Сетон-Томпсон Эрнест
Маленькие дикари

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    или Повесть о том, как два мальчика вели в лесу жизнь индейцев и чему они научились.
    Two Little Savages .
    Перевод Л. Б. Хавкиной (1907).

Эрнест Сетон-Томпсон

Маленькие дикари
или Повесть о том, как два мальчика вели в лесу жизнь индейцев и чему они научились

  

[]

  

[]

Изведав мучения жажды,
Я попробовал вырыть колодец,
Чтоб из него черпали другие.
Э. С. Т. []

  

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I
Новое жилище

   Яну минуло четырнадцать лет, и он стал длинноногим, худым, нескладным мальчиком. Он рос непомерно быстро, и доктор нашел, что ему следовало бы пожить годик в деревне.
   Дело устроилось таким образом, что Ян должен был работать за стол и квартиру на ферме Вильяма Рафтена в Сенгере.
   Сенгер принадлежал к недавним поселениям. Это можно было узнать по тому, что он граничил с непроходимой чащей девственного леса, где в изобилии водились олени. К этому лесу примыкали небольшие просеки. Далее шло поселение, в котором лес и просеки занимали приблизительно одинаковое пространство и оленей совсем не было. Под конец тянулись поля, где оставались лишь маленькие участки леса.
   За тридцать лет перед тем в Сенгере поселились ирландские выходцы, большею частью крестьяне. Они принесли с собою старинную вражду, которая долго разделяла Ирландию на два непримиримых лагеря: католиков или "доганов" (никто решительно не знал, почему они так назывались); и протестантов или по другому наименованию "праттисонов". У католиков цвета были зеленый с белым, а у протестантов -- оранжевый с голубым, в силу этого последним еще дано было прозвище "оранжевых".
   Эти две партии раскололи общественный строй надвое в продольном направлении. Кроме того, существовало несколько поперечных слоев, которые, подобно геологическим пластам, проходили через оба вертикальные отрезка.
  

[]

  
   В те времена, т.-е. в начале девятнадцатого века, британское правительство охотно оказывало помощь избранникам, желавшим переселиться из Ирландии в Канаду. Помощь эта заключалась в том, что их бесплатно перевозили через океан. Многие лица, не попавшие в число избранников и располагавшие некоторыми средствами, присоединялись к ним и уплачивали за проезд по обыкновенному тарифу пятнадцать долларов. Окружающие не усматривали между ними того различия, которое они установили сами. Уплатившие за дорогу были "пассажирами" и считали себя несравненно выше тех, которые ехали на казенный счет и назывались "эмигрантами". Среди жителей Сенгера это различие никогда не забывалось.
   Существовали, однако, еще две другие ступени общественной лестницы. Каждый мужчина, каждый подросток в Сенгере умел владеть топором. Ходячее выражение "молодец" имело здесь двоякий смысл. В применении к какому-нибудь поселенцу, который принимал участие в обычных субботних состязаниях ирландцев в ближайшем городке, оно означало, что тот ловко владеет кулаками. В применении к домашней жизни и работам на ферме оно означало, что поселенец искусный плотник. Человек не удовлетворявший этому условию, пользовался презрением.
  

[]

  
   Поселенцы строили себе бревенчатые хижины и потому очень ценили хороших плотников. У них существовало два рода домов: одни с выступающими на углах перекрестными балками, другие с заделанными углами. В Сенгере считалось унизительным жить в доме с выступающими балками. Такие жильцы считались подонками общества, и те, которые могли выстроить себе более совершенные жилища, смотрели на них свысока. Еще одна группа выделилась, когда появилась кирпичные постройки, и более зажиточные поселенцы поспешили обзавестись хорошенькими кирпичными домиками.
   К удивлению всех, некий Филь О'Лири, бедный многосемейный доган, сразу перескочил от самой плохонькой бревенчатой хижины к кирпичному дому. Представительницы местного высшего общества были не мало смущены этим социальным переворотом, так как теперь девять толстых дочерей О'Лири желали занять место на-ряду с ними. Многие поселенцы, всего каких-нибудь пять лет назад построившие себе кирпичные дома, признали О'Лири выскочкой и долго отказывались вести с ним знакомство.
   Вильям Рафтен, как самый состоятельный человек в общине, первый завел себе красный кирпичный дом. Его непримиримый враг Чарльз Бойль, подстрекаемый женою, тотчас же последовал его примеру. Впрочем, Бойль обошелся без каменщиков и клал кирпичи сам с помощью своих семнадцати сыновей. Эти два человека, хотя оба "оранжевые", были злейшими врагами, а их жены соперничали из-за положения в обществе. Рафтен был влиятельнее и богаче. Зато Бойль, отец которого приехал на свой счет, знал всю подноготную о родителях Рафтена и при всяком удобном случае старался его уязвить:
   -- Нечего разговаривать, выскочка. Все знают, что ты эмигрант!
   Это было единственным темным пятном на прошлой жизни Рафтена. Что и говорить -- отец его воспользовался бесплатным проездом. Правда, Бойль получил бесплатно участок земли, но это не принималось в расчет. Старый Бойль все-таки был "пассажиром", а старый Рафтен -- "эмигрантом".
   Такова была новая община, в которую вступил Ян. Слова "доган" и "праттисон", "зеленый" и "оранжевый" к тому времени уже часто повторялись в ней, знаменуя собою вражду.
   Мистер и миссис Рафтен встретили Яна на станции. Они все вместе поужинали в трактире, а затем поехали домой. На ферме Яна ввели в большую кухню, которая служила также столовой и гостиной. За печкой сидел высокий, неуклюжий мальчик с рыжими волосами и темными косыми глазками. М-сис Рафтен сказала:
   -- Иди сюда, Сам. Поздоровайся с Яном!
   Сам робко вышел вперед, вяло пожал Яну руку и сказал тягучим голосом:
   -- Здра-а-а-сте!
   Затем он опять спрятался за печку и с унылым видом принялся наблюдать за Яном. М-р и м-сис Рафтен занялись своими делами, и Ян почувствовал себя одиноким и несчастным. Ему очень тяжело было расстаться со школой и променять ее на ферму. Он угрюмо покорился воле отца, но под конец даже рад был уехать из города в деревню. Ведь это всего на год, зато ему предстоит не мало удовольствия! Не будет воскресных занятий законом божиим, не будет хождения в церковь, а жизнь на лоне природы, среди полей и лесов, несомненно, представит много интересного! Теперь, очутившись на месте, Ян чувствовал всю глубину одиночества, и первый вечер прошел для него совсем печально. Он не мог ни на что пожаловаться, но ему казалось, что черное облако отчаяния заволокло для него все, что было светлого в мире. Губы его судорожно подергивались, и он усиленно моргал, чтобы сдержать слезы, готовые брызнуть из глаз. В это время возвратилась в комнату м-сис Рафтен. Она сразу увидела в чем дело.
   -- Он тоскует по своим, -- сказала она мужу. -- Завтра все это пройдет.
   Она взяла Яна за руку и отвела его наверх в спальню. Минут через двадцать она пришла посмотреть как он улегся. Она поправила ему одеяло и затем нагнулась, чтобы поцеловать его. У Яна лицо было мокро от слез. М-сис Рафтен обняла его и ласково сказала:
   -- Ничего! Увидишь, что завтра мы будем себя чувствовать отлично!
   Затем она благоразумно оставила его одного.
   Откуда явилось ощущение несчастия и ужаса и куда оно девалось? Ян не знал; но, как бы то ни было, на следующее утро он уже стал интересоваться своим новым мирком.
  

[]

  
   У Вильяма Рафтена было несколько ферм, на заложенных и содержавшихся в большом порядке. Каждый год он все увеличивал свои владения. Он был человек дельный, способный, даже талантливый. Соседи по большей части ненавидели его, потому что он им казался слишком умным и быстро богател. Он проявлял суровое отношение к миру и нежное -- к своей семье. Ему самому пришлось пройти тяжелую жизненную школу. Начал он с ничего. Удары судьбы закалили его, но близкие люди знали, что под грубой оболочкой у него по-прежнему бьется горячее ирландское сердце. Манеры его даже дома были резкие и повелительные. Он не повторял дважды своих приказаний, и нельзя было их не исполнить. Только с детьми, пока они были маленькими, и с женою он был нежен. Те, которые видели его холодным и расчетливым, умеющим обойти даже маклеров на хлебном рынке, едва ли поверили бы, что через час он будет играть в лошадки со своей дочуркой и весело шутить с женою.
  

[]

  
   Рафтен не получил почти никакого образования, даже плохо умел читать и потому особенно ценил "книжных людей". Он решил дать своим детям "все, что в этом смысле можно достать за деньги", имея в виду, вероятно, чтобы они научились бегло читать. Сам он читал лишь по воскресеньям, с трудом разбирая по складам главные рубрики еженедельного журнала. "Главными" у него считались рубрики: хлебная биржа и спорт. Он сам был известен, как хороший боксер и любил читать подробные отчеты о последних состязаниях.
   Хотя с людьми Рафтен обращался сурово и подчас даже грубо, но не переносил, чтобы кто-нибудь обижал животных.
   -- Люди кричат, если их бьют, а бессловесная скотина не может за себя постоять.
   Рафтен единственный из всех окрестных фермеров не продавал и не отправлял на живодерню старых лошадей.
   -- Она, бедная, всю жизнь работала верой и правдой и заслужила, чтобы ее кормили до конца дней.
   Дункан, Джерри и другие лошади подолгу жили у него "на покое", одна даже -- лет десять.
   Не раз Рафтен награждал тумаками соседей за дурное обращение с лошадьми, но однажды за свое вмешательство поплатился сам, так как напал на знаменитого силача. Впрочем, это нисколько не повлияло на него. Он продолжал, как и прежде, по-своему вступаться за бессловесных животных.
   У соседей мальчикам предоставлялся доход с телячьих шкур. Коровье молоко шло в дело, а телята ценились очень низко, поэтому их убивали, когда они еще не могли кормиться сами. Убивали телят мальчики, и даже очень охотно, так как шкуры получали в свою пользу. За каждую свежую шкуру им платили на кожевенном заводе по пятьдесят центов, а за сухую -- по двадцать пять. Рафтен никогда не позволял своему сыну убивать телят.
   -- Я не могу поднять руки на невинного теленка и не хочу, чтобы мой сын это делал.
   Таким образом Сам лишен был заработка, которым пользовались его сверстники.
   М-сис Рафтен была хорошая женщина, отличная хозяйка, любившая свой дом и семью, преданная и незаменимая помощница мужу. Ее огорчало только, что Вильям иногда бывал "немножко строг" с мальчиками. У них была многочисленная семья, но почти все дети поумерли. В живых остались лишь пятнадцатилетний Сам и трехлетняя Минни.
   Обязанности Яна были сразу же определены. На его попечение отдавались куры и половина свиней. Кроме того, он должен был помогать Саму в некоторых работах.
   Дела было достаточно, и все нужно было исполнять, согласно указаниям. Впрочем, почти каждый день оставалось время и для других занятий, которые Яну приходились более по вкусу. Рафтен требовал, чтобы мальчики добросовестно исполняли положенную работу, но в часы досуга предоставлял им полную свободу. Яна смущала его резкость и сила. Рафтен обыкновенно не высказывался, пока не составлял себе окончательного мнения, но зато уж высказывался "напрямик", и Ян все еще не знал, доволен ли он его работой.
  

II
Сам

   Юный Рафтен оказался симпатичнее, чем можно было думать с первого раза. Своей медлительной речью он производил впечатление дурачка, чего на самом деле не было.
   После того, как м-р Рафтен в общих чертах показал Яну свой дом, Сам вызвался более подробно все ему объяснить.
   -- Вот га-а-а-сти-и-ная, -- сказал он, отпирая какое-то темное помещение и отыскивая наощупь закрытое ставнями окно.
   В Сенгерских фермах гостиная не просто комната, а совсем особенное учреждение. Всю неделю она стоит запертая, за исключением того, если в гости приедет кто-либо из почетных гостей. Так было и в доме Рафтена. Мебель гостиной составляли: шесть крашеных стульев (по пятидесяти центов штука), две качалки (1 доллар 49 центов), мелодеон (тридцать две меры пшеницы, -- комиссионер запросил сначала сорок), доморощенный шкап из ящика от мелодеона, ковер, для которого пряжа была сделана дома, а выткан был в обмен на шерсть, и круглый лакированный (!) стол (9 долларов наличными, по каталогу 11 долларов). На круглом столе лежал альбом видов. Библия и несколько больших книг для общего пользования. Раз в неделю с них сметали пыль, но не сдвигали их с места. Только через несколько лет замечено было, что они вдавились в мягкий лак стола.
   В комнате был затхлый воздух, так как она никогда не проветривалась, кроме воскресений и визитов священника, которые, в сущности, являлись сверхурочными воскресеньями. Оба маленьких окошечка всегда были закрыты зелеными ставнями и бумажными занавесками. Это было нечто совершенно обособленное от остального дома.
   Однако в гостиной находилась одна любопытная вещь, которая сразу сблизила Сама и Яна -- именно коллекция птичьих яиц. Они лежали в старой коробке со стеклом, до половины наполненной отрубями. Ни одно из них не имело ярлыка и даже не было прочищено как следует. Коллекционер отказался бы от них с первого взгляда. Но тут произошло нечто удивительное, как будто два американца, переодетые один китайцем, другой -- негром, случайно встретились в Гренландии и вдруг один сделал знак тайного братства, к которому они оба принадлежали.
   -- Ты собираешь яйца? -- спросил Ян с пробудившимся интересом и сочувствием.
   -- Ну да, -- ответил Сам. -- У меня было бы уж вдвое больше, но папа говорит, что их не надо трогать, потому что птицы приносят пользу ферме.
   -- А ты знаешь их названия?
   -- Еще бы. Я знаю всех или почти всех птиц в околотке, -- сказал Сам.
   -- Хотелось бы и мне знать. Можно мне достать тут яиц, чтобы повезти домой?
   -- Нет. Папа сказал, что если я больше не буду собирать яиц, то он позволит мне взять его большое индейское ружье, чтобы стрелять кроликов.
   -- Разве у вас водятся кролики?
   -- Конечно. Прошлую зиму я убил троих.
   -- Ах, я думал теперь, -- заметил Ян с видимым разочарованием.
   -- Теперь их труднее найти, но можно попытаться. Когда-нибудь, когда вся работа будет сделана, я попрошу у папы ружье.
   "Когда вся работа будет сделана" -- это было любимое выражение Рафтенов, чтобы отложить какой-нибудь план в долгий ящик; это звучало внушительно и в то же время неопределенно.
   Сам открыл нижнюю дверцу шкапа и достал оттуда несколько каменных наконечников для стрел, найденных на пашне, клык бобра еще из первых времен поселения и плохо набитое чучело совы. Ян так и вспыхнул при виде этих сокровищ. Он мог только простонать:
   -- О-о!
   Сам был доволен, что семейные сокровища произвели на Яна такое впечатление, и пояснил:
   -- Папа застрелил эту сову на гумне, а батрак набил чучело.
  

[]

  
   Мальчики сразу подружились. Весь день за работой они поверяли друг другу задушевные мысли. Это их так сблизило, что после ужина Сам сказал:
   -- Знаешь, Ян, я тебе что-то покажу, но ты обещай мне никому не говорить об этом.
   Разумеется, Ян дал клятвенное обещание.
   -- Пойдем на гумно, -- предложил Сам.
   Дойдя до половины дороги, он сказал:
   -- Я сделаю вид, что возвращаюсь назад, а ты обойди кругом, и мы встретимся под ранетом в саду.
   Когда они встретились под большой раскидистой яблоней, он прищурил один глаз и таинственно шепнул:
   -- Следуй за мною.
   Они прошли на другой конец сада к старому бревенчатому дому, в котором Рафтены жили до того, как построили себе кирпичный. Теперь там складывались инструменты. Сам приставил лестницу к чердаку. Это было прямо восхитительно! В отдаленном углу чердака, под маленьким оконцем, он опять предупредил, что надо хранить тайну. Ян еще раз поклялся, и Сам, порывшись в каком-то старом ящике, вытащил лук и стрелы, заржавленный проволочный капкан, старый кухонный нож, несколько крючков для удочек, кремень и огниво, полную коробочку спичек и грязные, жирные куски чего-то, что он назвал сушеным мясом.
  

[]

  
   -- Видишь, -- объяснял он, -- я всегда хотел быть охотником, а папа хочет сделать из меня дантиста. Папа говорит, что охотою денег не заработаешь. А ему раз пришлось обратиться к дантисту, и он должен был заплатить четыре доллара, хотя там работы было меньше, чем на полдня. Вот папа и надумал, чтобы я тоже сделался дантистом, а я все-таки хочу быть охотником. Однажды папа высек меня и Буда (Буд -- это мой брат, который умер в прошлом году. Мама тебе скажет, что он был настоящим ангелочком, но я всегда считал его гадким, и в школе он был хуже всех). Ну, так папа пребольно высек нас за то, что мы не накормили свиней. Тогда Буд заявил (и я сначала тоже к нему присоединился), что он уйдет к индейцам. Я-то собственно решил уйти, если меня высекут еще раз, и мы стали приготовляться. Буд хотел прихватить папино ружье, а я на это не согласился. Правда, я очень кипятился, а Буд еще больше, но я скоро остыл и стал его уговаривать: "Знаешь, Буд, ведь нужно с месяц итти на запад; и вдруг индейцы нас не возьмут к себе, а вздумают скальпировать? Ведь это будет плохая история. Да и папа, в сущности, вовсе не злой. Мы, действительно, заморили свиней голодом так, что одна даже издохла". Я и сейчас думаю, что мы заслужили порку. Конечно, глупо было бы удрать, хотя мне все еще хочется сделаться охотником. Буд зимою умер. Ты заметил самую большую табличку на стене? Это его табличка. На-днях я видел, как мама плакала, глядя на нее. Папа говорит, что пошлет меня в школу, чтобы я был дантистом или адвокатом. Адвокаты тоже зарабатывают уйму денег. Папа раз судился и знает.
   Ян нашел единомышленника и также открыл ему свое сердце. Он рассказал о том, как дома своими руками построил себе лесную хижину, о которой никто не знал, и как любил ее и как ему было горько, когда какие-то прохожие бродяги ее развалили. Прежнее увлечение лесной жизнью вернулось к нему с новой силой, и он горел энергией и предприимчивостью. Он понимал, что Сам имеет над ним два преимущества: искусно владеет инструментами и здраво рассуждает. Вспоминая свою милую долину, Ян сказал:
   -- Давай, построим себе хижину и лесу у речки. Твой отец не рассердится?
   -- Если мы будем исправно работать, то не рассердится.
  

III
Вигвам

   Надо было приступить к делу на следующей же день. Окончив урочную работу, мальчики пошли в лес выбирать подходящее местечко.
   Речка протекала по долине, а затем, пересекая живую изгородь, входила в лес. На опушке лес был редкий, но дальше, на болоте, росла густая чаща кедров. Тут уж не было никакой тропинки, но Сам говорил, что за кедрами есть хорошенькое возвышенное место. Оно очень подходило для бивуака. Внизу протекал ручей, с одной стороны тянулся лиственный лес, а с другой -- кедровая роща. Ян был в восторге. Сам тоже чувствовал подъем духа и, захватив с собою топор, готов был сейчас же взяться за постройку. Но Ян целое утро размышлял и теперь сказал:
   -- Сам, мы не должны быть белыми охотниками. Они не такие искусные. Мы будем индейцами.
   -- Неправда, -- ответил Сам. -- Папа говорит, что белый все может сделать лучше индейца.
   -- Что ты! -- горячо воскликнул Ян. -- Белый охотник не найдет следа ноги в мокассине на гранитной скале. Белый охотник не может жить в лесу и справить все, что понадобится, одним лишь ножом. А разве белый охотник умеет стрелять из лука и ловить зверей силками? И еще не один белый охотник не сделал челнока из березовой коры.
   Затем, переменив тон, Ян продолжал:
   -- Мы ведь хотим стать самыми лучшими охотниками, чтобы приготовиться к жизни на западе. Давай же, будем жить и все делать, как индейцы.
   Это, во всяком случае, было заманчиво, и Сам согласился "попробовать".
   Тогда Ян напомнил:
   -- Индейцы живут не в хижинах, а в шатрах. Отчего-бы нам не сделать шатер?
   -- Ладно, -- ответил Сам, который знал индейские шатры по рисункам и не нуждался в описании. -- Но из чего же мы его сделаем?
   Ян радовался, что настала его очередь руководить.
   -- В долинах индейцы обыкновенно делают шатры из шкур, а в лесах -- из березовой коры.
   -- Ну, я думаю, что здесь ни шкур, ни березовой коры не найдется даже настолько, чтобы сделать шатер для белки, в котором она могла бы сидеть и грызть орешки.
   -- Мы можем взять кору вяза.
   -- Это не хитро добыть, -- ответил Сам. -- В прошлом году мы срубили много вязов, и теперь с них легко снять кору. Но давай, раньше составим план.
   Предложение было хорошее. Ян, вероятно, не додумался бы до него. Он стал бы раньше сносить материал, а уж потом составил бы план. Но Сам был приучен к систематичной работе.
   Ян на гладком бревне набросал по памяти контур индейского шатра.
   -- Кажется, он имеет такую форму. Шесты немого выступают, здесь отверстие для дыма, а там -- дверь.
   -- Да ты, кажись, его тоже никогда не видал, -- с бесцеремонной прямотою заметил Сам. -- Ну, все равно, попробуем. Какая будет вышина?
   Решили, что достаточно будет сделать шатер, имеющий восемь футов высоты и столько же в поперечнике. Моментально вырублены были четыре десятифутовых шеста; по мере того, как Сам их вырубал, Ян сносил их на полянку около ручья.
   -- А чем же мы их свяжем? -- спросил Ян.
   -- Веревкой?
   -- Нет, мы должны достать что-нибудь в лесу. Настоящей веревкой нельзя.
   -- Я придумал, -- сказал Сам. -- Когда папа ставил двойную изгородь, то каждую пару кольев связывал наверху ивовыми прутьями.
   -- Идет, -- ответил Ян.
   Через несколько минут они уж принялись скреплять колья гибкими ивовыми прутьями, но дело что-то не ладилось. Нужно было очень туго стягивать прутья, иначе они распадались, как только отнять руку. Под конец мальчики убедились, что этот материал не подходящий. Вдруг они услышали за собой легкий шорох. Оглянувшись, они увидели Вильяма Рафтена, который стоял, заложив руки за спину, в такой позе, словно уж давно наблюдал за ними.
   Мальчики опешили. Рафтен имел свойство вырастать, словно из-под земли, там, где что-нибудь затевалось. Если затея была ему не по душе, то он не стеснялся в нескольких насмешливых словах выразить свое неодобрение. Мальчики не знали, как он отнесется к их выдумке, и с тревогой поглядывали на него. Если б они урывали время от работы, то Рафтен, несомненно, разгневался бы и отослал их домой, но эти часы им полагались для игр. Окинув их испытующим взором, Рафтен сказал с расстановкой:
   -- Эй, мальчики!
   Сам почувствовал некоторое облегчение. Если б отец рассердился, то сказал бы "мальчишки".
   -- Зачем вы даром тратите время (у Яна сердце упало), зачем вы даром тратите время и вяжете эту штуку ивовыми прутьями? Они не могут держать. Лучше бы вы принесли веревку из дому.
   Мальчики вздохнули свободнее, хотя все еще опасались, что за этим приветливым вступлением последует выговор. Сам молчал. Ответ держал Ян:
   -- Нам запрещено употреблять то, чего индейцы не могут доставать в лесу.
   -- Кто ж вам запрещает?
   -- Правила.
   -- Ага! -- сказал Вильям, которого это, видимо, забавляло. -- Понимаю! Пойдемте со мной!
   Он углубился в лес, посматривая направо и налево, и, наконец, остановился перед каким-то малорослым кустарником.
   -- Ты знаешь, что это, Ян?
   -- Нет.
   -- А ну-ка, сломай веточку!
   Ян попробовал. Древесина оказалась довольно хрупкой, но кора, тонкая, гибкая и мягкая, была крепка, как кожа, и он не мог разорвать даже узкой полоски.
   -- Это кожевенное дерево, -- сказал Рафтен. -- Индейцы всегда его употребляют, и мы тоже употребляли его, когда только поселились здесь.
   Вместо ожидаемого нагоняя, мальчики получили помощь. Все объяснялось тем, что это были "часы игр". Рафтен ушел и на прощанье сказал:
   -- Через полтора часа надо кормить свиней.
   -- Видишь, папа добрый, когда не забывают работы, -- покровительственным тоном сказал Сам. -- Странно, как я не вспомнил про кожевенное дерево. Я часто слышал, что у нас в старину, когда веревок было мало, его употребляли, чтоб завязывать мешки, а индейцы еще связывали им пленников. Это как раз то, что нам нужно.
   Мальчики связали свои четыре шеста, затем подняли их и раздвинули у основания, чтоб получить остов типи, или, точнее, вигвама, так как шатер предполагалось сделать из коры.
  

[]

   Кожевенное дерево.
  
   После некоторого совещания они выбрали длинный, гибкий ивовый прут, толщиною в дюйм, и, согнув его, как обруч, привязали кожевенным деревом к каждому шесту на высоте четырех футов от земли. Затем они вырезали четыре коротких шеста и верхними концами прикрепили их к ивовому обручу. Теперь остов был готов. Нужно было только наложить на него полосы коры. Мальчики отправились на то место, где лежали срубленные вязы, и Сам принялся за дело. Он ловко прорезал кору во всю длину одного из стволов. Затем, при помощи нескольких деревянных клиньев, они краем топора отделили всю кору; получился большой свиток, имевший восемь футов длины и четыре фута в поперечнике. Они радовались, как много коры дал им один ствол.
  

[]

  
   С трех стволов они получили три большие полосы коры и еще несколько кусков различной величины. Большими полосами мальчики накрыли остов. Для верхушки они были слишком широки, но зато внизу не сходились. Можно было бы вставить клинья из мелких кусков, если б удалось как-нибудь их притачать. Сам предложил прибить их к шестам, но Ян пришел в ужас при одной мысли о гвоздях.
   -- У индейцев гвоздей не бывает.
   -- А что ж они употребляют? -- спросил Сам.
   -- Ремни и... и... может быть, деревянные колышки. Я не знаю, но мне кажется, что и мы можем обойтись колышками.
   -- У нас шесты из твердого дерева, -- возразил практичный Сам. -- Можно вогнать дубовые колышки в сосну, но, чтоб вогнать колышек в твердое дерево, нужно раньше просверлить отверстие. Не принести ли мне бурав?
   -- Нет, Сам. Еще недостает нанять мастера! Это будет совсем не по-индейски. Давай играть, как следует. Мы что-нибудь да придумаем. Нельзя ли и кору привязать кожевенным деревом?
   Сам вырубил своим топором остроконечный дубовый клин, которым Ян просверлил дырочки в каждом отдельном куске коры; затем он кое-как сшил эти куски, пока вигвам не был совершенно накрыт. Однако, войдя в средину, мальчики, к своему огорчению, увидели, что в нем масса дырок: кора расщепилась во многих местах. Мальчики законопатили самые большие дырки, но всех починить не было никакой возможности. Затем они стали приготовляться к великой, священной церемонии: им предстояло зажечь огонь в середине вигвама. Они принесли охапку хвороста. Ян вытащил из кармана спички.
   -- Это, кажется, из по-индейски, -- сказал Сам. -- Не думаю, чтоб у индейцев были спички.
   -- Конечно, спичек у них не бывает, -- сконфуженно признался Ян. -- Но у меня нет кремня и огнива, и я не знаю, как сделать деревянные палочки для трения. Поэтому нам надо зажечь спичку, если мы хотим иметь огонь.
   -- Разумеется, хотим, -- ответил Сам. -- Да мне-то все равно. Зажигай свою серную спичку. Бивуак без огня все равно, что прошлогоднее гнездо или дом без крыши.
   Ян чиркнул спичкой и бросил ее на хворост; она потухла. Он зажег другую, но опять безуспешно. Сам заметил:
   -- Кажется, ты вовсе не умеешь зажечь костер. Дай, я тебе покажу. Пусть белый охотник тоже чему-нибудь поучит индейца, -- добавил он со смехом.
   Сам взял топор и вырубил несколько палочек из сухих сосновых корней. Затем он ножом расщепил их по концам на длинные кудрявые стружки.
   -- О, я видел на картинке, как индеец делает такие палочки. Они называются "молитвенными", -- сказал Ян.
   -- Эти молитвенные палочки отлично загораются, -- ответил Сам.
   Он зажег спичку, и через минуту посреди вигвама пылал яркий огонь.
  

[]

Молитвенные палочки.

   -- Старая бабушка Невиль все знает про лес, а Кривой Джимми перекладывает в стихи то, что она скажет. Когда нужно развести в лесу костер, она говорит:
   Возьми коры березовой совсем сухой,
   С деревьев наломай увядших веток,
   Подбрось сучков сосны, чтоб закипел таган,
   И будет у тебя огонь, как дома в печке.
   -- Кто эта бабушка Невиль?
   -- Знахарка. Она живет за излучиной реки.
   -- Послушай, у нее есть внучка Бидди? -- спросил Ян, внезапно припоминая, что у его матери была служанка родом из Сенгера.
   -- Есть, есть. Бидди пьет, как рыба, и болтает, как сорока, о том времени, когда она жила в городе. С каждой почтой она получает письма, в которых ее зовут назад.
   -- Теперь горит хорошо, -- сказал Ян, усаживаясь на куче еловых веток в вигваме.
   -- Как будто бы, -- ответил Сам, сидевший с другой стороны. -- Но знаешь, Ян, не подбрасывай больше топлива. Здесь очень жарко, и, кажется, что-то не ладно с дымовой трубой. Уж не засорилась ли она?
   Огонь горел, а вигвам наполнялся дымом. Сначала дым понемногу выходил в верхнее отверстие, но потом, очевидно, решил, что это ошибка, и отказался пользоваться трубою. Он пробивался в трещины коры и клубом валил через дверь; но больше всего ему понравилось внутри вигвама, и через несколько минут он выкурил оттуда обоих мальчиков. Из глаз у них струились слезы, и они совсем приуныли.
  

[]

Вигвам оказался неудачным.

  
   -- Мне кажется, -- сказал Сам, -- что мы как будто перепутали отверстия. Дверь надо было устроить наверху, так как дым только через нее и соглашается выходить.
   -- У индейцев труба работает, -- заметал Ян, -- и белый охотник должен знать, как это делается.
   -- А индеец и подавно, -- возразил Сам. -- Может быть, нужно закрыть дверь, чтобы дым поднимался кверху?
   Они попробовали закрыть дверь. Часть дыма, действительно вышла, но только уж после того, как мальчики вторично вынуждены были выбраться из вигвама.
   -- Можно подумать, что дым выходит из щелей и входит назад через трубу, -- сказал Сам.
   Мальчики были очень огорчены. Они мечтали о том, чтобы сидеть у огня в собственном вигваме, но из-за едкого дыма это было совершенно невозможно. Мечта их рушилась, и Сам предложил:
   -- Не построить ли лучше хижину?
   -- Нет, -- ответил Ян со своим обычным упрямством. -- Это можно как-нибудь исправить. Ведь у индейцев вигвамы не дымят. Мы должны добиться своего.
  

[]

  
   Однако все их усилия были тщетны. Вигвам оказался неудачным. Огня в нем нельзя было зажигать. К тому же он был очень мал и неудобен. Ветер задувал через сотни щелей, которые все расширялись по мере того, как кора высыхала и трескалась.
   Однажды их в лесу захватил ливень. Они рады были спрятаться в своем неуютном шалаше, но дождь лил потоками через дымовое отверстие и через дырявые стены, так что достаточной защиты они себе не нашли.
   -- Мне кажется, что тут еще мокрее, чем на дворе, -- сказал Сам, пускаясь бегом домой.
   Вечером разразилась гроза, а на следующий день мальчики нашли на месте вигвама только груду развалин.
   Через некоторое время Рафтен однажды за столом пресерьезно спросил:
   -- Мальчики, что же ваша постройка? Готов вигвам?
   -- Он не удался, -- ответил Сам. -- Совсем развалился.
   -- Отчего?
   -- Не знаю. И дымил он страшно. Нельзя было в нем сидеть.
   -- Вероятно, что нибудь не так сделали, -- сказал Рафтен.
   Затем с живейшим интересом, который показывал, как охотно он присоединился бы к мальчикам, если бы это было лет сорок назад, он спросил:
   -- Отчего же вы не сделаете настоящей типи?
   -- Мы не знаем как, и материала нет.
   -- Вы все время старались и не отлынивали от работы. Можете за это взять себе старую покрышку от фургона. Двоюродный брат Берти научил бы вас, как сделать типи, если б был здесь. Может быть, Калеб Кларк научит, -- сказал Рафтен, выразительно подмигивая. -- Спросите у него.
   Он отвернулся, чтобы дать распоряжение батракам, которые, как всегда, обедали за общим столом.
   -- Папа, ничего, если мы пойдем к Калебу?
   -- Ваше дело, -- ответил Рафтен.
   Рафтен не говорил зря, и Саму это отлично было известно. Поэтому, как только "суд ушел", мальчики достали старую покрышку от фургона. Развернув ее, они увидели, что это огромных размеров брезент. Затем они положили свой подарок в сарайчик, отведенный в их распоряжение, и Сам сказал:
   -- Мне хочется сейчас же пойти к Калебу. Он лучше всех знает, как делается типи.
   -- Кто это Калеб?
   -- Ах, это старик Козел, который стрелял в папу, когда папа обдурил его на конской ярмарке. А потом папа дешево скупил какие-то его старые векселя и заставил его все уплатить. С тех пор ему уже не везло. Чудак этот Калеб! Он хорошо знает лес, потому что долго был охотником. Ну, и обрушился бы он на меня, если б догадался, чей я сын! Но он не должен догадаться!
  

IV
Сенгерская знахарка

Старуха у ручья жила,
Она неграмотна была,
Но знала больше всех людей:
Дана была премудрость ей.
"Мне, -- говорила она, -- вовсе не нужно читать.
С вас, слуг чернил и пера, примера не буду я брать.
Прутья гнезда вы считаете, вместо яиц,
Глядите на платья, но нету вам дела до лиц".
Из баллады Кривого Джимми.

[]

  
   Мальчики отправились к Калебу. Дорога шла вдоль ручья, в противоположную сторону от бивуака. Приближаясь к излучине, они увидели маленькую бревенчатую хижину. Перед дверьми разгуливали куры и свинья.
   -- Здесь живет знахарка, -- сказал Сам.
   -- Какая? Бабушка Невиль?
   -- Да. Знаешь, она меня очень любит, как кошка собаку.
   -- В самом деле? За что?
   -- Я думаю, за свиней. Нет, постой. Началось с деревьев. Папа вырубил несколько вязов, которые видны были из ее лачуги. Она странная, не переносит, чтоб люди рубили деревья. И вот она очень рассердилась. В другой раз вышла история из-за свиней. Как-то зимою ей пришлось круто, а у нее были две свиньи, ценою, может быть, по пяти долларов, по крайней мере, она сама так говорила, а ей было лучше знать: не даром свиньи жили с нею вместе в хижине. Она пришла к папе (вероятно, раньше она уже обила все пороги), а папа хорошенько поторговался и купил обеих свиней за 7 долларов. Такое уж у него обыкновение. Потом он пришел домой и сказал маме: "Кажется, у старухи дела плохи. В следующую субботу отнеси ей два мешка муки, ветчины и картофеля". Папа всегда так делает добро, втихомолку. Мама пошла к старухе и понесла провизии, по крайней мере, на 15 долларов. Знахарка стала как будто добрее, но почти не разговаривала. Мама медленно разложила корзину, но не знала, подарить ли ей все это, сказать ли, чтобы она отработала на будущий год, еще через год или когда-нибудь на свободе. Старуха молчала, пока все не было сложено в погреб, а тогда схватила большую палку и накинулась на маму. "Прочь отсюда, такая-сякая. Или ты воображаешь, что ты мне милостыню принесла? Твои муж украл у меня свиней. Мы теперь с ним квиты. Проваливай! Чтобы духа твоего здесь больше не было". Она разозлилась на нас, когда папа купил ее свиней, но еще в пять раз больше разозлилась, когда забрала припасы. Должно быть, они скисли у нее в желудке.
  

[]

Мягкий вяз.

  

[]

Железняк.

  
   -- Противная старуха, -- сказал Ян, симпатии которого склонялись к Рафтенам.
   -- Нет, она только странная, -- возразил Сам. -- Многие ее оправдывают, но она очень странная. Она не хочет, чтобы вырубали деревья, а весною, когда появляются полевые цветы, она по целым часам просиживает около них, приговаривая: "Красотки мои, красотки мои!". Любит она тоже птиц. Если мальчишки хотят подразнить ее, то достают себе пращу и метают камни в птиц ее садика, а она бесится. Каждую зиму она сама чуть не умирает с голоду, а кормит всех птиц, которые слетаются к ее домику. Она их кормит из рук. Папа говорит, что птицы, вероятно, принимают ее за старый сосновый пень. А мне нравится, как она ласкает птичек. Она стоит на морозе и все зовет их: "Красотки мои!"
   -- Видишь там маленький навес? -- продолжал Сам, когда они подошли поближе. -- Это чердак. Он весь наполнен травами и кореньями.
   -- Для чего?
   -- Для лекарств.
   -- Ах да, я припоминаю. Бидди рассказывала, что бабушка лечит травами.
   -- Лечит-то неважно. Зато она знает каждое растение в лесу. Вероятно, травы получают у нее целебную силу, когда полежат с год, и кот поспит на них.
   -- Мне хотелось бы увидеть старуху.
   -- Это можно, -- ответил Сам.
   -- Разве она тебя не знает?
   -- Знает, но я ее обойду. Ничего на свете она так не любит, как больных.
  

[]

Серебристый клен.

   Сам остановился, засучил рукава и стал осматривать свои руки. Не найдя того, что ему было нужно, он засучил панталоны и стал осматривать свои ноги. У мальчиков всегда бывает достаточное количество порезов и синяков в различной стадии заживления. Сам выбрал царапину под коленом: перелезая через забор, он содрал себе кожу гвоздем. До сих пор он и не думал об этой царапине, но теперь решил, что она ему может пригодиться. Взяв у Яна карандаш, он разрисовал кругом кожу так, как будто она помертвела. Зеленой шелухой волошского ореха он ей придал неприятную желто-коричневую окраску разлагающегося тела, и в результате получилась отвратительная зияющая рана. Пожевав какой то травы, Сам сделал желто-зеленую жижицу и намазал ее на платок, которым обвязал свою "больную" ногу. Затем он взял палку и, хромая, направился к хижине знахарки. Когда они уж были совсем близко, полуоткрытая дверь с силою захлопнулась. Сам нисколько не смутился, лукаво подмигнул Яну и постучался. В ответ послышался только лай маленькой собачонки. Он опять постучался. В доме кто-то двигался, но ответа не было. Он постучался в третий раз, и резкий голос крикнул:
   -- Вон отсюда! Вон, негодяй!
   Сам усмехнулся и стал вопить нараспев:
   -- Пожалей бедного мальчика, бабушка! Доктора не могут ему помочь.
   Ответа не было, и Сам решился открыть дверь. В комнате перед огнем сидела старуха с сердитыми красными глазами. Она держала трубку в зубах; на коленях у нее лежал кот, а у ног собачонка, которая при виде чужих зарычала.
   -- Ты ведь Сам Рафтен? -- грозно воскликнула старуха.
   -- Да, бабушка. Я наткнулся на гвоздь в заборе. Говорят, что так можно отравить себе кровь, -- сказал Сам, охая и кривляясь.
  

[]

  
   Слово "вон" замерло на устах старухи. Ее доброе ирландское сердце прониклось жалостью к страдальцу. К тому же ей приятно было, что враг так униженно прибегал к ее помощи. Она пробормотала:
   -- Покажи.
   Сам среди охов и стонов стал развязывать ногу, как вдруг послышались шаги. Дверь отворилась, и в комнату вошла Бидди.
   Она и Ян сразу узнали друг друга, хотя со времени последней встречи один сильно вырос в длину, другая -- в ширину.
   Оба очень обрадовались.
   -- Как поживают папа и мама, и вся семья? А помните, как мы вместе делали легочный бальзам? Мы тогда с вами еще были молоденькие. Помните, я часто вам рассказывала про бабушку? Вот она самая. Бабушка, это -- Ян. Много веселых дней мы провели, когда я жила у его мамы. А бабушка может рассказать вам, Ян, обо всех растениях на свете.
   Громкий стон Сама теперь привлек к нему общее внимание.
   -- Это как будто Сам Рафтен? -- холодно сказала Бидди.
   -- Да, но он очень болен, -- ответила бабушка. -- Доктора приговорили его к смерти и сказали, что никто не может ему помочь. Вот он и пришел ко мне.
   В подтверждение раздался новый жалобный стон.
   -- Ну, покажи. Бидди, дай мне ножницы. Нужно будет разрезать ему штаны.
   -- Нет, нет! -- с неожиданной энергией воскликнул Сам, опасаясь, что дома за это придется держать ответ. -- Я могу его засучить.
   -- Ну, ладно! -- сказала старуха. -- Да у тебя дикое мясо! Его можно было бы отрезать, -- сказала она, роясь в кармане (Сам думал, что она хочет достать нож, и уж приготовился пуститься наутек), -- но это штуки глупых докторов. Я могу обойтись и без них.
   -- Еще бы, -- сказал Сам, хватаясь за эту мысль, -- глупые доктора режут, а вы можете дать мне что-нибудь выпить.
   -- Разумеется, могу.
   Ян и Сам вздохнули свободнее.
   -- Вот тебе!
   Она подала ему жестяную кружку с водою, куда всыпала каких-то толченых сухих листьев. Сам выпил.
   -- Этот пучок веток ты возьми с собой, надо их настоять на двух бутылках воды и пить через час по стакану. Потом надо разрубить топором живого цыпленка и еще теплым прикладывать к больному месту два раза в день, пока не заживет дикое мясо. Ты скоро поправишься, но помни, -- каждый раз надо брать свежего цыпленка.
   -- А не лучше ли... индюшонка? -- слабо простонал Сам. -- Я мамин любимец, бабушка, и за расходами для меня дело не станет.
   При этом он как-то странно захрипел. Со стороны можно было подумать, что у него начинается агония.
   -- О твоих родителях мы не будем говорить. Они уж достаточно наказаны. Дай бог, чтобы они за свои грехи не схоронили тебя совсем. Я сама им этой беды не пожелаю.
   Протяжный стон перебил начинавшуюся проповедь.
   -- Какое это растение, бабушка? -- спросил Ян, стараясь не смотреть на Сама.
   -- Лесное.
   -- Да, но мне хотелось бы знать, на что оно похоже и как называется.
   -- Оно ни на что не похоже, само на себя похоже, а называется лещиной.
   -- Я вам когда-нибудь покажу лещину, -- сказала Бидди.
   -- А можно из нее делать легочный бальзам? -- не без колкости спросил Ян.
   -- Нам пора итти, -- чуть слышно сказал Сам. -- Мне гораздо лучше. Где моя палка? Ты, Ян, неси мое лекарство, да, смотри, поосторожнее.
   Ян взял ветки, по-прежнему не решаясь поднять глаз на Сама.
   Бабушка велела им еще раз притти и проводила их до дверей. В последнюю минуту она остановила их:
   -- Погодите!
   Затем она подошла к единственной кровати, стоявшей в ее единственной комнатке, и отвернула простыни, под которыми оказалась куча румяных яблок. Она выбрала два самых лучших и дала их мальчикам.
   -- Я их здесь прячу от свиней. Таких хороших яблок у меня еще никогда не было.
   -- Еще бы! -- шепнул Сам, когда она отошла в сторону. -- Ее сын Ларри украл их из нашего сада. Только у нас есть этот зимний сорт.
   -- До свиданья! Благодарю вас! -- сказал Ян.
   -- Мне уже лучше, -- протянул Сам. -- Слабость как рукой сняло. Теперь я попробовал вашего лекарства и не хочу другого.
   Мысленно он соображал, какой эффект подучился бы, если бы он бросил палку и бегом помчался в лес.
   Ян убедил его, хотя бы для приличия, немного волочить ногу, пока они не скроются из виду. Как бы то не было, улучшение уж сильно сказывалось, и гениальная знахарка позвала Бидди "посмотреть собственными глазами", как быстро она помогла молодому Рафтену, которого "все доктора приговорили к смерти".
   -- Ну, теперь к Калебу Кларку, -- сказал Сам.
   -- Ты удивительно ходишь для хромого мальчика, которого доктора приговорили к смерти, -- заметил Ян.
   -- Да, меня подгоняет дикое мясо на правой ноге.
   -- Давай, спрячем это куда-нибудь, пока не вернемся, -- предложил Ян, указывая на пучок лещины.
   -- Вот и спрятал, -- сказал Сам, бросая пучок в реку.
   -- О, Сам! Зачем так? Лучше было бы отдать бабушке назад ее лещину.
   -- Туда этому венику и дорога! Достаточно уж того, что я выпил ее помои. Они здорово отдавали кошкой.
   -- Что ж ты ей скажешь в другой раз?
   -- Скажу, что ее прутья пошли в дело и принесли пользу, что я размочил их в воде и пил настойку. Пусть она думает, что я спасся от беды. Разве лучше было бы, чтобы я выпил ее зелье и потом вправду должен был обратиться к доктору?
   Ян молчал, но был недоволен. Он думал, что невежливо было выбросить лещину, по крайней мере, так близко от дома старухи. К тому же, ему интересно было знать, как она действует.
  

[]

  

V
Калеб

   Еще на милю дальше находилась хижина Калеба Кларка, который теперь арендовал ферму, когда-то ему принадлежавшую.
   Подходя к хижине, мальчики увидели рослого, плечистого человека с огромной седой бородою. Он нес охапку дров.
   -- Видишь Козла? -- спросил Сам.
   Ян фыркнул, когда сообразил, почему старику дано было это прозвище.
   -- Знаешь, лучше чтобы ты вел разговор. Калеб не такой покладистый, как знахарка. И вдобавок, он очень злится на папу.
   Ян выступил вперед и постучал в открытую дверь хижины. Там собака залаяла густым басом. Седая борода опять показалась, и ее владелец спросил:
   -- Что такое?
   -- Вы м-р Кларк?
   -- Да.
  

[]

Он спросил: -- Что такое?

  
   Обращаясь к чернобурой собаке, которая сердито рычала, он крикнул:
   -- Молчи, Турок!
   -- Я пришел... Я... Мы хотели что-то спросить у вас, если позволите.
   -- Как тебя зовут?
   -- Ян.
   -- А другой кто?
   -- Мой товарищ Сам.
   -- Сам Хорн, -- добавил Сам.
   В этих словах заключалась доля правды, так как его полное имя было Самуэль Хорн Рафтен, но в то же время -- и доля лжи, которая сильно смутила Яна.
   -- Откуда ты?
   -- Из Боннертона, -- ответил Ян.
   -- Приехал сегодня? -- спросил старик недоверчивым тоном.
   -- Нет, -- начал Ян, но Сам, который до тех пор держался в стороне, чтобы его не узнали, испугался, что его простодушный спутник проговорится, и поспешил сказать:
   -- Видите ли, м-р Кларк, мы расположились в лесу и хотим сделать себе типи. Материал у нас есть, а нам сказали, что вы знаете, как ее делать.
   -- Кто вам сказал?
   -- Старая знахарка.
   -- Где ж вы теперь живете?
   Сам опять не дал Яну ответить и сказал:
   -- Мы, собственно, построили в лесу вигвам из коры, но неудачно.
   -- В чьем лесу?
   -- За милю отсюда, у речки.
   -- Гм! Это лес или Рафтена, или Бёрнса.
   -- Кажется, -- ответил Сам.
   -- А ты, как две капли воды, похож на Сама Рафтена. Ах, ты, негодяй! Являешься сюда с ложью и думаешь втереть мне очки! Прочь отсюда или я тебе задам перцу!
  

[]

  
   Ян покраснел и отступил. Сам оттопырил языком щеку и последовал за ним. Однако он был сыном своего отца и, обернувшись, сказал:
   -- Вот что, м-р Кларк. Мы пришли сюда расспросить вас кое о чем. Вы единственный человек, который может нам в этом помочь, иначе мы не стали бы вас затруднять. Я знал, что вы в ссоре с папой, и попробовал взять хитростью, но это не удалось. Мне жаль, что я не пришел и не сказал вам честно и прямо: "Я Сам Рафтен, согласитесь ли вы ответить мне на один вопрос или нет?" Я не думал, что вы что-нибудь имеете против меня или моего друга, который расположился в лесу месте со мною.
  

[]

Каштан.

[]

Каштановый дуб.

[]

Красный дуб.

[]

Черный дуб.

  
   Всех лесных поселенцев соединяют узы симпатии. Если человек хочет самостоятельно прокладывать себе дорогу, то этого уж достаточно, чтоб поселенец обратил на него внимание.
   Старый Калеб, хотя вспыльчивый и раздражительный, отличался добрым сердцем. В первую минуту он готов был захлопнуть дверь перед носом у мальчиков, но затем попался на удочку Сама, который, как приманку, пустил в ход тонкую лесть.
   -- Твоя фамилия тоже Рафтен? -- спросил он Яна.
   -- Нет.
   -- Ты им родственник?
   -- Нет.
   -- Ни с кем из Рафтенов я не желаю иметь дела. А ты что хочешь спросить?
   -- Мы построили вигвам из коры, но совсем плохо. Теперь у нас есть большой брезент, и нам хотелось бы знать, как сделать типи.
   -- Типи? Гм! -- задумчиво произнес старик.
   -- Говорят, вы сами жили в типи, -- нерешительно добавил Ян.
   -- Гм! Лет сорок назад. Но одно дело носить платье, а другое дело его сшить. Кажется, вид был такой.
   Калеб принес обожженную палочку и кусок оберточной бумаги.
   -- Нет... Постой. Ага, вспомнил! Я раз видел, как индейские сквау (женщины) делали типи. Сначала они сшили шкуры вместе. Впрочем, нет, сначала долго молились своим богам. Потом посшивали шкуры и разостлали их на лугу (В D H I, рисунок первый). В середину верхнего края (A) воткнули колышек. Привязав к нему веревку -- да, правильно, веревку -- с кусочком угля на конце, они начертили полукруг (В С D). Они обрезали шкуру по этой линии, а из остатков сделали два клапана (Н L М J и К N O I) и пришили их на РЕ и GQ. Это -- дымовые клапаны, которые дают тягу. В дымовых клапанах есть наружные карманчики для двух больших шестов. С каждой стороны делаются отверстия (MB и ND, рис. 2), чтобы сколоть края покрышки. Наверху (А, рис. 1) укрепляется короткий ремешок. Так! Я думаю, что на десятифутовую хижину нужно десять кольев и еще два для дымовых клапанов. Вы начнете с того, что свяжете три кола и воткнете их в землю, а затем установите еще шесть кольев, хорошенько привязывая веревкой. К последнему, десятому, вы ремешком привяжете верхушку покрышки, поставите его на место, обернете покрышку кругом, вместе с дымовыми шестами, и сцепите оба ее края деревянными булавками. Два длинных шеста, вставленных в карманчики дымовых клапанов, дают возможность приспособлять отдушину к ветру.
  

[]

Рис. 1. Выкройка для простой 10-футовой типи.

  

[]

Рис. 2. Готовая покрышка для типи без украшений.
A -- рама для двери. B -- готовая дверь.

  

[]

1. Установка треножника.

  

[]

2. Установка шести следующих кольев.

  

[]

3. Установка десятого кола с привязанной к нему покрышкой.

  

[]

Типи.

   В течение всего разговора Калеб обращался к Яну, словно не замечая Сама, но тот, как истый сын своего отца, не легко приходил в смущение. Он усматривал некоторые практические трудности и не задумался предложить ряд вопросов.
   -- Как делают, чтобы ветер не срывал типи? -- спросил он.
   -- А вот как, -- ответил Калеб, по-прежнему обращаясь к Яну. -- Длинную веревку, которой связывают шесты, проводят вниз и хорошенько обкручивают вокруг колышка, который служит как бы якорем. Кроме того, весь край покрышки прибивают колышками к земле.
   -- А как устраивают дымовую тягу?
   -- Раскачивают клапаны, передвигая длинные шесты, пока не приноровятся к ветру. Тогда тяга получается хорошая.
   -- Как закрывают дверь?
   -- Иные просто перекладывают один край шкуры на другой. Но в лучших типи делается дверь из того же материала, как покрышка. Ее натягивают на раму из молодых веток и привешивают или, точнее сказать, прикалывают деревянными булавками.
   Казалось, все теперь было ясно. Бережно сложив грязную бумажку с планом, Ян опустил ее в карман, поблагодарил и повернулся, чтобы итти. Мальчики попрощались, но Калеб им не ответил, а когда они отошли на несколько шагов, крикнул им вслед:
   -- Где же ваш бивуак?
   -- На холмике, у ручья, в лесу Рафтена.
   -- Может быть, я когда-нибудь приду посмотреть.
   -- Отлично! -- воскликнул Сам. -- Идите по меченой тропинке от живой изгороди.
   -- Слушай, Сам, -- сказал Ян, когда они уже были далеко, -- какая же там меченая тропинка? Зачем ты это сказал?
   -- А так, для красного словца, -- преспокойно ответил Сам. -- Наметить ее нетрудно, стоит лишь захотеть. И, наверное, мы ее наметим раньше, чем он соберется нас проведать.
  

VI
Устройство типи

   Рафтен хохотал от удовольствия, когда узнал, что мальчики ходили к Калебу и добились своего. Ничто так не радовало его, как предприимчивость сына.
   -- По-моему, старый Калеб не такой уж знаток в устройстве типи, -- сказал Сам.
   -- А все-таки теперь мы можем приняться за работу, -- заметил Ян, -- и вряд ли наделаем ошибок.
   Они разостлали покрышку от фургона на полу амбара и положили по краям камни, чтобы она не сдвигалась с места.
   Раньше всего им бросилось в глаза, что она очень жестка и вся в дырах.
   -- Я теперь понимаю, почему папа нам ее отдал, -- сказал Сам. -- Пожалуй, надо ее заплатать, прежде чем кроить типи.
   -- Нет, -- ответил Ян с авторитетом, который он всегда проявлял во всем, что касалось лесной жизни. -- Лучше сначала начертить выкройку, чтобы не чинить тех кусков, которые отойдут.
   -- Верно! Боюсь только, что заплаты не будут служить украшением.
   -- Это ничего, индейцы платают свои типи, когда их пробивают пулями и стрелами.
   -- Ну, я рад, что не жил в этой типи во время сражений, -- заявил Сам, указывая на добрую дюжину больших дырок.
   -- Посторонись и дай мне веревку.
   -- Осторожнее, -- сказал Сам. -- Это мое больное колено. Сегодня оно почти в таком же виде, как в тот раз, когда мы были у знахарки.
   Ян мерял.
   -- Постой. Мы можем обрезать все лохмотья и все-таки сделать двенадцатифутовую типи. Двенадцать футов высоты, значит, двадцать четыре фута по ширине материи. Отлично. Так пройдет. Ну, я намечу.
   -- Стой, -- протестовал Сам. -- Нельзя намечать мелом. Калеб говорил, что индейцы употребляют обожженную палочку. Мелом рисовать не годится. Ты бы уже заодно нанял мастера!
   -- Заладил! Сбегай-ка лучше за обожженной палочкой, а если не найдешь, то прихвати вместо нее ножницы.
   Поминутно справляясь с наброском Калеба, они, наконец, выкроили типи, что в сущности было совсем простым делом. Затем они принялись за заплаты.
   Они шили иголками и шпагатом, делая о-очень дли-и-иные стежки, но работа подвигалась медленно. На нее ушел весь досуг одного дня. Ян шил серьезно и молча. Сначала у Сама заплаты выходили удачнее, но потом Ян подучился и стал шить лучше своего товарища.
   Вечером мальчики показали свою работу батракам. Один из них, Си Ли, взглянул с худо скрываемым, хотя и добродушным гневом и спросил:
   -- Отчего же вы не поставили заплаток наизнанку?
   -- Не подумали, -- ответил Ян.
   -- Мы внутри будем жить, это не годится, -- сказал Сам.
   -- Зачем вокруг этой дырки вы сделали десять стежков? Могли бы ограничиться и четырьмя...
   Си со смехом указал на огромные, неуклюжие стежки.
   -- По-моему, только даром время потратили.
  

[]

Рисунки на типи Черного Быка. (Два образца зверей).

  

[]

Типи Громового Быка.

  

[]

Вид зонтика с нижней стороны.

  

[]

Готовый зонтик.

Заметка к постройке типи

   Чем тоньше шесты в том месте, где они сходятся, тем меньше будет отверстие в брезенте и тем лучше защита от дождя.
   В тех странах, где бывает много дождей, следует коротко подрезать выступающие части шестов и укрепить сверху "зонтик" или "щит". Он делается из брезента, натянутого на прут, который согнут в виде кольца, диаметром в три фута. Во время проливных дождей индейцы Мандани ставили это приспособление над дымовыми отверстиями своих жилищ.
   -- Если тебе не нравится наша работа, -- буркнул Сам, -- то сделай лучше. Тут шитья еще много.
   -- Где?
   -- Спроси Яна. Он все записал. Калеб со мною не хотел и говорить. Я был так огорчен, что на обратном пути не переставал реветь. Правда, Ян?
   -- Надо пришить и подрубить дымовые клапаны, сделать карманы на кончиках клапанов и... и... я думаю, -- робко добавил Ян, -- лучше бы... подрубить... кругом.
   -- Вот что я вам скажу, мальчики. Если вы сходите сегодня на "Угол" к сапожнику и возьмете у него из починки мои сапоги, то я, так и быть, пришью вам клапаны.
   -- Я согласен, -- ответил Ян, -- и, знаешь, Си, ведь все равно, где будет лицо, где изнанка. Можно вывернуть покрышку, тогда заплаты прийдутся внутри.
   Мальчики взяли деньги на сапоги и после ужина пошли к сапожнику мили за две.
   -- Он странный малый, -- Сам ткнул большим пальцем через плечо, чтобы показать, что речь идет о Си Ли. -- Имя у него, как у китайской прачки. Кажется, только прачкой он не был, а то он все на свете умеет делать, хотя и скверно. Он был солдатом, подрядчиком и поваром. Он играет на самодельной скрипке. Эта скрипка отвратительна, но все-таки она несравненно лучше его игры. Он набивает чучела; наша сова в гостиной его работы. Он правит бритвы, лечит лошадей, чинит часы, и все одинаково плохо. Лошади он пускает кровь, не справившись, что у нее за болезнь, а когда берется чистить часы, то непременно забудет вложить назад какое-нибудь колесо. Раз он взялся почистить старые часы Ларри Невиля и обещал отлично их починить, а когда собрал все части, то у него осталось колес почти что на новые часы. Он слишком искусен и в то же время недостаточно искусен. Он может делать все, что угодно, как-нибудь и ничего не умеет делать хорошо. Но, в сшивании брезентов он опытен. Он три года был матросом. Нигде он так долго не уживался. Впрочем, и немудрено: это было китоловное судно с трехлетним плаванием.
  

[]

  

VII
Тихий вечер

   Был тихий июньский вечер, и птицы в этот день задали вторичный концерт. Они собрались в несметном количестве. Почти на каждом сучке сидела какая-нибудь певунья и заливалась от переполнявшего ее восторга.
   Когда мальчики вышли на дорогу через калитку своего сада, в небе парил ястреб, и птицы постепенно умолкали по мере того, как он приближался. Многие из них скрылись, но полевой жаворонок, который пел на открытой лужайке, тщетно искал себе убежища. Ястреб ускорил полет. Жаворонок напрягал все силы, чтобы добраться до сада, но ястреб гнался за ним. Еще минута, и он схватил бы испуганного певца, как вдруг из-за яблонь выпорхнула маленькая черная с белым птичка, пустельга. С громким резким чириканьем (ее боевой клич), с взъерошенными серыми перышками на голове, под которыми виднелись нижние, ярко-красные (ее боевой цвет), она ринулась на крупного хищника.
   -- Кликер-и-кликер! -- пищала она и летела навстречу ястребу, который был в десять раз больше нее.
   -- Кликер-и-кликер! -- кричала она и, как черная с белым стрела, впилась между плечами ястреба в ту самую минуту, когда жаворонок в отчаянии прильнул к земле и спрятал свою голову от неминуемого смертельного удара.
   -- Кликер-и-кликер!
   Ястреб внезапно заметался.
   -- Кликер-и-кликер!
   Бесстрашная пустельга юркнула между его крыльями и начала их клевать и раздирать.
   Ястреб стал брыкаться, словно мустанг (дикая лошадь), и сбросил пустельгу, но она опять вскочила ему на крыло.
   -- Кликер-и-кликер!
   Пустельга по-прежнему клевала ястреба, и теперь его коричневые перья летели по ветру. Жаворонок был оставлен в покое. Ястреб думал лишь о том, как самому спастись. А в поднебесья все раздавалось:
   -- Кликер-и-кликер!
   Ястреб улетал во всю прыть, но пустельга сидела у него на спине. Еще сыпались коричневые перья, но ястреб уж был далеко и казался не больше ласточки, а пустельга -- не больше мухи. Наконец, ястреб нырнул куда-то в чащу, а пустельга возвратилась домой. Она раза два повторила свой боевой клич, вероятно, для того, чтобы предупредить свою самочку, так как та взлетела на ветку высокой яблони, где могла приветствовать возвратившегося героя. Пустельга еще разок крикнула:
   -- Кликер-и-кликер!
   Затем, приблизившись к подруге, она внезапно поднялась в воздух футов на пятьдесят и опять спустилась вниз с непрерывным криком, описывая зигзаги и делая самые неожиданные повороты туда, сюда, направо, налево, вперед. Она наносила смертельные удары воображаемому врагу, затем опять взлетала и повторяла все сначала раза три, чтобы показать, что она вовсе не устала и могла бы сражаться еще лучше, если бы понадобилось. Затем с заключительным криком она полетела на дерево принимать поздравления от той, для которой все это проделывалось и которая, во всяком случае, была единственной зрительницей, чьим мнением она дорожила.
  

[]

-- Кликер-и-кликер! -- кричала она.

  
   -- Разве ж это не восхитительно? -- сказал Сам с искренним удовольствием.
   Его голос вывел из задумчивости Яна, который с молчаливым восторгом наблюдал за бесстрашной маленькой пустельгой.
   Вечерняя ласточка пробежала впереди них по дороге, взлетая на несколько футов каждый раз, когда они ее догоняли, и показывая при этом белые внешние хвостовые перья.
   -- Воробышек, -- заметил Сам.
   -- Вовсе нет. Это вечерняя ласточка! -- воскликнул Ян, вполне уверенный в своей правоте.
   -- Ну, не знаю, -- согласился Сам.
   -- Кажется, ты говорил, что знаешь всех птиц в околотке! -- сказал его товарищ, у которого впечатления первого дня еще не изгладились из памяти.
   Сам усмехнулся.
   -- Я тебя тогда не знал и прихвастнул, чтобы ты был обо мне высокого мнения. А ведь это удалось... на время...
  

[]

  
   Красноголовый дятел с желтой бабочкой в клюве пролетел мимо них и сел на ветке, оглядываясь в их сторону. Заходящее солнце озаряло его яркие перья, ветку сирени и желтую бабочку, и это яркое сочетание красок привело Яна в радостный трепет. На другой ветке -- полевой жаворонок, на третьей, подальше -- трясогузка, на камне -- вечерняя ласточка, -- все ласкали взор и слух.
   -- О, как хорошо! -- воскликнул Сам, а Ян даже онемел от восторга.
   Птицы не любят ветра, а это был один из тех благоприятных для них дней, когда царит мертвая тишина.
   Мальчики прошли мимо амбара, около которого сотни ласточек кружились и щебетали. В насыпи у дороги жили тысячи стрижей; возле ручья водились болтливые зимородки, а на болоте резвились черные дрозды.
   Ян, как натуралист, радовался при виде такого множества красивых живых существ. Сам тоже чувствовал это и притих, а последние полмили до "Угла" они шли совершенно молча.
   Сапоги были готовы. Сам перебросил их через плечо, и мальчики отправились домой. Солнце уже зашло, но птицы не попрятались и сидели, очарованные тихим, теплым вечером. Певчий воробей у ручья и реполов высоко на дереве еще заливались звонкими трелями в вечернем сумраке.
   -- Ах, если бы мне остаться здесь навсегда! -- сказал Ян, но немного смутился, вспомнив, как ему не хотелось приезжать.
  

[]

  
   Они молча вышли на потемневшую дорогу. Каждый был погружен в свои думы.
   Вдруг над их головами с дерева раздалось громкое, гулкое, но в то же время мягкое: "оху-оху-оху-у-у", подобное воркованью гигантского голубя. Они остановились, и Сам шепнул:
   -- Сова! Большая сова!
   У Яна сердце затрепетало от радости. Он много читал о совах, даже видел их живыми в клетках, но ему в первый раз приходилось слышать крик настоящей дикой совы, и это доставило ему огромное удовольствие.
   Ночная тьма сгустилась, но многочисленные голоса свидетельствовали о том, что жизнь не замерла. В лесу кричал козодой, кругом квакали сотни лягушек и жаб. Из тинистого прудка раздавался какой-то странный раскатистый крик, напоминавший смех и озадачивший мальчиков. Внезапно певчий воробей из густой рощи запел свой нежный мотив так же жизнерадостно, как среди белого дня.
   Они внимательно прислушивались к этой серенаде, как вдруг из группы больших деревьев раздалось высокое, но негромкое "уа-уа-уа-уа-уа-уа-уа".
   -- Что это?! -- воскликнул Сам.
   Крик опять повторился, но, по-видимому, ближе. Он казался слишком резким для птицы, и Сам шепнул:
   -- Это енот. Мы можем притти сюда, когда снимут хлеб, и поохотиться на енотов.
   -- Вот будет хорошо! -- воскликнул Ян. -- Жаль только, что не теперь. Я никогда не видел охоты на енота и вообще настоящей охоты. А разве непременно надо ждать?
   -- О, да! Их тогда легче найти. Ты скажешь енотам: "Я со своими собаками буду сегодня ночью в таком-то месте, где убирают хлеб", и уж они не преминут явиться.
   -- Их тут много! Мы сейчас слышали одного, а вот другой.
   В деревьях прозвучал долгий, протяжный крик "лай-ллайл-лайл-лайл-лай-лу-у!" Он несколько напоминал предыдущий, но был гораздо мягче и нежнее.
   -- Ты ошибаешься, -- сказал Сам. -- Даже многие охотники так ошибаются. Это кричит горластая сова. У нее голос свистящий и более нежный, чем у енота.
   Нежный, музыкальный звук повторился, и тогда Ян обратил внимание, что енот кричал гораздо пронзительнее и резче. Между тем охотники часто не замечают этой разницы.
   Когда, они подошли к дереву, с которого по временам выкрикивала сова, над их головой бесшумно пролетело что-то серое с двумя сверкающими точками.
   -- Вот она, горластая сова, -- шепнул Сам. -- Но она не очень горланит, правда?
   Вскоре после того Яну пришлось прочесть стихотворение Лауелля, где говорилось:
   Совы горластый крик --
   Нежнейший в мире звук.
   И он невольно подумал, как нелепо данное ей прозвище.
   -- Я хочу поохотиться на енота, -- продолжал Ян с упрямыми нотками в голосе.
   -- Отчего ж? -- ответил Сам, отлично знавший, что означали эти нотки. -- Если очень хочешь, пойдем. Поохотиться можно и теперь.
   -- Видишь, о животных я знаю больше, чем о птицах, -- добавил он. -- Пожалуй, я скорее сделаюсь дантистом, чем охотником, но мне хотелось бы поохотиться некоторое время, и я просил папу когда-нибудь пойти со мною. Может быть, в Длинном Болоте за десять миль отсюда мы найдем оленей. Жаль, что папа поссорился с Калебом. Калеб отлично знает лес, а его гончая выследила больше енотов, чем ты можешь подбросить палок по воскресеньям за целый месяц.
   -- Если это единственный енот здесь, то я непременно его убью. Вот увидишь, -- сказал Ян.
   -- И чудесно! -- воскликнул Сам с неподдельным восторгом.
   Было десять часов, когда они вернулись домой, где все уже спали, кроме м-ра Рафтена. Мальчики прошли прямо в комнаты, но на следующее утро, отправившись в амбар, они увидели, что Си не только пришил и подрубил дымовые клапаны, но также исправил все плохие заплаты и подрубил внизу покрышку типи, вложив в рубец тонкую веревочку, так что теперь все было готово.
   Мальчики перенесли тотчас же покрышку на место бивуака, а Ян захватил с собою и топор. Когда они поровнялись с живою изгородью у ручья, Ян сказал:
   -- Сам, я хочу наметить дорогу для старого Калеба. Как ее метят?
   -- Через каждые несколько шагов делают зарубки на деревьях.
   -- Так?
   Ян рубнул дерево в трех местах, при чем обнажились три белые пятна, или метки.
   -- Нет, это "метка охотника", указывающая, где его западня, а "метка дороги" ставится с одной и с другой стороны дерева. Вот тогда ее видно, идешь ли вперед или назад. А если нужно ходить по дороге ночью, то зарубки делаются глубже.
  

[]

  

VIII
Священный огонь

   -- Десять крепких шестов и два длинных, тонких, -- сказал Ян, перечитывая свою запись.
   Шесты тотчас же были вырублены и перенесены на место бивуака.
   -- Надо связать их вместе на одной высоте с покрышкой типи...
   -- Связать? А чем?
   -- Он говорил, ремнем, но он тоже говорил, что покрышку надо сделать из шкур. Я боюсь, что нам придется взять простую веревку...
   Ян чувствовал себя несколько сконфуженным.
   -- Я так и думал, -- заявил Сам, -- и положил большую веревку в брезент, но не решился сказать тебе об этом дома.
  

[]

  
   Мальчики крепко связали веревкой треножник, и водрузили его в землю. Через несколько минут девять шестов уж стояли на своих местах. Основанием двенадцатифутовой типи, как обычно, взят был круг, имеющий двенадцать футов в поперечнике. Шесты были хорошенько укреплены; затем последний, по счету десятый, с покрышкой, привязанной к нему за выступ между клапанами, был поставлен против предполагаемой двери. При помощи двух длинных шестов покрышка была обведена вокруг остова. Тогда понадобились соединительные булавки. Ян попробовал сделать их из побегов орешника, но мягкая сердцевина слишком крошилась. Видя это, Сам сказал:
   -- Для деревянных булавок незаменим белый дуб.
   Он взял обрубок белого дуба, расколол его посредине, затем половину опять расколол посредине и так далее до тех пор, пока не получились совсем маленькие колышки, которые уж можно было заострить и обтесать ножом. Ян тоже взял топор, чтоб расколоть другой обрубок, но у него топор не шел по волокну, а отклонялся и сторону.
   -- Не так, -- пояснил Дам. -- Всегда надо половинить, иначе топор уйдет на тонкую сторону. Тебе нужно всю зиму раскалывать чурбаны, чтобы научиться этому.
   Сам сделал десять деревянных булавок, длиною в восемь дюймов и толщиною в четверть дюйма. Они протыкались, как стальные булавки у портных, и для этого раньше заготовлены были дырочки. Конечно, ради красоты все булавки должны были иметь одинаковую форму.
  

[]

  
   Итак, покрышка была натянута. Теперь оставались только колья внизу.
   -- Заготовь десяток дубовых кольев, Сам, длиною в фут и толщиною в дюйм. Я придумал, как их укрепить.
   Ян отрезал десять кусков веревки по два фута и проделал дырки приблизительно через каждые три фута по нижнему краю покрышки, над наружным рубцом. В каждое отверстие он продевал отрезок веревки и связывал узлом оба конца. Таким образом получились десять петель, которые он накинул на воткнутые в землю колья. Шатер был укреплен на славу и казался вполне удачным.
   Теперь приближалась величайшая церемония -- зажигание первого огня. Мальчики чувствовали, что это торжественный момент. Любопытно отметить, что они испытывали те же ощущения, какие бывают при подобных обстоятельствах у дикарей. Индейцы сознают, что установка новой типи и зажигание первого огня имеют глубокое значение и служат залогом будущего счастия.
  

[]

  
   -- Лучше не спешить, но хорошенько зажечь огонь, -- сказал Сам. -- Будет очень досадно, если с первого раза это не удастся.
   -- Конечно, -- ответил Ян, охваченный таким же суеверным трепетом. -- А знаешь, Сам, как хорошо было бы, если б зажечь его палочками для трения!
   -- Эй, мальчики!
   Они оглянулись и увидели Калеба. Он подошел поближе и кивнул головой.
   -- Устроили типи? Вижу. Недурно! Только зачем вы повернули ее на запад?
   -- К речке, -- пояснил Ян.
   -- Я забыл вам сказать, -- продолжал Калеб, -- что индейская типи всегда бывает обращена на восток. Во-первых, утреннее солнце освещает середину; во-вторых, ветер чаще бывает с запада, и тогда дым лучше вытягивается.
   -- А если ветер восточный, как во время дождей? -- спросил Сам.
   -- Если ветер восточный, -- сказал Калеб, ни к кому в отдельности не обращаясь, словно это не было ответом на вопрос, -- то клапаны хорошенько натягивают и перекладывают один на другой, вот так.
   Он скрестил руки на груди.
   -- Это поддерживает восточную сторону и не допускает дождя. Когда не дует, то можно приподнять немного край покрышки под дверью. Если вы будете менять место, то не ставьте типи под деревьями: это опасно. В грозу деревья притягивают молнию; потом ветки обламываются и падают, а после дождя вода каплет с них целый час. Типи непременно нужно устраивать на солнце.
   -- М-р Кларк, вы видели когда-нибудь, как индейцы добывают огонь посредством трения?
   -- О, да! Теперь индейцы, большей частью, имеют спички, но в прежние времена я часто видел, как они делали себе зажигательные палочки.
   -- А это долго? Трудно?
   -- Не особенно долго и довольно легко, если знать как взяться.
   -- Ах, вот бы добыть огня из палочек! -- воскликнул Ян. -- А вы могли бы добыть огонь? -- спросил он у Калеба.
   -- Конечно, если б у меня был подходящий материал. Видишь, не всякое дерево для этого годится. В равнинах индейцы употребляют корень виргинского тополя, а горные индейцы -- корень шалфея. Я видел, что канадские индейцы употребляют американскую липу, кедр и сухую белую сосну, а чиппевы обыкновенно берут пихту. Удобнее всего устроить бурав. Есть у вас кусок оленьей шкуры?
   -- Нет.
   -- Может быть, найдется полоска мягкой кожи?
   -- У меня кожаные тесемки для башмаков, -- сказал Ян.
   -- Тесемка будет тонка. Впрочем, можно сложить ее вдвое. Веревка тоже годилась бы, но она скоро перетирается.
   Калеб взял тесемку и топор и сказал:
   -- Найдите мне камень, величиною с яйцо, с маленьким углублением, так, в четверть дюйма.
   Мальчики пошли к ручью искать подходящий камень, а Калеб отправился в лес.
  

[]

  
   Они слышали, как старик что-то рубил. Он вернулся и принес с собой плоский кусок очень сухой пихты, пятнадцатидюймовый колышек из того же дерева, слегка согнутую палку, длиною в три фута, немного сухого соснового трута и сухого кедра.
   Колышек, был толщиною в три четверти дюйма и имел приблизительно восьмигранную форму, "чтобы тесемка лучше держалась". На обоих концах он был заострен. Калеб привязал тесемку к согнутой палке, как тетиву лука, но свободно, так, чтобы можно было обернуть ее один раз вокруг колышка и этим способом натянуть. Доску он вытесал толщиною в полдюйма. На краю ее он прорезал выемку, в четверть дюйма ширины и полдюйма длины, а на поверхности, рядом с выемкой, сделал перочинным ножиком маленькое углубление.
   Затем он наскоблил и мелко накрошил кусок кедрового дерева. Сделав в земле ямку в полдюйма глубины, он положил в нее плоский кусок трута и все накрыл доской. Кончик колышка, или бурава, он вставил в углубление доски, которую придерживал ногой. Тесемку он обернул вокруг колышка, а на его верхнее острие надел камень, принесенный мальчиками. На этот камень Калеб крепко опирался левой рукой.
   -- Если не найдется камня, -- заметил он, -- то можно взять толстый сосновый сучок.
  

[]

Зажигательные палочки

   Требуются следующие приспособления: лук, катушка, колышек (бурав) и дощечка.
   1. Простейший лук делается из согнутой палочки, к которой прикрепляется на обоих концах крепкий ремень. Палочка должна быть без трещин. Она имеет около 27 дюймов длины и 5/8 дюйма толщины.
   2. Более сложный лук, с дырочками на концах для ремня. На месте рукоятки ремень пропущен через деревянный круг. Нажимая рукою на круг, можно крепче натягивать ремень.
   3. Простейшая катушка -- колено соснового сучка с небольшим отверстием в нем. 3а -- вид той же катушки снизу. Она имеет около 4Ґ дюймов длины.
   4. Более сложная катушка -- камешек, вмазанный смолою в деревянную подставку. 4а -- вид той же катушки снизу.
   5. Очень сложная катушка. Она сделана из красного дерева и изображает "громовую птицу". Глаза птицы из зеленого полевого шпата вклеены камедью. На нижней стороне (5а) посредине видна катушка из песчаника, вставленная в деревянную рамку и приклеенная сосновой смолою. На голове отверстие, наполненное жиром, чтобы смазывать кончик дреля перед употреблением.
   6. Бурав, -- 12-18 дюймов длины и около 3/4 дюйма толщины. Он приблизительно восьмигранный и заостренный на обоих концах. Лучшее дерево для бурава -- это старая, сухая, хрупкая пихта, но без наплыва, или же корень виргинского тополя; однако годится также американская липа, белый кедр, красный кедр тамарак и даже белая сосна.
   7. Дощечки, в 3/4 дюйма толщины и какой угодно длины; a -- выемка со свежим углублением; b -- углубление, которое было раз в употреблении и еще годится для другого раза, c -- углубление, пробитое насквозь и уже негодное. Выемка имеет Ґ дюйма ширины и 3/4 дюйма длины.
   8. Способ употребления. Дощечка (a) придерживается одной ногой; конец бурава (b) вставляется в углубление; катушка (c) сверху придерживается левой рукой. Конец лука (d) нужно взять в правую руку и двигать его взад и вперед.
   9. Маленькая деревянная подставка, необязательная, но удобная; ее тонкий край подводят под выемку, чтобы собирать в нее падающий порошок.
   Правой рукой Калеб стал сильными толчками двигать лук взад и вперед; от этого колышек начал вращаться в своем углублении. Не прошло, и нескольких секунд, как через выемку доски на трут стал сыпаться коричневый порошок. Углубление увеличивалось в объеме и чернело, порошок темнел, и от углубления поднимался легкий дымок. Калеб немного сильнее нажал левую руку и стал быстрее работать правой. Дымок заметно сгущался, и черный порошок наполнял всю выемку. Дым легкими клубами выходил из-под бурава и, казалось, даже отделялся от кучки порошка. Заметив это, Калеб оставил лук и стал осторожно разгребать порошок, который все еще курился. Он снял доску и, приподняв трут, показал мальчикам, что в куче порошка образовалась тлеющая головня. Зажав ее между двумя кусками трута, он поднял ее, помахал ею в воздухе и осторожно подул. Она понемногу разгорелась ярким пламенем. Дрова для костра уже заранее были приготовлены, и вскоре посреди новой типи пылал огонь.
   Все трое пришли в неописанный восторг. Лицо старика сияло торжеством. Если бы опыт не удался то он, вероятно, возненавидел бы мальчиков. Однако, ввиду блестящего успеха, он готов был любить всякого, кто имел к этому отношение, хотя мальчики были не более, как заинтересованными зрителями его подвига.
  

[]

  

IX
Лук и стрелы

   -- Оружие у тебя неважное, -- сказал Ян, когда они однажды стреляли в саду из лука, принадлежавшего Саму. -- Оно напоминает мой первый лук, который я себе сделал, когда еще был молодым.
   -- А какой ты сделал бы теперь, дедушка?
   -- Раз в пять тяжелее.
   -- Ты не мог бы стрелять из него.
   -- Таким образом, как ты держишь стрелу, конечно, нет. Зимой я брал из библиотеки книгу о стрельбе из лука и из нее много узнал полезного. Ты зажимаешь стрелу и можешь натянуть лук всего на шесть или восемь фунтов, но если продеть пальцы под тетиву, вот так, то можно натянуть его в пять раз сильнее. Это и есть правильный прием.
  

[]

  
   -- По-моему, неудобно, -- оказал Сам, спуская стрелу.
   -- Сначала, разумеется, неудобно. К тому же в стреле должна быть глубокая выемка, а то ничего не выйдет.
   -- Да и ты, кажется, тоже не умеешь?
   -- Я в первый раз пробую с тех пор, как читал об этом. Знаешь, я хочу сделать хороший лук и стрелы.
   -- Что ж, делай, если умеешь. Какое дерево годится для этого? Было сказано в твоей книге?
   -- Лучше всего испанский тисс.
   -- Не знаю.
   -- Потом орегонский тисс.
   -- Тоже не знаю.
   -- Еще красный кедр, яблоня, орешник, вяз. Кажется, эти деревья здесь водятся.
   -- Я никогда не видал красного кедра, а остальных у нас вдоволь.
   -- Нужно только, чтоб дерево было совершенно сухое, срубленное зимою, и чтобы все сучки были сняты.
   -- Это подойдет? -- спросил Сам, указывая на кучу полукруглых ореховых палок, сложенных в сарае. -- Они у нас лежат уже несколько лет.
   Принадлежности для стрельбы из лука

[]

   I. Пятифутовый лук в готовом виде. В соответственных местах указана форма разреза.
   II. Натянутый лук.
   III. Лук со снятой петлей.
   IV. Петля для верхнего конца лука.
   V. Узел для нижнего конца или выемка лука.
   VI. Индюшиное перо с разрезанным стержнем, готовое к прикреплению.
   VII. Вид стрелы снизу, показывающий выемку и расположение трех перьев.
   VIII. Часть стрелы с прикрепленными перьями.
   IX. Сенгерская охотничья стрела с деревянным кончиком; 25 дюймов длины.
   X. Сенгерская боевая стрела с наконечниками из гвоздя и длинными перьями; тоже 25 дюймовой длины.
   XI. Колчан с индейским рисунком; 20 дюймов длины.
   XII. Наручник или щиток из толстой кожи для левой руки, с 2 завязками; 6 дюймов длины.
   Мальчики выбрали хорошую длинную палку, раскололи ее пополам и обтесали топором, пока не получили два прута, по пяти с половиной футов длины и по два дюйма в поперечнике, при чем сердцевина дерева приходилась с внутренней стороны каждого из них.
   Ян руководил работой, припоминая указание драгоценной книги и устройство длинных английских луков, которые ему когда-то пришлось видеть в одной городской лавке. Сам отлично плотничал, и они быстро сделали два лука, по пяти футов длиною. Посредине каждый лук имел полтора дюйма ширины и дюйм толщины (см. рисунок выше). Этот размер был сохранен на девять дюймов в каждую сторону. Таким образом получилась восемнадцатидюймовая часть, которая не сгибалась. Зато концы были оструганы и заострены, так что сгибались равномерно и были по силам мальчикам.
   Не мало затруднений испытали они с тетивою. Обыкновенная веревка не годилась, потому что после двух-трех раз лопалась. На выручку пришел Си Ли. Он послал мальчиков к сапожнику за дратвой и кусочком воску. Воткнув в землю два колышка на расстоянии семи футов, он намотал на них целый жгут дратвы, толщиною с порядочную веревку. Затем он перерезал жгут с одного конца, разделил, его на три одинаковые пасмы и, слегка навощив их, заплел в нетугую косичку. По совету Яна, он сделал на конце петлю и тонкой навощенной ниткой обкрутил соединение петли, а также кусочек в шесть дюймов посреди тетивы, где накладывалась стрела. Благодаря петле, можно было снимать тетиву с лука, когда он не был в употреблении (см. рисунок выше).
   -- Теперь уж не лопнет, -- сказал Си Ли.
   В заключение мальчики покрыли деревянные части тонким слоем лака, который у них нашелся среди красок.
   -- Каким жалким кажется теперь мой старый лук, -- сказал Сам, оглядывая свое новое оружие.
   -- А что ты знаешь насчет стрел? -- спросил он, примеряя старую стрелу к новому луку.
   -- Я знаю, что эта не годится, -- ответил Ян. -- И еще скажу тебе, что стрелу, по крайней мере хорошую, гораздо труднее сделать, чем лук.
   -- Не особенно утешительно. Особенно после той возни, какая у нас была с луком.
   -- А все-таки нам нужно иметь хоть по дюжине стрел.
   -- Как делают их индейцы?
   -- Большей частью они берут прямые стволы гордовины, но я здесь гордовины нигде не видел, да, наконец, она и не такая уж безукоризненно прямая. А стрелы должны быть совершенно прямые, иначе они будут лететь неправильно. Недаром говорится: прямой, как стрела. Мы можем сделать стрелы лучше индейцев, потому что у нас есть хорошие инструменты. Мы можем вытесать их из какого-нибудь крепкого дерева.
   -- Какого именно? Неизвестной породы, которой белый человек видом не видал и слухом не слыхал?
   -- Вовсе нет! Для простых стрел лучше всего белая сосна, а для охотничьих -- ясень или орешник. Какие мы будем делать?
   -- Я -- охотник. Мне подавай охотничьи стрелы. Что ж нам теперь нужно?
   -- Сухого ясеня палочками в двадцать пять дюймов длины и три восьмых дюйма толщины, горячего клея и индюшиных перьев.
   -- Я дам тебе перьев, а ты делай остальное, -- сказал Сам, вытаскивая связку индюшиных крыльев, которые были отложены для чистки печей. Однако в опровержение своих слов он тотчас же взял обрубок ясеня и стал его раскалывать, разделяя каждый раз пополам, пока у него не набралось две дюжины прямых палочек, толщиною около трех четвертей дюйма каждая.

Описание шести видов стрел с различными перьями

[]

   A -- дальнобойная стрела со стальным наконечником, очень хороша во время ветра. B -- также очень хорошая стрела с роговым наконечником; она летит даже лучше A, если нет ветра. C -- стрела Омахов для войны и охоты на оленей; и наконечник и перья привязаны жилами: длинные, мягкие перья оставлены на стержне для того, чтобы легче было следить за стрелой: они белого цвета и развеваются на ветру. Нарезки на древке делаются для того, чтобы жертва больше истекала кровью и оставляла более заметный след. D -- другая стрела Омахов с своеобразной меткой владельца в виде резных колец посредине. E -- стрела для птиц с костяным наконечником, сделанная индейцами на реке Мекензи. F -- боевая стрела, сделанная знаменитым Апачским вождем Джеронимо. Древко состоит из трех колен прямого тростника; конец -- из твердого дерева, а наконечник -- из кварца; все соединения связаны жилами.
   Ян взял одну из них и стал стругать перочинным ножом, чтоб придать ей надлежащую форму и размер.
   -- Я могу это лучше сделать, -- сказал Сам и перенес все палочки на верстак, где принялся стругать их рубанком.
   Ян был недоволен и заявил:
   -- У индейцев не бывает рубанков.
   -- И перочинных ножей тоже!
   Ян не мог не согласиться с этим, тем более, что его идеалом были первобытные индейцы, единственные, которые не пользовались помощью и инструментами белого человека.
  

[]

  
   -- По-моему, надо употреблять только то, что можно найти в лесу. У индейцев нет перочинных ножей, но в прежние времена у них бывали острые камни.
   -- Что ж, работай острым камнем, Ян. Ты найдешь их сколько угодно на дороге, если скинешь башмаки и прогуляешься босиком. А я буду стругать рубанком, и посмотрим, кто кого перегонит.
   Ян замолчал, но в душе дал обещание сделать когда-нибудь настоящие индейские стрелы из гордовины, а пока решил выточить хоть одну перочинным ножом. Пока он с нею возился, Сам успел заготовить шесть штук и гораздо лучше.
   -- Какие будут наконечники? -- спросил Сам.
   -- Я как раз думаю об этом, -- ответил Ян. -- Индейцы делали каменные наконечники, привязанные жилами, но у нас нет подходящего материала. Самые лучшие наконечники -- из кованого железа с ободком, чтобы насаживать на стрелу, но мы не можем достать их. Придется обойтись костяными и роговыми. Я пробовал выпиливать наконечники из кости, да они выходили очень хрупкими. Я брал тоже большие гвозди с обломанными шляпками и привязывал их тонкой проволокой, чтобы дерево не расщеплялось. Иногда в индейских стрелах не делают наконечников, а только обжигают их, чтобы они стали тверже, и заостряют.
   -- Это, кажется, легко, -- сказал Сам. -- А ну, состряпаем и таких несколько штук.
   Они сделали по шести "боевых" стрел с острыми гвоздями, прикрепленными проволокой, и по шести "охотничьих" с закаленными на огне кончиками.
   -- Теперь давай перья!
   Ян показал Саму, как расщепить стержень индюшиного пера и отделить бородку.
   -- Постой, тебе нужно дважды двадцать четыре, значит, сорок восемь перьев?
   -- Нет, -- ответил Ян. -- По две полоски на стрелу недостаточно. Нужно считать по три; значит, всего семьдесят две полоски. И заметь, что для каждой стрелы перья должны быть взяты с одного и того же крыла птицы.
   -- Я знаю, что перемешивать крыльев нельзя, а то, должно быть, стрелы будут кидаться и в одну в другую сторону.
   В это время пришел Си Ли.
   -- Что ж вы делаете с вашими луками?
   -- Ждем стрел.
   -- Как вы прикрепляете перья?
   -- Бледнолицые приклеивают их, а индейцы привязывают, -- ответил Ян, припоминая наставление книги.
   -- А что лучше?
   -- Приклеенные лучше летят, а привязанные лучше выдерживают непогоду.
   -- А вы сделайте то и другое вместе.
   -- У вас нет жил.
   -- Подождите, я вам что-то покажу. Где у вас клей и дратва?
   Мальчики принесли. Тогда он сказал:
   -- Мне кажется, перья надо оставить напоследок. Лучше сначала сделать выемку.
   -- Правильно, а мы чуть не забыли...
   -- Это ты чуть не забыл. Я тут не при чем, -- ответил Сам с сознанием собственного достоинства.
   В каждой стреле у него оказался маленький прорез пилою, сглаженный и расширенный перочинным ножом. Живо в остальных стрелах сделаны были выемки в четверть дюйма, и Си принялся одновременно клеить и привязывать перья, употребляя навощенную дратву вместо жил.
   Ян наметил место для каждого пера в таком расчете, чтобы ни одно из них при спускании стрелы не задевало за лук (см. рисунок выше). Он сначала приклеил их, затем перевязал на протяжении полудюйма выступающие концы стержней; не ограничиваясь этим, он перевязал другие кончики около выемки, чтобы дерево не расщеплялось. Когда он все аккуратно заделал и провел плоской палочкой по навощенной дратве, то отдельные нитки как будто исчезли и, сливаясь вместе, образовали блестящее черное кольцо.
   Таким образом стрелы были окончены. Их разложили, чтобы клей хорошенько просох. На следующий день Ян покрасил стрелы Сама в красный цвет с синими полосками, а свои -- в красный с белыми полосками, для того, чтобы различать их и чтобы предохранить от сырости. Теперь остановка была только за колчаном.
   -- Разве у индейцев бывают колчаны? -- спросил Сам, всегда наводивший историческую справку, когда надеялся избегнуть какой-нибудь трудной работы.
   -- Еще бы! Как же иначе?
   -- Ну, хорошо. Говори скорей, из чего они делаются?
   -- Из чего придется.
   -- Не понимаю.
   -- Да что ты суетишься? Одни делают колчан из березовой коры, другие -- из звериных шкур, а у кого нет более подходящего материала -- из брезента.
   -- Вот это для нас годится. Можно взять обрезки от типи?
   -- Да, пока мы не найдем чего-нибудь лучшего.
  

[]

Чехол для лука и колчан из оленьей кожи плетенья.

  
   Мальчики сделали себе по мешку из брезента, немного короче стрел, и Ян нарисовал на них индейские узоры.
   -- Тащи сюда оружие, -- сказал Сам, и с чувством полного удовлетворения они вышли в сад.
   -- Посмотрим, кто попадет в это дерево.
   Оба прицелились и оба промахнулись. Но стрела Сама зацепилась за другое дерево и раскололась.
   -- Не попробовать ли на мягкой мишени? -- предложил он.
   Посоветовавшись между собою, они взяли старый мешок от зерна, наполнили его сеном, нарисовали на нем несколько колец вокруг бычачьего (или, как Сам называл, буйволиного) глаза и поставили его на расстоянии двадцати шагов.
   Вначале им совсем не удавалось попасть в цель. Стрелы все отлетали на несколько футов влево.
   -- Пойдем в амбар и попробуем там стрелять в эту мишень, -- предложил Сам.
   -- Может быть, мы будем попадать в закрытом помещении, -- ответил Ян с надеждой в душе.
   Мальчикам необходимо было не только напрактиковаться, но и познакомиться с правилами стрельбы из лука. У Яна были некоторые выписки из пресловутой "книги"; кроме того, он многое удержал в памяти, а кое-чему подучился на опыте. Он знал, что нужно стоять так, чтобы середины пяток приходились на одной линии с мишенью; что правый локоть должен приходиться на одной лилии со стрелою; что левая рука должна крепко держаться, пока не спущена будет стрела; что прицеливаясь, нужно прижимать большой палец правой руки к одному и тому же месту на щеке и что нужно держать лук отвесно.
  

[]

Правильная постановка при стрельбе. Рисунок внизу показывает положение пяток на одной линии с мишенью.

  
   Вскоре мальчики увидели, что им нужно защищать левую руку в том месте, по которому ударяет тетива, и сделали себе наручники из голенища старого сапога. Когда они много упражнялись, то надевали старую перчатку на правую руку, чтобы не натереть мозолей на пальцах. Приучившись выполнять правила машинально, мальчики стали делать быстрые успехи и вскоре уж без промаха стреляли в мешок с сеном за двадцать шагов. Они постепенно увеличивали расстояние, пока не научились порядочно стрелять за сорок шагов.
   К немалому своему изумлению, мальчики убедились, что каждая стрела имела какие-нибудь особенности, хотя на вид все они казались одинаковыми. У Сама была одна стрела, которая сильно погнулась и при полете описывала очень странную кривую линию. Они назвали ее "бумерангом". Другая, с очень маленьким пером, пролетала дальше всех. Это была "дальнобойная". Его лучшая стрела, по прозванию "верная смерть", была с длинным индюшиным пером и легким наконечником. Она отлично летела в тихую погоду, но при ветре уклонялась с пути. Другая, с маленьким пером, не боялась ветра. Ей дали прозвище "ветрогон".
   Та стрела, которую Ян выстругал ножом, называлась "струганной" или иначе "проказницей". Она вечно выкидывал какие-нибудь штуки, и, опуская ее, никогда нельзя было знать, куда она вздумает полететь. У Яна была любимая стрела с впадинкой около наконечника. Она летала с особым свистом. Ее назвали "свистуньей", или "болтуньей", "которая шипя пробегает через темный лес, а возвратившись шлепается".
  

X
Плотина

   В один жаркий день в начале июля мальчики купались в речке.
   -- Речка уже сильно обмелела, -- заметил Сам. -- Летом она всегда пересыхает.
   Это была неприятная перспектива, и Ян сказал:
   -- Отчего бы нам не сделать плотину?
   -- Много работы.
   -- Так что ж? Зато весело, и у нас будет, где купаться все лето. Давай, сделаем.
   -- Я никогда не слышал, чтобы индейцы брались за такую большую работу.
   -- Ну, на время мы будем играть в бобров. Смотри, я начинаю.
   Ян бросил большой камень на то место реки, которое ему казалось самым узким. Затем он принес еще камней и с увлечением принялся укладывать их в ряд поперек русла.
   Сам сидел раздетый на берегу, уткнувшись подбородком в колени, которые он обвил руками. На груди его виднелись синие и красные полосы боевой татуировки.
   -- Иди сюда, пестрый лентяй, и принимайся за работу, -- крикнул Ян и, чтоб подкрепить свое приглашение, запустил в Сама ком грязи. Тот ответил:
   -- Мое больное колено сломалось.
   -- Я один не буду работать! -- воскликнул, наконец, Ян и выпрямился.
   -- Послушай, -- сказал Сам, -- я что-то придумал. Сюда гоняют скот на водопой. Речка летом пересыхает, и тогда скот возвращается к хлеву пить из корыта, а воду для этого надо качать. Потом он ждет, не дадут ли овса, вместо того, чтобы итти назад в лес. Я думаю, что если перекинуть два большие бревна, то половина работы уж будет сделана. Давай, попросим папу прислать нам ворот, чтобы перекинуть эти бревна и сделать запруду, куда скот мог бы ходит на водопой. Мне очень жалко бедную скотину. Я по целым ночам думаю о ней, просто видеть не могу, как она по жаре возвращается домой из-за глотка воды. Это не годится.
   Сам поджидал удобной минуты, чтобы поговорить с отцом. В тот день подходящего случая не представилось. На следующее утро за завтраком. Рафтен взглянул через стол на Яна и, очевидно, сосредоточившись на какой-то мысли, спросил:
   -- Ян, если комната имеет двадцать на пятнадцать футов, сколько клеенки понадобится, чтобы обить пол?
   -- Тридцать три с третью ярда, -- сразу ответил Ян.
   Рафтен был изумлен. Ян говорил с полной уверенностью. Но каким чудом мог он вычислить все это в уме?
   Однако, после нескольких простых доказательств все согласились с тем, что Ян был прав.
   Лицо фермера в первый раз просияло.
   -- Смотрите, -- сказал он, -- вот что значит образование! Когда же ты до этого дойдешь? -- спросил он Сама.
   -- Никогда, -- ответил его сын с обычной находчивостью. -- Дантистам не нужно ломать голову над клеенкою.
   -- Знаешь, Ян, -- шепнул Сам, -- лучше ты поговори с папой насчет плотин. Ты поразил его своей ученостью. Я думаю, что он до полудня не перестанет вспоминать об этом. Так ты куй железо, пока горячо.
   После завтрака Ян сказал:
   -- М-р Рафтен, речка совсем пересыхает. Мы хотели бы сделать запруду, чтобы было где поить скот, но для этого нам надо перекинуть два бревна. Вы нам позволите взять на несколько минут ворот, чтобы перекинуть бревна?
   -- А не будет ли ваша запруда для купанья? -- спросил Рафтен, прищурив один глаз.
   -- И для купанья тоже, -- ответил Ян, краснея.
   -- Похоже на то, что мой сын говорит твоими устами, -- прибавил Рафтен, догадываясь об истинном положении дела. -- Я сам приду и посмотрю.
   Придя на бивуак, он спросил:
   -- Где вы хотите сделать плотину? Здесь? Нет, здесь не годится. Это место узкое, но плотину прорвет с обеих сторон раньше, чем поднимется вода. Вот тут пошире, и запруда выйдет хорошая. Где у вас бревна? Как, мой сухой лес? Нет, этого я не позволю. Сухой лес у меня заготовлен на новый амбар. Можете взять два бревна из другого сорта. Я пришлю ворот, но если вы будете брать у меня сухой лес, то вам влетит.
   С истинно рафтенской быстротою он прислал им тяжелый ворот. Оба большие бревна были перекинуты и положены, согласно указанию Яна, на расстоянии четырех футов одно от другого.
  

[]

  
   Мальчики забили по ряду кольев около внутренней стороны каждого бревна. Образовалось углубление вроде яслей и они стали наполнять его камнями и глиной. Они хотели, сделать плотину выше поверхности воды, но глины у них было мало, и работа подвигалась медленно. По мере того, как, росла стена, поднималась и вода, что затрудняло работу. Вдруг Ян сказал:
   -- Постой, новый план! Давай, вскроем плотину и выкопаем с одной стороны глубокую канаву, -- тогда вся вода уйдет. В канаве мы поставим глиняную стенку, а с другой стороны выкопаем глубокую яму. Это даст нам материал для плотины и до может углубить пруд.
   Сказано -- сделано. Через неделю ясли были наполнены вязкой глиной и камнями. Теперь предстояло закрыть шлюз в плотине. Это было нелегко при высоко поднявшейся воде, но они работали, как бобры, и, в конце концов, преградили течение.
  

[]

  
   В ту же ночь был сильный ливень. На следующий день, подходя к лесу, они услышали какой-то глухой шум. Они остановились и стали прислушиваться. Вдруг Ян радостно воскликнул:
   -- Плотина! Вода бежит через плотину!
   Они оба взвизгнули и помчались со всех ног. Добежав до ручья, они увидели большую поверхность стоячей воды в том месте, где было каменистое дно, и сильный поток, протекавший через оставленное для него низкое место посреди плотины. Восторгу их не было предела!
   -- Скорее купаться! -- скомандовал Ян.
   -- Осторожнее с моим больным коленом! -- ответил Сам.
  

[]

Восторгу их не было предела!

  
   Мальчики поспешно разделись и бросились в воду.
   Пруд в самом глубоком месте доходил до пяти футов глубины, а в длину имел несколько десятков футов. И все было делом их рук!
   -- Ну, скажи, разве ж не стоило за это браться? -- спросил Ян. Ему в свое время очень трудно было удерживать Сама за игрою, которая походила на настоящую работу.
   -- Откуда эта штука сюда попала? Я, кажется, оставил ее в типи?
   Сам указывал на чурбан, который в шатре служил ему стулом, а теперь уносился потоком.
   Ян был хорошим пловцом, и в то время, как они играли и плескались, Сам сказал:
   -- Теперь я знаю, кто ты. От меня ты этого дольше не скроешь! Я уж кое-что подозревал, когда ты работал над плотиной. Ты -- тот индеец, которого называют Маленьким Бобром.
   -- А я смотрю на тебя, -- возразил Ян, -- и мне кажется, что я вижу меднокрасного Юнца, который боится лопаты.
   -- Вовсе нет, -- ответил Сам, -- хотя я тоже и не Бесстрашный Орел, сидящий на скале, опустив хвост над пропастью. А, впрочем, мне все равно... Как приятно думать, что теперь есть где поить скот.
   Сам, очевидно, хотел переменить разговор, но Ян не унимался.
   -- Я слышал, как Си на-днях назвал тебя Дятлом.
   -- Да, это моя школьная кличка. Когда я был маленьким, мама часто говорила, что у меня чудные золотые волосы; но когда я поступил в школу, то узнал, что они всего-навсего рыжие или красные, и мальчики прозвали меня Красноголовым Дятлом. Я пробовал бить их, но они били меня вдвое сильнее. Потом я привык к этому прозвищу. Многие для краткости говорят просто -- Дятел.
   Через полчаса, когда они уж сидели у огня, Ян заявил:
   -- Знаешь, Дятел, я хочу рассказать тебе одну историю.
   Сам скорчил гримасу и отогнул уши наперед, торжественно приготовляясь слушать.
   -- Однажды индейская сквау попала в плен к какому-то северному племени. Его увели миль за пятьсот, но в одну темную ночь ей удалось бежать. Убежала она не домой, так как знала, что на этой дороге ее нагонят и убьют, а совсем в другую сторону. Местность была незнакомая, и она заблудилась. Единственным ее оружием был нож, единственной пищей -- ягоды. Она шла безостановочно несколько дней, пока ее не захватила гроза. Тогда она почувствовала себя в безопасности, так как знала, что враги уже не могут ее выследить. Но приближалась зима, и она до холодов не успела бы добраться домой. Тут она принялась устраиваться на зимовье. Она сделала себе вигвам из березовой коры и добыла огонь посредством трения, при чем взяла для лука завязку от своего мокассина. Она сделала силки для кроликов из ивовых прутьев, сосновых корней и хвороста. Вначале она часто голодала, и питалась березовыми почками и внутренним слоем коры, пока не нашла такого места, где водились кролики. Когда ей удалось поймать нескольких кроликов, она употребила в дело каждый кусочек от их туш. Она сделала себе удочку из жил и крючки из костей и зубов, связанных жилами и склеенных сосновой смолой. Она сделала себе платье из кроличьих шкурок, сшитых иголками из кроличьих костей и нитками из кроличьих жил. Сделала она также разную посуду из березовой коры, сшитой сосновыми корнями. Целую зиму она провела в одиночестве, а весною ее случайно нашел известный путешественник Самуэль Хирн. Ее драгоценный нож почти совсем стерся, но она была сыта и здорова и готовилась в путь к своим.
   -- Это очень ин-те-рес-но! -- сказал Сам, слушавший с большим вниманием. -- Я тоже хотел бы так пожить, но с ружьем, и в таком месте, где много дичи.
   -- Что ж тут особенного?
   -- Не всякий захотел бы, а главное -- не всякий мог бы так жить. А я бы справился!
   -- Как? Обходиться только ножом? Хотел бы я посмотреть, как ты сделал бы типи! -- со смехом воскликнул Ян и затем серьезнее добавил: -- Сам! Мы все время играли как будто бы в индейцев. Давай теперь играть взаправду. Будем все делать только из того, что мы найдем в лесу.
   -- Для этого нужно опять пойти к сенгерской знахарке. Она знает все растения.
   -- Мы будем сенгерскими индейцами. И оба мы можем быть вождями, -- добавил Ян, не желая предлагать себя в вожди или признавать Сама своим начальником. -- Я Маленький Бобер. А ты кто?
   -- Кровавая Грозовая Туча.
   -- Нет, не годится. Возьми что-нибудь такое, что ты мог бы нарисовать и сделать свой девиз, да покороче.
   -- Какой здесь самый хитрый зверь?
   -- Кажется, россомаха.
   -- Разве она хитрее лисицы?
   -- В книгах сказано, что хитрее.
   -- Может она побить бобра?
   -- Вероятно.
   -- Ну, так я Россомаха.
   -- Нет, не смей! Я не стану ходить с товарищем, который меня бьет. Да и это название ни так к тебе подходит, как Дятел. Я всегда зову тебя, когда нужно испортить хорошее дерево или выдолбить кору, -- возразил Ян, великодушно оставляя в стороне личную подкладку данного Саму прозвища.
   -- Это не так еще плохо, как бобровать.
   Слово "бобровать" имело свою историю. Топоры и лес играли первенствующую роль у жителей Сенгера: величайшим достоинством считалось уменье обращаться с топором. Прежние поселенцы все в доме делали из дерева: единственным инструментом у них был топор. Существовала даже поговорка, что они "немножко точат топор и бреются им по воскресеньям". Когда отец устраивал своего сына, то давал ему только хороший топор. Таким образом, в Сенгере топор был необходимой принадлежностью для жизни и работ. Все отлично владели топором. Каждый мужчина и подросток был более или менее опытным плотником, но они не подозревали, насколько они искусны, пока среди них не появлялся какой-нибудь "новичок". Существовали определенные правила, как рубить то или иное дерево и как валить его в любом направлении, затрачивая на это как можно меньше труда. Жители Сенгера чуть не с пеленок знали эти правила. Говорят, что бобер наудачу подгрызает дерево кругом, пока оно не упадет. В Сенгере, если дровосек мало-мальски отступал от обычных правил и рубил не так, как следует, то его работу называли "боброваньем". "Работать, как бобер", это была величайшая похвала, но зато "бобровать" дерево считалось неизмеримым позором. Поэтому последняя насмешка Сама отличалась особенной едкостью, которую мог оценить только житель Сенгера.
  

[]

"Бобровать".

  

XI
Ян и знахарка

   Ян собирался при первом удобном случае снова посетить сенгерскую знахарку.
   -- Лучше иди без меня, -- посоветовал Сам, когда узнал о его намерении. -- Она на тебя смотреть не станет, если я буду с тобою. Ты ведь на вид совсем здоров.
   Ян пошел один и был даже рад этому. Он очень любил Сама, но тот своею общительностью и остроумием более или менее затмевал его, а главное, всегда перебивал разговор на самом интересном месте. Когда он собирался уходить, Сам крикнул ему:
   -- Если хочешь, оставайся там обедать. Мы будем знать, отчего ты запоздал.
   Он оттопырил щеку языком, прищурив один глаз и ушел в амбар с своим обычным грустным выражением лица. Ян захватил записную книжку (в последнее время он прибегает к ней все чаще и чаще) и рисовальные принадлежности. По дороге он собрал букет цветов и трав. Старуха на этот раз приняла его совсем иначе.
   -- Войди, войди! Добро пожаловать! Как ты поживаешь? Как здоровье папы и мамы?? Бери стул и садись. Что поделывает этот разбойник Сам Рафтен?
   -- Сам теперь здоров, -- сказал Ян, краснея.
   -- Здоров! Ну, конечно. Я знала, что его вылечу, и он знал это, и его мать знала, когда отпускала его ко мне. А что она сказала?
   -- Ничего, бабушка.
   -- Ах, негодная! Я спасла жизнь мальчику, несмотря на то, что они меня обокрали, а она хоть бы поблагодарила. Прости ей, Господи, как я прощаю, -- добавила старуха с худо скрываемой ненавистью. -- Что это у тебя? Хорошо хоть цветочков они не могут уничтожить. Деревья они рубят, но цветочки все-таки вырастают каждый год. Красотки мои! Красотки мои!
   Ян разложил перед нею цветы. Она взяла один аройник (Arum) и стала рассказывать:
   -- Это -- покаянная трава или индейская репа, а дети называют ее "Джек-на-подставке". Не бери никогда ее корня в рот, а то обожжешь язык. Мальчишки всегда подсовывают новичку этот корень, но уж во второй раз он его не откусит. Индейцы вываривают из него яд и тогда едят. Конечно, это лучше, чем умирать с голоду.
  

[]

Покаянная трава.

  
   Затем она описала золотую печать (Hydrastis canadensis) растение, соком которого Сам в тот раз намазал себе ногу. Старуха говорила, что на нем лежит, печать Мудрого Короля, и что из его удивительного корня получается лучшее золото в мире.
   -- Как поздно в этом году "адамов корень"! Некоторые иначе называют его, майским яблоком или царским корнем. Индейцы употребляют его для желудка, а я сама не раз видела, как он вылечивал лошадей от болячек за ушами... А, синий когош! Я его называю спазмовым корнем. Нет ничего лучше от спазмов; его пьют, как чай. Видишь, как листочки съежены? Словно человек в спазмах. Все для нас на земле отмечено, нужно только приглядеться повнимательнее. А вот посмотри, -- сказала она, вынимая из кучи цветов желтый "венерин башмачок" (Cypripedium). -- У индейцев это -- мокассин. Вот истерический корень; он удивительно помогает от истерики. Взгляни на него. Видишь лицо женщины в истерике с растрепанными волосами и отвислой челюстью? Я помню, как дочка Ларри не хотела итти на "место" и заливалась истерикой. Они послали за мной, а я принесла истерический корень. Раньше всего я сказала -- "дайте мне кипятку", потом заварила корень и дала ей напиться. И вот -- чтоб мне не сойти с этого места! -- ей от первой ложки уже стало хорошо. Нельзя пойти и выкопать его, когда вздумается. Надо копать, когда еще нет цветка. Видишь, сила сразу не бывает в двух местах. Она или в цветке, или в корне. Если есть цветок, то корень не годится, словно прошлогодняя солома. Нужно раздобывать его весною или осенью под сухими листьями, тогда сам чорт не знает, где его искать... А это что? Ага! Хорьковая капуста. Ты, наверное, шел мимо излучины, только там она и растет.
   -- Совершенно верно, -- ответил Ян. -- Послушайте, бабушка, я хочу нарисовать все эти растения и записать их названия и все то, что вы о них рассказываете.
   -- У тебя вышла бы большая книга, если бы я все рассказала, что знаю, -- с гордостью заметила старуха и, чиркнув спичкой по колену, закурила трубку.
   -- Да тебе незачем записывать, для чего они годятся. Это все давно уже существует. Ну, смотри: вот когош от спазмов, вот мокассин от истерики, вот хорьковый корень от того и другого, недаром он похож на оба вместе.
   Ян принужден был согласиться, хотя решительно не видел сходства между этими растениями.
   -- Вот индейский табак. Ты, вероятно, сорвал его у реки? Что-то он появился рано, раньше времени. А вот лихорадочный куст; из его веток хорошо делать настойку и пить от лихорадки и озноба. Вот липкая трава, -- сказала она, показывая стебелек подмаренника. -- Как ты думаешь, от каких болезней ее употребляют?
   -- Не знаю.
  

[]

Липкая трава или подмаренник.

  
   -- Посмотри хорошенько. Это написано, как в книге, даже яснее: я здесь все могу прочесть, а в книге не понимаю ни слова. На что это похоже? -- спросила она, показывая, Яну двулопастную семенную коробочку.
   -- На мозг, -- ответил Ян.
   -- Ах, мальчик! У меня глаза лучше твоих. Это две почки. Их-то липкая трава вылечивает лучше, чем все доктора в мире. Я расскажу тебе, как. Видишь, болезни почек -- вроде лихорадки, с жаром. Поэтому надо сделать настойку на холодной воде, а горячая вода только повредит, словно яд. Вот посконник (Eupatorium perfoliatum). От него в пот бросает. Я раз вылечила одного человека, которого болезнь совсем иссушила. Доктора ничем помочь не могли, а я дала его матери листьев посконника, чтоб заварить чай, и больной стал потеть и потеть целыми ведрами. А доктора воображали, что это они сделали.
   Старуха весело хихикнула.
   -- Вот золототысячник от язв во рту. Пипсисева помогает от лихорадки и тоже от ревматизма. Она растет везде, где люди страдают этими болезнями. Смотри, на белом цветке красные пятна, как у людей при лихорадке. Вот пырей, он спасает, если отравиться спазмовым корнем. И оба они растут рядком в лесу. Вот червивое семя (Chcnopodium) от глистов. Видишь, червячок на листке? А вот самая замечательная трава на свете, всеисцеляющая. Одни растения излечивают от одних болезней, другие -- от других. Но если ты не знаешь, что давать, бери эту траву -- и никогда не ошибешься. Мне ее показал один индеец.
  

[]

Пипсисева.

  

[]

Кошачья радость.

  
   Разговаривая, она покуривала свою короткую трубку и поминутно отплевывалась, но каждый раз с истинно-женской аккуратностью вытирала рот рукавом.
   Ян записывал названия растений, но отказался от мысли делать рисунки и даже заметки.
   -- Привяжи бумажки с названиями к травам и спрячь их. Так делал доктор Кармартин, когда я его учила. Вот, правильно, -- добавила она, когда Ян послушался и стал прикреплять к каждому стебельку бумажный ярлык с названием.
   -- Какая странная метла, -- сказал Ян. Взор его упал на какую-то особенную метлу, стоявшую у стенки.
   -- Да. Буковая. Это работа Ларри.
   -- Кто это Ларри?
   -- Мой мальчик (Ларри было уж лет под шестьдесят). Он делает метлы из синего бука.
   -- А как? -- опросил Ян, с интересом рассматривая метлу.
   -- Ножичком. Ларри очень любит стругать. Он берет черенки синего бука, дюйма в три толщины, и расщепляет их, но стружек не снимает и дает им закрутиться на конце.
   -- Как на молитвенных палочках?
   -- Ну, да, только здесь стружки гораздо длиннее. Когда палочка станет у него толщиной в дюйм, он выворачивает все стружки и привязывает полоской кожевенного дерева, потом делает ручку, подравнивает край топором, дает метле высохнуть -- и готово. Лучшей метлы выдумать нельзя. У нас в роду всегда бывали такие мётлы, пока Ларри не женился на Китти Коннор, презренной из презренных. Я сама не хотела, чтобы он взял за себя эту гордячку. Кроме покупных товаров, она ничего знать не хочет. А за нею даже никто порядочный не ухаживал, пока она не сцапала моего Ларри. Да, нужно сказать правду, -- сцапала! -- воскликнула старуха, возвышая голос, и ее волнение свидетельствовало о какой-то семейной драме.
   В это время дверь отворилась, и вошла Бидди. Так как она была дочерью этой самой Китти, то разговор поневоле оборвался.
   -- Как я рада видеть вас! Когда же вы совсем переселитесь в наши места? -- приветствовала она Яна.
   Пока они разговаривали, бабушка отпила большой глоток из бутылки с жидкостью, которая по виду и по запаху напоминала "лёгочный бальзам".
   -- Ты сегодня рано! -- заметила бабушка.
   -- Да, а вышла поздно. Учитель говорит, что так всегда бывает, если итти с востока на запад.
   -- Я тебя порадую: Ян останется у нас пообедать. Утки и зеленого горошка у нас нет, но, благодарение Богу, найдется чем его угостить. По праздникам Бидди готовит мне обед, а в другие дни я сама что-нибудь стряпаю. Сплю я одна с собакой, кошкой и яблоками. Яблок осталось только горсточка, но то, что есть, твое. Кушай, милый.
   Она отвернула сероватые простыни и показала последние полдесятка тех же румяных яблок.
   -- Вы не боитесь спать здесь одна, бабушка?
   -- Чего ж мне бояться? Воры только раз забрались ко мне, и я отвадила их навсегда. Когда они влезли ночью, я села на постели и спросила: "Что вы ищете?" -- "Денег", -- ответили они. Слух прошел, что я продала корову за 25 долларов. "Подождите, я встану и помогу вам искать, -- сказала я, -- потому что после сбора яблок я ни одного цента в глаза не видала". -- "Дай нам 25 долларов или мы тебя убьем!" -- "Не могу вам дать и 25 центов, -- сказала я, -- а умереть я готова". Тогда один вор маленького роста, но широкий, как эта дверь, спросил: "Разве ты не продала корову?" -- "Вы найдете ее в хлеву, -- ответила я, -- но мне не хотелось бы, чтоб вы ее тревожили во сне: от испуга у нее пропадает молоко". Оба вора стали смеяться друг над другом, и маленький сказал: "Ну, бабушка, мы оставим тебя в покое, но ты никому не говори ни слова". Другой вор угрюмо молчал. "Ни слова, -- обещала я, -- и мы вдобавок будем друзьями". Они направились к двери, но я остановила их: "Подождите, мои друзья не могут покинуть мой дом без закуски или выпивки. Пожалуйста, повернитесь спиною, пока я надену юбку". Когда я встала и оделась, то сказала: "Я угощу вас самым лучшим легочным бальзамом". Маленький парень ужасно закашлялся, мне даже показалось, что у него коклюш. Другой был, как безумный, и маленький все смеялся над ним. Я заметила, что этот негодяй -- левша, или притворяется левшой, но за бутылкой он протянул правую руку, на которой оказалось только три пальца. У них обоих были огромные черные, ужасные бороды; я эти две бороды всегда узнаю! У маленького голова была повязана тряпкой. Он уверял, что у него зубы болят, но ведь у кого же болят зубы под корнями волос? Перед уходом маленький сунул мне в руку доллар и сказал: "Это все, что у нас есть, бабушка". -- "Спасибо, -- ответила я. -- Я с благодарностью принимаю вашу лепту. Это первые деньги, которые я вижу после сбора яблок. И если вам что-нибудь понадобится, то обращайтесь ко мне, как к другу".
   Старуха гордилась своей победой.
  

[]

Синий бук.

  
   -- Бабушка, вы не знаете, чем индейцы красят? -- спросил Ян, возвращаясь к тому, что его интересовало.
   -- Они идут в лавку и покупают краски в пакетиках, как мы.
   -- А прежде, когда не было лавок, могли они добывать краски из лесных растений?
   -- Конечно. В лесу есть все, что нужно для человека.
   -- Какие ж это растения?
   -- Разные.
   -- А все-таки?
   Видя, что общие вопросы ни к чему не приводят, он стал расспрашивать подробнее.
   -- Как они в старину красили щетинки дикобраза в желтый цвет?
   -- Есть хорошенький желтый цветочек, который растет в поле и под заборами; называется он "золотой дождь". Индейцы кипятят щетинки в воде с этим цветком. Посмотри, вот шерсть, окрашенная таким образом.
   -- А красный? -- спросил Ян, записывая.
   -- У них не было хорошего красного цвета. Они делали плохонькую красную краску из ягодного сока. Но раз я видела, как одна старая сквау кипятила щетинки сначала в желтой, а потом в красной краске, и цвет вышел очень хороший.
   -- Из каких ягод получается лучшая красная краска, бабушка?
   -- Самые ягоды для этого вовсе не должны быть красными, как ты, может быть, думаешь. Красную краску даст черника и брусника, а черная смородина для этого лучше, чем красная. Но лучше всего "ягоды сквау".
   -- Какие они?
   -- Я тебе покажу листики.
   Они вышли из хижины, но все их поиски оказались тщетными.
  

[]

Лаконоска.

  
   -- Теперь слишком рано, -- сказала бабушка, -- за то в августе этих ягод бывает масса. Они такого красивого красного цвета. Для лаконоски тоже еще рано; на ней бывают темные, почти черные ягоды, которые дают ярко-красную краску.
   -- А из чего делается голубая краска?
   -- Вероятно, что-нибудь есть. Всякие растения есть в лесу. Голубой краски я сама никогда не видела и не делала. Можно настоять молодые побеги бузины, но такого цвета не получится.
   Она указала на изумрудную ленту у Бидди на платье.
   -- Коричневым красит кора волошского ореха, черным -- кора белого дуба. Можно получить цвет вроде голубого, если макать в две краски: сначала в желтую, потом в черную. Черным еще красит кора американского орешника, оранжевым -- березовая кора, желтым -- корни цветущего ясеня, алым -- корешок дерновника, но в лесу нет настоящей голубой краски. Синюю краску получают из индиги, но она такою не будет (старуха указала на яркий кобальт), и не нужно было.
  

[]

Анемон.

  

[]

Каменоломка.

  

XII
Обед у знахарки

   Бидди тем временем расхаживала по комнате, топая своими огромными босыми ногами, и накрывала на стол. Она, очевидно, хотела манерничать, так как совсем особенно выворачивала пятки. Несколько раз она упоминала о том времени, когда "жила у мамы Яна". Наконец она спросила:
   -- Где у вас скатерть, бабушка?
   -- Это еще что такое? Будто не знаешь, что у нас скатертей никогда не водилось. Хорошо, что есть чем пообедать, а не то что скатерти застилать, -- ответила бабушка, беспощадно уязвляя самолюбие Бидди.
   -- Вам чаю или кофе, Ян? -- спросила Бидди.
   -- Чаю, -- сказал Ян.
   -- Очень хорошо, что ты выбрал чай, потому что с самого Рождества у меня нет ни зерна кофе, а чай я достаю в лесу. Впрочем, я дам тебе что-то не из леса.
   Старуха подошла к угловой полке, сняла старую сигарную коробку и, среди спичек, табаку, перьев, гвоздей, булавок, иголок и ниток, отыскала в ней шесть кусочков пиленого сахару, которые когда-то были белыми.
   -- Вот. Будь здоров! -- и она бросила три кусочка Яну в чай. -- Остальное будет на второй стакан. Хочешь сливок?
   Она пододвинула Яну липкую и грязную чашку для бритья, наполненную чудными сливками.
   -- Бидди, дай Яну хлеба!
   Бидди разрезала булочку, должно быть, единственную, на два или три ломтя и положила на тарелку Яна.
   -- Масло, может быть, немножко прогоркло, -- сказала хозяйка, заметив, что Ян его не берет. -- Подожди!
   Она опять подошла к полке и достала стеклянную банку с выщербленным краем и плоской жестяной крышкой. В банке, по-видимому, было варенье. Старуха сняла крышку и воскликнула:
   -- Ай-ай-ай!..
   Затем она выудила пальцами дохлую мышь и выбросила ее за дверь, преспокойно заметив:
   -- А я-то думала: куда девалась проклятая мышь? Уж две недели я ее не видела и решила, что Том ее съел. И мухи тоже! Эта крышка неплотно пристает.
   Опять она пустила пальцы в ход, чтобы вытащить кучу мух, которые покончили свое бренное существование, утонув в любимом лакомстве.
   -- Теперь кушай, Ян, кушай все до конца. У меня еще есть много варенья, -- сказала бабушка, хотя очевидно было, что она подала на стол весь свой запас.
   Ян был очень смущен. Он чувствовал, что добрая старуха в порыве гостеприимства отдавала ему свое недельное пропитание, и сознавал, что обидит ее, если не сделает честь ее угощению. На вид сколько-нибудь чист был только хлеб, и Ян приналег на нем. Хлеб оказался плохого качества. Яну было неприятно, что между зубами у него застревают какие-то волосы, но когда он прикусил обрывок тряпки с пришитой пуговкой, то совершенно растерялся. Он потихоньку бросил тряпку, но не мог скрыть внезапной потери аппетита.
   -- Скушай того, скушай этого, -- предлагала старуха.
   Несмотря на его отнекиванья, ему положили на тарелку всякой еды и, между прочим, прекрасного вареного картофеля; но, к несчастью, хозяйка принесла этот картофель в своем грязном, засаленном фартуке и выложила его своей костлявой рукою.
   Ян ничего не ел, к великому огорчению радушной старухи.
   -- Надо ему чем-нибудь подкрепиться, -- говорила она, и Ян не знал, как ему отделаться.
   -- Не хотите ли яиц? -- предложила Бидди.
   -- О, с удовольствием! -- воскликнул Ян, искренно обрадовавшись.
   "Курица -- опрятная тварь, -- думал он, -- по крайней мере, хоть яйца можно будет есть".
   Бидди своей утиной походкой ушла в амбар и вернулась с тремя яйцами.
   -- Хотите всмятку или яичницу?
   -- Всмятку, -- ответил Ян из благоразумной предосторожности.
   Бидди взглядом искала какой-нибудь кастрюльки.
   -- А вот кипит, -- заметила бабушка, указывая на большой котел, в котором вываривалась куча грязного белья.
   Бидди опустила туда яйца.
   Ян в душе молил бога, чтобы они не полопались. Два яйца дали-таки трещины, но он взял себе третье, и этим ограничился весь его обед.
   В это время прилетел черный дрозд и уселся на пороге.
   -- Ах, Джек! -- воскликнула старуха. -- Где ты был? Я думала, что ты совсем пропал. Знаешь, Ян, я спасла Джека от руки охотника (будь он неладен! Должно быть, это был "оранжевый"). Теперь мой Джек поправился и прилетает сюда, как к себе домой. Джек, воды не трогай! Убирайся!
   Хорошенькая птичка подскочила к ведру с чистой водой и стала купаться.
   -- Вы посмотрите на этого разбойника! -- кричала старуха. -- Пошел прочь из печки!
   Дрозд уже успел влезть через открытую заслонку в потухшую, но еще горячую печь.
   -- Он себе греет ножки. Ах, бедовый! Когда-нибудь не заметишь, затопишь печь и сжаришь его живьем. Мне хочется свернуть твою хорошенькую шейку, чтобы спасти тебе жизнь!
   Она выгнала дрозда, ругаясь на словах, но в то же время нежно лаская его.
   Ян забрал свои растения с ярлыками и распростился.
   -- Прощай, мальчик! Приходи еще, да поскорее, -- сказала старуха. -- Приноси опять трав. Прощай и будь здоров. Я думаю, что не грех это сказать, хотя знаю, что ты -- праттисон, а они все пойдут в ад. Ты славный мальчик, и мне ужасно жаль, что ты -- праттисон.
   Вернувшись к Рафтенам, Ян застал на столе свой прибор, хотя все уже давно пообедали.
   -- Иди, покушай, -- сказала м-сис Рафтен с материнской заботливостью. -- Я поджарю тебе мяса. Через пять минут оно будет готово.
   -- Я уже обедал у бабушки Невиль.
   -- Да, я знаю.
   -- Вероятно, она одною лапою мешала тебе чай, а другою намазывала варенье на хлеб? -- язвительно спросил Рафтен.
   -- Может быть, она сварила для тебя своего любимого дрозда? -- сказал Сам.
   Ян покраснел. Очевидно, все имели понятие о том, какой прием его ожидал. Однако ему неприятно было слышать насмешки над доброй старухой. Он горячо возразил:
   -- Она приняла меня как нельзя лучше.
   -- Все-таки скушал бы ты мяса, -- сказала м-сис Рафтен.
   Как заманчива была мысль о сочном куске мяса! Как кстати пришлось бы оно на голодный желудок! Однако насмешки возмущали Яна. Ему хотелось вступиться за бедную бабушку, которая охотно отдала все, что у нее было лучшего, отдала все свое достояние, лишь бы радушно принять гостя. Пусть же Рафтены не узнают, с каким удовольствием он закусил бы теперь! Из уважения к старухе он в первый раз в жизни солгал.
   -- Нет, благодарю вас. Я совершенно сыт. Бабушка Невиль отлично накормила меня.
   И, преодолевая муки голода, он взялся за вечернюю работу.
  

[]

  

XIII
Шпион

   -- Удивляюсь, где Калеб достал березовой коры? -- сказал Ян. -- Если бы нам отыскать еще хороший кусок для посуды!
   -- Я догадываюсь, где. Он шел через лес Бёрнса. В нашем лесу березы нет. Мы тоже там добудем.
   -- Ты попросишь у Бёрнса?
   -- Нет. Кто дорожит старой березой? Мы пойдем и возьмем, когда он не будет смотреть.
   Ян колебался. Сам уж приготовил топор.
   -- Это будет военный набег в страну неприятеля. Теперь все воюют. А он один из папиных "друзей".
   Ян пошел, но в душе продолжал сомневаться, честно ли они поступают.
  

[]

Черная или речная береза.

  

[]

Красное дерево.

  
   Около межи они нашли толстую березу и принялись обдирать с нее кору. Вдруг в отдалении показался высокий мужчина с маленьким мальчиком. Очевидно, они бежали на стук топора. Сам шепнул:
   -- Это старый Бёрнс! Надо удирать.
   Им необходимо было спасти топор и самих себя.
   Они успели благополучно перескочить через изгородь, а Бёрнс ограничился тем, что посылал им вдогонку ругательства и угрозы. Ему ничуть не жаль было дерева, так как лес в их стране ценился нипочем; но, к несчастью, Рафтен рассорился со всеми своими соседями, и потому Бёрнс готов был сделать из мухи слона.
   Его сынишка, на вид поменьше Яна и Сама, подбежал к меже и стал кричать:
   -- Рыжий, рыжий! Ах ты, рыжий вор! Погоди, уж задаст тебе мой папа! Бессовестный Рафтен, Бафтен, Страфтен...
   Он подыскивал еще какие-нибудь оскорбительные слова.
   -- Воины убежали и спасли свои скальпы, -- сказал Сам, преспокойно укладывая топор на обычное место.
   -- Все потеряно, кроме чести, -- заметил Ян.
   -- Кто этот мальчишка?
   -- Гай Бёрнс. Я его знаю. Он всегда подличает и лжет страшно. Он получил приз -- большую щетку -- за то, что был самым неряшливым ученикам в школе. Мы все голосовали, и учитель дал ему щетку.
  

[]

Приз Гая Бёрнса.

  
   На следующий день мальчики снова предприняли набег за березовой корой. Не успели они взяться за свою опустошительную работу, как услышали невдалеке голос, по-видимому, детский, который старался подражать мужскому, и неистово ругался:
   -- Ах вы... такие-сякие... вон отсюда... из моих владений!
   -- Давай, Ян, возьмем постреленка в плен?
   -- И сожжем его на медленном огне, -- ответил тот.
   Они пошли на голос, но появление Бёрнса опять превратило их военную атаку в быстрое отступление.
   Новый позор!
   В последующие дни мальчики нередко подходили к меже, но всегда случалось, что Бёрнс работал поблизости, а Гай как будто был настороже. По его выкрикиваниям мальчики могли убедиться, что он знает о них все подробности, несомненно, он бывал на бивуаке в их отсутствие. Несколько раз мальчики видели, как он с напряженным интересом следил за их упражнениями в стрельбе из лука. Но когда его замечали, он успевал убежать на безопасное расстояние, а оттуда выкрикивал разные угрозы.
   Однажды мальчики явились на бивуак в неурочный час. Проходя мимо густого кустарника, Ян увидел под листвой босую пятку.
   -- Эй, кто там?
   Он нагнулся и нащупал ногу, владельцем которой оказался Гай Бёрнс. Гай вскочил с криком:
   -- Папа, папа, па-а-а-па!
   Он удирал, спасая жизнь, так как индейцы гнались за ним, угрожая местью. Но Ян отлично бегал, и толстые ноги Гая, даже окрыленные страхом, не могли его унести. Мальчики схватили его и потащили назад к бивуаку.
   -- Пусти меня, Сам Рафтен, пусти меня! -- вопил он.
   Однако теперь в его тоне не слышалось прежнем дерзости.
   -- Раньше всего надо связать пленника, Ян!
   Сам достал веревку.
   -- Фу! -- сказал Ян. -- Разве ж это годится? Принеси мне кожевенного дерева.
   Полоски кожевенного дерева нашлись под рукою. Несмотря на рев и сопротивление, Гай был торжественно привязал к дереву, -- к зеленому дереву, так как, по словам Яна, оно могло лучше противостоять огню.
   Затем оба воина уселись на корточках перед огнем. Старший зажег трубку мира, и они принялись обсуждать участь несчастного пленника.
   -- Брат! -- сказал Ян с величественным жестом. -- Как приятно слышать завывание этого жалкого бледнолицего!
   А завывания, становились-таки нестерпимыми.
   -- Уф! Хорошо! -- ответил Дятел.
   -- Пустите меня! Мой папа вам задаст за это, подлые трусы! -- вопил пленник.
   -- Уф! Надо его раньше скальпировать, а потом сжечь! -- заявил Маленький Бобер с выразительными телодвижениями.
   -- Вах!.. Еще бы!.. Разбойник... -- ответил Дятел.
   Он плюнул на камень и принялся точить свой нож.
   Лезвие скрипело: "дз-дз-дз", и этот резкий звук производил потрясающее впечатление на Гая.
   -- Брат Дятел! Дух нашего племени жаждет крови этой жертвы!
   -- Ты должен сказать: "Великий Вождь Дятел", -- вполголоса заметил Сам. -- Если ты не будешь называть меня Вождем, и я не буду называть тебя Вождем.
   Великий Дятел и Маленький Бобер вошли в свою типи, раскрасили друг другу лица, поправили свои головные уборы и вернулись назад, чтобы приступить к выполнению казни.
   Дятел стал опять точить нож. В этом не было никакой надобности, но ему нравился звук "дз-дз-дз".
   Маленький Бобер принес охапку хвороста и положил его перед пленником. Однако у Гая ноги были свободны, и он одним пинком разбросал весь хворост. Оба военачальника отскочили.
  

[]

Уф! Свяжи ему ноги.

  
   -- Уф! -- воскликнул свирепый Дятел.
   -- Свяжи ему ноги, Брат Великий Вождь, Маленький Бобер.
   Полоской коры они крепко привязали ему ноги к дереву. Тогда Вождь Дятел выступил со своим ножом и сказал:
   -- Великий Брат Вождь, Маленький Бобер! Если мы его скальпируем, то получится только один скальп, и тебе нечем будет похвалиться.
   Это было серьезное затруднение, но Ян нашел выход:
   -- Великий Брат Вождь, Красноголовый Дятел-сидящий-на пне-и-помахивающий-хвостом! Не скальпируй его! Сдери кожу с его пустой башки, и каждый возьмет себе половину.
   -- Вах! Очень хорошо, Брат Славный индейский Вождь, Великий Маленький Бобер-подгрызающий-дерево!
   Дятел взял кусочек угля и с ужасающей серьезностью провел на льняных волосах пленника линию раздела. Маленький Бобер возразил, что он имеет право на одно ухо и половину маковки, которая составляет главную часть скальпа. Дятел указал, что у пленника, к счастью, есть маленькая плешь, которая может сойти за вторую маковку, и таким образом младший Вождь получит свою долю. Линия раздела была стерта. Оба Вождя взяли по угольку и стали чертить на голове Гая новый план, который они исправляли до тех пор, пока не пришли к соглашению.
   Пленник все еще не терял мужества и награждал мальчиков целыми потоками угроз к ругательств. Он обещал пожаловаться "папе", "учителю", всему свету и, наконец, м-ру Рафтену. Дятел с некоторым беспокойством обратился к Маленькому Бобру и спросил:
   -- Брат Вождь! Понимаешь ли ты язык буйного бледнолицего? Что он говорит?
   -- Уф! Не знаю! -- был ответ.
   -- Может быть, он поет предсмертную песнь на своем наречии?
   Гай не был трусом. Он стойко держался, пока думал, что мальчики "играются". Но когда он почувствовал, что страшная линия разделила его череп между этими двумя бесчеловечными раскрашенными чудовищами, и когда, после заключительного "дз-дз-дз" ножом по камню, неумолимый Дятел подошел и забрал в левую руку его льняной вихор, он не выдержал и горько разрыдался.
   -- Не надо! Папа! Мама! Пустите меня! Я больше не буду!
   Он не говорил, чего он больше не будет делать, но ясно было, что он сдается.
   -- Подожди, Великий Брат Вождь! -- сказал Маленький Бобер. -- Существует обычай освобождать от казни и даже принимать в свою среду пленников, которые выказывают большое мужество.
   -- Он выказал мужество за шестерых, если это значит реветь, -- заметил Дятел.
   -- Давай, перережем ему веревки, чтоб он мог убежать к своим.
   -- Правильнее было бы, если б мы его здесь оставили на ночь, а утром нашли, что он сам как-нибудь убежал, -- сказал старший Вождь.
   Пленник заметил, что его дела немного поправляются, и среди всхлипываний обещал принести, сколько понадобится, березовой коры и сделать все, что угодно, лишь бы его отпустили. Он даже предлагал украсть для них лучшие плоды из отцовского сада.
   Маленький Бобер достал нож и стал перерезывать его путы. Дятел взял свой лук и стрелы и сказал:
   -- Уф! Забавно было бы застрелить его на бегу.
   Наконец последняя полоска кожевенного дерева была отрезана. Гай не заставил себя просить и молча убежал к изгороди на меже. А, очутившись по другую сторону, он разразился ужасными ругательствами.
  

[]

  
   Другой мальчик после такого приключения стал бы далеко обходить бивуак, но Гай по школе знал Сама, как большого добряка. Он стал думать, что ему нечего было пугаться. Движимый разными побуждениями, и, главным образом, жгучим любопытством, он все-таки подкрадывался к бивуаку. Однажды мальчики увидели, как Гай улепетывал, когда они подходили к типи. Они поймали его и привели назад. Он был мрачен, но не кричал, как в первый раз и, очевидно, не так боялся. Вожди совещались о том, чтобы сжечь его, подвергнуть пыткам, бросить в воду, но он молчал. Тогда они принялись допрашивать пленника. Зачем он пришел на бивуак? Что он тут делал? воровал? и так далее. Он стоял с мрачным видом и не отвечал ни слова.
   -- Давай, завяжем ему глаза и прогоним ему по спине гаяскут, -- сказал Ян глухим голосом.
   -- Хорошая мысль! -- согласился Сам, хотя он не больше пленника знал, что такое гаяскут. Затем он добавил: -- А впрочем, лучше поступить великодушно и избавить его от мучений.
   Неизвестное всегда внушает страх. Пленник опять заволновался, и уголки его губ стали дрожать. Он уже готов был расплакаться, но в это время Ян спросил:
   -- Отчего же ты не скажешь нам, что ты здесь делал?
   Гай пробормотал:
   -- Я тоже хочу играть в индейцев.
   Мальчиков это рассмешило. Они не успели раскрасить своих лиц, и их выражение было вполне ясно для постороннего глаза.
   Маленький Бобер встал и обратился к совету:
   -- Великие Вожди Сенгерского народа! В последний раз, когда мы пытали этого пленника и готовились его сжечь, он произвел на нас сильное впечатление. Еще ни один из наших пленников не выказывал таких разнородных дарований. Я предлагаю принять его в наше племя.
   Затем поднялся Дятел и сказал:
   -- О, второй по мудрости Вождь нашего племени! Все это совершенно верно. Но тебе известно, что ни один воин не может присоединиться к нам, пока не проявит своих качеств. Он должен, например, побороть, какого-нибудь воина нашего племени. Пленник! Можешь ты это сделать?
   -- Нет!
   -- А можешь ты обогнать кого-нибудь или выстрелить дальше, или... или... сделать нам подарок? Что ты можешь?
   -- Я могу красть арбузы. У меня глаза лучше всех в школе. Я умею увертываться, как никто. Много раз я смотрел на вас из-за кустов. Я видел, как вы строили эту плотину. Я плавал в пруде раньше вас самих. Когда вас не было, я сидел и курил в вашей типи. Я слышал, как вы сговаривались, чтобы красть у нас березовую кору.
   -- Во всем этом я не вижу особенного мужества. Есть у тебя подарки для старшего Вождя племени?
   -- Я достану вам сколько угодно березовой коры. Той, которую вы срезали, я не могу принести, потому что мы с папой ее сожгли, но я принесу вам гораздо больше и... может быть, когда-нибудь украду для вас цыпленка.
   -- У него, очевидно, честные намерения. Примем его, -- сказал Ян.
   -- Хорошо, -- ответил старший Вождь.
   -- Но только я не отказываюсь от своих притязаний на левую половину его скальпа до клочка желтого мха на его затылке в том месте, где воротник стер грязь с шеи. Я оставляю за собою право в любую минуту потребовать свою часть скальпа и относящееся к ней ухо.
   Гай хотел обратить это в шутку, но Сам блестящими глазами жадно смотрел на "желтый клок", и у него опять сердце сжалось.
   -- Слушай, Ян, то-есть Великий Маленький Бобер, ты, наверное, знаешь, что требуется для принятия новичка в индейское племя?
   -- У каждого племени свои требования. Почетнее всего считается "испытание огнем" и "солнечная пляска", но и то и другое очень, очень трудно.
   -- А ты какое испытание прошел? -- Осведомился Великий Дятел.
   -- Оба, -- ответил Ян и улыбнулся при воспоминании о своих обожженных руках и плечах.
   -- Неужели? -- с некоторым сомнением в голосе спросил старший Вождь.
   -- Да. И я так удачно выдержал испытание, что меня признали лучшим представителем племени, -- сказал Маленький Бобер, не упоминал, однако, о том, что он был его единственным представителем. Мне дали даже прозвище Грозный Восток.
   -- И я хочу быть "Грозный Восток", -- пискнул Гай тоненьким голоском.
   -- Ты? Ну, куда ты годишься, желтый чуб?
   -- Какое испытание ты выберешь, чубик?
   Гай пожелал "загореть" до пояса. Руки и шея у него уж достаточно загорели и пестрели веснушками, а ситцевая рубашонка так плохо защищала его тело от лучей солнца, что оно приняло темно-желтый цвет, и местами на нем тоже были веснушки. Целый день Гай плясал вокруг бивуака в одних панталонах, но так как он уже привык к солнцу, то не загорел.
   В сумерки Вожди собрались на совет. Старший Вождь осмотрел нового воина, покачал головой и выразительно воскликнул:
   -- Слишком зелен, чтобы загореть. Отныне ты -- Молодая Ветка.
   Все возражения были тщетны. Он должен был оставаться Веткой, пока не заслужит более почетное прозвище. Мальчики сели в кружок и выкурили трубку мира в честь третьего Вождя сенгерских индейцев.
   Гай был самым безобидным из всех товарищей, но ему особенно нравилось разыгрывать кровожадного воина. Он очень любил татуироваться и с помощью красок превращал свою круглую улыбающуюся рожицу в свирепое лицо дикаря. Он гордился своей татуировкой, но -- увы! -- как часто величайшие огорчения встречаются среди величайших радостей -- глубочайшим озером служит старый кратер на вершине высочайшей горы! У Ветки глаза были не мрачные и черные, как у лукавых краснокожих, а небесно-голубые. Он мог покрыть пасмами конского волоса свою растрепанную белобрысую голову, он мог закрасить усеянное веснушками лицо, но ничего не мог поделать со своими светлыми ресницами и выпуклыми голубыми глазами. Тем не менее он никому не говорил о своем огорчении. Он знал, что если мальчики проведают об этом, то сейчас же переименуют его в Куклу или Птичку, или дадут ему какое-нибудь другое ужасное и совсем не индийское прозвище.
  

[]

  

XIV
Ссора

   -- Знаешь, Ян, я сегодня видел красного реполова.
   -- Это что-то новое! -- сказал Ян с сомнением в голосе.
   -- Как же, самая красивая птичка в нашей местности.
   -- Будто? А колибри?
   -- Не-е-е-т! Колибри не красивая, только маленькая.
   -- Видно, что ты ничего не понимаешь, -- возразил Ян, -- так как эти крылатые перлы являются в одно время и самыми маленькими и богаче всех окрашенными представителями пернатых.
   Ян привел фразу, которую где-то вычитал и целиком удержат в памяти.
   -- Фу! -- воскликнул Сам. -- Ты говоришь совсем по-книжному. А я видел сотни колибри у нас в саду и скажу тебе, что эта птичка в миллион раз красивее. Она красная, как кровь, и горит, как огонь, а крылья у нее черные. Старая знахарка говорит, что индейцы называют ее "птицей войны", так как если она пролетит по дороге, то будет война. Впрочем, это и немудрено, потому что они всегда воюют...
   -- Ах, знаю! -- перебил Ян. -- Это кардинал. Где ты его видел?
   -- Он вспорхнул с деревьев и сел на шесте типи.
   -- Надеюсь, что здесь войны не будет, Сам. Жалко, что я не могу добыть кардинала, чтобы сделать чучело.
   -- Я и то пробовал. Из ружья можно было бы его убить, а стрелой я только спугнул его. И стрела моя пропала, а это была самая лучшая -- знаешь, Верная Смерть.
   -- Ты дашь мне стрелу, если я ее найду? -- спросил Гай.
   -- Вот еще! С какой стати?
   -- А отдашь мне свою смолу для жеванья?
   -- Нет.
   -- А одолжишь ее?
   -- Хорошо.
   -- Ну, так вот твоя стрела, -- сказал Гай, вытаскивая ее из-за поленьев, где она застряла. -- Я видел, как она упала, но хотел "притаиться и ждать хода событий", -- как говорит Ян.
   Гай хихикнул.
   Рано утром индейцы, татуированные по-военному, отправились в обход. Они захватили с собою луки и стрелы и шли, тщательно осматривая следы на дороге и прислушиваясь, нет ли врага поблизости.
   Их ноги в мокассинах совершенно не стучали, их проницательные взоры впивались в каждый листок огромных деревьев, по крайней мере, так говорится в записной книжке Яна. Хотя они шли почти бесшумно, но испугали маленького ястреба, который вспорхнул с пихты, или "огненного дерева", как мальчики прозвали ее с тех пор, как узнали ее удивительные свойства.
   Они пустили в него три стрелы, но безуспешно.
   Ян взглянул на дерево и воскликнул:
   -- Гнездо!
   -- По-моему, это ведьмина метла, -- сказал Гай.
   -- Ничуть не бывало! -- ответил Ян. -- Мы не отсюда ли согнали ястреба?
  

[]

Пихта, или "огненное дерево" и "ведьмина метла".

  
   Он лазил лучше всех троих. Сбросив головной убор, оружие, куртку и брюки, он полез на пихту, не обращая внимания на смолу, которая выступала блестящими капельками из коры.
   Не успел он добраться до нижних веток, как в сердечке Гая зародился коварный замысел.
   -- Давай, сыграем с ним штуку и удерем!
   Сам согласился. Они набили куртку и брюки Яна листьями и хворостом, насадили на палку головной убор, пронзили это чучело в грудь одною из собственных стрел Яна, повалили его на землю, а сами убежали.
   Тем временем Ян добрался до верхушки дерева и нашел, что мнимое гнездо представляет не что иное, как нарост, который так часто встречается на пихтах и известен под названием "ведьминой метлы". Он стал звать товарищей, но, не получая ответа, спустился вниз. В первую минуту вид чучела рассмешил его, но затем он досмотрелся, что его куртка порвана, и стрела сломана. Он стал звать своих спутников, но тщетно: они не подавали признаков жизни. Он пошел искать их, но они, по-видимому, прятались от него. Убедившись, что они его позорно покинули, Ян вернулся на бивуак в дурном расположении духа. Там их тоже не было. Он посидел немного у огня, а затем, по свойственному ему трудолюбию, скинул куртку и пошел работать на плотину.
   Он сосредоточенно работал и не заметил возвращения беглецов, пока не услышал, как кто-то сказал:
   -- А это что такое?
   Оглянувшись, он увидел, как Сам перелистывал его собственную записную книжку, а затем принялся читать вслух:
   "Пустельга, бесстрашная хохлатая птичка,
   Ты..."
   Ян подскочил и вырвал у него книжку из рук.
   -- Я уверен, что там рифма "певичка", -- сказал Сам.
   Ян побагровел от стыда и гнева. У него была поэтическая жилка, но он с болезненным самолюбием скрывал от всех свои произведения. Происшествие с пустельгой во время их длинной вечерней прогулки произвело на него большое впечатление. Он уж не раз восхищался нападениями этой храброй птички на ястребов и воронов и на этот раз решил воспеть ее подвиг в стихах. Ян не мог допустить, чтобы другие смеялись над его искренними чувствами. Гай, державший сторону Сама, тоже вмешался в разговор.
   Он сказал безразличным тоном, как будто сообщал какую-то незначительную новость:
   -- Говорят, что сегодня в лесу убили бесстрашного хохлатого индейца.
   После утреннего происшествия Ян не расположен был шутить. Он не без основания приписывал всю вину Гаю и, сердито обратившись к нему, сказал:
   -- Замолчи ты, негодный мальчишка!
   -- Я с тобой не разговариваю, -- с усмешкой ответил Гай и пошел за Самом в типи.
   Оттуда некоторое время слышались сдержанные голоса. Ян вернулся на плотину и стал замазывать трещины на ней. В типи раздавался смех. Затем Гай вышел один, принял театральную позу и начал декламировать, обращаясь к дереву над головою Яна:
   "Пустельга, бесстрашная хохлатая птичка,
   Ты ведь у нас знаменитая певичка..."
   Под рукою была грязь, и Ян запустил в Гая большой комок, который забрызгал его с головы до ног. Гай со смехом убежал в типи.
  

[]

  
   -- Тебе аплодируют! -- послышался голос Сама. -- Выйди и поклонись, а мне ты скажешь, когда начнут вызывать автора.
   Они принялись хохотать еще больше. Ян окончательно потерял самообладание. Он схватил большую палку и кинулся в типи, но Сам поднял покрышку с противоположной стороны и выскочил. Гай пытался удрать таким же способом, однако Ян схватил его.
   -- Я ничего не делал, -- оправдывался Гай.
   В ответ посыпались удары палкой, от которых он весь корчился.
   -- Пусти меня, болван! Я тебе ничего не сделал. Пусти меня! Сам! Сам! Са-а-м!
   -- Не мешай мне! -- крикнул Сам за шатром. -- Я пишу стихи, это очень интересное занятие. Ян, по доброте своей, только немножко поучит тебя.
   Гай кричал и плакал.
   -- Получишь еще, если будешь голосить, -- сказал Ян и пошел к Саму, который опять держал его записную книжку и, видимо, что-то писал в ней.
   Увидев Яна, Сам встал, прокашлялся и начал:
   "Пустельга, бесстрашная хохлатая..."
   Он не кончил, так как Ян с силою ударил его в зубы. Сам отскочил на несколько шагов. Ян схватил большой камень.
   -- Не бросай! -- серьезно сказал Сам.
   Ян прицелился и со всей силы запустил камень. Сам увернулся, но затем кинулся на Яна... Они схватились в рукопашную. Гай, желая отомстить за себя, стал помогать Саму, за что получил несколько незначительных ударов.
   Сам был плотнее и сильнее Яна, но Ян очень поправился с тех пор, как поселится в Сенгере. При всей своей худобе он был крепким, а в школе научился приемам борьбы, которые стары, как мир. К тому же ярость удваивала его силы, и не успел он сцепиться с противником, как стал одолевать. Сам полетел на землю вверх ногами. Сильный удар по носу заставил Гая убежать с плачем. Увидев, что Сам поднялся, Ян опять кинулся на него, как дикий зверь. Через минуту большой мальчик был сброшен с берега в пруд.
   -- Смотри, как бы я не устроил, чтобы тебя отослали отсюда! -- кричал раздосадованный Сам. Я скажу папе, что ты мешаешь работать.
   У него глаза были полны воды, а у Гая полны слез. Они оба не заметили постороннего наблюдателя, но Ян его видел. Шагах в двадцати оттуда стоял Вильям Рафтен, бывший свидетелем всей этой сцены. На лице его выражался не гнев, а глубокая печаль и разочарование. И не из-за того, что они поссорились, -- нет, он достаточно знал свойственные мальчикам черты, чтобы не придавать этому значения, -- а потому что его сын, большой и сильный, да еще поддерживаемый другим мальчиком, в открытой борьбе был побит тощим, полубольным товарищем.
   Это была самая горькая пилюля, которую ему когда-либо случалось проглотить. Он молча повернулся и ушел, а о виденном даже не упоминал.
  

[]

Шагах в двадцати стоял Рафтен.

  

XV
Маленькая примирительница

   Вечером мальчики избегали друг друга. Ян почти ничего не ел и на заботливые расспросы м-сис Рафтен отвечал, что ему нездоровится. После ужина все остались сидеть за столом. Мужчины молчали, так как их клонило ко сну. Ян и Сам дулись. Ян мысленно представлял себе, что Сам даст пристрастное показание, а Гай поддержит его. Вдобавок и Рафтен тоже видел запальчивость Яна.
   Настал теперь конец веселым дням в Сенгере. Ян чувствовал себя, как преступник, ожидающий приговора. Из всех присутствующих оживлена была только маленькая Минни, которой недавно исполнилось три года. Она болтала безумолку. Как все дети, она очень любила говорить "секреты". Ей очень правилось кивнуть кому-нибудь, приложив свой розовый пальчик к розовым губкам, а затем, когда к ней нагнутся, шепнуть на ухо: "не говори никому". Только и всего. Так она представляла себе "секрет".
   Минни сидела на коленях у брата, и они о чем-то шушукались. Потом она слезла и подошла к Яну. Он приласкал ее с особенной нежностью, так как ему казалось, что теперь только она одна его любит. Она нагнула ему голову, обвила, своими пухленькими ручонками его шею и шепнула:
   -- Не говори никому!
   Затем она отбежала, многозначительно придерживая пальчик у ротика. Что это значило? Послал ли ее Сам, или же это была просто ее обычная игра? Как бы то ни было, она внесла теплую струю в сердце Яна. Он подозвал к себе малютку и, целуя ее, шепнул:
   -- Нет, Минни, я никому не скажу.
   Он почувствовал, что был неправ. Он считал Сама добрым мальчиком, очень любил его и хотел бы помириться с ним. Но нет! Сам грозил выгнать его, значит ему неудобно просить прощения. Нужно, следовательно, подождать и посмотреть.
   В течение вечера Ян не раз встречался с м-ром Рафтеном, но побеседовать им не пришлось. Ночью он почти не спал и поднялся чуть свет. Ему хотелось отвести душу и поговорить с м-ром Рафтеном наедине. Однако Рафтен был непроницаем. За завтраком Сам держался непринужденно со всеми, кроме Яна. У него губа распухла, и он объяснял это тем, "что дрался с мальчиками".
   После завтрака Рафтен сказал:
   -- Ян, я хочу, чтоб ты поехал со мной в школу.
   "Свершилось", подумал Ян, так как школа находилась по дороге на станцию.
   Но отчего же Рафтен не сказал прямо "на станцию"? А вовсе не в его обычае было смягчать выражения. Ничего не сказал он также о вещах, да в шарабане для них и не нашлось бы места.
   Рафтен молча правил. В этом не было ничего удивительного. Наконец он спросил:
   -- Ян, куда тебя прочит отец?
   -- В артисты, -- ответил Ян, недоумевая, какая здесь связь с его увольнением.
   -- Скажи, артист должен быть очень образованным?
   -- Чем образованнее, тем лучше.
   -- Разумеется, разумеется. Я всегда говорю Саму, что образование важнее всего. А много денег зарабатывают артисты?!
   -- Некоторые много. Знаменитости наживают даже миллионы.
   -- Миллионы? Неужто? Ты, верно, преувеличиваешь?
   -- Нет. Тёрнер составил себе миллионное состояние. Тициан жил во дворце, Рафаэль тоже.
   -- Гм! Я их не знал. Но может и так, может и так. Удивительно, как много значит образование. Я всегда говорю Саму.
  

[]

  
   Они подъехали к школе. Несмотря на каникулярное время, дверь была открыта, и на крыльце стояли два седобородых старика, которые поклонились Рафтену.
   Это были школьные попечители, Чарльз Бойль и Мур. Старый Мур, бедный, как церковная крыса, но добрейшей души человек, в совете служил связующим звеном между Бойлем и Рафтеном. Из всех троих наибольшей популярностью пользовался Бойль. Однако Рафтена всегда выбирали попечителем, так как знали, что он будет заботиться о средствах, о школе и об учениках.
   На этот раз назначено было особое совещание, чтобы поговорить о новом школьном доме. Рафтен привез кучу бумаг, в том числе письма из департамента народного образования. Местный школьный округ должен был добыть половину суммы, необходимой для постройки, другую половину соглашался дать департамент народного образования, если соблюдены будут известные условия. Первым делом в школьном помещении нужно было иметь положенное число кубических футов воздуха на каждого ученика: это было очень важно. Но как могли попечители устроить, чтобы выполнить назначенную норму и не перейти выше? Запросить департамент об этом было неловко. Спросить учителя нельзя было, так как он уехал в отпуск, да возможно, что он обманул бы их и потребовал бы больше воздуха, чем следовало. Рафтен блестяще разрешил эту трудную математическую задачу, отыскав себе подходящего помощника в лице худенького мальчика с блестящими глазами.
   -- Ян, -- сказал он, протягивая двух-футовую линейку, -- можешь ли ты сказать мне, сколько футов воздуха приходится в этой комнате на каждого ученика... если все места заняты?
   -- Кубических футов?
   -- Погоди.
   Рафтен и Мур, водя по планам огромными пальцами и с трудом разбираясь в засаленных документах, пришли к выводу:
   -- Да, кубических футов.
   Ян быстро измерил длину, ширину, высоту комнаты. Три старика с почтением и восторгом смотрели как уверенно он это делал. Затем он пересчитал места и спросил:
   -- Учителя принимать в расчет?
   Старики посоветовались между собою и сказали:
   -- Принимать. Ему нужно больше воздуха, чем каждому из учеников. Ха-ха-ха!
   Ян сделал несколько вычислений на бумаге и сообщил ответ:
   -- Около двадцати футов.
   -- Смотрите, -- торжествующе оказал Рафтен, -- получилось то же самое, что у правительственного инспектора. Я говорил вам, что он справится. Теперь давайте план нового здания.
   Они опять принялись пересматривать бумаги.
   -- Ян, сколько будет, если учеников вдвое больше, один учитель, а размеры комнаты такие-то и такие-то?
   Ян вычислял с минуту и ответил:
   -- Двадцать пять кубических футов на каждого.
   -- Вот, говорил я вам, что архитектор мошенник и хочет отдать нас в руки подрядчика! -- раскричался Рафтен. -- Он думает, что нас легко провести! Этот план никуда не годится. Все они воры и обманщики!
   Ян взглянул на план, которым Рафтен размахивал в воздухе.
   -- Позвольте, -- сказал он авторитетным тоном, которого раньше никогда не позволял себе по отношению к Рафтену. -- Надо еще отсчитать сени и раздевальню.
   Он вычислил объем этих помещений и убедился, что план совпадает с правительственной нормой воздуха.
   Теперь в глазах Бойля засветилась искра злобного торжества. Рафтен, казалось, был разочарован тем, что не нашел плутовства.
   -- Все-таки они мошенники, и с ними надо держать ухо востро, -- сказал он как бы в свое оправдание.
   -- Слушай еще, Ян. В прошлом году оценочный сбор составлял у нас 265.000 долларов, и мы прибавили к нему школьный налог в 265 долларов, по одной тысячной на доллар. В этом году новый оценочный сбор -- 291.400 долларов. Сколько мы получим от школьного налога, если расходы по его взысканию не изменятся?!
   -- Двести девяносто один доллар и сорок центов, -- ответил Ян, ни минуты не колеблясь, и трое взрослых людей в изумлении откинулись на своих стульях.
   Это было полное торжество. Даже старый Бойль сиял от удовольствия, а Рафтен весь раскраснелся, так как и себя считал соучастником победы.
   Было что-то трогательное в простодушии этих стариков и в их почтительном отношении к "учености" мальчика. Они безусловно верили в его непогрешимость, как математика. Рафтен как-то особенно, почти подобострастно улыбнулся ему. Ян только раз видел у него такое выражение лица, когда он пожимал руку известному боксеру, взявшему приз на знаменитом состязании. Яну это выражение очень не понравилось.
   На обратном пути Рафтен с необычайной откровенностью говорил о своих планах относительно сына. (Ян понял, что гроза промчалась мимо). Он рассуждал на свою любимую тему "образование". Ян не предвидел, что это слово впоследствии будет единственным утешением для Рафтена. При виде того, как его большой сын опускался, Рафтен говорил:
   -- А ведь он получил хорошее образование!
   Лишь много лет спустя, разговаривал со взрослым мужчиной и старым Рафтеном о былых временах, Ян узнал, что он постепенно приобрел уважение грубоватого фермера, но что особенно возвысил его в глазах Рафтена тот удар, которым он сбросил Сама в воду...
   Как видел Ян, Рафтен не сердился, но что же было делать с Самом? Они до сих пор не разговаривали. Ян хотел бы помириться, но не знал как. Сам перестал сердиться и ждал удобного случая, а он не представлялся.
  

[]

  
   Сам, накормив свиней, только что поставил на землю свои два ведра, как вдруг к нему в перевалочку подошла Минни.
   -- Сам, Сам, катай Минни! -- сказала она и, увидев Яна, добавила:
   -- Ян, деляй тульцик, дай Саму юцку.
   Приказанию надо было повиноваться. Сам и Ян покорно сложили руки и сделали для нее стульчик. Она держалась за их шеи и приблизила их головы друг к другу. Они оба любили румяную девочку и теперь разговаривали с нею, не обращаясь друг к другу. Однако в прикосновении есть нечто, способствующее взаимному пониманию. Положение становилось странным. Вдруг Сам расхохотался и сказал:
   -- Давай помиримся, Ян!
   -- Хо-ро-шо, -- запинаясь, ответил Ян со слезами на глазах. -- Я очень раскаиваюсь и, поверь, больше не буду.
   -- О, пустяки! -- сказал Сам. -- Во всем виноват этот негодный мальчишка, а теперь кто старое помянет, тому глаз вон. Меня мучит только одно: как ты мог меня отбросить? Я крупнее тебя и сильнее, и старше. Я могу поднимать большую тяжесть и работать дольше, а ты швырнул меня, словно мешок со стружками. Мне хотелось бы знать, как ты это сделал.
  
  

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I
Совсем в лесу

[]

  
   -- Вы, кажется, много времени тратите даром, расхаживая взад и вперед. Отчего вы совсем не переселитесь на бивуак? -- спросил однажды Рафтен тем бесстрастным тоном, который для всех представлял загадку, так как окружающие не могли понять, говорит он серьезно или шутит.
   -- Мы не по своей воле ходим домой, -- ответил ему сын.
   -- Нам ничего лучше не надо, как ночевать в лесу, -- сказал Ян.
   -- За чем же дело стало? Если б я был мальчиком и играл в индейцев, я бы туда переселился.
   -- От-лич-но! -- протянул Сам (у него восторг выражался тем, что он тянул слова больше обыкновенного). -- И мы это сделаем!
   -- Ладно, мальчики, -- сказал Рафтен, -- но смотрите, чтобы свиньи и коровы были каждый день накормлены!
   -- Значит, ты позволяешь нам уйти на бивуак с тем, чтобы по-прежнему приходили домой работать?
   -- Нет, нет, Вильям, -- вмешалась м-сис Рафтен. -- Так не годится. Надо дать им настоящие каникулы или вовсе не давать. Кто-нибудь из батраков мог бы заменить их на месяц.
   -- На месяц? Я такого срока не назначал.
   -- Отчего ж бы не на месяц?
   -- К этому времени уборка хлеба уж будет в полном разгаре.
   У Вильяма был вид совершенно обескураженного человека.
   -- Я буду работать за Яна две недели, если он отдаст мне свой рисунок фермы, -- отозвался Майкель с другого конца стола.
   -- Кроме воскресений, -- добавил он, спохватившись.
   -- А я возьму на себя воскресенье, -- сказал Си Ли.
   -- Вы все против меня, -- ворчал Вильям с шутливым замешательством. -- Но мальчики должны быть мальчиками. Ступайте!
   -- Гоп-гоп! -- крикнул Сам.
   -- Ура! -- воскликнул Ян, проявлявший еще больше восторга, хотя меньше необузданности.
   -- Постойте, я не кончил...
   -- Папа, ты дашь нам свое ружье? Мы не можем жить на бивуаке без ружья.
   -- Послушай, дай же мне кончить! Вы можете уйти на две недели, но совсем. Домой чтобы вы не возвращались ночевать. Спичек и ружья вам не надо. Я не хочу, чтобы дети баловались с ружьем, говорили, как клоун: "я не знал, что оно заряжено", и подстреливали птиц, белок и друг друга. Берите с собой луки и стрелы, по крайности, вреда никому не причините. Можете взять хлеба и провизии, сколько хотите, но готовить должны сами. Если окажется, что вы подожгли лес, то я приду с плетью, и пощады вам не будет.
  

[]

  
   Все утро посвящено было приготовлениям, которыми руководила м-сис Рафтен.
   -- Кто ж у вас будет поваром? -- спросила она.
   -- Сам... Ян... -- одновременно ответили мальчики.
   -- Гм! Вы, кажется, друг на друга сваливаете? Нужно установить очередь по дням. Пусть Сам начнет.
   Она научила их, как приготовлять утром кофе, как варить картофель и поджаривать ветчину. Мальчики должны были взять с собою запас хлеба, масла и яиц.
   -- За молоком вы лучше приходили бы домой каждый день или хоть через день, -- заметила мать.
   -- А не доить ли нам коров на пастбище? -- придумал Сам. -- Это в духе индейцев.
   -- Если я вас увижу около коров, то вам влетит, -- заворчал Рафтен.
   -- Можно нам воровать яблоки и вишни? -- спросил Сам и в объяснение добавил: -- Для нас годятся только краденые.
   -- Фруктов берите, сколько хотите.
   -- А картофель можно?
   -- Да.
   -- А яйца?
   -- Тоже, если будете брать не больше, чем вам нужно.
   -- А пряники из кладовой? Индейцы это делают.
   -- Нет, довольно! Пора уже и честь знать. Как вы доставите свои пожитки на бивуак? Кажется, тяжесть изрядная. Вот вам сложили постель, кастрюли, сковородки и провизию.
   -- Мы довезем их на телеге до болота, а там понесем на своих спинах по меченой тропинке, -- сказал Сам.
   -- Дорога идет вдоль ручья. Давайте, сделаем плот, -- предложил Ян, -- и на плоту свезем все к запруде. Это будет совсем по-индейски.
   -- Из чего же вы сделаете плот? -- спросил Рафтен.
   -- Из кедровых досок, сбитых гвоздями, -- ответил Сам.
   -- Нет, на гвозди я не согласен, -- возразил Ян. -- Это не по-индейски.
   -- А я кедровых досок для этого не дам, -- сказал Рафтен. -- По-моему легче и лучше перенести все на себе, не рискуя, к тому же, замочить постелей.
   Мысль о плоте была оставлена. Мальчики в телеге отвезли пожитки на берег речки. Рафтен тоже пошел с ними. Он еще был юн душою и очень сочувствовал их затее. В его замечаниях сквозил неподдельный интерес, хотя он и не желал его открыто высказывать.
   -- Дайте и мне что-нибудь нести, -- сказал он, к удивлению мальчиков, когда они пришли на берег.
   Он взвалил на свои могучие плечи добрую половину ноши. Меченая тропинка имела не более двухсот шагов длины, и в два приема они все перенесли и сложили около типи. Саму очень понравилось неожиданное участие отца.
   -- Ты такой же как и мы, папа! Я думаю, ты не прочь был бы войти в нашу компанию.
   -- Я вспоминаю, как мы здесь жили первое время, -- ответил Рафтен с грустью в голосе. -- Сколько раз мы с Калебом Кларком ночевали у этой самой речки, когда на месте полей был еще густой лес... Вы умеете сделать кровать?
   -- Нет! -- сказал Сам, подмигивая Яну. -- Научи нас.
   -- Хорошо. Где топор?
   -- Топора у нас нет, -- сказал Ян. -- Вот большой томагаук, а вот маленький.
   Рафтен усмехнулся, взял "большой томагаук" и, указывая на низенькую пихту, заметил:
   -- Вот хорошее дерево для кровати.
   -- Оно и горит хорошо, -- сказал Ян, любуясь, как Рафтен двумя ударами срубил его и ловко отделил плоские зеленые ветки. Затем Рафтен выбрал стройный, молодой ясень и повалив его, разрубил на четыре части: две по семи футов длины, две по пяти. В довершение он сделал из побегов белого дуба четыре заостренных колышка по два фута длиною.
   -- Ну, мальчики, где вы поставите кровать? -- спросил он и, соображая что-то, добавил: -- Может быть, вы не желаете, чтобы я вам помогал? Хотите сами все делать?
   -- Уф, хорошая сквау! Продолжай дальше! -- сказал его сын и наследник, спокойно сидя на бревне с выражением "индейского" высокомерного одобрения.
   Отец вопросительно взглянул на Яна, который ответил:
   -- Мы вам очень благодарны за помощь. Где поставить кровать, мы не знаем. Кажется, я где-то читал, что самое подходящее место -- против двери, немного наискось. Давайте, устроим ее здесь.
  

[]

  
   Рафтен сколотил из четырех бревен раму для кровати и вбил в землю четыре кола, которые должны были ее поддерживать. Ян принес несколько охапок веток, и Рафтен стал укладывать их подряд, начиная от изголовья, при чем загибал концы книзу. На это ушли все ветви пихты, но зато получился плотный слой мягкой, зеленой хвои в фут толщины.
   -- Вот вам индейская перина, мягкая и теплая, -- сказал Рафтен. -- На земле спать очень опасно, а здесь хорошо. Теперь стелите постель.
  

[]

Рама для кровати.

  

[]

Покрышка из ветвей.

  
   Когда Сам и Ян справились с этим, Рафтен сказал:
   -- Я сказал маме, чтобы она уложила вам маленький брезент. Вы его натянете на шестах, как полог над кроватью.
   Ян стоял молча с недовольным лицом.
   -- Посмотри на Яна, папа, у него такой вид бывает, когда нарушаются правила.
   -- Что случилось? -- спросил Рафтен.
   -- Насколько мне известно, индейцы не делают пологов, -- сказал Маленький Бобер.
   -- Ян, ты когда-нибудь слышал о "подкладке типи" или "покрышке от росы"?
   -- Да, -- ответил Ян, удивленный, что фермер обладает такими познаниями.
   -- А ты ее видел?
   -- Нет... по крайней мере... нет.
   -- А я видел. Вот это она самая и есть. Я знаю, потому что у старого Калеба была такая штука.
   -- Теперь припоминаю. Я читал, что индейцы рисуют на ней свои подвиги. Вот занятно! -- воскликнул он, когда Рафтен водрузил внутри типи два длинных шеста, которые поддерживали покрышку, словно балдахин.
   -- Я не знал, папа, что ты когда-нибудь охотился вместе с Калебом. Я думал, что вы всегда были врагами.
   -- Гм! -- проворчал Рафтен. -- Мы когда-то были приятелями и ни разу не ссорились, пока не поменялись лошадьми.
   -- Жаль, что ты теперь не дружишь с ним, он хорошо знает лес.
   -- А зачем он пытался сделать тебя сиротою?
   -- Разве ты уверен, что это был он?
   -- Если не он, так кто же? Ян, принеси сюда сосновых сучьев.
   Ян пошел за сучьями, которые были сложены в лесу, неподалеку от типи. Вдруг, к своему удивлению, он увидел за деревом какого-то высокого человека.
   Он моментально узнал Калеба. Старик приложил палец к губам и покачал головой. Ян кивнул в знак понимания, собрал сучья и вернулся на бивуак, где Сам в это время говорил:
   -- ...Старый Бойль рассказывает, что ты обобрал его до последней нитки.
   -- Почему же нет, когда он тоже пробовал меня обобрать? Прежде я всегда помогал ему. А как он вел себя после того, как мы поменялись лошадьми? Это все равно, что он пригласил бы меня играть в карты, а потом поднял бы шум, зачем я выиграл. Соседское дело своим порядком, а мена лошадей -- своим. Здесь все допускается, и даже друзья, меняясь лошадьми, не могут не сплутовать. Это своего рода игра. Я помогал бы ему и дальше, потому что он парень хороший, если б он не вздумал стрелять в меня в тот вечер, когда я возвращался домой. Поэтому, конечно...
   -- Хотелось бы мне, чтобы у вас была собака, -- сказал фермер, переходя на другой разговор. -- От бродяг всегда надо беречься, и лучшее лекарство против них -- собака. Вряд ли ваш старый Кеп захочет остаться здесь. Впрочем, ваш бивуак довольно близко от дома, и надеюсь, что они вас здесь не потревожат. А теперь бледнолицему пора итти. Я обещал маме присмотреть, чтоб у вас постель была в порядке. Если вы будете спать в сухости и тепле и есть досыта, то с вами никакой беды не случится.
   Он отошел на несколько шагов, но потом остановился. Лицо его изменило выражение, голос утратил веселость, и своим обычным повелительным тоном он крикнул:
   -- Эй, мальчики! Вы можете стрелять сурков, так как они портят поля. Вы можете убивать ястребов, ворон и, соек, потому что они уничтожают других птиц, а также кроликов и енотов, потому что это хорошая дичь. Но я слышать не хочу, чтобы вы убивали белок или певчих птичек. Если вы это будете делать, то я вам не позволю здесь жить и верну вас домой на работу, да еще вдобавок вы отведаете моей плетки.
  

II
Первая ночь и утро

   По мере того, как Рафтен скрывался из виду, мальчиков охватывало совершенно новое ощущение.
   Когда его шаги замерли на меченой тропинке, они почувствовали себя одинокими поселенцами в лесу. Для Яна это было осуществлением заветной мечты. Очарованию способствовала еще таинственная встреча с высоким стариком, которого он видел между деревьями. Под каким-то предлогом он опять пошел туда, но, конечно, Калеба, уж не было и в помине.
   -- Огня! -- крикнул Сам.
   Ян отлично умел обращаться с зажигательными палочками, и через минуту у него уж пылал огонь посреди типи. Тем временем Сам занялся приготовлением ужина. На ужин у них было "буйволиное мясо и луговые коренья" (говядина с картофелем). Они мирно покушали, а затем уселись около огня друг против друга. Разговор как-то не клеился, и они умолкли. Каждый был занят своими мыслями и поддался впечатлению окружающей обстановки. Тишину прерывали многие звуки, но на фоне темной ночи сливались в одно целое. В концерте, очевидно, принимали участие птицы, насекомые, лягушки. От речки донесся какой-то плеск.
   -- Должно быть, выхухоль, шопотом ответил Сам на безмолвный вопрос друга.
   -- Оху-оху-оху! -- раздался знакомый мальчикам крик совы, но за ним последовал какой-то протяжный вой.
   -- Что это?
   -- Не знаю.
  

[]

  
   Они разговаривали шопотом, и обоим было как-то не по себе. Торжественность и таинственность ночи действовала на них подавляющим образом. Однако ни один не предлагал пойти ночевать домой, так как тогда их бивуачной жизни настал бы конец. Сам поднялся и размешал огонь. Не найдя под рукою дров, чтобы подбросить в костер, он что то буркнул про себя и вышел из типи. Лишь много времени спустя он признался, что ему пришлось пересилить себя, чтобы выйти во мрак ночной. Он принес хвороста и плотно запахнул дверь. Скоро в типи опять запылал яркий огонь. Мальчики, вероятно, не отдавали себе отчета в том, что их настроение было отчасти вызвано тоской по дому; между тем, оба они думали о своем дружном семейном кружке. Костер сильно дымил, Сам сказал:
   -- Не наставишь ли ты клапаны? Ты лучше меня умеешь это делать.
   Теперь настала очередь Яна выйти. Ветер усилился и изменил направление. Он передвинул шесты, приспособил отдушину к ветру и хриплым шопотом спросил:
   -- А как теперь?
   -- Лучше, -- ответил Сам таким же шопотом, хотя разницы почти не было заметно.
   Ян вошел в типи с нервной торопливостью и закрыл вход.
   -- Подбросим топлива и ляжем спать.
   Они наполовину разделись и легли, но еще долго не могли заснуть. Особенно Ян был возбужден. У него сердце сильно трепетало, когда он выходил, и таинственная тревога все еще не улеглась. Только вид огня сколько нибудь успокаивал его. Он стал дремать, но просыпался от малейшего шороха. Раз он услышал над головой на покрышке типи странный звук "чик-чик-чок", "чик-чик-чок".
   "Медведь!" подумал он в первую минуту, но, собравшись с мыслями, решил, что это сухие листья скатываются по брезенту. Немного погодя, он опять проснулся, услышав около себя "царап-царап-царап". Он молча вслушивался. Нет, это не листья, это животное! Ну да, конечно, это мышь.
  

[]

  
   Ян, стал сильно стучать по брезенту и свистеть, пока не прогнал ее. Вскоре он опять услышал, как прежде, странный вой на верхушках деревьев. У него волосы стали дыбом. Он протянул руку и помешал огонь, чтобы он ярче разгорелся. Все было тихо, и он на время задремал. Потом он еще раз внезапно проснулся и увидел, что Сам сидит на постели и прислушивается.
   -- Что такое, Сам? -- шепнул он.
   -- Не знаю. Где топор?
   -- Вот он.
   -- Я положу его под боком, а ты возьми себе другой, маленький.
   Наконец, они утомились и крепко заснули. Разбудило их солнце, которое сквозь брезент наполняло типи потоком света.
  

[]

Где топор?

  
   -- Дятел, Дятел! Вставай! Проснись! Эй, Дятел! -- кричал Ян в ухо своему товарищу.
   Сам не сразу проснулся, но тотчас же все припомнил и протянул:
   -- Ты и вставай! Сегодня ты готовишь, а я буду завтракать в постели. Кажется, у меня опять колено сломалось.
   -- Да ну, вставай! Пойдем, выкупаемся перед завтраком.
   -- Покорно благодарю! В эту пору купаться холодно и сыро.
   Утро было ясное и прохладное. Птицы пели.
   Когда Ян встал и взялся за приготовление завтрака, то даже удивлялся, отчего накануне ему было так жутко. Теперь он не мог этого понять. Он хотел бы вновь услышать странный вой на верхушках деревьев, чтобы выследить его происхождение.
   Среди золы было еще несколько тлеющих угольков. Через минуту у него ярко пылал огонь, в котелке кипела вода для кофе, а на сковородке весело шипела ветчина.
   Сам, лежа на спине, наблюдал за товарищем и высказывал свои замечания.
   -- Ты, может быть, прекрасный повар, -- сказал он, -- но в топливе ничего не смыслишь. Вот посмотри!
   Огромные искры одна за другою с треском вылетали из костра и падали на постель и на покрышку типи.
   -- Чем же я виноват?
   -- Ставлю лучшую папину корову против твоего перочинного ножа, что ты подбросил в огонь вяз или болиголов.
   -- Правда, -- признался Ян.
   -- Сын мой! -- сказал Великий Вождь Дятел. -- В типи искры не допускаются. Береза, клен, орешник, ясень никогда не дают искр. Сосновые сучки и корни тоже, но они дымят, как... как... ты уж знаешь... Вяз, болиголов, каштан и кедр ужасно сыпят искрами; они не годятся для избранного общества. Индеец не любит костра, который шипит и трещит. Враг может услышать и... и, наконец... постель может сгореть.
   -- Понимаю, дедушка, -- ответил повар, мысленно замечая все, что ему сказал Сам.
   -- А теперь вставай, слышишь! -- сказал он угрожающим голосом и взял в руки ведро с водой.
   -- Великий Вождь Дятел испугался бы, если бы Великий Вождь Повар имел отдельную постель. А теперь он только презрительно улыбается, -- заметил Сам.
   Однако, видя, что завтрак готов, он через несколько минут встал. Кофе подействовал на них, как живительный эликсир. Они весело болтали и от души смеялись, вспоминая о своих ночных страхах.
  

[]

  

III
Хромой воин и грязевые альбомы

   -- Слушай, Сам, как же насчет Гая? Возьмем мы его в свою компанию?
   -- Я тоже думал об этом. В школе или в другом месте я не захотел бы заводить нового товарища. Но в лесу становишься добрее и ласковее, и втроем лучше, чем вдвоем. Вдобавок он уже принят в наше племя.
   -- То-то и есть. Давай, покричим ему.
   Мальчики закричали, чередуя обыкновенный звук голоса с пронзительными взвизгиваньями. Это был условный призыв, на который Гай немедленно являлся, если у него не было спешной работы, и отец в ту минуту не оказывался поблизости, чтоб удержать его от бегства к индейцам. Вскоре он показался, размахивая веткой в знак того, что он является с дружескими намерениями.
   Однако он шел очень медленно, и мальчики заметили, что он сильно хромал и опирался на палку. Он шел босиком, как всегда, но левая нога была у него обмотана тряпкой.
   -- Эй, Ветка! Что случилось?
   -- Упал. Папа вообразил, что я не работал, а катался верхом, на лопате. Он замахнулся на меня, а я в это время бросился на землю. Тогда он немножко стукнул меня по ноге лопатой. Ну, и ревел же я! Должно быть, вам было слышно?
   -- Наверное, -- сказал Сам. -- Когда это было?
   -- Вчера около четырех часов.
   -- Так и есть. Мы слышали ужасный визг. Ян говорит: "Как поезд опоздал!" А я отвечаю: "Какой там поезд? Я уверен, что Гая секут".
   -- Теперь я уже поправился, -- сказал Вождь Ветка и развязал ногу, на которой оказалась ничтожная царапина: если б он нажил ее во время игры, то не обратил бы даже внимания. Он тщательно свернул тряпки, сразу перестал хромать и весело окунулся в бивуачную жизнь.
  

[]

  
   Мальчики чувствовали, как хорошо рано встать. Чуть не на каждом дереве прыгали белки, везде виднелись птицы. А когда они подошли к запруде, то дикая утка плеснула крыльями по воде и мгновенно скрылась из виду.
  

[]

  
   -- Что ты нашел? -- спросил Сам у Яна, который нагнувшись, что-то внимательно рассматривал на берегу.
   Ян не ответил. Сам подошел к нему и увидел, что он рассматривает какой-то след на сырой глине. Ян даже готовился срисовать его в своей записной книжке.
   -- Что это за след? -- спросил Сам.
   -- Не знаю. Для выхухоли слишком широкий, для кошки слишком длинные когти, для енота слишком маленький, для выдры слишком много пальцев.
   -- Не был ли здесь оборотень?
   Ян засмеялся.
   -- Не смейся, -- торжественно сказал Дятел. -- Ты, чего доброго, заплачешь, если он войдет в типи и свистнет в свисток на конце своего хвоста. Тогда ты, наверное, закричишь: "Сам, где топор?".
   -- Знаешь, чей это след, по моему мнению? -- сказал Ян, пропуская мимо ушей ужасы, о которых рассказывал Сам. -- Хорька.
  

[]

  
   -- Маленький Бобер! Сын мой! Я чуть не подсказал тебе, а потом подумал: "Нет, пусть лучше догадывается. Ничто так не закаляет человека, как борьба в юные годы. Много помогать ему вовсе не следует".
   Сам снисходительно потрепал по плечу второго Вождя. Он не был таким знатоком в следах, как Ян, но продолжал болтать.
   -- Маленький Бобер! Ты отлично разбираешь следы. Уф, хорошо! Ты по ним можешь рассказать все, что делалось ночью. Вах! Ты можешь быть естествоиспытателем в нашем племени. Во владениях нашего племени есть только одно местечко, где можно видеть следы, именно на этом вязком берегу: а то везде камни или трава. Знаешь, если б я был следопытом, то завел бы приспособления, чтобы все животные оставляли следы. Я сделал бы такие местечки, где никто не мог бы пройти, не оставив отпечатка. Я устроил бы их в начале и в конце тропинки и на обоих берегах ручья.
   -- Отличная мысль, Сам! Я удивляюсь, как она мне не пришла в голову.
   -- Сын мой! Великий Вождь мыслит, а народ, то-есть ты и Ветка, работает.
   Тем не менее, он принялся за дело вместе с Яном, а Гай последовал за ними, лишь слегка прихрамывая. С каждого конца тропинки они очистили от хвороста и камней пространство футов в двадцать и покрыли его на три-четыре дюйма тонкой черной тиной. Они расчистили также берега речки в четырех местах: в двух, где она входила в лес, и в двух, где она входила во владение Бёрнса, и устроили "грязевые альбомы".
   -- Теперь, -- сказал Сам, -- у нас будет "книга посетителей", как у Филя Лири и его девяти толстух. Они ее завели себе, когда выстроили кирпичный дом. Каждый, кто к ним приходил и умел писать, мог занести туда свое имя и какое-нибудь замечание об этом "приятном, незабываемом посещении". Наши гости ихних перещеголяют: у нас может писать всякий, у кого есть ноги.
   -- Удивляюсь, как я раньше об этом не подумал! -- твердил Ян.
   -- Еще нужно такую же площадку около типи, -- добавил он.
   Это было легко сделать, так как здесь почва была мягкая и обнаженная. Гай забыл даже хромать и помогал переносить песок и золу из очага. Затем он смеясь топнул своей широкой босой ступней по площадке и оставил довольно интересный след.
   -- Это "босой" след, -- сказал Сам.
   -- А ну-ка, нарисуй его, -- пищал Гай.
   -- Отчего ж нет?
   Ян достал свою записную книжку.
   -- Но ты не можешь нарисовать его в натуральную величину, -- сказал Сам, сравнивая маленькую записную книжку с большим отпечатком.
   Когда рисунок был окончен, Сам сказал:
   -- Теперь я разуюсь и покажу вам человеческий след.
   Он тоже сделал отпечаток ноги, а, немного погодя, Ян присоединил и свой. Все три следа были совершенно различны.
  

[]

  
   -- Мне кажется, нужно примечать расстояние от пальцев одного отпечатка до пальцев другого. Тогда видна будет длина шага.
   Опять Сам подал Яну хорошую мысль. С тех пор Ян стал измерять расстояние между этими точками, и заметки у него получились гораздо точнее.
   -- Разве вы здесь ночуете? -- с удивлением спросил Гай, заметив кровать, кастрюли и сковородки.
   -- Да.
   -- Я тоже хочу к вам. Если папы не будет, мама меня отпустит.
   -- Отвяжись ты со своим папой! Скажи ему, что старый Рафтен тебя выгнал, тогда он сам тебя приведет.
   -- На этой постели можно поместиться и втроем, -- заметил третий Вождь.
   -- Ну нет, если третий получил в школе приз за неряшливость. Сделай себе отдельную кровать против нашей, с другой стороны очага.
   -- Я не знаю как.
   -- Мы тебе покажем, а ты сходи домой за одеялом и провизией.
   Мальчики сколотили вторую кровать, но Гай все не уходил домой. Он предчувствовал, что в тот день ему уж не удастся вернуться к ним. После захода солнца он опять замотал тряпками ногу и прихрамывая ушел. Хотя он сказал "я сейчас вернусь", но мальчики знали, что этого не будет.
  

[]

  
   Они поужинали и раздумывали о том, повторятся ли их ночные страхи. В деревьях закричала сова, и в этом звуке было что-то таинственное. Мальчики поддерживали огонь до десяти часов, а затем легли, твердо решив теперь уже не пугаться. Не успели они заснуть, как в лесу что-то завыло, "как голодный волк", а затем раздались отчаянные человеческие вопли. Мальчики опять вскочили в страхе. Снаружи происходила какая-то свалка; слышался громкий испуганный крик "ай-ай, Сам!", кто-то напирал на дверь. Она отворилась, и в типи влетел Гай. Он был очень взволнован. Когда зажгли огонь, он немного успокоился, и рассказал, что папа послал его спать, но как только все в доме утихло, он забрал свое одеяло и выскочил в окно. Подходя в бивуаку, он решил испугать мальчиков и повыть волком, но когда в ответ с деревьев раздался отвратительный вой, ему самому стало страшно. Он уронил одеяло и побежал к типи с криком о помощи.
   Мальчики взяли факелы и вышли искать потерянное одеяло. Гаю сделали постель, и через час все уже спали.
   Утром Сам встал раньше всех и вышел погулять. Дойдя до дорожки, которая вела домой, он крикнул:
   -- Ян, иди сюда!
   -- Ты меня зовешь? -- спросил Маленький Бобер с необыкновенной важностью.
   -- Да, Великий Вождь. Позволь тебя побеспокоить. Я сделал открытие. Видишь, кто у нас был ночью, когда мы спали?
   Он указывал на "книгу посетителей".
   -- Я не даром каждую неделю чистил ваксой обувь и знаю, что один след здесь от папиных башмаков, а другой от маминых. Но интересно, до каких пор они идут. Я еще не смотрел около типи.
   Мальчики возвратились к типи и хотя следы были уж сильно затоптаны их собственными ногами, но все-таки они могли убедиться, что отец с матерью тайком посетили их ночью или, вернее, поздно вечером. Должно быть, родители увидели, что все благополучно, а мальчики спят мирным сном, и со спокойным сердцем ушли домой.
   На следующее утро Совет приказал третьему Вождю: во-первых, чисто умыться, во-вторых, в течение всего дня исполнять обязанности повара. Умываясь, он ворчал:
   -- И что они выдумали? Все равно через минуту опять выпачкаюсь.
   Надо отдать справедливость, что в этом Гай недалеко ушел от истины. Он принялся за стряпню с увлечением, которого хватило приблизительно на час. Потом стряпня перестала его занимать, и он сразу оценил, так же, как и другие мальчики, сколько для них делалось дома. К обеду Гай поставил грязные тарелки и объяснил, что если у каждого своя, то это ничего. Нога его тоже сильно беспокоила. Он уверял, что от топтанья на месте она у него очень разболелась. Однако, когда после обеда все отправились с луками в лес, она у него совершенно прошла.
   -- А, красная птичка! -- воскликнул он, увидев кардинала, который сидел низко на ветке, сверкая яркими перьями на солнце. -- Я в нее прицелюсь.
   Он пустил стрелу.
   -- Эй, Ветка! -- сказал Сам. -- Не смей стрелять в маленьких птичек. Это против правил и принесет тебе беду, большую беду. Могу тебя уверить, что нет худшей беды, как папина плетка. Верь моему опыту.
   -- Что же за интерес играть в индейцев, если нельзя стрелять? -- протестовал Гай.
   -- Можешь стрелять ворон и соек, а если хочешь и сурков.
   -- Я знаю, здесь есть один сурок с медведя ростом.
   -- Да? С какого медведя?
   -- Смейтесь, смейтесь! У него нора на нашем клевере. Она такая большая, что косилка туда провалилась и потащила за собою папу.
   -- А как же лошади-то выбрались?
   -- Косилка сломалась, и надо было слышать, как папа ругался. Он обещал мне четвертак, если я убью сурка. Я ставил капкан в нору, но хитрая бестия каждый раз роет ход под ним или рядом. Наверное, нет зверя хитрее старого сурка.
   -- Он и сейчас там? -- спросил Вождь  2.
   -- Там. Он подгрыз уж полдесятины клевера.
   -- Давайте, сделаем на него облаву, -- предложил Ян. -- Можно его найти?
   -- Еще бы! Я, когда прохожу, всегда его вижу. Он большой, как теленок, и такой злой да старый, что у него вся голова поседела.
   -- Застрелим его, -- сказал Дятел. -- Это стоит. Может быть, твой папа даст каждому из нас по четвертаку.
   Гай фыркнул.
   -- Вы моего папы не знаете, -- заметил он и потянул носом воздух.
   Придя к посеву клевера, Сам спросил:
   -- Где ж твой сурок?
   -- Здесь.
   -- Не вижу.
   -- Он всегда бывает здесь.
   -- А сейчас нет.
   -- Я каждый раз его здесь вижу. Он ужас какой! Куда больше этого пня!
   -- Вот, по крайней мере, его след, -- заметил Дятел, указывая на отпечаток, который скрылся под его огромной ступней.
   -- Видишь! -- торжествовал Гай. -- Настоящий леший!
   -- Конечно! А коров он у вас не таскает? Удивляюсь, как он до сих пор не испугал тебя на-смерть.
  

[]

  

IV
Набег на бледнолицых

   -- Господа, тут есть срубленная береза. Хотите коры?
   -- Я хочу, -- ответил Маленький Бобер.
   -- Впрочем, постой. Обождем. Она на опушке нашего леса, а папа еще в огороде.
   -- Лучше сделаем набег на поселение бледнолицых, -- сказал Старший Вождь, -- и добудем молока. У нас запас кончился, а мне интересно посмотреть, нет ли у них чего-нибудь новенького.
   Мальчики спрятали луки, стрелы и головные уборы и, совершенно забыв взять с собою ведро, пошли, "как индейцы", гуськом по меченой тропинке. Они старательно выворачивали пятки и молча указывали на дорогу, выражая знаками, что им грозит большая опасность. Под прикрытием забора они пробрались к служебным постройкам. Все двери были отперты, и везде люди были заняты какой-нибудь работой. В одну из дверей вошла со двора свинья. Мальчики услышали возню. Свинья с визгом выскочила назад. Вслед за тем раздался голос Рафтена:
   -- Проклятые свиньи! Надо бы мальчикам вернуться, чтоб смотреть за ними.
   Эти слова встревожили и напугали воинов. Они спрятались в большом погребе и стали там держать совет.
   -- Слушайте, Великие Сенгерские Вожди! -- сказал Ян. -- Я возьму три соломинки: длинная будет для Великого Дятла, средняя -- для Маленького Бобра, а короткая, толстая, с узлом на конце и трещиной наверху, -- для Ветки. Я зажму эти соломинки в руке, а потом брошу. Куда они упадут, туда мы должны итти. Это -- великое гадание.
   Они упали. Соломинка Сама была обращена к дому, соломинка Яна -- немного южнее, а соломинка Гая -- в ту сторону, откуда они пришли.
   -- Ага, Ветка, ты должен итти назад! Так велит соломинка.
   -- Не верю я вашим глупостям.
   -- Ну, и будет тебе беда.
   -- Все равно, я не уйду, -- упрямо сказал Гай.
   -- Моя соломинка велит мне итти в дом, очевидно, на поиски молока, -- заметил Сам.
   Яну выпало итти в сад, а Гаю -- вернуться во владения Бёрнса.
   -- Не хочу! -- сказал Гай. -- Я пришел сюда за вишнями. Вы думаете, что это в первый раз?
   -- Теперь мы разделимся, а потом встретимся на опушке леса под липами, куда каждый принесет свою добычу, -- сказал Старший Вождь.
   Сам юркнул в кусты, а затем прополз между крапивою и кучами навоза к северной части двора и остановился у дровника, примыкавшего к дому. Он знал, где работают батраки, и соображал, где в эту минуту его мать. Его смущала только собака. Старый Кеп мог быть на парадном ходу, но мог быть и в другом месте, совсем некстати для задуманного плана. Дровник примыкал к кухне. Молоко хранилось в погребе, а одно из окон погреба выходило в темный угол дровника. Сам без труда поднял его и влез в прохладный погреб. На полках длинными рядами стояли кувшины с молоком. Он поднял крышку с последнего кувшина, отпил большой глоток и облизнул сливки, оставшиеся на губах. Только тогда он вспомнит, что не принес ведра, впрочем, он знал, где найти другое. Он осторожно поднялся по лестнице, избегая первой и седьмом ступенек, так как помнил, что они скрипят. Дверь со стороны кухни была заперта на крючок. Он просунул лезвие перочинного ножа в щель и откинул крючок. Несколько минут он прислушивался, но в кухне все было тихо, и он решился осторожно приотворить старую скрипучую дверь. Он никого не нашел, кроме маленькой девочки, которая спала в своей кроватке. Входная дверь была настежь открыта, но собака против обыкновения, не лежала на крыльце. Над кухней находился чердак, куда проникали через лестницу и откидную дверь. Лестница была приставлена, и дверь откинута, но на чердаке все было тихо. Сам остановился около малютки, проворчал: "уф, бледнолицая девчонка!", поднял руку с угрожающим видом, как будто хотел нанести спящей сестричке смертельный удар и, нагнувшись, так нежно поцеловал ее в розовые губки, что она во сне стала тереть их кулачками. Затем он пошел в кладовую, взял большой пирог и жестяное ведерко и опять отправился в погреб. Сначала он только притворил дверь за собою, но потом сообразил, что Минни, проснувшись, начнет бегать по комнате и может как-нибудь ее толкнуть и упасть. Он вернулся, приподнял крючок так, что только кончик его приходился против щели, закрыл дверь и лезвием ножа опять накинул крючок на петлю. После этого он удрал с пирогом и молоком.
   Из темного чердака показалось смеющееся лицо матери, которая стала спускаться с лестницы. Она видела, как Сам влез в погреб, и случайно была на чердаке, когда он вошел в кухню, но притаилась, чтоб не испортить ему удовольствия.
   В следующий раз Дятел нашел в погребе записку следующего содержания:
   "Врагам индейцам.
   В другой раз при набеге принесите назад ведерко и не забывайте накрыть кувшины крышками".
   Ян направился вдоль забора с южной стороны дома. Хотя он был в тени, но полз на четвереньках, а на более открытых местах даже на животе. Он уж почти добрался до сада, как вдруг услышал за собою шорох. Оглянувшись, он увидал Гая.
   -- Чего ты увязался за мною? Твоя соломинка указывала в другую сторону. Ты нечестно играешь.
   -- Какое мне дело? Я не пойду назад. Вы сами устроили, чтоб моя соломинка так упала. Это нечестно, и я не уйду.
   -- Ты не смеешь увязываться за мною.
   -- Я не увязывалось. Это ты идешь туда, куда я хотел итти. Ты сам увязался за мною, только лезешь вперед, я тебе сказал, что пойду за вишнями.
   -- Вишни в этой стороне, а я иду в ту сторону. Я тебя больше видеть не хочу.
   -- А если захочешь, так не найдешь.
   -- Р-р-р!
   -- Р-р-р!
   Гай отправился к вишням, а Ян немного подождал и пополз к плодовым деревьям. Шагов через двадцать-тридцать он увидел что-то рябенькое, а под ним яркий желтый глазок. Это оказалась курица. Когда Ян приблизился, она забила тревогу и у бежала с громким кудахтаньем. В траве лежало штук двенадцать яиц двух различных сортов. Ян подумал:
   "Две курицы несутся в одном гнезде, значит, не сидят на яйцах".
   -- Вот куда завела меня соломинка! -- прибавил он.
   Переложив яйца в шляпу, он пополз назад к дереву где они условились встретиться.
   Не успел он еще выбраться из сада, как услышал громкий лай, а затем крики о помощи и, обернувшись, увидел, как Гай лез на дерево, а старый Кеп яростно лаял на него. Избавившись от опасности, Гай благоразумно замолчал. Ян поспешил на выручку. Собака узнала, его и повиновалась его приказанию, хотя, вероятно, была не мало озадачена тем, что ее отсылают домой, когда она так добросовестно исполняет свои обязанности в саду.
   -- Вот видишь! Нужно было слушаться соломинки. Если б не я, то тебя поймали бы и наверное бросили бы на растерзание свиньям.
   -- Если б не ты, все было б хорошо. Не боюсь я вашего старого пса. Еще минута, и я сам выпустил бы ему все кишки.
   -- Не хочешь ли для этого вернуться? Я сейчас позову его.
   -- Теперь мне некогда. Пускай в другой раз... Пойдем, отыщем Сама.
   Они встретились под деревом и, нагруженные своей добычей, торжественно вернулись на бивуак.
  

[]

V
Охота на оленя

   Вечером у них был настоящий пир. Спать они легли в обычное время, и ночь прошла благополучно. Только под утро Гай разбудил их, уверяя, что к бивуаку пришел медведь. Но Гай имел обыкновение скрежетать зубами во сне, и товарищи убедили его, что это ему померещился медведь.
   Ян отправился к "грязевым альбомам" и нашел несколько новых следов, в том числе один, который произвел на него сильное впечатление. Он тщательно его срисовал. Это был, очевидно, отпечаток маленького острого копыта, такой отпечаток, о котором он давно мечтал. Он крикнул:
   -- Сам, Сам, Гай! Идите сюда. Вот след оленя.
  

[]

  
   Мальчики ответили:
   -- Что ты нас морочишь? Это, должно быть, собака! и т. д.
   Ян настаивал на своем. Товарищи были вполне уверены, что он шутит, и даже не пошли посмотреть. Между тем солнце взошло высоко и значительно высушило след. Ветер, птицы и сами мальчики окончательно его стерли. Однако у Яна остался рисунок, и, несмотря на все поддразнивания, он утверждал, что сделал его совершенно правильно.
   Наконец, Гай шепнул Саму:
   -- Он так серьезно рассматривает следы, что ему надо показать и зверя. Зачем ему, бедняге, понапрасну мучиться? Пусть увидит оленя. Мы ему поможем.
   Он подмигнул и знаками объяснил Саму, что надо увести Яна. Это нетрудно было сделать.
   -- Посмотрим, не ушел ли твой олень по нижней дороге, -- сказал Сам.
   Они отошли в сторону. Тем временем Гай достал старую холщовую тряпку, набил ее травой, связал в форме оленьей головы и насадил на палку. Два плоских кусочка дерева изобразили уши. Гай нарисовал углем черные пятна на месте глаз и носа и каждое из них обвел глиной, которая вскоре засохла и побелела. Затем Гай спрятал эту голову в кустах, и когда все было готово, помчался в лёс искать Сама, и Яна. Он махал им руками и вполголоса звал:
   -- Сам! Ян! Олень! Вероятно, тот олень, который оставил следы.
  

[]

  
   Гай едва ли убедил бы Яна, если б Сам не встретил эту новость с большим интересом. Они побежали к типи, взяли свои луки и стрелы и под руководством Гая, который, однако, держался позади, стали подкрадываться к тому месту, где он видел оленя.
   -- Вот, вот олень! Смотри, он шевелится!
   В первую минуту Ян затрепетал от удовольствия. Это было такое же ощущение, какое он пережил, покупая в первый раз книгу, только гораздо сильнее. Ему хотелось убить оленя, и он уже схватился за лук, но почему-то остановился.
   -- Стреляй, стреляй! -- кричали Гай и Сам.
   Ян удивлялся, отчего они сами не стреляют. Он оглянулся и, несмотря на свое возбуждение, догадался, что они над ним потешаются. Тогда он опять посмотрел на оленя, подошел поближе и, наконец, понял, в чем дело.
   Они громко расхохотались. Ян был несколько смущен. О, какое это было восхитительное ощущение! Тем тяжелее было разочароваться. Однако он скоро оправился.
   -- Я вместо вас, застрелю вашего оленя, -- сказал он.
   Его стрела попала ниже головы оленя.
   -- Ну, где тебе до меня! -- сказал Гай.
  
   (Часть текста отсутствует. Далее, до окончания главы, текст взят из другого издания. Перевод -- Н. Темчина. -- rudolf.karpov).
  
   Вслед за ним выстрелили Сам и Гай. Стрела Сама попала оленю прямо в нос. Скоро вся голова чучела была утыкана стрелами.
   За обедом Ян сказал Гаю:
   -- Слушай, Ветка, ты не такой умный, каким себя воображаешь, но на этот раз ты придумал хорошую штуку.
   После обеда Ян взял старый мешок в три фута длиной и набил его сеном. Потом сделал маленький мешок с изгибом наверху, тоже набил его сеном и пришил длинной костяной иглой к большому. Получилось туловище с головой. Теперь нужны были ноги. Ян срезал четыре сосновые палки и воткнул их по углам в мешок. Из двух деревяшек он выстругал уши, начернил углем глаза, нос и обвел все это глиной, как сделал Гай. И под конец на обоих боках он нарисовал два черных пятна. Получилось чучело, которое и впрямь можно было принять за оленя.
  

[]

  
   -- Ну вот, -- сказал Ян, когда все было готово, -- теперь вы ждите здесь, а я пойду спрячу оленя.
   Ян побежал в лес, потом свернул вправо, поставил чучело в кусты и вернулся с той же стороны, куда ушел.
   -- Готово! -- сказал он. -- Охота начинается.
   Индейцы, вооруженные луками, двинулись вперед.
   -- Кто найдет оленя, получает десять очков и стреляет первым. Если он промахнулся, второй подходит на пять шагов ближе и стреляет; если и он не попал, третий подходит еще на пять шагов. И так до тех пор, пока кто-нибудь не попадет в оленя. Тогда все стреляют с того места, откуда пустили последнюю стрелу. Выстрел в сердце равен десяти очкам; в серое поле -- пяти, это будет считаться раной. Если никто не попадет в сердце -- мне двадцать пять очков. Кто первый увидит оленя, будет прятать его в следующий раз. Каждый стреляет по двенадцати раз.
   Два охотника начали поиски. Сам удивлялся, почему этот олень не оставил следов. Гай лез в самую чащу кустарников. Маленький Бёрнс не отличался ни силой, ни большим умом, но его свиные глазки ухитрялись видеть очень далеко.
   -- Вон он! -- торжествующе закричал Гай и показал, где в семидесяти пяти ярдах из кустов торчало ухо и часть головы.
   -- Ветке десять очков! -- записал Ян в тетрадке. Гая распирало от гордости.
   -- Я бы мог его увидеть еще раньше, если б... если б... он был... если б мне повезло.
   Гай натянул лук и выстрелил, но стрела пролетела чуть дальше половины расстояния.
   -- Я могу подойти на пять шагов, -- заметил Сам. -- Какой величины шаги, ничего не сказано?
   -- Нет.
   -- Хорошо. -- И Сам стал прыгать, как кенгуру.
   В свои пять шагов он покрыл ярдов десять. Свернув чуть-чуть в сторону, он выбрал место так, что ему отлично была видна вся голова оленя. Сам пустил стрелу и промахнулся. Теперь Гай имел право приблизиться на пять шагов. Но он тоже дал промах. Наконец с тридцати ярдов Сам попал в серое поле.
   -- Вот это выстрел! Настоящая рана! Великому Вождю Дятлу пять очков! -- крикнул Ян. -- Теперь все стреляем с этого места, и я с вами!
   Полетели стрелы. Две или три попали в заднюю ногу оленя, несколько стрел угодило в дерево, что стояло на полпути к чучелу, две проткнули ему нос. Потом послышалось громкое "ура" -- это стрела Гая поразила оленя прямо в сердце. Охота кончилась. Индейцы собрали стрелы и принялись считать, сколько очков выпало на долю каждого.
   Победителем был Гай -- двадцать шесть очков: десять -- за пробитое оленье сердце, пять -- за рану и одно очко -- за царапину. За ним шел Сам, которому удалось дважды поранить оленя и дважды нанести царапины. Всего у него набралось двенадцать очков.
   Олень, пронзенный стрелами, напоминал старого дикобраза, а Гай чувствовал себя на седьмом небе.
  

[]

  
   -- Вижу, мне придется вас поучить охоте на оленя, -- сказал он. -- В следующий раз я попаду ему в сердце с первого выстрела!
   Гаю очень понравилась новая игра. Теперь был его черед прятать чучело, и он помчался в чащу, задумав разыграть товарищей. Он спрятал оленя далеко от типи и выбежал совсем с другой стороны, крикнув: "Готово!" Охотники долго бродили в поисках оленя, но так ничего и не нашли.
   Снова Гай был в восторге.
   -- Это самая лучшая игра на свете! -- сказал он.
   -- Послушай, Бобр, по-моему, олень должен оставлять следы, -- сказал Сам.
   -- Если бы снег, тогда все просто... -- сказал Гай.
   -- Я придумал! -- обрадовался Ян. -- Мы нарвем бумажек и устроим бумажный след!
   -- Вот здорово!
   Индейцы бросились к типи, собрали всю бумагу, разодрали ее на клочки и сложили в мешочек, откуда через дырку бумага сыпалась на дорогу.
   Так как никто не нашел оленя в последний раз, Гай снова имел право прятать чучело. Он сделал большой крюк и так упрятал оленя, что мальчики, только наткнувшись на чучело, заметили его. Сам получил десять очков за находку. Он выстрелил и промахнулся. Ян сделал свои положенные пять шагов, но так поспешно пустил стрелу, что тоже дал промах. Гаю досталось стрелять с пяти шагов, и он, конечно, вонзил стрелу прямо в сердце. Успех совсем вскружил Ветке голову. Он так расхвастался, что два других вождя решили установить новое правило, которое гласило: "Стрелять не ближе чем с пятнадцати шагов".
  

[]

  
   Игра становилась все интересней и была уже похожа на настоящую охоту. Гаю несколько раз удавалось так запрятать оленя, что его находили с большим трудом. Один раз он провел следы к пруду и поставил чучело совсем открыто, но на противоположном берегу. Мальчики сразу увидели оленя, но расстояние до него было так велико, что надо было или зайти глубоко в воду, или стрелять через пруд. Поэтому победителем снова вышел Гай. Скоро вожди приняли еще одно условие: не ставить оленя на скале или среди камней, чтобы не терять и не ломать стрел.
  

[]

  
   Они так увлеклись, что скоро весь лес был засыпан бумажными "следами" и не было никакой возможности отличать старые от новых. Это обстоятельство угрожало положить конец игре. Правда, Ян нашел выход -- он предложил пользоваться цветной бумагой. Но скоро ее запасы иссякли. И тут неожиданно ребята увидели старого Калеба. Каждый раз он появлялся будто случайно. Мальчики всегда радовались его приходу, потому что он часто давал им очень дельные советы.
   -- Смотрю, у вас тут дичь есть, -- сказал старик, кивнув в сторону оленя, который стоял в сорока шагах от ребят. -- Как живой. Хорошо сделали! Очень!
   Калеб весело смеялся, когда мальчики рассказывали ему про свою охоту, и внимательный наблюдатель сразу заметил бы, как он еще больше заинтересовался игрой, узнав, что не Сам Рафтен был самым удачливым охотником.
   -- Молодец, Гай Бёрнс! Когда-то и я с твоим отцом охотился на оленей у этой реки.
   Ребята рассказали ему о своих трудностях со следами. Калеб задумался и стал в молчании раскуривать трубку.
   -- Послушайте, -- сказал он наконец, -- почему бы вам вместо бумаги не взять зерна пшеницы или кукурузы? Это куда лучше. Сегодня вы разбросаете их, а завтра птицы и белки все подберут, до единого зернышка.
   Всем очень понравилась эта затея, и скоро Сам принес небольшой мешок кукурузных зерен.
   -- Хотите, я разок побуду оленем? -- предложил Калеб. -- Дайте мне пять минут, а потом ищите. Вы увидите, как настоящий олень бегает по лесу.
   Калеб взял чучело и скрылся в чаще. Через пять минут, когда индейцы пошли по следу, он вернулся на прежнее место. Нелегко было идти по этому следу. Сначала он шел по прямой линии, потом описывал круг и возвращался назад, почти пересекая свой путь. Но Калеб сказал:
   -- Нет, он не пересекает прежний след.
   -- Куда же мог пойти олень? -- Сам долго ходил вокруг да около и наконец заявил, что след очень уж широк, будто двойной.
   -- Я знаю! -- крикнул Гай. -- Олень повернул назад.
  

[]

  
   Калеб молчал. Ян присмотрелся к следу и нашел то место, где он раздваивался. Зная общее направление, Гай уже не смотрел на землю. Он побежал вперед, за ним Сам. Но Гай, чтобы не сбиться, все же оглядывался назад, на Яна, который изучал следы.
   Охотники не дошли и до дальних кустов, когда Ян обнаружил новый поворот. След опять возвращался на прежнее место. Ян оглянулся по сторонам и вдруг заметил оленя, лежавшего в траве.
   -- Олень! -- радостно крикнул Ян.
   Когда все подбежали к нему, они увидели, что Ян послал стрелу прямо в сердце оленю.
  

VI
Военная шапка, типи и ку

   (Часть текста отсутствует. Далее, до рисунка, текст взят из другого издания. Перевод -- Н. Темчина. -- rudolf.karpov).
  
   -- В сорока шагах -- и так метко! Индейцы сказали бы про этот выстрел "гран ку". -- У Калеба был очень довольный вид, совсем как в ту минуту, когда он добыл огонь трением. -- О, это великий подвиг! Индейцы называют большую победу просто "ку", а великий подвиг "гран ку". Этому они, наверное, выучились у канадских французов.
   Каждый индеец вел особый счет своим "ку", и за каждый подвиг он имел право воткнуть в свою шапку еще одно орлиное перо, а в случае особой удачи -- с красной волосяной кисточкой на конце. По крайней мере, так было раньше. Теперь же никто не помнит старых обычаев, и всякое перо, которое находит индеец, он втыкает в шапку.
   -- Вам нравятся наши головные уборы? -- спросил Ян.
   -- Вы, наверное, никогда не видали настоящих. Во-первых, все перья должны быть белыми с черными кончиками, и прикреплять их надо на мягкой кожаной шапке не туго, а свободно. На стержне каждого пера есть кожаная петелька, за которую оно крепится шнурком к шапочке, а посредине продергивается тесьма, чтобы перья держались прямо. На каждом пере делаются отметки, как оно было добыто. Если индейцу удавалось, увести коня, то на пере рисовалась подковка. Я знал одного индейца, у которого на пере было десять подков: он сумел в одной стычке добыть десять коней из стана врага.

[]

  
   ...предводитель не сказал ни слова толпе, а сейчас же направился к типи, где собрался совет. Он вошел, и мы за ним. В середине Главный Вождь и члены совета сидели и курили. Наш предводитель сказал "гау", и мы все повторили "гау". Затем мы сели и закурили... Вождь потребовал, чтоб наш предводитель дал отчет о походе. Он встал и произнес речь: "Великий Вождь и Совет моего племени! Покинув деревню, мы шли семь дней и добрались до маленькой грязной речонки. Там мы увидели след бродячей шайки арапахов. Через два дня мы нашли их бивуак, но враги были слишком сильны для нас, и мы спрятались до ночи. Ночью я один прошел к ним и разузнал, что некоторые из них утром отправляются на охоту. Уходя, я встретил воина, который возвращался на бивуак. Я убил его своим ножом. За это я требую себе ку. Я скальпировал его, за это требую другой ку. Перед тем, как убить его, я дал ему пощечину, за это я требую гранку. Я привел с собой его лошадь -- это еще ку. Так я говорю?" -- добавил он, обращаясь к ним. -- Мы все закричали "гау! гау! гау!", так как этот индеец, Крикливый Журавль, был славный малый.
   Совет согласился с тем, что он должен получить три орлиных пера. Первое за то, что он убил и скальпировал врага в собственном бивуаке: это был гранку, и на кончике пера имелся пучок красных волос, а на бородке красное пятнышко. Другое перо было присуждено за пощечину, которая, конечно, увеличивала опасность предприятия. Его приметы были: красный пучок на кончике и красная рука на бородке. Третье перо -- за кражу лошади -- носило изображение подковы; но пучка волос на нем не было, так как этот подвиг не считался первостепенным. Вслед за тем другие индейцы стали заявлять свои требования. Им присуждены были различные почести. Так, одному индейцу разрешено было привязывать лисьи хвосты к пяткам во время пляски. Другому позволили нарисовать на орлином пере десять подков за кражу десяти лошадей. И могу вас уверить, что индейцы больше гордились этими перьями, чем какой-нибудь генерал своими орденами.
  

[]

   1. Гранку за скальп добытый на бивуаке врага.
   2. Гранку за пощечину.
   3. Ку за кражу лошади.

Индейская военная шапка

[]

   1. Простое белое гусиное или индюшиное перо.
   2. То же перо с окрашенным в черный цвет кончиком.
   3. То же перо с пучечком пуха, который привязан навощенной ниткой.
   4. То же перо с кожаной петлей для нанизывания.
   5. Вид того же пера с боку.
   6. То же перо с кусочком красной фланели, пришитым или привязанным к стволу. Это перо для ку.
   7. То же перо с пучком конских волос на кончике -- для гранку. Посредине стержня (a) продет шнурок, чтобы укрепить перо на месте. На этом пере пометка гранку за стрельбу в цель. Эта пометка может быть нарисована нерастворяющимися в воде чернилами на овальном куске бумаги, который приклеивается у кончика пера.
   8. Кончик пера, к которому тонкой навощенной ниткой привязан пучок конских волос.
   9. Остов военной шапки, сделанный из мягкой кожи. Широкая полоса (a) зашнурована на соединении сзади; широкий конец (b) делается такой длины, чтобы на нем поместились все перья владельца; две кожаные полоски (c) перекрещиваются на темени; кожаные тесемки (d) завязываются под подбородком; боковые украшения, или кончи (e), делаются из раковин, серебряных, роговых или деревянных кружков, иногда даже из маленьких зеркал или бус. Впрочем, кончи не составляют обязательной принадлежности военной шапки. На конче может быть нарисован девиз владельца, а под нею прикреплен горностаевый хвост или пучок конских волос. В отверстия (hh) продевается веревочка, придерживающая перо. Для окружности шапки без висячего конца, или хвоста, нужно 24 пера, которые размещаются на расстоянии около дюйма одно от другого. Такие же отверстия (ii) для шнуровки делаются на хвосте. Длина хвоста зависит от количества полученных перьев. На иных шапках хвоста совсем не бывает.
   10. Вид с боку на кожаный остов с каемкой, которою иногда украшается передний край.
   11, 12, 13. Рисунки для каемок -- все на белом фоне. На рис. 11 -- сверху и снизу зеленые полоски и посредине красные зигзаги. На рис. 12 -- синие полоски и красные треугольники; синяя конча с тремя поперечными белыми потоками отделена от каемки красной чертою. На рис. 13 -- узкая полоса сверху и широкая снизу -- синие, треугольник -- красный, а две маленькие звездочки -- синие с желтой серединкой.
   14. Способ прикрепления перьев. На рисунке видно, как шнурок пропускается через отверстие на коже, затем через петлю на пере и опять вдевается в следующее отверстие.
   15. Военная шапка в готовом виде. На рис. виден шнурок, соединяющий перья с внутренней стороны. Другой такой же шнурок проходит от пересечения кожаных полосок (с на рис. 9) через все перья "хвоста".
   В настоящее время для основы военного головного убора индейцы часто берут тулью мягкой поярковой шляпы.

[]

  
   -- Ах, как мне хотелось бы пожить с ними! -- сказал Ян и вздохнул, мысленно сравнивая свою скромную долю с этими заманчивыми приключениями.
   -- Тебе скоро надоело бы, как в свое время мне, -- ответил Калеб. -- Всегда охотиться и убивать, не знать покоя, жить впроголодь! Нет, с меня уж довольно!
   -- Я хотел бы видеть, как воздаются почести, -- заметил Сам. -- Если б у нас перья доставались за кражу цыплят, то я знаю, кто бы их получил.
   -- Послушайте, Калеб, -- сказал Гай, который, как земляк и приятель, никогда не называл старика м-ром Кларком. -- А индейцы никогда не давали перьев за охоту на оленя? Если б у меня было ружье, я бы всех перещеголял.
   -- Ты же слышал? Я раньше всего сказал, что выстрел Яна засчитался бы как гранку.
   -- Туда тоже! Я его за пояс заткну! Он случайна попал. Если б вы давали перья за охоту на оленя, я бы все получил.
   -- Мы тебя поймаем на слове, -- сказал Старший Вождь, но Маленький Бобер перебил его:
   -- Знаете, господа, давайте играть в индейцев по-настоящему. Попросим м-ра Кларка показать нам, как сделать индейскую военную шапку, и будем носить только те перья, которые получим за заслуги.
   -- То-есть, за скальпирование белых и конокрадство?
   -- Ах, нет! У нас есть на чем показать свое искусство: состязание в беге, охота на оленя, плаванье, стрельба из лука.
   -- Идет!
  

[]

  
   Мальчики принялись расспрашивать Калеба. Он показал им, как сделать военную шапку. Несмотря на возражения Яна, он взял для основы тулью от старой поярковой шляпы. Белые гусиные перья, аккуратно подстриженные и зачерненные на концах, заменили орлиные. Когда дело дошло до поступков, за которые должна присуждаться награда, каждый стал высказывать свой взгляд.
   -- Если Ветка сходит в сад и нарвет меру вишен, не попавшись старому Кепу, то я дам ему перо со значком, -- сказал Сам.
   -- А я ручаюсь, что ты не достанешь цыпленка из нашего курятника без того, чтоб на тебя не кинулась наша собака.
   -- Фу! Я не краду цыплят. Разве я негр? Я -- благородный краснокожий, и к тому же Старший Вождь, не забудь! Затем я хочу снять с тебя скальп, который, как тебе известно, принадлежит мне и Яну.
   Он подошел ближе, страшно вращая глазами и размахивая руками. Гай заволновался.
  

[]

  
   -- Скажу еще, что человек, стоящий одной ногой в гробу, должен думать о чем-нибудь более серьезном, чем кража цыплят. Эта болезненная жажда приключений губит нынешнее молодое поколение.
   Ян случайно оглянулся на Калеба. Тот смотрел вдаль, но как-то особенно щурил глаза.
   -- Пойдем в типи, -- предложил Ян. -- Здесь слишком жарко. Хотите зайти, м-р Кларк?
   -- Там немногим прохладнее, чем здесь, -- заметил старый охотник. -- Надо поднять с одной стороны брезент, чтобы был приток воздуха.
   -- Разве индейцы так делают?
   -- О, да. Они поворачивают и выворачивают типи на все лады. То-то и хорошо. В типи можно жить и в холод и в жару. Ее приспособляют, как угодно. В зной высоко подкатывают покрышку, и тогда она делается похожей на паука. Но чтоб жить в типи, надо знать погоду. Сколько раз я просыпался душною ночью, слыша кругом "тук-тук-тук". Меня удивляло, зачем это женщины принимаются за работу во тьме ночной. Они спускали покрышки и глубже вгоняли колышки, и всегда через каких-нибудь полчаса набегала гроза. Как это они узнавали, -- я не понимаю. Одна старуха говорила мне, что ее предупреждает буревестник. Это возможно потому, что он кричит на непогоду. Другая говорила, что перед грозою цветы как-то особенно опускают головки, а третья видела дурной сон. И то, и другое, и третье может быть справедливо, потому что они наблюдают всякие приметы.
   -- А они не ошибаются? -- спросил Маленький Бобер.
   -- Случается, но не так часто, как белые. Я помню, раз в деревню пришел странствующий фотограф и снял несколько маленьких типи. Тогда я сказал ему: "Отчего вы не попросите сквау Великого Буйвола наставить большую типи? Это замечательная штука". Он послушался и, поторговавшись с нею, добился, чтоб она за три доллара поставила ему типи, а типи была замечательная -- красного цвета, с зелеными и желтыми зверями, и птицами и скальпами кругом. У фотографа глаза разбежались. Он навел было свой аппарат, но подумал и достал другой, который снимал в красках. Я думаю, что ему не терпелось снять поскорее, но не успел он наладить свою машину, как старая сквау что-то сказала другой (у Вождя было две жены), и они принялись снимать типи. Фотограф сердился, кричал, что он заплатил деньги, но старая сквау что-то бормотала и указывала на запад. Они мгновенно сняли и скатали покрышку, несмотря на то, что художник безбожно ругался. Погода была хорошая, хотя очень жаркая. Минут через пять на западе показалось темное облачко, а через десять минут налетел настоящий ураган, который попортил в деревне все типи. Если б не осмотрительная старуха, то, конечно, пострадала бы и красная типи.
   Под руководством Калеба мальчики немного подняли покрышку типи с подветренной стороны, а с теневой стороны -- гораздо больше. Из удушливой теплицы типи сразу превратилась в прохладную беседку.
   -- Если ветер чуть заметный, а вы хотите знать, откуда он дует, то послюньте и поднимите палец. Со стороны ветра вы почувствуете холодок. Соображаясь с этим, вы можете наставить дымовые клапаны.
   -- Расскажите нам еще о военных шапках, -- попросил Ян. -- И потом я хотел бы знать подробнее, что мы можем делать, чтоб заслужить перья.
   -- Устраивайте состязание в беге, в плаванье, в стрельбе. Попасть стрелою за двести шагов -- все равно, что убить буйвола. Это будет превосходство.
   -- Как? Гранку?
   -- Да. Попасть за пятьдесят шагов -- все равно, что убить оленя, и это мы назовем ку, -- продолжал Калеб. -- Если вы с первого выстрела попадете своему чучелу в самое сердце за пятьдесят шагов, то я назову это большим подвигом, а кто попадет в сердце за семьдесят пять шагов, все равно с какого выстрела, того я назову первостепенным стрелком. Если вы за сорок шагов будете попадать в девятидюймовый глазок из каждых трех раз два, то можете причислить себя к индейцам. Впрочем, я должен вам сказать, что они редко стреляют в мишень, а больше в то, что встречают в лесу. Я видел медно-красных малышей, которые стреляли в бабочек. Иногда они устраивают состязания и смотрят, у кого сразу будет больше стрел в воздухе. Пять стрел в воздухе уже хорошо; это показывает, что человек скоро и далеко стреляет. Нужно для этого непременно держать в левой руке наготове пучок стрел. Я только раз в жизни видел, как у одного человека было в воздухе восемь стрел. Это считалось "большим колдовством". Но иметь одновременно семь стрел в воздухе также очень почетно.
  

[]

   1. Прямо в цель.
   2. На далекое расстояние.
   3. Пять стрел в воздухе.
  
   -- Что еще годится для нас, кроме стрельбы? Как вы полагаете?..
   -- По-моему, -- перебил Сам, -- мы могли бы состязаться в добывании огня трением. И было бы хорошо, потому что Гай этого не умеет. Кто зажжет огонь -- получит перо, кто зажжет в одну минуту -- получит хвалебное перо, или как вы там его называете. Мы с Яном будем состязаться, а Гай останется в стороне.
   -- Зато охотиться на оленя я могу лучше вас обоих.
   -- Замолчи, Ветка. Нам надоело слушать про твою охоту на оленя. Мы совсем уничтожим эту игру.
   Затем Сам опросил, очевидно, обращаясь к Калебу:
   -- Вы знаете какие-нибудь индийские игры?
   Калеб, однако, не ответил. Тогда Ян сказал:
   -- Бывают ли у индейцев игры, м-р Кларк?
   -- О, да! Я могу показать вам две индейские игры, на которых вы испытаете свое зрение.
   -- Тогда я вас всех перещеголяю, -- поспешно заявил Гай. -- Как же, я увидел оленя раньше, чем Ян мог...
   -- Замолчи, Гай! -- воскликнул Ян.
   Своеобразный звук "дз-дз-дз" заставил Ветку обернуться. Он увидел, что Сам точит огромный нож и время от времени бросает жадные взгляды на его желтый вихор.
   -- Пришла пора, -- сказал Сам вполголоса.
   -- Отстань от меня! -- пищал Гай.
   Ужасное "дз-дз" расстраивало ему нервы. Он взглянул на Яна и, увидев, как ему почудилось, подобие улыбки, немного успокоился. Однако размалеванное лицо Сама было совершенно непроницаемо, и тревога Гая возобновилась.
   -- Отчего ты не точишь ножа, Маленький Бобер? Разве ты не хочешь получить своей доли? -- процедил сквозь зубы Старший, Вождь.
   -- Я предлагаю оставить ему скальп, пока он опять не начнет хвастаться, а зато тогда уж снять дочиста, -- ответил Ян. -- Расскажите же нам об индейской игре, м-р Кларк.
   -- Погоди. Надо припомнить. Индейцы рисуют два квадрата на земле или на двух шкурах, а затем разделяют каждый из них на двадцать пять клеток, вот так. Потом они берут десять колец и десять орехов или камешков. Один игрок получает пять колец и пять орехов и расставляет их в клетках одного квадрата, как ему вздумается. Другой не должен смотреть, пока все не будет готово. Затем он оборачивается и глядит в то время, как кто-нибудь поет песню:
  
   Ки-йи-йи, ки-йи-я,
   Не хитрее ты меня,
   Не умнее ты меня,
   Мой глаз зорче твоего
   Ки-йи-йи, ки-йи-я.
  
   После того первый квадрат закрывается корзиной или чем-нибудь другим, а второй игрок должен по памяти расставить свои марки таким же точно образом. За каждую правильно поставленную марку ему присчитывается один, за каждую ошибку отсчитывается один.
  

[]

Марки (орехи и камешки) и карточки для игры.

  
   -- Вот увидите, что я... -- начал Гай, но Сам схватил его за вихор. -- Отстань! Я вовсе не хвастаюсь. Я говорю истинную правду.
   -- Уф! Лучше не говори правды. Нам будет легче, -- сказал Дятел и с убийственным спокойствием прибавил. -- Если я сниму с тебя скальп, то ты простудишься и умрешь. Ты это знаешь?
   Ян заметил, что Калеб смотрит вдаль, как бы стараясь что-то скрыть.
   -- Вот еще одна игра. Я не знаю, действительно ли она выдумана индейцами, но во всяком случае она в их духе. Сначала делают два шестидюймовых квадрата из белого дерева или картона; затем на них рисуют кольца, как на мишени, или клетки, или же двух совершенно одинаковых кроликов. Один играющий берет шесть черных кружков по полдюйма в поперечнике, раскладывает их, как попало, на одной из досок и ставит ее за сто шагов. Другой берет столько же кружков и второго кролика и идет вперед, пока не разглядит модель, чтобы разложить свои кружки таким же точно образом. Если он может сделать это за семьдесят пять шагов, то он ловкач, если за шестьдесят, то -- молодец, но меньше пятидесяти не годится. Я видел, как забавляла мальчиков эта игра. Иногда ради шутки они клали по два кружка вместе или какой-нибудь совсем снимали. Эта игра служит отличной пробой зрения.
  

[]

Эти квадраты в настоящем своем размере могут употребляться на одной трети расстояния, указанного для шестидюймовых.

  
   -- Я ручаюсь... -- опять начал Гай, но Сам, отлично знавший, что за этим последует, громким, диким "гр-р-р" перебил его ручательство.
   -- Я припоминаю, как индейцы еще иначе испытывали остроту зрения. Один старик хотел показать молодым Плеяды, знаете, то созвездие, которое у индейцев называется "Гроздью". Он спросил, сколько в ней ягод. Одни видали пять, другие -- шесть, а некоторые -- даже семь. Кто видит семь, у того превосходные глаза. Теперь вы не можете видеть Плеяд, они видны только в зимнюю ночь. Зато вы круглый год можете видеть Большую Медведицу, ее не трудно найти от Полярной звезды. Индейцы называют ее "Горбатой Спиной". Я слышал, как старики спрашивали мальчиков: "Видите вы старую сквау (это вторая звезда с краю, как раз на горбе) с ребенком на спине? Видите ли вы младенца?" Когда у меня были хорошие глаза, я мог разглядеть маленькую звездочку, прильнувшую к большой. Кто ее видит, у того отличное зрение.
  

[]

Плеяды при обыкновенном зрении.

  

[]

Плеяды при хорошем зрении.

  

[]

Плеяды при отличном зрении.

  

[]

Большая Медведица и Полярная звезда. Вторая звезда слева это -- Сквау, а над нею Младенец.

  
   -- А... -- начал Гай, но Сам своим "гр-рр" вовремя остановил его.
   Опять взор Калеба устремился в пространство. Он встал и вышел из типи. Ян слышал, как он бормотал:
   -- Негодный мальчишка! Против воли смешит меня.
   Он отошел на несколько шагов в лес и вдруг закричал:
   -- Ян! Гай! Идите сюда.
   Все трое прибежали.
   -- Мы говорили о хороших глазах. Кто скажет, что это такое?
   Через просвет в листве можно было окинуть взором поле Бёрнса.
   -- Как будто медвежонок.
   -- Сурок! Наш сурок! Старый разбойник. Где моя костяная стрела? -- воскликнул Гай и побежал за оружием.
   Мальчики помчались к полю, принимая предосторожности по мере своего приближения. Однако старый сурок все-таки что-то почуял и насторожился. Он был очень неуклюж и среди мягкого клевера выглядел, как медвежонок. Его коричневая грудь резко оттенялась необычной сединой на спине и голове.
   -- Стой! Ровняйся! -- скомандовал Сам, видя, что Гай собирается стрелять.
   Они стали в ряд, как воины на старинной картине, изображающей битву при Креси. Стрелы посыпались градом на сурка. Некоторые перелетели, но ни одна не упала раньше цели, потому что сурок оказался ближе, чем мальчики думали. Он успел скрыться в нору, где, вероятно, стал измышлять новый коварный план против человека с косилкой.
  

[]

  

VII
Жизнь на бивуаке

   -- Как тебе спалось, Сам?
   -- Я не мог глаз сомкнуть.
   -- И я тоже. Всю ночь я дрожал, укрылся даже запасным одеялом, но и то не помогло.
   -- Не было ли гнилого тумана или чего-нибудь подобного?
   -- А ты спал, Ветка?
   -- Отлично спал.
   -- Тумана не чувствовал?
   -- Нет.
   Следующая ночь прошла еще хуже. Гай храпел себе, а Сам и Ян ворочались с боку на бок и дрожали. На рассвете Сам встал.
   -- Ну, это уж не шуточное дело. Забава забавой, а я не хочу дрожать каждую ночь. Лучше я переберусь домой, пока еще в силах.
   Ян не возражал. Он был в мрачном настроении. Чувствовал он себя так же плохо, как Сам, но ему не хотелось отказаться от бивуачной жизни.
   Их недомогание почти рассеялось под влиянием живительных лучей солнца. Но они все-таки боялись предстоявшей ночи.
   -- Не понимаю, что это, -- говорил Маленький Бобер.
   -- Бросает то в холод, то в жар. Уже не схватили ли мы лихорадку оттого, что пьем много болотной вода? Или Гай нас отравляет своей стряпней?
   -- А вдруг у нас начинается цинга? Давай, спросим Калеба.
   Если б Калеб не явился после обеда, то они сами отправились бы к нему. Он молча выслушал Яна, а затем спросил:
   -- Вы проветривали постели хоть раз с тех пор, как поселились здесь?
   -- Нет.
   Калеб вошел в типи, пощупал простыни и одеяла и заворчал:
   -- Гм! Так я и знал. Вы лежите и потеете. Постель у вас совсем влажная. Разве вы не видели, как мама дома каждый день проветривает простыни и одеяла? Каждая индейская сквау знает, что надо избегать сырости и, по крайней мере, через день вывешивает постель на солнце часа на три или же сушит ее у огня. Высушите простыни и тогда больше не будете зябнуть.
   Мальчики послушались его совета и, действительно, ночью отлично спали.
  

[]

  
   Приобрели они еще один опыт. Появилась масса москитов. Вечером мальчики принуждены были заходить в типи, но вскоре они научились выкуривать москитов, подбрасывая свежей травы в костер. В сумерках они разводили огонь, клали траву, плотно, закрывали типи, а сами ужинали на открытом воздухе у костра, где готовилась еда. После ужина они с предосторожностями входили, в типи. Трава к этому времени вся выгорала, огонь затухал, вверху стояло густое облако дыма, но под ним воздух был совершенно чист. Они тщательно сметали москитов со своей одежды и плотно закрывали дверь. В типи не оставалось ни одного живого москита, а дым, стоявший под клапанами, не пускал новых в середину, и мальчики могли спать спокойно. Таким образом они избавились от ужаснейшего лесного бича. Впрочем, днем им страшно досаждали другие насекомые -- синие мухи. Они являлись в огромном количество и клали кучи желтоватых яичек на все, что отдавало мясом или гнилью. С жужжанием кружились они над столом и попадали в кушанья. Мертвые мухи отравляли всякую еду. Однажды Калеб, приходивший на бивуак все чаще и чаще, сказал:
   -- Вы сами виноваты. Посмотрите, какая у вас грязь.
   Действительно, вокруг типи валялись обрывки бумаги, жестянки, остатки еды. Уже накопилась делая куча картофельной шелухи, костей, рыбьей чешуи. Целый день здесь летали мухи, а на закате их сменяли москиты.
   -- Как же помочь горю? -- спросил Маленький Бобер.
   -- Во-первых, вы можете перенести бивуак на другое место; во-вторых, вы можете это очистить.
   Другого подходящего места для бивуака не было, и потому Ян воскликнул с энергией:
   -- Мы уберем сор и будем держать бивуак в порядке, а раньше всего выкопаем яму, чтобы бросить туда все, чего нельзя сжечь.
   Ян схватил лопату и стал копать яму в кустах недалеко от типи. Сам и Гай тоже понемногу принялись за работу. Они собрали весь сор и снесли его в яму. Когда они кидали кости, жестянки и куски хлеба, Ян сказал:
   -- Мне не нравится, что вы бросаете хлеб. Зачем это делать, когда, есть столько живых существ, которые рады будут его получить?
   Тогда Калеб, который сидел на пне и спокойно курил, заметил:
   -- Если вы хотите быть настоящими индейцами, то собирайте каждый день ненужные вам остатки еды -- мясо, хлеб и все другое -- и носите на какое-нибудь возвышенное место. У индейцев, обыкновенно, бывает священный утес, так называемый Вакан, куда они относят всякие объедки, чтобы умилостивить добрых духов. Конечно, съедают, пищу птицы и белки, но индейцы довольствуются уж тем, что она исчезает. Если вы станете им доказывать, что ее забирают не духи, а птицы, то они ответят: "Все равно, птицы не могли бы ее взять помимо воли духов, а может быть, даже птицы относят ее духам".
   Великий совет в полном составе отправился выбирать утес Вакан. Они нашли подходящий холм и постановили поочередно носить туда все объедки. Вскоре они заметили, что птицы охотно прилетают есть на Вакан, а потом нашли след, который вел от реки и показывал, что четвероногие также не прочь воспользоваться щедротами добрых духов.
   Через три дня синих мух не осталось в помине, и мальчики наглядно убедились, что нельзя грязно держать бивуак.
  

[]

Вакан.

  
   Калеб настаивал еще на другом.
   -- Ян, -- сказал он, -- вы не должны пить речной воды. Она теперь цветет.
   -- Что ж нам делать? -- спросил Сам, хотя с таким же успехом он мог обратиться к самой реке.
   -- Действительно, как нам быть, м-р Кларк?
   -- Выройте колодец.
   -- Фу! Мы здесь для своего удовольствия! -- буркнул Сам.
   -- Сделайте индейский колодец, -- сказал Калеб. -- На это нужно полчаса времени. Давайте, я вам покажу.
   Он взял лопату и, отыскав сухое местечко футах в двадцати, от верхнего края запруды, вырыл яму в два квадратных фута. На глубине трех футов вода стала просачиваться. На четырех футах он вынужден был остановиться из-за сильного прилива воды. Он взял ведро и вычерпал грязную жидкость до дна. Затем он вновь дал яме наполниться и опять все вычерпал. Так он повторял до трех раз. После этого вода в яме сделалась холодной, чистой и прозрачной, как хрусталь.
   -- Это вода из вашей запруды, -- сказал Калеб, -- но она профильтровалась через двадцатифутовую толщу земли и песка. Таким образом получают чистую, холодную воду из самого грязного болота. Вот вам и индейский колодец.
  

VIII
Индейский барабан

   -- Если б ты был настоящим индейцем, то сделал бы из этого барабан, -- сказал Калеб Яну, когда они подошли к большой липе, которая свалилась после недавней грозы. Теперь ясно было видно, что она представляла только скорлупку, а вся сердцевина сгнила, и на ее месте образовалось огромное дупло.
   -- А как они делают барабан?
   -- Дай сюда топор.
   Ян побежал за топором. Калеб отрубил ровный кусок ствола, фута в два длины. Они отнесли его на бивуак.
   -- Теперь нужна кожа, чтоб натянуть на остов, -- сказал Калеб.
   -- Какая?
   -- Лошадиная, собачья, бычачья, телячья, все равно какая, лишь бы крепкая.
   -- У меня дома есть одна телячья кожа, а другая висит в сарае, только ее погрызли крысы. Они обе мои. Я сам убил телят. Папа дает мне шкуры за то, что я их убиваю. Если б вы видели, как я ловко это делаю...
   Гай пустился в свойственное ему самовосхваление, но Дятел, задетый за живое, крикнул "гоп!" и ухватил рукою его желтый вихор. Третий Вождь отскочил и закончил свою хвастливую речь обычными криками:
   -- Отстань! Отстань!
   -- Будет тебе, Сам, -- заметил Маленький Бобер. -- Собаке глотки не заткнешь: она не может не лаять.
   Обращаясь к Гаю, он сказал:
   -- Ничего, Гай. Ты не обижайся. Я уверен, что ты лучше него охотишься на оленя и видишь дальше.
   -- Еще бы! Оттого он и злится. Я вижу втрое дальше, может быть, в пять раз дальше, -- ответил Гай обиженным тоном.
   -- Иди же, Гай, иди за шкурами, если хочешь иметь барабан для военной пляски. Здесь только ты один умеешь сдирать шкуры.
   Польщенный этими словами, Гай убежал. Тем временем Калеб работал над остовом барабана. Он отделил кору и обтесал поверхность. Затем он поставил дуплистый обрубок на землю, развел по средине его огонь и все время присматривал за ним, поворачивал, отделял обуглившийся слой, стругал и сглаживал, пока стенки не сделались тонкими и гладкими внутри и снаружи. Вскоре после того, как Гай ушел, они услышали его крик. Им казалось, что он где-то близко. Однако он не возвращался. Работа над остовом барабана заняла несколько часов, а Гая все не было. Наконец, Калеб сказал:
   -- Сейчас уж можно натягивать кожу.
   На это Сам заметил:
   -- Должно быть, старик Бёрнс поймал его и заставил полоть грядки. Это он орал, когда его секли.
   "Старик Бёрнс", на вид худой, сутуловатый, невзрачный, представлял полное ничтожество. Ему было только тридцать пять лет, но в Сенгере всякого женатого человека называли "стариком". Если Том Нолан в восемьдесят лет был холостым, то его по-прежнему величали "парнем". Если же он женился в двадцать лет, то сразу превращался в "старика Нолана".
   У Бёрнсов была целая куча детей, но несколько душ умерли, по уверению сострадательных соседей, -- от голода. В живых остались: старший, Гай -- любимец матери, и четыре маленькие девочки, в возрасте от четырех лет до одного года. Мать была полная, красивая, веселая женщина. Она постоянно воевала с мужем, который был злейшим врагом детей. Джим Бёрнс лелеял мысль "хорошенько воспитать мальчика", т.-е. извлечь из него как можно больше пользы, а Гай, наоборот, желал работать как можно меньше. В этом столкновении интересов мать была сильной, хотя более или менее тайной союзницей Гая. В ее глазах он был непогрешим. Она одобряла все, что он делал. Его толстенькое, веснушчатое лицо казалось ей верхом красоты и изящества. Она видела в нем сплошные достоинства, и в ее глазах он был олицетворением всех человеческих совершенств.

[]

  
   Бёрнс по-своему любил Гая, но обращался с ним очень неровно: иногда он за какой-нибудь пустяк беспощадно наказывал его, в другой раз со смехом относился к серьезному проступку. Мальчик никогда из знал, на что ему рассчитывать, и ради безопасности старался избегать встреч с отцом. Отец не одобрял его хождения на бивуак, с одной стороны, потому, что это была земля "старика Рафтена", с другой -- потому, что он мог уклоняться от работы. Бёрнс несколько раз пускал в ход силу, зато м-сис Бёрн отличалась настойчивостью. Она одерживала победу как искусный рыболов, которому удается поймать на удочку большую и сильную форель. Благодаря ее стараниям, Гай присоединился к индейцам. Она с наслаждением выслушивала его хвастливые рассказы о том, как он во всех отношениях мог перещеголять товарищей, "хотя они гораздо старше и больше его".
   В тот день Гаю не повезло. Отец видел, как он пришел, встретил его ругательствами и жестоко высек. Гай знал, что наказание не прекратится, пока не достигнут будет предел, который измерялся криком, и принялся голосить во всю мочь. Это и были те вопли, которые доносились на бивуак.
   -- Ах ты, негодный лентяй! Я тебе покажу, как отпирать калитки и уходить. Ступай работать!
   Вместо того, чтоб вернуться назад с телячьими шкурами, Гай должен был приняться за позорную и "совсем не индейскую" работу в саду.
   Вскоре он услышал голос матери:
   -- Гай, Гай!
   Он бросил мотыгу и направился к кухне.
   -- Куда ты идешь? -- издали крикнул отец. -- Не смей отрываться от дела.
   -- Меня мама зовет.
   -- Ступай работать. Не смей туда ходить!
   Однако Гай преспокойно пошел к матери. Он знал, что после порки отец только будет кричать на него, но больше не тронет. Вскоре он совсем утешился, получив огромный ломоть хлеба с ветчиной.
   -- Бедный мальчик! Ты, вероятно, проголодался, а тут еще папа тебя обидел. На, не плачь! -- сказала мать, так как Гай принялся, всхлипывать при воспоминании о своей обиде... Затем она шепнула ему:
   -- Папа после обеда едет в город. Тогда ты сможешь удрать. Если ты будешь пока стараться, то он не так рассердится, когда ты вернешься. Но во всяком случае не бросай калитку открытой. Если свинья забредет в лес Рафтена, то плохо тебе придется.
   Вот чем объяснялось отсутствие Гая. Он пришел на бивуак со шкурами уж довольно поздно. После его ухода баловница-мать, и без того обремененная хозяйственными заботами, сама окопала два или три ряда капусты, чтобы "папа" удивился необычному усердию сына.
   Телячьи шкуры были очень жестки и, конечно, не очищены от волос. Калеб заметил:
   -- Понадобится два-три дня, чтобы привести их в порядок.
   Он положил их в топкую лужу на самом припеке.
   -- Чем теплее, тем лучше.
  

[]

  
   Через три дня он их вынул. Из тонких, твердых желтых полупрозрачных они теперь сделались плотными белыми и мягкими, как шелк. Волоски удалось легко соскоблить, и обе кожи были признаны вполне пригодными для барабана. Калеб вымыл их в теплой воде с мылом, чтобы очистить от жира, и выскоблил с обеих сторон тупым ножом. Затем он натянул наружный край большей кожи и стал постепенно обрезывать кругом тонкую полоску, пока не получился ремень около шеста десяти футов длины и около трех четвертей дюйма ширины. Калеб свернул, и скатал его в трубочку, затем из остатка кожи вырезал круглый кусок около тридцати дюймов в поперечнике; другой такой же точно он сделал из второй кожи. Сложив оба куска вместе, он острием ножа проколол в них отверстия на расстоянии дюйма от края и двух дюймов одно от другого. Потом он положил один круг на землю, поставил на него остов барабана и сверху прикрыл вторым кругом. Он зашнуровал обе кожи длинным ремнем, протягивая его из первой дырочки наверху во вторую внизу, затем в третью наверху, в четвертую внизу и так далее, а во второй раз, наоборот, в четные дырочки сверху и нечетные снизу, так что шнуровка перекрещивалась. Сначала ремешок был продет свободно, а затем стянут крепче, пока кожа совершенно не облегла краев барабана. К общему удивлению, Гай тотчас же завладел готовым барабаном.
   -- Это мои телячьи кожи, -- заявил он, что, конечно, было верно.
   А Калеб сказал, подмигивая:
   -- Дерево, кажется, тоже пошло на придачу.
   Они сделали деревянную палочку, привязав к кончику кусочек холста. Гай попробовал барабан и нашел, что он дает совсем глухой звук.
   "Словно бьют шубу овечьим хвостом", подумал Сам.
   -- Повесь его в тень, чтоб он высох, и тогда увидишь, -- сказал Калеб.
   Барабан просыхал и, видимо, еще больше натягивался. По временам он как-то странно гудел. Когда он окончательно просох, то кожа опять сделалась полупрозрачной, а звук его мог привести в трепет сердце краснокожего.
  

[]

Индейский барабан.

  
   Калеб научил мальчиков индейской военной песенке, и они принялись плясать в то время, как он сам барабанил и пел. Казалось, в них оживали дикие инстинкты, но больше всех был возбужден Ян. Подпрыгивая в такт, он весь трепетал и проникался каким-то ликованием. Он отдал бы все "блага" белого человека за то, чтобы навсегда сохранить ощущение, вызванное индейским барабаном.
  

IX
Кошка и хорек

   Сам опять предпринял "набег", чтобы достать хлеба. Гай попался в плен к своему врагу и отбывал принудительную работу. Ян один остался на бивуаке. Он осмотрел все грязевые альбомы, но не нашел ничего нового, только число следов увеличилось. Среди больших отпечатков теперь попадались маленькие следы хорька и выдры. Дойдя до живой изгороди в конце меченой тропинки, Ян увидел хорошенькую желтую малиновку, кормившую неповоротливого молодого птенца кукушки, которого она, повидимому, взрастила. Он часто слышал, что кукушка кладет яйца в гнезда других птиц, но в первый раз видел это собственными глазами. Он смотрел, как неуклюжий серый птенец расправлял молодые крылья и пробовал летать, опираясь на малиновку, которая была вдвое меньше его ростом. Ян не мог понять, действительно ли нежная мать считает его, собственным птенцом или же заботится о нем только из сострадания.
   Он вернулся к реке, чтоб посмотреть на нижний грязевой альбом, и нашел новый след. Срисовывая его, он сообразил, что это должен быть след молодой черепахи. Он видел также ряд знакомых отпечатков, между прочим, следы обыкновенной кошки, и удивился, как они сюда попали. Правда, эти животные были большею частью ночные, но странно, что они не боялись мальчиков, которые постоянно расхаживали вокруг бивуака. Он прилег на берегу речки, которая в этом месте прорезала себе, русло с крутыми глиняными берегами, глубиною в шесть футов и шириною в двенадцать. Воды теперь было совсем мало: она извивалась узкой лентой по тинистому дну "каньона",[1] как Ян любил называть эту часть речки. Полосы ила по обеим сторонам воды представляли удобное место, чтоб следить за отпечатками четвероногих. Старые и новые следы виднелись там в большом количестве.
  

[]

  
   На берегу росла густая трава, в которой трещали кузнечики и сверчки. Трава пестрела яркими цветами. Ян с удовольствием смотрел на них. Теперь он знал их названия, и они перешли из списка мучительных тайн в число милых и приятных друзей. Лежа на берегу, Ян мысленно перенесся к тем временам, когда он не знал названий цветов и птиц, когда все это было для него чуждо, и он был одинок со своей жаждой знания. Жизнь в Боннертоне с особенной силой воскресла в его памяти. Отец, мать, братья и товарищи по школе один за другим проходили перед его глазами. Все это казалось бесконечно далеким, хотя с тех пор прошло не больше двух месяцев. Ян написал своей матери тотчас по приезде, а затем еще раз, чтоб сообщить, что он здоров. Он получил ласковое письмо от матери с парою священных текстов и приписку от отца, пересыпанную добрыми советами и тоже священными текстами. После того он уж больше не писал... Ему самому непонятно было, как он так отдалился от семьи, но это объяснялось тем, что он нашел в Сенгере источник, которого давно жаждал.
  

[]

Желтоцвет.

  
   От дум его отвлекло легкое движение около речки. Там лежала большая американская липа, опрокинутая грозою. Подобно многим деревьям этой породы, она представляла сплошное дупло. Ствол весь скрывался в густой летней траве, но один сучок был отломан, и на его месте осталось отверстие. В глубине этого темного отверстия показалась голова с блестящими зелеными глазами, затем оттуда выскочила серая кошка. Она села на солнышке, стала умываться лапкой, потянулась, прошла до конца бревна и спустилась по откосу на дно каньона; там она напилась, отряхнула капли воды со своих лап и немножко пригладила шерстку. Яна очень забавляло, что она принялась осматривать следы, как он сам их осматривал незадолго перед тем, хотя, очевидно, кошка руководилась не столько зрением, сколько обонянием.
   Она пошла вдоль воды, оставляя интересные отпечатки, которые Ян решил при первом же случае непременно срисовать. Внезапно она остановилась и оглянулась вокруг. Со своими горящими зелеными глазами она была необыкновенно изящна и грациозна. Она прыгнула на берег и исчезла.
  

[]

Красный плакун.

  
   Все это было очень обыкновенно, но то обстоятельство, что домашняя кошка жила в лесу, представлялось интересным. Ян трепетал, словно при виде дикого зверя, и любовался красивыми движениями кошки. Он ждал несколько минут, не появится ли она опять. В это время за рекой послышался легкий шорох. Ян оглянулся и увидел не кошку, а какое-то другое животное, побольше ростом. В приземистом, коренастом зверке блестящего черного цвета с белыми пятнами и огромным пушистым хвостом Ян сразу узнал хорька, хотя живого до тех пор никогда не видел. Хорек шел вперевалочку, принюхиваясь то тут, то там. Он остановился почти против Яна; три крошечных хоречка ковыляли вслед за ним. Хориха-мать освидетельствовала следы, как и кошка. Ян почувствовал, что его соединяют братские узы с животными, которые изучают то же самое, что и он.
   Найдя свежие следы кошки, хориха обнюхивала их так долго, что детеныши успели ее догнать. Один из детенышей подошел к берегу, с которого спустилась кошка. Он повернул свой носик по свежему запаху. Хориха тоже заинтересовалась и взлезла на самый берег. Малыши полезли за нею, срываясь по временам с крутого откоса.
   Хориха добралась до бревна и пошла по следам кошки, которые вели к отверстию дупла. Она посмотрела, понюхала и юркнула в середину, так что снаружи виден был только ее хвост. Ян услышал громкое, пронзительное мяуканье. Хориха выходила вспять и тащила за собою маленького серого котенка.
  

[]

Следы кошки.

  
   Котенок мяукал и усиленно плевался, цепляясь за дупло. Однако хориха была много сильнее и выволокла его. Придерживая котенка передними лапами, хориха крепко ухватила его зубами за шею и понесла вниз к каньону. Котенок страшно отбивался и, наконец, оцарапал ей глаз. Вонючий зверь немного отпустил свою добычу. Котенок воспользовался этим и стал оглашать воздух раздирающим мяуканьем. Ян был взволнован. Он хотел было броситься на выручку, но в это время в траве что-то зашевелилось, промелькнула серая тень, и на место происшествия выскочила кошка-мать с горящими глазами, ощетиненной шерстью и поднятыми ушами, -- одним словом, воплощенная ярость. С храбростью львицы кинулась она на черную разбойницу. Невозможно было даже уследить за быстрыми движениями ее лап. Хориха, бессмысленно озираясь, отступила, но не надолго. Каждый мускул ее напрягался и дрожал от ненависти, когда кошка налетала на нее, словно коршун. Она не успевала отразить ударов и только брызгала убийственной зловонной жидкостью, заливая собственных детёнышей, которые увязались за нею.
   Кошка работала зубами и когтями. Черная шерсть так и летела во все стороны. Хориха обдавала своими удушливыми брызгами не только кошку, но и самое себя. Голова и шея ее были совершенно изодраны, воздух был пропитан ее отвратительным запахом. Она бросилась искать спасения в речке. Кошка еле переводила дух, хотя не была ранена, и погналась бы за ней дальше, если б котенок, приютившийся под бревном, не стал жалобно пищать. Ярость ее сразу улеглась. Она вытащила его невредимого, но совсем мокрого, и перенесла в дупло, а сама вышла и выпрямилась, помахивая хвостом. Глаза ее горели, так как в них попали брызги. Она, как тигрица, готова была броситься на всякого, кто тронет ее котят. Однако хориха уж была достаточно наказана. Она кое-как спустилась с берега, а детеныши покатились кубарем, получив от матери случайно порцию зловонной жидкости. Хориха ковыляла, оставляя кровавый след и сильный запах, а они следовали за нею.
  

[]

Кошка работала зубами и когтями.

  
   Ян был поражен отчаянной борьбою старой кошки. С того дня он проникся уважением ко всему ее роду. Достаточно было того обстоятельства, что домашняя кошка могла поселиться в лесу и жить там охотой, чтоб Ян внес ее в свой список животных-героев.
   Кошка ходила взад и вперед по бревну от дупла, где находились котята, до самого края и поглядывала на каньон. Она сильно моргала и, по-видимому, очень страдала, но Ян отлично знал, что даже самый большой и сильный зверь не мог бы согнать ее с ее сторожевого поста. Никто не может соперничать в непоколебимой отваге с матерью-кошкой, которая охраняет своих детенышей.
   Наконец, убедившись, что опасность нападения миновала, она отряхнула лапки, вытерла ими глаза и полезла в дупло. Какое неприятное впечатление должны были испытать бедные котята, хотя они отчасти уж были приготовлены возвращением братца. О приходе матери всегда возвещал чудный аромат свежей мыши или птицы, смешанный с знакомым запахом кошки, который уж сам по себе сулил радость. Обоняние играет огромную роль в кошачьей жизни. Вдруг теперь в отверстии появилось существо, от которого разило вражеским запахом. Немудрено, что котята с фырканьем разбежались по темным углам. Дело было плохо. Им давно уж хотелось, есть, но волей-неволей пришлось терпеть. Дупло так и осталось зловонным, даже когда они выросли и разбрелись в разные стороны. И много гроз прошло над ним, пока окончательно не выдохся хорьковый запах.
  

[]

  

X
Приключения семейства белок

   -- Вот увидите, я выгоню дятла из этого дупла, -- сказал Гай, когда однажды трое краснокожих с луками в руках разгуливали по лесу Бёрнса.
   Он указывал на отверстие в большом засохшем стволе. Подойдя поближе, он несколько раз сильно ударил по стволу палкой. К общему удивлению, оттуда выскочил не дятел, а летучая белка. Она взобралась на верхушку ствола, осмотрелась кругом, расправила свои ноги, крылья и хвост и перелетела на другое дерево футов за двадцать. Ян кинулся ловить ее. Он вцепился пальцами в ее пушистое тельце, но она так больно укусила его своими острыми зубками, что он поспешил ее выпустить. Белка скрылась в ветвях.
   Гай был очень доволен, что ему удалось исполнить свое обещание.
   -- Летучая белка тоже вроде дятла, -- доказывал он.
  

[]

  
   Ввиду этого он особенно хвастался, предлагал выгнать белку из каждого встречного дупла и, наконец, после нескольких неудач спугнул из гнезда запоздалого дятла.
   Этот способ, очевидно, был пригоден для отыскивания живых существ. Ян воспользовался им и, подобрав большую палку, раза три-четыре ударил ею по большому дереву, в котором было несколько отверстий. Из нижнего отверстия выскочила рыжая белка и юркнула в другое отверстие повыше. Новый сильный удар выгнал ее, и она полезла на верхушку ствола, а потом опять в нижнее отверстие.
   Мальчики заволновались. Они стали усиленно колотить по стволу, но белка больше не показывалась.
   -- Давайте, срубим ствол, -- сказал Маленький Бобер.
   -- Я вам покажу кое-что получше, -- возразил Дятел.
   Он отыскал шест, футов в двадцать длины, прислонил его к шероховатой коре и сильно толкнул, посматривая на верхушку. Она слегка покачнулась. Сам еще раз толкнул, выбрав такую минуту, когда дерево стало отклоняться от него. Другие мальчики тоже схватились за шест и стали толкать сообща, а Сам командовал:
   -- Раз, два! Раз, два!
   Один толчок в триста-четыреста фунтов едва ли поколебал бы ствол, но эти маленькие пятидесяти-фунтовые толчки, примененные в надлежащий момент, расшатывали его все больше и больше. Через три-четыре минуты корни, начавшие трещать, переломились, и дерево повалилось. Его дуплистый ствол упал на какой-то пень, и среди облака пыли, щепок и трухи в нем открылось зияющее отверстие. Мальчики бросились искать белку. Против ожидания, ее нигде не было, хотя они перерыли все обломки. Наконец, они отыскали переднюю часть ствола с небольшим отверстием. За ним оказалась куча мелко искрошенной кедровой коры, очевидно, представлявшая гнездо. Ян принялся ее осматривать. Там лежала рыжая белка, неподвижная и как будто невредимая, только на носу у нее виднелась капля крови. Рядом с нею находились пять маленьких белочек, очевидно, поздний выводок, так как они были еще голенькие, слепые и беспомощные. У одной из них тоже виднелась капля крови на носу, и она лежала так же неподвижно, как мать. Сначала охотники думали, что старая белка притворяется мертвой, но вскоре ее тело стало коченеть. Мальчики чувствовали себя глубоко виноватыми. Они необдуманно убили безобидную мать, оберегавшую своих детенышей, и пережившим ее малюткам грозила голодная смерть.
  

[]

  
   Ян ревностнее других преследовал ее и теперь терзался угрызениями совести.
   -- Что ж мы будем делать с ними? -- спросил Дятел. -- Они слишком малы, чтобы мы могли их приручить.
   -- Лучше утопим их, и делу конец, -- предложил Гай, вспоминая, как он дома отдавал последние почести котятам.
  

[]

  
   -- Если б отыскать другое гнездо белки и положить их туда, -- оказал Маленький Бобер. Он со слезами на глазах смотрел на маленьких беспомощных зверков, копошившихся у него на руке. -- Пожалуй, даже лучше убить их и тем покончить их мученья. В такое время года мы нигде не найдем беличьего гнезда.
   После некоторого молчания он добавил:
   -- Я знаю, кто мог бы выручить их. Это серая кошка. Она так или иначе позаботится о них. Надо в ее отсутствие подложить их ей в дупло.
   Этот выход показался им простым и разумным, и они, забрав сирот, пошли к каньону. Солнце так сияло, что можно было рассмотреть всю внутренность дупла. Мальчики убедились, что там только одни котята. Тогда Ян подложил белочек в гнездо и вместе со своими товарищами сел в стороне, чтоб проследить, какая судьба постигнет подкидышей.
   Им пришлось около часа ждать возвращения старой кошки, но так как они сидели тихо, то могли наблюдать за некоторыми из диких обитателей леса. Перед их глазами промелькнула колибри, перелетая с цветка на цветок.
   -- Ты, кажется, находил, Бобер, что колибри очень красивы, -- сказал Дятел, указывая на невзрачную серо-зеленую птичку около себя.
   -- Я и теперь это говорю. Посмотри.
   Сидевшая неподвижно птичка вспорхнула, и ее черная шейка вдруг засверкала яркими цветами.
   Вслед затем в траве проскользнула полевая мышь, а, немного погодя, по ее следам погнался маленький крот.
   Коричневый зверек на коротких ножках, ростом с кролика, прошел мимо, обнюхивая высохшее русло речки. По головке, напоминавшей бобра, и плоскому чешуйчатому хвосту Ян определил, что это мускусная крыса, которая, очевидно, пришла напиться.
   Около запруды теперь было много животных, и она сделалась сборищем для тех из них, которые, по определению Сама, хотели "залить жажду".
   Минут через двадцать после того, как прошла мускусная крыса, появился другой темно-коричневый зверек.
   -- Другая мускусная крыса: они где-нибудь встретятся, -- шепнул Дятел.
   Однако при ближайшем рассмотрении это оказалось совсем другое животное, -- ростом с кошку, только пониже, с широкой, плоской головой, белой грудью и короткими ногами -- похожее на огромную ласочку. Сомнения не было, что это выдра, смертельный враг мускусной крысы, и что теперь она преследовала свою добычу. Выдра быстро завернула за угол, обнюхивая след как собака. Если б она догнала мускусную крысу раньше, чем та достигнет запруды, то произошла бы драма. В глубокой воде мускусная крыса могла бы еще укрыться. И если у запруды собирались мускусные крысы, то с таким же вероятием там могли собираться выдры.
   Минут через пять после этого на большом бревне бесшумно мелькнула серая кошка, Она казалась олицетворением грации в сравнении с медлительной мускусной крысой и проворной, но неуклюжей выдрой. Нет более гибкого и изящного зверя, чем красивая кошка. Недаром ученые всего мира признают ее образцом совершенства в животном строении.
   Кошка осматривалась, нет ли опасности. Мальчики следили за ней с напряженным вниманием. Она скользнула в дупло, пропитанное запахом хорька, с тем ласковым мурлыканьем, которое всегда воодушевляло голодных котят, и стала их ласкать, как вдруг заметила среди своих детенышей резвых белочек. Она бросила лизать котенка, посмотрела на белочек и начала обнюхивать их. Ян не понимал, что ей в этом проку, когда все в норе отдает хорьком. Однако она, видимо, успокоилась, так как лизнула белочку, затем улеглась, собрала всех около себя, откинула голову, и через минуту Гай радостно заявил, что маленькие белочки кормятся вместе с котятами.
   Мальчики подождали еще немного и, убедившись, что белочки любовно приняты своим закоренелым врагом, вернулись на бивуак. С тех пор они ежедневно ходили смотреть на смешанную семью.
   Здесь уместно будет рассказать до конца историю белок. Серая кошка добросовестно кормила своих приемышей, и им как будто было хорошо. Ян когда-то слышал о том, что одна кошка вырастила кролика, и с нетерпением ожидал того дня, когда котята и белочки будут вместе резвиться на солнце. Через неделю Гай заметил, что из угла выглядывает только одна белочка, а через десять дней и той не стало. Ян подошел к бревну и убедился, в чем дело: все четыре белочки лежали мертвые в глубине гнезда. Старая кошка сделал все, что могла, относилась к ним с любовью и нежностью, но, очевидно, не в состоянии была заменить им родную мать.
  

[]

  

XI
Как смотреть на лесных обитателей

   Время проходило весело, и каждое утро начиналось охотою на сурка. Мальчики привязались к лесу и не испытывали того чувства, как в первую ночь. Однажды Сам заговорил об этом:
   -- Помнишь, Ян, ту ночь, когда я спал с большим топором, а ты с маленьким?
   Индейцы научились бороться с мелкими неприятностями бивуачной жизни и уж не обращали на них внимания. Их жизнь вошла в колею. Знакомство с лесными обитателями и лесными особенностями так укрепилось в них, что они чувствовали себя, как дома. Они прислушивались, как на верхушках деревьев куковала кукушка. Ян проследил, что громкий, пронзительный свист вроде птичьего, раздававшийся среди низкорослых кустарников в сырую погоду, принадлежал древесной лягушке.
  

[]

  
   В послеобеденные часы пела пеночка, а под вечер таинственно щебетала злобная синяя рокша.
   Время витья гнезда уже миновало, так же, как и и время пения; поэтому птицы попадались реже, чем прежде. Зато с тех пор, как стали пересыхать потоки, жизнь сосредоточилась в запруде. После заката солнца приходили мускусные крысы, а на глубоких местах встречалась рыба. Хотя рыба была мелкая, но зато водилась в большом количестве и легко шла на удочку. Ужение сделалось излюбленным занятием мальчиков, и они неоднократно добывали себе вкусный обед из запруды.
   Каждый день приносил что-нибудь новое. В соседнем поле Сам отыскал другого сурка "с ценной головой". Кролики стали подходить к бивуаку по ночам, особенно при луне. В поздний час иногда слышался жалобный вой. Калеб говорил, что это лисица, "вероятно, старая разбойница, которая живет в лесу Каллагана".
   Серая кошка в дупле по-прежнему интересовала мальчиков. Они часто наблюдали за нею, но издали. У них были свои причины, чтобы не подходить близко. Во-первых, они не хотели пугать ее; во-вторых, они знали, что кошка не задумается броситься на них, если они подойдут ближе, чем следует.
   Ян на опыте узнал, что в лесу молчаливый наблюдатель видит больше всего. Однако трудно было сидеть молча и, чтобы скоротать время, он пробовал рисовать. Конечно, имея под руками книгу, можно было бы читать, но тогда пришлось бы сосредоточиться на чтении и отвлекаться от леса. К тому же перелистывание страниц могло нагнать страху на робких обитателей леса. Итак, сидя на берегу запруды, Ян по целым часам рисовал.
   Однажды, когда Ян смирненько сидел у воды, на поверхность выплыл пискарь и поймал муху. В это время зимородок, поджидавший добычи, парил в воздухе. Он спустился с быстротою стрелы, схватил пискаря и, усевшись на ветке, приготовился его проглотить, как вдруг из листвы густого дерева вылетел ястреб. Вцепившись когтями в зимородка, ястреб увлек его на берег и, вероятно, растерзал бы на части, но из норы на берегу выскочило длинное коричневое животное и бросилось между противниками. Сцена мгновенно переменилась. Действующие лица разлетелись в разные стороны: ястреб налево, зимородок направо. Пискарь шлепнулся обратно в воду, а выдра осталась на берегу с полным ртом перьев и растерянным видом. В то время, как она отряхивала пух со своего рыльца, из кустов выскочила на берег серая кошка. Выдра оскалила острые белые зубы, яростно зарычала, но отступила назад и забилась между корнями деревьев. Кошка насторожила уши; шерсть на ее спине и хвосте ощетинилась; она слегка выгнула спину; глаза ее сверкали, а кончик хвоста трепетал в воздухе. Она чуть слышно отвечала на рычание выдры. Очевидно, выдра грозила ей смертью, но кошка не придавала этому значения. Выдра спряталась глубже под корнями, и видны были только ее блестящие зеленые глаза. Кошка спокойно прошла мимо ее засады и оправилась дальше. Рычание под корнями утихло, и как только враг удалился, выдра нырнула в воду.
  

[]

  
   Ян со своего наблюдательного поста видел, как оба животных столкнулись еще раз. Услышав всплеск воды, он оглянулся и заметил разбегающиеся круги около берега. Затем на воде появилась рябь в другом конце запруды. Где-то показалась коричневая точка и опять исчезла. Немного погодя, вдоль берега прошла мускусная крыса и, переплыв на другую сторону, спряталась под нависшими корнями. Вскоре опять показалась выдра; шерсть ее так облипла, что она похожа была на четвероногую змею. Она подплыла к тому месту, где незадолго перед тем шла мускусная крыса, и руководствовалась ее следами, пока они не затерялись, а затем повертелась на одном месте, нырнула и переплыла на другой берег. Там она опять напала на след и побежала к корням. Послышалась возня, рычание выдры и через две-три минуты она появилась с трупом мускусной крысы. Она сосала кровь крысы и выедала ее мозг, как вдруг на берегу опять появилась серая кошка и остановилась футах в десяти, лицом к лицу с выдрой.
   Выдра заметила ее, но не пошевельнулась. Передними лапами она придерживала свою добычу и сердито рычала на кошку. Кошка пристально взглянула на нее, прыгнула на высокий берег, пробежала высоко над ее головою и дальше опять спустилась вниз.
   Отчего в первый раз выдра побоялась кошки, а во второй раз кошка побоялась выдры? Ян полагал, что при обыкновенных обстоятельствах кошка может одолеть, но в данном случае право было на стороне выдры, которая защищала свою добычу. Зная это, кошка избегала ссоры. В свою очередь, та же кошка не отступила бы перед тысячью выдр, если б ей пришлось защищать своих котят.
   Эти обе сцены произошли не в один день, но они описаны подряд так как Ян всегда рассказывал о них вместе и усматривал в них доказательство того, что животные имеют некоторое понятие о справедливости и несправедливости.
   Несколько позже Яну пришлось сделать новые наблюдения над мускусными крысами. Однажды он с Самом выравнивал на ночь грязевые альбомы, как вдруг струя воды хлынула по руслу речки, которая уж с неделю совершенно высохла.
   -- Что это значит?! -- воскликнул Дятел.
   -- Нет ли течи в плотине? -- со страхом опросил Маленький Бобер.
   Мальчики побежали к плотине и увидели, что их опасения подтвердились. На одном конце оказалась течь: отверстие было прорыто мускусной крысой. Нелегко было его заделать, но под рукою нашлась лопата, а около густо вбитых кольев был запас вязкой глины. Мальчикам удалось не только остановить течь, но даже обеспечить от порчи в будущем, по крайней мере, этот уголок.
   Услышав о проделке мускусной крысы, Калеб сказал:
   -- Теперь вы поймете, отчего бобры так преследуют мускусных крыс. Они знают, что крысы могут испортить им плотины, и потому стараются всячески их истреблять.
   Маленький Бобер редко просиживал час, чтобы не увидеть чего-нибудь интересного на болоте. Другие воины не имели терпения сторожить столько времени и к тому же не могли развлекаться рисованием.
   Ян устроил себе несколько засад, откуда мог следить за живыми существами. Немного пониже плотины была маленькая лужица, где в изобилии водились раки и угри, представлявшие лакомую приманку для зимородков и ворон. У края плотины резвились бекасы, а вездесущая мускусная крыса сидела где-нибудь на плоском камне. Удобно было также прятаться около той части речки, которую они называли каньоном; но наилучшим местом представлялась верхняя часть запруды, так как оттуда открывались разнообразные виды. Раньше всего -- вода с мускусными крысами, а иногда и выдрами, затем болотце, которое существовало и прежде, но значительно увеличилось с тех пор, как устроена была запруда. Здесь водились полевые мыши и дергачи. Неподалеку начиналась лесная чаща, где иногда можно было видеть куропаток и черных белок.
  

[]

  
   Однажды Ян рисовал старый ствол, который ему очень нравился. Он всегда рисовал не столько из любви к этому занятию, сколько из любви к изображаемым предметам.
   На его глазах крошечный дятел извлек из травы червячка, затратив на это больше труда, чем другая птица на дюжину червяков. Белочка пробежала чуть ли не по ногам Яна и отскочила, испугавшись собственной опрометчивости. Коричневый пушистый зверек бесшумно выскочил из-под зеленых листьев на берегу, перепрыгнул через маленький залив, не замочив даже лапок, остановился и уселся на прогалине; тогда обнаружилось, что это кролик. Он так долго сидел неподвижно, что Ян успел сделать с него эскиз, на что потребовалось три-четыре минуты, а затем, вынув часы, стал следить, за ним. Прошло еще три минуты, прежде чем он пошевельнулся и принялся есть. Ян присматривался к тому, что он ест и чего избегает, но не мог этого определить с точностью.
   Жук с шумом пролетел мимо и уселся на сухой ветке. Кролик, или, вернее, северный заяц, "застыл", то-есть насторожится, не трогаясь с места. Однако в жуке он узнал старого знакомца и потому принялся за прерванный обед, а когда жук опять полетел, то он уж не обратил ни малейшего внимания. Показалась одна ворона, а за нею другая:
   -- Нет, это не страшно!
   Красногрудый ястреб закричал в лесу. Кролик слышал этот крик, но не боялся. Он знал, что "красная грудь" не опасна. Вслед за тем большой ястреб с красным хвостом стал молча описывать круги над прогалиной. Кролик мгновенно "застыл". Красный хвост был приметой его смертельного врага.
   Кролик съел на закуску пучок клевера, затем прыгнул в сторону и свернулся клубочком, откинув уши назад, как мягкие перчатки. По-видимому, он заснул на солнышке. Яну очень хотелось видеть, открыты ли у него глаза. Он слышал, что кролики спят с открытыми глазами, но на таком расстоянии ничего не мог разглядеть. За неимением подзорной трубы и за отсутствием Гая, вопрос так и остался невыясненным.
   Последние солнечные блики исчезли с земли, и с западной стороны на запруду легла тень от деревьев. Реполов запел свой вечерний гимн на высоком дереве, откуда он мог видеть румяный закат солнца. В траве трещали кузнечики, а издали к Яну направлялся какой-то зверек. Голова его была опущена, и Ян не мог его разглядеть. Ян послюнил палец и поднял его, чтоб определить направление ветерка. Оказалось, что ветер дует в его сторону, следовательно, зверек не мог его почуять. Зверек приближался и как будто становился больше. Когда он свернул немного в сторону, то Ян по острой мордочке, торчащим ушам и пушистому хвосту увидел, что это лисица, вероятно, та самая, которая часто по ночам кричала около бивуака.
   Она повернула назад, не подозревая о присутствии мальчика и спящего кролика. Ян хотел поближе рассмотреть хитрого зверка. Приложив руку тыловою стороною к губам и посасывал ее, он издал писк наподобие мышиного. Для голодной лисицы приятнее этого ничего не может быть. Она стремительно обернулась и вытянула голову вперед. Заслышав вторичный писк, она устремилась обратно и пробежала между Яном и кроликом. Она пересекла следы кролика, не обратив на них внимания, но теперь ветер принес его запах. Мгновенно лисица оставила помышления о мыши -- кто же охотится на мышей, когда в виду есть лучшая добыча? -- и принялась за поиски невидимого кролика. Она руководилась чутьем и шла, осторожно ступая и держа нос по ветру, как лягавая собака.
  

[]

  
   С каждым шагом она приближалась к кролику, который спал или притворялся спящим. Ян уж хотел крикнуть, чтобы положить конец охоте, пока кролик не попался в лапы лисицы, но в нем заговорило любопытство естествоиспытателя, желавшего проследить, что сделают сами звери. Рыжий зверь был уже в пятнадцати футах от серого, который не шевелился. Их разделяют только двенадцать футов -- кролик не шевелится; десять -- он как будто мирно спит; восемь -- тогда только лисица впервые замечает свою жертву. Ян еле удерживается, чтобы не крикнуть. Шесть футов -- и лисица, готовится к решительному прыжку.
   "Неужели допустить?" -- думает Ян, и сердце его учащено бьется.
   Лисица подобрала лапы под себя, нашла точку опоры и, молча, со всего размаха, прыгнула на спящего кролика. Спящего? О, нет! У кролика был свои расчет. В ту минуту, как лисица сделала прыжок, он с не меньшей силой прыгнул в противоположную сторону, проскочив под своим неприятелем. Опустившись на траву, лисица опять прыгнула, но кролик отлетел, как мячик, в противоположном направлении. Так продолжалось и дальше. Лисица тщетно пыталась поспеть за ним: в боковых прыжках кролик искуснее лисицы. Кролик зигзагами -- скок, поскок -- добрался до чащи и скрылся в лесу так быстро, что лисица не успела его нагнать.
   Если б кролик прыгнул лишь только завидел лисицу, то без всякой надобности выдал бы себя. Если б он бежал по прямой линии, то лисица в три-четыре прыжка догнала бы его. Однако выжиданием он на время отстранил опасность, а когда она пришла, то прибег к остроумному способу и, благодаря этому, "быть может, и поныне живет в лесу".
   Лисица принуждена была поискать себе ужин где-нибудь в другом месте, а Ян вернулся на бивуак, очень довольный тем, что ему удалось узнать еще одну из тайн леса.
  

XII
Индейские знаки

   -- Что это за индейские знаки, о которых вы говорили, м-р Кларк?
   -- Все, что указывает на присутствие индейцев: след мокассина, запах дыма, согнутая ветка, деревня, куча камней, сожженное поселение белых, -- все это индейские знаки. Каждый из них что-нибудь означает, а индейцы читают по ним, как вы по книге.
   -- Помните, вы нам рассказывали, что три дыма означают возвращение со скальпами?
   -- Не совсем так. Они означают вообще "добрые вести". Впрочем, различные племена придают им различное значение.
   -- А что означает один дым?
   -- Большей частью, просто: "здесь бивуак".
   -- А два дыма?
   -- Два дыма означают "тревога", а у иных -- "я заблудился". Три означают "добрые вести". Нечетные числа приносят счастье.
  

[]

Добрые вести.

  
   -- А четыре?
   -- Это почти никогда не встречается. Если бы я увидел четыре дыма около бивуака, то подумал бы, что происходит нечто очень важное, например, Великий Совет.
   -- А что вы подумали бы, если б увидели пять дымов?
   -- Подумал бы, что какой-нибудь дурак поджег поселение, -- ответил Калеб с усмешкой.
   -- Вы еще говорили, что иногда как-то особенно складывают камни. Что это значит?
   -- За всех индейцев не поручусь, но на западе один камень поверх другого означает "вот дорога". Маленький камешек слева от этих двух означает "здесь мы повернули налево", а справа "здесь мы повернули направо". Три камня один на другом означают "здесь, несомненно, дорога" или "осторожнее", "берегитесь". Куча камней означает "мы здесь останавливались, так как один из наших заболел". Может быть, эти камни служили для того, чтобы сделать больному паровую ванну.
  

[]

Индейский знак. Куча камней означает "мы здесь останавливались, так как один из наших заболел".

  
   -- А что делают индейцы там, где нет камней?
   -- В лесу?
   -- И в лесу и в степи.
   -- Я теперь уж не помню.
   Ян так приставал к Калебу, что тот принялся напрягать память и составил целую таблицу индейских знаков, хотя не переставал твердить, что "не у всех племен это одинаково".

ИНДЕЙСКИЕ ЗНАКИ

Знаки камнями

[]

Вот дорога. Поверни направо. Поверни налево. Важное предостережение.

Знаки ветвями

[]

Вот дорога. Поверни направо. Поверни налево. Важное предостережение.

Знаки травою

[]

Вот дорога. Поверни направо. Поверни налево. Важное предостережение.

Знаки на деревьях

[]

Вот дорога. Поверни направо. Поверни налево. Важное предостережение.

Дымовые сигналы

[]

Здесь бивуак. Я заблудился. Помогите! Добрая весть. Собирайтесь все на совет.

Специальные пометки охотников и досмотрщиков

[]

Западня направо. Западня налево. Бивуак направо. Бивуак налево. Специальная. Адирондакская специальная. Здесь линия досмотрщика.

  
   Ян попробовал сделать сигнал огнем, но, к его глубокому разочарованию, дым даже в сотне шагов не был виден над деревьями. Тогда Калеб показал ему разницу между ярким и дымовым, или удушливым костром.
   -- Зажги сначала яркий огонь для жара, а потом, подбрось зеленой травы и гнилого дерева. Видишь, что получается.
   Большой, извилистый столб дыма стал подниматься кверху, как только трава и трут зашипели на угольях.
   -- Ручаюсь, что с какого-нибудь холма ты увидишь этот дым за десять миль.
   -- А я увижу и за двадцать, -- вставил Гай.
   -- М-р Кларк, вам когда-нибудь случалось заблудиться? -- продолжал расспрашивать Ян.
   -- Конечно, и не раз. Кто ходит по лесу, должен когда-нибудь заблудиться.
   -- И даже индейцы?
   -- Еще бы! Они ведь тоже люди. Если человек хвастается, что никогда не заблудился, то я не верю, чтоб он отходил далеко от материнской юбки. Всякий может заблудиться, но настоящий лесной человек благополучно вывернется из затруднения, вот и вся разница.
   -- Что же вы делали, когда вам случалось заблудиться?
   -- Смотря где! Если это происходило в незнакомой местности, а на бивуаке у меня были друзья, то я разводил два дымовых костра. Если я был совершенно один, то пробовал проводить прямую линию по солнцу и звездам, но в дурную погоду это невозможно. В не знакомой местности можно итти по течению какого-нибудь потока, но я вам этого не пожелаю. Конечно, вы куда-нибудь выйдете и не будете кружиться на одном месте, но таким образом нельзя подвигаться больше, чем на пять миль в день.
  

[]

Два дыма.

  
   -- А разве нельзя найти направление по мху или древесным стволам?
   -- Можно. Мох всегда бывает на северной стропе дерева или утеса, а самые большие ветви, -- на южной стороне ствола, верхушка болиголова склоняется на восток; самые густые побеги находятся с южной стороны пня. Впрочем, это относится лишь к тем деревьям, которые стоят на открытом месте. Если же дерево стоит в южной части какой-нибудь просеки, то самые густые побеги бывают с севера. Когда возьмешь компас в руку, то все это окажется лишь наполовину верным, а когда находишься в крайности и нуждаешься в указаниях, то даже вовсе неверным. Я видел только одно растение, которое могло служить компасом, именно степной золотарник. Если вынести пучок его на открытое место, то почти все головки повернутся к северу, но под тенью больших листьев они откидываются куда попало.
  

[]

Solidago nemoralis или золотарник.

  
   -- Если вы найдете дорожку, протоптанную дикими зверями, то идите смело: она приведет вас к воде. Впрочем, не ошибитесь направлением. Надо итти в ту сторону, где она протоптана сильнее. Если она постепенно теряется, то вы идите назад. Если мимо летят дикие утки, значит, вода близко. Лошадь или собака всегда выведет вас домой. Я знаю только один случай, когда лошадь не попала на дорогу, но она была бешеная. Лошади иногда тоже бесятся, хотя не так часто, как собаки. Надежнее всего компас. Затем можно полагаться на солнце и звезды. Если вы знаете, что друзья будут вас разыскивать, то лучше всего развести два дымовых костра, сидеть на месте и по временам покрикивать. При таких условиях в беду попадет лишь круглый дурак, а ему место только дома у печки.
  

XIII
Как дубить кожи и делать мокассины

   Сам явился с обновкой. Дома убили теленка и повесили кожу в амбаре. Отец разрешил взять ее, и Сам принес "свежую буйволиную шкуру для платья".
   -- Я не знаю, как индейцы делают платье, -- сказал он товарищам. -- Зато Калеб может вас научить этому, а я, конечно, буду держаться в сторонке.
   Старый охотник не имел определенных занятий. С тех пор, как дверь собственного дома захлопнулась перед ним, единственными светлыми минутами в его одинокой жизни были посещения бивуака. Калеб теперь бывал у них ежедневно, и потому немудрено, что он пришел через час после Сама.
   -- Скажите, пожалуйста, как индейцы дубят кожу для платья? -- спросил Ян.
   -- Различными способами... -- Он не успел договорить, как Гай прибежал с криком:
   -- Ребята! Папина старая лошадь околела!
  

[]

  
   Он весело смеялся, радуясь тому, что принес свежую новость.
   -- Ветка, ты слишком много смеешься. У тебя коренные зубы загорят от солнца, -- оказал Старший Вождь, поглядывая на него.
   -- Вправду околела, и я возьму себе ее хвост на скальп. Вот увидите! Я теперь буду самым настоящим индейцем.
   -- Отчего ты не сдерешь всей шкуры? Я б вам показал, как сделать разные индейские вещи, -- заметил Калеб, закуривая трубку.
   -- А вы мне поможете?
   -- Ее сдирают так же, как и телячью. Я покажу тебе, как достать жилы для сшивания, когда шкура будет снята.
   Они все вместе отправились на поле Бёрнса. Гай отскочил и спрятался, увидев, что его отец на упряжных волах увозил павшую лошадь.
   -- Здравствуй, Джим, -- сказал Калеб, обращаясь к Бёрнсу, с которым он был в приятельских отношениях. -- Что, жаль тебе лошади?
   -- Нет, не очень. Она мне досталась даром. Я даже рад, что отделался от нее, потому что она пала на ноги.
   -- Отдай нам шкуру, если она тебе не нужна.
   -- Бери, сделай одолжение.
   -- Перетащи ее через межу. Мы сдерем шкуру, а остальное закопаем в землю.
   -- Хорошо. Вы не встречали моего негодного мальчишки?
   -- Как же. Я только что его видел, -- сказал Сам. -- Он шел к вашей усадьбе.
   -- Гм! Я, может быть, застану его дома.
   -- Может быть, -- ответил Сам, но мысленно добавил: -- едва ли.
   Бёрнс ушел, а через несколько минут Гай прибежал из лесу посмотреть, что делают другие.
   Калеб показал им, как взрезать шкуру по нижней стороне каждой ноги и вдоль живота. Сдиранье шкуры шло медленно, но оказалось менее неприятным, чем думал Ян, так как туша была свежа.
   Большую часть работы сделал Калеб. Сам и Ян помогали ему. Гай стоял и смотрел, рассказывая о том, как он дома снимает шкуры с телят. Когда верхняя половина шкуры была отделена, Калеб заметил:
   -- Не воображайте, что мы можем перевернуть тушу. Если у индейцев нет под рукою лошади, чтобы перевернуть буйвола, то они разрезают шкуру пополам вдоль хребта. Кажется, нам этого уже хватит.
   Они отрезали ту половину шкуры, которую ободрали, взяли хвост и гриву для скальпов, и тогда Калеб послал Яна за топором и лопатой. В заключение он вынул печень и мозг лошади.
   -- Это нужно, чтоб дубить кожи, -- сказал он. А вот тут индейская женщина берет свои нитки.
   Он сделал глубокий разрез вдоль позвоночника от середины спины до крупа и, запустив пальцы в клубок беловатых волокон, стал высвобождать его, прорезая мышцы к бедру и к ребрам. Эти жилы были очень тонкие, они легко расщеплялись и тогда делались похожими на нитки.
   -- Нате вам моток жил, -- сказал Калеб. -- Их надо высушить, а расщеплять можно по мере надобности. Если подержать их минут двадцать в теплой воде, то они размягчатся и будут готовы к употреблению. Обыкновенно сквау, когда шьет, держит нитку во рту, чтобы ее размягчить. Теперь у нас есть лошадиная шкура и телячья шкура, -- мы можем устроить настоящий кожевенный завод.
   -- А как же вы выделываете кожу, м-р Кларк?
   -- Различно. Большей частью я сильно скребу ее, чтоб счистить жир и мясо с внутренней стороны; затем натираю ее квасцами и солью и, свернув, оставляю на несколько дней, чтоб она насквозь пропиталась квасцами. От этого кожа белеет у корней полос. Когда она наполовину высохнет, я ее растягиваю и мну, пока она не сделается совсем мягкой. Однако у индейцев нет ни квасцов ни соли. Вместо того они делают хорошую смесь из печени и мозга, -- вот я сейчас вам покажу.
   -- Я тоже хочу дубить свою кожу по индейски! -- воскликнул Сам.
   -- Для этого надо взять мозг и печень теленка...
   -- А лошадиных нельзя?
   -- Нет, сколько я видел, так, не делается. Вероятно, лучше всего собственные мозга.
   -- Вот мудро распорядилась природа, -- заметил Дятел, -- помещая всегда телячьи мозги в телячью шкуру и в таком именно количестве, какое нужно, чтоб ее дубить.
   -- Раньше всего выскоблите телячью кожу, а я тем временем лошадиную положу в грязь, чтобы на ней шерсть отмокла.
   Он положил ее в тепловатую грязь и велел подержать там несколько дней, как держали кожу для барабана.
   Сам сбегал домой за телячьим мозгом и печенью. Затем он и Ян принялись скрести кожу и сняли с нее огромное количество сала. Внутренняя сторона сделалась беловато-синей и липкой, но наощупь уже не была жирной. Они целый час кипятили телячью печенку, а затем растерли ее с сырым мозгом. Этой смесью они намазали внутреннюю сторону кожи, перегнули ее пополам, затем свернули в трубку и положили в прохладное место на два дня. По истечении этого срока ее чисто вымыли в речке и повесили сушить. Когда она почти просохла, Калеб вырубил крепкий, заостренный кол и показал Яну, как растягивать кожу и разминать острием, чтобы она сделалась мягкой и податливой.
  

[]

  
   Лошадиную шкуру надо было обработать таким же образом, но вследствие значительной толщины ее пришлось дольше вымачивать. Через два дня Калеб выскреб ее и размял на остром колышке. Кроме одного или двух мест, она уже приняла надлежащий вид. Осматривая ее, Калеб сказал:
   -- Гм! Она не везде пропиталась насквозь.
   Он опять покрыл ее мазью и положил еще на день, а затем размял на колу.
   -- Вот вам индейская дубленая кожа, -- сказал он. -- Я еще видел, как шкуру вымачивали несколько дней в настое коры болиголова или пихты, но она выходила не лучше. Теперь, чтобы она не затвердела, если промокнет, нужно ее прокоптить.
   Он развел дымовой костер, подбросив гнилого дерева в огонь. Затем, подперев лошадиную кожу деревянными палками, он повесил ее в густой дым на несколько часов, сначала одной стороной, потом -- другой. Она потемнела и приняла запах, который хороню известен всем, кто видел индейские кожаные изделия.
   -- Вы нам покажете, как делать мокассины и военные куртки? -- спросил Маленький Бобер с обычным увлечением.
   -- Мокассины -- могу, а насчет военных курток не обещаю. Индийскую куртку кроят вроде вашей; перед, делается из цельного куска, но такой ширины, чтобы ее можно было надеть через голову. У ворота она завязывается тесемками, а швы и край оторачиваются бахромой. Ее довольно трудно сделать. Зато всякий может сшить мокассины. Есть два сорта, т.-е. два главных сорта, мокассинов. У каждого племени свой покрой. Не даром индеец, взглянув на обувь, может сказать, на каком наречии говорит тот человек, который ее носит. Больше всего распространены мокассины Оджибва с мягкой подошвой. Подошва и голенище кроятся из одного куска, а на подъеме делаются сборки. От этого им и дано название Оджибва, что значит "сборчатый мокассин". Другой сорт распространен в равнинах. Там приходится делать твердую подошву из-за кактусов, колючек и камней, которые встречаются на каждом шагу.
  

[]

Сборчатый мокассин Оджибва.

  
   -- Я хочу с твердыми подошвами, -- сказал Ян.
   -- Хорошо, -- ответил Калеб. -- Я тебе покрою.
   -- Нет, не ему, а мне! Это моя лошадь! -- воскликнул Гай.
   -- Ничуть не бывало. Твой папа отдал ее мне.
   По тону Калеба видно было, что он сердился на Гая за его лень и отдавал предпочтение Яну. Калеб оставил кусок недубленой, хотя совершенно очищенной кожи. Он размочил ее до мягкости в теплой воде. Поставив на нее ногу Яна, он обвел кругом линию. Когда кожа была вырезана по этой линии, То получилась подошва мокассина (см. рисунок). Ее перевернули наизнанку, приложили к большому куску кожи и по ней скроили вторую подошву.
  

[]

  
   Калеб измерил длину ноги и прибавил еще один дюйм, измерил ширину в подъеме и прибавил полдюйма. Руководствуясь этой длиной и шириной, он выкроил кусок мягкой кожи (рис. Г). Затем он сделал прорез а-в по средней линии в одном направлении и б-г по средней линии в другом направлении. Другой такой же точно кусок он вырезал в обратную сторону. Затем он откроил язычок из мягкой кожи (рис. В), который пришивался к большому куску (рис. Б) таким образом, что край а-в на куске В сходился с а-в) на Б. Такой же язычок был пришит к голенищу другого мокассина.
   -- Вот тебе передки. Теперь, если хочешь, можешь их вышить.
   -- А я не знаю как.
   -- Я тебя научу. Хотя это женская работа, но я могу показать тебе узор моих первых мокассинов; я его хорошо помню, так как сам убил буйвола и видел всю работу.
   Он мог бы добавить, что впоследствии женился на сквау, которая делала эти мокассины, но промолчал.
   -- А вот и рисунок (Г). Красные и белые треугольники кругом -- это холмы, по которым мокассины должны были меня благополучно носить. На пятке маленькая синяя дорожка: она показывает то, что позади, -- прошлое. На подъеме три полосатые дорожки (красного, белого и синего цвета), куда мне предстояло ходить в мокассинах. Они впереди -- в будущем. Каждая дорожка заключает в себе ряд перемен и извилин, но заканчивается орлиным пером, т.-е. почестями. Все это вы можете нарисовать и после. Теперь мы сошьем мокассины иголкой и толстой жилой. Если у вас найдется шило, то оно еще лучше иголки. Стежки надо делать через край, а не насквозь, иначе они на подошве стираются. Вот так (Д).
   Ян и Калеб принялись за работу довольно-таки неловко. Гай с хихиканьем скакал около них, а Сам решил, что Си Ли больше подходил бы для роли сквау, чем они оба.
   Подошва была так же мягка, как голенище, поэтому они могли выворачивать мокассин наизнанку, когда вздумается. Им это, видимо, нравилось, потому что они поминутно выворачивали мокассины. Наконец, оба куска были сшиты кругом, и разрез на пятке скреплен. Затем на каждом куске сделаны были четыре пары отверстий (а, б, в, г, на рис. Г), и в них продернута завязка из мягкой кожи в восемнадцать дюймов длины.
   Ян своими индейскими красками разрисовал голенища по узору, показанному Калебом, и мокассины были готовы.
   Индейская сквау успела бы сделать пар шесть, пока Ян и Калеб трудились над одной, но вряд ли она испытывала бы такую радость, как они.
  

XIV
Философия Калеба

  

[]

  
   Следы выдры время от времени показывались на грязевых альбомах у ручья. Наконец, один из альбомов, помещенный на Утесе Вакан, засвидетельствовал Яну, что выдры и хорьки тоже туда ходят на ночные пирушки. Судя по следам, выдра была крупная. При первом удобном случае Ян обратился к Калебу с вопросом:
   -- Как вы ловите выдр, м-р Кларк?
   -- В это время года я их вовсе не ловлю. До октября они не годятся, -- ответил Калеб.
   -- А как вы их ловите, когда придет пора?
   -- Тем или другим способом.
   Хоть это было не легко, но Ян понемногу заставил старика разговориться.
   -- В старые годы мы ставили на выдр западни, куда для приманки клали птичку или голову куропатки. Эта западня убивает верно, быстро и без мучений. В холодную погоду туша замерзает и может продержаться, пока за нею не придешь. Зато в теплую погоду многие шкурки пропадают, и надо почаще осматривать западни, чтобы можно было воспользоваться всеми убитыми зверями. Потом кто-то выдумал стальные капканы, которые ловят выдру за ногу и держат ее так день за днем, пока она не околеет с голода или не перегрызет своей ноги, чтобы освободиться. Как-то я поймал выдру, у которой остались только две ноги. Она дважды попадалась в капкан и каждый раз перегрызала себе ногу, чтобы спастись. Расставляя капканы, охотник не должен обходить их ежедневно, но они дороги и тяжелы; к тому же надо быть бессердечным, чтобы их употреблять. Когда я подумал о мучениях, которые перенесла эта выдра, то отказался от стальных капканов. Я говорил себе, что нужно убивать зверей или ловить живьем, но не калечить и не терзать их. По-моему, следовало бы законом воспретить капкан для выдр, который хватает их железными когтями. Это бесчеловечно. А вот что я вам скажу относительно охоты. В охоте нет ничего дурного, и я за всю свою жизнь не видел, чтобы она портила людей. Мне даже кажется, что охотники добрее других. Потом мы знаем, что дикие звери редко умирают своей смертью. Всех их рано или поздно убивают. Я думаю, что человек имеет такое же право убить их, как волк или тигр. Смерть от пули даже гораздо легче, чем от когтей и зубов волка. Не нужно только быть жестоким. Нельзя также истреблять целый род. Если вы не убьете ни одного зверя, то не станете счастливее при жизни и блаженнее после смерти. Если же охотиться с толком, то вы большого зла не причините, а зато сами потом будете вспоминать об этом с удовольствием. Однажды мне пришлось сопровождать на охоту одного европейца. Он так покалечил оленя, что тот не мог двинуться с места. Тогда он преспокойно сел завтракать и время от времени для забавы еще стрелял в оленя, стараясь, однако, его не добивать. Когда я прибежал на выстрелы, то был вне себя. Я принялся ругать европейца и быстро прикончил оленя. После того наша компания расстроилась: я больше не хотел иметь с ним дела. До сих пор еще во мне кровь кипит при одном воспоминании. Если б он застрелил оленя на бегу, то зверь страдал бы не больше, чем если б накололся на сучок, так как пули надлежащего веса производят онемение около раны. Олень испытал бы не больше, а даже меньше мучений, чем при других обстоятельствах. Нынешние многоствольные ружья -- тоже варварское изобретение. Человек знает, что у него столько-то зарядов, и без всякого расчета стреляет в стадо оленей, пока они не скроются из виду. Многих он искалечит; они будут страдать и умрут. Зато когда у человека есть только один заряд, то он обращается с ним бережно. Для охоты надо брать одноствольный карабин, а не это убийственное ружье. Охота -- вещь хорошая, но я против жестокостей и повального убийства. Стальные капканы, легковесные пули и многоствольные ружья -- бесчеловечны. Они причиняют массу страданий.
   Калеб говорил долго, но не безостановочно. Ян должен был иногда предлагать ему вопросы, чтобы поддержать нить разговора.
   -- Какого вы мнения о луках и стрелах, мистер Кларк?
   -- Я не считаю их пригодными для больших зверей, вроде медведя и оленя, но был бы рад, чтоб для мелкой дичи отменили ружья и убивали их только стрелами. Стрела может или привести верную смерть, или промахнуться, но никого она не искалечит. Если пустить стрелу в стаю птиц, то она не уложит целой сотни, как ружейный выстрел. Вот так люди и уничтожают всю мелкую дичь. Когда-нибудь изобретут ружье еще сильнее, и тогда они будут удивляться, отчего не стало дичи. Нет, нет, я против этого. Луки и стрелы менее разрушительны: для мелкой дичи они незаменимы. Кроме того, они не дают оглушительного треска и всегда можно знать, кто попал, так как на каждой стреле есть метка.
   Ян жалел, что Калеб не одобрил стрел и для крупной дичи.
   Старик был в разговорчивом настроении. Он охотно давал указания, а Ян уже знал, что надо ковать железо, пока горячо.
   -- А как вы делаете западню?
   -- Для какого зверя?
   -- Для выдры.
   -- Теперь выдру нельзя ловить. Детеныши еще не могут обойтись без матери.
   -- Я ее сейчас же выпущу. Мне хочется только сделать опыт.
   -- Пожалуй, беды не будет, если вы ее скоро выпустите. Есть у вас доски? Мы все целиком вырубали из пихты или белой сосны, но чем больше у вас найдется готового материала, тем легче будет работа. Я покажу вам, как сделать западню, если вы мне обещаете каждый день осматривать ее, когда поставите.
   Мальчики не понимали, как можно не ходить каждый день на такое интересное место, и охотно дали требуемое обещание.
   Они сделали западню в виде ящика, длиною в два фута, а одну стенку заменили крепким проволочным переплетом.
  

[]

1 -- Разрез западни. 2 -- Деревянный стержень для приманки. 3 -- Западня.

  
   -- Сюда могут ловиться выдры, мускусные крысы, хорьки, кролики и другие зверки, -- сказал Калеб, -- смотря по тому, куда ее поставить и какую приманку положить.
   -- Мне кажется, что для первого раза хорошим местом будет Утес Вакан.
   Для приманки к проволочному крючку крепко привязали рыбью голову.
   Утром, приближаясь к западне, Ян увидел, что она захлопнута, и услышал стоны и царапанье. Он в возбуждении крикнул:
   -- Поймалась выдра!
   Они осторожно подняли западню и повернули ее к свету, чтоб заглянуть через решетку. К великой их досаде оказалось, что они поймали не более, не менее, как старую серую кошку. Едва лишь они подняли крышку, как она с фырканьем выскочила и убежала. Вероятно, она поспешила домой сообщить котятам, что все благополучно, несмотря на то, что она долго отсутствовала.
  

[]

  

XV
Гость

   -- Сам, мне нужна новая записная книжка. Делать набег на белых не стоит, потому что там этого добра не найдешь. Но, может быть, твой отец купит мне новую книжку, когда поедет в город. Не пойти ли мне для мирных переговоров с ним?
   Сам не сразу ответил, а обернулся в сторону тропинки, прислушался и сказал:
   -- Вот он, легок на помине.
   С появлением Рафтена Ян и Гай притихли и отошли в сторону. Только Сам в полной боевой татуировке держатся совершенно непринужденно.
  

[]

  
   -- Я хотел посмотреть, не больны ли вы, -- сказал он.
   -- Может, ты оставишь нас здесь, пока мы не заболеем? -- шутливо опросил Сам и, не дожидаясь ответа, продолжал: -- Скажи папа, здесь уж давно нет оленей?
   -- Лет двадцать.
   -- А ну-ка, посмотри, -- шепнул Дятел.
   Рафтен оглянулся и даже затрепетал, так как чучело, наполовину скрытое в зелени, было похоже на настоящего оленя.
   -- Не хотите ли выстрелить? -- предложил Ян.
   Рафтен взял натянутый лук и стрелу, но выстрелил так неудачно, что сейчас же вернул его со словами:
   -- Нет, я уж удовольствуюсь ружьем!
   Затем он спросил:
   -- Старый Калеб сюда приходит?
   -- О, да! Он у нас часто бывает.
   -- Кажется, он вас больше любит, чем меня.
   -- Папа, расскажи нам, почему ты знаешь, что Калеб в тебя стрелял?
   -- Доказательств я не имею, но в тот самый день мы поссорились в городе после мены лошадьми. Калеб поклялся отомстить мне и ушел. Его пасынок, Дик Пог, присутствовал при этом и слышал его слова. Ночью, когда я возвращался домой, в меня выстрелили из-за кустов, а на следующий день недалеко от того места мы нашли кисет Калеба, и несколько писем. Вот все, что я знаю, и больше мне ничего не нужно. Пог недостойно поступил с ним насчет фермы, но это уж не мое дело. Вероятно, старику придется скоро выбраться оттуда.
   -- Он, кажется, большой добряк, -- сказал Ян.
   -- Ах, он ужасно вспыльчив, и когда напьется, то на все способен. В другое время он ничего себе.
   -- Что ж там вышло с фермой? -- спросил Сам. -- Разве она не принадлежит ему?
   -- Теперь вряд ли. Впрочем, я наверное не знаю, хотя кое-что слышал. Конечно, Сарианна не то, что родная дочь, но других родственников у него нет. Дик когда-то служил у меня батраком. Язык у него ужасный, а работал он хорошо. Этот Дик женился, на Сарианне и убедил старика сделать им дарственную запись на ферму с тем, что он будет жить с ними до конца дней своих. Однако, получив ферму в собственность, Дик, очевидно, хотел отделаться от Калеба. Первое недоразумение возникло в прошлом году из-за старого пса Турка. Они не хотели его держать и говорили, что он пугает кур и задирает овец. Это возможно. Я подозреваю, что он у меня загрыз ягненка, и если бы я был совершенно уверен в этом, то заплатил бы десять долларов, чтоб его убили. Калеб не согласился расстаться с собакой и перебрался в хижину у ручья, на другом конце своей землицы. Дело пошло немного лучше. Дик и Сарианна на время оставили его в покое и даже посылали ему муку и всякую провизию, да люди говорят, что они хотят окончательно выжить старика и прогнать его по-добру, по-здорову. Я сам этого не знаю и не вмешиваюсь, хотя Калеб думает, что я восстановляю Дика против него... Как идут заметки? -- спросил Рафтен, увидев записную книжку в руках Яна.
   -- Вот кстати вы напомнили мне, -- ответил Ян. -- Скажите, пожалуйста, что это такое?
   Он показал срисованный им отпечаток копыта. Рафтен посмотрел с интересом.
  

[]

  
   -- Гм! Не знаю. Похоже на след большого оленя, но вряд ли это возможно. Олени здесь уже перевелись.
   -- Слушай, папа, -- настаивал Сам. -- Ведь тебе было бы тяжело, если бы тебя на старости лет обобрали и выгнали?
   -- Конечно, но, прогадав при мене лошадей, я не пошел бы стрелять в человека. Если б я сердился на него, я б его побил, может быть, получил бы сдачи, и все обошлось бы добром. Однако довольно, переменим разговор.
   -- Не можете ли вы купить, мне новую записную книжку, когда поедете в город? Я дал бы вам денег, но не знаю, сколько она будет стоить, -- сказал Ян, тревожась в душе о том, чтобы цена ее не превысила пяти или, в крайнем случае, десяти центов, составлявших весь его капитал.
   -- Я исполню твое поручение, но тебе не нужно ждать, пока я поеду в город. В Белом поселении есть новенькая записная книжка, которую ты можешь получить даром.
   -- Знаете, м-р Рафтен, -- вмешался Гай, -- я лучше всех стреляю в оленя!
   Сам и Ян переглянулись, посмотрели на Гая, сделали какие-то таинственные знаки, схватили каждый по ножу и ринулись на Третьего Вождя. Тот спрятался за спину Рафтена и стал по обыкновению кричать:
   -- Отстань! Отстань!
   Рафтен прищурился.
   -- А я думал, что у вас мирное племя.
   -- Мы подавляем преступление, -- объяснил его сын.
   -- Скажите, чтоб он отстал, -- хныкал Гай.
   -- Мы тебя отпустим на этот раз, если найдешь сурка. Уж два дня у нас не было никаких сражений.
   -- Хорошо.
   Гай убежал и через несколько минут вернулся назад, делая какие-то знаки. Мальчики достали свое оружие, но, опасаясь обмана, держались в отдалении. Гай кинулся за своим луком и стрелами с поспешностью, которая не оставляла никаких сомнений. Тогда мальчики отправились в поле. Рафтен тоже присоединился к ним, спросив предварительно, может ли он их сопровождать.
   Старый седой сурок грыз пучок клевера. Мальчики осторожно пробрались вдоль изгороди и потом поползли по траве, как настоящие индейцы. Сурок приподнялся, насторожился и опять улегся. Тогда они поползли дальше и остановились шагах в сорока. Сурок, очевидно, что-то чуял. Поэтому Сам сказал:
   -- Как только он примется есть, мы все сразу выстрелим.
   Едва лишь сурок повернулся серой спиной, как мальчики приподнялись и выстрелили. Стрелы жужжали вокруг него, но все пролетели мимо, и он юркнул в нору раньше, чем мальчики приготовились ко второму залпу.
   -- Эй, Ветка, отчего ж ты не попал?
   -- В другой раз наверняка попаду.
   Когда они возвратились к Рафтену, он их высмеял:
   -- Ах вы, несчастные охотники! Вы пропали бы с голоду, если бы поблизости не было Белого поселения. Если бы вы были настоящими индейцами, то просидели бы всю ночь у норы, пока сурок не вышел бы утром. Когда вы с ним покончите, то у меня на лугу есть другой, за которого вы можете приняться.
   С этими словами он ушел. Сам крикнул ему вслед:
   -- Папа, где же записная книжка для Яна? Вероятно, она ему скоро понадобится.
   -- Я оставлю ее на кровати.
   Он так и сделал, а Ян и Сам достали ее чрез окно расщепленной палкой.
  

[]

XVI
Как Ян издали узнавал уток

  

[]

  
   Однажды Великий Дятел, лежа на спине в тени, сказал повелительным тоном:
   -- Маленький Бобер, мне скучно. Иди сюда, расскажи мне что-нибудь.
   -- Не хочешь ли взять урок тутни? -- предложил Второй Вождь.
   Он уж и раньше делал подобные попытки, но ни Сам, ни Гай не проявляли интереса к этому мертвому языку, придуманному школьниками.
   -- Говорят тебе: расскажи что-нибудь! -- мрачно воскликнул Дятел.
   -- Хорошо, -- сказал Маленький Бобер. Я расскажу тебе про одного интересного мальчика. Он поселился в лесу и хотел познакомиться со всеми живыми созданиями. Он встречал множество затруднений, а помощи неоткуда было ждать. Однако он бодрился, делал заметки и жадно набрасывался на все новое. Наконец, он добыл себе книгу, которая могла служить ему подспорьем, хотя и небольшим. В ней описывались птицы так, как будто они были под рукой. Но мальчик видел их всегда, на большом расстоянии, и это его смущало. Однажды он издали заметил дикую утку и, хотя мог разглядеть только цветные пятна, но нарисовал ее. Впоследствии по своему грубому рисунку он определил, что это свистун. Тогда ему пришла на ум блестящая мысль. Все утки различны; у них бывают крапинки и полоски, которые служат им как бы ярлыками или солдатскими мундирами. "Я могу нарисовать эти мундиры, -- думал он, -- и тогда буду узнавать уток на далеком расстоянии". Он принялся за дело и срисовывал все, что ему удавалось найти. У одного из его приятелей было чучело лесной утки, и мальчик, жаждавший знаний, срисовал ее на большом расстоянии. Другую он срисовал с картинки и еще двух -- из витрины лавки чучел. Он знал, что есть двадцать или тридцать пород уток, и потому срисовывал их, надеясь когда-нибудь узнать, какой они породы. Однажды мальчик, жаждавший знаний, срисовал новую утку, но никто не мог сказать ее название, хотя рисунок был ве-ли-ко-леп-ный. С горя ему больше ничего не оставалось, как пойти в типи, украсть последнее яблоко Старшего Вождя и съесть.
   Ян достал яблоко и с грустным видом принялся жевать его.
  

[]

  
   Не дрогнув ни одним мускулом, Великий Дятел продолжал рассказ Яна:
   -- Когда Главный Вождь услышал ужасную повесть разбитой жизни, то сказал: "Я все равно не стал бы есть яблока. Оно было брошено свиньям. Но мне кажется, что человек, который не доводит дело до конца, поступает глупо". Если б юноша действовал прямо и вместо того, чтобы красть гнилые яблоки, по которым топтались свиньи, поведал о своих затруднениях Великому Вождю, то этот благородный краснокожий сказал, бы ему: "Очень хорошо, сын мой. В случае затруднения всегда обращайся к дедушке. Ты хочешь знать подробности об утках? Уф, хорошо!" И он повел бы наивного юношу в гостиницу Дауни в городе и показал бы ему всех существующих на свете уток с ярлыками и названиями. Вах! То-то и есть.
  

[]

  
   Великий Дятел гневно взглянул на Гая, который не знал, как отнестись к этому рассказу и считал его выдумкой и насмешкой. Но Ян присматривался к лицу Сама, которое выражало неподдельный и глубокий интерес. Здравый смысл последнего предложения был очевиден, и они порешили сейчас же отправиться в маленький городок Дауни, находившийся милях в пяти, у того места, где железная дорога пересекала длинную топь на берегу реки Скегбон. Городок был назван по имени подрядчика Дауни, который провел полотно железной дороги по топкому болоту. Ему удалось укрепить это болото, и в результате он составил себе маленький капиталец, на которым построил гостиницу. Теперь он был уважаемым человеком в городе, для которого сделал так много.
   -- Мы оставим Третьего Вождя стеречь бивуак, -- сказал Сам. -- Я думаю, что нам надо переодеться белыми.
   -- То-есть, как? Пойти для этого в поселение к белым?
   -- Да. Нужно взять лошадь и кабриолет, ведь до города пять миль.
   Ян был разочарован. Он представлял себе, что они пойдут пешком через лес. Однако, рассудив, что это вовсе не так удобно, он сдался.
   Они пошли домой, где мать и маленькая Минни радушно встретили их. Мужчин не было дома. Мальчики проворно запрягли лошадь. Мать тоже дала им несколько поручении в город, и они уехали.
   В городе они прежде всего отправились на постоялый двор, где оставили лошадь, оттуда -- в лавку, где Сам сделал покупки для матери, а потом Ян взял карандаш, бумагу и резинку, и они отправились к Дауни. Ян чувствовал себя как деревенский мальчик, который в первый раз в жизни идет в цирк и готовится увидеть предмет своих давнишних мечтаний. Ему не пришлось разочароваться.
   Дауни оказался рослым, плечистым человеком. Он занят был своими делами и почти не обратил внимания на мальчиков, только ответил: "Здравствуй, Сам", пока не заметил, что Ян недурно рисует. Все любят художников, и теперь Ян встретил большую, даже слишком большую предупредительность, которая могла служить помехой.
   Клеток нельзя было открыть, но они были выдвинуты на хорошо освещенное место. Ян сразу подошел к птице, которую он нарисовал "издали". К его удивлению, это оказалась самка лесной утки. Он все после обеда рисовал селезней и уток, а так как у Дауни их было более пятидесяти пород, то он чувствовал себя, как Аладин в волшебном саду перед несметными сокровищами. На каждой клетке было указано название птицы, и Ян привез домой целую кучу набросков. Там он их тщательно отделал и составил из них целую таблицу, которая разрешила многие из его прежних недоумений насчет уток.
  

[]

Нырки.

  

[]

Речные утки.

Речные утки

   Рисунки изображают обыкновенных уток в воде на расстоянии 50 ярдов (аршин). В каждом квадрате сверху -- самец, снизу -- самка.
   Прим. При плавании крылья почти не видны.

Нырки, питающиеся рыбой

   Большая часть туловища белого цвета, на крыльях -- большие белые пятна, на голове -- хохолок.
   1. Американский нырок (Merganser americanus). Клюв, ножки и глаза красные.
   2. Красногрудый крохаль (Merganser serrator). Клюв и ножки красные.
   3. Хохлатый крохаль (Lophodytes cucullatus). Клюв и ножки темные; кожистый гребень.

Обыкновенные речные утки

   У самцов голова и крылья блестящего зеленого или черного цвета, самки полосатые, серо-коричневые.
   4. Дикая утка (Anas boscas). Красные ножки. У самца светлый, зеленоватый клюв. При летании видны белые хвостовые перья и узкие белые полосы на крыльях.
   5. Черная, или темная утка (Anas obscura). Темный клюв, красные ножки. Только при летании видны белые каемки на крыльях.
   6. Серая утка, или воркушка (Anas strepera). Клюв по краям телесного цвета, ножки красноватые, на крыльях белые крапины.
   7. Лысая утка, или свищ (Anas americana). Клюв и ножки бледно-голубые, на крыле при летании видна большая белая крапина; у самки красноватые бока.
   8. Зеленокрылый чирок (A. carolinensis). Клюв и ножки темные.
   9. Синекрылый чирок. (A. discors). Клюв и ножки темные.
   10. Широконос (Spatula clypeata). Темный клюв, красные ножки, желто-оранжевые глаза, белые мазки на крыльях.
   11. Шилохвост (Dafila acuta). Клюв и ножки бледно-голубые.
   12. Лесная, или летняя утка (Aix sponsa). У самца красный клюв и гребешок. Клюв у самки и ножки у обоих темные.

[]

Морские утки.

Морские утки

   Большею частью черные с белым; самки коричневые. Глаза желтые или оранжевые. На крыльях крупные или мелкие белые пятна, которые при плавании не видны.
   13. Красноголовка (Aythya americana). Голова и шея ярко-красные, глаза у самца желтые, клюв и ножки синие.
   14. Валлийская утка (A. vallisneria). Голова и шея темно-красные, глаза у самца красные, клюв и ножки у обоих темные или синеватые.
   15. Ошейниковый синеклюв (A. collaria). Клюв и ножки синеватые.
   16. Большой синеклюв (A. marila). Клюв и ножки синеватые.
   17. Маленький синеклюв (A. aftinis). Те же приметы.
   18. Свистун, или золотой глаз (Clangila americana). Оранжевые ножки.
   19. Буйволовая голова (Charitonetta albeolia).
   20. Старая сквау, или длиннохвост (Narelda hyemalic). Зимнее оперение, в котором она больше встречается.
   21. Черный турпан (Oidemia americana). Черная, как смоль, утка с оранжевым клювом. Нигде ничего белого.
   22. Белокрылый турпан (O. deplandi). Черная утка с белыми подпалинами на голове и крыльях, клюв и ножки оранжевые. Много белого при летании, при плаваний ничего этого не видно.
   23. Прибойный турпан (О. perspicillata). Черная утка с белыми пятнами на голове. На крыльях -- ничего белого. Клюв и ножки оранжевые.
   24. Рыжеватая или твердохвостая утка (Erismatira jamaicensis). Клюв и ножки синеватые. Самец, большею частью, светло-красный с белой головой.
   В сумерки они вернулись на бивуак и застали сюрприз. На тропинке что-то белело. Это было привидение, очевидно, работы Гая. Головою ему служил огромный дождевик, вырезанный, как череп, а туловищем -- старая газета.
   В типи никого не было. Поставив привидение, Гай, вероятно, побоялся сидеть один во мраке ночи.
  

[]

XVII
Подвиг Сама

  

[]

  
   Сам был замечательно искусным плотником; он выдавался даже в Сенгере, а среди "индейцев" прямо слыл волшебником. Ян иногда полчаса трудился над каким-нибудь чурбаком, тщетно стараясь его расколоть, пока Сам не говорил: "Ян, руби здесь", или брал топор и собственноручно рубил, -- и чурбак от одного удара разлетался пополам. Для этого счастливого удара не было определенных правил: то он приходился с боку, то сверху, иногда по направлению волокон, иногда под углом к ним. Но, как бы то ни было, Сам всегда инстинктивно находил то место, где твердое, крепкое бревно уступало удару. В нем, однако, не было и тени похвальбы, а только он считал себя знатоком, и другие с этим соглашались.
   Однажды Ян, который как будто уж несколько наловчился, пытался перерубить большую толстую палку. Он испробовал различные комбинации, но она не поддавалась. Тогда Гай вызвался "показать ему, как надо рубить" -- и тоже безуспешно.
   -- Попробуй-ка ты, Сам! -- крикнул Ян.
   Сам осмотрел палку, выбрал безнадежное на вид местечко, до которого еще никто не дотрагивался топором, вылил на него кружку воды и, когда она впиталась, сильно рубнул по линии, где волокна охватывали узел. Палка сразу разделилась на две части.
   -- Ура! -- восторженно воскликнул Маленький Бобер.
   -- Фу! -- сказал Гай. -- Ему просто повезло. В другой раз он этого не сделает.
   -- Тебе-то уж с ним не тягаться, -- возразил Ян.
   Он понимая, что Сам не только искусен, но и догадлив. Вылитая вода уменьшила упругость дерева и изменила равновесие.
   Однако Гай презрительно продолжай:
   -- Как же, ведь начало для него положил я!
   -- По-моему, это надо считать за ку, -- сказал Маленький Бобер.
   -- Вовсе нет! -- сердился Третий Вождь. -- Вот я теперь покажу штуку. Можешь ты срубить шестидюймовое дерево и повалить его по ветру?
   -- Какое дерево? -- спросил Дятел.
   -- Любое.
   -- Держу пари на пять долларов, что я срублю шестидюймовую белую сосну в две минуты и повалю ее в какую угодно сторону по вашему выбору. Воткните там кол, и я вгоню его в землю.
   -- Не думаю, чтобы кто-нибудь в нашем племени имел пять долларов на пари. Если ты это сделаешь, мы дадим тебе перо гранку, -- ответил Маленький Бобер.
   -- Только не ставить подпорок, -- сказал Гай, стараясь придумать побольше затруднений.
   -- Ладно, -- ответил Дятел.
   Он наточил топор, привел его в порядок и пошел с товарищами выбирать дерево. Они скоро нашли белую сосну, имевшую приблизительно шесть дюймов в поперечинке. Саму разрешили кругом немного расчистить кустарник. Ян и Гай выбрали толстый кол и принялись осматривать ствол дерева. В лесу, конечно, деревья так или иначе наклоняются, и не трудно было убедиться, что это дерево слегка обращено к югу. Ветер дул с севера, и Ян решил вбить кол на северной стороне.
   Косые глазки Сама сверкнули. Однако Гай, кое-что понимавший в порубке, разразился гневом.
   -- Ба! Что ты смыслишь! Всякий повалит дерево против ветра. Пусть он попробует повалить его под углом. Вот!
   Гай воткнул кол с северо-западной стороны.
   -- Теперь посмотрим.
   -- Отлично. Дайте мне только взглянуть на минуту.
   Сам обошел вокруг дерева, присмотрелся к его наклону и к силе ветра на верхушке, затем засучил рукава, снял подтяжки, поплевал на ладони и, став с западной стороны дерева, сказал:
   -- Готово.
   Ян взглянул на часы и крикнул:
   -- Начинай!
   Два твердых, неспешных удара по южной стороне дерева, -- и на нем получилась зарубка в два дюйма глубины. Тогда Сам выступил на шаг вперед и, запрокинув руки, что лишь немногие умеют делать, стал рубить с северо-западной стороны вторую зарубку на восемнадцать дюймов ниже первой. Ни одно движение у него не было торопливым. Каждый удар был рассчитан. Вначале летели щепки дюймов в десять, но они все уменьшались по мере того, как углублялась зарубка. Она уже дошла до двух третей ствола, когда Ян воскликнул:
   -- Одна минута кончилась!
  

[]

  
   Сам остановился без видимой причины, приложил руку к южной стороне дерева и не сводил глаз с его вершины.
   -- Торопись, Сам! Что ты теряешь время? -- кричал его друг.
   Сам не отвечал. Он наблюдал за ходом ветра и ждал сильного порыва. Наконец верхушка дерева покачнулась, и раздался зловещий треск. Сам еще раз для проверки толкнул ствол. Как только дерево стало отклоняться назад, он тремя сильными ударами прорубил всю выемку с западной стороны, оставив только трехдюймовый треугольник. Теперь центр тяжести переместился на северо-запад. Дерево накренилось в эту сторону, но еще качалось около несрубленной части. Налетел новый порыв ветра, и оно рухнуло на землю, вгоняя кол, который скрылся из виду.
   -- Ура! Ура! Ура! Минута и сорок пять секунд! -- ликовал Ян.
   Сам молчал, но глаза его были веселее обыкновенного. А Гай говорил:
   -- Эка важность!
   Ян вынул из кармана рулетку и подошел к пню. Измерив его в поперечнике, он воскликнул:
   -- В том месте, где ты перерубил, семь с половиной дюймов!
   И опять он приветствовал Сама, подбрасывая шляпу в воздух.
   -- Ну, и молодец же ты! Это -- настоящий гранку, какого я никогда не видел.
   Несмотря на предложение Гая, чтобы "окончательно рассудил Калеб", Сам получил большое орлиное перо, как первый плотник среди Сенгерских индейцев.
  

[]

XVIII
Совы и вечерняя школа

   Однажды вечером Сам, прежде чем итти спать, смотрел на звезды. Где-то недалеко кричала сова:
   -- Ху-хо-ху! Хо-хо! Х-о-о-о-о!
   В то время, как он присматривался, сова бесшумно вылетела из листвы и села на верхушку "заколдованного столба", шагах в двадцати.
   -- Ян, Ян! Дай мне лук и стрелы! Скорее! Здесь воробьиная сова, из тех, что таскают цыплят. Я хочу ее пристрелить.
   -- Он тебя дурачит, Ян, -- спросонья сказал Гай, лежавший уже в постели. -- На твоем месте я бы не пошел.
   Однако Ян выбежал, захватив оружие для себя и для Сама.
   Сам выстрелил в большую птицу, но, очевидно, промахнулся, так как она расправила крылья и улетела.
   -- Пропала моя лучшая стрела, моя Верная Смерть!
   -- Совсем стрелять не умеешь, -- ворчал Ян, раздосадованный неудачей.
   В это время зашуршали крылья, и опять на "заколдованном столбе" появилась сова.
  

[]

  
   -- Теперь моя очередь, -- шепнул Ян.
   Он натянул лук и спустил стрелу, но сова, как в первый раз, улетела.
   -- Что ж это такое, Ян? Ты прозевал такой удобный случай! Каждый идиот мог бы теперь попасть. Отчего ж ты промахнулся?
   -- Вероятно, оттого, что я не идиот. Я целился так же, как и ты, и пролил столько же крови.
   -- Если она еще раз вернется, то позовите меня! -- крикнул Гай своим пронзительным голоском. -- Я покажу вам, как надо стрелять. Вы со мной тягаться не можете. Вспомните, как я стрелял в оленя...
   Соплеменники так яростно кинулись к кровати Ветки, что он остановил поток своего красноречия и запищал:
   -- Отстаньте! Я вам ничего не сделал.
   Ночью их опять разбудил крик на верхушках деревьев. Ян присел на постели и сказал:
   -- Ребята! Должно быть, это все та же воробьиная сова.
   -- Правда, -- ответил Сам. -- Удивляюсь, как я раньше не подумал об этом.
   -- А я знал! -- воскликнул Гай.
   Утром они пошли искать свои стрелы. "Заколдованный столб" представлял из себя высокий шест, на котором прибит был щит, украшенный перьями. Ян, по индейскому обыкновению, нарисовал на нем девиз своего племени -- белого буйвола. Мальчики шли по прямой линии от типи к столбу и смотрели далеко вперед в том направлении, куда летела стрела. Не прошли они и двадцати пяти футов, как Ян в неописанном изумлении воскликнул:
   -- Смотри, что это значит?
   На земле недалеко друг от дружки лежали две огромные ушастые совы. Обе были прострелены в самое сердце, одна Верной Смертью Сама, другая Свистуньей Яна. Выстрелы были настолько удачны, что мальчики могли только сказать:
   -- Если б мы это видели на картинке, то не поверили бы.
   Однако в жизни бывают такие изумительные происшествия, и все племя, за исключением одного голоса, присудило гранку каждому из охотников.
   Гай все время ворчал:
   -- Они попали случайно, сами того не подозревая. Вот если б я стрелял... и т. д. и т. д.
   -- А как насчет крика в деревьях, Гай?
   -- Р-р-р-р!
   Естествоиспытатель всегда радуется, когда найдет интересную птицу. Восторгу Яна не было пределов. Он измерил у каждой совы ширину распростертых крыльев и длину от клюва до хвоста. Он рассматривал их оперение и трепетал при виде их больших желтых глаз и длинных крепких когтей. Ему было неприятно думать, что через несколько дней эти удивительные создания начнут разлагаться, и их необходимо будет закопать в землю.
   -- Если б я знал, как набить чучела! -- воскликнул он.
   -- А ты попроси Си Ли показать тебе, -- ответил Сам. -- Кажется, я на картинках видел индейских колдунов с чучелами птиц, -- добавил он с лукавой улыбкой.
   -- Непременно попрошу.
   Тут возник спорный вопрос: нужно ли пойти к Си Ли и тем самым сделаться "белыми", то-есть нарушить очарование индейской жизни, или же попросить его, чтоб он вел работу у них на бивуаке, хотя и без достаточных приспособлений. Решено было пригласить к себе Си Ли.
   -- Иначе папа подумает, что мы вернулись!
   Мальчики добыли все необходимое, а Си Ли согласился открыть у них вечернюю школу набивания чучел. Принадлежности, которыми они запаслись, были: пучок пакли из раздерганной веревки, хлопчатая бумага, крепкие нитки, две длинные штопальные иглы, полужидкое мышьяковое мыло, кукурузная мука, толстая и тонкая железная проволока, напилок, клещи, резак для проволоки, острый нож, пара больших ножниц, бурав, две готовые деревянные подставки и, наконец, хорошая лампа. До тех пор мальчики ограничивались светом костра.
   Таким образом в лесной типи Ян взял первый урок того искусства, которое впоследствии должно было доставлять ему много радости, хотя и не мало огорчений.
   Гай посматривал с любопытством, но в то же время и с презрением. Сам был очень заинтересован. Ян не помнил себя от восторга, а Си Ли чувствовал себя героем. Его румяные щеки и круглое лицо светились гордостью; даже его лысая голова и толстые неуклюжие пальцы как будто свидетельствовали о его важности.
   Прежде всего он заткнул совам глотки и раны хлопчатой бумагой. Затем он взял одну из них и сделал разрез от грудной кости почти до хвоста (линия А-В на рис. 1). Ян, в точности подражая ему, проделал то же со второю совою.

Набивание чучел

[]

   1. Тело убитой совы с разрезами A-B на туловище и EI-H на каждом крыле.
   2. Оболочка, вывернутая наизнанку. Череп остается прикрепленным к коже и отрезается от шеи по линии Ct. Sn-Sn -- разрез, который иногда приходится делать на затылке.
   3. Вид сверху на туловище из пакли с шейной проволокой.
   4. Вид сбоку на туловище из пакли.
   5. Толстая шейная проволока.
   6. Набитая оболочка, которую остается зашить по разрезам на затылке, на крыльях и на брюшке (B-C).
   7. Вид чучела, если б с него сняты были перья. Здесь показано положение ног и крыльев. В точке W проволока от ноги входит в туловище.
   8. Другой вид туловища без перьев. Пунктир показывает внутреннее расположение проволок.
   9. Деревянные глаза. Масштаб здесь больше, чем в остальных рисунках таблицы.
   10. Чучело совы в готовом виде. Оно обмотано нитками, концы проволок выходят наружу. Nw -- шейная проволока. Bp -- спинная. Ww -- проволока от крыльев. Tl -- кусочки картона, пришпиленные к хвосту, чтоб он не съежился при высыхании. Остается только снять картон и нитки и обрезать проволоки в уровень с перьями.
   Си Ли снял кожу с тела, пока не добрался до суставов голени, которые он перерезал ножом (Kn, рис. 1). Затем он снял мясо до плюсны (HI-HI, рис. 1), оставив ножку с кожей, как видно на рис. 2 (Lg). Далее он перешел к хвосту и отрезал от туловища "архиерейский нос", который оставил с хвостовыми перьями, как часть оболочки. По словам Си Ли, с этим местом было труднее всего справиться, а Сам заявил, что они благополучно "обогнули мыс Горн". Си Ли густо посыпал обнаженное мясо мукою, чтобы не пачкались перья.
  

[]

  
   После того, как они обогнули мыс Горн, плавание уж не представляло затруднений. Кожа была быстро снята вплоть до крыльев, а крылья обрезаны в суставах около верхней части грудной кости (НI, рис. 1. с тыловой стороны -- WI, рис. 2). Первая кость каждого крыла была очищена от мяса, а кожа, вывернутая наизнанку и посыпанная мукой, была снята до головы.
   Си Ли объяснил, что у большинства птиц она легко снимается через голову, но у сов, дятлов, уток и некоторых других пород иногда приходится делать вспомогательный продольный разрез на затылке (St, рис. 2).
   -- Сову трудно набивать, -- объяснял Си Ли, -- а водяную курицу еще труднее. Если хотите для начала что-нибудь легкое, то возьмите реполова или черного дрозда или другую птицу такой же величины, только не дятла.
   Уши были сняты с черепа без разреза. Затем отделена была кожа около глаз, и все тело с вывернутой оболочкой приняло такой вид, как на рис. 2. Наконец, череп был отрезал от шеи (Ct, рис. 2).
   Ян тоже справлялся довольно удачно, и хотя раза два порвал кожу, но быстро научился обращаться с нею.
   Началась очистка оболочки. Глаза были аккуратно вырезаны, а мозг тщательно выцарапай из черепа. Кости крыльев были уже очищены от мяса до локтевого сустава, где начинаются большие маховые перья. Для того, чтоб очистить остальную часть крыла, пришлось сделать разрез с нижней стороны до следующего сустава (от H до El, рис. 1). С "архиерейского носа" и вообще со всей оболочки перочинным ножом соскоблено было мясо и сало, а вся внутренняя поверхность натерта была мукою.
   Затем все кости и мясистые части пропитаны были мышьяковой мазью, оболочка была опять вывернута на лицо, и череп поставлен на место.
   Было уже поздно, когда они окончили эту работу. Гай заснул, Сам клевал носом, а Ян был очень утомлен.
   -- Теперь я пойду, домой, -- сказал Си. -- Оболочки можно уже спрятать. Только не давайте им засохнуть.
   Мальчики обернули их влажной тряпкой и поставили в жестяной ящик до следующего вечера, когда Си обещал притти и закончить свой курс.
   Пока они сосредоточенно работали, Сам разрезал желудки сов, чтобы "узнать их похождения", как он выразился. Он сообщил, что одна из них расправилась с молодой куропаткой, а другая незадолго до смерти скушала кролика.
   На следующий вечер Си Ли пришел, согласно обещанию, но принес дурные вести. Стеклянных глаз для совы, которые он рассчитывал найти в своем сундуке, не оказалось. Однако он не унывал. Он захватил с собою черную и желтую масляную краску и объяснил:
   -- Мы можем пока сделать деревянные глаза, а когда вы будете в городе, то купите взамен их стеклянные.
   Сам принялся вытачивать четыре деревянных глаза в форме выпуклых бобов. Когда они были выструганы до гладкости, Си окрасил их в блестящий желтый цвет с черным пятном посредине и положил сохнуть (рис. выше).
   Тем временем Си Ли и Ян достали обе оболочки. Они обмыли окровавленные перья на груди теплой водой, вытерли их хлопчатой бумагой и посыпали мукой, чтобы вытянуть оставшуюся влагу. Кости ножек и крыльев они обмотали паклей вместо снятого мяса. Глазные орбиты они наполнили хлопчатой бумагой. Затем они скатали валик из мягкой пакли, равнявшийся по длине и по толщине совиной шее, и прикрепили его к черепу. Кости крыльев привязаны были крепкой веревочкой на расстоянии двух дюймов одно от другого (X, рис. 2 и рис. 7). Теперь нужно было туловище. Си Ли скатал пучок пакли, связал его крепкими нитками и придал ему форму совиного туловища. Затем он отрезал два с половиною фута толстой проволоки, хорошенько заострил оба конца, загнул один из них на четыре дюйма в виде крючка (рис. 5) и пропустил длинный конец через паклю от хвоста до того места, где должна была прикрепиться шея (рис. 3 и 4). Проволока была протянута так хорошо, что крючок вонзился в паклю и был совершенно незаметен. Он пропустил конец длинной проволоки через готовый валик, изображавший шею, затем через череп до самой маковки и вложил остов в оболочку вместе с костями крыльев, связанными веревочкой (X, рис. 7).
   Для ножек понадобились две тяжелые проволоки, по восемнадцати дюймов длиною, с заострением на одном конце. Проволока проведена была через подошву под кожею ноги (рис. 6 Lw) и через мягкое туловище до середины бока (W, рис. 7). Затем острый конец был отогнут клещами в виде крючка и пропущен назад в кость, как и шейный крючок (рис. 4). Другая заостренная проволока прикрепляла хвостовые кости к туловищу (Lw, рис. 7).
   В тех местах, где нужно было крепче натянуть кожу, подложены были маленькие кусочки пакли. Оболочка была надета, и оставалось только зашить несколькими стежками отверстие внизу (Bc, рис. 6), а также разрезы на крыльях (El, H, рис. 6 и рис. 1) и на затылке (Sn Sn, рис. 2), при чем иголка всегда втыкалась в кожу с внутренней стороны.
   Концы проволок на ногах были пропущены через отверстия, пробуравленные на жердочках, и хорошенько укреплены. Чучела сов были закончены, но имели смешной вид со своими поникшими головами и опущенными крыльями.
   -- Теперь осталась художественная отделка, -- сказал Си с сознанием собственного достоинства.
   Он выпрямил туловище совы, слегка согнув проволоки ног, немного повернул ей голову и вправил шею в плечи.
   -- Сова всегда, смотрит через плечо, -- пояснил он.
   Два пальца каждой ноги он перегнул на жердочке вперед, а два назад, в угоду Яну, который утверждал, что это "по-совиному", хотя Си не совсем соглашался с ним. Он немного растянул хвост, зажав его между двумя кусками картона (Tl, рис. 10), придал ему надлежащий откос и принялся налаживать крылья.
   Они были опущены, как у наседки. Си Ли продел тонкую проволоку через суставы каждого крыла (O, рис. 7), тем самым прикрепив их к туловищу (Ww и Ww, рис. 10). В спину вставлена была длинная булавка (Bp, рис. 10). Проволоки на голове, спине и крыльях служили точками прикрепления для ниток, которыми Си Ли обмотал всю птицу (рис. 10). Там и сям он подкладывал то кусочек хлопка, то палочку под нитки, чтоб придать чучелу вполне естественный вид.
   -- Мы можем вставить глаза или теперь, -- сказал он, -- или позже, если размягчим кожу вокруг глазных орбит, положив в них на сутки кусочки мокрого хлопка.
  

[]

  
   Ян на второй сове тщательно подражал всем приемам Си. Тот даже заметил:
   -- Я многих учил набивать чучела, но быстрее тебя никто не одолел этой премудрости.
   У какого-нибудь ученого мастера было бы, вероятно, другое понятие о совершенстве чучел, чем у Си. Даже Ян впоследствии не мало смеялся над этими совами, но в данную минуту они доставляли ему истинное удовольствие.
   Оба чучела были поставлены совершенно одинаково. Си знал только одно положение для всех птиц. Однако, когда чучела совершенно высохли, нитки были сняты, проволоки обрезаны в уровень с перьями и в орбиты вставлены деревянные глаза, они сделались источником радости и восхищения для всего племени индейцев.
  

XIX
Испытание характера

   Мальчики сделали себе индейские военные шапки, как их учил Калеб. Они собирали белые гусиные и индюшиные перья и чернили кончики. Пучки окрашенных в красный цвет конских волос, для которых взята была кисть от старой сбруи, полоски красной фланели из старой фуфайки и обрезки кожи дали им остальной материал. Калеб интересовался работой мальчиков и мог им не только сделать шапки, но также определить, что должно считаться ку и что -- гранку. Сам получил ряд перьев за стрельбу, плаванье, "набеги на белых", и два великолепных пера с пучками волос за срубленную сосну и убитую сову.
  

[]

  
   Яну, между прочим, засчитали ку за нахождение следов. Охота на оленя была усовершенствована тем, что "мальчик-олень" надевал сандалии, сделанные из старых сапог. Подошвы этих сандалий были подбиты гвоздями в виде треугольника, обращенного острием вперед, и оставляли следы наподобие копыт. Зерно представляло то неудобство, что нельзя было распознать направление или поворот следа, но сандалии исправляли этот недочет и, в соединении с небольшим количеством зерна, давали великолепный, след. Мальчики наловчились разбираться в следах, особенно Ян. Если он не отличался такой остротой зрения, как другие, зато превосходил их терпением и наблюдательностью. Он получил свой первый гранку, когда раньше всех нашел оленя и с одного выстрела попал ему в сердце. Потом он получил еще шесть гранку за то, что проплыл двести ярдов в пять минут; за то, что прошел четыре мили в час; за то, что пробежал сто ярдов в двенадцать секунд; за то, что знал сто диких растений; за то, что знал сотню птиц и, наконец, за то, что застрелил ушастую сову. У Гая было несколько ку, главным образом, за остроту зрения. Он видел "младенца на спине сквау", а в охоте на оленя несколько раз чуть-чуть не получил гранку. Однако судьба в последнюю минуту поворачивалась спиною, и даже старый Калеб, благоволивший к нему, не мог по совести подать голос за высшую награду.
  

[]

  
   -- Что индейцы больше всего ценят в мужчине, Калеб? -- спросил однажды Гай в надежде, что старик похвалит его зрение.
   -- Смелость, -- ответил Калеб. -- Для них важнее всего, чтобы человек был смелым. И это не только у индейцев. Люди могут уверять, что они больше всего ценят то или другое качество, а все-таки на поверку выходит, что любой мужчина, женщина или ребенок уважает смельчака.
   -- Я вам скажу, что я ничего не боюсь, -- воскликнул Гай, весь вспыхнув.
   -- Не хочешь ли сейчас побороться с Яном?
   -- Нет. Он старше и больше меня.
   -- Слушай, Ветка, что я тебе предложу. Сходи в сад один и принеси ведро вишен. К девяти часам там уж никого не будет.
   -- Да, а старый Кеп меня загрызет!
   -- Как! Ты такой храбрец и боишься собаки?!
   -- Нет, я просто не люблю вишен.
   -- Я тебе устрою, настоящее испытание, Гай. Видишь этот камень? -- сказал Калеб, поднимая маленький круглый булыжник со сквозным отверстием. -- Ты знаешь, где похоронен старый Гарни?
   Гарни был беспутный солдат, который застрелился будто бы по несчастной случайности. Его похоронили к северу от владений Рафтена на земле, которая считалась его собственной, но впоследствии оказалось, что это лишь часть большой дороги, к которой примыкала боковая тропинка. Таким образом могила очутилась на перекрестке.
   Люди говорили, что сама судьба отметила Билля Гарни, как самоубийцу. Легенда добавляла, что когда над его головою проезжает телега, то он страдает, а чтобы крики его не затерялись среди стука колес, он дожидается полуночи и тогда начинает громко стонать. Кто услышит эти стоны, должен выразить сочувствие, иначе ему грозит ужасная участь. Калеб напомнил мальчикам легенду о Гарни и рассказал ее очень выразительно, так как она, по-видимому, производила сильное впечатление на него самого.
   -- Я положу этот камень за плитой на могиле Гарни, -- сказал Калеб, -- и когда-нибудь ночью пошлю тебя за ним. Ты согласен?
   -- Да, -- нехотя ответил Третий Вождь.
   -- Если он так стремится теперь, то что же будет ночью? -- заметил Дятел.
   -- Помни, что это случай показать себя в истинном свете, -- сказал Калеб, собираясь уходить в свою жаркую хижину. -- Я привяжу к камню веревочку, чтобы тебя проверить.
   -- Мы сейчас будем ужинать. Не хотите ли закусить с нами? -- предложил Сам, но Калеб ушел, не удостоив вниманием его приглашения.
  

[]

  
   Посреди ночи мальчиков разбудил мужской голос снаружи и царапанье палкой по брезенту.
   -- Эй, Гай, Ян! Гай!
   -- Кто там?
   -- Калеб Кларк. Слушай, Гай, уж половина двенадцатого. Ты успеешь к полуночи сходить на могилу Гарни и достать камень. Если ты не найдешь этого места, то прислушайся к стонам. Тогда уж, наверное, не ошибешься.
   Калеб давая указания хриплым шопотом, как будто сам боялся.
   -- Я... я... я... -- лепетал Гай, -- теперь не увижу дороги.
   -- Ты подумай, какой это случай! Если принесешь камень, то получишь перо гранку -- высшее отличие за смелость. Я подожду здесь, пока ты вернешься.
   -- Я... я не найду камня в такую темную ночь. Я... я не пойду.
   -- Ты трус, -- прошептал Калеб.
   -- Вовсе нет! Но что за смысл итти, когда я все равно не отыщу этого места. Я пойду в лунную ночь.
   -- Может, кто другой из вас решится пойти за камнем?
   -- Я пойду! -- одновременно ответили оба мальчика, хотя в их голосах звучала надежда, что им не придется итти.
   -- Уступаю тебе эту честь, Ян, -- сказал Дятел с видимым облегчением.
   -- Я пойду с удовольствием, но... но... я не хотел бы занимать твоего места: ты ведь старше меня. Это было бы неблагородно с моей стороны, -- ответил Ян.
   -- Давай, бросим жребий.
   Сам отыскал длинную соломинку, а Ян тем временем раздул угли. Сам переломил соломинку на две неравные части, зажал их в руке и кончиками повернул их к Яну.
   -- Кто вытянет длинную соломинку, тому итти.
   Ян знал по опыту, что короткую соломинку обыкновенно выдвигают дальше; поэтому он взял другую и стал медленно тянуть ее. Она казалась бесконечной. Сам разжал руку, где у него осталась короткая соломинка.
   -- Тебе итти, -- весело заявил он. -- Какой ты счастливчик, во всем тебе везет!
  

[]

  
   Если б подвернулся благовидный предлог, Ян отказался бы итти, но теперь он считал своей обязанностью отправиться за камнем. Его к этому побуждало не столько мужество, сколько самолюбие. Он стал торопливо одеваться. Руки его немного дрожали, когда он зашнуровывал башмаки. Калеб ожидал около типи и узнав, что идет Ян, стал его подбодрять.
   -- Молодец! Люблю смелых. Я доведу тебя до опушки леса, дальше мне уж не следует итти, и подожду, пока ты вернешься. Дорогу не трудно найти. Иди вдоль изгороди к маленькому вязу, отсчитай оттуда четыре межи, и ты увидишь перед собою белую каменную плиту. Рядом с нею лежит кольцевидный булыжник; веревка от него перекинута через плиту. Вот тебе на всякий случай кусочек мела. Если храбрость тебе изменит, то отчеркни на изгороди, до каких пор ты дошел. О стонах не думай, это небылицы. Не бойся.
   -- Кажется, я боюсь, но все-таки пойду.
   -- Правильно! -- воскликнул охотник. -- Не только тот смел, кто не боится, нет! Еще больше характера у того, кто идет, несмотря на страх: значит он может его преодолеть.
   Разговаривая, они вышли из тени деревьев на сравнительно светлое открытое поле.
   -- Без четверти двенадцать, -- сказал Калеб, осветив спичкой часы. -- Теперь ступай, я здесь подожду.
  

[]

  
   Ян пошел дальше один. Ночь была темная, но он не сбился с пути и шел вдоль изгороди к проезжей дороге, которая была на одну тень светлее, чем окружающая трава. Он, наконец, выбрался на дорогу. Сердце его сильно билось, и руки были холодны, как лед. Окрестная тишина нарушалась только писком полевых мышей, Ян по временам останавливался, но все-таки шел вперед. Вдруг в темноте, справа, от дороги, он услышат шорох и увидел что-то белое. Кровь застыла в его жилах. Белая фигура имела очертание человека без головы, совсем как говорилось в легенде. Ян в первую минуту словно прирос к земле. Мало-помалу в трепещущем теле заговорил разум.
   -- Что за глупости? Это, должно быть, белая плита.
   Однако фигура шевелилась. У Яна в руках была большая палка. Он закричал:
   -- Эй, эй!
   Опять фигура зашевелилась. Ян поднял с дороги несколько камней и запустил одни из них в "привидение". Раздался слабый крик. "Привидение" вскочило и пробежало мимо него. Ян увидел, что его испугал не кто иной, как белая корова бабушки Невиль.
   Сначала у него сильно дрожали колени, но потом он оправился и стал размышлять. Если безобидная старая корова могла лежать здесь всю ночь, то чего ж ему бояться? Он чувствовал себя гораздо спокойнее и высматривал маленький вяз. Теперь он шел медленно и держался левой стороны дороги. Он был не так близко к цели, как ему казалось, и прежнее волнение стало опять одолевать его. Он уж подумывал, не вернуться ли ему назад. Но нет, это было бы позорным бегством. Во всяком случае, если не разыскивать вяза, то надо было отчеркнуть мелом, до каких пор он дошел. Он приблизился к изгороди, чтобы сделать пометку, и вдруг к своему облегчению, футах в двадцати пяти от себя увидел вяз. Он отсчитал от дерева четыре межи на запад и сообразил, что теперь находится против могилы самоубийцы. Было, должно быть, около полуночи. Ему казалось, что невдалеке слышны какие-то звуки. Через дорогу виднелся белый камень. Ян был очень взволнован, но старался как можно спокойнее подползти к нему. Зачем нужно было это спокойствие, -- он сам не знал. Он споткнулся в полной грязи маленькой канаве, которая окружала могилу. Добравшись до камня, он стал шарить по его поверхности своими холодными дрожащими руками, разыскивая веревочку. Если Калеб и положил ее здесь, то она теперь исчезла. Он достал мелок и написал на камне свое имя. О, как скрипел мел! Ян ощупал землю около каменной плиты. Веревочка нашлась. Очевидно, ее сбросил ветер. Ян потянул веревочку к себе. Маленький булыжник покатился по каменной глыбе с неприятным царапаньем, которое мрачно звучало в ночной тиши. Вдруг раздался не то вздох, не то стон; что-то шлепнулось не то в грязь, не то в воду. Послышалась борьба. Кто-то давил или душил другого. Ян в ужасе отпрянул. Губы его беззвучно шевелились. Воспоминание о корове несколько приободрило его. Он вскочил и, обливаясь холодным потом, бросился бежать со всех ног. Он бежал с такой поспешностью, что чуть не опрокинул человека, который его окликнул:
   -- Это ты, Ян!
   Оказалось, что Калеб вышел ему навстречу. Ян не в состоянии был говорить. Он дрожал так сильно, что должен был опереться на руку старика.
   -- Что случилось, мальчик? Я слышал, но в чем дело?
   -- Н-н-не знаю, -- бормотал Ян. -- Это было на м... м... м... могиле.
   -- Я, действительно, что-то слышал, -- сказал Калеб с беспокойством и добавил: -- Через десять минут мы уже будем на бивуаке.
   Некоторое время он вел Яна за руку, но когда они выбрались на меченую тропинку, мальчик уж совершенно оправился. Калеб шел впереди, нащупывая дорогу. Теперь Ян уже в состоянии был сказать:
   -- Я принес вам камень и написал свое имя на могильной плите.
   -- Молодчина! -- с восхищением воскликнул Калеб.
   Им приятно было видеть, что в типи горит огонь.
   Дойдя до поляны, они громко крикнули:
   -- Оху-оху-оху-у!
   У индейцев крик совы служит ночным сигналом, и юные поселенцы иногда прибегали к нему. Из типи раздался такой же ответ.
   -- Ян молодец! -- крикнул Калеб. -- Он принес камень и заслужил гранку!
   -- Жаль, что я не пошел, -- сказал Гай. -- Я справился бы не хуже Яна.
   -- Ну, иди теперь.
   -- Как же, когда он унес камень?
   -- Ты можешь написать свое имя на могиле, как я сделал.
   -- Какой смысл? -- возразил Гай и поспешил переменить разговор.
   Ян не хотел сейчас же говорить о своем приключении, но его волнение было так очевидно, что товарищи принялись его расспрашивать. Сидя вокруг потухающего костра, они слушали его рассказ о пережитых впечатлениях. Окончив, Ян спросил:
   -- Ну что, Гай, пойдешь теперь?
   -- Отстань! -- буркнул Гай. -- Заладил одно и то же.
   Калеб посмотрел на часы, как бы собираясь уходить, но Ян предложил:
   -- Не останетесь ли вы у нас ночевать, м-р Кларк? На постели Гая еще много места.
   -- Пожалуй, а то уже поздно.
  

XX
Белый револьвер

[]

  
   Утром Калеб имел удовольствие кушать завтрак, приготовленный сыном его врага, так как в тот день обязанности повара исполнял Сам.
   Великий Дятел выразил мысли всех присутствующих, предложив после завтрака:
   -- Не пойти ли нам посмотреть на могилу? Может быть, Ян написал свое имя не на камне, а на спине какой-нибудь коровы, которая за это громко выразила свое неудовольствие.
   Через несколько минут они уже были на месте вчерашнего происшествия. На могильной плите дрожащим почерком, но совершенно явственно написано было "Ян".
   -- Плохой почерк, -- заметил Гай.
   -- Ты вправду был здесь ночью. Молодец! -- горячо воскликнул Сам. -- Не знаю, хватило ли бы у меня на это смелости.
   -- А у меня хватило бы! -- сказал Гай.
   -- Вот тут я перешел канаву. Видишь мой след в грязи? А с той стороны я услышал крик. Посмотрим, оставляет ли призрак следы. Что за...
   В грязи виднелись следы взрослого мужчины. Он, очевидно, барахтался, упав ничком. В нескольких местах виднелись отпечатки его рук, а глубоко в грязи что-то блестело. Гай первый это заметил и вытащил предмет, который оказался револьвером Кольта с белой ручкой.
   -- Покажи, -- сказал Калеб.
   Он обтер грязь. В глазах его сверкнул огонек.
   -- Это мой собственный револьвер, который был у меня украден вместе с вещами и деньгами.
   Он задумчиво осматривал револьвер, покачивая головой и время от времени приговаривая:
   -- Удивительное дело!
   Больше ничего интересного не нашлось, и мальчики возвратились домой. На обратном пути Калеб все время был погружен в размышления. Он шел молча, пока они не поравнялись с хижиной бабушки Невиль, которая была ближайшей к могиле. У ворот он остановился и заявил:
   -- Я зайду сюда. Скажи, Ян, ты сам не орал прошлой ночью?
   -- И не думал. Единственный шум я произвел, когда царапнул маленьким булыжником по каменной глыбе.
   -- Хорошо. Я потом приду на бивуак, -- сказал он и зашел в хижину.
   -- Доброго утра. Мир духу твоему! -- приветливо встретила его старуха. -- Садись, Калеб. Как поживают Сарианна и Дик?
   -- Кажется, хорошо, -- с горечью ответил старик. -- Послушай, бабушка, ты когда-нибудь слышала историю о могиле Гарни на большой дороге?
   -- Отчего ты меня об этом спрашиваешь? Конечно, я слышала историю Гарни, и не раз. А прошлой ночью я слышала его самого и дрожу до сих пор.
   -- Что же ты слышала, бабушка?
   -- Ах, такой визг, какой может быть только в аду. Собака и кошка перепугались на-смерть, а старая белая корова прибежала и перескочила через забор, чтоб поскорей убраться с дороги.
   Видя, что Калеб слушает с интересом, она расходилась и стала наглядно представлять ночную суматоху. Калеб попробовал навести у нее еще другую справку.
   -- Бабушка, ты не слышала о том, что в городе на прошлой неделе кого-то обокрали?
   -- В самом деле? -- воскликнула она, и глаза ее сверкнули.
   Калебу только этого и нужно было.
   -- Кого ж обокрали? -- спросила она.
   -- Не знаю, должно быть, Джона Эванса.
   -- Ну, он от этого не обеднеет. Вот когда ко мне пришли разбойники, услышав, что я продала корову, то я сразу образумила их. Они, дьяволы, сами хорошо знают, где водятся деньги.
   -- Совершенно верно. Но когда ж тебя обокрали, бабушка?
   -- Обокрали? Я не говорила, что они меня обокрали.
   Старуха усмехнулась.
   -- Они прекрасно обошлись со мной.
   Она подробно рассказала, как к ней явились два злоумышленника, когда разнесся слух, что она продала корову. Ее смешило, как они восторгались легочным бальзамом. Она припомнила, что высокий мужчина был мрачен, а низенький, толстый, был весел. Не забыла она упомянуть об их черных бородах и о том, что у высокого была рана на голове, а также и о том, что он был левшой и когда случайно выставил правую руку, то на ней оказалось всего три пальца.
  

[]

  
   -- Когда ж это было, бабушка?
   -- Года три тому назад.
   Получив подкрепление для своих легких, Калеб ушел от бабушки в глубоком раздумье. За последние четыре года кругом было немало воровства. Ясно было лишь одно: все нападения носили одинаковый характер, везде брались только деньги. Воры, очевидно, получали точные сведения и приурочивали свою кражу к такому времени, тогда у хозяина было какое-нибудь получение.
   Когда Калеб вошел к бабушке, Ян под влиянием внезапной мысли сказал товарищам:
   -- Идите вперед. Я вас догоню через пять минут.
   Ему хотелось срисовать следы и попробовать по ним выследить вчерашнего человека, поэтому он вернулся к могиле.
   Он внимательно осмотрел следы и в своей новой книжке мог нарисовать отпечатки сапог в натуральную величину. Он заметил, что каблуки были подбиты в три ряда мелкими гвоздиками. Должно быть, работа была самодельная, так как они расположены были неправильно. На подошве левого сапога была дырка. Ян осмотрел следы рук, выбирая самые отчетливые, как вдруг нечто странное бросилось ему в глаза. Да! На всех отпечатках этой руки недоставало среднего пальца.
   Ян шел некоторое время по следам, но за углом они поворачивали к югу и терялись в траве.
   Возвращаясь на бивуак, он столкнулся с Калебом.
   -- М-р Кларк, -- сказал он, -- я ходил срисовывать следы и сделал открытие. Знаете, у того человека только три пальца на правой руке.
   -- Неужели?! -- воскликнул Калеб.
   -- Пойдемте, вы сами увидите.
   Наблюдения Яна подтвердились, и Калеб сказал ему:
   -- Не говори пока другим ни слова об этом.
   Старый охотник пошел тотчас же к дому Пога.
   Около двери в пыли он увидел те же самые следы, но, без сомнения, это не были следы Дика. На веревке сушились какие-то забрызганные грязью брюки.
   С того памятного вечера Ян поднялся во мнении старика, а Гай сильно упал. Доказывая, что люди высоко ценят смелость, Калеб говорил о самом себе. Он пригласил Яна в свой домик посмотреть на лыжи, которые он мастерит. Приглашение было сделано в туманных и общих выражениях, поэтому все племя приняло его на свой счет. Ян не был у Калеба со времени первого посещения. Когда он постучался, то, как и в первый раз, раздался громкий лай собаки и голос, приказывавший ей замолчать. Калеб открыл дверь, но на этот раз сказал:
   -- Войдите.
   Если он даже был недоволен приходом других мальчиков, то держал это про себя. В то время, как Ян рассматривал лыжи, Гай заметил на скамейке нечто более интересное, именно белый револьвер, вычищенный и приведенный в полный порядок. Эта находка доставила Калебу большое удовольствие. Он не мог купить себе нового револьвера и теперь радовался, словно возвращению блудного сына.
   -- Попробуем стрелять, Калеб, -- сказал Гай. -- Я, наверное, стреляю лучше всех.
   Калеб достал несколько патронов и указал белое пятнышко на бревне, в сорока шагах. Гай выстрелил раза, три или четыре. Ян столько же, но неудачно. Тогда Калеб сказал:
   -- Дайте-ка мне.
   Маленький револьвер совсем спрятался в его большой, морщинистой руке. Его длинные узловатые пальцы привычным движением обхватили ствол. Он выстрелил шесть раз подряд. Все пули попали в белое пятно, а две даже в метку углем, обозначавшую центр.
   -- Вот это ловко!
   Мальчики рассыпались в похвалах.
   -- Да. Двадцать лет тому назад я порядочно стрелял, -- говорил Калеб с непонятной скромностью. -- Это все очень легко. А вот я покажу несколько настоящих штук.
   В двадцати пяти шагах он положил рядом три патрона и тремя последовательными выстрелами сбил их один за другим. Затем он спрятал револьвер в боковой карман куртки, зарядил его, не вынимая оттуда и не показывая, выстрелил в белое пятно за двадцать шагов, при чем попал без промаха. Далее он отыскал пустую жестянку, взвел курок и положил револьвер на ладони, а жестянку на пальцах правой руки. Одним искусным движением он подбросил револьвер на десять футов, а жестянку на двадцать. Когда револьвер стал опускаться, он подхватил его и прострелил в жестянке отверстие, прежде чем она упала на землю.
   Мальчики онемели от восторга, так как весь запас их восклицаний уж раньше истощился.
   Калеб вошел в хижину, чтоб взять тряпку и вытереть револьвер. В это время Сам воскликнул:
   -- Теперь я убежден, что он не стрелял в папу, так как он не дал бы промаха.
   Хотя эти слова не предназначались для Калеба, но, тем не менее, дошли до его слуха. И он появился в дверях с протяжным выразительным "гм-м-м!"
   Плотина молчаливого гнева прорвалась, и Калеб в первый раз благосклонно взглянул на Сама. Течение разбило преграду, но в русле осталось еще много обломков, которые должны были смыться временем. Калеб еще долго не мог разговаривать с Самом так свободно, как с другими, но, в конце концов, он к нему привык.
   Все как-то развеселились, и Ян воспользовался этим, чтоб обратиться с просьбой, которая у него давно назрела.
   -- М-р Кларк, не пойдете ли вы с нами когда-нибудь поохотиться на енотов? Мы знаем место над рекой, где их много водится.
   Если б Ян попросил об этом месяцем раньше, то получил бы отказ. До того, как он побывал на могиле Гарни, Калеб ответил бы ему:
   -- Не знаю... Мне некогда.
   Но теперь Калеб относился к нему совершенно иначе и потому сказал:
   -- Хорошо. Выберем прохладный вечер: тогда собака будет хорошо чуять.
  

[]

XXI
Торжество Гая

[]

  
   Мальчики не переставали преследовать сурка. Программа у них была одна и та же. Каждое утро и девять или десять часов они ходили на клевер. Обыкновенно Гай первый отыскивал врага, затем все неудачно стреляли, сурок прятался в свою нору, и этим все оканчивалось. Погоня за сурком вошла у них в повседневную привычку, все равно, как завтрак, и гораздо больше, чем мытье посуды. Раза два сурок насилу спасся, но после того стал еще осторожнее. Мальчики с своей стороны ничего не выиграли, за исключением одного лишь Гая. Его бесцветные глазки приобрели еще большую зоркость, чем прежде. Вначале часто Ян или Сам находили сурка, но потом его замечал исключительно Гай.
   Однажды утром Сам подходил к полю с одной стороны, а Гай и Ян с другой.
   -- Сурка нет, -- решили они сначала.
   Вдруг Гай воскликнул:
   -- Вот он!
   В маленькой ямке, в сотне шагов от них и шагах в шестидесяти от норы сурка, Гай увидел среди клевера маленький кусочек серой шкурки.
   -- Несомненно, Серко.
   Ян ничего не видел. Сам видел, но не был вполне уверен. Через минуту сурок (так как это был он) встал на задние лапы, поднял коричневую грудку над клевером и рассеял все сомнения.
   -- Это замечательно! -- воскликнул Ян. -- У тебя необыкновенное зрение. Отныне твое прозвище будет Ястребиный Глаз.
   -- Вот хорошо! -- радостно взвизгнул Гай. -- А ты, Сам, тоже будешь называть меня Ястребиным Глазом? Ведь и ты должен! -- с мольбою в голосе говорил он.
   -- Я с этим согласен, Сам, -- заметил Второй Вождь. -- Он теперь исправился и ведет себя, как индеец.
   -- Мы созовем Совет и тогда порешим, а теперь -- за дело.
   -- Слушай, Ветка, если ты такой ловкий, не можешь ли ты выйти лесом на другую сторону и проползти по клеверу так, чтобы очутиться между Серком и его норою? -- предложил Старший Вождь.
   -- Конечно, могу и даже ставлю доллар, что...
   -- Ну, ну, -- вмешался Ян, -- у индейцев долларов не бывает.
   -- Ну так ставлю мой скальп, мой черный скальп против его скальпа, что я первый убью старого сурка.
   -- Пусти меня первым, ты будешь вторым, -- умоляюще сказал Сам.
   -- Гррр... Ты боишься за свой скальп.
   -- Я тебе задам! -- воскликнул Сам.
   У каждого из мальчиков был пучок черных конских волос, который назывался скальпом и привязывался веревочкой к темени. Этот-то скальп Гай ставил про заклад. Теперь Ян вмешался.
  

[]

  
   -- Перестаньте ссориться. Великие Вожди, слушайте, что я вам скажу. Если Дятел убьет старого сурка, то возьмет скальп Ветки; если Ветка убьет его, то возьмет скальп Дятла. Кроме того, победитель получит большое перо.
   Сам и Ян с нетерпением ждали в лесу, пока Гай совершит обход. Сурок в этот день чувствовал себя необыкновенно смелым. Он ушел далеко от норы, по временам скрываясь в ямках и углублениях. Гай перелез через изгородь, но сурок его не заметил. Он привык, что неприятель всегда подходит к нему с другой стороны, а потому не смотрел на восток.
   Гай прополз на животе шагов тридцать через клевер. Теперь он находился между сурком и его норой. Сурок продолжал пичкаться клевером и посматривать на лес Рафтена. Мальчики следили за ним с напряженным вниманием. Гай мог видеть их, но не сурка. Они усиленно жестикулировали. Гай решил, что это значит: пора стрелять.
   Он осторожно приподнялся. Сурок увидел его и помчался к своей норе, т.-е. к нему. Гай поспешно натянул лук. Стрела пролетела футов на десять выше головы Сурка, и этот "огромный пушной зверь", прыгнув на Гая, перепугал его до-смерти. Он попятился назад, не зная, куда бежать. Теперь он был около самой норы. Сурок заскрежетал зубами и хотел проскочить мимо мальчика. Оба были испуганы до последней крайности. Гай подпрыгнул от ужаса и упал прямо на сурка, который в это время хотел лезть в нору. Навалившись на сурка всею своей тяжестью, он его придушил, сам того не подозревая. Он вскочил на ноги, собираясь бежать, но увидел, что сурок издыхает, и тогда набрался храбрости, чтобы прикончить его несколькими ударами по голове. Громкий крик товарищей убедил Гая в его победе. Они подбежали к нему я застали его в позе охотника на любительской фотографии. В одной руке у него был лук, а другою он держал за хвост убитого сурка.
  

[]

  
   -- Вот, господа, поучитесь от меня, как убивать сурков. Старый разбойник весит фунтов пятьдесят, может быть, даже шестьдесят.
   (Сурок весил не более десяти фунтов).
  

[]

  
   -- Молодец, мальчик, ура! Да здравствует Третий Вождь! Ура, Вождь Ветка!
   Гай не мог жаловаться на равнодушие товарищей. Он выпрямил грудь и горделиво озирался.
   -- Если б я знал, где еще водятся сурки, -- сказал он. -- Я умею с ними справляться, не то, что другие.
   -- Это будет гранку, Ветка.
   -- Ты сказал мне, что с сегодняшнего дня будешь называть меня Ястребиным. Глазом.
   -- Это как постановит Совет, -- возразил Старший Вождь.
   -- Хорошо, созовем Совет сегодня после обеда, можно?
   -- Можно.
   -- Часа в четыре?
   -- Пускай, все равно.
   -- Значит в четыре часа вы назовете меня Ястребиным Глазом и дадите мне красивое орлиное перо за то, что я убил сурка?
   -- Конечно. Но почему ты добиваешься, чтобы это было именно в четыре часа?
   Гай как будто не слышал и сейчас же после обеда куда-то убежал.
   -- Он, вероятно, опять отлынивает от мытья посуды, -- сказал Дятел.
   -- Нет, не думаю, -- возразил Второй Вождь. -- Должно быть, он пошел домой привести родных, чтобы они посмотрели на его торжество.
   -- Может быть. Давай-ка обставим эту церемонию как можно торжественнее. Я не пожалею красок, чтобы расписать его достоинства.
   -- Я тоже. Теперь ты сходи за своими, а я пойду за Калебом. На Совете мы постановим назвать Гая Ястребиным Глазом и присудим ему гранку.
   -- Моих родных и Калеба нельзя позвать вместе, -- сказал Сам. -- Но я думаю, что для такого случая Гаю и его семье приятнее видеть моих родных.
   Решено было, что Сам пойдет за своей матерью, а Ян тем временем приготовит орлиное перо и сдерет шкуру с сурка.
   Сурок был крупной величины, хотя далеко не "с медведя", как утверждая. Гай. Ян чуть ли не больше всех радовался победе над ним. До четырех часов оставалось еще достаточно времени, и Ян постарался устроить Гаю настоящее индейское торжество, он обрезал все когти сурка и нанизал их на веревочку, вперемежку с выдолбленными дюймовыми палочками бузины. В общем вышло недурное ожерелье.
  

[]

  
   Гай, запыхавшись, примчался домой. Когда он бежал через сад, отец окликнул его, очевидно, с намерением засадить за работу, но Гай поспешно юркнул в столовую (она же гостиная, спальня и кухня), занимавшую девять десятых всего дома.
   -- О, мама, если б ты меня видела! Приходи сегодня после обеда. Я ловчее всех в племени, и они меня сделают Главным Вождем. Я убил старого сурка, который чуть на искалечил папу. Они без меня справиться не могут. Знаешь, они тысячу раз, -- нет, наверное, миллион раз, -- подстерегали сурка, но напрасно. А я ждал, пока им не надоест, и тогда сказал: "Ну, я вам покажу!". Сначала надо было его найти. Эти мальчики ничего разглядеть не могут. Я им сказал: "Смотрите, Сам и Ян, как это легко, когда знаешь, как взяться. Я оставлю свое оружие и пойду с пустыми руками". Они стояли и смотрели, а я обошел кругом и пополз через клевер, как настоящий индеец, пока не очутился между сурком и его норою. Я закричал, и он подошел ближе. Он храпел и скрежетал зубами, словно хотел меня съесть, так как видел, что у меня даже палки нет в руках, но я не шелохнулся и преспокойно ожидал, чтоб он кинулся на меня. Тогда я обернулся и дал ему такого пинка в брюхо, что он подлетел на пятьдесят футов, а когда упал, то был так же мертв, как жареная курица. Вот какой я замечательный мальчик, мама! Они на бивуаке ничего не могут сделать без меня. Я принужден учить их охотиться на оленя и смотреть вдаль и многому другому. За это они должны сделать меня Главным Вождем всего племени и дать прозвище "Ястребиный Глаз", как у индейцев. Это будет сегодня в четыре часа, и ты непременно приходи.
   Отец поднял Гая на смех и велел ему полоть картофель. Кроме того, Бёрнс пригрозил, что "сдерет с него шкуру", если он бросит калитку незапертой и выпустит свинью. Однако м-сис Бёрнс преспокойно заявила, что пойдет на бивуак вместе с сыном. Она так гордилась, словно ему присуждали ученую степень.
   Теперь возникло затруднение, что делать с детьми, так как Бёрнс не хотел смотреть за ними. Этот вопрос, однако, был скоро разрешен. Надо было их взять с собою. Мать целых два часа умывала, причесывала, обувала и одевала четырех маленьких замарашек. Затем они пустились в путь. М-сис Бёрнс несла младшего ребенка и банку варенья. Гай бежал впереди, указывая дорогу, а четырехлетия, трехлетняя и двухлетняя девочки, держась за руки, в виде хвоста прицепились к материнскому подолу.
   К своему удивлению, м-сис Бёрнс нашла на бивуаке м-сис Рафтен и Минни, разодетых по-праздничному. В первую минуту она почувствовала злобу, которая, однако, скоро сменилась радостным чувством, что "заносчивая женщина" увидит торжество ее сына. Она стала разыгрывать из себя светскую особу.
   -- Как поживаете, м-сис Рафтен? -- спросила она с напускной важностью.
   -- Благодарю вас, отлично. Мы пришли посмотреть, как мальчикам живется на бивуаке.
   -- Им живется очень недурно с тех пор, как мой сын поселился с ними, -- заметила м-сис Бёрнс.
   -- Конечно. Товарищи очень привязались к нему, -- подтвердила м-сис Рафтен, стараясь обезоружить собеседницу.
   Эти слова произвели впечатление. М-сис Бёрнс хотела только уколоть жену врага, но так как она, против ожидания, оказалась любезной, то сейчас же заключено было перемирие. Когда же м-сис Рафтен погладила льняные головки девочек и похвалила Гая, то атмосфера затаенной вражды сразу сменилась добродушным отношением.
   Мальчики тем временем приготовили все для великой церемонии. Совет уже собрался. Гай сидел на шкуре сурка, почти скрывая ее из виду; по левую руку от него был Сам, по правую -- Ян с барабаном. Посреди типи горел огонь. Ради прохлады покрышка была приподнята с теневой стороны, а гости расположились частью в самой типи, частью снаружи.
  

[]

  
   Главный Вождь зажег трубку мира, затянулся и пустил четыре клуба дыма на все стороны, а затем передал трубку Второму и Третьему Вождям, которые проделали то же самое.
   Маленький Бобер три раза ударил в барабан, чтоб водворить молчание. Тогда поднялся Великий Дятел и сказал:
   -- Старшие Вожди, Младшие Вожди, храбрецы, воины, советники, женщины и дети сенгерских индейцев! Когда наше племя воевало с теми... с теми... одним словом, с другими индейцами, мы взяли в плен одного из их воинов. Раза два или три мы пытали его до-смерти. Он проявил такое необычайное мужество, что мы приняли его в свое племя...
   Громкие крики "гау-гау-гау!" под руководством Яна.
   -- Мы устроили для него солнечную пляску, но он не загорел, так как был молод-зелен. За это мы прозвали его Веткой. С тех пор он постепенно возвышался и сделался Третьим Вождем...
   -- Гау, гау, гау!
   -- На-днях все племя охотилось за большим сурком и потерпело неудачу, но Вождь Ветка пришел на помощь и пинком прикончил зверя. Это замечательно! Товарищ, который может дать такого пинка, не должен дольше называться Веткой. Нет, нет и нет! Надо отдать ему справедливость: он самый маленький воин из всего племени, но видит дальше и лучше всех. Он видит даже за поворотом или за деревом. За исключением, быть может, ночной поры, он -- краса и гордость племени, и Совет решил дать ему прозвище Ястребиный Глаз.
   -- Гау, гау, гау, гау, гау!
  

[]

  
   При этом Маленький Бобер подал Главному Вождю плоскую белую дощечку, на которой большими буквами Написано было: "Ветка".
   -- Вот имя, которое он носил перед тем, как сделался великим и славным. Теперь этому имени настал конец.
   Вождь бросил дощечку в огонь, приговаривая:
   -- Посмотрим, все ли ты еще зелен, чтобы гореть.
  

[]

  
   Затем Бобер подал Дятлу великолепное "орлиное" перо с красной кисточкой. На черном фоне изображен был человек с головой ястреба и стрелою перед глазами.
   -- Вот перо, которое свидетельствует о его храбром поступке, а также о его новом прозвище.
   Под крики "гау-гау!" и барабанный бой Гаю воткнули в волосы перо и надели на шею ожерелье из когтей.
  

[]

  
   -- Теперь кто назовет его Веткой, должен нагнуться и получить от него пинка.
  

[]

  
   Последовало хоровое восклицание: "гау! гау!". Виновник торжества старался напустить на себя важность и не улыбаться, но это было свыше его сил. Лицо его так и сияло от удовольствия. Мать гордилась сыном, и даже глаза у нее подернулись влагой. Все думали, что церемония уже окончилась, но Ян опять встал и сказал:
   -- Это еще не все, Вожди, дети и женщины сенгерского народа! Когда мы шли на сурка, я был свидетелем договора между двумя Вождями. Согласно обычаю нашего племени, каждый из них ставил про заклад свой скальп, что убьет сурка. Это были Великий Вождь Дятел и Ястребиный Глаз. Получай скальп Дятла, Ястребиный Глаз.
   Сам, чуть не позабывший об этом, покорно наклонил голову. Гай перерезал веревочку и, снимая скальп, издал громогласный, потрясающий военный клич, на который остальные так или иначе отозвались. Это был верх торжества. М-сис Бёрнс плакала от радости при виде того, как чествуют ее достойного сына. Она подошла в Саму и спросила:
   -- Ты привел сюда своих, чтобы они слышали, как хвалят моего мальчика?
   Сам утвердительно кивнул головой.
   -- Видишь, мне нет дела до того -- Рафтен ты или не Рафтен. У тебя доброе и хорошее сердце. Я не одобряю тех, которые говорят, что из Рафтена не может выйти толка. Напротив, я думаю, что в каждом человеке есть что-нибудь хорошее. Правда, я знаю, что твой папа купил закладную на наше имущество, но я никогда не верила, чтобы твоя мама крала у нас гусей и никогда не поверю. В следующий раз, когда при мне будут сплетничать на Рафтенов, уж я им отпою!
  

[]

Рисунок, изображающий подвиг Гая.

  

XXII
Охота на енота

   Ян не забывал о предположенной охоте на енота и ждал ее с величайшим нетерпением. Через два дня мальчики пошли к Калебу, чтобы напомнить ему о его обещании. Был душный вечер, но Ян в порыве увлечения полагал, что для охоты ничего лучше выдумать нельзя. Калеб посмеялся над "прохладным вечером", который они выбрали, и решил, что лучше пойти "позднее".
   -- Погодите, мальчики, -- сказал он, видя, что они готовы сейчас же отправиться. -- Спешить нечего. Еноты выходят не раньше, как через три-четыре часа после захода солнца.
   Он сидел и курил. Сам тщетно пытался завести знакомство, со старым Турком, Ян срисовывал птичьи крылья, прибитые к стене, а Гай в исправленном и дополненном виде излагал свои подвиги по части охоты на оленя и сурка и строил планы о том, как он со славою победит всякого встречного енота.
   Настаивая на том, что до назначенного места целый час ходьбы, Ян уговорил компанию выйти в девять часов. Калеб, по предложению Гая, захватил с собою маленький топор. Они позвали старого Турка и пошли по большой дороге. Затем, под предводительством Сама, они перелезли через изгородь, пересекли картофельное поле и добрались до нивы на берегу речки.
   -- Иди вперед, Турок! Ищи, ищи!
   Они уселись на меже в ожидании последующих событий. Турок был страшным упрямцем: он охотился, когда ему вздумается и на кого ему вздумается. Хозяин мог привести его на место, где водились еноты, но не мог заставить его охотиться на енотов или на других зверей, если ему самому это не было угодно. Калеб велел мальчикам молчать, и они смирнехонько сидели, наблюдая за старой собакой. Турок, фыркая, мчался по полю; шаги его гулко отдавались, и сам он пыхтел, как паровоз. Затем он отбежал так далеко, что его шаги уж не были слышны.
   Прошло несколько томительных минут. Вдруг с отдаленного конца поля раздался слабый визг, а за ним -- громкий лай Турка. У Яна сердце встрепенулось.
   -- Он поднял дичь, -- тихо сказал Сам.
   -- А я первый услышал, -- пропищал Гай.
   Ян хотел было кинуться за собакой, он часто слышал, что охотники бегут на лай собак, но Калеб удержал его.
   -- Подожди, время еще терпит. Мы пока сами не знаем, что там такое.
   Турок бегал по всяким следам, чуть ли даже не по своим собственным; и только люди, хорошо знавшие его, могли по интонации узнать, какого зверя он преследует. Наши охотники ждали долго и терпеливо, но лая больше не было слышно.
   Наконец, раздался какой-то шорох. Турок вернулся и улегся у ног своего хозяина.
   -- Иди, Турок, гони его!
   Собака не шевелилась.
   -- Ступай!
   Калеб слегка ударил Турка маленькой палочкой. Тот отпрянул, но опять улегся, еле переводя дух.
   -- Что это значит, м-р Кларк? -- спросил Ян.
   -- Не знаю. Может быть, он только накололся на сучок, но несомненно, что сегодня енотов здесь нет, и теперь они уж не покажутся. Мы пришли чересчур рано, и для пса слишком жарко.
   -- Можно перейти через речку в лес Бойля, -- предложил Дятел. -- Может быть, мы найдем что-нибудь интересное. Ларри Невиль клянется, что он там видел единорога, когда возвращался ночью от Гарни.
  

[]

  
   -- Как вы узнаете по лаю, за каким зверем гонится собака? -- спросил Ян.
   -- Гм! -- заметил Калеб, вновь закуривая трубку. -- Это нетрудно, если хорошо знать местность и дичь и собаку. Конечно, нет двух одинаковых собак. Надо понаблюдать за своею собакой, и если она хорошая, то от нее можно научиться отлично разбирать следы.
   Река теперь совсем пересохла, и они перешли по ее руслу. Прокладывая себе дорогу через густой кустарник, они вышли на поле Бойля, а перейдя его, очутились в вековом лесу. Турок подле речки отстал от них и, разыскав себе лужицу, выкупался. Когда они входили в лес, он догнал их, весь мокрый, но бодрый, готовый приняться за дело.
   -- Ступай вперед, Турок!
   Они опять сели и стали ждать, когда эксперт выскажет свое мнение. Старый пес покружился на месте, потянул воздух носом и тихонько завизжал. Он прошел немного дальше, и теперь слышно было, как он стучал хвостом по земле: "тук-тук-тук".
   -- Вы слышите? На этот раз он что-то нашел, -- шопотом сказал Калеб. -- Погодите немного.
   Турок домогался разрешения какой-то загадки и, что-то себе уяснив, коротко залаял. Он стал обнюхивать деревья и время от времени вполголоса лаял. По направлению звука можно было судить, что он кружился по лесу, но, наконец, лай стал раздаваться с одного места. Когда охотники пришли туда, то он наполовину зарылся в яму под деревом и скреб лапами, не переставая лаять.
  

[]

  
   -- Всего-навсего земляная мышь, -- сказал Калеб. -- Об этом можно было догадаться уж по тому, как Турок кружился, не загнав зверя на дерево.
   Турка кликнули назад, и компания отправилась по темному лесу на поиски других приключении.
   -- В конце леса есть стоячий пруд. Может быть, там еноты охотятся на лягушек, -- сказал Сам.
   Собаку опять "направили" к болоту. В лесу поживы было мало, но на влажном берегу пруда Турок тотчас же что-то почуял, зарычал и, наконец, громко залаял. Охотники терпеливо выжидали, так как, по словам Калеба, еще нельзя было определить, "где бежит зверь".
   Турок лаял во все горло почти без перерыва, но не кружился. Судя по звуку его голоса, он гнал зверя с восточной стороны за лесом по открытому полю.
   -- Должно быть, он поднял Каллагановскую лисицу, -- сказал Калеб. -- Другой зверь не побежит по такому прямому направлению, и только на лисицу Турок так лает.
   Лай, наконец, затерялся в отдалении, но ничего из этого не вышло. Если б на месте Турка была хорошо дрессированная гончая, то она всю ночь гналась бы по следам лисицы, а Турок вернулся через полчаса, весь разгоряченный, и прямо бросился в воду.
   -- Теперь от перепугу звери попрятались, -- заметил Калеб. -- Надо еще попытаться с другой стороны запруды.
   Раза два Турок принимался обнюхивать, но потом, очевидно, решил, что не стоит трудиться, и опять, тяжело дыша, улегся у ног своего хозяина.
   Они шли по направлению к бивуаку, и им оставалось только пройти небольшой участок поля, чтобы добраться до собственного леса.
   В это время взошла луна, и после прежней непроглядной тьмы ночь показалась им особенно светлой и ясной. Они перебрались через речку пониже домика бабушки Невиль и направились по тропинке вдоль берега, как вдруг Турок остановился, что-то обнюхивая, раза два метнулся взад и вперед и, разбудив окрестное эхо звучным лаем, побежал к воде.
  

[]

  
   Шагах в сорока он остановился. Лаял он точно так же, как на лисицу, но зверь, видимо, бежал зигзагами и, наконец, след его прервался. Они слышали, что Турок бегал, то приближаясь, то отдаляясь, но совершенно молча.
   -- Что это значит, Калеб? -- развязно спросил Сам, забывая о том, что их знакомство началось очень недавно.
   -- Не знаю, -- коротко ответил Калеб.
   -- Уж не лисица ли? -- спросил Ян.
   Лай Турка, раздавшийся около изгороди, внезапно прервал их разговор. Турок опять напал на горячий след. Ввиду того, что след оканчивался у изгороди, Калеб сказал:
   -- Это енот или же домашняя кошка. Никакой другой зверь не побежит по забору в ночное время.
   Итти на поиски теперь было нетрудно: луна ярко светила, и лай собаки раздавался громко и отчетливо. Путь их лежал вниз по реке через маленькие болотца и лужи.
   -- Ага! -- сказал старый охотник. -- Кошки по воде не бегают. Видно, это енот.
   В это время он заслышал новую нотку в лае Турка.
   -- Ну, то-то! Так он лает, когда видит зверя.
   Однако лай сменился коротким, пронзительным визгом на одном месте.
   -- Вот-вот! Загнал на дерево! Значит, это енот.
  

[]

  
   Турок неистово лаял и кидался на ствол огромной липы. Калеб пояснил:
   -- Енот обязательно выбирает самое высокое дерево в лесу. Скажите, кто из вас лучше всех лазит?
   -- Ян, -- отозвался Сам.
   -- Можешь ли ты сюда влезть, Ян?
   -- Попробую.
   -- Давайте, раньше разведем костер. Быть может, при свете нам удастся его разглядеть.
   -- Если б это был сурок, я б вам его сейчас же достал, -- пискнул Ястребиный Глаз, но никто не обратил на него внимания.
   Сам и Ян собрали топлива, и вскоре яркое пламя осветило окружающие деревья. Они принялись осматривать большую липу, но зверя нигде не было видно. Калеб поднес факел к стволу, и на коре заметил комки свежей грязи. Отойдя на несколько шагов в сторону, они нашли отпечаток, несомненно принадлежавший крупному еноту.
   -- Должно быть, он в дупле. Он, наверное, на этом дереве, а в липе почти всегда бывает дупло.
   Ян осматривал толстый ствол, размышляя, как ему туда влезть. Калеб заметил его смущение и сказал:
   -- Затрудняешься? Еще бы! Ведь твой обхват пятнадцати футов не имеет. Впрочем, погоди...
  

[]

  
   Он подошел к высокому тонкому дереву, срубил его топором и приставил так, что оно касалось нижних ветвей большой липы. Ян тогда полез, привязав за спиною толстую, крепкую палку. Добравшись до липы, он совсем затерялся в зеленей листве, но мальчики внизу поочередно светили ему факелом. Сначала Ян не нашел ни дупла ни енота, но, добравшись до верхних ветвей, он разглядел на развилине большой клубок меха и два светящиеся глаза. Он невольно вздрогнул и крикнул:
   -- Вот енот. Смотрите, смотрите!
   Ян взобрался повыше и попробовал столкнуть енота, но тот держался крепко и сопротивлялся, пока Ян не очутился над его головой. Тогда он перепрыгнул на нижнюю ветку.
   Ян последовал за ним. Другие напряженно следили, но, не видя ничего, могли только по рычанию и храпу судить, что Ян гонит енота. После нового столкновения енот покинул вторую развилину и полез по стволу до подпорки, где остановился, поглядывая на охотников. Увидев добычу, Турок завыл, а Калеб выхватил револьвер, прицелился и выстрелил. Убитый енот свалился на землю. Турок кинулся, к зверю, но сражаться с ним уж не было надобности. Калеб с нежностью и гордостью вытер белый револьвер, как будто в нем только лежала заслуга за удачный выстрел.
   Ян быстро спустился, хотя спускаться ему показалось труднее, чем подниматься. Он возбужденно присоединился к кружку товарищей и гладил енота, любуясь его шерстью. Ему было жаль, что енот убит, хотя в то же время он с торжеством думал о том, что удачно исполнил поручение. Все признали, что это был его енот. Сам приподнял тушу и воскликнул:
   -- Весит, наверное, тридцать фунтов!
   Гай сказал:
   -- Фу! Он вдвое меньше сурка, которого я убил, и вы ничего не поделали бы с ним, если б я не догадался захватить топор.
  

[]

  
   Ян определил вес в тридцать пять фунтов, а Калеб -- в двадцать пять. (Впоследствии оказалось, что енот весил всего восемнадцать фунтов). В то время, как они разговаривали, Турок сердито залаял, как он имел обыкновение лаять на чужих людей. К ним подходил Вильям Рафтен. Он увидел свет в лесу и, опасаясь пожара, да еще при засухе, поспешил туда.
  

[]

  
   -- Эй, папа! Отчего ты не в постели, когда спать надо?
   Рафтен не ответил сыну, а, обращаясь к Калебу, насмешливо сказал:
   -- Не хочешь ли второй раз стрелять в меня. Впрочем, не стоит. Сегодня при мне нет денег.
   -- Слушай, папа! -- воскликнул Сам, стараясь предупредить ответ Калеба. -- Ты не прав. Я знаю, и ты должен знать, что про покушение Калеба все враки. Если б он стрелял в тебя, то ты не остался бы жив. Я видел, как он стреляет.
   -- В последний раз, когда я был пьян, мы оба одинаково выпили, -- гневно сказал Калеб, овладевая, наконец, своим голосом.
   -- Недурно для человека, который клялся, что у него нет револьвера, -- сказал Рафтен, указывая, на оружие Калеба. -- Я тебя с ним видел десять лет тому назад. Но не боюсь я ни тебя, ни твоего револьвера, -- добавил Рафтен, когда Калеб судорожно схватился за белую ручку. -- И вот что я тебе скажу: не желаю я, чтобы ты и твой негодный пес, загрызающий моих овец, шатались у меня в лесу и наделали мне здесь пожара.
   -- Эй, Рафтен, чаша моего терпения переполнилась!
   Калеб мгновенно прицелился и, вероятно, оправдал бы ходившие о нем слухи, если б Сам, оттолкнув отца, не стал между ними. Ян между тем повис на руке Калеба, а Гай благополучно спрятался за дерево.
   -- Прочь с дороги, мальчишки! -- рычал Калеб.
   -- Ха-ха-ха! -- издевался Рафтен. -- Он опять видит, что я безоружен, и потому нападает на меня. -- Не пугайтесь, мальчики, дайте мне с ним расправиться.
   Рафтен страха не знал. Ему, вероятно, удалось бы оттолкнуть мальчиков, и тогда произошла бы беда, но, уходя из дому, он велел обоим батракам следовать за собою, чтобы помочь тушить пожар. Теперь они явились на место происшествия. Один из них был в хороших отношениях с Калебом, другой вообще отличался миролюбивым характером, и им удалось предотвратить столкновение. Сам между тем воскликнул:
   -- Если б тебе пробили дырку, папа, то, право, было бы за что. Ну, чего ты напустился на Калеба? Вовсе не он развел этот огонь, а мы с Яном, и сами же мы его и потушим. Ты обижаешь Калеба, а он тебе никакого зла не сделал. Ты на него напал, как бабушка Невиль напала на тебя после того, как забрала твою провизию. Постыдился бы! Это недостойно мужчины. Раз нет доказательств, -- надо молчать.
   Рафтен несколько смутился от слов сына, в особенности, когда увидел, что все против него. Он часто смеялся над тем, что бабушка Невиль выражала ему свою ненависть, тогда как он ей, кроме добра, ничего не сделал. Ему не приходило в голову, что он играет такую же роль. Другой отец оскорбился бы за непочтительность сына, но Рафтену обидчивость была так же мало свойственна, как и трусость. Когда прошло первое изумление, он подумал:
   "Ну, и язык же у Сама! Право, он жарит, как адвокат, и дает сдачи, как хороший боксер. Может быть, лучше сделать его не дантистом, а адвокатом?"
   Гроза миновала, так как у Калеба гневные вспышки бывали непродолжительны. Рафтен, нравственно побежденный, пробормотал:
   -- Смотрите, затушите огонь! Пора вам уже спать, как порядочным людям.
   -- А ты разве не порядочный? -- возразил Сам.
   Рафтен отвернулся, как будто не слышал ни этого замечания, ни попытки Гая рассказать о своем участии в этой охоте.
   -- Если б не я, м-р Рафтен, то они не взяли бы топора... -- начал Гай, но Рафтен уж был далеко.
   Мальчики потушили огонь и молча отправились на бивуак. Сам и Ян несли на палке енота и, не дойдя еще до типи, решили, что туша весит, по меньшей мере, восемьдесят фунтов.
   Калеб отправился своей дорогой, а они, возвратившись, легли и заснули, как убитые.
  

[]

  

XXIII
Вой лешего и ночной посетитель

[]

  
   На следующий день, сдирая шкуру енота, Сам и Ян обсуждали на все лады неприятное происшествие минувшей ночи. Они решили, что не следует упоминать об этом при Калебе, пока он сам не начнет разговора, и сделали должное внушение Гаю.
   Утром, обходя по обыкновению грязевые альбомы, Ян нашел тот самый отпечаток копыта, который прежде его так заинтересовал, а пониже след большой птицы, похожий на индюшиный. Он привел Калеба посмотреть на них. Старый охотник сказал, что это, вероятно, след синей цапли. Насчет другого он заметил:
   -- Я сам хорошенько не знаю. Похоже на то, что это след большого оленя. Однако здесь на болоте оленей нет. Они водятся не ближе, как за десять миль. Разумеется, если попадается только один, то это не след, а случайность.
   -- Да, но я находил много таких отпечатков, хотя все-таки не столько, чтобы проследить по ним зверя.
  

[]

  
   В сумерки Ян возвращался на бивуак с добычей от "набега". Вдруг он услышал своеобразный горловой звук, который доносился от запруды, усиливаясь по мере того, как он приближался, и, наконец, превратился в ужасный, отвратительный вой. Тот же самый вой был вызван Гаем в первую ночь, когда он пришел на бивуак и пытался испугать товарищей. Крик раздался над головой, и Ян успел разглядеть очертания большой, медленно летящей птицы.
   На следующий день была очередь Яна готовить. С восходом солнца, когда он пошел по воду, то увидел большую синюю цаплю, которая снялась с края запруды и, тяжело взмахивая крыльями, пролетела над верхушками деревьев. Мальчик в восхищении следил за нею. Когда она скрылась из виду, он подошел к тому месту, откуда она взлетела, и увидел ряд крупных следов, совершенно сходных с тем отпечатком, который он срисовал. Без сомнения, это была та же птица, что и накануне, и загадка о волке с большим горлом разрешилась. Это объяснение удовлетворило всех, кроме Гая. Он всегда утверждал, что лес после заката солнца наполняется медведями. Где они находились в другое время -- было неизвестно. Впрочем, Гай уверял, что "до сих пор еще" не напал ни на птицу, ни на зверя, которые могли бы его испугать.
   Калеб согласился с тем, что пронзительный крик принадлежит синей цапле, но относительно визга и воя на верхушках деревьев он сам ничего не мог сказать.
   Слышались еще другие более или менее знакомые ночные голоса. В числе их они узнали певчего воробья.
   Дятел был под открытым небом, а другие мальчики -- в типи. Он обратил внимание на странный звук, похожий на ряд стонов. Так как конца ему не предвиделось, то Сам позвал товарищей. Они стали все вместе прислушиваться.
   -- Должно быть, еще одна цапля, -- шепнул Ян.
   Однако звук нарастал и теперь уж напоминал мяуканье огромной кошки. Время от времени громкое, и протяжное "мяу" прерывалось приятным голоском певчего воробья.
   У Маленького Бобра, как молния, сверкнуло воспоминание о том, что он когда-то слышал этот голос в "долине Яна". Вот почему он с уверенностью сказал:
   -- Мальчики, это -- рысь.
   На следующий день Калеб подтвердил, что Ян был прав.
  

[]

  
   Впоследствии они узнали, что в эту ночь из стада Рафтена опять пропал ягненок.
   Утром Ян взял барабан, чтоб немного позабавиться музыкой, но нашел, что он дряблый и мягкий.
   -- Ага! -- сказал он. -- Будет дождь.
   Калеб с улыбкой взглянул на него.
   -- Ты настоящий индеец. Когда барабан надо подогревать у огня, чтобы он звучал, как следует, то индейцы всегда говорят: "Будет дождь".
   Калеб в этот день засиделся поздно. После обеда небо заволоклось тучами, и пошел дождь. Мальчики пригласили Калеба на ужин. Дождь все усиливался. Калеб вышел и вырыл вокруг типи канаву, с отводом для дождевой воды. После ужина все сидели в типи около огня. Ветер переменил направление, и дождь стал заливать в середину. Ян должен был пойти и наставить дымовые клапаны; в это время он опять услышал вой. Он принес с собой охапку хвороста и подбросил в огонь. Ветер налетал порывами, и брезент неприятно хлопал по шестам.
   -- Где ваша якорная веревка? -- спросил Калеб.
   Сам показал свободный конец. Другой был привязан к шестам вверху. Этой веревкой они никогда не пользовались, так как все время погода была хорошая.
   Калеб вбил крепкую палку и обмотал вокруг нее якорную веревку. Затем они все вышли и в эти поглубже наружные колышки. После этого "индейское племя" уж чувствовало вполне себя защищенным от грозы.
   Ничто не тянуло старика в его собственную хижину. Его наследники стали забывать о том, что он нуждается в пище, и те ничтожные припасы, которые они ему присылали, были самого плохого качества. Старик, как всякий другой, любил общество людей. Поэтому нетрудно было убедить его, чтобы он остался переночевать, "если ему не очень противно спать на одной постели с Гаем". Калеб и Турок удобно расположились в типи в то время, как на дворе бушевала гроза.
  

[]

  
   -- Ты б не трогал брезента, Гай, а то сделается течь.
   -- Течь? Из-за такой малости? Вот еще!
   Гай вызывающе продолжал хлопать по брезенту.
   -- Как знаешь. Это на твоей стороне.
   Не прошло и двух минут, как в том месте, где он хлопал, стала просачиваться тоненькая струйка воды, тогда как брезент нигде не пропускал ни единой капли.
   Дым клубился наверху типи, постепенно спускаясь вниз. Наконец, это сделалось неприятным.
   -- Ян, приподними немного покрышку с подветренной стороны. Вот так, больше не надо, -- сказал Калеб, когда сильный порыв ветра подхватил золу. -- Вам нужно было бы иметь ширму. Дайте мне тот маленький брезент. Он как раз пригодится.
   Стараясь не задеть покрышку типи, Калеб укрепил брезент между тремя кольями так, чтобы щель приходилась позади. Тогда ветер, вместо того, чтобы дуть им в стену, стал дуть над головами, моментально очистив типи от дыма и не допуская тех капель дождя, которые прежде попадали в нее через дымовое отверстие.
   -- На таких ширмах индейцы, большею частью, изображают свои приключения. Снаружи они, обыкновенно, рисуют тотем, т.-е. девиз, а на ширме -- историю своих похождений.
   -- Вот тебе занятие. Маленький Бобер! -- воскликнул Сам. -- Когда ты нарисуешь наши приключения внутри и наши тотемы снаружи, -- мы заживем великолепно.
   -- Я думаю, -- уклончиво ответил Ян, -- что мы должны принять м-ра Кларка в наше племя. Хотите быть нашим чародеем, м-р Кларк?
   Калеб усмехнулся, видимо, соглашаясь.
   -- Теперь мне нужно нарисовать четыре девиза, -- сказал Ян.
   Для этого рисунка он взял желтой глины, голубоватой глины, которая, высыхая, делалась белой, пережженной докрасна глины и угля, растирая их с енотовым жиром и сосновой смолой. Он старался этими приемами приравняться к индейцам. Конечно, он мог бы раздобыть себе яркие масляные краски, но ему не хотелось делать позаимствований у белых. Общее впечатление от этого, несомненно, только выигрывало.
   -- Послушайте, Калеб, расскажите нам что-нибудь об индейцах, -- об их храбрости, -- пискливым голоском просил Гай. -- Я люблю храбрость, -- восторженно добавил он, попав на своего конька. -- Я помню, как сурок с ревом подходил ко мне. Другие на моем месте так бы испугались...
   -- Цыц! -- крикнул Сам.
  

[]

  
   Калеб молча курил. Дождь снаружи хлестал по типи, ветер колыхал покрышку. Они молча ужинали. Вдруг громко и ясно прозвучало "скррр! брррр!". Мальчики вздрогнули. Если б они были одни и не в типи, то, наверное, струсили бы.
   -- Это... Это леший! -- шепнул Сам.
   Калеб поднял испытующий взгляд.
   -- Что это за, крик? -- спросит Ян. -- Мы его слышали уж много раз.
   Калеб покачал головой, но не ответил и повернулся к своей собаке. Турок лежал у огня и, услышав этот пронзительный вой, только поднял голову, посмотрел своими большими, грустными глазами на хозяина и опять улегся поудобнее.
   -- Турок и ухом не ведет.
   -- Собаки не слышат лешего, -- возразил Сам, -- так же, как не видят привидений. Это всегда говорит бабушка Невиль.
   Таким образом, равнодушие собаки представляло мало утешительного.
  

[]

  
   -- Ястребиный Глаз, -- сказал Дятел, -- ты самый храбрый из нас. Не хочешь ли выйти и выстрелить в лешего? Я одолжу тебе свою лучшую стрелу. Иди. Отчего б тебе не показать свою храбрость?
   -- С таким дураком, как ты, я и разговаривать не хочу, -- ответил Гай. -- Калеб, расскажите нам что-нибудь об индейцах.
   -- Индейцы-то очень ценят храбрость, -- сказал, подмигивая, Чародей.
   Все, кроме Гая, рассмеялись, но не очень громко. Ни один из них не хотел бы, чтоб от него в тот вечер потребовали доказательств храбрость.
   -- Я лягу, -- заявил Ястребиный Глаз с какой-то особенной энергией.
   -- Не забудь, что ты должен лечь под водостоком, который ты открыл ради забавы, -- заметил Дятел.
   -- Я лягу, -- заявил Ястребиный Глаз.
   Ян вскоре последовал примеру Гая, а Сам, уже научившийся курить, остался посидеть с Калебом. Они не обменялись ни словом, пока храп Гая и ровное дыхание Яна не показали им, что мальчики крепко спят. Тогда Сам, пользуясь удобным случаем, приступил к решительному разговору.
  

[]

  
   -- Знаете, Калеб, я не буду держать ничьей стороны против папы, но я знаю его так же хорошо, как он меня. Папа прямой и резкий, хотя у: него удивительно доброе сердце. Правда, оно лежит очень глубоко, но уверяю вас, что это так. Он делает людям много добра втихомолку, и люди этого не замечают; когда же он обижает кого-нибудь, что случается часто, то об этом говорят выше всякой меры. Однако я знаю, что он несправедливо относится к вам, так же, как и вы к нему, и это надо уладить.
   Сам всегда выказывал много здравого смысла, а теперь, когда он отбросил свое шутовство, у него голос и манеры были убедительны, как у взрослого человека, а не у пятнадцатилетнего мальчика. Калеб только ворчал, не переставая курить. Сам продолжал:
   -- Я хотел бы знать вашу историю. Мы с мамой тогда повлияли бы на папу.
   Упоминание о маме пришлось кстати. Калеб смолоду знал м-сис Рафтен, как очень добрую женщину. Она была кротка и во всем повиновалась мужу, за исключением тех дел, которые она считала несправедливыми. В этих случаях она бывала непреклонна. Она всегда верила в Калеба, несмотря на ссору, и не скрывала своего взгляда.
   -- Рассказывать особенно нечего, -- горько заметил Калеб. -- Он надул меня при мене лошадьми и так прижал с уплатой долга, что я должен был отдать ему свой овес по шестидесяти центов, а он через полчаса продал его по семидесяти пяти. Мы крупно поговорили и, кажется, я сказал, что отплачу ему. В тот день я рано ушел из Дауни. У него в кармане лежало около трехсот долларов -- около трехсот долларов моих кровных денег! Это было мое последнее достояние. За поздним временем он не мог положить их в банк и взял с собою, а по дороге в него стреляли. Утром на том месте нашли мой кисет и несколько писем, адресованных ко мне. Разумеется, подозрение пало на меня, хотя я и не думал стрелять. У меня даже оружия не было. За неделю перед тем кто-то украл мой белый револьвер и, должно быть, тоже те письма. Я думаю, что их подбросили, чтобы свалить вину на меня. Это уж было чересчур! Тогда твой папа натравил против меня Дика Пога, и я лишился своей фермы. Вот и все.
   Сам несколько времени серьезно потягивал трубку и, наконец, сказал:
   -- Относительно долга и овса и мены лошадьми, -- все это в папином духе, но насчет Дика Пога вы ошибаетесь. Папа не мог так гадко поступить.
   -- Ты одного мнения, а я другого.
   Сам не ответил, а только положил руку на голову Турка, который тихонько заворчал. Калеб продолжал:
   -- Все на меня, на меня и на мою собаку. Пог рассказывает, что она душит овец, и все готовы этому верить. Я никогда не видел, чтобы собака могла убивать овец, да еще дома и не оставляя следов, и довольствуясь одной штукой в ночь. А овцы все пропадали, даже когда Турок был ночью со мной в запертой хижине.
   -- Так чья ж это собака?
   -- Вряд ли собака. Я сам не видел, но говорят, что каждый раз съедена была часть туши. Должно быть, скорее лисица или рысь, но не собака.
   Последовало долгов молчание, и опять снаружи донесся раздирающий вой, на который Турок не обращал внимания, хотя и старому охотнику, и мальчику становилось от него жутко. Они развели яркий костер и легли спать.
   Дождь продолжал барабанить, и ветер налетал порывами. Это был "час лешего", и раза два-три, когда они начинали дремать, их будил доносившийся из леса отчаянный вопль, от которого сердце сжималось не только у Калеба и Сама, но у всех четверых.
   Ян вел дневник, в котором каждый день носил название, соответствующее главному событию. Так, был "день оленя", "день хорька и кошки", "день синей цапли", а эта ночь была отмечена, как "ночь вытья лешего".
  

[]

  
   Калеб рано встал и к тому времени, как проснулись мальчики, у него уж готов был завтрак. Они тщательно сохраняли мясо енота. Калеб приготовил из него "луговой паштет", изрубив его с ветчиной, картофелем, булкой и мелким луком. На завтрак они получили разогретый паштет и кофе, и за едой совершенно забыли о ночных страхах.
   Дождь перестал, но ветер не унимался. Темные тучи плыли по небу. Ян вышел посмотреть на следы, но ничего не нашел, так как они были смыты дождем. Целый день "индейцы" провели на бивуаке, делая стрелы и раскрашивая типи.
   Калеб опять ночевал на бивуаке. Ночью леший кричал один раз, но Турок опять как будто его не слышал. Через полчаса раздался совсем другой слабый носовой крик. Мальчики не придали ему никакого значения, но Турок насторожился, вскочил, ворча, пролез под дверь и с громким лаем побежал в лес.
   -- Он преследует какого-то зверя и теперь загнал его на дерево, -- сказал Калеб, когда Турок принялся пронзительно визжать.
   -- Молодец Турок! Он загнал лешего на дерево! -- воскликнул Ян и кинулся за собакой.
   Другие тоже последовали его примеру. Они нашли, что Турок лаял и скреб лапами ствол раскидистого бука. Однако решительно нельзя было разглядеть, что за существо там скрывается.
   -- А как Турок лает на лешего? -- спросил Дятел, но не получил ответа.
   Удивляясь тому, что Турка тревожит какой-то писк, тогда как раздирающего крика он совершенно не слышит, они возвратились на бивуак.
  

[]

  
   На следующее утро Ян нашел в грязи, неподалеку, от типи, след обыкновенной кошки, вероятно, их старой знакомой по столкновению с хорьком, и догадался, что это был ночной дух, встревоживший Турка. Ветер еще был силен, и Ян впервые при дневном свете услышал страшный вой. Он звучал громко, но не так ужасно, как ночью. Взглянув наверх, Ян увидел две огромные ветки, которые при каждом сильном порыве ветра переплетались и терлись одна об другую. Это и был леший, который своим воем напугал их всех, -- всех, кроме собаки. Чутье, свободное от всякого суеверия, подсказало ей, что страшный звук не что иное, как безопасное столкновение двух ветвей на ветру. В то же время слабый писк кошки заставил ее подхватиться и погнаться за зверем.
   Только один Гай не был убежден. Он придерживался теории о медведях. Поздно ночью он разбудил обоих Вождей.
   -- Эй, Сам, Ян! Ян! Вставайте! Тут опять ходит большой медведь. Я вам говорил, что это медведь, а вы не хотели верить.
   Снаружи слышалось громкое чавканье, прерывавшееся по временам каким-то рычанием или храпом.
   -- Там что-то есть, Сам. Жаль, что Калеб и Турок не с нами.
   Мальчики немного приотворили дверь и выглянули. При слабом мерцании звезд они различили очертание большого черного зверя, который подбирал остатки еды и выгребал жестянки, закопанные в мусорной яме. Все сомнения рассеялись. Гай опять торжествовал и только из страха перед чудовищем не выражал громогласно своих чувств.
   -- Что ж нам делать?
   -- Из лука опасно в него стрелять: только раздразнишь. Гай, раздуй огонь, чтобы виднее было.
   Все были очень возбуждены.
   -- Ах, отчего у нас нет ружья?!
   -- Знаешь, Сам, пока Ве... то-есть Ястребиный Глаз будет раздувать огонь, мы приготовим тупые стрелы, чтобы стрелять в медведя, если он подойдет к типи.
   Они делали приготовления, а Гай в ужасе топтался около костра и умолял их не стрелять.
   -- Зачем его дразнить? Это... это... жестоко.
   Сам и Ян стояли с луками и стрелами наготове.
   Гай никак не мог развести огня, а медведь, обнюхивая, чавкая и ворча, подходил все ближе. Мальчики могли уж разглядеть его и видели, как чудовище насторожило свои большие уши.
   -- Давайте, выстрелим, пока он не подошел ближе.
   При этих словах Гай оставил всякое попечение о костре и поспешно взобрался на поперечную перекладину, которая прикреплена была к шестам наверху типи, для того, чтоб подвешивать котелок. Увидев, что Сам и Ян натягивают луки, Гай залился слезами.
   -- Вот увидите, он придет и всех нас слопает.
   Однако, так или иначе, но медведь приближался. Приготовив на всякий случай томагауки, мальчики спустили стрелы. "Медведь" отскочил и бросился бежать с громким хрюканьем, которое не оставляло сомнения в его свином происхождении. Это была не более, не менее, как свинья Бёрнса. Молодой Бёрнс опять забыл закрыть калитку, и она по его следам пришла на бивуак. Гай живо спустился и присоединил свой голос к общему смеху.
  

[]

  
   -- Я говорил вам, что не надо стрелять. Я так и думал, что это наша старая хавронья, и не мог удержаться от слез, представляя себе, как папа взбесится, когда узнает об этом.
   -- Ты, верно, влез на перекладину, чтобы посмотреть, не идет ли папа?
   -- Нет, он влез, чтобы показать свою храбрость.
   Это и был тот ночной посетитель, которого видел Гай. Утром объяснилась еще одна загадка.
   Пересматривая свой дневник, где срисован был след оленя, Ян убедился, что это не что иное, как след свиньи Бёрнса. Как же Калеб и Рафтен были введены в заблуждение? Во-первых, они уже давно не видели оленей; во-вторых, у этой хавроньи была не совсем обычная нога, и копыто ее скорее напоминало оленье, чем свиное.
  

XXIV
Ястребиный Глаз опять ждет отличия

   -- Уа-уа-уа-уа-уа! Уа-уа-уа-уа-уа! Уа-уа-уа-уа-уа!
   Этот громкий торжествующий крик троекратно прокатился по лесу.
   -- Ястребиный Глаз уже идет с каким-нибудь рассказом о своей храбрости. Давай-ка, спрячемся.
   Сам и Ян поспешили в типи, спрятались за ширмой и стали поглядывать через маленькую дырочку.
   -- Ку, гранку! Уа-уа! Уа-уа! -- кричал Гай.
  

[]

  
   Он был, видимо, очень озадачен, не найдя никого на бивуаке. Тогда он перестал кричать, осторожно вошел в типи, достал из ящика горсть сахару и набил себе полный рот. В это время оба Вождя подняли дикий вой и, выскочив из своей засады, погнали его в лес, впрочем, не очень далеко, так как Ян неудержимо хохотал, а Сам был только в одном сапоге.
   Они опять все собрались, вернувшись с поисков за приключениями. Рано утром Второй Вождь вытирал ножи после завтрака, втыкая их в дерн, и неожиданно предложил:
   -- В старину воины иногда расходились в разные стороны искать приключений, уговариваясь встретиться в назначенный час. Давайте и мы сегодня последуем их примеру и посмотрим, что из этого выйдет.
   -- Берите соломинки, -- ответил Дятел, который только что пришел с Вакана, куда относил объедки.
   -- Нет, не надо! -- тревожно воскликнул Ястребиный Глаз. -- Или, по крайней мере, дайте мне держать соломинки, а то, я знаю, вы так их подтасуете, чтобы мне итти домой.
   -- Хорошо. Вот тебе три соломинки. Длинная для Дятла; во избежание недоразумений, я воткну в нее кусочек красной фланели. Средняя, тонкая, для меня, а короткая, толстая, для тебя. Теперь бросай их, только чур сразу и потом не переменять.
   Соломинки упали, Сам и Ян взвизгнули, так как толстая соломинка Ястребиного Глаза указывала прямо на дом Бёрнса.
   -- Неправда, это не годится! Я буду смотреть на другой конец! -- сердито сказал Гай, настаивая на том, чтобы отправиться в противоположном направлении.
   -- Теперь мы должны итти и итти, пока не встретим чего-нибудь, и возвратиться назад к тому времени, когда полоса солнечного света обойдет вокруг типи до этого шеста.
   Солнечная полоса, изображавшая индейские часы, проходила от одного шеста до другого почти два часа. Таким образом, они имели для приключений около четырех часов.
   Сам и Ян возвратились на несколько минут раньше Гая. Ястребиный Глаз быстро овладел собою и, не давая себе даже труда обтереть краденый сахар с губ, горячо воскликнул:
   -- Знаете, господа, какой я молодец! Наверное, вы не...
   -- Молчи. Не твоя очередь! -- оборвал его Дятел. -- Ты пришел последний.
   -- Все равно. Я, наверное, перещеголял вас обоих, держу пари на миллион долларов.
   -- Начинай, Великий Дятел, сидящий с краю.
   Сам начал.
   -- Я надел сапоги. (Он большей частью ходил босиком). О, я знаю, когда нужно надеть сапоги! Пошел я прямо по направлению соломинки. Назад я не поворачиваю, я не боюсь итти вперед. (С этими словами он, прищурившись, взглянул на Гая). Шел я, шел, пока не добрался до пересохшего русла речки. Это меня ни на минуту не остановило. Я все шел прямо, пока не наткнулся на гнездо ос. Тогда я обогнул его, потому что было бы жестоко врываться в гнездо бедных, невинных ос. Я все шел, пока не услышал тихого рычания. Я оглянулся, но ничего не увидел. Рычание становилось громче. Тогда, я заметил голодную белку, которая огрызалась на меня и готовилась сделать прыжок. В то время, как я доставал костяную стрелу, она спросила меня, да, так-таки спросила: "Ты -- Дятел?". Я испугался и в первый раз в своей жизни солгал. "Нет, -- сказал я, -- я Ястребиный Глаз". Надо было вам ее видеть! Она изменилась в лице. Каждый волосок на ее спине побледнел, когда я назвал это имя. Она кинулась к лежавшему на земле дуплистому стволу и спряталась. Я пробовал ее выгнать, но когда я подходил к одному, концу бревна, она перебегала на другой. Так мы бегали взад и вперед, пока я не протоптал глубокого следа по земле вдоль бревна, а она не протоптала глубокого следа, в самом бревне. Внезапно меня осенила мысль: "знаю, что делать!". Я снял сапог и заправил его голенищем в конец бревна. Затем я взял палку и стал ворочать ею в другом конце, Я слышал, как белка пробежала, в сапог. Тогда я зажал голенище, обвязал его веревочкой и пошел домой. Я был в одном сапоге, а белка в другом. Там она и сейчас. То-то! Вы думаете, я не знал, зачем надел сегодня утром сапоги?!
   -- Ну-ка, покажи свою белку, тогда я, может быть, поверю тебе.
   -- Она тут ищет, нельзя ли оторвать какую-нибудь заплату.
   -- Выпусти ее, -- предложил Второй Вождь.
   Когда перерезали веревку, то белка выскочила и пустилась на-утек.
   -- Ну, голубушка, -- крикнул Сам ей вслед, -- ты не рассказывай своим, что с тобою случилось, а то тебя назовут лгуньей.
   -- Какое ж это приключение? Вот я...
   -- Молчи, Ястребиный Глаз. Теперь черед Маленького Бобра.
   -- Что мне за дело? Говорю вам...
   Сам схватил нож и воскликнул:
   -- Ты знаешь, что сделал ягненок Каллагана, когда увидел старика, собиравшего мяту? Рассказывай, Маленький Бобер!
  

[]

  
   -- У меня не было особенных приключений. Я пошел через лес, как, указывала моя соломинка, и набрел на большой засохший ствол. Он был слишком стар и гнил, чтобы в нем водились птицы, да и время теперь слишком позднее; поэтому я взял палку и расколол его. Тогда я открыл целую историю поселении в этом стволе. Раньше всего, несколько лет тому назад, летучая мышь вырыла в нем большое хорошее гнездо, где жила, вероятно, два-три раза. После нее, или, может быть, в ее отсутствие, какие-то попугаи устроили себе здесь зимнее помещение, так как на дне я нашел их хвостовые перья. Потом в этом же углублении поселился красноголовый дятел, сложив кучей коренья, смазанные глиной. По-видимому, он опять возвратился на следующий год и сделал новое гнездо поверх старого. Зимою там, видно, опять жили попугаи, так как снова попадались их перья. Еще через год там пристроилась сойка. Я нашел среди мягкой подстилки гнезда несколько скорлупок от ее яиц. Должно быть, на следующую весну парочка воробьиных ястребов облюбовала это местечко, устроила там себе гнездо и вывела птенцов. В один прекрасный день этот смелый хищник принес своим детям землеройку.
   -- Что это такое?
   -- Животное, похожее на мышь, но сродни не мыши, а кроту.
   -- А я всегда думал, что крот это особенный вид мыши, -- заметил Ястребиный Глаз, не удовлетворенный объяснением Яна.
  

[]

  
   -- Ты уж выдумаешь! -- перебил Ян. -- У тебя скоро Бёрнсы окажутся сродни Рафтенам.
   -- Ну нет! -- Гай горделиво выпрямился.
   -- Видите, -- продолжал Ян, -- случилось в первый раз за миллион лет, что птенцы ястреба вовсе не были голодны. Землеройка не попала сразу им на обед. Несмотря на свои раны, она попыталась убежать, как только ей удалось вырваться из когтей старого ястреба. Сначала она спряталась под птенцами, потом стала рыть себе ход через мягкую подстилку ястребиного гнезда, далее через гнездо сойки, потом через новое гнездо дятла, через перья попугаев, пока не наткнулась на глиняный пол в старом гнезде дятла. Тут уж она не могла рыть. Силы покинули ее, она умерла и лежала в нижнем гнезде, пока через много лет я не явился, не вскрыл старого пня и не прочел ее печальной истории, которая, быть может, никогда и не случалась. Вот я сделал рисунок. На нем видны все гнезда в том порядке, как я их нашел, а здесь высохший трупик маленькой землеройки.
   Сам слушал с напряженным вниманием, зато Гай ничуть не скрывал своего презрения.
   -- Фу! Что ж это за приключение? Одни догадки и никаких дел. Теперь я расскажу вам, что со мною было. Я...
   -- Эй, Ястребиный Глаз, -- перебил Сам, -- пожалуйста, всего не расписывай. Страшное оставь на завтра, а то я сегодня нездоров.
   -- Я пошел прямо, куда глаза глядят, и видел сурка, но не с руки, и потому сказал: "Нет, это будет на другой раз; сегодня я не могу легко его поймать". Потом я увидел ястреба, который нес цыпленка, но слишком далеко. Встречал я кучу старых пней и сотни белок, но не хотел с ними возиться. Потом я пришел к ферме и... и... обошел кругом, чтобы не испугать собаки. Это было около Дауни, даже дальше, только в сторону. Вдруг, откуда ни возьмись, выскочила куропатка, величиной с индюшку, и целый выводок птенцов -- штук тридцать или сорок. Ручаюсь, что я видел не меньше сорока штук. Они все улетели, только один сел на дерево -- вот так, как через это поле. Вы, наверное, не увидели бы. Ну, я подошел за ветром, прицелился ему прямо в глаз и выстрелил. Кто-то теперь должен получить гранку! Вот и добыча.
   Ястребиный Глаз развернул куртку и достал оттуда молодого короткохвостого реполова в рябеньких перышках, простреленного навылет.
   -- Так это у тебя куропатка? По-моему это молодой реполов, -- сказал Главный Вождь. -- Ты нарушил правило и убил певчую птичку. Маленький Бобер, арестуй преступника.
   Ястребиный Глаз протестовал со всей яростью, которую в нем пробудил недавний подвиг. Тем не менее его связали по рукам и ногам, а для разбора дела созвали Совет. Сердитые возгласы понемногу улеглись, когда Гай убедился, как серьезно относятся члены Совета к этому происшествию. Наконец он признал себя виновным и был присужден в течение трех дней носить черное перо опалы и белое перо трусости, да еще в течение недели мыть посуду. Они хотели также, чтобы Гай готовил это время, но потом раздумали, так как на опыте изведали, что значит его стряпня.
  

[]

  
   -- Не согласен я, вот и все, -- ответил арестованный. -- Я пойду домой.
   -- Копать грядки? Хорошо. Посмотрим.
   -- Может, и не пойду, а вы отстаньте!
   -- Маленький Бобер, что делают, когда индеец не хочет повиноваться Совету?
   -- Лишают его почестей. Помнишь, мы сожгли дощечку с надписью "Ветка"?
   -- Прекрасная мысль. Теперь мы сожжем "Ястребиный Глаз", а Гаю вернем старое прозвище.
   -- Ах, вы негодные хорьки! Вы обещали никогда больше не называть меня Веткой. Я -- Ястребиный Глаз. Я вижу дальше, чем... чем...
   Он начал плакать.
   -- А будешь повиноваться Совету?
   -- Буду. Только я не хочу белого пера. Я храбрый. У-у-у!..
   -- Ладно. От этого мы тебя освободим, но наложим другое наказание.
   -- Но я останусь Ястребиным Глазом?
   -- Да.
   -- Хорошо. Тогда я согласен.
  

XXV
Бродяга о трех пальцах

  

[]

  
   Билль Геннард, сын зажиточного поселенца, был широкоплечий мужчина с сросшимися бровями, грубый и ленивый. Он унаследовал хорошую ферму, но так как у него лень была пропорциональна силе, то он вскоре спустил свое наследство и, наконец, из бездельника превратился в преступника. Билль посидел не в одной тюрьме. Он был известен во всем округе. Ему приписывались многие кражи, и все утверждали, что если б не помощь какого-то состоятельного и ловкого союзника, то он уже давно попал бы в исправительный дом. Далее шли туманные намеки на то, что этим союзником был богатый житель Сенгера, владелец многих ферм, имевший жену, сына и маленькую дочку, по имени Вильям, а по фамилии Ра... На этом рассказчик, обыкновенно, прерывал себя.
   -- Однако я заболтался, пожалуйста никому не говорите! Ведь разбогатеть легко, если быть неразборчивым в средствах.
   Разумеется, эти слухи не доходили до названных лиц.
   Геннард накануне ушел из Дауни и, избегая большой дороги, отправился лесом к своему приятелю, чтобы поговорить с ним о важных делах, очень важных для самого Гениарда. Он сильно подвыпил в Дауни. Ночь была темная и потому немудрено, что он заблудился. Он переночевал под деревом, дрожа от холода, а когда наступило серенькое утро, то отправился наудачу искать своего "кума". Через несколько времени он набрел на тропинку, которая вела к бивуаку мальчиков. Голод и неудача предыдущей ночи разъярили его, а для большего куражу он по временам прикладывался к фляжке, которую нес с собой. Не пытаясь уже скрываться, он подошел к типи как раз в то время, когда Маленький Бобер жарил кусок мяса себе на обед. Заслышав шаги, Ян обернулся, полагая, что это кто-нибудь из его товарищей. Вместо того перед ним стоял плечистый оборванец.
   -- Что, паренек, обед готовишь? Ты и меня угости, сказал он с неприятной льстивой улыбкой.
   Он производил такое отталкивающее впечатление, хота говорил вежливо.
  

[]

-- Что, паренек, обед готовишь?

  
   -- Где же твои родные, паренек?
   -- Их здесь нет, -- ответил Ян. Вспоминая о бродягах в долине его имени, он начинал бояться.
   -- Гм! Что ж ты на бивуаке один?
   -- Другие товарищи ушли до вечера.
   -- А, прекрасно! Я очень рад. Подай-ка мне палку.
   Обращение бродяги из заискивающего становилось повелительным. Он указывал на лук Яна, который висел со спущенной тетивой.
   -- Это мой лук! -- воскликнул Ян в ужасе и негодовании.
   -- Я два раза повторять не стану. Подай мне палку или я тебя отстегаю.
   Ян не двигался с места. Бродяга подошел, схватил лук и два-три раза ударил мальчика по спине и ногам.
   -- Теперь, щенок, давай мне обедать, да поскорее, а то я сверну твою дурацкую голову.
   Ян убедился, что попал во власть лютого врага, и понял, хотя и поздно, что надо было послушаться Рафтена и держать на бивуаке собаку. Он оглянулся, собираясь удирать, но бродяга не дал маху и схватил его за шиворот.
   -- Нет, стой, паренек! Я тебе покажу, как надо слушаться.
   Он обрезал тетиву лука и, повалив Яна на землю, связал ему ноги так, что тот еле мог ими передвигать.
   -- Теперь поворачивайся живее и давай мне обедать. Я есть хочу. Да не испорть кушанья, не то отлуплю. Если ж ты будешь кричать или попробуешь перерезать веревку, -- я тебя убью. Видишь вот это?
   Он вытащил ужасающий на вид нож.
   По лицу Яна от страха и боли потекли слезы в то время, как он вприпрыжку шел исполнять приказание свирепого человека.
   -- Эй ты, скорее!
   Бродяга, разгребавший огонь его луком, обернулся и снова отвесил ему полнозвучный удар. Если б он в это время посмотрел на дорожку, то увидел бы маленькую фигурку, которая вздрогнула и пустилась на-утек.
  

[]

  
   Ян привык переносить наказания, но тиран обходился с ним уж чересчур жестоко.
   -- Вы меня убить хотите, что ли?! -- воскликнул он, когда бродяга опять ударил его за то, что он споткнулся.
   -- Не знаю, может быть, и убью, когда ты мне больше не будешь нужен, -- ответил бродяга с зверским хладнокровием. -- Приготовь мне еще говядины, да не пережарь. Где сахар для кофе? Если ты не будешь торопиться, то я возьму хорошую дубину.
   Получив еду, он потребовал:
   -- Теперь принеси мне табаку.
   Ян заковылял к типи и принес кисет Сама.
   -- Эй, что там за сундук? Подай его сюда!
   Бродяга указывал на сундук, в котором мальчики сохраняли запасную одежду.
   -- Открой его.
   -- Я не могу. Он заперт, а ключ у Сама.
   -- Вот как! Ну, у меня есть ключ ко всем замкам.
   Бродяга топором отбил крышку. Затем он принялся обшаривать карманы, нашел старые серебряные часы Яна с цепочкой, а в брюках Сама -- два доллара.
   -- А, это мне и нужно! -- сказал он, пряча деньги у себя.
  

[]

  
   -- Кажется, в огонь пора подбросить дров, -- заметил он, когда взор его упал на колчан Яна со стрелами. Он ногою так толкнул колчан, что большая часть стрел полетела в пламя.
   -- Ты не смотри на меня так, словно съесть хочешь, а то я перережу тебе глотку и швырну тебя в болото, чтоб ты лишнего не болтал.
   Ян теперь дрожал за свою жизнь.
   -- Принеси мне точильный камень, -- приказал тиран, -- и подай мне кофе.
   Ян повиновался. Бродяга стал точить свой длинный нож, и Ян заметил две подробности, которые врезались ему в память: во-первых, нож был охотничий с изображением оленя на медной рукоятке; во-вторых, на руке, которая его держала, недоставало одного пальца.
  

[]

  
   -- Что там в другом сундуке?
   -- Там... там... только наша провизия.
   -- Ты лжешь!
   Палка опята опустилась на плечи Яна.
   -- Вытащи его.
   -- Я не могу.
   -- Вытащи, или я тебя удавлю!
   Ян попробовал, но сундук был слишком тяжел.
   -- Пошел прочь, негодный щенок!
   Бродяга вошел в типи и вытолкнул Яна с такой силой, что тот растянулся во всю длину.
   Ян сильно расшибся, но сообразил, что ему представляется средство к спасению. Большой нож лежал на земле. Мальчик схватил его, перерезал веревку на ногах, закинул нож далеко в болото и бросился бежать, как олень. Бродяга с громкими проклятиями выскочил из типи. Будь Ян здоров, он мог бы спастись, но жестокие истязания обессилили его, и потому бродяга скоро его настиг. Бросаясь к ближайшей южной тропинке, Ян увидел за деревьями знакомую фигуру. Собрав остаток сил, он крикнул: "Калеб! Калеб! Калеб Кларк!" -- и без чувств упал на траву.
   Относительно крика отчаяния ошибиться нельзя. Калеб поспешил вперед, и мгновенно между ним и бродягой завязалась борьба. Он не захватил с собою Турка, а бродяга потерял нож; поэтому борьба была рукопашная. Несколько стычек, несколько сильных ударов, и ясно стало, кто должен победить. Калеб был стар и слаб. Бродяга, хорошо сложенный, сильный и к тому же под хмельком, был для него опасным противником. Через несколько минут бродяга повалил старика на землю и, по привычке, протянул руку за ножом, но, вспомнив, что его нет, выругался и взглядом стал искать подходящей дубины. Дубины не было, зато он нашел большой камень, и кто знает, чем бы это кончилось, если б сзади не раздался громкий крик и на тропинке не показалась человеческая фигура. Бродяга узнал Вильяма Рафтена, который, тяжело дыша и отдуваясь, бежал в сопровождении Гая. Камень, предназначенный для Калеба, полетел в Вильяма, но тот во-время уклонился, и теперь борьба была один на один. Имей бродяга при себе нож, Рафтену, вероятно, пришлось бы плохо, но в кулачном бою на стороне фермера были все преимущества. Прежнее искусство теперь пригодилось ему, и бродяга скоро был опрокинут.
   Можно было подумать, что это настоящее поле битвы. Трое лежали на земле, а Рафтен, переводя дух, стоял с раскрасневшимся лицом и глядел решительно и смело, но недоумевал.
   -- Что это за чертовщина?
   -- Я вам объясню, м-р Рафтен, -- пропищал Гай, выскакивая из-за дерева.
   -- Ах, ты тут, Гай! Беги, принеси с бивуака веревку. Да поскорее! -- добавил он, видя, что бродяга приходит в себя.
   Гай принес веревку. Рафтен крепко связал бродяге руки.
   -- Кажется, я где-то уже видел эту руку, -- сказал Рафтен, обратив внимание на недостающий палец. Ян в это время присел, растерянно озираясь. Рафтен подошел к своему бывшему приятелю и спросил:
   -- Калеб, ты ранен? Это я, Билль Рафтен. Скажи, ты ранен?
   Калеб вращал глазами и, казалось, ничего не понимал.
   Ян тоже подошел и опустился на колени.
   -- Вы ранены, м-р Кларк?
   Калеб покачал головой и указал на грудь.
   -- У него дух захватило, -- объяснил Рафтен.
   -- Через минуту он оправится. Гай, принеси воды!
   Ян рассказал, что с ним случилось, а Гай с своей стороны сделал некоторые добавления. Он возвращался раньше, чем предполагалось, и был уже около бивуака, когда увидел, что бродяга бьет Яна. В первую минуту он хотел бежать домой за своим отцом, но потом сообразил, что тот слабосилен, и лучше привести дюжего Рафтена.
   Бродяга сидел и сердито рычал.
   -- Эге, приятель, -- сказал Вильям, -- мы пока отведем тебя на бивуак, прежде чем сдадим кому следует. Год в исправительном, я думаю, принесет тебе больше пользы, чем что-либо другое. Вот, Гай, бери конец веревки и веди его на бивуак, а я помогу Калебу.
   Гай радовался, что на него возложили такое поручение. Бродяга должен был итти впереди. Гай следовал за ним, дергая веревку и покрикивая:
   -- Но, но, лошадка!
   Вильям вел старого Калеба с заботливостью, которая напоминала давно прошедшие времена, когда его самого чуть не убило упавшее дерево, и Калеб нежно ухаживал за ним.
   На бивуаке они застали Сама. Он очень удивился при виде шествия, так как ничего не знал о событиях дня и был очень огорчен, что пропустил такое происшествие.
   Калеба усадили у огня. Он все еще был бледен и слаб, и Рафтен сказал:
   -- Сам, беги домой и попроси у матери немножко водки.
   -- За водкой далеко не надо ходить, -- заметил Ян. -- У этого молодца есть фляжка в кармане.
   -- Я у него не возьму ни одной капли, даже чтобы дать больному другу, -- ответил Вильям.
   Сам пошел за водкой и вернулся через полчаса.
   -- Выпей это, Калеб, -- сказал Вильям. -- Тебе станет лучше.
   Подавая своему бывшему товарищу чарку, он заметил, что в его глазах как-будто опять засветилась искра симпатии.
   Сам в это утро ходил домой с определенным намерением. Он прямо отправится к матери и рассказал ей все, что знал про револьвер и недоразумение с Калебом. Они вдвоем ваш долгий разговор с отцом, который, однако, не дал удовлетворительного результата. Рафтен сердился и кричал. М-сис Рафтен была спокойна и тверда. Сам держался уверенно. В общем, Вильям был побежден, хотя не хотел этого показать. Сам вернулся на бивуак сильно огорченный и вдруг теперь видел осуществление своей мечты: отец и Калеб помирились. Два часа тому назад они еще были смертельными врагами, а пережитое волнение их снова превратило в друзей. Несмотря на все доказательства, злобное чувство Рафтена к человеку, которого он, очевидно, обидел, не проходило, а только усиливалось; но чаша весов перетянула, когда он в минуту крайней беды выручил этого самого человека.
  

[]

  

XXVI
Возвращение фермы

[]

  
   О магическая сила бивуачного огня! Недобрые чувства не устоят долго перед его теплотой. Сойтись у бивуачного огня, значит, сблизиться, научиться лучше понимать друг друга и положить начало прочной дружбе.
   -- Мы когда-то вместе жили на бивуаке!
   Этим вполне объясняются сердечные отношения между людьми, которых судьба разметала в разные стороны. Светлые, счастливые воспоминания не изглаживаются из памяти.
   Когда люди сидят вместе у бивуачного огня, то это налагает на них священные узы. Картина, имевшая место в лесу Рафтена двадцать лет тому назад, вновь воскресла, благодаря бивуачному огню, -- священному огню, зажженному за месяц перед тем. Вильям и Калеб сидели у огня, как добрые приятели, хотя некоторая неловкость между ними еще не исчезла.
   Рафтен был сельским судьею. Он послал Сама за полицейским, чтоб забрать арестованного. Ян пошел взять провизии и привести м-сис Рафтен, а Гай помчался домой рассказать о своих последних удивительных подвигах. Бродяга, для безопасности был привязан в дереву. Калеб лежал в типи. Рафтен заглянул к нему на несколько минут, а когда вышел, то бродяги уже не оказалось. Веревки были перерезаны, а не сняты. Удивительно, как он мог уйти без посторонней помощи!
   -- Ничего, -- сказал Рафтен, -- эту руку с тремя пальцами легко выследить. Скажи, Калеб, это не Билль Геннард?
   -- Кажется.
   Они долго беседовали. Калеб рассказал, как у него пропал револьвер, -- он тогда жил в одном доме с Погами, -- и как опять был найден. Они припомнили, что Геннард присутствовал при их ссоре. Кое-что само собою объяснялось, хотя многое еще было покрыто тайной.
   Одно, впрочем, не подлежало сомнению: Калеба обобрали дочиста. Вопрос был лишь в нескольких днях, так как Пог твердо решил, несмотря на увещание Сарианны, отбросить притворство и совсем выжить старика. Рафтен долго думал и, наконец, сказал:
   -- Калеб, ты сделаешь все так, как я тебя научу, и получишь назад ферму. Раньше всего я одолжу тебе на неделю тысячу долларов.
   Тысячу долларов!!! Калеб разинул рот от изумления. Что дальше делать, он пока не узнал, так как подошли мальчики, но потом Рафтен подробно посвятил его в свои план.
   Услышав об этом, м-сис Рафтен ахнула. Тысяча долларов в Сенгере значила не меньше, чем сотня тысяч в большом городе. Это было несметное богатство, и немудрено, что м-сис Рафтен обомлела.
   -- Тысячу долларов, Вильям! Как! Не слишком ли ты испытываешь честность человека, который до сих пор имеет претензии против тебя? Можно ли этим рисковать?
   -- Ба! -- воскликнул Вильям. -- Ведь я же не ростовщик, но и не грудной младенец. Вот деньги, которые я ему одолжу.
   Рафтен показал пачку поддельных кредиток, которые ему, как судье, были вверены для временного хранения.
   -- Там, может быть, пятьсот или шестьсот долларов, но ему хватит.
  

[]

  
   Калеб, однако, думал, что это настоящие деньги. Сделав все приготовления, он на следующий день отправился в дом Пога или, как он называл, в свой дом, постучался в дверь и вошел.
   -- Здравствуй, отец, -- сказала Сарианна, не утратившая некоторой почтительности и приветливости.
   -- Что тебе здесь нужно? -- гневно воскликнул Дик. -- Достаточно и того, что ты живешь на нашей земле! Нечего тебе шляться к нам день и ночь.
   -- Послушай, Дик, ты забываешь...
   -- Забываю? Я ничего не забываю! -- возразил Дик, перебивая жену. -- Он должен был работать и помогать нам, а он ничего не делает и думает жить на мой счет.
   -- О, я уж недолго буду вам в тягость, -- с грустью сказал Калеб и, шатаясь, подошел к стулу. Он был очень бледен и выглядел совсем больным.
   -- Что с тобою, отец?
   -- Мне очень плохо. Я уж недолго протяну. Дни мои сочтены, и вы скоро избавитесь от меня.
   -- Велика потеря! -- проворчал Дик.
   -- Я... я... оставил вам свою ферму и все, что у меня было...
   -- Перестань, не надрывай мне душу!
   -- Все или почти все. Я вам не говорил, что приберег на черный день не... немного деньжонок. Ах, я... я... так озяб!
   Старик сильно дрожал.
   -- Дик, разведи огонь, -- сказала жена.
   -- Вот еще глупости! Сегодня и без того адская жара.
   -- Деньги небольшие, -- дрожа продолжал старик, -- всего только пол... полторы тысячи долларов. В... вот они!
   Он показал пачку кредиток.
   Полторы тысячи долларов! Вдвое больше, чем стоила вся ферма с движимостью! Дик даже выпучил глаза, а Калеб не преминул, как бы невзначай, показать ручку белого револьвера.
   -- Ты совсем болен, отец! -- воскликнула Сарианна. -- Позволь, я принесу тебе водки. Дик, разведи огонь. Отец совсем застыл.
   -- Да... пожалуйста... огня... я весь... дрожу... меня... знобит...
   Дик теперь не заставил себя просить. Вскоре в большом камине запылал яркий огонь, и в комнате стало невыносимо жарко.
   -- Вот тебе водка с содовой водой, отец, -- сказал Дик совсем другим тоном. -- Не хочешь ли хины?
  

[]

  
   -- Нет, нет, мне теперь лучше. Итак, я говорю, что мне недолго осталось жить. Законных наследников у меня нет, и эти деньги после моей смерти достанутся правительству. Но я говорил с адвокатом. Нужно только... добавить... добавить пару слов в дарственной записи... на ферму... тогда вы получите капитал, что будет совершенно справедливо.
   Калеб дрожал всем телом и ужасно кашлял.
   -- Отец, позволь мне послать за доктором, -- просила Сарианна.
   Дик тоже нехотя прибавил:
   -- Да, отец, позволь мне сходить за доктором.
   -- Нет, нет, не беспокойся. Это ничего. Мне скоро будет лучше. Что документ у вас?
   -- Как же. Он у Дика в комоде.
   Дик побежал наверх за документом. В те времена в Канаде реестры еще не велись. Владеть документом значило -- владеть фермою, потерять его, значило -- лишиться земли.
   Старик дрожащей рукой перелистывал кредитки, словно считал их.
   -- Да... ровно... полторы тысячи, -- произнес он в то время, как Дик вошел с документом.
   -- Где у вас перо... и чернила?
   Дик пошел за пересохшей бутылочкой чернил, а Сарианна искала перо. Рука Калеба сильно дрожала, когда он взялся за пергамент. Он внимательно просмотрел его. Да, это был тот самый документ, который сделал его нищим. Калеб быстро оглянулся. Дик и Сарианна были на другом конце комнаты. Он встал, сделал шаг вперед и бросил дарственную запись в огонь. Держа в правой руке револьвер, а в левой кочергу от камина, он стоял, выпрямившись во весь рост. Слабость как рукой сняло; глаза его горели, и он, наводя дуло, повелительным голосом крикнул "назад!", когда Дик кинулся спасать документ. В минуту дарственная запись сделалась жертвою пламени, а с нею вместе погибли все права Погов на имущество. Между тем документы самого Калеба благополучно хранились у нотариуса в Дауни.
  

[]

  
   -- Теперь, -- воскликнул Калеб, -- убирайтесь из моего дома! Проваливайте из моих владений и не смейте трогать ни одной моей вещи!
   Он громко крикнул "эй! эй!" и три раза стукнул по столу. Послышались шаги, и вслед за тем в комнату вошел Рафтен с двумя людьми.
   -- Судья Рафтен, прошу вас вывести из моего дома этих людей, присвоивших себе незаконные права.
   Старик дал им несколько минут времени, чтобы собрать платье. Затем они в бессильной злобе отправились пешком в Дауни. Они собирались пустить Калеба по-миру, но вместо того их самих постигла такая же участь.
   Калеб вернул свою собственность и мог опять зажить припеваючи. Рафтен поздравил его, и они вместе посмеялись над успехом своей проделки. После того Рафтен заговорил о деньгах и сразу замолчал, ожидая, что сделает Калеб. Старик поспешил достать пачку кредиток.
   -- Вот твои деньги, Билль. Я даже не считал их. Премного тебе обязан. Если тебе когда-нибудь понадобится дружеская услуга, рассчитывай на меня.
   Рафтен усмехнулся, пересчитал кредитки и сказал:
   -- Правильно.
   Калеб и по нынешний день не знает, что капитал, который он держал в руках, состоял из бумажек, не имевших никакой ценности.
   Через неделю, когда старый охотник один сидел за ужином, кто-то потихоньку постучался в дверь.
   -- Войдите.
   Вошла женщина. Турок вскочил с рычанием, но сейчас же принялся вилять хвостом. Женщина откинула покрывало, и Калеб узнал Сарианну.
   -- Что тебе нужно? -- резко спросил он.
   -- Я не виновата, отец. Ты сам это знаешь. А он, теперь меня совсем бросил.
   Сарианна в коротких словах рассказала свою печальную историю. Дик женился на ней только ради фермы, и теперь, когда ферма уплыла из рук, не хотел её больше знать. Он вел дурную жизнь, "в тысячу раз хуже, чем кто-нибудь думал", и, наконец, просто-напросто прогнал Сарианну от себя.
   У Калеба гневная вспышка никогда не продолжалась более пяти минут. Он, видимо, понял, что Сарианна говорила правду, и вскоре дома восстановился порядок давно минувших дней. Сарианна опять вела хозяйство, и старик мог спокойно доживать остаток своих дней.
   Пог исчез. Говорили, что он отправился в Соединенные Штаты. Бродяга о трех пальцах больше не показывался, и в округе совершенно прекратились прежние воровства. Через три года пронесся слух, что два преступника, бежавшие из американского исправительного дома, были застрелены. Один из них, несомненно, был Дик Пог, другой, судя по описанию, был рослый, высокий мужчина с тремя пальцами на правой руке.
  

[]

  

XXVII
Вражеское племя

[]

  
   Согласно сенгерским обычаям, возвращение фермы надо было отпраздновать "сообща". Поэтому устроена была вечеринка, на которой присутствовали Рафтены, Бёрнсы и Бойли, так как Чарльз Бойль был закадычным другом Калеба. Видное место занимали также "индейцы". Калеб понимал, что к радостному событию, главным образом, привели встречи на бивуаке.
   Калеб служил посредником между Чарльзом Бойлем и Вильямом Рафтеном. Их вражда была забыта, по крайней мере, на время, когда они, к великой радости Яна и "всего племени", стали рассказывать о первых временах своего поселенчества. Маленький Бобер впервые увидел здесь четырех незнакомых мальчиков. Это были: Весли Бойль, приземистый, смуглый, живой, одного возраста с Самом; его двенадцатилетний брат Питер, толстый блондин, с веснушками и косыми, глазами; их кузен Чарльз Бойль-младший, добродушный, приветливый и веселый, и, наконец, Сирус Дигби, щеголеватый городской мальчик, который иногда бывал в гостях у "фермеров" и неизменно являлся в белых манжетах и высоком стоячем воротничке. Эти мальчики очень заинтересовались сенгерскими индейцами. Одним из последствий вечеринки у Калеба было сформирование нового племени индейцев, куда вошли три Бойля и их городской товарищ.
   Так как большая часть их была из семьи Бойлей, и лес, в котором они охотились, принадлежал Бойлю, то они назвали себя "Бойлерами". Руководил ими Весли. Он был ловок, силен, энергичен, и потому из него вышел хороший вождь. За свой крючковатый нос, темные волосы и карие глаза он получил прозвище "Черный Ястреб". Городской мальчик, любивший выставлять себя на показ и отлынивавший от работы, был назван "Рокшей". Питер Бойль превратился в "Чижика", а Чарльз за свой особенный смех, при котором показывались большие передние зубы, получил прозвище "Белки".
   Они устроили себе бивуак по образцу сенгерских индейцев и вообще усвоили их нравы, но между обоими племенами сразу же возникло соперничество. Сенгерцы чувствовали себя старыми и опытными поселенцами. Бойлеры полагали, что они знали столько же, если не больше, и к тому же превосходили сенгерцев числом. Соперничество скоро перешло во вражду. Произошла общая битва кулаками и грязью. Затем назначен был поединок между Главными Вождями. Черный Ястреб победил и получил скальп Дятла. Бойлеры были в восторге. Они уже рассчитывали завладеть бивуаком сенгерцев, но в рукопашной схватке между двумя племенами счастье могло им изменить.
   Как-то в сражении один на один Гай одолел Чарльза и забрал его скальп. Вслед за тем Маленький Бобер послал вызов Черному Ястребу. Вызов был принят с высокомерием. Опять Вождь Бойлеров победил и получил второй скальп, а Маленький Бобер должен был позорно удалиться с подбитым глазом.
  

[]

  
   В Боннертоне Ян всегда считался трусливым мальчиком, но это в значительной степени обусловливалось угнетениями, которым он подвергался дома. Сенгер имел на него благотворное влияние. Для него совершенной новостью было то, что глава семьи относился к нему с уважением, и Ян стал мало-помалу уважать самого себя. Жизнь в лесу развила в нем решимость, а восстановившееся здоровье поддерживало в нем смелость. И вот на следующий день, когда неприятель явился во всеоружии, Ян, к общему удивлению, опять вызвал Черного Ястреба. В действительности Яну для этого пришлось сделать над собою отчаянное усилие. Одно дело вызвать мальчика, которого ты надеешься победить, и другое -- вызвать того, кто накануне сам тебя победил. Сказать правду, Ян в душе испытывал страх и трепет, но в том и заключается храбрость, чтобы итти вперед, когда страх подсказывает -- "назад".
   Не подлежит сомнению, что годом раньше он не решился, бы на такую борьбу. Он заметил, что Черный Ястреб левша, и придумал, как воспользоваться этим обстоятельством. Все очень удивились его вызову, но удивление еще возросло, когда Маленький Бобер, к великой радости своего племени, одержал блестящую победу.
   Возбужденные этим, сенгерцы прогнали Бойлеров с поля, а Сам и Ян захватили по скальпу. Сенгерские индейцы созвали Совет и в честь победы решили устроить вечером пляску со скальпами вокруг костра. На это торжество они пригласили Чародея.
   После пляски Вождь Бобер, с раскрашенным по самые глаза лицом, произнес речь. Он утверждал, что Бойлеры будут искать себе подкрепления и опять нападут на них; поэтому он находил полезным, чтобы Сенгерцы также постарались увеличить свой численный состав.
   -- Я во всякое время побью Чарльза, -- с гордостью пищал Гай, потрясая добытым скальпом.
   Однако Чародей сказал:
   -- На вашем месте, мальчики, я заключил бы мир. Так как вы победили, то вы и начните переговоры.
   Эти-то события привели к мирной встрече обоих племен в полной боевой татуировке. Вождь Дятел первый обратился к ним:
   -- Слушайте, братья Вожди. Наши ссоры ни к чему не приведут. Дружить гораздо веселее. Давайте помиримся и соединимся в одно племя. Приятнее быть всем вместе.
   -- Хорошо, -- ответил Черный Ястреб, -- но мы назовем племя "Бойлерами", так как нас большинство, а я останусь Главным Вождем.
   -- Ты не прав. С Чародеем нас столько же, сколько и вас, а по значению перевес на нашей стороне. У нас бивуак лучше, у нас есть запруда для купанья, мы старейшее племя, не говоря уже о победе в одном маленьком недавнем деле, о котором хорошо помнят и младшие из нас.
   Гай улыбнулся, усматривая в этих словах прозрачный намек на свой подвиг.
   Упоминание о запруде дало иной поворот делу. Бойлеры согласились примкнуть к Сенгерцам. Каникулы у них были всего на десять дней. Сенгерцам продлили отпуск еще на неделю. Все понимали, что могут гораздо лучше использовать время на бивуаке у запруды. Вопрос о названии был разрешен Маленьким Бобром.
   -- Воины Бойлеров, -- сказал он, -- у индейцев племена, обыкновенно, разделяются на кланы. Мы будем -- Сенгерский клан, а вы -- Бойлерский. Но так как мы живем в Сенгере, то все будем называться Сенгерскими индейцами.
   -- Кто ж будет Главным Вождем?
   Черный Ястреб не желал покориться Дятлу, которого он побил, а Дятел не соглашался уступить место Вождю низшего племени. Кто-то предложил, чтоб старшим Вождем был Маленький Бобер, но он отказался не желая обижать своего друга.
   -- Подождите с этим несколько дней, пока вы перезнакомитесь поближе, -- разумно посоветовал Чародей.
   Как тот день, так и следующий они провели, на бивуаке. Бойлеры должны были сделать себе типи и кровати. Сенгерцы весело помогали им, и все работали, как пчелы.
   Далее нужно было соорудить луки и стрелы. Маленький Бобер тоже восстановил свой лук, уничтоженный грабителем. Охота, на оленя внесла приятное разнообразие в их времяпровождение, хотя у них имелось на всех только два лука. Бойлеры тут на деле убедились, что в знании лесной жизни они значительно уступают Сенгерцам.
   По части плавания Черный Ястреб всех заткнул за пояс. Это увеличило его интерес к запруде, и он впоследствии даже взялся сделать челнок.
   Дни проходили весело, но, к сожалению, слишком быстро. Маленький Бобер демонстрировал новым товарищам все, что было интересного в его царстве. Он радовался тому, что мог показать себя опытным проводником. Питер все осматривал с интересом, городской мальчик тоже. Чарльз относился безразлично, помогал очень мало, зато хохотал без-умолку. Ястребиный Глаз склонен был обижать Чарльза. С ним он говорил резким высокомерным тоном, а не тем пискливым и жалобным голоском, как с другими. Он охотно вызывался проучить Чарльза в отместку за кого-нибудь и из-за всякого пустяка подвергал бедного мальчика тяжелым наказаниям, пока сам не получил от Черного Ястреба внушения, которое благотворно повлияло на него.
   Мальчики рассматривали записную книжку Яна и восхищались его рисунками. Ян с дружеской готовностью взялся раскрасить типи Бойлеров. У них не было особенных приключений, помимо победы Черного Ястреба над Дятлом и Маленьким Бобром, а эти сюжеты не интересовали художника; вот почему для наружных украшений типи взяты были лишь девизы всего клана и отдельных его членов.
  

[]

  

XXVIII
Знания белого человека

   Черный Ястреб ввел новую игру в "мнения".
   -- Какое расстояние отсюда до того дерева? -- спрашивал он.
   Каждый записывал свое мнение, а после того они для проверки измеряли данное расстояние. Ближе всех к истине, обыкновенно, подходил Дятел или же Черный Ястреб.
   Гай по-прежнему отличался зоркостью, и потому, когда нужна была перемена развлечений, всегда предлагал одну из тех игр, где мог показать свое хорошее зрение.
   Ян, в подражание Черному Ястребу, придумал новую игру -- знания белого человека.
   -- Можете ли вы определить рост собаки по ее следу? -- спрашивал он.
   -- Нет, и ты не можешь, и никто не может, -- насмешливо ответили ему товарищи.
   -- А я могу. Надо взять в дюймах длину следа передней лапы, помножить на 8, и получится рост до плеча. Попробуйте проверить, тогда сами убедитесь. У маленькой собаки лапа в 2? дюйма и рост в 18 дюймов; у овчарки с трехдюймовым следом рост в 24 дюйма; у дворняги или другой большой собаки с четырехдюймовым следом рост 30-32 дюйма.
   -- Что ж, по-твоему, у каждой собаки рост равен 8 лапам? -- с сомнением переспросил Сам.
   Ян, не смущаясь, продолжал:
   -- По следу можно определить даже вес. Перемножьте длину и ширину передней лапы в дюймах, все это помножьте на 5 и получите довольно точный вес в фунтах. Я проверял на старом Кепе. У него лапа 3Ґ на 3, т.-е. 10Ґ; если умножить на 5, получится 52Ґ фунта. Приблизительно так и есть.
   -- А я видел собаку, которая к этому не подходит, -- протянул Сам. -- Она была длиною, как моя рука от плеча; лапы у нее были, как у медвежонка, а ростом она была не выше кирпича. Тело у нее было, как у гусеницы, с той только разницей, что у нее имелось всего четыре ноги на противоположных концах, и поставлены они были так далеко, что она не могла ходить. Можно было подумать, что ее вырастили под шкапом. Я думаю, что при такой форме ей надо было прибавить, по крайней мере, пару ног посредине.
   -- Ах, знаю. Это такса. Однако нужно судить не по исключению, а по общему правилу. Это правило применимо также к диким зверям: волкам, лисицам, а, может быть, еще и к другим.
  

[]

  
   Переменяя тему, Бобер спросил:
   -- Можете ли вы определить высоту дерева по его тени?
   -- Нет. Как же это?
   -- Подожди, пока твоя собственная тень станет такой длины, как ты сам. Это бывает часов в 8 утра и часа в 4 пополудни. Тогда измерь тень дерева -- получишь его высоту.
   -- Придется ждать целый день, и вдобавок, этого нельзя сделать ни в лесу, ни при серенькой погоде, -- возразил Черный Ястреб. -- По-моему, лучше определить высоту на глаз.
   -- Ставлю мой скальп против твоего, что я сейчас же определю высоту этого дерева, не влезая на него, и правильнее, чем ты на глаз, -- сказал Маленький Бобер.
   -- Нет, я не хочу спорить на скальпы. Давай лучше спорить, кому мыть посуду.
   -- Хорошо. Сколько ж будет до верхушки этого дерева?
   -- Лучше взять не верхушку, потому что до нее мы не можем добраться, чтобы измерить, а хотя бы тот узел. Будь судьею, Дятел.
   -- Нет, я тоже хочу принимать участие. Проигравший должен будет в следующую очередь мыть посуду.
   Черный Ястреб внимательно осмотрел узел и написал свое предположение -- 38 футов.
   Сам сказал:
   -- Черный Ястреб, почва здесь неровная. Я хотел бы знать, с какого именно места под деревом ты будешь производить измерение. Не отметишь ли ты его колышком?
   Черный Ястреб пошел втыкать кол и в то же время невольно доставил Дятлу то, чего он хотел, -- масштаб. Сам знал, что Черный Ястреб ростом немного выше пяти футов. Мысленно сравнил с ним высоту дерева, он написал -- 35 футов.
   Теперь настал черед Яна сделать вычисление, сообразно "знаниям белого человека". Он вырезал палку ровно в 10 футов и вбил ее совершенно отвесно. Выбрав местечко поровнее, он отошел шагов на двадцать от дерева и лег так, чтобы его глаз приходился вровень с основанием дерева и на одной линии с концом палки и с узлом дерева. Это место он отметил колышком. Затем он стал измерять расстояние. От "глазного" колышка до палки было 31 фут; от того же колышка до кола под деревом было 87 футов.
  

[]

  
   -- Десятифутовый шест пересекает линию на 31 футе; следовательно, 31 относится к 10, как 87 к высоте дерева. Отсюда -- высота равняется 28 футам.
   Один из мальчиков влез и измерил высоту узла. Она равнялась 29 футам, и Ян одержал победу.
   -- Теперь, господа, угадывающие на глаз, не хотите ли попробовать еще разок. Я дам вам несколько очков вперед. Кто из вас угадает с точностью до десяти футов, тот выиграет. Я же берусь угадать с точностью до двух футов.
   -- Хорошо. Выбирай дерево.
   -- На этот раз это будет не дерево, а расстояние через запруду от этого колышка (H) до того маленького кустика (D). Пишите свои догадки, а тогда я покажу вам еще одну штуку.
   Сам внимательно посмотрел и написал -- сорок футов. Весли написал -- сорок пять.
   -- Теперь я приму участие, только держитесь, господа! -- воскликнул Гай с обычной насмешливостью и написал -- пятьдесят футов.
   -- Давайте состязаться на скальпы, -- сказал Чарльз, но другие нашли, что для скальпов повод слишком ничтожен. Наказанием снова назначено было мытье посуды. Остальные мальчики тоже присоединились и написали числа, более или менее подходящие к предположению их вождя -- сорок четыре, сорок шесть и сорок девять футов.
   -- Теперь определим точно, -- со спокойной уверенностью сказал Ян.
   Он взял три прямых палочки совершенно одинаковой длины и составил из них треугольник, соединив выступающими деревянными гвоздиками. Этот треугольник он положил на берегу так, чтобы сторона AB приходилась на одной линии с кустиком D, и вбил три колышка в тех местах, где оттиснулись деревянные гвоздики. Затем он переместил треугольник на EFG так, чтобы сторона FG была на одной линии с AC, а EG на одной линии с D. Таким образом получился равносторонний треугольник ADG, в котором, как учит геометрия, высота DH должна равняться семи восьмым основания AG. Линию AG легко было измерить -- 70 футов. Семь восьмых от 70-61? фута. Ширина запруды, которую они измерили тесемкой, как оказалось, имела 60 футов. Следовательно, Ян ближе всех был к истине. Однако Гай утверждал, что он ошибся не больше, как на дозволенные десять футов. Итак, двое выиграли и избавились от мытья посуды. Гай нестерпимо хвастался. Еще никогда он не угадывал так правильно, и после этого успеха бесконечные ошибки его уж нисколько не смущали.
  

[]

  
   Сам интересовался "знаниями белого человека" главным образом, ради Яна, но Черный Ястреб, видимо, был поражен научной подкладкой новой игры.
   -- Маленький Бобер, -- сказал он, -- я тебе дам еще одну задачу. Можешь ли ты измерить расстояние между деревьями на том берегу, не переходя через речку?
   -- Разумеется, -- ответил Ян.
   Он вырезал три палочки в 6, 8 и 10 футов длины и сбил из них треугольник.
   -- При отношении сторон 6: 8: 10 всегда получается прямоугольный треугольник. Это общее правило, -- заметил Ян.
   Затем он положит треугольник на берегу так, чтобы сторона AB соответствовала внутренней поверхности первого дерева, а сторона BC была по возможности параллельна линии, соединяющей деревья. В точках B и C он вбил по колышку и продолжил линию BC до K. Тогда он передвинул по ней свой треугольник до тех пор, пока сторона GF не пришлась против E, а сторона GH на одной линии с BC. Разумеется, расстояние от D до F равнялось линии BG, которую легко было измерить. Опять тесемка показала, что Ян прав.
  

[]

  
   "Знания белого человека" ему давались легко, и он хотел посвятить в них других индейцев, но те нашли, что это "слишком отзывается школой". Они присудили ему ку, но когда Рафтен узнал о его вычислениях, то в изумлении и восторге воскликнул: "Это замечательно!" -- и не успокоился до тех пор, пока взамен ку не добился для Яна гранку.
   -- Слушай, Бобер, -- окликнул его Дятел. -- Если у моей собаки передняя лапа имеет 3Ґ дюйма длины и 3 дюйма ширины, то не можешь ли ты сказать, какого цвета у нее кончик хвоста?
   -- Белого, -- не задумываясь, ответил Ян. -- Собака такого роста, большей частью, бывает рыжая, а у рыжей собаки на кончике хвоста всегда есть белые волоски.
   -- А у моей собаки не было, потому что ей отрубили хвост в дни ее юности.
  

XXIX
Длинное Болото

   Мир между обоими племенами, однако, не был особенно прочен. Черный Ястреб все волновался. Он был сильнее Бобра. Ему непонятно было, как этот тщедушный мальчик мог побороть его, и он хотел бы снова помериться силами. Ян замечательно окреп, сделался ловким и гибким. В первом исключительно кулачном бою он был побежден, но при следующем поединке, благодаря ловкому выпаду, он взял верх. Черный Ястреб был недоволен. Он не решался вновь вызвать Маленького Бобра, но через несколько дней после заключения мира предложил ему дружеское состязание на скальпы.
   -- Только без кулаков! -- потребовал Бобер. Старший мальчик через несколько минут отлетел в сторону.
   -- Если еще кто из Бойлеров пожелает сразиться, то я к его услугам, -- сказал Ян. Он немного запыхался и с торжеством помахивал вторым скальпом, который он отвоевал у Черного Ястреба.
   К его удивлению, Рокша, городской мальчик, принял вызов; но еще больше Ян был удивлен, когда городской мальчик опрокинул его на землю.
   -- Теперь на лучшие из трех! -- воскликнул Дятел.
   В интересах своего друга он напоминал об обычае, который позволял в случае так называемой "внезапной смерти" состязаться на "лучшие два удара из трех".
   Ян видел, что имеет дело с достойным противником. Он подождал нового нападения, обхватил врага и уж собирался отбросить его, но городской мальчик поддался, вместо того, чтобы сопротивляться, и оба упали, не выпуская друг друга из объятий. На минуту исход казался сомнительным.
   -- Задай ему, Ян!
   -- Покажи ему, Рокша!
   Ян как-то успел высвободить ногу и, упираясь ею, перевернул городского мальчика на спину.
   -- Ура, Маленький Бобер!
   -- Еще раз! -- крикнул Черный Ястреб. -- Пока они квиты.
   Враги сошлись, но Ян действовал осмотрительнее прежнего. Городской мальчик еле переводил дух. Решительная победа оказалась на стороне Яна.
   -- Да здравствует Маленький Бобер!
   Ян прибавил к своей коллекции четвертый скальп. Сам любовно гладил его по спине. Рокша достал из кармана зеркальце и гребешок и стал приводить в порядок свою растрепавшуюся прическу.
  

[]

  
   Однако и это не помогло выяснению первенства. Когда Чародей узнал, что спор продолжается, то сказал:
   -- Знаете, мальчики, если возникает сомнение, то надо произвести выборы.
   Мальчики последовали его совету, но тут явилось новое затруднение. Маленький Бобер отказался от кандидатуры. Дятел получил три голоса, Черный Ястреб -- четыре и Гай -- один (собственный) голос. Сенгерцы не согласились подчиниться этому решению.
   -- Подождем, что покажет "большая экспедиция". Тогда выяснится, кто настоящий Вождь, а потом можно произвести новые выборы, -- предложил Маленький Бобер, надеясь этим поддержать Дятла.
   Они готовились к трехдневной экспедиции в Длинное Болото, которую Калеб обещал им устроить. Это болото представляло дикую местность, в десять миль шириною и тридцать миль длиною. Оно находилось милях в двенадцати к северу от Сенгера. Почва там была большею частью топкая, но встречались и сухие пространства, именно горные хребты, в виде отдельных островков. Земля эта к обработке не годилась, а лес был уничтожен огнем; поэтому Длинное Болото представляло необитаемую пустыню.
   Говорят, что там кое-где водились олени, иногда попадались медведи и рыси, а зимою оттуда доносился вой волков. Разумеется, на болота не было недостатка в тетеревах, зайцах и лисицах. Потоки были более или менее запружены бревнами, но местами встречались бобры, а иногда и выдры. Дорог нигде не было, попадались только длинные прогалины между топями и остатками леса. Такова была местность, которую мальчики собирались посетить под руководством Калеба. Наконец-то они отравились в настоящую "индейскую экспедицию" исследовать совершенно неизвестную страну и, по всей вероятности, переживать ряд приключений!
   На заре Ян забил в барабан. Он звучал громко и пронзительно, предвещая ясный день.
   Индейцы вышли из бивуака в семь часов утра и через три часа пути добрались до дикой местности, обезображенной почернелыми деревьями и пнями, между которыми кое-где зеленели молодые тополи и дрожащие осины. Мальчики готовы были сейчас же сделать привал, но Чародей сказал:
   -- Нет, лучше подождем, пока не встретится вода.
  

[]

  
   Еще через милю оказалось подходящее местечко, и здесь решено было позавтракать.
   -- Привал! -- скомандовал предводитель, и индейцы бросились к исполнению своих обязанностей.
   Сам принес дров для костра. Черный Ястреб отправился за водой. Его сопровождал Рокша, щеголявший в высоком полотняном воротничке и широких манжетах, так как Калеб неосторожно обмолвился, что однажды видел индейского вождя в цилиндре и стоячем воротничке.
   Бобер был немного разочарован тем, что Чародей зажег огонь спичкой. Ему хотелось бы, чтоб все делалось по-индейски, но старик сказал:
   -- Углубляясь в лес, не мешает взять с собой на всякий случай трут и кремень, но спички все-таки удобнее, чем зажигательные палочки.
   Черный Ястреб и Рокша вернулись с двумя ведрами грязной теплой болотной воды.
   -- Другой нет, -- оправдывались они.
   -- Ян, пойди, покажи им, как добыть хорошей воды, -- сказал Калеб.
   Второй Сенгерский Вождь взял топор, сделал деревянную лопату и футах в двадцати от топи стал копать яму в песчаной почве. Яма имела фута два в поперечнике и фута три глубины. Мутная вода со всех сторон просачивалась в нее. Рокша насмешливо сказал:
   -- По-моему, та вода, которую мы принесли, гораздо лучше.
   Бобер рыл до тех пор, пока в яме не набралось воды на целый фут. Тогда он взял ведро и как можно скорее вычерпал грязную жидкость, подождал, пока яма вторично наполнилась, опять всю вычерпал и через десять минут осторожно налил кружкой полное ведро холодной и прозрачной воды. Таким образом, Бойлеры узнали, как делать индейский колодец и добывать чистую воду из грязной лужи.
  

[]

  
   Их незатейливый завтрак состоял из хлеба с мясом и чая. Во время еды Калеб сказал:
   -- Из экспедиции не будет толку, если итти зря. Непременно надо составить себе план. Отправляйтесь без проводника, если вы хотите наткнуться на приключения. Нас восемь, и ходить всем вместе неудобно. Вы шумом напугаете зверей и не увидите ни одного живого существа. Лучше разделиться. Я останусь на бивуаке и все приготовлю для ночлега.
   Мальчики разделились попарно: Сам с Яном, Гай с Чижиком, Весли с своим двоюродным братом Чарльзом. Рокша не имел пары и решил остаться с Калебом, главным образом потому, что на Болоте не было сколько-нибудь сносных тропинок.
   -- К северо-западу, -- сказал Калеб, -- есть река по названию Бобровая, впадающая в Черную. Я хотел бы, чтобы кто-нибудь из вас прошел в ту сторону. Река эта шириною в тридцать или сорок футов. Ее легко узнать, потому что другой такой в Болоте нет. К северу находится открытая равнина с маленьким ручьем, где расположен бивуак одного индейского племени. Где-то на северо-востоке, говорят, есть участок уцелевшего от пожара соснового леса, и там еще водятся олени. Каждое из этих местечек не дальше десяти миль отсюда, за исключением, быть может, индейского бивуака. Я хотел бы, чтобы вы пошли на разведки и вернулись с отчетом. Можете тянуть соломинки, кому куда итти.
   Они приготовили соломинки и стали тянуть жребий. На долю Яна выпали поиски леса, хотя он предпочел бы искать индейцев. Саму досталось обследование реки, а Весли -- индейского лагеря. Калеб дал каждому из них по несколько спичек и сказал на прощанье:
   -- Я здесь буду ждать вашего возвращения. Я разведу костер, а к закату солнца подброшу гнилого дерева и травы, чтобы вы нашли дорогу обратно. Помните: надо итти по солнцу и держаться основного пути. Не старайтесь запоминать деревьев или ям, -- это бесполезно. Если кто заблудится, пусть разведет два дымовых костра на порядочном расстоянии один от другого и не отходит оттуда, а время от времени кричит. Тот или иной уж его наверное разыщет.
  

[]

  
   Около одиннадцати часов мальчики приготовились выступить в путь. Черный Ястреб предложил другим:
   -- Первый, кто достигнет цели, получает гранку.
   -- Пусть три руководителя ставят про заклад свои скальпы, -- сказал Дятел.
   -- Хорошо. Первый выигравший получит скальпы двух других, а собственный сохранит.
   -- Знаете, мальчики, вам лучше взять с собой все ваши припасы и одеяла, -- посоветовал Чародей. -- Может быть, придется там заночевать.
   Ян предпочел бы итти с Самом, но надо было действовать, согласно жребию. Впрочем, Чижик оказался хорошим товарищем, хотя несколько вялым. Вскоре холмистая местность осталась у них позади, и они пришли к топи плоской и, повидимому, бесконечной. На ней попадались отдельные высокие деревья. С верхушки на верхушку перелетали свиристели, а одинокая мухоловка кричала: "уойт-уойт-уойт!" Высоко в небе парил воробьиный ястреб. Немного спустя в погоню за ним бросился лысый орел. Наибольшую достопримечательность представляла поверхность топь. Губчатый слой мха между деревьями был испещрен кувшинками и дрозерами, или растениями мухоловками, которые раскрывали свои западни в ожидании добычи.
  

[]

  
   Топь была интересна, но ходить по ней было очень трудно. Мальчики погружались по колени в мягкий мох, а дальше под мхом уж была вода, и они быстро промочили ноги. Ян вырезал для себя и товарища по длинной палке, чтобы нащупывать дорогу и не увязнуть в болоте. Через две мили Чижик пожелал вернуться назад, но Маленький Бобер удержал его от этого.
   Вскоре они пришли к маленькому ручью с какой-то особенной красно-желтой пеной у берегов. Ручей был глубокий и с мягким руслом. Ян попробовал его палкой и не решился перейти в брод. Они продолжали итти по течению ручья, пока не встретили маленького дерева, перекинутого с берега на берег, и тогда перешли, как по мосту. Приблизительно через полмили болото стало суше, и по массе зелени обозначился островок. Мальчики быстро миновали его, направляясь на северо-запад. Теперь по дороге все чередовались маленькие болотца и большие острова. Солнце сильно припекало. Чижик устал, его мучила жажда, и он упорно пил болотную воду из каждой встречной лужи.
  

[]

  
   -- Слушай, Чижик, ты заболеешь. Эту воду можно пить только кипяченую.
   Однако, Чижик жаловался на нестерпимую жажду и продолжал пить воду. Часа через два он до того истомился, что опять стал помышлять о возвращении. Ян отыскал сухой островок, и они собрали хвороста для костра, но оказалось, что все их спички отсырели, когда они ходили по болоту. Чижик был очень огорчен и, главное, сокрушался, что они будут делать, если придется ночевать.
   -- Погоди, я тебе покажу, что делают индейцы, -- сказал Маленький Бобер.
   Он отыскал сухую пихту, вырезал зажигательные палочки и смастерил лук из слегка согнутой ветки. Через несколько минут у него ярко пылал костер, к великому удивлению Питера, который никогда не видал, как добывают огонь трением.
   Напившись чаю и подкрепившись едою, Питер почувствовал себя бодрее.
   -- Мы прошли, вероятно, больше шести миль, -- сказал Вождь. -- Еще через час мы должны увидеть лес, если он есть.
   Ян опять пошел через более или менее открытые болота и островки с обгорелыми деревьями. Питера страшило расстояние, разделявшее их от остальных товарищей.
   -- Что, если мы заблудимся? Они нас никогда не найдут.
   -- Мы не заблудимся! -- с нетерпением воскликнул Ян. -- А если б даже и так, то что за беда? Надо итти прямо на север или на юг четыре-пять часов, и мы доберемся до какого-нибудь поселения.
   Свернув на северо-восток, они после часа ходьбы добрались до острова с высоким деревом, которое ветвями касалось земли. Ян влез на дерево. Перед ним открылся вид на болотца и островки, а вдали длинной лентой тянулась масса темной зелени, -- вероятно, тот самый лес, который он искал. Между своей обсерваторией и лесом он видел сверкающую воду.
   -- О, Питер, забрался бы ты ко мне! -- радостно крикнул он. -- Сюда стоит влезть, чтобы посмотреть на этот вид.
   -- Я предпочел бы увидеть наш двор, -- ворчал Питер.
   Ян спустился вниз, сияя от радости. Он говорил:
   -- Теперь уж совсем близко. Я разглядел сосновый лес вот в той стороне.
   -- Сколько ж до него?
   -- Несколько миль.
   -- Ты это все время говоришь.
   -- Да, но он уж виден, и по дороге к нему есть вода.
   Они пошли дальше и через полчаса добрались до воды. Это был глубокий, прозрачный, небыстрый ручей, окаймленный мелкорослыми ивами и покрытый кувшинками. Он протекал посреди широкой болотистой равнины. Ян думал найти озеро, а не текучую воду. Внезапно его осенила мысль.
   -- Калеб говорил, что во всем болоте есть только один большой ручей. Должно быть, это Бобровая река.
   Река имела не больше сорока футов ширины, очевидно, они не могли рассчитывать на какой-нибудь природный мост. Поэтому Ян разделся, связал свои вещи в узелок и, перебросив его на другой берег, сам пустился вплавь. Питер вынужден был последовать за ним, чтобы не оставаться в одиночестве.
   В то время, как они одевались, с северной стороны неожиданно послышался громкий всплеск. Вода ключом поднялась вверх, кувшинки оторвались со своих мест, потом струя упала, разгоняя круги. Мальчики ожидали, что вот-вот появится животное, которое произвело всю эту сумятицу. Но оно не показывалось, и загадка осталась неразрешенной.
   Вслед за тем Ян услышал на реке знакомое "куа!". Он взял лук и стрелу и ушел, а Питер ворчал и дулся. Подкравшись за кустами к маленькой бухте, Ян увидел трех диких уток... Он подождал, пока две из них очутились на одной линии, и выстрелил. Одну он убил на месте, а другие улетели. Ветер пригнал ее так близко к берегу, что он мог ее вытащить палкой. Он достал ее и с торжеством возвратился к Питеру, но нашел его чуть не в слезах.
   -- Я хочу домой, -- сказал бедный Чижик.
   При виде дикой утки, он немного оживился, и Ян сказал:
   -- Слушай, Питер, не надо портить всего дела. Подтянись и будь молодцом. Если через двадцать минут я не покажу тебе соснового леса, то обещаю вернуться и отвести тебя домой.
   Добравшись до следующего острова, они увидели темную зелень соснового леса, на расстоянии не больше полумили. Мальчики радостно вскрикнули и чувствовали себя, вероятно, так, как Мунго-Парк, когда впервые увидел Нигер. Через четверть часа они уже шли по тенистой опушке леса.
   -- Мы во всяком случае выиграли, -- сказал Ян, -- и можем вернуться назад.
   -- Я очень устал, -- сказал Питер. -- Давай, отдохнем.
   Ян посмотрел на часы.
   -- Теперь четыре. Пожалуй, лучше устроиться на ночлег.
   -- Нет, нет! Я хочу домой. Кажется, дождь собирается.
   Небо, действительно, хмурилось, но Ян сказал:
   -- Мы хоть закусим.
   Он старался оттянуть время, чтобы пришлось устроить привал. Дождь явился неожиданно и даже раньше, чем он развел костер.
   Тем не менее ему удалось добыть огонь трением, и они с Питером развесили над костром сушить платье. Ян вырыл индейский колодец и занялся разными приготовлениями. Было уже шесть часов, когда они принялись за еду, и семь, когда кончили. Очевидно, уж поздно было отправляться назад, хотя дождь прекратился. Ян собрал хвороста, сделал постель из еловых веток и ширму из коры для защиты от ветра. Погода была теплая. Благодаря огню и одеялам, они отлично провели ночь. Они слышали свою старую знакомую -- ушастую сову, а где-то вблизи жалобно выла лисица. Раза два их будили какие-то легкие шага, но они тотчас же опять засыпали.
   Ян встал на заре. Он развел огонь и вскипятил воды для чая. Хлеба у них оставалось очень мало, но зато в запасе была утка.
   Ян ощипал ее, выкатал в мокрой глине, зарыл в золу и сверху накрыл горячими угольями. Это был индейский способ, но Ян не вполне владел им. Через полчаса он снял свое глиняное тесто и нашел, что утка с одной стороны пригорела, а с другой совсем не прожарились. Часть ее, однако, годилась для еды, и Ян позвал товарища завтракать. Питер был бледен и, очевидно, нездоров. Он не только простудился, но еще вдобавок поплатился за питье болотной воды. Есть он ничего не мог, а только выпил немного чаю. Хотя ему стало лучше, но, очевидно, итти дальше в тот день он не мог. В первый раз у Яна сердце сжалось от страха. Что было делать с больным мальчиком за двенадцать миль от своих?
   Ян срезал ножом кору и написал карандашом на гладкой поверхности:
   "Здесь Ян Уомен и Питер Бойль сделали привал 10 августа 19..."
   Он устроил Питера поудобнее у огня и рассматривая следы, нашел, что ночью два оленя подходили к бивуаку. Затем он взобрался на высокое дерево, высматривая, нет ли дыма с южной стороны. Там он ничего не заметил, но с северо-запада за желтыми песчаными холмами он открыл равнину, поросшую отдельными соснами. Под одной из них курился дым, а вблизи виднелось что-то белое, похожее на типи.
   Ян поспешил сообщить Питеру радостную весть. Но когда он признался, что до индейского бивуака еще мили две, то Питер не пожелал туда итти. Ян развел дымовой костер и, делая по дороге пометки на молодых деревьях с обеих сторон, пошел один к индейцам. Через полчаса он добрался до их бивуака, который состоял из двух деревянных хижин и трех типи. Яну пришлось отбиваться палкой от многочисленных собак. Индейцы, по обыкновению, отнеслись недоверчиво к белому посетителю. Ян попробовал объясняться знаками, как его учил Калеб. Указывая на себя, он протянул два пальца, объясняя, что их двое. Затем, кивнув в сторону леса, он объяснил знаком, что другой лежит. К этому он присоединил знак голода, придавив живот руками. Индейский вождь дал ему оленьего языка, но больше не обращал на него внимания. Ян поблагодарил, наскоро сделал набросок бивуака и вернулся к Питеру, который уже оправился, но очень беспокоился, что товарищ, так долго отсутствует. Питер теперь мог итти и стремился к своим. Ян взвалил на себя все пожитки и шел, указывая дорогу. Питер следовал за ним с недовольным видом. Когда они дошли до реки, то услышали страшный шум. Питер в ужасе отскочил, полагая, что рычит какое-нибудь водяное чудовище, собирающееся их проглотить.
   Ян думал, что это, может быть, только взрыв болотного газа, и заставил Питера переплыть речку. Настоящей причины шума они так и не узнали.
   Некоторое время они шли довольно быстро. Питера подгоняло сознание, что он возвращается восвояси. Они наскоро поели оленьего языка, стараясь не терять лишнего времени на завтрак. В три часа они увидели дымовой сигнал Калеба, а в четыре с радостным криком входили на бивуак.
   Калеб в честь их возвращения выстрелил из револьвера, а Турок приветствовал их громким лаем. Остальные вернулись еще накануне вечером.
   Сам рассказал, что он "прошел десять миль и видом не видал никакой реки". Гай клялся, что сделал сорок миль, и уверял, что такой реки даже вовсе не существует.
   -- Что ж вы видели?
   -- Голую землю и бугры, больше ничего.
   -- Гм! Вы повернули чересчур на запад и шли параллельно Бобровой реке.
   -- Теперь, Черный Ястреб, дай отчет о себе, -- сказал Дятел. -- Кто из вас двоих выиграл: ты или Маленький Бобер?
   -- Если Ястребиный Глаз сделал сорок миль, -- ответил вождь Бойлеров, -- то мы, вероятно, шестьдесят. Часа три мы шли на север и ничего не видели, кроме болота и островов с обгорелыми деревьями. Ни долины ни индейцев нигде не попадалось. Я думаю, что их и нет.
   -- А ты видел песчаные холмы? -- спросил Маленький Бобер.
   -- Нет.
   -- Ну, так ты недалеко ушел.
   Он рассказал свою историю, умалчивая, однако, о малодушии Чижика. Питер, с своей стороны, восторженно отзывался о познаниях Яна и в особенности о том, как он искусно зажег огонь палочками во время дождя. В заключение Калеб сказал:
   -- Ян, ты выиграл и даже больше, чем выиграл, потому что ты нашел зеленый лес, который ты искал, речку, которую искал Сам, и индейцев, которых искал Весли. Сам и Весли, давайте ему свои скальпы!
  

[]

  

XXX
Другого рода енот

   Ужин прошел очень весело и сопровождался шутками и прибаутками. Мальчики успели отдохнуть и жаждали новых приключений.
   -- Не водятся ли здесь еноты, м-р Кларк?
   -- Очень может быть. В лесу около владений Видди Бидди Баггса попадаются их следы.
   Решено было итти, так как это местечко находилось поблизости. Только один Чижик был за то, чтобы оставаться на бивуаке, но когда ему сказали, что его оставят одного, то он решил присоединиться к остальным. Ночь была теплая и безлунная. Москиты носились тучами. Пробираясь по темному лесу, охотники наталкивались на множество мелких затруднений, но не обращали на них внимания и всецело сосредоточились на Турке, который, видимо, согласен был исполнять свою роль и усердно обнюхивал землю.
   По дороге к владениям Видди Баггса они наткнулись на пересохшее русло ручья. Турок тотчас же побежал вверх, хотя Калеб направлял его вниз. Во время охоты он не признавал над собою никакого начальства. Отведя своих нетерпеливых спутников на четверть мили в сторону от многообещающего старого леса, Турок нашел то, что ему было нужно, именно грязную лужицу. Здесь он преспокойно улегся, пыхтя, отдуваясь и фыркая. Людям не оставалось ничего больше, как сесть на бревне и ожидать, когда он соблаговолит выкупаться. Прошло с четверть часа, а Турок все не переставал плескаться. Сам, наконец, решился сказать:
   -- Если б это была моя собака, я б ее позвал.
   -- Нет надобности торопить ее, -- ответил Калеб. -- Сегодня она хочет бежать по следам. А если ей не дать воли, то ничего не этого не выйдет.
  

[]

  
   Когда Турок вдоволь наплескался, к собственному удовольствию и к досаде нетерпеливо ожидавших его охотников, то вылез и стал отряхиваться. В это время он почуял на берегу нечто такое, что произвело на него больше впечатления, чем все ласки и угрозы "ожидающей линии". Он коротко залаял. Мальчики обрадовались и насторожились. Турок обнюхивал какие-то следы и через несколько минут разбудил эхо своим самым могучим лаем.
   -- Турок хорошо погнал зверя, -- заявил Калеб.
   Он лаял по-прежнему сильно, но не совсем правильно. Это показывало, что зверь кружил. Потом наступил довольно длинный перерыв: видимо, зверь бежал по забору или же перескакивал с дерева на дерево.
   -- Это енот! -- с жаром воскликнул Ян, не забывший предыдущего урока.
   Калеб не отвечал.
   Турок лаял где-то в отдалении.
   -- Для енота как будто слишком большой конец, -- с сомнением в голосе сказал Ян и, обращаясь к Калебу, спросил: -- какое ваше мнение?
   -- Не знаю, что и думать, -- с расстановкой ответил Калеб. -- Для енота конец слишком велик, и до сих пор еще Турок не загнал его на дерево. Я слышу по лаю, что Турок выходит из себя. Если б вы были поближе, то увидели бы, что у него на спине вся шерсть ощетинилась.
   Опять послышался лай и, наконец, долгий, протяжный визг возвестил, что зверь загнан на дерево.
   -- Теперь ясно, что это не лисица и не хорек, -- сказал Калеб, -- но непохоже также и на енота.
   -- Эй, кто добежит туда первый, тому достанется енот! -- крикнул Черный Ястреб.
   Мальчики бросились бежать по темному лесу, не раз падая и царапая себе лицо и руки. Ян и Весли прибежали вместе и одновременно схватились за дерево. Остальные следовали за ними. Последним был Чарльз, а предпоследним -- Гай.
   Гай хотел подробно рассказать о своей последней славной победе над Чарльзом, но всеобщее внимание было теперь сосредоточено на Турке, который отчаянно лаял под деревом.
   -- Не понимаю, ничего не понимаю, -- твердил Калеб. -- Зверь взлез на дерево, словно енот, но собака лает не так, как на енота.
   -- Давайте огня!
   Обе группы мальчиков принялись разводить по костру. Огни ярко горели, и раза два охотникам казалось, что они видят блестящие глаза енота.
   -- Кто ж полезет на дерево? -- спросил Чародей.
   -- Я... Я... -- хором воскликнули семь голосов. От других не отстали даже Гай и Чарльз.
   -- Вы отважные охотники, но я должен вас предупредить, что мне неизвестно, какой зверь сидит там на дереве. Может быть, это огромный енот, хотя мне кажется, что Турок лает, как на кошку, и немудрено: еще недавно в здешних местах водились пантеры. Если зверь влез на дерево, то это еще не значит, что он боится собаки. Многие животные удирают от собаки только для того, чтобы она не лаяла над ухом. Если это зверь из кошачьей породы, то он может расцарапать лицо тому, кто за ним полезет. Судя по поведению Турка, тут можно натолкнуться на опасность. Кто ж теперь вызовется?
   Несколько времени все молчали. Затем Ян сказал:
   -- Я пойду, если вы мне дадите свой револьвер.
   -- Я тоже! -- поспешно отозвался Весли.
   -- Бросим жребий.
   Жребий выпал Яну. Калеб срубит тонкое дерево и прислонил его к толстому стволу. Ян полез тем же способом, как и в предыдущий раз. Однако другие не провожали его шутками, как тогда, когда он гнался за енотом. Теперь все молчали, и Ян поднимался с тяжелым чувством, что идет на страшную, таинственную опасность. Чувство это еще усилилось, когда он с подпорки влез на большой ствол липы и скрылся от взоров товарищей среди густой листвы. Мерцающий свет костра бросал фантастические блики и тени в различных направлениях. Он переживал почти то же, что и на могиле Гарни, но сознавал, что на этот, раз опасность вполне реальна. Еще немного выше, и он уж не мог видеть товарищей, стоявших под деревом. Опасность страшила его. Ему хотелось вернуться, и, чтобы оправдать отступление, он попробовал крикнуть: "Здесь нет енота!" Однако голос отказался служить ему. Цепляясь за ветку, он вспомнил слова Калеба: "Нет ничего выше смелости, и смелость заключается не в том, чтобы не бояться, а в том, чтоб или вперед, хотя и боишься". Нет! От пойдет дальше, -- будь, что будет.
   -- Нашел что-нибудь? -- как раз во-время протянул приветливый голос снизу.
   Ян не стал терять времени на ответ и продолжал лезть в темноте. Затем ему показалось, что он слышит над собою храп енота. Он влез еще выше и крикнул:
   -- Енот, действительно, здесь!
   В это время совсем близко раздался хриплый вой. Оглянувшись, Ян увидел огромного серого зверя, который прыгнул на большую ветку, а оттуда дико устремился к нему. Когда зверь подобрался еще ближе, он мог смутно разглядеть щетинистую полосатую морду, которую он когда-то видел в "долине Яна". Это была крупная рысь.
  

[]

  
   Ян так вздрогнул, что чуть не потерял равновесия; но, овладев собою, он уселся на развилине и выхватил револьвер как раз в то время, когда рысь с яростным храпом прыгнула на боковую ветку и очутилась почти на одном уровне с ним. В темноте не видно было, как целиться. Он нервно выстрелил и промахнулся. При звуке выстрела рысь немного отступила и съежилась. Мальчики подняли крик, который Турок покрывал своим лаем.
   -- Рысь! -- крикнул Ян, и в голосе его слышалась дрожь.
   -- Осторожнее! -- взывал Калеб. -- Не подпускай ее к себе близко.
   Рысь отчаянно рычала. Ян должен был употребить всю силу воли, чтобы удержать свою руку от трепета. Он прицелился получше и выстрелил. Лютый зверь был ранен, но свирепо кинулся на мальчика. Ян, защищаясь, протянул руку. Рысь впилась в нее зубами, и он с трудом держался за дерево другой рукой. Он чувствовал, что вот-вот слетит на землю, но все же не так боялся, как прежде. Он хотел переложить револьвер в левую руку, но ткнулся прямо в мех рыси и выронил его. Теперь положение его сделалось безнадежным, и он себя не помнил от ужаса. Однако рысь была тяжело ранена. Она выпустила Яна, стараясь уцепиться за ветку, но соскользнула и упала на землю. Не смотря на рану, она была в воинственном настроении. Турок бросился к ней и получил такой удар, что с воем отлетел в сторону.
  

[]

Он нервно выстрелил и промахнулся.

  
   Ян чуть не лишился сознания, но опять вспомнил слова Калеба: "Смелость заключается в том, чтобы держаться, даже когда боишься". Он взял себя в руки и стал осторожно пробираться назад, к подпорке. Он слышал странные звуки, визг, рычание, борьбу внизу и ежеминутно ожидал, что рысь влезет назад на дерево, чтобы его прикончить. До его слуха доносились какие-то возгласы, которых он не понимал. На подпорке он на минуту остановился, чтобы перевести дух.
   -- Спеши сюда с револьвером, Ян! -- крикнул Черный Ястреб.
   -- Я давно его уронил.
   -- Где же он?
   Ян, не отвечая, спустился с подпорки. Рысь убежала, хотя и недалеко. Она могла бы скрыться, но Турок преследовал ее и не давал ей влезть на дерево. По шуму легко было найти их в чаще леса.
   -- Где ж револьвер? -- крикнул Калеб в необычном возбуждении.
   -- Я его уронил во время борьбы.
   -- Да, да. Я слышал, как он упал в кусты, -- сказал Сам и быстро отыскал его.
   Калеб схватил револьвер, но Ян произнес слабым голосом:
   -- Дайте мне, дайте мне, это моя добыча.
   Калеб отдал ему револьвер и сказал:
   -- Смотри только, не подстрели собаку.
   Ян прополз через кусты к тому месту, где двигались темные фигуры. Он выстрелил раз и другой. Шум борьбы утих. Индейцы радостно крикнули все, кроме Маленького Бобра. У него закружилась голова, он пошатнулся и опустился на землю. Калеб и Сам поспешили к нему.
   -- Что с тобою, Ян?
   -- Мне... нехорошо...
   Калеб взял его за руку. Она оказалась мокрой. Старик зажег спичку.
   -- Да ты никак в крови?
   -- Да. Рысь в меня... вцепилась... там... на дереве... Я... Я... уж думал, что погиб...
   Всеобщее внимание теперь обратилось с убитой рыси на раненого мальчика.
   -- Надо отвести его к воде.
   -- Кажется, ближе всего будет колодец на привале.
   Калеб и Сам поддерживали Яна, остальные несли рысь. Ян рассказал о нападении рыси.
   -- Ух! Я перепугался бы на-смерть! -- воскликнул Сам.
   -- Я тоже, -- сказал Калеб, к удивлению всего племени. -- Быть на дереве безоружному, наедине с раненой рысью -- это штука, я вам скажу!
   -- Я тоже боялся, от всей души боялся, -- признался Ян.
   На привале еще догорал костер. Холодная вода имелась тут же, и Яну обнажили окровавленную руку. Он с содроганием и в то же время с тайным удовольствием смотрел на полученное повреждение, от которого весь рукав рубашки пропитался кровью. Восторженные восклицания товарищей звучали для него, как сладкая музыка. Калеб и городской мальчик перевязали ему раны, которые оказались уж не такими страшными, когда их обмыли.
   Все были так возбуждены, что еще с час не ложились спать. Они сидели у огня, который, в сущности, им не был нужен, но они не могли далее представить себе бивуака без костра. Ян встретил сочувствие в кружке своих друзей и краснел, сознавая себя героем вечера. Гай находил, что слишком много шума по пустякам, но Калеб сказал:
   -- Я знал, что он молодец, знал с той самой ночи, когда он ходил на могилу Гарни.
  

[]

  

XXXI
На старом бивуаке

   Утро опять грозило дождем, и индейцы ожидали, что им придется с тяжелой ношей возвращаться по грязи. Однако Чародей приготовил им сюрприз.
   -- Неподалеку отсюда я встретил старого приятеля и уговорился с ним, что он отвезет нас на своей телеге, -- сказал Калеб.
   Перевалив через последний холм, они нашли телегу с парой лошадей и возницей. Все уселись на телегу и, меньше чем через час, доехали до милого, старого бивуака у запруды. Дождь перешел, и Калеб, отправляясь к себе домой, спросил:
   -- Что вы думаете, мальчики, об избрании Главного Вождя? По-моему, теперь уж пора. Хотите, назначим выборы на завтра, в четыре часа пополудни? Я научу вас, как это сделать.
   Эту ночь Ян и его друг провели вдвоем в своей типи. У Яна рука была на перевязи, и он гордился маленькими красными пятнышками, которые просачивались через бинты. Впрочем, боли у него не было, и вообще приключение обошлось благополучно. Толстая рубашка спасла его от заражения раны. Ян крепко спал, по обыкновению, до полуночи, а потом внезапно проснулся с каким-то особенным ощущением счастья и ясными мыслями. Ему казалось, что он где-то витает -- не в типи и не в лесу, а во всем мире. Предыдущая жизнь с необыкновенной отчетливостью проходила перед его глазами: суровое воспитание; отец, сдержанный и благожелательный, но слепой, принуждающий его выбрать нелюбимую профессию и забыть то единственное, что было дорого его сердцу -- любовь к природе.
   Затем выступил Рафтен, крикливый, грубоватый на вид, но одаренный добрым сердцем и светлой головой. Фермер очень проигрывал от сравнения с отцом, но все-таки Ян готов был пожалеть, что Рафтен не его отец. Что у них было общего? Ровно ничего. Тем не менее, Рафтен дал ему два неизгладимых впечатления в жизни. Он, глава семьи, человек сильный и влиятельный, относился к Яну с уважением. Кроме того, Рафтен выражал ему симпатию. Не считал любовь к природе пустяком, фермер поощрял и поддерживал его. Далее, на память пришел Боннертон. Ян знал, что он должен возвратиться самое большее через год. Знал он также, что его заветная мечта о специальном изучении естественной истории не сможет осуществиться, так как отец обещал при первом же случае отдать его в приказчики. Он опять стал волноваться. Уж не лучше ли остаться здесь, на ферме у Рафтенов? Когда его взяли из школы и послали на ферму, то отец, очевидно, хотел отнять у него всякую надежду на продолжение занятий. Однако, повинуясь ему, Ян не только не пострадал, но нашел для себя самую благоприятную обстановку. И Ян принял решение.
   Да, он возвратится и сделается приказчиком, чтобы так или иначе зарабатывать себе хлеб, но для часов досуга у него будет свое маленькое царство. Если даже дорога к этому царству пройдет через бакалейную лавку, то он не отступит. Он будет работать и стремиться к тому, чтобы сделаться натуралистом. Жизнь в лесу уж показала ему, что у него есть свой мир птиц и зверей и способность понимать их. Всякое сомнение отлетело от него, и он был счастлив, что одержал над собою победу.
   Снаружи послышался шум. Дверь типи тихонько приотворилась, и вошел какой-то большой зверь. В другое время Ян, может быть, встревожился бы, но теперь он еще находился под влиянием своего видения. Он смотрел на зверя с невозмутимым спокойствием. Зверь подошел к его кровати, лизнул ему руку и улегся около него. Это был Турок. В первый раз в жизни он к кому-нибудь приласкался, кроме Калеба.
  

[]

  

XXXII
Новый Главный Вождь

   Калеб был чем-то очень занят целый день, Сарианна тоже. Она уже давно что-то мастерила, а теперь совсем захлопоталась. Потом Калеб побывал у м-сис Рафтен, и она принялась хлопотать, а Гай на минутку сбегал к матери, которая тоже занялась какими-то хлопотами. Одним словом, получился настоящий улей.
   В Сенгере всякие маленькие сборища играли такую же роль, как клуб, театр, газета для городских жителей. Крестины, свадьба, похороны, закладка дома, окончание постройки, молотьба, отъезд или приезд, покупка новой упряжи или веялки, -- все это был предлог для сборища, и уж заранее все колеса пускались в ход.
   В три часа в лес свернули три шествия: одно от Бёрнсов, состоявшее из членов их семьи; другое от Рафтенов, состоявшее из семьи и батраков; третье от Калеба, в которой участвовали Сарианна и многие Бойли. Все несли корзины.
   Гости сели в кружок на зеленом берегу запруды. Калеб и Сам были распорядителями. Праздник начался состязанием в беге. Победителем был Ян; вторым оказался городской мальчик. Далее шла стрельба в цель и "охота на оленя", в которой Ян не мог принимать участия из-за своей раны. Хотя это не входило в программу, но Рафтен потребовал, чтоб Ян измерил высоту дерева, не влезая на него, и пришел в восторг, когда вычисление оказалось правильным.
   -- Смотри, что значит образование, Сам! -- воскликнул он. -- Когда ж ты сможешь это сделать? Ну, молодец, Ян! Погоди, у меня есть для тебя что-то приятное.
   Рафтен достал кошелек и передал Яну пять долларов -- премию от общины за убитую рысь. Затем он сказал:
   -- Если подтвердится, как вы все уверяете (и это впоследствии подтвердилось!), что овец душила рысь, а не Турок, то я от себя добавлю еще десять долларов.
   Ян получил такой капитал, какого еще никогда в жизни не имел.
   После того индейцы разошлись по своим типи. Калеб воткнул в землю шест, к которому прибит был новый деревянный щит, обтянутый кожей и сверху закрытый куском брезента.
  

[]

  
   Гости сели вокруг шеста. Около него с одной стороны лежали шкуры рыси и енота, с другой помещались два чучела сов. Раздался барабанный бой: "там-там... там-там... там-там... там-там..." Из типи с громкими возгласами выбежали Сенгерские индейцы в полной боевой татуировке.
   Ки-йи... ки-йи... ки-йи-ки-йи.
   Ки-ки... ки-йи... ки-йи-йи-йи.
   Они плясали в такт с барабаном, в который бил Черный Ястреб. Три раза они обошли вокруг столба со щитом. Затем барабан замолк, и индейцы с заключительным возгласом сели на корточках в круг впереди гостей. Поднялся Великий Дятел (родная мать не сразу узнала его) и произнес речь:
   -- Великие Вожди, Малые Вожди, жены и дети сенгерских индейцев! Произошли события, лишившие ваш народ благородного Главного Вождя. Другого, равного ему, не найдется; но вы собрались здесь затем, чтобы выбрать нового. Мы пробовали состязаться, но не пришли к соглашению. После того у нас была большая экскурсия, и кое-что выяснилось. Когда бросают котят в пруд, то видно, который из них в состоянии плавать. Сегодня мы должны это решить.
   Под громкие крики "гау! гау! гау! гау!" Черный Ястреб со всей силой бьет в барабан.
   -- Конечно, у каждого есть свои дарования. Но кто из племени лучше всех бегает? Маленький Бобер.
   (Гау! гау! гау! и барабан).
   -- Это мой барабан, мама, -- шепчет Гай.
   -- Кто лучше всех лазит по деревьям и выслеживает зверя? Маленький Бобер.
   (Гау! гау! гау! гау! и барабан).
   -- Он дальше своего носа не видит, -- шепчет Гай матери.
   -- Кто выдержал испытание характера на могиле Гарни? Опять-таки Маленький Бобер.
   -- И как еще трусил при этом, -- замечает Гай.
   -- Кто попал сове прямо в сердце? Кто убил рысь, не говоря уж о еноте? Все Маленький Бобер.
   -- Он за всю жизнь не убил ни одного сурка, мама.
   -- Кто из нас может побороть всех остальных? Маленький Бобер.
   -- Я во всякое время могу побороть Чарльза, -- бормочет Гай.
   -- У кого из нас больше всего гранку и скальпов?
   -- Ты забываешь о его образовании! -- вставляет Рафтен, но его замечание остается без ответа. Даже Маленький Бобер чувствует, что это не по-индейски.
   -- У кого больше всего скальпов? -- твердым голос повторяет Сам. -- Вот скальп, полученный в битве с врагом.
   Дятел протягивает скальп, а Чародей прикрепляет его к краю щита, прибитого на столбе.
   -- Вот другой от Главного Вождя вражеского племени.
   Калеб привязывает его.
   -- Вот третий от Второго Вождя вражеского племени.
   -- Вот четвертый от Великого Главного Вождя Сенгерцев, пятый от Главного Вождя Бойлеров; еще один, доставшийся в битве. Шесть скальпов от шести знаменитых воинов! Достойное воспоминание для племени, и все это сделал Маленький Бобер. Кроме того, он рисует, пишет стихи и очень порядочно готовит. Я предлагаю избрать Вождем Маленького Бобра. Что скажут другие?
   Все в один голос воскликнули:
   -- Ура, Маленький Бобер!
   (Гау! гау! гау! гау! гау! Там-там! Там-там! Там-там! Там-там!).
   -- Никто не имеет возражений?
   -- Я... -- начал Гай.
   -- Если имеет, пусть поборется с Вождем.
   Гай не докончил своего возражения и ограничился тем, что шепнул матери:
   -- Если б это был Чарльз, я б ему показал!
   Калеб снял брезент, покрывавший щит, к которому он привязывал скальпы. На нем изображен был Белый Буйвол сенгерцев, а сверху Маленький Бобер. Потом Калеб развернул лежавший около него пакет и достал роскошную военную куртку из буйволовой кожи, пару штиблет и мокассины, все с рисунками, вышивками и бахромой. Эти вещи были сработаны Сарианной под руководством Калеба.
  

[]

  
   Нового Главного Вождя тотчас же одели. В его военную шапку уж вставлены были перья за последние подвиги. Гордый и счастливый своими знаками отличия, к числу которых относились и раны, он выступил вперед. Калеб взглянул на него с отеческой гордостью и сказал:
   -- Я знал, что ты молодец, с той самой ночи, когда ты ходил на могилу Гарни. Я еще раз убедился в этом, когда ты прошел Длинное Болото. Ян, ты можешь теперь предпринять какое угодно путешествие.
   Ян был взволнован и тщетно пытался пробормотать что-нибудь подходящее в ответ, но Сам выручил его, крикнув:
   -- Да здравствует наш Главный Вождь!
  

[]

  
   Когда умолкли голоса, женщины открыли корзины и достали угощение. Рафтен был очень доволен речью своего сына и еще раз дал себе слово сделать его адвокатом. Но, воспользовавшись первой паузой в веселой болтовне, он сказал:
   -- Мальчики, ваши каникулы с добавочной неделей кончились сегодня в полдень. Через полтора часа вы пойдете кормить свиней.
  

[]

КОНЕЦ

Приложение
Таблица английских мер длины

   Дюйм = ок. 2,5 см.
   Миля = 1609 м.
   Фут = ок. 30,5 см.
   Ярд = ок. 91 см.

---------------------------------------------------------------------

   Впервые: Маленькие дикари, или Повесть о том, как два мальчика вели в лесу жизнь индейцев и чему они научились /Эрнест Сетон Томпсон; Пер. с англ. Л.Б. Хавкиной. -- Москва: т-во И.Д. Сытина, 1907. -- [8], 651 с.: ил.; 20 см.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru