъ тотъ, который приданъ редакціи перевода.
   23. Въ подлинникѣ сказано: "but for our gentlemen, the common file", т.-е., что до нашихъ дворянъ изъ обыкновеннаго (низшаго) ряда. Этимъ именемъ Марцій насмѣшливо зоветъ ненавистныхъ ему плебеевъ, убѣжавшихъ съ битвы. Смыслъ фразы такъ ясенъ, что я рѣшительно не понимаю, почему нѣкоторые переводчики полагали, будто Марцій хочетъ сказать, что дрались только патриціи (Gentlemen), а не плебеи.
   24. Этимъ довольно вычурнымъ оборотомъ Коминій хочетъ сказать Ларцію, что хотя онъ не сражался вмѣстѣ съ ними, но одержалъ побѣду надъ врагами въ другомъ мѣстѣ.
   25. Эту фразу Ларція Шекспиръ заимствовалъ изъ Плутарха.
   26. Очень вѣроятно, что здѣсь въ подлинникѣ пропускъ. Иначе странно себѣ представить, что Коминій, объявивъ въ предыдущемъ монологѣ, что онъ хочетъ говорить войску лишь о подвигахъ Марція, а не о наградахъ ему, вдругъ безъ всякаго перехода заводитъ разговоръ именно объ этихъ наградахъ. Для смягченія этого очень рѣзкаго перехода въ редакціи перевода прибавлено выраженіе "но выслушай".
   27. Интересно, что это указаніе напечатано уже въ первомъ изданіи in folio, которое вообще не отличается объясненіемъ положеній дѣйствующихъ лицъ и хода дѣйствія.
   28. Этотъ эпизодъ Коріолановой жизни заимствовалъ Шекспиръ у Плутарха, но замѣчательно, что онъ измѣнилъ нѣсколько фактъ, назвавъ гражданина, пріютившаго Коріолана, бѣднякомъ, тогда какъ у Плутарха онъ прямо названъ "достаточнымъ".
   29. Это выраженіе: "сцѣпиться бородами" вмѣсто сойтись "лицомъ къ лицу" встрѣчается также въ Макбетѣ (Д. V. сц. 5) -- "We might have met them darefal beard to beard".
   30. Въ подлинникѣ здѣсь употреблено выраженіе: "us, of the right hand file", т.-е., буквально: люди изъ ряда правой руки. Смыслъ тотъ, что правая рука считалась почетнѣе лѣвой по своей ловкости и значенію.
   31. Послѣдняя часть рѣчи Мененія, переведенная здѣсь буквально, подала поводъ къ нѣкоторымъ недоразумѣніямъ между комментаторами. Джонсонъ въ предложеніи трибунамъ: заглянуть за собственныя спины -- видитъ намекъ на старинную притчу, что человѣкъ сумку съ собственными недостатками носитъ за спиной и, слѣдовательно, ихъ не видитъ, а сумку съ недостатками ближнихъ -- на груди и потому можетъ ихъ легко видѣть и критиковать.
   32. Въ подлинникѣ здѣсь не совсѣмъ удобное для перевода выраженіе: "one, that converses more with the buttock of the night than with the forehead of the morning", т.-е., буквально: я одинъ изъ тѣхъ, которые бесѣдуютъ болѣе съ задомъ ночи, чѣмъ со лбомъ утра. Буквальный переводъ на русскомъ языкѣ показался бы слишкомъ вычуренъ.
   33. Въ подлинникѣ здѣсь употреблено выраженіе: "that you have good faces", т.-е., буквально: что у васъ хорошія лица. Нѣкоторые переводчики переводили это даже словами красивыя лица; но мнѣ кажется, что такой выводъ былъ бы довольно страненъ въ рѣчи Мененія, говорящаго о нравственныхъ достоинствахъ трибуновъ. Потому вѣрнѣе предположить, что слова эти имѣютъ фигурный смыслъ и должны значить приличный или внушительный видъ.
   34. Въ подлинникѣ: "на картѣ моего микрокосма" -- въ смыслѣ, что человѣкъ -- маленькій міръ.
   35. Джонсонъ замѣчаетъ, что Шекспиръ, заставляя Мененія насмѣшливо отзываться въ этой рѣчи объ исполненіи трибунами государственныхъ должностей, смѣшиваетъ ихъ обязанности съ обязанностями городского префекта (Praefectus urbi). Было ли это ошибкой со стороны Шекспира, или онъ нарочно охарактеризовалъ Мененія, какъ истаго патриція, который не хотѣлъ и знать, въ чемъ состояла должность вновь учрежденныхъ трибуновъ,-- сказать трудно. Противъ послѣдняго предположенія можно, впрочемъ, замѣтить, что грубая ошибка Мененія навѣрно вызвала бы ироническій отвѣтъ трибуновъ, что онъ берется судить о томъ, чего не знаетъ самъ, а между тѣмъ въ драмѣ этого нѣтъ.
   36. Въ подлинникѣ Мененій, обращаясь къ вошедшимъ женщинамъ, говоритъ: "my fair ladies", т.-е., мои прекрасныя дамы; но само собой разумѣется, что въ римской трагедіи было бы смѣшно услышать русскія слова: дама или сударыня.
   37. Въ подлинникѣ здѣсь употреблено слово: "fidiused", произведенное, какъ пародія, отъ имени: Aufidius. Буквально можно было бы передать: Марцій его обауфидилъ; но такое выраженіе было бы слишкомъ неловко на русскомъ языкѣ.
   38. Въ Римѣ былъ обычай, что всякій, желавшій получить государственную должность, долженъ былъ за нѣсколько дней явиться на площади съ убогимъ плащомъ на спинѣ, безъ всякаго иного платья, и просить народъ вспомнить его въ день избранія. Это дѣлалось для того, чтобъ разжалобить народъ смиренностью одежды, а также, чтобъ показать раны, полученныя въ войнахъ за отечество, какъ знакъ доблести. Плутархъ однако прибавляетъ, что въ Коріоланово время это не исполнялось. Интересно знать, ошибся ли Шекспиръ, заставивъ Коріолана исполнить этотъ обрядъ, или сдѣлалъ это сознательно, введя въ свою трагедію эту превосходно рисующую характеръ Коріолана сцену.
   39. Въ подлинникѣ Коріоланъ говоритъ просто: "sweet lady pardon!", не называя Валеріи по имени. Вслѣдствіе этого остается неразъясненнымъ, обращаетъ ли онъ эти слова къ ней, или къ своей женѣ. Большинство комментаторовъ однако полагаетъ, что онъ обращается къ Валеріи, и проситъ ее извинить его за то, что онъ не замѣтилъ ея среди множества привѣтствій, къ нему обращенныхъ.
   40. Деліусъ объясняетъ, что подъ именемъ "троихъ" слѣдуетъ понимать трехъ военачальниковъ: Коріолана, Коминія и Марція; но можно предположить также, что слова эти, кромѣ Коріолана, относятся къ его матери и женѣ. Въ текстѣ драмы прямого указанія на это нѣтъ.
   41. Подъ именемъ новой почести Марцій подразумѣваетъ имя Коріолана. Въ подлинникѣ употреблено здѣсь выраженіе: "change of hunours", т.-е., буквально: перемѣна почестей.
   42. Завѣтная мечта Волюмніи заключается въ ея желаніи видѣть Коріолана консуломъ.
   43. Въ подлинникѣ Сициній говоритъ: "It shall be to, him fehen, as our good wills, а sure destruction".-- Смыслъ зависитъ отъ того, какъ понять выраженіе: as our good wills, которое можетъ быть переведено двояко: "какъ требуетъ наше благополучіе", а также: "вмѣстѣ съ нашими добрыми пожеланіями".-- Въ первомъ случаѣ вся фраза Сицинія значитъ: "это (т.-е. образъ дѣйствій Коріолана) будетъ ему погибелью, какъ того требуетъ наше благополучіе". А во-второмъ: "это, вмѣстѣ съ нашими (трибуновъ) добрыми пожеланіями, приведетъ его къ погибели".-- Въ переводѣ принята послѣдняя редакція, какъ болѣе подходящая къ ироническому оттѣнку, который виденъ въ рѣчахъ Сицинія.
   44. Въ подлинникѣ: "planted bis honours in his eyes", т.-е., внѣдрилъ свою славу ему (народу) въ глаза.
   45. Въ подлинникѣ здѣсь одно изъ тѣхъ краткихъ шекспировскихъ выраженій, которыхъ буквальный переводъ, оставленный безъ объясненія, и неловокъ и непонятенъ въ поэтическомъ текстѣ: "wlien with bis amazonian chin he drore the bristled lips before him", т.-е., когда съ своимъ амазонскимъ подбородкомъ онъ гналъ передъ собой щетинистыя губы.
   46. Здѣсь непереводимая игра созвучіемъ словъ: desert и desire. Коріоланъ говоритъ, что онъ стоитъ на площади и проситъ санъ консула вслѣдствіе своихъ заслугъ (mine own desert), а не по собственной охотѣ (mine own desire). Эту игру словъ поневолѣ пришлось замѣнить въ переводѣ другою.
   47. Здѣсь опять игра значеніемъ словъ: "common people" (простой народъ) и "common love" (обыденная любовь).
   48. Въ первомъ изданіи in folio Коріоланъ говоритъ, что онъ стоитъ -- "in woolvish tongue". Woolvish значитъ -- волчій, а tongue -- языкъ, что по безсмыслицѣ выраженія, очевидно, должно считать опечаткой. Вслѣдствіе этого позднѣйшіе издатели перемѣнили слово "tongue" на "togue", т.-е. тога или одежда. Выраженіе Коріолана, что онъ стоитъ въ волчьей одеждѣ, толковалось различно. Вѣроятнѣйшимъ слѣдуетъ принять объясненіе Деліуса, видѣвшаго здѣсь намекъ на то, что плебеи исполненіемъ обряда подачи голосовъ мучатъ Коріолана, какъ волка на травлѣ. Этотъ смыслъ принятъ и для редакціи перевода.
   49. Въ подлинникѣ Коріоланъ говоритъ, что онъ выпрашиваетъ голоса: "of Hob and Dick", т.-е., Гоба и Дика. Гобъ -- уменьшительное отъ имени Робертъ, а Дикъ -- отъ имени Ричардъ. Эти выраженія употреблялись во время Шекспира, какъ нарицательныя имена, для означенія грубой толпы черни, бездомныхъ бродягъ и т. и,
   50. Въ подлинникѣ здѣсь очень краткое выраженіе, буквальный переводъ. котораго былъ бы неясенъ: "have you ere now denied the asker", т.-е., вы отказывали прежде просителямъ. Слова эти относятся къ отказамъ, которые получали на свои просьбы лица, добивавшіяся консульства прежде. Въ переводѣ этотъ смыслъ разъясненъ.
   51. Имя Цензорина, вѣроятно, вслѣдствіе типографской ошибки, выпущено въ изданіи in folio, вслѣдствіе чего комментаторы возстановили здѣсь цѣлый стихъ: "and Censorinus, thas was so surnamed", т.-е., и Цензоринъ, такъ прозванный. Руководствомъ для этой поправки послужилъ Плутархъ, текстомъ котораго Шекспиръ явно руководствовался при сочиненіи этого монолога. Въ лѣтописи Плутарха сказано буквально: "изъ того же дома происходилъ Цензоринъ, названный такъ потому, что народъ два раза избиралъ его цензоромъ".
   52. Въ подлинникѣ послѣдняя мысль Сицпніи выражена до того кратко, что буквальный переводъ былъ бы некрасивъ и непонятенъ. Вотъ слова текста: "and this shall seem, as partly't is their own, which we have goaded onward", т.-е., то, на что мы подстрекнули, должно показаться, какъ оно отчасти и есть, ихъ собственностью (въ смыслѣ собственной выдумки). Слово "own" употреблено здѣсь, какъ существительное имя.
   53. По нѣкоторымъ комментаторамъ, этотъ стихъ произноситъ Коріоланъ (Теобальдъ).
   54. Въ подлинникѣ Коріоланъ говоритъ "by yond clouds, let me deserve so ill as you", т.-е., буквально: тѣми облаками (пропущено прошу) позвольте мнѣ ниспуститься такъ же низко, какъ вы; слово облака употреблено въ смыслѣ "небо", но выраженіе: прошу во имя неба -- не имѣло бы въ русскомъ текстѣ оттѣнка насмѣшки, которая сквозитъ въ этой репликѣ Коріолана.
   55. Нѣкоторые комментаторы полагаютъ, что слово "тритонъ" напечатано здѣсь ошибочно вмѣсто трибунъ. Но такая поправка едва ли нужна, такъ какъ смыслъ понятенъ и безъ нея. Коріоланъ, презрительно называя плебеевъ пискарями, противополагаетъ имъ сравнительно большаго по объему и силѣ тритона, называя этимъ именемъ Сицинія.
   5в. Въ подлинникѣ Коминій говоритъ: "t'was from the canon", т.-е., "это изъ уставовъ". Смыслъ тотъ, что Коминій, желая, подобно прочимъ патриціямъ, успокоить раздраженнаго Коріолана, ищетъ смягчить произнесенное Сициніемъ слово и говорить, что тотъ произнесъ его вовсе не по надменности, а потому, что оно было спеціальнымъ выраженіемъ, употреблявшимся въ текстѣ законовъ.
   57. Въ подлинникѣ здѣсь считающееся довольно темнымъ мѣсто, которое нѣкоторые переводчики передаютъ буквально, не разъясняя; другіе же выпускаютъ совсѣмъ. Кончивъ свое описаніе дурныхъ государственныхъ учрежденій, Коріоланъ обращается къ патриціямъ, начиная свою рѣчь словами: "therefore beseach you, you, that will be less fearful, than discreet", т.-е., буквально: "потому умоляю васъ,-- васъ, которые хотите быть менѣе трусливыми, чѣмъ осторожными". Кажущаяся темнота легко объяснится, если выраженіе "will be" будетъ переведено не буквально "хотите быть, но въ смыслѣ "окажетесь", а слово "less":-- (меньше) въ смыслѣ "не столько". Тогда вся рѣчь Коріолана сдѣлается совершенно понятной: онъ обращается къ патриціямъ, говоря, что считаетъ ихъ поблажку плебеямъ не столько слѣдствіемъ трусости, сколько осторожностью, и потому полагаетъ возможнымъ, что они сумѣютъ исправить дѣло.
   58. По первому изданію in folio эту рѣчь произноситъ Коминій, но нѣкоторые позднѣйшіе издатели приписываютъ ее Коріолану, ссылаясь на послѣдующія слова Сицинія: "this deserves death" -- это заслуживаетъ смерти,-- что, конечно, относится къ Коріолану. Исправленіе это однако едва ли нужно. Успокоительныя слова этой рѣчи гораздо болѣе въ характерѣ Коминія, желающаго успокоить волненіе, чѣмъ раздраженнаго Коріолана; реплика же Сицинія вовсе не составляетъ необходимаго слѣдствія этой рѣчи.
   59. Позднѣйшіе издатели приписываютъ эти слова также Коріолану, что можетъ быть допущено здѣсь съ большимъ вѣроятіемъ, чѣмъ въ предыдущемъ случаѣ, такъ какъ нѣсколько позднѣе Коминій самъ находитъ невозможнымъ бороться съ превышающимъ числомъ плебеевъ. Въ переводѣ оставлено указаніе лицъ согласно изданію in folio.
   60. Многіе позднѣйшіе издатели, согласно мнѣнію Тирвитта, приписываютъ заключенныя въ скобки строки Коріолану, при чемъ выпускается предыдущая реплика Коминія: "пойдемъ, я за тобой"; настоящая редакція перевода сдѣлана по изданію in folio.
   61. Эта рѣчь Коминія подтверждаетъ то, что сказано въ прим. 69.
   62. Въ подлинникѣ сказано: чтобъ Римъ -- "like an unnatural dam should now eat up her own", т.-е., буквально: чтобъ Римъ, какъ неестественная самка, пожралъ свое собственное (дитя).
   63. Въ подлинникѣ: "woollen vassals", т.-е., "шерстяные рабы". Мнѣнія о значеніи этого загадочнаго эпитета различны. Нѣкоторые комментаторы полагаютъ, что Шекспиръ хотѣлъ выразить безхарактерность и перемѣнчивость плебеевъ, легко принимающихъ, подобно шерсти, любую форму. Другіе же видятъ въ этомъ презрительный намекъ на грубую шерстяную одежду народа, какъ противоположность благороднымъ латамъ воиновъ. Въ редакціи перевода сохраненъ послѣдній смыслъ, какъ болѣе простой. А такъ какъ выраженіе "простая одежда" утратило бы презрительный оттѣнокъ подлинника, то потому въ переводѣ употреблено слово, имѣющее въ русскомъ языкѣ этотъ смыслъ.
   64. Этотъ монологъ Волюмніи, заключающій почти буквальное повтореніе того, что сказано ею въ предыдущей рѣчи, невольно наводитъ на мысль, не была ли эта сцена редактирована Шекспиромъ иначе, безъ подобныхъ повтореній, и нѣтъ ли тутъ ненужныхъ прибавокъ. Прямого на это указанія нѣтъ однако ни въ одномъ изъ позднѣйшихъ изданій трагедіи.
   65. Въ подлинникѣ: "ripest mulberry", т.-е., спѣлѣйшій плодъ шелковицы.
   66. Вотъ текстъ Плутарха, объясняющій этотъ вопросъ Сицинія: "Трибуны прежде всего старались, чтобъ народъ во всякомъ случаѣ подавалъ голоса по трибамъ, а не по сотнямъ, потому что этимъ способомъ увеличивалась избирательная сила голосами бѣдныхъ гражданъ, умножавшихъ общій счетъ голосовъ своей численностью".
   67. Въ подлинникѣ: "opposing laws with strokes", т.-е., противопоставлялъ законамъ удары.
   68. Въ подлинникѣ здѣсь слово "courage" употреблено въ смыслѣ достоинство или честь.
   69. Въ подлинникѣ, для выраженія понятія о дѣтяхъ, употреблена здѣсь совершенно невозможная въ русскомъ переводѣ фраза: "her womb's increase and treasure of my loins", т.-е., "любилъ больше, чѣмъ приращеніе чрева моей жены и сокровище моихъ чреслъ" (т.-е. дѣтей).
   70. Въ подлинникѣ: "remain with your uncertainty", т.-е., "оставайтесь съ вашей неизвѣстностью", что сказано въ смыслѣ непрочности положенія.
   71. Въ подлинникѣ Волюмнія говоритъ: чтобъ чума постигла -- "all trades iu Borne and occupations", т.-е., всю римскую торговлю и занятія. Но, по весьма правдоподобному объясненію Деліуса, подъ словами этими слѣдуетъ понимать не самыя ремесла и торговлю, но занимавшуюся ими римскую чернь, которая изгнала Коріолана.
   72. Геркулесъ, какъ извѣстно, долженъ былъ совершить двѣнадцать подвиговъ, и потому слова Волюмніи слѣдуетъ понимать въ томъ смыслѣ, что, предлагая свершить шесть изъ этихъ подвиговъ, она этимъ хотѣла раздѣлить съ мужемъ пополамъ его труды и опасности.
   73. Въ подлинникѣ здѣсь двухсмысленное выраженіе: "exceed the common", т.-е., буквально: превзойду обыкновенное; но слово "common" употребляется также въ смыслѣ низкое или подлое. Въ переводѣ удержанъ этотъ смыслъ, какъ болѣе согласный съ духомъ рѣчи Коріолана.
   74. Въ подлинникѣ Сициній говоритъ: "are you mankind?" -- Слово "mankind" имѣетъ два значенія: безумный и мужская порода (man -- мужчина, kind -- родъ). Хотя нѣкоторые комментаторы и переводчики придаютъ словамъ Сицилія первое значеніе, но это не отнимаетъ права понимать слово mankind и во второмъ смыслѣ (мужская порода), что даже болѣе вѣроятно, потому-что только при такомъ значеніи становится яснымъ возраженіе Волюмніи, называющей трибуновъ лисьимъ отродьемъ, т.-е., не людьми.
   75. По объясненію Деліуса, Волюмнія упоминаетъ объ Аравійской пустынѣ, желая сказать, что Коріоланъ могъ бы сразиться съ цѣлой толпой, если бъ даже онъ былъ такъ одинокъ, какъ путникъ, заблудившійся въ пустынѣ. Переводъ сдѣланъ въ этомъ смыслѣ.
   76. Въ подлинникѣ Волюмнія говоритъ: "good man, the wounds thas he does bear for Rome", т.-е., добрый человѣкъ, сколько ранъ получилъ онъ за Римъ! Нѣкоторые комментаторы полагаютъ, что слова эти относятся къ Коріолану, но другіе не безъ основанія думаютъ, что Волюмнія этой фразой насмѣхается надъ Сициніемъ, не бывавшимъ въ битвахъ. Переводу приданъ этотъ послѣдній смыслъ, какъ болѣе гармонирующій съ общимъ тономъ раздраженной Волюмніи.
   77. Въ подлинникѣ Волюмнія называетъ трибуновъ кошками. Слово это употребляется въ англійскомъ языкѣ для означенія задорнаго, злого характера. Такъ, въ "Ромео и Джульеттѣ" Меркуціо называетъ горячаго Тибальда царемъ котовъ. Въ русскомъ языкѣ выраженіе это хотя и употребительно въ томъ же смыслѣ, но имѣетъ комическій оттѣнокъ, а потому было бы не совсѣмъ умѣстно въ словахъ глубоко и серьезно раздраженной Волюмніи.
   78. Въ подлинникѣ здѣсь слово: "gentleman"; буквальный его переводъ: "дворянинъ" -- былъ бы неумѣстенъ въ римской трагедіи.
   79. Этотъ вопросъ Ауфидія и послѣдующій отвѣтъ Коріолана напечатаны въ первомъ изданіи in folio прозой; но нѣкоторые позднѣйшіе издатели переложили ихъ въ стихи.
   80. Въ подлинникѣ здѣсь выраженіе: "the man in blood", буквально: человѣкъ въ крови. Выраженіе это было охотничьимъ терминомъ и значило быть готовымъ или горѣть нетерпѣніемъ начать дѣло (Деліусъ).
   81. Служитель, говоря о войнѣ, употребляетъ выраженіе, что она -- "full of vent", т.-е., полна выхода (движенья). Смыслъ тотъ, что при войнѣ живѣе распространяются слухи и.интересные разговоры.
   82. Въ послѣднихъ словахъ вѣстника довольно темный оборотъ, который нѣкоторые комментаторы и переводчики понимаютъ буквально. Вотъ эти слова: "he vows revenge as spacious as between the young'st and oldest things", что въ подстрочномъ переводѣ значитъ: онъ поклялся мстить столь же широкой местью, какъ широко пространство между самой молодой и самой старой вещью. Но другіе комментаторы видятъ здѣсь тотъ смыслъ, который приданъ редакціи перевода.
   83. Въ подлинникѣ: "apron-men", т.-е., люди въ передникахъ. Этимъ именемъ презрительно называли римскихъ ремесленниковъ, носившихъ кожаные передники. Такъ, въ "Юліи Цезарѣ" (Дѣйствіе 1-е, сцена 1-я) трибунъ спрашиваетъ у собравшейся на улицѣ толпы: зачѣмъ плотникъ вышелъ безъ передника?
   84. Здѣсь намекъ на Геркулеса, похитившаго Гесперидскіе яблоки,
   85. Въ послѣднихъ словахъ Мененія непереводимая игра словъ. Онъ говоритъ: "you have inade fair hands, you and your crafts, you liave crafted fair", т.-е., вы надѣлали хорошихъ дѣлъ, вы и ваши ремесленники (crafts), вы перехитрили (crafted) хорошо. Въ переводѣ эта игра словъ замѣнена по возможности.
   86. Въ подлинникѣ: "солдаты произносятъ его имя вмѣсто молитвы, когда садятся обѣдать или встаютъ изъ-за стола". Въ переводѣ употреблено выраженіе, передающее тотъ же смыслъ, но болѣе сообразное съ духомъ русской разговорной рѣчи.
   87. Въ подлинникѣ здѣсь не совсѣмъ понятная безъ разъясненія фраза: "he'll be to Rome as is the osprey to the fish, who takes it by sovereignity of nature", т.-е., буквально; онъ будетъ для Рима тѣмъ же, чѣмъ бываетъ морской орелъ для рыбъ, когда хватаетъ ихъ. помощью превосходства своей природы. Въ словахъ этихъ намекъ на существовавшее въ то время повѣрье, будто морской орелъ обладаетъ свойствомъ привлекать рыбъ на поверхность воды, чтобъ легче хватать ихъ. въ добычу. Повѣрье это было поэтически изложено еще ранѣе Шекспира Пилемъ въ его поэмѣ "Альказарская битва" (1594 г.). Текстъ перевода нѣсколько распространенъ, чтобъ сдѣлать понятной эту мысль.
   88. Мененій говоритъ о Коминіи, который безуспѣшно ходилъ къ Коріолану въ надеждѣ смягчить его гнѣвъ.
   89. Въ подлинникѣ Коминій говоритъ: "he does sit in gold", т.-е., буквально: онъ сидитъ въ золотѣ. Ясно однако, что слово это употреблено, какъ метафора, для выраженія могущества и силы, какими былъ окруженъ Коріоланъ, когда принималъ Коминія. Текстъ Плутарха, которымъ руководствовался Шекспиръ, говоритъ по поводу этой сцены: "онъ сидѣлъ на государственномъ стулѣ съ дивнымъ и невыразимымъ, величіемъ".
   90. Въ подлинникѣ здѣсь употреблено выраженіе: "half pint of blood", т.-е, полпинты крови.
   91. Въ подлинникѣ: "Jack guardant", т.-е., Джакъ часовой. Уменьшительныя имена Гобъ, Дикъ, Джакъ и т. п. часто употреблялись, какъ презрительныя клички ничтожныхъ людей. (См. прим. 49).
   92. Въ подлинникѣ Коріоланъ говоритъ, что онъ не будетъ -- "such а gosling", т.-е., такимъ гусенкомъ. Слишкомъ комическій оттѣнокъ, который имѣетъ это слово въ русскомъ языкѣ, не позволилъ сохранить его въ переводѣ.
   93. Въ подлинникѣ Коріоланъ говоритъ Виргшгіи: "best of my flesh", т.-е., лучшая часть моей плоти, намекая этимъ, что мужъ и жена -- одна плоть.
   94. Ревнивая богиня -- Юнона.
   95. Въ послѣднихъ словахъ Волюмніи довольно неясный оборотъ, который трудно было передать безъ нѣкотораго распространенія для ясности: "I kneel before thee; and unproperly show duty, as mistaken all this while between the child and parent", т.-е., буквально: Я склоняюсь предъ тобой и ненадлежащимъ образомъ исполняю обязанность, какъ будто бъ было ошибочно понято все между сыномъ и матерью. Слова parent и child, употребленныя въ единственномъ числѣ, одинаково примѣняются къ отцу и матери, а также къ сыну и дочери, а потому и здѣсь слѣдовало употребить выраженіе мать и сынъ, а никакъ не родители и дѣти.
   93. Въ подлинникѣ Коріоланъ говоритъ: "your corrected son". Слово correct значитъ -- исправлять и наказывать. Первый смыслъ здѣсь не имѣетъ мѣста, такъ какъ Коріоланъ не отказался еще отъ своей мысли мстить Риму и потому не можетъ считать себя въ глазахъ Волюмніи исправленнымъ. Что же до употребленія слова correct въ смыслѣ наказывать, то хотя нѣкоторые комментаторы и переводчики понимаютъ, будто Коріоланъ хочетъ этимъ сказать, что Волюмнія не должна преклоняться предъ сыномъ, котораго въ прежнее время наказывала, какъ мать, но такое толкованіе слишкомъ натянуто. Вѣрнѣе понять это слово въ томъ смыслѣ, какой приданъ редакціи перевода, т.-е., что Коріоланъ считаетъ себя наказаннымъ (corrected) закономъ, и потому Волюмнія не должна склоняться предъ преступникомъ.
   97. Въ подлинникѣ сказано просто: "like one i'the stocks", т.-е., какъ сидящій въ колодкахъ. Смыслъ не былъ бы понятенъ безъ разъясненія, сдѣланнаго въ прибавленномъ слѣдующемъ стихѣ.
   98. Въ подлинникѣ: "to make mine eyes to sweat compassion", т.-е., заставить мои глаза потѣть состраданьемъ.
   99. Подобные анахронизмы встрѣчаются у Шекспира очень часто.
   100. Въ подлинникѣ: "they'll give him death by inches", буквально: предадутъ его смерти по вершку, т.-е. замучатъ.
   101. Въ подлинникѣ здѣсь неясное мѣсто. Ауфидій говоритъ: "tell the traitor in the highest degree he hath abus'd your powers", т.-е., подстрочно: скажите измѣннику: въ высшей степени онъ злоупотребилъ вашей властью. Слова "въ высшей степени" могутъ одинаково относиться и къ имени измѣнникъ и къ факту злоупотребленія властью. Для перевода избранъ послѣдній смыслъ.
   102. Въ подлинникѣ Ауфидій говоритъ: "no more", т.-е., не болѣе. Слова эти можно понять двояко. Если отнести ихъ къ предыдущему бранному эпитету, которымъ онъ коритъ Коріолана: "мальчишка-плакса" (boy of tears), то смыслъ будетъ тотъ, что онъ усиливаетъ значеніе этого эпитета. Но можетъ быть также, что, говоря "не болѣе", Ауфидій хочетъ прекратить дальнѣйшій разговоръ. Въ переводѣ удержанъ первый смыслы.
   103. Въ изданіи in folio сказано, что Коріолана убиваютъ двое изъ заговорщиковъ, а Ауфидій затѣмъ наступаетъ ногой на его трупъ; однако слѣдующія слова сенатора явно показываютъ, что въ убійствѣ участвовалъ и Ауфидій.
   104. Упоминаніе о герольдѣ, провожающемъ трупъ -- анахронизмъ. Этотъ обычай существовалъ въ Англіи при погребеніи знатныхъ лицъ. Въ древнемъ же мірѣ герольдовъ не было.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru