Сенкевич Генрик
Потоп

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Potop.
    Текст издания: журнал "Русская Мысль", кн. I-XII, 1887.
    Перевод Вукола Лаврова    .

   

ПОТОПЪ.

Историческій романъ Генриха Сенкевича.

ЧАСТЬ I.

-----

Вступленіе.

   Былъ въ Жмуди родъ Биллевичей, потомковъ Мендота, связанный родствомъ со многими знатными фамиліями и весьма уважаемый во всемъ Росенскомъ округѣ. До высшихъ ступеней государственной службы Биллевичи не доходили, но на полѣ Марса зачастую оказывали большія услуги отечеству, за что и получали щедрыя награды. Родовое гнѣздо ихъ,-- оно цѣло и понынѣ,-- называлось также Биллевичи, но, кромѣ этого, они обладали и другими помѣстьями въ окрестности Росень и дальше, по дорогѣ къ Кракинову, по теченію Ляуды, Шои, Невяжи, далеко за Поневѣжъ. Потомъ они распались на нѣсколько домовъ и мало-по-малу теряли другъ друга изъ виду. Съѣзжались они всѣ вмѣстѣ только тогда, когда въ Росеняхъ, на равнинѣ такъ называемой Станы, собиралось жмудское всеобщее ополченіе. Приходилось имъ сталкиваться подъ знаменами литовскаго ополченія и на сеймикахъ; а такъ какъ они были богаты и вліятельны, то съ ними принуждены были считаться даже всемогущіе въ Литвѣ и Жмуди Радзивиллы.
   Во время царствованія Яна Казиміра, патріархомъ всѣхъ Биллевичей былъ Гераклій Биллевичъ, полковникъ летучаго отряда, унитскій подкоморій. Онъ жилъ не въ родовомъ помѣстьѣ,-- то находилось во владѣніи Томаша, росенскаго мечника, -- за то Гераклію принадлежали Водокты, Любичъ и Митруны, лежащіе вблизи Ляуды и словно моремъ окруженные мелкою шляхтой.
   Дѣйствительно, кромѣ Биллевичей, въ окрестности жило немного богатыхъ фамилій: Соллогубы, Монтвиллы, Шиллинги, Коризны, Сициньскіе; по всему теченію ли уда густо была усѣяна такъ называемыми "околицами", населенными славною въ исторіи Жмуди ляуданскою шляхтой.
   Въ другихъ мѣстахъ страны, напримѣръ, въ Подлясьѣ, жители назывались по имени своего помѣстья, или, наоборотъ, давали имъ свое прозвище; на Ляудѣ было не такъ. Тамъ въ Морезахъ обитали Стакьяны, въ Волмонтовичахъ, на плодородной землѣ, Бутримы, извѣстные своею неразговорчивостью и тяжелою рукой. Землею въ Дрожейкахъ и Мозгахъ управляли многочисленные Домашевичи, славные охотники: они пущей Зелёнкой вплоть до самаго Вилькоміра по медвѣжьимъ слѣдамъ ходили. Гаштовты сидѣли въ Пацунеляхъ; дѣвушки ихъ отличались своею красотой, такъ что всѣхъ красивыхъ женщинъ Въ окрестностяхъ Кракинбва, Поневѣжа и Упиты звали пацунельками. СоллогубыМалые были богаты конями и отличнымъ скотомъ, а Госцевичи въ Гощунахъ гнали смолу въ лѣсахъ; ихъ такъ и прозвали Госцевичами Черными или Дымными.
   Было и еще много "зясцянковъ", много родовъ. Имена нѣкоторыхъ изъ нихъ живутъ и до сихъ поръ, но, по большей части, и "засцянки" не тѣ, какъ были прежде, и люди въ нихъ прозываются иначе. Пришли войны, несчастія, пожары, старыя пепелища не всегда застраивались,-- однимъ словомъ, многое перемѣнилось. Но въ свое время старая Ляуда процвѣтала и ляуданская шляхта покрыла себя великою славой нѣсколько лѣтъ тому назадъ, когда подъ Лоёвымъ билась со взбунтовавшимися козаками, въ рядахъ войскъ Януша Радзивилла.
   Всѣ ляуданцы служили въ хоругви стараго Гераклія Биллевича: богатые -- съ двумя конями, побѣднѣе -- съ однимъ. Вообще, то была шляхта воинственная, любившая рыцарское дѣло. За то общественныя дѣла,-- тѣ, что служили предметомъ толковъ на сеймикахъ,-- интересовали ее мало. Знала она, что король въ Варшавѣ, Радзивиллъ и панъ Глѣбовичъ, староста, въ Жмуди, а панъ Биллевичъ въ Водоктахъ на Ляудѣ,-- этого было достаточно,-- и она голосовала такъ, какъ ее панъ Биллевичъ научитъ, въ убѣжденіи, что онъ хочетъ того же, чего и панъ Глѣбовичъ. Послѣдній идетъ рука объ руку съ Радзивилломъ, Радзивиллъ -- представитель короля на Литвѣ и Жмуди, а король -- супругъ республики, отецъ шляхетскаго сословія.
   Панъ Биллевичъ былъ скорѣе другомъ, чѣмъ кліентомъ могучихъ олигарховъ въ Биржахъ {Резиденція Радзивилловъ.}, другомъ весьма уважаемымъ, потому что ему послушны тысячи голосовъ и тысячи ляуданскихъ сабель, а надъ саблями въ рукахъ Стакьяновъ, Бутримовъ, Домашевичей или Гаштовтовъ въ то время еще никто не осмѣливался шутить. Только впослѣдствіи все измѣнилось, когда пана Гераклія Биллевича не стало.
   Отецъ и защитникъ ляуданской шляхты сошелъ въ могилу въ 1654 г. Въ то время по всему восточному рубежу республики возгорѣлась страшная война. Панъ Биллевичъ не пошелъ сражаться,-- ему мѣшали преклонныя лѣта,-- но ляуданцы пошли. И вотъ, когда пришла вѣсть, что Радзивиллъ побитъ подъ Шкловомъ, а ляуданская хоругвь, въ атакѣ на французскую наемную пѣхоту, уничтожена почти поголовно,-- старый полковникъ, пораженный апоплексіей, отдалъ Богу душу.
   Извѣстіе это привезъ нѣкто панъ Михалъ Володіёвскій, молодой, но уже знаменитый воинъ, который предводительствовалъ ляуданцами вмѣсто пана Гераклія. Возвратились домой и остатка ляуданскаго ополченія, унылые, измученные, оголодавшіе, обвиняющіе, наравнѣ со всѣми войскомъ, великаго гетмана въ томъ, что тотъ, слѣпо увѣренный въ обаяніи своего имени, бросился съ малыми силами на многочисленнаго непріятеля и погубилъ, такимъ образомъ, и войско, и всю страну.
   Но среди огульныхъ обвиненій ни одинъ голосъ не поднялся противъ молодаго полковника Юрія Михала Володіёвскаго. Напротивъ, тѣ, кто уцѣлѣли отъ погрома, прославляли его до небесъ, разсказывали чудеса о его воинской опытности и славныхъ подвигахъ. Для остатковъ ляуданскаго ополченія единственнымъ утѣшеніемъ служило воспоминаніе о дѣлахъ, совершенныхъ ими подъ предводительствомъ пана Володіёвскаго: какъ въ атакѣ они пробились, словно черезъ дымъ, черезъ ряды непріятеля; какъ потомъ напали на французскихъ наемниковъ и вырѣзали въ пухъ самый лучшій полкъ, причемъ панъ Володіёвскій собственною рукой убилъ главнаго офицера; какъ, наконецъ, окруженные съ четырехъ сторонъ, они отчаянно защищались, падая цѣлыми сотнями и разрывая непріятельскую линію.
   Со скорбью, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и съ гордостью слушали все это тѣ, которые не служили въ литовскомъ войскѣ, а только были обязаны являться во всеобщее ополченіе. Повсюду ожидали, что и всеобщее ополченіе, послѣдняя защита отечества, скоро будетъ призвано; даже заранѣе уговорились, что въ такомъ случаѣ панъ Володіёвскій будетъ избранъ ляуданскинъ ротмистромъ: хотя онъ и не принадлежалъ къ числу мѣстныхъ жителей, но и среди ляуданцевъ не сыщешь болѣе славнаго воина. Говорили, что онъ самого гетмана изъ бездны вытащилъ. И цѣлая Ляуда его чуть на рукахъ не носила и одна "околица "вырывала его у другой. Больше всѣхъ ссорились Бутримы, Домашевичи и Гаштовты, у которыхъ онъ долженъ былъ дольше гостить. Въ свою очередь ему такъ полюбилась воинственная шляхта, что когда остатки радзивилловскихъ войскъ стягивались въ Биржи, чтобы тамъ хоть немного оправиться отъ пораженія и привести себя въ порядокъ,-- онъ не пошелъ вмѣстѣ съ другими, а переѣзжалъ изъ засцянка въ засцянокъ и, наконецъ, основалъ постоянную резиденцію въ Пацунеляхъ у пана Пакоша Гаштовта, перваго лица во всѣхъ Пацунеляхъ.
   Положимъ, панъ Михалъ никоимъ образомъ не могъ бы ѣхать въ Биржи,-- онъ сильно захворалъ: сначала -- злою горячкой, потомъ -- послѣдствіями контузіи, полученной имъ подъ Цубиховомъ. Три панны Гаштовтъ взяли его подъ опеку и поклялись вылечить такого славнаго рыцаря, а шляхтичи,-- кто уцѣлѣлъ,-- занялись погребеніемъ стараго своего вождя, пана Гераклія Биллевича.
   Послѣ похоронъ вскрыли духовное завѣщаніе. Оказалось, что старый полковникъ наслѣдницей всего имущества, за исключеніемъ деревни Любичъ, назначилъ свою внучку, Александру Биллевичъ, унитскую ловчанку, а опеку надъ ней, до выхода замужъ, возлагалъ на всю ляуданскую шляхту.
   "...Любившіе меня (гласило завѣщаніе), платившіе мнѣ добромъ за добро пусть такъ же относятся и къ сиротѣ, а въ наше время разврата и непостоянства, когда никто не можетъ считать себя достаточно огражденнымъ отъ людскаго насилія, да хранятъ сироту отъ несчастій во имя мое.
   "Они должны наблюдать, чтобы моя наслѣдница пользовалась всѣмъ моимъ имуществомъ, за исключеніемъ деревни Любичъ, которую я отдаю пану Емицицу, молодому оршанскому хорунжему. Дабы никто не удивлялся благоволенію моему къ вельможному пану Андрею Емицицу, вѣдать надлежитъ, что я съ молодыхъ лѣтъ до дня смерти пользовался братскою любовью я расположеніемъ отца пана Андрея. Онъ сражался рядомъ со мною и жизнь мнѣ спасалъ неоднократно, а когда злоба и зависть пановъ Сициньскихъ побудила ихъ ограбить меня, онъ и тутъ мнѣ помогъ. Тогда я, Гераклій Биллевичъ, унитскій подкоморій, а вмѣстѣ съ тѣмъ нераскаянный грѣшникъ, нынѣ стоящій предъ страшнымъ судомъ Господнимъ, четыре года тому назадъ отправился къ пану Кмицицу, отцу оршанскаго мечника, чтобы засвидѣтельствовать ему свою благодарность и сердечную пріязнь. Тамъ, по обоюдному согласію, постановили мы, слѣдуя стариннымъ обычаямъ шляхетскимъ и христіанскимъ, что дѣти наши, его сынъ Андрей и моя внучка Александра, должны вступить въ брачный союзъ, дабы породить потомство въ славу Божію и на пользу республикѣ. Сего я душевно желаю и внучку мою Александру повиновенію моей изъявленной здѣсь волѣ обязываю, за исключеніемъ того случая, когда (храни Богъ) хорунжій оршанскій постыдными поступками запятналъ бы свою славу и былъ опозоренъ судомъ. А если онъ потеряетъ свои помѣстья или откажется отъ Любича, внучка моя, все-таки, должна выйти за него замужъ.
   "Однако, если, по особому благоволенію Божію, внучка моя для славы Его захочетъ сохранить свое дѣвство и вступить въ монашество, то ей преградъ не чинить, ибо слава Божія должна преимуществовать надъ человѣческой..."
   Такимъ-то образомъ распорядился имуществомъ и внучкрй панъ Гераклій Биллевичъ, чему, впрочемъ, никто особенно не удивлялся: панна Александра давно знала, что ее ожидаетъ, да и шляхта слышала о пріязни между Биллевичемъ и Кмицицами; наконецъ, умы во время погрома были заняты совсѣмъ другимъ, такъ что о завѣщаніи вскорѣ и говорить перестали.
   Только о Кмицицахъ слухи не умолкали, собственно говоря о панѣ Андреѣ, такъ какъ старый мечникъ тоже умеръ. Молодой сражался подъ Шкловомъ съ собственною хоругвью и оршанскими волонтерами, а потомъ какъ-то пропалъ изъ вида. Конечно, онъ былъ живъ: смерть такого отважнаго рыцаря не могла пройти незамѣченною. Въ Оршанскомъ округѣ Кмицицы пользовались большимъ вліяніемъ, обладали когда-то большимъ состояніемъ, но теперь были разорены войной. Хутора и пашни превратились въ пустыни, люди гибли тысячами. Послѣ пораженія Радзивилла никто не сопротивлялся. Госѣвскій, польный гетманъ, не имѣлъ силъ; коронные гетманы вмѣстѣ съ остаткомъ войскъ бились въ Украйнѣ и помочь ему не могли, точно также, какъ и республика, обезсиленная козацкими войнами. Война заливала страну все далѣе, только кое-гдѣ разбиваясь о крѣпостныя стѣны, да и стѣны падали одна за другою, какъ надъ Смоленскъ. Смоленское воеводство, гдѣ находились помѣстья Кмицицовъ, всѣ считали потеряннымъ. Во всеобщемъ замѣшательствѣ, среди всеобщей тревоги, люди разсѣялись, какъ листья, гонимые вихремъ, и никто не зналъ, что сталось съ молодымъ оршанскимъ хорунжіемъ.
   До Жмудскаго староства война еще не дошла и ляуданская шляхта мало-по-малу отдохнула отъ шкловскаго погрома. "Околицы" начали съѣзжаться и толковать объ общественныхъ дѣлахъ и своихъ нуждахъ: Бутримы, охочіе до боя, настаивали, что нужно ѣхать на всеобщій конгрессъ въ Росены, а потомъ къ Госѣвскому, чтобъ отомстить за Шиловъ; Домашевичи Роговскою пущей пробирались къ самымъ непріятельскимъ линіямъ и привозили оттуда вѣсти; Госцевичи Дымные коптили мясо для будущей экспедиціи. Дальше рѣшили послать бывалыхъ и опытныхъ людей отыскивать пана Андрея Кмицица.
   Старшіе ляуданцы собирали совѣты подъ предсѣдательствомъ Пакоша Гаштовта и Кассіана Бутрима, двухъ патріарховъ околицы; остальная шляхта, необычайно польщенная довѣріемъ покойнаго Биллевича, поклялась буквально исполнить завѣщаніе и окружить панну Александру чисто-отеческими попеченіями. И вотъ, во время войны, даже въ тѣхъ мѣстахъ, куда она не заходила, часто бывали ссоры и несогласія, а на берегахъ Ляуды все оставалось спокойно. Въ границы владѣній молодой наслѣдницы никто не вторгался; пограничныхъ насыпей никто не переносилъ на другое мѣсто,-- напротивъ, каждая "околица" помогала, чѣмъ могла, и безъ того богатой паннѣ Александрѣ. О ней въ засцянкахъ иначе и не говорили, какъ "наша панна", и красивыя нацунельки едва ли не съ большимъ нетерпѣніемъ ожидали пана Кмицица, чѣмъ она сама.
   Между тѣмъ, пришелъ приказъ собираться шляхтѣ: на Лаудѣ началось движеніе. Кто изъ мальчика сдѣлался мужемъ, кого года не совсѣмъ еще пригнули къ землѣ, тотъ долженъ былъ садиться на коня. Янъ Казиміръ прибылъ въ Гродно и тамъ назчилъ мѣсто генеральнаго сбора; туда всѣ и направились. Первыми двинулись молчаливые Бутримы, за ними другіе, а Гаштовты послѣдними, по обычаю: имъ жалко было разставаться съ нацунельками. Шляхта изъ другихъ мѣстъ страны явилась въ маломъ количествѣ, отечество осталось безъ обороны, только благочестивая Ляуда собралась поголовно.
   Панъ Володіевскій не поѣхалъ; онъ все еще не могъ владѣть рукою. "Околицы" опустѣли и только старики да женщины собирались у очага. Тихо было въ Поневѣжѣ и Унитѣ; всѣ ждали новостей.
   Панна Александра также замкнулась въ Водоггахъ, не видя никого другаго, кромѣ слугъ и своихъ ляуданскихъ опекуновъ.
   

Глава I.

   Пришелъ новый 1652 годъ. Январь былъ морозный, но сухой; суровая зима прикрыла святую Жмудь толстымъ, въ локоть, бѣлымъ тулупомъ; лѣса гнулись и ломались подъ обильнымъ инеемъ; снѣгъ ослѣплялъ глаза днемъ при солнцѣ, а ночью при лунѣ сверкалъ милліоннами разноцвѣтныхъ искръ; звѣрь близко подходилъ къ людскимъ жилищамъ, а бѣдныя сѣрыя птицы стучали клювомъ въ стекла, покрытыя снѣжными узорами.
   Однимъ вечеромъ панна Александра сидѣла въ людской съ дворовыми дѣвушками. У Биллевичей издавна было такъ заведено: если нѣтъ гостей, то проводить вечера съ челядью, распѣвая благочестивыя пѣсни и подавая собою примѣръ меньшему брату. Такъ поступала и панна Александра, тѣмъ болѣе, что большинство ея дѣвушекъ были шляхтянки, сироты убогія. Были, конечно, и крестьянки, отличающіяся отъ первыхъ только рѣчью; многія изъ нихъ даже совсѣмъ не умѣли по-польски.
   Панна Александра вмѣстѣ съ родственницею своей, панной Кульвецъ, сидѣла посерединѣ комнаты, а дѣвушки по стѣнамъ на лавкахъ; всѣ пряли кудель. Въ гигантскомъ каминѣ горѣли сосновыя колоды, то угасая, то сыпля цѣлыми снопами искръ, когда стоящій вблизи подростокъ подбрасывалъ щепокъ. Огонь разгорался, и тогда можно было видѣть темныя деревенскія стѣны огромной комнаты съ низкимъ бревенчатымъ потолкомъ. Изъ-за балокъ потолка выглядывали мотки чесанаго льну, свѣшивающіеся на обѣ стороны, словно взятые съ бою турецкіе бунчуки. По стѣнамъ блестѣли, словно звѣзды, оловянныя посудины разной величины, стоймя или на длинныхъ дубовыхъ полкахъ.
   Въ глубинѣ, у дверей, кудлатый жмудинъ страшно гремѣлъ ручною мельницей, мурлыкая себѣ подъ носъ монотонную пѣсню. Панна Александра въ молчаніи перебирала четки; пряхи пряли, не говоря ни слова.
   Отблескъ камина падалъ на ихъ румяныя, молодыя лица; онѣ пряли точно въ запуски одна передъ другою подъ суровымъ взглядомъ панны Кульвецъ. По временамъ онѣ изподтишка поглядывали на панну Александру,-- скоро ли она прикажетъ перестать молоть жмудину и затянетъ духовную пѣсню,-- но работа, все-таки, шла своимъ чередомъ, нити тянулись безконечно, веретена жужжали, въ рукахъ панны Кульвецъ стучали стальныя спицы, а кудлатый жмудинъ мололъ попрежнему.
   По временамъ онъ прерывалъ работу, если въ мельницѣ что-нибудь портилось. Тогда онъ ругался вслухъ, а панна Александра поднимала голову, точно пробужденная отъ сна.
   То была красивая дѣвушка, съ густыми льняными волосами, голубыми глазами, серьезно глядѣвшими изъ-подъ черныхъ бровей, и изящными чертами лица. Траурное платье придавало ей нѣсколько суровый видъ. Сидя передъ каминомъ, она вся ушла въ свои мысли, да и немудрено: будущее представлялось для нея такимъ смутнымъ, неяснымъ.
   Завѣщаніе дѣда назначало ей мужемъ человѣка, котораго она не видала десять лѣтъ, тогда какъ ей шелъ только двадцатый. Осталось туманное дѣтское воспоминаніе о какомъ-то буйномъ подросткѣ, который во время своего пребыванія съ отцомъ въ Водоктахъ больше таскался съ ружьемъ по болотамъ, чѣмъ сидѣлъ дома.
   "Гдѣ-то онъ и каковъ теперь?" -- неотступно тѣснилось въ головѣ дѣвушки.
   Знала его она еще и изъ разсказовъ покойника подкоморія, который за четыре года передъ смертью предпринялъ далекую" поѣздку въ Оршу. По отимъ разсказамъ онъ долженъ быть "рыцарь великой храбрости, хотя и страшная горячка". Послѣ брачныхъ переговоровъ рыцарь этотъ долженъ былъ тотчасъ пріѣхать въ Водокты представиться невѣстѣ; а тутъ вспыхнула война и рыцарь, вмѣсто панны, полетѣлъ на поля Берестечка. Его ранили, потомъ онъ лечился дома; потомъ ухаживалъ за старымъ отцомъ; потомъ опять началась война, -- такъ и прошли эти четыре года. Теперь, послѣ смерти стараго полковника, времени прошло не мало, а о Кмицицѣ ни слуху, ни духу.
   Значитъ, паннѣ Александрѣ было о чемъ думать. Можетъ быть, она тосковала по незнакомомъ женихѣ. Въ ея чистомъ сердцѣ, не знавшемъ страсти, жила потребность любви. Нужно было только искру, чтобы въ этомъ очагѣ разгорѣлся огонь, спокойный, но ясный, ровный и, какъ литовскій Зничъ {Божество древнихъ литвянъ, неугасимый огонь. Прим. перев.}, неугасимый.
   Ее охватывало безпокойство, порою сладостное, порою тяжелое, и душа ея постоянно задавала себѣ вопросы, на которые отвѣта не было. Первымъ вопросомъ было: по доброй ли волѣ женится онъ на ней и заплатитъ ли любовью за ея любовь? Въ тѣ времена распоряженіе родителей участью своихъ дѣтей было обыкновеннымъ явленіемъ, а дѣти, даже послѣ смерти родителей, должны были слѣпо повиноваться разъ отданному приказанію. Въ самой помолвкѣ панна не находила ничего необычайнаго, но наше сердце не всегда слѣдуетъ внушеніямъ долга, вотъ почему грустныя мысли тяготили русую головку панны: "Полюбитъ ли онъ меня?" И потомъ нахлынула цѣлая вереница мыслей, какъ стая птицъ осаживается на деревѣ, одиноко стоящемъ посерединѣ глухой степи. Кто ты? Каковъ? Ходишь ли еще по бѣлому свѣту, или палъ на полѣ брани?... Далеко ли ты, или близко?... Открытое сердце панны, какъ двери, открытыя для желаннаго гостя, невольно взывало къ далекимъ странамъ, къ лѣсамъ и снѣжнымъ полямъ, покрытымъ пологомъ ночи: "Приходи, рыцарь! Во всемъ свѣтѣ нѣтъ ничего хуже ожиданія!"
   Вдругъ, словно въ отвѣтъ на призывъ, извнѣ, изъ снѣжной дали, послышался звонъ колокольчика.
   Панна вздрогнула, но сейчасъ же пришла въ себя. Она вспомнила, что изъ Пацунелей почти каждый вечеръ присылаютъ къ ней за лѣкарствами для молодаго полковника. И панна Кульвецъ думала, вѣроятно, то же самое, потому что замѣтила:
   -- Это отъ Гаштовтовъ за теріакомъ.
   Неистовый звонъ колокольчика все приближался, наконецъ, умолкъ сразу: санки остановились передъ домомъ.
   -- Посмотри, кто пріѣхалъ,-- сказала панна Кульвецъ жмудину.
   Тотъ вышелъ, но сейчасъ же вернулся назадъ и, принявшись вновь за свою работу, флегматически промолвилъ:
   -- Кмицицъ.
   -- И слово бысть плоть!-- вскрикнула панна Кульвецъ.
   Пряхи вскочили со своихъ мѣстъ; веретена ихъ попйдали на земь.
   Панна Александра также встала: сердце ея сильно билось; лицо сначала покрылось яркимъ румянцемъ" потомъ поблѣднѣло. Она нарочно отвернулась отъ камина, чтобы не выдать своего смущенія;
   Въ дверяхъ появилась какая-то высокой фигура въ шубѣ и мѣховой шапкѣ. Молодой человѣкъ вошелъ на середину комнаты и, догадавшись, что находится въ кухнѣ, спросилъ звучнымъ голосомъ, не снимая шапки:
   -- Эй! а гдѣ ваша панна?
   -- Здѣсь, -- отвѣтила довольно твердымъ голосомъ панна Биллевичъ.
   Вошедшій снялъ шапку, бросилъ ее на земь и низко поклонился.
   -- Я Андрей Кмицицъ.
   Взглядъ панны Александры скользнулъ по лицу гостя, а потомъ снова опустился внизъ. Дѣвушка, все-таки, успѣла увидать золотисто-русую голову съ подстриженнымъ чубомъ, смуглый цвѣтъ лица, сверкающіе сѣрые глаза, черные усы и лицо молодое, орлиное, веселое, рыцарское.
   А онъ подперся въ бокъ лѣвою рукой, правою закрутилъ усъ и заговорилъ такъ:
   -- Я еще не былъ въ Любичѣ, птицею спѣшилъ сюда поклониться паннѣ ловчанкѣ. Меня прямо изъ лагеря сюда принесъ вѣтеръ... Желалъ бы я, чтобы счастливый.
   -- Вы знали о смерти дѣдушки подкоморія?-- спросила панна.
   -- Не зналъ, но Оплакалъ его горькими слезами, когда услыхалъ объ этомъ отъ-людей, прибывшихъ ко мнѣ изъ той стороны. То былъ искренній другъ, почти братъ моего покойнаго отца. Вѣроятно, вамъ извѣстно, что онъ четыре года тому назадъ пріѣзжалъ къ намъ въ Оршу. Тогда онъ обѣщалъ мнѣ васъ и показалъ портретъ, по которомъ я вздыхалъ по. ночамъ. Я пріѣхалъ бы и раньше, да война не тетка: людей только со смертью сватаетъ.
   Панна слегка смутилась отъ этой смѣлой рѣчи и, желая обратить ее на что-нибудь другое, проговорила:
   -- Такъ вы еще не видали своего Любича?
   -- На это время будетъ. Здѣсь -- главныя мои обязанности и самый дорогой даръ покойнаго вашего дѣда, который мнѣ прежде всего хотѣлось увидать. Только вы все повертываетесь такъ, что я не могу посмотрѣть вамъ въ глаза. Вотъ такъ: повернитесь еще немного, а я отойду отъ камина... вотъ такъ!
   Смѣлый солдатъ неожиданно схватилъ панну Александру за руку и повернулъ ее къ огню. Она смѣшалась еще болѣе и, опустивъ длинныя рѣсницы, стояла совершенно смущенная. Наконецъ, Кмицицъ оставилъ ее и всплеснулъ руками.
   -- Клянусь Богомъ, рѣдкость! Даю вкладъ на сто обѣденъ за душу своего благодѣтеля. Когда свадьба?
   -- Еще не скоро, я еще не ваша,-- отвѣтила Александра.
   -- Но будете моей, хотя бы для этого мнѣ пришлось поджечь вашъ домъ, ей-Богу! Я думалъ, что портретъ льстилъ вамъ, но теперь вижу, что живописецъ не передалъ и сотой части. Сто палокъ ему,-- заборы красить, а не рисовать такую красоту, которая слѣпитъ очи. Пріятно получить такой даръ, провалиться мнѣ!
   -- Покойный дѣдушка говорилъ мнѣ, что вы всегда такой горячій.
   -- У насъ въ Смоленскомъ воеводствѣ всѣ таковы, не то что ваши жмудины. Разъ, два -- и все должно быть по-нашему, а то смерть!
   Александра улыбнулась и уже болѣе смѣло подняла глаза на гостя:
   -- Развѣ у васъ татары живутъ?
   -- Все равно! А вы, все-таки, ноя по волѣ родителей и по сердцу.
   -- По сердцу? Это я еще не знаю.
   -- Нѣтъ? Тогда я пырну себя ножомъ!
   -- Мы все еще въ людской. Прошу васъ въ комнаты. Послѣ долгой дороги вамъ нуженъ отдыхъ.
   И Александра обратилась къ паннѣ Кульвецъ:
   -- Вы, тетушка, пойдете съ нами?
   -- Тетушка?-- быстро спросилъ молодой хорунжій,-- какая тетушка?
   -- Моя, панна Кульвецъ.
   -- Значитъ, и моя,-- отвѣтилъ онъ и потянулся къ ручкѣ панны Кульвецъ,-- да! У насъ въ хоругви есть офицеръ по фамиліи Кульвецъ-Гиппоцентаврусъ. Скажите, онъ не родственникъ вамъ?
   -- Родственникъ!-- отвѣтила старая панна и присѣла.
   Хозяйка и гость вошли въ сѣни, гдѣ панъ сбросилъ въ себя шубу, и потомъ дальше, въ гостиныя комнаты. Пока готовили столъ, пока панна Кульвецъ хлопотала по хозяйству, Александра оставалась наединѣ съ паномъ Кмицицомъ.
   Панъ Андрей не спускалъ взора съ Александры. Глаза его все больше и больше разгорались.
   -- Есть люди, -- наконецъ, заговорилъ онъ, -- которые цѣнятъ больше всего на свѣтѣ богатство, другіе -- военную добычу, третьи -- лошадей, но я не отдалъ бы васъ ни за какія сокровища! Клянусь Богомъ, чѣмъ больше смотрю на васъ, тѣмъ скорѣе мнѣ хочется идти подъ вѣнецъ, хоть бы завтра. Эти брови... глаза -- какъ небо въ лѣтній полдень! Отъ смущенія я и словъ не нахожу.
   -- Не видно, чтобъ вы были очень смущены, если обращаетесь со мною такъ... такъ, что я и не знаю...
   -- Таковъ нашъ смоленскій обычай: на женщину ли, на врага ли -- идти смѣло. О, королева, вы должны привыкнуть къ этому, такъ всегда будетъ!
   -- О, рыцарь, вы должны отвыкнуть отъ этого; такъ не должно быть!
   -- Можетъ быть, я и покорюсь вамъ, пусть меня повѣсятъ! Вѣрьте или не вѣрьте, но я готовъ для васъ схватить луну съ неба. Для васъ, моя владычица, я готовъ учиться чужимъ обычаямъ,-- я знаю, что я простой солдатъ и больше прожилъ въ лагерѣ, чѣмъ въ придворныхъ покояхъ.
   -- Это не важно; и дѣдушка мой былъ солдатомъ... Благодарю васъ за добрыя чувства!-- отвѣтила Александра и такъ посмотрѣла на пана Андрея, что сердце у него совсѣмъ упало.
   -- Вы всегда будете повелѣвать мною!-- воскликнулъ онъ.
   -- О, вы не похожи на тѣхъ, которыми повелѣваютъ! Труднѣе всего повелѣвать людьми непостоянными.
   Кмицицъ улыбнулся и показалъ цѣлый рядъ бѣлыхъ, острыхъ зубовъ.
   -- Какъ!-- сказалъ онъ.-- Мало развѣ святые отцы наломали объ меня розогъ въ школѣ для того, чтобъ я былъ постоянно приличенъ и помнилъ различныя мудрыя правила, а я...
   -- А вы какое же упомнили лучше всѣхъ?
   -- "Когда любишь, падай къ ногамъ"... вотъ такъ.
   Въ одно мгновеніе панъ Кмицицъ былъ уже на колѣнахъ, а дѣвушка кричала, пряча ноги подъ столъ:
   -- Ради Бога!... Этому въ школѣ не учатъ. Оставьте, я разсержусь... и тётя сейчасъ придетъ.
   Онъ поднялъ голову и смотрѣлъ ей прямо въ глаза.
   -- Пускай придетъ цѣлый полкъ тетокъ; онѣ не могутъ мнѣ запретить любить васъ.
   -- Встаньте же.
   -- Я встаю.
   -- Садитесь.
   -- Сижу.
   -- Измѣнникъ вы, предатель!
   -- Не правда, предатель такъ искренно не цѣлуетъ!... Хотите убѣдиться?
   -- И думать не смѣйте!
   Панна Александра смѣялась, а онъ такъ и сверкалъ молодостью и весельемъ. Ноздри его раздувались, какъ у коня благородной арабской крови.
   -- Ай-ай!-- повторялъ онъ,-- что за глазки, что за личико! Спасите меня, всѣ святые, я не усижу!
   -- Не нужно призывать всѣхъ святыхъ. Сидѣли же вы четыре года, не заглядывая сюда, такъ сидите и теперь!
   -- Я зналъ только одинъ портретъ. Я прикажу этого негодяя маляра облить смолой, обсыпать перьями и потомъ буду водить его по рынку въ Упитѣ. Ужь я вамъ скажу все откровенно: хотите простить -- простите, нѣтъ -- голову долой! Я думалъ себѣ, глядя на портретъ: недурна, да мало ли такихъ на свѣтѣ,-- время терпитъ. Покойникъ отецъ настаивалъ, чтобъ я ѣхалъ, а я все свое: время терпитъ. Панны на войну не ходятъ и не погибаютъ. Я не противился волѣ отцовской, Богъ свидѣтель, но мнѣ хотѣлось сначала на собственной шкурѣ убѣдиться, что такое война. Только теперь я вижу, что былъ глупъ, потому что могъ бы и женатымъ идти на войну, а тутъ меня ждало такое счастье. Слава Богу, что меня на смерть не ухлопали. Позвольте мнѣ, панна, поцѣловать вашу ручку.
   -- Лучше не нужно.
   -- Тогда я не буду спрашивать. У насъ въ Оршѣ говорятъ: проси, а не даютъ -- возьми самъ.
   Панъ Андрей припалъ въ ручкѣ панны, а панна не сопротивлялась, очевидно, чтобы не выказать нелюбезности.
   Въ дверяхъ показалась панна Кульвецъ и, при видѣ того, что дѣлается, подняла очи горѣ. Ей вовсе не нравилось подобное объясненіе, но изъявлять своего неудовольствія она не спѣла и ограничилась тѣмъ, что попросила ужинать.
   Въ столовой столъ чуть не ломился подъ тяжестью разныхъ блюдъ и покрытыхъ плѣсенью бутылокъ. Хорошо было молодымъ людямъ, весело, отрадно. Панна уже поужинала раньше, за то панъ Кмицицъ принялся за дѣло съ такою же живостью, съ которою за минуту передъ тѣмъ говорилъ о своей любви.
   Александра посматривала на него сбоку. Ее радовало, что онъ такъ ѣстъ и пьетъ.
   -- Вы изъ-подъ Орши ѣдете?-- спросила она.
   -- Почему я знаю"... Сегодня я здѣсь, завтра тамъ! Я подкрался къ непріятелю такъ близко, какъ волкъ къ овчарнѣ, и что можно было вырвать, то и вырвалъ.
   -- И вы отважились бороться съ тою силой, передъ которою долженъ былъ уступить самъ великій гетманъ?
   -- Отважился? Я на все готовъ! Такова моя натура!
   -- То же самое говорилъ и покойный дѣдушка... Счастье, что вы не погибли.
   -- Э, накрывали меня тамъ шапкой и рукой, какъ птицу въ гнѣздѣ, но все напрасно. Я такъ напроказилъ, что моя голова оцѣнена... Какой чудесный медъ!
   -- Во имя Отца и Сына!-- съ неподдѣльнымъ ужасомъ вскрикнула Александра, съ уваженіемъ посматривая на юношу, который одновременно говорилъ и о наградѣ за свою голову, и о медѣ.
   -- Значитъ, вы располагаете большими силами для защиты?
   -- Конечно, у меня были драгуны,-- и отличные,-- да ихъ въ мѣсяцъ всѣхъ перекрошили. Потомъ я ходилъ съ волоптерами, которыхъ набралъ гдѣ могъ, не прихотничая. Хорошіе ребята на войнѣ, но негодяи изъ негодяевъ! Тѣ, что уцѣлѣли, рано или поздно пойдутъ воронамъ на лакомство.
   Тутъ панъ Андрей снова разсмѣялся, выпилъ кубокъ вина и прибавилъ:
   -- Такихъ головорѣзовъ вы еще никогда не видали. Офицеры -- все шляхта изъ нашей стороны, хорошей фамиліи, люди порядочные, хотя почти за каждымъ есть какая-нибудь уголовщина. Теперь они сидятъ въ Любичѣ, а то что бы мнѣ съ ними дѣлать?
   -- Такъ вы къ намъ пришли съ цѣлою хоругвью?
   -- Да. Непріятель заперся въ городахъ, потому что зима ужасная! Мои люди истрепались, какъ старыя метлы отъ долгаго употребленія. Князь воевода назначилъ мнѣ квартиру въ Поневѣ жѣ. Клянусь, это заслуженный отдыхъ.
   -- Кушайте, пожалуйста.
   -- Я бы для васъ съѣлъ отраву!... Часть своей арміи я оставилъ въ Поневѣжѣ, часть въ Упитѣ, а лучшихъ офицеровъ пригласилъ въ гости въ Любичъ... Они придутъ вамъ бить челомъ.
   -- А гдѣ васъ нашли ляуданцы?
   -- Я бы и безъ нихъ пришелъ сюда, потому что выступилъ уже въ Поневѣжъ.
   -- Но о смерти дѣдушки и о завѣщаніи, вѣдь, это они вамъ сообщили?
   -- О смерти -- да, они. Упокой Господь душу моего благодѣтеля! Это вы послали ихъ ко мнѣ?
   -- Вовсе нѣтъ. Я думала только о своемъ траурѣ, да о молитвѣ, ни о чемъ больше...
   -- И они говорили то же самое... У, и гордое же мужичье!... Я хотѣлъ было дать имъ кое-что за труды, такъ они на меня такъ окрысились... начали кричать, что это, можетъ быть, оршанская шляхта беретъ подачки, а ляуданская нѣтъ! Что-то очень скверное наговорили мнѣ. Я же думаю: не хотите денегъ, такъ я вамъ прикажу дать по сту палокъ.
   Панна Александра схватилась за голову.
   -- Іисусъ, Марія! и вы это сдѣлали?
   Кмицицъ съ удивленіемъ посмотрѣлъ на нее.
   -- Не бойтесь... Я не сдѣлалъ этого, хотя во мнѣ злость кипитъ при видѣ такихъ шляхтичей, которые думаютъ равняться съ нами. Я подумалъ: оболгутъ они меня невинно, да еще и въ вашихъ глазахъ очернятъ.
   -- Это большое счастье,-- глубоко вздохнула Александра,-- иначе я никогда бы не увидала васъ въ глаза.
   -- Почему такъ?
   -- Шляхта наша малочисленная, но старая и славная. Повойникъ дѣдушка всегда любилъ ихъ и на войну съ ними ходилъ. И такъ цѣлую жизнь, а въ мирное время принималъ ихъ въ домъ. И вы должны уважать эту старинную связь. Вѣдь, есть же у васъ сердце и не захотите же вы нарушить святаго согласія, въ которомъ мы жили до сихъ поръ.
   -- А я и не зналъ ничего. Пусть меня повѣсятъ, ничего не зналъ! По совѣсти сказать, эта босая шляхта какъ-то не выходитъ изъ моей головы. У насъ кто мужикъ, тотъ мужикъ, а шляхта -- люди именитые, которые подвое на одну кобылу не садятся... Ей-Богу! Такимъ голышамъ нечего равняться ни съ Кмицицами, ни съ Биллевичами, какъ пискарю со щукою, хотя и тотъ и другая -- рыба.
   -- Дѣдушка говорилъ, что богатство ничего не значитъ въ сравненіи съ кровью и внутренними достоинствами, а они -- люди достойные, иначе дѣдушка не назначилъ бы ихъ моими опекунами.
   Панъ Андрей изумился и широко раскрылъ глаза.
   -- Ихъ... дѣдушка назначилъ вашими опекунами?... всю ляуданскую шляхту?
   -- Да. Вамъ нечего изъявлять своего неудовольствія: воля покойнаго -- законъ. Странно только, что посланные люди вамъ ничего не сказали...
   -- Я бы ихъ... Но нѣтъ, этого не можетъ быть! Наконецъ, здѣсь нѣсколько засцянковъ... и всѣ они Заботятся о васъ?... Пожалуй, соберутъ сеймъ, будутъ разсуждать и обо мнѣ, по мысли ли я имъ, или нѣтъ... Эхъ, не шутите, панна! Во мнѣ вся кровь кипитъ!
   -- Панъ Андрей, я не шучу,-- я говорю святую и истинную правду. Они не будутъ собирать сейма для васъ; но если вы ихъ не оттолкнете своею гордостью, то этимъ угодите не только имъ, но и мнѣ. Вмѣстѣ съ ними я буду признательна вамъ всю жизнь... всю жизнь, панъ Андрей!
   Голосъ ея дрожалъ, но брови его оставались, попрежнему, нахмурены. Онъ не разразился гнѣвомъ, хотя лицо его отъ времени до времени судорожно сжималось. Наконецъ, онъ отвѣтилъ съ надменною гордостью:
   -- Я не ожидалъ этого. Вполнѣ уважаю волю покойника и думаю, что панъ подкоморій могъ назначить омужичившуюся шляхту вашими опекунами только до моего пріѣзда; но разъ моя нога переступила этотъ порогъ, кромѣ меня, вашимъ попечителемъ никто не будетъ. Не только этимъ голышамъ, но даже самимъ биржанскимъ Радзивилламъ здѣсь нѣтъ дѣла!
   Панна Александра сдѣлалась серьезна и сказала послѣ минутнаго молчанія:
   -- Не хорошо, что вы заражены такою гордостью. Условія покойнаго дѣда нужно или принять всецѣло, или всецѣло отвергнуть,-- иного способа нѣтъ. Ляуданцы не будутъ надоѣдать или навязываться вамъ; они люди хорошіе и спокойные. Вы не должны допускать мысли, что они будутъ вамъ въ тягость. Если бы здѣсь вышли какія-нибудь несогласія, тогда вы могли бы вставить и свое слово, но я думаю, что все будетъ идти какъ слѣдуетъ, и опека вовсе не станетъ тяготить меня...
   Онъ помолчалъ еще минуту, потомъ махнулъ рукой.
   -- Правда, но свадьба все окончитъ. Мнѣ не о чемъ спорить, пусть только сидятъ спокойно и не лѣзутъ ко мнѣ, иначе я, клянусь, не дамъ водить себя за носъ... Впрочемъ, довольно объ этомъ. Позвольте только мнѣ поспѣшить со свадьбой. Такъ лучше будетъ!
   -- Не слѣдуетъ говорить объ этомъ во время траура.
   -- А долго мнѣ придется ждать?
   -- Самъ дѣдушка написалъ, что не больше полугода.
   -- До этого времени я высохну, какъ щепка. Ну, ну, ничего, я не сержусь. Вы глядите на меня такъ сурово, какъ судья на обвиняемаго. О, королева моя! чѣмъ я виноватъ, что натура у меня такова: если я на кого разозлюсь, то го.товъ разорвать его на части, а пройдетъ -- готовъ сшить вновь?
   -- Страшно жить съ такимъ, -- уже веселѣй сказала Александра.
   -- Ну, за ваше здоровье! Хорошее вино, а, по-моему, сабля и вино -- все. Какъ такъ страшно со мною жить? Это вы своими глазками обратите меня въ раба,-- меня, который никогда не зналъ надъ собой чужой власти. Вотъ хоть бы теперь: я хотѣлъ со своею хоругвью ходить самостоятельно, не кланяться панамъ гетманамъ... Королева моя! если вамъ не нравится во мнѣ что-нибудь, то простите меня: я учился подъ пушечными выстрѣлами, не въ придворныхъ залахъ,-- въ шумѣ войны, не подъ звуки лютни. У насъ сторона безпокойная, сабли изъ рукъ не выпускай. За то если тамъ надъ кѣмъ-нибудь тяготѣетъ какая-нибудь уголовщина, хоть и преслѣдуетъ кого,-- не бѣда! Люди его уважаютъ, былъ бы только рыцарь какъ слѣдуетъ. Примѣръ мои товарищи, которые давно бы въ тюрьмѣ сидѣли, а всѣ они люди хорошіе. Даже женщины у насъ въ сапогахъ и при саблѣ ходятъ и партіями предводительствуютъ, какъ пани Кокосиньская, тетка моего поручика, которая умерла рыцарскою смертью и за которую мститъ ея племянникъ, хотя и не долюбливалъ ее при жизни. Гдѣ же намъ учиться придворнымъ манерамъ, хотя бы самымъ знатнымъ изъ насъ? Мы такъ соображаемъ: война -- идти всѣмъ; сеймикъ -- горланить; а словъ мало -- саблю наголо. Вотъ какъ! Такимъ меня зналъ покойный подкоморій и такого выбралъ для васъ.
   -- Я всегда охотно подчинялась волѣ дѣдушки, -- отвѣтила панна, опуская глаза.
   -- Такъ дайте же вашу руку, красота моя! Клянусь, вы мнѣ сильно пришлись по сердцу. Не знаю ужь, какъ я доберусь до Любича.
   -- Я вамъ дамъ проводника.
   -- Обойдусь и такъ: привыкъ блуждать по ночамъ; да, кромѣ того, у меня есть мальчикъ изъ Поневѣжа; онъ долженъ знать дорогу. А тамъ меня ждетъ Кокосиньскій съ компаніей... Очень хорошая фамилія у насъ -- Кокосиньскіе... Этого невинно лишили чести за то, что онъ сжегъ домъ пана Орнишевскаго, похитилъ его дочь, а людей всѣхъ перерѣзалъ... Хорошій товарищъ!... Позвольте еще ручку. Время, вижу, и ѣхать.
   Большіе данцигскіе часы въ столовой медленно пробили полночь.
   -- Боже мой, пора, пора!-- закричалъ Кмицицъ.-- Больше тутъ мнѣ ужь дѣлать нечего. Любите ли вы меня хоть немного?
   -- Послѣ, послѣ. Вы, вѣдь, будете посѣщать меня?
   -- Ежедневно, хоть бы даже земля предо мной разступилась. Пусть меня повѣсятъ!
   Кмицицъ всталъ и вмѣстѣ съ хозяйкой вышелъ въ сѣни. Сани его уже стояли передъ крыльцомъ.
   -- Покойной ночи, королева моя,-- сказалъ рыцарь,-- спите крѣпко; за то я глазъ на закрою, все буду думать о васъ.
   -- Я вамъ дамъ кого-нибудь съ огнемъ, а то подъ Волмонтовичами много волковъ.
   -- Развѣ я овца, чтобы бояться волковъ? Волкъ -- другъ солдата, часто получаетъ отъ него подачки. Кромѣ того, я захватилъ съ собою бандолетъ {Родъ огнестрѣльнаго оружія.}. Покойной ночи, дорогая моя, покойной ночи!
   -- Съ Богомъ!
   Александра пошла въ комнаты, а панъ Кмицицъ на крыльцо, но по дорогѣ заглянулъ въ полуотворенную дверь людской.
   Дѣвушки еще не ложились спать, чтобъ еще разъ посмотрѣть на пріѣзжаго гостя. Панъ Андрей послалъ имъ рукою воздушный поцѣлуй и вышелъ. Вотъ раздался звонъ его колокольчика, сначала громкій, потомъ все тише, тише и, наконецъ, совсѣмъ замолкъ въ отдаленіи.
   Тихо стало, въ Водоктахъ, до того тихо, что панна Александра даже удивилась: въ ея ушахъ еще слышались слова пана Андрея, она слышала его чистосердечный веселый смѣхъ, въ глазахъ ея стояла еще стройная фигура молодаго человѣка, а теперь, послѣ бури словъ, смѣха и веселья, наступило такое странное молчаніе. Панна напрягала слухъ, не услышитъ ли хоть звукъ колокольчика. Но нѣтъ, онъ теперь заливался въ лѣсахъ, подъ Волмонтовичами. И страшная тоска овладѣла дѣвушкой; никогда еще она не чувствовала себя такою одинокою на свѣтѣ.
   Она взяла свѣчу, медленно прошла въ себѣ въ спальню и стала на колѣна. Пять разъ начинала она молитву, прежде чѣмъ прочла ее какъ слѣдуетъ. Ея мысли словно на крыльяхъ мчались за санками и за сидящею въ нихъ фигурой... Боръ съ одной стороны, боръ съ другой, посерединѣ широкая дорога, а онъ мчится... панъ Андрей. Тутъ Александрѣ показалось, что она видитъ, какъ на-яву, русый чубъ, сѣрые глаза, смѣющіяся губы и бѣлые, острые, какъ у молодаго щенка, зубы. Безуспѣшно старалась она скрыть отъ самой себя, что ей ужасно понравился этотъ взбалмошный рыцарь. Немного онъ ее обезпокоилъ, испугалъ немного, за то побѣдилъ совершенно своею отвагой, весельемъ и искренностью. Со стыдомъ видѣла она, что ей поправилась даже его надменность, съ которою онъ, при первомъ упоминаніи объ опекунахъ, поднялъ голову, словно арабскій конь, и сказалъ: "даже самимъ биржанскимъ Радзивилламъ здѣсь нѣтъ дѣла". Это не нѣженка, это настоящій мужъ, солдатъ, какихъ больше всего любилъ дѣдушка... Да и стоитъ.
   Такъ размышляла панна и ее охватывало то ничѣмъ невозмутимое счастье, то тревога; но и тревога эта была отрадна.
   Она начала раздѣваться, когда двери скрипнули и въ комнату вошла панна Кульвецъ со свѣчею въ рукахъ.
   -- Ужасно долго засидѣлись,-- сказала она.-- Я не хотѣла мѣшать вамъ, чтобы вы наговорились вволю. Кажется, хорошій человѣкъ. А тебѣ какъ показался?
   Панна Александра сразу ничего не отвѣтила, только подбѣжала къ теткѣ, обняла ее и спрятала на ея груди свою золотую головку.
   -- Тетя, тетя!-- тихо шепнула она.
   -- Ого!-- пробормотала старая панна, поднимая вверхъ очи и свѣчку.
   

Глава II.

   Въ господскомъ домѣ въ Лю бичѣ, куда отправился панъ Андрей, окна свѣтились огнемъ и шумъ слышался даже на дворѣ. Вся челядь, при первомъ звукѣ колокольчика, высыпала въ сѣни, чтобы привѣтствовать господина. Старый управляющій Зникисъ стоялъ съ хлѣбомъ солью и отвѣшивалъ усердные поклоны; всѣ глядѣли съ безпокойнымъ любопытствомъ, какимъ смотритъ новый панъ. Онъ бросилъ кошелекъ на блюдо и спросилъ о своихъ товарищахъ, удивленный, что никто изъ нихъ не вышелъ ему на встрѣчу.
   По они не могли выдти; вотъ уже три часа, какъ сидѣли они за столомъ, уставленнымъ кубками, и, можетъ быть, не слыхали звона колокольчика за окномъ. Но только что вошелъ онъ въ комнату, всѣ вскочили со своихъ мѣстъ и столпились вокругъ него. Онъ весело смѣялся, узнавъ, какъ они управились въ его домѣ и подпили раньше, чѣмъ онъ пріѣхалъ,-- смѣялся, видя, какъ они натыкаются на скамьи и стараются сохранить равновѣсіе. Впереди шелъ гигантскій панъ Яроміръ Кокосиньскій, извѣстный своею сварливостью, со страшнымъ шрамомъ черезъ лицо, глазъ и щеку, съ однимъ короткимъ усомъ, другимъ длиннымъ, поручикъ и пріятель пана Кмицица, "добрый товарищъ", осужденный въ Смоленскѣ на смерть и лишеніе чести за похищеніе дѣвушки, убійство и поджогъ. Теперь его охраняла война и протекція пана Кмицица, его ровесника и сосѣда по имѣнію. Теперь онъ держалъ въ рукахъ чашу съ медомъ. За нимъ слѣдовалъ панъ Раницкій, родомъ изъ воеводства Мстиславскаго, откуда былъ изгнанъ за убійство двухъ шляхтичей: одного убилъ на поединкѣ, другаго безъ боя застрѣлилъ изъ ружья. Третьимъ по очереди былъ Рекуцъ-Лелива, на которомъ не тяготѣло ничьей крови, даже и непріятельской. Состояніе свое онъ частью проигралъ въ кости, частью пропилъ, и вотъ, уже три года прихлебательствовалъ у пана Кмицица. Четвертый, панъ Угликъ, сноленецъ же, за оскорбленіе суда былъ также приговоренъ къ смерти.
   Панъ Кмицицъ охранялъ его за искусство играть на чеканѣ. Кромѣ того, здѣсь же находился и панъ Кульвецъ-Гиппоцентаврусъ, ростомъ съ Кокосиньскаго, но еще сильнѣй, и Зендъ, объѣздчикъ, который превосходно умѣлъ подражать разнымъ звѣрямъ и птицамъ, человѣкъ сомнительнаго происхожденія. Онъ, впрочемъ, называлъ себя курляндскимъ шляхтичемъ и объѣзжалъ за плату лошадей Кмицица.
   Всѣ они окружціи смѣющагося пана Андрея. Кокосиньскій поднялъ чашу кверху и затянулъ:
   
   Выпей же съ нами, хозяинъ милый,
             Хозяинъ милый!
   Чтобъ пилъ ты съ нами вплоть до могилы,
             Вплоть до могилы!...
   
   Остальные подхватили хоромъ. Панъ Кокосиньскій отдалъ свою чашу Кмицицу, а самъ взялъ другую изъ рукъ пана Зенда.
   Кмицицъ поднялъ сосудъ кверху и крикнулъ:
   -- Здоровье моей невѣсты!
   -- Виватъ! Виватъ!-- крикнули всѣ голоса такъ, что стекла задрожали въ оловянныхъ переплетахъ.
   На пана Андрея посыпался цѣлый рядъ вопросовъ:
   -- А какова она?... Андрей, хороша очень?... Такая, какомъ ты воображалъ ее?... Въ Оршѣ есть такія?
   -- Въ Оршѣ?-- крикнулъ Кмицицъ.-- Печныя трубы затыкать, вашими оршанскими паннами!... Сто чертей! Такой другой нѣтъ на свѣтѣ!
   -- Мы такую и желали для тебя!-- отвѣтилъ панъ Раницкій.-- А когда свадьба?
   -- Когда трауръ кончится.
   -- Пустяки трауръ! Дѣти черными не родятся, а бѣлыми.
   -- На свадьбѣ не носятъ траура. Скорѣй, Андрей!
   -- Господа,-- тоненькимъ голоскомъ сказалъ Рекуцъ Лелива,-- ужь и напьемся же мы на свадьбѣ!
   -- Мои милые барашки,-- перебилъ Кмицицъ, -- подождите; немного, или, говоря лучше, убирайтесь вы ко всѣмъ чертямъ, дайте мнѣ осмотрѣться въ своемъ домѣ!
   -- Ни за что!-- воспротивился Угликъ.-- Осмотръ завтра, а теперь за столъ.
   -- Мы за тебя все ужь осмотрѣли. Золотое дно этотъ Любичъ!-- сказалъ Раницкій.
   -- Конюшня хорошая!-- прибавилъ Зендъ,-- два бахмата, два гусарскихъ жеребца, пара жмудиновъ и пара калмыковъ, всего по парѣ, какъ глазъ во лбу. Табунъ осмотримъ завтра.
   И Зендъ заржалъ по-лошадиному.
   -- Такъ здѣсь все въ порядкѣ?-- обрадовался Кмицицъ.
   -- А погребъ какой!-- запищалъ Рекуцъ.-- Старые быки стоятъ, словно войско въ боевомъ порядкѣ.
   -- Слава Богу. За столъ!
   Едва всѣ усѣлись и наполнили свои чаши, панъ Раницкій снова поднялся.
   -- Здоровье подкоморія Биллевича!
   -- Глупецъ!-- отвѣтилъ Кмицицъ.-- Здоровье покойника?
   -- Глупецъ!-- повторили другіе.-- Здоровье хозяина!
   -- Ваше здоровье!
   -- Чтобы намъ хорошо жилось, въ этихъ комнатахъ!
   Кмицицъ невольно обвелъ глазами столовую и увидалъ на почернѣвшей отъ старости сосновой стѣнѣ десятки суровыхъ глазъ, устремленныхъ на него. Глаза эти смотрѣли со старыхъ портретовъ Биллевичей, висѣвшихъ очень низко, потому что и сама комната была не высока. Надъ портретами, длинною, однообразною шеренгой, висѣли черепа зубровъ, оленей, лосей, вовсе уже почернѣвшіе,-- очевидно, очень старые,-- другіе сверкающіе бѣлизной. Всѣ четыре стѣны были убраны такимъ образомъ.
   -- Охота тутъ, должно быть, отличная и звѣря много!-- замѣтилъ Кмицицъ.
   -- Завтра поѣдемъ, посмотримъ, или послѣ-завтра. Надо и съ окрестностями познакомиться,-- сказалъ Кокосиньскій.-- Счастливецъ ты, Андрей, у тебя есть гдѣ приклонить голову.
   -- Не то, что мы!-- простоналъ Раницкій.
   -- Выпьемъ съ горя!-- сказалъ Рекуцъ.
   -- Нѣтъ, не съ горя,-- вмѣшался Кульвецъ Гиппоцентаврусъ,-- а еще разъ за здоровье нашего милаго ротмистра! Это онъ, господа, пріютилъ здѣсь, въ Любичѣ, насъ, бѣдныхъ изгнанниковъ, безъ кровли надъ головою.
   -- Правильно говоритъ!-- крикнуло нѣсколько голосовъ.-- Кульвецъ не такъ глупъ, какъ кажется.
   -- Тяжелая наша доля!-- пищалъ Рекуцъ.-- На тебя одного вся надежда, что ты насъ, бѣдныхъ сиротъ, за ворота не вытолкаешь.
   -- Отстаньте,-- сказалъ Кмицицъ,-- что мое, то и ваше!
   Тостъ слѣдовалъ за тостомъ. Говорили всѣ разомъ, за исключеніемъ пана Рекуца; тотъ поникъ головой на грудь и дремалъ. Кокосиньскій затянулъ пѣсню, панъ Угликъ досталъ изъ-за пазухи чеканъ и сталъ акомпанировать, а панъ Раницкій, хорошій фехтмейстеръ, фехтовалъ голою рукой съ невидимымъ соперникомъ, повторяя въ полголоса:
   -- Ты такъ, а я такъ! Ты такъ, а я эдакъ! Разъ, два, три!
   Гигантъ Кульвецъ-Гиппоцентаврусъ вытаращилъ глаза и нѣкоторое время внимательно смотрѣлъ на движенія Раницкаго, наконецъ, махнулъ рукой и проговорилъ:
   -- Дуракъ ты! Махай сколько угодно, а съ Кмицицомъ на сабляхъ драться не можешь.
   -- Съ нимъ никто не можетъ. Попробуй ты.
   -- И изъ пистолета ты стрѣляешь хуже моего.
   -- Дукатъ за выстрѣлъ.
   -- Хорошо. А куда и во что?
   Раницкій повелъ вокругъ посоловѣвшими глазами, наконецъ, вскрикнулъ, указывая на одинъ изъ череповъ:
   -- Между рогъ... на дукатъ!
   -- О чемъ идетъ споръ?-- спросилъ Кмицицъ.
   -- Между рогъ! На два дуката, на три! Давайте пистолеты!
   -- Идетъ!-- крикнулъ панъ Андрей.-- Пусть будетъ на три дуката. Зендъ, пистолеты!
   Шумъ сдѣлался еще сильнѣй. Зендъ вышелъ въ сѣни и вскорѣ вернулся съ пистолетами, мѣшкомъ пуль и рогомъ съ порохомъ.
   Раницкій схватилъ пистолетъ.
   -- Заряженъ?-- спросилъ онъ.
   -- Заряженъ.
   -- На три дуката, на четыре, на пять!-- бурлилъ пьяный Кмицицъ.
   -- Тише!... Мимо, мимо!
   -- Цѣлюсь, смотрите... вонъ въ тотъ черепъ, между рогъ... Разъ, два!...
   Всѣ устремили взглядъ на огромный лосій черепъ, висѣвшій прямо противъ Раницкаго. Онъ вытянулъ руку; пистолетъ дрожалъ въ его рукѣ.
   -- Три!-- крикнулъ Кмицицъ.
   Выстрѣлъ грянулъ; комната наполнилась пороховымъ дымомъ.
   -- Промахнулся, промахнулся! Вотъ гдѣ ямка!-- кричалъ Кмицицъ, указывая рукой на темную стѣну, гдѣ пуля оставила свой слѣдъ.
   -- Проба до двухъ разъ!
   -- Нѣтъ, давай мнѣ!-- кричалъ Кмицицъ.
   Въ комнату вбѣжала испуганная выстрѣлами прислуга.
   -- Прочь, прочь!-- крикнулъ Кмицицъ.-- Разъ, два, три!... Снова прогремѣлъ выстрѣлъ, но теперь уже удачный.
   -- Дайте и намъ пистолеты!-- заорала вся пьяная компанія.
   Не прошло и четверти часа, какъ вся комната гремѣла выстрѣлами. Дымъ ходилъ клубами. Къ общему безпорядку присоединился голосъ Зенда, который каркалъ ворономъ, вылъ волкомъ, рычалъ туромъ. Свистъ пуль слышался чуть не каждую минуту; осколки летѣли отъ череповъ, щепки со стѣнъ и рамъ портретовъ. Среди суматохи стрѣляли и въ покойныхъ Биллевичей, а Раницкій, пришедшій въ неистовство, рубилъ ихъ саблей.
   Изумленная и испуганная челядь стояла въ какомъ-то остолбенѣніи при видѣ этой забавы, которая была скорѣе похожа на татарское нашествіе. Собаки начали выть и лаять. Цѣлый домъ поднялся на ноги. На дворѣ собирались кучки людей. Дворовыя дѣвушки сбѣгались къ окнамъ и прикладывали лицо въ стекламъ.
   Наконецъ, Зендъ обратилъ на это вниманіе и свиснулъ такъ пронзительно, что у всѣхъ въ ушахъ зазвенѣло.
   -- Господа, дѣвки подъ окнами, дѣвки!
   -- Дѣвки, дѣвки!
   -- Танцовать!
   Пьяная толпа выбѣжала изъ сѣней на дворъ. Морозъ нисколько не освѣжилъ пылающихъ головъ. Дѣвушки, крича отчаяннымъ голосомъ, разбѣжались по всему двору, за ними гнались и ловили. Вскорѣ начались и танцы, посреди дыма, обломковъ кости, щепокъ, около стола, залитаго виномъ.
   Такъ пировали въ Любичѣ панъ Кмицицъ и его товарищи.
   

Глава III.

   Панъ Андрей каждый день навѣщалъ Водокты, каждый день возвращался домой все болѣе влюбленный и каждый день все болѣе удивлялся своей Александрѣ. Передъ товарищами онъ превозносилъ ее до небесъ и однажды сказалъ имъ такъ:
   -- Вотъ что, милые мои барашки! Сегодня вы поѣдете на поклонъ, а потомъ, какъ мы условились съ панной, мы всѣ вмѣстѣ отправимся въ Митруны, чтобы проѣхать по лѣсамъ санною дорогой и осмотрѣть это третье имѣніе. Она приметъ насъ тамъ какъ слѣдуетъ, а вы, смотрите, держите себя прилично, а не то я на куски изрублю всякаго, кто ее обидитъ.
   Рыцари охотно кинулись наряжаться и вскорѣ четверо саней мчали буйную молодежь въ Водокты. Панъ Кмицицъ сидѣлъ въ первыхъ, очень красивыхъ, имѣющихъ форму бѣлаго медвѣдя. Въ сани эти была впряжена тройка калмыцкихъ лошадей, со сбруей, пестро разукрашенною лентами и страусовыми перьями,-- мода, которую смольняне переняли отъ дальнихъ сосѣдей. Панъ Андрей, одѣтый въ зеленую оксамитную бекешъ на собольемъ мѣху, въ собольей же шапочкѣ съ перомъ цапли, былъ необыкновенно веселъ и болталъ съ сидящимъ рядомъ паномъ Кокосиньскимъ.
   -- Слушай, Кокошка! Довольно подурачились мы за эти вечера, въ особенности въ первый, когда черепамъ и портретамъ досталось, фу!... А дѣвчонки хуже всего. Всегда этотъ дьяволъ Зендъ подобьетъ, а потомъ кто въ отвѣтѣ? Онъ? Какъ же, все я! Боюсь я, какъ бы люди не разболтали, потому что тутъ дѣло идетъ о моей репутаціи.
   -- Ну, и повѣсь это дѣло на своей репутаціи, потому что она ни къ чему иному не пригодна, все равно, какъ и наша.
   -- А кто тому виною, если не вы? Помни, Кокошка, что и въ Оршѣ меня именно только по вашей милости считали за чорта и языки на мнѣ точили, какъ ножи на оселкѣ.
   -- А кто пана Тумграта въ морозъ таскалъ за собой? Кто убилъ чиновника, который спрашивалъ: что, въ Оршѣ уже на двухъ ногахъ ходяхъ, или все еще на четырехъ? Кто поранилъ пановъ Вызиньскихъ, отца и сына? Кто послѣдній сеймикъ сорвалъ?
   -- Сеймикъ я сорвалъ въ Оршѣ, не гдѣ-нибудь; это семейное дѣло. Панъ Тумгратъ предъ смертью простилъ меня, а что касается прочаго, то ты меня не попрекай: на поединкѣ самый невинный человѣкъ можетъ, драться.
   -- Я тебѣ не все сказалъ: напримѣръ, о двухъ уголовныхъ обвиненіяхъ, которыя ожидаютъ тебя въ обозѣ.
   -- Не меня, а васъ; я только въ томъ виновенъ, что дозволилъ вамъ грабить мирныхъ жителей. Ну, это въ сторону. Заткни же глотку и ни о чемъ ни слова паннѣ... ни о поединкахъ, ни о дѣвчонкахъ, а въ особенности о стрѣльбѣ изъ пистолетовъ. Если что выйдетъ наружу, я вину сложу на васъ. Прислугѣ я уже говорилъ и дѣвкамъ: чуть кто словомъ обмолвится, засѣку до смерти.
   -- Прикажи себя подковать, Андрюша, если ты такъ боишься дѣвушки. Въ Оршѣ ты былъ не таковъ. Вижу и теперь,-- охъ, вижу,-- что будешь ты на помочахъ ходить, и ничего съ этимъ не подѣлаешь. Одинъ древній философъ говоритъ: "Коли не ты Кахну, то Кахна тебя!" Однимъ словомъ, ты совершенно попалъ въ силки.
   -- Глупъ ты, Кокошка! А что касается панны, такъ и ты будешь переминаться передъ нею съ ноги на ногу, потому что другой женщины съ такимъ умомъ и сердцемъ не сыщешь. Что хорошо, то она сейчасъ же одобритъ, а злое осудитъ. Справедливости у нея много и на все готовая мѣрка. Такъ ужь ее покойникъ подкоморій воспиталъ. Захочешь ты передъ нею выказать свою рыцарскую удаль и похвастаешься, что нарушилъ законъ, такъ тебѣ же будетъ стыдно: она сейчасъ же скажетъ, что гражданинъ этого дѣлать не долженъ, что это противъ отчизны... Она скажетъ, а тебя словно кто побилъ и странно какъ-то дѣлается, что ты раньше не понималъ этого... Тьфу, стыдъ! Шалопайничали мы, а теперь нужно глядѣть своими глазами прямо въ глаза невинности и добродѣтели... Хуже всего эти дѣвчонки...
   -- И никогда онѣ не были хуже всего. Говорятъ, тутъ на хуторахъ такія шляхтянки... просто кровь съ молокомъ! И, кажется, не особенно строги.
   -- Кто тебѣ говорилъ?-- живо спросилъ Кмицицъ.
   -- Кто говорилъ? Кто, если не Зендъ? Вчера, пробуя лошадь, онъ поѣхалъ въ Волмонтовичи; ѣдетъ онъ и видитъ пропасть женщинъ... отъ вечерни домой шли. "Я, говоритъ, думалъ, что съ коня упаду,-- такія красивыя". А какъ посмотрятъ на него, то зубы скалятъ. И немудрено: кто былъ получше между шляхтой, тотъ ушелъ на войну, а бабы однѣ остались.
   Кмицицъ пихнулъ кулакомъ въ бокъ товарищу.
   -- Поѣдемъ, Кокошка, когда-нибудь вечеромъ, будто заблудились, а?
   -- А твоя репутація?
   -- О, къ чорту! Ну, молчи. Поѣзжайте одни, коли такъ, а лучше, если и вы не поѣдете! Безъ шума тутъ не обойдется, а я хочу жить въ дружбѣ со здѣшнею шляхтой: они опекуны Александры; самъ подкоморій такъ распорядился.
   -- Ты говорилъ уже мнѣ, но я не хотѣлъ вѣрить. Откуда такая дружба съ мужичьемъ?
   -- Онъ съ ними на войну ходилъ и я слышалъ еще въ Оршѣ, какъ онъ говорилъ, что эти ляуданцы хорошіе люди. Но если тебѣ сказать по правдѣ, Кокошка, мнѣ и самому сразу какъ-то странно было: точно онъ ихъ надо мной сторожами назначилъ.
   -- Что-жь дѣлать? Долженъ будешь и имъ кланяться.
   -- Прежде ихъ чортъ обдеретъ! Молчи, я и такъ начинаю злиться! Они мнѣ будутъ кланяться и служить. Вѣдь, хоругвь готова на каждый зовъ.
   -- Хоругвью теперь будетъ управлять другой. Зендъ говорилъ, что тамъ есть какой-то полковникъ между ними... Забылъ фамилію... Володіёвскій, что ли... Онъ подъ Шкловомъ предводительствовалъ ими. Должно быть, они хорошо держались, за то ихъ тамъ и отдѣлали!
   -- Я слышалъ о какомъ-то Володіёвскомъ, знаменитомъ воинѣ... По вотъ и Водокты видны.
   -- Хорошо людямъ въ этой Жмуди: вездѣ порядокъ... Старикъ, должно быть, былъ отличный хозяинъ. И домъ хорошій. Ихъ тутъ непріятель рѣже посѣщалъ; имъ можно было строиться.
   -- Думаю я, что она о кутежахъ въ Любичѣ ничего не знаетъ,-- какъ бы про себя сказалъ Кмицицъ и тотчасъ же обратился къ товарищу. Кокошка, я сказалъ тебѣ, а ты повтори еще разъ другимъ, что вы должны сохранять приличіе; а если кто себѣ хоть малость позволить, того я, какъ Богъ святъ, въ щепы расщеплю.
   -- Ну, и осѣдлали же тебя!
   -- Осѣдлали, не осѣдлали, не твое дѣло!... Вали во всю!
   Кучеръ взмахнулъ бичомъ, лошади прибавили шагу и примчали санки на дворъ къ самому крыльцу.
   Пріѣхавшіе вошли въ огромныя сѣни, а оттуда въ столовую, убранную, какъ въ Любичѣ, звѣриными черепами. Здѣсь Кмицицъ остановился, внимательно поглядывая на двери въ сосѣднюю комнату, откуда должна была выйти панна Александра. Прочіе, помня предостереженіе пана Андрея, разговаривали между собою тихо, какъ въ костелѣ.
   -- Ты человѣкъ краснорѣчивый, -- шепнулъ панъ Угликъ Кокосиньскому, -- ты и будешь ее привѣтствовать отъ имени всѣхъ насъ.
   -- Я уже дорогой придумывалъ привѣтствіе, да не знаю, выйдетъ ли у меня гладко. Андрюша мѣшалъ.
   -- Только смѣлѣй! Будь, что будетъ. А вотъ и она.
   Дѣйствительно, панна Александра вошла и остановилась на порогѣ, точно удивленная такимъ многочисленнымъ обществомъ. Панъ Кмицицъ словно застылъ на мѣстѣ, пораженный ея красотой. Онъ видывалъ ее только по вечерамъ, а при дневномъ освѣщеніи она казалась еще прелестнѣе. Глаза ея были васильковаго цвѣта, брови черныя, а русые волосы блестѣли, какъ корона на головѣ королевы. Смотрѣла она смѣло, не опуская глазъ, какъ госпожа, принимающая гостей въ своемъ домѣ, съ яснымъ лицомъ, къ которому изумительно шла черная одежда, опушонная горностаемъ. Такой блестящей и прекрасной панны еще никогда не видали солдаты, привыкшіе къ женщинамъ иного покроя, и въ смущеніи только шаркали ногами да кланялись. Панъ Кмицицъ выдвинулся впередъ и поцѣловалъ руку дѣвушки.
   -- Дорогая моя,-- сказалъ онъ,-- я привезъ къ вамъ своихъ товарищей, съ которыми вмѣстѣ дрался въ прошлую войну.
   -- Для меня большая честь,-- отвѣтила панна Биллевичъ,-- принимать въ своемъ домѣ столь достойныхъ рыцарей, тѣмъ болѣе, что я много наслышалась о нихъ отъ пана хорунжаго.
   Она поклонилась гостямъ съ величайшимъ достоинствомъ, а панъ Кмицицъ прикусилъ губы и покраснѣлъ,-- такъ смѣло говорила его невѣста. Достойные рыцари, все шаркая ногами, успѣвали, въ то же время, тормошить пана Кокосиньскаго.
   -- Ну, выступай!
   Панъ Кокосиньскій сдѣлалъ шагъ впередъ, откашлялся и началъ:
   -- Ясновельможная панна подкоморянка...
   -- Ловчанка!-- поправилъ Кмицицъ.
   -- Ясновельможная ванна ловчанка!-- повторилъ, смѣшавшись, панъ Яроміръ, -- простите, что я ошибся въ вашемъ званіи...
   -- Ошибка самая невинная.
   -- Ясновельможная панна ловчанка! Не знаю, что я долженъ болѣе прославлять отъ имени всей Орши: красоту ли вашу и добродѣтель, или необычайное счастіе нашего ротмистра и сослуживца, пана Кмицица, ибо, хотя бы онъ взвился подъ небеса, хотя бы достигъ самыхъ небесъ... самыхъ, говорю, небесъ...
   Да слѣзь же ты поскорѣе съ небесъ!-- крикнулъ Кмицицъ.
   Рыцари всѣ расхохотались было, но тутъ же вспомнили о строгомъ приказѣ Кмицица и ухватились руками за усы.
   Панъ Кокосиньскій смѣшался окончательно, покраснѣлъ и сказалъ:
   -- Говорите же сами, скоты, воли мнѣ мѣшаете!
   -- Я не могла бы отвѣтить вамъ какъ слѣдуетъ, но думаю, что вовсе не стою тѣхъ привѣтствій, которыя вы мнѣ передаете отъ имени всей Орши,-- сказала панна Александра и вновь поклонилась съ необычайнымъ достоинствомъ.
   Оршанскимъ забіякамъ было какъ-то не по себѣ въ присутствіи этой дѣвушки.
   -- Мы пріѣхали сюда, чтобы взять васъ и отправиться вмѣстѣ въ Митруны черезъ лѣсъ, какъ мы уговорились вчера, -- сказалъ Кмицицъ.-- Дорога ужасная, да, кромѣ того, Богъ послалъ еще и морозъ.
   -- Я уже отправила тетку въ Митруны, чтобъ она приготовила намъ обѣдъ. А теперь прошу васъ обождать немного: я пойду одѣнусь въ теплое платье.
   Она вышла изъ комнаты, а Кмицицъ подскочилъ къ товарищамъ.
   -- Ну, что, не княжна?... Что, Кокошка? Ты говорилъ, что она меня осѣдлала, а отчего самъ такъ сконфузился?... Гдѣ ты видалъ такую? Повойникъ подкоморій большую часть года жилъ съ нею или въ Кейданахъ, при дворѣ князя-воеводы, или у пана Глѣбовичъ, тамъ-то она и научилась такимъ манерамъ. А красота-то?... А вы-то хороши: стоите, какъ пни безсловесные!
   -- Мы ей показались чистѣйшими дураками!-- сказалъ со злостью Раницкій.-- Но величайшій дуракъ -- это Кокосиньскій!
   -- О, измѣнникъ, да, вѣдь, ты же самъ толкалъ меня локтемъ!
   -- Тише, барашки мои, тише!-- сказалъ Кмицицъ.-- Любоваться вамъ разрѣшается, но ссориться нельзя.
   -- Я за нее готовъ въ огонь и въ воду!-- закричалъ Раницкій.-- Убей меня, Андрюша, я не откажусь отъ своихъ словъ!
   Кмицицъ вовсе не думалъ прибѣгать къ такимъ строгимъ мѣрамъ. Онъ былъ очень доволенъ, покручивалъ усы и торжествующимъ взглядомъ посматривалъ на товарищей. Тутъ въ комнату вошла панна Александра, одѣтая въ кунью шапочку, дѣлающую ее еще болѣе красивой. Всѣ вышли на крыльцо.
   -- Мы въ этихъ саняхъ поѣдемъ?-- спросила дѣвушка, показывая на бѣлаго медвѣдя.-- Я во всю свою жизнь не видала болѣе красивыхъ саней.
   -- Не знаю, кто прежде въ нихъ ѣздилъ: это -- добыча. Теперь будемъ ѣздить мы вдвоемъ. Знаете, какъ это кстати? У меня въ гербѣ дѣвушка на медвѣдѣ. Есть еще Кмицицы, но тѣ отъ Филона Кмиты Чарнобыльскаго, нашъ же родъ идетъ отъ знаменитаго Кмиты.
   -- Когда вы добыли этого медвѣдя?
   -- Недавно, въ эту войну. Мы -- бѣдные изгнанники, война отняла у насъ наши имѣнія, теперь поневолѣ приходится жить войною же. Я вѣрно служилъ ей, вотъ она меня и награждаетъ.
   -- Одного награждаетъ, а цѣлую страну разоряетъ.
   Кмицицъ закрылъ панну Александру фартукомъ изъ бѣлаго сукна, подбитаго бѣлыми волками, усѣлся самъ, крикнулъ на возницу: "трогай!" и кони помчались.
   Они ѣхали молча; слышался только скрипъ замерзшаго снѣга подъ полозьями, фырканье лошадей да покрикиванье возницы.
   Вдругъ панъ Андрей наклонился къ Александрѣ:
   -- Хорошо вамъ?
   -- Хорошо, -- отвѣтила она и закрылась рукавомъ отъ холоднаго вѣтра.
   Сани мчались вихремъ. День былъ ясный, морозный; снѣгъ сверкалъ милліонами разноцвѣтныхъ искръ; изъ трубъ придорожныхъ хатокъ высокими колонками вылеталъ розовый дымъ.
   Надъ санями съ громкимъ карканьемъ вились стаи воронъ. За двѣ мили отъ Водоктовъ широкая дорога пошла лѣсомъ, глухимъ, мрачнымъ, молчаливымъ, точно заснувшимъ подъ густымъ инеемъ. Деревья, казалось, убѣгали назадъ за санями, а они летѣли все шибче и шибче, какъ будто у лошадей внезапно выросли крылья. Отъ такой ѣзды голова идетъ кругомъ, овладѣваетъ какое-то уныніе. Закружилась голова и у панны Александры. Откинувшись назадъ, закрывъ глаза, она чувствовала сладкую истому и ей начинало казаться, что этотъ оршанскій бояринъ похитилъ ее, а она не имѣетъ ни силы сопротивляться ему, ни крикнуть... И летятъ они, летятъ все быстрѣе... Александра чувствуетъ, что ее обнимаютъ чьи-то руки... чувствуетъ на щекахъ прикосновеніе чего-то жесткаго... глаза не хотятъ открываться, какъ во снѣ. И летятъ они, летятъ. Панну пробудилъ голосъ, спрашивающій:
   -- Любишь ли ты меня?
   Она открыла глаза:
   -- Какъ свою душу.
   -- А я на жизнь и смерть!
   И снова соболья шапочка Кмицица наклонилась надъ куньей Александры. Она сама теперь не знала, что болѣе опьяняетъ ее: поцѣлуи или эта безумная скачка.
   Они все мчались лѣсомъ, все мчались. Деревья убѣгали назадъ цѣлыми полками. Снѣгъ скрипѣлъ, лошади фыркали, а они были счастливы.
   -- Хотѣлось бы ѣхать такъ до конца свѣта!-- вскричалъ Кмицицъ.
   -- Что мы дѣлаемъ?... Грѣхъ!-- шепнула Александра.
   -- Какой тамъ грѣхъ! Дай мнѣ еще согрѣшить.
   -- Нельзя. Митруны уже недалеко.
   -- Далеко ли, близко ли, все равно!
   Кмицицъ поднялся въ саняхъ, поднялъ руки кверху и закричалъ, какъ будто не могъ вмѣстить радости въ полной груди:
   -- Гей! га! гей! га!
   -- Гей! гопъ! гоопъ! га!-- отозвались его товарищи изъ заднихъ саней.,
   -- Что вы такъ кричите?-- спросила панна.
   -- А такъ, съ радости! Ну-ка, крикните и вы!
   -- Гей! га!-- раздался звучный, тоненькій голосокъ.
   -- Королева ты моя! Я въ ноги тебѣ упаду.
   -- Товарищи будутъ смѣяться.
   Ихъ охватило какое-то буйное, дикое веселье. Вдругъ изъ заднихъ саней раздался отчаянный крикъ: "Стой, стой!"
   Панъ Андрей, гнѣвный и удивленный, обернулся назадъ и увидалъ въ нѣсколькихъ шагахъ всадника, приближающагося во всю прыть.
   -- Боже мой, это мой вахмистръ Сорока! Что-нибудь тамъ произошло!-- сказалъ панъ Андрей.
   Тѣмъ временемъ вахмистръ приблизился и осадилъ коня такъ, что тотъ присѣлъ на заднія ноги.
   -- Панъ ротмистръ, -- заговорилъ онъ задыхающимся голосомъ.
   -- Что тамъ, Сорока?
   -- Упита горитъ... Дерутся!
   -- Іисусъ, Марія!-- крикнула Александра.
   -- Не бойтесь, панна... Кто дерется?
   -- Солдаты съ горожанами. Въ рынкѣ пожаръ! Горожане послали за гарнизономъ въ Ноневѣжъ, а я поспѣшилъ сюда въ вашей милости. Едва могу отдышаться...
   Заднія сани поровнялись съ передними; Кокосиньскій, Раницкій, Кульвецъ-Гиппоцентаврусъ, Угликъ, Рекуцъ и Зендъ выскочили на снѣгъ и кольцомъ окружили разговаривающихъ.
   -- Изъ-за чего вышло дѣло?-- спросилъ Кмицицъ.
   -- Горожане не хотѣли давать провіанта ни лошадямъ, ни людямъ: предписанія не было; солдаты начали брать силой. Мы осадили бургомистра и тѣхъ, кто заперся въ рынкѣ, подожгли два дома. Теперь страшный гвалтъ, въ колокола звонятъ...
   Глаза Кмицица начали свѣтиться гнѣвомъ.
   -- Намъ нужно идти на помощь!-- закричалъ Кокосиньскій.
   -- Мужичье восторжествуетъ надъ войскомъ!-- прибавилъ Раницкій, у котораго все лицо сразу покрылось пятнами.-- Стыдъ, срамъ!
   Зендъ засмѣялся совою и такъ правдоподобно, что перепугалъ всѣхъ лошадей, а Рекуцъ поднялъ глаза кверху и пищалъ:
   -- Бей, кто въ Бога вѣритъ! Къ чорту мужичье!
   -- Молчать!-- загремѣлъ Кмицицъ такъ, что гулъ пошелъ по лѣсу, и стоящій возлѣ него Зендъ зашатался, какъ пьяный.-- Но что вы тамъ? Не нужно рѣзни!... Садиться всѣмъ въ двое саней, мнѣ оставить одни и ѣхать въ Любичъ. Тамъ ждать, можетъ быть, я пришлю за помощью.
   -- Какъ?-- запротестовалъ* было Раницкій, но панъ Андрей сдавилъ ему рукою горло и только еще страшнѣй засверкалъ глазами.
   -- Ни слова!-- грозно сказалъ онъ.
   Всѣ замолкли; видимо, всѣ боялись его, хотя обыкновенно обращались съ нимъ за панибрата.
   -- Вы возвращайтесь въ Водокты,-- сказалъ Кмицицъ Александрѣ,-- или поѣзжайте за теткой въ Митруны. Вотъ и прогулка наша не удалась! Зналъ я, что они тамъ не усидятъ спокойно... Ну, да усмирятся, когда нѣсколько головъ слетитъ съ плечь. Будьте здоровы и спокойны, я скоро возвращусь...
   Онъ поцѣловалъ ея руку и закуталъ волчьимъ одѣяломъ, самъ усѣлся въ другія сани и крикнулъ возницѣ:
   -- Въ Упиту!
   

Глава IV.

   Прошло нѣсколько дней, а Кмицицъ не возвращался, за то въ Водоктовъ пріѣхали трое ляуданскихъ шляхтичей провѣдать панну. Пріѣхалъ Пакошъ Гаштовтъ изъ Пацунелей,-- тотъ, который содержалъ у себя пана Володіёвскаго, извѣстный своимъ богатствомъ и шестью дочерями, изъ которыхъ три были за тремя Бутримами и получали по сту талеровъ приданаго, не считая разной недвижимости. Другой пріѣхавшій былъ Кассіанъ Бутримъ, самый старый человѣкъ на всей Ляудѣ, хорошо помнившій Баторія, а съ нимъ зять Пакоша, Юзва Бутримъ. Тотъ не пошелъ на войну, потому что козацкое ядро оторвало ему ногу. Звали его хромымъ или безногимъ. То былъ человѣкъ съ медвѣжьей силой, большаго ума, но суровый, сварливый, придирчивый. Его немного побаивались, потому что онъ не умѣлъ прощать ни себѣ, ни людямъ. Въ особенности бывалъ онъ страшенъ пьяный, но это рѣдко случалось.
   Панна ласково приняла своихъ гостей, хотя сразу догадалась, что они пріѣхали развѣдать что-нибудь о панѣ Кмицицѣ.
   -- Мы хотѣли было ѣхать къ нему съ поклономъ, да, кажется онъ еще изъ Упиты не возвратился,-- сказалъ Пакошъ,-- такъ ты намъ скажи, милая, когда можно.
   -- Его до сихъ поръ нѣтъ, -- отвѣтила панна.-- Онъ вамъ будетъ очень радъ, потому что слышалъ много хорошаго о васъ -- прежде отъ дѣдушки, а теперь отъ меня.
   -- Только бы онъ не вздумалъ принять насъ, какъ принялъ Домашевичей, когда они къ нему пріѣхали съ извѣстіемъ о смерти полковника!-- мрачно пробормоталъ Юзва.
   Панна услыхала и живо отвѣтила:
   -- Вы не должны обижаться на это. Можетъ быть, онъ принялъ ихъ и недостаточно ласково, но уже сознался въ своей ошибкѣ. Нужно помнить, что онъ возвращался съ войны: мало ли пришлось ему перенести трудовъ и непріятностей! Нечего удивляться, если солдатъ и на своего крикнетъ.
   Пакошъ Гаштовтъ, который хотѣлъ жить въ согласіи со всѣмъ міромъ, махнулъ рукой и сказалъ:
   -- Мы и не удивлялись! Кабанъ на кабана огрызается, если невзначай увидитъ его, отчего же человѣку на человѣка не крикнуть? Мы поѣдемъ въ Любичъ поклониться пану Кмицицу, чтобы жилъ съ нами мирно, ходилъ на войну и на охоту, какъ покойный панъ подкоморій.
   -- А понравился онъ тебѣ, милая, или нѣтъ?-- спросилъ Кассіанъ Бутримъ.-- Мы должны спросить тебя объ этомъ.
   -- Да вознаградитъ васъ Господь за вашу заботливость. Панъ Кмицицъ доблестный рыцарь, а еслибъ я и увидала что-нибудь противное, то объ этомъ нельзя было бы говорить.
   -- Но, вѣдь, ты ничего не замѣтила, душа моя?
   -- Ничего. Наконецъ, здѣсь никто не имѣетъ права судить его или выказывать недовѣріе. Лучше будемъ благодарить Бога!
   -- Что тутъ благодарить раньше времени! Если будетъ за что, тогда и поблагодаримъ, а не будетъ -- не станемъ,-- отвѣтилъ сумрачный Юзва, который, какъ истый жмудинъ, былъ чрезвычайно остороженъ.
   -- А о свадьбѣ вы не говорили?-- снова спросилъ Кассіанъ.
   Александра потупила глаза:
   -- Панъ Кмицицъ хочетъ какъ можно скорѣе...
   -- Вотъ что!... Еще бы не хотѣлъ!-- проворчалъ Юзва,-- дуракъ онъ, что ли? Какой это медвѣдь не захочетъ меду изъ улья?... Зачѣмъ спѣшить? Не лучше ли присмотрѣться, что онъ за человѣкъ? Отецъ Кассіанъ, скажите ваше мнѣніе; нечего вамъ дремать, какъ зайцу подъ бороздою въ полуденную пору!
   -- Я не дремлю, а думаю, что бы сказать,-- отозвался старикъ.
   -- Мы зла пану Кмицицу не желаемъ, только бы и онъ не дѣлалъ, чего и дай Боже, аминь!
   -- Только бы онъ былъ намъ по мысли!-- прибавилъ Юзва. Панна Биллевичъ наморщила свои соколиныя брови и произнесла не безъ нѣкотораго высокомѣрія:
   -- Помните, господа, что мы говоримъ не о слугѣ. Онъ тутъ будетъ хозяиномъ; во всемъ должна быть его воля, не паша. Онъ и въ опекѣ долженъ замѣнить васъ.
   -- Это значитъ, чтобъ мы уже не вмѣшивались?-- спросилъ Юзва.
   -- Это значитъ, чтобъ вы были друзьями ему, какъ онъ хочетъ быть другомъ вамъ. Наконецъ, онъ оберегаетъ здѣсь свое же добро, которымъ всякій можетъ распоряжаться по своему вкусу. Правда, панъ Пакошъ?
   -- Святая правда!
   А Юзва вновь обратился къ старику Бутриму:
   -- Не дремлите, отецъ Кассіанъ!
   -- Я не дремлю, я только думаю.
   -- Такъ говорите, о чемъ вы думаете.
   -- О чемъ? А вотъ о чемъ... Панъ Кмицицъ знатный человѣкъ, знаменитаго рода, а мы народъ простой. Притомъ, онъ славный рыцарь: одинъ пошелъ противъ непріятеля, когда другіе руки опустили. Дай Богъ побольше такихъ! Но компанія его никуда не годится!... Панъ сосѣдъ Пакошъ, что вы слышали отъ Домашевичей? Что все это люди, лишенные чести, давно уже осужденные закономъ. Просто палачи! Наносили они вредъ непріятелю, но и своихъ также не щадили. Жгли, грабили, насильничали... вотъ что! Если кого тамъ поранили или обидѣли, то это и со всякимъ хорошимъ человѣкомъ случается, но они всегда жили, какъ татары, и давно бы имъ пришлось гнить въ тюрьмахъ, еслибъ не заступничество пана Кмицица. Тотъ ихъ любитъ и охраняетъ и они цѣпляются за него, какъ лѣтомъ пьявки за лошадь. А теперь сюда пріѣхали и уже всѣмъ вѣдомо, что они за люди. Первый день по пріѣздѣ въ Любичѣ изъ бандолетовъ стрѣляли,-- въ кого?-- въ портреты покойниковъ Биллевичей. Ужь этого панъ Кмицицъ не долженъ былъ допускать; они ему вреда не сдѣлали.
   Александра закрыла глаза руками.
   -- Не можетъ быть, не можетъ быть!
   -- Можетъ, цотому что было! Панъ Кмицицъ позволилъ разстрѣлять тѣхъ, съ которыми хочетъ породниться! А потомъ дворовыхъ дѣвокъ притащили въ домъ для распутства... Тьфу! прости Господи! Такъ у насъ не бывало никогда: съ перваго же дня начали стрѣльбой и развратомъ! Съ перваго же дня!
   Старый Кассіанъ разсердился и началъ стучать посохомъ; лицо Александры покрылось густымъ румянцемъ, а Юзва заговорилъ опять:
   -- А войско пана Кмицица, которое осталось въ Улитѣ, лучше, что ли? Каковы офицеры, таково и войско! У пана Соллогуба скотину отбили какіе-то люди, говорятъ, пана Кмицица; мужиковъ мейзагольскихъ, что смолу везли, на дорогѣ побили. Кто? Опять они. Панъ Соллогубъ поѣхалъ проситъ правосудія у пана Глѣбовича, а теперь снова въ У питѣ грабежъ. Всё это противъ Бога! Спокойно тутъ бывало, какъ нигдѣ, а теперь хоть ружье заряжай, да стереги цѣлую ночь, а все это потому, что пріѣхалъ папъ Кмицицъ съ компаніей.
   -- Не говорите такъ! О, не говорите такъ!-- заговорила Александра.
   -- Какъ же мнѣ иначе говорить? Если панъ Кмицицъ ни въ чемъ не виноватъ, то зачѣмъ держитъ такихъ людей, зачѣмъ живетъ съ ними? Вы скажите ему, чтобъ онъ ихъ прогналъ или отдалъ палачу, иначе не будетъ покоя. Слыханное ли это дѣло стрѣлять въ портреты и распутничать у всѣхъ на виду? Вѣдь, объ этомъ вся околица говоритъ.
   -- Что мнѣ дѣлать?-- спросила Александра.-- Можетъ быть, они и злые люди, но онъ съ ними воевалъ вмѣстѣ. Развѣ онъ ихъ выгонитъ вонъ по моей просьбѣ?
   -- Если не выгонитъ,-- тихо пробормоталъ Юзва,-- то самъ таковъ.
   Панну начиналъ разбирать гнѣвъ на товарищей ея жениха.
   -- Такъ и будетъ. Онъ долженъ ихъ выгнать! Пускай выбираетъ между мной и ими. Если то, что вы товорите, правда и я сегодня же буду знать это, то не прощу имъ ни стрѣльбы, ни распутства. Я одинокая, слабая сирота, а ихъ цѣлая вооруженная шайка, но я не испугаюсь.
   -- Мы тебѣ поможемъ.
   -- Клянусь Богомъ, -- все болѣе и болѣе горячилась Александра,-- пускай они дѣлаютъ что хотятъ, но только не здѣсь, въ Любичѣ. Пусть будутъ какими угодно,-- это ихъ дѣло, ихъ голова въ отвѣтѣ,-- но пусть же они не подбиваютъ пана Кмицица распутничать. Стыдъ, позоръ!... Я думала, что они просто грубые солдаты, а теперь вижу, что это негодяи, которые и себя, и его срамятъ. Да, да! зло омотрѣло изъ ихъ глазъ, а я, глупая, не поняла. Хорошо, благодарю васъ, что вы открыли мнѣ глаза на этихъ Іудъ. Я знаю, что мнѣ нужно дѣлать. Вы пана Кмицица не вините. Если онъ и поступилъ не хорошо, то только по молодости, и они его подговариваютъ, подбиваютъ примѣромъ распутничать и позорятъ его имя. Да, пока я жива, этого не будетъ.
   Гнѣвъ и негодованіе на товарищей пана Кмицица все болѣе возростали въ сердцѣ Александры, какъ возрастаетъ боль въ свѣжей ранѣ. Въ ней страшно оскорбили и чувство любви, и довѣрчивость, съ какою она отдала свою душу пану Андрею. Ей было стыдно и за него, и за себя, а этотъ гнѣвъ и стыдъ, прежде всего, искалъ виновныхъ. Она хотѣла было сказать еще что-то, но вдругъ разрыдалась.
   Шляхтичи принялись утѣшать ее, но безполезно. Послѣ ихъ отъѣзда въ душѣ Александры осталась тоска, безпокойство и обида. Гордую панну оскорбляло болѣе всего то, что она же должна была защищать своего жениха, объяснять его поступки. А эта компанія... Маленькія ручки панны судорожно сжимались при одной мысли о нихъ. Въ глазахъ ея, какъ на-яву, представлялись лица Кокосиньскаго, Углика, Зенда, Кульвеца-Гиппоцентавруса, и видѣла она въ нихъ то, чего прежде не замѣчала: что это были нахальныя лица, на которыхъ порокъ оставилъ свою неизгладимую печать. Александра начинала знакомиться съ неизвѣстнымъ ей доселѣ чувствомъ -- ненавистью.
   Но на ряду съ этимъ оскорбленіе, нанесенное Кмицицомъ, заставляло ее страдать все болѣе и болѣе.
   -- Стыдъ, срамъ!-- шептали поблѣднѣвшія уста дѣвушки.-- Каждый вечеръ отъ меня онъ возвращался къ дворовымъ дѣвкамъ!...
   Она чувствовала себя совершенно уничтоженною. Несносное бремя сдавливало ея дыханіе.
   На дворѣ смеркалось, но Александра все ходила по комнатѣ скорыми шагами и въ душѣ ея все кипѣло попрежнему. То была натура, не умѣющая безъ борьбы сносить преслѣдованія судьбы; въ жилахъ дѣвушки текла рыцарская кровь. Она хотѣла сейчасъ же начать войну съ тою шайкой злыхъ духовъ, сейчасъ же. Но что остается ей? Ничего! Только слезы и просьба, чтобіі панъ Андрей прогналъ на всѣ четыре стороны своихъ друзей. А если онъ не захочетъ этого сдѣлать?
   -- Если не захочетъ...
   И она не смѣла думать объ этомъ.
   Размышленія ея прервалъ подростокъ, который принесъ охапку сухихъ дровъ и, сбросивъ ихъ около камина, началъ выгребать старую золу. Въ голову Александры пришла неожиданная мысль.
   -- Костекъ!-- сказала она,-- ты сядешь сейчасъ верхомъ и поѣдешь въ Любичъ. Если панъ уже возвратился, попроси его пріѣхать сюда, а если его еще нѣтъ, то пусть пріѣдетъ старый управляющій, Зникисъ. Да живѣе!
   Мальчикъ бросилъ на уголья горсть смоленыхъ щепокъ, покрылъ ихъ дровами и выбѣжалъ изъ комнаты.
   Въ каминѣ затрещало яркое пламя. У Александры сразу какъ-то полегчало на душѣ.
   "Можетъ быть, Господь смилуется,-- подумала она,-- а можетъ, все было ужь вовсе не такъ плохо, какъ говорятъ опекуны...
   И она пошла въ людскую, по старымъ обычаямъ Биллевичей, наблюдать за пряхами и пѣть священныя пѣсни.
   Черезъ два часа полузамерзшій Костекъ возвратился домой.
   -- Зникисъ въ сѣняхъ!-- объявилъ онъ.-- Пана еще нѣтъ въ Любичѣ.
   Александра быстро вскочила съ своего мѣста. Управляющій поклонился ей до земли.
   -- Какъ здоровье твое, ясная паненка?... Дай тебѣ Господи! Они прошли въ столовую; Зникисъ остановился у дверей.
   -- Что у васъ слышно?-- спросила панна.
   Мужикъ махнулъ рукой.
   -- Пана нѣтъ еще...
   -- Я знаю, что онъ въ Упитѣ. А въ домѣ что дѣлается?
   -- Эхъ!...
   -- Слушай, Зникисъ, говори смѣлѣй. Волосъ не упадетъ съ твоей головы. Говорятъ, панъ добрый, только компанія его -- своевольники?
   -- Если бы, ясная паненка, только своевольники!
   -- Говори откровенно.
   -- Нельзя мнѣ, паненка, нельзя... боюсь я... Мнѣ не приказали.
   -- Кто не приказалъ?
   -- Панъ.
   -- Да?-- переспросила панна.
   Наступила минута молчанія. Она ходила по комнатѣ со стиснутыми губами и нахмуренными бровями; онъ слѣдилъ за ея движеніями.
   Вдругъ она остановилась передъ нимъ.
   -- Ты чей?
   -- Биллевичовскій. Я изъ Водоктовъ, а не изъ Любича.
   -- Ты больше не возвратишься въ Любичъ, останешься здѣсь. Теперь я приказываю тебѣ говорить все, что ты знаешь!
   Мужикъ, какъ стоялъ у порога, такъ и опустился на колѣна.
   -- Паненка ясная, я и не хочу возвращаться... тамъ свѣтопреставленіе!... То разбойники, душегубы; тамъ человѣкъ минуту за себя покоенъ не будетъ.
   Панна Биллевичъ зашаталась, словно раненая стрѣлой, поблѣднѣла страшно, но спокойно спросила:
   -- Правда ли, что они стрѣляли въ портреты?
   -- Какъ не стрѣлять! И дѣвокъ таскали по комнатамъ, и каждый день такъ. Въ деревнѣ плачъ, въ господскомъ домѣ Содомъ и Гоморра. Быковъ всѣхъ порѣзали, барановъ тоже... Крестьяне воютъ... Конюха вчера невинно уколотили. А горше всего дѣвкамъ. Ужь имъ дворовыхъ мало, теперь по деревнѣ ловятъ.
   -- Когда пана ожидаютъ назадъ?
   -- Они, паненка, не знаютъ, только я слышалъ, какъ они говорили между собой, что нужно завтра всѣмъ въ Упиту ѣхать. Сказали, чтобъ лошади были готовы. Сюда хотятъ заѣхать и просить пороху; можетъ быть, понадобятся онъ имъ.
   -- Заѣхать сюда?... Хорошо. Иди теперь, Зникисъ, въ кухню. Болѣе ты уже не возвратишься въ Любичъ.
   -- Дай тебѣ Боже здоровья и счастія!
   Панна Александра знала, чего хотѣла,-- знала, какъ ей надо поступить.
   Слѣдующій день было воскресенье. Утромъ, раньше чѣмъ панна уѣхала въ костелъ, въ Водоктовъ прибыли паны Кокосиньскій, Угликъ, Кульвецъ-Гиппоцентаврусъ, Раницкій, Рекуцъ и Зендъ, а за ними любичская челядь, верхами и вооруженная: рыцари порѣшили идти на помощь пану Кмицицу въ Упиту.
   Хозяйка вышла къ нимъ спокойная и надменная, совсѣмъ не похожая на ту, которая привѣтствовала ихъ нѣсколько дней тому назадъ, и едва кивнула головой въ отвѣть на ихъ низкіе поклоны (рыцари думали, что это отсутствіе Кмицица заставляетъ ее быть настолько сдержанною).
   Ярошь Кокосиньскій, какъ болѣе смѣлый, выступилъ впередъ съ рѣчью:
   -- Ясновельможная панна ловчанка! Мы по дорогѣ въ Упиту заѣхали сюда принести вамъ свое почтительное привѣтствіе и просить васъ, чтобъ вы приказали вашей прислуги сѣсть на коней и ѣхать съ нами. Упиту мы возьмемъ штурмомъ и слегка пустимъ кровь мѣщанамъ.
   -- Удивляетъ меня, -- сказала панна Биллевичъ,-- что вы ѣдете въ Упиту, тогда какъ я сама слышала приказаніе пана Кмицица, чтобъ вы сидѣли смирно въ Любичѣ. Мнѣ кажется, вамъ, какъ подначальнымъ, не мѣшало бы слушаться его распоряженій.
   Рыцари съ недоумѣніемъ переглянулись между собой. Зендъ надулъ губы, точно собирался засвистать по-птичьему, Кокосинь" скій провелъ по головѣ широкою ладонью.
   -- Ей-Богу!-- сказалъ онъ,-- со стороны кто-нибудь подумалъ бы, что вы разговариваете съ холопами пана Кмицица. Правда, мы должны были сидѣть дома, но вотъ уже идетъ четвертый день, а Андрея все нѣтъ, и мы пришли къ тому убѣжденію, что тамъ случилось что-нибудь такое, гдѣ и наши сабли могутъ пригодиться.
   -- Панъ Кмицицъ поѣхалъ не на битву, а чтобъ наказать буйныхъ солдатъ.;И вы могли бы подвергнуться тому же самому, еслибъ вы поступили вопреки его приказу. Наконецъ, при васъ*то и увеличился бы всякій безпорядокъ.
   -- Трудно намъ спорить съ вами. Мы просимъ у васъ пороху и людей.
   -- Людей и пороху я вамъ не дамъ, слышите ли вы меня?
   -- Какъ, какъ?-- завопилъ Кокосиньскій.-- Для Кмицица, для Андрея* пожалѣете? Вы хотите, чтобъ онъ столкнулся съ бѣдою?
   -- Если его и можетъ встрѣтить какое-нибудь несчастіе, то это ваше общество!
   Глаза дѣвушки заискрились. Высоко поднявъ голову, она сдѣлала нѣсколько шаговъ на встрѣчу своихъ гостей. Тѣ въ изумленіи попятились назадъ.
   -- Измѣнники!-- сказала она,-- это вы, какъ злые духи, подговариваете его на все дурное! Я отлично знаю васъ, ваше распутство, ваши гнусныя дѣла. Законъ васъ преслѣдуетъ, люди отвращаются отъ васъ, а стыдъ падаетъ на кого? На него, благодаря вамъ, безчестнымъ злодѣямъ!
   -- Клянусь Христомъ! Слышите, товарищи?-- крикнулъ Кокосиньскій.-- Что это такое? Спимъ мы, что ли?
   Панна Биллевичъ сдѣлала еще шагъ и указала рукою за дверь.
   -- Вонъ!-- сказала она.
   Рыцари поблѣднѣли, но никто и слова не вымолвилъ. Только зубы ихъ начали стучать, руки сами хватались за рукоятки сабель, глаза метали искры. Но, увы, домъ этотъ былъ подъ опекой всесильнаго Кмицица, а эта дерзкая дѣвушка -- его невѣста. Имъ приходилось проглотить свое оскорбленіе, а она все стояла передъ ними съ вытянутою рукой.
   Наконецъ, панъ Кокосиньскій еле проговорилъ прерывающимся отъ бѣшенства голосомъ:
   -- Если насъ здѣсь такъ любезно принимаютъ... то... намъ не остается ничего... какъ поклониться... любезной хозяйкѣ и уйти... поблагодаривъ за гостепріимство.
   Онъ поклонился съ преувеличеннымъ почтеніемъ, а другіе послѣдовали его примѣру. Когда двери за ушедшими захлопнулись, Александра безъ силъ упала въ кресло; у ней не было больше ни силъ, ни воли.
   Спустя два часа, рыцари, еще не успѣвшіе опомниться отъ нанесеннаго имъ оскорбленія, въѣзжали въ Волнонтовичи. Стоялъ сильный морозъ, а до Упиты еще далеко. Широкая улица засцянка была переполнена народомъ, какъ это обыкновенно бываетъ въ воскресенье. Бутримы съ дочками и сестрами возвращались пѣшкомъ и въ саняхъ изъ Митрунъ, отъ церковной службы. Шляхта поглядывала на незнакомыхъ всадниковъ, полудогадываясь, что это за люди. Молодыя шляхтянки слышали уже о безобразіяхъ въ Любичѣ, о знаменитыхъ грѣшникахъ, которыхъ привезъ съ собою панъ Кмицицъ, и еще съ большимъ любопытствомъ присматривались къ нимъ. Рыцари ѣхали гордо, съ отличною посадкой, въ добытыхъ на войнѣ бархатныхъ кафтанахъ, въ рысьихъ шапкахъ, на лихихъ коняхъ. Видно было, что это солдаты по призванію: мина гордая, голова высоко поднятая кверху. Они не уступали никому, проѣзжали цугомъ и покрикивали отъ времени до времени: "Съ дороги!" Какой-то изъ Бутримовъ посмотрѣлъ изподлобья, но уступилъ.
   -- Замѣтьте, господа,-- сказала Кокосиньскій,-- какіе здѣсь крестьяне рослые; одинъ въ одного и всякій волкомъ смотритъ.
   -- А дѣвушки какія!-- съ восторгомъ закричалъ Рекуцъ.
   -- И на лошади усидѣть трудно!
   Они выѣхали изъ засцянка и вновь пустились рысью, чтобы поскорѣй попасть въ корчму, такъ называемую Долы, на полдорогѣ между Волмонтовичами и Митрунаии. Бутримы останавливались постоянно въ этой корчмѣ отдохнуть и отогрѣться. Неудивительно, что рыцари нашли у крыльца нѣсколько саней и осѣдланыхъ лошадей.
   -- Выпьемъ водки, а то холодно!-- сказалъ Кокосиньскій.
   -- Не мѣшаетъ!-- отвѣтилъ Угликъ.
   Рыцари слѣзли съ коней, привязали ихъ въ столбу, а сами вошли въ огромную, мрачную комнату шинка, переполненную народомъ. Шляхта, сидя на лавкахъ или стоя кучками передъ прилавкомъ, пила подогрѣтое пиво или крупникъ -- напитокъ изъ масла, меда, водки и кореньевъ. Все это были исключительно только Бутримы, народъ дюжій, сумрачный и необычайно молчаливый. Всѣ были одѣты въ сѣрые полукафтанья изъ самодѣльнаго сукна, подбитаго овчинами, подпоясаны кожаными поясами, при сабляхъ въ черныхъ ножнахъ, точно отрядъ войска въ одинаковой одеждѣ. Но все это были или старики за шестьдесятъ лѣтъ, или подростки, не достигшіе двадцати; остальные ушли въ Росны, въ ополченіе.
   При видѣ оршанскихъ воиновъ всѣ отступили отъ прилавка. Красивый рыцарскій нарядъ очень понравился воинственной шляхтѣ. Кто-то спросилъ: "Изъ Любича?" -- "Да, компанія пана Кмйцица!" -- "Такъ они?" -- "Какже, они!"
   Рыцари пили водку, но крупникъ ужь очень хорошо пахнулъ. Первый пронюхалъ это Кокосиньскій и приказалъ подать. Принесли желѣзный горшокъ, рыцари принялись за него, прищуривая глаза, чтобы разсмотрѣть шляхту. Окна шинка были занесены снѣгомъ, а огонь печки заслоняли чьи-то спины.
   Когда крупникъ достаточно разогрѣлъ рыцарскую кровь, а чувство оскорбленія начало понемногу стихать, Зендъ закричалъ по-вороньему и такъ хорошо, что обратилъ на себя всеобщее вниманіе.
   Рыцари смѣялись, шляхта понемногу придвигалась къ нимъ поближе, въ особенности молодежь, здоровяки съ плечами въ косую сажень, съ румяными щеками. Сидящія у огня фигуры тоже повернулись лицомъ къ комнатѣ и Рекуцъ первый увидалъ, что то были женщины.
   Зендъ, закрывъ глаза, все каркалъ, каркалъ, наконецъ, пересталъ и черезъ минуту раздался крикъ зайца; заяцъ стоналъ въ зубахъ у собаки, въ послѣдней агоніи, все слабѣе, тише, наконецъ, вскрикнулъ отчаянно и замолкъ навѣки.
   Бутримы сидѣли въ нѣмомъ изумленіи, хотя Зендъ давно уже замолчалъ. Они разсчитывали услыхать еще что-нибудь, но услыхали только пискливый голосъ Рекуца:
   -- Сороки сидятъ возлѣ печки!
   -- Правда!-- согласился Угликъ,-- только въ комнатѣ такъ темно, что я не могъ разглядѣть.
   -- Интересно знать, что онѣ тамъ дѣлаютъ?
   -- Можетъ быть, танцовать приходятъ.
   -- А вотъ постойте, я спрошу!-- сказалъ Кокосиньскій.
   И, возвысивъ голосъ, онъ спросилъ:
   -- Прекрасныя особы, что вы дѣлаете возлѣ печки?
   -- Грѣемся!-- отвѣтили тонкіе голоса.
   Рыцари встали и подошли къ печкѣ. На длинной лавкѣ сидѣло около десятка женщинъ, старыхъ и молодыхъ.
   -- Такъ это вы ножки грѣете?-- спросилъ Кокосиньскій.
   -- Да, панъ, озябли.
   -- Прелестныя ножки!-- запищалъ Рекуцъ.-- У меня есть средство болѣе вѣрное, чѣмъ огонь, это -- танцы.
   -- Коли танцовать, такъ танцовать!-- сказалъ панъ Угликъ.-- Не нужно ни скрипки, ни контрбаса,-- я вамъ буду самъ играть на чеканѣ.
   Онъ вытащилъ изъ кармана свой неизбѣжный инструментъ и заигралъ; рыцари подошли къ дамамъ. Тѣ сначала противились, но только для одного вида. Можетъ быть, и шляхта въ свою очередь разохотилась бы,-- почему не потанцовать въ воскресенье послѣ обѣдни?-- еслибъ не отчаянная репутація "компаніи". Хромой Юзва Бутримъ всталъ съ лавки, приблизился къ Кульвецу-Гиппоцентаврусу, схватилъ его за грудь и грубо сказалъ:
   -- Если вы хотите танцовать, такъ, можетъ быть, со мною?
   Кульвецъ-Гиппоцентаврусъ прижмурилъ глаза и повелъ усами.
   -- Я хочу съ дѣвушками, а съ вами развѣ послѣ...
   Къ нему подбѣжалъ Раницкій, издали почуявшій свалку.
   -- Кто ты таковъ, негодяй?-- спросилъ онъ, хватаясь за саблю.
   Угликъ пересталъ играть, а Кокосиньскій крикнулъ:
   -- Эй, товарищи, въ кучу, въ кучу!
   Но Бутримы тоже начали собираться вмѣстѣ, ворча словно медвѣди.
   -- Чего вамъ нужно?-- спросилъ Кокосиньскій.
   -- Э, что тутъ говорить, пошли прочь!-- флегматично проговорилъ Юзва.
   Раницкій, прежде всего заботившійся, чтобъ и дня не прошло безъ драки, ударилъ Юзву въ грудь рукоятью сабли и крикнулъ:
   -- Бей!
   Сверкнули рапиры, женщины закричали, свалка началась. Гигантъ Юзва выпрямился, схватилъ стоявшую возлѣ стола тяжелую лавку и поднялъ ее, какъ перышко.
   Поднялась пыль и густо окутала сражающихся; слышались одни только крики да стоны раненыхъ.
   

Глава V.

   Въ тотъ же самый день Кмицицъ пріѣхалъ въ Водоктовъ съ нѣсколькими сотнями солдатъ, чтобъ отправить ихъ изъ Упиты къ великому гетману. Въ такомъ маленькомъ городкѣ, какъ Упита, трудно отыскать мѣсто для такого количества солдатъ, да еще буйныхъ, которыхъ сдержать въ состояніи одна только желѣзная дисциплина. Достаточно было посмотрѣть на волонтеровъ пана Кмицица, чтобъ убѣдиться, что худшихъ людей трудно отыскать во всей республикѣ. Да Кмицицъ и не могъ набрать другихъ. Послѣ прибытія великаго гетмана непріятель залилъ весь край. Остатки регулярныхъ литовскихъ войскъ на нѣкоторое время отступили къ Биржамъ и Кейданамъ, чтобы привести себя въ порядокъ. Шляхта смоленская, витебская, полоцкая, Мстиславская и минская или послѣдовала за войскомъ, или переѣхала въ воеводства, еще не занятыя непріятелемъ. Болѣе смѣлые собирались въ Гродно, къ пану подскарбію (Госевскому); тамъ королевскими универсалами былъ назначенъ сборный пунктъ всеобщаго ополченія. Увы, мало было такихъ, которые послушались универсаловъ, а тѣ, которые вняли голосу долга, сбирались медленно, нехотя, никто не сопротивлялся непріятелю, за исключеніемъ пана Кмицица, -- тотъ велъ все дѣло на свой счетъ, побуждаемый болѣе страстью къ приключеніямъ, чѣмъ патріотизмомъ. Легко понять, что, при отсутствіи регулярныхъ войскъ и шляхты, онъ набиралъ людей, какихъ могъ найти, либо такихъ, для которыхъ понятіе о долгѣ и отчизнѣ было совершенно чуждымъ, либо такихъ, которымъ нечего было терять. И сбѣжалась къ нему масса бездѣльниковъ безъ крова и дома, людей низшихъ классовъ, прислуги, бѣжавшей изъ войска, и разныхъ преступниковъ, преслѣдуемыхъ закономъ. Эти разсчитывали найти охрану подъ знаменемъ пана Кмицица и притомъ еще поживиться добычею. Въ желѣзныхъ рукахъ Кмицица они превратились въ смѣлыхъ солдатъ,-- смѣлыхъ до безумія,-- и если бы самъ Кмицицъ былъ положительнымъ человѣкомъ, могли бы принести республикѣ большую помощь. Но у Кмицица самого кровь постоянно кипѣла ключомъ; наконецъ, откуда ему было брать провіантъ, оружіе и коней, когда онъ, какъ волонтеръ, не обладающій даже открытыми листами, не могъ ожидать ни малѣйшей помощи отъ казны республики? Онъ бралъ силою, часто у непріятеля, а часто у своихъ, сопротивленія не выносилъ и за малѣйшій проступокъ наказывалъ страшно.
   Въ постоянныхъ стычкахъ, битвахъ и нападеніяхъ, онъ одичалъ, привыкъ къ кроволитію такъ, что нужно было уже что-нибудь особенное, чтобы тронуть его вовсе не злое по природѣ сердце. Онъ любилъ людей, готовыхъ на все, не останавливающихся ни перёдъ чѣмъ. Вскорѣ имя его покрылось зловѣщею славой. Небольшіе отряды непріятеля не осмѣливались выходить изъ городовъ и лагерей въ мѣстахъ, гдѣ свирѣпствовалъ страшный партизанъ. Но и мѣстные обыватели, разоренные войной, боялись его людей не много меньше, чѣмъ непріятеля. Въ особенности, когда начальство переходило къ одному изъ офицеровъ Кмицица: Кокосиньскому, Углику, Кульвецу, Зенду или дикому и кровожадному, несмотря на свое высокое происхожденіе, Раницкому,-- всегда можно было спросить: защитники ли это, или враги? Кмицицъ по временамъ каралъ и своихъ людей, въ особенности подъ сердитую руку, и каралъ безъ милосердія, но чаще становился на ихъ сторонѣ, не обращая вниманія ни на законы, ни на слезы, ни на жизнь человѣческую.
   Офицеры, за исключеніемъ Рекуца, на которомъ не тяготѣло невинной крови, еще болѣе подбивали молодаго вождя распускать возжи своей и безъ того буйной натуры.
   Таково было войско Кмицица.
   Теперь онъ собралъ своихъ оборванцевъ изъ Упиты, чтобъ отослать ихъ въ Кейданы. Когда они остановились передъ домомъ въ Водоктахъ, панна Александра пришла въ ужасъ: такъ они были похожи на гайдамаковъ. Оружіе у всѣхъ разное: одни въ шлемахъ, отнятыхъ у непріятеля, другіе въ козацкихъ шапкахъ, въ капюшонахъ; одни въ полинялыхъ кафтанахъ, другіе въ полушубкахъ,-- съ ружьями, копьями, луками и бердышами, на худыхъ, шершавыхъ лошадяхъ съ польскою, московскою или турецкою збруей. Александра успокоилась только тогда, когда въ комнату вошелъ панъ Андрей, веселый, какъ всегда, и тотчасъ же прижалъ къ своимъ губамъ ея руку.
   Хотя панна Александра и рѣшила раньше принять его сурово и холодно, но ничего не могла подѣлать съ собой. Кромѣ того, нужно было какъ нибудь подготовить его къ непріятной исторіи съ товарищами. Наконецъ, онъ такъ искренно, съ такою любовью смотрѣлъ на нее, что твердое рѣшеніе дѣвушки растаяло какъ снѣгъ отъ луча солнца.
   "Онъ любитъ меня! Нѣтъ никакого сомнѣнія!" -- подумала она.
   А онъ говорилъ:
   -- Я такъ соскучился по васъ, что хотѣлъ спалить всю Упиту, чтобы только поскорѣе летѣть сюда. Чортъ бы ихъ всѣхъ побралъ!
   -- Я тоже боялась, какъ бы тамъ дѣло не дошло до битвы. Слава Богу, что вы пріѣхали.
   -- Что за битва! Солдаты начали немного тормошить мѣщанъ...
   -- Но вы все успокоили?
   -- Сейчасъ разскажу все, какъ было дѣло, сокровище мое, только дайте мнѣ отдохнуть немного; я страшно усталъ. Какъ тутъ тепло у васъ! Какъ хорошо въ Водоктахъ, словно въ раю! Сидѣлъ бы тутъ цѣлый вѣкъ, смотрѣлъ бы въ эти ясныя очи и никогда бы не выѣзжалъ. Вотъ и выпить чего-нибудь теплаго тоже не мѣшало бы: на дворѣ ужасный морозъ.
   -- Я прикажу вскипятить вина съ яйцами и сейчасъ же принесу вамъ сама.
   -- И моимъ висѣльникамъ дайте боченокъ водки и прикажите пустить ихъ въ конюшню погрѣться. Тулупы-то у нихъ вѣтромъ подбиты.
   -- Я ничего не пожалѣю для нихъ; вѣдь, это ваши солдаты.-- Она улыбнулась такъ, что у Кмицица на душѣ просвѣтлѣло, и вышла тихонько, чтобы распорядиться по хозяйству.
   Кмицицъ ходилъ по комнатѣ, то поглаживая себѣ чубъ, то крутя усы, и раздумывалъ, какъ бы ей разсказать, что случилось въ Упитѣ.
   -- Трудно сказать всю правду,-- бормоталъ онъ подъ носъ,-- но дѣлать нечего, хотя товарищи и будутъ смѣяться, что она меня на помочахъ водитъ...
   Онъ снова расхаживалъ изъ угла въ уголъ, снова думалъ и, наконецъ, началъ сердиться, что Александра такъ долго не возвращается.
   Въ это время мальчикъ принесъ свѣчку, поклонился въ поясъ и вышелъ, а черезъ минуту явилась и сама прелестная хозяйка, держа въ обѣихъ рукахъ блестящій оловянный подносъ съ горшкомъ, изъ котораго выходилъ душистый паръ подогрѣтаго венгерскаго, и хрустальнымъ кубкомъ съ гербомъ Кмицицовъ. Старый Биллевичъ когда то получилъ его въ подарокъ отъ отца пана Андрея.
   Панъ Андрей живо подскочилъ къ Александрѣ.
   -- А!-- закричалъ онъ,-- теперь обѣ руки заняты, не вырвешься!
   Онъ перегнулся къ ней черезъ подносъ, а она откинула далеко назадъ свою русую головку.
   -- Оставьте!... Я уроню подносъ.
   Но онъ не боялся никакихъ угрозъ.
   -- Ей-Богу, отъ такой красоты можно потерять разсудокъ!
   -- Вы и такъ давно помѣшались... Садитесь лучше.
   Онъ послушно усѣлся; она налила ему изъ горшка въ кубокъ.
   -- Ну, говорите теперь, какъ вы судили виновныхъ въ Упитѣ.
   -- Въ Упитѣ?... Какъ Соломонъ!
   -- Благодареніе Богу!... Мнѣ хотѣлось бы, чтобы всѣ вокругъ называли васъ справедливымъ человѣкомъ. Какъ все это было?
   Кмицицъ сдѣлалъ нѣсколько глотковъ, вздохнулъ и началъ:
   -- Я буду говорить сначала. Было такъ: бургомистръ требовалъ открытый листъ отъ великаго гетмана или пана подскарбія. "Вы (говоритъ онъ солдатамъ) волонтеры и требовать ничего не можете. Квартиры мы вамъ, пожалуй, дадимъ, а провіантъ отпускать будемъ лишь тогда, когда удостовѣримся, что намъ заплатятъ".
   -- Правы они были или нѣтъ?
   -- По закону, они были правы, но у солдатъ были сабли за поясомъ, а по старинному право за тѣмъ, у кого сабля. Солдаты и говорятъ мѣщанамъ: "Вотъ мы на вашей шкурѣ выпишемъ открытый листъ!" И пошла свалка. Бургомистръ съ мѣщанами завалили разнымъ хламомъ входъ въ улицу, они ихъ начали атаковать; не обошлось дѣло и безъ стрѣльбы. Бѣдные солдатики для страху подожгли два сарая, нѣсколько мѣщанъ успокоились...
   -- Какъ успокоились?
   -- Кого ударятъ саблей по головѣ, тотъ по неволѣ успокоится.
   -- Но, Боже мой, вѣдь, это убійство!
   -- Вотъ за этимъ-то я и пріѣхалъ. Солдаты сейчасъ ко мнѣ съ жалобами на нужду, въ какой они живутъ, что ихъ преслѣдуютъ понапрасну. "Умираемъ съ голоду, говорятъ, что намъ дѣлать?"
   Я приказалъ бургомистру придти ко мнѣ. Онъ долго думалъ, наконецъ, пришелъ съ тремя другими и сейчасъ въ слезы: "Пусть бы, говорятъ, и открытаго листа не давали, но зачѣмъ бьютъ, зачѣмъ городъ поджигаютъ? Ѣсть и пить мы дали бы отъ, но они требуютъ мяса, меду, а мы сами люди бѣдные, у насъ у самихъ ничего нѣтъ. Законъ на нашей сторонѣ, а вы будете отвѣчать передъ судомъ за вашихъ солдатъ".
   -- Богъ да благословитъ васъ,-- воскликнула Александра,-- если вы поступили справедливо!
   -- Если я поступилъ справедливо?
   Тутъ панъ Андрей поморщило^, какъ школьникъ, попавшійся въ шалости, и началъ дергать чубъ.
   -- Царица моя, -- жалобнымъ голосомъ проговорилъ онъ,-- сокровище мое... не гнѣвайтесь на меня...
   -- Да что же вы сдѣлали?-- безпокойно спросила Александра.
   -- Приказалъ дать по сту батоговъ бургомистру и выборнымъ!-- однимъ духомъ выпалилъ панъ Андрей.
   Александра не отвѣтила ничего, только опустила голову внизъ И погрузилась въ молчаніе.
   Голову снимите, -- крикнулъ Кмицицъ, -- но не гнѣвайтесь!... Я еще не все сказалъ...
   -- Не все?-- простонала панна.
   -- Они посылали въ Поневѣжъ за помощью. Пришло сто какихъ-то дураковъ съ офицерами. Тѣхъ я напугалъ, а офицеровъ,-- ради Бога, не гнѣвайтесь!-- приказалъ голыхъ гонять кнутами по снѣгу, какъ когда-то пана Тумграта въ Оршѣ...
   Панна Биллевичъ подняла голову; ея суровые глаза горѣли гнѣвомъ, лицо пылало.
   -- У васъ нѣтъ ни стыда, ни совѣсти!-- сказала она.
   Кмицицъ съ удивленіемъ посмотрѣлъ на нее, помолчалъ немного, потомъ спросилъ измѣнившимся голосомъ:
   -- Правду ли вы говорите, или шутите?
   -- Я говорю правду, что поступокъ этотъ достоинъ гайдамака, а не рыцаря!... Я говорю правду, потому что репутація ваша дорога мнѣ; мнѣ стыдно, что вы едва успѣли пріѣхать, какъ уже все населеніе показываетъ на васъ пальцами, какъ на разбойника!...
   -- Что мнѣ ваше населеніе! Одна собака десять хатъ стережетъ, да и той немного работы.
   -- Но имя этихъ бѣдняковъ чисто; на немъ не лежитъ никакого позора. Никого судъ преслѣдовать не будетъ, за исключеніемъ васъ!!
   -- Объ этомъ вы не безпокойтесь! Въ нашей республикѣ всякій -- панъ, кто держитъ саблю въ рукахъ и съумѣетъ подобрать шайку негодяевъ. Что со мной сдѣлаютъ? Кого я тутъ боюсь?
   -- Если вы никого не боитесь, то знайте, что я-то боюсь гнѣва Божьяго... и слезъ людскихъ боюсь, и несправедливости! А позора я дѣлить ни съ кѣмъ не хочу; я -- слабая женщина, но честь моего имени для меня, можетъ быть, болѣе дороже, чѣмъ тому, кто себя называетъ рыцаремъ.
   -- Клянусь Богомъ! не грозите мнѣ... вы меня еще не знаете...
   -- О, кажется, и мой дѣдъ не зналъ васъ!
   Глаза Кмицица начали сыпать искры, но и въ ней разыгралась кровь Биллевичей.
   -- Ну, что-жь, кричите,-- смѣло продолжала она,-- я не испугаюсь, хотя я и одна, а у васъ въ распоряженіи цѣлый полкъ разбойниковъ... Вы думаете, я не знаю, что вы въ Любичю стрѣляли въ портреты моихъ предковъ и безчестили дѣвушекъ?.. Вы не знаете меня, если думаете, что я смолчу покорно. И этого мнѣ никакое завѣщаніе не помѣшаетъ. Напротивъ, воля моего дѣда, чтобъ я была женою достойнаго человѣка...
   Кмицицъ, очевидно, самъ стыдился своихъ любичскихъ похожденій, потому что опустилъ голову и спросилъ уже тихимъ голосомъ:
   -- Кто вамъ разсказалъ объ этой стрѣльбѣ?
   -- Вся окрестная шляхта говоритъ объ этомъ.
   -- Заплачу же я этимъ лапотникамъ, измѣнникамъ, за ихъ доброту!-- угрюмо сказалъ Кмицицъ.-- Но это было подъ пьяную руку... въ компаніи; мы, солдаты, иногда сдержать себя не можемъ. А что касается дѣвокъ, то я не таскалъ ихъ.
   -- Знаю, что это они, безстыдные, они, злодѣи, подстрекаютъ васъ на все дурное.
   -- Они -- не злодѣи, они -- мои офицеры...
   -- Я этимъ вашимъ офицерамъ приказала уйти вонъ изъ моего дома!
   Александра ожидала взрыва гнѣва, но, къ величайшему изумленію, увидала, что извѣстіе это не произвело на Кмицица дурнаго впечатлѣнія,-- напротивъ, казалось, улучшило расположеніе его духа.
   -- Приказали имъ выйти вонъ?-- переспросилъ онъ.
   -- Да.
   -- И они вышли?
   -- Да.
   -- Клянусь, рыцарская въ васъ душа! Ужасно это мнѣ нравится, потому что съ такими людьми шутки плохи; не одинъ уже тяжело поплатился за это. Но и они знаютъ Кмицица!... Видите, они вышли смирно, какъ овечки, а почему? Потому что меня боятся!
   Тутъ панъ Андрей самодовольно посмотрѣлъ на Александру, которую окончательно вывело изъ терпѣнія и это неумѣстное самодовольство, и эта перемѣнчивость настроенія.
   -- Вы должны выбирать между мною и ими,-- сильно и съ особымъ удареніемъ сказала она,-- иначе быть не можетъ!
   Кмицицъ, казалось, не ожидалъ настойчивости, съ которою говорила Александра, и отвѣтилъ небрежно, почти весело:
   -- Зачѣмъ мнѣ выбирать, когда я могу имѣть и то, и другое? Вы можете въ Водоктахъ дѣлать что вамъ угодно; но если изъ моихъ офицеровъ лично передъ вами никто не провинился, за что мнѣ ихъ выгонять? Вы не понимаете, что такое значитъ служить подъ однимъ знаменемъ и вести вмѣстѣ войну... Никакое родство не связываетъ такъ, какъ совмѣстная служба. Знайте, что они чуть не тысячу разъ спасали мою жизнь, что ихъ преслѣдуетъ законъ,-- тѣмъ болѣе я долженъ имъ дать пристанище. Всѣ они -- шляхтичи изъ хорошихъ родовъ, за исключеніемъ Зенда,-- тотъ чортъ его знаетъ какого происхожденія,-- но за то другаго такого объѣздчика не найдешь во всей республикѣ. Кромѣ того, если бы вы слышали, какъ онъ подражаетъ всякому звѣрю и птицѣ, то сами бы полюбили его.
   Панъ Андрей разсмѣялся, какъ будто между ними не было ни тѣни недоразумѣнія, а она судорожно стиснула пальцы, видя, какъ изъ ея рукъ выскальзываетъ это мятежное существо. Все, что она толковала ему объ общественномъ мнѣніи, о необходимости остепениться, о безславіи,-- все отскакивало отъ него какъ горохъ отъ стѣны. Непробудившаяся совѣсть этого солдата не умѣла понять ея негодованія при видѣ всякой несправедливости, всякой гнусной выходки. Какъ повліять на него, какими словами говорить съ нимъ?
   -- Да будетъ воля Божія!-- наконецъ, сказала она.-- Если вы отрекаетесь отъ меня, такъ идите своею дорогой! Богъ защититъ меня!
   -- Я отрекаюсь отъ васъ?-- спросилъ Кмицицъ съ величайшимъ изумленіемъ.
   -- Да, если не словами, то поступками; если не вы отъ меня, то я отъ васъ... Я не пойду за человѣка, на которомъ тяготѣютъ тяжелыя человѣческія слезы и кровь человѣческая, на котораго указываютъ пальцами, зовутъ изгнанникомъ, разбойникомъ и считаютъ измѣнникомъ!
   -- Какимъ измѣнникомъ?... Не приводите же меня въ бѣшенство, чтобъ я не сдѣлалъ чего-нибудь такого, о чемъ бы самъ послѣ жалѣлъ. Да поразитъ меня сейчасъ же громъ небесный, пусть черти сдерутъ съ меня шкуру, если я измѣнникъ, -- я, который вступился за отчизну тогда, когда всѣ руки опустили!
   -- Вы защищаете отчизну, а дѣлаете то же, что и непріятель: угнетаете ее, терзаете ея сыновъ, попираете права божескія и человѣческія. Нѣтъ, хотя бы сердце мое разорвалось,-- я не хочу такого мужа, не хочу!...
   -- Не говорите мнѣ объ отказѣ, я взбѣшусь окончательно! Ангелы Господни, спасите меня! Не хотите доброй волей, -- силой возьму, хотя бы тутъ вся голытьба изъ засцянковъ, хотя бы сами Радзивиллы, самъ даже король и всѣ дьяволы своими рогами охраняли васъ, хотя бы я долженъ былъ продать чорту свою душу...
   -- Не призывайте злыхъ духовъ, они услышатъ васъ!-- крикнула Александра, вытягивая передъ собою руки.
   -- Чего вы хотите отъ меня?
   -- Будьте честнымъ!
   Оба умолкли; въ комнатѣ воцарилась тишина. Слышно было только тяжелое дыханіе пана Андрея. Послѣднія слова Александры пробили, однако, панцырь, облекающій его совѣсть. Онъ чувствовалъ себя уничтоженнымъ, не зналъ что сказать, какъ защищаться. Несогласіе черною тучей повисло надъ ними; оставаться вмѣстѣ и молчать долѣе было невыносимо.
   -- Прощайте!-- вдругъ сказалъ Кмицицъ.
   -- Поѣзжайте и да наставитъ васъ Богъ!-- отвѣтила Александра.
   -- Поѣду! Горекъ былъ мнѣ вашъ напитокъ, горекъ хлѣбъ вашъ! Жолчью и уксусомъ напоили меня здѣсь.
   -- А вы думаете, что вы-то сладостью напоили меня?-- сказала она голосомъ, въ которомъ дрожали слезы.
   Кмицицъ подошелъ къ дверямъ, но вдругъ обернулся, подскочилъ въ ней и схватилъ ее за руки.
   -- Ради Христа! Вы хотите, чтобъ я мертвымъ свалился съ коня?
   Александра зарыдала; онъ обнялъ ее и держалъ, всю трепещущую, въ своихъ объятіяхъ, повторяя сквозь зубы:
   -- Бей меня... ну, бей, не жалѣй!... Не плачь, золото мое!-- наконецъ, вырвалось у него.-- Ради Бога, не плачь! Я во всемъ виноватъ! Все сдѣлаю, что хочешь. Тѣхъ отошлю... въ Упитѣ все устрою... буду жить иначе... вѣдь, я люблю не тебя, пойми меня!... Ради Бога, сердце мое разорвется... Д сдѣлаю Все... только не плачь... и люби меня.
   Такъ онъ ласкалъ и успокоивалъ ее.
   -- Ну, поѣзжайте,-- сказала она, выплакавшись.-- Богъ пошлетъ намъ согласіе. Я не сержусь на васъ, только вотъ тутъ, въ сердцѣ, боль...
   Мѣсяцъ высоко уже взошелъ надъ бѣлыми полями; когда панъ Андрей выѣхалъ назадъ въ Любичъ, а за нимъ поѣхали солдаты, змѣею растянувшись по широкой дорогѣ.
   Вахмистръ Сорока приблизился къ пану Андрею.
   -- Панъ ротмистръ, гдѣ намъ остановиться въ Любичѣ?
   -- Убирайся прочь!-- крикнулъ, на него Кмицицъ и поѣхалъ впередъ, не говоря никому ни слова. Въ сердцѣ его кипѣло сожалѣніе, по временамъ гнѣвъ, а больше всего -- злость на самого себя.
   То была первая ночь въ его жизни, когда онъ сводилъ счетъ со своею совѣстью, и счетъ этотъ давилъ его грудь горше самаго тяжелаго, панцыря. Онъ пріѣхалъ сюда съ запятнанною репутаціей, и что же онъ сдѣлалъ, чтобъ исправить ее? Въ первый же день устроилъ оргію въ Любичѣ (сказалъ, что не принималъ въ ней участія,-- неправда, принималъ и принимаетъ каждый день). Дальше: солдаты обидѣли горожанъ, а онъ еще болѣе увеличилъ эту обиду. Еще хуже: кинулся на поневѣжскій гарнизонъ, переколотилъ солдатъ, офицеровъ нагишомъ выгналъ на снѣгъ. Заведутъ съ нимъ процессъ -- онъ проиграетъ. Приговорятъ его къ лишенію имѣній, чести, а, можетъ быть, и жизни. А онъ не будетъ имѣть возможности, какъ прежде, собравши шайку вооруженной сволочи, смѣяться надъ закономъ, потому что хочетъ жениться, поселиться въ Водоктахъ, служить въ регулярной арміи; тамъ законъ найдетъ его. Кромѣ того,-- пусть и это пройдетъ безнаказанно,-- во всѣхъ этихъ поступкахъ есть что-то омерзительное, недостойное рыцаря. Буйство его не получитъ возмездія, Но память о немъ останется и въ сердцахъ ближнихъ, и на его совѣсти, и въ сердцѣ Александры.
   Тутъ, Когда онъ вспомнилъ, что она, все-таки, не оттолкнула его, что, выѣзжая, онъ прочелъ въ глазахъ ея прощеніе,-- она показалась ему доброю, какъ ангелъ небесный. и хотѣлось ему возратиться не завтра -- возвратиться сейчасъ, скакать во весь опоръ и пасть къ ея ногамъ, и просить о забвеніи, и цѣловать тѣ сладкія очи, которыя сегодня оросили слезами его лицо.
   Ему самому хотѣлось заплакать; онъ чувствовалъ, что любитъ эту дѣвушку, какъ не любилъ никого въ жизни. "Клянусь Пречистою Дѣвой,-- думалъ онъ,-- я сдѣлаю все, что она захочетъ; щедро одарю своихъ товарищей и отправлю на край свѣта. По совѣсти, вѣдь, они дѣйствительно меня всегда подбиваютъ на дурное".
   Тутъ пришло ему въ голову, что въ Любичѣ онъ непремѣнно застанетъ ихъ пьяными, съ дѣвушками, и такая злость охватила его, что ему хотѣлось пырнуть саблей въ кого-нибудь... ну, вотъ хоть въ одного, изъ своихъ солдатъ,-- и бить, бить безъ милосердія.
   -- Задамъ я имъ!-- ворчалъ онъ, дергая усъ.-- Они еще не видали меня такимъ, такъ увидятъ...
   Онъ въ бѣшенствѣ пришпорилъ коня такъ, что тотъ застоналъ, а Сорока сказалъ солдатамъ:
   -- Ротмистръ нашъ взбѣсился. Не дай Богъ попасться ему подъ руку.
   Панъ Андрей дѣйствительно бѣсился. Вокругъ "него царствовалъ мертвый покой. Мѣсяцъ свѣтилъ ярко, небо искрилось тысячами звѣздъ, ни малѣйшій вѣтеръ не шелестѣлъ верхушками деревьевъ, только въ сердцѣ рыцаря бушевала буря. Дорога до Любича показалась ему длинною, какъ никогда. Какая-то доселѣ незнакомая тревога овладѣвала имъ; казалось, все шептало ему въ уши зловѣщія предсказанія: и лѣсная глушь, и одинокія деревья, и пни, залитые зеленоватымъ свѣтомъ луны. Но, наконецъ, паномъ Андреемъ овладѣло изнеможеніе; вѣдь, цѣлую прошлую ночь въ Упитѣ онъ провелъ въ пьянствѣ и разгулѣ. Ему хотѣлось клинъ выгнать клиномъ, возбудить себя быстрою ѣздой, и онъ обернулся къ солдатамъ съ командой:
   -- Рысью!
   Онъ помчался, какъ стрѣла, а за нимъ весь отрядъ. Они летѣли по лѣсамъ и пустымъ полямъ, какъ тотъ полкъ адскихъ рыцарей, о которомъ люди на Жмуди говорятъ, что по временамъ, ясною лунною ночью, онъ появляется и несется по воздуху, предвѣщая войну и страшныя несчастія. Отголосокъ копытъ слышался впереди и позади ихъ, отъ лошадей начиналъ валить паръ, а скачка прекратилась лишь тогда, когда вблизи показались покрытыя снѣгомъ любичскія крыши.
   Ворота господскаго дома были широко распахнуты настежь.
   Вотъ дворъ наполнился лошадьми и людьми, а изъ дома никто не вышелъ спросить, что за народъ пожаловалъ. Кмицицъ удивился. Онъ ожидалъ найти окна свѣтящимися отъ огней, услышать звуки скрипокъ или веселые голоса танцующихъ, а тутъ только въ двухъ окнахъ столовой мерцалъ какой-то невѣрный огонекъ, а все остальное было темно, тихо, глухо. Вахмистръ Сорока первый соскочилъ съ коня, чтобы подержать ротмистру стремя.
   -- Идти спать!-- сказалъ Кмицицъ.-- Кто помѣстится въ людской, пусть слитъ въ людской, а остальные -- въ конюшняхъ. Лошадей поставить на скотный дворъ, въ сараи, и принести имъ сѣна изъ шалаша.
   -- Слушаю!-- отвѣтилъ вахмистръ.
   Кмицицъ слѣзъ съ коня, Двери въ сѣни были распахнуты; въ сѣняхъ холодно, какъ на дворѣ.
   -- Эй, кто тамъ?-- крикнулъ Кмицицъ.
   Никто не отзывался.
   -- Эй, тамъ!-- повторилъ онъ громче.
   Молчаніе.
   -- Напились!-- пробормоталъ панъ Андрей и заскрежеталъ зубами отъ бѣшенства.
   Дорогой онъ дрожалъ отъ злости при мысли, что застанетъ здѣсь пиръ горой, а теперь эта тишина злила его еще болѣе.
   Онъ вошелъ въ столовую. На огромномъ столѣ дымилъ сальный каганецъ. Потокъ свѣжаго воздуха такъ всколыхнулъ пламенемъ, что въ первую минуту панъ Андрей ничего не могъ разглядѣть. Только тогда, когда пламя успокоилось, взоръ его могъ различить рядъ фигуръ, лежащихъ рядомъ у стѣны.
   -- До смерти они перепились, что ли?-- проговорилъ онъ неспокойно и подошелъ въ крайней фигурѣ.
   Лица ея не было видно, оно было погружено во мракъ, но но бѣлому чехлу на чеканѣ панъ Андрей узналъ Углика и безъ церемоніи началъ расталкивать его ногою.
   -- Вставайте, скоты, вставайте!
   Но панъ Угликъ лежалъ неподвижно, съ руками, безпомощно упавшими вдоль тѣла, а за нимъ лежали другіе; ни одинъ не зѣвнулъ, не проснулся, не крикнулъ. Въ это время панъ Кмицицъ замѣтилъ, что всѣ лежали навзничь, въ одинаковомъ положеніи, и какое-то страшное предчувствіе схватило его за сердце.
   Онъ подскочилъ къ столу, схватилъ дрожащею рукой каганецъ и поднесъ его къ лицамъ лежащихъ.
   Волосы дыбомъ встали на его головѣ, настолько страшное зрѣлище представилось его глазамъ. Углика, исключительно онъ могъ узнать по бѣлому поясу; лицо и голова представляли одну безформенную массу, окровавленную, омерзительную, безъ глазъ, носа и рта, только громадные усы торчали изъ этой страшной лужи. Панъ Кмицицъ свѣтилъ далѣе. Другимъ по очереди лежалъ Зендъ съ оскаленными зубами и вышедшими изъ орбитъ глазами, въ которыхъ застылъ предсмертный ужасъ. Третій, Раницкій, лежалъ съ закрытыми глазами, съ лицомъ, покрытымъ рубцами бѣлыми, кровавыми, темными. Панъ Кмицицъ свѣтилъ далѣе. Четвертымъ былъ панъ Кокосиньскій, болѣе всѣхъ любимый Кмицицомъ, старинный его сосѣдъ. Тотъ, казалось, спалъ спокойно, только fca его шеѣ виднѣлась огромная рана, вѣроятно, нанесенная штыкомъ. Пятый, панъ Кульвецъ-Гиппоцентаврусъ, лежалъ съ жупаномъ, разорваннымъ на груди, и страшно изсѣченною головой. Панъ Кмицицъ подносилъ каганецъ къ каждому лицу, а когда освѣтилъ лицо шестаго, Ре куца, ему показалось, что рѣсницы несчастнаго слегка вздрогнули.
   Онъ поставилъ ночникъ на земь и началъ слегка трясти раненаго.
   -- Рекуцъ, Рекуцъ!-- кричалъ онъ,-- это я.
   Глаза Рекуца на минуту открылись, онъ узналъ лицо друга и тихо простоналъ:
   -- Ксендза... поскорѣй!...
   -- Кто васъ убилъ?!-- крикнулъ Кмицицъ, хватаясь за волосы.
   -- Бу-три-мы...-- послышался тихій, прерывающійся голосъ.
   Рекуцъ выпрямился, окаменѣлъ; открытые глаза его закатились и онъ умеръ.
   Кмицицъ молча подошелъ къ столу, поставилъ каганецъ, самъ сѣлъ на стулъ и провелъ рукою по лицу, какъ человѣкъ, только что проснувшійся, который самъ не зналъ, проснулся ли онъ, или видитъ еще передъ глазами сонные образы.
   Потомъ онъ опять взглянулъ на лежащіе трупы. Холодный потъ выступилъ на его лбу, волосы встали дыбомъ... Вдругъ онъ закричалъ такъ страшно, что даже стекла затряслись въ своихъ переплетахъ:
   -- Сюда, кто тамъ, сюда!
   Солдаты слышали крикъ и ввалили въ комнату. Кмицицъ указалъ имъ рукой на убитыхъ товарищей.
   -- Убиты, убиты!-- повторялъ онъ хриплымъ голосомъ.
   Солдаты бросились смотрѣть; иные прибѣжали съ лучиной и начали смотрѣть въ глаза покойникамъ. Послѣ первой минуты изумленія поднялся шумъ и говоръ. Пришли и тѣ, что расположились было въ конюшняхъ. Цѣлый домъ засверкалъ огнями, наполнился народомъ и, посреди всей этой толкотни, криковъ, разспросовъ, только одни убитые лежали тихо, равнодушные ко всему и, вопреки своимъ привычкамъ, спокойные. Души ихъ отлетѣли, а тѣлъ не могли разбудить ни призывныя трубы, ни веселый звонъ пиршественныхъ чашъ.
   Среди солдатскаго говора все чаще и чаще слышались угрозы и проклятія. Кмицицъ, безчувственный до тѣхъ поръ, вдругъ вскочилъ и закричалъ:
   -- На коней!...
   Все, что жило, бросилось къ дверямъ. Не прошло и получаса, какъ сотня всадниковъ летѣла, сломя голову, по широкой, снѣжной дорогѣ, а впереди мчался панъ Андрей, словно одержимый злымъ духомъ, безъ шапки, съ обнаженною саблей въ рукамъ.
   Мѣсяцъ достигалъ высшей точки своего небеснаго пути, когда его свѣтъ вдругъ началъ сливаться съ розовымъ свѣтомъ, выходящимъ какъ будто бы изъ-подъ земли; мало-по-малу небо все болѣе краснѣло, наконецъ, кровавое зарево охватило всю окрестность. Сплошное море огня бушевало въ огромномъ засцянкѣ Бутримовъ, а дикій Кмицицъ, посреди дыма, пламени и искръ, что цѣлыми снопами взлетали кверху, билъ и рѣзалъ пораженную, обезумѣвшую отъ тревоги шляхту...
   Проснулись и сосѣди ближайшихъ засцянковъ. Большія и меньшія группы Госцевичей Дымныхъ, Стакьяновъ, Гаштовтовъ и Домашевичей собирались на дорогѣ передъ домами и, поглядывая въ сторону пожара, тревожно перешептывались другъ съ другомъ: "Ужь не непріятель ли ворвался и поджегъ Бутримовъ?... Страшный пожаръ!"
   Ружейные выстрѣлы, доносящіеся оттуда, дѣлали еще болѣе вѣроятнымъ это предположеніе.
   -- Пойдемъ на помощь!-- кричали тѣ, что посмѣлѣе,-- не дадимъ погибать братьямъ!...
   А молодежь уже садилась на коней. Въ Кракиновѣ и Улитѣ забили въ набатъ.
   Въ Водоктахъ тихій стукъ въ дверь разбудилъ панну Александру.
   -- Вставай, вставай!-- кричала панна Францишка Кульвецъ.
   -- Войдите сюда сами! Что такое?
   -- Волмонтовичи горятъ! Выстрѣлы даже здѣсь слышны... тамъ битва! Боже, смилуйся надъ нами!
   Александра вскрикнула, вскочила съ постели и поспѣшно начала одѣваться. Она дрожала, какъ въ лихорадкѣ; она догадалась сразу, что за непріятель напалъ на несчастныхъ Бутримовъ.
   Черезъ минуту къ ней сбѣжались женщины со всего дома съ плачемъ и рыданіемъ. Александра упала на колѣна передъ образомъ и начала вслухъ читать молитвы.
   Вдругъ раздался страшный стукъ во входную дверь. Женщины съ крикомъ ужаса вскочили на ноги.
   -- Не отпирать, не отпирать!
   Стукъ повторился съ удвоенною силой; казалось, двери сейчасъ соскочатъ съ петель. Въ комнату вбѣжалъ мальчикъ Бостекъ.
   -- Паненка!-- закричалъ онъ,-- какой-то человѣкъ стучитъ. Отпирать ему или нѣтъ?
   -- Онъ одинъ?
   -- Одинъ.
   -- Поди, отопри!
   Нальчикъ вышелъ. Она взяла свѣчку и пошла въ столовую, а панна Францишка и всѣ пряхи за нею.
   Едва Александра успѣла поставить свѣчку на столъ, какъ въ сѣняхъ послышался стукъ отворяющейся желѣзной задвижки, скрипъ двери и передъ глазами женщинъ появился панъ Кмицицъ, страшный, черный отъ дыма, окровавленный, задыхающійся, съ безумными глазами.
   -- Мой конь упалъ!-- крикнулъ онъ.-- Меня преслѣдуютъ!...
   Панна Александра вперила въ него глаза.
   -- Это вы подожгли Волмонтовичи?
   -- Я... я...
   Онъ хоѣѣлъ сказать что-то еще, какъ вдругъ со стороны лѣса послышался отголосокъ криковъ и конскаго топота.
   -- Дьяволы... за моею душой!... Ну, хорошо!-- крикнулъ Кмицицъ.
   Пѣнна Александра тотчасъ же обернулась къ пряхамъ:
   -- Если будутъ спрашивать, сказать, что тутъ никого нѣтъ, а теперь въ людскую и придти сюда со свѣчами!...
   -- А вы туда!-- указала она Кмицицу сосѣднюю комнату.
   И, почти съ отвращеніемъ втолкнувъ его въ открытую дверь, она тотчасъ же заперла ее на ключъ.
   Въ это время вооруженные люди заняли весь дворъ и во мгновеніе ока Бутримы, Госцевичи, Домашевичи и другіе вошли въ домъ, но остановились въ столовой: передъ ними стояла сама хозяйка со свѣчою въ рукахъ и загораживала собою дорогу въ дальнѣйшія комнаты.
   -- Люди! что вы тутъ дѣлаете, чего хотите?-- спросила она, не опуская глазъ предъ грозными взорами и зловѣщимъ блескомъ обнаженныхъ сабель.
   -- Кмицицъ спалилъ Волмонтовичи!-- хоромъ отозвалась шляхта.-- Онъ перебилъ мужчинъ, женщинъ, дѣтей! Кмицицъ сдѣлалъ все это!...
   -- Мы перебили его людей,-- раздался голосъ Юзвы Бутрима,-- а теперь хотимъ его головы!...
   -- Его головы!... Крови!... Въ куски убійцу!...
   -- Такъ гонитесь за нимъ!-- крикнула панна.-- Чего вы стоите тутъ? Гонитесь!
   -- Развѣ онъ не здѣсь спрятался? Мы нашли его воня возлѣ лѣса...
   -- Его здѣсь нѣтъ! Домъ былъ запертъ! Ищите въ конюшняхъ и сараяхъ.
   -- Онъ въ лѣсъ ушелъ!-- крикнулъ какой-то шляхтичъ.
   -- Молчать!-- громовымъ голосомъ загремѣлъ Юзва Бутримъ.-- Панна, не укрывай его: онъ человѣкъ проклятый!
   Александра подняла кверху обѣ руки:
   -- Я проклинаю его вмѣстѣ съ вами!
   -- Аминь!-- закричала шляхта.-- Въ конюшни и въ лѣсъ! Отыщемъ его! Скорѣй за злодѣемъ!
   Шляхта высыпала вонъ и усѣлась на коней. Кто-то началъ искать по конюшнямъ, въ сараяхъ, потомъ голоса начали удаляться по направленію въ лѣсу.
   Пацна Александра прислушивалась, пока все не смолкло окончательно, и затѣмъ лихорадочно начала стучать въ комнату, гдѣ сама же спрятала пана Андрея.
   -- Здѣсь нѣтъ никого,-- выходите!
   Панъ Кмицицъ вышелъ изъ комнаты, шатаясь, какъ пьяный.
   -- Александра!-- началъ онъ.
   Она встряхнула распущенными волосами, которые покрывали ея плечи.
   -- Не хочу васъ видѣть, не хочу знать! Возьмите коня и уходите отсюда!...
   -- Александра!-- простоналъ Кмицицъ, протягивая руки.
   -- Кровь на вашихъ рукахъ, какъ у Каина!-- крикнула она, отпрянувъ словно при видѣ змѣи.-- Прочь отсюда... на вѣки!...
   

Глава VI.

   Проснулся сумрачный день и освѣтилъ развалины въ Волмонтовичахъ, остовы домовъ и хозяйственныхъ построенъ, обгорѣлые или изрубленные мечами трупы людей и лошадей. Въ пеплѣ, посреди погасающихъ углей, сучки блѣдныхъ людей искали тѣла дорогихъ покойниковъ или остатковъ имущества. То былъ день горя и скорби для всей Ляуды. Многочисленная шляхта, правда, одержала побѣду надъ Кмицицомъ, но побѣду тяжкую, кровавую. Кромѣ Бутримовъ, -- тѣ пострадали болѣе всѣхъ,-- не было засцянка, гдѣ бы вдовы не оплакивали мужей, отцы -- сыновей, дѣти -- отцовъ. Ляуданцамъ тѣмъ труднѣе было справиться съ нападающими, что болѣе сильные люди отсутствовали и только старики да юноши принимали участіе въ битвѣ. Изъ людей Кмицица неуцѣлѣло ни одного. Одни полегли въ Волной то ни чахъ, другихъ переловили на другой день въ лѣсахъ и перебили безъ милосердія. Самъ Кмицицъ какъ въ воду канулъ. Всѣ теряли голову въ догадкахъ, что съ нимъ сталось. Одни утверждали, что онъ скрылся въ пущѣ Зелёнкѣ или въ Роговской, гдѣ развѣ только одни Домашевичи могутъ его выслѣдить; другіе думали, что онъ убѣжалъ въ Хованскому и скоро приведетъ сюда непріятеля, но все это рѣшительно не имѣло никакого основанія. Тѣмъ временемъ остатки Бутримовъ стянулись въ Водокты и стали тамъ лагеремъ. Домъ былъ полонъ женщинъ и дѣтей. Что не помѣстилось, ушло въ Митруны, которые панна Александра всецѣло предоставляла въ распоряженіе погорѣльцевъ. Кромѣ того, въ Бодоктахъ стояло около сотни вооруженныхъ людей: опасались, что панъ Кмицицъ не сочтетъ себя совершенно побѣжденнымъ и каждый часъ можетъ покуситься на вооруженное похищеніе невѣсты. Болѣе значительные дома, Шелинги и Соллогубы, прислали своихъ гайдуковъ. Водокты смотрѣли городомъ, ожидающимъ нападенія. Между вооруженныхъ людей, между шляхты, между женщинъ, ходила панна Александра, блѣдная, скорбная, внимающая человѣческимъ стонамъ и проклятіямъ Кмицицу, которые словно ножъ поражали ея сердце,-- вѣдь, это она была причиной всѣхъ этихъ несчастій. Для нея прибылъ сюда этотъ сумасшедшій человѣкъ, который нарушилъ общій покой и оставилъ послѣ себя кровавую память, который попралъ всѣ права, перебилъ людей, какъ басурманъ, навѣстилъ мирную деревню огнемъ и мечомъ. И странно было, что одинъ человѣкъ могъ совершить столько зла въ такой короткій промежутокъ времени, и человѣкъ не совсѣмъ уже злой, не совсѣмъ испорченный. Панна Александра, близко разгадавшая его, лучше всѣхъ знала объ этомъ. Между самимъ Кмицицомъ и его дѣяніями лежала цѣлая пропасть, и потому-то сердце панны Александры, полюбившее этого человѣка всею страстью молодости, сжималось отъ невыносимой боли, что онъ обладалъ всѣми особенностями, чтобы быть доблестнымъ рыцаремъ и гражданиномъ, что, вмѣсто людскаго презрѣнія, могъ стяжать всеобщую любовь, вмѣсто проклятій -- благословенія.
   По временамъ молодой дѣвушкѣ казалось, что какое-то несчастіе, какая-то великая мрачная сила толкнула его на путь преступленія, и тогда ей было невыносимо жаль этого несчастнаго и неугасающая любовь вновь возрождалась въ ея душѣ.
   Его привлекали къ суду, ему грозило болѣе ста процессовъ, а панъ Глѣбовичъ выслалъ солдатъ на розыски преступника.
   Законъ долженъ былъ наказать его.
   Однако, отъ судебныхъ приговоровъ до исполненія ихъ было еще далеко: въ республикѣ безпорядокъ все болѣе и болѣе усиливался. Страшная война тяготѣла надъ страной и кровавыми шагами приближалась къ Жмуди. Могучій Радзивиллъ черезъ-чуръ былъ занятъ общественными дѣлами, черезъ-чуръ погруженъ въ великіе планы, касающіеся его лично, которые онъ хотѣлъ осуществить во что бы то ни стало, хотя бы это не согласовалось съ интересами родины. Прочіе магнаты тоже думали больше о себѣ, чѣмъ о республикѣ. Всѣ основы съ начала козацкой войны шатались подъ величавымъ нѣкогда зданіемъ этой республики.
   Край населенный, богатый, полный храбраго рыцарства, становился добычей постороннихъ, а насиліе и своеволіе все выше поднимали голову и могли издѣваться надъ закономъ, ибо хорошо сознавали свою силу.
   Тѣснимые могли найти единственную защиту противъ утѣснителя только въ своихъ собственныхъ сабляхъ; потому-то и Ляуда, заводя процессы противъ Кмицица, долго еще не слѣзала съ коня, готовая силой отразить силу.
   Но прошелъ мѣсяцъ, а о Кмицицѣ не было никакого извѣстія. Люди стали вольнѣй дышать. Богатая шляхта взяла назадъ своихъ гайдуковъ, бѣдная скучала по своимъ занятіямъ и стѣнамъ родныхъ хатъ и тоже начала понемногу разъѣзжаться. А когда воинственное настроеніе успокоивалось, убогой, шляхтѣ приходило все большее желаніе добиваться мирнымъ путемъ удовлетворенія своихъ требованій. Самого Кмицица поймать было трудно, за то оставался Любичъ, богатое имѣніе, могущее вознаградить всѣ потери и убытки. Панна Александра дѣятельно поддерживала это стремленіе ляуданской шляхты. Дважды съѣзжались къ ней на совѣтъ старшіе ляуданцы, и она не только принимала участіе въ этихъ совѣтахъ, но и руководила ими, удивляя всѣхъ своимъ здравымъ смысломъ и соображеніемъ. Ляуданцы хотѣли самовольно занять Любичъ и отдать его Бутримамъ, но паненка была противъ этого.
   -- Не платите насиліемъ за насиліе,-- сказала она,-- иначе и ваше дѣло будетъ злымъ дѣломъ; пусть правда вся будетъ на вашей сторонѣ. Онъ человѣкъ сильный и со связями, а въ трибуналахъ найдетъ защитниковъ и вы, при малѣйшей неосторожности, можете подвергнуться новой бѣдѣ. Скажите Бутримамъ, чтобъ они оставили Любичъ въ покоѣ. Что имъ нужно, я имъ все дамъ изъ Митрунъ; тамъ всякаго добра больше, чѣмъ когда-либо было въ Волмонтовичахъ. А если панъ Кмицицъ вернется сюда, то и его пусть оставятъ въ покоѣ, пока судъ не рѣшитъ его дѣла. Помните, что пока онъ живъ, вы только имѣете право взыскивать съ него за ваши убытки.
   Такъ говорила мудрая дѣвушка, а ляуданцы восхваляли ея мудрость, не соображая, что всякая проволочка приноситъ выгоду и пану Андрею, по крайней мѣрѣ, обезпечиваетъ его жизнь. Можетъ быть, Александрѣ только этого именно и хотѣлось? Но шляхта безпрекословно слушалась ее; она привыкла издавна считать святынею то, что выходитъ изъ устъ Биллевичей. Любичъ оставался нетронутымъ, а панъ Андрей, еслибъ онъ явился, могъ бы спокойно проживать въ своемъ помѣстьи.
   Но онъ не явился. За то черезъ полтора мѣсяца къ паннѣ явился посланецъ съ письмомъ, человѣкъ чужой, никому неизвѣстный. Письмо было отъ Кмицица, слѣдующаго содержанія:
   "Возлюбленная, дорогая Александра! Всякому существу въ мірѣ, въ особенности человѣку, даже самому дурному, свойственно мстить за свои обиды. И если я вырѣзалъ всю эту шляхту, то, видитъ Богъ, не изъ одной кровожадности, а потому, что они товарищей моихъ, вопреки законамъ Божіимъ и человѣческимъ, не обращая вниманія на ихъ молодость и высокое происхожденіе, такъ перебили безжалостно, какъ не сдѣлаютъ ни турки, ни козаки. Не буду спорить, что и меня обуялъ почти нечеловѣческій гнѣвъ, но кто же будетъ удивляться этому? То души покойныхъ Кокосиньскаго, Раницкаго, Углика, Рекуца, Кульвеца и Зенда, въ цвѣтѣ лѣтъ и славы невинно загубленныхъ, укрѣпили мою руку въ то время, когда я, беру Бога въ свидѣтели, только лишь о мирѣ и согласіи со всею ляуданскою шляхтой и думалъ, желая перемѣнить образъ моей жизни по вашимъ совѣтамъ. Слушая жалобы на меня, не отвергайте и моей защиты и разсудите справедливо. Теперь мнѣ жаль этихъ людей, потому что, можетъ быть, и невинные отъ меня пострадали, но солдатъ, мстящій за братнюю кровь, виновныхъ отъ невинныхъ отличить не можетъ и ни на что вниманія не обращаетъ. Дай Богъ, чтобъ это не могло мнѣ повредить въ вашихъ глазахъ. За чужіе грѣхи и вины, за гнѣвъ справедливый для меня это было бы страшнѣйшимъ наказаніемъ; и такъ, утративъ васъ, я съ отчаяніемъ въ душѣ ложусь спать и съ отчаяніемъ пробуждаюсь, не въ состояніи забыть ни васъ, ни своей любви. Пусть меня, несчастнаго, осудятъ трибуналы, пусть сеймы утвердятъ приговоры, пусть имя мое подвергнется безславію, пусть земля разступится подъ моими ногами, -- я все снесу, все вытерплю, только вы, ради Бога, не выкидывайте меня изъ сердца. Я сдѣлаю все, что они ни захотятъ, отдамъ Любичъ, отдамъ свои оршанскія имѣнія; есть у меня добыча -- рубли, закопанные въ лѣсахъ,-- пусть берутъ и тѣ, лишь бы вы мнѣ сказали, что будете моею, какъ приказываетъ съ того свѣта вашъ покойный дѣдъ. Вы спасли мою жизнь, спасите же и душу мою, дайте мнѣ загладить мои преступленія, Дайте мнѣ перемѣнить свою жизнь къ лучшему; если вы покинете меня, то и Господь Богъ отвернется отъ меня и отчаяніе толкнетъ меня еще на худшія дѣла".
   Кто можетъ понять, кто объяснить возьмется, какая жалость заговорила въ душѣ Александры въ защиту пана Андрея! Любовь, какъ лѣсное сѣмя, быстро летитъ по вѣтру, но гдѣ пуститъ въ сердцѣ свои корни, то вырвать его можно развѣ только съ сердцемъ же. Панна Биліевичъ была одна изъ тѣхъ, что отдаютъ свое безъ раздѣла. Она плакала, читая письмо Кмицица, но не могла сразу простить все, забыть обо всемъ. Раскаяніе Кмицица было, несомнѣнно, чистосердечно, но душа оставалась такою же дикою, ничѣмъ не сдерживаемый характеръ не могъ измѣниться такъ, чтобы можно было безъ тревоги думать о будущемъ. Не словъ, а дѣйствій нужно было требовать отъ пана Андрея. Наконецъ, какъ могла она сказать человѣку, который залилъ кровью цѣлый засцянокъ, имя котораго безъ проклятія никто не упоминалъ по обоимъ берегамъ Ляуды: "возвращайся; за трупы, пожары, кровь и слезы человѣческія я отдаю тебѣ свою любовь и самое себя"?
   И она написала ему такъ:
   "Я раньше сказала вамъ, что не хочу васъ знать и видѣть, и сдержу свое слово, хотя бы мое сердце разорвалось отъ этого. То, что сдѣлали вы, нельзя вознаградить ни деньгами, ни имуществомъ, потому что умершихъ воскресить нельзя. Не достояніе свое потеряли вы, а свою славу. Пусть шляхта, которую вы пожгли и побили, проститъ васъ, тогда и я прощу; пусть она первая вступится за васъ, тогда и я послушаю ея заступничества. А такъ какъ этого быть никогда не можетъ, то и вы ищите счастья въ другомъ какомъ-нибудь мѣстѣ, а прежде всего -- Божьяго прощенія; оно вамъ необходимо болѣе, чѣмъ человѣческое".
   И снова потекли дни, недѣли безъ вѣсти о Кмицицѣ, за то приходили иныя, одна другой хуже. Московскія войска Хованскаго все шире заливали республику. Республика, видно, дошла до крайней степени слабости, если не могла дать отпоръ тѣмъ силамъ, съ которыми дотолѣ справлялась безъ всякаго труда. Правда, силы эти подкрѣплялъ неусмиренный бунтъ Хмельницкаго, настоящая стоглавая гидра; но и помимо бунта, помимо истощенія силъ въ предъидущихъ войнахъ, и политики, и военные ручались, что одно только великое княжество можетъ и въ состояніи не только отразить нападеніе, но и перенести свои побѣдоносныя хоругви за предѣлы страны. Но внутренній разладъ парализовалъ все, даже усилія тѣхъ, что готовы были принести въ жертву отчизнѣ свою жизнь и достояніе.
   Тѣмъ временемъ въ незанятыхъ земляхъ скрывались тысячи бѣглецовъ, какъ шляхтичей, такъ и простыхъ людей. Города, городки и деревни въ Жмуди были полны людей, доведенныхъ войной до нужды и отчаянія. Мѣстное населеніе не могло доставить пришлецамъ даже достаточнаго пропитанія, и тѣ гибли съ голоду, нерѣдко силой добывая то, въ чемъ имъ отказывали. Стычки, столкновенія, грабежи сдѣлались чуть не обыденнымъ явленіемъ.
   Зима стояла необычайно суровая. Пришелъ апрѣль, а снѣгъ лежалъ толстою пеленой не только въ лѣсахъ, но и на поляхъ. Когда прошлогодніе запасы исчерпались, началъ свирѣпствовать братъ войны, голодъ, и все шире распространялъ свое царство. Выѣхавъ изъ дома, не трудно было наткнуться на трупы людей, лежащіе на поляхъ, при дорогѣ, окостенѣлые, объѣденные волками, которые цѣлыми стадами подходили къ деревнямъ и селеніямъ. Ихъ вой мѣшался съ людскимъ крикомъ о помощи; въ поляхъ и лѣсахъ по ночамъ загорались тысячи костровъ и около нихъ несчастные скитальцы отогрѣвали свои окоченѣвшіе члены. Необъяснимый страхъ оковалъ всѣ умы. Многіе утверждали, что войны, столь неудачныя, и несчастія, доселѣ неслыханныя, имѣютъ непосредственную связь съ королевскимъ именемъ. Говорилось, что буквы I. С. R., выбитыя на монетахъ, значатъ не только Ioannes Casunirus Rex, но и Initium Саlamitatis Regni {Начало бѣдствій королевства. Прим. пер.}. И если въ провинціяхъ, еще не охваченныхъ войною, царствовалъ такой страхъ и безпорядокъ, легко понять, что дѣлалось въ тѣхъ, которыя уже топтала нога непріятеля. Вся республика, потерявшая голову, раздираемая борьбою партій, напоминала человѣка въ горячкѣ за минуту до смерти. Ожидались новыя войны, внѣшнія и внутреннія. Поводовъ къ этому было достаточно. Могущественныя фамиліи республики, охваченныя вихремъ несогласія, смотрѣли другъ на друга, какъ враждующія государства; по ихъ примѣру цѣлыя области образовывали чуть ли не противные лагери. Такъ было въ Литвѣ, гдѣ старинная вражда между Янушемъ Радзивилломъ, великимъ гетманомъ, и Госѣвскимъ, гетманомъ польнымъ, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, подскарбіемъ великаго княжества Литовскаго, перешла чуть не въ открытую войну. На сторонѣ подскарбія стояли Сапѣги, которымъ сила Радзивилловъ давно приходилась не по вкусу. Сторонники Сапѣгъ взводили на великаго гетмана страшныя обвиненія, что онъ изъ собственнаго честолюбія погубилъ войско подъ Шкловомъ и предалъ всю страну ужасу непріятельскаго нашествія, что, съ ущербомъ для интересовъ родины, добивался права засѣданіи въ сеймахъ Нѣмецкой имперіи; говорилось о его стремленіи къ удѣльной коронѣ, о преслѣдованіи католиковъ.
   Партизаны обѣихъ сторонъ нерѣдко вступали въ войну, патроны спѣшили съ жалобами въ Варшаву, а на мѣстѣ Царствовалъ величайшій безпорядокъ, обезпечивающій свободу дѣйствій людямъ вродѣ Кмицица. Для этого достаточно было объявить себя на сторонѣ одного изъ владыкъ и быть увѣреннымъ въ его защитѣ.,
   А непріятель все шелъ да шелъ впередъ почти безъ сопротивленія, только кое-гдѣ натыкаясь на укрѣпленные замки.
   При такихъ условіяхъ, на Ляудѣ всѣ должны были жить насторожѣ, тѣмъ болѣе, что гетманы были далеко,-- сражались съ непріятельскими войсками, правда, безъ особаго успѣха, за то хоть мѣшали занятію еще свободныхъ воеводствъ. Павелъ Сапѣга со своими отдѣльными войсками пожиналъ воинскіе лавры. Янушъ Радзивиллъ, славный воинъ, одно имя котораго, вплоть до Шкловскаго пораженія, пугало непріятеля, одержалъ нѣсколько болѣе или менѣе значительныхъ побѣдъ. Госѣвскій то дрался, то пробовалъ мирными договорами удержать напоръ; оба вождя стягивали войска съ зимнимъ стоянокъ, зная, что съ весной война разгорится снова. Но войскъ было мало, казна стояла пустою, а всеобщее ополченіе въ занятыхъ воеводствахъ не могло собраться,-- непріятель мѣшалъ. "Нужно было объ этомъ подумать до Шклова,-- говорили сторонники Госѣвскаго,-- теперь поздно". И, дѣйствительно, было поздно. Коронныя войска придти на помощь не могли,-- всѣ были въ Украйнѣ, противъ Хмельницкаго, Шереметева и Бутурлина.
   Только вѣсти о богатырскихъ битвахъ, доходящія изъ Украйны, о взятыхъ крѣпостяхъ, о неслыханныхъ походахъ до нѣкоторой степени укрѣпляли упавшія сердца и побуждали къ оборонѣ. Громкою славой гремѣли имена коронныхъ гетмановъ, а рядомъ съ ними имя Стефана Чарнецкаго все чаще появлялось на людскихъ устахъ; но одна слава не могла замѣнить недостатка въ войскѣ и литовскіе гетманы медленно отступали, не переставая враждовать другъ съ другомъ по дорогѣ. Наконецъ, Радзивиллъ остановился въ Жмуди. Вмѣстѣ съ нимъ и покой возвратился въ ляуданскую сторону. Только кальвинисты, ободренные близостью своего начальника, подняли голову и начали нападать на католическіе костелы, за то предводители различныхъ волонтерскихъ шаекъ, которые до того времени грабили страну подъ знаками Радзивилла, Госѣвскаго или Сапѣги, скрылись въ лѣса, распустили своихъ людей и жители вздохнули спокойнѣе.
   Отъ отчаянія легко перейти къ надеждѣ,-- и Ляуда начала успокоиваться. Панна Александра спокойно сидѣла въ Водоктахъ, панъ Володіёвскій (теперь выздоравливающій) распускалъ слухи, что весной придетъ самъ король съ отборными войсками и война приметъ совсѣмъ другой оборотъ. Шляхта начала выходить съ плугами въ поля. Снѣгъ растаялъ и на березахъ появились первыя почки. Ляуда широко разлилась; надъ землею синѣло безоблачное небо. Люди съ меньшею тревогой начинали думать о будущемъ. Вдругъ случилось происшествіе, которое снова смутило ляуданскую тишину, оторвало руки отъ сохи и саблямъ не дало времени покрыться красною ржавчиной.
   

Глава VII.

   Панъ Володіёвскій, славный и старый солдатъ, хотя и молодой человѣкъ, жилъ, какъ сказано выше, въ Пацунеляхъ у Пакоша Гаштовта, самаго стараго и богатаго шляхтича изъ всей мелкой ляуданской братіи. Трехъ своихъ дочерей при замужствѣ онъ наградилъ щедро, далъ каждой по сту таллеровъ, не считая приданаго, а приданое было таково, что ему позавидовала бы любая шляхтянка и изъ болѣе знатной фамиліи. Другія три дочери, дѣвушки, ухаживали дома за паномъ Володіёвскимъ, у "котораго рука то выздоравливала, то снова отнималась, когда на дворѣ стояла непогода. Всѣ ляуданцы сильно интересовались этою рукой, потому что видѣли ее на работѣ подъ Шкловомъ и думали, что лучшей трудно найти во всей Литвѣ. Молодаго полковника окружали со всѣхъ сторонъ величайшимъ почетомъ. Гаштовты, Домашевичи, Госцевичи и Стакьяны, а за ними и другіе, регулярно посылали въ Пацунеди рыбу, грибы и дичину, и сѣно для коней, и деготь для телѣгъ, чтобы ни рыцарю, ни его челяди ни въ чемъ не было недостатка. Когда Володіёвскій чувствовалъ себя хуже, они ѣздили въ передогонку въ Поневѣжъ за цирульникомъ, -- словомъ, окружали его всевозможнѣйшими услугами.
   Пану Володіёвскому было такъ хорошо, что онъ, имѣя полную возможность жить въ Кейданахъ и пользоваться совѣтами знаменитаго медика, все-таки, сидѣлъ въ Пацунеляхъ. Старый Гаштовтъ ничего не жалѣлъ для него; пребываніе въ его домѣ гостя, который сдѣлалъ бы честь самому Радзивиллу, еще болѣе поднимало его значеніе въ цѣлой Ляудѣ.
   Послѣ пораженія и изгнанія Кмицица, влюбленная въ Володіёвскаго шляхта пустилась на выдумки и выработала проектъ женить его на паннѣ Александрѣ. "Чего искать ей мужа по всему свѣту?-- говорили старшіе на совѣтѣ, гдѣ разбирался этотъ вопросъ.-- Если тотъ измѣнникъ живъ, его нужно отдать палачу, и панна должна выбросить его изъ головы, какъ это предвидѣлось въ духовномъ завѣщаніи. Пусть панъ Володіёвскій женится на ней. Какъ опекуны, мы можемъ согласиться на это; и ей хорошо будетъ, и намъ".
   Когда такое рѣшеніе было единогласно принято, старшіе поѣхали къ пану Володіёвскому, который, не долго думая, на все согласился, а потомъ къ "паненкѣ", которая, еще меньше думая, ни на что не согласилась. "Любичемъ могъ распорядиться только одинъ покойникъ,-- сказала она,-- *и имущество можетъ быть отнято у пана Кмицица только по приговору суда. Что же касается моего замужства, то я прошу васъ не упоминать о немъ вовсе. У меня столько горя, что не слѣдъ и думать о чемъ-нибудь подобномъ. Того я изгнала изъ сердца, а другаго, кто бы онъ ни былъ, не привозите ко мнѣ: я за него не пойду".
   При такомъ рѣшительномъ отказѣ дѣлать ничего не оставалось и огорченная шляхта вернулась домой. Панъ Володіёвскій огорчился меньше, а три младшія панны Гаштовтъ -- Тереза, Маркса и Зоня -- не огорчились и вовсе. То были рослыя, румяныя дѣвушки, со льняными волосами, голубыми глазами, крѣпкія, широкоплечія. Пацунельки вообще славились красотой; когда идутъ толпой въ костелъ, поневолѣ залюбуешься. Къ тому же, старый Гаштовтъ не скупился на образованіе своихъ дочерей. Органистъ изъ Митрунъ обучилъ ихъ читать, пѣть церковныя пѣсни, а старшую, Терезу, даже и на лютнѣ играть. О Марисѣ говорили, что она влюблена въ молодаго рыцаря; въ этой болтовнѣ не все было правдой: не одна Марися, а всѣ три сестры по уши влюбились въ пана Володіёвскаго. Онъ тоже сильно любилъ ихъ, въ особенности Марисю и Зоню (Тереза имѣла привычку часто распространяться о мужскомъ непостоянствѣ).
   Бывало, долгими зимними вечерами, старый Гаштовтъ хватитъ крупнику и пойдетъ спать, а онѣ сидятъ съ паномъ Володіёвскимъ у камина. Тереза прядетъ кудель, Марися занимается ощипываніемъ пуха, а Зона сматываетъ на мотки нитки съ веретёнъ. Но когда панъ Володіевскій начнетъ разказывать о войнахъ, на которыхъ сражался, о чудесахъ, которыя видывалъ во дворцахъ магнатовъ, работа прекращается, дѣвушки не сводятъ глазъ съ его лица и ахаютъ отъ изумленія.
   Однажды, когда панъ Михалъ распространился о чудесахъ королевскаго дворца въ Варшавѣ, въ сѣняхъ послышался страшный шумъ.
   -- Эй, тамъ! Ради Бога! отоприте скорѣй, скорѣй!-- кричалъ чей-то отчаянный голосъ.
   Дѣвушки страшно перепугались, когда Володіёвскій побѣжалъ за своею саблей; но не успѣлъ онъ возвратиться, какъ Тереза отодвинула щеколду и въ комнату вбѣжалъ какой-то незнакомый человѣкъ,
   -- Помогите, панъ полковникъ!... Панну похитили!...
   -- Какую панну?
   -- Въ Водоктахъ...
   -- Кмицицъ?-- вскрикнулъ панъ Володіёвскій.
   -- Кмицицъ!
   -- Ты кто такой?
   -- Управляющій изъ Водоктовъ.
   -- Мы его знаемъ,-- сказала Тереза,-- онъ терьякъ возилъ для васъ!
   Въ это время изъ-за печки вылѣзъ разоспавшійся Гаштовтъ, а въ дверяхъ показались двое прислужниковъ пана Володіёвскаго, привлеченные шумомъ.
   -- Сѣдлать коня!-- крикнулъ панъ Володіёвскій.-- Одинъ пусть ѣдетъ къ Бутримамъ, другой подастъ мнѣ коня.
   -- У Бутримовъ я уже былъ,-- сказалъ управляющій,-- отъ насъ это близко. Они меня и послали къ вамъ.
   -- Когда похитили панну?
   -- Только что сейчасъ... Тамъ еще челядь рѣжутъ... Я еле ускакалъ.
   Старикъ Гаштовтъ протеръ глаза.
   -- Что, панну похитили?
   -- Да... Кмицицъ похитилъ!-- сказалъ панъ Володіёвскій.-- Пойдемъ на помощь!
   И онъ обратился къ гонцу:
   -- Поѣзжай къ Домашевичамъ, пусть пріѣзжаютъ съ ружьями.
   -- Эй вы, козы!-- вдругъ крикнулъ старикъ на дочерей,-- скорѣй бѣжать въ деревню, будить шляхту, пусть берутся за сабли! Панну увезъ Кмицицъ!... Ахъ ты разбойникъ, вертопрахъ!...
   -- Пойдемъ и мы будить, -- сказалъ Володіёвскій, -- скорѣй будетъ. Кони уже готовы.
   Черезъ минуту они были уже верхомъ, съ ними два прислужника. Всѣ пустились дорогой между хатами засцянка, стуча въ двери, въ окна и крича, насколько хватало силы:
   -- Къ оружію! къ оружію! Панну похитили изъ Водоктовъ! Кмицицъ близко!
   Шляхтичи выбѣгали изъ хатъ смотрѣть, что дѣлается, узнавали въ чёмъ дѣло и опрометью видались назадъ искать въ потемкахъ сабли и сѣдлать коней. Въ засцянкѣ загорѣлись огни, женщины начали плавать, собаки лаять. Наконецъ, шляхта высыпала на дорогу, частью на лошадяхъ, частью пѣшкомъ. Надъ сотнями человѣческихъ головъ въ темнотѣ отсвѣчивали сабли, пики, рогатины и даже желѣзныя вилы.
   Панъ Володіёвскій окинулъ взоромъ свой отрядъ, раздѣлилъ его на нѣсколько частей, одну послалъ направо, другую налѣво, а съ остальными двинулся самъ впередъ.,
   Конные шли впереди, пѣшіе за ними на Волмонтовичи, чтобы соединиться съ Бутримами. Было десять часовъ вечера; стояла ясная лунная ночь. Шляхтичи, побывавшіе въ рядахъ великаго гетмана, тотчасъ же стали въ ряды; другіе, въ особенности пѣшіе, шли въ меньшемъ порядкѣ, стуча оружіемъ, болтая и проклиная на чемъ свѣтъ стоитъ Кмицица, который лишилъ ихъ покоя. Такъ дошли до Волмонтовичей, откуда выходилъ тоже вооруженный отрядъ.
   -- Стой! кто идетъ?-- послышалось изъ другаго отдѣла.
   -- Гаштовты!
   -- Мы Бутримы. Домашевичи ужь здѣсь.
   -- Кто у васъ начальникъ?-- спросилъ панъ Володіёвскій.
   -- Юзва Безногій, къ услугамъ полковника.
   -- Что слышно?
   -- Онъ ее увезъ въ Любичъ. Прошли болотами, чтобъ миновать Волмонтовичи.
   -- Въ Любичъ?-- удивился панъ Володіёвскій.-- Онъ разсчитываетъ тамъ защищаться, что ли? Вѣдь, Любичъ не крѣпость.
   -- Видно, вѣритъ въ свою силу. Съ нимъ человѣкъ двѣсти! Должно быть, изъ Любича хочетъ забрать провіантъ; у нихъ телѣги и лошади, лошади хорошія. О нашемъ возвращеніи изъ войска не знаетъ, что-то смѣло очень дѣйствуетъ.
   -- Это намъ на руку, -- сказалъ панъ Володіёвскій.-- Значить, не отвертится отъ насъ. Ружья у васъ есть?
   -- У насъ, у Бутримовъ, штукъ тридцать, у Домашевичей около шестидесяти.
   -- Хорошо. Пусть пятьдесятъ человѣкъ съ ружьями идутъ подъ вашимъ начальствомъ оберегать переправу черезъ болото, да живо! Остальные пойдутъ со мной. Да о топорахъ не забывать!
   Маленькій отрядъ трусцой двинулся къ болотамъ за Юзвой Безногимъ, а на ихъ мѣсто подъѣхало нѣсколько Бутримовъ, раньше разосланныхъ за прочею шляхтой.
   -- Госцевичей не видно?-- спросилъ панъ Володіёвскій.
   -- А, это вы, панъ полковникъ?... Слава Богу! Госцевичи идутъ... Слышно, какъ пробираются лѣсомъ. Вы знаете, что онъ увезъ ее въ Любичъ?
   -- Знаю. Не далеко съ ней уѣдетъ.
   Очевидно, Кмицицъ не принялъ въ соображеніе одной изъ опасностей своего безумнаго предпріятія, или, можетъ быть, не зналъ, что множество шляхтичей только что вернулись домой. Онъ думалъ, что засцянки пусты, какъ было раньше, а теперь оказывалось, что панъ Володіёвскій могъ противупоставить ему около трехсотъ сабель въ рукахъ людей, привыкшихъ къ бою.
   Шляхта все прибывала и прибывала въ Волмонтовичи. Пришли, наконецъ, и Госцевичи. Панъ Володіёвскій разставлялъ свое войско и сердце его чуть не прыгало отъ радости при видѣ ловкихъ и умѣлыхъ бывшихъ ополченцевъ. При первомъ взглядѣ на нихъ было видно, что это солдаты, не буйная шляхта. И ему приходилось предводительствовать ими въ будущее время.
   Путь лежалъ боромъ, черезъ который когда-то ѣздилъ Кмицицъ. Было уже за полночь, когда отрядъ пана Володіёвскаго тронулся въ путь. Мѣсяцъ взошелъ высоко на небо и освѣтилъ лѣсъ, дорогу и шляхтичей, отражаясь въ стальныхъ наконечникахъ пикъ. Шляхта въ полголоса разсуждала о необыкновенномъ происшествіи, поднявшемъ ихъ съ постели.
   -- Тутъ ходили разные люди,-- сказалъ одинъ изъ Домашевичей.-- Мы думали, что это просто бѣглецы, а оказалось, что это его шпіоны.
   -- Какже! Что ни день, въ Водокты заходили нищіе, все неизвѣстные,-- прибавилъ другой.
   -- А что за солдаты у Кмицица?
   -- Челядь въ Водоктахъ говоритъ, что козаки. Должно быть, Кмицицъ съ Хованскимъ или Золотаренкой снюхался. До сихъ поръ былъ разбойникомъ, теперь сталъ измѣнникомъ.
   Тутъ панъ Володіёвскій обернулся назадъ.
   -- Тише тамъ, господа!
   Шляхта умолкла, потому что Любичъ показался въ отдаленіи. Всѣ окна господскаго дома были освѣщены, свѣтъ падалъ даже на дворъ, полный вооруженныхъ людей и коней. Нигдѣ ни стражи, ни часовыхъ,-- ничего. Очевидно, Кмицицъ черезъ-чуръ ужь былъ увѣренъ въ своихъ силахъ. Приблизившись за нѣсколько шаговъ къ двору, панъ Володіёвскій сразу узналъ Козаковъ, съ которыми вдоволь навоевался еще при жизни великаго Ереміи, а потомъ у Радзивилла, и прошепталъ тихонько:
   -- Если это чужіе козаки, то этотъ дуракъ перешелъ уже всѣ границы!
   Онъ задержалъ свой отрядъ. На дворѣ царствовалъ страшный безпорядокъ. Повсюду сновали люди; одни держали факелы, другіе входили въ домъ и выходили обратно, выносили какія-то вещи, упаковывали ихъ на телѣги; крики и приказанія скрещивались другъ съ другомъ.
   Криштофъ, старшій ихъ Домашевичей, приблизился къ пану Володіёвскому.
   -- Панъ полковникъ!-- сказалъ онъ, -- они хотятъ цѣлый Любичъ взвалить на воза.
   -- Далеко не увезутъ,-- отвѣтилъ панъ Володіёвскій,-- не только Любича, но и своей шкуры. Но я рѣшительно не понимаю Кмицица: вѣдь, онъ, все-таки, опытный солдатъ. Никакой стражи!
   -- Силы у него ужь очень много; какъ видно, около трехсотъ солдатъ. Если бы насъ не распустилъ великій гетманъ, онъ могъ бы среди бѣлаго дня пройти сквозь наши селенія со всѣми своими телѣгами.
   -- Хорошо!-- отвѣтилъ панъ Володіёвскій.-- Ко двору ведетъ одна дорога, или есть еще другая?
   -- Одна; позади пруды и болота.
   -- Отлично... Спѣшиваться!
   Шляхта тотчасъ же соскочила съ сѣделъ; ряды пѣшихъ людей растянулись длинною линіей и начали окружать домъ со всѣми постройками.
   Панъ Володіёвскій съ главнымъ отдѣломъ приблизился къ воротамъ.
   -- Ждать команды!-- сказалъ онъ тиха.-- Не стрѣлять безъ приказа!
   Оставалось пройти нѣсколько шаговъ, какъ вдругъ со двора замѣтили присутствіе постороннихъ.
   -- Кто идетъ?-- раздались грозные оклики.
   -- Пали!-- крикнулъ панъ Володіёвскій.
   Ружья выпалили всѣ разомъ; но не успѣлъ еще разсѣяться пороховой дымъ, какъ снова раздался голосъ пана Володіёвскаго.
   -- Бѣгомъ!
   -- Бей, убивай!-- крикнули ляуданцы, ринувшіеся впередъ неудержимою лавиной.
   Козаки отвѣчали тоже выстрѣлами, но не имѣли времени зарядить ружья во второй разъ. Шляхта приблизилась къ воротамъ, которые не выдержали напора нѣсколькихъ десятковъ сильныхъ плечъ. На дворѣ, посреди телѣгъ, лошадей, тюковъ, загорѣлась свалка. Впереди стѣною валили Бутримы, страшные въ ручной схваткѣ и болѣе всѣхъ ненавидящіе пана Кмицица. Они шли какъ стадо дикихъ кабановъ черезъ молодую лѣсную поросль, топча и ломая все на пути; за ними слѣдовали Домашевичи и Госцевичи.
   Люди Кмицица мужественно защищались изъ-за возовъ и тюковъ; изъ оконъ дома раздалось было нѣсколько выстрѣловъ, но сейчасъ же и смолкли,-- факелы загасли, а въ темнотѣ не разберешь своего отъ чужаго. Вскорѣ Козаковъ оттѣснили къ дому и конюшнямъ. Шляхта торжествовала.
   Но когда она осталась одна на дворѣ, огонь изъ оконъ начался снова. Изо всѣхъ оконъ торчали дула мушкетовъ и сыпали градомъ пуль. Большая часть Козаковъ спряталась во внутри дома.
   -- Къ дверямъ!-- закричалъ панъ Володіёвскій.
   Дѣйствительно, подъ самыми стѣнами выстрѣлы не могли вредить ни изъ оконъ, ни съ крыши. Все-таки, положеніе осаждающихъ было не легко. Лѣзть въ окна и думать нечего; оттуда угостятъ выстрѣлами прямо въ упоръ. Панъ Володіёвскій приказалъ рубить двери.
   Но и это шло трудно: двери были сдѣланы изъ толстѣйшихъ дубовыхъ брусьевъ, утыканныхъ огромными гвоздями, о которые безполезно только тупилось лезвіе топоровъ. Силою пробовали было вышибить ихъ плечомъ,-- все напрасно. Двери висѣли на внутреннихъ желѣзныхъ петляхъ. Бутримы, все-таки, съ бѣшенствомъ рубили ихъ. Кухонныя двери штурмовали Домашевичи и Госцевичи.
   Послѣ часа безполезныхъ усилій люди перемѣнились. Нѣкоторые изъ брусьевъ выпали, но на ихъ мѣстѣ показались дула мушкетовъ. Двое Бутримовъ упали наземь съ прострѣленною грудью. Остальные все рубили съ прежнимъ ожесточеніемъ.
   По приказу пана Володіёвскаго дыры заткнули одеждой. Въ то же время со стороны дороги послышались новые крики: то Стакьяны прибывали на помощь братьямъ, а съ ними вооруженные крестьяне изъ Водоктовъ.
   Прибытіе новаго подкрѣпленія, очевидно, встревожило осажденныхъ. Изъ-за дверей раздался чей-то громкій голосъ.
   -- Стой, не руби!, слушай... Стой же, сто дьяволовъ... поговоримъ!
   Володіёвскій приказалъ прервать работу и спросилъ:
   -- Кто говоритъ?
   -- Хорунжій оршанскій, Кмицицъ! А я съ кѣмъ говорю?
   -- Полковникъ Михадъ Володіёвскій.
   -- Бью челомъ!-- отозвался голосъ изъ-за двери.
   -- Не время для привѣтствія... Что вамъ угодно?
   -- Это мнѣ надо спросить: что вамъ угодно? Вы не знаете меня, я васъ,-- зачѣмъ вы на меня нападаете?
   -- Измѣнникъ!-- крикнулъ панъ Михалъ.-- Со мной ляуданцы и они-то должны посчитаться съ вами за разбой, за невинно пролитую кровь и за дѣвушку, которую вы похитили! Знаете ли вы, что такое значитъ raptus puellae? За это вы головой поплатитесь!
   Наступила минута молчанія.
   -- Не назвали бы меня въ другой разъ измѣнникомъ,-- сказалъ, наконецъ, Кмицицъ,-- еслибъ не двери, что раздѣляютъ насъ....
   -- Такъ отворите ихъ; я вамъ не запрещаю!
   -- Прежде еще не одна ляуданская собака растянется на землѣ. Не взять вамъ меня живаго.
   -- Такъ мы тебя дохлаго вытащимъ. Намъ все равно.
   -- Слушайте хорошенько и запомните, что я вамъ скажу: если вы не оставите насъ въ покоѣ, то я взорву на воздухъ весь домъ, всѣхъ, кто тутъ есть, и самого себя, клянусь Богомъ! Идите теперь брать меня.
   Наступило еще болѣе долгое молчаніе. Панъ Володіёвскій напрасно искалъ отвѣта. Шляхта, пораженная, переглядывалась другъ съ другомъ. Въ словахъ Кмицица было столько дикой энергіи, что всѣ повѣрили имъ сразу. Т)дна искра -- и панна Александра погибнетъ.
   -- Ей-Богу!-- пробормоталъ кто-то изъ Бутримовъ, -- онъ сумасшедшій человѣкъ! Онъ готовъ на все!...
   Вдругъ пану Володіёвскому пришла въ голову счастливая мысль.
   -- Есть иной способъ!-- крикнулъ онъ.-- Выходи со мной, измѣнникъ, биться на сабляхъ! Убьешь меня -- уѣдешь свободно.
   Нѣсколько времени не было никакого отвѣта. Сердца ляуданцевъ тревожно бились.
   -- На сабляхъ?-- наконецъ, переспросилъ Кмицицъ.-- Развѣ возможно это?
   -- Если вы не трусъ, то возможно.
   -- Рыцарское слово, что я уѣду свободно?
   -- Рыцарское слово...
   -- Не можетъ этого быть!-- послышалось изъ толпы Бутримовъ.
   -- Тише, сто чертей!-- загремѣлъ панъ Володіёвскій, -- а не то пусть онъ себя и васъ взорветъ на воздухъ.
   Бутрины замолчали.
   -- Ну, что-жь тамъ?-- саркастически спросилъ Кмицицъ.-- Лапотники соглашаются?
   -- Они присягнутъ на мечахъ, если вы захотите.
   -- Пусть присягнутъ!
   -- Въ кучу, господа, въ кучу!-- крикнулъ панъ Володіёвскій на шляхту, стоящую подъ стѣнами и окружающую весь домъ.
   Черезъ минуту всѣ собрались передъ дверями; вѣсть, что Кмицицъ хочетъ взорвать себя на воздухъ, разнеслась повсюду. Всѣ стояли, какъ окаменѣлые. Панъ Володіёвскій возвысилъ голосъ среди гробовой тишины:
   -- Беру всѣхъ собравшихся въ свидѣтели, что я вызвалъ пана Кмицица, хорунжаго оршанскаго, на поединокъ, и поклялся, что если онъ побѣдитъ меня, то уйдетъ свободно, безъ всякаго препятствія съ вашей стороны, что вы должны подтвердить своею клятвой на рукояти сабель....
   -- Подождите!-- крикнулъ Кмицицъ,-- уйду свободно со всѣми людьми и панну возьму съ собою.
   -- Панна останется здѣсь,-- отвѣтилъ панъ Володіёвскій,-- а люди пойдутъ въ плѣнъ къ шляхтѣ.
   -- Этого не можетъ быть.
   -- Такъ взрывайте домъ! Мы уже оплакали панну.
   Снова настала тишина.
   -- Пусть будетъ такъ,-- сказалъ черезъ минуту Кмицицъ.-- Не сейчасъ я увезу ее, такъ черезъ мѣсяцъ. Не спрячете вы ее отъ меня, хоть подъ землею. Клянитесь!
   -- Клянитесь!-- повторилъ панъ Володіёвскій.
   -- Клянемся Господомъ Богомъ и святымъ крестомъ. Аминь.
   Ну, выходите, выходите!-- сказалъ панъ Михалъ.
   -- Вамъ, вѣроятно, очень хочется на тотъ свѣтъ?
   -- Хорошо, хорошо! Только скорѣй.
   Желѣзныя задвижки двери заскрипѣли.
   Панъ Володіёвскій, а за нимъ и шляхта попятились назадъ, чтобъ очистить мѣсто. Вдругъ двери распахнулись и въ нихъ показался панъ Андрей, рослый, стройный, какъ тополь.
   На дворѣ уже яснѣло и первые лучи разсвѣта падали на красивое, гордое лицо. Онъ остановился въ дверяхъ, смѣло окинулъ взглядомъ ряды шляхты и проговорилъ:
   -- Я довѣрился вамъ... Богъ знаетъ, хорошо ли я сдѣлалъ... ну, да ничего!... Кто изъ васъ панъ Володіёвскій?
   Маленькій полковникъ выступилъ впередъ.
   -- Я здѣсь,-- сказалъ онъ.
   -- Ого! не похожи же вы на богатыря,-- усмѣхнулся Кмицицъ.-- Я ожидалъ встрѣтить совсѣмъ другое, хотя долженъ признаться, что въ васъ сразу видно опытнаго солдата.
   -- Ну, о васъ я не могу сказать того же: вы даже и стражу забыли разставить. Если вы такъ же и саблю держите въ рукахъ, какъ командуете, то мнѣ не много будетъ съ вами работы.
   -- Гдѣ мы станемъ?-- спросилъ Кмицицъ.
   -- Здѣсь... дворъ гладкій, какъ столъ.
   -- Согласенъ! Готовьтесь къ смерти.
   -- Вы такъ увѣрены?
   -- Вы, видно, въ Оршѣ не бывали, коли сомнѣваетесь въ этомъ... Не только увѣренъ, но даже жалѣю о васъ: мнѣ много приходилось слышать о васъ хорошаго. Поэтому говорю вамъ въ послѣдній разъ: оставьте меня въ покоѣ! Другъ друга мы не знаемъ, -- зачѣмъ намъ ссориться? Зачѣмъ вы преслѣдуете меня?... Дѣвушка принадлежитъ мнѣ въ силу завѣщанія, и, видитъ Богъ, я добиваюсь только своего... Правда, я перебилъ шляхту въ Волмонтовичахъ, но пусть самъ Богъ судитъ, кто тутъ виноватъ, я или они. Хороши ли были мои офицеры, дурны ли,-- дѣло не въ Томъ,-- достаточно, что здѣсь они никому зла не сдѣлали, а ихъ, какъ бѣшеныхъ собакъ, перебили до одного за то, что они хотѣли потанцовать съ дѣвушками. Кровь за кровь! Потомъ и солдатъ моихъ всѣхъ побили. Клянусь Богомъ, я пріѣхалъ сюда безо всякаго злаго намѣренія, а какъ меня приняли тутъ?... Насиліе за насиліе. Я вознагражу за все, свое отдамъ... лучше такъ, чѣмъ иначе...
   -- А что это за люди пришли съ вами? Откуда вы взяли такихъ помощниковъ?-- спросилъ панъ Володіёвскій.
   -- Откуда бы ни взялъ, да взялъ. Не противъ отчизны веду я ихъ, а чтобы добиться своего.
   -- Чего?... Ради своего личнаго дѣла вы соединились съ непріятелемъ? А чѣмъ же вы заплатите ему за услуги, если не измѣной?... Я не помѣшалъ бы вамъ вступать въ переговоры съ этою шляхтой, но призывать на помощь непріятеля -- дѣло другое. Становитесь теперь, становитесь, иначе я назову васъ трусомъ, хотя вы и выдаете себя за оршанскаго фехтмейстера.
   -- Пусть будетъ по-вашему,-- сказалъ Кмицицъ, становясь въ позицію.
   Но панъ Володіёвскій не спѣшилъ и, не вынимая сабли, осмотрѣлся вокругъ. Разсвѣтало. На востокѣ загорѣлась яркая полоска зари, но на дворѣ было еще почти темно, въ особенности передъ домомъ.
   -- Хорошій день начинается, -- сказалъ панъ Михалъ,-- но солнце не скоро взойдетъ. Можетъ быть, вы желаете, чтобы намъ посвѣтили?
   -- Мнѣ все равно.
   -- Господа!-- крикнулъ панъ Володіёвскій,-- сбѣгайте за лучиной, авось намъ веселѣй будетъ танцовать этотъ оршанскій танецъ.
   Шляхта, ободренная шутливымъ тономъ молодаго полковника, кинулась къ дому, остальные начали подбирать затоптанные во время битвы факелы и скоро болѣе пятидесяти красныхъ огоньковъ загорѣлось въ полусумракѣ разсвѣта. Панъ Володіёвскій показалъ на нихъ Кмицицу своею саблей.
   -- Посмотрите, настоящее похоронное шествіе!
   -- Полковника хоронятъ; нельзя безъ торжества!-- живо подхватилъ Кмицицъ.
   Шляхта стала вокругъ рыцарей; передніе высоко подняли свои факелы, за ними помѣстились остальные, интересующіеся исходомъ дѣла. Воцарилась глубокая тишина, только обгорѣлые уголья съ трескомъ падали на землю. Намъ Володіёвскій былъ веселъ, какъ птица въ погожее утро.
   -- Начинайте!-- сказалъ Кмицицъ.
   Первый стукъ оружія эхомъ отдался въ сердцахъ всѣхъ свидѣтелей. Панъ Володіёвскій выпалъ какъ-то не хотя, панъ Кмицацъ отбилъ и выпалъ по очереди, панъ Володіёвскій снова отбилъ. Удары становились все сильнѣй. Зрители затаили духъ. Кмицицъ аттаковалъ съ бѣшенствомъ, панъ Володіёвскій заложилъ лѣвую руку назадъ и стоялъ спокойно, небрежно отбиваясь шпагой; казалось, онъ хотѣлъ только охранять самого себя и, вмѣстѣ съ тѣмъ, щадилъ противника. По временамъ онъ то отступалъ немного назадъ, то дѣлалъ опять шагъ впередъ,-- очевидно, изучалъ искусство Кмицица. Тотъ горячился; полковникъ былъ холоденъ, какъ учитель, дающій урокъ; наконецъ, онъ заговорилъ, къ великому удивленію шляхты:
   -- Поболтаемъ... все время не такъ у насъ будетъ тянуться... Ага, такъ вотъ она, оршанская метода!... Должно быть, тамъ сама шляхта горохъ молотитъ: вы махаете саблей, какъ цѣпомъ... Такъ вы скоро утомитесь. Развѣ, дѣйствительно, въ Оршѣ такъ хорошо дерутся?... Этотъ ударъ въ модѣ только у судебныхъ писарей... Этотъ курляндскій... имъ хорошо отъ собакъ отбиваться. Смотрите на конецъ сабли... Не выгибайте такъ ладони, иначе смотрите, что выйдетъ... Подними!...
   Послѣднія слова панъ Володіёвскій выговорилъ съ особенною отчетливостью, затѣмъ описалъ полукругъ и, прежде чѣмъ зрители поняли, что значитъ: "подними", сабля Кмицица, какъ нитка, выдернутая изъ иглы, засвистала надъ головой пана Володіёвскаго и упала за его плечами; а онъ проговорилъ:
   -- Это называется: вышибить саблю.
   Кмицицъ стоялъ, блѣдный, съ бѣшеными глазами, шатающійся, изумленный не менѣе ляуданской шляхты; маленькій полковникъ отступилъ въ сторону и, указывая на лежащую на землѣ шпагу, повторилъ во второй разъ:
   -- Подними!
   Одно мгновеніе казалось, что Кмицицъ бросится на него съ пустыми руками... Уже онъ приготовился къ прыжку, уже панъ Володіёвскій наставилъ ему остріе на встрѣчу, но панъ Кмицицъ поднялъ саблю и снова наступилъ на страшнаго противника.
   Кружокъ зрителей стѣснился еще плотнѣй, за нимъ образовался другой, третій. Козаки Кмицица просовывали головы между плечей шляхты, словно цѣлый вѣкъ жили съ нею въ величайшемъ согласіи. Всѣ узнали въ панѣ Володіёвскомъ фехтмейстера надъ фехтмейстерами.
   А онъ забавлялся, какъ кошка забавляется съ мышью, и все болѣе небрежно отбивался саблей. Лѣвую руку онъ даже спряталъ въ карманъ штановъ. Кмицицъ бѣсился, блѣднѣлъ, наконецъ, изъ его запекшагося горла вырвались хриплыя слова:
   -- Кончите... стыдно... пощадите же меня!...
   -- Хорошо!-- сказалъ Володіёвскій.
   Послышался свистъ, короткій, страшный, затѣмъ сдавленный крикъ... Кмицицъ взмахнулъ руками, сабля выпала на земь... и онъ рухнулъ лицомъ въ ногамъ полковника...
   -- Живъ!-- сказалъ Володіёвскій,-- навзничь не упалъ!-- и, загнувши полу жупана Кмицица, началъ вытирать соблю. Вдругъ шляхта заорала въ одинъ голосъ:
   -- Добить измѣнника!... добить!... разсѣчь въ куски!...
   Бутримы уже бѣжали съ обнаженными саблями. Но тутъ случилось нѣчто необычайное; посторонній зритель сказалъ бы, что маленькій панъ Володіёвскій выросъ въ глазахъ шляхты. Сабля ближайшаго Бутрима вылетѣла изъ рукъ такъ же, какъ за минуту передъ тѣмъ сабля Кмицица, и панъ Володіёвскій крикнулъ, съ искрящимися глазами:
   -- Прочь!... прочь!... Теперь онъ мой, не вашъ!... Прочь!... Всѣ замолчали, боясь гнѣва рыцаря. Онъ проговорилъ:
   -- Гдѣ мы?... Вы, шляхта, должны знать рыцарское правило: раненыхъ не добиваютъ. Даже съ непріятелемъ этого не дѣлается, тѣмъ болѣе съ противникомъ, побѣжденнымъ въ честномъ поединкѣ.
   -- Онъ измѣнникъ!-- проворчалъ кто-то изъ Бутримовъ.-- Такихъ нужно бить.
   -- Если онъ измѣнникъ, тогда его нужно выдать пану гетману, чтобъ онъ понесъ кару въ примѣръ прочимъ. Наконецъ, я уже сказалъ вамъ: онъ мой теперь, не вашъ. Если онъ выздоровѣетъ, то вамъ предоставляется право искать съ него передъ судомъ. Отъ живаго легче добиться удовлетворенія, чѣмъ отъ мертваго. Кто тутъ умѣетъ перевязывать раны?
   -- Крихъ Домашевичъ. Онъ всѣмъ на Ляудѣ перевязываетъ.
   -- Пускай и его сейчасъ осмотритъ, потомъ перенести его въ постель, а: я пойду успокоить несчастную панну.
   Панъ Володіёвскій спряталъ саблю въ ножны и вошелъ въ домъ чрезъ изрубленныя двери. Шляхта начала ловить и перевязывать веревками людей Кмицица, которые отнынѣ должны были пахать поля въ засцянкахъ. Тѣ поддавались безъ сопротивленія. Потомъ приступили къ грабежу телѣгъ, гдѣ нашлась богатая добыча; иные совѣтовали было разграбить и домъ, но совѣтъ этотъ былъ отвергнутъ: побоялись пана Володіёвскаго и панны Биллевичъ. Своихъ убитыхъ, трехъ Бутримовъ и двухъ Домашевичей, шляхта положила на телѣгу, чтобы предать христіанскому погребенію, для убитыхъ же Кмицица приказано выкопать ровъ за садомъ.
   Панъ Володіёвскій въ поискахъ за дѣвушкой перерылъ весь домъ и нашелъ ее только въ кладовой, помѣщенной въ углу, куда вели маленькія тяжелыя дверц изъ спальни. То была маленькая комната, съ узкими рѣшетчатыми окнами, сложенная изъ цѣльныхъ каменьевъ такъ прочно, что если бы Кмицицъ и взорвалъ весь домъ на воздухъ, то она не пострадала бы. Это заставило полковника лучше думать о Кмицицѣ. Панна сидѣла на сундукѣ съ опущенною головой и не подняла ее при приближеніи рыцаря. Вѣроятно, она думала, что это Кмицицъ или кто-нибудь изъ его людей. Панъ Володіёвскій остановился въ дверяхъ, снялъ шапку, кашлянулъ раза два, увидалъ, что и это не помогаетъ, и сказалъ:
   -- Панна, вы свободны!
   Изъ за распущенныхъ волосъ на рыцаря глянули голубые глаза, а потомъ показалось прелестное, хотя блѣдное лицо.
   Панъ Володіёвскій ожидалъ благодарности, взрыва радости, а панна все сидѣла неподвижно и смотрѣла на него помутившимися глазами. Рыцарь проговорилъ во второй разъ:
   -- Придите въ себя, Богъ сжалился надъ вами. Вы свободны и можете возвратиться въ Водокты.
   Теперь глаза панны Биллевичъ взглянули болѣе осмысленно. Она встала съ сундука, стряхнула назадъ волосы и спросила:
   -- Кто вы?
   -- Я Михалъ Володіёвскій, драгунскій полковникъ воеводы Виленскаго.
   -- Я слышала битву, выстрѣлы... Говорите...
   -- Да. Мы пришли къ вамъ на помощь.
   Панна Биллевичъ совсѣмъ пришла въ себя.
   -- Благодарю васъ!-- сказала она тихимъ голосомъ, въ которомъ слышалась смертельная тревога.-- А съ тѣмъ что?
   -- Съ Кмицицемъ? Не бойтесь: онъ лежитъ безъ чувствъ на дворѣ... Не хвастаясь, я долженъ сказать, что это сдѣлалъ я.
   Володіёвскій выговорилъ это съ нѣкоторымъ самодовольствомъ; но если ожидалъ встрѣтить изумленіе, то жестоко ошибся. Панна Биллевичъ не сказала ни слова, только зашаталась и начала искать опоры, потомъ тяжело опустилась на сундукъ, на которомъ сидѣла раньше.
   Рыцарь живо подскочилъ къ ней.
   -- Что съ вами?
   -- Ничего... ничего... Подождите... позвольте... Такъ панъ Кмицицъ убитъ?
   -- Что мнѣ за дѣло до пана Кмицица!-- перебилъ Володіёвскій,-- здѣсь рѣчь идетъ о васъ!
   Вдругъ силы ея возвратились, она поднялась снова и, заглянувъ ему прямо въ глаза, крикнула съ гнѣвомъ, нетерпѣніемъ и отчаяніемъ:
   -- Ради Бога, отвѣчайте: убитъ?
   -- Панъ Кмицицъ раненъ,-- отвѣтилъ изумленный панъ Володіёвскій.
   -- Живъ?
   -- Живъ.
   -- Хорошо. Благодарю васъ.
   И колеблющимся шагомъ она направилась къ двери. Володіёвскій стоялъ нѣсколько времени, поводя усами и покачивая головой, наконецъ, спросилъ у самого себя:
   -- За то ли она благодаритъ меня, что Кмицицъ раненъ, или за то, что живъ?
   Онъ вышелъ вслѣдъ за нею и нашелъ ее въ спальнѣ, неподвижно стоящею посреди комнаты. Четыре шляхтича вносили Кмицица; двое первыхъ показались въ дверяхъ, а между ихъ руками свѣшивалась книзу русая голова пана Андрея съ закрытыми глазами и запекшеюся кровью въ волосахъ.
   -- Тише!-- командовалъ идущій за ними Крихъ Домашевичъ,-- тише черезъ порогъ. Пусть кто-нибудь поддержитъ голову. Тише!...
   -- Чѣмъ держать-то? Руки заняты, -- отвѣтилъ одинъ изъ несущихъ.
   Въ это время къ нимъ приблизилась панна Александра, блѣдная, какъ Кмицицъ, и подложила обѣ руки подъ его поникшую голову.
   -- Это панна!-- сказалъ Крихъ Домашевичъ.
   -- Это я... осторожнѣй...-- отвѣтила она тихимъ голосомъ. Панъ Володіёвскій смотрѣлъ и отчаянно поводилъ усиками. Кмицица положили на постель. Домашевичъ обмылъ его голову, потомъ приложилъ въ ранѣ заранѣе приготовленный пластырь и сказалъ:
   -- Теперь только пусть лежитъ спокойно. Эхъ, желѣзная, знать, это голова, воли отъ такого удара надвое не раскололась. Можетъ и выздоровѣетъ,-- молодъ. Дай, паненка, руки вымыть. Вотъ тутъ вода. Доброе же въ тебѣ сердце, если для такого человѣка не побоялась испачкаться въ крови.
   Онъ вытиралъ полотенцемъ ея руки, а она становилась все блѣднѣй и блѣднѣй. Володіёвскій снова подскочилъ къ ней:
   -- Вамъ тутъ не зачѣмъ быть дольше! Вы оказали христіанскій долгъ непріятелю, теперь возвращайтесь домой.
   Онъ подалъ ей руку, но она даже и не посмотрѣла на него, а повернулась къ Домашевичу:
   -- Панъ Криштофъ, проводите меня!
   Они вышли, панъ Володіёвскій за ними. На дворѣ шляхта начала привѣтствовать ее криками, а она шла, блѣдная, шатающаяся, со сжатыми губами, съ огнемъ въ глазахъ.
   Часъ спустя, панъ Володіёвскій во главѣ ляуданцевъ возвращался домой. Солнце уже взошло, утро было радостное, почти весеннее. Ляуданцы шли по дорогѣ въ безпорядкѣ, толкуя о происшествіяхъ минувшей ночи, и на чемъ свѣтъ стоитъ расхваливали пана Володіёвскаго, а онъ ѣхалъ, задумчивый и молчаливый. Изъ головы его не выходили глаза, выглядывающіе изъ-за распущенныхъ волосъ, и эта стройная, высокая фигура.
   -- Чудо какъ хороша!-- думалъ онъ,-- настоящая княжна... Гм... я спасъ ея репутацію, а то и всю жизнь, потому что еслибы порохъ и не взорвалъ кладовой, все равно, умерла бы отъ одного страха. Она должна быть благодарна мнѣ... Да кто пойметъ бабу?!...
   

Глава VIII.

   Эти мысли не давали ему спать всю ночь. Нѣсколько дней онъ только и думалъ о паннѣ Александрѣ и пришелъ къ заключенію, что она глубоко запала въ его сердце. Такъ вотъ на комъ хотѣла его женить ляуданская шляхта! Правда, она отказала ему сразу, но тогда она не знала, не видала его. Теперь дѣло совсѣмъ иное. Онъ ее по-рыцарски вырвалъ изъ рукъ похитителя, подвергалъ себя опасности, то есть попросту взялъ ее, какъ крѣпость. Чья же она, если не его? Можетъ ли она отказать въ чемъ-нибудь, даже въ своей рукѣ? А что, если попробовать? А что, если ея благодарность перешла въ любовь?... На свѣтѣ сплошь да рядомъ случается, что спасенная дѣвушка тотчасъ же отдаетъ руку и сердце своему спасителю. Наконецъ, если она даже не питаетъ къ нему никакого чувства, то ему тѣмъ болѣе необходимо позаботиться объ этомъ.
   А если она еще помнить и любитъ того?
   "Не можетъ быть!-- повторялъ самъ себѣ Володіёвскій.-- Еслибъ она его не прогнала, тогда онъ не похитилъ бы ее силой".
   Правда, она поддерживала его голову, но женщинамъ свойственно сожалѣть о раненыхъ, хотя бы даже это были враги.
   Она молода, беззащитна, ей пора замужъ. Въ монастырь идти она, очевидно, не имѣетъ никакого призванія, иначе давно бы пошла. Времени было достаточно. Такую красавицу мужчины постоянно будутъ осаждать: одни изъ-за богатства, другіе изъ-за красоты, третьи изъ-за знатности. Ей же лучше всего имѣть защитникомъ того, кто такъ недавно избавилъ ее отъ очень сквернаго положенія.
   "Да и тебѣ пора остепениться, Мидалъ!-- убѣждалъ себя панъ Володіёвскій.-- Положимъ, ты молодъ, но лѣта бѣгутъ быстро. Богатства ты не выслужишь... ранъ, развѣ, еще прибавится... А молодости тоже конецъ придетъ".
   Тутъ передъ глазами пана Володіёвскаго прошла цѣлая вереница дѣвушекъ, о которыхъ онъ вздыхалъ когда-либо въ жизни; были между ними и красавицы, и знатныя, но лучше ея не было.
   Панъ Володіевскій чувствовалъ, что другаго такого счастливаго случая можетъ и не представиться.
   "Что тутъ медлить?-- думалъ онъ.-- Чего лучше ждать? Нужно пробовать счастья".
   Да... а тутъ война на носу. Рука здорова. Стыдъ рыцарю повѣсничать, когда отчизна проситъ помощи. У пана Михала было сердце добраго солдата, и хотя онъ служилъ съ самаго ранняго возраста, хотя участвовалъ во всѣхъ войнахъ своего времени, онъ зналъ о своемъ долгѣ отечеству и не думалъ объ отдыхѣ.
   Но именно потому-то, что онъ служилъ родинѣ не изъ корысти, не изъ личныхъ выгодъ, онъ и зналъ себѣ цѣну.
   "Другіе болтались, а я дрался,-- думалъ онъ.-- Богъ поможетъ своему ратнику".
   Долго ухаживать времени не было, нужно было дѣлать все сразу, рѣшительно: поѣхать, объясниться и или на-скоро сыграть свадьбу, или съѣсть отказъ.
   "Ѣдалъ не разъ, съѣмъ и теперь!-- бормоталъ панъ Володіёвскій, поводя русыми усиками.-- Эка бѣда какая!"
   Была еще одна сторона въ этомъ дѣлѣ,-- сторона очень непріятная. Панъ Володіёвскій задавалъ себѣ вопросъ: не будетъ ли его объясненіе напоминать настойчиваго требованія заимодавца, настаивающаго на скорѣйшей уплатѣ долга? Можетъ быть, это будетъ не по-рыцарски?
   Но за что же и ждать благодарности, какъ не за услуги? Если эта поспѣшность придется паннѣ не по сердцу, если она обидится, тогда можно сказать: "Панна! я цѣлый годъ ухаживалъ бы за вами, смотрѣлъ бы вамъ въ глаза, но я солдатъ, а тамъ труба зоветъ меня на войну!"
   -- И поѣду!-- рѣшилъ панъ Володіёвскій.
   Но черезъ минуту въ голову ему пришла такая мысль. А если она скажетъ: "Поѣзжайте на войну, а потомъ цѣлый годъ будете ухаживать за мною и смотрѣть въ мои глаза, потому что я не могу отдать себя человѣку, котораго вовсе не знаю".
   Тогда все пропадетъ.
   Что пропадетъ, панъ Володіёвскій зналъ отлично. Помимо панны, которая въ этотъ годъ можетъ выйти замужъ за кого-нибудь другаго, панъ Володіёвскій не былъ увѣренъ и въ своемъ постоянствѣ. Совѣсть напоминала ему, что въ немъ самомъ, бывало, любовь вспыхивала, какъ солома, но за то и гасла, какъ солома.
   Тогда все пропадетъ!... И таскайся, скиталецъ, изъ лагеря въ лагерь, съ битвы на битву, безъ крова, безъ близкой живой души, осматривайся на всѣ четыре стороны свѣта, куда бы сложить свою голову!
   Въ концѣ-концовъ, панъ Володіёвскій не зналъ, что дѣлать.
   Тѣсно ему сдѣлалось какъ-то въ пацуйельскомъ домикѣ, душно; онъ взялъ шапку, чтобы вздохнуть немного свѣжимъ воздухомъ. На порогѣ онъ наткнулся на одного изъ людей Кмицица, который по жребію достался старому Пакошу.
   Козакъ грѣлся на солнцѣ и игралъ на бандурѣ.
   -- Что ты тутъ дѣлаешь?-- спросилъ панъ Володіёвскій.
   -- Играю, пане, -- отвѣтилъ козакъ, поднимая изнуренное лицо.
   -- Ты откуда?-- Панъ Михалъ былъ очень радъ хоть чѣмъ-нибудь развлечься на время.
   -- Издалека, изъ-подъ Віаля.
   -- Отчего-жь ты не убѣжалъ, какъ твои товарищи? О, негодяи! Тогда въ Любичѣ шляхта даровала вамъ жизнь, чтобы вы работали на нее, а вы сейчасъ же и поразбѣжались, какъ съ васъ веревки только что сняла.
   -- Я не убѣгу. Тутъ издохну, какъ собака.
   -- Что же тебѣ здѣсь такъ понравилось?
   -- Кому лучше въ полѣ, тотъ бѣжитъ, а мнѣ здѣсь хорошо. У меня была нога прострѣлена, а тутъ ее шляхтяцка, дочка старика, перевязала и доброе слово сказала. Такой красавицы я никогда въ жизни не видывалъ... На что мнѣ уходить?
   -- Которая же тебѣ полюбилась?
   -- Марися.
   -- И ты останешься?
   -- Если издохну, то меня вынесутъ, а нѣтъ, такъ останусь.
   -- Думаешь выслужить дочку у Пакоша?
   -- Не знаю, пане.
   -- Онъ скорѣе убилъ бы такого негодяя, чѣмъ отдалъ бы ему дочь.
   -- У меня червонцы въ лѣсу закопаны, двѣ горсти.
   -- Разбоемъ нажилъ?
   -- Разбоемъ, пане.
   -- Хотя бы у тебя былъ цѣлый гарнецъ, червонцевъ, все-таки, ты -- мужикъ, а Пакошъ -- шляхтичъ.
   -- Я изъ боярскаго рода.
   -- А если ты изъ боярскаго рода, тѣмъ хуже, потому что ты измѣнникъ. Какъ же ты могъ служить непріятелю?
   -- Я и не служилъ ему.
   -- Откуда же васъ взялъ панъ Кмицицъ?
   -- Съ дороги. Я служилъ у пана польнаго гетмана, а потомъ вся хоругвь разошлась, потому что ѣсть было нечего. Домой мнѣ нечего было возвращаться,-- все сожжено. Наши пошли на дорогу разбойничать, и я съ ними.
   Панъ Володіёвскій сильно изумился: онъ до сихъ поръ думалъ, что панъ Кмицицъ напалъ на Александру съ силами, взятыми у непріятеля.,
   -- Такъ панъ Кмицицъ не отъ Трубецкаго взялъ васъ?
   -- Между нами было много и такихъ, что прежде служили у Трубецкаго и Хованскаго, но и тѣ убѣжали на дорогу.
   -- Почему вы пошли за паномъ Кмицицемъ?
   -- Онъ славный атаманъ. Намъ говорили, что если онъ кому крикнетъ, чтобы шелъ за нимъ, то словно мѣшокъ талеровъ ему насыплетъ. Потому и пошли. Ну, не посчастливилось, однако!
   Панъ Володіёвскій покачалъ головой и подумалъ, что Кмицица черезъ-чуръ ужь очернили, потомъ посмотрѣлъ на блѣднаго боярина и снова покачалъ головой.
   -- Такъ ты ее любишь?
   -- О, да, пане!
   Панъ Володіёвскій отошелъ прочь, а, отходя, думалъ: вотъ рѣшительный человѣкъ! Этотъ себѣ головы не ломаетъ; полюбилъ и остается. Такіе-то лучше... Если правда, что онъ, изъ бояръ, то это то же самое, что шляхтичъ. Выкопаетъ свои червонцы,-- старикъ, глядишь, и отдастъ ему свою Марисю. И добьется своего! А почему? Потому что даромъ не думаетъ: положилъ, что нужно остаться, и остался.
   Размышляя такимъ образомъ, панъ Володіёвскій шелъ по дорогѣ, по временамъ останавливался и то опускалъ голову внизъ, то снова поднималъ ее кверху, и вдругъ увидалъ летящее надъ нимъ стадо дикихъ утокъ.
   Онъ началъ считать: чотъ или нёчетъ, ѣхать, не ѣхать?... Вышло ѣхать.
   -- Поѣду, иначе быть не можетъ.
   Онъ повернулъ назадъ, но по дорогѣ зашелъ въ конюшню. У входа двое его прислужниковъ играли въ кости.
   -- Грива у лошади заплетена?-- спросилъ панъ Володіёвскій.
   -- Заплетена, панъ полковникъ.
   Панъ Володіёвскій вошелъ въ конюшню. Лошадь радостно заржала при его входѣ; рыцарь приблизился къ ней, потрепалъ по спинѣ и началъ считать завитки въ ея гривѣ.
   -- Ѣхать, не ѣхать... ѣхать...
   И тутъ указаніе было благопріятное.
   -- Сѣдлать коней и самимъ одѣться получше!-- скомандовалъ панъ Володіёвскій.
   Онъ поспѣшно пришелъ домой и сталъ одѣваться: надѣлъ высокіе сапоги, желтые, съ золочеными шпорами, новый красный мундиръ, прицѣпилъ рапиру въ стальныхъ ножнахъ. Полупанцырь покрывалъ только верхнюю часть его груди. Онъ хотѣлъ было надѣтъ рысью шапку съ перомъ цапли, но это подходило только къ польскому народу, и шапка осталась на мѣстѣ; рыцарь украсилъ свою голову шведскимъ шлемомъ и вышелъ на крыльцо.
   -- Куда это вы ѣдете?-- спросилъ его старый Пакошъ, сидѣвшій на завалинкѣ.
   -- Куда ѣду? Нужно справиться о здоровьѣ панны Биллевичъ, а то она сочтетъ меня за невѣжу.
   -- На васъ даже глазамъ смотрѣть больно. Если и теперь панна въ васъ не влюбится, значитъ, у нея глазъ нѣтъ.
   Тутъ прибѣжали двѣ младшихъ панны Гаштовтъ, возвращающіяся съ полуденнаго удоя, обѣ съ подойниками въ рукахъ. Увидя пана Володіёвскаго, онѣ остановились, какъ вкопанныя.
   -- Король, или не король?-- сказала Зоня.
   -- Вы нарядились, какъ на свадьбу!-- прибавила Марися.
   -- Можетъ изъ этого и свадьба будетъ!-- засмѣялся старый Пакошъ.-- Къ паннѣ нашей ѣдетъ.
   Прежде чѣмъ старикъ кончилъ, полный подойникъ выскользнулъ изъ рукъ Мариси и струя молока поплыла къ самымъ ногамъ пана Володіёвскаго.
   -- Смотри на то, что держишь!-- сердито сказалъ Пакошъ.-- Ишь ты, коза!
   Марися не отвѣтила ничего, подняла подойникъ и тихо пошла домой.
   Панъ Володіёвскій сѣлъ на коня и вмѣстѣ со своими слугами поѣхалъ въ Водокты. День стоялъ чудесный. Солнце играло на панцырѣ и шлемѣ пана Володіёвскаго такъ, что издали, изъ-за вербъ, показалось, будто по дорогѣ ид?тѣ другое солнца.
   -- Интересно знать, буду ли я возвращаться съ кольцомъ или съ отказомъ?-- сказалъ рыцарь.
   -- Что вы говорите?-- спросилъ одинъ изъ слугъ.
   -- Дуракъ!
   Слуга дернулъ назадъ свою лошадь, а панъ Володіёвскій продолжалъ:
   -- Хорошо, что это не въ первый разъ.
   Эта мысль придавала ему храбрости.
   Панна Александра не узнала его сразу, такъ что онъ долженъ былъ повторить свое имя; тогда хозяйка приняла его вѣжливо, но важно и даже съ нѣкоторымъ принужденіемъ, несмотря на то, что панъ Володіёвскій, видавшій въ своемъ вѣку много хорошаго, держалъ себя какъ истый придворный. Онъ поклонился ей съ величайшимъ почтеніемъ, приложилъ руку къ сердцу и заговорилъ:
   -- Я пріѣхалъ освѣдомиться о вашемъ здоровьѣ, не подѣйствовало ли на васъ неблагопріятно недавнее печальное происшествіе... Я долженъ былъ сдѣлать это на другой же день, но боялся побезпокоить васъ.
   -- Съ вашей стороны очень любезно, что, избавивъ меня отъ такой опасности, вы еще сохранили обо мнѣ память... Садитесь, будьте пріятнымъ гостемъ.
   -- О, панна!-- отвѣтилъ панъ Михалъ,-- еслибъ я забылъ о васъ, тогда не былъ бы достоинъ вашего вниманія и расположенія. Я долженъ благодарить Бога, что онъ дозволилъ мнѣ оказать вамъ услугу.
   -- Это я должна благодарить сначала Бога, а потомъ васъ...
   -- Если такъ, то будемъ благодарить оба, потому что я ничего такъ не желаю, какъ быть вамъ полезнымъ во всякое время.
   Панъ Володіёвскій повелъ усиками, которые торчали выше носа; онъ былъ доволенъ собою, что сразу вошелъ in medias res и выложилъ свое чувство паннѣ на столѣ. Она сидѣла, сконфуженная, молчаливая, но прелестная, какъ вешній день. На ея щекахъ выступилъ слабый румянецъ, густыя рѣсницы почти совсѣмъ скрывали глаза.
   "Краснѣетъ... добрый знакъ!" -- подумалъ панъ Володіёвскій, откашлялся и продолжалъ:
   -- Вамъ, вѣроятно, извѣстно, что я предводительствовалъ ляуданцами послѣ вашего дѣдушки?
   -- Да, я знаю. Покойный дѣдушка не могъ самъ идти на послѣднюю войну, но необыкновенно обрадовался, когда услыхалъ, кому передалъ панъ виленскій воевода его хоругвь, и говорилъ, что знаетъ васъ, по репутаціи, за славнаго воина.
   -- Онъ такъ и говорилъ обо мнѣ?
   -- Я слышала сама, какъ онъ расхваливалъ васъ, а послѣ войны васъ такъ же и ляуданцы хвалили.
   -- Я простой солдатъ и вовсе не достоинъ, чтобы меня ставили выше другихъ, но теперь очень радъ этому обстоятельству,-- теперь я для васъ не первый встрѣчный. Всегда лучше знать, съ кѣмъ имѣешь дѣло. Теперь явилось много людей, которые называютъ себя шляхтичами, тогда какъ сами Богъ знаетъ какого происхожденія.
   -- Васъ тутъ знаютъ и безъ этого. Въ Любичѣ есть шляхта, ваши однофамильцы.
   -- Это другая фамилія. Я -- Корчакъ-Володіёвскій; мы происходимъ изъ Венгріи, отъ одного дворянина Атиллы, который во время преслѣдованія далъ обѣтъ Пресвятой Дѣвѣ принять католическую вѣру, если уйдетъ живымъ отъ непріятеля. Онъ сдержалъ свое обѣщаніе, когда счастливо переплылъ три рѣки,-- тѣ самыя, что находятся въ нашемъ гербѣ.
   -- Такъ вы не отсюда родомъ?
   -- Нѣтъ, панна. Я изъ Украйны, изъ русскихъ Володіёвскихъ, и до сихъ поръ владѣю тамъ деревушкою, да ее теперь занялъ непріятель. Но я съ малыхъ лѣтъ служу въ войскѣ и болѣе интересуюсь общественными дѣлами, чѣмъ своими собственными. Сначала я служилъ у воеводы русскаго, незабвеннаго князя Ереміи, былъ съ нимъ и подъ Махновкой, и подъ Константиновымъ, а послѣ Берестечка самъ король обнялъ меня. Богъ свидѣтель, я не хвалиться сюда пріѣхалъ,-- мнѣ хотѣлось бы, чтобъ вы знали, что я не изъ тѣхъ, кто храбрится только на словахъ, что жизнь моя прошла въ служеніи родинѣ, что судьба и на мою долю послала немного славы, не замаравъ моего добраго имени. Ей-Богу! Кромѣ того, это могутъ подтвердить достовѣрные свидѣтели!
   -- Если бы всѣ были похожи на васъ!-- вздохнула панна.
   -- Вѣроятно, вамъ пришелъ въ голову тотъ негодяй, что осмѣлился поднять на васъ руку?
   Панна Александра опустила глаза внизъ и не отвѣчала ни слова.
   -- Ему досталось по заслугамъ,-- продолжалъ панъ Володіёвскій.-- Говорятъ, что ему лучше,-- все равно, отъ наказанія не отвертится. Всѣ хорошіе люди осудили его. Достаточно того, что о немъ говорятъ, будто бы онъ передался непріятелю, чтобы получить отъ него помощь... Впрочемъ, послѣднее вздоръ: люди, съ которыми онъ напалъ на васъ, взяты просто съ дороги.
   -- Откуда вы все это знаете?-- живо спросила панна, поднимая на Володіёвскаго свои голубые глаза.
   -- Отъ тѣхъ же самыхъ людей. Странный человѣкъ этотъ Емицицъ: когда я назвалъ его передъ поединкомъ измѣнникомъ, онъ не оправдывался, хотя мое обвиненіе было несправедливо. Гордость въ немъ дьявольская.
   -- И вы говорите повсюду, что онъ не измѣнникъ?
   -- Не говорилъ, потому что самъ не зналъ, но теперь буду говорить. Даже самаго величайшаго врага нельзя позорить такимъ образомъ.
   Глаза панны Александры во второй разъ остановились на маленькомъ рыцарѣ съ выраженіемъ симпатіи и благодарности.
   -- Какой вы хорошій, какой добрый человѣкъ!...
   Панъ Володіёвскій еще болѣе ободрился.
   -- Къ дѣлу, Михалъ!-- сказалъ онъ самъ себѣ и потомъ заговорилъ вслухъ:-- Я еще болѣе скажу вамъ!... Я не одобряю тактики пана Кмицица, но не удивляюсь, что онъ такъ добивался васъ, въ присутствіи которой блѣднѣютъ всѣ прелести Венеры. Отчаяніе подтолкнуло его на такое злодѣяніе и подтолкнетъ еще разъ, если обстоятельства сложатся благопріятно. Какъ вы можете оставаться одинокою съ такою красотой? На свѣтѣ много такихъ Кмицицовъ, много сердецъ вы зажжете, многимъ опасностямъ подвергнетесь. Богъ мнѣ помогъ спасти васъ, но меня уже призываетъ въ поле труба Марса... Кто будетъ оберегать васъ?... О, панна! солдатъ обвиняютъ въ вѣтренности, но напрасно. И у меня сердце не каменное, и оно не могло оставаться нѣмымъ при видѣ вашихъ прелестей...
   Тутъ панъ Володіёвскій упалъ на колѣна передъ Александрой.
   -- О, панна!-- взывалъ онъ.-- Я получилъ хоругвь въ наслѣдство послѣ вашего дѣдушки, позвольте же мнѣ получить и его внучку. Поручите мнѣ обязанность оберегать васъ и вы будете спокойны и счастливы; хотя я и уѣду на войну,-- одно мое имя будетъ оберегать васъ.
   Панна вскочила со стула и съ недоумѣніемъ слушала пана Володіёвскаго, а онъ продолжалъ дальше:
   -- Я бѣдный солдатъ, но шляхтичъ и человѣкъ честный, и, клянусь, ни въ моемъ гербѣ, ни въ моемъ имени вы не найдете ни малѣйшаго пятна. Я, можетъ быть, грѣшу поспѣшностью, но вы поймете, что меня зоветъ отчизна, которую я не могу оставить даже для васъ... Не дадите ли вы мнѣ хоть какой-нибудь надежды? Не скажете ли хоть какого-нибудь добраго слова?
   -- Вы требуете отъ меня невозможнаго... Боже мой! Этого никогда, никогда быть не можетъ!-- отвѣтила окончательно растерявшаяся Александра.
   -- Все зависитъ отъ васъ...
   -- Поэтому-то я прямо говорю вамъ: нѣтъ!
   Панна нахмурила брови.
   -- Панъ Володіёвскій! я многимъ обязана вамъ, я понимаю это. Требуйте, чего хотите, я все готова отдать, только не моей руки.
   Панъ Володіёвскій всталъ.
   -- Вы не хотите принять моего предложенія, да?
   -- Не могу.
   -- И это послѣднее ваше слово?
   -- Послѣднее и рѣшительное.
   -- Можетъ быть, вамъ не поправилась моя поспѣшность? Оставьте мнѣ, по крайней мѣрѣ, хоть надежду!
   -- Не могу, не могу...
   -- Нѣтъ здѣсь мнѣ счастья, какъ никогда и нигдѣ не было! Панна, не обѣщайте мнѣ награды, я не за нею пріѣхалъ, а если просилъ вашей руки, то такъ... по доброй волѣ. Еслибъ вы сказали мнѣ, что отдаете ее потому, что должны, я, все равно, не принялъ бы ее. Что ужь тутъ толковать!... Вы отвергли меня... дай Богъ, чтобъ вамъ не попался кто-нибудь хуже меня. Я ухожу изъ этого дома такъ же, какъ и пришелъ сюда... больше, конечно, не приду. Меня тутъ ни въ грошъ не ставятъ. Пусть и такъ будетъ. Будьте же счастливы, хотя бы съ тѣмъ же самымъ Кмицицемъ... Мнѣ кажется, и на меня вы сердитесь за то, что я ранилъ его. Если онъ лучше, то, понятно, вы не для меня.
   Александра сжала виски руками и повторила нѣсколько разъ:
   -- Боже, Боже, Боже!
   Но видъ ея горя не укротилъ пана Володіёвскаго. Онъ поклонился, вышелъ, злой и гнѣвный, тотчасъ же сѣлъ на коня и уѣхалъ.
   -- Нога моя больше не будетъ въ этомъ домѣ, -- сказалъ онъ громко.
   -- Что вы говорите?-- спросилъ его слуга.
   -- Дуракъ!-- отвѣтилъ панъ Володіёвскій.
   -- Вы мнѣ уже говорили это, когда мы сюда ѣхали.
   Панъ Михалъ промолчалъ, потомъ началъ ворчать тихонько:
   -- Неблагодарность одна.... Въ отвѣтъ за доброе чувство -- презрѣніе.... Придется, вѣрно, до смерти служить въ солдатахъ. Такъ уже на роду написано. Чортъ бы побралъ такую судьбу!... Что ни Попытаю, то отказъ.... Нѣтъ справедливости на этомъ свѣтѣ!... Что она нашла во мнѣ дурнаго?
   Панъ Володіёвскій нахмурилъ брови и напрягъ весь свой умъ, но вдругъ ударилъ себя по лбу.
   -- Вотъ оно что!-- закричалъ онъ, -- она любитъ еще того... конечно, конечно!...
   Но это открытіе не согнало морщинъ съ его лица.
   "Тѣмъ хуже для меня, -- подумалъ онъ черезъ минуту.-- Если она послѣ всего этого любитъ его, то и не перестанетъ добить. Всѣ гадости, которыя онъ могъ надѣлать, онъ надѣлалъ уже. Затѣмъ пойдетъ на войну, прославится, репутацію исправитъ.... И мѣшать ему въ этомъ нельзя... помочь надо скорѣе, для блага отечества... Да, онъ хорошій солдатъ... Но чѣмъ же я-то плохъ, кто скажетъ?... Инымъ такое счастье... Эхъ, еслибъ знать раньше, что нужно дѣлать!... Развѣ женщина цѣнитъ во что-нибудь доблесть и мужество? Правду сказалъ панъ Заглоба, что лиса и женщина самыя гнусныя существа на свѣтѣ. А жаль, что все пропало! Красивая дѣвушка, и добрая, какъ говорятъ. Горда только,-- ухъ, какъ горда!... Кто знаетъ, пойдетъ ли она за него (хотя любитъ его, это несомнѣнно), вѣдь, онъ такъ ее оскорбилъ и обезчестилъ. Наконецъ, онъ прямо могъ достичь своей цѣли, а вмѣсто того чортъ знаетъ что надѣлалъ... Она, пожалуй, готова совсѣмъ отказаться отъ радостей брачной жизни... Мнѣ тяжело, а ей, бѣдняжкѣ, еще, поди, тяжелѣй".
   Панъ Володіёвскій окончательно расчувствовался надъ судьбой Александры и покачалъ головой.
   "Да хранитъ ее Богъ! Я не сержусь на нее. Мнѣ не первая неудача, а ей первое горе. Бѣдняжечка, она еле духъ переводитъ отъ горя, а я еще ей глаза кололъ этимъ Кмицицемъ и огорчилъ еще больше. Не нужно было этого дѣлать... какъ бы поправить? Пусть меня убьетъ непріятельская пуля, а я поступилъ, какъ невѣжа. Напишу я ей извинительное письмо, а если ей нужна моя помощь, я всегда готовъ".
   Размышленія пана Володіёвскаго прервалъ слуга.
   -- Тамъ, на горѣ, панъ Харлампъ съ кѣмъ-то еще ѣдетъ.
   -- Гдѣ?
   -- А вонъ, тамъ!
   -- Дѣйствительно, тамъ, кажется, двое, но панъ Харлампъ остался при князѣ воеводѣ Виленскомъ. Какъ ты его узналъ?
   -- А по его буланкѣ. Ее все войско знаетъ.
   -- Правда, конь буланый... Но, можетъ быть, это еще кто-нибудь?
   -- Да я и ходъ ея узнаю. Панъ Харлампъ, это вѣрно.
   Вскорѣ панъ Володіёвскій убѣдился, что это дѣйствительно панъ Харлампъ.
   То былъ поручикъ кавалерійской хоругви литовскаго войска, давнишній знакомый пана Володіёвскаго. Когда-то они ссорились другъ съ другомъ, но потомъ, служа вмѣстѣ, подружились.
   Панъ Володіёвскій поскакалъ ему на встрѣчу съ крикомъ:
   -- Какъ поживаешь, носачъ? Откуда ты взялся?
   Офицеръ, дѣйствительно, заслуживалъ свое прозвище, благодаря длинѣ и толщинѣ своего носа. Онъ дружески обнялъ полковника.
   -- Пріѣхалъ нарочно къ тебѣ съ порученіемъ и деньгами.
   -- Съ порученімъ и деньгами? Отъ кого?
   -- Отъ князя воеводы Виленскаго, нашего гетмана. Онъ посылаетъ тебѣ письмо, приказываетъ собирать ополченіе. А другое письмо къ пану Кмицицу. Кажется, онъ гдѣ-то здѣсь.
   -- И пану Кмицицу?... Какъ же это мы вдвоемъ будемъ собирать ополченіе въ одномъ мѣстѣ?
   -- Онъ долженъ ѣхать въ Троки, а ты останешься здѣсь.
   -- Какъ же ты зналъ, гдѣ меня разыскивать?
   -- Самъ гетманъ о тебѣ тщательно разспрашивалъ. Здѣшніе, люди служатъ у насъ, и я ѣхалъ почти навѣрняка... Ты тамъ въ большой чести!... Я слышалъ самъ, какъ князь говорилъ, что ничего не ожидалъ получить послѣ воеводы русскаго, а достался ему такой знаменитый рыцарь.
   -- Дай Богъ унаслѣдовать ему и военное счастье воеводы русскаго. Для меня большая честь, что я долженъ собирать ополченіе, и я сейчасъ же примусь за это. Военныхъ людей здѣсь не мало, было бы только съ чѣмъ ихъ на ноги поставить. А денегъ ты много привезъ?
   -- Вотъ пріѣдешь въ Пацунели, увидишь.
   -- Такъ ты и въ Пацунеляхъ былъ? Берегись, тамъ красивыхъ дѣвушекъ столько же, сколько маку въ огородѣ.
   -- Потому-то тебѣ и понравилось жить тамъ!... Постой, у меня есть и частное письмо отъ гетмана къ тебѣ.
   -- Давай!
   Панъ Харлампъ вынулъ письмо съ малою радзивилловскою печатью. Панъ Володіёвскій прочелъ:

"Панъ полковникъ Володіёвскій!

   "Зная вашу горячую любовь къ отечеству, посылаю вамъ приказаніе собирать ополченіе, и не такъ, какъ это дѣлаютъ другіе, но съ величайшимъ вниманіемъ, ибо periculum in mora. Если хотите обрадовать насъ, то хоругвь должна быть готова и снабжена лошадьми къ концу іюля, самое дальнѣе въ половинѣ августа. Интересуетъ насъ, откуда вы возьмете хорошихъ лошадей, тѣмъ болѣе, что и денегъ вамъ посылаемъ не много,-- больше панъ подскарбій, по-старому непріязненный намъ, не даетъ. Половину этихъ денегъ отдайте пану Кмицицу, которому панъ Харлампъ тоже везетъ нашъ приказъ. Надѣемся, что онъ намъ будетъ полезенъ въ этомъ дѣлѣ; но такъ какъ до насъ дошли слухи о его безобразныхъ поступкахъ въ Упитѣ, то вы лучше возьмите у пана Харлампа наше письмо и рѣшите сами, отдавать ли его пану Кмицицу или нѣтъ. Если вы находите, что своими поступками онъ замаралъ рыцарскую честь, тогда письмо удержите: мы опасаемся, какъ бы враги наши -- панъ подскарбій и панъ воевода витебскій -- не закричали, что мы поручаемъ подобныя дѣла подозрительнымъ людямъ. Если же окажется, что за Кмицицомъ важныхъ проступковъ нѣтъ, то письмо вручите ему,-- пусть онъ постарается загладить свои вины и не опасается никакихъ судебныхъ преслѣдованій. Правь судить его принадлежитъ намъ и судить его будемъ мы, но только послѣ исполненія имъ нашихъ порученій. Письмо это прошу считать знакомъ нашего довѣрія къ вашей вѣрности и военнымъ способностямъ.
   "Янушъ Радзивиллъ, князь Биржанскій и Дубинскій, воевода виленскій".
   -- Панъ гетманъ очень заботится, какъ вы наберете лошадей,-- сказалъ панъ Харлампъ, когда маленькій рыцарь прочиталъ письмо.
   -- Да, лошадей достать Трудно, -- отвѣтилъ панъ Володіёвскій.-- Здѣшняя мелкая шляхта явится на первый призывъ, но у всѣхъ у нихъ жмудскія лошади, не совсѣмъ пригодныя къ службѣ. Имъ нужно другихъ. Народъ здѣсь рослый, и какъ сядутъ на своихъ коней верхомъ, то словно на собакахъ сидятъ. Вотъ забота!... Я сейчасъ же примусь за дѣло, а ты оставь мнѣ письмо гетмана къ Кмицицу; я самъ отвезу. Оно ему придется очень кстати.
   -- Отчего?
   -- Онъ вздумалъ дѣйствовать по-татарски и началъ брать дѣвушекъ въ плѣнъ. Процессовъ у него столько, сколько волосъ на головѣ. Не прошло и недѣли, какъ я съ нимъ бился на сабляхъ.
   -- Э, если ты съ нимъ дрался, то, значитъ, онъ теперь лежитъ?
   -- Да, но ему уже лучше. Недѣля, другая, и онъ совсѣмъ выздоровѣетъ. Что слышно de publicis?
   -- Плохо, по-старому... Панъ подскарбій Госѣвскій все въ ссорѣ съ нашимъ княземъ, а когда гетманы въ ссорѣ, то и дѣла ладно идти не могутъ. Мы, все-таки, немного поправились, и еслибъ согласіе, то, кажется, совсѣмъ справились бы съ непріятелемъ. Богъ дастъ, еще прогонимъ ихъ. Всему виной панъ подскарбій.
   -- А другіе говорятъ, что великій гетманъ.
   -- Это говорятъ измѣнники, воевода витебскій говоритъ, потому что они давно съ паномъ подскарбіемъ снюхались.
   -- Воевода витебскій доблестный гражданинъ.
   -- Развѣ и ты стоишь на сторонѣ Сапѣги противъ Радзивилловъ?
   -- Я стою на сторонѣ отчизны, да и всѣ обязаны стоять такъ же. Въ томъ-то все и зло, что даже и солдаты дѣлится на партіи, вмѣсто того, чтобъ сражаться съ непріятелемъ. А что Сапѣга доблестный гражданинъ, я скажу это хоть самому князю, несмотря на то, что служу у него.,
   -- Пробовали кое-кто мирить ихъ, да ничего не вышло!-- сказалъ панъ Харлампъ.-- Отъ князя то и дѣло теперь летаютъ гонцы къ королю... Говорятъ, что затѣвается что-то новое. Ожидали мц всеобщаго ополченія съ его величествомъ королемъ,-- не дождались! Говорятъ, что въ иномъ мѣстѣ оно было бы нужнѣй.
   -- Развѣ въ Украйнѣ.
   -- Почемъ я знаю! Поручикъ Брохвичъ говоритъ,-- онѣ своими ушами слышалъ,-- что къ нашему гетману пріѣхалъ Тизенгаузенъ и что-то долго толковалъ съ нимъ, о чемъ, Брохвичъ не могъ услыхать, но когда выходили изъ комнаты, то онъ слушалъ, какъ гетманъ говорилъ: "Изъ этого можетъ выйти новая война". Ужасно это на всѣхъ насъ подѣйствовало. Что бы это могло значить?
   -- Должно быть, Брохвичъ ослышался! Съ кѣмъ же можетъ быть война? Цезарь сочувствуетъ намъ болѣе, чѣмъ нашимъ непріятелямъ, со Шведомъ перемиріе еще не кончилось,-- шесть лѣтъ осталось,-- а татары помогаютъ намъ въ Украйнѣ, конечно, не безъ согласія турокъ.
   -- Мы такъ ни до чего и не добились!
   -- Да ничего и не было. Но, какъ бы то ни было, слава Богу, я опять при дѣлѣ. А то ужь мнѣ скучно начинало дѣлаться.
   -- Ты самъ хочешь отвезти приказъ Кмицицу?
   -- Я, вѣдь, говорилъ тебѣ, что такъ панъ гетманъ приказываетъ. Мнѣ все равно нужно навѣстить Кмицица -- такъ нужно по рыцарскому обычаю,-- а съ письмомъ еще лучше. Но отдамъ ли я ему письмо,-- это еще вопросъ... Подумаю, во всякомъ случаѣ, потому что это предоставлено моей волѣ.
   -- А мнѣ это на руку, потому что у меня дѣлъ по горло. У меня есть еще приказъ къ пану Станкевичу, потомъ я поѣду въ Кейданы принимать пушки, а потомъ въ Биржи, посмотрѣть, все ли въ крѣпости готово въ оборонѣ.
   -- И въ Биржи?
   -- Да.
   -- Странно. Непріятель новыхъ побѣдъ не одерживаетъ, а Биржи у самой курляндской границы. Собираютъ новые полки, значитъ, и край, попавшій въ руки непріятеля, не останется безъ защиты. Курляндцы, кажется, и не думаютъ воевать съ нами. Хорошіе они солдаты, но ихъ немного, и Радзивиллъ можетъ придушить ихъ одною рукой.
   -- Странно и мнѣ,-- отвѣтивъ Харлампъ,-- тѣмъ болѣе, что мнѣ приказано спѣшить во всемъ. Если я найду что-нибудь въ безпорядкѣ, то долженъ донести князю Богуславу, а тотъ пришлетъ инженера Петерсона.
   -- Что бы это могло быть?! Какъ бы только домашней войны не было, да сохранитъ насъ отъ нея Господь Богъ! Ужь если князь Богуславъ вмѣшивается, значитъ, будетъ потѣха чорту.
   -- Не говори этого. Онъ очень храбрый человѣкъ!
   -- Я не отрицаю его храбрости, но онъ скорѣе нѣмецъ или французъ, чѣмъ полякъ... И о республикѣ онъ вовсе не заботится, только о домѣ Радзивилловъ, какъ бы его еще болѣе возвеличить, а всѣ другіе унизить. И въ князѣ-воеводѣ, нашемъ гетманѣ, гордость раздуваетъ (кажется, и такъ ея не мало!), и распря съ Сапѣгами и Госѣвскимъ,-- все его рукъ дѣло.
   -- У, какой ты политикъ! Ты долженъ, какъ можно скорѣй, жениться, чтобы такой великій умъ не пропадалъ.
   Володіёвскій пристально взглянулъ на товарища.
   -- Жениться?... а?
   -- Ну, да! А, можетъ быть, ты уже ухаживаешь за кѣмъ-нибудь? Ишь ты нарядился, словно на парадъ!
   -- Ахъ, оставь меня въ покоѣ!
   -- Признайся, вѣдь, правда?
   -- Но, вѣдь, и тебѣ тоже не разъ приходилось оставаться съ носомъ... Наконецъ, не время и думать о сватовствѣ, когда нужно снаряжать ополченіе.
   -- Ты будешь готовъ къ лѣту?
   -- Къ концу лѣта, хотя бы для этого приходилось лошадей изъ-подъ земли выкапывать. Слава Богу, что мнѣ досталась эта работа, иначе тоска совсѣмъ бы съѣла.
   Дѣйствительно, извѣстія отъ гетмана и предстоящая тяжелая работа облегчили пана Володіёвскаго, такъ что, подъѣзжая къ Пацунелямъ, онъ уже болѣе не думалъ о недавней своей неудачѣ. Вѣсть о гетманскомъ приказѣ быстро распространилась по всему засцянку. Шляхта тотчасъ же явилась разузнавать, правда ли это; панъ Володіёвскій сказалъ, что правда. Всѣ съ охотой шли на войну... Вотъ только жаль выходить въ концѣ лѣта, передъ жнивьемъ. Полковникъ разослалъ гонцовъ повсюду -- и въ Упиту, и въ болѣе богатые шляхетскіе дома. Вечеромъ пріѣхали нѣсколько Бутримовъ, Стакьяновъ и Домашевичей.
   Всѣ на чемъ свѣтъ стоитъ ругали непріятеля и предвидѣли рядъ блистательныхъ побѣдъ. Молчали только одни Бутримы, но имъ это въ счетъ не ставилось. Всѣ знали, что они станутъ, какъ одинъ человѣкъ. Панъ Володіёвскій думалъ о томъ, что ему дѣлать съ письмомъ гетмана къ Кмицицу.
   

Глава IX.

   Для пана Володіёвскаго настала пора тяжелой работы, отдачи приказовъ, разъѣздовъ и т. п. На слѣдующей недѣлѣ онъ перенесъ свою резиденцію въ Упиту и началъ собирать ополченіе. Шляхта, и мелкая, и крупная, такъ и валила къ нему. Въ особенности много было ляуданцевъ, которымъ нужно было добывать лошадей. Панъ Володіёвскій бился какъ рыба объ ледъ, но, благодаря его умѣнью, дѣло шло хорошо. Въ это же время онъ навѣстилъ въ Любичѣ и пана Кмицица. Тотъ выздоравливалъ и хотя еще не покидалъ постели, было видно, что живъ останется. У пана Володіёвскаго сабля была тяжелая, но рука легкая.
   Панъ Кмицицъ узналъ его сразу и немного поблѣднѣлъ при видѣ его. Невольно онъ потянулся за саблей, висящей надъ изголовьемъ, но тотчасъ же протянулъ гостю исхудалую руку и сказалъ:
   -- Благодарю васъ за посѣщеніе.
   -- Я пріѣхалъ спросить, не сердитесь ли вы на меня?-- спросилъ панъ Михалъ.
   -- Нисколько. Меня побилъ не кто-нибудь, а фехтмейстеръ чистѣйшей воды. Едва-едва и поправился.
   -- Какъ же ваше здоровье?
   -- Вамъ странно, что я живъ послѣ вашего угощенія? Я и самъ удивляюсь.-- Тутъ панъ Кмицицъ усмѣхнулся:
   -- Ну, ваше дѣло еще не потеряно. Вы докончите меня, когда захотите.
   -- Я совсѣмъ не съ тѣмъ намѣреніемъ пріѣхалъ сюда...
   -- Или вы продали душу дьяволу, или у васъ есть какой-нибудь талисманъ,-- перебилъ Кмицицъ.-- Видитъ Богъ, я далекъ отъ самохвальства,-- я только что возвращаюсь съ того свѣта,-- но до встрѣчи съ вами всегда думалъ: если я, по искусству владѣть саблей, не первый въ республикѣ, то, во всякомъ случаѣ, второй. А теперь... теперь я не отбилъ бы перваго вашего удара, еслибъ вы захотѣли. Скажите, гдѣ вы такъ выучились?
   -- У меня были кое-какія природныя способности,-- отвѣтилъ панъ Михалъ,-- и отецъ повторялъ мнѣ постоянно: "Богъ обидѣлъ тебя ростомъ, и люди будутъ смѣяться надъ тобой, если ты ихъ не заставишь бояться". Потомъ, служа у воеводы русскаго, я подъучился еще. Было тамъ нѣсколько человѣкъ, которые смѣло могли выйти противъ меня.
   -- Могли ли быть такіе?
   -- Могли, потому что были. Былъ панъ Подбинента, литвинъ, шляхтичъ, погибшій въ Збаражѣ... упокой, Господи, его душу!...-- человѣкъ гигантской силы. Потомъ былъ Скшетускій, мой другъ, о которомъ вы, вѣроятно, слыхали.
   -- Какже! Онъ вышелъ изъ Збаражѣ и пробрался сквозь козацкое войско. Кто о немъ не слыхалъ!... Такъ вы изъ той компаніи? и въ Збаражѣ были?... Бью челомъ! Постойте... да я о васъ слышалъ и отъ воеводы виленскаго. Вѣдь, ваше имя Михалъ?
   -- Собственно говоря, я Юрій Михалѣно такъ какъ святой архангелъ Михаилъ предводительствуетъ всею небесною ратью и одержалъ столько побѣдъ надъ адскими полчищами, то я и считаю его за патрона.
   -- Конечно, Георгію не равняться съ Михаиломъ. Такъ вы тотъ Володіёвскій, что побѣдилъ Богуна?
   -- Тотъ самый.
   -- Ну, отъ такого не стыдно получить ударъ шпагой. Желалъ бы я подружиться съ вами. Правда, вы обозвали меня измѣнникомъ, но совершенно напрасно.
   Панъ Кмицицъ нахмурилъ брови, какъ будто его рана вновь открылась.
   -- Признаюсь, я ошибся,-- отвѣтилъ панъ Володіёвскій,-- но узнаю объ этомъ впервые не отъ васъ; мнѣ еще раньше ваши люди сказали. И знайте, иначе я не пріѣхалъ бы сюда.
   -- Ужь точили, точили языки на мой счетъ!-- съ горечью проговорилъ Кмицицъ.-- Будь, что будетъ. По совѣсти говоря, не одинъ грѣхъ лежитъ на моей совѣсти, но надо принять въ соображеніе, какъ приняли меня здѣшніе люди.
   -- Больше всего вы себѣ повредили поджогомъ Волмонтовичей и послѣднимъ похищеніемъ.
   -- Они мнѣ за это грозятъ процессами. У меня уже лежитъ нѣсколько вызововъ явиться въ судъ. Больному не дадутъ выздоровѣть. Я спалилъ Волмонтовичи,-- правда, и людей тамъ нѣсколько погибло; но пусть судитъ меня Богъ, если я поступилъ такъ просто изъ кровожадности. Въ ту самую ночь, передъ пожаромъ, я поклялся жить со всѣми въ согласіи, привязать къ себѣ здѣшнюю шляхту, помириться даже съ жителями Упиты,-- тамъ я, дѣйствительно, былъ не правъ. Возвращаюсь домой и что же застаю? Мои товарищи, всѣ мертвые, какъ порѣзанная скотина, лежатъ вдоль стѣны! Когда я узналъ, что это дѣло Бутримовъ, словно дьяволъ схватилъ меня въ свои когти,-- и я отомстилъ страшно... А вы знаете, за что ихъ побили?... Впослѣдствіи я самъ узналъ отъ одного изъ Бутримовъ,-- въ лѣсу съ нимъ встрѣтился,-- за то, что они хотѣли потанцовать въ корчмѣ со шляхтянками... Кто бы не сталъ мстить на моемъ мѣстѣ?
   -- Панъ хорунжій!-- возразилъ Володіёвскій, -- правда, съ вашими товарищами поступили жестоко, но развѣ это шляхта загубила ихъ? Нѣтъ, загубила ихъ старая репутація, привезенная сюда издалека.
   -- Бѣдняги!-- продолжалъ Кмицицъ, увлекшійся своими воспоминаніями,-- когда я лежалъ въ лихорадкѣ, они каждый вечеръ приходили сюда,-- вонъ изъ той двери. Войдутъ, станутъ вокругъ моей кровати, синіе, окровавленные, и стонутъ: "Подай за наши души, мы страдаемъ"! Такъ повѣрите ли, волосы дыбомъ у меня становились, сѣрою отъ нихъ пахло даже... За души ихнія я подалъ, только бы это облегчило ихъ...
   Наступила минута молчанія.
   -- Что же касается похищенія,-- продолжалъ Кмицицъ,-- то вамъ никто не могъ сказать, что она спасла мнѣ жизнь, когда спрятала отъ преслѣдованія шляхты, а потомъ велѣла идти вонъ и не показываться на глаза. Что мнѣ тогда оставалось?
   -- Все-таки, это чисто-татарскій пріемъ.
   -- Точно вы не знаете, что такое любовь, и до какого отчаянія можно дойти, утративъ любимаго человѣка.
   -- Я не знаю, что такое любовь?-- вспылилъ панъ Володіёвскій.-- Да я съ тѣхъ поръ, какъ началъ носить саблю, постоянно бывалъ влюбленъ... Правда, во многихъ, потому что мнѣ никогда не платили взаимностью. Если бы не то, то я былъ бы вѣрнѣе Троила.
   -- Какая тамъ любовь, если любить то одну, то другую!-- замѣтилъ Кмицицъ.
   -- Я вамъ скажу то, что видѣлъ собственными глазами. Въ началѣ возстанія Хмельницкаго, Богунъ, тотъ самый, что послѣ Хмельницкаго пользовался большимъ вліяніемъ среди Козаковъ, похитилъ у Скшетускаго невѣсту, княжну Курцевичъ. Вотъ это была любовь! Все войско плакало при видѣ отчаянія Скшетускаго. У него борода на двадцать седьмомъ или восьмомъ году посѣдѣла, а знаете, что онъ сдѣлалъ?
   -- Откуда я могу это знать?
   -- Потому, что отечество было унижено, потому, что страшный Хмельницкій торжествовалъ,-- онъ вовсе не пошелъ разыскивать дѣвушку. Онъ поручилъ себя Богу и дрался во всѣхъ битвахъ подъ начальствомъ князя Ереміи и такъ прославился подъ Збаражемъ, что имя его до сихъ поръ повторяется всѣми. Сравните-ка дѣйствія его съ вашими дѣйствіями, -- разница большая!
   Кмицицъ молчалъ и кусалъ усы. Володіёвскій продолжалъ дальше:
   -- Богъ наградилъ Скшетускаго и возвратилъ ему дѣвушку. Вскорѣ послѣ Збаража онъ женился и прижилъ троихъ дѣтей, но не перестаетъ служить и до сихъ поръ. А вы, производя безпорядки, помогаете самому непріятелю и чуть-чуть не лишились жизни, не говоря уже о томъ, что нѣсколько дней тому назадъ совсѣмъ могли бы потерять дѣвушку.
   -- Какимъ образомъ?-- спросилъ Кмицицъ, садясь на постель.-- Что съ ней сдѣлалось?
   -- Ничего не сдѣлалось, только нашелся человѣкъ, который хотѣлъ взять ее въ жены.
   Кмицицъ страшно поблѣднѣлъ; впавшіе глаза его загорѣлись недобрымъ огнемъ. Онъ привскочилъ и крикнулъ:
   -- Кто былъ этотъ вражій сынъ? Ради Бога, говорите!
   -- Я,-- сказалъ панъ Володіёвскій.
   -- Вы? вы?-- съ изумленіемъ спросилъ Кмицицъ.
   -- Я.
   -- Измѣнникъ! Не пройдетъ вамъ это задаромъ!... А она?...-- говорите ужь все!...-- она приняла ваше предложеніе?
   -- Отказала сразу и рѣшительно.
   Опять воцарилось молчаніе. Кмицицъ тяжело вздыхалъ и не спускалъ глазъ съ лица Володіёвскаго.
   -- Почему вы меня называете измѣнникомъ? Развѣ я вашъ другъ или братъ? Я побѣдилъ васъ въ бою и могъ дѣлать, что мнѣ угодно.
   -- По-старому, одинъ изъ насъ заплатилъ бы кровью. Не удалось саблей, я бы застрѣлилъ васъ изъ ружья, и пускай бы меня за это послѣ всѣ черти взяли.
   -- Развѣ что изъ ружья, потому что, если бы она приняла мое предложеніе, тогда и другаго поединка между нами не былобы. Зачѣмъ бы мнѣ было нужно биться? А вы развѣ знаете, почему она отказала мнѣ?
   -- Почему?-- какъ эхо повторилъ Кмицицъ.
   -- Потому, что она любитъ васъ.
   Это было больше, чѣмъ могли вынести слабыя силы больнаго. Голова Кмицица упала на подушки, на лобъ выступилъ обильный потъ. Онъ нѣсколько минутъ пролежалъ въ молчаніи.
   -- Я чувствую страшную слабость,-- проговорилъ онъ, немного погодя.-- Откуда же... вы знаете, что она... любитъ меня?
   -- Потому что у меня есть глаза и я вижу, потому что у меня есть умъ и я соображаю; въ особенности теперь, когда я съѣлъ отказъ, у меня все въ головѣ прояснѣло. Прежде всего, когда послѣ поединка я пришелъ сказать ей, что она свободна, что я ранилъ васъ, она нахмурилась, и, вмѣсто того, чтобы поблагодарить меня, совсѣмъ на меня глядѣть не захотѣла; вовторыхъ, когда Домашевичи тащили васъ, она поддерживала васъ, за голову, какъ мать ребенка; а въ-третьихъ, когда я признался ей въ любви, она приняла это такъ... ну, все равно, нехорошо приняла, однимъ словомъ. Если всего этого вамъ мало, то я ужь не знаю, чего нужно больше.
   -- Еслибъ это была правда!...-- проговорилъ слабымъ голосомъ Кмицицъ,-- Теперь мнѣ прикладываютъ къ ранамъ разныя мази, но нѣтъ бальзама лучше вашихъ словъ.
   -- Измѣнникъ и -- прикладываетъ такой бальзамъ?
   -- Простите меня. Въ головѣ моей какъ-то не помѣщается такое счастье, что она за меня выйдетъ замужъ.
   -- Я сказалъ, что она любитъ васъ, но не говорилъ, что выйдетъ замужъ за васъ. Это -- другое дѣло.
   -- Если не выйдетъ, тогда я голову разобью объ стѣну. Иначе быть не можетъ.
   -- Могло бы быть, еслибъ вы искренно желали загладить свои вины. Теперь война, вы можете идти, можете оказать услуги отечеству, прославиться мужествомъ, поправить репутацію. У кого нѣтъ грѣховъ? У кого нѣтъ тяжести на совѣсти? У всякаго что-нибудь да есть. Но къ покаянію и исправленію дорога открыта каждому. Вы прежде страдали вспыльчивостью,-- старайтесь сдерживать себя; грѣшили противъ отечества,-- теперь спасайте его; дѣлали людямъ зло,-- дѣлайте теперь добро... Вотъ какъ вамъ нужно дѣйствовать, вмѣсто того, чтобъ разбивать голову.
   Кмицицъ пристально посмотрѣлъ на Володіёвскаго, потомъ сказалъ:
   -- Вы говорите, какъ мой искренній другъ.
   -- Я не другъ вашъ, но и не врагъ, а панны мнѣ жаль, несмотря на ея отказъ, потому что я передъ отъѣздомъ наговорилъ ей много рѣзкаго. Отъ отказа я не повѣшусь,-- мнѣ не въ первый разъ,-- но если я помогу вамъ встать на добрую дорогу, то это будетъ заслуга передъ родиной, потому что вы добрый и опытный солдатъ.
   -- Вы хотите поставить меня на дорогу? Столько процессовъ тяготѣетъ надо мною! Прямо съ одра надо идти на судъ. Бѣжать я не хочу. Столько процессовъ! А что ни дѣло, то -- осужденіе на смерть.
   -- Вотъ здѣсь и на это есть лѣкарство, -- сказалъ Володіёвскій, доставая письмо гетмана.
   -- Приказъ!-- крикнулъ Кмицицъ,-- кому?
   -- Вамъ. Не нужно идти ни въ какой судъ, потому что вы подлежите суду гетмана. Но послушайте, что пишетъ мнѣ князь воевода.
   Панъ Володіёвскій прочиталъ Кмицицу конфиденціальное письмо Радзивилла, вздохнулъ, повелъ усиками и проговорилъ:
   -- Такъ вотъ, видите ли, отъ меня зависитъ, отдать ли вамъ приказъ, или спрятать его.
   Сомнѣніе, тревога и надежда промелькнули по лицу Кмицица.
   -- А вы что сдѣлаете?-- спросилъ онъ тихимъ голосомъ.
   -- А я отдаю вамъ приказъ,-- сказалъ панъ Володіёвскій.
   Кмицицъ отвѣчалъ не сразу; онъ опустилъ голову на подушки и смотрѣлъ въ потолокъ. Вдругъ глаза его увлажились и, незнакомыя гостьи въ этихъ глазахъ, слезы повисли на его рѣсницахъ.
   -- Пусть меня зарѣжутъ,-- сказалъ онъ, наконецъ,-- пусть съ меня сдерутъ кожу, если я когда-нибудь видалъ такого хорошаго человѣка, какъ вы... Если вы, благодаря мнѣ, получили отказъ, если Александра, какъ вы говорите, любитъ меня, другой на вашемъ мѣстѣ тѣмъ болѣе мстилъ бы мнѣ, тѣмъ болѣе старался бы втоптать меня въ грязь. А вы подаете мнѣ руку, выводите меня изъ могилы!
   -- Я не хочу ради моихъ личныхъ дѣлъ жертвовать отчизной, а ей вы можете оказать еще большія услуги. Но скажу вамъ, если бы тѣхъ казаковъ вы взяли у Трубецкаго или Хованскаго, я удержалъ бы гетманскій приказъ. Все счастье въ томъ, что вы этого не сдѣлали!
   -- Примѣръ, примѣръ съ васъ брать!-- крикнулъ Кмицицъ.-- Дайте мнѣ руку. Богъ дозволитъ мнѣ заплатить вамъ когда-нибудь добромъ... я вашъ должникъ на всю жизнь.
   -- И отлично, но объ этомъ потомъ. А теперь... насторожите уши! Вамъ не нужно идти ни въ какой судъ, принимайтесь-ка за работу. Отличитесь на войнѣ, и шляхта проститъ вамъ, это народъ добрый. Можете еще все исправить и прославиться, а я ужь знаю одну панну, которая готовитъ вамъ награду.
   -- Э!-- закричалъ съ восторгомъ Кмицицъ, -- чего я буду валяться въ постели, когда непріятель топчетъ наши поля! Эй! кто тамъ? Люди, сапоги мнѣ!...
   Усмѣхнулся и панъ Володіёвскій довольною улыбкой:
   -- Въ васъ духъ сильнѣй тѣла; тѣло-то еще слабо пока.
   Было уже довольно поздно, когда маленькій рыцарь покинулъ Любичъ и поѣхалъ въ Бодокты.
   "Лучше всего я заглажу свои дерзости,-- думалъ онъ,-- когда скажу ей, что поднялъ Кмицица не только съ постели, но изъ бездны безславія. Онъ человѣкъ не совсѣмъ испорченный, только страшно горячій. Ужасно я ее утѣшу, и, кажется, она приметъ меня лучше, нежели тогда, когда я предлагалъ ей самого себя".
   Добрый панъ Михалъ вздохнулъ и пробормоталъ:
   -- Если бы знать, есть ли на свѣтѣ и моя суженая?
   Съ такими мыслями онъ доѣхалъ до Водоктовъ. Кудлатый жмудинъ выбѣжалъ къ воротамъ, но не спѣшилъ отворять ихъ.
   -- Хозяйки нѣтъ дома,-- заявилъ онъ.
   -- Уѣхала?
   -- Уѣхала.
   -- Куда?
   -- Кто ее знаетъ!
   -- А когда пріѣдетъ?
   -- Кто ее знаетъ!
   -- Говори по-человѣчески. Говорила она, когда вернется?
   -- Должно быть, совсѣмъ не вернется, потому что забрала всѣ пожитки.
   -- Да?-- спросилъ панъ Михалъ.-- Вотъ что я надѣлалъ!
   

Глава X.

   Обыкновенно, когда теплые солнечные лучи начинаютъ пробиваться сквозь густыя тучи, когда на деревьяхъ появляются первыя почки, а поля покрываются первою зеленью, надежда вступаетъ и въ людскія сердца. Но весна 1655 года не принесла утѣхи жителямъ республики. Вся ея восточная граница, отъ сѣвера до Дикихъ Полей, словно была окружена огненнымъ поясомъ, и весенніе ливни не могли погасить этого пояса,-- напротивъ, онъ становился все шире и занималъ все большее пространство. Кромѣ того, на небѣ появились зловѣщіе знаки, предвѣщающіе новыя бѣды и несчастія. Изъ тучъ, проносящихся по небесамъ, то и дѣло образовывались высокія башни, крѣпости и тотчасъ рушились со страшнымъ грохотомъ. Удары грома сыпались на землю, еще покрытую снѣгомъ, сосновые лѣса желтѣли, а вѣтви деревъ скорчивались какимъ-то жалкимъ образомъ; звѣри и птицы падали отъ неизвѣстныхъ болѣзней. Наконецъ, замѣтили и на солнцѣ необыкновенныя пятна,-- что-то вродѣ руки, держащей яблоко, пробитаго сердца и креста. Умы тревожились все болѣе и болѣе, а ученые монахи доискивались, что могли бы обозначать подобные знаки. Странная тревога овладѣвала всѣми сердцами.
   Предсказывали новыя войны и вдругъ, Богъ вѣсть откуда, зловѣщій слухъ началъ переходить изъ устъ въ уста, изъ селенія въ селеніе, что со стороны шведовъ близилась туча. На первый взглядъ ничто, казалось, не подтверждало этого извѣстія,-- срокъ перемирія со шведами кончался еще черезъ шесть лѣтъ,-- а объ опасности войны говорилось и на сеймѣ, собранномъ Яномъ Казиміромъ 19 мая въ Варшавѣ.
   Всѣ безпокойными очами смотрѣли на Великую Польшу, надъ которой прежде всего должна была разразиться гроза. Лещиньскій, воевода лэнчицкій, и Нарушевичъ, польный писарь литовскій, выѣхали съ посольствомъ въ Швецію, но отъѣздъ ихъ, вмѣсто водворенія спокойствія, еще больше увеличилъ всеобщую тревогу.
   "Посольство это пахнетъ войной",-- писалъ Янушъ Радзивиллъ.
   "Если бы съ этой стороны не угрожало нашествіе, зачѣмъ бы ихъ высылать туда?-- говорили другіе.-- Вѣдь, изъ Стокгольма только что возвратился прежній посолъ Каназиль, но, видно, ничего не сдѣлалъ, если тотчасъ же за нимъ посылаютъ такихъ важныхъ сенаторовъ".
   Болѣе разсудительные люди не вѣрили еще въ возможность войны.
   "Республика съ своей стороны не давала никакого повода,-- твердили они,-- а перемиріе существуетъ во всей силѣ. Какъ же можно нарушить клятву, попрать договоры и по-разбойничьи напасть на мирнаго сосѣда? Швеція еще помнитъ раны, нанесенныя ей польскою саблей подъ Кирхгольмомъ, Луцкомъ и Тщцянной! Наконецъ, и Густавъ-Адольфъ, который во всей Европѣ не находилъ соперника, долженъ былъ нѣсколько разъ уступить пану Конецпольскому. Шведы не будутъ рисковать своею военною славой, вступая въ борьбу съ соперникомъ, котораго никогда не могли побѣдить. Правда, республика истощена и ослаблена войной, но и у одной Пруссіи и Великой Польши, которая не пострадала въ послѣдней войнѣ, хватитъ силъ весь этотъ голодный людъ прогнать за море, до безплодныхъ скалъ. Не будетъ войны!"
   А боязливые отвѣчали, что еще передъ варшавскимъ сеймомъ въ рѣчи короля на сеймикѣ въ Гродно говорилось объ оборонѣ границъ Великой Польши, о налогахъ и солдатахъ, чего бы не было, еслибъ опасность не была близка.
   Такъ всѣ колебались между опасеніемъ и надеждой. Тяжелое ожиданіе угнетало всѣхъ, когда вдругъ положилъ всему конецъ универсалъ Богуслава Лещиньскаго, генерала великопольскаго, объявляющаго всеобщее ополченіе шляхты воеводствъ Познанскаго и Калишскаго для обороны границъ отъ грозящаго шведскаго нашествія.
   Всякія сомнѣнія исчезли. Крикъ: "Война!" -- разнесся по цѣлой Великой Польшѣ и всѣмъ землямъ республики. То была не только война, но новая война. Хмельницкій, подкрѣпляемый Бутурлинымъ, свирѣпствовалъ на югѣ и востокѣ, Хованскій и Трубецкой -- на сѣверѣ и востокѣ, шведъ приближался съ запада. Огненная лента обращалась въ огненное кольцо.
   Вся страна походила на. осажденный лагерь.
   А въ лагерѣ дѣла шли плохо. Уже одинъ измѣнникъ, Радзѣёвскій, убѣжалъ и теперь находится въ рядахъ непріятеля. Это онъ велъ ихъ на готовую добычу, онъ указывалъ слабыя стороны, онъ долженъ былъ обманывать гарнизоны. Кромѣ того, не было недостатка ни въ лѣни, ни въ зависти; не было недостатка въ магнатахъ, враждующихъ между собой или обижающихся на короля и каждую минуту готовыхъ пожертвовать отечествомъ ради своихъ цѣлей; не было недостатка въ диссидентахъ, жаждущихъ утвердить свое знамя хотя бы на могилѣ родины; а еще болѣе было насильниковъ, погрязшихъ въ развратѣ и своеволіи.
   Спокойная и не тронутая доселѣ войной Великая Польша не жалѣла, по крайней мѣрѣ, денегъ на оборону. Города и шляхетскія селенія выставили столько солдатъ, сколько было назначено, и прежде чѣмъ шляхта сама двинулась въ лагерь, туда уже давно стекались пестрые полки полевой пѣхоты, подъ предводительствомъ ротмистровъ, назначенныхъ сеймиками изъ людей, опытныхъ въ военномъ дѣлѣ.
   И вотъ панъ Станиславъ Дембиньскій былъ назначенъ начальникомъ познанскихъ пѣхотинцевъ, панъ Владиславъ Влостовскій -- косцянскихъ, а панъ Гольцъ, славный воинъ и инженеръ,-- валэцкихъ. Калишскими крестьянами предводительствовалъ панъ Станиславъ Скшетускій, двоюродный братъ Яна, но никто въ опытности и знаніи военнаго дѣла не могъ сравняться, съ паномъ Владиславомъ Скорашевскимъ, котораго слушалъ даже самъ генералъ великопольскій и воевода.
   Въ трехъ мѣстахъ: подъ Пилой, Устьемъ и Велюномъ ротмистры ожидали шляхту, призванную ко всеобщему ополченію. Пѣхота устраивала съ утра до вечера шанцы, оглядываясь назадъ, не идетъ ли конница.
   Въ это время пріѣхалъ одинъ изъ первыхъ сановниковъ, панъ Андрей Грудзиньскій, воевода калишскій, и остановился въ домѣ бургомистра съ многочисленною прислугой, одѣтою въ бѣлое съ голубымъ платье. Онъ ожидалъ, что его тотчасъ же окружитъ калишская шляхта, и, не дождавшись ничего, послалъ за паномъ Станиславомъ Скшетускимъ, который въ это время надсматривалъ за земляными работами надъ рѣкой.
   -- Гдѣ же мои люди?-- спросилъ воевода у ротмистра, знакомаго ему съ дѣтства.
   -- Какіе люди?-- спросилъ панъ Скшетускій.
   -- Да всеобщее калишское ополченіе?
   По смуглому лицу ротмистра мелькнула полупрезрительная, полугрустная улыбка.
   -- Ясновельможный панъ воевода!-- сказалъ онъ,-- теперь время стрижки овецъ, а плохо промытую не покупаютъ въ Гданскѣ. Теперь всякій шляхтичъ или смотритъ за мытьемъ, или стоитъ надъ вѣсами, справедливо разсуждая, что шведы не уйдутъ.
   -- Какъ такъ?-- смутился воевода,-- у васъ еще никого нѣтъ?
   -- Ни души, за исключеніемъ полевой пѣхоты. А потомъ подойдетъ жатва. Добрый хозяинъ не выѣзжаетъ изъ дому въ такое время.
   -- Да что вы мнѣ разсказываете?
   -- А шведы не уйдутъ, еще ближе будутъ, -- повторилъ ротмистръ.
   Лицо воеводы вспыхнуло.
   -- Что мнѣ шведы!... Мнѣ стыдно передъ другими панами, если я останусь здѣсь одинъ, какъ перстъ.
   Скшетускій снова усмѣхнулся.
   -- Позвольте мнѣ замѣтить, -- сказалъ онъ, -- что шведы тутъ главное, а стыдъ уже потомъ. Наконецъ, вамъ и стыдиться нечего: не только калишской, но и никакой другой шляхты еще нѣтъ.
   -- Они съ ума сошли!-- воскликнулъ панъ Грудзиньскій.
   -- Нѣтъ, только они увѣрены, что если не хотятъ въ Швецію, то шведы не преминутъ пожаловать сюда.
   -- Подождите,-- сказалъ воевода.
   Онъ ударилъ въ ладоши, приказалъ слугѣ подать себѣ чернилъ, перо и бумаги, сѣлъ и началъ писать.
   Черезъ полчаса онъ засыпалъ письмо пескомъ, ударилъ по немъ рукою и сказалъ:
   -- Посылаю еще приказаніе, чтобъ они, самое позднее, pro die, 27 praesentis оказали, и думаю, что, по крайней мѣрѣ, въ этомъ случаѣ пожелаютъ non deesse patriae. А теперь скажите мнѣ, имѣете ли вы какія-нибудь извѣстія о непріятелѣ?
   -- Есть. Виттембергъ обучаетъ свои войска подъ Дамой.
   -- Много ихъ?
   -- Одни говорятъ, семнадцать тысячъ, другіе -- больше.
   -- Гм... насъ и столько не будетъ. Какъ вы думаете, съумѣемъ мы устоять?
   -- Если шляхта не явится, то нечего и думать...
   -- Явится, отчего ей не явиться? Извѣстное дѣло, всеобщее ополченіе всегда опаздываетъ. Но со шляхтой-то мы дадимъ отпоръ врагу?
   -- Нѣтъ, не дадимъ,-- холодно сказалъ Скшетускій.-- Ясновельможный панъ воевода, вѣдь у насъ вовсе нѣтъ солдатъ.
   -- Какъ нѣтъ солдатъ?
   -- Вы знаете такъ же хорошо, какъ я, что если и есть у насъ какое-нибудь войско, то все оно въ Украинѣ. Намъ и двухъ полковъ не прислали, хотя одному только Богу вѣдомо, какая буря грознѣе.
   -- Но пѣхота, но всеобщее ополченіе?
   -- Изъ двадцати крестьянъ только одинъ видѣлъ войну, и изъ двухсотъ только одинъ умѣетъ держать ружье. Послѣ первой войны изъ нихъ будутъ хорошіе солдаты, но не теперь. Что же касается всеобщаго ополченія, -- спросите всякаго, кто знаетъ дѣло, можетъ ли всеобщее ополченіе устоять противъ регулярнаго войска, да еще такого, какъ шведское, противъ ветерановъ тридцатилѣтней войны, привыкшихъ къ побѣдамъ?
   -- Почему вы отдаете такое предпочтеніе шведамъ въ сравненіи со своими?
   -- Я не отдаю имъ предпочтенія передъ своими; будь здѣсь пятнадцать тысячъ такихъ, какіе были подъ Збаражемъ, пѣхоты и конницы, я бы не боялся шведовъ, но съ теперешними... я ужь не знаю...
   Воевода уперся руками въ колѣна и проницательно посмотрѣлъ прямо въ глаза Скшетускому, словно желая вычитать въ нихъ какую-нибудь скрытую мысль.
   -- Тогда зачѣмъ же мы сюда пришли? Не думаете ли вы, что намъ лучше уступить?
   Панъ Скшетускій покраснѣлъ.
   -- Если въ моей головѣ зародилась такая мысль, прикажите посадить меня на колъ. На вопросъ, вѣрю ли я въ побѣду, какъ солдатъ, я отвѣчаю: нѣтъ; но зачѣмъ мы пришли сюда -- дѣло другаго рода, на которое я скажу, какъ гражданинъ: затѣмъ, чтобъ дать непріятелю первый отпоръ, чтобы, удержавши его, дать время странѣ собраться съ силами и выступить въ поле, чтобы стоять до тѣхъ поръ, пока силъ хватитъ.
   -- У васъ похвальныя намѣренія,-- холодно отвѣтилъ воевода,-- но вамъ говорить о смерти солдатъ легче, чѣмъ намъ, на которыхъ падетъ вся отвѣтственность за столько даромъ пролитой шляхетской крови.
   -- Шляхтѣ на то и дана кровь, чтобы проливать ее.
   -- Такъ-то такъ! Мы всѣ готовы умереть... да, наконецъ, это самое легкое дѣло, но долгъ обязываетъ насъ, которыхъ само Провидѣніе назначило начальниками, искать не одной только славы, но и взирать на будущее. Война, правда, уже началась, но, вѣдь, Карлъ Густавъ родственникъ нашего государя и помнитъ это. Поэтому нужно прибѣгнуть къ мирнымъ переговорамъ, ибо словомъ иногда можно сдѣлать больше, чѣмъ оружіемъ.
   -- Это меня не касается,-- сухо отвѣтилъ панъ Скшетускій.
   Воеводѣ, очевидно, въ голову пришла та же самая мысль, потому что онъ кивнулъ головой и простился съ ротмистромъ.
   Однако, Скшетускій былъ правъ только на половину, осуждая медленность шляхты, призванной ко всеобщему ополченію. Къ 27 іюля, къ сроку, назначенному во вторичномъ призывѣ, шляхта начала съѣзжаться.
   Каждый день клубы густой пыли, поднимающейся съ дороги, предвѣщали появленіе все новыхъ полковъ. Шляхта съѣзжалась шумно, съ толпами прислуги, съ телѣгами, нагруженными всякою всячиной, съ громаднымъ количествомъ всякаго оружія, начиная отъ копій, ружей, бандолетовъ, сабель и кончая заброшенными уже въ то время гусарскими молотками. Старые практики по этому вооруженію сразу отличали людей, незнакомыхъ съ войной.
   Изо всей шляхты, населяющей республику, великопольская была менѣе воинственною. Татары, турки и козаки никогда не вторгались въ этотъ край, который со временъ крестоносцевъ забылъ, что такое значитъ война. Кто изъ великопольской шляхты чувствовалъ въ себѣ стремленіе къ воинскимъ подвигамъ, тотъ вступалъ въ ряды коронныхъ войскъ и служилъ тамъ такъ же хорошо, какъ и всѣ прочіе; но за то тѣ, кто предпочиталъ сидѣть дома, изнѣжились, превратились въ хозяевъ, заваливающихъ своею шерстью и въ особенности своимъ хлѣбомъ рынки прусскихъ городовъ.
   Теперь, когда шведская война оторвала ихъ отъ спокойныхъ занятій, имъ казалось, что для войны достаточно только обвѣшать себя всевозможнымъ оружіемъ, запастись всевозможнѣйшими припасами, да захватить побольше слугъ для присмотра за особою пана и панскими вещами.
   То были странные солдаты, съ которыми не легко было ладить ротмистрамъ. Являлся, напримѣръ, шляхтичъ съ копьемъ въ девятнадцать футовъ длиной и въ панцырѣ, но въ соломенной шляпѣ "для прохлады"; одинъ во время ученья жаловался на жару, другой зѣвалъ, третій ѣлъ или пилъ и всѣ въ строю не считали невозможнымъ болтать такъ громко, что никто не могъ слышать команды офицера. Да и трудно было ввести дисциплину, когда каждый изъ шляхтичей считалъ ее вещью, противною шляхетскому достоинству. Предписывались различные "артикулы", но ихъ никто и слушать не хотѣлъ.
   Желѣзною цѣпью, сковывающею свободу всего войска, было неизмѣримое количество телѣгъ, лошадей, запасныхъ и упряжныхъ, скота, предназначеннаго на убой, а въ особенности слугъ, надзирающихъ за господскими палатками и кухнями и начинающихъ ссоры при малѣйшемъ удобномъ случаѣ.
   И противъ такого-то войска шелъ отъ Штетина, отъ Одера, Арфуидъ Виттембергъ, старый вождь, герой тридцатилѣтней войны, съ семнадцатью тысячами ветерановъ, скованныхъ желѣзною дисциплиной.
   Съ одной стороны стоялъ безпорядочный польскій обозъ, похожій на ярмарочный сбродъ, болтливый, полный споровъ и диспутовъ о распоряженіи вождей и недовольства, состоящій изъ почтенныхъ сельчанъ, на время обращенныхъ въ пѣхотинцевъ, и шляхтичей, оторванныхъ прямо отъ стрижки овецъ; съ другой -- маршировали грозныя, молчаливыя каре, при одномъ движеніи руки полководца развертывающіяся съ регулярностью машины въ линіи и полукруги, свертывающіяся въ треугольники, настоящіе сыны войны, холодные, спокойные, ремесленники, которые въ своемъ ремеслѣ дошли до виртуозности. Кто изъ опытныхъ людей могъ сомнѣваться, каковъ будетъ результатъ встрѣчи и на чью сторону склонится побѣда?
   Шляхты набиралось все болѣе и болѣе, а еще раньше начали прибывать сановники изъ Великой Польши и другихъ провинцій съ отрядами своей стражи и слугами. Вскорѣ послѣ пана Грудзиньскаго въ Пилу прибылъ могущественный воевода познанскій, панъ Криштофъ Опалиньскій. Триста гайдуковъ, одѣтыхъ въ желтое съ краснымъ платье и вооруженныхъ мушкетами, шли передъ пѣхотой воеводы; толпа дворянъ и шляхты окружала его вельможную особу; за ними въ боевомъ порядкѣ тянулся отрядъ рейтеровъ, одѣтыхъ такъ же, какъ и гайдуки; самъ воевода ѣхалъ въ каретѣ, вмѣстѣ со своимъ шутомъ Стахомъ Острожкой, на обязанности котораго лежало развеселять во время дороги угрюмаго пана.
   Пріѣздъ столь важнаго сановника сильно способствовалъ всеобщему подъёму духа. Тѣ, которые смотрѣли почти на монаршее величіе воеводы, на это энергическое лицо съ разумными и суровыми глазами, и думать не могли, чтобъ ихъ могла встрѣтить какая-нибудь непріятность въ присутствіи такого могущества.
   Людямъ, привыкшимъ почитать важный санъ и высокое положеніе, казалось, что и сами шведы не осмѣлятся поднять святотатственную руку на такого магната. Его привѣтствовали горячо и радостно; восторженные крики гремѣли вдоль улицы, по которой двигалась процессія, а головы сами склонялись передъ воеводой, виднѣвшимся сквозь стекла золоченой кареты. На поклоны, вмѣстѣ съ воеводой, отвѣчалъ и Острожка, раскланиваясь съ такимъ достоинствомъ и важностью, какъ будто бы кланялись только исключительно ему.
   Едва улеглась пыль, поднятая воеводскими конями, какъ прибѣжали гонцы съ увѣдомленіемъ, что ѣдетъ его двоюродный братъ, воевода подлясскій, Петръ Опалиньскій, со своимъ деверемъ, Якубомъ Роздражевскимъ, воеводою иноврацлавскимъ. Они привезли съ собой по сту пятидесяти вооруженныхъ людей, кромѣ дворянъ и слугъ. Не проходило дня, чтобы не пріѣзжалъ кто-нибудь: Сендзивой Чариковскій, каштелянъ калишскій, Максимиліанъ Мясковскій, каштелянъ кшивинскій. Городокъ такъ переполнился людьми, что домовъ не хватало на помѣщеніе даже дворянъ. Близъ лежащія поля покрылись палатками всеобщаго ополченія. Казалось, стая разнопёрыхъ птицъ слетѣлась въ Пилу со всей республики.
   Красная, зеленая, голубая краски пестрѣли на кафтанахъ, на жупанахъ, сѣдлахъ и кунтушахъ. Каждый шляхтичъ, если не находился на службѣ у пана, носилъ какое ему угодно платье; даже пѣхота каждаго уѣзда имѣла свои цвѣта.
   Наѣхало много торговцевъ, которые^ благодаря тѣснотѣ рынка, выстроили рядъ лавочекъ за городомъ. Въ лавкахъ продавалось все нужное для войска, отъ оружія до пищи включительно. Полевыя кухни дымились и день, и ночь, разнося запасъ бигоса, жаренаго, похлебки. Передъ палатками сновала шляхта, вооруженная не только шпагами, но и собственными ложками; всѣ болтали то о непріятелѣ, котораго еще не было видно, то о магнатахъ, на счетъ которыхъ никто не жалѣлъ острыхъ словъ.
   Вскорѣ собрался военный совѣтъ подъ предсѣдательствомъ воеводы познаньскаго. Странный то былъ совѣтъ: участіе въ немъ принимали тѣ, кто совершенно не зналъ войны. Великопольскіе магнаты не слѣдовали и не могли слѣдовать примѣру тѣхъ "королевичей" литовскихъ или украинскихъ, что всю жизнь проводили въ постоянномъ огнѣ, какъ саламандры.
   Тамъ что ни воевода, что ни канцлеръ, то былъ вождь, съ тѣла котораго никогда не сходили красные рубцы отъ панцыря, вся молодость котораго прошла въ степяхъ или въ лѣсахъ на восточной границѣ, среди битвъ, засадъ, преслѣдованій, въ обозѣ или таборѣ. Тутъ были только сановники, занимающіе важныя мѣста; отъ времени до времени собирались и они на призывъ всеобщаго ополченія, но во время войны никогда не занимали отвѣтственныхъ постовъ. Долголѣтній миръ усыпилъ воинственный духъ тѣхъ рыцарей, противъ которыхъ во время оно не могли устоять желѣзные ряды крестоносцевъ, обратилъ ихъ въ политиковъ, ученыхъ, поэтовъ. Только суровая шведская школа вновь научила ихъ тому, что они позабыли.
   Но теперь всѣ собравшіеся на совѣтъ сановники смотрѣли другъ на друга съ недоумѣніемъ, каждый боялся первымъ подать голосъ, ожидая, что скажетъ "Агамемнонъ", воевода познаньскій.
   А "Агамемнонъ" самъ просто-на-просто не зналъ рѣшительно ничего и рѣчь свою снова началъ съ жалобъ на неблагодарность и бездѣятельность короля, на легкомысліе, съ какимъ всю Векую Польшу и ихъ самихъ поставили подъ вражескіе удары. Но за то какъ краснорѣчивъ былъ панъ Опалиньскій, какую позу принялъ онъ,-- позу, достойную римскаго сенатора: черные глаза его метали молніи, уста громы, а сѣдѣющая борода тряслась, когда онъ рисовалъ картину будущихъ несчастій отечества.
   -- Чѣмъ страдаетъ отчизна,-- ораторствовалъ воевода,-- если не горемъ своихъ сыновъ?... А на насъ прежде всѣхъ свалятся всѣ невзгоды. По нашимъ именно землямъ, по нашимъ частнымъ владѣніямъ, добытымъ кровью и заслугами предковъ, прежде всего пройдетъ нога непріятеля, который словно буря приближается къ намъ со стороны моря. И за что мы страдаемъ? За что перебьютъ наши стада, вытопчутъ нивы, пожгутъ деревни, построенныя нашими трудами? Развѣ мы обижали Радзѣёвскаго, который подвергся неправильному осужденію и теперь, преслѣдуемый какъ измѣнникъ, долженъ искать чужой помощи?-- Нѣтъ!... Развѣ мы настаиваемъ, чтобъ ничего незначущій титулъ короля шведскаго,-- титулъ, который стоилъ уже столько крови,-- сохранился въ подписи нашего Яна-Казиміра?-- Нѣтъ!... Двѣ войны на двухъ границахъ,-- нужно ли было вызвать и третью?... Кто виноватъ, того пусть судитъ Богъ и отчизна!... Мы умываемъ руки, ибо не виновны въ крови, которая будетъ пролита...-- Воевода громилъ далѣе; но когда дѣло дошло до сути, то не могъ сказать ничего путнаго.
   Послали за ротмистрами, а въ особенности за паномъ Владиславомъ Скорашевскимъ. То былъ славный рыцарь, знавшій военное дѣло какъ свои пять пальцевъ. И еще раньше вожди не разъ слушались его совѣтовъ, тѣмъ болѣе они были необходимы теперь.
   Панъ Скорашевскій совѣтовалъ заложить три лагеря: подъ Пилой, Велюномъ и Устьемъ, въ такомъ разстояніи, чтобы, въ случаѣ нападенія, они могли бы оказывать другъ другу взаимную помощь; кромѣ того, все надрѣчное пространство, ограниченное дугою обозовъ, обсыпать шанцами, которые господствовали бы надъ переправами.
   -- Когда окажется, что непріятель собирается переправиться, мы тотчасъ же соберемся изо всѣхъ трехъ обозовъ и дадимъ ему отпоръ. Я же, съ вашего позволенія, съ небольшимъ отрядомъ поѣду въ Чаплинокъ. Позиція эта потеряна для насъ, но тамъ скорѣе всего я могу собрать справки о непріятелѣ.
   Паны приняли предложеніе Скорашевскаго; въ обозѣ стало немного веселѣй. Шляхты наѣхало до пятнадцати тысячъ. Пѣхотинцы сыпали шанцы на пространствѣ шести миль.
   Устье, главную позицію, занялъ со своими людьми панъ воевода познаньскій. Часть рыцарства осталась въ Велюнѣ, часть въ Пилѣ, а панъ Владиславъ Скорапіевскій поѣхалъ въ Чаплинокъ, чтобы наблюдать за непріателемъ.
   Наступилъ іюль; дни стояли все погожіе и жаркіе. Солнце въ равнинахъ палило такъ сильно, что шляхта пряталась въ лѣсахъ и ставила свои наметы подъ тѣнью деревьевъ. Пиры шли за пирами, веселые, шумные, повсюду царствовалъ полнѣйшій безпорядокъ, въ особенности на берегахъ Нотеци и Брды, куда водили лошадей на водопой два раза въ день.
   Всеобщее настроеніе, несмотря на всѣ усилія воеводы познаньскаго, сначала, все-таки, было бодрымъ.
   Если бы Виттембергъ подошелъ въ первыхъ дняхъ іюля, то непремѣнно встрѣтилъ бы энергичный отпоръ, который впослѣдствіи перешелъ бы въ непобѣдимую ярость, какъ это часто бывало раньше. Въ жилахъ этихъ людей, хотя и отвыкшихъ отъ войны, все-таки, текла рыцарская кровь. Кто знаетъ, можетъ быть, другой Еремія Виснёвецкій обратилъ бы Устье въ другой Збаражъ и кровавыми письменами начерталъ бы свое имя на страницахъ исторіи. Но воевода познаньскій, къ сожалѣнію, могъ только писать, а не сражаться.
   Виттембергъ, человѣкъ, знающій не только войну, но и людей, можетъ быть, медлилъ съ намѣреніемъ. Долголѣтняя опытность говорила ему, что новобранцы опаснѣй всего въ первыя минуты горячности и что часто имъ не достаетъ не мужества, а выносливости, которая вырабатывается только лишь практикой. Новобранцы съумѣютъ тучей нахлынуть на самые страшные полки и пройти по ихъ трупамъ. Они -- желѣзо, которое, пока красно, живетъ, сыплетъ искры, палитъ, обжигаетъ, а когда застыйетъ, становится только мертвою глыбой.
   И дѣйствительно, когда прошла недѣля и другая и начиналась третья, долгое бездѣйствіе начало уже тяготить всеобщее ополченіе. Жара становилась все сильнѣе. Шляхта не хотѣла выходить на ученье, отговариваясь тѣмъ, что "лошади отъ оводовъ не стоятъ на мѣстѣ".
   Прислуга затѣвала все большія ссоры за тѣнистое мѣсто, да и у пановъ дѣло часто доходило до сабель. Иной панъ посмотритъ, посмотритъ, да и выберется изъ обоза, чтобы Не возвращаться никогда.
   Не было недостатка въ дурныхъ примѣрахъ и свыше. Панъ Скорапіевскій только что далъ знать о приближеніи шведовъ, какъ военный совѣтъ отпустилъ домой пана Зигмунта Грудзиньскаго, о чемъ сильно хлопоталъ его дядя, воевода калишскій.
   -- Если я тутъ долженъ сложить свою голову,-- настаивалъ онъ,-- то пусть хоть племянникъ унаслѣдуетъ по мнѣ славу, чтобъ заслуги мои не пропали даромъ.
   Тутъ онъ началъ распространяться о молодыхъ лѣтахъ и невинности племянника, о его щедрости, съ какою онъ предоставилъ въ распоряженіе республики сто отличныхъ пѣхотинцевъ. И военный совѣтъ согласился на просьбы дяди.
   Въ тотъ же самый день нашлось нѣсколько сотъ шляхтичей, которые не хотѣли быть хуже пана Грудзиньскаго. Панъ Станиславъ Скшетускій, ротмистръ калишскій, двоюродный братъ Яна, рвалъ волосы на головѣ: и его пѣхотинцы шли по слѣдамъ шляхты и потихоньку убѣгали изъ обоза. Созвали снова военный совѣтъ, въ которомъ шляхта непремѣнно хотѣла принимать участіе. Наступила ночь, шумная, безпокойная. Одинъ подозрѣвалъ другаго въ намѣреніи бѣжать. Повсюду слышались крики: "Или никого, или всѣхъ!"
   Возникли слухи, что вожди уходятъ, и поднялась такая кутерьма, что воеводы должны были по нѣскольку разъ показываться возбужденнымъ толпамъ. Нѣсколько тысячъ человѣкъ до самаго разсвѣта стояли на коняхъ, а воевода познаньскій ѣздилъ вдоль ихъ рядовъ съ открытою головой и повторялъ ежеминутно великія слова:
   -- Панове, съ вами жить и умирать!
   Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ его принимали виватами, въ другихъ насмѣшливыми криками. Онъ же, усмиривъ толпу, возвращался на совѣтъ, утомленный, охриплый, упоенный величіемъ собственныхъ словъ и увѣренный, что въ эту ночь оказалъ великія услуги отечеству.
   Но на совѣтѣ рѣчь его не лилась съ прежнею свободой; онъ теребилъ себя за бороду и чубъ и повторялъ въ отчаяніи:
   -- Находите средства, если умѣете! Я умываю руки, потому что съ такими солдатами невозможно обороняться.
   -- Ясновельможный воевода!-- отвѣтилъ Станиславъ Скшетускій,-- одинъ непріятель усмиритъ все своеволіе и прекратитъ неурядицу. Пусть только запоютъ пушки, пусть только дѣло дойдетъ дб обороны, до осады,-- та же самая шляхта, для своего же спасенія, будетъ служить ни валахъ, не буянить въ обозѣ. Не разъ такъ бывало!
   -- Съ чѣмъ намъ обороняться-то? Пушекъ нѣтъ, развѣ наши мортиры, изъ которыхъ можно только стрѣлять во время пировъ...
   -- Подъ Збаражемъ у Хмельницкаго было семьдесятъ пушекъ, а у князя Ереміи только нѣсколько гаубицъ.
   -- Но у князя было войско, а не ополченцы, собственныя хоругви, славныя по всему свѣту, а не пановъ-овцеводовъ.
   -- Послать за паномъ Владиславомъ Скорашевскимъ!-- сказалъ панъ Сендзивой Чариковскій, каштелянъ познаньскій.-- Сдѣлать его обознымъ! Онъ популяренъ и съумѣетъ удержать шляхту въ повиновеніи.
   -- Послать за Скорашевскимъ! Чего ему сидѣть въ Драгимѣ или въ Чаплинкѣ!-- повторилъ панъ Грудзиньскій, воевода калишскій.
   -- Да, да, отличный совѣтъ!-- подтвердили другіе голоса.
   Послали гонца за паномъ Владиславомъ Скорашевскимъ. Друтихъ постановленій совѣтъ не сдѣлалъ, но за то много жаловались на короля, на королеву, на недостатокъ въ войскѣ и пр.
   Утро не принесло ни утѣхи, ни успокоенія. Наоборотъ, безпорядокъ еще болѣе увеличился. Кто-то пустилъ слухъ, что иновѣрцы, собственно кальвинисты, на сторонѣ шведовъ и готовы при первой возможности перейти на сторону непріятеля. Къ довершенію всего этого, слуха не опровергали ни панъ Шлихтингъ, ни паны Курнаховскіе, Эдмундъ и Яцекъ, тоже кальвинисты, хотя люди искренно преданные отечеству. Они сами подтвердили, что иновѣрцы образуютъ особый кружокъ и сговариваются между собой подъ предводительствомъ извѣстнаго забіяки и буяна пана Рея, который въ молодости дрался въ Германіи въ рядахъ лютеранъ и былъ большимъ другомъ шведовъ. Едва эти подозрѣнія распространились въ обозѣ, какъ нѣсколько тысячъ сабель засверкали въ воздухѣ и началась настоящая буря.
   -- Давайте сюда измѣнниковъ!-- кричала шляхта.-- Надо вырвать плевелы, иначе мы всѣ погибнемъ!
   Воеводы и ротмистры снова должны были успокоивать, но это обошлось имъ дороже, чѣмъ вчера. Они сами были увѣрены, что панъ Рей готовъ самымъ открытымъ образомъ измѣнить отчизнѣ, потому что онъ былъ человѣкъ совсѣмъ онѣмечившійся и, кромѣ языка, не имѣлъ въ себѣ ничего польскаго. Рѣшили выслать его изъ обоза, что до нѣкоторой степени успокоило недовольныхъ.
   Странное настроеніе царствовало въ обозѣ. Одни упали духомъ и погрузились въ уныніе, другіе молча, безцѣльно ходили вдоль валовъ, тревожно посматривая на равнину, откуда долженъ былъ придти непріятель, или шепотомъ обмѣнивались другъ съ другомъ печальными новостями.
   Иными овладѣло безумное, какое-то отчаянное веселье и готовность идти на смерть. Вслѣдствіе этого устраивались игры и попойки, чтобы вдосталь насладиться въ послѣдніе дни жизни. Никто во всемъ обозѣ не думалъ о побѣдѣ, а, между тѣмъ, непріятель не обладалъ превышающими силами: у него было только больше пушекъ да вождь, знающій военное дѣло.
   А когда, съ одной стороны, польскій обозъ кипѣлъ, пировалъ, бурлилъ, какъ море, волнуемое вѣтромъ, когда вообще ополченіе собиралось на сеймики, словно во время выбора короля, -- съ другой стороны по широкимъ зеленымъ при-одерскимъ лугамъ спокойно подвигались шведскіе полки.
   Впереди шла бригада королевской гвардіи; велъ ее Бенедиктъ Горнъ, грозный воинъ, имя котораго со страхомъ повторялось въ Германіи; гвардейцы -- народъ крѣпкій, рослый, одѣтый въ шлемы, въ желтые кожаные кафтаны, вооруженный рапирами и мушкетами, холодный, упорный въ бою, готовый на каждое распоряженіе вождя.
   Карлъ Шедднигъ, нѣмецъ, велъ слѣдующую бригаду, вестготландскую, состоящую изъ двухъ полковъ пѣхоты и одного тяжелыхъ рейтеровъ. Половина пѣхотинцевъ была снабжена мушкетами, другая -- луками; при началѣ битвы первые становились впереди, а въ случаѣ атаки кавалеріи прятались за лучниковъ, которые упирали одинъ конецъ лука въ землю, а другой наставляли противъ атакующихъ. Подъ Тищянной, при Сигизмундѣ III, одна гусарская хоругвь разнесла эту вестготландскую бригаду, въ которой служили преимущественно нѣмцы.
   Двѣ бригады смаландскія велъ Ирвинъ, называемый Безрукимъ. Онъ потерялъ правую руку, защищая знамя, за то лѣвою однимъ размахомъ могъ снести голову лошади; то былъ угрюмый солдатъ, любящій только войну и потоки крови, суровый къ себѣ и своимъ солдатамъ. Когда другіе "капитаны" въ постоянныхъ сраженіяхъ выработали изъ себя типъ ремесленниковъ, любящихъ войну для войны, Ирвинъ остался тѣмъ же самымъ фанатикомъ и убивалъ людей, распѣвая духовные псалмы.
   Бригада вестрмаландская шла подъ начальствомъ Дракенборга, а гельзингерскою, состоящею изъ славныхъ во всемъ свѣтѣ стрѣлковъ, предводительствовалъ Густавъ Оксенштернъ, молодой рыцарь, подающій великія надежды. Надъ эстголандскою начальствовалъ Ферзенъ, а надъ вермландскою самъ Виттембергъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, главный вождь всей арміи.
   Семьдесятъ двѣ пушки оставляли глубокіе слѣды на влажныхъ лугахъ, а всѣхъ солдатъ было семнадцать тысячъ,-- солдатъ, разграбившихъ чуть не всю Германію, дисциплинированныхъ такъ, что даже съ пѣхотою едва-едва могла сравняться французская королевская гвардія. За полками тянулись телѣги съ поклажей и палатками, а полки шли въ порядкѣ, каждую минуту готовые къ бою.
   Цѣлый лѣсъ луковъ возвышался надъ массою головъ, шлемовъ и шляпъ, а посреди этого лѣса къ польской границѣ плыли большія голубыя знамена съ бѣлымъ крестомъ по серединѣ. Разстояніе, отдѣлявшее оба войска, уменьшалось съ каждымъ днемъ.
   Наконецъ, 27 іюля, въ лѣсу подъ деревней Гейнрихсдорфъ, шведскія войска впервые увидали польскій пограничный столбъ. При видѣ границы все войско крикнуло ура, трубы заиграли, знамена развернулись. Виттембергъ выѣхалъ впередъ, окруженный блестящею свитой. Всѣ полки проходили передъ нимъ и отдавали честь, кавалерія -- съ обнаженными рапирами, пушки -- съ зажженными фитилями. Часъ былъ полуденный, погода великолѣпная. Лѣсной воздухъ весь былъ пропитанъ запахомъ смолы.
   Сѣрая, залитая солнцемъ дорога, по которой проходили шведскіе полки, выбѣгая изъ Гейнрихсдорфскаго лѣса, терялась вдали. Когда войска прошли лѣсъ, ихъ глазамъ представился край веселый, улыбающійся, сверкающій желтыми нивами различныхъ хлѣбовъ, мѣстами испещренный дубовыми рощами и зелеными лугами. Тутъ и тамъ изъ-за деревьевъ къ небу поднимались столбы дыма, на выгонахъ виднѣлись пасущіяся стада. Тамъ, гдѣ на лугахъ еще не просохли лужицы, спокойно расхаживали аисты.
   Какая тишина и миръ были повсюду разлиты по этой молокомъ и медомъ текущей землѣ! Казалось, она раскидывается все шире и шире и простираетъ объятія войскамъ, какъ будто встрѣчаетъ не врага, а гостя, посланнаго Богомъ.
   Новый крикъ вырвался изъ груди всѣхъ солдатъ, въ особенности урожденныхъ шведовъ, привыкшихъ къ бѣдной и дикой природѣ своего отечества. Сердца убогаго, хищническаго народа загорѣлись желаніемъ захватить эти сокровища, что были разсѣяны передъ ихъ глазами. Какая-то горячка овладѣла всѣми полками.
   Но солдаты, закаленные въ огнѣ тридцатилѣтней войны, понимали, что это имъ достанется не даромъ, потому что эту землю населяло многочисленное, воинственное племя, которое умѣло хорошо защищаться. Въ Швеціи жила еще память страшнаго погрома подъ Кирхгольмомъ, гдѣ три тысячи кавалеріи Ходкевича въ прахъ стерли восемнадцать тысячъ лучшаго шведскаго войска. Въ хатахъ Вестготланда, Смаланда или Делекарліи разсказывали объ этихъ крылатыхъ рыцаряхъ, какъ о великанахъ изъ саги. Еще свѣжей была память битвъ при Густавѣ-Адольфѣ,-- еще не вымерли всѣ люди, принимавшіе въ нихъ участіе. Скандинавскій орелъ, прежде чѣмъ пролетѣть надъ Германіей, дважды поломалъ свои когти о полки Конецпольскаго.
   Въ сердцахъ шведовъ вмѣстѣ съ радостью таилось и опасеніе, отъ котораго не былъ свободенъ и самъ вождь Виттембергъ. Онъ смотрѣлъ на проходящіе мимо него полки пѣхоты и рейтеровъ такимъ взоромъ, какимъ пастухъ смотритъ на свое стадо, и, наконецъ, обратился къ толстому человѣку въ свѣтломъ парикѣ съ локонами, спадавшими на плечи:
   -- Вы увѣряете,-- сказалъ онъ,-- что съ этими войсками можно сломить войска, стоящія подъ Устьемъ?
   Человѣкъ въ свѣтломъ парикѣ усмѣхнулся:
   -- Вы вполнѣ можете положиться на мои слова. Еслибъ подъ Устьемъ стояли регулярныя войска и кто-нибудь изъ гетмановъ, тогда я первый совѣтовалъ бы не спѣшить, а подождать, пока не придетъ его величество король со своими силами; но противъ всеобщаго ополченія и пановъ нашего войска болѣе чѣмъ достаточно.
   -- Развѣ имъ не пришлютъ какого-нибудь подкрѣпленія?
   -- Подкрѣпленія не пришлютъ по двумъ причинамъ: вопервыхъ, потому, что всѣ войска (а ихъ и такъ не много) заняты въ Литвѣ и на Украйнѣ; во-вторыхъ, въ Варшавѣ ни король Янъ-Казиміръ, ни канцлеры, ни сенатъ до сихъ поръ не хотятъ вѣрить, чтобъ его величество Карлъ-Густавъ, вопреки мирному договору, несмотря на послѣднія посольства, на готовность къ уступкамъ, въ самомъ дѣлѣ началъ войну. Они надѣются, что миръ будетъ заключенъ въ послѣднюю минуту... Ха, ха, ха!
   Толстый человѣкъ снялъ шляпу, отеръ красное лицо и прибавилъ:
   -- Трубецкой и Долгорукій въ Литвѣ, Хмельницкій въ Украйнѣ, а мы входимъ въ Великую Польшу... Вотъ до чего довело правленіе Яна-Казиміра!
   Виттембергъ посмотрѣлъ на него загадочнымъ взглядомъ и спросилъ:
   -- А васъ радуетъ это?
   -- Меня радуетъ, что оскорбленіе, нанесенное мнѣ, будетъ отомщено; а, кромѣ того; я вижу ясно, какъ на ладони, что ваша сабля и мои совѣты возложатъ новую, лучшую во всемъ свѣтѣ, корону на главу Карла-Густава.
   Виттембергъ посмотрѣлъ вдаль, окинулъ глазомъ лѣса, дубровы, луга и хлѣбныя поля и сказалъ немного погодя:
   -- Да, это чудный край... Вы можете быть увѣрены, что послѣ войны король і.икому другому, кромѣ васъ, не поручитъ главнаго управленія надъ этою страной.
   Толстый человѣкъ снова снялъ, шляпу.
   -- И я тоже не хочу имѣть другаго властелина,-- сказалъ онъ, поднимая глаза къ небу.
   Небо было ясно и чисто, ни одна громовая стрѣла не упала и не сокрушила въ прахъ измѣнника, который свою родину, стонущую подъ бременемъ двухъ войнъ и совершенно истощенную, предавалъ въ руки новаго непріятеля.
   Человѣкъ, разговаривающій съ Виттембергомъ, былъ Іеронимъ Радзѣёвскій, бывшій коронный подканцлеръ, нынѣ продавшійся шведамъ.
   Въ это время двѣ послѣднія бригады, нерикская и вермландская, перешли границу и за ними послѣдовали пушки; трубы все еще играли, а звуки бубновъ наполняли лѣсъ зловѣщимъ эхомъ. Наконецъ, двинулся и штабъ. Радзѣёвскій ѣхалъ около Виттемберга.
   -- Оксенштерна не видно,-- сказалъ Виттембергъ,-- боюсь я, какъ бы съ нимъ чего не случилось. Не знаю, хорошъ ли былъ вашъ совѣтъ послать его какъ трубача съ письмами въ Устье.
   -- Совѣтъ былъ хорошъ,-- отвѣтилъ Радзѣёвскій.-- Онъ осмотритъ обозъ, увидитъ вождей и узнаетъ, что тамъ думаютъ, а всего этого простой солдатъ не сдѣлалъ бы.
   -- А если его узнаютъ?
   -- Его тамъ знаетъ только одинъ Рей, а онъ -- нашъ. Наконецъ, еслибъ его и узнали, то ничего дурнаго не сдѣлаютъ,-- еще наградятъ на дорогу... Знаю я поляковъ, знаю, что они готовы на все, только чтобы показаться передъ другими съ хорошей стороны. Всѣ наши усилія направлены на то, чтобы насъ чужіе хвалили... За Оксенштерна вы можете быть покойны: волосъ не спадетъ съ его головы. Не видно его потому, что онъ не успѣлъ еще возвратиться.
   -- А какъ вы думаете, произведутъ наши письма какое-нибудь впечатлѣніе?
   Радзѣёвскій разсмѣялся.
   -- Если вы позволите мнѣ быть пророкомъ, то я предскажу вамъ, что будетъ. Панъ воевода познаньскій, политикъ и человѣкъ ученый, отпишетъ намъ тонко и весьма вѣжливо; но такъ какъ онъ любитъ походить на римлянина, то и отвѣтъ его будетъ носить римскій характеръ. Прежде всего, онъ скажетъ, что предпочитаетъ пролить послѣднюю каплю крови, чѣмъ поддаться, что смерть лучше безславія, а любовь, которую онъ питаетъ къ отчизнѣ, заставляетъ его пасть за нее на границѣ.
   Радзѣёвскій началъ хохотать еще громче; суровое лицо Виттенберга тоже прояснилось.
   -- Вы не думаете, чтобъ онъ готовъ былъ поступить такъ, какъ пишетъ?-- спросилъ онъ.
   -- Онъ? Правда, онъ питаетъ любовь къ отечеству, но только чернилами; а такъ какъ эта пища не особенно питательна, то и его любовь тощѣе его шута, который помогаетъ ему сочинять стихи. Я увѣренъ, что послѣ римскаго отвѣта наступятъ пожеланія здоровья, успѣха, увѣренія въ преданности и, наконецъ, просьба, чтобы мы пощадили имѣнія его и его родственниковъ, за что онъ пообѣщаетъ намъ свою признательность,-- конечно, вмѣстѣ со своими родственниками.
   -- А какой же будетъ практическій результатъ нашихъ писемъ?
   -- Что они совсѣмъ потеряютъ присутствіе духа, что паны сенаторы начнутъ съ нами переговоры и что мы послѣ нѣсколькихъ выстрѣловъ на воздухъ займемъ всю Великую Польшу.
   -- Хорошо, еслибъ вы были настоящимъ пророкомъ...
   -- Я увѣренъ, что такъ и будетъ, потому что хорошо знаю этихъ людей, потому что у меня много друзей и сторонниковъ во всей Польшѣ, потому что знаю, какъ начинать дѣло... А что я ничего не упустилъ изъ вида, за это ручаются несправедливость Яна-Казиміра по отношенію ко мнѣ и любовь моя къ КарлуГуставу. У насъ теперь люди больше оберегаютъ свои интересы, чѣмъ цѣлость республики. Земли, по которымъ мы будемъ идти, составляютъ собственность Опалиньскихъ, Чариковскихъ, Грудзиньскихъ; а такъ какъ они-то и стоятъ подъ Устьемъ, то по-неволѣ будутъ мягки при переговорахъ. Что касается шляхты, то пообѣщай ей свободу сеймовъ, и она пойдетъ вслѣдъ за панами воеводами.
   -- Вы оказываете громадныя услуги королю своимъ знаніемъ здѣшняго края и людей,-- услуги, которыя не могутъ остаться невознагражденными. Изъ того, что я слышалъ отъ васъ, можно заключить, что мы вправѣ считать эту землю своею.
   -- Конечно, конечно!-- торопливо повторилъ Радзѣёвскій.
   -- Тогда я занимаю ее во имя его королевскаго величества Карла-Густава,-- важно проговорилъ Виттембергъ.
   За нѣсколько дней до шведскаго нашествія, 18 іюля, въ польскій обозъ прибылъ шведскій трубачъ съ письмами отъ Радзѣёвскаго и Виттемберга.
   Панъ Владиславъ Скорашевскій самъ отвелъ его къ воеводѣ познаньскому, а шляхта всеобщаго ополченія съ любопытствомъ смотрѣла на "перваго шведа", удивляясь его воинственной фигурѣ, мужественному лицу, рыжимъ усамъ, зачесаннымъ кверху, и настоящей рыцарской минѣ.. За нимъ шла цѣлая толпа, на него показывали пальцами, слегка смѣялись надъ его сапогами съ огромными голенищами и длинною прямою рапирой, висѣвшею на густо украшенной серебромъ перевязи. Шведъ также бросалъ вокругъ любопытные взоры, точно хотѣлъ сосчитать непріятельскія силы.
   Наконецъ, его привели къ воеводѣ, гдѣ собрались всѣ сановники, находящіеся въ сборѣ.
   По прочтеніи писемъ начался совѣтъ; трубача панъ воевода поручилъ своимъ дворянамъ угостить по-солдатски. Послѣ дворянъ, шведомъ завладѣла шляхта и начала съ нимъ пить насмерть.
   Намъ Скорашевскій подозрѣвалъ, что это какой-нибудь офицеръ, переодѣтый трубачомъ, и вечеромъ отправился сообщить свои догадки воеводѣ, но послѣдній отвѣтилъ, что это все равно, и арестовать его не позволилъ.
   -- Будь это хоть самъ Виттембергъ,-- прибавилъ онъ,-- посолъ долженъ уѣхать такъ же спокойно, какъ пріѣхалъ... Я еще прикажу ему дать десять дукатовъ на дорогу.
   А трубачъ тѣмъ временемъ ломанымъ нѣмецкимъ языкомъ болталъ съ тѣми изъ шляхты, кто, благодаря сношенію съ прусскими городами, понималъ по-нѣмецки; онъ разсказывалъ имъ о побѣдахъ, одержанныхъ Виттембергомъ въ разныхъ странахъ, о силахъ, которыя идутъ къ Устью, а въ особенности о новыхъ, необычайно дальнострѣльныхъ пушкахъ, которымъ нѣтъ возможности противиться. Шляхта перепугалась не на шутку и по лагерю пошли разныя вѣсти, одна чудовищнѣй другой.
   Въ эту ночь почти никто не спалъ во всемъ Устьѣ, потому что около полуночи пришли тѣ отряды, что до сихъ поръ стояли въ отдѣльныхъ лагеряхъ подъ Пилой и Велюномъ. Совѣтники сидѣли надъ отвѣтомъ до бѣлаго дня, а шляхту интересовали разсказы о могуществѣ шведовъ.
   Передъ разсвѣтомъ пріѣхалъ панъ Станиславъ Скшетускій съ Извѣстіемъ, что шведы подошли уже къ Валчу, всего за одинъ день марша до польскаго обоза. Началась страшная суматоха; большинство лошадей вмѣстѣ съ прислугой были еще на лугахъ, и за ними скакали сломя голову. Ополченія отъ каждаго повѣта садились на лошадей и строились полками. Минута передъ битвой -- самая страшная минута для необстрѣленнаго солдата. Прежде чѣмъ ротмистры съумѣли водворить какой-нибудь порядокъ, всюду царила страшная сумятица. Еслибъ въ эту минуту раздался хоть одинъ пушечный выстрѣлъ, сумятица перешла бы въ панику.
   Но уѣзды понемногу становились въ ряды. Природныя способности шляхты къ войнѣ понемногу пополняли недостатокъ опытности, и къ полудню лагерь имѣлъ довольно импозантный видъ. Пѣхота въ своихъ разноцвѣтныхъ кафтанахъ разсыпалась по валамъ, словно цвѣтной коверъ, отъ пушечныхъ фитилей курился дымъ, а за валами, подъ защитой пушекъ, луга и равнина зароились конными полками.
   Въ это время воевода познаньскій отпустилъ трубача съ отвѣтомъ, болѣе или менѣе оправдывающимъ предсказанія Радзѣёвскаго, затѣмъ приказалъ выслать небольшой отрядъ на сѣверный берегъ Нотеци для поимки непріятельскаго языка:
   Петръ Опалиньскій, воевода подляскій, родственникъ воеводы познаньскаго, долженъ былъ отправиться съ отрядомъ собственнолично, вмѣстѣ со своею сотней драгуновъ. Кромѣ того, ротмистры Скорашевскій и Скшетускій получили приказаніе вызвать охотниковъ изъ шляхты всеобщаго ополченія, чтобъ и они заглянули въ глаза непріятелю.
   Оба ротмистра ѣхали рядомъ вдоль выстроеннаго въ длинную линію войска и повторяли ежеминутно:
   -- Ну, панове, кто хочетъ идти охотникомъ на шведа? Кто радъ пороха понюхать?
   Они проѣхали довольно большое разстояніе безъ всякаго результата: никто не выступалъ изъ рядовъ, одинъ посматривалъ на другаго; были такіе, что толкали сосѣда локтемъ: "пойдешь ты, и я пойду".
   Ротмистры начинали терять терпѣніе, какъ вдругъ какой-то человѣкъ, одѣтый въ пестрое платье, выскочилъ впередъ и крикнулъ:
   -- Панове ополченцы, я буду охотникомъ, а вы шутами!
   -- Острожка! Острожка!-- закричала шляхта.
   -- Такой же шляхтичъ, какъ и всякій другой!-- отвѣтилъ шутъ.
   -- Тьфу, сто чертей!-- закричалъ панъ Роленьскій, подсудокъ.-- Довольно дурачествъ! Я иду!
   -- И я, и я!-- раздались другіе голоса.
   -- Одинъ разъ умирать!
   И прежняя нерѣшительность смѣнилась всеобщимъ энтузіазмомъ. Шляхта посыпала изо всѣхъ повѣтовъ. Въ минуту набралось пятьсотъ всадниковъ, а новые все прибывали. Панъ Окорашевскій началъ смѣяться своимъ искреннимъ, добрымъ смѣхомъ и приговаривалъ:
   -- Довольно, панове, довольно! Нельзя всѣмъ идти!
   Вмѣстѣ съ Скшетускимъ онъ выстроилъ охотниковъ и повелъ ихъ впередъ.
   Панъ воевода подляскій присоединился къ нимъ при выходѣ изъ обоза. Видно было, какъ отрядъ переправился черезъ Нотець, потомъ мелькнулъ кое-гдѣ на заворотѣ дорогѣ и, наконецъ, скрылся изъ глазъ.
   Черезъ полчаса панъ воевода познаньскій приказалъ людямъ разойтись въ палатки; онъ догадался, что нельзя держать солдатъ въ строю, когда непріятель еще за нѣсколько миль. Однако, повсюду разставили многочисленную стражу, лошадей не приказали выгонять на лугъ и издали приказъ при первомъ сигналѣ трубы всѣмъ садиться на коней и быть въ готовности.
   Томительное ожиданіе кончилось; окончились ссоры и драки; близость непріятеля, какъ говорилъ панъ Скшетускій, подняла духъ. Первая счастливая битва могла поднять его еще больше, и дѣйствительно, вечеромъ произошелъ случай, который можно было счесть новымъ счастливымъ предзнаменованіемъ.
   -- Отрядъ возвращается!... Всѣ цѣлы!-- крикнулъ кто-то вскорѣ.
   Дѣйствительно, отрядъ приближался къ лагерю и, наконецъ, переправился черезъ Нотець.
   -- Да ихъ, кажется, больше стало!-- сказалъ панъ Шлихтингъ.
   -- Да они плѣнныхъ ведутъ, ей-Богу!-- закричалъ какой-то шляхтичъ.
   Отрядъ теперь приблизился такъ, что можно было различить лица ѣдущихъ. Впереди ѣхалъ панъ Скорашевскій, по обыкновенію, кивая головой и весело разговаривая со Скшетускимъ, за ними конница окружала нѣсколько десятковъ пѣхотинцевъ въ круглыхъ шляпахъ. То были шведскіе плѣнники.
   При видѣ этого зрѣлища шляхта не выдержала и кинулась впередъ съ криками:
   -- Виватъ Скорашевскій! Виватъ Скшетускій!
   Густая толпа въ мигъ окружила весь отрядъ. Одни разсматривали плѣнныхъ, другіе допытывались: "какъ было дѣло", третьи угрожали шведамъ.
   -- А, что?! Вотъ погодите, негодяи!... Съ поляками захотѣли воевать? Вотъ вамъ теперь поляки!
   -- Даѣайте ихъ сюда!... Саблями ихъ изрубить... въ куски!...
   -- Господа, не кричите, какъ мальчишки, а то плѣнники подумаютъ, что война вамъ въ первинку!-- сказалъ панъ Скорашевскій.-- Извѣстное дѣло, плѣнныхъ всегда берутъ на войнѣ.
   Охотники гордо посматривали, на шляхту, которая забрасывала ихъ вопросами.
   -- Какъ это было? Легко они дались вамъ? Хорошо дерутся?
   -- Добрые ребята,-- отвѣтилъ панъ Росиньскій,-- защищались храбро; но, вѣдь, не изъ желѣза же они,-- сабля и ихъ беретъ.
   -- Такъ и не могли устоять?
   -- Напора не выдержали.
   -- Господа, слышите, что говорятъ? Напора не могли выдержать... Атака -- это главное!...
   Еслибъ этой шляхтѣ сейчасъ же приказали броситься на непріятеля, то въ храбрости недостатка не было бы, но непріятель былъ еще далеко. Вмѣсто этого, ночью передъ стражей раздался звукъ трубы; то прибылъ другой посолъ отъ Виттемберга съ письмомъ: шляхтѣ предлагалось сдаться. Толпа, узнавъ объ этомъ, хотѣла разорвать посла, но воеводы взяли письмо на обсужденіе.
   Шведскій генералъ извѣщалъ, что Карлъ-Густавъ посылаетъ войска своему родственнику Яну-Казиміру на помощь противъ Козаковъ и что, вслѣдствіе этого, великополяне должны сдаться безъ сопротивленія. Панъ Грудзиньскій, читая это письмо, не могъ удержаться отъ негодованія и ударилъ кулакомъ по столу, но воевода познаньскій тотчасъ же успокоилъ его вопросомъ:
   -- Вы вѣрите въ побѣду?... Сколько дней мы можемъ сопротивляться?... Берете ли вы на себя отвѣтственность за шляхетскую кровь, которая, можетъ быть, завтра прольется?...
   Послѣ долгаго совѣщанія рѣшили не отвѣчать и ждать будущаго. Ждать пришлось не долго. Въ субботу, 24 іюля, стража дала знать, что все шведское войско показалось напротивъ Пилы. Въ обозѣ поднялся шумъ, какъ въ ульѣ передъ роеньемъ.
   Шляхта садилась на коней, воеводы объѣзжали ряды, раздавая противурѣчивыя распоряженія до тѣхъ поръ, пока панъ Скорашевскій не взялъ власти въ свои руки и, водворивши порядокъ, выѣхалъ во главѣ нѣсколькихъ сотенъ охотниковъ, чтобы погарцовать за рѣкой и освоить своихъ людей съ видомъ непріятеля.
   Конница шла съ нимъ охотно, потому что гарцованье складывалось изъ ряда сраженій между небольшими кучками или одинъ-на-одинъ, а такихъ сраженій опытная въ дѣлѣ фехтованія шляхта не боялась вовсе. Поляки вышли за рѣку и остановились въ виду непріятеля, который приближался все ближе и чернѣлъ длинною линіей на горизонтѣ, точно боръ, только что выросшій изъ земли. Конные и пѣшіе полки развертывались, захватывая все большее пространство.
   Шляхта разсчитывала, что вотъ-вотъ къ ней высыпятъ охотники съ противной стороны, но, вмѣсто этого, на ближайшихъ пригоркахъ остановились нѣсколько кучекъ изъ десяти людей и лошадей и начали что-то дѣлать. Панъ Скорашевскій увидалъ это и тотчасъ же скомандовалъ:
   -- Налѣво назадъ!
   Но слова команды не успѣли еще умолкнуть, какъ на пригоркахъ появились длинныя бѣлыя ленты дыма и словно стаи птицъ пролетѣли надъ шляхтой, потомъ грянулъ выстрѣлъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, раздались крики и стоны раненыхъ.
   -- Стой!-- крикнулъ панъ Владиславъ.
   Птицы пролетѣли второй разъ, третій,-- и каждый разъ свистъ сопровождался крикомъ. Шляхта не слушала команды начальника, отступала назадъ, крича и призывая небо на помощь; наконецъ, отрядъ разсыпался и помчался къ обозу. Панъ Скорашевскій ругался,-- ничего не помогало.
   Разогнавъ безъ труда гарцовниковъ, Виттембергъ пошелъ дальше и остановился только напротивъ Устья, передъ самыми шанцами, защищаемыми калишскою шляхтой. Польскія пушки начали стрѣльбу безъ всякаго отвѣта со стороны шведовъ. Дымъ отъ выстрѣловъ тянулся длинными лентами, а шведская пѣхота и кавалерія все развертывались съ зловѣщимъ спокойствіемъ, точно увѣренная въ несомнѣнной побѣдѣ.
   На пригорки втаскивали пушки, сыпали валы,-- однимъ словомъ, непріятель окапывался, не обращая ни малѣйшаго вниманія на ядра, которыя не долетали до него и только засыпали пескомъ и землею работающихъ.
   Панъ Станиславъ Скшетускій вывелъ двѣ хоругви калишанъ, разсчитывая смѣлою атакой разбить шведовъ, но хоругви шли неохотно; отрядъ тотчасъ же сбился въ безформенную кучу: храбрые старались идти впередъ, а трусливые задерживали ихъ коней. Два полка рейтеровъ, высланные Виттембергомъ, послѣ краткой битвы прогнали шляхту съ поля и преслѣдовали ее вплоть до обоза.
   Спустилась ночь, и безкровная битва окончилась.
   Пушки, однако, гремѣли до самой ночи, потомъ стрѣльба умолкла, но за то въ польскомъ обозѣ поднялся страшный шумъ. Дѣло началось съ того, что нѣсколько сотенъ ополченцевъ хотѣли ночью улизнуть изъ обоза. Другіе увидали это и стали удерживать. Пошли въ ходъ сабли. Опять раздались крики: "Или всѣ, или никто!" -- но, судя по началу, было видно, что уйдутъ именно всѣ. Вождями никто не былъ доволенъ. Ополченцы кричали, что ихъ выгнали невооруженныхъ противъ пушекъ. Негодовали также и на Виттенберга, что онъ, вопреки военнымъ обычаямъ, приказалъ стрѣлять въ гарцовниковъ. Иные не скрывали своего отчаянія. "Выкурятъ насъ отсюда, какъ зайцевъ изъ ямы!-- кричали они.-- Обозъ скверно устроенъ, шанцы плохо насыпаны, мѣсто для обороны выбрано неудачно". Отъ времени до времени слышались голоса: "Панове братья, спасайтесь!"
   То была страшная ночь: замѣшательство и несогласіе возростали съ каждою минутой; приказовъ никто не слушалъ. Воеводы окончательно потеряли голову и не пытались даже возстановить спокойствіе. Неспособность ихъ и неспособность всеобщаго ополченія становились ясными, какъ день. Виттембергъ могъ бы въ эту ночь безъ всякаго труда взять весь обозъ.
   Начало разсвѣтать.
   День начинался блѣдный, пасмурный и освѣтилъ хаотическое сборище людей, упавшихъ духомъ, рыдающихъ, по большей части пьяныхъ, готовыхъ на все, на позоръ, только не на борьбу. Къ довершенію несчастія, шведы переправились ночью подъ Дзѣмбовымъ на другую сторону Нотеци и окружили польскій обозъ.
   Съ той стороны почти не было шанцевъ, никакого прикрытія. Необходимо немедленно, сейчасъ же, насыпать валъ. Скорашевскій и Скшетускій заклинали всѣми святыми приняться за работу, но ихъ никто не хотѣлъ слушать.
   У вождей и шляхты на устахъ было одно слово: "мириться!" Выслали парламентеровъ. Въ отвѣтъ на это отъ шведскаго обоза прибыло пышное посольство, во главѣ котораго ѣхали Радзѣёвскій и генералъ Вирцъ, оба съ зелеными вѣтвями. Они ѣхали къ дому, гдѣ стоялъ воевода познаньскій, но по дорогѣ Радзѣёвскій останавливался среди толпы шляхты, кланялся, усмѣхался, привѣтствовалъ знакомыхъ и кричалъ громкимъ голосомъ:
   -- Панове братья, не тревожьтесь! Не врагами мы являемся сюда. Отъ васъ самихъ зависитъ, чтобы ни одна капля крови не была пролита больше. Если вы хотите вмѣсто тирана, который покушается на ваши вольности, который мечтаетъ объ absolutum dominium, который привелъ отчизну къ краю погибели,-- если хотите, повторяю, государя добраго, великаго, воина, окруженнаго такою славой, что при одномъ его имени всѣ враги республики разсыпятся въ прахъ,-- то отдайтесь подъ протекторатъ Карла-Густава... Панове братья! Я везу съ собой ручательство въ томъ, что ни свобода ваша, ни вольности, ни религія не будутъ затронуты. Отъ васъ самихъ зависитъ ваше спасеніе... Панове! Его величество король шведскій обязуется подавить козацкое возстаніе, окончить литовскую войну, и онъ одинъ въ состояніи совершить это. Сжальтесь надъ несчастною отчизной, если къ себѣ не имѣете жалости...-- Тутъ въ голосѣ измѣнника слышались слезы. Шляхта слушала въ недоумѣніи, а онъ ѣхалъ дальше и снова кланялся толпѣ, и снова слышенъ былъ его громкій голосъ: "Панове братья!" Наконецъ, они оба съ Вирцемъ и свитою вошли въ домъ воеводы познаньскаго.
   Шляхта тѣсною толпой собралась подъ окна воеводы. Она понимала, что въ этомъ домѣ рѣшается судьба не только ея, но и всего отечества. Вышли слуги воеводы въ красныхъ одеждахъ просить въ домъ болѣе важныхъ людей. Тѣ поспѣшили на зовъ, а остальные въ нѣмомъ молчаніи ожидали, что будетъ... Стоящіе около оконъ слышали, что внутри идутъ ожесточенные споры... Часъ проходилъ за часомъ, а совѣтъ все еще продолжался.
   Вдругъ входныя двери съ шумомъ распахнулись и изъ нихъ выбѣжалъ панъ Владиславъ Скорашевскій.
   Всѣ попятились въ испугѣ.
   Этотъ человѣкъ, всегда спокойный и ласковый, теперь былъ страшенъ. Глаза его были красны, одежда разстегнута; онъ обѣими руками держался за чубъ.
   -- Измѣна! убійство! позоръ! Теперь мы уже шведы, не поляки!-- крикнулъ онъ пронзительно.
   И онъ зарыдалъ спазматически, какъ человѣкъ, потерявшій сознаніе. Вокругъ царствовало гробовое молчаніе. Какое-то страшное предчувствіе охватило всѣхъ.
   Вдругъ Скорашевскій выпрямился и закричалъ голосомъ, въ которомъ слышалось невыразимое отчаяніе:
   -- Къ оружію! Къ оружію, кто въ Бога вѣруетъ! Къ оружію! Въ толпѣ пронесся какой-то шумъ, шепотъ, отрывистый, какъ первый порывъ вѣтра передъ бурей. Колебались сердца, колебались умы, а посреди этой нерѣшительности трагическій голосъ не переставалъ кричать:
   -- Къ оружію, къ оружію!
   Вскорѣ къ нему присоединились еще два голоса: пана Петра Скорашевскаго и пана Скшетускаго, за ними послѣдовалъ и Клодзиньскій, храбрый ротмистръ Познаньскаго повѣта.
   Около нихъ началъ собираться кружокъ шляхты. Послышались громкіе крики, стукъ сабель... Владиславъ Скорапіевскій подавилъ свое волненіе и заговорилъ, указывая на домъ, гдѣ происходилъ совѣтъ:
   -- Слышите, панове, они тамъ продаютъ отчизну, какъ Іуда, позорятъ ее! Знайте, что мы уже не принадлежимъ Польшѣ. Мало имъ было предать въ руки непріятеля всѣхъ васъ, обозъ, войско, пушки,-- да поразитъ ихъ громъ небесный!-- они еще подписали отъ своего и отъ вашего имени, что отрекаются отъ связи съ отчизной, отрекаются отъ государя, что весь край, города, крѣпости и мы всѣ на вѣчное время будемъ принадлежать Швеціи. Что сдается войско, это бываетъ, но кто имѣетъ право отрекаться отъ отчизны и государя?! Кто имѣетъ право отрывать цѣлую провинцію, соединяться съ чужими, переходить къ другому народу, отрекаться отъ собственной крови?! Панове, это позоръ, измѣна, убійство, предательство!... Спасайте отчизну, панове! Во имя Бога, кто шляхтичъ, кто благородный человѣкъ, спасайте! Отдадимъ нашу жизнь, прольемъ нашу кровь! Не хотимъ мы быть шведами, не хотимъ, не хотимъ!... Лучше бы не родиться тому, кто пожалѣетъ теперь своей крови!...
   -- Измѣна!-- крикнуло нѣсколько голосовъ.-- Смерть измѣнникамъ!
   -- Къ намъ, кто шляхтичъ!-- кричалъ Скшетускій.
   -- На шведа! на смерть!-- прибавилъ Клодзиньскій.
   Они пошли далѣе въ обозъ, крича: "Къ намъ! измѣна!" -- и за ними побѣжало нѣсколько сотенъ шляхты съ обнаженными саблями. Но большинство, громадное большинство, все-таки, осталось на мѣстѣ.
   Двери дома совѣта опять распахнулись и въ нихъ появился Криштофъ Опалиньскій съ Вирцемъ по правую сторону и Радзѣёвскимъ по лѣвую. За ними шли: Андрей-Карлъ Грудзиньскій, воевода калишскій, Максимиліанъ Мясковскій, каштелянъ кшивинскій, Павелъ Гембицкій, каштелянъ мендзыжецкій, и Андрей Слунскій.
   Криштофъ Опалиньскій держалъ въ рукахъ пергаментный свертокъ съ печатями; голова его была поднята кверху, хотя въ глазахъ виднѣлась нѣкоторая неувѣренность. Онъ окинулъ глазами всю толпу и посреди мертвой тишины заговорилъ яснымъ голосомъ:
   -- Панове! Сегодня мы отдались подъ протекторатъ его величества короля шведскаго. Виватъ король Карлъ-Густавъ!
   Та же тишина встрѣтила заявленіе воеводы; вдругъ раздался чей-то одинокій голосъ:
   -- Veto!
   Воевода посмотрѣлъ въ сторону, откуда слышался голосъ, и отвѣтилъ:
   -- Тутъ не сеймикъ, значитъ, и veto здѣсь не у мѣста. А кто хочетъ, тотъ можетъ идти на шведскія пушки, которыя въ одинъ часъ обратятъ весь нашъ обозъ въ щепки.
   Онъ замолчалъ на минуту.
   -- Кто говорилъ veto?
   Никто не отозвался.
   Тогда воевода заговорилъ еще выразительнѣй:
   -- Всѣ вольности шляхты и духовенства будутъ сохранены, подати не бу-дутъ у-не-ли-че-ми, порядокъ взиманія останется прежній... Никто не будетъ терпѣть ни обидъ, ни притѣсненій; войска его величества пользуются правами, присвоенными польскимъ короннымъ хоругвямъ, не большими.
   Воевода остановился и жадно прислушивался къ шепоту въ толпѣ, точно хотѣлъ уразумѣть его значеніе; наконецъ, опять сдѣлалъ движеніе рукой:
   -- Кромѣ -того, мы заручились обѣщаніемъ генерала Виттемберга, даннымъ отъ имени его величества, что если вся страна послѣдуетъ нашему спасительному примѣру, шведскія войска тотчасъ же направятся въ Литву и Украйну и не кончатъ войны до тѣхъ поръ, пока всѣ земли и замки не будутъ возвращены республикѣ обратно. Виватъ король Карлъ-Густавъ!
   -- Виватъ король Карлъ-Густавъ!-- крикнуло нѣсколько голосовъ.
   -- Виватъ Карлъ-Густавъ!-- загремѣло въ цѣломъ обозѣ.
   Тутъ на глазахъ у всѣхъ воевода познаньскій обратился къ Радзѣёвскому и нѣжно обнялъ его, потомъ обнялъ Вирца, потомъ всѣ начали обниматься другъ съ другомъ. Кричали виватъ такъ, что эхо разносило отголоски по всѣмъ окрестностямъ. Но воевода познаньскій попросилъ у братьевъ-шляхты еще минутку вниманія:
   -- Господа! Генералъ Виттембергъ проситъ насъ сегодня въ свой лагерь, дабы мы съ кубками въ рукахъ заключили братскій союзъ съ храбрымъ народомъ.
   -- Виватъ Виттембергъ! Виватъ! виватъ! виватъ!
   -- А потомъ, господа,-- прибавилъ воевода,-- мы разойдемся по домамъ и, съ Божьей помощью, примемся за жатву, съ отраднымъ сознаніемъ, что въ сегодняшній многознаменательный день мы спасли отчизну.
   -- Будущія поколѣнія отдадутъ намъ справедливость,-- сказалъ Радзѣёвскій.
   -- Аминь!-- закончилъ воевода.
   Вдругъ онъ замѣтилъ, что глаза шляхты устремлены на какой-то предметъ, выше его головы.
   Воевода обернулся и увидалъ своего шута. Острожка поднялся на цыпочки и, держась одною рукой за притолку, писалъ углемъ надъ дверями дома совѣта:

"Мани -- Факелъ -- Ѳаресъ".

   Небо было покрыто тучами. Собирался дождь.
   

Глава XI.

   Въ деревнѣ Бужецъ, въ Луковскомъ повѣтѣ, на границѣ воеводства Подляскаго, принадлежащей пану Скшетускому, въ саду, между домомъ и прудомъ, сидѣлъ старикъ, а у его ногъ играли двое мальчиковъ, пяти и четырехъ лѣтъ, черныхъ и загорѣлыхъ, какъ цыганята, но румяныхъ и здоровыхъ. Старый человѣкъ тоже смотрѣлъ очень бодрымъ. Лѣта не сгорбили его широкой спины, въ глазахъ, или, вѣрнѣе, въ одномъ глазу, потому что другой былъ покрытъ бельмомъ, виднѣлось добродушіе
   Мальчики, ухватившись за ушки отъ голенища его сапога, тянули его въ разныя стороны, а онъ смотрѣлъ, какъ въ пруду, ярко освѣщенномъ солнцемъ, плескалась рыба, пуская широкіе круги по зеркальной поверхности.
   -- Рыба танцуетъ,-- бормоталъ старикъ.-- Посмотримъ, какъ вы будете танцовать, когда васъ кухарка будетъ чистить ножомъ.
   Затѣмъ онъ обернулся къ мальчикамъ:
   -- Не трогайте сапогъ, баловники; оторвете ушки, я вамъ самимъ уши надеру. Что за народъ! Пошли играть на траву, оставьте меня въ покоѣ! Лонгинку еще можно, онъ помоложе, а Еремкѣ-то пора бы имѣть умъ. Возьму какого-нибудь разбойника, да и въ прудъ!
   Но мальчики, видно, вовсе не боялись старика. Старшій, Еремка, началъ тянуть еще сильнѣй, топать ногами и кричать:
   -- Дѣдушка, будь Богуномъ и увези Лонгинка.
   -- Отстань ты, неугомонный, говорятъ тебѣ! Вотъ подожди, мать позову!
   Еремка посмотрѣлъ по направленію къ дому: двери заперты, матери нигдѣ не видно и повторилъ:
   -- Дѣдушка, будь Богуномъ!
   -- Замучаютъ меня эти нехристи, право, замучаютъ... Ну, хорошо, буду Богуномъ, только одинъ разъ. Просто божеское наказаніе!... Помни, большё не надоѣдать.
   Старикъ охнулъ, привсталъ съ лавки, потомъ схватилъ маленькаго Лонгинка и съ дикимъ крикомъ потащилъ его къ пруду.
   Но Лонгинокъ имѣлъ всегда храбраго защитника въ лицѣ Еремки, который въ подобныхъ случаяхъ показывался не Еремкой, а паномъ Михаломъ Володіёвскимъ, драгунскимъ ротмистромъ.
   Панъ Михалъ, вооруженный липовою палкой, замѣняющей при надобности саблю, пустился за толстымъ Богуномъ, догналъ его и безъ милосердія началъ рубить по ногамъ.
   Лонгинокъ, играющій роль мамы, кричалъ, Богунъ кричалъ, Еремка -- Володіёвскій -- кричалъ, но мужество, въ концѣ-концовъ, превозмогло и Богунъ, оставивъ свою жертву, спасался бѣгствомъ подъ липу и упалъ на скамейку, весь запыхавшійся и усталый.
   -- Уфъ, разбойники!-- повторилъ онъ.-- Чудеса будутъ, если я не задохнусь...
   Дѣти тоже прибѣжали и усѣлись на лавку. Еремка опять началъ приставать:
   -- Дѣдушка, скажи, кто былъ самый храбрый человѣкъ?
   -- Ты, ты,-- отвѣтилъ старикъ.
   -- Я буду рыцаремъ?
   -- Непремѣнно, потому что въ тебѣ течетъ рыцарская кровь. Дай Богъ, чтобъ ты походилъ на отца... Понимаешь?
   -- А сколько папа убилъ людей?
   -- Да я, вѣдь, тебѣ сто разъ говорилъ! Скорѣй можно пересчитать листья вонъ на той липѣ, чѣмъ всѣхъ непріятелей, которыхъ мы съ вашимъ отцомъ отправили на тотъ свѣтъ. Еслибъ у меня было столько волосъ на головѣ, сколькихъ враговъ убилъ я одинъ, цирульники въ Луковѣ всѣ бы разбогатѣли. Подлецъ я буду, если сол...
   Тутъ панъ Заглоба,-- то былъ онъ,-- спохватился, что при мальчикахъ нельзя ругаться и клясться, хотя, за неимѣніемъ другихъ слушателей, разсказывалъ и дѣтямъ исторіи о своихъ старинныхъ подвигахъ.
   Двери дома, выходящія въ садъ, отворились и въ нихъ показалась женщина, прелестная, какъ полуденное солнце, высокая, стройная, черноволосая, съ яркимъ румянцемъ на щекахъ, съ бархатными глазами. Третій мальчикъ держался за платье, а она, прикрывъ рукою глаза, смотрѣла по направленію къ липѣ.
   То была пани Елена Скшетуская, изъ дома князей Булыгъ-Курцевичей.
   Увидавъ пана Заглобу съ Еремкой и Лонгинкомъ, она сдѣлала нѣсколько шаговъ къ пруду, и крикнула:
   -- Мальчики, идите сюда! Должно быть, надоѣли дѣдушкѣ?
   -- Отчего надоѣли! Они себя держутъ хорошо, -- отвѣтилъ панъ Заглоба.
   -- Чего вамъ подать, батюшка, пива или меду?
   -- За обѣдомъ была свинина,-- меду бы лучше.
   -- Сейчасъ пришлю. А вы напрасно спите на воздухѣ, какъ разъ лихорадку схватите.
   -- Сегодня тепло и вѣтра нѣтъ. А гдѣ Янъ, дочка?
   -- Пошелъ въ амбаръ.
   Пани Скшетуская говорила пану Заглобѣ -- батюшка, а онъ ей -- дочка, хотя они не состояли въ родствѣ. Ея семья жила въ Заднѣпровьѣ, въ бывшихъ владѣніяхъ Виснёвецкихъ, а что касается Заглобы, то только одному Богу извѣстно, откуда онъ родомъ, потому что онъ самъ различно разсказывалъ объ этомъ. Во время оно, когда Елена была еще дѣвушкой, панъ Заглоба оказалъ ей важныя услуги, спасъ ее отъ неминучей опасности, и теперь Елена вмѣстѣ съ мужемъ почитали его, какъ отца. Панъ Заглоба и во всемъ околодкѣ пользовался всеобщимъ уваженіемъ за свой умъ и необычайную храбрость, которую проявилъ во многихъ войнахъ, въ особенности въ козацкой. Имя его было извѣстно во всей республикѣ, самъ король любилъ его разсказы и его остроуміе,-- однимъ словомъ, о немъ говорили больше, нежели даже о панѣ Скшетускомъ, хотя панъ Скшетускій когда-то пробрался изъ осажденнаго Збаража чрезъ всѣ козацкія войска.
   Вскорѣ послѣ ухода пани Скшетуской слуга принесъ подъ липу жбанъ и стаканъ. Панъ Заглоба налилъ, закрылъ глаза и началъ пробовать напитокъ.
   -- Зналъ Господъ Богъ зачѣмъ сотворить пчелъ!-- пробормоталъ онъ и началъ потягивать понемногу изъ стакана, глубоко вздыхая и поглядывая вдаль на черные и синіе лѣса, тянущіеся, покуда глазъ хватитъ, по другой сторонѣ пруда. На небѣ не было ни одного облачка, липовый цвѣтъ безъ шума сыпался на землю, а на липѣ шумѣли цѣлыя тысячи пчелъ.
   Надъ огромнымъ прудомъ, изъ тростниковъ, подернутыхъ синею мглой, то и дѣло поднимались стада дикихъ утокъ, чирковъ и гусей; иногда высоко-высоко пронесется ключъ журавлей. Вокругъ все было тихо, спокойно, весело, какъ это бываетъ въ первыхъ числахъ августа, когда хлѣба всѣ уже созрѣли, а солнце щедро льетъ на землю свои золотистые лучи.
   Глаза стараго человѣка то поднимались къ небу и слѣдили за стаями птицъ, то устремлялись вдаль и становились все болѣе сонными по мѣрѣ того, какъ меду въ жбанѣ убывало. Пчелы на разные тоны пѣли свои пѣсенки, словно желали убаюкать пана Заглобу.
   -- Да, да, Богъ далъ хорошую погоду во время жатвы, -- бормоталъ шляхтичъ.-- И сѣно собрали, и поля уберутъ живо... Да, да...
   Онъ закрылъ глаза, потомъ пробормоталъ: "Охъ, ужь измучили меня эти дѣти..." и заснулъ.
   Спалъ онъ долго. Разбудили его шаги и говоръ двухъ человѣкъ, быстро приближавшихся къ липѣ. Одинъ изъ нихъ былъ Янъ Скшетускій, знаменитый герой Збаража, который около мѣсяца тому назадъ уѣхалъ изъ Украйны и лечился дома отъ упорной лихорадки; другаго панъ Заглоба не зналъ, хотя онъ фигурой и даже лицомъ сильно походилъ на Яна.
   -- Позвольте представить вамъ, батюшка,-- сказалъ Янъ,-- моего двоюроднаго брата, пана Станислава Скшетускаго, изъ Скшетушова, ротмистра калишскаго.
   -- Вы такъ похожи на Яна,-- отвѣтилъ Заглоба, моргая глазами и стараясь отогнать сонъ,-- что я прямо догадался бы, что вы Скшетускій.
   -- Мнѣ очень пріятно познакомиться съ вами, тѣмъ болѣе, что имя ваше мнѣ хорошо извѣстно; рыцарство всей республики повторяетъ его съ почтеніемъ и ставитъ въ примѣръ прочимъ.
   -- Не хвастаюсь, дѣлалъ, что могъ, пока сила была. Да и теперь я не прочь бы испытать счастья на войнѣ,-- consuetudo altera natura... Но чѣмъ это вы такъ огорчены? У Яна даже лицо поблѣднѣло.
   -- Станиславъ привезъ страшныя извѣстія,-- отвѣтилъ Янъ.-- Шведы вошли въ Великую Польшу и уже заняли ее всю.
   Панъ Заглоба вскочилъ съ мѣста, какъ будто помолодѣлъ на сорокъ лѣтъ, широко раскрылъ глаза и схватился за бокъ, словно отыскивая саблю.
   -- Какъ?-- сказалъ онъ.-- Какъ, всю заняли?
   -- Воевода познаньскій и другіе подъ Устьемъ отдались въ руки непріятеля,-- пояснилъ Станиславъ Скшетускій.
   -- Ради Бога!... Что вы говорите!... Отдались?!...
   -- Не только отдались, но подписали договоръ, въ силу котораго отреклись отъ короля и республики... Отнынѣ тамъ Швеція, а не Польша.
   -- Вади Распятаго!... Что это, конецъ свѣта?... Еще вчера мы говорили съ Яномъ объ угрозахъ шведовъ (были вѣсти, что они идутъ), но были оба увѣрены, что дѣло кончится ничѣмъ, самое большее отреченіемъ нашего короля отъ титута короля шведскаго.
   -- Теперь же началось съ утраты провинціи, а чѣмъ кончится, Богъ вѣсть.
   -- Перестаньте, я задохнусь!... Какъ?... И вы были подъ Устьемъ?... И вы смотрѣли на это собственными глазами?... Вѣдь, это попросту страшная, никогда неслыханная измѣна!
   -- Я былъ и видѣлъ своими глазами, и измѣна ли то была, вы можете судить сами, когда услышите все. Стояли мы подъ Устьемъ, всеобщее ополченіе и полевая пѣхота, всего пятнадцать тысячъ человѣкъ, и занимали берега надъ Нотецью ab апcursione hostili. Правда, войска было мало, а вы, какъ опытный воинъ, сами знаете, можетъ ли замѣнить его всеобщее ополченіе, а тѣмъ болѣе великопольское, гдѣ шляхта сильно отвыкла отъ войны. Тѣмъ не менѣе, еслибъ нашелся вождь, непріятелю можно было бы дать отпоръ,-- по крайней мѣрѣ, задержать его до тѣхъ поръ, пока республика не прислала бы подкрѣпленія. Но едва Виттембергъ показался, прежде чѣмъ была пролита хоть капля крови, начались переговоры. Потомъ пріѣхалъ Радзѣёвскій и своими рѣчами помогъ тому, о чемъ я вамъ разсказывалъ... Несчастіе и позоръ безпримѣрные.
   -- Неужели же никто не противился, никто не протестовалъ, никто въ глаза не назвалъ этихъ негодяевъ измѣнниками?... Неужели всѣ безпрекословно согласились измѣнить своей отчизнѣ и государю?
   -- Исчезаетъ доблесть съ лица земли, а вмѣстѣ съ ней и республика,-- почти всѣ согласились... Я, двое Скорашевскихъ, панъ Цисвицкій и панъ Клодзиньскій дѣлали, что могли, чтобъ возбудить среди шляхты духъ сопротивленія. Панъ Владиславъ Скорашевскій чуть не обезумѣлъ; мы летали по обозу отъ повѣта до повѣта, и, видитъ Богъ, не было заклятій, которыхъ мы не пустили бы въ ходъ. Но могло ли это помочь, когда большинство предпочитало ѣхать съ ложками на банкетъ къ Виттембергу, чѣмъ съ саблями на битву? Видя это, порядочные люди разъѣхались на всѣ стороны: одни -- по домамъ, другіе -- въ-Варшаву. Скорашевскіе поѣхали увѣдомить короля, а я, человѣкъ безсемейный, пріѣхалъ сюда къ брату, чтобъ вмѣстѣ съ нимъ идти на непріятеля. Какое счастье, что я засталъ васъ дома!
   -- Значитъ, вы прямо изъ Упиты?
   -- Прямо. Отдыхалъ по дорогѣ, насколько это нужно было для лошади, и то одна у меня пала. Шведы теперь должны быть въ Познани и оттуда скоро разольются по всему краю.
   Всѣ замолчали. Янъ сидѣлъ, опустивъ глаза въ землю, въ угрюмой задумчивости, а панъ Заглоба, еще не успѣвшій опомниться отъ изумленія, растерянно посматривалъ то на одного, то на другаго.
   -- Плохіе признаки,-- грустно сказалъ Янъ.-- Прежде на десять побѣдъ приходилось одно пораженіе; мы удивляли свѣтъ мужествомъ. Теперь случаются не только пораженія, но и измѣны,-- не только отдѣльныхъ лицъ, но и цѣлыхъ провинцій. Да сжалится милосердый Господь надъ несчастною страной!...
   -- Ей-Богу,-- сказалъ Заглоба,-- видалъ я на свѣтѣ много, слышу, понимаю, а все мнѣ вѣрить не хочется...
   -- Что ты думаешь дѣлать, Янъ?-- спросилъ Станиславъ.
   -- Конечно, дома не останусь, хотя лихорадка трясетъ меня до сихъ поръ. Жену и дѣтей нужно помѣстить куда-нибудь побезопаснѣй. Панъ Стабровскій, мой родственникъ, служитъ королевскимъ ловчимъ въ Бяловѣжской пущѣ и живетъ въ Бяловѣжѣ. Хоть бы вся республика была завоевана непріятелемъ, туда не зайдутъ. Завтра вышлю жену и дѣтей.
   -- Предосторожность не лишняя,-- согласился Станиславъ,-- хотя отсюда до Великой Польши не близко, но кто знаетъ, можетъ быть огонь охватитъ и эту провинцію?
   -- Нужно дать знать шляхтѣ, чтобы собирались и подумали объ оборонѣ, а то здѣсь еще никто ничего не знаетъ,-- сказалъ Янъ,-- А вы, батюшка, поѣдете съ нами, или хотите сопровождать Елену въ Пущу?
   -- Я?-- отвѣтилъ панъ Заглоба,-- пойду ли я? Я не пошелъ бы тогда, еслибъ мои ноги вросли кореньями въ землю, да и то попросилъ бы выкорчевать себя. Мнѣ такъ хочется снова испробовать шведскаго мяса, какъ волку баранины. А, шельмы! разбойники!... Не могутъ дома усидѣть, все въ чужіе края лѣзутъ... Знаю я ихъ, собачьихъ дѣтей, еще подъ начальствомъ пана Конецпольскаго бился съ ними; а если вы хотите знать, кто взялъ въ плѣнъ Густава-Адольфа, то спросите покойнаго пана Конецпольскаго. Я ничего больше не скажу! Знаю я ихъ, да и они меня знаютъ... По всей вѣроятности, негодяи узнали, что Заглоба состарился. Да? Подождите, увидите вы его еще!...Боже, Боже Всемогущій! отчего ты такъ прогнѣвался на несчастную Польшу, что всѣ сосѣдскія свиньи лѣзутъ на нее теперь и три ея наилучшія провинціи уже взрыли? А кто виноватъ во всемъ, если не измѣнники? Зараза не знала, кого брать, и похитила достойныхъ людей, а измѣнниковъ оставила. Пошли, Господи, еще разъ повѣтріе на пана воеводу познаньскаго и калишскаго, а въ особенности на Радзѣёвскаго со всѣми его родными. А если Ты хочешь еще болѣе увеличить жителей ада, то пошли туда всѣхъ тѣхъ, кто подписалъ капитуляцію подъ Устьемъ. Состирился Заглоба, состарился?-- увидите!... Янъ! поговоримъ поскорѣе, что дѣлать, а то мнѣ поскорѣй хочется на коня!
   -- Правда, нужно посовѣтоваться, куда идти. Въ Украйну къ гетманамъ пробраться трудно; они отрѣзаны непріятелемъ отъ республики и могутъ сообщаться только съ Крымомъ. Счастье, что теперь татары на нашей сторонѣ. По моему мнѣнію, намъ нужно ѣхать въ Варшаву... спасать государя.
   -- Если на это будетъ время,-- сказалъ Станиславъ.-- Король теперь долженъ поспѣшно собирать войско и, прежде чѣмъ мы пріѣдемъ, пойдетъ на непріятеля. Можетъ быть, они уже столкнулись.
   -- И то можетъ быть.
   -- Тогда ѣдемъ въ Варшаву, только поскорѣй,-- сказалъ Заглоба.-- Послушайте, господа... Правда, наши имена страшны непріятелю, но такъ какъ втроемъ мы не мало успѣемъ, то и совѣтовалъ бы такъ: кликнемъ кличъ охотникамъ, чтобъ хоть какой-нибудь отрядецъ привести королю! Ихъ легко уговорить: все равно, они должны идти, когда явится призывъ ко всеобщему ополченію, а мы скажемъ, что королю это будетъ очень пріятно. Съ большею силой и сдѣлать можно будетъ больше, да и насъ примутъ съ распростертыми объятіями.
   -- Не удивляйтесь моимъ словамъ,-- сказалъ Станиславъ,-- но послѣ видѣннаго мной я почувствовалъ такое отвращеніе къ ополченцамъ, что предпочитаю идти одинъ, чѣмъ съ толпою людей, незнакомыхъ съ войной.
   -- Вы не знаете здѣшней шляхты. Здѣсь вы не увидите ни одного, кто бы раньше не служилъ въ войскѣ. Люди все опытные и добрые солдаты.
   -- Развѣ что такъ.
   -- Не иначе. Но постойте-ка! Янъ хорошо знаетъ, что разъ я начну работать головой, то что-нибудь выдумаю. Поэтому-то и жилъ въ такой дружбѣ съ воеводой русскимъ, княземъ Ереміей. Пусть Янъ засвидѣтельствуетъ, сколько разъ этотъ великій полководецъ слѣдовалъ моему совѣту и никогда не оставался въ убыткѣ.
   -- Говорите, батюшка, что вы хотѣли сказать, времени мало,-- сказалъ Янъ.
   -- Что я хотѣлъ сказать? А вотъ что я хотѣлъ сказать: не тотъ защищаетъ шляхетство и короля, кто держится за королевскую полу, а тотъ, кто бьетъ непріятеля, а еще болѣе, кто служитъ подъ начальствомъ великаго вождя. Зачѣмъ намъ идти наугадъ въ Варшаву, когда его величество король, можетъ быть, выѣхалъ уже въ Краковъ, во Львовъ или въ Литву? Я совѣтую вамъ немедленно идти подъ знамена великаго гетмана литовскаго, князя Януша Радзивилла. То добрый и воинственный панъ. Хотя его обвиняютъ въ гордости, ужь онъ-то, навѣрное, не будетъ капитулировать передъ шведами. По крайней мѣрѣ, настоящій вождь и гетманъ, какъ нужно. Трудно, правда, тамъ будетъ,-- съ двумя непріятелями придется справляться,-- за то мы увидимъ пана Михала Володіёвскаго,-- онъ служитъ въ литовской арміи,-- и по-старому соберемся вмѣстѣ. Если я даю плохой совѣтъ, пусть меня любой шведъ за волосы въ плѣнъ потащитъ.
   -- Кто знаетъ, кто знаетъ?-- живо отвѣтилъ Янъ.-- Можетъ быть, такъ будетъ лучше.
   -- И Елену съ дѣтьми проводимъ по дорогѣ, такъ какъ намъ придется ѣхать черезъ пущу...
   -- И будемъ служить въ войскѣ, а не съ ополченцами,-- добавилъ Станиславъ.
   -- И драться будемъ, не горланить на сеймахъ или куръ по деревнямъ таскать.
   -- Какъ видно, вы не только на войнѣ, но и на совѣтѣ занимаете первое мѣсто, -- сказалъ панъ Станиславъ.
   -- А что? Правду я вамъ говорилъ?
   -- Именно, именно!-- воскликнулъ Янъ.-- Совѣтъ вашъ хорошъ. По-старому жить будемъ, съ Михаломъ. Ты, Станиславъ, узнаешь величайшаго рыцаря во всей республикѣ, моего лучшаго друга. А теперь пойдемъ къ Еленѣнужно сказать, чтобъ она собиралась въ дорогу.
   -- Она знаетъ о войнѣ?-- спросилъ панъ Заглоба.
   -- Знаетъ, Станиславъ при ней разсказывалъ все. Бѣдняжка плачетъ горючими слезами... Но когда я сказалъ, что мнѣ нужно идти, она тотчасъ отвѣтила мнѣ: "Иди!"
   -- Хотѣлось бы мнѣ выѣхать завтра!-- крикнулъ Заглоба.
   -- Завтра и поѣдемъ, на разсвѣтѣ. Ты, Станиславъ, должно быть, страшно утомился; отдохни до утра, а я сейчасъ пошлю лошадей въ Бялу, Лосицы и Бѣльскъ, чтобы вездѣ были подставы. За Бѣльскомъ начинается пуща. Телѣги съ припасами выѣдутъ сегодня же. Жаль выползать изъ родимаго гнѣзда, да знать воля Божія! Пойдемте домой, надо приготовиться къ дорогѣ.
   Панъ Станиславъ отправился спать, а панъ Янъ съ Заглобой начали собираться. Благодаря порядку, царствовавшему въ домѣ пана Яна, телѣги съ припасами могли выѣхать въ тотъ же вечеръ, а на слѣдующій день за ними послѣдовала коляска, въ которой сидѣли Елена съ дѣтьми и старая панна экономка. Панъ Станиславъ и панъ Янъ, вмѣстѣ съ пятью слугами, ѣхали верхомъ возлѣ коляски. Весь поѣздъ подвигался быстро, благодаря запаснымъ лошадямъ.
   Послѣ пяти дней безостановочной ѣзды каши путники доѣхали до Бѣльска, а на шестой погрузились въ пущу, со стороны Гайновщины.
   Мракъ гигантнаго бора охватилъ ихъ сразу. Въ то время Бяловѣжская пуща занимала нѣсколько квадратныхъ миль, сливаясь, съ одной стороны, съ пущами Зелёной и Роговской, съ другой -- съ прусскими лѣсами.
   Ни одинъ наѣздникъ не попиралъ еще ногою этихъ мрачныхъ трущобъ, въ которыхъ неопытный человѣкъ могъ потеряться и блуждать, покуда не упадетъ отъ усталости или не сдѣлается добычей хищныхъ звѣрей. Но ночамъ здѣсь раздавалось рычаніе зубровъ и медвѣдей, вмѣстѣ съ вытьемъ волковъ и хриплымъ мычаньемъ рысей. Черезъ чащу вели еле протоптанныя тропинки возлѣ обрывовъ, болотъ и страшныхъ мертвыхъ озеръ къ раскиданнымъ кое-гдѣ деревушкамъ смолокуровъ и пчеловодовъ, которые часто во всю жизнь не выходили изъ пущи. Только къ самой Бяловѣжи вела болѣе широкая дорога, по которой короли ѣздили на охоту. Но ней-то и ѣхали Скшетускіе.
   Панъ Стабровскій, королевскій ловчій, старый холостякъ, какъ зубръ, постоянно сидящій въ своей пущѣ, принялъ ихъ съ распростертыми объятіями, а дѣтей чуть не задушилъ поцѣлуями. Онъ жилъ только со смолокурами, не видя шляхетскаго лица, развѣ за исключеніемъ случаевъ, когда дворъ пріѣзжалъ на охоту.
   Онъ завѣдывалъ всѣмъ охотничьимъ хозяйствомъ и всѣми смолокурнями пущи. Извѣстіе о войнѣ со шведами сильно огорчило его.
   Бывало такъ, что въ республикѣ кипѣла война, умиралъ король, а въ пущу и вѣсть объ этомъ не доходила. Панъ ловчій привозилъ новости, когда возвращался отъ подскарбія литовскаго, которому обязанъ былъ разъ въ годъ отдавать отчетъ въ своихъ дѣйствіяхъ.
   -- Скучно-то здѣсь будетъ порядочно!-- сказалъ панъ Стабровскій Еленѣ,-- за то безопаснѣй, чѣмъ гдѣ бы то ни было. Ни одинъ непріятель не продерется сквозь эти стѣны, а если и попробуетъ, то мы всѣхъ его людей перестрѣляемъ. Легче всю республику завоевать, чѣмъ пущу! Двадцать лѣтъ я живу здѣсь, а и то ее не знаю; есть мѣста, куда и пройти нельзя, гдѣ только звѣрь дикій гнѣздится, а, можетъ быть, и злые духи. Но намъ бояться нечего; мы живемъ по-божьему, въ деревнѣ есть часовни, куда разъ въ годъ пріѣзжаетъ ксёндзъ изъ Бѣльска.
   Панъ Янъ былъ необычайно радъ, что нашелъ такое убѣжище для жены. Напрасно удерживалъ его панъ Стабровскій,-- рыцари только переночевали и пустились въ дальнѣйшій путь сквозь лѣсной лабиринтъ, съ проводникомъ, которымъ снабдилъ ихъ панъ ловчій.
   

Глава XII.

   Когда Янъ Скшетускій съ двоюроднымъ братомъ и паномъ Заглобой, послѣ утомительнаго пути черезъ пущу, прибыли, и конецъ, въ Униту, панъ Михалъ Володіёвскій чуть не сошелъ съ ума отъ радости, тѣмъ болѣе, что давно уже не имѣлъ отъ нихъ никакихъ свѣдѣній, а объ Янѣ думалъ, что онъ находится съ королевскою хоругвью гдѣ-нибудь въ Украйнѣ.
   Онъ поочередно обнималъ гостей, пожималъ имъ руки и вновь бросался на шею; но когда они сказали ему, что хотятъ служить у Радзивилла, радости пана Михала не было конца.
   -- Слава Богу, что старые збаражцы опять собираются вмѣстѣ!-- твердилъ онъ.-- И на войнѣ драться пріятнѣй, когда чувствуешь около себя друзей.
   -- Это моя мысль, -- сказалъ панъ Заглоба.-- Они хотѣли ѣхать къ королю... а я говорю имъ: почему бы намъ съ паномъ Михаломъ не вспомнить старыя времена? Если намъ Богъ дастъ удачу, какъ въ войнѣ съ татарами и козаками, то вскорѣ не одну шведскую душу мы будемъ имѣть у себя на совѣсти.
   -- Самъ Богъ внушилъ вамъ такую мысль!-- сказалъ панъ Михалъ.
   -- Меня удивляетъ одно, -- замѣтилъ Янъ,-- что вы знаете о войнѣ. Станиславъ скакалъ ко мнѣ сломя голову, мы ѣхали сюда тоже безъ остановки и думали, что будемъ первыми вѣстниками несчастія.
   -- Это все жиды,-- сказалъ панъ Заглоба,-- они постоянно узнаютъ раньше всѣхъ. Между ними такая корреспонденція, что если кто утромъ чихнетъ въ Великой Польшѣ, то вечеромъ ему говорятъ на Жмуди и въ Украйнѣ: "Будьте здоровы!"
   -- Не знаю, какъ это было, но о войнѣ мы знаемъ уже два дня,-- сказалъ панъ Михалъ,-- и волненіе здѣсь страшное... Первый день еще какъ-то не особенно вѣрили, но на другой уже не оставалось никакого сомнѣнія. Я еще больше скажу: о войнѣ и слуху не было, а объ ней всѣ уже говорили, такъ, безъ всякаго повода. Нашъ, князь-воевода, должно быть, зналъ о ней раньше, потому что бился какъ рыба объ ледъ и въ послѣднее время самъ прилетѣлъ въ Кейданы. Вотъ уже два мѣсяца, какъ формируются полки отъ его имени. Собираемъ я, Станкевичъ и нѣкто Кмицицъ, оршанскій хорунжій. У того, говорятъ, хоругвь уже готова и въ Кейданы отправлена. Онъ скорѣе всѣхъ насъ управился.
   -- Ты хорошо знаешь князя-воеводу виленскаго?-- спросилъ Янъ.
   -- Какъ же мнѣ его не знать, коли я всю эту войну прослужилъ подъ его начальствомъ?
   -- Что ты думаешь о его намѣреніяхъ? Каковъ онъ, какъ человѣкъ?
   -- Воинъ знаменитый, чуть ли не величайшій во всей республикѣ послѣ смерти князя Ереміи. Правда, его побили недавно, но у него было всего-на-всего шесть тысячъ войска противъ восьмидесяти... Панъ подскарбій и панъ воевода витебскій страшно обвиняютъ его за это,-- говорятъ, что онъ потому бросился, съ малыми силами на многочисленнаго непріятеля, чтобы не дѣлить съ ними славы побѣды. Богъ одинъ знаетъ, какъ было на самомъ дѣлѣ... Но дрался онъ храбро и самъ не щадилъ жизни... Я все видѣлъ и могу сказать только одно: еслибъ у него было достаточно людей и денегъ, нога непріятельская не ушла бы изъ этого края. Мнѣ кажется, что теперь онъ дѣятельно примется за шведовъ и, конечно, не будетъ ждать ихъ здѣсь, а пойдетъ къ нимъ на встрѣчу.
   -- Почему ты такъ предполагаешь?
   -- Во-первыхъ, князь захочетъ исправить свою репутацію, до нѣкоторой степени подорванную послѣ цубиховской битвы; во-вторыхъ, онъ любитъ войну.
   -- Да,-- сказалъ Заглоба,-- я знаю его: мы съ нимъ вмѣстѣ учились въ одной школѣ, еще я за него сочиненія писалъ. Онъ всегда любилъ войну и предпочиталъ мою компанію всѣмъ прочимъ, потому что и мнѣ копье и лошадь правились больше латинскихъ глаголовъ.
   -- Вѣрно только одно, что это не воевода познаньскій, а человѣкъ совсѣмъ иного сорта,-- сказалъ панъ Станиславъ.
   Володіёвскій началъ разспрашивать обо всемъ, что случилось подъ Устьемъ, и дергалъ себя за чубъ, слушая разсказъ; наконецъ, когда панъ Станиславъ окончилъ, онъ сказалъ:
   -- Вы правы! Нашъ Радзивиллъ не способенъ на это. Гордъ онъ, какъ сатана, и, кажется, не признаетъ во всей республикѣ ни одного рода, равнаго своему, -- это правда,-- противорѣчій не выноситъ и на пана Госѣвскаго, человѣка достойнаго, гнѣвается за то, что тотъ не пляшетъ подъ Радзивилловскую дудку. И на короля сердитъ за то, что онъ не сразу далъ ему великую литовскую булаву... Все это правда, какъ и то, что онъ предпочитаетъ коснѣть въ кальвинистскомъ беззаконіи, что утѣсняетъ католиковъ, гдѣ можетъ, что строитъ еретикамъ соборы... Но я готовъ присягнуть, что онъ пожертвуетъ послѣднею каплей своей крови, прежде чѣмъ подпишетъ капитуляцію, какъ это сдѣлали подъ Устьемъ... Войны мы будемъ имѣть вдосталь; не ученый будетъ начальствовать нами, а настоящій воинъ.
   -- Вотъ это такъ!-- воскликнулъ Заглоба.-- Больше ничего намъ и не нужно. Панъ Опалиньскій -- ученый, писатель, и сразу показалъ, на что онъ способенъ... Самйй это скверный сортъ людей! Каждый изъ нихъ едва вырветъ перо изъ гусинаго крыла, какъ уже думаетъ, что всю мудрость постигъ... Другихъ, негодяй, осуждаетъ, а какъ дѣло дойдетъ до сабли, его и слѣдъ простылъ. Я самъ въ молодости стихи сочинялъ/ чтобъ покорять женскія сердца, и современемъ загналъ бы въ уголъ пана Кохановскаго съ его баснями, но, въ концѣ-концовъ, солдатская натура взяла верхъ.
   -- Кромѣ того,-- сказалъ панъ Володіёвскій,-- когда шляхта пойдетъ сюда, то соберется въ большомъ количествѣ. Какъ бы у насъ не было недостатка въ деньгахъ, а это самое главное.
   -- Ради Бога, не надо ополченцевъ,-- закричалъ панъ Станиславъ.-- Янъ и панъ Заглоба знаютъ уже мой взглядъ на это, а вамъ я долженъ сказать, что предпочиталъ бы быть прислужникомъ въ регулярной хоругви, чѣмъ главнымъ вождемъ всего ополченія.
   -- Здѣсь народъ храбрый и ловкій, -- сказалъ панъ Володіёвскій.-- Когда я вбиралъ полкъ, то не могъ принять всѣхъ охотниковъ, а изъ числа принятыхъ нѣтъ ни одного, кто бы не служилъ прежде. Вотъ я покажу вамъ свою хоругвь и увѣренъ... Не скажи я вамъ раньше, что это ополченцы, вы не отличили бы ихъ отъ старыхъ солдатъ. Каждый заваленъ въ огнѣ, словно старая подкова, а въ строю стоятъ какъ римскіе легіоны. Съ ними шведы не справятся такъ легко, какъ съ веіикополянами подъ Устьемъ.
   -- Будемъ надѣяться, что Богъ смилуется надъ нами,-- сказалъ Скшетускій.-- Шведы -- храбрые солдаты, но, все-таки, никогда не могли выдержать напора нашихъ регулярныхъ войскъ. Мы били ихъ всегда,-- били даже тогда, когда ими начальствовалъ великій вождь, Густавъ-Адольфъ.
   -- А интересно бы познакомиться съ ними,-- перебилъ панъ Володіёвскій.-- Сражался я и съ турками, и татарами, и козаками, Богъ вѣсть съ кѣмъ только ни сражался. Правительству одно только затруднительно, что всѣ войска съ гетманами заняты въ Украйнѣ. Тутъ я предвижу, что будетъ: князь-воевода прекратитъ войну съ паномъ подскарбіемъ Госѣвскимъ и пойдетъ на шведовъ. Тяжело будетъ, правда, но не будемъ терять надежды на Божью помощь.
   -- Такъ ѣдемъ, не мѣшкая, въ Кейданы, -- замѣтилъ панъ Станиславъ.
   -- Я получилъ приказъ, чтобы хоругвь была наготовѣ и самому прибыть въ Кейданы. Я покажу вамъ его: вы изъ него увидите, что князь-воевода не забываетъ о шведахъ.
   Панъ Володіёвскій отперъ сундучокъ, стоящій на лавкѣ подъ окномъ, досталъ бумагу, сложенную вдвое, и началъ читать:

"Панъ полковникъ Володіёвскій!

   "Съ великою радостью получили мы вашъ рапортъ, что хоругвь уже на ногахъ и каждую минуту можетъ двинуться въ походъ. Будьте на-сторожѣ и въ готовности,-- приходятъ такія тяжелыя времена, какихъ еще никогда не бывало,-- а сами какъ можно скорѣй пріѣзжайте въ Кейданы, гдѣ мы будемъ съ нетерпѣніемъ ожидать васъ. Если до васъ дошли какіе-нибудь слухи, то не вѣрьте имъ до тѣхъ поръ, пока не узнаете всего отъ насъ самихъ. Поступимъ мы такъ, какъ приказываютъ намъ самъ Богъ и наша совѣсть, не обращая вниманія на злобу и ненависть нашихъ враговъ. Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, мы утѣшаемся, что наступаетъ пора, когда должно выясниться, кто на самомъ дѣлѣ другъ дома Радзивилловъ и кто даже in rebus adversis готовъ ему служить. Кмицицъ, Невяровскій и Станкевичъ тоже привели сюда свои хоругви, ваша же пусть останется въ Унитѣ: можетъ быть, вамъ придется двинуться на Подлясье подъ командой нашего двоюроднаго брата князя Богу слава, который собралъ тамъ значительную силу. Обо всемъ этомъ болѣе подробно вы узнаете при личномъ свиданіи, а пока мы поручаемъ вашему усердію личное исполненіе нашихъ приказовъ и ожидаемъ васъ въ Кейданы.

"Янушъ Радзивиллъ,
князь въ Биржахъ и Дубинкахъ,
воевода виленскій, великій гетманъ литовскій"

   -- Несомнѣнно, война со шведами!-- сказалъ Заглоба.
   -- А если князь пишетъ, что поступитъ, какъ приказываетъ ему Богъ, то, значитъ, будетъ бить шведовъ,-- прибавилъ панъ Станиславъ.
   -- Мнѣ странно одно,-- сказалъ панъ Скшетускій,-- что онъ пишетъ о вѣрности дому Радзивилловъ, а не отечеству, которое стоитъ дороже дома Радзивилловъ, и требуетъ скорой помощи.
   -- Ужь такова манера у всѣхъ магнатовъ,-- отвѣтилъ Володіёвскій,-- хотя и мнѣ это сразу не понравилось, потому что я служу отечеству, а не Радзивилламъ.
   -- Когда ты получилъ письмо?
   -- Сегодня утромъ и послѣ полудня хотѣлъ было выѣхать. Вы вечеромъ отдохните, а я возвращусь утромъ и мы вмѣстѣ съ хоругвью пойдемъ, куда намъ прикажутъ.
   -- Можетъ быть, въ Подлясье, къ князю конюшему?
   -- Князь конюшій, Богуславъ, теперь тоже въ Кейданахъ. Любопытный это человѣкъ; вы получше его разсмотрите. Хорошій солдатъ, рыцарь въ полномъ смыслѣ слова, а польскаго въ немъ ни на грошъ нѣтъ. Говоритъ всегда по-нѣмецки или пофранцузски: слушаешь цѣлый часъ и не поймешь ни слова.
   -- Князь Богуславъ отлично началъ подъ Берестечкомъ и выставилъ хорошій отрядъ нѣмецкой пѣхоты,-- сказалъ Заглоба.
   -- Близкіе къ нему люди хвалятъ его,-- продолжалъ Володіёвскій.-- Неудивительно, что онъ любитъ нѣмцевъ и французовъ: онъ сынъ курфюрстрины Бранденбургской, за которой покойникъ его отецъ не только не взялъ никакого приданаго (у нѣмцевъ въ карманахъ не густо), но, кажется, и самъ еще приплатилъ. Мнѣ говорилъ объ этомъ панъ Савкевичъ, старый слуга князя Богу слава. Онъ и панъ Невяровскій, полковникъ, бывали съ княземъ Богуславомъ въ разныхъ заморскихъ краяхъ и всегда присутствовали при его дубляхъ.
   -- Развѣ у него было много дуэлей?-- спросилъ панъ Затлоба.
   -- Сколько волосъ на головѣ! Сколько онъ тамъ разныхъ князей и графовъ заграничныхъ перебилъ -- и не сочтешь! Человѣкъ онъ храбрый и страшно запальчивый... за каждое слово вызоветъ.
   -- Слышалъ и я о князѣ Богуславѣ,-- сказалъ Станиславъ Скшетускій, пробуждаясь отъ задумчивости.-- Помню, покойный батюшка говорилъ, что когда отецъ князя Радзивилла женился на дочери Бранденбургскаго электора, то всѣ были недовольны, что такая знатная фамилія, какъ Радзивнны, роднится съ иностранцами. А теперь это оказывается въ лучшему; теперь алекторъ, какъ родственникъ Радзивилловъ, долженъ помочь республикѣ. Вы говорите, что у нѣмцевъ въ карманѣ не густо,-- это невѣрно. Правда, если продать имѣнія Радзивилловъ, то на вырученныя деньги можно купить электора со всѣмъ княжествомъ, но теперешній кюрфюрстъ Фридрихъ-Вильгельмъ собралъ уже не мало денегъ и имѣетъ двадцати-тысячную армію, съ которой смѣло можно было бы выйти на шведовъ. Какъ ленникъ республики, онъ обязанъ это сдѣлать, если вѣритъ въ Бога и помнитъ всѣ благодѣянія, которыя республика оказала его дому.
   -- А сдѣлаетъ ли онъ такъ?
   -- Въ противномъ случаѣ это было бы черною неблагодарностью и вѣроломствомъ!
   -- Трудно разсчитывать на чужую благодарность, въ особенности на благодарность еретика,-- сказалъ панъ Заглоба.-- Вашего курфюрста я видалъ еще подросткомъ: всегда онъ былъ какой-то угрюмый, точно все слушалъ, что дьяволъ ему въ ухо шепчетъ. Я ему такъ прямо въ глаза и сказалъ, когда мы съ покойникомъ паномъ Конецпольскимъ въ Пруссіи были. Онъ также лютеранинъ, какъ и шведскій король. Дай Богъ, чтобъ они не вступили въ союзъ противъ республики...
   -- Знаешь что, Михалъ?-- вдругъ сказалъ Янъ.-- Я не буду сегодня отдыхать, а поѣду съ тобой въ Кейданы. Теперь ночью ѣхать лучше,-- днемъ жарко,-- а мнѣ поскорѣй бы хотѣлось выйти изъ неизвѣстности. Для отдыха время будетъ; вѣдь, князь не двинется же завтра.
   -- Отличная мысль!-- закричалъ панъ Заглоба.-- Поѣду и я!
   -- Такъ поѣдемте всѣ вмѣстѣ, -- прибавилъ панъ Станиславъ.
   -- Завтра утромъ будемъ въ Кейданахъ,-- сказалъ панъ Володіёвскій,-- а въ дорогѣ и на сѣдлѣ можно подремать.
   Черезъ два часа, пообѣдавъ, рыцари наши пустились въ путь и еще до заката солнца были въ Кракиновѣ.
   Дорогой панъ Михалъ разсказывалъ о славной ляуданской шляхтѣ, о Кмицицѣ и обо всемъ, случившемся за послѣднее время. Разсказалъ онъ и о своемъ увлеченіи панной Биллевичъ, увлеченіи несчастномъ, какъ и прежде.
   -- Хорошо, что еще война близка, а то иначе я высохъ бы съ горя. Иногда думаешь, что такъ ужь мнѣ на роду написано и что придется мнѣ умереть въ чинѣ холостяка.
   -- Что же, и это чинъ не плохой,-- сказалъ панъ Заглоба,-- не плохой и Богу угодный. Я положилъ состоять въ немъ до конца дней моихъ. По временамъ жаль, что некому будетъ отказать свое имя и славу, потому что хотя я люблю дѣтей Яна, какъ своихъ, но, все-таки, они Скшетускіе, а не Заглобы.
   -- О, беззаконникъ!-- разсмѣялся Володіёвскій.-- Во-время же вы спохватились произнести свои обѣты. Точно волкъ, который поклялся не душить овецъ, когда у него всѣ зубы повыпадали.
   -- Вотъ и не правда! Не такъ ужь давно, панъ Михалъ, какъ мы съ вами были въ Варшавѣ на выборахъ короля. А на кого варшавянки заглядывались, если не на меня?... Помните, какъ вы жаловались, что на васъ ни одна смотрѣть не хочетъ? Но ужь если у васъ такая охота къ супружеской жизни, то не убивайтесь, нечего особенно хлопотать: найдете тогда, когда искать не станете. Теперь время военное... сколько рыцарей гибнетъ каждый годъ! Затянется шведская война, дѣвушки совсѣмъ упадутъ въ цѣнѣ и мы ихъ дюжинами будемъ покупать на рынкѣ.
   -- Можетъ быть, и мнѣ суждено погибнуть,-- уныло проговорилъ панъ Михалъ.-- Довольно ужь мнѣ таскаться по свѣту. Я не въ состояніи высказать вамъ, какъ хороша и умна панна Биллевичъ. Любилъ бы я ее и нѣжилъ, какъ зѣницу ока,-- нѣтъ, принесли черти сюда этого Кмицица... Приворожилъ онъ ее къ себѣ, что ли, иначе и быть не можетъ, иначе бы она меня не прогнала. Вотъ посмотрите! За тѣмъ пригоркомъ Водокты видны, но въ домикѣ никого нѣтъ: она уѣхала, а куда, Богу только одному извѣстно... А домикъ этотъ могъ бы быть моимъ; тутъ бы и прожилъ остатки жизни... У медвѣдя -- и у того есть своя берлога, у волка -- своя яма, а я... у меня только и есть, что лошадь, да сѣдло, на которомъ я сижу... у
   -- Видно, она задѣла васъ за живое,-- сказалъ панъ Заглоба.
   -- Должно быть что такъ. Какъ проѣзжаю мимо Водоктовъ, такъ мнѣ сердце и защемитъ. Я хотѣлъ было клинъ клиномъ выбивать и поѣхалъ къ пану Шиллингу,-- у него дочь, красивая такая. Я видѣлъ ее разъ, издали, и очень она мнѣ поправилась. Пріѣзжаю,-- и что-жь вы думаете?-- отца не застаю дома, а панна Бахна думала, что то не панъ Володіёвскій, а пажъ пана Володіёвскаго пріѣхалъ... Такъ это меня обидѣло, что я туда больше ни ногой.
   Заглоба расхохотался.
   -- Вся задача въ томъ, чтобъ вы нашли себѣ жену такого не маленькаго роста, какъ вы сами. Гдѣ дѣвалась та штучка, фрейлина княгини Виснёвецкой, на которой долженъ былъ жениться панъ Подбипента,-- упокой, Господи, его душу! Та была какъ разъ вамъ подъ пару.
   -- Это Анна Божобогатая, -- сказалъ Янъ Скшетускій.-- Въ свое время мы всѣ были влюблены въ нее, и Михалъ тоже. Богъ знаетъ, что съ нею теперь.
   -- Если бы хоть ее отыскать!-- воскликнулъ панъ Михалъ.-- Какъ вы только упомянули ея имя, у меня на сердцѣ легче сдѣлалось. Хорошая была дѣвушка. Еслибъ Богъ далъ мнѣ встрѣтить ее!... Эхъ, хорошо было старое время, да не вернется ужь. Не будетъ ужь такого вождя, какъ былъ нашъ князь Еремія. Всякій зналъ, что онъ изъ всякой битвы выйдетъ побѣдителемъ. Радзивиллъ -- славный воинъ, но не такой, и служатъ ему не съ такою охотой: у него Атъ отеческой любви къ своимъ солдатамъ, онъ ни съ кѣмъ не поговоритъ дружески, всегда держится, какъ монархъ, на недосягаемой высотѣ, хотя Виснёвецкіе родомъ не хуже Радзивилловъ.
   Ночь мало-по-малу становилась все темнѣй. Рыцари заснули на своихъ сѣдлахъ.
   На разсвѣтѣ первый проснулся панъ Мирскій.
   -- Панове, смотрите, Кейданы видно!
   -- Что, а?-- спросилъ Заглоба.-- Кейданы... гдѣ?
   -- А вонъ тамъ! Башни видны.
   -- Какой хорошій городъ!-- сказалъ Станиславъ Скшетускій.
   -- Очень хорошій,-- подтвердилъ Володіёвскій.-- Вы сегодня еще болѣе убѣдитесь въ этомъ.
   -- Вѣдь, это собственность князя-воеводы?
   -- Да. Прежде принадлежалъ Кишкамъ, а потомъ перешелъ въ приданое за Анною, дочерью воеводы витебскаго, когда та выходила замужъ за отца теперешняго князя. Во всей Жмуди нѣтъ такого чистаго города, потому что Радзивиллы жидовъ пускаютъ только по особому разрѣшенію. Медъ здѣсь отличный.
   Заглоба протеръ глаза.
   -- Значитъ, здѣсь живутъ умные люди. А что это за огромная постройка тамъ, на холмѣ?
   -- Новый замокъ, построенный уже при князѣ Янушѣ.
   -- Укрѣпленный?
   -- Нѣтъ, но за то роскошный. Его не укрѣпляли потому, что сюда со временъ крестоносцевъ не заходилъ ни одинъ непріятель. Готическая кровля въ серединѣ города -- это костёлу Крестоносцы построили его еще въ языческія времена, потомъ онъ перешелъ къ кальвинистамъ, но ксёндзъ Кобылинскій снова высудилъ его отъ князя для католиковъ.
   Рыцари уже подъѣзжали къ первымъ домамъ предмѣстья. Становилось все "свѣтлѣе, на горизонтѣ показалось солнце. Рыцари съ любопытствомъ разсматривали незнакомый городъ, а панъ Володіёвскій продолжалъ свои объясненія.
   -- Вотъ Жидовская улица; въ ней живутъ жиды, имѣющіе особое разрѣшеніе. Она ведетъ къ самому рынку. Ого, жители просыпаются и начинаютъ выходить изъ домовъ! Смотрите, сколько лошадей передъ кузницами и челядь не въ радзивилловскомъ платьѣ. Въ Кейданахъ, должно быть, какой-нибудь съѣздъ. Туи всегда много пановъ и шляхты, а по временамъ сюда съѣзжаются и изъ чужихъ краевъ. Здѣсь столица еретиковъ-жмудиновъ, которые подъ защитой Радзивилловъ безпрепятственно совершаютъ свои кощунственные обряды. А вотъ и рынокъ. Посмотрите, какіе часы на ратушѣ. Такихъ и въ Гданскѣ нѣтъ. А это, что вы считаете за костёлъ, съ четырьмя башнями, то швейцарскій соборъ, а тамъ лютеранская церковь. Вы думаете, что тутъ живутъ поляки или литвины? Вовсе нѣтъ! Только одни нѣмцы шотландцы. Шотландцевъ болѣе всего. Они отличные пѣхоницы и великолѣпно владѣютъ бердышами. У князя есть одинъ ютландскій полкъ изъ кейданскихъ охотниковъ. Сколько возовъ съ лубками на рынкѣ! Должно быть, какой-нибудь съѣздъ. Пошлаго двора здѣсь нѣтъ ни одного въ цѣломъ городѣ: знакомые пріѣзжаютъ къ знакомымъ, а шляхта -- въ замокъ, гдѣ для уѣзжающихъ предназначены два флигеля. Князь принимаетъ каждаго очень любезно, живи хоть цѣлый годъ, а есть такіе, то сидятъ здѣсь всю жизнь.
   -- Удивительно, какъ громъ не разобьетъ этотъ швейцарскій замокъ!-- сказалъ Заглоба.
   -- Нѣчто подобное и было на самомъ дѣлѣ. Въ серединѣ, между четырьмя башнями, былъ куполъ. Въ него однажды такъ гдарило, что все разнесло въ дребезги. Здѣсь, въ подземельѣ, лежитъ отецъ конюшаго Богуслава, Янушъ,-- тотъ, который бунтовалъ противъ Зигмунта III. Его же собственный гайдукъ раскроилъ ему черепъ. Онъ такъ и пропалъ, какъ жилъ въ грѣхѣ.
   -- А это что за сарай?
   -- Бумажная фабрика, а рядомъ -- печатня: тамъ еретическія книжки печатаютъ.
   -- Тьфу!-- плюнулъ Заглоба,-- чтобъ зараза нашла на этотъ родъ, гдѣ человѣкъ не можетъ вздохнуть чистымъ воздухомъ. Люциферъ тутъ могъ бы такъ же хорошо царствовать, какъ и Радзивиллъ.
   -- Не браните Радзивилла!-- вступился Володіёвскій.-- Можетъ быть, вскорѣ отчизна будетъ ему обязана спасеніемъ.
   За рынкомъ и Замковою улицей открывался видъ на великолѣпный замокъ князя Януша. Замокъ стоялъ на пригоркѣ и смотрѣлъ на городъ, лежащій у его подножія. Къ главному корпусу сбоку примыкали два длинные флигеля, образуя громадный дворъ, обнесенный спереди желѣзною рѣшеткой. Въ серединѣ рѣшетки возвышались ворота съ гербами Радзивилловъ и города Кейданъ. За воротами виднѣлась гауптвахта, гдѣ стояла стража шотландскихъ драбантовъ -- скорѣе для парада, чѣмъ для защиты.
   Несмотря на ранній часъ, на дворѣ было сильное движеніе. Передъ главнымъ корпусомъ учился полкъ драгунъ, одѣтыхъ въ голубые колеты и шведскіе шлемы. Длинная шеренга драгунъ стояла почти неподвижно съ обнаженными рапирами въ рукахъ; мимо рядовъ медленнымъ шагомъ проѣзжалъ офицеръ что-то говорилъ солдатамъ. Далѣе, у стѣны, толпилась любопытная челядь.
   -- Ей-Богу!-- вскричалъ панъ Михалъ,-- это Харлампъ обучаетъ полкъ.
   -- Какъ?-- изумился Заглоба.-- Тотъ, съ которымъ я долженъ былъ драться во время выборовъ короля, въ Липковѣ?
   -- Тотъ самый. Но съ той поры мы живемъ съ нимъ въ большой дружбѣ.
   -- И то онъ! Я узнаю его по носу,-- вонъ онъ изъ-за шлема торчитъ. Хорошо, что наличники вышли изъ моды; ни одна! не годилась этому рыцарю.
   Панъ Харлампъ увидалъ Володіёвскаго и пустился къ ней рысью.
   -- Какъ поживаешь?-- кричалъ онъ издали,-- Хорошо, что ты пріѣхалъ.
   -- Еще лучше, что я тебя встрѣчаю перваго. Вотъ это панъ Заглоба, съ которымъ ты познакомился въ Липковѣ, а это панъ Скшетускій, ротмистръ королевской гусарской хоругви, збаражецъ...
   -- Знаменитый рыцарь во всей Польшѣ?-- вскрикнулъ панъ Харлампъ.-- Челомъ бью!
   -- А это Станиславъ Скшетускій, ротмистръ калишскій, ѣдетъ прямо изъ-подъ Устья,-- продолжалъ панъ Володіёвскій.
   -- Изъ-подъ Устья?... Видѣли неслыханный позоръ?... И уже знаемъ обо всемъ.
   -- Поэтому-то и пріѣхали сюда въ надеждѣ, что здѣсь ничего подобнаго не будетъ.
   -- Въ этомъ вы можете быть увѣрены. Радзивиллъ -- не Опалиньскій.
   -- То же самое мы говорили вчера въ Упитѣ.
   -- Привѣтствую васъ отъ имени князя и отъ своего имени. Князь будетъ радъ видѣть такихъ рыцарей; они ему нужны. Пойдемте ко мнѣ, въ цейхаузъ, тамъ моя квартира. Вѣроятно вы хотите оправиться и закусить? Я пойду съ вами; мое ученіе кончилось.
   Панъ Харлампъ подъѣхалъ снова къ хоругви и скомандовалъ громко:
   -- Налѣво! Поворотъ назадъ!
   Конскія копыта застучали по мощеному двору. Рядъ переломился пополамъ, половины переломились въ свою очередь и образовались четырехъугольники, которые вольнымъ шагомъ пошли по направленію къ цейхаузу.
   -- Славные солдаты?-- сказалъ Скшетускій, глядя взоромъ знатока на механическія движенія драгунъ.
   Харлампъ, отпустивъ свой полкъ, возвратился къ нашимъ рыцарямъ.
   -- Милости просимъ за мной! Цейхгаузъ -- тамъ, за дворцомъ.
   Спустя полчаса всѣ пятеро сидѣли надъ миской грѣтаго пива и разговаривали о новой войнѣ.
   -- Что у васъ слышно?-- спросилъ панъ Володіёвскій.
   -- У насъ что ни день, то новое: люди совсѣмъ потеряли голову,-- отвѣтилъ панъ Харлампъ.-- Собственно говоря, одинъ князь знаетъ, что будетъ. Онъ что-то обдумываетъ, потому что хотя представляется веселымъ и со всѣми ласковъ, какъ никогда, но на самомъ дѣлѣ чѣмъ-то страшно озабоченъ. По ночамъ, творятъ, не спитъ, все ходитъ по комнатамъ и самъ съ собою разговариваетъ, а днемъ по цѣлымъ часамъ совѣтуемся съ Гарасимовичемъ.
   -- Кто это Гарасимовичъ?
   -- Управляющій изъ Заблудова, изъ Подлясья, неважная птица и смотритъ такъ, словно чорта держитъ за пазухой, но приближенный князя и, кажется, всѣ его секреты знаетъ. По моему мнѣнію, изъ этихъ совѣщаній выйдетъ страшная война со шведами,-- война, которую мы всѣ желаемъ. Теперь все письма приходятъ: отъ герцога курляндскаго, отъ Хованскаго и отъ Электора. Иные говорятъ, что князь съ Москвой уговаривается, чтобы соединиться съ нею противъ шведовъ, другіе -- наоборотъ; но, кажется, союза ни съ кѣмъ не будетъ, а будетъ, какъ я сказалъ, война и съ тѣми, и съ другими. Повсюду вооруженный людъ. Да что говорить! Что бы тамъ, ни было, а мы по колѣна въ крови: коли Радзивиллъ выйдетъ въ поле, то ужь мириться не будетъ.
   -- Вотъ такъ, вотъ такъ!-- обрадовался Заглоба и началъ потирать руки.-- Много присохло къ моимъ рукамъ шведской крови и еще не мало присохнетъ. Не много уже осталось старыхъ солдатъ, которые меня видали подъ Нуцкомъ и Тшцянной, но тѣ, кто живы, во вѣкъ не забудутъ.
   -- А князь Богуславъ здѣсь?-- спросилъ панъ Володіёвскій"
   -- Какже. Кромѣ того, мы сегодня дожидаемся какихъ-то важныхъ гостей,-- верхніе покои приготовляютъ, вечеромъ въ за къ будетъ банкетъ. Сомнѣваюсь, Михалъ, чтобы сегодня ты добрался до князя.
   -- Онъ самъ меня вызвалъ сюда.
   -- Это ничего не значитъ; онъ страшно занятъ. Притомъ ужь я не знаю, говорить ли мнѣ вамъ... Впрочемъ, все равно черезъ часъ вы безъ того узнаете. Здѣсь творятся какія-то необыкновенныя вещи.
   -- Что такое, что такое?-- спросилъ Заглоба.
   -- Нужно вамъ сказать, что два дня тому назадъ сюда пріѣхалъ панъ Юдицкій, мальтійскій кавалеръ. Вѣроятно, вы слыхали о немъ?
   -- Какже!-- сказалъ Янъ,-- знаменитый рыцарь!
   -- А вслѣдъ за нимъ пріѣхалъ и панъ польный гетманъ Госѣвскій. Мы всѣ удивились: извѣстно, въ какой враждѣ живетъ панъ польный гетманъ съ нашимъ княземъ. Иные радовались, что между ними наступило согласіе, думали, что это предвѣщаетъ шведскую войну. Я и самъ придерживался такого: мнѣнія. Князь съ гостями вчера заперлись, позамыкали всѣ двери; никто не могъ слышать, о чемъ они говорили, только панъ Крешитуль (онъ стоялъ за дверями на стражѣ) говорилъ намъ, что говорили очень громко, въ особенности польный гетманъ. Потомъ князь самъ проводилъ ихъ въ спальныя комнаты, а ночи вообразите себѣ (тутъ панъ Харлампъ понизилъ голосъ), приставилъ къ дверямъ каждаго стражу.
   Панъ Володіёвскій даже вскочилъ съ мѣста.,
   -- Боже мой! Не можетъ быть?
   -- А на самомъ дѣлѣ такъ и было. Шотландцы и теперь стоятъ у дверей съ ружьями и подъ страхомъ смерти не могу ни впускать, ни выпускать никого.
   Рыцари въ недоумѣніи переглянулись между собой. Харлампъ не менѣе былъ удивленъ своими словами и смотрѣлъ на гостей, словно ожидая отъ нихъ разрѣшенія загадки.
   -- Значитъ, панъ подскарбій взятъ подъ арестъ?... Вели гетманъ арестовалъ польнаго?-- сказалъ Заглоба.-- Что это значитъ?
   -- Я почемъ знаю!... И Юдицкаго, такого рыцаря!
   -- Княжескіе офицеры разговаривали между собой объ этого дѣлали предположенія?... Вы ничего не слыхали?
   -- Я еще вчера вечеромъ спрашивалъ Герасимовича.
   -- И онъ отвѣтилъ вамъ?
   -- Онъ не хотѣлъ говорить, только приложилъ палецъ къ губамъ и сказалъ: "Они -- измѣнники!"
   -- Какъ измѣнники? Какъ измѣнники?-- закричалъ Володіёвскій и схватился за голову.-- Ни панъ подскарбій Госевскій, ни панъ Юдицкій -- не измѣнники. Ихъ вся республика знаетъ, какъ вѣрныхъ сыновъ отечества.
   -- Теперь никому нельзя вѣрить,-- громко сказалъ Станийвъ Скшетускій.-- Развѣ Криштофъ Опалиньскій не считается Кратономъ? Развѣ не срамилъ другихъ?... А когда пришлось туго, измѣнилъ первый, да не одинъ, а потянулъ за собой цѣлую провинцію.
   -- Но я за пана подскарбія и пана Юдицкаго готовъ дать голову на отсѣченіе!-- кричалъ Володіёвскій.
   -- Головой, панъ Михалъ, не ручайтесь ни за кого,-- сказалъ Заглоба.-- Не безъ причины же арестовали ихъ; должно быть, провинились въ чемъ-нибудь. Какъ же иначе? Князь приготовляется къ войнѣ, ему всякая помощь нужна... Кого же ему и арестовывать, какъ не тѣхъ, кто становится на его дорогѣ?... мы это такъ, если эти паны дѣйствительно мѣшали ему, то и слава Богу, что ихъ предупредили. Стоитъ имъ посидѣть въ тюрьмѣ. А, мерзавцы!... Въ такую-то минуту входить въ сношенія съ непріятелемъ, возставать противъ отечества, мѣшать дѣйствовать великому вождю... Клянусь Пречистой Дѣвой, мало имъ!
   -- Чудеса!... Такія чудеса, что и въ головѣ не помѣщаются!-- проговорилъ Харлампъ.-- Несмотря на высокое званіе, ихъ арестовали безъ суда, безъ сейма, безъ воли республики, чего и самъ король дѣлать не вправѣ.
   -- Видно, князь хочетъ водворить у насъ римскіе обычаи и во время войны сдѣлаться диктаторомъ,-- замѣтилъ Станиславъ Скшетускій.
   -- Пускай будетъ хоть диктаторомъ, только бы шведовъ билъ,-- отвѣтилъ Заглоба.-- Я первый подаю голосъ за его дикатуру.
   Янъ Скшетускій подумалъ и сказалъ черезъ минуту:
   -- Только бы онъ, не захотѣлъ быть протекторомъ, какъ англичанинъ Кромвель, который осмѣлился поднять на своего государя святотатственную руку.
   -- Ну, Кромвель... Кромвель -- еретикъ!-- сказалъ Заглоба.
   -- А князь-воевода?-- серьезно сказалъ Янъ Скшетускій.
   Всѣ замолкли и со страхомъ думали о темномъ будущемъ, только панъ Харлампъ обидѣлся:
   -- Я служу князю-воеводѣ съ малыхъ лѣтъ, знаю его лучше васъ, люблю и уважаю и прошу васъ не сравнивать его съ Кромвелемъ, иначе я принужденъ буду сказать вамъ то, что мнѣ, какъ хозяину этой комнаты, говорить не приходится.
   Панъ Володіёвскій остановилъ на Харлампѣ строгій и холодный взглядъ, точно хотѣлъ сказать ему:
   -- Скажи еще хоть слово!
   Панъ Харлампъ опомнился: онъ питалъ глубокое уваженіе къ пану Володіёвскому, зналъ, что ссориться съ нимъ вовсе не безъопасно, и потому проговорилъ уже значительно мягче:
   -- Князь кальвинистъ, правда, но онъ, вѣдь, и родился кальвинистомъ. Никогда онъ не будетъ ни Кромвелемъ, ни Радзіёвскимъ, ни Опалиньскимъ, хотя бы Кейданы провалились сквозь землю. Не такова эта кровь, не таковъ родъ!
   -- Если онъ дьяволъ съ рогами на головѣ, -- сказалъ Заглоба,-- и то хорошо: можетъ бодать шведовъ.
   -- Но панъ Госѣвскій и панъ Юдицкій арестованы!... Ну, ну,-- покачалъ головой Володіёвскій,-- не очень-то князь ласковъ съ гостями, которые довѣрились ему.
   -- Что ты говоришь, Михалъ?-- отвѣтилъ Харлампъ.-- Такъ ласковъ, какъ никогда въ жизни не былъ. Прежде, бывало, къ нему страшнѣй приблизиться, чѣмъ къ королю, а теперь каждый день ходитъ между поручиками и шляхтой, разговариваете каждаго разспрашиваетъ о семьѣ, о дѣтяхъ, не притѣсняютъ ни кого по службѣ. Онъ, который считалъ себя выше самыхъ знатныхъ пановъ, вчера... нѣтъ, третьяго дня прохаживался подъ руку съ молодымъ Кмицицомъ. Мы всѣ глазамъ вѣрить не хотѣли, потому что хоть родъ Кмицицевъ -- хорошій родъ, но самъ онъ еще почти совсѣмъ мальчишка.
   -- А Кмицицъ давно здѣсь?-- спросилъ Володіёвскій.
   -- Теперь уѣхалъ въ Чейкшики за полкомъ пѣхоты. Кмицицъ теперь въ большой милости у князя. Когда онъ уѣзжалъ, князь посмотрѣлъ ему вслѣдъ и сказалъ: "человѣкъ этотъ на все готовъ, самого чорта за хвостъ удержитъ, если я ему пркажу!" Правда, хоругвь онъ привелъ такую, что равной въ цѣломъ войскѣ нѣтъ. Люди и лошади -- все на подборъ.
   Тутъ двери отворились и въ комнатѣ появилась новая фигура. То былъ шляхтичъ, лѣтъ около сорока, маленькій, сухой, подвижной, съ мелкими чертами лица, тонкими губами и немного косыми глазами. Одѣтъ онъ былъ въ нанковый жупанъ; съ непомѣрно длинными рукавами. Войдя, онъ согнулся вдвое, потомъ сразу выпрямился, потомъ согнулся опять, покрутилъ головой, словно доставая ее изъ-подъ собственной мышки, и быстро заговорилъ голосомъ, напоминающимъ скрипъ заржавленнаго флюгера:
   -- Челомъ бью, панъ Харлампъ, челомъ... Ахъ, панъ половникъ! вашъ нижайшій слуга.
   -- Здравствуйте, панъ Гарасимовичъ,-- отвѣтилъ Харлампъ.-- Чего вамъ нужно?
   -- Богъ далъ вамъ гостей, почетныхъ гостей! Вотъ я пришелъ узнать, кто они такіе, и предложить свои услуги.
   -- Развѣ они къ вамъ пріѣхали, панъ Гарасимовичъ?
   -- Конечно, Не ко мнѣ; я и не стою такой чести. Но такъ какъ я замѣщаю отсутствующаго гофмаршала, то и пришелъ поклониться вашимъ гостямъ, низко поклониться!
   -- Далеко вамъ до гофмаршала,-- сказалъ Харлампъ.-- То человѣкъ съ вѣсомъ, а вы, извините за выраженіе, всего-навсего, заблудовскій подстароста.
   -- Слуга радзивилловскихъ слугъ! Совершенно справедливо, панъ Харлампъ. Я не запираюсь, -- храни меня Богъ! Но такъ какъ я присланъ княземъ узнать, что за гости пріѣхали къ вамъ, то вы мнѣ и отвѣтите, панъ Харлампъ, хотя бы вы были даже гайдукомъ, не только заблудовскимъ подстаростой.
   -- Я бы и обезьянѣ отвѣтилъ, еслибъ она пришла ко мнѣ съ княжескимъ приказомъ. Слушайте и зарубите у себя на носу фамиліи, если у васъ ума не хватитъ запомнить. Вотъ это панъ Скшетускій, збаражецъ, и его двоюродный братъ Станиславъ.
   -- Великій Боже, что я слышу!-- воскликнулъ Гарасимоичъ.
   -- Это панъ Заглоба.
   -- Великій Боже, что я слышу!
   -- Если вы такъ испугались, услыхавъ мою фамилію,-- вмѣшался Заглоба,-- то сообразите, какъ же долженъ испугаться непріятель на полѣ битвы.
   -- А это панъ полковникъ Володіёвскій, -- закончилъ Харладь.
   -- И то славная сабля, да еще радзивилловская,-- сказалъ съ поклономъ Гарасимовичъ.-- У князя голова идетъ кругомъ отъ занятій, но для такихъ рыцарей и у него найдется время, непремѣнно найдется. Чѣмъ могу служить вамъ? Весь замокъ къ услугамъ дорогихъ гостей и погребъ также.
   -- Мы много слышали о Знаменитыхъ кейданскихъ медахъ, поспѣшно сказалъ Заглоба.
   -- Да, знаменитые меда въ Кейданахъ, знаменитые! Сей часъ я пришлю вамъ на выборъ. Надѣюсь, что вы, господа, здѣсь погостите подольше.
   -- Мы затѣмъ и пріѣхали, чтобы остаться при князѣ-воеводѣ,-- сказалъ Станиславъ.
   -- Похвальное намѣреніе, тѣмъ болѣе похвальное, что наступаютъ тяжелыя времена.
   Тутъ панъ Гарасимовичъ скорчился такъ, что его словно на аршинъ убыло.
   -- Что слышно?-- спросилъ панъ Харлампъ.-- Есть какіе нибудь новости?
   -- Князь цѣлую ночь глазъ не смыкалъ,-- пріѣхало двое гонцовъ. Плохія извѣстія. Карлъ-Густавъ уже вошелъ съ Виттенбергомъ въ предѣлы республики; Познань уже занята, вся Великая Польша занята, Мазовія вскорѣ будетъ занята тоже, шведы уже въ Ловичѣ, около самой Варшавы. Нашъ король бѣжалъ и оставилъ Варшаву безъ всякой защиты. Не сегодня завтра шведы войдутъ въ нее. Говорятъ, король такъ струсилъ, что хочетъ бѣжать въ Краковъ, а оттуда въ чужіе края -- просить помощи. Плохо, господа! Хорошо еще, что шведы, говорятъ, на дѣлаютъ насилій, твердо исполняютъ договоры, податей не берутъ, вольностей не нарушаютъ, вѣры не гонятъ. Поэтому не такъ охотно принимаютъ протекторатъ Карла-Густава. Провинился нашъ государь, Янъ-Казиміръ, сильно провинился. Пропало для него все, пропало!... Плакать хочется,-- все пропало пропало!
   -- Что вы, чортъ возьми, извиваетесь, какъ рыба на сковородѣ, и говорите такимъ радостнымъ тономъ о несчастьѣ?заревѣлъ Заглоба.
   Гарасимовичъ сдѣлалъ видъ, что ничего не слышитъ, возвелъ очи горе и проговорилъ:
   -- Пропало все, на вѣки пропало! Трехъ войнъ не выдержать республикѣ. Пропало все! Божья воля! Одинъ нашъ князь можетъ спасти Литву.
   Не успѣли еще стихнуть эти зловѣщія слова, какъ Гарасимовичъ исчезъ, словно провалился сквозь землю.
   -- Тутъ съ ума сойдешь!-- воскликнулъ Володіёвскій.
   -- Вы правы,-- согласился Станиславъ,-- дай Богъ поскорѣй войну. Во время войны человѣкъ не теряется въ догадкахъ, не мучаетъ себя, только дерется.
   -- Приходится пожалѣть о первыхъ временахъ возстанія Хмельницкаго, -- сказалъ Заглоба,-- тогда мы несли пораженія, но измѣнниковъ среди насъ не было. Ох-хо, хоть бы поскорѣе увидать князя!
   Желанію пана Заглобы суждено было сбыться въ скоромъ времени. Не прошло и часа, какъ снова появился Гарасимовичъ съ низкими поклонами и увѣдомленіемъ, что князь желаетъ видѣть пріѣзжихъ.
   Рыцари уже переодѣлись, поэтому имъ ничего не оставалось, какъ встать и идти. Гарасимовичъ провелъ ихъ черезъ дворъ, полный солдатами и шляхтой. Въ нѣкоторыхъ кучкахъ шли шумные споры, вѣроятно, по поводу тѣхъ самыхъ новостей, которыя доставилъ рыцарямъ заблудовскій подстароста. На всѣхъ лицахъ выражалась тревога и какое-то лихорадочное ожиданіе.
   Офицеры и шляхта слушали ораторовъ, которые, стоя на серединѣ, сопровождали свою рѣчь отчаянною жестикуляціей.
   Гарасимовичъ съ трудомъ проталкивался черезъ густую толпу. По временамъ пана Володіевскаго привѣтствовали старые знакомые:
   "Какъ поживаешь, Михалъ? Плохо, братъ! Гибнемъ! Кого это ты ведешь въ князю?"
   Панъ Михалъ отмалчивался, чтобы не терять времени, и рыцари дошли до главнаго корпуса замка. У дверей стояли на стражѣ княжескіе янычары, одѣтые въ кольчуги и огромныя бѣлыя шапки.
   Въ сѣняхъ и на главной лѣстницѣ, уставленной померанцевыми деревьями, толкотня была еще больше, чѣмъ на дворѣ. Главный интересъ толковъ составлялъ арестъ Госѣвскаго и Юдицкаго. Всѣ были до крайности изумлены: иные осуждали князя, другіе удивлялись его прозорливости; всѣ горѣли нетерпѣніемъ услыхать разрѣшеніе загадки изъ устъ самого гетмана, потому-то цѣлое море головъ и плыло вверхъ по широкой лѣстницѣ, въ аудіенціонную залу, гдѣ въ это время князь принималъ полковниковъ и болѣе крупную шляхту.
   Наконецъ, въ открытую дверь блеснулъ голубой потолокъ залы и наши знакомые вошли. Прежде всего, ихъ глазамъ представилось возвышеніе въ глубинѣ залы, занятое блестящею свитой рыцарей и пановъ въ пышныхъ разноцвѣтныхъ одеждахъ. Впереди стояло пустое кресло съ высокою спинкой, заканчивающейся золотою княжескою короной, изъ-подъ которой спадала внизъ красная бархатная драпировка, обшитая горностаемъ.
   Князя еще не было въ залѣ, но Гарасимовичъ протолкался черезъ шляхту до малыхъ дверей, скрытыхъ въ стѣнѣ около возвышенія, приказалъ рыцарямъ дожидаться его, а самъ скрылся за дверями.
   Черезъ нѣсколько минутъ онъ явился и попросилъ гостей къ князю.
   Двое Скшетускихъ, Заглоба и Володіёвскій вошли въ небольшую, но великолѣпную комнату, обитую тисненою кожей, и остановились.
   Въ глубинѣ, за столомъ, заваленнымъ бумагами, сидѣли два человѣка, занятые разговоромъ. Одинъ изъ нихъ, еще молодой, одѣтый въ платье иноземнаго покроя и парикъ съ длинными локонами, что-то шепталъ на ухо старшему собесѣднику; тотъ слушалъ съ нахмуренными бровями и отъ времени до времени кивалъ головой. Онъ былъ такъ погруженъ въ свои мысли, что не сразу обратилъ вниманіе на вошедшихъ.
   То былъ человѣкъ лѣтъ сорока слишкомъ, плечистый, гигантскаго тѣлосложенія, одѣтый въ польскую одежду краснаго цвѣта, застегнутую у шеи цѣннымъ аграфомъ. Отъ его лица вѣяло гордостью и сознаніемъ своего могущества. То было гнѣвное лицо воина и властелина. Длинные, висячіе усы придавали ему выраженіе еще большей суровости, брови въ настоящую минуту были нахмурены отъ напряженной работы ума, но легко было понять, что если это чело покроется тучею гнѣва, то горе людямъ, на которыхъ спадетъ громовой ударъ этого гнѣва.
   Въ этомъ человѣкѣ было что-то до такой степени крупное, что нашимъ рыцарямъ казалось, будто не только эта комната, но и цѣлый замокъ для него тѣсенъ. Первое впечатлѣніе не обмануло ихъ: передъ ними сидѣлъ Янушъ Радзивиллъ, князь въ Биржахъ и Дубинкахъ, воевода виленскій и великій гетманъ литовскій, человѣкъ настолько могущественный и гордый, что ему было мало всѣхъ его почестей, тѣсно въ необъятныхъ владѣніяхъ, тѣсно даже на Жмуди и въ Литвѣ.
   Молодой его собесѣдникъ въ парикѣ былъ князь Богуславъ, двоюродный братъ Януша, конюшій великаго княжества Литовскаго.
   Онъ еще что-то шепталъ на ухо гетману, наконецъ, сказалъ громко:
   -- Я оставлю свою подпись на документѣ и уѣду.
   -- Если нельзя, то поѣзжайте,-- сказалъ Янушъ, -- хотя я желалъ бы, чтобъ вы остались. Кто знаетъ, что можетъ случиться?
   -- Ваше сіятельство предусмотрѣли всѣ случайности, а тамъ дѣла требуютъ моего личнаго присутствія. Да хранитъ васъ Богъ!
   -- Adieu, mon frère.
   -- Adieu.
   Князья подали другъ другу руки. Конюшій поспѣшно ушелъ, а гетманъ обратился къ рыцарямъ.
   -- Простите, господа, что я заставилъ васъ ждать, -- сказалъ онъ низкимъ, медленнымъ голосомъ,-- теперь и время, и вниманіе мое все занято разными дѣлами. Я слышалъ ваши фамиліи и обрадовался, что Богъ посылаетъ мнѣ такихъ рыцарей. Садитесь же, милые гости. Кто изъ васъ панъ Янъ Скшетускій?
   -- Я, ваше сіятельство,-- сказалъ Янъ.
   -- Староста... староста... виноватъ, позабылъ какой.
   -- Я не староста.
   -- Какъ?-- князь нахмурилъ брови, -- вамъ за Збаражъ не дали староства?
   -- Я никогда не хлопоталъ объ этомъ.
   -- Вамъ должны были дать и безъ этого. Что вы говорите? Васъ ничѣмъ не наградили? Забыли совсѣмъ? Странно! Впрочемъ, что я говорю? Теперь нечему удивляться: теперь награды получаетъ тотъ, кто умѣетъ низко кланяться. Вамъ не дали староства, скажите на милость!... Слава Богу, что вы пріѣхали сюда: мы не такъ забывчивы и ни одна ваша заслуга не останется безъ награды... И ваша также, панъ полковникъ Володіёвскій.
   -- Я еще ничѣмъ не заслужилъ...
   -- Предоставьте мнѣ судить объ этомъ, а теперь возьмите этотъ документъ, въ силу котораго я отдаю вамъ въ пожизненное владѣніе Дыдкеме. Не дурный кусокъ земли: сто плуговъ каждую весну выходятъ пахать его. Возьмите хоть это, больше я не могу дать, да скажите пану Скшетускому, что Радзивиллъ не забываетъ ни своихъ друзей, ни тѣхъ, кто подъ его начальствомъ оказалъ услугу отечеству.
   -- Ваше сіятельство!...-- пробормоталъ сконфуженный панъ Михалъ.
   -- Довольно, довольно! Простите, что такъ мало. Но не забудьте, -- слышите?-- не забудьте сказать своимъ друзьямъ, что не ошибется тотъ, кто отдастъ свои силы Радзивилламъ. Я -- не король, но еслибъ былъ королемъ, Богъ свидѣтель, не забылъ бы такихъ рыцарей, какъ Янъ Скшетускій и Заглоба...
   -- Я здѣсь!-- сказалъ Заглоба, смѣло выступая впередъ. Его уже начинало брать нетерпѣніе, что на него до сихъ поръ не обращаютъ вниманія.
   -- Догадываюсь, что это вы. Мнѣ говорили, что вы человѣкъ пожилой.
   -- Въ школу ходилъ съ достойнымъ родителемъ вашего сіятельства; а такъ какъ онъ съ дѣтства проявлялъ рыцарскія наклонности, то и приблизилъ меня къ себѣ. И я копье предпочиталъ латинскимъ глаголамъ.
   Пану Скшетускому стало какъ-то неловко. Еще вчера Заглоба говорилъ, что былъ товарищемъ по школѣ самого князя Януша, а не его отца.
   -- Скажите, пожалуйста!-- сказалъ князь, -- такъ вы изъ Литвы?
   -- Изъ Литвы!-- безъ запинки отвѣтилъ Заглоба.
   -- Теперь я понимаю, что и вы не получили никакой награды, потому что мы, литвины, уже привыкли къ неблагодарности. Ей-Богу, еслибъ и васъ я наградилъ по заслугамъ,4Мнѣ самому ничего бы не осталось. Видно ужь такова наша судьба! Мы несемъ и кровь, и жизнь, и достояніе въ жертву отечеству -- и никто-то, никто намъ головой не кивнетъ за это. Ну, что-жь, каково сѣется, таково и жнется... Такъ велитъ Богъ и справедливость... Это вы убили славнаго Бурлая и срубили три головы подъ Збаражемъ?
   -- Бурлая убилъ я, ваше сіятельство! Говорили, что съ нимъ никто сладить не можетъ, вотъ я и хотѣлъ показать молодежи, что мужество еще не совсѣмъ изсякло въ республикѣ... А что касается трехъ головъ, то это могло случиться въ глубинѣ лѣса, но подъ Збаражемъ срубилъ ихъ не я.
   Князь помолчалъ съ минуту и потомъ спросилъ:
   -- Вы не чувствуете себя оскорбленнымъ оказаннымъ вамъ невниманіемъ?
   -- Что дѣлать, ваше сіятельство, хотя, конечно, и обидно,-- отвѣтилъ Заглоба.
   -- Такъ успокойтесь, потому что такой порядокъ долженъ измѣниться... Уже единственно за вашъ пріѣздъ я вашъ должникъ, и хотя я не король, но дѣло не кончится одними обѣщаніями.
   -- Ваше сіятельство,-- живо и съ оттѣнкомъ гордости перебилъ панъ Скшетускій, -- мы не ради богатства и наградъ пріѣхали сюда... Нашу землю попираетъ непріятель и мы хотимъ принести себя въ жертву подъ начальствомъ такого славнаго вождя. Братъ мой, Станиславъ, видѣлъ подъ Устьемъ всѣ наши безпорядки, трусость, измѣну и, Въ концѣ-концовъ, торжество непріятеля. Но здѣсь... здѣсь врага ждетъ не тріумфъ, но пораженіе и гибель... Вотъ почему мы явились къ вамъ. Мы -- солдаты, насъ такъ и тянетъ въ битву.
   -- Если таково ваше желаніе, то и оно не останется безъ удовлетворенія,-- важно сказалъ князь.-- Вы не будете ждать долго, хотя сначала мы пойдемъ на другаго непріятеля, отомстить за пожаръ Вильна... Не сегодня, такъ завтра, двинемся въ ту сторону и, Богъ дастъ, съ лихвою уплатимъ нашъ долгъ... Я не задерживаю васъ дольше,-- вамъ нужно отдохнуть, а меня зоветъ дѣло. Вечеромъ прошу пожаловать ко мнѣ -- повеселиться передъ походомъ. Подъ наши крылья, въ Кейданы, не мало красавицъ понаѣхало передъ войной. Панъ Володіёвскій! угощайте дорогихъ гостей какъ въ собственномъ домѣ и помните: что мое, то и ваше!... Панъ Гарасимовичъ, скажи собравшейся въ залѣ шляхтѣ, что я не выйду, что занятъ, а сегодня вечеромъ они узнаютъ все, что хотятъ узнать... Желаю вамъ всего хорошаго, господа! Будьте друзьями Радзивилла; въ васъ вся его сила теперь.
   Гордый и могущественный князь пожалъ по очереди руки всѣхъ рыцарей, какъ будто равныхъ себѣ. Угрюмое лицо его прояснилось ласковою и привѣтливою улыбкой и неприступность, окружающая его, исчезла безслѣдно.
   -- Вотъ это вождь, вотъ это воинъ!-- сказалъ Станиславъ, когда рыцари вышли на дворъ.
   -- Въ огонь за него пошелъ бы!-- восторженно закричалъ Заглоба.-- Замѣтили вы, какъ онъ на память знаетъ всѣ мои подвиги?... Жарко придется шведамъ, когда этотъ левъ зарычитъ, а мы ему будемъ вторить. Во всей республикѣ нѣтъ такого пана, а изъ умершихъ только князь Еремія да панъ Конецпольскій-отецъ могутъ сравниться съ нимъ. То не какой-нибудь каштелянишка, что еле усѣлся на сенаторскомъ креслѣ и штановъ еще не успѣлъ протереть на немъ, какъ уже задираетъ носъ кверху и шляхту зоветъ младшею братіей... Ну, панъ Михалъ, вы теперь разбогатѣли!... Тутъ, видно, легче добиться староства, чѣмъ у насъ десятка гнилыхъ яблокъ. Всунешь руку съ закрытыми глазами и уже рыбу держишь. Дай вамъ Богъ! Сконфузились вы, какъ панна послѣ свадьбы,-- ну, да ничего!... Какъ, бишь, называется ваше имѣніе?... Безобразныя собственныя имена въ этомъ краю,-- не выговоришь сразу. Впрочемъ, были бы доходы, а языка не жаль,-- не купленный.
   -- Я смутился, правда,-- сказалъ панъ Михалъ,-- потому что здѣсь не такъ-то легко добиться награды, какъ вы думаете. Мнѣ не разъ приходилось слышать; какъ старые солдаты обвиняютъ князя въ скупости, а теперь милости начинаютъ сыпаться одна за другою.
   -- Заткните вашъ патентъ за поясъ, уважьте меня... А если кто будетъ впредь жаловаться на скупость князя, вытащите его изъ-за пояса и хлопните жалующагося по носу. Лучшего аргумента не найдешь.
   -- Я вижу только одно,-- сказалъ Янъ Скшетускій,-- что князь хочетъ расположить къ себѣ людей и что у него есть какіе-то замыслы, для которыхъ нужна посторонняя помощь.
   -- Развѣ вы не слыхали о его намѣреніяхъ?-- вступился Заглоба.-- Развѣ онъ не говорилъ, что мы должны идти мстить за Вильно?... Говорили, что это онъ разграбилъ Вильно, а онъ хочетъ показать, что ему не только чужаго не нужно, но я еще своего не жаль... Благородная гордость, панъ Янъ! Дай Богъ намъ побольше такихъ сенаторовъ!
   На дворъ замка въѣзжали то отдѣлы конныхъ войскъ, та толпы вооруженной шляхты, то коляски съ окрестными панами и ихъ семействами. Панъ Михалъ потащилъ своихъ товарищей къ воротамъ.
   -- Кто знаетъ, панъ Михалъ, можетъ быть, сегодня вашъ счастливый день,-- сказалъ панъ Заглоба,-- можетъ быть, и невѣсту себѣ отыщите? Посмотрите, вонъ ѣдетъ открытая коляска, а въ ней сидитъ кто-то въ бѣломъ...
   -- Это не невѣста моя, а тотъ, кто можетъ перевѣнчать васъ,-- отвѣтилъ дальнозоркій панъ Михалъ.-- Ъдетъ ксёндзъ епископъ Поршевскій съ ксёндзомъ Бялозоромъ, Виленскимъ архидіакономъ.
   -- И они навѣщаютъ князя, кальвиниста!
   -- Что-жь имъ дѣлать? Если это нужно для общественныхъ дѣлъ, должны принудить себя.
   -- И шумно же здѣсь! А народу-то, народу!-- радостно сказалъ Заглоба.-- Я въ деревнѣ совсѣмъ заржавѣлъ, какъ старый ключъ въ замкѣ... Теперь припомню старое время. Подлецъ я буду, если не пріударю за какою-нибудь шляхтянкой.
   Открытая коляска приближалась къ воротамъ, около которой въ два ряда разстановилась стража, чтобы привѣтствовать епископа.
   -- Тонкій человѣкъ князь,-- замѣтилъ Заглоба.-- Посмотрите, какъ онъ встрѣчаетъ епископа, хотя самъ не признаетъ святой церкви... Дай Богъ, чтобъ это было первымъ шагомъ къ его обращенію.
   -- Ничего отъ этого не выйдетъ. Покойная княгиня не мало старалась, такъ ничего и не добилась и умерла съ горя... Но почему шотландцы не сходятъ со стражи? Видно, подъѣзжаетъ еще кто-нибудь изъ важныхъ.
   Дѣйствительно, вдалекѣ показался цѣлый отрядъ вооруженныхъ солдатъ.
   -- Это драгуны Гангофа; я узнаю ихъ,-- сказалъ Володіевскій.-- По серединѣ ѣдутъ какія-то кареты.
   Въ это время пронеслась барабанная дробь.
   -- Ого, видно подъѣзжаетъ кто-нибудь поважнѣй ксёндза-епископа жмудскаго!-- замѣтилъ Заглоба.
   -- Подождите, вотъ они.
   -- Двѣ кареты по серединѣ.
   -- Такъ точно. Въ первой панъ Корфъ, венденскій воевода
   -- Збаражскій знакомый!...
   Воевода узналъ рыцарей, высунулся изъ кареты и закричалъ:
   -- Здравствуйте, старые товарищи!... Гостей веземъ!
   Въ другой каретѣ, съ гербами князя Януша, запряженной четырьмя бѣлыми конями, сидѣло двое человѣкъ, одѣтыхъ въ чужеземное платье, въ широкополыхъ шляпахъ, изъ-подъ которыхъ спадали длинные локоны на кружевные воротнички. Одинъ, очень толстый, носилъ клинообразную бороду и зачесанные кверху усы; другой, молодой, весь въ черномъ, обладалъ менѣе воинственною наружностью, но за то, должно быть, имѣлъ еще большее положеніе, потому что на его шеѣ красовалась золотая цѣпь съ какимъ-то орденомъ.
   Оба чужеземца съ любопытствомъ разсматривали собравшуюся толпу.
   -- Что это за чортъ?-- спросилъ Заглоба.
   -- Не знаю, никогда не видалъ,-- отвѣтилъ Володіёвскій.
   Карета въѣхала въ ворота и начала объѣзжать дворъ, чтобы подъѣхать къ главному корпусу замка. Драгуны остановились у воротъ.
   Володіёвскій узналъ ихъ офицера.
   -- Токаревичъ,-- крикнулъ онъ,-- подъѣзжайте сюда!
   -- Челомъ бью, панъ полковникъ!
   -- Что это за свиней вы привезли сюда?
   -- Это шведы.
   -- Шведы?
   -- Да, и знатные. Толстый -- это графъ Лёвенгауптъ, а похудѣе -- Бенедиктъ Шитте, баронъ фонъ-Дудергофъ.
   -- Дудергофъ?-- переспросилъ Заглоба.
   -- А зачѣмъ они здѣсь?
   -- Богъ ихъ знаетъ! Мы ихъ сопровождаемъ отъ Биржъ. Вѣроятно, пріѣхали для переговоровъ съ нашимъ княземъ. Въ Биржахъ говорятъ, что князь собираетъ многочисленное войско.
   -- А, негодяи, струсили?!-- закричалъ Заглоба.-- То на Великую Польшу нашли, короля прогнали, а то къ Радзивиллу кланяться пріѣхали, чтобъ онъ васъ не отхлесталъ. Погодите, навострите лыжи съ вашимъ Дудергофомъ, да еще какъ! Да здравствуетъ Радзивиллъ!
   -- Да здравствуетъ!-- подхватила стоящая у воротъ шляхта.
   -- Defensor patriae! Защитникъ нашъ! На шведа, панове, на шведа!
   Около Заглобы собирался цѣлый кружокъ. Старый шляхтичъ взобрался на выдающійся цоколь воротъ и началъ говорить:
   -- Слушайте, панове! Кто не знаетъ меня, тому я скажу, что я старый збаражецъ, который Бурлая, втораго гетмана послѣ Хмельницкаго, изрубилъ вотъ этою старою рукой; кто же не слыхалъ о Заглобѣ, тотъ, видно, во время первой козацкой войны горохъ молотилъ, куръ щупалъ или телятъ насъ, чего я никакъ не могу заключить по вашему рыцарскому виду.
   -- Это знаменитый воинъ,-- отозвались многочисленные голоса.-- Нѣтъ въ республикѣ большаго!... Слушайте!
   -- Слушайте, панове! Старымъ костямъ на покой хотѣлось; лучше мнѣ было на печкѣ лежать, горохъ со сметаной ѣсть, да, заложивши руки, смотрѣть за жницами. И непріятель бы для собственной пользы оставилъ меня въ покоѣ, потому что и шведы, и козаки знаютъ мою руку...
   -- Что это за старый пѣтухъ поетъ такъ громко?-- вдругъ спросилъ чей-то голосъ.
   -- Не перебивай, провалиться бы тебѣ!-- закричали другіе.
   Но панъ Заглоба услыхалъ.
   -- Простите, господа, этому цыпленку!-- закричалъ старый шляхтичъ,-- онъ еще не знаетъ, съ какой стороны хвостъ, а съ Какой голова.
   Шляхта разразилась громкимъ хохотомъ, а оппонентъ пана Заглобы поспѣшилъ поскорѣе спрятаться въ толпу отъ всеобщихъ насмѣшекъ.
   -- Перейдемъ къ дѣлу!-- продолжалъ Заглоба.-- И такъ, repeto, мнѣ приличествовалъ бы покой; но такъ какъ отчизна страдаетъ, такъ какъ непріятель попираетъ нашу землю, то я здѣсь, панове, чтобы вмѣстѣ съ вами идти на врага въ защиту матери-родины, которая вскормила всѣхъ насъ. Кто теперь не вступится за нее, кто не принесетъ въ жертву своей жизни, тотъ не сынъ ея, а пасынокъ, тотъ не достоинъ ея любви. Я, старикъ, иду, и если придется мнѣ погибнуть, то послѣдними моими словами будетъ: "На шведа, панове, на шведа!" Поклянемся другъ другу, что не выпустимъ сабли изъ рукъ, пока не освободимъ отечество!...
   -- Мы и безъ клятвы готовы!-- отвѣтила толпа.-- Пойдемъ, куда поведетъ насъ князь-гетманъ.
   -- Вы видѣли, какъ двое разбойниковъ пріѣхали въ золоченой каретѣ? Они знаютъ, что съ Радзивилломъ шутки плохи, будутъ теперь ходить за нимъ, да въ плечо цѣловать, чтобъ онъ оставилъ ихъ въ покоѣ. Но князь, отъ котораго я иду съ совѣта, увѣрилъ меня именемъ всей Литвы, что ни переговоры, ни пергаменты не помогутъ, только война и война!
   -- Война, война!-- какъ эхо повторили слушатели.
   -- Но и вождь,--продолжалъ Заглоба,--чѣмъ смѣлѣй дѣйствуетъ, тѣмъ болѣе увѣренъ въ своихъ солдатахъ. Выскажемъ же, панове, наши мысли. Пойдемте подъ гетманскія окна крикнуть: "на шведовъ!" За мной!
   Онъ соскочилъ съ цоколя и въ сопровожденіи толпы приблизился къ княжескимъ окнамъ съ крикомъ:
   -- На шведовъ, на шведовъ!
   Черезъ минуту изъ сѣней выскочилъ панъ Корфъ, венденскій воевода, необычайно смущенный, за нимъ Гангофъ, полковникъ княжескихъ рейтеровъ. Оба начали унимать шляхту, просить разойтись.
   -- Ради Бога,--взывалъ панъ Корфъ,--тамъ вверху даже стекла дрожатъ, а вы не знаете, какъ неудачно выбрали время для своихъ криковъ. Какъ можно оказывать неуваженіе къ посламъ, подавать солдатамъ примѣръ распущенности? Кто васъ подбилъ на это?
   -- Я!--отвѣтилъ Заглоба.-- Скажите князю отъ имени насъ всѣхъ, что мы просимъ его быть твердымъ, что мы готовы стоять за него до послѣдней капли крови.
   -- Благодарю васъ отъ имени пана гетмана, благодарю, только разойдитесь. Разсудительности побольше, панове, ради Бога, разсудительности, иначе вы совсѣмъ погубите отечество! Плохую услугу окажетъ тотъ, кто сегодня обидитъ пословъ.
   -- Что намъ за дѣло до пословъ! Мы хотимъ биться, не переговариваться.
   -- Меня радуетъ ваше мужество. Придетъ пора и на это, и скоро придетъ. Отдохните немного передъ походомъ. Пора выпить и закусить! Плохо драться съ пустымъ желудкомъ.
   -- А, вѣдь, вы правы, ей-Богу!--первый согласился панъ Заглоба.
   -- Правда, правда. Коли князь знаетъ наши намѣренія, намъ нечего уже больше дѣлать!
   И толпа начала расходиться, направляясь по большей части во флигель, гдѣ были уже приготовлены столы съ пищей. Панъ Заглоба шелъ впереди. Панъ Корфъ съ полковникомъ Гангофомъ пошли къ князю, который сидѣлъ со шведскими послами, съ ксендзомъ епископомъ Поршевскимъ, съ паномъ Адамомъ Комаровскимъ и паномъ Александромъ Межеевскимъ, дворяниномъ короля Яна-Казиміра.
   -- Кто былъ зачинщикомъ этого безобразія?-- спросилъ, еще не успѣвшій успокоиться отъ гнѣва, князь.
   -- Недавно прибывшій шляхтичъ, тотъ знаменитый панъ Заглоба!-- отвѣтилъ венденскій воевода.
   -- Храбрый онъ рыцарь, только черезъ-чуръ рано начинаетъ соваться не въ свои дѣла.
   Князь движеніемъ руки подозвалъ къ себѣ полковника Гангофа и началъ что-то шептать ему на ухо.
   А панъ Заглоба, совершенно довольный собою, шелъ во флигель крупными шагами и толковалъ Скшетускому и Володіёвскому:
   -- Что, видѣли? Едва показался, какъ возбудилъ въ шляхтѣ любовь къ отечеству. Теперь князь, опираясь на наше мнѣніе, можетъ ни съ чѣмъ отправить пословъ. Очевидно, меня наградятъ чѣмъ-нибудь, хотя я, собственно говоря, служу изъ чести. Что это вы, панъ Михалъ, остановились, какъ окаменѣлый и глазъ не сводите съ той коляски, что въѣзжаетъ на дворъ?
   -- Это она!--сказалъ панъ Михалъ, поводя усиками.--Ей-Богу, сама она!
   -- Кто такая?
   -- Панна Биллевичъ...
   -- Та, которая отказала вамъ?
   -- Да. Смотрите, господа, смотрите! Какъ тутъ мнѣ не выдохнуть отъ горя?
   -- А вотъ постойте,--сказалъ Заглоба, -- дайте присмотрѣться.
   Коляска, описавъ кругъ, приближалась къ нашимъ рыцарямъ. Въ ней сидѣлъ видный шляхтичъ съ сѣдыми усами, а рядомъ съ нимъ панна Александра, прекрасная, какъ всегда, спокойная и серьезная.
   Панъ Михалъ грустно посмотрѣлъ на нее и низко поклонился, но она не замѣтила его въ толпѣ.
   -- Она совсѣмъ панна и черезъ-чуръ изящна для солдата, панъ Михалъ,--сказалъ Заглоба.--Признаюсь, она красавица, но я лично предпочитаю такую, какую сразу и не разберешь: пушка ли это, или женщина?
   -- Вы не знаете, кто пріѣхалъ въ этой коляскѣ?--спросилъ панъ Михалъ у стоящаго рядомъ шляхтча.
   -- Какъ не знать! Панъ Томашъ Биллевичъ, мечникъ росенскій. Его всѣ знаютъ; онъ старый слуга и другъ Радзивилловъ.
   

Глава XIII.

   Въ этотъ день князь не показался шляхтѣ до самаго вечера. Обѣдалъ онъ съ послами и сановниками, которые присутствовали на совѣтѣ. Вышло заочное распоряженіе, чтобы придворныя радзивилловскія хоругви, въ особенности полки пѣхоты, были наготовѣ. Въ воздухѣ пахло порохомъ. Замокъ былъ весь окруженъ войсками, какъ будто бы подъ его стѣнами должна была разыграться битва. Походъ ожидался не позже, какъ завтра утромъ, тѣмъ болѣе, что всѣ признаки подтверждали это предположеніе: конюхи осматривали экипажи, а безчисленная княжеская прислуга упаковывала на воза оружіе, домашнія вещи и казну гетмана.
   Гарасимовичъ объяснилъ шляхтѣ, что возы пойдутъ въ Тыкоцинъ, въ Подлясьѣ, что оставлять казну въ неукрѣпленномъ кейданскомъ замкѣ опасно. Приготовлялась также и военная реквизиція, которая должна была идти за войскомъ.
   Распространились слухи, что поводомъ къ аресту польнаго гетмана Госѣвскаго послужилъ его отказъ соединить свои хоругви, стоящія въ Трокахъ, съ Радзивилловскими. Это могло неблагопріятно вліять на исходъ всего похода. Въ концѣ-концовъ, приготовленія, движеніе войска, громыханіе пушекъ, вывозимыхъ изъ арсенала, вообще безпорядокъ, суматоха, обыкновенно сопровождающіе первыя минуты похода, заставили шляхту обратить вниманіе въ другую сторону и забыть объ арестѣ пана Госѣвскаго и кавалера Юдицкаго.
   Шляхта, обѣдающая въ громадныхъ столовыхъ, ни о чемъ другомъ не говорила, какъ только о войнѣ, о десятидневномъ пожарѣ Вильны, объ извѣстіяхъ изъ Варшавы и о шведахъ, противъ которыхъ всѣ были возмущены до крайности за ихъ вѣроломство, за нападеніе на мирнаго сосѣда вопреки мирному трактату. Вѣсти объ успѣхахъ шведовъ, о капитуляціи Устья, объ опасности, угрожающей Мазовіи, и неизбѣжномъ паденіи Варшавы не только не возбуждали тревоги, но, напротивъ, сильно поднимали всеобщую энергію. Причины удачи шведовъ были налицо: они еще ни разу не столкнулись ни съ настоящимъ войскомъ, ни съ настоящимъ вождемъ. Радзивиллъ былъ первымъ, съ кѣмъ они должны были помѣряться, а Радзивиллъ внушалъ шляхтѣ полнѣйшее довѣріе, тѣмъ болѣе, что и полковники его ручались, что побьютъ шведовъ въ открытомъ полѣ.
   -- Да иначе и быть не можетъ! -- объяснялъ панъ Михалъ Станкевичъ, старый и опытный солдатъ.--Я помню прежнія войны и знаю, что шведы всегда защищались въ укрѣпленныхъ лагеряхъ, изъ-за-шанцевъ, выйти же противъ насъ въ открытое поле не осмѣливались, а если и выходили, то терпѣли полное пораженіе. Не побѣда отдала въ ихъ руки Великую Польшу, а измѣна и неспособность всеобщаго ополченія.
   -- Это вѣрно!--согласился панъ Заглоба.-- Все это народъ слабый, земля у нихъ плохая, неурожайная, питаются они сосновыми шишками,-- смелютъ и ѣдятъ. Иные ходятъ по берегамъ моря: что волной выкинетъ, тѣмъ и питаются. Нищета тамъ страшная, поэтому и нѣтъ на землѣ народа болѣе жаднаго до чужой собственности. У татаръ хоть конскаго мяса вдоволь, а они часто по году мяса не видятъ и дохнутъ съ голоду, если не выйдетъ хорошій уловъ рыбы. А вы, панъ Станкевичъ, когда познакомились со шведами?
   -- Подъ начальствомъ князя Криштофа, отца теперешняго гетмана.
   -- А я подъ начальствомъ пана Конецпольскаго, отца теперешняго хорунжаго. Сильно мы тогда побили Густава-Адольфа въ Пруссіи и плѣнниковъ побрали не мало; тамъ-то я ихъ узналъ, какъ свои пять пальцевъ. Наши солдаты сильно забавлялись ими; надо вамъ сказать, что шведы, какъ народъ, хорошо знакомый съ моремъ, ныряютъ изумительно. Вотъ мы и приказывали имъ нырять. Такъ что-жь вы думаете? Бросишь его, шельму, въ одну прорубь, а онъ въ другую вынырнетъ, да еще живую сельдь въ рукахъ держитъ...
   -- Что вы говорите!...
   -- Умереть мнѣ на мѣстѣ, если я, по крайней мѣрѣ, сто разъ не видалъ этого собственными глазами. Помню, отъѣлись они на прусскомъ хлѣбѣ такъ, что потомъ назадъ возвращаться не хотѣли. Вы совершенно справедливо говорите, что солдаты у нихъ не важные. Пѣхота еще туда-сюда, а конница--упаси Богъ какая! Въ ихъ отечествѣ лошадей нѣтъ и смолоду имъ не на чѣмъ выучиться ѣздить верхомъ.
   Послѣ обѣда князь поодиночкѣ вызвалъ къ себѣ полковниковъ: Мирскаго, Станкевича, Гангофа, Харлампа, Володіёвскаго и Соллогуба. Старые солдаты сначала немного удивились, что ихъ приглашаютъ не вмѣстѣ, но впослѣдствіи оказалось, что каждый изъ нихъ уходилъ отъ князя съ какою-нибудь наградой или ласковымъ словомъ; взамѣнъ этого князь требовалъ только довѣрія и расположенія. Онъ съ нетерпѣніемъ ждалъ Кмицица и приказалъ немедленно прислать его къ себѣ, какъ только тотъ возвратится.
   Кмицицъ возвратился только вечеромъ, когда гости уже начали собираться въ ярко-освѣщенныя залы. Въ цейхгаузѣ онъ засталъ Володіёвскаго, который познакомилъ его съ остальною компаніей.
   -- Я необыкновенно радъ, что вижу васъ и вашихъ славныхъ друзей!--сказалъ Кмицицъ, горячо пожимая руку маленькаго рыцаря.--Словно брата роднаго увидалъ! Вы можете смѣло вѣрить мнѣ, я не умѣю притворяться. Правда, вы отлично угостили меня на поединкѣ, но за то впослѣдствіи поставили на ноги, чего я во всю жизнь не забуду. Я говорю это при всѣхъ: безъ васъ я давно сидѣлъ бы за рѣшеткой. Дай Богъ, чтобы было побольше такихъ хорошихъ людей! Кто думаетъ иначе, тотъ дуракъ, и пусть меня чортъ поберетъ, если я ему не обрублю ушей.
   Панъ Андрей обвелъ всѣхъ рыцарей вызывающимъ взглядомъ, но ему никто не протестовалъ,--всѣ любили и уважали пана Михала,--только Заглоба сказалъ:
   -- Какой горячій! Я, кажется, современемъ полюблю васъ за ваши чувства къ пану Михалу, только вы должны спросить сначала у меня, сколько онъ стоитъ.
   -- Больше, чѣмъ вы всѣ!--крикнулъ Кмицицъ со свойственною ему несдержанностью, но затѣмъ спохватился.--Извините меня, я никого не хочу обидѣть, потому что знаю, что вы хорошіе люди и славные рыцари... Не сердитесь на меня, я отъ всей души хотѣлъ бы заслужить ваше расположеніе.
   -- Ничего, -- отвѣтилъ Янъ Скшетускій, -- говорите откровенно.
   -- Давайте поцѣлуемся!-- воскликнулъ панъ Заглоба.
   --Не мнѣ два раза говорить это!
   Они обнялись.
   -- Теперь нужно выпить!-- крикнулъ Кмицицъ,-- безъ этого нельзя.
   -- Не мнѣ два раза говорить это!-- какъ эхо повторилъ Заглоба.
   -- Мы уйдемъ пораньше съ княжескаго пира сюда и тогда выпьемъ.
   Панъ Михалъ повелъ усиками.
   "Не особенно ты будешь торопиться,-- подумалъ онъ про себя,--когда узнаешь, кто будетъ на пиру".
   И онъ уже раскрылъ было ротъ, чтобы сообщить Кмицицу о пріѣздѣ Александры, но воздержался и спросилъ:
   -- А гдѣ ваша хоругвь?
   -- Здѣсь. Готова. Былъ у меня Гарасимовичъ и принесъ приказъ князя, чтобы въ полночь солдаты были на коняхъ. Спрашивалъ я у него, двинемся ли мы сегодня въ походъ, онъ отвѣтилъ: нѣтъ! Я ничего не понимаю. Изъ офицеровъ кто получилъ такой приказъ, кто нѣтъ. Но иноземная пѣхота вся готова.
   -- Можетъ быть, часть войска пойдетъ сегодня, а остальное завтра,-- сказалъ Янъ Скшетускій.
   -- Во всякомъ случаѣ, мы выпьемъ здѣсь, а хоругвь моя пусть идетъ... Потомъ я въ часъ догоню ее.
   Тутъ двери отворились и въ комнату вошелъ Гарасимовичъ.
   -- Ясновельможный панъ оршанскій хорунжій!
   -- Что такое? Я готовъ!-- сказалъ Кмицицъ.
   -- Къ пану гетману пожалуйте, къ пану гетману!
   -- Сейчасъ, только переодѣнусь. Эй! платье, да скорѣе, чортъ возьми?
   Слуга подалъ платье, и черезъ нѣсколько минутъ Кмицицъ, разодѣтый какъ на свадьбу, отправился къ князю. Онъ былъ необыкновенно красивъ въ своемъ парчевомъ кафтанѣ, затканномъ серебряными звѣздами и застегнутомъ пряжкой съ огромнымъ сапфиромъ. Сбоку висѣла сабля, украшенная сапфирами же, а за поясъ онъ заткнулъ ротмистрскую булаву -- знакъ своего достоинства. Во всѣхъ Кейданахъ трудно было бы отыскать такого красиваго рыцаря.
   Панъ Михалъ вздохнулъ, посмотрѣвъ на него, и, когда Кмицицъ исчезъ за дверями цейхгауза, сказалъ:
   -- Конечно, ему всякая женщина отдастъ предпочтеніе.
   -- Скиньте-ка съ моихъ плечъ тридцать лѣтъ! -- отвѣтилъ Заглоба.
   Князь уже былъ одѣтъ, когда Кмицицъ вошелъ въ его комнату.
   -- Благодарю, что вы поспѣшили, -- сказалъ князь.
   -- Радъ служить вашему сіятельству!
   -- А хоругвь?
   -- Ждетъ вашихъ приказаній.
   -- Вы полагаетесь на своихъ людей?
   -- Въ огонь пойдутъ!
   -- Это хорошо. Мнѣ нужно именно такихъ людей... и такихъ, какъ вы, на все готовыхъ... Я постоянно повторяю, что ни на кого не разсчитываю, кромѣ васъ.
   -- Мои заслуги не могутъ равняться съ заслугами старыхъ солдатъ; но если мы должны идти на враговъ отечества, то, видитъ Богъ, я не останусь позади.
   -- Я не уменьшаю заслугъ старыхъ солдатъ, хотя... хотя обстоятельства могутъ сложиться такъ, что даже и самые вѣрные станутъ колебаться.
   -- Да погибнетъ тотъ, кто оставитъ васъ въ минуту опасности!
   Князь внимательно посмотрѣлъ прямо въ глаза Кмицица.
   -- А вы... не оставите?...
   Молодой рыцарь весь вспыхнулъ.
   -- Ваше сіятельство!...
   -- Что вы хотите сказать?
   -- Я исповѣдывался передъ вами во всѣхъ моихъ грѣхахъ; много ихъ было,--такъ много, что только ваше отцовское сердце могло простить меня. Но во всѣхъ этихъ грѣхахъ нѣтъ одного: неблагодарности.
   -- И вѣроломства?... Вы исповѣдывались передо мной, какъ предъ отцомъ, и я не только простилъ васъ, какъ отецъ, но и полюбилъ, какъ сына, котораго Богъ не далъ мнѣ. Будьте моимъ другомъ!
   Князь протянулъ свою руку; молодой рыцарь схватилъ ее и безъ колебанія прижалъ къ губамъ.
   Наступило долгое молчаніе; вдругъ князь сказалъ:
   -- Панна Биллевичъ здѣсь!
   Кмицицъ поблѣднѣлъ и что-то пробормоталъ.
   -- Я нарочно послалъ за нею, чтобъ окончить ваши... недоразумѣнія. Вы увидите ее сегодня,-- трауръ ея по дѣду кончился. И сегодня же я,--хотя, свидѣтель Богъ, у меня голова кругомъ ходитъ отъ заботы,--говорилъ съ паномъ мечникомъ.
   Кмицицъ схватился за голову.
   -- Чѣмъ я заплачу вашему сіятельству?...
   -- Я ясно сказалъ пану мечнику, что вы должны обвѣнчаться,--такова моя воля,--и онъ не будетъ противъ васъ. Дѣвушку онъ приготовитъ исподволь. Время терпитъ. Отъ васъ зависитъ все, и я буду очень счастливъ, если вы получите свою награду изъ моихъ рукъ, а тамъ дождетесь многихъ другихъ, потому что вы должны пойти далеко. Вы грѣшили, потому что были молоды, но уже покрыли свое имя славой на полѣ битвы, и всѣ молодые готовы идти вслѣдъ за вами. Клянусь Богомъ, вы должны далеко пойти! Не для такого рода, какъ вашъ, повѣтовыя должности... Знаете ли вы, что вы родственникъ Кишковъ, а моя мать происходила изъ того же дома?... Вамъ нужно остепениться; женитьба самое лучшее средство. Берите же эту дѣвушку, если она пришлась вамъ по сердцу, и помните, кто вамъ даетъ ее.
   -- Ваше сіятельство, я съ ума сойду... Жизнь моя, кровь,-- все, все принадлежитъ вамъ!... Что я долженъ дѣлать, чтобъ отблагодарить васъ, что? Говорите, приказывайте!
   -- Заплатите мнѣ добромъ за добро... Вѣрьте мнѣ и знайте, что все, что бы я ни сдѣлалъ, клонится къ общественному благу. Не оставляйте меня, хотя бы видѣли измѣну и отступничество другихъ, когда злоба высоко подниметъ голову, когда меня самого...
   Тутъ князь сразу остановился.
   -- Клянусь, -- съ энтузіазмомъ сказалъ Кмицицъ, -- я даю рыцарское слово до послѣдняго издыханія быть при васъ!
   Кмицицъ поднялъ свои горящіе глаза и перепугался при видѣ перемѣны, происшедшей въ лицѣ князя. Лицо это было красно, потъ крупными каплями покрывалъ высокій лобъ, глаза метали искры.
   -- Что съ вами?--безпокойно спросилъ рыцарь.
   -- Ничего, ничего...
   Радзивиллъ всталъ, быстро подошелъ къ аналою, схватилъ съ него распятіе и заговорилъ задыхающимся голосомъ:
   -- Клянитесь на этомъ крестѣ, что не оставите меня до смерти!
   Несмотря на всю свою готовность, Кмицицъ съ недоумѣніемъ посмотрѣлъ на него.
   -- Муками Христа... клянитесь!--настаивалъ гетманъ.
   -- Муками Христа... клянусь! -- сказалъ Кмицицъ, кладя руку на распятіе.
   -- Аминь!--торжественно сказалъ князь.
   Эхо высокой комнаты повторило гдѣ-то подъ сводами: "аминь!" и смолкло. Кмицицъ не спускалъ изумленныхъ глазъ съ лица гетмана.
   -- Теперь ужь вы мой!--сказалъ князь.
   -- Я всегда принадлежалъ вамъ,-- торопливо отвѣтилъ молодой рыцарь, -- но объясните мнѣ, въ чемъ дѣло? Почему вы сомнѣвались во мнѣ? Развѣ что-нибудь угрожаетъ вамъ? Или измѣна какая-нибудь открыта, какія-нибудь адскія ухищренія?
   -- Приближается часъ испытанія,-- угрюмо сказалъ князь,-- а что касается моихъ враговъ, то развѣ вы не знаете, что панъ Госѣвскій, панъ Юдицкій и панъ воевода витебскій готовы меня свергнуть въ пропасть?... Да, да! Усиливаются враги моего дома, измѣна ростетъ и отечеству грозитъ бѣда. Поэтому я и говорю: приближается часъ испытанія.
   Кмицицъ замолчалъ, но послѣднія слова князя не разогнали темноты, окружающей его умъ, и тщетно старался онъ разгадать, что въ эту минуту можетъ грозить могущественному Радзивиллу. Не былъ ли онъ теперь сильнѣе, чѣмъ когда бы то ни было? Въ однихъ Кейданахъ и окрестности стояло столько войскъ, что если бы князь располагалъ такими же силами подъ Шкловомъ, война приняла бы совсѣмъ другой ходъ. Госѣвскій и Юдицкій, правда, были не расположены къ нему, но они оба находились въ его рукахъ; что же касается воеводы витебскаго, то это былъ настолько честный человѣкъ, настолько хорошій гражданинъ, чтобы затѣять домашнюю войну въ виду непріятеля.
   -- Видитъ Богъ, я ничего не понимаю! -- закричалъ Кмицицъ, не умѣющій вообще сдерживаться.
   -- Сегодня поговоримъ еще,-- сказалъ Радзивиллъ,-- а теперь пойдемъ въ залу.
   Они прошли нѣсколько комнатъ. Издали, изъ огромной толпы доходили звуки оркестра, которымъ дирижировалъ французъ, присланный княземъ Богуславомъ. Играли мэнуэтъ, модный въ то время танецъ при французскомъ дворѣ. Тихіе звуки перемѣшивались съ говоромъ многочисленныхъ гостей. Князь Радзивиллъ остановился и слушалъ.
   -- Дай Богъ,-- сказалъ онъ,-- чтобъ всѣ мои гости завтра же не перешли къ моимъ врагамъ.
   -- Я надѣюсь,--отвѣтилъ Кмицицъ,-- что между ними нѣтъ шведскихъ сторонниковъ.
   Радзивиллъ вздрогнулъ и остановился.
   -- Что вы хотите сказать?
   -- Ничего, ваше сіятельство. Я говорю, что рыцари веселятся.
   -- Идемъ... Время покажетъ и Богъ разсудить, кто правъ... Идемъ!
   У самыхъ дверей стояло двѣнадцать пажей, очаровательныхъ дѣтей, одѣтыхъ въ бархатъ и атласъ. При видѣ гетмана они установились въ двѣ шеренги.
   -- Ея сіятельство вышла уже въ залу?--спросилъ князь.
   -- Такъ точно, ваше сіятельство!
   -- А послѣ?
   -- Тоже здѣсь.
   -- Отворяй!
   Обѣ половинки двери распахнулись, изъ залы хлынулъ потокъ свѣта и освѣтилъ гигантскую фигуру князя, который съ вмѣстѣ съ Кмицицемъ и пажами вступилъ на возвышеніе, гдѣ стояли кресла для болѣе почетныхъ гостей.
   Въ залѣ произошло движеніе, глаза всѣхъ присутствующихъ обратились на князя, потомъ раздался оглушительный крикъ:
   -- Да здравствуетъ Радзивиллъ! Да здравствуетъ! Да здравствуетъ гетманъ!
   Князь раскланялся на всѣ стороны и началъ здороваться съ гостями, сидѣвшими на эстрадѣ. Тамъ, кромѣ самой княгини, находились два шведскихъ посла, посолъ московскій, панъ воевода венденскій, ксёндзъ-бискупъ Поршевскій, ксёндзъ Бялозоръ, панъ Комаровскій, панъ Глѣбовичъ, староста жмудскій, зять князя, молодой Пацъ, полковникъ Мирскій, Вейзенгофъ, посолъ курляндскаго князя, и нѣсколько дамъ изъ свиты княгини.
   Панъ гетманъ, какъ приличествовало вѣжливому хозяину, сначала привѣтствовалъ пословъ, затѣмъ сказалъ каждому изъ остальныхъ гостей по нѣскольку ласковыхъ словъ и сѣлъ на кресло съ горностаевымъ балдахиномъ.
   Кмицицъ, скрытый княжескимъ трономъ, разглядывалъ толпу. Его взоръ переходилъ съ лица на лицо, отыскивая ту, которая въ настоящую минуту занимала всю душу и все сердце рыцаря.
   "Она здѣсь! Минута -- и я увижу ее, заговорю съ ней! -- повторялъ онъ и искалъ глазами, все болѣе и болѣе приходя въ волненіе.--Вонъ тамъ, подъ перьями вѣера, видны чьи-то черныя брови, бѣлый лобъ и свѣтлые волосы. Это она!"
   Кмицицъ затаилъ дыханіе, словно опасаясь спугнуть чудное видѣніе, но вѣеръ опустился внизъ, лицо открылось... Нѣтъ, это не Александра, не милая, дорогая... Вотъ онъ смотритъ дальше, скользитъ взоромъ по перьямъ, атласу, цвѣтущимъ лицамъ... Не она и не она! Наконецъ, тамъ, около окна, мелькнуло что-то бѣлое и у рыцаря потемнѣло въ глазахъ, то Александра, дорогая, милая...
   Оркестръ играетъ снова, толпа движется, движутся дамы, движутся разодѣтые кавалеры, а онъ, какъ слѣпой, ничего не видитъ, кромѣ нея, и смотрить такъ жадно, какъ будто бы видитъ въ первый разъ. Какъ будто бы и та же сййиая Александра, что жила въ Водоктахъ, и иная. Въ огромной залѣ, въ толпѣ людей, она кажется меньше, и личико ея меньше... чистодѣтское. Вотъ такъ взялъ бы ее на руки и прижалъ къ своей груди! А, все-таки, она та*же самая: тѣ же черты лица, коралловыя губки, такія же рѣсницы, отбрасывающія тѣнь на лицо, тоже самое чело, ясное, спокойное... Тутъ воспоминанія, какъ молнія, начинаютъ проноситься передъ паномъ Андреемъ: людская въ Водоктахъ, гдѣ онъ увидалъ ее въ первый разъ, и тихія комнатки, въ которыхъ они сидѣли рядомъ. Вспомнишь--на сердцѣ отрадно становится!... А эта санная дорога въ Митруны, когда онъ цѣловалъ ее!... Потомъ люди начали раздѣлять ихъ и возстановлять ее противъ него.
   "Чтобъ чортъ побралъ ихъ! -- воскликнулъ про себя панъ Кмицицъ.--Чѣмъ я обладалъ и что утратилъ! Какъ близко была она тогда и какъ далеко теперь!
   "Вотъ теперь сидитъ вдали, какъ чужая, и не знаетъ, что онъ здѣсь..." И гнѣвъ, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, какое-то скорбное чувство охватило пана Андрея,--чувство, которому онъ не могъ подыскать названія.
   Не разъ панъ Андрей злился на самого себя за свои прежнія дѣйствія,--злился такъ, что не разъ ему хотѣлось приказать высѣчь себя,--но никогда не впадалъ онъ въ такой гнѣвъ, какъ теперь, когда онъ снова увидалъ ее, послѣ долгой разлуки, еще болѣе прелестною, чѣмъ обыкновенно,--прелестнѣе, чѣмъ онъ воображалъ ее себѣ. Въ эту минуту ему хотѣлось издѣваться надъ самимъ собою, дразнить себя, и онъ повторялъ десятки разъ:
   "По дѣломъ тебѣ, дуракъ, по дѣломъ!"
   Оркестръ замолкъ, а вмѣстѣ него панъ Андрей услыхалъ голосъ гетмана:
   -- Идите за мной!
   Кмицицъ очнулся.
   Князь сошелъ съ возвышенія и вмѣшался въ толпу гостей. На лицѣ его была ласковая, добродушная улыбка, которая, казалось, придавала еще больше величія его фигурѣ. Это былъ тотъ самый блестящій вельможа, который во время оно, принимая королеву Марію-Луизу въ Непорентѣ, удивлялъ и затмѣвалъ французскихъ придворныхъ не только великолѣпіемъ, но и изяществомъ своихъ манеръ,--тотъ самый, о которомъ съ такимъ почтеніемъ писалъ Жанъ Лабуреръ въ своихъ донесеніяхъ съ дороги. Теперь онъ ежеминутно останавливался около дамъ и мелкихъ шляхтичей, осыпалъ ихъ любезностями, удивлялъ гостей своею памятью и привлекалъ всѣхъ на свою сторону. Такъ подошелъ онъ къ мечнику росенскому Биллевичу и сказалъ:
   -- Спасибо, старый товарищъ, что вы прибыли, хотя и имѣлъ бы право сердиться на васъ. Не сто миль отъ Биллевичей до Кейданъ, а вы rara avis въ моемъ домѣ.
   Мечникъ низко поклонился.
   -- Тотъ приноситъ вредъ отечеству, кто отнимаетъ время у вашего сіятельства.
   -- А я ужь думалъ отомстить вамъ и поѣхать въ Биллевичи. Надѣюсь, вы ласково бы приняли стараго товарища по службѣ.
   Панъ мечникъ даже покраснѣлъ отъ счастія.
   -- Только времени, времени не хватаетъ!...--продолжалъ князь.--Вотъ будете выдавать замужъ родственницу, внучку покойнаго пана Гераклія, такъ ужь я непремѣнно пріѣду на свадьбу.
   -- Пошли ей Богъ поскорѣй жениха!--воскликнулъ папъ мечникъ.
   -- Вотъ представляю вамъ пана Кмицица, хорунжаго оршанскаго, изъ тѣхъ Кмицицовъ, что въ родствѣ съ Кишками, а черезъ Кишекъ и съ Радзивиллами. Вы, вѣроятно, слыхали эту фамилію отъ Гераклія; онъ Кмицицовъ любилъ, какъ братьевъ...
   -- Бью челомъ, бью челомъ!--повторялъ панъ мечникъ, нѣсколько смущенный знатностью рода молодаго рыцаря.
   -- Къ вашимъ услугамъ, панъ мечникъ,--отвѣтилъ смѣло и не безъ нѣкоторой гордости, панъ Андрей.-- Панъ полковникъ Гераклій былъ мнѣ вторымъ отцомъ, и хотя впослѣдствіи его желанія не. осуществились, я не перестану любить всѣхъ Биллевичей, какъ близкихъ родныхъ.
   -- Въ особенности,--тутъ князь фамильярно положилъ руку на плечо молодаго человѣка,--онъ не пересталъ любить одну панну Биллевичъ, о которой давно говорилъ мнѣ.
   -- И каждому въ глаза повторю то же самое!--запальчиво сказалъ Кмицицъ.
   -- Потише, потише!--остановилъ его князь.--Видите, панъ мечникъ, какой онъ горячій... ну, и напроказилъ немного; но такъ какъ онъ находится подъ моею особенною протекціей, да если и вы еще присоедините свое слово, то намъ и удастся вдвоемъ выхлопотать ему прощеніе у прелестнаго судьи.
   -- Ваше сіятельство добьетесь всего, чего захотите!--отвѣтилъ панъ мечникъ.--Бѣдная дѣвушка должна отвѣтить, какъ нѣкогда языческая царица отвѣтила Александру: "Кто можетъ сопротивляться тебѣ?"
   -- А мы, какъ македонскій царь, повѣримъ ея предсказанію,-- разсмѣялся князь.--Но довольно! Проводите насъ къ своей родственницѣ, и я радъ буду увидать ее. Пусть осуществится мечта пана Гераклія.
   -- Радъ служить вашему сіятельству!... Дѣвушка сидитъ тамъ, съ пани Войнилловичъ, нашею родственницей. Только умоляю ваше сіятельство не судить ее строго, если она сконфузится,--я не имѣлъ возможности предупредить ее.
   Опасенія пана мечника оправдались. Къ счастію, Александра увидала пана Андрея раньше, чѣмъ онъ подошелъ съ гетманомъ, и имѣла достаточно времени, чтобы придти въ себя, но съ перваго раза чуть было не упала въ обморокъ. Она смотрѣла на молодаго рыцаря, какъ на выходца съ того свѣта, и долго не хотѣла вѣрить своимъ глазамъ. Она воображала, что этотъ несчастный или скитается гдѣ-нибудь въ лѣсахъ, безъ крова и пристанища, преслѣдуемый, какъ дикій звѣрь, или, заключенный въ темницу, съ тоской выглядываетъ изъ рѣшетчатаго окна на Божій свѣтъ. Только Богу одному извѣстно, какая тоска сжимала тогда ея сердце, только Богъ одинъ зналъ, сколько слезъ пролила она надъ его ужасною, хотя вполнѣ заслуженною, участью. А теперь онъ оказался въ Кейданахъ, свободный, рядомъ съ гетманомъ, гордый, одѣтый въ парчу и бархатъ, съ полковничьею булавой за поясомъ, съ высоко поднятою головой, съ повелительною, гордою усмѣшкой на лицѣ, и самъ великій гетманъ, самъ Радзивиллъ дружески опирался на его плечо. Душу дѣвушки волновали противу положныя чувства: облегченіе, какъ будто бы камень свалился съ ея плечъ, и какое-то сожалѣніе о напрасно потраченныхъ слезахъ и горѣ, и недовольство, какое испытываетъ всякій справедливый человѣкъ при видѣ безнаказанности за тяжкіе грѣхи и проступки, и радость, и сознаніе собственнаго безсилія, и близкое къ страху удивленіе къ человѣку, который съумѣлъ выйти изъ отчаяннаго положенія.
   Князь, мечникъ и Кмицицъ окончили свой разговоръ и приближались къ Александрѣ. Дѣвушка опустила глаза. Она была увѣрена, что идутъ именно къ ней. Не смотря, она видѣла, чувствовала, что они все ближе и ближе, что они подошли, остановились. И, не поднимая глазъ, она вдругъ встала и низко поклонилась.
   Князь, дѣйствительно, стоялъ напротивъ нея.
   -- Клянусь Богомъ!-- заговорилъ онъ.-- Теперь я не удивляюсь молодому человѣку... Здравствуйте, дитя мое! Узнаете ли вы меня?
   -- Узнаю, ваше сіятельство!-- отвѣтила дѣвушка.
   -- А я бы не узналъ васъ, потому что видѣлъ васъ еще ребенкомъ... Поднимите-ка ваши глаза... Ей-Богу, счастливъ тотъ водолазъ, который выловитъ такіе перлы; горе тому, кто обладалъ ими и утратилъ... Вотъ и теперь передъ вами стоитъ такой же несчастный, въ лицѣ этого рыцаря... Узнаете ли вы и его?
   -- Узнаю,-- прошептала Александра и опять потупилась.
   -- Великій онъ грѣшникъ; я привелъ его къ вамъ на исповѣдь... Назначьте ему эпитемью, какую хотите, но не отказывайте въ прощеніи, чтобъ отчаяніе не привело его къ еще большимъ прегрѣшеніямъ.
   Тутъ князь обратился къ мечнику и пани Войнилловичъ:
   -- Оставимъ молодежь вдвоемъ, потому что третьимъ лицамъ при исповѣди присутствовать не годится.
   Панъ Андрей и Александра остались Вдвоемъ.
   Сердце ея билось, какъ *у голубя, надъ которымъ вьется ястребъ; онъ былъ также взволнованъ. Смѣлость и увѣренность совершенно оставили его.
   Долго молчали они, наконецъ, онъ заговорилъ глухимъ голосомъ:
   -- Вы не ожидали видѣть меня?
   -- Нѣтъ,-- еле слышно отвѣтила дѣвушка.
   -- Ей-Богу, еслибъ около васъ стоялъ татаринъ, вы испугались бы меньше. Не бойтесь же! Смотрите, сколько здѣсь народу. Да хоть бы мы были одни, вамъ нечего бояться, потому что я далъ слово уважать васъ. Имѣйте же довѣріе ко мнѣ!
   Она подняла глаза и посмотрѣла на него.
   -- Какъ я буду довѣрять вамъ?
   -- Правда, я грѣшилъ, но это уже прошло и болѣе не повторится... Когда, послѣ поединка съ Володщвскимъ, я лежалъ въ постели близкій къ смерти, то сказалъ себѣ: ты завоюешь ее не силой, не саблей, по доблестными дѣлами!... Вѣдь, и у нея сердце не каменное и гнѣвъ ея пройдетъ... увидитъ твое исправленіе и проститъ!... Вотъ я и поклялся исправиться и держу свою клятву... Богъ тотчасъ же смиловался надо мной- пріѣхалъ Володіёвскій и отдалъ мнѣ приказъ князя. Могъ бы не отдать, а отдалъ,-- добрый человѣкъ! Благодаря этому, я избѣгъ суда, такъ какъ попалъ подъ вѣдѣніе князя. Я исповѣдывался князю какъ отцу во всѣхъ грѣхахъ; онъ не только простилъ меня, но еще обѣщалъ все устроить и охранять меня отъ людской злобы. Да благословитъ его Богъ!... Я не буду изгнанникомъ, примирюсь съ людьми, добуду славу, вознагражу всѣхъ за сдѣланныя мною несправедливости... Панна Александра! что вы думаете?... Не скажете ли вы мнѣ добраго слова?
   Онъ сложилъ руки, какъ на молитвѣ:
   -- Могу ли я вѣрить вамъ?-- отвѣтила дѣвушка.
   -- Можете, клянусь Богомъ... должны!-- горячо проговорилъ Кмицицъ.-- Посмотрите, вѣдь, повѣрили же гетманъ и панъ Володіёвскій. Проступки мои имъ извѣстны, а повѣрили... Видите!... Почему же вамъ одной не повѣрить мнѣ?
   -- Потому что я видѣла слезы, которыя проливаются по вашей винѣ... потому что я видѣла могилы, еще не заросшія травой...
   -- Могилы поростутъ, а слезы я самъ отру.
   -- Сначала сдѣлайте это.
   -- Дайте мнѣ только надежду, что я заслужу васъ, когда очищу себя... Хорошо вамъ говорить: "сначала сдѣлайте это"! Я сдѣлаю все, а какъ вы въ это время за другаго выйдете? Спаси Богъ! Сохрани Богъ отъ этого, иначе я совсѣмъ сойду съ ума. Именемъ Бога умоляю васъ, дайте мнѣ ручательство, что я не утрачу васъ, пока не помирюсь съ вашею шляхтой. Помните, вы сами мнѣ написали это. Я берегу это письмо и читаю его, когда у меня сдѣлается тяжело на душѣ. Я ничего другаго не хочу, только повторите мнѣ, что будете ждать, что не выйдете за другаго...
   -- Вы знаете, что я не могу этого сдѣлать по завѣщанію дѣда. Мнѣ остается только скрыться въ монастырѣ.
   -- О, тогда вы бы убили меня! Умоляю васъ всѣмъ святымъ, оставьте думать о монастырѣ,---у меня мурашки по кожѣ проходятъ при одной мысли объ этомъ! Забудьте думать о монастырѣ, а нѣтъ, я при всѣхъ упаду къ вашимъ ногамъ и буду просить, чтобъ вы не дѣлали этого. Вы отказали пану Володіёвскому, я знаю,--онъ самъ говорилъ мнѣ объ этомъ. Онъ-то меня и научилъ способу завоевать васъ... На что бы нужно было все это, еслибъ вы схоронили себя въ монастырѣ? Вы скажете мнѣ, что добродѣтель нужна для добродѣтели, а я вамъ отвѣчу, что люблю васъ, какъ сумасшедшій, и больше ни о чемъ знать не хочу. Когда вы выѣхали изъ Водоктовъ, я, еле оправившись отъ болѣзни, началъ разыскивать васъ. Я въ то время собиралъ полкъ, каждую минуту былъ занятъ, у меня не хватало времени па обѣдъ, а, все-таки, я не прекращалъ своихъ поисковъ. Такъ ужь, видно, нужно было, чтобъ я не видалъ безъ васъ ни радости, ни покоя, ничего,--я жилъ только одними воспоминаніями. Наконецъ, я узналъ, что вы у пана мечника въ Биллевичахъ. Долго боролся я со своими мыслями, все думалъ, ѣхать ли мнѣ или не ѣхать. Но я не смѣлъ ѣхать и сказалъ самому себѣ: ты еще ничего добраго не сдѣлалъ... не поѣдешь... Но князь, добрый князь сжалился надо мной и послалъ просить васъ въ Кейданы, чтобъ я могъ хоть насмотрѣться на васъ передъ отправленіемъ на войну. Я не требую, чтобъ вы обвѣнчались со мной завтра, а хочу услыхать отъ васъ хоть одно доброе слово... тогда мнѣ будетъ легче... Жизнь моя, радость моя!... Я не хочу гибнуть, но въ битвѣ мало ли что можетъ случиться? -- а прятаться за чужую спину я не намѣренъ... Вотъ вы и должны простить мепя, какъ прощаютъ умирающимъ.
   -- Да сохранитъ васъ Богъ,--отвѣтила дѣвушка мягко. Панъ Андрей сразу понялъ, что слова его произвели желаемое дѣйствіе.
   -- Сокровище мое! Благодарю и за то. А въ монастырь не пойдете?
   -- Пока еще нѣтъ.
   -- Да наградитъ же васъ Богъ!
   И какъ весною таетъ снѣгъ, такъ между ними начало мало-по-малу таять недовѣріе. Они чувствовали себя ближе другъ къ другу, чѣмъ за минуту передъ этимъ. А, между тѣмъ, она ничего не обѣщала, а у него хватило такта не требовать многаго сразу. Она понимала, что не можетъ преграждать ему пути къ исправленію, къ которому онъ стремился всею душой. Въ его искренности она не сомнѣвалась ни на минуту; этотъ человѣкъ не умѣлъ притворяться. Но главный поводъ, почему она не оттолкнула его, почему оставила. ему надежду, былъ тотъ, что въ глубинѣ сердца она любила еще этого рыцаря. Любовь эту завалила цѣлая гора разочарованія, горечи и скорби, но она, все-таки, жила, всегда готовая вѣрить и прощать безъ конца.
   "Онъ лучше, чѣмъ кажется,-- думала дѣвушка.-- Людей, которые подбивали его на все дурное, теперь уже нѣтъ... Еслибъ я не простила его, онъ могъ бы впасть въ отчаяніе".
   И доброе сердце Александры наполнилось радостью. На щекахъ ея выступилъ румянецъ, глаза загорѣлись; она вся сіяла. Проходили люди и любовались красивою парой: такой нельзя было отыскать во всей обширной залѣ кейданскаго замка, хотя тамъ собрался цвѣтъ шляхтичей и шляхтянокъ изъ цѣлаго округа.
   Кромѣ того, оба, точно по уговору, были одѣты одинаково: и на ней было платье изъ серебряной парчи съ сапфировымъ аграфомъ и кунтушъ изъ венеціанскаго бархата.
   Гофмаршалъ объявилъ, что ужинать подано, и въ залѣ все засуетилось. Графъ Лсвенгауптъ шелъ впереди подъ руку съ княгиней, за ними баронъ Шитте велъ пани Глѣбовичъ, а рядомъ шли ксендзъ-бискупъ Поршевскій съ ксендзомъ Бялозоромъ, оба мрачные и унылые.
   Князь Янушъ, который въ шествіи шелъ позади, но за столомъ занималъ высшее мѣсто сбоку княгини, велъ пани Корфъ, съ недѣлю тому назадъ пріѣхавшую въ Кейданы. Кмицицъ шелъ съ Александрой, счастливый какъ наибольшій магнатъ среди этихъ магнатовъ, болѣе всѣхъ близкій къ своему сокровищу.
   Огромный подковообразный столъ гнулся подъ тяжестью золотыхъ и серебряныхъ сосудовъ. Князь Янушъ, какъ родственникъ многихъ королевскихъ домовъ, сѣлъ на главномъ мѣстѣ; всѣ, проходящіе мимо, отвѣшивали ему глубокіе поклоны.
   Но гетманъ, вѣроятно, помнилъ, что этотъ пиръ--послѣдній передъ страшною войной, которая должна рѣшить участь двухъ великихъ державъ, и поэтому лицо его носило отпечатокъ безпокойства. Онъ старался казаться веселымъ, но сидящіе съ нимъ рядомъ могли видѣть, какъ часто лобъ его покрывался тучами, какъ глаза его перебѣгали съ одного мѣста на другое и пытливо останавливались на лицахъ разныхъ полковниковъ. И, странное дѣло, сановники, сидящіе рядомъ съ княземъ: послы, бискупъ, ксендзъ Бялозоръ, панъ Комаровскій, панъ Глѣбовичъ и другіе, также были неспокойны и разстроены. Оба конца огромной подковы гремѣли уже веселымъ смѣхомъ, а середина молчала, изрѣдка перекидываясь односложными словами или обмѣниваясь тревожными взорами. Впрочемъ, здѣсь не было ничего страннаго. На концахъ сидѣли полковники и рыцари, которымъ война ближе всего грозила смертью, а умереть на войнѣ гораздо легче, чѣмъ нести на своихъ раменахъ всю отвѣтственность за нее..Счастлива солдатская душа, когда, омывши кровью свои грѣхи, она летитъ на небо; тотъ только низко склоняетъ голову, тотъ ведетъ въ душѣ бесѣду съ Богомъ и совѣстью, кто наканунѣ рѣшительнаго дня не знаетъ, какимъ напиткомъ напоитъ завтра отечество.
   -- Гетманъ всегда таковъ передъ войною,-- объяснялъ Заглобѣ старый полковникъ Станкевичъ.--Но чѣмъ онъ угрюмѣй, тѣмъ хуже непріятелю, потому что въ день борьбы будетъ непремѣнно веселъ.
   -- Вѣдь, и левъ передъ битвой ворчитъ,-- отвѣтилъ Заглоба,--чтобъ возбудить себя противъ врага. Что касается великихъ воиновъ, то у всякаго свои особенности. Ганнибалъ игралъ въ кости, Сципіонъ Африканскій декламировалъ стихи, панъ Конецпольскій-отецъ всегда разговаривалъ о женщинахъ, а я люблю поспать передъ битвой, хотя не прочь и отъ кубка меда съ добрыми товарищами.
   -- Посмотрите, господа, бискупъ Поршевскій блѣденъ, какъ полотно!--сказалъ Станиславъ Скшетускій.
   -- Потому что сидитъ за еретическимъ столомъ и боится съѣсть что-нибудь нечистое,--пояснилъ Заглоба тихо.-- Къ напиткамъ, говорятъ старые люди, нечисть не примѣшивается, ихъ смѣло можно пить, но ѣды, въ особенности суповъ, надо остерегаться. Такъ было и въ Крыму, когда я тамъ сидѣлъ въ плѣну. Муллы-татары такъ умѣли приготовлять баранину съ чеснокомъ, что всякій, кто отвѣдаетъ, тотчасъ готовъ отступить отъ своей вѣры п поклоняться ихъ пророку.
   Тутъ Заглоба еще болѣе понизилъ голосъ:
   -- Не въ укоръ князю я говорю, но, все-таки, совѣтую вамъ перекрестить ѣду. Береженаго и Богъ бережетъ.
   -- Что вы говорите!... У насъ въ Великой Польшѣ лютеранъ и кальвинистовъ видимо-невидимо, но чтобъ они пищу заколдовывали, этого не слышно.
   -- Вотъ ваши лютеране и снюхались сразу со шведами,-- сказалъ Заглоба,-- и теперь съ ними въ договоры вступаютъ. Я бы на мѣстѣ князя не сталъ бы угощать этихъ пословъ, просто затравилъ бы ихъ собаками. Посмотрите-ка на этого Лёвенгаупта: такъ жретъ, точно его собираются завтра вести на ярмарку. Забылъ я, какъ называется другой... какъ, бишь, его?...
   -- Спросите у Михала,--сказалъ Янъ Скшетускій.
   Панъ Михалъ сидѣлъ недалеко, но ничего не видалъ, ничего не слыхалъ, потому что находился между двумя дамами: паннами Эльжбетой Селявской, видною дѣвицей лѣтъ около сорока, и Александрой Биллевичъ. Съ другой стороны Александры сидѣлъ Кмицицъ. Панна Эльжбета потрясала головой, убранной страусовыми перьями, и что-то живо разсказывала ему, а Володіёвскій смотрѣлъ на нее осовѣлыми глазами и отъ времени до времени повторялъ: "Да, да, совершенно справедливо!"--и не понималъ ни слова, потому что все вниманіе его было устремлено на Александру. Онъ жадно ловилъ звукъ ея голоса, шелестъ ея платья и поводилъ усиками, точно желая напугать панну Эльжбету.
   "Какъ хороша она,--повторялъ онъ про себя чуть ли не въ сотый разъ, -- какъ небесно хороша! Воззри, Боже, на мое горе, на мое сиротство. Душа такъ и рвется, такъ и ищетъ другую отзывчивую душу, а какъ посмотришь на какую-нибудь панну,--глядишь, откуда ни возьмется кто-нибудь и утянетъ ее у тебя изъ-подъ носу. Куда я, несчастный скиталецъ, пойду теперь?"
   -- А что вы намѣрены дѣлать послѣ войны? -- спросила пани Селявская, сжавъ губы сердечкомъ и махая вѣеромъ.
   -- Пойти въ монастырь! -- запальчиво отвѣтилъ маленькій рыцарь.
   -- Кто тамъ вспоминаетъ за ужиномъ о монастырѣ? -- весело крикнулъ Кмицицъ.--А, это панъ Володіёвскій!
   -- У васъ, конечно, не то въ головѣ... Я понимаю!--сказалъ панъ Михалъ.
   Тутъ раздался мелодичный голосъ Александры:
   -- Вамъ не зачѣмъ думать объ этомъ. Богъ вамъ пошлетъ жену, такую же хорошую и добрую, какъ вы сами.
   Бѣдный панъ Михалъ сейчасъ же расчувствовался и успокоился.
   Ужинъ становился все шумнѣй и шумнѣй. Дѣло дошло до напитковъ. Полковники спорили о будущей войнѣ, хмуря брови и сверкая глазами.
   Панъ Заглоба на весь столъ разсказывалъ объ осадѣ Збаража и. увлекъ своимъ разсказомъ всѣхъ слушателей. Казалось, духъ безсмертнаго "Еремы" посѣтилъ эту залу и вдохнулъ мужество въ грудь старыхъ солдатъ.
   -- Вотъ это былъ вождь! -- воскликнулъ полковникъ Мирзкій, начальникъ всѣхъ радзивилловскихъ гусаровъ.-- Я его видѣлъ только разъ въ жизни, и то не забуду никогда.
   -- Зевсъ съ перунами въ рукахъ! -- сказалъ панъ Станкевичъ.-- Не дошло бы до теперешняго, еслибъ онъ былъ живъ!...
   -- Благодаря ему, была выиграна битва подъ Берестечкомъ.
   -- И Богъ взялъ его въ самую тяжелую минуту...
   -- Богъ взялъ его,-- повторилъ громкимъ голосомъ панъ Скшетускій,-- но послѣ него остался завѣтъ для будущихъ вождей, сановниковъ и всей республики--не вступать въ переговоры съ непріятелями, но драться!...
   -- Не мириться! Бить!-- повторило нѣсколько сильныхъ голосовъ,-- бить, бить!
   -- Нашъ князь, нашъ гетманъ исполнитъ это завѣщаніе! -- сказалъ панъ Михалъ.
   Огромные часы, стоящіе въ углу залы, начали бить полночь, и въ тотъ же мигъ стѣны затряслись, стекла жалобно зазвенѣли въ своихъ рамахъ: то стрѣляли радзивилловскія пушки въ честь собравшихся гостей.
   Разговоры прекратились, настала тишина.
   Вдругъ кто-то крикнулъ:
   -- Ксендзъ-бискупъ въ обморокѣ! Воды!
   Всѣ вскочили со своихъ мѣстъ, чтобъ увидать, что случилось.
   Бискупъ такъ ослабѣлъ, что гофмаршалъ поддерживалъ его въ креслѣ въ то время, когда пани воеводша брызгала ему водой въ лицо.
   Въ эту минуту раздался второй выстрѣлъ, третій, четвертый...
   -- Виватъ республика! Да погибнуть ея враги!-- закричалъ Заглоба, но дальнѣйшіе выстрѣлы заглушили его слова.
   Шляхта начала считать:
   -- Десять, одиннадцать, двѣнадцать...
   Стекла съ каждымъ ударомъ все жалобнѣй звенѣли въ своихъ переплетахъ. Пламя свѣчей колебалось отъ сотрясенія.
   -- Тринадцать! четырнадцать!... Ксендзъ-бискупъ не привыкъ къ выстрѣламъ. Онъ испортилъ все веселье, и опять еще болѣе сталъ угрюмъ. Посмотрите, каковъ онъ... Пятнадцать, шестнадцать... Валятъ, какъ на битвѣ! Девятнадцать, двадцать!
   -- Тише тамъ! князь хочетъ говорить!-- раздались голоса съ разныхъ концовъ стола.
   -- Князь хочетъ говорить!
   Все затихло сразу, всѣ головы повернулись въ сторону Радзивилла, который, вытянувшись во весь свой могучій ростъ, стоялъ съ бокаломъ въ рукахъ. Но что за зрѣлище предстало глазамъ присутствующихъ!... Лицо князя было просто страшно, все синее, искривленное конвульсивною улыбкой. Дыханіе его стало еще короче, широкая грудь высоко вздымалась подъ золотою парчой, глаза были прикрыты на половину рѣсницами.
   -- Что такое съ княземъ? Нездоровъ онъ?-- пронесся безпокойный шепотъ.
   И зловѣщее предчувствіе сжало всѣ сердца, на всѣхъ лицахъ появилось тревожное ожиданіе.
   Князь началъ прерывающимся отъ истомы голосомъ:
   -- Панове!... Многіе изъ васъ... удивятся... можетъ быть,, испугаются этого тоста... но... кто мнѣ вѣритъ... кто искренно желаетъ добра отечеству... кто расположенъ къ моему дому... тотъ охотно подниметъ бокалъ... и повторитъ вмѣстѣ со мной: Виватъ король Карлъ-Густавъ... отнынѣ милостиво правящій нами!
   -- Виватъ! -- повторили послы Лёвенгауптъ и Шитте и нѣсколько иноземныхъ офицеровъ.
   Но въ залѣ царствовало глухое молчаніе. Полковники и шляхта смотрѣли другъ на друга испуганными глазами, точно спрашивая, не потерялъ ли князь разсудокъ. Наконецъ, послышались голоса:
   -- Такъ ли мы слышали? Что это такое?
   Потомъ снова наступила тишина.
   Радзивиллъ все стоялъ и вздыхалъ полною грудью, точно свалилъ съ себя огромную тяжесть. Лицо его мало-по-малу принимало обыкновенную окраску. Онъ обратился къ пану Комаровскому:
   -- Пора объявить договоръ, который мы подписали сегодня, дабы братья шляхта знала, чего держаться. Читайте!
   Комаровскій всталъ, развернулъ лежащій передъ нимъ свертокъ пергамента и началъ читать страшный договоръ, начинающійся такъ:
   "Не имѣя возможности долѣе оставаться при теперешнемъ невыносимомъ положеніи вещей, утративъ всякую надежду на помощь его величества короля, мы, паны и сословія великаго княжества Литовскаго, побуждаемые крайностью, отдаемся подъ протекторатъ короля шведскаго на слѣдующихъ условіяхъ:
   "1) Воевать вмѣстѣ противъ общихъ непріятелей, исключая короля и короны польскихъ.
   "2) Великое княжество не будетъ присоединено къ Швеціи, но связано съ ней такъ, какъ прежде съ короною польской, то-есть, чтобъ народъ народу, сенатъ сенату и рыцарство рыцарству были во всемъ равны.
   "3) Свобода голосованія на сеймахъ у него не должна быть отнимаема.
   "4) Свобода религіи не должна быть нарушаема..."
   Панъ Комаровскій читалъ далѣе среди молчаливаго негодованія, но когда дошелъ до параграфа: "Актъ этотъ укрѣпляемъ подписями нашими за насъ и потомковъ нашихъ",-- въ залѣ пронесся шепотъ, словно первое дыханіе бури потрясло верхушки бора. Но, прежде чѣмъ буря разразилась, сѣдой какъ лунь панъ Станкевичъ поднялся съ мѣста и началъ умолять:
   -- Милостивый князь, мы не хотимъ вѣрить собственнымъ ушамъ! Ради Создателя! такъ-таки и должна пропасть задаромъ работа Владислава и Зигмунта-Августа? Развѣ можно, развѣ достойно отрекаться отъ братьевъ, отрекаться отъ отчизны и заключать миръ съ непріятелемъ? Князь, вспомните имя, которое вы носите, вспомните свои заслуги передъ отечествомъ, незапятнанную доселѣ славу своего рода и разорвите эту позорную бумагу! Я чувствую, что прошу не отъ своего одного имени, но отъ имени всѣхъ собравшихся здѣсь рыцарей и шляхты. Вѣдь, и намъ можно подумать о своей судьбѣ. Князь, не дѣлайте этого,--время еще не ушло!... Смилуйтесь надъ собой, смилуйтесь надъ нами, смилуйтесь надъ республикой!
   -- Не дѣлайте этого! Сжальтесь, сжальтесь!--раздались сотни голосовъ.
   Всѣ полковники вскочили со своихъ мѣстъ и пошли къ нему, а старикъ Станкевичъ упалъ на колѣни по серединѣ залы и не переставалъ умолять:
   -- Не дѣлайте этого! Сжальтесь надъ нами!
   Радзивиллъ поднялъ свою могучую голову; въ глазахъ его пробѣгали молніи гнѣва.
   -- Вы ли, должны подавать первый примѣръ непослушанію?-- вдругъ разразился онъ. --Прилично ли солдатамъ отступать отъ своего вождя, гетмана, и предъявлять къ нему протесты? Вы хотите быть моею совѣстью? Вы хотите учить меня, какъ нужно поступать для блага отечества? Тутъ не сеймикъ и васъ призвали не на голосованіе, а отвѣтственность передъ Богомъ беру на себя я!
   И онъ ударилъ рукою въ широкую грудь, глядя на солдатъ горящими глазами.
   -- Кто не со мной, тотъ противъ меня!-- закричалъ онъ черезъ минуту.-- Я зналъ васъ,-- зналъ, что будетъ!... Знайте же вы, что мечъ виситъ надъ вашими головами!...
   -- Князь, гетманъ нашъ!--умолялъ старый Станкевичъ,-- смилуйся надъ собой и надъ нами!
   Но Станиславъ Скшетускій закричалъ еще болѣе громкимъ голосомъ:
   -- Не просите его... безполезно! Онъ давно въ своей душѣ лелѣялъ измѣну!... Горе тебѣ, республика! Горе намъ всѣмъ!
   -- Двое сановниковъ на двухъ концахъ республики продаютъ отечество!-- отозвался Янъ.
   Услухавъ это, панъ Заглоба опомнился отъ изумленія и весь вспыхнулъ:
   -- Спросите его, какую взятку онъ получилъ отъ шведовъ? Сколько ему отсчитали? Панове, вы видите Іуду Искаріота! Чтобъ ему издохнуть въ отчаяніи! Чтобъ его родъ угасъ въ безславіи!... Чтобъ дьяволъ взялъ его душу!... Измѣнникъ! измѣнникъ! трижды измѣнникъ!
   Станкевичъ въ порывѣ безпредѣльнаго отчаянія выхватилъ изъ-за пояса свою полковничью булаву и съ трескомъ бросилъ ее къ ногамъ князя. За нимъ послѣдовали Мирскій, Юзефовичъ, Гощицъ, блѣдный, какъ смерть, панъ Володіёвскій, Оскерко... Булавы катились по полу и грозный левъ долженъ былъ слушать, какъ ему прямо въ глаза, въ самомъ его львиномъ логовищѣ, повторялись страшныя слова:
   -- Измѣнникъ! Измѣнникъ!...
   Вся кровь прихлынула къ головѣ гордаго магната; онъ посинѣлъ и, казалось, вотъ-вотъ мертвымъ свалится подъ столъ.
   -- Гангофъ и Кмицицъ ко мнѣ!--закричалъ онъ страшнымъ голосомъ.
   Въ эту минуту четверо дверей, ведущихъ въ залу, съ трескомъ распахнулись и въ комнату ввалили шотландскіе пѣхотинцы, грозные, молчаливые, съ мушкетами въ рукахъ. Ими предводительствовалъ Гангофъ.
   -- Стой!--крикнулъ князь и обратился къ полковникамъ.-- Кто со мной, тотъ пусть перейдетъ на правую сторону залы!
   -- Я--солдатъ, служу гетману! Пусть меня судитъ Богъ!-- сказалъ Харлампъ, переходя направо.
   -- И я!-- прибавилъ Мѣлешко.-- Не мой грѣхъ!
   -- Я протестовалъ, какъ гражданинъ, а, какъ солдатъ, долженъ повиноваться,-- сказалъ третій, Певяровскій, который хотя бросилъ булаву, но теперь, очевидно, испугался Радзивилла.
   За ними перешло еще нѣсколько рыцарей и довольно густая толпа шляхты; но Мирскій, Станкевичъ, Гощицъ, Володіёвскій и Оскерко остались на мѣстѣ, съ ними двое Скшетускихъ, панъ Заглоба и большинство офицеровъ и шляхты.
   Шотландская пѣхота окружила ихъ стѣною.
   Кмицицъ съ первой минуты, какъ князь поднялъ тостъ въ честь Карла-Густава, вскочилъ съ мѣста и стоялъ, какъ окаменѣлый, повторяя блѣдными губами:
   -- Боже! Боже! Боже!... что я сдѣлалъ?
   Вдругъ голосъ тихій, но слышный его сердцу, прошепталъ надъ самымъ его ухомъ:
   -- Панъ Андрей!
   Онъ схватилъ себя за волоса:
   -- Я проклятъ на вѣкъ! Лучше бы мнѣ провалиться сквозь землю!
   На лицѣ панны Биллевичъ выступилъ румянецъ, а глаза, ясныя, какъ звѣзды, остановились на лицѣ Кмицица:
   -- Позоръ тѣмъ, кто стоитъ на сторонѣ гетмана!... Выбирайте!... Боже Всемогущій!... Что вы дѣлаете?! Выбирайте!...
   -- Іисусъ, Іисусъ!--закричалъ Кмицицъ.
   Зала огласилась криками; полковники бросали свои булавы подъ ноги князю, но Кмицицъ не присоединился къ нимъ, не тронулся и тогда, когда тотъ опять крикнулъ: "Гангофъ и Кмицицъ ко мнѣ!"--не тронулся и тогда, когда шотландская пѣхота вошла въ залу. Онъ все стоялъ,--онъ стоялъ, обуреваемый горемъ и отчаяніемъ, съ помутившимися глазами, съ посинѣвшими устами.
   Вдругъ онъ обернулся къ паннѣ Биллевичъ и протянулъ ей Руки:
   -- Александра! Александра!--повторилъ онъ жалобнымъ голосомъ, какъ несправедливо обиженный ребенокъ.
   Но она отступила назадъ съ отвращеніемъ и гнѣвомъ на лицѣ.
   -- Прочь, измѣнникъ!--твердо проговорила она.
   Въ эту минуту Гангофъ скомандовалъ: "Впередъ!" и шотландскій отрядъ, окружившій плѣнниковъ, двинулся къ дверямъ. Кмицицъ пошелъ за ними, не сознавая, куда и зачѣмъ идетъ.
   Пиръ былъ оконченъ.
   

Глава XIV.

   Въ ту самую ночь князь долго совѣщался съ паномъ Корфомъ, воеводой венденскимъ, и шведскими послами. Результатъ оглашенія договора обманулъ его ожиданія и показалъ ему грозное будущее. Князь нарочно отлагалъ обнародованіе до послѣдняго часа пиршества, когда чувства у всѣхъ возбуждены и склонны къ согласію. На нѣкоторое сопротивленіе онъ, конечно, разсчитывалъ, но надѣялся и на сторонниковъ, а теперь энергія протеста перешла всѣ границы его предположеній. Кромѣ нѣсколькихъ десятковъ шляхтичей-кальвинистовъ, да горсти иноземныхъ офицеровъ,--а послѣдніе не могли имѣть голоса въ такомъ дѣлѣ, -- всѣ заявили себя противъ договора, заключеннаго съ Карломъ-Густавомъ, или, вѣрнѣе сказать, съ его зятемъ фельдмаршаломъ Паулусомъ де-ла-Гарди.
   Правда, князь приказалъ арестовать непокорныхъ ему полковниковъ, но что-жь изъ этого? Что скажутъ на это войска? Не вспомнятъ ли они о своихъ начальникахъ? Не взбунтуются ли и не захотятъ ли отбить ихъ силой? А въ такомъ случаѣ, что же останется гордому князю, кромѣ нѣсколькихъ полковъ драгунъ и чужеземной пѣхоты?
   Потомъ... потомъ остается еще цѣлый край, вся вооруженная шляхта и Сапѣга, воевода витебскій, грозный противникъ Радзивилловскаго дома, готовый воевать хотя бы со всѣмъ свѣтомъ за цѣлость республики. Эти полковники, которыхъ нельзя казнить, эти польскія хоругви пойдутъ къ нему и Сапѣга станетъ во главѣ всѣхъ силъ края, а князь Радзивиллъ очутится безъ войска, безъ сторонниковъ, безъ вліянія. Что будетъ тогда?
   То были страшные вопросы, потому что и само положеніе было страшно. Князь хорошо понималъ, что тогда и договоръ, надъ которымъ онъ столько работалъ втайнѣ, силою вещей потеряетъ всякое значеніе, что тогда и шведы начнутъ къ нему относиться съ пренебреженіемъ, а можетъ быть даже и мстить за обманутыя надежды. Правда, въ видѣ залога своей вѣрности, онъ отдалъ имъ свои Биржи, но тѣмъ самымъ еще болѣе ослабилъ себя.
   Карлъ-Густавъ готовъ сыпать обѣими руками награды и почести могучему Радзивиллу, а на слабаго и покинутаго всѣми и смотрѣть не захочетъ. А если перемѣна счастія пошлетъ побѣду Яну-Казиміру, тогда настанетъ окончательная гибель тому вельможѣ, который еще сегодня утромъ не находилъ равныхъ себѣ во всей республикѣ.
   Послѣ ухода пословъ и воеводы венденскаго князь сжалъ руками свою горящую голову и началъ ходить изъ угла въ уголъ по комнатѣ. Со двора доходили окрики шотландскихъ часовыхъ и стукъ колесъ разъѣзжающихся экипажей. Всѣ уѣзжали какъ-то особенно поспѣшно, словно зараза посѣтила пышный кейданскій замокъ. Страшное безпокойство терзало душу Радзивилла.
   По временамъ ему казалось, что, кромѣ него, въ комнатѣ находится еще кто-то, и ходитъ за нимъ, и шепчетъ ему въ ухо: одиночество, нищета, и ко всему этому позоръ! Онъ, воевода виленскій и великій гетманъ, былъ уже потоптанъ и униженъ! Кто бы предположилъ вчера, что во всей Коронѣ и Литвѣ... куда!... во всемъ свѣтѣ, найдется человѣкъ, который бы осмѣлился крикнуть ему въ глаза: "Измѣнникъ!"?'А онъ выслушалъ это и живъ до сихъ поръ, и тѣ, которые бросили ему въ лицо это слово, тоже живы. Можетъ быть, еслибъ онъ вошелъ въ залу, гдѣ происходило пиршество, то еще разъ услыхалъ бы, какъ эхо подъ сводами повторяетъ: "измѣнникъ! измѣнникъ!"
   И гнѣвъ, безумный, бѣшеный гнѣвъ овладѣвалъ сердцемъ могучаго олигарха. Ноздри его раздулись, глаза метали молніи, жилы на лбу налились кровью. Кто здѣсь смѣлъ сопротивляться его волѣ? Разнузданное возбужденіе рисовало ему картину каръ и мукъ для бунтовщиковъ, которые осмѣлилась не ползти, какъ песъ, за его ногами. И онъ видѣлъ, какъ ихъ кровь каплями стекаетъ съ топоровъ палачей, слышалъ, какъ хрустятъ ихъ кости подъ колесомъ, и купался въ ихъ крови и наслаждался кровавымъ зрѣлищемъ.
   Но когда трезвое благоразуміе напомнило ему, что за этими бунтовщиками стоитъ войско, что безнаказанно казнить ихъ невозможно, страшное, адское безпокойство вновь наполняло его душу и кто-то снова начиналъ шептать ему въ ухо:
   "Одиночество, нищета, судъ и позоръ!"
   Какъ? Радзивиллъ не имѣетъ даже права распоряжаться судьбою края? удержать его при Янѣ-Казимірѣ или дать Карлу-Густаву? дать, отказать, подарить кому угодно?...
   Магнатъ съ удивленіемъ осмотрѣлся вокругъ.
   Кто такіе были Радзивиллы? чѣмъ они были вчера? что говорили о нихъ повсюду на Литвѣ? Развѣ все это одно заблужденіе? Развѣ за великимъ гетманомъ не стоитъ князь Богуславъ со своими полками, за нимъ его дядя, электоръ Бранденбургскій, а за всѣми тремя Карлъ-Густавъ, король шведскій, со всею своею силой, передъ которою еще такъ недавно дрожала Германія? Да, вѣдь, и сама Польская республика протягиваетъ руки новому государю и она покорится при первомъ извѣстіи о появленіи сѣвернаго льва. Кто же ставитъ преграды этой непобѣдимой силѣ?
   Съ одной стороны, король шведскій, электоръ Бранденбургскій, Радзивиллъ, въ случаѣ нужды Хмельницкій и Волошскій господарь, и Семиградскій Ракочи, чуть не полъ-Европы! Съ другой, панъ воевода витебскій съ паномъ Мирскимъ, съ паномъ Станкевичемъ, съ тремя шляхтичами изъ Лукова и нѣсколькими взбунтовавшимися хоругвями! Что это: шутка? фарсъ?...
   Князь громко расхохотался.
   "Клянусь Люциферомъ и всѣмъ адскимъ сеймомъ, я, кажется, сошелъ съ ума!,.. Да пускай хоть всѣ пойдутъ къ витебскому воеводѣ..."
   Но чрезъ минуту лицо его вновь омрачилось.
   Сильные принимаютъ въ свою среду только сильныхъ. Радзивиллъ, бросающій Литву подъ ноги шведамъ, будетъ желаннымъ гостемъ... На Радзивилла же, просящаго помощи противъ Литвы, никто не обратитъ вниманія.
   Что дѣлать?
   Чужеземные офицеры останутся при немъ, но ихъ силы недостаточно, и если польскія хоругви перейдутъ къ витебскому воеводѣ, тогда судьба отечества будетъ въ рукахъ послѣдняго. Наконецъ, всякій изъ офицеровъ будетъ машинально исполнять приказанія, не прилѣпится всею душой къ радзивилловскому дѣлу, не отдастся ему всецѣло не только какъ солдатъ, но и какъ сторонникъ.
   Тутъ непремѣнно нужны не чужеземцы, но свои, которые могли бы привлечь другихъ своимъ именемъ, мужествомъ, славой, примѣромъ отваги, готовностью на все... Непремѣнно нужно имѣть въ краю сторонниковъ, хотя бы для вида только.
   Кто же изъ своихъ перешелъ на сторону князя? Харлампъ, старый солдатъ, годный для битвы, но ни для чего другаго; Невяровскій, непопулярный въ войскѣ и безъ всякаго вліянія; еще нѣсколько десятковъ человѣкъ... все мелочь... И нѣтъ ни одного такого, за кѣмъ бы пошло войско, кто могъ бы пропагандировать радзивилловское дѣло.
   Оставался одинъ Кмицицъ, предпріимчивый, дерзкій, покрытый рыцарскою славой, носящій знаменитое имя, человѣкъ точно созданный для роли вождя всѣхъ неспокойныхъ элементовъ въ Литвѣ и, притомъ, полный энергіи. Еслибъ онъ взялся за дѣло, то ухватился бы за него съ вѣрой, какую даетъ молодость, смѣло шелъ бы за своимъ гетманомъ, проповѣдывалъ бы во имя его, а такіе проповѣдники стоютъ больше, чѣмъ цѣлые полки, цѣлыя дивизіи чужеземцевъ. Свою вѣру онъ съумѣлъ бы вселить въ сердца молодаго рыцарства, повлечь его за собой и наводнить людьми радзивилловскій лагерь.
   Но и онъ, очевидно, колебался. Правда, онъ не бросилъ свою булаву подъ ноги гетману, но, тѣмъ не менѣе, не поспѣшилъ и на первый призывъ.
   -- Ни на кого нельзя разсчитывать, никому нельзя вѣрить,-- подумалъ князь.-- Всѣ они перейдутъ къ витебскому воеводѣ и никто не согласится раздѣлять со мной...
   "Позоръ",-- шепнула совѣсть.
   "Литву",-- отвѣтила съ другой стороны гордость.
   Свѣчи нагорѣли шапками, въ комнатѣ сдѣлалось темно, только въ окно струились потоки луннаго свѣта. Радзивиллъ глубоко задумался.
   Ему показалось, что изъ лунныхъ лучей образуются какія-то фигуры, множатся, ростутъ... Князь видитъ, какъ къ нему идутъ войска изъ горнихъ странъ по широкой, свѣтлой дорогѣ. Идутъ полки панцырные, гусарскіе, легкоконные, надъ ними вѣетъ цѣлый лѣсъ знаменъ, а впереди ѣдетъ какой-то человѣкъ безъ шлема на головѣ, очевидно, тріумфаторъ, возвращающійся съ побѣдоносной войны. Вокругъ глубокая тишина и опять ясно слышитъ голоса войска и народа: "Виватъ спаситель отечества, виватъ спаситель отечества!" Войска подходятъ все ближе; теперь уже можно распознать лицо вождя. Онъ держитъ булаву; по количеству бунчуковъ надъ его головою видно, что это великій гетманъ.
   -- Во имя Отца и Сына!-- кричитъ князь,-- это Сапѣга, это воевода витебскій. А я гдѣ? Что предназначено мнѣ?
   Онъ ударилъ въ ладоши; въ дверяхъ показался неусыпный Гарасимовичъ и согнулся вдвое.
   -- Огня!-- сказалъ князь.
   Гарасимовичъ снялъ нагаръ со свѣчей, вышелъ и черезъ минуту возвратился съ подсвѣчникомъ въ рукахъ.
   -- Ваше сіятельство!-- сказалъ онъ,-- пора на покой, другіе пѣтухи уже поютъ!
   -- Не хочу!-- отвѣтилъ князь.-- Я задремалъ... меня давилъ кошмаръ. Что новаго?
   -- Какой-то шляхтичъ привезъ письмо изъ Несвижа, отъ князя кравчаго, но я не смѣлъ входить безъ зова.
   -- Давай скорѣй письмо.
   Гарасимовичъ подалъ письмо. Князь сломалъ печать и прочиталъ слѣдующее:
   "Да сохранитъ Господь Богъ ваше сіятельство отъ замысловъ, которые могутъ привести къ позору и паденію нашего дома! За одну такую мысль грозитъ не корона, а власяница.
   "Величіе нашего дома дорого мнѣ самому,-- доказательствомъ могутъ служить мои усилія, чтобы мы могли имѣть голосъ въ имперскомъ сеймѣ. Но ни отечества, ни государя своего я не продамъ ни за какія награды, дабы послѣ посѣва позора во время жизни не собрать плодовъ вѣчнаго мученія и проклятія по смерти. Воззрите, ваше сіятельство, на заслуги предковъ, на ихъ незапятнанную славу и опомнитесь, ради Бога, пока есть время. Враги окружили меня въ Несвижѣ. Не знаю, дойдетъ ли это письмо къ вамъ; но хотя каждая минута грозитъ мнѣ погибелью, я не о спасеніи прошу Бога, а только о томъ, чтобы Онъ удержалъ васъ отъ вашихъ замысловъ и возвратилъ на путь добродѣтели. Если уже произошло что-нибудь дурное, возвратъ еще возможенъ и раскаяніе можетъ загладить грѣхи. А отъ меня помощи вы не ожидайте: я заранѣе увѣдомляю васъ, что, несмотря на родственныя связи, я свои силы соединю съ паномъ подскарбіемъ и воеводой виленскимъ и сто разъ обращу свое оружіе противъ вашего сіятельства, прежде чѣмъ добровольно приложу руку къ позорной измѣнѣ. Поручаю васъ Богу.

"Михалъ Казиміръ Радзивиллъ,
князь въ Несвижѣ и Олыкѣ, кравчій вел. кн. Литовскаго".

   Гетманъ, прочитавъ письмо, опустилъ его на колѣни и покачалъ головой съ болѣзненною усмѣшкой.
   -- И этотъ оставляетъ меня, родная кровь отрекается отъ меня за то, что я хотѣлъ окружить нашъ домъ неслыханнымъ блескомъ... Ха! трудно! Остается Богуславъ, и тотъ меня не оставитъ... Съ нами электоръ и Карлъ-Густавъ... А кто не хочетъ сѣять, тотъ и собирать не будетъ...
   "Позора!" -- шепнула совѣсть.
   -- Вашему сіятельству угодно будетъ дать отвѣтъ?-- спросилъ Гарасимовичъ.
   -- Отвѣта не будетъ.
   -- Могу я уйти и прислать постельничьихъ?
   -- Подожди... Стража разставлена?
   -- Да.
   -- Приказы въ хоругви разосланы?
   -- Разосланы.
   -- Что дѣлаетъ Кмицицъ?
   -- Бился лбомъ объ стѣну и кричалъ, что погибъ. Хотѣлъ бѣжать за Биллевичами,-- стража не пустила. Схватился за саблю,-- его связали. Теперь лежитъ спокойно.
   -- Мечникъ росенскій выѣхалъ?
   -- Приказа не было удерживать его.
   -- Да. Я забылъ... Отвори окна... мнѣ душно, меня мучитъ астма. Скажи Харлампу, чтобъ онъ ѣхалъ въ Упиту и привелъ сюда хоругвь. Дать ему денегъ, пусть раздастъ людямъ первую четверть жалованья и позволитъ имъ напиться... Скажи ему, что онъ получитъ пожизненно Дыдкеме вмѣсто Володіёвскаго. Астма меня душитъ... Подожди!
   -- Къ услугамъ вашего сіятельства.
   -- Что дѣлаетъ Кмицицъ?
   -- Какъ я сказалъ вашему сіятельству, лежитъ спокойно.
   -- Правда, ты говорилъ... Прикажи его прислать сюда. Мнѣ нужно поговорить съ нимъ. Прикажи развязать его.
   -- Ваше сіятельство, это человѣкъ сумасшедшій...
   -- Не бойся... Ступай!
   Гарасимовичъ вышелъ; князь вынулъ изъ венеціанскаго бюро футляръ съ пистолетами и положилъ его возлѣ себя на столѣ.
   Черезъ четверть часа въ комнату явился Кмицицъ въ сопровожденіи четырехъ шотландскихъ драбантовъ. Князь приказалъ солдатамъ выйти. Они остались вдвоемъ съ Кмицицомъ.
   Казалось, въ лицѣ молодаго рыцаря не было ни одной кровинки,-- до того оно было блѣдно. Онъ былъ страшно спокоенъ, только глаза его свѣтились лихорадочнымъ огнемъ.
   Съ минуту оба молчали. Первый заговорилъ князь:
   -- Вы поклялись на распятіи, что не оставите меня!
   -- Я буду проклятъ, если не сдержу своей клятвы; буду проклятъ, если и сдержу!-- сказалъ Кмицицъ.-- Мнѣ все равно!
   -- Еслибъ я повелъ васъ на дурное дѣло... вы не будете отвѣчать.
   -- Мѣсяцъ тому назадъ мнѣ грозилъ судъ за убійство... теперь мнѣ кажется, что тогда я былъ невиненъ, какъ ребенокъ.
   -- Прежде чѣмъ выйдете изъ этой комнаты, вы почувствуете себя свободнымъ отъ старыхъ грѣховъ,--сказалъ князь и вдругъ, перемѣнивъ тонъ, спросилъ добродушно:
   -- Какъ вы думаете, что я долженъ былъ сдѣлать въ присутствіи двухъ непріятелей, во сто разъ сильнѣй меня, отъ которыхъ я не могу спасти этотъ край?
   -- Погибнуть!-- рѣзко отвѣтилъ Кмицицъ.
   -- Завидую я вамъ, солдатамъ, которымъ такъ легко сбросить угнетающее васъ бремя. Погибнуть!... Кто смерти смотрѣлъ-прямо въ лицо и не боится ея, для того нѣтъ ничего легче. Вамъ заботы нѣтъ и ни одному изъ васъ въ голову не придетъ, что еслибъ я затѣялъ войну и, не заключивши договора, погибъ, тогда камень на камнѣ не остался бы въ этой странѣ. Не дай Богъ, чтобъ это случилось, тогда моя душа и на небѣ не отыскала бы покоя. О, трижды счастливы вы, которые могутъ погибнуть!... Ты думаешь, меня не тяготитъ жизнь, я не жажду вѣчнаго сна и успокоенія? Но фіалъ желчи и горечи долженъ быть допитъ до дна. Нужно спасти эту несчастную страну и для ея спасенія сгибаться подъ новою тяжестью. Пусть завистники обвиняютъ меня въ гордости, пусть говорятъ, что я предалъ отечество, чтобъ возвысить себя, пусть!-- Богъ меня видитъ, Богъ разсудитъ, хочу ли я этого возвышенія и не отказался ли бы отъ него, еслибъ можно было... Найдите вы, отступающіе отъ меня, средство спасенія; укажите дорогу вы, которые называли меня измѣнникомъ, и я сейчасъ же разорву договоръ и разбужу всѣ хоругви, чтобы двинуть ихъ на непріятеля.
   Кмицицъ молчалъ.
   -- Ну, чего же молчишь?--возвысилъ голосъ Радзивиллъ.-- Я ставлю тебя на свое мѣсто великаго гетмана и воеводы Виленскаго, а ты не гибни,-- это не хитро,--но спасай край: охраняй занятыя воеводства, отомсти за разгромъ Вильны, охраняй Жмудь отъ шведскаго нашествія... Куда!-- охраняй всю республику, прогони за границу всѣхъ враговъ!... Разорвись на тысячу частей и не гибни... не гибни потому, что это тебѣ не дозволяется, а спасай отечество!...
   -- Я не гетманъ и не воевода виленскій,-- отвѣтилъ Кмицицъ,--и мнѣ нѣтъ надобности думать о томъ, что меня не касается... А если нужно разорваться на тысячу частей, я готовъ!
   -- Такъ слушай же, солдатъ: если не твое дѣло спасать отечество, то предоставь это мнѣ и вѣрь.
   -- Не могу!--простоналъ Кмицицъ.
   Радзивиллъ тряхнулъ головой:
   -- Я не разчитывалъ на тѣхъ,--предвидѣлъ, чѣмъ кончится дѣло,--но въ тебѣ ошибся. Не прерывай меня и слушай: я поставилъ тебя на ноги, освободилъ отъ суда и кары, приблизилъ къ себѣ, какъ сына. Ты знаешь ли, почему? Я думалъ, что въ тебѣ живетъ смѣлая душа, способная къ великимъ дѣламъ. Мнѣ нужны были такіе люди,--я не скрываю этого. Около меня не было никого, кто бы смѣлъ посмотрѣть на солнце безтрепетнымъ глазомъ. Были люди мелкіе, дюжинные. Такимъ нельзя указывать другую дорогу, за исключеніемъ той, по которой привыкли ходить ихъ отцы и они сами, иначе они закаркаютъ, что ты ихъ ведешь въ пропасть. А, собственно говоря, куда, если не къ пропасти, привели насъ эти старыя дороги? Что теперь дѣлается съ тою республикой, которая когда-то грозила всему свѣту?
   Князь сжалъ въ рукахъ свою горящую голову и повторилъ трижды:
   -- Боже! Боже! Боже!
   -- Пришелъ часъ гнѣва Божія, -- продолжалъ онъ черезъ нѣсколько минутъ,--наступило время такихъ несчастій, такого паденія, что обыкновенными средствами намъ не исцѣлиться отъ нашей болѣзни; а когда я хочу употребить новыя, меня оставляютъ даже тѣ, на которыхъ я слѣпо разчитывалъ, которые клялись мнѣ на распятіи... Клянусь кровью и ранами Христа! Неужели ты думаешь, что я на вѣки отдался подъ протекторатъ Карла-Густава, что я дѣйствительно думаю этотъ край присоединить къ Швеціи, что договоръ, за который обозвали меня измѣнникомъ, просуществуетъ болѣе года?... Зачѣмъ ты смотришь на меня изумленными глазами?... Ты еще больше изумишься, когда узнаешь все... Ты устрашишься, потому что свершится то, чего никто не ожидаетъ, чего умъ обыкновеннаго человѣка обнять не можетъ. Но,говорю тебѣ,не дрожи,ибо въ этомъ спасеніе страны, не отступай, потому что если я не найду помощниковъ, мнѣ остается гибель, но со мною вмѣстѣ погибнетъ республика, погибнете всѣ вы... на вѣки! Я одинъ могу спасти ее, но для этого долженъ уничтожить и растоптать всѣ преграды. Горе тому, кто станетъ противиться мнѣ,--самъ Богъ покараетъ его моею рукой, будь это панъ воевода витебскій или панъ подскарбій Госѣвскій, войско или мятежная шляхта. Я хочу спасти отчизну и поэтому мнѣ всѣ пути, всѣ средства одинаково хороши... Римъ, въ опасныя минуты своего существованія, отдавалъ себя въ руки диктаторовъ,--мнѣ нужна власть еще болѣе безграничная... Не тщеславіе толкаетъ меня на эту дорогу,--кто чувствуетъ себя сильнѣе, пусть идетъ по ней! Но когда нѣтъ никого, я возьму эту власть въ свои руки, хотя бы эти стѣны обрушились на мою голову!...
   Князь поднялъ обѣ руки кверху, какъ будто въ самомъ дѣлѣ хотѣлъ удержать падающіе своды. Вся фигура его дышала такимъ величіемъ, что Кмицицъ смотрѣлъ на него широко раскрытыми глазами, какъ будто видѣлъ его въ первый разъ въ жизни.
   -- Куда же вы стремитесь?.. Чего хотите вы?-- спросилъ онъ измѣнившимся голосомъ.
   -- Я хочу... корону!-- крикнулъ Радзивиллъ.
   -- Іисусъ, Марія!...
   Настала минута глубокой тишины, только сова на башнѣ замка кричала своимъ пронзительнымъ голосомъ.
   -- Слушай,--сказалъ князь,--пора разсказать тебѣ все... Республика гибнетъ и... должна погибнуть,-- для нея нѣтъ никакого спасенія. Вся задача въ томъ, чтобъ этотъ край, наше отечество, спасти отъ крушенія и потомъ... потомъ все должно возродиться изъ пепла, какъ возрождается фениксъ... Я сдѣлаю это... и корону, которую жажду, возложу, какъ терновый вѣнецъ, на свою голову, чтобъ вызвать новую жизнь изъ великой могилы... Не содрогайся,--земля не разступается, все стоитъ на своемъ мѣстѣ, только новыя времена даютъ знать о своемъ наступленіи... Я отдалъ этотъ край шведамъ, чтобъ ихъ оружіемъ смирить другаго непріятеля, выгнать его изъ нашихъ границъ, возвратить потерянное и съ мечомъ въ рукахъ вынудить его подписать мирный трактатъ въ его же собственной столицѣ... Ты слышишь меня? Но въ скалистой, безплодной Швеціи не наберется достаточно силъ, достаточно солдатъ, достаточно сабель, чтобъ завоевать всю громадную республику. Они могутъ разбить разъ, два наше войско, но удержать насъ въ повиновеніи не съумѣютъ... Если къ каждому десятку нашихъ приставить стражемъ по одному шведу, то, все-таки, для многихъ десятковъ не хватитъ стражниковъ... Карлъ-Густавъ хорошо знаетъ объ этомъ и не хочетъ, да и не можетъ захватить всю республику... Онъ займетъ королевскую Пруссію, самое большее--часть Великой Польши, и удовлетворится этимъ. Но чтобы впослѣдствіи спокойно владѣть новыми пріобрѣтеніями, онъ долженъ разорвать нашъ союзъ съ Короной, иначе ему не удержать эти провинціи. Что же будетъ тогда съ нашимъ краемъ? Кому отдадутъ его? Если я оттолкну корону, которую Богъ и судьба возлагаютъ на мою голову, ее отдадутъ тому, чьи войска въ настоящее время занимаютъ этотъ край... Но Карлъ-Густавъ не захочетъ этого, чтобы не усилить сосѣда и не создать себѣ грознаго противника. Да, если я не возьму короны, такъ и будетъ... Имѣю ли я право отказываться отъ нея? Могу ли я спокойно видѣть окончательную гибель своего отечества? Въ десятый, въ сотый разъ я спрашиваю у тебя: гдѣ другое средство спасенія? Такъ да свершится же воля Божія! Я беру эту тяжесть на свои рамена. Шведы со мною, электоръ Бранденбургскій, нашъ родственникъ, обѣщаетъ намъ помощь. Я освобожу край отъ непріятеля; царствованіе моего дома начнется побѣдою и расширеніемъ границъ; повсюду водворятся миръ и спокойствіе и огонь не будетъ пожирать города и селенія... Да поможетъ мнѣ въ этомъ Богъ и святой крестъ, ибо я чувствую въ себѣ силу и мощь, ниспосланную съ неба, ибо я хочу счастія этому краю и не здѣсь еще кончаются мои замыслы... Клянусь этими небесными свѣтилами, этими мерцающими звѣздами, что если хватитъ мнѣ силъ и здоровья, я отстрою заново нынѣ распадающееся зданіе и сдѣлаю его болѣе крѣпкимъ, чѣмъ оно было донынѣ.
   Глава князя сверкали, лице приняло выраженіе силы и мощи.
   -- Князь!-- задыхаясь, проговорилъ Клицицъ, -- мой умъ не можетъ обнять сказаннаго вами, голова горитъ, очи боятся бросить взглядъ впередъ!
   -- Потомъ,-- продолжалъ Радзивиллъ, идя за развитіемъ своихъ мыслей,-- потомъ... Шведы не лишатъ Яна-Казиміра ни сана, ни царства; ему останутся Мазовія и Малая Польша. Богъ не далъ ему потомства. Потомъ подойдетъ новое избраніе... Кого выберутъ на престолъ, если захотятъ удержать миръ съ Литвой? Когда Польша достигла могущества и сокрушила могущество крестоносцевъ? Когда на ея тронъ возсѣлъ Владиславъ Ягелло. И теперь будетъ такъ... Поляки не могутъ призвать на тронъ никого иного, кромѣ владѣтеля Литвы,--не могутъ, потому что иначе должны будутъ погибнуть, потому что имъ вздохнуть полною грудью нельзя будетъ между нѣмцами и турками, въ особенности когда эту грудь точитъ козацкій червь. Да, слѣпецъ тотъ, кто не видитъ этого, глупъ, кто этого не понимаетъ! А тогда обѣ страны вновь соединятся и сольются въ одно могущественное государство подъ моею властью! Тогда посмотримъ, какъ скандинавскіе царьки удержатся въ своихъ прусскихъ и великопольскихъ владѣніяхъ. Тогда я скажу имъ: quos ego!-- придавлю ихъ своею стопой и обнаружу такую силу, которой еще свѣтъ не видалъ... Можетъ быть, мы понесемъ крестъ, огонь и мечъ въ Константинополь и будемъ грозить непріятелю, спокойные дома! Великій Боже, Ты, который управляешь движеніями свѣтилъ, дай мнѣ спасти эту несчастную страну для славы Твоей и всего христіанства, пошли мнѣ людей, которые поняли бы мою мысль и помогали бы мнѣ.
   Тутъ князь простеръ руки и поднялъ глаза къ небу:
   -- Ты меня видишь! Ты меня судишь!...
   -- Князь!... Князь!--закричалъ Кмицицъ.
   -- Иди, оставь меня! брось мнѣ булаву подъ ноги! нарушь присягу! назови измѣнникомъ!... Пусть въ моемъ терновомъ вѣнцѣ не будетъ недостатка ни въ одномъ шипѣ! Погубите край, низвергните его въ пропасть, оттолкните руку, которая можетъ спасти его, и идите па Божій судъ... Пусть тамъ разсудятъ насъ...
   Кмицицъ бросился на колѣни передъ Радзивилломъ.
   -- О, князь, я съ вами до смерти!... Отецъ отечества! избавитель!...
   Радзивиллъ положилъ ему обѣ руки на голову и молчаніе воцарилось вновь. Только сова все кричала на башнѣ.
   -- Ты получишь все, чего желаешь,--торжественно сказалъ князь.--Тебя встрѣтитъ то, чего не снилось ни отцу твоему, ни матери... Встань, будущій великій гетманъ и воевода виленскій!...
   На небѣ разсвѣтало.
   

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Глава I.

   У пана Заглобы сильно шумѣло въ головѣ, когда онъ трижды бросилъ страшному гетману въ глаза слово "измѣнникъ". Черезъ часъ, когда опьянѣніе немного прошло, когда онъ очутился вмѣстѣ съ обоими Скшетускими и паномъ Михаломъ въ кейданскомъ подземельи, онъ понялъ, какой опасности онъ подвергъ свою жизнь, и сильно встревожился.
   -- А что теперь будетъ?-- спросилъ онъ, посматривая осовѣлыми глазами на маленькаго рыцаря, на котораго въ тяжелыя минуты обыкновенно возлагалъ всѣ свои упованія.
   -- Пусть меня чортъ возьметъ, мнѣ все равно! -- отвѣтилъ Володіёвскій.
   -- Доживемъ мы до такого времени и такого позора, какого еще не видалъ свѣтъ и польская корона!--сказалъ Янъ Скшетускій.
   -- Хорошо, если доживемъ, тогда мы могли бы быть примѣромъ добродѣтели для другихъ... Но доживемъ ли?--вотъ вопросъ.
   -- Страшное, невѣроятное дѣло!--сказалъ Станиславъ Скшетускій. -- Гдѣ случалось что - нибудь подобное? Спасите меня, друзья, я чувствую, что у меня все въ головѣ путается. Двѣ войны, третья козацкая, а, вдобавокъ ко всему этому, измѣна, какъ зараза: Радзѣёвскій, Опалиньскій, Грудзиньскій, Радзивиллъ! Наступаетъ конецъ свѣта, близокъ судный день! Лучше бы земля разступилась подъ нашими ногами. Клянусь Богомъ, я теряю умъ!
   И онъ началъ метаться по комнатѣ, какъ дикій звѣрь въ клѣткѣ.
   -- Помолиться намъ, что ли?... Боже милосердый, спаси насъ!
   -- Успокойтесь,-- сказалъ Заглоба,-- теперь не время впадать въ отчаяніе!
   Вдругъ панъ Станиславъ стиснулъ зубы; его охватило бѣшенство .
   -- Провалиться бы тебѣ!--крикнулъ онъ на Заглобу.--Это твоя мысль: ѣхать къ измѣннику! Чтобъ вы оба пропали!
   -- Опомнись, Станиславъ,--сурово сказалъ Янъ.--Того, что случилось, никто не могъ предвидѣть...Терпи,--вѣдь, не одинъ ты страдаешь,--и знай, что наше мѣсто здѣсь, именно здѣсь... Боже милосердый! сжалься не надъ нами, но надъ нашею несчастною родиной!
   Станиславъ не отвѣтилъ ничего, только стиснулъ руки такъ, что суставы хрустнули.
   Они замолчали. Только панъ Михалъ посвистывалъ сквозь зубы и казался равнодушнымъ ко всему, хотя на самомъ дѣлѣ страдалъ вдвойнѣ: какъ гражданинъ, видящій позоръ отечества, и какъ солдатъ, нарушившій дисциплину. Въ особенности его мучило послѣднее. Онъ лучше предпочелъ бы умереть тысячу разъ.
   -- Не свищите, панъ Михалъ!--сказалъ ему Заглоба.
   -- Мнѣ все равно!
   -- Какъ же это такъ? Ни одинъ изъ васъ и не подумаетъ, нѣтъ ли какого-нибудь средства спастись? А стоитъ надъ этимъ поломать голову! Что-жь намъ гнить въ этомъ подвалѣ, когда всякая рука нужна отечеству, когда одинъ хорошій человѣкъ приходится на десять измѣнниковъ?!
   -- Вы правы!--согласился Янъ Скшетускій.
   -- Ты одинъ не поглупѣлъ отъ горя. Какъ ты думаешь, чт0 этотъ негодяй думаетъ дѣлать съ нами? Вѣдь, не казнитъ же онъ насъ?
   Володіёвскій насмѣшливо расхохотался.
   -- А почему бы не такъ, интересно знать?... Развѣ право не на его сторонѣ? Развѣ мечъ не при немъ? Развѣ вы не знаете Радзивилла?
   -- Что вы говорите! Какое право?
   -- Надо мной -- гетманское, надъ вами -- право силы!
   -- За которое ему придется отвѣчать...
   -- Передъ кѣмъ? Передъ шведскимъ королемъ?
   -- Хорошо вы меня утѣшаете, нечего говорить!
   -- Я и не думаю васъ утѣшать.
   Опять молчаніе. Извнѣ доносились мѣрные шаги шотландскихъ пѣхотинцевъ за дверями подвала.
   -- Нечего дѣлать,-- сказалъ Заглоба,-- придется пуститься на хитрости.
   Ему никто не отвѣчалъ.
   -- Я не хочу вѣрить, чтобы Мы были осуждены на смерть. Если бы за каждое слово, сказанное сгоряча, въ пьяномъ видѣ, отрубали голову, тогда ни одинъ шляхтичъ во всей республикѣ не ходилъ бы съ головой. А neminem captivdbimus! Это тоже пустяки?
   -- Вотъ вы видите примѣръ на себѣ и на насъ!-- сказалъ Станиславъ Скшетускій.
   -- Все это случилось сгоряча, но я увѣренъ, что князь опомнится. Мы -- чужіе люди, никакимъ образомъ подъ его юрисдикцію не подходимъ. Онъ долженъ обращать вниманіе на общественное мнѣніе и не можетъ начинать съ насилія, чтобы не отвратить отъ себя всю шляхту. Я не отнимаю у него власти надъ офицерами, но, вѣдь, и его войско вспомнитъ о своихъ полковникахъ... Гдѣ ваша хоругвь, панъ Михалъ?
   -- Въ Упитѣ!
   -- Скажите мнѣ, вы увѣрены, что ваши люди вступятся за насъ?
   -- Почемъ я знаю? Меня они, положимъ, любятъ, но знаютъ, что надо мною гетманъ.
   Заглоба задумался на минуту.
   -- Дайте мнѣ какой-нибудь приказъ къ нимъ, чтобъ меня слушали во всемъ, какъ васъ самого, если я приду къ нимъ.
   -- Вамъ кажется, что вы уже на свободѣ!
   -- Ничто не мѣшаетъ. Приходилось бывать и не въ такихъ положеніяхъ, да и то Богъ выносилъ. Дайте приказъ мнѣ и обоимъ панамъ Скшетускимъ: кто первый вырвется, тотъ поѣдетъ къ хоругви и приведетъ ее на помощь другимъ.
   -- Что вы бредите! Нашли время болтать! Кто отсюда вырвется? На чемъ, наконецъ, я напишу вамъ приказъ? У васъ есть бумага, чернила, перья? Вы совсѣмъ потеряли голову.
   -- Бѣда, да и только!--сказалъ Заглоба.-- Дайте мнѣ хоть вашъ перстень.
   -- Возьмите и оставьте меня въ покоѣ!-- сказалъ панъ Михалъ.
   Заглоба взялъ перстень, надѣлъ его на мизинецъ и началъ молча ходить взадъ и впередъ.
   Ночникъ погасъ и въ подвалѣ воцарилась полнѣйшая темнота, только сквозь рѣшетку высокаго окна виднѣлась пара звѣздъ, мерцающихъ на ясномъ небѣ. Заглоба не сводилъ глазъ съ этой рѣшетки.
   -- Еслибъ съ нами былъ покойникъ Подбипента,--пробормоталъ старикъ,--то вырвалъ бы рѣшетку и черезъ часъ мы очутились бы за Кейданами.
   -- А вы подсадите меня къ окну?--вдругъ спросилъ Янъ Скшетускій.
   Заглоба съ паномъ Станиславомъ стали возлѣ стѣны и черезъ минуту Янъ уже стоялъ на ихъ плечахъ.
   -- Трещитъ!... Ей-Богу, трещитъ!--воскликпулъ Заглоба.
   -- Что вы говорите!--сказалъ Янъ,--я еще не дотрогивался, до нея.
   -- Влѣзьте оба съ братомъ, я какъ-нибудь удержу васъ... Не разъ я смѣялся надъ паномъ Михаломъ, что онъ такой маленькій, а теперь жалѣю, что онъ еще не меньше. Тогда бы могъ проскользнуть змѣею.
   Но Янъ вскорѣ соскочилъ на земь.
   -- Съ той стороны стоятъ шотландцы!--сказалъ онъ.
   -- Чтобъ они обратились въ соляной столбъ, какъ жена Лота! Тутъ такъ темно, что собственнаго носа не видно. Скоро начнетъ разсвѣтать. Смѣю я надѣяться, что намъ принесутъ поѣсть? Вѣдь, и лютеране не морятъ плѣнниковъ голодомъ. Можетъ быть, Богъ образумитъ гетмана. Ночью, говорятъ, въ человѣкѣ совѣсть просыпается и нечистые духи оставляютъ грѣшниковъ. Можетъ ли быть, чтобъ въ подвалѣ былъ одинъ входъ? Днемъ осмотримъ. Голова у меня словно налитая, ничего выдумать не могу,-- завтра будетъ лучше, а теперь, панове, помолимся и поручимъ себя Пречистой Дѣвѣ въ этомъ еретическомъ, узилищѣ.
   Оба Скшетускіе и Володіёвскій, подавленные горемъ, молча углеглись спать, но панъ Заглоба долго еще бормоталъ про себя:
   -- Иначе и быть не можетъ, завтра намъ скажутъ: переходите на сторону Радзивйлловъ, и вамъ все простится. Ну, посмотримъ, кто кого проведетъ. Такъ вы сажаете шляхту въ тюрьму, не обращая вниманія на лѣта и заслуги? Хорошо! Дуракъ всегда будетъ подъ низомъ, а умный выберется наверхъ. Я примкну, въ чемъ вамъ будетъ угодно, но буду ли держаться на вашей сторонѣ, это еще вопросъ. Если вы измѣняете отчизнѣ, то всякій порядочный человѣкъ и вамъ измѣнять обязанъ. Но что республикѣ приходитъ конецъ,-- это вѣрно, ужь коли самые важные ея сановники соединяются съ непріятелемъ... И на свѣтѣ этого никогда не бывало; есть отъ чего умъ потерять. Есть ли въ адѣ достаточно мукъ для такихъ измѣнниковъ? Чего не хватало этому Радзивиллу? Мало ему дала отчизна, что онъ ее продалъ, какъ Іуда, да еще въ самую тяжелую минуту? Справедливъ гнѣвъ Твой, Боже, пошли только поскорѣй кару. Да будетъ такъ! Аминь! Только бы мнѣ на волю выбраться, ужь наберу я тебѣ партизановъ, панъ гетманъ! Узнаешь ты, какіе плоды приноситъ измѣна. Будешь ты меня считать своимъ другомъ; но если лучшихъ друзей не найдешь, то никогда не выходи на медвѣдя, если своя шкура не мила...
   Такъ бесѣдовалъ съ собою панъ Заглоба. Прошелъ часъ, другой, наконецъ, начало разсвѣтать. Блѣдный отблескъ разсвѣта мало-по-малу проникъ въ узкое окошечко и освѣтилъ фигуры узниковъ. Володіёвскій и двое Скіпетускіе дремали отъ утомленія. Когда совсѣмъ разсвѣло, съ замковаго двора начали долетать отголоски солдатскихъ шаговъ, стукъ оружія и топотъ копытъ. Рыцари вскочили на ноги.
   -- День начинается не особенно благопріятно для насъ!-- сказалъ Янъ.
   -- Дай Богъ, чтобъ кончился лучше,--отвѣтилъ Заглоба.-- Знаете, что я ночью придумалъ? Намъ, по всей вѣроятности, даруютъ жизнь, если мы согласимся служить у Радзивилла и помогать ему въ его измѣнническихъ намѣреніяхъ. Мы должны согласиться, чтобъ воспользоваться свободой и стать на защиту отечества"
   -- Да сохранитъ меня Богъ,--воскликнулъ Янъ.--Хотя бы я потомъ вышелъ изъ лагеря измѣнниковъ, клеймо на моемъ имени, все-таки, останется и перейдетъ моимъ дѣтямъ. Я не сдѣлаю этого... лучше смерть!
   -- И я!--сказалъ Станиславъ.
   -- А я заранѣе говорю, что сдѣлаю. Никто не подумаетъ, чтобъ я поступалъ по своей волѣ. Пусть эту змѣю Радзивилла черти возьмутъ. Увидимъ еще, свое возьмемъ.
   Крики на дворѣ становились все сильнѣй. Въ нихъ слышался гнѣвъ и негодованіе. Раздалась какая-то команда, затѣмъ мѣрные шаги солдатъ и тяжелый грохотъ пушечныхъ колесъ.
   -- Что тамъ дѣлается?--спросилъ Заглоба. -- Можеть быть, какая-нибудь помощь намъ?
   -- Я могу сказать одно, что дѣлается что-то необычайное,-- отвѣтилъ Володіёвскій. --Подсадите-ка меня къ окну, я скорѣе васъ все узнаю.
   Янъ Скшетускій взялъ его подъ мышки и, какъ ребенка, поднялъ кверху. Панъ Михалъ схватился за рѣшетку и выглянулъ на дворъ.
   -- Да, да!--вдругъ воскликнулъ онъ,--я вижу венгерскую пѣхотную хоругвь, которою начальствовалъ Оскерко. Его ужасно любили, а онъ также подъ арестомъ... должно быть,- о немъ спрашиваютъ. Боже мой! стоятъ въ боевомъ порядкѣ. Поручикъ Стаховичъ съ ними, другъ Оскерки.
   Крики еще усилились.
   -- Гангофъ подъѣхалъ къ нимъ... Говоритъ что-то со Стаховичемъ... Какой крикъ! Вотъ Стаховичъ съ двумя офицерами вышли изъ рядовъ... Должно быть, идутъ депутаціей къ гетману... Ей-Богу, бунтъ все больше распространяется въ войскѣ... Противъ венгровъ выставили пушки и шотландскій полкъ тоже въ боевомъ порядкѣ... Офицеры изъ польскихъ хоругвей собираются около венгровъ... Безъ нихъ они не смѣли бы,-- тутъ страшная дисциплина.
   -- Въ этомъ-то наше спасеніе!-- крикнулъ Заглоба. -- Панъ Михалъ, а много польскихъ хоругвей? Ужь если эти взбунтуются, то взбунтуются не на шутку.
   -- Гусарская Станкевича и панцырная Мирскаго стоятъ въ двухъ дняхъ разстоянія отъ Еейданъ, --извѣстилъ панъ Михалъ. -- Еслибъ они были здѣсь, то полковниковъ ихъ не смѣли бы арестовать. Подождите... Драгуны Харлампа, одинъ полкъ; Мелешко, другой,--но тѣ вмѣстѣ съ княземъ... Невяровскій тоже присталъ къ князю, но его полкъ далеко... Два шотландскихъ .
   -- Итого у князя четыре полка.
   -- Да артиллеріи Корфа два полка.
   -- Ой, что-то много!
   -- И хоругвь Кмицица, великолѣпно вооруженная... шесть сотъ человѣкъ.
   -- А Кмицицъ на чьей сторонѣ?
   -- Не знаю.
   -- Вы не видали, бросилъ онъ вчера булаву или нѣтъ?
   -- Не знаемъ.
   -- Значитъ, кто же тогда противъ князя? Какія хоругви?
   -- Прежде всего, очевидно, венгры. Двѣсти человѣкъ. Потомъ свободные офицеры изъ полковъ Мирскаго и Станкевича. Шляхты немного... и Кмицицъ, но этотъ не навѣрное.
   -- О, чтобъ его! Маловато, маловато!
   -- Венгры стоютъ двухъ полковъ: солдаты старые и опытныя. Погодите... У пушекъ зажигаютъ фитили... дѣло пахнетъ битвой.
   Скшетускіе молчали. Заглоба метался, какъ въ горячкѣ.
   -- Бей измѣнниковъ! Бей собачьихъ дѣтей! Эхъ, Кмицицъ, Кмицицъ! Все отъ него зависитъ... Смѣлый онъ солдатъ?
   -- Какъ дьяволъ. На все готовъ.
   -- И думать нечего: конечно, онъ на нашей сторонѣ.
   -- Бунтъ въ войскѣ! Вотъ До чего довелъ гетманъ!--вздохнулъ Володіёвскій.
   -- Кто здѣсь бунтовщикъ? Войско или гетманъ, который возсталъ противъ своего государя?--спросилъ Заглоба.
   -- Богъ ему судья. Подождите. Тамъ снова какое-то движеніе. Часть драгунъ Харлампа перешла къ венграмъ. Въ этомъ полку служитъ одна только шляхта. Слышите, какъ кричатъ?
   -- Полковниковъ! Полковниковъ!--кричали на дворѣ грозные голоса.
   -- Панъ Михалъ! ради Христа, крикните имъ, чтобъ послали за вашею хоругвью и за панцырнымъ полкомъ.
   -- Тише!
   Заглоба самъ началъ кричать:
   -- Пошлите за остальными польскими хоругвями и въ клочья измѣнниковъ!
   -- Да тише же!
   Вдругъ, только не на дворѣ, а позади замка, раздался короткій, отрывистый залпъ мушкетовъ.
   -- Іисусъ, Марія!--крикнулъ Володіёвскій.
   -- Что это такое?
   -- Должно быть, разстрѣляли Стаховича и двухъ офицеровъ, что пошли въ депутаціи!--задыхаясь, проговорилъ Володіёвскій.-- Должно быть такъ!
   -- О, Распятый! Тогда нельзя разсчитывать ни на какое милосердіе.
   Новый залпъ заглушилъ слова пана Заглобы. Панъ Михалъ конвульсивно схватился за рѣшетку и прижалъ къ ней лицо, но ничего не могъ видѣть, за исключеніемъ ногъ шотландскихъ пѣхотинцевъ, стоящихъ около самаго окна. Наконецъ, загрохотали и пушки. Замокъ дрожалъ на своемъ фундаментѣ, пули съ сухимъ трескомъ ударялись о стѣны.
   -- Михалъ, слѣзай, погибнешь тамъ!-- закричалъ Янъ.
   -- Ни за что! Пули бьютъ выше, а ядра въ противную сторону. Ни за что не сойду!
   И панъ Володіёвскій весь влѣзъ въ углубленіе окна. Въ подвалѣ сдѣлалось совсѣмъ темно, за то рыцари ежеминутно получали очень свѣжія извѣстія съ поля битвы.
   -- Теперь вижу!--крикнулъ панъ Михалъ.--Венгры спрятались за стѣну, оттуда стрѣляютъ... Ага! Я боялся, чтобъ ихъ въ уголъ не загнали, тогда пушки въ мигъ бы уничтожили. Славные солдаты, ей-Богу! Безъ офицеровъ знаютъ, что нужно. Снова дымъ... Ничего не видно.
   Выстрѣлы начали слабѣть.
   -- Боже милостивый, не отлагай кары!-- взывалъ Заглоба.
   -- Ну, что теперь, Михалъ?--спросилъ Скшетускій.
   -- Шотландцы идутъ въ атаку.
   -- Громъ и молнія!... А мы должны тутъ сидѣть!--закричалъ Заглоба.
   -- Вотъ они, аллебардисты! Венгры принимаютъ ихъ въ сабли... Ахъ, Боже мой! Какъ жаль, что вы не можете видѣть! Что за солдаты!...
   -- И бьются другъ съ другомъ, вмѣсто того, чтобъ бить непріятеля.
   -- Венгры берутъ верхъ! Шотландцы отступаютъ слѣва... Драгуны Мѣлешки переходятъ на ихъ сторону!... Шотландцы межъ двухъ огней. Корфъ не можетъ стрѣлять изъ пушекъ, чтобы не побить шотландцевъ... Между венграми мелькаютъ мундиры полка Гангофа. Идутъ атаковать ворота... Хотятъ выйти со двора... Идутъ какъ буря!... Все ломаютъ!...
   -- Какъ же такъ? Я хотѣлъ бы, чтобы они взяли замокъ,-- крикнулъ Заглоба.
   -- Ничего. Завтра возвратятся съ хоругвями Мирскаго и Станкевича... Харлампъ погибъ!... Нѣтъ, встаетъ, раненый... Вотъ, вотъ они у самыхъ воротъ... Что это? Неужели' и шотландская стража переходитъ къ венграмъ?... Отпираютъ ворота... Съ той стороны клубится пыль. Вижу Кмицица! Кмицицъ! Кмицицъ съ конницей валитъ черезъ ворота!
   -- На чьей сторонѣ? На чьей сторонѣ?--торопливо спросилъ Заглоба.
   Панъ Михалъ ничего не отвѣтилъ; стукъ оружія и крики раздавались теперь съ удвоенною силой.
   -- Погибли!--вдругъ пронзительно крикнулъ Володіёвскій.
   -- Кто погибъ? Кто?...
   -- Венгры! Конница разбила ихъ, мнетъ, рубитъ! Знамя въ рукахъ Кмицица!... Конецъ, конецъ!
   Панъ Михалъ соскользнулъ съ окна и упалъ въ объятія Яна Скшетускаго.
   -- Бейте меня!-- кричалъ онъ.--Бейте! Этотъ человѣкъ былъ въ моихъ рукахъ и я его отпустилъ живаго; я привезъ ему приказъ! Благодаря мнѣ, онъ собралъ эту хоругвь, съ которою теперь будетъ воевать противъ отечества. О, онъ зналъ, кого набрать,-- мошенниковъ, висѣльниковъ, разбойниковъ, такихъ же, какъ онъ самъ!... Боже! продли мнѣ жизнь на погибель этого измѣнника... Клянусь, что болѣе онъ не уйдетъ изъ моихъ рукъ.
   Крики, топотъ коней и залпы выстрѣловъ начали мало-помалу стихать; наконецъ, на дворѣ кейданскаго замка водворилась полная тишина, прерываемая только мѣрными шагами шотландской стражи.
   -- Панъ Михалъ! выгляньте еще, что стало,-- умолялъ Заглоба.
   -- Зачѣмъ?--отвѣтилъ маленькій рыцарь.-- Кто знаетъ войну, тотъ пойметъ, что стало. Наконецъ, я видѣлъ ихъ разбитыми... Кмицицъ торжествуетъ!
   
   -- Чтобъ его конями разорвали, злодѣя, висѣльника! Чтобъ ему пришлось гаремъ у татаръ сторожить!
   

Глава II.

   Панъ Михалъ былъ правъ: Кмицицъ торжествовалъ. Венгры, часть драгуновъ Мѣлепіки и Харлампа густо устилали кейданскій дворъ. Едва нѣсколько человѣкъ спаслись бѣгствомъ и искали спасенія въ окрестностяхъ замка и города, гдѣ ихъ настигала конница. Большую часть бѣглецовъ поймали, остальные опомнились только въ лагерѣ Павла Сапѣги, воеводы витебскаго, которому принесли страшную вѣсть объ измѣнѣ великаго гетмана, о переходѣ его на сторону шведовъ, и сопротивленіи польскихъ полковниковъ.
   Кмицицъ, весь покрытый кровью и пылью, съ венгерскимъ знаменемъ въ рукахъ, предсталъ предъ Радзивилломъ, который принялъ его съ распростертыми объятіями. Но побѣда не радовала пана Андрея. Онъ вошелъ сумрачный и злой, какъ будто бы чувствовалъ угрызеніе совѣсти.
   -- Ваше сіятельство,-- сказалъ онъ,-- я не хочу слушать похвалъ и предпочиталъ бы сто разъ сражаться съ непріятелемъ, чѣмъ съ солдатами, которые могутъ пригодиться впослѣдствіи. Мнѣ кажется, что я дрался самъ съ собою.
   -- А кто виноватъ, если не бунтовщики?-- отвѣтилъ князь.-- Я хотѣлъ вести ихъ подъ Вильно, и сдѣлалъ бы такъ, а они пошли противъ меня. Что случилось, того не вернешь. Нужно было показать примѣръ.
   -- Что вы думаете дѣлать съ плѣнниками?
   -- Десятаго разстрѣлять, остальныхъ включить въ другіе полки. Ты поѣдешь сегодня къ хоругвямъ Мирскаго и Станкевича, отвезешь имъ мой приказъ, чтобы были готовы къ походу. Я назначаю тебя начальникомъ надъ этими двумя хоругвями и надъ третьей -- Воло діёвскаго. Намѣстники подчиняются тебѣ я должны слушаться во всемъ. Я хотѣлъ было послать туда Харлампа, да онъ ни къ чему не годенъ... Раздумалъ.
   -- А что дѣлать въ случаѣ сопротивленія? У Володіёвскаго лауданцы, которые меня ненавидятъ.
   -- Объявишь, что Мирскій, Станкевичъ и Володіёвскій будутъ немедленно разстрѣляны.
   -- Тогда они могутъ пойти съ оружіемъ на Кейданы, чтобъ отбить полковниковъ. У Мирскаго одна крупная шляхта.
   -- Возьмешь съ собой полкъ шотландской пѣхоты и полкъ нѣмцевъ. Прежде окружишь ихъ, потомъ прочтешь приказъ
   -- Какъ угодно вашему сіятельству.
   Радзивиллъ задумался.
   -- Мирскаго и Станкевича я разстрѣлялъ бы съ большою охотой, еслибъ не ихъ популярность во всемъ краю. Боюсь толковъ и открытаго бунта, какъ сегодня... Къ счастью, благодаря тебѣ, они получили хорошій урокъ и теперь каждая хоругвь два раза подумаетъ, прежде чѣмъ кинется на насъ. Нужно только дѣйствовать скоро, чтобы бунтовщики не перешли къ пану витебскому воеводѣ.
   -- Ваше сіятельство говорили только о Мировомъ и Станкевмчѣ, а ничего не вспомнили о Володіёвскомъ и Оскеркѣ.
   -- Оскерку тоже надо пощадить,-- онъ человѣкъ знатный, съ большими связями,-- но Володіёвскій изъ Руси и родственниковъ здѣсь никакихъ не имѣетъ. Храбрый солдатъ, правда. Я разсчитывалъ на него... Тѣмъ хуже, что онъ обманулъ меня. Еслибъ дьяволъ не принесъ тѣхъ бродягъ, его пріятелей, можетъ быть, онъ дѣйствовалъ бы иначе; но послѣ вчерашняго его ждетъ смерть, равно какъ и двухъ Скшетускихъ и того третьяго быка, который первый началъ рычать: "измѣнникъ, измѣнникъ!"
   Панъ Андрей вскочилъ, какъ ужаленный.
   -- Ваше сіятельство! солдаты говорятъ, что Володіёвскій спасъ вашу жизнь подъ Цубиховымъ.
   -- Онъ исполнилъ свой долгъ и за то я отдалъ ему Дыткеме... Теперь онъ измѣнилъ мнѣ и за то я прикажу его разстрѣлять.
   Глаза Кмицица загорѣлись, ноздри раздулись.
   -- Ваше сіятельство, этого не можетъ быть!
   -- Какъ, не можетъ быть?-- спросилъ Радзивиллъ, хмуря брови.
   -- Умоляю ваше сіятельство!-- горячо заговорилъ Кмицицъ,-- чтобъ волосъ не упалъ съ головы Володіёвскаго! Ваше сіятельство, простите меня... умоляю!... Володіёвскій ногъ не отдать мнѣ вашъ приказъ, потому что вы предоставляли это на его усмотрѣніе. А онъ отдалъ!... Изъ бездны меня вытащилъ... Благодаря атому, я попалъ къ вамъ на службу... Онъ не колебался спасти меня, хотя самъ искалъ руки той дѣвушки, которую люблю я... Я ему обязанъ всѣмъ и поклялся, что заплачу ему!... Ваше сіятельство сдѣлаете для меня, чтобъ ни его, ни его друзей не постигла кара. Волосъ не долженъ упасть съ ихъ головы, и не упадетъ, клянусь Богомъ, пока я живъ! Умоляю васъ!
   Панъ Андрей просилъ и складывалъ руки, но въ словахъ его, помимо воли, слышались гнѣвъ, угроза и раздраженіе. Неудержимая его натура брала верхъ. Онъ стоялъ передъ Радзивилломъ съ взволнованнымъ лицомъ, съ горящими глазами. Лицо гетмана тоже было искажено гнѣвомъ. Подъ его желѣзною волей и деспотизмомъ все доселѣ гнулось на Литвѣ и Руси, никто не смѣлъ противиться ему, просить помилованія разъ осужденнымъ, а теперь Кмицицъ просилъ... да не просилъ, а скорѣе требовалъ. И положеніе дѣлъ было таково, что ему почти невозможно было отказать.
   Деспотъ на первыхъ шагахъ по пути измѣны почувствовалъ, что не разъ придется и ему уступать деспотизму людей и обстоятельствъ, что онъ будетъ находиться въ зависимости отъ своихъ сторонниковъ куда какъ мельче Кмицица, что тотъ Кмицицъ, котораго онъ хотѣлъ обратить въ вѣрнаго пса, теперь показываетъ волчьи зубы и готовъ, въ минуту раздраженія, укусить руку своего господина.
   Все это страшно возмутило гордую радзивидловскую душу. Онъ рѣшился сопротивляться... Можетъ ли онъ оставить неотмщеннымъ нанесенное ему оскорбленіе?
   -- Володіёвскій и тѣ трое должны поплатиться жизнью!-- сказалъ онъ, возвысивъ голосъ.
   Но говорить съ Кмицицомъ такимъ образомъ значило бросать искры въ порохъ.
   -- Еслибъ я не разбилъ венгровъ, они не умерли бы!-- закупалъ, въ свою очередь, Кмицицъ.
   -- Какъ? Ты, кажется, попрекаешь мнѣ своими услугами?-- грозно спросилъ гетманъ.
   -- Ваше сіятельство!-- порывисто сказалъ Кмицицъ,-- я не попрекаю... Я прошу... умоляю... Но этого не должно быть. Эти люди извѣстны всей Польшѣ... Не можетъ этого быть и не будетъ!... Я не буду Іудой по отношенію къ Володіёвскому. Я пойду за васъ хоть въ огонь, только не отказывайте мнѣ въ этомъ.
   -- А если я откажу?
   -- Тогда лучше прикажите разстрѣлять меня!... Не хочу я ять... Пусть меня разразитъ, громъ небесный!... Пусть, меня черти живымъ въ адъ утащатъ!
   -- Опомнись, несчастный! Съ кѣмъ ты говоришь?
   -- Ваше сіятельство, не приводите меня въ отчаяніе!
   -- Я могъ бы склониться на просьбы, но на угрозы не обращаю вниманія.
   -- Я прошу... умоляю!
   Панъ Андрей упалъ на колѣни.
   -- Дозвольте мнѣ служить вамъ чистосердечно, иначе я сойду съ ума!
   Радзивиллъ не отвѣтилъ ничего. Кмицицъ стоялъ на колѣняхъ и лицо его поперемѣнно то блѣднѣло, то покрывалось румянцемъ. Было замѣтно, что еще мигъ, и онъ вспыхнетъ. (
   -- Встань!-- сказалъ Радзивиллъ.
   Панъ Андрей всталъ.
   -- Ты умѣешь защищать друзей,-- сказалъ князь,-- значитъ, и меня будешь защищать такъ же. Только Богъ сотворилъ тебя изъ какого-то горячаго матеріала,-- смотри, какъ бы ты не сгорѣлъ весь до остатка. Я не могу ни въ чемъ отказать тебѣ. Слушай же меня: Станкевича, Мирскаго и Оскерку я хочу отослать въ Биржи къ шведамъ; пусть и Володіевскій идетъ съ ними. Головъ съ нихъ тамъ не снимутъ, а если они во время войны посидятъ спокойно -- не велика бѣда.
   -- Благодарю васъ, отецъ родной!-- крикнулъ панъ Андрей.
   -- Подожди...-- сказалъ князь.-- Я уважилъ твое желаніе, теперь ты уважь мое... Для того стараго шляхтича... забылъ его фамилію... этому голосистому дьяволу, который прибылъ съ Скшетускимъ, я въ душѣ давно подписалъ смертный приговоръ. Онъ первый назвалъ меня измѣнникомъ, онъ обвинилъ меня во взяточничествѣ , онъ возбудилъ другихъ... Можетъ быть, не было бы такого сопротивленія, еслибъ не его нахальство! (Тутъ князь ударилъ кулакомъ по столу). Скорѣй я ожидалъ смерти или свѣтопреставленія, чѣмъ меня, Радзивилла, кто-нибудь осмѣлился бы въ лицо назвать измѣнникомъ,-- въ глаза, въ присутствіи людей! Нѣтъ такой смерти, нѣтъ такихъ мукъ, каши могли бы искупить подобное преступленіе. Не проси меня о немъ; это ни къ чему не приведетъ.
   Но панъ Андрей не легко отказывался отъ разъ взятаго намѣренія. Только теперь онъ не сердился, не возмущался. Напротивъ, схвативъ снова руку гетмана, онъ осыпалъ ее поцѣлуями и началъ просить такъ сердечно, насколько хватило его.
   -- Никакою цѣпью вы не привязали бы въ себѣ моего сердца, какъ этимъ благодѣяніемъ. Не дѣлайте добра въ половину. Князь! что вчера говорилъ этотъ шляхтичъ, то думали всѣ. Я самъ думалъ такъ, пока вы не открыли мнѣ глаза... Пусть меня спалитъ огонь небесный, если я не думалъ такъ... Человѣкъ не виноватъ, если онъ глупъ. Тотъ шляхтичъ былъ совершенно пьянъ и выболталъ, что было у него на умѣ. Онъ думалъ, что выступаетъ въ защиту отечества, а, согласитесь сами, нельзя же карать за это. Онъ зналъ, что рискуетъ своею жизнью, а, все-таки, закричалъ. Я его совсѣмъ не знаю, но Володіёвскому онъ другъ и пріятель, почти отецъ. Онъ страшно горевалъ бы по немъ, а я этого не хочу. Ужь такова во мнѣ натура: коли я люблю кого, то готовъ душу отдать за него. Еслибъ кто-нибудь меня пощадилъ, а друга моего убилъ, то чтобъ черти побрали его за такую милость. Ваше сіятельство, отецъ мой, благодѣтель, уважьте меня, отдайте мнѣ этого шляхтича, и я вамъ отдамъ всю свою кровь, хоть бы завтра, сегодня, сейчасъ!
   Радзивиллъ закусилъ усы.
   -- Я вчера въ душѣ подписалъ его смертный приговоръ.
   -- Что подписалъ гетманъ и воевода виленскій, то великій князь литовскій, а въ будущемъ, дастъ Богъ, и король польскій, какъ милостивый монархъ, отмѣнить можетъ...
   Будь панъ Андрей самымъ ловкимъ дипломатомъ, онъ не могъ бы придумать лучшаго аргумента въ защиту своихъ друзей. Гордое лицо магната прояснилось при перечисленіи титуловъ, которыхъ онъ еще не носилъ.
   -- Ты такъ заговорилъ меня, что я ни въ чемъ не могу тебѣ отказать,-- сказалъ онъ черезъ мину ту.-- Всѣ поѣдутъ въ Биржи. Пусть тамъ отсидятся за свои вины у шведовъ, а когда будетъ то, что ты предсказываешь, проси для нихъ новой милости.
   -- И попрошу, ей-Богу, только бы это поскорѣй совершилось,-- отвѣтилъ Кмицицъ.
   -- Поди теперь, передай имъ доброе извѣстіе.
   -- Извѣстіе доброе для меня, но не для нихъ; они не примутъ его съ благодарностью ужь единственно потому, что не ожидали грозящей имъ бѣды. Я не пойду, князь, потому что это будетъ имѣть видъ, какъ будто бы я хочу хвалиться моимъ вліяніемъ.
   -- Поступай какъ хочешь. Въ такомъ случаѣ, не теряй времени и поѣзжай за хоругвями Мирскаго и Станкевича, а потомъ тебя ждетъ другая экспедиція, отъ которой ты, вѣрно, не откажешься.
   -- Какая, ваше сіятельство?
   -- Ты поѣдешь просить отъ моего имени пана Биллевича, мечника росенскаго, чтобъ онъ, вмѣстѣ съ родственницей, пріѣхать въ Кейданы и поселился бы здѣсь на время войны. Понимаешь?
   Кницицъ смѣшался.
   -- Онъ не захочетъ этого сдѣлать... Вчера онъ уѣхалъ изъ Кейданъ въ большомъ гнѣвѣ.
   -- Теперь, по всей вѣроятности, успокоился. Во всякомъ случаѣ, ты возьмешь людей, и если они не захотятъ ѣхать по доброй волѣ, ты посадишь ихъ въ коляску, окружишь драгунами и привезешь сюда. Шляхтичъ былъ мягокъ, какъ воскъ; когда я разговаривалъ съ нимъ, онъ краснѣлъ, какъ дѣвица, и нанялся до земли, но потомъ испугался шведскаго имени, какъ дьяволъ святой воды, и уѣхалъ. Мнѣ онъ нуженъ здѣсь и для себя, и для тебя. Я еще не теряю надежды слѣпить изъ этого воска такую свѣчу, какую захочу, и зажечь ее кому мнѣ будетъ угодно... Такъ оно и будетъ. А если нѣтъ, тогда я буду имѣть заложника. Биллевичи много значутъ на Жмуди; они въ родствѣ почти со всею шляхтой. Если одного, да и то самаго старшаго, я заберу въ руки, другіе два раза подумаютъ, прежде чѣмъ пойдутъ противъ меня. А за нимъ и за твоею невѣстой стоить цѣлый муравейникъ ляуданскій. Если они уйдутъ въ лагерь витебскаго воеводы, ихъ примутъ съ распростертыми объятіями... Это важное дѣло,-- настолько важное, что я думаю, не съ Биллевичей ли мнѣ начинать?
   -- Въ хоругви Володіёвскаго служатъ только одни ляуданцы.
   -- Опекуны панны Александры. Когда такъ, то и начни съ того, чтобы привезти ее сюда. Только слушай: я берусь обратить пана мечника въ нашу вѣру, а ужь съ дѣвушкой ты управляйся самъ какъ знаешь. Если я слажу съ мечникомъ, онъ будетъ помогать тебѣ. Согласится она -- мы немедленно сыграемъ вашу свадьбу... Не согласится -- бери ее такъ... Съ женщинами это самый лучшій способъ. Поплачетъ, погорюетъ, когда ее потащутъ къ алтарю, на другой день увидитъ, что не такъ страшенъ чортъ, какъ его малюютъ, а на третій сама будетъ рада. Какъ вы разстались вчера?
   -- Какъ нельзя хуже!
   -- Что-жь она сказала?
   -- Назвала меня измѣнниковъ... Я чуть на мѣстѣ не умеръ.
   -- Ого, значитъ, она съ душкомъ! Когда ты будешь ей мужемъ, скажи ей, что женщинѣ приличнѣе заниматься пряжей, чѣмъ общественными дѣла", и держи ей возжи покороче.
   -- Вы не знаете ее. У ней середины нѣтъ: или добродѣтель, или порокъ,-- такъ она всегда и разсуждаетъ; а уму ея позавидуетъ любой мужчина. Прежде чѣмъ успѣешь оглянуться, она попадетъ въ самое больное мѣсто.
   -- Вотъ и тебѣ попала въ самое сердце... Старайся и ей попасть также.
   -- Еслибъ Богъ послалъ. Я однажды уже увезъ ее силой, но потомъ поклялся себѣ, что больше этого дѣлать не буду... И вашъ совѣтъ тащить ее къ алтарю вовсе мнѣ не по сердцу, потому что я обѣщалъ и ей, и себѣ не прибѣгать ни къ какимъ насиліямъ... Когда мечникъ самъ убѣдится въ правотѣ нашего дѣла, то и ее убѣдитъ, и тогда она будетъ смотрѣть на меня иначе. Теперь я поѣду въ Биллевичи и привезу ихъ сюда обоихъ, а то меня разбираетъ страхъ, какъ бы она въ монастырь не ушла... Но скажу вамъ по совѣсти, что хотя для меня видѣть эту дѣвушку большое счастье, я предпочиталъ бы идти на всю шведскую силу, чѣмъ предстать передъ нею, потому что она не знаетъ моихъ чистыхъ побужденій и считаетъ меня за измѣнника.
   -- Если хочешь, я пошлю кого-нибудь другаго, Харлампа или Мѣлешко.
   
   -- Нѣтъ, лучше я поѣду самъ... Къ тому же, Харлампъ раненъ.
   -- Тѣмъ лучше. Харлампа я хотѣлъ вчера послать къ хоругви Володіёвскаго, чтобъ онъ, въ случаѣ надобности, принудилъ ее къ послушанію, но онъ человѣкъ не ловкій,-- и своихъ-то людей не можетъ удержать. Однимъ словомъ, никуда не годится. Поѣзжай сначала за мечникомъ и дѣвушкой, а потомъ къ тѣмъ хоругвямъ. Въ крайнемъ случаѣ не щади крови,--нужно показать шведамъ, что мы сильны и бунта не боимся... Полковниковъ я тотчасъ же отошлю подъ экспортомъ; надѣюсь, что Паулюсъ де-ла-Гарди приметъ это за доказательство моей искренности... Мѣлешко ихъ проводитъ. Тяжело идетъ сначала, тяжело! Я ужь вижу, что добрая половина Литвы станетъ противъ меня.
   -- Ничего, ваше сіятельство! У кого совѣсть чиста, тому нечего бояться.
   -- Я думалъ, что, по крайней мѣрѣ, Радзивиллы станутъ на моей сторонѣ, а теперь посмотри, что мнѣ пишетъ князь кравчій изъ Несвижа.
   Тутъ гетманъ подалъ Кмицицу письмо Михала Казиміра.
   -- Еслибъ я не зналъ вашихъ намѣреній,-- сказалъ Кмицицъ, прочитавъ письмо,--то подумалъ бы, что князь самый добродѣтельный человѣкъ въ мірѣ. Дай Богъ ему всего лучшаго!... Я говорю, что думаю.
   -- Ну, поѣзжай ужь, поѣзжай!-- сказалъ гетманъ съ оттѣнкомъ нетерпѣнія.
   

Глава III.

   Кмицицъ, однако, не выѣхалъ ни въ тотъ день, ни на другой, ни на третій, потому что въ Кейданы начали приходить грозныя вѣсти со всѣхъ сторонъ. Вечеромъ прискакалъ гонецъ съ донесеніемъ, что хоругви Мирскаго и Станкевича сами идутъ на гетманскую резиденцію, готовыя съ оружіемъ въ рукахъ требовать выдачи своихъ полковниковъ, что между ними царствуетъ страшное возбужденіе и что офицеры выслали депутаціи ко всѣмъ хоругвямъ, стоящимъ около Кейданъ, съ извѣстіемъ объ измѣнѣ гетмана и воззваніемъ соединиться всѣмъ вмѣстѣ для обороны отечества. Легко можно предвидѣть, что къ взбунтовавшимся хоругвямъ присоединится множество шляхты и составитъ такую силу, противъ которой оборона въ неукрѣпленныхъ Кейданахъ немыслима, тѣмъ болѣе, что не на всѣ полки, оставшіеся вѣрными Радзивиллу, можно было разсчитывать.
   Несмотря на разрушеніе всѣхъ своихъ плановъ, гетманъ не падалъ духомъ. Онъ рѣшился идти во главѣ шотландцевъ, рейтеровъ и артиллеріи,-- идти противъ бунтовщиковъ и подавить бунтъ въ зародышѣ. Онъ зналъ, что солдаты безъ полковниковъ -- ничто иное, какъ безформенная толпа, которая разсыплется при одномъ имени грознаго гетмана.
   Онъ не будетъ щадить крови и устрашитъ примѣромъ цѣлое войско, всю шляхту... всю Литву, наконецъ, чтобъ она не смѣла даже дрожать подъ его желѣзною рукой. Все, что онъ предначерталъ, исполнится, и исполнится его силами.
   Въ тотъ же самый день нѣсколько офицеровъ выѣхали въ Пруссію для новаго набора солдатъ.. Кейданы кишѣли вооруженнымъ людомъ. Шотландскіе полки, чужеземные рейтеры, драгуны Мѣлешки и Харлампа и "огненный народъ" пана Корфа готовились къ походу. Княжескіе гайдуки, челядь и кейданскіе горожане должны были усилить княжескую армію, а плѣнныхъ полковниковъ рѣшили немедленно отправить въ Биржи, гдѣ ихъ держать безопаснѣе, чѣмъ въ Кейданахъ. Князь вѣрно разсчитывалъ, что высылка полковниковъ въ отдаленную крѣпость, занятую шведскимъ гарнизономъ, сдѣлаетъ невозможными всѣ попытки къ ихъ освобожденію.
   Панъ Заглоба, Скшетускіе и Володіёвскій должны были раздѣлить судьбу другихъ.
   Былъ уже вечеръ, когда въ тюрьму вошелъ офицеръ съ фонаремъ въ рукахъ и сказалъ плѣнникамъ:
   -- Собирайтесь идти за иной.
   -- Куда?-- безпокойно спросилъ Заглоба.
   -- Тамъ видно будетъ... Скорѣй, скорѣй!
   -- Идемъ.
   Въ корридорѣ ихъ окружили шотландскіе солдаты, вооруженные мушкетами. Безпокойство Заглобы возростало съ каждою минутой.
   -- Неужели насъ ведутъ на казнь безъ ксендза, безъ исповѣди?-- шепнулъ онъ на ухо Володіёвскому и потомъ обратился къ офицеру:
   -- Съ кѣмъ имѣю честь?...
   -- А вамъ что за дѣло?
   -- У меня много родственниковъ въ Литвѣ и мнѣ весьма было бы интересно знать, съ кѣмъ я разговариваю.
   -- Не время теперь знакомиться, но дуракъ тотъ, кто стыдятся своего прозвища... Я -- Рохъ Ковальскій, если ужь это вамъ такъ нужно.
   -- Хорошій родъ! Мужчины -- храбрые воины, женщины -- кроткія жены и добрыя матери. Моя бабка была тоже Ковальская, но умерла раньше моего рожденія... А вы изъ Верушей или Кораблей Ковальскихъ?
   -- Долго вы еще будете меня разспрашивать?
   -- Должно быть, вы мнѣ приходитесь сродни, потому что я тѣлосложеніе у насъ одинаково. У васъ широкія кости и плечи, точь-въ-точь, какъ мои, а я весь въ бабку вышелъ.
   -- Ну, хорошо, въ дорогѣ потолкуемъ, времени хватитъ!
   -- Въ дорогѣ?-- повторилъ Заглоба.
   И огромная тяжесть спала съ его души. Онъ тотчасъ же ободрился.
   -- Панъ Михалъ,-- шепнулъ онъ,-- не говорилъ я вамъ, что васъ не казнятъ?
   Они вышли на дворъ замка. Тамъ и здѣсь горѣли факелы и мигали фонари, бросая невѣрный свѣтъ на группы солдатъ, іонныхъ и пѣшихъ, различныхъ полковъ и оружія. Весь дворъ быль наводненъ войсками. Очевидно, готовились къ походу.
   Ковальскій остановилъ конвой и плѣнниковъ передъ огромною рѣшетчатою повозкой, запряженною четырьмя лошадьми.
   -- Садитесь!-- сказалъ онъ.
   -- А кто это здѣсь сидитъ?-- спросилъ Заглоба, силясь разсмотрѣть темныя фигуры, растянувшіяся на соломѣ.
   -- Мирскій, Станкевичъ, Оскерко!-- послышалось изъ повозки.
   -- Володіёвскій, Янъ Скшетускій, Станиславъ Скшетускій!-- отвѣтили паши рыцари.
   -- Въ хорошей компаніи намъ придется ѣхать. А куда насъ везутъ, вы не знаете?
   -- Вы ѣдете въ Биржи!-- сказалъ Ковальскій и отдалъ распоряженіе солдатамъ.
   Конвой изъ пятидесяти человѣкъ драгуновъ окружилъ повозку. Процессія двинулась.
   Плѣнники начали потихоньку разговаривать.
   -- Насъ выдадутъ шведамъ!-- сказалъ Миреній.-- Я этого и ожидалъ.
   -- Я предпочитаю жить съ непріятелями, чѣмъ съ измѣнниками!-- отвѣтилъ Станкевичъ.
   -- А я предпочиталъ бы пулю въ лобъ,--крикнулъ Володіёвскій,-- чѣмъ сидѣть сложа руки во время войны!
   -- Не гнѣвите Бога, панъ Михалъ,--сказалъ Заглоба,--изъ повозки при удобномъ случаѣ можно удрать, изъ Биржъ также, а со свинцомъ во лбу бѣжать трудно. Впрочемъ, я зналъ заранѣе, что измѣнникъ не осмѣлится на это.
   -- Радзивиллъ не осмѣлился бы на что-нибудь?-- удивился Мирскій.-- Видно, вы издалека пріѣхали и не знаете его. Всякій его врагъ можетъ считать себя заранѣе погибшимъ, а я не помню примѣра, чтобы князь простилъ хоть малѣйшую обиду.
   -- И, все-таки, не осмѣлился поднять на меня руку!-- сказалъ Заглоба. -- Кто знаетъ, не мнѣ ли вы обязаны спасеніемъ?
   -- Какимъ это образомъ?
   -- Меня крымскій ханъ ужасно любитъ за то, что я открылъ заговоръ противъ него, когда еще находился въ плѣну въ Крыму. И нашъ милостивый король, Янъ Казиміръ, меня чрезвычайно уважаетъ. Негодяй Радзивиллъ не хотѣлъ ссориться съ двумя монархами,-- они его и въ Литвѣ могли настигнуть.
   -- Что вы говорите! Онъ ненавидитъ короля, какъ чортъ святую воду, и еще болѣе злился бы на васъ, еслибъ зналъ, что вы близки къ королю!-- сказалъ Станкевичъ.
   -- А я думаю,--сказалъ Оскерко,-- что гетманъ не хотѣлъ возстановлять противъ себя общественное мнѣніе, и готовъ держать пари, что нашъ конвойный офицеръ везетъ приказъ въ Биржи, чтобъ насъ разстрѣляли потихоньку.
   -- Ой!-- вскрикнулъ Заглоба.
   Всѣ смолки. Повозка въѣхала на кейданскій рынокъ. Городъ весь спалъ, въ окнахъ не было ни одного огонька.
   -- Все равно!--сказалъ Заглоба.--Во всякомъ случаѣ, мы выиграли время. Можетъ быть, явится какой-нибудь счастливый случай, а, можетъ быть, меня осѣнитъ счастливая мысль... Вы, господа, меня мало знаете, а вотъ спросите-ка моихъ товарищей, въ какихъ отпаянныхъ положеніяхъ бывалъ я, и, все-таки, выходилъ цѣлымъ. Разскажите мнѣ сначала, что за птица этотъ офицеръ: можно ли его убѣдить, чтобъ онъ не держалъ стороны измѣнника, а перешелъ бы въ ряды защитниковъ отечества?
   -- Это Рохъ Ковальскій изъ Кораблей Ковальскихъ, -- отвѣтилъ Оскерко.-- Я его знаю. Такъ же легко вы можете убѣдить въ чемъ-нибудь его лошадь; ей-Богу, я не знаю, кто изъ нихъ глупѣй.
   -- Какъ же произвели его въ офицеры?
   -- Онъ у драгуновъ Мѣлешки знамя носитъ, для чего особаго ума не требуется. А въ офицеры онъ вышелъ благодаря своей силѣ; князю понравилось, какъ онъ подковы ломаетъ и медвѣдя съ ногъ сваливаетъ.
   -- Такой силачъ?
   -- Силачъ-то силачъ, и, къ тому же, если ему начальникъ скажетъ: продолби лбомъ стѣну, то онъ, ни минуты не думая, начнетъ долбить ее. Ему приказано отвезти насъ въ Биржи, онъ и отвезетъ, хоть бы земля подъ нимъ провалилась.
   -- Скажите пожалуйста! -- проговорилъ Заглоба, который слушалъ съ величайшимъ вниманіемъ.--Однако, онъ рѣшительный человѣкъ.
   -- У него рѣшительность составляетъ одно съ глупостью. Наконецъ, въ свободное время онъ если не ѣстъ, то спитъ. Вы не повѣрите: однажды онъ проспалъ въ цейхгаузѣ сорокъ восемь часовъ и еще бранился, когда его стащили съ войлока.
   -- Ужасно нравится мнѣ этотъ офицеръ,-- сказалъ Заглоба и крикнулъ Ковальскому повелительнымъ голосомъ:--Приблизься сюда!
   -- Чего вамъ?-- спросилъ Ковальскій, повернувъ лошадь.
   -- Горѣлка есть?
   -- Есть.
   -- Давай!
   -- Какъ это: давай?
   -- Вотъ видишь, любезный панъ Ковальскій, еслибъ это было нельзя, то ты получилъ бы приказъ не давать, а такъ какъ такого приказа не было, то давай.
   -- А?--изумился панъ Рохъ,--и то! а развѣ я долженъ?
   -- Долженъ не долженъ, но разсуди самъ, можно ли отказать въ просьбѣ старому родственнику, который, еслибъ женился на твоей матери, могъ бы быть твоимъ отцомъ?
   -- Какой вы мнѣ родственникъ!
   -- Есть два рода Ковальскихъ. У однихъ въ гербѣ козелъ съ поднятою заднею ногой, а у другихъ корабль, на которомъ ихъ предки приплыли по морю изъ Англіи въ Польшу. Вотъ эти-то послѣдніе и сродни мнѣ по бабкѣ. У меня у самого корабль въ гербѣ.
   -- Боже ты мой! Такъ вы и вправду мой родственникъ!
   -- Развѣ ты Корабль?
   -- Корабль.
   -- Моя кровь, клянусь Всевышнимъ!-- закричалъ Заглоба.-- Хорошо, что мы встрѣтились, потому что я нарочно пріѣхалъ въ Литву повидаться съ Ковальскими, и хотя я теперь въ неволѣ, а ты на свободѣ, охотно бы обнялъ тебя. Что свое, то свое.
   -- Что-жь я съ вами сдѣлаю, пане? Приказали мнѣ отвезти васъ въ Биржи, я и отвезу... Кровь кровью, а служба службой.
   -- Говори мнѣ: дядя.
   -- Вотъ вамъ горѣлка, дядя. Это мнѣ не запрещено. *
   Заглоба взялъ манерку и отхлебнулъ порядочно. По жиламъ его распространилась отрадная теплота, въ головѣ прояснѣло.
   -- Слѣзай-ка съ коня,-- сказалъ онъ пану Роху,-- да присядь на минутку въ повозку, поболтаемъ со мною. Хотѣлось бы мнѣ поразспросить кое о комъ. Службу я уважаю, но, вѣдь, это тебѣ не запрещено.
   Ковальскій на минуту задумался, но вскорѣ уже сидѣлъ на соломѣ возлѣ пана Заглобы.
   Старый шляхтичъ крѣпко обнялъ его.
   -- Ну, какъ поживаетъ твой старикъ... какъ бишь его? Забылъ его имя!
   -- Тоже Рохъ.
   -- И совершенно правильно. Рохъ роди Роха... по заповѣди Божьей. Ты также долженъ своего сына назвать Рохомъ. Ты женатъ, что ли?
   -- Конечно, женатъ! Я -- Ковальскій, а вотъ это пани Ковальская; другой я не желаю!
   Офицеръ поднесъ къ лицу пана Заглобы рукоять тяжелой драгунской сабли и повторилъ:
   -- Другой я не желаю!
   -- Молодецъ!--сказалъ Заглоба.--Ужасно ты мнѣ нравишься, Рохъ, сынъ Роха. Солдату лучше и не заводиться другою женой, чѣмъ эта, и я тебѣ предсказываю, что скорѣй она овдовѣетъ послѣ тебя, чѣмъ ты послѣ нея. Жаль одно, что отъ нея ты не будешь имѣть молодыхъ Роховъ. Человѣкъ ты храбрый, умный,--право, жаль, если такой родъ прекратится.
   -- Ого! -- самодовольно сказалъ Ковальскій. -- Насъ шесть человѣкъ братьевъ.
   -- Все Рохи?
   -- У всякаго если не первое, то второе имя -- Рохъ. Это нашъ фамильный патронъ.
   -- Браво! Выпьемъ-ка еще.
   -- Хорошо.
   Заглоба снова приставилъ къ губамъ манерку и выпилъ немного, остальное отдалъ офицеру.
   -- Пей до дна!... Какая жалость, что я не могу тебя видѣть! Ночь такая темная, хоть глазъ выколи. Слушай-ка, панъ Рохъ, куда это войско выходило изъ Кейданъ, когда мы выѣзжали?
   -- На бунтовщиковъ.
   -- Ну, это еще неизвѣстно, кто бунтовщикъ, ты или они!
   -- Я... бунтовщикъ? Какъ же это? Что мнѣ гетманъ прикажетъ, то я и дѣлаю.
   -- Да самъ гетманъ-то не дѣлаетъ того, что ему король приказываетъ; не приказалъ же оиъ ему соединяться со шведами. Не предпочиталъ ли бы ты драться со шведами, чѣмъ меня, стараго дядю, выдавать имъ въ руки?
   -- Можетъ, и предпочиталъ бы, но разъ мнѣ приказано, я долженъ слушаться.
   -- И пани Ковальская предпочитала бы. Я знаю ее. Между нами будь сказано, гетманъ взбунтовался противъ короля и отечества. Не говори этого никому, но на самомъ дѣлѣ оно такъ и есть. И вы, что служите ему, тоже бунтовщики.
   -- Этого мнѣ слушать не годится. У гетмана есть свое начальство, а у меня свое--гетманъ, и Богъ покаралъ бы меня, еслибъ я его ослушался. Неслыханное это дѣло!
   -- Правильно... Но замѣть одно: еслибъ ты попалъ въ руки бунтовщиковъ, то и я былъ бы свободенъ, и на тебѣ никакой вины не лежало бы, ибо nec Hercules contra plures!... Я не знаю, гдѣ стоять эти хоругви, но ты долженъ знать... и, видишь ли ты, мы могли бы наткнуться на нихъ.
   -- Какъ же это такъ?
   -- Да такъ... Не твоя вина, если насъ отобьютъ. И по отношенію ко мнѣ твоя совѣсть была бы спокойна; а имѣть на душѣ грѣхъ противъ родственника, повѣрь мнѣ, очень тяжело!
   -- Ай-ай, дядя, что вы говорите! Ей-Богу, я вылѣзу изъ повозки и сяду на лошадь. Не я буду имѣть васъ на совѣсти, а панъ гетманъ. Пока я живъ, ничего изъ этого не выйдетъ.
   -- Ничего, такъ ничего, -- успокоительно произнесъ Заглоба.-- Я предпочитаю, чтобъ ты былъ искрененъ со мной, хотя я прежде былъ твоимъ дядей, чѣмъ Радзивиллъ твоимъ гетманомъ. А знаешь ли ты, Рохъ, что такое значитъ дядя?
   -- Дядя -- это дядя.
   -- Весьма точное и остроумное опредѣленіе, но св. писаніе говоритъ намъ: если у тебя нѣтъ отца, слушай дядю. Власть дяди замѣняетъ отцовскую власть, которой грѣшно сопротивляться. Замѣть и то, что всякій, женившись, можетъ быть отцомъ, но въ дядѣ течетъ та же самая кровь, что и въ матери. Правда, я не братъ твоей матери, но моя бабка была теткой твоей бабки; ко мнѣ перешли всѣ права умершихъ твоихъ родственниковъ и никакая власть -- ни гетманская, ни королевская -- не можетъ уменьшить ихъ. Что правда, то правда! Можетъ ли великій гетманъ приказать не только шляхтичу, но даже простому мужику, противиться отцу, дядѣ или старой бабкѣ? Отвѣчай мнѣ, Рохъ, имѣетъ ли право?
   -- А?-- соннымъ голосомъ спросилъ Ковальскій.
   -- Старой бабкѣ, спрашиваю я тебя! Кто бы тогда захотѣлъ жениться и рождать дѣтей, чтобъ дождаться внуковъ?... Отвѣчай и на это, Рохъ!
   -- Я -- Ковальскій... а это пани Ковальская,-- уже почти совсѣмъ сквозь сонъ проговорилъ офицеръ.
   -- Коли хочешь, пусть и такъ будетъ! Пожалуй, даже лучше, если ты умрешь бездѣтнымъ, тогда меньше дураковъ будетъ таскаться по бѣлому свѣту. Не правда ли, Рохъ?
   Заглоба приблизилъ къ нему ухо, но не услыхалъ никакого отвѣта.
   Панъ Рохъ спалъ, какъ убитый.
   -- Спишь?-- пробормоталъ Заглоба.-- Постой-ка, дай я сниму съ твоей головы этотъ желѣзный горшокъ, а то въ немъ спать неудобно. И плащъ давитъ тебѣ горло; избави Богъ, еще приливъ крови къ головѣ сдѣлается. Что бы за родственникъ былъ я, еслибъ не позаботился о тебѣ?
   Тутъ руки пана Заглобы приблизились къ головѣ и шеѣ Ковальскаго. Въ повозкѣ всѣ спали глубокимъ сномъ, солдаты тоже клевали носами въ своихъ сѣдлахъ. Ночь становилась все темнѣй.
   Прошло нѣсколько минутъ. Вдругъ солдатъ, ведущій за повозкой коня, увидалъ въ темнотѣ плащъ и свѣтлый шлемъ своего офицера. Ковальскій, не останавливая повозки, спрыгнулъ съ нея и движеніемъ руки приказалъ подать себѣ коня.
   -- Панъ комендантъ, гдѣ мы остановимся на привалъ? -- спросилъ вахмистръ.
   Панъ Рохъ не отвѣчалъ ни слова, поѣхалъ впередъ, опередилъ ѣдущихъ впереди солдатъ и исчезъ въ темнотѣ.
   Вдругъ до ушей драгуновъ долетѣлъ топотъ быстро удаляющагося коня.
   -- Комендантъ поскакалъ!-- сказалъ вахмистръ.-- Вѣрно, хочетъ посмотрѣть, нѣтъ ли корчмы по-близости. Пора ужь лошадямъ отдохнуть, пора!
   Прошло полчаса, часъ, два, а панъ Ковальскій все не возвращался. Лошади, въ особенности упряжныя, страшно утомились и пошли шагомъ.
   -- Поѣзжай-ка кто-нибудь на встрѣчу коменданту,-- распорядился вахмистръ,-- скажи ему, что лошади еле ноги волочатъ.
   Одинъ изъ драгуновъ поѣхалъ впередъ, но черезъ часъ возвратился одинъ.
   -- Коменданта и слѣдъ простылъ,--сказалъ онъ.--Должно быть, далеко впередъ уѣхалъ.
   Солдаты начали недовольно ворчать:
   -- Ему хорошо, онъ днемъ выспался, а ты тутъ сиди на сѣдлѣ цѣлую ночь...
   -- Тутъ недалеко корчма,--объяснилъ возвратившійся солдатъ,--я думалъ найти его тамъ,--какъ же!... Слушалъ, не услышу ли коня, -- ничего не слыхать. Чортъ его знаетъ, куда онъ уѣхалъ!
   -- Остановимся въ корчмѣ, да и только! -- сказалъ вахмистръ.-- Не загнать же лошадей.
   Спустя нѣсколько времени повозка остановилась около корчмы. Солдаты слѣзли съ лошадей и пошли стучать въ двери.
   Плѣнники проснулись, когда движеніе повозки прекратилось.
   -- Гдѣ мы теперь?-- спросилъ старый панъ Станкевичъ.
   -- Ночью не видно,-- отвѣтилъ Володіёвскій.-- Я знаю только, что мы ѣдемъ не на Упиту.
   -- Да, вѣдь, изъ Еейданъ въ Биржи ѣдутъ черезъ Упиту?-- спросилъ Янъ Скшетускій.
   -- На Упиту. Но въ Упитѣ стоитъ моя хоругвь. Князь, вѣроятно, боится, какъ бы она не отбила насъ, и приказалъ ѣхать другою дорогой. Сейчасъ-то за Кейданами мы своротили на Дальновъ и Краковъ, а оттуда поѣдемъ, должно быть, на Шавли. Тутъ крюкъ, но за то Упита и Поневѣжъ останутся вправо. По дорогѣ войска никакого нѣтъ,-- всѣ стянуты въ Кейданы.
   -- А панъ Заглоба-то,-- сказалъ Станиславъ Скшетускій,-- спитъ себѣ и похрапываетъ, вмѣсто того, чтобъ обдумывать планъ спасенія, о которомъ столько наговорилъ.
   -- Пусть спитъ... Вѣроятно, утѣшился бесѣдой съ этимъ дуракомъ комендантомъ. Хотѣлъ было обойти его, родственникомъ его назвался, да ничего не вышло. Кто отрекся отъ отчизны для Радзивилла, тотъ ужь, навѣрное, не отступится отъ него для какого-нибудь дальняго родственника.
   -- Они въ самомъ дѣлѣ родственники?-- спросилъ Оскерко.
   -- Они? Такіе же, какъ мы съ вами, -- отвѣтилъ Володіёвскій,-- и гербъ пана Заглобы вовсе не такой, какъ онъ говорилъ.
   -- А гдѣ же панъ Ковальскій?
   -- Должно быть, или съ солдатами, или въ корчмѣ.
   -- Я хочу его просить дозволить мнѣ сѣсть верхомъ,-- сказалъ Мирскій,-- а то у меня ноги одеревенѣли.
   -- Ну, на это онъ не согласится,-- сказалъ Станкевичъ,-- теперь ночь темная,-- пришпорилъ лошадь и готовъ. А тамъ ищи тебя.
   -- Я ему дамъ честное слово, что не буду пытаться бѣжать, да, къ тому же, скоро начнетъ разсвѣтать.
   -- Солдатъ, а гдѣ комендантъ?-- спросилъ Володіёвскій у ближайшаго драгуна.
   -- А кто его знаетъ!
   -- Какъ, кто его знаетъ? Тебѣ приказываютъ позвать его: поди, позови),
   -- Да коли мы сами не знаемъ, панъ полковникъ, гдѣ онъ. Какъ вылѣзъ изъ повозки и уѣхалъ впередъ, такъ его и до сихъ поръ нѣтъ.
   -- Когда вернется, скажи ему, что мы хотѣли бы съ нимъ переговорить.
   -- Слушаю, панъ полковникъ!
   Плѣнники замолчали.
   Въ повозкѣ раздавалось только храпѣнье пана Заглобы, да рядомъ лошади фыркали и жевали сѣно. Солдаты дремали.
   Корчма оказалась давно заброшенною.
   Разсвѣтало. На востокѣ небо начало сѣрѣть, звѣзды гасли одна за другою, а затѣмъ изъ мрака мало-по-малу начали выдѣляться деревья, пни, фигуры людей и лошадей.
   Панъ Володіёвскій потянулся, заглянулъ въ лицо Заглобы и вдругъ крикнулъ:
   -- О, чортъ бы тебя!... Господа, посмотрите!
   -- Что случилось?
   -- Смотрите, смотрите!-- продолжалъ кричать Володіёвскій, указывая на спящую фигуру.
   Плѣнники повернули головы въ указанномъ направленіи и остолбенѣли: подъ буркой и въ шапкѣ пана Заглобы сномъ невинности спалъ панъ Рохъ Ковальскій,-- Заглобы не было въ повозкѣ.
   -- Убѣжалъ, клянусь Богомъ, убѣжалъ!-- проговорилъ изумленный Мирскій, осматриваясь на всѣ стороны, какъ будто бы не хотѣлъ вѣрить собственнымъ глазамъ.
   -- Вотъ бестія!-- крикнулъ Станкевичъ.
   -- Снялъ съ этого дурака шлемъ и желтый плащъ и удралъ на его собственномъ конѣ.
   -- Словно въ воду канулъ!
   -- Вѣдь, онъ говорилъ, что вывернется какъ-нибудь.
   -- Потуда его и видѣли!
   -- Господа!-- съ восторгомъ сказалъ Володіёвскій,-- вы еще не знаете этого человѣка, я и вамъ готовъ поклясться, что онъ и насъ спасетъ. Какъ, когда, какимъ образомъ -- я не знаю, но шнусь вамъ!
   Солдаты тогда узнали, въ чемъ дѣло, и съ удивленіемъ таращили глаза на своего коменданта, одѣтаго въ верблюжью бурку и рысью шапку.
   Вахмистръ безъ церемоніи началъ его расталкивать.
   -- Я -- Ковальскій... а это пани Ковальская,-- бормоталъ вамъ Рохъ.
   -- Панъ комендантъ, плѣнникъ убѣжалъ!
   Ковальскій сѣлъ и протеръ глаза.
   -- Что?...
   -- Плѣнникъ, говорю, убѣжалъ,-- тотъ толстый шляхтичъ, что разговаривалъ съ вами!
   Офицеръ пришелъ въ себя.
   -- Не можетъ быть!-- закричалъ онъ испуганнымъ голосомъ Какъ?! Что случилось? Какимъ образомъ убѣжалъ?
   -- Въ вашемъ шлемѣ и плащѣ; солдаты его не узнай, ночь была темная.
   -- Гдѣ мой вонь?-- крикнулъ Ковальскій.
   -- И коня нѣтъ. Этотъ шляхтичъ уѣхалъ на немъ.
   -- На моемъ конѣ?
   -- Такъ точно.
   Ковальскій схватился за голову.
   -- Іисусъ Назарянинъ! Царь іудейскій! Давайте сюда этого негодяя, мерзавца, кто ему коня подавалъ!
   -- Панъ комендантъ, солдатъ ни въ чемъ не виноватъ. Ночь была темная, хоть глазъ выколи, а онъ снялъ съ васъ шлемъ и плащъ. Онъ мимо меня проѣхалъ, и я не узналъ. Если бы вы не садились въ повозку, ничего бы этого не было... Что же теперь дѣлать?
   -- Бить его, схватить!
   -- Теперь поздно. Онъ на вашемъ конѣ, я это самый лучшій конь. Онъ убѣжалъ при первыхъ пѣтухахъ. Не догонимъ -- Ищи вѣтеръ въ полѣ!-- сказалъ Станкевичъ. Ковальскій съ бѣшенствомъ крикнулъ плѣнникамъ:
   -- Это вы помогли ему убѣжать! Погодите, я васъ.
   Онъ сжалъ огромные кулаки и началъ приближаться къ нимъ.
   -- Не кричи такъ и помни, съ кѣмъ ты говоришь!-- громко сказалъ Мирскій.
   Панъ Рохъ вздрогнулъ и невольно выпрямился во фрунтъ.
   -- Если вамъ приказали насъ везти, то вы и везите, но голоса не возвышайте, потому что завтра же можете поступить подъ команду каждаго изъ насъ,-- прибавилъ Станкевичъ.
   Панъ Рохъ вытаращилъ глаза и молчалъ.
   -- Нечего сказать, панъ Рохъ, оплошали вы,-- сказалъ Оскерко.-- То, что вы говорите о нашей помощи, просто глупость: во-первыхъ, мы спали, а, во-вторыхъ, каждый изъ насъ скорѣе поторопился бы убѣжать самъ, чѣмъ помогать другому. Но вы оплошали! Тутъ никто, кромѣ васъ, не виноватъ. Я первый приказалъ бы разстрѣлять васъ за то, что вы заснули, какъ сурокъ, и позволили плѣннику убѣжать въ вашемъ шлемѣ и плащѣ, даже на вашей лошади. Вѣдь, это неслыханное дѣло.
   -- Старая лисица перехитрила молодаго человѣка!--сказалъ Мирскій.
   -- Іисусъ, Марія! и сабли моей нѣтъ!
   -- Развѣ ему сабля не пригодится? -- усмѣхнулся Станкевичъ. -- Правду говоритъ панъ Оскерко: оплошали вы. Пистолеты-то были у васъ?
   -- Какже!--отвѣтилъ совершенно растерявшійся Ковальскій и вдругъ схватился за голову.
   -- И письмо пана гетмана къ биржанскому коменданту! Что я, несчастный, теперь буду дѣлать?... Пропалъ я на вѣки! Лучше бы меня разстрѣляли!
   -- Это васъ не минетъ!--важно сказалъ Мирскій. -- Какъ же вы теперь повезете насъ въ Биржи?... Вы будете говорить, что привезли насъ, какъ плѣнниковъ, а мы, старшіе чиномъ, скажемъ, что вы должны быть заключены въ тюрьму. Какъ вы думаете, кому скорѣй повѣрятъ?... Или вы разсчитываете, что шведскій комендантъ задержитъ насъ для того, чтобы доставить удовольствіе пану Ковальскому? Скорѣе онъ повѣритъ намъ и прикажетъ васъ запереть.
   -- Пропалъ я, пропалъ!--стоналъ Ковальскій.
   -- Глупости!--сказалъ Володіёвскій.
   -- Что дѣлать, панъ комендантъ?-- спросилъ вахмистръ.
   -- Убирайся ко всѣмъ чертямъ!-- разгорячился Ковальскій.-- Почемъ я знаю, что дѣлать и куда ѣхать?... Чтобы тебя громъ убилъ!
   -- Поѣзжайте, поѣзжайте въ Биржи... увидите! -- сказалъ Мирскій.
   -- Поворачивай въ Кейданы!--крикнулъ Ковальскій.
   -- Если васъ тамъ не поставятъ къ стѣнѣ и не разстрѣляютъ, пусть меня назовутъ дуракомъ! -- сказалъ Оскерко. -- Какъ вы предстанете предъ лицомъ гетмана? Васъ ждетъ позоръ и пуля въ лобъ--ничего больше!
   -- Я ничего другаго и не заслуживаю! -- сказалъ бѣдный панъ Рохъ.
   -- Глупости, офицеръ! Мы одни можемъ спасти васъ,--сказалъ Оскерко.--Вы знаете, что мы готовы были идти съ гетманомъ на край свѣта и погибнуть, и служили мы больше вашего, и положеніе занимали лучшее. Не разъ проливали мы кровь за отечество и всегда охотно прольемъ ее, но гетманъ, измѣнилъ отечеству, предалъ этотъ край въ руки врага, соединился съ; нимъ противъ нашего милостиваго короля, которому мы всѣ присягали. Вы думаете, такимъ солдатамъ, какъ мы, легко было нарушить дисциплину, идти противъ своего гетмана? Но кто теперь съ гетманомъ, тотъ противъ отечества! Кто теперь съ гетманомъ, тотъ противъ короля, тотъ измѣнникъ! Мы бросили наши булавы подъ ноги гетману, потому что такъ приказывали намъ долгъ и совѣсть. И кто же сдѣлалъ это: одинъ я, что ли? Нѣтъ, и панъ Мирскій, и панъ Станкевичъ, лучшіе солдаты, честнѣйшіе люди! Кто остался при немъ?-- мерзавцы! А вы, почему вы не идете по слѣдамъ болѣе старшихъ и болѣе опытныхъ людей, чѣмъ вы? Хотите опозорить свое имя, быть названнымъ измѣнникомъ?... Загляните въ себя, спросите свою совѣсть, что нужно дѣлать: оставаться ли измѣнникомъ съ измѣнникомъ Радзивилломъ, или идти съ нами, которые готовы служить отечеству до послѣдняго издыханія?... Лучше бы земля поглотила насъ, чѣмъ мы оказали неповиновеніе гетману, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, лучше бы души наши сдѣлались добычей дьявола, прежде чѣмъ мы измѣнили бы королю и отечеству для личныхъ выгодъ Радзивилла!
   Рѣчь эта, казалось, произвела большое впечатлѣніе на пана Роха.
   -- Что вы хотите отъ меня?-- спросилъ онъ, немного погодя.
   -- Чтобъ вы вмѣстѣ съ нами отправились къ воеводѣ витебскому.
   -- Да, вѣдь, мнѣ приказано отвести васъ къ Биржи.
   -- Поди, толкуй съ нимъ!-- махнулъ рукою Мирскій.
   -- Вотъ мы и хотимъ, чтобъ вы не слушались приказанія, чтобы вы оставили гетмана и пошли съ нами, поймите же!-- нетерпѣливо сказалъ Оскерко.
   -- Толкуйте, что хотите, ничего изъ этого не выйдетъ... Я солдатъ...Что бы я стоилъ, еслибъ оставилъ гетмана? Не мой разумъ -- его, не моя воля -- его. Если онъ грѣшитъ, то онъ и отвѣчать будетъ и за себя, и за меня, а моя обязанность слушаться его!... Я простой человѣкъ, хитростей вашихъ не понимаю; знаю, что слушаться надо, и баста.
   -- Ну, дѣлайте, что хотите!-- сказалъ Мирскій.
   -- Ужь и то мой грѣхъ,-- продолжалъ панъ Рохъ,-- что я приказалъ повертывать въ Кейданы, когда мнѣ приказано ѣхать въ Биржи... Меня совсѣмъ ошеломилъ тотъ шляхтичъ: родной, а сдѣлалъ со мной то, чего бы и чугой не сдѣлалъ... Еслибъ не родной, а то родной! Бога у него въ душѣ нѣтъ: и лошадь у меня взялъ, и милости княжеской лишилъ, и подъ наказаніе подвелъ... Хорошъ родной! А вы, все-таки, въ Биржи поѣдете, а тамъ будь, что будетъ!... Ну, въ Биржи повертывайте, скоты!-- крикнулъ панъ Ковальскій на драгуновъ.
   Они повернули опять въ Биржи. Панъ Рохъ приказалъ одному изъ солдатъ сѣсть въ телѣгу, самъ усѣлся на его лошадь и поѣхалъ рядомъ съ повозкой, повторяя отъ времени до времени:
   -- Родной -- и такую штуку отмочилъ!
   Плѣнники, несмотря на свое горе и опасность положенія, не могли удержаться отъ смѣха. Наконецъ, Володіёвскій сжалился надъ несчастнымъ офицеромъ:
   Успокойтесь, панъ Ковальскій, этотъ человѣкъ и не таить, какъ вы, за носъ проводилъ... Онъ самого Хмельницкаго одурачилъ.
   Ковальскій не отвѣтилъ ничего, только немного отъѣхалъ отъ повозки, боясь насмѣшекъ. Онъ былъ такъ убитъ, что на вето жалко было смотрѣть.
   А полковники разговаривали о панѣ Заглобѣ и его чудесномъ бѣгствѣ.
   Къ вечеру на горизонтѣ показались очертанія горы Салтувель-Калнасъ, у подножія которой расположены Шавли. Но дорогѣ во всѣхъ селахъ и деревняхъ царствовало безпокойство. Очевидно, извѣстіе о переходѣ гетмана на сторону шведовъ облетѣло всю Жмудь. Жители цѣлыми массами, съ генами, дѣтьми и домашнимъ скарбомъ, покидали свои дома и бѣжали въ ближайшіе лѣса. Мѣстами княжескихъ солдатъ принимали прямо за шведовъ, шляхтичи въ своихъ засцянкахъ разспрашивали, кто они такіе и куда идутъ, а когда Ковальскій, вмѣсто отвѣта, приказывалъ имъ сойти съ дороги, дѣло доходило чуть не до драки.
   Большая дорога изъ Ковно до Митавы была вся запружена папскими колясками. Жены и дѣти шляхтичей торопились укрытьи отъ войска въ курляндскихъ владѣніяхъ.
   Въ самыхъ Шавляхъ, королевской экономіи, польскія войска отсутствовали, за то плѣнные полковники въ первый разъ увидали шведскій отрядъ изъ двадцати пяти рейтеровъ. Панъ Володіёвскій, который никогда не видѣлъ шведовъ, посматривалъ на нихъ жадными глазами, какъ волкъ на стадо овецъ, и отчаянно поводилъ усиками.
   Панъ Ковальскій разсказалъ шведскому офицеру, кто онъ такой, куда ѣдетъ, кого везетъ и пожелалъ, чтобы шведы присоединились къ его отряду для большей безопасности. Но офицеръ отвѣтилъ, что имѣетъ приказъ проникнуть какъ можно дальше въ глубину края, чтобы получше ознакомиться съ положеніемъ вещей, что дорога безопасна, потому что маленькіе отряды изъ Биржи разъѣзжаютъ по всѣмъ направленіямъ. Давъ отдохнуть людямъ и лошадямъ, панъ Рохъ около полуночи снова пустился въ путь на востокъ, чрезъ Еговишкеле и Носвотъ, чтобы выйти на прямую поневѣжскую дорогу.
   -- Если панъ Заглоба придетъ къ намъ на помощь,-- сказалъ на разсвѣтѣ Володіёвскій,-- то именно на этой дорогѣ. Онъ успѣетъ доѣхать сюда изъ Упиты.
   -- Можетъ быть, онъ гдѣ-нибудь поджидаетъ насъ, -- сказалъ Станиславъ Скшетускій.
   -- Я надѣялся, покуда не увидалъ шведовъ, -- отвѣтилъ Станкевичъ,-- но теперь мнѣ кйжется, что намъ нѣтъ спасенія.
   -- Вся задача Заглобы избѣжать встрѣчи со шведами.
   -- Онъ не знаетъ края.
   -- За то ляуданцы хорошо знаютъ. Въ моей хоругви есть много такихъ, что возили пеньку и бочарныя клёпки въ Ригу...
   -- Стой!-- вдругъ раздался впереди повелительный голосъ пана Роха.
   -- Что тамъ?-- отозвалась стража.
   -- Стой!
   Повозка остановилась, солдаты осадили назадъ своихъ лошадей.
   При первыхъ лучахъ восходящаго солнца вдали виднѣлись густые клубы пыли.
   -- Это войско!-- вскрикнулъ панъ Володіёвскій.-- Я виму, какъ солнце играетъ на наконечникахъ копій и стрѣлъ.
   -- Вѣроятно, шведскій отрядъ.
   -- У нихъ только пѣхота вооружена луками, а тѣ приближаются быстро. То пѣхота, это наши!
   -- Наши, наши (--повторяли драгуны.
   -- Стройся!-- загремѣлъ голосъ Роха.
   Драгуны окружили повозку. Глаза пана Володіёвскаго запырялись.
   -- Это мои ляуданцы съ Заглобой, иначе и быть не можетъ!
   Отрядъ приближался рысью; наконецъ, легкій порывъ вѣтра разогналъ тучи пыли и глазамъ пана Роха представился цѣлый полкъ, идущій въ боевомъ порядкѣ. Въ первой шеренгѣ, подъ бунчукомъ, ѣхалъ какой-то важный полководецъ съ булавой въ рукѣ. Панъ.Володіёвскій едва увидалъ его, какъ эакричалъ:
   -- Заглоба! Ей-Богу, это панъ Заглоба!
   Угрюмое лицо Яна Скшетускаго озарилось улыбкой.
   -- И то онъ, подъ бунчукомъ! Въ гетманы самъ себя проізвелъ! Я узнаю его по этой причудѣ... Какимъ этотъ человѣкъ родился, такимъ и умретъ.
   -- Дай ему Богъ здоровья!-- сказалъ Оскерко и крикнулъ громко:-- Панъ Ковальскій! вашъ родственникъ пріѣхалъ навѣсить васъ!
   Но панъ Рохъ не слыхалъ; онъ весь былъ занятъ своими драгунами. И, надо отдать ему справедливость, онъ нисколько не смѣшался со своею горстью людей при видѣ идущаго на него цѣлаго полка. Ляуданцы, очевидно, хотѣли покончить дѣло миролюбиво, начали махать платками и кричать.
   -- Стой, стой!
   -- Впередъ!-- скомандовалъ панъ Рохъ,
   -- Поддайся!
   -- Пали!-- крикнулъ въ отвѣтъ Ковальскій.
   Глухое молчаніе. Ни одинъ драгунъ не выстрѣлилъ.
   Панъ Рохъ тоже онѣмѣлъ было на минуту, но тотчасъ же бѣшено накинулся на своихъ драгуновъ.
   -- Пали, мерзавцы!-- зарычалъ онъ страшнымъ голосомъ и однимъ ударомъ кулака свалилъ съ лошади ближайшаго солдата.
   Другіе невольно попятились, но ни одинъ не хотѣлъ слушать приказанія. Вдругъ весь отрядъ пана Роха разсыпался по нолю, какъ стадо испуганныхъ куропатокъ.
   -- Все-таки, я приказалъ бы разстрѣлять этихъ солдатъ!-- пробормоталъ Мирскій.
   Ковальскій, видя, что его всѣ покинули, повернулъ коня въ атакующимъ.
   -- Тамъ моя смерть!-- закричалъ онъ, но едва успѣлъ проскакать половину дороги, какъ въ рядахъ пана Заглобы послышался выстрѣлъ изъ пушки; картечи со свистомъ пролетѣли надъ повозкой, конь пана Роха, зашатался и упалъ, придавивъ всадника.
   Въ ту же минуту какой-то солдатъ изъ хоругви Володіёвскаго съ быстротою молніи кинулся впередъ и схватилъ за шиворотъ поднимающагося съ земли офицера.
   -- Это Юзва Бутримъ!-- крикнулъ Володіёвскій,-- Юзва безногій!
   Панъ Рохъ, въ свою очередь, схватилъ Юзву. за полу,-- пола осталась въ его рукахъ, стремя Бутрима лопнуло и самъ онъ слетѣлъ на земь, но пана Роха, все-таки, не выпустилъ. Борцы сцѣпились другъ съ другомъ и катались по дорогѣ.
   На помощь Юзвѣ подоспѣли другіе. Два десятка рукъ ухватили пана Ковальскаго, который отбивался, какъ медвѣдь, осажденный собаками, падалъ на землю, поднимался вновь и ни за что не хотѣлъ отдаться въ руки непріятеля.
   Наконецъ, силы оставили его и онъ лишился чувствъ. Въ это время панъ Заглоба находился уже въ повозкѣ и обнималъ по очереди бывшихъ товарищей по заточенію.
   -- Ага!-- кричалъ онъ, задыхаясь,-- пригодился на что-нибудь Заглоба! Зададимъ мы теперь Радзивиллу! Господа, мы свободны и люди у насъ есть! Сейчасъ же пойдемъ грабить его имѣнія! Что? удалась моя выдумка?... Не тѣмъ, такъ другимъ способомъ, а ужь я освободился и васъ освободилъ... Ужь такъ я усталъ, еле духъ перевожу! На радзивилловскія имѣнія, на радзивилловскія имѣнія, господа! Вы еще не знаете всего!...
   Дальнѣйшія изліянія пана Заглобы были прерваны ляуданцами, которые спѣшили увидать своего полковника. Бутримы, Госцевичи, Домашевичи и Гаштовты толпились вокругъ повозки и орали во все горло:
   -- Виватъ, виватъ!
   -- Панове!-- сказалъ маленькій рыцарь, когда вокругъ него немного утихло,-- милые товарищи! Спасибо вамъ за помощь... Страшное дѣло, что мы должны ослушаться гетмана и поднимать на него руку, но когда измѣна очевидна, другаго средства нѣтъ! Не покинемъ отчизны и самого милостиваго короля...Виватъ король Янъ Казиміръ!...
   -- Виватъ король Янъ Казиміръ!-- повторилъ перекатъ голосовъ.
   -- Ѣхать въ радзивилловскія имѣнія,-- крикнулъ Заглоба,-- заглянуть къ нему въ амбары и погреба!
   -- Коней намъ!-- распорядился маленькій рыцарь.
   Ляуданцы побѣжали за лошадьми.
   -- Панъ Михалъ,-- сказалъ Заглоба,-- я начальствовалъ вашими людьми и охотно сознаюсь, что они вели себя какъ слѣдуетъ... Но теперь вы свободны, и я отдаю власть въ ваши Ни.
   -- Пусть будетъ такъ.
   Панъ Михалъ взялъ булаву изъ рукъ Заглобы, въ одинъ мигъ построилъ свой полкъ и двинулъ его впередъ.
   -- Куда мы пойдемъ?-- спросилъ Заглоба.
   -- По правдѣ сказать, я и самъ не знаю, еще не подумалъ объ этомъ,-- сказалъ панъ Михалъ.
   -- Нужно рѣшить, что намъ дѣлать,-- сказалъ Мирскій,-- и рѣшить сейчасъ же. Только позвольте мнѣ отъ имени всѣхъ насъ принести благодарность пану Заглобѣ, что онъ не забылъ насъ in rebus augustus, освободилъ изъ плѣна.
   -- А что?-- спросилъ Заглоба, самодовольно покручивая усы.-- Безъ меня вы были бы въ Биржахъ... Справедливость заставляетъ признать, что кто чего не придумаетъ, а Заглоба все придумаетъ... Мы и не въ такихъ тискахъ бывали, панъ Михалъ! Помните, какъ я спасъ васъ, когда мы съ Еленой бѣжали отъ татаръ, а?
   Панъ Михалъ могъ бы отвѣтить, что тогда не панъ Заглоба его, а онъ спасъ пана Заглобу, но счелъ за нужное лучше промолчать. Старый шляхтичъ продолжалъ далѣе:
   -- Благодарности излишни, потому что сегодня я услужилъ вамъ, а завтра вы мнѣ услужите. Я такъ радъ видѣть васъ на свободѣ, что какъ будто бы одержалъ величайшую побѣду. Оказывается, что еще ни голова, ни рука моя не устарѣли.
   -- Вы прямо въ Упиту поѣхали?-- спросилъ панъ Михалъ.
   -- А то еще куда же мнѣ ѣхать? Въ Кейданы, что ли, волку въ пасть лѣзть? Конечно, въ Упиту, и вы можете догадаться, что я не жалѣлъ лошади, а лошадь мнѣ попалась хорошая. Вчера утромъ я былъ уже въ Упитѣ, а въ полдень мы вошли въ Биржамъ, въ ту сторону, гдѣ я разсчитывалъ встрѣтить васъ.
   -- А какъ же мои люди сразу повѣрили вамъ?
   -- Безъ особеннаго труда. Во-первыхъ, у меня былъ вашъ перстень, а, во вторыхъ ляуданцы только что услыхали о важенъ арестѣ и объ измѣнѣ князя. Я засталъ тамъ депутацію отъ хоругви пана Мирскаго и пана Станкевича: она предлагала всѣмъ собраться воедино противъ измѣнника гетмана. Какъ я имъ сказалъ, что васъ везутъ въ Биржи, дѣло загорѣлось. За лошадьми сейчасъ же послали, осѣдлали ихъ и въ полдень мы уже были въ дорогѣ. Конечно, я взялъ на себя команду.
   -- А откуда вы достали бунчукъ?-- спросилъ Янъ Скшетускій.-- Издали мы думали, что это гетманъ.
   -- А что, вѣдь, это много придало мнѣ важности, не правда ли?... Откуда я бунчукъ взялъ? Отъ гетмана пріѣхалъ панъ Щитъ съ приказомъ, чтобъ ляуданцы шли въ Кейданы, съ бунчукомъ для пущей важности. Я приказалъ его тотчасъ же арестовать, а бунчукъ нести надъ собою, чтобъ обмануть при встрѣчѣ шведовъ.
   -- Какъ вы все это мудро обдумали!-- сказалъ Оскерко.
   -- Точно Соломонъ,-- прибавилъ Станкевичъ.
   Панъ Заглоба чувствовалъ себя на седьмомъ небѣ.
   -- Поговоримъ, что теперь намъ дѣлать?-- сказалъ онъ.-- Если вы захотите терпѣливо выслушать меня, я скажу вамъ, что придумалъ за дорогу. Съ Радзивилломъ я не совѣтую начинать войну по двумъ соображеніямъ: во-первыхъ, онъ щука, а мы ничто иное, какъ окуни. Окуню лучше никогда не повертываться головой къ щукѣ,-- его могутъ проглотить,-- а хвостомъ, потому что хвостъ оберегаютъ колючія перья. Пусть его черти поскорѣй на вертелъ всадятъ и смолой поливаютъ, только не пережарили бы...
   -- Во-вторыхъ?-- перебилъ Мирскій.
   -- Во-вторыхъ, еслибъ какой-нибудь случай отдалъ насъ въ его руки, то онъ задалъ бы намъ такую лупку, что всѣ сороки на Литвѣ цѣлый годъ стрекотали бы объ этомъ... Посмотритека, что было написано въ письмѣ, которое Ковальскій везъ къ шведскому коменданту въ Биржи, и вы узнаете пана воеводу Виленскаго, если его до сихъ поръ не знали!
   Онъ досталъ письмо и подалъ его Мирскому.
   -- Э! да это по-нѣмецки или по-шведски,-- сказалъ старый полковникъ.-- Кто изъ васъ можетъ прочесть?
   Оказалось, что читать по-нѣмецки умѣетъ только Станиславъ Скшетускій, да и тотъ только по-печатному.
   -- Ну, все равно, я разскажу вамъ всю суть,-- сказалъ Заглоба.-- Когда въ Упитѣ солдаты послали за лошадьми въ поле, у меня оставалось свободное время, я приказалъ притащить къ себѣ за пейсы жида и заставилъ его прочитать мнѣ письмо. Изволте ли видѣть, панъ гетманъ поручаетъ биржанскому коменданту, дли пользы его величества короля шведскаго, отправить назадъ нашъ конвой и потомъ потихоньку разстрѣлять васъ всѣхъ до единаго.
   Полковники всплеснули руками, за исключеніемъ одного Мирнаго. Тотъ покачалъ головой и сказалъ:
   -- Меня и то удивляло, что онъ выпускаетъ изъ Кейданъ живыми. У него, вѣроятно, были какія-нибудь соображенія, въ силу которыхъ онъ не могъ осудить насъ на смерть.
   -- Вѣроятно, боялся общественнаго мнѣнія?
   -- Можетъ быть.
   -- Кахъ бы тамъ ни было, хорошъ человѣкъ!-- воскликнулъ маленькій рыцарь.-- Я еще такъ недавно спасъ ему жизнь.
   -- А я служилъ его отцу, а потомъ ему самому тридцать пять лѣтъ!-- сказалъ Станкевичъ.
   -- Страшный человѣкъ!-- прибавилъ Станиславъ Скшетускій.
   -- Такъ вотъ этому-то страшному человѣку и нечего лѣзть и пасть,-- сказалъ Заглоба.-- Чортъ бы его побралъ! Будемъ избѣгать битвы съ нимъ и станемъ разорять всѣ его имѣнія, какія попадутся на дорогѣ. Пойдемъ къ воеводѣ витебскому, чтобъ пѣть хоть какого-нибудь начальника, какую-нибудь защиту, а по дорогѣ заберемъ все, что найдется въ амбарахъ, конюшняхъ я подвалахъ. Ужь тутъ меня никто не проведетъ. Деньги какія-нибудь найдутся въ экономіяхъ, -- и деньги возьмемъ. Чѣмъ больше привеземъ мы воеводѣ витебскому, тѣмъ лучше онъ прянетъ насъ.
   -- Онъ и такъ приметъ насъ съ распростертыми объятіями, -- сказалъ Оскерко.-- Но совѣтъ идти къ нему хорошъ и лучше ничего невозможно придумать.
   -- Мы согласны,-- сказалъ Станкевичъ.
   -- И я!-- присоединился къ нимъ панъ Михалъ.-- Такъ, знапть, идемъ къ воеводѣ витебскому! Да будетъ онъ тѣмъ вождемъ, о которомъ мы просили Бога.
   Нѣкоторое время рыцари ѣхали молча. Вдругъ панъ Михалъ какъ-то особенно безпокойно началъ повертываться на своемъ сѣдлѣ.
   -- А если мы шведовъ встрѣтимъ на дорогѣ: будемъ драться съ ними, или нѣтъ?-- спросилъ онъ нерѣшительно у старшихъ товарищей.
   -- Если попадутся, то отчего же и нѣтъ?-- отвѣтилъ Станкевичъ.-- Вѣроятно, Радзивиллъ уже увѣрилъ шведовъ, что вся Литва въ его рукахъ и что всѣ охотно отступились отъ Яна Казиміра. Не дурно бы показать на дѣлѣ, что это неправда.
   -- Совершенно справедливо!-- согласился Мирскій.-- Если какой-нибудь отрядъ попадется намъ, то мы его поколотимъ. Точно также я думаю, что на самого князя нападать не слѣдъ,-- не сладимъ. Онъ великій полководецъ! Но, избѣгая битвы, не мѣшало бы раза два-три покружить около Кейданъ.
   -- Чтобъ разграбить его имѣнія?-- спросилъ Заглоба.
   -- Нѣтъ, чтобъ собрать какъ можно больше людей. Моя хоругвь и хоругвь пана Станкевича примкнутъ къ намъ. Если же они разбиты,-- что весьма вѣроятно, -- солдаты будутъ приходить къ намъ по одиночкѣ. И шляхты соберется десятокъ-другой. Мы приведемъ, такимъ образомъ, пану Сапѣгѣ большую силу, чѣмъ та, которая теперь находится въ нашемъ распоряженіи.
   Разсчетъ пана Мирскаго былъ вѣренъ. Доказательствомъ этому могли служить драгуны пана Роха: за исключеніемъ его самого, всѣ они безъ колебанія перешли къ пану Михалу, а въ радзивилловскихъ полкахъ такихъ должно было найтись не мало. Заранѣе можно было разсчитывать, что первая стычка со шведами вызоветъ возстаніе во всемъ краю.
   Панъ Володіёвскій порѣшилъ идти въ сторону Поневѣжа, забрать въ окрестностяхъ Упиты сколько можно шляхты, а затѣмъ углубиться въ Роговскую пущу, гдѣ, по его разсчетамъ, должны были скрываться остатки мятежныхъ полковъ. Теперь весь отрядъ остановился на отдыхъ около рѣки Лавечи, въ лѣсу.
   Но большой дорогѣ тянулись тысячи крестьянъ, скрывающихся въ лѣса отъ шведскаго нашествія. Солдаты отъ времени до времени выходили на дорогу, но не могли добиться сколько-нибудь вѣрныхъ свѣдѣній.
   Крестьяне были въ полномъ смятеніи," каждый отдѣльно увѣрялъ, что шведы близко, очень близко, но болѣе точныхъ указаній дать никто не могъ.
   Когда стемнѣло совсѣмъ, до ушей рыцарей долетѣлъ звукъ отдаленнаго колокола.
   -- Что это?-- спросилъ Заглоба.-- Въ вечернѣ? Поздно уже.
   Панъ Володіёвскій началъ внимательно прислушиваться.
   -- Это тревога!-- сказалъ онъ.-- Не знаетъ ли кто-нибудь изъ васъ, что за селеніе въ той сторонѣ?
   -- Кляваны, панъ полковникъ!-- отвѣтилъ одинъ изъ Госцевичей.-- Мы туда съ поташомъ ѣздимъ.
   -- Слышите звонъ?
   -- Слышимъ! Это что-то не къ добру!
   Панъ Михалъ махнулъ рукой трубачу и вдругъ тихій голосъ трубы нарушилъ спокойствіе лѣса. Отрядъ двинулся впередъ.
   Всѣ глаза были направлены въ сторону, откуда слышался все болѣе и болѣе отчаянный звонъ. Вскорѣ на горизонтѣ показалось яркое пламя.
   -- Зарево!-- шепнулъ панъ Михалъ и наклонился къ Скшетускому:-- шведы!
   -- Воспользуемся!-- отвѣтилъ панъ Янъ.
   -- Странно мнѣ, зачѣмъ они подожгли?
   -- Должно быть, шляхта оказала сопротивленіе, или крестьяне вступились, когда они напали на костёлъ.
   -- Посмотримъ, посмотримъ!-- и панъ Михалъ самодовольно улыбнулся.
   Въ это время къ нему подскакалъ панъ Заглоба.
   -- Панъ Михалъ!
   -- Что?
   -- Я чувствую, что шведскимъ мясомъ запахло. Должно быть, будетъ битва, а?
   -- Какъ Богъ дастъ, какъ Богъ дастъ!
   -- А кто будетъ сторожить плѣнника?
   -- Какого плѣнника?
   -- Конечно, не меня,-- Ковальскаго. Видите, панъ Михалъ, намъ очень важно, чтобъ онъ не убѣжалъ. Помните, что гетманъ ничего не знаетъ о нашемъ освобожденіи и никогда не узнаетъ, если ему не донесетъ Ковальскій. Надзоръ за нимъ умно поручить какому-нибудь вѣрному человѣку. Во время битвы онъ легко можетъ дать стрекача.
   -- Да, вы правы, около него надо кого-нибудь оставить. Не хотите ли вы присмотрѣть за нимъ?
   -- Гм...битвы мнѣ жаль!...Положимъ, ночью, при огнѣ, я ничего не вижу. Еслибъ это было днемъ,-- о! тогда вы меня ни-за что не уговорили бы... Но коль скоро publicum bonum требуетъ этого, пусть такъ будетъ!
   -- Хорошо. Я оставлю вамъ на подмогу пять человѣкъ, а если онъ попытается бѣжать, то стрѣляйте ему въ голову.
   -- Онъ у меня смягчится, какъ воскъ, не бойтесь!... А пожаръ-то все сильнѣй разгорается. Гдѣ мнѣ стоять съ Ковальскимъ?
   -- Гдѣ хотите! Теперь мнѣ нѣтъ времени,-- сказалъ панъ Михалъ и поѣхалъ впередъ.
   Пожаръ разливался все сильнѣй. Подулъ вѣтеръ и вмѣстѣ съ колокольнымъ звономъ принесъ отголоски выстрѣловъ.
   -- Рысью!-- скомандовалъ панъ Володіёвскій.
   

Глава IV.

   Приблизившись къ деревнѣ, рыцари замедлили шагъ и увидали широкую улицу, залитую кровавымъ отблескомъ пожара.
   Дома горѣли по обѣимъ сторонамъ, осыпая близъ лежащія строенія цѣлыми снопами искръ. На улицѣ виднѣлись большія и маленькія кучки людей. Человѣческій крикъ смѣшивался со звономъ колокола укрытаго среди деревьевъ костела, съ мычаньемъ коровъ, воемъ собакъ и рѣдкими выстрѣлами изъ огнестрѣльнаго оружія.
   Панъ Володіёвскій тотчасъ же замѣтилъ нѣсколько рейтеровъ въ Круглыхъ шляпахъ и высокихъ сапогахъ. Одни изъ нихъ дрались съ крестьянами, вооруженными вилами и цѣпами, другіе рапирами выгоняли на дорогу воловъ, коровъ, овецъ, третьихъ едва можно было узнать посреди цѣлыхъ облаковъ пуха и перьевъ,-- такъ они обвѣшали себя домашнею птицей, трепещущею крыльями въ предсмертныхъ судорогахъ. Прислуга держала коней офицеровъ, очевидно, занятыхъ въ это время грабежомъ.
   Дорога въ деревню шла подъ гору, черезъ березовый лѣсокъ, такъ что ляуданцы, невидимые, сами могли отлично видѣть всю картину непріятельскаго нашествія: рейтеровъ, безпорядочныя кучки крестьянъ и отчаянно защищающихся женщинъ. Все это быстро двигалось и перемѣняло мѣсто, какъ куклы въ театрѣ маріонетокъ.
   Пожаръ потрясалъ надъ деревней своею огненною гривой и вылъ съ каждою минутой все сильнѣе.
   Панъ Володіёвскій, подъѣхавъ со всею хоругвью къ открытой настежь околицѣ, приказалъ идти вольнымъ шагомъ. Онъ могъ житъ въ рукахъ, тотъ держитъ всю Ляуду, въ которой шляхта, по примѣру Володіёвскаго, начинаетъ бунтовать противъ насъ. Гарасимовича выслали мы въ Заблудовъ съ инструкціями, какъ поступать съ тамошними конфедератами. Твой дядя, Якубъ, пользуется тамъ большимъ вліяніемъ; напиши ему, если надѣешься, что можешь письменно склонить его на нашу сторону.
   "Пребывая къ тебѣ благосклонными, поручаемъ тебя милости Божіей".
   Кмицицъ, прочитавъ письмо, въ глубинѣ души обрадовался, что полковникамъ удалось освободиться отъ шведскихъ рукъ (хорошо, еслибъ они выскользнули и изъ радзивилловскихъ), но, тѣмъ не менѣе, исполнилъ всѣ приказы князя, отослалъ кавалерію, пѣхоту оставилъ въ Кейданахъ и даже началъ сыпать земляныя укрѣпленія вокругъ замка и города, обѣщавшись себѣ послѣ окончанія работъ ѣхать въ Биллевичи за паномъ мечникомъ и его племянницей.
   "Я не употребляю насилія, развѣ только въ крайности, -- думалъ онъ, -- и ни въ какомъ случаѣ не обижу Александру. Наконецъ, это не моя воля, а княжеское распоряженіе. Она приметъ меня неласково, -- я знаю, но, Богъ дастъ, современемъ убѣдится въ чистотѣ моихъ намѣреній, увидитъ, что, служа Рад-зивиллу, я служу своему отечеству".
   И Кмицицъ дѣятельно укрѣплялъ Кейданы, будущую резиденцію его Александры.
   Тѣмъ временемъ панъ Володіёвскій бѣжалъ отъ гетмана, а гетманъ дѣятельно его преслѣдовалъ. Пану Михалу стало тѣсно: отъ Биржъ подвинулись на югъ значительные отряды шведскихъ войскъ, востокъ былъ занятъ полками царя, а на кейданской дорогѣ ждалъ гетманъ.
   Панъ Заглоба былъ очень недоволенъ такимъ положеніемъ вещей и поминутно обращался къ пану Володіёвскому съ вопросомъ:
   -- Панъ Михалъ, ради Христа, скажите: пробьемся мы, или не пробьемся?
   -- Объ этомъ и думать нечего! -- отвѣчалъ маленькій рыцарь. -- Вы знаете, трусомъ меня назвать нельзя, я ударю на кого угодно, хоть на самого дьявола, но съ гетманомъ не справлюсь, да и не мнѣ равняться съ нимъ!... Вы сами же говорили, что мы окуни, а онъ щука. Я сдѣлаю все, что отъ меня
   -- Впередъ!
   Ляуданцы наклонились къ конскимъ шеямъ и понеслись, какъ вихрь.
   Шведы подпустили ихъ близко и только тогда выстрѣлили изъ пистолетовъ, но залпъ не могъ нанести особаго вреда скрытымъ за лошадиными головами всадникамъ. Только нѣсколько человѣкъ выпустили изъ рукъ поводья, остальные грудь съ грудью сшиблись со шведами. Легкія литовскія хоругви употребляли еще копья, но панъ Володіёвскій приказалъ оставить ихъ на дорогѣ и дѣло сразу дошло до сабель.
   Первый натискъ не могъ сломить шведовъ, но, все-таки, оттѣснилъ ихъ назадъ, такъ что они начали пятиться, отбиваясь рапирами, а ляуданцы бѣшено нападали на нихъ съ своими саблями. Трупы валились одинъ за другимъ. Давка становилась все сильнѣй.
   Шведы отступали все скорѣй, хотя и въ полномъ порядкѣ. Впрочемъ, имъ трудно было разсыпаться, потому что обѣ стороны улицы были огорожены садовыми заборами. Отъ времени до времени они пробовали держаться на мѣстѣ, но не могли.
   То была странная битва, гдѣ дрались только первые ряды, а остальные могли только напирать на стоящихъ впереди. Благодаря этому, свалка обратилась въ отчаянную рѣзню.
   Панъ Володіёвскій, передавъ надзоръ за атакой старшимъ полковникамъ и Яну Скшетускому, дрался въ первой шеренгѣ. Что ни минута, то шведская шляпа падала внизъ, словно ныряла въ глубину; по временамъ рапира, выбитая изъ рукъ рейтера, со свистомъ взлетала кверху, одновременно съ этимъ слышался пронзительный человѣческій крикъ и шляпа вновь исчезала въ тѣснотѣ. Одного рейтера замѣнялъ другой, другаго третій, а панъ Володіёвскій все подвигался впередъ. Маленькіе глазки его свѣтились, какъ двѣ свѣчки, но онъ не увлекался, не забывалъ себя, не махалъ саблей, какъ цѣпомъ.
   Какъ женщина во время жатвы конопли углубится въ нее такъ, что зеленые стебли совершенно закроютъ ее и только по колебаніямъ кистей узнаешь ея дорогу, такъ и панъ Володіёвскій исчезалъ въ толпѣ рослыхъ шведовъ, но тамъ-то и падали они, какъ падаютъ колосья подъ серпомъ жницы. Панъ Станиславъ Скшетускій и угрюмый Юзва Бутримъ шли съ нимъ рядомъ. Наконецъ, задніе ряды шведовъ очутились на лужайкѣ передъ костёломъ, за ними послѣдовали и передніе. Раздалась команда офицера, который, очевидно, хотѣлъ ввести въ бой всѣхъ своихъ людей, и длинный прямоугольникъ рейтеровъ въ одно мгновеніе растянулся въ длинную линію.
   Но Янъ Скшетускій,-- онъ предводительствовалъ головой хоругви,--не послѣдовалъ примѣру шведскаго капитана, а, вмѣсто того, ринулся впередъ плотною колонной, которая разорвала шведскую цѣпь и быстро повернула вправо, къ церкви. На лѣвую сторону ударили Широкій и Станкевичъ съ частью ляуданцевъ и драгунами Ковальскаго. Тогда закипѣли двѣ битвы, но не надолго. Лѣвое крыло шведовъ не успѣло сформироваться и разсыпалась сразу; правое, подъ начальствомъ офицера, сопротивлялось дольше, но, наконецъ, начало отступать, мѣшаться и пошло по стопамъ перваго.
   Лужайка была обширна, но, къ сожалѣнію, огорожена со всѣхъ сторонъ высокимъ плетнемъ, а противуположныя ворота церковная прислуга догадалась запереть.
   Шведы въ разсыпную бѣгали кругомъ, а ляуданцы гонялись за ними. Въ иныхъ мѣстахъ дрались цѣлыми кучками, въ другихъ битва смѣнялась одиночными поединками, гдѣ солдатъ сходился съ солдатомъ, рапира скрещивалась съ саблей.
   По серединѣ лужайки бѣгали лошади безъ всадниковъ, съ раздувшимися отъ страха ноздрями и развѣвающеюся гривой.
   Панъ Володіёвскій искалъ повсюду офицера и послѣ долгихъ стараній отыскалъ-таки его въ то время, когда онъ отбивался отъ двухъ Бутримовъ.
   -- Прочь!-- крикнулъ онъ Бутримамъ.
   Послушные солдаты отскочили въ сторону, и маленькій рыцарь столкнулся со шведомъ такъ, что кони обоихъ присѣли на заднія ноги.
   Офицеръ хотѣлъ однимъ ударомъ ссадить противника съ коня, но панъ Володіёвскій описалъ молніеносный полукругъ своею шпагой и рапира шведа взлетѣла на воздухъ. Офицеръ склонился къ кабурамъ, но, раненый въ щеку, выпустилъ поводья изъ лѣвой руки.
   -- Брать живымъ!-- крикнулъ Володіёвскій Бутримамъ.
   Ляуданцы подхватили раненаго, а маленькій рыцарь пустился вглубь площадки, въ погоню за остальными рейтерами.
   Но шведы начали повсюду уступать болѣе опытной въ фехтовальномъ искусствѣ шляхтѣ. Одни, схватившись за острія рапиръ, протягивали ее рукоятью къ противникамъ, другіе бросали имъ подъ ноги свое оружіе съ крикомъ "пардонъ!"
   Наконецъ, на площадку нахлынули крестьяне добивать раненыхъ и обирать мертвыхъ.
   Такъ кончилось первое столкновеніе литвиновъ со шведами.
   Въ это время панъ Заглоба, стоя поодаль, въ березовой рощѣ, съ телѣгой, на которой лежалъ панъ Рохъ, долженъ былъ слушать его горькіе упреки за свое коварное поведеніе.
   -- Совсѣмъ вы меня погубили, дядя! Въ Кейданахъ меня ждетъ смерть, а имя мое подвергнется вѣчному позору. Отнынѣ кто захочетъ обругать кого-нибудь дуракомъ, тотъ можетъ сказать: Рохъ Ковальскій.
   -- И, повѣрь, едва ли кто станетъ спорить,-- отвѣтилъ Заглоба.-- Лучшее доказательство этому твое удивленіе, что я провелъ тебя за носъ,-- я, который вертѣлъ крымскимъ ханомъ, какъ куклой. Что-жь, ты думалъ, несчастный, что я позволю тебѣ отвезти насъ въ Биржи, ввергнуть въ пасть шведамъ,-- насъ, величайшихъ людей, decus всей республики?
   -- Да, вѣдь, я не по своей волѣ везъ васъ туда!
   -- Но ты былъ помощникомъ палача, что кладетъ на шляхтича пятно, которое ты обязанъ смыть, иначе я сотру съ лица земли и тебя, и всѣхъ Ковальскихъ. Быть измѣнникомъ хуже, чѣмъ быть живодеромъ; но быть помощникомъ кого-то худшаго, чѣмъ живодеръ,-- это ужь послѣднее дѣло!
   -- Я служилъ гетману.
   -- А гетманъ -- чорту! Вотъ тебѣ... Ты глупъ, Рохъ, знай это разъ на всегда и въ диспуты не вступай; а если будешь дергаться за мою полу, то въ люди выйдешь, потому что я не одного вывелъ такимъ образомъ.
   Вдалекѣ послышались выстрѣлы; битва въ деревнѣ только что начиналась. Потомъ пальба превратилась, но шумъ и крики все усиливались и доносились до березовой рощицы.
   -- Тамъ ужь панъ Михалъ дѣйствуетъ, -- сказалъ Заглоба.-- Не великъ онъ, а кусается, какъ змѣя. Налущитъ онъ заморскихъ чертей, какъ гороху. Я желалъ бы быть тамъ, а не здѣсь и, все-таки, черезъ тебя долженъ только слушать отголоски битвы. Такова-то твоя благодарность? Годится такъ поступать со старшимъ родственникомъ?
   -- А за что это я долженъ быть благодаренъ?
   -- За то, что измѣнникъ не запрегъ тебя, какъ вола, хотя ты болѣе всего способенъ возить тяжести, потому что глупъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, силенъ,--понимаешь?... Эге! Тамъ все жарче дѣлается. Слышишь? Это шведы ревутъ, какъ коровы на пастбищѣ.
   Тутъ панъ Заглоба сдѣлался важенъ (онъ былъ непокоенъ); но вдругъ проницательно посмотрѣлъ прямо въ глаза пану Роху и спросилъ:
   -- Кому ты желаешь побѣды?
   -- Конечно... нашимъ.
   -- Вотъ видишь! А почему не шведамъ?
   -- Потому что предпочиталъ бы ихъ бить. Что наши, то наши!
   -- Въ тебѣ пробуждается совѣсть... А какъ же ты могъ отдавать шведамъ своихъ соплеменниковъ?
   -- Я получилъ такой приказъ.
   -- А теперь такой приказъ болѣе не существуетъ?
   -- Теперь нѣтъ.
   -- Твое начальство теперь -- это панъ Володіёвскій.
   -- Ну... какъ же это такъ?
   -- Такъ. Ты долженъ слушать, что тебѣ прикажетъ панъ Володіёвскій.
   -- Хорошо.
   -- Онъ, прежде всего, прикажетъ тебѣ отречься отъ Радзивилла и служить отечеству.
   -- Какъ же это такъ?--повторилъ свой вопросъ панъ Рохъ, почесывая въ затылкѣ.
   -- Приказъ!-- закричалъ Заглоба.
   -- Слушаю!-- отвѣтилъ панъ Рохъ.
   -- Хорошо. При первомъ случаѣ будешь бить шведовъ.
   -- Коли приказъ, такъ приказъ!-- отвѣтилъ панъ Ковальскій и глубоко вздохнулъ, какъ будто бы съ него свалилась огромная тяжесть.
   Заглоба также былъ очень доволенъ, потому что имѣлъ на пана Роха свои виды. Они начали прислушиваться къ долетающимъ до нихъ отголоскамъ битвы, пока все не стихло. Заглоба дѣлался все. болѣе и болѣе безпокойнымъ.
   -- А что, если имъ не повезло?
   -- Вы, дядя, старый солдатъ, и можете говорить такія вещи! Еслибъ ихъ разбили, тогда они возвращались бы и проходили бы мимо насъ кучами.
   -- Правда... Я вижу, что и твой умъ на что-нибудь годится.
   -- Слышите конскій топотъ? Идутъ вольнымъ шагомъ. Должно быть, побили шведовъ.
   -- Ой ли? А какъ не наши? Поѣхать мнѣ, что ли?
   Панъ Заглоба спустилъ саблю на темлякъ, взялъ въ руки пистолетъ и поѣхалъ впередъ. Вскорѣ онъ увидалъ темную массу, приближающуюся къ нему вольнымъ шагомъ. Впереди ѣхало нѣсколько человѣкъ, громко разговаривая. Первыми долетѣли до пана Заглобы слова пана Михала:
   -- Славные ребята! Не знаю, какова у нихъ пѣхота, но конница великолѣпная.
   Заглоба пришпорилъ своего коня.
   -- Ну, что, какъ? Меня разбирало нетерпѣніе и я хотѣлъ летѣтъ въ огонь... Никто не раненъ?
   -- Всѣ здоровы, слава Богу,--отвѣтилъ панъ Михалъ,--но мы, все-таки, потеряли двадцать солдатъ.
   -- А шведы?
   -- Почти всѣ перебиты.
   -- Да, вамъ тамъ было какъ козлу въ огородѣ. А хорошо ли было оставить меня, старика, на стражѣ? У меня чуть душа не выскочила... А плѣнныхъ взяли много?
   -- Ротмистра и семь рейтеровъ.
   -- Что вы думаете дѣлать съ ними?
   -- Я приказалъ бы ихъ повѣсить, потому что они какъ разбойники напали на бѣдную деревушку и вырѣзали людей... Но Янъ говоритъ, что этого сдѣлать нельзя.
   -- Слушайте, что мнѣ пришло въ голову. Вѣшать ихъ не слѣдуетъ; напротивъ, надо отпустить съ Богом на всѣ четыре стороны.
   -- Почему такъ?
   -- Вы знаете меня какъ солдата, теперь узнаете какъ политика. Шведовъ мы отпустимъ, но не скажемъ, кто мы. Напротивъ, говорите, что мы радзивилловцы, что вырѣзали этотъ отрядъ по приказу гетмана, и будемъ бить всѣхъ, кого ни встрѣтимъ, что гетманъ только притворно перешелъ на сторону шведовъ. Этимъ мы страшно подорвемъ гетманскій кредитъ. Ей-Богу, если эта мысль не стоитъ вашей побѣды, пусть у меня сзади выростетъ лошадиный хвостъ. Замѣтьте только, что это попадетъ и въ шведовъ, и въ Радзивилла. Кейданы отъ Биржъ далеко, а Радзивиллъ отъ Понтуса еще дальше. Прежде чѣмъ они объяснятся, какъ это случилось, они будутъ готовы подраться! Поссоримъ измѣнниковъ съ разбойниками, панове, и кто выиграетъ отъ этого, если не республика?
   -- Совѣтъ хорошъ и, конечно, отбитъ побѣды! -- воскликнулъ Станкевичъ.
   -- У васъ разумъ канцлера,-- прибавилъ Мирскій.
   -- Конечно, такъ нужно сдѣлать,-- сказалъ панъ Михалъ.-- Я отпущу ихъ завтра утромъ, а сегодня и знать ни о чемъ не хочу,-- усталъ страшно... Тамъ на улицѣ жарко, какъ въ печкѣ... Уфъ! совсѣмъ руки затекли... Офицеръ не могъ бы ѣхать сегодня; онъ раненъ въ лицо.
   -- Какъ мы только будемъ объясняться съ ними?-- спросилъ Янъ Скшетускій.
   -- Я и объ этомъ подумалъ. Ковальскій мнѣ говорилъ, что среди его людей есть двое пруссаковъ, людей расторопныхъ, умѣющихъ болтать по-нѣмецки. Вотъ они и растолкуютъ шведамъ; тѣ должны знать нѣмецкій языкъ, столько лѣтъ пробыли въ Германіи. Ковальскій уже нашъ душею и тѣломъ. Онъ намъ сильно пригодится современемъ.
   -- Хорошо!--сказалъ Володіёвскій.-- Пусть кто-нибудь займется этимъ, а я рѣшительно ни къ чему не способенъ. Я сказалъ уже людямъ, что мы пробудемъ въ рощѣ до утра. 'Есть намъ принесутъ изъ деревни, а теперь спать!
   -- Тутъ недалеко стоитъ стогъ, -- сказалъ Заглоба, -- пока мы пойдемъ туда, выспимся до утра и въ дорогу... Сюда уже не возвратимся, развѣ будемъ идти съ паномъ Сапѣгой на Радзивилла.
   

Глава V.

   Въ Литвѣ началась междуусобная война и на ряду съ нашествіемъ двухъ непріятелей переполнила чашу несчастія.
   Литовское регулярное войско, и безъ того крайне малочисленное, раздѣлилось теперь на два лагеря. Одна часть, большинство чужеземныхъ ротъ, осталась при Радзивиллѣ; другая, объявившая гетмана измѣнникомъ, съ оружіемъ въ рукахъ протестовала противъ союза со Швеціей, но безъ всякаго плана, единенія, вождя. Вождемъ могъ бы быть папъ воевода витебскій, но онъ въ настоящее время былъ такъ занятъ обороной Быхова, что не могъ стать во главѣ движенія противъ Радзивилла.
   Въ это время и враги Литвы, считающіе ее своею собственностью, начали обмѣниваться грозными посольствами. Ихъ несогласія впослѣдствіи могли бы послужить къ спасенію республики, но, прежде чѣмъ дѣло между ними дошло до вооруженнаго столкновенія, въ Литвѣ воцарился страшный хаосъ. Радзивиллъ, обманувшись въ своихъ разсчетахъ на войско, постановилъ силою принудить его къ повиновенію.
   Едва панъ Володіёвскій послѣ клеванской битвы дошелъ со своимъ отрядомъ до Поневѣжа, какъ до него дошли извѣстія о разгромѣ хоругвей Мирскаго и Станкевича. Часть этихъ хоругвей была насильно включена въ радзивилловскія войска, остальные перебиты или разсѣяны на всѣ четыре стороны. Остатки блуждали небольшими кучками по лѣсамъ и селеніямъ, отыскивая мѣсто, гдѣ бы преклонить голову и скрыться отъ мести и погони гетмана.
   Съ каждымъ днемъ бѣглецы увеличивали отрядъ папа Ми-хала и приносили различныя извѣстія.
   Самое важное изъ нихъ было извѣстіе о бунтѣ регулярныхъ войскъ, стоящихъ на Подлясьѣ, возлѣ Бѣлостока и Тыкоципа. Послѣ занятія Вильны московскими войсками эти войска должны были охранять границы коронныхъ земель, но, узнавъ объ измѣнѣ гетмана, вступили въ конфедерацію, во главѣ которой стояли два полковника: Гороткевичъ и Якубъ Кмицицъ, дядя вѣрнѣйшаго адепта Радзивилла, Андрея.
   Имя послѣдняго повсюду повторялось съ ненавистью. Это онъ былъ главною причиной гибели хоругвей Мирскаго и Станкевича, онъ безъ милосердія разстрѣливалъ взятыхъ въ плѣнъ. Гетманъ вѣрилъ ему слѣпо и недавно послалъ его противъ хоругви Невяровскаго, которая не слѣдовала примѣру своего полковника и подняла знамя бунта.
   По поводу этого панъ Володіёвскій призвалъ на совѣтъ своихъ товарищей и сказалъ имъ:
   -- Что вы сказали бы, господа, еслибъ мы, прежде чѣмъ идти подъ Быховъ, отправились на Подлясье къ хоругвямъ, которыя образовали конфедерацію?
   -- Вы предвосхитили мою мысль!--сказалъ Заглоба.--Тамъ мы будемъ какъ дома.
   -- Бѣглецы слышали,--сказалъ Янъ Скшетускій,--что его величество король приказалъ нѣкоторымъ полкамъ возвратиться изъ Украйны, чтобы дать отпоръ шведамъ. Если это осуществится, тогда мы могли бы соединиться со старыми товарищами, вмѣсто того, чтобъ слоняться изъ угла въ уголъ.
   -- Пусть будетъ такъ!--согласились Оскерко и Станкевичъ.
   -- Дѣло не легкое,-- сказалъ маленькій рыцарь.-- Чтобъ пробраться къ Подлясью, нужно будетъ проскользнуть мимо самаго гетманскаго носа, но мы, все-таки, попробуемъ. Еслибъ судьба по дорогѣ столкнула меня съ Кмицицомъ, я сказалъ бы ему на ухо пару словъ, отъ которыхъ ему не поздоровилось бы...
   -- Онъ стоитъ того!--замѣтилъ Мирскій.--Я не удивляюсь старымъ солдатамъ, что весь свой вѣкъ прослужили подъ начальствомъ Радзивилла, но онъ измѣнилъ только ради корысти и выгодъ. Панъ Володіёвскій сказалъ правду: для того, чтобъ пробраться на Подлясье, нужно было бы пройти мимо Кейданъ, мимо самаго львинаго логовища.
   Дороги и лѣсныя тропинки, города и деревни,--все находилось въ рукахъ Радзивилла: не вдалекѣ отъ Кейданъ стоялъ Кмицицъ съ пѣхотой и пушками. Гетманъ уже зналъ о бѣгствѣ полковниковъ, о возмущеніи хоругви Володіёвскаго, о клеванской битвѣ, зналъ и чуть не задыхался отъ страшнаго гнѣва.
   Онъ, дѣйствительно, имѣлъ право гнѣваться и даже отчаиваться, потому что эта битва обрушила на его голову цѣлую бурю. Немного спустя, шляхта и крестьяне начали вырѣзывать небольшіе шведскіе отряды, но шведы заносили это на счетъ Радзивилла. Не даромъ же офицеры и солдаты, возвратившіеся послѣ клеванской битвы, сообщили коменданту, что были разбиты хоругвью Радзивилла по его волѣ и приказанію. Черезъ недѣлю князь получилъ письмо отъ биржанскаго коменданта, а черезъ десять дней отъ самого Понтуса де-ла-Гарди, главнокомандующаго шведскою арміей.
   "Или ваше сіятельство не имѣете силы и значенія,--писалъ этотъ послѣдній, -- или хотите предательскимъ образомъ погубить войско его величества. Если такъ, то вы скоро будете жестоко наказаны, если не выкажете раскаянія и покорности и вѣрною службой не загладите свою вину..."
   Радзивиллъ тотчасъ же выслалъ гонцовъ съ объясненіемъ, какъ все случилось, но самолюбіе гордаго магната было жестоко уязвлено. Онъ, одно слово котораго еще такъ недавно было закономъ для этого края, болѣе обширнаго, чѣмъ вся Швеція; онъ, который за половину своего состоянія могъ бы купить всѣхъ шведскихъ вельможъ; онъ, который сопротивлялся самому королю, считалъ себя равнымъ монархамъ,--долженъ теперь выслушивать угрозы одного шведскаго генерала, внимать урокамъ покорности и смиренія! Правда, этотъ генералъ былъ королевскимъ родственникомъ, да кто же такой самъ этотъ король, если не похититель трона, по праву и крови принадлежащаго Яну Казиміру?
   Но, прежде всего, бѣшенство гетмана обрушилось на тѣхъ, кто былъ причиною этого униженія, и поклялся потоптать ногами и пана Володіёвскаго, и его товарищей-полковниковъ, и всю ляуданскую хоругвь. Онъ бросился на нихъ, и, какъ охотники окружаютъ лѣсъ цѣпью, чтобы перебить волчій выводокъ, такъ онъ окружилъ своихъ враговъ и началъ преслѣдовать ихъ безъ отдыха.
   Въ это время дошла до него вѣсть, что Кмицицъ разбилъ хоругвь Невяровскаго и часть плѣнныхъ включилъ въ свою хоругвь. Гетманъ тотчасъ же потребовалъ, чтобы тотъ прислалъ ему часть своихъ силъ.
   "Люди,-- писалъ онъ,-- о спасеніи которыхъ ты такъ сильно настаивалъ, въ особенности Володіёвскій съ другимъ бродягой, убѣжали во время пути въ Биржи. Я нарочно послалъ съ ними самаго глупаго офицера, чтобы они не могли совратить его, но и этотъ или измѣнилъ, или былъ обманутъ. Теперь у Володіёвскаго вся ляуданская хоругвь; кромѣ того, къ нему присоединяются бѣглецы. Подъ Клеванами они перебили сто двадцать шведовъ и распустили слухъ, что это дѣлается по нашему приказу, отчего между нами и Понтусомъ произошли большія недоразумѣнія. Все дѣло можетъ погибнуть благодаря этимъ измѣнникамъ, которымъ безъ твоей протекціи мы, клянемся Богомъ, приказали бы отрубить головы. Такъ мы должны расплачиваться за наше милосердіе, хотя надѣемся, что скоро они получатъ должное возмездіе. Дошли до насъ слухи, что въ Биллевичахъ, у мечника росенскаго, собирается шляхта и составляетъ заговоръ противъ насъ; этому нужно помѣшать. Кавалерію всю ты пришлешь къ намъ, а пѣхоту оставишь въ Кейданахъ оберегать замокъ и городъ, ибо отъ этихъ измѣнниковъ всего ожидать можно. Самъ же ты съ нѣсколькими всадниками отправишься въ Биллевичи и привезешь мечника вмѣстѣ съ родственницей въ Кейданы. Теперь это тебѣ и намъ необходимо: кто ихъ держитъ въ рукахъ, тотъ держитъ всю Ляуду, въ которой шляхта, по примѣру Володіёвскаго, начинаетъ бунтовать противъ насъ. Гарасимовича выслали мы въ Заблудовъ съ инструкціями, какъ поступать съ тамошними конфедератами. Твой дядя, Якубъ, пользуется тамъ большимъ вліяніемъ; напиши ему, если надѣешься, что можешь письменно склонить его на нашу сторону.
   "Пребывая къ тебѣ благосклонными, поручаемъ тебя милости Божіей".
   Кмицицъ, прочитавъ письмо, въ глубинѣ души обрадовался, что полковникамъ удалось освободиться отъ шведскихъ рукъ (хорошо, еслибъ они выскользнули и изъ радзивилловскихъ), но, тѣмъ не менѣе, исполнилъ всѣ приказы князя, отослалъ кавалерію, пѣхоту оставилъ въ Кейданахъ и даже началъ сыпать земляныя укрѣпленія вокругъ замка и города, обѣщавшись себѣ послѣ окончанія работъ ѣхать въ Биллевичи за паномъ мечникомъ и его племянницей.
   "Я не употребляю насилія, развѣ только въ крайности, -- думалъ онъ, -- и ни въ какомъ случаѣ не обижу Александру. Наконецъ, это не моя воля, а княжеское распоряженіе. Она приметъ меня неласково, -- я знаю, но, Богъ дастъ, современемъ убѣдится въ чистотѣ моихъ намѣреній, увидитъ, что, служа Радзивиллу, я служу своему отечеству".
   И Кмицицъ дѣятельно укрѣплялъ Кейданы, будущую резиденцію его Александры.
   Тѣмъ временемъ панъ Володіёвскій бѣжалъ отъ гетмана, а гетманъ дѣятельно его преслѣдовалъ. Пану Михалу стало тѣсно: отъ Биржъ подвинулись на югъ значительные отряды шведскихъ войскъ, востокъ былъ занятъ полками царя, а на кейданской дорогѣ ждалъ гетманъ.
   Панъ Заглоба былъ очень недоволенъ такимъ положеніемъ вещей и поминутно обращался къ пану Володіёвскому съ вопросомъ:
   -- Панъ Михалъ, ради Христа, скажите: пробьемся мы, или не пробьемся?
   -- Объ этомъ и думать нечего! -- отвѣчалъ маленькій рыцарь. -- Вы знаете, трусомъ меня назвать нельзя, я ударю на кого угодно, хоть на самого дьявола, но съ гетманомъ не справлюсь, да и не мнѣ равняться съ нимъ!... Вы сами же говорили, что мы окуни, а онъ щука. Я сдѣлаю все, что отъ меня зависитъ, чтобъ вывернуться, но если дѣло дойдетъ до битвы, то я говорю открыто, что онъ насъ побьетъ.
   -- А потомъ прикажетъ повѣсить и отдастъ собакамъ! Господи Ты, Боже мой! въ чьи угодно руки я попалъ бы, только не въ радзивилловскія!... А не лучше ли намъ въ такомъ разѣ направиться къ пану Сапѣгѣ?
   -- Теперь уже поздно,-- теперь намъ замыкаютъ дорогу и гетманскія войска, и шведскія.
   -- И чортъ меня догадалъ утащить Скшетускаго къ Радзивиллу!-- отчаявался панъ Заглоба.
   Но панъ Михалъ, все-таки, не утратилъ еще надежды; шляхта и даже крестьяне предупреждали его о движеніяхъ гетмана,-- всѣ были возстановлены противъ Радзивилла. Панъ Михалъ вывертывался, какъ умѣлъ, а на это онъ былъ великій мастеръ и обучился различнымъ военнымъ хитростямъ чуть не съ дѣтскихъ лѣтъ во время войны съ козаками и татарами. Когда-то въ войскѣ князя Ереміи онъ славился своими неожиданными атаками, быстрыми переходами и стремительными нападеніями. Теперь, запертый между Упитой и Роговымъ, съ одной стороны, и Невяжей -- съ другой, онъ кружился на пространствѣ нѣсколькихъ миль, упорно избѣгая битвы, утомляя радзивилловскіе полки, даже пощипывая ихъ понемногу, какъ волкъ, преслѣдуемый собаками, который не разъ промчится мимо охотниковъ, а когда собаки черезъ-чуръ ужь насядутъ на него, то обернется и блеснетъ бѣлыми зубами.
   Но когда подошла конница Кмицица, гетманъ заткнулъ ею самыя ничтожныя лазейки и самъ поѣхалъ наблюдать, чтобы два крыла невода сошлись вмѣстѣ.
   То было подъ Невяжей.
   Полки Мѣлешки, Гангофа и двѣ хоругви конницы подъ начальствомъ самого князя образовывали лукъ, гдѣ тетивой была рѣка. Панъ Володіёвскій съ своимъ полкомъ находился въ серединѣ лука. Правда, передъ нимъ была единственная переправа, которая вела черезъ болотистую рѣку, но на другой сторонѣ этой переправы стояли два шотландскихъ полка и двѣсти радзивилловскихъ Козаковъ, да, кромѣ того, шесть полевыхъ пушекъ, направленныхъ такимъ образомъ, что подъ ихъ огнемъ ни одинъ человѣкъ не могъ бы перебраться на другую сторону.
   Тогда лукъ началъ сжиматься. Центръ велъ самъ гетманъ. На счастье пана Володіёвскаго, наступленію помѣшала ночь и буря съ проливнымъ дождемъ, но за то преслѣдуемымъ не оставалось ничего, кромѣ нѣсколькихъ десятинъ луга, поросшаго кое-гдѣ лозиной между полукругомъ княжескихъ войскъ и рѣкой, оберегаемой съ другой стороны шотландцами.
   На утро, едва разсвѣтъ освѣтилъ верхушки деревьевъ, княжескія войска двинулись дальше, дошли до рѣки и остановились, нѣмыя отъ изумленія.
   Панъ Володіёвскій сквозь землю провалился,-- въ лозинѣ не было живой души.
   Самъ гетманъ пришелъ въ изумленіе; на головы офицеровъ, наблюдающихъ за переправой, свалилась цѣлая буря. И снова у князя повторился припадокъ астмы, такой сильный, что приближенные опасались за его жизнь. Двое офицеровъ должны были поплатиться жизнью, но Ганговъ, въ концѣ-концовъ, убѣдилъ князя, по крайней мѣрѣ, разузнать, какимъ образомъ звѣрь съумѣлъ уйти изъ ловушки.
   Оказалось, что Володіёвскій, пользуясь темнотой и бурей, вывелъ въ рѣку цѣлую хоругвь, проплылъ внизъ по теченію и проскользнулъ мимо праваго радзивилловскаго крыла, которое въ этомъ мѣстѣ прикасалось къ рѣкѣ. Нѣсколько лошадей, увязнувшихъ по брюхо въ грязь, указывали мѣсто, гдѣ Володіёвскій переправился на правый берегъ.
   По дальнѣйшимъ слѣдамъ было видно, что маленькій рыцарь во весь духъ помчался въ сторону Кейданъ. Гетманъ заключилъ изъ этого, что онъ хочетъ пробраться къ Горошкевичу и Якубу Кмицицу на Подлясье.
   Но, проходя мимо Кейданъ, не подожжетъ ли онъ городъ, не покусится ли на грабежъ замка?
   Страшное опасеніе стиснуло сердце князя. Большая часть его казны и драгоцѣнностей находилась въ Кейданахъ. Кмицицъ долженъ былъ привести туда свою пѣхоту, но если не сдѣлалъ этого, безоружный замокъ легко могъ стать добычею отважнаго до дерзости полковника. Радзивиллъ не сомнѣвался, что у Володіёвскаго хватитъ отваги напасть на самую резиденцію князя. И во времени недостатка ему не было: выбравшись въ началѣ ночи, онъ оставилъ за собою погоню, по крайней мѣрѣ, на шесть часовъ.
   Во всякомъ случаѣ, нужно было какъ можно скорѣй спѣшить на спасеніе Кейданъ. Князь оставилъ пѣхоту и пошелъ со всею кавалеріей.
   Прибывъ въ Кейданы, онъ не засталъ тамъ Кмицица, но за то мнѣніе его о молодомъ полковникѣ еще болѣе улучшилось при видѣ насыпанныхъ шанцевъ и стоящихъ на нихъ полевыхъ орудій. Въ тотъ же самый день онъ осмотрѣлъ ихъ вмѣстѣ съ Гангофомъ, а вечеромъ сказалъ ему:
   -- Онъ сдѣлалъ это безъ всякаго указанія и сдѣлалъ такъ хорошо, что здѣсь можно долго защищаться даже противъ артиллеріи. Если этотъ человѣкъ не сломаетъ шеи въ молодости, то пойдетъ далеко.
   Былъ и другой человѣкъ, при воспоминаніи о которомъ гетманъ не могъ освободиться отъ нѣкотораго чувства удивленія, но удивленіе это мѣшалось съ бѣшенствомъ, потому что человѣкомъ этимъ былъ панъ Михалъ Володіёвскій.
   -- Скоро бы я покончилъ съ этимъ буяномъ,-- сказалъ онъ Гангофу, -- еслибъ у меня было двое такихъ слугъ... Кмицицъ можетъ быть ловче, но у него нѣтъ такой опытности, а тотъ учился въ школѣ Ереміи, за Днѣпромъ.
   -- Ваше сіятельство не прикажете ли преслѣдовать его?-- спросилъ Гангофъ.
   Князь посмотрѣлъ на него и сказалъ съ удареніемъ:
   -- Васъ побьютъ, отъ меня убѣгутъ.
   Тутъ онъ нахмурилъ лобъ:
   -- Здѣсь все пока спокойно, а вотъ на Подлясье намъ нужно идти немедленно же, покончить съ тамошними.
   -- Ваше сіятельство,--замѣтилъ Гангофъ,--какъ только мы тронемся отсюда, всѣ возьмутся за оружіе противъ шведовъ.
   -- Кто это всѣ?
   -- Шляхта и крестьяне. А, вмѣстѣ съ тѣмъ, не ограничиваясь шведами, будутъ бить и диссидентовъ. Они всю вину войны приписываютъ нашимъ единовѣрцамъ, -- говорятъ, что мы перешли на сторону непріятеля и даже призвали его сюда.
   -- Дѣло идетъ о братѣ нашемъ Богуславѣ. Не знаю, управится ли онъ тамъ съ конфедератами на Подлясьѣ.
   -- Дѣло идетъ о Литвѣ, чтобъ ее удержать въ повиновеніи.
   Князь принялся ходить по комнатѣ.
   -- Если бы Горошкевича и Якуба Кмицица какъ-нибудь забрать въ руки?... Они тамъ наѣдутъ на мои помѣстья, все разорятъ, разграбятъ, камня на камнѣ не оставятъ.
   -- Не переговорить ли намъ съ генераломъ Понтусомъ, чтобъ онъ прислалъ сюда какъ можно больше войска на то время, когда мы будемъ въ Подлясьѣ?
   -- Съ Понтусомъ... Никогда!-- отвѣтилъ Радзивиллъ и кровь хлынула ему въ голову. -- Если съ кѣмъ вступать въ переговоры, то съ самимъ королемъ. Мнѣ нѣтъ надобности вступать въ сношенія со слугами, когда я могу вести дѣло съ господиномъ. Еслибъ король далъ приказъ Понту су прислать въ мое распоряженіе тысячи двѣ конницы, -- это еще бы ничего... Но Понтуса я не буду просить. Нужно было бы кого-нибудь послать къ королю; пора начать переговоры съ нимъ лично.
   Худое лицо Гангофа слегка зарумянилось, глаза загорѣлись.
   -- Еслибъ ваше сіятельство приказали...
   -- То вы бы поѣхали, я знаю; но доѣхали ли бы, это вопросъ. Вы--нѣмецъ, а чужому небезопасно углубляться въ середину взбунтовавшагося края. Кто знаетъ, гдѣ король находится въ настоящую минуту и гдѣ будетъ находиться черезъ двѣ недѣли или черезъ мѣсяцъ? Нужно ѣздить по всей области... Наконецъ... да нѣтъ!... о вашей поѣздкѣ и думать нечего; туда нужно послать своего, человѣка знатной фамиліи, чтобы король убѣдился, что не вся шляхта покинула меня.
   -- Человѣкъ неопытный можетъ испортить дѣло, -- несмѣло сказалъ Гангофъ.
   -- Мой посолъ долженъ будетъ только отдать письмо, взять отвѣтъ и объяснить, что шведы подъ Клеванами были побиты не по моему приказу.
   Гангофъ молчалъ.
   Князь снова началъ безпокойно прохаживаться по комнатѣ. Видно было, что въ немъ самомъ происходитъ сильная борьба. И дѣйствительно, съ минуты заключенія шведскаго союза онъ не видалъ покоя. Его обуревала гордость, грызла совѣсть, пугало неожиданное сопротивленіе войска и края, наконецъ, безпокоила неувѣренность въ будущемъ, ожиданіе паденія. Онъ метался, какъ звѣрь въ клѣткѣ, проводилъ ночи безъ сна, терялъ здоровье. Глаза его сильно ввалились, лице, когда-то красное, стало синимъ, а въ чубѣ и усахъ все болѣе и болѣе показывалось серебряныхъ нитей. Однимъ словомъ, онъ жилъ въ мукѣ и сгибался подъ непосильнымъ бременемъ.
   Гангофъ слѣдилъ за нимъ глазами въ надеждѣ, что князь передумаетъ и пошлетъ его.
   Но князь вдругъ остановился по серединѣ комнаты и ударилъ себя ладонью по лбу.
   -- Снарядить двѣ хоругви конницы... да безъ проволочекъ! Я самъ поѣду.
   Гангофъ съ изумленіемъ посмотрѣлъ на него.
   -- Экспедиція?--невольно спросилъ онъ.
   -- Идите! -- сказалъ князь. -- Дай Богъ, чтобъ не было поздно.
   

Глава VI.

   Кмицицъ, окончивъ укрѣпленія и обезопасивъ Кейданы отъ неожиданнаго нападенія, не могъ уже дольше откладывать поѣздку въ Биллевичи за паномъ мечникомъ и Александрой, тѣмъ болѣе, что княжескій приказъ былъ выраженъ въ очень ясныхъ чертахъ. Но пану Андрею было какъ-то не по себѣ, и когда, наконецъ, онъ выѣхалъ во главѣ пятидесяти драгуновъ, его охватило такое безпокойство, какъ будто бы онъ ѣхалъ на вѣрное пораженіе. Онъ предчувствовалъ, что встрѣтитъ тамъ неласковый пріемъ, и дрожалъ передъ мыслью, что шляхтичъ можетъ захотѣть сопротивляться съ оружіемъ въ рукахъ и тогда поневолѣ придется прибѣгнуть къ силѣ.
   Онъ рѣшился, однако, прежде всего, уговаривать и просить. Чтобы его посѣщеніе не имѣло вида вооруженнаго нападенія, онъ оставилъ драгуновъ въ корчмѣ, въ нѣсколькихъ саженяхъ отъ деревни, а самъ въ сопровожденіи вахмистра и слуги поѣхалъ впередъ. Вслѣдъ за нимъ должна была пріѣхать нарочно приготовленная коляска.
   Солнце замѣтно склонялось уже къ западу, но послѣ бурной и дождливой ночи небо было ясно и только маленькія розовыя облака, словно стадо овецъ, медленно плыли по яркой лазури. Кмицицъ ѣхалъ по деревнѣ съ сильно бьющимся сердцемъ, какъ татаринъ, который въ первый разъ въѣзжаетъ въ селеніе со своимъ чамбуломъ и оглядывается на всѣ стороны, не стоятъ ли гдѣ въ засадѣ вооруженные люди. Но трое всадниковъ не обратили на себя ничьего вниманія, только ребятишки, шлепая босыми ногами, спѣшили убраться съ дороги, а крестьяне, при видѣ красиваго офицера, кланялись ему своими шапками чуть не до земли. Кмицицъ все ѣхалъ впередъ и, миновавъ деревню, увидалъ, наконецъ, передъ собою усадьбу, старое гнѣздо Биллевичей, а за нимъ большіе сады, оканчивающіеся далеко-далеко, около выгона.
   Кмицицъ уменьшилъ шагъ и началъ разговаривать самъ съ собой; очевидно, онъ придумывалъ отвѣты на вопросы, которые ему могутъ предложить, а въ то же время задумчиво разсматривалъ возвышающіяся передъ нимъ постройки. То нельзя было назвать вполнѣ папскимъ домомъ, но всякій сразу догадался, бы, что здѣсь жилъ шляхтичъ болѣе чѣмъ средняго состоянія. Самый домъ, обращенный задомъ къ садамъ, а фасомъ къ главной дорогѣ, былъ великъ, но, все-таки, построенъ изъ дерева. Сосновыя балки такъ почернѣли отъ старости, что стекла оконъ, казались, въ сравненіи съ ними, бѣлыми. Надъ срубомъ стѣнъ возвышалась высочайшая крыша съ четырьмя трубами по серединѣ и двумя голубятнями по угламъ. Цѣлыя тучи бѣлыхъ голубей клубились надъ крышей, то взлетали кверху, то спадали внизъ, къ самымъ столбамъ, подпирающимъ крыльцо. Крыльцо это, украшенное фронтономъ съ гербами Биллевичей, до нѣкоторой степени нарушало симметрію, потому что стояло не посерединѣ, а сбоку. Очевидно, когда-то домъ былъ меньше; потомъ его пристроили съ одной стороны, но и эта пристройка современемъ почернѣла такъ, что ничѣмъ не отличалась отъ главнаго зданія. По обѣимъ сторонамъ двора тянулись два неизмѣримо длинныхъ флигеля.
   Тутъ были комнаты для гостей на случай большихъ съѣздовъ, кухни, сараи, конюшни для упряжныхъ лошадей (шляхта любила держать ихъ подъ рукой), жилища прислуги и Козаковъ.
   По серединѣ обширнаго двора росли старыя липы съ гнѣздами аистовъ; у одного дерева помѣщался медвѣдь на цѣпи. Два журавля отъ колодцевъ по бокамъ двора и распятіе у въѣзда дополняли картину обиталища зажиточнаго шляхетскаго дома. По правую сторону дома, посреди густыхъ липъ, возвышались соломенныя кровли амбаровъ, овчарень и хлѣвовъ.
   Кмицицъ въѣхалъ въ ворота, открытые настежь, какъ объятія шляхтича, ожидающаго пріѣзда гостя. Но лягавыя собаки, снующія по двору, узнали чужаго, залаяли и изъ флигеля выбѣжало нѣсколько слугъ, чтобы принять лошадей.
   Одновременно съ этимъ въ дверяхъ главнаго дома показалась какая-то женская фигура. Кмицицъ сразу узналъ Александру, сердце его забилось, и, бросивъ слугѣ поводья, онъ пошелъ къ крыльцу, держа въ одной рукѣ саблю, въ другой шапку.
   Она простояла одну минуту, прикрывъ глаза руками отъ заходящаго солнца, и вдругъ исчезла, какъ будто испуганная видомъ приближающагося гостя.
   "Плохо! -- подумалъ панъ Андрей, -- она прячется отъ меня".
   Ему сдѣлалось горько,--тѣмъ болѣе горько, что тихій заходъ солнца и покой, разлитой повсюду, наполнили его сердцѣ надеждой, хотя, можетъ быть, панъ Андрей и самъ не отдавалъ себѣ отчета въ этомъ.
   Ему казалось, что онъ пріѣзжаетъ къ нареченной, которая приметъ его съ блестящими отъ радости глазами и яркимъ румянцемъ па щекахъ. Но мечты его разсѣялись. Едва увидала она его, какъ исчезла, а вмѣсто нея изъ дверей появился папъ мечникъ съ лицомъ безпокойнымъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, пасмурнымъ.
   Кмицицъ поклонился ему.
   -- Я давно уже собирался засвидѣтельствовать вамъ свое почтеніе, но въ настоящее неспокойное время все никакъ не могъ найти свободной минуты, несмотря на все свое желаніе.
   -- Очень вамъ признателенъ. Прошу въ комнаты,-- отвѣтилъ панъ мечникъ, поглаживая свой чубъ, что привыкъ дѣлать въ минуту неудовольствія или смущенія.
   Кмицицъ не хотѣлъ войти первымъ, но, въ концѣ-концовъ, долженъ былъ уступить и, наконецъ, очутился въ комнатѣ.
   Тамъ сидѣло двое шляхтичей: одинъ, человѣкъ во цвѣтѣ лѣтъ, былъ панъ Довгирдъ изъ Племборга, близкій сосѣдъ Биллевичей, другой -- панъ Худзиньскій, арендаторъ изъ Эйраголы. Кмицицъ замѣтилъ, что едва они услыхали его имя, какъ измѣнились и ощетинились, словно собаки при видѣ волка, онъ же отвѣтилъ имъ вызывающимъ взглядомъ и рѣшилъ не обращать на нихъ никакого вниманія.
   Наступила минута неловкаго молчанія.
   Панъ Андрей начиналъ чувствовать всю непріятность своего положенія, гости смотрѣли на него искоса, а панъ мечникъ все поглаживалъ чубъ.
   -- Не выпьете ли вы съ нами чарку дешеваго шляхетскаго меду?--сказалъ, наконецъ, онъ, указывая на сосудъ съ медомъ и стаканы.--Милости просимъ !...
   -- О! я съ удовольствіемъ выпью съ вами, панъ мечникъ,-- отвѣтилъ Кмицицъ.
   Панъ Довгирдъ и Худзииьскій переглянулись между собой, но промолчали. Имъ не хотѣлось начинать ссоры въ домѣ хорошаго знакомаго, да еще ссоры съ извѣстнымъ по всей Жмуди забіякой.
   Хозяинъ ударилъ въ ладоши, приказалъ подать четвертый стаканъ и налилъ его.
   -- Очень радъ видѣть васъ,--сказалъ онъ.
   -- И я былъ бы радъ, еслибъ это такъ было!
   -- Гость -- всегда гость,-- сентенціозно замѣтилъ панъ мечникъ и черезъ минуту спросилъ изъ вѣжливости:
   -- Что у васъ въ Кейданахъ? Какъ здоровье пана гетмана?
   -- Не особенно хорошо,--отвѣтилъ Кмицицъ,--да въ настоящее тревожное время и не можетъ быть... У князя столько тревогъ и огорченій.
   -- Понятно!-- заговорилъ панъ Худзииьскій.
   Кмицицъ посмотрѣлъ на него сбоку и продолжалъ, обращаясь къ мечнику:
   -- Князь, заручившись помощью его величества короля шведскаго, хотѣлъ тотчасъ же идти на непріятеля, чтобъ отомстить за разгромъ Вильно. Вы, конечно, знаете, что Вильно теперь въ развалинахъ, семнадцать дней горѣло. Говорятъ, что нѣкоторыя постройки дымятся еще до сихъ поръ...
   -- Несчастіе! --вздохнулъ панъ мечникъ.
   -- Да, несчастіе, и если его невозможно было предотвратить, то необходимо отомстить, разрушить непріятельскую столицу. Такъ бы оно и было, еслибъ не бунтовщики, которые вооружились противъ благородныхъ стремленій пана гетмана, вмѣсто того, чтобъ вмѣстѣ съ нимъ идти на непріятеля. Не удивительно, что здоровье князя плохо, если онъ, котораго Богъ избралъ для свершенія великихъ дѣлъ, видитъ, что человѣческая злоба ставитъ ему на пути все новыя и новыя преграды и можетъ помѣшать его намѣреніямъ. Лучшіе друзья князя обманули его,-- тѣ, на которыхъ онъ болѣе всего разчитывалъ, покинули его или перешли на сторону враговъ.
   -- Да!-- важно сказалъ панъ мечникъ.
   -- Все это очень грустно,-- продолжалъ Кмицицъ,-- и я самъ слышалъ слова князя: "Я знаю, что и почтенные люди дурно обо мнѣ думаютъ, но почему они не пріѣдутъ въ Кейданы, отчего прямо въ глаза не скажутъ мнѣ о причинахъ своего недовольства и не выслушаютъ моихъ оправданій?"
   -- Кого же имѣлъ въ виду князь?-- спросилъ мечникъ.
   -- Прежде всего, васъ. Онъ питаетъ къ вамъ особенное почтеніе и подозрѣваетъ, что и вы считаетесь въ числѣ его враговъ.
   Панъ мечникъ увидалъ, что разговоръ принимаетъ неожиданное направленіе, и захлопалъ въ ладоши.
   -- Не видишь ты развѣ,что начинаетъ смеркаться?... Огня!-- раскричался онъ на вошедшаго слугу.
   -- Даю вамъ слово, что я и самъ желалъ засвидѣтельствовать вамъ свое почтеніе, но теперь пріѣхалъ отчасти и по порученію князя. Еслибъ не такая пора, онъ явился бы сюда лично...
   -- Слишкомъ великая честь!-- сказалъ мечникъ.
   -- О, не говорите этого! Сосѣди обыкновенно навѣщаютъ другъ друга. Но у князя нѣтъ ни минуты свободной, вотъ онъ и говоритъ мнѣ: "Объясни Биллевичу, что я самъ не могу пріѣхать къ нему, пусть онъ съ племянницей пожалуетъ ко мнѣ и непремѣнно тотчасъ же, потому что завтра или послѣ завтра я не знаю, гдѣ буду самъ!" Такъ вотъ, видите ли, я пріѣзжаю къ вамъ съ приглашеніемъ и радуюсь, найдя васъ обоихъ въ добромъ здоровьѣ... Панну Александру я видѣлъ уже: она появилась было въ дверяхъ, но тотчасъ же куда-то скрылась.
   -- Да, я выслалъ ее посмотрѣть, кто пріѣхалъ,--.сказалъ панъ мечникъ.
   -- Я жду вашего отвѣта.
   Тутъ двери отворились и слуга принесъ огонь. При свѣчахъ лицо папа мечника казалось еще болѣе смущеннымъ и озабоченнымъ.
   -- Я очень польщенъ,--сказалъ онъ,-- но...сейчасъ не могу... Вы видите, гости у меня... Пожалуйста, извинитесь за меня передъ княземъ...
   -- Вамъ это нисколько не помѣшаетъ; ваши гости уступятъ князю.
   -- Мы сами можемъ отвѣтить за себя!-- сказалъ панъ Худзиньскій.
   -- Не требуя ничьей услуги,-- прибавилъ панъ Довгирдъ.
   Кмицицъ притворился, что принимаетъ за добрую монету рѣзкія слова шляхтичей.
   -- И гости ваши согласны со мной. Чтобъ не обидѣть ихъ чѣмъ-нибудь, я и ихъ прошу отъ имени князя въ Кейданы.
   -- Черезъ-чуръ много милости!--отвѣтилъ панъ Довгирдъ.-- У насъ безъ и того много дѣлъ.
   Кмицицъ пронизалъ его своимъ взоромъ и затѣмъ холодно проговорилъ, не обращаясь ни къ кому лично:
   -- Коли князь проситъ, отказываться нельзя.
   Гости встали со своихъ мѣстъ.
   -- Значитъ это насиліе?--спросилъ панъ мечникъ.
   -- Панъ мечникъ!-- живо заговорилъ Кмицицъ,-- эти господа поѣдутъ, хотятъ ли они, или не хотятъ,--мнѣ просто хочется такъ,-- но относительно васъ мнѣ не хотѣлось бы прибѣгать къ силѣ и потому я всепокорнѣйше прошу васъ исполнить волю князя. Я состою на службѣ и получилъ приказаніе привезти васъ, но пока не потеряю надежды, что могу подѣйствовать на васъ просьбой, до тѣхъ поръ не перестану просить. Клянусь вамъ, волосъ не упадетъ съ вашей головы. Князь хочетъ поговорить съ вами, хочетъ, чтобъ вы поселились въ Кейданахъ... Вы знаете, что дѣлается теперь, -- ужь мужики собираются въ шайки и грабятъ все вокругъ. Вотъ въ чемъ дѣло! Тамъ васъ примутъ надлежащимъ образомъ, какъ гостя и друга, даю вамъ въ этомъ рыцарское слово.
   -- Какъ штяхтичъ, я протестую!-- сказалъ панъ мечникъ.-- За мною право!
   -- И сабли!-- крикнули Худзиньскій и Довгирдъ.
   Кмицицъ презрительно расхохотался и нахмурилъ брови.
   -- Не совѣтую вамъ обнажать эти сабли, иначе я прикажу поставить васъ къ сараю и разстрѣлять,-- медленно сказалъ онъ.
   Шляхтичи струсили, а панъ мечникъ закричалъ:
   -- Это грубѣйшее насиліе, нарушеніе шляхетской вольности и привилегій!
   -- Насилія никакого не будетъ, если вы добровольно согласитесь,--сказалъ Кмицицъ,--Посмотрите, своихъ драгуновъ я оставилъ въ деревнѣ и пріѣхалъ сюда одинъ просить васъ, какъ сосѣдъ сосѣда. Не отказывайте мнѣ; теперь не такія времена, чтобъ отказывать. Самъ князь извинится передъ вами, а на его добрый пріемъ вы можете разсчитывать. Поймите, еслибъ въ этомъ не было необходимости, я предпочелъ бы получить пулю въ лобъ, чѣмъ явиться къ вамъ. Ни одного волоса не упадетъ съ головы Биллевичей, пока я живъ! Вспомните, кто я,--вспомните пана Гераклія, его завѣщаніе--и вы согласитесь, что князь гетманъ могъ бы выбрать не меня, а кого-нибудь другаго, еслибъ разсчитывалъ дурно поступить съ вами.
   -- Зачѣмъ же вы употребляете насиліе, зачѣмъ я долженъ ѣхать противъ воли?... Какъ я могу вѣрить вамъ, если вы заключили въ темницу самыхъ достойныхъ гражданъ Литвы?
   Кмицицъ вздохнулъ свободнѣй. Панъ мечникъ, очевидно, начиналъ колебаться въ своемъ упорствѣ.
   -- Панъ мечникъ!--почти весело заговорилъ онъ,-- между добрыми сосѣдями принужденіе иногда проистекаетъ изъ добраго чувства. Когда вы снимаете колеса съ брички дорогаго гостя, развѣ это не насиліе? Когда вы приказываете ему пить во что то ни стало, развѣ это не принужденіе?... А теперь, знайте, хотя бы мнѣ пришлось связать васъ и отправить подъ конвоемъ драгуновъ въ Кейданы, -- все это будетъ сдѣлано для вашей же пользы... Подумайте только: взбунтовавшіеся солдаты таскаются повсюду и творятъ разныя безчинства, крестьяне собираются въ шайки, шведское войско приближается, а вы все надѣетесь уцѣлѣть посреди такой безурядицы,--надѣетесь, что васъ не ограбятъ, не сожгутъ, не покусятся на ваше имущество, а, можетъ быть, и на вашу жизнь?... Развѣ Биллевичи крѣпость? Развѣ вы можете запереться здѣсь?... Чего хочетъ князь? Безопасности вашей; въ однихъ только Кейданахъ вамъ ничто не угрожаетъ, а здѣсь станетъ княжескій гарнизонъ, который будетъ беречь ваше имущество, какъ зѣницу ока, и пропади у васъ вилы или лопата, вы можете взять все мое достояніе.
   Мечникъ началъ ходить по комнатѣ.
   -- Могу ли я вѣрить вашимъ словамъ?
   Кмицицъ собирался было отвѣчать, какъ двери отворились и въ комнату вошла панна Александра. Молодой рыцарь бросился было къ ней на встрѣчу, но холодное лицо панны Александры приковало его на мѣстѣ, и онъ ограничился только молчаливымъ поклономъ.
   -- Мы должны ѣхать въ Кейданы,-- сказалъ мечникъ.
   -- Зачѣмъ?
   -- Князь гетманъ проситъ...
   -- Почтительно проситъ, по-сосѣдски!-- добавилъ Кмицицъ.
   -- Да, да! очень почтительно,-- оказалъ съ горечью мечникъ.-- Но если мы не поѣдемъ добровольно, то вотъ этотъ рыцарь долженъ окружить насъ драгунами и взять силой.
   -- Избави Богъ, чтобъ дѣло дошло до этого!-- воскликнулъ Кмицицъ.
   -- Не говорила ли я вамъ, дядя,-- сказала панна Александра,-- бѣжать отсюда подальше, что насъ тутъ не оставятъ въ покоѣ?... Такъ и случилось!
   -- Что-жь дѣлать, что-жь. дѣлать? Противъ насилія нѣтъ средствъ!
   -- Да, -- сказала панна, -- но мы не должны добровольно ѣхать въ домъ измѣнника. Пускай разбойники берутъ насъ и везутъ силой... Не мы одни будемъ терпѣть преслѣдованія, не насъ однихъ постигнетъ мщеніе отступниковъ, но пускай они знаютъ, что мы предпочитаемъ смерть, чѣмъ позоръ.
   Тутъ она обратилась въ Кмицицу съ выраженіемъ величайшаго презрѣнія:
   -- Берите же насъ, панъ офицеръ или панъ палачъ, и прівяжите къ лошадямъ, иначе мы не поѣдемъ!
   Бровь бросилась въ голову Кмицица; одну минуту казалось, что онъ разразится страшнымъ гнѣвомъ, однакожъ, ему удалось сдержать себя.
   -- О, панна!-- отвѣтилъ онъ глухимъ голосомъ, -- у васъ нѣтъ ни капли состраданія ко мнѣ, коль скоро вы хотите выставить меня разбойникомъ и измѣнникомъ. Пусть Богъ разсудитъ насъ, кто правъ: я ли, служа гетману, или вы, оскорбляя меня такъ жестоко и такъ незаслуженно. Богъ далъ вамъ красоту, но не вложилъ вамъ въ сердце кротости и милосердія. Вы радуетесь малѣйшему поводу, чтобъ увеличить чужое горе. Вы переходите всякую границу,-- клянусь, переходите всякую I границу... Ну, да ничего!
   -- Она говоритъ правду,-- крикнулъ ободрившійся панъ мечникъ,-- не поѣдемъ добровольно, да и все тутъ!... Берите насъ съ своими драгунами.
   Но Кмицицъ не обращалъ на него никакого вниманія,-- такъ онъ былъ глубоко потрясенъ и взволнованъ.
   -- Вы наслаждаетесь человѣческими страданіями, -- продолжалъ онъ, обращаясь къ Александрѣ, -- и назвали меня измѣнникомъ безъ всякаго суда, не выслушавъ моихъ оправданій, не позволивъ мнѣ сказать слова въ свою защиту. Пусть будетъ такъ!... Но въ Кейданы вы, все-таки, поѣдете... по волѣ или противъ воли, все равно! Тамъ мои намѣренія обнаружатся, тамъ вы узнаете, справедливо ли вы обвинили меня, тамъ вамъ совѣсть подскажетъ, кто былъ чьимъ палачомъ! Я не хочу другой мести... Богъ съ вами, по этою отомстить долженъ. И ничего другаго не хочу я отъ васъ; вы сгибали лукъ, пока не сломили его вовсе... Да, да!...
   -- Не поѣдемъ! -- еще рѣшительнѣй повторилъ панъ мечникъ.
   -- Ей-Богу, не поѣдемъ! -- крикнули панъ Худзиньскій и панъ Довгирдъ.
   Тогда Кмицицъ повернулъ къ нимъ свое блѣдное, искаженное гнѣвомъ лицо.
   -- Эй!--прошипѣлъ онъ, -- эй, не пытайтесь!... Слышите топотъ? То мои драгуны ѣдутъ! Пусть кто-нибудь скажетъ слово, что не поѣдетъ!
   Дѣйствительно, за окномъ послышался топотъ многочисленныхъ коней. Исхода никакого не было.
   -- Панна! черезъ три минуты вы должны быть въ коляскѣ, иначе вашъ дядя будетъ разстрѣлянъ,--сказалъ Кмицицъ.
   Дикій гнѣвъ все болѣе и болѣе овладѣвалъ имъ.
   -- Въ дорогу! -- крикнулъ онъ громовымъ голосомъ, такъ что рамы въ окнахъ задрожали.
   Но, вмѣстѣ съ этимъ, двери изъ сѣней тихо отворились и какой-то посторонній голосъ спросилъ:
   -- А куда именно, панъ рыцарь?
   Глаза всѣхъ присутствующихъ обратились къ дверямъ. У порога стоялъ какой-то маленькій человѣчекъ въ панцырѣ съ обнаженною шпагой въ правой рукѣ.
   Кмицицъ пошатнулся назадъ, словно отъ страшнаго видѣнія .
   -- Панъ... Володіевскій!--крикнулъ онъ.
   -- Къ вашимъ услугамъ!--отвѣтилъ маленькій человѣчекъ и сдѣлалъ нѣсколько шаговъ въ глубину комнаты.
   За нимъ вошли толпой: Мирскій, Заглоба, двое Скшетускихъ, Станкевичъ, Оскерко и панъ Рохъ Ковальскій.
   -- Ага!-- сказахъ Заглоба, -- схватилъ козакъ татарина, а татаринъ его за шею держитъ!
   -- Кто бы вы ни были рыцари, -- заговорилъ мечникъ,-- спасите гражданина, котораго, вопреки его праву и положенію, хотятъ арестовать и вести изъ дому. Заступитесь, панове братья, за шляхетскую вольность!
   -- Не бойтесь!-- отвѣтилъ Володіёвскій,-- драгуны этого рыцаря всѣ перевязаны, а онъ самъ болѣе, чѣмъ вы, нуждается въ помощи.
   -- И въ духовникѣ!-- прибавилъ панъ Заглоба.
   -- И такъ,-- обратился Володіёвскій къ Кмицицу,-- вамъ не везетъ со мною; вотъ уже второй разъ я перегораживаю вамъ дорогу... Вы не ожидали видѣть меня?
   -- Нѣтъ,-- сказалъ Кмицицъ,-- я думалъ, что вы въ рукахъ у князя.
   -- Я выскользнулъ изъ его рукъ... Ну, да это въ сторону. Когда вы въ первый разъ похитили эту панну, я вызвалъ васъ на поединокъ... правда?
   -- Правда, -- сказалъ Кмицицъ, невольно дотрогиваясь до головы.
   -- Теперь другое дѣло. Тогда вы были забіякой, что среди шляхты случается часто и особаго позора не накладываетъ... Теперь же вы недостойны драться съ порядочнымъ человѣкомъ.
   -- Почему?-- спросилъ Кмицицъ, поднимая высоко свою гордую голову и смотря пану Володіёвскому прямо въ глаза.
   -- Потому что вы измѣнникъ и ренегатъ, потому что вы погубили цѣлыя тысячи добрыхъ солдатъ, оставшихся вѣрными отечеству, потому что, благодаря вамъ, этотъ несчастный край стонетъ подъ бременемъ новаго ярма!... Короче сказать: выбирайте родъ смерти... Клянусь Богомъ, ваша послѣдняя минута наступила.
   -- По какому праву вы хотите судить и казнить меня?спросилъ Кмицицъ.
   -- Панъ рыцарь!-- важно сказалъ Заглоба,-- читайте молитву, вмѣсто того, чтобы разспрашивать насъ о нашемъ правѣ... Если вы имѣете что-нибудь сказать въ свое оправданіе, то говорите скорѣй, ибо вы не найдете никого, кто бы могъ тронуться вашими словами. Однажды, я слышалъ, эта панна вымолила васъ изъ рукъ Володіёвскаго, но послѣ всего сдѣланнаго вами впослѣдствіи едва ли и она сжалится надъ вами.
   Тутъ всѣ невольно посмотрѣли на Александру, лицо которой было точно изсѣчено изъ мрамора. Она стояла неподвижно, съ опущенными глазами, холодная, но не сдѣлала ни одного шага впередъ, не сказала ни одного слова.
   Вдругъ въ тишинѣ раздался голосъ Кмицица:
   -- Я не прошу эту панну заступаться за меня!
   Панна Александра молчала.
   -- Сюда!-- крикнулъ Володіёвскій.
   Въ сѣняхъ раздались тяжелые шаги, стукъ оружія и шесть солдатъ, съ Юзвою Бутримомъ во главѣ, появились въ комнатѣ.
   -- Взять его,--скомандовалъ Володіёвскій,-- вывести въ поле и разстрѣлять.
   Тяжелая рука Бутрима схватила за воротникъ Кмицица.
   -- Я не позволю вести себя, какъ собаку,-- сказалъ панъ Андрей Володіёвскому,-- я пойду самъ!
   Маленькій рыцарь махнулъ рукой, солдаты оставили плѣнника, только окружили его кольцомъ. Панъ Андрей вышелъ спокойно, не взглянувъ ни на кого.
   Панна Александра также проскользнула боковою дверью, прошла въ темнотѣ нѣсколько комнатъ, ощупью разыскивая дорогу; вдругъ голова ея закружилась, въ груди не хватило воздуха и она упала на полъ.
   Въ первой комнатѣ нѣсколько минутъ царило глухое молчаніе, наконецъ, мечникъ несмѣло заговорилъ:
   -- Неужели для него нѣтъ пощады?
   -- Жаль мнѣ его,-- отвѣтилъ Заглоба,-- онъ такъ храбро шелъ на смерть!
   -- Онъ самъ разстрѣлялъ нѣсколько человѣкъ изъ моей хоругви,-- сказалъ Мирскій.
   -- И изъ моей!--прибавилъ Станкевичъ.-- А людей Невяровскаго перебилъ почти всѣхъ до одного.
   -- Но, вѣдь, онъ исполнялъ приказаніе Радзивилла,-- сказалъ панъ Заглоба.
   -- Панове, вы призываете мщеніе Радзивилла на мою голову,--замѣтилъ мечникъ.
   --Вы должны бѣжать. Мы ѣдемъ на Подлясье, тамъ войска возстали противъ измѣнниковъ, и вы собирайтесь тотчасъ же ѣхать съ нами. Другаго исхода нѣтъ. Вы можете скрыться въ Бѣловѣжѣ, гдѣ живетъ родственникъ пана Скшетускаго, придворный ловчій. Тамъ васъ никто пе найдетъ.
   -- Панъ Михалъ,-- вдругъ перебилъ Заглоба,-- побѣгу-ка я посмотрѣть, нѣтъ ли у бѣдняги какихъ-нибудь гетманскихъ приказовъ? Помните, что я нашелъ у Роха Ковальскаго?
   -- Такъ садитесь на лошадь. Теперь еще не поздно, а потомъ бумаги запачкаются кровью. Я нарочно приказалъ вывести его въ поле, чтобы не испугать панну выстрѣлами.
   Заглоба вышелъ, а панъ Володіёвскій обратился къ мечнику.
   -- А что дѣлаетъ ваша родственница?
   -- Вѣроятно, молится за душу, которая скоро предстанетъ предъ Божій судъ...
   -- Онъ безусловно виноватъ и заслужилъ свою казнь, -- сказалъ Станиславъ Скшетускій,-- но я предпочиталъ бы, чтобъ на его мѣстѣ былъ Радзивиллъ, или Опалиньскій... охъ! этотъ Оналиньскій!...
   -- Какъ велики его преступленія,-- вставилъ Оскерко,-- видно изъ того, что панна, которая когда-то была его невѣстой, не нашла слова въ его защиту. Я хорошо замѣтилъ, какъ она страдала, да и какъ заступиться за измѣнника?
   -- Да, да! собирайтесь въ путь!--закричалъ маленькій рыцарь.--Только бы намъ отдохнуть, и мы поѣдемъ дальше. Кейданы близко отсюда, а Радзивиллъ долженъ былъ возвратиться туда.
   -- Хорошо,--сказалъ шляхтичъ и вышелъ изъ комнаты.
   Черезъ минуту раздался его пронзительный крикъ. Рыцари бросились за нимъ и черезъ минуту нашли его возлѣ Александры, лежащей на полу. Прислуга тоже прибѣжала со свѣчами въ рукахъ.
   -- Здѣсь вамъ нѣтъ дѣла,-- сказала старая ключница,-- уходите, а мы тутъ управимся безъ васъ.
   -- О, Боже мой, какъ бы я желалъ, чтобъ ничего этого не было,--повторялъ растерявшійся хозяинъ.--Вы могли бы этого несчастнаго взять съ собой и раздѣлаться съ нимъ гдѣ-нибудь на дорогѣ, а не у меня. Какъ теперь бѣжать, коли дѣвушка еле дышетъ?... Расхворается, пожалуй.
   -- Прошедшаго не воротишь,-- сказалъ Володіёвскій.-- Мы посадимъ панну въ коляску, а бѣжать вамъ необходимо: месть Радзивилла никого не щадитъ. Подите, скажите паннѣ, въ какомъ положеніи находятся дѣла,--пусть она пересилитъ себя.
   -- Правда!-- согласился мечникъ,-- иду!
   Онъ ушелъ и вскорѣ возвратился съ племянницей. Панна Александра не только пришла въ себя, но и успѣла одѣться подорожному. Только лицо ея горѣло яркимъ румянцемъ, да глаза лихорадочно блестѣли.
   -- Поѣдемъ!--сказала она, входя въ комнату.
   Черезъ четверть часа подъ окнами раздался топотъ конскихъ копытъ и стукъ колесъ экипажа.
   -- Идемъ!-- сказала Александра.
   Въ эту минуту двери широко распахнулись и панъ Заглоба какъ бомба влетѣлъ въ комнату.
   -- Я задержалъ казнь!-- крикнулъ онъ.
   Александра вновь поблѣднѣла, какъ полотно; казалось, силы вновь оставляютъ ее, но теперь никто не обращалъ на нее вниманія, всѣ глядѣли на Заглобу, который никакъ не могъ отдышаться.
   -- Вы задержали казнь?-- спросилъ изумленный Володіёвскій.--Почему?
   -- Почему?... Охъ, дайте отдохнуть... Потому что еслибъ не этотъ Кмицицъ, еслибъ не этотъ доблестный рыцарь, всѣ бы мы до единаго висѣли теперь на кейданскихъ деревьяхъ... Уфъ!... Спасителя нашего хотѣли мы убить, каково!... Уфъ!...
   -- Какъ это можетъ быть?-- крикнули всѣ заразъ.
   -- Какъ можетъ быть? А вотъ, прочтите это письмо и узнаете.
   Володіёвскій началъ вслухъ читать письмо, въ которомъ Радзивиллъ горько укорялъ Кмицица за то, что, благодаря его ходатайству, заключенные въ Кейданахъ избѣгли смерти. Письмо, какъ извѣстно, кончалось порученіемъ привезти мечника и Александру въ Кейданы. Панъ Андрей, очевидно, взялъ его съ собою для того, чтобы, въ случаѣ надобности, оправдаться въ глазахъ мечника, но дѣло приняло совершенно иной оборотъ.
   Не оставалось ни тѣни сомнѣнія, что если бы не Кмицицъ, оба Скшетускихъ, панъ Володіёвскій и Заглоба были бы безъ милосердія умерщвлены въ Кейданахъ немедленно послѣ знаменитаго трактата съ Понтусомъ де-ла-Гарди.
   -- Панове!-- сказалъ Заглоба,-- если и теперь вы прикажете разстрѣлять его, то, Богомъ клянусь, я брошу васъ и знать васъ не хочу!
   -- Теперь объ этомъ и рѣчи быть не можетъ, -- сказалъ Володіёвскій.
   -- Ай, ай!-- воскликнулъ Скшетускій и обѣими руками схватился за голову,-- какое счастье, что вы, батюшка, сначала прочитали письмо, вмѣсто того, чтобы возвратиться съ нимъ сюда...
   -- У васъ необычайное чутье!-- также искренно проговорилъ Мирскій.
   -- То-то!-- самодовольно сказалъ Заглоба.-- На моемъ мѣстѣ всякій другой поспѣшилъ бы сюда, и тому несчастному въ это время досталось бы на орѣхи. Но какъ только его обыскали и принесли мнѣ бумаги, меня сразу такъ что-то и кольнуло въ сердце,--вы знаете, я по природѣ своей одаренъ любопытствомъ. Двое солдатъ уже вышли на лугъ съ фонарями... Я говорю имъ: посвѣтите, дайте прочитать, что тутъ написано!... И началъ читать... А какъ началъ, то меня такъ огорошило, словно меня кто кулакомъ по лысинѣ угостилъ. "Ради Бога!-- говорю,-- рыцарь, отчего вы не показали этого письма?!" -- "Потому, что не хотѣлъ!" -- говоритъ. Вотъ какая у него гордость неукротимая даже передъ неминучею смертью!... Но я сразу понялъ все и бросился обнимать его. "Спаситель нашъ!-- говорю,-- еслибъ не вы, насъ бы давно вороны исклевали!" Приказалъ я взять его назадъ и привести сюда, а самъ едва не загналъ коня, чтобъ сообщить вамъ какъ можно скорѣй, что случилось... Уфъ!...
   -- Странный человѣкъ! Какъ въ немъ доброе перемѣшалось со злымъ,-- сказалъ Станиславъ Скшетускій.-- Еслибъ... но, впрочемъ, вотъ и онъ.
   Дѣйствительно, въ дверяхъ стоялъ Кмицицъ, окруженный солдатами.
   -- Вы свободны, панъ Кмицицъ,-- торопливо сказалъ Володіёвскій,-- и пока мы живы, ни одинъ изъ насъ не подниметъ на васъ оружіе. Скажите, какое отчаяніе помѣшало вамъ сразу показать вамъ письмо Радзивилла? Мы не стали бы васъ преслѣдовать.
   Тутъ онъ повернулся къ солдатамъ:
   -- Оставить его и садиться на лошадей!
   Солдаты ушли и панъ Андрей остался одинъ по серединѣ комнаты. Лицо его было спокойно, хотя, правда, немного мрачно, но, тѣмъ не менѣе, онъ не безъ гордости смотрѣлъ на стоящихъ передъ нимъ офицеровъ.
   -- Вы свободны!-- повторилъ Володіёвскій.-- Возвращайтесь, куда хотите, хотя бы къ Радзивиллу... Жаль только видѣть рыцаря, потомка знатныхъ предковъ, въ качествѣ помощника измѣнника.
   -- Вы, однако, обдумайте хорошенько ваши слова,-- сказалъ Кмицицъ.-- Я заранѣе говорю вамъ, что возвращусь именно къ Радзивиллу.
   -- Да присоединитесь къ намъ, пусть чортъ поберетъ этого кейданскаго тирана! -- закричалъ Заглоба.--Будете вы нашимъ другомъ, дорогимъ товарищемъ, а отечество проститъ вамъ всѣ ваши прегрѣшенія!
   -- Ни за что!--энергично отвѣтилъ Кмицицъ.-- Одинъ Богъ разсудитъ, кто лучше служитъ отечеству,--вы, раздувающіе междоусобную войну на собственный счетъ и рискъ, или я, служащій государю, который одинъ въ состояніи спасти пашу несчастную республику. Идите своею дорогой, я пойду своею! Мнѣ не время обращать васъ на путь истины,-- да мои слова и не принесли бы никакой пользы,--только я вамъ говорю отъ глубины души моей: это вы губите отечество, вы заграждаете ей дорогу къ спасенію. Измѣнниками васъ я не называю,--я знаю, ваши намѣренія чисты,--но знайте, отчизна погибаетъ, Радзивиллъ простираетъ ей руку, а вы колете мечами эту руку и въ ослѣпленіи называете измѣнниками его и всѣхъ, кто стоитъ около него.
   -- Ей-Богу!-- сказалъ Заглоба,-- еслибъ я не видалъ, какъ храбро вы шли на смерть, то обвинилъ бы васъ въ трусости. Кому вы присягали: Радзивиллу или Яну Казиміру? Швеціи или республикѣ? Вы окончательно теряете разсудокъ!
   -- Я зналъ, что мои слова не могутъ ни въ чемъ убѣдить васъ... Прощайтеі
   -- Подождите немного,--сказалъ Заглоба,--дѣло очень важное.. Скажите, рыцарь, Радзивиллъ обѣщался пощадить насъ, когда вы просили его объ этомъ въ Кейданахъ?
   -- Да!--сказалъ Кмицицъ.--Во время войны вы должны были просидѣть въ Биржахъ.
   -- Такъ узнайте же вашего Радзивилла... онъ не только отчизну, но и собственныхъ своихъ слугъ обманываетъ. Вотъ письмо къ биржанскому коменданту; оно было вручено офицеру, который везъ насъ подъ конвоемъ. Читайте!
   Панъ Заглоба подалъ письмо гетмана Кмицицу. Тотъ взялъ его въ руки, и кровь хлынула ему въ голову. Ему становилось стыдно за своего вождя. Онъ судорожно смялъ бумагу въ рукахъ и бросилъ ее на полъ.
   -- Прощайте,--сказалъ онъ.--Лучше бы мнѣ было погибнуть отъ вашихъ рукъ!
   И онъ вышелъ изъ комнаты.
   -- Господа!--послѣ минуты молчанія сказалъ Скшетускій,-- съ этимъ человѣкомъ трудно ладить; какъ турокъ въ своего Магомета, такъ онъ вѣритъ въ своего Радзивилла. Я,-- да и всѣ мы,-- думали, что онъ служитъ ему ради корысти или честолюбія,-- нѣтъ! Онъ человѣкъ не злой, но заблудшій.
   -- Если онъ вѣрилъ въ своего Магомета,-- замѣтилъ Заглоба,-- то я сильно подорвалъ въ немъ эту вѣру. Вы замѣтили, какъ его коробило во время чтенія этого письма? Ну, и заварится тамъ каша! Этотъ рыцарь готовъ броситься не только на Радзивилла, а хоть на самого чорта. Клянусь Богомъ, сегодняшній день, кажется, самый лучшій день въ моей жизни.
   -- Ваша правда,--сказалъ панъ мечникъ,-- онъ обязанъ вамъ жизнью.
   -- Богъ съ нимъ!-- заторопился Володіёвскій,-- поговоримъ, что теперь намъ дѣлать. Нужно садиться на коней и ѣхать! И вы поѣдете съ нами?
   -- И я не могу спокойно оставаться здѣсь... Но если вы хотите сейчасъ же тронуться въ путь, то я скажу вамъ по совѣсти, что мнѣ не разсчетъ ѣхать съ вами. Коль скоро Кмицицъ убрался отсюда по- добру, по-здорову, меня не сожгутъ, не ограбятъ, а вы сами знаете, сборы въ дальнюю дорогу не шутка. Богъ одинъ знаетъ, когда я возвращусь сюда... Нужно тѣмъ и другимъ распорядиться,--одно убрать, другое отослать къ сосѣдямъ... Ну, и деньжонки есть, а мнѣ не хотѣлось бы брать ихъ съ собою. Завтра чуть свѣтъ я буду готовъ, а теперь никакъ не могу.
   -- А мы въ свою очередь не можемъ ждать: надъ нашею головой виситъ мечъ,--отвѣтилъ Володіёвскій.--Вы куда хотите бѣжать?
   -- Въ Пущу, по вашему совѣту... По крайней мѣрѣ, племянницу оставлю тамъ... Самъ я не особенно старъ, авось и моя сабля можетъ пригодиться отчизнѣ и королю.
   -- Ну, если такъ, будьте здоровы... Дай Богъ намъ встрѣтиться въ лучшія времена...
   Панъ Михалъ обнялъ мечника и сталъ прощаться съ Александрой.
   -- Вспоминайте хоть изрѣдка солдата, который готовъ всѣмъ пожертвовать для вашего счастія!--сказалъ онъ.
   Тутъ къ нимъ подошелъ панъ Заглоба.
   -- Прими, прелестное дитя, привѣтъ и отъ меня, старика! Увидишь пани Скшетускую, обними ее и моихъ буяновъ!
   Вмѣсто отвѣта, Александра схватила его руку и молча прильнула къ ней устами.
   

Глава VII.

   Въ ту же самую ночь, спустя два часа послѣ отъѣзда отряда Володіёвскаго, въ Биллевичи прибылъ самъ Радзивиллъ. Онъ шелъ на выручку "Кмицица, боясь, какъ бы тотъ не попалъ въ руки Володіёвскаго. Узнавъ о всемъ происшедшемъ, гетманъ захватилъ мечника съ Александрой и возвращался въ Кейданы.
   Гетманъ былъ страшно взволнованъ, слушая разсказъ мечника, который нарочно передавалъ все съ мельчайшими подробностями, чтобъ отвратить отъ себя подозрѣніе грознаго магната. Онъ даже не смѣлъ протестовать противъ самаго выѣзда въ Кейданы и въ глубинѣ души радовался, что буря на томъ и покончилась. У Радзивилла же (хотя онъ подозрѣвалъ мечника въ различныхъ злонамѣренныхъ замыслахъ) и безъ того было много заботъ на сердцѣ, чтобы помнить обо всемъ этомъ.
   Бѣгство Володіёвскаго могло измѣнить все положеніе дѣлъ на Подлясьѣ. Гороткевичъ и Якубъ Кмицицъ, стоящіе во главѣ взбунтовавшихся противъ гетмана хоругвей, хотя и добрые солдаты, но не пользовались особымъ вліяніемъ, вслѣдствіе чего и вся конфедерація не имѣла особаго значенія. Теперь же съ Володіёвскимъ убѣжали такіе люди, какъ Мирскій, Станкевичъ и Оскерко, не считая самого маленькаго рыцаря,-- однимъ словомъ, люди съ именемъ, съ положеніемъ.
   Наконецъ, въ Подлясьѣ жилъ и князь Богуславъ, который со своими придворными хоругвями сопротивлялся конфедератамъ, ожидая со дня на день помощи отъ дяди электора; дядя электоръ медлилъ, очевидно, выжидая удобныхъ для себя моментовъ, а мятежныя войска росли да росли, собирались съ силами и пріобрѣтали новыхъ сторонниковъ. Одно время гетманъ самъ хотѣлъ идти къ Подлясью и однимъ напоромъ смять бунтовщиковъ,, но его удерживала мысль, что едва онъ выступитъ ногой изъ границъ Жмуди, цѣлый край возстанетъ и радзивилловское значеніе умалится въ шведскихъ глазахъ до нуля.
   Необходимо было выручить также Богуслава и удержать за собой Подлясье, тѣмъ болѣе, что съ другой стороны доходили грозныя вѣсти о дѣйствіяхъ пана воеводы витебскаго. Пробовалъ гетманъ соединиться съ нимъ и привлечь его на свою сторону, но Сапѣга отослалъ его письмо безъ отвѣта. Говорили, что онъ продаетъ, что можетъ, изъ фамильнаго серебра чеканитъ монету, даже ковры закладываетъ жидамъ, сдаетъ въ аренду по чемъ попало имѣнія и собираетъ войско.
   Гетманъ, по натурѣ своей жадный и неспособный къ матеріальнымъ пожертвованіямъ, сначала не хотѣлъ вѣрить, чтобы кто-нибудь отдавалъ все свое достояній на алтарь отечества, но послѣдствія убѣдили его, что такъ было на самомъ дѣлѣ, ибо войско Сапѣги увеличивалось съ каждымъ днемъ. Къ нему льнули и бѣглецы, и шляхта, и патріоты и, что еще горше, даже родственники гетмана: князь ловчій Михалъ приказалъ всѣ доходы съ его незанятыхъ шведами имѣній передавать въ казну витебскаго воеводы.
   Положеніе становилось все хуже. Радзивиллъ могъ бы призвать шведскія войска противъ воеводы витебскаго,--къ тому же, они все болѣе и болѣе занимали бы край,--но это значило бы сознаться въ собственномъ безсиліи. Наконецъ, отношенія гетмана къ шведскому генералиссимусу, со времени клеванской стычки, были весьма натянуты и, помимо всякихъ объясненій, нисколько не устраняли недовѣрія.
   Гетманъ, отправляясь на помощь Кмицицу, надѣялся, что, можетъ быть, ему удастся разгромить Володіёвскаго, но и это предположеніе не осуществилось и гетманъ возвращался въ Кей-даны злой и угрюмый. Удивляло его также, что онъ не встрѣтилъ по дорогѣ Кмицица, а тотъ (Володіёвскій забралъ съ собою всѣхъ его драгуновъ) возвращался въ Кейданы другимъ, болѣе краткимъ путемъ, минуя Племборгъ и Эйраголу.
   Послѣ цѣлой ночи, проведенной на конѣ, въ полночь слѣдующаго дня гетманъ вернулся въ Кейданы и первымъ дѣломъ освѣдомился о Кмицицѣ. Кмицицъ возвратился, но безъ солдатъ. Послѣднее обстоятельство уже было извѣстно князю, но, тѣмъ не менѣе, онъ интересовался услыхать отъ самого Кмицица отчетъ въ его дѣйствіяхъ и приказалъ его призвать къ себѣ.
   -- Мнѣ не удалось, также какъ и тебѣ,--сказалъ князь, когда Кмицицъ предсталъ передъ нимъ. -- Мечникъ росенскій говорилъ мнѣ, что ты попалъ въ руки этого маленькаго дьявола.
   -- Да!--отвѣтилъ Кмицицъ.
   -- Тебя спасло мое письмо?
   -- О какомъ именно письмѣ вы изволите говорить? Прочтя то, которое находилось при мнѣ, они въ награду прочли мнѣ .другое, которое ваше сіятельство писали къ биржанскому коменданту..
   Угрюмое лицо Радзивилла покрылось кровавымъ облакомъ.
   -- Такъ ты знаешь?...
   -- Знаю!-- запальчиво отвѣтилъ Кмицицъ.--Какъ вы могли такъ поступить со мной? Простому шляхтичу -- и тому стыдно нарушать данное слово, а вождю, князю...
   -- Молчи!--перебилъ Радзивиллъ.
   -- Я не буду молчать, потому что передъ тѣми людьми долженъ былъ краснѣть за васъ! Они уговаривали меня, чтобъ я присоёдинился къ нимъ, я не хотѣлъ и говорилъ имъ: "Я служу Радзивиллу, а Радзивиллъ олицетвореніе чести и добродѣтели!" Они показали мнѣ это письмо: "Посмотри, каковъ твой Радзивиллъ!" -- а я долженъ былъ закусить губы и молча проглотить свой стыдъ.
   Щеки гетмана задрожали отъ бѣшенства. Имъ овладѣло дикое желаніе сокрушить эту дерзкую голову и онъ уже поднялъ руку, чтобы позвать прислугу. Гнѣвъ ослѣплялъ его глаза, давилъ грудь и Кмицицу дорого пришлось бы заплатить за свою дерзость, еслибъ княземъ не овладѣлъ страшный припадокъ астмы. Лицо его почернѣло, глаза вышли изъ своихъ орбитъ, онъ вскочилъ съ кресла, замахалъ руками и изъ груди его вырвался хриплый крикъ:
   -- Душитъ меня, душитъ!...
   Прибѣжали слуги, доктора. Цѣлый часъ князь лежалъ безъ памяти и только тогда, когда началъ слабо проявлять присутствіе жизни, Кмицицъ вышелъ изъ комнаты.
   Въ корридорѣ на него наткнулся Харлампъ, который уже вылечился отъ ранъ послѣ стычки съ венграми Оскерка.
   -- Что новаго?--спросилъ усачъ.
   -- Пришелъ въ себя.
   -- Гм... А завтра, можетъ быть, не придетъ! Плохо наше дѣло, панъ полковникъ: умретъ князь -- и за его вины насъ потянутъ къ отвѣту. Вся надежда на Володіёвскаго; можетъ быть, онъ защититъ старыхъ товарищей. Я увѣренъ (тутъ Харлашъ понизилъ голосъ), что онъ убѣжалъ.
   -- Что же ему, такъ тѣсно было, что ли?
   -- Тѣсно! Вообразите себѣ: изъ кустовъ, куда мы его загнали, самъ волкъ не выбрался бы, а онъ убѣжалъ. О, чтобъ его!... А около насъ что дѣлается! Шляхта отворачивается отъ нашего гетмана, всѣ говорятъ, что предпочитаютъ настоящаго врага, шведа, татарина даже, чѣмъ ренегата. Вотъ оно что. А тутъ его сіятельство приказываетъ хватать и сажать въ тюрьму гражданъ, что, будь между нами сказано, вопреки праву а вольности. Сегодня привезли, напримѣръ, пана росенскаго мечника!...
   -- А, такъ его привезли?
   -- Какъ же! и съ племянницей. Панна -- словно ангелъ! Завидую я вамъ!
   -- Гдѣ ихъ помѣстили?
   -- Въ правомъ флигелѣ. Хорошіе покои имъ отвели, не на что жаловаться, развѣ на то, что стража мимо дверей прохаживается. А когда свадьба, панъ полковникъ?
   -- Еще пѣвчіе на эту свадьбу не приглашены. До свиданія!-- сказалъ Кмицицъ.
   Кмицицъ, простившись съ Харлампомъ, ушелъ къ себѣ. Безсонная ночь, сильныя ощущенія, послѣднее столкновеніе съ княземъ страшно измучили его. Къ тому же, простой вопросъ Хар-лампа: "Скоро ли свадьба?" -- уязвилъ его до глубины души; передъ его глазами предстало холодное лицо Александры, ея стиснутыя губы, ея молчаніе, подтверждающее его смертный приговоръ. Все равно, положимъ, ея просьба не могла бы избавить его,-- панъ Володіёвскій остался бы непреклоненъ! Пусть, пусть! Кмицицъ чувствовалъ, какъ ему больно, что она не сказала этого слова. А, вѣдь, дважды передъ этимъ она не поколебалась спасти его! Неужели между ними такая пропасть, неужели въ еа сердцѣ угасла... не любовь,-- нѣтъ!-- просто состраданіе, состраданіе къ живому существу? Чѣмъ болѣе раздумывалъ надъ этимъ Кмицицъ, тѣмъ болѣе жестокою казалась ему Александра, тѣмъ большее негодованіе противъ нея давило его грудь.
   "Что я сдѣлалъ преступнаго,--спрашивалъ онъ себя,-- чтобъ она презирала меня, какъ отверженнаго? Положимъ, не хорошо служить Радзивиллу, но и здѣсь я чувствую себя невиннымъ, и здѣсь, положа руку на сердце, могу поклясться, что служу ему не изъ честолюбія, не ради выгодъ... Я вижу въ немъ единственное спасеніе отечества,-- за что же меня осудили?... Хорошо, хорошо! Пусть такъ будетъ! Я не пойду просить прощенія въ несодѣянныхъ грѣхахъ или вымаливать снисхожденія!" -- повторялъ онъ себѣ въ тысячный разъ.
   А боль въ душѣ не утихала,--напротивъ, усиливалась съ каждою минутой. Панъ Андрей бросился на свою постель и попробовалъ заснуть, но не могъ, несмотря на страшное утомленіе. Черезъ минуту онъ всталъ и началъ ходить по комнатѣ, прикладывая руки къ горящему лбу.
   "Да, да, у этой дѣвушки каменное сердце... О, панна, не ожидалъ я этого отъ васъ, не ожидалъ!... Да заплатитъ вамъ Богъ!"
   Прошелъ часъ, другой. Панъ Андрей, совершенно измученный, началъ было дремать, какъ въ его комнату явился княжескій дворянинъ, панъ Шкиллондзъ, и позвалъ его къ князю.
   Радзивиллъ чувствовалъ себя лучше, дышалъ свободнѣй, но оловянное его лицо показывало страшную слабость. Онъ сидѣлъ въ глубомъ креслѣ, обитомъ кожей, и при входѣ Кмицица тотчасъ же выслалъ своего доктора.
   -- Я былъ уже одною ногой на томъ свѣтѣ... и черезъ тебя!-- сказалъ онъ пану Андрею.
   -- Ваше сіятельство, здѣсь моей вины нѣтъ; я сказалъ то, что думалъ.
   -- Пусть же впередъ этого больше не будетъ. Хоть ты одинъ не прибавляй тяжести къ моему, и безъ того невыносимому, бремени и знай, я простилъ тебѣ то, что не простилъ бы другому.
   Кмицицъ молчалъ.
   -- Если я приказалъ казнить тѣхъ людей, которыхъ простилъ въ Кейданахъ по твоей просьбѣ, то не для того, чтобы хотѣлъ обмануть тебя, а для того, чтобъ избавить тебя отъ горя. Я согласился только для вида, потому что питаю къ тебѣ слабость... А ихъ смерть была необходима. Что я за палачъ? Неужели ты думаешь, что я проливаю кровь единственно для того, чтобы насладиться страшнымъ зрѣлищемъ?... Поживешь ты на свѣтѣ подольше и узнаешь, какія жертвы долженъ приносить тотъ, кто стремится къ великой цѣли. Эти люди должны были умереть здѣсь, въ Кейданахъ; посмотри, къ чему привело твое заступничество: загорѣлась домашняя война, добрыя отношенія къ шведамъ подорваны, бунтъ, какъ зараза, распространяется все шире и шире. Мало того, я самъ лично долженъ былъ идти на нихъ войной и наглотаться срама въ присутствіи всего войска, ты едва не погибъ отъ ихъ руки, а теперь они пойдутъ на Подлясье и станутъ во главѣ бунта. Смотри и поучайся! Еслибъ они погибли въ Кейданахъ, ничего бы этого не было. Но ты, прося о нихъ, думалъ только о своихъ личныхъ привязанностяхъ, я же послалъ ихъ на смерть въ Биржи потому, что вижу дальше, потому что знаю изъ практики: кто на бѣгу наткнется хоть на маленькій камушекъ, тотъ упадетъ, а кто упадетъ, тотъ можетъ не подняться, и тѣмъ легче, чѣмъ передъ этимъ бѣжалъ шибче... Да проститъ тебѣ Богъ, сколько зла надѣлалъ ты!
   -- Не могутъ же они совсѣмъ испортить дѣла вашего сіятельства.
   -- Довольно того, что они были причиной возникновенія недоразумѣній между мной и Понтусомъ. Дѣло выяснилось, люди были не мои, но дерзкое письмо Понтуса осталось, и я не прощу ему его... Понтусъ -- зять короля, но дѣло еще не рѣшенное: могъ ли бы быть онъ моимъ и не былъ ли бы радзивилловскій порогъ черезъ-чуръ высокъ для его ногъ?
   -- Вашему сіятельству лучше бы переговариваться прямо съ королемъ, чѣмъ съ его слугами.
   -- Ни хочу такъ сдѣлать. И если горести не убьютъ меня, я научу этого шведа вѣжливости... Если горести не убьютъ меня,--а дѣло, кажется, къ этому именно и идетъ, потому что тутъ никто не скупится прибавлять къ чашѣ моихъ бѣдствій... Тяжело мнѣ, охъ, тяжело! Кто бы повѣрилъ, что я тотъ самый, который былъ подъ Лаёвымъ, подъ Рѣчицей, Мозыремъ, Кіевомъ и Берестечкомъ? Вся республика только и смотрѣла на меня и Виснёвецкаго, какъ на два солнца. Все дрожало передъ Хмельницкимъ, а онъ дрожалъ передо мной. И тѣ самыя войска, что я, во время всеобщаго пораженія, велъ отъ побѣды къ побѣдѣ, теперь меня покинули и поднимаютъ на меня руку, какъ на отцеубійцу...
   -- Нѣтъ, не всѣ. Есть такіе, что еще вѣрятъ вашему сіятельству!-- порывисто сказалъ Кмицицъ.
   -- Еще вѣрятъ... пока не перестанутъ!-- горько усмѣхнулся Радзивиллъ.--Какъ велика ихъ милость ко мнѣ!... Дай только Богъ не отравиться мнѣ ею... Каждый изъ васъ ударъ за ударомъ добиваетъ меня, хотя никому это и на мысль не приходитъ...
   -- Обращайте вниманіе, ваше сіятельство, на намѣренія, а не на цѣль.
   -- Благодарю за совѣтъ... Теперь я буду внимательно слѣдить, какъ на меня смотритъ всякій рядовой, и старательно забѣгать впередъ, чтобъ угодить всякому...
   -- Горькія эти слова, князь!
   -- А жизнь моя сладка?... Богъ сотворилъ меня для великихъ дѣлъ, а я долженъ тратить силы въ повѣтовой войнѣ, которую могъ бы вести одинъ засцянокъ съ другимъ. Я хотѣлъ мѣряться съ могучими монархами, а упалъ такъ низко, что долженъ ловить какого-то пана Володіёвскаго въ собственныхъ владѣніяхъ. Вмѣсто того, чтобъ дивить свѣтъ своею силой, я удивляю его своею слабостью; вмѣсто того, чтобъ заплатить за развалины Вильно развалинами Москвы, я долженъ благодарить тебя за укрѣпленія Кейданъ... Тѣсно мнѣ... я задыхаюсь... и не потому только, что меня душитъ астма... Бездѣятельность меня убиваетъ... Тѣсно мнѣ и тяжко!... Понимаешь?
   -- И я думалъ, что дѣло пойдетъ иначе!--угрюмо сказалъ Кмицицъ.
   Радзивиллъ тяжело вздохнулъ.
   -- Прежде чѣмъ меня увѣнчали короной, на мою голову надѣли терновый вѣнецъ. Я приказалъ астрологу Адерсу составить гороскопъ... Онъ тотчасъ же начертилъ фигуры и говоритъ, что сочетанія ихъ пока неблагопріятны, но что все это пройдетъ. А тѣмъ временемъ я терплю муки... Ночью мнѣ что-то не даетъ спать, что-то ходитъ по комнатамъ... Какія-то лица заглядываютъ въ мой альковъ, а по временамъ меня охватываетъ внезапный холодъ... Это значитъ--смерть вокругъ меня ходитъ... Мука невыносимая... Я долженъ разсчитывать на все,--на измѣну, на отступничество... Много есть такихъ, которые колеблятся.
   -- Такихъ тутъ больше нѣтъ! -- отвѣтилъ Кмицицъ. -- Кто хотѣлъ отступить, тотъ уже ушелъ прочь.
   -- Не обманывай меня, ты самъ видишь, что остальные тоже начинаютъ оглядываться.
   Кмицицъ вспомнилъ Харлампа и замолчалъ.
   -- Ну, довольно!--сказалъ Радзивиллъ,-- тяжело страшно, но нужно переносить... Не говори никому, что слышалъ отъ меня... Хорошо, что припадокъ случился сегодня утромъ,-- значитъ, больше не повторится,--а сегодня мнѣ силы необходимы: сегодня я хочу устроить празднество и появиться съ веселымъ лицомъ, чтобъ подкрѣпить падающій духъ... И ты развеселись, но не говори никому ничего,--хоть ты одинъ не огорчай меня... Сегодня я поддался гнѣву... Берегись, чтобъ этого не повторилось; можешь за это поплатиться своею головой. Ну, да я простилъ тебя... Ты такія шанцы насыпалъ вокругъ Кейданъ, что хотя бы самому Петерсону впору... Ступай теперь, да пришли мнѣ Мѣлешко. Сегодня привели бѣглецовъ отъ его хоругви,--все простые солдаты. Повѣсить ихъ всѣхъ до одного... Нужно показать примѣръ... Будь здоровъ... Сегодня должно быть весело въ Кейданахъ!...
   

Глава VIII.

   Мечникъ росенскій долженъ былъ вести весьма тягостную бесѣду съ панной Александрой, прежде чѣмъ та согласилась идти на пиръ, который князь устраивалъ своимъ приверженцамъ. Почти со слезами мечникъ умолялъ настойчивую и смѣлую дѣвушку, увѣряя ее, что дѣло идетъ о его жизни, что всѣ, не только военные, но и мирные сосѣди Кейданъ, должны собраться сегодня подъ страхомъ княжескаго гнѣва. Панна не. захотѣла рисковать жизнью дяди и уступила. Дѣйствительно, съѣздъ былъ не малый; окрестная шляхта пріѣхала съ женами и дочерьми, но военные, все-таки, преобладали, въ особенности офицеры-иноземцы, которые почти всѣ остались вѣрны князю. Самъ онъ, прежде чѣмъ появиться гостямъ, постарался скрыть всѣ слѣды волненія, какъ будто бы никакая туча не омрачала горизонта его души. Князь хотѣлъ поднять духъ своихъ сторонниковъ; показать всѣмъ, что большинство стоитъ за него и только одни бунтовщики противятся уніи со Швеціей, и потому не жалѣлъ никакихъ хлопотъ и издержекъ, чтобы пиръ вышелъ на славу и молва о немъ разнеслась какъ можно далѣе по странѣ. Едва на землю спустился сумракъ, сотни бочекъ запылали на дворѣ и по дорогѣ, загремѣли пушки, а солдатамъ было на-строго приказано кричать виватъ.
   По дорогѣ, одна за другой, тянулись коляски и брички съ мѣстною знатью и "дешевою" шляхтой. Толпа народа, разодѣтая въ бархатъ, атласъ и мѣха, наполняла такъ называемую золотую залу, а когда появился князь, весь сверкающій дорогими каменьями, съ ласковою улыбкой на болѣзненномъ лицѣ, офицеры закричали въ одинъ голосъ:
   -- Да здравствуетъ князь гетманъ! Да здравствуетъ воевода виленскій!
   Радзивиллъ обвелъ глазами собравшихся гостей,--не присосоединятся ли они къ голосамъ офицеровъ? Дѣйствительно, нѣсколько не особенно храбрыхъ людей подхватили: "да здравствуетъ!" и князь началъ раскланиваться направо и налѣво и благодарить за добрыя и "единомысленпыя" пожеланія.
   -- Съ вами, господа, мы съумѣемъ дать отпоръ тѣмъ, кто хочетъ сгубить отечество! Да заплатитъ вамъ Богъ! Да заплатитъ вамъ Богъ!--повторялъ онъ, обходя вокругъ залу, останавливаясь передъ знакомыми, не щадя титуловъ; "панъ братъ", "милый сосѣдъ"--и не одно нахмуренное лицо прояснялось отъ теплыхъ лучей ласки магната.
   -- Не можетъ быть,--говорили тѣ, которые еще такъ недавно косо смотрѣли на его дѣйствія,--чтобы такой панъ, такой важный сенаторъ желалъ несчастія отечеству. Вѣрно, онъ или не можетъ поступать иначе, или у него есть какіе-нибудь сокровенные замыслы на пользу республики.
   -- Дай Богъ, чтобъ все измѣнилось къ лучшему.
   Но были и такіе, которые кивали головами или переглядывались другъ съ другомъ, точно желали сказать: "Мы здѣсь потому, что намъ ножъ къ горлу приставили".
   Впрочемъ, послѣдніе молчали, тогда какъ первые старались говорить насколько возможно громче;
   -- Лучше намъ перемѣнить государя, чѣмъ погубить всю республику!
   -- Возложимъ всѣ надежды на нашего князя и безусловно подчинимся его волѣ!
   -- Онъ намъ ближе Яна Казиміра... онъ наша кровь!
   Радзивиллъ жадно ловилъ эти слова и не обращалъ никакого вниманія на то, что они исходятъ отъ тѣхъ людей, слабыхъ, непостоянныхъ, которые прежде всего отступятся отъ него въ минуту опасности. Онъ упивался этими словами и, обманывая самого себя, повторялъ то, что, казалось, совершенно оправдывало его:
   -- Extrema necessitatis extremis nititur rationibus!
   Но когда, проходя мимо одной кучки шляхтичей, онъ услыхалъ, какъ панъ Южицъ произнесъ: "Онъ намъ ближе Яна Казиміра!" -- лицо его просвѣтлѣло окончательно,-- одно сравненіе съ королемъ льстило его гордости,-- и, приблизившись къ папу ІОжицу, онъ сказалъ:
   -- Вы правы, потому что въ Янѣ Казимірѣ на гарнецъ крови только кварта литовской, а во мнѣ нѣтъ другой... Если до сихъ поръ кварта считалась больше гарнца, то отъ васъ зависитъ измѣнить это.
   -- Мы готовы хоть гарнцемъ пить за здоровье вашего сіятельства!--сказалъ панъ Южицъ.
   -- О, вы отгадали мои намѣренія! Веселитесь, добрые друзья! Я желалъ бы пригласить цѣлую Литву.
   -- Тогда ее нужно еще больше окромсать,-- сказалъ панъ Щанецкій изъ Данькова, человѣкъ смѣлый и острый какъ на языкъ, такъ и на саблю.
   -- Что вы хотите сказать?--нахмурился Радзивиллъ.
   -- Что сердце вашего сіятельства обширнѣй Кейданъ. Радзивиллъ принужденно улыбнулся и пошелъ дальше.
   Въ это время маршалъ доложилъ, что ужинъ готовъ. Гости рѣкой поплыли за княземъ въ ту самую залу, гдѣ еще такъ недавно была объявлена унія со Швеціей. Вѣроятно, князь все предусмотрѣлъ заранѣе, потому что Кмицицу досталось мѣсто между мечникомъ и панной Александрой.
   У обоихъ дрогнуло сердце, когда они услыхали свои фамиліи, оба на минуту поколебались, но тотчасъ же сообразили, что малѣйшее промедленіе обратитъ на нихъ глаза всего общества, и покорно сѣли рядомъ. Имъ было тяжко и горько. Панъ Андрей рѣшился быть хладнокровнымъ, какъ будто бы рядомъ съ нимъ сидѣла какая-нибудь чужая особа, но вскорѣ увидалъ, что и онъ не можетъ быть равнодушнымъ. Оба ясно сознавали, что въ этой толпѣ, посреди разнообразнѣйшихъ чувствъ, страстей и стремленій, онъ думаетъ о ней, она о немъ, и собственно потому имъ такъ трудно. Оба не хотѣли и не могли высказать ясно и открыть, что лежало на ихъ сердцѣ; оба имѣли прошедшее, но не имѣли будущаго. Старыя чувства, довѣрчивость,-- все было порвано. Между ними не было ничего общаго, кромѣ сознанія горькой обиды. Еслибъ и эта послѣдняя цѣпь лопнула, они чувствовали бы себя болѣе свободными, но для этого нужно было время, а времени прошло такъ немного.
   Кмицицу было такъ плохо, что онъ закусывалъ губы до крови отъ боли, но, все - таки, ни за что въ свѣтѣ не отказался бы отъ назначеннаго ему мѣста. Жаднымъ ухомъ ловилъ онъ шелестъ ея платья, замѣчалъ, дѣлая видъ, что не замѣчаетъ, каждое ея движеніе, и все это вмѣстѣ сливалось для него въ одно какое-то мучительное наслажденіе.
   Черезъ нѣсколько минутъ онъ замѣтилъ, что и она наблюдаетъ за нимъ. Ему страстно захотѣлось посмотрѣть на нее... Вотъ она со своимъ яснымъ челомъ, очами, полузакрытыми темными рѣсницами, и блѣднымъ лицомъ (у другихъ паннъ лицо было постоянно нарумянено, у нея -- никогда)...
   Въ этомъ лицѣ для него всегда было что-то притягательное, и теперь сердце бѣднаго рыцаря дрогнуло отъ боли и обиды. "Неужели въ такой небесной оболочкѣ можетъ обитать неумолимая душа?"--подумалъ онъ. Но оскорбленіе было черезъ-чуръ сильно и черезъ минуту онъ прибавилъ: "Не нужна ты мнѣ... пусть тебя беретъ кто-нибудь другой!"
   И вдругъ онъ почувствовалъ, что еслибъ этотъ "другой" попробовалъ только воспользоваться его дозволеніемъ, то онъ его изрубилъ бы въ куски. При одной мысли объ этомъ его охватилъ страшный гнѣвъ.
   Панъ Андрей успокоился только тогда, когда вспомнилъ, что около нея сидитъ онъ самъ, а не кто-нибудь другой, и никто, по крайней мѣрѣ, въ настоящую минуту, не думаетъ о ней.
   "Посмотрю на нее еще одинъ разъ, а потомъ повернусь въ другую сторону",-- подумалъ онъ.
   Но въ эту минуту и она посмотрѣла на него. Оба тотчасъ же опустили глаза, страшно сконфуженные, точно ихъ поймали на какомъ-нибудь преступленіи.
   Панна Александра также вела борьбу съ собой. Изо всего случившагося, изъ поведеніи Кмицица въ Биллевичахъ, изъ словъ Заглобы и Скшетускаго, она поняла, что Кмицицъ заблуждался, но вовсе не такъ виноватъ, не заслуживаетъ такого презрѣнія, такого безпощаднаго осужденія, какъ думала она раньше. Наконецъ, вѣдь, это онъ освободилъ тѣхъ хорошихъ людей отъ смерти, наконецъ, въ немъ самомъ было столько геройской твердости, что, попавъ къ нимъ въ руки и имѣя возможность спасти себя отъ смерти, онъ не показалъ письма, не сказалъ ни слова и пошелъ па казнь съ высоко поднятою головой.
   Александра, воспитанная старымъ солдатомъ, который презрѣніе къ смерти ставилъ во главѣ всѣхъ прочихъ добродѣтелей, всѣмъ сердцемъ уважала мужество и теперь не могла не удивляться отвагѣ и упрямству молодаго рыцаря,-- упрямству, которое могло покинуть его развѣ только съ послѣднимъ дыханіемъ.
   Она поняла теперь, что если Кмицицъ и служитъ Радзивиллу, то, несомнѣнно, искренно,-- значитъ, какъ же несправедливо было обвинять его въ умышленной измѣнѣ! А, тѣмъ не менѣе, она первая бросила ему въ глаза это оскорбленіе, не пожалѣла ни злобы, ни призрѣнія, не хотѣла даже простить его передъ лицомъ смерти!
   "Награди за несправедливость,-- шептало ей сердце.-- Между вами все кончено, но ты должна признаться, что осудила его понапрасну".
   Но и у молодой дѣвушки гордости было не мало, а, можетъ быть, немного и упрямства. Вдругъ въ голову ей пришла мысль, что панъ Андрей, можетъ быть, и вовсе не интересуется такимъ удовлетвореніемъ, и яркій румянецъ залилъ ея лицо.
   "А если такъ, то и не надо!" -- подумала она въ глубинѣ души.
   Но совѣсть говорила дальше: "нуждается ли несправедливо обвиненный въ удовлетвореніи, нѣтъ ли, удовлетворить его необходимо", а гордость, въ свою очередь, приводила все новые аргументы:
   "А если,-- что очень можетъ быть,-- онъ не захочетъ слушать оправданій, тогда что? Срамъ, .позоръ! О, во-вторыхъ, виновенъ онъ или не виновенъ, дѣйствуетъ разумно или ослѣпленъ, достаточно того, что вмѣстѣ съ измѣнниками помогаетъ врагамъ губить свое отечество. Отечеству все равно, ума ли у него не хватаетъ, или чести. Богъ можетъ оправдать его, люди должны, обязаны обвинить и названіе измѣнника останется при немъ навсегда. Да, да! Если онъ невиненъ, можно ли не презирать такого человѣка, который не можетъ отличить добро отъ зла, порока отъ добродѣтели?..."
   Тутъ гнѣвъ совсѣмъ овладѣлъ панной и щеки ея еще болѣе раскраснѣлись.
   "Промолчу!--сказала она. -- Пусть онъ переноситъ то, что заслужилъ. Пока раскаянья не видно..."
   Тутъ она посмотрѣла на Кмицица, не видно ли раскаянія на его лицѣ? Раскаянія не было, но за то Александра увидала, что искаженное горемъ и мученіемъ лицо пана Андрея было блѣдно, точно послѣ долгой болѣзни. Ей стало невыносимо жалко его, слезы по-неволѣ навертывались на ея глаза и она наклонилась надъ столомъ, чтобы скрыть свое смущеніе.
   А пиръ понемногу начиналъ оживляться.
   Сначала всѣ находились подъ вліяніемъ какого-то тягостнаго ощущенія, но княжескій медъ и вино были крѣпки и гости начинали приходить въ лучшее расположеніе духа.
   Князь поднялся съ своего мѣста.
   -- Господа, я прошу у васъ слова!
   -- Князь хочетъ говорить! Князь хочетъ говорить! -- крикнуло нѣсколько голосовъ.
   -- Первый тостъ я предлагаю за здоровье его величества короля шведскаго, который даетъ намъ помощь противъ непріятеля и будетъ оказывать ее до тѣхъ поръ, пока покой не водворится повсемѣстно. Встаньте, господа, этотъ тостъ нужно выпить стоя.
   Гости встали и выпили свои кубки, но безъ всякаго энтузіазма, безъ возгласовъ. Панъ Щанецкій что-то нашептывалъ сосѣдямъ и тѣ кусали усы, чтобы не расхохотаться,-- очевидно, дѣло шло о шведскомъ королѣ.
   И когда лишь князь провозгласилъ другой тостъ, за здоровье "дорогихъ гостей", собравшихся въ Кейданы со всѣхъ сторонъ, чтобъ заявить о своей вѣрѣ въ правоту дѣлъ хозяина, ему отвѣтили громкіе крики:
   -- Благодаримъ, благодаримъ отъ всего сердца! За здоровье пана князя... нашего литовскаго Гектора!... Да здравствуетъ!
   Панъ Южицъ, немного выпившій, крикнулъ изо всей силы:
   -- Да здравствуетъ Янушъ первый, великій князь литовскій! Радзивиллъ раскраснѣлся, какъ дѣвица подъ вѣнцомъ, но, замѣтивъ, что собравшіеся молчатъ и съ удивленіемъ посматриваютъ на него, сказалъ:
   -- И это въ вашей власти, только вы черезъ-чуръ рано награждаете меня такимъ саномъ, какъ Южицъ,-- черезъ-чуръ рано!
   -- Да здравствуетъ Янушъ первый, великій князь литовскій!-- съ упорствомъ пьянаго повторилъ Южицъ.
   Панъ Щанецкій тоже поднялся съ мѣста и провозгласилъ тостъ:
   -- Да!-- холодно сказалъ онъ.-- Великій князь литовскій, король польскій и императоръ германскій!
   Наступило молчаніе, но только на мигъ, потомъ всѣ разразились смѣхомъ. Смѣялись всѣ, громко, раскатисто, до слезъ, и вдругъ смолкли при видѣ лица князя.
   Радзивиллъ, однако, удержалъ страшный гнѣвъ, клокотавшій въ его груди, и глухо сказалъ:
   -- Черезъ-чуръ смѣлыя шутки, панъ Щанецкій!
   Шляхтичъ нисколько не смутился и отвѣчалъ:
   -- И тотъ тронъ выборный, а большаго вашему сіятельству мы и желать не можемъ. Если, какъ шляхтичъ, вы можете быть польскимъ королемъ, то въ качествѣ князя нѣмецкаго союза можете быть возведены и въ санъ императора. До одного вамъ такъ же далеко или близко, какъ и до другаго, а кто вамъ не желаетъ этого, пусть встанетъ, мы его сейчасъ саблями зарубимъ.
   Тутъ онъ обратился къ гостямъ:
   -- Кто не желаетъ пану воеводѣ Виленскому германской короны, пусть встанетъ!
   Очевидно, никто не всталъ, но никто не смѣялся. Въ голосѣ пана Щанецкаго слышалось столько ѣдкой злобы, что всѣмъ стало какъ-то страшно.
   Хотя ничего особеннаго не случилось, однако, пиръ былъ окончательно испорченъ. Напрасно слуги князя поминутно наполняли кубки,--вино не могло вернуть отлетѣвшаго веселья и разогнать печальныя думы. Радзивиллъ съ трудомъ скрывалъ свою злобу. Онъ чувствовалъ, что, благодаря тостамъ Щанецкаго, онъ умалился въ глазахъ собравшейся шляхты, что съ намѣреніемъ или неумышленно шляхтичъ вселялъ въ его гостяхъ убѣжденіе, что воеводѣ виленскому не ближе до великокняжескаго трона, чѣмъ до императорской короны. Все было обращено въ шутку, въ посмѣшище, а, вѣдь, самый пиръ и давался отчасти съ цѣлью освоить умы съ будущимъ царствованіемъ Радзивилла. Даже болѣе, это могло неблагопріятно отозваться на его офицерахъ, посвященныхъ во всѣ тайны. Князь замѣтилъ, что они какъ-то странно перемѣнились.
   Гангофъ пилъ кубокъ за кубкомъ и избѣгалъ княжескаго взора; Кмицицъ ничего не пилъ и все время смотрѣлъ внизъ, точно думалъ о чемъ-то или боролся съ какою-то неотвязною мыслью. Радзивиллъ задрожалъ при одномъ предположеніи, что этотъ умъ каждую минуту можетъ озариться свѣтомъ и познать правду, и тогда офицеръ, являющійся послѣднею связью между польскими полками и радзивилловскимъ дѣломъ, порветъ эту связь, хотя бы для этого долженъ былъ разбить свое собственное сердце.
   Кмицицъ давно уже тяготилъ Радзивилла, и еслибъ не странное значеніе, которое придала ему стеченіе обстоятельствъ, онъ давно бы уже палъ жертвою собственной безумной страсти и гетманскаго гнѣва. Но князь ошибался: панъ Андрей былъ всецѣло занятъ Александрой и глубокою пропастью, раздѣляющею ихъ.
   По временамъ ему казалось, что онъ любитъ сидящую съ нимъ рядомъ дѣвушку болѣе всего на свѣтѣ, а черезъ минуту чувствовалъ къ ней страшную ненависть. Будь его воля, онъ убилъ бы ее и самого себя съ нею вмѣстѣ.
   Жизнь его такъ повихнулась, что стала черезъ-чуръ тяжелымъ бременемъ для его прямой натуры. Онъ чувствовалъ то, что чувствуетъ дикій звѣрь, опутанный сѣтью, откуда не можетъ выбраться.
   Унылое настроеніе всѣхъ окружающихъ раздражало его въ сильной степени.
   Ему было просто невыносимо.
   Вдругъ въ комнату вошелъ новый гость. Князь узналъ его и крикнулъ:
   -- Панъ Суханецъ, отъ брата Богуслава!... Навѣрное, съ письмомъ?
   Панъ Суханецъ низко поклонился.
   -- Такъ точно, ваше сіятельство!... Я прямо изъ Подлясья!
   -- Дайте письмо, а сами садитесь за столъ. Добрые гости простятъ, что я прочту гіисьмо, хотя мы сидимъ за ужиномъ. Можетъ быть, я найду новости, которыми буду радъ подѣлиться съ вами. Панъ маршалъ, позаботьтесь о гостѣ.
   Князь взялъ изъ рукъ Суханьца пачку писемъ и началъ поспѣшно ломать печати.
   Первое письмо, очевидно, не заключало въ себѣ ничего пріятнаго, потому что лицо князя побагровѣло, а глаза сверкнули дикимъ гнѣвомъ.
   -- Панове братья!-- сказалъ онъ,-- князь Богуславъ доноситъ мнѣ, что тѣ, которые предпочитали собраться въ конфедерацію, чѣмъ идти подъ Вильно, теперь грабятъ мои деревни на Подлясьѣ. Съ бабами-то легче, вѣроятно, воевать!... Достойные рыцари, нечего сказать!... Ну, да ничего! Не останутся они безъ награды!...
   Гетманъ взялъ другое письмо и едва прочелъ первую строчку, какъ лицо его расцвѣло торжествомъ и радостью.
   -- Воеводство Сѣрадзское поддалось шведамъ, -- крикнулъ онъ,-- и вслѣдъ за Великою Польшей приняло протекторатъ Карла Густава... А вотъ и послѣдняя почта!... Добрыя извѣстія! Янъ Казиміръ побитъ подъ Виданой и Жарновымъ!... Войско его покидаетъ! Самъ онъ отступаетъ подъ Краковъ, шведы идутъ за нимъ! Братъ пишетъ, что и Краковъ тоже долженъ пасть.
   -- Будемъ радоваться, панове!-- страннымъ голосомъ сказалъ Щанецкій.
   -- Да, будемъ радоваться!-- повторилъ гетманъ, не замѣчая интонаціи голоса Щанецкаго.
   Вся фигура князя дышала радостью, лицо въ одну минуту помолодѣло, глаза заблистали; дрожащими отъ радости руками надломилъ онъ печать послѣдняго письма, прочелъ его, просіялъ, какъ солнце, и крикнулъ:
   -- Варшава взята!... Да здравствуетъ Карлъ Густавъ!
   Князь только теперь замѣтилъ, что эти извѣстія произвели на другихъ совсѣмъ не такое впечатлѣніе, какъ на него. Всѣ сидѣли въ глубокомъ молчаніи; одни морщили брови, другіе даже закрывали лица руками. Даже придворные гетмана, даже люди со слабымъ духомъ не смѣли вмѣстѣ съ княземъ радоваться при извѣстіи, что Варшава взята, что Краковъ долженъ пасть! и что воеводства одно за другимъ отступаются отъ своего государя и переходятъ на сторону непріятеля. Князь сообразилъ, что необходимо сгладить впечатлѣніе.
   -- Господа,-- сказалъ онъ,-- я бы первый плакалъ съ вами, если бы дѣло шло о несчастій республики, но республика здѣсь не подвергается никакому ущербу, только мѣняетъ государя. Вмѣсто неудачливаго Яна Казиміра, во главѣ ея будетъ стоять великій и счастливый воинъ. Я предвижу уже конецъ всѣхъ войнъ и пораженіе враговъ.
   -- Вы правы, ваше сіятельство!-- сказалъ Щанецкій.-- Слово въ слово то же самое сказалъ Родзѣёвскій и Опалиньскій подъ Устьемъ... Возрадуемся, братья! На погибель Яну Казиміру!...
   Онъ съ шумомъ отодвинулъ свой стулъ и вышелъ изъ залы.
   -- Самыхъ лучшихъ винъ, какія только есть въ погребахъ!-- закричалъ князь.
   Панъ маршалъ побѣжалъ исполнять приказъ. Гости зажужжали словно пчелы въ ульѣ. Первое впечалѣніе прошло и шляхта пустилась въ споры и разсужденія. Панъ Суханецъ едва могъ отвѣчать на всѣ вопросы о положеніи Подлясья и сосѣдней Мазовіи, уже занятой шведами.
   Въ залу вкатили осмоленные боченки и начали пробовать втулки. Всеобщее расположеніе духа настраивалось къ лучшему.
   Все чаще и чаще начали проскальзывать отрывочныя фразы: "Свершилось, теперь уже не поможешь!"--"Можетъ быть, лучше будетъ! Нужно примириться съ судьбой!"--"Князь не дастъ насъ въ обиду!" --"Лучше намъ, чѣмъ другимъ... Да здравствуетъ Янушъ Радзивиллъ, воевода нашъ, гетманъ и князь!"
   -- Великій князь литовскій!-- снова крикнулъ панъ Южицъ.
   Теперь эти слова не были уже встрѣчены, какъ раньше, молчаніемъ или смѣхомъ; нѣсколько охрипшихъ голосовъ заорало хоромъ:
   -- Мы хочемъ того! Всѣмъ сердцемъ и душою хочемъ! Да здравствуетъ и правитъ нами!
   Магнатъ, съ пурпурнымъ лицомъ, поднялся съ своего мѣста.
   -- Благодарю васъ, панове братья!-- важно произнесъ онъ. Въ залѣ отъ огней сдѣлалось жарко, какъ въ банѣ.
   Панна Александра наклонилась черезъ Кмицица къ дядѣ.
   -- Мнѣ дурно,-- сказала она,-- пойдемте отсюда.
   Дѣйствительно, лицо ея было блѣдно, а на лбу проступили крупныя капли пота.
   Мечникъ безпокойно взглянулъ на гетмана,-- не будетъ ли поставлено ему въ вину удаленіе съ пиршества? Храбрый солдатъ въ открытомъ полѣ, онъ страшно боялся Радзивилла.
   А въ это время, какъ нарочно, до него донеслись слова гетмана:
   -- Тотъ мой врагъ, кто не будетъ до дна осушать чашу!... Сегодня я веселъ!
   -- Ты слышала?--спросилъ мечникъ.
   -- Дядя, я не могу сидѣть больше, мнѣ дурно!-- умоляющимъ голосомъ сказала Александра.
   -- Такъ ступай одна.
   Панна встала, стараясь не обратить на себя ничьего вниманія, но силы оставили ее и она схватилась за ручку кресла.
   Вдругъ сильная рыцарская рука охватила ея станъ и удержала отъ паденія.
   -- Я провожу васъ!--сказалъ панъ Андрей.
   И, не спрашивая позволенія, онъ повелъ ее къ двери. Александрѣ дѣлалось все хуже и она безпомощно повисла на его рукѣ.
   Тогда онъ подхватилъ ее, какъ ребенка, и легко вынесъ изъ залы.
   

Глава IX.

   Въ тотъ же вечеръ, послѣ ужина, панъ Андрей непремѣнно хотѣлъ видѣться съ княземъ, но ему сказали, что князь занятъ важнымъ разговоромъ съ паномъ Суханьцемъ.
   Кмицицъ пришелъ на другое утро и тотчасъ же былъ допущенъ предъ лицо гетмана.
   -- Ваше сіятельство,-- сказалъ онъ,-- я пришелъ съ просьбой.
   -- Что ты требуешь отъ меня?
   -- Я не могу дольше жить здѣсь. Каждый день для меня -- мука. Да я и не нуженъ въ Кейданахъ. Выдумайте какое-нибудь дѣло и пошлите меня, куда хотите. Я слышалъ, что наши полки пойдутъ на Жултаренку. И я пойду съ ними.
   -- Жултаренко охотно помѣрился бы съ нами, да нельзя: мы находимся подъ протекторатомъ шведовъ, и намъ тоже невозможно безъ шведовъ... Графъ Магнусъ подвигается возмутительно медленно... и я знаю, почему. Потому, что онъ мнѣ не вѣритъ. Или ужь тебѣ такъ плохо въ Кейданахъ, около нашей особы?
   -- Вы очень добры ко мнѣ, а, все-таки, мнѣ такъ нехорошо, что я и высказать не съумѣю. Говоря по правдѣ, я думалъ, что все пойдетъ иначе... Я думалъ, что мы будемъ драться, жить въ огнѣ и дыму, день и ночь на сѣдлѣ. Меня Богъ и сотворилъ для этого. А тутъ сидя, слушай споры, скучай отъ бездѣятельности, или охоться на своихъ, вмѣсто того, чтобъ бить непріятеля... Я не могу выдержать, просто не могу... Лучше сто разъ смерть, ей-Богу!... Чистѣйшая мука!
   -- Я знаю, откуда происходитъ такое отчаяніе. Любовь, больше ничего! Когда постарѣешь, самъ будешь смѣяться надъ своими муками. Я видѣлъ вчера, что у васъ дѣло съ дѣвушкой идетъ все хуже и хуже.
   -- Мнѣ до нея нѣтъ никакого дѣла, а ей до меня. Что было, то прошло!
   -- Она, кажется, вчера захворала.
   -- Да.
   Князь замолчалъ на минуту.
   -- Я уже совѣтовалъ тебѣ разъ, да и еще разъ совѣтую: если она такъ заполонила тебя, бери ее добровольно или силой. Я прикажу обвѣнчать васъ. Покричитъ немного, поплачетъ... ничего! Послѣ вѣнца ты возьмешь ее къ себѣ... и если на другой день она тоже будетъ плакать, то...
   -- Я прошу у вашего сіятельства какого-нибудь порученія, а не свадьбы!--рѣзко перебилъ Кмицицъ.
   -- Значитъ, ты ее не хочешь?
   -- Не хочу. Ни я ее, ни она меня! Хотя бы сердце мое въ куски разбилось, я ни о чемъ не буду просить ее. Мнѣ хотѣлось бы заѣхать куда - нибудь подальше, забыть обо всемъ, уѣхать, пока мой умъ не помутился. Здѣсь мнѣ дѣлать нечего, а бездѣятельность для меня хуже всего. Вспомните, какъ вамъ самимъ вчера было плохо, пока не пришли добрыя извѣстія... Вотъ и со мной тоже сегодня и всегда такъ будетъ. Что мнѣ дѣлать? Ухватиться руками за голову, чтобъ ее горькія мысли не разорвали, и сидѣть? Что я здѣсь высижу? Богъ знаетъ, что за времена, Богъ знаетъ, что это за война, которой я понять не могу... Думаешь, думаешь,--еще хуже станетъ. Клянусь Богомъ, если вы меня не употребите въ какое - нибудь дѣло, я убѣгу, соберу себѣ ватагу и буду бить...
   -- Кого?--спросилъ князь.
   -- Кого? Пойду подъ Вильно и буду отбивать маленькіе отряды, какъ прежде у Хованскаго. Отпустите со мной мою хоругвь, вотъ и война начнется!
   -- Твоя хоругвь нужна мнѣ противъ внутренняго непріятеля.
   -- То-то и больно, то-то и мучительно, что приходится гоняться за Володіёвскимъ, напримѣръ, когда хотѣлось бы его имѣть своимъ товарищемъ.
   -- У меня есть для тебя дѣло. Подъ Вильно, я тебя не пущу и хоругви тебѣ не дамъ. Если же ты поступишь противъ моей воли и уйдешь, собравши ватагу, то знай, что этимъ самымъ ты перестанешь служить мнѣ.
   -- За то буду служить отечеству.
   -- Отечеству служить тотъ, кто служитъ мнѣ. Я уже объяснялъ тебѣ это. Припомни также, что ты клялся мнѣ. Наконецъ, если ты оставишь мою службу, то тебя ждутъ суды... Для твоей же пользы ты не долженъ дѣлать этого.
   -- Что теперь значатъ суды!
   -- За Ковномъ ничего, но здѣсь, гдѣ все еще спокойно, они не перестали дѣйствовать. Правда, ты можешь не являться, но рѣшенія, все-таки, останутся и будутъ тяготѣть надъ тобою до заключенія мира. Кого разъ опозорятъ, тому и черезъ десять лѣтъ припомнятъ, а ужь ляуданская шляхта постарается насолить тебѣ.
   -- Если сказать правду, я подчинюсь приговорамъ суда. Прежде я готовъ былъ воевать со всею республикой и на приговоры обращалъ столько же вниманія, сколько покойный панъ Лащъ, который приказалъ ими подшить себѣ мантію... Но теперь совѣсть моя стала какъ-то особенно чутка. Я боюсь зайти дальше, чѣмъ бы хотѣлъ, и вѣчно непокоенъ душой.
   -- Откуда у тебя взялась такая совѣстливость? Ну, да пусть! Я сказалъ тебѣ, что если ты хочешь убѣжать отсюда, то у меня найдется для тебя порученіе, и очень почетное. Гангофъ пристаетъ во мнѣ каждый день... надоѣлъ даже. Я уже было думалъ поручить это ему... Впрочемъ, нельзя: для этого нуженъ человѣкъ съ именемъ, и не чужимъ, а польскимъ, которое само по себѣ свидѣтельствовало бы, что ляхи не всѣ покинули меня и что есть еще знатные жители, которые держать мою сторону... Ты какъ разъ годишься на это дѣло, а сознанія собственнаго достоинства у тебя достаточно, чтобы скорѣе принимать поклоны, чѣмъ отвѣшивать ихъ самому.
   -- Въ чемъ же дѣло, ваше сіятельство?
   -- Нужно ѣхать въ дальній путь...
   -- Я готовъ хоть сегодня!
   -- И на собственный счетъ, потому что у меня сундукъ пустъ. Часть доходовъ забралъ непріятель, другую свои разграбили и, въ добавокъ, все приходитъ несвоевременно. А тутъ еще вся война перешла на мой счетъ. Ужь, конечно, панъ подскарбій, который сидитъ у меня подъ замкомъ, не дастъ мнѣ ни гроша взаймы, во-первыхъ, потому, что не захочетъ, во-вторыхъ, у него у самого нѣтъ. Какія есть казенныя деньги, я всѣ забираю, не спрашивая, откуда онѣ и сколько ихъ. У шведовъ выпросишь что угодно, кромѣ денегъ; у нихъ у самихъ руки трясутся при видѣ каждаго шелега.
   -- Ваше сіятельство, объ этомъ не стоитъ разговаривать! Если я поѣду, то на свой счетъ.
   -- Но тамъ нужно показать себя какъ можно болѣе представительнѣй, не жалѣть денегъ!...
   -- Я ничего не буду жалѣть!
   Лицо гетмана просвѣтлѣло. Дѣйствительно, въ настоящую минуту денегъ у него не было, хотя онъ недавно ограбилъ Вильно и вообще былъ жаденъ по природѣ. Правда и то, что доходы съ его необъятныхъ владѣній, тянущихся отъ Кіева до Смоленска и Мазовіи, совсѣмъ перестали поступать, а издержки на войско съ каждымъ днемъ увеличивались.
   -- Это хорошо!-- сказалъ онъ.--Гангофъ сейчасъ же началъ бы клянчить у меня денегъ, а ты человѣкъ другаго сорта. Слушай же.
   -- Слушаю внимательно.
   -- Прежде всего, ты поѣдешь па Подлясье. Это очень опасная дорога; тамъ стоятъ конфедераты, которые вышли изъ обоза и дѣйствуютъ противъ меня. Какъ ты вывернешься -- твое дѣло. Якубъ Кмицицъ, можетъ быть, и пощадилъ бы тебя, но остерегайся Гороткевича, Жеромскаго, а въ особенности Володіёвскаго съ его ляуданцами.
   -- Я уже былъ въ ихъ рукахъ и со мной ничего не сдѣлалось.
   -- Хорошо. Ты пріѣдешь въ Заблудово, гдѣ живетъ Гарасимовичъ, и скажешь ему, чтобъ онъ собралъ всѣ доходы, общественныя деньги,-- все, что можно,-- и прислалъ мнѣ, только не сюда, а въ Тыльцу. Что можно будетъ заложить, пусть заложитъ, у жидовъ пусть возьметъ взаймы... Во-вторыхъ, пусть не забываетъ думать о конфедератахъ, какъ бы ихъ погубить. Но это уже не твое дѣло,--я дамъ ему собственноручную инструкцію. Ты отдашь ему письмо и тотчасъ же поѣзжай въ Тыкоцицъ, къ князю Богуславу.
   Тутъ гетманъ замолчалъ; длинная рѣчь сильно утомляла его. Кмицицъ жадно всматривался въ его лицо. Его душа рвалась подальше отъ Кейданъ и онъ чувствовалъ, что путешествіе, исполненное опасностей и приключеній, благодѣтельно подѣйствуетъ на его душевныя раны.
   -- Я рѣшительно теряюсь въ догадкахъ, зачѣмъ князь Богуславъ до сихъ поръ сидитъ въ Подлясьѣ?... Ей-Богу, онъ можетъ погубить и себя, и меня. Внимательно вслушивайся въ то,, что я говорю, потому что хотя ты отдашь ему мои письма, нужно, чтобъ ты съумѣлъ подкрѣпить ихъ живымъ словомъ и объяснить все, чего написать нельзя. Знай же, что вчерашнія извѣстія были хороши, но не настолько, насколько я сказалъ шляхтѣ,-- даже вовсе не такъ хороши, какъ я думалъ сначала. Правда, шведы одержали верхъ: заняли Великую Польшу, Мазо-вію, Варшаву, Сѣрадзское воеводство покорилось имъ, они гонятъ Яна Казиміра подъ Краковъ и, какъ Богъ святъ, осадятъ Краковъ. Его долженъ защищать Чарнецкій, этотъ свѣжеиспеченный сенаторъ, но, долженъ признаться, хорошій солдатъ. Кто можетъ предвидѣть, что будетъ? Шведы умѣютъ брать крѣпости, а на укрѣпленіе Кракова и времени не было, однако, Чарнецкій можетъ держаться въ немъ мѣсяца два-три. Иногда бываютъ такія чудеса, какія мы видѣли, напримѣръ, подъ Збаражемъ... И такъ, если Чарнецкій будетъ твердо держаться, чортъ можетъ испортить все наше дѣло. Учись тайнамъ политики. Знай напередъ, что въ Вѣнѣ не будутъ доброжелательно смотрѣть на раст тущее могущество шведовъ и могутъ прислать помощь полякамъ... Татары же (я это хорошо знаю) склонны помогать Яну Казиміру, ринутся на Козаковъ и Москву, а тогда украинскія войска Потоцкаго освободятся... Янъ Казиміръ нынѣ въ отчаянномъ положеніи, но завтра счастье можетъ повернуться въ его сторону...
   Панъ Андрей испытывалъ странное чувство, которое не поддавалось никакому объясненію. Онъ, сторонникъ Радзивилла и шведовъ, испытывалъ радостное волненіе при мысли, что счастье можетъ покинуть шведовъ.
   -- Суханецъ разсказывалъ мнѣ, какъ было дѣло подъ Видавой и Жарновымъ. Въ первой стычкѣ переднія стражи наши.... польскія, хотѣлъ было я сказать, окончательно смяли шведовъ. Это не всеобщее ополченіе... и шведы, кажется, потеряли присутствіе духа.
   -- Но, все-таки, въ концѣ-концовъ, побѣда осталась за ними?
   -- За ними, потому что хоругви Яна Казиміра взбунтовались, а шляхта объявила, что согласна стоять въ рядахъ, но биться не станетъ. Во всякомъ случаѣ, оказалось, что въ полѣ шведы стоятъ не больше коронныхъ войскъ. Удастся одна, другая битва, и духъ можетъ измѣниться. Явятся у Яна Казиміра деньги, заплатитъ жалованье войскамъ, и они бунтовать не будутъ. У Потоцкаго солдатъ не много, но все народъ храбрый, дисциплинированный... Татары придутъ съ ними, а, въ добавокъ, электоръ намъ ничего не пишетъ.
   -- Какъ же это такъ?
   -- Я и Богуславъ разсчитывали, что онъ сейчасъ же вступитъ въ союзъ со шведами и съ нами, но онъ человѣкъ необыкновенно осторожный и заботится только о своей пользѣ. Вѣроятно, онъ ждетъ, чтб будетъ дальше, а тѣмъ временемъ входитъ въ союзъ, только не съ нами, а съ прусскими городами, которые остались вѣрными Яну Казиміру. Я думаю, что тутъ кроется какое-нибудь вѣроломство, иначе электоръ не былъ бы самимъ собой, или онъ совсѣмъ не вѣритъ успѣхамъ шведовъ. По пока все это выяснится, союзъ противъ шведовъ, все-таки, существуетъ, и разъ они чуть-чуть поскользнутся въ Малой Польшѣ, какъ Великая Польша и Мазовія поднимутся, прусаки пойдутъ съ ними и можетъ случиться...
   Тутъ князь вздрогнулъ, точно пораженный ужасомъ своего предположенія.
   -- Что можетъ случиться?-- спросилъ Кмицицъ.
   -- Что ни одинъ шведъ не уйдетъ изъ республики!-- мрачно отвѣтилъ князь.
   Кмицицъ нахмурилъ брови и молчалъ.
   -- Тогда,-- тихо проговорилъ гетманъ,-- и мы упадемъ такъ же низко, какъ высоко стояли прежде...
   Панъ Андрей вскочилъ съ мѣста съ горящими глазами, съ румянцемъ на щекахъ и закричалъ:
   -- Ваше сіятельство, что это значитъ?... Почему же вы такъ недавно говорили мнѣ, что республика погибла и что спасти ее можете только вы въ союзѣ со шведами?... Чему я долженъ вѣрить? Тому ли, что вы говорили тогда, или сказанному сегодня? Въ послѣднемъ случаѣ, зачѣмъ же мы держимъ сторону шведовъ, вмѣсто того, чтобы бить ихъ?... У меня душа радуется при одной мысли объ этомъ!
   Радзивиллъ сурово посмотрѣлъ на молодаго человѣка.
   -- Ты черезъ-чуръ дерзокъ,--сказалъ онъ.
   Но Кмицицъ уже всецѣло предался своему увлеченію.
   -- О томъ, каковъ я, послѣ, послѣ! Теперь вы отвѣтьте мнѣ на мой вопросъ.
   -- Ну, хорошо, я тебѣ дамъ отвѣтъ,-- съ разстановкой произнесъ Радзивидлъ.-- Если обстоятельства сложатся такъ, какъ я говорю, мы начнемъ бить шведовъ.
   Панъ Андрей ударилъ себя по лбу и закричалъ:
   -- Дуракъ я, дуракъ!
   -- Я не спорю,-- сказалъ князь,-- и добавлю еще, что ты не въ мѣру забываешься. Знай же, что цѣлью твоей поѣздки будетъ наблюденіе за событіями. Я хочу пользы отечеству, ничего болѣе. То, что я говорилъ, одно предположеніе, которое, по всей вѣроятности, никогда не осуществится. Но намъ нужно быть осторожными. Кто не хочетъ утонуть, долженъ умѣть плавать; а кто идетъ лѣсомъ, безъ дорогъ, тотъ долженъ почаще останавливаться и соображать, въ какую сторону надлежитъ идти ему... Понимаешь?
   -- Понимаю.
   -- Отступленіе для насъ возможно и неизбѣжно, если это потребуется для пользы отечества, но единственно подъ условіемъ скорѣйшаго прибытія князя Богуслава. Голову онъ потерялъ, что ли? Сидя тамъ, онъ долженъ заявить себя или сторонникомъ шведовъ, или Яна Казиміра, а это было бы хуже всего.
   -- Ваше сіятельство, я опять ничего не понимаю!
   -- Подлясье близко отъ Мазовіи, и или шведы займутъ ее, или изъ прусскихъ городовъ придетъ помощь Яну Казиміру; тогда нужно будетъ выбирать любое.
   -- Но почему же князь Богуславъ не можетъ играть въ открытую?
   -- До тѣхъ поръ шведы должны остерегаться насъ и дѣлать намъ всякія уступки... и электоръ тоже. Если намъ придется перемѣнить нашу тактику и обратить оружіе противъ шведовъ, то онъ будетъ служить посредникомъ между мной и Яномъ Казиміромъ... Онъ уладитъ дѣло примиренія, чего я самъ сдѣлать бы не могъ, потому что раньше открыто перешелъ на сторону шведовъ. Онъ долженъ немедленно оставить Подлясье и ѣхать въ Пруссію, въ Тыльцу, и ждать, что будетъ. Электоръ теперь въ своемъ маркграфствѣ,-- значитъ, Богуславъ можетъ свободно забрать въ руки всю Пруссію, набрать войско и стать во главѣ значительной силы... А тогда и другіе дадутъ намъ все, чего мы ни потребуемъ, чтобъ имѣть насъ на своей сторонѣ, и домъ нашъ не только не упадетъ, но еще болѣе возвысится, а это главное.
   -- Ваше сіятельство говорили, что главное--это благо отечества!
   -- Не лови меня на каждомъ словѣ, когда я тебѣ заранѣе сказалъ, что это все равно, а слушай дальше... Я знаю хорошо, что князь Богуславъ хотя и подписалъ здѣсь, въ Кейданахъ, актъ союза со Швеціей, все-таки, не считается ея сторонникомъ. Пусть онъ распространитъ слухъ,--а ты, въ свою очередь, говори всѣмъ то же,-- что я принудилъ его подписать помимо его желанія. Этому безъ труда повѣрятъ,--теперь зачастую и родные братья принадлежатъ къ различнымъ партіямъ. Такимъ образомъ, ты можешь войти въ дружбу съ конфедератами, пригласить ихъ начальниковъ къ себѣ какъ будто бы для переговоровъ, а затѣмъ схватить ихъ и увезти въ Пруссію. Это будетъ самый лучшій способъ, потому что бунтовщики могутъ совсѣмъ погубить отечество.
   -- Это все, что я долженъ сдѣлать? -- съ нѣкоторымъ разочарованіемъ спросилъ Кмицицъ.
   -- Это только часть, и еще не самая важная. Отъ князя Богуслава ты поѣдешь съ моими письмами къ самому Карлу Густаву. Я здѣсь не могу ладить съ графомъ Магнусомъ со времени клеванской стычки. Онъ все на меня посматриваетъ искоса и не перестаетъ думать, что разъ счастье измѣнитъ шведамъ, разъ татары пойдутъ на другаго непріятеля, то и я обращу оружіе противъ шведовъ.
   -- Изъ того, что вы говорили раньше, опасенія графа Магнуса имѣютъ свое основаніе.
   -- Имѣютъ ли, нѣтъ ли, я не хочу, чтобы такъ было, не хочу, чтобы онъ заглядывалъ, какіе козыри у меня въ рукахъ. Наконецъ, это человѣкъ лично не расположенный ко мнѣ. Вѣроятно, онъ пишетъ королю одно изъ двухъ, что я или слабъ, или не заслуживаю довѣрія. Нужно предупредить это. Мои письма ты отдашь королю; если онъ тебя будетъ разспрашивать о клеванскомъ дѣлѣ, ты разскажешь ему правду, ничего не прибавляя, не уменьшая. Можешь сказать ему, что я этихъ людей приговорилъ къ смерти, а ты выпросилъ ихъ у меня. Это можетъ произвести тамъ хорошее впечатлѣніе. Графа Магнуса прямо обвинять ты не будешь передъ королемъ, потому что онъ ему приходится сродни. Но если король такъ, мимоходомъ, спроситъ, что думаетъ здѣшнее населеніе, ты скажешь, что всѣ недовольны, потому что графъ Магнусъ не платитъ гетману за его чистосердечіе тою же монетой, что самъ князь, то-есть я, больше всего скорбитъ объ этомъ. Если онъ спроситъ дальше, правда ли, что меня оставили всѣ регулярныя войска, ты скажешь, что неправда и въ примѣръ приведешь себя. Назовись полковникомъ, потому что это и есть твое настоящее званіе... Скажи, что это партизаны пана Госѣвскаго взбунтовали войско, но прибавь еще, что между ними смертельная вражда. Скажи, что если бы графъ Магнусъ прислалъ мнѣ нѣсколько пушекъ и кавалеріи, я давно бы разгромилъ конфедератовъ, что таково общее мнѣніе. Наконецъ, обращай вниманіе на все, прислушивайся, что говорятъ около короля, и доноси, но не мнѣ, а князю Богуславу въ Пруссію, если будетъ оказія. Можно и черезъ людей электора, если они попадутся тебѣ. Ты, кажется, знаешь по-нѣмецки?
   -- У меня былъ товарищъ, курляндскій шляхтичъ, Зендъ. Его убили ляуданцы. Онъ меня научилъ немного.
   -- Это хорошо.
   -- А гдѣ, ваше сіятельство, я найду шведскаго короля?
   -- Тамъ, гдѣ онъ будетъ. Во время войны онъ можетъ быть сегодня здѣсь, а завтра тамъ. Если ты найдешь его въ Краковѣ, то тѣмъ лучше, потому что ты возьмешь письма и еще къ кое-кому.
   -- Значитъ, я и къ другимъ поѣду?
   -- И къ другимъ. Ты долженъ во что бы то ни стало добиться свиданія съ паномъ короннымъ гофмаршаломъ Любомірскимъ. Онъ очень сильный человѣкъ, имѣетъ огромное вліяніе въ Малой Польшѣ. Еслибъ онъ открыто перешелъ на сторону шведовъ, Яну Казиміру ничего бы не оставалось дѣлать въ республикѣ. Не скрывай отъ шведскаго короля, что ты ѣдешь къ пану Любомірскому, чтобы привлечь его на сторону шведовъ... Ты можешь это высказать какъ будто нечаянно. Для меня это чрезвычайно важно. Дай Богъ, чтобъ панъ Любомірскій согласился перейти къ намъ. Онъ будетъ колебаться, я знаю, но думаю, что эти письма не останутся безъ вліянія на него; наконецъ, вотъ причина, ради которой онъ долженъ дорожить моимъ расположеніемъ. Я тебѣ скажу все, чтобъ ты зналъ, какъ поступать. Давно уже панъ гофмаршалъ обхаживаетъ меня, какъ медвѣдя въ берлогѣ, стараясь разузнать стороною, не отдамъ ли я свою единственную дочь за его сына, Гераклія. Они оба еще дѣти, но, во всякомъ случаѣ, можно было бы совершить договоръ, гораздо болѣе выгодный пану гофмаршалу, чѣмъ мнѣ, потому что другой такой наслѣдницы нѣтъ во всей республикѣ, а если соединить въ одно наши владѣнія, то такихъ и во всѣмъ свѣтѣ не отыщешь... Лакомый кусокъ! А теперь панъ гофмаршалъ можетъ разсчитывать, что его сынъ получитъ въ придавъ за моею дочерью еще и великокняжескую корону... Ты пробуди въ немъ эту надежду и онъ искусится, потому что думаетъ о своемъ домѣ гораздо болѣе, чѣмъ объ интересахъ республики...
   -- Что я долженъ сказать ему?
   -- То, чего я не могу написать... Но это нужно очень тонко подсунуть. Сохрани тебя Богъ говорить, что ты слышалъ отъ меня лично о моемъ желаніи взойти на престолъ. Это еще черезъ-чуръ рано... Скажи, что здѣсь вся шляхта на Жмуди и въ Литвѣ говоритъ и желаетъ этого, что сами шведы, вмѣстѣ съ королемъ, тоже не будутъ противиться... Ты замѣтишь, кто изъ дворянъ пользуется особымъ расположеніемъ гофмаршала, и выскажешь ему такое предположеніе: пусть Любомірскій перейдетъ на сторону шведовъ и въ награду потребуетъ выдачи княжны Радзивиллъ за Гераклія; пусть поможетъ Радзивиллу вступить на престолъ,-- современемъ Гераклій наслѣдуетъ корону. Если они обѣими руками не схватятся за эту мысль, то, значитъ, у него нѣтъ никакихъ возвышенныхъ стремленій. Кто высоко не мѣтитъ, кто боится взглянуть прямо въ лицо солнцу, тотъ пусть довольствуется гофмаршальскимъ жезломъ, булавою, капстелянствомъ, пусть служитъ цѣлый вѣкъ при дворѣ и гнетъ спину,-- больше ничего онъ не стоитъ!... Меня же Богъ сотворилъ для чего-то иного, поэтому я смѣю протягивать руку за всѣмъ, что можно достать рукою человѣку, и дойти до той границы, которую самъ Богъ поставилъ человѣческому могуществу!
   Тутъ князь въ самомъ дѣлѣ протянулъ руку, какъ будто бы хотѣлъ схватить какую-то воображаемую ворону, но тотчасъ схватился за горло.
   -- Вотъ.. -- сказалъ онъ, немного погодя, прерывающимся голосомъ,-- душа летитъ... готовъ бы, кажется, солнца достигнуть... а болѣзнь говоритъ: стой!... Ну, будь, что будетъ... Я предпочиталъ бы, чтобъ смерть застала меня на тронѣ, чѣмъ въ королевской прихожей...
   -- Можетъ быть, доктора позвать?-- спросилъ Кмицицъ.
   -- Не надо... не надо... Мнѣ лучше... Вотъ и все, что я хотѣлъ оказать тебѣ. Кромѣ того, держи у него и глаза всегда открытыми... Наблюдай также и за Потоцкими... Они всегда кучей ходятъ... преданы Вазамъ... и могущественны... Конецпольскіе и Собѣсскіе тоже неизвѣстно куда склонятся... Смотри и учись... Вотъ и прошелъ припадокъ... Ты ясно понялъ все?
   -- Все. Если въ чемъ-нибудь ошибусь, то по своей винѣ.
   -- Письма почти всѣ готовы. Когда ты думаешь ѣхать?
   -- Сегодня. Какъ можно скорѣй!...
   -- Нѣтъ ли у тебя еще какой-нибудь просьбы ко мнѣ?
   -- Князь!-- началъ Кмицицъ и вскочилъ съ мѣста.
   Сіова съ трудомъ сходили съ его языка, лицо было блѣдне и взволновано.
   -- Говори смѣло!-- сказалъ гетманъ.
   -- Я прошу васъ, чтобы мечникъ росенскій и она...не встрѣтили бы здѣсь никакого оскорбленія...
   -- Будь покоенъ. Но я вижу, что ты, все-таки, любили эту дѣвушку?
   -- Нѣтъ!-- крикнулъ Кмицицъ.-- Почемъ я знаю?...Сейчасъ я не люблю, черезъ минуту ненавижу... Одинъ чортъ знаетъ!.. Все кончено, какъ я сказалъ... одна мука осталась... Я а хочу ее, но не хочу также, чтобъ она досталась другому... Ваше сіятельство не должны допускать этого... Я самъ не знаю что говорю... Ѣхать мнѣ нужно, ѣхать какъ можно скорѣй!.. Не обращайте, пожалуйста, вниманія на мои слова. Богъ возвратитъ мнѣ разумъ, какъ только я за ворота выѣду.
   -- Я понимаю тебя вполнѣ. Будь спокоенъ, я никого я пущу сюда, а выѣхать они не могутъ. Скоро вездѣ будетъ опасно жить. Я лучше отправлю ее въ Тангоры, подъ Тыльцу, къ княгинѣ. Будь спокоенъ, милый!... Иди, готовься въ путь, а потомъ приходи ко мнѣ обѣдать.
   Кмицицъ поклонился и вышелъ. Радзивиллъ вздохнулъ полною грудью. Онъ былъ радъ выѣзду Кмицица. Князю, во всякомъ случаѣ, оставалась хоругвь Кмицица и его имя, какъ сторонника, а о немъ лично онъ заботился гораздо менѣе.
   Кмицицъ могъ оказать ему значительныя услуги, тогда какъ въ Кейданахъ былъ ему въ тягость. Гетманъ болѣе надѣялся на него вдалекѣ, чѣмъ вблизи. Неукротимость и запальчивость Кмицица могли каждую минуту породить столкновеніе между нимъ и гетманомъ,-- столкновеніе, одинаково непріятное для обоихъ, отъѣздъ же устранялъ всякую опасность.
   -- Поѣзжай, воплощенный дьяволъ, и служи!-- пробормоталъ князь, провожая взоромъ Кмицица, и потомъ приказалъ позвать къ себѣ Гангофа.
   -- Вы примите начальство надъ хоругвью Кмицица и всею кавалеріей,-- сказалъ гетманъ.-- Кмицицъ уѣдетъ.
   Въ глазахъ Гангофа блеснула радость. Порученіе миновало его, за то онъ получилъ повышеніе на службѣ.
   -- Я постараюсь заплатить вѣрною службой за милость вашего сіятельства!-- сказалъ Гангофъ.
   -- Что вы скажете еще?-- спросилъ князь.
   -- Сегодня утромъ пріѣхалъ шляхтичъ отъ Вилькоміра и прівезъ извѣстіе, что панъ Сапѣга идетъ съ войсками на ваше сіятельство.
   Радзивиллъ вздрогнулъ, но тотчасъ же овладѣлъ собою.
   -- Можете идти!-- сказалъ онъ Гангофу.
   Гангофъ вышелъ и князь погрузился въ глубокую задумчивость.
   

Глава X.

   Кмицицъ дѣятельно занялся приготовленіями къ дорогѣ и выборомъ людей, которые должны были сопровождать его. Онъ рѣшилъ ѣхать не одинъ: во-первыхъ, для безопасности, а, во-вторыхъ, для приданія большей важности своему положенію княжескаго посла. Людей онъ отыскалъ скоро,-- шесть человѣкъ, которые служили у него въ тѣ счастливыя времена, когда онъ передъ пріѣздомъ въ Любичъ билъ маленькіе отряды Хованскаго,-- шесть старыхъ оршанскихъ головорѣзовъ, готовыхъ идти за нимъ хоть на край свѣта. То были все шляхтичи, остатки когда-то могучей ватаги, перебитой Бутринами. Во главѣ ихъ стоялъ Сорока, старинный слуга Кмицицевъ, опытный и храбрый солдатъ, хотя на немъ тяготѣло множество приговоровъ за еще болѣе многочисленныя прегрѣшенія.
   Послѣ обѣда гетманъ далъ пану Андрею письма и пропускные листы къ шведскимъ комендантамъ, съ которыми молодой Посолъ могъ столкнуться въ болѣе значительныхъ городахъ, перекрестилъ его и проводилъ почти съ отцовскою нѣжностью, совѣтуя быть осторожнымъ и внимательнымъ.
   Подъ вечеръ небо начало проясняться, надъ Кейданами показалось блѣдное осеннее солнце и зашло за красныя тучи, растянувшіяся длинными полосами на западѣ.
   Препятствій къ отъѣзду не было. Кмицицъ пилъ медъ съ Гангофомъ, Харлампомъ и другими офицерами, когда вошелъ Сорока и спросилъ:
   -- Ѣдемъ, панъ комендантъ?
   -- Черезъ часъ!
   -- Кони и люди готовы, всѣ на дворѣ...
   Вахмистръ вышелъ, а офицеры налили себѣ еще по кубку. Кмицицъ почти ничего не пилъ,--медъ не шелъ ему въ горло, не веселилъ его и безъ того отуманенную голову.
   -- Ну, панъ полковникъ, возвращайтесь къ намъ поскорѣй... тутъ васъ ждетъ награда,--сказалъ Гангофъ.
   -- И панна Биллевичъ,-- прибавилъ Харлампъ.
   -- Вамъ нѣтъ никакого дѣла до панны Биллевичъ!-- рѣзко сказалъ Кмицицъ.
   -- Конечно, нѣтъ, потому что я старъ для нея. Послѣдній разъ... постойте... когда это было?... да, во время избранія Яна Казиміра, мнѣ приглянулась одна изъ фрейлинъ княгини Виснёвецкой, да такъ понравилась, что меня отъ ѣды и отъ сна отбило. А она была сговорена съ другимъ... Такъ и мучился я до тѣхъ поръ, пока меня нашъ князь не послалъ изъ Варшавы въ Смоленскъ. Ну, въ дорогѣ и полегчало. Отъ любви нѣтъ лучшаго лѣкарства, чѣмъ путешествіе.
   -- И вы уѣхали, не простившись? -- заинтересовался Кмицицъ.
   -- Не простившись, только бросилъ за собой красную тесемку. Меня одна ворожея научила.
   -- Ну, выпьемъ до дна, да и въ дорогу!--сказалъ, поднимаясь, Кмицицъ.
   Башенные часы пробили семь. На дворѣ кони стучали копытами о каменныя плиты и въ окно виднѣлись люди, совсѣмъ готовые къ дорогѣ. Странное чувство безпокойства охватило пана Андрея. Воображеніе рисовало передъ нимъ неизвѣстные края, лица незнакомыхъ людей, разныя детали, тогда какъ самое главное, казалось, было задернуто какою-то пеленой.
   "Нужно только сѣсть на коня и поѣхать, а тамъ что будетъ, то будетъ... Что будетъ, то будетъ!"--повторялъ онъ про себя.
   А теперь, когда кони уже фыркали за окномъ, когда часъ отъѣзда уже пробилъ, онъ чувствовалъ, что то будетъ чужое, а все, съ чѣмъ онъ сжился, къ чему привыкъ, съ чѣмъ сроднился душой и сердцемъ, -- все это остается здѣсь, въ этомъ краю, въ этомъ замкѣ. Прежній Кмицицъ тоже останется здѣсь, а туда поѣдетъ какой-то новый человѣкъ, да еще чуждый другимъ, какъ и всѣ они чужды ему. Тамъ необходимо начать новую жизнь, а только Богу одному извѣстно, хватитъ ли на это силъ и охоты.
   Панъ Андрей былъ страшно утомленъ морально и чувствовалъ, что будетъ безсиленъ въ присутствіи этихъ новыхъ людей, въ этой новой жизни... И тутъ было плохо, и тамъ будетъ плохо... тяжело во всякомъ случаѣ.
   Но пора, пора! Нужно надѣть шапку и ѣхать.
   Неужели же ѣхать, не простившись?
   Можно ли быть такъ близко и не обмѣняться ни словомъ передъ далекою разлукой? Вотъ до чего дошло! Но что сказать ей? Пойти ли и объявить: "Пропало все... Идите своею дорогой, а я пойду своею!" Зачѣмъ, зачѣмъ говорить это, если и безъ словъ видно? Онъ уже не женихъ ея, какъ и она никогда не будетъ его невѣстой и женой. Прошло, порвалось все, что было, и не возвратится, и не свяжется вновь. Жаль времени, словъ -и самого себя жаль.
   "Не пойду!" -- думалъ Кмицицъ.
   Но, съ другой стороны, воля покойника, все-таки, соединяетъ ихъ. Нужно ясно и безъ гнѣва условиться относительно вѣчной разлуки и сказать ей: "Вы не хотите меня--и я возвращаю вамъ ваше слово. Будемъ считать оба, что завѣщанія какъ будто бы не существовало, и будемъ порознь искать счастья, гдѣ можно".
   Но, вѣдь, она можетъ отвѣтить: "Я уже давно сказала вамъ то же самое,--зачѣмъ вы теперь повторяете мнѣ это?"
   "Не пойду! Будь что будетъ!" -- рѣшилъ Кмицицъ и, надвинувъ шапку на голову, вышелъ въ корридоръ.
   Онъ хотѣлъ тотчасъ же сѣсть на коня и какъ можно скорѣе очутиться за воротами.
   Вдругъ въ корридорѣ какая-то странная сила удержала его. Непреодолимое желаніе видѣть ее, говорить съ ней загорѣлось въ немъ съ такою силой, что онъ пересталъ разсуждать: идти или не идти, и съ закрытыми глазами бросился впередъ.
   Передъ самыми дверями Биллевичей,-- стража была уже снята,-- онъ наткнулся на мальчика мечника росенскаго.
   -- Панъ мечникъ дома?
   -- Онъ въ цейхгаузѣ, съ офицерами.
   -- А панна?
   -- Панна у себя.
   -- Поди доложи, что панъ Кмицицъ ѣдетъ въ дальнюю дорогу и хочетъ видѣть панну.
   Прежде чѣмъ мальчикъ успѣлъ выполнить порученіе, Кмицицъ дернулъ ручку дверей и вошелъ безъ доклада.
   -- Я пришелъ проститься съ вами, -- сказалъ онъ. -- Кто знаетъ, увидимся ли мы когда-нибудь въ жизни? Я хотѣлъ ѣхать, не простившись, но не могъ. Только Богъ одинъ знаетъ, когда я возвращусь,--да и возвращусь ли, теперь не трудно потерять жизнь. Лучше разстанемся безъ гнѣва и озлобленія, чтобы насъ не покарала десница Божія. О, мнѣ много, много нужно сказать вамъ, а тутъ языкъ, какъ на горе, не слушается. Ну, не было мнѣ счастья, значитъ, воли Божіей не было на то, а тутъ хоть голову объ стѣну разбей, ничѣмъ не поможешь. Не вините меня ни въ чемъ, и я васъ обвинять не стану. На завѣщаніе нечего обращать вниманія, потому что, какъ я уже сказалъ, человѣческая воля ничто въ сравненіи съ Божьей. Дай вамъ Богъ счастья и спокойствія. Главное, чтобъ мы отпустили другъ другу наши вины. Я не знаю, что меня встрѣтитъ тамъ, куда я ѣду... Но больше я не могу жить въ мученіи, въ распряхъ, въ горести... Я, вѣдь, только и дѣлалъ, что ходилъ изъ угла въ уголъ безъ всякой пользы, панна Александра, безъ всякой пользы! И дѣла мнѣ тутъ никакого не представляется, кромѣ борьбы съ своимъ-сердцемъ, да тягостныхъ воспоминаній о невозвратномъ прошломъ. Думаешь, думаешь по цѣлымъ днямъ до головной боли, а, все-таки, ничего не придумаешь... Отъѣздъ мнѣ необходимъ, какъ рыбѣ вода, какъ воздухъ птицѣ, иначе я сошелъ бы съ ума.
   -- Пошли Богъ и вамъ счастья!-- отвѣтила панна Александра.
   Она стояла передъ нимъ, оглушенная извѣстіемъ объ отъѣздѣ Кмицица и его словами. Очевидно, она собрала всѣ силы, чтобы придти въ себя, и широко раскрытыми глазами смотрѣла на молодаго рыцаря.
   -- Я не питаю къ вамъ никакого непріязненнаго чувства,-- сказала она.
   -- Лучше бы этого совсѣмъ не было! -- воскликнулъ Кмицицъ.-- Словно злой духъ сталъ между нами и раздѣлилъ насъ цѣлою пропастью, цѣлымъ моремъ. И не переплыть этого моря, не перейти черезъ него... Мы не дѣлали того, что хотѣли, не шли, куда намѣревались,--насъ что-то толкало... Вотъ мы и зашли въ пустыню. Но если мы должны по,терять другъ друга изъ вида, не лучше ли намъ хоть издали крикнуть другъ другу: "Помоги тебѣ Богъ!" Нужно вамъ сказать, что гнѣвъ одно, а обида другое. Отъ гнѣва я освободился, а чувство обиды живетъ во мнѣ, -- можетъ быть, я не на васъ обижаюсь... я и самъ не знаю, на кого или на что... Думать--ничего не придумаешь, но мнѣ кажется, что и мнѣ, и вамъ будетъ легче, если мы поговоримъ, объяснимся. Вы меня считаете за измѣнника... это меня болѣе всего удручаетъ, потому что -- клянусь спасеніемъ своей души -- я никогда не былъ и не буду измѣнникомъ!
   -- Я теперь уже не думаю этого,--сказала Александра.
   -- О, какъ вы хоть минуту могли думать такъ! Вы, вѣдь, знали меня, что прежде я былъ способенъ на всякое буйство: поджечь кого-нибудь, застрѣлить, но чтобы измѣнить изъ-за выгодъ, изъ-за почестей--никогда!... Сохрани и суди меня Богъ! Вы женщина и не можете понять, въ чемъ спасеніе отечества, значитъ, не имѣете права обвинять кого-нибудь и изрекать приговоры. А зачѣмъ вы обвинили? Зачѣмъ изрекали мнѣ приговоръ?... Богъ съ вами! Знайте же, что спасеніе въ князѣ Радзивиллѣ и въ шведахъ, а кто думаетъ и, въ особенности, поступаетъ иначе, тотъ губитъ отечество. Но мнѣ не время разговаривать, надо ѣхать. Знайте только, что я не измѣнникъ, не продажный человѣкъ. Знайте, что вы несправедливо отвергли меня, несправедливо осудили на смерть... Я говорю это вамъ подъ клятвой и говорю для того, чтобы сказать послѣ этого: прощаю вамъ отъ всего сердца, но и вы простите меня!
   Панна Александра совершенно пришла въ себя.
   -- Вы правы, я несправедливо осудила васъ... Простите ли вы меня?
   Голосъ ея дрогнулъ и голубые глаза наполнились слезами.
   -- Прощу ли я?-- восторженно закричалъ Кмицицъ.-- Я бы тебѣ и смерть мою простилъ!
   -- Да возвратитъ васъ Богъ на прямую дорогу...
   -- Довольно объ этомъ, довольно!--лихорадочно заговорилъ Кмицицъ, -- чтобъ снова не возникло между нами несогласія. Заблуждаюсь ли я, или нѣтъ, не говори объ этомъ! Каждый пусть дѣйствуетъ по совѣсти, а Богъ видитъ намѣренія. Хорошо, что я пришелъ сюда, что не уѣхалъ, не простившись. Дай мнѣ руку на дорогу... Мнѣ только и остается... завтра я уже не увижу тебя, ни послѣ завтра, ни черезъ мѣсяцъ, можетъ быть, никогда... Эхъ, Александра!... въ головѣ у меня помутилось... Александра! неужели мы уже не увидимся?
   Слезы, крупныя, какъ жемчугъ, полились по ея щекамъ.
   -- Панъ Андрей, оставьте измѣнниковъ!... Все можетъ поправиться...
   -- Тише, тише!-- отвѣтилъ Кмицицъ прерывающимся голосомъ.-- Не можетъ этого быть!... Не могу я... Лучше ничего не говори... Лучше бы мнѣ умереть,-- меньше было бы муки... Боже мой! за что, за что такое наказаніе?... Будь здорова!... Въ послѣдній разъ... А потомъ пусть смерть смежитъ мои глаза... Чего ты плачешь?... Не плачь, я съ ума сойду!
   Онъ схватилъ ее въ объятія и началъ осыпать поцѣлуями, потомъ бросился ей въ ноги, вскочилъ и, какъ полуумный, выскочилъ изъ комнаты съ крикомъ:
   -- Тутъ самъ дьяволъ не поможетъ, не только красная тесемка!...
   Александра видѣла въ окно, какъ онъ поспѣшно вскочилъ па коня, какъ шотландцы отдали ему честь у воротъ. Потомъ ворота замкнулись и караулъ возвратился на свое мѣсто.
   На дворѣ стояла ночь.
   

Глава XI.

   Ковно и весь край по лѣвому берегу Виліи былъ занятъ непріятелемъ. Панъ Кмицицъ, не имѣя возможности ѣхать на Подлясье большою дорогой, идущею изъ Ковно на Гродно и Бялостокъ, избралъ побочную, вдоль теченія Нѣвяжи до Нѣмана, и, переѣхавъ послѣдній около Вильковъ, очутился въ Троцкомъ воевоедствѣ.
   Кмицицъ проѣхалъ безъ всякихъ приключеній, потому что вся мѣстность, по которой проходила его дорога, находилась подъ вліяніемъ Радзивилла.
   Города и села были заняты придворными хоругвями гетмана или отдѣлами шведскихъ рейтеровъ. Гетманъ нарочно выслалъ ихъ такъ далеко, къ самымъ полкамъ Жултаренки, стоящимъ тутъ же за Виліей, чтобы воспользоваться первою стычкой.
   И Жултаренко не прочь былъ бы помѣриться со шведами, да его начальники не хотѣли войны, или, вѣрнѣе сказать, оттягивали ее на болѣе долгое время. Жултаренко получилъ строгій приказъ не переходить Вилію, а, въ случаѣ наступленія самого Радзивилла со шведами, отступать какъ можно скорѣе.
   Благодаря этому, край на правой сторонѣ Виліи былъ спокоенъ, но первый выстрѣлъ изъ мушкета могъ легко вызвать кровопролитную войну.
   Въ ожиданіи войны, всѣ спѣшили спрятаться куда-нибудь. Пану Андрею всюду попадались опустѣвшія села, безжизненныя улицы и дома съ наглухо, заколоченными ставнями.
   Поля были также пусты, хлѣбъ оставался не убраннымъ. Крестьяне хоронились въ лѣса, шляхта бѣжала въ сосѣднюю Пруссію, обезпеченную отъ нашествія непріятелей. Только на большихъ дорогахъ и лѣсныхъ тропинкахъ царствовало невиданное движеніе: бѣжали всѣ, въ особенности тѣ, кто бѣжалъ съ лѣвой стороны Виліи.
   Панъ Андрей то и дѣло встрѣчалъ цѣлыя толпы крестьянъ съ женами и дѣтьми, со стадами овецъ, коровъ и лошадей. Приближающаяся толпа не пугала бѣглецовъ. Они предпочитали жить въ лѣсныхъ мхахъ до лучшаго времени, чѣмъ въ родныхъ селеніяхъ съ минуты на минуту выжидать смерти отъ руки непріятеля.
   Кмицицъ часто останавливался у костровъ, горящихъ по ночамъ въ лѣсныхъ заросляхъ. Вездѣ, гдѣ ему случалось встрѣтиться съ людьми изъ-за Виліи, онъ слышалъ страшные разсказы о неистовствѣ Жултаренки и его соратниковъ. Цѣлыя селенія вырѣзывались поголовно, безъ вниманія на полъ и возрастъ, поля сжигались, сады вырубались... Жултаренко оставлялъ только голую землю.
   Не одна смерть грозила жителямъ занятыхъ непріятелемъ селъ, -- ихъ подвергали прежде самымъ изысканнымъ мукамъ. Многіе бѣглецы потеряли разсудокъ и теперь оглашали лѣсную глубь страшными криками. Имъ все казалось, что Жултаренко здѣсь, близко, и они съ мольбой протягивали Кмицицу свои исхудалыя руки.
   Тянулись въ Пруссію и коляски съ дѣтьми и женами шляхтичей, а за ними телѣги съ прислугой, домашними вещами и запасами живности. Всѣ бѣглецы въ одинъ голосъ жаловались на свою горькую участь.
   Панъ Андрей, какъ могъ, утѣшалъ ихъ, говорилъ, что скоро придутъ шведы и прогонятъ Козаковъ далеко. Тогда бѣглецы возводили глаза къ небу и благословляли гетмана.
   -- Дай Богъ счастья и здоровья князю воеводѣ за то, что онъ призвалъ образованный народъ на нашу защиту. Когда шведы войдутъ, мы можемъ вернуться въ наши дома, на наши пепелища...
   
   Княжеское имя слышалось повсюду. Изъ устъ въ уста переходило извѣстіе, что не сегодня, такъ завтра князь перейдетъ Вилію во главѣ своихъ и шведскихъ войскъ. Заранѣе расхваливали шведскую "скромность", дисциплину и умѣнье обращаться съ мирными жителями. Радзивилла называли литовскимъ Гедеономъ, Самсономъ, избавителемъ. Населеніе края, дымящагося свѣжею кровью и пожаромъ, ожидало его, какъ спасенія.
   А Кмицицъ, слушая эти благословенія, чуть не молитвы, укрѣплялся въ вѣрѣ въ Радзивилла и думалъ въ глубинѣ души:
   "Вотъ кому служу я! Закрою глаза и слѣпо пойду за нимъ. По временамъ онъ страшенъ и загадоченъ, но онъ лучше, чѣмъ кто-либо, знаетъ, что нужно дѣлать, и въ немъ одномъ все спасеніе наше".
   Несмотря на все это, тоска становилась все сильнѣй. Красной тесемки онъ за собой не бросилъ, перваго костра ведромъ воды не залилъ... Ни къ чему бы это не привело, да и не хотѣлъ онъ.
   "О, еслибъ она была здѣсь, еслибъ слышала эти людскіе вопли, то не просила бы Бога направить меня на путь истины, не говорила бы, что я блуждаю во тьмѣ, какъ еретики, покинувшіе правую вѣру. Но ничего! Раньше или позже она убѣдится, узнаетъ, что ошибалась... А тогда будетъ, что Богъ дастъ. Можетъ быть, еще разъ въ жизни встрѣтимся".
   И молодой рыцарь утѣшалъ себя сознаніемъ, что поступаетъ правильно. Мучительныя противорѣчія и сомнѣнія мало-по-малу оставляли его и онъ почти весело углублялся въ безбрежные лѣса. Со времени пріѣзда своего въ Литву онъ не чувствовалъ себя такъ легко.
   Правду сказалъ усатый Харлампъ, что нѣтъ лучшаго лѣкарства отъ душевной тоски, какъ путешествіе. Панъ Андрей обладалъ желѣзнымъ здоровьемъ, впереди его ждали различныя приключенія, и онъ немилосердно погонялъ свой конвой, останавливаясь только на самое короткое время.
   По временамъ представалъ передъ нимъ образъ гетмана, мрачный, гигантскій, грозный. Можетъ быть, потому, что онъ отдалялся отъ него, этотъ образъ становился ему почти дорогимъ. Прежде онъ склонялся передъ Радзивилломъ, теперь начиналъ любить его. До сихъ поръ Радзивиллъ уносилъ его, какъ бурный потокъ уноситъ все, что встрѣтитъ по дорогѣ; теперь Кмицицъ чувствовалъ, что хочетъ плыть съ нимъ по доброй волѣ.
   И гигантъ-воевода росъ все болѣе и болѣе въ глазахъ молодаго рыцаря и начиналъ принимать нечеловѣческіе размѣры. Не разъ на ночлегѣ, когда панъ Андрей смыкалъ очи, онъ видѣлъ гетмана на тронѣ, болѣе высокимъ, чѣмъ верхушки сосенъ. На головѣ его корона, лицо то же самое, угрюмое, въ рукахъ мечъ и скипетръ, а у ногъ вся республика.
   И Кмицицъ преклонялся въ душѣ передъ его величіемъ.
   На третій день онъ оставилъ далеко за собою Нѣманъ и вступилъ въ край, еще болѣе лѣсистый. Бѣглецы попадались еще чаще, а шляхта, почти безъ исключенія, уходила въ Пруссію при приближеніи непріятельскихъ отрядовъ, которыхъ здѣсь ничто не удерживало, какъ на берегахъ Виліи.
   Не разъ попадались ватаги, не признающія надъ собой никакой власти, просто разбойничьи шайки, такъ называемыя "партіи". Избѣгая встрѣчи съ войсками, онѣ нападали преимущественно па беззащитные дома, деревни и путешественниковъ.
   Шляхта била ихъ безъ милосердія и убирала ими придорожныя деревья, однако, пану Андрею нужно было, все-таки, соблюдать величайшую осторожность.
   За Пильвишками начинался уже болѣе спокойный край, хотя жители разсказывали пану Кмицицу, что не далѣе, какъ два дня тому назадъ, на староство напалъ сильный отрядъ Жултаренки, человѣкъ въ пятьсотъ, который, по своему обычаю, перебилъ бы всѣхъ людей, а деревню обратилъ бы въ пепелъ, еслибъ не неожиданная помощь.
   -- Мы уже поручали себя Богу, -- разсказывалъ корчмарь, у котораго остановился панъ Андрей,--когда святые угодники послали памъ какую-то хоругвь. Мы сначала думали, что это новые непріятели, а оказалось, что свои. Наскочили они па разбойниковъ Жултаренки и въ какой-нибудь часъ въ лоскъ ихъ уложили. Мы тоже помогали имъ.
   -- Чья же была эта хоругвь?--спросилъ панъ Андрей.
   -- Дай имъ Богъ здоровья!... Они не говорили, а мы не смѣли спросить. Покормили коней, взяли, что было сѣна и: хлѣба, и уѣхали.
   -- А откуда они пришли и куда пошли?
   -- Пришли изъ Козловой Руды, а пошли на полдень. Мы хотѣли было бѣжать въ лѣса, но потомъ остались. Панъ подстароста говоритъ, что послѣ такой науки непріятель не скорс къ намъ заглянетъ.
   Кмицицъ сильно заинтересовался:
   -- И вы не знаете, кто былъ начальникъ этой хоругви?
   -- Не знаемъ. Видѣли его на рынкѣ; молодой такой, маленькаго роста, но ловкій, дерется на славу. Вовсе не похожъ на воина...
   -- Володіёвскій!--сказалъ панъ Кмицицъ.
   -- Володіёвскій ли, нѣтъ ли, дай ему Богъ быть современенъ гетманомъ.
   Панъ Андрей глубоко задумался. Очевидно, онъ шелъ тою самою дорогой, по которой нѣсколько дней тому назадъ проѣхалъ Володіёвскій со своими людьми. Это было вполнѣ естественно:, оба они шли на Подлясье. Но пану Андрею пришло въ голову, что такимъ образомъ онъ можетъ попасть въ руки маленькаго рыцаря, а въ такомъ случаѣ онъ вмѣстѣ съ письмами Радзивилла попался бы въ руки конфедератовъ. Это могло бы окончательно погубить его миссію и Богъ вѣсть какъ повредить радзивилловскому дѣлу. Онъ рѣшилъ дня на два остаться въ Нильвишкахъ, чтобы дать возможность ляуданской хоругви отъѣхать какъ можно дальше, и расположился поудобнѣй въ корчмѣ.
   На другой день оказалось, что онъ поступилъ очень умно. Едва только успѣлъ онъ одѣться, какъ дверь его комнаты отворилась и вошелъ корчмарь.
   -- Новости, пане,-- сказалъ онъ.
   -- Хорошія?
   -- Ни дурныя, ни хорошія,--у насъ гости. Пріѣхали и остановились въ домѣ старосты. Цѣлый полкъ пѣхоты, а что за караулъ, сколько прислуги!... Мы думали, что самъ король пріѣхалъ...
   -- Какой король?
   Корчмарь началъ мять шапку въ рукахъ.
   -- Положимъ, у насъ теперь два короля, только ни одинъ, изъ нихъ не пріѣхалъ, а пріѣхалъ князь конюшій.
   Кмицицъ вскочилъ съ мѣста.
   -- Какой князь конюшій? Князь Богуславъ?
   -- Такъ точно. Двоюродный братъ пана воеводы виленскаго.
   Папъ Андрей всплеснулъ руками отъ изумленія.
   -- О, коли такъ, то мы увидимся!
   Корчмарь понялъ, что его гость знакомъ съ княземъ Богу-славомъ, поклонился вдвое ниже, чѣмъ вчера, и вышелъ изъ комнаты. Кмицицъ началъ поспѣшно одѣваться и черезъ часъ былъ уже передъ домомъ старосты.
   Все мѣстечко кишѣло солдатами. Пѣхота разставляла въ козлы свои мушкеты, конница уже разсѣдлала своихъ лошадей и заняла сосѣдніе дома. Солдаты и дворяне въ разнообразныхъ одеждахъ стояли въ дверяхъ или прохаживались по улицамъ. Офицеры говорили по-французски или по-нѣмецки. Нигдѣ ни польскаго солдата, ни польской одежды; драгуны одѣты еще чуднѣй иностранныхъ хоругвей, которыя панъ Андрей видалъ въ Кейданахъ,-- впрочемъ, все народъ рослый и хорошо обученный. Офицеры съ любопытствомъ разсматривали пана Андрея, потому что онъ одѣлся въ парчу и бархатъ и людей своихъ нарядилъ въ новое платье для большей представительности.
   По двору дома старосты сновали дворяне во французскихъ костюмахъ: пажи въ беретахъ съ перьями, стремянные въ высокихъ шведскихъ сапогахъ, оруженосцы въ бархатныхъ кафтанахъ.
   Очевидно, князь не разсчитывалъ долго оставаться въ Пильвишкахъ,-- кареты стояли на дворѣ, а стремянные кормили неразсѣдланныхъ лошадей овсомъ изъ плетеныхъ кошолокъ.
   Кмицицъ сообщилъ дежурному офицеру, кто онъ и зачѣмъ прибылъ. Офицеръ ушелъ и черезъ минуту вернулся съ отвѣтомъ, что князь желаетъ какъ можно скорѣе видѣть гетманскаго посла, и повелъ Кмицица въ домъ.
   Въ первой комнатѣ нѣсколько дворянъ сидѣли на стульяхъ въ разныхъ позахъ и сладко спали,-- должно быть, утомились въ дорогѣ. Передъ дверями слѣдующей комнаты офицеръ остановился и, поклонившись пану Андрею, сказалъ по-нѣмецки:
   -- Князь здѣсь.
   Панъ Андрей вошелъ и остановился на порогѣ. Князь сидѣлъ передъ зеркаломъ, поставленнымъ въ углу комнаты, и такъ внимательно разсматривалъ свое только что набѣленное и нарумяненное лицо, что не обратилъ вниманія на входящаго. Двое слугъ застегивали пуговицы его высокихъ дорожныхъ сапоговъ, а онъ медленно расчесывалъ пальцами свои ровно подстриженные надо лбомъ свѣтло-золотистые волосы.
   То былъ молодой человѣкъ лѣтъ тридцати пяти, но казавшійся еще моложе своихъ лѣтъ. Кмицицъ зналъ его, но всегда смотрѣлъ на него съ любопытствомъ, во-первыхъ, благодаря рыцарской славѣ, покрывавшей имя князя Богуслава, во-вторыхъ, его необычайной наружности. Князь былъ высокъ и крѣпко сложенъ, но на широкихъ его плечахъ красовалась крохотная голова, какъ будто снятая съ другаго туловища. Почти дѣтское лицо его поражало также отсутствіемъ пропорціональности, въ особенности большой римскій носъ и огромные глаза, необычайной красоты и блеска, съ орлиною смѣлостью взора. На ряду съ этими глазами и носомъ, остальныя черты лица, къ тому же, еще обрамленнаго густыми локонами волосъ, почти терялись; ротъ князя Богуслава былъ какъ у ребенка, маленькіе усы едва покрывали верхнюю губу. Нѣжная кожа лица дѣлала его похожимъ на дѣвушку, а гордость, не лишенная нахальства, и самоувѣренность, проглядывающія во всѣхъ его движеніяхъ, не дозволяли забывать, что онъ тотъ самый chercheur de noises, какъ его называли при французскомъ дворѣ,--человѣкъ, у котораго острое слово очень легко выходило изъ устъ, а шпага изъ ноженъ еще легче.
   Въ Германіи, въ Голландіи и во Франціи разсказывали чудеса о его военныхъ подвигахъ, ссорахъ, приключеніяхъ и поединкахъ. Это онъ въ Голландіи бросался въ самый пылъ битвы, врѣзывался въ середину несравненныхъ полковъ испанской пѣхоты и своею княжескою рукой бралъ знамена и пушки; онъ во. главѣ полковъ принца Оранскаго бралъ крѣпости, до тѣхъ поръ считавшіяся неприступными; онъ надъ Рейномъ съ французскими мушкетерами разбивалъ тяжелые нѣмецкіе полки, обученные въ тридцатилѣтней войнѣ. Онъ на поединкѣ ранилъ знаменитѣйшаго французскаго фехтмейстера, князя де-Тремуль; другой извѣстный забіяка, баронъ фонъ-Гёцъ, на колѣняхъ вымаливалъ у него даровать ему жизнь; онъ ранилъ барона Грота, за что долженъ былъ выслушивать горькіе упреки отъ брата Януша, что унижаетъ свое княжеское достоинство дуэлью съ человѣкомъ несравненно низшаго происхожденія; наконецъ, онъ, въ присутствіи всего французскаго двора, на балѣ въ Луврѣ ударилъ по лицу маркиза де-Ріё за то, что тотъ "сказалъ ему что-то дерзкое".
   Дуэли инкогнито въ маленькихъ городахъ, гостиницахъ и трактирахъ, очевидно, не входили въ счетъ.
   То была какая-то странная смѣсь изнѣженности и необузданной отваги. Во время короткихъ и рѣдкихъ посѣщеній родной страны князь Богуславъ занимался ссорами съ Сапѣгой и охотой. Въ то время лѣсничіе должны были отыскивать ему мѣдвѣдицъ непремѣнно съ медвѣжатами, какъ болѣе злаго и опаснаго звѣря, и князь шелъ на нихъ, вооруженный только рогатиной. Вообще онъ скучалъ на родинѣ, ѣздилъ туда неохотно, преимущественно во время войны, и покрылъ себя славой подъ Берестечкомъ, Могилевомъ и Смоленскомъ. Война была его стихіей, хотя его тонкій умъ и быстрое соображеніе давали ему возможность дѣйствовать съ одинаковымъ успѣхомъ и на дипломатическомъ поприщѣ.
   Здѣсь онъ умѣлъ быть стойкимъ и терпѣливымъ, не такъ, какъ въ любовныхъ интригахъ,--а ихъ такъ много было въ жизни князя. Мужья красивыхъ женъ какъ огня боялись князя. Поэтому, впрочемъ, онъ и самъ не былъ еще женатъ, хотя его высокое происхожденіе и колоссальное богатство дѣлали изъ него одну изъ самыхъ блестящихъ партій во всей Европѣ. Сватали его и король французскій, и Марія-Луиза, и принцъ Оранскій, и электоръ Бранденбургскій, но до сихъ поръ князь не рѣшался пожертвовать своею свободой.
   -- Приданаго мнѣ не нужно,-- цинически говорилъ онъ,-- а въ другихъ утѣхахъ у меня и такъ нѣтъ недостатка.
   Такимъ образомъ онъ дожилъ до тридцати пяти лѣтъ.
   Кмицицъ, стоя у порога, съ любопытствомъ разсматривалъ лицо, отражавшееся въ зеркалѣ, и, наконецъ, кашлянулъ два раза.
   -- Кто тамъ?--спросилъ князь, не измѣняя своего положенія,--посланный отъ князя воеводы, что ли?
   -- Не посланный, а просто отъ князя воеводы!-- отвѣтилъ панъ Андрей.
   Князь повернулъ голову и тотчасъ догадался, что имѣетъ дѣло не съ простымъ слугою.
   -- Извините,-- вѣжливо сказалъ онъ,-- я вижу, что ошибся относительно вашего положенія, Лицо ваше мнѣ знакомо, хотя я никакъ не могу припомнить вашей фамиліи. Вы дворянинъ князя гетмана?
   -- Моя фамилія Кмицицъ,-- отвѣтилъ панъ Андрей.-- Я не дворянинъ князя гетмана, а полковникъ съ того времени, когда привелъ ему собственную хоругвь.
   -- Кмицицъ!-- закричалъ князь.-- Тотъ самый славный Кмицицъ, что въ послѣднюю войну постоянно тревожилъ Хованскаго, а потомъ на свой рискъ билъ непріятеля?... О, я много о васъ слышалъ!
   Тутъ князь внимательно и не безъ чувства удовольствія началъ разсматривать Кмицица. Судя по разсказамъ, онъ могъ его считать своего поля ягодой.
   -- Садитесь, рыцарь,-- сказалъ онъ.-- Я радъ поближе познакомиться съ вами. Ну, что слышно въ Кейданахъ?
   -- Вотъ письмо князя гетмана,-- отвѣтилъ Кмицицъ.
   Прислуга кончила застегивать княжескіе сапоги и вышла, а князь сломалъ печать письма и началъ читать. По мѣрѣ чтенія на лицѣ его выразилась скука и неудовольсвіе. Онъ бросилъ письмо подъ зеркало.
   -- Ничего новаго! Князь воевода совѣтуетъ мнѣ переѣхать въ Пруссію, въ Тыльцу или Таурогенъ, что, какъ видите, я и безъ его совѣта дѣлаю!.. Ma foi! я не понимаю брата... Онъ извѣщаетъ меня, что электоръ въ маркграфствѣ и не можетъ перебраться черезъ шведовъ въ Пруссію, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, пишетъ, что у него волосы дыбомъ встаютъ оттого, что я не прошу у него помощи. А какъ это я могу сдѣлать? Если курфюрстъ не можетъ пробраться черезъ шведовъ, то какъ же мой посолъ проберется? Въ Подлясьѣ же я сидѣлъ потому, что мнѣ никакого другаго дѣла не представлялось. Признаюсь вамъ, я скучалъ тамъ, какъ дьяволъ на покаяніи. Медвѣдей, какіе только были около Тыкоцина, я всѣхъ перебилъ; женщины тамошнія воняютъ овчинными полушубками, а носъ мой не можетъ выносить подобнаго запаха... Впрочемъ... скажите, вы понимаете по-французски или по-нѣмецки?
   -- По-нѣмецки понимаю.
   -- Ну, слава Богу!... Будемъ говорить по-нѣмецки, а то отъ вашей рѣчи у меня губы полопались.
   Тутъ князь выставилъ впередъ нижнюю губу и началъ слегка дотрагиваться до нея пальцами, потомъ посмотрѣлъ на себя въ зеркало и продолжалъ:
   -- Дошли до меня слухи, что около Лукова у какого-то шляхтича Скшетускаго жена красавица. Далеко!... Но дѣлать нечего, я послалъ людей, чтобъ они похитили ее и привезли ко мнѣ... И что-жь вы думаете, панъ Кмицицъ? Ее не нашли дома!
   -- Это большое счастье,-- отвѣтилъ панъ Андрей.-- Она жена извѣстнаго рыцаря, славнаго збаражца, который изъ Збаража пробрался черезъ всю армію Хмельницкаго.
   -- Мужа осаждали въ Збаражѣ, а я бы осаждалъ жену въ Тыкоцинѣ... Вы думаете, и она такъ же бы отчаянно защищалась?
   -- Ваше сіятельство не потребовали бы моего военнаго совѣта при осадѣ такого рода, значитъ, и теперь можете обойтись безъ моей помощи!-- рѣзко отвѣтилъ панъ Андрей.
   -- Правда, не стоитъ и говорить объ этомъ, -- отвѣтилъ князь.-- Возвратимся къ дѣлу: у васъ есть еще какія-нибудь письма?
   -- Я вручилъ всѣ, которыя были адресованы вашему сіятельству, затѣмъ у меня остались къ шведскому королю. Вамъ неизвѣстно, гдѣ я могу отыскать его?
   -- Я ничего не знаю. Наконецъ, откуда я могу знать? Въ Тыкоцинѣ его нѣтъ,-- за это я могу ручаться, потому что еслибъ онъ хоть разъ заглянулъ туда, то отказался бы навсегда отъ чести обладать республикой. Варшава уже въ шведскихъ рукахъ, какъ я писалъ вамъ, но тамъ вы не найдете его величества: онъ долженъ быть или подъ Краковомъ, или въ самомъ Краковѣ , если только не выбрался до сихъ поръ въ королевскую Пруссію. Въ Варшавѣ вы узнаете обо всемъ. По моему мнѣнію, Карлъ Густавъ долженъ подумать о прусскихъ городахъ, потому что онъ не можетъ оставить ихъ за собою. Кто бы могъ подумать, что въ то время, когда республика оставляетъ своего короля, когда воеводства покоряются одно за другимъ,-- города Пруссіи, нѣмцы и протестанты не хотятъ и слышать о шведахъ и готовятся къ отпору? Они хотятъ удержаться, хотятъ спасти республику и сохранить Яна Казиміра! Начиная наше дѣло, мы думали, что все пойдетъ иначе, что они, прежде всего, помогутъ намъ и шведамъ разрѣзать пирогъ, который называется вашею республикой. А они ни съ мѣста! Все счастье въ томъ, что князь электоръ не оставляетъ ихъ безъ вниманія. Опъ обѣщалъ имъ помощь противъ шведовъ, но жители Гданска ему не вѣрятъ и говорятъ, что и сами въ состояніи отбиться отъ нихъ...
   -- Мы уже знаемъ объ этомъ въ Кейданахъ,-- сказалъ Кмицицъ.
   -- Если они и не въ состояніи, то чутье у нихъ, во всякомъ случаѣ, хорошее,--засмѣялся князь.--Дядя электоръ, какъ мнѣ кажется, столько же интересуется судьбой республики, сколько я или князь воевода Виленскій.
   -- Позвольте мнѣ не согласиться съ вами, ваше сіятельство!-- нетерпѣливо перебилъ Кмицицъ.--Князь воевода виленскій только и интересуется, что республикой... Въ каждый моментъ онъ готовъ отдать за нее послѣднюю каплю своей крови, послѣднее свое дыханіе.
   Князь Богуславъ расхохотался.
   -- Охъ, рыцарь, какъ вы молоды, какъ молоды! Ну, да ничего!... Такъ вотъ, дядѣ электору нужно зацапать королевскую Пруссію, поэтому онъ и обѣщаетъ намъ свою помощь. Если сегодня онъ поставитъ въ прусскіе города свои гарнизоны, то завтра же будетъ готовъ помириться со шведами, съ турками, хоть съ самимъ дьяволомъ, если хотите. Отдай ему шведы въ придачу кусокъ Великой Польши, и онъ будетъ имъ помотать изъ послѣднихъ силъ, до тѣхъ поръ, пока не захватитъ всего остальнаго. Одна бѣда -- и шведы точатъ зубы на Пруссію, отсюда-то и можетъ возникнуть разногласіе между ними и электоромъ.
   -- Я съ изумленіемъ слушаю ваше сіятельство...
   -- Черти душили меня на Подлясьѣ,-- продолжалъ князь,-- что я должнъ былъ сидѣть столько времени безъ дѣла. Но вопросъ, что же бы я сталъ дѣлать? Между мною и княземъ воеводой состоялся договоръ, что пока въ Пруссіи положеніе дѣлъ не выяснится, я не перейду открыто на шведскую сторону. Я послалъ даже секретныхъ гонцовъ къ Яну Казиміру съ заявленіемъ, что готовъ созвать всеобщее ополченіе на Подлясьѣ, если мнѣ пришлютъ манифестъ. Король, по своему королевскому положенію, можетъ быть, и далъ бы мнѣ возможность обмануть себя, но королева мнѣ не вѣритъ и отсовѣтовала. Еслибъ не бабы, то теперь я стоялъ бы во главѣ всей шляхты Подлясья, и, кромѣ того, конфедераты, которые теперь грабятъ имѣнія князя Януша, не имѣли бы другаго исхода, какъ пойти подъ мою команду. Я считался бы сторонникомъ Яна Казиміра, а на самомъ дѣлѣ, стоя во главѣ могущественной силы, торговался бы со шведами. Но эта баба знаетъ, и гдѣ раки зимуютъ, и съумѣетъ отгадать самый тонкій замыселъ. Настоящій король, не королева! У ней въ одномъ мизинцѣ больше ума, чѣмъ во всей головѣ Яна Казиміра...
   -- Князь воевода...-- началъ было Кмицицъ.
   -- Князь воевода,-- нетерпѣливо перебилъ Богуславъ,-- вѣчно опаздываетъ со своими совѣтами; пишетъ мнѣ въ каждомъ письмѣ: "сдѣлайте то-то и то-то", а я ужь это давно сдѣлалъ. Кромѣ того, князь воевода теряетъ голову... Ну, вотъ послушайте, чего онъ отъ меня требуетъ...
   Тутъ князь схватилъ письмо и началъ читать вслухъ: "Будьте осторожны въ дорогѣ и подумайте о тѣхъ мерзавцахъ конфедератахъ, которые противъ меня взбунтовались и разбойничаютъ на Подлясьѣ, ради Бога, подумайте, найдите мѣры разсѣять ихъ, чтобъ не пошли къ королю. Они собираются идти на Заблудовъ. Тамъ много пива; какъ напьются, пусть ихъ перерѣжутъ. Лучшаго средства нѣтъ; они потеряютъ головы и пойдутъ въ разбродъ".
   Тутъ Богуславъ презрительно кинулъ письмо на столъ.
   -- Такъ вотъ, видите ли, панъ Кмицицъ, въ одно и то же время, я долженъ ѣхать въ Пруссію и устраивать рѣзню въ Заблудовѣ, а? Въ одно и то же время, выдавать себя за сторонника Яна Казиміра и рѣзать тѣхъ людей, которые не хотятъ измѣнить королю и отечеству? Ну, есть ли здѣсь какой-нибудь смыслъ? Развѣ одно совмѣстимо съ другимъ? Ma foi! положительно князь воевода теряетъ голову. Вотъ я теперь по дорогѣ въ Пильвишки, и встрѣтилъ какую-то взбунтовавшуюся хоругвь,-- она шла на Подлясье. Я съ удовольствіемъ разгромилъ бы ее, хотя для того, чтобъ доставить себѣ маленькое удовольствіе, но такъ какъ я открыто не призналъ себя шведскимъ партизаномъ, пока еще дядя электоръ наружно вмѣстѣ съ прусскими городами поддерживаетъ Яна Казиміра, я не могу позволить себѣ подобныхъ удовольствій,-- ей-Богу, не могу. Самое большее, что я могъ сдѣлать,-- это деликатничать съ бунтовщиками, какъ и они со мной деликатничали, подозрѣвая меня въ сообщничествѣ съ гетманомъ, но не имѣя возможности уличить въ чемъ-нибудь.
   Князь откинулся на спинку кресла, протянулъ ноги и, заложивъ руки за голову, продолжалъ:
   -- О, и галиматья же въ вашей республикѣ, галиматья!... Во всемъ свѣтѣ нѣтъ ничего подобнаго!...
   Онъ замолчалъ на минуту, но, видно, въ голову ему пришла какая-то мысль, онъ ударилъ себѣ по лбу и спросилъ:
   -- А вы не будете на Подлясьѣ?
   -- Какъ же!-- отвѣтилъ Кмицицъ.-- Я долженъ быть тамъ: у меня есть письмо къ Герасимовичу, заблудовскому подстаростѣ.
   -- Вотъ что! А Гарасимовичъ со мной. Онъ ѣдетъ съ княжескими вещами въ Пруссію. Мы боялись, чтобъ онъ не попалъ въ руки конфедератовъ. Подождите, я прикажу его позвать.
   Князь ударилъ въ ладоши и приказалъ вошедшему слугѣ позвать подстаросту.
   -- Какъ хорошо все складывается! Вы иного выиграете во времени, хотя, можетъ быть, и жаль, что не поѣдете на Подлясье; тамъ въ числѣ главарей конфедератовъ и вашъ однофамилецъ. Вы могли бы его привлечь на нашу сторону.
   -- У меня не хватило бы времени,-- сказалъ Кмицицъ,-- мнѣ необходимо поспѣть къ королю и пану Любомірскому.
   -- А, у васъ есть письма и къ пану коронному маршалу?... Я догадываюсь, въ чемъ дѣло... Когда-то панъ маршалъ думалъ женить сына на дочери Януша... Не хочетъ ли гетманъ теперь завести дипломатическіе переговоры о сватовствѣ?
   -- Въ томъ именно, и все дѣло.
   -- Они оба совсѣмъ дѣти... Гм... важное порученіе, потому что гетману не приличествуетъ напрашиваться первому. При; томъ...
   Князь наморщилъ брови.
   -- Притомъ, изъ этого ничего не будетъ... Не для Герани создана дочь гетмана. Это я вамъ говорю! Князь гетманъ долженъ понимать, что его богатства должны оставаться въ рукахъ Радзивилловъ.
   Кмицицъ съ удивленіемъ смотрѣлъ на князя, который прохаживался большими шагами по комнатѣ. Вдругъ онъ остано; вился передъ паномъ Андреемъ и спросилъ:
   -- Дайте мнѣ рыцарское слово, что отвѣтите правдою на мой вопросъ.
   -- Ваше сіятельство,-- сказалъ Кмицицъ,-- лжетъ только тотъ, кто боится, а я никого не боюсь.
   -- Князь воевода приказалъ вамъ сохранить въ тайнѣ отъ меня его переговоры съ Любомірскимъ?
   -- Если бы я имѣлъ такой приказъ, то вовсе не упомянулъ бы о панѣ Любомірскомъ.
   -- У васъ это могло вырваться нечаянно. Дайте слово!
   -- Даю,-- сказалъ Кмицицъ, нахмуривая брови.
   -- Вы снимаете тяжесть съ моей души; я думалъ, что и со мной князь воевода ведетъ двойную игру.
   -- Я не понимаю вашего сіятельства.
   -- Я не хотѣлъ жениться во Франціи на де-Роганъ, не считая десятковъ другихъ княженъ, которыхъ мнѣ сватали... Вы знаете, почему?
   -- Не знаю.
   -- Между нами и княземъ воеводой заключенъ уговоръ, что его дочь и его богатства ростутъ для меня. Какъ вѣрный слуга Радзивилловъ, вы должны знать обо всемъ.
   -- Благодарю за довѣріе... Но ваше сіятельство ошибаетесь... Я не слуга Радзивилловъ.
   Богуславъ широко раскрылъ глаза.
   -- Кто же вы?
   -- Я полковникъ гетмана и, кромѣ того, родственникъ князя воеводы.
   -- Родственникъ?
   -- Я въ родствѣ съ Кишками, а мать гетмана была тоже изъ рода Кишекъ.
   Князь Богуславъ посмотрѣлъ съ минуту на Кмицица, отчего папъ Андрей слегка зарумянился, потомъ протянулъ ему руку и сказалъ:
   -- Прошу у васъ извиненія, кузенъ! Очень радъ такому родству...
   Послѣднія слова были произнесены съ такою любезною небрежностью, что пану Андрею стало какъ-то неловко. Щеки его разрумянились еще болѣе, онъ открылъ было ротъ, чтобъ сказать что-то очень рѣзкое, какъ дверь отворилась и подстароста Гарасимовичъ показался на порогѣ.
   -- Вамъ письмо!--сказалъ князь Богуславъ.
   Гарасимовичъ поклонился сначала князю, потокъ пану Андрею, который подалъ ему письмо князя.
   -- Читайте!--сказалъ Богуславъ.
   Гарасимовичъ началъ читать:
   "Панъ Гарасимовичъ! наступило время показать привязанность вѣрнаго слуги къ своему господину. Сколько денегъ собрать можете и вы въ Заблудовѣ, и панъ Пшиньскій въ Орлѣ..."
   -- Пана Пшиньскцго конфедераты убили въ Орлѣ,--вставилъ князь,--поэтому панъ Гарасимовичъ и навострилъ лыжи...
   Подстароста поклонился и началъ читать дальше:
   "... и папъ Пшиньскій въ Орлѣ, хотя бы изъ казенныхъ сборовъ или арендъ..."
   -- Ихъ уже конфедераты взяли, -- вновь перебилъ князь Богуславъ.
   "... пришлите мнѣ какъ можно скорѣй. Вы можете занимать сосѣднія деревни, задерживать горожанъ, выдумывать всевозможные способы, чтобъ собирать съ нихъ какъ можно больше денегъ и присылать ко мнѣ. Лошадей и всѣ вещи, какія тамъ находятся, большую люстру изъ Орла и все прочее, картины и разную рухлядь, а въ особенности пушки, что стоятъ на дворѣ у его сіятельства князя Богуслава, моего брата, вышлите ко мнѣ..."
   -- Опять запоздалъ совѣтъ: пушки уже идутъ со мною!-- сказалъ князь.
   "... Если съ лафетами будетъ затрудненіе, то можно и безъ лафетовъ, только закрыть хорошенько, чтобъ не было видно, что везутъ. Все это должно поспѣть какъ можно скорѣй въ Пруссію, во избѣжаніе нападенія тѣхъ измѣнниковъ, что, взбунтовавши мои войска, грабятъ мои староства..."
   -- Вотъ это вѣрно! Грабятъ!... совсѣмъ разграбили!
   "... грабятъ мои староства и готовятся идти на Заблудовъ, по дорогѣ къ королю. Биться съ ними трудно,--ихъ цѣлая куча; впустивши, ихъ нужно хорошенько подпоить и ночью спящихъ перерѣзать (каждый управляющій можетъ сдѣлать это) или направить на нихъ какую-нибудь бродячую шайку,--пусть перебьютъ другъ друга..."
   -- Все это старо! -- зѣвнулъ князь Богуславъ.--Можете, панъ Гарасимовичъ, ѣхать со мной дальше.
   -- Тутъ еще приписка,--сказалъ управляющій и началъ читать дальше:
   "... Вино, если его нельзя вывезти (у насъ теперь его не достанешь), продать за столько, сколько дадутъ..."
   Тутъ панъ Гарасимовичъ схватился за голову.
   -- О, Боже мой! вина идутъ за нами и, вѣроятно, попали въ руки бунтовщиковъ, что проходили мимо насъ. Убытокъ будетъ большой. Пусть ваше сіятельство засвидѣтельствуетъ, что сами приказали мнѣ дожидаться, пока бочки не положатъ на телѣги.
   (Страхъ пана Гарасимовича былъ бы еще сильнѣй, еслибъ онъ зналъ пана Заглобу, а также и то, что панъ Заглоба находился среди этихъ бунтовщиковъ).
   Князь Богуславъ разсмѣялся и проговорилъ:
   -- На здоровье имъ! Читайте дальше!
   "...Если же купцовъ не будетъ, тогда закопать бочки въ землю, да получше. Все-таки, бочки по двѣ въ Орлѣ и Заблудовѣ оставить,-- тѣ, что послаще, чтобъ бунтовщики польстились на нихъ, да побольше подсыпать туда яду, чтобъ, по крайней мѣрѣ, старшіе поиздыхали, а остальная дружина тогда сама разбѣжится. Ради Бога, строго исполнить все это, и, главное, подъ строгимъ секретомъ... Письмо это сожгите".
   Подстароста кончилъ читать и посмотрѣлъ на Богуслава, какъ бы ожидая инструкцій.
   -- Видно, братъ мой только и думаетъ, что о конфедератахъ, жаль только, что поздно, по обыкновенію! -- сказалъ князь.-- Осѣни его эта остроумная мысль двѣ недѣли,-- ну, хоть недѣлю тому назадъ,-- ею можно было бы воспользоваться. А теперь, панъ Гарасимовичъ, ступайте съ Богомъ,-- теперь вы не нужны.
   Гарасимовичъ поклонился и вышелъ.
   Князь Богуславъ остановился передъ зеркаломъ и внимательно началъ разсматривать свою наружность, не обращая вниманія на Кмицица, который сидѣлъ въ тѣни, спиною къ окну.
   Но еслибъ онъ бросилъ хоть одинъ взглядъ на лицо пана Андрея, то увидалъ бы, что въ молодомъ рыцарѣ происходитъ что-то странное. Лицо Кмицица было блѣдно, лобъ покрытъ густыми каплями пота, руки , конвульсивно дрожали. Онъ привсталъ съ кресла и снова сѣлъ, какъ человѣкъ, который борется съ самимъ собою и подавляетъ въ себѣ взрывъ гнѣва или отчаянія. Наконецъ, черты лица его окаменѣли, онъ собралъ всю свою силу и энергію и совершенно овладѣлъ собой.
   -- Ваше сіятельство,--сказалъ онъ,--вы видите сами, я не хочу дѣлать тайны изъ довѣрія, какимъ меня осчастливилъ вашъ братъ. Я всею душой, тѣломъ и состояніемъ принадлежу ему; при немъ и вашемъ сіятельствѣ я могу пріобрѣсти многое, потому что я иду вслѣдъ за вами... Я на все готовъ! По хотя я стою у самаго дѣла, вижу всѣ его пружины, многое для меня остается тайной, многаго я не могу постигнуть своимъ слабымъ умомъ.
   -- Чего же вы желаете, рыцарь, или, лучше сказать, милый кузенъ?-- спросилъ князь.
   -- Я прошу ваше сіятельство научить, наставить меня; мнѣ будетъ стыдно, если я не могъ бы ничѣмъ воспользоваться отъ. общенія съ такимъ великимъ политикомъ. Не знаю, соблаговолите ли ваше сіятельство откровенно отвѣчать мнѣ.
   -- Это будетъ зависѣть отъ вашего вопроса и моего расположенія духа,-- отвѣтилъ Богуславъ, не отходя отъ зеркала.
   Глаза Кмицица сверкнули, но голосъ оставался, попрежнему, спокоенъ:
   -- Вотъ въ чемъ дѣло: князь воевода виленскій утверждаетъ, что всѣ его поступки имѣютъ одну цѣль: добро и спасеніе республики. Слово республика не сходитъ съ его устъ. Не можете ли вы мнѣ сказать откровенно: есть ли это только предлогъ, или князь гетманъ дѣйствительно имѣетъ въ виду одни интересы республики?
   Богуславъ бросилъ бѣглый, проницательный взоръ на пана Андрея.
   -- А еслибъ я вамъ сказалъ, что это только предлогъ, помогали бы вы намъ далѣе?
   Кмицицъ презрительно пожалъ плечами.
   -- О, я уже сказалъ, что я могу разбогатѣть около васъ. Это самое главное, а тамъ что ни будетъ, мнѣ все равно! .
   -- Вы далеко пойдете. Помните, что это я предсказываю-вамъ. Но почему братъ никогда не говоритъ съ вами откровенно?
   -- Можетъ быть, по своей мнительности, а, можетъ быть, просто потому, что не представлялось случая.
   -- У васъ такая наблюдательность, кузенъ. Да, онъ очень мнителенъ и неохотно открываетъ чистую правду. Ей-Богу! Такова уже его натура. Даже въ разговорѣ со мной онъ нѣтъ-нѣтъ, да и забудется и начнетъ драпироваться своею любовью къ отечеству, и опомнится тогда лишь, когда я расхохочусь ему въ глаза. Правда, правда!...
   -- Такъ это только предлогъ?-- переспросилъ Кмицицъ.
   Князь перевернулъ кресло, сѣлъ на него верхомъ и, положивъ руки на поручни, задумался на минуту, какъ бы собираясь съ мыслями.
   -- Слушайте, панъ Кмицицъ! Еслибъ мы, Радзивпллы, жили въ Испаніи, во Франціи или Швеціи, гдѣ сынъ наслѣдуетъ отцу и королевское право исходитъ отъ самого Бога, тогда, за исключеніемъ чего-нибудь необыкновеннаго,--домашней войны, напримѣръ, или прекращенія царствующаго дома,-- вѣрно служили бы королю и отечеству, довольствуясь высшими должностями, принадлежащими намъ въ силу нашего богатства и происхожденія. Но здѣсь, въ этомъ краю, гдѣ король не имѣетъ за собой божественнаго права, а избирается шляхтой, гдѣ все in ltberis suffragiis, мы можемъ задать себѣ вопросъ: отчего долженъ царствовать Ваза, а не Радзивішъ? Это еще ничего, если Ваза,-- они ведутъ свой родъ отъ королей,-- но кто намъ поручится, кто насъ увѣритъ, что послѣ Вазы шляхтѣ не придетъ фантазіи посадить на королевскій и великокняжескій престолъ хотя бы пана Гарасимовича или какого-нибудь пана Мибешку, а то и просто пана Пѣгласевича изъ Песьей-Воли. Тьфу! чортъ знаетъ кого, однимъ словомъ... А мы, Радзивиллы и князья нѣмецкаго союза, должны ли будемъ по-старому приступать къ цѣлованію королевской руки его величества Пѣгласевича?... Тьфу! клянусь всѣми рогатыми дьяволами, пора съ этимъ покончить!... Посмотрите па Германію, сколько тамъ удѣльныхъ князей, по своимъ ничтожнымъ средствамъ, согласились бы пойти къ намъ въ подстаросты. А несмотря на то, у всякаго свой удѣлъ, они носятъ на головахъ короны и сидятъ впереди насъ, хотя бы имъ болѣе приличествовало носить шлейфъ нашей мантіи. Пора покончить съ этимъ, рыцарь, пора осуществить то, что замышлялъ мой отецъ!
   Тутъ князь оживился, всталъ съ кресла и началъ ходить по комнатѣ.
   -- Конечно, безъ трудностей и препятствій дѣло не обойдется,-- продолжалъ онъ,-- Олыкскіе и несвѣжскіе Радзивиллы не хотятъ помогать намъ. Я знаю, князь Михалъ писалъ брату, что намъ нужно лучше думать о власяницѣ, чѣмъ о королевской порфирѣ. Пусть онъ самъ думаетъ о ней, пусть кается, пусть сидитъ на пеплѣ, пусть іезуиты ему исполосуютъ спину своими плетками; коли онъ удовольствовался своимъ званіемъ кравчаго, то пусть вплоть до своей праведной смерти праведно разрѣзываетъ каплуновъ и индѣекъ! Мы обойдемся и безъ него и рукъ не опустимъ, потому что теперь-то и приспѣла пора. Республика издыхаетъ, обезсилѣла такъ, что не можетъ ни съ кѣмъ бороться. Всѣ лѣзутъ черезъ ея границу, какъ черезъ поломанный плетень. То, что случилось нынче со шведами, никогда не бывало раньше. Мы съ вами, панъ Кмицицъ, можемъ пѣть: Te Deum laudamus! А, вѣдь, какъ хотите, случилось нѣчто необычайное и неслыханное... Помилуйте, на страну нападаетъ врагъ,-- врагъ, извѣстный своимъ грабительствомъ, и не только не встрѣчаетъ отпора, но всякій, кто только можетъ, оставляетъ своего прежняго государя и спѣшитъ покориться новому: магнаты, шляхта, войско, заики, города, всѣ и все... безъ чести, славы, стыда!... Исторія не даетъ намъ другаго такого примѣра! Тьфу, тьфу! кузенъ, въ этой странѣ живутъ какіе-то негодяи безъ совѣсти и человѣческаго достоинства!... И эта-то страна не должна погибнуть? На шведскую милость разсчитываютъ! Вотъ увидятъ они эту милость! Ужь въ Великой Польшѣ шведы обращаются со шляхтою по-своему... и повсюду будетъ такъ же, да и не можетъ быть иначе. Такой народъ долженъ погибнуть, долженъ сдѣлаться рабомъ и посмѣшищемъ сосѣдей!...
   Кмицицъ блѣднѣлъ все болѣе и болѣе и еле сдерживалъ подступающій порывъ бѣшенства, но князь окончательно увлекся своею рѣчью и рѣшительно не обращалъ никакого вниманія на своего слушателя.
   -- Въ этомъ краю есть обычай, что ближайшіе родственники умирающаго человѣка выдергиваютъ изъ-подъ его головы подушку, чтобъ избавить его отъ дальнѣйшихъ мученій. Я и князь воевода виленскій рѣшили оказать республикѣ эту послѣднюю услугу. Но, увы, на открывающееся наслѣдство не одинъ жадный сосѣдъ точитъ зубы; захватить всего мы не можемъ, а желаемъ только, чтобъ и на нашу долю кое-что перепало. Какъ родственники, мы имѣемъ на это право. Если я объясняюсь не ясно, то скажу иначе. Республика -- это штука краснаго сукна который тянутъ къ себѣ за разные концы шведы, Хмельницкій, гиперборейцы, татары, алекторъ и вообще всѣ, кто живетъ во кругъ. А мы съ княземъ воеводой Виленскимъ сказали себѣ что изъ этого сукна и въ нашихъ рукахъ должно остаться столько, чтобы хватило на плащъ; поэтому мы не только не мѣшаемъ тянуть, но и сами тянемъ. Пускай Хмельницкій останется при Украйнѣ, пусть шведы спорятъ съ Бранденбургомъ "Пруссіи и великопольскихъ земляхъ, пусть Малую Польшу возьметъ Ракочи, -- Литва должна достаться князю Янушу, а съ его дочерью -- мнѣ!
   Кмицицъ быстро поднялся съ мѣста.
   -- Благодарю васъ, ваше сіятельство, мнѣ именно это и нужно было узнать!
   -- Вы уходите?
   -- Такъ точно.
   Князь внимательно посмотрѣлъ на Кмицица и только тутъ замѣтилъ его блѣдность и волненіе.
   -- Что съ вами, панъ Кмицицъ?-- спросилъ онъ.-- Вы такъ измѣнились!
   -- Я страшно утомленъ съ дороги, еле держусь на ногахъ. Позвольте мнѣ передъ отъѣздомъ придти еще разъ откланяться вамъ.
   -- Тогда поторопитесь; послѣ полудня я тоже уѣзжаю.
   -- Я приду черезъ часъ.
   Кмицицъ поклонился и вышелъ.
   Въ передней комнатѣ прислуга поднялась при его появленіи, но онъ прошелъ мимо, какъ пьяный, не обращая ни на что вниманія. Только на порогѣ онъ схватился обѣими руками за голову и началъ повторять почти со стономъ:
   -- Іисусъ Назарянинъ, царь Іудейскій! Іисусъ, Марія!
   За воротами стояли его люди съ вахмистромъ Сорокой.
   -- За мной!-- сказалъ Кмицицъ и пошелъ черезъ городъ къ гостиницѣ.
   Сорока, старинный солдатъ и слуга Кмицица, сразу замѣтилъ, что съ молодымъ полковникомъ творится что-то странное.
   -- Держите себя на-сторожѣ!-- шепнулъ онъ потихоньку двоимъ людямъ.-- Горе тому, на кого падетъ его гнѣвъ!
   Солдаты ускорили свои шаги, а Кмицицъ не шелъ,-- почти бѣжалъ впередъ, размахивая руками и произнося безсвязныя слова.
   До ушей Сороки долетали только отрывочныя фразы: "Убійцы, вѣроломные измѣнники!... Преступникъ и измѣнникъ... Оба таковы". Потомъ панъ Кмицицъ началъ вспоминать старыхъ своихъ товарищей, Кокосиньскаго, Кульвецъ, Раницкаго, нѣсколько разъ даже произнесъ фамилію Володіёвскаго. Сорока слушалъ его съ изумленіемъ и начиналъ тревожиться все болѣе, а самъ думалъ:
   "Ну, теперь кому-нибудь ужь не сдобровать... Иначе и быть не можетъ..."
   Кмицицъ заперся въ своемъ помѣщеніи и въ теченіе часа не показывалъ признака жизни. Солдаты безъ его приказа улаживали вьюки и сѣдлали коней.
   -- Не мѣшаетъ, не мѣшаетъ,-- повторялъ Сорока, -- нужно быть готовымъ на все.
   -- Мы и такъ готовы,-- отвѣчали старые головорѣзы, покручивая усы.
   Оказалось, что Сорока хорошо зналъ своего полковника. Вдругъ на порогѣ появился Кмицицъ въ одной рубахи и штанахъ.
   -- Сѣдлать коней!-- крикнулъ онъ.
   -- Осѣдланы.
   -- Приладить вьюки!
   -- Готовы.
   -- По дукату на человѣка!-- крикнулъ молодой полковникъ, который, несмотря на свое возбужденіе, замѣтилъ, что солдаты поняли его мысль.-- Двое возьмутъ вьючныхъ коней и выѣдутъ тотчасъ же за городъ къ Дембовой. По городу ѣхать шагомъ, за городомъ пустить коней вскачь и не останавливаться до лѣса.
   -- Слушаемъ!
   -- Четверымъ зарядить ружья картечью. Мнѣ осѣдлать два коня, чтобы и тотъ, и другой были совсѣмъ готовы.
   -- Я уже зналъ, что что-то будетъ!-- проворчалъ Сорока.
   -- А теперь, вахмистръ, за мной!-- крикнулъ Кмицицъ, и какъ былъ, въ разстегнутой рубашкѣ, выбѣжалъ на дворъ и, въ сопровожденіи Сороки, дошелъ до колодца. Тутъ Кмицицъ; остановился, указалъ на ведро, прикрѣпленное къ журавлю, а скомандовалъ:
   -- Лей мнѣ воду на голову!
   Вахмистръ по опыту зналъ, какъ не безъопасно два раза заставлять повторять приказъ, ухватился за шестъ, погрузилъ ведро въ воду и вылилъ на голову пану Андрею. Панъ Андрей началъ фыркать и брызгаться, какъ китъ, потомъ закричалъ:
   -- Еще!
   Сорока во второй разъ съ силой опрокинулъ полное ведро ни голову полковника, словно хотѣлъ загасить сильный пожаръ.
   -- Довольно!-- сказалъ, наконецъ, Кмицицъ.-- Пойдемъ со мной, поможешь мнѣ одѣться.
   Черезъ полчаса онъ показался одѣтымъ, попрежнему, въ высокіе сапоги и лосиный кафтанъ, перетянутый кожанымъ поясомъ, за который былъ заткнутъ пистолетъ.,
   Солдаты замѣтили также, что изъ-подъ его кафтана выглядывалъ край кольчуги, словно онъ собирался на битву. Лице Кмицица было довольно спокойно, хотя сурово и грозно.
   Окинувъ взоромъ солдатъ, готовы ли они и вооружены ли какъ слѣдуетъ, намъ Андрей сѣлъ на коня и, бросивъ золотую монету хозяину корчмы, выѣхалъ со двора.
   Сорока ѣхалъ съ нимъ рядомъ, позади еще трое солдатъ съ запаснымъ конемъ.
   Вскорѣ весь маленькій отрядъ очутился на рынкѣ, переполненномъ войсками Богуслава. Видно было, что солдаты собираются въ дорогу: конница сѣдлала лошадей, пѣхота разбирала мушкеты, поставленные въ козлы, и хлопотала около телѣгъ.
   Кмицицъ очнулся отъ задумчивости.
   -- Слушай, старикъ,-- сказалъ онъ Сорокѣ, -- если ѣхать отъ дома старосты къ Дембовой, нужно проѣзжать рынокъ или нѣтъ?
   -- Нѣтъ, рынокъ останется за нами.
   -- Хорошо,-- сказалъ Кмицицъ и прибавилъ тихо:-- Эхъ, еслибъ тѣ люди были живы теперь! Мало насъ для такого предпріятія, мало!
   Они проѣхали рынокъ и начали сворачивать къ дому старосты, который находился въ полуверстѣ отъ дороги.
   -- Стой!-- вдругъ сказалъ Кмицицъ.
   Солдаты остановились.
   -- Готовы ли вы на смерть?-- коротко спросилъ онъ.
   -- Готовы!-- отвѣтили хоромъ оршанскіе головорѣзы.
   -- Мы лазили въ пасть къ самому Хованскому, и онъ не съѣлъ насъ... Помните?
   -- Помнимъ!
   -- Сегодня надо отважиться еще на большее... Удастся -- король васъ всѣхъ панами сдѣлаетъ... Моя порука!... Не удастся -- попадете на колъ!
   -- Отчего не удастся?-- сказалъ Сорока и глаза его засверкали, какъ у стараго волка.
   -- Удастся!-- повторили трое остальныхъ: Бѣлоусъ, Завратыньскій и Любенецъ.
   -- Мы должны похитить князя конюшаго, -- сказалъ Кмицицъ и замолчалъ, чтобъ видѣть, какое впечатлѣніе произведетъ на солдатъ эта сумасшедшая мысль. Солдаты замолчали также и смотрѣли на него съ изумленіемъ, только усы ихъ нащетинились еще больше и лица приняли грозное, разбойничье выраженіе.
   -- Колъ близко, награда далеко!-- сказалъ Кмицицъ.
   -- Мало насъ,-- проворчалъ Завратыньскій.
   -- Это хуже, чѣмъ съ Хованскимъ!-- прибавилъ Люберецъ.
   -- Войска всѣ на рынкѣ, а на дворѣ только стража, да дворянъ человѣкъ двадцать; они ничего не ожидаютъ, при нихъ даже сабель нѣтъ.
   -- Ваша милость рискуете своею головой, отчего намъ не рискнуть своими?-- отвѣтилъ Сорока.
   -- Слушать!-- сказалъ Кмицицъ.-- Если хитростью мы не возьмемъ его, то не возьмемъ совсѣмъ... Слушайте! Я войду въ комнату и черезъ минуту выйду съ княземъ. Если князь сядетъ на моего коня, тогда я сяду на другаго и мы поѣдемъ. Когда отъѣдемъ на сто или на полтораста шаговъ, тогда двое должны схватить его подъ мышки и -- вскачь, что есть духу.
   -- Слушаемъ!-- сказалъ Сорока.
   -- Если мы не выйдемъ, -- продолжалъ Кмицицъ, -- а вы услышите выстрѣлы въ комнатѣ, тогда выпалить картечью по стражѣ и подать мнѣ коня, какъ только я выбѣгу изъ двери.
   -- Такъ и будетъ!-- сказалъ Сорока.
   -- Впередъ!
   Черезъ четверть часа они стояли у воротъ дома старосты. По старому обычаю, у воротъ стояло шесть алебардистовъ и четверо въ сѣняхъ. По двору сновало нѣсколько оруженосцевъ и форейторовъ, которыми распоряжался какой-то важный дворянинъ, чужеземецъ, какъ можно было угадать по его парику и одеждѣ.
   Кмицицъ, какъ и раньше, просилъ доложить о себѣ дежурнаго офицера и черезъ минуту былъ уже въ комнатѣ князя.
   -- Ну, какъ ваше здоровье, кузенъ?-- весело спросилъ князь.-- Вы такъ неожиданно оставили меня, что я опасался, не напугалъ ли васъ своими словами, и не разсчитывалъ болѣе видѣться съ вами.
   -- Какъ я могъ не засвидѣтельствовать вамъ своего почтенія передъ отъѣздомъ!-- сказалъ Кмицицъ.
   -- Ну, да! Наконецъ, я сообразилъ, что понималъ же князь воевода, кого высылаетъ съ секретнымъ порученіемъ. И я воспользуюсь вами, и я дамъ вамъ нѣсколько писемъ къ разнымъ важнымъ особамъ и къ самому шведскому королю... Что это вы такъ вооружены, словно на битву?
   -- Я ѣду къ конфедератамъ, а здѣсь всѣ говорятъ, да и ваше сіятельство утверждали также, что недавно здѣсь проходила хоругвь конфедератовъ. Даже людей Жултаренки выгнали отсюда, потому что конфедератами начальствуетъ славный вождь.
   -- Кто такой?
   -- Панъ Володіёвскій. Кромѣ того, съ ними и панъ Мирскій, и панъ Оскерко, и двое пановъ Скшетускихъ: одинъ збаражецъ, жену котораго ваше сіятельство хотѣли осаждать въ Тыкоцинѣ. Все это взбунтовалось противъ князя воеводы, а жаль... хорошіе солдаты! Ну, что-жь дѣлать? Есть еще такіе глупые люди въ республикѣ, которые не хотятъ тянуть за красное сукно вмѣстѣ съ козаками и шведами.
   -- Въ глупыхъ людяхъ недостатка нигдѣ нѣтъ, а въ особенности въ этомъ краю!-- сказалъ князь.-- Вотъ возьмите письмо и, кромѣ того, когда увидите его величество шведскаго корой, скажите ему по секрету, что въ душѣ я такой же горячій его сторонникъ, какъ и мой двоюродный братъ, только до поры до времени долженъ притворяться.
   -- Кто теперь не долженъ притворяться!-- отвѣтилъ Кмицицъ.-- Притворяется каждый, въ особенности если хочетъ добиться чего-нибудь особеннаго.
   -- Конечно. Исполните хорошо мое порученіе и не сомнѣвайтесь въ моей благодарности. Я не дамъ себя перещеголять: пану воеводѣ Виленскому.
   -- Если такова милость вашего сіятельства, то я заранѣе прошу о наградѣ.
   -- Вотъ оно что! Вѣроятно, князь воевода не особенно щедро далъ вамъ на издержки. Въ сундукѣ у него голодныя крысы сидятъ.
   -- Сохрани меня Богъ, чтобъ я требовалъ денегъ; я не взялъ ихъ отъ князя гетмана, не возьму и отъ вашего сіятельства. Я ѣду на собственный счетъ и на собственный счетъ окончу все дѣло.
   Князь Богуславъ съ изумленіемъ посмотрѣлъ на молодаго рыцаря.
   -- Кажется, кузенъ, вы не изъ тѣхъ людей, которые заглядываются на чужіе карманы. Что же вамъ нужно, въ такомъ случаѣ?
   -- Дѣло вотъ въ чемъ, ваше сіятельство! Не подумавъ хорошенько въ Кейданахъ, я взялъ съ собой коня чистѣйшей кропя, чтобы похвастаться передъ шведами. Я не ошибусь, если свяжу, что лучшаго вы не найдете въ кейданскихъ конюшняхъ. Теперь меня беретъ страхъ, не испортился бы онъ по дорогѣ, въ корчмахъ, на привалахъ, а то и просто какъ бы не попалъ въ руки непріятеля, хоть бы того же пана Володіёвскаго, который питаетъ ко мнѣ личную ненависть. Я хочу просить ваше сіятельство взять моего копя на сохраненіе и пользоваться имъ до тѣхъ поръ, пока я не освобожусь отъ своего порученія.
   -- Такъ вы лучше продайте его мнѣ.
   -- Не могу, это все равно, что продать друга. Этотъ конъ сотни разъ выносилъ меня изъ величайшей опасности. Крохѣ того, въ битвѣ онъ страшно кусаетъ непріятеля.
   -- Такой хорошій конь?-- живо заинтересовался князь Богуславъ.
   -- Хорошій ли? Еслибъ я былъ увѣренъ, что ваше сіятельство не разгнѣваетесь, то держалъ бы пари на сто червонцевъ, что и у васъ такого нѣтъ.
   -- Можетъ быть, я и принялъ бы ваше пари, если бы не недостатокъ времени. Я охотно сохраню его, хотя, если мнѣ удастся, я бы предпочиталъ купить его. Но гдѣ же находится это сокровище?
   -- Мои люди держатъ его у воротъ. Это такое чудо, что, безъ преувеличенія, самъ султанъ можетъ позавидовать владѣльцу подобнаго коня. Онъ не здѣшній,-- анатолійскій, хотя я думаю, что и въ Анатоліи его считали бы за рѣдкость.
   -- Пойдемте, посмотримъ вашу рѣдкость.
   -- Слушаю, ваше сіятельство.
   Князь взялъ шляпу и вышелъ на дворъ.
   Передъ воротами люди Кмицица держали двухъ совершенно осѣдланныхъ коней. Одинъ изъ нихъ, дѣйствительно, весьма породистый, черный, какъ ночь, со звѣздочкой на лбу, слегка заржалъ при видѣ своего господина.
   -- Ага, вотъ этотъ, догадываюсь!-- сказалъ князь Богуславъ.-- Не знаю, такое ли это чудо, какъ вы разсказывали, но, во всякомъ случаѣ, красивый конь!
   -- Ну-ка, проводить его!-- крикнулъ Кмицицъ.-- Впрочемъ, нѣтъ, подожди, я самъ сяду!
   Солдаты подали коня и панъ Андрей, вскочивъ въ сѣдло, сталъ проѣзжать около воротъ. Подъ опытнымъ наѣздниковъ вонь казался вдвое красивѣе. Когда онъ шелъ рысью, селезёнка его такъ и ходила, глаза налились кровью, грива развѣвалась по вѣтру, а изъ ноздрей вылеталъ горячій паръ. Панъ Кмицицъ описывалъ круги, перемѣнялъ ходъ, наконецъ, наѣхалъ на князя такъ, что голова коня приблизилась на аршинъ къ лицу князя, и крикнулъ.
   -- Halt!
   Конь осѣлъ на всѣ четыре ноги и остановился, какъ врытый.
   -- Ну, что?-- спросилъ Кмицицъ.
   -- Какъ говорятъ поэты: глаза и ноги оленя, ходъ волка, ноздри лося и грудь женщины!-- сказалъ князь Богуславъ.--Тутъ все, что нужно. Онъ и нѣмецкую команду понимаетъ?
   -- Его объѣзжалъ нѣкто Зендъ, курляндецъ.
   -- А хорошо бѣжитъ?
   -- Ваше сіятельство можете на немъ вѣтеръ догнать! Татаринъ не уйдетъ отъ него.
   -- Хорошій былъ у васъ берейторъ: лошадь выѣзжена превосходно.
   -- Какъ онъ выѣзженъ? Вы повѣрить не можете! Онъ такъ ходитъ въ отрядѣ, что если линія идетъ галопомъ, вы можете пустить поводья, и онъ ни на полголовы не выдѣлится изъ линіи. Если вашему сіятельству угодно будетъ попробовать его и если на двухъ миляхъ высунется впередъ хоть а полголовы, я отдаю его даромъ.
   -- Это удивительно! И вы говорите, что поводья можно пустить?
   -- И удивительно, и полезно: у всадника обѣ руки свободны. Не разъ было такъ, что я держалъ въ одной рукѣ саблю, въ другой пистолетъ, а конь шелъ свободно.
   -- Да; ну, а если линія поворачиваетъ?
   -- Тогда поварачиваетъ и онъ, не нарушая линіи.
   -- Не можетъ быть!--сказалъ князь,--этого никакой конь сдѣлать не въ состояніи. Я видѣлъ во Франціи коней королевскихъ мушкетеровъ,--лошадей, обученныхъ замѣчательно, нарочно, чтобъ не портить придворныхъ церемоній, но и тѣхъ нужно было вести на поводахъ.
   -- У этого коня чисто-человѣческій разумъ... Не угодно ли будетъ вашему сіятельству попробовать?
   -- Давай!---сказалъ князь послѣ минутнаго размышленія.
   Кмицицъ самъ подержалъ коня, князь легко вскочилъ на сѣдло п началъ трепать лошадь по лоснящейся спинѣ.
   -- Странное дѣло!-- сказалъ онъ,-- самыя лучшія лошади
   -- Поѣдемте сначала рядомъ, и если вашему сіятельству будетъ угодно, вотъ туда, къ лѣсу. Дорога туда ровная и широкая, а ѣхать къ городу -- могутъ помѣшать телѣги.
   -- Пусть будетъ такъ!
   -- Двѣ мили ѣхать рядомъ. Пустите, ваше сіятельство, поводья и вскачь... По двое человѣкъ съ каждой стороны, я поѣду немного сзади;
   -- Становиться!-- скомандовалъ князь.
   Линія помчалась вихремъ. Цѣлое облако пыли скрыло князя отъ глазъ дворянъ и оруженосцевъ, которые собрались у воротъ и съ любопытствомъ смотрѣли на скачку. Обученныя лошади, храпя отъ изнеможенія, пробѣжали уже болѣе мили, а княжескій конь, не сдерживаемый поводьями, дѣйствительно, не выдѣлялся ни на вершокъ. Проѣхали и вторую милю. Вдругъ Кмицицъ обернулся,-- позади только были видны столбы пыли, застилавшіе дворъ старосты,-- и крикнулъ страшнымъ голосомъ:
   -- Бери его!
   Въ то же мгновеніе Бѣлоусъ и гигантъ Завратыньскій схватили князя за обѣ руки такъ, что кости затрещали, и начали пришпоривать своихъ коней.
   Княжескій конь строго держался линіи, не отставая и не выдвигаясь впередъ. Изумленіе, испугъ, вѣтеръ, бьющій въ лицо князя Богуслава, совсѣмъ сдавили его горло. Онъ рванулся было разъ, другой, но безъ пользы. Руки его были сдавлены словно въ желѣзныхъ тискахъ.
   -- Что это такое? Негодяи!... Не знаете, кто я?-- крикнулъ онъ, наконецъ.
   Въ это время Кмицицъ слегка ударилъ его дуломъ пистолета между лопатокъ.
   -- Сопротивленіе безполезно, не то пулю въ затылокъ!-- крикнулъ онъ.
   -- Измѣнникъ!-- сказалъ князь Богуславъ.
   -- А ты кто?-- отвѣтилъ Кмицицъ.
   И они поскакали дальше.
   

Глава XII.

   Долго ѣхали наши всадники боромъ такъ, что придорожныя сосны, казалось, въ испугѣ сторонились отъ нихъ, миновали корчмы, хаты смолокуровъ и телѣги, ѣдущія въ Пильвишки. Отъ времени до времени князь Богуславъ поворачивался въ сѣдлѣ, но желѣзные тиски въ это время еще сильнѣй сдавливали его руки, и панъ Андрей снова приставлялъ пистолетъ къ его спинѣ и погонялъ лошадей все дальше.
   Наконецъ, бѣшеная скачка прекратилась. И людямъ, и лошадямъ нужно было дать перевести духъ, а Пильвишки остались далеко позади, такъ что всякая возможность погони исчезла. Поѣхали шагомъ.
   Долгое время князь молчалъ, стараясь придти въ себя и успокоиться. Наконецъ, ему удалось это и тогда онъ спросилъ:
   -- Куда вы везете меня?
   -- Узнаете въ концѣ дороги,-- сухо сказалъ Кмицицъ.
   Богуславъ замолчалъ на минуту, потомъ заговорилъ опять:
   -- Прикажите этимъ хамамъ пустить меня; они мнѣ вывернули руки. Если они пустятъ меня, я ихъ просто повѣшу, иначе прикажу посадить на колъ.
   -- То шляхта, не хамы,-- отвѣтилъ Кмицицъ.-- А что касается кары, которую ваше сіятельство сулитъ имъ, еще неизвѣстно, кого перваго постигнетъ смерть.
   -- Вы знаете, на кого подняли руки?-- обратился князь къ солдатамъ.
   -- Знаемъ!-- отвѣчали тѣ.
   -- Милліонъ рогатыхъ чертей!-- разсердился Богуславъ,-- прикажете ли вы этимъ людямъ пустить меня, или нѣтъ?
   -- Я прикажу связать руки вашего сіятельства назади, такъ будетъ удобнѣй.
   -- О, нѣтъ!... вы окончательно вывихнете мои руки!
   -- Другаго я отпустилъ бы на слово, но вы умѣете измѣнять своимъ словамъ!--отвѣтилъ Кмицицъ.
   -- Я даю другое слово, что не только при первой возможности вырвусь изъ вашихъ рукъ, но и прикажу васъ разорвать лошадьми, если вы попадете въ мои!
   -- Что будетъ, то и будетъ, но я предпочитаю искреннюю угрозу фальшивому обѣщанію... Пустите его руки, а коня возьмите за поводья. А вы, ваше сіятельство, смотрите! Достаточно мнѣ потянуть за курокъ, чтобъ всадить вамъ пулю въ затылокъ... и, ей-Богу, я не промахнусь, потому что никогда не промахивался. Сидите же спокойно, не пытайтесь убѣжать!
   -- Я вовсе не забочусь о васъ и вашемъ пистолетѣ,-- сказалъ князь и вытянулъ одеревенѣвшія руки. Солдаты взяли его коня за поводья и повели дальше.
   -- Вы не смѣете взглянуть мнѣ въ глаза, панъ Кмицицъ, и потому кроетесь назади,-- сказалъ Богуславъ.
   -- Вовсе нѣтъ!-- отвѣтилъ панъ Андрей, отстранивъ Завратыньскаго, и прямо посмотрѣлъ въ глаза Богуслава.
   -- Какъ вы находите мою лошадь? Прибавилъ я что-нибудь?
   -- Добрый конь!-- согласился князь.-- Хотите, я куплю его?
   -- Благодарю васъ! Конь этотъ не достоинъ чести возить измѣнниковъ.
   -- Вы дуракъ, панъ Кмицицъ!
   -- Потому что вѣрилъ Радзивилламъ!
   -- Скажите, панъ Кмицицъ,-- сказалъ князь послѣ нѣкотораго молчанія,-- вы увѣрены, что находитесь въ здравомъ умѣ? Спросили ли вы самого себя: сумасшедшій человѣкъ, что ты дѣлаешь? Пришло ли вамъ въ голову, что лучше бы вамъ на свѣтъ не родиться? Вѣдь, на такой безумный поступокъ не отваживался никто не только въ Польшѣ, но и во всей Европѣ.
   -- Значитъ, въ Европѣ нѣтъ храбрости, потому что я похитилъ ваше сіятельство, держу и не пущу.
   -- Конечно, сумасшедшій, -- какъ бы про себя проговорилъ князь.
   -- Любезный князь,-- сказалъ панъ Андрей,-- вы въ моихъ рукахъ, примиритесь съ этимъ и не тратьте словъ понапрасну! Погоня насъ не достигнетъ, потому что ваши люди думаютъ, что вы поѣхали съ нами по доброй волѣ. Какъ мои солдаты брали васъ подъ руки, никто не видалъ,--пыль мѣшала; а еслибъ и видѣлъ, то и тогда не могъ бы ничего сдѣлать. Два часа васъ будутъ ждать терпѣливо, третій и четвертый безпокоиться, на пятый вышлютъ на развѣдки, а мы въ это время будемъ уже за Маріамполемъ.
   -- Ну, а что-жь изъ того слѣдуетъ?
   -- Слѣдуетъ то, что насъ не догонятъ. Къ тому же, замѣтьте, ваши лошади прямо съ дороги, а наши уже успѣли отдохнуть. Положимъ, насъ догонятъ, но и въ такомъ случаѣ вамъ пользы не будетъ, потому что я размозжу вамъ голову,-- иначе и быть не можетъ. Вотъ что слѣдуетъ! У Радзивилла дворъ, войско, драгуны,-- у Кмицица всего шесть человѣкъ солдатъ, и, все-таки, Кмицицъ держитъ Радзивилла за шиворотъ.
   -- Что же дальше?--спросилъ князь.
   -- Дальше ничего. Дальше мы поѣдемъ туда, куда мнѣ будетъ угодно. Благодарите Бога, ваше сіятельство, что вы живы до сихъ поръ. Еслибъ не холодная вода (утромъ я нѣсколько ведеръ вылилъ себѣ на голову), то вы были бы на томъ свѣтѣ,-- вѣрнѣе сказать, въ аду, по двумъ соображеніямъ: во-первыхъ, какъ кальвинистъ, во-вторыхъ, какъ измѣнникъ.
   -- И вы осмѣлились бы на это?
   -- Скажу безъ хвастовства вашему сіятельству, вы не найдете такого дѣла, на которое я не отважился бы. Да зачѣмъ далеко ходить? Лучшее доказательство вы видите на самомъ себѣ.
   Князь внимательно посмотрѣлъ въ лицо молодаго человѣка и сказалъ:
   -- Самъ чортъ написалъ на вашемъ лицѣ, панъ Кмицицъ., что вы дѣйствительно готовы на все, и написалъ правду... Я скажу вамъ даже, что вамъ удалось удивить даже меня своею смѣлостью, а это не легкая вещь.
   -- Мнѣ окончательно все равно. Поблагодарите Бога за свою участь и баста!
   -- Нѣтъ, рыцарь! Бога-то должны, прежде всего, благодарить вы, а не я... Спадетъ хоть одинъ волосъ съ моей головы -- и знайте, Радзивиллы найдутъ васъ хоть подъ землею. Если вы разсчитываете на теперешнія несогласія между нами, если думаете, что олыкскіе и несвѣжскіе Радзивиллы не будутъ васъ преслѣдовать, то жестоко ошибаетесь. Кровь Радзивилла должна быть отомщена, долженъ быть показанъ страшный примѣръ, иначе намъ и не жить бы въ этой республикѣ. За границей вы также не спрячетесь. Нѣмецкій императоръ выдастъ васъ, потому что я -- князь Германскаго Союза, электоръ Бранденбургскій -- мой дядя, принцъ Оранскій -- его шуринъ, французская королевская чета и ихъ министры мои друзья. Куда вы скроетесь?... Турки и татары васъ продадутъ, хотя мы должны были бы отдать имъ половину нашего достоянія. Угла такого на всей землѣ не сыщете, ни такихъ лѣсовъ, ни такихъ странъ.
   -- Мнѣ очень странно,-- сказалъ Кмицицъ,-- что такая знатная персона, какъ ваше сіятельство, заранѣе такъ безпокоится о моемъ будущемъ, тогда какъ въ настоящемъ мнѣ достаточно потянуть за курокъ...
   -- Я не упускаю этого изъ вида: на свѣтѣ уже не разъ случалось, что великій человѣкъ падалъ отъ руки простого злодѣя. Такъ Помпея убилъ его не собственный слуга, французскіе короли падали подъ новомъ людей низкаго званія, наконецъ, моему великому отцу пришлось умереть такою же смертью... Но я, все-таки, спрашиваю у васъ, что не дальше?
   -- Э, что мнѣ за дѣло! Никогда я не заботился особенно" завтрашнемъ днѣ. Придется сцѣпиться хоть со всѣми Радзишлами,-- еще неизвѣстно, кто кому больше насолитъ. Уже давно мечъ виситъ надъ моею головой; отъ этого, вѣроятно, я и засыпаю тотчасъ не, какъ закрою глаза. Наконецъ, мало мнѣ будетъ одного Радзивилла, я схвачу другаго, третьяго...
   -- Клянусь Богомъ, рыцарь, вы мнѣ ужасно нравитесь!... Повторяю вамъ, только вы одинъ во всей Европѣ могли отважиться на что-нибудь подобное. И не безпокоится, животное, не подумаетъ, что будетъ завтра! Люблю я смѣлыхъ людей, а ихъ все меньше и меньше становится на свѣтѣ... Не угодно а! Похитилъ Радзивилла и держитъ его, какъ своего. Гдѣ вы выросли, рыцарь? Откуда вы?
   -- Хорунжій оршанскій!
   -- Панъ хорунжій оршанскій, жаль мнѣ, что Радзивиллы теряютъ такого человѣка; съ вами много бы чудесъ можно было подѣлать. Еслибъ дѣло не касалось меня лично... гм... я не пожалѣлъ бы ничего, чтобъ завербовать васъ...
   -- Поздно,-- сказалъ Кмицицъ.
   -- Само собою разумѣется,-- отвѣтилъ князь.-- Даже и очень поздно! Я обѣщаю вамъ, что приказу васъ просто разстрѣлять, чтобъ вы умерли солдатскою смертью... Что за дьяволъ воплощенный! Похитилъ меня посреди моихъ людей!
   Кмицицъ не отвѣчалъ ничего; князь тоже задумался, но потомъ вскорѣ крикнулъ:
   -- Впрочемъ, пошлемъ все къ чорту! Если вы меня отпустите немедленно, я не буду мстить! Вы только дадите мнѣ слово, что никому не будете говорить о томъ, что случилось, и людямъ своимъ прикажете молчать.
   -- Этого не можетъ быть,-- сказалъ Кмицицъ.
   -- Хотите выкупъ?!
   -- Не хочу.
   -- Такъ зачѣмъ же, чортъ возьми, вы похитили меня? Не понимаю!
   -- Долго пришлось бы говорить! Позже все узнаете.
   -- А что же мы будемъ дѣлать во всю дорогу, если не говорить? Признайтесь, рыцарь, вы, вѣдь, похитили меня въ минуту безумія и теперь сами не знаете, что со мной дѣлать?
   -- Это мое дѣло, а знаю ли я, или не знаю, что мнѣ дѣлать, скоро будетъ видно.
   На лицѣ князя Богуслава выразилось нетерпѣніе.
   -- Хотя вы не особенно разговорчивы, панъ оршанскій хорунжій,--сказалъ онъ,--отвѣтьте мнѣ прямо хоть на одинъ вопросъ: неужели вы ѣхали на Подлясье съ готовымъ намѣреніемъ посягнуть на мою особу, или эта мысль пришла вамъ въ голову позже, въ послѣднее время?
   -- На этотъ вопросъ я могу отвѣтить вашему сіятельству. Мнѣ самому ужасно хочется сказать вамъ, почему я бросилъ васъ и почему не вернусь назадъ, пока во мнѣ останется хоть капля крови. Князь воевода виленскій обманулъ меня и, прежде всего, заставилъ меня поклясться на распятіи, что я не оставлю его до смерти...
   -- Вы и сдержали вашу клятву...
   -- Да, да,-- гнѣвно крикнулъ Кмицицъ.-- Если я загубилъ свою душу, то черезъ васъ... Но я предаю себя Божію милосердію... и предпочитаю погубить душу, предпочитаю горѣть въ вѣчномъ огнѣ, чѣмъ грѣшить сознательно и добровольно, чѣмъ служить вамъ долѣе, понимая, что служишь грѣху и измѣнѣ. Да сжалится надо мною Богъ... Я предпочитаю горѣть! Лучше испытывать во сто кратъ больше мученій... я и такъ страдалъ бы, еслибъ оставался съ вами. Погибель моя суждена... За то я, по крайней мѣрѣ, скажу на страшномъ судѣ Божьемъ: "Я не зналъ, чему клялся, а когда понялъ, что присягалъ на погибель отечеству, на позоръ польскому имени, тогда нарушилъ свою присягу... Теперь суди меня, Боже!"
   -- Къ дѣлу! къ дѣлу!-- спокойно сказалъ князь.
   Но панъ Андрей молча смотрѣлъ внизъ, какъ человѣкъ, пришибленный несчастьемъ.
   -- Къ дѣлу!--повторилъ князь.
   Кмицицъ очнулся отъ своей задумчивости, встряхнулъ головой и продолжалъ:
   -- Я вѣрилъ князю гетману такъ, какъ не вѣрилъ родному отцу. Помню я пиръ, когда онъ въ первый разъ объявилъ, что соединился со шведами. Что я тогда вытерпѣлъ, что перестрадалъ, Богу только одному извѣстно! Другіе, честные люди, бросали ему свои булавы, а я стоялъ, какъ пень, со своею булавой, со своимъ стыдомъ и позоромъ, стоялъ, покрытый презрѣніемъ, потому что мнѣ въ глаза сказали: "измѣнникъ!" И кто сказалъ!... Эхъ, лучше не вспоминать, иначе я забудусь и сейчасъ же выстрѣлю въ голову вашего сіятельства... Это вы, вы измѣнники, продажныя души, вы довели меня до этого!
   Панъ Кмицицъ окинулъ князя страшнымъ взоромъ. Лицо его исказилось злобой и ненавистью, а князь Богуславъ смотрѣлъ на молодаго рыцаря спокойными, безтрепетными глазами и, наконецъ, проговорилъ поощрительно:
   -- Напротивъ, панъ Кмицицъ, меня это очень занимаетъ... Продолжайте...
   Кмицицъ пустилъ поводья княжескаго коня и снялъ шапку. Голова его горѣла, какъ въ огнѣ.
   -- Въ эту же самую ночь я пошелъ къ князю гетману (онъ и самъ приказалъ привести меня). Я думалъ: откажусь отъ его службы, нарушу присягу, задушу его вотъ этими руками, взорву Кейданы на воздухъ, а тамъ будь, что будетъ! Онъ тоже зналъ, что я готовъ на все... О, онъ хорошо зналъ меня! Я видѣлъ, какъ онъ перебиралъ въ футлярѣ съ пистолетами. Ничего, думаю, или онъ промахнется, или убьетъ меня. Но онъ началъ усовѣщивать меня, началъ мнѣ, глупцу, показывать такія перспективы, выставлять себя въ такомъ свѣтѣ, что... вы знаете чѣмъ кончилось это?
   -- Убѣдилъ мальчика!-- сказалъ Богуславъ.
   -- Что я упалъ къ его ногамъ,-- закричалъ Кмицицъ,--и видѣлъ въ немъ единственную надежду отечества, что я отдался ему, какъ дьяволу, съ душой и тѣломъ, что готовъ былъ за него, за его доблести, броситься внизъ съ самой высокой кейданской башни!
   -- Я догадывался, что конецъ будетъ именно таковъ!-- замѣтилъ Богуславъ.
   -- Что я потерялъ въ этой службѣ, не буду говорить, но оказалъ ему важныя услуги: удержалъ въ повиновеніи свою хоругвь, которая теперь тамъ осталась,-- на погибель бы ему!-- другія, которыя бунтовали, перебилъ... Я обагрялъ руки въ братней крови съ мыслью, что это необходимо для отечества! Часто болѣла у меня душа, когда князь приказывалъ разстрѣливать добрыхъ солдатъ, часто я возмущался, видя, какъ онъ не сдерживаетъ даннаго слова. Но я думалъ: я неопытенъ, онъ мудръ; такъ нужно! Только теперь, когда я узналъ изъ его писемъ объ отравѣ, весь мозгъ застылъ въ моихъ костяхъ! Какъ! И это называется войной? Такъ вы хотите отравлять солдатъ? И это по-гетмански? по-Радзивилловски? И я долженъ возить такія письма?
   -- Вы еще не знаете политики,-- перебилъ Радзивиллъ.
   -- Пусть ее разразитъ громъ небесный! Пусть ею занимаются коварные итальянцы, а не шляхтичъ, которому Богъ далъ знатное имя, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, обязалъ воевать саблей, а не аптекой.
   -- Значитъ, эти письма васъ такъ уязвили, что вы рѣшили оставить Радзивилловъ?
   -- Не письма, нѣтъ! Письма я бросилъ бы въ огонь (потому что я неспособенъ исполнять такія порученія), письма не играли еще особаго значенія! Я отказался бы отвозить письма, но дѣла бы не оставилъ. Почемъ я знаю? Можетъ быть, я пошелъ бы въ драгуны, или собралъ бы новую шайку и началъ бы по-старому пощипывать Хованскаго. Но мнѣ тотчасъ же пришло въ голову новое подозрѣніе: а ну, какъ они и отчизну хотятъ такъ же отравить, какъ этихъ солдатъ?... Богъ послалъ мнѣ терпѣніе; хотя голова горѣла и сердце чуть не лопалось на части, я удержался, я былъ въ состояніи сказать самому себѣ: ты узнаешь всю правду, только не выдай того, что у тебя на сердцѣ, выставляй себя за негодяя, худшаго, чѣмъ сами Радзивиллы, и тяни его за языкъ.
   -- Кого... меня?
   -- Васъ! И Богъ помогъ, чтобъ я, простой человѣкъ, обманулъ политика; ваше сіятельство, считая меня за послѣдняго мерзавца, открыли мнѣ всѣ свои мерзости, во всемъ признались, все выложили, какъ на ладони! У меня волосы становились дыбомъ, но я слушалъ и выслушалъ все до конца!... О, измѣнники! О, архивисѣльники! О, отцеубійцы!... Какъ громъ не разразилъ васъ до сихъ поръ? Какъ земля не пожрала васъ?... Такъ вы съ Хмельницкимъ, со шведами, съ электоромъ, съ Ракочи и съ самимъ дьяволомъ сговариваетесь погубить республику?... Такъ вы изъ нея хотите выкроить себѣ плащъ? Продать ее? раздѣлить? Разорвать ее, какъ волки? Такова-то ваша благодарность за всѣ почести, которыми васъ осыпаютъ, за всѣ подарки, староства, за богатства, которымъ завидуютъ заграничные короли?... И вы готовы не обращать вниманія на ея слезы и стоны? Гдѣ въ васъ совѣсть? Гдѣ вѣра, гдѣ честь? Какія чудовища породили васъ на свѣтъ?
   -- Панъ Кмицицъ,-- холодно перебилъ князь Богуславъ,-- я нахожусь въ вашихъ рукахъ, вы можете убить меня, только я прошу васъ объ одномъ: не заставляйте меня умирать отъ скуй!
   Они замолчали оба.
   Однако, изъ словъ Кмицица было ясно, что простой солдатъ съумѣлъ вытянуть истинную правду изъ дипломата, что князь поступилъ въ высшей степени неосторожно, совершилъ огромную ошибку, выдалъ свои сокровеннѣйшіе замыслы. Самолюбіе князя было сильно затронуто и онъ сказалъ, вовсе не скрывая своего неудовольствія:
   -- Только не приписывайте многаго своему искусству, панъ Кмицицъ, не думайте, что вамъ удалось обмануть меня. Я говорилъ открыто, потому что думалъ, что князь воевода лучше знаетъ людей и пришлетъ человѣка, достойнаго довѣрія.
   -- Князь воевода прислалъ человѣка, достойнаго довѣрія, только вы уже потеряли его,-- отвѣтилъ Кмицицъ.-- Отнынѣ вамъ будутъ служить только одни мошенники!
   -- Если способъ, при помощи котораго вы похитили меня, не былъ мошенническимъ, то пусть въ первой же битвѣ шпага приростетъ въ моей рукѣ.
   -- То была хитрость! Я учился въ хорошей школѣ. Вы хотѣли узнать Кмицица,-- вотъ онъ! Не съ пустыми руками поѣду я къ нашему милостивому королю.
   -- И вы думаете, что хоть волосъ упадетъ съ моей головы отъ руки Яна Казиміра?
   -- Это ужь дѣло судей, не мое!
   Вдругъ Кмицицъ удержалъ коня.
   -- Эй!-- сказалъ онъ.-- А письмо князя воеводы? Оно съ вами, ваше сіятельство?
   -- Еслибъ оно и было при мнѣ, такъ я не далъ бы вамъ!-- отвѣтилъ князь.-- Письма остались въ Пильвишкахъ.
   -- Обыскать его!-- крикнулъ Кмицицъ.
   Солдаты снова схватили князя подъ руки. Сорока началъ рыться въ его карманахъ. Письмо скоро отыскалось.
   -- Вотъ еще одна лишняя улика противъ васъ, -- сказалъ панъ Андрей.-- Король польскій узнаетъ изъ этого письма, что вы намѣреваетесь дѣлать, да и шведскому не безъинтересно будетъ познакомиться съ нимъ. Хотя вы теперь служите ему, а князь воевода уже устраиваетъ себѣ возможность отступленія, на случай, еслибъ шведская нога поскользнулась... А кромѣ того, у меня есть еще письма къ шведскому королю, къ Виттембергу, къ Радзѣёвскому... Вы велики и могущественны, а, все-таки, я не знаю, не будетъ ли вамъ тѣсно въ своемъ отечествѣ, когда оба короля придумаютъ вамъ достаточную награду за всѣ ваши измѣны?
   Глаза князя Богуслава загорѣлись зловѣщимъ огнемъ, но онъ тотчасъ же подавилъ свой гнѣвъ и сказалъ:
   -- Хорошо, рыцарь!... Такъ, значитъ, между нами идетъ борьба на жизнь и на смерть!... Авось столкнемся когда-нибудь!... Вы можете сдѣлать намъ много зла, но я вамъ скажу вотъ что: никто еще въ этой странѣ не дерзалъ отважиться на то, на что отважились вы, и горе вамъ и всѣмъ вашимъ!
   -- Самъ я могу защищаться саблей, а своихъ у меня есть чѣмъ выкупить,-- сказалъ Кмицицъ.
   -- А, такъ вы меня держите какъ заложника!-- сказалъ князь и, несмотря на свой гнѣвъ, вздохнулъ свободнѣй.
   Онъ только теперь понялъ, что жизни его ничто не угрожаетъ, что онъ очень нуженъ Кмицицу и рѣшилъ воспользоваться этимъ.
   Они снова пустились рысью и черезъ часъ увидали двухъ всадпиковъ, изъ которыхъ каждый велъ за собою по парѣ вьючныхъ лошадей. То были люди Кмицица, заранѣе высланные изъ Пильвишекъ.
   -- Ну, что?--спросилъ панъ Андрей.-- Лошади устали? Ничего, сейчасъ отдохнемъ.
   -- Тамъ, на перекресткѣ, какая-то хата, можетъ быть, корчма.
   -- Пусть вахмистръ поѣдетъ впередъ, приготовитъ кормъ лошадямъ. Корчма или нѣтъ, нужно остановиться!
   Сорока пришпорилъ свою лошадь, остальные поѣхали за нимъ шагомъ. Кмицицъ ѣхалъ съ одной стороны князя, Любенецъ съ другой. Князь успокоился совершенно и не разспрашивалъ болѣе папа Андрея. Казалось, онъ былъ утомленъ дорогой или своимъ положеніемъ, потому что голова его снова опустилась на грудь, а глаза закрылись. Однако, это не мѣшало ему отъ времени до времени искоса поглядывать то на Кмицица, то на Любеньца, которые держали поводья его лошади. Князь какъ будто соображалъ, кого легче оттолкнуть и вырваться на свободу.
   Всадники приближались къ строенію, лежащему около дороги, на опушкѣ лѣса. То была не корчма, а кузница, въ которой проѣзжающіе по дорогѣ подковывали своихъ лошадей и чинили брички. Между кузницей и дорогой разстилалась небольшая площадка, поросшая вытоптанною травой; тамъ и здѣсь валялись испорченные кузова и поломанныя колеса, но изъ проѣзжающихъ никого не было видно, только конь Сороки стоялъ, привязанный къ столбу. Самъ Сорока разговаривалъ съ кузнецомъ татариномъ и двумя его помощниками.
   -- Не особенно удобное пристанище!-- усмѣхнулся князь. Здѣсь ничего не достанешь.
   -- У насъ ѣсть съ собою водка и мясо, -- сказалъ панъ Кмицицъ.
   -- Да? Намъ нужно подкрѣпить силы.
   Кмицицъ заткнулъ пистолетъ за поясъ, соскочилъ съ сѣдла и, отдавъ коня Сорокѣ, снова ухватился за княжескіе поводья. Любенецъ продолжалъ держать ихъ съ другой стороны.
   -- Благоволите, ваше сіятельство, слѣзть съ коня!-- сказалъ панъ Андрей.
   -- Зачѣмъ? Я буду пить и ѣсть въ сѣдлѣ,-- сказалъ князь, наклоняясь къ нему.
   -- Сходите на землю!-- грозно проговорилъ Кмицицъ.
   -- А ты въ землю!-- страннымъ голосомъ крикнулъ князь и, съ быстротою молніи выхвативъ пистолетъ изъ-за пояса Кмицица, выстрѣлилъ ему прямо въ лицо.!
   -- Іисусъ, Марія!-- простоналъ Кмицицъ.
   Въ это время княжескій конь, подъ ударомъ шпоръ, поднялся на заднія ноги, князь быстро повернулся къ Любеньцу и всею силой своего могучаго кулака ударилъ его между глазъ.
   Любенецъ пронзительно крикнулъ и упалъ съ коня.
   Прежде чѣмъ остальные могли понять, что случилось, прежде чѣмъ крикъ успѣлъ замереть на ихъ устахъ, Богуславъ мчался уже, какъ буря, по направленію къ Пильвишкамъ.
   Трое солдатъ, которые еще сидѣли на коняхъ, пустились за нимъ въ погоню, но Сорока схватилъ свой мушкетъ и началъ прицѣливаться въ бѣгущаго, или, вѣрпѣе, въ его лошадь.
   Конь вытянулся въ струну и летѣлъ, какъ стрѣла, выпущенная изъ лука. Грянулъ выстрѣлъ. Сорока бросился сквозь дымъ, чтобъ поскорѣй видѣть результаты, прикрылъ глаза рукою, посмотрѣлъ и вскричалъ:
   -- Промахъ!
   Богуславъ и его преслѣдователи скрылись за поворотомъ.
   Тогда вахмистръ обернулся къ кузнецу и его помощникамъ, которые до сихъ поръ не могли опомниться отъ изумленія, и приказалъ имъ подать воды.
   Кузнецъ бросился къ колодцу, а Сорока опустился на колѣни возлѣ лежащаго безъ движенія пана Андрея. Лицо Кмицица было покрыто копотью и кровью, глаза закрыты, лѣвая бровь, рѣзница и усъ опалены. Вахмистръ долго и осторожно ощупывалъ его черепъ и въ концѣ проворчалъ:
   -- Голова цѣла...
   Но Кмицицъ не подавалъ никакого признака жизни. Кузнецъ принесъ ведро воды и тряпку. Сорока съ обычною осторожностью принялся обмывать лицо раненаго.
   Наконецъ, рана показалась изъ-подъ слоя крови и сажи. Пуля глубоко разорвала лѣвую щеку и оторвала кончикъ уха. Сорока вскорѣ убѣдился, что скула осталась неповрежденной, и. вздохнулъ съ облегченіемъ.
   Кмицицъ подъ вліяніемъ холодной воды и боли началъ подавать признаки жизни. Лицо его дрогнуло, грудь начала подниматься.
   -- Живъ! Ничего съ нимъ не будетъ! -- радостно сказалъ Сорока.
   И тяжелая слеза скатилась по суровому лицу вахмистра.
   Въ это время на заворотѣ дороги показался Бѣлоусъ, одинъ изъ трехъ солдатъ, что погнались за княземъ.
   -- Ну, что?-- спросилъ Сорока.
   Солдатъ махнулъ рукой.
   -- Ничего!
   -- А другіе скоро возвратятся?
   -- Другіе уже не возвратятся.
   Вахмистръ дрожащими руками положилъ голову Кмицица на порогъ кузницы и вскочилъ на ноги.
   -- Какъ такъ?
   -- Панъ вахмистръ, это колдунъ! Первый догналъ его За-вратыньскій и онъ на нашихъ глазахъ вырвалъ у него изъ рукъ саблю и прокололъ насквозь. Мы едва успѣли вскрикнуть. Вит-ковскій былъ ближе и бросился на помощь... Тотъ его зарубилъ въ одинъ мигъ... словно громъ поразилъ... Витковскій и не пикнулъ... А я уже не ждалъ своей очереди... Панъ вахмистръ, онъ, пожалуй, сюда возвратится!
   -- Нечего намъ здѣсь дѣлать! -- крикнулъ Сорока. -- Лошадей!
   Они вдвоемъ тотчасъ принялись вязать носилки для Кмицица.
   Двое людей по приказанію Сороки стали при дорогѣ съ мушкетами въ рукахъ, чтобы предупредить приближеніе страшнаго человѣка.
   Но князь Богуславъ, увѣренный, что Кмицица уже нѣтъ въ живыхъ, спокойно возвращался въ Пильвишки.
   Уже вечеромъ онъ встрѣтилъ цѣлый отрядъ рейтеровъ, высланный Петерсономъ, котораго сильно безпокоило долгое отсутствіе князя.
   Офицеръ, увидавъ Богуслава, подскочилъ къ нему.
   -- Ваше сіятельство!... Мы не знали...
   -- Ничего!--перебилъ князь.--Я проѣзжалъ коня вмѣстѣ съ рыцаремъ, у котораго купилъ его.
   И, немного погодя, прибавилъ:
   -- И хорошо заплатилъ.
   

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

Глава I.

   Вѣрный Сорока везъ своего полковника черезъ дремучіе лѣса, самъ не зная куда ѣхать, что дѣлать, что начать.
   Кмицицъ былъ не только раненъ, но и оглушенъ выстрѣломъ.
   Сорока отъ времени до времени обмакивалъ тряпицу въ цыбарку съ водой и отиралъ ему лицо, иногда останавливайся у ручьевъ и лѣсныхъ озеръ, но ни вода, ни остановка, ни движенія коня не могли привести въ чувство пана Андрея. Онъ лежалъ какъ мертвый и солдаты, менѣе опытные, чѣмъ Сорока, начинали тревожиться, ужь не умеръ ли онъ и въ самомъ дѣлѣ.
   -- Живъ,-- отвѣчалъ Сорока на всѣ вопросы,-- черезъ три дня будетъ сидѣть на конѣ, какъ любой изъ насъ.
   Дѣйствительно, черезъ часъ Кмицицъ раскрылъ глаза и изъ устъ его вылетѣло слово:
   -- Пить!
   Сорока приложилъ къ его губамъ манерку съ чистою водой; оказалось, что панъ Андрей не можетъ раскрыть рта безъ невыносимой боли. Въ безпамятство онъ больше не впадалъ, но ни о чемъ не спрашивалъ, какъ будто ничего не помнилъ. Глаза его были широко раскрыты и онъ безсмысленно глядѣлъ на лѣсную чащу, на кусочекъ голубаго неба надъ его головой и на своихъ товарищей,-- смотрѣлъ, какъ человѣкъ, только что очнувшійся отъ сильнаго опьяненія, позволялъ Сорокѣ осматривать себя, не стоналъ при перемѣнѣ бандажей, даже, напротивъ, холодная вода приносила ему видимое облегченіе.
   А Сорока утѣшалъ его:
   -- Завтра, панъ полковникъ, дурь пройдетъ; Богъ дастъ, гдѣ-нибудь найдемъ ночлегъ.
   Подъ вечеръ, точно, ошеломленіе начало проходить. Передъ самымъ заходомъ солнца Кмицицъ осмотрѣлся болѣе сознательнымъ взоромъ и спросилъ:
   -- Что это за шумъ?
   -- Какой шумъ? Никакого шума нѣтъ,-- отвѣтилъ Сорока.
   Шумѣло только въ головѣ пана Андрея, потому что вечеръ стоялъ тихій. Солнце косыми лучами проникало въ чащу, сыпало повсюду золотистыми искрами и окрашивало густымъ пурпуромъ коренья и стволы могучихъ сосенъ. Вѣтра не было ни малѣйшаго, съ березъ и грабовъ, тихо кружась, падали на землю высохшіе листья, или робкій звѣрь трусливо сворачивалъ въ сторону отъ всадниковъ.
   Несмотря на холодъ, паномъ Андреемъ начала овладѣвать горячка. Онъ забормоталъ:
   -- Ваше сіятельство! между нами на жизнь и на смерть!...
   Наконецъ, совсѣмъ стемнѣло и Сорока подумывалъ уже о ночлегѣ, но дорога пошла Долотомъ,-- нужно было добраться до болѣе сухаго мѣста.
   Прошелъ часъ, другой, а болото все тянулось безъ конца. Взошелъ полный мѣсяцъ, въ лѣсу сдѣлалось виднѣй. Вдругъ Сорока соскочилъ на земь и внимательно началъ разсматривать почву подъ ногами.
   -- Тутъ прошли лошади,-- сказалъ онъ,-- слѣды остались.
   -- Да тутъ и дороги никакой нѣтъ,-- отвѣтилъ одинъ изъ солдатъ, поддерживающихъ пана Кмицица.
   -- А слѣды, все-таки, остались, и много! Вонъ тамъ, между соснами, видно какъ на ладони.
   -- Можетъ быть, скотина ходила.
   -- Нѣтъ. Теперь время лѣсныхъ пастбищъ прошло, да, наконецъ, слѣды подковъ видны ясно. Должно быть, тутъ проѣзжали какіе-то люди. Хоть бы добраться до хаты лѣсничаго. Поѣдемъ по слѣдамъ.
   Сорока снова вскочилъ на коня и поѣхалъ впередъ. Слѣды копытъ ясно виднѣлись на торфянистомъ грунтѣ, и слѣды, насколько можно было различить при невѣрномъ лунномъ свѣтѣ, совершенно свѣжіе. А несмотря на то, лошади увязали все глубже и глубже. Солдаты пана Кмицица начинали опасаться, не откроются ли передъ ними еще болѣе глубокія топи, какъ вдругъ до нихъ долетѣлъ запахъ дыма и смолы.
   -- Должно быть, смолокурня близко!-- сказалъ Сорока.
   Дѣйствительно, вдали показалась лента красноватаго дыма и языки тлѣющаго подъ дерномъ огонька.
   Подъѣхавъ ближе, Сорока увидалъ хату, колодезь и большой сарай, построенный изъ сосновыхъ бревенъ. Измученные кони весело заржали, имъ отвѣтило ржаніе изъ сарая, откуда тотчасъ же появилась какая-то фигура, одѣтая въ полушубокъ овчиною вверхъ.
   -- Много лошадей?-- спросилъ онъ.
   -- Послушай, это смолокурня, что ли?-- сказалъ Сорока.
   -- Что вы за люди? Откуда взялись?-- продолжалъ разспрашивать смолокуръ голосомъ, въ которомъ слышался страхъ и удивленіе.
   -- Не бойся, не разбойники!
   -- Идите своею дорогой, вамъ тутъ нечего дѣлать!
   -- Зажми ротъ и проводи насъ въ хату, пока мы просимъ. Не видишь, хамъ, что веземъ раненаго?
   -- Да кто вы такіе?
   -- Смотри, какъ бы я тебѣ изъ ружья не отвѣтилъ. Лучше тебя, мужикъ! Веди насъ въ хату, а нѣтъ, мы тебя въ твоей же смолѣ зажаримъ.
   -- Одинъ я не справлюсь съ вами, но скоро насъ будетъ больше. Всѣхъ васъ уложимъ... Идите, коли хотите, не мое дѣло.
   -- Давай намъ ѣсть... и горѣлки. Пана веземъ; онъ заплатитъ.
   -- Если отсюда живъ уѣдетъ. л
   Въ хатѣ, въ печкѣ горѣлъ огонь, а изъ горшковъ, поставленныхъ на очагѣ, распространялся запахъ душонаго мяса. Комната была довольно большая. Сорока тотчасъ же замѣтилъ, что возлѣ стѣнъ стояли шесть кроватей, прикрытыхъ овечьими шкурами.
   -- Тутъ какая-то компанія живетъ,-- шепнулъ онъ своимъ товарищамъ.-- Подсыпать пороху и держать ухо востро! За этимъ мужикомъ смотрѣть, чтобъ не ушелъ. Пускай хозяева сегодня ночуютъ на дворѣ; мы хаты не уступимъ.
   -- Господа сегодня не пріѣдутъ,-- сказалъ смолокуръ.
   -- Тѣмъ лучше, значитъ, спора изъ-за помѣщенія не будетъ, а завтра мы поѣдемъ. Ну-ка, выломи мясо въ миску,-- мы голодны, да не жалѣй овса нашимъ конямъ.
   -- А откуда мнѣ взять овса, вельможный панъ солдатъ?
   -- Я слышалъ, какъ подъ сараемъ ржали лошади. Не смолой же ты ихъ кормишь.
   -- То не мои лошади.
   -- Твои ли, не твои ли, ѣдятъ же они что-нибудь, и наши ѣсть будутъ. Живо, дуракъ, живо, если тебѣ шкура твоя дорога!
   Смолокуръ не отвѣтилъ ничего. Солдаты положили спящаго пана Андрея на одну изъ кроватей и усѣлись за бигосъ и душоное мясо.
   Сорока отыскалъ въ чуланѣ, рядомъ съ комнатой, водку, но выпилъ самъ немного. Онъ рѣшилъ бодрствовать всю ночь. Эта пустая хата съ шестью кроватями казалось ему крайне подозрительной. Онъ думалъ, что это попросту разбойничій притонъ, тѣмъ болѣе, что въ чуланѣ, откуда онъ принесъ водку, оказалось не мало оружія, пороху и разныхъ вещей, очевидно, награбленныхъ въ шляхетскихъ домахъ. Еслибъ отсутствующіе обитатели этой хаты возвратились, отъ нихъ едва ли можно было ожидать не только гостепріимства, но даже просто милосердія; Сорока рѣшилъ занять хату и держаться въ ней при помощи оружія или мирныхъ переговоровъ.
   -- Возьми-ка фонарь и или за мной,-- сказалъ онъ смолокуру.
   -- Лучиной не прикажете ли посвѣтить вамъ? Фонаря у меня нѣтъ.
   -- Свѣти хоть лучиной; спалишь сарай и лошадей, -- мнѣ все равно'
   Послѣ такихъ убѣдительныхъ словъ фонарь тотчасъ же нашеіся въ чуланѣ. Сорока приказалъ мужику идти впередъ, а самъ пошелъ за нимъ, не выпуская пистолета изъ рукъ.
   -- Кто живетъ въ хатѣ?-- спросилъ онъ по дорогѣ.
   -- Паны живутъ.
   -- Какъ ихъ зовутъ?
   -- Мнѣ не приказано говорить.
   -- Эй, сдается мнѣ, что ты получишь отъ меня свинцовый гостинецъ!
   -- Еслибъ и солгалъ, сказалъ бы вамъ какое-нибудь прозвище, то вы все равно никогда бы не узнали.
   -- Правда. А много этихъ пановъ и кто они таковы?
   -- Старый панъ, двое молодыхъ, двое слугъ. Шляхтичи они.
   -- Живутъ здѣсь?
   -- Иногда здѣсь, иногда Богъ знаетъ гдѣ!
   -- А коней столько откуда?
   -- Паны приводятъ, а откуда, не знаю.
   -- Говори правду, не разбойничаютъ ли твои паны по дорогамъ?
   -- Развѣ я знаю? Должно быть, берутъ коней, а у кого -- не мое дѣло.
   Они вошли въ середину сарая.
   -- Свѣти!-- сказалъ Сорока и началъ взоромъ знатока осматривать лошадей.
   -- Покойникъ панъ Зендъ былъ бы доволенъ, -- ворчалъ онъ.-- Польская, московская... а вотъ этотъ, меренъ, нѣмецкая... и эта... хорошіе кони!... А что вы имъ даете?
   -- Чтобъ не солгать вамъ, я весною засѣялъ для нихъ овсомъ двѣ полянки.
   -- Ну, хорошо, пойдемъ теперь домой!
   Идя дорогой, Сорока раздумывалъ, что ему начать, и ни на чемъ не останавливался. Вдругъ онъ ударилъ себя рукою по лбу.
   -- Экій я дуракъ! Взять мужика и приказать ему вывести насъ на дорогу!...-- Тутъ Сорока вновь задумался.-- На дорогу? А тамъ князь и полки... Нечего дѣлать, придется сидѣть въ хатѣ, пока полковникъ выздоровѣетъ, а тогда ужь его дѣло.
   У дверей хаты стояли на караулѣ солдаты. Сорока приказалъ имъ смѣниться послѣ полуночи, а самъ повалился на кровать, стоявшую рядомъ съ кроватью Кмицица.
   Въ комнатѣ было тихо, только сверчки не переставая распѣвали свои пѣсни, да больной въ горячкѣ метался по своей постели. До ушей Сороки долетали его безсвязныя слова:
   -- О, ваше величество, простите... Они измѣнники... Я выдамъ всѣ ихъ тайны... Республика -- красное сукно... Хорошо, панъ князь, попались вы мнѣ!...
   Сорока привставалъ на постели и слушалъ; больной вскрикнетъ разъ-другой, заснетъ и потомъ опять начинаетъ кричать:
   -- Александра, Александра! не гнѣвайся на меня!...
   Только около полуночи онъ успокоился совершенно и заснулъ какъ слѣдуетъ. Сорока тоже начиналъ дремать, какъ вдругъ услыхалъ стукъ въ дверь.
   Старый солдатъ тотчасъ же вскочилъ на ноги и вышелъ изъ хаты.
   -- Что такое?-- спросилъ онъ.
   -- Панъ вахмистръ, смолокуръ убѣжалъ.
   -- Сто чертей! вотъ онъ приведетъ сюда этихъ разбойниковъ. Кто смотрѣлъ за нимъ?
   -- Бѣлоусъ.
   -- Я пошелъ съ нимъ коней поить,-- оправдывался Бѣлоусъ,-- приказалъ ему ведро вытаскивать, а самъ держалъ лошадей...
   -- Ну, что-жь онъ, въ колодезь, что ли, прыгнулъ?
   -- Нѣтъ, панъ вахмистръ, юркнулъ между пнями; тамъ ихъ иного около колодца валяется. Я бросилъ коней и за нимъ, да и попалъ въ яму. Ночь, темь, шельма знаетъ мѣсто, такъ и удралъ...
   -- Ужь приведетъ онъ сюда этихъ чертей, провалиться бы ему!... Ну, дѣлать нечего, ложиться не будемъ, нужно сидѣть до утра, а то того и гляди припожалуютъ.
   Онъ сѣлъ на порогѣ съ мушкетомъ въ рукахъ, солдаты тоже усѣлись вокругъ и начали въ полголоса болтать между собой, прислушиваясь отъ времени до времени, не долетитъ ли до нихъ конскій топотъ.
   Ночь была тихая и ясная. Въ лѣсныхъ глубинахъ кипѣла жизнь, грозный ревъ оленей доходилъ со всѣхъ сторонъ. Ревъ этотъ, короткій, хриплый, полный бѣшенства, слышался во всѣхъ углахъ лѣса, то дальше, то ближе, чуть ли не в*ъ сотнѣ шагахъ отъ хаты.
   -- Если они подъѣдутъ, то будутъ тоже ревѣть, чтобъ обмануть насъ,-- сказалъ Бѣлоусъ.
   -- Ночью не успѣютъ. Прежде чѣмъ мужикъ доберется до нихъ, разсвѣнетъ.
   -- А днемъ, панъ вахмистръ, нужно бы пошарить въ хатѣ и подъ стѣнами порыться. Если тутъ живутъ разбойники, то и деньги должны быть.
   -- Лучшія деньги вотъ здѣсь, въ конюшнѣ, -- указалъ Сорока на сарай.
   -- Мы заберемъ ихъ?
   -- Дуракъ! тутъ выхода нѣтъ, все болото кругомъ.
   -- Вѣдь, мы же проѣхали.
   -- Насъ Богъ сохранилъ. Сюда ни одна живая душа ни войдетъ, ни выйдетъ, если дороги не знаетъ.
   -- Дорога не далеко, вотъ здѣсь, -- сказалъ Бѣлоусъ, показывая на востокъ,-- поѣдемъ, авось найдемъ.
   -- А ты думаешь, что какъ вышелъ на дорогу, такъ ты и бариномъ станешь? Иль тебѣ петля нравится больше пули разбойника? Тамъ насъ ужь навѣрное князь разыскиваетъ... Постойте-ка, что-то въ листьяхъ зашелестѣло...
   Солдаты замолчали и насторожили уши. Дѣйствительно, вблизи послышались чьи-то тяжелые шаги.
   -- Кони...-- шепнулъ Сорока.
   Но шаги начали отдаляться отъ хаты, и скоро въ воздухѣ раздался дикій ревъ оленя.
   -- То олени! Или лань зоветъ, или другаго пугаетъ.
   Солдаты снова замолчали и начали дремать, только вахмистръ по временамъ поднималъ голову и прислушивался. Трудно было бѣдному Сорокѣ: глаза его поневолѣ смыкались, голова клонилась на грудь. Прошелъ часъ, другой, ближайшія сосны изъ черныхъ начинали дѣлаться сѣрыми, а верхушки ихъ бѣлѣли съ каждою минутой, какъ будто облитыя раскаленнымъ серебромъ. Ревъ оленей смолкъ и въ лѣсу воцарилась глубокая тишина. Наконецъ, взошло солнце и освѣтило утомленныя лица солдатъ, спящихъ мертвымъ сномъ на голой землѣ.
   Двери хаты скрипнули и на порогѣ показался Кмицицъ.
   -- Сорока, ай!-- крикнулъ онъ.
   Солдаты вскочили на ноги.
   -- Господи, Боже мой! вы уже на ногахъ!-- удивился Сорока.
   -- А вы заспались, какъ сурки; можно было бы вамъ головы посрубить и за плетень выбросить, прежде чѣмъ какой-нибудь проснулся бы.
   -- Мы сторожили до утра, панъ полковникъ; заснули, когда ужь совсѣмъ разсвѣло.
   Кмицицъ осмотрѣлся вокругъ.
   -- Гдѣ мы? чья это хата?
   -- Не знаю, панъ полковникъ!
   -- Иди за мной,-- сказалъ панъ Андрей и пошелъ во внутрь хаты.
   Сорока отправился за нимъ.
   -- Слушай,-- сказалъ Кмицицъ, садясь на кровать,-- такъ это князь выстрѣлилъ въ меня?
   -- Да.
   -- А съ нимъ что стало?
   -- Ушелъ.
   Наступила минута молчанія.
   -- Скверно,-- сказалъ Кмицицъ,-- очень скверно! Лучше бы его было положить на мѣстѣ, чѣмъ пускать живаго.
   -- Мы такъ и хотѣли было, да...
   -- Да что?
   Сорока вкратцѣ разсказалъ, какъ было дѣло. Кмицицъ слушалъ съ удивительнымъ спокойствіемъ, только глаза его начинали загораться зловѣщимъ огнемъ.
   -- Теперь его взяла верхъ, но мы еще встрѣтимся. Зачѣмъ ты съѣхалъ съ дороги?
   -- Боялся погони.
   -- И умно сдѣлалъ. Мало насъ теперь противъ силъ Богуслава, дьявольски мало!... Притомъ, онъ поѣхалъ въ Пруссію, тамъ мы не можемъ его преслѣдовать, надо ждать...
   Сорока вздохнулъ свободнѣй.. Панъ Кмицицъ, очевидно, не боялся чародѣйственной силы князя Богуслава, если говорилъ о преслѣдованіи. Эта увѣренность тотчасъ же вселилась въ сердце стараго солдата, который привыкъ думать головою своего полковника.
   Панъ Андрей очнулся отъ глубокой задумчивости и началъ шарить около себя руками.
   -- А гдѣ мои письма?-- спросилъ онъ.
   -- Какія письма?
   -- Письма, которыя были при мнѣ... Въ поясѣ были спрятаны... Гдѣ поясъ?-- лихорадочно заторопился панъ Андрей.
   -- Поясъ я самъ снялъ съ васъ, чтобъ вамъ легче было дышать. Вотъ онъ.
   Сорока подалъ кожаный поясъ съ карманами, которые стягивались снурками. Кмицицъ торопливо началъ доставать оттуда бумаги.
   -- Это охранныя грамоты къ шведскимъ комендантамъ, а письма гдѣ?-- спросилъ онъ голосомъ, полнымъ безпокойства.
   -- Какія письма?-- повторилъ Сорока.
   -- Тысячу чертей! письма гетмана къ шведскому королю, къ пану Любомірскому, всѣ мои письма...
   -- Если ихъ въ поясѣ нѣтъ, то нигдѣ нѣтъ; должно быть, пропали въ дорогѣ.
   -- На коней и искать!-- страшнымъ голосомъ крикнулъ Кмицицъ.
   Прежде чѣмъ изумленный Сорока успѣлъ выйти изъ комнаты, панъ Андрей упалъ на кровать и, схватившись за голову, началъ повторять со стономъ:
   -- Мои письма, мои письма!
   Солдаты уѣхали всѣ, за исключеніемъ одного, которому Сорока приказалъ сторожить хату. Кмицицъ остался одинъ и началъ обдумывать свое не особенно завидное положеніе. Надъ паномъ Андреемъ висѣла страшная и неизбѣжная месть могучихъ Радзивилловъ, и не только надъ нимъ, но и надъ всѣми, кого онъ любилъ. Кмицицъ зналъ, что князь Янушъ не задумается поразить его въ самое чувствительное мѣсто, то-есть обратить свою месть на личность панны Биллевичъ. А Александра была въ Кейданахъ, въ полной власти страшнаго магната, сердце котораго не знало состраданія. Чѣмъ больше Кмицицъ вдумывался въ свое положеніе, тѣмъ яснѣй приходилъ къ убѣжденію, что оно попросту страшно. Послѣ похищенія Богуслава, Радзивиллы будутъ считать его за измѣнника, сторонника Яна Казиміра, конфедераты и приверженцы Сапѣги считаютъ его также измѣнникомъ, слугою Радзивилла. Изо всѣхъ лагерей, партій и чужихъ войскъ, занимающихъ въ настоящую минуту республику, не было ни одного лагеря, ни одной партіи, ни одного войска, которые бы не считали его величайшимъ и злѣйшимъ врагомъ. Вѣдь, Хованскій назначилъ же награду за его голову, теперь назначатъ Радзивиллы, шведы и, кто знаетъ, можетъ быть уже назначили и сторонники несчастнаго Яна Казиміра. "Заварилъ кашу, теперь расхлебывай только!" -- думалъ Кмицицъ. Похищая князя Богуслава, онъ хотѣлъ бросить его подъ ноги конфедератамъ, убѣдить ихъ неопровержимымъ доводомъ, что порываетъ всѣ связи съ Радзивиллайи, вступить въ ихъ среду и добыть себѣ право сражаться за короля и отечество. Съ другой стороны, Богуславъ. въ его рукахъ былъ бы залогомъ безопасности Александры. По теперь, когда Богуславъ разгромилъ Кмицица и ушелъ, исчезала не только безопасность Александры, но и послѣднее доказательство, что Кмицицъ искренно бросилъ радзивилловскую службу. Правда, ему оставалась дорога къ конфедератамъ, и если онъ нападетъ на отрядъ Володіёвскаго и его друзей полковниковъ, можетъ быть, они даруютъ ежу жизнь, но примутъ ли его, какъ товарища, повѣрятъ ли ему, не подумаютъ ли, что онъ явился шпіонить, вселять въ войско духъ недовѣрія и вербовать людей для Радзивилла? Тутъ Кмицицъ вспомнилъ, что на немъ тяготѣетъ кровь конфедератовъ, что онъ первый побилъ въ Кейданахъ взбунтовавшихся венгровъ и драгуновъ, что онъ разсѣевалъ мятежные полки или силою приводилъ ихъ къ повиновенію, разстрѣливалъ солдатъ и офицеровъ, обнесъ Кейданы шанцами и, такимъ образомъ, обезпечилъ Радзивиллу успѣхъ, по крайней мѣрѣ, въ Жмуди... "Какъ мнѣ идти туда?-- подумалъ онъ.-- Для нихъ зараза будетъ лучшимъ гостемъ, чѣмъ я своею персоной!... Съ Богу словомъ на арканѣ у сѣдла -- можно было бы, но съ голыми руками!..."
   Еслибъ у него были, по крайней мѣрѣ, эти письма, то онъ могъ бы хоть цѣною ихъ вступить въ лагерь конфедератовъ, держалъ бы въ рукахъ князя Януша; эти письма могли бы подорвать кредитъ гетмана даже у шведовъ. Наконецъ, за эти письма онъ могъ бы выкупить Александру. Но теперь какой-то злой духъ устроилъ такъ, что и письма пропали.
   Кмицицъ во второй разъ схватился за голову.
   -- Измѣнить въ глазахъ Радзивилловъ, въ глазахъ Александры, конфедератовъ и короля!... Погибло все: слава, честь, Александра,-- все, все!...
   Рана его на лицѣ горѣла еще, но въ душѣ было еще больнѣй, еще невыносимѣй. Въ довершеніе всего страдало и его рыцарское самолюбіе. Онъ потерпѣлъ такое позорное пораженіе отъ Богуслава. Что въ сравненіи съ этимъ ударъ пана Володіёвскаго въ Любичѣ? Тамъ побѣдилъ его вооруженный человѣкъ, на дуэли, здѣсь -- безоружный плѣнникъ, который находился въ его же рукахъ.
   Весь трагизмъ его положенія съ каждою минутой становился для него все яснѣй и яснѣй. Чѣмъ больше всматривался онъ, тѣмъ больше видѣлъ ужасовъ, въ каждомъ углу подстерегали его безжалостные палачи, позоръ, срамъ, погибель Александры, стоны несчастной родины... и какой-то необъяснимый страхъ охватилъ сердце пана Андрея.
   "Неужели я сдѣлалъ все это?-- спрашивалъ онъ себя и волосы его вставали дыбомъ.-- Не можетъ быть! Все это горячечный бредъ! Пресвятая Дѣва, не можетъ быть!..."
   "Слѣпой, слѣпой безумецъ!-- шепнула ему совѣсть -- ничего бы подобнаго не было, еслибъ ты не покидалъ короля и отечества, еслибъ ты послушался Александры!"
   И раскаяніе, какъ вихрь, подхватило его. О, еслибъ онъ сказалъ себѣ такъ: шведы противъ отчизны,-- я на нихъ! Радзивиллъ противъ короля,-- я на него! Тогда въ душѣ его было бы ясно и спокойно. Тогда онъ собралъ бы себѣ кучу проходимцевъ изъ-подъ неизвѣстнаго знамени и шлялся бы съ ними, какъ цыганъ по ярмаркамъ, подкрадывался бы къ шведамъ и топталъ ихъ своимъ конемъ, съ чистымъ сердцемъ и чистою совѣстью, до тѣхъ поръ, пока не предсталъ бы предъ Александрой покрытый славой и не сказалъ бы ей:
   -- Я теперь уже не изгнанникъ, а спаситель отечества... Люби меня, какъ я люблю тебя!
   А теперь что?
   Но гордая душа, привыкшая прощать себѣ многое, не сразу хотѣла признать свою вину. То Радзивиллы погубили его, обманули, покрыли безславіемъ, лишили чести и любимаго существа.
   Панъ Кмицицъ заскрежеталъ зубами, погрозилъ кулакомъ въ сторону Жмуди, въ которой Янушъ, гетманъ, сидѣлъ, какъ волкъ на трупѣ, и прохрипѣлъ бѣшенымъ голосомъ:
   -- Мести, мести!
   Въ порывѣ отчаянія онъ упалъ на колѣни по серединѣ комнаты.
   -- Обѣщаю тебѣ, Господи Іисусъ,-- заговорилъ онъ,-- уничтожать и губить этихъ измѣнниковъ... преслѣдовать закономъ, огнемъ и мечомъ до послѣдняго моего издыханія, до послѣдней минуты моей жизни! Аминь!
   Но какой-то голосъ въ глубинѣ души шепнулъ ему:
   "Служи отчизнѣ; месть послѣ!..."
   Глаза пана Андрея горѣли лихорадочнымъ огнемъ, губы тряслись; онъ размахивалъ руками и громко разговаривалъ санъ съ собой, ходилъ, или, лучше сказать, бѣгалъ по комнатѣ до тѣхъ поръ, пока вновь не бросился на колѣни.
   -- Вдохнови же меня, Христе, что мнѣ дѣлать, иначе я сойду съ ума!
   Вдругъ до его ушей долетѣлъ звукъ выстрѣла. Лѣсное эхо отражало его отъ сосны до сосны и, наконецъ, принесло въ хату словно ударъ грома.
   Кмицицъ всталъ и, схвативъ саблю, выбѣжалъ изъ комнаты.
   -- Что тамъ?-- спросилъ онъ у солдата, стоящаго возлѣ порога.
   -- Выстрѣлъ, панъ полковникъ!
   -- Гдѣ Сорока?
   -- Поѣхалъ искать письма.
   -- Въ какой сторонѣ стрѣляли?
   Солдатъ показалъ на восточную часть лѣса.
   -- Тамъ!
   Вдали послышался конскій топотъ.
   -- Смотрѣть!-- крикнулъ Кмицицъ.
   Изъ зарослей показался Сорока, скачущій во всю прыть, Ѣ за нимъ и другой солдатъ. Оба соскочили съ коней и направили свои мушкеты къ зарослямъ.
   -- Что такое?-- спросилъ Кмицицъ.
   -- Куча людей!-- отвѣтилъ Сорока.
   
   

Глава II.

   Наступила тишина, но вскорѣ въ заросляхъ что-то зашумѣло, словно то пробиралось стадо дикихъ кабановъ. Потомъ тишина воцарилась снова.
   -- Много ихъ тамъ?-- спросилъ Кмицицъ.
   -- Человѣкъ шесть, а, можетъ быть, и восемь, я не могъ хорошенько сосчитать,-- отвѣтилъ Сорока.
   -- Тогда наша взяла! Они не сладятъ съ нами!
   -- Не сладятъ, панъ полковникъ, только надо намъ кого-нибудь взять живымъ и поджарить, чтобъ указалъ дорогу.
   -- На все будетъ время. Берегись!
   Едва Кмицицъ выговорилъ: "берегись!" какъ изъ зарослей показалась лента бѣлаго дыма и словно стая птицъ прошумѣла надъ головою пана Андрея.
   -- Дробью стрѣляютъ!-- сказалъ Кмицицъ.-- Если у нихъ нѣтъ мушкетовъ, ничего они съ нами не подѣлаютъ.
   Сорока, держа одною рукой мушкетъ, положенный на сѣдло стоящей передъ нимъ лошади, сложилъ другую трубкой, приставилъ къ губамъ и закричалъ:
   -- Покажись кто-нибудь изъ зарослей, сейчасъ ногами задрыгаешь!
   Черезъ нѣсколько минутъ изъ зарослей раздался громкій голосъ:
   -- Кто вы такіе?
   -- Лучше тѣхъ, что по большимъ дорогамъ грабятъ.
   -- По какому праву вы заняли наше жилище?
   -- Разбойникъ, а спрашиваетъ о правѣ! Вотъ васъ палачъ праву научитъ, въ палачу ступайте!
   -- Мы васъ выкуримъ отсюда, какъ барсуковъ!
   -- Иди, иди! Смотри только, какъ бы самому этимъ дымомъ не подавиться!
   Голосъ въ заросляхъ замолкъ. Очевидно, нападающіе начали совѣщаться.
   -- Нужно кого-нибудь вызвать сюда, да связать,-- шепнулъ Сорока на ухо Кмицицу,-- вотъ у насъ будетъ и заложникъ, и проводникъ.
   -- Чего вы хотите?-- спросилъ голосъ изъ зарослей.
   Тогда заговорилъ самъ Кмицицъ:
   -- Какъ мы пріѣхали сюда, такъ бы и уѣхали, еслибъ ты, дуракъ, зналъ приличія и не начиналъ бы со стрѣльбы.
   -- Вы не усидите здѣсь, вечеромъ придутъ наши,-- сто человѣкъ!
   -- Передъ вечеромъ придутъ двѣсти драгуновъ, а болота васъ не спасутъ. Тамъ есть и такіе, которые знаютъ дорогу, проѣдутъ, какъ и мы проѣхали.
   -- Такъ вы солдаты?
   -- Конечно, не разбойники.
   -- Изъ какой хоругви?
   -- А ты что за гетманъ? Не твое дѣло!
   -- Такъ говорите, чего вы хотите, черти бы васъ побрали! Зачѣмъ вы влѣзли въ нашу хату?
   -- Иди сюда! Горло цѣлѣй останется, не станешь его драть понапрасну. Ближе, ближе!
   -- А вдвоемъ можно?
   -- Можно.
   Вскорѣ изъ зарослей вышло двое высокихъ и плечистыхъ людей. Одинъ, нѣсколько сгорбленный, долженъ былъ быть уже пожилымъ человѣкомъ, другой шелъ прямо; оба были одѣты въ полушубки, покрытые сѣрымъ сукномъ, какіе обыкновенно носила мелкая шляхта, высокіе кожаные сапоги и мѣховыя шапки, надвинутыя на глаза.
   -- Что за чортъ!-- пробормоталъ Кмицицъ, присматриваясь къ нимъ.
   -- Панъ полковникъ!-- крикнулъ Сорока, -- вѣдь, это наши люди!
   Тѣ подошли уже на нѣсколько шаговъ, но не могли видѣть стоящихъ у хаты,-- ихъ закрывали кони.
   Вдругъ Кмицицъ выступилъ впередъ, но приближающіеся и тутъ не узнали его (лицо Кмицица было обвязано платкомъ).
   -- А гдѣ другой твой сынъ, панъ Кемличъ?-- спросилъ панъ Андрей.-- Убитъ, что ли?
   -- Кто это? Что? Кто говоритъ?-- перепугался старикъ и остановился на мѣстѣ съ широко раскрытыми глазами.
   -- Господи Ты Боже мой! Отецъ! Да это панъ полковникъ!-- крикнулъ младшій, у котораго глаза были зорче.
   -- Іисусъ, о, сладчайшій Іисусъ!-- заголосилъ старикъ,-- такъ это панъ Кмицицъ!
   -- А, негодяи!-- усмѣхнулся панъ Андрей,-- такъ-то вы меня встрѣчаете?
   Старикъ сошелъ со своего мѣста и закричалъ:
   -- Идите всѣ сюда, идите!
   Изъ зарослей показалось еще нѣсколько человѣкъ, въ томъ числѣ сынъ старика и смолокуръ; всѣ бѣжали сломя голову, съ оружіемъ въ рукахъ, но старикъ вновь закричалъ:
   -- На колѣни, шельмы, на колѣни! Это панъ Кмицицъ! Какой дуракъ тамъ стрѣлялъ? Подать его сюда!
   -- Да, вѣдь, вы же сами стрѣляли, -- сказалъ молодой Кемличъ.
   -- Врешь, врешь, какъ собака! Кто могъ думать, панъ полковникъ, что это вы пожаловали къ намъ? О, Іисусъ!... Ужь и не знаю, чѣмъ мнѣ угощать васъ.
   Тутъ онъ опять крикнулъ на сыновей:
   -- Пусть кто-нибудь одинъ изъ васъ, болвановъ, идетъ принести меду.
   -- Давайте ключъ!-- сказалъ одинъ изъ сыновей.
   Старикъ началъ отыскивать ключъ, подозрительно посматривая на сына.
   -- Ключъ тебѣ? Знаю я тебя, цыганъ: самъ больше выпьешь, чѣмъ сюда принесешь. Ключъ?... Лучше я самъ пойду... Ишь ты, ключъ ему занадобился! Подите, пни отвалите, а ужь принесу я самъ.
   -- Значитъ, погребъ-то у васъ пнями заваленъ, панъ Кемличъ?-- спросилъ Кмицицъ.
   -- Да развѣ можно что-нибудь оставить съ такими разбойниками? Они и отца съѣсть готовы. Вы еще здѣсь? Идите пни отваливать! Такъ-то вы слушаетесь того, это породилъ васъ на свѣтъ?... Прошу васъ, панъ полковникъ, въ хату.
   Старый Кемличъ говорилъ необыкновенно пронзительнымъ и ворчливымъ голосомъ и все время безпокойно озирался по сторонамъ. То былъ старикъ огромнаго роста, костлявый, съ лицомъ вѣчно сердитымъ и недовольнымъ. Къ Кмицицу онъ относился съ подобострастіемъ, вспоминая, можетъ быть, старыя времена. Кмицицъ хорошо звалъ Кемличей. Отецъ и оба сына служили подъ его начальствомъ еще въ то время, когда онъ на собственный рискъ велъ войну съ Хованскимъ въ Бѣлоруссіи. То были храбрые, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и свирѣпые солдаты. Среди проходимцевъ всѣхъ сортовъ, составлявшихъ отрядъ Кмицица, Кемличи отличались особенною жадностью. Особое пристрастіе чувствовали они къ лошадямъ, отбивали ихъ, гдѣ попало, и потомъ продавали въ городахъ и селеніяхъ. Отецъ дрался не хуже сыновей-близнецовъ, но послѣ каждой битвы регулярно отнималъ у нихъ лучшую часть добычи, жалуясь, притомъ, на всѣ манеры, что его обираютъ, и грозя отцовскимъ проклятіемъ. Сыновья ворчали на него, но, глуповатые по природѣ, не сопротивлялись. Несмотря на постоянныя ссоры, въ битвѣ они стояли другъ за друга горой, не щадя собственной крови. Товарищи не любили ихъ, но боялись, потому что въ раздраженіи они бывали просто страшны. Только одинъ Кмицицъ возбуждалъ въ нихъ неописанный страхъ.
   Въ отрядѣ говорили, что они набрали много сокровищъ, но никто въ точности не зналъ, правда ли это, Однажды Кмицицъ выслалъ ихъ куда-то съ табуномъ коней, съ тѣхъ поръ они и исчезли. Кмицицъ думалъ, что ихъ убили, во солдаты утверждали, что они просто ушли съ лошадьми,-- искушеніе было черезъ-чуръ велико. Теперь панъ Андрей увидалъ, что его солдаты были правы.
   Войдя въ хату, онъ усѣлся на кровати и посмотрѣлъ прямо въ глаза старику.
   -- Кемличъ, а гдѣ мои лошади?-- грозно сбросилъ онъ.
   -- О, Іисусъ! О, сладчайшій Іисусъ!-- простоналъ Кемличъ.-- Солдаты Жултаренки забрали всѣхъ людей, изранили насъ, гнали цѣлыхъ шестнадцать миль, такъ что мы ушли еле живые. О, Пресвятая Дѣва! Пригнали насъ сюда, въ эти лѣса, на голодъ и нищету, въ эту хату... Слава Богу, что вы живы и здоровы, хотя, какъ видно, ранены. О, сынки-то мои жилые пошли пни отваливать и пропали. Что эти мерзавцы тамъ дѣлаютъ?... Голодъ и нищета у насъ,-- больше ничего! Грибами питаемся, но для вашей милости найдется что выпить и закусить... Жултаренковы люди лошадей у насъ отняли, ограбили...
   Въ это время въ комнату вошли двое младшихъ Кемличей, Козьма и Дамьянъ, парни огромные, нескладные, съ жосткими, щетинистыми волосами.
   -- Пни отвалили,-- сказалъ Дамьянъ.
   -- Хорошо,-- сказалъ старый Кемличъ,-- пойду принесу меду. Онъ многозначительно посмотрѣлъ на сыновей и сказалъ съ удареніемъ:
   -- А тѣхъ коней люди Жултаренки отняли.
   Оставшись одинъ съ молодыми Кемличами, Кмицицъ вдругъ спросилъ:
   -- Что вы дѣлаете теперь?
   -- Лошадей беремъ!-- въ одинъ голосъ отвѣтили близнецы.
   -- У кого?
   -- У кого случится, а больше у Жултаренки.
   -- Это хорошо, у непріятеля можно брать; но если вы отнимаете и у своихъ, то вы разбойники, а не шляхтичи. А что вы дѣлаете съ этими конями?
   -- Отецъ продаетъ въ Пруссіи.
   -- Ау шведовъ вамъ приходилось отнимать, а? Они, конечно, защищались, ну, а вы тогда что дѣлали?
   -- Мы ихъ колотили.
   -- Ага, колотили! Значитъ, васъ знаютъ и у Жултаренки, и у шведовъ, и вамъ задаромъ не пройдетъ, если вы попадетесь къ нимъ въ руки!
   Козьма и Дамьянъ молчали.
   -- Скверную ведете вы жизнь, болѣе достойную разбойниковъ, чѣмъ шляхты. Конечно, на васъ тяготѣютъ какіе-нибудь приговоры съ давнихъ лѣтъ?
   -- Какъ не быть!
   -- Я такъ и думалъ. Гдѣ вашъ отецъ жилъ прежде?
   -- Въ Боровичкѣ.
   -- Была у него деревушка?
   -- Была, въ одномъ владѣніи съ Копыстыньскимъ.
   -- А что съ нимъ сдѣлалось?
   -- Мы его убили.
   -- И должны были бѣжать отъ преслѣдованія? Туго вамъ придется, покончите вы жизнь на висѣлицѣ!
   Двери отворились и въ комнату вошелъ старикъ съ бутылкой и двумя стаканами. Онъ безпокойно посмотрѣлъ на сыновей и пана Кмицица, а потомъ сказалъ:
   -- Ступайте, завалите погребъ.
   Близнецы тотчасъ же ушли; отецъ налилъ одинъ стаканъ, въ ожиданіи, пока Кмицицъ позволитъ ему пить съ собою вмѣстѣ.
   Но Кмицицъ и самъ не могъ пить; рана страшно мучила его. Старикъ замѣтилъ это и сказалъ:
   -- Вы не позволите ли мнѣ осмотрѣть васъ? Я, вѣдь, это дѣло понимаю не хуже любаго цирульника.
   Кмицицъ согласился и Кемличъ снялъ съ него повязку.
   -- Кожа ободрана, ничего! Хлѣба нужно приложить съ паутиной. Кто-то ужь очень близко выстрѣлилъ въ васъ, слава Богу, что не убилъ!
   -- Значить, мнѣ не то на роду написано. Сомни-ка поскорѣй хлѣба съ паутиной и приложи; мнѣ съ тобой потолковать надо.
   Старикъ подозрительно поглядѣлъ на полковника, опасаясь, какъ бы опять рѣчь не зашла о несчастномъ табунѣ, отбитомъ козаками, но, тѣмъ не менѣе, тотчасъ же размочилъ хлѣбъ, смѣшалъ его. съ паутиной и приложилъ въ лицу пана Андрея.
   Кмицицъ всталъ и началъ прохаживаться по комнатѣ, по временамъ останавливаясь передъ Кемличемъ и глядя на него разсѣянными глазами; очевидно, онъ что-то раздумывалъ, боролся со своими мыслями. Такъ прошло полчаса; старикъ все болѣе и болѣе безпокойно вертѣлся на своемъ мѣстѣ.
   Вдругъ Кмицицъ остановился передъ нимъ.
   -- Панъ Кемличъ,-- спросилъ онъ,-- гдѣ тутъ ближе всего стоятъ хоругви, которыя взбунтовались противъ пана воеводы Виленскаго?
   Старикъ заморгалъ глазами.
   -- Говорятъ, что одна стоитъ въ Щучинѣ.
   -- Кто говоритъ?
   -- Сами солдаты изъ этой хоругви.
   -- Кто ею начальствуетъ?
   -- Панъ Володіёвскій.
   -- Хорошо. Позови мнѣ Сороку!
   Старинъ вышелъ и черезъ минуту возвратился съ вахмистромъ.
   -- Письма нашлись?-- спросилъ Кмицицъ.
   -- Нѣтъ, панъ полковникъ. Кмицицъ щелкнулъ пальцами.
   -- Эхъ, горе какое! Можешь уйти, Сорока! За то, что вы потеряли письма, васъ слѣдовало бы повѣсить. Можешь уйти. Панъ Кемличъ, нѣтъ ли у тебя на чемъ писать? Хоть листа два бумаги и перо.
   Старикъ скрылся за дверью чулана, который, очевидно, служилъ складомъ различныхъ вещей, и что-то надолго застрялъ тамъ. Кмицицъ во все это время ходилъ по комнатѣ и разсуждалъ самъ съ собой.
   "Цѣлы ли письма, нѣтъ ли,-- думалъ онъ, -- гетманъ не знаетъ и будетъ бояться, чтобъ я не опубликовалъ ихъ. И его держу въ рукахъ... Хитрость за хитрость! Я пригрожу, что отошлю ихъ воеводѣ витебскому. Именно! Дастъ Богъ, онъ испугается!"
   Тутъ возвратился Кемличъ съ донесеніемъ, что бумага нашлась, но пера и чернилъ нѣтъ.
   -- Нѣтъ перьевъ? Развѣ въ здѣшнемъ лѣсу нѣтъ птицъ? Можно бы ихъ изъ ружья подстрѣлить.
   Кемличъ торопливо выбѣжалъ изъ комнаты, потому что въ голосѣ Кмицица слышались какіе-то странные звуки, и вскорѣ возвратился съ ястребинымъ крыломъ въ рукахъ. Кмицицъ схватилъ его, вырвалъ перо и началъ очинивать его своимъ кинжаломъ.
   -- Ступай!-- сказалъ онъ.-- Легче срубить человѣку голову, фмъ очинить перо! А теперь нужны чернила.
   Онъ заворотилъ рукавъ, прокололъ себѣ руку и обмочилъ перо въ крови.
   Старикъ вышелъ изъ комнаты, а панъ Андрей принялся за письмо:
   "Отнынѣ я отказываюсь отъ службы вашему сіятельству, потому что не хочу служить измѣнникамъ. А если я присягалъ на распятіи, что не оставлю васъ, то въ этомъ да проститъ меня Богъ,-- хотя бы я и погубилъ свою душу, я предпочитаю горѣть въ вѣчномъ огнѣ за свою ошибку, чѣмъ за явную и сознательную измѣну отечеству и моему государю. Ваше сіятельство обманули меня,-- въ вашихъ рукахъ я былъ мечомъ, способнымъ проливать братскую кровь. Я призываю васъ на Божій судъ; пусть онъ рѣшитъ, на чьей сторонѣ была измѣна и на чьей чистыя намѣренія. Если же мы когда-нибудь встрѣтимся, я не посмотрю на то, что вы сильны и не только всякаго частнаго человѣка, но и цѣлую республику можете укусить на смерть,-- и у меня есть сабля, а потому я вспомню а своей обидѣ и буду преслѣдовать ваше сіятельство по скольку мнѣ придадутъ силы мое горе и сознаніе перенесенной отъ васъ обиды. Вы знаете, ваше сіятельство, что я и безъ придворныхъ полковъ, безъ замковъ и пушекъ могу доставить много хлопотъ. Пока хватитъ моихъ силъ, я буду мстить вамъ. Эта вѣрно такъ же, какъ и то, что это письмо я пишу собственною кровью. У меня находятся письма вашего сіятельства,-- письма, которыя могутъ васъ уличить не только въ измѣнѣ республикѣ, но и уронить во мнѣніи шведовъ, ибо вы ясна пишете, что готовы предать ихъ, коль скоро они поскользнутся. Вы хотите быть могущественнымъ, а я держу въ рукахъ вашу гибель (каждое письмо снабжено вашею печатью и собственноручною подписью). Я заявляю вашему сіятельству слѣдующее: если кто-нибудь изъ тѣхъ, кого я люблю и кто остался въ Кейданахъ, увидитъ малѣйшую непріятность, то я немедленна пошлю ваши подлинныя письма пану Сапѣгѣ, а копіи прикажу напечатать и распространить по всей странѣ. Хотите такъ: когда кончится война, вы отдадите мнѣ панну Биллевичъ, а я вамъ ваши письма? Вы хотите короны, но я не знаю, на что возможно будетъ возложить ее, когда ваша голова упадетъ отъ удара польскаго или шведскаго топора? Я, въ концѣ-концовъ, поручилъ бы васъ Богу, еслибъ не зналъ, что вы предпочитаете помощь дьявола. Кмицицъ".
   "Р. а Конфедератовъ вашему сіятельству отравить не удастся: найдутся такіе люди, которые, переходя со службы дьявола на служеніе Богу, предупредятъ ихъ, чтобъ они не пили пива ни въ Орлѣ, ни въ Заблудовѣ".
   Тутъ панъ Кмицицъ вскочилъ и началъ ходить по комнатѣ. Онъ былъ страшно взволнованъ. Письмо его къ Радзивиллу было просто-на-просто объявленіемъ войны, но панъ Андрей чувствовалъ въ себѣ необычайную силу и готовъ былъ хотя сію же минуту стать лицомъ къ лицу съ могущественнымъ родомъ, который потрясалъ цѣлою страной. Онъ, простой шляхтичъ, простой рыцарь, онъ, изгнанникъ, преслѣдуемый закономъ, онъ, который не могъ ожидать помощи ни откуда, видѣлъ пророче: сеймъ окомъ пораженіе князей Януша и Богуслава и свою побѣду. Какъ будетъ онъ вести войну, гдѣ найдетъ союзниковъ, какимъ образомъ побѣдитъ,-- онъ не зналъ и даже не думалъ объ этомъ. Онъ только глубоко вѣрилъ, что поступаетъ согласно велѣніямъ совѣсти, что Богъ и правда будутъ на его сторонѣ. Ему дѣлалось легче, передъ нимъ словно открывались новыя страны, новые пути. Остается только сѣсть на коня и ѣхать впередъ, а тамъ онъ уже скоро достигнетъ чести, славы и Александры.
   -- Во всякомъ случаѣ, ни одинъ волосъ не спадетъ съ ея головы,-- повторялъ онъ съ какою-то лихорадочною надеждой,-- ее защитятъ письма... Гетманъ будетъ беречь ее, какъ зѣницу ока, какъ я самъ! Объ этомъ я уже озаботился. Я -- червякъ, а жала моего испугаются.
   Вдругъ въ голову ему пришла такая мысль:
   -- А если бы и къ ней написать? Посланецъ, который повезетъ письмо къ гетману, можетъ и ей отдать тайно лоскутокъ бумаги. Какъ не сказать ей, что я покончилъ съ Радзивилломъ и иду искать другой службы?
   Онъ снова накололъ руку и началъ было писать: "Александра, я уже не въ лагерѣ Радзивилла, потому что, наконецъ, прозрѣлъ...", какъ вдругъ остановился.
   -- Нѣтъ, пусть отнынѣ за меня говорятъ мои дѣйствія, а не слова... Не стану писать!
   Онъ разорвалъ листокъ бумаги и, вмѣсто того, написалъ короткое письмо къ Володіёвскому:
   "Панъ полковникъ! Нижеподписавшійся предостерегаетъ васъ и вашихъ друзей. Гетманъ писалъ князю Богуславу и пану Гарасимовичу, чтобы васъ отравляли или убивали на ночлегахъ. Гарасимовича нѣтъ, онъ уѣхалъ съ княземъ Богуславомъ въ Пруссію, но такія же письма могли быть разосланы и къ другимъ управляющимъ. Также мнѣ извѣстно навѣрное, что гетманъ пойдетъ на васъ немедленно, какъ только получитъ помощь отъ генерала де-ла-Гарди. Остерегайтесь, какъ бы онъ не засталъ васъ врасплохъ и не перебилъ по одиночкѣ. Лучше всего просите воеводу витебскаго пріѣхать какъ можно скорѣе и принять васъ подъ свою команду. Вамъ совѣтуетъ искренно расположенный человѣкъ,-- вѣрьте ему! А до тѣхъ поръ держитесь вмѣстѣ, стоянки выбирайте другъ отъ друга поближе. У генерала конницы немного,-- есть драгуны и люди Кмицица, да и то не надежные. Самого Кмицица уже нѣтъ, гетманъ далъ ему какое-то другое порученіе, потому что, кажется, не вѣритъ ему. Онъ не такой измѣнникъ, какъ говорятъ, онъ просто обманутый человѣкъ. Поручаю васъ Богу. Бабиничъ".
   Бабиничъ -- деревня, лежащая недалеко отъ Орши, съ давнихъ поръ принадлежащая фамиліи Кмицицовъ.
   Теперь, когда Александра была обезпечена отъ мести князя, а конфедераты отъ неожиданнаго нападенія, панъ Андрей задалъ себѣ вопросъ: что дѣлать дальше?
   Онъ порвалъ связь съ измѣнниками, сжегъ свои корабли и съ этой минуты хочетъ служить отечеству, принести ему въ жертву свои силы, здоровье, жизнь,-- но какъ это сдѣлать? Съ чего начать? Къ чему приложить руки?
   Пойти къ конфедератамъ? А если его не примутъ, объявятъ измѣнникомъ и казнятъ, или, что еще горше, выгонятъ вонъ?
   -- Лучше пусть казнятъ!-- крикнулъ панъ Андрей и вспыхнулъ отъ стыда и сознанія собственнаго позора.-- Кажется, спасти Александру и конфедератовъ легче, чѣмъ свою честь.
   Вотъ тутъ-то и начиналось самое затрудненіе.
   -- Да развѣ я не могу дѣйствовать по-старому, какъ прежде съ Хованскимъ?-- сказалъ онъ самому себѣ.-- Соберу шайку и буду рѣзать шведовъ. Не въ новинку мнѣ! Никто не сопротивляется имъ,-- я одинъ буду сопротивляться... Придетъ минута и, какъ нѣкогда Литва, вся республика спроситъ: кто этотъ рыцарь, который одинъ осмѣливается влѣзать въ самую пасть льва? Тогда я сниму шапку и скажу: "Смотрите, это я, Кмицицъ!"
   И его такъ потянуло на кровавую работу, что онъ уже хотѣлъ было идти изъ комнаты, чтобы приказать садиться на лошадей своимъ солдатамъ и Кемличанъ и ѣхать.
   Но прежде чѣмъ дойти до двери, онъ почувствовалъ, что какая-то сила толкнула его въ грудь и отпихнула отъ порога. Онъ остановился посрединѣ комнаты и оглянулся вокругъ удивленными глазами.
   -- Какъ же это такъ? А мои грѣхи такъ и останутся неискупленными?
   "Гдѣ покаяніе за преступленія?-- спросила его совѣсть.-- Тутъ нужно совсѣмъ другое".
   "Чѣмъ ты можешь загладить свои вины, если не подвигомъ,-- подвигомъ тяжелымъ, страшнымъ, безкорыстнымъ и чистымъ, какъ слеза?... Развѣ это подвигъ -- собрать шайку мерзавцевъ и носиться съ ними, какъ вихрь, по полямъ и лѣсамъ? Не привлекаетъ ли тебя къ себѣ эта цѣль такъ, какъ пса манить къ себѣ кусокъ окровавленнаго мяса? Это -- забава, а не подвигъ, не спасеніе отчизны, а разбой! Ты дѣйствовалъ такъ противъ Хованскаго, и чего же добился, въ концѣ концовъ? Разбойники, что кроются въ лѣсахъ, также готовы нападать на шведскіе полки, а откуда ты возьмешь другихъ людей? Шведамъ ты можешь надѣлать хлопотъ, но еще больше зла доставишь своимъ соотечественникамъ. Такъ вотъ чѣмъ ты думаешь замѣнить постъ и покаяніе!"
   Такъ говорила совѣсть въ панѣ Кмицицѣ, а панъ Кмицицъ видѣлъ, что она права, и его разбирала злоба на собственную совѣсть: какъ она можетъ такъ прямо высказывать горькую правду?
   -- Что же мнѣ дѣлать?-- спросилъ онъ.-- Кто мнѣ посовѣтуетъ, кто спасетъ меня?
   Тутъ колѣни его невольно согнулись и изъ груди вырвался громкій, искренній вопль:
   -- О, Боже милосердый! Ты, Который на крестѣ сжалился надъ разбойникомъ, сжалься теперь и надо мною. Я жажду омыть себя отъ прежнихъ грѣховъ, начать новую жизнь и вѣрно служить своей отчизнѣ, но не знаю какъ, ибо блуждаю во мракѣ. Господи, я служилъ измѣнникамъ не по злобѣ, но по невѣдѣнію; освѣти меня, вдохнови, утѣшь и спаси, милосердія Твоего ради...
   Панъ Андрей началъ бить себя въ грудь.
   -- А Ты, Пречистая Дѣва, вступись за меня передъ Своимъ Сыномъ, приди на помощь, не оставляй меня въ горѣ и отчаяніи моемъ, дабы я могъ служить Тебѣ, отомстить за Твое поношеніе, а въ минуту моей смерти будь покровительницей несчастной души моей!
   Панъ Кмицицъ молился и не чувствовалъ, какъ изъ глазъ его падаютъ крупныя, частыя слезы. Наконецъ, онъ склонился головой на кровать и застылъ въ одномъ положеніи. Въ комнатѣ воцарилась тишина; слышно было только, какъ за окномъ шептались могучія сосны. Вотъ раздались чьи-то тяжелые шаги и чей-то голосъ спросилъ:
   -- Какъ вы думаете, панъ вахмистръ, куда мы теперь поѣдемъ?
   -- А я почемъ знаю!-- отвѣтилъ Сорока.-- Поѣдемъ, да и только! Куда? Можетъ быть, въ королю, что теперь стонетъ подъ шведскою рукой.
   -- Правда ли, что его всѣ оставили?
   -- Правда, только Господь Богъ не оставилъ.
   Кмицицъ вскочилъ на ноги. Лицо его было ясно и спокойно. Онъ подошелъ къ дверямъ и крикнулъ:
   -- Готовить лошадей! Пора въ путь!
   

Глава III.

   Солдаты были рады выѣхать изъ лѣса, тѣмъ болѣе, что боялись погони князя Богуслава. Старикъ Кемличъ самъ пошелъ въ хату, предчувствуя, что раньше или позже, а его все равно позовутъ.
   -- Вы хотите ѣхать?-- спросилъ онъ, входя.
   -- Да. Ты выведешь меня изъ лѣсу. Мѣстность эта знакома тебѣ?
   -- Знакома. Я здѣшній... А куда вы хотите ѣхать?
   -- Къ королю.
   -- Пресвятая Дѣва!-- изумился старикъ.-- Къ какому же это?
   -- Ужь, конечно, не къ шведскому.
   Кемличъ началъ креститься.
   -- Такъ развѣ вы не знаете, что король бѣжалъ въ Силезію, что его всѣ оставили? Даже Краковъ осажденъ.
   -- Поѣдемъ въ Силезію.
   -- А какъ мы проберемся черезъ шведовъ?
   -- По-шляхетски ли, по-мужицки ли, на сѣдлѣ или пѣшкомъ, все равно, только бы пробраться.
   Кемличъ пересталъ удивляться. Онъ зналъ о роди и значеніи Кмицица при дворѣ Радзивилла. Понятно, Радзивиллъ хочетъ помириться съ королемъ и теперь посылаетъ пана Кмицица...Отчего и не услужить такимъ лицамъ, какъ Кмицицъ, Радзивиллъ и король?... Безъ награды не останешься, а заступничество... охъ, куда какъ пригодится, въ случаѣ, если придется отдавать отчетъ въ старыхъ грѣхахъ. Загорится война, а тутъ добыча ужь сама въ карманъ полѣзетъ. Все это улыбалось Кемличу, который и безъ того привыкъ безпрекословно слушаться своего стараго начальника.
   -- Ну, да, ты поѣдешь со мной и сыновья твои поѣдутъ.
   -- Конечно, если вы прикажете, я поѣду; человѣкъ я маленькій, убогій... Хату свою бросить придется, пожитки...
   -- Я заплачу за все, да и вамъ лучше будетъ убраться отсюда, пока голова ваша цѣла на плечахъ.
   -- Святые угодники! Что вы говорите, панъ полковникъ?... Что можетъ грозить невиннымъ?
   -- Невиннымъ!-- расхохотался панъ Андрей.-- Знаю я васъ! Сначала вы владѣли вмѣстѣ съ Вопыстынскимъ однимъ имуществомъ, потомъ убили его, убѣжали отсюда и служили у меня, потомъ увели мой табунъ...
   -- Боже ты мой, Боже!
   -- А теперь разбойничаете по дорогамъ, грабите всѣхъ, кто попадется подъ руку... Молчи, не оправдывайся, я все знаю,-- твоя же сыновья разсказали... Ну, грабили бы шведовъ, а то сбояхъ!... Стыдно, не шляхетское это дѣло!... Ты поѣдешь со мной, вѣрною службой загладишь свои вины и возстановишь честь. Я беру васъ къ себѣ на службу, а ты самъ знаешь, что служить у меня куда какъ выгоднѣй, чѣмъ воровать лошадей.
   Глаза Кемлича противъ воли засверкали.
   Кмицицъ замѣтилъ это и грозно сказалъ:
   -- Не пытайся только измѣнить мнѣ! Я тебя найду повсюду и всегда, только одинъ Богъ можетъ спасти тебя.
   -- Вотъ ужь это напрасно говорите, -- глухо сказалъ Кемличъ.-- Пусть меня Богъ покараетъ, если у меня явится такая мысль.
   -- Вѣрно, -- послѣ короткаго молчанія сказалъ Кмицицъ,-- измѣна еще не то, что разбой, и не одинъ разбойникъ остановится передъ измѣной.
   -- Что вамъ угодно будетъ приказать теперь?-- спросилъ Кемличъ.
   -- Прежде всего, нужно отправить вотъ эти два письма. Одно къ князю воеводѣ... Пусть посланный отдастъ первой княжеской хоругви и возвращается назадъ. Отвѣта не нужно.
   -- Смолокуръ отвезетъ; онъ человѣкъ бывалый.
   -- Хорошо. Другое -- въ Подлясье: спросить, гдѣ стоитъ ляуданская хоругвь пана Володіёвскаго, и отдать ему лично.
   -- Если это письмо не особенно спѣшное, то, выѣхавши изъ лѣса, мы можемъ отдать кому-нибудь по дорогѣ. Шляхта то и дѣло ѣдетъ въ лагерь къ конфедератамъ.
   -- Пусть будетъ такъ. А теперь слушай меня внимательно.
   -- Слушаю, слушаю, панъ полковникъ.
   -- Меня ославили повсюду за злодѣя, союзника гетмана и шведовъ. Если король узнаетъ, это я, то не повѣритъ мнѣ, хотя самъ Богъ видитъ мою искренность. Ты понимаешь, Кемличъ?
   -- Понимаю, панъ полковникъ.
   -- Поэтому я называюсь не Кмицицъ, а Бабиничъ,-- понимаешь? Настоящаго моего имени знать никто не долженъ. Чтобъ у меня языкъ держать за зубами! Если спросятъ, это я, скажешь, что присоединился къ вамъ на дорогѣ, а откуда -- не знаешь; поди, молъ, самъ спроси. Сыновьямъ и челяди скажешь то же самое. Хотя бы съ нихъ шкуру снимали, пусть я, все-таки, останусь Бабиничемъ. Вы мнѣ за это головой своей отвѣчаете!
   -- Такъ и будетъ. Пойду сыновьямъ скажу; этимъ дуракамъ нужно дубиной въ голову вколачивать. Далъ Господь радость... за грѣхи, вѣрно... Только вотъ что... не позволите ли вы мнѣ сказать еще одно слово?
   -- Говори.
   -- Не лучше ли намъ не сказывать солдатамъ, куда мы ѣдемъ?
   -- Конечно.
   -- Потомъ, не скрыть ли намъ ваше положеніе? Шведы даютъ пропускныя грамоты только важнымъ людямъ, а безъ грамотъ ведутъ прямо въ коменданту.
   -- У меня есть пропускныя грамоты къ шведскимъ комендантамъ.
   Кемличъ постарался скрыть свое удивленіе при этихъ словахъ и только сказалъ:
   -- Грамоты нужно показывать только въ случаѣ особенной надобности; но если вы ѣдете по секретному дѣлу, то лучше держать ихъ при себѣ. Не знаю, выданы ли онѣ на имя Бабинича, или пана Кмицица, показать ихъ -- значитъ оставить за собой слѣдъ и облегчить погоню.
   -- Очень умно!-- воскликнулъ Кмицицъ.-- Дѣйствительно, лучше спрятать ихъ до поры до времени, если только можно и безъ нихъ пробраться.
   -- Можно, ваша милость, только въ мужицкомъ платьѣ, или небогатымъ шляхтичемъ нарядиться; у меня все это есть,-- шапки, старые полушубки и прочее. Возьмемъ мы десятокъ лошадей и будемъ забираться все въ глубь, къ Варшавѣ, точно будто бы съ ярмарки на ярмарку ѣздимъ. Шведы на насъ вниманія обращать не станутъ,-- мало ли народу разъѣзжаетъ по дорогамъ?
   -- А если у насъ отберутъ лошадей? Въ военное время реквизиція вещь обыкновенная.
   -- Или купятъ, или отберутъ. Купятъ, тогда мы поѣдемъ въ Субботу не съ лошадьми, а за лошадьми; отберутъ -- поѣдемъ жаловаться въ Варшаву или въ Краковъ.
   -- А гдѣ эта Суббота?
   -- Не далеко отъ Пятницы, ваша милость.
   -- Ты шутишь, Кемличъ!
   -- Помилуйте, смѣю ли я? Такъ называются эти мѣстечки. За Ловичемъ они; ярмарки тамъ бываютъ, народъ отовсюду съѣзжается, даже изъ Пруссіи лошадей приводятъ.
   -- Хорошо, я принимаю твой планъ. Мы поѣдемъ съ лошадьми, за которыхъ я заплачу тебѣ раньше, чтобъ не вводить тебя въ убытокъ... Приготовь полушубки, шапки и простыя сабли, мы ѣдемъ сейчасъ. Ступай... Подожди: предупреди, чтобъ меня никто не называлъ ни вашею милостью, ни паномъ полковникомъ, а просто Бабиничемъ!
   Кемличъ вышелъ, а спустя часъ всѣ сидѣли уже на коняхъ, готовые пуститься въ дальнюю дорогу.
   Пана Кмицица было невозможно узнать въ его убогой свиткѣ, въ шапкѣ съ вытертымъ бараньимъ верхомъ и съ завязаннымъ лицомъ. Точь въ точь мелкій шляхтичъ послѣ трактирной драки.
   Солдаты съ изумленіемъ посматривали на своего полковника, въ особенности Сорока, который никакъ не могъ примириться съ своимъ новымъ положеніемъ и ворчалъ себѣ подъ носъ:
   -- Не могу я его называть такъ, хоть что хочешь! Убей меня, а все я ему отдамъ честь по-старому, какъ слѣдуетъ!
   -- Что дѣлать? Приказано, такъ нужно слушать!-- сказалъ Бѣлоусъ.-- Сильно измѣнился нашъ полковникъ!
   Солдаты не знали, что и душа пана Андрея измѣнилась едва ли не больше его наружности.
   -- Пошелъ!-- крикнулъ панъ Бабиничъ.
   Всадники окружили маленькій табунъ и погнали его впередъ.
   

Глава IV.

   Держась пограничной черты, отдѣляющей Троцкое воеводство отъ Пруссіи, наши всадники пробирались цѣликомъ по лѣсу и, наконецъ, дошли до Дэнга, маленькаго городка, лежащаго уже за границей.
   Дэнгъ напоминалъ не то лагерь, не то мѣсто съѣзда какого-то сеймика. Шляхта вмѣстѣ съ женами, дѣтьми и имуществомъ, укрывшаяся отъ шведовъ подъ власть электора, распивала въ корчмахъ прусское пиво и обсуждала послѣднія политическія новости. Не разспрашивая ни о чемъ и только прислушиваясь къ разговорамъ, панъ Бабиничъ узналъ, что королевская Пруссія рѣшительно объявила себя на сторонѣ Яна Казиміра и заключила съ электоромъ договоръ сопротивляться всякому врагу. Говорили, что, несмотря на договоръ, большіе города не хотѣли впускать княжескіе гарнизоны, опасаясь, какъ бы хитрый князь не завладѣлъ ими вовсе или въ рѣшительную минуту не примирился бы со шведами.
   Шляхта ворчала на подобное недовѣріе горожанъ и пану Андрею, знающему о сношеніяхъ электора съ Радзивилломъ, стоило много труда воздерживаться, чтобъ не раскрыть всѣхъ ихъ тайнъ. Онъ во-время сообразилъ, что убогому шляхтичу не слѣдъ вмѣшиваться въ разрѣшеніе сложныхъ политическихъ вопросовъ, надъ которыми и болѣе опытные люди безъ толцу ломали свои головы.
   Продавъ пару старыхъ лошадей и пріобрѣтя новыхъ, Кмицицъ поѣхалъ вдоль прусской границы, по большой дорогѣ въ Щучинъ, лежащій въ самомъ углу Мазовецкаго воеводства. Въ самый Щучинъ панъ Андрей не хотѣлъ заѣзжать. Онъ узналъ, что тамъ стоитъ хоругвь конфедератовъ и этою хоругвью предводительствуетъ панъ Володіёвскій. Какъ ему показаться на глаза славнаго воина? Словамъ его не повѣрятъ, а на дѣлѣ онъ еще не успѣлъ проявить себя... И панъ Кмицицъ приказалъ свернуть на западъ, въ сторону Вонсочи.
   Въ нѣсколькихъ миляхъ отъ Вонсочи стояла корчма, гдѣ панъ Андрей и рѣшилъ остановиться на ночлегъ, тѣмъ болѣе, что въ корчмѣ, кромѣ хозяина, никого не было.
   Но едва только Кмицицъ съ тремя Кемличами и Сорокой сѣли за ужинъ, на дорогѣ послышался стукъ колесъ и топотъ лошадей.
   Кмицицъ вышелъ посмотрѣть, не ѣдетъ ли это шведскій отрядъ, но, вмѣсто шведовъ, увидалъ бричку, за ней два воза съ поклажей и нѣсколько вооруженныхъ всадниковъ.
   Съ перваго же взгляда было видно, что это ѣдетъ какая-то важная особа. Бричка была запряжена четверкой отличныхъ лошадокъ, на козлахъ сидѣлъ кучеръ рядомъ съ гайдукомъ, одѣтымъ въ венгерку, а на главномъ мѣстѣ самъ панъ, въ волчьей шубѣ безъ рукавовъ, застегнутой на позолоченныя пуговицы.
   Панъ, несмотря на свою важность, былъ еще очень молодъ,-- лѣтъ двадцати съ небольшимъ. По его толстому, красноватому лицу и всей фигурѣ можно было замѣтить, что онъ не особенно иного постится.
   Бричка остановилась. Панъ увидалъ Кмицица у порога, махнулъ ему рукой и крикнулъ:
   -- Поди-ка сюда, любезный!
   Кмицицъ, вмѣсто того, чтобъ приблизиться, ушелъ назадъ въ корчму и сѣлъ снова за ужинъ. Незнакомый панъ вошелъ вслѣдъ за нимъ.
   -- Отчего никто не выходитъ, когда я зову?-- спросилъ онъ.
   -- Хозяинъ ушелъ въ подвалъ, а мы такіе же пріѣзжіе, какъ и вы,-- сказалъ Кмицицъ.
   -- Благодарю за объясненіе. А кто вы такіе?
   -- Шляхтичи, съ лошадьми идемъ.
   -- Тогда бью челомъ. Позвольте и мнѣ присѣсть къ вамъ за столъ.-- Панъ просилъ позволенія присѣсть такимъ тономъ, какъ будто бы былъ увѣренъ, что ему никто не откажетъ. Онъ не ошибся, потому что Кмицицъ вѣжливо отвѣтилъ ему:
   -- Усерднѣйше просимъ васъ, хотя и не знаемъ, чѣмъ угостить. У насъ только горохъ съ колбасой.
   -- Ну, у меня въ погребцѣ, положимъ, и получше нѣчто найдется,-- не безъ гордости промолвилъ молодой панъ,-- но для солдатскаго желудка и горохъ съ колбасой недурно, въ особенности если его запить хорошенько.
   Съ этими словами (а говорилъ онъ очень медленно и важно) онъ усѣлся за столъ и, видя, что Кмицицъ подвинулся, прибавилъ ласково:
   -- Не стѣсняйтесь, пожалуйста, любезнѣйшій! Въ дорогѣ на званіе и положеніе человѣка вниманія не обращаютъ, а еслибъ вы меня и толкнули локтемъ, отъ этого корона съ моей головы не свалится.
   Кмицицъ, который въ это время подавалъ незнакомцу миску съ горохомъ, непремѣнно разбилъ бы ее объ голову молодаго пана, еслибъ его не разбиралъ смѣхъ. Онъ улыбнулся и сказалъ:
   -- Теперь такія времена, ваша милость, что и съ высочайшихъ головъ падаютъ короны, напримѣръ, нашъ король Янъ Казиміръ, который по праву можетъ носить двѣ короны, а носить только одинъ терновый вѣнецъ.
   Незнакомецъ проницательно посмотрѣлъ на Кмицица и вздохнулъ.
   -- Теперь такія времена, что говорить о нихъ можно только съ испытанными друзьями... А вы это очень ловко сказали. Должно быть, вы служили при хорошихъ дворахъ, набрались кое-чего.
   -- Приходилось толкаться между людьми, слышать многое... Только я ни у кого не служилъ.
   -- А скажите, откуда вы родомъ?
   -- Изъ Троцкаго воеводства.
   -- А-а! Ну, что слышно на Литвѣ?
   -- По-старому; въ измѣнникахъ недостатка нѣтъ.
   -- Измѣнниковъ, вы говорите, любезнѣйшій? А что же это за измѣнники?
   -- Тѣ, которыя отступились отъ короны и республики.
   -- А какъ поживаетъ князь воевода виленскій?
   -- Болѣнъ, говорятъ: духъ захватываетъ.
   -- Дай Богъ ему здоровья; хорошій онъ человѣкъ.
   -- Для шведовъ развѣ хорошъ, потому что ворота имъ настежь отворилъ.
   -- Вы, кажется, не принадлежите къ числу его партизановъ?
   Кмицицъ замѣтилъ, что панъ выпытываетъ изъ него правду.
   -- Э, что мнѣ за дѣло!-- отвѣтилъ онъ,-- пусть другіе думаютъ объ этомъ... Я боюсь только, чтобы шведы лошадей моихъ не забрали.
   -- Тогда нужно было сбыть ихъ на мѣстѣ. Говорятъ, на Подлясьѣ стоятъ хоругви, что взбунтовались противъ гетмана, и что будто бы у нихъ лошадей мало... Я вотъ и самъ въ Шучинъ ѣду.
   -- И вы также бѣжите отъ шведовъ?
   Незнакомецъ посмотрѣлъ на Кмицица и спросилъ флегматично:
   -- Почему это вы говорите также, если сами не только не бѣжите отъ нихъ, но еще разсчитываваете продавать имъ лошадей, если они не возьмутъ ихъ у васъ силой?
   Кмицицъ пожалъ плечами.
   -- Я говорилъ также потому, что въ Лэнгѣ видѣлъ много бѣглецовъ. Что же касается меня, то еслибъ имъ всѣ прислуживали такъ же, какъ я служить намѣренъ, то имъ недолго бы пришлось усидѣть на мѣстѣ.
   -- Но если вы такъ не любите шведовъ, то зачѣмъ вамъ удаляться отъ тѣхъ хоругвей, которыя оставили гетмана? Тамъ не мало достойныхъ людей, которые не захотѣли промѣнять своего государя на другого, и число ихъ ростетъ съ каждымъ часомъ. Вы идете изъ тѣхъ мѣстъ, гдѣ шведовъ еще не знаютъ, а вотъ здѣсь отъ нихъ кровавыми слезами плачутъ. Напримѣръ, генералъ Стенбокъ заявлялъ, что всякій можетъ сидѣть спокойно въ своемъ домѣ, что никто не тронетъ мирныхъ жителей. Какже! Генералъ одно, а подначальные другое,-- жители всѣ умираютъ со страха за свою жизнь и имущество. Каждому хочется пользоваться трудами рукъ своихъ, а тутъ явится первый пришлецъ и давай ему. А не дашь, онъ на тебя вину какую-нибудь взвалитъ... Хорошо еще, если послѣ этого у тебя отберутъ все имущество, а то и голову съ плечъ долой. Теперь всѣ жалѣютъ о прежнемъ государѣ и смотрятъ на конфедератовъ, точно ожидаютъ отъ нихъ спасенія для себя и для отчизны...
   -- Ваша милость, кажется, тоже не особенно желаетъ добра шведамъ?-- спросилъ Кмицицъ.
   Незнакомецъ пугливо осмотрѣлся вокругъ, но потомъ успокоился и проговорилъ:
   -- Я желаю, чтобъ они всѣ подохли, и не скрываю этого отъ васъ, потому что вы кажетесь мнѣ человѣкомъ хорошимъ, а если я и ошибаюсь, то вы, все-таки, меня не свяжете и шведамъ не отдадите, потому что у меня есть сабля... и прислуга вооруженная, наконецъ...
   -- Вы можете быть совершенно спокойны; я не сдѣлаю этого. Напротивъ, мнѣ очень нравится, что вы оставили даже свою собственность, которая непремѣнно достанется въ руки непріятеля, Я очень одобряю вашу любовь въ отечеству.
   Кмицицъ заговорилъ покровительственнымъ тономъ, вовсе не свойственнымъ мелкому шляхтичу, но молодой панъ не обратилъ на это особаго вниманія и только хитро подмигнулъ глазами.
   -- Что я, дуракъ, что ли? У меня первое правило, чтобъ мое не пропадало: что Богъ послалъ, то надо беречь. Я сидѣлъ тихо около своихъ овиновъ и амбаровъ и только когда продалъ свою движимость, то подумалъ: пора въ дорогу! Пускай теперь мнѣ мстятъ, пусть забираютъ, что имъ понравится.
   -- Но вы оставили, во всякомъ случаѣ, землю и постройки?
   -- Какъ бы не такъ! Я арендую вонсоцкое староство у воеводы мазовецкаго, а теперь подходитъ срокъ моему контракту. Я ему послѣдней платы не внесъ, и не внесу, ей-Богу не внесу! Говорятъ, и панъ воевода мазовецкій тянетъ на шведскую руку. Пусть за мной аренда пропадетъ, а денежки мнѣ пригодятся.
   Кмицицъ расхохотался.
   -- О, чтобъ васъ!... По всему видно, что вы не только храбрый человѣкъ, но и ловкій, вмѣстѣ съ тѣмъ!
   -- А какъ же иначе? Ловкость -- это главное! Но я не о ловкости говорю съ вами. Отчего вы, сочувствуя отечеству и покинутому королю, не пойдете на Подлясье и не присоединитесь къ конфедератамъ? И Богу можете угодить, и себѣ карьеру составить,-- мало ли случаевъ бывало, что бѣдный человѣкъ выходилъ изъ войны богатымъ? Я замѣчаю, что вы человѣкъ смѣлый и рѣшительный, и скоро можете разбогатѣть, если Господь пошлетъ хорошую добычу. Нужно только не тратить безъ толку то, что попадетъ въ руки,-- вотъ мѣшокъ-то и будетъ наполняться мало-по-малу. Не знаю я, есть ли у васъ какая-нибудь деревушка, или нѣтъ, но при деньгахъ не трудно и арендовать что-нибудь, а тамъ и до собственнаго владѣнія недалеко. И такъ, изъ захудалаго шляхтича вы можете сдѣлаться человѣкомъ, какъ слѣдуетъ, служить по выборамъ, только бы труда не боялись.
   Кмицицъ еле удерживался, чтобъ не расхохотаться.
   -- Васъ тамъ примутъ непремѣнно; тамъ люди нужны... Да что тутъ толковать? Вы мнѣ очень понравились и я беру васъ подъ свое покровительство.
   Тутъ молодой человѣкъ гордо поднялъ голову и началъ разглаживать свои усы.
   -- Хотите быть моимъ оруженосцемъ? Будете носить мое оружіе и смотрѣть за прислугой.
   Кмицицъ не выдержалъ и разразился веселымъ смѣхомъ.
   -- Чему это вы смѣетесь?-- наморщилъ брови незнакомецъ.
   -- Очень ужь я обрадовался вашему предложенію.
   Но молодой панъ разсердился не на шутку.
   -- Дуракъ тотъ, у кого вы переняли эти манеры. Нужно знать, съ кѣмъ говорите, и не переходить границъ приличія.
   -- Простите, простите!-- весело началъ извиняться Кмициць,-- я не имѣю чести...
   -- Я -- панъ Жендзянъ изъ Вонсочи!-- съ гордостью перебилъ панъ.
   Кмицицъ открылъ было ротъ, чтобы сказать свою вымышленную фамилію, какъ двери отворились и въ комнату поспѣшно вошелъ Бѣлоусъ.
   -- Панъ комен...
   Кмицицъ грозно посмотрѣлъ на него, солдатъ смѣшался и докончилъ:
   -- Тамъ люди какіе-то идутъ... изъ Щучина.
   Кмицицъ вздрогнулъ, но тотчасъ же оправился.
   -- Смотрѣть въ оба! А много ихъ?
   -- Человѣкъ десять.
   -- Если правда, что въ Щучинѣ стоить панъ Володіёвскій, то это, вѣроятно, его отрядъ,-- сказалъ Жендзянъ.
   Панъ Андрей прошелся по комнатѣ и сѣлъ въ самомъ темномъ углу. Въ сѣняхъ послышались шаги и въ комнату вошли нѣсколько человѣкъ.
   Кмицицъ увидалъ перваго и сердце тревожно забилось въ его груди. То былъ Юзва Бутримъ, по прозванію Безногій.
   -- Эй, хозяинъ,-- закричалъ онъ,-- овса лошадямъ!
   -- У меня нѣтъ овса,-- отвѣтилъ хозяинъ,-- вотъ развѣ эти господа дадутъ.
   И онъ указалъ на Жендзяна и Кмицица.
   -- Кто эти люди?-- спросилъ Жендзянъ.
   -- А ты самъ кто таковъ?
   -- Староста вонсоцкій.
   (Жендзяна, арендатора староства, его собственная прислуга звала старостой, и онъ привыкъ къ этому титулу).
   Юзва Бутримъ смѣшался, узнавъ, съ какою важною персоной имѣетъ дѣло, и снялъ шапку съ головы.
   -- Ляуданцы, изъ бывшей хоругви Биллевича, а нынѣ пана Володіёвскаго.
   -- Ну? Такъ панъ Володіевскій въ Щучинѣ?
   -- Кавже, и съ другими полковниками. Тамъ панъ Оскер, ко и панъ Ковальскій и двое Скшетускихъ.
   -- Какихъ Скшетускихъ?-- воскликнулъ Жендзянъ.-- Одинъ изъ нихъ не изъ Бурда ли?
   -- Не знаю, говорятъ, збаражецъ.
   -- Батюшки, мой панъ!
   Тутъ Жендзянъ поправился:
   -- Мой панъ кумъ, хотѣлъ я сказать.
   У Кмицица въ голойѣ одна мысль быстро смѣнялась другою. Прежде всего, его душа возмутилась при видѣ грознаго Бутрина и рука невольно схватилась за саблю. Прежній Кмицицъ тотчасъ приказалъ бы разорвать конями своего врага и убійцу его друзей, но теперешній панъ Бабиничъ сдержался. Даже больше, его пугала мысль, что если его узнаютъ, то могутъ помѣшать осуществленію его намѣреній. Онъ опустилъ голову на руки, точно его клонилъ сонъ, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, шепнулъ сидящему рядомъ Сорокѣ:
   -- Распорядись, чтобъ лошади были наготовѣ. Ночью мы поѣдемъ.
   Кмицицъ показывалъ видъ, что дремлетъ, а воспоминанія такъ и тѣснились въ его головѣ. Люди эти напомнили ему Ляуду, Водокты и то недалекое прошлое, которое минуло, какъ сонъ. Когда Юзва сказалъ, что служилъ въ хоругви Биллевича, у пана Андрея дрогнуло сердце. И пришло ему на память, что въ такой же самый вечеръ, когда въ каминѣ горѣлъ яркій огонь, онъ, точно снѣгъ на голову, свалился въ Водокты и въ первый разъ увидалъ Александру посреди пряхъ.
   Сквозь закрытыя рѣсницы онъ видѣлъ какъ на-яву эту ясную, спокойную дѣвушку, вспомнилъ, какъ она хотѣла-быть его ангеломъ-хранителемъ, уберечь отъ зла, показать прямую, вѣрную дорогу. О, еслибъ онъ послушался ее, еслибъ онъ послушался ее!... Она знала, что дѣлать, на чьей сторонѣ стоять; она знала, гдѣ правда, долгъ, просто взяла бы его за руку и повела бы, еслибъ онъ захотѣлъ ее слушать.
   И любовь такъ заговорила въ сердцѣ пана Андрея, что онъ готовъ былъ отдать до капли всю свою кровь, чтобъ упасть къ ногамъ этой дѣвушки, готовъ былъ обнять этого ляуданскаго медвѣдя, который перебилъ его друзей, и все это потому, что онъ былъ изъ тѣхъ мѣстъ, зналъ Биллевичей и видалъ Александру.
   Изъ задумчивости пробудило его только собственное имя, которое Юзва Бутримъ повторилъ нѣсколько разъ. Юзва разсказывалъ Жеадзяну о томъ, что произошло въ Кейданахъ со дня приснопамятнаго соглашенія гетмана со шведами, о сопротивленіи войска, объ арестѣ полковниковъ и ихъ счастливомъ спасеніи. Имя Кмицица повторялось нѣсколько разъ съ весьма нелестными эпитетами. Потомъ разговоръ перешелъ на пана Володіёвскаго и хоругви, стоящія въ Подлясьѣ.
   -- Насчетъ продовольствія плохо,-- жаловался Бутримъ,-- вотъ полковники и рѣшили раздѣлиться человѣкъ по сту и стать въ милѣ или двухъ другъ отъ друга. А какъ придетъ зима, я ужь и не знаю что будетъ.
   Тутъ Кмицицъ не вытерпѣлъ и сказалъ изъ своего темнаго угла:
   -- Вотъ васъ гетманъ и передушитъ всѣхъ по-одиночкѣ.
   Въ это время двери отворились и Сорока на минуту остановился на порогѣ. Юзва Бутримъ посмотрѣлъ на него и спросилъ у Жендзяна:
   -- Это вашъ человѣкъ?... Я его видѣлъ гдѣ-то.
   -- Нѣтъ,-- отвѣтилъ Жендзянъ,-- это шляхтичи, ѣздятъ, съ лошадьми по ярмаркамъ.
   -- Куда ѣдете?-- спросилъ Юзва.
   -- Въ Субботу.
   -- А гдѣ эта Суббота?
   -- Возлѣ Пятницы.
   Юзва разсердился и нахмурилъ брови.
   -- Отвѣчай, коли спрашиваютъ!
   Кмицицъ, опасаясь, какъ бы не вышло какого-нибудь недоразумѣнія, поспѣшилъ на помощь:
   -- Не сердитесь, панъ солдатъ; Пятница и Суббота, это села, гдѣ бываютъ конныя ярмарки. Не вѣрите, такъ спросите у пана старосты, онъ знаетъ.
   -- Какже, есть такія!-- сказалъ Жендзянъ.
   -- Если такъ, то другое дѣло!-- проговорилъ Юзва.-- Да зачѣмъ вамъ ѣхать туда? Вы и въ Щучинѣ можете сбыть ихъ; у насъ въ лошадяхъ большой недостатокъ.
   -- Всякій ѣдетъ туда, гдѣ ему лучше,-- уклончиво отвѣтилъ Кмицицъ.
   -- Я не знаю, гдѣ вамъ лучше, но намъ-то вовсе не выгодно, чтобъ вы продавали лошадей шведамъ, да разсказывали имъ про все, что увидите.
   -- Странно,-- сказалъ Жендзянъ,-- эти люди бранятъ шведовъ, а все такъ и норовятъ къ нимъ поближе.
   Тутъ онъ обратился къ Кмицицу:
   -- А вы, любезный, не особенно похожи на барышника, и перстень у васъ на пальцѣ такой, какого бы и любой панъ не постыдился. Покажите-ка сюда!...
   -- Возьмите сами... Я очень усталъ.
   -- Э, братецъ, кто-нибудь но думаетъ, что ты свое лицо показать боишься!
   Юзва, не говоря ни слова, подошелъ къ камину, вытащилъ горящую головню и, высоко держа надъ головой, пошелъ прямо на встрѣчу Кмицицу.
   Кмицицъ поднялся во весь свой ростъ и уставился глазами прямо въ глаза Бутрима. Головня выпала изъ рукъ Юзвы, роняя тысячи искръ по дорогѣ.
   -- Іисусъ, Марія!-- вскрикнулъ онъ,-- это Кмицицъ!
   -- Я!-- отвѣчалъ панъ Андрей, видя, что дальше скрываться нѣтъ возможности.
   -- Держи, держи!-- закричалъ Юзва.-- Такъ это ты, проклятый измѣнникъ, ты, дьяволъ воплощенный? Одинъ разъ ты уже вырвался изъ моихъ рукъ, и теперь, переодѣвшись въ чужое платье, идешь къ шведамъ?
   Онъ схватилъ за шиворотъ пана Андрея, но тутъ съ лавки приподнялись два молодыхъ Кеилича, Козьма и Дамьянъ.
   -- Отецъ, напирать?-- спросилъ Козьма.
   -- Напирай!-- отвѣтилъ старый Кемличъ, обнажая саблю.
   Вдругъ двери распахнулись и солдаты Юзвы ввалили въ комнату, но вслѣдъ за ними появилась и челядь Кмицица.
   Юзва ухватилъ лѣвою рукой за шиворотъ пана Андрея, а правой махалъ вокругъ себя обнаженною рапирой. Панъ Андрей, не столь сильный, но болѣе ловкій, вцѣпился ему въ горло. Глаза Юзвы чуть не выскочили изъ орбитъ; онъ хотѣлъ было ударить по рукѣ Кмицица, но не успѣлъ,-- панъ Андрей изъ всей силы хватилъ его рукоятью своей сабли по макушкѣ. Юзва зашатался и отклонился назадъ. Кмицицъ оттолкнулъ его еще, чтобъ освободить мѣсто для размаха, и ударилъ его саблей по лицу. Юзва грохнулся на полъ, какъ подрубленный дубъ.
   -- Бей!-- крикнулъ Кмицицъ, въ которомъ проснулись старыя привычки.
   Но въ комнатѣ и безъ того кипѣла битва. Двое молодыхъ Кемличей рубили саблями, а по временамъ бодали головами, какъ дикіе быки, съ каждымъ разомъ повергая врага на земь. Старикъ извивался какъ ужъ и просовывалъ свою рапиру между сыновей.
   Жендзянъ держался въ сторонѣ, стараясь попасть въ Кмицица изъ пистолета, но панъ Андрей то появлялся на минуту въ освѣщенномъ мѣстѣ, то вновь тонулъ во мракѣ.
   Ляуданцы сопротивлялись все слабѣй и слабѣй. Гибель Юзвы и страшное имя Кмицица нагоняли на нихъ паническій страхъ. Въ это время корчмарь тихонько проскользнулъ между борящихся съ ведромъ воды въ рукахъ и плеснулъ ее на огонь. Въ комнатѣ воцарилась полнѣйшая темнота, враги сбились въ тѣсную кучу. Прошло нѣсколько минутъ въ мертвомъ молчаніи; наконецъ, люди Жендзяна выскочили изъ комнаты сквозь вышибленныя двери въ сѣни, а за ними ляуданцы и Кемличи.
   Началась свалка въ сѣняхъ, на дворѣ и подъ навѣсомъ, въ особенности около возовъ Жендзяна, подъ которые спрятались его люди.
   -- Сдавайся, -- крикнулъ старый Вемдичъ, запуская остріе своей сабли подъ телѣгу.
   -- Стой! сдаемся!-- отвѣтило нѣсколько голосовъ и изъ-подъ телѣги полетѣло оружіе.
   -- Къ телѣгамъ! бери, что попадется подъ руки! Живо!-- распоряжался старый Кемличъ.
   Молодые, не дожидаясь повторенія приказа, кинулись на телѣги и начали было уже выбрасывать оттуда разныя вещи, какъ вдругъ раздался громкій голосъ:
   -- Стой!-- и окровавленная сабля Бмицица плашмя прошлась по ихъ спинамъ.
   Бозьма и Дамьянъ поспѣшно отскочили въ сторону.
   -- Ваша милость!... развѣ нельзя?-- покорно спросилъ старикъ.
   -- Стыдъ!-- закричалъ Кмицицъ.-- Отыщи мнѣ старосту.
   Черезъ четверть часа Жендзянъ стоялъ передъ Кмицицемъ и кланялся ему въ поясъ.
   -- Панъ полковникъ, со мной поступаютъ несправедливо; я не искалъ ни съ кѣмъ ссоры, а если я ѣду навѣстить знакомыхъ, то это никому не воспрещается.
   Кмицицъ, опершись на саблю, не отвѣчалъ ничего, и Жендзянъ продолжалъ:
   -- Я ни шведамъ, ни пану гетману никакого, зла не сдѣлалъ, я только ѣду къ пану Володіёвскому, -- онъ мой старый знакомый, мы когда-то воевали вмѣстѣ съ нимъ... Въ Кейданахъ я никогда не былъ, да и дѣла до нихъ мнѣ нѣтъ никакого. Я смотрю, какъ бы шкура моя цѣла осталась, да мое бы добро не пропало... Вѣдь, не награбилъ же я его, а заработалъ въ потѣ лица своего... Ужь вы позвольте мнѣ уѣхать отсюда спокойно. Въ чемъ я виноватъ? Если нельзя иначе, то я откуплюсь отъ вашихъ солдатъ, хотя у меня у самого почти ничего нѣтъ... По талеру имъ дамъ, чтобы ихъ труды даромъ не пропадали... Дамъ и по два... и васъ попрошу то же принять отъ меня...
   -- Привести его телѣги въ порядокъ!-- сказалъ Кмицицъ.-- А вы возьмите раненыхъ и убирайтесь къ чорту.
   -- Покорнѣйше благодарю васъ, панъ полковникъ,-- обрадовался панъ староста.
   Тутъ къ Кмицицу подошелъ старый Кемличъ, чуть не плача:
   -- Ваша милость... вѣдь, это наше... какъ передъ Богомъ, наше!
   Но Кмицицъ посмотрѣлъ на него такъ, что старикъ какъ-то съежился и не посмѣлъ больше вымолвить ни слова.
   Челядь Жендзяна сломя голову бросилась запрягать лошадей, а Кмицицъ опять подозвалъ къ себѣ пана старосту:
   -- Вы возьмете всѣхъ раненыхъ и убитыхъ, которые найдутся, отвезете ихъ пану Володіёвскому и скажете ему отъ меня, что я не врагъ его, а, можетъ быть, лучшій другъ, чѣмъ онъ думаетъ... Но я хотѣлъ избѣжать встрѣчи съ нимъ, потому что теперь еще не время. Встрѣтимся когда-нибудь позже, но теперь ни онъ не повѣритъ мнѣ, да и мнѣ нечѣмъ убѣдить его... Позже, можетъ быть... Вы поняли? Вы скажете ему, что эти люди сами напали на меня и я долженъ былъ обороняться.
   -- Конечно, конечно, по всей справедливости!
   -- Подождите... Вы скажете еще пану Володіёвскому, чтобъ онъ держался вмѣстѣ съ другими, что Радзивиллъ пойдетъ на него тотчасъ же, какъ дождется кавалеріи отъ Понтуса. Можетъ быть, они уже въ дорогѣ. Онъ съ княземъ конюшимъ и электоромъ замышляетъ что-то, значитъ, около границы стоять не безопасно. Самое же главное, пусть держатся вмѣстѣ, иначе погибнутъ задаромъ. Воевода витебскій хочетъ пробраться на Подлясье,-- пусть они идутъ ему на встрѣчу, чтобы, въ случаѣ надобности, оказать помощь.
   -- Я все это скаку, какъ вы мнѣ приказываете.
   -- Хотя это говоритъ Кмицицъ, хотя они опасаются Кмицица, пусть вѣрятъ ему, пусть посовѣтуются съ другими полковниками.
   -- Еслибъ у меня былъ какой-нибудь знакъ вашего довѣрія...
   -- Зачѣмъ это нужно?
   -- Тогда и панъ Володіёвскій легче повѣрилъ бы искренности вашихъ намѣреній.
   -- Пожалуй, возьмите вотъ этотъ перстень,-- сказалъ Кмицицъ,-- хотя знаковъ-то этихъ не мало на лбу у тѣхъ, кого вы повезете въ пану Володіёвскому.
   Жендзянъ жадно схватилъ перстень, поблагодарилъ, а черезъ часъ уже спокойно ѣхалъ въ Щучинъ, увозя троихъ убитыхъ и нѣсколько раненыхъ, въ томъ числѣ Юзву Бутрима съ разсѣченнымъ лицомъ и разбитою головой. Любуясь при лунномъ свѣтѣ чудною игрой дорогаго камня, онъ думалъ о томъ странномъ и страшномъ человѣкѣ, который надѣлалъ столько зла конфедератамъ, а теперь хотѣлъ спасти ихъ отъ окончательной гибели.
   -- А, вѣдь, щедрый панъ,-- прибавилъ вслухъ Жендзянъ.-- Только ссориться съ нимъ опасно.
   Такъ же безуспѣшно ломалъ голову и Кемличъ, стараясь найти отвѣтъ на вопросъ: кому же, наконецъ, служитъ панъ Кмицицъ?
   -- Ѣдетъ къ королю и бьетъ конфедератовъ, а они за короля стоятъ. Что это значитъ? И шведовъ боится, прячется отъ нихъ... Охъ, что-то будетъ съ нами?
   Старикъ разозлился и началъ бранить сыновей:
   -- Подлецы вы! Безъ благословенія родительскаго подохнете. Не могли вы хоть тѣхъ убитыхъ-то обшарить?
   Только одинъ Сорока былъ очень доволенъ и весело скакалъ за своимъ полковникомъ.
   "Колдовство прошло,-- думалъ онъ,-- коли мы тѣхъ такъ скоро побили. Любопытно знать, кого-то мы теперь бить будемъ?" (Сорокѣ рѣшительно было все равно, кого бы ни бить).
   Къ Кмицицу никто не смѣлъ ни подступиться, ни спросить о чемъ-нибудь. Молодой полковникъ ѣхалъ мрачный, какъ ночь. Ему было страшно досадно, что онъ долженъ былъ бить тѣхъ людей, съ которыми онъ страстно желалъ бы стоять въ однихъ рядахъ. Но еслибъ онъ поддался имъ и позволилъ отвезти себя къ пану Володіёвскому, что сказалъ бы тотъ, узнавъ, что пана Андрея схватили переодѣтаго, съ охранными грамотами шведскихъ комендантовъ въ карманѣ?
   "Старые грѣхи преслѣдуютъ меня, -- подумалъ Кмицицъ.-- Бѣжать, бѣжать какъ можно дальше... Боже, будь милостивъ мнѣ, грѣшному!... Пріѣду къ королю и вотъ тогда-то начнется настоящая служба..."
   

Глава V.

   Послѣ долгихъ колебаній, панъ Володіёвскій рѣшился слѣдовать совѣту Кмицица, предупредить всѣхъ своихъ товарищей о грозящей имъ опасности, о необходимости соединиться вмѣстѣ и назначилъ сборнымъ пунктомъ Бѣлостокъ. Письмо его повліяло на всѣхъ полковниковъ, разсыпанныхъ по цѣлому Подлясскому воеводству. Одни изъ нихъ уже раздѣлили свои хоругви на меньшіе отдѣлы, чтобы легче перезимовать, другіе позволили офицерамъ разъѣхаться по сосѣднимъ шляхетскимъ помѣстьямъ, такъ что подъ знаменами въ каждомъ полку находилось по три, по четыре офицера, да по нѣскольку десятковъ солдатъ. Полковники отчасти руководствовались опасеніями голодовки, отчасти чувствовали себя не въ состояніи удержать въ надлежащей дисциплинѣ тѣ полки, которые, одинъ разъ отказавшись отъ повиновенія своимъ властямъ, готовы были взбунтоваться при всякомъ удобномъ случаѣ. Если бы нашелся достаточно популярный вождь и сразу повелъ бы ихъ противъ одного изъ двухъ непріятелей, даже противъ Радзивилла, дисциплина осталась бы ненарушенною, но теперь она съ каждымъ часомъ падала отъ бездѣйственнаго пребыванія въ Подлясьѣ, гдѣ все время уходило на обстрѣливаніе радзивилловскихъ замковъ, на грабежъ имѣній князя воеводы и на переговоры съ княземъ Богуславомъ. При такихъ условіяхъ солдатъ пріучался только къ своеволію да притѣсненію мирныхъ обывателей воеводства. Много солдатъ убѣжало изъ-подъ своихъ хоругвей, образовало разбойничьи шайки и грабило по большимъ дорогамъ. Такимъ образомъ, войско, въ которомъ король и патріоты видѣли свое единственное спасеніе, деморализировалось съ каждымъ днемъ, а дробленіе хоругвей на мелкіе отряды сулило уже окончательное разложеніе. Правда, держась вмѣстѣ, не легко было доставать себѣ провіантъ, но опасенія голода, можетъ быть, были и преувеличены. Стояла осень, урожай удался хорошій, а непріятель еще не успѣлъ побывать здѣсь. Странное дѣло! Шведы, занимающіе почти весь край, не дошли еще до Подлясья; съ другой стороны, полки Хованскаго, Трубецкаго и Серебрянаго бездѣятельно стояли въ своихъ прежнихъ позиціяхъ, колеблясь или, вѣрнѣе сказать, не зная, что дѣлать. На Руси Бутурлинъ съ Хмельницкимъ повсюду разсыпали свои войска и еще недавно разгромили отрядъ подъ предводительствомъ короннаго гетмана, пана Потоцкаго. Но Литва обрѣталась подъ протекторатомъ шведовъ. Опустошать и занимать ее -- значило то же самое, что объявленіе войны страшнымъ для цѣлаго свѣта шведамъ. "Союзники никого не трогаютъ",-- говорили тогдашніе политики. Существовало даже предположеніе, что они, вмѣстѣ съ Яномъ Казиміромъ и республикой, обратятъ оружіе противъ шведскаго короля. Дѣйствительно, завладѣй онъ республикой, предъ его могуществомъ поблѣднѣла бы вся Европа.
   Хованскій не затрогивалъ ни Подлясья, ни конфедератовъ, а они, въ свою очередь, лишенные вождя, не были въ силахъ затронуть кого-нибудь или взяться за что-нибудь посерьезнѣе грабежа радзивилловскихъ имѣній. Однако, письма пана Володіёвскаго объ угрожающемъ походѣ Радзивилла пробудили полковниковъ. Они вновь начали формировать хоругви, писать приказы, сзывать солдатъ подъ страхомъ кары. Жир омскій, одинъ изъ лучшихъ полковниковъ, выступилъ первымъ подъ Бѣлостокъ, за нимъ черезъ недѣлю пришелъ Якубъ Вмицицъ, потомъ стали подходить солдаты Коховскаго и Липницкаго, то поодиночкѣ, то цѣлыми кучами; шла добровольно мелкая шляхта изъ окрестныхъ засцянковъ и даже изъ воеводства Люблинскаго; отъ времени до времени являлся какой-нибудь болѣе зажиточный шляхтичъ съ отрядомъ прилично вооруженныхъ слугъ. Изъ деревни въ деревню разъѣзжали депутаты, забирали провизію и расплачивались квитанціями,-- однимъ словомъ, машина пошла въ ходъ, и когда прибылъ пйнъ Володіёвскій со своею ляуданскою хоругвью, подъ ружьемъ стояло уже нѣсколько тысячъ солдатъ. Не доставало только вождя.
   Все это было и не особенно стройно, и порядкомъ особымъ не отличалось, но не такъ нестройно и безпорядочно, какъ та великопольская шляхта, которая нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ должна была защищать переправу подъ Устьемъ. Жители Подлясья и литвины были хорошо знакомы съ войной и не разъ слыхали трубу Беллоны. Каждый на своемъ вѣку дрался или съ турками, или съ татарами, а иные помнили даже и шведскую войну. По надъ всѣми бралъ верхъ своею воинскою опытностью и краснорѣчіемъ панъ Заглоба. Вообще онъ былъ очень доволенъ: въ этомъ сбродѣ солдатъ никто не говорилъ, не промочивъ предварительно горла.
   Въ лучахъ его славы тонули всѣ полковники. Ляуданцы разсказывали, что еслибъ не онъ, то Володіёвскій, Скшетускій, Мирскій и Оскерко погибли бы отъ руки Радзивилла. Онъ и самъ не скрывалъ своихъ заслугъ и отдавалъ себѣ полную справедливость, чтобы всѣ знали, кого видятъ передъ собою.
   -- Не люблю я хвалиться,-- утверждалъ онъ,-- ни болтать о томъ, чего не было... У меня главное, это -- правда... Спросите хоть у моего племянника.
   Тогда изъ-за плечъ пана Заглобы появлялся панъ Рохъ Ковальскій и изрекалъ торжественнымъ голосомъ:
   -- Дядя никогда не лжетъ!-- затѣмъ обводилъ грознымъ взоромъ всѣхъ присутствующихъ, словно искалъ дерзкаго, который осмѣлится спорить съ нимъ.
   Но такъ какъ желающихъ спорить не оказывалось, то панъ Заглоба начиналъ разсказывать о своихъ главныхъ подвигахъ: какъ онъ при жизни пана Конецпольскаго дважды побѣдилъ Густава Адольфа, какъ побилъ Хмельницкаго, какъ князь Еремія подъ Збаражемъ ничего не дѣлалъ безъ его совѣта и поручалъ ему начальство надъ всѣми вылазками...
   -- А когда мы послѣ каждой вылазки перебьемъ, бывало, пять или десять тысячъ этихъ разбойниковъ, то Хмельницкій съ отчаянія только лбомъ объ стѣну бился и повторялъ: "Никто этого не въ состояніи сдѣлать, только этотъ дьяволъ Заглоба!" Послѣ збаражскаго мира ханъ глазъ съ меня свести не могъ и просилъ позволенія снять съ меня портретъ, чтобы послать въ подарокъ султану.
   -- Теперь намъ такихъ-то нужно болѣе, чѣмъ когда-либо!-- повторяли слушатели.
   А такъ какъ многіе и безъ того слышали о славныхъ подвигахъ пана Заглобы, да и послѣднія событія еще болѣе укрѣпляли его репутацію, то слава великаго мужа росла съ каждою минутой и затмѣвала всѣхъ окружающихъ.
   Жиромскій, Коховскій, Якубъ Кмицицъ и Липницкій также съ большимъ уваженіемъ смотрѣли на пана Заглобу, приглашали его на совѣтъ и удивлялись его мудрости, почти равной его мужеству.
   А посовѣтоваться теперь было о чемъ. Правда, выслали депутатовъ къ воеводѣ витебскому, чтобъ онъ пришелъ и взялъ власть въ свои руки, но мѣстопребыванія пана воеводы никто не зналъ въ точности, и депутаты пропали, словно въ воду канули. Были слухи, что они попали въ руки солдатъ Жултаренки, которые на свой страхъ подходили къ самому Волковыску, грабя все по дорогѣ.
   Полковники рѣшили избрать временнаго вождя, который бы начальствовалъ надъ всѣми до пріѣзда пана Сапѣги. Нечего и говорить, что, за исключеніемъ пана Володіёвскаго, каждый полковникъ думалъ о самомъ себѣ.
   Начались разныя интриги и подходы. Войско заявило, что и оно хочетъ имѣть участіе въ выборахъ, и не черезъ депутатовъ, а непосредственно.
   Володіёвскій, послѣ совѣщанія съ своими товарищами, подалъ голосъ за пана Жиромскаго, человѣка солиднаго, дѣльнаго і опытнаго солдата. Тотъ, изъ чувства благодарности, предложилъ Володіёвскаго, но Коховскій, Липницкій и Якубъ Кмицицъ возразили, что нужно выбирать человѣка болѣе стараго, что вождь долженъ внушать войску почтеніе своими лѣтами и положеніемъ.
   -- Кто тутъ старше всѣхъ?-- раздались многочисленные голоса.
   -- Дядя старше всѣхъ!-- закричалъ вдругъ панъ Рохъ Ковальскій, да такъ громко, что обратилъ на себя всеобщее вниманіе.
   -- Жаль только, что у него хоругви нѣтъ,-- сказалъ Яховичъ, намѣстникъ Жиромскаго.
   Но толпа не унималась:
   -- Ну, и что-жь изъ того? Развѣ намъ непремѣнно нужно выбирать только изъ полковниковъ?... Развѣ это не въ нашей власти? Развѣ не in liberis sufragiis? И королемъ можно выбрать любаго шляхтича, не только вождя...
   Тутъ заговорилъ панъ Липницкій (онъ не былъ расположенъ къ Жиромскому и всячески старался помѣшать его выбору):
   -- Конечно, вы имѣете право голосовать, какъ вамъ будетъ угодно! А выберете не полковника, то тѣмъ и лучше,-- обиды никому не будетъ.
   Поднялся страшный шумъ. Одни кричали: "голосовать, голосовать!" -- другіе: "кто здѣсь можетъ сравняться съ паномъ Заглобой? Кто великій рыцарь, опытный воинъ? Просимъ пана Заглобу!... Да здравствуетъ намъ Заглоба! Да здравствуетъ нашъ вождь!..."
   -- На сабли несогласныхъ!-- кричали болѣе рьяные.
   -- Здѣсь нѣтъ несогласныхъ!-- отвѣчала толпа.
   -- Да здравствуетъ! Онъ поразилъ Густава Адольфа! По ей милости Хмельницкій волосы на себѣ рвалъ!
   -- Онъ самихъ полковниковъ спасъ!
   -- И шведовъ побилъ подъ Клаванами!
   -- Vivat, vivat Заглоба dux! Vivat, vivat!
   И толпа начала подбрасывать шапки, бѣгая по обозу и разыскивая пана Заглобу.
   Тотъ въ первую минуту изумился и смѣшался (конечно, оні и думать не могъ о своей кандидатурѣ, хлопоча въ пользу Скше туеваго), но когда тысячеголосный кривъ толпы началъ повторять его имя, панъ Заглоба покраснѣлъ, какъ буракъ, и почувствовалъ, что голова его начинаетъ кружиться.
   Въ радостныя минуты всякую вещь можно истолковать въ хорошую сторону.
   -- Смотрите!-- кричала толпа,-- покраснѣлъ, какъ панна! Ни дно сразу, что скромности въ немъ столько же, сколько и храбрости! Да здравствуетъ, и да ведетъ насъ къ побѣдамъ!
   Тутъ подошли и полковники. Нечего дѣлать,-- радъ не радъ, а приноси поздравленія. Только панъ Володіёвскій отчаянно поводилъ усиками, да Жендзянъ, разинувъ ротъ, не спускалъ взгляда съ пана Заглобы, который уже пришелъ въ себя, подперся рукою въ бока и высоко задралъ голову, принимая поздравленія съ достоинствомъ, соотвѣтственнымъ его положенію.
   Намъ Жиромскій принесъ поздравленіе отъ полковниковъ, и потомъ заговорилъ офицеръ изъ хоругви Коховскаго, панъ Жимирскій, отъ имени войска, вплетая въ свою рѣчь цитаты изъ разныхъ писателей.
   Заглоба слушалъ, кивалъ головой; затѣмъ, когда ораторъ кончилъ, вождь отвѣтилъ слѣдующими словами:
   -- Господа! если бы кто-нибудь захотѣлъ утопить истинтую доблесть въ безбрежномъ океанѣ или придавить ее необървою громадой Карпатскихъ горъ, она всегда выйдетъ наружу, чтобъ сказать человѣчеству прямо въ глаза: "Я -- то, что не боітся свѣта и суда и ждетъ награды". Но, какъ дорогой камень и золотую оправу, такъ и эта добродѣтель должна облечь себя скромностью, и вотъ теперь, стоя передъ вами, я спрашиваю васъ: развѣ я не скрывался со своими заслугами? Развѣ я хвалился передъ вами? Развѣ я добивался положенія, какимъ вы достояли меня? Вы сами оцѣнили меня за мои заслуги, хотя я роговъ вновь забыть ихъ и сказать вамъ: тутъ присутствуютъ люди лучше меня: панъ Жиромскій, панъ Оскерко, панъ Скшетускій, папъ Володіёвскій,-- рыцари, какими не можетъ похвалиться даже древняя исторія... Почему же меня, а не кого-нибудь нихъ вы выбрали своимъ вождемъ? Еще время есть... Снимите эту тяжесть съ моихъ плечъ и возложите на болѣе достойнаго!
   -- Нѣтъ, нѣтъ!-- зарычали сотни и тысячи голосовъ.
   -- Нѣтъ!-- повторили и полковники, довольные публичною похвалой и желающіе, вмѣстѣ съ тѣмъ, показать свою скромность.
   -- И я вижу, что иначе быть не можетъ,-- отвѣтилъ Заглоба,-- пусть же совершится ваша воля. Благодарю васъ отъ души, братья, и думаю, Богъ дастъ, вы не раскаетесь въ своемъ выборѣ. Какъ вы за меня, такъ и я за васъ клянусь положить голову, и побѣду ли, или гибель сулитъ намъ неисповѣдимая судьба, сама смерть не разлучитъ насъ, ибо и по смерти мы будемъ дѣлить славу!
   Толпа воодушевилась какъ одинъ человѣкъ. Одни хватаясь за сабли, другіе начинали плакать; лысина пана Заглобы покрылась крупными каплями пота, но энергія его все возроптала:
   -- Мы будемъ стоять за нашего праваго короля, за нашего избранника, за нашу родину,-- жить за нихъ и умереть! Братья! пока стоить наша земля, никогда еще не спадали на нее такія несчастій. Измѣнники отворили ворота, и теперь нѣтъ ни пяди за исключеніемъ этого воеводства, не занятаго непріятелемъ. Въ васъ надежда отчизны, а во мнѣ ваша; на васъ и на меня обращены очи всей республики! Докажемъ же ей, что не напрасно она простираетъ къ намъ руки. Вы отъ меня требуете мужества и твердости, я отъ васъ довѣрія и послушанія, а разъ мы будемъ тверды нашимъ согласіемъ, разъ мы своимъ примѣромъ откроемъ глаза тѣмъ, кого совратилъ врагъ, тогда къ намъ слетится половина республики! У кого въ сердцѣ живетъ Богъ и вѣра, тотъ присоединится къ намъ, силы небесныя подкупятъ насъ и кто тогда устоитъ противъ насъ?!!
   -- Такъ и будетъ! Самъ Соломонъ говоритъ! Бить, бить!-- загремѣли грозные голоса.
   А панъ Заглоба протянулъ руки въ сѣверу и началъ кричать:
   -- Приходи теперь, Радзивиллъ! Приходи, папъ гетманъ, панъ еретикъ, воевода Люцифера! Мы ждемъ тебя не въ безпорядкѣ, но въ одномъ лагерѣ,-- не съ бумагами, договорами, но съ мечами въ рукахъ! Здѣсь ждетъ тебя благочестивое войско и его вождь. Выходи! сразись съ Заглобой на поединкѣ! Призывай адъ на помощь, будемъ драться!... Выходи!
   Тутъ онъ снова обернулся къ войску и закричалъ во весь лагерь:
   -- Ей, Богу, панове, въ меня вступилъ духъ пророчества! Согласіе только, а ужь тамъ мы побьемъ этихъ негодяевъ, проходимцевъ, нищихъ, каналій, оборванцевъ, что лѣтомъ на саняхъ ѣздятъ!... Ужь задамъ я имъ перцу, пятки отобьютъ себѣ, когда бѣжать будутъ. Бей ихъ, кто въ Бога вѣруетъ, кому честь и отчизна дороги!
   Въ воздухѣ сверкнуло нѣсколько тысячъ сабель. Вокругъ пана Заглобы царствовала страшная тѣснота, слышались крики:
   -- Веди насъ, веди на бой!
   -- Завтра! готовьтесь!-- крикнулъ панъ Заглоба.
   Выборъ происходилъ утромъ, а въ полдень былъ назначенъ смотръ войска. Хоругви установились на хорощанскихъ поляхъ одна рядомъ съ другой, въ полномъ порядкѣ, съ полковниками и хорунжими во главѣ, а мимо полковъ проѣзжалъ вождь, подъ бунчукомъ, съ позолоченною булавой въ рукѣ, съ перомъ цапли на шапкѣ. Настоящій гетманъ, да и только! Онъ поочередно осматривалъ хоругви, какъ пастырь осматриваетъ свое стадо, а сердце солдатъ такъ и радовалось при видѣ столь величественной фигуры. На встрѣчу къ нему выѣзжалъ каждый полковникъ, онъ никого не оставилъ безъ вниманія, всякому сказалъ по нѣскольку словъ, одно одобрилъ, другое осудилъ, и даже тѣ изъ новоприбывшихъ, которые сначала не были довольны выборами, теперь должны были признаться въ душѣ, что новый вождь -- воинъ весьма опытный и начальствовать ему не въ первинку.
   Только одинъ панъ Володіёвскій какъ-то странно поводилъ усиками, когда на смотру новый вождь потрепалъ его по плечу въ присутствіи другихъ полковниковъ и сказалъ:
   -- Панъ Михалъ, я очень доволенъ вами. Въ вашей хоругви такой порядокъ, какъ нигдѣ. Поступайте и впредь такъ же, и можете быть увѣрены, что я васъ не забуду!
   -- Чортъ возьми!-- шепнулъ панъ Володіёвскій Скшетускому, возвращаясь со смотра,-- могъ ли бы настоящій гетманъ сказать пнѣ что-нибудь другое?
   Въ этотъ же самый день панъ Заглоба разослалъ отряды въ тѣ стороны, куда было нужно, и въ тѣ, куда не было нужно. На слѣдующій день, внимательно выслушавъ ихъ донесенія, онъ отправился на квартиру пана Володіёвскаго (тотъ жилъ вмѣстѣ съ Скшетускимъ).
   -- При войскѣ я долженъ сохранять свое достоинство,-- ласково сказалъ онъ,-- но когда мы одни, то можемъ держать себя на прежней дружеской ногѣ... Здѣсь я старый товарищъ, не начальникъ! И вашимъ совѣтомъ я не пренебрегу, хотя у меня есть и свой разумъ,-- я знаю, что вы люди опытные; такихъ солдатъ во всей республикѣ одинъ, другой, да и обчелся.
   Дружескія отношенія, дѣйствительно, скоро водворились, только одинъ Жендзянъ не смѣлъ держать себя попрежнему и прилѣпился на самомъ кончикѣ лавки.
   -- Что же вы, батюшка, думаете дѣлать?-- спросилъ Янъ Скшетускій.
   -- Прежде всего, водворить порядокъ и дисциплину и занять чѣмъ-нибудь солдатъ, чтобъ они не излѣнились отъ бездѣйствія. Я хорошо слышалъ, панъ Михалъ, какъ вы ворчали точно сурокъ, когда я высылалъ людей на всѣ четыре стороны свѣта. Но я долженъ былъ это сдѣлать, чтобъ опять пріучить хоть какъ-нибудь солдатъ къ службѣ. Это во-первыхъ, а во-вторыхъ, чего намъ недостаетъ? Не людей, -- этихъ наползло достаточно и еще наползетъ. Шляхта, что убѣжала отъ шведовъ изъ Мазовецкаго воеводства, тоже сюда придетъ. Въ людяхъ и сабляхъ недостатка не будетъ, только запасовъ у насъ нѣтъ, а безъ запасовъ никакое войско войны не выдержитъ. Моя мысль такова: приказать брать все, что попадетъ подъ руку,-- коровъ, овецъ, свиней, хлѣбъ, сѣно, и изъ этого воеводства, и изъ видской области въ Мазовіи. Послѣдняя не видала еще непріятеля; тамъ всего вдосталь.
   -- Но если шляхта закричитъ благимъ матомъ, когда у нея станутъ забирать хлѣбъ и скотину?
   -- Войско для меня важнѣе шляхты. Пусть кричатъ! Наконецъ, я даромъ ничего не беру, за все будутъ выдаваться квитанціи (я ихъ наготовилъ столько, что половину республики можно взять въ реквизицію). Денегъ у меня нѣтъ, но послѣ войны и удаленія шведовъ республика за все заплатитъ. Ну, что вы мнѣ толкуете! Шляхтѣ же хуже, если голодное войско примется грабить. Я думаю и въ лѣсахъ поискать; тамъ, говорятъ, крестьянъ много съ пожитками прячется. Пусть все войско благодаритъ Духа Святаго, что Онъ внушилъ мысль выбрать меня своимъ вождемъ, потому что другой никто бы не справился.
   -- У вашей милости чисто-сенаторская голова!-- сказалъ Жендзянъ.
   -- А что?-- самодовольно спросилъ панъ Заглоба,-- и у тебя, шельмы, соображеніе есть? Того и гляди, какъ и тебя намѣстникомъ сдѣлаю, пусть только вакансія откроется.
   -- Покорнѣйше благодарю васъ, ваша вельможность!
   -- Да. Такъ вотъ каковы мои мысли!-- продолжалъ панъ Заглоба.-- Прежде всего, набрать запасовъ, какъ будто мы должны выдержать осаду; потомъ мы устроимъ укрѣпленный лагерь, а тамъ пусть Радзивиллъ приходитъ со шведами или хоть съ самими чертями. Подлецъ я буду, если тутъ не устрою другаго Збаража.
   -- Ей-Богу, чудесная мысль!-- воскликнулъ Володіёвскій,-- только откуда мы пушекъ возьмемъ?
   -- У пана Коховскаго двѣ, у Кмицица одна, въ Бѣлостокѣ четыре. Онѣ должны были быть отправлены въ тыкоцынскій замокъ; вы не знаете, что пушки эти назначались туда и были куплены еще въ прошломъ году? Мнѣ такъ, по крайней мѣрѣ, говорилъ панъ Стемпальскій, здѣшній управляющій. И порохъ есть, по сту зарядовъ на каждую пушку. Управимся, панове, только помогайте мнѣ, да и о себѣ не забывайте. Можетъ быть, выпить кто-нибудь хочетъ? Что-жь, я не мѣшаю.
   Володіёвскій приказалъ принести меду.
   -- Вы думали, что я буду вождемъ только по названію?-- продолжалъ Заглоба, отхлебывая изъ своего кубка.-- Nunquam! Я не просилъ этой чести, но разъ вы облекли меня ею, то должны слушаться. Я знаю, что такое значитъ получить должность, санъ... Вотъ увидите, до чего я дойду впослѣдствіи. Я сдѣлаю тутъ другой Збаражъ, ничего иного, кромѣ втораго Збаража! И Радзивиллъ, и шведы подавятся, прежде чѣмъ проглотятъ меня. Хотѣлъ бы я, чтобъ и Хованскій суну лея сюда; я бы его туда спряталъ, что его и въ судный день не нашли бы. Не далеко стоятъ, пусть придутъ, пусть попробуютъ!... Меду, панъ Михалъ!
   Володіёвскій налилъ, панъ Заглоба выпилъ залпомъ, сморщилъ брови и проговорилъ, точно стараясь припомнить что-то:
   -- О чемъ я говорилъ? Чего я хотѣлъ?... Ага! меду, панъ Михалъ!
   Володіёвскій налилъ снова.
   -- Говорятъ,-- продолжалъ Заглоба,-- что и панъ Сапѣга любитъ выпить въ доброй компаніи. И неудивительно: каждый порядочный человѣкъ это любитъ. Только измѣнники, которые куютъ въ душѣ предательскіе замыслы противъ отчизны, боятся вина, чтобы не выдать своихъ тайнъ. Радзивиллъ пьетъ березовый совъ, а послѣ смерти будетъ пить смолу. Ей-Богу, будетъ! Чему вы смѣетесь? Я заранѣе предвижу, что мы сойдемся съ паномъ Сапѣгой, потому что мы похожи другъ на друга, какъ одно конское ухо на другое, или какъ одинъ сапогъ на другой. Притомъ, онъ одинъ вождь, а я другой. Впрочемъ, я къ его пріѣзду всѣ дѣла устрою какъ слѣдуетъ. Много лежитъ на моихъ плечахъ, ну, да дѣлать нечего! Не кому думать объ отчизнѣ, такъ думай ты, старикъ Заглоба, пока живъ. Одна бѣда -- канцеляріи у меня нѣтъ.
   -- А на что вамъ канцелярія?-- удивился Скшетускій.
   -- А на что королю канцлеръ? Нужно будетъ и такъ посіять въ какой-нибудь городъ, чтобы мнѣ печать вырѣзали.
   -- Да что вы будете запечатывать, милый панъ Заглоба?-- спросилъ Володіёвскій.
   -- Въ нашемъ тѣсномъ кружкѣ вы можете называть меня по-старому "милымъ наномъ Заглобой". Не я буду запечатывать, а мой канцлеръ... Прежде всего, вы это поймите!
   Тутъ панъ Заглоба гордо и важно окинулъ взоромъ присутствующихъ, такъ что Жендзянъ вскочилъ съ лавки, а панъ Станиславъ Скшетускій пробормоталъ:
   -- Honores mutant mores!
   -- На что мнѣ канцелярія? А вотъ послушайте. Знайте, что неслыханныя несчастія, которыя разразились надъ нашею головой, прежде всего, были вызваны развратомъ, своеволіемъ и излишествомъ (меду, панъ Михалъ!),-- излишествомъ, говорю я, которое усиливается со дня на день. Но самая главная причина -- это еретики; которые все болѣе и болѣе приходятъ въ смѣлость, оскорбляютъ нашу святую Покровительницу и привлекаютъ на насъ Ея гнѣвъ...
   -- Правда!-- хоромъ воскликнули рыцари,-- диссиденты первые пристали къ непріятелю, и кто знаетъ, не сами ли привели его сюда?
   -- Примѣръ -- великій гетманъ литовскій!
   -- Но и въ воеводствѣ, находящемся подъ моею властью, въ еретикахъ недостатка нѣтъ, въ Тыкоцинѣ и въ другихъ мѣстахъ, и потому я, чтобы привлечь благословеніе Божіе на наше дѣло, издаю универсалъ, чтобы всякій, живущій въ грѣхахъ, отказался отъ своихъ заблужденій въ теченіе трехъ дней, а имущество тѣхъ, кто не захочетъ этого сдѣлать, будетъ конфисковано на содержаніе войска.
   Рыцари съ изумленіемъ посмотрѣли другъ на друга. Они знали, что у пана Заглобы нѣтъ недостатка въ сообразительности, но вовсе не предполагали въ немъ присутствія такого политическаго такта.
   -- И вы спрашиваете,-- съ тріумфомъ сказалъ панъ Заглоба,-- откуда я возьму деньги на войско?... А конфискація, а всѣ имущества Радзивилла, которыя въ силу моего распоряженіи перейдутъ въ собственность войска?
   -- Только право-то будетъ ли на нашей сторонѣ?-- вставилъ Володіёвскій.
   -- Теперь такія времена, что у кого сабля, у того и право! А какимъ правомъ руководствуются шведы и всѣ тѣ, кто занялъ границы республики?
   -- Правда!-- съ увѣренностью сказалъ панъ Михалъ.
   -- Этого мало!-- воскликнулъ, воспламеняясь мало-по-малу, панъ Заглоба.-- Другой универсалъ я пошлю шляхтѣ Подлясскаго воеводства, чтобы она являлась на всеобщее ополченіе. Шляхта должна вооружить свою челядь, чтобъ у насъ не было недостатка въ пѣхотѣ. Я знаю, что многіе изъ нихъ не прочь бы пойти, да все ожидаютъ, чтобы какое-нибудь правительство призвало ихъ какою-нибудь бумагой. Вотъ имъ теперь и правительство, и бумага...
   -- Да, у васъ, дѣйствительно, голова короннаго канцлера!-- воскликнулъ панъ Володіёвскій.
   -- Меду, панъ Михалъ!... Третье письмо я пошлю къ Хованскому, чтобъ онъ убирался ко всѣмъ чертямъ, а нѣтъ, такъ мы его выкуримъ изо всѣхъ замковъ и городовъ. Правда, они теперь стоятъ спокойно и крѣпостей не берутъ, но козаки Жултаренки ходятъ шайками по тысячѣ, по двѣ человѣкъ и грабятъ все вокругъ. Пусть ихъ удержать, иначе мы ихъ будемъ бить.
   -- Конечно, мы можемъ дѣлать это, -- сказалъ Янъ Скшетускій,-- войско не сидѣло бы сложа руки.
   -- И я думалъ объ этомъ и сегодня же посылаю новые разъѣзды къ Волковыску, но et haec facienda et haec non omitenda... Четвертое письмо я хочу послать нашему избраннику, нашему доброму королю, утѣшить его въ горести, сказать, что есть еще такіе, кто не оставилъ его, что ихъ сердца и сабли готовы помогать ему. Пусть на чужбинѣ хоть этимъ утѣшится нашъ отецъ, нашъ государь милый, наша кровь ягеллонская...пусть... пусть...
   Тутъ панъ Заглоба расплакался (у него и такъ голова кружилась отъ излишняго принятія меда), но потомъ скоро пришелъ въ ярость:
   -- А электоръ?! Коли онъ заключилъ союзъ съ прусскими городами, то пусть выступаетъ въ поле противъ шведовъ, пусть не виляетъ хвостомъ на всѣ стороны, пусть сдѣлаетъ то, что обязанъ сдѣлать добрый ленникъ по отношенію къ своему суверену, пусть выставитъ войска въ его защиту.
   -- Кто знаетъ, не перейдетъ ли онъ на сторону шведовъ?-- сказалъ Станиславъ Скшетускій.
   -- Перейдетъ на сторону шведовъ? Я покажу ему! Прусская граница недалеко, а у меня въ распоряженіи нѣсколько тысячъ сабель. Не будь я вождь надъ этимъ славнымъ войскомъ, если я не навѣдаюсь къ нему въ гости съ огнемъ и мечомъ. Продовольствія нѣтъ? Хорошо, найдемъ его достаточно у пруссаковъ!... Я сейчасъ напишу ему (молчи, Жендзянъ! нечего восхвалять меня, слышалъ?): "Панъ электоръ! довольно играть въ прятки! Довольно вилять и туда и сюда! Выходи противъ шведовъ, а нѣтъ, такъ я приду въ гости въ Пруссію. Иначе и быть не можетъ..." Перо, чернилъ, бумаги!... Жендзянъ, ты поѣдешь съ письмомъ?
   -- Поѣду!-- отвѣтилъ Жендзянъ, очень довольный своимъ новымъ положеніемъ.
   Но прежде чѣмъ панъ Заглоба принялся за писанье, окна его дома задрожали отъ неистоваго крика. Заглоба вышелъ посмотрѣть, въ чемъ дѣло.
   Оказалось, что привезли тѣ пушки, о которыхъ онъ говорилъ раньше и которыя привели солдатъ въ такой восторгъ.
   Къ Заглобѣ приблизился панъ Стемпальскій, бѣлостоксшй управляющій, и обратился къ нему съ слѣдующею рѣчью:
   -- Ясновельможный вождь! съ тѣхъ поръ, какъ покойный панъ маршалъ великаго княжества Литовскаго обратилъ доходы съ Бѣлостока на поддержаніе тыкоцинскаго замка, я, управляющій Бѣлостокомъ, дѣйствовалъ согласно его предписанію, что могу указать своими отчетами. Двадцать уже лѣтъ какъ я укрѣплялъ этотъ замокъ пушками и оружіемъ, согласно плану, указанному маршаломъ. Теперь же, когда перемѣнчивая судьба обратила этотъ замокъ въ подпору для враговъ, я совѣтовался съ Богомъ и собственною совѣстью, долженъ ли продолжать дѣйствовать попрежнему, или обязанъ передать вамъ все, что осталось у меня?...
   -- Обязаны!-- важно перебилъ Заглоба.
   -- Я прошу только объ одномъ, чтобы вы въ присутствіи всего войска засвидѣтельствовали и дали мнѣ квитанцію въ томъ, что я отдалъ все въ руки республики, представителенъ которой въ настоящую минуту являетесь вы, панъ гетманъ.
   Заглоба кивнулъ головой въ знакъ согласія и началъ просматривать поданный ему реестръ.
   Оказалось, что, кромѣ пушекъ, въ наличности находится триста нѣмецкихъ мушкетовъ, двѣсти бердышей и шесть тысячъ злотыхъ въ наличности.
   -- Деньги пойдутъ на войско,-- сказалъ Заглоба,-- что же касается мушкетовъ и бердышей...
   Онъ осмотрѣлся вокругъ.
   -- Панъ Оскерко! вы возьмете ихъ себѣ и сформируете пѣшую хоругвь... Пѣхота у насъ есть, да мало... И такъ, панове, теперь у насъ и деньги, и пушки, и пѣхота, а провіантъ будетъ современенъ... Ботъ вамъ результаты моего управленія!
   -- Vivat!-- крикнуло войско.
   -- А теперь пусть всѣ солдаты бѣгутъ во весь дуть въ село за лопатами и штыками. Мы устроимъ укрѣпленный лагерь, второй Збаражъ! Офицеръ ли ты, или солдатъ, не стыдись лопаты и черной работы!
   И вождь удалился въ свою квартиру, сопровождаемый восторженными уликами войска.
   -- Ей-Богу, этотъ человѣкъ не даромъ носить голову на плечахъ, -- сказалъ Яну Скшетускому панъ Володіёвскій, -- всѣ дѣла пошли какъ-то иначе, лучше, чѣмъ прежде.
   -- Только Радзивиллъ подольше не приходилъ бы, -- замѣтилъ Станиславъ Скшетускій.-- Это вождь такой, что другаго и во всей республикѣ не сыщешь. Нашъ панъ Заглоба можетъ только хорошо снабдить лагерь провіантомъ, а въ остальномъ куда-жь ему мѣряться съ Радзивилломъ?
   Да и самъ панъ Заглоба не безъ нѣкотораго безпокойства подумывалъ о прибытіи Януша Радзивилла. Онъ припоминалъ всѣ прежнія побѣды Радзивилла и фигура гетмана принимала въ его глазахъ неестественные размѣры.
   -- О-охъ, кто съ этимъ чортомъ совладаетъ!-- вздыхалъ панъ Заглоба.-- Я говорилъ, что онъ меня не задавитъ, а онъ іеня какъ журавль лягушку проглотитъ.
   И онъ давалъ себѣ въ душѣ клятву никогда не давать генеральной битвы Радзивиллу.
   "Ну, будетъ осада,-- думалъ онъ, -- а это всегда длится долго. Можно тогда и къ трактатамъ прибѣгнуть, а тѣмъ временемъ, можетъ быть, и Сапѣга подойдетъ".
   На случай, еслибъ онъ не подошелъ, панъ Заглоба рѣшилъ во всемъ слушаться Яна Скшетускаго; онъ помнилъ, какъ князь Еренія высоко цѣнилъ этого офицера и его военныя способности.
   -- Вы, панъ Михалъ,-- говорилъ онъ Володіёвскому,-- сотворены только для атаки, но если васъ заставить начальствовать надъ цѣлою арміей, то... вы, вѣдь, не откроете лавку съ продажей ума, потому что у васъ его итакъ мало, а Янъ... о, это умная голова!... и еслибъ меня не стало, онъ одинъ могъ бы замѣнить меня.
   Тѣмъ временемъ подходили разнорѣчивыя вѣсти: одни говорили, что Раздивиллъ идетъ уже черезъ Пруссію, другіе, что онъ, разбивъ войска Хованскаго, занялъ Гродно и двигается оттуда съ грозною силой, но были и такіе, что утверждали, будто не-Радзивиллъ, но Сапѣга побилъ Хованскаго при помощи князя Михала Радзивилла. Разъѣзды не привозили, однако, никакихъ извѣстій, за исключеніемъ слуховъ о шайкѣ Жултаренки, что стояла подъ Волковыскомъ и угрожала цѣлому городу. Всѣ окрестности горѣли въ огнѣ.
   Черезъ день начали являться бѣглецы. Но ихъ словамъ, горожане отправили пословъ къ Хованскому и Жултареикѣ съ просьбою сжалиться надъ городомъ, но Хованскій сказалъ, что это простая шайка, не имѣющая ничего общаго съ его войскомъ. Жултаренко, въ свою очередь, посовѣтовалъ жителямъ дать за себя выкупъ, чего они, по своей бѣдности, сдѣлать не могли.
   Они умоляли пана вождя помочь имъ, пока длятся переговоры о выкупѣ,-- потомъ будетъ уже поздно. Панъ Заглоба выбралъ полторы тысячи добрыхъ солдатъ, въ томъ числѣ ляуданскую хоругвь, и призвалъ къ себѣ пана Володіёвскаго.
   -- Ну, панъ Михалъ,-- сказалъ онъ,-- теперь ваше время показать свое искусство. Вы поѣдете къ Волковыску и уничтожите шайку грабителей, что грозитъ неукрѣпленному городу. Вамъ это не въ первый разъ и вы можете считать такое порученіе знакомъ особаго расположенія нашего.
   Тутъ онъ обратился къ другимъ полковникамъ:
   -- Самъ я долженъ оставаться въ лагерѣ, потому что, вопервыхъ, на мнѣ лежитъ вся отвѣтственность, а, во-вторыхъ, не стану же я связываться съ какою-нибудь разбойничьей" шайкой! Вотъ пусть придетъ Радзивиллъ, тогда мы увидимъ, кто окажется опытнѣй: панъ ли гетманъ, или я.
   Володіёвскій и его хоругвь отправились съ большою охотой,-- бездѣйствіе начинало уже надоѣдать имъ. Вождь стоялъ верхомъ и перекрестилъ ихъ на дорогу. Многіе съ удивленіемъ смотрѣли на пана Заглобу, но самъ онъ помнилъ, что Жулкевскій и другіе гетманы имѣли обыкновеніе также благословлять удаляющіяся хоругви.
   Но едва хоругви исчезли вдали, какъ онъ началъ уже безпокоиться о нихъ.
   -- Янъ!-- сказалъ онъ,-- не послать ли намъ Володіёвскому еще горсть людей?
   -- Не нужно!-- отвѣтилъ Скшетускій.-- Володіёвскому идти въ такую экспедицію все равно, что съѣсть сковороду яичницы. Боже мой! да онъ во всю свою жизнь ничего другаго и не дѣлалъ.
   -- Да; а если онъ встрѣтится съ подавляющею силой?... Nec Hercules contra plwres.
   -- Что толковать о такомъ воинѣ? Прежде чѣмъ идти на врага, онъ осмотритъ все хорошенько, и если силы будуть неравны, урветъ, что можно, и возвратится, или самъ пришлетъ за помощью. Вы можете быть совершенно спокойны.
   Прошло три дня.
   Въ лагерь подходилъ со всѣхъ сторонъ провіантъ, являлись охотники, а о панѣ Михалѣ не было ни слуху, ни духу.
   Безпокойство пана Заглобы возростало, и, несмотря на всѣ увѣренія Скшетускаго, что Володіёвскій никакимъ образомъ не могъ бы въ это время дойти до Волковыска и возвратиться обратно, панъ Заглоба послалъ сто человѣкъ конницы Кмицица на развѣдки.
   Отрядъ ушелъ. Снова протекло два дня безъ всякаго извѣстія. Только на седьмыя сутки, сѣрымъ туманнымъ вечеромъ, челядь, посланная въ Бобровники, возвратилась съ извѣстіемъ, что видѣли какое-то войско, выходящее изъ-за лѣсовъ за Бобровниками.
   -- Панъ Михалъ!-- радостно воскликнулъ Заглоба.
   Нѣтъ, то не былъ панъ Михалъ. Челядь поэтому и не поѣхала на встрѣчу, что увидала какія-то чужія знамена, которыхъ въ войскѣ пана Володіёвскаго не было. Притомъ, и самаго войска было больше. Кто ихъ знаетъ, сколько? Можетъ быть, три тысячи, можетъ быть, пять или десять.
   -- Я возьму двадцать человѣкъ и поѣду навстрѣчу,-- сказалъ Липницкій.
   Прошелъ часъ, другой, наконецъ, пану Заглобѣ донесли, что приближается не отрядъ, но цѣлое большое войско.
   И, неизвѣстно почему, по всему обозу вдругъ пронесся слухъ:
   -- Радзивиллъ идетъ!
   Эта вѣсть, какъ электрическая искра, встряхнула и подняла за ноги весь лагерь; солдаты въ величайшемъ безпорядкѣ высыпали на валы, только одна пѣхота Оскерки заняла указанное ей мѣсто. Среди волонтеровъ воцарилась паника. Слухи, одинъ другаго невѣроятнѣй, возникали и передавались съ тысячью варіантовъ. "Радзивиллъ уничтожилъ Володіёвскаго и отрядъ Кмицица",-- повторяли одни. "Ни одинъ человѣкъ не ушелъ",-- повторяли другіе. А панъ Липницкій словно сквозь землю провалился. "Гдѣ вождь, гдѣ вождь?"
   Прибѣжали полковники и вскорѣ привели все въ порядокъ.
   Панъ Заглоба, когда до его ушей дошли крики: "Радзивиллъ идетъ!" -- сильно смѣшался, но въ первую минуту не хотѣлъ вѣрить. Что же бы тогда сдѣлалось съ Володіёвскимъ? Да, наконецъ, позволилъ бы онъ себя окружить такъ, что ни одинъ человѣкъ не могъ бы придти съ предостереженіемъ? А тотъ -- другой отрядъ? А панъ Липницкій?
   -- Не можетъ быть!-- повторялъ панъ Заглоба, отирая лобъ, покрытый крупными каплями пота.-- Этотъ змѣй, этотъ убійца, этотъ Люциферъ... неужели онъ уже вышелъ изъ Кейданъ? Неужели приближается послѣдняя минута?
   А крики: "Радзивиллъ! Радзивиллъ!" становились все громче. Панъ Заглоба пересталъ сомнѣваться, схватилъ шапку и побѣжалъ къ Скшетускому.
   -- Янъ, спаси! теперь пора!
   -- Что случилось?-- изумился Скшетускій.
   -- Радзивиллъ идетъ! Всѣ мои надежды я возлагаю на тебя, потому что и покойный князь Еремія считалъ тебя предназначеннымъ для роли полководца. Я лично буду надсматривать надъ всѣмъ, а распоряжайся ты.
   -- Едва ли это можетъ быть Радзивиллъ,-- сказалъ Скшетускій.-- Откуда надвигается войско?
   -- Со стороны Волковыска. Говорятъ, что окружили Володіёвскаго и тотъ отрядъ, что я недавно послалъ.
   -- Володіёвскій позволилъ себя окружить?... Не знаете вы его развѣ? Это онъ-то и возвращается, никто другой.
   -- Да говорятъ тебѣ, страшныя силы идутъ.
   -- Слава Богу. Значитъ, идетъ панъ Сапѣга.
   -- Боже всемилостивый! Что ты толкуешь? Вѣдь, дали же бы намъ знать; вѣдь, Липницкій поѣхалъ на встрѣчу!
   -- Въ томъ-то и доказательство, что идетъ кто-нибудь другой, а не Радзивиллъ. Они узнали другъ друга и возвращаются вмѣстѣ. Идемъ, идемъ!
   -- И я тоже говорилъ!-- крикнулъ Заглоба.-- Всѣ оторопѣли, а я подумалъ: не можетъ этого быть! Сразу подумалъ. Идемъ! Живо, Янъ, живо! А тѣ-то перетрусили... Ха-ха-ха!
   На валахъ лицо пана Заглобы сіяло твердостью и мужествомъ. Онъ останавливался каждую минуту и кричалъ какъ можно громче:
   -- Господа, гости близко, не теряйте присутствія духа! Если это Радзивиллъ, то я покажу ему дорогу назадъ въ Кейданы! Зажечь костры на валахъ! Прятаться мы не будемъ, пусть насъ видятъ! Зажечь костры!
   Черезъ четверть часа весь лагерь пылалъ яркимъ огнемъ. Соцаты, ставши спиною къ кострамъ, всматривались въ темноту. Вдругъ изъ мрака послышались выстрѣлы мушкетовъ. Панъ Заглоба схватилъ за полу пана Скшетускаго.
   -- Огонь начинаютъ!-- безпокойно проговорилъ онъ.
   По вслѣдъ за выстрѣломъ послышались радостные крики. Сомнѣнію больше не было мѣста. Минуту спустя появилось нѣсколько всадниковъ на измученныхъ лошадяхъ.
   -- Панъ Сапѣга! панъ воевода витебскій!
   Солдаты волною хлынули съ валовъ и бросились впередъ съ такими криками, что всякій посторонній наблюдатель могъ бы подумать, что это кричитъ населеніе города, на который напали врасплохъ враги.
   Черезъ минуту панъ воевода витебскій въѣхалъ въ кругъ огня, во главѣ своихъ офицеровъ, съ Володіёвскимъ по правую сторону. То былъ человѣкъ пожилой, довольно толстый, съ лицомъ некрасивымъ, но умнымъ и добродушнымъ. По сѣдымъ усамъ, подстриженнымъ надъ верхнею губой, и маленькой бородкѣ его можно было принять за иностранца, хотя онъ одѣвался по-польски. Прославленный многими военными подвигами, онъ, все-таки, больше походилъ на дипломата, чѣмъ на полководца; люди, знающіе его ближе, говорили, что Минерва оставила на лицѣ пана воеводы большій отпечатокъ, чѣмъ Марсъ. Какъ бы то ни было, по этому лицу можно было сразу узнать добраго, хорошаго человѣка.
   Панъ Заглоба подскочилъ къ нему во главѣ своихъ полковниковъ, а панъ воевода пріостановилъ своего коня и началъ кланяться рысьей шапкой.
   -- Ясновельможный панъ воевода!-- началъ Заглоба,-- еслибъ я обладалъ краснорѣчіемъ древнихъ римлянъ, или, углубляясь еще болѣе въ отдаленные вѣка, знаменитаго аѳинянина Демосѳена, то и тогда бы не съумѣлъ выразить радости, которою наполнились наши сердца при видѣ васъ. Нашею радостью радуется вся республика, тѣмъ болѣе, что мы не ожидали вашего появленія. Мы стояли на этихъ окопахъ съ оружіемъ въ рукахъ, готовые биться, а не привѣтствовать, испускать бранные крики, а не радостные возгласы, проливать не слезы умиленія, но нашу собственную кровь!... Когда стоязычная молва разнесла вѣсть, что приближается защитникъ отечества, а не измѣнникъ,-- воевода витебскій, не великій гетманъ литовскій,-- Сапѣга, не Радзивиллъ...
   Пану Сапѣгѣ хотѣлось, Очевидно, поскорѣе въѣхать въ лагерь. Онъ махнулъ рукой съ добродушною небрежностью и сказалъ:
   -- Идетъ и Радзивиллъ. Черезъ два дня ужь тутъ будетъ!
   Панъ Заглоба смѣшался: во-первыхъ, перебили нить его мыслей, во-вторыхъ, извѣстіе о близости Радзивилла не могло особенно благопріятно повліять на него. Съ минуту простоялъ онъ передъ Сапѣгой, не зная, что дѣлать, наконецъ, опомнился, вытащилъ изъ-за пояса булаву, вспомнилъ, что было подъ Збаражемъ, и проговорилъ торжественнымъ голосомъ:
   -- Войско избрало меня своимъ вождемъ, но я передаю знакъ моей власти въ болѣе достойныя руки, что£ы дать примѣръ молодежи, какъ нужно отказываться отъ почестей и сана pro publico bono.
   Солдаты начали было что-то кричать, но Сапѣга только усмѣхнулся:
   -- Какъ бы только Радзивиллъ не подумалъ, что вы изъ страха передъ нимъ отдаете мнѣ булаву. Онъ былъ бы очень радъ!
   -- Онъ меня уже знаетъ,-- отвѣтилъ Заглоба,-- и не обвинитъ въ трусости: я первый въ Кейданахъ обозвалъ его измѣнникомъ и увлекъ другихъ своихъ примѣромъ.
   -- Коли такъ, то ведите насъ въ лагерь. Дорогой Володіёвскій сказывалъ мнѣ, что вы образцовый хозяинъ, а мы утомлены и голодны.
   Въѣздъ Сапѣги въ лагерь произошелъ среди неописанной радости.
   Панъ Заглоба вспомнилъ, что, по слухамъ, Сапѣга не прочь попировать и выпить, и рѣшилъ достойнымъ образомъ отпраздновать день его пріѣзда. Пиръ вышелъ на славу. Разговоръ болѣе шелъ о Радзивиллѣ. Панъ воевода зналъ самыя свѣжія новости о томъ, что дѣлается въ Кейданахъ. По его словамъ, гетманъ литовскій послалъ нѣкоего Кмицица къ шведскому королю съ письмами и съ просьбой, чтобы съ двухъ сторонъ разомъ ударить на Подлясье.
   -- Вотъ ужь чудеса, такъ чудеса!-- воскликнулъ панъ Заглоба.-- Еслибъ не этотъ самый Кмицицъ, мы до сихъ поръ не собрались бы вмѣстѣ и Радзивиллъ могъ бы, если бы подошелъ, съѣсть насъ по одиночкѣ, какъ сѣдлецкіе крендели.
   -- Мнѣ панъ Володіёвскій все разсказалъ,-- отвѣтилъ Сапѣга.-- Видно по всему, что онъ питаетъ къ намъ большую любовь. Жаль, что онъ не любитъ отечество въ такой же степени. Люди, подобные ему, не вѣрящіе ни во что, не могутъ никому служить какъ слѣдуетъ и каждому. готовы измѣнить, какъ въ данномъ случаѣ Кмицицъ Радзивиллу.
   -- Но между нами нѣтъ измѣнниковъ и мы всѣ готовы до послѣдней капли крови стоять за васъ!-- сказалъ Заглоба.
   -- Вполнѣ вѣрю этому,-- согласился воевода.-- Я даже не ожидалъ встрѣтить здѣсь такой достатокъ и долженъ, благодарить васъ за вашу предусмотрительность.
   Заглоба покраснѣлъ отъ удовольствія. Ему прежде казалось, что воевода обращается съ нимъ хотя ласково, но не съ такимъ почтеніемъ, какое было бы желательно пану ех-военачальнику. Онъ началъ разсказывать, что онъ сдѣлалъ, какіе запасы собралъ, какъ досталъ пушки и сформировалъ пѣхоту; наконецъ, не безъ примѣси хвастовства, упомянулъ о письмахъ, посланныхъ имъ изгнаннику-королю, Хованскому и алектору.
   -- Послѣ моего письма панъ электоръ долженъ будетъ или стать на нашу сторону, или перейти на сторону нашихъ враговъ!-- гордо закончилъ онъ.
   Воевода погладилъ усы, язвительно улыбнулся и спросилъ:
   -- А къ германскому императору вы не писали?
   -- Нѣтъ!-- отвѣтилъ изумленный Заглоба.
   -- Жаль. Вы могли бы сноситься съ нимъ какъ равный съ равнымъ.
   Всѣ полковники громко расхохотались, но панъ Заглоба тотчасъ же постарался доказать, что если воевода хотѣлъ быть косою, то въ лицѣ его, пана Заглобы, наткнулся на камень.
   -- Ясновельможный панъ!-- сказалъ онъ,-- къ електору я могъ писать, я и самъ, какъ шляхтичъ, тоже электоръ (избиратель) и не такъ давно еще подавалъ голосъ за Яна Казиміра.
   -- Правда, правда!-- согласился воевода витебскій.
   -- По съ такимъ могущественнымъ монархомъ, какъ цезарь, я въ переписку не вступаю, чтобы ко мнѣ не примѣнили пословицу, которую я слышалъ на Литвѣ.
   -- Что это за пословица?
   -- "Какая-то дурацкая голова,-- должно быть, изъ Витебска!" -- проговорилъ, не смущаясь, панъ Заглоба.
   Полковники перепугались, но воевода витебскій откинулся на спинку кресла и залился искреннимъ смѣхомъ.
   -- Ишь какъ онъ поддѣлъ меня!... Дайте мнѣ обнять васъ!... Когда я буду бриться, то попрошу у васъ языкъ на время.
   Пиръ продолжался далеко за полночь и затянулся бы еще дольше, еслибъ изъ-подъ Тыкоцина не пріѣхало нѣсколько шляхтичей. По ихъ словамъ, передовые отряды Радзивилла достигли уже этого города.
   

Глава VI.

   Радзивиллъ давно ударилъ бы на Подлясье, еслибъ разныя обстоятельства не удерживали его въ Кейданахъ. Прежде всего, онъ ожидалъ шведскаго подкрѣпленія, а Понтусъ де-ла-Гарди нарочно задерживалъ его присылку. Несмотря на свое родство съ королемъ, шведскій генералъ ни по происхожденію, ни по значенію, ни по богатству не могъ равняться съ литовскимъ магнатомъ и теперь, когда, благодаря стеченію обстоятельствъ, Радзивиллъ находился въ зависимости отъ него, Понтусъ не могъ отказать себѣ въ удовольствіи какъ можно яснѣе выставить свое превосходство.
   -- Два года тому назадъ онъ считалъ бы за счастье получить мое письмо и завѣщалъ бы его по духовной своимъ потомкамъ,-- жаловался князь своимъ дворянамъ,-- а теперь корчитъ изъ себя чуть ли не полновластнаго монарха!
   Одинъ шляхтичъ, извѣстный по всей околицѣ за свой злой языкъ, однажды позволилъ себѣ сказать:
   -- Пословица говоритъ, ваше сіятельство: что посѣешь, то и пожнешь.
   Радзивиллъ разгнѣвался и приказалъ посадить его въ башню, но на другой день выпустилъ и подарилъ ему цѣнную золотую пряжку, потому что у шляхтича, по слухамъ, водились деньги, а князь хотѣлъ занять у него подъ росписку. Шляхтичъ пряжку принялъ, но денегъ, все-таки, не далъ.
   Наконецъ, пришло и шведское подкрѣпленіе,-- восемьсотъ человѣкъ тяжелыхъ рейтеровъ; триста человѣкъ пѣхоты и сто легкой кавалеріи Понтусъ отправилъ прямо въ тыкоцинскій замокъ, чтобы на всякій случай имѣть тамъ свой гарнизонъ. Эти послѣдніе, безъ всякой помѣхи со стороны войска Хованскаго, дошли до мѣста своего назначенія; конфедераты въ это время были еще разсѣяны по всему Подлясью и только грабили радзивилловскія имѣнія. Разсчитывали, что князь немедленно тронется съ мѣста, но онъ все еще медлилъ. До него дошли слухи о несогласіяхъ, царствующихъ среди полковниковъ.
   "Нужно имъ дать время, чтобъ они схватили другъ друга за горло,-- думалъ князь.-- Они перегрызутъ другъ друга безъ войны, а тогда мы и на Хованскаго ударимъ".
   Но вдругъ начали приходить противуположныя вѣсти. Полковники не только не перегрызлись другъ съ другомъ, но соединились вмѣстѣ подъ Бѣлостокомъ. Князь недоумѣвалъ, что могло послужить причиной такой перемѣны. Наконецъ, имя Заглобы, какъ вождя, достигло княжескихъ ушей. Говорили о заложеніи укрѣпленнаго лагеря, о пушкахъ, взятыхъ Заглобою изъ Бѣлостока, о ростѣ силы конфедератовъ, о массѣ прибывающихъ охотниковъ. Князь Янушъ впалъ въ такой гнѣвъ, что даже неустрашимый Гангофъ не смѣлъ приблизиться къ нему.
   Наконецъ, вышелъ приказъ войскамъ готовиться въ походъ. Въ одинъ день вся дивизія была въ готовности: одинъ полкъ нѣмецкой пѣхоты, два шведской, одинъ литовской; панъ Корфъ начальствовалъ артиллеріей, Гангофъ конницей. Кромѣ драгуновъ Харлампа и шведскихъ рейтеровъ, тутъ былъ еще легкій полкъ Невяровскаго и великолѣпная хоругвь самого князя. У князя было не больше войска во время первыхъ войнъ съ Хмельницкимъ; ихъ было достаточно, чтобъ одержать множество блестящихъ побѣдъ и покрыть его имя неувядаемою славой.
   Но теперь звѣзда знаменитаго воина закатывалась и онъ самъ томился какимъ-то тягостнымъ предчувствіемъ, заглядывалъ въ будущее и не видѣлъ ничего опредѣленнаго. Онъ пойдетъ на Под, лисье, разнесетъ бунтовщиковъ, прикажетъ содрать кожу съ ненавистнаго Заглобы, но что же изъ того? Что дальше? Какая перемѣна произойдетъ отъ этого? Ударитъ ли онъ на Хованскаго, отомститъ ли за цубиховское пораженіе и украситъ ли голову новыми лаврами? Князь говорилъ такъ, но не вѣрилъ этому; повсюду начали ходить слухи, что сѣверныя полчища, встревоженныя ростомъ шведскаго могущества, прекратятъ войну, а, можетъ быть, даже войдутъ въ соглашеніе съ Яномъ Казиміромъ. Тогда Радзивиллу негдѣ и не на чемъ будетъ проявить свою силу. Если бы Янъ Казиміръ съумѣлъ заключить миръ и двинутъ на шведовъ своихъ недавнихъ враговъ, тогда счастье могло бы склониться на его сторону противъ шведовъ и, вслѣдствіе этого, противъ этого самаго Радзивилла.
   Изъ Бороны, правда, извѣстія были благопріятнѣй. Удачи шведовъ превзошли всѣ ожиданія. Воеводства поддавались одно за другимъ; въ Великой Польшѣ они царствовали какъ въ Швеціи, въ Варшавѣ правилъ Радзѣбвскій; Малая Польша не оказывала сопротивленія; Браковъ долженъ пасть не сегодня, такъ завтра; король, покинутый войскомъ и шляхтой, съ горемъ въ сердцѣ, съ разбитою вѣрой въ свой народъ, ушелъ въ Силезію и самъ Карлъ Густавъ дивился легкости, съ которою ему удалось сломить могущество, когда-то страшное самимъ шведамъ.
   По въ этой-то легкости Радзивиллъ и видѣлъ опасность для себя. Онъ предчувствовалъ, что ослѣпленные шведы не будутъ считаться съ нимъ, не будутъ обращать на него вниманія, тѣмъ болѣе, что онъ оказался вовсе не такимъ всесильнымъ въ Литвѣ, какъ всѣ, не исключая и его самого, думали раньше.
   Отдастъ ли ему шведскій король Литву или хотя бы Бѣлую Русь? Не предпочтетъ ли онъ какимъ-нибудь восточнымъ клочкомъ республики успокоить алчность вѣчно голоднаго сосѣдѣ, чтобъ имѣть руки развязанными въ остальной Польшѣ?
   Эти вопросы постоянно мучили душу князя Януша и не давали ему покоя ни днемъ, ни ночью. Понтусъ де-ла-Гарди не осмѣлился бы относиться къ нему съ такимъ неуваженіемъ, еслибъ не надѣялся, что король одобритъ его тактику, или, что еще горше, не былъ бы снабженъ заранѣе инструкціями.
   "Пока я стою во главѣ нѣсколькихъ тысячъ людей, -- думалъ Радзивиллъ,-- на меня еще будутъ обращать вниманіе, но когда у меня не будетъ денегъ, когда наемные полки разбѣгутся,-- что тогда?"
   Дѣйствительно, давно онъ уже не получалъ аренды со своихъ громадныхъ имѣній; большая часть ихъ, разсѣянная по всей Литвѣ вплоть до кіевскаго Полѣсья, была занята непріятелемъ, остальную, подлясскую, разграбили конфедераты.
   По временамъ князю казалось, что онъ падаетъ въ пропасть. Всѣ его труды и интриги могли только доставить ему имя измѣнника, ничего больше.
   Страшило его и другое видѣніе -- смерть. Почти каждую ночь появлялась она у изголовья его ложа и манила его къ себѣ костлявою рукой.
   Еслибъ онъ стоялъ наверху славы, еслибъ онъ хоть на минуту йогъ возложить на свою голову корону, къ которой стремился съ такою страстью, то встрѣтилъ бы это страшное видѣніе безтрепетнымъ окомъ. Но умереть покрытымъ всеобщимъ презрѣніемъ и безславіемъ,-- это казалось страшнѣе самой смерти магнату, гордому какъ самъ сатана.
   Не разъ наединѣ или въ присутствіи своего астролога онъ сжималъ свои виски и повторялъ глухимъ голосомъ:
   -- Горитъ! горитъ! горитъ!
   За день до выступленія войскъ гетману дали знать, что князь Богуславъ выѣхалъ изъ Тангоровъ.
   Князь Янушъ словно ожилъ. Богуславъ привозилъ съ собою молодость, силу и слѣпую вѣру въ будущность. Въ его лицѣ должна была возродиться Биржанская линія, для него одного трудился князь Янушъ.
   Онъ хотѣлъ было самъ ѣхать на встрѣчу ему, но, вспомнивъ о требованіяхъ этикета, выслалъ только золоченую коляску и цѣлую хоругвь Невяровскаго, и приказалъ палить изъ пушекъ, точно въ честь пріѣзда самого короля.
   Когда послѣ церемоніальнаго привѣтствія братья остались одни, Янушъ схватилъ Богуслава въ объятія и проговорилъ взволнованнымъ голосомъ:
   -- Словно ко мнѣ опять возвратились молодость и здоровье!
   Но князь Богуславъ внимательно посмотрѣлъ на него и спросилъ:
   -- Что съ вами, ваше сіятельство?
   -- Оставимъ въ сторонѣ наши титулы, разъ насъ никто не слышитъ... Что со мною? Болѣнъ я и, кажется, скоро свалюсь, какъ подгнившее дерево... Ну, да не въ томъ дѣло! Какъ моя жена и дочь?
   -- Онѣ выѣхали изъ Тангоровъ въ Тыльцу. Обѣ здоровы, а Marie точно не развернувшаяся роза... Ma foi! Ни у кого въ свѣтѣ нѣтъ болѣе прелестной ножки, а коса до самой земли...
   -- Она вамъ показалась такою красивой? Тѣмъ лучше. Санъ Богъ внушилъ вамъ мысль пріѣхать сюда. У меня на душѣ становится легче, когда я вижу васъ... Что вы мнѣ привезли de publicis!.. Что электоръ?
   -- Вы, вѣдь, знаете, что онъ заключилъ союзъ съ прусскими городами?
   -- Знаю.
   -- Только они не очень ему довѣряютъ. Данцигъ не хотѣлъ принять его гарнизона. У нѣмцевъ чутье хорошее.
   -- И это знаю. А вы не писали къ нему? Что онъ думаетъ о насъ?
   -- О насъ?...-- разсѣянно переспросилъ Богуславъ и началъ безпокойно осматриваться вокругъ. Князь Янушъ думалъ, что онъ ищетъ чего-то, но онъ торопливо подошелъ къ зеркалу, стоящему въ углу, и началъ ощупывать свое лицо.
   -- Кожа у меня немного обвѣтрѣла... впрочемъ, завтра пройдетъ... Что электоръ думаетъ о насъ? Ничего... Писалъ мнѣ, что не забудетъ о насъ.
   -- Какъ такъ не забудетъ?
   -- Письмо у меня съ собою, я покажу вамъ... Пишетъ, что будь, что будетъ, онъ объ насъ не забудетъ... Я ему вѣрю, потому что это ему выгодно. Электоръ столько же заботится о республикѣ, сколько я о своемъ старомъ парикѣ, и охотно бы отдалъ ее шведамъ, еслибъ только могъ сцапать Пруссію;" но теперь шведское могущество начинаетъ безпокоить его и ему необходимо имѣть союзника въ будущемъ, и этимъ союзникомъ явитесь вы, если возсядете на литовскомъ престолѣ.
   -- Еслибъ это такъ и было!... Не для себя добиваюсь я трона!
   -- На первое время, можетъ быть, не удастся выторговать всю Литву, хотя бы хорошій кусокъ, съ Бѣлоруссіей и Жмудью.
   -- А шведы?
   -- Шведы тоже будутъ рады загородиться нами съ востока.
   -- Вы проливаете бальзамъ на мои раны.
   -- Бальзамъ... Ахъ, да!... Какой-то колдунъ въ Тангорахъ хотѣлъ продать мнѣ бальзамъ... говоритъ, что кто намажется имъ, того не будетъ брать ни сабля, ни шпага, ни стрѣла. Я приказалъ тотчасъ же вымазать его самого, потомъ пырнуть копьемъ и -- вообразите себѣ -- копье прошло на-вылетъ!...!
   Князь Богуславъ расхохотался, но Янушу подобный разговоръ приходился не по вкусу и онъ повернулъ его на старую тему.
   -- Я послалъ письма къ шведскому королю и ко многимъ нашимъ сановникамъ,-- сказалъ онъ.-- Должно быть, и вы получили письмо черезъ Кмицица.
   -- Подождите немного. Поэтому-то я и пріѣхалъ сюда. Что вы думаете о Кмицицѣ?
   -- Человѣкъ горячій, небезопасный, неукротимый, шальная голова, но одинъ изъ тѣхъ, которые вѣрно служатъ намъ.
   -- Какже, какже! Меня чуть было въ царство небесное не отправилъ!
   -- Что такое?-- встревожился Янушъ.
   -- Говорятъ, что вамъ нельзя гнѣваться: васъ сейчасъ же душить начинаетъ. Дайте мнѣ слово терпѣливо и спокойно слушать меня, а я вамъ все разскажу о вашемъ Кмицицѣ и вы его узнаете лучше, чѣмъ знали до сихъ поръ.
   -- Хорошо, я буду спокоенъ, только, ради Бога, къ дѣлу!
   И князь Богуславъ разсказалъ обо всемъ, что произошло въ Пильвишкахъ.
   Нужно было удивляться, какъ съ княземъ Янушемъ вновь не повторился припадокъ астмы. Онъ весь дрожалъ, скрежеталъ зубами, рвалъ волосы, наконецъ, крикнулъ хриплымъ голосомъ:
   -- Да!... Ну, такъ хорошо же! Онъ забылъ только одно, что его возлюбленная въ моихъ рукахъ.
   -- Сдержитесь же, ради Бога, и слушайте дальше!-- перебилъ Богуславъ.-- Я сразился съ нимъ по-рыцарски и если не внесу этого приключенія въ свой дневникъ, то только потому, что мнѣ стыдно. Я далъ атому дураку провести себя, какъ ребенка, -- я, о которомъ самъ Назарини говорилъ, что равнаго мнѣ дипломата нѣтъ при всемъ французскомъ дворѣ. Ну, да это въ сторону... Сначала я думалъ, что убилъ этого Кмицица, а теперь имѣю въ рукахъ доказательства, что онъ живъ.
   -- Ничего, мы найдемъ его, достанемъ, выкопаемъ хоть изъ-подъ земли!... А теперь я нанесу ему такой ударъ, что онъ предпочелъ бы быть сожженнымъ заживо!
   -- Никакого удара вы ему не нанесете, только себѣ повредите. Слушайте! По пути сюда я замѣтилъ, что какой-то мукикъ на скверной лошаденкѣ все время держится возлѣ моей коляски. Я приказалъ его привести къ себѣ.-- Куда ѣдешь?-- "Въ Кейданы".-- Что везешь?-- "Письмо князю воеводѣ". Я взялъ письмо, а такъ какъ между нами тайнъ никакихъ нѣтъ, прочелъ его. Вотъ оно!
   Князь Янушъ подалъ письмо Кмицица, то, которое было написано въ лѣсу въ хижинѣ Кемлича.
   Князь пробѣжалъ его глазами, смялъ въ бѣшенствѣ и закричалъ:
   -- Правда, клянусь Богомъ, правда! У него мои письма, а тамъ написаны такія вещи, которыя шведскій король можетъ счесть за смертельное оскорбленіе для себя.
   Тутъ гетмана схватилъ припадокъ астмы, ротъ его искривился, руки судорожно хватались за горло. Князь Богуславъ хлопнулъ въ ладоши и отдалъ распоряженіе сбѣжавшимся слугамъ:
   -- Присмотрите за княземъ и, когда онъ опомнится, просите его пожаловать въ мою комнату.
   Спустя два часа, Янушъ, съ глазами, налитыми кровью, съ распухшими рѣсницами и посинѣвшимъ лицомъ, постучался въ дверь комнаты Богуслава. Богуславъ лежалъ въ постели; лицо его было намазано миндальнымъ молокомъ, которое должно было придавать кожѣ мягкость и блескъ. Безъ парика, безъ румянъ онъ казался гораздо старѣе, чѣмъ въ обыкновенное время, но князь Янушъ не обратилъ на это никакого вниманія.
   -- Я думаю,-- сказалъ онъ,-- что Кмицицъ не рѣшится опубликовать мои письма; это равнялось бы смертному приговору его невѣстѣ. Онъ отлично понимаетъ, что только такимъ образомъ онъ можетъ держать меня въ рукахъ, но и я, въ свою очередь, не могу отомстить ему и одно сознаніе моего безсилія приводить меня въ бѣшенство.
   -- Эти письма нужно достать во что бы то ни стало, -- сказалъ Богуславъ.
   -- Но quo modo!
   -- Вы должны подослать къ нему какого-нибудь ловкаго человѣка. Пусть онъ вступитъ съ нимъ въ дружбу, а затѣмъ, при первой возможности, захватитъ письма, а самого его пырнетъ ножомъ. Нужно обѣщать большую награду.
   -- Кто возьмется за это?
   -- Еслибъ это было въ Парижѣ или Германіи, я бы въ одинъ день нашелъ сотню охотниковъ, но въ нашемъ краю и такого товара не достанешь.
   -- О, еслибъ его можно было схватить живымъ и отдать въ мои руки! Я сразу заплатилъ бы ему за все... Я повторяю вамъ, что смѣлость этого человѣка превосходитъ всякую мѣру. Я и выслалъ-то его потому, что онъ надоѣдалъ мнѣ со всякою мелочью и начиналъ ужь очень безцеремонно проявлять свою золю... Сколько разъ я чуть-чуть не приказалъ разстрѣлять его. Но я не могъ сдѣлать этого, не могъ...
   -- Скажите, правда ли, что онъ намъ сродни?
   -- Онъ дѣйствительно родственникъ Кишекъ, а черезъ нихъ нашъ.
   -- Да? Онъ поклялся мстить намъ до послѣдняго издыханія. Къ счастью, я далъ ему урокъ, что и съ нами враждовать не особенно легко. Согласитесь, что я обошелся съ нимъ по-радзивилловски, и еслибъ какой-нибудь французскій рыцарь могъ похвалиться подобнымъ подвигомъ, то болталъ бы объ этомъ по цѣлымъ днямъ, за исключеніемъ времени обѣда, сна и поцѣлуевъ... Они какъ сойдутся вмѣстѣ, то врутъ другъ передъ другомъ такъ, что солнцу становится стыдно свѣтить... А что это за дѣвушка, о которой вы говорили?
   -- Биллевичъ.
   -- Биллевичъ? Тутъ не фамилія нужна... Скажите, хороша она? (Замѣтьте, мнѣ ничего не стоитъ говорить стихами).
   -- Я не обращаю вниманія на женщинъ, но думаю, что и королева польская могла бы позавидовать ея красотѣ.
   -- Польская королева? Марія-Луиза? Во времена Сенъ-Марса, можетъ быть, и она была не дурна, но теперь при видѣ ея всякая собака взбѣсится. Если ваша Биллевичъ такова, то можете оставить ее у себя; но если она дѣйствительно хороша, то я возьму ее въ Тангоры... Тамъ мы вмѣстѣ обдумаемъ, какъ отомстить Кмицицу.
   Янушъ задумался на минуту.
   -- Нѣтъ,-- сказалъ онъ, -- вы употребите насиліе противъ нея, и тогда Кмицицъ опубликуетъ письма.
   -- Я буду прибѣгать къ силѣ съ какою то сельскою красоткой?... Безъ хвастовства, мнѣ приходилось имѣть дѣло и не съ такими, а насилія я еще не пускалъ никогда въ ходъ. Разъ только, но то было во Фландріи... Дура была... дочь оружейника... Потомъ пришли испанскіе пѣхотинцы... все было записано на ихъ счетъ.
   -- Вы не знаете этой дѣвушки... Это чисто-ходячая добродѣтель, монахиня какая-то.
   -- Я и монахинь знаю.
   -- Притомъ, она ненавидитъ насъ,-- патріотка... Она-то и Кмицица сбила съ толку. Между нашими женщинами такихъ немного найдется... Умъ у ней мужской... Яростная партизанка Яна Казиміра.
   -- Мы постараемся еще болѣе увеличить число его партизановъ.
   -- Нѣтъ, я не сдѣлаю этого, иначе Кмицицъ опубликуетъ письма... Я долженъ беречь ее, какъ зѣницу ока... до поры до времени. Потомъ я отдамъ ее вамъ или вашимъ драгунамъ,-- мнѣ все равно.
   -- Даю вамъ честное слово, что я не прибѣгну къ силѣ, а я всегда сдерживаю свое слово... развѣ за исключеніемъ политики... Мнѣ было бы стыдно, еслибъ я не могъ добиться желаемаго другимъ путемъ.
   -- Вы ничего и не добьетесь.
   -- Въ самомъ худомъ случаѣ съѣмъ отказъ, а получить отказъ отъ женщины не стыдно... Вы идете на Подлясье, что вы будете дѣлать съ нею? Съ собой ее не возьмете, здѣсь не оставите, потому что сюда придутъ шведы, а намъ нужно, чтобъ эта дѣвушка, comme otage, осталась въ нашихъ рукахъ... Не лучше ли будетъ, если я возьму ее въ Тангоры, а Кмицицу напишу: "отдай письма, а я отдамъ тебѣ невѣсту"? Если я отдамъ ее не совсѣмъ такою, какою взялъ, то вотъ вамъ и начала мести.
   -- Въ такомъ случаѣ, вы должны будете взять и ея дядют мечника росенскаго. Онъ тоже гоститъ здѣсь.
   -- Ну, нѣтъ. Шляхтичъ, вѣроятно, мажетъ сапоги саломъ по старому обычаю, а я этого выносить не могу. Впрочемъ, мы увидимъ это. Пригласите ихъ сегодня ужинать, чтобъ я могъ рѣшить, стоитъ ли игра свѣчъ, а пока я обдумаю планъ. Только, ради Бога, не говорите ей о выходкѣ Кмицица; это могло бы только возвысить его въ ея мнѣніи. Да за ужиномъ не спорьте со мной, что бы я ни говорилъ. Вы увидите мой планъ и вспомните свою молодость."
   Гетманъ махнулъ рукой и вышелъ изъ комнаты, а князь Богуславъ заложилъ обѣ руки подъ голову и принялся за обдумываніе своего плана.
   

Глава VII.

   Къ ужину, кромѣ мечника росенскаго и Александры, пришли нѣсколько кейданскихъ офицеровъ и дворянъ князя Богуслава. Самъ онъ явился въ такомъ великолѣпномъ костюмѣ, что положительно ослѣплялъ глаза. Парикъ его былъ завитъ волнистыми локонами, лицо напоминало розы и лиліи, а глаза горѣли, какъ звѣзды. Одежда его состояла изъ чернаго кафтана, съ разрѣзными рукавами, на шеѣ красовался воротникъ изъ чудеснѣйшихъ брабантскихъ кружевъ, громадной цѣны, а черезъ правое плечо до лѣваго бедра шла перевязь шпаги, изъ голландской кожи, такъ усѣянная брилліантами, что казалась совершенно огненной. Такъ же сверкала брилліантами и рукоять шпаги Богуслава, а въ розеткахъ его башмаковъ свѣтили два самыхъ большихъ, величиною въ лѣсной орѣхъ. Вся фигура его дышала красотой и благородствомъ.
   Въ одной рукѣ онъ держалъ кружевной платокъ, другою поддерживалъ шляпу, украшенную неимовѣрно длинными черныши страусовыми перьями.
   Всѣ, не исключая князя Януша, смотрѣли на него съ восторгомъ и удивленіемъ. Князю воеводѣ приходили на память его молодыя лѣта, когда онъ точно также затмѣвалъ всѣхъ при французскомъ дворѣ своею красотой и богатствомъ. Пора эта давно прошла, но теперь гетману казалось, что онъ возродился въ этомъ изящномъ рыцарѣ, который, вдобавокъ, носилъ одинаковую съ нимъ фамилію.
   Богуславъ разговаривалъ съ Гангофомъ. Можетъ быть, онъ нарочно сталъ съ нимъ рядомъ для большаго контраста (Гангофъ обладалъ изумительно уродливымъ лицомъ).
   Наконецъ, появились и дамы -- пани Корфъ и Александра. Богуславъ окинулъ ее быстрымъ взглядомъ и, поклонившись сначала пани Корфъ, приложилъ уже было палецъ въ губамъ, чтобъ послать паннѣ Биллевичъ, по тогдашней модѣ, воздушный поцѣлуй, какъ замѣтилъ ея гордую осанку и въ одну минуту измѣнилъ тактику. Онъ схватилъ въ правую руку шляпу и, приблизившись къ молодой дѣвушкѣ, склонился такъ низко, что локоны его парика упали по обѣимъ сторонамъ его плечъ, а шпага приняла горизонтальное положеніе. Болѣе почтительнаго поклона онъ не могъ отдать французской королевѣ. Александра (она слышала о его пріѣздѣ и сразу догадалась, кто стоитъ передъ нею) также низко присѣла передъ нимъ.
   Богуславъ поднялъ голову, живо подошелъ къ Александрѣ и подалъ ей руку.
   -- Я не вѣрю своимъ глазамъ!-- началъ Богуславъ, провожая ее къ столу.-- Скажите, прелестная богиня, какимъ образомъ вы спустились съ Олимпа въ Кейданы?
   -- Я простая шляхтянка, не богиня, и могу принять слова вашего сіятельства только за очень преувеличенную любезность.
   -- О, будь въ этой комнатѣ хоть одно зеркало, я тотчасъ же подвелъ бы васъ къ нему, и вы увидали бы, что я нисколько не преувеличиваю.
   Онъ наклонилъ голову и передъ Александрой блеснули его глаза, большіе, черные, искрящіеся. Дѣвушка вспыхнула яркимъ румянцемъ, потупилась и отступила немного назадъ; она почувствовала, что локоть Богуслава слегка прижимаетъ ея руку къ сердцу.
   За столомъ онъ занялъ мѣсто рядомъ съ ней и видно было* что ея красота произвела на него дѣйствительно сильное впечатлѣніе. Онъ разсчитывалъ видѣть здоровую, краснощекуих шляхтянку, но встрѣтилъ гордую панну, въ глазахъ которой виднѣлся серьезный умъ и непреклонная воля, полную той прелести, которая невольно привлекаетъ къ себѣ всѣ сердца. Но помимо этого въ ней было еще какое-то величіе и Богуславъ противъ воли подумалъ: "Я черезъ-чуръ рано сжалъ ея руку... съ такими сразу ничего не возьмешь".
   Но, тѣмъ не менѣе, онъ поклялся покорить ея сердце и съ какою-то дикою радостью предвкушалъ сладость минуты, когда эта дѣвственная чистота и величіе склонятся передъ его волей. На пути къ цѣли стояла грозная фигура Кмицица, но это еще болѣе возбуждало духъ самоувѣреннаго рыцаря. Подъ вліяніемъ быстрой смѣны ощущеній, онъ весь разгорѣлся, кровь начала быстро пробѣгать по его жиламъ. Онъ весь сіялъ, какъ его брилліанты.
   Разговоръ за столомъ сдѣлался общимъ, или, вѣрнѣе, перешелъ въ общій хоръ похвалъ Богуславу. Блестящій рыцарь слушалъ все это съ усмѣшкой, но безъ всякаго вида удовлетворенія, какъ вещи очень старыя, очень знакомыя. Имена князей, маркизовъ, графовъ, побѣжденныхъ имъ на поединкахъ, такъ и лились одно за другимъ. Слушатели приходили въ изумленіе, а князь Янушъ съ довольною улыбкой поглаживалъ свои длинные усы.
   -- Рыцарей интересуютъ только военные подвиги, но мы, женщины, желали бы услыхать о другихъ побѣдахъ вашего сіятельства. До насъ доходило столько слуховъ...-- вмѣшалась въ разговоръ пани Корфъ.
   -- Все это неправда... Правда, меня хотѣли сосватать... Ея величество королева Франціи была такъ милостива...
   -- Съ принцессой де-Роганъ,-- перебилъ Янушъ.
   -- И съ другой, де-ла-Форсъ... Но такъ какъ даже и король не можетъ распоряжаться чужимъ сердцемъ, а богатства, слава Богу, намъ нечего искать во Франціи, то изъ этого ни* чего и не вышло... Правда, эти дѣвушки были знатны и очень красивы, но у насъ не мало и еще болѣе красивыхъ.
   Тутъ онъ бросилъ взглядъ на Александру. Та сдѣлала видъ, что ничего не слышитъ, а пани Корфъ живо отвѣтила:
   -- Такихъ много, нѣтъ только такихъ, кто могъ бы равняться съ вами богатствомъ и родомъ.
   -- Позвольте мнѣ не согласиться съ вами, -- горячо заговорилъ Богуславъ.-- Во-первыхъ, никакая польская шляхтянка не стоитъ ниже Рогановъ и де-ла-Форсовъ (таково мое искреннее убѣжденіе); во-вторыхъ, Радзивилламъ не въ первый разъ жениться на шляхтянкахъ, какъ это могутъ подтвердить многочисленные примѣры. Увѣряю васъ, что шляхтянка, которая станетъ женою Радзивилла, даже при французскомъ дворѣ можетъ имѣть преимущество передъ княгинями и принцессами...
   -- Благородный человѣкъ!-- шепнулъ Александрѣ мечникъ росенскій.
   -- Я всегда былъ такого мнѣнія, хотя мнѣ не разъ было стыдно сравнить польское дворянство съ иностраннымъ. Развѣ тамъ могло бы имѣть мѣсто то, что произошло здѣсь? Развѣ всѣ могли бы покинуть своего государя?... Покинуть!-- этого мало: покушаться на его жизнь! Да, французскій дворянинъ можетъ совершить какое угодно преступленіе, но королю своему не измѣнитъ.
   Всѣ съ недоумѣніемъ посмотрѣли на князя. Гетманъ нахмурился, а Александра не спускала своихъ восхищенныхъ, благодарныхъ глазъ съ лица Богуслава.
   -- Простите, князь,-- продолжалъ Богуславъ, обращаясь къ Янушу,-- я знаю, вы'не могли поступить иначе,-- это было единственное средство спасти Литву; но, уважая васъ, какъ старшаго, и любя, какъ брата, я не перестану спорить съ вами о Янѣ Казимірѣ. Мы въ своемъ кругу, и я открыто говорю то, что думаю: да, это былъ незабвенный государь, добрый, милостивый и вдвойнѣ дорогой моему сердцу. Вѣдь, я первый изъ поляковъ сопровождалъ его, когда его выпустили изъ французскаго плѣна. Правда, я былъ тогда почти еще ребенкомъ, но никогда не забуду этого и готовъ былъ бы отдать свою кровь, чтобъ, по крайней мѣрѣ, защитить его отъ злодѣевъ, что покушаются на его жизнь.
   Янушъ понялъ игру Богуслава, но и тогда она показалась ему черезъ-чуръ смѣлою и рискованною для такого ничтожнаго выигрыша.
   -- Боже мой! о какихъ покушеніяхъ на жизнь его величества вы говорите?-- спросилъ онъ, не скрывая своего неудовольствія.-- Можетъ ли такое чудовище найтись среди польскаго народа?... Клянусь, ничего подобнаго небывало съ самаго начала республики!
   Богуславъ поникъ головой.
   -- Не болѣе, какъ мѣсяцъ тому назадъ,-- съ оттѣнкомъ грусти въ голосѣ заговорилъ онъ,-- когда я ѣхалъ изъ Подлясья въ Тангоры, ко мнѣ явился одинъ шляхтичъ... изъ очень хорошаго дома. Этотъ шляхтичъ, не зная моихъ истинныхъ чувствъ къ нашему доброму государю, вѣроятно, считалъ меня его врагомъ. И вотъ онъ за большую награду брался ѣхать въ Силезію, похитить Яна Казиміра и отдать его въ руки шведовъ живымъ или мертвымъ...
   Всѣ присутствующіе окаменѣли отъ изумленія.
   -- А когда я съ гнѣвомъ и негодованіемъ отвергъ его предложеніе, этотъ мѣднолобый человѣкъ сказалъ мнѣ: "Тогда я поѣду къ Радзѣёвскому; тотъ купитъ и заплатитъ мнѣ на вѣсъ золота..."
   -- Я не считалъ себя другомъ Яна Казиміра, -- сказалъ Янушъ,-- но еслибъ такое предложеніе было сдѣлано мнѣ, то предложившаго я, безъ всякаго суда, приказалъ бы растрѣлять.
   -- Въ первую минуту и я хотѣлъ было сдѣлать то же самое,-- отвѣтилъ Богуславъ,-- но нашъ разговоръ происходилъ съ глазу на глазъ, а о тиранствѣ и жестокости Радзивилловъ и такъ не мало толковъ. Все-таки, я напугалъ его, сказавъ, что не только Радзѣёвскій, но даже Хмельницкій или шведскій король, навѣрное, наказали бы его смертью,-- однимъ словомъ, постарался отвлечь его отъ коварнаго замысла. Есть надежда, что кара не минетъ его, и вы, князь, первый можете наказать, такъ какъ онъ принадлежитъ къ числу вашихъ дворянъ; онъ даже вашъ полковникъ...
   -- Что такое?... мой дворянинъ?... мой полковникъ?... Кто такой? Кто?... Говорите!
   -- Его фамилія Кмицицъ!-- сказалъ Богуславъ.
   -- Кмицицъ?!-- повторили всѣ присутствующіе.
   -- Неправда!-- вдругъ вскрикнула панна Биллевичъ, вскакивая со стула съ искрящимися глазами и волнующеюся грудью.
   Наступило глухое молчаніе. Одни не остыли еще отъ страшной новости, сообщенной Богуславомъ, другіе удивлялись дерзости дѣвушки, которая осмѣлилась обвинить Радзивилла во лжи. Мечникъ началъ бормотать: "Александра! Александра!" а Богуславъ облекъ свое лицо тучею грусти и проговорилъ безъ гнѣва:
   -- Если это родственникъ или женихъ панны, то мнѣ очень грустно... Но, во всякомъ случаѣ, выбросьте его изъ своего сердца; онъ не стоитъ васъ.
   Александра простояла еще съ минуту, наконецъ, лицо ея мало-по-малу начало'вновь принимать первоначальную окраску и она опустилась на свое мѣсто.
   -- Простите, князь,-- сказала она.-- Я напрасно сомнѣвалась въ вашихъ словахъ... Отъ этого человѣка всего ожидать можно.
   -- Пусть меня покараетъ Богъ, если я питаю къ вамъ какое-нибудь чувство, кромѣ жалости,-- мягко сказалъ Богуславъ.
   -- Онъ былъ женихъ этой панны,-- вмѣшался князь Янушъ.-- Я самъ ихъ сосваталъ. Человѣкъ молодой, глупостей надѣлалъ массу... я освободилъ его отъ суда,-- онъ добрый солдатъ. Положимъ, я зналъ его буйный характеръ, но такое злодѣйство... нѣтъ, я не могъ ожидать этого!
   -- Оставимъ этотъ разговоръ!-- воскликнулъ Богуславъ.-- Если и вамъ тяжело слушать это, то каково же паннѣ Биллевичъ?
   -- Не обращайте на меня вниманія,-- отвѣтила Александра,-- я могу все выслушать.
   Но ужинъ подходилъ къ концу, подавали воду для мытья рукъ.
   Князь Янушъ всталъ первый и подалъ руку пани Корфъ, а Богуславъ Александрѣ.
   -- Богъ покаралъ измѣнника,-- тихо сказалъ онъ.-- Кто потерялъ васъ, тотъ потерялъ рай... Нѣтъ и двухъ часовъ, какъ я увидалъ васъ, и радъ бы видѣть вѣчно, но не въ слезахъ и горести, а въ блаженствѣ и счастьи.
   -- Благодарю васъ,-- медленно отвѣтила Александра.
   Послѣ ухода дамъ, мужчины вновь возвратились къ столу и принялись за кубки. Богуславъ пилъ напропалую,-- онъ былъ очень доволенъ собою. Князь Янушъ разговаривалъ съ мечникомъ.
   -- Завтра я выхожу съ войскомъ на Подлясье,-- сказалъ онъ.-- Въ Кейданы придетъ шведскій гарнизонъ. Когда возвращусь, одному Богу извѣстно... Вы не можете оставаться здѣсь; солдаты -- неподходящая компанія для вашей племянницы. Вы оба поѣдете вмѣстѣ съ княземъ Богуславомъ въ Тангоры. Панпа Александра можетъ поступить въ штатъ двора моей жены.
   -- Ваше сіятельство,-- отвѣтилъ мечникъ,-- Богъ далъ намъ свой домъ, зачѣмъ намъ скитаться по чужимъ? Вы очень добры къ намъ, но я не хочу злоупотреблять вашею добротой и предпочиталъ бы вернуться подъ отцовскую кровлю.
   Князь не могъ выяснить пану мечнику всѣхъ поводовъ, въ силу которыхъ ему ни за что не хотѣлось выпускать изъ рукъ Александру, но кое-что, все-таки, онъ сказалъ со всею рѣзкостью откровенности магната:
   -- Если вы считаете это добротою, то тѣмъ лучше... Но я вамъ долженъ сказать, что, кромѣ доброты, я руководствуюсь еще и осторожностью. Вы будете моимъ заложникомъ и отвѣтите за всѣхъ Биллевичей, которые, какъ я хорошо знаю, не принадлежатъ къ числу моихъ друзей и готовы поднять всю Жмудь, когда я уйду... Можете посовѣтовать имъ, чтобы сидѣли спокойно и ничего не дѣлали противъ шведовъ; за это вы отвѣтите мнѣ своею головой и головой вашей племянницы.
   Мечникъ начиналъ терять терпѣніе и живо отвѣтилъ:
   -- Конечно, мнѣ безполезно указывать на мои шляхетскія права. Сила останется, все-таки, на сторонѣ вашего сіятельства, а мнѣ все равно, гдѣ ни сидѣть въ тюрьмѣ; даже я предпочитаю сидѣть тамъ, а не здѣсь!
   -- Довольно!-- грозно сказалъ князь.
   -- Довольно и довольно!-- проворчалъ мечникъ.-- Богъ дастъ, время насилія скоро минетъ и законъ вновь войдетъ въ свои права. Короче говоря, вашему сіятельству нечего стращать меня,-- я васъ не боюсь!
   Богуславъ увидалъ, какъ молнія гнѣва сверкнула въ глазахъ Януша, и быстро подошелъ къ разговаривающимъ.
   -- Въ чемъ дѣло?-- спросилъ онъ.
   -- Я сказалъ пану гетману,-- раздражительно отвѣтилъ мечникъ,-- что предпочитаю тюрьму въ Тангорахъ, нежели въ Кейданахъ.
   -- Въ Тангорахъ нѣтъ тюрьмы, тамъ только мой домъ, въ хоторомъ вы будете какъ у себя. Я знаю, гетманъ видитъ въ васъ заложника, я -- дорогаго гостя.
   -- Благодарю васъ, ваше сіятельство.
   -- Это я долженъ благодарить васъ. Чокнемся и выпьемъ. Старые люди говорили, что пріязнь надо поливать, чтобъ она не засохла въ зародышѣ.
   Часъ спустя, мечникъ, слегка пошатываясь, возвращался въ свою комнату и въ полголоса разговаривалъ самъ съ собою:
   -- Вотъ это магнатъ, такъ магнатъ! Такого вниманія, предупредительности днемъ съ огнемъ не отыщешь!... Чистое золото!
   Братья остались наединѣ.
   -- Очевидно,-- спросилъ Янушъ,-- что въ вашемъ разсказѣ о Кмицицѣ нѣтъ и слова правды?
   -- Очевидно... Вы сами хорошо знаете. Ну, что, скажите, Мазарини не правду ли говорилъ? Однимъ ударомъ отомстить врагу и сдѣлать брешь въ прекрасной крѣпости... Вотъ это называется интригой, достойной перваго дипломата въ свѣтѣ! А эта панна -- чистая жемчужина! Я думалъ, что у меня сердце выскочитъ.
   -- Помните, что вы дали слово... Помните, что вы погубите насъ, если тотъ опубликуетъ письма.
   -- Что за брови! Что за королевскій взоръ!... Поневолѣ чувствуешь какое-то почтеніе, страхъ... Откуда въ дѣвушкѣ такое почти царственное величіе?... Разъ въ Антверпенѣ я видѣлъ на гобеленѣ дивно вытканную Діану, травящую собаками любопытнаго Актеона... Точь-въ-точь она!
   -- Смотрите, какъ бы Кмицицъ не опубликовалъ писемъ, тогда насъ собаки, навѣрное, загрызутъ до смерти.
   -- О, нѣтъ! Это я Кмицица превращу въ Актеона и затравлю на смерть. Два раза я уже разбилъ его на голову, но дѣло между нами еще пока не кончено... Смотрите, вонъ вамъ пахъ принесъ какое-то письмо.
   Воевода виленскій взялъ письмо въ руки и перекрестилъ его. Онъ всегда дѣлалъ такъ, чтобъ уберечь себя отъ дурныхъ вѣстей. Вдругъ лицо его перемѣнилось.
   -- Печать Сапѣги!-- закричалъ онъ,-- это отъ воеводы витебскаго.
   Гетманъ сломалъ печать и началъ читать про себя, прерывая чтеніе восклицаніями:
   -- Идетъ на Подлясье!... Спрашиваетъ, не данъ ли я ему порученій въ Тыкоцинъ!... Издѣвается!... Еще хуже, послушайте, что онъ пишетъ дальше:
   "И такъ, ваше сіятельство желаете междоусобной войны, хотите вонзить еще одинъ мечъ въ грудь матери-родины? Въ такомъ случаѣ, приходите въ Подлясье, я жду васъ и надѣюсь на Бога, что Онъ покараетъ вашу гордость моими руками. Но если вы имѣете хоть какую-нибудь жалость къ отечеству, вся совѣсть заговорила въ васъ, если васъ тяготятъ ваши прежніе поступки и вы хотите раскаяться, то дорога передъ вами открыта. Созовите всеобщее ополченіе, поднимите крестьянство и ударьте на шведовъ. Помѣхи со стороны Хованскаго вы не встрѣтите никакой; онъ самъ собирается напасть на Инфлянты, хотя держитъ это въ тайнѣ. Наконецъ, если бы Хованскій даже и хотѣлъ что-нибудь предпринять, я удержу его и всѣми силами постараюсь помочь вашему сіятельству спасти отечество. Все зависитъ отъ однихъ васъ; время возвратиться на истиный путь и загладить свои вины еще не миновало. Тогда станетъ очевиднымъ, что вы не изъ личныхъ соображеній, но только для предотвращенія конечной гибели Литвы приняли шведскій протекторатъ. Да просвѣтитъ васъ Господь, о чемъ я каждый день молю Его, хотя ваше сіятельство почему-то приписываете мнѣ какіе-то враждебные замыслы.
   "P. S. Говорятъ, блокада съ Несвижа снята и князь Михалъ хочетъ присоединиться къ намъ, какъ только приведетъ все въ порядокъ. Посмотрите, какъ поступаютъ достойные ваши родственники, и послѣдуйте ихъ примѣру, и, во всякомъ случаѣ, имѣйте въ виду, что теперь для васъ наступила рѣшительная минута".
   -- Слышали?-- спросилъ князь, окончивъ письмо.
   -- Слышалъ... Ну, и что-жь?-- отвѣтилъ Богуславъ, проницательно глядя на брата.
   -- Нужно отречься отъ всего, все бросить, порвать собственными руками свою же работу...
   -- Поссориться съ могущественнымъ Карломъ Густавомъ и держаться за хвостъ изгнаннаго Яна Казиміра, чтобъ изволилъ смилостивиться и вновь принять на службу... а пана Сапѣгу просить о заступничествѣ...
   Лицо Януша побагровѣло.
   -- Замѣчаете, какъ онъ пишетъ мнѣ: "исправься, и я прощу тебѣ",-- точно монархъ къ своему подданному!
   -- Онъ иначе писалъ бы, если бы надъ его головой сверкнуло шесть тысячъ сабель.
   -- Однако...-- тутъ князь Янушъ угрюмо задумался.
   -- Однако, что?
   -- Пометъ быть, можно спасти отечество, если поступить по совѣту Сапѣги?
   -- А себя? А меня? А Радзивилловъ?
   Янушъ не отвѣтилъ ничего, поникъ головой на сложенныя руки и думалъ.
   -- Пусть будетъ такъ!... Завтра иду на Подлясье, а черезъ недѣлю ударю на Сапѣгу.
   -- Вотъ это по-радзивилловски!-- воскликнулъ Богуславъ и подалъ ему руку.
   Огни мало-по-малу гасли въ замкѣ. Только одна Александра Биллевичъ не спала въ своей комнатѣ. Стоя на колѣняхъ передъ своимъ ложемъ, она ломала руки и шептала:
   -- Сцилуйся надъ нами... смилуйся надъ нами!
   Въ первый разъ послѣ выѣзда Кмицица она не хотѣла, не могла молиться за него.
   

Глава VIII.

   Панъ Кмицицъ не рѣшался воспользоваться охранными грамотами Радзивилла къ шведскинъ комендантамъ. Онъ разсчитывалъ, что Богуславъ разослалъ изъ Пильвишекъ гонцовъ повсюду, чтобы схватить его и, во всякомъ случаѣ, предостеречь шведовъ. Минуя Ломжу и Остроленку, онъ гналъ своихъ коней къ Пташину, желая пробраться черезъ Пултускъ въ Варшаву.
   Пограничный край по большей части былъ уже занятъ шведами, которые, однако, ограничиваясь занятіемъ болѣе значительныхъ городовъ, не особенно осмѣливались углубляться въ дремучіе необъятные лѣса. Тамъ жилъ народъ храбрый, вооруженный, никогда не покидавшій лѣса и такой дикій, что годъ тому назадъ королева Марія-Луиза приказала построить въ Мышинцѣ часовню и поселила при ней іезуитовъ, съ тѣмъ, чтобы они хоть сколько-нибудь вліяли на смягченіе нравовъ жителей лѣса.
   За рубежомъ лѣса, въ мѣстности, сравнительно болѣе густо заселенной, царствовало необыкновенное движеніе. Всѣ дороги были усѣяны бричками, колымагами и колясками. То шляхта спѣшила въ ближайшіе города приносить присягу новому государю, чтобъ избавиться отъ различныхъ каръ, преслѣдованій и даже просто разграбленія. Ходили слухи, что шведы и здѣсь начали распоряжаться по-своему, какъ въ Великой Польшѣ. На людей болѣе богатыхъ взводились фальшивыя обвиненія, съ весьма прозрачнымъ намѣреніемъ.
   Понятно, что при такихъ условіяхъ всѣ, кто могъ, спѣшили въ города, чтобы находиться подъ непосредственнымъ наблюденіемъ шведскихъ комендантовъ и избѣгнуть подозрѣнія въ нерасположеніи къ новому королю.
   Панъ Андрей внимательно прислушивался къ разговорамъ шляхты и могъ придти только къ одному заключенію, что теперь даже самые близкіе друзья остерегаются откровенно говорить другъ съ другомъ. Правда, на непомѣрныя реквизиціи жаловались вслухъ, но вслѣдъ за жалобами слѣдовало и утѣшеніе: пройдетъ война и реквизиціи сами собой прекратятся. И сами шведы утверждали, что какъ только король овладѣетъ всею страной, то тотчасъ же начнетъ править кротко, по-отечески.
   Шляхтѣ, которая отступилась отъ своего монарха и отечества, которая еще такъ недавно называла тираномъ добраго Яна Казиміра, обвиняла его въ стремленіи къ абсолютной власти, которая противилась ему во всемъ на сеймахъ и сеймикахъ, а въ погонѣ за перемѣнами дошла до того, что почти безъ сопротивленія признала владыкой врага, -- шляхтѣ теперь стыдно было даже и роптать. Вѣдь, Карлъ Густавъ освободилъ ихъ отъ тирана; вѣдь, они добровольно покинули законнаго короля; вѣдь, перемѣна, съ такимъ нетерпѣніемъ ожидаемая ими, совершилась.
   -- Тяжело, очень тяжело, правда,-- говаривалъ одинъ шляхчитъ другому,-- но мы, все-таки, должны гордиться новымъ государемъ. Это могучій монархъ и великій воинъ; онъ укротитъ Козаковъ, побьетъ турокъ, отгонитъ русскихъ отъ границъ и мы зацвѣтемъ въ союзѣ съ Швеціей.
   -- Гордись -- не гордись, а дѣлать теперь нечего; да что и подѣлаешь противъ такой силы!-- отвѣчалъ обыкновенно другой.-- Съ голыми руками противъ пушекъ не выйдешь.
   Въ Пташинѣ панъ Андрей объяснилъ шведскому коменданту, что онъ родомъ изъ электорской Пруссіи и ѣздитъ ежегодно въ Сороку съ лошадьми. Комендантъ, прусскій нѣмецъ, пожелалъ осмотрѣть лошадей и сказалъ:
   -- Я покупаю ихъ у васъ. У другаго я такъ взялъ бы, но вы сами изъ Пруссіи и васъ мнѣ обижать не хочется.
   Кмицицъ смутился; безъ лошадей ему не было бы надобности ѣхать дальше въ глубь края и пришлось бы возвратиться назадъ въ Пруссію. Онъ назначилъ непомѣрную цѣну, почти вдвое противъ дѣйствительной стоимости лошадей, но, къ великому его изумленію, офицеръ не сталъ торговаться.
   -- Хорошо,-- сказалъ онъ.-- Загнать лошадей въ конюшню, а деньги я вамъ сейчасъ вынесу.
   Кемличи обрадовались, но панъ Андрей началъ ругаться на чемъ свѣтъ стоитъ. Однако, волей-неволей, а лошадей пришлось загнать въ конюшню.
   Нѣсколько минутъ спустя офицеръ появился вновь и подалъ Кмицину клочекъ написанной бумаги.
   -- Что это?-- спросилъ панъ Андрей.
   -- Деньги, или то же самое, что деньги,-- квитанція.
   -- А гдѣ мнѣ заплатятъ по ней?
   -- Въ главной квартирѣ... въ Варшавѣ.
   -- Мы торгуемъ только за наличные... Какъ же это такъ, за что же?-- началъ было стонать старый Кемличъ.-- Царица небесная!
   Но Кмицицъ грозно взглянулъ на него и сказалъ:
   -- Для меня слово пана коменданта то же самое, что наличныя деньги, а въ Варшаву ѣхать все равно придется. Тамъ можно выгодно купить товаръ у армянъ и перепродать его въ Пруссіи.
   Офицеръ ушелъ, а панъ Андрей началъ утѣшать Кемлича:
   -- Тише ты, дуракъ! Квитанція -- это лучшая пропускная грамота: съ ней мы хоть до Кракова доѣдемъ жаловаться, что намъ не платятъ деньги. Скорѣй изъ камня воду выжмешь, чѣмъ деньги изъ шведовъ... Но намъ это-то и нужно. Глупое животное думаетъ, что провелъ насъ, и не знаетъ, какую услугу оказалъ намъ на самомъ дѣлѣ... А деньги за лошадей я заплачу тебѣ изъ своей шкатулки.
   Онъ рѣшилъ остаться на ночь въ Пташинѣ и, не измѣняя своего имени, снять на время убогую одежду. Съ плохо одѣтымъ человѣкомъ болѣе зажиточные шляхтичи не охотно вступали въ разговоръ, а пану Андрею хотѣлось собрать кое-какія свѣдѣнія.
   Онъ переодѣлся и отправился въ корчму, но то, что пришлось услыхать ему, было далеко не весело. Шляхта пила здоровье шведскаго короля и смѣялась при издѣвательствахъ шведскихъ офицеровъ надъ Яномъ Казиміромъ и Чарнецкимъ. Все было попрано, все подвергалось осмѣянію, за исключеніемъ только одной религіи, и только когда одинъ шведскій капралъ заявилъ, что шведская вѣра лучше католической, сосѣдъ его, панъ Грабковскій, не могъ снести такого поношенія, ударилъ его въ високъ и, пользуясь сумятицей, скрылся изъ шинка.
   За нимъ погнались было, но тутъ случилось одно обстоятельство, которое отвлекло вниманіе совсѣмъ въ другую сторону. Но городу разнесся слухъ, что Краковъ сдался, панъ Чарнецкій въ плѣну, -- пала послѣдняя преграда на пути побѣдоноснаго шествія шведовъ.
   Шляхта онѣмѣла въ первую минуту, по шведы приказали звонить въ колокола по всѣмъ церквамъ. Пѣхота и рейтеры выкатили на площадь бочки съ горѣлкой, медомъ и пивомъ для всего войска и горожанъ. А посреди толпы буйныхъ солдатъ кучками расхаживали шляхтичи, пили вмѣстѣ съ рейтерами и принимали участіе въ общей радости по поводу паденія Кракова и пораженія пана Чарнецкаго.
   Кмицицъ съ чувствомъ гадливости поспѣшилъ скрыться въ свою квартиру, но спать не могъ. Его трясла лихорадка, душу охватило сомнѣніе, не поздно ли онъ свернулъ съ прежней своей дороги, когда уже вся страна попала въ шведскія руки? Ему приходило въ голову, что теперь все пропало и республика никогда уже не возникнетъ изъ своихъ развалинъ.
   "Это не несчастная война,-- думалъ онъ,-- которая можетъ окончиться потерей одной провинціи,-- это вся республика становится шведскою провинціей... И причиной этому мы сами, и я больше, чѣмъ кто-нибудь другой!"
   Мысль эта терзала его совѣсть, сонъ бѣжалъ отъ него. Онъ самъ не зналъ, что дѣлать: ѣхать ли дальше, оставаться ли въ городѣ, или возвращаться назадъ. Если онъ соберетъ шайку и начнетъ бить шведовъ, его будутъ преслѣдовать какъ разбойника, а не какъ солдата. Наконецъ, онъ совсѣмъ въ чужой странѣ, его здѣсь никто не знаетъ. Кто пристанетъ къ нему? На Литвѣ неустрашимые смѣльчаки слетались къ нему ради обаянія его имени, но здѣсь если кто и слыхалъ о Кмицицѣ, то считалъ его за измѣнника и шведскаго приверженца, а имя Бабиничъ рѣшительно ничего не говорило.
   Все это не нужно, и къ королю ѣхать не нужно,-- поздно... Не за чѣмъ и на Подлясье ѣхать, потому что конфедераты смотрятъ на него какъ на предателя; не за чѣмъ возвращаться въ Литву, -- тамъ надо всѣмъ распростерлась желѣзная власть Радзивилла; не за чѣмъ и здѣсь оставаться,-- здѣсь нѣтъ никакого дѣла. Лучше всего -- умереть, чтобъ не смотрѣть на этотъ свѣтъ и убѣжать отъ угрызеній совѣсти!
   Но за гробомъ лучше ли будетъ тѣмъ, которые, нагрѣшивъ на землѣ и ничѣмъ не загладивъ своихъ винъ, обремененные всею ихъ тяжестью, предстанутъ предъ страшнымъ судомъ? Кмицицъ тревожно поворачивался на своемъ ложѣ. Подобныхъ невыносимыхъ мукъ онъ не испытывалъ даже въ лѣсной хижинѣ Кемлича.
   Онъ чувствовалъ себя сильнымъ, здоровымъ, душа его рвалась къ дѣлу, а тутъ всѣ дороги закрыты,-- хоть головой бейся объ стѣну, нѣтъ ни выхода, ни спасенія, ни надежды.
   Рано утромъ онъ поднялъ своихъ людей и поѣхалъ по направленію къ Варшавѣ. Зачѣмъ, для чего?-- онъ и самъ не зналъ. Онъ сбѣжалъ бы въ Сѣчь, да времена теперь были не тѣ; теперь Хмельницкій самъ, вмѣстѣ съ Бутурлинымъ, опустошалъ огнемъ и мечомъ юго-восточныя провинціи республики.
   Въ Пултускѣ Кмицица позвали въ епископскій дворецъ, обращенный въ квартиру шведскаго коменданта.
   -- Я поставляю лошадей его величеству королю,-- отвѣтилъ Кмицицъ на предложенные ему вопросы,-- и теперь съ квитанціями ѣду въ Варшаву за деньгами.
   Полковникъ Израэль усмѣхнулся:
   -- О, спѣшите, спѣшите, а на обратномъ пути купите телѣгу, чтобъ было на чемъ везти деньги.
   -- Придетъ время, заплатите вы мнѣ!-- отвѣтилъ Кмицицъ, выходя.
   Въ Пултускѣ торжества по поводу взятія Кракова продолжались три дня. Впрочемъ, до Пташина шведскій тріумфъ дошелъ въ нѣсколько преувеличенномъ видѣ: панъ каштелянъ кіевскій, Чарнецкій, вовсе не попалъ въ плѣнъ, а выговорилъ право выхода изъ крѣпости съ войскомъ, оружіемъ и зажженными фитилями у пушекъ. Говорили, что онъ идетъ въ Силезію. Это было не особенно большое утѣшеніе, но, все-таки, утѣшеніе.
   Здѣсь Кмицицъ въ первый разъ увидалъ войско, стоящее въ костёлѣ. Въ великолѣпномъ готическомъ храмѣ, построенномъ двѣсти лѣтъ тому назадъ епископомъ Гижицкимъ, стояла наемная нѣмецкая пѣхота. Внутренность святилища горѣла какъ будто въ день великаго праздника. На каменномъ полу разложены были костры съ висѣвшими надъ ними котлами. Около бочекъ съ пивомъ толкались чужеземные солдаты, старые разбойники, которые когда-то опустошали всю католическую Германію и которымъ, вѣроятно, не въ первый разъ приходилось ночевать въ церкви. Охриплые голоса орали солдатскія пѣсни, перемѣшиваясь съ визгомъ женщинъ, которыя, по тогдашнему обычаю, постоянно тащились за войскомъ.
   Кмицицъ остановился въ отворенныхъ дверяхъ, но не надолго. Голова его закружилась, дыханіе замерло въ-его груди,-- картина самаго ада не поразила бы его до такой степени.
   Онъ схватился за волосы и побѣжалъ, повторяя, какъ сумасшедшій:
   -- Боже, смири свой гнѣвъ! Боже, покарай! Боже, спаси насъ!
   

Глава IX.

   Въ Варшавѣ давно уже хозяйничали шведы. Такъ какъ Виттенбергъ, дѣйствительный правитель города и начальникъ гарнизона, въ эту минуту находился въ Краковѣ, то мѣсто его занималъ Радзѣёвскій. Около друхъ тысячъ солдатъ стояло собственно въ городѣ, обнесенномъ валами, и въ предмѣстьяхъ, застроенныхъ великолѣпными дворцами. Замокъ и городъ не были разграблены, потому что панъ Бессель, староста маковскій, сдалъ ихъ безъ боя, а самъ, вмѣстѣ съ гарнизономъ, убѣжалъ, опасаясь мести Радзѣёвскаго, своего личнаго врага.
   Но когда Кмицицъ началъ присматриваться ближе, то слѣды хищническихъ рукъ становились все яснѣе и яснѣе. Пострадали больше всего дома тѣхъ жителей, которые или убѣжали изъ города, предпочитая бѣгство чужому владычеству, или оказывали сопротивленіе въ ту минуту, когда шведы взбирались на валы. Во многихъ другихъ городахъ можно было видѣть то же самое, и хотя столица сдалась безъ боя, на Вислѣ стояло тридцать огромныхъ барокъ, готовыхъ увезти въ Швецію награбленную добычу.
   Городъ совершенно измѣнилъ свою наружность. На улицахъ слышалось больше иностранной рѣчи, чѣмъ польской, всюду попадались солдаты: шведскіе, нѣмецкіе, наемники французы, англичане, шотландцы. Повсюду чужая пестрота, чужія лица, чужія пѣсни.
   Посреди этой разноязычной толпы природные жители города почти совсѣмъ терялись; иные убѣжали, другіе, ради собственной безопасности, сидѣли, запершись въ своихъ домахъ, и рѣдко показывались на улицахъ. Иногда только можно было увидать, какъ по Краковскому предмѣстью проѣдетъ карета, окруженная гайдуками или солдатами въ національной польской одеждѣ, и вспомнить, что это польскій городъ.
   Все это какъ видѣніе промелькнуло передъ удивленными глазами пана Андрея, но въ Варшавѣ прожилъ онъ не долго. Онъ не зналъ здѣсь никого, никому не могъ открыть свою душу. Въ общественныхъ мѣстахъ порою онъ заговаривалъ съ тѣмъ или другимъ шляхтичемъ, но это были все горячіе союзники шведовъ, которые, во время отсутствія Карла Густава, ухаживали за Радзѣёвскимъ въ надеждѣ на полученіе староствъ и имѣній, конфискованныхъ у частныхъ лицъ и духовенства.
   Мѣщане, по слухамъ, жалѣли несчастное отечество и добраго короля. Говорили, что цехи обладаютъ спрятаннымъ оружіемъ, что оружейники, рѣзники, скорняки и сильный цехъ портныхъ съ нетерпѣніемъ ждутъ возвращенія Яна Казиміра и, при малѣйшей помощи извнѣ, готовы ударить на шведовъ.
   Кмицицъ ушамъ своимъ не вѣрилъ. Въ головѣ его не хотѣло помѣщаться, чтобъ люди такого низкаго положенія обнаруживали больше любви къ отечеству и вѣрности законному королю, чѣмъ шляхта, обязанная къ этому и своимъ происхожденіемъ, и Богомъ, и совѣстью.
   Да, только шляхта и магнаты стояли за шведовъ, а простой людъ чувствовалъ больше стремленія къ сопротивленію. Бывали случаи, что когда шведы сгоняли народъ для укрѣпленія варшавскихъ фортовъ, многіе предпочитали побои, тюрьму, даже самую смерть, чтобы только не прикладывать своихъ рукъ къ ненавистному дѣлу.
   За Варшавой всѣ дороги были полны солдатами и отрядами пановъ и шляхтичей, служащихъ шведамъ. Все было забрано, охвачено, все было уничтожено, что только не носило шведскаго, характера.
   Панъ Андрей не встрѣчалъ другихъ людей, какъ только шведовъ, или шведскихъ сторонниковъ, или уже окончательно отчаявшихся, убѣжденныхъ, что никакой надежды на спасеніе нѣтъ. Никто и не мечталъ о сопротивленіи; исполнялись тихо и поспѣшно такія распоряженія, которыя въ другое время встрѣтили бы страшную оппозицію. Паника дошла до того, что даже обиженные вслухъ прославляли милостиваго протектора республики. Хорошо, еслибъ дѣло кончилось шведскими контрибуціями, но еще худшими, чѣмъ непріятель, являлись свои предатели. Вышли наружу старыя ссоры, старыя оскорбленія, сосѣдъ сосѣду отплачивалъ сторицею, а шведскому союзнику все сходило съ рукъ. Этого мало. Повсюду образовались разбойничьи шайки, которыя безъ различія нападали какъ на шляхту, такъ и на крестьянъ. Имъ дѣятельно помогали мародеры шведы, нѣмцы и прочая сволочь. Повсюду вспыхивали пожары; надъ городами тяготѣла желѣзная солдатская рука, въ лѣсахъ нападали разбойники. О спасеніи республики, о возможности сбросить ярмо никто не думалъ. Надежды не было ни у кого.
   Случилось такъ, что подъ Сохачевымъ мародеры шведы и нѣмцы напали на пана Лущевскаго. Старый воинъ храбро сопротивлялся, но непремѣнно бы погибъ, еслибъ не явился Кмицицъ какъ разъ въ самую нужную минуту. Панъ староста горячо благодарилъ своего избавителя, а панъ Андрей, въ свою очередь, признался ему въ своей смертельной ненависти къ шведамъ. Ему хотѣлось, чтобы старикъ влилъ въ его душу хоть каплю надежды, но воззрѣнія старосты были совсѣмъ другаго свойства.
   -- Я не знаю, что отвѣтилъ бы вамъ, если бы мнѣ было лѣтъ на тридцать поменьше, но теперь волосы мои сѣды, да, кромѣ того, опытъ семидесяти лѣтъ прошелъ для меня не безслѣдно. На порогѣ могилы я вижу все ясно, вижу, что шведскаго могущества Сломить не въ силахъ не только мы, но и вся Европа.
   -- Что вы говорите? Да почему же такъ?-- воскликнулъ. Кмицицъ.-- Когда же это Швеція была такою непобѣдимою державой? Развѣ у насъ народу меньше, развѣ мы не можемъ набрать войска больше?
   -- Какъ мы можемъ побѣдить шведовъ, если это прямое Божеское попущеніе, предсказанное пророчествами?... Охъ, въ Ченстохово нужно людямъ, въ Ченстохово!
   И староста умолкъ.
   Солнце заходило и красноватыми косыми лучами освѣщало только часть комнаты, остальное все тонуло во мракѣ. Кмицицу становилось какъ-то страшно.
   -- О какихъ пророкахъ говорите вы?-- спросилъ онъ, чтобы хоть чѣмъ-нибудь прервать тягостное молчаніе.
   Староста, вмѣсто отвѣта, повернулъ голову въ противуположную сторону и громко позвалъ:
   -- Александра! Александра!
   -- Боже мой!-- вырвалось у пана Кмицица,-- кого вы зовете?
   Дверь отворилась и въ комнату вошла молодая дѣвушка. Она была блѣдна, можетъ быть, отъ испуга, а, можетъ быть, отъ недавно перенесенныхъ душевныхъ волненій, и легко скользила по комнатѣ, похожая скорѣе на видѣніе, чѣмъ на живое существо.
   -- Моя дочь,-- отрекомендовалъ староста.-- Сыновей въ домѣ нѣтъ. Они у пана Чарнецкаго... Поблагодари, дитя мое, этого рыцаря за оказанную имъ помощь, а потомъ прочитай намъ пророчество св. Бригиды.
   Дѣвушка поклонилась пану Андрею, вышла изъ комнаты и вскорѣ вернулась со свиткомъ бумаги въ рукахъ.
   -- Пророчество святой Бригиды,-- начала она читать звучнымъ, мягкимъ голосомъ.-- "Покажется, прежде всего, пять ксь ролей и царства ихъ: Густавъ, сынъ Эриха, оселъ лѣнивый, ибо, покинувши святую вѣру, перейдетъ въ неправую..."
   -- Слышите?-- спросилъ староста, загибая большой палецъ лѣвой руки,-- Одинъ.
   -- "Эрихъ, сынъ Густава, волкъ съ ненасытною жадностью, навлечетъ на себя ненависть всѣхъ людей и брата своего Яна. Брата покоритъ онъ войной и будетъ держать въ темницѣ, вмѣстѣ съ его женой, четыре года. Наконецъ, Янъ, освободившись и получивъ помощь со стороны, побѣдитъ Эриха, лишитъ его короны и ввергнетъ на вѣки въ тюрьму..."
   -- Замѣчайте!-- перебилъ староста.-- Это ужь второй.
   Панна продолжала читать дальше:
   -- "Янъ, братъ Эриха, могучій орелъ, побѣдитель Эриха, датчанъ и гиперборейцевъ. Сынъ его, Зигмундъ, преисполненный доблестями, избранъ на польскій престолъ. Слава потомкамъ его!"
   -- Понимаете?-- спросилъ староста.
   -- Да продлитъ Господь Богъ лѣта Яну Казиміру,-- отвѣтилъ Кмицицъ.
   -- "Карлъ, князь Зюдерманландіи -- баранъ, ибо какъ бараны ведутъ стадо, такъ онъ привелъ шведовъ къ ложной вѣрѣ".
   -- Это уже четвертый!-- замѣтилъ староста.
   -- "Пятый, Густавъ Адольфъ, убитый, кровь котораго была причиною горя и невзгодъ".
   -- Да, это Густавъ Адольфъ,-- сказалъ староста.-- О Христинѣ здѣсь нѣтъ упоминовенія, здѣсь перечислены только мужчины. Читай теперь окончаніе; оно какъ разъ относится къ теперешнимъ временамъ.
   -- "И покажу тебѣ шестаго, который взволнуетъ землю и море и смутитъ малыхъ... который своею рукой обозначитъ предѣлъ моей кары. Если скоро онъ своего не добьется, свершится надъ нимъ судъ мой, и оставитъ царство свое въ неустройствѣ и будетъ то, что написано: сѣютъ смуты, а соберутъ горе и отчаяніе. Я посѣщу это царство и богатые города, и призову голоднаго, который пожретъ ихъ достатки. Владычествовать будутъ неразумные, а мудрые и старцы поникнутъ главою. Честь и правда падутъ въ прахъ, но придетъ тотъ, кто смягчитъ мой гнѣвъ и не пощадитъ своей души для любви и правды".
   -- Вотъ вамъ,-- сказалъ староста.
   -- Все это такъ оправдывается, что и слѣпой не могъ бы не повѣрить,-- отвѣтилъ Кмицицъ.
   -- Поэтому и шведы не могутъ быть побѣждены.
   -- Но придетъ тотъ, кто не пощадитъ своей души для любви правды!-- закричалъ Кмицицъ.-- Пророчество оставляетъ надежду! Вѣдь не гибель, а спасеніе ждетъ насъ!
   -- Содомъ также былъ бы пощаженъ, еслибъ въ немъ нашлось десять праведниковъ, -- отвѣтилъ староста, -- но ихъ и столько не насчиталось. Такъ же точно не отыщется и тотъ, который не пощадитъ своей души для любви и правды, и часъ суда пробьетъ.
   -- Панъ староста, панъ староста, не можетъ этого быть!-- горячо заговорилъ было Кмицицъ, но тутъ дверь отворилась и въ комнату вошелъ какой-то немолодой человѣкъ, въ панцирѣ и съ мушкетомъ въ рукахъ.
   -- Панъ Щебжицкій?-- спросилъ староста.
   -- Такъ точно., я слышалъ, что на васъ напали разбойники, и поспѣшилъ къ вамъ на помощь.
   -- Безъ воли Божіей и волосъ не спадетъ съ головы человѣческой. Вотъ этотъ рыцарь неожиданно оказалъ мнѣ помощь... А вы откуда? Что новаго слышно?
   -- Что ни новость, то новое горе, панъ староста. Воеводства: Краковское, Сандомірское, Русское, Любельское, Белзкое, Волынское и Кіевское покорились Густаву Адольфу. Актъ уже подписанъ депутатами и Карломъ.
   Староста покачалъ головой и обратился къ Кмицицу:
   -- Вотъ видите,-- сказалъ онъ,-- а вы все еще надѣетесь!
   Кмицицъ въ припадкѣ отчаянія рванулъ себя за волосы.
   А панъ Щебжицкій продолжалъ дальше:
   -- Говорятъ также, что войска пана Потоцкаго тоже хотятъ идти къ шведамъ. Гетманъ опасается за свою жизнь и долженъ дѣлать все, что они ни захотятъ.
   -- Сѣютъ смуты, а соберутъ горе и отчаяніе, -- медленно произнесъ староста.-- Кто хочетъ каяться въ своихъ грѣхахъ, тому пора!
   Кмицицъ не могъ больше слышать ни пророчества, ни новыхъ слуховъ; ему хотѣлось какъ можно скорѣй сѣсть на коня и освѣжить пылающую голову. Онъ вскочилъ и началъ прощаться.
   -- Куда вы такъ спѣшите?-- спросилъ старикъ.
   -- Въ Ченстохово! И я такой же грѣшникъ!
   -- Тогда я не удерживаю, хотя мнѣ не хотѣлось бы разставаться съ вами... Надо спѣшить, ибо день суда близокъ!
   Кмицицъ вышелъ, а вслѣдъ за нимъ вышла и панна, чтобъ, вмѣсто отца, проводить гостя. Староста ходилъ уже съ большимъ трудомъ.
   -- Да пошлетъ вамъ Богъ всякаго счастія,-- сказалъ Кмицицъ.-- Вы не повѣрите, какъ я вамъ благодаренъ!
   -- Если это правда, то окажите мнѣ одну услугу. Вы ѣдете въ Ченстохово... вотъ золотой злотъ... возьмите его и закажите обѣдню.
   -- За чье имя?-- спросилъ Кмицицъ.
   Пророчица опустила глаза. Лицо ея подернулось грустью и только на щеки выступилъ легкій румянецъ.
   -- За имя Андрея, чтобы Богъ наставилъ его на путь истины,-- чуть слышно прошептала она.
   Кмицицъ попятился назадъ и широко раскрылъ глаза.
   -- Ради Бога!-- прошепталъ онъ прерывающимся голосомъ,-- что это за домъ? Гдѣ я?... Только одни пророчества и предсказанія... Васъ зовутъ Александра и вы даете на обѣдню за душу грѣшнаго Андрея!