Сенкевич Генрик
Потоп

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Potop.
    Текст издания: журнал "Русская Мысль", кн. I-XII, 1887.
    Перевод Вукола Лаврова    .

   

ПОТОПЪ.

Историческій романъ Генриха Сенкевича.

ЧАСТЬ I.

-----

Вступленіе.

   Былъ въ Жмуди родъ Биллевичей, потомковъ Мендота, связанный родствомъ со многими знатными фамиліями и весьма уважаемый во всемъ Росенскомъ округѣ. До высшихъ ступеней государственной службы Биллевичи не доходили, но на полѣ Марса зачастую оказывали большія услуги отечеству, за что и получали щедрыя награды. Родовое гнѣздо ихъ,-- оно цѣло и понынѣ,-- называлось также Биллевичи, но, кромѣ этого, они обладали и другими помѣстьями въ окрестности Росень и дальше, по дорогѣ къ Кракинову, по теченію Ляуды, Шои, Невяжи, далеко за Поневѣжъ. Потомъ они распались на нѣсколько домовъ и мало-по-малу теряли другъ друга изъ виду. Съѣзжались они всѣ вмѣстѣ только тогда, когда въ Росеняхъ, на равнинѣ такъ называемой Станы, собиралось жмудское всеобщее ополченіе. Приходилось имъ сталкиваться подъ знаменами литовскаго ополченія и на сеймикахъ; а такъ какъ они были богаты и вліятельны, то съ ними принуждены были считаться даже всемогущіе въ Литвѣ и Жмуди Радзивиллы.
   Во время царствованія Яна Казиміра, патріархомъ всѣхъ Биллевичей былъ Гераклій Биллевичъ, полковникъ летучаго отряда, унитскій подкоморій. Онъ жилъ не въ родовомъ помѣстьѣ,-- то находилось во владѣніи Томаша, росенскаго мечника, -- за то Гераклію принадлежали Водокты, Любичъ и Митруны, лежащіе вблизи Ляуды и словно моремъ окруженные мелкою шляхтой.
   Дѣйствительно, кромѣ Биллевичей, въ окрестности жило немного богатыхъ фамилій: Соллогубы, Монтвиллы, Шиллинги, Коризны, Сициньскіе; по всему теченію ли уда густо была усѣяна такъ называемыми "околицами", населенными славною въ исторіи Жмуди ляуданскою шляхтой.
   Въ другихъ мѣстахъ страны, напримѣръ, въ Подлясьѣ, жители назывались по имени своего помѣстья, или, наоборотъ, давали имъ свое прозвище; на Ляудѣ было не такъ. Тамъ въ Морезахъ обитали Стакьяны, въ Волмонтовичахъ, на плодородной землѣ, Бутримы, извѣстные своею неразговорчивостью и тяжелою рукой. Землею въ Дрожейкахъ и Мозгахъ управляли многочисленные Домашевичи, славные охотники: они пущей Зелёнкой вплоть до самаго Вилькоміра по медвѣжьимъ слѣдамъ ходили. Гаштовты сидѣли въ Пацунеляхъ; дѣвушки ихъ отличались своею красотой, такъ что всѣхъ красивыхъ женщинъ Въ окрестностяхъ Кракинбва, Поневѣжа и Упиты звали пацунельками. СоллогубыМалые были богаты конями и отличнымъ скотомъ, а Госцевичи въ Гощунахъ гнали смолу въ лѣсахъ; ихъ такъ и прозвали Госцевичами Черными или Дымными.
   Было и еще много "зясцянковъ", много родовъ. Имена нѣкоторыхъ изъ нихъ живутъ и до сихъ поръ, но, по большей части, и "засцянки" не тѣ, какъ были прежде, и люди въ нихъ прозываются иначе. Пришли войны, несчастія, пожары, старыя пепелища не всегда застраивались,-- однимъ словомъ, многое перемѣнилось. Но въ свое время старая Ляуда процвѣтала и ляуданская шляхта покрыла себя великою славой нѣсколько лѣтъ тому назадъ, когда подъ Лоёвымъ билась со взбунтовавшимися козаками, въ рядахъ войскъ Януша Радзивилла.
   Всѣ ляуданцы служили въ хоругви стараго Гераклія Биллевича: богатые -- съ двумя конями, побѣднѣе -- съ однимъ. Вообще, то была шляхта воинственная, любившая рыцарское дѣло. За то общественныя дѣла,-- тѣ, что служили предметомъ толковъ на сеймикахъ,-- интересовали ее мало. Знала она, что король въ Варшавѣ, Радзивиллъ и панъ Глѣбовичъ, староста, въ Жмуди, а панъ Биллевичъ въ Водоктахъ на Ляудѣ,-- этого было достаточно,-- и она голосовала такъ, какъ ее панъ Биллевичъ научитъ, въ убѣжденіи, что онъ хочетъ того же, чего и панъ Глѣбовичъ. Послѣдній идетъ рука объ руку съ Радзивилломъ, Радзивиллъ -- представитель короля на Литвѣ и Жмуди, а король -- супругъ республики, отецъ шляхетскаго сословія.
   Панъ Биллевичъ былъ скорѣе другомъ, чѣмъ кліентомъ могучихъ олигарховъ въ Биржахъ {Резиденція Радзивилловъ.}, другомъ весьма уважаемымъ, потому что ему послушны тысячи голосовъ и тысячи ляуданскихъ сабель, а надъ саблями въ рукахъ Стакьяновъ, Бутримовъ, Домашевичей или Гаштовтовъ въ то время еще никто не осмѣливался шутить. Только впослѣдствіи все измѣнилось, когда пана Гераклія Биллевича не стало.
   Отецъ и защитникъ ляуданской шляхты сошелъ въ могилу въ 1654 г. Въ то время по всему восточному рубежу республики возгорѣлась страшная война. Панъ Биллевичъ не пошелъ сражаться,-- ему мѣшали преклонныя лѣта,-- но ляуданцы пошли. И вотъ, когда пришла вѣсть, что Радзивиллъ побитъ подъ Шкловомъ, а ляуданская хоругвь, въ атакѣ на французскую наемную пѣхоту, уничтожена почти поголовно,-- старый полковникъ, пораженный апоплексіей, отдалъ Богу душу.
   Извѣстіе это привезъ нѣкто панъ Михалъ Володіёвскій, молодой, но уже знаменитый воинъ, который предводительствовалъ ляуданцами вмѣсто пана Гераклія. Возвратились домой и остатка ляуданскаго ополченія, унылые, измученные, оголодавшіе, обвиняющіе, наравнѣ со всѣми войскомъ, великаго гетмана въ томъ, что тотъ, слѣпо увѣренный въ обаяніи своего имени, бросился съ малыми силами на многочисленнаго непріятеля и погубилъ, такимъ образомъ, и войско, и всю страну.
   Но среди огульныхъ обвиненій ни одинъ голосъ не поднялся противъ молодаго полковника Юрія Михала Володіёвскаго. Напротивъ, тѣ, кто уцѣлѣли отъ погрома, прославляли его до небесъ, разсказывали чудеса о его воинской опытности и славныхъ подвигахъ. Для остатковъ ляуданскаго ополченія единственнымъ утѣшеніемъ служило воспоминаніе о дѣлахъ, совершенныхъ ими подъ предводительствомъ пана Володіёвскаго: какъ въ атакѣ они пробились, словно черезъ дымъ, черезъ ряды непріятеля; какъ потомъ напали на французскихъ наемниковъ и вырѣзали въ пухъ самый лучшій полкъ, причемъ панъ Володіёвскій собственною рукой убилъ главнаго офицера; какъ, наконецъ, окруженные съ четырехъ сторонъ, они отчаянно защищались, падая цѣлыми сотнями и разрывая непріятельскую линію.
   Со скорбью, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и съ гордостью слушали все это тѣ, которые не служили въ литовскомъ войскѣ, а только были обязаны являться во всеобщее ополченіе. Повсюду ожидали, что и всеобщее ополченіе, послѣдняя защита отечества, скоро будетъ призвано; даже заранѣе уговорились, что въ такомъ случаѣ панъ Володіёвскій будетъ избранъ ляуданскинъ ротмистромъ: хотя онъ и не принадлежалъ къ числу мѣстныхъ жителей, но и среди ляуданцевъ не сыщешь болѣе славнаго воина. Говорили, что онъ самого гетмана изъ бездны вытащилъ. И цѣлая Ляуда его чуть на рукахъ не носила и одна "околица "вырывала его у другой. Больше всѣхъ ссорились Бутримы, Домашевичи и Гаштовты, у которыхъ онъ долженъ былъ дольше гостить. Въ свою очередь ему такъ полюбилась воинственная шляхта, что когда остатки радзивилловскихъ войскъ стягивались въ Биржи, чтобы тамъ хоть немного оправиться отъ пораженія и привести себя въ порядокъ,-- онъ не пошелъ вмѣстѣ съ другими, а переѣзжалъ изъ засцянка въ засцянокъ и, наконецъ, основалъ постоянную резиденцію въ Пацунеляхъ у пана Пакоша Гаштовта, перваго лица во всѣхъ Пацунеляхъ.
   Положимъ, панъ Михалъ никоимъ образомъ не могъ бы ѣхать въ Биржи,-- онъ сильно захворалъ: сначала -- злою горячкой, потомъ -- послѣдствіями контузіи, полученной имъ подъ Цубиховомъ. Три панны Гаштовтъ взяли его подъ опеку и поклялись вылечить такого славнаго рыцаря, а шляхтичи,-- кто уцѣлѣлъ,-- занялись погребеніемъ стараго своего вождя, пана Гераклія Биллевича.
   Послѣ похоронъ вскрыли духовное завѣщаніе. Оказалось, что старый полковникъ наслѣдницей всего имущества, за исключеніемъ деревни Любичъ, назначилъ свою внучку, Александру Биллевичъ, унитскую ловчанку, а опеку надъ ней, до выхода замужъ, возлагалъ на всю ляуданскую шляхту.
   "...Любившіе меня (гласило завѣщаніе), платившіе мнѣ добромъ за добро пусть такъ же относятся и къ сиротѣ, а въ наше время разврата и непостоянства, когда никто не можетъ считать себя достаточно огражденнымъ отъ людскаго насилія, да хранятъ сироту отъ несчастій во имя мое.
   "Они должны наблюдать, чтобы моя наслѣдница пользовалась всѣмъ моимъ имуществомъ, за исключеніемъ деревни Любичъ, которую я отдаю пану Емицицу, молодому оршанскому хорунжему. Дабы никто не удивлялся благоволенію моему къ вельможному пану Андрею Емицицу, вѣдать надлежитъ, что я съ молодыхъ лѣтъ до дня смерти пользовался братскою любовью я расположеніемъ отца пана Андрея. Онъ сражался рядомъ со мною и жизнь мнѣ спасалъ неоднократно, а когда злоба и зависть пановъ Сициньскихъ побудила ихъ ограбить меня, онъ и тутъ мнѣ помогъ. Тогда я, Гераклій Биллевичъ, унитскій подкоморій, а вмѣстѣ съ тѣмъ нераскаянный грѣшникъ, нынѣ стоящій предъ страшнымъ судомъ Господнимъ, четыре года тому назадъ отправился къ пану Кмицицу, отцу оршанскаго мечника, чтобы засвидѣтельствовать ему свою благодарность и сердечную пріязнь. Тамъ, по обоюдному согласію, постановили мы, слѣдуя стариннымъ обычаямъ шляхетскимъ и христіанскимъ, что дѣти наши, его сынъ Андрей и моя внучка Александра, должны вступить въ брачный союзъ, дабы породить потомство въ славу Божію и на пользу республикѣ. Сего я душевно желаю и внучку мою Александру повиновенію моей изъявленной здѣсь волѣ обязываю, за исключеніемъ того случая, когда (храни Богъ) хорунжій оршанскій постыдными поступками запятналъ бы свою славу и былъ опозоренъ судомъ. А если онъ потеряетъ свои помѣстья или откажется отъ Любича, внучка моя, все-таки, должна выйти за него замужъ.
   "Однако, если, по особому благоволенію Божію, внучка моя для славы Его захочетъ сохранить свое дѣвство и вступить въ монашество, то ей преградъ не чинить, ибо слава Божія должна преимуществовать надъ человѣческой..."
   Такимъ-то образомъ распорядился имуществомъ и внучкрй панъ Гераклій Биллевичъ, чему, впрочемъ, никто особенно не удивлялся: панна Александра давно знала, что ее ожидаетъ, да и шляхта слышала о пріязни между Биллевичемъ и Кмицицами; наконецъ, умы во время погрома были заняты совсѣмъ другимъ, такъ что о завѣщаніи вскорѣ и говорить перестали.
   Только о Кмицицахъ слухи не умолкали, собственно говоря о панѣ Андреѣ, такъ какъ старый мечникъ тоже умеръ. Молодой сражался подъ Шкловомъ съ собственною хоругвью и оршанскими волонтерами, а потомъ какъ-то пропалъ изъ вида. Конечно, онъ былъ живъ: смерть такого отважнаго рыцаря не могла пройти незамѣченною. Въ Оршанскомъ округѣ Кмицицы пользовались большимъ вліяніемъ, обладали когда-то большимъ состояніемъ, но теперь были разорены войной. Хутора и пашни превратились въ пустыни, люди гибли тысячами. Послѣ пораженія Радзивилла никто не сопротивлялся. Госѣвскій, польный гетманъ, не имѣлъ силъ; коронные гетманы вмѣстѣ съ остаткомъ войскъ бились въ Украйнѣ и помочь ему не могли, точно также, какъ и республика, обезсиленная козацкими войнами. Война заливала страну все далѣе, только кое-гдѣ разбиваясь о крѣпостныя стѣны, да и стѣны падали одна за другою, какъ надъ Смоленскъ. Смоленское воеводство, гдѣ находились помѣстья Кмицицовъ, всѣ считали потеряннымъ. Во всеобщемъ замѣшательствѣ, среди всеобщей тревоги, люди разсѣялись, какъ листья, гонимые вихремъ, и никто не зналъ, что сталось съ молодымъ оршанскимъ хорунжіемъ.
   До Жмудскаго староства война еще не дошла и ляуданская шляхта мало-по-малу отдохнула отъ шкловскаго погрома. "Околицы" начали съѣзжаться и толковать объ общественныхъ дѣлахъ и своихъ нуждахъ: Бутримы, охочіе до боя, настаивали, что нужно ѣхать на всеобщій конгрессъ въ Росены, а потомъ къ Госѣвскому, чтобъ отомстить за Шиловъ; Домашевичи Роговскою пущей пробирались къ самымъ непріятельскимъ линіямъ и привозили оттуда вѣсти; Госцевичи Дымные коптили мясо для будущей экспедиціи. Дальше рѣшили послать бывалыхъ и опытныхъ людей отыскивать пана Андрея Кмицица.
   Старшіе ляуданцы собирали совѣты подъ предсѣдательствомъ Пакоша Гаштовта и Кассіана Бутрима, двухъ патріарховъ околицы; остальная шляхта, необычайно польщенная довѣріемъ покойнаго Биллевича, поклялась буквально исполнить завѣщаніе и окружить панну Александру чисто-отеческими попеченіями. И вотъ, во время войны, даже въ тѣхъ мѣстахъ, куда она не заходила, часто бывали ссоры и несогласія, а на берегахъ Ляуды все оставалось спокойно. Въ границы владѣній молодой наслѣдницы никто не вторгался; пограничныхъ насыпей никто не переносилъ на другое мѣсто,-- напротивъ, каждая "околица" помогала, чѣмъ могла, и безъ того богатой паннѣ Александрѣ. О ней въ засцянкахъ иначе и не говорили, какъ "наша панна", и красивыя нацунельки едва ли не съ большимъ нетерпѣніемъ ожидали пана Кмицица, чѣмъ она сама.
   Между тѣмъ, пришелъ приказъ собираться шляхтѣ: на Лаудѣ началось движеніе. Кто изъ мальчика сдѣлался мужемъ, кого года не совсѣмъ еще пригнули къ землѣ, тотъ долженъ былъ садиться на коня. Янъ Казиміръ прибылъ въ Гродно и тамъ назчилъ мѣсто генеральнаго сбора; туда всѣ и направились. Первыми двинулись молчаливые Бутримы, за ними другіе, а Гаштовты послѣдними, по обычаю: имъ жалко было разставаться съ нацунельками. Шляхта изъ другихъ мѣстъ страны явилась въ маломъ количествѣ, отечество осталось безъ обороны, только благочестивая Ляуда собралась поголовно.
   Панъ Володіевскій не поѣхалъ; онъ все еще не могъ владѣть рукою. "Околицы" опустѣли и только старики да женщины собирались у очага. Тихо было въ Поневѣжѣ и Унитѣ; всѣ ждали новостей.
   Панна Александра также замкнулась въ Водоггахъ, не видя никого другаго, кромѣ слугъ и своихъ ляуданскихъ опекуновъ.
   

Глава I.

   Пришелъ новый 1652 годъ. Январь былъ морозный, но сухой; суровая зима прикрыла святую Жмудь толстымъ, въ локоть, бѣлымъ тулупомъ; лѣса гнулись и ломались подъ обильнымъ инеемъ; снѣгъ ослѣплялъ глаза днемъ при солнцѣ, а ночью при лунѣ сверкалъ милліоннами разноцвѣтныхъ искръ; звѣрь близко подходилъ къ людскимъ жилищамъ, а бѣдныя сѣрыя птицы стучали клювомъ въ стекла, покрытыя снѣжными узорами.
   Однимъ вечеромъ панна Александра сидѣла въ людской съ дворовыми дѣвушками. У Биллевичей издавна было такъ заведено: если нѣтъ гостей, то проводить вечера съ челядью, распѣвая благочестивыя пѣсни и подавая собою примѣръ меньшему брату. Такъ поступала и панна Александра, тѣмъ болѣе, что большинство ея дѣвушекъ были шляхтянки, сироты убогія. Были, конечно, и крестьянки, отличающіяся отъ первыхъ только рѣчью; многія изъ нихъ даже совсѣмъ не умѣли по-польски.
   Панна Александра вмѣстѣ съ родственницею своей, панной Кульвецъ, сидѣла посерединѣ комнаты, а дѣвушки по стѣнамъ на лавкахъ; всѣ пряли кудель. Въ гигантскомъ каминѣ горѣли сосновыя колоды, то угасая, то сыпля цѣлыми снопами искръ, когда стоящій вблизи подростокъ подбрасывалъ щепокъ. Огонь разгорался, и тогда можно было видѣть темныя деревенскія стѣны огромной комнаты съ низкимъ бревенчатымъ потолкомъ. Изъ-за балокъ потолка выглядывали мотки чесанаго льну, свѣшивающіеся на обѣ стороны, словно взятые съ бою турецкіе бунчуки. По стѣнамъ блестѣли, словно звѣзды, оловянныя посудины разной величины, стоймя или на длинныхъ дубовыхъ полкахъ.
   Въ глубинѣ, у дверей, кудлатый жмудинъ страшно гремѣлъ ручною мельницей, мурлыкая себѣ подъ носъ монотонную пѣсню. Панна Александра въ молчаніи перебирала четки; пряхи пряли, не говоря ни слова.
   Отблескъ камина падалъ на ихъ румяныя, молодыя лица; онѣ пряли точно въ запуски одна передъ другою подъ суровымъ взглядомъ панны Кульвецъ. По временамъ онѣ изподтишка поглядывали на панну Александру,-- скоро ли она прикажетъ перестать молоть жмудину и затянетъ духовную пѣсню,-- но работа, все-таки, шла своимъ чередомъ, нити тянулись безконечно, веретена жужжали, въ рукахъ панны Кульвецъ стучали стальныя спицы, а кудлатый жмудинъ мололъ попрежнему.
   По временамъ онъ прерывалъ работу, если въ мельницѣ что-нибудь портилось. Тогда онъ ругался вслухъ, а панна Александра поднимала голову, точно пробужденная отъ сна.
   То была красивая дѣвушка, съ густыми льняными волосами, голубыми глазами, серьезно глядѣвшими изъ-подъ черныхъ бровей, и изящными чертами лица. Траурное платье придавало ей нѣсколько суровый видъ. Сидя передъ каминомъ, она вся ушла въ свои мысли, да и немудрено: будущее представлялось для нея такимъ смутнымъ, неяснымъ.
   Завѣщаніе дѣда назначало ей мужемъ человѣка, котораго она не видала десять лѣтъ, тогда какъ ей шелъ только двадцатый. Осталось туманное дѣтское воспоминаніе о какомъ-то буйномъ подросткѣ, который во время своего пребыванія съ отцомъ въ Водоктахъ больше таскался съ ружьемъ по болотамъ, чѣмъ сидѣлъ дома.
   "Гдѣ-то онъ и каковъ теперь?" -- неотступно тѣснилось въ головѣ дѣвушки.
   Знала его она еще и изъ разсказовъ покойника подкоморія, который за четыре года передъ смертью предпринялъ далекую" поѣздку въ Оршу. По отимъ разсказамъ онъ долженъ быть "рыцарь великой храбрости, хотя и страшная горячка". Послѣ брачныхъ переговоровъ рыцарь этотъ долженъ былъ тотчасъ пріѣхать въ Водокты представиться невѣстѣ; а тутъ вспыхнула война и рыцарь, вмѣсто панны, полетѣлъ на поля Берестечка. Его ранили, потомъ онъ лечился дома; потомъ ухаживалъ за старымъ отцомъ; потомъ опять началась война, -- такъ и прошли эти четыре года. Теперь, послѣ смерти стараго полковника, времени прошло не мало, а о Кмицицѣ ни слуху, ни духу.
   Значитъ, паннѣ Александрѣ было о чемъ думать. Можетъ быть, она тосковала по незнакомомъ женихѣ. Въ ея чистомъ сердцѣ, не знавшемъ страсти, жила потребность любви. Нужно было только искру, чтобы въ этомъ очагѣ разгорѣлся огонь, спокойный, но ясный, ровный и, какъ литовскій Зничъ {Божество древнихъ литвянъ, неугасимый огонь. Прим. перев.}, неугасимый.
   Ее охватывало безпокойство, порою сладостное, порою тяжелое, и душа ея постоянно задавала себѣ вопросы, на которые отвѣта не было. Первымъ вопросомъ было: по доброй ли волѣ женится онъ на ней и заплатитъ ли любовью за ея любовь? Въ тѣ времена распоряженіе родителей участью своихъ дѣтей было обыкновеннымъ явленіемъ, а дѣти, даже послѣ смерти родителей, должны были слѣпо повиноваться разъ отданному приказанію. Въ самой помолвкѣ панна не находила ничего необычайнаго, но наше сердце не всегда слѣдуетъ внушеніямъ долга, вотъ почему грустныя мысли тяготили русую головку панны: "Полюбитъ ли онъ меня?" И потомъ нахлынула цѣлая вереница мыслей, какъ стая птицъ осаживается на деревѣ, одиноко стоящемъ посерединѣ глухой степи. Кто ты? Каковъ? Ходишь ли еще по бѣлому свѣту, или палъ на полѣ брани?... Далеко ли ты, или близко?... Открытое сердце панны, какъ двери, открытыя для желаннаго гостя, невольно взывало къ далекимъ странамъ, къ лѣсамъ и снѣжнымъ полямъ, покрытымъ пологомъ ночи: "Приходи, рыцарь! Во всемъ свѣтѣ нѣтъ ничего хуже ожиданія!"
   Вдругъ, словно въ отвѣтъ на призывъ, извнѣ, изъ снѣжной дали, послышался звонъ колокольчика.
   Панна вздрогнула, но сейчасъ же пришла въ себя. Она вспомнила, что изъ Пацунелей почти каждый вечеръ присылаютъ къ ней за лѣкарствами для молодаго полковника. И панна Кульвецъ думала, вѣроятно, то же самое, потому что замѣтила:
   -- Это отъ Гаштовтовъ за теріакомъ.
   Неистовый звонъ колокольчика все приближался, наконецъ, умолкъ сразу: санки остановились передъ домомъ.
   -- Посмотри, кто пріѣхалъ,-- сказала панна Кульвецъ жмудину.
   Тотъ вышелъ, но сейчасъ же вернулся назадъ и, принявшись вновь за свою работу, флегматически промолвилъ:
   -- Кмицицъ.
   -- И слово бысть плоть!-- вскрикнула панна Кульвецъ.
   Пряхи вскочили со своихъ мѣстъ; веретена ихъ попйдали на земь.
   Панна Александра также встала: сердце ея сильно билось; лицо сначала покрылось яркимъ румянцемъ" потомъ поблѣднѣло. Она нарочно отвернулась отъ камина, чтобы не выдать своего смущенія;
   Въ дверяхъ появилась какая-то высокой фигура въ шубѣ и мѣховой шапкѣ. Молодой человѣкъ вошелъ на середину комнаты и, догадавшись, что находится въ кухнѣ, спросилъ звучнымъ голосомъ, не снимая шапки:
   -- Эй! а гдѣ ваша панна?
   -- Здѣсь, -- отвѣтила довольно твердымъ голосомъ панна Биллевичъ.
   Вошедшій снялъ шапку, бросилъ ее на земь и низко поклонился.
   -- Я Андрей Кмицицъ.
   Взглядъ панны Александры скользнулъ по лицу гостя, а потомъ снова опустился внизъ. Дѣвушка, все-таки, успѣла увидать золотисто-русую голову съ подстриженнымъ чубомъ, смуглый цвѣтъ лица, сверкающіе сѣрые глаза, черные усы и лицо молодое, орлиное, веселое, рыцарское.
   А онъ подперся въ бокъ лѣвою рукой, правою закрутилъ усъ и заговорилъ такъ:
   -- Я еще не былъ въ Любичѣ, птицею спѣшилъ сюда поклониться паннѣ ловчанкѣ. Меня прямо изъ лагеря сюда принесъ вѣтеръ... Желалъ бы я, чтобы счастливый.
   -- Вы знали о смерти дѣдушки подкоморія?-- спросила панна.
   -- Не зналъ, но Оплакалъ его горькими слезами, когда услыхалъ объ этомъ отъ-людей, прибывшихъ ко мнѣ изъ той стороны. То былъ искренній другъ, почти братъ моего покойнаго отца. Вѣроятно, вамъ извѣстно, что онъ четыре года тому назадъ пріѣзжалъ къ намъ въ Оршу. Тогда онъ обѣщалъ мнѣ васъ и показалъ портретъ, по которомъ я вздыхалъ по. ночамъ. Я пріѣхалъ бы и раньше, да война не тетка: людей только со смертью сватаетъ.
   Панна слегка смутилась отъ этой смѣлой рѣчи и, желая обратить ее на что-нибудь другое, проговорила:
   -- Такъ вы еще не видали своего Любича?
   -- На это время будетъ. Здѣсь -- главныя мои обязанности и самый дорогой даръ покойнаго вашего дѣда, который мнѣ прежде всего хотѣлось увидать. Только вы все повертываетесь такъ, что я не могу посмотрѣть вамъ въ глаза. Вотъ такъ: повернитесь еще немного, а я отойду отъ камина... вотъ такъ!
   Смѣлый солдатъ неожиданно схватилъ панну Александру за руку и повернулъ ее къ огню. Она смѣшалась еще болѣе и, опустивъ длинныя рѣсницы, стояла совершенно смущенная. Наконецъ, Кмицицъ оставилъ ее и всплеснулъ руками.
   -- Клянусь Богомъ, рѣдкость! Даю вкладъ на сто обѣденъ за душу своего благодѣтеля. Когда свадьба?
   -- Еще не скоро, я еще не ваша,-- отвѣтила Александра.
   -- Но будете моей, хотя бы для этого мнѣ пришлось поджечь вашъ домъ, ей-Богу! Я думалъ, что портретъ льстилъ вамъ, но теперь вижу, что живописецъ не передалъ и сотой части. Сто палокъ ему,-- заборы красить, а не рисовать такую красоту, которая слѣпитъ очи. Пріятно получить такой даръ, провалиться мнѣ!
   -- Покойный дѣдушка говорилъ мнѣ, что вы всегда такой горячій.
   -- У насъ въ Смоленскомъ воеводствѣ всѣ таковы, не то что ваши жмудины. Разъ, два -- и все должно быть по-нашему, а то смерть!
   Александра улыбнулась и уже болѣе смѣло подняла глаза на гостя:
   -- Развѣ у васъ татары живутъ?
   -- Все равно! А вы, все-таки, ноя по волѣ родителей и по сердцу.
   -- По сердцу? Это я еще не знаю.
   -- Нѣтъ? Тогда я пырну себя ножомъ!
   -- Мы все еще въ людской. Прошу васъ въ комнаты. Послѣ долгой дороги вамъ нуженъ отдыхъ.
   И Александра обратилась къ паннѣ Кульвецъ:
   -- Вы, тетушка, пойдете съ нами?
   -- Тетушка?-- быстро спросилъ молодой хорунжій,-- какая тетушка?
   -- Моя, панна Кульвецъ.
   -- Значитъ, и моя,-- отвѣтилъ онъ и потянулся къ ручкѣ панны Кульвецъ,-- да! У насъ въ хоругви есть офицеръ по фамиліи Кульвецъ-Гиппоцентаврусъ. Скажите, онъ не родственникъ вамъ?
   -- Родственникъ!-- отвѣтила старая панна и присѣла.
   Хозяйка и гость вошли въ сѣни, гдѣ панъ сбросилъ въ себя шубу, и потомъ дальше, въ гостиныя комнаты. Пока готовили столъ, пока панна Кульвецъ хлопотала по хозяйству, Александра оставалась наединѣ съ паномъ Кмицицомъ.
   Панъ Андрей не спускалъ взора съ Александры. Глаза его все больше и больше разгорались.
   -- Есть люди, -- наконецъ, заговорилъ онъ, -- которые цѣнятъ больше всего на свѣтѣ богатство, другіе -- военную добычу, третьи -- лошадей, но я не отдалъ бы васъ ни за какія сокровища! Клянусь Богомъ, чѣмъ больше смотрю на васъ, тѣмъ скорѣе мнѣ хочется идти подъ вѣнецъ, хоть бы завтра. Эти брови... глаза -- какъ небо въ лѣтній полдень! Отъ смущенія я и словъ не нахожу.
   -- Не видно, чтобъ вы были очень смущены, если обращаетесь со мною такъ... такъ, что я и не знаю...
   -- Таковъ нашъ смоленскій обычай: на женщину ли, на врага ли -- идти смѣло. О, королева, вы должны привыкнуть къ этому, такъ всегда будетъ!
   -- О, рыцарь, вы должны отвыкнуть отъ этого; такъ не должно быть!
   -- Можетъ быть, я и покорюсь вамъ, пусть меня повѣсятъ! Вѣрьте или не вѣрьте, но я готовъ для васъ схватить луну съ неба. Для васъ, моя владычица, я готовъ учиться чужимъ обычаямъ,-- я знаю, что я простой солдатъ и больше прожилъ въ лагерѣ, чѣмъ въ придворныхъ покояхъ.
   -- Это не важно; и дѣдушка мой былъ солдатомъ... Благодарю васъ за добрыя чувства!-- отвѣтила Александра и такъ посмотрѣла на пана Андрея, что сердце у него совсѣмъ упало.
   -- Вы всегда будете повелѣвать мною!-- воскликнулъ онъ.
   -- О, вы не похожи на тѣхъ, которыми повелѣваютъ! Труднѣе всего повелѣвать людьми непостоянными.
   Кмицицъ улыбнулся и показалъ цѣлый рядъ бѣлыхъ, острыхъ зубовъ.
   -- Какъ!-- сказалъ онъ.-- Мало развѣ святые отцы наломали объ меня розогъ въ школѣ для того, чтобъ я былъ постоянно приличенъ и помнилъ различныя мудрыя правила, а я...
   -- А вы какое же упомнили лучше всѣхъ?
   -- "Когда любишь, падай къ ногамъ"... вотъ такъ.
   Въ одно мгновеніе панъ Кмицицъ былъ уже на колѣнахъ, а дѣвушка кричала, пряча ноги подъ столъ:
   -- Ради Бога!... Этому въ школѣ не учатъ. Оставьте, я разсержусь... и тётя сейчасъ придетъ.
   Онъ поднялъ голову и смотрѣлъ ей прямо въ глаза.
   -- Пускай придетъ цѣлый полкъ тетокъ; онѣ не могутъ мнѣ запретить любить васъ.
   -- Встаньте же.
   -- Я встаю.
   -- Садитесь.
   -- Сижу.
   -- Измѣнникъ вы, предатель!
   -- Не правда, предатель такъ искренно не цѣлуетъ!... Хотите убѣдиться?
   -- И думать не смѣйте!
   Панна Александра смѣялась, а онъ такъ и сверкалъ молодостью и весельемъ. Ноздри его раздувались, какъ у коня благородной арабской крови.
   -- Ай-ай!-- повторялъ онъ,-- что за глазки, что за личико! Спасите меня, всѣ святые, я не усижу!
   -- Не нужно призывать всѣхъ святыхъ. Сидѣли же вы четыре года, не заглядывая сюда, такъ сидите и теперь!
   -- Я зналъ только одинъ портретъ. Я прикажу этого негодяя маляра облить смолой, обсыпать перьями и потомъ буду водить его по рынку въ Упитѣ. Ужь я вамъ скажу все откровенно: хотите простить -- простите, нѣтъ -- голову долой! Я думалъ себѣ, глядя на портретъ: недурна, да мало ли такихъ на свѣтѣ,-- время терпитъ. Покойникъ отецъ настаивалъ, чтобъ я ѣхалъ, а я все свое: время терпитъ. Панны на войну не ходятъ и не погибаютъ. Я не противился волѣ отцовской, Богъ свидѣтель, но мнѣ хотѣлось сначала на собственной шкурѣ убѣдиться, что такое война. Только теперь я вижу, что былъ глупъ, потому что могъ бы и женатымъ идти на войну, а тутъ меня ждало такое счастье. Слава Богу, что меня на смерть не ухлопали. Позвольте мнѣ, панна, поцѣловать вашу ручку.
   -- Лучше не нужно.
   -- Тогда я не буду спрашивать. У насъ въ Оршѣ говорятъ: проси, а не даютъ -- возьми самъ.
   Панъ Андрей припалъ въ ручкѣ панны, а панна не сопротивлялась, очевидно, чтобы не выказать нелюбезности.
   Въ дверяхъ показалась панна Кульвецъ и, при видѣ того, что дѣлается, подняла очи горѣ. Ей вовсе не нравилось подобное объясненіе, но изъявлять своего неудовольствія она не спѣла и ограничилась тѣмъ, что попросила ужинать.
   Въ столовой столъ чуть не ломился подъ тяжестью разныхъ блюдъ и покрытыхъ плѣсенью бутылокъ. Хорошо было молодымъ людямъ, весело, отрадно. Панна уже поужинала раньше, за то панъ Кмицицъ принялся за дѣло съ такою же живостью, съ которою за минуту передъ тѣмъ говорилъ о своей любви.
   Александра посматривала на него сбоку. Ее радовало, что онъ такъ ѣстъ и пьетъ.
   -- Вы изъ-подъ Орши ѣдете?-- спросила она.
   -- Почему я знаю"... Сегодня я здѣсь, завтра тамъ! Я подкрался къ непріятелю такъ близко, какъ волкъ къ овчарнѣ, и что можно было вырвать, то и вырвалъ.
   -- И вы отважились бороться съ тою силой, передъ которою долженъ былъ уступить самъ великій гетманъ?
   -- Отважился? Я на все готовъ! Такова моя натура!
   -- То же самое говорилъ и покойный дѣдушка... Счастье, что вы не погибли.
   -- Э, накрывали меня тамъ шапкой и рукой, какъ птицу въ гнѣздѣ, но все напрасно. Я такъ напроказилъ, что моя голова оцѣнена... Какой чудесный медъ!
   -- Во имя Отца и Сына!-- съ неподдѣльнымъ ужасомъ вскрикнула Александра, съ уваженіемъ посматривая на юношу, который одновременно говорилъ и о наградѣ за свою голову, и о медѣ.
   -- Значитъ, вы располагаете большими силами для защиты?
   -- Конечно, у меня были драгуны,-- и отличные,-- да ихъ въ мѣсяцъ всѣхъ перекрошили. Потомъ я ходилъ съ волоптерами, которыхъ набралъ гдѣ могъ, не прихотничая. Хорошіе ребята на войнѣ, но негодяи изъ негодяевъ! Тѣ, что уцѣлѣли, рано или поздно пойдутъ воронамъ на лакомство.
   Тутъ панъ Андрей снова разсмѣялся, выпилъ кубокъ вина и прибавилъ:
   -- Такихъ головорѣзовъ вы еще никогда не видали. Офицеры -- все шляхта изъ нашей стороны, хорошей фамиліи, люди порядочные, хотя почти за каждымъ есть какая-нибудь уголовщина. Теперь они сидятъ въ Любичѣ, а то что бы мнѣ съ ними дѣлать?
   -- Такъ вы къ намъ пришли съ цѣлою хоругвью?
   -- Да. Непріятель заперся въ городахъ, потому что зима ужасная! Мои люди истрепались, какъ старыя метлы отъ долгаго употребленія. Князь воевода назначилъ мнѣ квартиру въ Поневѣ жѣ. Клянусь, это заслуженный отдыхъ.
   -- Кушайте, пожалуйста.
   -- Я бы для васъ съѣлъ отраву!... Часть своей арміи я оставилъ въ Поневѣжѣ, часть въ Упитѣ, а лучшихъ офицеровъ пригласилъ въ гости въ Любичъ... Они придутъ вамъ бить челомъ.
   -- А гдѣ васъ нашли ляуданцы?
   -- Я бы и безъ нихъ пришелъ сюда, потому что выступилъ уже въ Поневѣжъ.
   -- Но о смерти дѣдушки и о завѣщаніи, вѣдь, это они вамъ сообщили?
   -- О смерти -- да, они. Упокой Господь душу моего благодѣтеля! Это вы послали ихъ ко мнѣ?
   -- Вовсе нѣтъ. Я думала только о своемъ траурѣ, да о молитвѣ, ни о чемъ больше...
   -- И они говорили то же самое... У, и гордое же мужичье!... Я хотѣлъ было дать имъ кое-что за труды, такъ они на меня такъ окрысились... начали кричать, что это, можетъ быть, оршанская шляхта беретъ подачки, а ляуданская нѣтъ! Что-то очень скверное наговорили мнѣ. Я же думаю: не хотите денегъ, такъ я вамъ прикажу дать по сту палокъ.
   Панна Александра схватилась за голову.
   -- Іисусъ, Марія! и вы это сдѣлали?
   Кмицицъ съ удивленіемъ посмотрѣлъ на нее.
   -- Не бойтесь... Я не сдѣлалъ этого, хотя во мнѣ злость кипитъ при видѣ такихъ шляхтичей, которые думаютъ равняться съ нами. Я подумалъ: оболгутъ они меня невинно, да еще и въ вашихъ глазахъ очернятъ.
   -- Это большое счастье,-- глубоко вздохнула Александра,-- иначе я никогда бы не увидала васъ въ глаза.
   -- Почему такъ?
   -- Шляхта наша малочисленная, но старая и славная. Повойникъ дѣдушка всегда любилъ ихъ и на войну съ ними ходилъ. И такъ цѣлую жизнь, а въ мирное время принималъ ихъ въ домъ. И вы должны уважать эту старинную связь. Вѣдь, есть же у васъ сердце и не захотите же вы нарушить святаго согласія, въ которомъ мы жили до сихъ поръ.
   -- А я и не зналъ ничего. Пусть меня повѣсятъ, ничего не зналъ! По совѣсти сказать, эта босая шляхта какъ-то не выходитъ изъ моей головы. У насъ кто мужикъ, тотъ мужикъ, а шляхта -- люди именитые, которые подвое на одну кобылу не садятся... Ей-Богу! Такимъ голышамъ нечего равняться ни съ Кмицицами, ни съ Биллевичами, какъ пискарю со щукою, хотя и тотъ и другая -- рыба.
   -- Дѣдушка говорилъ, что богатство ничего не значитъ въ сравненіи съ кровью и внутренними достоинствами, а они -- люди достойные, иначе дѣдушка не назначилъ бы ихъ моими опекунами.
   Панъ Андрей изумился и широко раскрылъ глаза.
   -- Ихъ... дѣдушка назначилъ вашими опекунами?... всю ляуданскую шляхту?
   -- Да. Вамъ нечего изъявлять своего неудовольствія: воля покойнаго -- законъ. Странно только, что посланные люди вамъ ничего не сказали...
   -- Я бы ихъ... Но нѣтъ, этого не можетъ быть! Наконецъ, здѣсь нѣсколько засцянковъ... и всѣ они Заботятся о васъ?... Пожалуй, соберутъ сеймъ, будутъ разсуждать и обо мнѣ, по мысли ли я имъ, или нѣтъ... Эхъ, не шутите, панна! Во мнѣ вся кровь кипитъ!
   -- Панъ Андрей, я не шучу,-- я говорю святую и истинную правду. Они не будутъ собирать сейма для васъ; но если вы ихъ не оттолкнете своею гордостью, то этимъ угодите не только имъ, но и мнѣ. Вмѣстѣ съ ними я буду признательна вамъ всю жизнь... всю жизнь, панъ Андрей!
   Голосъ ея дрожалъ, но брови его оставались, попрежнему, нахмурены. Онъ не разразился гнѣвомъ, хотя лицо его отъ времени до времени судорожно сжималось. Наконецъ, онъ отвѣтилъ съ надменною гордостью:
   -- Я не ожидалъ этого. Вполнѣ уважаю волю покойника и думаю, что панъ подкоморій могъ назначить омужичившуюся шляхту вашими опекунами только до моего пріѣзда; но разъ моя нога переступила этотъ порогъ, кромѣ меня, вашимъ попечителемъ никто не будетъ. Не только этимъ голышамъ, но даже самимъ биржанскимъ Радзивилламъ здѣсь нѣтъ дѣла!
   Панна Александра сдѣлалась серьезна и сказала послѣ минутнаго молчанія:
   -- Не хорошо, что вы заражены такою гордостью. Условія покойнаго дѣда нужно или принять всецѣло, или всецѣло отвергнуть,-- иного способа нѣтъ. Ляуданцы не будутъ надоѣдать или навязываться вамъ; они люди хорошіе и спокойные. Вы не должны допускать мысли, что они будутъ вамъ въ тягость. Если бы здѣсь вышли какія-нибудь несогласія, тогда вы могли бы вставить и свое слово, но я думаю, что все будетъ идти какъ слѣдуетъ, и опека вовсе не станетъ тяготить меня...
   Онъ помолчалъ еще минуту, потомъ махнулъ рукой.
   -- Правда, но свадьба все окончитъ. Мнѣ не о чемъ спорить, пусть только сидятъ спокойно и не лѣзутъ ко мнѣ, иначе я, клянусь, не дамъ водить себя за носъ... Впрочемъ, довольно объ этомъ. Позвольте только мнѣ поспѣшить со свадьбой. Такъ лучше будетъ!
   -- Не слѣдуетъ говорить объ этомъ во время траура.
   -- А долго мнѣ придется ждать?
   -- Самъ дѣдушка написалъ, что не больше полугода.
   -- До этого времени я высохну, какъ щепка. Ну, ну, ничего, я не сержусь. Вы глядите на меня такъ сурово, какъ судья на обвиняемаго. О, королева моя! чѣмъ я виноватъ, что натура у меня такова: если я на кого разозлюсь, то го.товъ разорвать его на части, а пройдетъ -- готовъ сшить вновь?
   -- Страшно жить съ такимъ, -- уже веселѣй сказала Александра.
   -- Ну, за ваше здоровье! Хорошее вино, а, по-моему, сабля и вино -- все. Какъ такъ страшно со мною жить? Это вы своими глазками обратите меня въ раба,-- меня, который никогда не зналъ надъ собой чужой власти. Вотъ хоть бы теперь: я хотѣлъ со своею хоругвью ходить самостоятельно, не кланяться панамъ гетманамъ... Королева моя! если вамъ не нравится во мнѣ что-нибудь, то простите меня: я учился подъ пушечными выстрѣлами, не въ придворныхъ залахъ,-- въ шумѣ войны, не подъ звуки лютни. У насъ сторона безпокойная, сабли изъ рукъ не выпускай. За то если тамъ надъ кѣмъ-нибудь тяготѣетъ какая-нибудь уголовщина, хоть и преслѣдуетъ кого,-- не бѣда! Люди его уважаютъ, былъ бы только рыцарь какъ слѣдуетъ. Примѣръ мои товарищи, которые давно бы въ тюрьмѣ сидѣли, а всѣ они люди хорошіе. Даже женщины у насъ въ сапогахъ и при саблѣ ходятъ и партіями предводительствуютъ, какъ пани Кокосиньская, тетка моего поручика, которая умерла рыцарскою смертью и за которую мститъ ея племянникъ, хотя и не долюбливалъ ее при жизни. Гдѣ же намъ учиться придворнымъ манерамъ, хотя бы самымъ знатнымъ изъ насъ? Мы такъ соображаемъ: война -- идти всѣмъ; сеймикъ -- горланить; а словъ мало -- саблю наголо. Вотъ какъ! Такимъ меня зналъ покойный подкоморій и такого выбралъ для васъ.
   -- Я всегда охотно подчинялась волѣ дѣдушки, -- отвѣтила панна, опуская глаза.
   -- Такъ дайте же вашу руку, красота моя! Клянусь, вы мнѣ сильно пришлись по сердцу. Не знаю ужь, какъ я доберусь до Любича.
   -- Я вамъ дамъ проводника.
   -- Обойдусь и такъ: привыкъ блуждать по ночамъ; да, кромѣ того, у меня есть мальчикъ изъ Поневѣжа; онъ долженъ знать дорогу. А тамъ меня ждетъ Кокосиньскій съ компаніей... Очень хорошая фамилія у насъ -- Кокосиньскіе... Этого невинно лишили чести за то, что онъ сжегъ домъ пана Орнишевскаго, похитилъ его дочь, а людей всѣхъ перерѣзалъ... Хорошій товарищъ!... Позвольте еще ручку. Время, вижу, и ѣхать.
   Большіе данцигскіе часы въ столовой медленно пробили полночь.
   -- Боже мой, пора, пора!-- закричалъ Кмицицъ.-- Больше тутъ мнѣ ужь дѣлать нечего. Любите ли вы меня хоть немного?
   -- Послѣ, послѣ. Вы, вѣдь, будете посѣщать меня?
   -- Ежедневно, хоть бы даже земля предо мной разступилась. Пусть меня повѣсятъ!
   Кмицицъ всталъ и вмѣстѣ съ хозяйкой вышелъ въ сѣни. Сани его уже стояли передъ крыльцомъ.
   -- Покойной ночи, королева моя,-- сказалъ рыцарь,-- спите крѣпко; за то я глазъ на закрою, все буду думать о васъ.
   -- Я вамъ дамъ кого-нибудь съ огнемъ, а то подъ Волмонтовичами много волковъ.
   -- Развѣ я овца, чтобы бояться волковъ? Волкъ -- другъ солдата, часто получаетъ отъ него подачки. Кромѣ того, я захватилъ съ собою бандолетъ {Родъ огнестрѣльнаго оружія.}. Покойной ночи, дорогая моя, покойной ночи!
   -- Съ Богомъ!
   Александра пошла въ комнаты, а панъ Кмицицъ на крыльцо, но по дорогѣ заглянулъ въ полуотворенную дверь людской.
   Дѣвушки еще не ложились спать, чтобъ еще разъ посмотрѣть на пріѣзжаго гостя. Панъ Андрей послалъ имъ рукою воздушный поцѣлуй и вышелъ. Вотъ раздался звонъ его колокольчика, сначала громкій, потомъ все тише, тише и, наконецъ, совсѣмъ замолкъ въ отдаленіи.
   Тихо стало, въ Водоктахъ, до того тихо, что панна Александра даже удивилась: въ ея ушахъ еще слышались слова пана Андрея, она слышала его чистосердечный веселый смѣхъ, въ глазахъ ея стояла еще стройная фигура молодаго человѣка, а теперь, послѣ бури словъ, смѣха и веселья, наступило такое странное молчаніе. Панна напрягала слухъ, не услышитъ ли хоть звукъ колокольчика. Но нѣтъ, онъ теперь заливался въ лѣсахъ, подъ Волмонтовичами. И страшная тоска овладѣла дѣвушкой; никогда еще она не чувствовала себя такою одинокою на свѣтѣ.
   Она взяла свѣчу, медленно прошла въ себѣ въ спальню и стала на колѣна. Пять разъ начинала она молитву, прежде чѣмъ прочла ее какъ слѣдуетъ. Ея мысли словно на крыльяхъ мчались за санками и за сидящею въ нихъ фигурой... Боръ съ одной стороны, боръ съ другой, посерединѣ широкая дорога, а онъ мчится... панъ Андрей. Тутъ Александрѣ показалось, что она видитъ, какъ на-яву, русый чубъ, сѣрые глаза, смѣющіяся губы и бѣлые, острые, какъ у молодаго щенка, зубы. Безуспѣшно старалась она скрыть отъ самой себя, что ей ужасно понравился этотъ взбалмошный рыцарь. Немного онъ ее обезпокоилъ, испугалъ немного, за то побѣдилъ совершенно своею отвагой, весельемъ и искренностью. Со стыдомъ видѣла она, что ей поправилась даже его надменность, съ которою онъ, при первомъ упоминаніи объ опекунахъ, поднялъ голову, словно арабскій конь, и сказалъ: "даже самимъ биржанскимъ Радзивилламъ здѣсь нѣтъ дѣла". Это не нѣженка, это настоящій мужъ, солдатъ, какихъ больше всего любилъ дѣдушка... Да и стоитъ.
   Такъ размышляла панна и ее охватывало то ничѣмъ невозмутимое счастье, то тревога; но и тревога эта была отрадна.
   Она начала раздѣваться, когда двери скрипнули и въ комнату вошла панна Кульвецъ со свѣчею въ рукахъ.
   -- Ужасно долго засидѣлись,-- сказала она.-- Я не хотѣла мѣшать вамъ, чтобы вы наговорились вволю. Кажется, хорошій человѣкъ. А тебѣ какъ показался?
   Панна Александра сразу ничего не отвѣтила, только подбѣжала къ теткѣ, обняла ее и спрятала на ея груди свою золотую головку.
   -- Тетя, тетя!-- тихо шепнула она.
   -- Ого!-- пробормотала старая панна, поднимая вверхъ очи и свѣчку.
   

Глава II.

   Въ господскомъ домѣ въ Лю бичѣ, куда отправился панъ Андрей, окна свѣтились огнемъ и шумъ слышался даже на дворѣ. Вся челядь, при первомъ звукѣ колокольчика, высыпала въ сѣни, чтобы привѣтствовать господина. Старый управляющій Зникисъ стоялъ съ хлѣбомъ солью и отвѣшивалъ усердные поклоны; всѣ глядѣли съ безпокойнымъ любопытствомъ, какимъ смотритъ новый панъ. Онъ бросилъ кошелекъ на блюдо и спросилъ о своихъ товарищахъ, удивленный, что никто изъ нихъ не вышелъ ему на встрѣчу.
   По они не могли выдти; вотъ уже три часа, какъ сидѣли они за столомъ, уставленнымъ кубками, и, можетъ быть, не слыхали звона колокольчика за окномъ. Но только что вошелъ онъ въ комнату, всѣ вскочили со своихъ мѣстъ и столпились вокругъ него. Онъ весело смѣялся, узнавъ, какъ они управились въ его домѣ и подпили раньше, чѣмъ онъ пріѣхалъ,-- смѣялся, видя, какъ они натыкаются на скамьи и стараются сохранить равновѣсіе. Впереди шелъ гигантскій панъ Яроміръ Кокосиньскій, извѣстный своею сварливостью, со страшнымъ шрамомъ черезъ лицо, глазъ и щеку, съ однимъ короткимъ усомъ, другимъ длиннымъ, поручикъ и пріятель пана Кмицица, "добрый товарищъ", осужденный въ Смоленскѣ на смерть и лишеніе чести за похищеніе дѣвушки, убійство и поджогъ. Теперь его охраняла война и протекція пана Кмицица, его ровесника и сосѣда по имѣнію. Теперь онъ держалъ въ рукахъ чашу съ медомъ. За нимъ слѣдовалъ панъ Раницкій, родомъ изъ воеводства Мстиславскаго, откуда былъ изгнанъ за убійство двухъ шляхтичей: одного убилъ на поединкѣ, другаго безъ боя застрѣлилъ изъ ружья. Третьимъ по очереди былъ Рекуцъ-Лелива, на которомъ не тяготѣло ничьей крови, даже и непріятельской. Состояніе свое онъ частью проигралъ въ кости, частью пропилъ, и вотъ, уже три года прихлебательствовалъ у пана Кмицица. Четвертый, панъ Угликъ, сноленецъ же, за оскорбленіе суда былъ также приговоренъ къ смерти.
   Панъ Кмицицъ охранялъ его за искусство играть на чеканѣ. Кромѣ того, здѣсь же находился и панъ Кульвецъ-Гиппоцентаврусъ, ростомъ съ Кокосиньскаго, но еще сильнѣй, и Зендъ, объѣздчикъ, который превосходно умѣлъ подражать разнымъ звѣрямъ и птицамъ, человѣкъ сомнительнаго происхожденія. Онъ, впрочемъ, называлъ себя курляндскимъ шляхтичемъ и объѣзжалъ за плату лошадей Кмицица.
   Всѣ они окружціи смѣющагося пана Андрея. Кокосиньскій поднялъ чашу кверху и затянулъ:
   
   Выпей же съ нами, хозяинъ милый,
             Хозяинъ милый!
   Чтобъ пилъ ты съ нами вплоть до могилы,
             Вплоть до могилы!...
   
   Остальные подхватили хоромъ. Панъ Кокосиньскій отдалъ свою чашу Кмицицу, а самъ взялъ другую изъ рукъ пана Зенда.
   Кмицицъ поднялъ сосудъ кверху и крикнулъ:
   -- Здоровье моей невѣсты!
   -- Виватъ! Виватъ!-- крикнули всѣ голоса такъ, что стекла задрожали въ оловянныхъ переплетахъ.
   На пана Андрея посыпался цѣлый рядъ вопросовъ:
   -- А какова она?... Андрей, хороша очень?... Такая, какомъ ты воображалъ ее?... Въ Оршѣ есть такія?
   -- Въ Оршѣ?-- крикнулъ Кмицицъ.-- Печныя трубы затыкать, вашими оршанскими паннами!... Сто чертей! Такой другой нѣтъ на свѣтѣ!
   -- Мы такую и желали для тебя!-- отвѣтилъ панъ Раницкій.-- А когда свадьба?
   -- Когда трауръ кончится.
   -- Пустяки трауръ! Дѣти черными не родятся, а бѣлыми.
   -- На свадьбѣ не носятъ траура. Скорѣй, Андрей!
   -- Господа,-- тоненькимъ голоскомъ сказалъ Рекуцъ Лелива,-- ужь и напьемся же мы на свадьбѣ!
   -- Мои милые барашки,-- перебилъ Кмицицъ, -- подождите; немного, или, говоря лучше, убирайтесь вы ко всѣмъ чертямъ, дайте мнѣ осмотрѣться въ своемъ домѣ!
   -- Ни за что!-- воспротивился Угликъ.-- Осмотръ завтра, а теперь за столъ.
   -- Мы за тебя все ужь осмотрѣли. Золотое дно этотъ Любичъ!-- сказалъ Раницкій.
   -- Конюшня хорошая!-- прибавилъ Зендъ,-- два бахмата, два гусарскихъ жеребца, пара жмудиновъ и пара калмыковъ, всего по парѣ, какъ глазъ во лбу. Табунъ осмотримъ завтра.
   И Зендъ заржалъ по-лошадиному.
   -- Такъ здѣсь все въ порядкѣ?-- обрадовался Кмицицъ.
   -- А погребъ какой!-- запищалъ Рекуцъ.-- Старые быки стоятъ, словно войско въ боевомъ порядкѣ.
   -- Слава Богу. За столъ!
   Едва всѣ усѣлись и наполнили свои чаши, панъ Раницкій снова поднялся.
   -- Здоровье подкоморія Биллевича!
   -- Глупецъ!-- отвѣтилъ Кмицицъ.-- Здоровье покойника?
   -- Глупецъ!-- повторили другіе.-- Здоровье хозяина!
   -- Ваше здоровье!
   -- Чтобы намъ хорошо жилось, въ этихъ комнатахъ!
   Кмицицъ невольно обвелъ глазами столовую и увидалъ на почернѣвшей отъ старости сосновой стѣнѣ десятки суровыхъ глазъ, устремленныхъ на него. Глаза эти смотрѣли со старыхъ портретовъ Биллевичей, висѣвшихъ очень низко, потому что и сама комната была не высока. Надъ портретами, длинною, однообразною шеренгой, висѣли черепа зубровъ, оленей, лосей, вовсе уже почернѣвшіе,-- очевидно, очень старые,-- другіе сверкающіе бѣлизной. Всѣ четыре стѣны были убраны такимъ образомъ.
   -- Охота тутъ, должно быть, отличная и звѣря много!-- замѣтилъ Кмицицъ.
   -- Завтра поѣдемъ, посмотримъ, или послѣ-завтра. Надо и съ окрестностями познакомиться,-- сказалъ Кокосиньскій.-- Счастливецъ ты, Андрей, у тебя есть гдѣ приклонить голову.
   -- Не то, что мы!-- простоналъ Раницкій.
   -- Выпьемъ съ горя!-- сказалъ Рекуцъ.
   -- Нѣтъ, не съ горя,-- вмѣшался Кульвецъ Гиппоцентаврусъ,-- а еще разъ за здоровье нашего милаго ротмистра! Это онъ, господа, пріютилъ здѣсь, въ Любичѣ, насъ, бѣдныхъ изгнанниковъ, безъ кровли надъ головою.
   -- Правильно говоритъ!-- крикнуло нѣсколько голосовъ.-- Кульвецъ не такъ глупъ, какъ кажется.
   -- Тяжелая наша доля!-- пищалъ Рекуцъ.-- На тебя одного вся надежда, что ты насъ, бѣдныхъ сиротъ, за ворота не вытолкаешь.
   -- Отстаньте,-- сказалъ Кмицицъ,-- что мое, то и ваше!
   Тостъ слѣдовалъ за тостомъ. Говорили всѣ разомъ, за исключеніемъ пана Рекуца; тотъ поникъ головой на грудь и дремалъ. Кокосиньскій затянулъ пѣсню, панъ Угликъ досталъ изъ-за пазухи чеканъ и сталъ акомпанировать, а панъ Раницкій, хорошій фехтмейстеръ, фехтовалъ голою рукой съ невидимымъ соперникомъ, повторяя въ полголоса:
   -- Ты такъ, а я такъ! Ты такъ, а я эдакъ! Разъ, два, три!
   Гигантъ Кульвецъ-Гиппоцентаврусъ вытаращилъ глаза и нѣкоторое время внимательно смотрѣлъ на движенія Раницкаго, наконецъ, махнулъ рукой и проговорилъ:
   -- Дуракъ ты! Махай сколько угодно, а съ Кмицицомъ на сабляхъ драться не можешь.
   -- Съ нимъ никто не можетъ. Попробуй ты.
   -- И изъ пистолета ты стрѣляешь хуже моего.
   -- Дукатъ за выстрѣлъ.
   -- Хорошо. А куда и во что?
   Раницкій повелъ вокругъ посоловѣвшими глазами, наконецъ, вскрикнулъ, указывая на одинъ изъ череповъ:
   -- Между рогъ... на дукатъ!
   -- О чемъ идетъ споръ?-- спросилъ Кмицицъ.
   -- Между рогъ! На два дуката, на три! Давайте пистолеты!
   -- Идетъ!-- крикнулъ панъ Андрей.-- Пусть будетъ на три дуката. Зендъ, пистолеты!
   Шумъ сдѣлался еще сильнѣй. Зендъ вышелъ въ сѣни и вскорѣ вернулся съ пистолетами, мѣшкомъ пуль и рогомъ съ порохомъ.
   Раницкій схватилъ пистолетъ.
   -- Заряженъ?-- спросилъ онъ.
   -- Заряженъ.
   -- На три дуката, на четыре, на пять!-- бурлилъ пьяный Кмицицъ.
   -- Тише!... Мимо, мимо!
   -- Цѣлюсь, смотрите... вонъ въ тотъ черепъ, между рогъ... Разъ, два!...
   Всѣ устремили взглядъ на огромный лосій черепъ, висѣвшій прямо противъ Раницкаго. Онъ вытянулъ руку; пистолетъ дрожалъ въ его рукѣ.
   -- Три!-- крикнулъ Кмицицъ.
   Выстрѣлъ грянулъ; комната наполнилась пороховымъ дымомъ.
   -- Промахнулся, промахнулся! Вотъ гдѣ ямка!-- кричалъ Кмицицъ, указывая рукой на темную стѣну, гдѣ пуля оставила свой слѣдъ.
   -- Проба до двухъ разъ!
   -- Нѣтъ, давай мнѣ!-- кричалъ Кмицицъ.
   Въ комнату вбѣжала испуганная выстрѣлами прислуга.
   -- Прочь, прочь!-- крикнулъ Кмицицъ.-- Разъ, два, три!... Снова прогремѣлъ выстрѣлъ, но теперь уже удачный.
   -- Дайте и намъ пистолеты!-- заорала вся пьяная компанія.
   Не прошло и четверти часа, какъ вся комната гремѣла выстрѣлами. Дымъ ходилъ клубами. Къ общему безпорядку присоединился голосъ Зенда, который каркалъ ворономъ, вылъ волкомъ, рычалъ туромъ. Свистъ пуль слышался чуть не каждую минуту; осколки летѣли отъ череповъ, щепки со стѣнъ и рамъ портретовъ. Среди суматохи стрѣляли и въ покойныхъ Биллевичей, а Раницкій, пришедшій въ неистовство, рубилъ ихъ саблей.
   Изумленная и испуганная челядь стояла въ какомъ-то остолбенѣніи при видѣ этой забавы, которая была скорѣе похожа на татарское нашествіе. Собаки начали выть и лаять. Цѣлый домъ поднялся на ноги. На дворѣ собирались кучки людей. Дворовыя дѣвушки сбѣгались къ окнамъ и прикладывали лицо въ стекламъ.
   Наконецъ, Зендъ обратилъ на это вниманіе и свиснулъ такъ пронзительно, что у всѣхъ въ ушахъ зазвенѣло.
   -- Господа, дѣвки подъ окнами, дѣвки!
   -- Дѣвки, дѣвки!
   -- Танцовать!
   Пьяная толпа выбѣжала изъ сѣней на дворъ. Морозъ нисколько не освѣжилъ пылающихъ головъ. Дѣвушки, крича отчаяннымъ голосомъ, разбѣжались по всему двору, за ними гнались и ловили. Вскорѣ начались и танцы, посреди дыма, обломковъ кости, щепокъ, около стола, залитаго виномъ.
   Такъ пировали въ Любичѣ панъ Кмицицъ и его товарищи.
   

Глава III.

   Панъ Андрей каждый день навѣщалъ Водокты, каждый день возвращался домой все болѣе влюбленный и каждый день все болѣе удивлялся своей Александрѣ. Передъ товарищами онъ превозносилъ ее до небесъ и однажды сказалъ имъ такъ:
   -- Вотъ что, милые мои барашки! Сегодня вы поѣдете на поклонъ, а потомъ, какъ мы условились съ панной, мы всѣ вмѣстѣ отправимся въ Митруны, чтобы проѣхать по лѣсамъ санною дорогой и осмотрѣть это третье имѣніе. Она приметъ насъ тамъ какъ слѣдуетъ, а вы, смотрите, держите себя прилично, а не то я на куски изрублю всякаго, кто ее обидитъ.
   Рыцари охотно кинулись наряжаться и вскорѣ четверо саней мчали буйную молодежь въ Водокты. Панъ Кмицицъ сидѣлъ въ первыхъ, очень красивыхъ, имѣющихъ форму бѣлаго медвѣдя. Въ сани эти была впряжена тройка калмыцкихъ лошадей, со сбруей, пестро разукрашенною лентами и страусовыми перьями,-- мода, которую смольняне переняли отъ дальнихъ сосѣдей. Панъ Андрей, одѣтый въ зеленую оксамитную бекешъ на собольемъ мѣху, въ собольей же шапочкѣ съ перомъ цапли, былъ необыкновенно веселъ и болталъ съ сидящимъ рядомъ паномъ Кокосиньскимъ.
   -- Слушай, Кокошка! Довольно подурачились мы за эти вечера, въ особенности въ первый, когда черепамъ и портретамъ досталось, фу!... А дѣвчонки хуже всего. Всегда этотъ дьяволъ Зендъ подобьетъ, а потомъ кто въ отвѣтѣ? Онъ? Какъ же, все я! Боюсь я, какъ бы люди не разболтали, потому что тутъ дѣло идетъ о моей репутаціи.
   -- Ну, и повѣсь это дѣло на своей репутаціи, потому что она ни къ чему иному не пригодна, все равно, какъ и наша.
   -- А кто тому виною, если не вы? Помни, Кокошка, что и въ Оршѣ меня именно только по вашей милости считали за чорта и языки на мнѣ точили, какъ ножи на оселкѣ.
   -- А кто пана Тумграта въ морозъ таскалъ за собой? Кто убилъ чиновника, который спрашивалъ: что, въ Оршѣ уже на двухъ ногахъ ходяхъ, или все еще на четырехъ? Кто поранилъ пановъ Вызиньскихъ, отца и сына? Кто послѣдній сеймикъ сорвалъ?
   -- Сеймикъ я сорвалъ въ Оршѣ, не гдѣ-нибудь; это семейное дѣло. Панъ Тумгратъ предъ смертью простилъ меня, а что касается прочаго, то ты меня не попрекай: на поединкѣ самый невинный человѣкъ можетъ, драться.
   -- Я тебѣ не все сказалъ: напримѣръ, о двухъ уголовныхъ обвиненіяхъ, которыя ожидаютъ тебя въ обозѣ.
   -- Не меня, а васъ; я только въ томъ виновенъ, что дозволилъ вамъ грабить мирныхъ жителей. Ну, это въ сторону. Заткни же глотку и ни о чемъ ни слова паннѣ... ни о поединкахъ, ни о дѣвчонкахъ, а въ особенности о стрѣльбѣ изъ пистолетовъ. Если что выйдетъ наружу, я вину сложу на васъ. Прислугѣ я уже говорилъ и дѣвкамъ: чуть кто словомъ обмолвится, засѣку до смерти.
   -- Прикажи себя подковать, Андрюша, если ты такъ боишься дѣвушки. Въ Оршѣ ты былъ не таковъ. Вижу и теперь,-- охъ, вижу,-- что будешь ты на помочахъ ходить, и ничего съ этимъ не подѣлаешь. Одинъ древній философъ говоритъ: "Коли не ты Кахну, то Кахна тебя!" Однимъ словомъ, ты совершенно попалъ въ силки.
   -- Глупъ ты, Кокошка! А что касается панны, такъ и ты будешь переминаться передъ нею съ ноги на ногу, потому что другой женщины съ такимъ умомъ и сердцемъ не сыщешь. Что хорошо, то она сейчасъ же одобритъ, а злое осудитъ. Справедливости у нея много и на все готовая мѣрка. Такъ ужь ее покойникъ подкоморій воспиталъ. Захочешь ты передъ нею выказать свою рыцарскую удаль и похвастаешься, что нарушилъ законъ, такъ тебѣ же будетъ стыдно: она сейчасъ же скажетъ, что гражданинъ этого дѣлать не долженъ, что это противъ отчизны... Она скажетъ, а тебя словно кто побилъ и странно какъ-то дѣлается, что ты раньше не понималъ этого... Тьфу, стыдъ! Шалопайничали мы, а теперь нужно глядѣть своими глазами прямо въ глаза невинности и добродѣтели... Хуже всего эти дѣвчонки...
   -- И никогда онѣ не были хуже всего. Говорятъ, тутъ на хуторахъ такія шляхтянки... просто кровь съ молокомъ! И, кажется, не особенно строги.
   -- Кто тебѣ говорилъ?-- живо спросилъ Кмицицъ.
   -- Кто говорилъ? Кто, если не Зендъ? Вчера, пробуя лошадь, онъ поѣхалъ въ Волмонтовичи; ѣдетъ онъ и видитъ пропасть женщинъ... отъ вечерни домой шли. "Я, говоритъ, думалъ, что съ коня упаду,-- такія красивыя". А какъ посмотрятъ на него, то зубы скалятъ. И немудрено: кто былъ получше между шляхтой, тотъ ушелъ на войну, а бабы однѣ остались.
   Кмицицъ пихнулъ кулакомъ въ бокъ товарищу.
   -- Поѣдемъ, Кокошка, когда-нибудь вечеромъ, будто заблудились, а?
   -- А твоя репутація?
   -- О, къ чорту! Ну, молчи. Поѣзжайте одни, коли такъ, а лучше, если и вы не поѣдете! Безъ шума тутъ не обойдется, а я хочу жить въ дружбѣ со здѣшнею шляхтой: они опекуны Александры; самъ подкоморій такъ распорядился.
   -- Ты говорилъ уже мнѣ, но я не хотѣлъ вѣрить. Откуда такая дружба съ мужичьемъ?
   -- Онъ съ ними на войну ходилъ и я слышалъ еще въ Оршѣ, какъ онъ говорилъ, что эти ляуданцы хорошіе люди. Но если тебѣ сказать по правдѣ, Кокошка, мнѣ и самому сразу какъ-то странно было: точно онъ ихъ надо мной сторожами назначилъ.
   -- Что-жь дѣлать? Долженъ будешь и имъ кланяться.
   -- Прежде ихъ чортъ обдеретъ! Молчи, я и такъ начинаю злиться! Они мнѣ будутъ кланяться и служить. Вѣдь, хоругвь готова на каждый зовъ.
   -- Хоругвью теперь будетъ управлять другой. Зендъ говорилъ, что тамъ есть какой-то полковникъ между ними... Забылъ фамилію... Володіёвскій, что ли... Онъ подъ Шкловомъ предводительствовалъ ими. Должно быть, они хорошо держались, за то ихъ тамъ и отдѣлали!
   -- Я слышалъ о какомъ-то Володіёвскомъ, знаменитомъ воинѣ... По вотъ и Водокты видны.
   -- Хорошо людямъ въ этой Жмуди: вездѣ порядокъ... Старикъ, должно быть, былъ отличный хозяинъ. И домъ хорошій. Ихъ тутъ непріятель рѣже посѣщалъ; имъ можно было строиться.
   -- Думаю я, что она о кутежахъ въ Любичѣ ничего не знаетъ,-- какъ бы про себя сказалъ Кмицицъ и тотчасъ же обратился къ товарищу. Кокошка, я сказалъ тебѣ, а ты повтори еще разъ другимъ, что вы должны сохранять приличіе; а если кто себѣ хоть малость позволить, того я, какъ Богъ святъ, въ щепы расщеплю.
   -- Ну, и осѣдлали же тебя!
   -- Осѣдлали, не осѣдлали, не твое дѣло!... Вали во всю!
   Кучеръ взмахнулъ бичомъ, лошади прибавили шагу и примчали санки на дворъ къ самому крыльцу.
   Пріѣхавшіе вошли въ огромныя сѣни, а оттуда въ столовую, убранную, какъ въ Любичѣ, звѣриными черепами. Здѣсь Кмицицъ остановился, внимательно поглядывая на двери въ сосѣднюю комнату, откуда должна была выйти панна Александра. Прочіе, помня предостереженіе пана Андрея, разговаривали между собою тихо, какъ въ костелѣ.
   -- Ты человѣкъ краснорѣчивый, -- шепнулъ панъ Угликъ Кокосиньскому, -- ты и будешь ее привѣтствовать отъ имени всѣхъ насъ.
   -- Я уже дорогой придумывалъ привѣтствіе, да не знаю, выйдетъ ли у меня гладко. Андрюша мѣшалъ.
   -- Только смѣлѣй! Будь, что будетъ. А вотъ и она.
   Дѣйствительно, панна Александра вошла и остановилась на порогѣ, точно удивленная такимъ многочисленнымъ обществомъ. Панъ Кмицицъ словно застылъ на мѣстѣ, пораженный ея красотой. Онъ видывалъ ее только по вечерамъ, а при дневномъ освѣщеніи она казалась еще прелестнѣе. Глаза ея были васильковаго цвѣта, брови черныя, а русые волосы блестѣли, какъ корона на головѣ королевы. Смотрѣла она смѣло, не опуская глазъ, какъ госпожа, принимающая гостей въ своемъ домѣ, съ яснымъ лицомъ, къ которому изумительно шла черная одежда, опушонная горностаемъ. Такой блестящей и прекрасной панны еще никогда не видали солдаты, привыкшіе къ женщинамъ иного покроя, и въ смущеніи только шаркали ногами да кланялись. Панъ Кмицицъ выдвинулся впередъ и поцѣловалъ руку дѣвушки.
   -- Дорогая моя,-- сказалъ онъ,-- я привезъ къ вамъ своихъ товарищей, съ которыми вмѣстѣ дрался въ прошлую войну.
   -- Для меня большая честь,-- отвѣтила панна Биллевичъ,-- принимать въ своемъ домѣ столь достойныхъ рыцарей, тѣмъ болѣе, что я много наслышалась о нихъ отъ пана хорунжаго.
   Она поклонилась гостямъ съ величайшимъ достоинствомъ, а панъ Кмицицъ прикусилъ губы и покраснѣлъ,-- такъ смѣло говорила его невѣста. Достойные рыцари, все шаркая ногами, успѣвали, въ то же время, тормошить пана Кокосиньскаго.
   -- Ну, выступай!
   Панъ Кокосиньскій сдѣлалъ шагъ впередъ, откашлялся и началъ:
   -- Ясновельможная панна подкоморянка...
   -- Ловчанка!-- поправилъ Кмицицъ.
   -- Ясновельможная ванна ловчанка!-- повторилъ, смѣшавшись, панъ Яроміръ, -- простите, что я ошибся въ вашемъ званіи...
   -- Ошибка самая невинная.
   -- Ясновельможная панна ловчанка! Не знаю, что я долженъ болѣе прославлять отъ имени всей Орши: красоту ли вашу и добродѣтель, или необычайное счастіе нашего ротмистра и сослуживца, пана Кмицица, ибо, хотя бы онъ взвился подъ небеса, хотя бы достигъ самыхъ небесъ... самыхъ, говорю, небесъ...
   Да слѣзь же ты поскорѣе съ небесъ!-- крикнулъ Кмицицъ.
   Рыцари всѣ расхохотались было, но тутъ же вспомнили о строгомъ приказѣ Кмицица и ухватились руками за усы.
   Панъ Кокосиньскій смѣшался окончательно, покраснѣлъ и сказалъ:
   -- Говорите же сами, скоты, воли мнѣ мѣшаете!
   -- Я не могла бы отвѣтить вамъ какъ слѣдуетъ, но думаю, что вовсе не стою тѣхъ привѣтствій, которыя вы мнѣ передаете отъ имени всей Орши,-- сказала панна Александра и вновь поклонилась съ необычайнымъ достоинствомъ.
   Оршанскимъ забіякамъ было какъ-то не по себѣ въ присутствіи этой дѣвушки.
   -- Мы пріѣхали сюда, чтобы взять васъ и отправиться вмѣстѣ въ Митруны черезъ лѣсъ, какъ мы уговорились вчера, -- сказалъ Кмицицъ.-- Дорога ужасная, да, кромѣ того, Богъ послалъ еще и морозъ.
   -- Я уже отправила тетку въ Митруны, чтобъ она приготовила намъ обѣдъ. А теперь прошу васъ обождать немного: я пойду одѣнусь въ теплое платье.
   Она вышла изъ комнаты, а Кмицицъ подскочилъ къ товарищамъ.
   -- Ну, что, не княжна?... Что, Кокошка? Ты говорилъ, что она меня осѣдлала, а отчего самъ такъ сконфузился?... Гдѣ ты видалъ такую? Повойникъ подкоморій большую часть года жилъ съ нею или въ Кейданахъ, при дворѣ князя-воеводы, или у пана Глѣбовичъ, тамъ-то она и научилась такимъ манерамъ. А красота-то?... А вы-то хороши: стоите, какъ пни безсловесные!
   -- Мы ей показались чистѣйшими дураками!-- сказалъ со злостью Раницкій.-- Но величайшій дуракъ -- это Кокосиньскій!
   -- О, измѣнникъ, да, вѣдь, ты же самъ толкалъ меня локтемъ!
   -- Тише, барашки мои, тише!-- сказалъ Кмицицъ.-- Любоваться вамъ разрѣшается, но ссориться нельзя.
   -- Я за нее готовъ въ огонь и въ воду!-- закричалъ Раницкій.-- Убей меня, Андрюша, я не откажусь отъ своихъ словъ!
   Кмицицъ вовсе не думалъ прибѣгать къ такимъ строгимъ мѣрамъ. Онъ былъ очень доволенъ, покручивалъ усы и торжествующимъ взглядомъ посматривалъ на товарищей. Тутъ въ комнату вошла панна Александра, одѣтая въ кунью шапочку, дѣлающую ее еще болѣе красивой. Всѣ вышли на крыльцо.
   -- Мы въ этихъ саняхъ поѣдемъ?-- спросила дѣвушка, показывая на бѣлаго медвѣдя.-- Я во всю свою жизнь не видала болѣе красивыхъ саней.
   -- Не знаю, кто прежде въ нихъ ѣздилъ: это -- добыча. Теперь будемъ ѣздить мы вдвоемъ. Знаете, какъ это кстати? У меня въ гербѣ дѣвушка на медвѣдѣ. Есть еще Кмицицы, но тѣ отъ Филона Кмиты Чарнобыльскаго, нашъ же родъ идетъ отъ знаменитаго Кмиты.
   -- Когда вы добыли этого медвѣдя?
   -- Недавно, въ эту войну. Мы -- бѣдные изгнанники, война отняла у насъ наши имѣнія, теперь поневолѣ приходится жить войною же. Я вѣрно служилъ ей, вотъ она меня и награждаетъ.
   -- Одного награждаетъ, а цѣлую страну разоряетъ.
   Кмицицъ закрылъ панну Александру фартукомъ изъ бѣлаго сукна, подбитаго бѣлыми волками, усѣлся самъ, крикнулъ на возницу: "трогай!" и кони помчались.
   Они ѣхали молча; слышался только скрипъ замерзшаго снѣга подъ полозьями, фырканье лошадей да покрикиванье возницы.
   Вдругъ панъ Андрей наклонился къ Александрѣ:
   -- Хорошо вамъ?
   -- Хорошо, -- отвѣтила она и закрылась рукавомъ отъ холоднаго вѣтра.
   Сани мчались вихремъ. День былъ ясный, морозный; снѣгъ сверкалъ милліонами разноцвѣтныхъ искръ; изъ трубъ придорожныхъ хатокъ высокими колонками вылеталъ розовый дымъ.
   Надъ санями съ громкимъ карканьемъ вились стаи воронъ. За двѣ мили отъ Водоктовъ широкая дорога пошла лѣсомъ, глухимъ, мрачнымъ, молчаливымъ, точно заснувшимъ подъ густымъ инеемъ. Деревья, казалось, убѣгали назадъ за санями, а они летѣли все шибче и шибче, какъ будто у лошадей внезапно выросли крылья. Отъ такой ѣзды голова идетъ кругомъ, овладѣваетъ какое-то уныніе. Закружилась голова и у панны Александры. Откинувшись назадъ, закрывъ глаза, она чувствовала сладкую истому и ей начинало казаться, что этотъ оршанскій бояринъ похитилъ ее, а она не имѣетъ ни силы сопротивляться ему, ни крикнуть... И летятъ они, летятъ все быстрѣе... Александра чувствуетъ, что ее обнимаютъ чьи-то руки... чувствуетъ на щекахъ прикосновеніе чего-то жесткаго... глаза не хотятъ открываться, какъ во снѣ. И летятъ они, летятъ. Панну пробудилъ голосъ, спрашивающій:
   -- Любишь ли ты меня?
   Она открыла глаза:
   -- Какъ свою душу.
   -- А я на жизнь и смерть!
   И снова соболья шапочка Кмицица наклонилась надъ куньей Александры. Она сама теперь не знала, что болѣе опьяняетъ ее: поцѣлуи или эта безумная скачка.
   Они все мчались лѣсомъ, все мчались. Деревья убѣгали назадъ цѣлыми полками. Снѣгъ скрипѣлъ, лошади фыркали, а они были счастливы.
   -- Хотѣлось бы ѣхать такъ до конца свѣта!-- вскричалъ Кмицицъ.
   -- Что мы дѣлаемъ?... Грѣхъ!-- шепнула Александра.
   -- Какой тамъ грѣхъ! Дай мнѣ еще согрѣшить.
   -- Нельзя. Митруны уже недалеко.
   -- Далеко ли, близко ли, все равно!
   Кмицицъ поднялся въ саняхъ, поднялъ руки кверху и закричалъ, какъ будто не могъ вмѣстить радости въ полной груди:
   -- Гей! га! гей! га!
   -- Гей! гопъ! гоопъ! га!-- отозвались его товарищи изъ заднихъ саней.,
   -- Что вы такъ кричите?-- спросила панна.
   -- А такъ, съ радости! Ну-ка, крикните и вы!
   -- Гей! га!-- раздался звучный, тоненькій голосокъ.
   -- Королева ты моя! Я въ ноги тебѣ упаду.
   -- Товарищи будутъ смѣяться.
   Ихъ охватило какое-то буйное, дикое веселье. Вдругъ изъ заднихъ саней раздался отчаянный крикъ: "Стой, стой!"
   Панъ Андрей, гнѣвный и удивленный, обернулся назадъ и увидалъ въ нѣсколькихъ шагахъ всадника, приближающагося во всю прыть.
   -- Боже мой, это мой вахмистръ Сорока! Что-нибудь тамъ произошло!-- сказалъ панъ Андрей.
   Тѣмъ временемъ вахмистръ приблизился и осадилъ коня такъ, что тотъ присѣлъ на заднія ноги.
   -- Панъ ротмистръ, -- заговорилъ онъ задыхающимся голосомъ.
   -- Что тамъ, Сорока?
   -- Упита горитъ... Дерутся!
   -- Іисусъ, Марія!-- крикнула Александра.
   -- Не бойтесь, панна... Кто дерется?
   -- Солдаты съ горожанами. Въ рынкѣ пожаръ! Горожане послали за гарнизономъ въ Ноневѣжъ, а я поспѣшилъ сюда въ вашей милости. Едва могу отдышаться...
   Заднія сани поровнялись съ передними; Кокосиньскій, Раницкій, Кульвецъ-Гиппоцентаврусъ, Угликъ, Рекуцъ и Зендъ выскочили на снѣгъ и кольцомъ окружили разговаривающихъ.
   -- Изъ-за чего вышло дѣло?-- спросилъ Кмицицъ.
   -- Горожане не хотѣли давать провіанта ни лошадямъ, ни людямъ: предписанія не было; солдаты начали брать силой. Мы осадили бургомистра и тѣхъ, кто заперся въ рынкѣ, подожгли два дома. Теперь страшный гвалтъ, въ колокола звонятъ...
   Глаза Кмицица начали свѣтиться гнѣвомъ.
   -- Намъ нужно идти на помощь!-- закричалъ Кокосиньскій.
   -- Мужичье восторжествуетъ надъ войскомъ!-- прибавилъ Раницкій, у котораго все лицо сразу покрылось пятнами.-- Стыдъ, срамъ!
   Зендъ засмѣялся совою и такъ правдоподобно, что перепугалъ всѣхъ лошадей, а Рекуцъ поднялъ глаза кверху и пищалъ:
   -- Бей, кто въ Бога вѣритъ! Къ чорту мужичье!
   -- Молчать!-- загремѣлъ Кмицицъ такъ, что гулъ пошелъ по лѣсу, и стоящій возлѣ него Зендъ зашатался, какъ пьяный.-- Но что вы тамъ? Не нужно рѣзни!... Садиться всѣмъ въ двое саней, мнѣ оставить одни и ѣхать въ Любичъ. Тамъ ждать, можетъ быть, я пришлю за помощью.
   -- Какъ?-- запротестовалъ* было Раницкій, но панъ Андрей сдавилъ ему рукою горло и только еще страшнѣй засверкалъ глазами.
   -- Ни слова!-- грозно сказалъ онъ.
   Всѣ замолкли; видимо, всѣ боялись его, хотя обыкновенно обращались съ нимъ за панибрата.
   -- Вы возвращайтесь въ Водокты,-- сказалъ Кмицицъ Александрѣ,-- или поѣзжайте за теткой въ Митруны. Вотъ и прогулка наша не удалась! Зналъ я, что они тамъ не усидятъ спокойно... Ну, да усмирятся, когда нѣсколько головъ слетитъ съ плечь. Будьте здоровы и спокойны, я скоро возвращусь...
   Онъ поцѣловалъ ея руку и закуталъ волчьимъ одѣяломъ, самъ усѣлся въ другія сани и крикнулъ возницѣ:
   -- Въ Упиту!
   

Глава IV.

   Прошло нѣсколько дней, а Кмицицъ не возвращался, за то въ Водоктовъ пріѣхали трое ляуданскихъ шляхтичей провѣдать панну. Пріѣхалъ Пакошъ Гаштовтъ изъ Пацунелей,-- тотъ, который содержалъ у себя пана Володіёвскаго, извѣстный своимъ богатствомъ и шестью дочерями, изъ которыхъ три были за тремя Бутримами и получали по сту талеровъ приданаго, не считая разной недвижимости. Другой пріѣхавшій былъ Кассіанъ Бутримъ, самый старый человѣкъ на всей Ляудѣ, хорошо помнившій Баторія, а съ нимъ зять Пакоша, Юзва Бутримъ. Тотъ не пошелъ на войну, потому что козацкое ядро оторвало ему ногу. Звали его хромымъ или безногимъ. То былъ человѣкъ съ медвѣжьей силой, большаго ума, но суровый, сварливый, придирчивый. Его немного побаивались, потому что онъ не умѣлъ прощать ни себѣ, ни людямъ. Въ особенности бывалъ онъ страшенъ пьяный, но это рѣдко случалось.
   Панна ласково приняла своихъ гостей, хотя сразу догадалась, что они пріѣхали развѣдать что-нибудь о панѣ Кмицицѣ.
   -- Мы хотѣли было ѣхать къ нему съ поклономъ, да, кажется онъ еще изъ Упиты не возвратился,-- сказалъ Пакошъ,-- такъ ты намъ скажи, милая, когда можно.
   -- Его до сихъ поръ нѣтъ, -- отвѣтила панна.-- Онъ вамъ будетъ очень радъ, потому что слышалъ много хорошаго о васъ -- прежде отъ дѣдушки, а теперь отъ меня.
   -- Только бы онъ не вздумалъ принять насъ, какъ принялъ Домашевичей, когда они къ нему пріѣхали съ извѣстіемъ о смерти полковника!-- мрачно пробормоталъ Юзва.
   Панна услыхала и живо отвѣтила:
   -- Вы не должны обижаться на это. Можетъ быть, онъ принялъ ихъ и недостаточно ласково, но уже сознался въ своей ошибкѣ. Нужно помнить, что онъ возвращался съ войны: мало ли пришлось ему перенести трудовъ и непріятностей! Нечего удивляться, если солдатъ и на своего крикнетъ.
   Пакошъ Гаштовтъ, который хотѣлъ жить въ согласіи со всѣмъ міромъ, махнулъ рукой и сказалъ:
   -- Мы и не удивлялись! Кабанъ на кабана огрызается, если невзначай увидитъ его, отчего же человѣку на человѣка не крикнуть? Мы поѣдемъ въ Любичъ поклониться пану Кмицицу, чтобы жилъ съ нами мирно, ходилъ на войну и на охоту, какъ покойный панъ подкоморій.
   -- А понравился онъ тебѣ, милая, или нѣтъ?-- спросилъ Кассіанъ Бутримъ.-- Мы должны спросить тебя объ этомъ.
   -- Да вознаградитъ васъ Господь за вашу заботливость. Панъ Кмицицъ доблестный рыцарь, а еслибъ я и увидала что-нибудь противное, то объ этомъ нельзя было бы говорить.
   -- Но, вѣдь, ты ничего не замѣтила, душа моя?
   -- Ничего. Наконецъ, здѣсь никто не имѣетъ права судить его или выказывать недовѣріе. Лучше будемъ благодарить Бога!
   -- Что тутъ благодарить раньше времени! Если будетъ за что, тогда и поблагодаримъ, а не будетъ -- не станемъ,-- отвѣтилъ сумрачный Юзва, который, какъ истый жмудинъ, былъ чрезвычайно остороженъ.
   -- А о свадьбѣ вы не говорили?-- снова спросилъ Кассіанъ.
   Александра потупила глаза:
   -- Панъ Кмицицъ хочетъ какъ можно скорѣе...
   -- Вотъ что!... Еще бы не хотѣлъ!-- проворчалъ Юзва,-- дуракъ онъ, что ли? Какой это медвѣдь не захочетъ меду изъ улья?... Зачѣмъ спѣшить? Не лучше ли присмотрѣться, что онъ за человѣкъ? Отецъ Кассіанъ, скажите ваше мнѣніе; нечего вамъ дремать, какъ зайцу подъ бороздою въ полуденную пору!
   -- Я не дремлю, а думаю, что бы сказать,-- отозвался старикъ.
   -- Мы зла пану Кмицицу не желаемъ, только бы и онъ не дѣлалъ, чего и дай Боже, аминь!
   -- Только бы онъ былъ намъ по мысли!-- прибавилъ Юзва. Панна Биллевичъ наморщила свои соколиныя брови и произнесла не безъ нѣкотораго высокомѣрія:
   -- Помните, господа, что мы говоримъ не о слугѣ. Онъ тутъ будетъ хозяиномъ; во всемъ должна быть его воля, не паша. Онъ и въ опекѣ долженъ замѣнить васъ.
   -- Это значитъ, чтобъ мы уже не вмѣшивались?-- спросилъ Юзва.
   -- Это значитъ, чтобъ вы были друзьями ему, какъ онъ хочетъ быть другомъ вамъ. Наконецъ, онъ оберегаетъ здѣсь свое же добро, которымъ всякій можетъ распоряжаться по своему вкусу. Правда, панъ Пакошъ?
   -- Святая правда!
   А Юзва вновь обратился къ старику Бутриму:
   -- Не дремлите, отецъ Кассіанъ!
   -- Я не дремлю, я только думаю.
   -- Такъ говорите, о чемъ вы думаете.
   -- О чемъ? А вотъ о чемъ... Панъ Кмицицъ знатный человѣкъ, знаменитаго рода, а мы народъ простой. Притомъ, онъ славный рыцарь: одинъ пошелъ противъ непріятеля, когда другіе руки опустили. Дай Богъ побольше такихъ! Но компанія его никуда не годится!... Панъ сосѣдъ Пакошъ, что вы слышали отъ Домашевичей? Что все это люди, лишенные чести, давно уже осужденные закономъ. Просто палачи! Наносили они вредъ непріятелю, но и своихъ также не щадили. Жгли, грабили, насильничали... вотъ что! Если кого тамъ поранили или обидѣли, то это и со всякимъ хорошимъ человѣкомъ случается, но они всегда жили, какъ татары, и давно бы имъ пришлось гнить въ тюрьмахъ, еслибъ не заступничество пана Кмицица. Тотъ ихъ любитъ и охраняетъ и они цѣпляются за него, какъ лѣтомъ пьявки за лошадь. А теперь сюда пріѣхали и уже всѣмъ вѣдомо, что они за люди. Первый день по пріѣздѣ въ Любичѣ изъ бандолетовъ стрѣляли,-- въ кого?-- въ портреты покойниковъ Биллевичей. Ужь этого панъ Кмицицъ не долженъ былъ допускать; они ему вреда не сдѣлали.
   Александра закрыла глаза руками.
   -- Не можетъ быть, не можетъ быть!
   -- Можетъ, цотому что было! Панъ Кмицицъ позволилъ разстрѣлять тѣхъ, съ которыми хочетъ породниться! А потомъ дворовыхъ дѣвокъ притащили въ домъ для распутства... Тьфу! прости Господи! Такъ у насъ не бывало никогда: съ перваго же дня начали стрѣльбой и развратомъ! Съ перваго же дня!
   Старый Кассіанъ разсердился и началъ стучать посохомъ; лицо Александры покрылось густымъ румянцемъ, а Юзва заговорилъ опять:
   -- А войско пана Кмицица, которое осталось въ Улитѣ, лучше, что ли? Каковы офицеры, таково и войско! У пана Соллогуба скотину отбили какіе-то люди, говорятъ, пана Кмицица; мужиковъ мейзагольскихъ, что смолу везли, на дорогѣ побили. Кто? Опять они. Панъ Соллогубъ поѣхалъ проситъ правосудія у пана Глѣбовича, а теперь снова въ У питѣ грабежъ. Всё это противъ Бога! Спокойно тутъ бывало, какъ нигдѣ, а теперь хоть ружье заряжай, да стереги цѣлую ночь, а все это потому, что пріѣхалъ папъ Кмицицъ съ компаніей.
   -- Не говорите такъ! О, не говорите такъ!-- заговорила Александра.
   -- Какъ же мнѣ иначе говорить? Если панъ Кмицицъ ни въ чемъ не виноватъ, то зачѣмъ держитъ такихъ людей, зачѣмъ живетъ съ ними? Вы скажите ему, чтобъ онъ ихъ прогналъ или отдалъ палачу, иначе не будетъ покоя. Слыханное ли это дѣло стрѣлять въ портреты и распутничать у всѣхъ на виду? Вѣдь, объ этомъ вся околица говоритъ.
   -- Что мнѣ дѣлать?-- спросила Александра.-- Можетъ быть, они и злые люди, но онъ съ ними воевалъ вмѣстѣ. Развѣ онъ ихъ выгонитъ вонъ по моей просьбѣ?
   -- Если не выгонитъ,-- тихо пробормоталъ Юзва,-- то самъ таковъ.
   Панну начиналъ разбирать гнѣвъ на товарищей ея жениха.
   -- Такъ и будетъ. Онъ долженъ ихъ выгнать! Пускай выбираетъ между мной и ими. Если то, что вы товорите, правда и я сегодня же буду знать это, то не прощу имъ ни стрѣльбы, ни распутства. Я одинокая, слабая сирота, а ихъ цѣлая вооруженная шайка, но я не испугаюсь.
   -- Мы тебѣ поможемъ.
   -- Клянусь Богомъ, -- все болѣе и болѣе горячилась Александра,-- пускай они дѣлаютъ что хотятъ, но только не здѣсь, въ Любичѣ. Пусть будутъ какими угодно,-- это ихъ дѣло, ихъ голова въ отвѣтѣ,-- но пусть же они не подбиваютъ пана Кмицица распутничать. Стыдъ, позоръ!... Я думала, что они просто грубые солдаты, а теперь вижу, что это негодяи, которые и себя, и его срамятъ. Да, да! зло омотрѣло изъ ихъ глазъ, а я, глупая, не поняла. Хорошо, благодарю васъ, что вы открыли мнѣ глаза на этихъ Іудъ. Я знаю, что мнѣ нужно дѣлать. Вы пана Кмицица не вините. Если онъ и поступилъ не хорошо, то только по молодости, и они его подговариваютъ, подбиваютъ примѣромъ распутничать и позорятъ его имя. Да, пока я жива, этого не будетъ.
   Гнѣвъ и негодованіе на товарищей пана Кмицица все болѣе возростали въ сердцѣ Александры, какъ возрастаетъ боль въ свѣжей ранѣ. Въ ней страшно оскорбили и чувство любви, и довѣрчивость, съ какою она отдала свою душу пану Андрею. Ей было стыдно и за него, и за себя, а этотъ гнѣвъ и стыдъ, прежде всего, искалъ виновныхъ. Она хотѣла было сказать еще что-то, но вдругъ разрыдалась.
   Шляхтичи принялись утѣшать ее, но безполезно. Послѣ ихъ отъѣзда въ душѣ Александры осталась тоска, безпокойство и обида. Гордую панну оскорбляло болѣе всего то, что она же должна была защищать своего жениха, объяснять его поступки. А эта компанія... Маленькія ручки панны судорожно сжимались при одной мысли о нихъ. Въ глазахъ ея, какъ на-яву, представлялись лица Кокосиньскаго, Углика, Зенда, Кульвеца-Гиппоцентавруса, и видѣла она въ нихъ то, чего прежде не замѣчала: что это были нахальныя лица, на которыхъ порокъ оставилъ свою неизгладимую печать. Александра начинала знакомиться съ неизвѣстнымъ ей доселѣ чувствомъ -- ненавистью.
   Но на ряду съ этимъ оскорбленіе, нанесенное Кмицицомъ, заставляло ее страдать все болѣе и болѣе.
   -- Стыдъ, срамъ!-- шептали поблѣднѣвшія уста дѣвушки.-- Каждый вечеръ отъ меня онъ возвращался къ дворовымъ дѣвкамъ!...
   Она чувствовала себя совершенно уничтоженною. Несносное бремя сдавливало ея дыханіе.
   На дворѣ смеркалось, но Александра все ходила по комнатѣ скорыми шагами и въ душѣ ея все кипѣло попрежнему. То была натура, не умѣющая безъ борьбы сносить преслѣдованія судьбы; въ жилахъ дѣвушки текла рыцарская кровь. Она хотѣла сейчасъ же начать войну съ тою шайкой злыхъ духовъ, сейчасъ же. Но что остается ей? Ничего! Только слезы и просьба, чтобіі панъ Андрей прогналъ на всѣ четыре стороны своихъ друзей. А если онъ не захочетъ этого сдѣлать?
   -- Если не захочетъ...
   И она не смѣла думать объ этомъ.
   Размышленія ея прервалъ подростокъ, который принесъ охапку сухихъ дровъ и, сбросивъ ихъ около камина, началъ выгребать старую золу. Въ голову Александры пришла неожиданная мысль.
   -- Костекъ!-- сказала она,-- ты сядешь сейчасъ верхомъ и поѣдешь въ Любичъ. Если панъ уже возвратился, попроси его пріѣхать сюда, а если его еще нѣтъ, то пусть пріѣдетъ старый управляющій, Зникисъ. Да живѣе!
   Мальчикъ бросилъ на уголья горсть смоленыхъ щепокъ, покрылъ ихъ дровами и выбѣжалъ изъ комнаты.
   Въ каминѣ затрещало яркое пламя. У Александры сразу какъ-то полегчало на душѣ.
   "Можетъ быть, Господь смилуется,-- подумала она,-- а можетъ, все было ужь вовсе не такъ плохо, какъ говорятъ опекуны...
   И она пошла въ людскую, по старымъ обычаямъ Биллевичей, наблюдать за пряхами и пѣть священныя пѣсни.
   Черезъ два часа полузамерзшій Костекъ возвратился домой.
   -- Зникисъ въ сѣняхъ!-- объявилъ онъ.-- Пана еще нѣтъ въ Любичѣ.
   Александра быстро вскочила съ своего мѣста. Управляющій поклонился ей до земли.
   -- Какъ здоровье твое, ясная паненка?... Дай тебѣ Господи! Они прошли въ столовую; Зникисъ остановился у дверей.
   -- Что у васъ слышно?-- спросила панна.
   Мужикъ махнулъ рукой.
   -- Пана нѣтъ еще...
   -- Я знаю, что онъ въ Упитѣ. А въ домѣ что дѣлается?
   -- Эхъ!...
   -- Слушай, Зникисъ, говори смѣлѣй. Волосъ не упадетъ съ твоей головы. Говорятъ, панъ добрый, только компанія его -- своевольники?
   -- Если бы, ясная паненка, только своевольники!
   -- Говори откровенно.
   -- Нельзя мнѣ, паненка, нельзя... боюсь я... Мнѣ не приказали.
   -- Кто не приказалъ?
   -- Панъ.
   -- Да?-- переспросила панна.
   Наступила минута молчанія. Она ходила по комнатѣ со стиснутыми губами и нахмуренными бровями; онъ слѣдилъ за ея движеніями.
   Вдругъ она остановилась передъ нимъ.
   -- Ты чей?
   -- Биллевичовскій. Я изъ Водоктовъ, а не изъ Любича.
   -- Ты больше не возвратишься въ Любичъ, останешься здѣсь. Теперь я приказываю тебѣ говорить все, что ты знаешь!
   Мужикъ, какъ стоялъ у порога, такъ и опустился на колѣна.
   -- Паненка ясная, я и не хочу возвращаться... тамъ свѣтопреставленіе!... То разбойники, душегубы; тамъ человѣкъ минуту за себя покоенъ не будетъ.
   Панна Биллевичъ зашаталась, словно раненая стрѣлой, поблѣднѣла страшно, но спокойно спросила:
   -- Правда ли, что они стрѣляли въ портреты?
   -- Какъ не стрѣлять! И дѣвокъ таскали по комнатамъ, и каждый день такъ. Въ деревнѣ плачъ, въ господскомъ домѣ Содомъ и Гоморра. Быковъ всѣхъ порѣзали, барановъ тоже... Крестьяне воютъ... Конюха вчера невинно уколотили. А горше всего дѣвкамъ. Ужь имъ дворовыхъ мало, теперь по деревнѣ ловятъ.
   -- Когда пана ожидаютъ назадъ?
   -- Они, паненка, не знаютъ, только я слышалъ, какъ они говорили между собой, что нужно завтра всѣмъ въ Упиту ѣхать. Сказали, чтобъ лошади были готовы. Сюда хотятъ заѣхать и просить пороху; можетъ быть, понадобятся онъ имъ.
   -- Заѣхать сюда?... Хорошо. Иди теперь, Зникисъ, въ кухню. Болѣе ты уже не возвратишься въ Любичъ.
   -- Дай тебѣ Боже здоровья и счастія!
   Панна Александра знала, чего хотѣла,-- знала, какъ ей надо поступить.
   Слѣдующій день было воскресенье. Утромъ, раньше чѣмъ панна уѣхала въ костелъ, въ Водоктовъ прибыли паны Кокосиньскій, Угликъ, Кульвецъ-Гиппоцентаврусъ, Раницкій, Рекуцъ и Зендъ, а за ними любичская челядь, верхами и вооруженная: рыцари порѣшили идти на помощь пану Кмицицу въ Упиту.
   Хозяйка вышла къ нимъ спокойная и надменная, совсѣмъ не похожая на ту, которая привѣтствовала ихъ нѣсколько дней тому назадъ, и едва кивнула головой въ отвѣть на ихъ низкіе поклоны (рыцари думали, что это отсутствіе Кмицица заставляетъ ее быть настолько сдержанною).
   Ярошь Кокосиньскій, какъ болѣе смѣлый, выступилъ впередъ съ рѣчью:
   -- Ясновельможная панна ловчанка! Мы по дорогѣ въ Упиту заѣхали сюда принести вамъ свое почтительное привѣтствіе и просить васъ, чтобъ вы приказали вашей прислуги сѣсть на коней и ѣхать съ нами. Упиту мы возьмемъ штурмомъ и слегка пустимъ кровь мѣщанамъ.
   -- Удивляетъ меня, -- сказала панна Биллевичъ,-- что вы ѣдете въ Упиту, тогда какъ я сама слышала приказаніе пана Кмицица, чтобъ вы сидѣли смирно въ Любичѣ. Мнѣ кажется, вамъ, какъ подначальнымъ, не мѣшало бы слушаться его распоряженій.
   Рыцари съ недоумѣніемъ переглянулись между собой. Зендъ надулъ губы, точно собирался засвистать по-птичьему, Кокосинь" скій провелъ по головѣ широкою ладонью.
   -- Ей-Богу!-- сказалъ онъ,-- со стороны кто-нибудь подумалъ бы, что вы разговариваете съ холопами пана Кмицица. Правда, мы должны были сидѣть дома, но вотъ уже идетъ четвертый день, а Андрея все нѣтъ, и мы пришли къ тому убѣжденію, что тамъ случилось что-нибудь такое, гдѣ и наши сабли могутъ пригодиться.
   -- Панъ Кмицицъ поѣхалъ не на битву, а чтобъ наказать буйныхъ солдатъ.;И вы могли бы подвергнуться тому же самому, еслибъ вы поступили вопреки его приказу. Наконецъ, при васъ*то и увеличился бы всякій безпорядокъ.
   -- Трудно намъ спорить съ вами. Мы просимъ у васъ пороху и людей.
   -- Людей и пороху я вамъ не дамъ, слышите ли вы меня?
   -- Какъ, какъ?-- завопилъ Кокосиньскій.-- Для Кмицица, для Андрея* пожалѣете? Вы хотите, чтобъ онъ столкнулся съ бѣдою?
   -- Если его и можетъ встрѣтить какое-нибудь несчастіе, то это ваше общество!
   Глаза дѣвушки заискрились. Высоко поднявъ голову, она сдѣлала нѣсколько шаговъ на встрѣчу своихъ гостей. Тѣ въ изумленіи попятились назадъ.
   -- Измѣнники!-- сказала она,-- это вы, какъ злые духи, подговариваете его на все дурное! Я отлично знаю васъ, ваше распутство, ваши гнусныя дѣла. Законъ васъ преслѣдуетъ, люди отвращаются отъ васъ, а стыдъ падаетъ на кого? На него, благодаря вамъ, безчестнымъ злодѣямъ!
   -- Клянусь Христомъ! Слышите, товарищи?-- крикнулъ Кокосиньскій.-- Что это такое? Спимъ мы, что ли?
   Панна Биллевичъ сдѣлала еще шагъ и указала рукою за дверь.
   -- Вонъ!-- сказала она.
   Рыцари поблѣднѣли, но никто и слова не вымолвилъ. Только зубы ихъ начали стучать, руки сами хватались за рукоятки сабель, глаза метали искры. Но, увы, домъ этотъ былъ подъ опекой всесильнаго Кмицица, а эта дерзкая дѣвушка -- его невѣста. Имъ приходилось проглотить свое оскорбленіе, а она все стояла передъ ними съ вытянутою рукой.
   Наконецъ, панъ Кокосиньскій еле проговорилъ прерывающимся отъ бѣшенства голосомъ:
   -- Если насъ здѣсь такъ любезно принимаютъ... то... намъ не остается ничего... какъ поклониться... любезной хозяйкѣ и уйти... поблагодаривъ за гостепріимство.
   Онъ поклонился съ преувеличеннымъ почтеніемъ, а другіе послѣдовали его примѣру. Когда двери за ушедшими захлопнулись, Александра безъ силъ упала въ кресло; у ней не было больше ни силъ, ни воли.
   Спустя два часа, рыцари, еще не успѣвшіе опомниться отъ нанесеннаго имъ оскорбленія, въѣзжали въ Волнонтовичи. Стоялъ сильный морозъ, а до Упиты еще далеко. Широкая улица засцянка была переполнена народомъ, какъ это обыкновенно бываетъ въ воскресенье. Бутримы съ дочками и сестрами возвращались пѣшкомъ и въ саняхъ изъ Митрунъ, отъ церковной службы. Шляхта поглядывала на незнакомыхъ всадниковъ, полудогадываясь, что это за люди. Молодыя шляхтянки слышали уже о безобразіяхъ въ Любичѣ, о знаменитыхъ грѣшникахъ, которыхъ привезъ съ собою панъ Кмицицъ, и еще съ большимъ любопытствомъ присматривались къ нимъ. Рыцари ѣхали гордо, съ отличною посадкой, въ добытыхъ на войнѣ бархатныхъ кафтанахъ, въ рысьихъ шапкахъ, на лихихъ коняхъ. Видно было, что это солдаты по призванію: мина гордая, голова высоко поднятая кверху. Они не уступали никому, проѣзжали цугомъ и покрикивали отъ времени до времени: "Съ дороги!" Какой-то изъ Бутримовъ посмотрѣлъ изподлобья, но уступилъ.
   -- Замѣтьте, господа,-- сказала Кокосиньскій,-- какіе здѣсь крестьяне рослые; одинъ въ одного и всякій волкомъ смотритъ.
   -- А дѣвушки какія!-- съ восторгомъ закричалъ Рекуцъ.
   -- И на лошади усидѣть трудно!
   Они выѣхали изъ засцянка и вновь пустились рысью, чтобы поскорѣй попасть въ корчму, такъ называемую Долы, на полдорогѣ между Волмонтовичами и Митрунаии. Бутримы останавливались постоянно въ этой корчмѣ отдохнуть и отогрѣться. Неудивительно, что рыцари нашли у крыльца нѣсколько саней и осѣдланыхъ лошадей.
   -- Выпьемъ водки, а то холодно!-- сказалъ Кокосиньскій.
   -- Не мѣшаетъ!-- отвѣтилъ Угликъ.
   Рыцари слѣзли съ коней, привязали ихъ въ столбу, а сами вошли въ огромную, мрачную комнату шинка, переполненную народомъ. Шляхта, сидя на лавкахъ или стоя кучками передъ прилавкомъ, пила подогрѣтое пиво или крупникъ -- напитокъ изъ масла, меда, водки и кореньевъ. Все это были исключительно только Бутримы, народъ дюжій, сумрачный и необычайно молчаливый. Всѣ были одѣты въ сѣрые полукафтанья изъ самодѣльнаго сукна, подбитаго овчинами, подпоясаны кожаными поясами, при сабляхъ въ черныхъ ножнахъ, точно отрядъ войска въ одинаковой одеждѣ. Но все это были или старики за шестьдесятъ лѣтъ, или подростки, не достигшіе двадцати; остальные ушли въ Росны, въ ополченіе.
   При видѣ оршанскихъ воиновъ всѣ отступили отъ прилавка. Красивый рыцарскій нарядъ очень понравился воинственной шляхтѣ. Кто-то спросилъ: "Изъ Любича?" -- "Да, компанія пана Кмйцица!" -- "Такъ они?" -- "Какже, они!"
   Рыцари пили водку, но крупникъ ужь очень хорошо пахнулъ. Первый пронюхалъ это Кокосиньскій и приказалъ подать. Принесли желѣзный горшокъ, рыцари принялись за него, прищуривая глаза, чтобы разсмотрѣть шляхту. Окна шинка были занесены снѣгомъ, а огонь печки заслоняли чьи-то спины.
   Когда крупникъ достаточно разогрѣлъ рыцарскую кровь, а чувство оскорбленія начало понемногу стихать, Зендъ закричалъ по-вороньему и такъ хорошо, что обратилъ на себя всеобщее вниманіе.
   Рыцари смѣялись, шляхта понемногу придвигалась къ нимъ поближе, въ особенности молодежь, здоровяки съ плечами въ косую сажень, съ румяными щеками. Сидящія у огня фигуры тоже повернулись лицомъ къ комнатѣ и Рекуцъ первый увидалъ, что то были женщины.
   Зендъ, закрывъ глаза, все каркалъ, каркалъ, наконецъ, пересталъ и черезъ минуту раздался крикъ зайца; заяцъ стоналъ въ зубахъ у собаки, въ послѣдней агоніи, все слабѣе, тише, наконецъ, вскрикнулъ отчаянно и замолкъ навѣки.
   Бутримы сидѣли въ нѣмомъ изумленіи, хотя Зендъ давно уже замолчалъ. Они разсчитывали услыхать еще что-нибудь, но услыхали только пискливый голосъ Рекуца:
   -- Сороки сидятъ возлѣ печки!
   -- Правда!-- согласился Угликъ,-- только въ комнатѣ такъ темно, что я не могъ разглядѣть.
   -- Интересно знать, что онѣ тамъ дѣлаютъ?
   -- Можетъ быть, танцовать приходятъ.
   -- А вотъ постойте, я спрошу!-- сказалъ Кокосиньскій.
   И, возвысивъ голосъ, онъ спросилъ:
   -- Прекрасныя особы, что вы дѣлаете возлѣ печки?
   -- Грѣемся!-- отвѣтили тонкіе голоса.
   Рыцари встали и подошли къ печкѣ. На длинной лавкѣ сидѣло около десятка женщинъ, старыхъ и молодыхъ.
   -- Такъ это вы ножки грѣете?-- спросилъ Кокосиньскій.
   -- Да, панъ, озябли.
   -- Прелестныя ножки!-- запищалъ Рекуцъ.-- У меня есть средство болѣе вѣрное, чѣмъ огонь, это -- танцы.
   -- Коли танцовать, такъ танцовать!-- сказалъ панъ Угликъ.-- Не нужно ни скрипки, ни контрбаса,-- я вамъ буду самъ играть на чеканѣ.
   Онъ вытащилъ изъ кармана свой неизбѣжный инструментъ и заигралъ; рыцари подошли къ дамамъ. Тѣ сначала противились, но только для одного вида. Можетъ быть, и шляхта въ свою очередь разохотилась бы,-- почему не потанцовать въ воскресенье послѣ обѣдни?-- еслибъ не отчаянная репутація "компаніи". Хромой Юзва Бутримъ всталъ съ лавки, приблизился къ Кульвецу-Гиппоцентаврусу, схватилъ его за грудь и грубо сказалъ:
   -- Если вы хотите танцовать, такъ, можетъ быть, со мною?
   Кульвецъ-Гиппоцентаврусъ прижмурилъ глаза и повелъ усами.
   -- Я хочу съ дѣвушками, а съ вами развѣ послѣ...
   Къ нему подбѣжалъ Раницкій, издали почуявшій свалку.
   -- Кто ты таковъ, негодяй?-- спросилъ онъ, хватаясь за саблю.
   Угликъ пересталъ играть, а Кокосиньскій крикнулъ:
   -- Эй, товарищи, въ кучу, въ кучу!
   Но Бутримы тоже начали собираться вмѣстѣ, ворча словно медвѣди.
   -- Чего вамъ нужно?-- спросилъ Кокосиньскій.
   -- Э, что тутъ говорить, пошли прочь!-- флегматично проговорилъ Юзва.
   Раницкій, прежде всего заботившійся, чтобъ и дня не прошло безъ драки, ударилъ Юзву въ грудь рукоятью сабли и крикнулъ:
   -- Бей!
   Сверкнули рапиры, женщины закричали, свалка началась. Гигантъ Юзва выпрямился, схватилъ стоявшую возлѣ стола тяжелую лавку и поднялъ ее, какъ перышко.
   Поднялась пыль и густо окутала сражающихся; слышались одни только крики да стоны раненыхъ.
   

Глава V.

   Въ тотъ же самый день Кмицицъ пріѣхалъ въ Водоктовъ съ нѣсколькими сотнями солдатъ, чтобъ отправить ихъ изъ Упиты къ великому гетману. Въ такомъ маленькомъ городкѣ, какъ Упита, трудно отыскать мѣсто для такого количества солдатъ, да еще буйныхъ, которыхъ сдержать въ состояніи одна только желѣзная дисциплина. Достаточно было посмотрѣть на волонтеровъ пана Кмицица, чтобъ убѣдиться, что худшихъ людей трудно отыскать во всей республикѣ. Да Кмицицъ и не могъ набрать другихъ. Послѣ прибытія великаго гетмана непріятель залилъ весь край. Остатки регулярныхъ литовскихъ войскъ на нѣкоторое время отступили къ Биржамъ и Кейданамъ, чтобы привести себя въ порядокъ. Шляхта смоленская, витебская, полоцкая, Мстиславская и минская или послѣдовала за войскомъ, или переѣхала въ воеводства, еще не занятыя непріятелемъ. Болѣе смѣлые собирались въ Гродно, къ пану подскарбію (Госевскому); тамъ королевскими универсалами былъ назначенъ сборный пунктъ всеобщаго ополченія. Увы, мало было такихъ, которые послушались универсаловъ, а тѣ, которые вняли голосу долга, сбирались медленно, нехотя, никто не сопротивлялся непріятелю, за исключеніемъ пана Кмицица, -- тотъ велъ все дѣло на свой счетъ, побуждаемый болѣе страстью къ приключеніямъ, чѣмъ патріотизмомъ. Легко понять, что, при отсутствіи регулярныхъ войскъ и шляхты, онъ набиралъ людей, какихъ могъ найти, либо такихъ, для которыхъ понятіе о долгѣ и отчизнѣ было совершенно чуждымъ, либо такихъ, которымъ нечего было терять. И сбѣжалась къ нему масса бездѣльниковъ безъ крова и дома, людей низшихъ классовъ, прислуги, бѣжавшей изъ войска, и разныхъ преступниковъ, преслѣдуемыхъ закономъ. Эти разсчитывали найти охрану подъ знаменемъ пана Кмицица и притомъ еще поживиться добычею. Въ желѣзныхъ рукахъ Кмицица они превратились въ смѣлыхъ солдатъ,-- смѣлыхъ до безумія,-- и если бы самъ Кмицицъ былъ положительнымъ человѣкомъ, могли бы принести республикѣ большую помощь. Но у Кмицица самого кровь постоянно кипѣла ключомъ; наконецъ, откуда ему было брать провіантъ, оружіе и коней, когда онъ, какъ волонтеръ, не обладающій даже открытыми листами, не могъ ожидать ни малѣйшей помощи отъ казны республики? Онъ бралъ силою, часто у непріятеля, а часто у своихъ, сопротивленія не выносилъ и за малѣйшій проступокъ наказывалъ страшно.
   Въ постоянныхъ стычкахъ, битвахъ и нападеніяхъ, онъ одичалъ, привыкъ къ кроволитію такъ, что нужно было уже что-нибудь особенное, чтобы тронуть его вовсе не злое по природѣ сердце. Онъ любилъ людей, готовыхъ на все, не останавливающихся ни перёдъ чѣмъ. Вскорѣ имя его покрылось зловѣщею славой. Небольшіе отряды непріятеля не осмѣливались выходить изъ городовъ и лагерей въ мѣстахъ, гдѣ свирѣпствовалъ страшный партизанъ. Но и мѣстные обыватели, разоренные войной, боялись его людей не много меньше, чѣмъ непріятеля. Въ особенности, когда начальство переходило къ одному изъ офицеровъ Кмицица: Кокосиньскому, Углику, Кульвецу, Зенду или дикому и кровожадному, несмотря на свое высокое происхожденіе, Раницкому,-- всегда можно было спросить: защитники ли это, или враги? Кмицицъ по временамъ каралъ и своихъ людей, въ особенности подъ сердитую руку, и каралъ безъ милосердія, но чаще становился на ихъ сторонѣ, не обращая вниманія ни на законы, ни на слезы, ни на жизнь человѣческую.
   Офицеры, за исключеніемъ Рекуца, на которомъ не тяготѣло невинной крови, еще болѣе подбивали молодаго вождя распускать возжи своей и безъ того буйной натуры.
   Таково было войско Кмицица.
   Теперь онъ собралъ своихъ оборванцевъ изъ Упиты, чтобъ отослать ихъ въ Кейданы. Когда они остановились передъ домомъ въ Водоктахъ, панна Александра пришла въ ужасъ: такъ они были похожи на гайдамаковъ. Оружіе у всѣхъ разное: одни въ шлемахъ, отнятыхъ у непріятеля, другіе въ козацкихъ шапкахъ, въ капюшонахъ; одни въ полинялыхъ кафтанахъ, другіе въ полушубкахъ,-- съ ружьями, копьями, луками и бердышами, на худыхъ, шершавыхъ лошадяхъ съ польскою, московскою или турецкою збруей. Александра успокоилась только тогда, когда въ комнату вошелъ панъ Андрей, веселый, какъ всегда, и тотчасъ же прижалъ къ своимъ губамъ ея руку.
   Хотя панна Александра и рѣшила раньше принять его сурово и холодно, но ничего не могла подѣлать съ собой. Кромѣ того, нужно было какъ нибудь подготовить его къ непріятной исторіи съ товарищами. Наконецъ, онъ такъ искренно, съ такою любовью смотрѣлъ на нее, что твердое рѣшеніе дѣвушки растаяло какъ снѣгъ отъ луча солнца.
   "Онъ любитъ меня! Нѣтъ никакого сомнѣнія!" -- подумала она.
   А онъ говорилъ:
   -- Я такъ соскучился по васъ, что хотѣлъ спалить всю Упиту, чтобы только поскорѣе летѣть сюда. Чортъ бы ихъ всѣхъ побралъ!
   -- Я тоже боялась, какъ бы тамъ дѣло не дошло до битвы. Слава Богу, что вы пріѣхали.
   -- Что за битва! Солдаты начали немного тормошить мѣщанъ...
   -- Но вы все успокоили?
   -- Сейчасъ разскажу все, какъ было дѣло, сокровище мое, только дайте мнѣ отдохнуть немного; я страшно усталъ. Какъ тутъ тепло у васъ! Какъ хорошо въ Водоктахъ, словно въ раю! Сидѣлъ бы тутъ цѣлый вѣкъ, смотрѣлъ бы въ эти ясныя очи и никогда бы не выѣзжалъ. Вотъ и выпить чего-нибудь теплаго тоже не мѣшало бы: на дворѣ ужасный морозъ.
   -- Я прикажу вскипятить вина съ яйцами и сейчасъ же принесу вамъ сама.
   -- И моимъ висѣльникамъ дайте боченокъ водки и прикажите пустить ихъ въ конюшню погрѣться. Тулупы-то у нихъ вѣтромъ подбиты.
   -- Я ничего не пожалѣю для нихъ; вѣдь, это ваши солдаты.-- Она улыбнулась такъ, что у Кмицица на душѣ просвѣтлѣло, и вышла тихонько, чтобы распорядиться по хозяйству.
   Кмицицъ ходилъ по комнатѣ, то поглаживая себѣ чубъ, то крутя усы, и раздумывалъ, какъ бы ей разсказать, что случилось въ Упитѣ.
   -- Трудно сказать всю правду,-- бормоталъ онъ подъ носъ,-- но дѣлать нечего, хотя товарищи и будутъ смѣяться, что она меня на помочахъ водитъ...
   Онъ снова расхаживалъ изъ угла въ уголъ, снова думалъ и, наконецъ, началъ сердиться, что Александра такъ долго не возвращается.
   Въ это время мальчикъ принесъ свѣчку, поклонился въ поясъ и вышелъ, а черезъ минуту явилась и сама прелестная хозяйка, держа въ обѣихъ рукахъ блестящій оловянный подносъ съ горшкомъ, изъ котораго выходилъ душистый паръ подогрѣтаго венгерскаго, и хрустальнымъ кубкомъ съ гербомъ Кмицицовъ. Старый Биллевичъ когда то получилъ его въ подарокъ отъ отца пана Андрея.
   Панъ Андрей живо подскочилъ къ Александрѣ.
   -- А!-- закричалъ онъ,-- теперь обѣ руки заняты, не вырвешься!
   Онъ перегнулся къ ней черезъ подносъ, а она откинула далеко назадъ свою русую головку.
   -- Оставьте!... Я уроню подносъ.
   Но онъ не боялся никакихъ угрозъ.
   -- Ей-Богу, отъ такой красоты можно потерять разсудокъ!
   -- Вы и такъ давно помѣшались... Садитесь лучше.
   Онъ послушно усѣлся; она налила ему изъ горшка въ кубокъ.
   -- Ну, говорите теперь, какъ вы судили виновныхъ въ Упитѣ.
   -- Въ Упитѣ?... Какъ Соломонъ!
   -- Благодареніе Богу!... Мнѣ хотѣлось бы, чтобы всѣ вокругъ называли васъ справедливымъ человѣкомъ. Какъ все это было?
   Кмицицъ сдѣлалъ нѣсколько глотковъ, вздохнулъ и началъ:
   -- Я буду говорить сначала. Было такъ: бургомистръ требовалъ открытый листъ отъ великаго гетмана или пана подскарбія. "Вы (говоритъ онъ солдатамъ) волонтеры и требовать ничего не можете. Квартиры мы вамъ, пожалуй, дадимъ, а провіантъ отпускать будемъ лишь тогда, когда удостовѣримся, что намъ заплатятъ".
   -- Правы они были или нѣтъ?
   -- По закону, они были правы, но у солдатъ были сабли за поясомъ, а по старинному право за тѣмъ, у кого сабля. Солдаты и говорятъ мѣщанамъ: "Вотъ мы на вашей шкурѣ выпишемъ открытый листъ!" И пошла свалка. Бургомистръ съ мѣщанами завалили разнымъ хламомъ входъ въ улицу, они ихъ начали атаковать; не обошлось дѣло и безъ стрѣльбы. Бѣдные солдатики для страху подожгли два сарая, нѣсколько мѣщанъ успокоились...
   -- Какъ успокоились?
   -- Кого ударятъ саблей по головѣ, тотъ по неволѣ успокоится.
   -- Но, Боже мой, вѣдь, это убійство!
   -- Вотъ за этимъ-то я и пріѣхалъ. Солдаты сейчасъ ко мнѣ съ жалобами на нужду, въ какой они живутъ, что ихъ преслѣдуютъ понапрасну. "Умираемъ съ голоду, говорятъ, что намъ дѣлать?"
   Я приказалъ бургомистру придти ко мнѣ. Онъ долго думалъ, наконецъ, пришелъ съ тремя другими и сейчасъ въ слезы: "Пусть бы, говорятъ, и открытаго листа не давали, но зачѣмъ бьютъ, зачѣмъ городъ поджигаютъ? Ѣсть и пить мы дали бы отъ, но они требуютъ мяса, меду, а мы сами люди бѣдные, у насъ у самихъ ничего нѣтъ. Законъ на нашей сторонѣ, а вы будете отвѣчать передъ судомъ за вашихъ солдатъ".
   -- Богъ да благословитъ васъ,-- воскликнула Александра,-- если вы поступили справедливо!
   -- Если я поступилъ справедливо?
   Тутъ панъ Андрей поморщило^, какъ школьникъ, попавшійся въ шалости, и началъ дергать чубъ.
   -- Царица моя, -- жалобнымъ голосомъ проговорилъ онъ,-- сокровище мое... не гнѣвайтесь на меня...
   -- Да что же вы сдѣлали?-- безпокойно спросила Александра.
   -- Приказалъ дать по сту батоговъ бургомистру и выборнымъ!-- однимъ духомъ выпалилъ панъ Андрей.
   Александра не отвѣтила ничего, только опустила голову внизъ И погрузилась въ молчаніе.
   Голову снимите, -- крикнулъ Кмицицъ, -- но не гнѣвайтесь!... Я еще не все сказалъ...
   -- Не все?-- простонала панна.
   -- Они посылали въ Поневѣжъ за помощью. Пришло сто какихъ-то дураковъ съ офицерами. Тѣхъ я напугалъ, а офицеровъ,-- ради Бога, не гнѣвайтесь!-- приказалъ голыхъ гонять кнутами по снѣгу, какъ когда-то пана Тумграта въ Оршѣ...
   Панна Биллевичъ подняла голову; ея суровые глаза горѣли гнѣвомъ, лицо пылало.
   -- У васъ нѣтъ ни стыда, ни совѣсти!-- сказала она.
   Кмицицъ съ удивленіемъ посмотрѣлъ на нее, помолчалъ немного, потомъ спросилъ измѣнившимся голосомъ:
   -- Правду ли вы говорите, или шутите?
   -- Я говорю правду, что поступокъ этотъ достоинъ гайдамака, а не рыцаря!... Я говорю правду, потому что репутація ваша дорога мнѣ; мнѣ стыдно, что вы едва успѣли пріѣхать, какъ уже все населеніе показываетъ на васъ пальцами, какъ на разбойника!...
   -- Что мнѣ ваше населеніе! Одна собака десять хатъ стережетъ, да и той немного работы.
   -- Но имя этихъ бѣдняковъ чисто; на немъ не лежитъ никакого позора. Никого судъ преслѣдовать не будетъ, за исключеніемъ васъ!!
   -- Объ этомъ вы не безпокойтесь! Въ нашей республикѣ всякій -- панъ, кто держитъ саблю въ рукахъ и съумѣетъ подобрать шайку негодяевъ. Что со мной сдѣлаютъ? Кого я тутъ боюсь?
   -- Если вы никого не боитесь, то знайте, что я-то боюсь гнѣва Божьяго... и слезъ людскихъ боюсь, и несправедливости! А позора я дѣлить ни съ кѣмъ не хочу; я -- слабая женщина, но честь моего имени для меня, можетъ быть, болѣе дороже, чѣмъ тому, кто себя называетъ рыцаремъ.
   -- Клянусь Богомъ! не грозите мнѣ... вы меня еще не знаете...
   -- О, кажется, и мой дѣдъ не зналъ васъ!
   Глаза Кмицица начали сыпать искры, но и въ ней разыгралась кровь Биллевичей.
   -- Ну, что-жь, кричите,-- смѣло продолжала она,-- я не испугаюсь, хотя я и одна, а у васъ въ распоряженіи цѣлый полкъ разбойниковъ... Вы думаете, я не знаю, что вы въ Любичю стрѣляли въ портреты моихъ предковъ и безчестили дѣвушекъ?.. Вы не знаете меня, если думаете, что я смолчу покорно. И этого мнѣ никакое завѣщаніе не помѣшаетъ. Напротивъ, воля моего дѣда, чтобъ я была женою достойнаго человѣка...
   Кмицицъ, очевидно, самъ стыдился своихъ любичскихъ похожденій, потому что опустилъ голову и спросилъ уже тихимъ голосомъ:
   -- Кто вамъ разсказалъ объ этой стрѣльбѣ?
   -- Вся окрестная шляхта говоритъ объ этомъ.
   -- Заплачу же я этимъ лапотникамъ, измѣнникамъ, за ихъ доброту!-- угрюмо сказалъ Кмицицъ.-- Но это было подъ пьяную руку... въ компаніи; мы, солдаты, иногда сдержать себя не можемъ. А что касается дѣвокъ, то я не таскалъ ихъ.
   -- Знаю, что это они, безстыдные, они, злодѣи, подстрекаютъ васъ на все дурное.
   -- Они -- не злодѣи, они -- мои офицеры...
   -- Я этимъ вашимъ офицерамъ приказала уйти вонъ изъ моего дома!
   Александра ожидала взрыва гнѣва, но, къ величайшему изумленію, увидала, что извѣстіе это не произвело на Кмицица дурнаго впечатлѣнія,-- напротивъ, казалось, улучшило расположеніе его духа.
   -- Приказали имъ выйти вонъ?-- переспросилъ онъ.
   -- Да.
   -- И они вышли?
   -- Да.
   -- Клянусь, рыцарская въ васъ душа! Ужасно это мнѣ нравится, потому что съ такими людьми шутки плохи; не одинъ уже тяжело поплатился за это. Но и они знаютъ Кмицица!... Видите, они вышли смирно, какъ овечки, а почему? Потому что меня боятся!
   Тутъ панъ Андрей самодовольно посмотрѣлъ на Александру, которую окончательно вывело изъ терпѣнія и это неумѣстное самодовольство, и эта перемѣнчивость настроенія.
   -- Вы должны выбирать между мною и ими,-- сильно и съ особымъ удареніемъ сказала она,-- иначе быть не можетъ!
   Кмицицъ, казалось, не ожидалъ настойчивости, съ которою говорила Александра, и отвѣтилъ небрежно, почти весело:
   -- Зачѣмъ мнѣ выбирать, когда я могу имѣть и то, и другое? Вы можете въ Водоктахъ дѣлать что вамъ угодно; но если изъ моихъ офицеровъ лично передъ вами никто не провинился, за что мнѣ ихъ выгонять? Вы не понимаете, что такое значитъ служить подъ однимъ знаменемъ и вести вмѣстѣ войну... Никакое родство не связываетъ такъ, какъ совмѣстная служба. Знайте, что они чуть не тысячу разъ спасали мою жизнь, что ихъ преслѣдуетъ законъ,-- тѣмъ болѣе я долженъ имъ дать пристанище. Всѣ они -- шляхтичи изъ хорошихъ родовъ, за исключеніемъ Зенда,-- тотъ чортъ его знаетъ какого происхожденія,-- но за то другаго такого объѣздчика не найдешь во всей республикѣ. Кромѣ того, если бы вы слышали, какъ онъ подражаетъ всякому звѣрю и птицѣ, то сами бы полюбили его.
   Панъ Андрей разсмѣялся, какъ будто между ними не было ни тѣни недоразумѣнія, а она судорожно стиснула пальцы, видя, какъ изъ ея рукъ выскальзываетъ это мятежное существо. Все, что она толковала ему объ общественномъ мнѣніи, о необходимости остепениться, о безславіи,-- все отскакивало отъ него какъ горохъ отъ стѣны. Непробудившаяся совѣсть этого солдата не умѣла понять ея негодованія при видѣ всякой несправедливости, всякой гнусной выходки. Какъ повліять на него, какими словами говорить съ нимъ?
   -- Да будетъ воля Божія!-- наконецъ, сказала она.-- Если вы отрекаетесь отъ меня, такъ идите своею дорогой! Богъ защититъ меня!
   -- Я отрекаюсь отъ васъ?-- спросилъ Кмицицъ съ величайшимъ изумленіемъ.
   -- Да, если не словами, то поступками; если не вы отъ меня, то я отъ васъ... Я не пойду за человѣка, на которомъ тяготѣютъ тяжелыя человѣческія слезы и кровь человѣческая, на котораго указываютъ пальцами, зовутъ изгнанникомъ, разбойникомъ и считаютъ измѣнникомъ!
   -- Какимъ измѣнникомъ?... Не приводите же меня въ бѣшенство, чтобъ я не сдѣлалъ чего-нибудь такого, о чемъ бы самъ послѣ жалѣлъ. Да поразитъ меня сейчасъ же громъ небесный, пусть черти сдерутъ съ меня шкуру, если я измѣнникъ, -- я, который вступился за отчизну тогда, когда всѣ руки опустили!
   -- Вы защищаете отчизну, а дѣлаете то же, что и непріятель: угнетаете ее, терзаете ея сыновъ, попираете права божескія и человѣческія. Нѣтъ, хотя бы сердце мое разорвалось,-- я не хочу такого мужа, не хочу!...
   -- Не говорите мнѣ объ отказѣ, я взбѣшусь окончательно! Ангелы Господни, спасите меня! Не хотите доброй волей, -- силой возьму, хотя бы тутъ вся голытьба изъ засцянковъ, хотя бы сами Радзивиллы, самъ даже король и всѣ дьяволы своими рогами охраняли васъ, хотя бы я долженъ былъ продать чорту свою душу...
   -- Не призывайте злыхъ духовъ, они услышатъ васъ!-- крикнула Александра, вытягивая передъ собою руки.
   -- Чего вы хотите отъ меня?
   -- Будьте честнымъ!
   Оба умолкли; въ комнатѣ воцарилась тишина. Слышно было только тяжелое дыханіе пана Андрея. Послѣднія слова Александры пробили, однако, панцырь, облекающій его совѣсть. Онъ чувствовалъ себя уничтоженнымъ, не зналъ что сказать, какъ защищаться. Несогласіе черною тучей повисло надъ ними; оставаться вмѣстѣ и молчать долѣе было невыносимо.
   -- Прощайте!-- вдругъ сказалъ Кмицицъ.
   -- Поѣзжайте и да наставитъ васъ Богъ!-- отвѣтила Александра.
   -- Поѣду! Горекъ былъ мнѣ вашъ напитокъ, горекъ хлѣбъ вашъ! Жолчью и уксусомъ напоили меня здѣсь.
   -- А вы думаете, что вы-то сладостью напоили меня?-- сказала она голосомъ, въ которомъ дрожали слезы.
   Кмицицъ подошелъ къ дверямъ, но вдругъ обернулся, подскочилъ въ ней и схватилъ ее за руки.
   -- Ради Христа! Вы хотите, чтобъ я мертвымъ свалился съ коня?
   Александра зарыдала; онъ обнялъ ее и держалъ, всю трепещущую, въ своихъ объятіяхъ, повторяя сквозь зубы:
   -- Бей меня... ну, бей, не жалѣй!... Не плачь, золото мое!-- наконецъ, вырвалось у него.-- Ради Бога, не плачь! Я во всемъ виноватъ! Все сдѣлаю, что хочешь. Тѣхъ отошлю... въ Упитѣ все устрою... буду жить иначе... вѣдь, я люблю не тебя, пойми меня!... Ради Бога, сердце мое разорвется... Д сдѣлаю Все... только не плачь... и люби меня.
   Такъ онъ ласкалъ и успокоивалъ ее.
   -- Ну, поѣзжайте,-- сказала она, выплакавшись.-- Богъ пошлетъ намъ согласіе. Я не сержусь на васъ, только вотъ тутъ, въ сердцѣ, боль...
   Мѣсяцъ высоко уже взошелъ надъ бѣлыми полями; когда панъ Андрей выѣхалъ назадъ въ Любичъ, а за нимъ поѣхали солдаты, змѣею растянувшись по широкой дорогѣ.
   Вахмистръ Сорока приблизился къ пану Андрею.
   -- Панъ ротмистръ, гдѣ намъ остановиться въ Любичѣ?
   -- Убирайся прочь!-- крикнулъ, на него Кмицицъ и поѣхалъ впередъ, не говоря никому ни слова. Въ сердцѣ его кипѣло сожалѣніе, по временамъ гнѣвъ, а больше всего -- злость на самого себя.
   То была первая ночь въ его жизни, когда онъ сводилъ счетъ со своею совѣстью, и счетъ этотъ давилъ его грудь горше самаго тяжелаго, панцыря. Онъ пріѣхалъ сюда съ запятнанною репутаціей, и что же онъ сдѣлалъ, чтобъ исправить ее? Въ первый же день устроилъ оргію въ Любичѣ (сказалъ, что не принималъ въ ней участія,-- неправда, принималъ и принимаетъ каждый день). Дальше: солдаты обидѣли горожанъ, а онъ еще болѣе увеличилъ эту обиду. Еще хуже: кинулся на поневѣжскій гарнизонъ, переколотилъ солдатъ, офицеровъ нагишомъ выгналъ на снѣгъ. Заведутъ съ нимъ процессъ -- онъ проиграетъ. Приговорятъ его къ лишенію имѣній, чести, а, можетъ быть, и жизни. А онъ не будетъ имѣть возможности, какъ прежде, собравши шайку вооруженной сволочи, смѣяться надъ закономъ, потому что хочетъ жениться, поселиться въ Водоктахъ, служить въ регулярной арміи; тамъ законъ найдетъ его. Кромѣ того,-- пусть и это пройдетъ безнаказанно,-- во всѣхъ этихъ поступкахъ есть что-то омерзительное, недостойное рыцаря. Буйство его не получитъ возмездія, Но память о немъ останется и въ сердцахъ ближнихъ, и на его совѣсти, и въ сердцѣ Александры.
   Тутъ, Когда онъ вспомнилъ, что она, все-таки, не оттолкнула его, что, выѣзжая, онъ прочелъ въ глазахъ ея прощеніе,-- она показалась ему доброю, какъ ангелъ небесный. и хотѣлось ему возратиться не завтра -- возвратиться сейчасъ, скакать во весь опоръ и пасть къ ея ногамъ, и просить о забвеніи, и цѣловать тѣ сладкія очи, которыя сегодня оросили слезами его лицо.
   Ему самому хотѣлось заплакать; онъ чувствовалъ, что любитъ эту дѣвушку, какъ не любилъ никого въ жизни. "Клянусь Пречистою Дѣвой,-- думалъ онъ,-- я сдѣлаю все, что она захочетъ; щедро одарю своихъ товарищей и отправлю на край свѣта. По совѣсти, вѣдь, они дѣйствительно меня всегда подбиваютъ на дурное".
   Тутъ пришло ему въ голову, что въ Любичѣ онъ непремѣнно застанетъ ихъ пьяными, съ дѣвушками, и такая злость охватила его, что ему хотѣлось пырнуть саблей въ кого-нибудь... ну, вотъ хоть въ одного, изъ своихъ солдатъ,-- и бить, бить безъ милосердія.
   -- Задамъ я имъ!-- ворчалъ онъ, дергая усъ.-- Они еще не видали меня такимъ, такъ увидятъ...
   Онъ въ бѣшенствѣ пришпорилъ коня такъ, что тотъ застоналъ, а Сорока сказалъ солдатамъ:
   -- Ротмистръ нашъ взбѣсился. Не дай Богъ попасться ему подъ руку.
   Панъ Андрей дѣйствительно бѣсился. Вокругъ "него царствовалъ мертвый покой. Мѣсяцъ свѣтилъ ярко, небо искрилось тысячами звѣздъ, ни малѣйшій вѣтеръ не шелестѣлъ верхушками деревьевъ, только въ сердцѣ рыцаря бушевала буря. Дорога до Любича показалась ему длинною, какъ никогда. Какая-то доселѣ незнакомая тревога овладѣвала имъ; казалось, все шептало ему въ уши зловѣщія предсказанія: и лѣсная глушь, и одинокія деревья, и пни, залитые зеленоватымъ свѣтомъ луны. Но, наконецъ, паномъ Андреемъ овладѣло изнеможеніе; вѣдь, цѣлую прошлую ночь въ Упитѣ онъ провелъ въ пьянствѣ и разгулѣ. Ему хотѣлось клинъ выгнать клиномъ, возбудить себя быстрою ѣздой, и онъ обернулся къ солдатамъ съ командой:
   -- Рысью!
   Онъ помчался, какъ стрѣла, а за нимъ весь отрядъ. Они летѣли по лѣсамъ и пустымъ полямъ, какъ тотъ полкъ адскихъ рыцарей, о которомъ люди на Жмуди говорятъ, что по временамъ, ясною лунною ночью, онъ появляется и несется по воздуху, предвѣщая войну и страшныя несчастія. Отголосокъ копытъ слышался впереди и позади ихъ, отъ лошадей начиналъ валить паръ, а скачка прекратилась лишь тогда, когда вблизи показались покрытыя снѣгомъ любичскія крыши.
   Ворота господскаго дома были широко распахнуты настежь.
   Вотъ дворъ наполнился лошадьми и людьми, а изъ дома никто не вышелъ спросить, что за народъ пожаловалъ. Кмицицъ удивился. Онъ ожидалъ найти окна свѣтящимися отъ огней, услышать звуки скрипокъ или веселые голоса танцующихъ, а тутъ только въ двухъ окнахъ столовой мерцалъ какой-то невѣрный огонекъ, а все остальное было темно, тихо, глухо. Вахмистръ Сорока первый соскочилъ съ коня, чтобы подержать ротмистру стремя.
   -- Идти спать!-- сказалъ Кмицицъ.-- Кто помѣстится въ людской, пусть слитъ въ людской, а остальные -- въ конюшняхъ. Лошадей поставить на скотный дворъ, въ сараи, и принести имъ сѣна изъ шалаша.
   -- Слушаю!-- отвѣтилъ вахмистръ.
   Кмицицъ слѣзъ съ коня, Двери въ сѣни были распахнуты; въ сѣняхъ холодно, какъ на дворѣ.
   -- Эй, кто тамъ?-- крикнулъ Кмицицъ.
   Никто не отзывался.
   -- Эй, тамъ!-- повторилъ онъ громче.
   Молчаніе.
   -- Напились!-- пробормоталъ панъ Андрей и заскрежеталъ зубами отъ бѣшенства.
   Дорогой онъ дрожалъ отъ злости при мысли, что застанетъ здѣсь пиръ горой, а теперь эта тишина злила его еще болѣе.
   Онъ вошелъ въ столовую. На огромномъ столѣ дымилъ сальный каганецъ. Потокъ свѣжаго воздуха такъ всколыхнулъ пламенемъ, что въ первую минуту панъ Андрей ничего не могъ разглядѣть. Только тогда, когда пламя успокоилось, взоръ его могъ различить рядъ фигуръ, лежащихъ рядомъ у стѣны.
   -- До смерти они перепились, что ли?-- проговорилъ онъ неспокойно и подошелъ въ крайней фигурѣ.
   Лица ея не было видно, оно было погружено во мракъ, но но бѣлому чехлу на чеканѣ панъ Андрей узналъ Углика и безъ церемоніи началъ расталкивать его ногою.
   -- Вставайте, скоты, вставайте!
   Но панъ Угликъ лежалъ неподвижно, съ руками, безпомощно упавшими вдоль тѣла, а за нимъ лежали другіе; ни одинъ не зѣвнулъ, не проснулся, не крикнулъ. Въ это время панъ Кмицицъ замѣтилъ, что всѣ лежали навзничь, въ одинаковомъ положеніи, и какое-то страшное предчувствіе схватило его за сердце.
   Онъ подскочилъ къ столу, схватилъ дрожащею рукой каганецъ и поднесъ его къ лицамъ лежащихъ.
   Волосы дыбомъ встали на его головѣ, настолько страшное зрѣлище представилось его глазамъ. Углика, исключительно онъ могъ узнать по бѣлому поясу; лицо и голова представляли одну безформенную массу, окровавленную, омерзительную, безъ глазъ, носа и рта, только громадные усы торчали изъ этой страшной лужи. Панъ Кмицицъ свѣтилъ далѣе. Другимъ по очереди лежалъ Зендъ съ оскаленными зубами и вышедшими изъ орбитъ глазами, въ которыхъ застылъ предсмертный ужасъ. Третій, Раницкій, лежалъ съ закрытыми глазами, съ лицомъ, покрытымъ рубцами бѣлыми, кровавыми, темными. Панъ Кмицицъ свѣтилъ далѣе. Четвертымъ былъ панъ Кокосиньскій, болѣе всѣхъ любимый Кмицицомъ, старинный его сосѣдъ. Тотъ, казалось, спалъ спокойно, только fca его шеѣ виднѣлась огромная рана, вѣроятно, нанесенная штыкомъ. Пятый, панъ Кульвецъ-Гиппоцентаврусъ, лежалъ съ жупаномъ, разорваннымъ на груди, и страшно изсѣченною головой. Панъ Кмицицъ подносилъ каганецъ къ каждому лицу, а когда освѣтилъ лицо шестаго, Ре куца, ему показалось, что рѣсницы несчастнаго слегка вздрогнули.
   Онъ поставилъ ночникъ на земь и началъ слегка трясти раненаго.
   -- Рекуцъ, Рекуцъ!-- кричалъ онъ,-- это я.
   Глаза Рекуца на минуту открылись, онъ узналъ лицо друга и тихо простоналъ:
   -- Ксендза... поскорѣй!...
   -- Кто васъ убилъ?!-- крикнулъ Кмицицъ, хватаясь за волосы.
   -- Бу-три-мы...-- послышался тихій, прерывающійся голосъ.
   Рекуцъ выпрямился, окаменѣлъ; открытые глаза его закатились и онъ умеръ.
   Кмицицъ молча подошелъ къ столу, поставилъ каганецъ, самъ сѣлъ на стулъ и провелъ рукою по лицу, какъ человѣкъ, только что проснувшійся, который самъ не зналъ, проснулся ли онъ, или видитъ еще передъ глазами сонные образы.
   Потомъ онъ опять взглянулъ на лежащіе трупы. Холодный потъ выступилъ на его лбу, волосы встали дыбомъ... Вдругъ онъ закричалъ такъ страшно, что даже стекла затряслись въ своихъ переплетахъ:
   -- Сюда, кто тамъ, сюда!
   Солдаты слышали крикъ и ввалили въ комнату. Кмицицъ указалъ имъ рукой на убитыхъ товарищей.
   -- Убиты, убиты!-- повторялъ онъ хриплымъ голосомъ.
   Солдаты бросились смотрѣть; иные прибѣжали съ лучиной и начали смотрѣть въ глаза покойникамъ. Послѣ первой минуты изумленія поднялся шумъ и говоръ. Пришли и тѣ, что расположились было въ конюшняхъ. Цѣлый домъ засверкалъ огнями, наполнился народомъ и, посреди всей этой толкотни, криковъ, разспросовъ, только одни убитые лежали тихо, равнодушные ко всему и, вопреки своимъ привычкамъ, спокойные. Души ихъ отлетѣли, а тѣлъ не могли разбудить ни призывныя трубы, ни веселый звонъ пиршественныхъ чашъ.
   Среди солдатскаго говора все чаще и чаще слышались угрозы и проклятія. Кмицицъ, безчувственный до тѣхъ поръ, вдругъ вскочилъ и закричалъ:
   -- На коней!...
   Все, что жило, бросилось къ дверямъ. Не прошло и получаса, какъ сотня всадниковъ летѣла, сломя голову, по широкой, снѣжной дорогѣ, а впереди мчался панъ Андрей, словно одержимый злымъ духомъ, безъ шапки, съ обнаженною саблей въ рукамъ.
   Мѣсяцъ достигалъ высшей точки своего небеснаго пути, когда его свѣтъ вдругъ началъ сливаться съ розовымъ свѣтомъ, выходящимъ какъ будто бы изъ-подъ земли; мало-по-малу небо все болѣе краснѣло, наконецъ, кровавое зарево охватило всю окрестность. Сплошное море огня бушевало въ огромномъ засцянкѣ Бутримовъ, а дикій Кмицицъ, посреди дыма, пламени и искръ, что цѣлыми снопами взлетали кверху, билъ и рѣзалъ пораженную, обезумѣвшую отъ тревоги шляхту...
   Проснулись и сосѣди ближайшихъ засцянковъ. Большія и меньшія группы Госцевичей Дымныхъ, Стакьяновъ, Гаштовтовъ и Домашевичей собирались на дорогѣ передъ домами и, поглядывая въ сторону пожара, тревожно перешептывались другъ съ другомъ: "Ужь не непріятель ли ворвался и поджегъ Бутримовъ?... Страшный пожаръ!"
   Ружейные выстрѣлы, доносящіеся оттуда, дѣлали еще болѣе вѣроятнымъ это предположеніе.
   -- Пойдемъ на помощь!-- кричали тѣ, что посмѣлѣе,-- не дадимъ погибать братьямъ!...
   А молодежь уже садилась на коней. Въ Кракиновѣ и Улитѣ забили въ набатъ.
   Въ Водоктахъ тихій стукъ въ дверь разбудилъ панну Александру.
   -- Вставай, вставай!-- кричала панна Францишка Кульвецъ.
   -- Войдите сюда сами! Что такое?
   -- Волмонтовичи горятъ! Выстрѣлы даже здѣсь слышны... тамъ битва! Боже, смилуйся надъ нами!
   Александра вскрикнула, вскочила съ постели и поспѣшно начала одѣваться. Она дрожала, какъ въ лихорадкѣ; она догадалась сразу, что за непріятель напалъ на несчастныхъ Бутримовъ.
   Черезъ минуту къ ней сбѣжались женщины со всего дома съ плачемъ и рыданіемъ. Александра упала на колѣна передъ образомъ и начала вслухъ читать молитвы.
   Вдругъ раздался страшный стукъ во входную дверь. Женщины съ крикомъ ужаса вскочили на ноги.
   -- Не отпирать, не отпирать!
   Стукъ повторился съ удвоенною силой; казалось, двери сейчасъ соскочатъ съ петель. Въ комнату вбѣжалъ мальчикъ Бостекъ.
   -- Паненка!-- закричалъ онъ,-- какой-то человѣкъ стучитъ. Отпирать ему или нѣтъ?
   -- Онъ одинъ?
   -- Одинъ.
   -- Поди, отопри!
   Нальчикъ вышелъ. Она взяла свѣчку и пошла въ столовую, а панна Францишка и всѣ пряхи за нею.
   Едва Александра успѣла поставить свѣчку на столъ, какъ въ сѣняхъ послышался стукъ отворяющейся желѣзной задвижки, скрипъ двери и передъ глазами женщинъ появился панъ Кмицицъ, страшный, черный отъ дыма, окровавленный, задыхающійся, съ безумными глазами.
   -- Мой конь упалъ!-- крикнулъ онъ.-- Меня преслѣдуютъ!...
   Панна Александра вперила въ него глаза.
   -- Это вы подожгли Волмонтовичи?
   -- Я... я...
   Онъ хоѣѣлъ сказать что-то еще, какъ вдругъ со стороны лѣса послышался отголосокъ криковъ и конскаго топота.
   -- Дьяволы... за моею душой!... Ну, хорошо!-- крикнулъ Кмицицъ.
   Пѣнна Александра тотчасъ же обернулась къ пряхамъ:
   -- Если будутъ спрашивать, сказать, что тутъ никого нѣтъ, а теперь въ людскую и придти сюда со свѣчами!...
   -- А вы туда!-- указала она Кмицицу сосѣднюю комнату.
   И, почти съ отвращеніемъ втолкнувъ его въ открытую дверь, она тотчасъ же заперла ее на ключъ.
   Въ это время вооруженные люди заняли весь дворъ и во мгновеніе ока Бутримы, Госцевичи, Домашевичи и другіе вошли въ домъ, но остановились въ столовой: передъ ними стояла сама хозяйка со свѣчою въ рукахъ и загораживала собою дорогу въ дальнѣйшія комнаты.
   -- Люди! что вы тутъ дѣлаете, чего хотите?-- спросила она, не опуская глазъ предъ грозными взорами и зловѣщимъ блескомъ обнаженныхъ сабель.
   -- Кмицицъ спалилъ Волмонтовичи!-- хоромъ отозвалась шляхта.-- Онъ перебилъ мужчинъ, женщинъ, дѣтей! Кмицицъ сдѣлалъ все это!...
   -- Мы перебили его людей,-- раздался голосъ Юзвы Бутрима,-- а теперь хотимъ его головы!...
   -- Его головы!... Крови!... Въ куски убійцу!...
   -- Такъ гонитесь за нимъ!-- крикнула панна.-- Чего вы стоите тутъ? Гонитесь!
   -- Развѣ онъ не здѣсь спрятался? Мы нашли его воня возлѣ лѣса...
   -- Его здѣсь нѣтъ! Домъ былъ запертъ! Ищите въ конюшняхъ и сараяхъ.
   -- Онъ въ лѣсъ ушелъ!-- крикнулъ какой-то шляхтичъ.
   -- Молчать!-- громовымъ голосомъ загремѣлъ Юзва Бутримъ.-- Панна, не укрывай его: онъ человѣкъ проклятый!
   Александра подняла кверху обѣ руки:
   -- Я проклинаю его вмѣстѣ съ вами!
   -- Аминь!-- закричала шляхта.-- Въ конюшни и въ лѣсъ! Отыщемъ его! Скорѣй за злодѣемъ!
   Шляхта высыпала вонъ и усѣлась на коней. Кто-то началъ искать по конюшнямъ, въ сараяхъ, потомъ голоса начали удаляться по направленію въ лѣсу.
   Пацна Александра прислушивалась, пока все не смолкло окончательно, и затѣмъ лихорадочно начала стучать въ комнату, гдѣ сама же спрятала пана Андрея.
   -- Здѣсь нѣтъ никого,-- выходите!
   Панъ Кмицицъ вышелъ изъ комнаты, шатаясь, какъ пьяный.
   -- Александра!-- началъ онъ.
   Она встряхнула распущенными волосами, которые покрывали ея плечи.
   -- Не хочу васъ видѣть, не хочу знать! Возьмите коня и уходите отсюда!...
   -- Александра!-- простоналъ Кмицицъ, протягивая руки.
   -- Кровь на вашихъ рукахъ, какъ у Каина!-- крикнула она, отпрянувъ словно при видѣ змѣи.-- Прочь отсюда... на вѣки!...
   

Глава VI.

   Проснулся сумрачный день и освѣтилъ развалины въ Волмонтовичахъ, остовы домовъ и хозяйственныхъ построенъ, обгорѣлые или изрубленные мечами трупы людей и лошадей. Въ пеплѣ, посреди погасающихъ углей, сучки блѣдныхъ людей искали тѣла дорогихъ покойниковъ или остатковъ имущества. То былъ день горя и скорби для всей Ляуды. Многочисленная шляхта, правда, одержала побѣду надъ Кмицицомъ, но побѣду тяжкую, кровавую. Кромѣ Бутримовъ, -- тѣ пострадали болѣе всѣхъ,-- не было засцянка, гдѣ бы вдовы не оплакивали мужей, отцы -- сыновей, дѣти -- отцовъ. Ляуданцамъ тѣмъ труднѣе было справиться съ нападающими, что болѣе сильные люди отсутствовали и только старики да юноши принимали участіе въ битвѣ. Изъ людей Кмицица неуцѣлѣло ни одного. Одни полегли въ Волной то ни чахъ, другихъ переловили на другой день въ лѣсахъ и перебили безъ милосердія. Самъ Кмицицъ какъ въ воду канулъ. Всѣ теряли голову въ догадкахъ, что съ нимъ сталось. Одни утверждали, что онъ скрылся въ пущѣ Зелёнкѣ или въ Роговской, гдѣ развѣ только одни Домашевичи могутъ его выслѣдить; другіе думали, что онъ убѣжалъ въ Хованскому и скоро приведетъ сюда непріятеля, но все это рѣшительно не имѣло никакого основанія. Тѣмъ временемъ остатки Бутримовъ стянулись въ Водокты и стали тамъ лагеремъ. Домъ былъ полонъ женщинъ и дѣтей. Что не помѣстилось, ушло въ Митруны, которые панна Александра всецѣло предоставляла въ распоряженіе погорѣльцевъ. Кромѣ того, въ Бодоктахъ стояло около сотни вооруженныхъ людей: опасались, что панъ Кмицицъ не сочтетъ себя совершенно побѣжденнымъ и каждый часъ можетъ покуситься на вооруженное похищеніе невѣсты. Болѣе значительные дома, Шелинги и Соллогубы, прислали своихъ гайдуковъ. Водокты смотрѣли городомъ, ожидающимъ нападенія. Между вооруженныхъ людей, между шляхты, между женщинъ, ходила панна Александра, блѣдная, скорбная, внимающая человѣческимъ стонамъ и проклятіямъ Кмицицу, которые словно ножъ поражали ея сердце,-- вѣдь, это она была причиной всѣхъ этихъ несчастій. Для нея прибылъ сюда этотъ сумасшедшій человѣкъ, который нарушилъ общій покой и оставилъ послѣ себя кровавую память, который попралъ всѣ права, перебилъ людей, какъ басурманъ, навѣстилъ мирную деревню огнемъ и мечомъ. И странно было, что одинъ человѣкъ могъ совершить столько зла въ такой короткій промежутокъ времени, и человѣкъ не совсѣмъ уже злой, не совсѣмъ испорченный. Панна Александра, близко разгадавшая его, лучше всѣхъ знала объ этомъ. Между самимъ Кмицицомъ и его дѣяніями лежала цѣлая пропасть, и потому-то сердце панны Александры, полюбившее этого человѣка всею страстью молодости, сжималось отъ невыносимой боли, что онъ обладалъ всѣми особенностями, чтобы быть доблестнымъ рыцаремъ и гражданиномъ, что, вмѣсто людскаго презрѣнія, могъ стяжать всеобщую любовь, вмѣсто проклятій -- благословенія.
   По временамъ молодой дѣвушкѣ казалось, что какое-то несчастіе, какая-то великая мрачная сила толкнула его на путь преступленія, и тогда ей было невыносимо жаль этого несчастнаго и неугасающая любовь вновь возрождалась въ ея душѣ.
   Его привлекали къ суду, ему грозило болѣе ста процессовъ, а панъ Глѣбовичъ выслалъ солдатъ на розыски преступника.
   Законъ долженъ былъ наказать его.
   Однако, отъ судебныхъ приговоровъ до исполненія ихъ было еще далеко: въ республикѣ безпорядокъ все болѣе и болѣе усиливался. Страшная война тяготѣла надъ страной и кровавыми шагами приближалась къ Жмуди. Могучій Радзивиллъ черезъ-чуръ былъ занятъ общественными дѣлами, черезъ-чуръ погруженъ въ великіе планы, касающіеся его лично, которые онъ хотѣлъ осуществить во что бы то ни стало, хотя бы это не согласовалось съ интересами родины. Прочіе магнаты тоже думали больше о себѣ, чѣмъ о республикѣ. Всѣ основы съ начала козацкой войны шатались подъ величавымъ нѣкогда зданіемъ этой республики.
   Край населенный, богатый, полный храбраго рыцарства, становился добычей постороннихъ, а насиліе и своеволіе все выше поднимали голову и могли издѣваться надъ закономъ, ибо хорошо сознавали свою силу.
   Тѣснимые могли найти единственную защиту противъ утѣснителя только въ своихъ собственныхъ сабляхъ; потому-то и Ляуда, заводя процессы противъ Кмицица, долго еще не слѣзала съ коня, готовая силой отразить силу.
   Но прошелъ мѣсяцъ, а о Кмицицѣ не было никакого извѣстія. Люди стали вольнѣй дышать. Богатая шляхта взяла назадъ своихъ гайдуковъ, бѣдная скучала по своимъ занятіямъ и стѣнамъ родныхъ хатъ и тоже начала понемногу разъѣзжаться. А когда воинственное настроеніе успокоивалось, убогой, шляхтѣ приходило все большее желаніе добиваться мирнымъ путемъ удовлетворенія своихъ требованій. Самого Кмицица поймать было трудно, за то оставался Любичъ, богатое имѣніе, могущее вознаградить всѣ потери и убытки. Панна Александра дѣятельно поддерживала это стремленіе ляуданской шляхты. Дважды съѣзжались къ ней на совѣтъ старшіе ляуданцы, и она не только принимала участіе въ этихъ совѣтахъ, но и руководила ими, удивляя всѣхъ своимъ здравымъ смысломъ и соображеніемъ. Ляуданцы хотѣли самовольно занять Любичъ и отдать его Бутримамъ, но паненка была противъ этого.
   -- Не платите насиліемъ за насиліе,-- сказала она,-- иначе и ваше дѣло будетъ злымъ дѣломъ; пусть правда вся будетъ на вашей сторонѣ. Онъ человѣкъ сильный и со связями, а въ трибуналахъ найдетъ защитниковъ и вы, при малѣйшей неосторожности, можете подвергнуться новой бѣдѣ. Скажите Бутримамъ, чтобъ они оставили Любичъ въ покоѣ. Что имъ нужно, я имъ все дамъ изъ Митрунъ; тамъ всякаго добра больше, чѣмъ когда-либо было въ Волмонтовичахъ. А если панъ Кмицицъ вернется сюда, то и его пусть оставятъ въ покоѣ, пока судъ не рѣшитъ его дѣла. Помните, что пока онъ живъ, вы только имѣете право взыскивать съ него за ваши убытки.
   Такъ говорила мудрая дѣвушка, а ляуданцы восхваляли ея мудрость, не соображая, что всякая проволочка приноситъ выгоду и пану Андрею, по крайней мѣрѣ, обезпечиваетъ его жизнь. Можетъ быть, Александрѣ только этого именно и хотѣлось? Но шляхта безпрекословно слушалась ее; она привыкла издавна считать святынею то, что выходитъ изъ устъ Биллевичей. Любичъ оставался нетронутымъ, а панъ Андрей, еслибъ онъ явился, могъ бы спокойно проживать въ своемъ помѣстьи.
   Но онъ не явился. За то черезъ полтора мѣсяца къ паннѣ явился посланецъ съ письмомъ, человѣкъ чужой, никому неизвѣстный. Письмо было отъ Кмицица, слѣдующаго содержанія:
   "Возлюбленная, дорогая Александра! Всякому существу въ мірѣ, въ особенности человѣку, даже самому дурному, свойственно мстить за свои обиды. И если я вырѣзалъ всю эту шляхту, то, видитъ Богъ, не изъ одной кровожадности, а потому, что они товарищей моихъ, вопреки законамъ Божіимъ и человѣческимъ, не обращая вниманія на ихъ молодость и высокое происхожденіе, такъ перебили безжалостно, какъ не сдѣлаютъ ни турки, ни козаки. Не буду спорить, что и меня обуялъ почти нечеловѣческій гнѣвъ, но кто же будетъ удивляться этому? То души покойныхъ Кокосиньскаго, Раницкаго, Углика, Рекуца, Кульвеца и Зенда, въ цвѣтѣ лѣтъ и славы невинно загубленныхъ, укрѣпили мою руку въ то время, когда я, беру Бога въ свидѣтели, только лишь о мирѣ и согласіи со всею ляуданскою шляхтой и думалъ, желая перемѣнить образъ моей жизни по вашимъ совѣтамъ. Слушая жалобы на меня, не отвергайте и моей защиты и разсудите справедливо. Теперь мнѣ жаль этихъ людей, потому что, можетъ быть, и невинные отъ меня пострадали, но солдатъ, мстящій за братнюю кровь, виновныхъ отъ невинныхъ отличить не можетъ и ни на что вниманія не обращаетъ. Дай Богъ, чтобъ это не могло мнѣ повредить въ вашихъ глазахъ. За чужіе грѣхи и вины, за гнѣвъ справедливый для меня это было бы страшнѣйшимъ наказаніемъ; и такъ, утративъ васъ, я съ отчаяніемъ въ душѣ ложусь спать и съ отчаяніемъ пробуждаюсь, не въ состояніи забыть ни васъ, ни своей любви. Пусть меня, несчастнаго, осудятъ трибуналы, пусть сеймы утвердятъ приговоры, пусть имя мое подвергнется безславію, пусть земля разступится подъ моими ногами, -- я все снесу, все вытерплю, только вы, ради Бога, не выкидывайте меня изъ сердца. Я сдѣлаю все, что они ни захотятъ, отдамъ Любичъ, отдамъ свои оршанскія имѣнія; есть у меня добыча -- рубли, закопанные въ лѣсахъ,-- пусть берутъ и тѣ, лишь бы вы мнѣ сказали, что будете моею, какъ приказываетъ съ того свѣта вашъ покойный дѣдъ. Вы спасли мою жизнь, спасите же и душу мою, дайте мнѣ загладить мои преступленія, Дайте мнѣ перемѣнить свою жизнь къ лучшему; если вы покинете меня, то и Господь Богъ отвернется отъ меня и отчаяніе толкнетъ меня еще на худшія дѣла".
   Кто можетъ понять, кто объяснить возьмется, какая жалость заговорила въ душѣ Александры въ защиту пана Андрея! Любовь, какъ лѣсное сѣмя, быстро летитъ по вѣтру, но гдѣ пуститъ въ сердцѣ свои корни, то вырвать его можно развѣ только съ сердцемъ же. Панна Биліевичъ была одна изъ тѣхъ, что отдаютъ свое безъ раздѣла. Она плакала, читая письмо Кмицица, но не могла сразу простить все, забыть обо всемъ. Раскаяніе Кмицица было, несомнѣнно, чистосердечно, но душа оставалась такою же дикою, ничѣмъ не сдерживаемый характеръ не могъ измѣниться такъ, чтобы можно было безъ тревоги думать о будущемъ. Не словъ, а дѣйствій нужно было требовать отъ пана Андрея. Наконецъ, какъ могла она сказать человѣку, который залилъ кровью цѣлый засцянокъ, имя котораго безъ проклятія никто не упоминалъ по обоимъ берегамъ Ляуды: "возвращайся; за трупы, пожары, кровь и слезы человѣческія я отдаю тебѣ свою любовь и самое себя"?
   И она написала ему такъ:
   "Я раньше сказала вамъ, что не хочу васъ знать и видѣть, и сдержу свое слово, хотя бы мое сердце разорвалось отъ этого. То, что сдѣлали вы, нельзя вознаградить ни деньгами, ни имуществомъ, потому что умершихъ воскресить нельзя. Не достояніе свое потеряли вы, а свою славу. Пусть шляхта, которую вы пожгли и побили, проститъ васъ, тогда и я прощу; пусть она первая вступится за васъ, тогда и я послушаю ея заступничества. А такъ какъ этого быть никогда не можетъ, то и вы ищите счастья въ другомъ какомъ-нибудь мѣстѣ, а прежде всего -- Божьяго прощенія; оно вамъ необходимо болѣе, чѣмъ человѣческое".
   И снова потекли дни, недѣли безъ вѣсти о Кмицицѣ, за то приходили иныя, одна другой хуже. Московскія войска Хованскаго все шире заливали республику. Республика, видно, дошла до крайней степени слабости, если не могла дать отпоръ тѣмъ силамъ, съ которыми дотолѣ справлялась безъ всякаго труда. Правда, силы эти подкрѣплялъ неусмиренный бунтъ Хмельницкаго, настоящая стоглавая гидра; но и помимо бунта, помимо истощенія силъ въ предъидущихъ войнахъ, и политики, и военные ручались, что одно только великое княжество можетъ и въ состояніи не только отразить нападеніе, но и перенести свои побѣдоносныя хоругви за предѣлы страны. Но внутренній разладъ парализовалъ все, даже усилія тѣхъ, что готовы были принести въ жертву отчизнѣ свою жизнь и достояніе.
   Тѣмъ временемъ въ незанятыхъ земляхъ скрывались тысячи бѣглецовъ, какъ шляхтичей, такъ и простыхъ людей. Города, городки и деревни въ Жмуди были полны людей, доведенныхъ войной до нужды и отчаянія. Мѣстное населеніе не могло доставить пришлецамъ даже достаточнаго пропитанія, и тѣ гибли съ голоду, нерѣдко силой добывая то, въ чемъ имъ отказывали. Стычки, столкновенія, грабежи сдѣлались чуть не обыденнымъ явленіемъ.
   Зима стояла необычайно суровая. Пришелъ апрѣль, а снѣгъ лежалъ толстою пеленой не только въ лѣсахъ, но и на поляхъ. Когда прошлогодніе запасы исчерпались, началъ свирѣпствовать братъ войны, голодъ, и все шире распространялъ свое царство. Выѣхавъ изъ дома, не трудно было наткнуться на трупы людей, лежащіе на поляхъ, при дорогѣ, окостенѣлые, объѣденные волками, которые цѣлыми стадами подходили къ деревнямъ и селеніямъ. Ихъ вой мѣшался съ людскимъ крикомъ о помощи; въ поляхъ и лѣсахъ по ночамъ загорались тысячи костровъ и около нихъ несчастные скитальцы отогрѣвали свои окоченѣвшіе члены. Необъяснимый страхъ оковалъ всѣ умы. Многіе утверждали, что войны, столь неудачныя, и несчастія, доселѣ неслыханныя, имѣютъ непосредственную связь съ королевскимъ именемъ. Говорилось, что буквы I. С. R., выбитыя на монетахъ, значатъ не только Ioannes Casunirus Rex, но и Initium Саlamitatis Regni {Начало бѣдствій королевства. Прим. пер.}. И если въ провинціяхъ, еще не охваченныхъ войною, царствовалъ такой страхъ и безпорядокъ, легко понять, что дѣлалось въ тѣхъ, которыя уже топтала нога непріятеля. Вся республика, потерявшая голову, раздираемая борьбою партій, напоминала человѣка въ горячкѣ за минуту до смерти. Ожидались новыя войны, внѣшнія и внутреннія. Поводовъ къ этому было достаточно. Могущественныя фамиліи республики, охваченныя вихремъ несогласія, смотрѣли другъ на друга, какъ враждующія государства; по ихъ примѣру цѣлыя области образовывали чуть ли не противные лагери. Такъ было въ Литвѣ, гдѣ старинная вражда между Янушемъ Радзивилломъ, великимъ гетманомъ, и Госѣвскимъ, гетманомъ польнымъ, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, подскарбіемъ великаго княжества Литовскаго, перешла чуть не въ открытую войну. На сторонѣ подскарбія стояли Сапѣги, которымъ сила Радзивилловъ давно приходилась не по вкусу. Сторонники Сапѣгъ взводили на великаго гетмана страшныя обвиненія, что онъ изъ собственнаго честолюбія погубилъ войско подъ Шкловомъ и предалъ всю страну ужасу непріятельскаго нашествія, что, съ ущербомъ для интересовъ родины, добивался права засѣданіи въ сеймахъ Нѣмецкой имперіи; говорилось о его стремленіи къ удѣльной коронѣ, о преслѣдованіи католиковъ.
   Партизаны обѣихъ сторонъ нерѣдко вступали въ войну, патроны спѣшили съ жалобами въ Варшаву, а на мѣстѣ Царствовалъ величайшій безпорядокъ, обезпечивающій свободу дѣйствій людямъ вродѣ Кмицица. Для этого достаточно было объявить себя на сторонѣ одного изъ владыкъ и быть увѣреннымъ въ его защитѣ.,
   А непріятель все шелъ да шелъ впередъ почти безъ сопротивленія, только кое-гдѣ натыкаясь на укрѣпленные замки.
   При такихъ условіяхъ, на Ляудѣ всѣ должны были жить насторожѣ, тѣмъ болѣе, что гетманы были далеко,-- сражались съ непріятельскими войсками, правда, безъ особаго успѣха, за то хоть мѣшали занятію еще свободныхъ воеводствъ. Павелъ Сапѣга со своими отдѣльными войсками пожиналъ воинскіе лавры. Янушъ Радзивиллъ, славный воинъ, одно имя котораго, вплоть до Шкловскаго пораженія, пугало непріятеля, одержалъ нѣсколько болѣе или менѣе значительныхъ побѣдъ. Госѣвскій то дрался, то пробовалъ мирными договорами удержать напоръ; оба вождя стягивали войска съ зимнимъ стоянокъ, зная, что съ весной война разгорится снова. Но войскъ было мало, казна стояла пустою, а всеобщее ополченіе въ занятыхъ воеводствахъ не могло собраться,-- непріятель мѣшалъ. "Нужно было объ этомъ подумать до Шклова,-- говорили сторонники Госѣвскаго,-- теперь поздно". И, дѣйствительно, было поздно. Коронныя войска придти на помощь не могли,-- всѣ были въ Украйнѣ, противъ Хмельницкаго, Шереметева и Бутурлина.
   Только вѣсти о богатырскихъ битвахъ, доходящія изъ Украйны, о взятыхъ крѣпостяхъ, о неслыханныхъ походахъ до нѣкоторой степени укрѣпляли упавшія сердца и побуждали къ оборонѣ. Громкою славой гремѣли имена коронныхъ гетмановъ, а рядомъ съ ними имя Стефана Чарнецкаго все чаще появлялось на людскихъ устахъ; но одна слава не могла замѣнить недостатка въ войскѣ и литовскіе гетманы медленно отступали, не переставая враждовать другъ съ другомъ по дорогѣ. Наконецъ, Радзивиллъ остановился въ Жмуди. Вмѣстѣ съ нимъ и покой возвратился въ ляуданскую сторону. Только кальвинисты, ободренные близостью своего начальника, подняли голову и начали нападать на католическіе костелы, за то предводители различныхъ волонтерскихъ шаекъ, которые до того времени грабили страну подъ знаками Радзивилла, Госѣвскаго или Сапѣги, скрылись въ лѣса, распустили своихъ людей и жители вздохнули спокойнѣе.
   Отъ отчаянія легко перейти къ надеждѣ,-- и Ляуда начала успокоиваться. Панна Александра спокойно сидѣла въ Водоктахъ, панъ Володіёвскій (теперь выздоравливающій) распускалъ слухи, что весной придетъ самъ король съ отборными войсками и война приметъ совсѣмъ другой оборотъ. Шляхта начала выходить съ плугами въ поля. Снѣгъ растаялъ и на березахъ появились первыя почки. Ляуда широко разлилась; надъ землею синѣло безоблачное небо. Люди съ меньшею тревогой начинали думать о будущемъ. Вдругъ случилось происшествіе, которое снова смутило ляуданскую тишину, оторвало руки отъ сохи и саблямъ не дало времени покрыться красною ржавчиной.
   

Глава VII.

   Панъ Володіёвскій, славный и старый солдатъ, хотя и молодой человѣкъ, жилъ, какъ сказано выше, въ Пацунеляхъ у Пакоша Гаштовта, самаго стараго и богатаго шляхтича изъ всей мелкой ляуданской братіи. Трехъ своихъ дочерей при замужствѣ онъ наградилъ щедро, далъ каждой по сту таллеровъ, не считая приданаго, а приданое было таково, что ему позавидовала бы любая шляхтянка и изъ болѣе знатной фамиліи. Другія три дочери, дѣвушки, ухаживали дома за паномъ Володіёвскимъ, у "котораго рука то выздоравливала, то снова отнималась, когда на дворѣ стояла непогода. Всѣ ляуданцы сильно интересовались этою рукой, потому что видѣли ее на работѣ подъ Шкловомъ и думали, что лучшей трудно найти во всей Литвѣ. Молодаго полковника окружали со всѣхъ сторонъ величайшимъ почетомъ. Гаштовты, Домашевичи, Госцевичи и Стакьяны, а за ними и другіе, регулярно посылали въ Пацунеди рыбу, грибы и дичину, и сѣно для коней, и деготь для телѣгъ, чтобы ни рыцарю, ни его челяди ни въ чемъ не было недостатка. Когда Володіёвскій чувствовалъ себя хуже, они ѣздили въ передогонку въ Поневѣжъ за цирульникомъ, -- словомъ, окружали его всевозможнѣйшими услугами.
   Пану Володіёвскому было такъ хорошо, что онъ, имѣя полную возможность жить въ Кейданахъ и пользоваться совѣтами знаменитаго медика, все-таки, сидѣлъ въ Пацунеляхъ. Старый Гаштовтъ ничего не жалѣлъ для него; пребываніе въ его домѣ гостя, который сдѣлалъ бы честь самому Радзивиллу, еще болѣе поднимало его значеніе въ цѣлой Ляудѣ.
   Послѣ пораженія и изгнанія Кмицица, влюбленная въ Володіёвскаго шляхта пустилась на выдумки и выработала проектъ женить его на паннѣ Александрѣ. "Чего искать ей мужа по всему свѣту?-- говорили старшіе на совѣтѣ, гдѣ разбирался этотъ вопросъ.-- Если тотъ измѣнникъ живъ, его нужно отдать палачу, и панна должна выбросить его изъ головы, какъ это предвидѣлось въ духовномъ завѣщаніи. Пусть панъ Володіёвскій женится на ней. Какъ опекуны, мы можемъ согласиться на это; и ей хорошо будетъ, и намъ".
   Когда такое рѣшеніе было единогласно принято, старшіе поѣхали къ пану Володіёвскому, который, не долго думая, на все согласился, а потомъ къ "паненкѣ", которая, еще меньше думая, ни на что не согласилась. "Любичемъ могъ распорядиться только одинъ покойникъ,-- сказала она,-- *и имущество можетъ быть отнято у пана Кмицица только по приговору суда. Что же касается моего замужства, то я прошу васъ не упоминать о немъ вовсе. У меня столько горя, что не слѣдъ и думать о чемъ-нибудь подобномъ. Того я изгнала изъ сердца, а другаго, кто бы онъ ни былъ, не привозите ко мнѣ: я за него не пойду".
   При такомъ рѣшительномъ отказѣ дѣлать ничего не оставалось и огорченная шляхта вернулась домой. Панъ Володіёвскій огорчился меньше, а три младшія панны Гаштовтъ -- Тереза, Маркса и Зоня -- не огорчились и вовсе. То были рослыя, румяныя дѣвушки, со льняными волосами, голубыми глазами, крѣпкія, широкоплечія. Пацунельки вообще славились красотой; когда идутъ толпой въ костелъ, поневолѣ залюбуешься. Къ тому же, старый Гаштовтъ не скупился на образованіе своихъ дочерей. Органистъ изъ Митрунъ обучилъ ихъ читать, пѣть церковныя пѣсни, а старшую, Терезу, даже и на лютнѣ играть. О Марисѣ говорили, что она влюблена въ молодаго рыцаря; въ этой болтовнѣ не все было правдой: не одна Марися, а всѣ три сестры по уши влюбились въ пана Володіёвскаго. Онъ тоже сильно любилъ ихъ, въ особенности Марисю и Зоню (Тереза имѣла привычку часто распространяться о мужскомъ непостоянствѣ).
   Бывало, долгими зимними вечерами, старый Гаштовтъ хватитъ крупнику и пойдетъ спать, а онѣ сидятъ съ паномъ Володіёвскимъ у камина. Тереза прядетъ кудель, Марися занимается ощипываніемъ пуха, а Зона сматываетъ на мотки нитки съ веретёнъ. Но когда панъ Володіевскій начнетъ разказывать о войнахъ, на которыхъ сражался, о чудесахъ, которыя видывалъ во дворцахъ магнатовъ, работа прекращается, дѣвушки не сводятъ глазъ съ его лица и ахаютъ отъ изумленія.
   Однажды, когда панъ Михалъ распространился о чудесахъ королевскаго дворца въ Варшавѣ, въ сѣняхъ послышался страшный шумъ.
   -- Эй, тамъ! Ради Бога! отоприте скорѣй, скорѣй!-- кричалъ чей-то отчаянный голосъ.
   Дѣвушки страшно перепугались, когда Володіёвскій побѣжалъ за своею саблей; но не успѣлъ онъ возвратиться, какъ Тереза отодвинула щеколду и въ комнату вбѣжалъ какой-то незнакомый человѣкъ,
   -- Помогите, панъ полковникъ!... Панну похитили!...
   -- Какую панну?
   -- Въ Водоктахъ...
   -- Кмицицъ?-- вскрикнулъ панъ Володіёвскій.
   -- Кмицицъ!
   -- Ты кто такой?
   -- Управляющій изъ Водоктовъ.
   -- Мы его знаемъ,-- сказала Тереза,-- онъ терьякъ возилъ для васъ!
   Въ это время изъ-за печки вылѣзъ разоспавшійся Гаштовтъ, а въ дверяхъ показались двое прислужниковъ пана Володіёвскаго, привлеченные шумомъ.
   -- Сѣдлать коня!-- крикнулъ панъ Володіёвскій.-- Одинъ пусть ѣдетъ къ Бутримамъ, другой подастъ мнѣ коня.
   -- У Бутримовъ я уже былъ,-- сказалъ управляющій,-- отъ насъ это близко. Они меня и послали къ вамъ.
   -- Когда похитили панну?
   -- Только что сейчасъ... Тамъ еще челядь рѣжутъ... Я еле ускакалъ.
   Старикъ Гаштовтъ протеръ глаза.
   -- Что, панну похитили?
   -- Да... Кмицицъ похитилъ!-- сказалъ панъ Володіёвскій.-- Пойдемъ на помощь!
   И онъ обратился къ гонцу:
   -- Поѣзжай къ Домашевичамъ, пусть пріѣзжаютъ съ ружьями.
   -- Эй вы, козы!-- вдругъ крикнулъ старикъ на дочерей,-- скорѣй бѣжать въ деревню, будить шляхту, пусть берутся за сабли! Панну увезъ Кмицицъ!... Ахъ ты разбойникъ, вертопрахъ!...
   -- Пойдемъ и мы будить, -- сказалъ Володіёвскій, -- скорѣй будетъ. Кони уже готовы.
   Черезъ минуту они были уже верхомъ, съ ними два прислужника. Всѣ пустились дорогой между хатами засцянка, стуча въ двери, въ окна и крича, насколько хватало силы:
   -- Къ оружію! къ оружію! Панну похитили изъ Водоктовъ! Кмицицъ близко!
   Шляхтичи выбѣгали изъ хатъ смотрѣть, что дѣлается, узнавали въ чёмъ дѣло и опрометью видались назадъ искать въ потемкахъ сабли и сѣдлать коней. Въ засцянкѣ загорѣлись огни, женщины начали плавать, собаки лаять. Наконецъ, шляхта высыпала на дорогу, частью на лошадяхъ, частью пѣшкомъ. Надъ сотнями человѣческихъ головъ въ темнотѣ отсвѣчивали сабли, пики, рогатины и даже желѣзныя вилы.
   Панъ Володіёвскій окинулъ взоромъ свой отрядъ, раздѣлилъ его на нѣсколько частей, одну послалъ направо, другую налѣво, а съ остальными двинулся самъ впередъ.,
   Конные шли впереди, пѣшіе за ними на Волмонтовичи, чтобы соединиться съ Бутримами. Было десять часовъ вечера; стояла ясная лунная ночь. Шляхтичи, побывавшіе въ рядахъ великаго гетмана, тотчасъ же стали въ ряды; другіе, въ особенности пѣшіе, шли въ меньшемъ порядкѣ, стуча оружіемъ, болтая и проклиная на чемъ свѣтъ стоитъ Кмицица, который лишилъ ихъ покоя. Такъ дошли до Волмонтовичей, откуда выходилъ тоже вооруженный отрядъ.
   -- Стой! кто идетъ?-- послышалось изъ другаго отдѣла.
   -- Гаштовты!
   -- Мы Бутримы. Домашевичи ужь здѣсь.
   -- Кто у васъ начальникъ?-- спросилъ панъ Володіёвскій.
   -- Юзва Безногій, къ услугамъ полковника.
   -- Что слышно?
   -- Онъ ее увезъ въ Любичъ. Прошли болотами, чтобъ миновать Волмонтовичи.
   -- Въ Любичъ?-- удивился панъ Володіёвскій.-- Онъ разсчитываетъ тамъ защищаться, что ли? Вѣдь, Любичъ не крѣпость.
   -- Видно, вѣритъ въ свою силу. Съ нимъ человѣкъ двѣсти! Должно быть, изъ Любича хочетъ забрать провіантъ; у нихъ телѣги и лошади, лошади хорошія. О нашемъ возвращеніи изъ войска не знаетъ, что-то смѣло очень дѣйствуетъ.
   -- Это намъ на руку, -- сказалъ панъ Володіёвскій.-- Значить, не отвертится отъ насъ. Ружья у васъ есть?
   -- У насъ, у Бутримовъ, штукъ тридцать, у Домашевичей около шестидесяти.
   -- Хорошо. Пусть пятьдесятъ человѣкъ съ ружьями идутъ подъ вашимъ начальствомъ оберегать переправу черезъ болото, да живо! Остальные пойдутъ со мной. Да о топорахъ не забывать!
   Маленькій отрядъ трусцой двинулся къ болотамъ за Юзвой Безногимъ, а на ихъ мѣсто подъѣхало нѣсколько Бутримовъ, раньше разосланныхъ за прочею шляхтой.
   -- Госцевичей не видно?-- спросилъ панъ Володіёвскій.
   -- А, это вы, панъ полковникъ?... Слава Богу! Госцевичи идутъ... Слышно, какъ пробираются лѣсомъ. Вы знаете, что онъ увезъ ее въ Любичъ?
   -- Знаю. Не далеко съ ней уѣдетъ.
   Очевидно, Кмицицъ не принялъ въ соображеніе одной изъ опасностей своего безумнаго предпріятія, или, можетъ быть, не зналъ, что множество шляхтичей только что вернулись домой. Онъ думалъ, что засцянки пусты, какъ было раньше, а теперь оказывалось, что панъ Володіёвскій могъ противупоставить ему около трехсотъ сабель въ рукахъ людей, привыкшихъ къ бою.
   Шляхта все прибывала и прибывала въ Волмонтовичи. Пришли, наконецъ, и Госцевичи. Панъ Володіёвскій разставлялъ свое войско и сердце его чуть не прыгало отъ радости при видѣ ловкихъ и умѣлыхъ бывшихъ ополченцевъ. При первомъ взглядѣ на нихъ было видно, что это солдаты, не буйная шляхта. И ему приходилось предводительствовать ими въ будущее время.
   Путь лежалъ боромъ, черезъ который когда-то ѣздилъ Кмицицъ. Было уже за полночь, когда отрядъ пана Володіёвскаго тронулся въ путь. Мѣсяцъ взошелъ высоко на небо и освѣтилъ лѣсъ, дорогу и шляхтичей, отражаясь въ стальныхъ наконечникахъ пикъ. Шляхта въ полголоса разсуждала о необыкновенномъ происшествіи, поднявшемъ ихъ съ постели.
   -- Тутъ ходили разные люди,-- сказалъ одинъ изъ Домашевичей.-- Мы думали, что это просто бѣглецы, а оказалось, что это его шпіоны.
   -- Какже! Что ни день, въ Водокты заходили нищіе, все неизвѣстные,-- прибавилъ другой.
   -- А что за солдаты у Кмицица?
   -- Челядь въ Водоктахъ говоритъ, что козаки. Должно быть, Кмицицъ съ Хованскимъ или Золотаренкой снюхался. До сихъ поръ былъ разбойникомъ, теперь сталъ измѣнникомъ.
   Тутъ панъ Володіёвскій обернулся назадъ.
   -- Тише тамъ, господа!
   Шляхта умолкла, потому что Любичъ показался въ отдаленіи. Всѣ окна господскаго дома были освѣщены, свѣтъ падалъ даже на дворъ, полный вооруженныхъ людей и коней. Нигдѣ ни стражи, ни часовыхъ,-- ничего. Очевидно, Кмицицъ черезъ-чуръ ужь былъ увѣренъ въ своихъ силахъ. Приблизившись за нѣсколько шаговъ къ двору, панъ Володіёвскій сразу узналъ Козаковъ, съ которыми вдоволь навоевался еще при жизни великаго Ереміи, а потомъ у Радзивилла, и прошепталъ тихонько:
   -- Если это чужіе козаки, то этотъ дуракъ перешелъ уже всѣ границы!
   Онъ задержалъ свой отрядъ. На дворѣ царствовалъ страшный безпорядокъ. Повсюду сновали люди; одни держали факелы, другіе входили въ домъ и выходили обратно, выносили какія-то вещи, упаковывали ихъ на телѣги; крики и приказанія скрещивались другъ съ другомъ.
   Криштофъ, старшій ихъ Домашевичей, приблизился къ пану Володіёвскому.
   -- Панъ полковникъ!-- сказалъ онъ, -- они хотятъ цѣлый Любичъ взвалить на воза.
   -- Далеко не увезутъ,-- отвѣтилъ панъ Володіёвскій,-- не только Любича, но и своей шкуры. Но я рѣшительно не понимаю Кмицица: вѣдь, онъ, все-таки, опытный солдатъ. Никакой стражи!
   -- Силы у него ужь очень много; какъ видно, около трехсотъ солдатъ. Если бы насъ не распустилъ великій гетманъ, онъ могъ бы среди бѣлаго дня пройти сквозь наши селенія со всѣми своими телѣгами.
   -- Хорошо!-- отвѣтилъ панъ Володіёвскій.-- Ко двору ведетъ одна дорога, или есть еще другая?
   -- Одна; позади пруды и болота.
   -- Отлично... Спѣшиваться!
   Шляхта тотчасъ же соскочила съ сѣделъ; ряды пѣшихъ людей растянулись длинною линіей и начали окружать домъ со всѣми постройками.
   Панъ Володіёвскій съ главнымъ отдѣломъ приблизился къ воротамъ.
   -- Ждать команды!-- сказалъ онъ тиха.-- Не стрѣлять безъ приказа!
   Оставалось пройти нѣсколько шаговъ, какъ вдругъ со двора замѣтили присутствіе постороннихъ.
   -- Кто идетъ?-- раздались грозные оклики.
   -- Пали!-- крикнулъ панъ Володіёвскій.
   Ружья выпалили всѣ разомъ; но не успѣлъ еще разсѣяться пороховой дымъ, какъ снова раздался голосъ пана Володіёвскаго.
   -- Бѣгомъ!
   -- Бей, убивай!-- крикнули ляуданцы, ринувшіеся впередъ неудержимою лавиной.
   Козаки отвѣчали тоже выстрѣлами, но не имѣли времени зарядить ружья во второй разъ. Шляхта приблизилась къ воротамъ, которые не выдержали напора нѣсколькихъ десятковъ сильныхъ плечъ. На дворѣ, посреди телѣгъ, лошадей, тюковъ, загорѣлась свалка. Впереди стѣною валили Бутримы, страшные въ ручной схваткѣ и болѣе всѣхъ ненавидящіе пана Кмицица. Они шли какъ стадо дикихъ кабановъ черезъ молодую лѣсную поросль, топча и ломая все на пути; за ними слѣдовали Домашевичи и Госцевичи.
   Люди Кмицица мужественно защищались изъ-за возовъ и тюковъ; изъ оконъ дома раздалось было нѣсколько выстрѣловъ, но сейчасъ же и смолкли,-- факелы загасли, а въ темнотѣ не разберешь своего отъ чужаго. Вскорѣ Козаковъ оттѣснили къ дому и конюшнямъ. Шляхта торжествовала.
   Но когда она осталась одна на дворѣ, огонь изъ оконъ начался снова. Изо всѣхъ оконъ торчали дула мушкетовъ и сыпали градомъ пуль. Большая часть Козаковъ спряталась во внутри дома.
   -- Къ дверямъ!-- закричалъ панъ Володіёвскій.
   Дѣйствительно, подъ самыми стѣнами выстрѣлы не могли вредить ни изъ оконъ, ни съ крыши. Все-таки, положеніе осаждающихъ было не легко. Лѣзть въ окна и думать нечего; оттуда угостятъ выстрѣлами прямо въ упоръ. Панъ Володіёвскій приказалъ рубить двери.
   Но и это шло трудно: двери были сдѣланы изъ толстѣйшихъ дубовыхъ брусьевъ, утыканныхъ огромными гвоздями, о которые безполезно только тупилось лезвіе топоровъ. Силою пробовали было вышибить ихъ плечомъ,-- все напрасно. Двери висѣли на внутреннихъ желѣзныхъ петляхъ. Бутримы, все-таки, съ бѣшенствомъ рубили ихъ. Кухонныя двери штурмовали Домашевичи и Госцевичи.
   Послѣ часа безполезныхъ усилій люди перемѣнились. Нѣкоторые изъ брусьевъ выпали, но на ихъ мѣстѣ показались дула мушкетовъ. Двое Бутримовъ упали наземь съ прострѣленною грудью. Остальные все рубили съ прежнимъ ожесточеніемъ.
   По приказу пана Володіёвскаго дыры заткнули одеждой. Въ то же время со стороны дороги послышались новые крики: то Стакьяны прибывали на помощь братьямъ, а съ ними вооруженные крестьяне изъ Водоктовъ.
   Прибытіе новаго подкрѣпленія, очевидно, встревожило осажденныхъ. Изъ-за дверей раздался чей-то громкій голосъ.
   -- Стой, не руби!, слушай... Стой же, сто дьяволовъ... поговоримъ!
   Володіёвскій приказалъ прервать работу и спросилъ:
   -- Кто говоритъ?
   -- Хорунжій оршанскій, Кмицицъ! А я съ кѣмъ говорю?
   -- Полковникъ Михадъ Володіёвскій.
   -- Бью челомъ!-- отозвался голосъ изъ-за двери.
   -- Не время для привѣтствія... Что вамъ угодно?
   -- Это мнѣ надо спросить: что вамъ угодно? Вы не знаете меня, я васъ,-- зачѣмъ вы на меня нападаете?
   -- Измѣнникъ!-- крикнулъ панъ Михалъ.-- Со мной ляуданцы и они-то должны посчитаться съ вами за разбой, за невинно пролитую кровь и за дѣвушку, которую вы похитили! Знаете ли вы, что такое значитъ raptus puellae? За это вы головой поплатитесь!
   Наступила минута молчанія.
   -- Не назвали бы меня въ другой разъ измѣнникомъ,-- сказалъ, наконецъ, Кмицицъ,-- еслибъ не двери, что раздѣляютъ насъ....
   -- Такъ отворите ихъ; я вамъ не запрещаю!
   -- Прежде еще не одна ляуданская собака растянется на землѣ. Не взять вамъ меня живаго.
   -- Такъ мы тебя дохлаго вытащимъ. Намъ все равно.
   -- Слушайте хорошенько и запомните, что я вамъ скажу: если вы не оставите насъ въ покоѣ, то я взорву на воздухъ весь домъ, всѣхъ, кто тутъ есть, и самого себя, клянусь Богомъ! Идите теперь брать меня.
   Наступило еще болѣе долгое молчаніе. Панъ Володіёвскій напрасно искалъ отвѣта. Шляхта, пораженная, переглядывалась другъ съ другомъ. Въ словахъ Кмицица было столько дикой энергіи, что всѣ повѣрили имъ сразу. Т)дна искра -- и панна Александра погибнетъ.
   -- Ей-Богу!-- пробормоталъ кто-то изъ Бутримовъ, -- онъ сумасшедшій человѣкъ! Онъ готовъ на все!...
   Вдругъ пану Володіёвскому пришла въ голову счастливая мысль.
   -- Есть иной способъ!-- крикнулъ онъ.-- Выходи со мной, измѣнникъ, биться на сабляхъ! Убьешь меня -- уѣдешь свободно.
   Нѣсколько времени не было никакого отвѣта. Сердца ляуданцевъ тревожно бились.
   -- На сабляхъ?-- наконецъ, переспросилъ Кмицицъ.-- Развѣ возможно это?
   -- Если вы не трусъ, то возможно.
   -- Рыцарское слово, что я уѣду свободно?
   -- Рыцарское слово...
   -- Не можетъ этого быть!-- послышалось изъ толпы Бутримовъ.
   -- Тише, сто чертей!-- загремѣлъ панъ Володіёвскій, -- а не то пусть онъ себя и васъ взорветъ на воздухъ.
   Бутрины замолчали.
   -- Ну, что-жь тамъ?-- саркастически спросилъ Кмицицъ.-- Лапотники соглашаются?
   -- Они присягнутъ на мечахъ, если вы захотите.
   -- Пусть присягнутъ!
   -- Въ кучу, господа, въ кучу!-- крикнулъ панъ Володіёвскій на шляхту, стоящую подъ стѣнами и окружающую весь домъ.
   Черезъ минуту всѣ собрались передъ дверями; вѣсть, что Кмицицъ хочетъ взорвать себя на воздухъ, разнеслась повсюду. Всѣ стояли, какъ окаменѣлые. Панъ Володіёвскій возвысилъ голосъ среди гробовой тишины:
   -- Беру всѣхъ собравшихся въ свидѣтели, что я вызвалъ пана Кмицица, хорунжаго оршанскаго, на поединокъ, и поклялся, что если онъ побѣдитъ меня, то уйдетъ свободно, безъ всякаго препятствія съ вашей стороны, что вы должны подтвердить своею клятвой на рукояти сабель....
   -- Подождите!-- крикнулъ Кмицицъ,-- уйду свободно со всѣми людьми и панну возьму съ собою.
   -- Панна останется здѣсь,-- отвѣтилъ панъ Володіёвскій,-- а люди пойдутъ въ плѣнъ къ шляхтѣ.
   -- Этого не можетъ быть.
   -- Такъ взрывайте домъ! Мы уже оплакали панну.
   Снова настала тишина.
   -- Пусть будетъ такъ,-- сказалъ черезъ минуту Кмицицъ.-- Не сейчасъ я увезу ее, такъ черезъ мѣсяцъ. Не спрячете вы ее отъ меня, хоть подъ землею. Клянитесь!
   -- Клянитесь!-- повторилъ панъ Володіёвскій.
   -- Клянемся Господомъ Богомъ и святымъ крестомъ. Аминь.
   Ну, выходите, выходите!-- сказалъ панъ Михалъ.
   -- Вамъ, вѣроятно, очень хочется на тотъ свѣтъ?
   -- Хорошо, хорошо! Только скорѣй.
   Желѣзныя задвижки двери заскрипѣли.
   Панъ Володіёвскій, а за нимъ и шляхта попятились назадъ, чтобъ очистить мѣсто. Вдругъ двери распахнулись и въ нихъ показался панъ Андрей, рослый, стройный, какъ тополь.
   На дворѣ уже яснѣло и первые лучи разсвѣта падали на красивое, гордое лицо. Онъ остановился въ дверяхъ, смѣло окинулъ взглядомъ ряды шляхты и проговорилъ:
   -- Я довѣрился вамъ... Богъ знаетъ, хорошо ли я сдѣлалъ... ну, да ничего!... Кто изъ васъ панъ Володіёвскій?
   Маленькій полковникъ выступилъ впередъ.
   -- Я здѣсь,-- сказалъ онъ.
   -- Ого! не похожи же вы на богатыря,-- усмѣхнулся Кмицицъ.-- Я ожидалъ встрѣтить совсѣмъ другое, хотя долженъ признаться, что въ васъ сразу видно опытнаго солдата.
   -- Ну, о васъ я не могу сказать того же: вы даже и стражу забыли разставить. Если вы такъ же и саблю держите въ рукахъ, какъ командуете, то мнѣ не много будетъ съ вами работы.
   -- Гдѣ мы станемъ?-- спросилъ Кмицицъ.
   -- Здѣсь... дворъ гладкій, какъ столъ.
   -- Согласенъ! Готовьтесь къ смерти.
   -- Вы такъ увѣрены?
   -- Вы, видно, въ Оршѣ не бывали, коли сомнѣваетесь въ этомъ... Не только увѣренъ, но даже жалѣю о васъ: мнѣ много приходилось слышать о васъ хорошаго. Поэтому говорю вамъ въ послѣдній разъ: оставьте меня въ покоѣ! Другъ друга мы не знаемъ, -- зачѣмъ намъ ссориться? Зачѣмъ вы преслѣдуете меня?... Дѣвушка принадлежитъ мнѣ въ силу завѣщанія, и, видитъ Богъ, я добиваюсь только своего... Правда, я перебилъ шляхту въ Волмонтовичахъ, но пусть самъ Богъ судитъ, кто тутъ виноватъ, я или они. Хороши ли были мои офицеры, дурны ли,-- дѣло не въ Томъ,-- достаточно, что здѣсь они никому зла не сдѣлали, а ихъ, какъ бѣшеныхъ собакъ, перебили до одного за то, что они хотѣли потанцовать съ дѣвушками. Кровь за кровь! Потомъ и солдатъ моихъ всѣхъ побили. Клянусь Богомъ, я пріѣхалъ сюда безо всякаго злаго намѣренія, а какъ меня приняли тутъ?... Насиліе за насиліе. Я вознагражу за все, свое отдамъ... лучше такъ, чѣмъ иначе...
   -- А что это за люди пришли съ вами? Откуда вы взяли такихъ помощниковъ?-- спросилъ панъ Володіёвскій.
   -- Откуда бы ни взялъ, да взялъ. Не противъ отчизны веду я ихъ, а чтобы добиться своего.
   -- Чего?... Ради своего личнаго дѣла вы соединились съ непріятелемъ? А чѣмъ же вы заплатите ему за услуги, если не измѣной?... Я не помѣшалъ бы вамъ вступать въ переговоры съ этою шляхтой, но призывать на помощь непріятеля -- дѣло другое. Становитесь теперь, становитесь, иначе я назову васъ трусомъ, хотя вы и выдаете себя за оршанскаго фехтмейстера.
   -- Пусть будетъ по-вашему,-- сказалъ Кмицицъ, становясь въ позицію.
   Но панъ Володіёвскій не спѣшилъ и, не вынимая сабли, осмотрѣлся вокругъ. Разсвѣтало. На востокѣ загорѣлась яркая полоска зари, но на дворѣ было еще почти темно, въ особенности передъ домомъ.
   -- Хорошій день начинается, -- сказалъ панъ Михалъ,-- но солнце не скоро взойдетъ. Можетъ быть, вы желаете, чтобы намъ посвѣтили?
   -- Мнѣ все равно.
   -- Господа!-- крикнулъ панъ Володіёвскій,-- сбѣгайте за лучиной, авось намъ веселѣй будетъ танцовать этотъ оршанскій танецъ.
   Шляхта, ободренная шутливымъ тономъ молодаго полковника, кинулась къ дому, остальные начали подбирать затоптанные во время битвы факелы и скоро болѣе пятидесяти красныхъ огоньковъ загорѣлось въ полусумракѣ разсвѣта. Панъ Володіёвскій показалъ на нихъ Кмицицу своею саблей.
   -- Посмотрите, настоящее похоронное шествіе!
   -- Полковника хоронятъ; нельзя безъ торжества!-- живо подхватилъ Кмицицъ.
   Шляхта стала вокругъ рыцарей; передніе высоко подняли свои факелы, за ними помѣстились остальные, интересующіеся исходомъ дѣла. Воцарилась глубокая тишина, только обгорѣлые уголья съ трескомъ падали на землю. Намъ Володіёвскій былъ веселъ, какъ птица въ погожее утро.
   -- Начинайте!-- сказалъ Кмицицъ.
   Первый стукъ оружія эхомъ отдался въ сердцахъ всѣхъ свидѣтелей. Панъ Володіёвскій выпалъ какъ-то не хотя, панъ Кмицацъ отбилъ и выпалъ по очереди, панъ Володіёвскій снова отбилъ. Удары становились все сильнѣй. Зрители затаили духъ. Кмицицъ аттаковалъ съ бѣшенствомъ, панъ Володіёвскій заложилъ лѣвую руку назадъ и стоялъ спокойно, небрежно отбиваясь шпагой; казалось, онъ хотѣлъ только охранять самого себя и, вмѣстѣ съ тѣмъ, щадилъ противника. По временамъ онъ то отступалъ немного назадъ, то дѣлалъ опять шагъ впередъ,-- очевидно, изучалъ искусство Кмицица. Тотъ горячился; полковникъ былъ холоденъ, какъ учитель, дающій урокъ; наконецъ, онъ заговорилъ, къ великому удивленію шляхты:
   -- Поболтаемъ... все время не такъ у насъ будетъ тянуться... Ага, такъ вотъ она, оршанская метода!... Должно быть, тамъ сама шляхта горохъ молотитъ: вы махаете саблей, какъ цѣпомъ... Такъ вы скоро утомитесь. Развѣ, дѣйствительно, въ Оршѣ такъ хорошо дерутся?... Этотъ ударъ въ модѣ только у судебныхъ писарей... Этотъ курляндскій... имъ хорошо отъ собакъ отбиваться. Смотрите на конецъ сабли... Не выгибайте такъ ладони, иначе смотрите, что выйдетъ... Подними!...
   Послѣднія слова панъ Володіёвскій выговорилъ съ особенною отчетливостью, затѣмъ описалъ полукругъ и, прежде чѣмъ зрители поняли, что значитъ: "подними", сабля Кмицица, какъ нитка, выдернутая изъ иглы, засвистала надъ головой пана Володіёвскаго и упала за его плечами; а онъ проговорилъ:
   -- Это называется: вышибить саблю.
   Кмицицъ стоялъ, блѣдный, съ бѣшеными глазами, шатающійся, изумленный не менѣе ляуданской шляхты; маленькій полковникъ отступилъ въ сторону и, указывая на лежащую на землѣ шпагу, повторилъ во второй разъ:
   -- Подними!
   Одно мгновеніе казалось, что Кмицицъ бросится на него съ пустыми руками... Уже онъ приготовился къ прыжку, уже панъ Володіёвскій наставилъ ему остріе на встрѣчу, но панъ Кмицицъ поднялъ саблю и снова наступилъ на страшнаго противника.
   Кружокъ зрителей стѣснился еще плотнѣй, за нимъ образовался другой, третій. Козаки Кмицица просовывали головы между плечей шляхты, словно цѣлый вѣкъ жили съ нею въ величайшемъ согласіи. Всѣ узнали въ панѣ Володіёвскомъ фехтмейстера надъ фехтмейстерами.
   А онъ забавлялся, какъ кошка забавляется съ мышью, и все болѣе небрежно отбивался саблей. Лѣвую руку онъ даже спряталъ въ карманъ штановъ. Кмицицъ бѣсился, блѣднѣлъ, наконецъ, изъ его запекшагося горла вырвались хриплыя слова:
   -- Кончите... стыдно... пощадите же меня!...
   -- Хорошо!-- сказалъ Володіёвскій.
   Послышался свистъ, короткій, страшный, затѣмъ сдавленный крикъ... Кмицицъ взмахнулъ руками, сабля выпала на земь... и онъ рухнулъ лицомъ въ ногамъ полковника...
   -- Живъ!-- сказалъ Володіёвскій,-- навзничь не упалъ!-- и, загнувши полу жупана Кмицица, началъ вытирать соблю. Вдругъ шляхта заорала въ одинъ голосъ:
   -- Добить измѣнника!... добить!... разсѣчь въ куски!...
   Бутримы уже бѣжали съ обнаженными саблями. Но тутъ случилось нѣчто необычайное; посторонній зритель сказалъ бы, что маленькій панъ Володіёвскій выросъ въ глазахъ шляхты. Сабля ближайшаго Бутрима вылетѣла изъ рукъ такъ же, какъ за минуту передъ тѣмъ сабля Кмицица, и панъ Володіёвскій крикнулъ, съ искрящимися глазами:
   -- Прочь!... прочь!... Теперь онъ мой, не вашъ!... Прочь!... Всѣ замолчали, боясь гнѣва рыцаря. Онъ проговорилъ:
   -- Гдѣ мы?... Вы, шляхта, должны знать рыцарское правило: раненыхъ не добиваютъ. Даже съ непріятелемъ этого не дѣлается, тѣмъ болѣе съ противникомъ, побѣжденнымъ въ честномъ поединкѣ.
   -- Онъ измѣнникъ!-- проворчалъ кто-то изъ Бутримовъ.-- Такихъ нужно бить.
   -- Если онъ измѣнникъ, тогда его нужно выдать пану гетману, чтобъ онъ понесъ кару въ примѣръ прочимъ. Наконецъ, я уже сказалъ вамъ: онъ мой теперь, не вашъ. Если онъ выздоровѣетъ, то вамъ предоставляется право искать съ него передъ судомъ. Отъ живаго легче добиться удовлетворенія, чѣмъ отъ мертваго. Кто тутъ умѣетъ перевязывать раны?
   -- Крихъ Домашевичъ. Онъ всѣмъ на Ляудѣ перевязываетъ.
   -- Пускай и его сейчасъ осмотритъ, потомъ перенести его въ постель, а: я пойду успокоить несчастную панну.
   Панъ Володіёвскій спряталъ саблю въ ножны и вошелъ въ домъ чрезъ изрубленныя двери. Шляхта начала ловить и перевязывать веревками людей Кмицица, которые отнынѣ должны были пахать поля въ засцянкахъ. Тѣ поддавались безъ сопротивленія. Потомъ приступили къ грабежу телѣгъ, гдѣ нашлась богатая добыча; иные совѣтовали было разграбить и домъ, но совѣтъ этотъ былъ отвергнутъ: побоялись пана Володіёвскаго и панны Биллевичъ. Своихъ убитыхъ, трехъ Бутримовъ и двухъ Домашевичей, шляхта положила на телѣгу, чтобы предать христіанскому погребенію, для убитыхъ же Кмицица приказано выкопать ровъ за садомъ.
   Панъ Володіёвскій въ поискахъ за дѣвушкой перерылъ весь домъ и нашелъ ее только въ кладовой, помѣщенной въ углу, куда вели маленькія тяжелыя дверц изъ спальни. То была маленькая комната, съ узкими рѣшетчатыми окнами, сложенная изъ цѣльныхъ каменьевъ такъ прочно, что если бы Кмицицъ и взорвалъ весь домъ на воздухъ, то она не пострадала бы. Это заставило полковника лучше думать о Кмицицѣ. Панна сидѣла на сундукѣ съ опущенною головой и не подняла ее при приближеніи рыцаря. Вѣроятно, она думала, что это Кмицицъ или кто-нибудь изъ его людей. Панъ Володіёвскій остановился въ дверяхъ, снялъ шапку, кашлянулъ раза два, увидалъ, что и это не помогаетъ, и сказалъ:
   -- Панна, вы свободны!
   Изъ за распущенныхъ волосъ на рыцаря глянули голубые глаза, а потомъ показалось прелестное, хотя блѣдное лицо.
   Панъ Володіёвскій ожидалъ благодарности, взрыва радости, а панна все сидѣла неподвижно и смотрѣла на него помутившимися глазами. Рыцарь проговорилъ во второй разъ:
   -- Придите въ себя, Богъ сжалился надъ вами. Вы свободны и можете возвратиться въ Водокты.
   Теперь глаза панны Биллевичъ взглянули болѣе осмысленно. Она встала съ сундука, стряхнула назадъ волосы и спросила:
   -- Кто вы?
   -- Я Михалъ Володіёвскій, драгунскій полковникъ воеводы Виленскаго.
   -- Я слышала битву, выстрѣлы... Говорите...
   -- Да. Мы пришли къ вамъ на помощь.
   Панна Биллевичъ совсѣмъ пришла въ себя.
   -- Благодарю васъ!-- сказала она тихимъ голосомъ, въ которомъ слышалась смертельная тревога.-- А съ тѣмъ что?
   -- Съ Кмицицемъ? Не бойтесь: онъ лежитъ безъ чувствъ на дворѣ... Не хвастаясь, я долженъ сказать, что это сдѣлалъ я.
   Володіёвскій выговорилъ это съ нѣкоторымъ самодовольствомъ; но если ожидалъ встрѣтить изумленіе, то жестоко ошибся. Панна Биллевичъ не сказала ни слова, только зашаталась и начала искать опоры, потомъ тяжело опустилась на сундукъ, на которомъ сидѣла раньше.
   Рыцарь живо подскочилъ къ ней.
   -- Что съ вами?
   -- Ничего... ничего... Подождите... позвольте... Такъ панъ Кмицицъ убитъ?
   -- Что мнѣ за дѣло до пана Кмицица!-- перебилъ Володіёвскій,-- здѣсь рѣчь идетъ о васъ!
   Вдругъ силы ея возвратились, она поднялась снова и, заглянувъ ему прямо въ глаза, крикнула съ гнѣвомъ, нетерпѣніемъ и отчаяніемъ:
   -- Ради Бога, отвѣчайте: убитъ?
   -- Панъ Кмицицъ раненъ,-- отвѣтилъ изумленный панъ Володіёвскій.
   -- Живъ?
   -- Живъ.
   -- Хорошо. Благодарю васъ.
   И колеблющимся шагомъ она направилась къ двери. Володіёвскій стоялъ нѣсколько времени, поводя усами и покачивая головой, наконецъ, спросилъ у самого себя:
   -- За то ли она благодаритъ меня, что Кмицицъ раненъ, или за то, что живъ?
   Онъ вышелъ вслѣдъ за нею и нашелъ ее въ спальнѣ, неподвижно стоящею посреди комнаты. Четыре шляхтича вносили Кмицица; двое первыхъ показались въ дверяхъ, а между ихъ руками свѣшивалась книзу русая голова пана Андрея съ закрытыми глазами и запекшеюся кровью въ волосахъ.
   -- Тише!-- командовалъ идущій за ними Крихъ Домашевичъ,-- тише черезъ порогъ. Пусть кто-нибудь поддержитъ голову. Тише!...
   -- Чѣмъ держать-то? Руки заняты, -- отвѣтилъ одинъ изъ несущихъ.
   Въ это время къ нимъ приблизилась панна Александра, блѣдная, какъ Кмицицъ, и подложила обѣ руки подъ его поникшую голову.
   -- Это панна!-- сказалъ Крихъ Домашевичъ.
   -- Это я... осторожнѣй...-- отвѣтила она тихимъ голосомъ. Панъ Володіёвскій смотрѣлъ и отчаянно поводилъ усиками. Кмицица положили на постель. Домашевичъ обмылъ его голову, потомъ приложилъ въ ранѣ заранѣе приготовленный пластырь и сказалъ:
   -- Теперь только пусть лежитъ спокойно. Эхъ, желѣзная, знать, это голова, воли отъ такого удара надвое не раскололась. Можетъ и выздоровѣетъ,-- молодъ. Дай, паненка, руки вымыть. Вотъ тутъ вода. Доброе же въ тебѣ сердце, если для такого человѣка не побоялась испачкаться въ крови.
   Онъ вытиралъ полотенцемъ ея руки, а она становилась все блѣднѣй и блѣднѣй. Володіёвскій снова подскочилъ къ ней:
   -- Вамъ тутъ не зачѣмъ быть дольше! Вы оказали христіанскій долгъ непріятелю, теперь возвращайтесь домой.
   Онъ подалъ ей руку, но она даже и не посмотрѣла на него, а повернулась къ Домашевичу:
   -- Панъ Криштофъ, проводите меня!
   Они вышли, панъ Володіёвскій за ними. На дворѣ шляхта начала привѣтствовать ее криками, а она шла, блѣдная, шатающаяся, со сжатыми губами, съ огнемъ въ глазахъ.
   Часъ спустя, панъ Володіёвскій во главѣ ляуданцевъ возвращался домой. Солнце уже взошло, утро было радостное, почти весеннее. Ляуданцы шли по дорогѣ въ безпорядкѣ, толкуя о происшествіяхъ минувшей ночи, и на чемъ свѣтъ стоитъ расхваливали пана Володіёвскаго, а онъ ѣхалъ, задумчивый и молчаливый. Изъ головы его не выходили глаза, выглядывающіе изъ-за распущенныхъ волосъ, и эта стройная, высокая фигура.
   -- Чудо какъ хороша!-- думалъ онъ,-- настоящая княжна... Гм... я спасъ ея репутацію, а то и всю жизнь, потому что еслибы порохъ и не взорвалъ кладовой, все равно, умерла бы отъ одного страха. Она должна быть благодарна мнѣ... Да кто пойметъ бабу?!...
   

Глава VIII.

   Эти мысли не давали ему спать всю ночь. Нѣсколько дней онъ только и думалъ о паннѣ Александрѣ и пришелъ къ заключенію, что она глубоко запала въ его сердце. Такъ вотъ на комъ хотѣла его женить ляуданская шляхта! Правда, она отказала ему сразу, но тогда она не знала, не видала его. Теперь дѣло совсѣмъ иное. Онъ ее по-рыцарски вырвалъ изъ рукъ похитителя, подвергалъ себя опасности, то есть попросту взялъ ее, какъ крѣпость. Чья же она, если не его? Можетъ ли она отказать въ чемъ-нибудь, даже въ своей рукѣ? А что, если попробовать? А что, если ея благодарность перешла въ любовь?... На свѣтѣ сплошь да рядомъ случается, что спасенная дѣвушка тотчасъ же отдаетъ руку и сердце своему спасителю. Наконецъ, если она даже не питаетъ къ нему никакого чувства, то ему тѣмъ болѣе необходимо позаботиться объ этомъ.
   А если она еще помнить и любитъ того?
   "Не можетъ быть!-- повторялъ самъ себѣ Володіёвскій.-- Еслибъ она его не прогнала, тогда онъ не похитилъ бы ее силой".
   Правда, она поддерживала его голову, но женщинамъ свойственно сожалѣть о раненыхъ, хотя бы даже это были враги.
   Она молода, беззащитна, ей пора замужъ. Въ монастырь идти она, очевидно, не имѣетъ никакого призванія, иначе давно бы пошла. Времени было достаточно. Такую красавицу мужчины постоянно будутъ осаждать: одни изъ-за богатства, другіе изъ-за красоты, третьи изъ-за знатности. Ей же лучше всего имѣть защитникомъ того, кто такъ недавно избавилъ ее отъ очень сквернаго положенія.
   "Да и тебѣ пора остепениться, Мидалъ!-- убѣждалъ себя панъ Володіёвскій.-- Положимъ, ты молодъ, но лѣта бѣгутъ быстро. Богатства ты не выслужишь... ранъ, развѣ, еще прибавится... А молодости тоже конецъ придетъ".
   Тутъ передъ глазами пана Володіёвскаго прошла цѣлая вереница дѣвушекъ, о которыхъ онъ вздыхалъ когда-либо въ жизни; были между ними и красавицы, и знатныя, но лучше ея не было.
   Панъ Володіевскій чувствовалъ, что другаго такого счастливаго случая можетъ и не представиться.
   "Что тутъ медлить?-- думалъ онъ.-- Чего лучше ждать? Нужно пробовать счастья".
   Да... а тутъ война на носу. Рука здорова. Стыдъ рыцарю повѣсничать, когда отчизна проситъ помощи. У пана Михала было сердце добраго солдата, и хотя онъ служилъ съ самаго ранняго возраста, хотя участвовалъ во всѣхъ войнахъ своего времени, онъ зналъ о своемъ долгѣ отечеству и не думалъ объ отдыхѣ.
   Но именно потому-то, что онъ служилъ родинѣ не изъ корысти, не изъ личныхъ выгодъ, онъ и зналъ себѣ цѣну.
   "Другіе болтались, а я дрался,-- думалъ онъ.-- Богъ поможетъ своему ратнику".
   Долго ухаживать времени не было, нужно было дѣлать все сразу, рѣшительно: поѣхать, объясниться и или на-скоро сыграть свадьбу, или съѣсть отказъ.
   "Ѣдалъ не разъ, съѣмъ и теперь!-- бормоталъ панъ Володіёвскій, поводя русыми усиками.-- Эка бѣда какая!"
   Была еще одна сторона въ этомъ дѣлѣ,-- сторона очень непріятная. Панъ Володіёвскій задавалъ себѣ вопросъ: не будетъ ли его объясненіе напоминать настойчиваго требованія заимодавца, настаивающаго на скорѣйшей уплатѣ долга? Можетъ быть, это будетъ не по-рыцарски?
   Но за что же и ждать благодарности, какъ не за услуги? Если эта поспѣшность придется паннѣ не по сердцу, если она обидится, тогда можно сказать: "Панна! я цѣлый годъ ухаживалъ бы за вами, смотрѣлъ бы вамъ въ глаза, но я солдатъ, а тамъ труба зоветъ меня на войну!"
   -- И поѣду!-- рѣшилъ панъ Володіёвскій.
   Но черезъ минуту въ голову ему пришла такая мысль. А если она скажетъ: "Поѣзжайте на войну, а потомъ цѣлый годъ будете ухаживать за мною и смотрѣть въ мои глаза, потому что я не могу отдать себя человѣку, котораго вовсе не знаю".
   Тогда все пропадетъ.
   Что пропадетъ, панъ Володіёвскій зналъ отлично. Помимо панны, которая въ этотъ годъ можетъ выйти замужъ за кого-нибудь другаго, панъ Володіёвскій не былъ увѣренъ и въ своемъ постоянствѣ. Совѣсть напоминала ему, что въ немъ самомъ, бывало, любовь вспыхивала, какъ солома, но за то и гасла, какъ солома.
   Тогда все пропадетъ!... И таскайся, скиталецъ, изъ лагеря въ лагерь, съ битвы на битву, безъ крова, безъ близкой живой души, осматривайся на всѣ четыре стороны свѣта, куда бы сложить свою голову!
   Въ концѣ-концовъ, панъ Володіёвскій не зналъ, что дѣлать.
   Тѣсно ему сдѣлалось какъ-то въ пацуйельскомъ домикѣ, душно; онъ взялъ шапку, чтобы вздохнуть немного свѣжимъ воздухомъ. На порогѣ онъ наткнулся на одного изъ людей Кмицица, который по жребію достался старому Пакошу.
   Козакъ грѣлся на солнцѣ и игралъ на бандурѣ.
   -- Что ты тутъ дѣлаешь?-- спросилъ панъ Володіёвскій.
   -- Играю, пане, -- отвѣтилъ козакъ, поднимая изнуренное лицо.
   -- Ты откуда?-- Панъ Михалъ былъ очень радъ хоть чѣмъ-нибудь развлечься на время.
   -- Издалека, изъ-подъ Віаля.
   -- Отчего-жь ты не убѣжалъ, какъ твои товарищи? О, негодяи! Тогда въ Любичѣ шляхта даровала вамъ жизнь, чтобы вы работали на нее, а вы сейчасъ же и поразбѣжались, какъ съ васъ веревки только что сняла.
   -- Я не убѣгу. Тутъ издохну, какъ собака.
   -- Что же тебѣ здѣсь такъ понравилось?
   -- Кому лучше въ полѣ, тотъ бѣжитъ, а мнѣ здѣсь хорошо. У меня была нога прострѣлена, а тутъ ее шляхтяцка, дочка старика, перевязала и доброе слово сказала. Такой красавицы я никогда въ жизни не видывалъ... На что мнѣ уходить?
   -- Которая же тебѣ полюбилась?
   -- Марися.
   -- И ты останешься?
   -- Если издохну, то меня вынесутъ, а нѣтъ, такъ останусь.
   -- Думаешь выслужить дочку у Пакоша?
   -- Не знаю, пане.
   -- Онъ скорѣе убилъ бы такого негодяя, чѣмъ отдалъ бы ему дочь.
   -- У меня червонцы въ лѣсу закопаны, двѣ горсти.
   -- Разбоемъ нажилъ?
   -- Разбоемъ, пане.
   -- Хотя бы у тебя былъ цѣлый гарнецъ, червонцевъ, все-таки, ты -- мужикъ, а Пакошъ -- шляхтичъ.
   -- Я изъ боярскаго рода.
   -- А если ты изъ боярскаго рода, тѣмъ хуже, потому что ты измѣнникъ. Какъ же ты могъ служить непріятелю?
   -- Я и не служилъ ему.
   -- Откуда же васъ взялъ панъ Кмицицъ?
   -- Съ дороги. Я служилъ у пана польнаго гетмана, а потомъ вся хоругвь разошлась, потому что ѣсть было нечего. Домой мнѣ нечего было возвращаться,-- все сожжено. Наши пошли на дорогу разбойничать, и я съ ними.
   Панъ Володіёвскій сильно изумился: онъ до сихъ поръ думалъ, что панъ Кмицицъ напалъ на Александру съ силами, взятыми у непріятеля.,
   -- Такъ панъ Кмицицъ не отъ Трубецкаго взялъ васъ?
   -- Между нами было много и такихъ, что прежде служили у Трубецкаго и Хованскаго, но и тѣ убѣжали на дорогу.
   -- Почему вы пошли за паномъ Кмицицемъ?
   -- Онъ славный атаманъ. Намъ говорили, что если онъ кому крикнетъ, чтобы шелъ за нимъ, то словно мѣшокъ талеровъ ему насыплетъ. Потому и пошли. Ну, не посчастливилось, однако!
   Панъ Володіёвскій покачалъ головой и подумалъ, что Кмицица черезъ-чуръ ужь очернили, потомъ посмотрѣлъ на блѣднаго боярина и снова покачалъ головой.
   -- Такъ ты ее любишь?
   -- О, да, пане!
   Панъ Володіёвскій отошелъ прочь, а, отходя, думалъ: вотъ рѣшительный человѣкъ! Этотъ себѣ головы не ломаетъ; полюбилъ и остается. Такіе-то лучше... Если правда, что онъ, изъ бояръ, то это то же самое, что шляхтичъ. Выкопаетъ свои червонцы,-- старикъ, глядишь, и отдастъ ему свою Марисю. И добьется своего! А почему? Потому что даромъ не думаетъ: положилъ, что нужно остаться, и остался.
   Размышляя такимъ образомъ, панъ Володіёвскій шелъ по дорогѣ, по временамъ останавливался и то опускалъ голову внизъ, то снова поднималъ ее кверху, и вдругъ увидалъ летящее надъ нимъ стадо дикихъ утокъ.
   Онъ началъ считать: чотъ или нёчетъ, ѣхать, не ѣхать?... Вышло ѣхать.
   -- Поѣду, иначе быть не можетъ.
   Онъ повернулъ назадъ, но по дорогѣ зашелъ въ конюшню. У входа двое его прислужниковъ играли въ кости.
   -- Грива у лошади заплетена?-- спросилъ панъ Володіёвскій.
   -- Заплетена, панъ полковникъ.
   Панъ Володіёвскій вошелъ въ конюшню. Лошадь радостно заржала при его входѣ; рыцарь приблизился къ ней, потрепалъ по спинѣ и началъ считать завитки въ ея гривѣ.
   -- Ѣхать, не ѣхать... ѣхать...
   И тутъ указаніе было благопріятное.
   -- Сѣдлать коней и самимъ одѣться получше!-- скомандовалъ панъ Володіёвскій.
   Онъ поспѣшно пришелъ домой и сталъ одѣваться: надѣлъ высокіе сапоги, желтые, съ золочеными шпорами, новый красный мундиръ, прицѣпилъ рапиру въ стальныхъ ножнахъ. Полупанцырь покрывалъ только верхнюю часть его груди. Онъ хотѣлъ было надѣтъ рысью шапку съ перомъ цапли, но это подходило только къ польскому народу, и шапка осталась на мѣстѣ; рыцарь украсилъ свою голову шведскимъ шлемомъ и вышелъ на крыльцо.
   -- Куда это вы ѣдете?-- спросилъ его старый Пакошъ, сидѣвшій на завалинкѣ.
   -- Куда ѣду? Нужно справиться о здоровьѣ панны Биллевичъ, а то она сочтетъ меня за невѣжу.
   -- На васъ даже глазамъ смотрѣть больно. Если и теперь панна въ васъ не влюбится, значитъ, у нея глазъ нѣтъ.
   Тутъ прибѣжали двѣ младшихъ панны Гаштовтъ, возвращающіяся съ полуденнаго удоя, обѣ съ подойниками въ рукахъ. Увидя пана Володіёвскаго, онѣ остановились, какъ вкопанныя.
   -- Король, или не король?-- сказала Зоня.
   -- Вы нарядились, какъ на свадьбу!-- прибавила Марися.
   -- Можетъ изъ этого и свадьба будетъ!-- засмѣялся старый Пакошъ.-- Къ паннѣ нашей ѣдетъ.
   Прежде чѣмъ старикъ кончилъ, полный подойникъ выскользнулъ изъ рукъ Мариси и струя молока поплыла къ самымъ ногамъ пана Володіёвскаго.
   -- Смотри на то, что держишь!-- сердито сказалъ Пакошъ.-- Ишь ты, коза!
   Марися не отвѣтила ничего, подняла подойникъ и тихо пошла домой.
   Панъ Володіёвскій сѣлъ на коня и вмѣстѣ со своими слугами поѣхалъ въ Водокты. День стоялъ чудесный. Солнце играло на панцырѣ и шлемѣ пана Володіёвскаго такъ, что издали, изъ-за вербъ, показалось, будто по дорогѣ ид?тѣ другое солнца.
   -- Интересно знать, буду ли я возвращаться съ кольцомъ или съ отказомъ?-- сказалъ рыцарь.
   -- Что вы говорите?-- спросилъ одинъ изъ слугъ.
   -- Дуракъ!
   Слуга дернулъ назадъ свою лошадь, а панъ Володіёвскій продолжалъ:
   -- Хорошо, что это не въ первый разъ.
   Эта мысль придавала ему храбрости.
   Панна Александра не узнала его сразу, такъ что онъ долженъ былъ повторить свое имя; тогда хозяйка приняла его вѣжливо, но важно и даже съ нѣкоторымъ принужденіемъ, несмотря на то, что панъ Володіёвскій, видавшій въ своемъ вѣку много хорошаго, держалъ себя какъ истый придворный. Онъ поклонился ей съ величайшимъ почтеніемъ, приложилъ руку къ сердцу и заговорилъ:
   -- Я пріѣхалъ освѣдомиться о вашемъ здоровьѣ, не подѣйствовало ли на васъ неблагопріятно недавнее печальное происшествіе... Я долженъ былъ сдѣлать это на другой же день, но боялся побезпокоить васъ.
   -- Съ вашей стороны очень любезно, что, избавивъ меня отъ такой опасности, вы еще сохранили обо мнѣ память... Садитесь, будьте пріятнымъ гостемъ.
   -- О, панна!-- отвѣтилъ панъ Михалъ,-- еслибъ я забылъ о васъ, тогда не былъ бы достоинъ вашего вниманія и расположенія. Я долженъ благодарить Бога, что онъ дозволилъ мнѣ оказать вамъ услугу.
   -- Это я должна благодарить сначала Бога, а потомъ васъ...
   -- Если такъ, то будемъ благодарить оба, потому что я ничего такъ не желаю, какъ быть вамъ полезнымъ во всякое время.
   Панъ Володіёвскій повелъ усиками, которые торчали выше носа; онъ былъ доволенъ собою, что сразу вошелъ in medias res и выложилъ свое чувство паннѣ на столѣ. Она сидѣла, сконфуженная, молчаливая, но прелестная, какъ вешній день. На ея щекахъ выступилъ слабый румянецъ, густыя рѣсницы почти совсѣмъ скрывали глаза.
   "Краснѣетъ... добрый знакъ!" -- подумалъ панъ Володіёвскій, откашлялся и продолжалъ:
   -- Вамъ, вѣроятно, извѣстно, что я предводительствовалъ ляуданцами послѣ вашего дѣдушки?
   -- Да, я знаю. Покойный дѣдушка не могъ самъ идти на послѣднюю войну, но необыкновенно обрадовался, когда услыхалъ, кому передалъ панъ виленскій воевода его хоругвь, и говорилъ, что знаетъ васъ, по репутаціи, за славнаго воина.
   -- Онъ такъ и говорилъ обо мнѣ?
   -- Я слышала сама, какъ онъ расхваливалъ васъ, а послѣ войны васъ такъ же и ляуданцы хвалили.
   -- Я простой солдатъ и вовсе не достоинъ, чтобы меня ставили выше другихъ, но теперь очень радъ этому обстоятельству,-- теперь я для васъ не первый встрѣчный. Всегда лучше знать, съ кѣмъ имѣешь дѣло. Теперь явилось много людей, которые называютъ себя шляхтичами, тогда какъ сами Богъ знаетъ какого происхожденія.
   -- Васъ тутъ знаютъ и безъ этого. Въ Любичѣ есть шляхта, ваши однофамильцы.
   -- Это другая фамилія. Я -- Корчакъ-Володіёвскій; мы происходимъ изъ Венгріи, отъ одного дворянина Атиллы, который во время преслѣдованія далъ обѣтъ Пресвятой Дѣвѣ принять католическую вѣру, если уйдетъ живымъ отъ непріятеля. Онъ сдержалъ свое обѣщаніе, когда счастливо переплылъ три рѣки,-- тѣ самыя, что находятся въ нашемъ гербѣ.
   -- Такъ вы не отсюда родомъ?
   -- Нѣтъ, панна. Я изъ Украйны, изъ русскихъ Володіёвскихъ, и до сихъ поръ владѣю тамъ деревушкою, да ее теперь занялъ непріятель. Но я съ малыхъ лѣтъ служу въ войскѣ и болѣе интересуюсь общественными дѣлами, чѣмъ своими собственными. Сначала я служилъ у воеводы русскаго, незабвеннаго князя Ереміи, былъ съ нимъ и подъ Махновкой, и подъ Константиновымъ, а послѣ Берестечка самъ король обнялъ меня. Богъ свидѣтель, я не хвалиться сюда пріѣхалъ,-- мнѣ хотѣлось бы, чтобъ вы знали, что я не изъ тѣхъ, кто храбрится только на словахъ, что жизнь моя прошла въ служеніи родинѣ, что судьба и на мою долю послала немного славы, не замаравъ моего добраго имени. Ей-Богу! Кромѣ того, это могутъ подтвердить достовѣрные свидѣтели!
   -- Если бы всѣ были похожи на васъ!-- вздохнула панна.
   -- Вѣроятно, вамъ пришелъ въ голову тотъ негодяй, что осмѣлился поднять на васъ руку?
   Панна Александра опустила глаза внизъ и не отвѣчала ни слова.
   -- Ему досталось по заслугамъ,-- продолжалъ панъ Володіёвскій.-- Говорятъ, что ему лучше,-- все равно, отъ наказанія не отвертится. Всѣ хорошіе люди осудили его. Достаточно того, что о немъ говорятъ, будто бы онъ передался непріятелю, чтобы получить отъ него помощь... Впрочемъ, послѣднее вздоръ: люди, съ которыми онъ напалъ на васъ, взяты просто съ дороги.
   -- Откуда вы все это знаете?-- живо спросила панна, поднимая на Володіёвскаго свои голубые глаза.
   -- Отъ тѣхъ же самыхъ людей. Странный человѣкъ этотъ Емицицъ: когда я назвалъ его передъ поединкомъ измѣнникомъ, онъ не оправдывался, хотя мое обвиненіе было несправедливо. Гордость въ немъ дьявольская.
   -- И вы говорите повсюду, что онъ не измѣнникъ?
   -- Не говорилъ, потому что самъ не зналъ, но теперь буду говорить. Даже самаго величайшаго врага нельзя позорить такимъ образомъ.
   Глаза панны Александры во второй разъ остановились на маленькомъ рыцарѣ съ выраженіемъ симпатіи и благодарности.
   -- Какой вы хорошій, какой добрый человѣкъ!...
   Панъ Володіёвскій еще болѣе ободрился.
   -- Къ дѣлу, Михалъ!-- сказалъ онъ самъ себѣ и потомъ заговорилъ вслухъ:-- Я еще болѣе скажу вамъ!... Я не одобряю тактики пана Кмицица, но не удивляюсь, что онъ такъ добивался васъ, въ присутствіи которой блѣднѣютъ всѣ прелести Венеры. Отчаяніе подтолкнуло его на такое злодѣяніе и подтолкнетъ еще разъ, если обстоятельства сложатся благопріятно. Какъ вы можете оставаться одинокою съ такою красотой? На свѣтѣ много такихъ Кмицицовъ, много сердецъ вы зажжете, многимъ опасностямъ подвергнетесь. Богъ мнѣ помогъ спасти васъ, но меня уже призываетъ въ поле труба Марса... Кто будетъ оберегать васъ?... О, панна! солдатъ обвиняютъ въ вѣтренности, но напрасно. И у меня сердце не каменное, и оно не могло оставаться нѣмымъ при видѣ вашихъ прелестей...
   Тутъ панъ Володіёвскій упалъ на колѣна передъ Александрой.
   -- О, панна!-- взывалъ онъ.-- Я получилъ хоругвь въ наслѣдство послѣ вашего дѣдушки, позвольте же мнѣ получить и его внучку. Поручите мнѣ обязанность оберегать васъ и вы будете спокойны и счастливы; хотя я и уѣду на войну,-- одно мое имя будетъ оберегать васъ.
   Панна вскочила со стула и съ недоумѣніемъ слушала пана Володіёвскаго, а онъ продолжалъ дальше:
   -- Я бѣдный солдатъ, но шляхтичъ и человѣкъ честный, и, клянусь, ни въ моемъ гербѣ, ни въ моемъ имени вы не найдете ни малѣйшаго пятна. Я, можетъ быть, грѣшу поспѣшностью, но вы поймете, что меня зоветъ отчизна, которую я не могу оставить даже для васъ... Не дадите ли вы мнѣ хоть какой-нибудь надежды? Не скажете ли хоть какого-нибудь добраго слова?
   -- Вы требуете отъ меня невозможнаго... Боже мой! Этого никогда, никогда быть не можетъ!-- отвѣтила окончательно растерявшаяся Александра.
   -- Все зависитъ отъ васъ...
   -- Поэтому-то я прямо говорю вамъ: нѣтъ!
   Панна нахмурила брови.
   -- Панъ Володіёвскій! я многимъ обязана вамъ, я понимаю это. Требуйте, чего хотите, я все готова отдать, только не моей руки.
   Панъ Володіёвскій всталъ.
   -- Вы не хотите принять моего предложенія, да?
   -- Не могу.
   -- И это послѣднее ваше слово?
   -- Послѣднее и рѣшительное.
   -- Можетъ быть, вамъ не поправилась моя поспѣшность? Оставьте мнѣ, по крайней мѣрѣ, хоть надежду!
   -- Не могу, не могу...
   -- Нѣтъ здѣсь мнѣ счастья, какъ никогда и нигдѣ не было! Панна, не обѣщайте мнѣ награды, я не за нею пріѣхалъ, а если просилъ вашей руки, то такъ... по доброй волѣ. Еслибъ вы сказали мнѣ, что отдаете ее потому, что должны, я, все равно, не принялъ бы ее. Что ужь тутъ толковать!... Вы отвергли меня... дай Богъ, чтобъ вамъ не попался кто-нибудь хуже меня. Я ухожу изъ этого дома такъ же, какъ и пришелъ сюда... больше, конечно, не приду. Меня тутъ ни въ грошъ не ставятъ. Пусть и такъ будетъ. Будьте же счастливы, хотя бы съ тѣмъ же самымъ Кмицицемъ... Мнѣ кажется, и на меня вы сердитесь за то, что я ранилъ его. Если онъ лучше, то, понятно, вы не для меня.
   Александра сжала виски руками и повторила нѣсколько разъ:
   -- Боже, Боже, Боже!
   Но видъ ея горя не укротилъ пана Володіёвскаго. Онъ поклонился, вышелъ, злой и гнѣвный, тотчасъ же сѣлъ на коня и уѣхалъ.
   -- Нога моя больше не будетъ въ этомъ домѣ, -- сказалъ онъ громко.
   -- Что вы говорите?-- спросилъ его слуга.
   -- Дуракъ!-- отвѣтилъ панъ Володіёвскій.
   -- Вы мнѣ уже говорили это, когда мы сюда ѣхали.
   Панъ Михалъ промолчалъ, потомъ началъ ворчать тихонько:
   -- Неблагодарность одна.... Въ отвѣтъ за доброе чувство -- презрѣніе.... Придется, вѣрно, до смерти служить въ солдатахъ. Такъ уже на роду написано. Чортъ бы побралъ такую судьбу!... Что ни Попытаю, то отказъ.... Нѣтъ справедливости на этомъ свѣтѣ!... Что она нашла во мнѣ дурнаго?
   Панъ Володіёвскій нахмурилъ брови и напрягъ весь свой умъ, но вдругъ ударилъ себя по лбу.
   -- Вотъ оно что!-- закричалъ онъ, -- она любитъ еще того... конечно, конечно!...
   Но это открытіе не согнало морщинъ съ его лица.
   "Тѣмъ хуже для меня, -- подумалъ онъ черезъ минуту.-- Если она послѣ всего этого любитъ его, то и не перестанетъ добить. Всѣ гадости, которыя онъ могъ надѣлать, онъ надѣлалъ уже. Затѣмъ пойдетъ на войну, прославится, репутацію исправитъ.... И мѣшать ему въ этомъ нельзя... помочь надо скорѣе, для блага отечества... Да, онъ хорошій солдатъ... Но чѣмъ же я-то плохъ, кто скажетъ?... Инымъ такое счастье... Эхъ, еслибъ знать раньше, что нужно дѣлать!... Развѣ женщина цѣнитъ во что-нибудь доблесть и мужество? Правду сказалъ панъ Заглоба, что лиса и женщина самыя гнусныя существа на свѣтѣ. А жаль, что все пропало! Красивая дѣвушка, и добрая, какъ говорятъ. Горда только,-- ухъ, какъ горда!... Кто знаетъ, пойдетъ ли она за него (хотя любитъ его, это несомнѣнно), вѣдь, онъ такъ ее оскорбилъ и обезчестилъ. Наконецъ, онъ прямо могъ достичь своей цѣли, а вмѣсто того чортъ знаетъ что надѣлалъ... Она, пожалуй, готова совсѣмъ отказаться отъ радостей брачной жизни... Мнѣ тяжело, а ей, бѣдняжкѣ, еще, поди, тяжелѣй".
   Панъ Володіёвскій окончательно расчувствовался надъ судьбой Александры и покачалъ головой.
   "Да хранитъ ее Богъ! Я не сержусь на нее. Мнѣ не первая неудача, а ей первое горе. Бѣдняжечка, она еле духъ переводитъ отъ горя, а я еще ей глаза кололъ этимъ Кмицицемъ и огорчилъ еще больше. Не нужно было этого дѣлать... какъ бы поправить? Пусть меня убьетъ непріятельская пуля, а я поступилъ, какъ невѣжа. Напишу я ей извинительное письмо, а если ей нужна моя помощь, я всегда готовъ".
   Размышленія пана Володіёвскаго прервалъ слуга.
   -- Тамъ, на горѣ, панъ Харлампъ съ кѣмъ-то еще ѣдетъ.
   -- Гдѣ?
   -- А вонъ, тамъ!
   -- Дѣйствительно, тамъ, кажется, двое, но панъ Харлампъ остался при князѣ воеводѣ Виленскомъ. Какъ ты его узналъ?
   -- А по его буланкѣ. Ее все войско знаетъ.
   -- Правда, конь буланый... Но, можетъ быть, это еще кто-нибудь?
   -- Да я и ходъ ея узнаю. Панъ Харлампъ, это вѣрно.
   Вскорѣ панъ Володіёвскій убѣдился, что это дѣйствительно панъ Харлампъ.
   То былъ поручикъ кавалерійской хоругви литовскаго войска, давнишній знакомый пана Володіёвскаго. Когда-то они ссорились другъ съ другомъ, но потомъ, служа вмѣстѣ, подружились.
   Панъ Володіёвскій поскакалъ ему на встрѣчу съ крикомъ:
   -- Какъ поживаешь, носачъ? Откуда ты взялся?
   Офицеръ, дѣйствительно, заслуживалъ свое прозвище, благодаря длинѣ и толщинѣ своего носа. Онъ дружески обнялъ полковника.
   -- Пріѣхалъ нарочно къ тебѣ съ порученіемъ и деньгами.
   -- Съ порученімъ и деньгами? Отъ кого?
   -- Отъ князя воеводы Виленскаго, нашего гетмана. Онъ посылаетъ тебѣ письмо, приказываетъ собирать ополченіе. А другое письмо къ пану Кмицицу. Кажется, онъ гдѣ-то здѣсь.
   -- И пану Кмицицу?... Какъ же это мы вдвоемъ будемъ собирать ополченіе въ одномъ мѣстѣ?
   -- Онъ долженъ ѣхать въ Троки, а ты останешься здѣсь.
   -- Какъ же ты зналъ, гдѣ меня разыскивать?
   -- Самъ гетманъ о тебѣ тщательно разспрашивалъ. Здѣшніе, люди служатъ у насъ, и я ѣхалъ почти навѣрняка... Ты тамъ въ большой чести!... Я слышалъ самъ, какъ князь говорилъ, что ничего не ожидалъ получить послѣ воеводы русскаго, а достался ему такой знаменитый рыцарь.
   -- Дай Богъ унаслѣдовать ему и военное счастье воеводы русскаго. Для меня большая честь, что я долженъ собирать ополченіе, и я сейчасъ же примусь за это. Военныхъ людей здѣсь не мало, было бы только съ чѣмъ ихъ на ноги поставить. А денегъ ты много привезъ?
   -- Вотъ пріѣдешь въ Пацунели, увидишь.
   -- Такъ ты и въ Пацунеляхъ былъ? Берегись, тамъ красивыхъ дѣвушекъ столько же, сколько маку въ огородѣ.
   -- Потому-то тебѣ и понравилось жить тамъ!... Постой, у меня есть и частное письмо отъ гетмана къ тебѣ.
   -- Давай!
   Панъ Харлампъ вынулъ письмо съ малою радзивилловскою печатью. Панъ Володіёвскій прочелъ:

"Панъ полковникъ Володіёвскій!

   "Зная вашу горячую любовь къ отечеству, посылаю вамъ приказаніе собирать ополченіе, и не такъ, какъ это дѣлаютъ другіе, но съ величайшимъ вниманіемъ, ибо periculum in mora. Если хотите обрадовать насъ, то хоругвь должна быть готова и снабжена лошадьми къ концу іюля, самое дальнѣе въ половинѣ августа. Интересуетъ насъ, откуда вы возьмете хорошихъ лошадей, тѣмъ болѣе, что и денегъ вамъ посылаемъ не много,-- больше панъ подскарбій, по-старому непріязненный намъ, не даетъ. Половину этихъ денегъ отдайте пану Кмицицу, которому панъ Харлампъ тоже везетъ нашъ приказъ. Надѣемся, что онъ намъ будетъ полезенъ въ этомъ дѣлѣ; но такъ какъ до насъ дошли слухи о его безобразныхъ поступкахъ въ Упитѣ, то вы лучше возьмите у пана Харлампа наше письмо и рѣшите сами, отдавать ли его пану Кмицицу или нѣтъ. Если вы находите, что своими поступками онъ замаралъ рыцарскую честь, тогда письмо удержите: мы опасаемся, какъ бы враги наши -- панъ подскарбій и панъ воевода витебскій -- не закричали, что мы поручаемъ подобныя дѣла подозрительнымъ людямъ. Если же окажется, что за Кмицицомъ важныхъ проступковъ нѣтъ, то письмо вручите ему,-- пусть онъ постарается загладить свои вины и не опасается никакихъ судебныхъ преслѣдованій. Правь судить его принадлежитъ намъ и судить его будемъ мы, но только послѣ исполненія имъ нашихъ порученій. Письмо это прошу считать знакомъ нашего довѣрія къ вашей вѣрности и военнымъ способностямъ.
   "Янушъ Радзивиллъ, князь Биржанскій и Дубинскій, воевода виленскій".
   -- Панъ гетманъ очень заботится, какъ вы наберете лошадей,-- сказалъ панъ Харлампъ, когда маленькій рыцарь прочиталъ письмо.
   -- Да, лошадей достать Трудно, -- отвѣтилъ панъ Володіёвскій.-- Здѣшняя мелкая шляхта явится на первый призывъ, но у всѣхъ у нихъ жмудскія лошади, не совсѣмъ пригодныя къ службѣ. Имъ нужно другихъ. Народъ здѣсь рослый, и какъ сядутъ на своихъ коней верхомъ, то словно на собакахъ сидятъ. Вотъ забота!... Я сейчасъ же примусь за дѣло, а ты оставь мнѣ письмо гетмана къ Кмицицу; я самъ отвезу. Оно ему придется очень кстати.
   -- Отчего?
   -- Онъ вздумалъ дѣйствовать по-татарски и началъ брать дѣвушекъ въ плѣнъ. Процессовъ у него столько, сколько волосъ на головѣ. Не прошло и недѣли, какъ я съ нимъ бился на сабляхъ.
   -- Э, если ты съ нимъ дрался, то, значитъ, онъ теперь лежитъ?
   -- Да, но ему уже лучше. Недѣля, другая, и онъ совсѣмъ выздоровѣетъ. Что слышно de publicis?
   -- Плохо, по-старому... Панъ подскарбій Госѣвскій все въ ссорѣ съ нашимъ княземъ, а когда гетманы въ ссорѣ, то и дѣла ладно идти не могутъ. Мы, все-таки, немного поправились, и еслибъ согласіе, то, кажется, совсѣмъ справились бы съ непріятелемъ. Богъ дастъ, еще прогонимъ ихъ. Всему виной панъ подскарбій.
   -- А другіе говорятъ, что великій гетманъ.
   -- Это говорятъ измѣнники, воевода витебскій говоритъ, потому что они давно съ паномъ подскарбіемъ снюхались.
   -- Воевода витебскій доблестный гражданинъ.
   -- Развѣ и ты стоишь на сторонѣ Сапѣги противъ Радзивилловъ?
   -- Я стою на сторонѣ отчизны, да и всѣ обязаны стоять такъ же. Въ томъ-то все и зло, что даже и солдаты дѣлится на партіи, вмѣсто того, чтобъ сражаться съ непріятелемъ. А что Сапѣга доблестный гражданинъ, я скажу это хоть самому князю, несмотря на то, что служу у него.,
   -- Пробовали кое-кто мирить ихъ, да ничего не вышло!-- сказалъ панъ Харлампъ.-- Отъ князя то и дѣло теперь летаютъ гонцы къ королю... Говорятъ, что затѣвается что-то новое. Ожидали мц всеобщаго ополченія съ его величествомъ королемъ,-- не дождались! Говорятъ, что въ иномъ мѣстѣ оно было бы нужнѣй.
   -- Развѣ въ Украйнѣ.
   -- Почемъ я знаю! Поручикъ Брохвичъ говоритъ,-- онѣ своими ушами слышалъ,-- что къ нашему гетману пріѣхалъ Тизенгаузенъ и что-то долго толковалъ съ нимъ, о чемъ, Брохвичъ не могъ услыхать, но когда выходили изъ комнаты, то онъ слушалъ, какъ гетманъ говорилъ: "Изъ этого можетъ выйти новая война". Ужасно это на всѣхъ насъ подѣйствовало. Что бы это могло значить?
   -- Должно быть, Брохвичъ ослышался! Съ кѣмъ же можетъ быть война? Цезарь сочувствуетъ намъ болѣе, чѣмъ нашимъ непріятелямъ, со Шведомъ перемиріе еще не кончилось,-- шесть лѣтъ осталось,-- а татары помогаютъ намъ въ Украйнѣ, конечно, не безъ согласія турокъ.
   -- Мы такъ ни до чего и не добились!
   -- Да ничего и не было. Но, какъ бы то ни было, слава Богу, я опять при дѣлѣ. А то ужь мнѣ скучно начинало дѣлаться.
   -- Ты самъ хочешь отвезти приказъ Кмицицу?
   -- Я, вѣдь, говорилъ тебѣ, что такъ панъ гетманъ приказываетъ. Мнѣ все равно нужно навѣстить Кмицица -- такъ нужно по рыцарскому обычаю,-- а съ письмомъ еще лучше. Но отдамъ ли я ему письмо,-- это еще вопросъ... Подумаю, во всякомъ случаѣ, потому что это предоставлено моей волѣ.
   -- А мнѣ это на руку, потому что у меня дѣлъ по горло. У меня есть еще приказъ къ пану Станкевичу, потомъ я поѣду въ Кейданы принимать пушки, а потомъ въ Биржи, посмотрѣть, все ли въ крѣпости готово въ оборонѣ.
   -- И въ Биржи?
   -- Да.
   -- Странно. Непріятель новыхъ побѣдъ не одерживаетъ, а Биржи у самой курляндской границы. Собираютъ новые полки, значитъ, и край, попавшій въ руки непріятеля, не останется безъ защиты. Курляндцы, кажется, и не думаютъ воевать съ нами. Хорошіе они солдаты, но ихъ немного, и Радзивиллъ можетъ придушить ихъ одною рукой.
   -- Странно и мнѣ,-- отвѣтивъ Харлампъ,-- тѣмъ болѣе, что мнѣ приказано спѣшить во всемъ. Если я найду что-нибудь въ безпорядкѣ, то долженъ донести князю Богуславу, а тотъ пришлетъ инженера Петерсона.
   -- Что бы это могло быть?! Какъ бы только домашней войны не было, да сохранитъ насъ отъ нея Господь Богъ! Ужь если князь Богуславъ вмѣшивается, значитъ, будетъ потѣха чорту.
   -- Не говори этого. Онъ очень храбрый человѣкъ!
   -- Я не отрицаю его храбрости, но онъ скорѣе нѣмецъ или французъ, чѣмъ полякъ... И о республикѣ онъ вовсе не заботится, только о домѣ Радзивилловъ, какъ бы его еще болѣе возвеличить, а всѣ другіе унизить. И въ князѣ-воеводѣ, нашемъ гетманѣ, гордость раздуваетъ (кажется, и такъ ея не мало!), и распря съ Сапѣгами и Госѣвскимъ,-- все его рукъ дѣло.
   -- У, какой ты политикъ! Ты долженъ, какъ можно скорѣй, жениться, чтобы такой великій умъ не пропадалъ.
   Володіёвскій пристально взглянулъ на товарища.
   -- Жениться?... а?
   -- Ну, да! А, можетъ быть, ты уже ухаживаешь за кѣмъ-нибудь? Ишь ты нарядился, словно на парадъ!
   -- Ахъ, оставь меня въ покоѣ!
   -- Признайся, вѣдь, правда?
   -- Но, вѣдь, и тебѣ тоже не разъ приходилось оставаться съ носомъ... Наконецъ, не время и думать о сватовствѣ, когда нужно снаряжать ополченіе.
   -- Ты будешь готовъ къ лѣту?
   -- Къ концу лѣта, хотя бы для этого приходилось лошадей изъ-подъ земли выкапывать. Слава Богу, что мнѣ досталась эта работа, иначе тоска совсѣмъ бы съѣла.
   Дѣйствительно, извѣстія отъ гетмана и предстоящая тяжелая работа облегчили пана Володіёвскаго, такъ что, подъѣзжая къ Пацунелямъ, онъ уже болѣе не думалъ о недавней своей неудачѣ. Вѣсть о гетманскомъ приказѣ быстро распространилась по всему засцянку. Шляхта тотчасъ же явилась разузнавать, правда ли это; панъ Володіёвскій сказалъ, что правда. Всѣ съ охотой шли на войну... Вотъ только жаль выходить въ концѣ лѣта, передъ жнивьемъ. Полковникъ разослалъ гонцовъ повсюду -- и въ Упиту, и въ болѣе богатые шляхетскіе дома. Вечеромъ пріѣхали нѣсколько Бутримовъ, Стакьяновъ и Домашевичей.
   Всѣ на чемъ свѣтъ стоитъ ругали непріятеля и предвидѣли рядъ блистательныхъ побѣдъ. Молчали только одни Бутримы, но имъ это въ счетъ не ставилось. Всѣ знали, что они станутъ, какъ одинъ человѣкъ. Панъ Володіёвскій думалъ о томъ, что ему дѣлать съ письмомъ гетмана къ Кмицицу.
   

Глава IX.

   Для пана Володіёвскаго настала пора тяжелой работы, отдачи приказовъ, разъѣздовъ и т. п. На слѣдующей недѣлѣ онъ перенесъ свою резиденцію въ Упиту и началъ собирать ополченіе. Шляхта, и мелкая, и крупная, такъ и валила къ нему. Въ особенности много было ляуданцевъ, которымъ нужно было добывать лошадей. Панъ Володіёвскій бился какъ рыба объ ледъ, но, благодаря его умѣнью, дѣло шло хорошо. Въ это же время онъ навѣстилъ въ Любичѣ и пана Кмицица. Тотъ выздоравливалъ и хотя еще не покидалъ постели, было видно, что живъ останется. У пана Володіёвскаго сабля была тяжелая, но рука легкая.
   Панъ Кмицицъ узналъ его сразу и немного поблѣднѣлъ при видѣ его. Невольно онъ потянулся за саблей, висящей надъ изголовьемъ, но тотчасъ же протянулъ гостю исхудалую руку и сказалъ:
   -- Благодарю васъ за посѣщеніе.
   -- Я пріѣхалъ спросить, не сердитесь ли вы на меня?-- спросилъ панъ Михалъ.
   -- Нисколько. Меня побилъ не кто-нибудь, а фехтмейстеръ чистѣйшей воды. Едва-едва и поправился.
   -- Какъ же ваше здоровье?
   -- Вамъ странно, что я живъ послѣ вашего угощенія? Я и самъ удивляюсь.-- Тутъ панъ Кмицицъ усмѣхнулся:
   -- Ну, ваше дѣло еще не потеряно. Вы докончите меня, когда захотите.
   -- Я совсѣмъ не съ тѣмъ намѣреніемъ пріѣхалъ сюда...
   -- Или вы продали душу дьяволу, или у васъ есть какой-нибудь талисманъ,-- перебилъ Кмицицъ.-- Видитъ Богъ, я далекъ отъ самохвальства,-- я только что возвращаюсь съ того свѣта,-- но до встрѣчи съ вами всегда думалъ: если я, по искусству владѣть саблей, не первый въ республикѣ, то, во всякомъ случаѣ, второй. А теперь... теперь я не отбилъ бы перваго вашего удара, еслибъ вы захотѣли. Скажите, гдѣ вы такъ выучились?
   -- У меня были кое-какія природныя способности,-- отвѣтилъ панъ Михалъ,-- и отецъ повторялъ мнѣ постоянно: "Богъ обидѣлъ тебя ростомъ, и люди будутъ смѣяться надъ тобой, если ты ихъ не заставишь бояться". Потомъ, служа у воеводы русскаго, я подъучился еще. Было тамъ нѣсколько человѣкъ, которые смѣло могли выйти противъ меня.
   -- Могли ли быть такіе?
   -- Могли, потому что были. Былъ панъ Подбинента, литвинъ, шляхтичъ, погибшій въ Збаражѣ... упокой, Господи, его душу!...-- человѣкъ гигантской силы. Потомъ былъ Скшетускій, мой другъ, о которомъ вы, вѣроятно, слыхали.
   -- Какже! Онъ вышелъ изъ Збаражѣ и пробрался сквозь козацкое войско. Кто о немъ не слыхалъ!... Такъ вы изъ той компаніи? и въ Збаражѣ были?... Бью челомъ! Постойте... да я о васъ слышалъ и отъ воеводы виленскаго. Вѣдь, ваше имя Михалъ?
   -- Собственно говоря, я Юрій Михалѣно такъ какъ святой архангелъ Михаилъ предводительствуетъ всею небесною ратью и одержалъ столько побѣдъ надъ адскими полчищами, то я и считаю его за патрона.
   -- Конечно, Георгію не равняться съ Михаиломъ. Такъ вы тотъ Володіёвскій, что побѣдилъ Богуна?
   -- Тотъ самый.
   -- Ну, отъ такого не стыдно получить ударъ шпагой. Желалъ бы я подружиться съ вами. Правда, вы обозвали меня измѣнникомъ, но совершенно напрасно.
   Панъ Кмицицъ нахмурилъ брови, какъ будто его рана вновь открылась.
   -- Признаюсь, я ошибся,-- отвѣтилъ панъ Володіёвскій,-- но узнаю объ этомъ впервые не отъ васъ; мнѣ еще раньше ваши люди сказали. И знайте, иначе я не пріѣхалъ бы сюда.
   -- Ужь точили, точили языки на мой счетъ!-- съ горечью проговорилъ Кмицицъ.-- Будь, что будетъ. По совѣсти говоря, не одинъ грѣхъ лежитъ на моей совѣсти, но надо принять въ соображеніе, какъ приняли меня здѣшніе люди.
   -- Больше всего вы себѣ повредили поджогомъ Волмонтовичей и послѣднимъ похищеніемъ.
   -- Они мнѣ за это грозятъ процессами. У меня уже лежитъ нѣсколько вызововъ явиться въ судъ. Больному не дадутъ выздоровѣть. Я спалилъ Волмонтовичи,-- правда, и людей тамъ нѣсколько погибло; но пусть судитъ меня Богъ, если я поступилъ такъ просто изъ кровожадности. Въ ту самую ночь, передъ пожаромъ, я поклялся жить со всѣми въ согласіи, привязать къ себѣ здѣшнюю шляхту, помириться даже съ жителями Упиты,-- тамъ я, дѣйствительно, былъ не правъ. Возвращаюсь домой и что же застаю? Мои товарищи, всѣ мертвые, какъ порѣзанная скотина, лежатъ вдоль стѣны! Когда я узналъ, что это дѣло Бутримовъ, словно дьяволъ схватилъ меня въ свои когти,-- и я отомстилъ страшно... А вы знаете, за что ихъ побили?... Впослѣдствіи я самъ узналъ отъ одного изъ Бутримовъ,-- въ лѣсу съ нимъ встрѣтился,-- за то, что они хотѣли потанцовать въ корчмѣ со шляхтянками... Кто бы не сталъ мстить на моемъ мѣстѣ?
   -- Панъ хорунжій!-- возразилъ Володіёвскій, -- правда, съ вашими товарищами поступили жестоко, но развѣ это шляхта загубила ихъ? Нѣтъ, загубила ихъ старая репутація, привезенная сюда издалека.
   -- Бѣдняги!-- продолжалъ Кмицицъ, увлекшійся своими воспоминаніями,-- когда я лежалъ въ лихорадкѣ, они каждый вечеръ приходили сюда,-- вонъ изъ той двери. Войдутъ, станутъ вокругъ моей кровати, синіе, окровавленные, и стонутъ: "Подай за наши души, мы страдаемъ"! Такъ повѣрите ли, волосы дыбомъ у меня становились, сѣрою отъ нихъ пахло даже... За души ихнія я подалъ, только бы это облегчило ихъ...
   Наступила минута молчанія.
   -- Что же касается похищенія,-- продолжалъ Кмицицъ,-- то вамъ никто не могъ сказать, что она спасла мнѣ жизнь, когда спрятала отъ преслѣдованія шляхты, а потомъ велѣла идти вонъ и не показываться на глаза. Что мнѣ тогда оставалось?
   -- Все-таки, это чисто-татарскій пріемъ.
   -- Точно вы не знаете, что такое любовь, и до какого отчаянія можно дойти, утративъ любимаго человѣка.
   -- Я не знаю, что такое любовь?-- вспылилъ панъ Володіёвскій.-- Да я съ тѣхъ поръ, какъ началъ носить саблю, постоянно бывалъ влюбленъ... Правда, во многихъ, потому что мнѣ никогда не платили взаимностью. Если бы не то, то я былъ бы вѣрнѣе Троила.
   -- Какая тамъ любовь, если любить то одну, то другую!-- замѣтилъ Кмицицъ.
   -- Я вамъ скажу то, что видѣлъ собственными глазами. Въ началѣ возстанія Хмельницкаго, Богунъ, тотъ самый, что послѣ Хмельницкаго пользовался большимъ вліяніемъ среди Козаковъ, похитилъ у Скшетускаго невѣсту, княжну Курцевичъ. Вотъ это была любовь! Все войско плакало при видѣ отчаянія Скшетускаго. У него борода на двадцать седьмомъ или восьмомъ году посѣдѣла, а знаете, что онъ сдѣлалъ?
   -- Откуда я могу это знать?
   -- Потому, что отечество было унижено, потому, что страшный Хмельницкій торжествовалъ,-- онъ вовсе не пошелъ разыскивать дѣвушку. Онъ поручилъ себя Богу и дрался во всѣхъ битвахъ подъ начальствомъ князя Ереміи и такъ прославился подъ Збаражемъ, что имя его до сихъ поръ повторяется всѣми. Сравните-ка дѣйствія его съ вашими дѣйствіями, -- разница большая!
   Кмицицъ молчалъ и кусалъ усы. Володіёвскій продолжалъ дальше:
   -- Богъ наградилъ Скшетускаго и возвратилъ ему дѣвушку. Вскорѣ послѣ Збаража онъ женился и прижилъ троихъ дѣтей, но не перестаетъ служить и до сихъ поръ. А вы, производя безпорядки, помогаете самому непріятелю и чуть-чуть не лишились жизни, не говоря уже о томъ, что нѣсколько дней тому назадъ совсѣмъ могли бы потерять дѣвушку.
   -- Какимъ образомъ?-- спросилъ Кмицицъ, садясь на постель.-- Что съ ней сдѣлалось?
   -- Ничего не сдѣлалось, только нашелся человѣкъ, который хотѣлъ взять ее въ жены.
   Кмицицъ страшно поблѣднѣлъ; впавшіе глаза его загорѣлись недобрымъ огнемъ. Онъ привскочилъ и крикнулъ:
   -- Кто былъ этотъ вражій сынъ? Ради Бога, говорите!
   -- Я,-- сказалъ панъ Володіёвскій.
   -- Вы? вы?-- съ изумленіемъ спросилъ Кмицицъ.
   -- Я.
   -- Измѣнникъ! Не пройдетъ вамъ это задаромъ!... А она?...-- говорите ужь все!...-- она приняла ваше предложеніе?
   -- Отказала сразу и рѣшительно.
   Опять воцарилось молчаніе. Кмицицъ тяжело вздыхалъ и не спускалъ глазъ съ лица Володіёвскаго.
   -- Почему вы меня называете измѣнникомъ? Развѣ я вашъ другъ или братъ? Я побѣдилъ васъ въ бою и могъ дѣлать, что мнѣ угодно.
   -- По-старому, одинъ изъ насъ заплатилъ бы кровью. Не удалось саблей, я бы застрѣлилъ васъ изъ ружья, и пускай бы меня за это послѣ всѣ черти взяли.
   -- Развѣ что изъ ружья, потому что, если бы она приняла мое предложеніе, тогда и другаго поединка между нами не былобы. Зачѣмъ бы мнѣ было нужно биться? А вы развѣ знаете, почему она отказала мнѣ?
   -- Почему?-- какъ эхо повторилъ Кмицицъ.
   -- Потому, что она любитъ васъ.
   Это было больше, чѣмъ могли вынести слабыя силы больнаго. Голова Кмицица упала на подушки, на лобъ выступилъ обильный потъ. Онъ нѣсколько минутъ пролежалъ въ молчаніи.
   -- Я чувствую страшную слабость,-- проговорилъ онъ, немного погодя.-- Откуда же... вы знаете, что она... любитъ меня?
   -- Потому что у меня есть глаза и я вижу, потому что у меня есть умъ и я соображаю; въ особенности теперь, когда я съѣлъ отказъ, у меня все въ головѣ прояснѣло. Прежде всего, когда послѣ поединка я пришелъ сказать ей, что она свободна, что я ранилъ васъ, она нахмурилась, и, вмѣсто того, чтобы поблагодарить меня, совсѣмъ на меня глядѣть не захотѣла; вовторыхъ, когда Домашевичи тащили васъ, она поддерживала васъ, за голову, какъ мать ребенка; а въ-третьихъ, когда я признался ей въ любви, она приняла это такъ... ну, все равно, нехорошо приняла, однимъ словомъ. Если всего этого вамъ мало, то я ужь не знаю, чего нужно больше.
   -- Еслибъ это была правда!...-- проговорилъ слабымъ голосомъ Кмицицъ,-- Теперь мнѣ прикладываютъ къ ранамъ разныя мази, но нѣтъ бальзама лучше вашихъ словъ.
   -- Измѣнникъ и -- прикладываетъ такой бальзамъ?
   -- Простите меня. Въ головѣ моей какъ-то не помѣщается такое счастье, что она за меня выйдетъ замужъ.
   -- Я сказалъ, что она любитъ васъ, но не говорилъ, что выйдетъ замужъ за васъ. Это -- другое дѣло.
   -- Если не выйдетъ, тогда я голову разобью объ стѣну. Иначе быть не можетъ.
   -- Могло бы быть, еслибъ вы искренно желали загладить свои вины. Теперь война, вы можете идти, можете оказать услуги отечеству, прославиться мужествомъ, поправить репутацію. У кого нѣтъ грѣховъ? У кого нѣтъ тяжести на совѣсти? У всякаго что-нибудь да есть. Но къ покаянію и исправленію дорога открыта каждому. Вы прежде страдали вспыльчивостью,-- старайтесь сдерживать себя; грѣшили противъ отечества,-- теперь спасайте его; дѣлали людямъ зло,-- дѣлайте теперь добро... Вотъ какъ вамъ нужно дѣйствовать, вмѣсто того, чтобъ разбивать голову.
   Кмицицъ пристально посмотрѣлъ на Володіёвскаго, потомъ сказалъ:
   -- Вы говорите, какъ мой искренній другъ.
   -- Я не другъ вашъ, но и не врагъ, а панны мнѣ жаль, несмотря на ея отказъ, потому что я передъ отъѣздомъ наговорилъ ей много рѣзкаго. Отъ отказа я не повѣшусь,-- мнѣ не въ первый разъ,-- но если я помогу вамъ встать на добрую дорогу, то это будетъ заслуга передъ родиной, потому что вы добрый и опытный солдатъ.
   -- Вы хотите поставить меня на дорогу? Столько процессовъ тяготѣетъ надо мною! Прямо съ одра надо идти на судъ. Бѣжать я не хочу. Столько процессовъ! А что ни дѣло, то -- осужденіе на смерть.
   -- Вотъ здѣсь и на это есть лѣкарство, -- сказалъ Володіёвскій, доставая письмо гетмана.
   -- Приказъ!-- крикнулъ Кмицицъ,-- кому?
   -- Вамъ. Не нужно идти ни въ какой судъ, потому что вы подлежите суду гетмана. Но послушайте, что пишетъ мнѣ князь воевода.
   Панъ Володіёвскій прочиталъ Кмицицу конфиденціальное письмо Радзивилла, вздохнулъ, повелъ усиками и проговорилъ:
   -- Такъ вотъ, видите ли, отъ меня зависитъ, отдать ли вамъ приказъ, или спрятать его.
   Сомнѣніе, тревога и надежда промелькнули по лицу Кмицица.
   -- А вы что сдѣлаете?-- спросилъ онъ тихимъ голосомъ.
   -- А я отдаю вамъ приказъ,-- сказалъ панъ Володіёвскій.
   Кмицицъ отвѣчалъ не сразу; онъ опустилъ голову на подушки и смотрѣлъ въ потолокъ. Вдругъ глаза его увлажились и, незнакомыя гостьи въ этихъ глазахъ, слезы повисли на его рѣсницахъ.
   -- Пусть меня зарѣжутъ,-- сказалъ онъ, наконецъ,-- пусть съ меня сдерутъ кожу, если я когда-нибудь видалъ такого хорошаго человѣка, какъ вы... Если вы, благодаря мнѣ, получили отказъ, если Александра, какъ вы говорите, любитъ меня, другой на вашемъ мѣстѣ тѣмъ болѣе мстилъ бы мнѣ, тѣмъ болѣе старался бы втоптать меня въ грязь. А вы подаете мнѣ руку, выводите меня изъ могилы!
   -- Я не хочу ради моихъ личныхъ дѣлъ жертвовать отчизной, а ей вы можете оказать еще большія услуги. Но скажу вамъ, если бы тѣхъ казаковъ вы взяли у Трубецкаго или Хованскаго, я удержалъ бы гетманскій приказъ. Все счастье въ томъ, что вы этого не сдѣлали!
   -- Примѣръ, примѣръ съ васъ брать!-- крикнулъ Кмицицъ.-- Дайте мнѣ руку. Богъ дозволитъ мнѣ заплатить вамъ когда-нибудь добромъ... я вашъ должникъ на всю жизнь.
   -- И отлично, но объ этомъ потомъ. А теперь... насторожите уши! Вамъ не нужно идти ни въ какой судъ, принимайтесь-ка за работу. Отличитесь на войнѣ, и шляхта проститъ вамъ, это народъ добрый. Можете еще все исправить и прославиться, а я ужь знаю одну панну, которая готовитъ вамъ награду.
   -- Э!-- закричалъ съ восторгомъ Кмицицъ, -- чего я буду валяться въ постели, когда непріятель топчетъ наши поля! Эй! кто тамъ? Люди, сапоги мнѣ!...
   Усмѣхнулся и панъ Володіёвскій довольною улыбкой:
   -- Въ васъ духъ сильнѣй тѣла; тѣло-то еще слабо пока.
   Было уже довольно поздно, когда маленькій рыцарь покинулъ Любичъ и поѣхалъ въ Бодокты.
   "Лучше всего я заглажу свои дерзости,-- думалъ онъ,-- когда скажу ей, что поднялъ Кмицица не только съ постели, но изъ бездны безславія. Онъ человѣкъ не совсѣмъ испорченный, только страшно горячій. Ужасно я ее утѣшу, и, кажется, она приметъ меня лучше, нежели тогда, когда я предлагалъ ей самого себя".
   Добрый панъ Михалъ вздохнулъ и пробормоталъ:
   -- Если бы знать, есть ли на свѣтѣ и моя суженая?
   Съ такими мыслями онъ доѣхалъ до Водоктовъ. Кудлатый жмудинъ выбѣжалъ къ воротамъ, но не спѣшилъ отворять ихъ.
   -- Хозяйки нѣтъ дома,-- заявилъ онъ.
   -- Уѣхала?
   -- Уѣхала.
   -- Куда?
   -- Кто ее знаетъ!
   -- А когда пріѣдетъ?
   -- Кто ее знаетъ!
   -- Говори по-человѣчески. Говорила она, когда вернется?
   -- Должно быть, совсѣмъ не вернется, потому что забрала всѣ пожитки.
   -- Да?-- спросилъ панъ Михалъ.-- Вотъ что я надѣлалъ!
   

Глава X.

   Обыкновенно, когда теплые солнечные лучи начинаютъ пробиваться сквозь густыя тучи, когда на деревьяхъ появляются первыя почки, а поля покрываются первою зеленью, надежда вступаетъ и въ людскія сердца. Но весна 1655 года не принесла утѣхи жителямъ республики. Вся ея восточная граница, отъ сѣвера до Дикихъ Полей, словно была окружена огненнымъ поясомъ, и весенніе ливни не могли погасить этого пояса,-- напротивъ, онъ становился все шире и занималъ все большее пространство. Кромѣ того, на небѣ появились зловѣщіе знаки, предвѣщающіе новыя бѣды и несчастія. Изъ тучъ, проносящихся по небесамъ, то и дѣло образовывались высокія башни, крѣпости и тотчасъ рушились со страшнымъ грохотомъ. Удары грома сыпались на землю, еще покрытую снѣгомъ, сосновые лѣса желтѣли, а вѣтви деревъ скорчивались какимъ-то жалкимъ образомъ; звѣри и птицы падали отъ неизвѣстныхъ болѣзней. Наконецъ, замѣтили и на солнцѣ необыкновенныя пятна,-- что-то вродѣ руки, держащей яблоко, пробитаго сердца и креста. Умы тревожились все болѣе и болѣе, а ученые монахи доискивались, что могли бы обозначать подобные знаки. Странная тревога овладѣвала всѣми сердцами.
   Предсказывали новыя войны и вдругъ, Богъ вѣсть откуда, зловѣщій слухъ началъ переходить изъ устъ въ уста, изъ селенія въ селеніе, что со стороны шведовъ близилась туча. На первый взглядъ ничто, казалось, не подтверждало этого извѣстія,-- срокъ перемирія со шведами кончался еще черезъ шесть лѣтъ,-- а объ опасности войны говорилось и на сеймѣ, собранномъ Яномъ Казиміромъ 19 мая въ Варшавѣ.
   Всѣ безпокойными очами смотрѣли на Великую Польшу, надъ которой прежде всего должна была разразиться гроза. Лещиньскій, воевода лэнчицкій, и Нарушевичъ, польный писарь литовскій, выѣхали съ посольствомъ въ Швецію, но отъѣздъ ихъ, вмѣсто водворенія спокойствія, еще больше увеличилъ всеобщую тревогу.
   "Посольство это пахнетъ войной",-- писалъ Янушъ Радзивиллъ.
   "Если бы съ этой стороны не угрожало нашествіе, зачѣмъ бы ихъ высылать туда?-- говорили другіе.-- Вѣдь, изъ Стокгольма только что возвратился прежній посолъ Каназиль, но, видно, ничего не сдѣлалъ, если тотчасъ же за нимъ посылаютъ такихъ важныхъ сенаторовъ".
   Болѣе разсудительные люди не вѣрили еще въ возможность войны.
   "Республика съ своей стороны не давала никакого повода,-- твердили они,-- а перемиріе существуетъ во всей силѣ. Какъ же можно нарушить клятву, попрать договоры и по-разбойничьи напасть на мирнаго сосѣда? Швеція еще помнитъ раны, нанесенныя ей польскою саблей подъ Кирхгольмомъ, Луцкомъ и Тщцянной! Наконецъ, и Густавъ-Адольфъ, который во всей Европѣ не находилъ соперника, долженъ былъ нѣсколько разъ уступить пану Конецпольскому. Шведы не будутъ рисковать своею военною славой, вступая въ борьбу съ соперникомъ, котораго никогда не могли побѣдить. Правда, республика истощена и ослаблена войной, но и у одной Пруссіи и Великой Польши, которая не пострадала въ послѣдней войнѣ, хватитъ силъ весь этотъ голодный людъ прогнать за море, до безплодныхъ скалъ. Не будетъ войны!"
   А боязливые отвѣчали, что еще передъ варшавскимъ сеймомъ въ рѣчи короля на сеймикѣ въ Гродно говорилось объ оборонѣ границъ Великой Польши, о налогахъ и солдатахъ, чего бы не было, еслибъ опасность не была близка.
   Такъ всѣ колебались между опасеніемъ и надеждой. Тяжелое ожиданіе угнетало всѣхъ, когда вдругъ положилъ всему конецъ универсалъ Богуслава Лещиньскаго, генерала великопольскаго, объявляющаго всеобщее ополченіе шляхты воеводствъ Познанскаго и Калишскаго для обороны границъ отъ грозящаго шведскаго нашествія.
   Всякія сомнѣнія исчезли. Крикъ: "Война!" -- разнесся по цѣлой Великой Польшѣ и всѣмъ землямъ республики. То была не только война, но новая война. Хмельницкій, подкрѣпляемый Бутурлинымъ, свирѣпствовалъ на югѣ и востокѣ, Хованскій и Трубецкой -- на сѣверѣ и востокѣ, шведъ приближался съ запада. Огненная лента обращалась въ огненное кольцо.
   Вся страна походила на. осажденный лагерь.
   А въ лагерѣ дѣла шли плохо. Уже одинъ измѣнникъ, Радзѣёвскій, убѣжалъ и теперь находится въ рядахъ непріятеля. Это онъ велъ ихъ на готовую добычу, онъ указывалъ слабыя стороны, онъ долженъ былъ обманывать гарнизоны. Кромѣ того, не было недостатка ни въ лѣни, ни въ зависти; не было недостатка въ магнатахъ, враждующихъ между собой или обижающихся на короля и каждую минуту готовыхъ пожертвовать отечествомъ ради своихъ цѣлей; не было недостатка въ диссидентахъ, жаждущихъ утвердить свое знамя хотя бы на могилѣ родины; а еще болѣе было насильниковъ, погрязшихъ въ развратѣ и своеволіи.
   Спокойная и не тронутая доселѣ войной Великая Польша не жалѣла, по крайней мѣрѣ, денегъ на оборону. Города и шляхетскія селенія выставили столько солдатъ, сколько было назначено, и прежде чѣмъ шляхта сама двинулась въ лагерь, туда уже давно стекались пестрые полки полевой пѣхоты, подъ предводительствомъ ротмистровъ, назначенныхъ сеймиками изъ людей, опытныхъ въ военномъ дѣлѣ.
   И вотъ панъ Станиславъ Дембиньскій былъ назначенъ начальникомъ познанскихъ пѣхотинцевъ, панъ Владиславъ Влостовскій -- косцянскихъ, а панъ Гольцъ, славный воинъ и инженеръ,-- валэцкихъ. Калишскими крестьянами предводительствовалъ панъ Станиславъ Скшетускій, двоюродный братъ Яна, но никто въ опытности и знаніи военнаго дѣла не могъ сравняться, съ паномъ Владиславомъ Скорашевскимъ, котораго слушалъ даже самъ генералъ великопольскій и воевода.
   Въ трехъ мѣстахъ: подъ Пилой, Устьемъ и Велюномъ ротмистры ожидали шляхту, призванную ко всеобщему ополченію. Пѣхота устраивала съ утра до вечера шанцы, оглядываясь назадъ, не идетъ ли конница.
   Въ это время пріѣхалъ одинъ изъ первыхъ сановниковъ, панъ Андрей Грудзиньскій, воевода калишскій, и остановился въ домѣ бургомистра съ многочисленною прислугой, одѣтою въ бѣлое съ голубымъ платье. Онъ ожидалъ, что его тотчасъ же окружитъ калишская шляхта, и, не дождавшись ничего, послалъ за паномъ Станиславомъ Скшетускимъ, который въ это время надсматривалъ за земляными работами надъ рѣкой.
   -- Гдѣ же мои люди?-- спросилъ воевода у ротмистра, знакомаго ему съ дѣтства.
   -- Какіе люди?-- спросилъ панъ Скшетускій.
   -- Да всеобщее калишское ополченіе?
   По смуглому лицу ротмистра мелькнула полупрезрительная, полугрустная улыбка.
   -- Ясновельможный панъ воевода!-- сказалъ онъ,-- теперь время стрижки овецъ, а плохо промытую не покупаютъ въ Гданскѣ. Теперь всякій шляхтичъ или смотритъ за мытьемъ, или стоитъ надъ вѣсами, справедливо разсуждая, что шведы не уйдутъ.
   -- Какъ такъ?-- смутился воевода,-- у васъ еще никого нѣтъ?
   -- Ни души, за исключеніемъ полевой пѣхоты. А потомъ подойдетъ жатва. Добрый хозяинъ не выѣзжаетъ изъ дому въ такое время.
   -- Да что вы мнѣ разсказываете?
   -- А шведы не уйдутъ, еще ближе будутъ, -- повторилъ ротмистръ.
   Лицо воеводы вспыхнуло.
   -- Что мнѣ шведы!... Мнѣ стыдно передъ другими панами, если я останусь здѣсь одинъ, какъ перстъ.
   Скшетускій снова усмѣхнулся.
   -- Позвольте мнѣ замѣтить, -- сказалъ онъ, -- что шведы тутъ главное, а стыдъ уже потомъ. Наконецъ, вамъ и стыдиться нечего: не только калишской, но и никакой другой шляхты еще нѣтъ.
   -- Они съ ума сошли!-- воскликнулъ панъ Грудзиньскій.
   -- Нѣтъ, только они увѣрены, что если не хотятъ въ Швецію, то шведы не преминутъ пожаловать сюда.
   -- Подождите,-- сказалъ воевода.
   Онъ ударилъ въ ладоши, приказалъ слугѣ подать себѣ чернилъ, перо и бумаги, сѣлъ и началъ писать.
   Черезъ полчаса онъ засыпалъ письмо пескомъ, ударилъ по немъ рукою и сказалъ:
   -- Посылаю еще приказаніе, чтобъ они, самое позднее, pro die, 27 praesentis оказали, и думаю, что, по крайней мѣрѣ, въ этомъ случаѣ пожелаютъ non deesse patriae. А теперь скажите мнѣ, имѣете ли вы какія-нибудь извѣстія о непріятелѣ?
   -- Есть. Виттембергъ обучаетъ свои войска подъ Дамой.
   -- Много ихъ?
   -- Одни говорятъ, семнадцать тысячъ, другіе -- больше.
   -- Гм... насъ и столько не будетъ. Какъ вы думаете, съумѣемъ мы устоять?
   -- Если шляхта не явится, то нечего и думать...
   -- Явится, отчего ей не явиться? Извѣстное дѣло, всеобщее ополченіе всегда опаздываетъ. Но со шляхтой-то мы дадимъ отпоръ врагу?
   -- Нѣтъ, не дадимъ,-- холодно сказалъ Скшетускій.-- Ясновельможный панъ воевода, вѣдь у насъ вовсе нѣтъ солдатъ.
   -- Какъ нѣтъ солдатъ?
   -- Вы знаете такъ же хорошо, какъ я, что если и есть у насъ какое-нибудь войско, то все оно въ Украинѣ. Намъ и двухъ полковъ не прислали, хотя одному только Богу вѣдомо, какая буря грознѣе.
   -- Но пѣхота, но всеобщее ополченіе?
   -- Изъ двадцати крестьянъ только одинъ видѣлъ войну, и изъ двухсотъ только одинъ умѣетъ держать ружье. Послѣ первой войны изъ нихъ будутъ хорошіе солдаты, но не теперь. Что же касается всеобщаго ополченія, -- спросите всякаго, кто знаетъ дѣло, можетъ ли всеобщее ополченіе устоять противъ регулярнаго войска, да еще такого, какъ шведское, противъ ветерановъ тридцатилѣтней войны, привыкшихъ къ побѣдамъ?
   -- Почему вы отдаете такое предпочтеніе шведамъ въ сравненіи со своими?
   -- Я не отдаю имъ предпочтенія передъ своими; будь здѣсь пятнадцать тысячъ такихъ, какіе были подъ Збаражемъ, пѣхоты и конницы, я бы не боялся шведовъ, но съ теперешними... я ужь не знаю...
   Воевода уперся руками въ колѣна и проницательно посмотрѣлъ прямо въ глаза Скшетускому, словно желая вычитать въ нихъ какую-нибудь скрытую мысль.
   -- Тогда зачѣмъ же мы сюда пришли? Не думаете ли вы, что намъ лучше уступить?
   Панъ Скшетускій покраснѣлъ.
   -- Если въ моей головѣ зародилась такая мысль, прикажите посадить меня на колъ. На вопросъ, вѣрю ли я въ побѣду, какъ солдатъ, я отвѣчаю: нѣтъ; но зачѣмъ мы пришли сюда -- дѣло другаго рода, на которое я скажу, какъ гражданинъ: затѣмъ, чтобъ дать непріятелю первый отпоръ, чтобы, удержавши его, дать время странѣ собраться съ силами и выступить въ поле, чтобы стоять до тѣхъ поръ, пока силъ хватитъ.
   -- У васъ похвальныя намѣренія,-- холодно отвѣтилъ воевода,-- но вамъ говорить о смерти солдатъ легче, чѣмъ намъ, на которыхъ падетъ вся отвѣтственность за столько даромъ пролитой шляхетской крови.
   -- Шляхтѣ на то и дана кровь, чтобы проливать ее.
   -- Такъ-то такъ! Мы всѣ готовы умереть... да, наконецъ, это самое легкое дѣло, но долгъ обязываетъ насъ, которыхъ само Провидѣніе назначило начальниками, искать не одной только славы, но и взирать на будущее. Война, правда, уже началась, но, вѣдь, Карлъ Густавъ родственникъ нашего государя и помнитъ это. Поэтому нужно прибѣгнуть къ мирнымъ переговорамъ, ибо словомъ иногда можно сдѣлать больше, чѣмъ оружіемъ.
   -- Это меня не касается,-- сухо отвѣтилъ панъ Скшетускій.
   Воеводѣ, очевидно, въ голову пришла та же самая мысль, потому что онъ кивнулъ головой и простился съ ротмистромъ.
   Однако, Скшетускій былъ правъ только на половину, осуждая медленность шляхты, призванной ко всеобщему ополченію. Къ 27 іюля, къ сроку, назначенному во вторичномъ призывѣ, шляхта начала съѣзжаться.
   Каждый день клубы густой пыли, поднимающейся съ дороги, предвѣщали появленіе все новыхъ полковъ. Шляхта съѣзжалась шумно, съ толпами прислуги, съ телѣгами, нагруженными всякою всячиной, съ громаднымъ количествомъ всякаго оружія, начиная отъ копій, ружей, бандолетовъ, сабель и кончая заброшенными уже въ то время гусарскими молотками. Старые практики по этому вооруженію сразу отличали людей, незнакомыхъ съ войной.
   Изо всей шляхты, населяющей республику, великопольская была менѣе воинственною. Татары, турки и козаки никогда не вторгались въ этотъ край, который со временъ крестоносцевъ забылъ, что такое значитъ война. Кто изъ великопольской шляхты чувствовалъ въ себѣ стремленіе къ воинскимъ подвигамъ, тотъ вступалъ въ ряды коронныхъ войскъ и служилъ тамъ такъ же хорошо, какъ и всѣ прочіе; но за то тѣ, кто предпочиталъ сидѣть дома, изнѣжились, превратились въ хозяевъ, заваливающихъ своею шерстью и въ особенности своимъ хлѣбомъ рынки прусскихъ городовъ.
   Теперь, когда шведская война оторвала ихъ отъ спокойныхъ занятій, имъ казалось, что для войны достаточно только обвѣшать себя всевозможнымъ оружіемъ, запастись всевозможнѣйшими припасами, да захватить побольше слугъ для присмотра за особою пана и панскими вещами.
   То были странные солдаты, съ которыми не легко было ладить ротмистрамъ. Являлся, напримѣръ, шляхтичъ съ копьемъ въ девятнадцать футовъ длиной и въ панцырѣ, но въ соломенной шляпѣ "для прохлады"; одинъ во время ученья жаловался на жару, другой зѣвалъ, третій ѣлъ или пилъ и всѣ въ строю не считали невозможнымъ болтать такъ громко, что никто не могъ слышать команды офицера. Да и трудно было ввести дисциплину, когда каждый изъ шляхтичей считалъ ее вещью, противною шляхетскому достоинству. Предписывались различные "артикулы", но ихъ никто и слушать не хотѣлъ.
   Желѣзною цѣпью, сковывающею свободу всего войска, было неизмѣримое количество телѣгъ, лошадей, запасныхъ и упряжныхъ, скота, предназначеннаго на убой, а въ особенности слугъ, надзирающихъ за господскими палатками и кухнями и начинающихъ ссоры при малѣйшемъ удобномъ случаѣ.
   И противъ такого-то войска шелъ отъ Штетина, отъ Одера, Арфуидъ Виттембергъ, старый вождь, герой тридцатилѣтней войны, съ семнадцатью тысячами ветерановъ, скованныхъ желѣзною дисциплиной.
   Съ одной стороны стоялъ безпорядочный польскій обозъ, похожій на ярмарочный сбродъ, болтливый, полный споровъ и диспутовъ о распоряженіи вождей и недовольства, состоящій изъ почтенныхъ сельчанъ, на время обращенныхъ въ пѣхотинцевъ, и шляхтичей, оторванныхъ прямо отъ стрижки овецъ; съ другой -- маршировали грозныя, молчаливыя каре, при одномъ движеніи руки полководца развертывающіяся съ регулярностью машины въ линіи и полукруги, свертывающіяся въ треугольники, настоящіе сыны войны, холодные, спокойные, ремесленники, которые въ своемъ ремеслѣ дошли до виртуозности. Кто изъ опытныхъ людей могъ сомнѣваться, каковъ будетъ результатъ встрѣчи и на чью сторону склонится побѣда?
   Шляхты набиралось все болѣе и болѣе, а еще раньше начали прибывать сановники изъ Великой Польши и другихъ провинцій съ отрядами своей стражи и слугами. Вскорѣ послѣ пана Грудзиньскаго въ Пилу прибылъ могущественный воевода познанскій, панъ Криштофъ Опалиньскій. Триста гайдуковъ, одѣтыхъ въ желтое съ краснымъ платье и вооруженныхъ мушкетами, шли передъ пѣхотой воеводы; толпа дворянъ и шляхты окружала его вельможную особу; за ними въ боевомъ порядкѣ тянулся отрядъ рейтеровъ, одѣтыхъ такъ же, какъ и гайдуки; самъ воевода ѣхалъ въ каретѣ, вмѣстѣ со своимъ шутомъ Стахомъ Острожкой, на обязанности котораго лежало развеселять во время дороги угрюмаго пана.
   Пріѣздъ столь важнаго сановника сильно способствовалъ всеобщему подъёму духа. Тѣ, которые смотрѣли почти на монаршее величіе воеводы, на это энергическое лицо съ разумными и суровыми глазами, и думать не могли, чтобъ ихъ могла встрѣтить какая-нибудь непріятность въ присутствіи такого могущества.
   Людямъ, привыкшимъ почитать важный санъ и высокое положеніе, казалось, что и сами шведы не осмѣлятся поднять святотатственную руку на такого магната. Его привѣтствовали горячо и радостно; восторженные крики гремѣли вдоль улицы, по которой двигалась процессія, а головы сами склонялись передъ воеводой, виднѣвшимся сквозь стекла золоченой кареты. На поклоны, вмѣстѣ съ воеводой, отвѣчалъ и Острожка, раскланиваясь съ такимъ достоинствомъ и важностью, какъ будто бы кланялись только исключительно ему.
   Едва улеглась пыль, поднятая воеводскими конями, какъ прибѣжали гонцы съ увѣдомленіемъ, что ѣдетъ его двоюродный братъ, воевода подлясскій, Петръ Опалиньскій, со своимъ деверемъ, Якубомъ Роздражевскимъ, воеводою иноврацлавскимъ. Они привезли съ собой по сту пятидесяти вооруженныхъ людей, кромѣ дворянъ и слугъ. Не проходило дня, чтобы не пріѣзжалъ кто-нибудь: Сендзивой Чариковскій, каштелянъ калишскій, Максимиліанъ Мясковскій, каштелянъ кшивинскій. Городокъ такъ переполнился людьми, что домовъ не хватало на помѣщеніе даже дворянъ. Близъ лежащія поля покрылись палатками всеобщаго ополченія. Казалось, стая разнопёрыхъ птицъ слетѣлась въ Пилу со всей республики.
   Красная, зеленая, голубая краски пестрѣли на кафтанахъ, на жупанахъ, сѣдлахъ и кунтушахъ. Каждый шляхтичъ, если не находился на службѣ у пана, носилъ какое ему угодно платье; даже пѣхота каждаго уѣзда имѣла свои цвѣта.
   Наѣхало много торговцевъ, которые^ благодаря тѣснотѣ рынка, выстроили рядъ лавочекъ за городомъ. Въ лавкахъ продавалось все нужное для войска, отъ оружія до пищи включительно. Полевыя кухни дымились и день, и ночь, разнося запасъ бигоса, жаренаго, похлебки. Передъ палатками сновала шляхта, вооруженная не только шпагами, но и собственными ложками; всѣ болтали то о непріятелѣ, котораго еще не было видно, то о магнатахъ, на счетъ которыхъ никто не жалѣлъ острыхъ словъ.
   Вскорѣ собрался военный совѣтъ подъ предсѣдательствомъ воеводы познаньскаго. Странный то былъ совѣтъ: участіе въ немъ принимали тѣ, кто совершенно не зналъ войны. Великопольскіе магнаты не слѣдовали и не могли слѣдовать примѣру тѣхъ "королевичей" литовскихъ или украинскихъ, что всю жизнь проводили въ постоянномъ огнѣ, какъ саламандры.
   Тамъ что ни воевода, что ни канцлеръ, то былъ вождь, съ тѣла котораго никогда не сходили красные рубцы отъ панцыря, вся молодость котораго прошла въ степяхъ или въ лѣсахъ на восточной границѣ, среди битвъ, засадъ, преслѣдованій, въ обозѣ или таборѣ. Тутъ были только сановники, занимающіе важныя мѣста; отъ времени до времени собирались и они на призывъ всеобщаго ополченія, но во время войны никогда не занимали отвѣтственныхъ постовъ. Долголѣтній миръ усыпилъ воинственный духъ тѣхъ рыцарей, противъ которыхъ во время оно не могли устоять желѣзные ряды крестоносцевъ, обратилъ ихъ въ политиковъ, ученыхъ, поэтовъ. Только суровая шведская школа вновь научила ихъ тому, что они позабыли.
   Но теперь всѣ собравшіеся на совѣтъ сановники смотрѣли другъ на друга съ недоумѣніемъ, каждый боялся первымъ подать голосъ, ожидая, что скажетъ "Агамемнонъ", воевода познаньскій.
   А "Агамемнонъ" самъ просто-на-просто не зналъ рѣшительно ничего и рѣчь свою снова началъ съ жалобъ на неблагодарность и бездѣятельность короля, на легкомысліе, съ какимъ всю Векую Польшу и ихъ самихъ поставили подъ вражескіе удары. Но за то какъ краснорѣчивъ былъ панъ Опалиньскій, какую позу принялъ онъ,-- позу, достойную римскаго сенатора: черные глаза его метали молніи, уста громы, а сѣдѣющая борода тряслась, когда онъ рисовалъ картину будущихъ несчастій отечества.
   -- Чѣмъ страдаетъ отчизна,-- ораторствовалъ воевода,-- если не горемъ своихъ сыновъ?... А на насъ прежде всѣхъ свалятся всѣ невзгоды. По нашимъ именно землямъ, по нашимъ частнымъ владѣніямъ, добытымъ кровью и заслугами предковъ, прежде всего пройдетъ нога непріятеля, который словно буря приближается къ намъ со стороны моря. И за что мы страдаемъ? За что перебьютъ наши стада, вытопчутъ нивы, пожгутъ деревни, построенныя нашими трудами? Развѣ мы обижали Радзѣёвскаго, который подвергся неправильному осужденію и теперь, преслѣдуемый какъ измѣнникъ, долженъ искать чужой помощи?-- Нѣтъ!... Развѣ мы настаиваемъ, чтобъ ничего незначущій титулъ короля шведскаго,-- титулъ, который стоилъ уже столько крови,-- сохранился въ подписи нашего Яна-Казиміра?-- Нѣтъ!... Двѣ войны на двухъ границахъ,-- нужно ли было вызвать и третью?... Кто виноватъ, того пусть судитъ Богъ и отчизна!... Мы умываемъ руки, ибо не виновны въ крови, которая будетъ пролита...-- Воевода громилъ далѣе; но когда дѣло дошло до сути, то не могъ сказать ничего путнаго.
   Послали за ротмистрами, а въ особенности за паномъ Владиславомъ Скорашевскимъ. То былъ славный рыцарь, знавшій военное дѣло какъ свои пять пальцевъ. И еще раньше вожди не разъ слушались его совѣтовъ, тѣмъ болѣе они были необходимы теперь.
   Панъ Скорашевскій совѣтовалъ заложить три лагеря: подъ Пилой, Велюномъ и Устьемъ, въ такомъ разстояніи, чтобы, въ случаѣ нападенія, они могли бы оказывать другъ другу взаимную помощь; кромѣ того, все надрѣчное пространство, ограниченное дугою обозовъ, обсыпать шанцами, которые господствовали бы надъ переправами.
   -- Когда окажется, что непріятель собирается переправиться, мы тотчасъ же соберемся изо всѣхъ трехъ обозовъ и дадимъ ему отпоръ. Я же, съ вашего позволенія, съ небольшимъ отрядомъ поѣду въ Чаплинокъ. Позиція эта потеряна для насъ, но тамъ скорѣе всего я могу собрать справки о непріятелѣ.
   Паны приняли предложеніе Скорашевскаго; въ обозѣ стало немного веселѣй. Шляхты наѣхало до пятнадцати тысячъ. Пѣхотинцы сыпали шанцы на пространствѣ шести миль.
   Устье, главную позицію, занялъ со своими людьми панъ воевода познаньскій. Часть рыцарства осталась въ Велюнѣ, часть въ Пилѣ, а панъ Владиславъ Скорапіевскій поѣхалъ въ Чаплинокъ, чтобы наблюдать за непріателемъ.
   Наступилъ іюль; дни стояли все погожіе и жаркіе. Солнце въ равнинахъ палило такъ сильно, что шляхта пряталась въ лѣсахъ и ставила свои наметы подъ тѣнью деревьевъ. Пиры шли за пирами, веселые, шумные, повсюду царствовалъ полнѣйшій безпорядокъ, въ особенности на берегахъ Нотеци и Брды, куда водили лошадей на водопой два раза въ день.
   Всеобщее настроеніе, несмотря на всѣ усилія воеводы познаньскаго, сначала, все-таки, было бодрымъ.
   Если бы Виттембергъ подошелъ въ первыхъ дняхъ іюля, то непремѣнно встрѣтилъ бы энергичный отпоръ, который впослѣдствіи перешелъ бы въ непобѣдимую ярость, какъ это часто бывало раньше. Въ жилахъ этихъ людей, хотя и отвыкшихъ отъ войны, все-таки, текла рыцарская кровь. Кто знаетъ, можетъ быть, другой Еремія Виснёвецкій обратилъ бы Устье въ другой Збаражъ и кровавыми письменами начерталъ бы свое имя на страницахъ исторіи. Но воевода познаньскій, къ сожалѣнію, могъ только писать, а не сражаться.
   Виттембергъ, человѣкъ, знающій не только войну, но и людей, можетъ быть, медлилъ съ намѣреніемъ. Долголѣтняя опытность говорила ему, что новобранцы опаснѣй всего въ первыя минуты горячности и что часто имъ не достаетъ не мужества, а выносливости, которая вырабатывается только лишь практикой. Новобранцы съумѣютъ тучей нахлынуть на самые страшные полки и пройти по ихъ трупамъ. Они -- желѣзо, которое, пока красно, живетъ, сыплетъ искры, палитъ, обжигаетъ, а когда застыйетъ, становится только мертвою глыбой.
   И дѣйствительно, когда прошла недѣля и другая и начиналась третья, долгое бездѣйствіе начало уже тяготить всеобщее ополченіе. Жара становилась все сильнѣе. Шляхта не хотѣла выходить на ученье, отговариваясь тѣмъ, что "лошади отъ оводовъ не стоятъ на мѣстѣ".
   Прислуга затѣвала все большія ссоры за тѣнистое мѣсто, да и у пановъ дѣло часто доходило до сабель. Иной панъ посмотритъ, посмотритъ, да и выберется изъ обоза, чтобы Не возвращаться никогда.
   Не было недостатка въ дурныхъ примѣрахъ и свыше. Панъ Скорапіевскій только что далъ знать о приближеніи шведовъ, какъ военный совѣтъ отпустилъ домой пана Зигмунта Грудзиньскаго, о чемъ сильно хлопоталъ его дядя, воевода калишскій.
   -- Если я тутъ долженъ сложить свою голову,-- настаивалъ онъ,-- то пусть хоть племянникъ унаслѣдуетъ по мнѣ славу, чтобъ заслуги мои не пропали даромъ.
   Тутъ онъ началъ распространяться о молодыхъ лѣтахъ и невинности племянника, о его щедрости, съ какою онъ предоставилъ въ распоряженіе республики сто отличныхъ пѣхотинцевъ. И военный совѣтъ согласился на просьбы дяди.
   Въ тотъ же самый день нашлось нѣсколько сотъ шляхтичей, которые не хотѣли быть хуже пана Грудзиньскаго. Панъ Станиславъ Скшетускій, ротмистръ калишскій, двоюродный братъ Яна, рвалъ волосы на головѣ: и его пѣхотинцы шли по слѣдамъ шляхты и потихоньку убѣгали изъ обоза. Созвали снова военный совѣтъ, въ которомъ шляхта непремѣнно хотѣла принимать участіе. Наступила ночь, шумная, безпокойная. Одинъ подозрѣвалъ другаго въ намѣреніи бѣжать. Повсюду слышались крики: "Или никого, или всѣхъ!"
   Возникли слухи, что вожди уходятъ, и поднялась такая кутерьма, что воеводы должны были по нѣскольку разъ показываться возбужденнымъ толпамъ. Нѣсколько тысячъ человѣкъ до самаго разсвѣта стояли на коняхъ, а воевода познаньскій ѣздилъ вдоль ихъ рядовъ съ открытою головой и повторялъ ежеминутно великія слова:
   -- Панове, съ вами жить и умирать!
   Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ его принимали виватами, въ другихъ насмѣшливыми криками. Онъ же, усмиривъ толпу, возвращался на совѣтъ, утомленный, охриплый, упоенный величіемъ собственныхъ словъ и увѣренный, что въ эту ночь оказалъ великія услуги отечеству.
   Но на совѣтѣ рѣчь его не лилась съ прежнею свободой; онъ теребилъ себя за бороду и чубъ и повторялъ въ отчаяніи:
   -- Находите средства, если умѣете! Я умываю руки, потому что съ такими солдатами невозможно обороняться.
   -- Ясновельможный воевода!-- отвѣтилъ Станиславъ Скшетускій,-- одинъ непріятель усмиритъ все своеволіе и прекратитъ неурядицу. Пусть только запоютъ пушки, пусть только дѣло дойдетъ дб обороны, до осады,-- та же самая шляхта, для своего же спасенія, будетъ служить ни валахъ, не буянить въ обозѣ. Не разъ такъ бывало!
   -- Съ чѣмъ намъ обороняться-то? Пушекъ нѣтъ, развѣ наши мортиры, изъ которыхъ можно только стрѣлять во время пировъ...
   -- Подъ Збаражемъ у Хмельницкаго было семьдесятъ пушекъ, а у князя Ереміи только нѣсколько гаубицъ.
   -- Но у князя было войско, а не ополченцы, собственныя хоругви, славныя по всему свѣту, а не пановъ-овцеводовъ.
   -- Послать за паномъ Владиславомъ Скорашевскимъ!-- сказалъ панъ Сендзивой Чариковскій, каштелянъ познаньскій.-- Сдѣлать его обознымъ! Онъ популяренъ и съумѣетъ удержать шляхту въ повиновеніи.
   -- Послать за Скорашевскимъ! Чего ему сидѣть въ Драгимѣ или въ Чаплинкѣ!-- повторилъ панъ Грудзиньскій, воевода калишскій.
   -- Да, да, отличный совѣтъ!-- подтвердили другіе голоса.
   Послали гонца за паномъ Владиславомъ Скорашевскимъ. Друтихъ постановленій совѣтъ не сдѣлалъ, но за то много жаловались на короля, на королеву, на недостатокъ въ войскѣ и пр.
   Утро не принесло ни утѣхи, ни успокоенія. Наоборотъ, безпорядокъ еще болѣе увеличился. Кто-то пустилъ слухъ, что иновѣрцы, собственно кальвинисты, на сторонѣ шведовъ и готовы при первой возможности перейти на сторону непріятеля. Къ довершенію всего этого, слуха не опровергали ни панъ Шлихтингъ, ни паны Курнаховскіе, Эдмундъ и Яцекъ, тоже кальвинисты, хотя люди искренно преданные отечеству. Они сами подтвердили, что иновѣрцы образуютъ особый кружокъ и сговариваются между собой подъ предводительствомъ извѣстнаго забіяки и буяна пана Рея, который въ молодости дрался въ Германіи въ рядахъ лютеранъ и былъ большимъ другомъ шведовъ. Едва эти подозрѣнія распространились въ обозѣ, какъ нѣсколько тысячъ сабель засверкали въ воздухѣ и началась настоящая буря.
   -- Давайте сюда измѣнниковъ!-- кричала шляхта.-- Надо вырвать плевелы, иначе мы всѣ погибнемъ!
   Воеводы и ротмистры снова должны были успокоивать, но это обошлось имъ дороже, чѣмъ вчера. Они сами были увѣрены, что панъ Рей готовъ самымъ открытымъ образомъ измѣнить отчизнѣ, потому что онъ былъ человѣкъ совсѣмъ онѣмечившійся и, кромѣ языка, не имѣлъ въ себѣ ничего польскаго. Рѣшили выслать его изъ обоза, что до нѣкоторой степени успокоило недовольныхъ.
   Странное настроеніе царствовало въ обозѣ. Одни упали духомъ и погрузились въ уныніе, другіе молча, безцѣльно ходили вдоль валовъ, тревожно посматривая на равнину, откуда долженъ былъ придти непріятель, или шепотомъ обмѣнивались другъ съ другомъ печальными новостями.
   Иными овладѣло безумное, какое-то отчаянное веселье и готовность идти на смерть. Вслѣдствіе этого устраивались игры и попойки, чтобы вдосталь насладиться въ послѣдніе дни жизни. Никто во всемъ обозѣ не думалъ о побѣдѣ, а, между тѣмъ, непріятель не обладалъ превышающими силами: у него было только больше пушекъ да вождь, знающій военное дѣло.
   А когда, съ одной стороны, польскій обозъ кипѣлъ, пировалъ, бурлилъ, какъ море, волнуемое вѣтромъ, когда вообще ополченіе собиралось на сеймики, словно во время выбора короля, -- съ другой стороны по широкимъ зеленымъ при-одерскимъ лугамъ спокойно подвигались шведскіе полки.
   Впереди шла бригада королевской гвардіи; велъ ее Бенедиктъ Горнъ, грозный воинъ, имя котораго со страхомъ повторялось въ Германіи; гвардейцы -- народъ крѣпкій, рослый, одѣтый въ шлемы, въ желтые кожаные кафтаны, вооруженный рапирами и мушкетами, холодный, упорный въ бою, готовый на каждое распоряженіе вождя.
   Карлъ Шедднигъ, нѣмецъ, велъ слѣдующую бригаду, вестготландскую, состоящую изъ двухъ полковъ пѣхоты и одного тяжелыхъ рейтеровъ. Половина пѣхотинцевъ была снабжена мушкетами, другая -- луками; при началѣ битвы первые становились впереди, а въ случаѣ атаки кавалеріи прятались за лучниковъ, которые упирали одинъ конецъ лука въ землю, а другой наставляли противъ атакующихъ. Подъ Тищянной, при Сигизмундѣ III, одна гусарская хоругвь разнесла эту вестготландскую бригаду, въ которой служили преимущественно нѣмцы.
   Двѣ бригады смаландскія велъ Ирвинъ, называемый Безрукимъ. Онъ потерялъ правую руку, защищая знамя, за то лѣвою однимъ размахомъ могъ снести голову лошади; то былъ угрюмый солдатъ, любящій только войну и потоки крови, суровый къ себѣ и своимъ солдатамъ. Когда другіе "капитаны" въ постоянныхъ сраженіяхъ выработали изъ себя типъ ремесленниковъ, любящихъ войну для войны, Ирвинъ остался тѣмъ же самымъ фанатикомъ и убивалъ людей, распѣвая духовные псалмы.
   Бригада вестрмаландская шла подъ начальствомъ Дракенборга, а гельзингерскою, состоящею изъ славныхъ во всемъ свѣтѣ стрѣлковъ, предводительствовалъ Густавъ Оксенштернъ, молодой рыцарь, подающій великія надежды. Надъ эстголандскою начальствовалъ Ферзенъ, а надъ вермландскою самъ Виттембергъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, главный вождь всей арміи.
   Семьдесятъ двѣ пушки оставляли глубокіе слѣды на влажныхъ лугахъ, а всѣхъ солдатъ было семнадцать тысячъ,-- солдатъ, разграбившихъ чуть не всю Германію, дисциплинированныхъ такъ, что даже съ пѣхотою едва-едва могла сравняться французская королевская гвардія. За полками тянулись телѣги съ поклажей и палатками, а полки шли въ порядкѣ, каждую минуту готовые къ бою.
   Цѣлый лѣсъ луковъ возвышался надъ массою головъ, шлемовъ и шляпъ, а посреди этого лѣса къ польской границѣ плыли большія голубыя знамена съ бѣлымъ крестомъ по серединѣ. Разстояніе, отдѣлявшее оба войска, уменьшалось съ каждымъ днемъ.
   Наконецъ, 27 іюля, въ лѣсу подъ деревней Гейнрихсдорфъ, шведскія войска впервые увидали польскій пограничный столбъ. При видѣ границы все войско крикнуло ура, трубы заиграли, знамена развернулись. Виттембергъ выѣхалъ впередъ, окруженный блестящею свитой. Всѣ полки проходили передъ нимъ и отдавали честь, кавалерія -- съ обнаженными рапирами, пушки -- съ зажженными фитилями. Часъ былъ полуденный, погода великолѣпная. Лѣсной воздухъ весь былъ пропитанъ запахомъ смолы.
   Сѣрая, залитая солнцемъ дорога, по которой проходили шведскіе полки, выбѣгая изъ Гейнрихсдорфскаго лѣса, терялась вдали. Когда войска прошли лѣсъ, ихъ глазамъ представился край веселый, улыбающійся, сверкающій желтыми нивами различныхъ хлѣбовъ, мѣстами испещренный дубовыми рощами и зелеными лугами. Тутъ и тамъ изъ-за деревьевъ къ небу поднимались столбы дыма, на выгонахъ виднѣлись пасущіяся стада. Тамъ, гдѣ на лугахъ еще не просохли лужицы, спокойно расхаживали аисты.
   Какая тишина и миръ были повсюду разлиты по этой молокомъ и медомъ текущей землѣ! Казалось, она раскидывается все шире и шире и простираетъ объятія войскамъ, какъ будто встрѣчаетъ не врага, а гостя, посланнаго Богомъ.
   Новый крикъ вырвался изъ груди всѣхъ солдатъ, въ особенности урожденныхъ шведовъ, привыкшихъ къ бѣдной и дикой природѣ своего отечества. Сердца убогаго, хищническаго народа загорѣлись желаніемъ захватить эти сокровища, что были разсѣяны передъ ихъ глазами. Какая-то горячка овладѣла всѣми полками.
   Но солдаты, закаленные въ огнѣ тридцатилѣтней войны, понимали, что это имъ достанется не даромъ, потому что эту землю населяло многочисленное, воинственное племя, которое умѣло хорошо защищаться. Въ Швеціи жила еще память страшнаго погрома подъ Кирхгольмомъ, гдѣ три тысячи кавалеріи Ходкевича въ прахъ стерли восемнадцать тысячъ лучшаго шведскаго войска. Въ хатахъ Вестготланда, Смаланда или Делекарліи разсказывали объ этихъ крылатыхъ рыцаряхъ, какъ о великанахъ изъ саги. Еще свѣжей была память битвъ при Густавѣ-Адольфѣ,-- еще не вымерли всѣ люди, принимавшіе въ нихъ участіе. Скандинавскій орелъ, прежде чѣмъ пролетѣть надъ Германіей, дважды поломалъ свои когти о полки Конецпольскаго.
   Въ сердцахъ шведовъ вмѣстѣ съ радостью таилось и опасеніе, отъ котораго не былъ свободенъ и самъ вождь Виттембергъ. Онъ смотрѣлъ на проходящіе мимо него полки пѣхоты и рейтеровъ такимъ взоромъ, какимъ пастухъ смотритъ на свое стадо, и, наконецъ, обратился къ толстому человѣку въ свѣтломъ парикѣ съ локонами, спадавшими на плечи:
   -- Вы увѣряете,-- сказалъ онъ,-- что съ этими войсками можно сломить войска, стоящія подъ Устьемъ?
   Человѣкъ въ свѣтломъ парикѣ усмѣхнулся:
   -- Вы вполнѣ можете положиться на мои слова. Еслибъ подъ Устьемъ стояли регулярныя войска и кто-нибудь изъ гетмановъ, тогда я первый совѣтовалъ бы не спѣшить, а подождать, пока не придетъ его величество король со своими силами; но противъ всеобщаго ополченія и пановъ нашего войска болѣе чѣмъ достаточно.
   -- Развѣ имъ не пришлютъ какого-нибудь подкрѣпленія?
   -- Подкрѣпленія не пришлютъ по двумъ причинамъ: вопервыхъ, потому, что всѣ войска (а ихъ и такъ не много) заняты въ Литвѣ и на Украйнѣ; во-вторыхъ, въ Варшавѣ ни король Янъ-Казиміръ, ни канцлеры, ни сенатъ до сихъ поръ не хотятъ вѣрить, чтобъ его величество Карлъ-Густавъ, вопреки мирному договору, несмотря на послѣднія посольства, на готовность къ уступкамъ, въ самомъ дѣлѣ началъ войну. Они надѣются, что миръ будетъ заключенъ въ послѣднюю минуту... Ха, ха, ха!
   Толстый человѣкъ снялъ шляпу, отеръ красное лицо и прибавилъ:
   -- Трубецкой и Долгорукій въ Литвѣ, Хмельницкій въ Украйнѣ, а мы входимъ въ Великую Польшу... Вотъ до чего довело правленіе Яна-Казиміра!
   Виттембергъ посмотрѣлъ на него загадочнымъ взглядомъ и спросилъ:
   -- А васъ радуетъ это?
   -- Меня радуетъ, что оскорбленіе, нанесенное мнѣ, будетъ отомщено; а, кромѣ того; я вижу ясно, какъ на ладони, что ваша сабля и мои совѣты возложатъ новую, лучшую во всемъ свѣтѣ, корону на главу Карла-Густава.
   Виттембергъ посмотрѣлъ вдаль, окинулъ глазомъ лѣса, дубровы, луга и хлѣбныя поля и сказалъ немного погодя:
   -- Да, это чудный край... Вы можете быть увѣрены, что послѣ войны король і.икому другому, кромѣ васъ, не поручитъ главнаго управленія надъ этою страной.
   Толстый человѣкъ снова снялъ, шляпу.
   -- И я тоже не хочу имѣть другаго властелина,-- сказалъ онъ, поднимая глаза къ небу.
   Небо было ясно и чисто, ни одна громовая стрѣла не упала и не сокрушила въ прахъ измѣнника, который свою родину, стонущую подъ бременемъ двухъ войнъ и совершенно истощенную, предавалъ въ руки новаго непріятеля.
   Человѣкъ, разговаривающій съ Виттембергомъ, былъ Іеронимъ Радзѣёвскій, бывшій коронный подканцлеръ, нынѣ продавшійся шведамъ.
   Въ это время двѣ послѣднія бригады, нерикская и вермландская, перешли границу и за ними послѣдовали пушки; трубы все еще играли, а звуки бубновъ наполняли лѣсъ зловѣщимъ эхомъ. Наконецъ, двинулся и штабъ. Радзѣёвскій ѣхалъ около Виттемберга.
   -- Оксенштерна не видно,-- сказалъ Виттембергъ,-- боюсь я, какъ бы съ нимъ чего не случилось. Не знаю, хорошъ ли былъ вашъ совѣтъ послать его какъ трубача съ письмами въ Устье.
   -- Совѣтъ былъ хорошъ,-- отвѣтилъ Радзѣёвскій.-- Онъ осмотритъ обозъ, увидитъ вождей и узнаетъ, что тамъ думаютъ, а всего этого простой солдатъ не сдѣлалъ бы.
   -- А если его узнаютъ?
   -- Его тамъ знаетъ только одинъ Рей, а онъ -- нашъ. Наконецъ, еслибъ его и узнали, то ничего дурнаго не сдѣлаютъ,-- еще наградятъ на дорогу... Знаю я поляковъ, знаю, что они готовы на все, только чтобы показаться передъ другими съ хорошей стороны. Всѣ наши усилія направлены на то, чтобы насъ чужіе хвалили... За Оксенштерна вы можете быть покойны: волосъ не спадетъ съ его головы. Не видно его потому, что онъ не успѣлъ еще возвратиться.
   -- А какъ вы думаете, произведутъ наши письма какое-нибудь впечатлѣніе?
   Радзѣёвскій разсмѣялся.
   -- Если вы позволите мнѣ быть пророкомъ, то я предскажу вамъ, что будетъ. Панъ воевода познаньскій, политикъ и человѣкъ ученый, отпишетъ намъ тонко и весьма вѣжливо; но такъ какъ онъ любитъ походить на римлянина, то и отвѣтъ его будетъ носить римскій характеръ. Прежде всего, онъ скажетъ, что предпочитаетъ пролить послѣднюю каплю крови, чѣмъ поддаться, что смерть лучше безславія, а любовь, которую онъ питаетъ къ отчизнѣ, заставляетъ его пасть за нее на границѣ.
   Радзѣёвскій началъ хохотать еще громче; суровое лицо Виттенберга тоже прояснилось.
   -- Вы не думаете, чтобъ онъ готовъ былъ поступить такъ, какъ пишетъ?-- спросилъ онъ.
   -- Онъ? Правда, онъ питаетъ любовь къ отечеству, но только чернилами; а такъ какъ эта пища не особенно питательна, то и его любовь тощѣе его шута, который помогаетъ ему сочинять стихи. Я увѣренъ, что послѣ римскаго отвѣта наступятъ пожеланія здоровья, успѣха, увѣренія въ преданности и, наконецъ, просьба, чтобы мы пощадили имѣнія его и его родственниковъ, за что онъ пообѣщаетъ намъ свою признательность,-- конечно, вмѣстѣ со своими родственниками.
   -- А какой же будетъ практическій результатъ нашихъ писемъ?
   -- Что они совсѣмъ потеряютъ присутствіе духа, что паны сенаторы начнутъ съ нами переговоры и что мы послѣ нѣсколькихъ выстрѣловъ на воздухъ займемъ всю Великую Польшу.
   -- Хорошо, еслибъ вы были настоящимъ пророкомъ...
   -- Я увѣренъ, что такъ и будетъ, потому что хорошо знаю этихъ людей, потому что у меня много друзей и сторонниковъ во всей Польшѣ, потому что знаю, какъ начинать дѣло... А что я ничего не упустилъ изъ вида, за это ручаются несправедливость Яна-Казиміра по отношенію ко мнѣ и любовь моя къ КарлуГуставу. У насъ теперь люди больше оберегаютъ свои интересы, чѣмъ цѣлость республики. Земли, по которымъ мы будемъ идти, составляютъ собственность Опалиньскихъ, Чариковскихъ, Грудзиньскихъ; а такъ какъ они-то и стоятъ подъ Устьемъ, то по-неволѣ будутъ мягки при переговорахъ. Что касается шляхты, то пообѣщай ей свободу сеймовъ, и она пойдетъ вслѣдъ за панами воеводами.
   -- Вы оказываете громадныя услуги королю своимъ знаніемъ здѣшняго края и людей,-- услуги, которыя не могутъ остаться невознагражденными. Изъ того, что я слышалъ отъ васъ, можно заключить, что мы вправѣ считать эту землю своею.
   -- Конечно, конечно!-- торопливо повторилъ Радзѣёвскій.
   -- Тогда я занимаю ее во имя его королевскаго величества Карла-Густава,-- важно проговорилъ Виттембергъ.
   За нѣсколько дней до шведскаго нашествія, 18 іюля, въ польскій обозъ прибылъ шведскій трубачъ съ письмами отъ Радзѣёвскаго и Виттемберга.
   Панъ Владиславъ Скорашевскій самъ отвелъ его къ воеводѣ познаньскому, а шляхта всеобщаго ополченія съ любопытствомъ смотрѣла на "перваго шведа", удивляясь его воинственной фигурѣ, мужественному лицу, рыжимъ усамъ, зачесаннымъ кверху, и настоящей рыцарской минѣ.. За нимъ шла цѣлая толпа, на него показывали пальцами, слегка смѣялись надъ его сапогами съ огромными голенищами и длинною прямою рапирой, висѣвшею на густо украшенной серебромъ перевязи. Шведъ также бросалъ вокругъ любопытные взоры, точно хотѣлъ сосчитать непріятельскія силы.
   Наконецъ, его привели къ воеводѣ, гдѣ собрались всѣ сановники, находящіеся въ сборѣ.
   По прочтеніи писемъ начался совѣтъ; трубача панъ воевода поручилъ своимъ дворянамъ угостить по-солдатски. Послѣ дворянъ, шведомъ завладѣла шляхта и начала съ нимъ пить насмерть.
   Намъ Скорашевскій подозрѣвалъ, что это какой-нибудь офицеръ, переодѣтый трубачомъ, и вечеромъ отправился сообщить свои догадки воеводѣ, но послѣдній отвѣтилъ, что это все равно, и арестовать его не позволилъ.
   -- Будь это хоть самъ Виттембергъ,-- прибавилъ онъ,-- посолъ долженъ уѣхать такъ же спокойно, какъ пріѣхалъ... Я еще прикажу ему дать десять дукатовъ на дорогу.
   А трубачъ тѣмъ временемъ ломанымъ нѣмецкимъ языкомъ болталъ съ тѣми изъ шляхты, кто, благодаря сношенію съ прусскими городами, понималъ по-нѣмецки; онъ разсказывалъ имъ о побѣдахъ, одержанныхъ Виттембергомъ въ разныхъ странахъ, о силахъ, которыя идутъ къ Устью, а въ особенности о новыхъ, необычайно дальнострѣльныхъ пушкахъ, которымъ нѣтъ возможности противиться. Шляхта перепугалась не на шутку и по лагерю пошли разныя вѣсти, одна чудовищнѣй другой.
   Въ эту ночь почти никто не спалъ во всемъ Устьѣ, потому что около полуночи пришли тѣ отряды, что до сихъ поръ стояли въ отдѣльныхъ лагеряхъ подъ Пилой и Велюномъ. Совѣтники сидѣли надъ отвѣтомъ до бѣлаго дня, а шляхту интересовали разсказы о могуществѣ шведовъ.
   Передъ разсвѣтомъ пріѣхалъ панъ Станиславъ Скшетускій съ Извѣстіемъ, что шведы подошли уже къ Валчу, всего за одинъ день марша до польскаго обоза. Началась страшная суматоха; большинство лошадей вмѣстѣ съ прислугой были еще на лугахъ, и за ними скакали сломя голову. Ополченія отъ каждаго повѣта садились на лошадей и строились полками. Минута передъ битвой -- самая страшная минута для необстрѣленнаго солдата. Прежде чѣмъ ротмистры съумѣли водворить какой-нибудь порядокъ, всюду царила страшная сумятица. Еслибъ въ эту минуту раздался хоть одинъ пушечный выстрѣлъ, сумятица перешла бы въ панику.
   Но уѣзды понемногу становились въ ряды. Природныя способности шляхты къ войнѣ понемногу пополняли недостатокъ опытности, и къ полудню лагерь имѣлъ довольно импозантный видъ. Пѣхота въ своихъ разноцвѣтныхъ кафтанахъ разсыпалась по валамъ, словно цвѣтной коверъ, отъ пушечныхъ фитилей курился дымъ, а за валами, подъ защитой пушекъ, луга и равнина зароились конными полками.
   Въ это время воевода познаньскій отпустилъ трубача съ отвѣтомъ, болѣе или менѣе оправдывающимъ предсказанія Радзѣёвскаго, затѣмъ приказалъ выслать небольшой отрядъ на сѣверный берегъ Нотеци для поимки непріятельскаго языка:
   Петръ Опалиньскій, воевода подляскій, родственникъ воеводы познаньскаго, долженъ былъ отправиться съ отрядомъ собственнолично, вмѣстѣ со своею сотней драгуновъ. Кромѣ того, ротмистры Скорашевскій и Скшетускій получили приказаніе вызвать охотниковъ изъ шляхты всеобщаго ополченія, чтобъ и они заглянули въ глаза непріятелю.
   Оба ротмистра ѣхали рядомъ вдоль выстроеннаго въ длинную линію войска и повторяли ежеминутно:
   -- Ну, панове, кто хочетъ идти охотникомъ на шведа? Кто радъ пороха понюхать?
   Они проѣхали довольно большое разстояніе безъ всякаго результата: никто не выступалъ изъ рядовъ, одинъ посматривалъ на другаго; были такіе, что толкали сосѣда локтемъ: "пойдешь ты, и я пойду".
   Ротмистры начинали терять терпѣніе, какъ вдругъ какой-то человѣкъ, одѣтый въ пестрое платье, выскочилъ впередъ и крикнулъ:
   -- Панове ополченцы, я буду охотникомъ, а вы шутами!
   -- Острожка! Острожка!-- закричала шляхта.
   -- Такой же шляхтичъ, какъ и всякій другой!-- отвѣтилъ шутъ.
   -- Тьфу, сто чертей!-- закричалъ панъ Роленьскій, подсудокъ.-- Довольно дурачествъ! Я иду!
   -- И я, и я!-- раздались другіе голоса.
   -- Одинъ разъ умирать!
   И прежняя нерѣшительность смѣнилась всеобщимъ энтузіазмомъ. Шляхта посыпала изо всѣхъ повѣтовъ. Въ минуту набралось пятьсотъ всадниковъ, а новые все прибывали. Панъ Окорашевскій началъ смѣяться своимъ искреннимъ, добрымъ смѣхомъ и приговаривалъ:
   -- Довольно, панове, довольно! Нельзя всѣмъ идти!
   Вмѣстѣ съ Скшетускимъ онъ выстроилъ охотниковъ и повелъ ихъ впередъ.
   Панъ воевода подляскій присоединился къ нимъ при выходѣ изъ обоза. Видно было, какъ отрядъ переправился черезъ Нотець, потомъ мелькнулъ кое-гдѣ на заворотѣ дорогѣ и, наконецъ, скрылся изъ глазъ.
   Черезъ полчаса панъ воевода познаньскій приказалъ людямъ разойтись въ палатки; онъ догадался, что нельзя держать солдатъ въ строю, когда непріятель еще за нѣсколько миль. Однако, повсюду разставили многочисленную стражу, лошадей не приказали выгонять на лугъ и издали приказъ при первомъ сигналѣ трубы всѣмъ садиться на коней и быть въ готовности.
   Томительное ожиданіе кончилось; окончились ссоры и драки; близость непріятеля, какъ говорилъ панъ Скшетускій, подняла духъ. Первая счастливая битва могла поднять его еще больше, и дѣйствительно, вечеромъ произошелъ случай, который можно было счесть новымъ счастливымъ предзнаменованіемъ.
   -- Отрядъ возвращается!... Всѣ цѣлы!-- крикнулъ кто-то вскорѣ.
   Дѣйствительно, отрядъ приближался къ лагерю и, наконецъ, переправился черезъ Нотець.
   -- Да ихъ, кажется, больше стало!-- сказалъ панъ Шлихтингъ.
   -- Да они плѣнныхъ ведутъ, ей-Богу!-- закричалъ какой-то шляхтичъ.
   Отрядъ теперь приблизился такъ, что можно было различить лица ѣдущихъ. Впереди ѣхалъ панъ Скорашевскій, по обыкновенію, кивая головой и весело разговаривая со Скшетускимъ, за ними конница окружала нѣсколько десятковъ пѣхотинцевъ въ круглыхъ шляпахъ. То были шведскіе плѣнники.
   При видѣ этого зрѣлища шляхта не выдержала и кинулась впередъ съ криками:
   -- Виватъ Скорашевскій! Виватъ Скшетускій!
   Густая толпа въ мигъ окружила весь отрядъ. Одни разсматривали плѣнныхъ, другіе допытывались: "какъ было дѣло", третьи угрожали шведамъ.
   -- А, что?! Вотъ погодите, негодяи!... Съ поляками захотѣли воевать? Вотъ вамъ теперь поляки!
   -- Даѣайте ихъ сюда!... Саблями ихъ изрубить... въ куски!...
   -- Господа, не кричите, какъ мальчишки, а то плѣнники подумаютъ, что война вамъ въ первинку!-- сказалъ панъ Скорашевскій.-- Извѣстное дѣло, плѣнныхъ всегда берутъ на войнѣ.
   Охотники гордо посматривали, на шляхту, которая забрасывала ихъ вопросами.
   -- Какъ это было? Легко они дались вамъ? Хорошо дерутся?
   -- Добрые ребята,-- отвѣтилъ панъ Росиньскій,-- защищались храбро; но, вѣдь, не изъ желѣза же они,-- сабля и ихъ беретъ.
   -- Такъ и не могли устоять?
   -- Напора не выдержали.
   -- Господа, слышите, что говорятъ? Напора не могли выдержать... Атака -- это главное!...
   Еслибъ этой шляхтѣ сейчасъ же приказали броситься на непріятеля, то въ храбрости недостатка не было бы, но непріятель былъ еще далеко. Вмѣсто этого, ночью передъ стражей раздался звукъ трубы; то прибылъ другой посолъ отъ Виттемберга съ письмомъ: шляхтѣ предлагалось сдаться. Толпа, узнавъ объ этомъ, хотѣла разорвать посла, но воеводы взяли письмо на обсужденіе.
   Шведскій генералъ извѣщалъ, что Карлъ-Густавъ посылаетъ войска своему родственнику Яну-Казиміру на помощь противъ Козаковъ и что, вслѣдствіе этого, великополяне должны сдаться безъ сопротивленія. Панъ Грудзиньскій, читая это письмо, не могъ удержаться отъ негодованія и ударилъ кулакомъ по столу, но воевода познаньскій тотчасъ же успокоилъ его вопросомъ:
   -- Вы вѣрите въ побѣду?... Сколько дней мы можемъ сопротивляться?... Берете ли вы на себя отвѣтственность за шляхетскую кровь, которая, можетъ быть, завтра прольется?...
   Послѣ долгаго совѣщанія рѣшили не отвѣчать и ждать будущаго. Ждать пришлось не долго. Въ субботу, 24 іюля, стража дала знать, что все шведское войско показалось напротивъ Пилы. Въ обозѣ поднялся шумъ, какъ въ ульѣ передъ роеньемъ.
   Шляхта садилась на коней, воеводы объѣзжали ряды, раздавая противурѣчивыя распоряженія до тѣхъ поръ, пока панъ Скорашевскій не взялъ власти въ свои руки и, водворивши порядокъ, выѣхалъ во главѣ нѣсколькихъ сотенъ охотниковъ, чтобы погарцовать за рѣкой и освоить своихъ людей съ видомъ непріятеля.
   Конница шла съ нимъ охотно, потому что гарцованье складывалось изъ ряда сраженій между небольшими кучками или одинъ-на-одинъ, а такихъ сраженій опытная въ дѣлѣ фехтованія шляхта не боялась вовсе. Поляки вышли за рѣку и остановились въ виду непріятеля, который приближался все ближе и чернѣлъ длинною линіей на горизонтѣ, точно боръ, только что выросшій изъ земли. Конные и пѣшіе полки развертывались, захватывая все большее пространство.
   Шляхта разсчитывала, что вотъ-вотъ къ ней высыпятъ охотники съ противной стороны, но, вмѣсто этого, на ближайшихъ пригоркахъ остановились нѣсколько кучекъ изъ десяти людей и лошадей и начали что-то дѣлать. Панъ Скорашевскій увидалъ это и тотчасъ же скомандовалъ:
   -- Налѣво назадъ!
   Но слова команды не успѣли еще умолкнуть, какъ на пригоркахъ появились длинныя бѣлыя ленты дыма и словно стаи птицъ пролетѣли надъ шляхтой, потомъ грянулъ выстрѣлъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, раздались крики и стоны раненыхъ.
   -- Стой!-- крикнулъ панъ Владиславъ.
   Птицы пролетѣли второй разъ, третій,-- и каждый разъ свистъ сопровождался крикомъ. Шляхта не слушала команды начальника, отступала назадъ, крича и призывая небо на помощь; наконецъ, отрядъ разсыпался и помчался къ обозу. Панъ Скорашевскій ругался,-- ничего не помогало.
   Разогнавъ безъ труда гарцовниковъ, Виттембергъ пошелъ дальше и остановился только напротивъ Устья, передъ самыми шанцами, защищаемыми калишскою шляхтой. Польскія пушки начали стрѣльбу безъ всякаго отвѣта со стороны шведовъ. Дымъ отъ выстрѣловъ тянулся длинными лентами, а шведская пѣхота и кавалерія все развертывались съ зловѣщимъ спокойствіемъ, точно увѣренная въ несомнѣнной побѣдѣ.
   На пригорки втаскивали пушки, сыпали валы,-- однимъ словомъ, непріятель окапывался, не обращая ни малѣйшаго вниманія на ядра, которыя не долетали до него и только засыпали пескомъ и землею работающихъ.
   Панъ Станиславъ Скшетускій вывелъ двѣ хоругви калишанъ, разсчитывая смѣлою атакой разбить шведовъ, но хоругви шли неохотно; отрядъ тотчасъ же сбился въ безформенную кучу: храбрые старались идти впередъ, а трусливые задерживали ихъ коней. Два полка рейтеровъ, высланные Виттембергомъ, послѣ краткой битвы прогнали шляхту съ поля и преслѣдовали ее вплоть до обоза.
   Спустилась ночь, и безкровная битва окончилась.
   Пушки, однако, гремѣли до самой ночи, потомъ стрѣльба умолкла, но за то въ польскомъ обозѣ поднялся страшный шумъ. Дѣло началось съ того, что нѣсколько сотенъ ополченцевъ хотѣли ночью улизнуть изъ обоза. Другіе увидали это и стали удерживать. Пошли въ ходъ сабли. Опять раздались крики: "Или всѣ, или никто!" -- но, судя по началу, было видно, что уйдутъ именно всѣ. Вождями никто не былъ доволенъ. Ополченцы кричали, что ихъ выгнали невооруженныхъ противъ пушекъ. Негодовали также и на Виттенберга, что онъ, вопреки военнымъ обычаямъ, приказалъ стрѣлять въ гарцовниковъ. Иные не скрывали своего отчаянія. "Выкурятъ насъ отсюда, какъ зайцевъ изъ ямы!-- кричали они.-- Обозъ скверно устроенъ, шанцы плохо насыпаны, мѣсто для обороны выбрано неудачно". Отъ времени до времени слышались голоса: "Панове братья, спасайтесь!"
   То была страшная ночь: замѣшательство и несогласіе возростали съ каждою минутой; приказовъ никто не слушалъ. Воеводы окончательно потеряли голову и не пытались даже возстановить спокойствіе. Неспособность ихъ и неспособность всеобщаго ополченія становились ясными, какъ день. Виттембергъ могъ бы въ эту ночь безъ всякаго труда взять весь обозъ.
   Начало разсвѣтать.
   День начинался блѣдный, пасмурный и освѣтилъ хаотическое сборище людей, упавшихъ духомъ, рыдающихъ, по большей части пьяныхъ, готовыхъ на все, на позоръ, только не на борьбу. Къ довершенію несчастія, шведы переправились ночью подъ Дзѣмбовымъ на другую сторону Нотеци и окружили польскій обозъ.
   Съ той стороны почти не было шанцевъ, никакого прикрытія. Необходимо немедленно, сейчасъ же, насыпать валъ. Скорашевскій и Скшетускій заклинали всѣми святыми приняться за работу, но ихъ никто не хотѣлъ слушать.
   У вождей и шляхты на устахъ было одно слово: "мириться!" Выслали парламентеровъ. Въ отвѣтъ на это отъ шведскаго обоза прибыло пышное посольство, во главѣ котораго ѣхали Радзѣёвскій и генералъ Вирцъ, оба съ зелеными вѣтвями. Они ѣхали къ дому, гдѣ стоялъ воевода познаньскій, но по дорогѣ Радзѣёвскій останавливался среди толпы шляхты, кланялся, усмѣхался, привѣтствовалъ знакомыхъ и кричалъ громкимъ голосомъ:
   -- Панове братья, не тревожьтесь! Не врагами мы являемся сюда. Отъ васъ самихъ зависитъ, чтобы ни одна капля крови не была пролита больше. Если вы хотите вмѣсто тирана, который покушается на ваши вольности, который мечтаетъ объ absolutum dominium, который привелъ отчизну къ краю погибели,-- если хотите, повторяю, государя добраго, великаго, воина, окруженнаго такою славой, что при одномъ его имени всѣ враги республики разсыпятся въ прахъ,-- то отдайтесь подъ протекторатъ Карла-Густава... Панове братья! Я везу съ собой ручательство въ томъ, что ни свобода ваша, ни вольности, ни религія не будутъ затронуты. Отъ васъ самихъ зависитъ ваше спасеніе... Панове! Его величество король шведскій обязуется подавить козацкое возстаніе, окончить литовскую войну, и онъ одинъ въ состояніи совершить это. Сжальтесь надъ несчастною отчизной, если къ себѣ не имѣете жалости...-- Тутъ въ голосѣ измѣнника слышались слезы. Шляхта слушала въ недоумѣніи, а онъ ѣхалъ дальше и снова кланялся толпѣ, и снова слышенъ былъ его громкій голосъ: "Панове братья!" Наконецъ, они оба съ Вирцемъ и свитою вошли въ домъ воеводы познаньскаго.
   Шляхта тѣсною толпой собралась подъ окна воеводы. Она понимала, что въ этомъ домѣ рѣшается судьба не только ея, но и всего отечества. Вышли слуги воеводы въ красныхъ одеждахъ просить въ домъ болѣе важныхъ людей. Тѣ поспѣшили на зовъ, а остальные въ нѣмомъ молчаніи ожидали, что будетъ... Стоящіе около оконъ слышали, что внутри идутъ ожесточенные споры... Часъ проходилъ за часомъ, а совѣтъ все еще продолжался.
   Вдругъ входныя двери съ шумомъ распахнулись и изъ нихъ выбѣжалъ панъ Владиславъ Скорашевскій.
   Всѣ попятились въ испугѣ.
   Этотъ человѣкъ, всегда спокойный и ласковый, теперь былъ страшенъ. Глаза его были красны, одежда разстегнута; онъ обѣими руками держался за чубъ.
   -- Измѣна! убійство! позоръ! Теперь мы уже шведы, не поляки!-- крикнулъ онъ пронзительно.
   И онъ зарыдалъ спазматически, какъ человѣкъ, потерявшій сознаніе. Вокругъ царствовало гробовое молчаніе. Какое-то страшное предчувствіе охватило всѣхъ.
   Вдругъ Скорашевскій выпрямился и закричалъ голосомъ, въ которомъ слышалось невыразимое отчаяніе:
   -- Къ оружію! Къ оружію, кто въ Бога вѣруетъ! Къ оружію! Въ толпѣ пронесся какой-то шумъ, шепотъ, отрывистый, какъ первый порывъ вѣтра передъ бурей. Колебались сердца, колебались умы, а посреди этой нерѣшительности трагическій голосъ не переставалъ кричать:
   -- Къ оружію, къ оружію!
   Вскорѣ къ нему присоединились еще два голоса: пана Петра Скорашевскаго и пана Скшетускаго, за ними послѣдовалъ и Клодзиньскій, храбрый ротмистръ Познаньскаго повѣта.
   Около нихъ началъ собираться кружокъ шляхты. Послышались громкіе крики, стукъ сабель... Владиславъ Скорапіевскій подавилъ свое волненіе и заговорилъ, указывая на домъ, гдѣ происходилъ совѣтъ:
   -- Слышите, панове, они тамъ продаютъ отчизну, какъ Іуда, позорятъ ее! Знайте, что мы уже не принадлежимъ Польшѣ. Мало имъ было предать въ руки непріятеля всѣхъ васъ, обозъ, войско, пушки,-- да поразитъ ихъ громъ небесный!-- они еще подписали отъ своего и отъ вашего имени, что отрекаются отъ связи съ отчизной, отрекаются отъ государя, что весь край, города, крѣпости и мы всѣ на вѣчное время будемъ принадлежать Швеціи. Что сдается войско, это бываетъ, но кто имѣетъ право отрекаться отъ отчизны и государя?! Кто имѣетъ право отрывать цѣлую провинцію, соединяться съ чужими, переходить къ другому народу, отрекаться отъ собственной крови?! Панове, это позоръ, измѣна, убійство, предательство!... Спасайте отчизну, панове! Во имя Бога, кто шляхтичъ, кто благородный человѣкъ, спасайте! Отдадимъ нашу жизнь, прольемъ нашу кровь! Не хотимъ мы быть шведами, не хотимъ, не хотимъ!... Лучше бы не родиться тому, кто пожалѣетъ теперь своей крови!...
   -- Измѣна!-- крикнуло нѣсколько голосовъ.-- Смерть измѣнникамъ!
   -- Къ намъ, кто шляхтичъ!-- кричалъ Скшетускій.
   -- На шведа! на смерть!-- прибавилъ Клодзиньскій.
   Они пошли далѣе въ обозъ, крича: "Къ намъ! измѣна!" -- и за ними побѣжало нѣсколько сотенъ шляхты съ обнаженными саблями. Но большинство, громадное большинство, все-таки, осталось на мѣстѣ.
   Двери дома совѣта опять распахнулись и въ нихъ появился Криштофъ Опалиньскій съ Вирцемъ по правую сторону и Радзѣёвскимъ по лѣвую. За ними шли: Андрей-Карлъ Грудзиньскій, воевода калишскій, Максимиліанъ Мясковскій, каштелянъ кшивинскій, Павелъ Гембицкій, каштелянъ мендзыжецкій, и Андрей Слунскій.
   Криштофъ Опалиньскій держалъ въ рукахъ пергаментный свертокъ съ печатями; голова его была поднята кверху, хотя въ глазахъ виднѣлась нѣкоторая неувѣренность. Онъ окинулъ глазами всю толпу и посреди мертвой тишины заговорилъ яснымъ голосомъ:
   -- Панове! Сегодня мы отдались подъ протекторатъ его величества короля шведскаго. Виватъ король Карлъ-Густавъ!
   Та же тишина встрѣтила заявленіе воеводы; вдругъ раздался чей-то одинокій голосъ:
   -- Veto!
   Воевода посмотрѣлъ въ сторону, откуда слышался голосъ, и отвѣтилъ:
   -- Тутъ не сеймикъ, значитъ, и veto здѣсь не у мѣста. А кто хочетъ, тотъ можетъ идти на шведскія пушки, которыя въ одинъ часъ обратятъ весь нашъ обозъ въ щепки.
   Онъ замолчалъ на минуту.
   -- Кто говорилъ veto?
   Никто не отозвался.
   Тогда воевода заговорилъ еще выразительнѣй:
   -- Всѣ вольности шляхты и духовенства будутъ сохранены, подати не бу-дутъ у-не-ли-че-ми, порядокъ взиманія останется прежній... Никто не будетъ терпѣть ни обидъ, ни притѣсненій; войска его величества пользуются правами, присвоенными польскимъ короннымъ хоругвямъ, не большими.
   Воевода остановился и жадно прислушивался къ шепоту въ толпѣ, точно хотѣлъ уразумѣть его значеніе; наконецъ, опять сдѣлалъ движеніе рукой:
   -- Кромѣ -того, мы заручились обѣщаніемъ генерала Виттемберга, даннымъ отъ имени его величества, что если вся страна послѣдуетъ нашему спасительному примѣру, шведскія войска тотчасъ же направятся въ Литву и Украйну и не кончатъ войны до тѣхъ поръ, пока всѣ земли и замки не будутъ возвращены республикѣ обратно. Виватъ король Карлъ-Густавъ!
   -- Виватъ король Карлъ-Густавъ!-- крикнуло нѣсколько голосовъ.
   -- Виватъ Карлъ-Густавъ!-- загремѣло въ цѣломъ обозѣ.
   Тутъ на глазахъ у всѣхъ воевода познаньскій обратился къ Радзѣёвскому и нѣжно обнялъ его, потомъ обнялъ Вирца, потомъ всѣ начали обниматься другъ съ другомъ. Кричали виватъ такъ, что эхо разносило отголоски по всѣмъ окрестностямъ. Но воевода познаньскій попросилъ у братьевъ-шляхты еще минутку вниманія:
   -- Господа! Генералъ Виттембергъ проситъ насъ сегодня въ свой лагерь, дабы мы съ кубками въ рукахъ заключили братскій союзъ съ храбрымъ народомъ.
   -- Виватъ Виттембергъ! Виватъ! виватъ! виватъ!
   -- А потомъ, господа,-- прибавилъ воевода,-- мы разойдемся по домамъ и, съ Божьей помощью, примемся за жатву, съ отраднымъ сознаніемъ, что въ сегодняшній многознаменательный день мы спасли отчизну.
   -- Будущія поколѣнія отдадутъ намъ справедливость,-- сказалъ Радзѣёвскій.
   -- Аминь!-- закончилъ воевода.
   Вдругъ онъ замѣтилъ, что глаза шляхты устремлены на какой-то предметъ, выше его головы.
   Воевода обернулся и увидалъ своего шута. Острожка поднялся на цыпочки и, держась одною рукой за притолку, писалъ углемъ надъ дверями дома совѣта:

"Мани -- Факелъ -- Ѳаресъ".

   Небо было покрыто тучами. Собирался дождь.
   

Глава XI.

   Въ деревнѣ Бужецъ, въ Луковскомъ повѣтѣ, на границѣ воеводства Подляскаго, принадлежащей пану Скшетускому, въ саду, между домомъ и прудомъ, сидѣлъ старикъ, а у его ногъ играли двое мальчиковъ, пяти и четырехъ лѣтъ, черныхъ и загорѣлыхъ, какъ цыганята, но румяныхъ и здоровыхъ. Старый человѣкъ тоже смотрѣлъ очень бодрымъ. Лѣта не сгорбили его широкой спины, въ глазахъ, или, вѣрнѣе, въ одномъ глазу, потому что другой былъ покрытъ бельмомъ, виднѣлось добродушіе
   Мальчики, ухватившись за ушки отъ голенища его сапога, тянули его въ разныя стороны, а онъ смотрѣлъ, какъ въ пруду, ярко освѣщенномъ солнцемъ, плескалась рыба, пуская широкіе круги по зеркальной поверхности.
   -- Рыба танцуетъ,-- бормоталъ старикъ.-- Посмотримъ, какъ вы будете танцовать, когда васъ кухарка будетъ чистить ножомъ.
   Затѣмъ онъ обернулся къ мальчикамъ:
   -- Не трогайте сапогъ, баловники; оторвете ушки, я вамъ самимъ уши надеру. Что за народъ! Пошли играть на траву, оставьте меня въ покоѣ! Лонгинку еще можно, онъ помоложе, а Еремкѣ-то пора бы имѣть умъ. Возьму какого-нибудь разбойника, да и въ прудъ!
   Но мальчики, видно, вовсе не боялись старика. Старшій, Еремка, началъ тянуть еще сильнѣй, топать ногами и кричать:
   -- Дѣдушка, будь Богуномъ и увези Лонгинка.
   -- Отстань ты, неугомонный, говорятъ тебѣ! Вотъ подожди, мать позову!
   Еремка посмотрѣлъ по направленію къ дому: двери заперты, матери нигдѣ не видно и повторилъ:
   -- Дѣдушка, будь Богуномъ!
   -- Замучаютъ меня эти нехристи, право, замучаютъ... Ну, хорошо, буду Богуномъ, только одинъ разъ. Просто божеское наказаніе!... Помни, большё не надоѣдать.
   Старикъ охнулъ, привсталъ съ лавки, потомъ схватилъ маленькаго Лонгинка и съ дикимъ крикомъ потащилъ его къ пруду.
   Но Лонгинокъ имѣлъ всегда храбраго защитника въ лицѣ Еремки, который въ подобныхъ случаяхъ показывался не Еремкой, а паномъ Михаломъ Володіёвскимъ, драгунскимъ ротмистромъ.
   Панъ Михалъ, вооруженный липовою палкой, замѣняющей при надобности саблю, пустился за толстымъ Богуномъ, догналъ его и безъ милосердія началъ рубить по ногамъ.
   Лонгинокъ, играющій роль мамы, кричалъ, Богунъ кричалъ, Еремка -- Володіёвскій -- кричалъ, но мужество, въ концѣ-концовъ, превозмогло и Богунъ, оставивъ свою жертву, спасался бѣгствомъ подъ липу и упалъ на скамейку, весь запыхавшійся и усталый.
   -- Уфъ, разбойники!-- повторилъ онъ.-- Чудеса будутъ, если я не задохнусь...
   Дѣти тоже прибѣжали и усѣлись на лавку. Еремка опять началъ приставать:
   -- Дѣдушка, скажи, кто былъ самый храбрый человѣкъ?
   -- Ты, ты,-- отвѣтилъ старикъ.
   -- Я буду рыцаремъ?
   -- Непремѣнно, потому что въ тебѣ течетъ рыцарская кровь. Дай Богъ, чтобъ ты походилъ на отца... Понимаешь?
   -- А сколько папа убилъ людей?
   -- Да я, вѣдь, тебѣ сто разъ говорилъ! Скорѣй можно пересчитать листья вонъ на той липѣ, чѣмъ всѣхъ непріятелей, которыхъ мы съ вашимъ отцомъ отправили на тотъ свѣтъ. Еслибъ у меня было столько волосъ на головѣ, сколькихъ враговъ убилъ я одинъ, цирульники въ Луковѣ всѣ бы разбогатѣли. Подлецъ я буду, если сол...
   Тутъ панъ Заглоба,-- то былъ онъ,-- спохватился, что при мальчикахъ нельзя ругаться и клясться, хотя, за неимѣніемъ другихъ слушателей, разсказывалъ и дѣтямъ исторіи о своихъ старинныхъ подвигахъ.
   Двери дома, выходящія въ садъ, отворились и въ нихъ показалась женщина, прелестная, какъ полуденное солнце, высокая, стройная, черноволосая, съ яркимъ румянцемъ на щекахъ, съ бархатными глазами. Третій мальчикъ держался за платье, а она, прикрывъ рукою глаза, смотрѣла по направленію къ липѣ.
   То была пани Елена Скшетуская, изъ дома князей Булыгъ-Курцевичей.
   Увидавъ пана Заглобу съ Еремкой и Лонгинкомъ, она сдѣлала нѣсколько шаговъ къ пруду, и крикнула:
   -- Мальчики, идите сюда! Должно быть, надоѣли дѣдушкѣ?
   -- Отчего надоѣли! Они себя держутъ хорошо, -- отвѣтилъ панъ Заглоба.
   -- Чего вамъ подать, батюшка, пива или меду?
   -- За обѣдомъ была свинина,-- меду бы лучше.
   -- Сейчасъ пришлю. А вы напрасно спите на воздухѣ, какъ разъ лихорадку схватите.
   -- Сегодня тепло и вѣтра нѣтъ. А гдѣ Янъ, дочка?
   -- Пошелъ въ амбаръ.
   Пани Скшетуская говорила пану Заглобѣ -- батюшка, а онъ ей -- дочка, хотя они не состояли въ родствѣ. Ея семья жила въ Заднѣпровьѣ, въ бывшихъ владѣніяхъ Виснёвецкихъ, а что касается Заглобы, то только одному Богу извѣстно, откуда онъ родомъ, потому что онъ самъ различно разсказывалъ объ этомъ. Во время оно, когда Елена была еще дѣвушкой, панъ Заглоба оказалъ ей важныя услуги, спасъ ее отъ неминучей опасности, и теперь Елена вмѣстѣ съ мужемъ почитали его, какъ отца. Панъ Заглоба и во всемъ околодкѣ пользовался всеобщимъ уваженіемъ за свой умъ и необычайную храбрость, которую проявилъ во многихъ войнахъ, въ особенности въ козацкой. Имя его было извѣстно во всей республикѣ, самъ король любилъ его разсказы и его остроуміе,-- однимъ словомъ, о немъ говорили больше, нежели даже о панѣ Скшетускомъ, хотя панъ Скшетускій когда-то пробрался изъ осажденнаго Збаража чрезъ всѣ козацкія войска.
   Вскорѣ послѣ ухода пани Скшетуской слуга принесъ подъ липу жбанъ и стаканъ. Панъ Заглоба налилъ, закрылъ глаза и началъ пробовать напитокъ.
   -- Зналъ Господъ Богъ зачѣмъ сотворить пчелъ!-- пробормоталъ онъ и началъ потягивать понемногу изъ стакана, глубоко вздыхая и поглядывая вдаль на черные и синіе лѣса, тянущіеся, покуда глазъ хватитъ, по другой сторонѣ пруда. На небѣ не было ни одного облачка, липовый цвѣтъ безъ шума сыпался на землю, а на липѣ шумѣли цѣлыя тысячи пчелъ.
   Надъ огромнымъ прудомъ, изъ тростниковъ, подернутыхъ синею мглой, то и дѣло поднимались стада дикихъ утокъ, чирковъ и гусей; иногда высоко-высоко пронесется ключъ журавлей. Вокругъ все было тихо, спокойно, весело, какъ это бываетъ въ первыхъ числахъ августа, когда хлѣба всѣ уже созрѣли, а солнце щедро льетъ на землю свои золотистые лучи.
   Глаза стараго человѣка то поднимались къ небу и слѣдили за стаями птицъ, то устремлялись вдаль и становились все болѣе сонными по мѣрѣ того, какъ меду въ жбанѣ убывало. Пчелы на разные тоны пѣли свои пѣсенки, словно желали убаюкать пана Заглобу.
   -- Да, да, Богъ далъ хорошую погоду во время жатвы, -- бормоталъ шляхтичъ.-- И сѣно собрали, и поля уберутъ живо... Да, да...
   Онъ закрылъ глаза, потомъ пробормоталъ: "Охъ, ужь измучили меня эти дѣти..." и заснулъ.
   Спалъ онъ долго. Разбудили его шаги и говоръ двухъ человѣкъ, быстро приближавшихся къ липѣ. Одинъ изъ нихъ былъ Янъ Скшетускій, знаменитый герой Збаража, который около мѣсяца тому назадъ уѣхалъ изъ Украйны и лечился дома отъ упорной лихорадки; другаго панъ Заглоба не зналъ, хотя онъ фигурой и даже лицомъ сильно походилъ на Яна.
   -- Позвольте представить вамъ, батюшка,-- сказалъ Янъ,-- моего двоюроднаго брата, пана Станислава Скшетускаго, изъ Скшетушова, ротмистра калишскаго.
   -- Вы такъ похожи на Яна,-- отвѣтилъ Заглоба, моргая глазами и стараясь отогнать сонъ,-- что я прямо догадался бы, что вы Скшетускій.
   -- Мнѣ очень пріятно познакомиться съ вами, тѣмъ болѣе, что имя ваше мнѣ хорошо извѣстно; рыцарство всей республики повторяетъ его съ почтеніемъ и ставитъ въ примѣръ прочимъ.
   -- Не хвастаюсь, дѣлалъ, что могъ, пока сила была. Да и теперь я не прочь бы испытать счастья на войнѣ,-- consuetudo altera natura... Но чѣмъ это вы такъ огорчены? У Яна даже лицо поблѣднѣло.
   -- Станиславъ привезъ страшныя извѣстія,-- отвѣтилъ Янъ.-- Шведы вошли въ Великую Польшу и уже заняли ее всю.
   Панъ Заглоба вскочилъ съ мѣста, какъ будто помолодѣлъ на сорокъ лѣтъ, широко раскрылъ глаза и схватился за бокъ, словно отыскивая саблю.
   -- Какъ?-- сказалъ онъ.-- Какъ, всю заняли?
   -- Воевода познаньскій и другіе подъ Устьемъ отдались въ руки непріятеля,-- пояснилъ Станиславъ Скшетускій.
   -- Ради Бога!... Что вы говорите!... Отдались?!...
   -- Не только отдались, но подписали договоръ, въ силу котораго отреклись отъ короля и республики... Отнынѣ тамъ Швеція, а не Польша.
   -- Вади Распятаго!... Что это, конецъ свѣта?... Еще вчера мы говорили съ Яномъ объ угрозахъ шведовъ (были вѣсти, что они идутъ), но были оба увѣрены, что дѣло кончится ничѣмъ, самое большее отреченіемъ нашего короля отъ титута короля шведскаго.
   -- Теперь же началось съ утраты провинціи, а чѣмъ кончится, Богъ вѣсть.
   -- Перестаньте, я задохнусь!... Какъ?... И вы были подъ Устьемъ?... И вы смотрѣли на это собственными глазами?... Вѣдь, это попросту страшная, никогда неслыханная измѣна!
   -- Я былъ и видѣлъ своими глазами, и измѣна ли то была, вы можете судить сами, когда услышите все. Стояли мы подъ Устьемъ, всеобщее ополченіе и полевая пѣхота, всего пятнадцать тысячъ человѣкъ, и занимали берега надъ Нотецью ab апcursione hostili. Правда, войска было мало, а вы, какъ опытный воинъ, сами знаете, можетъ ли замѣнить его всеобщее ополченіе, а тѣмъ болѣе великопольское, гдѣ шляхта сильно отвыкла отъ войны. Тѣмъ не менѣе, еслибъ нашелся вождь, непріятелю можно было бы дать отпоръ,-- по крайней мѣрѣ, задержать его до тѣхъ поръ, пока республика не прислала бы подкрѣпленія. Но едва Виттембергъ показался, прежде чѣмъ была пролита хоть капля крови, начались переговоры. Потомъ пріѣхалъ Радзѣёвскій и своими рѣчами помогъ тому, о чемъ я вамъ разсказывалъ... Несчастіе и позоръ безпримѣрные.
   -- Неужели же никто не противился, никто не протестовалъ, никто въ глаза не назвалъ этихъ негодяевъ измѣнниками?... Неужели всѣ безпрекословно согласились измѣнить своей отчизнѣ и государю?
   -- Исчезаетъ доблесть съ лица земли, а вмѣстѣ съ ней и республика,-- почти всѣ согласились... Я, двое Скорашевскихъ, панъ Цисвицкій и панъ Клодзиньскій дѣлали, что могли, чтобъ возбудить среди шляхты духъ сопротивленія. Панъ Владиславъ Скорашевскій чуть не обезумѣлъ; мы летали по обозу отъ повѣта до повѣта, и, видитъ Богъ, не было заклятій, которыхъ мы не пустили бы въ ходъ. Но могло ли это помочь, когда большинство предпочитало ѣхать съ ложками на банкетъ къ Виттембергу, чѣмъ съ саблями на битву? Видя это, порядочные люди разъѣхались на всѣ стороны: одни -- по домамъ, другіе -- въ-Варшаву. Скорашевскіе поѣхали увѣдомить короля, а я, человѣкъ безсемейный, пріѣхалъ сюда къ брату, чтобъ вмѣстѣ съ нимъ идти на непріятеля. Какое счастье, что я засталъ васъ дома!
   -- Значитъ, вы прямо изъ Упиты?
   -- Прямо. Отдыхалъ по дорогѣ, насколько это нужно было для лошади, и то одна у меня пала. Шведы теперь должны быть въ Познани и оттуда скоро разольются по всему краю.
   Всѣ замолчали. Янъ сидѣлъ, опустивъ глаза въ землю, въ угрюмой задумчивости, а панъ Заглоба, еще не успѣвшій опомниться отъ изумленія, растерянно посматривалъ то на одного, то на другаго.
   -- Плохіе признаки,-- грустно сказалъ Янъ.-- Прежде на десять побѣдъ приходилось одно пораженіе; мы удивляли свѣтъ мужествомъ. Теперь случаются не только пораженія, но и измѣны,-- не только отдѣльныхъ лицъ, но и цѣлыхъ провинцій. Да сжалится милосердый Господь надъ несчастною страной!...
   -- Ей-Богу,-- сказалъ Заглоба,-- видалъ я на свѣтѣ много, слышу, понимаю, а все мнѣ вѣрить не хочется...
   -- Что ты думаешь дѣлать, Янъ?-- спросилъ Станиславъ.
   -- Конечно, дома не останусь, хотя лихорадка трясетъ меня до сихъ поръ. Жену и дѣтей нужно помѣстить куда-нибудь побезопаснѣй. Панъ Стабровскій, мой родственникъ, служитъ королевскимъ ловчимъ въ Бяловѣжской пущѣ и живетъ въ Бяловѣжѣ. Хоть бы вся республика была завоевана непріятелемъ, туда не зайдутъ. Завтра вышлю жену и дѣтей.
   -- Предосторожность не лишняя,-- согласился Станиславъ,-- хотя отсюда до Великой Польши не близко, но кто знаетъ, можетъ быть огонь охватитъ и эту провинцію?
   -- Нужно дать знать шляхтѣ, чтобы собирались и подумали объ оборонѣ, а то здѣсь еще никто ничего не знаетъ,-- сказалъ Янъ,-- А вы, батюшка, поѣдете съ нами, или хотите сопровождать Елену въ Пущу?
   -- Я?-- отвѣтилъ панъ Заглоба,-- пойду ли я? Я не пошелъ бы тогда, еслибъ мои ноги вросли кореньями въ землю, да и то попросилъ бы выкорчевать себя. Мнѣ такъ хочется снова испробовать шведскаго мяса, какъ волку баранины. А, шельмы! разбойники!... Не могутъ дома усидѣть, все въ чужіе края лѣзутъ... Знаю я ихъ, собачьихъ дѣтей, еще подъ начальствомъ пана Конецпольскаго бился съ ними; а если вы хотите знать, кто взялъ въ плѣнъ Густава-Адольфа, то спросите покойнаго пана Конецпольскаго. Я ничего больше не скажу! Знаю я ихъ, да и они меня знаютъ... По всей вѣроятности, негодяи узнали, что Заглоба состарился. Да? Подождите, увидите вы его еще!...Боже, Боже Всемогущій! отчего ты такъ прогнѣвался на несчастную Польшу, что всѣ сосѣдскія свиньи лѣзутъ на нее теперь и три ея наилучшія провинціи уже взрыли? А кто виноватъ во всемъ, если не измѣнники? Зараза не знала, кого брать, и похитила достойныхъ людей, а измѣнниковъ оставила. Пошли, Господи, еще разъ повѣтріе на пана воеводу познаньскаго и калишскаго, а въ особенности на Радзѣёвскаго со всѣми его родными. А если Ты хочешь еще болѣе увеличить жителей ада, то пошли туда всѣхъ тѣхъ, кто подписалъ капитуляцію подъ Устьемъ. Состирился Заглоба, состарился?-- увидите!... Янъ! поговоримъ поскорѣе, что дѣлать, а то мнѣ поскорѣй хочется на коня!
   -- Правда, нужно посовѣтоваться, куда идти. Въ Украйну къ гетманамъ пробраться трудно; они отрѣзаны непріятелемъ отъ республики и могутъ сообщаться только съ Крымомъ. Счастье, что теперь татары на нашей сторонѣ. По моему мнѣнію, намъ нужно ѣхать въ Варшаву... спасать государя.
   -- Если на это будетъ время,-- сказалъ Станиславъ.-- Король теперь долженъ поспѣшно собирать войско и, прежде чѣмъ мы пріѣдемъ, пойдетъ на непріятеля. Можетъ быть, они уже столкнулись.
   -- И то можетъ быть.
   -- Тогда ѣдемъ въ Варшаву, только поскорѣй,-- сказалъ Заглоба.-- Послушайте, господа... Правда, наши имена страшны непріятелю, но такъ какъ втроемъ мы не мало успѣемъ, то и совѣтовалъ бы такъ: кликнемъ кличъ охотникамъ, чтобъ хоть какой-нибудь отрядецъ привести королю! Ихъ легко уговорить: все равно, они должны идти, когда явится призывъ ко всеобщему ополченію, а мы скажемъ, что королю это будетъ очень пріятно. Съ большею силой и сдѣлать можно будетъ больше, да и насъ примутъ съ распростертыми объятіями.
   -- Не удивляйтесь моимъ словамъ,-- сказалъ Станиславъ,-- но послѣ видѣннаго мной я почувствовалъ такое отвращеніе къ ополченцамъ, что предпочитаю идти одинъ, чѣмъ съ толпою людей, незнакомыхъ съ войной.
   -- Вы не знаете здѣшней шляхты. Здѣсь вы не увидите ни одного, кто бы раньше не служилъ въ войскѣ. Люди все опытные и добрые солдаты.
   -- Развѣ что такъ.
   -- Не иначе. Но постойте-ка! Янъ хорошо знаетъ, что разъ я начну работать головой, то что-нибудь выдумаю. Поэтому-то и жилъ въ такой дружбѣ съ воеводой русскимъ, княземъ Ереміей. Пусть Янъ засвидѣтельствуетъ, сколько разъ этотъ великій полководецъ слѣдовалъ моему совѣту и никогда не оставался въ убыткѣ.
   -- Говорите, батюшка, что вы хотѣли сказать, времени мало,-- сказалъ Янъ.
   -- Что я хотѣлъ сказать? А вотъ что я хотѣлъ сказать: не тотъ защищаетъ шляхетство и короля, кто держится за королевскую полу, а тотъ, кто бьетъ непріятеля, а еще болѣе, кто служитъ подъ начальствомъ великаго вождя. Зачѣмъ намъ идти наугадъ въ Варшаву, когда его величество король, можетъ быть, выѣхалъ уже въ Краковъ, во Львовъ или въ Литву? Я совѣтую вамъ немедленно идти подъ знамена великаго гетмана литовскаго, князя Януша Радзивилла. То добрый и воинственный панъ. Хотя его обвиняютъ въ гордости, ужь онъ-то, навѣрное, не будетъ капитулировать передъ шведами. По крайней мѣрѣ, настоящій вождь и гетманъ, какъ нужно. Трудно, правда, тамъ будетъ,-- съ двумя непріятелями придется справляться,-- за то мы увидимъ пана Михала Володіёвскаго,-- онъ служитъ въ литовской арміи,-- и по-старому соберемся вмѣстѣ. Если я даю плохой совѣтъ, пусть меня любой шведъ за волосы въ плѣнъ потащитъ.
   -- Кто знаетъ, кто знаетъ?-- живо отвѣтилъ Янъ.-- Можетъ быть, такъ будетъ лучше.
   -- И Елену съ дѣтьми проводимъ по дорогѣ, такъ какъ намъ придется ѣхать черезъ пущу...
   -- И будемъ служить въ войскѣ, а не съ ополченцами,-- добавилъ Станиславъ.
   -- И драться будемъ, не горланить на сеймахъ или куръ по деревнямъ таскать.
   -- Какъ видно, вы не только на войнѣ, но и на совѣтѣ занимаете первое мѣсто, -- сказалъ панъ Станиславъ.
   -- А что? Правду я вамъ говорилъ?
   -- Именно, именно!-- воскликнулъ Янъ.-- Совѣтъ вашъ хорошъ. По-старому жить будемъ, съ Михаломъ. Ты, Станиславъ, узнаешь величайшаго рыцаря во всей республикѣ, моего лучшаго друга. А теперь пойдемъ къ Еленѣнужно сказать, чтобъ она собиралась въ дорогу.
   -- Она знаетъ о войнѣ?-- спросилъ панъ Заглоба.
   -- Знаетъ, Станиславъ при ней разсказывалъ все. Бѣдняжка плачетъ горючими слезами... Но когда я сказалъ, что мнѣ нужно идти, она тотчасъ отвѣтила мнѣ: "Иди!"
   -- Хотѣлось бы мнѣ выѣхать завтра!-- крикнулъ Заглоба.
   -- Завтра и поѣдемъ, на разсвѣтѣ. Ты, Станиславъ, должно быть, страшно утомился; отдохни до утра, а я сейчасъ пошлю лошадей въ Бялу, Лосицы и Бѣльскъ, чтобы вездѣ были подставы. За Бѣльскомъ начинается пуща. Телѣги съ припасами выѣдутъ сегодня же. Жаль выползать изъ родимаго гнѣзда, да знать воля Божія! Пойдемте домой, надо приготовиться къ дорогѣ.
   Панъ Станиславъ отправился спать, а панъ Янъ съ Заглобой начали собираться. Благодаря порядку, царствовавшему въ домѣ пана Яна, телѣги съ припасами могли выѣхать въ тотъ же вечеръ, а на слѣдующій день за ними послѣдовала коляска, въ которой сидѣли Елена съ дѣтьми и старая панна экономка. Панъ Станиславъ и панъ Янъ, вмѣстѣ съ пятью слугами, ѣхали верхомъ возлѣ коляски. Весь поѣздъ подвигался быстро, благодаря запаснымъ лошадямъ.
   Послѣ пяти дней безостановочной ѣзды каши путники доѣхали до Бѣльска, а на шестой погрузились въ пущу, со стороны Гайновщины.
   Мракъ гигантнаго бора охватилъ ихъ сразу. Въ то время Бяловѣжская пуща занимала нѣсколько квадратныхъ миль, сливаясь, съ одной стороны, съ пущами Зелёной и Роговской, съ другой -- съ прусскими лѣсами.
   Ни одинъ наѣздникъ не попиралъ еще ногою этихъ мрачныхъ трущобъ, въ которыхъ неопытный человѣкъ могъ потеряться и блуждать, покуда не упадетъ отъ усталости или не сдѣлается добычей хищныхъ звѣрей. Но ночамъ здѣсь раздавалось рычаніе зубровъ и медвѣдей, вмѣстѣ съ вытьемъ волковъ и хриплымъ мычаньемъ рысей. Черезъ чащу вели еле протоптанныя тропинки возлѣ обрывовъ, болотъ и страшныхъ мертвыхъ озеръ къ раскиданнымъ кое-гдѣ деревушкамъ смолокуровъ и пчеловодовъ, которые часто во всю жизнь не выходили изъ пущи. Только къ самой Бяловѣжи вела болѣе широкая дорога, по которой короли ѣздили на охоту. Но ней-то и ѣхали Скшетускіе.
   Панъ Стабровскій, королевскій ловчій, старый холостякъ, какъ зубръ, постоянно сидящій въ своей пущѣ, принялъ ихъ съ распростертыми объятіями, а дѣтей чуть не задушилъ поцѣлуями. Онъ жилъ только со смолокурами, не видя шляхетскаго лица, развѣ за исключеніемъ случаевъ, когда дворъ пріѣзжалъ на охоту.
   Онъ завѣдывалъ всѣмъ охотничьимъ хозяйствомъ и всѣми смолокурнями пущи. Извѣстіе о войнѣ со шведами сильно огорчило его.
   Бывало такъ, что въ республикѣ кипѣла война, умиралъ король, а въ пущу и вѣсть объ этомъ не доходила. Панъ ловчій привозилъ новости, когда возвращался отъ подскарбія литовскаго, которому обязанъ былъ разъ въ годъ отдавать отчетъ въ своихъ дѣйствіяхъ.
   -- Скучно-то здѣсь будетъ порядочно!-- сказалъ панъ Стабровскій Еленѣ,-- за то безопаснѣй, чѣмъ гдѣ бы то ни было. Ни одинъ непріятель не продерется сквозь эти стѣны, а если и попробуетъ, то мы всѣхъ его людей перестрѣляемъ. Легче всю республику завоевать, чѣмъ пущу! Двадцать лѣтъ я живу здѣсь, а и то ее не знаю; есть мѣста, куда и пройти нельзя, гдѣ только звѣрь дикій гнѣздится, а, можетъ быть, и злые духи. Но намъ бояться нечего; мы живемъ по-божьему, въ деревнѣ есть часовни, куда разъ въ годъ пріѣзжаетъ ксёндзъ изъ Бѣльска.
   Панъ Янъ былъ необычайно радъ, что нашелъ такое убѣжище для жены. Напрасно удерживалъ его панъ Стабровскій,-- рыцари только переночевали и пустились въ дальнѣйшій путь сквозь лѣсной лабиринтъ, съ проводникомъ, которымъ снабдилъ ихъ панъ ловчій.
   

Глава XII.

   Когда Янъ Скшетускій съ двоюроднымъ братомъ и паномъ Заглобой, послѣ утомительнаго пути черезъ пущу, прибыли, и конецъ, въ Униту, панъ Михалъ Володіёвскій чуть не сошелъ съ ума отъ радости, тѣмъ болѣе, что давно уже не имѣлъ отъ нихъ никакихъ свѣдѣній, а объ Янѣ думалъ, что онъ находится съ королевскою хоругвью гдѣ-нибудь въ Украйнѣ.
   Онъ поочередно обнималъ гостей, пожималъ имъ руки и вновь бросался на шею; но когда они сказали ему, что хотятъ служить у Радзивилла, радости пана Михала не было конца.
   -- Слава Богу, что старые збаражцы опять собираются вмѣстѣ!-- твердилъ онъ.-- И на войнѣ драться пріятнѣй, когда чувствуешь около себя друзей.
   -- Это моя мысль, -- сказалъ панъ Заглоба.-- Они хотѣли ѣхать къ королю... а я говорю имъ: почему бы намъ съ паномъ Михаломъ не вспомнить старыя времена? Если намъ Богъ дастъ удачу, какъ въ войнѣ съ татарами и козаками, то вскорѣ не одну шведскую душу мы будемъ имѣть у себя на совѣсти.
   -- Самъ Богъ внушилъ вамъ такую мысль!-- сказалъ панъ Михалъ.
   -- Меня удивляетъ одно, -- замѣтилъ Янъ,-- что вы знаете о войнѣ. Станиславъ скакалъ ко мнѣ сломя голову, мы ѣхали сюда тоже безъ остановки и думали, что будемъ первыми вѣстниками несчастія.
   -- Это все жиды,-- сказалъ панъ Заглоба,-- они постоянно узнаютъ раньше всѣхъ. Между ними такая корреспонденція, что если кто утромъ чихнетъ въ Великой Польшѣ, то вечеромъ ему говорятъ на Жмуди и въ Украйнѣ: "Будьте здоровы!"
   -- Не знаю, какъ это было, но о войнѣ мы знаемъ уже два дня,-- сказалъ панъ Михалъ,-- и волненіе здѣсь страшное... Первый день еще какъ-то не особенно вѣрили, но на другой уже не оставалось никакого сомнѣнія. Я еще больше скажу: о войнѣ и слуху не было, а объ ней всѣ уже говорили, такъ, безъ всякаго повода. Нашъ, князь-воевода, должно быть, зналъ о ней раньше, потому что бился какъ рыба объ ледъ и въ послѣднее время самъ прилетѣлъ въ Кейданы. Вотъ уже два мѣсяца, какъ формируются полки отъ его имени. Собираемъ я, Станкевичъ и нѣкто Кмицицъ, оршанскій хорунжій. У того, говорятъ, хоругвь уже готова и въ Кейданы отправлена. Онъ скорѣе всѣхъ насъ управился.
   -- Ты хорошо знаешь князя-воеводу виленскаго?-- спросилъ Янъ.
   -- Какъ же мнѣ его не знать, коли я всю эту войну прослужилъ подъ его начальствомъ?
   -- Что ты думаешь о его намѣреніяхъ? Каковъ онъ, какъ человѣкъ?
   -- Воинъ знаменитый, чуть ли не величайшій во всей республикѣ послѣ смерти князя Ереміи. Правда, его побили недавно, но у него было всего-на-всего шесть тысячъ войска противъ восьмидесяти... Панъ подскарбій и панъ воевода витебскій страшно обвиняютъ его за это,-- говорятъ, что онъ потому бросился, съ малыми силами на многочисленнаго непріятеля, чтобы не дѣлить съ ними славы побѣды. Богъ одинъ знаетъ, какъ было на самомъ дѣлѣ... Но дрался онъ храбро и самъ не щадилъ жизни... Я все видѣлъ и могу сказать только одно: еслибъ у него было достаточно людей и денегъ, нога непріятельская не ушла бы изъ этого края. Мнѣ кажется, что теперь онъ дѣятельно примется за шведовъ и, конечно, не будетъ ждать ихъ здѣсь, а пойдетъ къ нимъ на встрѣчу.
   -- Почему ты такъ предполагаешь?
   -- Во-первыхъ, князь захочетъ исправить свою репутацію, до нѣкоторой степени подорванную послѣ цубиховской битвы; во-вторыхъ, онъ любитъ войну.
   -- Да,-- сказалъ Заглоба,-- я знаю его: мы съ нимъ вмѣстѣ учились въ одной школѣ, еще я за него сочиненія писалъ. Онъ всегда любилъ войну и предпочиталъ мою компанію всѣмъ прочимъ, потому что и мнѣ копье и лошадь правились больше латинскихъ глаголовъ.
   -- Вѣрно только одно, что это не воевода познаньскій, а человѣкъ совсѣмъ иного сорта,-- сказалъ панъ Станиславъ.
   Володіёвскій началъ разспрашивать обо всемъ, что случилось подъ Устьемъ, и дергалъ себя за чубъ, слушая разсказъ; наконецъ, когда панъ Станиславъ окончилъ, онъ сказалъ:
   -- Вы правы! Нашъ Радзивиллъ не способенъ на это. Гордъ онъ, какъ сатана, и, кажется, не признаетъ во всей республикѣ ни одного рода, равнаго своему, -- это правда,-- противорѣчій не выноситъ и на пана Госѣвскаго, человѣка достойнаго, гнѣвается за то, что тотъ не пляшетъ подъ Радзивилловскую дудку. И на короля сердитъ за то, что онъ не сразу далъ ему великую литовскую булаву... Все это правда, какъ и то, что онъ предпочитаетъ коснѣть въ кальвинистскомъ беззаконіи, что утѣсняетъ католиковъ, гдѣ можетъ, что строитъ еретикамъ соборы... Но я готовъ присягнуть, что онъ пожертвуетъ послѣднею каплей своей крови, прежде чѣмъ подпишетъ капитуляцію, какъ это сдѣлали подъ Устьемъ... Войны мы будемъ имѣть вдосталь; не ученый будетъ начальствовать нами, а настоящій воинъ.
   -- Вотъ это такъ!-- воскликнулъ Заглоба.-- Больше ничего намъ и не нужно. Панъ Опалиньскій -- ученый, писатель, и сразу показалъ, на что онъ способенъ... Самйй это скверный сортъ людей! Каждый изъ нихъ едва вырветъ перо изъ гусинаго крыла, какъ уже думаетъ, что всю мудрость постигъ... Другихъ, негодяй, осуждаетъ, а какъ дѣло дойдетъ до сабли, его и слѣдъ простылъ. Я самъ въ молодости стихи сочинялъ/ чтобъ покорять женскія сердца, и современемъ загналъ бы въ уголъ пана Кохановскаго съ его баснями, но, въ концѣ-концовъ, солдатская натура взяла верхъ.
   -- Кромѣ того,-- сказалъ панъ Володіёвскій,-- когда шляхта пойдетъ сюда, то соберется въ большомъ количествѣ. Какъ бы у насъ не было недостатка въ деньгахъ, а это самое главное.
   -- Ради Бога, не надо ополченцевъ,-- закричалъ панъ Станиславъ.-- Янъ и панъ Заглоба знаютъ уже мой взглядъ на это, а вамъ я долженъ сказать, что предпочиталъ бы быть прислужникомъ въ регулярной хоругви, чѣмъ главнымъ вождемъ всего ополченія.
   -- Здѣсь народъ храбрый и ловкій, -- сказалъ панъ Володіёвскій.-- Когда я вбиралъ полкъ, то не могъ принять всѣхъ охотниковъ, а изъ числа принятыхъ нѣтъ ни одного, кто бы не служилъ прежде. Вотъ я покажу вамъ свою хоругвь и увѣренъ... Не скажи я вамъ раньше, что это ополченцы, вы не отличили бы ихъ отъ старыхъ солдатъ. Каждый заваленъ въ огнѣ, словно старая подкова, а въ строю стоятъ какъ римскіе легіоны. Съ ними шведы не справятся такъ легко, какъ съ веіикополянами подъ Устьемъ.
   -- Будемъ надѣяться, что Богъ смилуется надъ нами,-- сказалъ Скшетускій.-- Шведы -- храбрые солдаты, но, все-таки, никогда не могли выдержать напора нашихъ регулярныхъ войскъ. Мы били ихъ всегда,-- били даже тогда, когда ими начальствовалъ великій вождь, Густавъ-Адольфъ.
   -- А интересно бы познакомиться съ ними,-- перебилъ панъ Володіёвскій.-- Сражался я и съ турками, и татарами, и козаками, Богъ вѣсть съ кѣмъ только ни сражался. Правительству одно только затруднительно, что всѣ войска съ гетманами заняты въ Украйнѣ. Тутъ я предвижу, что будетъ: князь-воевода прекратитъ войну съ паномъ подскарбіемъ Госѣвскимъ и пойдетъ на шведовъ. Тяжело будетъ, правда, но не будемъ терять надежды на Божью помощь.
   -- Такъ ѣдемъ, не мѣшкая, въ Кейданы, -- замѣтилъ панъ Станиславъ.
   -- Я получилъ приказъ, чтобы хоругвь была наготовѣ и самому прибыть въ Кейданы. Я покажу вамъ его: вы изъ него увидите, что князь-воевода не забываетъ о шведахъ.
   Панъ Володіёвскій отперъ сундучокъ, стоящій на лавкѣ подъ окномъ, досталъ бумагу, сложенную вдвое, и началъ читать:

"Панъ полковникъ Володіёвскій!

   "Съ великою радостью получили мы вашъ рапортъ, что хоругвь уже на ногахъ и каждую минуту можетъ двинуться въ походъ. Будьте на-сторожѣ и въ готовности,-- приходятъ такія тяжелыя времена, какихъ еще никогда не бывало,-- а сами какъ можно скорѣй пріѣзжайте въ Кейданы, гдѣ мы будемъ съ нетерпѣніемъ ожидать васъ. Если до васъ дошли какіе-нибудь слухи, то не вѣрьте имъ до тѣхъ поръ, пока не узнаете всего отъ насъ самихъ. Поступимъ мы такъ, какъ приказываютъ намъ самъ Богъ и наша совѣсть, не обращая вниманія на злобу и ненависть нашихъ враговъ. Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, мы утѣшаемся, что наступаетъ пора, когда должно выясниться, кто на самомъ дѣлѣ другъ дома Радзивилловъ и кто даже in rebus adversis готовъ ему служить. Кмицицъ, Невяровскій и Станкевичъ тоже привели сюда свои хоругви, ваша же пусть останется въ Унитѣ: можетъ быть, вамъ придется двинуться на Подлясье подъ командой нашего двоюроднаго брата князя Богу слава, который собралъ тамъ значительную силу. Обо всемъ этомъ болѣе подробно вы узнаете при личномъ свиданіи, а пока мы поручаемъ вашему усердію личное исполненіе нашихъ приказовъ и ожидаемъ васъ въ Кейданы.

"Янушъ Радзивиллъ,
князь въ Биржахъ и Дубинкахъ,
воевода виленскій, великій гетманъ литовскій"

   -- Несомнѣнно, война со шведами!-- сказалъ Заглоба.
   -- А если князь пишетъ, что поступитъ, какъ приказываетъ ему Богъ, то, значитъ, будетъ бить шведовъ,-- прибавилъ панъ Станиславъ.
   -- Мнѣ странно одно,-- сказалъ панъ Скшетускій,-- что онъ пишетъ о вѣрности дому Радзивилловъ, а не отечеству, которое стоитъ дороже дома Радзивилловъ, и требуетъ скорой помощи.
   -- Ужь такова манера у всѣхъ магнатовъ,-- отвѣтилъ Володіёвскій,-- хотя и мнѣ это сразу не понравилось, потому что я служу отечеству, а не Радзивилламъ.
   -- Когда ты получилъ письмо?
   -- Сегодня утромъ и послѣ полудня хотѣлъ было выѣхать. Вы вечеромъ отдохните, а я возвращусь утромъ и мы вмѣстѣ съ хоругвью пойдемъ, куда намъ прикажутъ.
   -- Можетъ быть, въ Подлясье, къ князю конюшему?
   -- Князь конюшій, Богуславъ, теперь тоже въ Кейданахъ. Любопытный это человѣкъ; вы получше его разсмотрите. Хорошій солдатъ, рыцарь въ полномъ смыслѣ слова, а польскаго въ немъ ни на грошъ нѣтъ. Говоритъ всегда по-нѣмецки или пофранцузски: слушаешь цѣлый часъ и не поймешь ни слова.
   -- Князь Богуславъ отлично началъ подъ Берестечкомъ и выставилъ хорошій отрядъ нѣмецкой пѣхоты,-- сказалъ Заглоба.
   -- Близкіе къ нему люди хвалятъ его,-- продолжалъ Володіёвскій.-- Неудивительно, что онъ любитъ нѣмцевъ и французовъ: онъ сынъ курфюрстрины Бранденбургской, за которой покойникъ его отецъ не только не взялъ никакого приданаго (у нѣмцевъ въ карманахъ не густо), но, кажется, и самъ еще приплатилъ. Мнѣ говорилъ объ этомъ панъ Савкевичъ, старый слуга князя Богу слава. Онъ и панъ Невяровскій, полковникъ, бывали съ княземъ Богуславомъ въ разныхъ заморскихъ краяхъ и всегда присутствовали при его дубляхъ.
   -- Развѣ у него было много дуэлей?-- спросилъ панъ Затлоба.
   -- Сколько волосъ на головѣ! Сколько онъ тамъ разныхъ князей и графовъ заграничныхъ перебилъ -- и не сочтешь! Человѣкъ онъ храбрый и страшно запальчивый... за каждое слово вызоветъ.
   -- Слышалъ и я о князѣ Богуславѣ,-- сказалъ Станиславъ Скшетускій, пробуждаясь отъ задумчивости.-- Помню, покойный батюшка говорилъ, что когда отецъ князя Радзивилла женился на дочери Бранденбургскаго электора, то всѣ были недовольны, что такая знатная фамилія, какъ Радзивнны, роднится съ иностранцами. А теперь это оказывается въ лучшему; теперь алекторъ, какъ родственникъ Радзивилловъ, долженъ помочь республикѣ. Вы говорите, что у нѣмцевъ въ карманѣ не густо,-- это невѣрно. Правда, если продать имѣнія Радзивилловъ, то на вырученныя деньги можно купить электора со всѣмъ княжествомъ, но теперешній кюрфюрстъ Фридрихъ-Вильгельмъ собралъ уже не мало денегъ и имѣетъ двадцати-тысячную армію, съ которой смѣло можно было бы выйти на шведовъ. Какъ ленникъ республики, онъ обязанъ это сдѣлать, если вѣритъ въ Бога и помнитъ всѣ благодѣянія, которыя республика оказала его дому.
   -- А сдѣлаетъ ли онъ такъ?
   -- Въ противномъ случаѣ это было бы черною неблагодарностью и вѣроломствомъ!
   -- Трудно разсчитывать на чужую благодарность, въ особенности на благодарность еретика,-- сказалъ панъ Заглоба.-- Вашего курфюрста я видалъ еще подросткомъ: всегда онъ былъ какой-то угрюмый, точно все слушалъ, что дьяволъ ему въ ухо шепчетъ. Я ему такъ прямо въ глаза и сказалъ, когда мы съ покойникомъ паномъ Конецпольскимъ въ Пруссіи были. Онъ также лютеранинъ, какъ и шведскій король. Дай Богъ, чтобъ они не вступили въ союзъ противъ республики...
   -- Знаешь что, Михалъ?-- вдругъ сказалъ Янъ.-- Я не буду сегодня отдыхать, а поѣду съ тобой въ Кейданы. Теперь ночью ѣхать лучше,-- днемъ жарко,-- а мнѣ поскорѣй бы хотѣлось выйти изъ неизвѣстности. Для отдыха время будетъ; вѣдь, князь не двинется же завтра.
   -- Отличная мысль!-- закричалъ панъ Заглоба.-- Поѣду и я!
   -- Такъ поѣдемте всѣ вмѣстѣ, -- прибавилъ панъ Станиславъ.
   -- Завтра утромъ будемъ въ Кейданахъ,-- сказалъ панъ Володіёвскій,-- а въ дорогѣ и на сѣдлѣ можно подремать.
   Черезъ два часа, пообѣдавъ, рыцари наши пустились въ путь и еще до заката солнца были въ Кракиновѣ.
   Дорогой панъ Михалъ разсказывалъ о славной ляуданской шляхтѣ, о Кмицицѣ и обо всемъ, случившемся за послѣднее время. Разсказалъ онъ и о своемъ увлеченіи панной Биллевичъ, увлеченіи несчастномъ, какъ и прежде.
   -- Хорошо, что еще война близка, а то иначе я высохъ бы съ горя. Иногда думаешь, что такъ ужь мнѣ на роду написано и что придется мнѣ умереть въ чинѣ холостяка.
   -- Что же, и это чинъ не плохой,-- сказалъ панъ Заглоба,-- не плохой и Богу угодный. Я положилъ состоять въ немъ до конца дней моихъ. По временамъ жаль, что некому будетъ отказать свое имя и славу, потому что хотя я люблю дѣтей Яна, какъ своихъ, но, все-таки, они Скшетускіе, а не Заглобы.
   -- О, беззаконникъ!-- разсмѣялся Володіёвскій.-- Во-время же вы спохватились произнести свои обѣты. Точно волкъ, который поклялся не душить овецъ, когда у него всѣ зубы повыпадали.
   -- Вотъ и не правда! Не такъ ужь давно, панъ Михалъ, какъ мы съ вами были въ Варшавѣ на выборахъ короля. А на кого варшавянки заглядывались, если не на меня?... Помните, какъ вы жаловались, что на васъ ни одна смотрѣть не хочетъ? Но ужь если у васъ такая охота къ супружеской жизни, то не убивайтесь, нечего особенно хлопотать: найдете тогда, когда искать не станете. Теперь время военное... сколько рыцарей гибнетъ каждый годъ! Затянется шведская война, дѣвушки совсѣмъ упадутъ въ цѣнѣ и мы ихъ дюжинами будемъ покупать на рынкѣ.
   -- Можетъ быть, и мнѣ суждено погибнуть,-- уныло проговорилъ панъ Михалъ.-- Довольно ужь мнѣ таскаться по свѣту. Я не въ состояніи высказать вамъ, какъ хороша и умна панна Биллевичъ. Любилъ бы я ее и нѣжилъ, какъ зѣницу ока,-- нѣтъ, принесли черти сюда этого Кмицица... Приворожилъ онъ ее къ себѣ, что ли, иначе и быть не можетъ, иначе бы она меня не прогнала. Вотъ посмотрите! За тѣмъ пригоркомъ Водокты видны, но въ домикѣ никого нѣтъ: она уѣхала, а куда, Богу только одному извѣстно... А домикъ этотъ могъ бы быть моимъ; тутъ бы и прожилъ остатки жизни... У медвѣдя -- и у того есть своя берлога, у волка -- своя яма, а я... у меня только и есть, что лошадь, да сѣдло, на которомъ я сижу... у
   -- Видно, она задѣла васъ за живое,-- сказалъ панъ Заглоба.
   -- Должно быть что такъ. Какъ проѣзжаю мимо Водоктовъ, такъ мнѣ сердце и защемитъ. Я хотѣлъ было клинъ клиномъ выбивать и поѣхалъ къ пану Шиллингу,-- у него дочь, красивая такая. Я видѣлъ ее разъ, издали, и очень она мнѣ поправилась. Пріѣзжаю,-- и что-жь вы думаете?-- отца не застаю дома, а панна Бахна думала, что то не панъ Володіёвскій, а пажъ пана Володіёвскаго пріѣхалъ... Такъ это меня обидѣло, что я туда больше ни ногой.
   Заглоба расхохотался.
   -- Вся задача въ томъ, чтобъ вы нашли себѣ жену такого не маленькаго роста, какъ вы сами. Гдѣ дѣвалась та штучка, фрейлина княгини Виснёвецкой, на которой долженъ былъ жениться панъ Подбипента,-- упокой, Господи, его душу! Та была какъ разъ вамъ подъ пару.
   -- Это Анна Божобогатая, -- сказалъ Янъ Скшетускій.-- Въ свое время мы всѣ были влюблены въ нее, и Михалъ тоже. Богъ знаетъ, что съ нею теперь.
   -- Если бы хоть ее отыскать!-- воскликнулъ панъ Михалъ.-- Какъ вы только упомянули ея имя, у меня на сердцѣ легче сдѣлалось. Хорошая была дѣвушка. Еслибъ Богъ далъ мнѣ встрѣтить ее!... Эхъ, хорошо было старое время, да не вернется ужь. Не будетъ ужь такого вождя, какъ былъ нашъ князь Еремія. Всякій зналъ, что онъ изъ всякой битвы выйдетъ побѣдителемъ. Радзивиллъ -- славный воинъ, но не такой, и служатъ ему не съ такою охотой: у него Атъ отеческой любви къ своимъ солдатамъ, онъ ни съ кѣмъ не поговоритъ дружески, всегда держится, какъ монархъ, на недосягаемой высотѣ, хотя Виснёвецкіе родомъ не хуже Радзивилловъ.
   Ночь мало-по-малу становилась все темнѣй. Рыцари заснули на своихъ сѣдлахъ.
   На разсвѣтѣ первый проснулся панъ Мирскій.
   -- Панове, смотрите, Кейданы видно!
   -- Что, а?-- спросилъ Заглоба.-- Кейданы... гдѣ?
   -- А вонъ тамъ! Башни видны.
   -- Какой хорошій городъ!-- сказалъ Станиславъ Скшетускій.
   -- Очень хорошій,-- подтвердилъ Володіёвскій.-- Вы сегодня еще болѣе убѣдитесь въ этомъ.
   -- Вѣдь, это собственность князя-воеводы?
   -- Да. Прежде принадлежалъ Кишкамъ, а потомъ перешелъ въ приданое за Анною, дочерью воеводы витебскаго, когда та выходила замужъ за отца теперешняго князя. Во всей Жмуди нѣтъ такого чистаго города, потому что Радзивиллы жидовъ пускаютъ только по особому разрѣшенію. Медъ здѣсь отличный.
   Заглоба протеръ глаза.
   -- Значитъ, здѣсь живутъ умные люди. А что это за огромная постройка тамъ, на холмѣ?
   -- Новый замокъ, построенный уже при князѣ Янушѣ.
   -- Укрѣпленный?
   -- Нѣтъ, но за то роскошный. Его не укрѣпляли потому, что сюда со временъ крестоносцевъ не заходилъ ни одинъ непріятель. Готическая кровля въ серединѣ города -- это костёлу Крестоносцы построили его еще въ языческія времена, потомъ онъ перешелъ къ кальвинистамъ, но ксёндзъ Кобылинскій снова высудилъ его отъ князя для католиковъ.
   Рыцари уже подъѣзжали къ первымъ домамъ предмѣстья. Становилось все "свѣтлѣе, на горизонтѣ показалось солнце. Рыцари съ любопытствомъ разсматривали незнакомый городъ, а панъ Володіёвскій продолжалъ свои объясненія.
   -- Вотъ Жидовская улица; въ ней живутъ жиды, имѣющіе особое разрѣшеніе. Она ведетъ къ самому рынку. Ого, жители просыпаются и начинаютъ выходить изъ домовъ! Смотрите, сколько лошадей передъ кузницами и челядь не въ радзивилловскомъ платьѣ. Въ Кейданахъ, должно быть, какой-нибудь съѣздъ. Туи всегда много пановъ и шляхты, а по временамъ сюда съѣзжаются и изъ чужихъ краевъ. Здѣсь столица еретиковъ-жмудиновъ, которые подъ защитой Радзивилловъ безпрепятственно совершаютъ свои кощунственные обряды. А вотъ и рынокъ. Посмотрите, какіе часы на ратушѣ. Такихъ и въ Гданскѣ нѣтъ. А это, что вы считаете за костёлъ, съ четырьмя башнями, то швейцарскій соборъ, а тамъ лютеранская церковь. Вы думаете, что тутъ живутъ поляки или литвины? Вовсе нѣтъ! Только одни нѣмцы шотландцы. Шотландцевъ болѣе всего. Они отличные пѣхоницы и великолѣпно владѣютъ бердышами. У князя есть одинъ ютландскій полкъ изъ кейданскихъ охотниковъ. Сколько возовъ съ лубками на рынкѣ! Должно быть, какой-нибудь съѣздъ. Пошлаго двора здѣсь нѣтъ ни одного въ цѣломъ городѣ: знакомые пріѣзжаютъ къ знакомымъ, а шляхта -- въ замокъ, гдѣ для уѣзжающихъ предназначены два флигеля. Князь принимаетъ каждаго очень любезно, живи хоть цѣлый годъ, а есть такіе, то сидятъ здѣсь всю жизнь.
   -- Удивительно, какъ громъ не разобьетъ этотъ швейцарскій замокъ!-- сказалъ Заглоба.
   -- Нѣчто подобное и было на самомъ дѣлѣ. Въ серединѣ, между четырьмя башнями, былъ куполъ. Въ него однажды такъ гдарило, что все разнесло въ дребезги. Здѣсь, въ подземельѣ, лежитъ отецъ конюшаго Богуслава, Янушъ,-- тотъ, который бунтовалъ противъ Зигмунта III. Его же собственный гайдукъ раскроилъ ему черепъ. Онъ такъ и пропалъ, какъ жилъ въ грѣхѣ.
   -- А это что за сарай?
   -- Бумажная фабрика, а рядомъ -- печатня: тамъ еретическія книжки печатаютъ.
   -- Тьфу!-- плюнулъ Заглоба,-- чтобъ зараза нашла на этотъ родъ, гдѣ человѣкъ не можетъ вздохнуть чистымъ воздухомъ. Люциферъ тутъ могъ бы такъ же хорошо царствовать, какъ и Радзивиллъ.
   -- Не браните Радзивилла!-- вступился Володіёвскій.-- Можетъ быть, вскорѣ отчизна будетъ ему обязана спасеніемъ.
   За рынкомъ и Замковою улицей открывался видъ на великолѣпный замокъ князя Януша. Замокъ стоялъ на пригоркѣ и смотрѣлъ на городъ, лежащій у его подножія. Къ главному корпусу сбоку примыкали два длинные флигеля, образуя громадный дворъ, обнесенный спереди желѣзною рѣшеткой. Въ серединѣ рѣшетки возвышались ворота съ гербами Радзивилловъ и города Кейданъ. За воротами виднѣлась гауптвахта, гдѣ стояла стража шотландскихъ драбантовъ -- скорѣе для парада, чѣмъ для защиты.
   Несмотря на ранній часъ, на дворѣ было сильное движеніе. Передъ главнымъ корпусомъ учился полкъ драгунъ, одѣтыхъ въ голубые колеты и шведскіе шлемы. Длинная шеренга драгунъ стояла почти неподвижно съ обнаженными рапирами въ рукахъ; мимо рядовъ медленнымъ шагомъ проѣзжалъ офицеръ что-то говорилъ солдатамъ. Далѣе, у стѣны, толпилась любопытная челядь.
   -- Ей-Богу!-- вскричалъ панъ Михалъ,-- это Харлампъ обучаетъ полкъ.
   -- Какъ?-- изумился Заглоба.-- Тотъ, съ которымъ я долженъ былъ драться во время выборовъ короля, въ Липковѣ?
   -- Тотъ самый. Но съ той поры мы живемъ съ нимъ въ большой дружбѣ.
   -- И то онъ! Я узнаю его по носу,-- вонъ онъ изъ-за шлема торчитъ. Хорошо, что наличники вышли изъ моды; ни одна! не годилась этому рыцарю.
   Панъ Харлампъ увидалъ Володіёвскаго и пустился къ ней рысью.
   -- Какъ поживаешь?-- кричалъ онъ издали,-- Хорошо, что ты пріѣхалъ.
   -- Еще лучше, что я тебя встрѣчаю перваго. Вотъ это панъ Заглоба, съ которымъ ты познакомился въ Липковѣ, а это панъ Скшетускій, ротмистръ королевской гусарской хоругви, збаражецъ...
   -- Знаменитый рыцарь во всей Польшѣ?-- вскрикнулъ панъ Харлампъ.-- Челомъ бью!
   -- А это Станиславъ Скшетускій, ротмистръ калишскій, ѣдетъ прямо изъ-подъ Устья,-- продолжалъ панъ Володіёвскій.
   -- Изъ-подъ Устья?... Видѣли неслыханный позоръ?... И уже знаемъ обо всемъ.
   -- Поэтому-то и пріѣхали сюда въ надеждѣ, что здѣсь ничего подобнаго не будетъ.
   -- Въ этомъ вы можете быть увѣрены. Радзивиллъ -- не Опалиньскій.
   -- То же самое мы говорили вчера въ Упитѣ.
   -- Привѣтствую васъ отъ имени князя и отъ своего имени. Князь будетъ радъ видѣть такихъ рыцарей; они ему нужны. Пойдемте ко мнѣ, въ цейхаузъ, тамъ моя квартира. Вѣроятно вы хотите оправиться и закусить? Я пойду съ вами; мое ученіе кончилось.
   Панъ Харлампъ подъѣхалъ снова къ хоругви и скомандовалъ громко:
   -- Налѣво! Поворотъ назадъ!
   Конскія копыта застучали по мощеному двору. Рядъ переломился пополамъ, половины переломились въ свою очередь и образовались четырехъугольники, которые вольнымъ шагомъ пошли по направленію къ цейхаузу.
   -- Славные солдаты?-- сказалъ Скшетускій, глядя взоромъ знатока на механическія движенія драгунъ.
   Харлампъ, отпустивъ свой полкъ, возвратился къ нашимъ рыцарямъ.
   -- Милости просимъ за мной! Цейхгаузъ -- тамъ, за дворцомъ.
   Спустя полчаса всѣ пятеро сидѣли надъ миской грѣтаго пива и разговаривали о новой войнѣ.
   -- Что у васъ слышно?-- спросилъ панъ Володіёвскій.
   -- У насъ что ни день, то новое: люди совсѣмъ потеряли голову,-- отвѣтилъ панъ Харлампъ.-- Собственно говоря, одинъ князь знаетъ, что будетъ. Онъ что-то обдумываетъ, потому что хотя представляется веселымъ и со всѣми ласковъ, какъ никогда, но на самомъ дѣлѣ чѣмъ-то страшно озабоченъ. По ночамъ, творятъ, не спитъ, все ходитъ по комнатамъ и самъ съ собою разговариваетъ, а днемъ по цѣлымъ часамъ совѣтуемся съ Гарасимовичемъ.
   -- Кто это Гарасимовичъ?
   -- Управляющій изъ Заблудова, изъ Подлясья, неважная птица и смотритъ такъ, словно чорта держитъ за пазухой, но приближенный князя и, кажется, всѣ его секреты знаетъ. По моему мнѣнію, изъ этихъ совѣщаній выйдетъ страшная война со шведами,-- война, которую мы всѣ желаемъ. Теперь все письма приходятъ: отъ герцога курляндскаго, отъ Хованскаго и отъ Электора. Иные говорятъ, что князь съ Москвой уговаривается, чтобы соединиться съ нею противъ шведовъ, другіе -- наоборотъ; но, кажется, союза ни съ кѣмъ не будетъ, а будетъ, какъ я сказалъ, война и съ тѣми, и съ другими. Повсюду вооруженный людъ. Да что говорить! Что бы тамъ, ни было, а мы по колѣна въ крови: коли Радзивиллъ выйдетъ въ поле, то ужь мириться не будетъ.
   -- Вотъ такъ, вотъ такъ!-- обрадовался Заглоба и началъ потирать руки.-- Много присохло къ моимъ рукамъ шведской крови и еще не мало присохнетъ. Не много уже осталось старыхъ солдатъ, которые меня видали подъ Нуцкомъ и Тшцянной, но тѣ, кто живы, во вѣкъ не забудутъ.
   -- А князь Богуславъ здѣсь?-- спросилъ панъ Володіёвскій"
   -- Какже. Кромѣ того, мы сегодня дожидаемся какихъ-то важныхъ гостей,-- верхніе покои приготовляютъ, вечеромъ въ за къ будетъ банкетъ. Сомнѣваюсь, Михалъ, чтобы сегодня ты добрался до князя.
   -- Онъ самъ меня вызвалъ сюда.
   -- Это ничего не значитъ; онъ страшно занятъ. Притомъ ужь я не знаю, говорить ли мнѣ вамъ... Впрочемъ, все равно черезъ часъ вы безъ того узнаете. Здѣсь творятся какія-то необыкновенныя вещи.
   -- Что такое, что такое?-- спросилъ Заглоба.
   -- Нужно вамъ сказать, что два дня тому назадъ сюда пріѣхалъ панъ Юдицкій, мальтійскій кавалеръ. Вѣроятно, вы слыхали о немъ?
   -- Какже!-- сказалъ Янъ,-- знаменитый рыцарь!
   -- А вслѣдъ за нимъ пріѣхалъ и панъ польный гетманъ Госѣвскій. Мы всѣ удивились: извѣстно, въ какой враждѣ живетъ панъ польный гетманъ съ нашимъ княземъ. Иные радовались, что между ними наступило согласіе, думали, что это предвѣщаетъ шведскую войну. Я и самъ придерживался такого: мнѣнія. Князь съ гостями вчера заперлись, позамыкали всѣ двери; никто не могъ слышать, о чемъ они говорили, только панъ Крешитуль (онъ стоялъ за дверями на стражѣ) говорилъ намъ, что говорили очень громко, въ особенности польный гетманъ. Потомъ князь самъ проводилъ ихъ въ спальныя комнаты, а ночи вообразите себѣ (тутъ панъ Харлампъ понизилъ голосъ), приставилъ къ дверямъ каждаго стражу.
   Панъ Володіёвскій даже вскочилъ съ мѣста.,
   -- Боже мой! Не можетъ быть?
   -- А на самомъ дѣлѣ такъ и было. Шотландцы и теперь стоятъ у дверей съ ружьями и подъ страхомъ смерти не могу ни впускать, ни выпускать никого.
   Рыцари въ недоумѣніи переглянулись между собой. Харлампъ не менѣе былъ удивленъ своими словами и смотрѣлъ на гостей, словно ожидая отъ нихъ разрѣшенія загадки.
   -- Значитъ, панъ подскарбій взятъ подъ арестъ?... Вели гетманъ арестовалъ польнаго?-- сказалъ Заглоба.-- Что это значитъ?
   -- Я почемъ знаю!... И Юдицкаго, такого рыцаря!
   -- Княжескіе офицеры разговаривали между собой объ этого дѣлали предположенія?... Вы ничего не слыхали?
   -- Я еще вчера вечеромъ спрашивалъ Герасимовича.
   -- И онъ отвѣтилъ вамъ?
   -- Онъ не хотѣлъ говорить, только приложилъ палецъ къ губамъ и сказалъ: "Они -- измѣнники!"
   -- Какъ измѣнники? Какъ измѣнники?-- закричалъ Володіёвскій и схватился за голову.-- Ни панъ подскарбій Госевскій, ни панъ Юдицкій -- не измѣнники. Ихъ вся республика знаетъ, какъ вѣрныхъ сыновъ отечества.
   -- Теперь никому нельзя вѣрить,-- громко сказалъ Станийвъ Скшетускій.-- Развѣ Криштофъ Опалиньскій не считается Кратономъ? Развѣ не срамилъ другихъ?... А когда пришлось туго, измѣнилъ первый, да не одинъ, а потянулъ за собой цѣлую провинцію.
   -- Но я за пана подскарбія и пана Юдицкаго готовъ дать голову на отсѣченіе!-- кричалъ Володіёвскій.
   -- Головой, панъ Михалъ, не ручайтесь ни за кого,-- сказалъ Заглоба.-- Не безъ причины же арестовали ихъ; должно быть, провинились въ чемъ-нибудь. Какъ же иначе? Князь приготовляется къ войнѣ, ему всякая помощь нужна... Кого же ему и арестовывать, какъ не тѣхъ, кто становится на его дорогѣ?... мы это такъ, если эти паны дѣйствительно мѣшали ему, то и слава Богу, что ихъ предупредили. Стоитъ имъ посидѣть въ тюрьмѣ. А, мерзавцы!... Въ такую-то минуту входить въ сношенія съ непріятелемъ, возставать противъ отечества, мѣшать дѣйствовать великому вождю... Клянусь Пречистой Дѣвой, мало имъ!
   -- Чудеса!... Такія чудеса, что и въ головѣ не помѣщаются!-- проговорилъ Харлампъ.-- Несмотря на высокое званіе, ихъ арестовали безъ суда, безъ сейма, безъ воли республики, чего и самъ король дѣлать не вправѣ.
   -- Видно, князь хочетъ водворить у насъ римскіе обычаи и во время войны сдѣлаться диктаторомъ,-- замѣтилъ Станиславъ Скшетускій.
   -- Пускай будетъ хоть диктаторомъ, только бы шведовъ билъ,-- отвѣтилъ Заглоба.-- Я первый подаю голосъ за его дикатуру.
   Янъ Скшетускій подумалъ и сказалъ черезъ минуту:
   -- Только бы онъ, не захотѣлъ быть протекторомъ, какъ англичанинъ Кромвель, который осмѣлился поднять на своего государя святотатственную руку.
   -- Ну, Кромвель... Кромвель -- еретикъ!-- сказалъ Заглоба.
   -- А князь-воевода?-- серьезно сказалъ Янъ Скшетускій.
   Всѣ замолкли и со страхомъ думали о темномъ будущемъ, только панъ Харлампъ обидѣлся:
   -- Я служу князю-воеводѣ съ малыхъ лѣтъ, знаю его лучше васъ, люблю и уважаю и прошу васъ не сравнивать его съ Кромвелемъ, иначе я принужденъ буду сказать вамъ то, что мнѣ, какъ хозяину этой комнаты, говорить не приходится.
   Панъ Володіёвскій остановилъ на Харлампѣ строгій и холодный взглядъ, точно хотѣлъ сказать ему:
   -- Скажи еще хоть слово!
   Панъ Харлампъ опомнился: онъ питалъ глубокое уваженіе къ пану Володіёвскому, зналъ, что ссориться съ нимъ вовсе не безъопасно, и потому проговорилъ уже значительно мягче:
   -- Князь кальвинистъ, правда, но онъ, вѣдь, и родился кальвинистомъ. Никогда онъ не будетъ ни Кромвелемъ, ни Радзіёвскимъ, ни Опалиньскимъ, хотя бы Кейданы провалились сквозь землю. Не такова эта кровь, не таковъ родъ!
   -- Если онъ дьяволъ съ рогами на головѣ, -- сказалъ Заглоба,-- и то хорошо: можетъ бодать шведовъ.
   -- Но панъ Госѣвскій и панъ Юдицкій арестованы!... Ну, ну,-- покачалъ головой Володіёвскій,-- не очень-то князь ласковъ съ гостями, которые довѣрились ему.
   -- Что ты говоришь, Михалъ?-- отвѣтилъ Харлампъ.-- Такъ ласковъ, какъ никогда въ жизни не былъ. Прежде, бывало, къ нему страшнѣй приблизиться, чѣмъ къ королю, а теперь каждый день ходитъ между поручиками и шляхтой, разговариваете каждаго разспрашиваетъ о семьѣ, о дѣтяхъ, не притѣсняютъ ни кого по службѣ. Онъ, который считалъ себя выше самыхъ знатныхъ пановъ, вчера... нѣтъ, третьяго дня прохаживался подъ руку съ молодымъ Кмицицомъ. Мы всѣ глазамъ вѣрить не хотѣли, потому что хоть родъ Кмицицевъ -- хорошій родъ, но самъ онъ еще почти совсѣмъ мальчишка.
   -- А Кмицицъ давно здѣсь?-- спросилъ Володіёвскій.
   -- Теперь уѣхалъ въ Чейкшики за полкомъ пѣхоты. Кмицицъ теперь въ большой милости у князя. Когда онъ уѣзжалъ, князь посмотрѣлъ ему вслѣдъ и сказалъ: "человѣкъ этотъ на все готовъ, самого чорта за хвостъ удержитъ, если я ему пркажу!" Правда, хоругвь онъ привелъ такую, что равной въ цѣломъ войскѣ нѣтъ. Люди и лошади -- все на подборъ.
   Тутъ двери отворились и въ комнатѣ появилась новая фигура. То былъ шляхтичъ, лѣтъ около сорока, маленькій, сухой, подвижной, съ мелкими чертами лица, тонкими губами и немного косыми глазами. Одѣтъ онъ былъ въ нанковый жупанъ; съ непомѣрно длинными рукавами. Войдя, онъ согнулся вдвое, потомъ сразу выпрямился, потомъ согнулся опять, покрутилъ головой, словно доставая ее изъ-подъ собственной мышки, и быстро заговорилъ голосомъ, напоминающимъ скрипъ заржавленнаго флюгера:
   -- Челомъ бью, панъ Харлампъ, челомъ... Ахъ, панъ половникъ! вашъ нижайшій слуга.
   -- Здравствуйте, панъ Гарасимовичъ,-- отвѣтилъ Харлампъ.-- Чего вамъ нужно?
   -- Богъ далъ вамъ гостей, почетныхъ гостей! Вотъ я пришелъ узнать, кто они такіе, и предложить свои услуги.
   -- Развѣ они къ вамъ пріѣхали, панъ Гарасимовичъ?
   -- Конечно, Не ко мнѣ; я и не стою такой чести. Но такъ какъ я замѣщаю отсутствующаго гофмаршала, то и пришелъ поклониться вашимъ гостямъ, низко поклониться!
   -- Далеко вамъ до гофмаршала,-- сказалъ Харлампъ.-- То человѣкъ съ вѣсомъ, а вы, извините за выраженіе, всего-навсего, заблудовскій подстароста.
   -- Слуга радзивилловскихъ слугъ! Совершенно справедливо, панъ Харлампъ. Я не запираюсь, -- храни меня Богъ! Но такъ какъ я присланъ княземъ узнать, что за гости пріѣхали къ вамъ, то вы мнѣ и отвѣтите, панъ Харлампъ, хотя бы вы были даже гайдукомъ, не только заблудовскимъ подстаростой.
   -- Я бы и обезьянѣ отвѣтилъ, еслибъ она пришла ко мнѣ съ княжескимъ приказомъ. Слушайте и зарубите у себя на носу фамиліи, если у васъ ума не хватитъ запомнить. Вотъ это панъ Скшетускій, збаражецъ, и его двоюродный братъ Станиславъ.
   -- Великій Боже, что я слышу!-- воскликнулъ Гарасимоичъ.
   -- Это панъ Заглоба.
   -- Великій Боже, что я слышу!
   -- Если вы такъ испугались, услыхавъ мою фамилію,-- вмѣшался Заглоба,-- то сообразите, какъ же долженъ испугаться непріятель на полѣ битвы.
   -- А это панъ полковникъ Володіёвскій, -- закончилъ Харладь.
   -- И то славная сабля, да еще радзивилловская,-- сказалъ съ поклономъ Гарасимовичъ.-- У князя голова идетъ кругомъ отъ занятій, но для такихъ рыцарей и у него найдется время, непремѣнно найдется. Чѣмъ могу служить вамъ? Весь замокъ къ услугамъ дорогихъ гостей и погребъ также.
   -- Мы много слышали о Знаменитыхъ кейданскихъ медахъ, поспѣшно сказалъ Заглоба.
   -- Да, знаменитые меда въ Кейданахъ, знаменитые! Сей часъ я пришлю вамъ на выборъ. Надѣюсь, что вы, господа, здѣсь погостите подольше.
   -- Мы затѣмъ и пріѣхали, чтобы остаться при князѣ-воеводѣ,-- сказалъ Станиславъ.
   -- Похвальное намѣреніе, тѣмъ болѣе похвальное, что наступаютъ тяжелыя времена.
   Тутъ панъ Гарасимовичъ скорчился такъ, что его словно на аршинъ убыло.
   -- Что слышно?-- спросилъ панъ Харлампъ.-- Есть какіе нибудь новости?
   -- Князь цѣлую ночь глазъ не смыкалъ,-- пріѣхало двое гонцовъ. Плохія извѣстія. Карлъ-Густавъ уже вошелъ съ Виттенбергомъ въ предѣлы республики; Познань уже занята, вся Великая Польша занята, Мазовія вскорѣ будетъ занята тоже, шведы уже въ Ловичѣ, около самой Варшавы. Нашъ король бѣжалъ и оставилъ Варшаву безъ всякой защиты. Не сегодня завтра шведы войдутъ въ нее. Говорятъ, король такъ струсилъ, что хочетъ бѣжать въ Краковъ, а оттуда въ чужіе края -- просить помощи. Плохо, господа! Хорошо еще, что шведы, говорятъ, на дѣлаютъ насилій, твердо исполняютъ договоры, податей не берутъ, вольностей не нарушаютъ, вѣры не гонятъ. Поэтому не такъ охотно принимаютъ протекторатъ Карла-Густава. Провинился нашъ государь, Янъ-Казиміръ, сильно провинился. Пропало для него все, пропало!... Плакать хочется,-- все пропало пропало!
   -- Что вы, чортъ возьми, извиваетесь, какъ рыба на сковородѣ, и говорите такимъ радостнымъ тономъ о несчастьѣ?заревѣлъ Заглоба.
   Гарасимовичъ сдѣлалъ видъ, что ничего не слышитъ, возвелъ очи горе и проговорилъ:
   -- Пропало все, на вѣки пропало! Трехъ войнъ не выдержать республикѣ. Пропало все! Божья воля! Одинъ нашъ князь можетъ спасти Литву.
   Не успѣли еще стихнуть эти зловѣщія слова, какъ Гарасимовичъ исчезъ, словно провалился сквозь землю.
   -- Тутъ съ ума сойдешь!-- воскликнулъ Володіёвскій.
   -- Вы правы,-- согласился Станиславъ,-- дай Богъ поскорѣй войну. Во время войны человѣкъ не теряется въ догадкахъ, не мучаетъ себя, только дерется.
   -- Приходится пожалѣть о первыхъ временахъ возстанія Хмельницкаго, -- сказалъ Заглоба,-- тогда мы несли пораженія, но измѣнниковъ среди насъ не было. Ох-хо, хоть бы поскорѣе увидать князя!
   Желанію пана Заглобы суждено было сбыться въ скоромъ времени. Не прошло и часа, какъ снова появился Гарасимовичъ съ низкими поклонами и увѣдомленіемъ, что князь желаетъ видѣть пріѣзжихъ.
   Рыцари уже переодѣлись, поэтому имъ ничего не оставалось, какъ встать и идти. Гарасимовичъ провелъ ихъ черезъ дворъ, полный солдатами и шляхтой. Въ нѣкоторыхъ кучкахъ шли шумные споры, вѣроятно, по поводу тѣхъ самыхъ новостей, которыя доставилъ рыцарямъ заблудовскій подстароста. На всѣхъ лицахъ выражалась тревога и какое-то лихорадочное ожиданіе.
   Офицеры и шляхта слушали ораторовъ, которые, стоя на серединѣ, сопровождали свою рѣчь отчаянною жестикуляціей.
   Гарасимовичъ съ трудомъ проталкивался черезъ густую толпу. По временамъ пана Володіевскаго привѣтствовали старые знакомые:
   "Какъ поживаешь, Михалъ? Плохо, братъ! Гибнемъ! Кого это ты ведешь въ князю?"
   Панъ Михалъ отмалчивался, чтобы не терять времени, и рыцари дошли до главнаго корпуса замка. У дверей стояли на стражѣ княжескіе янычары, одѣтые въ кольчуги и огромныя бѣлыя шапки.
   Въ сѣняхъ и на главной лѣстницѣ, уставленной померанцевыми деревьями, толкотня была еще больше, чѣмъ на дворѣ. Главный интересъ толковъ составлялъ арестъ Госѣвскаго и Юдицкаго. Всѣ были до крайности изумлены: иные осуждали князя, другіе удивлялись его прозорливости; всѣ горѣли нетерпѣніемъ услыхать разрѣшеніе загадки изъ устъ самого гетмана, потому-то цѣлое море головъ и плыло вверхъ по широкой лѣстницѣ, въ аудіенціонную залу, гдѣ въ это время князь принималъ полковниковъ и болѣе крупную шляхту.
   Наконецъ, въ открытую дверь блеснулъ голубой потолокъ залы и наши знакомые вошли. Прежде всего, ихъ глазамъ представилось возвышеніе въ глубинѣ залы, занятое блестящею свитой рыцарей и пановъ въ пышныхъ разноцвѣтныхъ одеждахъ. Впереди стояло пустое кресло съ высокою спинкой, заканчивающейся золотою княжескою короной, изъ-подъ которой спадала внизъ красная бархатная драпировка, обшитая горностаемъ.
   Князя еще не было въ залѣ, но Гарасимовичъ протолкался черезъ шляхту до малыхъ дверей, скрытыхъ въ стѣнѣ около возвышенія, приказалъ рыцарямъ дожидаться его, а самъ скрылся за дверями.
   Черезъ нѣсколько минутъ онъ явился и попросилъ гостей къ князю.
   Двое Скшетускихъ, Заглоба и Володіёвскій вошли въ небольшую, но великолѣпную комнату, обитую тисненою кожей, и остановились.
   Въ глубинѣ, за столомъ, заваленнымъ бумагами, сидѣли два человѣка, занятые разговоромъ. Одинъ изъ нихъ, еще молодой, одѣтый въ платье иноземнаго покроя и парикъ съ длинными локонами, что-то шепталъ на ухо старшему собесѣднику; тотъ слушалъ съ нахмуренными бровями и отъ времени до времени кивалъ головой. Онъ былъ такъ погруженъ въ свои мысли, что не сразу обратилъ вниманіе на вошедшихъ.
   То былъ человѣкъ лѣтъ сорока слишкомъ, плечистый, гигантскаго тѣлосложенія, одѣтый въ польскую одежду краснаго цвѣта, застегнутую у шеи цѣннымъ аграфомъ. Отъ его лица вѣяло гордостью и сознаніемъ своего могущества. То было гнѣвное лицо воина и властелина. Длинные, висячіе усы придавали ему выраженіе еще большей суровости, брови въ настоящую минуту были нахмурены отъ напряженной работы ума, но легко было понять, что если это чело покроется тучею гнѣва, то горе людямъ, на которыхъ спадетъ громовой ударъ этого гнѣва.
   Въ этомъ человѣкѣ было что-то до такой степени крупное, что нашимъ рыцарямъ казалось, будто не только эта комната, но и цѣлый замокъ для него тѣсенъ. Первое впечатлѣніе не обмануло ихъ: передъ ними сидѣлъ Янушъ Радзивиллъ, князь въ Биржахъ и Дубинкахъ, воевода виленскій и великій гетманъ литовскій, человѣкъ настолько могущественный и гордый, что ему было мало всѣхъ его почестей, тѣсно въ необъятныхъ владѣніяхъ, тѣсно даже на Жмуди и въ Литвѣ.
   Молодой его собесѣдникъ въ парикѣ былъ князь Богуславъ, двоюродный братъ Януша, конюшій великаго княжества Литовскаго.
   Онъ еще что-то шепталъ на ухо гетману, наконецъ, сказалъ громко:
   -- Я оставлю свою подпись на документѣ и уѣду.
   -- Если нельзя, то поѣзжайте,-- сказалъ Янушъ, -- хотя я желалъ бы, чтобъ вы остались. Кто знаетъ, что можетъ случиться?
   -- Ваше сіятельство предусмотрѣли всѣ случайности, а тамъ дѣла требуютъ моего личнаго присутствія. Да хранитъ васъ Богъ!
   -- Adieu, mon frère.
   -- Adieu.
   Князья подали другъ другу руки. Конюшій поспѣшно ушелъ, а гетманъ обратился къ рыцарямъ.
   -- Простите, господа, что я заставилъ васъ ждать, -- сказалъ онъ низкимъ, медленнымъ голосомъ,-- теперь и время, и вниманіе мое все занято разными дѣлами. Я слышалъ ваши фамиліи и обрадовался, что Богъ посылаетъ мнѣ такихъ рыцарей. Садитесь же, милые гости. Кто изъ васъ панъ Янъ Скшетускій?
   -- Я, ваше сіятельство,-- сказалъ Янъ.
   -- Староста... староста... виноватъ, позабылъ какой.
   -- Я не староста.
   -- Какъ?-- князь нахмурилъ брови, -- вамъ за Збаражъ не дали староства?
   -- Я никогда не хлопоталъ объ этомъ.
   -- Вамъ должны были дать и безъ этого. Что вы говорите? Васъ ничѣмъ не наградили? Забыли совсѣмъ? Странно! Впрочемъ, что я говорю? Теперь нечему удивляться: теперь награды получаетъ тотъ, кто умѣетъ низко кланяться. Вамъ не дали староства, скажите на милость!... Слава Богу, что вы пріѣхали сюда: мы не такъ забывчивы и ни одна ваша заслуга не останется безъ награды... И ваша также, панъ полковникъ Володіёвскій.
   -- Я еще ничѣмъ не заслужилъ...
   -- Предоставьте мнѣ судить объ этомъ, а теперь возьмите этотъ документъ, въ силу котораго я отдаю вамъ въ пожизненное владѣніе Дыдкеме. Не дурный кусокъ земли: сто плуговъ каждую весну выходятъ пахать его. Возьмите хоть это, больше я не могу дать, да скажите пану Скшетускому, что Радзивиллъ не забываетъ ни своихъ друзей, ни тѣхъ, кто подъ его начальствомъ оказалъ услугу отечеству.
   -- Ваше сіятельство!...-- пробормоталъ сконфуженный панъ Михалъ.
   -- Довольно, довольно! Простите, что такъ мало. Но не забудьте, -- слышите?-- не забудьте сказать своимъ друзьямъ, что не ошибется тотъ, кто отдастъ свои силы Радзивилламъ. Я -- не король, но еслибъ былъ королемъ, Богъ свидѣтель, не забылъ бы такихъ рыцарей, какъ Янъ Скшетускій и Заглоба...
   -- Я здѣсь!-- сказалъ Заглоба, смѣло выступая впередъ. Его уже начинало брать нетерпѣніе, что на него до сихъ поръ не обращаютъ вниманія.
   -- Догадываюсь, что это вы. Мнѣ говорили, что вы человѣкъ пожилой.
   -- Въ школу ходилъ съ достойнымъ родителемъ вашего сіятельства; а такъ какъ онъ съ дѣтства проявлялъ рыцарскія наклонности, то и приблизилъ меня къ себѣ. И я копье предпочиталъ латинскимъ глаголамъ.
   Пану Скшетускому стало какъ-то неловко. Еще вчера Заглоба говорилъ, что былъ товарищемъ по школѣ самого князя Януша, а не его отца.
   -- Скажите, пожалуйста!-- сказалъ князь, -- такъ вы изъ Литвы?
   -- Изъ Литвы!-- безъ запинки отвѣтилъ Заглоба.
   -- Теперь я понимаю, что и вы не получили никакой награды, потому что мы, литвины, уже привыкли къ неблагодарности. Ей-Богу, еслибъ и васъ я наградилъ по заслугамъ,4Мнѣ самому ничего бы не осталось. Видно ужь такова наша судьба! Мы несемъ и кровь, и жизнь, и достояніе въ жертву отечеству -- и никто-то, никто намъ головой не кивнетъ за это. Ну, что-жь, каково сѣется, таково и жнется... Такъ велитъ Богъ и справедливость... Это вы убили славнаго Бурлая и срубили три головы подъ Збаражемъ?
   -- Бурлая убилъ я, ваше сіятельство! Говорили, что съ нимъ никто сладить не можетъ, вотъ я и хотѣлъ показать молодежи, что мужество еще не совсѣмъ изсякло въ республикѣ... А что касается трехъ головъ, то это могло случиться въ глубинѣ лѣса, но подъ Збаражемъ срубилъ ихъ не я.
   Князь помолчалъ съ минуту и потомъ спросилъ:
   -- Вы не чувствуете себя оскорбленнымъ оказаннымъ вамъ невниманіемъ?
   -- Что дѣлать, ваше сіятельство, хотя, конечно, и обидно,-- отвѣтилъ Заглоба.
   -- Такъ успокойтесь, потому что такой порядокъ долженъ измѣниться... Уже единственно за вашъ пріѣздъ я вашъ должникъ, и хотя я не король, но дѣло не кончится одними обѣщаніями.
   -- Ваше сіятельство,-- живо и съ оттѣнкомъ гордости перебилъ панъ Скшетускій, -- мы не ради богатства и наградъ пріѣхали сюда... Нашу землю попираетъ непріятель и мы хотимъ принести себя въ жертву подъ начальствомъ такого славнаго вождя. Братъ мой, Станиславъ, видѣлъ подъ Устьемъ всѣ наши безпорядки, трусость, измѣну и, Въ концѣ-концовъ, торжество непріятеля. Но здѣсь... здѣсь врага ждетъ не тріумфъ, но пораженіе и гибель... Вотъ почему мы явились къ вамъ. Мы -- солдаты, насъ такъ и тянетъ въ битву.
   -- Если таково ваше желаніе, то и оно не останется безъ удовлетворенія,-- важно сказалъ князь.-- Вы не будете ждать долго, хотя сначала мы пойдемъ на другаго непріятеля, отомстить за пожаръ Вильна... Не сегодня, такъ завтра, двинемся въ ту сторону и, Богъ дастъ, съ лихвою уплатимъ нашъ долгъ... Я не задерживаю васъ дольше,-- вамъ нужно отдохнуть, а меня зоветъ дѣло. Вечеромъ прошу пожаловать ко мнѣ -- повеселиться передъ походомъ. Подъ наши крылья, въ Кейданы, не мало красавицъ понаѣхало передъ войной. Панъ Володіёвскій! угощайте дорогихъ гостей какъ въ собственномъ домѣ и помните: что мое, то и ваше!... Панъ Гарасимовичъ, скажи собравшейся въ залѣ шляхтѣ, что я не выйду, что занятъ, а сегодня вечеромъ они узнаютъ все, что хотятъ узнать... Желаю вамъ всего хорошаго, господа! Будьте друзьями Радзивилла; въ васъ вся его сила теперь.
   Гордый и могущественный князь пожалъ по очереди руки всѣхъ рыцарей, какъ будто равныхъ себѣ. Угрюмое лицо его прояснилось ласковою и привѣтливою улыбкой и неприступность, окружающая его, исчезла безслѣдно.
   -- Вотъ это вождь, вотъ это воинъ!-- сказалъ Станиславъ, когда рыцари вышли на дворъ.
   -- Въ огонь за него пошелъ бы!-- восторженно закричалъ Заглоба.-- Замѣтили вы, какъ онъ на память знаетъ всѣ мои подвиги?... Жарко придется шведамъ, когда этотъ левъ зарычитъ, а мы ему будемъ вторить. Во всей республикѣ нѣтъ такого пана, а изъ умершихъ только князь Еремія да панъ Конецпольскій-отецъ могутъ сравниться съ нимъ. То не какой-нибудь каштелянишка, что еле усѣлся на сенаторскомъ креслѣ и штановъ еще не успѣлъ протереть на немъ, какъ уже задираетъ носъ кверху и шляхту зоветъ младшею братіей... Ну, панъ Михалъ, вы теперь разбогатѣли!... Тутъ, видно, легче добиться староства, чѣмъ у насъ десятка гнилыхъ яблокъ. Всунешь руку съ закрытыми глазами и уже рыбу держишь. Дай вамъ Богъ! Сконфузились вы, какъ панна послѣ свадьбы,-- ну, да ничего!... Какъ, бишь, называется ваше имѣніе?... Безобразныя собственныя имена въ этомъ краю,-- не выговоришь сразу. Впрочемъ, были бы доходы, а языка не жаль,-- не купленный.
   -- Я смутился, правда,-- сказалъ панъ Михалъ,-- потому что здѣсь не такъ-то легко добиться награды, какъ вы думаете. Мнѣ не разъ приходилось слышать; какъ старые солдаты обвиняютъ князя въ скупости, а теперь милости начинаютъ сыпаться одна за другою.
   -- Заткните вашъ патентъ за поясъ, уважьте меня... А если кто будетъ впредь жаловаться на скупость князя, вытащите его изъ-за пояса и хлопните жалующагося по носу. Лучшего аргумента не найдешь.
   -- Я вижу только одно,-- сказалъ Янъ Скшетускій,-- что князь хочетъ расположить къ себѣ людей и что у него есть какіе-то замыслы, для которыхъ нужна посторонняя помощь.
   -- Развѣ вы не слыхали о его намѣреніяхъ?-- вступился Заглоба.-- Развѣ онъ не говорилъ, что мы должны идти мстить за Вильно?... Говорили, что это онъ разграбилъ Вильно, а онъ хочетъ показать, что ему не только чужаго не нужно, но я еще своего не жаль... Благородная гордость, панъ Янъ! Дай Богъ намъ побольше такихъ сенаторовъ!
   На дворъ замка въѣзжали то отдѣлы конныхъ войскъ, та толпы вооруженной шляхты, то коляски съ окрестными панами и ихъ семействами. Панъ Михалъ потащилъ своихъ товарищей къ воротамъ.
   -- Кто знаетъ, панъ Михалъ, можетъ быть, сегодня вашъ счастливый день,-- сказалъ панъ Заглоба,-- можетъ быть, и невѣсту себѣ отыщите? Посмотрите, вонъ ѣдетъ открытая коляска, а въ ней сидитъ кто-то въ бѣломъ...
   -- Это не невѣста моя, а тотъ, кто можетъ перевѣнчать васъ,-- отвѣтилъ дальнозоркій панъ Михалъ.-- Ъдетъ ксёндзъ епископъ Поршевскій съ ксёндзомъ Бялозоромъ, Виленскимъ архидіакономъ.
   -- И они навѣщаютъ князя, кальвиниста!
   -- Что-жь имъ дѣлать? Если это нужно для общественныхъ дѣлъ, должны принудить себя.
   -- И шумно же здѣсь! А народу-то, народу!-- радостно сказалъ Заглоба.-- Я въ деревнѣ совсѣмъ заржавѣлъ, какъ старый ключъ въ замкѣ... Теперь припомню старое время. Подлецъ я буду, если не пріударю за какою-нибудь шляхтянкой.
   Открытая коляска приближалась къ воротамъ, около которой въ два ряда разстановилась стража, чтобы привѣтствовать епископа.
   -- Тонкій человѣкъ князь,-- замѣтилъ Заглоба.-- Посмотрите, какъ онъ встрѣчаетъ епископа, хотя самъ не признаетъ святой церкви... Дай Богъ, чтобъ это было первымъ шагомъ къ его обращенію.
   -- Ничего отъ этого не выйдетъ. Покойная княгиня не мало старалась, такъ ничего и не добилась и умерла съ горя... Но почему шотландцы не сходятъ со стражи? Видно, подъѣзжаетъ еще кто-нибудь изъ важныхъ.
   Дѣйствительно, вдалекѣ показался цѣлый отрядъ вооруженныхъ солдатъ.
   -- Это драгуны Гангофа; я узнаю ихъ,-- сказалъ Володіевскій.-- По серединѣ ѣдутъ какія-то кареты.
   Въ это время пронеслась барабанная дробь.
   -- Ого, видно подъѣзжаетъ кто-нибудь поважнѣй ксёндза-епископа жмудскаго!-- замѣтилъ Заглоба.
   -- Подождите, вотъ они.
   -- Двѣ кареты по серединѣ.
   -- Такъ точно. Въ первой панъ Корфъ, венденскій воевода
   -- Збаражскій знакомый!...
   Воевода узналъ рыцарей, высунулся изъ кареты и закричалъ:
   -- Здравствуйте, старые товарищи!... Гостей веземъ!
   Въ другой каретѣ, съ гербами князя Януша, запряженной четырьмя бѣлыми конями, сидѣло двое человѣкъ, одѣтыхъ въ чужеземное платье, въ широкополыхъ шляпахъ, изъ-подъ которыхъ спадали длинные локоны на кружевные воротнички. Одинъ, очень толстый, носилъ клинообразную бороду и зачесанные кверху усы; другой, молодой, весь въ черномъ, обладалъ менѣе воинственною наружностью, но за то, должно быть, имѣлъ еще большее положеніе, потому что на его шеѣ красовалась золотая цѣпь съ какимъ-то орденомъ.
   Оба чужеземца съ любопытствомъ разсматривали собравшуюся толпу.
   -- Что это за чортъ?-- спросилъ Заглоба.
   -- Не знаю, никогда не видалъ,-- отвѣтилъ Володіёвскій.
   Карета въѣхала въ ворота и начала объѣзжать дворъ, чтобы подъѣхать къ главному корпусу замка. Драгуны остановились у воротъ.
   Володіёвскій узналъ ихъ офицера.
   -- Токаревичъ,-- крикнулъ онъ,-- подъѣзжайте сюда!
   -- Челомъ бью, панъ полковникъ!
   -- Что это за свиней вы привезли сюда?
   -- Это шведы.
   -- Шведы?
   -- Да, и знатные. Толстый -- это графъ Лёвенгауптъ, а похудѣе -- Бенедиктъ Шитте, баронъ фонъ-Дудергофъ.
   -- Дудергофъ?-- переспросилъ Заглоба.
   -- А зачѣмъ они здѣсь?
   -- Богъ ихъ знаетъ! Мы ихъ сопровождаемъ отъ Биржъ. Вѣроятно, пріѣхали для переговоровъ съ нашимъ княземъ. Въ Биржахъ говорятъ, что князь собираетъ многочисленное войско.
   -- А, негодяи, струсили?!-- закричалъ Заглоба.-- То на Великую Польшу нашли, короля прогнали, а то къ Радзивиллу кланяться пріѣхали, чтобъ онъ васъ не отхлесталъ. Погодите, навострите лыжи съ вашимъ Дудергофомъ, да еще какъ! Да здравствуетъ Радзивиллъ!
   -- Да здравствуетъ!-- подхватила стоящая у воротъ шляхта.
   -- Defensor patriae! Защитникъ нашъ! На шведа, панове, на шведа!
   Около Заглобы собирался цѣлый кружокъ. Старый шляхтичъ взобрался на выдающійся цоколь воротъ и началъ говорить:
   -- Слушайте, панове! Кто не знаетъ меня, тому я скажу, что я старый збаражецъ, который Бурлая, втораго гетмана послѣ Хмельницкаго, изрубилъ вотъ этою старою рукой; кто же не слыхалъ о Заглобѣ, тотъ, видно, во время первой козацкой войны горохъ молотилъ, куръ щупалъ или телятъ насъ, чего я никакъ не могу заключить по вашему рыцарскому виду.
   -- Это знаменитый воинъ,-- отозвались многочисленные голоса.-- Нѣтъ въ республикѣ большаго!... Слушайте!
   -- Слушайте, панове! Старымъ костямъ на покой хотѣлось; лучше мнѣ было на печкѣ лежать, горохъ со сметаной ѣсть, да, заложивши руки, смотрѣть за жницами. И непріятель бы для собственной пользы оставилъ меня въ покоѣ, потому что и шведы, и козаки знаютъ мою руку...
   -- Что это за старый пѣтухъ поетъ такъ громко?-- вдругъ спросилъ чей-то голосъ.
   -- Не перебивай, провалиться бы тебѣ!-- закричали другіе.
   Но панъ Заглоба услыхалъ.
   -- Простите, господа, этому цыпленку!-- закричалъ старый шляхтичъ,-- онъ еще не знаетъ, съ какой стороны хвостъ, а съ Какой голова.
   Шляхта разразилась громкимъ хохотомъ, а оппонентъ пана Заглобы поспѣшилъ поскорѣе спрятаться въ толпу отъ всеобщихъ насмѣшекъ.
   -- Перейдемъ къ дѣлу!-- продолжалъ Заглоба.-- И такъ, repeto, мнѣ приличествовалъ бы покой; но такъ какъ отчизна страдаетъ, такъ какъ непріятель попираетъ нашу землю, то я здѣсь, панове, чтобы вмѣстѣ съ вами идти на врага въ защиту матери-родины, которая вскормила всѣхъ насъ. Кто теперь не вступится за нее, кто не принесетъ въ жертву своей жизни, тотъ не сынъ ея, а пасынокъ, тотъ не достоинъ ея любви. Я, старикъ, иду, и если придется мнѣ погибнуть, то послѣдними моими словами будетъ: "На шведа, панове, на шведа!" Поклянемся другъ другу, что не выпустимъ сабли изъ рукъ, пока не освободимъ отечество!...
   -- Мы и безъ клятвы готовы!-- отвѣтила толпа.-- Пойдемъ, куда поведетъ насъ князь-гетманъ.
   -- Вы видѣли, какъ двое разбойниковъ пріѣхали въ золоченой каретѣ? Они знаютъ, что съ Радзивилломъ шутки плохи, будутъ теперь ходить за нимъ, да въ плечо цѣловать, чтобъ онъ оставилъ ихъ въ покоѣ. Но князь, отъ котораго я иду съ совѣта, увѣрилъ меня именемъ всей Литвы, что ни переговоры, ни пергаменты не помогутъ, только война и война!
   -- Война, война!-- какъ эхо повторили слушатели.
   -- Но и вождь,--продолжалъ Заглоба,--чѣмъ смѣлѣй дѣйствуетъ, тѣмъ болѣе увѣренъ въ своихъ солдатахъ. Выскажемъ же, панове, наши мысли. Пойдемте подъ гетманскія окна крикнуть: "на шведовъ!" За мной!
   Онъ соскочилъ съ цоколя и въ сопровожденіи толпы приблизился къ княжескимъ окнамъ съ крикомъ:
   -- На шведовъ, на шведовъ!
   Черезъ минуту изъ сѣней выскочилъ панъ Корфъ, венденскій воевода, необычайно смущенный, за нимъ Гангофъ, полковникъ княжескихъ рейтеровъ. Оба начали унимать шляхту, просить разойтись.
   -- Ради Бога,--взывалъ панъ Корфъ,--тамъ вверху даже стекла дрожатъ, а вы не знаете, какъ неудачно выбрали время для своихъ криковъ. Какъ можно оказывать неуваженіе къ посламъ, подавать солдатамъ примѣръ распущенности? Кто васъ подбилъ на это?
   -- Я!--отвѣтилъ Заглоба.-- Скажите князю отъ имени насъ всѣхъ, что мы просимъ его быть твердымъ, что мы готовы стоять за него до послѣдней капли крови.
   -- Благодарю васъ отъ имени пана гетмана, благодарю, только разойдитесь. Разсудительности побольше, панове, ради Бога, разсудительности, иначе вы совсѣмъ погубите отечество! Плохую услугу окажетъ тотъ, кто сегодня обидитъ пословъ.
   -- Что намъ за дѣло до пословъ! Мы хотимъ биться, не переговариваться.
   -- Меня радуетъ ваше мужество. Придетъ пора и на это, и скоро придетъ. Отдохните немного передъ походомъ. Пора выпить и закусить! Плохо драться съ пустымъ желудкомъ.
   -- А, вѣдь, вы правы, ей-Богу!--первый согласился панъ Заглоба.
   -- Правда, правда. Коли князь знаетъ наши намѣренія, намъ нечего уже больше дѣлать!
   И толпа начала расходиться, направляясь по большей части во флигель, гдѣ были уже приготовлены столы съ пищей. Панъ Заглоба шелъ впереди. Панъ Корфъ съ полковникомъ Гангофомъ пошли къ князю, который сидѣлъ со шведскими послами, съ ксендзомъ епископомъ Поршевскимъ, съ паномъ Адамомъ Комаровскимъ и паномъ Александромъ Межеевскимъ, дворяниномъ короля Яна-Казиміра.
   -- Кто былъ зачинщикомъ этого безобразія?-- спросилъ, еще не успѣвшій успокоиться отъ гнѣва, князь.
   -- Недавно прибывшій шляхтичъ, тотъ знаменитый панъ Заглоба!-- отвѣтилъ венденскій воевода.
   -- Храбрый онъ рыцарь, только черезъ-чуръ рано начинаетъ соваться не въ свои дѣла.
   Князь движеніемъ руки подозвалъ къ себѣ полковника Гангофа и началъ что-то шептать ему на ухо.
   А панъ Заглоба, совершенно довольный собою, шелъ во флигель крупными шагами и толковалъ Скшетускому и Володіёвскому:
   -- Что, видѣли? Едва показался, какъ возбудилъ въ шляхтѣ любовь къ отечеству. Теперь князь, опираясь на наше мнѣніе, можетъ ни съ чѣмъ отправить пословъ. Очевидно, меня наградятъ чѣмъ-нибудь, хотя я, собственно говоря, служу изъ чести. Что это вы, панъ Михалъ, остановились, какъ окаменѣлый и глазъ не сводите съ той коляски, что въѣзжаетъ на дворъ?
   -- Это она!--сказалъ панъ Михалъ, поводя усиками.--Ей-Богу, сама она!
   -- Кто такая?
   -- Панна Биллевичъ...
   -- Та, которая отказала вамъ?
   -- Да. Смотрите, господа, смотрите! Какъ тутъ мнѣ не выдохнуть отъ горя?
   -- А вотъ постойте,--сказалъ Заглоба, -- дайте присмотрѣться.
   Коляска, описавъ кругъ, приближалась къ нашимъ рыцарямъ. Въ ней сидѣлъ видный шляхтичъ съ сѣдыми усами, а рядомъ съ нимъ панна Александра, прекрасная, какъ всегда, спокойная и серьезная.
   Панъ Михалъ грустно посмотрѣлъ на нее и низко поклонился, но она не замѣтила его въ толпѣ.
   -- Она совсѣмъ панна и черезъ-чуръ изящна для солдата, панъ Михалъ,--сказалъ Заглоба.--Признаюсь, она красавица, но я лично предпочитаю такую, какую сразу и не разберешь: пушка ли это, или женщина?
   -- Вы не знаете, кто пріѣхалъ въ этой коляскѣ?--спросилъ панъ Михалъ у стоящаго рядомъ шляхтча.
   -- Какъ не знать! Панъ Томашъ Биллевичъ, мечникъ росенскій. Его всѣ знаютъ; онъ старый слуга и другъ Радзивилловъ.
   

Глава XIII.

   Въ этотъ день князь не показался шляхтѣ до самаго вечера. Обѣдалъ онъ съ послами и сановниками, которые присутствовали на совѣтѣ. Вышло заочное распоряженіе, чтобы придворныя радзивилловскія хоругви, въ особенности полки пѣхоты, были наготовѣ. Въ воздухѣ пахло порохомъ. Замокъ былъ весь окруженъ войсками, какъ будто бы подъ его стѣнами должна была разыграться битва. Походъ ожидался не позже, какъ завтра утромъ, тѣмъ болѣе, что всѣ признаки подтверждали это предположеніе: конюхи осматривали экипажи, а безчисленная княжеская прислуга упаковывала на воза оружіе, домашнія вещи и казну гетмана.
   Гарасимовичъ объяснилъ шляхтѣ, что возы пойдутъ въ Тыкоцинъ, въ Подлясьѣ, что оставлять казну въ неукрѣпленномъ кейданскомъ замкѣ опасно. Приготовлялась также и военная реквизиція, которая должна была идти за войскомъ.
   Распространились слухи, что поводомъ къ аресту польнаго гетмана Госѣвскаго послужилъ его отказъ соединить свои хоругви, стоящія въ Трокахъ, съ Радзивилловскими. Это могло неблагопріятно вліять на исходъ всего похода. Въ концѣ-концовъ, приготовленія, движеніе войска, громыханіе пушекъ, вывозимыхъ изъ арсенала, вообще безпорядокъ, суматоха, обыкновенно сопровождающіе первыя минуты похода, заставили шляхту обратить вниманіе въ другую сторону и забыть объ арестѣ пана Госѣвскаго и кавалера Юдицкаго.
   Шляхта, обѣдающая въ громадныхъ столовыхъ, ни о чемъ другомъ не говорила, какъ только о войнѣ, о десятидневномъ пожарѣ Вильны, объ извѣстіяхъ изъ Варшавы и о шведахъ, противъ которыхъ всѣ были возмущены до крайности за ихъ вѣроломство, за нападеніе на мирнаго сосѣда вопреки мирному трактату. Вѣсти объ успѣхахъ шведовъ, о капитуляціи Устья, объ опасности, угрожающей Мазовіи, и неизбѣжномъ паденіи Варшавы не только не возбуждали тревоги, но, напротивъ, сильно поднимали всеобщую энергію. Причины удачи шведовъ были налицо: они еще ни разу не столкнулись ни съ настоящимъ войскомъ, ни съ настоящимъ вождемъ. Радзивиллъ былъ первымъ, съ кѣмъ они должны были помѣряться, а Радзивиллъ внушалъ шляхтѣ полнѣйшее довѣріе, тѣмъ болѣе, что и полковники его ручались, что побьютъ шведовъ въ открытомъ полѣ.
   -- Да иначе и быть не можетъ! -- объяснялъ панъ Михалъ Станкевичъ, старый и опытный солдатъ.--Я помню прежнія войны и знаю, что шведы всегда защищались въ укрѣпленныхъ лагеряхъ, изъ-за-шанцевъ, выйти же противъ насъ въ открытое поле не осмѣливались, а если и выходили, то терпѣли полное пораженіе. Не побѣда отдала въ ихъ руки Великую Польшу, а измѣна и неспособность всеобщаго ополченія.
   -- Это вѣрно!--согласился панъ Заглоба.-- Все это народъ слабый, земля у нихъ плохая, неурожайная, питаются они сосновыми шишками,-- смелютъ и ѣдятъ. Иные ходятъ по берегамъ моря: что волной выкинетъ, тѣмъ и питаются. Нищета тамъ страшная, поэтому и нѣтъ на землѣ народа болѣе жаднаго до чужой собственности. У татаръ хоть конскаго мяса вдоволь, а они часто по году мяса не видятъ и дохнутъ съ голоду, если не выйдетъ хорошій уловъ рыбы. А вы, панъ Станкевичъ, когда познакомились со шведами?
   -- Подъ начальствомъ князя Криштофа, отца теперешняго гетмана.
   -- А я подъ начальствомъ пана Конецпольскаго, отца теперешняго хорунжаго. Сильно мы тогда побили Густава-Адольфа въ Пруссіи и плѣнниковъ побрали не мало; тамъ-то я ихъ узналъ, какъ свои пять пальцевъ. Наши солдаты сильно забавлялись ими; надо вамъ сказать, что шведы, какъ народъ, хорошо знакомый съ моремъ, ныряютъ изумительно. Вотъ мы и приказывали имъ нырять. Такъ что-жь вы думаете? Бросишь его, шельму, въ одну прорубь, а онъ въ другую вынырнетъ, да еще живую сельдь въ рукахъ держитъ...
   -- Что вы говорите!...
   -- Умереть мнѣ на мѣстѣ, если я, по крайней мѣрѣ, сто разъ не видалъ этого собственными глазами. Помню, отъѣлись они на прусскомъ хлѣбѣ такъ, что потомъ назадъ возвращаться не хотѣли. Вы совершенно справедливо говорите, что солдаты у нихъ не важные. Пѣхота еще туда-сюда, а конница--упаси Богъ какая! Въ ихъ отечествѣ лошадей нѣтъ и смолоду имъ не на чѣмъ выучиться ѣздить верхомъ.
   Послѣ обѣда князь поодиночкѣ вызвалъ къ себѣ полковниковъ: Мирскаго, Станкевича, Гангофа, Харлампа, Володіёвскаго и Соллогуба. Старые солдаты сначала немного удивились, что ихъ приглашаютъ не вмѣстѣ, но впослѣдствіи оказалось, что каждый изъ нихъ уходилъ отъ князя съ какою-нибудь наградой или ласковымъ словомъ; взамѣнъ этого князь требовалъ только довѣрія и расположенія. Онъ съ нетерпѣніемъ ждалъ Кмицица и приказалъ немедленно прислать его къ себѣ, какъ только тотъ возвратится.
   Кмицицъ возвратился только вечеромъ, когда гости уже начали собираться въ ярко-освѣщенныя залы. Въ цейхгаузѣ онъ засталъ Володіёвскаго, который познакомилъ его съ остальною компаніей.
   -- Я необыкновенно радъ, что вижу васъ и вашихъ славныхъ друзей!--сказалъ Кмицицъ, горячо пожимая руку маленькаго рыцаря.--Словно брата роднаго увидалъ! Вы можете смѣло вѣрить мнѣ, я не умѣю притворяться. Правда, вы отлично угостили меня на поединкѣ, но за то впослѣдствіи поставили на ноги, чего я во всю жизнь не забуду. Я говорю это при всѣхъ: безъ васъ я давно сидѣлъ бы за рѣшеткой. Дай Богъ, чтобы было побольше такихъ хорошихъ людей! Кто думаетъ иначе, тотъ дуракъ, и пусть меня чортъ поберетъ, если я ему не обрублю ушей.
   Панъ Андрей обвелъ всѣхъ рыцарей вызывающимъ взглядомъ, но ему никто не протестовалъ,--всѣ любили и уважали пана Михала,--только Заглоба сказалъ:
   -- Какой горячій! Я, кажется, современемъ полюблю васъ за ваши чувства къ пану Михалу, только вы должны спросить сначала у меня, сколько онъ стоитъ.
   -- Больше, чѣмъ вы всѣ!--крикнулъ Кмицицъ со свойственною ему несдержанностью, но затѣмъ спохватился.--Извините меня, я никого не хочу обидѣть, потому что знаю, что вы хорошіе люди и славные рыцари... Не сердитесь на меня, я отъ всей души хотѣлъ бы заслужить ваше расположеніе.
   -- Ничего, -- отвѣтилъ Янъ Скшетускій, -- говорите откровенно.
   -- Давайте поцѣлуемся!-- воскликнулъ панъ Заглоба.
   --Не мнѣ два раза говорить это!
   Они обнялись.
   -- Теперь нужно выпить!-- крикнулъ Кмицицъ,-- безъ этого нельзя.
   -- Не мнѣ два раза говорить это!-- какъ эхо повторилъ Заглоба.
   -- Мы уйдемъ пораньше съ княжескаго пира сюда и тогда выпьемъ.
   Панъ Михалъ повелъ усиками.
   "Не особенно ты будешь торопиться,-- подумалъ онъ про себя,--когда узнаешь, кто будетъ на пиру".
   И онъ уже раскрылъ было ротъ, чтобы сообщить Кмицицу о пріѣздѣ Александры, но воздержался и спросилъ:
   -- А гдѣ ваша хоругвь?
   -- Здѣсь. Готова. Былъ у меня Гарасимовичъ и принесъ приказъ князя, чтобы въ полночь солдаты были на коняхъ. Спрашивалъ я у него, двинемся ли мы сегодня въ походъ, онъ отвѣтилъ: нѣтъ! Я ничего не понимаю. Изъ офицеровъ кто получилъ такой приказъ, кто нѣтъ. Но иноземная пѣхота вся готова.
   -- Можетъ быть, часть войска пойдетъ сегодня, а остальное завтра,-- сказалъ Янъ Скшетускій.
   -- Во всякомъ случаѣ, мы выпьемъ здѣсь, а хоругвь моя пусть идетъ... Потомъ я въ часъ догоню ее.
   Тутъ двери отворились и въ комнату вошелъ Гарасимовичъ.
   -- Ясновельможный панъ оршанскій хорунжій!
   -- Что такое? Я готовъ!-- сказалъ Кмицицъ.
   -- Къ пану гетману пожалуйте, къ пану гетману!
   -- Сейчасъ, только переодѣнусь. Эй! платье, да скорѣе, чортъ возьми?
   Слуга подалъ платье, и черезъ нѣсколько минутъ Кмицицъ, разодѣтый какъ на свадьбу, отправился къ князю. Онъ былъ необыкновенно красивъ въ своемъ парчевомъ кафтанѣ, затканномъ серебряными звѣздами и застегнутомъ пряжкой съ огромнымъ сапфиромъ. Сбоку висѣла сабля, украшенная сапфирами же, а за поясъ онъ заткнулъ ротмистрскую булаву -- знакъ своего достоинства. Во всѣхъ Кейданахъ трудно было бы отыскать такого красиваго рыцаря.
   Панъ Михалъ вздохнулъ, посмотрѣвъ на него, и, когда Кмицицъ исчезъ за дверями цейхгауза, сказалъ:
   -- Конечно, ему всякая женщина отдастъ предпочтеніе.
   -- Скиньте-ка съ моихъ плечъ тридцать лѣтъ! -- отвѣтилъ Заглоба.
   Князь уже былъ одѣтъ, когда Кмицицъ вошелъ въ его комнату.
   -- Благодарю, что вы поспѣшили, -- сказалъ князь.
   -- Радъ служить вашему сіятельству!
   -- А хоругвь?
   -- Ждетъ вашихъ приказаній.
   -- Вы полагаетесь на своихъ людей?
   -- Въ огонь пойдутъ!
   -- Это хорошо. Мнѣ нужно именно такихъ людей... и такихъ, какъ вы, на все готовыхъ... Я постоянно повторяю, что ни на кого не разсчитываю, кромѣ васъ.
   -- Мои заслуги не могутъ равняться съ заслугами старыхъ солдатъ; но если мы должны идти на враговъ отечества, то, видитъ Богъ, я не останусь позади.
   -- Я не уменьшаю заслугъ старыхъ солдатъ, хотя... хотя обстоятельства могутъ сложиться такъ, что даже и самые вѣрные станутъ колебаться.
   -- Да погибнетъ тотъ, кто оставитъ васъ въ минуту опасности!
   Князь внимательно посмотрѣлъ прямо въ глаза Кмицица.
   -- А вы... не оставите?...
   Молодой рыцарь весь вспыхнулъ.
   -- Ваше сіятельство!...
   -- Что вы хотите сказать?
   -- Я исповѣдывался передъ вами во всѣхъ моихъ грѣхахъ; много ихъ было,--такъ много, что только ваше отцовское сердце могло простить меня. Но во всѣхъ этихъ грѣхахъ нѣтъ одного: неблагодарности.
   -- И вѣроломства?... Вы исповѣдывались передо мной, какъ предъ отцомъ, и я не только простилъ васъ, какъ отецъ, но и полюбилъ, какъ сына, котораго Богъ не далъ мнѣ. Будьте моимъ другомъ!
   Князь протянулъ свою руку; молодой рыцарь схватилъ ее и безъ колебанія прижалъ къ губамъ.
   Наступило долгое молчаніе; вдругъ князь сказалъ:
   -- Панна Биллевичъ здѣсь!
   Кмицицъ поблѣднѣлъ и что-то пробормоталъ.
   -- Я нарочно послалъ за нею, чтобъ окончить ваши... недоразумѣнія. Вы увидите ее сегодня,-- трауръ ея по дѣду кончился. И сегодня же я,--хотя, свидѣтель Богъ, у меня голова кругомъ ходитъ отъ заботы,--говорилъ съ паномъ мечникомъ.
   Кмицицъ схватился за голову.
   -- Чѣмъ я заплачу вашему сіятельству?...
   -- Я ясно сказалъ пану мечнику, что вы должны обвѣнчаться,--такова моя воля,--и онъ не будетъ противъ васъ. Дѣвушку онъ приготовитъ исподволь. Время терпитъ. Отъ васъ зависитъ все, и я буду очень счастливъ, если вы получите свою награду изъ моихъ рукъ, а тамъ дождетесь многихъ другихъ, потому что вы должны пойти далеко. Вы грѣшили, потому что были молоды, но уже покрыли свое имя славой на полѣ битвы, и всѣ молодые готовы идти вслѣдъ за вами. Клянусь Богомъ, вы должны далеко пойти! Не для такого рода, какъ вашъ, повѣтовыя должности... Знаете ли вы, что вы родственникъ Кишковъ, а моя мать происходила изъ того же дома?... Вамъ нужно остепениться; женитьба самое лучшее средство. Берите же эту дѣвушку, если она пришлась вамъ по сердцу, и помните, кто вамъ даетъ ее.
   -- Ваше сіятельство, я съ ума сойду... Жизнь моя, кровь,-- все, все принадлежитъ вамъ!... Что я долженъ дѣлать, чтобъ отблагодарить васъ, что? Говорите, приказывайте!
   -- Заплатите мнѣ добромъ за добро... Вѣрьте мнѣ и знайте, что все, что бы я ни сдѣлалъ, клонится къ общественному благу. Не оставляйте меня, хотя бы видѣли измѣну и отступничество другихъ, когда злоба высоко подниметъ голову, когда меня самого...
   Тутъ князь сразу остановился.
   -- Клянусь, -- съ энтузіазмомъ сказалъ Кмицицъ, -- я даю рыцарское слово до послѣдняго издыханія быть при васъ!
   Кмицицъ поднялъ свои горящіе глаза и перепугался при видѣ перемѣны, происшедшей въ лицѣ князя. Лицо это было красно, потъ крупными каплями покрывалъ высокій лобъ, глаза метали искры.
   -- Что съ вами?--безпокойно спросилъ рыцарь.
   -- Ничего, ничего...
   Радзивиллъ всталъ, быстро подошелъ къ аналою, схватилъ съ него распятіе и заговорилъ задыхающимся голосомъ:
   -- Клянитесь на этомъ крестѣ, что не оставите меня до смерти!
   Несмотря на всю свою готовность, Кмицицъ съ недоумѣніемъ посмотрѣлъ на него.
   -- Муками Христа... клянитесь!--настаивалъ гетманъ.
   -- Муками Христа... клянусь! -- сказалъ Кмицицъ, кладя руку на распятіе.
   -- Аминь!--торжественно сказалъ князь.
   Эхо высокой комнаты повторило гдѣ-то подъ сводами: "аминь!" и смолкло. Кмицицъ не спускалъ изумленныхъ глазъ съ лица гетмана.
   -- Теперь ужь вы мой!--сказалъ князь.
   -- Я всегда принадлежалъ вамъ,-- торопливо отвѣтилъ молодой рыцарь, -- но объясните мнѣ, въ чемъ дѣло? Почему вы сомнѣвались во мнѣ? Развѣ что-нибудь угрожаетъ вамъ? Или измѣна какая-нибудь открыта, какія-нибудь адскія ухищренія?
   -- Приближается часъ испытанія,-- угрюмо сказалъ князь,-- а что касается моихъ враговъ, то развѣ вы не знаете, что панъ Госѣвскій, панъ Юдицкій и панъ воевода витебскій готовы меня свергнуть въ пропасть?... Да, да! Усиливаются враги моего дома, измѣна ростетъ и отечеству грозитъ бѣда. Поэтому я и говорю: приближается часъ испытанія.
   Кмицицъ замолчалъ, но послѣднія слова князя не разогнали темноты, окружающей его умъ, и тщетно старался онъ разгадать, что въ эту минуту можетъ грозить могущественному Радзивиллу. Не былъ ли онъ теперь сильнѣе, чѣмъ когда бы то ни было? Въ однихъ Кейданахъ и окрестности стояло столько войскъ, что если бы князь располагалъ такими же силами подъ Шкловомъ, война приняла бы совсѣмъ другой ходъ. Госѣвскій и Юдицкій, правда, были не расположены къ нему, но они оба находились въ его рукахъ; что же касается воеводы витебскаго, то это былъ настолько честный человѣкъ, настолько хорошій гражданинъ, чтобы затѣять домашнюю войну въ виду непріятеля.
   -- Видитъ Богъ, я ничего не понимаю! -- закричалъ Кмицицъ, не умѣющій вообще сдерживаться.
   -- Сегодня поговоримъ еще,-- сказалъ Радзивиллъ,-- а теперь пойдемъ въ залу.
   Они прошли нѣсколько комнатъ. Издали, изъ огромной толпы доходили звуки оркестра, которымъ дирижировалъ французъ, присланный княземъ Богуславомъ. Играли мэнуэтъ, модный въ то время танецъ при французскомъ дворѣ. Тихіе звуки перемѣшивались съ говоромъ многочисленныхъ гостей. Князь Радзивиллъ остановился и слушалъ.
   -- Дай Богъ,-- сказалъ онъ,-- чтобъ всѣ мои гости завтра же не перешли къ моимъ врагамъ.
   -- Я надѣюсь,--отвѣтилъ Кмицицъ,-- что между ними нѣтъ шведскихъ сторонниковъ.
   Радзивиллъ вздрогнулъ и остановился.
   -- Что вы хотите сказать?
   -- Ничего, ваше сіятельство. Я говорю, что рыцари веселятся.
   -- Идемъ... Время покажетъ и Богъ разсудить, кто правъ... Идемъ!
   У самыхъ дверей стояло двѣнадцать пажей, очаровательныхъ дѣтей, одѣтыхъ въ бархатъ и атласъ. При видѣ гетмана они установились въ двѣ шеренги.
   -- Ея сіятельство вышла уже въ залу?--спросилъ князь.
   -- Такъ точно, ваше сіятельство!
   -- А послѣ?
   -- Тоже здѣсь.
   -- Отворяй!
   Обѣ половинки двери распахнулись, изъ залы хлынулъ потокъ свѣта и освѣтилъ гигантскую фигуру князя, который съ вмѣстѣ съ Кмицицемъ и пажами вступилъ на возвышеніе, гдѣ стояли кресла для болѣе почетныхъ гостей.
   Въ залѣ произошло движеніе, глаза всѣхъ присутствующихъ обратились на князя, потомъ раздался оглушительный крикъ:
   -- Да здравствуетъ Радзивиллъ! Да здравствуетъ! Да здравствуетъ гетманъ!
   Князь раскланялся на всѣ стороны и началъ здороваться съ гостями, сидѣвшими на эстрадѣ. Тамъ, кромѣ самой княгини, находились два шведскихъ посла, посолъ московскій, панъ воевода венденскій, ксёндзъ-бискупъ Поршевскій, ксёндзъ Бялозоръ, панъ Комаровскій, панъ Глѣбовичъ, староста жмудскій, зять князя, молодой Пацъ, полковникъ Мирскій, Вейзенгофъ, посолъ курляндскаго князя, и нѣсколько дамъ изъ свиты княгини.
   Панъ гетманъ, какъ приличествовало вѣжливому хозяину, сначала привѣтствовалъ пословъ, затѣмъ сказалъ каждому изъ остальныхъ гостей по нѣскольку ласковыхъ словъ и сѣлъ на кресло съ горностаевымъ балдахиномъ.
   Кмицицъ, скрытый княжескимъ трономъ, разглядывалъ толпу. Его взоръ переходилъ съ лица на лицо, отыскивая ту, которая въ настоящую минуту занимала всю душу и все сердце рыцаря.
   "Она здѣсь! Минута -- и я увижу ее, заговорю съ ней! -- повторялъ онъ и искалъ глазами, все болѣе и болѣе приходя въ волненіе.--Вонъ тамъ, подъ перьями вѣера, видны чьи-то черныя брови, бѣлый лобъ и свѣтлые волосы. Это она!"
   Кмицицъ затаилъ дыханіе, словно опасаясь спугнуть чудное видѣніе, но вѣеръ опустился внизъ, лицо открылось... Нѣтъ, это не Александра, не милая, дорогая... Вотъ онъ смотритъ дальше, скользитъ взоромъ по перьямъ, атласу, цвѣтущимъ лицамъ... Не она и не она! Наконецъ, тамъ, около окна, мелькнуло что-то бѣлое и у рыцаря потемнѣло въ глазахъ, то Александра, дорогая, милая...
   Оркестръ играетъ снова, толпа движется, движутся дамы, движутся разодѣтые кавалеры, а онъ, какъ слѣпой, ничего не видитъ, кромѣ нея, и смотрить такъ жадно, какъ будто бы видитъ въ первый разъ. Какъ будто бы и та же сййиая Александра, что жила въ Водоктахъ, и иная. Въ огромной залѣ, въ толпѣ людей, она кажется меньше, и личико ея меньше... чистодѣтское. Вотъ такъ взялъ бы ее на руки и прижалъ къ своей груди! А, все-таки, она та*же самая: тѣ же черты лица, коралловыя губки, такія же рѣсницы, отбрасывающія тѣнь на лицо, тоже самое чело, ясное, спокойное... Тутъ воспоминанія, какъ молнія, начинаютъ проноситься передъ паномъ Андреемъ: людская въ Водоктахъ, гдѣ онъ увидалъ ее въ первый разъ, и тихія комнатки, въ которыхъ они сидѣли рядомъ. Вспомнишь--на сердцѣ отрадно становится!... А эта санная дорога въ Митруны, когда онъ цѣловалъ ее!... Потомъ люди начали раздѣлять ихъ и возстановлять ее противъ него.
   "Чтобъ чортъ побралъ ихъ! -- воскликнулъ про себя панъ Кмицицъ.--Чѣмъ я обладалъ и что утратилъ! Какъ близко была она тогда и какъ далеко теперь!
   "Вотъ теперь сидитъ вдали, какъ чужая, и не знаетъ, что онъ здѣсь..." И гнѣвъ, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, какое-то скорбное чувство охватило пана Андрея,--чувство, которому онъ не могъ подыскать названія.
   Не разъ панъ Андрей злился на самого себя за свои прежнія дѣйствія,--злился такъ, что не разъ ему хотѣлось приказать высѣчь себя,--но никогда не впадалъ онъ въ такой гнѣвъ, какъ теперь, когда онъ снова увидалъ ее, послѣ долгой разлуки, еще болѣе прелестною, чѣмъ обыкновенно,--прелестнѣе, чѣмъ онъ воображалъ ее себѣ. Въ эту минуту ему хотѣлось издѣваться надъ самимъ собою, дразнить себя, и онъ повторялъ десятки разъ:
   "По дѣломъ тебѣ, дуракъ, по дѣломъ!"
   Оркестръ замолкъ, а вмѣстѣ него панъ Андрей услыхалъ голосъ гетмана:
   -- Идите за мной!
   Кмицицъ очнулся.
   Князь сошелъ съ возвышенія и вмѣшался въ толпу гостей. На лицѣ его была ласковая, добродушная улыбка, которая, казалось, придавала еще больше величія его фигурѣ. Это былъ тотъ самый блестящій вельможа, который во время оно, принимая королеву Марію-Луизу въ Непорентѣ, удивлялъ и затмѣвалъ французскихъ придворныхъ не только великолѣпіемъ, но и изяществомъ своихъ манеръ,--тотъ самый, о которомъ съ такимъ почтеніемъ писалъ Жанъ Лабуреръ въ своихъ донесеніяхъ съ дороги. Теперь онъ ежеминутно останавливался около дамъ и мелкихъ шляхтичей, осыпалъ ихъ любезностями, удивлялъ гостей своею памятью и привлекалъ всѣхъ на свою сторону. Такъ подошелъ онъ къ мечнику росенскому Биллевичу и сказалъ:
   -- Спасибо, старый товарищъ, что вы прибыли, хотя и имѣлъ бы право сердиться на васъ. Не сто миль отъ Биллевичей до Кейданъ, а вы rara avis въ моемъ домѣ.
   Мечникъ низко поклонился.
   -- Тотъ приноситъ вредъ отечеству, кто отнимаетъ время у вашего сіятельства.
   -- А я ужь думалъ отомстить вамъ и поѣхать въ Биллевичи. Надѣюсь, вы ласково бы приняли стараго товарища по службѣ.
   Панъ мечникъ даже покраснѣлъ отъ счастія.
   -- Только времени, времени не хватаетъ!...--продолжалъ князь.--Вотъ будете выдавать замужъ родственницу, внучку покойнаго пана Гераклія, такъ ужь я непремѣнно пріѣду на свадьбу.
   -- Пошли ей Богъ поскорѣй жениха!--воскликнулъ папъ мечникъ.
   -- Вотъ представляю вамъ пана Кмицица, хорунжаго оршанскаго, изъ тѣхъ Кмицицовъ, что въ родствѣ съ Кишками, а черезъ Кишекъ и съ Радзивиллами. Вы, вѣроятно, слыхали эту фамилію отъ Гераклія; онъ Кмицицовъ любилъ, какъ братьевъ...
   -- Бью челомъ, бью челомъ!--повторялъ панъ мечникъ, нѣсколько смущенный знатностью рода молодаго рыцаря.
   -- Къ вашимъ услугамъ, панъ мечникъ,--отвѣтилъ смѣло и не безъ нѣкоторой гордости, панъ Андрей.-- Панъ полковникъ Гераклій былъ мнѣ вторымъ отцомъ, и хотя впослѣдствіи его желанія не. осуществились, я не перестану любить всѣхъ Биллевичей, какъ близкихъ родныхъ.
   -- Въ особенности,--тутъ князь фамильярно положилъ руку на плечо молодаго человѣка,--онъ не пересталъ любить одну панну Биллевичъ, о которой давно говорилъ мнѣ.
   -- И каждому въ глаза повторю то же самое!--запальчиво сказалъ Кмицицъ.
   -- Потише, потише!--остановилъ его князь.--Видите, панъ мечникъ, какой онъ горячій... ну, и напроказилъ немного; но такъ какъ онъ находится подъ моею особенною протекціей, да если и вы еще присоедините свое слово, то намъ и удастся вдвоемъ выхлопотать ему прощеніе у прелестнаго судьи.
   -- Ваше сіятельство добьетесь всего, чего захотите!--отвѣтилъ панъ мечникъ.--Бѣдная дѣвушка должна отвѣтить, какъ нѣкогда языческая царица отвѣтила Александру: "Кто можетъ сопротивляться тебѣ?"
   -- А мы, какъ македонскій царь, повѣримъ ея предсказанію,-- разсмѣялся князь.--Но довольно! Проводите насъ къ своей родственницѣ, и я радъ буду увидать ее. Пусть осуществится мечта пана Гераклія.
   -- Радъ служить вашему сіятельству!... Дѣвушка сидитъ тамъ, съ пани Войнилловичъ, нашею родственницей. Только умоляю ваше сіятельство не судить ее строго, если она сконфузится,--я не имѣлъ возможности предупредить ее.
   Опасенія пана мечника оправдались. Къ счастію, Александра увидала пана Андрея раньше, чѣмъ онъ подошелъ съ гетманомъ, и имѣла достаточно времени, чтобы придти въ себя, но съ перваго раза чуть было не упала въ обморокъ. Она смотрѣла на молодаго рыцаря, какъ на выходца съ того свѣта, и долго не хотѣла вѣрить своимъ глазамъ. Она воображала, что этотъ несчастный или скитается гдѣ-нибудь въ лѣсахъ, безъ крова и пристанища, преслѣдуемый, какъ дикій звѣрь, или, заключенный въ темницу, съ тоской выглядываетъ изъ рѣшетчатаго окна на Божій свѣтъ. Только Богу одному извѣстно, какая тоска сжимала тогда ея сердце, только Богъ одинъ зналъ, сколько слезъ пролила она надъ его ужасною, хотя вполнѣ заслуженною, участью. А теперь онъ оказался въ Кейданахъ, свободный, рядомъ съ гетманомъ, гордый, одѣтый въ парчу и бархатъ, съ полковничьею булавой за поясомъ, съ высоко поднятою головой, съ повелительною, гордою усмѣшкой на лицѣ, и самъ великій гетманъ, самъ Радзивиллъ дружески опирался на его плечо. Душу дѣвушки волновали противу положныя чувства: облегченіе, какъ будто бы камень свалился съ ея плечъ, и какое-то сожалѣніе о напрасно потраченныхъ слезахъ и горѣ, и недовольство, какое испытываетъ всякій справедливый человѣкъ при видѣ безнаказанности за тяжкіе грѣхи и проступки, и радость, и сознаніе собственнаго безсилія, и близкое къ страху удивленіе къ человѣку, который съумѣлъ выйти изъ отчаяннаго положенія.
   Князь, мечникъ и Кмицицъ окончили свой разговоръ и приближались къ Александрѣ. Дѣвушка опустила глаза. Она была увѣрена, что идутъ именно къ ней. Не смотря, она видѣла, чувствовала, что они все ближе и ближе, что они подошли, остановились. И, не поднимая глазъ, она вдругъ встала и низко поклонилась.
   Князь, дѣйствительно, стоялъ напротивъ нея.
   -- Клянусь Богомъ!-- заговорилъ онъ.-- Теперь я не удивляюсь молодому человѣку... Здравствуйте, дитя мое! Узнаете ли вы меня?
   -- Узнаю, ваше сіятельство!-- отвѣтила дѣвушка.
   -- А я бы не узналъ васъ, потому что видѣлъ васъ еще ребенкомъ... Поднимите-ка ваши глаза... Ей-Богу, счастливъ тотъ водолазъ, который выловитъ такіе перлы; горе тому, кто обладалъ ими и утратилъ... Вотъ и теперь передъ вами стоитъ такой же несчастный, въ лицѣ этого рыцаря... Узнаете ли вы и его?
   -- Узнаю,-- прошептала Александра и опять потупилась.
   -- Великій онъ грѣшникъ; я привелъ его къ вамъ на исповѣдь... Назначьте ему эпитемью, какую хотите, но не отказывайте въ прощеніи, чтобъ отчаяніе не привело его къ еще большимъ прегрѣшеніямъ.
   Тутъ князь обратился къ мечнику и пани Войнилловичъ:
   -- Оставимъ молодежь вдвоемъ, потому что третьимъ лицамъ при исповѣди присутствовать не годится.
   Панъ Андрей и Александра остались Вдвоемъ.
   Сердце ея билось, какъ *у голубя, надъ которымъ вьется ястребъ; онъ былъ также взволнованъ. Смѣлость и увѣренность совершенно оставили его.
   Долго молчали они, наконецъ, онъ заговорилъ глухимъ голосомъ:
   -- Вы не ожидали видѣть меня?
   -- Нѣтъ,-- еле слышно отвѣтила дѣвушка.
   -- Ей-Богу, еслибъ около васъ стоялъ татаринъ, вы испугались бы меньше. Не бойтесь же! Смотрите, сколько здѣсь народу. Да хоть бы мы были одни, вамъ нечего бояться, потому что я далъ слово уважать васъ. Имѣйте же довѣріе ко мнѣ!
   Она подняла глаза и посмотрѣла на него.
   -- Какъ я буду довѣрять вамъ?
   -- Правда, я грѣшилъ, но это уже прошло и болѣе не повторится... Когда, послѣ поединка съ Володщвскимъ, я лежалъ въ постели близкій къ смерти, то сказалъ себѣ: ты завоюешь ее не силой, не саблей, по доблестными дѣлами!... Вѣдь, и у нея сердце не каменное и гнѣвъ ея пройдетъ... увидитъ твое исправленіе и проститъ!... Вотъ я и поклялся исправиться и держу свою клятву... Богъ тотчасъ же смиловался надо мной- пріѣхалъ Володіёвскій и отдалъ мнѣ приказъ князя. Могъ бы не отдать, а отдалъ,-- добрый человѣкъ! Благодаря этому, я избѣгъ суда, такъ какъ попалъ подъ вѣдѣніе князя. Я исповѣдывался князю какъ отцу во всѣхъ грѣхахъ; онъ не только простилъ меня, но еще обѣщалъ все устроить и охранять меня отъ людской злобы. Да благословитъ его Богъ!... Я не буду изгнанникомъ, примирюсь съ людьми, добуду славу, вознагражу всѣхъ за сдѣланныя мною несправедливости... Панна Александра! что вы думаете?... Не скажете ли вы мнѣ добраго слова?
   Онъ сложилъ руки, какъ на молитвѣ:
   -- Могу ли я вѣрить вамъ?-- отвѣтила дѣвушка.
   -- Можете, клянусь Богомъ... должны!-- горячо проговорилъ Кмицицъ.-- Посмотрите, вѣдь, повѣрили же гетманъ и панъ Володіёвскій. Проступки мои имъ извѣстны, а повѣрили... Видите!... Почему же вамъ одной не повѣрить мнѣ?
   -- Потому что я видѣла слезы, которыя проливаются по вашей винѣ... потому что я видѣла могилы, еще не заросшія травой...
   -- Могилы поростутъ, а слезы я самъ отру.
   -- Сначала сдѣлайте это.
   -- Дайте мнѣ только надежду, что я заслужу васъ, когда очищу себя... Хорошо вамъ говорить: "сначала сдѣлайте это"! Я сдѣлаю все, а какъ вы въ это время за другаго выйдете? Спаси Богъ! Сохрани Богъ отъ этого, иначе я совсѣмъ сойду съ ума. Именемъ Бога умоляю васъ, дайте мнѣ ручательство, что я не утрачу васъ, пока не помирюсь съ вашею шляхтой. Помните, вы сами мнѣ написали это. Я берегу это письмо и читаю его, когда у меня сдѣлается тяжело на душѣ. Я ничего другаго не хочу, только повторите мнѣ, что будете ждать, что не выйдете за другаго...
   -- Вы знаете, что я не могу этого сдѣлать по завѣщанію дѣда. Мнѣ остается только скрыться въ монастырѣ.
   -- О, тогда вы бы убили меня! Умоляю васъ всѣмъ святымъ, оставьте думать о монастырѣ,---у меня мурашки по кожѣ проходятъ при одной мысли объ этомъ! Забудьте думать о монастырѣ, а нѣтъ, я при всѣхъ упаду къ вашимъ ногамъ и буду просить, чтобъ вы не дѣлали этого. Вы отказали пану Володіёвскому, я знаю,--онъ самъ говорилъ мнѣ объ этомъ. Онъ-то меня и научилъ способу завоевать васъ... На что бы нужно было все это, еслибъ вы схоронили себя въ монастырѣ? Вы скажете мнѣ, что добродѣтель нужна для добродѣтели, а я вамъ отвѣчу, что люблю васъ, какъ сумасшедшій, и больше ни о чемъ знать не хочу. Когда вы выѣхали изъ Водоктовъ, я, еле оправившись отъ болѣзни, началъ разыскивать васъ. Я въ то время собиралъ полкъ, каждую минуту былъ занятъ, у меня не хватало времени па обѣдъ, а, все-таки, я не прекращалъ своихъ поисковъ. Такъ ужь, видно, нужно было, чтобъ я не видалъ безъ васъ ни радости, ни покоя, ничего,--я жилъ только одними воспоминаніями. Наконецъ, я узналъ, что вы у пана мечника въ Биллевичахъ. Долго боролся я со своими мыслями, все думалъ, ѣхать ли мнѣ или не ѣхать. Но я не смѣлъ ѣхать и сказалъ самому себѣ: ты еще ничего добраго не сдѣлалъ... не поѣдешь... Но князь, добрый князь сжалился надо мной и послалъ просить васъ въ Кейданы, чтобъ я могъ хоть насмотрѣться на васъ передъ отправленіемъ на войну. Я не требую, чтобъ вы обвѣнчались со мной завтра, а хочу услыхать отъ васъ хоть одно доброе слово... тогда мнѣ будетъ легче... Жизнь моя, радость моя!... Я не хочу гибнуть, но въ битвѣ мало ли что можетъ случиться? -- а прятаться за чужую спину я не намѣренъ... Вотъ вы и должны простить мепя, какъ прощаютъ умирающимъ.
   -- Да сохранитъ васъ Богъ,--отвѣтила дѣвушка мягко. Панъ Андрей сразу понялъ, что слова его произвели желаемое дѣйствіе.
   -- Сокровище мое! Благодарю и за то. А въ монастырь не пойдете?
   -- Пока еще нѣтъ.
   -- Да наградитъ же васъ Богъ!
   И какъ весною таетъ снѣгъ, такъ между ними начало мало-по-малу таять недовѣріе. Они чувствовали себя ближе другъ къ другу, чѣмъ за минуту передъ этимъ. А, между тѣмъ, она ничего не обѣщала, а у него хватило такта не требовать многаго сразу. Она понимала, что не можетъ преграждать ему пути къ исправленію, къ которому онъ стремился всею душой. Въ его искренности она не сомнѣвалась ни на минуту; этотъ человѣкъ не умѣлъ притворяться. Но главный поводъ, почему она не оттолкнула его, почему оставила. ему надежду, былъ тотъ, что въ глубинѣ сердца она любила еще этого рыцаря. Любовь эту завалила цѣлая гора разочарованія, горечи и скорби, но она, все-таки, жила, всегда готовая вѣрить и прощать безъ конца.
   "Онъ лучше, чѣмъ кажется,-- думала дѣвушка.-- Людей, которые подбивали его на все дурное, теперь уже нѣтъ... Еслибъ я не простила его, онъ могъ бы впасть въ отчаяніе".
   И доброе сердце Александры наполнилось радостью. На щекахъ ея выступилъ румянецъ, глаза загорѣлись; она вся сіяла. Проходили люди и любовались красивою парой: такой нельзя было отыскать во всей обширной залѣ кейданскаго замка, хотя тамъ собрался цвѣтъ шляхтичей и шляхтянокъ изъ цѣлаго округа.
   Кромѣ того, оба, точно по уговору, были одѣты одинаково: и на ней было платье изъ серебряной парчи съ сапфировымъ аграфомъ и кунтушъ изъ венеціанскаго бархата.
   Гофмаршалъ объявилъ, что ужинать подано, и въ залѣ все засуетилось. Графъ Лсвенгауптъ шелъ впереди подъ руку съ княгиней, за ними баронъ Шитте велъ пани Глѣбовичъ, а рядомъ шли ксендзъ-бискупъ Поршевскій съ ксендзомъ Бялозоромъ, оба мрачные и унылые.
   Князь Янушъ, который въ шествіи шелъ позади, но за столомъ занималъ высшее мѣсто сбоку княгини, велъ пани Корфъ, съ недѣлю тому назадъ пріѣхавшую въ Кейданы. Кмицицъ шелъ съ Александрой, счастливый какъ наибольшій магнатъ среди этихъ магнатовъ, болѣе всѣхъ близкій къ своему сокровищу.
   Огромный подковообразный столъ гнулся подъ тяжестью золотыхъ и серебряныхъ сосудовъ. Князь Янушъ, какъ родственникъ многихъ королевскихъ домовъ, сѣлъ на главномъ мѣстѣ; всѣ, проходящіе мимо, отвѣшивали ему глубокіе поклоны.
   Но гетманъ, вѣроятно, помнилъ, что этотъ пиръ--послѣдній передъ страшною войной, которая должна рѣшить участь двухъ великихъ державъ, и поэтому лицо его носило отпечатокъ безпокойства. Онъ старался казаться веселымъ, но сидящіе съ нимъ рядомъ могли видѣть, какъ часто лобъ его покрывался тучами, какъ глаза его перебѣгали съ одного мѣста на другое и пытливо останавливались на лицахъ разныхъ полковниковъ. И, странное дѣло, сановники, сидящіе рядомъ съ княземъ: послы, бискупъ, ксендзъ Бялозоръ, панъ Комаровскій, панъ Глѣбовичъ и другіе, также были неспокойны и разстроены. Оба конца огромной подковы гремѣли уже веселымъ смѣхомъ, а середина молчала, изрѣдка перекидываясь односложными словами или обмѣниваясь тревожными взорами. Впрочемъ, здѣсь не было ничего страннаго. На концахъ сидѣли полковники и рыцари, которымъ война ближе всего грозила смертью, а умереть на войнѣ гораздо легче, чѣмъ нести на своихъ раменахъ всю отвѣтственность за нее..Счастлива солдатская душа, когда, омывши кровью свои грѣхи, она летитъ на небо; тотъ только низко склоняетъ голову, тотъ ведетъ въ душѣ бесѣду съ Богомъ и совѣстью, кто наканунѣ рѣшительнаго дня не знаетъ, какимъ напиткомъ напоитъ завтра отечество.
   -- Гетманъ всегда таковъ передъ войною,-- объяснялъ Заглобѣ старый полковникъ Станкевичъ.--Но чѣмъ онъ угрюмѣй, тѣмъ хуже непріятелю, потому что въ день борьбы будетъ непремѣнно веселъ.
   -- Вѣдь, и левъ передъ битвой ворчитъ,-- отвѣтилъ Заглоба,--чтобъ возбудить себя противъ врага. Что касается великихъ воиновъ, то у всякаго свои особенности. Ганнибалъ игралъ въ кости, Сципіонъ Африканскій декламировалъ стихи, панъ Конецпольскій-отецъ всегда разговаривалъ о женщинахъ, а я люблю поспать передъ битвой, хотя не прочь и отъ кубка меда съ добрыми товарищами.
   -- Посмотрите, господа, бискупъ Поршевскій блѣденъ, какъ полотно!--сказалъ Станиславъ Скшетускій.
   -- Потому что сидитъ за еретическимъ столомъ и боится съѣсть что-нибудь нечистое,--пояснилъ Заглоба тихо.-- Къ напиткамъ, говорятъ старые люди, нечисть не примѣшивается, ихъ смѣло можно пить, но ѣды, въ особенности суповъ, надо остерегаться. Такъ было и въ Крыму, когда я тамъ сидѣлъ въ плѣну. Муллы-татары такъ умѣли приготовлять баранину съ чеснокомъ, что всякій, кто отвѣдаетъ, тотчасъ готовъ отступить отъ своей вѣры п поклоняться ихъ пророку.
   Тутъ Заглоба еще болѣе понизилъ голосъ:
   -- Не въ укоръ князю я говорю, но, все-таки, совѣтую вамъ перекрестить ѣду. Береженаго и Богъ бережетъ.
   -- Что вы говорите!... У насъ въ Великой Польшѣ лютеранъ и кальвинистовъ видимо-невидимо, но чтобъ они пищу заколдовывали, этого не слышно.
   -- Вотъ ваши лютеране и снюхались сразу со шведами,-- сказалъ Заглоба,-- и теперь съ ними въ договоры вступаютъ. Я бы на мѣстѣ князя не сталъ бы угощать этихъ пословъ, просто затравилъ бы ихъ собаками. Посмотрите-ка на этого Лёвенгаупта: такъ жретъ, точно его собираются завтра вести на ярмарку. Забылъ я, какъ называется другой... какъ, бишь, его?...
   -- Спросите у Михала,--сказалъ Янъ Скшетускій.
   Панъ Михалъ сидѣлъ недалеко, но ничего не видалъ, ничего не слыхалъ, потому что находился между двумя дамами: паннами Эльжбетой Селявской, видною дѣвицей лѣтъ около сорока, и Александрой Биллевичъ. Съ другой стороны Александры сидѣлъ Кмицицъ. Панна Эльжбета потрясала головой, убранной страусовыми перьями, и что-то живо разсказывала ему, а Володіёвскій смотрѣлъ на нее осовѣлыми глазами и отъ времени до времени повторялъ: "Да, да, совершенно справедливо!"--и не понималъ ни слова, потому что все вниманіе его было устремлено на Александру. Онъ жадно ловилъ звукъ ея голоса, шелестъ ея платья и поводилъ усиками, точно желая напугать панну Эльжбету.
   "Какъ хороша она,--повторялъ онъ про себя чуть ли не въ сотый разъ, -- какъ небесно хороша! Воззри, Боже, на мое горе, на мое сиротство. Душа такъ и рвется, такъ и ищетъ другую отзывчивую душу, а какъ посмотришь на какую-нибудь панну,--глядишь, откуда ни возьмется кто-нибудь и утянетъ ее у тебя изъ-подъ носу. Куда я, несчастный скиталецъ, пойду теперь?"
   -- А что вы намѣрены дѣлать послѣ войны? -- спросила пани Селявская, сжавъ губы сердечкомъ и махая вѣеромъ.
   -- Пойти въ монастырь! -- запальчиво отвѣтилъ маленькій рыцарь.
   -- Кто тамъ вспоминаетъ за ужиномъ о монастырѣ? -- весело крикнулъ Кмицицъ.--А, это панъ Володіёвскій!
   -- У васъ, конечно, не то въ головѣ... Я понимаю!--сказалъ панъ Михалъ.
   Тутъ раздался мелодичный голосъ Александры:
   -- Вамъ не зачѣмъ думать объ этомъ. Богъ вамъ пошлетъ жену, такую же хорошую и добрую, какъ вы сами.
   Бѣдный панъ Михалъ сейчасъ же расчувствовался и успокоился.
   Ужинъ становился все шумнѣй и шумнѣй. Дѣло дошло до напитковъ. Полковники спорили о будущей войнѣ, хмуря брови и сверкая глазами.
   Панъ Заглоба на весь столъ разсказывалъ объ осадѣ Збаража и. увлекъ своимъ разсказомъ всѣхъ слушателей. Казалось, духъ безсмертнаго "Еремы" посѣтилъ эту залу и вдохнулъ мужество въ грудь старыхъ солдатъ.
   -- Вотъ это былъ вождь! -- воскликнулъ полковникъ Мирзкій, начальникъ всѣхъ радзивилловскихъ гусаровъ.-- Я его видѣлъ только разъ въ жизни, и то не забуду никогда.
   -- Зевсъ съ перунами въ рукахъ! -- сказалъ панъ Станкевичъ.-- Не дошло бы до теперешняго, еслибъ онъ былъ живъ!...
   -- Благодаря ему, была выиграна битва подъ Берестечкомъ.
   -- И Богъ взялъ его въ самую тяжелую минуту...
   -- Богъ взялъ его,-- повторилъ громкимъ голосомъ панъ Скшетускій,-- но послѣ него остался завѣтъ для будущихъ вождей, сановниковъ и всей республики--не вступать въ переговоры съ непріятелями, но драться!...
   -- Не мириться! Бить!-- повторило нѣсколько сильныхъ голосовъ,-- бить, бить!
   -- Нашъ князь, нашъ гетманъ исполнитъ это завѣщаніе! -- сказалъ панъ Михалъ.
   Огромные часы, стоящіе въ углу залы, начали бить полночь, и въ тотъ же мигъ стѣны затряслись, стекла жалобно зазвенѣли въ своихъ рамахъ: то стрѣляли радзивилловскія пушки въ честь собравшихся гостей.
   Разговоры прекратились, настала тишина.
   Вдругъ кто-то крикнулъ:
   -- Ксендзъ-бискупъ въ обморокѣ! Воды!
   Всѣ вскочили со своихъ мѣстъ, чтобъ увидать, что случилось.
   Бискупъ такъ ослабѣлъ, что гофмаршалъ поддерживалъ его въ креслѣ въ то время, когда пани воеводша брызгала ему водой въ лицо.
   Въ эту минуту раздался второй выстрѣлъ, третій, четвертый...
   -- Виватъ республика! Да погибнуть ея враги!-- закричалъ Заглоба, но дальнѣйшіе выстрѣлы заглушили его слова.
   Шляхта начала считать:
   -- Десять, одиннадцать, двѣнадцать...
   Стекла съ каждымъ ударомъ все жалобнѣй звенѣли въ своихъ переплетахъ. Пламя свѣчей колебалось отъ сотрясенія.
   -- Тринадцать! четырнадцать!... Ксендзъ-бискупъ не привыкъ къ выстрѣламъ. Онъ испортилъ все веселье, и опять еще болѣе сталъ угрюмъ. Посмотрите, каковъ онъ... Пятнадцать, шестнадцать... Валятъ, какъ на битвѣ! Девятнадцать, двадцать!
   -- Тише тамъ! князь хочетъ говорить!-- раздались голоса съ разныхъ концовъ стола.
   -- Князь хочетъ говорить!
   Все затихло сразу, всѣ головы повернулись въ сторону Радзивилла, который, вытянувшись во весь свой могучій ростъ, стоялъ съ бокаломъ въ рукахъ. Но что за зрѣлище предстало глазамъ присутствующихъ!... Лицо князя было просто страшно, все синее, искривленное конвульсивною улыбкой. Дыханіе его стало еще короче, широкая грудь высоко вздымалась подъ золотою парчой, глаза были прикрыты на половину рѣсницами.
   -- Что такое съ княземъ? Нездоровъ онъ?-- пронесся безпокойный шепотъ.
   И зловѣщее предчувствіе сжало всѣ сердца, на всѣхъ лицахъ появилось тревожное ожиданіе.
   Князь началъ прерывающимся отъ истомы голосомъ:
   -- Панове!... Многіе изъ васъ... удивятся... можетъ быть,, испугаются этого тоста... но... кто мнѣ вѣритъ... кто искренно желаетъ добра отечеству... кто расположенъ къ моему дому... тотъ охотно подниметъ бокалъ... и повторитъ вмѣстѣ со мной: Виватъ король Карлъ-Густавъ... отнынѣ милостиво правящій нами!
   -- Виватъ! -- повторили послы Лёвенгауптъ и Шитте и нѣсколько иноземныхъ офицеровъ.
   Но въ залѣ царствовало глухое молчаніе. Полковники и шляхта смотрѣли другъ на друга испуганными глазами, точно спрашивая, не потерялъ ли князь разсудокъ. Наконецъ, послышались голоса:
   -- Такъ ли мы слышали? Что это такое?
   Потомъ снова наступила тишина.
   Радзивиллъ все стоялъ и вздыхалъ полною грудью, точно свалилъ съ себя огромную тяжесть. Лицо его мало-по-малу принимало обыкновенную окраску. Онъ обратился къ пану Комаровскому:
   -- Пора объявить договоръ, который мы подписали сегодня, дабы братья шляхта знала, чего держаться. Читайте!
   Комаровскій всталъ, развернулъ лежащій передъ нимъ свертокъ пергамента и началъ читать страшный договоръ, начинающійся такъ:
   "Не имѣя возможности долѣе оставаться при теперешнемъ невыносимомъ положеніи вещей, утративъ всякую надежду на помощь его величества короля, мы, паны и сословія великаго княжества Литовскаго, побуждаемые крайностью, отдаемся подъ протекторатъ короля шведскаго на слѣдующихъ условіяхъ:
   "1) Воевать вмѣстѣ противъ общихъ непріятелей, исключая короля и короны польскихъ.
   "2) Великое княжество не будетъ присоединено къ Швеціи, но связано съ ней такъ, какъ прежде съ короною польской, то-есть, чтобъ народъ народу, сенатъ сенату и рыцарство рыцарству были во всемъ равны.
   "3) Свобода голосованія на сеймахъ у него не должна быть отнимаема.
   "4) Свобода религіи не должна быть нарушаема..."
   Панъ Комаровскій читалъ далѣе среди молчаливаго негодованія, но когда дошелъ до параграфа: "Актъ этотъ укрѣпляемъ подписями нашими за насъ и потомковъ нашихъ",-- въ залѣ пронесся шепотъ, словно первое дыханіе бури потрясло верхушки бора. Но, прежде чѣмъ буря разразилась, сѣдой какъ лунь панъ Станкевичъ поднялся съ мѣста и началъ умолять:
   -- Милостивый князь, мы не хотимъ вѣрить собственнымъ ушамъ! Ради Создателя! такъ-таки и должна пропасть задаромъ работа Владислава и Зигмунта-Августа? Развѣ можно, развѣ достойно отрекаться отъ братьевъ, отрекаться отъ отчизны и заключать миръ съ непріятелемъ? Князь, вспомните имя, которое вы носите, вспомните свои заслуги передъ отечествомъ, незапятнанную доселѣ славу своего рода и разорвите эту позорную бумагу! Я чувствую, что прошу не отъ своего одного имени, но отъ имени всѣхъ собравшихся здѣсь рыцарей и шляхты. Вѣдь, и намъ можно подумать о своей судьбѣ. Князь, не дѣлайте этого,--время еще не ушло!... Смилуйтесь надъ собой, смилуйтесь надъ нами, смилуйтесь надъ республикой!
   -- Не дѣлайте этого! Сжальтесь, сжальтесь!--раздались сотни голосовъ.
   Всѣ полковники вскочили со своихъ мѣстъ и пошли къ нему, а старикъ Станкевичъ упалъ на колѣни по серединѣ залы и не переставалъ умолять:
   -- Не дѣлайте этого! Сжальтесь надъ нами!
   Радзивиллъ поднялъ свою могучую голову; въ глазахъ его пробѣгали молніи гнѣва.
   -- Вы ли, должны подавать первый примѣръ непослушанію?-- вдругъ разразился онъ. --Прилично ли солдатамъ отступать отъ своего вождя, гетмана, и предъявлять къ нему протесты? Вы хотите быть моею совѣстью? Вы хотите учить меня, какъ нужно поступать для блага отечества? Тутъ не сеймикъ и васъ призвали не на голосованіе, а отвѣтственность передъ Богомъ беру на себя я!
   И онъ ударилъ рукою въ широкую грудь, глядя на солдатъ горящими глазами.
   -- Кто не со мной, тотъ противъ меня!-- закричалъ онъ черезъ минуту.-- Я зналъ васъ,-- зналъ, что будетъ!... Знайте же вы, что мечъ виситъ надъ вашими головами!...
   -- Князь, гетманъ нашъ!--умолялъ старый Станкевичъ,-- смилуйся надъ собой и надъ нами!
   Но Станиславъ Скшетускій закричалъ еще болѣе громкимъ голосомъ:
   -- Не просите его... безполезно! Онъ давно въ своей душѣ лелѣялъ измѣну!... Горе тебѣ, республика! Горе намъ всѣмъ!
   -- Двое сановниковъ на двухъ концахъ республики продаютъ отечество!-- отозвался Янъ.
   Услухавъ это, панъ Заглоба опомнился отъ изумленія и весь вспыхнулъ:
   -- Спросите его, какую взятку онъ получилъ отъ шведовъ? Сколько ему отсчитали? Панове, вы видите Іуду Искаріота! Чтобъ ему издохнуть въ отчаяніи! Чтобъ его родъ угасъ въ безславіи!... Чтобъ дьяволъ взялъ его душу!... Измѣнникъ! измѣнникъ! трижды измѣнникъ!
   Станкевичъ въ порывѣ безпредѣльнаго отчаянія выхватилъ изъ-за пояса свою полковничью булаву и съ трескомъ бросилъ ее къ ногамъ князя. За нимъ послѣдовали Мирскій, Юзефовичъ, Гощицъ, блѣдный, какъ смерть, панъ Володіёвскій, Оскерко... Булавы катились по полу и грозный левъ долженъ былъ слушать, какъ ему прямо въ глаза, въ самомъ его львиномъ логовищѣ, повторялись страшныя слова:
   -- Измѣнникъ! Измѣнникъ!...
   Вся кровь прихлынула къ головѣ гордаго магната; онъ посинѣлъ и, казалось, вотъ-вотъ мертвымъ свалится подъ столъ.
   -- Гангофъ и Кмицицъ ко мнѣ!--закричалъ онъ страшнымъ голосомъ.
   Въ эту минуту четверо дверей, ведущихъ въ залу, съ трескомъ распахнулись и въ комнату ввалили шотландскіе пѣхотинцы, грозные, молчаливые, съ мушкетами въ рукахъ. Ими предводительствовалъ Гангофъ.
   -- Стой!--крикнулъ князь и обратился къ полковникамъ.-- Кто со мной, тотъ пусть перейдетъ на правую сторону залы!
   -- Я--солдатъ, служу гетману! Пусть меня судитъ Богъ!-- сказалъ Харлампъ, переходя направо.
   -- И я!-- прибавилъ Мѣлешко.-- Не мой грѣхъ!
   -- Я протестовалъ, какъ гражданинъ, а, какъ солдатъ, долженъ повиноваться,-- сказалъ третій, Певяровскій, который хотя бросилъ булаву, но теперь, очевидно, испугался Радзивилла.
   За ними перешло еще нѣсколько рыцарей и довольно густая толпа шляхты; но Мирскій, Станкевичъ, Гощицъ, Володіёвскій и Оскерко остались на мѣстѣ, съ ними двое Скшетускихъ, панъ Заглоба и большинство офицеровъ и шляхты.
   Шотландская пѣхота окружила ихъ стѣною.
   Кмицицъ съ первой минуты, какъ князь поднялъ тостъ въ честь Карла-Густава, вскочилъ съ мѣста и стоялъ, какъ окаменѣлый, повторяя блѣдными губами:
   -- Боже! Боже! Боже!... что я сдѣлалъ?
   Вдругъ голосъ тихій, но слышный его сердцу, прошепталъ надъ самымъ его ухомъ:
   -- Панъ Андрей!
   Онъ схватилъ себя за волоса:
   -- Я проклятъ на вѣкъ! Лучше бы мнѣ провалиться сквозь землю!
   На лицѣ панны Биллевичъ выступилъ румянецъ, а глаза, ясныя, какъ звѣзды, остановились на лицѣ Кмицица:
   -- Позоръ тѣмъ, кто стоитъ на сторонѣ гетмана!... Выбирайте!... Боже Всемогущій!... Что вы дѣлаете?! Выбирайте!...
   -- Іисусъ, Іисусъ!--закричалъ Кмицицъ.
   Зала огласилась криками; полковники бросали свои булавы подъ ноги князю, но Кмицицъ не присоединился къ нимъ, не тронулся и тогда, когда тотъ опять крикнулъ: "Гангофъ и Кмицицъ ко мнѣ!"--не тронулся и тогда, когда шотландская пѣхота вошла въ залу. Онъ все стоялъ,--онъ стоялъ, обуреваемый горемъ и отчаяніемъ, съ помутившимися глазами, съ посинѣвшими устами.
   Вдругъ онъ обернулся къ паннѣ Биллевичъ и протянулъ ей Руки:
   -- Александра! Александра!--повторилъ онъ жалобнымъ голосомъ, какъ несправедливо обиженный ребенокъ.
   Но она отступила назадъ съ отвращеніемъ и гнѣвомъ на лицѣ.
   -- Прочь, измѣнникъ!--твердо проговорила она.
   Въ эту минуту Гангофъ скомандовалъ: "Впередъ!" и шотландскій отрядъ, окружившій плѣнниковъ, двинулся къ дверямъ. Кмицицъ пошелъ за ними, не сознавая, куда и зачѣмъ идетъ.
   Пиръ былъ оконченъ.
   

Глава XIV.

   Въ ту самую ночь князь долго совѣщался съ паномъ Корфомъ, воеводой венденскимъ, и шведскими послами. Результатъ оглашенія договора обманулъ его ожиданія и показалъ ему грозное будущее. Князь нарочно отлагалъ обнародованіе до послѣдняго часа пиршества, когда чувства у всѣхъ возбуждены и склонны къ согласію. На нѣкоторое сопротивленіе онъ, конечно, разсчитывалъ, но надѣялся и на сторонниковъ, а теперь энергія протеста перешла всѣ границы его предположеній. Кромѣ нѣсколькихъ десятковъ шляхтичей-кальвинистовъ, да горсти иноземныхъ офицеровъ,--а послѣдніе не могли имѣть голоса въ такомъ дѣлѣ, -- всѣ заявили себя противъ договора, заключеннаго съ Карломъ-Густавомъ, или, вѣрнѣе сказать, съ его зятемъ фельдмаршаломъ Паулусомъ де-ла-Гарди.
   Правда, князь приказалъ арестовать непокорныхъ ему полковниковъ, но что-жь изъ этого? Что скажутъ на это войска? Не вспомнятъ ли они о своихъ начальникахъ? Не взбунтуются ли и не захотятъ ли отбить ихъ силой? А въ такомъ случаѣ, что же останется гордому князю, кромѣ нѣсколькихъ полковъ драгунъ и чужеземной пѣхоты?
   Потомъ... потомъ остается еще цѣлый край, вся вооруженная шляхта и Сапѣга, воевода витебскій, грозный противникъ Радзивилловскаго дома, готовый воевать хотя бы со всѣмъ свѣтомъ за цѣлость республики. Эти полковники, которыхъ нельзя казнить, эти польскія хоругви пойдутъ къ нему и Сапѣга станетъ во главѣ всѣхъ силъ края, а князь Радзивиллъ очутится безъ войска, безъ сторонниковъ, безъ вліянія. Что будетъ тогда?
   То были страшные вопросы, потому что и само положеніе было страшно. Князь хорошо понималъ, что тогда и договоръ, надъ которымъ онъ столько работалъ втайнѣ, силою вещей потеряетъ всякое значеніе, что тогда и шведы начнутъ къ нему относиться съ пренебреженіемъ, а можетъ быть даже и мстить за обманутыя надежды. Правда, въ видѣ залога своей вѣрности, онъ отдалъ имъ свои Биржи, но тѣмъ самымъ еще болѣе ослабилъ себя.
   Карлъ-Густавъ готовъ сыпать обѣими руками награды и почести могучему Радзивиллу, а на слабаго и покинутаго всѣми и смотрѣть не захочетъ. А если перемѣна счастія пошлетъ побѣду Яну-Казиміру, тогда настанетъ окончательная гибель тому вельможѣ, который еще сегодня утромъ не находилъ равныхъ себѣ во всей республикѣ.
   Послѣ ухода пословъ и воеводы венденскаго князь сжалъ руками свою горящую голову и началъ ходить изъ угла въ уголъ по комнатѣ. Со двора доходили окрики шотландскихъ часовыхъ и стукъ колесъ разъѣзжающихся экипажей. Всѣ уѣзжали какъ-то особенно поспѣшно, словно зараза посѣтила пышный кейданскій замокъ. Страшное безпокойство терзало душу Радзивилла.
   По временамъ ему казалось, что, кромѣ него, въ комнатѣ находится еще кто-то, и ходитъ за нимъ, и шепчетъ ему въ ухо: одиночество, нищета, и ко всему этому позоръ! Онъ, воевода виленскій и великій гетманъ, былъ уже потоптанъ и униженъ! Кто бы предположилъ вчера, что во всей Коронѣ и Литвѣ... куда!... во всемъ свѣтѣ, найдется человѣкъ, который бы осмѣлился крикнуть ему въ глаза: "Измѣнникъ!"?'А онъ выслушалъ это и живъ до сихъ поръ, и тѣ, которые бросили ему въ лицо это слово, тоже живы. Можетъ быть, еслибъ онъ вошелъ въ залу, гдѣ происходило пиршество, то еще разъ услыхалъ бы, какъ эхо подъ сводами повторяетъ: "измѣнникъ! измѣнникъ!"
   И гнѣвъ, безумный, бѣшеный гнѣвъ овладѣвалъ сердцемъ могучаго олигарха. Ноздри его раздулись, глаза метали молніи, жилы на лбу налились кровью. Кто здѣсь смѣлъ сопротивляться его волѣ? Разнузданное возбужденіе рисовало ему картину каръ и мукъ для бунтовщиковъ, которые осмѣлилась не ползти, какъ песъ, за его ногами. И онъ видѣлъ, какъ ихъ кровь каплями стекаетъ съ топоровъ палачей, слышалъ, какъ хрустятъ ихъ кости подъ колесомъ, и купался въ ихъ крови и наслаждался кровавымъ зрѣлищемъ.
   Но когда трезвое благоразуміе напомнило ему, что за этими бунтовщиками стоитъ войско, что безнаказанно казнить ихъ невозможно, страшное, адское безпокойство вновь наполняло его душу и кто-то снова начиналъ шептать ему въ ухо:
   "Одиночество, нищета, судъ и позоръ!"
   Какъ? Радзивиллъ не имѣетъ даже права распоряжаться судьбою края? удержать его при Янѣ-Казимірѣ или дать Карлу-Густаву? дать, отказать, подарить кому угодно?...
   Магнатъ съ удивленіемъ осмотрѣлся вокругъ.
   Кто такіе были Радзивиллы? чѣмъ они были вчера? что говорили о нихъ повсюду на Литвѣ? Развѣ все это одно заблужденіе? Развѣ за великимъ гетманомъ не стоитъ князь Богуславъ со своими полками, за нимъ его дядя, электоръ Бранденбургскій, а за всѣми тремя Карлъ-Густавъ, король шведскій, со всею своею силой, передъ которою еще такъ недавно дрожала Германія? Да, вѣдь, и сама Польская республика протягиваетъ руки новому государю и она покорится при первомъ извѣстіи о появленіи сѣвернаго льва. Кто же ставитъ преграды этой непобѣдимой силѣ?
   Съ одной стороны, король шведскій, электоръ Бранденбургскій, Радзивиллъ, въ случаѣ нужды Хмельницкій и Волошскій господарь, и Семиградскій Ракочи, чуть не полъ-Европы! Съ другой, панъ воевода витебскій съ паномъ Мирскимъ, съ паномъ Станкевичемъ, съ тремя шляхтичами изъ Лукова и нѣсколькими взбунтовавшимися хоругвями! Что это: шутка? фарсъ?...
   Князь громко расхохотался.
   "Клянусь Люциферомъ и всѣмъ адскимъ сеймомъ, я, кажется, сошелъ съ ума!,.. Да пускай хоть всѣ пойдутъ къ витебскому воеводѣ..."
   Но чрезъ минуту лицо его вновь омрачилось.
   Сильные принимаютъ въ свою среду только сильныхъ. Радзивиллъ, бросающій Литву подъ ноги шведамъ, будетъ желаннымъ гостемъ... На Радзивилла же, просящаго помощи противъ Литвы, никто не обратитъ вниманія.
   Что дѣлать?
   Чужеземные офицеры останутся при немъ, но ихъ силы недостаточно, и если польскія хоругви перейдутъ къ витебскому воеводѣ, тогда судьба отечества будетъ въ рукахъ послѣдняго. Наконецъ, всякій изъ офицеровъ будетъ машинально исполнять приказанія, не прилѣпится всею душой къ радзивилловскому дѣлу, не отдастся ему всецѣло не только какъ солдатъ, но и какъ сторонникъ.
   Тутъ непремѣнно нужны не чужеземцы, но свои, которые могли бы привлечь другихъ своимъ именемъ, мужествомъ, славой, примѣромъ отваги, готовностью на все... Непремѣнно нужно имѣть въ краю сторонниковъ, хотя бы для вида только.
   Кто же изъ своихъ перешелъ на сторону князя? Харлампъ, старый солдатъ, годный для битвы, но ни для чего другаго; Невяровскій, непопулярный въ войскѣ и безъ всякаго вліянія; еще нѣсколько десятковъ человѣкъ... все мелочь... И нѣтъ ни одного такого, за кѣмъ бы пошло войско, кто могъ бы пропагандировать радзивилловское дѣло.
   Оставался одинъ Кмицицъ, предпріимчивый, дерзкій, покрытый рыцарскою славой, носящій знаменитое имя, человѣкъ точно созданный для роли вождя всѣхъ неспокойныхъ элементовъ въ Литвѣ и, притомъ, полный энергіи. Еслибъ онъ взялся за дѣло, то ухватился бы за него съ вѣрой, какую даетъ молодость, смѣло шелъ бы за своимъ гетманомъ, проповѣдывалъ бы во имя его, а такіе проповѣдники стоютъ больше, чѣмъ цѣлые полки, цѣлыя дивизіи чужеземцевъ. Свою вѣру онъ съумѣлъ бы вселить въ сердца молодаго рыцарства, повлечь его за собой и наводнить людьми радзивилловскій лагерь.
   Но и онъ, очевидно, колебался. Правда, онъ не бросилъ свою булаву подъ ноги гетману, но, тѣмъ не менѣе, не поспѣшилъ и на первый призывъ.
   -- Ни на кого нельзя разсчитывать, никому нельзя вѣрить,-- подумалъ князь.-- Всѣ они перейдутъ къ витебскому воеводѣ и никто не согласится раздѣлять со мной...
   "Позоръ",-- шепнула совѣсть.
   "Литву",-- отвѣтила съ другой стороны гордость.
   Свѣчи нагорѣли шапками, въ комнатѣ сдѣлалось темно, только въ окно струились потоки луннаго свѣта. Радзивиллъ глубоко задумался.
   Ему показалось, что изъ лунныхъ лучей образуются какія-то фигуры, множатся, ростутъ... Князь видитъ, какъ къ нему идутъ войска изъ горнихъ странъ по широкой, свѣтлой дорогѣ. Идутъ полки панцырные, гусарскіе, легкоконные, надъ ними вѣетъ цѣлый лѣсъ знаменъ, а впереди ѣдетъ какой-то человѣкъ безъ шлема на головѣ, очевидно, тріумфаторъ, возвращающійся съ побѣдоносной войны. Вокругъ глубокая тишина и опять ясно слышитъ голоса войска и народа: "Виватъ спаситель отечества, виватъ спаситель отечества!" Войска подходятъ все ближе; теперь уже можно распознать лицо вождя. Онъ держитъ булаву; по количеству бунчуковъ надъ его головою видно, что это великій гетманъ.
   -- Во имя Отца и Сына!-- кричитъ князь,-- это Сапѣга, это воевода витебскій. А я гдѣ? Что предназначено мнѣ?
   Онъ ударилъ въ ладоши; въ дверяхъ показался неусыпный Гарасимовичъ и согнулся вдвое.
   -- Огня!-- сказалъ князь.
   Гарасимовичъ снялъ нагаръ со свѣчей, вышелъ и черезъ минуту возвратился съ подсвѣчникомъ въ рукахъ.
   -- Ваше сіятельство!-- сказалъ онъ,-- пора на покой, другіе пѣтухи уже поютъ!
   -- Не хочу!-- отвѣтилъ князь.-- Я задремалъ... меня давилъ кошмаръ. Что новаго?
   -- Какой-то шляхтичъ привезъ письмо изъ Несвижа, отъ князя кравчаго, но я не смѣлъ входить безъ зова.
   -- Давай скорѣй письмо.
   Гарасимовичъ подалъ письмо. Князь сломалъ печать и прочиталъ слѣдующее:
   "Да сохранитъ Господь Богъ ваше сіятельство отъ замысловъ, которые могутъ привести къ позору и паденію нашего дома! За одну такую мысль грозитъ не корона, а власяница.
   "Величіе нашего дома дорого мнѣ самому,-- доказательствомъ могутъ служить мои усилія, чтобы мы могли имѣть голосъ въ имперскомъ сеймѣ. Но ни отечества, ни государя своего я не продамъ ни за какія награды, дабы послѣ посѣва позора во время жизни не собрать плодовъ вѣчнаго мученія и проклятія по смерти. Воззрите, ваше сіятельство, на заслуги предковъ, на ихъ незапятнанную славу и опомнитесь, ради Бога, пока есть время. Враги окружили меня въ Несвижѣ. Не знаю, дойдетъ ли это письмо къ вамъ; но хотя каждая минута грозитъ мнѣ погибелью, я не о спасеніи прошу Бога, а только о томъ, чтобы Онъ удержалъ васъ отъ вашихъ замысловъ и возвратилъ на путь добродѣтели. Если уже произошло что-нибудь дурное, возвратъ еще возможенъ и раскаяніе можетъ загладить грѣхи. А отъ меня помощи вы не ожидайте: я заранѣе увѣдомляю васъ, что, несмотря на родственныя связи, я свои силы соединю съ паномъ подскарбіемъ и воеводой виленскимъ и сто разъ обращу свое оружіе противъ вашего сіятельства, прежде чѣмъ добровольно приложу руку къ позорной измѣнѣ. Поручаю васъ Богу.

"Михалъ Казиміръ Радзивиллъ,
князь въ Несвижѣ и Олыкѣ, кравчій вел. кн. Литовскаго".

   Гетманъ, прочитавъ письмо, опустилъ его на колѣни и покачалъ головой съ болѣзненною усмѣшкой.
   -- И этотъ оставляетъ меня, родная кровь отрекается отъ меня за то, что я хотѣлъ окружить нашъ домъ неслыханнымъ блескомъ... Ха! трудно! Остается Богуславъ, и тотъ меня не оставитъ... Съ нами электоръ и Карлъ-Густавъ... А кто не хочетъ сѣять, тотъ и собирать не будетъ...
   "Позора!" -- шепнула совѣсть.
   -- Вашему сіятельству угодно будетъ дать отвѣтъ?-- спросилъ Гарасимовичъ.
   -- Отвѣта не будетъ.
   -- Могу я уйти и прислать постельничьихъ?
   -- Подожди... Стража разставлена?
   -- Да.
   -- Приказы въ хоругви разосланы?
   -- Разосланы.
   -- Что дѣлаетъ Кмицицъ?
   -- Бился лбомъ объ стѣну и кричалъ, что погибъ. Хотѣлъ бѣжать за Биллевичами,-- стража не пустила. Схватился за саблю,-- его связали. Теперь лежитъ спокойно.
   -- Мечникъ росенскій выѣхалъ?
   -- Приказа не было удерживать его.
   -- Да. Я забылъ... Отвори окна... мнѣ душно, меня мучитъ астма. Скажи Харлампу, чтобъ онъ ѣхалъ въ Упиту и привелъ сюда хоругвь. Дать ему денегъ, пусть раздастъ людямъ первую четверть жалованья и позволитъ имъ напиться... Скажи ему, что онъ получитъ пожизненно Дыдкеме вмѣсто Володіёвскаго. Астма меня душитъ... Подожди!
   -- Къ услугамъ вашего сіятельства.
   -- Что дѣлаетъ Кмицицъ?
   -- Какъ я сказалъ вашему сіятельству, лежитъ спокойно.
   -- Правда, ты говорилъ... Прикажи его прислать сюда. Мнѣ нужно поговорить съ нимъ. Прикажи развязать его.
   -- Ваше сіятельство, это человѣкъ сумасшедшій...
   -- Не бойся... Ступай!
   Гарасимовичъ вышелъ; князь вынулъ изъ венеціанскаго бюро футляръ съ пистолетами и положилъ его возлѣ себя на столѣ.
   Черезъ четверть часа въ комнату явился Кмицицъ въ сопровожденіи четырехъ шотландскихъ драбантовъ. Князь приказалъ солдатамъ выйти. Они остались вдвоемъ съ Кмицицомъ.
   Казалось, въ лицѣ молодаго рыцаря не было ни одной кровинки,-- до того оно было блѣдно. Онъ былъ страшно спокоенъ, только глаза его свѣтились лихорадочнымъ огнемъ.
   Съ минуту оба молчали. Первый заговорилъ князь:
   -- Вы поклялись на распятіи, что не оставите меня!
   -- Я буду проклятъ, если не сдержу своей клятвы; буду проклятъ, если и сдержу!-- сказалъ Кмицицъ.-- Мнѣ все равно!
   -- Еслибъ я повелъ васъ на дурное дѣло... вы не будете отвѣчать.
   -- Мѣсяцъ тому назадъ мнѣ грозилъ судъ за убійство... теперь мнѣ кажется, что тогда я былъ невиненъ, какъ ребенокъ.
   -- Прежде чѣмъ выйдете изъ этой комнаты, вы почувствуете себя свободнымъ отъ старыхъ грѣховъ,--сказалъ князь и вдругъ, перемѣнивъ тонъ, спросилъ добродушно:
   -- Какъ вы думаете, что я долженъ былъ сдѣлать въ присутствіи двухъ непріятелей, во сто разъ сильнѣй меня, отъ которыхъ я не могу спасти этотъ край?
   -- Погибнуть!-- рѣзко отвѣтилъ Кмицицъ.
   -- Завидую я вамъ, солдатамъ, которымъ такъ легко сбросить угнетающее васъ бремя. Погибнуть!... Кто смерти смотрѣлъ-прямо въ лицо и не боится ея, для того нѣтъ ничего легче. Вамъ заботы нѣтъ и ни одному изъ васъ въ голову не придетъ, что еслибъ я затѣялъ войну и, не заключивши договора, погибъ, тогда камень на камнѣ не остался бы въ этой странѣ. Не дай Богъ, чтобъ это случилось, тогда моя душа и на небѣ не отыскала бы покоя. О, трижды счастливы вы, которые могутъ погибнуть!... Ты думаешь, меня не тяготитъ жизнь, я не жажду вѣчнаго сна и успокоенія? Но фіалъ желчи и горечи долженъ быть допитъ до дна. Нужно спасти эту несчастную страну и для ея спасенія сгибаться подъ новою тяжестью. Пусть завистники обвиняютъ меня въ гордости, пусть говорятъ, что я предалъ отечество, чтобъ возвысить себя, пусть!-- Богъ меня видитъ, Богъ разсудитъ, хочу ли я этого возвышенія и не отказался ли бы отъ него, еслибъ можно было... Найдите вы, отступающіе отъ меня, средство спасенія; укажите дорогу вы, которые называли меня измѣнникомъ, и я сейчасъ же разорву договоръ и разбужу всѣ хоругви, чтобы двинуть ихъ на непріятеля.
   Кмицицъ молчалъ.
   -- Ну, чего же молчишь?--возвысилъ голосъ Радзивиллъ.-- Я ставлю тебя на свое мѣсто великаго гетмана и воеводы Виленскаго, а ты не гибни,-- это не хитро,--но спасай край: охраняй занятыя воеводства, отомсти за разгромъ Вильны, охраняй Жмудь отъ шведскаго нашествія... Куда!-- охраняй всю республику, прогони за границу всѣхъ враговъ!... Разорвись на тысячу частей и не гибни... не гибни потому, что это тебѣ не дозволяется, а спасай отечество!...
   -- Я не гетманъ и не воевода виленскій,-- отвѣтилъ Кмицицъ,--и мнѣ нѣтъ надобности думать о томъ, что меня не касается... А если нужно разорваться на тысячу частей, я готовъ!
   -- Такъ слушай же, солдатъ: если не твое дѣло спасать отечество, то предоставь это мнѣ и вѣрь.
   -- Не могу!--простоналъ Кмицицъ.
   Радзивиллъ тряхнулъ головой:
   -- Я не разчитывалъ на тѣхъ,--предвидѣлъ, чѣмъ кончится дѣло,--но въ тебѣ ошибся. Не прерывай меня и слушай: я поставилъ тебя на ноги, освободилъ отъ суда и кары, приблизилъ къ себѣ, какъ сына. Ты знаешь ли, почему? Я думалъ, что въ тебѣ живетъ смѣлая душа, способная къ великимъ дѣламъ. Мнѣ нужны были такіе люди,--я не скрываю этого. Около меня не было никого, кто бы смѣлъ посмотрѣть на солнце безтрепетнымъ глазомъ. Были люди мелкіе, дюжинные. Такимъ нельзя указывать другую дорогу, за исключеніемъ той, по которой привыкли ходить ихъ отцы и они сами, иначе они закаркаютъ, что ты ихъ ведешь въ пропасть. А, собственно говоря, куда, если не къ пропасти, привели насъ эти старыя дороги? Что теперь дѣлается съ тою республикой, которая когда-то грозила всему свѣту?
   Князь сжалъ въ рукахъ свою горящую голову и повторилъ трижды:
   -- Боже! Боже! Боже!
   -- Пришелъ часъ гнѣва Божія, -- продолжалъ онъ черезъ нѣсколько минутъ,--наступило время такихъ несчастій, такого паденія, что обыкновенными средствами намъ не исцѣлиться отъ нашей болѣзни; а когда я хочу употребить новыя, меня оставляютъ даже тѣ, на которыхъ я слѣпо разчитывалъ, которые клялись мнѣ на распятіи... Клянусь кровью и ранами Христа! Неужели ты думаешь, что я на вѣки отдался подъ протекторатъ Карла-Густава, что я дѣйствительно думаю этотъ край присоединить къ Швеціи, что договоръ, за который обозвали меня измѣнникомъ, просуществуетъ болѣе года?... Зачѣмъ ты смотришь на меня изумленными глазами?... Ты еще больше изумишься, когда узнаешь все... Ты устрашишься, потому что свершится то, чего никто не ожидаетъ, чего умъ обыкновеннаго человѣка обнять не можетъ. Но,говорю тебѣ,не дрожи,ибо въ этомъ спасеніе страны, не отступай, потому что если я не найду помощниковъ, мнѣ остается гибель, но со мною вмѣстѣ погибнетъ республика, погибнете всѣ вы... на вѣки! Я одинъ могу спасти ее, но для этого долженъ уничтожить и растоптать всѣ преграды. Горе тому, кто станетъ противиться мнѣ,--самъ Богъ покараетъ его моею рукой, будь это панъ воевода витебскій или панъ подскарбій Госѣвскій, войско или мятежная шляхта. Я хочу спасти отчизну и поэтому мнѣ всѣ пути, всѣ средства одинаково хороши... Римъ, въ опасныя минуты своего существованія, отдавалъ себя въ руки диктаторовъ,--мнѣ нужна власть еще болѣе безграничная... Не тщеславіе толкаетъ меня на эту дорогу,--кто чувствуетъ себя сильнѣе, пусть идетъ по ней! Но когда нѣтъ никого, я возьму эту власть въ свои руки, хотя бы эти стѣны обрушились на мою голову!...
   Князь поднялъ обѣ руки кверху, какъ будто въ самомъ дѣлѣ хотѣлъ удержать падающіе своды. Вся фигура его дышала такимъ величіемъ, что Кмицицъ смотрѣлъ на него широко раскрытыми глазами, какъ будто видѣлъ его въ первый разъ въ жизни.
   -- Куда же вы стремитесь?.. Чего хотите вы?-- спросилъ онъ измѣнившимся голосомъ.
   -- Я хочу... корону!-- крикнулъ Радзивиллъ.
   -- Іисусъ, Марія!...
   Настала минута глубокой тишины, только сова на башнѣ замка кричала своимъ пронзительнымъ голосомъ.
   -- Слушай,--сказалъ князь,--пора разсказать тебѣ все... Республика гибнетъ и... должна погибнуть,-- для нея нѣтъ никакого спасенія. Вся задача въ томъ, чтобъ этотъ край, наше отечество, спасти отъ крушенія и потомъ... потомъ все должно возродиться изъ пепла, какъ возрождается фениксъ... Я сдѣлаю это... и корону, которую жажду, возложу, какъ терновый вѣнецъ, на свою голову, чтобъ вызвать новую жизнь изъ великой могилы... Не содрогайся,--земля не разступается, все стоитъ на своемъ мѣстѣ, только новыя времена даютъ знать о своемъ наступленіи... Я отдалъ этотъ край шведамъ, чтобъ ихъ оружіемъ смирить другаго непріятеля, выгнать его изъ нашихъ границъ, возвратить потерянное и съ мечомъ въ рукахъ вынудить его подписать мирный трактатъ въ его же собственной столицѣ... Ты слышишь меня? Но въ скалистой, безплодной Швеціи не наберется достаточно силъ, достаточно солдатъ, достаточно сабель, чтобъ завоевать всю громадную республику. Они могутъ разбить разъ, два наше войско, но удержать насъ въ повиновеніи не съумѣютъ... Если къ каждому десятку нашихъ приставить стражемъ по одному шведу, то, все-таки, для многихъ десятковъ не хватитъ стражниковъ... Карлъ-Густавъ хорошо знаетъ объ этомъ и не хочетъ, да и не можетъ захватить всю республику... Онъ займетъ королевскую Пруссію, самое большее--часть Великой Польши, и удовлетворится этимъ. Но чтобы впослѣдствіи спокойно владѣть новыми пріобрѣтеніями, онъ долженъ разорвать нашъ союзъ съ Короной, иначе ему не удержать эти провинціи. Что же будетъ тогда съ нашимъ краемъ? Кому отдадутъ его? Если я оттолкну корону, которую Богъ и судьба возлагаютъ на мою голову, ее отдадутъ тому, чьи войска въ настоящее время занимаютъ этотъ край... Но Карлъ-Густавъ не захочетъ этого, чтобы не усилить сосѣда и не создать себѣ грознаго противника. Да, если я не возьму короны, такъ и будетъ... Имѣю ли я право отказываться отъ нея? Могу ли я спокойно видѣть окончательную гибель своего отечества? Въ десятый, въ сотый разъ я спрашиваю у тебя: гдѣ другое средство спасенія? Такъ да свершится же воля Божія! Я беру эту тяжесть на свои рамена. Шведы со мною, электоръ Бранденбургскій, нашъ родственникъ, обѣщаетъ намъ помощь. Я освобожу край отъ непріятеля; царствованіе моего дома начнется побѣдою и расширеніемъ границъ; повсюду водворятся миръ и спокойствіе и огонь не будетъ пожирать города и селенія... Да поможетъ мнѣ въ этомъ Богъ и святой крестъ, ибо я чувствую въ себѣ силу и мощь, ниспосланную съ неба, ибо я хочу счастія этому краю и не здѣсь еще кончаются мои замыслы... Клянусь этими небесными свѣтилами, этими мерцающими звѣздами, что если хватитъ мнѣ силъ и здоровья, я отстрою заново нынѣ распадающееся зданіе и сдѣлаю его болѣе крѣпкимъ, чѣмъ оно было донынѣ.
   Глава князя сверкали, лице приняло выраженіе силы и мощи.
   -- Князь!-- задыхаясь, проговорилъ Клицицъ, -- мой умъ не можетъ обнять сказаннаго вами, голова горитъ, очи боятся бросить взглядъ впередъ!
   -- Потомъ,-- продолжалъ Радзивиллъ, идя за развитіемъ своихъ мыслей,-- потомъ... Шведы не лишатъ Яна-Казиміра ни сана, ни царства; ему останутся Мазовія и Малая Польша. Богъ не далъ ему потомства. Потомъ подойдетъ новое избраніе... Кого выберутъ на престолъ, если захотятъ удержать миръ съ Литвой? Когда Польша достигла могущества и сокрушила могущество крестоносцевъ? Когда на ея тронъ возсѣлъ Владиславъ Ягелло. И теперь будетъ такъ... Поляки не могутъ призвать на тронъ никого иного, кромѣ владѣтеля Литвы,--не могутъ, потому что иначе должны будутъ погибнуть, потому что имъ вздохнуть полною грудью нельзя будетъ между нѣмцами и турками, въ особенности когда эту грудь точитъ козацкій червь. Да, слѣпецъ тотъ, кто не видитъ этого, глупъ, кто этого не понимаетъ! А тогда обѣ страны вновь соединятся и сольются въ одно могущественное государство подъ моею властью! Тогда посмотримъ, какъ скандинавскіе царьки удержатся въ своихъ прусскихъ и великопольскихъ владѣніяхъ. Тогда я скажу имъ: quos ego!-- придавлю ихъ своею стопой и обнаружу такую силу, которой еще свѣтъ не видалъ... Можетъ быть, мы понесемъ крестъ, огонь и мечъ въ Константинополь и будемъ грозить непріятелю, спокойные дома! Великій Боже, Ты, который управляешь движеніями свѣтилъ, дай мнѣ спасти эту несчастную страну для славы Твоей и всего христіанства, пошли мнѣ людей, которые поняли бы мою мысль и помогали бы мнѣ.
   Тутъ князь простеръ руки и поднялъ глаза къ небу:
   -- Ты меня видишь! Ты меня судишь!...
   -- Князь!... Князь!--закричалъ Кмицицъ.
   -- Иди, оставь меня! брось мнѣ булаву подъ ноги! нарушь присягу! назови измѣнникомъ!... Пусть въ моемъ терновомъ вѣнцѣ не будетъ недостатка ни въ одномъ шипѣ! Погубите край, низвергните его въ пропасть, оттолкните руку, которая можетъ спасти его, и идите па Божій судъ... Пусть тамъ разсудятъ насъ...
   Кмицицъ бросился на колѣни передъ Радзивилломъ.
   -- О, князь, я съ вами до смерти!... Отецъ отечества! избавитель!...
   Радзивиллъ положилъ ему обѣ руки на голову и молчаніе воцарилось вновь. Только сова все кричала на башнѣ.
   -- Ты получишь все, чего желаешь,--торжественно сказалъ князь.--Тебя встрѣтитъ то, чего не снилось ни отцу твоему, ни матери... Встань, будущій великій гетманъ и воевода виленскій!...
   На небѣ разсвѣтало.
   

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Глава I.

   У пана Заглобы сильно шумѣло въ головѣ, когда онъ трижды бросилъ страшному гетману въ глаза слово "измѣнникъ". Черезъ часъ, когда опьянѣніе немного прошло, когда онъ очутился вмѣстѣ съ обоими Скшетускими и паномъ Михаломъ въ кейданскомъ подземельи, онъ понялъ, какой опасности онъ подвергъ свою жизнь, и сильно встревожился.
   -- А что теперь будетъ?-- спросилъ онъ, посматривая осовѣлыми глазами на маленькаго рыцаря, на котораго въ тяжелыя минуты обыкновенно возлагалъ всѣ свои упованія.
   -- Пусть меня чортъ возьметъ, мнѣ все равно! -- отвѣтилъ Володіёвскій.
   -- Доживемъ мы до такого времени и такого позора, какого еще не видалъ свѣтъ и польская корона!--сказалъ Янъ Скшетускій.
   -- Хорошо, если доживемъ, тогда мы могли бы быть примѣромъ добродѣтели для другихъ... Но доживемъ ли?--вотъ вопросъ.
   -- Страшное, невѣроятное дѣло!--сказалъ Станиславъ Скшетускій. -- Гдѣ случалось что - нибудь подобное? Спасите меня, друзья, я чувствую, что у меня все въ головѣ путается. Двѣ войны, третья козацкая, а, вдобавокъ ко всему этому, измѣна, какъ зараза: Радзѣёвскій, Опалиньскій, Грудзиньскій, Радзивиллъ! Наступаетъ конецъ свѣта, близокъ судный день! Лучше бы земля разступилась подъ нашими ногами. Клянусь Богомъ, я теряю умъ!
   И онъ началъ метаться по комнатѣ, какъ дикій звѣрь въ клѣткѣ.
   -- Помолиться намъ, что ли?... Боже милосердый, спаси насъ!
   -- Успокойтесь,-- сказалъ Заглоба,-- теперь не время впадать въ отчаяніе!
   Вдругъ панъ Станиславъ стиснулъ зубы; его охватило бѣшенство .
   -- Провалиться бы тебѣ!--крикнулъ онъ на Заглобу.--Это твоя мысль: ѣхать къ измѣннику! Чтобъ вы оба пропали!
   -- Опомнись, Станиславъ,--сурово сказалъ Янъ.--Того, что случилось, никто не могъ предвидѣть...Терпи,--вѣдь, не одинъ ты страдаешь,--и знай, что наше мѣсто здѣсь, именно здѣсь... Боже милосердый! сжалься не надъ нами, но надъ нашею несчастною родиной!
   Станиславъ не отвѣтилъ ничего, только стиснулъ руки такъ, что суставы хрустнули.
   Они замолчали. Только панъ Михалъ посвистывалъ сквозь зубы и казался равнодушнымъ ко всему, хотя на самомъ дѣлѣ страдалъ вдвойнѣ: какъ гражданинъ, видящій позоръ отечества, и какъ солдатъ, нарушившій дисциплину. Въ особенности его мучило послѣднее. Онъ лучше предпочелъ бы умереть тысячу разъ.
   -- Не свищите, панъ Михалъ!--сказалъ ему Заглоба.
   -- Мнѣ все равно!
   -- Какъ же это такъ? Ни одинъ изъ васъ и не подумаетъ, нѣтъ ли какого-нибудь средства спастись? А стоитъ надъ этимъ поломать голову! Что-жь намъ гнить въ этомъ подвалѣ, когда всякая рука нужна отечеству, когда одинъ хорошій человѣкъ приходится на десять измѣнниковъ?!
   -- Вы правы!--согласился Янъ Скшетускій.
   -- Ты одинъ не поглупѣлъ отъ горя. Какъ ты думаешь, чт0 этотъ негодяй думаетъ дѣлать съ нами? Вѣдь, не казнитъ же онъ насъ?
   Володіёвскій насмѣшливо расхохотался.
   -- А почему бы не такъ, интересно знать?... Развѣ право не на его сторонѣ? Развѣ мечъ не при немъ? Развѣ вы не знаете Радзивилла?
   -- Что вы говорите! Какое право?
   -- Надо мной -- гетманское, надъ вами -- право силы!
   -- За которое ему придется отвѣчать...
   -- Передъ кѣмъ? Передъ шведскимъ королемъ?
   -- Хорошо вы меня утѣшаете, нечего говорить!
   -- Я и не думаю васъ утѣшать.
   Опять молчаніе. Извнѣ доносились мѣрные шаги шотландскихъ пѣхотинцевъ за дверями подвала.
   -- Нечего дѣлать,-- сказалъ Заглоба,-- придется пуститься на хитрости.
   Ему никто не отвѣчалъ.
   -- Я не хочу вѣрить, чтобы Мы были осуждены на смерть. Если бы за каждое слово, сказанное сгоряча, въ пьяномъ видѣ, отрубали голову, тогда ни одинъ шляхтичъ во всей республикѣ не ходилъ бы съ головой. А neminem captivdbimus! Это тоже пустяки?
   -- Вотъ вы видите примѣръ на себѣ и на насъ!-- сказалъ Станиславъ Скшетускій.
   -- Все это случилось сгоряча, но я увѣренъ, что князь опомнится. Мы -- чужіе люди, никакимъ образомъ подъ его юрисдикцію не подходимъ. Онъ долженъ обращать вниманіе на общественное мнѣніе и не можетъ начинать съ насилія, чтобы не отвратить отъ себя всю шляхту. Я не отнимаю у него власти надъ офицерами, но, вѣдь, и его войско вспомнитъ о своихъ полковникахъ... Гдѣ ваша хоругвь, панъ Михалъ?
   -- Въ Упитѣ!
   -- Скажите мнѣ, вы увѣрены, что ваши люди вступятся за насъ?
   -- Почемъ я знаю? Меня они, положимъ, любятъ, но знаютъ, что надо мною гетманъ.
   Заглоба задумался на минуту.
   -- Дайте мнѣ какой-нибудь приказъ къ нимъ, чтобъ меня слушали во всемъ, какъ васъ самого, если я приду къ нимъ.
   -- Вамъ кажется, что вы уже на свободѣ!
   -- Ничто не мѣшаетъ. Приходилось бывать и не въ такихъ положеніяхъ, да и то Богъ выносилъ. Дайте приказъ мнѣ и обоимъ панамъ Скшетускимъ: кто первый вырвется, тотъ поѣдетъ къ хоругви и приведетъ ее на помощь другимъ.
   -- Что вы бредите! Нашли время болтать! Кто отсюда вырвется? На чемъ, наконецъ, я напишу вамъ приказъ? У васъ есть бумага, чернила, перья? Вы совсѣмъ потеряли голову.
   -- Бѣда, да и только!--сказалъ Заглоба.-- Дайте мнѣ хоть вашъ перстень.
   -- Возьмите и оставьте меня въ покоѣ!-- сказалъ панъ Михалъ.
   Заглоба взялъ перстень, надѣлъ его на мизинецъ и началъ молча ходить взадъ и впередъ.
   Ночникъ погасъ и въ подвалѣ воцарилась полнѣйшая темнота, только сквозь рѣшетку высокаго окна виднѣлась пара звѣздъ, мерцающихъ на ясномъ небѣ. Заглоба не сводилъ глазъ съ этой рѣшетки.
   -- Еслибъ съ нами былъ покойникъ Подбипента,--пробормоталъ старикъ,--то вырвалъ бы рѣшетку и черезъ часъ мы очутились бы за Кейданами.
   -- А вы подсадите меня къ окну?--вдругъ спросилъ Янъ Скшетускій.
   Заглоба съ паномъ Станиславомъ стали возлѣ стѣны и черезъ минуту Янъ уже стоялъ на ихъ плечахъ.
   -- Трещитъ!... Ей-Богу, трещитъ!--воскликпулъ Заглоба.
   -- Что вы говорите!--сказалъ Янъ,--я еще не дотрогивался, до нея.
   -- Влѣзьте оба съ братомъ, я какъ-нибудь удержу васъ... Не разъ я смѣялся надъ паномъ Михаломъ, что онъ такой маленькій, а теперь жалѣю, что онъ еще не меньше. Тогда бы могъ проскользнуть змѣею.
   Но Янъ вскорѣ соскочилъ на земь.
   -- Съ той стороны стоятъ шотландцы!--сказалъ онъ.
   -- Чтобъ они обратились въ соляной столбъ, какъ жена Лота! Тутъ такъ темно, что собственнаго носа не видно. Скоро начнетъ разсвѣтать. Смѣю я надѣяться, что намъ принесутъ поѣсть? Вѣдь, и лютеране не морятъ плѣнниковъ голодомъ. Можетъ быть, Богъ образумитъ гетмана. Ночью, говорятъ, въ человѣкѣ совѣсть просыпается и нечистые духи оставляютъ грѣшниковъ. Можетъ ли быть, чтобъ въ подвалѣ былъ одинъ входъ? Днемъ осмотримъ. Голова у меня словно налитая, ничего выдумать не могу,-- завтра будетъ лучше, а теперь, панове, помолимся и поручимъ себя Пречистой Дѣвѣ въ этомъ еретическомъ, узилищѣ.
   Оба Скшетускіе и Володіёвскій, подавленные горемъ, молча углеглись спать, но панъ Заглоба долго еще бормоталъ про себя:
   -- Иначе и быть не можетъ, завтра намъ скажутъ: переходите на сторону Радзивйлловъ, и вамъ все простится. Ну, посмотримъ, кто кого проведетъ. Такъ вы сажаете шляхту въ тюрьму, не обращая вниманія на лѣта и заслуги? Хорошо! Дуракъ всегда будетъ подъ низомъ, а умный выберется наверхъ. Я примкну, въ чемъ вамъ будетъ угодно, но буду ли держаться на вашей сторонѣ, это еще вопросъ. Если вы измѣняете отчизнѣ, то всякій порядочный человѣкъ и вамъ измѣнять обязанъ. Но что республикѣ приходитъ конецъ,-- это вѣрно, ужь коли самые важные ея сановники соединяются съ непріятелемъ... И на свѣтѣ этого никогда не бывало; есть отъ чего умъ потерять. Есть ли въ адѣ достаточно мукъ для такихъ измѣнниковъ? Чего не хватало этому Радзивиллу? Мало ему дала отчизна, что онъ ее продалъ, какъ Іуда, да еще въ самую тяжелую минуту? Справедливъ гнѣвъ Твой, Боже, пошли только поскорѣй кару. Да будетъ такъ! Аминь! Только бы мнѣ на волю выбраться, ужь наберу я тебѣ партизановъ, панъ гетманъ! Узнаешь ты, какіе плоды приноситъ измѣна. Будешь ты меня считать своимъ другомъ; но если лучшихъ друзей не найдешь, то никогда не выходи на медвѣдя, если своя шкура не мила...
   Такъ бесѣдовалъ съ собою панъ Заглоба. Прошелъ часъ, другой, наконецъ, начало разсвѣтать. Блѣдный отблескъ разсвѣта мало-по-малу проникъ въ узкое окошечко и освѣтилъ фигуры узниковъ. Володіёвскій и двое Скіпетускіе дремали отъ утомленія. Когда совсѣмъ разсвѣло, съ замковаго двора начали долетать отголоски солдатскихъ шаговъ, стукъ оружія и топотъ копытъ. Рыцари вскочили на ноги.
   -- День начинается не особенно благопріятно для насъ!-- сказалъ Янъ.
   -- Дай Богъ, чтобъ кончился лучше,--отвѣтилъ Заглоба.-- Знаете, что я ночью придумалъ? Намъ, по всей вѣроятности, даруютъ жизнь, если мы согласимся служить у Радзивилла и помогать ему въ его измѣнническихъ намѣреніяхъ. Мы должны согласиться, чтобъ воспользоваться свободой и стать на защиту отечества"
   -- Да сохранитъ меня Богъ,--воскликнулъ Янъ.--Хотя бы я потомъ вышелъ изъ лагеря измѣнниковъ, клеймо на моемъ имени, все-таки, останется и перейдетъ моимъ дѣтямъ. Я не сдѣлаю этого... лучше смерть!
   -- И я!--сказалъ Станиславъ.
   -- А я заранѣе говорю, что сдѣлаю. Никто не подумаетъ, чтобъ я поступалъ по своей волѣ. Пусть эту змѣю Радзивилла черти возьмутъ. Увидимъ еще, свое возьмемъ.
   Крики на дворѣ становились все сильнѣй. Въ нихъ слышался гнѣвъ и негодованіе. Раздалась какая-то команда, затѣмъ мѣрные шаги солдатъ и тяжелый грохотъ пушечныхъ колесъ.
   -- Что тамъ дѣлается?--спросилъ Заглоба. -- Можеть быть, какая-нибудь помощь намъ?
   -- Я могу сказать одно, что дѣлается что-то необычайное,-- отвѣтилъ Володіёвскій. --Подсадите-ка меня къ окну, я скорѣе васъ все узнаю.
   Янъ Скшетускій взялъ его подъ мышки и, какъ ребенка, поднялъ кверху. Панъ Михалъ схватился за рѣшетку и выглянулъ на дворъ.
   -- Да, да!--вдругъ воскликнулъ онъ,--я вижу венгерскую пѣхотную хоругвь, которою начальствовалъ Оскерко. Его ужасно любили, а онъ также подъ арестомъ... должно быть,- о немъ спрашиваютъ. Боже мой! стоятъ въ боевомъ порядкѣ. Поручикъ Стаховичъ съ ними, другъ Оскерки.
   Крики еще усилились.
   -- Гангофъ подъѣхалъ къ нимъ... Говоритъ что-то со Стаховичемъ... Какой крикъ! Вотъ Стаховичъ съ двумя офицерами вышли изъ рядовъ... Должно быть, идутъ депутаціей къ гетману... Ей-Богу, бунтъ все больше распространяется въ войскѣ... Противъ венгровъ выставили пушки и шотландскій полкъ тоже въ боевомъ порядкѣ... Офицеры изъ польскихъ хоругвей собираются около венгровъ... Безъ нихъ они не смѣли бы,-- тутъ страшная дисциплина.
   -- Въ этомъ-то наше спасеніе!-- крикнулъ Заглоба. -- Панъ Михалъ, а много польскихъ хоругвей? Ужь если эти взбунтуются, то взбунтуются не на шутку.
   -- Гусарская Станкевича и панцырная Мирскаго стоятъ въ двухъ дняхъ разстоянія отъ Еейданъ, --извѣстилъ панъ Михалъ. -- Еслибъ они были здѣсь, то полковниковъ ихъ не смѣли бы арестовать. Подождите... Драгуны Харлампа, одинъ полкъ; Мелешко, другой,--но тѣ вмѣстѣ съ княземъ... Невяровскій тоже присталъ къ князю, но его полкъ далеко... Два шотландскихъ .
   -- Итого у князя четыре полка.
   -- Да артиллеріи Корфа два полка.
   -- Ой, что-то много!
   -- И хоругвь Кмицица, великолѣпно вооруженная... шесть сотъ человѣкъ.
   -- А Кмицицъ на чьей сторонѣ?
   -- Не знаю.
   -- Вы не видали, бросилъ онъ вчера булаву или нѣтъ?
   -- Не знаемъ.
   -- Значитъ, кто же тогда противъ князя? Какія хоругви?
   -- Прежде всего, очевидно, венгры. Двѣсти человѣкъ. Потомъ свободные офицеры изъ полковъ Мирскаго и Станкевича. Шляхты немного... и Кмицицъ, но этотъ не навѣрное.
   -- О, чтобъ его! Маловато, маловато!
   -- Венгры стоютъ двухъ полковъ: солдаты старые и опытныя. Погодите... У пушекъ зажигаютъ фитили... дѣло пахнетъ битвой.
   Скшетускіе молчали. Заглоба метался, какъ въ горячкѣ.
   -- Бей измѣнниковъ! Бей собачьихъ дѣтей! Эхъ, Кмицицъ, Кмицицъ! Все отъ него зависитъ... Смѣлый онъ солдатъ?
   -- Какъ дьяволъ. На все готовъ.
   -- И думать нечего: конечно, онъ на нашей сторонѣ.
   -- Бунтъ въ войскѣ! Вотъ До чего довелъ гетманъ!--вздохнулъ Володіёвскій.
   -- Кто здѣсь бунтовщикъ? Войско или гетманъ, который возсталъ противъ своего государя?--спросилъ Заглоба.
   -- Богъ ему судья. Подождите. Тамъ снова какое-то движеніе. Часть драгунъ Харлампа перешла къ венграмъ. Въ этомъ полку служитъ одна только шляхта. Слышите, какъ кричатъ?
   -- Полковниковъ! Полковниковъ!--кричали на дворѣ грозные голоса.
   -- Панъ Михалъ! ради Христа, крикните имъ, чтобъ послали за вашею хоругвью и за панцырнымъ полкомъ.
   -- Тише!
   Заглоба самъ началъ кричать:
   -- Пошлите за остальными польскими хоругвями и въ клочья измѣнниковъ!
   -- Да тише же!
   Вдругъ, только не на дворѣ, а позади замка, раздался короткій, отрывистый залпъ мушкетовъ.
   -- Іисусъ, Марія!--крикнулъ Володіёвскій.
   -- Что это такое?
   -- Должно быть, разстрѣляли Стаховича и двухъ офицеровъ, что пошли въ депутаціи!--задыхаясь, проговорилъ Володіёвскій.-- Должно быть такъ!
   -- О, Распятый! Тогда нельзя разсчитывать ни на какое милосердіе.
   Новый залпъ заглушилъ слова пана Заглобы. Панъ Михалъ конвульсивно схватился за рѣшетку и прижалъ къ ней лицо, но ничего не могъ видѣть, за исключеніемъ ногъ шотландскихъ пѣхотинцевъ, стоящихъ около самаго окна. Наконецъ, загрохотали и пушки. Замокъ дрожалъ на своемъ фундаментѣ, пули съ сухимъ трескомъ ударялись о стѣны.
   -- Михалъ, слѣзай, погибнешь тамъ!-- закричалъ Янъ.
   -- Ни за что! Пули бьютъ выше, а ядра въ противную сторону. Ни за что не сойду!
   И панъ Володіёвскій весь влѣзъ въ углубленіе окна. Въ подвалѣ сдѣлалось совсѣмъ темно, за то рыцари ежеминутно получали очень свѣжія извѣстія съ поля битвы.
   -- Теперь вижу!--крикнулъ панъ Михалъ.--Венгры спрятались за стѣну, оттуда стрѣляютъ... Ага! Я боялся, чтобъ ихъ въ уголъ не загнали, тогда пушки въ мигъ бы уничтожили. Славные солдаты, ей-Богу! Безъ офицеровъ знаютъ, что нужно. Снова дымъ... Ничего не видно.
   Выстрѣлы начали слабѣть.
   -- Боже милостивый, не отлагай кары!-- взывалъ Заглоба.
   -- Ну, что теперь, Михалъ?--спросилъ Скшетускій.
   -- Шотландцы идутъ въ атаку.
   -- Громъ и молнія!... А мы должны тутъ сидѣть!--закричалъ Заглоба.
   -- Вотъ они, аллебардисты! Венгры принимаютъ ихъ въ сабли... Ахъ, Боже мой! Какъ жаль, что вы не можете видѣть! Что за солдаты!...
   -- И бьются другъ съ другомъ, вмѣсто того, чтобъ бить непріятеля.
   -- Венгры берутъ верхъ! Шотландцы отступаютъ слѣва... Драгуны Мѣлешки переходятъ на ихъ сторону!... Шотландцы межъ двухъ огней. Корфъ не можетъ стрѣлять изъ пушекъ, чтобы не побить шотландцевъ... Между венграми мелькаютъ мундиры полка Гангофа. Идутъ атаковать ворота... Хотятъ выйти со двора... Идутъ какъ буря!... Все ломаютъ!...
   -- Какъ же такъ? Я хотѣлъ бы, чтобы они взяли замокъ,-- крикнулъ Заглоба.
   -- Ничего. Завтра возвратятся съ хоругвями Мирскаго и Станкевича... Харлампъ погибъ!... Нѣтъ, встаетъ, раненый... Вотъ, вотъ они у самыхъ воротъ... Что это? Неужели' и шотландская стража переходитъ къ венграмъ?... Отпираютъ ворота... Съ той стороны клубится пыль. Вижу Кмицица! Кмицицъ! Кмицицъ съ конницей валитъ черезъ ворота!
   -- На чьей сторонѣ? На чьей сторонѣ?--торопливо спросилъ Заглоба.
   Панъ Михалъ ничего не отвѣтилъ; стукъ оружія и крики раздавались теперь съ удвоенною силой.
   -- Погибли!--вдругъ пронзительно крикнулъ Володіёвскій.
   -- Кто погибъ? Кто?...
   -- Венгры! Конница разбила ихъ, мнетъ, рубитъ! Знамя въ рукахъ Кмицица!... Конецъ, конецъ!
   Панъ Михалъ соскользнулъ съ окна и упалъ въ объятія Яна Скшетускаго.
   -- Бейте меня!-- кричалъ онъ.--Бейте! Этотъ человѣкъ былъ въ моихъ рукахъ и я его отпустилъ живаго; я привезъ ему приказъ! Благодаря мнѣ, онъ собралъ эту хоругвь, съ которою теперь будетъ воевать противъ отечества. О, онъ зналъ, кого набрать,-- мошенниковъ, висѣльниковъ, разбойниковъ, такихъ же, какъ онъ самъ!... Боже! продли мнѣ жизнь на погибель этого измѣнника... Клянусь, что болѣе онъ не уйдетъ изъ моихъ рукъ.
   Крики, топотъ коней и залпы выстрѣловъ начали мало-помалу стихать; наконецъ, на дворѣ кейданскаго замка водворилась полная тишина, прерываемая только мѣрными шагами шотландской стражи.
   -- Панъ Михалъ! выгляньте еще, что стало,-- умолялъ Заглоба.
   -- Зачѣмъ?--отвѣтилъ маленькій рыцарь.-- Кто знаетъ войну, тотъ пойметъ, что стало. Наконецъ, я видѣлъ ихъ разбитыми... Кмицицъ торжествуетъ!
   
   -- Чтобъ его конями разорвали, злодѣя, висѣльника! Чтобъ ему пришлось гаремъ у татаръ сторожить!
   

Глава II.

   Панъ Михалъ былъ правъ: Кмицицъ торжествовалъ. Венгры, часть драгуновъ Мѣлепіки и Харлампа густо устилали кейданскій дворъ. Едва нѣсколько человѣкъ спаслись бѣгствомъ и искали спасенія въ окрестностяхъ замка и города, гдѣ ихъ настигала конница. Большую часть бѣглецовъ поймали, остальные опомнились только въ лагерѣ Павла Сапѣги, воеводы витебскаго, которому принесли страшную вѣсть объ измѣнѣ великаго гетмана, о переходѣ его на сторону шведовъ, и сопротивленіи польскихъ полковниковъ.
   Кмицицъ, весь покрытый кровью и пылью, съ венгерскимъ знаменемъ въ рукахъ, предсталъ предъ Радзивилломъ, который принялъ его съ распростертыми объятіями. Но побѣда не радовала пана Андрея. Онъ вошелъ сумрачный и злой, какъ будто бы чувствовалъ угрызеніе совѣсти.
   -- Ваше сіятельство,-- сказалъ онъ,-- я не хочу слушать похвалъ и предпочиталъ бы сто разъ сражаться съ непріятелемъ, чѣмъ съ солдатами, которые могутъ пригодиться впослѣдствіи. Мнѣ кажется, что я дрался самъ съ собою.
   -- А кто виноватъ, если не бунтовщики?-- отвѣтилъ князь.-- Я хотѣлъ вести ихъ подъ Вильно, и сдѣлалъ бы такъ, а они пошли противъ меня. Что случилось, того не вернешь. Нужно было показать примѣръ.
   -- Что вы думаете дѣлать съ плѣнниками?
   -- Десятаго разстрѣлять, остальныхъ включить въ другіе полки. Ты поѣдешь сегодня къ хоругвямъ Мирскаго и Станкевича, отвезешь имъ мой приказъ, чтобы были готовы къ походу. Я назначаю тебя начальникомъ надъ этими двумя хоругвями и надъ третьей -- Воло діёвскаго. Намѣстники подчиняются тебѣ я должны слушаться во всемъ. Я хотѣлъ было послать туда Харлампа, да онъ ни къ чему не годенъ... Раздумалъ.
   -- А что дѣлать въ случаѣ сопротивленія? У Володіёвскаго лауданцы, которые меня ненавидятъ.
   -- Объявишь, что Мирскій, Станкевичъ и Володіёвскій будутъ немедленно разстрѣляны.
   -- Тогда они могутъ пойти съ оружіемъ на Кейданы, чтобъ отбить полковниковъ. У Мирскаго одна крупная шляхта.
   -- Возьмешь съ собой полкъ шотландской пѣхоты и полкъ нѣмцевъ. Прежде окружишь ихъ, потомъ прочтешь приказъ
   -- Какъ угодно вашему сіятельству.
   Радзивиллъ задумался.
   -- Мирскаго и Станкевича я разстрѣлялъ бы съ большою охотой, еслибъ не ихъ популярность во всемъ краю. Боюсь толковъ и открытаго бунта, какъ сегодня... Къ счастью, благодаря тебѣ, они получили хорошій урокъ и теперь каждая хоругвь два раза подумаетъ, прежде чѣмъ кинется на насъ. Нужно только дѣйствовать скоро, чтобы бунтовщики не перешли къ пану витебскому воеводѣ.
   -- Ваше сіятельство говорили только о Мировомъ и Станкевмчѣ, а ничего не вспомнили о Володіёвскомъ и Оскеркѣ.
   -- Оскерку тоже надо пощадить,-- онъ человѣкъ знатный, съ большими связями,-- но Володіёвскій изъ Руси и родственниковъ здѣсь никакихъ не имѣетъ. Храбрый солдатъ, правда. Я разсчитывалъ на него... Тѣмъ хуже, что онъ обманулъ меня. Еслибъ дьяволъ не принесъ тѣхъ бродягъ, его пріятелей, можетъ быть, онъ дѣйствовалъ бы иначе; но послѣ вчерашняго его ждетъ смерть, равно какъ и двухъ Скшетускихъ и того третьяго быка, который первый началъ рычать: "измѣнникъ, измѣнникъ!"
   Панъ Андрей вскочилъ, какъ ужаленный.
   -- Ваше сіятельство! солдаты говорятъ, что Володіёвскій спасъ вашу жизнь подъ Цубиховымъ.
   -- Онъ исполнилъ свой долгъ и за то я отдалъ ему Дыткеме... Теперь онъ измѣнилъ мнѣ и за то я прикажу его разстрѣлять.
   Глаза Кмицица загорѣлись, ноздри раздулись.
   -- Ваше сіятельство, этого не можетъ быть!
   -- Какъ, не можетъ быть?-- спросилъ Радзивиллъ, хмуря брови.
   -- Умоляю ваше сіятельство!-- горячо заговорилъ Кмицицъ,-- чтобъ волосъ не упалъ съ головы Володіёвскаго! Ваше сіятельство, простите меня... умоляю!... Володіёвскій ногъ не отдать мнѣ вашъ приказъ, потому что вы предоставляли это на его усмотрѣніе. А онъ отдалъ!... Изъ бездны меня вытащилъ... Благодаря атому, я попалъ къ вамъ на службу... Онъ не колебался спасти меня, хотя самъ искалъ руки той дѣвушки, которую люблю я... Я ему обязанъ всѣмъ и поклялся, что заплачу ему!... Ваше сіятельство сдѣлаете для меня, чтобъ ни его, ни его друзей не постигла кара. Волосъ не долженъ упасть съ ихъ головы, и не упадетъ, клянусь Богомъ, пока я живъ! Умоляю васъ!
   Панъ Андрей просилъ и складывалъ руки, но въ словахъ его, помимо воли, слышались гнѣвъ, угроза и раздраженіе. Неудержимая его натура брала верхъ. Онъ стоялъ передъ Радзивилломъ съ взволнованнымъ лицомъ, съ горящими глазами. Лицо гетмана тоже было искажено гнѣвомъ. Подъ его желѣзною волей и деспотизмомъ все доселѣ гнулось на Литвѣ и Руси, никто не смѣлъ противиться ему, просить помилованія разъ осужденнымъ, а теперь Кмицицъ просилъ... да не просилъ, а скорѣе требовалъ. И положеніе дѣлъ было таково, что ему почти невозможно было отказать.
   Деспотъ на первыхъ шагахъ по пути измѣны почувствовалъ, что не разъ придется и ему уступать деспотизму людей и обстоятельствъ, что онъ будетъ находиться въ зависимости отъ своихъ сторонниковъ куда какъ мельче Кмицица, что тотъ Кмицицъ, котораго онъ хотѣлъ обратить въ вѣрнаго пса, теперь показываетъ волчьи зубы и готовъ, въ минуту раздраженія, укусить руку своего господина.
   Все это страшно возмутило гордую радзивидловскую душу. Онъ рѣшился сопротивляться... Можетъ ли онъ оставить неотмщеннымъ нанесенное ему оскорбленіе?
   -- Володіёвскій и тѣ трое должны поплатиться жизнью!-- сказалъ онъ, возвысивъ голосъ.
   Но говорить съ Кмицицомъ такимъ образомъ значило бросать искры въ порохъ.
   -- Еслибъ я не разбилъ венгровъ, они не умерли бы!-- закупалъ, въ свою очередь, Кмицицъ.
   -- Какъ? Ты, кажется, попрекаешь мнѣ своими услугами?-- грозно спросилъ гетманъ.
   -- Ваше сіятельство!-- порывисто сказалъ Кмицицъ,-- я не попрекаю... Я прошу... умоляю... Но этого не должно быть. Эти люди извѣстны всей Польшѣ... Не можетъ этого быть и не будетъ!... Я не буду Іудой по отношенію къ Володіёвскому. Я пойду за васъ хоть въ огонь, только не отказывайте мнѣ въ этомъ.
   -- А если я откажу?
   -- Тогда лучше прикажите разстрѣлять меня!... Не хочу я ять... Пусть меня разразитъ, громъ небесный!... Пусть, меня черти живымъ въ адъ утащатъ!
   -- Опомнись, несчастный! Съ кѣмъ ты говоришь?
   -- Ваше сіятельство, не приводите меня въ отчаяніе!
   -- Я могъ бы склониться на просьбы, но на угрозы не обращаю вниманія.
   -- Я прошу... умоляю!
   Панъ Андрей упалъ на колѣни.
   -- Дозвольте мнѣ служить вамъ чистосердечно, иначе я сойду съ ума!
   Радзивиллъ не отвѣтилъ ничего. Кмицицъ стоялъ на колѣняхъ и лицо его поперемѣнно то блѣднѣло, то покрывалось румянцемъ. Было замѣтно, что еще мигъ, и онъ вспыхнетъ. (
   -- Встань!-- сказалъ Радзивиллъ.
   Панъ Андрей всталъ.
   -- Ты умѣешь защищать друзей,-- сказалъ князь,-- значитъ, и меня будешь защищать такъ же. Только Богъ сотворилъ тебя изъ какого-то горячаго матеріала,-- смотри, какъ бы ты не сгорѣлъ весь до остатка. Я не могу ни въ чемъ отказать тебѣ. Слушай же меня: Станкевича, Мирскаго и Оскерку я хочу отослать въ Биржи къ шведамъ; пусть и Володіевскій идетъ съ ними. Головъ съ нихъ тамъ не снимутъ, а если они во время войны посидятъ спокойно -- не велика бѣда.
   -- Благодарю васъ, отецъ родной!-- крикнулъ панъ Андрей.
   -- Подожди...-- сказалъ князь.-- Я уважилъ твое желаніе, теперь ты уважь мое... Для того стараго шляхтича... забылъ его фамилію... этому голосистому дьяволу, который прибылъ съ Скшетускимъ, я въ душѣ давно подписалъ смертный приговоръ. Онъ первый назвалъ меня измѣнникомъ, онъ обвинилъ меня во взяточничествѣ , онъ возбудилъ другихъ... Можетъ быть, не было бы такого сопротивленія, еслибъ не его нахальство! (Тутъ князь ударилъ кулакомъ по столу). Скорѣй я ожидалъ смерти или свѣтопреставленія, чѣмъ меня, Радзивилла, кто-нибудь осмѣлился бы въ лицо назвать измѣнникомъ,-- въ глаза, въ присутствіи людей! Нѣтъ такой смерти, нѣтъ такихъ мукъ, каши могли бы искупить подобное преступленіе. Не проси меня о немъ; это ни къ чему не приведетъ.
   Но панъ Андрей не легко отказывался отъ разъ взятаго намѣренія. Только теперь онъ не сердился, не возмущался. Напротивъ, схвативъ снова руку гетмана, онъ осыпалъ ее поцѣлуями и началъ просить такъ сердечно, насколько хватило его.
   -- Никакою цѣпью вы не привязали бы въ себѣ моего сердца, какъ этимъ благодѣяніемъ. Не дѣлайте добра въ половину. Князь! что вчера говорилъ этотъ шляхтичъ, то думали всѣ. Я самъ думалъ такъ, пока вы не открыли мнѣ глаза... Пусть меня спалитъ огонь небесный, если я не думалъ такъ... Человѣкъ не виноватъ, если онъ глупъ. Тотъ шляхтичъ былъ совершенно пьянъ и выболталъ, что было у него на умѣ. Онъ думалъ, что выступаетъ въ защиту отечества, а, согласитесь сами, нельзя же карать за это. Онъ зналъ, что рискуетъ своею жизнью, а, все-таки, закричалъ. Я его совсѣмъ не знаю, но Володіёвскому онъ другъ и пріятель, почти отецъ. Онъ страшно горевалъ бы по немъ, а я этого не хочу. Ужь такова во мнѣ натура: коли я люблю кого, то готовъ душу отдать за него. Еслибъ кто-нибудь меня пощадилъ, а друга моего убилъ, то чтобъ черти побрали его за такую милость. Ваше сіятельство, отецъ мой, благодѣтель, уважьте меня, отдайте мнѣ этого шляхтича, и я вамъ отдамъ всю свою кровь, хоть бы завтра, сегодня, сейчасъ!
   Радзивиллъ закусилъ усы.
   -- Я вчера въ душѣ подписалъ его смертный приговоръ.
   -- Что подписалъ гетманъ и воевода виленскій, то великій князь литовскій, а въ будущемъ, дастъ Богъ, и король польскій, какъ милостивый монархъ, отмѣнить можетъ...
   Будь панъ Андрей самымъ ловкимъ дипломатомъ, онъ не могъ бы придумать лучшаго аргумента въ защиту своихъ друзей. Гордое лицо магната прояснилось при перечисленіи титуловъ, которыхъ онъ еще не носилъ.
   -- Ты такъ заговорилъ меня, что я ни въ чемъ не могу тебѣ отказать,-- сказалъ онъ черезъ мину ту.-- Всѣ поѣдутъ въ Биржи. Пусть тамъ отсидятся за свои вины у шведовъ, а когда будетъ то, что ты предсказываешь, проси для нихъ новой милости.
   -- И попрошу, ей-Богу, только бы это поскорѣй совершилось,-- отвѣтилъ Кмицицъ.
   -- Поди теперь, передай имъ доброе извѣстіе.
   -- Извѣстіе доброе для меня, но не для нихъ; они не примутъ его съ благодарностью ужь единственно потому, что не ожидали грозящей имъ бѣды. Я не пойду, князь, потому что это будетъ имѣть видъ, какъ будто бы я хочу хвалиться моимъ вліяніемъ.
   -- Поступай какъ хочешь. Въ такомъ случаѣ, не теряй времени и поѣзжай за хоругвями Мирскаго и Станкевича, а потомъ тебя ждетъ другая экспедиція, отъ которой ты, вѣрно, не откажешься.
   -- Какая, ваше сіятельство?
   -- Ты поѣдешь просить отъ моего имени пана Биллевича, мечника росенскаго, чтобъ онъ, вмѣстѣ съ родственницей, пріѣхать въ Кейданы и поселился бы здѣсь на время войны. Понимаешь?
   Кницицъ смѣшался.
   -- Онъ не захочетъ этого сдѣлать... Вчера онъ уѣхалъ изъ Кейданъ въ большомъ гнѣвѣ.
   -- Теперь, по всей вѣроятности, успокоился. Во всякомъ случаѣ, ты возьмешь людей, и если они не захотятъ ѣхать по доброй волѣ, ты посадишь ихъ въ коляску, окружишь драгунами и привезешь сюда. Шляхтичъ былъ мягокъ, какъ воскъ; когда я разговаривалъ съ нимъ, онъ краснѣлъ, какъ дѣвица, и нанялся до земли, но потомъ испугался шведскаго имени, какъ дьяволъ святой воды, и уѣхалъ. Мнѣ онъ нуженъ здѣсь и для себя, и для тебя. Я еще не теряю надежды слѣпить изъ этого воска такую свѣчу, какую захочу, и зажечь ее кому мнѣ будетъ угодно... Такъ оно и будетъ. А если нѣтъ, тогда я буду имѣть заложника. Биллевичи много значутъ на Жмуди; они въ родствѣ почти со всею шляхтой. Если одного, да и то самаго старшаго, я заберу въ руки, другіе два раза подумаютъ, прежде чѣмъ пойдутъ противъ меня. А за нимъ и за твоею невѣстой стоить цѣлый муравейникъ ляуданскій. Если они уйдутъ въ лагерь витебскаго воеводы, ихъ примутъ съ распростертыми объятіями... Это важное дѣло,-- настолько важное, что я думаю, не съ Биллевичей ли мнѣ начинать?
   -- Въ хоругви Володіёвскаго служатъ только одни ляуданцы.
   -- Опекуны панны Александры. Когда такъ, то и начни съ того, чтобы привезти ее сюда. Только слушай: я берусь обратить пана мечника въ нашу вѣру, а ужь съ дѣвушкой ты управляйся самъ какъ знаешь. Если я слажу съ мечникомъ, онъ будетъ помогать тебѣ. Согласится она -- мы немедленно сыграемъ вашу свадьбу... Не согласится -- бери ее такъ... Съ женщинами это самый лучшій способъ. Поплачетъ, погорюетъ, когда ее потащутъ къ алтарю, на другой день увидитъ, что не такъ страшенъ чортъ, какъ его малюютъ, а на третій сама будетъ рада. Какъ вы разстались вчера?
   -- Какъ нельзя хуже!
   -- Что-жь она сказала?
   -- Назвала меня измѣнниковъ... Я чуть на мѣстѣ не умеръ.
   -- Ого, значитъ, она съ душкомъ! Когда ты будешь ей мужемъ, скажи ей, что женщинѣ приличнѣе заниматься пряжей, чѣмъ общественными дѣла", и держи ей возжи покороче.
   -- Вы не знаете ее. У ней середины нѣтъ: или добродѣтель, или порокъ,-- такъ она всегда и разсуждаетъ; а уму ея позавидуетъ любой мужчина. Прежде чѣмъ успѣешь оглянуться, она попадетъ въ самое больное мѣсто.
   -- Вотъ и тебѣ попала въ самое сердце... Старайся и ей попасть также.
   -- Еслибъ Богъ послалъ. Я однажды уже увезъ ее силой, но потомъ поклялся себѣ, что больше этого дѣлать не буду... И вашъ совѣтъ тащить ее къ алтарю вовсе мнѣ не по сердцу, потому что я обѣщалъ и ей, и себѣ не прибѣгать ни къ какимъ насиліямъ... Когда мечникъ самъ убѣдится въ правотѣ нашего дѣла, то и ее убѣдитъ, и тогда она будетъ смотрѣть на меня иначе. Теперь я поѣду въ Биллевичи и привезу ихъ сюда обоихъ, а то меня разбираетъ страхъ, какъ бы она въ монастырь не ушла... Но скажу вамъ по совѣсти, что хотя для меня видѣть эту дѣвушку большое счастье, я предпочиталъ бы идти на всю шведскую силу, чѣмъ предстать передъ нею, потому что она не знаетъ моихъ чистыхъ побужденій и считаетъ меня за измѣнника.
   -- Если хочешь, я пошлю кого-нибудь другаго, Харлампа или Мѣлешко.
   
   -- Нѣтъ, лучше я поѣду самъ... Къ тому же, Харлампъ раненъ.
   -- Тѣмъ лучше. Харлампа я хотѣлъ вчера послать къ хоругви Володіёвскаго, чтобъ онъ, въ случаѣ надобности, принудилъ ее къ послушанію, но онъ человѣкъ не ловкій,-- и своихъ-то людей не можетъ удержать. Однимъ словомъ, никуда не годится. Поѣзжай сначала за мечникомъ и дѣвушкой, а потомъ къ тѣмъ хоругвямъ. Въ крайнемъ случаѣ не щади крови,--нужно показать шведамъ, что мы сильны и бунта не боимся... Полковниковъ я тотчасъ же отошлю подъ экспортомъ; надѣюсь, что Паулюсъ де-ла-Гарди приметъ это за доказательство моей искренности... Мѣлешко ихъ проводитъ. Тяжело идетъ сначала, тяжело! Я ужь вижу, что добрая половина Литвы станетъ противъ меня.
   -- Ничего, ваше сіятельство! У кого совѣсть чиста, тому нечего бояться.
   -- Я думалъ, что, по крайней мѣрѣ, Радзивиллы станутъ на моей сторонѣ, а теперь посмотри, что мнѣ пишетъ князь кравчій изъ Несвижа.
   Тутъ гетманъ подалъ Кмицицу письмо Михала Казиміра.
   -- Еслибъ я не зналъ вашихъ намѣреній,-- сказалъ Кмицицъ, прочитавъ письмо,--то подумалъ бы, что князь самый добродѣтельный человѣкъ въ мірѣ. Дай Богъ ему всего лучшаго!... Я говорю, что думаю.
   -- Ну, поѣзжай ужь, поѣзжай!-- сказалъ гетманъ съ оттѣнкомъ нетерпѣнія.
   

Глава III.

   Кмицицъ, однако, не выѣхалъ ни въ тотъ день, ни на другой, ни на третій, потому что въ Кейданы начали приходить грозныя вѣсти со всѣхъ сторонъ. Вечеромъ прискакалъ гонецъ съ донесеніемъ, что хоругви Мирскаго и Станкевича сами идутъ на гетманскую резиденцію, готовыя съ оружіемъ въ рукахъ требовать выдачи своихъ полковниковъ, что между ними царствуетъ страшное возбужденіе и что офицеры выслали депутаціи ко всѣмъ хоругвямъ, стоящимъ около Кейданъ, съ извѣстіемъ объ измѣнѣ гетмана и воззваніемъ соединиться всѣмъ вмѣстѣ для обороны отечества. Легко можно предвидѣть, что къ взбунтовавшимся хоругвямъ присоединится множество шляхты и составитъ такую силу, противъ которой оборона въ неукрѣпленныхъ Кейданахъ немыслима, тѣмъ болѣе, что не на всѣ полки, оставшіеся вѣрными Радзивиллу, можно было разсчитывать.
   Несмотря на разрушеніе всѣхъ своихъ плановъ, гетманъ не падалъ духомъ. Онъ рѣшился идти во главѣ шотландцевъ, рейтеровъ и артиллеріи,-- идти противъ бунтовщиковъ и подавить бунтъ въ зародышѣ. Онъ зналъ, что солдаты безъ полковниковъ -- ничто иное, какъ безформенная толпа, которая разсыплется при одномъ имени грознаго гетмана.
   Онъ не будетъ щадить крови и устрашитъ примѣромъ цѣлое войско, всю шляхту... всю Литву, наконецъ, чтобъ она не смѣла даже дрожать подъ его желѣзною рукой. Все, что онъ предначерталъ, исполнится, и исполнится его силами.
   Въ тотъ же самый день нѣсколько офицеровъ выѣхали въ Пруссію для новаго набора солдатъ.. Кейданы кишѣли вооруженнымъ людомъ. Шотландскіе полки, чужеземные рейтеры, драгуны Мѣлешки и Харлампа и "огненный народъ" пана Корфа готовились къ походу. Княжескіе гайдуки, челядь и кейданскіе горожане должны были усилить княжескую армію, а плѣнныхъ полковниковъ рѣшили немедленно отправить въ Биржи, гдѣ ихъ держать безопаснѣе, чѣмъ въ Кейданахъ. Князь вѣрно разсчитывалъ, что высылка полковниковъ въ отдаленную крѣпость, занятую шведскимъ гарнизономъ, сдѣлаетъ невозможными всѣ попытки къ ихъ освобожденію.
   Панъ Заглоба, Скшетускіе и Володіёвскій должны были раздѣлить судьбу другихъ.
   Былъ уже вечеръ, когда въ тюрьму вошелъ офицеръ съ фонаремъ въ рукахъ и сказалъ плѣнникамъ:
   -- Собирайтесь идти за иной.
   -- Куда?-- безпокойно спросилъ Заглоба.
   -- Тамъ видно будетъ... Скорѣй, скорѣй!
   -- Идемъ.
   Въ корридорѣ ихъ окружили шотландскіе солдаты, вооруженные мушкетами. Безпокойство Заглобы возростало съ каждою минутой.
   -- Неужели насъ ведутъ на казнь безъ ксендза, безъ исповѣди?-- шепнулъ онъ на ухо Володіёвскому и потомъ обратился къ офицеру:
   -- Съ кѣмъ имѣю честь?...
   -- А вамъ что за дѣло?
   -- У меня много родственниковъ въ Литвѣ и мнѣ весьма было бы интересно знать, съ кѣмъ я разговариваю.
   -- Не время теперь знакомиться, но дуракъ тотъ, кто стыдятся своего прозвища... Я -- Рохъ Ковальскій, если ужь это вамъ такъ нужно.
   -- Хорошій родъ! Мужчины -- храбрые воины, женщины -- кроткія жены и добрыя матери. Моя бабка была тоже Ковальская, но умерла раньше моего рожденія... А вы изъ Верушей или Кораблей Ковальскихъ?
   -- Долго вы еще будете меня разспрашивать?
   -- Должно быть, вы мнѣ приходитесь сродни, потому что я тѣлосложеніе у насъ одинаково. У васъ широкія кости и плечи, точь-въ-точь, какъ мои, а я весь въ бабку вышелъ.
   -- Ну, хорошо, въ дорогѣ потолкуемъ, времени хватитъ!
   -- Въ дорогѣ?-- повторилъ Заглоба.
   И огромная тяжесть спала съ его души. Онъ тотчасъ же ободрился.
   -- Панъ Михалъ,-- шепнулъ онъ,-- не говорилъ я вамъ, что васъ не казнятъ?
   Они вышли на дворъ замка. Тамъ и здѣсь горѣли факелы и мигали фонари, бросая невѣрный свѣтъ на группы солдатъ, іонныхъ и пѣшихъ, различныхъ полковъ и оружія. Весь дворъ быль наводненъ войсками. Очевидно, готовились къ походу.
   Ковальскій остановилъ конвой и плѣнниковъ передъ огромною рѣшетчатою повозкой, запряженною четырьмя лошадьми.
   -- Садитесь!-- сказалъ онъ.
   -- А кто это здѣсь сидитъ?-- спросилъ Заглоба, силясь разсмотрѣть темныя фигуры, растянувшіяся на соломѣ.
   -- Мирскій, Станкевичъ, Оскерко!-- послышалось изъ повозки.
   -- Володіёвскій, Янъ Скшетускій, Станиславъ Скшетускій!-- отвѣтили паши рыцари.
   -- Въ хорошей компаніи намъ придется ѣхать. А куда насъ везутъ, вы не знаете?
   -- Вы ѣдете въ Биржи!-- сказалъ Ковальскій и отдалъ распоряженіе солдатамъ.
   Конвой изъ пятидесяти человѣкъ драгуновъ окружилъ повозку. Процессія двинулась.
   Плѣнники начали потихоньку разговаривать.
   -- Насъ выдадутъ шведамъ!-- сказалъ Миреній.-- Я этого и ожидалъ.
   -- Я предпочитаю жить съ непріятелями, чѣмъ съ измѣнниками!-- отвѣтилъ Станкевичъ.
   -- А я предпочиталъ бы пулю въ лобъ,--крикнулъ Володіёвскій,-- чѣмъ сидѣть сложа руки во время войны!
   -- Не гнѣвите Бога, панъ Михалъ,--сказалъ Заглоба,--изъ повозки при удобномъ случаѣ можно удрать, изъ Биржъ также, а со свинцомъ во лбу бѣжать трудно. Впрочемъ, я зналъ заранѣе, что измѣнникъ не осмѣлится на это.
   -- Радзивиллъ не осмѣлился бы на что-нибудь?-- удивился Мирскій.-- Видно, вы издалека пріѣхали и не знаете его. Всякій его врагъ можетъ считать себя заранѣе погибшимъ, а я не помню примѣра, чтобы князь простилъ хоть малѣйшую обиду.
   -- И, все-таки, не осмѣлился поднять на меня руку!-- сказалъ Заглоба. -- Кто знаетъ, не мнѣ ли вы обязаны спасеніемъ?
   -- Какимъ это образомъ?
   -- Меня крымскій ханъ ужасно любитъ за то, что я открылъ заговоръ противъ него, когда еще находился въ плѣну въ Крыму. И нашъ милостивый король, Янъ Казиміръ, меня чрезвычайно уважаетъ. Негодяй Радзивиллъ не хотѣлъ ссориться съ двумя монархами,-- они его и въ Литвѣ могли настигнуть.
   -- Что вы говорите! Онъ ненавидитъ короля, какъ чортъ святую воду, и еще болѣе злился бы на васъ, еслибъ зналъ, что вы близки къ королю!-- сказалъ Станкевичъ.
   -- А я думаю,--сказалъ Оскерко,-- что гетманъ не хотѣлъ возстановлять противъ себя общественное мнѣніе, и готовъ держать пари, что нашъ конвойный офицеръ везетъ приказъ въ Биржи, чтобъ насъ разстрѣляли потихоньку.
   -- Ой!-- вскрикнулъ Заглоба.
   Всѣ смолки. Повозка въѣхала на кейданскій рынокъ. Городъ весь спалъ, въ окнахъ не было ни одного огонька.
   -- Все равно!--сказалъ Заглоба.--Во всякомъ случаѣ, мы выиграли время. Можетъ быть, явится какой-нибудь счастливый случай, а, можетъ быть, меня осѣнитъ счастливая мысль... Вы, господа, меня мало знаете, а вотъ спросите-ка моихъ товарищей, въ какихъ отпаянныхъ положеніяхъ бывалъ я, и, все-таки, выходилъ цѣлымъ. Разскажите мнѣ сначала, что за птица этотъ офицеръ: можно ли его убѣдить, чтобъ онъ не держалъ стороны измѣнника, а перешелъ бы въ ряды защитниковъ отечества?
   -- Это Рохъ Ковальскій изъ Кораблей Ковальскихъ, -- отвѣтилъ Оскерко.-- Я его знаю. Такъ же легко вы можете убѣдить въ чемъ-нибудь его лошадь; ей-Богу, я не знаю, кто изъ нихъ глупѣй.
   -- Какъ же произвели его въ офицеры?
   -- Онъ у драгуновъ Мѣлешки знамя носитъ, для чего особаго ума не требуется. А въ офицеры онъ вышелъ благодаря своей силѣ; князю понравилось, какъ онъ подковы ломаетъ и медвѣдя съ ногъ сваливаетъ.
   -- Такой силачъ?
   -- Силачъ-то силачъ, и, къ тому же, если ему начальникъ скажетъ: продолби лбомъ стѣну, то онъ, ни минуты не думая, начнетъ долбить ее. Ему приказано отвезти насъ въ Биржи, онъ и отвезетъ, хоть бы земля подъ нимъ провалилась.
   -- Скажите пожалуйста! -- проговорилъ Заглоба, который слушалъ съ величайшимъ вниманіемъ.--Однако, онъ рѣшительный человѣкъ.
   -- У него рѣшительность составляетъ одно съ глупостью. Наконецъ, въ свободное время онъ если не ѣстъ, то спитъ. Вы не повѣрите: однажды онъ проспалъ въ цейхгаузѣ сорокъ восемь часовъ и еще бранился, когда его стащили съ войлока.
   -- Ужасно нравится мнѣ этотъ офицеръ,-- сказалъ Заглоба и крикнулъ Ковальскому повелительнымъ голосомъ:--Приблизься сюда!
   -- Чего вамъ?-- спросилъ Ковальскій, повернувъ лошадь.
   -- Горѣлка есть?
   -- Есть.
   -- Давай!
   -- Какъ это: давай?
   -- Вотъ видишь, любезный панъ Ковальскій, еслибъ это было нельзя, то ты получилъ бы приказъ не давать, а такъ какъ такого приказа не было, то давай.
   -- А?--изумился панъ Рохъ,--и то! а развѣ я долженъ?
   -- Долженъ не долженъ, но разсуди самъ, можно ли отказать въ просьбѣ старому родственнику, который, еслибъ женился на твоей матери, могъ бы быть твоимъ отцомъ?
   -- Какой вы мнѣ родственникъ!
   -- Есть два рода Ковальскихъ. У однихъ въ гербѣ козелъ съ поднятою заднею ногой, а у другихъ корабль, на которомъ ихъ предки приплыли по морю изъ Англіи въ Польшу. Вотъ эти-то послѣдніе и сродни мнѣ по бабкѣ. У меня у самого корабль въ гербѣ.
   -- Боже ты мой! Такъ вы и вправду мой родственникъ!
   -- Развѣ ты Корабль?
   -- Корабль.
   -- Моя кровь, клянусь Всевышнимъ!-- закричалъ Заглоба.-- Хорошо, что мы встрѣтились, потому что я нарочно пріѣхалъ въ Литву повидаться съ Ковальскими, и хотя я теперь въ неволѣ, а ты на свободѣ, охотно бы обнялъ тебя. Что свое, то свое.
   -- Что-жь я съ вами сдѣлаю, пане? Приказали мнѣ отвезти васъ въ Биржи, я и отвезу... Кровь кровью, а служба службой.
   -- Говори мнѣ: дядя.
   -- Вотъ вамъ горѣлка, дядя. Это мнѣ не запрещено. *
   Заглоба взялъ манерку и отхлебнулъ порядочно. По жиламъ его распространилась отрадная теплота, въ головѣ прояснѣло.
   -- Слѣзай-ка съ коня,-- сказалъ онъ пану Роху,-- да присядь на минутку въ повозку, поболтаемъ со мною. Хотѣлось бы мнѣ поразспросить кое о комъ. Службу я уважаю, но, вѣдь, это тебѣ не запрещено.
   Ковальскій на минуту задумался, но вскорѣ уже сидѣлъ на соломѣ возлѣ пана Заглобы.
   Старый шляхтичъ крѣпко обнялъ его.
   -- Ну, какъ поживаетъ твой старикъ... какъ бишь его? Забылъ его имя!
   -- Тоже Рохъ.
   -- И совершенно правильно. Рохъ роди Роха... по заповѣди Божьей. Ты также долженъ своего сына назвать Рохомъ. Ты женатъ, что ли?
   -- Конечно, женатъ! Я -- Ковальскій, а вотъ это пани Ковальская; другой я не желаю!
   Офицеръ поднесъ къ лицу пана Заглобы рукоять тяжелой драгунской сабли и повторилъ:
   -- Другой я не желаю!
   -- Молодецъ!--сказалъ Заглоба.--Ужасно ты мнѣ нравишься, Рохъ, сынъ Роха. Солдату лучше и не заводиться другою женой, чѣмъ эта, и я тебѣ предсказываю, что скорѣй она овдовѣетъ послѣ тебя, чѣмъ ты послѣ нея. Жаль одно, что отъ нея ты не будешь имѣть молодыхъ Роховъ. Человѣкъ ты храбрый, умный,--право, жаль, если такой родъ прекратится.
   -- Ого! -- самодовольно сказалъ Ковальскій. -- Насъ шесть человѣкъ братьевъ.
   -- Все Рохи?
   -- У всякаго если не первое, то второе имя -- Рохъ. Это нашъ фамильный патронъ.
   -- Браво! Выпьемъ-ка еще.
   -- Хорошо.
   Заглоба снова приставилъ къ губамъ манерку и выпилъ немного, остальное отдалъ офицеру.
   -- Пей до дна!... Какая жалость, что я не могу тебя видѣть! Ночь такая темная, хоть глазъ выколи. Слушай-ка, панъ Рохъ, куда это войско выходило изъ Кейданъ, когда мы выѣзжали?
   -- На бунтовщиковъ.
   -- Ну, это еще неизвѣстно, кто бунтовщикъ, ты или они!
   -- Я... бунтовщикъ? Какъ же это? Что мнѣ гетманъ прикажетъ, то я и дѣлаю.
   -- Да самъ гетманъ-то не дѣлаетъ того, что ему король приказываетъ; не приказалъ же оиъ ему соединяться со шведами. Не предпочиталъ ли бы ты драться со шведами, чѣмъ меня, стараго дядю, выдавать имъ въ руки?
   -- Можетъ, и предпочиталъ бы, но разъ мнѣ приказано, я долженъ слушаться.
   -- И пани Ковальская предпочитала бы. Я знаю ее. Между нами будь сказано, гетманъ взбунтовался противъ короля и отечества. Не говори этого никому, но на самомъ дѣлѣ оно такъ и есть. И вы, что служите ему, тоже бунтовщики.
   -- Этого мнѣ слушать не годится. У гетмана есть свое начальство, а у меня свое--гетманъ, и Богъ покаралъ бы меня, еслибъ я его ослушался. Неслыханное это дѣло!
   -- Правильно... Но замѣть одно: еслибъ ты попалъ въ руки бунтовщиковъ, то и я былъ бы свободенъ, и на тебѣ никакой вины не лежало бы, ибо nec Hercules contra plures!... Я не знаю, гдѣ стоять эти хоругви, но ты долженъ знать... и, видишь ли ты, мы могли бы наткнуться на нихъ.
   -- Какъ же это такъ?
   -- Да такъ... Не твоя вина, если насъ отобьютъ. И по отношенію ко мнѣ твоя совѣсть была бы спокойна; а имѣть на душѣ грѣхъ противъ родственника, повѣрь мнѣ, очень тяжело!
   -- Ай-ай, дядя, что вы говорите! Ей-Богу, я вылѣзу изъ повозки и сяду на лошадь. Не я буду имѣть васъ на совѣсти, а панъ гетманъ. Пока я живъ, ничего изъ этого не выйдетъ.
   -- Ничего, такъ ничего, -- успокоительно произнесъ Заглоба.-- Я предпочитаю, чтобъ ты былъ искрененъ со мной, хотя я прежде былъ твоимъ дядей, чѣмъ Радзивиллъ твоимъ гетманомъ. А знаешь ли ты, Рохъ, что такое значитъ дядя?
   -- Дядя -- это дядя.
   -- Весьма точное и остроумное опредѣленіе, но св. писаніе говоритъ намъ: если у тебя нѣтъ отца, слушай дядю. Власть дяди замѣняетъ отцовскую власть, которой грѣшно сопротивляться. Замѣть и то, что всякій, женившись, можетъ быть отцомъ, но въ дядѣ течетъ та же самая кровь, что и въ матери. Правда, я не братъ твоей матери, но моя бабка была теткой твоей бабки; ко мнѣ перешли всѣ права умершихъ твоихъ родственниковъ и никакая власть -- ни гетманская, ни королевская -- не можетъ уменьшить ихъ. Что правда, то правда! Можетъ ли великій гетманъ приказать не только шляхтичу, но даже простому мужику, противиться отцу, дядѣ или старой бабкѣ? Отвѣчай мнѣ, Рохъ, имѣетъ ли право?
   -- А?-- соннымъ голосомъ спросилъ Ковальскій.
   -- Старой бабкѣ, спрашиваю я тебя! Кто бы тогда захотѣлъ жениться и рождать дѣтей, чтобъ дождаться внуковъ?... Отвѣчай и на это, Рохъ!
   -- Я -- Ковальскій... а это пани Ковальская,-- уже почти совсѣмъ сквозь сонъ проговорилъ офицеръ.
   -- Коли хочешь, пусть и такъ будетъ! Пожалуй, даже лучше, если ты умрешь бездѣтнымъ, тогда меньше дураковъ будетъ таскаться по бѣлому свѣту. Не правда ли, Рохъ?
   Заглоба приблизилъ къ нему ухо, но не услыхалъ никакого отвѣта.
   Панъ Рохъ спалъ, какъ убитый.
   -- Спишь?-- пробормоталъ Заглоба.-- Постой-ка, дай я сниму съ твоей головы этотъ желѣзный горшокъ, а то въ немъ спать неудобно. И плащъ давитъ тебѣ горло; избави Богъ, еще приливъ крови къ головѣ сдѣлается. Что бы за родственникъ былъ я, еслибъ не позаботился о тебѣ?
   Тутъ руки пана Заглобы приблизились къ головѣ и шеѣ Ковальскаго. Въ повозкѣ всѣ спали глубокимъ сномъ, солдаты тоже клевали носами въ своихъ сѣдлахъ. Ночь становилась все темнѣй.
   Прошло нѣсколько минутъ. Вдругъ солдатъ, ведущій за повозкой коня, увидалъ въ темнотѣ плащъ и свѣтлый шлемъ своего офицера. Ковальскій, не останавливая повозки, спрыгнулъ съ нея и движеніемъ руки приказалъ подать себѣ коня.
   -- Панъ комендантъ, гдѣ мы остановимся на привалъ? -- спросилъ вахмистръ.
   Панъ Рохъ не отвѣчалъ ни слова, поѣхалъ впередъ, опередилъ ѣдущихъ впереди солдатъ и исчезъ въ темнотѣ.
   Вдругъ до ушей драгуновъ долетѣлъ топотъ быстро удаляющагося коня.
   -- Комендантъ поскакалъ!-- сказалъ вахмистръ.-- Вѣрно, хочетъ посмотрѣть, нѣтъ ли корчмы по-близости. Пора ужь лошадямъ отдохнуть, пора!
   Прошло полчаса, часъ, два, а панъ Ковальскій все не возвращался. Лошади, въ особенности упряжныя, страшно утомились и пошли шагомъ.
   -- Поѣзжай-ка кто-нибудь на встрѣчу коменданту,-- распорядился вахмистръ,-- скажи ему, что лошади еле ноги волочатъ.
   Одинъ изъ драгуновъ поѣхалъ впередъ, но черезъ часъ возвратился одинъ.
   -- Коменданта и слѣдъ простылъ,--сказалъ онъ.--Должно быть, далеко впередъ уѣхалъ.
   Солдаты начали недовольно ворчать:
   -- Ему хорошо, онъ днемъ выспался, а ты тутъ сиди на сѣдлѣ цѣлую ночь...
   -- Тутъ недалеко корчма,--объяснилъ возвратившійся солдатъ,--я думалъ найти его тамъ,--какъ же!... Слушалъ, не услышу ли коня, -- ничего не слыхать. Чортъ его знаетъ, куда онъ уѣхалъ!
   -- Остановимся въ корчмѣ, да и только! -- сказалъ вахмистръ.-- Не загнать же лошадей.
   Спустя нѣсколько времени повозка остановилась около корчмы. Солдаты слѣзли съ лошадей и пошли стучать въ двери.
   Плѣнники проснулись, когда движеніе повозки прекратилось.
   -- Гдѣ мы теперь?-- спросилъ старый панъ Станкевичъ.
   -- Ночью не видно,-- отвѣтилъ Володіёвскій.-- Я знаю только, что мы ѣдемъ не на Упиту.
   -- Да, вѣдь, изъ Еейданъ въ Биржи ѣдутъ черезъ Упиту?-- спросилъ Янъ Скшетускій.
   -- На Упиту. Но въ Упитѣ стоитъ моя хоругвь. Князь, вѣроятно, боится, какъ бы она не отбила насъ, и приказалъ ѣхать другою дорогой. Сейчасъ-то за Кейданами мы своротили на Дальновъ и Краковъ, а оттуда поѣдемъ, должно быть, на Шавли. Тутъ крюкъ, но за то Упита и Поневѣжъ останутся вправо. По дорогѣ войска никакого нѣтъ,-- всѣ стянуты въ Кейданы.
   -- А панъ Заглоба-то,-- сказалъ Станиславъ Скшетускій,-- спитъ себѣ и похрапываетъ, вмѣсто того, чтобъ обдумывать планъ спасенія, о которомъ столько наговорилъ.
   -- Пусть спитъ... Вѣроятно, утѣшился бесѣдой съ этимъ дуракомъ комендантомъ. Хотѣлъ было обойти его, родственникомъ его назвался, да ничего не вышло. Кто отрекся отъ отчизны для Радзивилла, тотъ ужь, навѣрное, не отступится отъ него для какого-нибудь дальняго родственника.
   -- Они въ самомъ дѣлѣ родственники?-- спросилъ Оскерко.
   -- Они? Такіе же, какъ мы съ вами, -- отвѣтилъ Володіёвскій,-- и гербъ пана Заглобы вовсе не такой, какъ онъ говорилъ.
   -- А гдѣ же панъ Ковальскій?
   -- Должно быть, или съ солдатами, или въ корчмѣ.
   -- Я хочу его просить дозволить мнѣ сѣсть верхомъ,-- сказалъ Мирскій,-- а то у меня ноги одеревенѣли.
   -- Ну, на это онъ не согласится,-- сказалъ Станкевичъ,-- теперь ночь темная,-- пришпорилъ лошадь и готовъ. А тамъ ищи тебя.
   -- Я ему дамъ честное слово, что не буду пытаться бѣжать, да, къ тому же, скоро начнетъ разсвѣтать.
   -- Солдатъ, а гдѣ комендантъ?-- спросилъ Володіёвскій у ближайшаго драгуна.
   -- А кто его знаетъ!
   -- Какъ, кто его знаетъ? Тебѣ приказываютъ позвать его: поди, позови),
   -- Да коли мы сами не знаемъ, панъ полковникъ, гдѣ онъ. Какъ вылѣзъ изъ повозки и уѣхалъ впередъ, такъ его и до сихъ поръ нѣтъ.
   -- Когда вернется, скажи ему, что мы хотѣли бы съ нимъ переговорить.
   -- Слушаю, панъ полковникъ!
   Плѣнники замолчали.
   Въ повозкѣ раздавалось только храпѣнье пана Заглобы, да рядомъ лошади фыркали и жевали сѣно. Солдаты дремали.
   Корчма оказалась давно заброшенною.
   Разсвѣтало. На востокѣ небо начало сѣрѣть, звѣзды гасли одна за другою, а затѣмъ изъ мрака мало-по-малу начали выдѣляться деревья, пни, фигуры людей и лошадей.
   Панъ Володіёвскій потянулся, заглянулъ въ лицо Заглобы и вдругъ крикнулъ:
   -- О, чортъ бы тебя!... Господа, посмотрите!
   -- Что случилось?
   -- Смотрите, смотрите!-- продолжалъ кричать Володіёвскій, указывая на спящую фигуру.
   Плѣнники повернули головы въ указанномъ направленіи и остолбенѣли: подъ буркой и въ шапкѣ пана Заглобы сномъ невинности спалъ панъ Рохъ Ковальскій,-- Заглобы не было въ повозкѣ.
   -- Убѣжалъ, клянусь Богомъ, убѣжалъ!-- проговорилъ изумленный Мирскій, осматриваясь на всѣ стороны, какъ будто бы не хотѣлъ вѣрить собственнымъ глазамъ.
   -- Вотъ бестія!-- крикнулъ Станкевичъ.
   -- Снялъ съ этого дурака шлемъ и желтый плащъ и удралъ на его собственномъ конѣ.
   -- Словно въ воду канулъ!
   -- Вѣдь, онъ говорилъ, что вывернется какъ-нибудь.
   -- Потуда его и видѣли!
   -- Господа!-- съ восторгомъ сказалъ Володіёвскій,-- вы еще не знаете этого человѣка, я и вамъ готовъ поклясться, что онъ и насъ спасетъ. Какъ, когда, какимъ образомъ -- я не знаю, но шнусь вамъ!
   Солдаты тогда узнали, въ чемъ дѣло, и съ удивленіемъ таращили глаза на своего коменданта, одѣтаго въ верблюжью бурку и рысью шапку.
   Вахмистръ безъ церемоніи началъ его расталкивать.
   -- Я -- Ковальскій... а это пани Ковальская,-- бормоталъ вамъ Рохъ.
   -- Панъ комендантъ, плѣнникъ убѣжалъ!
   Ковальскій сѣлъ и протеръ глаза.
   -- Что?...
   -- Плѣнникъ, говорю, убѣжалъ,-- тотъ толстый шляхтичъ, что разговаривалъ съ вами!
   Офицеръ пришелъ въ себя.
   -- Не можетъ быть!-- закричалъ онъ испуганнымъ голосомъ Какъ?! Что случилось? Какимъ образомъ убѣжалъ?
   -- Въ вашемъ шлемѣ и плащѣ; солдаты его не узнай, ночь была темная.
   -- Гдѣ мой вонь?-- крикнулъ Ковальскій.
   -- И коня нѣтъ. Этотъ шляхтичъ уѣхалъ на немъ.
   -- На моемъ конѣ?
   -- Такъ точно.
   Ковальскій схватился за голову.
   -- Іисусъ Назарянинъ! Царь іудейскій! Давайте сюда этого негодяя, мерзавца, кто ему коня подавалъ!
   -- Панъ комендантъ, солдатъ ни въ чемъ не виноватъ. Ночь была темная, хоть глазъ выколи, а онъ снялъ съ васъ шлемъ и плащъ. Онъ мимо меня проѣхалъ, и я не узналъ. Если бы вы не садились въ повозку, ничего бы этого не было... Что же теперь дѣлать?
   -- Бить его, схватить!
   -- Теперь поздно. Онъ на вашемъ конѣ, я это самый лучшій конь. Онъ убѣжалъ при первыхъ пѣтухахъ. Не догонимъ -- Ищи вѣтеръ въ полѣ!-- сказалъ Станкевичъ. Ковальскій съ бѣшенствомъ крикнулъ плѣнникамъ:
   -- Это вы помогли ему убѣжать! Погодите, я васъ.
   Онъ сжалъ огромные кулаки и началъ приближаться къ нимъ.
   -- Не кричи такъ и помни, съ кѣмъ ты говоришь!-- громко сказалъ Мирскій.
   Панъ Рохъ вздрогнулъ и невольно выпрямился во фрунтъ.
   -- Если вамъ приказали насъ везти, то вы и везите, но голоса не возвышайте, потому что завтра же можете поступить подъ команду каждаго изъ насъ,-- прибавилъ Станкевичъ.
   Панъ Рохъ вытаращилъ глаза и молчалъ.
   -- Нечего сказать, панъ Рохъ, оплошали вы,-- сказалъ Оскерко.-- То, что вы говорите о нашей помощи, просто глупость: во-первыхъ, мы спали, а, во-вторыхъ, каждый изъ насъ скорѣе поторопился бы убѣжать самъ, чѣмъ помогать другому. Но вы оплошали! Тутъ никто, кромѣ васъ, не виноватъ. Я первый приказалъ бы разстрѣлять васъ за то, что вы заснули, какъ сурокъ, и позволили плѣннику убѣжать въ вашемъ шлемѣ и плащѣ, даже на вашей лошади. Вѣдь, это неслыханное дѣло.
   -- Старая лисица перехитрила молодаго человѣка!--сказалъ Мирскій.
   -- Іисусъ, Марія! и сабли моей нѣтъ!
   -- Развѣ ему сабля не пригодится? -- усмѣхнулся Станкевичъ. -- Правду говоритъ панъ Оскерко: оплошали вы. Пистолеты-то были у васъ?
   -- Какже!--отвѣтилъ совершенно растерявшійся Ковальскій и вдругъ схватился за голову.
   -- И письмо пана гетмана къ биржанскому коменданту! Что я, несчастный, теперь буду дѣлать?... Пропалъ я на вѣки! Лучше бы меня разстрѣляли!
   -- Это васъ не минетъ!--важно сказалъ Мирскій. -- Какъ же вы теперь повезете насъ въ Биржи?... Вы будете говорить, что привезли насъ, какъ плѣнниковъ, а мы, старшіе чиномъ, скажемъ, что вы должны быть заключены въ тюрьму. Какъ вы думаете, кому скорѣй повѣрятъ?... Или вы разсчитываете, что шведскій комендантъ задержитъ насъ для того, чтобы доставить удовольствіе пану Ковальскому? Скорѣе онъ повѣритъ намъ и прикажетъ васъ запереть.
   -- Пропалъ я, пропалъ!--стоналъ Ковальскій.
   -- Глупости!--сказалъ Володіёвскій.
   -- Что дѣлать, панъ комендантъ?-- спросилъ вахмистръ.
   -- Убирайся ко всѣмъ чертямъ!-- разгорячился Ковальскій.-- Почемъ я знаю, что дѣлать и куда ѣхать?... Чтобы тебя громъ убилъ!
   -- Поѣзжайте, поѣзжайте въ Биржи... увидите! -- сказалъ Мирскій.
   -- Поворачивай въ Кейданы!--крикнулъ Ковальскій.
   -- Если васъ тамъ не поставятъ къ стѣнѣ и не разстрѣляютъ, пусть меня назовутъ дуракомъ! -- сказалъ Оскерко. -- Какъ вы предстанете предъ лицомъ гетмана? Васъ ждетъ позоръ и пуля въ лобъ--ничего больше!
   -- Я ничего другаго и не заслуживаю! -- сказалъ бѣдный панъ Рохъ.
   -- Глупости, офицеръ! Мы одни можемъ спасти васъ,--сказалъ Оскерко.--Вы знаете, что мы готовы были идти съ гетманомъ на край свѣта и погибнуть, и служили мы больше вашего, и положеніе занимали лучшее. Не разъ проливали мы кровь за отечество и всегда охотно прольемъ ее, но гетманъ, измѣнилъ отечеству, предалъ этотъ край въ руки врага, соединился съ; нимъ противъ нашего милостиваго короля, которому мы всѣ присягали. Вы думаете, такимъ солдатамъ, какъ мы, легко было нарушить дисциплину, идти противъ своего гетмана? Но кто теперь съ гетманомъ, тотъ противъ отечества! Кто теперь съ гетманомъ, тотъ противъ короля, тотъ измѣнникъ! Мы бросили наши булавы подъ ноги гетману, потому что такъ приказывали намъ долгъ и совѣсть. И кто же сдѣлалъ это: одинъ я, что ли? Нѣтъ, и панъ Мирскій, и панъ Станкевичъ, лучшіе солдаты, честнѣйшіе люди! Кто остался при немъ?-- мерзавцы! А вы, почему вы не идете по слѣдамъ болѣе старшихъ и болѣе опытныхъ людей, чѣмъ вы? Хотите опозорить свое имя, быть названнымъ измѣнникомъ?... Загляните въ себя, спросите свою совѣсть, что нужно дѣлать: оставаться ли измѣнникомъ съ измѣнникомъ Радзивилломъ, или идти съ нами, которые готовы служить отечеству до послѣдняго издыханія?... Лучше бы земля поглотила насъ, чѣмъ мы оказали неповиновеніе гетману, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, лучше бы души наши сдѣлались добычей дьявола, прежде чѣмъ мы измѣнили бы королю и отечеству для личныхъ выгодъ Радзивилла!
   Рѣчь эта, казалось, произвела большое впечатлѣніе на пана Роха.
   -- Что вы хотите отъ меня?-- спросилъ онъ, немного погодя.
   -- Чтобъ вы вмѣстѣ съ нами отправились къ воеводѣ витебскому.
   -- Да, вѣдь, мнѣ приказано отвести васъ къ Биржи.
   -- Поди, толкуй съ нимъ!-- махнулъ рукою Мирскій.
   -- Вотъ мы и хотимъ, чтобъ вы не слушались приказанія, чтобы вы оставили гетмана и пошли съ нами, поймите же!-- нетерпѣливо сказалъ Оскерко.
   -- Толкуйте, что хотите, ничего изъ этого не выйдетъ... Я солдатъ...Что бы я стоилъ, еслибъ оставилъ гетмана? Не мой разумъ -- его, не моя воля -- его. Если онъ грѣшитъ, то онъ и отвѣчать будетъ и за себя, и за меня, а моя обязанность слушаться его!... Я простой человѣкъ, хитростей вашихъ не понимаю; знаю, что слушаться надо, и баста.
   -- Ну, дѣлайте, что хотите!-- сказалъ Мирскій.
   -- Ужь и то мой грѣхъ,-- продолжалъ панъ Рохъ,-- что я приказалъ повертывать въ Кейданы, когда мнѣ приказано ѣхать въ Биржи... Меня совсѣмъ ошеломилъ тотъ шляхтичъ: родной, а сдѣлалъ со мной то, чего бы и чугой не сдѣлалъ... Еслибъ не родной, а то родной! Бога у него въ душѣ нѣтъ: и лошадь у меня взялъ, и милости княжеской лишилъ, и подъ наказаніе подвелъ... Хорошъ родной! А вы, все-таки, въ Биржи поѣдете, а тамъ будь, что будетъ!... Ну, въ Биржи повертывайте, скоты!-- крикнулъ панъ Ковальскій на драгуновъ.
   Они повернули опять въ Биржи. Панъ Рохъ приказалъ одному изъ солдатъ сѣсть въ телѣгу, самъ усѣлся на его лошадь и поѣхалъ рядомъ съ повозкой, повторяя отъ времени до времени:
   -- Родной -- и такую штуку отмочилъ!
   Плѣнники, несмотря на свое горе и опасность положенія, не могли удержаться отъ смѣха. Наконецъ, Володіёвскій сжалился надъ несчастнымъ офицеромъ:
   Успокойтесь, панъ Ковальскій, этотъ человѣкъ и не таить, какъ вы, за носъ проводилъ... Онъ самого Хмельницкаго одурачилъ.
   Ковальскій не отвѣтилъ ничего, только немного отъѣхалъ отъ повозки, боясь насмѣшекъ. Онъ былъ такъ убитъ, что на вето жалко было смотрѣть.
   А полковники разговаривали о панѣ Заглобѣ и его чудесномъ бѣгствѣ.
   Къ вечеру на горизонтѣ показались очертанія горы Салтувель-Калнасъ, у подножія которой расположены Шавли. Но дорогѣ во всѣхъ селахъ и деревняхъ царствовало безпокойство. Очевидно, извѣстіе о переходѣ гетмана на сторону шведовъ облетѣло всю Жмудь. Жители цѣлыми массами, съ генами, дѣтьми и домашнимъ скарбомъ, покидали свои дома и бѣжали въ ближайшіе лѣса. Мѣстами княжескихъ солдатъ принимали прямо за шведовъ, шляхтичи въ своихъ засцянкахъ разспрашивали, кто они такіе и куда идутъ, а когда Ковальскій, вмѣсто отвѣта, приказывалъ имъ сойти съ дороги, дѣло доходило чуть не до драки.
   Большая дорога изъ Ковно до Митавы была вся запружена папскими колясками. Жены и дѣти шляхтичей торопились укрытьи отъ войска въ курляндскихъ владѣніяхъ.
   Въ самыхъ Шавляхъ, королевской экономіи, польскія войска отсутствовали, за то плѣнные полковники въ первый разъ увидали шведскій отрядъ изъ двадцати пяти рейтеровъ. Панъ Володіёвскій, который никогда не видѣлъ шведовъ, посматривалъ на нихъ жадными глазами, какъ волкъ на стадо овецъ, и отчаянно поводилъ усиками.
   Панъ Ковальскій разсказалъ шведскому офицеру, кто онъ такой, куда ѣдетъ, кого везетъ и пожелалъ, чтобы шведы присоединились къ его отряду для большей безопасности. Но офицеръ отвѣтилъ, что имѣетъ приказъ проникнуть какъ можно дальше въ глубину края, чтобы получше ознакомиться съ положеніемъ вещей, что дорога безопасна, потому что маленькіе отряды изъ Биржи разъѣзжаютъ по всѣмъ направленіямъ. Давъ отдохнуть людямъ и лошадямъ, панъ Рохъ около полуночи снова пустился въ путь на востокъ, чрезъ Еговишкеле и Носвотъ, чтобы выйти на прямую поневѣжскую дорогу.
   -- Если панъ Заглоба придетъ къ намъ на помощь,-- сказалъ на разсвѣтѣ Володіёвскій,-- то именно на этой дорогѣ. Онъ успѣетъ доѣхать сюда изъ Упиты.
   -- Можетъ быть, онъ гдѣ-нибудь поджидаетъ насъ, -- сказалъ Станиславъ Скшетускій.
   -- Я надѣялся, покуда не увидалъ шведовъ, -- отвѣтилъ Станкевичъ,-- но теперь мнѣ кйжется, что намъ нѣтъ спасенія.
   -- Вся задача Заглобы избѣжать встрѣчи со шведами.
   -- Онъ не знаетъ края.
   -- За то ляуданцы хорошо знаютъ. Въ моей хоругви есть много такихъ, что возили пеньку и бочарныя клёпки въ Ригу...
   -- Стой!-- вдругъ раздался впереди повелительный голосъ пана Роха.
   -- Что тамъ?-- отозвалась стража.
   -- Стой!
   Повозка остановилась, солдаты осадили назадъ своихъ лошадей.
   При первыхъ лучахъ восходящаго солнца вдали виднѣлись густые клубы пыли.
   -- Это войско!-- вскрикнулъ панъ Володіёвскій.-- Я виму, какъ солнце играетъ на наконечникахъ копій и стрѣлъ.
   -- Вѣроятно, шведскій отрядъ.
   -- У нихъ только пѣхота вооружена луками, а тѣ приближаются быстро. То пѣхота, это наши!
   -- Наши, наши (--повторяли драгуны.
   -- Стройся!-- загремѣлъ голосъ Роха.
   Драгуны окружили повозку. Глаза пана Володіёвскаго запырялись.
   -- Это мои ляуданцы съ Заглобой, иначе и быть не можетъ!
   Отрядъ приближался рысью; наконецъ, легкій порывъ вѣтра разогналъ тучи пыли и глазамъ пана Роха представился цѣлый полкъ, идущій въ боевомъ порядкѣ. Въ первой шеренгѣ, подъ бунчукомъ, ѣхалъ какой-то важный полководецъ съ булавой въ рукѣ. Панъ.Володіёвскій едва увидалъ его, какъ эакричалъ:
   -- Заглоба! Ей-Богу, это панъ Заглоба!
   Угрюмое лицо Яна Скшетускаго озарилось улыбкой.
   -- И то онъ, подъ бунчукомъ! Въ гетманы самъ себя проізвелъ! Я узнаю его по этой причудѣ... Какимъ этотъ человѣкъ родился, такимъ и умретъ.
   -- Дай ему Богъ здоровья!-- сказалъ Оскерко и крикнулъ громко:-- Панъ Ковальскій! вашъ родственникъ пріѣхалъ навѣсить васъ!
   Но панъ Рохъ не слыхалъ; онъ весь былъ занятъ своими драгунами. И, надо отдать ему справедливость, онъ нисколько не смѣшался со своею горстью людей при видѣ идущаго на него цѣлаго полка. Ляуданцы, очевидно, хотѣли покончить дѣло миролюбиво, начали махать платками и кричать.
   -- Стой, стой!
   -- Впередъ!-- скомандовалъ панъ Рохъ,
   -- Поддайся!
   -- Пали!-- крикнулъ въ отвѣтъ Ковальскій.
   Глухое молчаніе. Ни одинъ драгунъ не выстрѣлилъ.
   Панъ Рохъ тоже онѣмѣлъ было на минуту, но тотчасъ же бѣшено накинулся на своихъ драгуновъ.
   -- Пали, мерзавцы!-- зарычалъ онъ страшнымъ голосомъ и однимъ ударомъ кулака свалилъ съ лошади ближайшаго солдата.
   Другіе невольно попятились, но ни одинъ не хотѣлъ слушать приказанія. Вдругъ весь отрядъ пана Роха разсыпался по нолю, какъ стадо испуганныхъ куропатокъ.
   -- Все-таки, я приказалъ бы разстрѣлять этихъ солдатъ!-- пробормоталъ Мирскій.
   Ковальскій, видя, что его всѣ покинули, повернулъ коня въ атакующимъ.
   -- Тамъ моя смерть!-- закричалъ онъ, но едва успѣлъ проскакать половину дороги, какъ въ рядахъ пана Заглобы послышался выстрѣлъ изъ пушки; картечи со свистомъ пролетѣли надъ повозкой, конь пана Роха, зашатался и упалъ, придавивъ всадника.
   Въ ту же минуту какой-то солдатъ изъ хоругви Володіёвскаго съ быстротою молніи кинулся впередъ и схватилъ за шиворотъ поднимающагося съ земли офицера.
   -- Это Юзва Бутримъ!-- крикнулъ Володіёвскій,-- Юзва безногій!
   Панъ Рохъ, въ свою очередь, схватилъ Юзву. за полу,-- пола осталась въ его рукахъ, стремя Бутрима лопнуло и самъ онъ слетѣлъ на земь, но пана Роха, все-таки, не выпустилъ. Борцы сцѣпились другъ съ другомъ и катались по дорогѣ.
   На помощь Юзвѣ подоспѣли другіе. Два десятка рукъ ухватили пана Ковальскаго, который отбивался, какъ медвѣдь, осажденный собаками, падалъ на землю, поднимался вновь и ни за что не хотѣлъ отдаться въ руки непріятеля.
   Наконецъ, силы оставили его и онъ лишился чувствъ. Въ это время панъ Заглоба находился уже въ повозкѣ и обнималъ по очереди бывшихъ товарищей по заточенію.
   -- Ага!-- кричалъ онъ, задыхаясь,-- пригодился на что-нибудь Заглоба! Зададимъ мы теперь Радзивиллу! Господа, мы свободны и люди у насъ есть! Сейчасъ же пойдемъ грабить его имѣнія! Что? удалась моя выдумка?... Не тѣмъ, такъ другимъ способомъ, а ужь я освободился и васъ освободилъ... Ужь такъ я усталъ, еле духъ перевожу! На радзивилловскія имѣнія, на радзивилловскія имѣнія, господа! Вы еще не знаете всего!...
   Дальнѣйшія изліянія пана Заглобы были прерваны ляуданцами, которые спѣшили увидать своего полковника. Бутримы, Госцевичи, Домашевичи и Гаштовты толпились вокругъ повозки и орали во все горло:
   -- Виватъ, виватъ!
   -- Панове!-- сказалъ маленькій рыцарь, когда вокругъ него немного утихло,-- милые товарищи! Спасибо вамъ за помощь... Страшное дѣло, что мы должны ослушаться гетмана и поднимать на него руку, но когда измѣна очевидна, другаго средства нѣтъ! Не покинемъ отчизны и самого милостиваго короля...Виватъ король Янъ Казиміръ!...
   -- Виватъ король Янъ Казиміръ!-- повторилъ перекатъ голосовъ.
   -- Ѣхать въ радзивилловскія имѣнія,-- крикнулъ Заглоба,-- заглянуть къ нему въ амбары и погреба!
   -- Коней намъ!-- распорядился маленькій рыцарь.
   Ляуданцы побѣжали за лошадьми.
   -- Панъ Михалъ,-- сказалъ Заглоба,-- я начальствовалъ вашими людьми и охотно сознаюсь, что они вели себя какъ слѣдуетъ... Но теперь вы свободны, и я отдаю власть въ ваши Ни.
   -- Пусть будетъ такъ.
   Панъ Михалъ взялъ булаву изъ рукъ Заглобы, въ одинъ мигъ построилъ свой полкъ и двинулъ его впередъ.
   -- Куда мы пойдемъ?-- спросилъ Заглоба.
   -- По правдѣ сказать, я и самъ не знаю, еще не подумалъ объ этомъ,-- сказалъ панъ Михалъ.
   -- Нужно рѣшить, что намъ дѣлать,-- сказалъ Мирскій,-- и рѣшить сейчасъ же. Только позвольте мнѣ отъ имени всѣхъ насъ принести благодарность пану Заглобѣ, что онъ не забылъ насъ in rebus augustus, освободилъ изъ плѣна.
   -- А что?-- спросилъ Заглоба, самодовольно покручивая усы.-- Безъ меня вы были бы въ Биржахъ... Справедливость заставляетъ признать, что кто чего не придумаетъ, а Заглоба все придумаетъ... Мы и не въ такихъ тискахъ бывали, панъ Михалъ! Помните, какъ я спасъ васъ, когда мы съ Еленой бѣжали отъ татаръ, а?
   Панъ Михалъ могъ бы отвѣтить, что тогда не панъ Заглоба его, а онъ спасъ пана Заглобу, но счелъ за нужное лучше промолчать. Старый шляхтичъ продолжалъ далѣе:
   -- Благодарности излишни, потому что сегодня я услужилъ вамъ, а завтра вы мнѣ услужите. Я такъ радъ видѣть васъ на свободѣ, что какъ будто бы одержалъ величайшую побѣду. Оказывается, что еще ни голова, ни рука моя не устарѣли.
   -- Вы прямо въ Упиту поѣхали?-- спросилъ панъ Михалъ.
   -- А то еще куда же мнѣ ѣхать? Въ Кейданы, что ли, волку въ пасть лѣзть? Конечно, въ Упиту, и вы можете догадаться, что я не жалѣлъ лошади, а лошадь мнѣ попалась хорошая. Вчера утромъ я былъ уже въ Упитѣ, а въ полдень мы вошли въ Биржамъ, въ ту сторону, гдѣ я разсчитывалъ встрѣтить васъ.
   -- А какъ же мои люди сразу повѣрили вамъ?
   -- Безъ особеннаго труда. Во-первыхъ, у меня былъ вашъ перстень, а, во вторыхъ ляуданцы только что услыхали о важенъ арестѣ и объ измѣнѣ князя. Я засталъ тамъ депутацію отъ хоругви пана Мирскаго и пана Станкевича: она предлагала всѣмъ собраться воедино противъ измѣнника гетмана. Какъ я имъ сказалъ, что васъ везутъ въ Биржи, дѣло загорѣлось. За лошадьми сейчасъ же послали, осѣдлали ихъ и въ полдень мы уже были въ дорогѣ. Конечно, я взялъ на себя команду.
   -- А откуда вы достали бунчукъ?-- спросилъ Янъ Скшетускій.-- Издали мы думали, что это гетманъ.
   -- А что, вѣдь, это много придало мнѣ важности, не правда ли?... Откуда я бунчукъ взялъ? Отъ гетмана пріѣхалъ панъ Щитъ съ приказомъ, чтобъ ляуданцы шли въ Кейданы, съ бунчукомъ для пущей важности. Я приказалъ его тотчасъ же арестовать, а бунчукъ нести надъ собою, чтобъ обмануть при встрѣчѣ шведовъ.
   -- Какъ вы все это мудро обдумали!-- сказалъ Оскерко.
   -- Точно Соломонъ,-- прибавилъ Станкевичъ.
   Панъ Заглоба чувствовалъ себя на седьмомъ небѣ.
   -- Поговоримъ, что теперь намъ дѣлать?-- сказалъ онъ.-- Если вы захотите терпѣливо выслушать меня, я скажу вамъ, что придумалъ за дорогу. Съ Радзивилломъ я не совѣтую начинать войну по двумъ соображеніямъ: во-первыхъ, онъ щука, а мы ничто иное, какъ окуни. Окуню лучше никогда не повертываться головой къ щукѣ,-- его могутъ проглотить,-- а хвостомъ, потому что хвостъ оберегаютъ колючія перья. Пусть его черти поскорѣй на вертелъ всадятъ и смолой поливаютъ, только не пережарили бы...
   -- Во-вторыхъ?-- перебилъ Мирскій.
   -- Во-вторыхъ, еслибъ какой-нибудь случай отдалъ насъ въ его руки, то онъ задалъ бы намъ такую лупку, что всѣ сороки на Литвѣ цѣлый годъ стрекотали бы объ этомъ... Посмотритека, что было написано въ письмѣ, которое Ковальскій везъ къ шведскому коменданту въ Биржи, и вы узнаете пана воеводу Виленскаго, если его до сихъ поръ не знали!
   Онъ досталъ письмо и подалъ его Мирскому.
   -- Э! да это по-нѣмецки или по-шведски,-- сказалъ старый полковникъ.-- Кто изъ васъ можетъ прочесть?
   Оказалось, что читать по-нѣмецки умѣетъ только Станиславъ Скшетускій, да и тотъ только по-печатному.
   -- Ну, все равно, я разскажу вамъ всю суть,-- сказалъ Заглоба.-- Когда въ Упитѣ солдаты послали за лошадьми въ поле, у меня оставалось свободное время, я приказалъ притащить къ себѣ за пейсы жида и заставилъ его прочитать мнѣ письмо. Изволте ли видѣть, панъ гетманъ поручаетъ биржанскому коменданту, дли пользы его величества короля шведскаго, отправить назадъ нашъ конвой и потомъ потихоньку разстрѣлять васъ всѣхъ до единаго.
   Полковники всплеснули руками, за исключеніемъ одного Мирнаго. Тотъ покачалъ головой и сказалъ:
   -- Меня и то удивляло, что онъ выпускаетъ изъ Кейданъ живыми. У него, вѣроятно, были какія-нибудь соображенія, въ силу которыхъ онъ не могъ осудить насъ на смерть.
   -- Вѣроятно, боялся общественнаго мнѣнія?
   -- Можетъ быть.
   -- Кахъ бы тамъ ни было, хорошъ человѣкъ!-- воскликнулъ маленькій рыцарь.-- Я еще такъ недавно спасъ ему жизнь.
   -- А я служилъ его отцу, а потомъ ему самому тридцать пять лѣтъ!-- сказалъ Станкевичъ.
   -- Страшный человѣкъ!-- прибавилъ Станиславъ Скшетускій.
   -- Такъ вотъ этому-то страшному человѣку и нечего лѣзть и пасть,-- сказалъ Заглоба.-- Чортъ бы его побралъ! Будемъ избѣгать битвы съ нимъ и станемъ разорять всѣ его имѣнія, какія попадутся на дорогѣ. Пойдемъ къ воеводѣ витебскому, чтобъ пѣть хоть какого-нибудь начальника, какую-нибудь защиту, а по дорогѣ заберемъ все, что найдется въ амбарахъ, конюшняхъ я подвалахъ. Ужь тутъ меня никто не проведетъ. Деньги какія-нибудь найдутся въ экономіяхъ, -- и деньги возьмемъ. Чѣмъ больше привеземъ мы воеводѣ витебскому, тѣмъ лучше онъ прянетъ насъ.
   -- Онъ и такъ приметъ насъ съ распростертыми объятіями, -- сказалъ Оскерко.-- Но совѣтъ идти къ нему хорошъ и лучше ничего невозможно придумать.
   -- Мы согласны,-- сказалъ Станкевичъ.
   -- И я!-- присоединился къ нимъ панъ Михалъ.-- Такъ, знапть, идемъ къ воеводѣ витебскому! Да будетъ онъ тѣмъ вождемъ, о которомъ мы просили Бога.
   Нѣкоторое время рыцари ѣхали молча. Вдругъ панъ Михалъ какъ-то особенно безпокойно началъ повертываться на своемъ сѣдлѣ.
   -- А если мы шведовъ встрѣтимъ на дорогѣ: будемъ драться съ ними, или нѣтъ?-- спросилъ онъ нерѣшительно у старшихъ товарищей.
   -- Если попадутся, то отчего же и нѣтъ?-- отвѣтилъ Станкевичъ.-- Вѣроятно, Радзивиллъ уже увѣрилъ шведовъ, что вся Литва въ его рукахъ и что всѣ охотно отступились отъ Яна Казиміра. Не дурно бы показать на дѣлѣ, что это неправда.
   -- Совершенно справедливо!-- согласился Мирскій.-- Если какой-нибудь отрядъ попадется намъ, то мы его поколотимъ. Точно также я думаю, что на самого князя нападать не слѣдъ,-- не сладимъ. Онъ великій полководецъ! Но, избѣгая битвы, не мѣшало бы раза два-три покружить около Кейданъ.
   -- Чтобъ разграбить его имѣнія?-- спросилъ Заглоба.
   -- Нѣтъ, чтобъ собрать какъ можно больше людей. Моя хоругвь и хоругвь пана Станкевича примкнутъ къ намъ. Если же они разбиты,-- что весьма вѣроятно, -- солдаты будутъ приходить къ намъ по одиночкѣ. И шляхты соберется десятокъ-другой. Мы приведемъ, такимъ образомъ, пану Сапѣгѣ большую силу, чѣмъ та, которая теперь находится въ нашемъ распоряженіи.
   Разсчетъ пана Мирскаго былъ вѣренъ. Доказательствомъ этому могли служить драгуны пана Роха: за исключеніемъ его самого, всѣ они безъ колебанія перешли къ пану Михалу, а въ радзивилловскихъ полкахъ такихъ должно было найтись не мало. Заранѣе можно было разсчитывать, что первая стычка со шведами вызоветъ возстаніе во всемъ краю.
   Панъ Володіёвскій порѣшилъ идти въ сторону Поневѣжа, забрать въ окрестностяхъ Упиты сколько можно шляхты, а затѣмъ углубиться въ Роговскую пущу, гдѣ, по его разсчетамъ, должны были скрываться остатки мятежныхъ полковъ. Теперь весь отрядъ остановился на отдыхъ около рѣки Лавечи, въ лѣсу.
   Но большой дорогѣ тянулись тысячи крестьянъ, скрывающихся въ лѣса отъ шведскаго нашествія. Солдаты отъ времени до времени выходили на дорогу, но не могли добиться сколько-нибудь вѣрныхъ свѣдѣній.
   Крестьяне были въ полномъ смятеніи," каждый отдѣльно увѣрялъ, что шведы близко, очень близко, но болѣе точныхъ указаній дать никто не могъ.
   Когда стемнѣло совсѣмъ, до ушей рыцарей долетѣлъ звукъ отдаленнаго колокола.
   -- Что это?-- спросилъ Заглоба.-- Въ вечернѣ? Поздно уже.
   Панъ Володіёвскій началъ внимательно прислушиваться.
   -- Это тревога!-- сказалъ онъ.-- Не знаетъ ли кто-нибудь изъ васъ, что за селеніе въ той сторонѣ?
   -- Кляваны, панъ полковникъ!-- отвѣтилъ одинъ изъ Госцевичей.-- Мы туда съ поташомъ ѣздимъ.
   -- Слышите звонъ?
   -- Слышимъ! Это что-то не къ добру!
   Панъ Михалъ махнулъ рукой трубачу и вдругъ тихій голосъ трубы нарушилъ спокойствіе лѣса. Отрядъ двинулся впередъ.
   Всѣ глаза были направлены въ сторону, откуда слышался все болѣе и болѣе отчаянный звонъ. Вскорѣ на горизонтѣ показалось яркое пламя.
   -- Зарево!-- шепнулъ панъ Михалъ и наклонился къ Скшетускому:-- шведы!
   -- Воспользуемся!-- отвѣтилъ панъ Янъ.
   -- Странно мнѣ, зачѣмъ они подожгли?
   -- Должно быть, шляхта оказала сопротивленіе, или крестьяне вступились, когда они напали на костёлъ.
   -- Посмотримъ, посмотримъ!-- и панъ Михалъ самодовольно улыбнулся.
   Въ это время къ нему подскакалъ панъ Заглоба.
   -- Панъ Михалъ!
   -- Что?
   -- Я чувствую, что шведскимъ мясомъ запахло. Должно быть, будетъ битва, а?
   -- Какъ Богъ дастъ, какъ Богъ дастъ!
   -- А кто будетъ сторожить плѣнника?
   -- Какого плѣнника?
   -- Конечно, не меня,-- Ковальскаго. Видите, панъ Михалъ, намъ очень важно, чтобъ онъ не убѣжалъ. Помните, что гетманъ ничего не знаетъ о нашемъ освобожденіи и никогда не узнаетъ, если ему не донесетъ Ковальскій. Надзоръ за нимъ умно поручить какому-нибудь вѣрному человѣку. Во время битвы онъ легко можетъ дать стрекача.
   -- Да, вы правы, около него надо кого-нибудь оставить. Не хотите ли вы присмотрѣть за нимъ?
   -- Гм...битвы мнѣ жаль!...Положимъ, ночью, при огнѣ, я ничего не вижу. Еслибъ это было днемъ,-- о! тогда вы меня ни-за что не уговорили бы... Но коль скоро publicum bonum требуетъ этого, пусть такъ будетъ!
   -- Хорошо. Я оставлю вамъ на подмогу пять человѣкъ, а если онъ попытается бѣжать, то стрѣляйте ему въ голову.
   -- Онъ у меня смягчится, какъ воскъ, не бойтесь!... А пожаръ-то все сильнѣй разгорается. Гдѣ мнѣ стоять съ Ковальскимъ?
   -- Гдѣ хотите! Теперь мнѣ нѣтъ времени,-- сказалъ панъ Михалъ и поѣхалъ впередъ.
   Пожаръ разливался все сильнѣй. Подулъ вѣтеръ и вмѣстѣ съ колокольнымъ звономъ принесъ отголоски выстрѣловъ.
   -- Рысью!-- скомандовалъ панъ Володіёвскій.
   

Глава IV.

   Приблизившись къ деревнѣ, рыцари замедлили шагъ и увидали широкую улицу, залитую кровавымъ отблескомъ пожара.
   Дома горѣли по обѣимъ сторонамъ, осыпая близъ лежащія строенія цѣлыми снопами искръ. На улицѣ виднѣлись большія и маленькія кучки людей. Человѣческій крикъ смѣшивался со звономъ колокола укрытаго среди деревьевъ костела, съ мычаньемъ коровъ, воемъ собакъ и рѣдкими выстрѣлами изъ огнестрѣльнаго оружія.
   Панъ Володіёвскій тотчасъ же замѣтилъ нѣсколько рейтеровъ въ Круглыхъ шляпахъ и высокихъ сапогахъ. Одни изъ нихъ дрались съ крестьянами, вооруженными вилами и цѣпами, другіе рапирами выгоняли на дорогу воловъ, коровъ, овецъ, третьихъ едва можно было узнать посреди цѣлыхъ облаковъ пуха и перьевъ,-- такъ они обвѣшали себя домашнею птицей, трепещущею крыльями въ предсмертныхъ судорогахъ. Прислуга держала коней офицеровъ, очевидно, занятыхъ въ это время грабежомъ.
   Дорога въ деревню шла подъ гору, черезъ березовый лѣсокъ, такъ что ляуданцы, невидимые, сами могли отлично видѣть всю картину непріятельскаго нашествія: рейтеровъ, безпорядочныя кучки крестьянъ и отчаянно защищающихся женщинъ. Все это быстро двигалось и перемѣняло мѣсто, какъ куклы въ театрѣ маріонетокъ.
   Пожаръ потрясалъ надъ деревней своею огненною гривой и вылъ съ каждою минутой все сильнѣе.
   Панъ Володіёвскій, подъѣхавъ со всею хоругвью къ открытой настежь околицѣ, приказалъ идти вольнымъ шагомъ. Онъ могъ житъ въ рукахъ, тотъ держитъ всю Ляуду, въ которой шляхта, по примѣру Володіёвскаго, начинаетъ бунтовать противъ насъ. Гарасимовича выслали мы въ Заблудовъ съ инструкціями, какъ поступать съ тамошними конфедератами. Твой дядя, Якубъ, пользуется тамъ большимъ вліяніемъ; напиши ему, если надѣешься, что можешь письменно склонить его на нашу сторону.
   "Пребывая къ тебѣ благосклонными, поручаемъ тебя милости Божіей".
   Кмицицъ, прочитавъ письмо, въ глубинѣ души обрадовался, что полковникамъ удалось освободиться отъ шведскихъ рукъ (хорошо, еслибъ они выскользнули и изъ радзивилловскихъ), но, тѣмъ не менѣе, исполнилъ всѣ приказы князя, отослалъ кавалерію, пѣхоту оставилъ въ Кейданахъ и даже началъ сыпать земляныя укрѣпленія вокругъ замка и города, обѣщавшись себѣ послѣ окончанія работъ ѣхать въ Биллевичи за паномъ мечникомъ и его племянницей.
   "Я не употребляю насилія, развѣ только въ крайности, -- думалъ онъ, -- и ни въ какомъ случаѣ не обижу Александру. Наконецъ, это не моя воля, а княжеское распоряженіе. Она приметъ меня неласково, -- я знаю, но, Богъ дастъ, современемъ убѣдится въ чистотѣ моихъ намѣреній, увидитъ, что, служа Рад-зивиллу, я служу своему отечеству".
   И Кмицицъ дѣятельно укрѣплялъ Кейданы, будущую резиденцію его Александры.
   Тѣмъ временемъ панъ Володіёвскій бѣжалъ отъ гетмана, а гетманъ дѣятельно его преслѣдовалъ. Пану Михалу стало тѣсно: отъ Биржъ подвинулись на югъ значительные отряды шведскихъ войскъ, востокъ былъ занятъ полками царя, а на кейданской дорогѣ ждалъ гетманъ.
   Панъ Заглоба былъ очень недоволенъ такимъ положеніемъ вещей и поминутно обращался къ пану Володіёвскому съ вопросомъ:
   -- Панъ Михалъ, ради Христа, скажите: пробьемся мы, или не пробьемся?
   -- Объ этомъ и думать нечего! -- отвѣчалъ маленькій рыцарь. -- Вы знаете, трусомъ меня назвать нельзя, я ударю на кого угодно, хоть на самого дьявола, но съ гетманомъ не справлюсь, да и не мнѣ равняться съ нимъ!... Вы сами же говорили, что мы окуни, а онъ щука. Я сдѣлаю все, что отъ меня
   -- Впередъ!
   Ляуданцы наклонились къ конскимъ шеямъ и понеслись, какъ вихрь.
   Шведы подпустили ихъ близко и только тогда выстрѣлили изъ пистолетовъ, но залпъ не могъ нанести особаго вреда скрытымъ за лошадиными головами всадникамъ. Только нѣсколько человѣкъ выпустили изъ рукъ поводья, остальные грудь съ грудью сшиблись со шведами. Легкія литовскія хоругви употребляли еще копья, но панъ Володіёвскій приказалъ оставить ихъ на дорогѣ и дѣло сразу дошло до сабель.
   Первый натискъ не могъ сломить шведовъ, но, все-таки, оттѣснилъ ихъ назадъ, такъ что они начали пятиться, отбиваясь рапирами, а ляуданцы бѣшено нападали на нихъ съ своими саблями. Трупы валились одинъ за другимъ. Давка становилась все сильнѣй.
   Шведы отступали все скорѣй, хотя и въ полномъ порядкѣ. Впрочемъ, имъ трудно было разсыпаться, потому что обѣ стороны улицы были огорожены садовыми заборами. Отъ времени до времени они пробовали держаться на мѣстѣ, но не могли.
   То была странная битва, гдѣ дрались только первые ряды, а остальные могли только напирать на стоящихъ впереди. Благодаря этому, свалка обратилась въ отчаянную рѣзню.
   Панъ Володіёвскій, передавъ надзоръ за атакой старшимъ полковникамъ и Яну Скшетускому, дрался въ первой шеренгѣ. Что ни минута, то шведская шляпа падала внизъ, словно ныряла въ глубину; по временамъ рапира, выбитая изъ рукъ рейтера, со свистомъ взлетала кверху, одновременно съ этимъ слышался пронзительный человѣческій крикъ и шляпа вновь исчезала въ тѣснотѣ. Одного рейтера замѣнялъ другой, другаго третій, а панъ Володіёвскій все подвигался впередъ. Маленькіе глазки его свѣтились, какъ двѣ свѣчки, но онъ не увлекался, не забывалъ себя, не махалъ саблей, какъ цѣпомъ.
   Какъ женщина во время жатвы конопли углубится въ нее такъ, что зеленые стебли совершенно закроютъ ее и только по колебаніямъ кистей узнаешь ея дорогу, такъ и панъ Володіёвскій исчезалъ въ толпѣ рослыхъ шведовъ, но тамъ-то и падали они, какъ падаютъ колосья подъ серпомъ жницы. Панъ Станиславъ Скшетускій и угрюмый Юзва Бутримъ шли съ нимъ рядомъ. Наконецъ, задніе ряды шведовъ очутились на лужайкѣ передъ костёломъ, за ними послѣдовали и передніе. Раздалась команда офицера, который, очевидно, хотѣлъ ввести въ бой всѣхъ своихъ людей, и длинный прямоугольникъ рейтеровъ въ одно мгновеніе растянулся въ длинную линію.
   Но Янъ Скшетускій,-- онъ предводительствовалъ головой хоругви,--не послѣдовалъ примѣру шведскаго капитана, а, вмѣсто того, ринулся впередъ плотною колонной, которая разорвала шведскую цѣпь и быстро повернула вправо, къ церкви. На лѣвую сторону ударили Широкій и Станкевичъ съ частью ляуданцевъ и драгунами Ковальскаго. Тогда закипѣли двѣ битвы, но не надолго. Лѣвое крыло шведовъ не успѣло сформироваться и разсыпалась сразу; правое, подъ начальствомъ офицера, сопротивлялось дольше, но, наконецъ, начало отступать, мѣшаться и пошло по стопамъ перваго.
   Лужайка была обширна, но, къ сожалѣнію, огорожена со всѣхъ сторонъ высокимъ плетнемъ, а противуположныя ворота церковная прислуга догадалась запереть.
   Шведы въ разсыпную бѣгали кругомъ, а ляуданцы гонялись за ними. Въ иныхъ мѣстахъ дрались цѣлыми кучками, въ другихъ битва смѣнялась одиночными поединками, гдѣ солдатъ сходился съ солдатомъ, рапира скрещивалась съ саблей.
   По серединѣ лужайки бѣгали лошади безъ всадниковъ, съ раздувшимися отъ страха ноздрями и развѣвающеюся гривой.
   Панъ Володіёвскій искалъ повсюду офицера и послѣ долгихъ стараній отыскалъ-таки его въ то время, когда онъ отбивался отъ двухъ Бутримовъ.
   -- Прочь!-- крикнулъ онъ Бутримамъ.
   Послушные солдаты отскочили въ сторону, и маленькій рыцарь столкнулся со шведомъ такъ, что кони обоихъ присѣли на заднія ноги.
   Офицеръ хотѣлъ однимъ ударомъ ссадить противника съ коня, но панъ Володіёвскій описалъ молніеносный полукругъ своею шпагой и рапира шведа взлетѣла на воздухъ. Офицеръ склонился къ кабурамъ, но, раненый въ щеку, выпустилъ поводья изъ лѣвой руки.
   -- Брать живымъ!-- крикнулъ Володіёвскій Бутримамъ.
   Ляуданцы подхватили раненаго, а маленькій рыцарь пустился вглубь площадки, въ погоню за остальными рейтерами.
   Но шведы начали повсюду уступать болѣе опытной въ фехтовальномъ искусствѣ шляхтѣ. Одни, схватившись за острія рапиръ, протягивали ее рукоятью къ противникамъ, другіе бросали имъ подъ ноги свое оружіе съ крикомъ "пардонъ!"
   Наконецъ, на площадку нахлынули крестьяне добивать раненыхъ и обирать мертвыхъ.
   Такъ кончилось первое столкновеніе литвиновъ со шведами.
   Въ это время панъ Заглоба, стоя поодаль, въ березовой рощѣ, съ телѣгой, на которой лежалъ панъ Рохъ, долженъ былъ слушать его горькіе упреки за свое коварное поведеніе.
   -- Совсѣмъ вы меня погубили, дядя! Въ Кейданахъ меня ждетъ смерть, а имя мое подвергнется вѣчному позору. Отнынѣ кто захочетъ обругать кого-нибудь дуракомъ, тотъ можетъ сказать: Рохъ Ковальскій.
   -- И, повѣрь, едва ли кто станетъ спорить,-- отвѣтилъ Заглоба.-- Лучшее доказательство этому твое удивленіе, что я провелъ тебя за носъ,-- я, который вертѣлъ крымскимъ ханомъ, какъ куклой. Что-жь, ты думалъ, несчастный, что я позволю тебѣ отвезти насъ въ Биржи, ввергнуть въ пасть шведамъ,-- насъ, величайшихъ людей, decus всей республики?
   -- Да, вѣдь, я не по своей волѣ везъ васъ туда!
   -- Но ты былъ помощникомъ палача, что кладетъ на шляхтича пятно, которое ты обязанъ смыть, иначе я сотру съ лица земли и тебя, и всѣхъ Ковальскихъ. Быть измѣнникомъ хуже, чѣмъ быть живодеромъ; но быть помощникомъ кого-то худшаго, чѣмъ живодеръ,-- это ужь послѣднее дѣло!
   -- Я служилъ гетману.
   -- А гетманъ -- чорту! Вотъ тебѣ... Ты глупъ, Рохъ, знай это разъ на всегда и въ диспуты не вступай; а если будешь дергаться за мою полу, то въ люди выйдешь, потому что я не одного вывелъ такимъ образомъ.
   Вдалекѣ послышались выстрѣлы; битва въ деревнѣ только что начиналась. Потомъ пальба превратилась, но шумъ и крики все усиливались и доносились до березовой рощицы.
   -- Тамъ ужь панъ Михалъ дѣйствуетъ, -- сказалъ Заглоба.-- Не великъ онъ, а кусается, какъ змѣя. Налущитъ онъ заморскихъ чертей, какъ гороху. Я желалъ бы быть тамъ, а не здѣсь и, все-таки, черезъ тебя долженъ только слушать отголоски битвы. Такова-то твоя благодарность? Годится такъ поступать со старшимъ родственникомъ?
   -- А за что это я долженъ быть благодаренъ?
   -- За то, что измѣнникъ не запрегъ тебя, какъ вола, хотя ты болѣе всего способенъ возить тяжести, потому что глупъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, силенъ,--понимаешь?... Эге! Тамъ все жарче дѣлается. Слышишь? Это шведы ревутъ, какъ коровы на пастбищѣ.
   Тутъ панъ Заглоба сдѣлался важенъ (онъ былъ непокоенъ); но вдругъ проницательно посмотрѣлъ прямо въ глаза пану Роху и спросилъ:
   -- Кому ты желаешь побѣды?
   -- Конечно... нашимъ.
   -- Вотъ видишь! А почему не шведамъ?
   -- Потому что предпочиталъ бы ихъ бить. Что наши, то наши!
   -- Въ тебѣ пробуждается совѣсть... А какъ же ты могъ отдавать шведамъ своихъ соплеменниковъ?
   -- Я получилъ такой приказъ.
   -- А теперь такой приказъ болѣе не существуетъ?
   -- Теперь нѣтъ.
   -- Твое начальство теперь -- это панъ Володіёвскій.
   -- Ну... какъ же это такъ?
   -- Такъ. Ты долженъ слушать, что тебѣ прикажетъ панъ Володіёвскій.
   -- Хорошо.
   -- Онъ, прежде всего, прикажетъ тебѣ отречься отъ Радзивилла и служить отечеству.
   -- Какъ же это такъ?--повторилъ свой вопросъ панъ Рохъ, почесывая въ затылкѣ.
   -- Приказъ!-- закричалъ Заглоба.
   -- Слушаю!-- отвѣтилъ панъ Рохъ.
   -- Хорошо. При первомъ случаѣ будешь бить шведовъ.
   -- Коли приказъ, такъ приказъ!-- отвѣтилъ панъ Ковальскій и глубоко вздохнулъ, какъ будто бы съ него свалилась огромная тяжесть.
   Заглоба также былъ очень доволенъ, потому что имѣлъ на пана Роха свои виды. Они начали прислушиваться къ долетающимъ до нихъ отголоскамъ битвы, пока все не стихло. Заглоба дѣлался все. болѣе и болѣе безпокойнымъ.
   -- А что, если имъ не повезло?
   -- Вы, дядя, старый солдатъ, и можете говорить такія вещи! Еслибъ ихъ разбили, тогда они возвращались бы и проходили бы мимо насъ кучами.
   -- Правда... Я вижу, что и твой умъ на что-нибудь годится.
   -- Слышите конскій топотъ? Идутъ вольнымъ шагомъ. Должно быть, побили шведовъ.
   -- Ой ли? А какъ не наши? Поѣхать мнѣ, что ли?
   Панъ Заглоба спустилъ саблю на темлякъ, взялъ въ руки пистолетъ и поѣхалъ впередъ. Вскорѣ онъ увидалъ темную массу, приближающуюся къ нему вольнымъ шагомъ. Впереди ѣхало нѣсколько человѣкъ, громко разговаривая. Первыми долетѣли до пана Заглобы слова пана Михала:
   -- Славные ребята! Не знаю, какова у нихъ пѣхота, но конница великолѣпная.
   Заглоба пришпорилъ своего коня.
   -- Ну, что, какъ? Меня разбирало нетерпѣніе и я хотѣлъ летѣтъ въ огонь... Никто не раненъ?
   -- Всѣ здоровы, слава Богу,--отвѣтилъ панъ Михалъ,--но мы, все-таки, потеряли двадцать солдатъ.
   -- А шведы?
   -- Почти всѣ перебиты.
   -- Да, вамъ тамъ было какъ козлу въ огородѣ. А хорошо ли было оставить меня, старика, на стражѣ? У меня чуть душа не выскочила... А плѣнныхъ взяли много?
   -- Ротмистра и семь рейтеровъ.
   -- Что вы думаете дѣлать съ ними?
   -- Я приказалъ бы ихъ повѣсить, потому что они какъ разбойники напали на бѣдную деревушку и вырѣзали людей... Но Янъ говоритъ, что этого сдѣлать нельзя.
   -- Слушайте, что мнѣ пришло въ голову. Вѣшать ихъ не слѣдуетъ; напротивъ, надо отпустить съ Богом на всѣ четыре стороны.
   -- Почему такъ?
   -- Вы знаете меня какъ солдата, теперь узнаете какъ политика. Шведовъ мы отпустимъ, но не скажемъ, кто мы. Напротивъ, говорите, что мы радзивилловцы, что вырѣзали этотъ отрядъ по приказу гетмана, и будемъ бить всѣхъ, кого ни встрѣтимъ, что гетманъ только притворно перешелъ на сторону шведовъ. Этимъ мы страшно подорвемъ гетманскій кредитъ. Ей-Богу, если эта мысль не стоитъ вашей побѣды, пусть у меня сзади выростетъ лошадиный хвостъ. Замѣтьте только, что это попадетъ и въ шведовъ, и въ Радзивилла. Кейданы отъ Биржъ далеко, а Радзивиллъ отъ Понтуса еще дальше. Прежде чѣмъ они объяснятся, какъ это случилось, они будутъ готовы подраться! Поссоримъ измѣнниковъ съ разбойниками, панове, и кто выиграетъ отъ этого, если не республика?
   -- Совѣтъ хорошъ и, конечно, отбитъ побѣды! -- воскликнулъ Станкевичъ.
   -- У васъ разумъ канцлера,-- прибавилъ Мирскій.
   -- Конечно, такъ нужно сдѣлать,-- сказалъ панъ Михалъ.-- Я отпущу ихъ завтра утромъ, а сегодня и знать ни о чемъ не хочу,-- усталъ страшно... Тамъ на улицѣ жарко, какъ въ печкѣ... Уфъ! совсѣмъ руки затекли... Офицеръ не могъ бы ѣхать сегодня; онъ раненъ въ лицо.
   -- Какъ мы только будемъ объясняться съ ними?-- спросилъ Янъ Скшетускій.
   -- Я и объ этомъ подумалъ. Ковальскій мнѣ говорилъ, что среди его людей есть двое пруссаковъ, людей расторопныхъ, умѣющихъ болтать по-нѣмецки. Вотъ они и растолкуютъ шведамъ; тѣ должны знать нѣмецкій языкъ, столько лѣтъ пробыли въ Германіи. Ковальскій уже нашъ душею и тѣломъ. Онъ намъ сильно пригодится современемъ.
   -- Хорошо!--сказалъ Володіёвскій.-- Пусть кто-нибудь займется этимъ, а я рѣшительно ни къ чему не способенъ. Я сказалъ уже людямъ, что мы пробудемъ въ рощѣ до утра. 'Есть намъ принесутъ изъ деревни, а теперь спать!
   -- Тутъ недалеко стоитъ стогъ, -- сказалъ Заглоба, -- пока мы пойдемъ туда, выспимся до утра и въ дорогу... Сюда уже не возвратимся, развѣ будемъ идти съ паномъ Сапѣгой на Радзивилла.
   

Глава V.

   Въ Литвѣ началась междуусобная война и на ряду съ нашествіемъ двухъ непріятелей переполнила чашу несчастія.
   Литовское регулярное войско, и безъ того крайне малочисленное, раздѣлилось теперь на два лагеря. Одна часть, большинство чужеземныхъ ротъ, осталась при Радзивиллѣ; другая, объявившая гетмана измѣнникомъ, съ оружіемъ въ рукахъ протестовала противъ союза со Швеціей, но безъ всякаго плана, единенія, вождя. Вождемъ могъ бы быть папъ воевода витебскій, но онъ въ настоящее время былъ такъ занятъ обороной Быхова, что не могъ стать во главѣ движенія противъ Радзивилла.
   Въ это время и враги Литвы, считающіе ее своею собственностью, начали обмѣниваться грозными посольствами. Ихъ несогласія впослѣдствіи могли бы послужить къ спасенію республики, но, прежде чѣмъ дѣло между ними дошло до вооруженнаго столкновенія, въ Литвѣ воцарился страшный хаосъ. Радзивиллъ, обманувшись въ своихъ разсчетахъ на войско, постановилъ силою принудить его къ повиновенію.
   Едва панъ Володіёвскій послѣ клеванской битвы дошелъ со своимъ отрядомъ до Поневѣжа, какъ до него дошли извѣстія о разгромѣ хоругвей Мирскаго и Станкевича. Часть этихъ хоругвей была насильно включена въ радзивилловскія войска, остальные перебиты или разсѣяны на всѣ четыре стороны. Остатки блуждали небольшими кучками по лѣсамъ и селеніямъ, отыскивая мѣсто, гдѣ бы преклонить голову и скрыться отъ мести и погони гетмана.
   Съ каждымъ днемъ бѣглецы увеличивали отрядъ папа Ми-хала и приносили различныя извѣстія.
   Самое важное изъ нихъ было извѣстіе о бунтѣ регулярныхъ войскъ, стоящихъ на Подлясьѣ, возлѣ Бѣлостока и Тыкоципа. Послѣ занятія Вильны московскими войсками эти войска должны были охранять границы коронныхъ земель, но, узнавъ объ измѣнѣ гетмана, вступили въ конфедерацію, во главѣ которой стояли два полковника: Гороткевичъ и Якубъ Кмицицъ, дядя вѣрнѣйшаго адепта Радзивилла, Андрея.
   Имя послѣдняго повсюду повторялось съ ненавистью. Это онъ былъ главною причиной гибели хоругвей Мирскаго и Станкевича, онъ безъ милосердія разстрѣливалъ взятыхъ въ плѣнъ. Гетманъ вѣрилъ ему слѣпо и недавно послалъ его противъ хоругви Невяровскаго, которая не слѣдовала примѣру своего полковника и подняла знамя бунта.
   По поводу этого панъ Володіёвскій призвалъ на совѣтъ своихъ товарищей и сказалъ имъ:
   -- Что вы сказали бы, господа, еслибъ мы, прежде чѣмъ идти подъ Быховъ, отправились на Подлясье къ хоругвямъ, которыя образовали конфедерацію?
   -- Вы предвосхитили мою мысль!--сказалъ Заглоба.--Тамъ мы будемъ какъ дома.
   -- Бѣглецы слышали,--сказалъ Янъ Скшетускій,--что его величество король приказалъ нѣкоторымъ полкамъ возвратиться изъ Украйны, чтобы дать отпоръ шведамъ. Если это осуществится, тогда мы могли бы соединиться со старыми товарищами, вмѣсто того, чтобъ слоняться изъ угла въ уголъ.
   -- Пусть будетъ такъ!--согласились Оскерко и Станкевичъ.
   -- Дѣло не легкое,-- сказалъ маленькій рыцарь.-- Чтобъ пробраться къ Подлясью, нужно будетъ проскользнуть мимо самаго гетманскаго носа, но мы, все-таки, попробуемъ. Еслибъ судьба по дорогѣ столкнула меня съ Кмицицомъ, я сказалъ бы ему на ухо пару словъ, отъ которыхъ ему не поздоровилось бы...
   -- Онъ стоитъ того!--замѣтилъ Мирскій.--Я не удивляюсь старымъ солдатамъ, что весь свой вѣкъ прослужили подъ начальствомъ Радзивилла, но онъ измѣнилъ только ради корысти и выгодъ. Панъ Володіёвскій сказалъ правду: для того, чтобъ пробраться на Подлясье, нужно было бы пройти мимо Кейданъ, мимо самаго львинаго логовища.
   Дороги и лѣсныя тропинки, города и деревни,--все находилось въ рукахъ Радзивилла: не вдалекѣ отъ Кейданъ стоялъ Кмицицъ съ пѣхотой и пушками. Гетманъ уже зналъ о бѣгствѣ полковниковъ, о возмущеніи хоругви Володіёвскаго, о клеванской битвѣ, зналъ и чуть не задыхался отъ страшнаго гнѣва.
   Онъ, дѣйствительно, имѣлъ право гнѣваться и даже отчаиваться, потому что эта битва обрушила на его голову цѣлую бурю. Немного спустя, шляхта и крестьяне начали вырѣзывать небольшіе шведскіе отряды, но шведы заносили это на счетъ Радзивилла. Не даромъ же офицеры и солдаты, возвратившіеся послѣ клеванской битвы, сообщили коменданту, что были разбиты хоругвью Радзивилла по его волѣ и приказанію. Черезъ недѣлю князь получилъ письмо отъ биржанскаго коменданта, а черезъ десять дней отъ самого Понтуса де-ла-Гарди, главнокомандующаго шведскою арміей.
   "Или ваше сіятельство не имѣете силы и значенія,--писалъ этотъ послѣдній, -- или хотите предательскимъ образомъ погубить войско его величества. Если такъ, то вы скоро будете жестоко наказаны, если не выкажете раскаянія и покорности и вѣрною службой не загладите свою вину..."
   Радзивиллъ тотчасъ же выслалъ гонцовъ съ объясненіемъ, какъ все случилось, но самолюбіе гордаго магната было жестоко уязвлено. Онъ, одно слово котораго еще такъ недавно было закономъ для этого края, болѣе обширнаго, чѣмъ вся Швеція; онъ, который за половину своего состоянія могъ бы купить всѣхъ шведскихъ вельможъ; онъ, который сопротивлялся самому королю, считалъ себя равнымъ монархамъ,--долженъ теперь выслушивать угрозы одного шведскаго генерала, внимать урокамъ покорности и смиренія! Правда, этотъ генералъ былъ королевскимъ родственникомъ, да кто же такой самъ этотъ король, если не похититель трона, по праву и крови принадлежащаго Яну Казиміру?
   Но, прежде всего, бѣшенство гетмана обрушилось на тѣхъ, кто былъ причиною этого униженія, и поклялся потоптать ногами и пана Володіёвскаго, и его товарищей-полковниковъ, и всю ляуданскую хоругвь. Онъ бросился на нихъ, и, какъ охотники окружаютъ лѣсъ цѣпью, чтобы перебить волчій выводокъ, такъ онъ окружилъ своихъ враговъ и началъ преслѣдовать ихъ безъ отдыха.
   Въ это время дошла до него вѣсть, что Кмицицъ разбилъ хоругвь Невяровскаго и часть плѣнныхъ включилъ въ свою хоругвь. Гетманъ тотчасъ же потребовалъ, чтобы тотъ прислалъ ему часть своихъ силъ.
   "Люди,-- писалъ онъ,-- о спасеніи которыхъ ты такъ сильно настаивалъ, въ особенности Володіёвскій съ другимъ бродягой, убѣжали во время пути въ Биржи. Я нарочно послалъ съ ними самаго глупаго офицера, чтобы они не могли совратить его, но и этотъ или измѣнилъ, или былъ обманутъ. Теперь у Володіёвскаго вся ляуданская хоругвь; кромѣ того, къ нему присоединяются бѣглецы. Подъ Клеванами они перебили сто двадцать шведовъ и распустили слухъ, что это дѣлается по нашему приказу, отчего между нами и Понтусомъ произошли большія недоразумѣнія. Все дѣло можетъ погибнуть благодаря этимъ измѣнникамъ, которымъ безъ твоей протекціи мы, клянемся Богомъ, приказали бы отрубить головы. Такъ мы должны расплачиваться за наше милосердіе, хотя надѣемся, что скоро они получатъ должное возмездіе. Дошли до насъ слухи, что въ Биллевичахъ, у мечника росенскаго, собирается шляхта и составляетъ заговоръ противъ насъ; этому нужно помѣшать. Кавалерію всю ты пришлешь къ намъ, а пѣхоту оставишь въ Кейданахъ оберегать замокъ и городъ, ибо отъ этихъ измѣнниковъ всего ожидать можно. Самъ же ты съ нѣсколькими всадниками отправишься въ Биллевичи и привезешь мечника вмѣстѣ съ родственницей въ Кейданы. Теперь это тебѣ и намъ необходимо: кто ихъ держитъ въ рукахъ, тотъ держитъ всю Ляуду, въ которой шляхта, по примѣру Володіёвскаго, начинаетъ бунтовать противъ насъ. Гарасимовича выслали мы въ Заблудовъ съ инструкціями, какъ поступать съ тамошними конфедератами. Твой дядя, Якубъ, пользуется тамъ большимъ вліяніемъ; напиши ему, если надѣешься, что можешь письменно склонить его на нашу сторону.
   "Пребывая къ тебѣ благосклонными, поручаемъ тебя милости Божіей".
   Кмицицъ, прочитавъ письмо, въ глубинѣ души обрадовался, что полковникамъ удалось освободиться отъ шведскихъ рукъ (хорошо, еслибъ они выскользнули и изъ радзивилловскихъ), но, тѣмъ не менѣе, исполнилъ всѣ приказы князя, отослалъ кавалерію, пѣхоту оставилъ въ Кейданахъ и даже началъ сыпать земляныя укрѣпленія вокругъ замка и города, обѣщавшись себѣ послѣ окончанія работъ ѣхать въ Биллевичи за паномъ мечникомъ и его племянницей.
   "Я не употребляю насилія, развѣ только въ крайности, -- думалъ онъ, -- и ни въ какомъ случаѣ не обижу Александру. Наконецъ, это не моя воля, а княжеское распоряженіе. Она приметъ меня неласково, -- я знаю, но, Богъ дастъ, современемъ убѣдится въ чистотѣ моихъ намѣреній, увидитъ, что, служа Радзивиллу, я служу своему отечеству".
   И Кмицицъ дѣятельно укрѣплялъ Кейданы, будущую резиденцію его Александры.
   Тѣмъ временемъ панъ Володіёвскій бѣжалъ отъ гетмана, а гетманъ дѣятельно его преслѣдовалъ. Пану Михалу стало тѣсно: отъ Биржъ подвинулись на югъ значительные отряды шведскихъ войскъ, востокъ былъ занятъ полками царя, а на кейданской дорогѣ ждалъ гетманъ.
   Панъ Заглоба былъ очень недоволенъ такимъ положеніемъ вещей и поминутно обращался къ пану Володіёвскому съ вопросомъ:
   -- Панъ Михалъ, ради Христа, скажите: пробьемся мы, или не пробьемся?
   -- Объ этомъ и думать нечего! -- отвѣчалъ маленькій рыцарь. -- Вы знаете, трусомъ меня назвать нельзя, я ударю на кого угодно, хоть на самого дьявола, но съ гетманомъ не справлюсь, да и не мнѣ равняться съ нимъ!... Вы сами же говорили, что мы окуни, а онъ щука. Я сдѣлаю все, что отъ меня зависитъ, чтобъ вывернуться, но если дѣло дойдетъ до битвы, то я говорю открыто, что онъ насъ побьетъ.
   -- А потомъ прикажетъ повѣсить и отдастъ собакамъ! Господи Ты, Боже мой! въ чьи угодно руки я попалъ бы, только не въ радзивилловскія!... А не лучше ли намъ въ такомъ разѣ направиться къ пану Сапѣгѣ?
   -- Теперь уже поздно,-- теперь намъ замыкаютъ дорогу и гетманскія войска, и шведскія.
   -- И чортъ меня догадалъ утащить Скшетускаго къ Радзивиллу!-- отчаявался панъ Заглоба.
   Но панъ Михалъ, все-таки, не утратилъ еще надежды; шляхта и даже крестьяне предупреждали его о движеніяхъ гетмана,-- всѣ были возстановлены противъ Радзивилла. Панъ Михалъ вывертывался, какъ умѣлъ, а на это онъ былъ великій мастеръ и обучился различнымъ военнымъ хитростямъ чуть не съ дѣтскихъ лѣтъ во время войны съ козаками и татарами. Когда-то въ войскѣ князя Ереміи онъ славился своими неожиданными атаками, быстрыми переходами и стремительными нападеніями. Теперь, запертый между Упитой и Роговымъ, съ одной стороны, и Невяжей -- съ другой, онъ кружился на пространствѣ нѣсколькихъ миль, упорно избѣгая битвы, утомляя радзивилловскіе полки, даже пощипывая ихъ понемногу, какъ волкъ, преслѣдуемый собаками, который не разъ промчится мимо охотниковъ, а когда собаки черезъ-чуръ ужь насядутъ на него, то обернется и блеснетъ бѣлыми зубами.
   Но когда подошла конница Кмицица, гетманъ заткнулъ ею самыя ничтожныя лазейки и самъ поѣхалъ наблюдать, чтобы два крыла невода сошлись вмѣстѣ.
   То было подъ Невяжей.
   Полки Мѣлешки, Гангофа и двѣ хоругви конницы подъ начальствомъ самого князя образовывали лукъ, гдѣ тетивой была рѣка. Панъ Володіёвскій съ своимъ полкомъ находился въ серединѣ лука. Правда, передъ нимъ была единственная переправа, которая вела черезъ болотистую рѣку, но на другой сторонѣ этой переправы стояли два шотландскихъ полка и двѣсти радзивилловскихъ Козаковъ, да, кромѣ того, шесть полевыхъ пушекъ, направленныхъ такимъ образомъ, что подъ ихъ огнемъ ни одинъ человѣкъ не могъ бы перебраться на другую сторону.
   Тогда лукъ началъ сжиматься. Центръ велъ самъ гетманъ. На счастье пана Володіёвскаго, наступленію помѣшала ночь и буря съ проливнымъ дождемъ, но за то преслѣдуемымъ не оставалось ничего, кромѣ нѣсколькихъ десятинъ луга, поросшаго кое-гдѣ лозиной между полукругомъ княжескихъ войскъ и рѣкой, оберегаемой съ другой стороны шотландцами.
   На утро, едва разсвѣтъ освѣтилъ верхушки деревьевъ, княжескія войска двинулись дальше, дошли до рѣки и остановились, нѣмыя отъ изумленія.
   Панъ Володіёвскій сквозь землю провалился,-- въ лозинѣ не было живой души.
   Самъ гетманъ пришелъ въ изумленіе; на головы офицеровъ, наблюдающихъ за переправой, свалилась цѣлая буря. И снова у князя повторился припадокъ астмы, такой сильный, что приближенные опасались за его жизнь. Двое офицеровъ должны были поплатиться жизнью, но Ганговъ, въ концѣ-концовъ, убѣдилъ князя, по крайней мѣрѣ, разузнать, какимъ образомъ звѣрь съумѣлъ уйти изъ ловушки.
   Оказалось, что Володіёвскій, пользуясь темнотой и бурей, вывелъ въ рѣку цѣлую хоругвь, проплылъ внизъ по теченію и проскользнулъ мимо праваго радзивилловскаго крыла, которое въ этомъ мѣстѣ прикасалось къ рѣкѣ. Нѣсколько лошадей, увязнувшихъ по брюхо въ грязь, указывали мѣсто, гдѣ Володіёвскій переправился на правый берегъ.
   По дальнѣйшимъ слѣдамъ было видно, что маленькій рыцарь во весь духъ помчался въ сторону Кейданъ. Гетманъ заключилъ изъ этого, что онъ хочетъ пробраться къ Горошкевичу и Якубу Кмицицу на Подлясье.
   Но, проходя мимо Кейданъ, не подожжетъ ли онъ городъ, не покусится ли на грабежъ замка?
   Страшное опасеніе стиснуло сердце князя. Большая часть его казны и драгоцѣнностей находилась въ Кейданахъ. Кмицицъ долженъ былъ привести туда свою пѣхоту, но если не сдѣлалъ этого, безоружный замокъ легко могъ стать добычею отважнаго до дерзости полковника. Радзивиллъ не сомнѣвался, что у Володіёвскаго хватитъ отваги напасть на самую резиденцію князя. И во времени недостатка ему не было: выбравшись въ началѣ ночи, онъ оставилъ за собою погоню, по крайней мѣрѣ, на шесть часовъ.
   Во всякомъ случаѣ, нужно было какъ можно скорѣй спѣшить на спасеніе Кейданъ. Князь оставилъ пѣхоту и пошелъ со всею кавалеріей.
   Прибывъ въ Кейданы, онъ не засталъ тамъ Кмицица, но за то мнѣніе его о молодомъ полковникѣ еще болѣе улучшилось при видѣ насыпанныхъ шанцевъ и стоящихъ на нихъ полевыхъ орудій. Въ тотъ же самый день онъ осмотрѣлъ ихъ вмѣстѣ съ Гангофомъ, а вечеромъ сказалъ ему:
   -- Онъ сдѣлалъ это безъ всякаго указанія и сдѣлалъ такъ хорошо, что здѣсь можно долго защищаться даже противъ артиллеріи. Если этотъ человѣкъ не сломаетъ шеи въ молодости, то пойдетъ далеко.
   Былъ и другой человѣкъ, при воспоминаніи о которомъ гетманъ не могъ освободиться отъ нѣкотораго чувства удивленія, но удивленіе это мѣшалось съ бѣшенствомъ, потому что человѣкомъ этимъ былъ панъ Михалъ Володіёвскій.
   -- Скоро бы я покончилъ съ этимъ буяномъ,-- сказалъ онъ Гангофу, -- еслибъ у меня было двое такихъ слугъ... Кмицицъ можетъ быть ловче, но у него нѣтъ такой опытности, а тотъ учился въ школѣ Ереміи, за Днѣпромъ.
   -- Ваше сіятельство не прикажете ли преслѣдовать его?-- спросилъ Гангофъ.
   Князь посмотрѣлъ на него и сказалъ съ удареніемъ:
   -- Васъ побьютъ, отъ меня убѣгутъ.
   Тутъ онъ нахмурилъ лобъ:
   -- Здѣсь все пока спокойно, а вотъ на Подлясье намъ нужно идти немедленно же, покончить съ тамошними.
   -- Ваше сіятельство,--замѣтилъ Гангофъ,--какъ только мы тронемся отсюда, всѣ возьмутся за оружіе противъ шведовъ.
   -- Кто это всѣ?
   -- Шляхта и крестьяне. А, вмѣстѣ съ тѣмъ, не ограничиваясь шведами, будутъ бить и диссидентовъ. Они всю вину войны приписываютъ нашимъ единовѣрцамъ, -- говорятъ, что мы перешли на сторону непріятеля и даже призвали его сюда.
   -- Дѣло идетъ о братѣ нашемъ Богуславѣ. Не знаю, управится ли онъ тамъ съ конфедератами на Подлясьѣ.
   -- Дѣло идетъ о Литвѣ, чтобъ ее удержать въ повиновеніи.
   Князь принялся ходить по комнатѣ.
   -- Если бы Горошкевича и Якуба Кмицица какъ-нибудь забрать въ руки?... Они тамъ наѣдутъ на мои помѣстья, все разорятъ, разграбятъ, камня на камнѣ не оставятъ.
   -- Не переговорить ли намъ съ генераломъ Понтусомъ, чтобъ онъ прислалъ сюда какъ можно больше войска на то время, когда мы будемъ въ Подлясьѣ?
   -- Съ Понтусомъ... Никогда!-- отвѣтилъ Радзивиллъ и кровь хлынула ему въ голову. -- Если съ кѣмъ вступать въ переговоры, то съ самимъ королемъ. Мнѣ нѣтъ надобности вступать въ сношенія со слугами, когда я могу вести дѣло съ господиномъ. Еслибъ король далъ приказъ Понту су прислать въ мое распоряженіе тысячи двѣ конницы, -- это еще бы ничего... Но Понтуса я не буду просить. Нужно было бы кого-нибудь послать къ королю; пора начать переговоры съ нимъ лично.
   Худое лицо Гангофа слегка зарумянилось, глаза загорѣлись.
   -- Еслибъ ваше сіятельство приказали...
   -- То вы бы поѣхали, я знаю; но доѣхали ли бы, это вопросъ. Вы--нѣмецъ, а чужому небезопасно углубляться въ середину взбунтовавшагося края. Кто знаетъ, гдѣ король находится въ настоящую минуту и гдѣ будетъ находиться черезъ двѣ недѣли или черезъ мѣсяцъ? Нужно ѣздить по всей области... Наконецъ... да нѣтъ!... о вашей поѣздкѣ и думать нечего; туда нужно послать своего, человѣка знатной фамиліи, чтобы король убѣдился, что не вся шляхта покинула меня.
   -- Человѣкъ неопытный можетъ испортить дѣло, -- несмѣло сказалъ Гангофъ.
   -- Мой посолъ долженъ будетъ только отдать письмо, взять отвѣтъ и объяснить, что шведы подъ Клеванами были побиты не по моему приказу.
   Гангофъ молчалъ.
   Князь снова началъ безпокойно прохаживаться по комнатѣ. Видно было, что въ немъ самомъ происходитъ сильная борьба. И дѣйствительно, съ минуты заключенія шведскаго союза онъ не видалъ покоя. Его обуревала гордость, грызла совѣсть, пугало неожиданное сопротивленіе войска и края, наконецъ, безпокоила неувѣренность въ будущемъ, ожиданіе паденія. Онъ метался, какъ звѣрь въ клѣткѣ, проводилъ ночи безъ сна, терялъ здоровье. Глаза его сильно ввалились, лице, когда-то красное, стало синимъ, а въ чубѣ и усахъ все болѣе и болѣе показывалось серебряныхъ нитей. Однимъ словомъ, онъ жилъ въ мукѣ и сгибался подъ непосильнымъ бременемъ.
   Гангофъ слѣдилъ за нимъ глазами въ надеждѣ, что князь передумаетъ и пошлетъ его.
   Но князь вдругъ остановился по серединѣ комнаты и ударилъ себя ладонью по лбу.
   -- Снарядить двѣ хоругви конницы... да безъ проволочекъ! Я самъ поѣду.
   Гангофъ съ изумленіемъ посмотрѣлъ на него.
   -- Экспедиція?--невольно спросилъ онъ.
   -- Идите! -- сказалъ князь. -- Дай Богъ, чтобъ не было поздно.
   

Глава VI.

   Кмицицъ, окончивъ укрѣпленія и обезопасивъ Кейданы отъ неожиданнаго нападенія, не могъ уже дольше откладывать поѣздку въ Биллевичи за паномъ мечникомъ и Александрой, тѣмъ болѣе, что княжескій приказъ былъ выраженъ въ очень ясныхъ чертахъ. Но пану Андрею было какъ-то не по себѣ, и когда, наконецъ, онъ выѣхалъ во главѣ пятидесяти драгуновъ, его охватило такое безпокойство, какъ будто бы онъ ѣхалъ на вѣрное пораженіе. Онъ предчувствовалъ, что встрѣтитъ тамъ неласковый пріемъ, и дрожалъ передъ мыслью, что шляхтичъ можетъ захотѣть сопротивляться съ оружіемъ въ рукахъ и тогда поневолѣ придется прибѣгнуть къ силѣ.
   Онъ рѣшился, однако, прежде всего, уговаривать и просить. Чтобы его посѣщеніе не имѣло вида вооруженнаго нападенія, онъ оставилъ драгуновъ въ корчмѣ, въ нѣсколькихъ саженяхъ отъ деревни, а самъ въ сопровожденіи вахмистра и слуги поѣхалъ впередъ. Вслѣдъ за нимъ должна была пріѣхать нарочно приготовленная коляска.
   Солнце замѣтно склонялось уже къ западу, но послѣ бурной и дождливой ночи небо было ясно и только маленькія розовыя облака, словно стадо овецъ, медленно плыли по яркой лазури. Кмицицъ ѣхалъ по деревнѣ съ сильно бьющимся сердцемъ, какъ татаринъ, который въ первый разъ въѣзжаетъ въ селеніе со своимъ чамбуломъ и оглядывается на всѣ стороны, не стоятъ ли гдѣ въ засадѣ вооруженные люди. Но трое всадниковъ не обратили на себя ничьего вниманія, только ребятишки, шлепая босыми ногами, спѣшили убраться съ дороги, а крестьяне, при видѣ красиваго офицера, кланялись ему своими шапками чуть не до земли. Кмицицъ все ѣхалъ впередъ и, миновавъ деревню, увидалъ, наконецъ, передъ собою усадьбу, старое гнѣздо Биллевичей, а за нимъ большіе сады, оканчивающіеся далеко-далеко, около выгона.
   Кмицицъ уменьшилъ шагъ и началъ разговаривать самъ съ собой; очевидно, онъ придумывалъ отвѣты на вопросы, которые ему могутъ предложить, а въ то же время задумчиво разсматривалъ возвышающіяся передъ нимъ постройки. То нельзя было назвать вполнѣ папскимъ домомъ, но всякій сразу догадался, бы, что здѣсь жилъ шляхтичъ болѣе чѣмъ средняго состоянія. Самый домъ, обращенный задомъ къ садамъ, а фасомъ къ главной дорогѣ, былъ великъ, но, все-таки, построенъ изъ дерева. Сосновыя балки такъ почернѣли отъ старости, что стекла оконъ, казались, въ сравненіи съ ними, бѣлыми. Надъ срубомъ стѣнъ возвышалась высочайшая крыша съ четырьмя трубами по серединѣ и двумя голубятнями по угламъ. Цѣлыя тучи бѣлыхъ голубей клубились надъ крышей, то взлетали кверху, то спадали внизъ, къ самымъ столбамъ, подпирающимъ крыльцо. Крыльцо это, украшенное фронтономъ съ гербами Биллевичей, до нѣкоторой степени нарушало симметрію, потому что стояло не посерединѣ, а сбоку. Очевидно, когда-то домъ былъ меньше; потомъ его пристроили съ одной стороны, но и эта пристройка современемъ почернѣла такъ, что ничѣмъ не отличалась отъ главнаго зданія. По обѣимъ сторонамъ двора тянулись два неизмѣримо длинныхъ флигеля.
   Тутъ были комнаты для гостей на случай большихъ съѣздовъ, кухни, сараи, конюшни для упряжныхъ лошадей (шляхта любила держать ихъ подъ рукой), жилища прислуги и Козаковъ.
   По серединѣ обширнаго двора росли старыя липы съ гнѣздами аистовъ; у одного дерева помѣщался медвѣдь на цѣпи. Два журавля отъ колодцевъ по бокамъ двора и распятіе у въѣзда дополняли картину обиталища зажиточнаго шляхетскаго дома. По правую сторону дома, посреди густыхъ липъ, возвышались соломенныя кровли амбаровъ, овчарень и хлѣвовъ.
   Кмицицъ въѣхалъ въ ворота, открытые настежь, какъ объятія шляхтича, ожидающаго пріѣзда гостя. Но лягавыя собаки, снующія по двору, узнали чужаго, залаяли и изъ флигеля выбѣжало нѣсколько слугъ, чтобы принять лошадей.
   Одновременно съ этимъ въ дверяхъ главнаго дома показалась какая-то женская фигура. Кмицицъ сразу узналъ Александру, сердце его забилось, и, бросивъ слугѣ поводья, онъ пошелъ къ крыльцу, держа въ одной рукѣ саблю, въ другой шапку.
   Она простояла одну минуту, прикрывъ глаза руками отъ заходящаго солнца, и вдругъ исчезла, какъ будто испуганная видомъ приближающагося гостя.
   "Плохо! -- подумалъ панъ Андрей, -- она прячется отъ меня".
   Ему сдѣлалось горько,--тѣмъ болѣе горько, что тихій заходъ солнца и покой, разлитой повсюду, наполнили его сердцѣ надеждой, хотя, можетъ быть, панъ Андрей и самъ не отдавалъ себѣ отчета въ этомъ.
   Ему казалось, что онъ пріѣзжаетъ къ нареченной, которая приметъ его съ блестящими отъ радости глазами и яркимъ румянцемъ па щекахъ. Но мечты его разсѣялись. Едва увидала она его, какъ исчезла, а вмѣсто нея изъ дверей появился папъ мечникъ съ лицомъ безпокойнымъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, пасмурнымъ.
   Кмицицъ поклонился ему.
   -- Я давно уже собирался засвидѣтельствовать вамъ свое почтеніе, но въ настоящее неспокойное время все никакъ не могъ найти свободной минуты, несмотря на все свое желаніе.
   -- Очень вамъ признателенъ. Прошу въ комнаты,-- отвѣтилъ панъ мечникъ, поглаживая свой чубъ, что привыкъ дѣлать въ минуту неудовольствія или смущенія.
   Кмицицъ не хотѣлъ войти первымъ, но, въ концѣ-концовъ, долженъ былъ уступить и, наконецъ, очутился въ комнатѣ.
   Тамъ сидѣло двое шляхтичей: одинъ, человѣкъ во цвѣтѣ лѣтъ, былъ панъ Довгирдъ изъ Племборга, близкій сосѣдъ Биллевичей, другой -- панъ Худзиньскій, арендаторъ изъ Эйраголы. Кмицицъ замѣтилъ, что едва они услыхали его имя, какъ измѣнились и ощетинились, словно собаки при видѣ волка, онъ же отвѣтилъ имъ вызывающимъ взглядомъ и рѣшилъ не обращать на нихъ никакого вниманія.
   Наступила минута неловкаго молчанія.
   Панъ Андрей начиналъ чувствовать всю непріятность своего положенія, гости смотрѣли на него искоса, а панъ мечникъ все поглаживалъ чубъ.
   -- Не выпьете ли вы съ нами чарку дешеваго шляхетскаго меду?--сказалъ, наконецъ, онъ, указывая на сосудъ съ медомъ и стаканы.--Милости просимъ !...
   -- О! я съ удовольствіемъ выпью съ вами, панъ мечникъ,-- отвѣтилъ Кмицицъ.
   Панъ Довгирдъ и Худзииьскій переглянулись между собой, но промолчали. Имъ не хотѣлось начинать ссоры въ домѣ хорошаго знакомаго, да еще ссоры съ извѣстнымъ по всей Жмуди забіякой.
   Хозяинъ ударилъ въ ладоши, приказалъ подать четвертый стаканъ и налилъ его.
   -- Очень радъ видѣть васъ,--сказалъ онъ.
   -- И я былъ бы радъ, еслибъ это такъ было!
   -- Гость -- всегда гость,-- сентенціозно замѣтилъ панъ мечникъ и черезъ минуту спросилъ изъ вѣжливости:
   -- Что у васъ въ Кейданахъ? Какъ здоровье пана гетмана?
   -- Не особенно хорошо,--отвѣтилъ Кмицицъ,--да въ настоящее тревожное время и не можетъ быть... У князя столько тревогъ и огорченій.
   -- Понятно!-- заговорилъ панъ Худзииьскій.
   Кмицицъ посмотрѣлъ на него сбоку и продолжалъ, обращаясь къ мечнику:
   -- Князь, заручившись помощью его величества короля шведскаго, хотѣлъ тотчасъ же идти на непріятеля, чтобъ отомстить за разгромъ Вильно. Вы, конечно, знаете, что Вильно теперь въ развалинахъ, семнадцать дней горѣло. Говорятъ, что нѣкоторыя постройки дымятся еще до сихъ поръ...
   -- Несчастіе! --вздохнулъ панъ мечникъ.
   -- Да, несчастіе, и если его невозможно было предотвратить, то необходимо отомстить, разрушить непріятельскую столицу. Такъ бы оно и было, еслибъ не бунтовщики, которые вооружились противъ благородныхъ стремленій пана гетмана, вмѣсто того, чтобъ вмѣстѣ съ нимъ идти на непріятеля. Не удивительно, что здоровье князя плохо, если онъ, котораго Богъ избралъ для свершенія великихъ дѣлъ, видитъ, что человѣческая злоба ставитъ ему на пути все новыя и новыя преграды и можетъ помѣшать его намѣреніямъ. Лучшіе друзья князя обманули его,-- тѣ, на которыхъ онъ болѣе всего разчитывалъ, покинули его или перешли на сторону враговъ.
   -- Да!-- важно сказалъ панъ мечникъ.
   -- Все это очень грустно,-- продолжалъ Кмицицъ,-- и я самъ слышалъ слова князя: "Я знаю, что и почтенные люди дурно обо мнѣ думаютъ, но почему они не пріѣдутъ въ Кейданы, отчего прямо въ глаза не скажутъ мнѣ о причинахъ своего недовольства и не выслушаютъ моихъ оправданій?"
   -- Кого же имѣлъ въ виду князь?-- спросилъ мечникъ.
   -- Прежде всего, васъ. Онъ питаетъ къ вамъ особенное почтеніе и подозрѣваетъ, что и вы считаетесь въ числѣ его враговъ.
   Панъ мечникъ увидалъ, что разговоръ принимаетъ неожиданное направленіе, и захлопалъ въ ладоши.
   -- Не видишь ты развѣ,что начинаетъ смеркаться?... Огня!-- раскричался онъ на вошедшаго слугу.
   -- Даю вамъ слово, что я и самъ желалъ засвидѣтельствовать вамъ свое почтеніе, но теперь пріѣхалъ отчасти и по порученію князя. Еслибъ не такая пора, онъ явился бы сюда лично...
   -- Слишкомъ великая честь!-- сказалъ мечникъ.
   -- О, не говорите этого! Сосѣди обыкновенно навѣщаютъ другъ друга. Но у князя нѣтъ ни минуты свободной, вотъ онъ и говоритъ мнѣ: "Объясни Биллевичу, что я самъ не могу пріѣхать къ нему, пусть онъ съ племянницей пожалуетъ ко мнѣ и непремѣнно тотчасъ же, потому что завтра или послѣ завтра я не знаю, гдѣ буду самъ!" Такъ вотъ, видите ли, я пріѣзжаю къ вамъ съ приглашеніемъ и радуюсь, найдя васъ обоихъ въ добромъ здоровьѣ... Панну Александру я видѣлъ уже: она появилась было въ дверяхъ, но тотчасъ же куда-то скрылась.
   -- Да, я выслалъ ее посмотрѣть, кто пріѣхалъ,--.сказалъ панъ мечникъ.
   -- Я жду вашего отвѣта.
   Тутъ двери отворились и слуга принесъ огонь. При свѣчахъ лицо папа мечника казалось еще болѣе смущеннымъ и озабоченнымъ.
   -- Я очень польщенъ,--сказалъ онъ,-- но...сейчасъ не могу... Вы видите, гости у меня... Пожалуйста, извинитесь за меня передъ княземъ...
   -- Вамъ это нисколько не помѣшаетъ; ваши гости уступятъ князю.
   -- Мы сами можемъ отвѣтить за себя!-- сказалъ панъ Худзиньскій.
   -- Не требуя ничьей услуги,-- прибавилъ панъ Довгирдъ.
   Кмицицъ притворился, что принимаетъ за добрую монету рѣзкія слова шляхтичей.
   -- И гости ваши согласны со мной. Чтобъ не обидѣть ихъ чѣмъ-нибудь, я и ихъ прошу отъ имени князя въ Кейданы.
   -- Черезъ-чуръ много милости!--отвѣтилъ панъ Довгирдъ.-- У насъ безъ и того много дѣлъ.
   Кмицицъ пронизалъ его своимъ взоромъ и затѣмъ холодно проговорилъ, не обращаясь ни къ кому лично:
   -- Коли князь проситъ, отказываться нельзя.
   Гости встали со своихъ мѣстъ.
   -- Значитъ это насиліе?--спросилъ панъ мечникъ.
   -- Панъ мечникъ!-- живо заговорилъ Кмицицъ,-- эти господа поѣдутъ, хотятъ ли они, или не хотятъ,--мнѣ просто хочется такъ,-- но относительно васъ мнѣ не хотѣлось бы прибѣгать къ силѣ и потому я всепокорнѣйше прошу васъ исполнить волю князя. Я состою на службѣ и получилъ приказаніе привезти васъ, но пока не потеряю надежды, что могу подѣйствовать на васъ просьбой, до тѣхъ поръ не перестану просить. Клянусь вамъ, волосъ не упадетъ съ вашей головы. Князь хочетъ поговорить съ вами, хочетъ, чтобъ вы поселились въ Кейданахъ... Вы знаете, что дѣлается теперь, -- ужь мужики собираются въ шайки и грабятъ все вокругъ. Вотъ въ чемъ дѣло! Тамъ васъ примутъ надлежащимъ образомъ, какъ гостя и друга, даю вамъ въ этомъ рыцарское слово.
   -- Какъ штяхтичъ, я протестую!-- сказалъ панъ мечникъ.-- За мною право!
   -- И сабли!-- крикнули Худзиньскій и Довгирдъ.
   Кмицицъ презрительно расхохотался и нахмурилъ брови.
   -- Не совѣтую вамъ обнажать эти сабли, иначе я прикажу поставить васъ къ сараю и разстрѣлять,-- медленно сказалъ онъ.
   Шляхтичи струсили, а панъ мечникъ закричалъ:
   -- Это грубѣйшее насиліе, нарушеніе шляхетской вольности и привилегій!
   -- Насилія никакого не будетъ, если вы добровольно согласитесь,--сказалъ Кмицицъ,--Посмотрите, своихъ драгуновъ я оставилъ въ деревнѣ и пріѣхалъ сюда одинъ просить васъ, какъ сосѣдъ сосѣда. Не отказывайте мнѣ; теперь не такія времена, чтобъ отказывать. Самъ князь извинится передъ вами, а на его добрый пріемъ вы можете разсчитывать. Поймите, еслибъ въ этомъ не было необходимости, я предпочелъ бы получить пулю въ лобъ, чѣмъ явиться къ вамъ. Ни одного волоса не упадетъ съ головы Биллевичей, пока я живъ! Вспомните, кто я,--вспомните пана Гераклія, его завѣщаніе--и вы согласитесь, что князь гетманъ могъ бы выбрать не меня, а кого-нибудь другаго, еслибъ разсчитывалъ дурно поступить съ вами.
   -- Зачѣмъ же вы употребляете насиліе, зачѣмъ я долженъ ѣхать противъ воли?... Какъ я могу вѣрить вамъ, если вы заключили въ темницу самыхъ достойныхъ гражданъ Литвы?
   Кмицицъ вздохнулъ свободнѣй. Панъ мечникъ, очевидно, начиналъ колебаться въ своемъ упорствѣ.
   -- Панъ мечникъ!--почти весело заговорилъ онъ,-- между добрыми сосѣдями принужденіе иногда проистекаетъ изъ добраго чувства. Когда вы снимаете колеса съ брички дорогаго гостя, развѣ это не насиліе? Когда вы приказываете ему пить во что то ни стало, развѣ это не принужденіе?... А теперь, знайте, хотя бы мнѣ пришлось связать васъ и отправить подъ конвоемъ драгуновъ въ Кейданы, -- все это будетъ сдѣлано для вашей же пользы... Подумайте только: взбунтовавшіеся солдаты таскаются повсюду и творятъ разныя безчинства, крестьяне собираются въ шайки, шведское войско приближается, а вы все надѣетесь уцѣлѣть посреди такой безурядицы,--надѣетесь, что васъ не ограбятъ, не сожгутъ, не покусятся на ваше имущество, а, можетъ быть, и на вашу жизнь?... Развѣ Биллевичи крѣпость? Развѣ вы можете запереться здѣсь?... Чего хочетъ князь? Безопасности вашей; въ однихъ только Кейданахъ вамъ ничто не угрожаетъ, а здѣсь станетъ княжескій гарнизонъ, который будетъ беречь ваше имущество, какъ зѣницу ока, и пропади у васъ вилы или лопата, вы можете взять все мое достояніе.
   Мечникъ началъ ходить по комнатѣ.
   -- Могу ли я вѣрить вашимъ словамъ?
   Кмицицъ собирался было отвѣчать, какъ двери отворились и въ комнату вошла панна Александра. Молодой рыцарь бросился было къ ней на встрѣчу, но холодное лицо панны Александры приковало его на мѣстѣ, и онъ ограничился только молчаливымъ поклономъ.
   -- Мы должны ѣхать въ Кейданы,-- сказалъ мечникъ.
   -- Зачѣмъ?
   -- Князь гетманъ проситъ...
   -- Почтительно проситъ, по-сосѣдски!-- добавилъ Кмицицъ.
   -- Да, да! очень почтительно,-- оказалъ съ горечью мечникъ.-- Но если мы не поѣдемъ добровольно, то вотъ этотъ рыцарь долженъ окружить насъ драгунами и взять силой.
   -- Избави Богъ, чтобъ дѣло дошло до этого!-- воскликнулъ Кмицицъ.
   -- Не говорила ли я вамъ, дядя,-- сказала панна Александра,-- бѣжать отсюда подальше, что насъ тутъ не оставятъ въ покоѣ?... Такъ и случилось!
   -- Что-жь дѣлать, что-жь. дѣлать? Противъ насилія нѣтъ средствъ!
   -- Да, -- сказала панна, -- но мы не должны добровольно ѣхать въ домъ измѣнника. Пускай разбойники берутъ насъ и везутъ силой... Не мы одни будемъ терпѣть преслѣдованія, не насъ однихъ постигнетъ мщеніе отступниковъ, но пускай они знаютъ, что мы предпочитаемъ смерть, чѣмъ позоръ.
   Тутъ она обратилась въ Кмицицу съ выраженіемъ величайшаго презрѣнія:
   -- Берите же насъ, панъ офицеръ или панъ палачъ, и прівяжите къ лошадямъ, иначе мы не поѣдемъ!
   Бровь бросилась въ голову Кмицица; одну минуту казалось, что онъ разразится страшнымъ гнѣвомъ, однакожъ, ему удалось сдержать себя.
   -- О, панна!-- отвѣтилъ онъ глухимъ голосомъ, -- у васъ нѣтъ ни капли состраданія ко мнѣ, коль скоро вы хотите выставить меня разбойникомъ и измѣнникомъ. Пусть Богъ разсудитъ насъ, кто правъ: я ли, служа гетману, или вы, оскорбляя меня такъ жестоко и такъ незаслуженно. Богъ далъ вамъ красоту, но не вложилъ вамъ въ сердце кротости и милосердія. Вы радуетесь малѣйшему поводу, чтобъ увеличить чужое горе. Вы переходите всякую границу,-- клянусь, переходите всякую I границу... Ну, да ничего!
   -- Она говоритъ правду,-- крикнулъ ободрившійся панъ мечникъ,-- не поѣдемъ добровольно, да и все тутъ!... Берите насъ съ своими драгунами.
   Но Кмицицъ не обращалъ на него никакого вниманія,-- такъ онъ былъ глубоко потрясенъ и взволнованъ.
   -- Вы наслаждаетесь человѣческими страданіями, -- продолжалъ онъ, обращаясь къ Александрѣ, -- и назвали меня измѣнникомъ безъ всякаго суда, не выслушавъ моихъ оправданій, не позволивъ мнѣ сказать слова въ свою защиту. Пусть будетъ такъ!... Но въ Кейданы вы, все-таки, поѣдете... по волѣ или противъ воли, все равно! Тамъ мои намѣренія обнаружатся, тамъ вы узнаете, справедливо ли вы обвинили меня, тамъ вамъ совѣсть подскажетъ, кто былъ чьимъ палачомъ! Я не хочу другой мести... Богъ съ вами, по этою отомстить долженъ. И ничего другаго не хочу я отъ васъ; вы сгибали лукъ, пока не сломили его вовсе... Да, да!...
   -- Не поѣдемъ! -- еще рѣшительнѣй повторилъ панъ мечникъ.
   -- Ей-Богу, не поѣдемъ! -- крикнули панъ Худзиньскій и панъ Довгирдъ.
   Тогда Кмицицъ повернулъ къ нимъ свое блѣдное, искаженное гнѣвомъ лицо.
   -- Эй!--прошипѣлъ онъ, -- эй, не пытайтесь!... Слышите топотъ? То мои драгуны ѣдутъ! Пусть кто-нибудь скажетъ слово, что не поѣдетъ!
   Дѣйствительно, за окномъ послышался топотъ многочисленныхъ коней. Исхода никакого не было.
   -- Панна! черезъ три минуты вы должны быть въ коляскѣ, иначе вашъ дядя будетъ разстрѣлянъ,--сказалъ Кмицицъ.
   Дикій гнѣвъ все болѣе и болѣе овладѣвалъ имъ.
   -- Въ дорогу! -- крикнулъ онъ громовымъ голосомъ, такъ что рамы въ окнахъ задрожали.
   Но, вмѣстѣ съ этимъ, двери изъ сѣней тихо отворились и какой-то посторонній голосъ спросилъ:
   -- А куда именно, панъ рыцарь?
   Глаза всѣхъ присутствующихъ обратились къ дверямъ. У порога стоялъ какой-то маленькій человѣчекъ въ панцырѣ съ обнаженною шпагой въ правой рукѣ.
   Кмицицъ пошатнулся назадъ, словно отъ страшнаго видѣнія .
   -- Панъ... Володіевскій!--крикнулъ онъ.
   -- Къ вашимъ услугамъ!--отвѣтилъ маленькій человѣчекъ и сдѣлалъ нѣсколько шаговъ въ глубину комнаты.
   За нимъ вошли толпой: Мирскій, Заглоба, двое Скшетускихъ, Станкевичъ, Оскерко и панъ Рохъ Ковальскій.
   -- Ага!-- сказахъ Заглоба, -- схватилъ козакъ татарина, а татаринъ его за шею держитъ!
   -- Кто бы вы ни были рыцари, -- заговорилъ мечникъ,-- спасите гражданина, котораго, вопреки его праву и положенію, хотятъ арестовать и вести изъ дому. Заступитесь, панове братья, за шляхетскую вольность!
   -- Не бойтесь!-- отвѣтилъ Володіёвскій,-- драгуны этого рыцаря всѣ перевязаны, а онъ самъ болѣе, чѣмъ вы, нуждается въ помощи.
   -- И въ духовникѣ!-- прибавилъ панъ Заглоба.
   -- И такъ,-- обратился Володіёвскій къ Кмицицу,-- вамъ не везетъ со мною; вотъ уже второй разъ я перегораживаю вамъ дорогу... Вы не ожидали видѣть меня?
   -- Нѣтъ,-- сказалъ Кмицицъ,-- я думалъ, что вы въ рукахъ у князя.
   -- Я выскользнулъ изъ его рукъ... Ну, да это въ сторону. Когда вы въ первый разъ похитили эту панну, я вызвалъ васъ на поединокъ... правда?
   -- Правда, -- сказалъ Кмицицъ, невольно дотрогиваясь до головы.
   -- Теперь другое дѣло. Тогда вы были забіякой, что среди шляхты случается часто и особаго позора не накладываетъ... Теперь же вы недостойны драться съ порядочнымъ человѣкомъ.
   -- Почему?-- спросилъ Кмицицъ, поднимая высоко свою гордую голову и смотря пану Володіёвскому прямо въ глаза.
   -- Потому что вы измѣнникъ и ренегатъ, потому что вы погубили цѣлыя тысячи добрыхъ солдатъ, оставшихся вѣрными отечеству, потому что, благодаря вамъ, этотъ несчастный край стонетъ подъ бременемъ новаго ярма!... Короче сказать: выбирайте родъ смерти... Клянусь Богомъ, ваша послѣдняя минута наступила.
   -- По какому праву вы хотите судить и казнить меня?спросилъ Кмицицъ.
   -- Панъ рыцарь!-- важно сказалъ Заглоба,-- читайте молитву, вмѣсто того, чтобы разспрашивать насъ о нашемъ правѣ... Если вы имѣете что-нибудь сказать въ свое оправданіе, то говорите скорѣй, ибо вы не найдете никого, кто бы могъ тронуться вашими словами. Однажды, я слышалъ, эта панна вымолила васъ изъ рукъ Володіёвскаго, но послѣ всего сдѣланнаго вами впослѣдствіи едва ли и она сжалится надъ вами.
   Тутъ всѣ невольно посмотрѣли на Александру, лицо которой было точно изсѣчено изъ мрамора. Она стояла неподвижно, съ опущенными глазами, холодная, но не сдѣлала ни одного шага впередъ, не сказала ни одного слова.
   Вдругъ въ тишинѣ раздался голосъ Кмицица:
   -- Я не прошу эту панну заступаться за меня!
   Панна Александра молчала.
   -- Сюда!-- крикнулъ Володіёвскій.
   Въ сѣняхъ раздались тяжелые шаги, стукъ оружія и шесть солдатъ, съ Юзвою Бутримомъ во главѣ, появились въ комнатѣ.
   -- Взять его,--скомандовалъ Володіёвскій,-- вывести въ поле и разстрѣлять.
   Тяжелая рука Бутрима схватила за воротникъ Кмицица.
   -- Я не позволю вести себя, какъ собаку,-- сказалъ панъ Андрей Володіёвскому,-- я пойду самъ!
   Маленькій рыцарь махнулъ рукой, солдаты оставили плѣнника, только окружили его кольцомъ. Панъ Андрей вышелъ спокойно, не взглянувъ ни на кого.
   Панна Александра также проскользнула боковою дверью, прошла въ темнотѣ нѣсколько комнатъ, ощупью разыскивая дорогу; вдругъ голова ея закружилась, въ груди не хватило воздуха и она упала на полъ.
   Въ первой комнатѣ нѣсколько минутъ царило глухое молчаніе, наконецъ, мечникъ несмѣло заговорилъ:
   -- Неужели для него нѣтъ пощады?
   -- Жаль мнѣ его,-- отвѣтилъ Заглоба,-- онъ такъ храбро шелъ на смерть!
   -- Онъ самъ разстрѣлялъ нѣсколько человѣкъ изъ моей хоругви,-- сказалъ Мирскій.
   -- И изъ моей!--прибавилъ Станкевичъ.-- А людей Невяровскаго перебилъ почти всѣхъ до одного.
   -- Но, вѣдь, онъ исполнялъ приказаніе Радзивилла,-- сказалъ панъ Заглоба.
   -- Панове, вы призываете мщеніе Радзивилла на мою голову,--замѣтилъ мечникъ.
   --Вы должны бѣжать. Мы ѣдемъ на Подлясье, тамъ войска возстали противъ измѣнниковъ, и вы собирайтесь тотчасъ же ѣхать съ нами. Другаго исхода нѣтъ. Вы можете скрыться въ Бѣловѣжѣ, гдѣ живетъ родственникъ пана Скшетускаго, придворный ловчій. Тамъ васъ никто пе найдетъ.
   -- Панъ Михалъ,-- вдругъ перебилъ Заглоба,-- побѣгу-ка я посмотрѣть, нѣтъ ли у бѣдняги какихъ-нибудь гетманскихъ приказовъ? Помните, что я нашелъ у Роха Ковальскаго?
   -- Такъ садитесь на лошадь. Теперь еще не поздно, а потомъ бумаги запачкаются кровью. Я нарочно приказалъ вывести его въ поле, чтобы не испугать панну выстрѣлами.
   Заглоба вышелъ, а панъ Володіёвскій обратился къ мечнику.
   -- А что дѣлаетъ ваша родственница?
   -- Вѣроятно, молится за душу, которая скоро предстанетъ предъ Божій судъ...
   -- Онъ безусловно виноватъ и заслужилъ свою казнь, -- сказалъ Станиславъ Скшетускій,-- но я предпочиталъ бы, чтобъ на его мѣстѣ былъ Радзивиллъ, или Опалиньскій... охъ! этотъ Оналиньскій!...
   -- Какъ велики его преступленія,-- вставилъ Оскерко,-- видно изъ того, что панна, которая когда-то была его невѣстой, не нашла слова въ его защиту. Я хорошо замѣтилъ, какъ она страдала, да и какъ заступиться за измѣнника?
   -- Да, да! собирайтесь въ путь!--закричалъ маленькій рыцарь.--Только бы намъ отдохнуть, и мы поѣдемъ дальше. Кейданы близко отсюда, а Радзивиллъ долженъ былъ возвратиться туда.
   -- Хорошо,--сказалъ шляхтичъ и вышелъ изъ комнаты.
   Черезъ минуту раздался его пронзительный крикъ. Рыцари бросились за нимъ и черезъ минуту нашли его возлѣ Александры, лежащей на полу. Прислуга тоже прибѣжала со свѣчами въ рукахъ.
   -- Здѣсь вамъ нѣтъ дѣла,-- сказала старая ключница,-- уходите, а мы тутъ управимся безъ васъ.
   -- О, Боже мой, какъ бы я желалъ, чтобъ ничего этого не было,--повторялъ растерявшійся хозяинъ.--Вы могли бы этого несчастнаго взять съ собой и раздѣлаться съ нимъ гдѣ-нибудь на дорогѣ, а не у меня. Какъ теперь бѣжать, коли дѣвушка еле дышетъ?... Расхворается, пожалуй.
   -- Прошедшаго не воротишь,-- сказалъ Володіёвскій.-- Мы посадимъ панну въ коляску, а бѣжать вамъ необходимо: месть Радзивилла никого не щадитъ. Подите, скажите паннѣ, въ какомъ положеніи находятся дѣла,--пусть она пересилитъ себя.
   -- Правда!-- согласился мечникъ,-- иду!
   Онъ ушелъ и вскорѣ возвратился съ племянницей. Панна Александра не только пришла въ себя, но и успѣла одѣться подорожному. Только лицо ея горѣло яркимъ румянцемъ, да глаза лихорадочно блестѣли.
   -- Поѣдемъ!--сказала она, входя въ комнату.
   Черезъ четверть часа подъ окнами раздался топотъ конскихъ копытъ и стукъ колесъ экипажа.
   -- Идемъ!-- сказала Александра.
   Въ эту минуту двери широко распахнулись и панъ Заглоба какъ бомба влетѣлъ въ комнату.
   -- Я задержалъ казнь!-- крикнулъ онъ.
   Александра вновь поблѣднѣла, какъ полотно; казалось, силы вновь оставляютъ ее, но теперь никто не обращалъ на нее вниманія, всѣ глядѣли на Заглобу, который никакъ не могъ отдышаться.
   -- Вы задержали казнь?-- спросилъ изумленный Володіёвскій.--Почему?
   -- Почему?... Охъ, дайте отдохнуть... Потому что еслибъ не этотъ Кмицицъ, еслибъ не этотъ доблестный рыцарь, всѣ бы мы до единаго висѣли теперь на кейданскихъ деревьяхъ... Уфъ!... Спасителя нашего хотѣли мы убить, каково!... Уфъ!...
   -- Какъ это можетъ быть?-- крикнули всѣ заразъ.
   -- Какъ можетъ быть? А вотъ, прочтите это письмо и узнаете.
   Володіёвскій началъ вслухъ читать письмо, въ которомъ Радзивиллъ горько укорялъ Кмицица за то, что, благодаря его ходатайству, заключенные въ Кейданахъ избѣгли смерти. Письмо, какъ извѣстно, кончалось порученіемъ привезти мечника и Александру въ Кейданы. Панъ Андрей, очевидно, взялъ его съ собою для того, чтобы, въ случаѣ надобности, оправдаться въ глазахъ мечника, но дѣло приняло совершенно иной оборотъ.
   Не оставалось ни тѣни сомнѣнія, что если бы не Кмицицъ, оба Скшетускихъ, панъ Володіёвскій и Заглоба были бы безъ милосердія умерщвлены въ Кейданахъ немедленно послѣ знаменитаго трактата съ Понтусомъ де-ла-Гарди.
   -- Панове!-- сказалъ Заглоба,-- если и теперь вы прикажете разстрѣлять его, то, Богомъ клянусь, я брошу васъ и знать васъ не хочу!
   -- Теперь объ этомъ и рѣчи быть не можетъ, -- сказалъ Володіёвскій.
   -- Ай, ай!-- воскликнулъ Скшетускій и обѣими руками схватился за голову,-- какое счастье, что вы, батюшка, сначала прочитали письмо, вмѣсто того, чтобы возвратиться съ нимъ сюда...
   -- У васъ необычайное чутье!-- также искренно проговорилъ Мирскій.
   -- То-то!-- самодовольно сказалъ Заглоба.-- На моемъ мѣстѣ всякій другой поспѣшилъ бы сюда, и тому несчастному въ это время досталось бы на орѣхи. Но какъ только его обыскали и принесли мнѣ бумаги, меня сразу такъ что-то и кольнуло въ сердце,--вы знаете, я по природѣ своей одаренъ любопытствомъ. Двое солдатъ уже вышли на лугъ съ фонарями... Я говорю имъ: посвѣтите, дайте прочитать, что тутъ написано!... И началъ читать... А какъ началъ, то меня такъ огорошило, словно меня кто кулакомъ по лысинѣ угостилъ. "Ради Бога!-- говорю,-- рыцарь, отчего вы не показали этого письма?!" -- "Потому, что не хотѣлъ!" -- говоритъ. Вотъ какая у него гордость неукротимая даже передъ неминучею смертью!... Но я сразу понялъ все и бросился обнимать его. "Спаситель нашъ!-- говорю,-- еслибъ не вы, насъ бы давно вороны исклевали!" Приказалъ я взять его назадъ и привести сюда, а самъ едва не загналъ коня, чтобъ сообщить вамъ какъ можно скорѣй, что случилось... Уфъ!...
   -- Странный человѣкъ! Какъ въ немъ доброе перемѣшалось со злымъ,-- сказалъ Станиславъ Скшетускій.-- Еслибъ... но, впрочемъ, вотъ и онъ.
   Дѣйствительно, въ дверяхъ стоялъ Кмицицъ, окруженный солдатами.
   -- Вы свободны, панъ Кмицицъ,-- торопливо сказалъ Володіёвскій,-- и пока мы живы, ни одинъ изъ насъ не подниметъ на васъ оружіе. Скажите, какое отчаяніе помѣшало вамъ сразу показать вамъ письмо Радзивилла? Мы не стали бы васъ преслѣдовать.
   Тутъ онъ повернулся къ солдатамъ:
   -- Оставить его и садиться на лошадей!
   Солдаты ушли и панъ Андрей остался одинъ по серединѣ комнаты. Лицо его было спокойно, хотя, правда, немного мрачно, но, тѣмъ не менѣе, онъ не безъ гордости смотрѣлъ на стоящихъ передъ нимъ офицеровъ.
   -- Вы свободны!-- повторилъ Володіёвскій.-- Возвращайтесь, куда хотите, хотя бы къ Радзивиллу... Жаль только видѣть рыцаря, потомка знатныхъ предковъ, въ качествѣ помощника измѣнника.
   -- Вы, однако, обдумайте хорошенько ваши слова,-- сказалъ Кмицицъ.-- Я заранѣе говорю вамъ, что возвращусь именно къ Радзивиллу.
   -- Да присоединитесь къ намъ, пусть чортъ поберетъ этого кейданскаго тирана! -- закричалъ Заглоба.--Будете вы нашимъ другомъ, дорогимъ товарищемъ, а отечество проститъ вамъ всѣ ваши прегрѣшенія!
   -- Ни за что!--энергично отвѣтилъ Кмицицъ.-- Одинъ Богъ разсудитъ, кто лучше служитъ отечеству,--вы, раздувающіе междоусобную войну на собственный счетъ и рискъ, или я, служащій государю, который одинъ въ состояніи спасти пашу несчастную республику. Идите своею дорогой, я пойду своею! Мнѣ не время обращать васъ на путь истины,-- да мои слова и не принесли бы никакой пользы,--только я вамъ говорю отъ глубины души моей: это вы губите отечество, вы заграждаете ей дорогу къ спасенію. Измѣнниками васъ я не называю,--я знаю, ваши намѣренія чисты,--но знайте, отчизна погибаетъ, Радзивиллъ простираетъ ей руку, а вы колете мечами эту руку и въ ослѣпленіи называете измѣнниками его и всѣхъ, кто стоитъ около него.
   -- Ей-Богу!-- сказалъ Заглоба,-- еслибъ я не видалъ, какъ храбро вы шли на смерть, то обвинилъ бы васъ въ трусости. Кому вы присягали: Радзивиллу или Яну Казиміру? Швеціи или республикѣ? Вы окончательно теряете разсудокъ!
   -- Я зналъ, что мои слова не могутъ ни въ чемъ убѣдить васъ... Прощайтеі
   -- Подождите немного,--сказалъ Заглоба,--дѣло очень важное.. Скажите, рыцарь, Радзивиллъ обѣщался пощадить насъ, когда вы просили его объ этомъ въ Кейданахъ?
   -- Да!--сказалъ Кмицицъ.--Во время войны вы должны были просидѣть въ Биржахъ.
   -- Такъ узнайте же вашего Радзивилла... онъ не только отчизну, но и собственныхъ своихъ слугъ обманываетъ. Вотъ письмо къ биржанскому коменданту; оно было вручено офицеру, который везъ насъ подъ конвоемъ. Читайте!
   Панъ Заглоба подалъ письмо гетмана Кмицицу. Тотъ взялъ его въ руки, и кровь хлынула ему въ голову. Ему становилось стыдно за своего вождя. Онъ судорожно смялъ бумагу въ рукахъ и бросилъ ее на полъ.
   -- Прощайте,--сказалъ онъ.--Лучше бы мнѣ было погибнуть отъ вашихъ рукъ!
   И онъ вышелъ изъ комнаты.
   -- Господа!--послѣ минуты молчанія сказалъ Скшетускій,-- съ этимъ человѣкомъ трудно ладить; какъ турокъ въ своего Магомета, такъ онъ вѣритъ въ своего Радзивилла. Я,-- да и всѣ мы,-- думали, что онъ служитъ ему ради корысти или честолюбія,-- нѣтъ! Онъ человѣкъ не злой, но заблудшій.
   -- Если онъ вѣрилъ въ своего Магомета,-- замѣтилъ Заглоба,-- то я сильно подорвалъ въ немъ эту вѣру. Вы замѣтили, какъ его коробило во время чтенія этого письма? Ну, и заварится тамъ каша! Этотъ рыцарь готовъ броситься не только на Радзивилла, а хоть на самого чорта. Клянусь Богомъ, сегодняшній день, кажется, самый лучшій день въ моей жизни.
   -- Ваша правда,--сказалъ панъ мечникъ,-- онъ обязанъ вамъ жизнью.
   -- Богъ съ нимъ!-- заторопился Володіёвскій,-- поговоримъ, что теперь намъ дѣлать. Нужно садиться на коней и ѣхать! И вы поѣдете съ нами?
   -- И я не могу спокойно оставаться здѣсь... Но если вы хотите сейчасъ же тронуться въ путь, то я скажу вамъ по совѣсти, что мнѣ не разсчетъ ѣхать съ вами. Коль скоро Кмицицъ убрался отсюда по- добру, по-здорову, меня не сожгутъ, не ограбятъ, а вы сами знаете, сборы въ дальнюю дорогу не шутка. Богъ одинъ знаетъ, когда я возвращусь сюда... Нужно тѣмъ и другимъ распорядиться,--одно убрать, другое отослать къ сосѣдямъ... Ну, и деньжонки есть, а мнѣ не хотѣлось бы брать ихъ съ собою. Завтра чуть свѣтъ я буду готовъ, а теперь никакъ не могу.
   -- А мы въ свою очередь не можемъ ждать: надъ нашею головой виситъ мечъ,--отвѣтилъ Володіёвскій.--Вы куда хотите бѣжать?
   -- Въ Пущу, по вашему совѣту... По крайней мѣрѣ, племянницу оставлю тамъ... Самъ я не особенно старъ, авось и моя сабля можетъ пригодиться отчизнѣ и королю.
   -- Ну, если такъ, будьте здоровы... Дай Богъ намъ встрѣтиться въ лучшія времена...
   Панъ Михалъ обнялъ мечника и сталъ прощаться съ Александрой.
   -- Вспоминайте хоть изрѣдка солдата, который готовъ всѣмъ пожертвовать для вашего счастія!--сказалъ онъ.
   Тутъ къ нимъ подошелъ панъ Заглоба.
   -- Прими, прелестное дитя, привѣтъ и отъ меня, старика! Увидишь пани Скшетускую, обними ее и моихъ буяновъ!
   Вмѣсто отвѣта, Александра схватила его руку и молча прильнула къ ней устами.
   

Глава VII.

   Въ ту же самую ночь, спустя два часа послѣ отъѣзда отряда Володіёвскаго, въ Биллевичи прибылъ самъ Радзивиллъ. Онъ шелъ на выручку "Кмицица, боясь, какъ бы тотъ не попалъ въ руки Володіёвскаго. Узнавъ о всемъ происшедшемъ, гетманъ захватилъ мечника съ Александрой и возвращался въ Кейданы.
   Гетманъ былъ страшно взволнованъ, слушая разсказъ мечника, который нарочно передавалъ все съ мельчайшими подробностями, чтобъ отвратить отъ себя подозрѣніе грознаго магната. Онъ даже не смѣлъ протестовать противъ самаго выѣзда въ Кейданы и въ глубинѣ души радовался, что буря на томъ и покончилась. У Радзивилла же (хотя онъ подозрѣвалъ мечника въ различныхъ злонамѣренныхъ замыслахъ) и безъ того было много заботъ на сердцѣ, чтобы помнить обо всемъ этомъ.
   Бѣгство Володіёвскаго могло измѣнить все положеніе дѣлъ на Подлясьѣ. Гороткевичъ и Якубъ Кмицицъ, стоящіе во главѣ взбунтовавшихся противъ гетмана хоругвей, хотя и добрые солдаты, но не пользовались особымъ вліяніемъ, вслѣдствіе чего и вся конфедерація не имѣла особаго значенія. Теперь же съ Володіёвскимъ убѣжали такіе люди, какъ Мирскій, Станкевичъ и Оскерко, не считая самого маленькаго рыцаря,-- однимъ словомъ, люди съ именемъ, съ положеніемъ.
   Наконецъ, въ Подлясьѣ жилъ и князь Богуславъ, который со своими придворными хоругвями сопротивлялся конфедератамъ, ожидая со дня на день помощи отъ дяди электора; дядя электоръ медлилъ, очевидно, выжидая удобныхъ для себя моментовъ, а мятежныя войска росли да росли, собирались съ силами и пріобрѣтали новыхъ сторонниковъ. Одно время гетманъ самъ хотѣлъ идти къ Подлясью и однимъ напоромъ смять бунтовщиковъ,, но его удерживала мысль, что едва онъ выступитъ ногой изъ границъ Жмуди, цѣлый край возстанетъ и радзивилловское значеніе умалится въ шведскихъ глазахъ до нуля.
   Необходимо было выручить также Богуслава и удержать за собой Подлясье, тѣмъ болѣе, что съ другой стороны доходили грозныя вѣсти о дѣйствіяхъ пана воеводы витебскаго. Пробовалъ гетманъ соединиться съ нимъ и привлечь его на свою сторону, но Сапѣга отослалъ его письмо безъ отвѣта. Говорили, что онъ продаетъ, что можетъ, изъ фамильнаго серебра чеканитъ монету, даже ковры закладываетъ жидамъ, сдаетъ въ аренду по чемъ попало имѣнія и собираетъ войско.
   Гетманъ, по натурѣ своей жадный и неспособный къ матеріальнымъ пожертвованіямъ, сначала не хотѣлъ вѣрить, чтобы кто-нибудь отдавалъ все свое достояній на алтарь отечества, но послѣдствія убѣдили его, что такъ было на самомъ дѣлѣ, ибо войско Сапѣги увеличивалось съ каждымъ днемъ. Къ нему льнули и бѣглецы, и шляхта, и патріоты и, что еще горше, даже родственники гетмана: князь ловчій Михалъ приказалъ всѣ доходы съ его незанятыхъ шведами имѣній передавать въ казну витебскаго воеводы.
   Положеніе становилось все хуже. Радзивиллъ могъ бы призвать шведскія войска противъ воеводы витебскаго,--къ тому же, они все болѣе и болѣе занимали бы край,--но это значило бы сознаться въ собственномъ безсиліи. Наконецъ, отношенія гетмана къ шведскому генералиссимусу, со времени клеванской стычки, были весьма натянуты и, помимо всякихъ объясненій, нисколько не устраняли недовѣрія.
   Гетманъ, отправляясь на помощь Кмицицу, надѣялся, что, можетъ быть, ему удастся разгромить Володіёвскаго, но и это предположеніе не осуществилось и гетманъ возвращался въ Кей-даны злой и угрюмый. Удивляло его также, что онъ не встрѣтилъ по дорогѣ Кмицица, а тотъ (Володіёвскій забралъ съ собою всѣхъ его драгуновъ) возвращался въ Кейданы другимъ, болѣе краткимъ путемъ, минуя Племборгъ и Эйраголу.
   Послѣ цѣлой ночи, проведенной на конѣ, въ полночь слѣдующаго дня гетманъ вернулся въ Кейданы и первымъ дѣломъ освѣдомился о Кмицицѣ. Кмицицъ возвратился, но безъ солдатъ. Послѣднее обстоятельство уже было извѣстно князю, но, тѣмъ не менѣе, онъ интересовался услыхать отъ самого Кмицица отчетъ въ его дѣйствіяхъ и приказалъ его призвать къ себѣ.
   -- Мнѣ не удалось, также какъ и тебѣ,--сказалъ князь, когда Кмицицъ предсталъ передъ нимъ. -- Мечникъ росенскій говорилъ мнѣ, что ты попалъ въ руки этого маленькаго дьявола.
   -- Да!--отвѣтилъ Кмицицъ.
   -- Тебя спасло мое письмо?
   -- О какомъ именно письмѣ вы изволите говорить? Прочтя то, которое находилось при мнѣ, они въ награду прочли мнѣ .другое, которое ваше сіятельство писали къ биржанскому коменданту..
   Угрюмое лицо Радзивилла покрылось кровавымъ облакомъ.
   -- Такъ ты знаешь?...
   -- Знаю!-- запальчиво отвѣтилъ Кмицицъ.--Какъ вы могли такъ поступить со мной? Простому шляхтичу -- и тому стыдно нарушать данное слово, а вождю, князю...
   -- Молчи!--перебилъ Радзивиллъ.
   -- Я не буду молчать, потому что передъ тѣми людьми долженъ былъ краснѣть за васъ! Они уговаривали меня, чтобъ я присоёдинился къ нимъ, я не хотѣлъ и говорилъ имъ: "Я служу Радзивиллу, а Радзивиллъ олицетвореніе чести и добродѣтели!" Они показали мнѣ это письмо: "Посмотри, каковъ твой Радзивиллъ!" -- а я долженъ былъ закусить губы и молча проглотить свой стыдъ.
   Щеки гетмана задрожали отъ бѣшенства. Имъ овладѣло дикое желаніе сокрушить эту дерзкую голову и онъ уже поднялъ руку, чтобы позвать прислугу. Гнѣвъ ослѣплялъ его глаза, давилъ грудь и Кмицицу дорого пришлось бы заплатить за свою дерзость, еслибъ княземъ не овладѣлъ страшный припадокъ астмы. Лицо его почернѣло, глаза вышли изъ своихъ орбитъ, онъ вскочилъ съ кресла, замахалъ руками и изъ груди его вырвался хриплый крикъ:
   -- Душитъ меня, душитъ!...
   Прибѣжали слуги, доктора. Цѣлый часъ князь лежалъ безъ памяти и только тогда, когда началъ слабо проявлять присутствіе жизни, Кмицицъ вышелъ изъ комнаты.
   Въ корридорѣ на него наткнулся Харлампъ, который уже вылечился отъ ранъ послѣ стычки съ венграми Оскерка.
   -- Что новаго?--спросилъ усачъ.
   -- Пришелъ въ себя.
   -- Гм... А завтра, можетъ быть, не придетъ! Плохо наше дѣло, панъ полковникъ: умретъ князь -- и за его вины насъ потянутъ къ отвѣту. Вся надежда на Володіёвскаго; можетъ быть, онъ защититъ старыхъ товарищей. Я увѣренъ (тутъ Харлашъ понизилъ голосъ), что онъ убѣжалъ.
   -- Что же ему, такъ тѣсно было, что ли?
   -- Тѣсно! Вообразите себѣ: изъ кустовъ, куда мы его загнали, самъ волкъ не выбрался бы, а онъ убѣжалъ. О, чтобъ его!... А около насъ что дѣлается! Шляхта отворачивается отъ нашего гетмана, всѣ говорятъ, что предпочитаютъ настоящаго врага, шведа, татарина даже, чѣмъ ренегата. Вотъ оно что. А тутъ его сіятельство приказываетъ хватать и сажать въ тюрьму гражданъ, что, будь между нами сказано, вопреки праву а вольности. Сегодня привезли, напримѣръ, пана росенскаго мечника!...
   -- А, такъ его привезли?
   -- Какъ же! и съ племянницей. Панна -- словно ангелъ! Завидую я вамъ!
   -- Гдѣ ихъ помѣстили?
   -- Въ правомъ флигелѣ. Хорошіе покои имъ отвели, не на что жаловаться, развѣ на то, что стража мимо дверей прохаживается. А когда свадьба, панъ полковникъ?
   -- Еще пѣвчіе на эту свадьбу не приглашены. До свиданія!-- сказалъ Кмицицъ.
   Кмицицъ, простившись съ Харлампомъ, ушелъ къ себѣ. Безсонная ночь, сильныя ощущенія, послѣднее столкновеніе съ княземъ страшно измучили его. Къ тому же, простой вопросъ Хар-лампа: "Скоро ли свадьба?" -- уязвилъ его до глубины души; передъ его глазами предстало холодное лицо Александры, ея стиснутыя губы, ея молчаніе, подтверждающее его смертный приговоръ. Все равно, положимъ, ея просьба не могла бы избавить его,-- панъ Володіёвскій остался бы непреклоненъ! Пусть, пусть! Кмицицъ чувствовалъ, какъ ему больно, что она не сказала этого слова. А, вѣдь, дважды передъ этимъ она не поколебалась спасти его! Неужели между ними такая пропасть, неужели въ еа сердцѣ угасла... не любовь,-- нѣтъ!-- просто состраданіе, состраданіе къ живому существу? Чѣмъ болѣе раздумывалъ надъ этимъ Кмицицъ, тѣмъ болѣе жестокою казалась ему Александра, тѣмъ большее негодованіе противъ нея давило его грудь.
   "Что я сдѣлалъ преступнаго,--спрашивалъ онъ себя,-- чтобъ она презирала меня, какъ отверженнаго? Положимъ, не хорошо служить Радзивиллу, но и здѣсь я чувствую себя невиннымъ, и здѣсь, положа руку на сердце, могу поклясться, что служу ему не изъ честолюбія, не ради выгодъ... Я вижу въ немъ единственное спасеніе отечества,-- за что же меня осудили?... Хорошо, хорошо! Пусть такъ будетъ! Я не пойду просить прощенія въ несодѣянныхъ грѣхахъ или вымаливать снисхожденія!" -- повторялъ онъ себѣ въ тысячный разъ.
   А боль въ душѣ не утихала,--напротивъ, усиливалась съ каждою минутой. Панъ Андрей бросился на свою постель и попробовалъ заснуть, но не могъ, несмотря на страшное утомленіе. Черезъ минуту онъ всталъ и началъ ходить по комнатѣ, прикладывая руки къ горящему лбу.
   "Да, да, у этой дѣвушки каменное сердце... О, панна, не ожидалъ я этого отъ васъ, не ожидалъ!... Да заплатитъ вамъ Богъ!"
   Прошелъ часъ, другой. Панъ Андрей, совершенно измученный, началъ было дремать, какъ въ его комнату явился княжескій дворянинъ, панъ Шкиллондзъ, и позвалъ его къ князю.
   Радзивиллъ чувствовалъ себя лучше, дышалъ свободнѣй, но оловянное его лицо показывало страшную слабость. Онъ сидѣлъ въ глубомъ креслѣ, обитомъ кожей, и при входѣ Кмицица тотчасъ же выслалъ своего доктора.
   -- Я былъ уже одною ногой на томъ свѣтѣ... и черезъ тебя!-- сказалъ онъ пану Андрею.
   -- Ваше сіятельство, здѣсь моей вины нѣтъ; я сказалъ то, что думалъ.
   -- Пусть же впередъ этого больше не будетъ. Хоть ты одинъ не прибавляй тяжести къ моему, и безъ того невыносимому, бремени и знай, я простилъ тебѣ то, что не простилъ бы другому.
   Кмицицъ молчалъ.
   -- Если я приказалъ казнить тѣхъ людей, которыхъ простилъ въ Кейданахъ по твоей просьбѣ, то не для того, чтобы хотѣлъ обмануть тебя, а для того, чтобъ избавить тебя отъ горя. Я согласился только для вида, потому что питаю къ тебѣ слабость... А ихъ смерть была необходима. Что я за палачъ? Неужели ты думаешь, что я проливаю кровь единственно для того, чтобы насладиться страшнымъ зрѣлищемъ?... Поживешь ты на свѣтѣ подольше и узнаешь, какія жертвы долженъ приносить тотъ, кто стремится къ великой цѣли. Эти люди должны были умереть здѣсь, въ Кейданахъ; посмотри, къ чему привело твое заступничество: загорѣлась домашняя война, добрыя отношенія къ шведамъ подорваны, бунтъ, какъ зараза, распространяется все шире и шире. Мало того, я самъ лично долженъ былъ идти на нихъ войной и наглотаться срама въ присутствіи всего войска, ты едва не погибъ отъ ихъ руки, а теперь они пойдутъ на Подлясье и станутъ во главѣ бунта. Смотри и поучайся! Еслибъ они погибли въ Кейданахъ, ничего бы этого не было. Но ты, прося о нихъ, думалъ только о своихъ личныхъ привязанностяхъ, я же послалъ ихъ на смерть въ Биржи потому, что вижу дальше, потому что знаю изъ практики: кто на бѣгу наткнется хоть на маленькій камушекъ, тотъ упадетъ, а кто упадетъ, тотъ можетъ не подняться, и тѣмъ легче, чѣмъ передъ этимъ бѣжалъ шибче... Да проститъ тебѣ Богъ, сколько зла надѣлалъ ты!
   -- Не могутъ же они совсѣмъ испортить дѣла вашего сіятельства.
   -- Довольно того, что они были причиной возникновенія недоразумѣній между мной и Понтусомъ. Дѣло выяснилось, люди были не мои, но дерзкое письмо Понтуса осталось, и я не прощу ему его... Понтусъ -- зять короля, но дѣло еще не рѣшенное: могъ ли бы быть онъ моимъ и не былъ ли бы радзивилловскій порогъ черезъ-чуръ высокъ для его ногъ?
   -- Вашему сіятельству лучше бы переговариваться прямо съ королемъ, чѣмъ съ его слугами.
   -- Ни хочу такъ сдѣлать. И если горести не убьютъ меня, я научу этого шведа вѣжливости... Если горести не убьютъ меня,--а дѣло, кажется, къ этому именно и идетъ, потому что тутъ никто не скупится прибавлять къ чашѣ моихъ бѣдствій... Тяжело мнѣ, охъ, тяжело! Кто бы повѣрилъ, что я тотъ самый, который былъ подъ Лаёвымъ, подъ Рѣчицей, Мозыремъ, Кіевомъ и Берестечкомъ? Вся республика только и смотрѣла на меня и Виснёвецкаго, какъ на два солнца. Все дрожало передъ Хмельницкимъ, а онъ дрожалъ передо мной. И тѣ самыя войска, что я, во время всеобщаго пораженія, велъ отъ побѣды къ побѣдѣ, теперь меня покинули и поднимаютъ на меня руку, какъ на отцеубійцу...
   -- Нѣтъ, не всѣ. Есть такіе, что еще вѣрятъ вашему сіятельству!-- порывисто сказалъ Кмицицъ.
   -- Еще вѣрятъ... пока не перестанутъ!-- горько усмѣхнулся Радзивиллъ.--Какъ велика ихъ милость ко мнѣ!... Дай только Богъ не отравиться мнѣ ею... Каждый изъ васъ ударъ за ударомъ добиваетъ меня, хотя никому это и на мысль не приходитъ...
   -- Обращайте вниманіе, ваше сіятельство, на намѣренія, а не на цѣль.
   -- Благодарю за совѣтъ... Теперь я буду внимательно слѣдить, какъ на меня смотритъ всякій рядовой, и старательно забѣгать впередъ, чтобъ угодить всякому...
   -- Горькія эти слова, князь!
   -- А жизнь моя сладка?... Богъ сотворилъ меня для великихъ дѣлъ, а я долженъ тратить силы въ повѣтовой войнѣ, которую могъ бы вести одинъ засцянокъ съ другимъ. Я хотѣлъ мѣряться съ могучими монархами, а упалъ такъ низко, что долженъ ловить какого-то пана Володіёвскаго въ собственныхъ владѣніяхъ. Вмѣсто того, чтобъ дивить свѣтъ своею силой, я удивляю его своею слабостью; вмѣсто того, чтобъ заплатить за развалины Вильно развалинами Москвы, я долженъ благодарить тебя за укрѣпленія Кейданъ... Тѣсно мнѣ... я задыхаюсь... и не потому только, что меня душитъ астма... Бездѣятельность меня убиваетъ... Тѣсно мнѣ и тяжко!... Понимаешь?
   -- И я думалъ, что дѣло пойдетъ иначе!--угрюмо сказалъ Кмицицъ.
   Радзивиллъ тяжело вздохнулъ.
   -- Прежде чѣмъ меня увѣнчали короной, на мою голову надѣли терновый вѣнецъ. Я приказалъ астрологу Адерсу составить гороскопъ... Онъ тотчасъ же начертилъ фигуры и говоритъ, что сочетанія ихъ пока неблагопріятны, но что все это пройдетъ. А тѣмъ временемъ я терплю муки... Ночью мнѣ что-то не даетъ спать, что-то ходитъ по комнатамъ... Какія-то лица заглядываютъ въ мой альковъ, а по временамъ меня охватываетъ внезапный холодъ... Это значитъ--смерть вокругъ меня ходитъ... Мука невыносимая... Я долженъ разсчитывать на все,--на измѣну, на отступничество... Много есть такихъ, которые колеблятся.
   -- Такихъ тутъ больше нѣтъ! -- отвѣтилъ Кмицицъ. -- Кто хотѣлъ отступить, тотъ уже ушелъ прочь.
   -- Не обманывай меня, ты самъ видишь, что остальные тоже начинаютъ оглядываться.
   Кмицицъ вспомнилъ Харлампа и замолчалъ.
   -- Ну, довольно!--сказалъ Радзивиллъ,-- тяжело страшно, но нужно переносить... Не говори никому, что слышалъ отъ меня... Хорошо, что припадокъ случился сегодня утромъ,-- значитъ, больше не повторится,--а сегодня мнѣ силы необходимы: сегодня я хочу устроить празднество и появиться съ веселымъ лицомъ, чтобъ подкрѣпить падающій духъ... И ты развеселись, но не говори никому ничего,--хоть ты одинъ не огорчай меня... Сегодня я поддался гнѣву... Берегись, чтобъ этого не повторилось; можешь за это поплатиться своею головой. Ну, да я простилъ тебя... Ты такія шанцы насыпалъ вокругъ Кейданъ, что хотя бы самому Петерсону впору... Ступай теперь, да пришли мнѣ Мѣлешко. Сегодня привели бѣглецовъ отъ его хоругви,--все простые солдаты. Повѣсить ихъ всѣхъ до одного... Нужно показать примѣръ... Будь здоровъ... Сегодня должно быть весело въ Кейданахъ!...
   

Глава VIII.

   Мечникъ росенскій долженъ былъ вести весьма тягостную бесѣду съ панной Александрой, прежде чѣмъ та согласилась идти на пиръ, который князь устраивалъ своимъ приверженцамъ. Почти со слезами мечникъ умолялъ настойчивую и смѣлую дѣвушку, увѣряя ее, что дѣло идетъ о его жизни, что всѣ, не только военные, но и мирные сосѣди Кейданъ, должны собраться сегодня подъ страхомъ княжескаго гнѣва. Панна не. захотѣла рисковать жизнью дяди и уступила. Дѣйствительно, съѣздъ былъ не малый; окрестная шляхта пріѣхала съ женами и дочерьми, но военные, все-таки, преобладали, въ особенности офицеры-иноземцы, которые почти всѣ остались вѣрны князю. Самъ онъ, прежде чѣмъ появиться гостямъ, постарался скрыть всѣ слѣды волненія, какъ будто бы никакая туча не омрачала горизонта его души. Князь хотѣлъ поднять духъ своихъ сторонниковъ; показать всѣмъ, что большинство стоитъ за него и только одни бунтовщики противятся уніи со Швеціей, и потому не жалѣлъ никакихъ хлопотъ и издержекъ, чтобы пиръ вышелъ на славу и молва о немъ разнеслась какъ можно далѣе по странѣ. Едва на землю спустился сумракъ, сотни бочекъ запылали на дворѣ и по дорогѣ, загремѣли пушки, а солдатамъ было на-строго приказано кричать виватъ.
   По дорогѣ, одна за другой, тянулись коляски и брички съ мѣстною знатью и "дешевою" шляхтой. Толпа народа, разодѣтая въ бархатъ, атласъ и мѣха, наполняла такъ называемую золотую залу, а когда появился князь, весь сверкающій дорогими каменьями, съ ласковою улыбкой на болѣзненномъ лицѣ, офицеры закричали въ одинъ голосъ:
   -- Да здравствуетъ князь гетманъ! Да здравствуетъ воевода виленскій!
   Радзивиллъ обвелъ глазами собравшихся гостей,--не присосоединятся ли они къ голосамъ офицеровъ? Дѣйствительно, нѣсколько не особенно храбрыхъ людей подхватили: "да здравствуетъ!" и князь началъ раскланиваться направо и налѣво и благодарить за добрыя и "единомысленпыя" пожеланія.
   -- Съ вами, господа, мы съумѣемъ дать отпоръ тѣмъ, кто хочетъ сгубить отечество! Да заплатитъ вамъ Богъ! Да заплатитъ вамъ Богъ!--повторялъ онъ, обходя вокругъ залу, останавливаясь передъ знакомыми, не щадя титуловъ; "панъ братъ", "милый сосѣдъ"--и не одно нахмуренное лицо прояснялось отъ теплыхъ лучей ласки магната.
   -- Не можетъ быть,--говорили тѣ, которые еще такъ недавно косо смотрѣли на его дѣйствія,--чтобы такой панъ, такой важный сенаторъ желалъ несчастія отечеству. Вѣрно, онъ или не можетъ поступать иначе, или у него есть какіе-нибудь сокровенные замыслы на пользу республики.
   -- Дай Богъ, чтобъ все измѣнилось къ лучшему.
   Но были и такіе, которые кивали головами или переглядывались другъ съ другомъ, точно желали сказать: "Мы здѣсь потому, что намъ ножъ къ горлу приставили".
   Впрочемъ, послѣдніе молчали, тогда какъ первые старались говорить насколько возможно громче;
   -- Лучше намъ перемѣнить государя, чѣмъ погубить всю республику!
   -- Возложимъ всѣ надежды на нашего князя и безусловно подчинимся его волѣ!
   -- Онъ намъ ближе Яна Казиміра... онъ наша кровь!
   Радзивиллъ жадно ловилъ эти слова и не обращалъ никакого вниманія на то, что они исходятъ отъ тѣхъ людей, слабыхъ, непостоянныхъ, которые прежде всего отступятся отъ него въ минуту опасности. Онъ упивался этими словами и, обманывая самого себя, повторялъ то, что, казалось, совершенно оправдывало его:
   -- Extrema necessitatis extremis nititur rationibus!
   Но когда, проходя мимо одной кучки шляхтичей, онъ услыхалъ, какъ панъ Южицъ произнесъ: "Онъ намъ ближе Яна Казиміра!" -- лицо его просвѣтлѣло окончательно,-- одно сравненіе съ королемъ льстило его гордости,-- и, приблизившись къ папу ІОжицу, онъ сказалъ:
   -- Вы правы, потому что въ Янѣ Казимірѣ на гарнецъ крови только кварта литовской, а во мнѣ нѣтъ другой... Если до сихъ поръ кварта считалась больше гарнца, то отъ васъ зависитъ измѣнить это.
   -- Мы готовы хоть гарнцемъ пить за здоровье вашего сіятельства!--сказалъ панъ Южицъ.
   -- О, вы отгадали мои намѣренія! Веселитесь, добрые друзья! Я желалъ бы пригласить цѣлую Литву.
   -- Тогда ее нужно еще больше окромсать,-- сказалъ панъ Щанецкій изъ Данькова, человѣкъ смѣлый и острый какъ на языкъ, такъ и на саблю.
   -- Что вы хотите сказать?--нахмурился Радзивиллъ.
   -- Что сердце вашего сіятельства обширнѣй Кейданъ. Радзивиллъ принужденно улыбнулся и пошелъ дальше.
   Въ это время маршалъ доложилъ, что ужинъ готовъ. Гости рѣкой поплыли за княземъ въ ту самую залу, гдѣ еще такъ недавно была объявлена унія со Швеціей. Вѣроятно, князь все предусмотрѣлъ заранѣе, потому что Кмицицу досталось мѣсто между мечникомъ и панной Александрой.
   У обоихъ дрогнуло сердце, когда они услыхали свои фамиліи, оба на минуту поколебались, но тотчасъ же сообразили, что малѣйшее промедленіе обратитъ на нихъ глаза всего общества, и покорно сѣли рядомъ. Имъ было тяжко и горько. Панъ Андрей рѣшился быть хладнокровнымъ, какъ будто бы рядомъ съ нимъ сидѣла какая-нибудь чужая особа, но вскорѣ увидалъ, что и онъ не можетъ быть равнодушнымъ. Оба ясно сознавали, что въ этой толпѣ, посреди разнообразнѣйшихъ чувствъ, страстей и стремленій, онъ думаетъ о ней, она о немъ, и собственно потому имъ такъ трудно. Оба не хотѣли и не могли высказать ясно и открыть, что лежало на ихъ сердцѣ; оба имѣли прошедшее, но не имѣли будущаго. Старыя чувства, довѣрчивость,-- все было порвано. Между ними не было ничего общаго, кромѣ сознанія горькой обиды. Еслибъ и эта послѣдняя цѣпь лопнула, они чувствовали бы себя болѣе свободными, но для этого нужно было время, а времени прошло такъ немного.
   Кмицицу было такъ плохо, что онъ закусывалъ губы до крови отъ боли, но, все - таки, ни за что въ свѣтѣ не отказался бы отъ назначеннаго ему мѣста. Жаднымъ ухомъ ловилъ онъ шелестъ ея платья, замѣчалъ, дѣлая видъ, что не замѣчаетъ, каждое ея движеніе, и все это вмѣстѣ сливалось для него въ одно какое-то мучительное наслажденіе.
   Черезъ нѣсколько минутъ онъ замѣтилъ, что и она наблюдаетъ за нимъ. Ему страстно захотѣлось посмотрѣть на нее... Вотъ она со своимъ яснымъ челомъ, очами, полузакрытыми темными рѣсницами, и блѣднымъ лицомъ (у другихъ паннъ лицо было постоянно нарумянено, у нея -- никогда)...
   Въ этомъ лицѣ для него всегда было что-то притягательное, и теперь сердце бѣднаго рыцаря дрогнуло отъ боли и обиды. "Неужели въ такой небесной оболочкѣ можетъ обитать неумолимая душа?"--подумалъ онъ. Но оскорбленіе было черезъ-чуръ сильно и черезъ минуту онъ прибавилъ: "Не нужна ты мнѣ... пусть тебя беретъ кто-нибудь другой!"
   И вдругъ онъ почувствовалъ, что еслибъ этотъ "другой" попробовалъ только воспользоваться его дозволеніемъ, то онъ его изрубилъ бы въ куски. При одной мысли объ этомъ его охватилъ страшный гнѣвъ.
   Панъ Андрей успокоился только тогда, когда вспомнилъ, что около нея сидитъ онъ самъ, а не кто-нибудь другой, и никто, по крайней мѣрѣ, въ настоящую минуту, не думаетъ о ней.
   "Посмотрю на нее еще одинъ разъ, а потомъ повернусь въ другую сторону",-- подумалъ онъ.
   Но въ эту минуту и она посмотрѣла на него. Оба тотчасъ же опустили глаза, страшно сконфуженные, точно ихъ поймали на какомъ-нибудь преступленіи.
   Панна Александра также вела борьбу съ собой. Изо всего случившагося, изъ поведеніи Кмицица въ Биллевичахъ, изъ словъ Заглобы и Скшетускаго, она поняла, что Кмицицъ заблуждался, но вовсе не такъ виноватъ, не заслуживаетъ такого презрѣнія, такого безпощаднаго осужденія, какъ думала она раньше. Наконецъ, вѣдь, это онъ освободилъ тѣхъ хорошихъ людей отъ смерти, наконецъ, въ немъ самомъ было столько геройской твердости, что, попавъ къ нимъ въ руки и имѣя возможность спасти себя отъ смерти, онъ не показалъ письма, не сказалъ ни слова и пошелъ па казнь съ высоко поднятою головой.
   Александра, воспитанная старымъ солдатомъ, который презрѣніе къ смерти ставилъ во главѣ всѣхъ прочихъ добродѣтелей, всѣмъ сердцемъ уважала мужество и теперь не могла не удивляться отвагѣ и упрямству молодаго рыцаря,-- упрямству, которое могло покинуть его развѣ только съ послѣднимъ дыханіемъ.
   Она поняла теперь, что если Кмицицъ и служитъ Радзивиллу, то, несомнѣнно, искренно,-- значитъ, какъ же несправедливо было обвинять его въ умышленной измѣнѣ! А, тѣмъ не менѣе, она первая бросила ему въ глаза это оскорбленіе, не пожалѣла ни злобы, ни призрѣнія, не хотѣла даже простить его передъ лицомъ смерти!
   "Награди за несправедливость,-- шептало ей сердце.-- Между вами все кончено, но ты должна признаться, что осудила его понапрасну".
   Но и у молодой дѣвушки гордости было не мало, а, можетъ быть, немного и упрямства. Вдругъ въ голову ей пришла мысль, что панъ Андрей, можетъ быть, и вовсе не интересуется такимъ удовлетвореніемъ, и яркій румянецъ залилъ ея лицо.
   "А если такъ, то и не надо!" -- подумала она въ глубинѣ души.
   Но совѣсть говорила дальше: "нуждается ли несправедливо обвиненный въ удовлетвореніи, нѣтъ ли, удовлетворить его необходимо", а гордость, въ свою очередь, приводила все новые аргументы:
   "А если,-- что очень можетъ быть,-- онъ не захочетъ слушать оправданій, тогда что? Срамъ, .позоръ! О, во-вторыхъ, виновенъ онъ или не виновенъ, дѣйствуетъ разумно или ослѣпленъ, достаточно того, что вмѣстѣ съ измѣнниками помогаетъ врагамъ губить свое отечество. Отечеству все равно, ума ли у него не хватаетъ, или чести. Богъ можетъ оправдать его, люди должны, обязаны обвинить и названіе измѣнника останется при немъ навсегда. Да, да! Если онъ невиненъ, можно ли не презирать такого человѣка, который не можетъ отличить добро отъ зла, порока отъ добродѣтели?..."
   Тутъ гнѣвъ совсѣмъ овладѣлъ панной и щеки ея еще болѣе раскраснѣлись.
   "Промолчу!--сказала она. -- Пусть онъ переноситъ то, что заслужилъ. Пока раскаянья не видно..."
   Тутъ она посмотрѣла на Кмицица, не видно ли раскаянія на его лицѣ? Раскаянія не было, но за то Александра увидала, что искаженное горемъ и мученіемъ лицо пана Андрея было блѣдно, точно послѣ долгой болѣзни. Ей стало невыносимо жалко его, слезы по-неволѣ навертывались на ея глаза и она наклонилась надъ столомъ, чтобы скрыть свое смущеніе.
   А пиръ понемногу начиналъ оживляться.
   Сначала всѣ находились подъ вліяніемъ какого-то тягостнаго ощущенія, но княжескій медъ и вино были крѣпки и гости начинали приходить въ лучшее расположеніе духа.
   Князь поднялся съ своего мѣста.
   -- Господа, я прошу у васъ слова!
   -- Князь хочетъ говорить! Князь хочетъ говорить! -- крикнуло нѣсколько голосовъ.
   -- Первый тостъ я предлагаю за здоровье его величества короля шведскаго, который даетъ намъ помощь противъ непріятеля и будетъ оказывать ее до тѣхъ поръ, пока покой не водворится повсемѣстно. Встаньте, господа, этотъ тостъ нужно выпить стоя.
   Гости встали и выпили свои кубки, но безъ всякаго энтузіазма, безъ возгласовъ. Панъ Щанецкій что-то нашептывалъ сосѣдямъ и тѣ кусали усы, чтобы не расхохотаться,-- очевидно, дѣло шло о шведскомъ королѣ.
   И когда лишь князь провозгласилъ другой тостъ, за здоровье "дорогихъ гостей", собравшихся въ Кейданы со всѣхъ сторонъ, чтобъ заявить о своей вѣрѣ въ правоту дѣлъ хозяина, ему отвѣтили громкіе крики:
   -- Благодаримъ, благодаримъ отъ всего сердца! За здоровье пана князя... нашего литовскаго Гектора!... Да здравствуетъ!
   Панъ Южицъ, немного выпившій, крикнулъ изо всей силы:
   -- Да здравствуетъ Янушъ первый, великій князь литовскій! Радзивиллъ раскраснѣлся, какъ дѣвица подъ вѣнцомъ, но, замѣтивъ, что собравшіеся молчатъ и съ удивленіемъ посматриваютъ на него, сказалъ:
   -- И это въ вашей власти, только вы черезъ-чуръ рано награждаете меня такимъ саномъ, какъ Южицъ,-- черезъ-чуръ рано!
   -- Да здравствуетъ Янушъ первый, великій князь литовскій!-- съ упорствомъ пьянаго повторилъ Южицъ.
   Панъ Щанецкій тоже поднялся съ мѣста и провозгласилъ тостъ:
   -- Да!-- холодно сказалъ онъ.-- Великій князь литовскій, король польскій и императоръ германскій!
   Наступило молчаніе, но только на мигъ, потомъ всѣ разразились смѣхомъ. Смѣялись всѣ, громко, раскатисто, до слезъ, и вдругъ смолкли при видѣ лица князя.
   Радзивиллъ, однако, удержалъ страшный гнѣвъ, клокотавшій въ его груди, и глухо сказалъ:
   -- Черезъ-чуръ смѣлыя шутки, панъ Щанецкій!
   Шляхтичъ нисколько не смутился и отвѣчалъ:
   -- И тотъ тронъ выборный, а большаго вашему сіятельству мы и желать не можемъ. Если, какъ шляхтичъ, вы можете быть польскимъ королемъ, то въ качествѣ князя нѣмецкаго союза можете быть возведены и въ санъ императора. До одного вамъ такъ же далеко или близко, какъ и до другаго, а кто вамъ не желаетъ этого, пусть встанетъ, мы его сейчасъ саблями зарубимъ.
   Тутъ онъ обратился къ гостямъ:
   -- Кто не желаетъ пану воеводѣ Виленскому германской короны, пусть встанетъ!
   Очевидно, никто не всталъ, но никто не смѣялся. Въ голосѣ пана Щанецкаго слышалось столько ѣдкой злобы, что всѣмъ стало какъ-то страшно.
   Хотя ничего особеннаго не случилось, однако, пиръ былъ окончательно испорченъ. Напрасно слуги князя поминутно наполняли кубки,--вино не могло вернуть отлетѣвшаго веселья и разогнать печальныя думы. Радзивиллъ съ трудомъ скрывалъ свою злобу. Онъ чувствовалъ, что, благодаря тостамъ Щанецкаго, онъ умалился въ глазахъ собравшейся шляхты, что съ намѣреніемъ или неумышленно шляхтичъ вселялъ въ его гостяхъ убѣжденіе, что воеводѣ виленскому не ближе до великокняжескаго трона, чѣмъ до императорской короны. Все было обращено въ шутку, въ посмѣшище, а, вѣдь, самый пиръ и давался отчасти съ цѣлью освоить умы съ будущимъ царствованіемъ Радзивилла. Даже болѣе, это могло неблагопріятно отозваться на его офицерахъ, посвященныхъ во всѣ тайны. Князь замѣтилъ, что они какъ-то странно перемѣнились.
   Гангофъ пилъ кубокъ за кубкомъ и избѣгалъ княжескаго взора; Кмицицъ ничего не пилъ и все время смотрѣлъ внизъ, точно думалъ о чемъ-то или боролся съ какою-то неотвязною мыслью. Радзивиллъ задрожалъ при одномъ предположеніи, что этотъ умъ каждую минуту можетъ озариться свѣтомъ и познать правду, и тогда офицеръ, являющійся послѣднею связью между польскими полками и радзивилловскимъ дѣломъ, порветъ эту связь, хотя бы для этого долженъ былъ разбить свое собственное сердце.
   Кмицицъ давно уже тяготилъ Радзивилла, и еслибъ не странное значеніе, которое придала ему стеченіе обстоятельствъ, онъ давно бы уже палъ жертвою собственной безумной страсти и гетманскаго гнѣва. Но князь ошибался: панъ Андрей былъ всецѣло занятъ Александрой и глубокою пропастью, раздѣляющею ихъ.
   По временамъ ему казалось, что онъ любитъ сидящую съ нимъ рядомъ дѣвушку болѣе всего на свѣтѣ, а черезъ минуту чувствовалъ къ ней страшную ненависть. Будь его воля, онъ убилъ бы ее и самого себя съ нею вмѣстѣ.
   Жизнь его такъ повихнулась, что стала черезъ-чуръ тяжелымъ бременемъ для его прямой натуры. Онъ чувствовалъ то, что чувствуетъ дикій звѣрь, опутанный сѣтью, откуда не можетъ выбраться.
   Унылое настроеніе всѣхъ окружающихъ раздражало его въ сильной степени.
   Ему было просто невыносимо.
   Вдругъ въ комнату вошелъ новый гость. Князь узналъ его и крикнулъ:
   -- Панъ Суханецъ, отъ брата Богуслава!... Навѣрное, съ письмомъ?
   Панъ Суханецъ низко поклонился.
   -- Такъ точно, ваше сіятельство!... Я прямо изъ Подлясья!
   -- Дайте письмо, а сами садитесь за столъ. Добрые гости простятъ, что я прочту гіисьмо, хотя мы сидимъ за ужиномъ. Можетъ быть, я найду новости, которыми буду радъ подѣлиться съ вами. Панъ маршалъ, позаботьтесь о гостѣ.
   Князь взялъ изъ рукъ Суханьца пачку писемъ и началъ поспѣшно ломать печати.
   Первое письмо, очевидно, не заключало въ себѣ ничего пріятнаго, потому что лицо князя побагровѣло, а глаза сверкнули дикимъ гнѣвомъ.
   -- Панове братья!-- сказалъ онъ,-- князь Богуславъ доноситъ мнѣ, что тѣ, которые предпочитали собраться въ конфедерацію, чѣмъ идти подъ Вильно, теперь грабятъ мои деревни на Подлясьѣ. Съ бабами-то легче, вѣроятно, воевать!... Достойные рыцари, нечего сказать!... Ну, да ничего! Не останутся они безъ награды!...
   Гетманъ взялъ другое письмо и едва прочелъ первую строчку, какъ лицо его расцвѣло торжествомъ и радостью.
   -- Воеводство Сѣрадзское поддалось шведамъ, -- крикнулъ онъ,-- и вслѣдъ за Великою Польшей приняло протекторатъ Карла Густава... А вотъ и послѣдняя почта!... Добрыя извѣстія! Янъ Казиміръ побитъ подъ Виданой и Жарновымъ!... Войско его покидаетъ! Самъ онъ отступаетъ подъ Краковъ, шведы идутъ за нимъ! Братъ пишетъ, что и Краковъ тоже долженъ пасть.
   -- Будемъ радоваться, панове!-- страннымъ голосомъ сказалъ Щанецкій.
   -- Да, будемъ радоваться!-- повторилъ гетманъ, не замѣчая интонаціи голоса Щанецкаго.
   Вся фигура князя дышала радостью, лицо въ одну минуту помолодѣло, глаза заблистали; дрожащими отъ радости руками надломилъ онъ печать послѣдняго письма, прочелъ его, просіялъ, какъ солнце, и крикнулъ:
   -- Варшава взята!... Да здравствуетъ Карлъ Густавъ!
   Князь только теперь замѣтилъ, что эти извѣстія произвели на другихъ совсѣмъ не такое впечатлѣніе, какъ на него. Всѣ сидѣли въ глубокомъ молчаніи; одни морщили брови, другіе даже закрывали лица руками. Даже придворные гетмана, даже люди со слабымъ духомъ не смѣли вмѣстѣ съ княземъ радоваться при извѣстіи, что Варшава взята, что Краковъ долженъ пасть! и что воеводства одно за другимъ отступаются отъ своего государя и переходятъ на сторону непріятеля. Князь сообразилъ, что необходимо сгладить впечатлѣніе.
   -- Господа,-- сказалъ онъ,-- я бы первый плакалъ съ вами, если бы дѣло шло о несчастій республики, но республика здѣсь не подвергается никакому ущербу, только мѣняетъ государя. Вмѣсто неудачливаго Яна Казиміра, во главѣ ея будетъ стоять великій и счастливый воинъ. Я предвижу уже конецъ всѣхъ войнъ и пораженіе враговъ.
   -- Вы правы, ваше сіятельство!-- сказалъ Щанецкій.-- Слово въ слово то же самое сказалъ Родзѣёвскій и Опалиньскій подъ Устьемъ... Возрадуемся, братья! На погибель Яну Казиміру!...
   Онъ съ шумомъ отодвинулъ свой стулъ и вышелъ изъ залы.
   -- Самыхъ лучшихъ винъ, какія только есть въ погребахъ!-- закричалъ князь.
   Панъ маршалъ побѣжалъ исполнять приказъ. Гости зажужжали словно пчелы въ ульѣ. Первое впечалѣніе прошло и шляхта пустилась въ споры и разсужденія. Панъ Суханецъ едва могъ отвѣчать на всѣ вопросы о положеніи Подлясья и сосѣдней Мазовіи, уже занятой шведами.
   Въ залу вкатили осмоленные боченки и начали пробовать втулки. Всеобщее расположеніе духа настраивалось къ лучшему.
   Все чаще и чаще начали проскальзывать отрывочныя фразы: "Свершилось, теперь уже не поможешь!"--"Можетъ быть, лучше будетъ! Нужно примириться съ судьбой!"--"Князь не дастъ насъ въ обиду!" --"Лучше намъ, чѣмъ другимъ... Да здравствуетъ Янушъ Радзивиллъ, воевода нашъ, гетманъ и князь!"
   -- Великій князь литовскій!-- снова крикнулъ панъ Южицъ.
   Теперь эти слова не были уже встрѣчены, какъ раньше, молчаніемъ или смѣхомъ; нѣсколько охрипшихъ голосовъ заорало хоромъ:
   -- Мы хочемъ того! Всѣмъ сердцемъ и душою хочемъ! Да здравствуетъ и правитъ нами!
   Магнатъ, съ пурпурнымъ лицомъ, поднялся съ своего мѣста.
   -- Благодарю васъ, панове братья!-- важно произнесъ онъ. Въ залѣ отъ огней сдѣлалось жарко, какъ въ банѣ.
   Панна Александра наклонилась черезъ Кмицица къ дядѣ.
   -- Мнѣ дурно,-- сказала она,-- пойдемте отсюда.
   Дѣйствительно, лицо ея было блѣдно, а на лбу проступили крупныя капли пота.
   Мечникъ безпокойно взглянулъ на гетмана,-- не будетъ ли поставлено ему въ вину удаленіе съ пиршества? Храбрый солдатъ въ открытомъ полѣ, онъ страшно боялся Радзивилла.
   А въ это время, какъ нарочно, до него донеслись слова гетмана:
   -- Тотъ мой врагъ, кто не будетъ до дна осушать чашу!... Сегодня я веселъ!
   -- Ты слышала?--спросилъ мечникъ.
   -- Дядя, я не могу сидѣть больше, мнѣ дурно!-- умоляющимъ голосомъ сказала Александра.
   -- Такъ ступай одна.
   Панна встала, стараясь не обратить на себя ничьего вниманія, но силы оставили ее и она схватилась за ручку кресла.
   Вдругъ сильная рыцарская рука охватила ея станъ и удержала отъ паденія.
   -- Я провожу васъ!--сказалъ панъ Андрей.
   И, не спрашивая позволенія, онъ повелъ ее къ двери. Александрѣ дѣлалось все хуже и она безпомощно повисла на его рукѣ.
   Тогда онъ подхватилъ ее, какъ ребенка, и легко вынесъ изъ залы.
   

Глава IX.

   Въ тотъ же вечеръ, послѣ ужина, панъ Андрей непремѣнно хотѣлъ видѣться съ княземъ, но ему сказали, что князь занятъ важнымъ разговоромъ съ паномъ Суханьцемъ.
   Кмицицъ пришелъ на другое утро и тотчасъ же былъ допущенъ предъ лицо гетмана.
   -- Ваше сіятельство,-- сказалъ онъ,-- я пришелъ съ просьбой.
   -- Что ты требуешь отъ меня?
   -- Я не могу дольше жить здѣсь. Каждый день для меня -- мука. Да я и не нуженъ въ Кейданахъ. Выдумайте какое-нибудь дѣло и пошлите меня, куда хотите. Я слышалъ, что наши полки пойдутъ на Жултаренку. И я пойду съ ними.
   -- Жултаренко охотно помѣрился бы съ нами, да нельзя: мы находимся подъ протекторатомъ шведовъ, и намъ тоже невозможно безъ шведовъ... Графъ Магнусъ подвигается возмутительно медленно... и я знаю, почему. Потому, что онъ мнѣ не вѣритъ. Или ужь тебѣ такъ плохо въ Кейданахъ, около нашей особы?
   -- Вы очень добры ко мнѣ, а, все-таки, мнѣ такъ нехорошо, что я и высказать не съумѣю. Говоря по правдѣ, я думалъ, что все пойдетъ иначе... Я думалъ, что мы будемъ драться, жить въ огнѣ и дыму, день и ночь на сѣдлѣ. Меня Богъ и сотворилъ для этого. А тутъ сидя, слушай споры, скучай отъ бездѣятельности, или охоться на своихъ, вмѣсто того, чтобъ бить непріятеля... Я не могу выдержать, просто не могу... Лучше сто разъ смерть, ей-Богу!... Чистѣйшая мука!
   -- Я знаю, откуда происходитъ такое отчаяніе. Любовь, больше ничего! Когда постарѣешь, самъ будешь смѣяться надъ своими муками. Я видѣлъ вчера, что у васъ дѣло съ дѣвушкой идетъ все хуже и хуже.
   -- Мнѣ до нея нѣтъ никакого дѣла, а ей до меня. Что было, то прошло!
   -- Она, кажется, вчера захворала.
   -- Да.
   Князь замолчалъ на минуту.
   -- Я уже совѣтовалъ тебѣ разъ, да и еще разъ совѣтую: если она такъ заполонила тебя, бери ее добровольно или силой. Я прикажу обвѣнчать васъ. Покричитъ немного, поплачетъ... ничего! Послѣ вѣнца ты возьмешь ее къ себѣ... и если на другой день она тоже будетъ плакать, то...
   -- Я прошу у вашего сіятельства какого-нибудь порученія, а не свадьбы!--рѣзко перебилъ Кмицицъ.
   -- Значитъ, ты ее не хочешь?
   -- Не хочу. Ни я ее, ни она меня! Хотя бы сердце мое въ куски разбилось, я ни о чемъ не буду просить ее. Мнѣ хотѣлось бы заѣхать куда - нибудь подальше, забыть обо всемъ, уѣхать, пока мой умъ не помутился. Здѣсь мнѣ дѣлать нечего, а бездѣятельность для меня хуже всего. Вспомните, какъ вамъ самимъ вчера было плохо, пока не пришли добрыя извѣстія... Вотъ и со мной тоже сегодня и всегда такъ будетъ. Что мнѣ дѣлать? Ухватиться руками за голову, чтобъ ее горькія мысли не разорвали, и сидѣть? Что я здѣсь высижу? Богъ знаетъ, что за времена, Богъ знаетъ, что это за война, которой я понять не могу... Думаешь, думаешь,--еще хуже станетъ. Клянусь Богомъ, если вы меня не употребите въ какое - нибудь дѣло, я убѣгу, соберу себѣ ватагу и буду бить...
   -- Кого?--спросилъ князь.
   -- Кого? Пойду подъ Вильно и буду отбивать маленькіе отряды, какъ прежде у Хованскаго. Отпустите со мной мою хоругвь, вотъ и война начнется!
   -- Твоя хоругвь нужна мнѣ противъ внутренняго непріятеля.
   -- То-то и больно, то-то и мучительно, что приходится гоняться за Володіёвскимъ, напримѣръ, когда хотѣлось бы его имѣть своимъ товарищемъ.
   -- У меня есть для тебя дѣло. Подъ Вильно, я тебя не пущу и хоругви тебѣ не дамъ. Если же ты поступишь противъ моей воли и уйдешь, собравши ватагу, то знай, что этимъ самымъ ты перестанешь служить мнѣ.
   -- За то буду служить отечеству.
   -- Отечеству служить тотъ, кто служитъ мнѣ. Я уже объяснялъ тебѣ это. Припомни также, что ты клялся мнѣ. Наконецъ, если ты оставишь мою службу, то тебя ждутъ суды... Для твоей же пользы ты не долженъ дѣлать этого.
   -- Что теперь значатъ суды!
   -- За Ковномъ ничего, но здѣсь, гдѣ все еще спокойно, они не перестали дѣйствовать. Правда, ты можешь не являться, но рѣшенія, все-таки, останутся и будутъ тяготѣть надъ тобою до заключенія мира. Кого разъ опозорятъ, тому и черезъ десять лѣтъ припомнятъ, а ужь ляуданская шляхта постарается насолить тебѣ.
   -- Если сказать правду, я подчинюсь приговорамъ суда. Прежде я готовъ былъ воевать со всею республикой и на приговоры обращалъ столько же вниманія, сколько покойный панъ Лащъ, который приказалъ ими подшить себѣ мантію... Но теперь совѣсть моя стала какъ-то особенно чутка. Я боюсь зайти дальше, чѣмъ бы хотѣлъ, и вѣчно непокоенъ душой.
   -- Откуда у тебя взялась такая совѣстливость? Ну, да пусть! Я сказалъ тебѣ, что если ты хочешь убѣжать отсюда, то у меня найдется для тебя порученіе, и очень почетное. Гангофъ пристаетъ во мнѣ каждый день... надоѣлъ даже. Я уже было думалъ поручить это ему... Впрочемъ, нельзя: для этого нуженъ человѣкъ съ именемъ, и не чужимъ, а польскимъ, которое само по себѣ свидѣтельствовало бы, что ляхи не всѣ покинули меня и что есть еще знатные жители, которые держать мою сторону... Ты какъ разъ годишься на это дѣло, а сознанія собственнаго достоинства у тебя достаточно, чтобы скорѣе принимать поклоны, чѣмъ отвѣшивать ихъ самому.
   -- Въ чемъ же дѣло, ваше сіятельство?
   -- Нужно ѣхать въ дальній путь...
   -- Я готовъ хоть сегодня!
   -- И на собственный счетъ, потому что у меня сундукъ пустъ. Часть доходовъ забралъ непріятель, другую свои разграбили и, въ добавокъ, все приходитъ несвоевременно. А тутъ еще вся война перешла на мой счетъ. Ужь, конечно, панъ подскарбій, который сидитъ у меня подъ замкомъ, не дастъ мнѣ ни гроша взаймы, во-первыхъ, потому, что не захочетъ, во-вторыхъ, у него у самого нѣтъ. Какія есть казенныя деньги, я всѣ забираю, не спрашивая, откуда онѣ и сколько ихъ. У шведовъ выпросишь что угодно, кромѣ денегъ; у нихъ у самихъ руки трясутся при видѣ каждаго шелега.
   -- Ваше сіятельство, объ этомъ не стоитъ разговаривать! Если я поѣду, то на свой счетъ.
   -- Но тамъ нужно показать себя какъ можно болѣе представительнѣй, не жалѣть денегъ!...
   -- Я ничего не буду жалѣть!
   Лицо гетмана просвѣтлѣло. Дѣйствительно, въ настоящую минуту денегъ у него не было, хотя онъ недавно ограбилъ Вильно и вообще былъ жаденъ по природѣ. Правда и то, что доходы съ его необъятныхъ владѣній, тянущихся отъ Кіева до Смоленска и Мазовіи, совсѣмъ перестали поступать, а издержки на войско съ каждымъ днемъ увеличивались.
   -- Это хорошо!-- сказалъ онъ.--Гангофъ сейчасъ же началъ бы клянчить у меня денегъ, а ты человѣкъ другаго сорта. Слушай же.
   -- Слушаю внимательно.
   -- Прежде всего, ты поѣдешь па Подлясье. Это очень опасная дорога; тамъ стоятъ конфедераты, которые вышли изъ обоза и дѣйствуютъ противъ меня. Какъ ты вывернешься -- твое дѣло. Якубъ Кмицицъ, можетъ быть, и пощадилъ бы тебя, но остерегайся Гороткевича, Жеромскаго, а въ особенности Володіёвскаго съ его ляуданцами.
   -- Я уже былъ въ ихъ рукахъ и со мной ничего не сдѣлалось.
   -- Хорошо. Ты пріѣдешь въ Заблудово, гдѣ живетъ Гарасимовичъ, и скажешь ему, чтобъ онъ собралъ всѣ доходы, общественныя деньги,-- все, что можно,-- и прислалъ мнѣ, только не сюда, а въ Тыльцу. Что можно будетъ заложить, пусть заложитъ, у жидовъ пусть возьметъ взаймы... Во-вторыхъ, пусть не забываетъ думать о конфедератахъ, какъ бы ихъ погубить. Но это уже не твое дѣло,--я дамъ ему собственноручную инструкцію. Ты отдашь ему письмо и тотчасъ же поѣзжай въ Тыкоцицъ, къ князю Богуславу.
   Тутъ гетманъ замолчалъ; длинная рѣчь сильно утомляла его. Кмицицъ жадно всматривался въ его лицо. Его душа рвалась подальше отъ Кейданъ и онъ чувствовалъ, что путешествіе, исполненное опасностей и приключеній, благодѣтельно подѣйствуетъ на его душевныя раны.
   -- Я рѣшительно теряюсь въ догадкахъ, зачѣмъ князь Богуславъ до сихъ поръ сидитъ въ Подлясьѣ?... Ей-Богу, онъ можетъ погубить и себя, и меня. Внимательно вслушивайся въ то,, что я говорю, потому что хотя ты отдашь ему мои письма, нужно, чтобъ ты съумѣлъ подкрѣпить ихъ живымъ словомъ и объяснить все, чего написать нельзя. Знай же, что вчерашнія извѣстія были хороши, но не настолько, насколько я сказалъ шляхтѣ,-- даже вовсе не такъ хороши, какъ я думалъ сначала. Правда, шведы одержали верхъ: заняли Великую Польшу, Мазо-вію, Варшаву, Сѣрадзское воеводство покорилось имъ, они гонятъ Яна Казиміра подъ Краковъ и, какъ Богъ святъ, осадятъ Краковъ. Его долженъ защищать Чарнецкій, этотъ свѣжеиспеченный сенаторъ, но, долженъ признаться, хорошій солдатъ. Кто можетъ предвидѣть, что будетъ? Шведы умѣютъ брать крѣпости, а на укрѣпленіе Кракова и времени не было, однако, Чарнецкій можетъ держаться въ немъ мѣсяца два-три. Иногда бываютъ такія чудеса, какія мы видѣли, напримѣръ, подъ Збаражемъ... И такъ, если Чарнецкій будетъ твердо держаться, чортъ можетъ испортить все наше дѣло. Учись тайнамъ политики. Знай напередъ, что въ Вѣнѣ не будутъ доброжелательно смотрѣть на раст тущее могущество шведовъ и могутъ прислать помощь полякамъ... Татары же (я это хорошо знаю) склонны помогать Яну Казиміру, ринутся на Козаковъ и Москву, а тогда украинскія войска Потоцкаго освободятся... Янъ Казиміръ нынѣ въ отчаянномъ положеніи, но завтра счастье можетъ повернуться въ его сторону...
   Панъ Андрей испытывалъ странное чувство, которое не поддавалось никакому объясненію. Онъ, сторонникъ Радзивилла и шведовъ, испытывалъ радостное волненіе при мысли, что счастье можетъ покинуть шведовъ.
   -- Суханецъ разсказывалъ мнѣ, какъ было дѣло подъ Видавой и Жарновымъ. Въ первой стычкѣ переднія стражи наши.... польскія, хотѣлъ было я сказать, окончательно смяли шведовъ. Это не всеобщее ополченіе... и шведы, кажется, потеряли присутствіе духа.
   -- Но, все-таки, въ концѣ-концовъ, побѣда осталась за ними?
   -- За ними, потому что хоругви Яна Казиміра взбунтовались, а шляхта объявила, что согласна стоять въ рядахъ, но биться не станетъ. Во всякомъ случаѣ, оказалось, что въ полѣ шведы стоятъ не больше коронныхъ войскъ. Удастся одна, другая битва, и духъ можетъ измѣниться. Явятся у Яна Казиміра деньги, заплатитъ жалованье войскамъ, и они бунтовать не будутъ. У Потоцкаго солдатъ не много, но все народъ храбрый, дисциплинированный... Татары придутъ съ ними, а, въ добавокъ, электоръ намъ ничего не пишетъ.
   -- Какъ же это такъ?
   -- Я и Богуславъ разсчитывали, что онъ сейчасъ же вступитъ въ союзъ со шведами и съ нами, но онъ человѣкъ необыкновенно осторожный и заботится только о своей пользѣ. Вѣроятно, онъ ждетъ, чтб будетъ дальше, а тѣмъ временемъ входитъ въ союзъ, только не съ нами, а съ прусскими городами, которые остались вѣрными Яну Казиміру. Я думаю, что тутъ кроется какое-нибудь вѣроломство, иначе электоръ не былъ бы самимъ собой, или онъ совсѣмъ не вѣритъ успѣхамъ шведовъ. По пока все это выяснится, союзъ противъ шведовъ, все-таки, существуетъ, и разъ они чуть-чуть поскользнутся въ Малой Польшѣ, какъ Великая Польша и Мазовія поднимутся, прусаки пойдутъ съ ними и можетъ случиться...
   Тутъ князь вздрогнулъ, точно пораженный ужасомъ своего предположенія.
   -- Что можетъ случиться?-- спросилъ Кмицицъ.
   -- Что ни одинъ шведъ не уйдетъ изъ республики!-- мрачно отвѣтилъ князь.
   Кмицицъ нахмурилъ брови и молчалъ.
   -- Тогда,-- тихо проговорилъ гетманъ,-- и мы упадемъ такъ же низко, какъ высоко стояли прежде...
   Панъ Андрей вскочилъ съ мѣста съ горящими глазами, съ румянцемъ на щекахъ и закричалъ:
   -- Ваше сіятельство, что это значитъ?... Почему же вы такъ недавно говорили мнѣ, что республика погибла и что спасти ее можете только вы въ союзѣ со шведами?... Чему я долженъ вѣрить? Тому ли, что вы говорили тогда, или сказанному сегодня? Въ послѣднемъ случаѣ, зачѣмъ же мы держимъ сторону шведовъ, вмѣсто того, чтобы бить ихъ?... У меня душа радуется при одной мысли объ этомъ!
   Радзивиллъ сурово посмотрѣлъ на молодаго человѣка.
   -- Ты черезъ-чуръ дерзокъ,--сказалъ онъ.
   Но Кмицицъ уже всецѣло предался своему увлеченію.
   -- О томъ, каковъ я, послѣ, послѣ! Теперь вы отвѣтьте мнѣ на мой вопросъ.
   -- Ну, хорошо, я тебѣ дамъ отвѣтъ,-- съ разстановкой произнесъ Радзивидлъ.-- Если обстоятельства сложатся такъ, какъ я говорю, мы начнемъ бить шведовъ.
   Панъ Андрей ударилъ себя по лбу и закричалъ:
   -- Дуракъ я, дуракъ!
   -- Я не спорю,-- сказалъ князь,-- и добавлю еще, что ты не въ мѣру забываешься. Знай же, что цѣлью твоей поѣздки будетъ наблюденіе за событіями. Я хочу пользы отечеству, ничего болѣе. То, что я говорилъ, одно предположеніе, которое, по всей вѣроятности, никогда не осуществится. Но намъ нужно быть осторожными. Кто не хочетъ утонуть, долженъ умѣть плавать; а кто идетъ лѣсомъ, безъ дорогъ, тотъ долженъ почаще останавливаться и соображать, въ какую сторону надлежитъ идти ему... Понимаешь?
   -- Понимаю.
   -- Отступленіе для насъ возможно и неизбѣжно, если это потребуется для пользы отечества, но единственно подъ условіемъ скорѣйшаго прибытія князя Богуслава. Голову онъ потерялъ, что ли? Сидя тамъ, онъ долженъ заявить себя или сторонникомъ шведовъ, или Яна Казиміра, а это было бы хуже всего.
   -- Ваше сіятельство, я опять ничего не понимаю!
   -- Подлясье близко отъ Мазовіи, и или шведы займутъ ее, или изъ прусскихъ городовъ придетъ помощь Яну Казиміру; тогда нужно будетъ выбирать любое.
   -- Но почему же князь Богуславъ не можетъ играть въ открытую?
   -- До тѣхъ поръ шведы должны остерегаться насъ и дѣлать намъ всякія уступки... и электоръ тоже. Если намъ придется перемѣнить нашу тактику и обратить оружіе противъ шведовъ, то онъ будетъ служить посредникомъ между мной и Яномъ Казиміромъ... Онъ уладитъ дѣло примиренія, чего я самъ сдѣлать бы не могъ, потому что раньше открыто перешелъ на сторону шведовъ. Онъ долженъ немедленно оставить Подлясье и ѣхать въ Пруссію, въ Тыльцу, и ждать, что будетъ. Электоръ теперь въ своемъ маркграфствѣ,-- значитъ, Богуславъ можетъ свободно забрать въ руки всю Пруссію, набрать войско и стать во главѣ значительной силы... А тогда и другіе дадутъ намъ все, чего мы ни потребуемъ, чтобъ имѣть насъ на своей сторонѣ, и домъ нашъ не только не упадетъ, но еще болѣе возвысится, а это главное.
   -- Ваше сіятельство говорили, что главное--это благо отечества!
   -- Не лови меня на каждомъ словѣ, когда я тебѣ заранѣе сказалъ, что это все равно, а слушай дальше... Я знаю хорошо, что князь Богуславъ хотя и подписалъ здѣсь, въ Кейданахъ, актъ союза со Швеціей, все-таки, не считается ея сторонникомъ. Пусть онъ распространитъ слухъ,--а ты, въ свою очередь, говори всѣмъ то же,-- что я принудилъ его подписать помимо его желанія. Этому безъ труда повѣрятъ,--теперь зачастую и родные братья принадлежатъ къ различнымъ партіямъ. Такимъ образомъ, ты можешь войти въ дружбу съ конфедератами, пригласить ихъ начальниковъ къ себѣ какъ будто бы для переговоровъ, а затѣмъ схватить ихъ и увезти въ Пруссію. Это будетъ самый лучшій способъ, потому что бунтовщики могутъ совсѣмъ погубить отечество.
   -- Это все, что я долженъ сдѣлать? -- съ нѣкоторымъ разочарованіемъ спросилъ Кмицицъ.
   -- Это только часть, и еще не самая важная. Отъ князя Богуслава ты поѣдешь съ моими письмами къ самому Карлу Густаву. Я здѣсь не могу ладить съ графомъ Магнусомъ со времени клеванской стычки. Онъ все на меня посматриваетъ искоса и не перестаетъ думать, что разъ счастье измѣнитъ шведамъ, разъ татары пойдутъ на другаго непріятеля, то и я обращу оружіе противъ шведовъ.
   -- Изъ того, что вы говорили раньше, опасенія графа Магнуса имѣютъ свое основаніе.
   -- Имѣютъ ли, нѣтъ ли, я не хочу, чтобы такъ было, не хочу, чтобы онъ заглядывалъ, какіе козыри у меня въ рукахъ. Наконецъ, это человѣкъ лично не расположенный ко мнѣ. Вѣроятно, онъ пишетъ королю одно изъ двухъ, что я или слабъ, или не заслуживаю довѣрія. Нужно предупредить это. Мои письма ты отдашь королю; если онъ тебя будетъ разспрашивать о клеванскомъ дѣлѣ, ты разскажешь ему правду, ничего не прибавляя, не уменьшая. Можешь сказать ему, что я этихъ людей приговорилъ къ смерти, а ты выпросилъ ихъ у меня. Это можетъ произвести тамъ хорошее впечатлѣніе. Графа Магнуса прямо обвинять ты не будешь передъ королемъ, потому что онъ ему приходится сродни. Но если король такъ, мимоходомъ, спроситъ, что думаетъ здѣшнее населеніе, ты скажешь, что всѣ недовольны, потому что графъ Магнусъ не платитъ гетману за его чистосердечіе тою же монетой, что самъ князь, то-есть я, больше всего скорбитъ объ этомъ. Если онъ спроситъ дальше, правда ли, что меня оставили всѣ регулярныя войска, ты скажешь, что неправда и въ примѣръ приведешь себя. Назовись полковникомъ, потому что это и есть твое настоящее званіе... Скажи, что это партизаны пана Госѣвскаго взбунтовали войско, но прибавь еще, что между ними смертельная вражда. Скажи, что если бы графъ Магнусъ прислалъ мнѣ нѣсколько пушекъ и кавалеріи, я давно бы разгромилъ конфедератовъ, что таково общее мнѣніе. Наконецъ, обращай вниманіе на все, прислушивайся, что говорятъ около короля, и доноси, но не мнѣ, а князю Богуславу въ Пруссію, если будетъ оказія. Можно и черезъ людей электора, если они попадутся тебѣ. Ты, кажется, знаешь по-нѣмецки?
   -- У меня былъ товарищъ, курляндскій шляхтичъ, Зендъ. Его убили ляуданцы. Онъ меня научилъ немного.
   -- Это хорошо.
   -- А гдѣ, ваше сіятельство, я найду шведскаго короля?
   -- Тамъ, гдѣ онъ будетъ. Во время войны онъ можетъ быть сегодня здѣсь, а завтра тамъ. Если ты найдешь его въ Краковѣ, то тѣмъ лучше, потому что ты возьмешь письма и еще къ кое-кому.
   -- Значитъ, я и къ другимъ поѣду?
   -- И къ другимъ. Ты долженъ во что бы то ни стало добиться свиданія съ паномъ короннымъ гофмаршаломъ Любомірскимъ. Онъ очень сильный человѣкъ, имѣетъ огромное вліяніе въ Малой Польшѣ. Еслибъ онъ открыто перешелъ на сторону шведовъ, Яну Казиміру ничего бы не оставалось дѣлать въ республикѣ. Не скрывай отъ шведскаго короля, что ты ѣдешь къ пану Любомірскому, чтобы привлечь его на сторону шведовъ... Ты можешь это высказать какъ будто нечаянно. Для меня это чрезвычайно важно. Дай Богъ, чтобъ панъ Любомірскій согласился перейти къ намъ. Онъ будетъ колебаться, я знаю, но думаю, что эти письма не останутся безъ вліянія на него; наконецъ, вотъ причина, ради которой онъ долженъ дорожить моимъ расположеніемъ. Я тебѣ скажу все, чтобъ ты зналъ, какъ поступать. Давно уже панъ гофмаршалъ обхаживаетъ меня, какъ медвѣдя въ берлогѣ, стараясь разузнать стороною, не отдамъ ли я свою единственную дочь за его сына, Гераклія. Они оба еще дѣти, но, во всякомъ случаѣ, можно было бы совершить договоръ, гораздо болѣе выгодный пану гофмаршалу, чѣмъ мнѣ, потому что другой такой наслѣдницы нѣтъ во всей республикѣ, а если соединить въ одно наши владѣнія, то такихъ и во всѣмъ свѣтѣ не отыщешь... Лакомый кусокъ! А теперь панъ гофмаршалъ можетъ разсчитывать, что его сынъ получитъ въ придавъ за моею дочерью еще и великокняжескую корону... Ты пробуди въ немъ эту надежду и онъ искусится, потому что думаетъ о своемъ домѣ гораздо болѣе, чѣмъ объ интересахъ республики...
   -- Что я долженъ сказать ему?
   -- То, чего я не могу написать... Но это нужно очень тонко подсунуть. Сохрани тебя Богъ говорить, что ты слышалъ отъ меня лично о моемъ желаніи взойти на престолъ. Это еще черезъ-чуръ рано... Скажи, что здѣсь вся шляхта на Жмуди и въ Литвѣ говоритъ и желаетъ этого, что сами шведы, вмѣстѣ съ королемъ, тоже не будутъ противиться... Ты замѣтишь, кто изъ дворянъ пользуется особымъ расположеніемъ гофмаршала, и выскажешь ему такое предположеніе: пусть Любомірскій перейдетъ на сторону шведовъ и въ награду потребуетъ выдачи княжны Радзивиллъ за Гераклія; пусть поможетъ Радзивиллу вступить на престолъ,-- современемъ Гераклій наслѣдуетъ корону. Если они обѣими руками не схватятся за эту мысль, то, значитъ, у него нѣтъ никакихъ возвышенныхъ стремленій. Кто высоко не мѣтитъ, кто боится взглянуть прямо въ лицо солнцу, тотъ пусть довольствуется гофмаршальскимъ жезломъ, булавою, капстелянствомъ, пусть служитъ цѣлый вѣкъ при дворѣ и гнетъ спину,-- больше ничего онъ не стоитъ!... Меня же Богъ сотворилъ для чего-то иного, поэтому я смѣю протягивать руку за всѣмъ, что можно достать рукою человѣку, и дойти до той границы, которую самъ Богъ поставилъ человѣческому могуществу!
   Тутъ князь въ самомъ дѣлѣ протянулъ руку, какъ будто бы хотѣлъ схватить какую-то воображаемую ворону, но тотчасъ схватился за горло.
   -- Вотъ.. -- сказалъ онъ, немного погодя, прерывающимся голосомъ,-- душа летитъ... готовъ бы, кажется, солнца достигнуть... а болѣзнь говоритъ: стой!... Ну, будь, что будетъ... Я предпочиталъ бы, чтобъ смерть застала меня на тронѣ, чѣмъ въ королевской прихожей...
   -- Можетъ быть, доктора позвать?-- спросилъ Кмицицъ.
   -- Не надо... не надо... Мнѣ лучше... Вотъ и все, что я хотѣлъ оказать тебѣ. Кромѣ того, держи у него и глаза всегда открытыми... Наблюдай также и за Потоцкими... Они всегда кучей ходятъ... преданы Вазамъ... и могущественны... Конецпольскіе и Собѣсскіе тоже неизвѣстно куда склонятся... Смотри и учись... Вотъ и прошелъ припадокъ... Ты ясно понялъ все?
   -- Все. Если въ чемъ-нибудь ошибусь, то по своей винѣ.
   -- Письма почти всѣ готовы. Когда ты думаешь ѣхать?
   -- Сегодня. Какъ можно скорѣй!...
   -- Нѣтъ ли у тебя еще какой-нибудь просьбы ко мнѣ?
   -- Князь!-- началъ Кмицицъ и вскочилъ съ мѣста.
   Сіова съ трудомъ сходили съ его языка, лицо было блѣдне и взволновано.
   -- Говори смѣло!-- сказалъ гетманъ.
   -- Я прошу васъ, чтобы мечникъ росенскій и она...не встрѣтили бы здѣсь никакого оскорбленія...
   -- Будь покоенъ. Но я вижу, что ты, все-таки, любили эту дѣвушку?
   -- Нѣтъ!-- крикнулъ Кмицицъ.-- Почемъ я знаю?...Сейчасъ я не люблю, черезъ минуту ненавижу... Одинъ чортъ знаетъ!.. Все кончено, какъ я сказалъ... одна мука осталась... Я а хочу ее, но не хочу также, чтобъ она досталась другому... Ваше сіятельство не должны допускать этого... Я самъ не знаю что говорю... Ѣхать мнѣ нужно, ѣхать какъ можно скорѣй!.. Не обращайте, пожалуйста, вниманія на мои слова. Богъ возвратитъ мнѣ разумъ, какъ только я за ворота выѣду.
   -- Я понимаю тебя вполнѣ. Будь спокоенъ, я никого я пущу сюда, а выѣхать они не могутъ. Скоро вездѣ будетъ опасно жить. Я лучше отправлю ее въ Тангоры, подъ Тыльцу, къ княгинѣ. Будь спокоенъ, милый!... Иди, готовься въ путь, а потомъ приходи ко мнѣ обѣдать.
   Кмицицъ поклонился и вышелъ. Радзивиллъ вздохнулъ полною грудью. Онъ былъ радъ выѣзду Кмицица. Князю, во всякомъ случаѣ, оставалась хоругвь Кмицица и его имя, какъ сторонника, а о немъ лично онъ заботился гораздо менѣе.
   Кмицицъ могъ оказать ему значительныя услуги, тогда какъ въ Кейданахъ былъ ему въ тягость. Гетманъ болѣе надѣялся на него вдалекѣ, чѣмъ вблизи. Неукротимость и запальчивость Кмицица могли каждую минуту породить столкновеніе между нимъ и гетманомъ,-- столкновеніе, одинаково непріятное для обоихъ, отъѣздъ же устранялъ всякую опасность.
   -- Поѣзжай, воплощенный дьяволъ, и служи!-- пробормоталъ князь, провожая взоромъ Кмицица, и потомъ приказалъ позвать къ себѣ Гангофа.
   -- Вы примите начальство надъ хоругвью Кмицица и всею кавалеріей,-- сказалъ гетманъ.-- Кмицицъ уѣдетъ.
   Въ глазахъ Гангофа блеснула радость. Порученіе миновало его, за то онъ получилъ повышеніе на службѣ.
   -- Я постараюсь заплатить вѣрною службой за милость вашего сіятельства!-- сказалъ Гангофъ.
   -- Что вы скажете еще?-- спросилъ князь.
   -- Сегодня утромъ пріѣхалъ шляхтичъ отъ Вилькоміра и прівезъ извѣстіе, что панъ Сапѣга идетъ съ войсками на ваше сіятельство.
   Радзивиллъ вздрогнулъ, но тотчасъ же овладѣлъ собою.
   -- Можете идти!-- сказалъ онъ Гангофу.
   Гангофъ вышелъ и князь погрузился въ глубокую задумчивость.
   

Глава X.

   Кмицицъ дѣятельно занялся приготовленіями къ дорогѣ и выборомъ людей, которые должны были сопровождать его. Онъ рѣшилъ ѣхать не одинъ: во-первыхъ, для безопасности, а, во-вторыхъ, для приданія большей важности своему положенію княжескаго посла. Людей онъ отыскалъ скоро,-- шесть человѣкъ, которые служили у него въ тѣ счастливыя времена, когда онъ передъ пріѣздомъ въ Любичъ билъ маленькіе отряды Хованскаго,-- шесть старыхъ оршанскихъ головорѣзовъ, готовыхъ идти за нимъ хоть на край свѣта. То были все шляхтичи, остатки когда-то могучей ватаги, перебитой Бутринами. Во главѣ ихъ стоялъ Сорока, старинный слуга Кмицицевъ, опытный и храбрый солдатъ, хотя на немъ тяготѣло множество приговоровъ за еще болѣе многочисленныя прегрѣшенія.
   Послѣ обѣда гетманъ далъ пану Андрею письма и пропускные листы къ шведскимъ комендантамъ, съ которыми молодой Посолъ могъ столкнуться въ болѣе значительныхъ городахъ, перекрестилъ его и проводилъ почти съ отцовскою нѣжностью, совѣтуя быть осторожнымъ и внимательнымъ.
   Подъ вечеръ небо начало проясняться, надъ Кейданами показалось блѣдное осеннее солнце и зашло за красныя тучи, растянувшіяся длинными полосами на западѣ.
   Препятствій къ отъѣзду не было. Кмицицъ пилъ медъ съ Гангофомъ, Харлампомъ и другими офицерами, когда вошелъ Сорока и спросилъ:
   -- Ѣдемъ, панъ комендантъ?
   -- Черезъ часъ!
   -- Кони и люди готовы, всѣ на дворѣ...
   Вахмистръ вышелъ, а офицеры налили себѣ еще по кубку. Кмицицъ почти ничего не пилъ,--медъ не шелъ ему въ горло, не веселилъ его и безъ того отуманенную голову.
   -- Ну, панъ полковникъ, возвращайтесь къ намъ поскорѣй... тутъ васъ ждетъ награда,--сказалъ Гангофъ.
   -- И панна Биллевичъ,-- прибавилъ Харлампъ.
   -- Вамъ нѣтъ никакого дѣла до панны Биллевичъ!-- рѣзко сказалъ Кмицицъ.
   -- Конечно, нѣтъ, потому что я старъ для нея. Послѣдній разъ... постойте... когда это было?... да, во время избранія Яна Казиміра, мнѣ приглянулась одна изъ фрейлинъ княгини Виснёвецкой, да такъ понравилась, что меня отъ ѣды и отъ сна отбило. А она была сговорена съ другимъ... Такъ и мучился я до тѣхъ поръ, пока меня нашъ князь не послалъ изъ Варшавы въ Смоленскъ. Ну, въ дорогѣ и полегчало. Отъ любви нѣтъ лучшаго лѣкарства, чѣмъ путешествіе.
   -- И вы уѣхали, не простившись? -- заинтересовался Кмицицъ.
   -- Не простившись, только бросилъ за собой красную тесемку. Меня одна ворожея научила.
   -- Ну, выпьемъ до дна, да и въ дорогу!--сказалъ, поднимаясь, Кмицицъ.
   Башенные часы пробили семь. На дворѣ кони стучали копытами о каменныя плиты и въ окно виднѣлись люди, совсѣмъ готовые къ дорогѣ. Странное чувство безпокойства охватило пана Андрея. Воображеніе рисовало передъ нимъ неизвѣстные края, лица незнакомыхъ людей, разныя детали, тогда какъ самое главное, казалось, было задернуто какою-то пеленой.
   "Нужно только сѣсть на коня и поѣхать, а тамъ что будетъ, то будетъ... Что будетъ, то будетъ!"--повторялъ онъ про себя.
   А теперь, когда кони уже фыркали за окномъ, когда часъ отъѣзда уже пробилъ, онъ чувствовалъ, что то будетъ чужое, а все, съ чѣмъ онъ сжился, къ чему привыкъ, съ чѣмъ сроднился душой и сердцемъ, -- все это остается здѣсь, въ этомъ краю, въ этомъ замкѣ. Прежній Кмицицъ тоже останется здѣсь, а туда поѣдетъ какой-то новый человѣкъ, да еще чуждый другимъ, какъ и всѣ они чужды ему. Тамъ необходимо начать новую жизнь, а только Богу одному извѣстно, хватитъ ли на это силъ и охоты.
   Панъ Андрей былъ страшно утомленъ морально и чувствовалъ, что будетъ безсиленъ въ присутствіи этихъ новыхъ людей, въ этой новой жизни... И тутъ было плохо, и тамъ будетъ плохо... тяжело во всякомъ случаѣ.
   Но пора, пора! Нужно надѣть шапку и ѣхать.
   Неужели же ѣхать, не простившись?
   Можно ли быть такъ близко и не обмѣняться ни словомъ передъ далекою разлукой? Вотъ до чего дошло! Но что сказать ей? Пойти ли и объявить: "Пропало все... Идите своею дорогой, а я пойду своею!" Зачѣмъ, зачѣмъ говорить это, если и безъ словъ видно? Онъ уже не женихъ ея, какъ и она никогда не будетъ его невѣстой и женой. Прошло, порвалось все, что было, и не возвратится, и не свяжется вновь. Жаль времени, словъ -и самого себя жаль.
   "Не пойду!" -- думалъ Кмицицъ.
   Но, съ другой стороны, воля покойника, все-таки, соединяетъ ихъ. Нужно ясно и безъ гнѣва условиться относительно вѣчной разлуки и сказать ей: "Вы не хотите меня--и я возвращаю вамъ ваше слово. Будемъ считать оба, что завѣщанія какъ будто бы не существовало, и будемъ порознь искать счастья, гдѣ можно".
   Но, вѣдь, она можетъ отвѣтить: "Я уже давно сказала вамъ то же самое,--зачѣмъ вы теперь повторяете мнѣ это?"
   "Не пойду! Будь что будетъ!" -- рѣшилъ Кмицицъ и, надвинувъ шапку на голову, вышелъ въ корридоръ.
   Онъ хотѣлъ тотчасъ же сѣсть на коня и какъ можно скорѣе очутиться за воротами.
   Вдругъ въ корридорѣ какая-то странная сила удержала его. Непреодолимое желаніе видѣть ее, говорить съ ней загорѣлось въ немъ съ такою силой, что онъ пересталъ разсуждать: идти или не идти, и съ закрытыми глазами бросился впередъ.
   Передъ самыми дверями Биллевичей,-- стража была уже снята,-- онъ наткнулся на мальчика мечника росенскаго.
   -- Панъ мечникъ дома?
   -- Онъ въ цейхгаузѣ, съ офицерами.
   -- А панна?
   -- Панна у себя.
   -- Поди доложи, что панъ Кмицицъ ѣдетъ въ дальнюю дорогу и хочетъ видѣть панну.
   Прежде чѣмъ мальчикъ успѣлъ выполнить порученіе, Кмицицъ дернулъ ручку дверей и вошелъ безъ доклада.
   -- Я пришелъ проститься съ вами, -- сказалъ онъ. -- Кто знаетъ, увидимся ли мы когда-нибудь въ жизни? Я хотѣлъ ѣхать, не простившись, но не могъ. Только Богъ одинъ знаетъ, когда я возвращусь,--да и возвращусь ли, теперь не трудно потерять жизнь. Лучше разстанемся безъ гнѣва и озлобленія, чтобы насъ не покарала десница Божія. О, мнѣ много, много нужно сказать вамъ, а тутъ языкъ, какъ на горе, не слушается. Ну, не было мнѣ счастья, значитъ, воли Божіей не было на то, а тутъ хоть голову объ стѣну разбей, ничѣмъ не поможешь. Не вините меня ни въ чемъ, и я васъ обвинять не стану. На завѣщаніе нечего обращать вниманія, потому что, какъ я уже сказалъ, человѣческая воля ничто въ сравненіи съ Божьей. Дай вамъ Богъ счастья и спокойствія. Главное, чтобъ мы отпустили другъ другу наши вины. Я не знаю, что меня встрѣтитъ тамъ, куда я ѣду... Но больше я не могу жить въ мученіи, въ распряхъ, въ горести... Я, вѣдь, только и дѣлалъ, что ходилъ изъ угла въ уголъ безъ всякой пользы, панна Александра, безъ всякой пользы! И дѣла мнѣ тутъ никакого не представляется, кромѣ борьбы съ своимъ-сердцемъ, да тягостныхъ воспоминаній о невозвратномъ прошломъ. Думаешь, думаешь по цѣлымъ днямъ до головной боли, а, все-таки, ничего не придумаешь... Отъѣздъ мнѣ необходимъ, какъ рыбѣ вода, какъ воздухъ птицѣ, иначе я сошелъ бы съ ума.
   -- Пошли Богъ и вамъ счастья!-- отвѣтила панна Александра.
   Она стояла передъ нимъ, оглушенная извѣстіемъ объ отъѣздѣ Кмицица и его словами. Очевидно, она собрала всѣ силы, чтобы придти въ себя, и широко раскрытыми глазами смотрѣла на молодаго рыцаря.
   -- Я не питаю къ вамъ никакого непріязненнаго чувства,-- сказала она.
   -- Лучше бы этого совсѣмъ не было! -- воскликнулъ Кмицицъ.-- Словно злой духъ сталъ между нами и раздѣлилъ насъ цѣлою пропастью, цѣлымъ моремъ. И не переплыть этого моря, не перейти черезъ него... Мы не дѣлали того, что хотѣли, не шли, куда намѣревались,--насъ что-то толкало... Вотъ мы и зашли въ пустыню. Но если мы должны по,терять другъ друга изъ вида, не лучше ли намъ хоть издали крикнуть другъ другу: "Помоги тебѣ Богъ!" Нужно вамъ сказать, что гнѣвъ одно, а обида другое. Отъ гнѣва я освободился, а чувство обиды живетъ во мнѣ, -- можетъ быть, я не на васъ обижаюсь... я и самъ не знаю, на кого или на что... Думать--ничего не придумаешь, но мнѣ кажется, что и мнѣ, и вамъ будетъ легче, если мы поговоримъ, объяснимся. Вы меня считаете за измѣнника... это меня болѣе всего удручаетъ, потому что -- клянусь спасеніемъ своей души -- я никогда не былъ и не буду измѣнникомъ!
   -- Я теперь уже не думаю этого,--сказала Александра.
   -- О, какъ вы хоть минуту могли думать такъ! Вы, вѣдь, знали меня, что прежде я былъ способенъ на всякое буйство: поджечь кого-нибудь, застрѣлить, но чтобы измѣнить изъ-за выгодъ, изъ-за почестей--никогда!... Сохрани и суди меня Богъ! Вы женщина и не можете понять, въ чемъ спасеніе отечества, значитъ, не имѣете права обвинять кого-нибудь и изрекать приговоры. А зачѣмъ вы обвинили? Зачѣмъ изрекали мнѣ приговоръ?... Богъ съ вами! Знайте же, что спасеніе въ князѣ Радзивиллѣ и въ шведахъ, а кто думаетъ и, въ особенности, поступаетъ иначе, тотъ губитъ отечество. Но мнѣ не время разговаривать, надо ѣхать. Знайте только, что я не измѣнникъ, не продажный человѣкъ. Знайте, что вы несправедливо отвергли меня, несправедливо осудили на смерть... Я говорю это вамъ подъ клятвой и говорю для того, чтобы сказать послѣ этого: прощаю вамъ отъ всего сердца, но и вы простите меня!
   Панна Александра совершенно пришла въ себя.
   -- Вы правы, я несправедливо осудила васъ... Простите ли вы меня?
   Голосъ ея дрогнулъ и голубые глаза наполнились слезами.
   -- Прощу ли я?-- восторженно закричалъ Кмицицъ.-- Я бы тебѣ и смерть мою простилъ!
   -- Да возвратитъ васъ Богъ на прямую дорогу...
   -- Довольно объ этомъ, довольно!--лихорадочно заговорилъ Кмицицъ, -- чтобъ снова не возникло между нами несогласія. Заблуждаюсь ли я, или нѣтъ, не говори объ этомъ! Каждый пусть дѣйствуетъ по совѣсти, а Богъ видитъ намѣренія. Хорошо, что я пришелъ сюда, что не уѣхалъ, не простившись. Дай мнѣ руку на дорогу... Мнѣ только и остается... завтра я уже не увижу тебя, ни послѣ завтра, ни черезъ мѣсяцъ, можетъ быть, никогда... Эхъ, Александра!... въ головѣ у меня помутилось... Александра! неужели мы уже не увидимся?
   Слезы, крупныя, какъ жемчугъ, полились по ея щекамъ.
   -- Панъ Андрей, оставьте измѣнниковъ!... Все можетъ поправиться...
   -- Тише, тише!-- отвѣтилъ Кмицицъ прерывающимся голосомъ.-- Не можетъ этого быть!... Не могу я... Лучше ничего не говори... Лучше бы мнѣ умереть,-- меньше было бы муки... Боже мой! за что, за что такое наказаніе?... Будь здорова!... Въ послѣдній разъ... А потомъ пусть смерть смежитъ мои глаза... Чего ты плачешь?... Не плачь, я съ ума сойду!
   Онъ схватилъ ее въ объятія и началъ осыпать поцѣлуями, потомъ бросился ей въ ноги, вскочилъ и, какъ полуумный, выскочилъ изъ комнаты съ крикомъ:
   -- Тутъ самъ дьяволъ не поможетъ, не только красная тесемка!...
   Александра видѣла въ окно, какъ онъ поспѣшно вскочилъ па коня, какъ шотландцы отдали ему честь у воротъ. Потомъ ворота замкнулись и караулъ возвратился на свое мѣсто.
   На дворѣ стояла ночь.
   

Глава XI.

   Ковно и весь край по лѣвому берегу Виліи былъ занятъ непріятелемъ. Панъ Кмицицъ, не имѣя возможности ѣхать на Подлясье большою дорогой, идущею изъ Ковно на Гродно и Бялостокъ, избралъ побочную, вдоль теченія Нѣвяжи до Нѣмана, и, переѣхавъ послѣдній около Вильковъ, очутился въ Троцкомъ воевоедствѣ.
   Кмицицъ проѣхалъ безъ всякихъ приключеній, потому что вся мѣстность, по которой проходила его дорога, находилась подъ вліяніемъ Радзивилла.
   Города и села были заняты придворными хоругвями гетмана или отдѣлами шведскихъ рейтеровъ. Гетманъ нарочно выслалъ ихъ такъ далеко, къ самымъ полкамъ Жултаренки, стоящимъ тутъ же за Виліей, чтобы воспользоваться первою стычкой.
   И Жултаренко не прочь былъ бы помѣриться со шведами, да его начальники не хотѣли войны, или, вѣрнѣе сказать, оттягивали ее на болѣе долгое время. Жултаренко получилъ строгій приказъ не переходить Вилію, а, въ случаѣ наступленія самого Радзивилла со шведами, отступать какъ можно скорѣе.
   Благодаря этому, край на правой сторонѣ Виліи былъ спокоенъ, но первый выстрѣлъ изъ мушкета могъ легко вызвать кровопролитную войну.
   Въ ожиданіи войны, всѣ спѣшили спрятаться куда-нибудь. Пану Андрею всюду попадались опустѣвшія села, безжизненныя улицы и дома съ наглухо, заколоченными ставнями.
   Поля были также пусты, хлѣбъ оставался не убраннымъ. Крестьяне хоронились въ лѣса, шляхта бѣжала въ сосѣднюю Пруссію, обезпеченную отъ нашествія непріятелей. Только на большихъ дорогахъ и лѣсныхъ тропинкахъ царствовало невиданное движеніе: бѣжали всѣ, въ особенности тѣ, кто бѣжалъ съ лѣвой стороны Виліи.
   Панъ Андрей то и дѣло встрѣчалъ цѣлыя толпы крестьянъ съ женами и дѣтьми, со стадами овецъ, коровъ и лошадей. Приближающаяся толпа не пугала бѣглецовъ. Они предпочитали жить въ лѣсныхъ мхахъ до лучшаго времени, чѣмъ въ родныхъ селеніяхъ съ минуты на минуту выжидать смерти отъ руки непріятеля.
   Кмицицъ часто останавливался у костровъ, горящихъ по ночамъ въ лѣсныхъ заросляхъ. Вездѣ, гдѣ ему случалось встрѣтиться съ людьми изъ-за Виліи, онъ слышалъ страшные разсказы о неистовствѣ Жултаренки и его соратниковъ. Цѣлыя селенія вырѣзывались поголовно, безъ вниманія на полъ и возрастъ, поля сжигались, сады вырубались... Жултаренко оставлялъ только голую землю.
   Не одна смерть грозила жителямъ занятыхъ непріятелемъ селъ, -- ихъ подвергали прежде самымъ изысканнымъ мукамъ. Многіе бѣглецы потеряли разсудокъ и теперь оглашали лѣсную глубь страшными криками. Имъ все казалось, что Жултаренко здѣсь, близко, и они съ мольбой протягивали Кмицицу свои исхудалыя руки.
   Тянулись въ Пруссію и коляски съ дѣтьми и женами шляхтичей, а за ними телѣги съ прислугой, домашними вещами и запасами живности. Всѣ бѣглецы въ одинъ голосъ жаловались на свою горькую участь.
   Панъ Андрей, какъ могъ, утѣшалъ ихъ, говорилъ, что скоро придутъ шведы и прогонятъ Козаковъ далеко. Тогда бѣглецы возводили глаза къ небу и благословляли гетмана.
   -- Дай Богъ счастья и здоровья князю воеводѣ за то, что онъ призвалъ образованный народъ на нашу защиту. Когда шведы войдутъ, мы можемъ вернуться въ наши дома, на наши пепелища...
   
   Княжеское имя слышалось повсюду. Изъ устъ въ уста переходило извѣстіе, что не сегодня, такъ завтра князь перейдетъ Вилію во главѣ своихъ и шведскихъ войскъ. Заранѣе расхваливали шведскую "скромность", дисциплину и умѣнье обращаться съ мирными жителями. Радзивилла называли литовскимъ Гедеономъ, Самсономъ, избавителемъ. Населеніе края, дымящагося свѣжею кровью и пожаромъ, ожидало его, какъ спасенія.
   А Кмицицъ, слушая эти благословенія, чуть не молитвы, укрѣплялся въ вѣрѣ въ Радзивилла и думалъ въ глубинѣ души:
   "Вотъ кому служу я! Закрою глаза и слѣпо пойду за нимъ. По временамъ онъ страшенъ и загадоченъ, но онъ лучше, чѣмъ кто-либо, знаетъ, что нужно дѣлать, и въ немъ одномъ все спасеніе наше".
   Несмотря на все это, тоска становилась все сильнѣй. Красной тесемки онъ за собой не бросилъ, перваго костра ведромъ воды не залилъ... Ни къ чему бы это не привело, да и не хотѣлъ онъ.
   "О, еслибъ она была здѣсь, еслибъ слышала эти людскіе вопли, то не просила бы Бога направить меня на путь истины, не говорила бы, что я блуждаю во тьмѣ, какъ еретики, покинувшіе правую вѣру. Но ничего! Раньше или позже она убѣдится, узнаетъ, что ошибалась... А тогда будетъ, что Богъ дастъ. Можетъ быть, еще разъ въ жизни встрѣтимся".
   И молодой рыцарь утѣшалъ себя сознаніемъ, что поступаетъ правильно. Мучительныя противорѣчія и сомнѣнія мало-по-малу оставляли его и онъ почти весело углублялся въ безбрежные лѣса. Со времени пріѣзда своего въ Литву онъ не чувствовалъ себя такъ легко.
   Правду сказалъ усатый Харлампъ, что нѣтъ лучшаго лѣкарства отъ душевной тоски, какъ путешествіе. Панъ Андрей обладалъ желѣзнымъ здоровьемъ, впереди его ждали различныя приключенія, и онъ немилосердно погонялъ свой конвой, останавливаясь только на самое короткое время.
   По временамъ представалъ передъ нимъ образъ гетмана, мрачный, гигантскій, грозный. Можетъ быть, потому, что онъ отдалялся отъ него, этотъ образъ становился ему почти дорогимъ. Прежде онъ склонялся передъ Радзивилломъ, теперь начиналъ любить его. До сихъ поръ Радзивиллъ уносилъ его, какъ бурный потокъ уноситъ все, что встрѣтитъ по дорогѣ; теперь Кмицицъ чувствовалъ, что хочетъ плыть съ нимъ по доброй волѣ.
   И гигантъ-воевода росъ все болѣе и болѣе въ глазахъ молодаго рыцаря и начиналъ принимать нечеловѣческіе размѣры. Не разъ на ночлегѣ, когда панъ Андрей смыкалъ очи, онъ видѣлъ гетмана на тронѣ, болѣе высокимъ, чѣмъ верхушки сосенъ. На головѣ его корона, лицо то же самое, угрюмое, въ рукахъ мечъ и скипетръ, а у ногъ вся республика.
   И Кмицицъ преклонялся въ душѣ передъ его величіемъ.
   На третій день онъ оставилъ далеко за собою Нѣманъ и вступилъ въ край, еще болѣе лѣсистый. Бѣглецы попадались еще чаще, а шляхта, почти безъ исключенія, уходила въ Пруссію при приближеніи непріятельскихъ отрядовъ, которыхъ здѣсь ничто не удерживало, какъ на берегахъ Виліи.
   Не разъ попадались ватаги, не признающія надъ собой никакой власти, просто разбойничьи шайки, такъ называемыя "партіи". Избѣгая встрѣчи съ войсками, онѣ нападали преимущественно па беззащитные дома, деревни и путешественниковъ.
   Шляхта била ихъ безъ милосердія и убирала ими придорожныя деревья, однако, пану Андрею нужно было, все-таки, соблюдать величайшую осторожность.
   За Пильвишками начинался уже болѣе спокойный край, хотя жители разсказывали пану Кмицицу, что не далѣе, какъ два дня тому назадъ, на староство напалъ сильный отрядъ Жултаренки, человѣкъ въ пятьсотъ, который, по своему обычаю, перебилъ бы всѣхъ людей, а деревню обратилъ бы въ пепелъ, еслибъ не неожиданная помощь.
   -- Мы уже поручали себя Богу, -- разсказывалъ корчмарь, у котораго остановился панъ Андрей,--когда святые угодники послали памъ какую-то хоругвь. Мы сначала думали, что это новые непріятели, а оказалось, что свои. Наскочили они па разбойниковъ Жултаренки и въ какой-нибудь часъ въ лоскъ ихъ уложили. Мы тоже помогали имъ.
   -- Чья же была эта хоругвь?--спросилъ панъ Андрей.
   -- Дай имъ Богъ здоровья!... Они не говорили, а мы не смѣли спросить. Покормили коней, взяли, что было сѣна и: хлѣба, и уѣхали.
   -- А откуда они пришли и куда пошли?
   -- Пришли изъ Козловой Руды, а пошли на полдень. Мы хотѣли было бѣжать въ лѣса, но потомъ остались. Панъ подстароста говоритъ, что послѣ такой науки непріятель не скорс къ намъ заглянетъ.
   Кмицицъ сильно заинтересовался:
   -- И вы не знаете, кто былъ начальникъ этой хоругви?
   -- Не знаемъ. Видѣли его на рынкѣ; молодой такой, маленькаго роста, но ловкій, дерется на славу. Вовсе не похожъ на воина...
   -- Володіёвскій!--сказалъ панъ Кмицицъ.
   -- Володіёвскій ли, нѣтъ ли, дай ему Богъ быть современенъ гетманомъ.
   Панъ Андрей глубоко задумался. Очевидно, онъ шелъ тою самою дорогой, по которой нѣсколько дней тому назадъ проѣхалъ Володіёвскій со своими людьми. Это было вполнѣ естественно:, оба они шли на Подлясье. Но пану Андрею пришло въ голову, что такимъ образомъ онъ можетъ попасть въ руки маленькаго рыцаря, а въ такомъ случаѣ онъ вмѣстѣ съ письмами Радзивилла попался бы въ руки конфедератовъ. Это могло бы окончательно погубить его миссію и Богъ вѣсть какъ повредить радзивилловскому дѣлу. Онъ рѣшилъ дня на два остаться въ Нильвишкахъ, чтобы дать возможность ляуданской хоругви отъѣхать какъ можно дальше, и расположился поудобнѣй въ корчмѣ.
   На другой день оказалось, что онъ поступилъ очень умно. Едва только успѣлъ онъ одѣться, какъ дверь его комнаты отворилась и вошелъ корчмарь.
   -- Новости, пане,-- сказалъ онъ.
   -- Хорошія?
   -- Ни дурныя, ни хорошія,--у насъ гости. Пріѣхали и остановились въ домѣ старосты. Цѣлый полкъ пѣхоты, а что за караулъ, сколько прислуги!... Мы думали, что самъ король пріѣхалъ...
   -- Какой король?
   Корчмарь началъ мять шапку въ рукахъ.
   -- Положимъ, у насъ теперь два короля, только ни одинъ, изъ нихъ не пріѣхалъ, а пріѣхалъ князь конюшій.
   Кмицицъ вскочилъ съ мѣста.
   -- Какой князь конюшій? Князь Богуславъ?
   -- Такъ точно. Двоюродный братъ пана воеводы виленскаго.
   Папъ Андрей всплеснулъ руками отъ изумленія.
   -- О, коли такъ, то мы увидимся!
   Корчмарь понялъ, что его гость знакомъ съ княземъ Богу-славомъ, поклонился вдвое ниже, чѣмъ вчера, и вышелъ изъ комнаты. Кмицицъ началъ поспѣшно одѣваться и черезъ часъ былъ уже передъ домомъ старосты.
   Все мѣстечко кишѣло солдатами. Пѣхота разставляла въ козлы свои мушкеты, конница уже разсѣдлала своихъ лошадей и заняла сосѣдніе дома. Солдаты и дворяне въ разнообразныхъ одеждахъ стояли въ дверяхъ или прохаживались по улицамъ. Офицеры говорили по-французски или по-нѣмецки. Нигдѣ ни польскаго солдата, ни польской одежды; драгуны одѣты еще чуднѣй иностранныхъ хоругвей, которыя панъ Андрей видалъ въ Кейданахъ,-- впрочемъ, все народъ рослый и хорошо обученный. Офицеры съ любопытствомъ разсматривали пана Андрея, потому что онъ одѣлся въ парчу и бархатъ и людей своихъ нарядилъ въ новое платье для большей представительности.
   По двору дома старосты сновали дворяне во французскихъ костюмахъ: пажи въ беретахъ съ перьями, стремянные въ высокихъ шведскихъ сапогахъ, оруженосцы въ бархатныхъ кафтанахъ.
   Очевидно, князь не разсчитывалъ долго оставаться въ Пильвишкахъ,-- кареты стояли на дворѣ, а стремянные кормили неразсѣдланныхъ лошадей овсомъ изъ плетеныхъ кошолокъ.
   Кмицицъ сообщилъ дежурному офицеру, кто онъ и зачѣмъ прибылъ. Офицеръ ушелъ и черезъ минуту вернулся съ отвѣтомъ, что князь желаетъ какъ можно скорѣе видѣть гетманскаго посла, и повелъ Кмицица въ домъ.
   Въ первой комнатѣ нѣсколько дворянъ сидѣли на стульяхъ въ разныхъ позахъ и сладко спали,-- должно быть, утомились въ дорогѣ. Передъ дверями слѣдующей комнаты офицеръ остановился и, поклонившись пану Андрею, сказалъ по-нѣмецки:
   -- Князь здѣсь.
   Панъ Андрей вошелъ и остановился на порогѣ. Князь сидѣлъ передъ зеркаломъ, поставленнымъ въ углу комнаты, и такъ внимательно разсматривалъ свое только что набѣленное и нарумяненное лицо, что не обратилъ вниманія на входящаго. Двое слугъ застегивали пуговицы его высокихъ дорожныхъ сапоговъ, а онъ медленно расчесывалъ пальцами свои ровно подстриженные надо лбомъ свѣтло-золотистые волосы.
   То былъ молодой человѣкъ лѣтъ тридцати пяти, но казавшійся еще моложе своихъ лѣтъ. Кмицицъ зналъ его, но всегда смотрѣлъ на него съ любопытствомъ, во-первыхъ, благодаря рыцарской славѣ, покрывавшей имя князя Богуслава, во-вторыхъ, его необычайной наружности. Князь былъ высокъ и крѣпко сложенъ, но на широкихъ его плечахъ красовалась крохотная голова, какъ будто снятая съ другаго туловища. Почти дѣтское лицо его поражало также отсутствіемъ пропорціональности, въ особенности большой римскій носъ и огромные глаза, необычайной красоты и блеска, съ орлиною смѣлостью взора. На ряду съ этими глазами и носомъ, остальныя черты лица, къ тому же, еще обрамленнаго густыми локонами волосъ, почти терялись; ротъ князя Богуслава былъ какъ у ребенка, маленькіе усы едва покрывали верхнюю губу. Нѣжная кожа лица дѣлала его похожимъ на дѣвушку, а гордость, не лишенная нахальства, и самоувѣренность, проглядывающія во всѣхъ его движеніяхъ, не дозволяли забывать, что онъ тотъ самый chercheur de noises, какъ его называли при французскомъ дворѣ,--человѣкъ, у котораго острое слово очень легко выходило изъ устъ, а шпага изъ ноженъ еще легче.
   Въ Германіи, въ Голландіи и во Франціи разсказывали чудеса о его военныхъ подвигахъ, ссорахъ, приключеніяхъ и поединкахъ. Это онъ въ Голландіи бросался въ самый пылъ битвы, врѣзывался въ середину несравненныхъ полковъ испанской пѣхоты и своею княжескою рукой бралъ знамена и пушки; онъ во. главѣ полковъ принца Оранскаго бралъ крѣпости, до тѣхъ поръ считавшіяся неприступными; онъ надъ Рейномъ съ французскими мушкетерами разбивалъ тяжелые нѣмецкіе полки, обученные въ тридцатилѣтней войнѣ. Онъ на поединкѣ ранилъ знаменитѣйшаго французскаго фехтмейстера, князя де-Тремуль; другой извѣстный забіяка, баронъ фонъ-Гёцъ, на колѣняхъ вымаливалъ у него даровать ему жизнь; онъ ранилъ барона Грота, за что долженъ былъ выслушивать горькіе упреки отъ брата Януша, что унижаетъ свое княжеское достоинство дуэлью съ человѣкомъ несравненно низшаго происхожденія; наконецъ, онъ, въ присутствіи всего французскаго двора, на балѣ въ Луврѣ ударилъ по лицу маркиза де-Ріё за то, что тотъ "сказалъ ему что-то дерзкое".
   Дуэли инкогнито въ маленькихъ городахъ, гостиницахъ и трактирахъ, очевидно, не входили въ счетъ.
   То была какая-то странная смѣсь изнѣженности и необузданной отваги. Во время короткихъ и рѣдкихъ посѣщеній родной страны князь Богуславъ занимался ссорами съ Сапѣгой и охотой. Въ то время лѣсничіе должны были отыскивать ему мѣдвѣдицъ непремѣнно съ медвѣжатами, какъ болѣе злаго и опаснаго звѣря, и князь шелъ на нихъ, вооруженный только рогатиной. Вообще онъ скучалъ на родинѣ, ѣздилъ туда неохотно, преимущественно во время войны, и покрылъ себя славой подъ Берестечкомъ, Могилевомъ и Смоленскомъ. Война была его стихіей, хотя его тонкій умъ и быстрое соображеніе давали ему возможность дѣйствовать съ одинаковымъ успѣхомъ и на дипломатическомъ поприщѣ.
   Здѣсь онъ умѣлъ быть стойкимъ и терпѣливымъ, не такъ, какъ въ любовныхъ интригахъ,--а ихъ такъ много было въ жизни князя. Мужья красивыхъ женъ какъ огня боялись князя. Поэтому, впрочемъ, онъ и самъ не былъ еще женатъ, хотя его высокое происхожденіе и колоссальное богатство дѣлали изъ него одну изъ самыхъ блестящихъ партій во всей Европѣ. Сватали его и король французскій, и Марія-Луиза, и принцъ Оранскій, и электоръ Бранденбургскій, но до сихъ поръ князь не рѣшался пожертвовать своею свободой.
   -- Приданаго мнѣ не нужно,-- цинически говорилъ онъ,-- а въ другихъ утѣхахъ у меня и такъ нѣтъ недостатка.
   Такимъ образомъ онъ дожилъ до тридцати пяти лѣтъ.
   Кмицицъ, стоя у порога, съ любопытствомъ разсматривалъ лицо, отражавшееся въ зеркалѣ, и, наконецъ, кашлянулъ два раза.
   -- Кто тамъ?--спросилъ князь, не измѣняя своего положенія,--посланный отъ князя воеводы, что ли?
   -- Не посланный, а просто отъ князя воеводы!-- отвѣтилъ панъ Андрей.
   Князь повернулъ голову и тотчасъ догадался, что имѣетъ дѣло не съ простымъ слугою.
   -- Извините,-- вѣжливо сказалъ онъ,-- я вижу, что ошибся относительно вашего положенія, Лицо ваше мнѣ знакомо, хотя я никакъ не могу припомнить вашей фамиліи. Вы дворянинъ князя гетмана?
   -- Моя фамилія Кмицицъ,-- отвѣтилъ панъ Андрей.-- Я не дворянинъ князя гетмана, а полковникъ съ того времени, когда привелъ ему собственную хоругвь.
   -- Кмицицъ!-- закричалъ князь.-- Тотъ самый славный Кмицицъ, что въ послѣднюю войну постоянно тревожилъ Хованскаго, а потомъ на свой рискъ билъ непріятеля?... О, я много о васъ слышалъ!
   Тутъ князь внимательно и не безъ чувства удовольствія началъ разсматривать Кмицица. Судя по разсказамъ, онъ могъ его считать своего поля ягодой.
   -- Садитесь, рыцарь,-- сказалъ онъ.-- Я радъ поближе познакомиться съ вами. Ну, что слышно въ Кейданахъ?
   -- Вотъ письмо князя гетмана,-- отвѣтилъ Кмицицъ.
   Прислуга кончила застегивать княжескіе сапоги и вышла, а князь сломалъ печать письма и началъ читать. По мѣрѣ чтенія на лицѣ его выразилась скука и неудовольсвіе. Онъ бросилъ письмо подъ зеркало.
   -- Ничего новаго! Князь воевода совѣтуетъ мнѣ переѣхать въ Пруссію, въ Тыльцу или Таурогенъ, что, какъ видите, я и безъ его совѣта дѣлаю!.. Ma foi! я не понимаю брата... Онъ извѣщаетъ меня, что электоръ въ маркграфствѣ и не можетъ перебраться черезъ шведовъ въ Пруссію, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, пишетъ, что у него волосы дыбомъ встаютъ оттого, что я не прошу у него помощи. А какъ это я могу сдѣлать? Если курфюрстъ не можетъ пробраться черезъ шведовъ, то какъ же мой посолъ проберется? Въ Подлясьѣ же я сидѣлъ потому, что мнѣ никакого другаго дѣла не представлялось. Признаюсь вамъ, я скучалъ тамъ, какъ дьяволъ на покаяніи. Медвѣдей, какіе только были около Тыкоцина, я всѣхъ перебилъ; женщины тамошнія воняютъ овчинными полушубками, а носъ мой не можетъ выносить подобнаго запаха... Впрочемъ... скажите, вы понимаете по-французски или по-нѣмецки?
   -- По-нѣмецки понимаю.
   -- Ну, слава Богу!... Будемъ говорить по-нѣмецки, а то отъ вашей рѣчи у меня губы полопались.
   Тутъ князь выставилъ впередъ нижнюю губу и началъ слегка дотрагиваться до нея пальцами, потомъ посмотрѣлъ на себя въ зеркало и продолжалъ:
   -- Дошли до меня слухи, что около Лукова у какого-то шляхтича Скшетускаго жена красавица. Далеко!... Но дѣлать нечего, я послалъ людей, чтобъ они похитили ее и привезли ко мнѣ... И что-жь вы думаете, панъ Кмицицъ? Ее не нашли дома!
   -- Это большое счастье,-- отвѣтилъ панъ Андрей.-- Она жена извѣстнаго рыцаря, славнаго збаражца, который изъ Збаража пробрался черезъ всю армію Хмельницкаго.
   -- Мужа осаждали въ Збаражѣ, а я бы осаждалъ жену въ Тыкоцинѣ... Вы думаете, и она такъ же бы отчаянно защищалась?
   -- Ваше сіятельство не потребовали бы моего военнаго совѣта при осадѣ такого рода, значитъ, и теперь можете обойтись безъ моей помощи!-- рѣзко отвѣтилъ панъ Андрей.
   -- Правда, не стоитъ и говорить объ этомъ, -- отвѣтилъ князь.-- Возвратимся къ дѣлу: у васъ есть еще какія-нибудь письма?
   -- Я вручилъ всѣ, которыя были адресованы вашему сіятельству, затѣмъ у меня остались къ шведскому королю. Вамъ неизвѣстно, гдѣ я могу отыскать его?
   -- Я ничего не знаю. Наконецъ, откуда я могу знать? Въ Тыкоцинѣ его нѣтъ,-- за это я могу ручаться, потому что еслибъ онъ хоть разъ заглянулъ туда, то отказался бы навсегда отъ чести обладать республикой. Варшава уже въ шведскихъ рукахъ, какъ я писалъ вамъ, но тамъ вы не найдете его величества: онъ долженъ быть или подъ Краковомъ, или въ самомъ Краковѣ , если только не выбрался до сихъ поръ въ королевскую Пруссію. Въ Варшавѣ вы узнаете обо всемъ. По моему мнѣнію, Карлъ Густавъ долженъ подумать о прусскихъ городахъ, потому что онъ не можетъ оставить ихъ за собою. Кто бы могъ подумать, что въ то время, когда республика оставляетъ своего короля, когда воеводства покоряются одно за другимъ,-- города Пруссіи, нѣмцы и протестанты не хотятъ и слышать о шведахъ и готовятся къ отпору? Они хотятъ удержаться, хотятъ спасти республику и сохранить Яна Казиміра! Начиная наше дѣло, мы думали, что все пойдетъ иначе, что они, прежде всего, помогутъ намъ и шведамъ разрѣзать пирогъ, который называется вашею республикой. А они ни съ мѣста! Все счастье въ томъ, что князь электоръ не оставляетъ ихъ безъ вниманія. Опъ обѣщалъ имъ помощь противъ шведовъ, но жители Гданска ему не вѣрятъ и говорятъ, что и сами въ состояніи отбиться отъ нихъ...
   -- Мы уже знаемъ объ этомъ въ Кейданахъ,-- сказалъ Кмицицъ.
   -- Если они и не въ состояніи, то чутье у нихъ, во всякомъ случаѣ, хорошее,--засмѣялся князь.--Дядя электоръ, какъ мнѣ кажется, столько же интересуется судьбой республики, сколько я или князь воевода Виленскій.
   -- Позвольте мнѣ не согласиться съ вами, ваше сіятельство!-- нетерпѣливо перебилъ Кмицицъ.--Князь воевода виленскій только и интересуется, что республикой... Въ каждый моментъ онъ готовъ отдать за нее послѣднюю каплю своей крови, послѣднее свое дыханіе.
   Князь Богуславъ расхохотался.
   -- Охъ, рыцарь, какъ вы молоды, какъ молоды! Ну, да ничего!... Такъ вотъ, дядѣ электору нужно зацапать королевскую Пруссію, поэтому онъ и обѣщаетъ намъ свою помощь. Если сегодня онъ поставитъ въ прусскіе города свои гарнизоны, то завтра же будетъ готовъ помириться со шведами, съ турками, хоть съ самимъ дьяволомъ, если хотите. Отдай ему шведы въ придачу кусокъ Великой Польши, и онъ будетъ имъ помотать изъ послѣднихъ силъ, до тѣхъ поръ, пока не захватитъ всего остальнаго. Одна бѣда -- и шведы точатъ зубы на Пруссію, отсюда-то и можетъ возникнуть разногласіе между ними и электоромъ.
   -- Я съ изумленіемъ слушаю ваше сіятельство...
   -- Черти душили меня на Подлясьѣ,-- продолжалъ князь,-- что я должнъ былъ сидѣть столько времени безъ дѣла. Но вопросъ, что же бы я сталъ дѣлать? Между мною и княземъ воеводой состоялся договоръ, что пока въ Пруссіи положеніе дѣлъ не выяснится, я не перейду открыто на шведскую сторону. Я послалъ даже секретныхъ гонцовъ къ Яну Казиміру съ заявленіемъ, что готовъ созвать всеобщее ополченіе на Подлясьѣ, если мнѣ пришлютъ манифестъ. Король, по своему королевскому положенію, можетъ быть, и далъ бы мнѣ возможность обмануть себя, но королева мнѣ не вѣритъ и отсовѣтовала. Еслибъ не бабы, то теперь я стоялъ бы во главѣ всей шляхты Подлясья, и, кромѣ того, конфедераты, которые теперь грабятъ имѣнія князя Януша, не имѣли бы другаго исхода, какъ пойти подъ мою команду. Я считался бы сторонникомъ Яна Казиміра, а на самомъ дѣлѣ, стоя во главѣ могущественной силы, торговался бы со шведами. Но эта баба знаетъ, и гдѣ раки зимуютъ, и съумѣетъ отгадать самый тонкій замыселъ. Настоящій король, не королева! У ней въ одномъ мизинцѣ больше ума, чѣмъ во всей головѣ Яна Казиміра...
   -- Князь воевода...-- началъ было Кмицицъ.
   -- Князь воевода,-- нетерпѣливо перебилъ Богуславъ,-- вѣчно опаздываетъ со своими совѣтами; пишетъ мнѣ въ каждомъ письмѣ: "сдѣлайте то-то и то-то", а я ужь это давно сдѣлалъ. Кромѣ того, князь воевода теряетъ голову... Ну, вотъ послушайте, чего онъ отъ меня требуетъ...
   Тутъ князь схватилъ письмо и началъ читать вслухъ: "Будьте осторожны въ дорогѣ и подумайте о тѣхъ мерзавцахъ конфедератахъ, которые противъ меня взбунтовались и разбойничаютъ на Подлясьѣ, ради Бога, подумайте, найдите мѣры разсѣять ихъ, чтобъ не пошли къ королю. Они собираются идти на Заблудовъ. Тамъ много пива; какъ напьются, пусть ихъ перерѣжутъ. Лучшаго средства нѣтъ; они потеряютъ головы и пойдутъ въ разбродъ".
   Тутъ Богуславъ презрительно кинулъ письмо на столъ.
   -- Такъ вотъ, видите ли, панъ Кмицицъ, въ одно и то же время, я долженъ ѣхать въ Пруссію и устраивать рѣзню въ Заблудовѣ, а? Въ одно и то же время, выдавать себя за сторонника Яна Казиміра и рѣзать тѣхъ людей, которые не хотятъ измѣнить королю и отечеству? Ну, есть ли здѣсь какой-нибудь смыслъ? Развѣ одно совмѣстимо съ другимъ? Ma foi! положительно князь воевода теряетъ голову. Вотъ я теперь по дорогѣ въ Пильвишки, и встрѣтилъ какую-то взбунтовавшуюся хоругвь,-- она шла на Подлясье. Я съ удовольствіемъ разгромилъ бы ее, хотя для того, чтобъ доставить себѣ маленькое удовольствіе, но такъ какъ я открыто не призналъ себя шведскимъ партизаномъ, пока еще дядя электоръ наружно вмѣстѣ съ прусскими городами поддерживаетъ Яна Казиміра, я не могу позволить себѣ подобныхъ удовольствій,-- ей-Богу, не могу. Самое большее, что я могъ сдѣлать,-- это деликатничать съ бунтовщиками, какъ и они со мной деликатничали, подозрѣвая меня въ сообщничествѣ съ гетманомъ, но не имѣя возможности уличить въ чемъ-нибудь.
   Князь откинулся на спинку кресла, протянулъ ноги и, заложивъ руки за голову, продолжалъ:
   -- О, и галиматья же въ вашей республикѣ, галиматья!... Во всемъ свѣтѣ нѣтъ ничего подобнаго!...
   Онъ замолчалъ на минуту, но, видно, въ голову ему пришла какая-то мысль, онъ ударилъ себѣ по лбу и спросилъ:
   -- А вы не будете на Подлясьѣ?
   -- Какъ же!-- отвѣтилъ Кмицицъ.-- Я долженъ быть тамъ: у меня есть письмо къ Герасимовичу, заблудовскому подстаростѣ.
   -- Вотъ что! А Гарасимовичъ со мной. Онъ ѣдетъ съ княжескими вещами въ Пруссію. Мы боялись, чтобъ онъ не попалъ въ руки конфедератовъ. Подождите, я прикажу его позвать.
   Князь ударилъ въ ладоши и приказалъ вошедшему слугѣ позвать подстаросту.
   -- Какъ хорошо все складывается! Вы иного выиграете во времени, хотя, можетъ быть, и жаль, что не поѣдете на Подлясье; тамъ въ числѣ главарей конфедератовъ и вашъ однофамилецъ. Вы могли бы его привлечь на нашу сторону.
   -- У меня не хватило бы времени,-- сказалъ Кмицицъ,-- мнѣ необходимо поспѣть къ королю и пану Любомірскому.
   -- А, у васъ есть письма и къ пану коронному маршалу?... Я догадываюсь, въ чемъ дѣло... Когда-то панъ маршалъ думалъ женить сына на дочери Януша... Не хочетъ ли гетманъ теперь завести дипломатическіе переговоры о сватовствѣ?
   -- Въ томъ именно, и все дѣло.
   -- Они оба совсѣмъ дѣти... Гм... важное порученіе, потому что гетману не приличествуетъ напрашиваться первому. При; томъ...
   Князь наморщилъ брови.
   -- Притомъ, изъ этого ничего не будетъ... Не для Герани создана дочь гетмана. Это я вамъ говорю! Князь гетманъ долженъ понимать, что его богатства должны оставаться въ рукахъ Радзивилловъ.
   Кмицицъ съ удивленіемъ смотрѣлъ на князя, который прохаживался большими шагами по комнатѣ. Вдругъ онъ остано; вился передъ паномъ Андреемъ и спросилъ:
   -- Дайте мнѣ рыцарское слово, что отвѣтите правдою на мой вопросъ.
   -- Ваше сіятельство,-- сказалъ Кмицицъ,-- лжетъ только тотъ, кто боится, а я никого не боюсь.
   -- Князь воевода приказалъ вамъ сохранить въ тайнѣ отъ меня его переговоры съ Любомірскимъ?
   -- Если бы я имѣлъ такой приказъ, то вовсе не упомянулъ бы о панѣ Любомірскомъ.
   -- У васъ это могло вырваться нечаянно. Дайте слово!
   -- Даю,-- сказалъ Кмицицъ, нахмуривая брови.
   -- Вы снимаете тяжесть съ моей души; я думалъ, что и со мной князь воевода ведетъ двойную игру.
   -- Я не понимаю вашего сіятельства.
   -- Я не хотѣлъ жениться во Франціи на де-Роганъ, не считая десятковъ другихъ княженъ, которыхъ мнѣ сватали... Вы знаете, почему?
   -- Не знаю.
   -- Между нами и княземъ воеводой заключенъ уговоръ, что его дочь и его богатства ростутъ для меня. Какъ вѣрный слуга Радзивилловъ, вы должны знать обо всемъ.
   -- Благодарю за довѣріе... Но ваше сіятельство ошибаетесь... Я не слуга Радзивилловъ.
   Богуславъ широко раскрылъ глаза.
   -- Кто же вы?
   -- Я полковникъ гетмана и, кромѣ того, родственникъ князя воеводы.
   -- Родственникъ?
   -- Я въ родствѣ съ Кишками, а мать гетмана была тоже изъ рода Кишекъ.
   Князь Богуславъ посмотрѣлъ съ минуту на Кмицица, отчего папъ Андрей слегка зарумянился, потомъ протянулъ ему руку и сказалъ:
   -- Прошу у васъ извиненія, кузенъ! Очень радъ такому родству...
   Послѣднія слова были произнесены съ такою любезною небрежностью, что пану Андрею стало какъ-то неловко. Щеки его разрумянились еще болѣе, онъ открылъ было ротъ, чтобъ сказать что-то очень рѣзкое, какъ дверь отворилась и подстароста Гарасимовичъ показался на порогѣ.
   -- Вамъ письмо!--сказалъ князь Богуславъ.
   Гарасимовичъ поклонился сначала князю, потокъ пану Андрею, который подалъ ему письмо князя.
   -- Читайте!--сказалъ Богуславъ.
   Гарасимовичъ началъ читать:
   "Панъ Гарасимовичъ! наступило время показать привязанность вѣрнаго слуги къ своему господину. Сколько денегъ собрать можете и вы въ Заблудовѣ, и панъ Пшиньскій въ Орлѣ..."
   -- Пана Пшиньскцго конфедераты убили въ Орлѣ,--вставилъ князь,--поэтому панъ Гарасимовичъ и навострилъ лыжи...
   Подстароста поклонился и началъ читать дальше:
   "... и папъ Пшиньскій въ Орлѣ, хотя бы изъ казенныхъ сборовъ или арендъ..."
   -- Ихъ уже конфедераты взяли, -- вновь перебилъ князь Богуславъ.
   "... пришлите мнѣ какъ можно скорѣй. Вы можете занимать сосѣднія деревни, задерживать горожанъ, выдумывать всевозможные способы, чтобъ собирать съ нихъ какъ можно больше денегъ и присылать ко мнѣ. Лошадей и всѣ вещи, какія тамъ находятся, большую люстру изъ Орла и все прочее, картины и разную рухлядь, а въ особенности пушки, что стоятъ на дворѣ у его сіятельства князя Богуслава, моего брата, вышлите ко мнѣ..."
   -- Опять запоздалъ совѣтъ: пушки уже идутъ со мною!-- сказалъ князь.
   "... Если съ лафетами будетъ затрудненіе, то можно и безъ лафетовъ, только закрыть хорошенько, чтобъ не было видно, что везутъ. Все это должно поспѣть какъ можно скорѣй въ Пруссію, во избѣжаніе нападенія тѣхъ измѣнниковъ, что, взбунтовавши мои войска, грабятъ мои староства..."
   -- Вотъ это вѣрно! Грабятъ!... совсѣмъ разграбили!
   "... грабятъ мои староства и готовятся идти на Заблудовъ, по дорогѣ къ королю. Биться съ ними трудно,--ихъ цѣлая куча; впустивши, ихъ нужно хорошенько подпоить и ночью спящихъ перерѣзать (каждый управляющій можетъ сдѣлать это) или направить на нихъ какую-нибудь бродячую шайку,--пусть перебьютъ другъ друга..."
   -- Все это старо! -- зѣвнулъ князь Богуславъ.--Можете, панъ Гарасимовичъ, ѣхать со мной дальше.
   -- Тутъ еще приписка,--сказалъ управляющій и началъ читать дальше:
   "... Вино, если его нельзя вывезти (у насъ теперь его не достанешь), продать за столько, сколько дадутъ..."
   Тутъ панъ Гарасимовичъ схватился за голову.
   -- О, Боже мой! вина идутъ за нами и, вѣроятно, попали въ руки бунтовщиковъ, что проходили мимо насъ. Убытокъ будетъ большой. Пусть ваше сіятельство засвидѣтельствуетъ, что сами приказали мнѣ дожидаться, пока бочки не положатъ на телѣги.
   (Страхъ пана Гарасимовича былъ бы еще сильнѣй, еслибъ онъ зналъ пана Заглобу, а также и то, что панъ Заглоба находился среди этихъ бунтовщиковъ).
   Князь Богуславъ разсмѣялся и проговорилъ:
   -- На здоровье имъ! Читайте дальше!
   "...Если же купцовъ не будетъ, тогда закопать бочки въ землю, да получше. Все-таки, бочки по двѣ въ Орлѣ и Заблудовѣ оставить,-- тѣ, что послаще, чтобъ бунтовщики польстились на нихъ, да побольше подсыпать туда яду, чтобъ, по крайней мѣрѣ, старшіе поиздыхали, а остальная дружина тогда сама разбѣжится. Ради Бога, строго исполнить все это, и, главное, подъ строгимъ секретомъ... Письмо это сожгите".
   Подстароста кончилъ читать и посмотрѣлъ на Богуслава, какъ бы ожидая инструкцій.
   -- Видно, братъ мой только и думаетъ, что о конфедератахъ, жаль только, что поздно, по обыкновенію! -- сказалъ князь.-- Осѣни его эта остроумная мысль двѣ недѣли,-- ну, хоть недѣлю тому назадъ,-- ею можно было бы воспользоваться. А теперь, панъ Гарасимовичъ, ступайте съ Богомъ,-- теперь вы не нужны.
   Гарасимовичъ поклонился и вышелъ.
   Князь Богуславъ остановился передъ зеркаломъ и внимательно началъ разсматривать свою наружность, не обращая вниманія на Кмицица, который сидѣлъ въ тѣни, спиною къ окну.
   Но еслибъ онъ бросилъ хоть одинъ взглядъ на лицо пана Андрея, то увидалъ бы, что въ молодомъ рыцарѣ происходитъ что-то странное. Лицо Кмицица было блѣдно, лобъ покрытъ густыми каплями пота, руки , конвульсивно дрожали. Онъ привсталъ съ кресла и снова сѣлъ, какъ человѣкъ, который борется съ самимъ собою и подавляетъ въ себѣ взрывъ гнѣва или отчаянія. Наконецъ, черты лица его окаменѣли, онъ собралъ всю свою силу и энергію и совершенно овладѣлъ собой.
   -- Ваше сіятельство,--сказалъ онъ,--вы видите сами, я не хочу дѣлать тайны изъ довѣрія, какимъ меня осчастливилъ вашъ братъ. Я всею душой, тѣломъ и состояніемъ принадлежу ему; при немъ и вашемъ сіятельствѣ я могу пріобрѣсти многое, потому что я иду вслѣдъ за вами... Я на все готовъ! По хотя я стою у самаго дѣла, вижу всѣ его пружины, многое для меня остается тайной, многаго я не могу постигнуть своимъ слабымъ умомъ.
   -- Чего же вы желаете, рыцарь, или, лучше сказать, милый кузенъ?-- спросилъ князь.
   -- Я прошу ваше сіятельство научить, наставить меня; мнѣ будетъ стыдно, если я не могъ бы ничѣмъ воспользоваться отъ. общенія съ такимъ великимъ политикомъ. Не знаю, соблаговолите ли ваше сіятельство откровенно отвѣчать мнѣ.
   -- Это будетъ зависѣть отъ вашего вопроса и моего расположенія духа,-- отвѣтилъ Богуславъ, не отходя отъ зеркала.
   Глаза Кмицица сверкнули, но голосъ оставался, попрежнему, спокоенъ:
   -- Вотъ въ чемъ дѣло: князь воевода виленскій утверждаетъ, что всѣ его поступки имѣютъ одну цѣль: добро и спасеніе республики. Слово республика не сходитъ съ его устъ. Не можете ли вы мнѣ сказать откровенно: есть ли это только предлогъ, или князь гетманъ дѣйствительно имѣетъ въ виду одни интересы республики?
   Богуславъ бросилъ бѣглый, проницательный взоръ на пана Андрея.
   -- А еслибъ я вамъ сказалъ, что это только предлогъ, помогали бы вы намъ далѣе?
   Кмицицъ презрительно пожалъ плечами.
   -- О, я уже сказалъ, что я могу разбогатѣть около васъ. Это самое главное, а тамъ что ни будетъ, мнѣ все равно! .
   -- Вы далеко пойдете. Помните, что это я предсказываю-вамъ. Но почему братъ никогда не говоритъ съ вами откровенно?
   -- Можетъ быть, по своей мнительности, а, можетъ быть, просто потому, что не представлялось случая.
   -- У васъ такая наблюдательность, кузенъ. Да, онъ очень мнителенъ и неохотно открываетъ чистую правду. Ей-Богу! Такова уже его натура. Даже въ разговорѣ со мной онъ нѣтъ-нѣтъ, да и забудется и начнетъ драпироваться своею любовью къ отечеству, и опомнится тогда лишь, когда я расхохочусь ему въ глаза. Правда, правда!...
   -- Такъ это только предлогъ?-- переспросилъ Кмицицъ.
   Князь перевернулъ кресло, сѣлъ на него верхомъ и, положивъ руки на поручни, задумался на минуту, какъ бы собираясь съ мыслями.
   -- Слушайте, панъ Кмицицъ! Еслибъ мы, Радзивпллы, жили въ Испаніи, во Франціи или Швеціи, гдѣ сынъ наслѣдуетъ отцу и королевское право исходитъ отъ самого Бога, тогда, за исключеніемъ чего-нибудь необыкновеннаго,--домашней войны, напримѣръ, или прекращенія царствующаго дома,-- вѣрно служили бы королю и отечеству, довольствуясь высшими должностями, принадлежащими намъ въ силу нашего богатства и происхожденія. Но здѣсь, въ этомъ краю, гдѣ король не имѣетъ за собой божественнаго права, а избирается шляхтой, гдѣ все in ltberis suffragiis, мы можемъ задать себѣ вопросъ: отчего долженъ царствовать Ваза, а не Радзивішъ? Это еще ничего, если Ваза,-- они ведутъ свой родъ отъ королей,-- но кто намъ поручится, кто насъ увѣритъ, что послѣ Вазы шляхтѣ не придетъ фантазіи посадить на королевскій и великокняжескій престолъ хотя бы пана Гарасимовича или какого-нибудь пана Мибешку, а то и просто пана Пѣгласевича изъ Песьей-Воли. Тьфу! чортъ знаетъ кого, однимъ словомъ... А мы, Радзивиллы и князья нѣмецкаго союза, должны ли будемъ по-старому приступать къ цѣлованію королевской руки его величества Пѣгласевича?... Тьфу! клянусь всѣми рогатыми дьяволами, пора съ этимъ покончить!... Посмотрите па Германію, сколько тамъ удѣльныхъ князей, по своимъ ничтожнымъ средствамъ, согласились бы пойти къ намъ въ подстаросты. А несмотря на то, у всякаго свой удѣлъ, они носятъ на головахъ короны и сидятъ впереди насъ, хотя бы имъ болѣе приличествовало носить шлейфъ нашей мантіи. Пора покончить съ этимъ, рыцарь, пора осуществить то, что замышлялъ мой отецъ!
   Тутъ князь оживился, всталъ съ кресла и началъ ходить по комнатѣ.
   -- Конечно, безъ трудностей и препятствій дѣло не обойдется,-- продолжалъ онъ,-- Олыкскіе и несвѣжскіе Радзивиллы не хотятъ помогать намъ. Я знаю, князь Михалъ писалъ брату, что намъ нужно лучше думать о власяницѣ, чѣмъ о королевской порфирѣ. Пусть онъ самъ думаетъ о ней, пусть кается, пусть сидитъ на пеплѣ, пусть іезуиты ему исполосуютъ спину своими плетками; коли онъ удовольствовался своимъ званіемъ кравчаго, то пусть вплоть до своей праведной смерти праведно разрѣзываетъ каплуновъ и индѣекъ! Мы обойдемся и безъ него и рукъ не опустимъ, потому что теперь-то и приспѣла пора. Республика издыхаетъ, обезсилѣла такъ, что не можетъ ни съ кѣмъ бороться. Всѣ лѣзутъ черезъ ея границу, какъ черезъ поломанный плетень. То, что случилось нынче со шведами, никогда не бывало раньше. Мы съ вами, панъ Кмицицъ, можемъ пѣть: Te Deum laudamus! А, вѣдь, какъ хотите, случилось нѣчто необычайное и неслыханное... Помилуйте, на страну нападаетъ врагъ,-- врагъ, извѣстный своимъ грабительствомъ, и не только не встрѣчаетъ отпора, но всякій, кто только можетъ, оставляетъ своего прежняго государя и спѣшитъ покориться новому: магнаты, шляхта, войско, заики, города, всѣ и все... безъ чести, славы, стыда!... Исторія не даетъ намъ другаго такого примѣра! Тьфу, тьфу! кузенъ, въ этой странѣ живутъ какіе-то негодяи безъ совѣсти и человѣческаго достоинства!... И эта-то страна не должна погибнуть? На шведскую милость разсчитываютъ! Вотъ увидятъ они эту милость! Ужь въ Великой Польшѣ шведы обращаются со шляхтою по-своему... и повсюду будетъ такъ же, да и не можетъ быть иначе. Такой народъ долженъ погибнуть, долженъ сдѣлаться рабомъ и посмѣшищемъ сосѣдей!...
   Кмицицъ блѣднѣлъ все болѣе и болѣе и еле сдерживалъ подступающій порывъ бѣшенства, но князь окончательно увлекся своею рѣчью и рѣшительно не обращалъ никакого вниманія на своего слушателя.
   -- Въ этомъ краю есть обычай, что ближайшіе родственники умирающаго человѣка выдергиваютъ изъ-подъ его головы подушку, чтобъ избавить его отъ дальнѣйшихъ мученій. Я и князь воевода виленскій рѣшили оказать республикѣ эту послѣднюю услугу. Но, увы, на открывающееся наслѣдство не одинъ жадный сосѣдъ точитъ зубы; захватить всего мы не можемъ, а желаемъ только, чтобъ и на нашу долю кое-что перепало. Какъ родственники, мы имѣемъ на это право. Если я объясняюсь не ясно, то скажу иначе. Республика -- это штука краснаго сукна который тянутъ къ себѣ за разные концы шведы, Хмельницкій, гиперборейцы, татары, алекторъ и вообще всѣ, кто живетъ во кругъ. А мы съ княземъ воеводой Виленскимъ сказали себѣ что изъ этого сукна и въ нашихъ рукахъ должно остаться столько, чтобы хватило на плащъ; поэтому мы не только не мѣшаемъ тянуть, но и сами тянемъ. Пускай Хмельницкій останется при Украйнѣ, пусть шведы спорятъ съ Бранденбургомъ "Пруссіи и великопольскихъ земляхъ, пусть Малую Польшу возьметъ Ракочи, -- Литва должна достаться князю Янушу, а съ его дочерью -- мнѣ!
   Кмицицъ быстро поднялся съ мѣста.
   -- Благодарю васъ, ваше сіятельство, мнѣ именно это и нужно было узнать!
   -- Вы уходите?
   -- Такъ точно.
   Князь внимательно посмотрѣлъ на Кмицица и только тутъ замѣтилъ его блѣдность и волненіе.
   -- Что съ вами, панъ Кмицицъ?-- спросилъ онъ.-- Вы такъ измѣнились!
   -- Я страшно утомленъ съ дороги, еле держусь на ногахъ. Позвольте мнѣ передъ отъѣздомъ придти еще разъ откланяться вамъ.
   -- Тогда поторопитесь; послѣ полудня я тоже уѣзжаю.
   -- Я приду черезъ часъ.
   Кмицицъ поклонился и вышелъ.
   Въ передней комнатѣ прислуга поднялась при его появленіи, но онъ прошелъ мимо, какъ пьяный, не обращая ни на что вниманія. Только на порогѣ онъ схватился обѣими руками за голову и началъ повторять почти со стономъ:
   -- Іисусъ Назарянинъ, царь Іудейскій! Іисусъ, Марія!
   За воротами стояли его люди съ вахмистромъ Сорокой.
   -- За мной!-- сказалъ Кмицицъ и пошелъ черезъ городъ къ гостиницѣ.
   Сорока, старинный солдатъ и слуга Кмицица, сразу замѣтилъ, что съ молодымъ полковникомъ творится что-то странное.
   -- Держите себя на-сторожѣ!-- шепнулъ онъ потихоньку двоимъ людямъ.-- Горе тому, на кого падетъ его гнѣвъ!
   Солдаты ускорили свои шаги, а Кмицицъ не шелъ,-- почти бѣжалъ впередъ, размахивая руками и произнося безсвязныя слова.
   До ушей Сороки долетали только отрывочныя фразы: "Убійцы, вѣроломные измѣнники!... Преступникъ и измѣнникъ... Оба таковы". Потомъ панъ Кмицицъ началъ вспоминать старыхъ своихъ товарищей, Кокосиньскаго, Кульвецъ, Раницкаго, нѣсколько разъ даже произнесъ фамилію Володіёвскаго. Сорока слушалъ его съ изумленіемъ и начиналъ тревожиться все болѣе, а самъ думалъ:
   "Ну, теперь кому-нибудь ужь не сдобровать... Иначе и быть не можетъ..."
   Кмицицъ заперся въ своемъ помѣщеніи и въ теченіе часа не показывалъ признака жизни. Солдаты безъ его приказа улаживали вьюки и сѣдлали коней.
   -- Не мѣшаетъ, не мѣшаетъ,-- повторялъ Сорока, -- нужно быть готовымъ на все.
   -- Мы и такъ готовы,-- отвѣчали старые головорѣзы, покручивая усы.
   Оказалось, что Сорока хорошо зналъ своего полковника. Вдругъ на порогѣ появился Кмицицъ въ одной рубахи и штанахъ.
   -- Сѣдлать коней!-- крикнулъ онъ.
   -- Осѣдланы.
   -- Приладить вьюки!
   -- Готовы.
   -- По дукату на человѣка!-- крикнулъ молодой полковникъ, который, несмотря на свое возбужденіе, замѣтилъ, что солдаты поняли его мысль.-- Двое возьмутъ вьючныхъ коней и выѣдутъ тотчасъ же за городъ къ Дембовой. По городу ѣхать шагомъ, за городомъ пустить коней вскачь и не останавливаться до лѣса.
   -- Слушаемъ!
   -- Четверымъ зарядить ружья картечью. Мнѣ осѣдлать два коня, чтобы и тотъ, и другой были совсѣмъ готовы.
   -- Я уже зналъ, что что-то будетъ!-- проворчалъ Сорока.
   -- А теперь, вахмистръ, за мной!-- крикнулъ Кмицицъ, и какъ былъ, въ разстегнутой рубашкѣ, выбѣжалъ на дворъ и, въ сопровожденіи Сороки, дошелъ до колодца. Тутъ Кмицицъ; остановился, указалъ на ведро, прикрѣпленное къ журавлю, а скомандовалъ:
   -- Лей мнѣ воду на голову!
   Вахмистръ по опыту зналъ, какъ не безъопасно два раза заставлять повторять приказъ, ухватился за шестъ, погрузилъ ведро въ воду и вылилъ на голову пану Андрею. Панъ Андрей началъ фыркать и брызгаться, какъ китъ, потомъ закричалъ:
   -- Еще!
   Сорока во второй разъ съ силой опрокинулъ полное ведро ни голову полковника, словно хотѣлъ загасить сильный пожаръ.
   -- Довольно!-- сказалъ, наконецъ, Кмицицъ.-- Пойдемъ со мной, поможешь мнѣ одѣться.
   Черезъ полчаса онъ показался одѣтымъ, попрежнему, въ высокіе сапоги и лосиный кафтанъ, перетянутый кожанымъ поясомъ, за который былъ заткнутъ пистолетъ.,
   Солдаты замѣтили также, что изъ-подъ его кафтана выглядывалъ край кольчуги, словно онъ собирался на битву. Лице Кмицица было довольно спокойно, хотя сурово и грозно.
   Окинувъ взоромъ солдатъ, готовы ли они и вооружены ли какъ слѣдуетъ, намъ Андрей сѣлъ на коня и, бросивъ золотую монету хозяину корчмы, выѣхалъ со двора.
   Сорока ѣхалъ съ нимъ рядомъ, позади еще трое солдатъ съ запаснымъ конемъ.
   Вскорѣ весь маленькій отрядъ очутился на рынкѣ, переполненномъ войсками Богуслава. Видно было, что солдаты собираются въ дорогу: конница сѣдлала лошадей, пѣхота разбирала мушкеты, поставленные въ козлы, и хлопотала около телѣгъ.
   Кмицицъ очнулся отъ задумчивости.
   -- Слушай, старикъ,-- сказалъ онъ Сорокѣ, -- если ѣхать отъ дома старосты къ Дембовой, нужно проѣзжать рынокъ или нѣтъ?
   -- Нѣтъ, рынокъ останется за нами.
   -- Хорошо,-- сказалъ Кмицицъ и прибавилъ тихо:-- Эхъ, еслибъ тѣ люди были живы теперь! Мало насъ для такого предпріятія, мало!
   Они проѣхали рынокъ и начали сворачивать къ дому старосты, который находился въ полуверстѣ отъ дороги.
   -- Стой!-- вдругъ сказалъ Кмицицъ.
   Солдаты остановились.
   -- Готовы ли вы на смерть?-- коротко спросилъ онъ.
   -- Готовы!-- отвѣтили хоромъ оршанскіе головорѣзы.
   -- Мы лазили въ пасть къ самому Хованскому, и онъ не съѣлъ насъ... Помните?
   -- Помнимъ!
   -- Сегодня надо отважиться еще на большее... Удастся -- король васъ всѣхъ панами сдѣлаетъ... Моя порука!... Не удастся -- попадете на колъ!
   -- Отчего не удастся?-- сказалъ Сорока и глаза его засверкали, какъ у стараго волка.
   -- Удастся!-- повторили трое остальныхъ: Бѣлоусъ, Завратыньскій и Любенецъ.
   -- Мы должны похитить князя конюшаго, -- сказалъ Кмицицъ и замолчалъ, чтобъ видѣть, какое впечатлѣніе произведетъ на солдатъ эта сумасшедшая мысль. Солдаты замолчали также и смотрѣли на него съ изумленіемъ, только усы ихъ нащетинились еще больше и лица приняли грозное, разбойничье выраженіе.
   -- Колъ близко, награда далеко!-- сказалъ Кмицицъ.
   -- Мало насъ,-- проворчалъ Завратыньскій.
   -- Это хуже, чѣмъ съ Хованскимъ!-- прибавилъ Люберецъ.
   -- Войска всѣ на рынкѣ, а на дворѣ только стража, да дворянъ человѣкъ двадцать; они ничего не ожидаютъ, при нихъ даже сабель нѣтъ.
   -- Ваша милость рискуете своею головой, отчего намъ не рискнуть своими?-- отвѣтилъ Сорока.
   -- Слушать!-- сказалъ Кмицицъ.-- Если хитростью мы не возьмемъ его, то не возьмемъ совсѣмъ... Слушайте! Я войду въ комнату и черезъ минуту выйду съ княземъ. Если князь сядетъ на моего коня, тогда я сяду на другаго и мы поѣдемъ. Когда отъѣдемъ на сто или на полтораста шаговъ, тогда двое должны схватить его подъ мышки и -- вскачь, что есть духу.
   -- Слушаемъ!-- сказалъ Сорока.
   -- Если мы не выйдемъ, -- продолжалъ Кмицицъ, -- а вы услышите выстрѣлы въ комнатѣ, тогда выпалить картечью по стражѣ и подать мнѣ коня, какъ только я выбѣгу изъ двери.
   -- Такъ и будетъ!-- сказалъ Сорока.
   -- Впередъ!
   Черезъ четверть часа они стояли у воротъ дома старосты. По старому обычаю, у воротъ стояло шесть алебардистовъ и четверо въ сѣняхъ. По двору сновало нѣсколько оруженосцевъ и форейторовъ, которыми распоряжался какой-то важный дворянинъ, чужеземецъ, какъ можно было угадать по его парику и одеждѣ.
   Кмицицъ, какъ и раньше, просилъ доложить о себѣ дежурнаго офицера и черезъ минуту былъ уже въ комнатѣ князя.
   -- Ну, какъ ваше здоровье, кузенъ?-- весело спросилъ князь.-- Вы такъ неожиданно оставили меня, что я опасался, не напугалъ ли васъ своими словами, и не разсчитывалъ болѣе видѣться съ вами.
   -- Какъ я могъ не засвидѣтельствовать вамъ своего почтенія передъ отъѣздомъ!-- сказалъ Кмицицъ.
   -- Ну, да! Наконецъ, я сообразилъ, что понималъ же князь воевода, кого высылаетъ съ секретнымъ порученіемъ. И я воспользуюсь вами, и я дамъ вамъ нѣсколько писемъ къ разнымъ важнымъ особамъ и къ самому шведскому королю... Что это вы такъ вооружены, словно на битву?
   -- Я ѣду къ конфедератамъ, а здѣсь всѣ говорятъ, да и ваше сіятельство утверждали также, что недавно здѣсь проходила хоругвь конфедератовъ. Даже людей Жултаренки выгнали отсюда, потому что конфедератами начальствуетъ славный вождь.
   -- Кто такой?
   -- Панъ Володіёвскій. Кромѣ того, съ ними и панъ Мирскій, и панъ Оскерко, и двое пановъ Скшетускихъ: одинъ збаражецъ, жену котораго ваше сіятельство хотѣли осаждать въ Тыкоцинѣ. Все это взбунтовалось противъ князя воеводы, а жаль... хорошіе солдаты! Ну, что-жь дѣлать? Есть еще такіе глупые люди въ республикѣ, которые не хотятъ тянуть за красное сукно вмѣстѣ съ козаками и шведами.
   -- Въ глупыхъ людяхъ недостатка нигдѣ нѣтъ, а въ особенности въ этомъ краю!-- сказалъ князь.-- Вотъ возьмите письмо и, кромѣ того, когда увидите его величество шведскаго корой, скажите ему по секрету, что въ душѣ я такой же горячій его сторонникъ, какъ и мой двоюродный братъ, только до поры до времени долженъ притворяться.
   -- Кто теперь не долженъ притворяться!-- отвѣтилъ Кмицицъ.-- Притворяется каждый, въ особенности если хочетъ добиться чего-нибудь особеннаго.
   -- Конечно. Исполните хорошо мое порученіе и не сомнѣвайтесь въ моей благодарности. Я не дамъ себя перещеголять: пану воеводѣ Виленскому.
   -- Если такова милость вашего сіятельства, то я заранѣе прошу о наградѣ.
   -- Вотъ оно что! Вѣроятно, князь воевода не особенно щедро далъ вамъ на издержки. Въ сундукѣ у него голодныя крысы сидятъ.
   -- Сохрани меня Богъ, чтобъ я требовалъ денегъ; я не взялъ ихъ отъ князя гетмана, не возьму и отъ вашего сіятельства. Я ѣду на собственный счетъ и на собственный счетъ окончу все дѣло.
   Князь Богуславъ съ изумленіемъ посмотрѣлъ на молодаго рыцаря.
   -- Кажется, кузенъ, вы не изъ тѣхъ людей, которые заглядываются на чужіе карманы. Что же вамъ нужно, въ такомъ случаѣ?
   -- Дѣло вотъ въ чемъ, ваше сіятельство! Не подумавъ хорошенько въ Кейданахъ, я взялъ съ собой коня чистѣйшей кропя, чтобы похвастаться передъ шведами. Я не ошибусь, если свяжу, что лучшаго вы не найдете въ кейданскихъ конюшняхъ. Теперь меня беретъ страхъ, не испортился бы онъ по дорогѣ, въ корчмахъ, на привалахъ, а то и просто какъ бы не попалъ въ руки непріятеля, хоть бы того же пана Володіёвскаго, который питаетъ ко мнѣ личную ненависть. Я хочу просить ваше сіятельство взять моего копя на сохраненіе и пользоваться имъ до тѣхъ поръ, пока я не освобожусь отъ своего порученія.
   -- Такъ вы лучше продайте его мнѣ.
   -- Не могу, это все равно, что продать друга. Этотъ конъ сотни разъ выносилъ меня изъ величайшей опасности. Крохѣ того, въ битвѣ онъ страшно кусаетъ непріятеля.
   -- Такой хорошій конь?-- живо заинтересовался князь Богуславъ.
   -- Хорошій ли? Еслибъ я былъ увѣренъ, что ваше сіятельство не разгнѣваетесь, то держалъ бы пари на сто червонцевъ, что и у васъ такого нѣтъ.
   -- Можетъ быть, я и принялъ бы ваше пари, если бы не недостатокъ времени. Я охотно сохраню его, хотя, если мнѣ удастся, я бы предпочиталъ купить его. Но гдѣ же находится это сокровище?
   -- Мои люди держатъ его у воротъ. Это такое чудо, что, безъ преувеличенія, самъ султанъ можетъ позавидовать владѣльцу подобнаго коня. Онъ не здѣшній,-- анатолійскій, хотя я думаю, что и въ Анатоліи его считали бы за рѣдкость.
   -- Пойдемте, посмотримъ вашу рѣдкость.
   -- Слушаю, ваше сіятельство.
   Князь взялъ шляпу и вышелъ на дворъ.
   Передъ воротами люди Кмицица держали двухъ совершенно осѣдланныхъ коней. Одинъ изъ нихъ, дѣйствительно, весьма породистый, черный, какъ ночь, со звѣздочкой на лбу, слегка заржалъ при видѣ своего господина.
   -- Ага, вотъ этотъ, догадываюсь!-- сказалъ князь Богуславъ.-- Не знаю, такое ли это чудо, какъ вы разсказывали, но, во всякомъ случаѣ, красивый конь!
   -- Ну-ка, проводить его!-- крикнулъ Кмицицъ.-- Впрочемъ, нѣтъ, подожди, я самъ сяду!
   Солдаты подали коня и панъ Андрей, вскочивъ въ сѣдло, сталъ проѣзжать около воротъ. Подъ опытнымъ наѣздниковъ вонь казался вдвое красивѣе. Когда онъ шелъ рысью, селезёнка его такъ и ходила, глаза налились кровью, грива развѣвалась по вѣтру, а изъ ноздрей вылеталъ горячій паръ. Панъ Кмицицъ описывалъ круги, перемѣнялъ ходъ, наконецъ, наѣхалъ на князя такъ, что голова коня приблизилась на аршинъ къ лицу князя, и крикнулъ.
   -- Halt!
   Конь осѣлъ на всѣ четыре ноги и остановился, какъ врытый.
   -- Ну, что?-- спросилъ Кмицицъ.
   -- Какъ говорятъ поэты: глаза и ноги оленя, ходъ волка, ноздри лося и грудь женщины!-- сказалъ князь Богуславъ.--Тутъ все, что нужно. Онъ и нѣмецкую команду понимаетъ?
   -- Его объѣзжалъ нѣкто Зендъ, курляндецъ.
   -- А хорошо бѣжитъ?
   -- Ваше сіятельство можете на немъ вѣтеръ догнать! Татаринъ не уйдетъ отъ него.
   -- Хорошій былъ у васъ берейторъ: лошадь выѣзжена превосходно.
   -- Какъ онъ выѣзженъ? Вы повѣрить не можете! Онъ такъ ходитъ въ отрядѣ, что если линія идетъ галопомъ, вы можете пустить поводья, и онъ ни на полголовы не выдѣлится изъ линіи. Если вашему сіятельству угодно будетъ попробовать его и если на двухъ миляхъ высунется впередъ хоть а полголовы, я отдаю его даромъ.
   -- Это удивительно! И вы говорите, что поводья можно пустить?
   -- И удивительно, и полезно: у всадника обѣ руки свободны. Не разъ было такъ, что я держалъ въ одной рукѣ саблю, въ другой пистолетъ, а конь шелъ свободно.
   -- Да; ну, а если линія поворачиваетъ?
   -- Тогда поварачиваетъ и онъ, не нарушая линіи.
   -- Не можетъ быть!--сказалъ князь,--этого никакой конь сдѣлать не въ состояніи. Я видѣлъ во Франціи коней королевскихъ мушкетеровъ,--лошадей, обученныхъ замѣчательно, нарочно, чтобъ не портить придворныхъ церемоній, но и тѣхъ нужно было вести на поводахъ.
   -- У этого коня чисто-человѣческій разумъ... Не угодно ли будетъ вашему сіятельству попробовать?
   -- Давай!---сказалъ князь послѣ минутнаго размышленія.
   Кмицицъ самъ подержалъ коня, князь легко вскочилъ на сѣдло п началъ трепать лошадь по лоснящейся спинѣ.
   -- Странное дѣло!-- сказалъ онъ,-- самыя лучшія лошади
   -- Поѣдемте сначала рядомъ, и если вашему сіятельству будетъ угодно, вотъ туда, къ лѣсу. Дорога туда ровная и широкая, а ѣхать къ городу -- могутъ помѣшать телѣги.
   -- Пусть будетъ такъ!
   -- Двѣ мили ѣхать рядомъ. Пустите, ваше сіятельство, поводья и вскачь... По двое человѣкъ съ каждой стороны, я поѣду немного сзади;
   -- Становиться!-- скомандовалъ князь.
   Линія помчалась вихремъ. Цѣлое облако пыли скрыло князя отъ глазъ дворянъ и оруженосцевъ, которые собрались у воротъ и съ любопытствомъ смотрѣли на скачку. Обученныя лошади, храпя отъ изнеможенія, пробѣжали уже болѣе мили, а княжескій конь, не сдерживаемый поводьями, дѣйствительно, не выдѣлялся ни на вершокъ. Проѣхали и вторую милю. Вдругъ Кмицицъ обернулся,-- позади только были видны столбы пыли, застилавшіе дворъ старосты,-- и крикнулъ страшнымъ голосомъ:
   -- Бери его!
   Въ то же мгновеніе Бѣлоусъ и гигантъ Завратыньскій схватили князя за обѣ руки такъ, что кости затрещали, и начали пришпоривать своихъ коней.
   Княжескій конь строго держался линіи, не отставая и не выдвигаясь впередъ. Изумленіе, испугъ, вѣтеръ, бьющій въ лицо князя Богуслава, совсѣмъ сдавили его горло. Онъ рванулся было разъ, другой, но безъ пользы. Руки его были сдавлены словно въ желѣзныхъ тискахъ.
   -- Что это такое? Негодяи!... Не знаете, кто я?-- крикнулъ онъ, наконецъ.
   Въ это время Кмицицъ слегка ударилъ его дуломъ пистолета между лопатокъ.
   -- Сопротивленіе безполезно, не то пулю въ затылокъ!-- крикнулъ онъ.
   -- Измѣнникъ!-- сказалъ князь Богуславъ.
   -- А ты кто?-- отвѣтилъ Кмицицъ.
   И они поскакали дальше.
   

Глава XII.

   Долго ѣхали наши всадники боромъ такъ, что придорожныя сосны, казалось, въ испугѣ сторонились отъ нихъ, миновали корчмы, хаты смолокуровъ и телѣги, ѣдущія въ Пильвишки. Отъ времени до времени князь Богуславъ поворачивался въ сѣдлѣ, но желѣзные тиски въ это время еще сильнѣй сдавливали его руки, и панъ Андрей снова приставлялъ пистолетъ къ его спинѣ и погонялъ лошадей все дальше.
   Наконецъ, бѣшеная скачка прекратилась. И людямъ, и лошадямъ нужно было дать перевести духъ, а Пильвишки остались далеко позади, такъ что всякая возможность погони исчезла. Поѣхали шагомъ.
   Долгое время князь молчалъ, стараясь придти въ себя и успокоиться. Наконецъ, ему удалось это и тогда онъ спросилъ:
   -- Куда вы везете меня?
   -- Узнаете въ концѣ дороги,-- сухо сказалъ Кмицицъ.
   Богуславъ замолчалъ на минуту, потомъ заговорилъ опять:
   -- Прикажите этимъ хамамъ пустить меня; они мнѣ вывернули руки. Если они пустятъ меня, я ихъ просто повѣшу, иначе прикажу посадить на колъ.
   -- То шляхта, не хамы,-- отвѣтилъ Кмицицъ.-- А что касается кары, которую ваше сіятельство сулитъ имъ, еще неизвѣстно, кого перваго постигнетъ смерть.
   -- Вы знаете, на кого подняли руки?-- обратился князь къ солдатамъ.
   -- Знаемъ!-- отвѣчали тѣ.
   -- Милліонъ рогатыхъ чертей!-- разсердился Богуславъ,-- прикажете ли вы этимъ людямъ пустить меня, или нѣтъ?
   -- Я прикажу связать руки вашего сіятельства назади, такъ будетъ удобнѣй.
   -- О, нѣтъ!... вы окончательно вывихнете мои руки!
   -- Другаго я отпустилъ бы на слово, но вы умѣете измѣнять своимъ словамъ!--отвѣтилъ Кмицицъ.
   -- Я даю другое слово, что не только при первой возможности вырвусь изъ вашихъ рукъ, но и прикажу васъ разорвать лошадьми, если вы попадете въ мои!
   -- Что будетъ, то и будетъ, но я предпочитаю искреннюю угрозу фальшивому обѣщанію... Пустите его руки, а коня возьмите за поводья. А вы, ваше сіятельство, смотрите! Достаточно мнѣ потянуть за курокъ, чтобъ всадить вамъ пулю въ затылокъ... и, ей-Богу, я не промахнусь, потому что никогда не промахивался. Сидите же спокойно, не пытайтесь убѣжать!
   -- Я вовсе не забочусь о васъ и вашемъ пистолетѣ,-- сказалъ князь и вытянулъ одеревенѣвшія руки. Солдаты взяли его коня за поводья и повели дальше.
   -- Вы не смѣете взглянуть мнѣ въ глаза, панъ Кмицицъ, и потому кроетесь назади,-- сказалъ Богуславъ.
   -- Вовсе нѣтъ!-- отвѣтилъ панъ Андрей, отстранивъ Завратыньскаго, и прямо посмотрѣлъ въ глаза Богуслава.
   -- Какъ вы находите мою лошадь? Прибавилъ я что-нибудь?
   -- Добрый конь!-- согласился князь.-- Хотите, я куплю его?
   -- Благодарю васъ! Конь этотъ не достоинъ чести возить измѣнниковъ.
   -- Вы дуракъ, панъ Кмицицъ!
   -- Потому что вѣрилъ Радзивилламъ!
   -- Скажите, панъ Кмицицъ,-- сказалъ князь послѣ нѣкотораго молчанія,-- вы увѣрены, что находитесь въ здравомъ умѣ? Спросили ли вы самого себя: сумасшедшій человѣкъ, что ты дѣлаешь? Пришло ли вамъ въ голову, что лучше бы вамъ на свѣтъ не родиться? Вѣдь, на такой безумный поступокъ не отваживался никто не только въ Польшѣ, но и во всей Европѣ.
   -- Значитъ, въ Европѣ нѣтъ храбрости, потому что я похитилъ ваше сіятельство, держу и не пущу.
   -- Конечно, сумасшедшій, -- какъ бы про себя проговорилъ князь.
   -- Любезный князь,-- сказалъ панъ Андрей,-- вы въ моихъ рукахъ, примиритесь съ этимъ и не тратьте словъ понапрасну! Погоня насъ не достигнетъ, потому что ваши люди думаютъ, что вы поѣхали съ нами по доброй волѣ. Какъ мои солдаты брали васъ подъ руки, никто не видалъ,--пыль мѣшала; а еслибъ и видѣлъ, то и тогда не могъ бы ничего сдѣлать. Два часа васъ будутъ ждать терпѣливо, третій и четвертый безпокоиться, на пятый вышлютъ на развѣдки, а мы въ это время будемъ уже за Маріамполемъ.
   -- Ну, а что-жь изъ того слѣдуетъ?
   -- Слѣдуетъ то, что насъ не догонятъ. Къ тому же, замѣтьте, ваши лошади прямо съ дороги, а наши уже успѣли отдохнуть. Положимъ, насъ догонятъ, но и въ такомъ случаѣ вамъ пользы не будетъ, потому что я размозжу вамъ голову,-- иначе и быть не можетъ. Вотъ что слѣдуетъ! У Радзивилла дворъ, войско, драгуны,-- у Кмицица всего шесть человѣкъ солдатъ, и, все-таки, Кмицицъ держитъ Радзивилла за шиворотъ.
   -- Что же дальше?--спросилъ князь.
   -- Дальше ничего. Дальше мы поѣдемъ туда, куда мнѣ будетъ угодно. Благодарите Бога, ваше сіятельство, что вы живы до сихъ поръ. Еслибъ не холодная вода (утромъ я нѣсколько ведеръ вылилъ себѣ на голову), то вы были бы на томъ свѣтѣ,-- вѣрнѣе сказать, въ аду, по двумъ соображеніямъ: во-первыхъ, какъ кальвинистъ, во-вторыхъ, какъ измѣнникъ.
   -- И вы осмѣлились бы на это?
   -- Скажу безъ хвастовства вашему сіятельству, вы не найдете такого дѣла, на которое я не отважился бы. Да зачѣмъ далеко ходить? Лучшее доказательство вы видите на самомъ себѣ.
   Князь внимательно посмотрѣлъ въ лицо молодаго человѣка и сказалъ:
   -- Самъ чортъ написалъ на вашемъ лицѣ, панъ Кмицицъ., что вы дѣйствительно готовы на все, и написалъ правду... Я скажу вамъ даже, что вамъ удалось удивить даже меня своею смѣлостью, а это не легкая вещь.
   -- Мнѣ окончательно все равно. Поблагодарите Бога за свою участь и баста!
   -- Нѣтъ, рыцарь! Бога-то должны, прежде всего, благодарить вы, а не я... Спадетъ хоть одинъ волосъ съ моей головы -- и знайте, Радзивиллы найдутъ васъ хоть подъ землею. Если вы разсчитываете на теперешнія несогласія между нами, если думаете, что олыкскіе и несвѣжскіе Радзивиллы не будутъ васъ преслѣдовать, то жестоко ошибаетесь. Кровь Радзивилла должна быть отомщена, долженъ быть показанъ страшный примѣръ, иначе намъ и не жить бы въ этой республикѣ. За границей вы также не спрячетесь. Нѣмецкій императоръ выдастъ васъ, потому что я -- князь Германскаго Союза, электоръ Бранденбургскій -- мой дядя, принцъ Оранскій -- его шуринъ, французская королевская чета и ихъ министры мои друзья. Куда вы скроетесь?... Турки и татары васъ продадутъ, хотя мы должны были бы отдать имъ половину нашего достоянія. Угла такого на всей землѣ не сыщете, ни такихъ лѣсовъ, ни такихъ странъ.
   -- Мнѣ очень странно,-- сказалъ Кмицицъ,-- что такая знатная персона, какъ ваше сіятельство, заранѣе такъ безпокоится о моемъ будущемъ, тогда какъ въ настоящемъ мнѣ достаточно потянуть за курокъ...
   -- Я не упускаю этого изъ вида: на свѣтѣ уже не разъ случалось, что великій человѣкъ падалъ отъ руки простого злодѣя. Такъ Помпея убилъ его не собственный слуга, французскіе короли падали подъ новомъ людей низкаго званія, наконецъ, моему великому отцу пришлось умереть такою же смертью... Но я, все-таки, спрашиваю у васъ, что не дальше?
   -- Э, что мнѣ за дѣло! Никогда я не заботился особенно" завтрашнемъ днѣ. Придется сцѣпиться хоть со всѣми Радзишлами,-- еще неизвѣстно, кто кому больше насолитъ. Уже давно мечъ виситъ надъ моею головой; отъ этого, вѣроятно, я и засыпаю тотчасъ не, какъ закрою глаза. Наконецъ, мало мнѣ будетъ одного Радзивилла, я схвачу другаго, третьяго...
   -- Клянусь Богомъ, рыцарь, вы мнѣ ужасно нравитесь!... Повторяю вамъ, только вы одинъ во всей Европѣ могли отважиться на что-нибудь подобное. И не безпокоится, животное, не подумаетъ, что будетъ завтра! Люблю я смѣлыхъ людей, а ихъ все меньше и меньше становится на свѣтѣ... Не угодно а! Похитилъ Радзивилла и держитъ его, какъ своего. Гдѣ вы выросли, рыцарь? Откуда вы?
   -- Хорунжій оршанскій!
   -- Панъ хорунжій оршанскій, жаль мнѣ, что Радзивиллы теряютъ такого человѣка; съ вами много бы чудесъ можно было подѣлать. Еслибъ дѣло не касалось меня лично... гм... я не пожалѣлъ бы ничего, чтобъ завербовать васъ...
   -- Поздно,-- сказалъ Кмицицъ.
   -- Само собою разумѣется,-- отвѣтилъ князь.-- Даже и очень поздно! Я обѣщаю вамъ, что приказу васъ просто разстрѣлять, чтобъ вы умерли солдатскою смертью... Что за дьяволъ воплощенный! Похитилъ меня посреди моихъ людей!
   Кмицицъ не отвѣчалъ ничего; князь тоже задумался, но потомъ вскорѣ крикнулъ:
   -- Впрочемъ, пошлемъ все къ чорту! Если вы меня отпустите немедленно, я не буду мстить! Вы только дадите мнѣ слово, что никому не будете говорить о томъ, что случилось, и людямъ своимъ прикажете молчать.
   -- Этого не можетъ быть,-- сказалъ Кмицицъ.
   -- Хотите выкупъ?!
   -- Не хочу.
   -- Такъ зачѣмъ же, чортъ возьми, вы похитили меня? Не понимаю!
   -- Долго пришлось бы говорить! Позже все узнаете.
   -- А что же мы будемъ дѣлать во всю дорогу, если не говорить? Признайтесь, рыцарь, вы, вѣдь, похитили меня въ минуту безумія и теперь сами не знаете, что со мной дѣлать?
   -- Это мое дѣло, а знаю ли я, или не знаю, что мнѣ дѣлать, скоро будетъ видно.
   На лицѣ князя Богуслава выразилось нетерпѣніе.
   -- Хотя вы не особенно разговорчивы, панъ оршанскій хорунжій,--сказалъ онъ,--отвѣтьте мнѣ прямо хоть на одинъ вопросъ: неужели вы ѣхали на Подлясье съ готовымъ намѣреніемъ посягнуть на мою особу, или эта мысль пришла вамъ въ голову позже, въ послѣднее время?
   -- На этотъ вопросъ я могу отвѣтить вашему сіятельству. Мнѣ самому ужасно хочется сказать вамъ, почему я бросилъ васъ и почему не вернусь назадъ, пока во мнѣ останется хоть капля крови. Князь воевода виленскій обманулъ меня и, прежде всего, заставилъ меня поклясться на распятіи, что я не оставлю его до смерти...
   -- Вы и сдержали вашу клятву...
   -- Да, да,-- гнѣвно крикнулъ Кмицицъ.-- Если я загубилъ свою душу, то черезъ васъ... Но я предаю себя Божію милосердію... и предпочитаю погубить душу, предпочитаю горѣть въ вѣчномъ огнѣ, чѣмъ грѣшить сознательно и добровольно, чѣмъ служить вамъ долѣе, понимая, что служишь грѣху и измѣнѣ. Да сжалится надо мною Богъ... Я предпочитаю горѣть! Лучше испытывать во сто кратъ больше мученій... я и такъ страдалъ бы, еслибъ оставался съ вами. Погибель моя суждена... За то я, по крайней мѣрѣ, скажу на страшномъ судѣ Божьемъ: "Я не зналъ, чему клялся, а когда понялъ, что присягалъ на погибель отечеству, на позоръ польскому имени, тогда нарушилъ свою присягу... Теперь суди меня, Боже!"
   -- Къ дѣлу! къ дѣлу!-- спокойно сказалъ князь.
   Но панъ Андрей молча смотрѣлъ внизъ, какъ человѣкъ, пришибленный несчастьемъ.
   -- Къ дѣлу!--повторилъ князь.
   Кмицицъ очнулся отъ своей задумчивости, встряхнулъ головой и продолжалъ:
   -- Я вѣрилъ князю гетману такъ, какъ не вѣрилъ родному отцу. Помню я пиръ, когда онъ въ первый разъ объявилъ, что соединился со шведами. Что я тогда вытерпѣлъ, что перестрадалъ, Богу только одному извѣстно! Другіе, честные люди, бросали ему свои булавы, а я стоялъ, какъ пень, со своею булавой, со своимъ стыдомъ и позоромъ, стоялъ, покрытый презрѣніемъ, потому что мнѣ въ глаза сказали: "измѣнникъ!" И кто сказалъ!... Эхъ, лучше не вспоминать, иначе я забудусь и сейчасъ же выстрѣлю въ голову вашего сіятельства... Это вы, вы измѣнники, продажныя души, вы довели меня до этого!
   Панъ Кмицицъ окинулъ князя страшнымъ взоромъ. Лицо его исказилось злобой и ненавистью, а князь Богуславъ смотрѣлъ на молодаго рыцаря спокойными, безтрепетными глазами и, наконецъ, проговорилъ поощрительно:
   -- Напротивъ, панъ Кмицицъ, меня это очень занимаетъ... Продолжайте...
   Кмицицъ пустилъ поводья княжескаго коня и снялъ шапку. Голова его горѣла, какъ въ огнѣ.
   -- Въ эту же самую ночь я пошелъ къ князю гетману (онъ и самъ приказалъ привести меня). Я думалъ: откажусь отъ его службы, нарушу присягу, задушу его вотъ этими руками, взорву Кейданы на воздухъ, а тамъ будь, что будетъ! Онъ тоже зналъ, что я готовъ на все... О, онъ хорошо зналъ меня! Я видѣлъ, какъ онъ перебиралъ въ футлярѣ съ пистолетами. Ничего, думаю, или онъ промахнется, или убьетъ меня. Но онъ началъ усовѣщивать меня, началъ мнѣ, глупцу, показывать такія перспективы, выставлять себя въ такомъ свѣтѣ, что... вы знаете чѣмъ кончилось это?
   -- Убѣдилъ мальчика!-- сказалъ Богуславъ.
   -- Что я упалъ къ его ногамъ,-- закричалъ Кмицицъ,--и видѣлъ въ немъ единственную надежду отечества, что я отдался ему, какъ дьяволу, съ душой и тѣломъ, что готовъ былъ за него, за его доблести, броситься внизъ съ самой высокой кейданской башни!
   -- Я догадывался, что конецъ будетъ именно таковъ!-- замѣтилъ Богуславъ.
   -- Что я потерялъ въ этой службѣ, не буду говорить, но оказалъ ему важныя услуги: удержалъ въ повиновеніи свою хоругвь, которая теперь тамъ осталась,-- на погибель бы ему!-- другія, которыя бунтовали, перебилъ... Я обагрялъ руки въ братней крови съ мыслью, что это необходимо для отечества! Часто болѣла у меня душа, когда князь приказывалъ разстрѣливать добрыхъ солдатъ, часто я возмущался, видя, какъ онъ не сдерживаетъ даннаго слова. Но я думалъ: я неопытенъ, онъ мудръ; такъ нужно! Только теперь, когда я узналъ изъ его писемъ объ отравѣ, весь мозгъ застылъ въ моихъ костяхъ! Какъ! И это называется войной? Такъ вы хотите отравлять солдатъ? И это по-гетмански? по-Радзивилловски? И я долженъ возить такія письма?
   -- Вы еще не знаете политики,-- перебилъ Радзивиллъ.
   -- Пусть ее разразитъ громъ небесный! Пусть ею занимаются коварные итальянцы, а не шляхтичъ, которому Богъ далъ знатное имя, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, обязалъ воевать саблей, а не аптекой.
   -- Значитъ, эти письма васъ такъ уязвили, что вы рѣшили оставить Радзивилловъ?
   -- Не письма, нѣтъ! Письма я бросилъ бы въ огонь (потому что я неспособенъ исполнять такія порученія), письма не играли еще особаго значенія! Я отказался бы отвозить письма, но дѣла бы не оставилъ. Почемъ я знаю? Можетъ быть, я пошелъ бы въ драгуны, или собралъ бы новую шайку и началъ бы по-старому пощипывать Хованскаго. Но мнѣ тотчасъ же пришло въ голову новое подозрѣніе: а ну, какъ они и отчизну хотятъ такъ же отравить, какъ этихъ солдатъ?... Богъ послалъ мнѣ терпѣніе; хотя голова горѣла и сердце чуть не лопалось на части, я удержался, я былъ въ состояніи сказать самому себѣ: ты узнаешь всю правду, только не выдай того, что у тебя на сердцѣ, выставляй себя за негодяя, худшаго, чѣмъ сами Радзивиллы, и тяни его за языкъ.
   -- Кого... меня?
   -- Васъ! И Богъ помогъ, чтобъ я, простой человѣкъ, обманулъ политика; ваше сіятельство, считая меня за послѣдняго мерзавца, открыли мнѣ всѣ свои мерзости, во всемъ признались, все выложили, какъ на ладони! У меня волосы становились дыбомъ, но я слушалъ и выслушалъ все до конца!... О, измѣнники! О, архивисѣльники! О, отцеубійцы!... Какъ громъ не разразилъ васъ до сихъ поръ? Какъ земля не пожрала васъ?... Такъ вы съ Хмельницкимъ, со шведами, съ электоромъ, съ Ракочи и съ самимъ дьяволомъ сговариваетесь погубить республику?... Такъ вы изъ нея хотите выкроить себѣ плащъ? Продать ее? раздѣлить? Разорвать ее, какъ волки? Такова-то ваша благодарность за всѣ почести, которыми васъ осыпаютъ, за всѣ подарки, староства, за богатства, которымъ завидуютъ заграничные короли?... И вы готовы не обращать вниманія на ея слезы и стоны? Гдѣ въ васъ совѣсть? Гдѣ вѣра, гдѣ честь? Какія чудовища породили васъ на свѣтъ?
   -- Панъ Кмицицъ,-- холодно перебилъ князь Богуславъ,-- я нахожусь въ вашихъ рукахъ, вы можете убить меня, только я прошу васъ объ одномъ: не заставляйте меня умирать отъ скуй!
   Они замолчали оба.
   Однако, изъ словъ Кмицица было ясно, что простой солдатъ съумѣлъ вытянуть истинную правду изъ дипломата, что князь поступилъ въ высшей степени неосторожно, совершилъ огромную ошибку, выдалъ свои сокровеннѣйшіе замыслы. Самолюбіе князя было сильно затронуто и онъ сказалъ, вовсе не скрывая своего неудовольствія:
   -- Только не приписывайте многаго своему искусству, панъ Кмицицъ, не думайте, что вамъ удалось обмануть меня. Я говорилъ открыто, потому что думалъ, что князь воевода лучше знаетъ людей и пришлетъ человѣка, достойнаго довѣрія.
   -- Князь воевода прислалъ человѣка, достойнаго довѣрія, только вы уже потеряли его,-- отвѣтилъ Кмицицъ.-- Отнынѣ вамъ будутъ служить только одни мошенники!
   -- Если способъ, при помощи котораго вы похитили меня, не былъ мошенническимъ, то пусть въ первой же битвѣ шпага приростетъ въ моей рукѣ.
   -- То была хитрость! Я учился въ хорошей школѣ. Вы хотѣли узнать Кмицица,-- вотъ онъ! Не съ пустыми руками поѣду я къ нашему милостивому королю.
   -- И вы думаете, что хоть волосъ упадетъ съ моей головы отъ руки Яна Казиміра?
   -- Это ужь дѣло судей, не мое!
   Вдругъ Кмицицъ удержалъ коня.
   -- Эй!-- сказалъ онъ.-- А письмо князя воеводы? Оно съ вами, ваше сіятельство?
   -- Еслибъ оно и было при мнѣ, такъ я не далъ бы вамъ!-- отвѣтилъ князь.-- Письма остались въ Пильвишкахъ.
   -- Обыскать его!-- крикнулъ Кмицицъ.
   Солдаты снова схватили князя подъ руки. Сорока началъ рыться въ его карманахъ. Письмо скоро отыскалось.
   -- Вотъ еще одна лишняя улика противъ васъ, -- сказалъ панъ Андрей.-- Король польскій узнаетъ изъ этого письма, что вы намѣреваетесь дѣлать, да и шведскому не безъинтересно будетъ познакомиться съ нимъ. Хотя вы теперь служите ему, а князь воевода уже устраиваетъ себѣ возможность отступленія, на случай, еслибъ шведская нога поскользнулась... А кромѣ того, у меня есть еще письма къ шведскому королю, къ Виттембергу, къ Радзѣёвскому... Вы велики и могущественны, а, все-таки, я не знаю, не будетъ ли вамъ тѣсно въ своемъ отечествѣ, когда оба короля придумаютъ вамъ достаточную награду за всѣ ваши измѣны?
   Глаза князя Богуслава загорѣлись зловѣщимъ огнемъ, но онъ тотчасъ же подавилъ свой гнѣвъ и сказалъ:
   -- Хорошо, рыцарь!... Такъ, значитъ, между нами идетъ борьба на жизнь и на смерть!... Авось столкнемся когда-нибудь!... Вы можете сдѣлать намъ много зла, но я вамъ скажу вотъ что: никто еще въ этой странѣ не дерзалъ отважиться на то, на что отважились вы, и горе вамъ и всѣмъ вашимъ!
   -- Самъ я могу защищаться саблей, а своихъ у меня есть чѣмъ выкупить,-- сказалъ Кмицицъ.
   -- А, такъ вы меня держите какъ заложника!-- сказалъ князь и, несмотря на свой гнѣвъ, вздохнулъ свободнѣй.
   Онъ только теперь понялъ, что жизни его ничто не угрожаетъ, что онъ очень нуженъ Кмицицу и рѣшилъ воспользоваться этимъ.
   Они снова пустились рысью и черезъ часъ увидали двухъ всадпиковъ, изъ которыхъ каждый велъ за собою по парѣ вьючныхъ лошадей. То были люди Кмицица, заранѣе высланные изъ Пильвишекъ.
   -- Ну, что?--спросилъ панъ Андрей.-- Лошади устали? Ничего, сейчасъ отдохнемъ.
   -- Тамъ, на перекресткѣ, какая-то хата, можетъ быть, корчма.
   -- Пусть вахмистръ поѣдетъ впередъ, приготовитъ кормъ лошадямъ. Корчма или нѣтъ, нужно остановиться!
   Сорока пришпорилъ свою лошадь, остальные поѣхали за нимъ шагомъ. Кмицицъ ѣхалъ съ одной стороны князя, Любенецъ съ другой. Князь успокоился совершенно и не разспрашивалъ болѣе папа Андрея. Казалось, онъ былъ утомленъ дорогой или своимъ положеніемъ, потому что голова его снова опустилась на грудь, а глаза закрылись. Однако, это не мѣшало ему отъ времени до времени искоса поглядывать то на Кмицица, то на Любеньца, которые держали поводья его лошади. Князь какъ будто соображалъ, кого легче оттолкнуть и вырваться на свободу.
   Всадники приближались къ строенію, лежащему около дороги, на опушкѣ лѣса. То была не корчма, а кузница, въ которой проѣзжающіе по дорогѣ подковывали своихъ лошадей и чинили брички. Между кузницей и дорогой разстилалась небольшая площадка, поросшая вытоптанною травой; тамъ и здѣсь валялись испорченные кузова и поломанныя колеса, но изъ проѣзжающихъ никого не было видно, только конь Сороки стоялъ, привязанный къ столбу. Самъ Сорока разговаривалъ съ кузнецомъ татариномъ и двумя его помощниками.
   -- Не особенно удобное пристанище!-- усмѣхнулся князь. Здѣсь ничего не достанешь.
   -- У насъ ѣсть съ собою водка и мясо, -- сказалъ панъ Кмицицъ.
   -- Да? Намъ нужно подкрѣпить силы.
   Кмицицъ заткнулъ пистолетъ за поясъ, соскочилъ съ сѣдла и, отдавъ коня Сорокѣ, снова ухватился за княжескіе поводья. Любенецъ продолжалъ держать ихъ съ другой стороны.
   -- Благоволите, ваше сіятельство, слѣзть съ коня!-- сказалъ панъ Андрей.
   -- Зачѣмъ? Я буду пить и ѣсть въ сѣдлѣ,-- сказалъ князь, наклоняясь къ нему.
   -- Сходите на землю!-- грозно проговорилъ Кмицицъ.
   -- А ты въ землю!-- страннымъ голосомъ крикнулъ князь и, съ быстротою молніи выхвативъ пистолетъ изъ-за пояса Кмицица, выстрѣлилъ ему прямо въ лицо.!
   -- Іисусъ, Марія!-- простоналъ Кмицицъ.
   Въ это время княжескій конь, подъ ударомъ шпоръ, поднялся на заднія ноги, князь быстро повернулся къ Любеньцу и всею силой своего могучаго кулака ударилъ его между глазъ.
   Любенецъ пронзительно крикнулъ и упалъ съ коня.
   Прежде чѣмъ остальные могли понять, что случилось, прежде чѣмъ крикъ успѣлъ замереть на ихъ устахъ, Богуславъ мчался уже, какъ буря, по направленію къ Пильвишкамъ.
   Трое солдатъ, которые еще сидѣли на коняхъ, пустились за нимъ въ погоню, но Сорока схватилъ свой мушкетъ и началъ прицѣливаться въ бѣгущаго, или, вѣрпѣе, въ его лошадь.
   Конь вытянулся въ струну и летѣлъ, какъ стрѣла, выпущенная изъ лука. Грянулъ выстрѣлъ. Сорока бросился сквозь дымъ, чтобъ поскорѣй видѣть результаты, прикрылъ глаза рукою, посмотрѣлъ и вскричалъ:
   -- Промахъ!
   Богуславъ и его преслѣдователи скрылись за поворотомъ.
   Тогда вахмистръ обернулся къ кузнецу и его помощникамъ, которые до сихъ поръ не могли опомниться отъ изумленія, и приказалъ имъ подать воды.
   Кузнецъ бросился къ колодцу, а Сорока опустился на колѣни возлѣ лежащаго безъ движенія пана Андрея. Лицо Кмицица было покрыто копотью и кровью, глаза закрыты, лѣвая бровь, рѣзница и усъ опалены. Вахмистръ долго и осторожно ощупывалъ его черепъ и въ концѣ проворчалъ:
   -- Голова цѣла...
   Но Кмицицъ не подавалъ никакого признака жизни. Кузнецъ принесъ ведро воды и тряпку. Сорока съ обычною осторожностью принялся обмывать лицо раненаго.
   Наконецъ, рана показалась изъ-подъ слоя крови и сажи. Пуля глубоко разорвала лѣвую щеку и оторвала кончикъ уха. Сорока вскорѣ убѣдился, что скула осталась неповрежденной, и. вздохнулъ съ облегченіемъ.
   Кмицицъ подъ вліяніемъ холодной воды и боли началъ подавать признаки жизни. Лицо его дрогнуло, грудь начала подниматься.
   -- Живъ! Ничего съ нимъ не будетъ! -- радостно сказалъ Сорока.
   И тяжелая слеза скатилась по суровому лицу вахмистра.
   Въ это время на заворотѣ дороги показался Бѣлоусъ, одинъ изъ трехъ солдатъ, что погнались за княземъ.
   -- Ну, что?-- спросилъ Сорока.
   Солдатъ махнулъ рукой.
   -- Ничего!
   -- А другіе скоро возвратятся?
   -- Другіе уже не возвратятся.
   Вахмистръ дрожащими руками положилъ голову Кмицица на порогъ кузницы и вскочилъ на ноги.
   -- Какъ такъ?
   -- Панъ вахмистръ, это колдунъ! Первый догналъ его За-вратыньскій и онъ на нашихъ глазахъ вырвалъ у него изъ рукъ саблю и прокололъ насквозь. Мы едва успѣли вскрикнуть. Вит-ковскій былъ ближе и бросился на помощь... Тотъ его зарубилъ въ одинъ мигъ... словно громъ поразилъ... Витковскій и не пикнулъ... А я уже не ждалъ своей очереди... Панъ вахмистръ, онъ, пожалуй, сюда возвратится!
   -- Нечего намъ здѣсь дѣлать! -- крикнулъ Сорока. -- Лошадей!
   Они вдвоемъ тотчасъ принялись вязать носилки для Кмицица.
   Двое людей по приказанію Сороки стали при дорогѣ съ мушкетами въ рукахъ, чтобы предупредить приближеніе страшнаго человѣка.
   Но князь Богуславъ, увѣренный, что Кмицица уже нѣтъ въ живыхъ, спокойно возвращался въ Пильвишки.
   Уже вечеромъ онъ встрѣтилъ цѣлый отрядъ рейтеровъ, высланный Петерсономъ, котораго сильно безпокоило долгое отсутствіе князя.
   Офицеръ, увидавъ Богуслава, подскочилъ къ нему.
   -- Ваше сіятельство!... Мы не знали...
   -- Ничего!--перебилъ князь.--Я проѣзжалъ коня вмѣстѣ съ рыцаремъ, у котораго купилъ его.
   И, немного погодя, прибавилъ:
   -- И хорошо заплатилъ.
   

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

Глава I.

   Вѣрный Сорока везъ своего полковника черезъ дремучіе лѣса, самъ не зная куда ѣхать, что дѣлать, что начать.
   Кмицицъ былъ не только раненъ, но и оглушенъ выстрѣломъ.
   Сорока отъ времени до времени обмакивалъ тряпицу въ цыбарку съ водой и отиралъ ему лицо, иногда останавливайся у ручьевъ и лѣсныхъ озеръ, но ни вода, ни остановка, ни движенія коня не могли привести въ чувство пана Андрея. Онъ лежалъ какъ мертвый и солдаты, менѣе опытные, чѣмъ Сорока, начинали тревожиться, ужь не умеръ ли онъ и въ самомъ дѣлѣ.
   -- Живъ,-- отвѣчалъ Сорока на всѣ вопросы,-- черезъ три дня будетъ сидѣть на конѣ, какъ любой изъ насъ.
   Дѣйствительно, черезъ часъ Кмицицъ раскрылъ глаза и изъ устъ его вылетѣло слово:
   -- Пить!
   Сорока приложилъ къ его губамъ манерку съ чистою водой; оказалось, что панъ Андрей не можетъ раскрыть рта безъ невыносимой боли. Въ безпамятство онъ больше не впадалъ, но ни о чемъ не спрашивалъ, какъ будто ничего не помнилъ. Глаза его были широко раскрыты и онъ безсмысленно глядѣлъ на лѣсную чащу, на кусочекъ голубаго неба надъ его головой и на своихъ товарищей,-- смотрѣлъ, какъ человѣкъ, только что очнувшійся отъ сильнаго опьяненія, позволялъ Сорокѣ осматривать себя, не стоналъ при перемѣнѣ бандажей, даже, напротивъ, холодная вода приносила ему видимое облегченіе.
   А Сорока утѣшалъ его:
   -- Завтра, панъ полковникъ, дурь пройдетъ; Богъ дастъ, гдѣ-нибудь найдемъ ночлегъ.
   Подъ вечеръ, точно, ошеломленіе начало проходить. Передъ самымъ заходомъ солнца Кмицицъ осмотрѣлся болѣе сознательнымъ взоромъ и спросилъ:
   -- Что это за шумъ?
   -- Какой шумъ? Никакого шума нѣтъ,-- отвѣтилъ Сорока.
   Шумѣло только въ головѣ пана Андрея, потому что вечеръ стоялъ тихій. Солнце косыми лучами проникало въ чащу, сыпало повсюду золотистыми искрами и окрашивало густымъ пурпуромъ коренья и стволы могучихъ сосенъ. Вѣтра не было ни малѣйшаго, съ березъ и грабовъ, тихо кружась, падали на землю высохшіе листья, или робкій звѣрь трусливо сворачивалъ въ сторону отъ всадниковъ.
   Несмотря на холодъ, паномъ Андреемъ начала овладѣвать горячка. Онъ забормоталъ:
   -- Ваше сіятельство! между нами на жизнь и на смерть!...
   Наконецъ, совсѣмъ стемнѣло и Сорока подумывалъ уже о ночлегѣ, но дорога пошла Долотомъ,-- нужно было добраться до болѣе сухаго мѣста.
   Прошелъ часъ, другой, а болото все тянулось безъ конца. Взошелъ полный мѣсяцъ, въ лѣсу сдѣлалось виднѣй. Вдругъ Сорока соскочилъ на земь и внимательно началъ разсматривать почву подъ ногами.
   -- Тутъ прошли лошади,-- сказалъ онъ,-- слѣды остались.
   -- Да тутъ и дороги никакой нѣтъ,-- отвѣтилъ одинъ изъ солдатъ, поддерживающихъ пана Кмицица.
   -- А слѣды, все-таки, остались, и много! Вонъ тамъ, между соснами, видно какъ на ладони.
   -- Можетъ быть, скотина ходила.
   -- Нѣтъ. Теперь время лѣсныхъ пастбищъ прошло, да, наконецъ, слѣды подковъ видны ясно. Должно быть, тутъ проѣзжали какіе-то люди. Хоть бы добраться до хаты лѣсничаго. Поѣдемъ по слѣдамъ.
   Сорока снова вскочилъ на коня и поѣхалъ впередъ. Слѣды копытъ ясно виднѣлись на торфянистомъ грунтѣ, и слѣды, насколько можно было различить при невѣрномъ лунномъ свѣтѣ, совершенно свѣжіе. А несмотря на то, лошади увязали все глубже и глубже. Солдаты пана Кмицица начинали опасаться, не откроются ли передъ ними еще болѣе глубокія топи, какъ вдругъ до нихъ долетѣлъ запахъ дыма и смолы.
   -- Должно быть, смолокурня близко!-- сказалъ Сорока.
   Дѣйствительно, вдали показалась лента красноватаго дыма и языки тлѣющаго подъ дерномъ огонька.
   Подъѣхавъ ближе, Сорока увидалъ хату, колодезь и большой сарай, построенный изъ сосновыхъ бревенъ. Измученные кони весело заржали, имъ отвѣтило ржаніе изъ сарая, откуда тотчасъ же появилась какая-то фигура, одѣтая въ полушубокъ овчиною вверхъ.
   -- Много лошадей?-- спросилъ онъ.
   -- Послушай, это смолокурня, что ли?-- сказалъ Сорока.
   -- Что вы за люди? Откуда взялись?-- продолжалъ разспрашивать смолокуръ голосомъ, въ которомъ слышался страхъ и удивленіе.
   -- Не бойся, не разбойники!
   -- Идите своею дорогой, вамъ тутъ нечего дѣлать!
   -- Зажми ротъ и проводи насъ въ хату, пока мы просимъ. Не видишь, хамъ, что веземъ раненаго?
   -- Да кто вы такіе?
   -- Смотри, какъ бы я тебѣ изъ ружья не отвѣтилъ. Лучше тебя, мужикъ! Веди насъ въ хату, а нѣтъ, мы тебя въ твоей же смолѣ зажаримъ.
   -- Одинъ я не справлюсь съ вами, но скоро насъ будетъ больше. Всѣхъ васъ уложимъ... Идите, коли хотите, не мое дѣло.
   -- Давай намъ ѣсть... и горѣлки. Пана веземъ; онъ заплатитъ.
   -- Если отсюда живъ уѣдетъ. л
   Въ хатѣ, въ печкѣ горѣлъ огонь, а изъ горшковъ, поставленныхъ на очагѣ, распространялся запахъ душонаго мяса. Комната была довольно большая. Сорока тотчасъ же замѣтилъ, что возлѣ стѣнъ стояли шесть кроватей, прикрытыхъ овечьими шкурами.
   -- Тутъ какая-то компанія живетъ,-- шепнулъ онъ своимъ товарищамъ.-- Подсыпать пороху и держать ухо востро! За этимъ мужикомъ смотрѣть, чтобъ не ушелъ. Пускай хозяева сегодня ночуютъ на дворѣ; мы хаты не уступимъ.
   -- Господа сегодня не пріѣдутъ,-- сказалъ смолокуръ.
   -- Тѣмъ лучше, значитъ, спора изъ-за помѣщенія не будетъ, а завтра мы поѣдемъ. Ну-ка, выломи мясо въ миску,-- мы голодны, да не жалѣй овса нашимъ конямъ.
   -- А откуда мнѣ взять овса, вельможный панъ солдатъ?
   -- Я слышалъ, какъ подъ сараемъ ржали лошади. Не смолой же ты ихъ кормишь.
   -- То не мои лошади.
   -- Твои ли, не твои ли, ѣдятъ же они что-нибудь, и наши ѣсть будутъ. Живо, дуракъ, живо, если тебѣ шкура твоя дорога!
   Смолокуръ не отвѣтилъ ничего. Солдаты положили спящаго пана Андрея на одну изъ кроватей и усѣлись за бигосъ и душоное мясо.
   Сорока отыскалъ въ чуланѣ, рядомъ съ комнатой, водку, но выпилъ самъ немного. Онъ рѣшилъ бодрствовать всю ночь. Эта пустая хата съ шестью кроватями казалось ему крайне подозрительной. Онъ думалъ, что это попросту разбойничій притонъ, тѣмъ болѣе, что въ чуланѣ, откуда онъ принесъ водку, оказалось не мало оружія, пороху и разныхъ вещей, очевидно, награбленныхъ въ шляхетскихъ домахъ. Еслибъ отсутствующіе обитатели этой хаты возвратились, отъ нихъ едва ли можно было ожидать не только гостепріимства, но даже просто милосердія; Сорока рѣшилъ занять хату и держаться въ ней при помощи оружія или мирныхъ переговоровъ.
   -- Возьми-ка фонарь и или за мной,-- сказалъ онъ смолокуру.
   -- Лучиной не прикажете ли посвѣтить вамъ? Фонаря у меня нѣтъ.
   -- Свѣти хоть лучиной; спалишь сарай и лошадей, -- мнѣ все равно'
   Послѣ такихъ убѣдительныхъ словъ фонарь тотчасъ же нашеіся въ чуланѣ. Сорока приказалъ мужику идти впередъ, а самъ пошелъ за нимъ, не выпуская пистолета изъ рукъ.
   -- Кто живетъ въ хатѣ?-- спросилъ онъ по дорогѣ.
   -- Паны живутъ.
   -- Какъ ихъ зовутъ?
   -- Мнѣ не приказано говорить.
   -- Эй, сдается мнѣ, что ты получишь отъ меня свинцовый гостинецъ!
   -- Еслибъ и солгалъ, сказалъ бы вамъ какое-нибудь прозвище, то вы все равно никогда бы не узнали.
   -- Правда. А много этихъ пановъ и кто они таковы?
   -- Старый панъ, двое молодыхъ, двое слугъ. Шляхтичи они.
   -- Живутъ здѣсь?
   -- Иногда здѣсь, иногда Богъ знаетъ гдѣ!
   -- А коней столько откуда?
   -- Паны приводятъ, а откуда, не знаю.
   -- Говори правду, не разбойничаютъ ли твои паны по дорогамъ?
   -- Развѣ я знаю? Должно быть, берутъ коней, а у кого -- не мое дѣло.
   Они вошли въ середину сарая.
   -- Свѣти!-- сказалъ Сорока и началъ взоромъ знатока осматривать лошадей.
   -- Покойникъ панъ Зендъ былъ бы доволенъ, -- ворчалъ онъ.-- Польская, московская... а вотъ этотъ, меренъ, нѣмецкая... и эта... хорошіе кони!... А что вы имъ даете?
   -- Чтобъ не солгать вамъ, я весною засѣялъ для нихъ овсомъ двѣ полянки.
   -- Ну, хорошо, пойдемъ теперь домой!
   Идя дорогой, Сорока раздумывалъ, что ему начать, и ни на чемъ не останавливался. Вдругъ онъ ударилъ себя рукою по лбу.
   -- Экій я дуракъ! Взять мужика и приказать ему вывести насъ на дорогу!...-- Тутъ Сорока вновь задумался.-- На дорогу? А тамъ князь и полки... Нечего дѣлать, придется сидѣть въ хатѣ, пока полковникъ выздоровѣетъ, а тогда ужь его дѣло.
   У дверей хаты стояли на караулѣ солдаты. Сорока приказалъ имъ смѣниться послѣ полуночи, а самъ повалился на кровать, стоявшую рядомъ съ кроватью Кмицица.
   Въ комнатѣ было тихо, только сверчки не переставая распѣвали свои пѣсни, да больной въ горячкѣ метался по своей постели. До ушей Сороки долетали его безсвязныя слова:
   -- О, ваше величество, простите... Они измѣнники... Я выдамъ всѣ ихъ тайны... Республика -- красное сукно... Хорошо, панъ князь, попались вы мнѣ!...
   Сорока привставалъ на постели и слушалъ; больной вскрикнетъ разъ-другой, заснетъ и потомъ опять начинаетъ кричать:
   -- Александра, Александра! не гнѣвайся на меня!...
   Только около полуночи онъ успокоился совершенно и заснулъ какъ слѣдуетъ. Сорока тоже начиналъ дремать, какъ вдругъ услыхалъ стукъ въ дверь.
   Старый солдатъ тотчасъ же вскочилъ на ноги и вышелъ изъ хаты.
   -- Что такое?-- спросилъ онъ.
   -- Панъ вахмистръ, смолокуръ убѣжалъ.
   -- Сто чертей! вотъ онъ приведетъ сюда этихъ разбойниковъ. Кто смотрѣлъ за нимъ?
   -- Бѣлоусъ.
   -- Я пошелъ съ нимъ коней поить,-- оправдывался Бѣлоусъ,-- приказалъ ему ведро вытаскивать, а самъ держалъ лошадей...
   -- Ну, что-жь онъ, въ колодезь, что ли, прыгнулъ?
   -- Нѣтъ, панъ вахмистръ, юркнулъ между пнями; тамъ ихъ иного около колодца валяется. Я бросилъ коней и за нимъ, да и попалъ въ яму. Ночь, темь, шельма знаетъ мѣсто, такъ и удралъ...
   -- Ужь приведетъ онъ сюда этихъ чертей, провалиться бы ему!... Ну, дѣлать нечего, ложиться не будемъ, нужно сидѣть до утра, а то того и гляди припожалуютъ.
   Онъ сѣлъ на порогѣ съ мушкетомъ въ рукахъ, солдаты тоже усѣлись вокругъ и начали въ полголоса болтать между собой, прислушиваясь отъ времени до времени, не долетитъ ли до нихъ конскій топотъ.
   Ночь была тихая и ясная. Въ лѣсныхъ глубинахъ кипѣла жизнь, грозный ревъ оленей доходилъ со всѣхъ сторонъ. Ревъ этотъ, короткій, хриплый, полный бѣшенства, слышался во всѣхъ углахъ лѣса, то дальше, то ближе, чуть ли не в*ъ сотнѣ шагахъ отъ хаты.
   -- Если они подъѣдутъ, то будутъ тоже ревѣть, чтобъ обмануть насъ,-- сказалъ Бѣлоусъ.
   -- Ночью не успѣютъ. Прежде чѣмъ мужикъ доберется до нихъ, разсвѣнетъ.
   -- А днемъ, панъ вахмистръ, нужно бы пошарить въ хатѣ и подъ стѣнами порыться. Если тутъ живутъ разбойники, то и деньги должны быть.
   -- Лучшія деньги вотъ здѣсь, въ конюшнѣ, -- указалъ Сорока на сарай.
   -- Мы заберемъ ихъ?
   -- Дуракъ! тутъ выхода нѣтъ, все болото кругомъ.
   -- Вѣдь, мы же проѣхали.
   -- Насъ Богъ сохранилъ. Сюда ни одна живая душа ни войдетъ, ни выйдетъ, если дороги не знаетъ.
   -- Дорога не далеко, вотъ здѣсь, -- сказалъ Бѣлоусъ, показывая на востокъ,-- поѣдемъ, авось найдемъ.
   -- А ты думаешь, что какъ вышелъ на дорогу, такъ ты и бариномъ станешь? Иль тебѣ петля нравится больше пули разбойника? Тамъ насъ ужь навѣрное князь разыскиваетъ... Постойте-ка, что-то въ листьяхъ зашелестѣло...
   Солдаты замолчали и насторожили уши. Дѣйствительно, вблизи послышались чьи-то тяжелые шаги.
   -- Кони...-- шепнулъ Сорока.
   Но шаги начали отдаляться отъ хаты, и скоро въ воздухѣ раздался дикій ревъ оленя.
   -- То олени! Или лань зоветъ, или другаго пугаетъ.
   Солдаты снова замолчали и начали дремать, только вахмистръ по временамъ поднималъ голову и прислушивался. Трудно было бѣдному Сорокѣ: глаза его поневолѣ смыкались, голова клонилась на грудь. Прошелъ часъ, другой, ближайшія сосны изъ черныхъ начинали дѣлаться сѣрыми, а верхушки ихъ бѣлѣли съ каждою минутой, какъ будто облитыя раскаленнымъ серебромъ. Ревъ оленей смолкъ и въ лѣсу воцарилась глубокая тишина. Наконецъ, взошло солнце и освѣтило утомленныя лица солдатъ, спящихъ мертвымъ сномъ на голой землѣ.
   Двери хаты скрипнули и на порогѣ показался Кмицицъ.
   -- Сорока, ай!-- крикнулъ онъ.
   Солдаты вскочили на ноги.
   -- Господи, Боже мой! вы уже на ногахъ!-- удивился Сорока.
   -- А вы заспались, какъ сурки; можно было бы вамъ головы посрубить и за плетень выбросить, прежде чѣмъ какой-нибудь проснулся бы.
   -- Мы сторожили до утра, панъ полковникъ; заснули, когда ужь совсѣмъ разсвѣло.
   Кмицицъ осмотрѣлся вокругъ.
   -- Гдѣ мы? чья это хата?
   -- Не знаю, панъ полковникъ!
   -- Иди за мной,-- сказалъ панъ Андрей и пошелъ во внутрь хаты.
   Сорока отправился за нимъ.
   -- Слушай,-- сказалъ Кмицицъ, садясь на кровать,-- такъ это князь выстрѣлилъ въ меня?
   -- Да.
   -- А съ нимъ что стало?
   -- Ушелъ.
   Наступила минута молчанія.
   -- Скверно,-- сказалъ Кмицицъ,-- очень скверно! Лучше бы его было положить на мѣстѣ, чѣмъ пускать живаго.
   -- Мы такъ и хотѣли было, да...
   -- Да что?
   Сорока вкратцѣ разсказалъ, какъ было дѣло. Кмицицъ слушалъ съ удивительнымъ спокойствіемъ, только глаза его начинали загораться зловѣщимъ огнемъ.
   -- Теперь его взяла верхъ, но мы еще встрѣтимся. Зачѣмъ ты съѣхалъ съ дороги?
   -- Боялся погони.
   -- И умно сдѣлалъ. Мало насъ теперь противъ силъ Богуслава, дьявольски мало!... Притомъ, онъ поѣхалъ въ Пруссію, тамъ мы не можемъ его преслѣдовать, надо ждать...
   Сорока вздохнулъ свободнѣй.. Панъ Кмицицъ, очевидно, не боялся чародѣйственной силы князя Богуслава, если говорилъ о преслѣдованіи. Эта увѣренность тотчасъ же вселилась въ сердце стараго солдата, который привыкъ думать головою своего полковника.
   Панъ Андрей очнулся отъ глубокой задумчивости и началъ шарить около себя руками.
   -- А гдѣ мои письма?-- спросилъ онъ.
   -- Какія письма?
   -- Письма, которыя были при мнѣ... Въ поясѣ были спрятаны... Гдѣ поясъ?-- лихорадочно заторопился панъ Андрей.
   -- Поясъ я самъ снялъ съ васъ, чтобъ вамъ легче было дышать. Вотъ онъ.
   Сорока подалъ кожаный поясъ съ карманами, которые стягивались снурками. Кмицицъ торопливо началъ доставать оттуда бумаги.
   -- Это охранныя грамоты къ шведскимъ комендантамъ, а письма гдѣ?-- спросилъ онъ голосомъ, полнымъ безпокойства.
   -- Какія письма?-- повторилъ Сорока.
   -- Тысячу чертей! письма гетмана къ шведскому королю, къ пану Любомірскому, всѣ мои письма...
   -- Если ихъ въ поясѣ нѣтъ, то нигдѣ нѣтъ; должно быть, пропали въ дорогѣ.
   -- На коней и искать!-- страшнымъ голосомъ крикнулъ Кмицицъ.
   Прежде чѣмъ изумленный Сорока успѣлъ выйти изъ комнаты, панъ Андрей упалъ на кровать и, схватившись за голову, началъ повторять со стономъ:
   -- Мои письма, мои письма!
   Солдаты уѣхали всѣ, за исключеніемъ одного, которому Сорока приказалъ сторожить хату. Кмицицъ остался одинъ и началъ обдумывать свое не особенно завидное положеніе. Надъ паномъ Андреемъ висѣла страшная и неизбѣжная месть могучихъ Радзивилловъ, и не только надъ нимъ, но и надъ всѣми, кого онъ любилъ. Кмицицъ зналъ, что князь Янушъ не задумается поразить его въ самое чувствительное мѣсто, то-есть обратить свою месть на личность панны Биллевичъ. А Александра была въ Кейданахъ, въ полной власти страшнаго магната, сердце котораго не знало состраданія. Чѣмъ больше Кмицицъ вдумывался въ свое положеніе, тѣмъ яснѣй приходилъ къ убѣжденію, что оно попросту страшно. Послѣ похищенія Богуслава, Радзивиллы будутъ считать его за измѣнника, сторонника Яна Казиміра, конфедераты и приверженцы Сапѣги считаютъ его также измѣнникомъ, слугою Радзивилла. Изо всѣхъ лагерей, партій и чужихъ войскъ, занимающихъ въ настоящую минуту республику, не было ни одного лагеря, ни одной партіи, ни одного войска, которые бы не считали его величайшимъ и злѣйшимъ врагомъ. Вѣдь, Хованскій назначилъ же награду за его голову, теперь назначатъ Радзивиллы, шведы и, кто знаетъ, можетъ быть уже назначили и сторонники несчастнаго Яна Казиміра. "Заварилъ кашу, теперь расхлебывай только!" -- думалъ Кмицицъ. Похищая князя Богуслава, онъ хотѣлъ бросить его подъ ноги конфедератамъ, убѣдить ихъ неопровержимымъ доводомъ, что порываетъ всѣ связи съ Радзивиллайи, вступить въ ихъ среду и добыть себѣ право сражаться за короля и отечество. Съ другой стороны, Богуславъ. въ его рукахъ былъ бы залогомъ безопасности Александры. По теперь, когда Богуславъ разгромилъ Кмицица и ушелъ, исчезала не только безопасность Александры, но и послѣднее доказательство, что Кмицицъ искренно бросилъ радзивилловскую службу. Правда, ему оставалась дорога къ конфедератамъ, и если онъ нападетъ на отрядъ Володіёвскаго и его друзей полковниковъ, можетъ быть, они даруютъ ежу жизнь, но примутъ ли его, какъ товарища, повѣрятъ ли ему, не подумаютъ ли, что онъ явился шпіонить, вселять въ войско духъ недовѣрія и вербовать людей для Радзивилла? Тутъ Кмицицъ вспомнилъ, что на немъ тяготѣетъ кровь конфедератовъ, что онъ первый побилъ въ Кейданахъ взбунтовавшихся венгровъ и драгуновъ, что онъ разсѣевалъ мятежные полки или силою приводилъ ихъ къ повиновенію, разстрѣливалъ солдатъ и офицеровъ, обнесъ Кейданы шанцами и, такимъ образомъ, обезпечилъ Радзивиллу успѣхъ, по крайней мѣрѣ, въ Жмуди... "Какъ мнѣ идти туда?-- подумалъ онъ.-- Для нихъ зараза будетъ лучшимъ гостемъ, чѣмъ я своею персоной!... Съ Богу словомъ на арканѣ у сѣдла -- можно было бы, но съ голыми руками!..."
   Еслибъ у него были, по крайней мѣрѣ, эти письма, то онъ могъ бы хоть цѣною ихъ вступить въ лагерь конфедератовъ, держалъ бы въ рукахъ князя Януша; эти письма могли бы подорвать кредитъ гетмана даже у шведовъ. Наконецъ, за эти письма онъ могъ бы выкупить Александру. Но теперь какой-то злой духъ устроилъ такъ, что и письма пропали.
   Кмицицъ во второй разъ схватился за голову.
   -- Измѣнить въ глазахъ Радзивилловъ, въ глазахъ Александры, конфедератовъ и короля!... Погибло все: слава, честь, Александра,-- все, все!...
   Рана его на лицѣ горѣла еще, но въ душѣ было еще больнѣй, еще невыносимѣй. Въ довершеніе всего страдало и его рыцарское самолюбіе. Онъ потерпѣлъ такое позорное пораженіе отъ Богуслава. Что въ сравненіи съ этимъ ударъ пана Володіёвскаго въ Любичѣ? Тамъ побѣдилъ его вооруженный человѣкъ, на дуэли, здѣсь -- безоружный плѣнникъ, который находился въ его же рукахъ.
   Весь трагизмъ его положенія съ каждою минутой становился для него все яснѣй и яснѣй. Чѣмъ больше всматривался онъ, тѣмъ больше видѣлъ ужасовъ, въ каждомъ углу подстерегали его безжалостные палачи, позоръ, срамъ, погибель Александры, стоны несчастной родины... и какой-то необъяснимый страхъ охватилъ сердце пана Андрея.
   "Неужели я сдѣлалъ все это?-- спрашивалъ онъ себя и волосы его вставали дыбомъ.-- Не можетъ быть! Все это горячечный бредъ! Пресвятая Дѣва, не можетъ быть!..."
   "Слѣпой, слѣпой безумецъ!-- шепнула ему совѣсть -- ничего бы подобнаго не было, еслибъ ты не покидалъ короля и отечества, еслибъ ты послушался Александры!"
   И раскаяніе, какъ вихрь, подхватило его. О, еслибъ онъ сказалъ себѣ такъ: шведы противъ отчизны,-- я на нихъ! Радзивиллъ противъ короля,-- я на него! Тогда въ душѣ его было бы ясно и спокойно. Тогда онъ собралъ бы себѣ кучу проходимцевъ изъ-подъ неизвѣстнаго знамени и шлялся бы съ ними, какъ цыганъ по ярмаркамъ, подкрадывался бы къ шведамъ и топталъ ихъ своимъ конемъ, съ чистымъ сердцемъ и чистою совѣстью, до тѣхъ поръ, пока не предсталъ бы предъ Александрой покрытый славой и не сказалъ бы ей:
   -- Я теперь уже не изгнанникъ, а спаситель отечества... Люби меня, какъ я люблю тебя!
   А теперь что?
   Но гордая душа, привыкшая прощать себѣ многое, не сразу хотѣла признать свою вину. То Радзивиллы погубили его, обманули, покрыли безславіемъ, лишили чести и любимаго существа.
   Панъ Кмицицъ заскрежеталъ зубами, погрозилъ кулакомъ въ сторону Жмуди, въ которой Янушъ, гетманъ, сидѣлъ, какъ волкъ на трупѣ, и прохрипѣлъ бѣшенымъ голосомъ:
   -- Мести, мести!
   Въ порывѣ отчаянія онъ упалъ на колѣни по серединѣ комнаты.
   -- Обѣщаю тебѣ, Господи Іисусъ,-- заговорилъ онъ,-- уничтожать и губить этихъ измѣнниковъ... преслѣдовать закономъ, огнемъ и мечомъ до послѣдняго моего издыханія, до послѣдней минуты моей жизни! Аминь!
   Но какой-то голосъ въ глубинѣ души шепнулъ ему:
   "Служи отчизнѣ; месть послѣ!..."
   Глаза пана Андрея горѣли лихорадочнымъ огнемъ, губы тряслись; онъ размахивалъ руками и громко разговаривалъ санъ съ собой, ходилъ, или, лучше сказать, бѣгалъ по комнатѣ до тѣхъ поръ, пока вновь не бросился на колѣни.
   -- Вдохнови же меня, Христе, что мнѣ дѣлать, иначе я сойду съ ума!
   Вдругъ до его ушей долетѣлъ звукъ выстрѣла. Лѣсное эхо отражало его отъ сосны до сосны и, наконецъ, принесло въ хату словно ударъ грома.
   Кмицицъ всталъ и, схвативъ саблю, выбѣжалъ изъ комнаты.
   -- Что тамъ?-- спросилъ онъ у солдата, стоящаго возлѣ порога.
   -- Выстрѣлъ, панъ полковникъ!
   -- Гдѣ Сорока?
   -- Поѣхалъ искать письма.
   -- Въ какой сторонѣ стрѣляли?
   Солдатъ показалъ на восточную часть лѣса.
   -- Тамъ!
   Вдали послышался конскій топотъ.
   -- Смотрѣть!-- крикнулъ Кмицицъ.
   Изъ зарослей показался Сорока, скачущій во всю прыть, Ѣ за нимъ и другой солдатъ. Оба соскочили съ коней и направили свои мушкеты къ зарослямъ.
   -- Что такое?-- спросилъ Кмицицъ.
   -- Куча людей!-- отвѣтилъ Сорока.
   
   

Глава II.

   Наступила тишина, но вскорѣ въ заросляхъ что-то зашумѣло, словно то пробиралось стадо дикихъ кабановъ. Потомъ тишина воцарилась снова.
   -- Много ихъ тамъ?-- спросилъ Кмицицъ.
   -- Человѣкъ шесть, а, можетъ быть, и восемь, я не могъ хорошенько сосчитать,-- отвѣтилъ Сорока.
   -- Тогда наша взяла! Они не сладятъ съ нами!
   -- Не сладятъ, панъ полковникъ, только надо намъ кого-нибудь взять живымъ и поджарить, чтобъ указалъ дорогу.
   -- На все будетъ время. Берегись!
   Едва Кмицицъ выговорилъ: "берегись!" какъ изъ зарослей показалась лента бѣлаго дыма и словно стая птицъ прошумѣла надъ головою пана Андрея.
   -- Дробью стрѣляютъ!-- сказалъ Кмицицъ.-- Если у нихъ нѣтъ мушкетовъ, ничего они съ нами не подѣлаютъ.
   Сорока, держа одною рукой мушкетъ, положенный на сѣдло стоящей передъ нимъ лошади, сложилъ другую трубкой, приставилъ къ губамъ и закричалъ:
   -- Покажись кто-нибудь изъ зарослей, сейчасъ ногами задрыгаешь!
   Черезъ нѣсколько минутъ изъ зарослей раздался громкій голосъ:
   -- Кто вы такіе?
   -- Лучше тѣхъ, что по большимъ дорогамъ грабятъ.
   -- По какому праву вы заняли наше жилище?
   -- Разбойникъ, а спрашиваетъ о правѣ! Вотъ васъ палачъ праву научитъ, въ палачу ступайте!
   -- Мы васъ выкуримъ отсюда, какъ барсуковъ!
   -- Иди, иди! Смотри только, какъ бы самому этимъ дымомъ не подавиться!
   Голосъ въ заросляхъ замолкъ. Очевидно, нападающіе начали совѣщаться.
   -- Нужно кого-нибудь вызвать сюда, да связать,-- шепнулъ Сорока на ухо Кмицицу,-- вотъ у насъ будетъ и заложникъ, и проводникъ.
   -- Чего вы хотите?-- спросилъ голосъ изъ зарослей.
   Тогда заговорилъ самъ Кмицицъ:
   -- Какъ мы пріѣхали сюда, такъ бы и уѣхали, еслибъ ты, дуракъ, зналъ приличія и не начиналъ бы со стрѣльбы.
   -- Вы не усидите здѣсь, вечеромъ придутъ наши,-- сто человѣкъ!
   -- Передъ вечеромъ придутъ двѣсти драгуновъ, а болота васъ не спасутъ. Тамъ есть и такіе, которые знаютъ дорогу, проѣдутъ, какъ и мы проѣхали.
   -- Такъ вы солдаты?
   -- Конечно, не разбойники.
   -- Изъ какой хоругви?
   -- А ты что за гетманъ? Не твое дѣло!
   -- Такъ говорите, чего вы хотите, черти бы васъ побрали! Зачѣмъ вы влѣзли въ нашу хату?
   -- Иди сюда! Горло цѣлѣй останется, не станешь его драть понапрасну. Ближе, ближе!
   -- А вдвоемъ можно?
   -- Можно.
   Вскорѣ изъ зарослей вышло двое высокихъ и плечистыхъ людей. Одинъ, нѣсколько сгорбленный, долженъ былъ быть уже пожилымъ человѣкомъ, другой шелъ прямо; оба были одѣты въ полушубки, покрытые сѣрымъ сукномъ, какіе обыкновенно носила мелкая шляхта, высокіе кожаные сапоги и мѣховыя шапки, надвинутыя на глаза.
   -- Что за чортъ!-- пробормоталъ Кмицицъ, присматриваясь къ нимъ.
   -- Панъ полковникъ!-- крикнулъ Сорока, -- вѣдь, это наши люди!
   Тѣ подошли уже на нѣсколько шаговъ, но не могли видѣть стоящихъ у хаты,-- ихъ закрывали кони.
   Вдругъ Кмицицъ выступилъ впередъ, но приближающіеся и тутъ не узнали его (лицо Кмицица было обвязано платкомъ).
   -- А гдѣ другой твой сынъ, панъ Кемличъ?-- спросилъ панъ Андрей.-- Убитъ, что ли?
   -- Кто это? Что? Кто говоритъ?-- перепугался старикъ и остановился на мѣстѣ съ широко раскрытыми глазами.
   -- Господи Ты Боже мой! Отецъ! Да это панъ полковникъ!-- крикнулъ младшій, у котораго глаза были зорче.
   -- Іисусъ, о, сладчайшій Іисусъ!-- заголосилъ старикъ,-- такъ это панъ Кмицицъ!
   -- А, негодяи!-- усмѣхнулся панъ Андрей,-- такъ-то вы меня встрѣчаете?
   Старикъ сошелъ со своего мѣста и закричалъ:
   -- Идите всѣ сюда, идите!
   Изъ зарослей показалось еще нѣсколько человѣкъ, въ томъ числѣ сынъ старика и смолокуръ; всѣ бѣжали сломя голову, съ оружіемъ въ рукахъ, но старикъ вновь закричалъ:
   -- На колѣни, шельмы, на колѣни! Это панъ Кмицицъ! Какой дуракъ тамъ стрѣлялъ? Подать его сюда!
   -- Да, вѣдь, вы же сами стрѣляли, -- сказалъ молодой Кемличъ.
   -- Врешь, врешь, какъ собака! Кто могъ думать, панъ полковникъ, что это вы пожаловали къ намъ? О, Іисусъ!... Ужь и не знаю, чѣмъ мнѣ угощать васъ.
   Тутъ онъ опять крикнулъ на сыновей:
   -- Пусть кто-нибудь одинъ изъ васъ, болвановъ, идетъ принести меду.
   -- Давайте ключъ!-- сказалъ одинъ изъ сыновей.
   Старикъ началъ отыскивать ключъ, подозрительно посматривая на сына.
   -- Ключъ тебѣ? Знаю я тебя, цыганъ: самъ больше выпьешь, чѣмъ сюда принесешь. Ключъ?... Лучше я самъ пойду... Ишь ты, ключъ ему занадобился! Подите, пни отвалите, а ужь принесу я самъ.
   -- Значитъ, погребъ-то у васъ пнями заваленъ, панъ Кемличъ?-- спросилъ Кмицицъ.
   -- Да развѣ можно что-нибудь оставить съ такими разбойниками? Они и отца съѣсть готовы. Вы еще здѣсь? Идите пни отваливать! Такъ-то вы слушаетесь того, это породилъ васъ на свѣтъ?... Прошу васъ, панъ полковникъ, въ хату.
   Старый Кемличъ говорилъ необыкновенно пронзительнымъ и ворчливымъ голосомъ и все время безпокойно озирался по сторонамъ. То былъ старикъ огромнаго роста, костлявый, съ лицомъ вѣчно сердитымъ и недовольнымъ. Къ Кмицицу онъ относился съ подобострастіемъ, вспоминая, можетъ быть, старыя времена. Кмицицъ хорошо звалъ Кемличей. Отецъ и оба сына служили подъ его начальствомъ еще въ то время, когда онъ на собственный рискъ велъ войну съ Хованскимъ въ Бѣлоруссіи. То были храбрые, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и свирѣпые солдаты. Среди проходимцевъ всѣхъ сортовъ, составлявшихъ отрядъ Кмицица, Кемличи отличались особенною жадностью. Особое пристрастіе чувствовали они къ лошадямъ, отбивали ихъ, гдѣ попало, и потомъ продавали въ городахъ и селеніяхъ. Отецъ дрался не хуже сыновей-близнецовъ, но послѣ каждой битвы регулярно отнималъ у нихъ лучшую часть добычи, жалуясь, притомъ, на всѣ манеры, что его обираютъ, и грозя отцовскимъ проклятіемъ. Сыновья ворчали на него, но, глуповатые по природѣ, не сопротивлялись. Несмотря на постоянныя ссоры, въ битвѣ они стояли другъ за друга горой, не щадя собственной крови. Товарищи не любили ихъ, но боялись, потому что въ раздраженіи они бывали просто страшны. Только одинъ Кмицицъ возбуждалъ въ нихъ неописанный страхъ.
   Въ отрядѣ говорили, что они набрали много сокровищъ, но никто въ точности не зналъ, правда ли это, Однажды Кмицицъ выслалъ ихъ куда-то съ табуномъ коней, съ тѣхъ поръ они и исчезли. Кмицицъ думалъ, что ихъ убили, во солдаты утверждали, что они просто ушли съ лошадьми,-- искушеніе было черезъ-чуръ велико. Теперь панъ Андрей увидалъ, что его солдаты были правы.
   Войдя въ хату, онъ усѣлся на кровати и посмотрѣлъ прямо въ глаза старику.
   -- Кемличъ, а гдѣ мои лошади?-- грозно сбросилъ онъ.
   -- О, Іисусъ! О, сладчайшій Іисусъ!-- простоналъ Кемличъ.-- Солдаты Жултаренки забрали всѣхъ людей, изранили насъ, гнали цѣлыхъ шестнадцать миль, такъ что мы ушли еле живые. О, Пресвятая Дѣва! Пригнали насъ сюда, въ эти лѣса, на голодъ и нищету, въ эту хату... Слава Богу, что вы живы и здоровы, хотя, какъ видно, ранены. О, сынки-то мои жилые пошли пни отваливать и пропали. Что эти мерзавцы тамъ дѣлаютъ?... Голодъ и нищета у насъ,-- больше ничего! Грибами питаемся, но для вашей милости найдется что выпить и закусить... Жултаренковы люди лошадей у насъ отняли, ограбили...
   Въ это время въ комнату вошли двое младшихъ Кемличей, Козьма и Дамьянъ, парни огромные, нескладные, съ жосткими, щетинистыми волосами.
   -- Пни отвалили,-- сказалъ Дамьянъ.
   -- Хорошо,-- сказалъ старый Кемличъ,-- пойду принесу меду. Онъ многозначительно посмотрѣлъ на сыновей и сказалъ съ удареніемъ:
   -- А тѣхъ коней люди Жултаренки отняли.
   Оставшись одинъ съ молодыми Кемличами, Кмицицъ вдругъ спросилъ:
   -- Что вы дѣлаете теперь?
   -- Лошадей беремъ!-- въ одинъ голосъ отвѣтили близнецы.
   -- У кого?
   -- У кого случится, а больше у Жултаренки.
   -- Это хорошо, у непріятеля можно брать; но если вы отнимаете и у своихъ, то вы разбойники, а не шляхтичи. А что вы дѣлаете съ этими конями?
   -- Отецъ продаетъ въ Пруссіи.
   -- Ау шведовъ вамъ приходилось отнимать, а? Они, конечно, защищались, ну, а вы тогда что дѣлали?
   -- Мы ихъ колотили.
   -- Ага, колотили! Значитъ, васъ знаютъ и у Жултаренки, и у шведовъ, и вамъ задаромъ не пройдетъ, если вы попадетесь къ нимъ въ руки!
   Козьма и Дамьянъ молчали.
   -- Скверную ведете вы жизнь, болѣе достойную разбойниковъ, чѣмъ шляхты. Конечно, на васъ тяготѣютъ какіе-нибудь приговоры съ давнихъ лѣтъ?
   -- Какъ не быть!
   -- Я такъ и думалъ. Гдѣ вашъ отецъ жилъ прежде?
   -- Въ Боровичкѣ.
   -- Была у него деревушка?
   -- Была, въ одномъ владѣніи съ Копыстыньскимъ.
   -- А что съ нимъ сдѣлалось?
   -- Мы его убили.
   -- И должны были бѣжать отъ преслѣдованія? Туго вамъ придется, покончите вы жизнь на висѣлицѣ!
   Двери отворились и въ комнату вошелъ старикъ съ бутылкой и двумя стаканами. Онъ безпокойно посмотрѣлъ на сыновей и пана Кмицица, а потомъ сказалъ:
   -- Ступайте, завалите погребъ.
   Близнецы тотчасъ же ушли; отецъ налилъ одинъ стаканъ, въ ожиданіи, пока Кмицицъ позволитъ ему пить съ собою вмѣстѣ.
   Но Кмицицъ и самъ не могъ пить; рана страшно мучила его. Старикъ замѣтилъ это и сказалъ:
   -- Вы не позволите ли мнѣ осмотрѣть васъ? Я, вѣдь, это дѣло понимаю не хуже любаго цирульника.
   Кмицицъ согласился и Кемличъ снялъ съ него повязку.
   -- Кожа ободрана, ничего! Хлѣба нужно приложить съ паутиной. Кто-то ужь очень близко выстрѣлилъ въ васъ, слава Богу, что не убилъ!
   -- Значить, мнѣ не то на роду написано. Сомни-ка поскорѣй хлѣба съ паутиной и приложи; мнѣ съ тобой потолковать надо.
   Старикъ подозрительно поглядѣлъ на полковника, опасаясь, какъ бы опять рѣчь не зашла о несчастномъ табунѣ, отбитомъ козаками, но, тѣмъ не менѣе, тотчасъ же размочилъ хлѣбъ, смѣшалъ его. съ паутиной и приложилъ въ лицу пана Андрея.
   Кмицицъ всталъ и началъ прохаживаться по комнатѣ, по временамъ останавливаясь передъ Кемличемъ и глядя на него разсѣянными глазами; очевидно, онъ что-то раздумывалъ, боролся со своими мыслями. Такъ прошло полчаса; старикъ все болѣе и болѣе безпокойно вертѣлся на своемъ мѣстѣ.
   Вдругъ Кмицицъ остановился передъ нимъ.
   -- Панъ Кемличъ,-- спросилъ онъ,-- гдѣ тутъ ближе всего стоятъ хоругви, которыя взбунтовались противъ пана воеводы Виленскаго?
   Старикъ заморгалъ глазами.
   -- Говорятъ, что одна стоитъ въ Щучинѣ.
   -- Кто говоритъ?
   -- Сами солдаты изъ этой хоругви.
   -- Кто ею начальствуетъ?
   -- Панъ Володіёвскій.
   -- Хорошо. Позови мнѣ Сороку!
   Старинъ вышелъ и черезъ минуту возвратился съ вахмистромъ.
   -- Письма нашлись?-- спросилъ Кмицицъ.
   -- Нѣтъ, панъ полковникъ. Кмицицъ щелкнулъ пальцами.
   -- Эхъ, горе какое! Можешь уйти, Сорока! За то, что вы потеряли письма, васъ слѣдовало бы повѣсить. Можешь уйти. Панъ Кемличъ, нѣтъ ли у тебя на чемъ писать? Хоть листа два бумаги и перо.
   Старикъ скрылся за дверью чулана, который, очевидно, служилъ складомъ различныхъ вещей, и что-то надолго застрялъ тамъ. Кмицицъ во все это время ходилъ по комнатѣ и разсуждалъ самъ съ собой.
   "Цѣлы ли письма, нѣтъ ли,-- думалъ онъ, -- гетманъ не знаетъ и будетъ бояться, чтобъ я не опубликовалъ ихъ. И его держу въ рукахъ... Хитрость за хитрость! Я пригрожу, что отошлю ихъ воеводѣ витебскому. Именно! Дастъ Богъ, онъ испугается!"
   Тутъ возвратился Кемличъ съ донесеніемъ, что бумага нашлась, но пера и чернилъ нѣтъ.
   -- Нѣтъ перьевъ? Развѣ въ здѣшнемъ лѣсу нѣтъ птицъ? Можно бы ихъ изъ ружья подстрѣлить.
   Кемличъ торопливо выбѣжалъ изъ комнаты, потому что въ голосѣ Кмицица слышались какіе-то странные звуки, и вскорѣ возвратился съ ястребинымъ крыломъ въ рукахъ. Кмицицъ схватилъ его, вырвалъ перо и началъ очинивать его своимъ кинжаломъ.
   -- Ступай!-- сказалъ онъ.-- Легче срубить человѣку голову, фмъ очинить перо! А теперь нужны чернила.
   Онъ заворотилъ рукавъ, прокололъ себѣ руку и обмочилъ перо въ крови.
   Старикъ вышелъ изъ комнаты, а панъ Андрей принялся за письмо:
   "Отнынѣ я отказываюсь отъ службы вашему сіятельству, потому что не хочу служить измѣнникамъ. А если я присягалъ на распятіи, что не оставлю васъ, то въ этомъ да проститъ меня Богъ,-- хотя бы я и погубилъ свою душу, я предпочитаю горѣть въ вѣчномъ огнѣ за свою ошибку, чѣмъ за явную и сознательную измѣну отечеству и моему государю. Ваше сіятельство обманули меня,-- въ вашихъ рукахъ я былъ мечомъ, способнымъ проливать братскую кровь. Я призываю васъ на Божій судъ; пусть онъ рѣшитъ, на чьей сторонѣ была измѣна и на чьей чистыя намѣренія. Если же мы когда-нибудь встрѣтимся, я не посмотрю на то, что вы сильны и не только всякаго частнаго человѣка, но и цѣлую республику можете укусить на смерть,-- и у меня есть сабля, а потому я вспомню а своей обидѣ и буду преслѣдовать ваше сіятельство по скольку мнѣ придадутъ силы мое горе и сознаніе перенесенной отъ васъ обиды. Вы знаете, ваше сіятельство, что я и безъ придворныхъ полковъ, безъ замковъ и пушекъ могу доставить много хлопотъ. Пока хватитъ моихъ силъ, я буду мстить вамъ. Эта вѣрно такъ же, какъ и то, что это письмо я пишу собственною кровью. У меня находятся письма вашего сіятельства,-- письма, которыя могутъ васъ уличить не только въ измѣнѣ республикѣ, но и уронить во мнѣніи шведовъ, ибо вы ясна пишете, что готовы предать ихъ, коль скоро они поскользнутся. Вы хотите быть могущественнымъ, а я держу въ рукахъ вашу гибель (каждое письмо снабжено вашею печатью и собственноручною подписью). Я заявляю вашему сіятельству слѣдующее: если кто-нибудь изъ тѣхъ, кого я люблю и кто остался въ Кейданахъ, увидитъ малѣйшую непріятность, то я немедленна пошлю ваши подлинныя письма пану Сапѣгѣ, а копіи прикажу напечатать и распространить по всей странѣ. Хотите такъ: когда кончится война, вы отдадите мнѣ панну Биллевичъ, а я вамъ ваши письма? Вы хотите короны, но я не знаю, на что возможно будетъ возложить ее, когда ваша голова упадетъ отъ удара польскаго или шведскаго топора? Я, въ концѣ-концовъ, поручилъ бы васъ Богу, еслибъ не зналъ, что вы предпочитаете помощь дьявола. Кмицицъ".
   "Р. а Конфедератовъ вашему сіятельству отравить не удастся: найдутся такіе люди, которые, переходя со службы дьявола на служеніе Богу, предупредятъ ихъ, чтобъ они не пили пива ни въ Орлѣ, ни въ Заблудовѣ".
   Тутъ панъ Кмицицъ вскочилъ и началъ ходить по комнатѣ. Онъ былъ страшно взволнованъ. Письмо его къ Радзивиллу было просто-на-просто объявленіемъ войны, но панъ Андрей чувствовалъ въ себѣ необычайную силу и готовъ былъ хотя сію же минуту стать лицомъ къ лицу съ могущественнымъ родомъ, который потрясалъ цѣлою страной. Онъ, простой шляхтичъ, простой рыцарь, онъ, изгнанникъ, преслѣдуемый закономъ, онъ, который не могъ ожидать помощи ни откуда, видѣлъ пророче: сеймъ окомъ пораженіе князей Януша и Богуслава и свою побѣду. Какъ будетъ онъ вести войну, гдѣ найдетъ союзниковъ, какимъ образомъ побѣдитъ,-- онъ не зналъ и даже не думалъ объ этомъ. Онъ только глубоко вѣрилъ, что поступаетъ согласно велѣніямъ совѣсти, что Богъ и правда будутъ на его сторонѣ. Ему дѣлалось легче, передъ нимъ словно открывались новыя страны, новые пути. Остается только сѣсть на коня и ѣхать впередъ, а тамъ онъ уже скоро достигнетъ чести, славы и Александры.
   -- Во всякомъ случаѣ, ни одинъ волосъ не спадетъ съ ея головы,-- повторялъ онъ съ какою-то лихорадочною надеждой,-- ее защитятъ письма... Гетманъ будетъ беречь ее, какъ зѣницу ока, какъ я самъ! Объ этомъ я уже озаботился. Я -- червякъ, а жала моего испугаются.
   Вдругъ въ голову ему пришла такая мысль:
   -- А если бы и къ ней написать? Посланецъ, который повезетъ письмо къ гетману, можетъ и ей отдать тайно лоскутокъ бумаги. Какъ не сказать ей, что я покончилъ съ Радзивилломъ и иду искать другой службы?
   Онъ снова накололъ руку и началъ было писать: "Александра, я уже не въ лагерѣ Радзивилла, потому что, наконецъ, прозрѣлъ...", какъ вдругъ остановился.
   -- Нѣтъ, пусть отнынѣ за меня говорятъ мои дѣйствія, а не слова... Не стану писать!
   Онъ разорвалъ листокъ бумаги и, вмѣсто того, написалъ короткое письмо къ Володіёвскому:
   "Панъ полковникъ! Нижеподписавшійся предостерегаетъ васъ и вашихъ друзей. Гетманъ писалъ князю Богуславу и пану Гарасимовичу, чтобы васъ отравляли или убивали на ночлегахъ. Гарасимовича нѣтъ, онъ уѣхалъ съ княземъ Богуславомъ въ Пруссію, но такія же письма могли быть разосланы и къ другимъ управляющимъ. Также мнѣ извѣстно навѣрное, что гетманъ пойдетъ на васъ немедленно, какъ только получитъ помощь отъ генерала де-ла-Гарди. Остерегайтесь, какъ бы онъ не засталъ васъ врасплохъ и не перебилъ по одиночкѣ. Лучше всего просите воеводу витебскаго пріѣхать какъ можно скорѣе и принять васъ подъ свою команду. Вамъ совѣтуетъ искренно расположенный человѣкъ,-- вѣрьте ему! А до тѣхъ поръ держитесь вмѣстѣ, стоянки выбирайте другъ отъ друга поближе. У генерала конницы немного,-- есть драгуны и люди Кмицица, да и то не надежные. Самого Кмицица уже нѣтъ, гетманъ далъ ему какое-то другое порученіе, потому что, кажется, не вѣритъ ему. Онъ не такой измѣнникъ, какъ говорятъ, онъ просто обманутый человѣкъ. Поручаю васъ Богу. Бабиничъ".
   Бабиничъ -- деревня, лежащая недалеко отъ Орши, съ давнихъ поръ принадлежащая фамиліи Кмицицовъ.
   Теперь, когда Александра была обезпечена отъ мести князя, а конфедераты отъ неожиданнаго нападенія, панъ Андрей задалъ себѣ вопросъ: что дѣлать дальше?
   Онъ порвалъ связь съ измѣнниками, сжегъ свои корабли и съ этой минуты хочетъ служить отечеству, принести ему въ жертву свои силы, здоровье, жизнь,-- но какъ это сдѣлать? Съ чего начать? Къ чему приложить руки?
   Пойти къ конфедератамъ? А если его не примутъ, объявятъ измѣнникомъ и казнятъ, или, что еще горше, выгонятъ вонъ?
   -- Лучше пусть казнятъ!-- крикнулъ панъ Андрей и вспыхнулъ отъ стыда и сознанія собственнаго позора.-- Кажется, спасти Александру и конфедератовъ легче, чѣмъ свою честь.
   Вотъ тутъ-то и начиналось самое затрудненіе.
   -- Да развѣ я не могу дѣйствовать по-старому, какъ прежде съ Хованскимъ?-- сказалъ онъ самому себѣ.-- Соберу шайку и буду рѣзать шведовъ. Не въ новинку мнѣ! Никто не сопротивляется имъ,-- я одинъ буду сопротивляться... Придетъ минута и, какъ нѣкогда Литва, вся республика спроситъ: кто этотъ рыцарь, который одинъ осмѣливается влѣзать въ самую пасть льва? Тогда я сниму шапку и скажу: "Смотрите, это я, Кмицицъ!"
   И его такъ потянуло на кровавую работу, что онъ уже хотѣлъ было идти изъ комнаты, чтобы приказать садиться на лошадей своимъ солдатамъ и Кемличанъ и ѣхать.
   Но прежде чѣмъ дойти до двери, онъ почувствовалъ, что какая-то сила толкнула его въ грудь и отпихнула отъ порога. Онъ остановился посрединѣ комнаты и оглянулся вокругъ удивленными глазами.
   -- Какъ же это такъ? А мои грѣхи такъ и останутся неискупленными?
   "Гдѣ покаяніе за преступленія?-- спросила его совѣсть.-- Тутъ нужно совсѣмъ другое".
   "Чѣмъ ты можешь загладить свои вины, если не подвигомъ,-- подвигомъ тяжелымъ, страшнымъ, безкорыстнымъ и чистымъ, какъ слеза?... Развѣ это подвигъ -- собрать шайку мерзавцевъ и носиться съ ними, какъ вихрь, по полямъ и лѣсамъ? Не привлекаетъ ли тебя къ себѣ эта цѣль такъ, какъ пса манить къ себѣ кусокъ окровавленнаго мяса? Это -- забава, а не подвигъ, не спасеніе отчизны, а разбой! Ты дѣйствовалъ такъ противъ Хованскаго, и чего же добился, въ концѣ концовъ? Разбойники, что кроются въ лѣсахъ, также готовы нападать на шведскіе полки, а откуда ты возьмешь другихъ людей? Шведамъ ты можешь надѣлать хлопотъ, но еще больше зла доставишь своимъ соотечественникамъ. Такъ вотъ чѣмъ ты думаешь замѣнить постъ и покаяніе!"
   Такъ говорила совѣсть въ панѣ Кмицицѣ, а панъ Кмицицъ видѣлъ, что она права, и его разбирала злоба на собственную совѣсть: какъ она можетъ такъ прямо высказывать горькую правду?
   -- Что же мнѣ дѣлать?-- спросилъ онъ.-- Кто мнѣ посовѣтуетъ, кто спасетъ меня?
   Тутъ колѣни его невольно согнулись и изъ груди вырвался громкій, искренній вопль:
   -- О, Боже милосердый! Ты, Который на крестѣ сжалился надъ разбойникомъ, сжалься теперь и надо мною. Я жажду омыть себя отъ прежнихъ грѣховъ, начать новую жизнь и вѣрно служить своей отчизнѣ, но не знаю какъ, ибо блуждаю во мракѣ. Господи, я служилъ измѣнникамъ не по злобѣ, но по невѣдѣнію; освѣти меня, вдохнови, утѣшь и спаси, милосердія Твоего ради...
   Панъ Андрей началъ бить себя въ грудь.
   -- А Ты, Пречистая Дѣва, вступись за меня передъ Своимъ Сыномъ, приди на помощь, не оставляй меня въ горѣ и отчаяніи моемъ, дабы я могъ служить Тебѣ, отомстить за Твое поношеніе, а въ минуту моей смерти будь покровительницей несчастной души моей!
   Панъ Кмицицъ молился и не чувствовалъ, какъ изъ глазъ его падаютъ крупныя, частыя слезы. Наконецъ, онъ склонился головой на кровать и застылъ въ одномъ положеніи. Въ комнатѣ воцарилась тишина; слышно было только, какъ за окномъ шептались могучія сосны. Вотъ раздались чьи-то тяжелые шаги и чей-то голосъ спросилъ:
   -- Какъ вы думаете, панъ вахмистръ, куда мы теперь поѣдемъ?
   -- А я почемъ знаю!-- отвѣтилъ Сорока.-- Поѣдемъ, да и только! Куда? Можетъ быть, въ королю, что теперь стонетъ подъ шведскою рукой.
   -- Правда ли, что его всѣ оставили?
   -- Правда, только Господь Богъ не оставилъ.
   Кмицицъ вскочилъ на ноги. Лицо его было ясно и спокойно. Онъ подошелъ къ дверямъ и крикнулъ:
   -- Готовить лошадей! Пора въ путь!
   

Глава III.

   Солдаты были рады выѣхать изъ лѣса, тѣмъ болѣе, что боялись погони князя Богуслава. Старикъ Кемличъ самъ пошелъ въ хату, предчувствуя, что раньше или позже, а его все равно позовутъ.
   -- Вы хотите ѣхать?-- спросилъ онъ, входя.
   -- Да. Ты выведешь меня изъ лѣсу. Мѣстность эта знакома тебѣ?
   -- Знакома. Я здѣшній... А куда вы хотите ѣхать?
   -- Къ королю.
   -- Пресвятая Дѣва!-- изумился старикъ.-- Къ какому же это?
   -- Ужь, конечно, не къ шведскому.
   Кемличъ началъ креститься.
   -- Такъ развѣ вы не знаете, что король бѣжалъ въ Силезію, что его всѣ оставили? Даже Краковъ осажденъ.
   -- Поѣдемъ въ Силезію.
   -- А какъ мы проберемся черезъ шведовъ?
   -- По-шляхетски ли, по-мужицки ли, на сѣдлѣ или пѣшкомъ, все равно, только бы пробраться.
   Кемличъ пересталъ удивляться. Онъ зналъ о роди и значеніи Кмицица при дворѣ Радзивилла. Понятно, Радзивиллъ хочетъ помириться съ королемъ и теперь посылаетъ пана Кмицица...Отчего и не услужить такимъ лицамъ, какъ Кмицицъ, Радзивиллъ и король?... Безъ награды не останешься, а заступничество... охъ, куда какъ пригодится, въ случаѣ, если придется отдавать отчетъ въ старыхъ грѣхахъ. Загорится война, а тутъ добыча ужь сама въ карманъ полѣзетъ. Все это улыбалось Кемличу, который и безъ того привыкъ безпрекословно слушаться своего стараго начальника.
   -- Ну, да, ты поѣдешь со мной и сыновья твои поѣдутъ.
   -- Конечно, если вы прикажете, я поѣду; человѣкъ я маленькій, убогій... Хату свою бросить придется, пожитки...
   -- Я заплачу за все, да и вамъ лучше будетъ убраться отсюда, пока голова ваша цѣла на плечахъ.
   -- Святые угодники! Что вы говорите, панъ полковникъ?... Что можетъ грозить невиннымъ?
   -- Невиннымъ!-- расхохотался панъ Андрей.-- Знаю я васъ! Сначала вы владѣли вмѣстѣ съ Вопыстынскимъ однимъ имуществомъ, потомъ убили его, убѣжали отсюда и служили у меня, потомъ увели мой табунъ...
   -- Боже ты мой, Боже!
   -- А теперь разбойничаете по дорогамъ, грабите всѣхъ, кто попадется подъ руку... Молчи, не оправдывайся, я все знаю,-- твоя же сыновья разсказали... Ну, грабили бы шведовъ, а то сбояхъ!... Стыдно, не шляхетское это дѣло!... Ты поѣдешь со мной, вѣрною службой загладишь свои вины и возстановишь честь. Я беру васъ къ себѣ на службу, а ты самъ знаешь, что служить у меня куда какъ выгоднѣй, чѣмъ воровать лошадей.
   Глаза Кемлича противъ воли засверкали.
   Кмицицъ замѣтилъ это и грозно сказалъ:
   -- Не пытайся только измѣнить мнѣ! Я тебя найду повсюду и всегда, только одинъ Богъ можетъ спасти тебя.
   -- Вотъ ужь это напрасно говорите, -- глухо сказалъ Кемличъ.-- Пусть меня Богъ покараетъ, если у меня явится такая мысль.
   -- Вѣрно, -- послѣ короткаго молчанія сказалъ Кмицицъ,-- измѣна еще не то, что разбой, и не одинъ разбойникъ остановится передъ измѣной.
   -- Что вамъ угодно будетъ приказать теперь?-- спросилъ Кемличъ.
   -- Прежде всего, нужно отправить вотъ эти два письма. Одно къ князю воеводѣ... Пусть посланный отдастъ первой княжеской хоругви и возвращается назадъ. Отвѣта не нужно.
   -- Смолокуръ отвезетъ; онъ человѣкъ бывалый.
   -- Хорошо. Другое -- въ Подлясье: спросить, гдѣ стоитъ ляуданская хоругвь пана Володіёвскаго, и отдать ему лично.
   -- Если это письмо не особенно спѣшное, то, выѣхавши изъ лѣса, мы можемъ отдать кому-нибудь по дорогѣ. Шляхта то и дѣло ѣдетъ въ лагерь къ конфедератамъ.
   -- Пусть будетъ такъ. А теперь слушай меня внимательно.
   -- Слушаю, слушаю, панъ полковникъ.
   -- Меня ославили повсюду за злодѣя, союзника гетмана и шведовъ. Если король узнаетъ, это я, то не повѣритъ мнѣ, хотя самъ Богъ видитъ мою искренность. Ты понимаешь, Кемличъ?
   -- Понимаю, панъ полковникъ.
   -- Поэтому я называюсь не Кмицицъ, а Бабиничъ,-- понимаешь? Настоящаго моего имени знать никто не долженъ. Чтобъ у меня языкъ держать за зубами! Если спросятъ, это я, скажешь, что присоединился къ вамъ на дорогѣ, а откуда -- не знаешь; поди, молъ, самъ спроси. Сыновьямъ и челяди скажешь то же самое. Хотя бы съ нихъ шкуру снимали, пусть я, все-таки, останусь Бабиничемъ. Вы мнѣ за это головой своей отвѣчаете!
   -- Такъ и будетъ. Пойду сыновьямъ скажу; этимъ дуракамъ нужно дубиной въ голову вколачивать. Далъ Господь радость... за грѣхи, вѣрно... Только вотъ что... не позволите ли вы мнѣ сказать еще одно слово?
   -- Говори.
   -- Не лучше ли намъ не сказывать солдатамъ, куда мы ѣдемъ?
   -- Конечно.
   -- Потомъ, не скрыть ли намъ ваше положеніе? Шведы даютъ пропускныя грамоты только важнымъ людямъ, а безъ грамотъ ведутъ прямо въ коменданту.
   -- У меня есть пропускныя грамоты къ шведскимъ комендантамъ.
   Кемличъ постарался скрыть свое удивленіе при этихъ словахъ и только сказалъ:
   -- Грамоты нужно показывать только въ случаѣ особенной надобности; но если вы ѣдете по секретному дѣлу, то лучше держать ихъ при себѣ. Не знаю, выданы ли онѣ на имя Бабинича, или пана Кмицица, показать ихъ -- значитъ оставить за собой слѣдъ и облегчить погоню.
   -- Очень умно!-- воскликнулъ Кмицицъ.-- Дѣйствительно, лучше спрятать ихъ до поры до времени, если только можно и безъ нихъ пробраться.
   -- Можно, ваша милость, только въ мужицкомъ платьѣ, или небогатымъ шляхтичемъ нарядиться; у меня все это есть,-- шапки, старые полушубки и прочее. Возьмемъ мы десятокъ лошадей и будемъ забираться все въ глубь, къ Варшавѣ, точно будто бы съ ярмарки на ярмарку ѣздимъ. Шведы на насъ вниманія обращать не станутъ,-- мало ли народу разъѣзжаетъ по дорогамъ?
   -- А если у насъ отберутъ лошадей? Въ военное время реквизиція вещь обыкновенная.
   -- Или купятъ, или отберутъ. Купятъ, тогда мы поѣдемъ въ Субботу не съ лошадьми, а за лошадьми; отберутъ -- поѣдемъ жаловаться въ Варшаву или въ Краковъ.
   -- А гдѣ эта Суббота?
   -- Не далеко отъ Пятницы, ваша милость.
   -- Ты шутишь, Кемличъ!
   -- Помилуйте, смѣю ли я? Такъ называются эти мѣстечки. За Ловичемъ они; ярмарки тамъ бываютъ, народъ отовсюду съѣзжается, даже изъ Пруссіи лошадей приводятъ.
   -- Хорошо, я принимаю твой планъ. Мы поѣдемъ съ лошадьми, за которыхъ я заплачу тебѣ раньше, чтобъ не вводить тебя въ убытокъ... Приготовь полушубки, шапки и простыя сабли, мы ѣдемъ сейчасъ. Ступай... Подожди: предупреди, чтобъ меня никто не называлъ ни вашею милостью, ни паномъ полковникомъ, а просто Бабиничемъ!
   Кемличъ вышелъ, а спустя часъ всѣ сидѣли уже на коняхъ, готовые пуститься въ дальнюю дорогу.
   Пана Кмицица было невозможно узнать въ его убогой свиткѣ, въ шапкѣ съ вытертымъ бараньимъ верхомъ и съ завязаннымъ лицомъ. Точь въ точь мелкій шляхтичъ послѣ трактирной драки.
   Солдаты съ изумленіемъ посматривали на своего полковника, въ особенности Сорока, который никакъ не могъ примириться съ своимъ новымъ положеніемъ и ворчалъ себѣ подъ носъ:
   -- Не могу я его называть такъ, хоть что хочешь! Убей меня, а все я ему отдамъ честь по-старому, какъ слѣдуетъ!
   -- Что дѣлать? Приказано, такъ нужно слушать!-- сказалъ Бѣлоусъ.-- Сильно измѣнился нашъ полковникъ!
   Солдаты не знали, что и душа пана Андрея измѣнилась едва ли не больше его наружности.
   -- Пошелъ!-- крикнулъ панъ Бабиничъ.
   Всадники окружили маленькій табунъ и погнали его впередъ.
   

Глава IV.

   Держась пограничной черты, отдѣляющей Троцкое воеводство отъ Пруссіи, наши всадники пробирались цѣликомъ по лѣсу и, наконецъ, дошли до Дэнга, маленькаго городка, лежащаго уже за границей.
   Дэнгъ напоминалъ не то лагерь, не то мѣсто съѣзда какого-то сеймика. Шляхта вмѣстѣ съ женами, дѣтьми и имуществомъ, укрывшаяся отъ шведовъ подъ власть электора, распивала въ корчмахъ прусское пиво и обсуждала послѣднія политическія новости. Не разспрашивая ни о чемъ и только прислушиваясь къ разговорамъ, панъ Бабиничъ узналъ, что королевская Пруссія рѣшительно объявила себя на сторонѣ Яна Казиміра и заключила съ электоромъ договоръ сопротивляться всякому врагу. Говорили, что, несмотря на договоръ, большіе города не хотѣли впускать княжескіе гарнизоны, опасаясь, какъ бы хитрый князь не завладѣлъ ими вовсе или въ рѣшительную минуту не примирился бы со шведами.
   Шляхта ворчала на подобное недовѣріе горожанъ и пану Андрею, знающему о сношеніяхъ электора съ Радзивилломъ, стоило много труда воздерживаться, чтобъ не раскрыть всѣхъ ихъ тайнъ. Онъ во-время сообразилъ, что убогому шляхтичу не слѣдъ вмѣшиваться въ разрѣшеніе сложныхъ политическихъ вопросовъ, надъ которыми и болѣе опытные люди безъ толцу ломали свои головы.
   Продавъ пару старыхъ лошадей и пріобрѣтя новыхъ, Кмицицъ поѣхалъ вдоль прусской границы, по большой дорогѣ въ Щучинъ, лежащій въ самомъ углу Мазовецкаго воеводства. Въ самый Щучинъ панъ Андрей не хотѣлъ заѣзжать. Онъ узналъ, что тамъ стоитъ хоругвь конфедератовъ и этою хоругвью предводительствуетъ панъ Володіёвскій. Какъ ему показаться на глаза славнаго воина? Словамъ его не повѣрятъ, а на дѣлѣ онъ еще не успѣлъ проявить себя... И панъ Кмицицъ приказалъ свернуть на западъ, въ сторону Вонсочи.
   Въ нѣсколькихъ миляхъ отъ Вонсочи стояла корчма, гдѣ панъ Андрей и рѣшилъ остановиться на ночлегъ, тѣмъ болѣе, что въ корчмѣ, кромѣ хозяина, никого не было.
   Но едва только Кмицицъ съ тремя Кемличами и Сорокой сѣли за ужинъ, на дорогѣ послышался стукъ колесъ и топотъ лошадей.
   Кмицицъ вышелъ посмотрѣть, не ѣдетъ ли это шведскій отрядъ, но, вмѣсто шведовъ, увидалъ бричку, за ней два воза съ поклажей и нѣсколько вооруженныхъ всадниковъ.
   Съ перваго же взгляда было видно, что это ѣдетъ какая-то важная особа. Бричка была запряжена четверкой отличныхъ лошадокъ, на козлахъ сидѣлъ кучеръ рядомъ съ гайдукомъ, одѣтымъ въ венгерку, а на главномъ мѣстѣ самъ панъ, въ волчьей шубѣ безъ рукавовъ, застегнутой на позолоченныя пуговицы.
   Панъ, несмотря на свою важность, былъ еще очень молодъ,-- лѣтъ двадцати съ небольшимъ. По его толстому, красноватому лицу и всей фигурѣ можно было замѣтить, что онъ не особенно иного постится.
   Бричка остановилась. Панъ увидалъ Кмицица у порога, махнулъ ему рукой и крикнулъ:
   -- Поди-ка сюда, любезный!
   Кмицицъ, вмѣсто того, чтобъ приблизиться, ушелъ назадъ въ корчму и сѣлъ снова за ужинъ. Незнакомый панъ вошелъ вслѣдъ за нимъ.
   -- Отчего никто не выходитъ, когда я зову?-- спросилъ онъ.
   -- Хозяинъ ушелъ въ подвалъ, а мы такіе же пріѣзжіе, какъ и вы,-- сказалъ Кмицицъ.
   -- Благодарю за объясненіе. А кто вы такіе?
   -- Шляхтичи, съ лошадьми идемъ.
   -- Тогда бью челомъ. Позвольте и мнѣ присѣсть къ вамъ за столъ.-- Панъ просилъ позволенія присѣсть такимъ тономъ, какъ будто бы былъ увѣренъ, что ему никто не откажетъ. Онъ не ошибся, потому что Кмицицъ вѣжливо отвѣтилъ ему:
   -- Усерднѣйше просимъ васъ, хотя и не знаемъ, чѣмъ угостить. У насъ только горохъ съ колбасой.
   -- Ну, у меня въ погребцѣ, положимъ, и получше нѣчто найдется,-- не безъ гордости промолвилъ молодой панъ,-- но для солдатскаго желудка и горохъ съ колбасой недурно, въ особенности если его запить хорошенько.
   Съ этими словами (а говорилъ онъ очень медленно и важно) онъ усѣлся за столъ и, видя, что Кмицицъ подвинулся, прибавилъ ласково:
   -- Не стѣсняйтесь, пожалуйста, любезнѣйшій! Въ дорогѣ на званіе и положеніе человѣка вниманія не обращаютъ, а еслибъ вы меня и толкнули локтемъ, отъ этого корона съ моей головы не свалится.
   Кмицицъ, который въ это время подавалъ незнакомцу миску съ горохомъ, непремѣнно разбилъ бы ее объ голову молодаго пана, еслибъ его не разбиралъ смѣхъ. Онъ улыбнулся и сказалъ:
   -- Теперь такія времена, ваша милость, что и съ высочайшихъ головъ падаютъ короны, напримѣръ, нашъ король Янъ Казиміръ, который по праву можетъ носить двѣ короны, а носить только одинъ терновый вѣнецъ.
   Незнакомецъ проницательно посмотрѣлъ на Кмицица и вздохнулъ.
   -- Теперь такія времена, что говорить о нихъ можно только съ испытанными друзьями... А вы это очень ловко сказали. Должно быть, вы служили при хорошихъ дворахъ, набрались кое-чего.
   -- Приходилось толкаться между людьми, слышать многое... Только я ни у кого не служилъ.
   -- А скажите, откуда вы родомъ?
   -- Изъ Троцкаго воеводства.
   -- А-а! Ну, что слышно на Литвѣ?
   -- По-старому; въ измѣнникахъ недостатка нѣтъ.
   -- Измѣнниковъ, вы говорите, любезнѣйшій? А что же это за измѣнники?
   -- Тѣ, которыя отступились отъ короны и республики.
   -- А какъ поживаетъ князь воевода виленскій?
   -- Болѣнъ, говорятъ: духъ захватываетъ.
   -- Дай Богъ ему здоровья; хорошій онъ человѣкъ.
   -- Для шведовъ развѣ хорошъ, потому что ворота имъ настежь отворилъ.
   -- Вы, кажется, не принадлежите къ числу его партизановъ?
   Кмицицъ замѣтилъ, что панъ выпытываетъ изъ него правду.
   -- Э, что мнѣ за дѣло!-- отвѣтилъ онъ,-- пусть другіе думаютъ объ этомъ... Я боюсь только, чтобы шведы лошадей моихъ не забрали.
   -- Тогда нужно было сбыть ихъ на мѣстѣ. Говорятъ, на Подлясьѣ стоятъ хоругви, что взбунтовались противъ гетмана, и что будто бы у нихъ лошадей мало... Я вотъ и самъ въ Шучинъ ѣду.
   -- И вы также бѣжите отъ шведовъ?
   Незнакомецъ посмотрѣлъ на Кмицица и спросилъ флегматично:
   -- Почему это вы говорите также, если сами не только не бѣжите отъ нихъ, но еще разсчитываваете продавать имъ лошадей, если они не возьмутъ ихъ у васъ силой?
   Кмицицъ пожалъ плечами.
   -- Я говорилъ также потому, что въ Лэнгѣ видѣлъ много бѣглецовъ. Что же касается меня, то еслибъ имъ всѣ прислуживали такъ же, какъ я служить намѣренъ, то имъ недолго бы пришлось усидѣть на мѣстѣ.
   -- Но если вы такъ не любите шведовъ, то зачѣмъ вамъ удаляться отъ тѣхъ хоругвей, которыя оставили гетмана? Тамъ не мало достойныхъ людей, которые не захотѣли промѣнять своего государя на другого, и число ихъ ростетъ съ каждымъ часомъ. Вы идете изъ тѣхъ мѣстъ, гдѣ шведовъ еще не знаютъ, а вотъ здѣсь отъ нихъ кровавыми слезами плачутъ. Напримѣръ, генералъ Стенбокъ заявлялъ, что всякій можетъ сидѣть спокойно въ своемъ домѣ, что никто не тронетъ мирныхъ жителей. Какже! Генералъ одно, а подначальные другое,-- жители всѣ умираютъ со страха за свою жизнь и имущество. Каждому хочется пользоваться трудами рукъ своихъ, а тутъ явится первый пришлецъ и давай ему. А не дашь, онъ на тебя вину какую-нибудь взвалитъ... Хорошо еще, если послѣ этого у тебя отберутъ все имущество, а то и голову съ плечъ долой. Теперь всѣ жалѣютъ о прежнемъ государѣ и смотрятъ на конфедератовъ, точно ожидаютъ отъ нихъ спасенія для себя и для отчизны...
   -- Ваша милость, кажется, тоже не особенно желаетъ добра шведамъ?-- спросилъ Кмицицъ.
   Незнакомецъ пугливо осмотрѣлся вокругъ, но потомъ успокоился и проговорилъ:
   -- Я желаю, чтобъ они всѣ подохли, и не скрываю этого отъ васъ, потому что вы кажетесь мнѣ человѣкомъ хорошимъ, а если я и ошибаюсь, то вы, все-таки, меня не свяжете и шведамъ не отдадите, потому что у меня есть сабля... и прислуга вооруженная, наконецъ...
   -- Вы можете быть совершенно спокойны; я не сдѣлаю этого. Напротивъ, мнѣ очень нравится, что вы оставили даже свою собственность, которая непремѣнно достанется въ руки непріятеля, Я очень одобряю вашу любовь въ отечеству.
   Кмицицъ заговорилъ покровительственнымъ тономъ, вовсе не свойственнымъ мелкому шляхтичу, но молодой панъ не обратилъ на это особаго вниманія и только хитро подмигнулъ глазами.
   -- Что я, дуракъ, что ли? У меня первое правило, чтобъ мое не пропадало: что Богъ послалъ, то надо беречь. Я сидѣлъ тихо около своихъ овиновъ и амбаровъ и только когда продалъ свою движимость, то подумалъ: пора въ дорогу! Пускай теперь мнѣ мстятъ, пусть забираютъ, что имъ понравится.
   -- Но вы оставили, во всякомъ случаѣ, землю и постройки?
   -- Какъ бы не такъ! Я арендую вонсоцкое староство у воеводы мазовецкаго, а теперь подходитъ срокъ моему контракту. Я ему послѣдней платы не внесъ, и не внесу, ей-Богу не внесу! Говорятъ, и панъ воевода мазовецкій тянетъ на шведскую руку. Пусть за мной аренда пропадетъ, а денежки мнѣ пригодятся.
   Кмицицъ расхохотался.
   -- О, чтобъ васъ!... По всему видно, что вы не только храбрый человѣкъ, но и ловкій, вмѣстѣ съ тѣмъ!
   -- А какъ же иначе? Ловкость -- это главное! Но я не о ловкости говорю съ вами. Отчего вы, сочувствуя отечеству и покинутому королю, не пойдете на Подлясье и не присоединитесь къ конфедератамъ? И Богу можете угодить, и себѣ карьеру составить,-- мало ли случаевъ бывало, что бѣдный человѣкъ выходилъ изъ войны богатымъ? Я замѣчаю, что вы человѣкъ смѣлый и рѣшительный, и скоро можете разбогатѣть, если Господь пошлетъ хорошую добычу. Нужно только не тратить безъ толку то, что попадетъ въ руки,-- вотъ мѣшокъ-то и будетъ наполняться мало-по-малу. Не знаю я, есть ли у васъ какая-нибудь деревушка, или нѣтъ, но при деньгахъ не трудно и арендовать что-нибудь, а тамъ и до собственнаго владѣнія недалеко. И такъ, изъ захудалаго шляхтича вы можете сдѣлаться человѣкомъ, какъ слѣдуетъ, служить по выборамъ, только бы труда не боялись.
   Кмицицъ еле удерживался, чтобъ не расхохотаться.
   -- Васъ тамъ примутъ непремѣнно; тамъ люди нужны... Да что тутъ толковать? Вы мнѣ очень понравились и я беру васъ подъ свое покровительство.
   Тутъ молодой человѣкъ гордо поднялъ голову и началъ разглаживать свои усы.
   -- Хотите быть моимъ оруженосцемъ? Будете носить мое оружіе и смотрѣть за прислугой.
   Кмицицъ не выдержалъ и разразился веселымъ смѣхомъ.
   -- Чему это вы смѣетесь?-- наморщилъ брови незнакомецъ.
   -- Очень ужь я обрадовался вашему предложенію.
   Но молодой панъ разсердился не на шутку.
   -- Дуракъ тотъ, у кого вы переняли эти манеры. Нужно знать, съ кѣмъ говорите, и не переходить границъ приличія.
   -- Простите, простите!-- весело началъ извиняться Кмициць,-- я не имѣю чести...
   -- Я -- панъ Жендзянъ изъ Вонсочи!-- съ гордостью перебилъ панъ.
   Кмицицъ открылъ было ротъ, чтобы сказать свою вымышленную фамилію, какъ двери отворились и въ комнату поспѣшно вошелъ Бѣлоусъ.
   -- Панъ комен...
   Кмицицъ грозно посмотрѣлъ на него, солдатъ смѣшался и докончилъ:
   -- Тамъ люди какіе-то идутъ... изъ Щучина.
   Кмицицъ вздрогнулъ, но тотчасъ же оправился.
   -- Смотрѣть въ оба! А много ихъ?
   -- Человѣкъ десять.
   -- Если правда, что въ Щучинѣ стоить панъ Володіёвскій, то это, вѣроятно, его отрядъ,-- сказалъ Жендзянъ.
   Панъ Андрей прошелся по комнатѣ и сѣлъ въ самомъ темномъ углу. Въ сѣняхъ послышались шаги и въ комнату вошли нѣсколько человѣкъ.
   Кмицицъ увидалъ перваго и сердце тревожно забилось въ его груди. То былъ Юзва Бутримъ, по прозванію Безногій.
   -- Эй, хозяинъ,-- закричалъ онъ,-- овса лошадямъ!
   -- У меня нѣтъ овса,-- отвѣтилъ хозяинъ,-- вотъ развѣ эти господа дадутъ.
   И онъ указалъ на Жендзяна и Кмицица.
   -- Кто эти люди?-- спросилъ Жендзянъ.
   -- А ты самъ кто таковъ?
   -- Староста вонсоцкій.
   (Жендзяна, арендатора староства, его собственная прислуга звала старостой, и онъ привыкъ къ этому титулу).
   Юзва Бутримъ смѣшался, узнавъ, съ какою важною персоной имѣетъ дѣло, и снялъ шапку съ головы.
   -- Ляуданцы, изъ бывшей хоругви Биллевича, а нынѣ пана Володіёвскаго.
   -- Ну? Такъ панъ Володіевскій въ Щучинѣ?
   -- Кавже, и съ другими полковниками. Тамъ панъ Оскер, ко и панъ Ковальскій и двое Скшетускихъ.
   -- Какихъ Скшетускихъ?-- воскликнулъ Жендзянъ.-- Одинъ изъ нихъ не изъ Бурда ли?
   -- Не знаю, говорятъ, збаражецъ.
   -- Батюшки, мой панъ!
   Тутъ Жендзянъ поправился:
   -- Мой панъ кумъ, хотѣлъ я сказать.
   У Кмицица въ голойѣ одна мысль быстро смѣнялась другою. Прежде всего, его душа возмутилась при видѣ грознаго Бутрина и рука невольно схватилась за саблю. Прежній Кмицицъ тотчасъ приказалъ бы разорвать конями своего врага и убійцу его друзей, но теперешній панъ Бабиничъ сдержался. Даже больше, его пугала мысль, что если его узнаютъ, то могутъ помѣшать осуществленію его намѣреній. Онъ опустилъ голову на руки, точно его клонилъ сонъ, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, шепнулъ сидящему рядомъ Сорокѣ:
   -- Распорядись, чтобъ лошади были наготовѣ. Ночью мы поѣдемъ.
   Кмицицъ показывалъ видъ, что дремлетъ, а воспоминанія такъ и тѣснились въ его головѣ. Люди эти напомнили ему Ляуду, Водокты и то недалекое прошлое, которое минуло, какъ сонъ. Когда Юзва сказалъ, что служилъ въ хоругви Биллевича, у пана Андрея дрогнуло сердце. И пришло ему на память, что въ такой же самый вечеръ, когда въ каминѣ горѣлъ яркій огонь, онъ, точно снѣгъ на голову, свалился въ Водокты и въ первый разъ увидалъ Александру посреди пряхъ.
   Сквозь закрытыя рѣсницы онъ видѣлъ какъ на-яву эту ясную, спокойную дѣвушку, вспомнилъ, какъ она хотѣла-быть его ангеломъ-хранителемъ, уберечь отъ зла, показать прямую, вѣрную дорогу. О, еслибъ онъ послушался ее, еслибъ онъ послушался ее!... Она знала, что дѣлать, на чьей сторонѣ стоять; она знала, гдѣ правда, долгъ, просто взяла бы его за руку и повела бы, еслибъ онъ захотѣлъ ее слушать.
   И любовь такъ заговорила въ сердцѣ пана Андрея, что онъ готовъ былъ отдать до капли всю свою кровь, чтобъ упасть къ ногамъ этой дѣвушки, готовъ былъ обнять этого ляуданскаго медвѣдя, который перебилъ его друзей, и все это потому, что онъ былъ изъ тѣхъ мѣстъ, зналъ Биллевичей и видалъ Александру.
   Изъ задумчивости пробудило его только собственное имя, которое Юзва Бутримъ повторилъ нѣсколько разъ. Юзва разсказывалъ Жеадзяну о томъ, что произошло въ Кейданахъ со дня приснопамятнаго соглашенія гетмана со шведами, о сопротивленіи войска, объ арестѣ полковниковъ и ихъ счастливомъ спасеніи. Имя Кмицица повторялось нѣсколько разъ съ весьма нелестными эпитетами. Потомъ разговоръ перешелъ на пана Володіёвскаго и хоругви, стоящія въ Подлясьѣ.
   -- Насчетъ продовольствія плохо,-- жаловался Бутримъ,-- вотъ полковники и рѣшили раздѣлиться человѣкъ по сту и стать въ милѣ или двухъ другъ отъ друга. А какъ придетъ зима, я ужь и не знаю что будетъ.
   Тутъ Кмицицъ не вытерпѣлъ и сказалъ изъ своего темнаго угла:
   -- Вотъ васъ гетманъ и передушитъ всѣхъ по-одиночкѣ.
   Въ это время двери отворились и Сорока на минуту остановился на порогѣ. Юзва Бутримъ посмотрѣлъ на него и спросилъ у Жендзяна:
   -- Это вашъ человѣкъ?... Я его видѣлъ гдѣ-то.
   -- Нѣтъ,-- отвѣтилъ Жендзянъ,-- это шляхтичи, ѣздятъ, съ лошадьми по ярмаркамъ.
   -- Куда ѣдете?-- спросилъ Юзва.
   -- Въ Субботу.
   -- А гдѣ эта Суббота?
   -- Возлѣ Пятницы.
   Юзва разсердился и нахмурилъ брови.
   -- Отвѣчай, коли спрашиваютъ!
   Кмицицъ, опасаясь, какъ бы не вышло какого-нибудь недоразумѣнія, поспѣшилъ на помощь:
   -- Не сердитесь, панъ солдатъ; Пятница и Суббота, это села, гдѣ бываютъ конныя ярмарки. Не вѣрите, такъ спросите у пана старосты, онъ знаетъ.
   -- Какже, есть такія!-- сказалъ Жендзянъ.
   -- Если такъ, то другое дѣло!-- проговорилъ Юзва.-- Да зачѣмъ вамъ ѣхать туда? Вы и въ Щучинѣ можете сбыть ихъ; у насъ въ лошадяхъ большой недостатокъ.
   -- Всякій ѣдетъ туда, гдѣ ему лучше,-- уклончиво отвѣтилъ Кмицицъ.
   -- Я не знаю, гдѣ вамъ лучше, но намъ-то вовсе не выгодно, чтобъ вы продавали лошадей шведамъ, да разсказывали имъ про все, что увидите.
   -- Странно,-- сказалъ Жендзянъ,-- эти люди бранятъ шведовъ, а все такъ и норовятъ къ нимъ поближе.
   Тутъ онъ обратился къ Кмицицу:
   -- А вы, любезный, не особенно похожи на барышника, и перстень у васъ на пальцѣ такой, какого бы и любой панъ не постыдился. Покажите-ка сюда!...
   -- Возьмите сами... Я очень усталъ.
   -- Э, братецъ, кто-нибудь но думаетъ, что ты свое лицо показать боишься!
   Юзва, не говоря ни слова, подошелъ къ камину, вытащилъ горящую головню и, высоко держа надъ головой, пошелъ прямо на встрѣчу Кмицицу.
   Кмицицъ поднялся во весь свой ростъ и уставился глазами прямо въ глаза Бутрима. Головня выпала изъ рукъ Юзвы, роняя тысячи искръ по дорогѣ.
   -- Іисусъ, Марія!-- вскрикнулъ онъ,-- это Кмицицъ!
   -- Я!-- отвѣчалъ панъ Андрей, видя, что дальше скрываться нѣтъ возможности.
   -- Держи, держи!-- закричалъ Юзва.-- Такъ это ты, проклятый измѣнникъ, ты, дьяволъ воплощенный? Одинъ разъ ты уже вырвался изъ моихъ рукъ, и теперь, переодѣвшись въ чужое платье, идешь къ шведамъ?
   Онъ схватилъ за шиворотъ пана Андрея, но тутъ съ лавки приподнялись два молодыхъ Кеилича, Козьма и Дамьянъ.
   -- Отецъ, напирать?-- спросилъ Козьма.
   -- Напирай!-- отвѣтилъ старый Кемличъ, обнажая саблю.
   Вдругъ двери распахнулись и солдаты Юзвы ввалили въ комнату, но вслѣдъ за ними появилась и челядь Кмицица.
   Юзва ухватилъ лѣвою рукой за шиворотъ пана Андрея, а правой махалъ вокругъ себя обнаженною рапирой. Панъ Андрей, не столь сильный, но болѣе ловкій, вцѣпился ему въ горло. Глаза Юзвы чуть не выскочили изъ орбитъ; онъ хотѣлъ было ударить по рукѣ Кмицица, но не успѣлъ,-- панъ Андрей изъ всей силы хватилъ его рукоятью своей сабли по макушкѣ. Юзва зашатался и отклонился назадъ. Кмицицъ оттолкнулъ его еще, чтобъ освободить мѣсто для размаха, и ударилъ его саблей по лицу. Юзва грохнулся на полъ, какъ подрубленный дубъ.
   -- Бей!-- крикнулъ Кмицицъ, въ которомъ проснулись старыя привычки.
   Но въ комнатѣ и безъ того кипѣла битва. Двое молодыхъ Кемличей рубили саблями, а по временамъ бодали головами, какъ дикіе быки, съ каждымъ разомъ повергая врага на земь. Старикъ извивался какъ ужъ и просовывалъ свою рапиру между сыновей.
   Жендзянъ держался въ сторонѣ, стараясь попасть въ Кмицица изъ пистолета, но панъ Андрей то появлялся на минуту въ освѣщенномъ мѣстѣ, то вновь тонулъ во мракѣ.
   Ляуданцы сопротивлялись все слабѣй и слабѣй. Гибель Юзвы и страшное имя Кмицица нагоняли на нихъ паническій страхъ. Въ это время корчмарь тихонько проскользнулъ между борящихся съ ведромъ воды въ рукахъ и плеснулъ ее на огонь. Въ комнатѣ воцарилась полнѣйшая темнота, враги сбились въ тѣсную кучу. Прошло нѣсколько минутъ въ мертвомъ молчаніи; наконецъ, люди Жендзяна выскочили изъ комнаты сквозь вышибленныя двери въ сѣни, а за ними ляуданцы и Кемличи.
   Началась свалка въ сѣняхъ, на дворѣ и подъ навѣсомъ, въ особенности около возовъ Жендзяна, подъ которые спрятались его люди.
   -- Сдавайся, -- крикнулъ старый Вемдичъ, запуская остріе своей сабли подъ телѣгу.
   -- Стой! сдаемся!-- отвѣтило нѣсколько голосовъ и изъ-подъ телѣги полетѣло оружіе.
   -- Къ телѣгамъ! бери, что попадется подъ руки! Живо!-- распоряжался старый Кемличъ.
   Молодые, не дожидаясь повторенія приказа, кинулись на телѣги и начали было уже выбрасывать оттуда разныя вещи, какъ вдругъ раздался громкій голосъ:
   -- Стой!-- и окровавленная сабля Бмицица плашмя прошлась по ихъ спинамъ.
   Бозьма и Дамьянъ поспѣшно отскочили въ сторону.
   -- Ваша милость!... развѣ нельзя?-- покорно спросилъ старикъ.
   -- Стыдъ!-- закричалъ Кмицицъ.-- Отыщи мнѣ старосту.
   Черезъ четверть часа Жендзянъ стоялъ передъ Кмицицемъ и кланялся ему въ поясъ.
   -- Панъ полковникъ, со мной поступаютъ несправедливо; я не искалъ ни съ кѣмъ ссоры, а если я ѣду навѣстить знакомыхъ, то это никому не воспрещается.
   Кмицицъ, опершись на саблю, не отвѣчалъ ничего, и Жендзянъ продолжалъ:
   -- Я ни шведамъ, ни пану гетману никакого, зла не сдѣлалъ, я только ѣду къ пану Володіёвскому, -- онъ мой старый знакомый, мы когда-то воевали вмѣстѣ съ нимъ... Въ Кейданахъ я никогда не былъ, да и дѣла до нихъ мнѣ нѣтъ никакого. Я смотрю, какъ бы шкура моя цѣла осталась, да мое бы добро не пропало... Вѣдь, не награбилъ же я его, а заработалъ въ потѣ лица своего... Ужь вы позвольте мнѣ уѣхать отсюда спокойно. Въ чемъ я виноватъ? Если нельзя иначе, то я откуплюсь отъ вашихъ солдатъ, хотя у меня у самого почти ничего нѣтъ... По талеру имъ дамъ, чтобы ихъ труды даромъ не пропадали... Дамъ и по два... и васъ попрошу то же принять отъ меня...
   -- Привести его телѣги въ порядокъ!-- сказалъ Кмицицъ.-- А вы возьмите раненыхъ и убирайтесь къ чорту.
   -- Покорнѣйше благодарю васъ, панъ полковникъ,-- обрадовался панъ староста.
   Тутъ къ Кмицицу подошелъ старый Кемличъ, чуть не плача:
   -- Ваша милость... вѣдь, это наше... какъ передъ Богомъ, наше!
   Но Кмицицъ посмотрѣлъ на него такъ, что старикъ какъ-то съежился и не посмѣлъ больше вымолвить ни слова.
   Челядь Жендзяна сломя голову бросилась запрягать лошадей, а Кмицицъ опять подозвалъ къ себѣ пана старосту:
   -- Вы возьмете всѣхъ раненыхъ и убитыхъ, которые найдутся, отвезете ихъ пану Володіёвскому и скажете ему отъ меня, что я не врагъ его, а, можетъ быть, лучшій другъ, чѣмъ онъ думаетъ... Но я хотѣлъ избѣжать встрѣчи съ нимъ, потому что теперь еще не время. Встрѣтимся когда-нибудь позже, но теперь ни онъ не повѣритъ мнѣ, да и мнѣ нечѣмъ убѣдить его... Позже, можетъ быть... Вы поняли? Вы скажете ему, что эти люди сами напали на меня и я долженъ былъ обороняться.
   -- Конечно, конечно, по всей справедливости!
   -- Подождите... Вы скажете еще пану Володіёвскому, чтобъ онъ держался вмѣстѣ съ другими, что Радзивиллъ пойдетъ на него тотчасъ же, какъ дождется кавалеріи отъ Понтуса. Можетъ быть, они уже въ дорогѣ. Онъ съ княземъ конюшимъ и электоромъ замышляетъ что-то, значитъ, около границы стоять не безопасно. Самое же главное, пусть держатся вмѣстѣ, иначе погибнутъ задаромъ. Воевода витебскій хочетъ пробраться на Подлясье,-- пусть они идутъ ему на встрѣчу, чтобы, въ случаѣ надобности, оказать помощь.
   -- Я все это скаку, какъ вы мнѣ приказываете.
   -- Хотя это говоритъ Кмицицъ, хотя они опасаются Кмицица, пусть вѣрятъ ему, пусть посовѣтуются съ другими полковниками.
   -- Еслибъ у меня былъ какой-нибудь знакъ вашего довѣрія...
   -- Зачѣмъ это нужно?
   -- Тогда и панъ Володіёвскій легче повѣрилъ бы искренности вашихъ намѣреній.
   -- Пожалуй, возьмите вотъ этотъ перстень,-- сказалъ Кмицицъ,-- хотя знаковъ-то этихъ не мало на лбу у тѣхъ, кого вы повезете въ пану Володіёвскому.
   Жендзянъ жадно схватилъ перстень, поблагодарилъ, а черезъ часъ уже спокойно ѣхалъ въ Щучинъ, увозя троихъ убитыхъ и нѣсколько раненыхъ, въ томъ числѣ Юзву Бутрима съ разсѣченнымъ лицомъ и разбитою головой. Любуясь при лунномъ свѣтѣ чудною игрой дорогаго камня, онъ думалъ о томъ странномъ и страшномъ человѣкѣ, который надѣлалъ столько зла конфедератамъ, а теперь хотѣлъ спасти ихъ отъ окончательной гибели.
   -- А, вѣдь, щедрый панъ,-- прибавилъ вслухъ Жендзянъ.-- Только ссориться съ нимъ опасно.
   Такъ же безуспѣшно ломалъ голову и Кемличъ, стараясь найти отвѣтъ на вопросъ: кому же, наконецъ, служитъ панъ Кмицицъ?
   -- Ѣдетъ къ королю и бьетъ конфедератовъ, а они за короля стоятъ. Что это значитъ? И шведовъ боится, прячется отъ нихъ... Охъ, что-то будетъ съ нами?
   Старикъ разозлился и началъ бранить сыновей:
   -- Подлецы вы! Безъ благословенія родительскаго подохнете. Не могли вы хоть тѣхъ убитыхъ-то обшарить?
   Только одинъ Сорока былъ очень доволенъ и весело скакалъ за своимъ полковникомъ.
   "Колдовство прошло,-- думалъ онъ,-- коли мы тѣхъ такъ скоро побили. Любопытно знать, кого-то мы теперь бить будемъ?" (Сорокѣ рѣшительно было все равно, кого бы ни бить).
   Къ Кмицицу никто не смѣлъ ни подступиться, ни спросить о чемъ-нибудь. Молодой полковникъ ѣхалъ мрачный, какъ ночь. Ему было страшно досадно, что онъ долженъ былъ бить тѣхъ людей, съ которыми онъ страстно желалъ бы стоять въ однихъ рядахъ. Но еслибъ онъ поддался имъ и позволилъ отвезти себя къ пану Володіёвскому, что сказалъ бы тотъ, узнавъ, что пана Андрея схватили переодѣтаго, съ охранными грамотами шведскихъ комендантовъ въ карманѣ?
   "Старые грѣхи преслѣдуютъ меня, -- подумалъ Кмицицъ.-- Бѣжать, бѣжать какъ можно дальше... Боже, будь милостивъ мнѣ, грѣшному!... Пріѣду къ королю и вотъ тогда-то начнется настоящая служба..."
   

Глава V.

   Послѣ долгихъ колебаній, панъ Володіёвскій рѣшился слѣдовать совѣту Кмицица, предупредить всѣхъ своихъ товарищей о грозящей имъ опасности, о необходимости соединиться вмѣстѣ и назначилъ сборнымъ пунктомъ Бѣлостокъ. Письмо его повліяло на всѣхъ полковниковъ, разсыпанныхъ по цѣлому Подлясскому воеводству. Одни изъ нихъ уже раздѣлили свои хоругви на меньшіе отдѣлы, чтобы легче перезимовать, другіе позволили офицерамъ разъѣхаться по сосѣднимъ шляхетскимъ помѣстьямъ, такъ что подъ знаменами въ каждомъ полку находилось по три, по четыре офицера, да по нѣскольку десятковъ солдатъ. Полковники отчасти руководствовались опасеніями голодовки, отчасти чувствовали себя не въ состояніи удержать въ надлежащей дисциплинѣ тѣ полки, которые, одинъ разъ отказавшись отъ повиновенія своимъ властямъ, готовы были взбунтоваться при всякомъ удобномъ случаѣ. Если бы нашелся достаточно популярный вождь и сразу повелъ бы ихъ противъ одного изъ двухъ непріятелей, даже противъ Радзивилла, дисциплина осталась бы ненарушенною, но теперь она съ каждымъ часомъ падала отъ бездѣйственнаго пребыванія въ Подлясьѣ, гдѣ все время уходило на обстрѣливаніе радзивилловскихъ замковъ, на грабежъ имѣній князя воеводы и на переговоры съ княземъ Богуславомъ. При такихъ условіяхъ солдатъ пріучался только къ своеволію да притѣсненію мирныхъ обывателей воеводства. Много солдатъ убѣжало изъ-подъ своихъ хоругвей, образовало разбойничьи шайки и грабило по большимъ дорогамъ. Такимъ образомъ, войско, въ которомъ король и патріоты видѣли свое единственное спасеніе, деморализировалось съ каждымъ днемъ, а дробленіе хоругвей на мелкіе отряды сулило уже окончательное разложеніе. Правда, держась вмѣстѣ, не легко было доставать себѣ провіантъ, но опасенія голода, можетъ быть, были и преувеличены. Стояла осень, урожай удался хорошій, а непріятель еще не успѣлъ побывать здѣсь. Странное дѣло! Шведы, занимающіе почти весь край, не дошли еще до Подлясья; съ другой стороны, полки Хованскаго, Трубецкаго и Серебрянаго бездѣятельно стояли въ своихъ прежнихъ позиціяхъ, колеблясь или, вѣрнѣе сказать, не зная, что дѣлать. На Руси Бутурлинъ съ Хмельницкимъ повсюду разсыпали свои войска и еще недавно разгромили отрядъ подъ предводительствомъ короннаго гетмана, пана Потоцкаго. Но Литва обрѣталась подъ протекторатомъ шведовъ. Опустошать и занимать ее -- значило то же самое, что объявленіе войны страшнымъ для цѣлаго свѣта шведамъ. "Союзники никого не трогаютъ",-- говорили тогдашніе политики. Существовало даже предположеніе, что они, вмѣстѣ съ Яномъ Казиміромъ и республикой, обратятъ оружіе противъ шведскаго короля. Дѣйствительно, завладѣй онъ республикой, предъ его могуществомъ поблѣднѣла бы вся Европа.
   Хованскій не затрогивалъ ни Подлясья, ни конфедератовъ, а они, въ свою очередь, лишенные вождя, не были въ силахъ затронуть кого-нибудь или взяться за что-нибудь посерьезнѣе грабежа радзивилловскихъ имѣній. Однако, письма пана Володіёвскаго объ угрожающемъ походѣ Радзивилла пробудили полковниковъ. Они вновь начали формировать хоругви, писать приказы, сзывать солдатъ подъ страхомъ кары. Жир омскій, одинъ изъ лучшихъ полковниковъ, выступилъ первымъ подъ Бѣлостокъ, за нимъ черезъ недѣлю пришелъ Якубъ Вмицицъ, потомъ стали подходить солдаты Коховскаго и Липницкаго, то поодиночкѣ, то цѣлыми кучами; шла добровольно мелкая шляхта изъ окрестныхъ засцянковъ и даже изъ воеводства Люблинскаго; отъ времени до времени являлся какой-нибудь болѣе зажиточный шляхтичъ съ отрядомъ прилично вооруженныхъ слугъ. Изъ деревни въ деревню разъѣзжали депутаты, забирали провизію и расплачивались квитанціями,-- однимъ словомъ, машина пошла въ ходъ, и когда прибылъ пйнъ Володіёвскій со своею ляуданскою хоругвью, подъ ружьемъ стояло уже нѣсколько тысячъ солдатъ. Не доставало только вождя.
   Все это было и не особенно стройно, и порядкомъ особымъ не отличалось, но не такъ нестройно и безпорядочно, какъ та великопольская шляхта, которая нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ должна была защищать переправу подъ Устьемъ. Жители Подлясья и литвины были хорошо знакомы съ войной и не разъ слыхали трубу Беллоны. Каждый на своемъ вѣку дрался или съ турками, или съ татарами, а иные помнили даже и шведскую войну. По надъ всѣми бралъ верхъ своею воинскою опытностью и краснорѣчіемъ панъ Заглоба. Вообще онъ былъ очень доволенъ: въ этомъ сбродѣ солдатъ никто не говорилъ, не промочивъ предварительно горла.
   Въ лучахъ его славы тонули всѣ полковники. Ляуданцы разсказывали, что еслибъ не онъ, то Володіёвскій, Скшетускій, Мирскій и Оскерко погибли бы отъ руки Радзивилла. Онъ и самъ не скрывалъ своихъ заслугъ и отдавалъ себѣ полную справедливость, чтобы всѣ знали, кого видятъ передъ собою.
   -- Не люблю я хвалиться,-- утверждалъ онъ,-- ни болтать о томъ, чего не было... У меня главное, это -- правда... Спросите хоть у моего племянника.
   Тогда изъ-за плечъ пана Заглобы появлялся панъ Рохъ Ковальскій и изрекалъ торжественнымъ голосомъ:
   -- Дядя никогда не лжетъ!-- затѣмъ обводилъ грознымъ взоромъ всѣхъ присутствующихъ, словно искалъ дерзкаго, который осмѣлится спорить съ нимъ.
   Но такъ какъ желающихъ спорить не оказывалось, то панъ Заглоба начиналъ разсказывать о своихъ главныхъ подвигахъ: какъ онъ при жизни пана Конецпольскаго дважды побѣдилъ Густава Адольфа, какъ побилъ Хмельницкаго, какъ князь Еремія подъ Збаражемъ ничего не дѣлалъ безъ его совѣта и поручалъ ему начальство надъ всѣми вылазками...
   -- А когда мы послѣ каждой вылазки перебьемъ, бывало, пять или десять тысячъ этихъ разбойниковъ, то Хмельницкій съ отчаянія только лбомъ объ стѣну бился и повторялъ: "Никто этого не въ состояніи сдѣлать, только этотъ дьяволъ Заглоба!" Послѣ збаражскаго мира ханъ глазъ съ меня свести не могъ и просилъ позволенія снять съ меня портретъ, чтобы послать въ подарокъ султану.
   -- Теперь намъ такихъ-то нужно болѣе, чѣмъ когда-либо!-- повторяли слушатели.
   А такъ какъ многіе и безъ того слышали о славныхъ подвигахъ пана Заглобы, да и послѣднія событія еще болѣе укрѣпляли его репутацію, то слава великаго мужа росла съ каждою минутой и затмѣвала всѣхъ окружающихъ.
   Жиромскій, Коховскій, Якубъ Кмицицъ и Липницкій также съ большимъ уваженіемъ смотрѣли на пана Заглобу, приглашали его на совѣтъ и удивлялись его мудрости, почти равной его мужеству.
   А посовѣтоваться теперь было о чемъ. Правда, выслали депутатовъ къ воеводѣ витебскому, чтобъ онъ пришелъ и взялъ власть въ свои руки, но мѣстопребыванія пана воеводы никто не зналъ въ точности, и депутаты пропали, словно въ воду канули. Были слухи, что они попали въ руки солдатъ Жултаренки, которые на свой страхъ подходили къ самому Волковыску, грабя все по дорогѣ.
   Полковники рѣшили избрать временнаго вождя, который бы начальствовалъ надъ всѣми до пріѣзда пана Сапѣги. Нечего и говорить, что, за исключеніемъ пана Володіёвскаго, каждый полковникъ думалъ о самомъ себѣ.
   Начались разныя интриги и подходы. Войско заявило, что и оно хочетъ имѣть участіе въ выборахъ, и не черезъ депутатовъ, а непосредственно.
   Володіёвскій, послѣ совѣщанія съ своими товарищами, подалъ голосъ за пана Жиромскаго, человѣка солиднаго, дѣльнаго і опытнаго солдата. Тотъ, изъ чувства благодарности, предложилъ Володіёвскаго, но Коховскій, Липницкій и Якубъ Кмицицъ возразили, что нужно выбирать человѣка болѣе стараго, что вождь долженъ внушать войску почтеніе своими лѣтами и положеніемъ.
   -- Кто тутъ старше всѣхъ?-- раздались многочисленные голоса.
   -- Дядя старше всѣхъ!-- закричалъ вдругъ панъ Рохъ Ковальскій, да такъ громко, что обратилъ на себя всеобщее вниманіе.
   -- Жаль только, что у него хоругви нѣтъ,-- сказалъ Яховичъ, намѣстникъ Жиромскаго.
   Но толпа не унималась:
   -- Ну, и что-жь изъ того? Развѣ намъ непремѣнно нужно выбирать только изъ полковниковъ?... Развѣ это не въ нашей власти? Развѣ не in liberis sufragiis? И королемъ можно выбрать любаго шляхтича, не только вождя...
   Тутъ заговорилъ панъ Липницкій (онъ не былъ расположенъ къ Жиромскому и всячески старался помѣшать его выбору):
   -- Конечно, вы имѣете право голосовать, какъ вамъ будетъ угодно! А выберете не полковника, то тѣмъ и лучше,-- обиды никому не будетъ.
   Поднялся страшный шумъ. Одни кричали: "голосовать, голосовать!" -- другіе: "кто здѣсь можетъ сравняться съ паномъ Заглобой? Кто великій рыцарь, опытный воинъ? Просимъ пана Заглобу!... Да здравствуетъ намъ Заглоба! Да здравствуетъ нашъ вождь!..."
   -- На сабли несогласныхъ!-- кричали болѣе рьяные.
   -- Здѣсь нѣтъ несогласныхъ!-- отвѣчала толпа.
   -- Да здравствуетъ! Онъ поразилъ Густава Адольфа! По ей милости Хмельницкій волосы на себѣ рвалъ!
   -- Онъ самихъ полковниковъ спасъ!
   -- И шведовъ побилъ подъ Клаванами!
   -- Vivat, vivat Заглоба dux! Vivat, vivat!
   И толпа начала подбрасывать шапки, бѣгая по обозу и разыскивая пана Заглобу.
   Тотъ въ первую минуту изумился и смѣшался (конечно, оні и думать не могъ о своей кандидатурѣ, хлопоча въ пользу Скше туеваго), но когда тысячеголосный кривъ толпы началъ повторять его имя, панъ Заглоба покраснѣлъ, какъ буракъ, и почувствовалъ, что голова его начинаетъ кружиться.
   Въ радостныя минуты всякую вещь можно истолковать въ хорошую сторону.
   -- Смотрите!-- кричала толпа,-- покраснѣлъ, какъ панна! Ни дно сразу, что скромности въ немъ столько же, сколько и храбрости! Да здравствуетъ, и да ведетъ насъ къ побѣдамъ!
   Тутъ подошли и полковники. Нечего дѣлать,-- радъ не радъ, а приноси поздравленія. Только панъ Володіёвскій отчаянно поводилъ усиками, да Жендзянъ, разинувъ ротъ, не спускалъ взгляда съ пана Заглобы, который уже пришелъ въ себя, подперся рукою въ бока и высоко задралъ голову, принимая поздравленія съ достоинствомъ, соотвѣтственнымъ его положенію.
   Намъ Жиромскій принесъ поздравленіе отъ полковниковъ, и потомъ заговорилъ офицеръ изъ хоругви Коховскаго, панъ Жимирскій, отъ имени войска, вплетая въ свою рѣчь цитаты изъ разныхъ писателей.
   Заглоба слушалъ, кивалъ головой; затѣмъ, когда ораторъ кончилъ, вождь отвѣтилъ слѣдующими словами:
   -- Господа! если бы кто-нибудь захотѣлъ утопить истинтую доблесть въ безбрежномъ океанѣ или придавить ее необървою громадой Карпатскихъ горъ, она всегда выйдетъ наружу, чтобъ сказать человѣчеству прямо въ глаза: "Я -- то, что не боітся свѣта и суда и ждетъ награды". Но, какъ дорогой камень и золотую оправу, такъ и эта добродѣтель должна облечь себя скромностью, и вотъ теперь, стоя передъ вами, я спрашиваю васъ: развѣ я не скрывался со своими заслугами? Развѣ я хвалился передъ вами? Развѣ я добивался положенія, какимъ вы достояли меня? Вы сами оцѣнили меня за мои заслуги, хотя я роговъ вновь забыть ихъ и сказать вамъ: тутъ присутствуютъ люди лучше меня: панъ Жиромскій, панъ Оскерко, панъ Скшетускій, папъ Володіёвскій,-- рыцари, какими не можетъ похвалиться даже древняя исторія... Почему же меня, а не кого-нибудь нихъ вы выбрали своимъ вождемъ? Еще время есть... Снимите эту тяжесть съ моихъ плечъ и возложите на болѣе достойнаго!
   -- Нѣтъ, нѣтъ!-- зарычали сотни и тысячи голосовъ.
   -- Нѣтъ!-- повторили и полковники, довольные публичною похвалой и желающіе, вмѣстѣ съ тѣмъ, показать свою скромность.
   -- И я вижу, что иначе быть не можетъ,-- отвѣтилъ Заглоба,-- пусть же совершится ваша воля. Благодарю васъ отъ души, братья, и думаю, Богъ дастъ, вы не раскаетесь въ своемъ выборѣ. Какъ вы за меня, такъ и я за васъ клянусь положить голову, и побѣду ли, или гибель сулитъ намъ неисповѣдимая судьба, сама смерть не разлучитъ насъ, ибо и по смерти мы будемъ дѣлить славу!
   Толпа воодушевилась какъ одинъ человѣкъ. Одни хватаясь за сабли, другіе начинали плакать; лысина пана Заглобы покрылась крупными каплями пота, но энергія его все возроптала:
   -- Мы будемъ стоять за нашего праваго короля, за нашего избранника, за нашу родину,-- жить за нихъ и умереть! Братья! пока стоить наша земля, никогда еще не спадали на нее такія несчастій. Измѣнники отворили ворота, и теперь нѣтъ ни пяди за исключеніемъ этого воеводства, не занятаго непріятелемъ. Въ васъ надежда отчизны, а во мнѣ ваша; на васъ и на меня обращены очи всей республики! Докажемъ же ей, что не напрасно она простираетъ къ намъ руки. Вы отъ меня требуете мужества и твердости, я отъ васъ довѣрія и послушанія, а разъ мы будемъ тверды нашимъ согласіемъ, разъ мы своимъ примѣромъ откроемъ глаза тѣмъ, кого совратилъ врагъ, тогда къ намъ слетится половина республики! У кого въ сердцѣ живетъ Богъ и вѣра, тотъ присоединится къ намъ, силы небесныя подкупятъ насъ и кто тогда устоитъ противъ насъ?!!
   -- Такъ и будетъ! Самъ Соломонъ говоритъ! Бить, бить!-- загремѣли грозные голоса.
   А панъ Заглоба протянулъ руки въ сѣверу и началъ кричать:
   -- Приходи теперь, Радзивиллъ! Приходи, папъ гетманъ, панъ еретикъ, воевода Люцифера! Мы ждемъ тебя не въ безпорядкѣ, но въ одномъ лагерѣ,-- не съ бумагами, договорами, но съ мечами въ рукахъ! Здѣсь ждетъ тебя благочестивое войско и его вождь. Выходи! сразись съ Заглобой на поединкѣ! Призывай адъ на помощь, будемъ драться!... Выходи!
   Тутъ онъ снова обернулся къ войску и закричалъ во весь лагерь:
   -- Ей, Богу, панове, въ меня вступилъ духъ пророчества! Согласіе только, а ужь тамъ мы побьемъ этихъ негодяевъ, проходимцевъ, нищихъ, каналій, оборванцевъ, что лѣтомъ на саняхъ ѣздятъ!... Ужь задамъ я имъ перцу, пятки отобьютъ себѣ, когда бѣжать будутъ. Бей ихъ, кто въ Бога вѣруетъ, кому честь и отчизна дороги!
   Въ воздухѣ сверкнуло нѣсколько тысячъ сабель. Вокругъ пана Заглобы царствовала страшная тѣснота, слышались крики:
   -- Веди насъ, веди на бой!
   -- Завтра! готовьтесь!-- крикнулъ панъ Заглоба.
   Выборъ происходилъ утромъ, а въ полдень былъ назначенъ смотръ войска. Хоругви установились на хорощанскихъ поляхъ одна рядомъ съ другой, въ полномъ порядкѣ, съ полковниками и хорунжими во главѣ, а мимо полковъ проѣзжалъ вождь, подъ бунчукомъ, съ позолоченною булавой въ рукѣ, съ перомъ цапли на шапкѣ. Настоящій гетманъ, да и только! Онъ поочередно осматривалъ хоругви, какъ пастырь осматриваетъ свое стадо, а сердце солдатъ такъ и радовалось при видѣ столь величественной фигуры. На встрѣчу къ нему выѣзжалъ каждый полковникъ, онъ никого не оставилъ безъ вниманія, всякому сказалъ по нѣскольку словъ, одно одобрилъ, другое осудилъ, и даже тѣ изъ новоприбывшихъ, которые сначала не были довольны выборами, теперь должны были признаться въ душѣ, что новый вождь -- воинъ весьма опытный и начальствовать ему не въ первинку.
   Только одинъ панъ Володіёвскій какъ-то странно поводилъ усиками, когда на смотру новый вождь потрепалъ его по плечу въ присутствіи другихъ полковниковъ и сказалъ:
   -- Панъ Михалъ, я очень доволенъ вами. Въ вашей хоругви такой порядокъ, какъ нигдѣ. Поступайте и впредь такъ же, и можете быть увѣрены, что я васъ не забуду!
   -- Чортъ возьми!-- шепнулъ панъ Володіёвскій Скшетускому, возвращаясь со смотра,-- могъ ли бы настоящій гетманъ сказать пнѣ что-нибудь другое?
   Въ этотъ же самый день панъ Заглоба разослалъ отряды въ тѣ стороны, куда было нужно, и въ тѣ, куда не было нужно. На слѣдующій день, внимательно выслушавъ ихъ донесенія, онъ отправился на квартиру пана Володіёвскаго (тотъ жилъ вмѣстѣ съ Скшетускимъ).
   -- При войскѣ я долженъ сохранять свое достоинство,-- ласково сказалъ онъ,-- но когда мы одни, то можемъ держать себя на прежней дружеской ногѣ... Здѣсь я старый товарищъ, не начальникъ! И вашимъ совѣтомъ я не пренебрегу, хотя у меня есть и свой разумъ,-- я знаю, что вы люди опытные; такихъ солдатъ во всей республикѣ одинъ, другой, да и обчелся.
   Дружескія отношенія, дѣйствительно, скоро водворились, только одинъ Жендзянъ не смѣлъ держать себя попрежнему и прилѣпился на самомъ кончикѣ лавки.
   -- Что же вы, батюшка, думаете дѣлать?-- спросилъ Янъ Скшетускій.
   -- Прежде всего, водворить порядокъ и дисциплину и занять чѣмъ-нибудь солдатъ, чтобъ они не излѣнились отъ бездѣйствія. Я хорошо слышалъ, панъ Михалъ, какъ вы ворчали точно сурокъ, когда я высылалъ людей на всѣ четыре стороны свѣта. Но я долженъ былъ это сдѣлать, чтобъ опять пріучить хоть какъ-нибудь солдатъ къ службѣ. Это во-первыхъ, а во-вторыхъ, чего намъ недостаетъ? Не людей, -- этихъ наползло достаточно и еще наползетъ. Шляхта, что убѣжала отъ шведовъ изъ Мазовецкаго воеводства, тоже сюда придетъ. Въ людяхъ и сабляхъ недостатка не будетъ, только запасовъ у насъ нѣтъ, а безъ запасовъ никакое войско войны не выдержитъ. Моя мысль такова: приказать брать все, что попадетъ подъ руку,-- коровъ, овецъ, свиней, хлѣбъ, сѣно, и изъ этого воеводства, и изъ видской области въ Мазовіи. Послѣдняя не видала еще непріятеля; тамъ всего вдосталь.
   -- Но если шляхта закричитъ благимъ матомъ, когда у нея станутъ забирать хлѣбъ и скотину?
   -- Войско для меня важнѣе шляхты. Пусть кричатъ! Наконецъ, я даромъ ничего не беру, за все будутъ выдаваться квитанціи (я ихъ наготовилъ столько, что половину республики можно взять въ реквизицію). Денегъ у меня нѣтъ, но послѣ войны и удаленія шведовъ республика за все заплатитъ. Ну, что вы мнѣ толкуете! Шляхтѣ же хуже, если голодное войско примется грабить. Я думаю и въ лѣсахъ поискать; тамъ, говорятъ, крестьянъ много съ пожитками прячется. Пусть все войско благодаритъ Духа Святаго, что Онъ внушилъ мысль выбрать меня своимъ вождемъ, потому что другой никто бы не справился.
   -- У вашей милости чисто-сенаторская голова!-- сказалъ Жендзянъ.
   -- А что?-- самодовольно спросилъ панъ Заглоба,-- и у тебя, шельмы, соображеніе есть? Того и гляди, какъ и тебя намѣстникомъ сдѣлаю, пусть только вакансія откроется.
   -- Покорнѣйше благодарю васъ, ваша вельможность!
   -- Да. Такъ вотъ каковы мои мысли!-- продолжалъ панъ Заглоба.-- Прежде всего, набрать запасовъ, какъ будто мы должны выдержать осаду; потомъ мы устроимъ укрѣпленный лагерь, а тамъ пусть Радзивиллъ приходитъ со шведами или хоть съ самими чертями. Подлецъ я буду, если тутъ не устрою другаго Збаража.
   -- Ей-Богу, чудесная мысль!-- воскликнулъ Володіёвскій,-- только откуда мы пушекъ возьмемъ?
   -- У пана Коховскаго двѣ, у Кмицица одна, въ Бѣлостокѣ четыре. Онѣ должны были быть отправлены въ тыкоцынскій замокъ; вы не знаете, что пушки эти назначались туда и были куплены еще въ прошломъ году? Мнѣ такъ, по крайней мѣрѣ, говорилъ панъ Стемпальскій, здѣшній управляющій. И порохъ есть, по сту зарядовъ на каждую пушку. Управимся, панове, только помогайте мнѣ, да и о себѣ не забывайте. Можетъ быть, выпить кто-нибудь хочетъ? Что-жь, я не мѣшаю.
   Володіёвскій приказалъ принести меду.
   -- Вы думали, что я буду вождемъ только по названію?-- продолжалъ Заглоба, отхлебывая изъ своего кубка.-- Nunquam! Я не просилъ этой чести, но разъ вы облекли меня ею, то должны слушаться. Я знаю, что такое значитъ получить должность, санъ... Вотъ увидите, до чего я дойду впослѣдствіи. Я сдѣлаю тутъ другой Збаражъ, ничего иного, кромѣ втораго Збаража! И Радзивиллъ, и шведы подавятся, прежде чѣмъ проглотятъ меня. Хотѣлъ бы я, чтобъ и Хованскій суну лея сюда; я бы его туда спряталъ, что его и въ судный день не нашли бы. Не далеко стоятъ, пусть придутъ, пусть попробуютъ!... Меду, панъ Михалъ!
   Володіёвскій налилъ, панъ Заглоба выпилъ залпомъ, сморщилъ брови и проговорилъ, точно стараясь припомнить что-то:
   -- О чемъ я говорилъ? Чего я хотѣлъ?... Ага! меду, панъ Михалъ!
   Володіёвскій налилъ снова.
   -- Говорятъ,-- продолжалъ Заглоба,-- что и панъ Сапѣга любитъ выпить въ доброй компаніи. И неудивительно: каждый порядочный человѣкъ это любитъ. Только измѣнники, которые куютъ въ душѣ предательскіе замыслы противъ отчизны, боятся вина, чтобы не выдать своихъ тайнъ. Радзивиллъ пьетъ березовый совъ, а послѣ смерти будетъ пить смолу. Ей-Богу, будетъ! Чему вы смѣетесь? Я заранѣе предвижу, что мы сойдемся съ паномъ Сапѣгой, потому что мы похожи другъ на друга, какъ одно конское ухо на другое, или какъ одинъ сапогъ на другой. Притомъ, онъ одинъ вождь, а я другой. Впрочемъ, я къ его пріѣзду всѣ дѣла устрою какъ слѣдуетъ. Много лежитъ на моихъ плечахъ, ну, да дѣлать нечего! Не кому думать объ отчизнѣ, такъ думай ты, старикъ Заглоба, пока живъ. Одна бѣда -- канцеляріи у меня нѣтъ.
   -- А на что вамъ канцелярія?-- удивился Скшетускій.
   -- А на что королю канцлеръ? Нужно будетъ и такъ посіять въ какой-нибудь городъ, чтобы мнѣ печать вырѣзали.
   -- Да что вы будете запечатывать, милый панъ Заглоба?-- спросилъ Володіёвскій.
   -- Въ нашемъ тѣсномъ кружкѣ вы можете называть меня по-старому "милымъ наномъ Заглобой". Не я буду запечатывать, а мой канцлеръ... Прежде всего, вы это поймите!
   Тутъ панъ Заглоба гордо и важно окинулъ взоромъ присутствующихъ, такъ что Жендзянъ вскочилъ съ лавки, а панъ Станиславъ Скшетускій пробормоталъ:
   -- Honores mutant mores!
   -- На что мнѣ канцелярія? А вотъ послушайте. Знайте, что неслыханныя несчастія, которыя разразились надъ нашею головой, прежде всего, были вызваны развратомъ, своеволіемъ и излишествомъ (меду, панъ Михалъ!),-- излишествомъ, говорю я, которое усиливается со дня на день. Но самая главная причина -- это еретики; которые все болѣе и болѣе приходятъ въ смѣлость, оскорбляютъ нашу святую Покровительницу и привлекаютъ на насъ Ея гнѣвъ...
   -- Правда!-- хоромъ воскликнули рыцари,-- диссиденты первые пристали къ непріятелю, и кто знаетъ, не сами ли привели его сюда?
   -- Примѣръ -- великій гетманъ литовскій!
   -- Но и въ воеводствѣ, находящемся подъ моею властью, въ еретикахъ недостатка нѣтъ, въ Тыкоцинѣ и въ другихъ мѣстахъ, и потому я, чтобы привлечь благословеніе Божіе на наше дѣло, издаю универсалъ, чтобы всякій, живущій въ грѣхахъ, отказался отъ своихъ заблужденій въ теченіе трехъ дней, а имущество тѣхъ, кто не захочетъ этого сдѣлать, будетъ конфисковано на содержаніе войска.
   Рыцари съ изумленіемъ посмотрѣли другъ на друга. Они знали, что у пана Заглобы нѣтъ недостатка въ сообразительности, но вовсе не предполагали въ немъ присутствія такого политическаго такта.
   -- И вы спрашиваете,-- съ тріумфомъ сказалъ панъ Заглоба,-- откуда я возьму деньги на войско?... А конфискація, а всѣ имущества Радзивилла, которыя въ силу моего распоряженіи перейдутъ въ собственность войска?
   -- Только право-то будетъ ли на нашей сторонѣ?-- вставилъ Володіёвскій.
   -- Теперь такія времена, что у кого сабля, у того и право! А какимъ правомъ руководствуются шведы и всѣ тѣ, кто занялъ границы республики?
   -- Правда!-- съ увѣренностью сказалъ панъ Михалъ.
   -- Этого мало!-- воскликнулъ, воспламеняясь мало-по-малу, панъ Заглоба.-- Другой универсалъ я пошлю шляхтѣ Подлясскаго воеводства, чтобы она являлась на всеобщее ополченіе. Шляхта должна вооружить свою челядь, чтобъ у насъ не было недостатка въ пѣхотѣ. Я знаю, что многіе изъ нихъ не прочь бы пойти, да все ожидаютъ, чтобы какое-нибудь правительство призвало ихъ какою-нибудь бумагой. Вотъ имъ теперь и правительство, и бумага...
   -- Да, у васъ, дѣйствительно, голова короннаго канцлера!-- воскликнулъ панъ Володіёвскій.
   -- Меду, панъ Михалъ!... Третье письмо я пошлю къ Хованскому, чтобъ онъ убирался ко всѣмъ чертямъ, а нѣтъ, такъ мы его выкуримъ изо всѣхъ замковъ и городовъ. Правда, они теперь стоятъ спокойно и крѣпостей не берутъ, но козаки Жултаренки ходятъ шайками по тысячѣ, по двѣ человѣкъ и грабятъ все вокругъ. Пусть ихъ удержать, иначе мы ихъ будемъ бить.
   -- Конечно, мы можемъ дѣлать это, -- сказалъ Янъ Скшетускій,-- войско не сидѣло бы сложа руки.
   -- И я думалъ объ этомъ и сегодня же посылаю новые разъѣзды къ Волковыску, но et haec facienda et haec non omitenda... Четвертое письмо я хочу послать нашему избраннику, нашему доброму королю, утѣшить его въ горести, сказать, что есть еще такіе, кто не оставилъ его, что ихъ сердца и сабли готовы помогать ему. Пусть на чужбинѣ хоть этимъ утѣшится нашъ отецъ, нашъ государь милый, наша кровь ягеллонская...пусть... пусть...
   Тутъ панъ Заглоба расплакался (у него и такъ голова кружилась отъ излишняго принятія меда), но потомъ скоро пришелъ въ ярость:
   -- А электоръ?! Коли онъ заключилъ союзъ съ прусскими городами, то пусть выступаетъ въ поле противъ шведовъ, пусть не виляетъ хвостомъ на всѣ стороны, пусть сдѣлаетъ то, что обязанъ сдѣлать добрый ленникъ по отношенію къ своему суверену, пусть выставитъ войска въ его защиту.
   -- Кто знаетъ, не перейдетъ ли онъ на сторону шведовъ?-- сказалъ Станиславъ Скшетускій.
   -- Перейдетъ на сторону шведовъ? Я покажу ему! Прусская граница недалеко, а у меня въ распоряженіи нѣсколько тысячъ сабель. Не будь я вождь надъ этимъ славнымъ войскомъ, если я не навѣдаюсь къ нему въ гости съ огнемъ и мечомъ. Продовольствія нѣтъ? Хорошо, найдемъ его достаточно у пруссаковъ!... Я сейчасъ напишу ему (молчи, Жендзянъ! нечего восхвалять меня, слышалъ?): "Панъ электоръ! довольно играть въ прятки! Довольно вилять и туда и сюда! Выходи противъ шведовъ, а нѣтъ, такъ я приду въ гости въ Пруссію. Иначе и быть не можетъ..." Перо, чернилъ, бумаги!... Жендзянъ, ты поѣдешь съ письмомъ?
   -- Поѣду!-- отвѣтилъ Жендзянъ, очень довольный своимъ новымъ положеніемъ.
   Но прежде чѣмъ панъ Заглоба принялся за писанье, окна его дома задрожали отъ неистоваго крика. Заглоба вышелъ посмотрѣть, въ чемъ дѣло.
   Оказалось, что привезли тѣ пушки, о которыхъ онъ говорилъ раньше и которыя привели солдатъ въ такой восторгъ.
   Къ Заглобѣ приблизился панъ Стемпальскій, бѣлостоксшй управляющій, и обратился къ нему съ слѣдующею рѣчью:
   -- Ясновельможный вождь! съ тѣхъ поръ, какъ покойный панъ маршалъ великаго княжества Литовскаго обратилъ доходы съ Бѣлостока на поддержаніе тыкоцинскаго замка, я, управляющій Бѣлостокомъ, дѣйствовалъ согласно его предписанію, что могу указать своими отчетами. Двадцать уже лѣтъ какъ я укрѣплялъ этотъ замокъ пушками и оружіемъ, согласно плану, указанному маршаломъ. Теперь же, когда перемѣнчивая судьба обратила этотъ замокъ въ подпору для враговъ, я совѣтовался съ Богомъ и собственною совѣстью, долженъ ли продолжать дѣйствовать попрежнему, или обязанъ передать вамъ все, что осталось у меня?...
   -- Обязаны!-- важно перебилъ Заглоба.
   -- Я прошу только объ одномъ, чтобы вы въ присутствіи всего войска засвидѣтельствовали и дали мнѣ квитанцію въ томъ, что я отдалъ все въ руки республики, представителенъ которой въ настоящую минуту являетесь вы, панъ гетманъ.
   Заглоба кивнулъ головой въ знакъ согласія и началъ просматривать поданный ему реестръ.
   Оказалось, что, кромѣ пушекъ, въ наличности находится триста нѣмецкихъ мушкетовъ, двѣсти бердышей и шесть тысячъ злотыхъ въ наличности.
   -- Деньги пойдутъ на войско,-- сказалъ Заглоба,-- что же касается мушкетовъ и бердышей...
   Онъ осмотрѣлся вокругъ.
   -- Панъ Оскерко! вы возьмете ихъ себѣ и сформируете пѣшую хоругвь... Пѣхота у насъ есть, да мало... И такъ, панове, теперь у насъ и деньги, и пушки, и пѣхота, а провіантъ будетъ современенъ... Ботъ вамъ результаты моего управленія!
   -- Vivat!-- крикнуло войско.
   -- А теперь пусть всѣ солдаты бѣгутъ во весь дуть въ село за лопатами и штыками. Мы устроимъ укрѣпленный лагерь, второй Збаражъ! Офицеръ ли ты, или солдатъ, не стыдись лопаты и черной работы!
   И вождь удалился въ свою квартиру, сопровождаемый восторженными уликами войска.
   -- Ей-Богу, этотъ человѣкъ не даромъ носить голову на плечахъ, -- сказалъ Яну Скшетускому панъ Володіёвскій, -- всѣ дѣла пошли какъ-то иначе, лучше, чѣмъ прежде.
   -- Только Радзивиллъ подольше не приходилъ бы, -- замѣтилъ Станиславъ Скшетускій.-- Это вождь такой, что другаго и во всей республикѣ не сыщешь. Нашъ панъ Заглоба можетъ только хорошо снабдить лагерь провіантомъ, а въ остальномъ куда-жь ему мѣряться съ Радзивилломъ?
   Да и самъ панъ Заглоба не безъ нѣкотораго безпокойства подумывалъ о прибытіи Януша Радзивилла. Онъ припоминалъ всѣ прежнія побѣды Радзивилла и фигура гетмана принимала въ его глазахъ неестественные размѣры.
   -- О-охъ, кто съ этимъ чортомъ совладаетъ!-- вздыхалъ панъ Заглоба.-- Я говорилъ, что онъ меня не задавитъ, а онъ іеня какъ журавль лягушку проглотитъ.
   И онъ давалъ себѣ въ душѣ клятву никогда не давать генеральной битвы Радзивиллу.
   "Ну, будетъ осада,-- думалъ онъ, -- а это всегда длится долго. Можно тогда и къ трактатамъ прибѣгнуть, а тѣмъ временемъ, можетъ быть, и Сапѣга подойдетъ".
   На случай, еслибъ онъ не подошелъ, панъ Заглоба рѣшилъ во всемъ слушаться Яна Скшетускаго; онъ помнилъ, какъ князь Еренія высоко цѣнилъ этого офицера и его военныя способности.
   -- Вы, панъ Михалъ,-- говорилъ онъ Володіёвскому,-- сотворены только для атаки, но если васъ заставить начальствовать надъ цѣлою арміей, то... вы, вѣдь, не откроете лавку съ продажей ума, потому что у васъ его итакъ мало, а Янъ... о, это умная голова!... и еслибъ меня не стало, онъ одинъ могъ бы замѣнить меня.
   Тѣмъ временемъ подходили разнорѣчивыя вѣсти: одни говорили, что Раздивиллъ идетъ уже черезъ Пруссію, другіе, что онъ, разбивъ войска Хованскаго, занялъ Гродно и двигается оттуда съ грозною силой, но были и такіе, что утверждали, будто не-Радзивиллъ, но Сапѣга побилъ Хованскаго при помощи князя Михала Радзивилла. Разъѣзды не привозили, однако, никакихъ извѣстій, за исключеніемъ слуховъ о шайкѣ Жултаренки, что стояла подъ Волковыскомъ и угрожала цѣлому городу. Всѣ окрестности горѣли въ огнѣ.
   Черезъ день начали являться бѣглецы. Но ихъ словамъ, горожане отправили пословъ къ Хованскому и Жултареикѣ съ просьбою сжалиться надъ городомъ, но Хованскій сказалъ, что это простая шайка, не имѣющая ничего общаго съ его войскомъ. Жултаренко, въ свою очередь, посовѣтовалъ жителямъ дать за себя выкупъ, чего они, по своей бѣдности, сдѣлать не могли.
   Они умоляли пана вождя помочь имъ, пока длятся переговоры о выкупѣ,-- потомъ будетъ уже поздно. Панъ Заглоба выбралъ полторы тысячи добрыхъ солдатъ, въ томъ числѣ ляуданскую хоругвь, и призвалъ къ себѣ пана Володіёвскаго.
   -- Ну, панъ Михалъ,-- сказалъ онъ,-- теперь ваше время показать свое искусство. Вы поѣдете къ Волковыску и уничтожите шайку грабителей, что грозитъ неукрѣпленному городу. Вамъ это не въ первый разъ и вы можете считать такое порученіе знакомъ особаго расположенія нашего.
   Тутъ онъ обратился къ другимъ полковникамъ:
   -- Самъ я долженъ оставаться въ лагерѣ, потому что, вопервыхъ, на мнѣ лежитъ вся отвѣтственность, а, во-вторыхъ, не стану же я связываться съ какою-нибудь разбойничьей" шайкой! Вотъ пусть придетъ Радзивиллъ, тогда мы увидимъ, кто окажется опытнѣй: панъ ли гетманъ, или я.
   Володіёвскій и его хоругвь отправились съ большою охотой,-- бездѣйствіе начинало уже надоѣдать имъ. Вождь стоялъ верхомъ и перекрестилъ ихъ на дорогу. Многіе съ удивленіемъ смотрѣли на пана Заглобу, но самъ онъ помнилъ, что Жулкевскій и другіе гетманы имѣли обыкновеніе также благословлять удаляющіяся хоругви.
   Но едва хоругви исчезли вдали, какъ онъ началъ уже безпокоиться о нихъ.
   -- Янъ!-- сказалъ онъ,-- не послать ли намъ Володіёвскому еще горсть людей?
   -- Не нужно!-- отвѣтилъ Скшетускій.-- Володіёвскому идти въ такую экспедицію все равно, что съѣсть сковороду яичницы. Боже мой! да онъ во всю свою жизнь ничего другаго и не дѣлалъ.
   -- Да; а если онъ встрѣтится съ подавляющею силой?... Nec Hercules contra plwres.
   -- Что толковать о такомъ воинѣ? Прежде чѣмъ идти на врага, онъ осмотритъ все хорошенько, и если силы будуть неравны, урветъ, что можно, и возвратится, или самъ пришлетъ за помощью. Вы можете быть совершенно спокойны.
   Прошло три дня.
   Въ лагерь подходилъ со всѣхъ сторонъ провіантъ, являлись охотники, а о панѣ Михалѣ не было ни слуху, ни духу.
   Безпокойство пана Заглобы возростало, и, несмотря на всѣ увѣренія Скшетускаго, что Володіёвскій никакимъ образомъ не могъ бы въ это время дойти до Волковыска и возвратиться обратно, панъ Заглоба послалъ сто человѣкъ конницы Кмицица на развѣдки.
   Отрядъ ушелъ. Снова протекло два дня безъ всякаго извѣстія. Только на седьмыя сутки, сѣрымъ туманнымъ вечеромъ, челядь, посланная въ Бобровники, возвратилась съ извѣстіемъ, что видѣли какое-то войско, выходящее изъ-за лѣсовъ за Бобровниками.
   -- Панъ Михалъ!-- радостно воскликнулъ Заглоба.
   Нѣтъ, то не былъ панъ Михалъ. Челядь поэтому и не поѣхала на встрѣчу, что увидала какія-то чужія знамена, которыхъ въ войскѣ пана Володіёвскаго не было. Притомъ, и самаго войска было больше. Кто ихъ знаетъ, сколько? Можетъ быть, три тысячи, можетъ быть, пять или десять.
   -- Я возьму двадцать человѣкъ и поѣду навстрѣчу,-- сказалъ Липницкій.
   Прошелъ часъ, другой, наконецъ, пану Заглобѣ донесли, что приближается не отрядъ, но цѣлое большое войско.
   И, неизвѣстно почему, по всему обозу вдругъ пронесся слухъ:
   -- Радзивиллъ идетъ!
   Эта вѣсть, какъ электрическая искра, встряхнула и подняла за ноги весь лагерь; солдаты въ величайшемъ безпорядкѣ высыпали на валы, только одна пѣхота Оскерки заняла указанное ей мѣсто. Среди волонтеровъ воцарилась паника. Слухи, одинъ другаго невѣроятнѣй, возникали и передавались съ тысячью варіантовъ. "Радзивиллъ уничтожилъ Володіёвскаго и отрядъ Кмицица",-- повторяли одни. "Ни одинъ человѣкъ не ушелъ",-- повторяли другіе. А панъ Липницкій словно сквозь землю провалился. "Гдѣ вождь, гдѣ вождь?"
   Прибѣжали полковники и вскорѣ привели все въ порядокъ.
   Панъ Заглоба, когда до его ушей дошли крики: "Радзивиллъ идетъ!" -- сильно смѣшался, но въ первую минуту не хотѣлъ вѣрить. Что же бы тогда сдѣлалось съ Володіёвскимъ? Да, наконецъ, позволилъ бы онъ себя окружить такъ, что ни одинъ человѣкъ не могъ бы придти съ предостереженіемъ? А тотъ -- другой отрядъ? А панъ Липницкій?
   -- Не можетъ быть!-- повторялъ панъ Заглоба, отирая лобъ, покрытый крупными каплями пота.-- Этотъ змѣй, этотъ убійца, этотъ Люциферъ... неужели онъ уже вышелъ изъ Кейданъ? Неужели приближается послѣдняя минута?
   А крики: "Радзивиллъ! Радзивиллъ!" становились все громче. Панъ Заглоба пересталъ сомнѣваться, схватилъ шапку и побѣжалъ къ Скшетускому.
   -- Янъ, спаси! теперь пора!
   -- Что случилось?-- изумился Скшетускій.
   -- Радзивиллъ идетъ! Всѣ мои надежды я возлагаю на тебя, потому что и покойный князь Еремія считалъ тебя предназначеннымъ для роли полководца. Я лично буду надсматривать надъ всѣмъ, а распоряжайся ты.
   -- Едва ли это можетъ быть Радзивиллъ,-- сказалъ Скшетускій.-- Откуда надвигается войско?
   -- Со стороны Волковыска. Говорятъ, что окружили Володіёвскаго и тотъ отрядъ, что я недавно послалъ.
   -- Володіёвскій позволилъ себя окружить?... Не знаете вы его развѣ? Это онъ-то и возвращается, никто другой.
   -- Да говорятъ тебѣ, страшныя силы идутъ.
   -- Слава Богу. Значитъ, идетъ панъ Сапѣга.
   -- Боже всемилостивый! Что ты толкуешь? Вѣдь, дали же бы намъ знать; вѣдь, Липницкій поѣхалъ на встрѣчу!
   -- Въ томъ-то и доказательство, что идетъ кто-нибудь другой, а не Радзивиллъ. Они узнали другъ друга и возвращаются вмѣстѣ. Идемъ, идемъ!
   -- И я тоже говорилъ!-- крикнулъ Заглоба.-- Всѣ оторопѣли, а я подумалъ: не можетъ этого быть! Сразу подумалъ. Идемъ! Живо, Янъ, живо! А тѣ-то перетрусили... Ха-ха-ха!
   На валахъ лицо пана Заглобы сіяло твердостью и мужествомъ. Онъ останавливался каждую минуту и кричалъ какъ можно громче:
   -- Господа, гости близко, не теряйте присутствія духа! Если это Радзивиллъ, то я покажу ему дорогу назадъ въ Кейданы! Зажечь костры на валахъ! Прятаться мы не будемъ, пусть насъ видятъ! Зажечь костры!
   Черезъ четверть часа весь лагерь пылалъ яркимъ огнемъ. Соцаты, ставши спиною къ кострамъ, всматривались въ темноту. Вдругъ изъ мрака послышались выстрѣлы мушкетовъ. Панъ Заглоба схватилъ за полу пана Скшетускаго.
   -- Огонь начинаютъ!-- безпокойно проговорилъ онъ.
   По вслѣдъ за выстрѣломъ послышались радостные крики. Сомнѣнію больше не было мѣста. Минуту спустя появилось нѣсколько всадниковъ на измученныхъ лошадяхъ.
   -- Панъ Сапѣга! панъ воевода витебскій!
   Солдаты волною хлынули съ валовъ и бросились впередъ съ такими криками, что всякій посторонній наблюдатель могъ бы подумать, что это кричитъ населеніе города, на который напали врасплохъ враги.
   Черезъ минуту панъ воевода витебскій въѣхалъ въ кругъ огня, во главѣ своихъ офицеровъ, съ Володіёвскимъ по правую сторону. То былъ человѣкъ пожилой, довольно толстый, съ лицомъ некрасивымъ, но умнымъ и добродушнымъ. По сѣдымъ усамъ, подстриженнымъ надъ верхнею губой, и маленькой бородкѣ его можно было принять за иностранца, хотя онъ одѣвался по-польски. Прославленный многими военными подвигами, онъ, все-таки, больше походилъ на дипломата, чѣмъ на полководца; люди, знающіе его ближе, говорили, что Минерва оставила на лицѣ пана воеводы большій отпечатокъ, чѣмъ Марсъ. Какъ бы то ни было, по этому лицу можно было сразу узнать добраго, хорошаго человѣка.
   Панъ Заглоба подскочилъ къ нему во главѣ своихъ полковниковъ, а панъ воевода пріостановилъ своего коня и началъ кланяться рысьей шапкой.
   -- Ясновельможный панъ воевода!-- началъ Заглоба,-- еслибъ я обладалъ краснорѣчіемъ древнихъ римлянъ, или, углубляясь еще болѣе въ отдаленные вѣка, знаменитаго аѳинянина Демосѳена, то и тогда бы не съумѣлъ выразить радости, которою наполнились наши сердца при видѣ васъ. Нашею радостью радуется вся республика, тѣмъ болѣе, что мы не ожидали вашего появленія. Мы стояли на этихъ окопахъ съ оружіемъ въ рукахъ, готовые биться, а не привѣтствовать, испускать бранные крики, а не радостные возгласы, проливать не слезы умиленія, но нашу собственную кровь!... Когда стоязычная молва разнесла вѣсть, что приближается защитникъ отечества, а не измѣнникъ,-- воевода витебскій, не великій гетманъ литовскій,-- Сапѣга, не Радзивиллъ...
   Пану Сапѣгѣ хотѣлось, Очевидно, поскорѣе въѣхать въ лагерь. Онъ махнулъ рукой съ добродушною небрежностью и сказалъ:
   -- Идетъ и Радзивиллъ. Черезъ два дня ужь тутъ будетъ!
   Панъ Заглоба смѣшался: во-первыхъ, перебили нить его мыслей, во-вторыхъ, извѣстіе о близости Радзивилла не могло особенно благопріятно повліять на него. Съ минуту простоялъ онъ передъ Сапѣгой, не зная, что дѣлать, наконецъ, опомнился, вытащилъ изъ-за пояса булаву, вспомнилъ, что было подъ Збаражемъ, и проговорилъ торжественнымъ голосомъ:
   -- Войско избрало меня своимъ вождемъ, но я передаю знакъ моей власти въ болѣе достойныя руки, что£ы дать примѣръ молодежи, какъ нужно отказываться отъ почестей и сана pro publico bono.
   Солдаты начали было что-то кричать, но Сапѣга только усмѣхнулся:
   -- Какъ бы только Радзивиллъ не подумалъ, что вы изъ страха передъ нимъ отдаете мнѣ булаву. Онъ былъ бы очень радъ!
   -- Онъ меня уже знаетъ,-- отвѣтилъ Заглоба,-- и не обвинитъ въ трусости: я первый въ Кейданахъ обозвалъ его измѣнникомъ и увлекъ другихъ своихъ примѣромъ.
   -- Коли такъ, то ведите насъ въ лагерь. Дорогой Володіёвскій сказывалъ мнѣ, что вы образцовый хозяинъ, а мы утомлены и голодны.
   Въѣздъ Сапѣги въ лагерь произошелъ среди неописанной радости.
   Панъ Заглоба вспомнилъ, что, по слухамъ, Сапѣга не прочь попировать и выпить, и рѣшилъ достойнымъ образомъ отпраздновать день его пріѣзда. Пиръ вышелъ на славу. Разговоръ болѣе шелъ о Радзивиллѣ. Панъ воевода зналъ самыя свѣжія новости о томъ, что дѣлается въ Кейданахъ. По его словамъ, гетманъ литовскій послалъ нѣкоего Кмицица къ шведскому королю съ письмами и съ просьбой, чтобы съ двухъ сторонъ разомъ ударить на Подлясье.
   -- Вотъ ужь чудеса, такъ чудеса!-- воскликнулъ панъ Заглоба.-- Еслибъ не этотъ самый Кмицицъ, мы до сихъ поръ не собрались бы вмѣстѣ и Радзивиллъ могъ бы, если бы подошелъ, съѣсть насъ по одиночкѣ, какъ сѣдлецкіе крендели.
   -- Мнѣ панъ Володіёвскій все разсказалъ,-- отвѣтилъ Сапѣга.-- Видно по всему, что онъ питаетъ къ намъ большую любовь. Жаль, что онъ не любитъ отечество въ такой же степени. Люди, подобные ему, не вѣрящіе ни во что, не могутъ никому служить какъ слѣдуетъ и каждому. готовы измѣнить, какъ въ данномъ случаѣ Кмицицъ Радзивиллу.
   -- Но между нами нѣтъ измѣнниковъ и мы всѣ готовы до послѣдней капли крови стоять за васъ!-- сказалъ Заглоба.
   -- Вполнѣ вѣрю этому,-- согласился воевода.-- Я даже не ожидалъ встрѣтить здѣсь такой достатокъ и долженъ, благодарить васъ за вашу предусмотрительность.
   Заглоба покраснѣлъ отъ удовольствія. Ему прежде казалось, что воевода обращается съ нимъ хотя ласково, но не съ такимъ почтеніемъ, какое было бы желательно пану ех-военачальнику. Онъ началъ разсказывать, что онъ сдѣлалъ, какіе запасы собралъ, какъ досталъ пушки и сформировалъ пѣхоту; наконецъ, не безъ примѣси хвастовства, упомянулъ о письмахъ, посланныхъ имъ изгнаннику-королю, Хованскому и алектору.
   -- Послѣ моего письма панъ электоръ долженъ будетъ или стать на нашу сторону, или перейти на сторону нашихъ враговъ!-- гордо закончилъ онъ.
   Воевода погладилъ усы, язвительно улыбнулся и спросилъ:
   -- А къ германскому императору вы не писали?
   -- Нѣтъ!-- отвѣтилъ изумленный Заглоба.
   -- Жаль. Вы могли бы сноситься съ нимъ какъ равный съ равнымъ.
   Всѣ полковники громко расхохотались, но панъ Заглоба тотчасъ же постарался доказать, что если воевода хотѣлъ быть косою, то въ лицѣ его, пана Заглобы, наткнулся на камень.
   -- Ясновельможный панъ!-- сказалъ онъ,-- къ електору я могъ писать, я и самъ, какъ шляхтичъ, тоже электоръ (избиратель) и не такъ давно еще подавалъ голосъ за Яна Казиміра.
   -- Правда, правда!-- согласился воевода витебскій.
   -- По съ такимъ могущественнымъ монархомъ, какъ цезарь, я въ переписку не вступаю, чтобы ко мнѣ не примѣнили пословицу, которую я слышалъ на Литвѣ.
   -- Что это за пословица?
   -- "Какая-то дурацкая голова,-- должно быть, изъ Витебска!" -- проговорилъ, не смущаясь, панъ Заглоба.
   Полковники перепугались, но воевода витебскій откинулся на спинку кресла и залился искреннимъ смѣхомъ.
   -- Ишь какъ онъ поддѣлъ меня!... Дайте мнѣ обнять васъ!... Когда я буду бриться, то попрошу у васъ языкъ на время.
   Пиръ продолжался далеко за полночь и затянулся бы еще дольше, еслибъ изъ-подъ Тыкоцина не пріѣхало нѣсколько шляхтичей. По ихъ словамъ, передовые отряды Радзивилла достигли уже этого города.
   

Глава VI.

   Радзивиллъ давно ударилъ бы на Подлясье, еслибъ разныя обстоятельства не удерживали его въ Кейданахъ. Прежде всего, онъ ожидалъ шведскаго подкрѣпленія, а Понтусъ де-ла-Гарди нарочно задерживалъ его присылку. Несмотря на свое родство съ королемъ, шведскій генералъ ни по происхожденію, ни по значенію, ни по богатству не могъ равняться съ литовскимъ магнатомъ и теперь, когда, благодаря стеченію обстоятельствъ, Радзивиллъ находился въ зависимости отъ него, Понтусъ не могъ отказать себѣ въ удовольствіи какъ можно яснѣе выставить свое превосходство.
   -- Два года тому назадъ онъ считалъ бы за счастье получить мое письмо и завѣщалъ бы его по духовной своимъ потомкамъ,-- жаловался князь своимъ дворянамъ,-- а теперь корчитъ изъ себя чуть ли не полновластнаго монарха!
   Одинъ шляхтичъ, извѣстный по всей околицѣ за свой злой языкъ, однажды позволилъ себѣ сказать:
   -- Пословица говоритъ, ваше сіятельство: что посѣешь, то и пожнешь.
   Радзивиллъ разгнѣвался и приказалъ посадить его въ башню, но на другой день выпустилъ и подарилъ ему цѣнную золотую пряжку, потому что у шляхтича, по слухамъ, водились деньги, а князь хотѣлъ занять у него подъ росписку. Шляхтичъ пряжку принялъ, но денегъ, все-таки, не далъ.
   Наконецъ, пришло и шведское подкрѣпленіе,-- восемьсотъ человѣкъ тяжелыхъ рейтеровъ; триста человѣкъ пѣхоты и сто легкой кавалеріи Понтусъ отправилъ прямо въ тыкоцинскій замокъ, чтобы на всякій случай имѣть тамъ свой гарнизонъ. Эти послѣдніе, безъ всякой помѣхи со стороны войска Хованскаго, дошли до мѣста своего назначенія; конфедераты въ это время были еще разсѣяны по всему Подлясью и только грабили радзивилловскія имѣнія. Разсчитывали, что князь немедленно тронется съ мѣста, но онъ все еще медлилъ. До него дошли слухи о несогласіяхъ, царствующихъ среди полковниковъ.
   "Нужно имъ дать время, чтобъ они схватили другъ друга за горло,-- думалъ князь.-- Они перегрызутъ другъ друга безъ войны, а тогда мы и на Хованскаго ударимъ".
   Но вдругъ начали приходить противуположныя вѣсти. Полковники не только не перегрызлись другъ съ другомъ, но соединились вмѣстѣ подъ Бѣлостокомъ. Князь недоумѣвалъ, что могло послужить причиной такой перемѣны. Наконецъ, имя Заглобы, какъ вождя, достигло княжескихъ ушей. Говорили о заложеніи укрѣпленнаго лагеря, о пушкахъ, взятыхъ Заглобою изъ Бѣлостока, о ростѣ силы конфедератовъ, о массѣ прибывающихъ охотниковъ. Князь Янушъ впалъ въ такой гнѣвъ, что даже неустрашимый Гангофъ не смѣлъ приблизиться къ нему.
   Наконецъ, вышелъ приказъ войскамъ готовиться въ походъ. Въ одинъ день вся дивизія была въ готовности: одинъ полкъ нѣмецкой пѣхоты, два шведской, одинъ литовской; панъ Корфъ начальствовалъ артиллеріей, Гангофъ конницей. Кромѣ драгуновъ Харлампа и шведскихъ рейтеровъ, тутъ былъ еще легкій полкъ Невяровскаго и великолѣпная хоругвь самого князя. У князя было не больше войска во время первыхъ войнъ съ Хмельницкимъ; ихъ было достаточно, чтобъ одержать множество блестящихъ побѣдъ и покрыть его имя неувядаемою славой.
   Но теперь звѣзда знаменитаго воина закатывалась и онъ самъ томился какимъ-то тягостнымъ предчувствіемъ, заглядывалъ въ будущее и не видѣлъ ничего опредѣленнаго. Онъ пойдетъ на Под, лисье, разнесетъ бунтовщиковъ, прикажетъ содрать кожу съ ненавистнаго Заглобы, но что же изъ того? Что дальше? Какая перемѣна произойдетъ отъ этого? Ударитъ ли онъ на Хованскаго, отомститъ ли за цубиховское пораженіе и украситъ ли голову новыми лаврами? Князь говорилъ такъ, но не вѣрилъ этому; повсюду начали ходить слухи, что сѣверныя полчища, встревоженныя ростомъ шведскаго могущества, прекратятъ войну, а, можетъ быть, даже войдутъ въ соглашеніе съ Яномъ Казиміромъ. Тогда Радзивиллу негдѣ и не на чемъ будетъ проявить свою силу. Если бы Янъ Казиміръ съумѣлъ заключить миръ и двинутъ на шведовъ своихъ недавнихъ враговъ, тогда счастье могло бы склониться на его сторону противъ шведовъ и, вслѣдствіе этого, противъ этого самаго Радзивилла.
   Изъ Бороны, правда, извѣстія были благопріятнѣй. Удачи шведовъ превзошли всѣ ожиданія. Воеводства поддавались одно за другимъ; въ Великой Польшѣ они царствовали какъ въ Швеціи, въ Варшавѣ правилъ Радзѣбвскій; Малая Польша не оказывала сопротивленія; Браковъ долженъ пасть не сегодня, такъ завтра; король, покинутый войскомъ и шляхтой, съ горемъ въ сердцѣ, съ разбитою вѣрой въ свой народъ, ушелъ въ Силезію и самъ Карлъ Густавъ дивился легкости, съ которою ему удалось сломить могущество, когда-то страшное самимъ шведамъ.
   По въ этой-то легкости Радзивиллъ и видѣлъ опасность для себя. Онъ предчувствовалъ, что ослѣпленные шведы не будутъ считаться съ нимъ, не будутъ обращать на него вниманія, тѣмъ болѣе, что онъ оказался вовсе не такимъ всесильнымъ въ Литвѣ, какъ всѣ, не исключая и его самого, думали раньше.
   Отдастъ ли ему шведскій король Литву или хотя бы Бѣлую Русь? Не предпочтетъ ли онъ какимъ-нибудь восточнымъ клочкомъ республики успокоить алчность вѣчно голоднаго сосѣдѣ, чтобъ имѣть руки развязанными въ остальной Польшѣ?
   Эти вопросы постоянно мучили душу князя Януша и не давали ему покоя ни днемъ, ни ночью. Понтусъ де-ла-Гарди не осмѣлился бы относиться къ нему съ такимъ неуваженіемъ, еслибъ не надѣялся, что король одобритъ его тактику, или, что еще горше, не былъ бы снабженъ заранѣе инструкціями.
   "Пока я стою во главѣ нѣсколькихъ тысячъ людей, -- думалъ Радзивиллъ,-- на меня еще будутъ обращать вниманіе, но когда у меня не будетъ денегъ, когда наемные полки разбѣгутся,-- что тогда?"
   Дѣйствительно, давно онъ уже не получалъ аренды со своихъ громадныхъ имѣній; большая часть ихъ, разсѣянная по всей Литвѣ вплоть до кіевскаго Полѣсья, была занята непріятелемъ, остальную, подлясскую, разграбили конфедераты.
   По временамъ князю казалось, что онъ падаетъ въ пропасть. Всѣ его труды и интриги могли только доставить ему имя измѣнника, ничего больше.
   Страшило его и другое видѣніе -- смерть. Почти каждую ночь появлялась она у изголовья его ложа и манила его къ себѣ костлявою рукой.
   Еслибъ онъ стоялъ наверху славы, еслибъ онъ хоть на минуту йогъ возложить на свою голову корону, къ которой стремился съ такою страстью, то встрѣтилъ бы это страшное видѣніе безтрепетнымъ окомъ. Но умереть покрытымъ всеобщимъ презрѣніемъ и безславіемъ,-- это казалось страшнѣе самой смерти магнату, гордому какъ самъ сатана.
   Не разъ наединѣ или въ присутствіи своего астролога онъ сжималъ свои виски и повторялъ глухимъ голосомъ:
   -- Горитъ! горитъ! горитъ!
   За день до выступленія войскъ гетману дали знать, что князь Богуславъ выѣхалъ изъ Тангоровъ.
   Князь Янушъ словно ожилъ. Богуславъ привозилъ съ собою молодость, силу и слѣпую вѣру въ будущность. Въ его лицѣ должна была возродиться Биржанская линія, для него одного трудился князь Янушъ.
   Онъ хотѣлъ было самъ ѣхать на встрѣчу ему, но, вспомнивъ о требованіяхъ этикета, выслалъ только золоченую коляску и цѣлую хоругвь Невяровскаго, и приказалъ палить изъ пушекъ, точно въ честь пріѣзда самого короля.
   Когда послѣ церемоніальнаго привѣтствія братья остались одни, Янушъ схватилъ Богуслава въ объятія и проговорилъ взволнованнымъ голосомъ:
   -- Словно ко мнѣ опять возвратились молодость и здоровье!
   Но князь Богуславъ внимательно посмотрѣлъ на него и спросилъ:
   -- Что съ вами, ваше сіятельство?
   -- Оставимъ въ сторонѣ наши титулы, разъ насъ никто не слышитъ... Что со мною? Болѣнъ я и, кажется, скоро свалюсь, какъ подгнившее дерево... Ну, да не въ томъ дѣло! Какъ моя жена и дочь?
   -- Онѣ выѣхали изъ Тангоровъ въ Тыльцу. Обѣ здоровы, а Marie точно не развернувшаяся роза... Ma foi! Ни у кого въ свѣтѣ нѣтъ болѣе прелестной ножки, а коса до самой земли...
   -- Она вамъ показалась такою красивой? Тѣмъ лучше. Санъ Богъ внушилъ вамъ мысль пріѣхать сюда. У меня на душѣ становится легче, когда я вижу васъ... Что вы мнѣ привезли de publicis!.. Что электоръ?
   -- Вы, вѣдь, знаете, что онъ заключилъ союзъ съ прусскими городами?
   -- Знаю.
   -- Только они не очень ему довѣряютъ. Данцигъ не хотѣлъ принять его гарнизона. У нѣмцевъ чутье хорошее.
   -- И это знаю. А вы не писали къ нему? Что онъ думаетъ о насъ?
   -- О насъ?...-- разсѣянно переспросилъ Богуславъ и началъ безпокойно осматриваться вокругъ. Князь Янушъ думалъ, что онъ ищетъ чего-то, но онъ торопливо подошелъ къ зеркалу, стоящему въ углу, и началъ ощупывать свое лицо.
   -- Кожа у меня немного обвѣтрѣла... впрочемъ, завтра пройдетъ... Что электоръ думаетъ о насъ? Ничего... Писалъ мнѣ, что не забудетъ о насъ.
   -- Какъ такъ не забудетъ?
   -- Письмо у меня съ собою, я покажу вамъ... Пишетъ, что будь, что будетъ, онъ объ насъ не забудетъ... Я ему вѣрю, потому что это ему выгодно. Электоръ столько же заботится о республикѣ, сколько я о своемъ старомъ парикѣ, и охотно бы отдалъ ее шведамъ, еслибъ только могъ сцапать Пруссію;" но теперь шведское могущество начинаетъ безпокоить его и ему необходимо имѣть союзника въ будущемъ, и этимъ союзникомъ явитесь вы, если возсядете на литовскомъ престолѣ.
   -- Еслибъ это такъ и было!... Не для себя добиваюсь я трона!
   -- На первое время, можетъ быть, не удастся выторговать всю Литву, хотя бы хорошій кусокъ, съ Бѣлоруссіей и Жмудью.
   -- А шведы?
   -- Шведы тоже будутъ рады загородиться нами съ востока.
   -- Вы проливаете бальзамъ на мои раны.
   -- Бальзамъ... Ахъ, да!... Какой-то колдунъ въ Тангорахъ хотѣлъ продать мнѣ бальзамъ... говоритъ, что кто намажется имъ, того не будетъ брать ни сабля, ни шпага, ни стрѣла. Я приказалъ тотчасъ же вымазать его самого, потомъ пырнуть копьемъ и -- вообразите себѣ -- копье прошло на-вылетъ!...!
   Князь Богуславъ расхохотался, но Янушу подобный разговоръ приходился не по вкусу и онъ повернулъ его на старую тему.
   -- Я послалъ письма къ шведскому королю и ко многимъ нашимъ сановникамъ,-- сказалъ онъ.-- Должно быть, и вы получили письмо черезъ Кмицица.
   -- Подождите немного. Поэтому-то я и пріѣхалъ сюда. Что вы думаете о Кмицицѣ?
   -- Человѣкъ горячій, небезопасный, неукротимый, шальная голова, но одинъ изъ тѣхъ, которые вѣрно служатъ намъ.
   -- Какже, какже! Меня чуть было въ царство небесное не отправилъ!
   -- Что такое?-- встревожился Янушъ.
   -- Говорятъ, что вамъ нельзя гнѣваться: васъ сейчасъ же душить начинаетъ. Дайте мнѣ слово терпѣливо и спокойно слушать меня, а я вамъ все разскажу о вашемъ Кмицицѣ и вы его узнаете лучше, чѣмъ знали до сихъ поръ.
   -- Хорошо, я буду спокоенъ, только, ради Бога, къ дѣлу!
   И князь Богуславъ разсказалъ обо всемъ, что произошло въ Пильвишкахъ.
   Нужно было удивляться, какъ съ княземъ Янушемъ вновь не повторился припадокъ астмы. Онъ весь дрожалъ, скрежеталъ зубами, рвалъ волосы, наконецъ, крикнулъ хриплымъ голосомъ:
   -- Да!... Ну, такъ хорошо же! Онъ забылъ только одно, что его возлюбленная въ моихъ рукахъ.
   -- Сдержитесь же, ради Бога, и слушайте дальше!-- перебилъ Богуславъ.-- Я сразился съ нимъ по-рыцарски и если не внесу этого приключенія въ свой дневникъ, то только потому, что мнѣ стыдно. Я далъ атому дураку провести себя, какъ ребенка, -- я, о которомъ самъ Назарини говорилъ, что равнаго мнѣ дипломата нѣтъ при всемъ французскомъ дворѣ. Ну, да это въ сторону... Сначала я думалъ, что убилъ этого Кмицица, а теперь имѣю въ рукахъ доказательства, что онъ живъ.
   -- Ничего, мы найдемъ его, достанемъ, выкопаемъ хоть изъ-подъ земли!... А теперь я нанесу ему такой ударъ, что онъ предпочелъ бы быть сожженнымъ заживо!
   -- Никакого удара вы ему не нанесете, только себѣ повредите. Слушайте! По пути сюда я замѣтилъ, что какой-то мукикъ на скверной лошаденкѣ все время держится возлѣ моей коляски. Я приказалъ его привести къ себѣ.-- Куда ѣдешь?-- "Въ Кейданы".-- Что везешь?-- "Письмо князю воеводѣ". Я взялъ письмо, а такъ какъ между нами тайнъ никакихъ нѣтъ, прочелъ его. Вотъ оно!
   Князь Янушъ подалъ письмо Кмицица, то, которое было написано въ лѣсу въ хижинѣ Кемлича.
   Князь пробѣжалъ его глазами, смялъ въ бѣшенствѣ и закричалъ:
   -- Правда, клянусь Богомъ, правда! У него мои письма, а тамъ написаны такія вещи, которыя шведскій король можетъ счесть за смертельное оскорбленіе для себя.
   Тутъ гетмана схватилъ припадокъ астмы, ротъ его искривился, руки судорожно хватались за горло. Князь Богуславъ хлопнулъ въ ладоши и отдалъ распоряженіе сбѣжавшимся слугамъ:
   -- Присмотрите за княземъ и, когда онъ опомнится, просите его пожаловать въ мою комнату.
   Спустя два часа, Янушъ, съ глазами, налитыми кровью, съ распухшими рѣсницами и посинѣвшимъ лицомъ, постучался въ дверь комнаты Богуслава. Богуславъ лежалъ въ постели; лицо его было намазано миндальнымъ молокомъ, которое должно было придавать кожѣ мягкость и блескъ. Безъ парика, безъ румянъ онъ казался гораздо старѣе, чѣмъ въ обыкновенное время, но князь Янушъ не обратилъ на это никакого вниманія.
   -- Я думаю,-- сказалъ онъ,-- что Кмицицъ не рѣшится опубликовать мои письма; это равнялось бы смертному приговору его невѣстѣ. Онъ отлично понимаетъ, что только такимъ образомъ онъ можетъ держать меня въ рукахъ, но и я, въ свою очередь, не могу отомстить ему и одно сознаніе моего безсилія приводить меня въ бѣшенство.
   -- Эти письма нужно достать во что бы то ни стало, -- сказалъ Богуславъ.
   -- Но quo modo!
   -- Вы должны подослать къ нему какого-нибудь ловкаго человѣка. Пусть онъ вступитъ съ нимъ въ дружбу, а затѣмъ, при первой возможности, захватитъ письма, а самого его пырнетъ ножомъ. Нужно обѣщать большую награду.
   -- Кто возьмется за это?
   -- Еслибъ это было въ Парижѣ или Германіи, я бы въ одинъ день нашелъ сотню охотниковъ, но въ нашемъ краю и такого товара не достанешь.
   -- О, еслибъ его можно было схватить живымъ и отдать въ мои руки! Я сразу заплатилъ бы ему за все... Я повторяю вамъ, что смѣлость этого человѣка превосходитъ всякую мѣру. Я и выслалъ-то его потому, что онъ надоѣдалъ мнѣ со всякою мелочью и начиналъ ужь очень безцеремонно проявлять свою золю... Сколько разъ я чуть-чуть не приказалъ разстрѣлять его. Но я не могъ сдѣлать этого, не могъ...
   -- Скажите, правда ли, что онъ намъ сродни?
   -- Онъ дѣйствительно родственникъ Кишекъ, а черезъ нихъ нашъ.
   -- Да? Онъ поклялся мстить намъ до послѣдняго издыханія. Къ счастью, я далъ ему урокъ, что и съ нами враждовать не особенно легко. Согласитесь, что я обошелся съ нимъ по-радзивилловски, и еслибъ какой-нибудь французскій рыцарь могъ похвалиться подобнымъ подвигомъ, то болталъ бы объ этомъ по цѣлымъ днямъ, за исключеніемъ времени обѣда, сна и поцѣлуевъ... Они какъ сойдутся вмѣстѣ, то врутъ другъ передъ другомъ такъ, что солнцу становится стыдно свѣтить... А что это за дѣвушка, о которой вы говорили?
   -- Биллевичъ.
   -- Биллевичъ? Тутъ не фамилія нужна... Скажите, хороша она? (Замѣтьте, мнѣ ничего не стоитъ говорить стихами).
   -- Я не обращаю вниманія на женщинъ, но думаю, что и королева польская могла бы позавидовать ея красотѣ.
   -- Польская королева? Марія-Луиза? Во времена Сенъ-Марса, можетъ быть, и она была не дурна, но теперь при видѣ ея всякая собака взбѣсится. Если ваша Биллевичъ такова, то можете оставить ее у себя; но если она дѣйствительно хороша, то я возьму ее въ Тангоры... Тамъ мы вмѣстѣ обдумаемъ, какъ отомстить Кмицицу.
   Янушъ задумался на минуту.
   -- Нѣтъ,-- сказалъ онъ, -- вы употребите насиліе противъ нея, и тогда Кмицицъ опубликуетъ письма.
   -- Я буду прибѣгать къ силѣ съ какою то сельскою красоткой?... Безъ хвастовства, мнѣ приходилось имѣть дѣло и не съ такими, а насилія я еще не пускалъ никогда въ ходъ. Разъ только, но то было во Фландріи... Дура была... дочь оружейника... Потомъ пришли испанскіе пѣхотинцы... все было записано на ихъ счетъ.
   -- Вы не знаете этой дѣвушки... Это чисто-ходячая добродѣтель, монахиня какая-то.
   -- Я и монахинь знаю.
   -- Притомъ, она ненавидитъ насъ,-- патріотка... Она-то и Кмицица сбила съ толку. Между нашими женщинами такихъ немного найдется... Умъ у ней мужской... Яростная партизанка Яна Казиміра.
   -- Мы постараемся еще болѣе увеличить число его партизановъ.
   -- Нѣтъ, я не сдѣлаю этого, иначе Кмицицъ опубликуетъ письма... Я долженъ беречь ее, какъ зѣницу ока... до поры до времени. Потомъ я отдамъ ее вамъ или вашимъ драгунамъ,-- мнѣ все равно.
   -- Даю вамъ честное слово, что я не прибѣгну къ силѣ, а я всегда сдерживаю свое слово... развѣ за исключеніемъ политики... Мнѣ было бы стыдно, еслибъ я не могъ добиться желаемаго другимъ путемъ.
   -- Вы ничего и не добьетесь.
   -- Въ самомъ худомъ случаѣ съѣмъ отказъ, а получить отказъ отъ женщины не стыдно... Вы идете на Подлясье, что вы будете дѣлать съ нею? Съ собой ее не возьмете, здѣсь не оставите, потому что сюда придутъ шведы, а намъ нужно, чтобъ эта дѣвушка, comme otage, осталась въ нашихъ рукахъ... Не лучше ли будетъ, если я возьму ее въ Тангоры, а Кмицицу напишу: "отдай письма, а я отдамъ тебѣ невѣсту"? Если я отдамъ ее не совсѣмъ такою, какою взялъ, то вотъ вамъ и начала мести.
   -- Въ такомъ случаѣ, вы должны будете взять и ея дядют мечника росенскаго. Онъ тоже гоститъ здѣсь.
   -- Ну, нѣтъ. Шляхтичъ, вѣроятно, мажетъ сапоги саломъ по старому обычаю, а я этого выносить не могу. Впрочемъ, мы увидимъ это. Пригласите ихъ сегодня ужинать, чтобъ я могъ рѣшить, стоитъ ли игра свѣчъ, а пока я обдумаю планъ. Только, ради Бога, не говорите ей о выходкѣ Кмицица; это могло бы только возвысить его въ ея мнѣніи. Да за ужиномъ не спорьте со мной, что бы я ни говорилъ. Вы увидите мой планъ и вспомните свою молодость."
   Гетманъ махнулъ рукой и вышелъ изъ комнаты, а князь Богуславъ заложилъ обѣ руки подъ голову и принялся за обдумываніе своего плана.
   

Глава VII.

   Къ ужину, кромѣ мечника росенскаго и Александры, пришли нѣсколько кейданскихъ офицеровъ и дворянъ князя Богуслава. Самъ онъ явился въ такомъ великолѣпномъ костюмѣ, что положительно ослѣплялъ глаза. Парикъ его былъ завитъ волнистыми локонами, лицо напоминало розы и лиліи, а глаза горѣли, какъ звѣзды. Одежда его состояла изъ чернаго кафтана, съ разрѣзными рукавами, на шеѣ красовался воротникъ изъ чудеснѣйшихъ брабантскихъ кружевъ, громадной цѣны, а черезъ правое плечо до лѣваго бедра шла перевязь шпаги, изъ голландской кожи, такъ усѣянная брилліантами, что казалась совершенно огненной. Такъ же сверкала брилліантами и рукоять шпаги Богуслава, а въ розеткахъ его башмаковъ свѣтили два самыхъ большихъ, величиною въ лѣсной орѣхъ. Вся фигура его дышала красотой и благородствомъ.
   Въ одной рукѣ онъ держалъ кружевной платокъ, другою поддерживалъ шляпу, украшенную неимовѣрно длинными черныши страусовыми перьями.
   Всѣ, не исключая князя Януша, смотрѣли на него съ восторгомъ и удивленіемъ. Князю воеводѣ приходили на память его молодыя лѣта, когда онъ точно также затмѣвалъ всѣхъ при французскомъ дворѣ своею красотой и богатствомъ. Пора эта давно прошла, но теперь гетману казалось, что онъ возродился въ этомъ изящномъ рыцарѣ, который, вдобавокъ, носилъ одинаковую съ нимъ фамилію.
   Богуславъ разговаривалъ съ Гангофомъ. Можетъ быть, онъ нарочно сталъ съ нимъ рядомъ для большаго контраста (Гангофъ обладалъ изумительно уродливымъ лицомъ).
   Наконецъ, появились и дамы -- пани Корфъ и Александра. Богуславъ окинулъ ее быстрымъ взглядомъ и, поклонившись сначала пани Корфъ, приложилъ уже было палецъ въ губамъ, чтобъ послать паннѣ Биллевичъ, по тогдашней модѣ, воздушный поцѣлуй, какъ замѣтилъ ея гордую осанку и въ одну минуту измѣнилъ тактику. Онъ схватилъ въ правую руку шляпу и, приблизившись къ молодой дѣвушкѣ, склонился такъ низко, что локоны его парика упали по обѣимъ сторонамъ его плечъ, а шпага приняла горизонтальное положеніе. Болѣе почтительнаго поклона онъ не могъ отдать французской королевѣ. Александра (она слышала о его пріѣздѣ и сразу догадалась, кто стоитъ передъ нею) также низко присѣла передъ нимъ.
   Богуславъ поднялъ голову, живо подошелъ къ Александрѣ и подалъ ей руку.
   -- Я не вѣрю своимъ глазамъ!-- началъ Богуславъ, провожая ее къ столу.-- Скажите, прелестная богиня, какимъ образомъ вы спустились съ Олимпа въ Кейданы?
   -- Я простая шляхтянка, не богиня, и могу принять слова вашего сіятельства только за очень преувеличенную любезность.
   -- О, будь въ этой комнатѣ хоть одно зеркало, я тотчасъ же подвелъ бы васъ къ нему, и вы увидали бы, что я нисколько не преувеличиваю.
   Онъ наклонилъ голову и передъ Александрой блеснули его глаза, большіе, черные, искрящіеся. Дѣвушка вспыхнула яркимъ румянцемъ, потупилась и отступила немного назадъ; она почувствовала, что локоть Богуслава слегка прижимаетъ ея руку къ сердцу.
   За столомъ онъ занялъ мѣсто рядомъ съ ней и видно было* что ея красота произвела на него дѣйствительно сильное впечатлѣніе. Онъ разсчитывалъ видѣть здоровую, краснощекуих шляхтянку, но встрѣтилъ гордую панну, въ глазахъ которой виднѣлся серьезный умъ и непреклонная воля, полную той прелести, которая невольно привлекаетъ къ себѣ всѣ сердца. Но помимо этого въ ней было еще какое-то величіе и Богуславъ противъ воли подумалъ: "Я черезъ-чуръ рано сжалъ ея руку... съ такими сразу ничего не возьмешь".
   Но, тѣмъ не менѣе, онъ поклялся покорить ея сердце и съ какою-то дикою радостью предвкушалъ сладость минуты, когда эта дѣвственная чистота и величіе склонятся передъ его волей. На пути къ цѣли стояла грозная фигура Кмицица, но это еще болѣе возбуждало духъ самоувѣреннаго рыцаря. Подъ вліяніемъ быстрой смѣны ощущеній, онъ весь разгорѣлся, кровь начала быстро пробѣгать по его жиламъ. Онъ весь сіялъ, какъ его брилліанты.
   Разговоръ за столомъ сдѣлался общимъ, или, вѣрнѣе, перешелъ въ общій хоръ похвалъ Богуславу. Блестящій рыцарь слушалъ все это съ усмѣшкой, но безъ всякаго вида удовлетворенія, какъ вещи очень старыя, очень знакомыя. Имена князей, маркизовъ, графовъ, побѣжденныхъ имъ на поединкахъ, такъ и лились одно за другимъ. Слушатели приходили въ изумленіе, а князь Янушъ съ довольною улыбкой поглаживалъ свои длинные усы.
   -- Рыцарей интересуютъ только военные подвиги, но мы, женщины, желали бы услыхать о другихъ побѣдахъ вашего сіятельства. До насъ доходило столько слуховъ...-- вмѣшалась въ разговоръ пани Корфъ.
   -- Все это неправда... Правда, меня хотѣли сосватать... Ея величество королева Франціи была такъ милостива...
   -- Съ принцессой де-Роганъ,-- перебилъ Янушъ.
   -- И съ другой, де-ла-Форсъ... Но такъ какъ даже и король не можетъ распоряжаться чужимъ сердцемъ, а богатства, слава Богу, намъ нечего искать во Франціи, то изъ этого ни* чего и не вышло... Правда, эти дѣвушки были знатны и очень красивы, но у насъ не мало и еще болѣе красивыхъ.
   Тутъ онъ бросилъ взглядъ на Александру. Та сдѣлала видъ, что ничего не слышитъ, а пани Корфъ живо отвѣтила:
   -- Такихъ много, нѣтъ только такихъ, кто могъ бы равняться съ вами богатствомъ и родомъ.
   -- Позвольте мнѣ не согласиться съ вами, -- горячо заговорилъ Богуславъ.-- Во-первыхъ, никакая польская шляхтянка не стоитъ ниже Рогановъ и де-ла-Форсовъ (таково мое искреннее убѣжденіе); во-вторыхъ, Радзивилламъ не въ первый разъ жениться на шляхтянкахъ, какъ это могутъ подтвердить многочисленные примѣры. Увѣряю васъ, что шляхтянка, которая станетъ женою Радзивилла, даже при французскомъ дворѣ можетъ имѣть преимущество передъ княгинями и принцессами...
   -- Благородный человѣкъ!-- шепнулъ Александрѣ мечникъ росенскій.
   -- Я всегда былъ такого мнѣнія, хотя мнѣ не разъ было стыдно сравнить польское дворянство съ иностраннымъ. Развѣ тамъ могло бы имѣть мѣсто то, что произошло здѣсь? Развѣ всѣ могли бы покинуть своего государя?... Покинуть!-- этого мало: покушаться на его жизнь! Да, французскій дворянинъ можетъ совершить какое угодно преступленіе, но королю своему не измѣнитъ.
   Всѣ съ недоумѣніемъ посмотрѣли на князя. Гетманъ нахмурился, а Александра не спускала своихъ восхищенныхъ, благодарныхъ глазъ съ лица Богуслава.
   -- Простите, князь,-- продолжалъ Богуславъ, обращаясь къ Янушу,-- я знаю, вы'не могли поступить иначе,-- это было единственное средство спасти Литву; но, уважая васъ, какъ старшаго, и любя, какъ брата, я не перестану спорить съ вами о Янѣ Казимірѣ. Мы въ своемъ кругу, и я открыто говорю то, что думаю: да, это былъ незабвенный государь, добрый, милостивый и вдвойнѣ дорогой моему сердцу. Вѣдь, я первый изъ поляковъ сопровождалъ его, когда его выпустили изъ французскаго плѣна. Правда, я былъ тогда почти еще ребенкомъ, но никогда не забуду этого и готовъ былъ бы отдать свою кровь, чтобъ, по крайней мѣрѣ, защитить его отъ злодѣевъ, что покушаются на его жизнь.
   Янушъ понялъ игру Богуслава, но и тогда она показалась ему черезъ-чуръ смѣлою и рискованною для такого ничтожнаго выигрыша.
   -- Боже мой! о какихъ покушеніяхъ на жизнь его величества вы говорите?-- спросилъ онъ, не скрывая своего неудовольствія.-- Можетъ ли такое чудовище найтись среди польскаго народа?... Клянусь, ничего подобнаго небывало съ самаго начала республики!
   Богуславъ поникъ головой.
   -- Не болѣе, какъ мѣсяцъ тому назадъ,-- съ оттѣнкомъ грусти въ голосѣ заговорилъ онъ,-- когда я ѣхалъ изъ Подлясья въ Тангоры, ко мнѣ явился одинъ шляхтичъ... изъ очень хорошаго дома. Этотъ шляхтичъ, не зная моихъ истинныхъ чувствъ къ нашему доброму государю, вѣроятно, считалъ меня его врагомъ. И вотъ онъ за большую награду брался ѣхать въ Силезію, похитить Яна Казиміра и отдать его въ руки шведовъ живымъ или мертвымъ...
   Всѣ присутствующіе окаменѣли отъ изумленія.
   -- А когда я съ гнѣвомъ и негодованіемъ отвергъ его предложеніе, этотъ мѣднолобый человѣкъ сказалъ мнѣ: "Тогда я поѣду къ Радзѣёвскому; тотъ купитъ и заплатитъ мнѣ на вѣсъ золота..."
   -- Я не считалъ себя другомъ Яна Казиміра, -- сказалъ Янушъ,-- но еслибъ такое предложеніе было сдѣлано мнѣ, то предложившаго я, безъ всякаго суда, приказалъ бы растрѣлять.
   -- Въ первую минуту и я хотѣлъ было сдѣлать то же самое,-- отвѣтилъ Богуславъ,-- но нашъ разговоръ происходилъ съ глазу на глазъ, а о тиранствѣ и жестокости Радзивилловъ и такъ не мало толковъ. Все-таки, я напугалъ его, сказавъ, что не только Радзѣёвскій, но даже Хмельницкій или шведскій король, навѣрное, наказали бы его смертью,-- однимъ словомъ, постарался отвлечь его отъ коварнаго замысла. Есть надежда, что кара не минетъ его, и вы, князь, первый можете наказать, такъ какъ онъ принадлежитъ къ числу вашихъ дворянъ; онъ даже вашъ полковникъ...
   -- Что такое?... мой дворянинъ?... мой полковникъ?... Кто такой? Кто?... Говорите!
   -- Его фамилія Кмицицъ!-- сказалъ Богуславъ.
   -- Кмицицъ?!-- повторили всѣ присутствующіе.
   -- Неправда!-- вдругъ вскрикнула панна Биллевичъ, вскакивая со стула съ искрящимися глазами и волнующеюся грудью.
   Наступило глухое молчаніе. Одни не остыли еще отъ страшной новости, сообщенной Богуславомъ, другіе удивлялись дерзости дѣвушки, которая осмѣлилась обвинить Радзивилла во лжи. Мечникъ началъ бормотать: "Александра! Александра!" а Богуславъ облекъ свое лицо тучею грусти и проговорилъ безъ гнѣва:
   -- Если это родственникъ или женихъ панны, то мнѣ очень грустно... Но, во всякомъ случаѣ, выбросьте его изъ своего сердца; онъ не стоитъ васъ.
   Александра простояла еще съ минуту, наконецъ, лицо ея мало-по-малу начало'вновь принимать первоначальную окраску и она опустилась на свое мѣсто.
   -- Простите, князь,-- сказала она.-- Я напрасно сомнѣвалась въ вашихъ словахъ... Отъ этого человѣка всего ожидать можно.
   -- Пусть меня покараетъ Богъ, если я питаю къ вамъ какое-нибудь чувство, кромѣ жалости,-- мягко сказалъ Богуславъ.
   -- Онъ былъ женихъ этой панны,-- вмѣшался князь Янушъ.-- Я самъ ихъ сосваталъ. Человѣкъ молодой, глупостей надѣлалъ массу... я освободилъ его отъ суда,-- онъ добрый солдатъ. Положимъ, я зналъ его буйный характеръ, но такое злодѣйство... нѣтъ, я не могъ ожидать этого!
   -- Оставимъ этотъ разговоръ!-- воскликнулъ Богуславъ.-- Если и вамъ тяжело слушать это, то каково же паннѣ Биллевичъ?
   -- Не обращайте на меня вниманія,-- отвѣтила Александра,-- я могу все выслушать.
   Но ужинъ подходилъ къ концу, подавали воду для мытья рукъ.
   Князь Янушъ всталъ первый и подалъ руку пани Корфъ, а Богуславъ Александрѣ.
   -- Богъ покаралъ измѣнника,-- тихо сказалъ онъ.-- Кто потерялъ васъ, тотъ потерялъ рай... Нѣтъ и двухъ часовъ, какъ я увидалъ васъ, и радъ бы видѣть вѣчно, но не въ слезахъ и горести, а въ блаженствѣ и счастьи.
   -- Благодарю васъ,-- медленно отвѣтила Александра.
   Послѣ ухода дамъ, мужчины вновь возвратились къ столу и принялись за кубки. Богуславъ пилъ напропалую,-- онъ былъ очень доволенъ собою. Князь Янушъ разговаривалъ съ мечникомъ.
   -- Завтра я выхожу съ войскомъ на Подлясье,-- сказалъ онъ.-- Въ Кейданы придетъ шведскій гарнизонъ. Когда возвращусь, одному Богу извѣстно... Вы не можете оставаться здѣсь; солдаты -- неподходящая компанія для вашей племянницы. Вы оба поѣдете вмѣстѣ съ княземъ Богуславомъ въ Тангоры. Панпа Александра можетъ поступить въ штатъ двора моей жены.
   -- Ваше сіятельство,-- отвѣтилъ мечникъ,-- Богъ далъ намъ свой домъ, зачѣмъ намъ скитаться по чужимъ? Вы очень добры къ намъ, но я не хочу злоупотреблять вашею добротой и предпочиталъ бы вернуться подъ отцовскую кровлю.
   Князь не могъ выяснить пану мечнику всѣхъ поводовъ, въ силу которыхъ ему ни за что не хотѣлось выпускать изъ рукъ Александру, но кое-что, все-таки, онъ сказалъ со всею рѣзкостью откровенности магната:
   -- Если вы считаете это добротою, то тѣмъ лучше... Но я вамъ долженъ сказать, что, кромѣ доброты, я руководствуюсь еще и осторожностью. Вы будете моимъ заложникомъ и отвѣтите за всѣхъ Биллевичей, которые, какъ я хорошо знаю, не принадлежатъ къ числу моихъ друзей и готовы поднять всю Жмудь, когда я уйду... Можете посовѣтовать имъ, чтобы сидѣли спокойно и ничего не дѣлали противъ шведовъ; за это вы отвѣтите мнѣ своею головой и головой вашей племянницы.
   Мечникъ начиналъ терять терпѣніе и живо отвѣтилъ:
   -- Конечно, мнѣ безполезно указывать на мои шляхетскія права. Сила останется, все-таки, на сторонѣ вашего сіятельства, а мнѣ все равно, гдѣ ни сидѣть въ тюрьмѣ; даже я предпочитаю сидѣть тамъ, а не здѣсь!
   -- Довольно!-- грозно сказалъ князь.
   -- Довольно и довольно!-- проворчалъ мечникъ.-- Богъ дастъ, время насилія скоро минетъ и законъ вновь войдетъ въ свои права. Короче говоря, вашему сіятельству нечего стращать меня,-- я васъ не боюсь!
   Богуславъ увидалъ, какъ молнія гнѣва сверкнула въ глазахъ Януша, и быстро подошелъ къ разговаривающимъ.
   -- Въ чемъ дѣло?-- спросилъ онъ.
   -- Я сказалъ пану гетману,-- раздражительно отвѣтилъ мечникъ,-- что предпочитаю тюрьму въ Тангорахъ, нежели въ Кейданахъ.
   -- Въ Тангорахъ нѣтъ тюрьмы, тамъ только мой домъ, въ хоторомъ вы будете какъ у себя. Я знаю, гетманъ видитъ въ васъ заложника, я -- дорогаго гостя.
   -- Благодарю васъ, ваше сіятельство.
   -- Это я долженъ благодарить васъ. Чокнемся и выпьемъ. Старые люди говорили, что пріязнь надо поливать, чтобъ она не засохла въ зародышѣ.
   Часъ спустя, мечникъ, слегка пошатываясь, возвращался въ свою комнату и въ полголоса разговаривалъ самъ съ собою:
   -- Вотъ это магнатъ, такъ магнатъ! Такого вниманія, предупредительности днемъ съ огнемъ не отыщешь!... Чистое золото!
   Братья остались наединѣ.
   -- Очевидно,-- спросилъ Янушъ,-- что въ вашемъ разсказѣ о Кмицицѣ нѣтъ и слова правды?
   -- Очевидно... Вы сами хорошо знаете. Ну, что, скажите, Мазарини не правду ли говорилъ? Однимъ ударомъ отомстить врагу и сдѣлать брешь въ прекрасной крѣпости... Вотъ это называется интригой, достойной перваго дипломата въ свѣтѣ! А эта панна -- чистая жемчужина! Я думалъ, что у меня сердце выскочитъ.
   -- Помните, что вы дали слово... Помните, что вы погубите насъ, если тотъ опубликуетъ письма.
   -- Что за брови! Что за королевскій взоръ!... Поневолѣ чувствуешь какое-то почтеніе, страхъ... Откуда въ дѣвушкѣ такое почти царственное величіе?... Разъ въ Антверпенѣ я видѣлъ на гобеленѣ дивно вытканную Діану, травящую собаками любопытнаго Актеона... Точь-въ-точь она!
   -- Смотрите, какъ бы Кмицицъ не опубликовалъ писемъ, тогда насъ собаки, навѣрное, загрызутъ до смерти.
   -- О, нѣтъ! Это я Кмицица превращу въ Актеона и затравлю на смерть. Два раза я уже разбилъ его на голову, но дѣло между нами еще пока не кончено... Смотрите, вонъ вамъ пахъ принесъ какое-то письмо.
   Воевода виленскій взялъ письмо въ руки и перекрестилъ его. Онъ всегда дѣлалъ такъ, чтобъ уберечь себя отъ дурныхъ вѣстей. Вдругъ лицо его перемѣнилось.
   -- Печать Сапѣги!-- закричалъ онъ,-- это отъ воеводы витебскаго.
   Гетманъ сломалъ печать и началъ читать про себя, прерывая чтеніе восклицаніями:
   -- Идетъ на Подлясье!... Спрашиваетъ, не данъ ли я ему порученій въ Тыкоцинъ!... Издѣвается!... Еще хуже, послушайте, что онъ пишетъ дальше:
   "И такъ, ваше сіятельство желаете междоусобной войны, хотите вонзить еще одинъ мечъ въ грудь матери-родины? Въ такомъ случаѣ, приходите въ Подлясье, я жду васъ и надѣюсь на Бога, что Онъ покараетъ вашу гордость моими руками. Но если вы имѣете хоть какую-нибудь жалость къ отечеству, вся совѣсть заговорила въ васъ, если васъ тяготятъ ваши прежніе поступки и вы хотите раскаяться, то дорога передъ вами открыта. Созовите всеобщее ополченіе, поднимите крестьянство и ударьте на шведовъ. Помѣхи со стороны Хованскаго вы не встрѣтите никакой; онъ самъ собирается напасть на Инфлянты, хотя держитъ это въ тайнѣ. Наконецъ, если бы Хованскій даже и хотѣлъ что-нибудь предпринять, я удержу его и всѣми силами постараюсь помочь вашему сіятельству спасти отечество. Все зависитъ отъ однихъ васъ; время возвратиться на истиный путь и загладить свои вины еще не миновало. Тогда станетъ очевиднымъ, что вы не изъ личныхъ соображеній, но только для предотвращенія конечной гибели Литвы приняли шведскій протекторатъ. Да просвѣтитъ васъ Господь, о чемъ я каждый день молю Его, хотя ваше сіятельство почему-то приписываете мнѣ какіе-то враждебные замыслы.
   "P. S. Говорятъ, блокада съ Несвижа снята и князь Михалъ хочетъ присоединиться къ намъ, какъ только приведетъ все въ порядокъ. Посмотрите, какъ поступаютъ достойные ваши родственники, и послѣдуйте ихъ примѣру, и, во всякомъ случаѣ, имѣйте въ виду, что теперь для васъ наступила рѣшительная минута".
   -- Слышали?-- спросилъ князь, окончивъ письмо.
   -- Слышалъ... Ну, и что-жь?-- отвѣтилъ Богуславъ, проницательно глядя на брата.
   -- Нужно отречься отъ всего, все бросить, порвать собственными руками свою же работу...
   -- Поссориться съ могущественнымъ Карломъ Густавомъ и держаться за хвостъ изгнаннаго Яна Казиміра, чтобъ изволилъ смилостивиться и вновь принять на службу... а пана Сапѣгу просить о заступничествѣ...
   Лицо Януша побагровѣло.
   -- Замѣчаете, какъ онъ пишетъ мнѣ: "исправься, и я прощу тебѣ",-- точно монархъ къ своему подданному!
   -- Онъ иначе писалъ бы, если бы надъ его головой сверкнуло шесть тысячъ сабель.
   -- Однако...-- тутъ князь Янушъ угрюмо задумался.
   -- Однако, что?
   -- Пометъ быть, можно спасти отечество, если поступить по совѣту Сапѣги?
   -- А себя? А меня? А Радзивилловъ?
   Янушъ не отвѣтилъ ничего, поникъ головой на сложенныя руки и думалъ.
   -- Пусть будетъ такъ!... Завтра иду на Подлясье, а черезъ недѣлю ударю на Сапѣгу.
   -- Вотъ это по-радзивилловски!-- воскликнулъ Богуславъ и подалъ ему руку.
   Огни мало-по-малу гасли въ замкѣ. Только одна Александра Биллевичъ не спала въ своей комнатѣ. Стоя на колѣняхъ передъ своимъ ложемъ, она ломала руки и шептала:
   -- Сцилуйся надъ нами... смилуйся надъ нами!
   Въ первый разъ послѣ выѣзда Кмицица она не хотѣла, не могла молиться за него.
   

Глава VIII.

   Панъ Кмицицъ не рѣшался воспользоваться охранными грамотами Радзивилла къ шведскинъ комендантамъ. Онъ разсчитывалъ, что Богуславъ разослалъ изъ Пильвишекъ гонцовъ повсюду, чтобы схватить его и, во всякомъ случаѣ, предостеречь шведовъ. Минуя Ломжу и Остроленку, онъ гналъ своихъ коней къ Пташину, желая пробраться черезъ Пултускъ въ Варшаву.
   Пограничный край по большей части былъ уже занятъ шведами, которые, однако, ограничиваясь занятіемъ болѣе значительныхъ городовъ, не особенно осмѣливались углубляться въ дремучіе необъятные лѣса. Тамъ жилъ народъ храбрый, вооруженный, никогда не покидавшій лѣса и такой дикій, что годъ тому назадъ королева Марія-Луиза приказала построить въ Мышинцѣ часовню и поселила при ней іезуитовъ, съ тѣмъ, чтобы они хоть сколько-нибудь вліяли на смягченіе нравовъ жителей лѣса.
   За рубежомъ лѣса, въ мѣстности, сравнительно болѣе густо заселенной, царствовало необыкновенное движеніе. Всѣ дороги были усѣяны бричками, колымагами и колясками. То шляхта спѣшила въ ближайшіе города приносить присягу новому государю, чтобъ избавиться отъ различныхъ каръ, преслѣдованій и даже просто разграбленія. Ходили слухи, что шведы и здѣсь начали распоряжаться по-своему, какъ въ Великой Польшѣ. На людей болѣе богатыхъ взводились фальшивыя обвиненія, съ весьма прозрачнымъ намѣреніемъ.
   Понятно, что при такихъ условіяхъ всѣ, кто могъ, спѣшили въ города, чтобы находиться подъ непосредственнымъ наблюденіемъ шведскихъ комендантовъ и избѣгнуть подозрѣнія въ нерасположеніи къ новому королю.
   Панъ Андрей внимательно прислушивался къ разговорамъ шляхты и могъ придти только къ одному заключенію, что теперь даже самые близкіе друзья остерегаются откровенно говорить другъ съ другомъ. Правда, на непомѣрныя реквизиціи жаловались вслухъ, но вслѣдъ за жалобами слѣдовало и утѣшеніе: пройдетъ война и реквизиціи сами собой прекратятся. И сами шведы утверждали, что какъ только король овладѣетъ всею страной, то тотчасъ же начнетъ править кротко, по-отечески.
   Шляхтѣ, которая отступилась отъ своего монарха и отечества, которая еще такъ недавно называла тираномъ добраго Яна Казиміра, обвиняла его въ стремленіи къ абсолютной власти, которая противилась ему во всемъ на сеймахъ и сеймикахъ, а въ погонѣ за перемѣнами дошла до того, что почти безъ сопротивленія признала владыкой врага, -- шляхтѣ теперь стыдно было даже и роптать. Вѣдь, Карлъ Густавъ освободилъ ихъ отъ тирана; вѣдь, они добровольно покинули законнаго короля; вѣдь, перемѣна, съ такимъ нетерпѣніемъ ожидаемая ими, совершилась.
   -- Тяжело, очень тяжело, правда,-- говаривалъ одинъ шляхчитъ другому,-- но мы, все-таки, должны гордиться новымъ государемъ. Это могучій монархъ и великій воинъ; онъ укротитъ Козаковъ, побьетъ турокъ, отгонитъ русскихъ отъ границъ и мы зацвѣтемъ въ союзѣ съ Швеціей.
   -- Гордись -- не гордись, а дѣлать теперь нечего; да что и подѣлаешь противъ такой силы!-- отвѣчалъ обыкновенно другой.-- Съ голыми руками противъ пушекъ не выйдешь.
   Въ Пташинѣ панъ Андрей объяснилъ шведскому коменданту, что онъ родомъ изъ электорской Пруссіи и ѣздитъ ежегодно въ Сороку съ лошадьми. Комендантъ, прусскій нѣмецъ, пожелалъ осмотрѣть лошадей и сказалъ:
   -- Я покупаю ихъ у васъ. У другаго я такъ взялъ бы, но вы сами изъ Пруссіи и васъ мнѣ обижать не хочется.
   Кмицицъ смутился; безъ лошадей ему не было бы надобности ѣхать дальше въ глубь края и пришлось бы возвратиться назадъ въ Пруссію. Онъ назначилъ непомѣрную цѣну, почти вдвое противъ дѣйствительной стоимости лошадей, но, къ великому его изумленію, офицеръ не сталъ торговаться.
   -- Хорошо,-- сказалъ онъ.-- Загнать лошадей въ конюшню, а деньги я вамъ сейчасъ вынесу.
   Кемличи обрадовались, но панъ Андрей началъ ругаться на чемъ свѣтъ стоитъ. Однако, волей-неволей, а лошадей пришлось загнать въ конюшню.
   Нѣсколько минутъ спустя офицеръ появился вновь и подалъ Кмицину клочекъ написанной бумаги.
   -- Что это?-- спросилъ панъ Андрей.
   -- Деньги, или то же самое, что деньги,-- квитанція.
   -- А гдѣ мнѣ заплатятъ по ней?
   -- Въ главной квартирѣ... въ Варшавѣ.
   -- Мы торгуемъ только за наличные... Какъ же это такъ, за что же?-- началъ было стонать старый Кемличъ.-- Царица небесная!
   Но Кмицицъ грозно взглянулъ на него и сказалъ:
   -- Для меня слово пана коменданта то же самое, что наличныя деньги, а въ Варшаву ѣхать все равно придется. Тамъ можно выгодно купить товаръ у армянъ и перепродать его въ Пруссіи.
   Офицеръ ушелъ, а панъ Андрей началъ утѣшать Кемлича:
   -- Тише ты, дуракъ! Квитанція -- это лучшая пропускная грамота: съ ней мы хоть до Кракова доѣдемъ жаловаться, что намъ не платятъ деньги. Скорѣй изъ камня воду выжмешь, чѣмъ деньги изъ шведовъ... Но намъ это-то и нужно. Глупое животное думаетъ, что провелъ насъ, и не знаетъ, какую услугу оказалъ намъ на самомъ дѣлѣ... А деньги за лошадей я заплачу тебѣ изъ своей шкатулки.
   Онъ рѣшилъ остаться на ночь въ Пташинѣ и, не измѣняя своего имени, снять на время убогую одежду. Съ плохо одѣтымъ человѣкомъ болѣе зажиточные шляхтичи не охотно вступали въ разговоръ, а пану Андрею хотѣлось собрать кое-какія свѣдѣнія.
   Онъ переодѣлся и отправился въ корчму, но то, что пришлось услыхать ему, было далеко не весело. Шляхта пила здоровье шведскаго короля и смѣялась при издѣвательствахъ шведскихъ офицеровъ надъ Яномъ Казиміромъ и Чарнецкимъ. Все было попрано, все подвергалось осмѣянію, за исключеніемъ только одной религіи, и только когда одинъ шведскій капралъ заявилъ, что шведская вѣра лучше католической, сосѣдъ его, панъ Грабковскій, не могъ снести такого поношенія, ударилъ его въ високъ и, пользуясь сумятицей, скрылся изъ шинка.
   За нимъ погнались было, но тутъ случилось одно обстоятельство, которое отвлекло вниманіе совсѣмъ въ другую сторону. Но городу разнесся слухъ, что Краковъ сдался, панъ Чарнецкій въ плѣну, -- пала послѣдняя преграда на пути побѣдоноснаго шествія шведовъ.
   Шляхта онѣмѣла въ первую минуту, по шведы приказали звонить въ колокола по всѣмъ церквамъ. Пѣхота и рейтеры выкатили на площадь бочки съ горѣлкой, медомъ и пивомъ для всего войска и горожанъ. А посреди толпы буйныхъ солдатъ кучками расхаживали шляхтичи, пили вмѣстѣ съ рейтерами и принимали участіе въ общей радости по поводу паденія Кракова и пораженія пана Чарнецкаго.
   Кмицицъ съ чувствомъ гадливости поспѣшилъ скрыться въ свою квартиру, но спать не могъ. Его трясла лихорадка, душу охватило сомнѣніе, не поздно ли онъ свернулъ съ прежней своей дороги, когда уже вся страна попала въ шведскія руки? Ему приходило въ голову, что теперь все пропало и республика никогда уже не возникнетъ изъ своихъ развалинъ.
   "Это не несчастная война,-- думалъ онъ,-- которая можетъ окончиться потерей одной провинціи,-- это вся республика становится шведскою провинціей... И причиной этому мы сами, и я больше, чѣмъ кто-нибудь другой!"
   Мысль эта терзала его совѣсть, сонъ бѣжалъ отъ него. Онъ самъ не зналъ, что дѣлать: ѣхать ли дальше, оставаться ли въ городѣ, или возвращаться назадъ. Если онъ соберетъ шайку и начнетъ бить шведовъ, его будутъ преслѣдовать какъ разбойника, а не какъ солдата. Наконецъ, онъ совсѣмъ въ чужой странѣ, его здѣсь никто не знаетъ. Кто пристанетъ къ нему? На Литвѣ неустрашимые смѣльчаки слетались къ нему ради обаянія его имени, но здѣсь если кто и слыхалъ о Кмицицѣ, то считалъ его за измѣнника и шведскаго приверженца, а имя Бабиничъ рѣшительно ничего не говорило.
   Все это не нужно, и къ королю ѣхать не нужно,-- поздно... Не за чѣмъ и на Подлясье ѣхать, потому что конфедераты смотрятъ на него какъ на предателя; не за чѣмъ возвращаться въ Литву, -- тамъ надо всѣмъ распростерлась желѣзная власть Радзивилла; не за чѣмъ и здѣсь оставаться,-- здѣсь нѣтъ никакого дѣла. Лучше всего -- умереть, чтобъ не смотрѣть на этотъ свѣтъ и убѣжать отъ угрызеній совѣсти!
   Но за гробомъ лучше ли будетъ тѣмъ, которые, нагрѣшивъ на землѣ и ничѣмъ не загладивъ своихъ винъ, обремененные всею ихъ тяжестью, предстанутъ предъ страшнымъ судомъ? Кмицицъ тревожно поворачивался на своемъ ложѣ. Подобныхъ невыносимыхъ мукъ онъ не испытывалъ даже въ лѣсной хижинѣ Кемлича.
   Онъ чувствовалъ себя сильнымъ, здоровымъ, душа его рвалась къ дѣлу, а тутъ всѣ дороги закрыты,-- хоть головой бейся объ стѣну, нѣтъ ни выхода, ни спасенія, ни надежды.
   Рано утромъ онъ поднялъ своихъ людей и поѣхалъ по направленію къ Варшавѣ. Зачѣмъ, для чего?-- онъ и самъ не зналъ. Онъ сбѣжалъ бы въ Сѣчь, да времена теперь были не тѣ; теперь Хмельницкій самъ, вмѣстѣ съ Бутурлинымъ, опустошалъ огнемъ и мечомъ юго-восточныя провинціи республики.
   Въ Пултускѣ Кмицица позвали въ епископскій дворецъ, обращенный въ квартиру шведскаго коменданта.
   -- Я поставляю лошадей его величеству королю,-- отвѣтилъ Кмицицъ на предложенные ему вопросы,-- и теперь съ квитанціями ѣду въ Варшаву за деньгами.
   Полковникъ Израэль усмѣхнулся:
   -- О, спѣшите, спѣшите, а на обратномъ пути купите телѣгу, чтобъ было на чемъ везти деньги.
   -- Придетъ время, заплатите вы мнѣ!-- отвѣтилъ Кмицицъ, выходя.
   Въ Пултускѣ торжества по поводу взятія Кракова продолжались три дня. Впрочемъ, до Пташина шведскій тріумфъ дошелъ въ нѣсколько преувеличенномъ видѣ: панъ каштелянъ кіевскій, Чарнецкій, вовсе не попалъ въ плѣнъ, а выговорилъ право выхода изъ крѣпости съ войскомъ, оружіемъ и зажженными фитилями у пушекъ. Говорили, что онъ идетъ въ Силезію. Это было не особенно большое утѣшеніе, но, все-таки, утѣшеніе.
   Здѣсь Кмицицъ въ первый разъ увидалъ войско, стоящее въ костёлѣ. Въ великолѣпномъ готическомъ храмѣ, построенномъ двѣсти лѣтъ тому назадъ епископомъ Гижицкимъ, стояла наемная нѣмецкая пѣхота. Внутренность святилища горѣла какъ будто въ день великаго праздника. На каменномъ полу разложены были костры съ висѣвшими надъ ними котлами. Около бочекъ съ пивомъ толкались чужеземные солдаты, старые разбойники, которые когда-то опустошали всю католическую Германію и которымъ, вѣроятно, не въ первый разъ приходилось ночевать въ церкви. Охриплые голоса орали солдатскія пѣсни, перемѣшиваясь съ визгомъ женщинъ, которыя, по тогдашнему обычаю, постоянно тащились за войскомъ.
   Кмицицъ остановился въ отворенныхъ дверяхъ, но не надолго. Голова его закружилась, дыханіе замерло въ-его груди,-- картина самаго ада не поразила бы его до такой степени.
   Онъ схватился за волосы и побѣжалъ, повторяя, какъ сумасшедшій:
   -- Боже, смири свой гнѣвъ! Боже, покарай! Боже, спаси насъ!
   

Глава IX.

   Въ Варшавѣ давно уже хозяйничали шведы. Такъ какъ Виттенбергъ, дѣйствительный правитель города и начальникъ гарнизона, въ эту минуту находился въ Краковѣ, то мѣсто его занималъ Радзѣёвскій. Около друхъ тысячъ солдатъ стояло собственно въ городѣ, обнесенномъ валами, и въ предмѣстьяхъ, застроенныхъ великолѣпными дворцами. Замокъ и городъ не были разграблены, потому что панъ Бессель, староста маковскій, сдалъ ихъ безъ боя, а самъ, вмѣстѣ съ гарнизономъ, убѣжалъ, опасаясь мести Радзѣёвскаго, своего личнаго врага.
   Но когда Кмицицъ началъ присматриваться ближе, то слѣды хищническихъ рукъ становились все яснѣе и яснѣе. Пострадали больше всего дома тѣхъ жителей, которые или убѣжали изъ города, предпочитая бѣгство чужому владычеству, или оказывали сопротивленіе въ ту минуту, когда шведы взбирались на валы. Во многихъ другихъ городахъ можно было видѣть то же самое, и хотя столица сдалась безъ боя, на Вислѣ стояло тридцать огромныхъ барокъ, готовыхъ увезти въ Швецію награбленную добычу.
   Городъ совершенно измѣнилъ свою наружность. На улицахъ слышалось больше иностранной рѣчи, чѣмъ польской, всюду попадались солдаты: шведскіе, нѣмецкіе, наемники французы, англичане, шотландцы. Повсюду чужая пестрота, чужія лица, чужія пѣсни.
   Посреди этой разноязычной толпы природные жители города почти совсѣмъ терялись; иные убѣжали, другіе, ради собственной безопасности, сидѣли, запершись въ своихъ домахъ, и рѣдко показывались на улицахъ. Иногда только можно было увидать, какъ по Краковскому предмѣстью проѣдетъ карета, окруженная гайдуками или солдатами въ національной польской одеждѣ, и вспомнить, что это польскій городъ.
   Все это какъ видѣніе промелькнуло передъ удивленными глазами пана Андрея, но въ Варшавѣ прожилъ онъ не долго. Онъ не зналъ здѣсь никого, никому не могъ открыть свою душу. Въ общественныхъ мѣстахъ порою онъ заговаривалъ съ тѣмъ или другимъ шляхтичемъ, но это были все горячіе союзники шведовъ, которые, во время отсутствія Карла Густава, ухаживали за Радзѣёвскимъ въ надеждѣ на полученіе староствъ и имѣній, конфискованныхъ у частныхъ лицъ и духовенства.
   Мѣщане, по слухамъ, жалѣли несчастное отечество и добраго короля. Говорили, что цехи обладаютъ спрятаннымъ оружіемъ, что оружейники, рѣзники, скорняки и сильный цехъ портныхъ съ нетерпѣніемъ ждутъ возвращенія Яна Казиміра и, при малѣйшей помощи извнѣ, готовы ударить на шведовъ.
   Кмицицъ ушамъ своимъ не вѣрилъ. Въ головѣ его не хотѣло помѣщаться, чтобъ люди такого низкаго положенія обнаруживали больше любви къ отечеству и вѣрности законному королю, чѣмъ шляхта, обязанная къ этому и своимъ происхожденіемъ, и Богомъ, и совѣстью.
   Да, только шляхта и магнаты стояли за шведовъ, а простой людъ чувствовалъ больше стремленія къ сопротивленію. Бывали случаи, что когда шведы сгоняли народъ для укрѣпленія варшавскихъ фортовъ, многіе предпочитали побои, тюрьму, даже самую смерть, чтобы только не прикладывать своихъ рукъ къ ненавистному дѣлу.
   За Варшавой всѣ дороги были полны солдатами и отрядами пановъ и шляхтичей, служащихъ шведамъ. Все было забрано, охвачено, все было уничтожено, что только не носило шведскаго, характера.
   Панъ Андрей не встрѣчалъ другихъ людей, какъ только шведовъ, или шведскихъ сторонниковъ, или уже окончательно отчаявшихся, убѣжденныхъ, что никакой надежды на спасеніе нѣтъ. Никто и не мечталъ о сопротивленіи; исполнялись тихо и поспѣшно такія распоряженія, которыя въ другое время встрѣтили бы страшную оппозицію. Паника дошла до того, что даже обиженные вслухъ прославляли милостиваго протектора республики. Хорошо, еслибъ дѣло кончилось шведскими контрибуціями, но еще худшими, чѣмъ непріятель, являлись свои предатели. Вышли наружу старыя ссоры, старыя оскорбленія, сосѣдъ сосѣду отплачивалъ сторицею, а шведскому союзнику все сходило съ рукъ. Этого мало. Повсюду образовались разбойничьи шайки, которыя безъ различія нападали какъ на шляхту, такъ и на крестьянъ. Имъ дѣятельно помогали мародеры шведы, нѣмцы и прочая сволочь. Повсюду вспыхивали пожары; надъ городами тяготѣла желѣзная солдатская рука, въ лѣсахъ нападали разбойники. О спасеніи республики, о возможности сбросить ярмо никто не думалъ. Надежды не было ни у кого.
   Случилось такъ, что подъ Сохачевымъ мародеры шведы и нѣмцы напали на пана Лущевскаго. Старый воинъ храбро сопротивлялся, но непремѣнно бы погибъ, еслибъ не явился Кмицицъ какъ разъ въ самую нужную минуту. Панъ староста горячо благодарилъ своего избавителя, а панъ Андрей, въ свою очередь, признался ему въ своей смертельной ненависти къ шведамъ. Ему хотѣлось, чтобы старикъ влилъ въ его душу хоть каплю надежды, но воззрѣнія старосты были совсѣмъ другаго свойства.
   -- Я не знаю, что отвѣтилъ бы вамъ, если бы мнѣ было лѣтъ на тридцать поменьше, но теперь волосы мои сѣды, да, кромѣ того, опытъ семидесяти лѣтъ прошелъ для меня не безслѣдно. На порогѣ могилы я вижу все ясно, вижу, что шведскаго могущества Сломить не въ силахъ не только мы, но и вся Европа.
   -- Что вы говорите? Да почему же такъ?-- воскликнулъ. Кмицицъ.-- Когда же это Швеція была такою непобѣдимою державой? Развѣ у насъ народу меньше, развѣ мы не можемъ набрать войска больше?
   -- Какъ мы можемъ побѣдить шведовъ, если это прямое Божеское попущеніе, предсказанное пророчествами?... Охъ, въ Ченстохово нужно людямъ, въ Ченстохово!
   И староста умолкъ.
   Солнце заходило и красноватыми косыми лучами освѣщало только часть комнаты, остальное все тонуло во мракѣ. Кмицицу становилось какъ-то страшно.
   -- О какихъ пророкахъ говорите вы?-- спросилъ онъ, чтобы хоть чѣмъ-нибудь прервать тягостное молчаніе.
   Староста, вмѣсто отвѣта, повернулъ голову въ противуположную сторону и громко позвалъ:
   -- Александра! Александра!
   -- Боже мой!-- вырвалось у пана Кмицица,-- кого вы зовете?
   Дверь отворилась и въ комнату вошла молодая дѣвушка. Она была блѣдна, можетъ быть, отъ испуга, а, можетъ быть, отъ недавно перенесенныхъ душевныхъ волненій, и легко скользила по комнатѣ, похожая скорѣе на видѣніе, чѣмъ на живое существо.
   -- Моя дочь,-- отрекомендовалъ староста.-- Сыновей въ домѣ нѣтъ. Они у пана Чарнецкаго... Поблагодари, дитя мое, этого рыцаря за оказанную имъ помощь, а потомъ прочитай намъ пророчество св. Бригиды.
   Дѣвушка поклонилась пану Андрею, вышла изъ комнаты и вскорѣ вернулась со свиткомъ бумаги въ рукахъ.
   -- Пророчество святой Бригиды,-- начала она читать звучнымъ, мягкимъ голосомъ.-- "Покажется, прежде всего, пять ксь ролей и царства ихъ: Густавъ, сынъ Эриха, оселъ лѣнивый, ибо, покинувши святую вѣру, перейдетъ въ неправую..."
   -- Слышите?-- спросилъ староста, загибая большой палецъ лѣвой руки,-- Одинъ.
   -- "Эрихъ, сынъ Густава, волкъ съ ненасытною жадностью, навлечетъ на себя ненависть всѣхъ людей и брата своего Яна. Брата покоритъ онъ войной и будетъ держать въ темницѣ, вмѣстѣ съ его женой, четыре года. Наконецъ, Янъ, освободившись и получивъ помощь со стороны, побѣдитъ Эриха, лишитъ его короны и ввергнетъ на вѣки въ тюрьму..."
   -- Замѣчайте!-- перебилъ староста.-- Это ужь второй.
   Панна продолжала читать дальше:
   -- "Янъ, братъ Эриха, могучій орелъ, побѣдитель Эриха, датчанъ и гиперборейцевъ. Сынъ его, Зигмундъ, преисполненный доблестями, избранъ на польскій престолъ. Слава потомкамъ его!"
   -- Понимаете?-- спросилъ староста.
   -- Да продлитъ Господь Богъ лѣта Яну Казиміру,-- отвѣтилъ Кмицицъ.
   -- "Карлъ, князь Зюдерманландіи -- баранъ, ибо какъ бараны ведутъ стадо, такъ онъ привелъ шведовъ къ ложной вѣрѣ".
   -- Это уже четвертый!-- замѣтилъ староста.
   -- "Пятый, Густавъ Адольфъ, убитый, кровь котораго была причиною горя и невзгодъ".
   -- Да, это Густавъ Адольфъ,-- сказалъ староста.-- О Христинѣ здѣсь нѣтъ упоминовенія, здѣсь перечислены только мужчины. Читай теперь окончаніе; оно какъ разъ относится къ теперешнимъ временамъ.
   -- "И покажу тебѣ шестаго, который взволнуетъ землю и море и смутитъ малыхъ... который своею рукой обозначитъ предѣлъ моей кары. Если скоро онъ своего не добьется, свершится надъ нимъ судъ мой, и оставитъ царство свое въ неустройствѣ и будетъ то, что написано: сѣютъ смуты, а соберутъ горе и отчаяніе. Я посѣщу это царство и богатые города, и призову голоднаго, который пожретъ ихъ достатки. Владычествовать будутъ неразумные, а мудрые и старцы поникнутъ главою. Честь и правда падутъ въ прахъ, но придетъ тотъ, кто смягчитъ мой гнѣвъ и не пощадитъ своей души для любви и правды".
   -- Вотъ вамъ,-- сказалъ староста.
   -- Все это такъ оправдывается, что и слѣпой не могъ бы не повѣрить,-- отвѣтилъ Кмицицъ.
   -- Поэтому и шведы не могутъ быть побѣждены.
   -- Но придетъ тотъ, кто не пощадитъ своей души для любви правды!-- закричалъ Кмицицъ.-- Пророчество оставляетъ надежду! Вѣдь не гибель, а спасеніе ждетъ насъ!
   -- Содомъ также былъ бы пощаженъ, еслибъ въ немъ нашлось десять праведниковъ, -- отвѣтилъ староста, -- но ихъ и столько не насчиталось. Такъ же точно не отыщется и тотъ, который не пощадитъ своей души для любви и правды, и часъ суда пробьетъ.
   -- Панъ староста, панъ староста, не можетъ этого быть!-- горячо заговорилъ было Кмицицъ, но тутъ дверь отворилась и въ комнату вошелъ какой-то немолодой человѣкъ, въ панцирѣ и съ мушкетомъ въ рукахъ.
   -- Панъ Щебжицкій?-- спросилъ староста.
   -- Такъ точно., я слышалъ, что на васъ напали разбойники, и поспѣшилъ къ вамъ на помощь.
   -- Безъ воли Божіей и волосъ не спадетъ съ головы человѣческой. Вотъ этотъ рыцарь неожиданно оказалъ мнѣ помощь... А вы откуда? Что новаго слышно?
   -- Что ни новость, то новое горе, панъ староста. Воеводства: Краковское, Сандомірское, Русское, Любельское, Белзкое, Волынское и Кіевское покорились Густаву Адольфу. Актъ уже подписанъ депутатами и Карломъ.
   Староста покачалъ головой и обратился къ Кмицицу:
   -- Вотъ видите,-- сказалъ онъ,-- а вы все еще надѣетесь!
   Кмицицъ въ припадкѣ отчаянія рванулъ себя за волосы.
   А панъ Щебжицкій продолжалъ дальше:
   -- Говорятъ также, что войска пана Потоцкаго тоже хотятъ идти къ шведамъ. Гетманъ опасается за свою жизнь и долженъ дѣлать все, что они ни захотятъ.
   -- Сѣютъ смуты, а соберутъ горе и отчаяніе, -- медленно произнесъ староста.-- Кто хочетъ каяться въ своихъ грѣхахъ, тому пора!
   Кмицицъ не могъ больше слышать ни пророчества, ни новыхъ слуховъ; ему хотѣлось какъ можно скорѣй сѣсть на коня и освѣжить пылающую голову. Онъ вскочилъ и началъ прощаться.
   -- Куда вы такъ спѣшите?-- спросилъ старикъ.
   -- Въ Ченстохово! И я такой же грѣшникъ!
   -- Тогда я не удерживаю, хотя мнѣ не хотѣлось бы разставаться съ вами... Надо спѣшить, ибо день суда близокъ!
   Кмицицъ вышелъ, а вслѣдъ за нимъ вышла и панна, чтобъ, вмѣсто отца, проводить гостя. Староста ходилъ уже съ большимъ трудомъ.
   -- Да пошлетъ вамъ Богъ всякаго счастія,-- сказалъ Кмицицъ.-- Вы не повѣрите, какъ я вамъ благодаренъ!
   -- Если это правда, то окажите мнѣ одну услугу. Вы ѣдете въ Ченстохово... вотъ золотой злотъ... возьмите его и закажите обѣдню.
   -- За чье имя?-- спросилъ Кмицицъ.
   Пророчица опустила глаза. Лицо ея подернулось грустью и только на щеки выступилъ легкій румянецъ.
   -- За имя Андрея, чтобы Богъ наставилъ его на путь истины,-- чуть слышно прошептала она.
   Кмицицъ попятился назадъ и широко раскрылъ глаза.
   -- Ради Бога!-- прошепталъ онъ прерывающимся голосомъ,-- что это за домъ? Гдѣ я?... Только одни пророчества и предсказанія... Васъ зовутъ Александра и вы даете на обѣдню за душу грѣшнаго Андрея!... Вѣдь, это не можетъ быть простой случай,-- это перстъ Божій... Это... это... я съ ума сойду!... Ей-Богу, я съ ума сойду!...
   -- Что съ вами?
   Но онъ стремительно схватилъ ее за руки и сжалъ въ своихъ.
   -- Говорите мнѣ дальше, пророчествуйте до конца!... Если этотъ Андрей исправится и загладитъ свои вины, останется ли Александра вѣрна ему?... Говорите, отвѣчайте, иначе я не уѣду!...
   -- Что съ вами?
   -- Останется ли ему вѣрна Александра?-- повторялъ Кмицицъ.
   У панны изъ глазъ брызнули слезы.
   -- До послѣдняго издыханія, до минуты смерти!-- проговорила она, рыдая.
   Не успѣли ея слова прозвучать, какъ Кмицицъ, словно пораженный громомъ, упалъ къ ея ногамъ. Она хотѣла было уйти, по онъ удержалъ ее, цѣловалъ ея ноги и повторялъ:
   -- Я также грѣшный Андрей и также жажду искупленія... У меня также есть своя Александра, сокровище мое, свѣтъ очей моихъ. Пусть вашъ исправится, а моя останется вѣрна мнѣ... Да будутъ слова ваши словами пророка... Вы влили бальзамъ въ мою истерзанную душу... Да вознаградитъ васъ Богъ, да вознаградитъ васъ Богъ!
   Онъ вскочилъ, сѣлъ на коня и помчался.
   

Глава X.

   Слова панны старостянки наполнили душу Кмицица надеждой и три дня не выходили изъ его головы. Днемъ на конѣ, ночью на ложѣ онъ раздумывалъ о томъ, что случилось, и всегда приходилъ къ заключенію, что это не простая случайность, но пророчество, указаніе перста Божія, что если онъ выдержитъ и не сойдетъ съ правой дороги,-- съ той, которая была ему указана Александрой,-- то она останется вѣрна ему и вновь возвратитъ ему свое сердце. Но, съ другой стороны, у пана Андрея и горестей было не мало. Намѣренія его были чисты, только не поздно ли онъ собрался выйти съ ними? Была ли какая-нибудь дорога, оставалась ли какая-нибудь возможность проявить ихъ? Республика съ каждымъ днемъ тонула все глубже и глубже, и трудно было не видѣть, что для ней нѣтъ уже никакого спасенія. Кмицицъ ничего такъ не желалъ, какъ приступить къ какому-нибудь дѣлу, но вокругъ себя не видалъ никого, кто могъ бы помочь ему. Передъ нимъ мелькали все новыя фигуры, новыя лица, но стоило только приглядѣться къ нимъ, послушать ихъ, чтобъ окончательно потерять всякую надежду.
   А, между тѣмъ, шведское могущество все росло. Слухи о томъ, что остатки войска бунтуютъ, грозятъ своимъ гетманамъ и хотятъ перейти къ шведамъ, съ каждымъ днемъ дѣлались все настойчивѣй.
   Извѣстіе, что панъ хорунжій Конецпольскій со своею дивизіей покорился Карлу Густаву, какъ громъ прогремѣло по всей республикѣ и затмило послѣдній лучъ надежды, потому что панъ Конецпольскій былъ въ числѣ збаражскихъ героевъ. Его примѣру послѣдовали панъ староста Яворскій и князь Дмитрій Виснёвецкій, котораго не удержала даже безсмертная слава его имени. Начали сомнѣваться даже и въ панѣ маршалѣ Любомірскомъ. Люди, хорошо знающіе его, утверждали, что честолюбіе въ немъ сильнѣе любви къ отечеству, что если онъ до сихъ поръ стоялъ на сторонѣ короля, то только потому, что ему льстили въ глаза, увѣряли, что онъ держитъ въ рукахъ судьбу цѣлаго народа, и проч. Но при видѣ счастія шведовъ онъ началъ колебаться и все яснѣе показывалъ несчастному Яну Казиміру, что въ его власти спасти или окончательно погубить его.
   Изгнанникъ-король сидѣлъ въ Глоговой съ горстью вѣрныхъ ему людей, но, увы, и эта немногочисленная кучка рѣдѣла съ каждымъ днемъ и переходила на сторону шведовъ. Карлъ Густавъ принималъ ихъ съ распростертыми объятіями и осыпалъ всяческими милостями. Сотни воеводъ, каштеляновъ, сановниковъ коронныхъ и литовскихъ, цѣлыя толпы вооруженной шляхты, цѣлыя хоругви несравненной польской конницы стояли въ его лагерѣ, подобострастно глядя въ глаза новаго владыки, готовые исполнить его малѣйшее желаніе.
   На востокѣ война разгорѣлась съ новою силой. Страшный Хмельницкій снова осадилъ Львовъ, а рати его союзниковъ, проплывая мимо стѣнъ неприступнаго Замостья, разливались по всему Любельскому воеводству.
   Литва находилась въ рукахъ шведовъ и Хованскаго. Радзивиллъ началъ войну на Подлясьѣ; электоръ медлилъ и каждую минуту готовъ былъ нанести послѣдній ударъ издыхающей республикѣ.
   Посольства изо всѣхъ странъ спѣшили къ шведскому королю поздравить его съ побѣдой.
   Приближалась зима, листья падали съ деревьевъ, стаи воронъ и галокъ, покинувъ лѣса, поднимались надъ городами и. деревнями республики.
   Послѣдній привалъ передъ Ченстоховомъ выпалъ на долю пана Андрея въ Крушинѣ, но едва онъ успѣлъ расположиться на ночь, какъ прибыли новые гости. Прежде всего, появился, шведскій отрядъ подъ предводительствомъ какого-то очень важнаго офицера. То былъ человѣкъ среднихъ лѣтъ, рослый, сильный, плечистый. Несмотря на свое платье и наружность чужеземца, онъ, войдя въ корчму, заговорилъ чистѣйшимъ польскимъ, языкомъ и спросилъ пана Андрея, кто онъ таковъ и куда ѣдетъ? Кмицицъ началъ было разсказывать, какъ его обманулъ шведскій офицеръ, выдавъ, вмѣсто денегъ, квитанцію, какъ онъ намѣревается ѣхать жаловаться къ королю, но не успѣлъ окончить своего разсказа. На улицѣ застучали копыта новаго отряда. Офицеръ поспѣшно выбѣжалъ изъ корчмы; Кмицицъ пошелъ за нимъ и остановился въ дверяхъ сѣней.
   Къ корчмѣ подъѣхала карета, окруженная конвоемъ шведскихъ рейтеровъ. Офицеръ подбѣжалъ, отворилъ дверцы и почтительно снялъ свою шляпу. Изъ кареты вышелъ пожилой человѣкъ въ черномъ мѣховомъ плащѣ.
   Офицеръ выхватилъ факелъ изъ рукъ рейтера, поклонился еще разъ и сказалъ:
   -- Сюда, ваше превосходительство!
   Кмицицъ торопливо вошелъ въ комнату, а пріѣзжіе за нимъ.. Офицеръ поклонился въ третій разъ и заговорилъ:
   -- Ваше превосходительство! я -- Вейгардъ Вжещовичъ, провіантмейстеръ его величества короля Карла Густава, и высланъ съ экскортомъ на встрѣчу вашего превосходительства.
   -- Мнѣ очень пріятно видѣть такого доблестнаго рыцаря,-- отвѣтилъ человѣкъ въ черномъ плащѣ.-- Я хотѣлъ было отслушать обѣдню въ Ченстоховѣ, но въ Велюнѣ получилъ извѣстіе, что его величество приказываетъ мнѣ спѣшить. Мы отдохнемъ немного и отправимся дальше, а вы тѣмъ временемъ отпустите вашъ экскортъ.
   Офицеръ пошелъ отдать надлежащее распоряженіе. Панъ Андрей задержалъ его на дорогѣ.
   -- Кто это?-- спросилъ онъ.
   -- Баронъ Лизола, императорскій посланникъ.
   Онъ вышелъ и черезъ минуту возвратился назадъ съ докладомъ, что все готово.
   -- Благодарю,-- сказалъ Лизола и съ небрежною любезностью предложилъ Вжещовичу мѣсто напротивъ себя.
   -- На дворѣ поднялся вѣтеръ; кажется, дождь пойдетъ,-- сказалъ онъ.-- Намъ, можетъ быть, придется долго простоять здѣсь. Поговоримъ пока передъ ужиномъ. Что здѣсь слышно? Говорятъ, малопольскія воеводства покорились вамъ?
   -- Такъ точно, ваше превосходительство. Его величество ждетъ только изъявленія покорности остальныхъ войскъ и потомъ тотчасъ же пойдетъ на Варшаву и Пруссію.
   -- Есть ли надежда, что они покорятся?
   -- Депутаты отъ войскъ уже въ Краковѣ. Наконецъ, они не могутъ поступить иначе,-- имъ нѣтъ никакого выбора. Если они не перейдутъ къ намъ, Хмельницкій перебьетъ ихъ до единаго.
   Лизола поникъ своею умною головой на грудь.
   -- Страшныя, неслыханныя вещи!-- сказалъ онъ.
   Разговоръ происходилъ на нѣмецкомъ языкѣ. Кмицицъ не пропускалъ ни одного слова.
   -- Ваше превосходительство,-- замѣтилъ Вжещовичъ,-- случилось то, что должно было случиться.
   -- Можетъ быть; но, все-таки, трудно отказаться отъ сочувствія тому могуществу, которое существовало... и котораго больше ужь нѣтъ... Кто не шведъ, тотъ долженъ жалѣтъ объ этомъ.
   -- Я не шведъ, но коли сами поляки не жалѣютъ, то и я не чувствую къ этому ни малѣйшаго поползновенія.
   Лизола внимательно посмотрѣлъ на него'.
   -- Правда, фамилія ваша не шведская. Скажите, пожалуйста, какой вы національности?
   -- Я чехъ.
   -- Да? Подданный германскаго императора?... Значитъ, мы слуги одного и того же государя?
   -- Я состою на службѣ его величества короля шведскаго,-- съ поклономъ сказалъ Вжещовичъ.
   -- Я нисколько не умаляю значенія вашей службы, но вы должны понимать, что кому бы и гдѣ бы вы ни служили, обязанности ваши по отношенію къ вашему монарху не прекращаются.
   -- Я не отрицаю этого.
   -- Тогда я долженъ откровенно сказать вамъ, что нашъ государь скорбитъ надъ участью республики и ея короля и не можетъ снисходительно смотрѣть на тѣхъ своихъ подданныхъ, которые прилагаютъ свои руки, чтобъ окончательно погубить дружественное ему государство. Что вамъ сдѣлали поляки, за что вы такъ жестоко относитесь къ нимъ?
   -- Я буду откровененъ съ вами. Младшій сынъ дворянской фамиліи, я долженъ былъ искать счастья по бѣлому свѣту и, наконецъ, прибылъ сюда, въ страну, населенную роднымъ народомъ...
   -- Что же, васъ, здѣсь дурно приняли?
   -- Меня назначили завѣдывать солеварнями. Я нашелъ доступъ къ положенію, къ обществу и къ самому королю. Теперь я служу шведамъ; но если кто-нибудь назоветъ меня неблагодарнымъ, я буду протестовать.
   -- Почему?
   -- А почему ко мнѣ можно предъявлять большія требованія, чѣмъ къ самимъ полякамъ? Да и гдѣ теперь поляки? Гдѣ сенаторы этого королевства, князья, магнаты, шляхта, рыцарство, если не въ шведскомъ лагерѣ? Вѣдь, они первые должны знать, что имъ нужно дѣлать, гдѣ спасеніе и въ чемъ гибель ихъ отечества. Я иду за ними, и кто же имѣетъ право назвать меня неблагодарнымъ? Почему я, чужеземецъ, долженъ быть болѣе вѣрнымъ королю польскому и республикѣ, чѣмъ они сами? Ради чего я долженъ пренебрегать тою службой, которой они сами такъ добиваются?
   Лизола не отвѣчалъ ничего. Онъ, казалось, прислушивался къ шуму осенняго дождя, который начиналъ барабанить въ стекла корчмы.
   -- Говорите дальше,-- сказалъ онъ, наконецъ.-- Клянусь Богомъ, странныя вещи приходится слышать мнѣ.
   -- Я ищу счастья тамъ, гдѣ могу найти его,-- продолжалъ Вжещовичъ,-- и еслибъ и заботился о судьбѣ этого народа, то все равно онъ долженъ погибнуть.
   -- Почему?
   -- Прежде всего, потому, что самъ хочетъ этого; во-вторыхъ, заслуживаетъ этого. Да есть ли на свѣтѣ другой край, гдѣ бы можно было найти столько своеволія и безурядицы?... Что за правленіе здѣсь? Король не правитъ, потому что ему не даютъ... Сеймы не правятъ, потому что ихъ срываютъ... Войска нѣтъ, потому что никто не хочетъ платить податей; послушанія нѣтъ, потому что послушаніе противуполагается вольности; нѣтъ закона, потому что не кому исполнять его приговоры, и всякій, кто посильнѣй, топчетъ его въ ногахъ; нѣтъ у этого народа понятія о вѣрности, потому что всѣ покинули своего государя; нѣтъ любви къ отечеству, потому что они отдали его шведамъ за обѣщанія, что никто не помѣшаетъ имъ своевольничать попрежнему... Гдѣ могло случиться что-нибудь подобное? Какой другой народъ помогалъ бы непріятелю завоевывать собственный свой край, кто бы покинулъ своего собственнаго короля не за тиранство, не за злыя дѣла, а за то, что пришелъ другой, болѣе сильный? Что у него есть, скажите, ваше превосходительство?... Пускай мнѣ кто-нибудь назоветъ хоть одну добродѣтель: постоянство, умъ, сдержанность? Что у него есть? Хорошая конница?-- да, и ничего больше... Такъ, вѣдь, нумидійцы и галлы, какъ это можно видѣть у римскихъ историковъ, обладали хорошею конницей, а гдѣ они теперь? Погибли, какъ и эти должны погибнуть. Кто хочетъ спасти ихъ, тотъ только время напрасно тратитъ, ибо они сами не хотятъ спастись!... Только сумасшедшіе, буйные, измѣнники и населяютъ эту землю!
   Лизола не протестовалъ и спросилъ только:
   -- Панъ Вейгардъ, вы -- католикъ?
   Вжещовичъ измѣнился въ лицѣ.
   -- Такъ точно, ваше превосходительство!-- отвѣтилъ онъ.
   -- Я слышалъ въ Велюнѣ, что есть люди, которые подговариваютъ его величество занять Ясногорскій монастырь... Правда это?
   -- Монастырь лежитъ близъ силезской границы и Янъ Казиміръ легко можетъ получать оттуда подкрѣпленія. Мы должны занять его, чтобы помѣшать этому... Я первый обратилъ на это вниманіе и поэтому его величество уполномочилъ меня...
   Тутъ Вжещовичъ сразу оборвалъ свою рѣчь. Онъ вспомнилъ о Кмицицѣ, сидѣвшемъ въ другомъ углу комнаты, и подошелъ къ нему:
   -- Рыцарь, вы понимаете по-нѣмецки?-- спросилъ онъ.
   -- Ни слова!-- отвѣтилъ панъ Андрей.
   -- Жаль; мы хотѣли было пригласить васъ къ себѣ.
   И онъ вновь обратился къ Лизолѣ:
   -- Здѣсь сидитъ какой-то шляхтичъ, но такъ какъ онъ не понимаетъ по-нѣмецки, то мы можемъ разговаривать свободно.
   -- У меня нѣтъ никакихъ секретовъ,-- отвѣтилъ Лизола,-- но такъ какъ я и самъ католикъ, то мнѣ не хотѣлось бы видѣть поношенія святаго мѣста... Мое мнѣніе раздѣляетъ самъ императоръ и потому я буду просить его величество пощадить монаховъ. И вамъ не слѣдовало бы спѣшить до новой резолюціи.
   -- У меня есть опредѣленныя, хотя тайныя, инструкціи. Ваше превосходительство можете быть совершенно спокойны. Святое мѣсто не подвергнется никакому поруганію. Я -- католикъ...
   Лизола усмѣхнулся и шутливо спросилъ:
   -- А въ монашенскую сокровищницу, все-таки, заглянете, а?
   -- Очень можетъ быть. Пречистая Дѣва не нуждается въ талерахъ пріорскаго сундука. Коль скоро всѣ несутъ налоги, пусть и монахи платятъ.
   -- А если они станутъ сопротивляться?
   Вжещовичъ расхохотался.
   -- Въ этой странѣ и прежде никто не сопротивлялся, а теперь и подавно никто не будетъ. Было время, а теперь поздно!
   -- Поздно,-- повторилъ Лизола.
   Разговоръ на этомъ и покончился. Послѣ ужина Лизола и Вжещовичъ уѣхали. Кмицицъ остался одинъ. Это была для него самая ужасная ночь со времени выѣзда изъ Кейданъ.
   Прислушиваясь къ словамъ Вейгарда Вжещовича, онъ долженъ былъ сдерживаться, чтобы не крикнуть: "лжешь, собака!" и не броситься на него съ обнаженною саблей. И если онъ не сдѣлалъ этого, то только потому, что въ словахъ чужеземца звучала правда,-- страшная, палящая, какъ огонь, но, все-таки, правда.
   "Что бы я могъ сказать ему?-- спрашивалъ онъ себя,-- какое доказательство привести?... Правду говорилъ онъ, подохнуть бы ему на мѣстѣ!... И этотъ цезарскій посланникъ сознался, что все кончено и всякая оборона запоздала".
   Кмицицъ въ значительной степени страдалъ, можетъ быть, отъ того, что это "поздно" было приговоромъ не только для отечества, но и для его личнаго счастья. А муки и такъ онъ видѣлъ довольно, уже и силъ у него почти не хватало, потому что цѣлую недѣлю онъ только и слышалъ, что все пропало, что теперь уже не время,-- поздно. Ни одинъ лучъ надежды не западалъ въ его душу.
   Пана Андрея цѣлую ночь била сильная лихорадка. По временамъ ему казалось, что онъ расхворается. Но начало разсвѣтать. Кмицицъ вскочилъ и вышелъ на дворъ.
   Первые лучи разсвѣта еще боролись съ ночною темнотой; тучи скопились длинными полосами на западѣ, но восточный край горизонта былъ чистъ, на небѣ сверкали звѣзды. Кмицицъ разбудилъ своихъ людей, нарядился въ лучшую одежду,-- наступало воскресенье,-- и тронулся въ путь.
   Послѣ безсонной ночи онъ былъ разбитъ и душевно, и тѣлесно. Ни это блѣдное, хотя свѣжее, бодрящее осеннее утро, ни пробуждающаяся отъ сна природа не могли разогнать скорби, гнетушей сердце рыцаря. Надежда выгорѣла въ немъ до капли и угасла, какъ лампада, въ которой нѣтъ уже болѣе масла..Что принесетъ ему этотъ день? Ничего. То же самое горе, то же отчаяніе; тяжесть скорѣе увеличится, чѣмъ уменьшится.
   Тѣмъ временемъ становилось все свѣтлѣй и свѣтлѣй. Небо изъ сѣраго становилось голубымъ. Вотъ на краю горизонта показалась какая-то свѣтящаяся точка.
   -- Странно!-- проговорилъ Сорока.-- Западъ, а какъ будто бы тамъ солнце встаетъ.
   Дѣйствительно, точка все росла и росла, изъ точки становилась кругомъ. Словно чья-то рука повѣсила надъ землей огромную звѣзду, распространяющую вокругъ ослѣпительные лучи.
   Кмицицъ и его люди съ изумленіемъ смотрѣли на это странное явленіе.
   Впереди по дорогѣ ѣхалъ крестьянинъ. Кмицицъ догналъ его.
   -- Послушай!-- окрикнулъ онъ,-- что это свѣтится?
   -- Костёлъ ясногорскій,-- сказалъ крестьянинъ.
   -- Слава Пречистой Дѣвѣ!-- воскликнулъ Кмицицъ и снялъ съ головы шапку.
   Послѣ столькихъ дней муки и сомнѣній панъ Андрей почувствовалъ въ себѣ какую-то странную перемѣну. Едва слова: "ясногорскій костелъ" коснулись его ушей, какъ тоска его исчезла, какъ будто снятая чьею-то рукой.
   Рыцаремъ овладѣла какая-то необъяснимая боязнь, полная благоговѣнія, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, великая, святая радость. Отъ этой церкви, горящей на высотѣ, въ первыхъ лучахъ солнца, шла надежда, съ которой панъ Андрей давно разстался, упованіе, котораго такъ напрасно искалъ, непобѣдимая сила, на которую хотѣлъ опереться. Въ него вступила какъ будто бы новая жизнь и начала разливаться по его жиламъ вмѣстѣ съ кровью. Онъ вздохнулъ полною грудью.
   А костёлъ горѣлъ все ярче, какъ будто отнялъ у солнца всѣ его лучи. Кмицицъ долго не могъ свести съ него глазъ. Лица его людей также стали серьезными и умиленными.
   Вдругъ въ тихомъ воздухѣ раздался первый ударъ колокола.
   -- Съ коней!-- крикнулъ панъ Андрей.
   Всѣ соскочили съ коней и упали на колѣни. Кмицицъ громко произносилъ слова молитвы, солдаты подхватывали ее хоромъ.
   Мимоѣдующіе крестьяне присоединялись къ нимъ и, въ концѣ-концовъ, составили довольно значительную толпу.
   Послѣ конца молитвы панъ Андрей пошелъ пѣшкомъ и чувствовалъ себя совершенно перерожденнымъ. На поворотахъ дороги костёлъ то исчезалъ, то появлялся вновь. Монастырь и окружающія его стѣны по мѣрѣ приближенія становились все больше, все величественнѣй. Наконецъ, вдали показался и городъ, а подъ горою цѣлыя сотни домовъ и хатъ, которые въ присутствіи громады костёла казались птичьими гнѣздами.
   Было воскресенье. Когда солнце поднялось на небо, вся дорога зароилась возами и пѣшимъ людомъ, идущимъ къ обѣднѣ. Съ высокихъ башень начали раздаваться голоса большихъ и малыхъ колоколовъ. Въ этихъ мѣдныхъ голосахъ слышалось какое-то особое могущество, какое-то величавое спокойствіе. Этотъ клочекъ земли у подножія Ясной Горы совсѣмъ не походилъ на остальной край.
   Вокругъ монастырскихъ стѣнъ чернѣли толпы людей. Подъ горой стояли сотни возовъ, бричекъ, колясокъ; людской говоръ смѣшивался со ржаніемъ коней. Дальше, направо, вдоль главной дороги, ведущей на гору, протянулась цѣлая линія лавочекъ со свѣчами, образками и крестиками. Волна народа плыла, нестѣсняемая ничѣмъ.
   Ворота были широко открыты: кто хотѣлъ -- входилъ, кто хотѣлъ выходилъ; на стѣнахъ, у пушекъ, не было ни одного солдата. Монастырь охраняла святость мѣста, а, можетъ быть, монахи полагались на письма Карла Густава, увѣрявшаго ихъ въ полной безопасности.
   

Глава XI.

   Отъ крѣпостныхъ воротъ крестьяне и шляхта, горожане изъ разныхъ мѣстъ, люди всѣхъ возрастовъ и сословій ползли къ костёлу на колѣняхъ, распѣвая молитвы: Рѣка эта плыла очень медленно, останавливаясь поминутно въ тѣсныхъ мѣстахъ. Между одною молитвой и другою толпа смолкала и билась лбомъ въ землю; тогда слышались только умоляющіе голоса нищихъ, которые, сидя по обоимъ берегамъ человѣческой рѣки, показывали свои искалѣченные члены. Ихъ вытье смѣшивалось со стукомъ монетъ, падающихъ на дно деревянныхъ и оловянныхъ чашекъ. Рѣка головъ текла дальше. По мѣрѣ того, какъ волна приближалась къ двери костёла, благочестивое настроеніе молящихся переходило въ какой-то восторгъ. Всюду виднѣлись руки и глаза, поднятые къ небу, лица, блѣдныя отъ волненія или раскраснѣвшіяся отъ молитвы.
   Разница положеній исчезала совершенно: мужицкія сермяги смѣшивались съ кунтушами, солдатскіе колеты съ желтыми кафтанами горожанъ.
   Въ дверяхъ костёла давка еще больше увеличилась. Человѣческія тѣла сплотились въ какой-то помостъ, по которому можно было свободно пройти, не касаясь земли. Груди не хватало воздуху, тѣламъ простора, но духъ, оживляющій ихъ, придавалъ имъ крѣпость желѣза. Молились всѣ, никто не думалъ ни о чемъ другомъ; каждый выносилъ на себѣ тяжесть всей массы, но никто не падалъ и, подъ напоромъ цѣлой тысячи человѣкъ, чувствовалъ въ себѣ присутствіе силы въ тысячу разъ больше обыкновенной и съ этою силой проталкивался впередъ, погруженный въ молитву, въ упоеніе, въ экзальтацію.
   Кмицицъ, ползшій вмѣстѣ со своими людьми въ первыхъ рядахъ, добрался однимъ изъ первыхъ до костёла, потомъ теченіе унесло его въ святую часовню, гдѣ народъ падалъ лицомъ ницъ, плача и благоговѣйно цѣлуя полъ. То же дѣлалъ и панъ Андрей, и когда, наконецъ, осмѣлился поднять голову, чувство блаженства, счастья, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, и смертельной боязни чуть не лишило его сознанія.
   Въ часовнѣ царствовалъ красноватый полумракъ, который почти не разгоняли отблески свѣчъ, теплящихся передъ алтаремъ. Черезъ стекла проходили цвѣтные лучи и всѣ эти огоньки, красные, фіолетовые, золотистые, дрожали на стѣнахъ, скользили по рѣзьбѣ, пробирались въ темную глубину, выставляя на видъ какіе-то неопредѣленные предметы, точно погруженные въ глубокій сонъ. Таинственные отблески разбѣгались и сливались съ темнотой такъ незамѣтно, что всякая разница между свѣтомъ и тѣнями исчезала. Дымъ кадилъ расходился пурпуровыми клубами; бѣлый стихарь монаха, служащаго обѣдню, игралъ блѣдными цвѣтами радуги. Все это было полуясно, полуприкрыто, не по-земному: и свѣтъ не земной, и тѣни не земныя,-- таинственныя, торжественныя, насыщенныя молитвой и святостью.
   Изъ главнаго придѣла костёла доходилъ, словно шумъ океана, смѣшанный гулъ человѣческихъ голосовъ, а здѣсь царствовала глубокая тишина, прерываемая только голосомъ монаха, читающаго возгласы.
   Образъ былъ еще закрытъ, но ожиданіе сдавливало дыханіе въ груди. Видны были только глаза, устремленные въ одну сторону, и неподвижныя лица, словно распростившіяся со всѣмъ земнымъ.
   Монаху вторилъ органъ своими мягкими, нѣжными звуками. По временамъ казалось, что эти звуки то журчатъ какъ вода въ ручьѣ, то падаютъ на землю тихимъ майскимъ дождемъ. Но вотъ грянулъ громъ трубъ и какой-то страхъ охватилъ всѣ сердца. Занавѣска образа раздвинулась въ обѣ стороны и потокъ брилліантоваго свѣта хлынулъ внизъ на молящихся.
   Въ часовнѣ раздались рыданія, стоны и вопли.
   -- Salve Regina!-- загремѣла шляхта,-- monstra te esse màtrem!-- а крестьяне кричали: "Дѣва Пресвятая! Царица ангеловъ, спаси, помоги, утѣшь, смилуйся надъ нами!"
   И долго еще длились эти крики, вмѣстѣ съ рыданіями женщинъ, жалобами несчастныхъ, съ мольбами больныхъ или калѣкъ.
   Изъ Кмицица чуть душа не вышла; онъ чувствовалъ только, что передъ нимъ безконечность, которую онъ ни обнять, ни постигнуть не можетъ, и передъ которой все исчезаетъ. Чѣмъ были сомнѣнія его въ присутствіи этой вѣры, горе въ присутствіи этого утѣшенія, шведская сила въ присутствіи этой защиты, чѣмъ была людская злоба передъ этою благодатью?
   Онъ пересталъ мыслить, онъ только чувствовалъ; онъ забылъ все, забылъ, кто онъ таковъ, гдѣ находится. Ему казалось, что онъ умеръ, что душа его летитъ съ звуками органа, сливается съ дымомъ кадильницъ. Руки, привыкшія къ мечу и кровопролитію, невольно поднялись къ небу.
   Тѣмъ временемъ обѣдня кончилась. Панъ Андрей, самъ не зная какъ, опять очутился въ главномъ придѣлѣ. Ксёндзъ говорилъ проповѣдь, но Кмицицъ еще долго ничего не слыхалъ, ничего не понималъ, какъ человѣкъ, пробужденный отъ сна, не сразу соображаетъ, гдѣ кончается сонъ и начинается дѣйствительность.
   Первыя слова, которыя онъ услыхалъ, были: "Здѣсь очищается человѣческая душа, и ни шведъ не можетъ побороть этой7 силы, ни блуждающіе во мракѣ загасить вѣчнаго свѣта истины!"
   "Аминь!" -- мысленно сказалъ Кмицицъ и началъ бить себя въ грудь. Ему теперь казалось, что онъ тяжко грѣшилъ, думая, что все уже пропало и нѣтъ ни откуда надежды.
   Послѣ обѣдни онъ остановилъ перваго попавшагося монаха и попросилъ провести его къ пріору.
   Пріоръ принялъ его тотчасъ же. То былъ человѣкъ на склонѣ дней, съ кроткимъ и спокойнымъ лицомъ. Черная густая борода обрамляла его блѣдное лицо съ голубыми проницательными глазами. Кмицицъ поцѣловалъ рукавъ его одежды, онъ обнялъ его голову и спросилъ: "Кто ты таковъ и зачѣмъ прибылъ сюда?"
   -- Я прибылъ изъ Жмуди,-- отвѣтилъ панъ Андрей,-- чтобъ, посвятить себя Пречистой Дѣвѣ, отчизнѣ несчастной и оставленному всѣми королю. Много я грѣшилъ передъ ними и теперьжажду принести покаяніе... только какъ можно скорѣй, сегодня, завтра,-- у меня вся душа изныла. Свое настоящее имя я скажу вамъ, преподобный отецъ, на исповѣди, ибо меня могутъ оболгать злые люди и помѣшать моему искупленію. Для всѣхъ остальныхъ моя фамилія Бабиничъ (такъ называется моя деревушка). А теперь я привезъ вамъ важное извѣстіе; оно касается здѣшней святой обители... Выслушайте меня...
   -- Говорите, я слушаю,-- сказалъ пріоръ.
   -- Долго я ѣхалъ, много видѣлъ и скорбѣлъ много... Непріятель повсюду забралъ силу, еретики подняли голову... да что еретики!-- сами католики-переходятъ въ лагерь врага, который теперь, ободренный взятіемъ двухъ столицъ, осмѣливается поднять дерзкую руку и на Ясную Гору!
   -- Откуда вы знаете это?-- спросилъ ксёндзъ-пріоръ Кордецкій.
   -- Вчера я ночевалъ въ Крушинѣ. Туда пріѣхали Вейгардъ-Вжещовичъ и имперскій посолъ Лизола, который возвращался отъ бранденбургскаго электора и ѣхалъ къ шведскому королю.
   -- Шведскаго короля уже нѣтъ въ Краковѣ, -- отвѣтилъ ксёндзъ, проницательно глядя прямо въ глаза пана Андрея.
   Но Кмицицъ не опустилъ своихъ глазъ внизъ и продолжалъ:
   -- Я не знаю, тамъ ли онъ, или нѣтъ... Я знаю, Лизола ѣхалъ къ нему, а Вжещовича послали къ нему на встрѣчу. Они говорили по-нѣмецки, не думая, чтобъ этотъ языкъ былъ мнѣ знакомъ... Оказывается, Вейгардъ получилъ приказаніе занять монастырь и конфисковать монастырскую казну.
   -- Да совершится воля Божія!-- спокойно сказалъ ксёндзъ.
   Кмицицъ испугался. Онъ думалъ, что ксёндзъ называетъ волею Божьею приказъ шведскаго короля и не думаетъ о сопротивленіи.
   -- Я видѣлъ въ Пултускѣ костёлъ въ шведскихъ рукахъ,-- несмѣло заговорилъ онъ.-- Тамъ солдаты играли въ карты, беззаконничали съ распутными женщинами...
   Ксёндзъ не переставалъ смотрѣть ему прямо въ глаза.
   -- Странно,-- сказалъ онъ,-- въ очахъ вашихъ видны правда и искренность...
   Кмицицъ вспыхнулъ.
   -- Пусть я умру на мѣстѣ, если говорю неправду!
   -- Во всякомъ случаѣ, привезенныя вами извѣстія очень важны. Вы позволите мнѣ пригласить сюда старшихъ братій и шляхтичей, которые проживаютъ у насъ въ настоящее время и помогаютъ своими совѣтами въ трудныхъ случаяхъ, вы позволите?...
   -- Я охотно повторю то же самое и въ ихъ присутствіи.
   Ксёндзъ Кордецкій вышелъ и черезъ четверть часа возвратился съ четырьмя монахами.
   Вслѣдъ за ними явились: панъ Рожицъ-Замойскій, мечникъ сѣрадзскій, панъ Окельницкій, хорунжій велюнскій, панъ Петръ Чарнецкій, молодой рыцарь съ воинственнымъ лицомъ, и еще нѣсколько шляхтичей. Ксёндзъ Кордецкій представилъ имъ пана Бабинича изъ Жмуди и повторилъ сообщеніе Кмицица. Шляхта пришла въ изумленіе и начала оглядывать Андрея пытливыми и недовѣрчивыми глазами.
   -- Да сохранитъ меня Богъ, чтобъ я подозрѣвалъ этого рыцаря во лжи или дурныхъ намѣреніяхъ,-- заговорилъ ксёндзъ Кордецкій,-- но привезенныя имъ извѣстія настолько неправдоподобны, что я счелъ за лучшее обсудить ихъ вмѣстѣ съ вами. Можетъ быть, рыцарь ошибся, не разслыхалъ, не понялъ или былъ обманутъ какимъ-нибудь еретикомъ. Наполнить наше сердца страхомъ, произвести тревогу въ святомъ мѣстѣ, помѣшать богослуженію,-- это для нихъ такое удовольствіе, въ которомъ никто себѣ не откажетъ.
   -- Нужно, прежде всего, знать теперешнія обстоятельства,-- сказалъ панъ Замойскій.
   -- Обстоятельства таковы,-- отвѣтилъ ксёндзъ,-- что если Богъ и Его Пресвятая Мать не ослѣпятъ окончательно нашего врага, то онъ никогда не осмѣлится поднять мечъ на Ея святое жилище. Не собственною своею силой побѣдилъ онъ республику,-- ея же сыны помогали ему въ этомъ; но какъ бы низко ни упалъ нашъ народъ, въ какихъ бы ни погрязъ грѣхахъ,-- вѣдь, и въ самомъ грѣхѣ есть граница, которую онъ не осмѣлится переступить. Онъ отрекся отъ своего государя, республики, но своей Матери, Покровительницы и Царицы не пересталъ чтить. Врагъ смѣется и. издѣвается надъ нами, спрашиваетъ, что у насъ осталось изъ старыхъ добродѣтелей? А я отвѣчу: мы всѣ погибли, но что-то такое осталось,-- осталась вѣра въ Святую Дѣву, -- и на этомъ-то фундаментѣ можетъ опереться новое зданіе. Я вижу ясно, пусть хоть одно шведское ядро вырветъ кирпичъ изъ этихъ священныхъ стѣнъ, и всѣ, даже самые закоренѣлые, отвернутся отъ шведовъ и обратятъ свои мечи противъ нихъ, своихъ вчерашнихъ друзей и союзниковъ. Яо и шведы хорошо понимаютъ свою опасность... И такъ, если Богъ не поразилъ ихъ умственною слѣпотой, они никогда не осмѣлятся-напасть на Ясную Гору, потому что этотъ день былъ бы началомъ ихъ конца и нашего выздоровленія.
   Кмицицъ съ удивленіемъ слушалъ слова ксёндза Кордецкаго; они, вмѣстѣ съ тѣмъ, служили отвѣтомъ на нападки Вжещовича. Онъ постарался овладѣть собой и заговорилъ:
   -- Почему же, преподобный отецъ, мы можемъ думать, что Богъ не послалъ ослѣпленія на нашихъ враговъ? Сообразите ихъ гордость, ихъ жадность къ пріобрѣтенію богатствъ, примите въ соображеніе невыносимый гнетъ и подати, которыми они облагаютъ даже духовенство, и вы поймете, что они не отступятъ и передъ святотатствомъ.
   Ксёндзъ Кордецкій не отвѣтилъ Кмицицу прямо, но обратился ко всѣмъ собравшимся:
   -- Этотъ рыцарь говоритъ, что видѣлъ пана Лизолу, ѣдущаго къ шведскому королю. Какъ же это можетъ быть, если краковскіе паулины извѣщаютъ меня, что короля нѣтъ ни въ Краковѣ, ни во всей Малой Польшѣ, такъ какъ послѣ покоренія Кракова онъ тотчасъ же уѣхалъ въ Варшаву?
   -- Не можетъ быть!-- отвѣтилъ Кмицицъ.-- Онъ ждетъ изъявленій подданства отъ войскъ пана Потоцкаго.
   -- Подданство приметъ отъ имени короля, генералъ Дугласъ,-- сказалъ пріоръ,-- такъ мнѣ пишутъ изъ Кракова.
   Кмицицъ замолчалъ:, онъ не зналъ, что ему отвѣчать.
   -- Допустимъ, -- продолжалъ ксёндзъ, -- что король шведскій не хочетъ видѣть императорскаго посла и нарочно разъѣхался съ нимъ. Карлъ Густавъ любитъ пріѣзжать и уѣзжать неожиданно (кромѣ того, его сердитъ нерѣшительность императора),-- я охотно вѣрю, что онъ уѣхалъ, дѣлая видъ, что какъ будто бы ничего не знаетъ о послѣ. Но вотъ, что странно: какъ графъ Вжещовичъ сразу сообщилъ всѣ свои сокровенныя мысли Лизолѣ, католику, расположенному къ намъ и нашему изгнанному королю? Кромѣ того, имѣйте въ виду, что. у меня есть грамота отъ Карла Густава, гдѣ онъ ручается, что нашъ монастырь навсегда будетъ освобожденъ отъ постоя и занятія.
   -- Что же вы скажете, рыцарь?-- спросилъ Замойскій.-- Зачѣмъ, съ какимъ намѣреніемъ вы хотите смутить покой святыхъ отцовъ и насъ, обитающихъ здѣсь?
   Кмицицъ стоялъ, словно осужденный передъ судомъ. Съ одной стороны, его приводило въ отчаяніе, что если ему не повѣрятъ, монастырь станетъ добычей непріятеля; съ другой -- его палилъ стыдъ, потому что онъ самъ видѣлъ, какъ все противорѣчитъ его словамъ, какъ легко его могутъ счесть обманщикомъ. При одной мысли объ этотъ въ немъ пробудился старый, полудикій Кмицицъ. Но, въ концѣ-концовъ, онъ съумѣлъ побѣдить себя, призвалъ на помощь все свое терпѣніе и проговорилъ глухимъ голосомъ:
   -- Я повторяю еще разъ то, что слышалъ: Вейгардъ Вжещовичъ долженъ напасть на монастырь. Срока я не знаю, но думаю, что онъ близокъ... Я предостерегаю васъ, и если вы не послушаетесь, отвѣтственность падетъ не на меня!
   Тутъ въ дѣло вмѣшался панъ Петръ Чарнецкій.
   -- Позвольте мнѣ, -- сказалъ онъ -- спросить этого пришельца...
   -- Вы не смѣете оскорблять меня!-- вспыхнулъ Кмицицъ.
   -- Не имѣю ни малѣйшаго желанія,-- сухо отвѣтилъ панъ Петръ,-- тутъ дѣло идетъ о Святой Дѣвѣ и ея обители, а потому вы должны забыть о вашихъ обидахъ, на время, по крайней мѣрѣ (если вамъ угодно, я всегда готовъ вамъ дать удовлетвореніе). Вы приносите намъ извѣстія, -- мы хотимъ провѣрить ихъ, а если вамъ не угодно отвѣчать, мы можемъ подумать...
   -- Хорошо; спрашивайте!-- сказалъ Бабиничъ сквозь стиснутые зубы.
   -- Вы изъ Жмуди, значитъ, должны знать, что дѣлается во дворцѣ измѣнника. Перечислите мнѣ тѣхъ, которые помогали ему губить отечество, имена его полковниковъ, напримѣръ?
   Кмицицъ поблѣднѣлъ, какъ полотно, однако, сказалъ нѣсколько фамилій.
   -- Панъ Тизенгаузъ, мой пріятель, говорилъ мнѣ много объ одномъ, самомъ главномъ... Вы ничего не знаете объ этомъ архимерзавцѣ?
   -- Не знаю...
   -- Какъ? Вы не слыхали о томъ, кто проливалъ, какъ Каинъ, братскую кровь?... Въ Жмуди не слыхали о Кмицицѣ?
   -- Святые отцы!-- закричалъ панъ Андрей, трясясь какъ въ лихорадкѣ,-- пусть меня спрашиваютъ духовныя лица, я все вынесу... Но, ради Бога, не дозволяйте этому шляхтичонку дольше терзать меня...
   -- Оставьте его!-- сказалъ ксёндзъ Кордецкій.
   -- Еще одинъ вопросъ!-- вмѣшался мечникъ сѣрадзкій и спросилъ у Кмицица:
   -- Вы не думали, что мы не повѣримъ вашимъ словамъ?
   -- Клянусь. Богомъ!-- сказалъ панъ Андрей.
   -- Какую же вы ожидали за это награду?
   Панъ Андрей, вмѣсто отвѣта, лихорадочно засунулъ обѣ руки въ маленькій кожаный мѣшечекъ, висящій у него за поясомъ, и высыпалъ на столъ двѣ горсти жемчугу, изумрудовъ, сапфировъ и иныхъ драгоцѣнныхъ каменьевъ.
   -- Вотъ какой!-- сказалъ онъ прерывистымъ голосомъ.-- Не за деньгами пришелъ я сюда, не за вашими наградами... Вотъ здѣсь перлы и еще разные камешки... Все это добыча моя, съ боярскихъ шапокъ сорвалъ... Вотъ кто я!... Развѣ я награды какой-нибудь просилъ? Я хотѣлъ посвятить себя Пречистой Дѣвѣ, конечно, послѣ исповѣди, съ облегченнымъ сердцемъ!... Ботъ какую награду мнѣ нужно... У меня и еще есть!...
   Всѣ присутствующіе пришли въ изумленіе. Какая надобность этому человѣку вводить кого-нибудь въ заблужденіе, если имъ не руководитъ желаніе наживы?
   Панъ Петръ Чарнецкій совсѣмъ оторопѣлъ,-- человѣка всегда можно ослѣпить богатствомъ и видомъ чужаго могущества.
   Кмицицъ стоялъ съ высоко поднятою головой, похожею на голову разгнѣваннаго орла, съ горящими глазами и румянцемъ на щекахъ. Свѣжая рана его посинѣла и онъ былъ просто страшенъ, грозя своимъ взглядомъ пану Чарнецкому, болѣе всѣхъ навлекшему на себя его негодованіе.
   -- Сквозь самый вашъ гнѣвъ проглядываетъ правда,-- сказалъ ксёндзъ Кордецкій,-- но вы должны взять назадъ ваши сокровища. Пресвятая Дѣва не можетъ принять то, что пожертвовано ей во гнѣвѣ, хотя бы и справедливомъ. Наконецъ, я еще раньше сказалъ, что здѣсь дѣло идетъ не о васъ, но о принесенныхъ вами извѣстіяхъ, которыя наполнили насъ страхомъ и тревогою. Кто знаетъ, не ошиблись ли вы, не истолковали ли чего-нибудь въ ложномъ видѣ, хотя я нисколько не сомнѣваюсь въ вашей искренности. Какъ мы можемъ выгнать всѣхъ молящихся и держать ворота на заперти день и ночь?
   -- Непремѣнно на заперти! Ради Всемогущаго Бога, на заперти!-- крикнулъ Кмицицъ, сжимая руки такъ, что даже суставы хрустнули.
   -- Да мы и такъ не оставляемъ безъ вниманія того, что дѣлается въ окрестности, и поправляемъ стѣны,-- сказалъ панъ Замойскій.-- Днемъ мы можемъ пускать людей на богомолье, но осторожность соблюдать, все-таки, слѣдуетъ, хотя бы потому, что король Карлъ уѣхалъ, а Виттембергъ держитъ Краковъ въ желѣзныхъ рукахъ и духовныхъ угнетаетъ наравнѣ со свѣтскими.
   -- Хотя я не вѣрю въ показаніе, но противъ мѣръ предосторожности ничего не имѣю,-- сказалъ панъ Петръ Чарнецкій.
   -- А я пошлю монаховъ спросить у Вжещовича, точно ли жоролевская охранная грамота ничего не значитъ?-- сказалъ ксёндзъ Кордецкій.-- Васъ же, рыцарь, да наградитъ Богъ за доброе намѣреніе... Если ваши сообщеніи вѣрны, то вы оказали большую услугу отечеству и Божіей Матери, но не удивляйтесь, что мы недовѣрчиво отнеслись къ вамъ. Насъ и такъ не мало пугали раньше: одни дѣлали это но злобѣ къ святой вѣрѣ, другіе изъ-за выгодъ, третьи по ошибкѣ, можетъ быть... Да... А теперь пора къ вечерни. Вымолимъ милосердіе у Святой Дѣвы и посвятимъ себя безраздѣльно на служеніе Ей.
   Послѣ вечерни ксёндзъ Кордецкій долго исповѣдывалъ пана Андрея уже въ опустѣвшемъ костёлѣ. Панъ Андрей пролежалъ до полночи, распростершись крестомъ, передъ замкнутыми дверями церкви, наконецъ, возвратился домой, разбудилъ Сороку и приказалъ ему бить себя плетью до тѣхъ поръ, пока спина его и плечи не покрылись кровью.
   

Глава XII.

   На другой день съ самаго утра въ монастырѣ царствовало особенное движеніе. Ворота, правда, были открыты, богомольцевъ никто не стѣснялъ, служба совершалась обычнымъ порядкомъ, но послѣ обѣдни всѣ посторонніе получили приказъ оставить монастырь. Самъ ксёндзъ Кордецкій въ сопровожденіи пана мечника сѣрадзскаго и пана Петра Чарнецкаго осматривали крѣпостныя укрѣпленія внутри и извнѣ. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ необходимо было произвести поправкигородскіе кузнецы получили приказъ наготовить какъ можно больше копей, тяжелыхъ дубинъ и косъ, насаженныхъ надлинныя древки. А такъ какъ всѣмъ извѣстно, что монастырь и безъ того обладаетъ достаточнымъ количествомъ всякаго оружія, то въ городѣ разнесся слухъ о близкой осадѣ.
   Къ вечеру уже двѣсти человѣкъ поправляли стѣны. Двѣнадцать тяжелыхъ пушекъ, присланныхъ еще передъ осадою Кракова паномъ Воршицкимъ, каштеляномъ краковскимъ, заняли мѣста на новыхъ лафетахъ.
   Изъ монастырскихъ кладовыхъ монахи и послушники выносили ядра и складывали ихъ въ кучи передъ пушками, вытаскивали ящики съ порохомъ и раздавали гарнизону мушкеты. На башняхъ уже стояла стража; кромѣ того, повсюду были разосланы люди для развѣдокъ.
   Слухъ объ осадѣ какъ громъ грянулъ по всѣмъ окрестностямъ. Горожане и крестьяне начали собираться въ кучки и совѣтоваться. Никто не хотѣлъ вѣрить, чтобы непріятель осмѣлился поднять руку на Ясную Гору.
   Говорили, что будетъ занято только одно Ченстохово, но и это ужь волновало умы, тѣмъ болѣе, что шведы -- еретики, которыхъ ничто удержать не можетъ и которые нарочно готовы оскорблять величіе Святой Дѣвы.
   Народъ поперемѣнно то вѣрилъ, то сомнѣвался. Одни ломали руки, ожидая страшныхъ знаменій на землѣ и небѣ, видимыхъ знаковъ Божьяго гнѣва; другіе погружались въ нѣмое отчаяніе; третьи разгорались дикимъ гнѣвомъ. А когда разнузданная фантазія развернула свои крылья, повсюду начали кружить вѣсти, одна другой страннѣй, одна другой чудовищнѣй. Городъ волновался, какъ муравейникъ, разрытый рукою злаго человѣка.
   Послѣ полудня толпы горожанъ и крестьянъ съ женами и дѣтьми окружили, плача, стѣны монастыря. Передъ заходомъ солнца къ нимъ вышелъ ксёндзъ Кордецкій и спросилъ:
   -- Люди Божьи, чего вы хотите?
   -- Хотимъ идти въ монастырь, защищать Богородицу!-- кричали мужчины, потрясая цѣпами и вилами.
   -- Въ послѣдній разъ видѣть Пресвятую Дѣву!-- плакали женщины.
   Ксёндзъ Кордецкій сталъ на краю обрыва скалы.
   -- Врата адовы не поборятъ силы небесной, -- заговорилъ онъ.-- Успокойтесь и укрѣпите свое сердце надеждой. Я не знаю навѣрное, придетъ ли сюда непріятель, но знаю, что если придетъ, то долженъ будетъ отступить съ позоромъ, что мощь его сокрушится и счастье оставитъ его. Не я говорю это -- Духъ Божій глаголетъ моими устами; шведы не войдутъ въ эти стѣны. Мракъ не загаситъ свѣта, какъ приближающаяся теперь ночь не помѣшаетъ завтра встать Божьему солнцу!
   Дѣйствительно, наступила минута заката. Внизу уже повсюду расползлись густыя тѣни, только храмъ горѣлъ, залитый пурпурными лучами заходящаго солнца. На башняхъ зазвонили на Angelus. Ксёндзъ Кордецкій началъ пѣть: "Ангелъ хранитель", толпа подхватила его, а за ними шляхта и солдаты, стоящіе на стѣнахъ. Казалось, вся гора поетъ, посылая на всѣ четыре стороны свѣта свои звуки.
   Ксёндзъ Кордецкій благословилъ собравшихся и сказалъ на прощанье:
   -- Кто изъ васъ бывалъ на войнѣ, умѣетъ обращаться съ оружіемъ и обладаетъ мужественнымъ сердцемъ, тотъ пусть придетъ завтра утромъ въ монастырь.
   Толпа начала медленно расходиться. Многіе перестали вѣрить въ возможность появленія шведовъ, хотя кузнецы цѣлый день возили въ монастырь заказанныя имъ вещи.
   Цѣлый день тянулись телѣги съ запасами живности; пріѣхало также нѣсколько шляхетскихъ семей, встревоженныхъ вѣстью о близкомъ нашествіи непріятеля.
   Къ полудню возвратились люди, посланные на развѣдки. Никто не слыхалъ о шведахъ.
   Однако, это не помѣшало укрѣпленіямъ монастыря. По приказу ксёндза Кордецкаго, тѣ изъ старыхъ солдатъ, которые добровольно захотѣли идти на службу, были отданы подъ команду пана Зигмунта Мосиньскаго, оберегающаго юго-восточную башню. Панъ Замойскій цѣлый день разставлялъ людей, назначалъ, кому что дѣлать, или совѣтовался съ отцами.
   Кмицицъ съ радостью въ сердцѣ смотрѣлъ на военныя приготовленія, на учащихся солдатъ, на пушки, кучи мушкетовъ, пикъ и крюковъ. Онъ былъ въ своей стихіи. Среди грознаго оружія, среди суматохи и приготовленій ему было какъ-то особенно легко и весело, тѣмъ болѣе, что онъ исповѣдался во всѣхъ своихъ грѣхахъ и, противъ своего ожиданія, получилъ отпущеніе. Священникъ оцѣнилъ его намѣреніе, жажду исправленія и то, что онъ вступилъ теперь на настоящую дорогу.
   Такъ панъ Андрей свалилъ съ себя непосильную тяжесть На него наложили тяжелую эпитемью и спина его каждый день обливалась кровью подъ плетью Сороки; ему велѣли быть кроткимъ, а это было еще тяжелѣе, потому что кротости не было въ его сердцѣ, -- оно было полно гордостью и заносчивостью. Ему приказали на дѣлѣ доказать свое исправленіе: это уже вовсе не трудно. Большаго онъ и самъ ничего не желалъ. Его молодая душа такъ и рвалась къ дѣлу, а подъ дѣломъ онъ подразумѣвалъ войну и истребленіе шведовъ съ утра до вечера, безъ отдыха, безъ милосердія. А какая чудная, какая величественная дорога открывалась передъ нимъ! Бить шведовъ не только въ защиту отечества, государя, которому онъ присягалъ, но и въ защиту Царицы ангеловъ,-- это счастье, а не заслуга!
   Гдѣ то время, когда онъ стоялъ на распутьи, спрашивая себя, куда идти; гдѣ то время, когда онъ не зналъ, что дѣлать, когда на каждомъ шагу онъ встрѣчался съ сомнѣніями и самъ началъ утрачивать надежду?
   А теперь эти люди, эти бѣлые монахи и горсть шляхты и мужиковъ, готовились къ оборонѣ, къ борьбѣ на жизнь и смерть. Это было единственное пристанище для честнаго гражданина во всей республикѣ и панъ Андрей пріѣхалъ сюда, какъ будто бы приведенный счастливою звѣздой. Притомъ, онъ твердо вѣрилъ въ побѣду, хотя бы всѣ шведскія силы окружили эти стѣны. Въ сердцѣ его жили радость, молитва и благодареніе.
   Онъ прохаживался по стѣнамъ съ яснымъ лицомъ, присматривался ко всему и видѣлъ, что все идетъ хорошо. Взлядомъ знатока онъ сразу убѣдился, что дѣломъ обороны завѣдуютъ люди свѣдущіе, что они съумѣютъ показать себя, когда придется столкнуться съ врагомъ. Его удивляло спокойствіе ксёндза Кордецкаго, опытность и знаніе пана мечника сѣрадзскаго; онъ даже не хмурился при видѣ пана Чарнецкаго, хотя въ душѣ сердился на него.
   Но панъ Чарнецкій смотрѣлъ на него косо и,-- встрѣтивъ его на стѣнѣ на другой день послѣ возвращенія монастырскихъ развѣдчиковъ, сказалъ:
   -- А шведовъ-то не видно, панъ... какъ, бишь, васъ? Ну, какъ они не придутъ? Вѣдь, тогда вашу репутацію и собаки ѣсть не станутъ.
   -- Если ихъ прибытіе можетъ принести какой-нибудь вредъ этой святой обители, то пусть лучше моя репутація останется запятнанною!-- отвѣтилъ Кмицицъ.
   -- Кажется, вамъ нѣтъ охоты нюхать ихъ пороха. Знаемъ мы такихъ-то рыцарей, что умѣютъ бѣгать не хуже зайца.
   Кмицицъ опустилъ глаза внизъ.
   -- У меня нѣтъ охоты начинать ссору,-- тихо сказалъ онъ.-- Можно ли это поставить мнѣ въ вину? Я забылъ свою обиду, забудьте же и вы свою.
   -- Вы назвали меня шляхтичонкомъ,-- рѣзко сказалъ панъ Петръ.-- Скажите, пожалуйста, сами-то вы что за персона? Чѣмъ это Бабиничи лучше Чарнецкихъ? Что это за сенаторскій родъ?
   -- Знаете ли,-- весело сказалъ Кмицицъ,-- если бы не смиреніе, что мнѣ назначили Hâ исповѣди, если бы не плетка, которая каждый день прохаживается по моей спинѣ за старые грѣхи, я бы васъ теперь назвалъ какъ-нибудь иначе. Что же касается того, кто лучше, Бабиничи или Чарнецкіе, то этотъ вопросъ разрѣшится, какъ только появятся шведы.
   -- Вы, вѣроятно, думаете получить тогда какое-нибудь особенно важное назначеніе? Мѣсто одного изъ комендантовъ, можетъ быть?
   Кмицицъ сразу сдѣлался серьезнымъ.
   -- Вы сначала обвиняли меня въ желаніи наживы, теперь обвиняете въ честолюбіи. Знайте же, что я пришелъ сюда не зачинами... Въ другомъ мѣстѣ мнѣ легче было бы достигнуть ихъ. Я останусь простымъ солдатомъ, хотя бы даже подъ вашимъ начальствомъ.
   -- Почему это "хотя бы даже"?
   -- Потому что вы несправедливы ко мнѣ и готовы не тѣмъ, такъ этимъ допечь меня.
   -- Гм... пожалуй! Это очень хорошо, что вы хотите быть простымъ солдатомъ, хотя я вижу, что храбрости у васъ не мало и смиреніе дается вамъ не легко. Такъ вы хотѣли бы драться?
   -- Это будетъ видно, когда придутъ шведы.
   -- Ну, а если они не придутъ?
   -- Тогда... Тогда мы сами пойдемъ искать ихъ!-- воскликнулъ Кмицицъ.
   -- Ей-Богу,-- развеселился панъ Чарнецкій,-- вы начинаете мнѣ нравиться. Можно было бы отличную партію набрать... Силезія отсюда -- рукой подать, солдатъ сразу набралось бы достаточно.
   -- И примѣръ другимъ бы показали! (Кмицицъ тоже начиналъ горячиться). У меня тоже есть кучка солдатъ. Вотъ вы ихъ увидите на работѣ.
   -- Я, кажется, расцѣлую васъ!-- сказалъ панъ Петръ.
   -- Съ охотой.
   Они обнялись.
   Въ это время мимо нихъ проходилъ ксёндзъ Кордецкій, увидалъ происходящую сцену и тихо проговорилъ:
   -- Къ больному начинаетъ возвращаться здоровье.
   Къ вечеру всѣ приготовленія было уже окончены. Крѣпость обладала всѣмъ: и запасами,-и порохомъ, и пушками; ей не доставало только достаточно крѣпкихъ стѣнъ и болѣе многочисленнаго гарнизона.
   Ченстохово или, вѣрнѣе, Ясная Гора, несмотря на свое положеніе, считалось одною изъ самыхъ малыхъ и самыхъ слабыхъ крѣпостей республики. Гарнизона можно было бы набрать сколько угодно, но монахи нарочно отказывали солдатамъ, чтобы запасовъ хватило на болѣе долгое время.
   Были и такіе, въ особенности среди пушкарей-нѣмцевъ, которые думали, что Ченстохово не въ состояніи обороняться.. Глупцы! они были убѣждены, что крѣпостныя стѣны составляютъ лучшее укрѣпленіе, и не знали, что такое значитъ сердца, вдохновленныя вѣрой. Ксёндзъ Кордецкій, опасаясь, чтобъ они не распространяли между людьми напрасной тревоги, удалилъ ихъ, за исключеніемъ одного, очень опытнаго въ своемъ дѣлѣ.
   Въ этотъ же самый день къ Кмицицу пришелъ Кемличъ съ просьбой, чтобъ онъ отпустилъ его.
   Панъ Андрей разозлился.
   -- Собаки!-- сказалъ онъ,-- добровольно отказываетесь отъ такого счастья и не хотите защищать обитель Св. Дѣвы!... Хорошо, пусть будетъ по-вашему! За лошадей я заплатилъ вамъ, а за остальное...
   Онъ досталъ кошелекъ и бросилъ на полъ.
   -- Вотъ ваша награда! Такъ вы хотите разбойничать тамъ, за стѣнами?... Прочь съ глазъ моихъ! Вамъ не мѣсто здѣсь! Вы недостойны умереть тою смертью, какая ждетъ насъ! Прочь!
   -- Недостойны!-- заголосилъ старикъ, разводя руками и склоняя голову,-- недостойны, чтобъ наши глаза глядѣли на ясногорскія святыни! Святая Заступница! Убѣжище грѣшныхъ! Недостойны, недостойны!
   Онъ склонился низко, такъ низко, что его хищная рука хватила до кошелька, лежащаго на полу.
   -- Но и за стѣнами мы не перестанемъ служить вашей милости... Чуть что-нибудь особенное, мы тотчасъ же дадимъ вамъ знать. Все, все, что нужно... Вы и за стѣнами будете имѣть готовыхъ защитниковъ.
   -- Прочь!-- разсердился панъ Андрей.
   Кемличъ съ обоими сыновьями вышли задомъ, отвѣшивая поклоны. Вечеромъ ихъ уже не было въ крѣпости.
   Наступила тёмная, дождливая ночь восьмаго ноября. Начиналась ранняя зима и вмѣстѣ съ дождемъ на землю падали первые хлопья мокраго снѣга. Тишину прерывали только голоса стражи: "смотри-и-и!" да въ темнотѣ, то здѣсь, то тамъ, мелькала бѣлая ряса ксёндза Кордецкаго. Кмицицъ не спалъ; онъ былъ на стѣнѣ около пана Чарнецкаго и разсказывалъ ему эпизоды изъ войны съ Хованскимъ, а панъ Петръ, въ свою очередь, описывалъ свои стычки со шведами подъ Іннебродомъ, Жарновцемъ, въ окрестностяхъ Кракова и при этомъ не могъ воздержаться отъ хвастовства:
   -- Знаете, я дѣлалъ, что могъ. Убьешь, бывало, шведа, и завяжешь узелокъ на перевязи сабли. Теперь у меня шесть узелковъ, а Богъ дастъ, и больше будетъ! Поэтому сабля у меня такъ высоко подвязана... Скоро перевязь ни къ чему не будетъ годна, но развязывать ее я не стану,-- вставлю въ каждый узелокъ по сапфиру и послѣ войны повѣшу на какую-нибудь святую икону.
   Кмицицъ ничего не сказалъ, кивнулъ головой и началъ внимательно прислушиваться.
   -- Идутъ!-- вдругъ сказалъ онъ.
   -- Что? Что вы говорите?
   -- Я слышу конницу.
   -- Это дождикъ барабанитъ по крышамъ.
   -- Да нѣтъ же, Господи! Это не дождикъ, это лошади! Слухъ у меня опытный... Большой отрядъ... и близко, только вѣтеръ заглушаетъ... Стража! стража!!!
   Голосъ Кмицица не успѣлъ замолкнуть, какъ внизу, въ темнотѣ, раздались пронзительные звуки трубы. Стража вскочила со своихъ мѣстъ, изъ келій начали появляться монахи, солдаты, шляхта. Звонари побѣжали на колокольни и скоро звонъ колоколовъ, большихъ, малыхъ и среднихъ, смѣшался съ пронзительнымъ отголоскомъ трубъ.
   Ксёндзъ Кордецкій приказалъ зажечь нарочно приготовленныя смоляныя бочки. Красноватый отблескъ упалъ на подножіе скалъ и глазамъ ясногорцевъ представился отрядъ конныхъ трубачей, а за ними длинные, густые ряды рейтеровъ съ развернутыми знаменами.
   Трубачи играли еще долго, какъ будто хотѣли объяснить звуками своихъ трубъ всю силу шведскаго могущества и въ конецъ напугать монаховъ; наконецъ, одинъ изъ-нихъ выдѣлился изъ рядовъ и, махая бѣлымъ платкомъ, приблизился къ воротамъ.
   -- Во имя его королевскаго величества, -- закричалъ трубачъ,-- короля шведовъ, готовъ и вандаловъ, великаго князя Финляндіи, Эстоніи, Кореліи, Бремена, Штетина, Помераніи, государя Ингріи, Бисмарка и Баваріи, графа Паладина Рейнскаго, Юлиха... отворите!
   -- Впустить!-- раздался голосъ ксёндза Кордецкаго.
   Всадникъ остановился на минуту передъ узенькою калиткой въ воротахъ, наконецъ, слѣзъ съ коня и, подойдя къ кучкѣ монаховъ, подалъ письмо съ печатью.
   -- Панъ графъ будетъ ждать отвѣтъ у св. Барбары,-- сказалъ онъ.
   Ксёндзъ Кордецкій созвалъ на совѣтъ въ дефиниторіумъ {Зала совѣщаній.} всю шляхту.
   -- Пойдемте!-- сказалъ Чарнецкій Кмицицу.
   -- Пожалуй, только изъ любопытства. Не мое это дѣло; что скажутъ, я все исполню.
   Письмо графа гласило слѣдующее:
   "Вамъ, святые отцы, извѣстно мое уваженіе къ вашей святой обители и всему вашему ордену, извѣстно мое постоянное заступничество за васъ и услуги, которыя я вамъ оказывалъ. Поэтому я желалъ бы вселить въ васъ увѣренность, что ни преданность, ни доброжелательство къ вамъ нисколько не уменьшились и по сей день. Я являюсь къ вамъ не какъ врагъ, а какъ другъ. Отдайте безъ опасенія подъ мое покровительство вашъ монастырь, ибо этого требуютъ теперешнія обстоятельства. Такимъ образомъ вы обезпечите себѣ спокойствіе и безопасность. Клянусь вамъ, что всѣ святыни останутся неприкосновенными, сокровищницы ваши никто не тронетъ, расходы падутъ исключительно на мой счетъ. Подумайте, какія выгоды проистекутъ для васъ, если вы поручите мнѣ вашъ монастырь, и сообразите, какія преслѣдованія ждутъ васъ со стороны грознаго генерала Миллера, тѣмъ болѣе, что онъ еретикъ и потому врагъ святой вѣры. Когда придетъ онъ, вы должны будете покориться необходимости и исполнить его волю; тогда вы пожалѣете, что пренебрегли моимъ совѣтомъ".
   Монахи взволновались. Они вспомнили щедрыя пожертвованія Вжещовича и видѣли въ его совѣсти единственное средство для предотвращенія всякихъ опасностей.
   Наконецъ, заговорилъ ксёндзъ Кордецкій:
   -- Развѣ истинный другъ приближается ночью и будитъ трубнымъ звукомъ спящихъ служителей Бога? Развѣ онъ является во главѣ вооруженныхъ тысячъ, что теперь стоятъ подъ нашими стѣнами? Еслибъ онъ ожидалъ радостнаго пріема, отчего бы ему не пріѣхать съ небольшою свитой? Что обозначаютъ эти грозные полки, какъ не угрозу на случай, если мы не захотимъ отдать монастырь?... Братья, вспомните, что непріятель никогда не сдерживалъ своего слова, не соблюдалъ ни присяги, ни охранныхъ грамотъ. Король добровольно прислалъ намъ таковую, обѣщалъ намъ, что монастырь нашъ никогда не подвергнется занятію, а, между тѣмъ, подъ его стѣнами стоятъ уже войска и звуками своихъ трубъ заявляютъ, что слово короля ничего не значитъ. Братья, молитесь, дабы Святой Духъ вдохновилъ васъ и повѣдайте свое мнѣніе.
   Посреди тишины раздался голосъ Кмицица:
   -- Въ Крушинѣ я слышалъ, какъ Лизола спросилъ: "А въ казну-то монашескую заглянете?" и Вжещовичъ, тотъ, что теперь стоитъ передъ стѣнами, отвѣтилъ: "Матерь Божія въ деньгахъ не нуждается". Теперь тотъ же самый Вжещовичъ пишетъ вамъ, что ничего не тронетъ. Сообразите, насколько можно вѣрить ему?
   -- Война не наше дѣло,-- сказалъ ксёндзъ Томицкій,-- послушаемъ мнѣнія тѣхъ рыцарей, что стеклись сюда подъ святой покровъ Богородицы.
   -- Дѣло идетъ о васъ и о вашей судьбѣ,-- святые отцы,-- заговорилъ панъ Замойскій.-- Сравните силу врага съ нашею силой и рѣшайте сами. Мы, гости ваши, можемъ ли совѣтовать вамъ? Но разъ вы спрашиваете, что дѣлать, мы отвѣчаемъ: пусть мысль о сдачѣ будетъ далека отъ насъ. Позоръ и срамъ покупать спокойствіе цѣною своей чести и достоинства. По своей волѣ мы скрылись здѣсь со своими женами и дѣтьми, съ твердою вѣрой рѣшили жить съ вами, а если Богъ захочетъ, то и умирать вмѣстѣ. Для насъ лучше смерть, чѣмъ позоръ или присутствіе при оскверненіи святыни...
   Панъ мечникъ смолкъ, всѣ молчали, а Кмицицъ, привыкшій подчиняться первому влеченію, подскочилъ къ старику и прижалъ его руку къ своимъ губамъ.
   А тутъ, за окномъ, какъ нарочно, раздался неожиданно дрожащій и старый голосъ Констанціи, нищей при монастырскомъ храмѣ. Она пѣла старинный гимнъ:
   "Напрасно, невѣрный, ты угрожаешь мнѣ, напрасно призываешь себѣ на помощь адскую силу, -- побѣда останется за мной!"
   -- Вотъ, вы слышите,-- сказалъ ксёндзъ Кордецкій,-- что Богъ говоритъ намъ устами старой нищей? Будемъ же защищаться, ибо никогда еще осажденные не имѣли такого убѣжища, какъ наше!
   -- Положимъ свою голову! Не будемъ вѣрить ни еретикамъ, ни тѣмъ католикамъ, которые поступили на службу къ врагу!-- раздались многочисленные голоса, заглушая своихъ оппонентовъ.
   Совѣтъ рѣшилъ послать къ Вжещовичу двухъ монаховъ съ увѣдомленіемъ, что ворота монастыря останутся запертыми и осажденные будутъ обороняться, на что йоролевская охранная грамота даетъ имъ полное право. Вмѣстѣ съ тѣмъ, послы должны были просить графа отложить осаду, покрайней мѣрѣ, до полученія отвѣта отъ отца Теофиля Броневскаго, провинціалаордена, который въ то время находился въ Силезіи.
   Черезъ полчаса оба посла возвратились и предстали передъ совѣтомъ. Головы ихъ поникли на грудь, лица были блѣдны и грустны. Ксёндзъ Кордецкій взялъ изъ ихъ рукъ письмо и прочиталъ его вслухъ. Вжещовичъ ставилъ восемь пунктовъ, на основаніи которыхъ монахи должны были подчиниться капитуляціи.
   Пріоръ кончилъ читать, окинулъ взоромъ всѣхъ присутствующихъ и сказалъ торжественнымъ голосомъ:
   -- Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! Во имя Пресвятой и Пречистой Богородицы! На стѣны, милые братья!
   -- На стѣны! на стѣны!-- раздался единогласный крикъ.
   Не прошло и минуты, какъ яркое пламя освѣтило. подножіе монастыря. Вжещовичъ приказалъ зажечь постройки близъ костёла св. Барбары. Пожаръ охватилъ сразу старыя постройки и усиливался съ каждою минутой.
   При блескѣ багроваго зарева видно было, какъ отряды конныхъ солдатъ быстро передвигаются съ мѣста на мѣсто. Начался грабежъ. Рейтеры выгоняли скотъ изъ хлѣвовъ; коровы жалобно мычали, овцы толпились въ одну кучу и лѣзли сами въ огонь. Большинство осажденныхъ въ первый разъ видѣли кровавый ликъ войны и сердце ихъ поневолѣ сжалось какимъ-то страхомъ при видѣ обезумѣвшихъ жителей, преслѣдуемыхъ солдатами. Видно было все, какъ на ладони. Крики и даже отдѣльныя слова ясно долетали до ушей осажденныхъ.
   Такъ какъ монастырскія пушки молчали до сихъ поръ, то рейтеры соскакивали съ коней и приближались къ самому подножію горы, потрясая мечами и мушкетами. По временамъ какой-нибудь рослый человѣкъ въ желтомъ колетѣ складывалъ руку трубою, приставлялъ ее къ губамъ и сыпалъ цѣлымъ рядомъ ругательствъ. Осажденные терпѣливо слушали, стоя съ зажженными фитилями около пушекъ.
   Панъ Кмицицъ стоялъ около пана Чарпецкаго возлѣ костёла и видѣлъ все отлично. На щеки его выступилъ яркій румянецъ,
   72 Русская Мысль.
   глаза горѣли какъ двѣ свѣчки, а руки нервно сжимали лукъ, который отецъ его добылъ при Хотимъ. Онъ прислушивался къ ругательствамъ рейтеровъ и, наконецъ, сказалъ пану Чарнецкому:
   -- Боже мой! вотъ этотъ рослый рейтеръ оскорбляетъ Пречистую Дѣву... Я понимаю по-нѣмецки... Слушать страшно!... Я не выдержу!
   И онъ наклонилъ лукъ, но панъ Чарнецкій ударилъ по немъ, рукой.
   -- Богъ покараетъ его,-- сказалъ онъ,-- а ксёндзъ Кордецкій не позволилъ намъ стрѣлять первымъ. Пусть они начнутъ.
   Едва онъ кончилъ, какъ рейтеръ прицѣлился изъ мушкета и выстрѣлилъ.
   -- Теперь можно?-- крикнулъ Кмицицъ.
   -- Можно!-- отвѣтилъ Чарнецкій.
   Кмицицъ успокоился въ одну минуту. Рейтеръ, прикрывъ, рукою отъ свѣта свои глаза, слѣдилъ, куда упадетъ его пуля, а Кмицицъ натянулъ лукъ, провелъ пальцемъ по тетивѣ, наконецъ, выступилъ, впередъ и крикнулъ:
   -- Трупъ! трупъ!
   Вмѣстѣ съ этимъ раздался жалобный свистъ струны; рейтеръ выронилъ мушкетъ, какъ-то отчаянно взмахнулъ руками и упалъ навзничь. Съ минуту онъ бился, какъ рыба, вынутая изъ воды, потомъ вдругъ вытянулся и застылъ безъ движенія.
   -- Сдѣлайте узелъ на перевязи!-- сказалъ панъ Петръ.
   -- Веревки отъ колокола не хватитъ, если Богъ пошлетъ,-- отвѣтилъ Кмицицъ.
   Въэто время къ трупу подошелъ другой рейтеръ, посмотрѣть, что съ нимъ сдѣлалось, но стрѣла свиснула во второй разъ и положила его тутъ же на мѣстѣ.
   Наконецъ, заговорили и полевыя пушки Вжещовича. Онъ не могъ ими бомбардировать крѣпости, точно также какъ и не разсчитывалъ взять ее при помощи одной конницы, -- все это дѣлалось для того, чтобъ напугать монаховъ. Какъ бы то ни было, начало было сдѣлано. Къ пану Чарнецкому подошелъ ксёндзъ Кордецкій, а за нимъ ксёндзъ Доброшъ, который завѣдывалъ въ. мирное время монастырскою артиллеріей, а по праздникамъ палилъ изъ пушекъ на виваты и потому считался опытнымъ артиллеристомъ. Пріоръ благословилъ пушку и указалъ ее Доброшу. Ксёндзъ засучилъ рукава и началъ направлять ее въ промежутокъ между двумя постройками, гдѣ виднѣлось нѣсколько всадниковъ и офицеръ съ рапирою въ рукахъ. Ксёндзъ цѣлился долго: дѣло касалось его репутаціи. Наконецъ, онъ взялъ фитиль и приложилъ къ затравкѣ. Когда дымъ разсѣялся, въ промежуткѣ уже не было видно ни одного всадника. Нѣсколько человѣкъ вмѣстѣ съ лошадьми лежали на землѣ, остальные бѣжали. На стѣнахъ послышалось пѣніе монаховъимъ вторилъ трескъ разваливающихся построекъ около костёла св. Барбары. Сдѣлалось темнѣй, только цѣлыя тысячи искръ, тихо кружась, падали съ высоты на землю.
   Въ рядахъ Вжещовича снова заиграли трубы только отголоски ихъ начали удаляться. Пожаръ угасалъ, подножіе Ясной Горы тонуло во мракѣ. Вжещовичъ отступалъ къ Кшепицамъ.
   Ксёндзъ Кордецкій упалъ на колѣни.
   -- Марія! Матерь Единаго Бога!-- сказалъ онъ сильнымъ голосомъ,-- пошли, чтобъ и тотъ, кто придетъ сюда послѣ него, отошелъ бы съ такимъ же стыдомъ и неудовлетвореннымъ гнѣвомъ.
   Вдругъ тучи надъ его головой разсѣялись, и яркій лучъ мѣсяца освѣтилъ башни, стѣны, колѣнопреклоненнаго пріора и дымящіяся развалины пожара.
   

Глава XIII.

   У подножія Ясной Горы воцарился покой и монахи съ большимъ рвеніемъ занялись приготовленіями къ оборонѣ. Изъ Кроводжи, Льготы и Грабувкй явилось еще нѣсколько человѣкъ крестьянъ, которые когда-то служили въ пѣхотѣ, съ просьбой включить ихъ въ число гарнизона. Ксёндзъ Кордецкій положительно не зналъ покоя. Онъ совершалъ службы, засѣдалъ на совѣтахъ, обходилъ стѣны и велъ бесѣды со шляхтой и крестьянами, умѣлъ вставить всюду ласковое слово, ободрить, утѣшить.
   Отцы, входящіе въ его келью, не разъ заставали его за письмами, которыя онъ разсылалъ повсюду: и къ Виттембергу, главному коменданту въ Краковѣ, съ просьбой о пощадѣ мирной обители, и къ Яну Казиміру, который въ Ополѣ дѣлалъ послѣднія усилія, чтобы спасти неблагодарное отечество, и къ пану каштеляну кіевскому, отпущенному шведами на честное слово и потому сидящему безъ всякаго дѣйствія, и къ Вжещовичу, и къ полковнику Садовскому. Послѣдній, чехъ, лютеранинъ, служилъ у Миллера, и, какъ человѣкъ дальновидный, всячески старался отклонить грознаго генерала отъ нападенія на монастырь. Но Миллеръ отдавалъ предпочтеніе совѣтамъ Вжещовича, и походъ на Ченстохово былъ рѣшенъ.
   А монастырь уже почти приготовился къ пріему гостей. Панъ мечникъ сѣрадзскій приказалъ поджечь лавки, что тѣснились около монастырскихъ стѣнъ, не пощадилъ даже построекъ на ближайшихъ горахъ. Цѣлый день крѣпость была окружена кольцомъ пламени; за то когда лавки, балаганы и сараи превратились въ пепелъ, монастырскія пушки имѣли передъ собою пустое пространство, не загороженное никакими препятствіями. Черныя пасти ихъ свободно глядѣли въ даль, какъ будто бы съ нетерпѣніемъ ожидая непріятеля, чтобы встрѣтить его своимъ страшнымъ привѣтомъ.
   Зима приближалась скорыми шагами. Подулъ рѣзкій сѣверный вѣтеръ, вода начинала по утрамъ покрываться тонкою пленкой.
   Ксёндзъ Кордецкій, обходя стѣны, потиралъ свои посинѣвшія руки и улыбался.
   -- Вотъ Богъ намъ и морозъ въ помощь посылаетъ! Тяжело теперь насыпать батареи, дѣлать подкопы, да и сѣверный ветеръ скоро надоѣстъ имъ.
   По тѣмъ же самымъ соображеніямъ Бурхгардъ Миллеръ старался какъ можно скорѣй покончить все дѣло. Велъ онъ за собою девять тысячъ войска, по большей части пѣхоты, и девятнадцать пушекъ. При немъ были двѣ хоругви польской конницы, по разсчитывать на нее онъ не могъ ни въ какомъ случаѣ: поляки шли неохотно и заранѣе сообщили, что никакого участія въ битвѣ принимать не станутъ. А шли они больше для того, чтобы, въ случаѣ сдачи крѣпости, охранять ее отъ хищности побѣдителей. Такъ, по крайней мѣрѣ, полковники обнадеживали своихъ солдатъ; шведъ прикажетъ -- поневолѣ пойдешь, тѣмъ болѣе, что всѣ мѣстныя войска были въ его обозѣ и не могли не слушаться его распоряженій.
   Отъ Велюня до Ченстохова рукой подать. Осада должна была начаться 18 ноября. Шведскій генералъ разсчитывалъ, что она продлится не болѣе двухъ дней и что силою ли, или мѣрами кротости, онъ займетъ крѣпость.
   Тѣмъ временемъ ксёндзъ Кордецкій подготовлялъ души своимъ людей къ близкой битвѣ. Служилась торжественная обѣдня, точно въ великій праздникъ, звонили большіе и малые колокола. Служба кончилась и на крѣпостныя стѣны вышелъ крестный ходъ.
   Ксёндза Кордецкаго, несущаго св. Тайны, поддерживали подъ руки панъ мечникъ сѣрадзскій и панъ Петръ Чарнецкій. Впереди шли мальчики-монахи съ кадилами, за ксёндзомъ ряды бѣлыхъ монаховъ, начиная отъ дряхлыхъ стариковъ до юношей, только что окончившихъ свой послушническій искусъ. За ними виднѣлись подбритыя головы шляхты, заплаканныя лица женщинъ; шли крестьяне въ своихъ сермягахъ, длинноволосые, похожіе на первыхъ христіанъ, шли малыя дѣти. И Богъ слушалъ ихъ голоса, внималъ біенію сердецъ этихъ людей, притекшихъ сюда искать спасенія отъ земныхъ невзгодъ.
   Вѣтеръ утихъ и осеннее солнце лило на землю потоки своего блѣдно-золотистаго свѣта.
   Ксёндзъ Кордецкій благословлялъ народъ, войско, знамена, сверкающія своими многоцвѣтными красками, благословлялъ стѣны и пушки, благословлялъ лежащія вдали деревни, сѣверъ и югъ, восходъ и западъ, словно на все хотѣлъ призвать благословеніе Божіе.
   Пробило два часа, а процессія все еще была на стѣнахъ. Вдругъ на горизонтѣ, гдѣ небо сливается съ землею, въ туманѣ что-то зашевелилось, задвигалось, начали вырисовываться какія-то очертанія, неясныя сначала, потомъ все болѣе и болѣе опредѣленныя. Послышался крикъ:
   -- Шведы идутъ! Шведы!...
   Затѣмъ все какъ-то сразу смолкло, словно какая-то сила сдавила всѣмъ горло, и только одни колокола не переставали звонить. Но въ воцарившейся тишинѣ послышался громкій, спокойный голосъ ксёндза Кордецкаго:
   -- Возрадуемся, братья! Минута чудесъ и побѣды приближается!
   Шведская армія, словно громадный змѣй, подползала все ближе. Можно было легко различить его страшныя звенья. Онъ то свертывался въ клубокъ, то распрямлялся, сверкалъ своею стальною чешуей, то вновь покрывался сѣрою краской и все ползъ, ползъ, ползъ, вырисовываясь на блѣдномъ фонѣ неба.
   Вотъ они уже видны совсѣмъ. Впереди идетъ конница, за нею четырехугольники пѣхоты. Каждый полкъ образовывалъ длинный прямоугольникъ, надъ которымъ поднимается меньшій,-- то копья, торчащія кверху; дальше за пѣхотой тянутся пушки съ обращенною книзу пастью.
   Тяжелыя пушки, черныя или желтыя, отсвѣчивали на солнцѣ зловѣщимъ отблескомъ; за ними подпрыгивали по неровной дорогѣ ящики съ порохомъ и безконечная цѣпь телѣгъ съ палатками и различною военною поклажей.
   Грозно, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, величественно было шествіе регулярнаго войска, которое, какъ будто для внушенія пущаго страха, продефилировало передъ глазами ясногорцевъ. Вотъ отъ войска отдѣлилась кавалерія и пошла галопомъ, точно гонимая вихремъ волна; вотъ она распалась на нѣсколько большихъ и меньшихъ частей. Иные отдѣлы приблизились къ самой крѣпости, другіе во мгновеніе ока разлились по сосѣднимъ деревнямъ въ погоню за добычею, третьи начали объѣзжать крѣпостныя стѣны, изслѣдовать мѣстность, занимать ближайшія постройки. Одиночные владники то и дѣло летали отъ кавалеріи къ пѣхотѣ, давая знать начальникамъ отрядовъ, гдѣ можно размѣститься. Подошли пѣхотные полки и начали обходить вокругъ крѣпости, отыскивая мѣста, болѣе пригодныя для устройства батарей, наконецъ, ударили на Ченстоховку, монастырскую деревушку, гдѣ крестьяне заранѣе спрятались въ своихъ сараяхъ.
   Полкъ финновъ первый бѣшено напалъ на невооруженныхъ крестьянъ. Кто оказывалъ сопротивленіе, того убивали на мѣстѣ, остальныхъ выгнали въ чистое поле, гдѣ на нихъ напала конница и разогнала на всѣ стороны.
   У воротъ монастыря появились парламентеры Миллера, но осажденные, при видѣ неистовства солдатъ въ Ченстоховѣ, отвѣчали пушечнымъ огнемъ.
   Теперь, когда мѣстные жители были изгнаны изо всѣхъ ближайшихъ строеній, а вмѣсто нихъ располагались шведы, нужно было уничтожить все какъ можно скорѣй, чтобъ непріятель не могъ нанести вреда монастырю. Монастырскія стѣны задымились какъ бока корабля, окруженнаго пиратами. Воздухъ вздрогнулъ отъ залпа, стѣны задрожали и даже стекла церковныхъ оконъ начали звенѣть въ своихъ металлическихъ оправахъ. Каленыя ядра, описывая зловѣщія параболы, падали на шведскія убѣжища, ломали кровли, стропила и крыши, а куда падали они, оттуда тотчасъ же поднимались столбы дыма.
   Деревушка загорѣлась.
   Шведскіе полки, не успѣвшіе расположиться какъ слѣдуетъ, бѣжали сломя голову, куда глаза глядятъ. Миллеръ изумился, онъ не ожидалъ найти ни такого пріема, ни такихъ пушкарей въ Ясной Горѣ.
   Но наступила ночь, войско нужно установить хоть въ какомъ-нибудь порядкѣ, и онъ вновь выслалъ трубача съ предложеніемъ перемирія.
   Шведы не спали цѣлую ночь, сыпали батареи, наполняли землею фашины, устраивали обозъ. Солдаты, несмотря на свою долголѣтнюю опытность и храбрость, не слишкомъ радостно ждали слѣдующаго дня. Первый день нанесъ имъ такое ужасное пораженіе.
   Монастырскія пушки перебили столько солдатъ, что даже главные вожди приписывали это небрежному осмотру крѣпости и неосторожному приближенію къ стѣнамъ.
   Но и это утро, хотя бы оно принесло побѣду, все-таки, не обѣщало славы. Что значило взятіе такой слабой крѣпости и монастыря для побѣдителя столькихъ великихъ твердынь? Только одна надежда на богатую добычу поддерживала нѣсколько всеобщій духъ, но за то душевная тревога, съ которою союзныя польскія войска подходили къ Ясной Горѣ, мало-по-малу сообщилась и шведамъ. Разница въ томъ, что одни дрожали при мысли о святотатствѣ, другіе же боялись чего-то неопредѣленнаго, въ чемъ сами не могли дать себѣ отчета и что называли просто колдовствомъ. Какъ же простымъ солдатамъ не вѣрить, если этому вѣрилъ самъ Бурхгардъ Миллеръ?
   Всѣ замѣтили, что когда Миллеръ приближался къ костёлу св. Барбары, конь его вдругъ остановился, пошатнулся назадъ, захрапѣлъ и ни за что не хотѣлъ идти впередъ. Старый генералъ не подалъ никакого вида, но на слѣдующій день назначилъ это мѣсто князю Гески, а самъ съ большими пушками отступилъ на сѣверную сторону, къ Ченстоховкѣ. Тамъ цѣлую ночь онъ сыпалъ шанцы, чтобъ ударить съ нихъ утромъ.
   Едва начало разсвѣтать, какъ началась бомбардировка, только на этотъ разъ шведскія пушки запѣли первыми. Непріятель не мечталъ сразу пробить брешь въ стѣнѣ, чтобы броситься на штурмъ; ему хотѣлось только засыпать ядрами храмъ и монастырь, зажечь пожаръ, разбить пушки, побить людей и вообще распространить тревогу.
   На монастырскія стѣны вновь вышла процессія. Ничто такъ не укрѣпляло защищающихся, какъ видъ св. Даровъ и спокойно идущихъ за ними монаховъ. Монастырскія пушки отвѣчали ударомъ за ударъ, громомъ за громъ, насколько могли, насколько хватало силъ. Цѣлое море дыма распростерлось надъ монастыремъ. Казалось, сама земля содрогается въ своихъ основаніяхъ.
   Что за минуты, что за зрѣлище для людей (а такихъ въ крѣпости не мало), которые никогда въ жизни не заглядывали въ кровавое лицо войны!
   Этотъ неустанный гулъ, огонь, дымъ, вытье ядеръ, раздирающихъ воздухъ, страшный хохотъ гранатъ, звонъ лопающихся стеколъ, трескъ лопающихся бомбъ, свистъ ихъ осколковъ, хаосъ, адъ!... И посреди этого ни минуты покоя, некогда вздохнуть утомленной груди, все новыя стаи ядеръ да пронзительные крики изо всѣхъ концовъ крѣпости:
   -- Горитъ! Воды! воды! На крышу съ баграми!...
   -- Выше пушку... выше... между постройками!... Огня!...
   Около полудня дѣло смерти еще болѣе расширилось. Казалось, что когда дымъ уляжется, шведы увидятъ на мѣстѣ монастыря только кучу ядеръ и гранатъ. Штукатурка, обитая со стѣнъ, мелкою пылью поднималась кверху и, мѣшаясь съ дымомъ, совершенно заслоняла свѣтъ Божій. Вышли ксёндзы съ реликвіями заклинать туманъ, чтобы не мѣшалъ оборонѣ.
   Выстрѣлы пушекъ слились въ одинъ непрерывный гулъ, точно дыханіе утомившагося змѣя.
   Вдругъ на башнѣ, недавно отстроенной послѣ прошлогодняго пожара, раздались торжественные звуки трубы. Звуки эти неслись сверху и слышались повсюду, даже на шведскихъ батареяхъ. Вскорѣ къ нимъ присоединились голоса людей и среди грохота, свиста, криковъ раздались слова: "Богородица Дѣво!"
   Вотъ гдѣ-то лопнуло нѣсколько гранатъ, рухнула какая-то кровля, раздался чей-то пронзительный крикъ: "воды!", а пѣсня все плыла, спокойно, торжественно.
   Кмицицъ, стоящій у пушки противъ Ченстохова, позиціи Миллера (оттуда шелъ самый сильный огонь), оттолкнулъ неумѣлаго пушкаря и самъ принялся за работу. Работалъ онъ такъ усердно, что вскорѣ, несмотря на холодный осенній день, сбросилъ лисій кафтанъ и остался въ одной рубашкѣ и шароварахъ.
   У людей, незнакомыхъ съ войной, сердце такъ и радовалось при видѣ этого солдата по призванію, для котораго, все, что дѣялось теперь -- рычаніе пушекъ, тучи ядеръ, разрушеніе, смерть -- казалось природною стихіей, какъ огонь саламандрѣ.
   Брови его нахмурены, глаза горятъ, на лицѣ отпечатокъ какой-то дикой радости. Онъ ежеминутно наклоняется къ пушкѣ, не обращая ни на что вниманія, прицѣливается, поднимаетъ, опускаетъ, кричитъ: "огня!", а когда Сорока прикладываетъ фитиль, самъ бѣжитъ къ окраинѣ стѣны, смотритъ и отъ времени до времени восклицаетъ:
   -- Въ повалку! лоскомъ!
   Орлиные его глаза проникаютъ сквозь дымъ и пыль коль скоро увидитъ онъ между постройками кучку людей, тотчасъ поражаетъ ее, какъ громомъ, мѣткимъ выстрѣломъ.
   По временамъ онъ весело хохочетъ, когда выстрѣлъ окажется особенно удачнымъ. Надъ нимъ, сбоку его пролетаютъ пули и ядра, но онъ не обращаетъ на нихъ никакого вниманія.
   До полудня онъ ни разу не вздохнулъ свободно. Потъ ручьями текъ съ его лба, рубашка дымилась, лицо все покрылось сажей.
   Самъ панъ Петръ Чарнецкій дивился мѣткости его выстрѣловъ и нѣсколько разъ говорилъ ему:
   -- Вамъ война не впервинку! Это сразу видно! Гдѣ вы выучились?
   Въ третьемъ часу на шведской батареѣ замолкла другая пушка, разбитая мѣткимъ выстрѣломъ Кмицица. Остальныя вскорѣ стащили съ шанцевъ. Очевидно, шведы признали эту позицію неудобною.
   Кмицицъ глубоко вздохнулъ.
   -- Отдохните!-- сказалъ ему панъ Чарнецкій.
   -- Хорошо. Бсть мнѣ хочется,-- отвѣтилъ рыцарь.-- Сорока, дай, что у тебя подъ рукой.
   Старый вахмистръ въ одну минуту принесъ водки и сушеной рыбы.
   Панъ Кмицицъ жадно началъ ѣсть, отъ времени до времени поглядывая равнодушно на летящія мимо гранаты.
   А гранатъ пролетало не мало, но всѣ онѣ по большей части падали въ поле, за монастыремъ.
   -- Плохіе пушкари у шведовъ, черезъ-чуръ высоко поднимаютъ прицѣлъ,-- сказалъ панъ Андрей, не переставая ѣсть,-- посмотрите, все пролетаетъ надъ нашею головой.
   Слова эти слышалъ молодой монашекъ, семнадцатилѣтній мальчикъ, только что поступившій въ послушники. Онъ подавалъ заряды и ни на шагъ не отступалъ отъ своего поста, хотя каждая жилка билась въ немъ отъ страха,-- бѣдняжка въ первый разъ видѣлъ войну. Кмицицъ несказанно импонировалъ ему своимъ спокойствіемъ, и теперь монашекъ, услыхавъ его слова, невольнымъ движеніемъ придвинулся къ нему, какъ будто искалъ спасенія подъ защитой этого могущества.
   -- Развѣ до насъ не хватитъ съ той стороны?-- спросилъ онъ.
   -- Отчего нѣтъ!-- отвѣтилъ панъ Андрей.-- А вы, миленькій, такъ боитесь?
   Мальчикъ вздрогнулъ.
   -- Боже мой! я и раньше представлялъ себѣ войну страшною, но не думалъ, чтобъ она была такъ страшна.
   -- Не всякая пуля убиваетъ, иначе люди перевелись бы на свѣтѣ.
   -- Больше всего мнѣ страшны эти огненныя ядра, эти гранаты. Зачѣмъ они трескаются съ такимъ шумомъ,-- спаси, Матерь Божія!-- и такъ ужасно ранятъ людей?
   -- Если я объясню вамъ, вы поймете. Ядро само желѣзное, начиненное внутри порохомъ. Въ одномъ мѣстѣ въ немъ просверлена дырка, заткнутая втулкой, а во втулкѣ -- пропитанный сѣрою фитиль, который воспламеняется при выстрѣлѣ. Ядро должно упасть втулкой на землю, чтобъ вогнать ее внутрь; тогда огонь доходитъ до пороха и ядро лопается. Конечно, много ядеръ падаютъ и не на втулку, но это ничему не мѣшаетъ: рано или поздно огонь дойдетъ до пороха и...-- Тутъ Кмицицъ вытянулъ руку и быстро проговорилъ:
   -- Смотрите, смотрите! вотъ вамъ и примѣръ.
   -- Іисусъ! Марія!-- крикнулъ монашекъ при видѣ приближающейся гранаты.
   Граната упала на площадку и, ворча, начала подпрыгивать по мостовой, потомъ повернулась разъ, другой, подкатилась къ самой стѣнѣ, на которой сидѣлъ Кмицицъ и, наконецъ, безъ движенія остановилась на кучѣ мокраго песку.
   Къ счастью, она упала втулкой кверху, но фитиль, все-таки, дымился.
   -- На земь!... Ложитесь!-- послышались тревожные голоса.-- На земь!
   Но Кмицицъ въ ту же самую минуту сползъ по кучѣ песку, быстрымъ движеніемъ схватилъ за втулку, вырвалъ ее и, поднявъ руку съ горящимъ фитилемъ, крикнулъ:
   -- Вставайте! У собаки всѣ зубы вырваны! Теперь она и мухи не убьетъ.
   И онъ толкнулъ ногой гранату. Всѣ долго не могли выговорить ни слова при видѣ такой нечеловѣческой отваги. Первый опомнился панъ Чарнецкій.
   -- Сумасшедшій человѣкъ! Еслибъ она лопнула, то васъ бы въ куски разнесло.
   Панъ Андрей только весело смѣялся, блестя своими бѣлыми зубами.
   Молодой монашекъ сложилъ руки и съ нѣмымъ восторгомъ смотрѣлъ на пана Кмицица. Подвигъ этотъ видѣлъ также и ксёндзъ Кордецкій, который въ это время совершалъ свой обычный обходъ. Онъ приблизился къ папу Андрею, взялъ его обѣими руками за голову и перекрестилъ.
   -- Такіе, какъ вы, не отдадутъ Ясной Горы,-- сказалъ онъ,-- но я воспрещаю вамъ рисковать жизнью. Выстрѣлы уже стихаютъ и непріятель уходитъ съ поля. Возьмите эту гранату, высыпьте изъ нея порохъ и возложите ее къ стопамъ Пресвятой Дѣвы. Этотъ даръ для нея будетъ угоднѣе, чѣмъ ваши перлы и драгоцѣнные каменья.
   -- Отецъ!-- проговорилъ растроганный Кмицицъ,-- что тутъ такого особеннаго?... Я бы для Пречистой Дѣвы... И словъ нѣтъ, вотъ что!... Я бы на муки, на смерть... Я не знаю, на что я готовъ, чтобы служить Ей...
   Въ глазахъ папа Андрея блеснули слезы.
   -- Идите же къ Ней, пока не обсохли ваши слезы. Она приметъ васъ подъ свою защиту, дастъ вамъ славу и счастье, все!
   Ксёндзъ взялъ пана Андрея подъ руку и повелъ его къ костёлу. Панъ Чарнецкій посмотрѣлъ имъ вслѣдъ.
   -- Много я видалъ храбрыхъ рыцарей,-- въ раздумьи проговорилъ онъ,-- но этотъ литвинъ просто какой-то воплощенный дья...-- Набожный панъ Петръ спохватился и ударилъ себя по губамъ, чтобы не вымолвить худаго слова въ святомъ мѣстѣ.
   

Глава XIV.

   Пушечная пальба нисколько не мѣшала веденію мирныхъ переговоровъ. Миллеръ послалъ полковника Куклиновскаго объявить монахамъ, что у него есть приказъ занять Велюнь, Кшелицъ и Ченстохово. Но ксёндзъ Кордецкій (ему во что бы то Ни стало хотѣлось выиграть время) отвѣтилъ, что шведы могутъ занимать что угодно, даже Ченстохово, но только не Ясную Гору, такъ какъ эта послѣдняя въ приказѣ не значится.
   Миллеръ понялъ, что имѣетъ дѣло съ опытными дипломатами и что ему остается прибѣгнуть только къ бомбардировкѣ. Перемиріе длилось цѣлую ночь. Шведы дѣятельно возводили новые шанцы, ясногорцы осматривали вчерашнія поврежденія и съ удивленіемъ убѣждались, что ихъ не было. Кое-гдѣ разбитыя крыши и стропила, мѣстами отвалившаяся со стѣнъ штукатурка -- вотъ и все. Люди всѣ остались цѣлы. Наступилъ день, воскресенье. Торжественная служба прошла безъ всякой помѣхи, потому что Миллеръ ждалъ послѣдняго письма, которое монахи обѣщали прислать около полудня. Письмо, дѣйствительно, было послано, но и въ немъ заключалось повтореніе отвѣта, даннаго Куклиновскому, что монастырь называется Ясною Горой, а городъ Ченстохово вовсе не принадлежитъ ему.
   Миллеръ пришелъ въ бѣшенство и приказалъ вновь приступить къ канонадѣ.
   Шведскіе шанцы тотчасъ же окутались тучами синяго дыма; монастырь отвѣчалъ имъ съ такою же энергіей. Однако, теперь шведскія пушки, лучше поставленныя, начали наносить большій вредъ. Бомбы, начиненныя порохомъ, горящіе факелы, связки пакли, пропитанной смолою,-- все было пущено въ ходъ. Какъ стая перелетныхъ журавлей, утомленныхъ долгою дорогой, опускается на возвышенный пригорокъ, такъ рои этихъ огненныхъ посланниковъ падали на башни костёла и деревянныя кровли построекъ. Кто не принималъ участія въ битвѣ, тотъ сидѣлъ на крышѣ. Одни черпали воду изъ колодцевъ, другіе тушили пожаръ кусками мокрой парусины. Иныя ядра пробивали крышу и стропила и попадали въ чердакъ, но и здѣсь защитники монастыря ждали ихъ съ цѣлыми бочками воды. Самые тяжелые снаряды проламывали даже потолки. Несмотря на нечеловѣческія усилія и бдительность, было ясно, что пожаръ, рано или поздно, охватитъ монастырь. Факелы и связки пакли, сброшенные внизъ, образовывали около стѣнъ цѣлые пылающіе костры. Стекла оконъ лопались отъ жара, а женщины и дѣти задыхались отъ дыма и жара.
   Едва защитники успѣвали погасить начинающійся пожаръ, какъ на то же самое мѣсто вновь падали цѣлыя тучи раскаленныхъ ядеръ, горящей пакли и искръ. Весь монастырь былъ объятъ ими; словно небо разверзлось надъ нимъ и посылаетъ цѣлый ливень молній, но, несмотря на все это, онъ горѣлъ, но не сгорѣлъ,-- тлѣлъ, но не разрушался; даже болѣе: началъ пѣть среди моря огня, какъ пѣли отроки въ пещи огненной.
   Какъ и вчера, съ одной изъ башень послышалось пѣніе съ аккомпапиментомъ трубъ. Людямъ, стоящимъ на стѣнахъ и у пушекъ, могло казаться, что все уже кончено, что за плечами ихъ все горитъ и рушится, а эта пѣсня вливала въ ихъ сердца бальзамъ увѣренности, что монастырь еще цѣлъ, церковь стоитъ, что огонь не въ силахъ побороть мужество человѣка.
   Даже и на шведскій обозъ эта музыка производила не малое впечатлѣніе. Солдаты прислушивались къ ней сначала съ удивленіемъ, потомъ уже со страхомъ. Въ этотъ курятникъ они бросили столько огня и желѣза, что всякая другая крѣпость давнымъ-давно была бы сравнена съ землей, а монахи знай себѣ поютъ да радуются!... Несомнѣнно, тутъ кроется какое-нибудь волшебство.
   Но Миллеръ придерживался другаго мнѣнія и приказалъ усилить огонь.
   Приказъ его былъ исполненъ черезъ-чуръ поспѣшно. Второпяхъ пушкари цѣлились очень высоко, вслѣдствіе чего ядра начали перелетать черезъ монастырь, попадали въ противуположныя шведскія укрѣпленія и производили тамъ не малый безпорядокъ.
   Прошелъ часъ, другой. Торжественная музыка на башнѣ костёла не умолкала.
   Миллеръ, съ подзорною трубой въ рукахъ, стоялъ около Ченстохова. Офицеры замѣтили, что рука его начинаетъ дрожать все сильнѣй. Наконецъ, онъ обратился къ окружающимъ и закричалъ:
   -- Стрѣльба не наноситъ никакого, вреда монастырю!
   И страшный, безумный гнѣвъ охватилъ стараго воина. Онъ изо всей мочи бросилъ трубу на земь.
   -- Я съ ума сойду отъ этой музыки!
   Въ это время къ нему подскакалъ инженеръ де-Фоссисъ.
   -- Генералъ,-- сказалъ онъ,-- подкопа невозможно сдѣлать. Подъ слоемъ земли -- скала. Тутъ нужны рудокопы.
   Миллеръ выругался, но не успѣлъ докончить проклятія, какъ изъ Ченстохова появился офицеръ и доложилъ, что самое большое орудіе ихъ разбито. Не прикажетъ ли онъ привести другое изъ Льготы?
   Миллеръ удалился въ свою квартиру, не сказавъ ни слова. Онъ рѣшилъ измучить осажденныхъ. Въ крѣпости насчитывалось едва ли двѣсти человѣкъ гарнизона, а онъ часто могъ смѣнять своихъ солдатъ.
   Наступила ночь, пушки грохотали безъ устали; изъ монастыря стрѣляли даже болѣе энергично, чѣмъ днемъ,-- шведскіе огни указывали готовую цѣль. Случалось порою такъ, что солдаты только что соберутся вокругъ огня, привѣсятъ котелокъ, какъ вдругъ на ихъ голову падаетъ монастырская бомба. Солдаты въ испугѣ разбѣгаются и ищутъ спасенія гдѣ попало.
   Ночь не дешево обошлась шведамъ. Погибло множество людей, а нѣкоторые полки пришли въ такой безпорядокъ, что не могли сформироваться до самаго утра. Осажденные, какъ будто въ доказательство того, что сонъ имъ вовсе не нуженъ, стрѣляли все сильнѣй.
   Уже разсвѣтало, когда ксёндзъ Кордецкій подошелъ къ посту Чарнецкаго и Кмицица. Кмицица не было на мѣстѣ; онъ перелѣзъ на другую сторону вала осмотрѣть обшивку, поврежденную шведскимъ ядромъ.
   -- А гдѣ Бабиничъ?-- живо спросилъ ксёндзъ.-- Спитъ, что ли?
   -- Развѣ можно спать въ такую ночь?-- послышался голосъ пана Андрея (онъ вскарабкивался на валъ).-- У меня тоже есть совѣсть... Всѣ служатъ Святой Дѣвѣ и я, покуда силъ хватитъ... Плохо шведамъ пришлось за ночь, авось хоть днемъ захотятъ отдохнуть и намъ дадутъ отдыхъ.
   Панъ Андрей ошибался. День не принесъ желаннаго отдыха; напротивъ, канонада возобновилась съ прежнею силой. Много такихъ дней суждено было видѣть ясногорцамъ. Люди мало-помалу начали освоиваться съ безпрерывнымъ гуломъ, въ особенности когда убѣдились, что непріятельскія ядра наносятъ имъ самый незначительный вредъ. Кмицицу начинало надоѣдать однообразіе его дѣла. Ему хотѣлось чего-нибудь особеннаго. Наступала ночь; на шведскихъ шанцахъ все было тихо. Утомленные солдаты, вѣроятно, спали возлѣ своихъ пушекъ.
   -- Имъ и въ голову придти не можетъ!-- подумалъ Кмицицъ и пошелъ прямо къ Чарнецкому. Панъ Петръ сидѣлъ на лафетѣ и стучалъ ногою объ ногу, чтобъ немного согрѣться.
   -- Холодно,-- сказалъ онъ, увидавъ Кмицица,-- и голова разболѣлась отъ этой непрерывной стрѣльбы.
   -- У кого не разболится... два дня и двѣ ночи! Но сегодня, кажется, мы можемъ отдохнуть. Тамъ всѣ уснули крѣпко. Ихъ можно было бы обойти, какъ медвѣдя въ берлогѣ; имъ хоть изъ ружья надъ ухомъ стрѣляй,-- не проснутся...
   -- О!-- сказалъ панъ Петръ и поднялъ голову.-- О чемъ вы думаете?
   -- Я думаю о Збаражѣ. Тамъ осажденные не мало нанесли вреда своимъ врагамъ ночными вылазками.
   -- А вамъ, какъ волку, все крови хочется?
   -- Ради Бога, устроимъ вылазку!... Людей перебьемъ, пушки заклепаемъ... Они ничего не ожидаютъ.
   Панъ Чарнецкій вскочилъ на ноги.
   -- И завтра окончательно растеряются! Они думаютъ, что напугали насъ, что мы думаемъ о сдачѣ, а тутъ... Ей-Богу, отличная мысль, вполнѣ достойная рыцаря! Какъ это мнѣ раньше не пришло въ голову? Нужно только сказать ксёндзу Кордецкому. Пойдемъ къ нему!...-- и панъ Чарнецкій взялъ Кмицица подъ руку.
   Спустя часъ небольшая горсточка людей выходила изъ монастырскихъ воротъ. Всѣ были вооружены саблями, пистолетами, ружьями, а крестьяне косами.
   Очутившись за стѣною, всѣ выстроились (панъ Чарнецкій сталъ во главѣ отряда, Кмицицъ въ арріергардѣ) и пустились вдоль окопа, тихо, удерживая дыханіе, какъ волки, крадущіеся въ овчарню.
   Внизу панъ Чарнецкій остановился, оставилъ часть людей подъ начальствомъ венгра Янича, а самъ взялъ нѣсколько вправо и повелъ свой отрядъ бѣглымъ шагомъ.
   Онъ разсчитывалъ обойти шанецъ, напасть на спящихъ сзади и погнать ихъ къ монастырю, на людей Янича. Эту мысль подалъ ему Кмицицъ.
   Ясногорцы въ глубокомъ молчаніи продолжали свой путь. Вдругъ сильный порывъ вѣтра разорвалъ тучи и слабый свѣтъ мѣсяца озарилъ окрестность. Панъ Чарнецкій увидалъ, что находится уже позади шведскаго окопа.
   Какъ предвидѣлъ Кмицицъ, стражи здѣсь никакой не было, да и зачѣмъ шведамъ держать стражу между своими же окопами и главною арміей, которая стояла дальше? Даже самый осторожный вождь не могъ бы предвидѣть, чтобъ съ этой стороны; могла явиться опасность.
   -- Теперь какъ можно тише,-- шепнулъ панъ Чарнецкій.-- Вотъ и палатки... въ нѣкоторыхъ видѣнъ огонь... Насыпь начинается... Смотрѣть, чтобъ ружье о ружье не стукнуло.
   Они дошли уже до возвышенія, насыпаннаго позади шанцевъ. Тамъ стоялъ цѣлый рядъ телѣгъ, на которыхъ подвозили порохъ и ядра.
   Возлѣ телѣгъ никого не было и ясногорцы съ обнаженнымъ оружіемъ остановились у входа въ палатки. Въ двухъ изъ нихъ, виднѣлся огонь. Панъ Кмицицъ сказалъ Чарнецкому:
   -- Я пойду прежде къ тѣмъ, кто не спитъ... Ждите моего выстрѣла, а потомъ на нихъ!
   И онъ пошелъ впередъ.
   Успѣхъ вылазки былъ совершенно обезпеченъ. Кмицицъ не старался идти тише. Изъ людей, спавшихъ въ палаткахъ, никто не пробудился, никто не спросилъ: wer da?
   Ясногорскіе солдаты слышали звукъ его смѣлыхъ шаговъ и біеніе собственныхъ сердецъ. Онъ дошелъ до освѣщенной палатки, поднялъ полу и остановился у входа съ пистолетомъ въ рукахъ.
   На минуту его ослѣпилъ яркій свѣтъ; по серединѣ палатки стоялъ столъ съ канделябромъ, въ которомъ горѣло шесть свѣчей. За столомъ сидѣли три офицера и внимательно разсматривали какіе-то планы. Одинъ изъ нихъ такъ углубился въ свои занятія, что не замѣчалъ, какъ длинные его волосы спускались на бѣлую бумагу. Услыхавъ чьи-то посторонніе шаги, онъ поднялъ голову и спросилъ спокойнымъ голосомъ:
   -- Кто тамъ?
   -- Солдатъ,-- отвѣтилъ Кмицицъ.
   Двое другихъ офицеровъ тоже повернули голову ко входу.
   -- Какой солдатъ? откуда?-- спросилъ первый (то былъ инженеръ де-Фоссисъ, который завѣдывалъ осадой).
   -- Изъ монастыря,-- сказалъ Кмицицъ, и въ голосѣ его послышалось что-то страшное.
   Де-Фоссисъ вскочилъ съ мѣста и заслонилъ глаза рукою.. Кмицицъ стоялъ прямо и неподвижно, какъ видѣніе, только его грозное лицо, похожее на голову хищной птицы, предвѣщало неминуемую опасность.
   Въ головѣ де-Фоссиса мелькнула мысль, что это, можетъ быть, бѣглецъ изъ монастыря, и онъ задалъ еще одинъ вопросъ, но уже съ явною тревогой въ голосѣ:
   -- Что тебѣ нужно?
   -- А вотъ что!-- крикнулъ Кмицицъ и выпалилъ ему въ грудь изъ пистолета.
   Въ ту же минуту на шанцахъ послышался страшный крикъ и залпъ выстрѣловъ. Де-Фоссисъ упалъ, какъ сосна, пораженная громомъ; другой офицеръ бросился со шпагой на Кмицица, но тотъ ударилъ его своею саблей между глазъ, третій бросился на земь и хотѣлъ было проскользнуть наружу подъ стѣной палатки, но Кмицицъ подскочилъ къ нему, наступилъ ногой на его спину и пригвоздилъ однимъ ударомъ къ землѣ.
   Тѣмъ временемъ ночь обратилась въ судный день. Дикіе крики: "бей, убивай!" смѣшались съ вытьемъ и пронзительными криками о помощи шведскихъ солдатъ. Люди, ошалѣвшіе отъ страха, выбѣгали изъ палатокъ, не зная, куда идти, гдѣ искать спасенія. Иные бѣжали прямо на ясногорцевъ и гибли отъ сабель, косъ и топоровъ, прежде чѣмъ успѣвали крикнуть "пардонъ!" Другіе кололи саблями своихъ же товарищей, третьи, безоружные, полуодѣтые, съ руками, поднятыми кверху, неподвижно стояли на мѣстѣ или падали на земь межь палатокъ.
   Когда, наконецъ, обнаружилось, что нападеніе произошло не со стороны монастыря, а съ тыла, осажденные совершенно потеряли голову. Не польскія ли союзныя войска ударили на нихъ во тьмѣ ночной?
   Тѣмъ временемъ ясногорцы, рубя направо и налѣво, дошли до пушекъ и бросились заклепывать ихъ. Храбрый полковникъ Горнъ, губернаторъ кшепицкій, старался собрать вокругъ себя растерявшихся шведовъ, но все напрасно. Шведскому военачальнику суждено было пасть отъ руки крестьянина. Онъ погибъ, пораженный косой, и кучка его солдатъ разсѣялась въ разныя стороны. Кмицицъ и панъ Чарнецкій бросились на нихъ и перебили всѣхъ до одного.
   Батарея была взята.
   Въ главномъ шведскомъ лагерѣ трубы начали играть тревогу. Вдругъ заговорили ясногорскія пушки, чтобъ облегчить возвращеніе нападающимъ. Они шли назадъ, усталые, обрызганные кровью, какъ волки, которые, вырѣзавъ овчарню, уходятъ, заслышавъ человѣческій голосъ.
   Черезъ полчаса панъ Чарнецкій и Кмицицъ вошли въ монастырь. Всѣ люди были налицо, за исключеніемъ одного Янича.
   Тревога продолжалась цѣлую ночь. Монастырскія пушки палили, не умолкая ни на минуту; въ шведскомъ лагерѣ царствовало страшное замѣшательство. Никто не зналъ размѣровъ своего пораженія,-- не зналъ, съ какой стороны нагрянулъ непріятель и не можетъ ли появиться вновь. Цѣлые полки въ отчаянномъ безпорядкѣ блуждали до самаго утра, часто принимая своихъ за врага и вступая съ ними въ схватку. Даже въ главномъ обозѣ солдаты и офицеры бросали свои палатки и стояли подъ открытомъ небомъ, ожидая, когда кончится эта ужасная ночь.
   На разсвѣтѣ Миллеръ во главѣ своего штаба поѣхалъ на мѣсто вчерашняго боя. Правда, изъ монастыря могли увидать его и осыпать гранатами, но старый генералъ не обращалъ на это никакого вниманія. Онъ хотѣлъ собственными глазами осмотрѣть всѣ поврежденія, сосчитать убитыхъ. Слѣды рѣзни виднѣлись повсюду, между палатками лежали цѣлыя кучи мертвыхъ тѣлъ, полу нагихъ, съ выраженіемъ паническаго страха въ открытыхъ глазахъ. Очевидно, всѣ они были захвачены во время глубокаго сна. Миллеръ взобрался выше, къ пушкамъ. Онѣ стояли глухія, заклепанныя, лишенныя своей разрушительной силы; на одной изъ нихъ лежало тѣло канонира, почти на половину разсѣченное страшнымъ размахомъ косы. Еровь залила лафетъ и скопилась внизу огромною лужей. Миллеръ осматривалъ всѣ подробности, не произнося ни слова, и офицеры не осмѣливались прервать его молчанія.
   Да и чѣмъ можно утѣшить стараго генерала, который по винѣ своей неосторожности былъ побитъ, какъ новичокъ? Это было не только пораженіе, но и позоръ. Не самъ ли генералъ назвалъ ясногорскую крѣпость курятникомъ и обѣщалъ раздавить ее между пальцами? Не было ли у него, солдата по призванію, девяти тысячъ войска противъ двухсотъ человѣкъ монастырскаго гарнизона?
   Тяжело начинался для Миллера этотъ день.
   Солдаты начали выносить тѣла. Миллеръ стоялъ неподвижно, какъ врытый въ землю, но вдругъ вздрогнулъ и глухо проговорилъ:
   -- Де-Фоссисъ...
   Затѣмъ мимо него пронесли Горна. Горнъ былъ еще живъ и находился въ сознаніи. Страшный ударъ косы разсѣкъ всю его грудь. Увидавъ Миллера и его штабъ, онъ улыбнулся, хотѣлъ было что-то сказать, но закашлялся и лишился чувствъ.
   -- Горнъ, Горнъ...-- простоналъ Миллеръ.-- Я его видѣлъ во снѣ вчера... Страшное, непонятное дѣло!...
   Онъ глубоко задумался, какъ вдругъ услыхалъ испуганный голосъ Садовскаго:
   -- Генералъ, генералъ! посмотрите! тамъ, тамъ... монастырь...
   Миллеръ взглянулъ и остолбенѣлъ отъ изумленія.
   Стояло ясное, погожее утро. Бѣлый туманъ окутывалъ вершину Ясной Горы и долженъ былъ бы закрывать церковь, тогда какъ теперь церковь со всѣми своими башнями поднималась не только надъ скалою, но и надъ туманомъ, высоко, высоко, словно оторвалась отъ своего фундамента и повисла надъ землей.
   -- Кверху идетъ! кверху!-- кричали солдаты.
   Дѣйствительно, туманъ, облекающій скалу, началъ подниматься къ небу громаднымъ столбомъ, а вмѣстѣ съ нимъ и костёлъ, словно утвержденный на вершинѣ этого столба, поднимался все выше и выше, къ самымъ облакамъ и, наконецъ, совсѣмъ исчезъ изъ глазъ.
   Миллеръ обратился къ своимъ офицерамъ.
   -- Признаюсь вамъ,-- сказалъ онъ,-- подобнаго феномена я не видалъ во всю свою жизнь. Это совсѣмъ противно законамъ природы и можетъ быть объяснено только чарами папистовъ.
   -- Я слышалъ,-- сказалъ Садовскій,-- какъ солдаты разговариваютъ между собою: "какъ бомбардировать такую крѣпость?" Ей-Богу, я ужь и самъ не знаю какъ!... Вѣдь, по правдѣ сказать, мы до сихъ поръ терпѣли пораженіе за пораженіемъ, а сегодняшняя ночь нанесла намъ невознаградимыя потери. Солдаты теряютъ отвагу и начинаютъ все дѣлать спустя рукава. Нужно же какъ-нибудь окончить это дѣло. По моему мнѣнію, слѣдовало бы вновь вступить въ переговоры.
   -- А если переговоры ни къ чему не приведутъ, то не посовѣтуете ли мнѣ снять осаду?-- угрюмо спросилъ Миллеръ.
   Офицеры молчали.
   -- Вашему превосходительству лучше знать, что дѣлать тогда,-- отвѣтилъ немного погодя Садовскій.
   -- Я знаю,-- гордо сказалъ Миллеръ,-- и скажу вамъ одно: я проклинаю день и часъ, когда я прибылъ сюда, и совѣтниковъ (тутъ онъ кинулъ взглядъ въ сторону Вжещовича), которые подбили меня начать осаду, но послѣ того, что случилось, я не отступлю, пока не обращу эту проклятую крѣпость въ кучу развалинъ или самъ не погибну!
   Миллеръ повернулъ коня и направился къ Ченстохову, но не успѣлъ доѣхать до своей квартиры, какъ къ нему подскакалъ офицеръ и подалъ письмо. Генералъ прочиталъ и лицо его омрачилось
   -- Изъ Познани,-- сказалъ онъ,-- плохія вѣсти! Въ Великой Польшѣ шляхта поднимается, народъ присоединяется къ ней... Во главѣ движенія стоитъ Криштофъ Жегоцкій, который хочетъ идти на помощь Ченстохову.
   -- Я предсказывалъ, что эти выстрѣлы раздадутся отъ Карпатъ до Балтики, -- пробормоталъ Садовскій.-- У этого народа перемѣны скоры. Вы "еще не знаете поляковъ, узнаете потомъ.
   -- Хорошо, узнаемъ!-- сказалъ Миллеръ.-- Я предпочитаю открытаго врага ложному союзнику... Они сами поддались, а теперь бунтуютъ... Хорошо, отвѣдаютъ они нашего оружія!
   -- А мы ихъ, -- подхватилъ Садовскій.-- Генералъ, вступимъ въ переговоры съ Ченстоховомъ, сдѣлаемъ всевозможныя уступки... Дѣло идетъ не о крѣпости, а о власти его величества въ этомъ краю.
   -- Монахи покорятся,-- упрямо стоялъ на своемъ Миллеръ,-- не сегодня, такъ завтра покорятся!
   А въ монастырѣ въ это время царствовала полнѣйшая радость. Женщины тѣснились вокругъ пана Чарнецкаго и осыпали его благословеніями, цѣловали его руки, а онъ указывалъ на Кмицица:
   -- И его также благодарите! Рукъ своихъ онъ цѣловать не дастъ,-- они запачканы вражескою кровью,-- но если кто-нибудь захочетъ поцѣловать въ губы, то нашъ вчерашній герой едва ли откажется.
   Но мысли пана Андрея были далеко: онъ думалъ объ Александрѣ
   "Эхъ, бѣдняжка ты моя!-- думалъ онъ,-- хоть бы знала, что я теперь на службѣ у Пресвятой Дѣвы и бью тѣхъ, кому, къ горю моему великому, служилъ когда-то".
   И панъ Андрей рѣшилъ послѣ осады написать ей письмо и послать съ нимъ Сороку. "Пусть знаетъ, что я загладилъ хоть часть своихъ винъ, пусть утѣшится!"
   Эта мысль такъ заняла его, что онъ не слыхалъ, какъ обитательницы Ясной Горы толковали о немъ:
   -- Храбрый рыцарь, нечего сказать, только, кромѣ войны, и думать ни о чемъ не хочетъ...
   

Глава XV.

   Миллеръ долженъ былъ уступить своимъ офицерамъ и вновь начать переговоры. Изъ непріятельскаго лагеря въ монастырь прибылъ польскій шляхтичъ, извѣстный своимъ знаменитымъ родомъ и положеніемъ въ обществѣ. Ясногорцы приняли его ласково; они думали, что полякъ только по необходимости будетъ настаивать на сдачѣ монастыря, а самъ косвенно подтвердитъ слухи о возстаніи въ Великой Польшѣ, о глухомъ ропотѣ войскъ, о мирѣ Яна Казиміра съ поляками и вольетъ новую надежду въ сердца осажденныхъ.
   Но, увы, шляхтичъ, прежде всего, оглушилъ собравшихся вокругъ него монаховъ извѣстіемъ, что Янъ Казиміръ добровольно отрекся отъ короны въ пользу Карла Густава, что всякое сопротивленіе волѣ новаго короля является просто бунтомъ и преступленіемъ противъ отечества.
   -- Я жду вашего отвѣта, преподобные отцы, -- закончилъ свою рѣчь вельможный измѣнникъ и опустилъ голову на грудь.
   Въ это время поднялся ксёндзъ Кордецкій и заговорилъ голосомъ, въ которомъ не было ни тѣни колебанія:
   -- То, что вы говорите объ отреченіи Яна Казиміра,-- ложь! Въ сердце нашего изгнаннаго монарха вступила надежда и никогда еще такъ дѣятельно онъ не работалъ надъ спасеніемъ отечества, какъ нынѣ... Если вы настаиваете на своемъ, идите, положите руку на распятіе и повторите свои слова.
   Шведскій посолъ измѣнился въ лицѣ, потомъ скоро оправился, пожалъ плечами и проговорилъ:
   -- Дѣлайте, какъ хотите... Я умываю руки.
   -- Какъ Пилатъ!-- добавилъ ксёндзъ Кордецкій.
   Шляхтичъ всталъ и быстро вышелъ изъ комнаты.
   Вскорѣ оказалось, что посѣвъ его принесъ свои плоды. Вѣсть объ отрѣшеніи Яна Казиміра и о невозможности обороны отъ шляхты перешла къ женщинамъ, отъ женщинъ къ челяди и пошла гулять по войску. Меньше всего перепугались простые крестьяне, за то опытные солдаты, которые привыкли все мѣрять на свой аршинъ, начали собираться въ кучки, роптать на упорство монаховъ и, наконецъ, стали перешептываться между собой.
   Ксёндзъ Кордецкій твердо стоялъ на своемъ, хотя и отказывался отъ веденія переговоровъ. Однажды къ Миллеру явилось монастырское посольство: отецъ Марцелъ Доброшъ и ученый ксёндзъ Себастіанъ Ставицкій. Миллеръ чуть не обнялъ ихъ отъ радости. Дѣло теперь шло уже не только объ одномъ Ченстоховѣ, но и о цѣломъ краѣ. Сдача Ясной Горы лишила бы патріотовъ послѣдней надежды и окончательно толкнула бы республику въ объятія шведскаго короля, тогда какъ сопротивленіе, да еще побѣдоносное, совершенно измѣнило бы все дѣло и могло вызвать новую страшную войну. Въ примѣрахъ вокругъ недостатка не было. Миллеръ зналъ это, понималъ всю силу своего риска, какая страшная отвѣтственность тяготѣетъ на немъ, что его ждетъ королевская милость, маршальская булава, титулъ или окончательное паденіе. Монахи были приняты съ неслыханными почестями, словно турецкіе или императорскіе послы. Миллеръ пригласилъ ихъ на обѣдъ, провозгласилъ тостъ за ихъ здоровье и за здоровье отца пріора и, въ концѣ концовъ, назначилъ условія сдачи крѣпости. Условія были чрезвычайно снисходительны и шведскій генералъ ни на минуту не сомнѣвался, что они будутъ приняты монастыремъ. Черезъ день изъ монастыря явилось новое посольство: лекторъ философіи ксёндзъ Мацѣй Блешиньскій и Захарій Малаховскій.
   Генералъ принялъ ихъ въ присутствіи всего своего штаба и полковниковъ, любезно отвѣтилъ на поклонъ отца Блешиньскаго и поспѣшно сломалъ печать привезеннаго имъ письма.
   Вдругъ лицо его вспыхнуло отъ гнѣва, глаза налились кровью.
   -- Довольно!-- крикнулъ онъ хриплымъ голосомъ.-- Взять и за передъ этихъ людей. Вы, панъ Садовскій, объявите отъ моего имени, что если изъ монастыря будетъ сдѣланъ хоть одинъ выстрѣлъ, я тотчасъ же велю повѣсить обоихъ монаховъ!
   Гнѣвъ Миллера имѣлъ нѣкоторое основаніе: всѣ надежды его разсыпались въ прахъ и дѣло оставалось все въ томъ же положеніи.
   Письмо ксёндза Кордецкаго гласило, что онъ только лишь тогда отречется отъ Яна Казиміра, когда примасъ провозгласитъ новаго короля, не раньше.
   Угроза Миллера произвела потрясающее впечатлѣніе на все населеніе монастыря. Монахи перепугались до смерти, солдаты пришли въ страшное негодованіе. Пушки замолчали. Собравшійся совѣтъ не зналъ, что дѣлать. Оставить пословъ въ рукахъ непріятеля -- невозможно, послать другихъ -- Миллеръ и тѣхъ захватитъ. Впрочемъ, спустя нѣсколько часовъ онъ и самъ прислалъ узнать, что монахи намѣрены дѣлать? Ксёндзъ Кордецкій отвѣтилъ, что радостно пожертвуетъ двумя братьями для блага всего монастыря. Пусть генералъ казнитъ ихъ, тогда всѣ остальные будутъ знать, на что они могутъ разсчитывать, и примутъ соотвѣтственныя мѣры.
   Шведскіе солдаты съ лихорадочною поспѣшностью безъ всякаго препятствія подводили окопы къ недоступной дотолѣ твердынѣ. На новыхъ валахъ выростали ряды пушекъ. Полупьяная, шальная толпа приближалась къ стѣнамъ на полвыстрѣла изъружья и осыпала защитниковъ монастыря насмѣшками и ругательствами.
   Кмицицъ чуть не задыхался отъ бѣшенства. Онъ рвалъ свои волосы и, ломая руки, повторялъ стоящему рядомъ съ нимъ пану Петру Чарнецкому:
   -- Я, вѣдь, говорилъ имъ, говорилъ, что переговоры съ разбойниками ни къ чему не приведутъ! А теперь, вотъ, стой, терпи, а они въ глаза лѣзутъ, издѣваются!... Матерь Божія! смилуйся Ты надо мной, пошли мнѣ терпѣніе!.... Господи! они скоро на стѣны начнутъ взбираться!... Удержите меня, свяжите,-- я не выдержу!
   Шведы взбирались все выше и выше. Кмицицъ, котораго, несмотря на его просьбы, никто не связалъ, дѣйствительно не выдержалъ. Грянулъ выстрѣлъ и самая большая кучка шведовъ разсыпалась, какъ дымъ. Словно по данному сигналу, загрохотали всѣ монастырскія пушки. Шведы съ крикомъ побѣжали назадъ, густо устилая землю трупами.
   -- Что вы сдѣлали?-- тревожно спросилъ Кмицица Чарнецкій.-- Знаете ли, что за это пуля въ лобъ?
   -- Знаю... мнѣ все равно!
   -- А если все равно, тогда цѣльтесь вѣрнѣе.
   И Кмицицъ вновь началъ наводить орудіе.
   Онъ и не зналъ, что своимъ выстрѣломъ спасъ жизнь плѣнныхъ монаховъ. Миллеръ убѣдился воочію, что монастырь дѣйствительно готовъ на все, и пусть хоть одинъ волосъ спадетъ съ головы пословъ,-- вся страна возстанетъ противъ него, какъ одинъ человѣкъ.
   На слѣдующій день послы вновь вернулись въ монастырь въ сопровожденіи пана Куклиновскаго, полковника хоругви волонтеровъ, союзника шведовъ.
   Въ этой хоругви служили величайшіе негодяи, безъ признака чести и совѣсти: бывшіе разбойники, бѣглые преступники, избѣжавшіе рукъ палача, и тому подобный сбродъ; отчасти они походили на прежній отрядъ Кмицица, но только послѣдніе хоть, по крайней мѣрѣ, дрались, какъ львы, а первые предпочитали грабить проѣзжающихъ и шляхетскія усадьбы. За то и самъ Куклиновскій мало былъ похожъ на Кмицица. Время убѣлило сѣдиной его волосы, лицо носило отпечатокъ не то безумной отваги, не то нахальства, глаза напоминали хищнаго звѣря. Это былъ одинъ изъ тѣхъ солдатъ, у которыхъ бродячая жизнь и постоянныя войны унесли до капли всю совѣсть. Множество подобныхъ ему блуждало послѣ тридцатилѣтней войны по Германіи и Польшѣ. Они готовы были служить всякому, кто дастъ больше,-- своему или чужому.
   Отечество, вѣра,-- однимъ словомъ, все святое не имѣло для нихъ никакого значенія. Признавали они только одну войну, искали въ ней только утѣхъ, разврата, корысти и забвенія мрачнаго прошлаго. По, тѣмъ не менѣе, разъ избранному союзнику они служили вѣрно, отчасти по требованіямъ нравственнаго рыцарско-разбойничьяго кодекса, отчасти чтобъ не лишить значенія себя и подобныхъ себѣ. Такимъ былъ и Куклиновскій. Безумная отвага и храбрость сдѣлали его имя популярнымъ среди разныхъ авантюристовъ. Всю свою жизнь онъ прослужилъ въ разныхъ лагеряхъ: былъ атаманомъ въ Сѣчи, водилъ полки въ Валахію, въ Германіи вербовалъ охотниковъ во время тридцатилѣтней войны и снискалъ себѣ славу какъ начальникъ кавалеріи. Его кривыя ноги ясно говорили, что большую часть своей жизни онъ провелъ на конѣ. Цѣлое море крови, пролитой не на одной только войнѣ, тяготѣло на немъ. А, все-таки, этотъ человѣкъ не былъ злымъ по природѣ, по временамъ и его что-то толкало къ хорошему; онъ былъ только развращенъ до мозга костей. Онъ самъ говорилъ иногда въ дружеской компаніи: "Часто я дѣлалъ то, за что меня долженъ былъ бы разразить громъ небесный, а вотъ не разразилъ и до сихъ поръ".
   Благодаря этой безнаказанности, онъ не вѣрилъ въ справедливость и кару Божію не только при жизни, но и послѣ смерти, иначе говоря, не вѣрилъ въ Бога совсѣмъ, что не мѣшало ему вѣрить въ чорта, въ колдовство, въ астрологовъ и въ алхимію.
   Одѣвался онъ въ польское платье, но усы носилъ по шведскому обычаю. Говоря, онъ всѣмъ словамъ придавалъ уменьшительную, ласкательную форму, что какъ-то особенно странно звучало въ устахъ этого воплощеннаго дьявола, насильника, питающагося человѣческою кровью и жизнью.
   Миллеръ, который и самъ принадлежалъ къ людямъ такого же сорта, только въ болѣе крупныхъ размѣрахъ, цѣнилъ его очень высоко и часто сажалъ его за свой столъ.
   Онъ давно зналъ пана Чарнецкаго и потому приблизился къ его башнѣ. Панъ Петръ спалъ и потому обязанность провести гостя въ залу монастырскаго совѣта выпала на долю Кмицица.
   Куклиновскій взглядомъ знатока окинулъ пана Андрея. Ему очень поправилась выправка и молодцоватый видъ рыцаря.
   -- Солдатикъ сейчасъ же узнаетъ настоящаго солдатика,-- сказалъ онъ, поднимая руку къ шапкѣ.-- Не думалъ я, чтобъ попики держали такихъ бравыхъ офицеровъ. Званіе ваше, смѣю спросить?
   У Кмицица, какъ и у, всякаго новообращеннаго, душа горѣла ненавистью при видѣ всякаго поляка, служащаго шведамъ, но особа посла священна и панъ Андрей отвѣтилъ холодно, но спокойно:
   -- Я Бабиничъ, бывшій полковникъ литовскихъ войскъ, а нынѣ волонтеръ на службѣ Пресвятой Дѣвы.
   -- А я Куклиновскій, тоже полковничекъ; обо мнѣ вы должны были слышать. Во время прошлой войны объ этой сабелькѣ (онъ ударилъ себя по боку) говорили не только въ республичкѣ, но и за границей.
   -- Бью челомъ,-- сказалъ Кмицицъ,-- слышалъ,
   -- Да... А вы изъ Литвы?... И тамъ бываютъ добрые солдатики... Вы не знавали нѣкоего Кмицица?
   Вопросъ этотъ былъ сдѣланъ такъ неожиданно, что панъ Андрей остановился, какъ вкопанный.
   -- Почему вы меня спрашиваете о немъ?
   -- Потому что люблю его, хотя и не знаю, потому что мы похожи другъ на друга, какъ пара сапогъ... Я всегда говорилъ: во всей республикѣ (съ вашего позволенія) только два настоящихъ солдата: въ Коронѣ я и Кмицицъ въ Литвѣ... Ей-Богу! Вы знали его лично?
   "Чтобъ тебѣ издохнуть!" -- подумалъ про себя Кмицицъ, но, сообразивъ положеніе Куклиновскаго, отвѣтилъ вслухъ:
   -- Нѣтъ, лично я его не зналъ... Однако, не угодно ли вамъ будетъ войти въ залу совѣта. Тамъ уже всѣ собрались.
   Куклиновскій вошелъ въ дверь, но на порогѣ еще разъ обернулся къ Кмицицу.
   -- Мнѣ было бы очень пріятно, если бы вы меня проводили и назадъ,-- сказалъ онъ.
   -- Я буду ждать васъ здѣсь,-- отвѣтилъ Кмицицъ и принялся расхаживать крупными шагами взадъ и впередъ. Его душила страшная злость.
   "Смола не такъ пристаетъ къ одеждѣ,-- бормоталъ онъ,-- какъ безславіе къ имени!... Эта продажная душа, этотъ негодяй смѣло называетъ себя моимъ братомъ и лѣзетъ ко мнѣ въ компанію. Вотъ чего я дождался! Всѣ висѣльники считаютъ меня равнымъ себѣ, а порядочные люди отворачиваются съ негодованіемъ. Мало мнѣ еще, мало!... Хоть бы, по крайней мѣрѣ, я могъ проучить это животное... Будь, что будетъ, а я его не выпущу изъ своихъ рукъ.
   Совѣтъ продолжался долго. Сдѣлалось темно. Кмицицъ все ждалъ.
   Наконецъ, показался папъ Куклиновскій. Панъ Андрей не могъ разглядѣть его лица, но по прерывистому дыханію заключилъ, что миссія его, вѣроятно, совсѣмъ не удалась.
   "И болтать охоту отбило!-- думалъ про себя Кмицицъ, когда они шли въ нѣмомъ молчаніи.-- Погоди, я постараюсь выпытать тебя".
   -- Должно быть, вы возвращаетесь ни съ чѣмъ?-- спросилъ онъ вслухъ съ оттѣнкомъ нѣкотораго участія.-- Наши монахи очень упрямы, и, по моему мнѣнію, дѣлаютъ худо, потому что мы не можемъ же сопротивляться цѣлые вѣка.
   Панъ Куклиновскій остановился и дернулъ его за рукавъ.
   -- А, и вы также думаете, что они дѣлаютъ худо? У васъ есть соображеньице! Не хотятъ слушать Куклиновскаго -- послушаютъ его меча!
   -- Видите ли, меня интересуетъ совсѣмъ не то,-- отвѣтилъ Кмицицъ, -- я боюсь за здѣшнюю святыню... Развѣ вотъ что: говорятъ, что по всей Польшѣ теперь распространяется возстаніе, что шведовъ начинаютъ бить то тамъ, то здѣсь, что ханъ идетъ къ намъ на помощь. Если это правда, то Миллеръ долженъ будетъ снять съ насъ осаду.
   -- Я вамъ скажу по совѣсти: во всей странѣ пробуждается охота отвѣдать шведской крови, и въ войскѣ тоже, это правда!... И о ханѣ тоже говорятъ. Но Миллеръ не отступитъ. Черезъ два дня къ намъ придутъ тяжелыя пушки... Выкуримъ мы этихъ лисицъ изъ ихъ норы, а потомъ будь, что будетъ! Но умъ у васъ есть!
   -- Вотъ и ворота!-- сказалъ Кмицицъ.-- Здѣсь я долженъ проститься съ вами... Или, можетъ быть, вы хотите, чтобъ я проводилъ васъ внизъ?
   -- О, очень радъ!... Мнѣ нужно вамъ сказать нѣсколько словъ.
   Они вышли за ворота и потонули въ сумракѣ. Наконецъ, Куклиновскій остановился и снова дернулъ Кмицица за рукавъ.
   -- Вы, рыцарь, кажетесь мнѣ человѣкомъ расторопнымъ и разсудительнымъ. Коего чорта вамъ жить съ монахами, а не съ своими братьями, солдатами? Быть монастырскимъ послушникомъ?... У насъ веселѣй... кости, вино, женщины... Понимаете, а?
   Онъ крѣпко сжалъ его руку.
   -- Этотъ домъ (онъ указалъ пальцемъ на монастырь) горитъ, а кто не выбирается изъ горящаго дома, тотъ дуракъ. Вы, можетъ быть, боитесь имени измѣнника?... Плюньте на того, кто васъ назоветъ такъ. Идите къ намъ!... Генералъ приметъвасъ съ распростертыми объятіями, ужь въ этомъ я вамъ вполнѣ ручаюсь, а вы мнѣ пришлись по сердцу, потому я такъ и говорю вамъ. Солдатская свобода въ томъ и состоитъ, чтобы служить кому угодно. А у насъ весело! Да и что вамъ монахи? Если совѣсть вамъ мѣшаетъ, бросьте ее, да и дѣло съ концомъ. Примите во вниманіе, что у насъ служатъ много почтенныхъ людей: шляхта, паны, гетманы... А за вашего Казиміра кто стоитъ? Одинъ Сапѣга, да тотъ теперь душитъ Радзивилла.
   Кмицицъ насторожилъ уши.
   -- Что, что?... Вы говорите, Сапѣга Радзивилла душитъ?
   -- Да. Сапѣга сильно поколотилъ его на Подлясьѣ, а теперь осаждаетъ въ Тыкоцинѣ. Мы ему не мѣшали.
   -- Какъ такъ?
   -- Шведскій король хочетъ, чтобъ они погрызлись. Радзивиллъ всегда держалъ себя подозрительно, больше о себѣ думалъ... Притомъ, онъ, кажется, умираетъ.
   -- И шведы не идутъ къ нему на помощь?
   -- Кому идти-то? Самъ король въ Пруссіи; тамъ болѣе важныя дѣла. Электоръ все вывертывался, но теперь ужь не вывернется. Въ Великой Польшѣ война, Виттембергъ нуженъ въ Краковѣ, Дугласъ справляется съ горцами, вотъ Радзивилла и предоставили своей участи... Ну, да это все вздоръ, а вотъ относительно главнаго, относительно моего предложенія, какъ вы думаете? Жалѣть не будете. Идите къ намъ. Если вы не можете рѣшиться сегодня, то подумайте до завтра, до послѣ-завтра, до прибытія большихъ пушекъ. Вѣроятно, вамъ довѣряютъ, коли вы можете выходить за ворота, вотъ какъ теперь. А то съ письмами приходите и больше не возвращайтесь.
   -- Вы тянете на руку шведамъ, какъ шведскій посолъ, -- сказалъ Кмицицъ,-- да иначе вамъ и нельзя поступать, хотя кто васъ знаетъ, что у васъ хранится въ глубинѣ души? Теперь много и такихъ людей, что служатъ шведамъ, а на самомъ дѣлѣ, зла имъ желаютъ.
   -- Честное слово!-- воскликнулъ Куклиновскій, -- я говорю правду, и вовсе не потому, что исполняю обязанности шведскаго посла. За воротами я уже не посолъ, и, если вамъ угодно, я добровольно слагаю съ себя посольское званіе и говорю вамъ какъ человѣкъ частный: киньте вы къ чорту эту дрянную крѣпостцу!
   -- Такъ вы говорите, какъ частный человѣкъ? И я могу вамъ отвѣчать тоже какъ частному человѣку?
   -- О, я васъ самъ прошу объ этомъ.
   -- Такъ слушайте же меня, панъ Куклиновскій (тутъ Кмицицъ наклонился и посмотрѣлъ ему въ самые глаза)... Вы мерзавецъ, измѣнникъ и негодяй! Достаточно этого или я долженъ плюнуть вамъ въ глаза?
   Куклиновскій изумился до такой степени, что не находилъ словъ для отвѣта.
   -- Что это?... Какъ?... Послышалось мнѣ, что ли?
   -- Довольно ли тебѣ, собака, или ты хочешь, чтобъ я тебѣ въ глаза плюнулъ?
   Куклиновскій обнажилъ саблю, но Кмицицъ схватилъ его за руку своею желѣзною рукой, ударилъ его по щекѣ со всего размаха разъ, другой, повернулъ и толкнулъ въ спину.
   -- Это частному человѣку, не послу!-- крикнулъ онъ въ догонку.
   Куклиновскій покатился внизъ, какъ камень, выброшенный изъ баллисты, а панъ Андрей спокойно пошелъ къ воротамъ.
   Тамъ ждалъ ксёндзъ Кордецкій, который отвелъ его въ сторону и спросилъ:
   -- Что это вы такъ замѣшкались съ Куклиновскимъ?
   -- Мы вели съ нимъ дружескую бесѣду, -- отвѣтилъ панъ Андрей.
   -- Ну, и что-жь онъ вамъ говорилъ?
   -- Онъ говорилъ, что на счетъ хана говорятъ правду.
   -- Слава Творцу! Онъ смягчилъ сердца язычниковъ и обратилъ нашихъ враговъ въ друзей.
   -- Онъ говоритъ также, что Великая Польша возстала.
   -- СлаваБогу!
   -- Что польскія войска неохотно стоятъ за шведовъ, что въ Подлясьѣ воевода витебскій Сапѣга, соединившись со всѣми честными гражданами, разбилъ измѣнника Радзивилла. Кажется, съ нимъ стоитъ вся Литва, за исключеніемъ Жмуди,-- ту занялъ Понтусъ.
   -- Слава Богу! А больше вы ни о чемъ не разговаривали?
   -- Какъ не разговаривать! Пошелъ Куклиновскій убѣждать меня перейти къ шведамъ.
   -- Этого я не ожидалъ,-- сказалъ ксёндзъ Кордецкій,-- онъ злой человѣкъ... А вы что ему отвѣтили?
   -- Видите ли, преподобный отецъ, онъ сказалъ мнѣ: "Я -слагаю съ себя званіе посла, оно кончается за воротами, разговариваю съ вами какъ частный человѣкъ". Я для большей увѣренности еще спросилъ его, могу ли я ему, въ свою очередь, отвѣчать тоже какъ частному человѣку. Онъ говоритъ: "хорошо!" -- тогда...
   -- Что тогда?
   -- Тогда я далъ ему пощечину и онъ покатился внизъ.
   -- Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!
   -- Не гнѣвайтесь, отецъ... я сдѣлалъ это очень аккуратно, и будьте увѣрены, что онъ ни слова никому не пикнетъ объ этомъ.
   -- Конечно, вами руководили хорошія чувства, я знаю это, -- сказалъ ксёндзъ послѣ нѣкотораго молчанія.-- Меня огорчаетъ только одно, что вы нажили себѣ новаго врага... Это страшный человѣкъ!
   -- Э, однимъ больше, однимъ меньше!-- сказалъ Кмицицъ и наклонился къ уху ксёндза:-- Вотъ князь Богуславъ, такъ это настоящій врагъ! А то какой-то Куклиновскій! Да я и не оглянусь на него.
   

Глава XVI.

   Наконецъ, заговорилъ и грозный Арфуидъ Виттембергъ. Какой-то очень важный офицеръ привезъ въ монастырь суровое письмо съ приказомъ сдать крѣпость Миллеру. "Въ противномъ случаѣ,-- писалъ Виттембергъ,-- если вы будете упорствовать и не захотите подчиниться вышеупомянутому генералу, будьте увѣрены, что васъ ждетъ суровая кара, которая послужитъ примѣромъ другимъ. Вину всего итого вы можете приписать себѣ".
   Монахи, по своей обычной тактикѣ, рѣшили тянуть дѣло. И вновь потекли дни, когда мирные переговоры прервались грохотомъ пушекъ.
   Миллеръ заявилъ, что желаетъ ввести своихъ солдатъ въ монастырь единственно для того, чтобы предохранить его отъ разбойничьихъ шаекъ.
   Монахи отвѣчали, что коль скоро ихъ гарнизонъ оказался достаточнымъ, чтобъ оборонять монастырь противъ такого знаменитаго воина, какъ генералъ Миллеръ, то тѣмъ болѣе онъ устоитъ противъ шаекъ грабителей. Они умоляли его во имя всего святаго, во имя уваженія, которое всѣ питаютъ къ этому мѣсту, идти въ Велюнь или куда ему будетъ угодно. Подходилъ конецъ и шведскому терпѣнію. Эта покорность осажденныхъ, которые, прося о милосердіи, въ то же время, усиливали пушечный огонь, приводила въ отчаяніе и вождя, и войско. Сначала въ головѣ Мюллера не могло помѣститься, почему въ то время, когда весь край подчинился, одна эта крѣпость сопротивляется. Какая сила поддерживаетъ ее, во имя какихъ надеждъ монахи не хотятъ уступить, къ чему они стремятся, на что разсчитываютъ?
   Но время въ своемъ теченіи приносило все болѣе ясные отвѣты на эти вопросы. Сопротивленіе, впервые проявившееся здѣсь, расширялось, какъ пожаръ.
   Несмотря на свой ограниченный умъ, генералъ, въ концѣ-концовъ, понялъ, что было нужно ксёндзу Кордецкому. Садовскій очень ясно опредѣлилъ это: тутъ дѣло шло не объ этомъ скалистомъ гнѣздѣ, не объ Ясной Горѣ, не о монастырскихъ сокровищахъ, но о судьбахъ всей республики. Понялъ Миллеръ, что этотъ мирный монахъ зналъ, что дѣлалъ, что у него были опредѣленныя представленія о своей миссіи, что онъ возсталъ, какъ пророкъ, дабы своимъ могучимъ голосомъ крикнуть на востокъ и западъ, на сѣверъ и югъ: Sur sum corda!-- чтобы побѣдою своей или смертью и самопожертвованіемъ пробудить спящихъ, омыть грѣховныхъ, возжечь свѣтъ среди мрака.
   Понявъ это, старый солдатъ попросту испугался и своего врага, и своего назначенія. Вдругъ этотъ ченстоховскій "курятникъ" возросъ въ его глазахъ до размѣровъ горы, охраняемой титанами, а самому себѣ генералъ показался карликомъ, и въ первый разъ взглянулъ на свою армію, какъ на кучку ничтожныхъ червей. Имъ ли поднимать руку на эту страшную, таинственную и непобѣдимую силу? И оробѣлъ Миллеръ, и сомнѣніе мало-по-малу начало проникать въ его сердце. Да, это такъ; но на войнѣ счастье клонится то на ту, то на другую сторону. Мало ли что могло случиться? Чудесъ на свѣтѣ нѣтъ, а крѣпость такъ или иначе, въ концѣ-концовъ, должна сдаться. Наконецъ, пушки, что шлетъ, ему Виттембергъ, -- развѣ не показали онѣ своей силы подъ Краковомъ?
   "Что за чертовщина!-- думалъ Миллеръ.-- Такія стѣны не устоятъ противъ нашихъ шести тяжелыхъ дальнострѣльныхъ пушекъ, а когда это гнѣздо суевѣрія и колдовства разсыплется въ прахъ, дѣла примутъ совсѣмъ другой оборотъ и весь край успокоится".
   Въ ожиданіи большихъ пушекъ, онъ приказалъ стрѣлять изъ малыхъ. Дни войны возобновились. Но напрасно каленыя ядра падали на крыши монастырскихъ строеній, напрасно самыя искусные пушкари употребляли нечеловѣческія усилія. Только лишь вѣтеръ разнесетъ облака дыма, монастырь показывается во всемъ своемъ величіи, невредимый, со своими башнями, устремляющимися въ небо. А тутъ цѣлый рядъ случайностей, поселяющихъ панику среди осаждающихъ. То ядра пролетаютъ надъ торой и поражаютъ стоящихъ на другой сторонѣ солдатъ; то пушкарь, наводящій оружіе, упадетъ безъ жизни на землю; то дымъ скопляется въ странныя и страшныя фигуры; то порохъ въ ящикахъ воспламенится безъ всякой видимой причины.
   Солдаты, которые осмѣливались выѣзжать маленькими кучками, -- по два, по три человѣка,-- гибли безъ всякаго слѣда. Подозрѣніе падало на польскіе вспомогательные полки, которые, за исключеніемъ полка Куклиновскаго, отказались отъ всякага участія въ осадѣ и съ каждою минутой принимали все болѣе угрожающій видъ. Миллеръ погрозилъ полковнику Зброжку судить его людей, а тотъ отвѣчалъ ему прямо въ глаза, въ присутствіи всѣхъ офицеровъ: "Попробуйте, генералъ!"
   Солдаты изъ польскихъ полковъ сновали по шведскому обозу, заводили при всякомъ удобномъ и неудобномъ случаѣ ссору съ офицерами. Дѣло доходило до поединковъ, въ которыхъ шведы, какъ менѣе опытные въ дѣлѣ фехтованія, чаще всего падали жертвою. Миллеръ издалъ суровое распоряженіе противъ поединковъ и, въ концѣ-концовъ, запретилъ полякамъ входъ въ шведскій лагерь. Оба войска стояли другъ противъ друга, какъ враги, ожидающіе момента вступить въ бой.
   А монастырь оборонялся еще болѣе энергично. Оказалось, что пушки, присланныя краковскимъ воеводой, ни въ чемъ не уступали пушкамъ Миллера, а пушкари отъ долгой практики достигли почти невѣроятнаго совершенства. Шведы все это приписывали колдовству. Ихъ пушкари прямо заявляли офицерамъ, что съ силой, которая защищаетъ монастырь, не имъ бороться.
   Такъ прошло два дня. Стрѣльба почти не умолкала. Шведы бросали на монастырскія кровли куски морскаго каната, напитаннаго смолой. Наступила такая темная ночь, что, несмотря на костры и смоляныя бочки, осажденные ничего не могли видѣть.
   Среди шведовъ царствовало необычайное движеніе. Слышны были скрипъ колесъ, говоръ сотни голосовъ, ржаніе коней. Солдаты на стѣнахъ легко догадывались о томъ, что дѣлается въ непріятельскомъ лагерѣ.
   -- Конечно, пришли пушки, иначе быть не можетъ!
   Старѣйшины совѣтовались, не предпринять ли вылазки подъ предводительствомъ пана Чарнецкаго, но панъ мечникъ сѣрадзскій подалъ совершенно вѣрное мнѣніе, что непріятель, по всей вѣроятности, принялъ всѣ мѣры предосторожности и вылазка не приведетъ ни къ какому результату. Пришлось ограничиться стрѣльбой въ сѣверную и южную стороны, откуда слышался самый большій шумъ. Конечно, о результатахъ, благодаря темнотѣ, нельзя было судить.
   Наконецъ, начался день и первые его лучи освѣтили шведскую работу. Съ сѣвера и юга возвышались шанцы, надъ которыми работали тысячи человѣкъ. Между ихъ правильно высѣченными верхушками виднѣлись широкія пасти гигантскихъ пушекъ и толпы солдатъ, похожихъ издали на рой желтыхъ осъ.
   Еще не окончилась утренняя служба, какъ страшный залпъ потрясъ воздухъ, стекла въ рамахъ задребезжали и вывалились изъ своей оправы, разбиваясь въ дребезги о каменный полъ. Вся церковь наполнилась пылью отъ осыпавшейся штукатурки.
   Большія пушки заговорили.
   Начался страшный огонь, какого осажденные еще не видали. Послѣ службы монахи вышли на стѣны. Предъидущіе штурмы казались невинною забавой въ сравненіи съ этимъ страшнымъ ливнемъ огня и желѣза.
   Меньшія пушки вторили большимъ. Со всѣхъ сторонъ летѣли ядра, гранаты, связки пакли, пропитанныя смолой. Двадцатифунтовые снаряды пробивали обшивку стѣнъ и образовывали громадныя дыры". Казалось, вся монастырская ограда готова рухнуть.
   Трубачи, стоящіе на башнѣ, замѣчали, какъ она колебалась въ своемъ основаніи. Въ церкви свѣчи сами вывалились изъ подсвѣчниковъ.
   Вода, которою заливали начинающійся пожаръ и тлѣющую паклю, образовывала облака густаго, непроницаемаго пара. Наконецъ, раздался и стонъ раненыхъ, но сердца осажденныхъ были, какъ и прежде, недоступны страху. На стѣны вышли всѣ, даже женщины, дѣти и старики. Солдаты стояли твердо посреди огня, дыма, подъ дождемъ пуль и храбро отвѣчали на огонь непріятеля. Одни перетаскивали пушки съ мѣста на мѣсто, другіе заваливали проломы въ стѣнахъ камнемъ и землею.
   Женщины, съ распущенными волосами, съ горящими лицами, подавали примѣры отваги; иныя съ ведрами воды заливали гранаты, уже готовыя лопнуть. Энтузіазмъ росъ съ каждою минутой, какъ будто этотъ запахъ пороха и дыма, это море огня и желѣза обладали свойствомъ еще болѣе возвышать его. Все дѣлалось безъ команды,-- слова терялись среди ужасающаго грохота. Только пѣніе въ церкви заглушало даже голосъ пушекъ.
   Около полудня огонь прекратился. Всѣ вздохнули было полною грудью, какъ передъ главными воротами послышался звукъ трубы, и барабанщикъ, посланный Миллеромъ, предложилъ вопросъ, не хотятъ ли монахи немедленно сдаться? Ксёндзъ Кордецкій отвѣтилъ, что они подумаютъ до утра.
   Едва этотъ отвѣтъ дошелъ до Миллера, какъ атака началась снова съ еще большею энергіей.
   Отъ времени до времени отряды шведской пѣхоты подступали къ самой горѣ, какъ будто съ намѣреніемъ броситься на штурмъ, но, отраженные ружейнымъ огнемъ, возвращались въ безпорядкѣ подъ защиту собственныхъ батарей. И какъ морская волна послѣ прилива оставляетъ на пескѣ водоросли, раковины и пѣну, такъ каждая шведская волна оставляла трупы, тамъ и здѣсь разбросанные по отлогости.
   Миллеръ приказалъ стрѣлять не по башнямъ, а вдоль стѣнъ, гдѣ сопротивленіе всегда бывало слабѣе. Вскорѣ въ стѣнахъ показались пробоины, однако, не столь значительныя, чтобы пѣхота могла проникнуть во внутрь монастыря.
   Вдругъ произошелъ одинъ случай, который положилъ конецъ штурму.
   Одинъ шведскій артиллеристъ приготовился было приложить фитиль къ одному изъ самыхъ большихъ орудій, какъ вдругъ монастырское ядро угодило ему прямо въ грудь. Къ счастью, ядро попало рикошетомъ и только отбросило человѣка съ фитилемъ на нѣсколько шаговъ. Тотъ упалъ на ящикъ, на половину наполненный порохомъ, раздался страшный трескъ и клубы дыма окутали весь шведскій шанецъ. Когда дымъ разсѣялся, оказалось, что взрывъ убилъ пять артиллеристовъ и повредилъ колеса пушечнаго лафета. Эта баттарея сегодня не могла уже поддерживать огонь, пришлось прекратить его и на другихъ, потому что уже приближалась ночь.
   Слѣдующій день было воскресенье.
   Лютеранскіе священники отправляли на окопахъ свое богослуженіе и пушки молчали. Миллеръ снова обратился къ монахамъ съ безполезнымъ вопросомъ: довольно ли имъ теперь? Они отвѣчали, что выдержатъ и еще больше.
   А въ монастырѣ осматривали свои поврежденія. Они были очень значительны. Кромѣ нѣсколькихъ труповъ, оказалось, что и стѣна во многихъ мѣстахъ испорчена. Болѣе всего зла надѣлала кулеврина, стоящая на южной сторонѣ. Она до такой степени изрѣшетила стѣну, что легко было предвидѣть, что. продлись огонь еще день или два, и большая часть стѣны падетъ.
   Огромную пробоину, образовавшуюся на этой сторонѣ, уже нельзя было завалить ни балками, ни землей, ни навозомъ. Ксёндзъ Кордецкій съ тревогой осматривалъ слѣды вчерашней бомбардировки и сознавалъ полную невозможность исправить ихъ.
   Въ понедѣльникъ аттака началась снова и огромная пушка все болѣе и болѣе расширяла отверстіе. Но временный успѣхъ не дешево давался и шведамъ. Вечеромъ того же дня шведскій пушкарь убилъ на мѣстѣ племянника Миллера, котораго генералъ любилъ, какъ сына.
   Сердце стараго воина тѣмъ болѣе возгорѣлось ненавистью къ врагамъ.
   Стѣна около южной башни дала уже такія трещины, что ночью шведы начали дѣлать приготовленія къ ручному штурму. Чтобы пѣхота могла безопасно приблизиться къ крѣпости, Миллеръ приказалъ ночью насыпать рядъ маленькихъ шанцевъ вплоть до подошвы горы.
   Но ночь стояла свѣтлая и ясногорскія пушки разогнали шведскихъ землекоповъ.
   На разсвѣтѣ панъ Чарнецкій увидалъ готовую осадную машину, которую уже подкатывали къ стѣнамъ. Осажденные безъ труда разгромили ее выстрѣлами изъ пушекъ, причемъ этотъ день могъ бы считаться днемъ побѣды, еслибъ не кулеврина, неустанно продолжающая свою разрушительную работу.
   На слѣдующій день на землю спустился такой густой туманъ, что изъ монастыря не было видно ничего. Шведы приближались къ самымъ монастырскимъ стѣнамъ.
   Вечеромъ, когда пріоръ, по обычаю, обходилъ стражу, панъ Чарнецкій отвелъ его въ сторону и сказалъ:
   -- Плохо, преподобный отецъ. Наша стѣна болѣе дня не выдержитъ.
   -- Можетъ быть, этотъ туманъ и имъ стрѣлять помѣшаетъ,-- отвѣтилъ ксёндзъ Кордецкій,-- а мы тѣмъ временемъ исправимъ какія-нибудь поврежденія.
   -- Имъ туманъ мѣшать не можетъ. Разъ направленная, пушка можетъ стрѣлять хоть и ночью, а наши стѣны все валятся и валятся.
   -- Одна надежда на Бога и Пресвятую Дѣву.
   -- Конечно, конечно; а если бы намъ вылазку устроить?... Можно пожертвовать многими людьми, только бы намъ удалось заклепать горло этому адскому змѣю!
   Въ это время въ туманѣ зачернѣлась какая-то фигура и къ разговаривающимъ приблизился Бабиничъ.
   -- Смотрю, смотрю, кто это разговариваетъ, и все не вижу,-- сказалъ онъ.-- Добрый вечеръ! О чемъ идетъ рѣчь?
   -- Мы говорили о той пушкѣ. Панъ Чарнецкій предполагаетъ вылазку. Этотъ туманъ прямо навожденіе сатаны. Я ужъ назначилъ молебенъ.
   -- Святой отецъ!-- сказалъ панъ Андрей,-- съ перваго выстрѣла этой пушки она не выходитъ у меня изъ головы и я уже кое-что придумалъ. Вылазка ни къ чему не приведетъ. Но пойдемте домой; я вамъ, открою мои планы.
   -- Хорошо, идите ко мнѣ въ келью.
   Черезъ нѣсколько минутъ они сидѣли за сосновымъ столомъ въ убогой кельѣ пріора. Ксёндзъ Кордецкій и панъ Петръ внимательно вглядывались въ молодое лицо Бабинича.
   -- Вылазка ни къ чему не приведетъ, -- повторилъ панъ. Андрей.-- Это дѣло одного человѣка.
   -- Какъ такъ?-- спросилъ панъ Чарнецкій.
   -- Долженъ идти одинъ человѣкъ и взорвать эту пушку порохомъ. А сдѣлать это можно лишь во время тумана. Хорошо, еслибъ онъ переодѣлся. Или онъ проскользнетъ между шведовъ, или взберется по наружной стѣнѣ насыпи, если тамъ нѣтъ стражи.
   -- Боже мой! что же можетъ сдѣлать этотъ человѣкъ?
   -- Нужно только вложить кишку, начиненную порохомъ, въ дуло пушки, привязать къ ней нитку и подпалить эту нитку. Когда порохъ воспламенится, пушка отправится къ чор... то-есть, я хотѣлъ было сказать: лопнетъ.
   -- Эхъ, мальчикъ, что ты болтаешь? Мало ли въ нее пороха сыплютъ каждый день, а она не лопается?
   Кмицицъ разсмѣялся и поцѣловалъ рукавъ рясы пріора.
   -- Преподобный отецъ! вы святой мужъ, но въ артиллерійскомъ дѣлѣ мало понимаете. Большая разница, гдѣ помѣстить зарядъ, спереди, или сзади пушки. Спросите у пана Чарнецкаго. Если дуло ружья забить сѣномъ, то оно разрывается при выстрѣлѣ. Вотъ какая сила страшная! А что же будетъ съ пушкой, если ее зарядить съ дула?
   -- Это вѣрно. Всякій солдатъ можетъ подтвердить это,-- согласился панъ Чарнецкій.
   -- Только бы взорвать эту пушку,-- продолжалъ Кмицицъ,-- все остальное пустяки.
   -- Мнѣ все это кажется дѣломъ совершенно неосуществимымъ,-- въ раздумья произнесъ ксёндзъ Кордецкій.-- Прежде всего, кто отважится на это?
   -- Одинъ головорѣзъ, но человѣкъ рѣшительный, -- отвѣтилъ панъ Андрей,-- его зовутъ Бабиничъ.
   -- Вы?-- въ одно время вскрикнули ксёндзъ и панъ Чарнецкій.
   -- Э, святой отецъ! Я, вѣдь, былъ на исповѣди у васъ и чистосердечно разсказалъ вамъ всѣ мои похожденія. Вы знаете, что я отваживался и не на это, можете ли вы сомнѣваться, что я не рискну и теперь?... Господи, да развѣ вы не знаете меня?
   -- Вотъ это настоящій рыцарь!-- расчувствовался панъ Петръ.-- Дайте я обниму васъ!
   -- Покажите мнѣ иное средство и я не пойду,-- продолжалъ. Кмицицъ,-- но такого средства нѣтъ. Кромѣ того, я знаю понѣмецки, и они никакъ не догадаются, что я не ихъ лагеря. А такъ какъ передъ дуломъ пушки никто не стоитъ, то я исполню свою задачу раньше, чѣмъ они успѣютъ оглянуться.
   -- Панъ Чарнецкій, что вы думаете объ этомъ?-- спросилъ пріоръ.
   -- На сто человѣкъ только одинъ возвратился бы живымъ изъ этого предпріятія,-- отвѣтилъ панъ Петръ,-- но audaces fortuna javat!
   -- Мнѣ приходилось бывать и не въ такихъ передѣлкахъ, да все сходило съ рукъ, и теперь сойдетъ,-- таково ужь мое счастье! О, святой отецъ, какая разница! Прежде я лѣзъ въ огонь изъ-за прихоти, изъ-за ухарства, а теперь во славу Святой Дѣвы. Положимъ, мнѣ придется сложить свою голову, но скажите, можно ли кому-нибудь желать болѣе славной смерти, чѣмъ та, которая ожидаетъ меня?
   Ксёндзъ долго думалъ, наконецъ, сказалъ:
   -- Я удерживалъ васъ прежде, но теперь, когда дѣло идетъ о спасеніи всего отечества, я ничего не могу сказать,-- вы правы. Иди, мой сынъ: или ты счастливо возвратишься назадъ, или получишь высшую награду, которую небо можетъ дать смертному,-- вѣнецъ мученичества. Противъ воли моей я говорю тебѣ: иди, я не въ силахъ удерживать тебя!... Наша молитва и благословеніе Божіе пойдутъ за тобою...
   -- Съ такими проводниками я пойду смѣло на встрѣчу самой смерти!
   -- Возвращайся, ратникъ Божій, возвращайся къ намъ невредимымъ, потому что мы полюбили тебя. Да приведетъ тебя къ намъ Богъ, дитя мое, мой сынъ возлюбленный!...
   Черезъ часъ, среди глубокой ночи, панъ Кмицицъ постучался въ дверь кельи пріора.
   Ксёндзъ Кордецкій и панъ Петръ еле узнали его,-- такъ онъ походилъ на шведа. Усы его были зачесаны кверху, шляпа надвинута на бекрень. Однимъ словомъ, вполнѣ рейтеръ знатнаго происхожденія.
   -- Ей-Богу, поневолѣ схватишься за саблю при видѣ васъ!-- воскликнулъ панъ Петръ.
   -- Свѣчу дальше!-- сказалъ Кмицицъ,-- я вамъ покажу...
   И когда ксёндзъ Кордецкій отставилъ свѣчку, панъ Андрей положилъ на столъ кишку длиною въ полтора фута и толщиною въ руку взрослаго мужчины, наполненную порохомъ. Съ одного конца свѣшивался фитиль, пропитанный сѣрой.
   -- Ну,-- самодовольно сказалъ онъ,-- достаточно вложить этой кулевринѣ въ пасть этотъ мѣшочекъ и подпалить его, чтобъ она разлетѣлась въ дребезги.
   -- А чѣмъ вы будете подпаливать?-- спросилъ ксёндзъ Кордецкій
   -- Въ томъ-то вся и задача, потому что я долженъ буду высѣкать огонь. У меня и кремень, и огниво, и трутъ, все въ исправности, но я боюсь, какъ бы меня не услыхали. Фитиль, надѣюсь, не погаснетъ, но мнѣ нельзя будетъ смотрѣть за нимъ, за мною могутъ пуститься въ погоню, а прямою дорогой идти въ монастырь мнѣ нельзя.
   -- Отчего нельзя?
   -- Взрывъ можетъ убить меня. Какъ только я увижу, что фитиль загорѣлся, я долженъ изо всей мочи бѣжать и спрятаться гдѣ-нибудь за шанцемъ, шагахъ въ пятидесяти отъ пушки. Послѣ взрыва мнѣ можно будетъ направиться и къ монастырю.
   -- Боже, Боже! сколько опасностей!-- вздохнулъ пріоръ.
   -- Святой отецъ, я такъ увѣренъ въ своемъ благополучномъ возвращеніи, что мнѣ даже не жалко разставаться съ вами. Ну, будьте здоровы и молите Бога, чтобы Онъ помогъ мнѣ... А теперь не проводите ли вы меня до воротъ?
   -- Какъ? Развѣ вы хотите идти сейчасъ?-- изумился панъ Чарнецкій.
   -- Чего же мнѣ ждать? Разсвѣта или ясной погоды?-- разсмѣялся Кмицицъ.
   Черезъ нѣсколько минутъ панъ Петръ и ксёндзъ Кордецкій стояли на валу и вглядывались въ туманную даль, разстилающуюся передъ ними.
   -- Пошелъ!...-- прошепталъ ксёндзъ Кордецкій.
   t -- Пошелъ!...-- отвѣтилъ панъ Петръ.-- Господи! онъ даже не старается идти тише. Слышите его шаги? Снѣгъ скрипитъ!
   Но мало-по-малу шаги и скрипъ снѣга замолкли въ отдаленіи.
   -- Знаете что, преподобный отецъ?-- спросилъ панъ Чарнецкій.-- По временамъ мнѣ кажется, что ему все удастся, и я объ немъ не безпокоюсь... Пошелъ, все равно какъ бы пошелъ выпить чарку водки... Что за мужество у этого человѣка! Онъ или раньше времени сложитъ свою голову, или современемъ будетъ гетманомъ... Гм... еслибъ онъ не служилъ Святой Дѣвѣ, я счелъ бы его за... Впрочемъ, все равно!... Дай ему, Боже, счастья,-- другаго такого рыцаря нѣтъ во всей республикѣ.
   -- Какъ темно, какъ темно!-- сказалъ ксёндзъ Кордецкій,-- а они послѣ послѣдней нашей вылазки держатся на-сторожѣ. Онъ можетъ просто наткнуться на цѣлый отрядъ.
   Вдругъ передъ двумя разговаривающими показалась третья фигура. То былъ мечникъ сѣрадзскій.
   -- Что такое? Зачѣмъ вы здѣсь?-- спросилъ онъ.
   -- Бабиничъ пошелъ охотникомъ взорвать кулеврину.
   -- Какъ такъ?
   -- Взялъ кишку съ порохомъ, шнуръ, огниво... и пошелъ. Панъ Замойскій схватился обѣими руками за голову.
   -- Іисусъ, Марія! Іисусъ, Марія!... И одинъ?... Да кто-жь ему позволилъ?... Вѣдь, это безуміе, вѣдь, это невозможно!
   -- Я!-- отвѣтилъ ксёндзъ Кордецкій.-- Для Бога все возможно, даже и его счастливое возвращеніе... Помолимся за него...
   Они опустились на колѣни. Прошло четверть часа, полчаса, часъ -- длинный, какъ столѣтіе.
   -- Кажется, ничего не будетъ!-- сказалъ панъ Петръ и вздохнулъ съ облегченіемъ.
   Вдругъ вдалекѣ, какъ будто изъ-подъ земли, поднялся огромный огненный столбъ и страшный грохотъ огласилъ всю окрестность.
   -- Взрывъ, взрывъ!-- вскричалъ панъ Чарнецкій.
   За первымъ взрывомъ послѣдовало нѣсколько другихъ.
   На стѣну высыпалъ народъ. Гарнизонъ, не зная, въ чемъ дѣло, схватился за оружіе. Изъ келій начали появляться монахи.
   -- Что такое? что такое?-- слышалось съ разныхъ сторонъ.
   -- Шведская пушка лопнула!-- кричалъ одинъ изъ пушкарей
   Ксендзъ Кордецкій все молился на колѣняхъ.
   Наконецъ, ночь начинала блѣднѣть, а Бабиничъ все еще не возвращался въ крѣпость.
   

Глава XVII.

   Что же было съ паномъ Андреемъ и какимъ образомъ онъ осуществилъ свои намѣреніи?
   Первое время онъ шелъ, нѣсколько минутъ прислушиваясь по сторонамъ. Вокругъ все было такъ тихо, что отголоски его шаговъ ясно слышались среди окружающаго безмолвія. Онъ боялся поскользнуться и упасть, а въ особенности замочить свою драгоцѣнную кишку.
   Черезъ полчаса онъ услыхалъ прямо передъ собою легкій шумъ.
   "Ага! поставили стражу... Вылазка научила ихъ осторожности!" -- подумалъ онъ и осторожно началъ подвигаться впередъ.
   Его радовало, что онъ не заблудился, хотя вокругъ царствовалъ глубокій мракъ.
   "Тѣ шанцы дальше... значитъ, я иду по вѣрной дорогѣ".
   Онъ разсчитывалъ, что передъ самыми шанцами нѣтъ шведскихъ солдатъ, -- да и что они стали бы тамъ дѣлать?-- и что -ему въ темнотѣ удастся проскользнуть между патрулями.
   На душѣ его было легко.
   Прежняя безумная, дерзкая отвага вновь охватила его.
   Взорвать гигантскую кулеврину, оказать неоцѣнимую услугу осажденнымъ,-- это, конечно, очень много значило. Но, кромѣ того, какъ онъ насолитъ шведамъ, какъ Миллеръ будетъ скрежетать зубами, съ какою безсильною злобой смотрѣть на монастырскія стѣны... По временамъ пану Андрею хотѣлось расхохотаться.
   Онъ сказалъ правду отцу Кордецкому: въ душѣ его не было ни тѣни страха или безпокойства; ему и на умъ не приходило, какой страшной опасности онъ подвергается. Онъ шелъ такъ, какъ идетъ мальчишка за яблоками въ чужой огородъ. Припомнились ему прежнія времена, когда онъ, съ двумя сотнями такихъ же головорѣзовъ, прокрадывался въ тридцатитысячный лагерь Хованскаго. Передъ нимъ встали, какъ живые, его товаварищи: Кокосиньскій, великанъ Кульвецъ-Гиппоцентаврусъ, тонкоголосый Раницкій и другіе. Кмицицъ вздохнулъ.
   "Теперь понадобились бы, скоты,-- невольно прошепталъ онъ,-- въ одну ночь можно было бы шесть пушекъ взорвать".
   Тутъ чувство одиночества стѣснило его сердце, но не надолго. Вдругъ онъ вспомнилъ Александру и любовь заговорила въ немъ съ непобѣдимою силой. Онъ чувствовалъ, какъ слезы поневолѣ наполняли его глаза. Хоть бы эта дѣвушка могла увидать его теперь! Какъ обрадовалась бы она! Она думаетъ еще, что онъ служитъ шведамъ... Хорошо служитъ! Окажетъ онъ имъ сейчасъ услугу! Что-то будетъ, когда она узнаетъ обо всемъ? Что подумаетъ?... Должно быть, скажетъ: "Вздорный онъ человѣкъ, но если дойдетъ до дѣла, то никто не отважится на то, на что отважится онъ,-- куда другіе не пойдутъ, онъ пойдетъ смѣло!... Вотъ онъ каковъ, панъ Андрей!"
   "Да я и не то еще покажу!" -- промелькнула въ головѣ Кмицица хвастливая мысль.
   Однако, все это не мѣшало ему помнить, куда и зачѣмъ онъ идетъ, словно волкъ на ночную добычу. Онъ обернулся назадъ. Ни церкви, ни монастыря! Все покрыто густымъ, непроницаемымъ покровомъ мрака. Кмицицъ сообразилъ по времени, что онъ долженъ былъ зайти далеко и шанецъ находится отъ него въ нѣсколькихъ шагахъ.
   "Интересно знать, стоитъ ли здѣсь стража?" -- подумалъ онъ, но не успѣлъ пройти двухъ шаговъ, какъ вдругъ передъ нимъ послышался топотъ мѣрныхъ лошадиныхъ шаговъ и голоса:
   -- Кто идетъ?
   Панъ Андрей остановился, какъ вкопанный. Ему стало жарко.
   -- Свои.
   -- Лозунгъ?
   -- Упсала!
   -- Отвѣтъ?
   -- Корона!,
   Очевидно, это смѣнялась стража.
   "Погодите, покажу я вамъ Упсалу и корону!" -- пробормоталъ Кмицицъ.
   Обстоятельства положительно счастливо складывались для него. Онъ легко могъ перейти страшную линію во время перемѣны стражи и идти по слѣдамъ смѣнившихся солдатъ. А вотъ и шанецъ. Солдаты поворотили въ сторону, а панъ Андрей поспѣшно спустился въ ровъ.
   Начинало разсвѣтать. Панъ Андрей и за то поблагодарилъ небо, иначе ощупью онъ едва ли могъ бы отыскать пушку. Теперь, поднявъ голову кверху, онъ увидалъ надъ собою черную линію, обозначающую край батареи, и такія же черные контуры корзинъ съ землею, между которыми стояли пушки.
   Подвигаясь медленно вдоль рва, онъ отыскалъ, наконецъ, и свою кулеврину.
   Кмицицъ остановился и началъ прислушиваться. Съ шанцевъ слышался какой-то шумъ. Вѣроятно, пѣхота стояла въ готовности около пушекъ. Впрочемъ, самое возвышеніе шанца закрывало Кмицица^ его могли услыхать, но не увидать ни въ какомъ случаѣ. Теперь вся задача заключалась въ томъ, чтобъ снизу вскарабкаться къ пушкѣ, которая высоко поднималась надъ его головой. По счастью, бока рва были довольно отлоги и, кромѣ того, земляная насыпь не успѣла замерзнуть, благодаря оттепели
   Кмицицъ началъ тихо подниматься наверхъ. Прошло четверть часа и онъ рукой ухватился за край отверстія пушки. Приходилось висѣть въ воздухѣ, но сила пана Андрея помогла ему продержаться въ такомъ положеніи до тѣхъ поръ, пока онъ не засунулъ кишки съ порохомъ въ пасть пушки.
   "Вотъ тебѣ колбаса, собака!-- пробормоталъ онъ.-- Только смотри, не подавись!"
   Онъ спустился на земь и началъ разыскивать конецъ шнура, прикрѣпленнаго къ концу кишки.
   Вотъ теперь-то и предстояла самая большая трудность, когда нужно было высѣчь огонь и подпалить шнурокъ.
   Кмицицъ началъ тихонько ударять кремнемъ объ огниво, какъ, вдругъ кто-то окликнулъ его сверху по-нѣмецки:
   -- Кто тамъ?
   -- Это я, Гансъ,-- не колеблясь, отвѣтилъ Кмицицъ,-- чортъ. угораздилъ меня уронить шомполъ. Вотъ я и высѣкаю огонь, чтобы разыскать его.
   -- Ну, твое счастье, что не стрѣляютъ, а то у тебя сорвало бы голову.
   "Ага!-- подумалъ Кмицицъ.-- Значитъ, кулеврина заряжена и помимо меня. Тѣмъ лучше".
   Въ эту минуту пропитанный сѣрою шнуръ загорѣлся и синеватыя искорки начали пробѣгать кверху по его поверхности.
   Кмицицъ пустился бѣжать вдоль рва во всю мочь, не соблюдая уже обычной осторожности, но едва успѣлъ сдѣлать двадцать шаговъ, какъ любопытство превозмогло въ немъ сознаніе страшной опасности.
   "А ну, какъ шнурокъ погасъ?... Сыро въ воздухѣ!" -- подумалъ онъ и обернулся назадъ. Огонекъ еще виднѣлся, но уже гораздо выше, чѣмъ прежде.
   "Охъ, не близко ли я остановился?" -- задалъ онъ себѣ вопросъ и безотчетный страхъ охватилъ его.
   Онъ вновь пустился бѣжать, но споткнулся о камень и упалъ. Почти въ то же мгновеніе раздался ужасающій грохотъ, земля заколебалась; каменья, куски льда, земля, желѣзо и дерево со свистомъ пронеслись мимо его ушей, и сознаніе оставило его.
   Потомъ послышались новые взрывы. То ящики съ порохомъ, стоящіе около пушки, воспламенились отъ одного сотрясенія.
   Но Кмицицъ уже ничего не слыхалъ. Онъ лежалъ, какъ мертвый.
   Онъ не слыхалъ, какъ вскорѣ, послѣ воцарившейся мертвой тишины, раздались людскіе стоны, крики и призывъ на помощь; какъ на мѣсто взрыва сбѣжалась чуть не половина шведскихъ и союзныхъ польскихъ войскъ, какъ потомъ пріѣхалъ Миллеръ въ сопровожденіи всего штаба.
   Шумъ и безпорядокъ длились долго, долго, прежде чѣмъ изъ безпорядочныхъ показаній шведскій генералъ узналъ правду, что кулеврина взорвана кѣмъ-то съ умысломъ. Начались розыски и передъ утромъ солдаты отыскали лежащаго во рвѣ Кмицица.
   Оказалось, что онъ только оглушенъ и отъ сотрясенія потерялъ на время способность владѣть руками и ногами. Такъ продолжалось цѣлый день, но, благодаря усиліямъ врачей, больной вечеромъ могъ предстать передъ Миллеромъ. Самъ генералъ занялъ мѣсто посрединѣ стола въ своей квартирѣ; по сторонамъ его размѣстились князь Гескій, Вжещовичъ, Садовскій, болѣе крупные изъ шведскихъ офицеровъ, а изъ польскихъ Зброжекъ, Калиньскій и Куклиновскій.
   Этотъ послѣдній при видѣ Кмицица весь посинѣлъ, глаза его разгорѣлись какъ два раскаленныхъ угля, усы'задрожали.
   -- Я знаю этого молодца,-- сказалъ онъ, не ожидая разспросовъ генерала.-- Онъ изъ ченстоховскаго Гарнизона. Зовутъ его Бабиничъ!
   Кмицицъ молчалъ.
   Лицо его было блѣдно, но спокойно, глаза, попрежнему, гордо смотрѣли на присутствующихъ.
   -- Это вы взорвали кулеврину?-- спросилъ Миллеръ.
   -- Я!-- отвѣтилъ Кмицицъ.
   -- Какимъ образомъ?
   Кмицицъ разсказалъ, не утаивая ничего. Офицеры съ изумленіемъ переглянулись другъ съ другомъ.
   -- Герой!...-- шепнулъ Садовскому князь Гескій.
   А Садовскій наклонился къ Вжещовичу:
   -- Графъ Вейгардъ, ну, что, возьмемъ мы эту крѣпость при такихъ защитникахъ?... Какъ думаете вы, сдадутся они?
   А Кмицицъ, между тѣмъ, закончилъ свое показаніе:
   -- Въ крѣпости много людей, готовыхъ на такія дѣла. Вы не знаете ни дня, ни часа.
   -- У меня въ обозѣ на всѣхъ хватитъ по висѣлицѣ!-- отвѣтилъ Миллеръ.
   -- Это мы знаемъ. Но Ясной Горы вы не возьмете, пока тамъ останется въ живыхъ хоть одинъ человѣкъ.
   Наступила минута молчанія. Наконецъ, Миллеръ вновь спросилъ:
   -- Ваше имя Бабиничъ?
   Панъ Андрей нашелъ, что послѣ всего происшедшаго, въ присутствіи близкой смерти, ему нѣтъ надобности скрывать свое настоящее имя. Пусть люди забудутъ о винахъ и преступленіяхъ, соединенныхъ съ нимъ, пусть оно покроется славой.
   -- Мое имя не Бабиничъ,-- отвѣтилъ онъ съ оттѣнкомъ гордости,-- я Андрей Кмицицъ, полковникъ литовскаго ополченія.
   Куклиновскій вдругъ вскочилъ съ мѣста, какъ сумасшедшій, вытаращилъ глаза, ударилъ себя по бедрамъ и закричалъ:
   -- Генералъ, прошу васъ выйти со мной на минуту, на одну минуту, безъ проволочекъ.
   Польскіе офицеры заволновались, къ великому удивленію шведовъ, которымъ имя Кмицица ничего не говорило. Они сразу, однако, поняли, что это не простой солдатъ, когда Зброжекъ всталъ и, приблизившись къ полковнику, проговорилъ:
   -- Полковникъ! я ничѣмъ не могу помочь вамъ въ вашемъ положеніи, но прошу васъ, дайте мнѣ руку.
   Кмицицъ высоко поднялъ голову и окинулъ его презрительнымъ взглядомъ.
   -- Я не подаю руки измѣнникамъ!-- сухо отвѣтилъ онъ.
   Лицо Зброжка покрылось густою краской; стоявшій за нимъ Калиньскій тоже попятился назадъ.
   Въ это время въ сосѣдней комнатѣ Куклиновскій осаждалъ Миллера:
   -- Генералъ, для васъ фамилія Кмицицъ ничего не значитъ, а, вѣдь, это первый солдатъ и первый полковникъ во всей республикѣ. Всѣ его знаютъ, это имя знакомо всѣмъ! Когда-то онъ служилъ Радзивиллу, а теперь, какъ видно, перешелъ на сторону Яна Казиміра. Среди солдатъ нѣтъ ему равнаго,-- развѣ только я одинъ. Только онъ одинъ могъ идти въ одиночку взорвать пушку. По этому одному вы можете узнать его. Это онъ такъ щипалъ Хованскаго, что тотъ назначилъ награду за его голову. Это самый опасный человѣкъ во всемъ краю...
   -- Да что-жь вы похвалы ему читать собираетесь, что ли?-- съ гнѣвомъ перебилъ Миллеръ.-- Что онъ опасенъ, я знаю самъ, по личному опыту.
   -- Какъ вы думаете съ нимъ поступить?
   -- Я приказалъ бы его повѣсить, но самъ солдатъ и умѣю цѣнить воинскую отвагу. Притомъ, онъ дворянинъ хорошаго рода... Я его разстрѣляю и не дальше, какъ сегодня.
   -- Ваше превосходительство, не мнѣ учить знаменитѣйшаго воина и политика нашего времени, но я позволю себѣ сказать, что Кмицицъ человѣкъ черезъ-чуръ извѣстный... Если вы сдѣлаете это, хоругви Зброжка и Калиньскаго сегодня же уйдутъ отъ насъ и перейдутъ къ Яну Казиміру.
   -- Коли такъ, то я прикажу всѣхъ ихъ изрубить въ куски!-- крикнулъ Миллеръ.
   -- Ваше превосходительство, уничтоженія двухъ хоругвей скрытъ невозможно, и разъ объ этомъ узнаетъ польское войско, оно все цѣликомъ отступится отъ Карла Густава... Вы знаете, что они и безъ того колеблются... Гетманы не заслуживаютъ довѣрія. Панъ Конецпольскій съ шестью тысячами отборной конницы состоитъ при особѣ нашего короля. Сохрани Богъ, если и онъ измѣнить намъ!... Да, наконецъ, вырѣзать двѣ хоругви не такъ-то легко и, въ крайнемъ случаѣ, они могутъ вступить въ переговоры съ гарнизономъ крѣпости...
   -- Сто тысячъ чертей!... Чего же вы хотите? Чтобъ я даровалъ жизнь этому Кмицицу? Такъ этого быть не можетъ!
   -- Я хочу, чтобъ вы отдали его мнѣ.
   -- А вы что сдѣлаете съ нимъ?
   -- Я... съ него сдеру съ живаго кожу...
   -- Вамъ незнакомо его настоящее имя, а оказывается, вы его знаете. Что вы имѣете противъ него?
   -- Я узналъ его только въ Ченстоховѣ, когда вы посылали меня для переговоровъ съ монахами.
   -- За что же вы хотите мстить ему?
   -- Ваше превосходительство, я хотѣлъ его привлечь къ нашъ лагерь, а онъ, пользуясь тѣмъ, что я говорилъ съ нимъ какъ частный человѣкъ, оскорбилъ меня, Куклиновскаго, такъ, какъ меня еще никто не оскорблялъ.
   -- Что же онъ сдѣлалъ съ вами?
   Куклиновскій вздохнулъ и заскрежеталъ зубами.
   :-- Лучше не говорить о томъ... Отдайте его мнѣ... Онъ и такъ обреченъ смерти, а я хотѣлъ бы немного потѣшиться надъ нимъ передъ этимъ... О, тѣмъ болѣе, что это Кмицицъ, котораго я до тѣхъ поръ такъ уважалъ и который такъ заплатилъ мнѣ за это!... Отдайте его мнѣ, генералъ! И для васъ это будетъ лучше, потому что злоба Зброжка, Калиньскаго, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, и всего польскаго рыцарства обрушится на меня, а я ужь съумѣю отгрызнуться отъ нихъ... Ни волненія, ни бунта -- ничего не будетъ. Я прикажу обтянуть себѣ бубенъ шкурой Кмицица...
   Миллеръ задумался вдругъ въ глазахъ его мелькнуло подозрѣніе.
   -- Куклиновскій!-- сказалъ онъ,-- можетъ быть, вы хотите его спасти?
   Куклиновскій разсмѣялся тихо, но такимъ адскимъ смѣхомъ, что Миллеръ пересталъ сомнѣваться.
   -- Можетъ быть, вы и правы,-- сказалъ онъ,-- берите его.
   Миллеръ возвратился въ сосѣднюю комнату и объявилъ собравшимся тамъ офицерамъ:
   -- За заслуги пана Куклиновскаго я отдаю ему плѣнника въ полное распоряженіе.
   Наступила минута молчанія, только Зброжекъ спросилъ:
   -- А что панъ Куклиновскій намѣревается дѣлать съ плѣнникомъ?
   Всегда согбенный, панъ Куклиновскій вдругъ выпрямился, губы его сложились въ зловѣщую усмѣшку, зрачки запрыгали.
   -- Кому не понравится то, что я сдѣлаю съ плѣнникомъ,-- сказалъ онъ,-- извѣстно, гдѣ меня можно найти...-- и онъ приблизился къ Кмицицу:-- Ну, миленькій, пойдемъ со мной... пойдемъ, славный рыцарь. Слабъ ты немного, ухода нѣжнаго требуешь... Вотъ я позабочусь о тебѣ!
   -- Подлецъ!-- отвѣтилъ Кмицицъ.
   -- Хорошо, хорошо, гордая душа! Пойдемъ.
   Куклиновскій приказалъ одному изъ своихъ солдатъ привязать Кмицица на веревку и вести за нимъ.
   Кмицицъ видѣлъ, что смерть его приближается, и началъ горячо молиться. Онъ такъ углубился въ свои мысли, что не слыхалъ словъ Куклиновскаго, не обращалъ вниманія на дорогу и опомнился только въ пустомъ полуразвалившемся сараѣ, стоящемъ въ чистомъ полѣ, не вдалекѣ отъ квартиръ полка Куклиновскаго.
   -- Маршъ въ лагерь!-- скомандовалъ полковникъ одному изъ солдатъ.-- Привезти сюда веревокъ и мазницу со смолой!
   Солдатъ пришпорилъ коня и черезъ четверть часа возвратился съ веревками и факеломъ.
   -- Раздѣньте этого красавчика донага!-- сказалъ Куклиновскій.-- Связать ему сзади руки и ноги, а потомъ подтянуть на балкѣ!
   -- Подлецъ!-- повторилъ Кмицицъ.
   -- Хорошо, хорошо!... Мы поговоримъ еще,-- времени у насъ много.
   Солдаты сорвали одежду съ пана Кмицица, положили его на земь, связали ему руки и ноги однимъ концомъ длинной веревки и перекинули другой солдату, сидящему верхомъ на балкѣ.
   -- Теперь поднять его кверху, -- распоряжался Куклиновскій.-- Такъ!... Завязать веревку вверху. Пусти!
   Веревка скрипнула и панъ Андрей повисъ горизонтально въ нѣсколькихъ футахъ надъ землей.
   Куклиновскій обмочилъ помазокъ въ горящей мазницѣ и подошелъ къ нему.
   -- Ну, что, панъ Кмицицъ? Я говорилъ, что во всей Польшѣ только два полковника: я да вы! А вы не хотѣли вступить въ дружбу съ Куклиновскимъ и толкнули его? Хорошо, миленькій, ты былъ правъ! Общество Куклиновскаго не для тебя, потому что Куклиновскій-то, какъ оказывается, почище тебя будетъ. Славенъ полковникъ панъ Кмицицъ, нечего говорить, а Куклиновскій его въ рукахъ держитъ, а Куклиновскій ему бочокъ поджаритъ.
   -- Подлецъ!-- въ третій разъ сказалъ Кмицицъ.
   -- Да, да... бочокъ поджаритъ!-- докончилъ Куклиновскій и прикоснулся помазкомъ къ боку Кмицица.
   Въ это время около сарая послышался конскій топотъ.
   -- Кого тамъ черти несутъ?-- проворчалъ полковникъ.
   Двери сарая скрипнули и на порогѣ показалась фигура какого-то солдата.
   -- Панъ полковникъ!-- сказалъ онъ,-- генералъ Миллеръ немедленно желаетъ видѣть васъ.
   -- А, это ты старикъ? На кой чортъ понадобился я Миллеру? Кто пріѣзжалъ отъ него?
   -- Какой-то шведскій офицеръ... Едва коня не загналъ... Отдалъ приказъ и тотчасъ же поскакалъ назадъ.
   -- Хорошо!-- сказалъ Куклиновскій и повернулся къ Кмицицу:-- Тебѣ было жарко, миленькій,-- прохладись немного... Я сейчасъ же возвращусь назадъ. Не безпокойся, тогда еще потолкуемъ.
   -- А что съ плѣнникомъ дѣлать?-- спросилъ одинъ изъ солдатъ.
   -- Оставить его такъ. Я вернусь скоро. Пусть кто-нибудь поѣдетъ со мною.
   Полковникъ вышелъ въ сопровожденіи одного солдата. Осталось только трое, но вскорѣ въ сарай вошли еще трое.
   -- Можете идти спать, -- сказалъ тотъ, который передалъ Куклиновскому приказъ Миллера,-- полковникъ приказалъ намъ держать стражу.
   -- Мы лучше останемся...-- отвѣтилъ одинъ изъ первыхъ трехъ солдатъ.
   Вдругъ голосъ его оборвался. Раздался какой то страшный, нечеловѣческій крикъ. Солдатъ судорожно взмахнулъ руками и упалъ на земь, словно пораженный громомъ.
   Въ ту же самую минуту двое вновь прибывшихъ бросились на остальныхъ двухъ солдатъ папа Куклиновскаго. Загорѣлась страшная борьба при невѣрномъ свѣтѣ горящей смолы. Вотъ какія-то двѣ тѣни тяжело рухнули на земь послышалось предсмертное хрипѣніе умирающихъ и голосъ, который показался Кмицицу знакомымъ, заговорилъ:
   -- Ваша милость, это я, Кемличъ, и мои сыновья! Мы ужь съ утра сторожимъ васъ, съ утра высматриваемъ... Да что-жь вы, скоты эдакіе? Развязать пана полковника, духомъ, живо!
   И прежде чѣмъ Кмицицъ могъ сообразить, что дѣлается вокругъ него, надъ нимъ наклонились двѣ громадныхъ, лохматыхъ головы Козьмы и Даміана. Веревки упали и Кмицицъ, шатаясь, сталъ на ноги. Его блѣдныя, дрожащія губы едва умѣли произнести:
   -- Это вы?... Спасибо.
   -- Это мы!-- отвѣтилъ старикъ.-- Пречистая Владычица! о!... Вы бы одѣлись, ваша милость... Живо, дурачье!
   И онъ началъ подавать Кмицицу платье.
   -- Лошади стоятъ тутъ, за дверью. Дорога отсюда свободная. Правда, стража стоитъ и не впуститъ никого, но выпуститъ кого угодно. Да мы, кромѣ того, и пароль знаемъ. Какъ вы себя чувствуете?
   -- Онъ мнѣ бокъ обжогъ, но не много. Ноги не слушаются.
   -- А вы выпейте горѣлки.
   Кмицицъ жадно схватилъ манерку старика, отпилъ половину и вздохнулъ свободною грудью.
   -- Озябъ я... Теперь мнѣ лучше.
   Онъ сѣлъ на окраину закрома.
   Дѣйствительно, силы начали возвращаться къ нему и онъ уже вполнѣ сознательно разсматривалъ зловѣщія лица трехъ Кемличей.
   -- Ваша милость, пора! Кони ждутъ!-- проговорилъ старикъ.
   Но въ панѣ Андреѣ проснулся прежній Кмицицъ.
   -- О, нѣтъ!-- вскрикнулъ онъ,-- теперь моя очередь.
   Кемличи переглянулись другъ съ другомъ, но не посмѣли сказать ни слова.
   Кровь ключомъ кипѣла въ жилахъ пана Андрея, а глаза свѣтились въ темнотѣ, какъ двѣ свѣчки. То, что онъ дѣлалъ теперь, было безуміемъ, за которое онъ могъ поплатиться жизнью. Но, вѣдь, и вся его жизнь была ни чѣмъ инымъ, какъ рядомъ такихъ же безумныхъ поступковъ. У него страшно болѣлъ бокъ, но онъ думалъ только о Куклиновскомъ и готовъ былъ ждать его хоть до утра.
   -- Слушайте! Миллеръ дѣйствительно вызывалъ его?
   -- Нѣтъ. Это я выдумалъ, чтобъ легче съ тѣми справиться. Съ пятерыми было бы труднѣй, кто нибудь поднялъ бы крикъ.
   -- Хорошо. Онъ возвратится сюда одинъ или съ провожатыми? Если съ нимъ будутъ нѣсколько человѣкъ, ударить на нихъ тотчасъ же. Только меня оставьте здѣсь. Потомъ на коней!... Пистолеты есть у кого-нибудь?
   -- У меня,-- отвѣтилъ Козьма.
   -- Заряженъ? Да? Хорошо. Если онъ возвратится одинъ, схватить его и заткнуть ему ротъ. Можно его же собственною шапкой...
   -- Слушаю!-- сказалъ старикъ.-- Ваша милость позволитъ намъ обыскать тѣхъ солдатъ? Мы, вѣдь, люди бѣдные...
   -- Нѣтъ! Держаться на-сторожѣ. Что найдете у Куклиновскаго, все ваше.
   -- Если онъ возвратится одинъ, тогда я ничего не боюсь. Стану за дверью и...
   Въ это время послышался лошадиный топотъ. Кмицицъ вскочилъ съ мѣста и сталъ въ тѣни, возлѣ стѣнки. Козьма и Даміанъ заняли постъ у входа, какъ два кота, стерегущіе мышь.
   -- Одинъ!-- сказалъ старикъ, потирая руки.
   Топотъ слышался все яснѣй, наконецъ, вдругъ прекратился.
   Вмѣсто этого, за дверью послышался голосъ:
   -- Выйди кто-нибудь подержать коня!
   Настала минута молчанія. До ушей Кмицица долетѣлъ слѣдующій разговоръ:
   -- Это ты Кемличъ? Что за чертовщина! Взбѣсился ты, что ли, или оглупѣлъ?!... Ночь. Миллеръ спитъ. Стража меня не хочетъ впускать, говорятъ, что ни одинъ офицеръ не выѣзжалъ!... Что это значитъ?
   -- Офицеръ ждетъ вашу милость здѣсь въ сараѣ... Онъ пріѣхалъ сейчасъ же послѣ вашего отъѣзда,-- говоритъ, что разминовался съ вами.
   -- Что бы это такое могло быть?... А плѣнникъ?
   -- Виситъ.
   Дверь скрипнула и Куклиновскій вошелъ въ сарай, но едва успѣлъ сдѣлать одинъ шагъ, какъ двѣ желѣзныхъ руки крѣпко стиснули его горло. Козьма и Даміанъ съ ловкостью отважныхъ разбойниковъ повалили его на земь и въ одну минуту законопатили ему ротъ.
   Тогда на средину выступилъ Кмицицъ съ горящимъ помазкомъ въ рукахъ.
   -- О, это панъ Куклиновскій!... Теперь я долженъ переговоритъ съ вами кое-о-чемъ.
   Лицо Куклиновскаго все посинѣло, жилы на лбу напряглись, но въ его налитыхъ кровью глазахъ виднѣлось больше изумленія, чѣмъ страха.
   -- Раздѣть его и на балку!-- закричалъ Кмицицъ.
   Козьма и Даміанъ начали раздѣвать его съ такимъ усердіемъ, какъ будто вмѣстѣ съ одеждой хотѣли содрать съ него кожу.
   Кмицицъ подбоченился и заговорилъ насмѣшливымъ тономъ:
   -- Что, панъ полковникъ,-- кто лучше: Кмицицъ или Куклиновскій?
   Онъ схватилъ помазокъ и приблизился еще на одинъ шагъ.
   -- Твой лагерь въ нѣсколькихъ шагахъ, тысячи твоихъ злодѣевъ сбѣгутся на твой крикъ... Жаль, что твой шведскій генералъ далеко, а ты самъ висишь на балкѣ, тамъ, гдѣ ты меня собирался поджаривать... Такъ знай же Кмицица! Ты хотѣлъ равняться съ нимъ, входить съ нимъ въ дружбу?... Ты, ночной воръ, гадина, рабъ?... Я приказалъ бы зарѣзать тебя кухоннымъ ножомъ, какъ драчливаго пѣтуха, но предпочитаю поджарить тебя, какъ ты раньше хотѣлъ поступить со мною...
   Онъ ткнулъ горящимъ помазкомъ въ бокъ Куклиновскаго.
   -- Ну, довольно, чтобъ ты помнилъ Кмицица. Ты повисишь до утра, да проси Бога, чтобъ тебя развязали, пока ты не замерзнешь... Эй, коня!...
   Черезъ полчаса вокругъ четырехъ нашихъ всадниковъ разстилались только пустыя поля. Кмицицъ ѣхалъ впереди, Кемличи въ нѣсколькихъ шагахъ позади его и въ полголоса переругивались.
   -- Кошелекъ... это хорошо, -- ворчалъ старикъ,-- а кольца? У него на пальцахъ были перстни съ каменьями.
   -- Я позабылъ снять,-- сказалъ Козьма.
   -- Чтобъ вы издохли! Забыли снять!... Врете, собаки...
   -- Такъ пойдите и посмотрите сами!-- отвѣтилъ Даміанъ.
   -- Врете, мерзавцы! Старика отца обижать?... Господи! И зачѣмъ я породилъ васъ на свѣтъ Божій?... Подохнете безъ моего благословенія!
   Кмицицъ задержалъ своего коня.
   -- Подъѣзжай кто-нибудь сюда!
   Старикъ пришпорилъ своего коня.
   -- Сколько миль до силезской границы?... Не далеко, говоришь ты?... А на шведскіе отряды мы не наткнемся по дорогѣ?
   -- Нѣтъ; всѣ стоятъ подъ Ченстоховомъ. Развѣ, если Богъ нашлетъ кого-нибудь, въ одиночку встрѣтимъ...
   -- Вы у Куклиновскаго служили? -- продолжалъ свой разспросъ Кмицицъ.
   -- Такъ только; мы думали, что вблизи мы легче можемъ помочь святой братіи... и вашей милости... Противъ монастыря мы ни въ чемъ не провинились,-- сохрани Боже! Добычи никакой не брали, развѣ ту, которую находили на шведахъ.
   -- Какъ на шведахъ?
   -- Мы и за стѣнами хотѣли служить Пречистой Дѣвѣ, ну, и объѣзжали вокругъ лагеря по ночамъ... а то и днемъ, какъ случится... и если попадется какой-нибудь шведъ, то мы его... того... Защитница грѣшныхъ!... мы его...
   -- Хорошо же вы служили Куклиновскому! -- расхохотался Кмицицъ. -- Ну, какъ бы то ни было, я щедро награжу васъ. Я и не ожидалъ отъ васъ этого...
   Вдругъ вдали раздался громкій залпъ орудій. То шведы вновь начали бомбардировку. Кмицицъ остановился посреди дороги. Несмотря на страшное утомленіе и боль отъ спаленнаго бока, онъ насмѣшливо обернулся назадъ и тихо проговорилъ:
   -- Стрѣляйте, стрѣляйте! А гдѣ ваша большая пушка?
   

Глава XVIII.

   Взрывъ пушки произвелъ на Миллера удручающее впечатлѣніе, тѣмъ болѣе, что на ней основывались всѣ его надежды... Все было готово: и лѣстницы, и фашины, и пѣхота, оставалось для штурма еще немного расширить брешь, а теперь... теперь приходилось все бросить.
   Попытки взорвать монастырь на воздухъ окончились полнѣйшимъ неуспѣхомъ: опытные рудокопы изъ Олькуша наткнулись на твердый каменный пластъ и падали цѣлыми десятками подъ мѣткимъ огнемъ монастырскихъ орудій. Войско съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе падало духомъ и убѣждалось въ невозможности овладѣть монастыремъ.
   Наконецъ, и самъ Миллеръ началъ терять надежду, а послѣ взрыва пушки просто-на-просто пришелъ въ отчаяніе. На слѣдующій день былъ собранъ военный совѣтъ. Собственно говоря, Миллеру хотѣлось, чтобъ ему посовѣтовали снять осаду крѣпости и уйти куда-нибудь подальше отъ этихъ непоколебимыхъ стѣнъ, отъ ихъ отчаянныхъ защитниковъ и страшнаго мороза.
   На совѣтъ собрались только шведскіе офицеры,-- поляки блистали своимъ отсутствіемъ. Миллеръ угрюмо слушалъ, какъ Садовскій обмѣнивался дерзостями съ графомъ Бейгардомъ, который, между прочимъ, предложилъ свой планъ: распустить среди войскъ, въ особенности среди польскихъ хоругвей, слухъ, что рудокопы открыли старый подземный проходъ, ведущій къ основанію церкви...
   -- И когда этотъ слухъ распространится, сами поляки будутъ умолять монаховъ сдаться, чтобы сохранить этотъ оплотъ суевѣрія...
   -- Попробуемъ, попробуемъ!-- обрадовался Миллеръ (ему очень понравился этотъ планъ).-- Только согласятся ли Зброжекъ или Куклиновскій опять идти послами въ монастырь, повѣрятъ ли они исторіи о подкопѣ?
   -- Куклиновскій во всякомъ случаѣ согласится,-- отвѣтилъ Бжещовичъ, -- но лучше, еслибъ онъ и самъ вѣрилъ правотѣ своихъ словъ...
   Вдругъ двери съ трескомъ распахнулись и въ комнату, задыхаясь, вбѣжалъ Зброжекъ. Лицо его было блѣдно и искажено страхомъ.
   -- Куклиновскій... умеръ!-- прокричалъ онъ на порогѣ.
   -- Какъ? Что вы говорите? Что случилось?-- встревожился Миллеръ.
   -- Дайте мнѣ отдохнуть,-- отвѣтилъ Зброжекъ.-- То, что я видѣлъ, превосходитъ всякое воображеніе... Куклиновскій мертвъ, трое солдатъ убиты, а Кмицица и слѣдъ простылъ... Я зналъ, что это страшный человѣкъ, но для того, чтобы вырваться изъ плѣна, перебить солдатъ и замучить Куклиновскаго, для этого нужно быть не человѣкомъ, а дьяволомъ.
   Миллеръ опустилъ голову на руки и не промолвилъ ни слова. Но когда онъ поднялъ глаза, они горѣли гнѣвомъ и подозрѣніемъ
   -- Панъ Зброжекъ!-- глухо проговорилъ онъ,-- хотя бы это былъ сатана, а не человѣкъ, безъ помощи, безъ измѣны онъ не могъ бы сдѣлать этого. У Кмицица здѣсь было много почитателей, а у Куклиновскаго враговъ, и вы принадлежали къ ихъ числу!
   Зброжекъ при этомъ обвиненіи слегка поблѣднѣлъ, всталъ съ мѣста и подошелъ къ Миллеру.
   -- Такъ вы подозрѣваете меня?-- спросилъ онъ.
   Наступила тяжелая минута. Всѣ присутствующіе ни на минуту не сомнѣвались, что отвѣть Миллеръ утвердительно, случится нѣчто страшное, неслыханной. Всѣ ухватились за рукояти рапиръ, а Садовскій свою почти совсѣмъ обнажилъ.
   А на дворѣ собралось множество польскихъ всадниковъ. Очевидно, они прибыли также съ извѣстіями о Куклиновскомъ и въ случаѣ какого-нибудь столкновенія непремѣнно стали бы на сторону Зброжка. Миллеръ очень хорошо видѣлъ это и, несмотря на кипѣвшее въ немъ бѣшенство, подавилъ свой гнѣвъ и сдѣлалъ видъ, что не замѣчаетъ вызывающаго вида Зброжка.
   -- Разскажите намъ подробно, какъ все это случилось?-- спросилъ онъ по возможности спокойнымъ голосомъ.
   Зброжекъ также мало-по-малу началъ приходить въ себя и собирался было приступить къ разсказу, какъ въ комнату ввалила толпа польскихъ офицеровъ.
   -- Куклиновскій убитъ! Отрядъ его разбѣгается! Солдаты совсѣмъ потеряли голову!-- кричали они наперерывъ.
   -- Позвольте, господа, расказывать пану Зброжку; онъ первый привезъ это извѣстіе!-- крикнулъ Миллеръ.
   Всѣ замолчали и Зброжекъ началъ говорить:
   -- Вамъ извѣстно, что на прошломъ совѣтѣ я вызвалъ Куклиновскаго на поединокъ. Правда, я всегда уважалъ Кмицица, но и вы, его враги, должны признать, что не всякій отважится идти въ непріятельскій лагерь взрывать пушку. Отвагу нужно цѣнить и во врагѣ,-- вотъ почему я подалъ ему руку, но онъ отвернулся отъ меня и назвалъ измѣнникомъ. Тогда я подумалъ про себя: пусть Куклиновскій дѣлаетъ съ нимъ что. хочетъ. Я опасался только одного, что если Куклиновскій поступитъ съ нимъ противно рыцарскимъ правиламъ, то какъ бы безславіе этого поступка не пало на всѣхъ поляковъ, а въ томъ числѣ и на меня. Я твердо рѣшилъ непремѣнно биться съ Куклиновскимъ и сегодня утромъ, взявши двухъ товарищей, отправился въ его лагерь. Пріѣзжаемъ къ нему на квартиру,-- говорятъ, его нѣтъ дома... Посылаемъ сюда,-- и здѣсь нѣтъ. На квартирѣ намъ сказали, что онъ и не ночевалъ дома, что, впрочемъ, особыхъ опасеній не вызвало,-- думали, что онъ у вашего превосходительства. Но одинъ солдатъ утверждалъ, что Куклиновскій отправился съ Кмицицемъ ночью въ какой-то пустой сарай. Я ѣду къ сараю, вижу: дверь открыта. Вхожу; на балкѣ виситъ чье-то нагое тѣло... Сначала я думалъ, что это Кмицицъ, но когда глаза привыкли къ полумраку, замѣчаю, что ошибся: трупъ былъ худъ и костлявъ, а тотъ смотрѣлъ чистымъ Геркулесомъ... Странно, неужели онъ могъ такъ съёжиться въ одну ночь?... Подхожу ближе -- Куклиновскій!
   -- На балкѣ?-- спросилъ Миллеръ.
   -- Да. Я перекрестился... Думаю: колдовство это, что ли? И только когда увидалъ трупы трехъ солдатъ, правда, какъ живая, возстала передъ моими глазами. Этотъ страшный человѣкъ убилъ солдатъ, страшно замучилъ Куклиновскаго, а самъ ушелъ!
   -- До силезской границы не далеко!-- сказалъ Садовскій. Наступила минута молчанія.
   Всѣ подозрѣнія противъ Зброжка рушились въ прахъ. Миллеръ даже и не думалъ объ этомъ больше,-- трагическая смерть Куклиновскаго наполнила ёго душу какою-то неопредѣленною тревогой. Онъ видѣлъ, какъ опасности все ростутъ, ростутъ, и не зналъ, какъ бороться съ ними; онъ чувствовалъ, какъ неудача, сплетаясь съ неудачей, образуетъ вокругъ него тѣсное кольцо. Ему становилось жутко... словно въ полуразвалившемся домѣ, гдѣ не знаешь ни дня, ни минуты, когда можетъ обвалиться верхняя кровля.
   Вжещовичъ вдругъ ударилъ себя по лбу.
   -- Боже мой!-- воскликнулъ онъ.-- Со вчерашняго дня, съ той минуты, какъ я увидалъ Кмицица, мнѣ показалось, что я зналъ его раньше. Теперь я снова вижу передъ собою это лицо, припоминаю звукъ его голоса. Должно быть, я видѣлъ его когда-то... припоминаю, и все никакъ не могу припомнить...
   -- Все равно,-- перебилъ Миллеръ.-- Пушки, панъ графъ, не склеишь, Куклиновскаго не воскресишь, хотя бы вы и вспомнили... Господа, кому угодно ѣхать со мной на мѣсто происшествія?
   Изъ офицеровъ никто не отказался, и вскорѣ генералъ во главѣ своей свиты приближался къ сараю.
   -- Что это за люди?-- спросилъ Миллеръ у Зброжки.-- Всадники какіе-то... Что имъ нужно?
   -- Должно быть, люди Куклиновскаго. Я говорю вамъ, они просто потеряли голову.
   Зброжекъ подозвалъ къ себѣ одного изъ всадниковъ.
   -- Эй! подъѣзжай сюда!... Вы изъ полка Куклиновскаго?
   -- Такъ точно!
   -- А остальные гдѣ?
   -- Разбѣжались. Говорятъ, не хотимъ больше идти противъ Ясной Горы.
   -- Что онъ говоритъ?-- спросилъ Миллеръ.
   Зброжекъ перевелъ отвѣтъ солдата.
   -- А куда они пошли?
   -- Неизвѣстно. Одни пошли на Силезію, другіе говорятъ, что идутъ служить самому Кмицицу, потому что такого другаго полковника нѣтъ ни у поляковъ, ни у шведовъ.
   Миллеръ, послѣ перевода Зброжка, задумался. Очевидно, люди, подобные подначальнымъ Куклиновскаго, готовы безъ колебанія перейти подъ команду Кмицица. И тогда они станутъ грозными если не для арміи Мйллера, то, по крайней мѣрѣ, для его обоза и продовольствія.
   Море опасностей все шире разливалось вокругъ заколдованной крѣпости.
   Зброжку, вѣроятно, пришла та же самая мысль.
   -- Это вѣрно, въ нашей республикѣ все волнуется,-- сказалъ онъ.-- Пусть только какой-нибудь Кмицицъ подниметъ кличъ, какъ вокругъ него соберутся сотни и тысячи людей, въ особенности послѣ того, что онъ сдѣлалъ.
   -- И что-жь они могутъ сдѣлать?-- спросилъ Миллеръ.
   -- Ваше превосходительство, потрудитесь вспомнить, что этотъ человѣкъ привелъ въ отчаяніе Хованскаго, а у Хованскаго, считая съ козаками, было вшестеро больше, чѣмъ у насъ. Ни одинъ транспортъ не придетъ къ намъ безъ его позволенія, а окрестные фольварки всѣ ограблены и голодъ безъ того начинаетъ намъ заглядывать въ глаза.
   -- А вы увѣрены въ своихъ солдатахъ?
   -- Больше, чѣмъ въ самомъ себѣ!-- рѣзко отвѣтилъ Зброжекъ.
   -- Какъ больше?
   -- Говоря по правдѣ, довольно намъ этой осады!
   -- Я надѣюсь, что она скоро окончится.
   -- Только вопросъ: какъ? Наконецъ, я не знаю, что еще хуже: взять эту крѣпость или уйти отъ нея.
   Они доѣхали до сарая. Миллеръ и всѣ офицеры вошли внутрь. Солдаты сняли Куклиновскаго съ балки и положили на солому. Тутъ же, рядышкомъ, лежали трупы трехъ солдатъ.
   -- Этихъ прирѣзали,-- шепнулъ Зброжекъ.
   -- А Куклиновскій?
   -- У Куклиновскаго ранъ нѣтъ, только бокъ обожженъ и спалены усы. Онъ или замерзъ, или задохнулся... посмотрите, у него ротъ заткнутъ шапкой.
   -- Открыть его!
   Солдатъ поднялъ конецъ ковра, покрывавшаго Куклиновскаго, и трупъ предсталъ передъ глазами Миллера во всемъ своемъ страшномъ безобразіи. Старый генералъ видалъ на своемъ вѣку много ужасовъ, но теперь поневолѣ вздрогнулъ и закричалъ:
   -- Закройте поскорѣй! Страшно, страшно!
   -- Зачѣмъ мы сюда пріѣхали?-- спросилъ одинъ изъ офицеровъ.-- Мнѣ цѣлый день будетъ мерещиться это.
   Вдругъ Миллеромъ овладѣло какое-то дикое бѣшенство. Лицо его посинѣло, глаза налились кровью. Онъ жаждалъ крови, мести надъ кѣмъ-нибудь, все равно.
   -- Гдѣ солдатъ, который зналъ, что Куклиновскій въ сараѣ?-- закричалъ онъ.-- Давайте его сюда! Это непремѣнно долженъ быть союзникъ Кмицица.
   -- Я не знаю, здѣсь ли еще этотъ солдатъ, -- отвѣтилъ Зброжекъ.-- Всѣ люди Куклиновскаго разошлись въ разныя стороны.
   -- Тогда поймайте его!-- разсвирѣпѣлъ Мійлеръ,
   Вдругъ въ сарай впопыхахъ вбѣжалъ шведскій офицеръ.
   -- Генералъ,-- крикнулъ онъ,-- вылазка изъ монастыря! Минеры перебиты всѣ до одного! Отрядъ пѣхоты разсѣянъ!
   -- О, тутъ съ ума сойдешь!-- воскликнулъ Миллеръ, хватаясь за голову.-- На коней!
   Черезъ минуту они летѣли, сломя голову, по направленію къ монастырю. Сто всадниковъ Садовскаго присоединились къ маленькому отряду Миллера. По дорогѣ попадались отряды пѣхоты, отступающіе назадъ въ страхѣ и безпорядкѣ, -- до такой степени упали сердца когда-то ни съ чѣмъ несравнимыхъ шведскихъ солдатъ. Наконецъ, Миллеръ приблизился къ самой крѣпости, для того, чтобы на полугорѣ увидать счастливо возвращающихся домой защитниковъ монастыря. До Миллера долетали ихъ радостные крики и пѣсни.
   Поляки узнавали своихъ соотечественниковъ. Вотъ Замойскій; онъ лично предводительствовалъ вылазкой и теперь, завидя штабъ шведскаго генерала, остановился и кланяется не безъ гордости. Да и неудивительно: онъ чувствуетъ себя въ безопасности подъ защитой монастырскихъ пушекъ.
   На валахъ показались клубы дыма и десятокъ ядеръ со свистомъ пролетѣлъ мимо офицеровъ.
   Нѣсколько рейтеровъ со стономъ поникли на своихъ сѣдлахъ.
   -- Назадъ!-- скомандовалъ Садовскій.
   Зброжекъ схватилъ за поводья коня Миллера.
   -- Генералъ, возвратимся въ лагерь! Здѣсь смерть!
   Миллеръ безпрепятственно позволилъ вывести себя изъ-подъ непріятельскихъ выстрѣловъ, заперся въ своей квартирѣ и въ теченіе цѣлаго дня и ночи не хотѣлъ ни съ кѣмъ разговаривать.
   Тогда Вжещовичъ взялъ всю власть въ свои руки и съ величайшею энергіей началъ дѣлать приготовленія къ штурму. Повсюду появлялись новые шанцы, на помощь минерамъ явились цѣлыя сотни шведскихъ солдатъ. Въ шведскомъ лагерѣ царствовала лихорадочная дѣятельность; казалось, въ души осаждающихъ вступила новая сила.
   Нѣсколько дней спустя новая вѣсть разнеслась по лагерю шведовъ, что минеры открыли подземный ходъ, ведущій подъ самую монастырскую крѣпость, и что только отъ доброй воли генерала зависитъ -- взорвать или оставить въ покоѣ всю крѣпость.
   Полузамерзшіе, изнуренные непосильнымъ трудомъ, солдаты чуть не сошли съ ума отъ радости.,
   Вжещовичъ былъ повсюду, ободрялъ солдатъ, по сту разъ въ день подтверждалъ вѣсть о существованіи подземной галлереи и щедро сыпалъ повсюду деньгами.
   Крики радости дошли, наконецъ, и до крѣпости. Даже самые храбрые, и тѣ испугались. Женщины съ плачемъ начали осаждать пріора и умолять его пощадить ни въ чемъ неповинныхъ людей.
   Тяжелые дни настали для этого героя въ монашескомъ платьѣ. Шведы не прибѣгали къ штурмамъ, чтобы показать осужденнымъ, что имъ достаточно подпалить пороховую нить и все будетъ кончено. Паника въ монастырѣ росла съ каждымъ часомъ. Ночною порой иные слышали какой-то неясный шумъ подъ землею. Несомнѣнно, это шведы подкапываются подъ монастырь. Упала духомъ и большая часть монаховъ и съ отцомъ Страдонскимъ во главѣ отправилась къ пріору склонять его къ мирнымъ переговорамъ съ непріятелемъ. Но ксёндзъ Кордецкій былъ непреклоненъ и въ долгой, горячей рѣчи убѣждалъ монаховъ и шляхту сохранить присутствіе духа.
   Подъ вліяніемъ его вдохновенныхъ словъ, страхъ и тревога мало-по-малу начинали таять, какъ таетъ снѣгъ подъ лучами весенняго солнца, и братія собиралась уже было разойтись по своимъ кельямъ, какъ вдругъ у юго-западныхъ воротъ послышался голосъ трубы парламентера.
   То былъ шведскій трубачъ съ письмомъ отъ Бжещовича. Графъ увѣдомлялъ, что крѣпость будетъ взворвана на воздухъ, если не сдастся до завтра.
   Но теперь эта угроза никого уже не пугала.
   -- Отвѣтить имъ, чтобъ они не жалѣли насъ!-- кричала шляхта.-- Пусть взрываютъ!-- и трубачъ повезъ письмо съ отрицательнымъ отвѣтомъ.
   Шведская хитрость не удалась. Прошелъ весь слѣдующій день, начинался вечеръ кануна Рождества. Шведскіе солдаты, полузамерзшіе на своихъ постахъ, посматривали на черныя стѣны недоступной крѣпости, а на память имъ приходили теплыя скандинавскія хаты, жены, дѣти, елки, увѣшанныя горящими свѣчками, и не одна желѣзная грудь сжималась отъ тоски и отчаянія.
   На утро канонада началась снова. Всѣ батареи задымились сразу и начали изрыгать цѣлый потокъ каленыхъ ядеръ, бомбъ и гранатъ. Никогда еще грохотъ не былъ такъ оглушителенъ, никогда еще такая масса огня и желѣза не падала на монастырскія кровли, но у шведовъ уже не было той кулеврины, которая только одна была въ состояніи разрушить непріятельскую стѣну.
   Наконецъ, осажденные уже привыкли къ огню, и каждый такъ хорошо зналъ свои обязанности, что оборона шла своимъ чередомъ, безо всякой команды. На огонь отвѣчали огнемъ, на выстрѣлъ-выстрѣломъ, только болѣе мѣткимъ.
   Вечеромъ въ квартирѣ Миллера собрался военный совѣтъ, но еще болѣе мрачный, чѣмъ прежде. Засѣданіе открылъ самъ генералъ.
   -- Сегодняшній штурмъ,-- сказалъ онъ,-- не принесъ никакихъ результатовъ. Порохъ нашъ кончается, солдаты на половину погибли, остальные упали духомъ и скорѣе ожидаютъ пораженія, чѣмъ побѣды. Запасовъ у насъ никакихъ нѣтъ, а помощи ждать не откуда.
   -- А монастырь стоитъ непоколебимо, какъ въ первый день осады!-- прибавилъ Садовскій.
   -- Что намъ остается?
   -- Позоръ...
   -- Я получилъ приказъ: или поскорѣе кончать, или отступить и идти въ Пруссію...-- Миллеръ начиналъ горячиться.-- И этотъ монастырь стоитъ еще до сихъ поръ?... Эта Ясная Гора, этотъ курятникъ?... И я не могъ его взять?... И мы отступаемъ?... Что это, сонъ или дѣйствительность?
   -- Этотъ монастырь, этотъ курятникъ еще стоитъ,-- слово въ слово повторилъ князь Гескій,-- и мы отступаемъ... побитые!
   Наступила минута молчанія. Казалось, вождь и его подчиненные находятъ какое-то особое наслажденіе при видѣ своего позора и посрамленія.
   -- Не разъ случалось,-- заговорилъ Вжещовичъ громкимъ и яснымъ голосомъ,-- что осажденная крѣпость откупалась отъ осаждающихъ, и тогда эти послѣдніе удалялись какъ побѣдители, потому что всякій, платящій выкупъ, этимъ самымъ признаетъ себя побѣжденнымъ.
   Офицеры, которые сначала слушали оратора съ нескрываемымъ пренебреженіемъ, теперь насторожили уши.
   -- Пусть монастырь внесетъ намъ этотъ выкупъ,-- продолжалъ Вжещовичъ.,-- тогда никто не скажетъ, что мы не могли взять его силой.
   -- Но согласятся ли они?
   -- Я ручаюсь за это своею головой, даже больше -- своею рыцарскою честью. Что вы думаете объ этомъ, ваше превосходительство?
   -- Я испыталъ много горя, благодаря вашимъ совѣтамъ,-- отвѣтилъ Миллеръ,-- но этотъ принимаю съ благодарностью.
   Всѣ вздохнули свободнѣй. Дѣйствительно, кромѣ позорнаго отступленія, ничего не оставалось.
   На утро, въ день св. Щепана, офицеры всѣ до одного собрались въ квартирѣ Миллера ждать отвѣта ксёндза Кордецкаго на генеральское письмо съ предложеніемъ выкупа.
   Ждать пришлось долго. Миллеръ старался казаться веселымъ, что ему, впрочемъ, плохо удавалось. Князь Гескій и Садовскій тихо разговаривали, стоя у окна.
   -- Какъ вы думаете, согласятся они?-- спросилъ первый.
   -- По всѣмъ соображеніямъ, должны согласиться. Кто бы не пожелалъ освободиться отъ такого, во всякомъ случаѣ, страшнаго врага цѣною нѣсколькихъ тысячъ талеровъ? Кромѣ того, монахи чужды, или, по крайней мѣрѣ, должны быть чужды воинской гордости. Боюсь только, не много ли запросилъ генералъ.
   -- А сколько именно?
   -- Сорокъ тысячъ талеровъ съ монаховъ и двадцать со шляхты. Ну, при самомъ дурномъ исходѣ можно поторговаться.
   -- Уступимъ имъ, ради Бога, уступимъ! Я приложилъ бы своихъ денегъ, чтобъ только уйти безъ позора. Въ первый разъ я согласился съ Бжещовичемъ.
   -- И я тоже... Повѣрите ли, меня отъ ожиданія трясетъ лихорадка. Ей-Богу, я предпочелъ бы десять штурмовъ... А этотъ Вжещовичъ... онъ пойдетъ высоко.
   -- Пожалуй, современемъ удостоится самой высокой висѣлицы.-- Они не угадали. Графа Вейгарда Вжещовича ждала еще болѣе ужасная судьба.
   Вдругъ стекла задрожали отъ громкаго залпа.
   -- Что это? Выстрѣлы изъ крѣпости?-- крикнулъ Миллеръ и, какъ сумасшедшій, выбѣжалъ изъ комнаты. Всѣ прочіе послѣдовали за нимъ.
   Дѣйствительно, выстрѣлы слышались изъ крѣпости.
   -- Да что же это значитъ? Между собою они дерутся, что ли?-- кричалъ Миллеръ.-- Рѣшительно ничего не понимаю!
   -- Я вамъ сейчасъ объясню это, ваше превосходительство,-- сказалъ Зброжекъ.-- Сегодня день св. Щепана, именины обоихъ Замойскихъ, отца и сына. Ну, въ честь ихъ и палятъ.
   -- Гм... значитъ, у нихъ довольно пороха!-- угрюмо сказалъ Миллеръ.-- Новое указаніе для насъ!
   Но судьба готовила ему другое указаніе, еще болѣе убѣдительное: при первомъ же залпѣ шведская стража оставила свои мѣста на шанцахъ и въ безпорядкѣ разбѣжалась.
   Миллеръ видѣлъ, какъ цѣлый полкъ отборныхъ смаландскихъ стрѣлковъ въ страхѣ укрылся вблизи его квартиры; до его ушей доходили слова офицеровъ:
   -- Пора, пора отступать!
   Но понемногу все успокоилось,-- осталось одно тягостное чувство ожиданія. Вождь, а за нимъ его офицеры снова вошли въ комнату; даже неподвижное лицо Вжещовича носило отпечатокъ безпокойства.
   Наконецъ, въ сѣняхъ послышалось бренчанье шпоръ и въ комнату вошелъ трубачъ, весь раскраснѣвшійся отъ мороза, съ заиндевѣлыми усами.
   -- Отвѣтъ изъ монастыря!-- сказалъ онъ и подалъ свертокъ, завязанный въ красный платокъ.
   Руки Миллера дрожали. Онъ перерѣзалъ шнурокъ и торопливо началъ развертывать платокъ. Десятки глазъ такъ и впились въ свертокъ. Офицеры затаили дыханіе.
   Генералъ нетерпѣливо рванулъ одну складку платка, другую, третью... и на столъ упала пачка оплатокъ.
   Миллеръ поблѣднѣлъ и, хотя никто не требовалъ объясненія, что заключалось въ платкѣ, глухо проговорилъ;
   -- Оплатки!...
   -- И ничего больше?-- спросилъ кто-то изъ толпы.
   -- Ничего больше!-- какъ эхо отвѣтилъ генералъ.
   Наступило мертвое молчаніе.
   -- Панъ Вжещовичъ!-- сказалъ, наконецъ, Миллеръ страшнымъ и зловѣщимъ голосомъ.
   -- Его нѣтъ уже!-- отвѣтилъ одинъ изъ офицеровъ, и молчаніе воцарилось вновь.
   За-то ночью весь лагерь поднялся на ноги. Едва угасъ дневной свѣтъ, какъ повсюду началась суматоха, повсюду раздавалось конское ржаніе, скрипъ колесъ, голоса команды и лязгъ цѣпей.
   -- Вѣроятно, назавтра готовится новый штурмъ,-- переговаривалась стража у монастырскихъ воротъ.
   Небо покрылось густыми тучами. Начиналъ падать снѣгъ. Около пяти часовъ ночи всѣ голоса стихли, только снѣгъ падалъ все сильнѣй и сильнѣй. Густою бѣлою пеленой покрывалъ онъ весь монастырь, словно хотѣлъ скрыть его отъ взора нападающихъ, защитить отъ губительныхъ ядеръ и бомбъ.
   Наконецъ, начинало свѣтать и зазвонили уже къ утрени, какъ солдаты, стоящіе на стражѣ у сѣверной башни, услыхали конское ржаніе.
   У воротъ стоялъ крестьянинъ, весь занесенный снѣгомъ; за нимъ на дорогѣ виднѣлись низенькія сани, запряженныя худою, шаршавою лошаденкой.
   Мужикъ переминался съ ноги на ногу, похлопывалъ руками и кричалъ:
   -- Эй, люди, отворите!
   -- Кто идетъ?-- окликнула его стража.
   -- Свой, изъ Дзбова!... Привезъ вамъ дичины.
   -- Какъ тебя шведы пропустили?
   -- Какіе шведы?
   -- Тѣ, что осаждаютъ монастырь.
   -- Вона! Нѣтъ ужь никакихъ шведовъ.
   -- Всякое дыханіе да хвалитъ Господа! Ушли?
   -- Да ихъ уже и слѣды снѣгомъ занесло!
   На дорогѣ виднѣлось много народа, кто пѣшкомъ, кто на лошадяхъ, и всѣ они издали кричали:
   -- Нѣтъ шведовъ! Ушли на Велюнь! Отворите ворота! Въ обозѣ ни одного человѣка не осталось.
   Вѣсть эта съ быстротою молніи разнеслась по всему монастырю. Солдаты бросились на колокольню и забили тревогу. Не прошло и четверти часа, какъ весь дворъ наполнился монахами, солдатами, женщинами и дѣтьми. Одни выбѣгали на стѣны, чтобы посмотрѣть мѣсто стоянки шведовъ, другіе рыдали или смѣялись, не отдавая себѣ отчета.
   Спустя нѣсколько часовъ вся дорога и подножіе горы были покрыты народомъ. Ворота монастыря широко раскрыли свои объятія, колокола не переставали звонить и эти голоса тріумфа летѣли далеко, далеко и разносили радостную вѣсть по всей республикѣ.
   Снѣгъ продолжалъ засыпать слѣды шведовъ.

* * *

   Въ этотъ день обѣдню служилъ самъ ксёндзъ Кордецкій.
   Громъ пушекъ не потрясалъ уже стѣнъ, не осыпалъ пылью людей, не прерывалъ ни молитвы, ни той благодарственной пѣсни, которую среди всеобщаго плача и радости началъ святой пріоръ:
   Te Deum laudamus!
   

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

Глава I.

   Кони быстро несли Кмицица и КемличеЙ вдоль силезской границы.
   Панъ Андрей дремалъ на своемъ сѣдлѣ и проснулся только на разсвѣтѣ. Изумленными глазами оглянулся онъ вокругъ; въ первую минуту ему казалось, что происшествія предъидущей ночи были только однимъ сномъ.
   -- Кемличъ, это ты? Мы изъ Ченстохова ѣдемъ?
   -- Какъ же, панъ полковникъ, изъ Ченстохова.
   -- А гдѣ мы теперь?
   -- Въ Силезіи. Теперь ужь насъ шведы не достанутъ?
   -- Это хорошо!-- Кмицицъ совсѣмъ пришелъ въ себя.-- А гдѣ проживаетъ нашъ милостивый король?
   -- Въ Глоговой.
   -- И мы туда поѣдемъ -- пасть къ ногамъ государя и отдать свою жизнь въ его распоряженіе. Только слушай, старикъ!
   -- Слушаю, панъ полковникъ!
   Кмицицъ на минуту задумался. Очевидно, онъ что-то соображалъ, обдумывалъ и, наконецъ, сказалъ:
   -- Ни королю, ни придворнымъ ни слова, кто я таковъ!... Мое имя Бабиничъ, а ѣдемъ мы изъ Ченстохова... О пушкѣ и Куклиновскомъ можете говорить, а имени моего не упоминать. Иначе мои намѣренія могутъ быть перетолкованы въ другую сторону и меня примутъ за измѣнника, потому что когда-то, въ ослѣпленіи, я служилъ князю воеводѣ Виленскому, а при дворѣ, по всей вѣроятности, слышали объ этомъ.
   -- Панъ полковникъ! послѣ того, что вы сдѣлали подъ Ченстоховомъ...
   -- А кто представитъ доказательства, покуда монастырь еще въ осадѣ?
   -- Все будетъ по вашему приказанію.
   -- Настанетъ время, когда правда всплыветъ наверхъ,-- какъ бы въ раздумьи проговорилъ Кмицицъ,-- но, прежде всего, король долженъ самъ убѣдиться... Онъ потомъ и поручится за меня!
   На дворѣ совсѣмъ уже стемнѣло. Кемличъ затянулъ утреннія молитвы, Козьма и Даміанъ басомъ подпѣвали ему. По дорогѣ попадалось много людей, пѣшихъ и конныхъ, и всѣ они разспрашивали, держится ли еще Ченстохово. Кмицицъ отвѣчалъ, что держится и непремѣнно выдержитъ осаду. Придорожныя гостиницы были биткомъ набиты проѣзжающими. Одни скрывались въ глубь страны изъ пограничныхъ земель республики передъ шведскимъ нашествіемъ, не мало было и шляхтичей, что, насытившись прелестями шведскаго владычества, спѣшили отдать себя въ распоряженіе изгнанному королю. Вѣсти изъ Польши оживили надежды этихъ выходцевъ, и многіе уже готовились къ вооруженному возстанію. По всей Силезіи, въ особенности въ княжествахъ Рациборскомъ и Опольскомъ, все волновалось; посланцы летали съ письмами къ королю и отъ короля, къ пану каштеляну кіевскому, къ примасу, къ пану канцлеру Корыциньскому, къ пану Варшицкому, каштеляну краковскому, первому сенатору республики, которкй ни на минуту не оставлялъ дѣла Яна Казиміра.
   Въ свою очередь, слали гонцовъ и панъ коронный маршалъ, и гетманы, и войско, и шляхта, готовая схватиться за сабли. То былъ канунъ всеобщаго возстанія, которое кое-гдѣ уже начинало вспыхивать.
   Шведы совсѣмъ потеряли голову. Недавнія пѣсни тріумфа замерли на ихъ устахъ и они съ недоумѣніемъ спрашивали самихъ себя: "Неужели это тотъ самый народъ, который еще вчера оставилъ своего государя, поддался безъ всякаго сопротивленія?" Паны, шляхта, войско перешли на сторону побѣдителя, города и крѣпости отворяли ему свои ворота, весь край былъ занятъ. Никогда завоеваніе не стоило такъ дешево. Сами шведы, удивляясь легкости, съ какою заняли нѣкогда всесильную республику, не могли скрыть презрѣнія къ побѣжденнымъ, которые при видѣ шведскаго меча отреклись отъ короля и отечества, чтобъ сохранить свои достоянія или еще болѣе обогатиться въ годину смуты. То, что когда-то Вжещовичъ сказалъ имперскому послу Лизолѣ, повторялось королемъ и всѣми шведскими генералами: "Нѣтъ у этого народа ни мужества, ни постоянства, нѣтъ ни согласія, ни вѣры, ни патріотизма,-- онъ долженъ погибнуть! "
   Они забыли, что народъ этотъ еще сохранилъ одно чувство, земнымъ выраженіемъ котораго было Ченстохово.
   И въ этомъ чувствѣ было его возрожденіе.
   Громъ пушекъ у стѣнъ святыни отозвался во всѣхъ сердцахъ магнатскихъ, шляхетскихъ, мѣщанскихъ и крестьянскихъ. Крикъ негодованія пронесся отъ Карпатъ до Балтики и колоссъ проснулся отъ оцѣпенѣнія.
   -- Это другой народъ!-- заговорили изумленные шведскіе генералы.
   И, начавъ съ Арфуида Виттемберга до послѣдняго коменданта незначительной крѣпости, всѣ начали осаждать проживающаго въ Пруссіи Карла Густава письмами, полными ужаса.
   А тѣмъ временемъ въ республикѣ изъ рукъ въ руки тысячами переходилъ манифестъ Яна Казиміра. Сначала онъ не возбудилъ никакого впечатлѣнія, но теперь повсюду, гдѣ только ни тяготѣла шведская рука, шляхта собиралась въ кучки и била себя въ грудь, слушая трогательныя слова изгнанника-короля, который, не упрекая никого за грѣхи и ошибки, совѣтовалъ не утрачивать надежды и спѣшить на помощь униженной республикѣ.
   Универсалъ этотъ читали даже въ обозѣ Карла Густава, въ крѣпостяхъ, въ замкахъ, занятыхъ шведскими гарнизонами,-- однимъ словомъ, повсюду, гдѣ только находились польскія хоругви. Шляхта обливала слезами каждое королевское слово и присягала на крестѣ идти по дорогѣ, назначенной королемъ. А чтобы представить доказательство Своей готовности, пока еще энтузіазмъ горѣлъ въ сердцѣ, а слезы не обсохли на глазахъ, всѣ садились на коней и бросались на шведовъ.
   И мелкіе шведскіе отряды начали быстро таять. Такъ дѣлалось на Литвѣ, Жмуди, Мазовіи, Великой и Малой Польшѣ. Не разъ шляхта, собравшаяся у сосѣда на свадьбу, крестины, именины или "кулигъ" {Маскарадъ.}, безъ всякихъ воинственныхъ замысловъ, кончала забавы тѣмъ, что, подпивши, падала какъ молнія и разбивала на-голову ближайшій шведскій отрядъ. Потомъ "кулигъ", съ пѣснями и криками, подбиралъ по дорогѣ тѣхъ, которые были не прочь "поохотиться", ѣхалъ далѣе, превращаясь въ кровожадную толпу, изъ толпы въ "партію", и могъ уже вести постоянную войну. Крестьяне и челядь цѣлыми сотнями присоединялись къ процессіи, доносили о маленькихъ шведскихъ отрядахъ, квартирующихъ въ сосѣднихъ деревняхъ. И число "кулигъ" увеличивалось съ каждымъ днемъ. Свойственные народу живость и остроуміе здѣсь странно смѣшивались съ кровавыми забавами.
   Поляки охотно наряжались татарами, а одно имя татарина наполняло сердца шведовъ тревогою. Между ними ходили странныя басни о свирѣпости и непоколебимомъ мужествѣ этихъ сыновъ крымскихъ степей, съ которыми скандинавцанъ еще ни разу не приходилось сталкиваться. Шведскіе полковники и коменданты, въ большинствѣ случаевъ, были искренно убѣждены, что слухи о стотысячной арміи хана, идущей на помощь Яну Казиміру, осуществляются на дѣлѣ, и въ страхѣ отступали къ большимъ крѣпостямъ или лагерямъ, разнося повсюду фальшивую тревогу. Теперь округи, которые, такимъ образомъ, освободились отъ непріятеля, могли обороняться сами и формировать войско изъ безпорядочныхъ сборищъ шляхты. Но и татарское нашествіе, и шляхетскіе "кулиги" ничего не стоили въ сравненіи съ крестьянскимъ движеніемъ. Уже давно, съ перваго дня осады Ченстохова, спокойные, долготерпѣливые хлѣбопашцы начали волноваться, оказывать сопротивленіе, браться за косы и цѣпы и помогать шляхтѣ. Болѣе проницательные шведскіе генералы съ величайшею тревогой смотрѣли на эти тучи, которыя каждую минуту могли разразиться страшнымъ ливнемъ и въ одну минуту потопить недавнихъ побѣдителей.
   Оставалось только одно средство, чтобы задушить въ зародышѣ грозящую опасность, это -- страхъ. Карлъ Густавъ еще ласкалъ и льстивыми словами удерживалъ при себѣ польскія хоругви, что пошли за нимъ въ Пруссію. Онъ ничего не щадилъ для пана хорунжаго Конецпольскаго, славнаго збаражскаго вождя. Конецпольскій находился возлѣ него съ шестью тысячами конницы, которая при первомъ столкновеніи съ алекторомъ нанесла такое пораженіе пруссакамъ, что электоръ тотчасъ же приступилъ къ мирнымъ переговорамъ.
   Полныя любезностей и обѣщаній письма шведскаго короля къ гетманамъ, магнатамъ и шляхтѣ нисколько не мѣшали ему писать приказы своимъ генераламъ -- подавлять огнемъ и мечомъ всякое сопротивленіе внутри края, а въ особенности безъ милосердія уничтожать крестьянскія банды. И желѣзное солдатское правленіе вступило во всю свою власть. Шведы сбросили свою личину. Деревни, панскіе дома, костёлы,-- все сравнивалось съ землею. Плѣнные шляхтичи попадали въ руки палачей, крестьянамъ отрубали правую руку и пускали домой.
   Въ особенности эти отряды свирѣпствовали въ Великой Поль* тѣ; она первая поддалась, но за то первая и возстала противъ чужеземнаго владычества. Комендантъ Штейнъ однажды приказалъ отсѣчь правую руку у трехсотъ крестьянъ, взятыхъ съ оружіемъ въ рукахъ. Въ мѣстечкахъ высились висѣлицы и каждый день украшались новыми жертвами. Такъ же поступалъ Магнусъ де-ла-Гарди въ Литвѣ и Жмуди, гдѣ сначала засцянки, а потомъ и весь народъ схватились за оружіе.
   По огонь, заливаемый кровью, разгорался съ большею силой. Началась война, гдѣ дѣло шло не о побѣдѣ, не о пріобрѣтеніи города или провинціи, а о жизни или смерти. То была уже не война, а немилосердная бойня.
   

Глава II.

   Бойня только что начиналась, когда панъ Кмицицъ, вмѣстѣ съ тремя Кемличами, послѣ трудной дороги, добрался, наконецъ, до Глоговой. Стояла глухая ночь. Городъ весь былъ переполненъ войскомъ, панами, шляхтой, слугами короля и магнатовъ, а постоялые дворы такъ набиты, что старшій Кемличъ съ величайшимъ трудомъ нашелъ помѣщеніе для Кмицица у какого-то канатчика за городскою чертой.
   Цѣлый день панъ Андрей пролежалъ въ горячкѣ и опасался, какъ бы ему не пришлось тяжко захворать, но желѣзная натура его взяла верхъ. На слѣдующую ночь онъ уже чувствовалъ себя гораздо лучше, а на разсвѣтѣ одѣлся и отправился въ каѳедральный соборъ.
   Сквозь сумракъ туманной и снѣжной ночи еле пробивался слабый разсвѣтъ. Городъ еще спалъ. Въ костелѣ ксёндзъ служилъ обѣдню. Народу было немного; у самаго подножія алтаря виднѣлась какая-то фигура, распростертая ничкомъ на коврѣ. За нею стояло на колѣняхъ двое красивыхъ мальчиковъ. Человѣкъ этотъ лежалъ безъ движенія и только по судорожнымъ движеніямъ плечъ было видно, что онъ молится, а, можетъ быть, и плачетъ. Кмицицъ также погрузился въ молитву, но потомъ глаза его поневолѣ обратились на лежащаго человѣка.
   Панъ Андрей сразу догадался, что это долженъ быть какой-нибудь важный человѣкъ: и молящіеся, и ксёндзъ смотрѣли на него съ сочувствіемъ и уваженіемъ. Незнакомецъ былъ одѣтъ весь въ черное платье, подбитое соболями, съ широкимъ бѣлымъ кружевнымъ воротникомъ, изъ-подъ котораго просвѣчивали звенья золотой цѣпи; около него лежала черная шляпа съ перьями, а одинъ изъ пажей держалъ перчатки и шпагу, покрытую голубою эмалью. Лица незнакомца Кмицицъ не могъ видѣть,-- оно было скрыто складками ковра и густыми локонами огромнаго парика.
   Кмицицъ слегка толкнулъ локтемъ своего сосѣда испросилъ:
   -- Простите за безпокойство. Кто это?-- онъ указалъ глазами на лежащаго человѣка.
   -- Вы, должно быть, издалека пріѣхали. Король.
   -- Не можетъ быть!-- вырвалось у Кмицица.
   Въ эту минуту ксёндзъ началъ читать Евангеліе и король всталъ на ноги.
   Панъ Андрей увидалъ изможденное лицо, желтое и прозрачное, словно воскъ. Глаза короля были влажны, рѣсницы слегка опухли. Казалось, всѣ судьбы страны отпечатлѣлись на этомъ благородномъ лицѣ,-- столько въ немъ было тоски и страданія. Безсонныя ночи, проведенныя въ молитвѣ и скорби, горькая участь оставленнаго всѣми изгнанника, оскорбленное величіе сына, внука и правнука могучихъ королей, неблагодарность страны, для которой онъ готовъ былъ посвятить свою кровь и жизнь,-- все это оставило на немъ свои неизгладимыя черты. По на ряду съ этимъ грустные глаза короля смотрѣли такимъ кроткимъ, всепрощающимъ взглядомъ, что всякій, кто бы онъ ни былъ, самый страшный злодѣй, самый закоренѣлый преступникъ могъ бы разсчитывать на отпущеніе его винъ.
   Кмицицъ чувствовалъ, что горло его спазмодически сжимается. Ему до боли, до слезъ стало жалко прожитой жизни и стыдно за прошлыя преступленія. Въ одну минуту онъ привязался душою къ этому страдающему величію и понялъ, что готовъ отдать за него кровь, жизнь, всѣ свои силы, перенести какія угодно муки. Въ одну минуту буйный шляхтичъ умеръ въ немъ и возродился роялистъ, всею душой преданный своему королю. Обѣдня уже кончилась, ксёндзъ вышелъ изъ костёла, но ни король, ни Кмицицъ не трогались съ мѣста.
   -- Въ свою очередь, позвольте узнать, кто вы такой?-- спросилъ у пана Андрея его сосѣдъ.
   Папъ Андрей вздрогнулъ, какъ человѣкъ, пробужденный отъ сна.
   -- Я?... Я -- Бабиничъ, родомъ изъ Литвы, изъ-подъ Витебска.
   -- А я Луговскій, дворянинъ короля... Вы изъ Литвы ѣдете?
   -- Нѣтъ, изъ Ченстохова.
   Панъ Луговскій на минуту остолбенѣлъ изъ изумленія.
   -- О, если такъ, то пожалуйте за мной. Его величество страшно тоскуетъ, не получая оттуда никакихъ вѣрныхъ извѣстій. Да, да!... Вы, вѣроятно, изъ полка Зброжка или Куклиновскаго? Изъ-подъ Ченстохова?
   -- Не изъ-подъ Ченстохова, а изъ самаго монастыря, прямо!
   -- Вы шутите! Что же тамъ, что слышно? Сопротивляется ли еще Ясная Гора?
   -- И сопротивляется, и будетъ сопротивляться! Шведы близки къ отступленію.
   -- Ради Бога! Король озолотитъ васъ! Такъ вы говорите, что ѣдете изъ самаго монастыря?... Какъ же васъ шведы пропустили?
   -- Я и не просилъ у нихъ пропуска... Но, извините меня, я не могу въ костёлѣ дать вамъ болѣе подробнаго отчета.
   -- Правда, правда!-- согласился панъ Луговскій.-- Постойте, мы станемъ у дверей и я сейчасъ же представлю васъ королю.
   Едва они успѣли занять свои мѣста, какъ Янъ Казиміръ поднялся со своего мѣста и направился къ выходу.
   -- Ваше величество!-- закричалъ панъ Луговскій,-- вѣсти изъ Ченстохова!
   Восковое лицо Яна Казиміра сразу оживилось.
   -- Что? кто говоритъ?-- спросилъ онъ.
   -- Вотъ этотъ шляхтичъ. Онъ говоритъ, что ѣдетъ изъ самаго монастыря.
   -- Развѣ монастырь уже взятъ?-- воскликнулъ король.
   Панъ Андрей упалъ къ ногамъ короля. Янъ Казиміръ наклонился и началъ поднимать его.
   -- Потомъ, потомъ!... Встаньте, рыцарь, ради Бога встаньте! Говорите... монастырь взятъ?
   Кмицицъ поднялся на ноги съ глазами, полными слезъ.
   -- Не взятъ, государь, и не будетъ взятъ! Шведы побиты, самая большая ихъ пушка взорвана! Страхъ преслѣдуетъ ихъ, голодъ, несчастія! Они начинаютъ думать объ отступленіи!...
   -- Слава Тебѣ, Владычица міра!-- сказалъ король, снялъ шляпу и, не входя въ церковь, опустился на колѣни.-- Какъ имя ваше, рыцарь? Бабиничъ? Пусть, панъ Луговскій проводитъ васъ на нашу квартиру.
   Черезъ четверть часа Кмицицъ стоялъ въ комнатѣ короля передъ цѣлымъ сонмомъ вельможъ. Король ждалъ только королеву, чтобы сѣсть за ранній завтракъ, и едва только Марія Луиза появилась, какъ Янъ Казиміръ закричалъ:
   -- Ченстохово держится! Шведы отступаютъ! Вотъ панъ Бабиничъ,-- онъ ѣдетъ оттуда и привезъ эти вѣсти!
   Черные, пытливые глаза королевы на минуту остановились на молодомъ лицѣ рыцаря; онъ такъ же смѣло и правдиво посмотрѣлъ ей въ глаза.
   -- Вы снимаете ужасную тяжесть съ нашего сердца,-- сказала королева, -- и дай Богъ, чтобъ это служило предвѣстіемъ лучшаго будущаго. Вы ѣдете изъ-подъ Ченстохова?
   -- Не изъ-подъ Ченстохова, а, какъ онъ говоритъ, изъ самаго монастыря. Это одинъ изъ его защитниковъ!-- заволновался король.-- Дорогой гость! говорите, разсказывайте, какъ вы оборонялись и какъ васъ хранила Божія десница?
   Кмицицъ собрался было начать свой разсказъ, какъ двери отворились и въ комнату вошли новые сановники, раздѣляющіе съ королемъ горькій хлѣбъ изгнанія: папскій нунцій, ксёндзъ примасъ Мещиньскій, ксёндзъ Выджга, знаменитый проповѣдникъ, коронный канцлеръ Корыциньскій и другіе дворяне.
   Король сгоралъ нетерпѣніемъ и почти не обращалъ вниманія на свой завтракъ.
   -- Послушайте, господа! Слушайте, гость изъ Ченстохова, добрая вѣсть!... Изъ самой Ясной Горы!...
   Сановники окинули Кмицица любопытнымъ взглядомъ, но панъ Андрей ничуть не смутился и началъ свое повѣствованіе.
   Онъ говорилъ ясно, сжато, какъ солдатъ, который видѣлъ ее и на самомъ себѣ испыталъ всѣ невзгоды воинской жизни; онъ отзывался о ксёндзѣ Кордецкомъ какъ о святомъ пророкѣ, превозносилъ пана Замойскаго и пана Чарнецкаго,-- всѣхъ, кромѣ себя.
   Король и сановники съ изумленіемъ слушали его, архіепископъ плакалъ, ксёндзъ Выджга переводилъ разсказъ папскому нунцію.
   Наконецъ, когда Кмицицъ дошелъ до послѣднихъ штурмовъ, когда началъ разсказывать, какъ Миллеръ выписалъ изъ Кракова тяжелыя пушки и въ числѣ ихъ такую кулеврину, противъ которой не могли устоять никакія стѣны, въ комнатѣ воцарилась полнѣйшая, мертвая тишина.
   Но панъ Андрей вдругъ остановился; лицо его вспыхнуло яркимъ румянцемъ; онъ нахмурился, поднялъ высоко голову и гордо сказалъ:
   -- Теперь я долженъ говорить о себѣ, хотя предпочиталъ бы молчать... Если я скажу что-нибудь, что вы можете счесть за самохвальство, то знайте, что я не ищу никакихъ наградъ. Самая высшая награда для меня -- это пролить кровь за короля...
   -- Говорите смѣло, мы вамъ вѣримъ!-- сказалъ король.-- И такъ, эта пушка...
   -- Эта пушка... я выбрался ночью изъ крѣпости и взорвалъ ее порохомъ.
   -- Святый Боже!-- воскликнулъ король. Остальные не могли сказать ни слова и не спускали глазъ съ рыцаря, который стоялъ передъ ними съ искрящимися глазами, съ румянцемъ на лицѣ и гордо поднятою годовой. Ото всей его фигуры вѣяло такою силой и дикимъ мужествомъ, что всякій поневолѣ повѣрилъ бы ему.
   -- Какъ же вы это сдѣлали?-- спросилъ Янъ Казиміръ.
   Кмицицъ разсказалъ, какъ было дѣло.
   -- Ушамъ своимъ не вѣрю!-- сказалъ панъ канцлеръ Корыциньскій.
   -- Господа!-- важно перебилъ король,-- мы не знали, кого видимъ передъ собой. Не погибла еще та республика, которая рождаетъ такихъ рыцарей и гражданъ.
   -- Этотъ можетъ сказать о себѣ: "Si fr actus illabatur or bis, impavidum ferient ruinae!" -- прибавилъ ксендзъ Выджга, который любилъ цитировать латинскихъ авторовъ при всякомъ удобномъ случаѣ.
   -- Право, это совершенно невѣроятно, -- снова заговорилъ канцлеръ.-- Скажите, рыцарь, какимъ образомъ вы сохранили свою жизнь и пробрались сквозь шведовъ?
   -- Взрывъ оглушилъ меня, и на утро шведы нашли меня безъ всякихъ признаковъ жизни. Надо мной тотчасъ былъ наряженъ судъ и Миллеръ приговорилъ меня къ смерти.
   -- Значитъ, вамъ удалось бѣжать?
   -- Нѣкто Куклиновскій выпросилъ меня у Миллера. У насъ съ нимъ были счеты, и онъ самъ хотѣлъ замучить меня...
   -- Это извѣстный негодяй и разбойникъ; мы слышали о немъ,-- сказалъ канцлеръ.-- Его полкъ стоитъ съ Миллеромъ подъ Ченстоховымъ... Правда!
   -- Этотъ Куклиновскій являлся однажды въ монастырь посломъ отъ Миллера и подговаривалъ меня перейти на сторону шведовъ... Я ударилъ его по лицу и столкнулъ внизъ съ горы... За это онъ и возненавидѣлъ меня.
   -- Вотъ сейчасъ видно настоящаго шляхтича!-- развеселился король.-- Этотъ ужъ не дастъ себя въ обиду! Ну, Миллеръ отдалъ васъ Куклиновскому?...
   -- Такъ точно, ваше величество!... Онъ заперся со иною и нѣсколькими солдатами въ пустомъ сараѣ. Тамъ онъ меня привязалъ веревками къ балкѣ и началъ меня мучить. Опалилъ мнѣ бокъ...
   -- Боже милосердый!
   -- Но его вдругъ призвали къ Миллеру, а въ это время въ сарай вошли три шляхтича, нѣкто Кемличи, его солдаты, которые прежде у меня служили. Тѣ перебили стражу, отвязали меня отъ балки...
   -- И вы убѣжали? Теперь понимаю!-- сказалъ король.
   -- Нѣтъ, государь. Мы дождались возвращенія Куклиновскаго; я приказалъ привязать его къ той же самой балкѣ и началъ подпаливать его въ свою очередь.
   Король, который легко переходилъ отъ отчаянія къ веселью, отъ шутки къ величію, захлопалъ въ ладоши и громко захохоталъ:
   -- Подѣломъ ему, подѣломъ! Измѣнникъ не заслуживаетъ лучшаго обращенія.
   -- Я оставилъ его въ живыхъ, но къ утру онъ долженъ былъ замерзнуть, если его не сняли раньше.
   -- Побольше бы намъ людей, подобныхъ вамъ,-- продолжалъ уже окончательно развеселившійся король.-- А вы сами пріѣхали сюда съ этими тремя солдатами? Какъ ихъ зовутъ?
   -- Кемличи; отецъ и два сына.
   -- Mater теа, de domo Kiemlicz est, -- важно сказалъ ксёндзъ Выджга.
   -- Значитъ, Кемличи есть знатные и не знатные,-- весело отвѣтилъ Кмицицъ,-- а эти не только не знатныя, но и негодяи перваго сорта, что не мѣшаетъ имъ быть отличными солдатами.
   Канцлеръ Борыциньскій, который до сего времени шепталъ что-то на ухо архіепископу гнѣзненскому, поднялся съ мѣста и сказалъ:
   -- Много пріѣзжаютъ сюда такихъ людей, которые, ради похвальбы или ожидаемой награды, могутъ наговорить что угодно. Часто являются просто непріятельскіе шпіоны.
   Кмицицъ весь побагровѣлъ.
   -- Я не знаю вашего сана,-- сказалъ онъ,-- думаю, что вы занимаете высокое положеніе... Но нѣтъ такого званія, которое позволяло бы безъ всякихъ доказательствъ обвинять шляхтича во лжи.
   -- Рыцарь, вы имѣете дѣло съ великимъ короннымъ канцлеромъ!-- шепнулъ панъ Луговскій.
   Кмицицъ окончательно вышелъ изъ себя.
   -- Всякому, кто меня назвалъ лжецомъ, будь онъ хоть великій канцлеръ, я скажу: легче взводить обвиненія, чѣмъ жертвовать своею жизнью, легче проливать чернила, чѣмъ свою кровь!
   Панъ Борыциньскій нисколько не обидѣлся.
   -- Я не обвиняю васъ во лжи, рыцарь, но если вы говорили правду, то у васъ бокъ долженъ быть спаленъ.
   -- Пойдемте въ другую комнату, я вамъ покажу!-- рѣзко проговорилъ Кмицицъ.
   -- Не нужно,-- сказалъ король,-- мы вѣримъ вамъ и такъ!
   -- Нельзя, государь!-- закричалъ панъ Андрей,-- я самъ хочу, я прошу у васъ объ этомъ, какъ милости, чтобы потомъ всякій, какою бы важною особой онъ ни былъ, не осмѣливался бы оскорблять меня! Плоха же награда за всѣ мои муки! Я не требую никакой награды, я хочу только, чтобы мнѣ вѣрили; такъ пусть же невѣрный Ѳома вложитъ персты въ мои язвы! Пусть кто-нибудь выйдетъ со мной,-- мнѣ невыносимо тяжело быть въ подозрѣніи.
   -- Я пойду,-- сказалъ Тизенгаузъ, молодой королевскій дворянинъ, и повелъ пана Андрея въ другую комнату.
   -- Я вамъ вполнѣ вѣрю, а выхожу потому, что мнѣ хочется поразспросить васъ кое о чемъ,-- сказалъ онъ по дорогѣ.-- Мы гдѣ-то видѣлись съ вами на Литвѣ... Фамиліи вашей я не могу припомнить, или, можетъ быть, мы сталкивались съ вами въ дѣтствѣ?
   Кмицицъ отвернулся въ сторону, чтобы скрыть свое замѣшательство.
   -- Можетъ быть, на какомъ-нибудь сеймикѣ. Покойный отецъ часто бралъ меня съ собой.
   -- Можетъ быть. Лицо ваше памятно мнѣ, хотя черты ваши, конечно, съ того времени измѣнились. Но хотя memoria fragilis est, мнѣ все кажется, что васъ тогда звали иначе.
   -- О, вы просто смѣшали меня съ кѣмъ-нибудь!-- отвѣтилъ панъ Андрей.
   Черезъ нѣсколько минутъ панъ Тизенгаузъ вновь предсталъ предъ лицомъ короля.
   -- Я видѣлъ, государь,-- сказалъ онъ.-- Дѣйствительно, весь бокъ пана Бабинича страшно обожженъ.
   Когда Кмицицъ возвратился въ комнату, король всталъ и обнялъ его.
   -- Мы ни на минуту не сомнѣвались въ правдивости вашихъ словъ, и заслуга ваша не останется безъ награды.
   Королева протянула ему руку и панъ Андрей, ставши на колѣни, почтительно поцѣловалъ ее.
   -- А на пана канцлера вы ужь не гнѣвайтесь,-- вновь заговорилъ король.-- Правду сказать, сюда не мало являлось измѣнниковъ или такихъ, которые болтали Богъ знаетъ что, а на обязанности канцлера лежитъ раскрывать истину.
   -- Что значитъ гнѣвъ такого маленькаго человѣка, какъ я, для такого важнаго сановника?-- отвѣтилъ панъ Андрей.-- Да я и не смѣлъ бы ворчать на достойнаго сенатора, который подаетъ всѣмъ примѣръ своею преданностью отечеству.
   Канцлеръ добродушно улыбнулся и протянулъ руку.
   -- И такъ, да будетъ миръ! Вы тогда сказали что-то очень злое насчетъ чернилъ, такъ знайте же, что Корыциньсіне очень часто проливали за отечество и не одни чернила.
   Король былъ очень доволенъ.
   -- Понравился намъ этотъ Бабиничъ, -- обратился онъ къ сенаторамъ.-- Такъ онъ пришелся намъ по сердцу, какъ мало кто... Мы его теперь уже не отпустимъ отъ себя и, дастъ Богъ, вскорѣ вмѣстѣ возвратимся въ наше отечество.
   -- О, всемилостивѣйшій король!-- восторженно закричалъ Кмицицъ,-- хотя я былъ запертъ въ пропасти, но я знаю отъ шляхты, отъ войска, даже отъ тѣхъ, которые подъ начальствомъ Зброжка и Калиньскаго осаждали Ченстохово, что всѣ считаютъ дни и часы, когда вы возвратитесь. Покажитесь только народу и въ тотъ же самый день Литва, Корона и Русь станутъ за васъ, какъ одинъ человѣкъ!... Пойдетъ шляхта, пойдутъ даже крестьяне. Войско атамана едва сдерживаетъ злобу противъ шведовъ. Подъ Ченстохово проѣзжали депутаты отъ гетманскихъ войскъ возбуждать солдатъ Зброжка, Калиньскаго и Куклиновскаго противъ шведовъ. Перейдите сегодня границу, и черезъ мѣсяцъ въ предѣлахъ Польши не будетъ ни одного шведа!
   Энтузіазмъ Кмицица заразилъ королеву, которая давно уже убѣждала короля возвратиться.
   -- Устами этого шляхтича говоритъ весь народъ!-- съ силою сказала она.
   -- Мы всегда готовы принести въ жертву нашу жизнь и силы,-- сказалъ король,-- и до сихъ поръ ждали только исправленія нашихъ подданныхъ.
   -- Исправленіе это уже началось,-- прибавила Марія Луиза.
   -- Это очень важно,-- прервалъ архіепископъ Лещиньскій,-- правда ли, что депутаты отъ войска гетмана являлись подъ Ченстохово?
   -- Я это знаю отъ моихъ людей, тѣхъ же Кемличей!-- отвѣтилъ панъ Андрей.-- У Зброжка и Калиньскаго объ этомъ говорили вслухъ, не обращая вниманія на Миллера и шведовъ. Кемличи были на свободѣ и могли вступать въ сношеніе съ солдатами и шляхтой... Я могу представить ихъ предъ ваше лицо, и они сами скажутъ вамъ, что вся страна въ волненіи.
   -- А Конецпольскій?-- сказалъ король.-- А десятки другихъ, что стоятъ на сторонѣ похитителя, смотрятъ ему въ глаза и увѣряютъ въ своей преданности?
   Никто не отвѣтилъ ни слова. Глаза короля угасли, лицо опять омрачилось.
   -- Богъ видитъ наше сердце, Онъ знаетъ, что мы хоть сегодня готовы двинуться, и не шведское могущество удерживаетъ насъ, но несчастное непостоянство нашего народа, который, какъ Протей, каждый день мѣняетъ свой образъ. Можемъ ли мы быть увѣрены, что это раскаяніе чистосердечно, преданность искренна? Можемъ ли мы вѣрить тому народу, который такъ недавно оставилъ насъ и съ легкимъ сердцемъ соединился съ похитителемъ противъ своего короля, противъ своего отечества, противъ своихъ вольностей? Горе и стыдъ за нашихъ подданныхъ сжимаетъ наше сердце! Даетъ ли намъ такіе примѣры исторія? Какой-нибудь король видѣлъ ли столько предательства, былъ ли такъ жестоко оставленъ всѣми? Припомните, господа, что мы посреди нашего войска, посреди тѣхъ, кто обязанъ былъ проливать за васъ кровь, должны были опасаться за нашу безопасность и... и, горько сказать, даже за нашу жизнь!
   -- Государь!-- сказалъ Кмицицъ,-- тяжко провинился нашъ народъ, грѣшенъ онъ и справедливо бичуетъ его десница Божія, но, клянусь Христомъ, среди этого народа не отыщется тотъ, который осмѣлился бы поднять руку на святую особу помазанника Божія!
   -- Вы не вѣрите этому,-- отвѣтилъ король,-- но, къ сожалѣнію, у насъ есть доказательства. Горько намъ отплатили Радзивиллы за всѣ благодѣянія, которыми мы осыпали ихъ, но, все-таки, въ измѣнницѣ Богуславѣ заговорила совѣсть, и онъ не только не хотѣлъ помогать покушенію на насъ, но первый увѣдомилъ объ этомъ.
   -- О какомъ покушеніи?-- воскликнулъ изумленный Кмицицъ.
   -- Онъ увѣдомилъ насъ, что нашелся человѣкъ, который за сто червонцевъ обѣщалъ ему схватить насъ и доставить шведамъ живаго или мертваго.
   -- Кто же это былъ такой?... Его имя?...-- еле могъ спросить Кмицицъ.
   -- Нѣкто Кмицицъ,-- отвѣтилъ король.
   Кровь ударила въ голову пана Андрея, въ глазалъ у него потемнѣло; онъ схватился руками за чубъ и закричалъ страшнымъ, безумнымъ голосомъ:
   -- Это ложь! Князь Богуславъ лжетъ, какъ собака! Государь, не вѣрьте этому измѣннику; онъ нарочно сдѣлалъ это, чтобъ опозорить своего врага и напугать васъ!... О, государь, государь! Кмицицъ не осмѣлился бы на это...
   Тутъ панъ Андрей зашатался на мѣстѣ. Силы его, истощенныя долгою осадой и мученіями Куклиновскаго, оставили его и онъ безъ чувствъ упалъ къ ногамъ короля.
   Его подняли съ земли и отнесли въ сосѣднюю комнату. Сановники никакъ не могли догадаться, почему слова короля произвели такое страшное впечатлѣніе на молодаго шляхтича.
   -- Или онъ такъ преданъ королю, что не можетъ переварить подобнаго предположенія, или какой-нибудь родственникъ Кмицица,-- сказалъ панъ каштелянъ краковскій.
   -- Нужно будетъ это разузнать, -- отвѣтилъ канцлеръ Корыциньскій.-- Они тамъ, въ Литвѣ, всѣ перероднились между собою.
   -- Господа!-- заговорилъ Тизенгаузъ.-- Сохрани меня Богъ, чтобъ я хотѣлъ сказать что-нибудь дурное объ этомъ шляхтичѣ, но, все таки, не нужно ужъ особенно довѣряться ему... Что онъ служилъ въ Ченстоховѣ, это вѣрно; бокъ у него дѣйствительно опаленъ,-- не нарочно же онъ сдѣлалъ это,-- но въ головѣ у меня все вертится одна безотвязная мысль и отравляетъ довѣріе къ нему... Видите ли, я его встрѣчалъ когда-то въ Литвѣ... еще мальчикомъ, не то на сеймикѣ, не то... однимъ словомъ, не помню, гдѣ...
   -- Ну, и что-жь изъ того?-- спросилъ король.
   -- И онъ... мнѣ все кажется... назывался не Бабиничъ.
   -- Будьте осторожны; вы молоды, разсѣянны, легко могли смѣшать двухъ человѣкъ. Бабиничъ ли онъ, не Бабиничъ, почему я не долженъ ему вѣрить? На лицѣ его я вижу отпечатокъ мужества и чистосердечія, а сердце у него, какъ видно, золотое. Я пересталъ бы вѣрить самому себѣ, если бы не долженъ былъ вѣрить солдату, который проливалъ кровь за насъ и отчизну.
   -- Онъ больше заслуживаетъ довѣрія, чѣмъ письмо князя Богуслава,-- вдругъ сказала королева,-- и я обращаю ваше вниманіе на то, что въ этомъ письмѣ правды и быть не могло. Бирманскіе Радзивиллы очень много бы выиграли, еслибъ мы упали духомъ. Легко допустить при этомъ, что князь Богуславъ хотѣлъ погубить своего врага и оставить себѣ какую-нибудь лазейку на случай перемѣны обстоятельствъ.
   -- Еслибъ я не привыкъ часто слышать, что устами королевы говорятъ сама мудрость, то изумился бы вѣрности и тонкости только что высказаннаго предположенія,-- сказалъ примасъ.
   Польщенная королева поднялась съ мѣста и заговорила вновь:
   -- Я говорю не о биржанскихъ Радзивиллахъ, не о письмѣ князя Богуслава, преслѣдующаго, можетъ быть, свои личныя цѣли,-- меня больше всего удручаютъ горькіе упреки, которые недавно мой мужъ, король и повелитель высказывалъ противъ польскаго народа. Кто же сжалится надъ нимъ, если отъ него отступится его же собственный король? Правда, государь, народъ этотъ тяжело провинился, благодаря легкомыслію и своеволію... Но какой же народъ ни разу не впадалъ въ ошибку и гдѣ найдется такой, который такъ скоро сознавалъ бы свою вину и приступалъ къ покаянію? Вотъ они уже опомнились, уже приходятъ, ударяя себя въ грудь, къ законному монарху... они уже готовы пролить за васъ свою кровь, пожертвовать жизнью, достояніемъ... И неужели вы оттолкнете ихъ? Неужели не простите раскаивающихся и исправляющихся, не возвратите своего довѣрія раскаявшимся и исправившимся, своей любви заблудшимъ дѣтямъ? Повѣрьте имъ, государь, ибо они уже скорбятъ по васъ и вашему мудрому правленію... Идите къ нимъ... Я хотя и женщина, но не боюсь измѣны, потому что вижу любовь, вижу въ будущемъ полное возстановленіе государства, которое призвало васъ на тронъ послѣ смерти вашего отца и брата. Я ни на одну минуту не могу допустить мысли, чтобы всемилостивый Богъ хотѣлъ довести нашу республику до окончательной гибели. На время Онъ наслалъ на своихъ дѣтей невзгоды, дабы наказать за разные грѣхи, но вскорѣ вновь даруетъ имъ свою милость и прощеніе. Государь, и вы не отталкивайте ихъ, повѣрьте ихъ раскаянію, ибо только этимъ путемъ зло можетъ обратиться въ добро, пораженіе -- въ тріумфъ!
   Королева сѣла на свое мѣсто съ искрящимися глазами и волнующеюся грудью. Сановники не сводили съ нея своихъ изумленныхъ глазъ.
   Всѣ были охвачены энтузіазмомъ, даже самъ король вскочилъ съ румянцемъ на поблекшемъ лицѣ и закричалъ:
   -- Я не потерялъ еще королевства, если обладаю такою королевой. Да будетъ по ея волѣ! Чѣмъ скорѣе я выѣду и стану inter régna, тѣмъ лучше.
   -- Я не хочу противиться волѣ вашихъ величествъ,-- медленно и важно заговорилъ примасъ,-- не хочу отговаривать васъ отъ вашихъ намѣреній, но считалъ бы нужнымъ посовѣтовать, для рѣшенія столь важнаго дѣла, собраться еще разъ въ Ополѣ и переговорить съ сенаторами. Они могутъ обсудить все въ подробностяхъ и подать благой совѣтъ.
   -- Такъ въ Ополь!-- воскликнулъ Янъ Казиміръ,-- а потомъ въ дорогу и пусть будетъ, что Богъ дастъ!
   -- Богъ дастъ побѣду и счастливое возвращеніе!-- сказала королева.
   -- Аминь!-- прибавилъ примасъ.
   

Глава III.

   Панъ Андрей метался въ своей комнатѣ, какъ раненый барсукъ. Адская месть Богуслава Радзивилла довела его чуть не до бѣшенства. Мало того, что князь вырвался изъ его рукъ, побилъ его людей, его самого чуть не свелъ въ могилу,-- онъ покрылъ его такимъ безславіемъ, подъ игомъ котораго не стоналъ еще ни одинъ полякъ.
   Бывали минуты, когда Кмицицъ хотѣлъ отказаться отъ всего -- отъ славы, которая представлялась ему въ перспективѣ, отъ королевской службы,-- бросить все, летѣть и отмстить своему врагу. Но, съ другой стороны, несмотря на все свое бѣшенство, онъ понималъ, что пока князь живъ, месть не уйдетъ, и, кромѣ того, чѣмъ онъ можетъ лучше вывести на свѣтъ всю гнусность клеветы Богуслава, какъ не вѣрнымъ служеніемъ королю?
   Кмицицъ наслаждался мыслью о своей будущей мести. Онъ видѣлъ князя снова въ своихъ рукахъ и поклялся памятью своего отца овладѣть имъ во что бы то ни стало. Силенъ и могучъ былъ князь Богуславъ, но и онъ не спалъ бы по ночамъ спокойно, еслибъ зналъ покороче твердую душу и ничѣмъ не одержимое упорство своего врага.
   Король возвратился въ Глогову очень довольный результатами опольскаго совѣщанія и тотчасъ же позвалъ въ свою комнату нѣсколько приближенныхъ офицеровъ, въ томъ числѣ и Кмицица.
   -- Мнѣ наскучило пребываніе здѣсь,-- сказалъ король,-- и я готовъ былъ бы хоть сегодня выѣхать отсюда. Вы, господа, какъ люди опытные въ военномъ дѣлѣ, обдумаете планъ нашихъ дѣйствій на будущее время.
   -- Нужно дѣйствовать скорѣе,-- сказалъ полковникъ Вольфъ,-- пока непріятель не узнаетъ обо всемъ и не удвоитъ своей бдительности.
   -- Непріятель и такъ держится на-сторожѣ и укрѣпилъ дороги насколько могъ,-- сказалъ Кмицицъ.
   -- Какъ такъ?-- спросилъ король.
   -- Государь, предполагаемое возвращеніе вашего величества для шведовъ не новость. Въ республикѣ каждый день возникаютъ слухи, что вы или въ дорогѣ, или уже вступили въ предѣлы Польши. Нужно соблюдать величайшую осторожность и пробраться ущельями, потому что всѣ дороги заняты разъѣздами Дугласа.
   -- *Мамая лучшая предосторожность,-- сказалъ Тизенгаузъ, смотря Кмицицу прямо въ глаза,-- это триста вѣрныхъ сабель, и воль скоро государь поручитъ мнѣ команду надъ ними, я проведу его благополучно, хотя бы мнѣ пришлось перейти по трупамъ солдатъ Дугласа.
   -- Да, перейдете, если наткнетесь на триста, даже на тысячу враговъ; а если васъ будетъ ждать въ засадѣ не тысяча, а двѣ или три?
   -- Я сказалъ триста потому, что эта цифра первая попалась мнѣ на языкъ. Можно взять пятьсотъ и больше.
   -- Сохрани Богъ! Чѣмъ отрядъ больше, тѣмъ онъ замѣтнѣй,-- сказалъ Кмицицъ.
   -- Мнѣ кажется, что панъ коронный маршалъ подоспѣетъ намъ на встрѣчу со своими хоругвями,-- вставилъ король.
   -- Панъ маршалъ не подоспѣетъ,-- отвѣтилъ Кмицицъ,-- потому что онъ не будетъ въ точности знать дня и минуты вашего прибытія, а, кромѣ того, въ дорогѣ его можетъ задержать какая-нибудь случайность.
   -- Вотъ это говоритъ настоящій солдатъ!-- сказалъ король.-- По всему видно, что война вамъ не новинка.
   Кмицицъ усмѣхнулся; онъ вспомнилъ, какъ въ былое время подкрадывался къ Хованскому. Кто лучше можетъ провести короля?
   Но панъ Тизенгаузъ, очевидно, не раздѣлялъ мнѣнія короля. Онъ нахмурилъ брови и съ тонкою ироніей сказалъ Кмицицу:
   -- Теперь мы ждемъ вашего опытнаго совѣта.
   Недоброжелательство Тизенгауза не ускользнуло отъ вниманія Кмицица.
   -- Мое мнѣніе,-- сказалъ онъ,-- что чѣмъ меньше будетъ отрядъ короля, тѣмъ легче будетъ ему пробраться въ виду непріятеля.
   -- Объяснитесь точнѣе.
   -- Государь! пусть панъ Тизенгаузъ ѣдетъ съ драгунами впередъ, разглашая преднамѣренно, что везетъ короля, дабы привлечь на себя вниманіе непріятеля, а мы съ небольшимъ отрядомъ и особою вашего величества двинемся за ними черезъ день или два.
   Король въ восторгѣ захлопалъ въ ладоши.
   -- Великолѣпно, отлично! Самъ Соломонъ не далъ бы лучшаго совѣта! Я утверждаю ваше мнѣніе, да иначе и быть не можетъ. Они будутъ искать короля между драгунами, а король у нихъ подъ носомъ проѣдетъ. Ей-Богу, очень хорошо!
   -- Ваше величество, это фарсъ!-- закричалъ Тизенгаузъ.
   -- Солдатскій фарсъ!-- отвѣтилъ король.-- Будь, что будетъ, а я не отступлюсь отъ этого.
   Тизенгаузъ вскочилъ съ мѣста.
   -- Государь!-- сказалъ онъ,-- я отказываюсь отъ команды надъ драгунами! Пусть ими начальствуетъ кто-нибудь другой.
   -- Почему такъ?-- спросилъ король.
   -- Если вы поѣдете безъ защиты, обреченный на всѣ случайности судьбы, на всѣ опасности, какія васъ могутъ встрѣтить дорогой, то и я хочу быть рядомъ съ вами, защищать васъ собственною грудью и лечь костьми, въ случаѣ надобности.
   -- Благодарю васъ за преданность, но вы напрасно тревожитесь; мы избѣжимъ всякой опасности, если послѣдуемъ совѣту Бабинича.
   -- Пусть панъ... Бабиничъ, или какъ тамъ его зовутъ, все беретъ на свою отвѣтственность! Можетъ быть, ему нужно, чтобъ ваше величество заблудились въ горахъ... Я беру Бога и всѣхъ присутствующихъ здѣсь въ свидѣтели, что отклонялъ васъ отъ этого!
   Кмицицъ вскочилъ со своего мѣста и подошелъ въ Тизенгаузу.
   -- Что вы хотѣли сказать своими словами?-- запальчиво спросилъ онъ.
   По Тизенгаузъ презрительно окинулъ его глазами съ головы до ногъ.
   -- Я не совѣтую вамъ предлагать мнѣ такіе вопросы. Какъ бы мнѣ не пришлось сказать вамъ чего-нибудь непріятнаго.
   -- Замолчите,-- вдругъ закричалъ король, нахмуривая брови.-- Не начинайте здѣсь ссоры!...
   Янъ Казиміръ производилъ впечатлѣніе такого величія на всѣхъ окружающихъ, что оба рыцаря смѣшались и замолчали, понявъ всю безтактность своего поведенія въ присутствіи короля.
   -- Никто не имѣетъ права обижать человѣка, который взорвалъ непріятельскую пушку. Панъ Тизенгаузъ! вы останетесь при нашей особѣ, если таково ваше желаніе. Мы не можемъ отказать вамъ въ этомъ. Драгуновъ поведетъ Вольфъ или Денгофъ. Но и панъ Бабиничъ останется также, и мы послѣдуемъ его совѣту, ибо онъ вполнѣ заслуживаетъ наше одобреніе.
   -- Я умываю руки!-- пробормоталъ Тизенгаузъ.
   -- Вы должны, господа, держать это въ тайнѣ. Драгуны пусть идутъ въ Рациборъ... распустить повсюду слухи, что и мы находимся съ ними. А затѣмъ всѣмъ быть на-готовѣ; мы можемъ выѣхать наждую минуту... Тизенгаузъ! идите и отдайте приказъ капитану драгуновъ.
   Въ тотъ же самый день по всей Глоговой распространилась вѣсть, что король уже выѣхалъ по направленію къ границамъ республики. Даже большинство сенаторовъ были увѣрены въ справедливости этого слуха. Гонцы, высланные съ этою цѣлью, повезли новое извѣстіе по всѣмъ пограничнымъ дорогамъ.
   

Глава IV.

   Въ Рациборѣ маленькій отрядъ не обратилъ на себя особаго вниманія, всѣ мысли были заняты недавно прошедшими драгунами, среди которыхъ, по общему мнѣнію, находился польскій король. Яна Казмніра сопровождало около пятидесяти человѣкъ, нѣсколько сановниковъ, епископовъ и даже самъ нунцій. Дорога въ границахъ имперіи не представляла никакой опасности, но вотъ въ Одербергѣ, недалеко отъ впаденіи Олыпи въ Орду, началась Моравская земля.
   День былъ туманный и снѣгъ валилъ такъ сильно, что въ нѣсколькихъ шагахъ нельзя было различить дорогу. Но король былъ веселъ и полонъ самыхъ радужныхъ надеждъ, благодаря одному обстоятельству, которое всѣми было истолковано въ самомъ благопріятномъ смыслѣ и даже записано современными историками. При саномъ выѣздѣ короля изъ Глоговой появилась какая-то совершенно бѣлая птица, начала кружиться надъ королевскою головой, то взлетая кверху, то опускаясь и наполняя воздухъ радостными криками. Вспоминали, что такая же птица, только черная, также кружилась надъ Яномъ Казиміромъ, когда онъ выступалъ изъ Варшавы противъ шведовъ.
   Съ первыхъ же шаговъ дороги оказалось, насколько хорошъ былъ совѣтъ, поданный Кмицицемъ. Въ Моравіи только и толковали, что о недавнемъ проѣздѣ польскаго короля. Иные даже утверждали, что видѣли его собственными глазами, въ панцырѣ, съ мечомъ въ рукахъ и съ короною на головѣ.
   -- Ну, что, -- спросилъ король Тизенгауза, -- правъ былъ Бабиничъ?
   -- Мы еще не въ Любовли, государь, -- отвѣтилъ молодой магнатъ.
   А Бабиничъ былъ очень доволенъ собой и всѣмъ окружающимъ. Обыкновенно онъ вмѣстѣ съ тремя Кемличами держался впереди и обозрѣвалъ дорогу, но по временамъ присоединялся къ свитѣ и въ сотый разъ разсказывалъ королю эпизоды изъ исторіи осады Ченстохова. И король съ каждою минутой все болѣе привязывался къ молодому рыцарю, бодрому, отважному, напоминающему молодаго орла. Время свое Янъ Казиміръ проводилъ то въ молитвѣ и благочестивыхъ размышленіяхъ о будущей жизни, то въ разговорахъ о будущей войнѣ, то смотрѣлъ на рыцарскія упражненія, какими солдаты старались развеселить короля. Мрачная грусть и уныніе въ Янѣ Казинірѣ скоро смѣнялись самымъ веселымъ расположеніемъ духа, и тогда король смѣялся и шутилъ, какъ ребенокъ, какъ будто бы ни одно облачко не омрачало его небосклона.
   Солдаты показывали свое искусство, каждый что могъ. Моложе Кемличи, Козьма и Даміанъ, ломали, какъ соломенки, тяжелыя подковы и неизмѣнно получали за это по талеру, хотя въ королевскомъ кошелькѣ было довольно пусто: всѣ деньги, даже драгоцѣнности королевы пошли на войско.
   Панъ Андрей отличался въ другомъ родѣ. Онъ подбрасывалъ тяжелый обухъ такъ высоко, что тотъ почти скрывался изъ глазъ и затѣмъ ловилъ его за рукоять. Король смѣялся и хлопалъ въ ладоши.
   -- Откуда это у васъ рубецъ на лицѣ?-- спросилъ однажды король у Кмицица.-- Хорошо, должно быть, кто-то хватилъ васъ саблей!
   -- Это не сабельная рана, государь. Въ меня выстрѣлили почти въ упоръ.
   -- Свой или врагъ?
   -- Свой, но врагъ, съ которымъ я еще сведу счеты, а пока этого не случилось, мнѣ говорить о немъ не годится.
   -- Вотъ вы какой злопамятный!
   -- Я вовсе не злопамятенъ, государь. На головѣ у меня еще большій шрамъ... помню, такая дыра была, что чуть душа чрезъ нее не вышла... Но нанесъ мнѣ эту рану человѣкъ хорошій, и я не питаю къ нему никакой злобы.
   Кмицицъ снялъ шапку и обнажилъ свою голову.
   -- Кто же это такой?-- заинтересовался король.
   -- Панъ Володіёвскій.
   -- Панъ Володіёвскій? Какже, я знаю его. Онъ чудеса дѣлалъ подъ Збаражемъ. А потомъ мы вмѣстѣ съ нимъ были на свадьбѣ у Скшетускаго, который первый привезъ мнѣ вѣсти изъ осажденнаго Збаража. Добрые рыцари! Былъ съ ними и третій, котораго все войско чуть не боготворило. Толстый такой шляхтичъ и такой остроумный, что мы чуть не до слезъ хохотали, когда онъ говорилъ.
   -- Это панъ Заглоба, я догадываюсь!-- сказалъ Кмицицъ.-- Это, дѣйствительно, человѣкъ высшаго ума.
   -- Что же они теперь дѣлаютъ, вы не знаете?
   -- Володіёвскій начальствовалъ драгунами у князя воеводы виленскаго.
   Брови короля нахмурились.
   -- И вмѣстѣ съ княземъ воеводой служитъ теперь шведамъ?
   -- Онъ? Шведамъ? Онъ у пана Сапѣги. Я самъ видѣлъ, какъ онъ, послѣ измѣны князя, бросилъ ему булаву подъ ноги.
   -- О, это честный солдатъ!-- сказалъ король.-- Мы получили извѣстіе изъ Тыкоцина отъ пана Сапѣги. Да поможетъ ему Богъ! Еслибъ всѣ были похожи на него, шведы не попирали бы нашей земли.
   Здѣсь Тизенгаузъ, не проронившій ни слова изо всего разговора, вдругъ спросилъ:
   -- Такъ вы были въ Кейданахъ у Радзивилла?
   Кмицицъ смѣшался и началъ подбрасывать свой обухъ.
   -- Былъ.
   -- Оставьте въ покоѣ вашъ обухъ, -- продолжалъ Тизенгаузъ.-- А что вы дѣлали при дворѣ князя?
   -- Былъ въ гостяхъ,-- нетерпѣливо отвѣтилъ панъ Андрей,-- я ѣлъ княжескій хлѣбъ, пока онъ мнѣ не опротивѣлъ вслѣдствіе измѣны хозяина.
   -- А отчего вы съ другими честными людьми не пошли къ Сапѣгѣ?
   -- Оттого, что я далъ обѣтъ идти въ Ченстохово. Вы легко поймете это, если я скажу вамъ, что наша Острая Брама была занята гиперборейцами.
   Тизенгаузъ покачалъ головой и вздохнулъ, что обратило на себя вниманіе короля, который, въ свою очередь, пытливо посмотрѣлъ на Кмицица.
   Панъ Андрей, раздосадованный и гнѣвный, повернулся къ Тивенгаузу:
   -- Послушайте, наконецъ, отчего я васъ не допрашиваю, гдѣ вы были и что дѣлали раньше?
   -- Спрашивайте. Мнѣ нечего скрывать.
   -- Я тоже стою не передъ судомъ, а если и стану когда-нибудь, то не вы будете моимъ судьей. Оставьте меня, пока я не потерялъ терпѣнія.
   И онъ подкинулъ свой обухъ такъ высоко, что тотъ исчезъ въ воздухѣ.
   Король поднялъ голову кверху и въ эту минуту думалъ только объ одномъ: поймаетъ ли Бабаничъ свой обухъ на лету, или не поймаетъ?
   Бабиничъ пришпорилъ коня и поймалъ.
   Вечеромъ того же дня Тизенгаузъ сказалъ королю:
   -- Государь! этотъ шляхтичъ съ каждымъ днемъ мнѣ нравится все меньше.
   -- А мнѣ все больше!-- отвѣтилъ король.
   -- Сегодня я слышалъ, какъ одинъ изъ его людей назвалъ "го полковникомъ, а онъ только грозно посмотрѣлъ на него. Здѣсь что-то есть!
   -- И мнѣ иногда кажется, -- сказалъ король, -- что онъ не хочетъ всего говорить, но это его дѣло.
   -- Нѣтъ, государь!-- горячо заговорилъ Тизенгаузъ,-- это не его дѣло, это дѣло наше и всей республики... Если онъ предатель, если онъ готовитъ погибель вашего величества, то вмѣстѣ съ вами погибнутъ и тѣ, кто нынѣ подняли оружіе, погибнетъ вся республика, которую только вы одинъ можете спасти.
   -- Хорошо, завтра я самъ допрошу его.
   Король закручинился.
   На слѣдующій день онъ сдѣлалъ знакъ Кмицицу подъѣхать къ нему.
   -- Вы гдѣ были полковникомъ?-- сразу спросилъ король. Наступила минута молчанія.
   Кмицицъ боролся самъ съ собой; ему хотѣлось соскочить съ коня, упасть къ королевскимъ ногамъ и разъ навсегда сбросить съ себя всю тяжесть, открыть всю правду.
   Но, увы, какое впечатлѣніе произведетъ его имя, въ особенности послѣ письма князя Богуслава Радзивилла? Какъ онъ, когда-то правая рука князя воеводы виленскаго, онъ, обвиненный въ покушеніи на особу короля, съумѣетъ теперь убѣдить и короля, и епископовъ, и сенаторовъ, что теперь исправился, переродился и хочетъ кровью омыть всѣ свои вины?... Кто повѣритъ ему? И онъ рѣшился молчать, но тотчасъ же почувствовалъ какое-то страшное отвращеніе во всякимъ уверткамъ. Можетъ ли онъ лгать въ глаза человѣку, котораго полюбилъ больше своей жизни? Нѣтъ, о, нѣтъ! у него не хватитъ силъ.
   -- Государь!-- наконецъ, заговорилъ панъ Андрей.-- Придетъ время, и, можетъ быть, скоро, когда я открою вамъ всю мою душу, какъ священнику на исповѣди... Но я хочу, чтобы за меня, за мою безпредѣльную преданность вамъ ручалось что-нибудь большее, чѣмъ голословныя увѣренія. Я грѣшилъ, государь, грѣшилъ противъ васъ и отчизны, а теперь ищу возможности искупить свои грѣхи... Да и кто безгрѣшенъ? Кто во всей республикѣ не долженъ бить себя въ грудь? Можетъ быть, мои вины тяжелѣй, чѣмъ вины другихъ, но за то я первый и опомнился. Не спрашивайте меня, государь, ни о чемъ, пока не увидите меня на дѣлѣ; не спрашивайте, я ничего не могу отвѣтить вамъ, кромѣ того, что готовъ отдать за васъ послѣднюю каплю крови.
   Лицо пана Андрея было блѣдно, глаза смотрѣли на короля пряно и искренно.
   -- Богъ видитъ мои намѣренія,-- продолжалъ онъ,-- и зачтетъ ихъ на страшномъ судѣ. Но если вы не вѣрите мнѣ, то прогоните меня, удалите отъ своей особы. Я пойду слѣдомъ за вами, поодаль, для того, чтобъ явиться въ тяжкую минуту безъ всякаго призыва и положить за васъ свою голову. Тогда, государь, вы увидите, что я не измѣнникъ, а одинъ изъ такихъ слугъ, какихъ вы немного найдете даже среди приближенныхъ, несмотря на то, что они возводятъ на меня всякія подозрѣнія.
   -- Я вамъ и теперь вѣрю,-- сказалъ король.-- Останьтесь, попрежнему, при нашей особѣ. Измѣна не говоритъ такимъ языкомъ.
   -- Благодарю васъ, ваше величество!-- отвѣтилъ Кмицицъ, а, осадивъ коня, присоединился къ заднимъ рядамъ свиты.
   Тизенгаузъ свои подозрѣнія относительно Кмицица сообщилъ не одному королю, вслѣдствіе чего всѣ начали на пана Андрея посматривать искоса. При его приближеніи громкіе разговоры утихали и переходили въ шепотъ. Панъ Андрей замѣтилъ это,-- замѣтилъ, что слѣдятъ за каждымъ его словомъ, за каждымъ его поступкомъ, и ему сдѣлалось тошно среди этихъ людей.
   Даже король обращался съ нимъ какъ-то сухо, холодно, не попрежнему. Молодой рыцарь затужилъ и упалъ духомъ. Привыкшій быть всегда первымъ, всегда напереди, теперь онъ тащился въ нѣсколькихъ шагахъ за кавалькадой, съ опущенною головой, съ печальными мыслями въ головѣ.
   Наконецъ, передъ нашими всадниками забѣлѣлись Карпаты. Снѣгъ лежалъ на ихъ склонахъ, тучи покоили свои тяжелыя тѣла на ихъ вершинахъ, а вечеромъ, при заходѣ солнца, горы надѣвали огненную одежду и отливали всѣми цвѣтами радуги еще долго послѣ того, какъ всѣ долины утопали во мракѣ. Кмицицъ съ удивленіемъ любовался невиданными имъ дотолѣ чудесами природы и горе его понемногу стихало.
   Съ каждымъ днемъ гиганты становились все больше, величественнѣй. Наконецъ, королевскій отрядъ въѣхалъ въ ущелье, которое совершенно неожиданно открылось передъ нимъ.
   -- Теперь и граница близко,-- съ волненіемъ сказалъ король. Впереди показалась какая-то телѣжка, запряженная въ одну лошадь. Королевскіе люди задержали ее.
   -- Эй!-- окликнулъ Тизенгаузъ сидящаго въ телѣжкѣ крестьянина,-- мы въ Польшѣ?
   -- За тою скалой цезарская граница, а вы теперь на польской границѣ.
   И горецъ ударилъ свою лошадь. Тизенгаузъ поспѣшилъ къ королю.
   -- Государь!-- въ восторгѣ закричалъ онъ, -- вы теперь inter regna!
   Король не отвѣтилъ ни слова, слѣзъ съ коня и упалъ на колѣни. Всѣ послѣдовали его примѣру. И вотъ король-изгнанникъ упалъ лицомъ въ снѣгъ и началъ цѣловать землю, любимую и неблагодарную землю, которая въ минуты невзгоды отказала его вѣнчанной главѣ даже въ убѣжищѣ.
   Уже начинало смеркаться, когда королевскій отрядъ двинулся дальше. За ущельемъ открывалась болѣе широкая долина и терялась въ отдаленіи. Только въ одномъ мѣстѣ небо свѣтилось красноватымъ свѣтомъ.
   -- Поѣдемъ по направленію къ этой зарѣ, -- сказалъ король.-- Только странно, что солнце еще не зашло до сихъ поръ.
   Кмицицъ пристально посмотрѣлъ вдаль и крикнулъ:
   -- Государь, это не заря, это пожаръ!
   Дѣйствительно, мнимая заря разгоралась все болѣе и болѣе и охватывала все шире небосклонъ.
   -- Это, вѣроятно, живецъ горитъ!-- воскликнулъ король.-- Должно быть, тамъ непріятель!
   Онъ не успѣлъ договорить, какъ до него долетѣлъ какой-то говоръ, фырканье коней, и нѣсколько темныхъ людей быстро промелькнули мимо него по дорогѣ.
   -- Стой, стой!-- закричалъ Тизенгаузъ.-- Кто вы?
   -- Это наши!-- послышалось издали.-- Свои! Изъ живца бѣжимъ; шведы живецъ грабятъ и народъ рѣжутъ!
   -- Стойте, ради Бога!... Что вы говорите?... Откуда они взялись тамъ?
   -- Они нашего короля подстерегали. Много ихъ, охъ, много! Да сохранитъ его Матерь Божія!
   Тизенгаузъ совершенно растерялся.
   -- Вотъ что значить ѣхать съ маленькимъ отрядомъ!-- крикнулъ онъ на Кмицица.-- Чтобъ тебѣ издохнуть за твой совѣтъ!
   Но Янъ Казиміръ самъ началъ разспрашивать бѣгущихъ:
   -- А король гдѣ?
   -- Король пошелъ въ горы съ большимъ войскомъ и два дня тому назадъ проѣзжалъ черезъ живецъ, а они догнали его гдѣ-то около Сухой... Не знаемъ, взяли ли его, или нѣтъ, но сегодня подъ вечеръ вернулись въ живецъ и рубятъ всѣхъ, кто подъ руку попадется...
   -- Поѣзжайте съ Богомъ!-- сказалъ Янъ Казиміръ.
   -- Вотъ что встрѣтило бы насъ, еслибъ мы поѣхали съ драгунами!-- замѣтилъ Кмицицъ.
   -- Государь!-- сказалъ ксёндзъ епископъ Гембицкій,-- непріятель передъ нами... Что намъ дѣлать?
   Всѣ окружили короля, какъ будто бы хотѣли своею грудью защитить его отъ опасности. Король смотрѣлъ на зарево и молчалъ; остальные молчали тоже. Трудно было найти добрый совѣтъ въ такую тяжелую минуту.
   -- Когда я уѣзжалъ изъ отчизны, въ глаза мнѣ свѣтило зарево, когда въѣзжаю вновь, свѣтитъ другое...-- заговорилъ было Янъ Казиміръ и вдругъ опять замолкъ.
   -- Кто можетъ дать какой-нибудь совѣтъ?-- наконецъ, прервалъ молчаніе ксёндзъ Гембицкій.
   Тутъ послышался голосъ Тизенгауза, полный горечи и насмѣшки:
   -- Кто настаивалъ, чтобъ король ѣхалъ безъ стражи, пусть даетъ совѣтъ первый!
   Въ это время одинъ всадникъ выѣхалъ впередъ; то былъ Кмицицъ.
   -- Хорошо!-- сказалъ онъ и, поднявшись на стременахъ, крикнулъ:
   -- Кемличи, за мной!
   Четверо всадниковъ, какъ вихрь, помчались впередъ.
   -- Это предательство!-- болѣзненно вырвалось изъ груди Тизенгауза.-- Измѣнники дадутъ знать непріятелю! Государь, спасайтесь, пока есть время,-- скоро непріятель займетъ ущелье! Спасайтесь, государь! Назадъ, назадъ!
   -- Назадъ! возвращаться!-- въ одинъ голосъ закричали епископы и сановники.
   Но Янъ Казиміръ нетерпѣливо дернулъ поводья, выхватилъ шпагу и крикнулъ:
   -- Да спасетъ меня Богъ во второй разъ бѣжать изъ предѣловъ своего государства! Пусть свершится то, что назначено судьбой!
   -- Государь! выслушайте только мольбу вашихъ подданныхъ,-- сказалъ, складывая руки, каштелянъ сандомірскій.-- Если вы ни въ какомъ случаѣ не хотите возвратиться въ имперскія владѣнія, то выйдемъ, по крайней мѣрѣ, хоть изъ этого ущелья, чтобъ намъ не отрѣзали дорогу къ отступленію.
   -- Хорошо,-- согласился король.-- Я не отвергаю разумнаго совѣта, но на скитаніе другой разъ обрекать себя не хочу. Если теперь намъ не удастся, то не удастся никогда. Во всякомъ случаѣ, я думаю, что ваши опасенія преувеличены. Коль скоро шведы искали насъ между драгунами, то, значитъ, они о насъ свѣдѣній не имѣли и измѣны тутъ никакой не было. Успокой* тесь, господа! Бабиничъ поѣхалъ на развѣдки и, вѣроятно, скоро вернется.
   Прошло четверть часа, полчаса, часъ. Тизенгауза все болѣе разбирало нетерпѣніе^
   -- Поѣду я впередъ,-- сказалъ онъ.-- Отъѣдемъ полмили, и если шведы явятся, мы удержимъ ихъ, пока сами не погибнемъ. Во всякомъ случаѣ, будетъ достаточно времени подумать о сна* сеніи короля.
   -- Ни съ мѣста! Я запрещаю вамъ ѣхать!-- сказалъ король.
   -- Государь! разстрѣляйте меня завтра за неповиновеніе, но теперь я поѣду, потому что дѣло идетъ о вашемъ спасеніи!
   И, свиснувъ нѣсколькимъ солдатамъ, онъ поскакалъ впередъ.
   Долго пришлось прождать Тизенгаузу, пока до него не долетѣлъ скрипъ снѣга подъ конскими копытами.
   -- Ѣдутъ!-- шепнулъ одинъ изъ солдатъ.-- Немного ихъ... должно быть, панъ Бабиничъ возвращается!
   Въ темнотѣ, дѣйствительно, виднѣлось нѣсколько быстро приближающихся фигуръ.
   -- Wer da?-- крикнулъ Тизенгаузъ.
   -- Свои! не стрѣлять!-- загремѣлъ голосъ пана Кмицица.
   Черезъ минуту онъ самъ остановился передъ Тизенгаузомъ, и, не узнавъ его въ темнотѣ, спросилъ:
   -- Гдѣ король?
   -- Тамъ, дальше, за ущельемъ!-- отвѣтилъ успокоенный Тизенгаузъ.-- А что это у васъ на сѣдлѣ?
   Но панъ Андрей не отвѣтилъ ни слова и Проѣхалъ мимо. Онъ остановился только не вдалекѣ отъ короля и крикнулъ:
   -- Государь, дорога свободна!
   -- Въ живцѣ нѣтъ шведовъ?
   -- Они отступили къ Вадовицамъ. То былъ конный нѣмецкій отрядъ. Вы можете сами допросить.
   И онъ сбросилъ на земь какой-то тяжелый свертокъ.
   -- Что это такое?-- спросилъ изумленный король.
   -- Это? Рейтеръ!
   -- Такъ вы и языка намъ привезли? Какъ это было? Разсказывайте.
   -- Государь! если волкъ идетъ ночью за стадомъ, ему не трудно похитить одну овцу, а если говорить правду, мнѣ это не впервинку.
   Король пришелъ въ полнѣйшій восторгъ.
   -- Вотъ это такъ рыцарь!... Господа, вы слышите?... Представьте себѣ... Да, да, съ такими людьми я могъ бы проѣхать сквозь все шведское войско!
   А рейтеръ все неподвижно лежалъ на землѣ.
   -- Разспрашивайте его, ваше величество,-- не безъ оттѣнка самодовольствія сказалъ Кмицицъ,-- хотя я не думаю, чтобъ онъ могъ много говорить (я слегка придушилъ его), а привести его въ чувство нечѣмъ.
   -- Влить ему въ ротъ водки!-- распорядился король.
   Дѣйствительно, это лѣкарство помогло, потому что рейтеръ скоро пришелъ въ чувство и объяснилъ, что принадлежитъ къ полку Ирлегорна, что они напали на польскихъ драгуновъ около Сухой, встрѣтили отпоръ и отступили къ живцу.
   -- Кромѣ вашего, много въ горахъ шведскихъ отрядовъ?-- допрашивалъ по-нѣмецки Кмицицъ, приставивъ штыкъ къ горлу солдата.
   -- Не знаю,-- прерывающимся голосомъ отвѣтилъ рейтеръ,-- генералъ Дугласъ повсюду разослалъ патрули, но только они всѣ уходятъ назадъ. На нихъ отовсюду крестьяне нападаютъ.
   -- А въ живцѣ вы только одни были?
   -- Мы одни.
   -- Король польскій проѣхалъ?
   -- Проѣхалъ съ драгунами. Многіе его видѣли.
   -- Отчего вы его не преслѣдовали?
   -- Горцевъ боялись.
   Тутъ Кмицицъ обратился къ королю по-польски:
   -- Государь, дорога свободна, а въ живцѣ мы найдемъ ночлегъ; разбойники не все спалили.
   Но недовѣрчивый Тизенгаузъ шепнулъ на ухо каштеляну Войницкому:
   -- Или это великій рыцарь, или измѣнникъ чистѣйшей воды... Все это можетъ быть ловушкой -- отъ взятія въ плѣнъ рейтера до его признаній... Правда? А если это такъ, если шведы сидятъ и ждутъ насъ въ живцѣ? Если король поѣдетъ и попадетъ въ руки непріятеля?
   -- Конечно, лучше удостовѣриться заранѣе...-- раздумчиво сказалъ каштелянъ.
   Тогда Тизенгаузъ громко обратился къ королю:
   -- Позвольте, государь, мнѣ ѣхать впередъ въ живецъ и убѣдиться, что этотъ рыцарь и этотъ рейтеръ говорятъ правду.
   -- Да, да! позвольте ему ѣхать, ваше величество!-- горячо закричалъ Кмицицъ.
   -- Поѣзжайте, -- немного подумавъ, согласился король, -- только и мы двинемся немного погодя... Холодно становится.
   Панъ Тизенгаузъ пришпорилъ своего коня; королевскій отрядъ послѣдовалъ за нимъ шагомъ. Король окончательно развеселился и сказалъ папу Андрею:
   -- А съ вами можно, какъ съ соколомъ, охотиться на шведовъ. Вы всегда бьете сверху.
   -- Такъ всегда и было, -- отвѣтилъ панъ Андрей.-- Когда вы захотите охотиться, соколъ всегда къ вашимъ услугамъ.
   -- Разскажите, какъ вы его схватили?
   -- Это не трудно, государь! Всегда за полкомъ тащатся нѣсколько отставшихъ солдатъ, а этотъ отсталъ чуть не на полмили. Онъ считалъ насъ за своихъ, а я схватилъ его и зажалъ ему ротъ, чтобъ не кричалъ.
   -- Вы говорили, что это вамъ не въ первый разъ?
   Кмицицъ весело разсмѣялся.
   -- Куда! мнѣ случалось дѣлать и почище этого! Скажите одно слово, государь, и я во второй разъ догоню ихъ и приведу вамъ еще одного нѣмца, да еще Кемличамъ прикажу схватить по штукѣ.
   Вдругъ въ отдаленіи послышался топотъ коня и передъ королемъ выросла фигура Тизенгауза.
   -- Государь!-- запыхавшись, проговорилъ онъ,-- дорога свободна и ночлегъ вамъ готовъ.
   -- А что я говорилъ?-- обрадовался Янъ Казиміръ.-- Да, да! Конечно, вамъ нечего было безпокоиться... Ну, а теперь ѣдемъ, намъ нужно отдохнуть!
   Спустя полчаса, утомленный король спалъ крѣпкимъ сномъ въ предѣлахъ своей земли.
   А Тизенгаузъ самъ пришелъ въ квартиру Кмицица.
   -- Простите меня,-- первымъ словомъ заговорилъ онъ,-- я не подозрѣвалъ бы васъ, еслибъ не любилъ такъ сильно государя.
   Кмицицъ отнялъ свою руку.
   -- О, нѣтъ!-- отвѣтилъ онъ.-- Вы меня выставляли передъ всѣми измѣнникомъ.
   -- Я и не то бы сдѣлалъ: я выстрѣлилъ бы вамъ прямо въ голову.; но разъ убѣдился, что и вы тоже преданы королю, я первый протягиваю вамъ руку. Еще разъ, хотите пожать ее?
   -- Гм... а если я сердитъ на васъ?
   -- Такъ перестаньте сердиться!... Ну, ну, дайте мнѣ обнять васъ!
   И они упали другъ другу въ объятія.
   

Глава V.

   На слѣдующій день король выѣхалъ по направленію къ Любовли. Янъ Казиміръ разсчитывалъ, что панъ великій коронный маршалъ, располагающій силами, какихъ не было у многихъ владѣтельныхъ князей, очиститъ дороги и самъ поспѣшитъ къ нему на встрѣчу. Панъ маршалъ могъ не знать о времени прибытія короля, за то среди горцевъ не было недостатка въ людяхъ, которые могли извѣстить его объ этомъ, а горцы шли охотно повсюду, разъ имъ скажутъ, что они исполняютъ королевскую службу. То былъ народъ, всею душой и сердцемъ преданный королю, хотя убогій и полудикій, занимающійся скотоводствомъ, религіозный, ненавидящій еретиковъ. Они первые, при вѣсти о взятіи Кракова и осадѣ Ченстохова, взялись за свои топоры и ринулись съ горъ. Генералъ Дугласъ, знаменитый военачальникъ, безъ труда разбилъ ихъ въ равнинахъ, за то шведы только съ большими предосторожностями осмѣливались заходить въ ущелья, гдѣ побѣда доставалась цѣною страшныхъ пожертвованій, а пораженіе ждало на каждомъ шагу.
   И теперь, при первомъ извѣстіи о проѣздѣ короля, горцы возстали, какъ одинъ человѣкъ. Крикни только Янъ Казиміръ, и его окружили бы тысячи полудикихъ наѣздниковъ, но онъ, опасаясь шведовъ, предпочиталъ сохранять строгое инкогнито. Не разъ король, въ сопровожденіи вѣрныхъ проводниковъ (которые были убѣждены, что провожаютъ свиту какого-то магната, бѣгущаго отъ преслѣдованія шведовъ), пробирался по едва замѣтнымъ горнымъ тропинкамъ. Не разъ подъ ногами его чернѣла бездна, а надъ головой свѣшивались снѣжные обвалы. Но дѣлать было нечего,-- нужно торопиться, а на проѣздныхъ дорогахъ повсюду сторожитъ врагъ.
   Такимъ образомъ маленькій отрядъ добрался до Новаго Тарга. Казалось, вся опасность уже миновала, хотя горцы утверждали, что какія-то непріятельскія войска нѣтъ-нѣтъ да и покажутся въ окрестности. Приходилось вновь удаляться въ горы и вотъ, послѣ длинной и опасной дороги, король въѣхалъ въ длинное и узкое ущелье. Съ правой и лѣвой стороны высились отвѣсныя скалы, покрытыя сосновынъ боромъ, засыпаннымъ снѣгомъ. Въ ущельи царила мертвая тишина, только лошадиныя подковы ударялись о замерзшую землю. Вдругъ проводникъ остановился и приложилъ ухо къ скалѣ.
   -- Что такое?-- спросилъ король.
   Но проводникъ молчалъ, только лицо его поблѣднѣло.
   -- Ужь не шведы ли, сохрани Богъ?
   -- Можетъ быть, люди пана маршала!-- сказалъ король.
   -- Я поѣду посмотрѣть!-- воскликнулъ Кмицицъ и пришпорилъ коня.
   Кемличи послѣдовали за нимъ, какъ собаки слѣдуютъ за охотникомъ; но едва двинулись они съ мѣста, какъ отверстіе ущелья, шагахъ во ста передъ ними, зачернѣлось отъ людей и лошадей. Кмицицъ посмотрѣлъ... и сердце его дрогнуло.
   То были шведы.
   Они показались такъ близко, что возвращаться назадъ не было никакой возможности, тѣмъ болѣе, что лошади королевскаго отряда всѣ были измучены. Оставалось только пробиться, погибнуть или попасть въ плѣнъ. Неустрашимый король понялъ это въ одну минуту и схватился за рукоять шпаги.,
   -- Заслонить короля и назадъ!-- крикнулъ Кмицицъ.
   Тизенгаузъ съ двадцатью всадниками въ мгновеніе ока выступилъ впередъ, но Кмицицъ, вмѣсто того, чтобъ соединиться съ ними, мелкою рысью двинулся противъ шведовъ.
   На немъ былъ шведскій колетъ,-- тотъ самый, въ которомъ онъ вышелъ изъ Ченстохова,-- и шведы, очевидно, приняли королевскій отрядъ за своихъ. Только капитанъ выѣхалъ впередъ.
   -- Что за люди?-- спросилъ онъ по-шведски, глядя на грозное и блѣдное лицо приближающагося рыцаря.
   Кмицицъ подъѣхалъ къ нему на разстояніи одного шага и, не говоря ни слова, выпалилъ ему въ ухо изъ пистолета.
   Страшный крикъ вырвался изъ груди рейтеровъ, но еще грознѣй загремѣлъ голосъ пана Андрея:
   -- Бей!
   И какъ осколокъ, сорвавшійся съ утеса въ пропасть, въ дребезги разбиваетъ все, попадающееся ему на пути, такъ и онъ ринулся на первую шеренгу, неся повсюду смерть и разрушеніе. Два молодыхъ Кемлича, словно два медвѣдя, тоже кинулись за нимъ въ омутъ,
   Устрашеннымъ шведамъ въ первую минуту показалось, что это три великана напали на нихъ въ дикомъ горномъ ущельи. Первые ряды въ смятеніи отступили передъ страшнымъ рыцаремъ, а когда послѣдующіе выходили изъ-за поворота, середина сбилась въ кучу. Лошади начали грызться и ржать. Солдаты заднихъ рядовъ не могли идти на помощь, не могли стрѣлять и передніе гибли подъ ударами трехъ великановъ. Кмицицъ натянулъ поводья такъ, что копыты его коня повисли надъ головами шведовъ. Кровь залила его лицо, глаза метали искры; всѣ мысли оставили его голову, осталась одна -- погибнуть, только задержать, насколько возможно, шведовъ. Эта мысль утроила его силы и дала необычайную быстроту его движеніямъ: онъ бросался изъ стороны въ сторону, какъ разъяренная рысь, и нечеловѣческими ударами сабли крушилъ людей, какъ громъ сокрушаетъ молодыя деревья. Молодые Кемличи шли рядомъ съ нимъ, а старикъ, стоящій немного позади, то и дѣло просовывалъ свою шпагу въ промежутокъ между двумя сыновьями.
   Тѣмъ временемъ придворные всѣми силами старались удержать короля, который никакъ не соглашался быть безучастнымъ свидѣтелемъ битвы.
   -- Пустите меня!-- кричалъ Янъ Казиміръ,-- пустите ради Бога!
   Но Тизенгаузъ рѣшительно загородилъ ему дорогу конемъ и не двигался съ мѣста.
   Къ счастью, благодаря тѣснотѣ ущелья, шведы не могли развернуть своего фронта и Кмицицъ со своими Кемличами могли еще кое-какъ держаться. Но мало-по-малу и ихъ силы начинали истощаться. Нѣсколько разъ шведская рапира касалась тѣла Кмицица. Онъ начиналъ терять кровь, глаза его подергивались какою-то дымкой, дыханіе становилось короче и отрывистѣй. Онъ чувствовалъ приближеніе смерти, и теперь желалъ только одного, какъ можно дороже продать свою жизнь. "Еще хоть одного! "-- повторялъ онъ про себя, опускалъ свою шпагу на голову ближайшаго рейтера и поворачивался въ сторону другаго. Шведы, въ свою очередь, оправились отъ замѣшательства и страха и начинали стыдиться, что столько времени не могли побороть четырехъ человѣкъ. Рейтеры напирали все съ большимъ бѣшенствомъ. Наконецъ, конь Кмицица палъ и волна залила всадника.
   Кемличи еще нѣкоторое время боролись, какъ тонущій пловецъ усиливается насколько возможно дольше держать голову надъ поверхностью воды, но вскорѣ волна поглотила и ихъ.
   Тогда шведы, какъ вихрь, ринулись къ королевскому отряду. Тизенгаузъ со своими людьми пошелъ было имъ на встрѣчу, но что значила горсточка храбрецовъ въ сравненіи чуть ли не тремя стами всадниковъ?
   Не было уже ни малѣйшаго сомнѣнія, что для короля и его приближенныхъ пробила роковая минута смерти или неволи.
   Янъ Казиміръ, очевидно, предпочитающій смерть плѣну, вырвалъ поводья своей лошади изъ рукъ окружающихъ его епископовъ и поскакалъ вслѣдъ за Тизенгаузомъ.
   Вдругъ онъ остановился, какъ вкопанный.
   Случилось что-то необычайное. Казалось, сами горы приходили на помощь законному королю и владыкѣ.
   Бока и вершины скалъ задрожали, какъ будто бы земля заколебалась въ своихъ основаніяхъ, какъ будто бы боръ, ростущій на вершинахъ, хотѣлъ принять участіе въ битвѣ. Пни, куски льда, каменья, обломки скалъ со страшнымъ грохотомъ покатились внизъ на стиснутый въ ущельи шведскій отрядъ и въ ту же минуту нечеловѣческій вой раздался со всѣхъ сторонъ.
   А внизу, въ шеренгахъ шведскихъ войскъ, происходило смятеніе, превосходящее всякое воображеніе. Шведамъ казалось, что горы обрушились на нихъ. Послышались крики, стоны, отчаянные вопли о помощи и трескъ лопающихся панцырей.
   Наконецъ, люди и кони слились въ одну клубящуюся, страшную, безформенную массу.
   А каменья и обломки скалъ все неумолимымъ градомъ катились сверху.
   -- Горцы, горцы!-- крикнулъ кто-то въ королевскомъ отрядѣ.
   -- Топорами собачьихъ дѣтей!-- отозвались голоса сверху.
   И въ ту же минуту изъ-за скалъ показались длинноволосыя головы въ круглыхъ кожаныхъ шляпахъ и нѣсколько сотъ странныхъ фигуръ начали спускаться внизъ.
   Ихъ бѣлыя и темныя сермяги съ широкими рукавами придавали имъ видъ какихъ-то страшныхъ кровожадныхъ птицъ. Какъ лавина, они мрачно бросились добивать оставшихся въ живыхъ шведовъ. Тщетно самъ король хотѣлъ остановить бойню, тщетно искалѣченные рейтеры бросались на колѣни и умоляли о помощи,-- ничто не могло удержать горцевъ, и черезъ четверть часа уже во всемъ ущельи не оставалось ни одного шведа.
   Нунцій съ изумленіемъ смотрѣлъ на этихъ диковинныхъ людей, рослыхъ, сильныхъ, потрясающихъ еще дымящимися топорами.
   Епископъ краковскій поднялъ къ небу глаза, полные слезъ:
   -- Вотъ какъ Провидѣніе спасаетъ своего избранника!
   И онъ обратился къ горцамъ:
   -- Кто вы такіе?
   -- Здѣшніе!-- отвѣтилъ кто-то изъ толпы.
   -- Знаете ли вы, къ кому вы пришли на помощь? Вотъ король и повелитель вашъ, котораго вы спасли!
   Вѣрные горцы тѣсною стѣной окружили Яна Казиніра, съ плачемъ цѣловали его ноги, стремена, даже копыта его коня.
   Король стоялъ посреди ихъ, какъ пастырь, окруженный овцами, слезы, крупныя и чистыя, какъ перлы, медленно текли по его щекамъ.
   Потомъ лицо его прояснилось, какъ будто въ его душѣ произошла какая-то перемѣна, какъ будто новая, великая мысль осѣнила его. Онъ сдѣлалъ знакъ рукой и, когда все стихло, проговорилъ громкимъ и яснымъ голосомъ:
   -- Боже, Тебѣ, спасшему меня рукою простаго народа, клянусь, что отнынѣ буду его отцомъ и защитникомъ!
   -- Аминь!-- закончили епископы.
   По разспросамъ оказалось, что шведы давно уже кружили около Чорштына и, не нападая на самую крѣпость, словно искали кого-то, чего-то поджидали. Горцы слышали о какой-то битвѣ между шведами и поляками, среди которыхъ находился и самъ король. Тогда они рѣшили заманить шведовъ въ западню и, подославъ къ нимъ фальшивыхъ проводниковъ, завлекли въ это ущелье.
   -- Мы видѣли,-- объясняли горцы,-- какъ четверо рыцарей ударили на этихъ разбойниковъ и хотѣли было двинуться...
   Тутъ король схватился за голову.
   -- Господи!-- крикнулъ онъ,-- отыскать мнѣ Бабинича! Пусть его хоть похоронятъ какъ слѣдуетъ!... Его считали за измѣнника, а онъ первый пролилъ за насъ кровь!
   -- Я сознаю свою ошибку и первый горько сожалѣю о ней,-- сказалъ Тизенгаузъ.
   -- Искать его, искать!-- кричалъ король.-- Я шага съ мѣста не сдѣлаю, пока не увижу его, не прощусь съ нимъ.
   Солдаты вмѣстѣ съ горцами кинулись на мѣсто первой свалки и вскорѣ изъ-подъ кучи людскихъ и конскихъ труповъ вытащили пана Андрея. Лицо его было блѣдно и забрызгано кровью, глаза закрыты, панцырь изрубленъ вражескими саблями и помятъ конскими копытами. Но этотъ панцырь и спасъ его отъ конечной гибели и солдату, который поднималъ его, показалось, что раненый тихо застоналъ:
   -- Ей-Богу, онъ живъ!-- закричалъ солдатъ и перерѣзалъ ремни панцыря.
   Кмицицъ вздохнулъ свободнѣй.
   -- Дышетъ, дышетъ, живъ!-- повторило нѣсколько голосовъ.
   Кмицицъ слабо раскрылъ глаза. Одинъ изъ солдатъ влилъ ему въ ротъ горѣлки, другіе подняли его подъ руки.
   Въ это время къ маленькой группѣ рысью приближался самъ король. Онъ уже узналъ, что панъ Андрей живъ.
   Солдаты потащили къ нему полубезжизненнаго Кмицица. При видѣ короля сознаніе вновь возвратилось къ нему на минуту, какая-то почти дѣтская улыбка озарила его лицо, а губы прошептали:
   -- Мой государь... мой король... Живъ... свободенъ...
   И въ глазахъ его сверкнули слезы.
   -- Бабиничъ, Бабиничъ! чѣмъ я награжу тебя?!-- воскликнулъ король.
   -- Я не Бабиничъ!... Я Кми... цицъ!-- прошепталъ рыцарь.
   Онъ судорожно выпрямился и, какъ мертвый, упалъ на руки солдатъ.
   

Глава VI.

   Судя по увѣреніямъ горцевъ, дальнѣйшая дорога до Чорстшина была совершенно свободна отъ непріятеля, и королевскій отрядъ совершено свободно прошелъ свой путь. Вѣсть о прибытіи короля стягивала къ нему отовсюду массы народа, вооруженнаго цѣпами, косами, вилами и ружьями и подъ Чорштыномъ Яна Казиміра окружила цѣлая тысяча полудикихъ наѣздниковъ, готовыхъ идти за него въ огонь и въ воду.
   Около Стараго Сонча къ королевскому отряду присоединился старый полковникъ Войнилловичъ, только что разбившій значительный отрядъ шведовъ.
   Погода измѣнилась къ лучшему: яснаго, безоблачнаго неба не омрачала ни одна тучка, снѣгѣ, пушистою пеленой покрывавшій землю, отливалъ милліонами искръ.
   -- О, отчизна!-- воскликнулъ умиленный король,-- удастся ли мнѣ возвратить тебѣ покой, прежде чѣмъ мои кости лягутъ въ твоей землѣ?
   Онъ въ это время въѣзжалъ на вершину холма, откуда открывался широкій видъ на лежащую внизу долину.
   -- Что это такое?... Что за люди тамъ?-- спросилъ король у пана Войнилловича.-- Ужь не шведы ли это?
   -- Нѣтъ, государь, это войска пана маршала. Шведы не могли бы идти съ юга, отъ Венгріи. Я различаю уже гусарскія знамена.
   Королевская свита крикнула громко: "виватъ!" Вѣроятно, крикъ долетѣлъ до долины, потому что масса коней, всадниковъ, бунчуковъ и знаменъ всколыхнулась и быстрѣй двинулась впередъ.
   -- Останемся здѣсь, на холмѣ. Здѣсь и будемъ ждать пана маршала,-- сказалъ король.
   Свита остановилась; войска маршала еще прибавили рыси. По временамъ они скрывались за поворотами дороги или маленькими возвышеніями, а затѣмъ вновь появлялись, какъ змѣя, блестящая на солнцѣ своею яркою чешуей. Вотъ, наконецъ, они въ четверти мили отъ холма и мало-по-малу замедляютъ ходъ. Впереди идетъ собственная гусарская хоругвь пана маршала, въ такихъ великолѣпныхъ мундирахъ и съ такимъ вооруженіемъ, что ей могъ бы позавидовать любой король. Надъ нею колышется цѣлый лѣсъ знаменъ, зеленыхъ съ чернымъ.
   При видѣ ихъ сердце короля наполняется радостью. Вслѣдъ за гусарами идетъ легкій полкъ, еще болѣе многочисленный, съ обнаженными саблями въ рукахъ и луками за плечами; потомъ три сотни драбантовъ, яркихъ, какъ цвѣтущій макъ, вооруженныхъ дротиками и самопалами; потомъ двѣсти драгуновъ въ красныхъ колетахъ; потомъ отряды разныхъ пановъ, гостящихъ въ Любовли, челядь, разряженная какъ на свадьбу, гайдуки, венгры и янычары, состоящіе на службѣ при особѣ магнатовъ.
   Все это мѣняется, какъ радуга, приближается съ шумомъ и говоромъ, съ грохотомъ котловъ, звуковъ литавръ и крикомъ,-- крикомъ такимъ громкимъ, что, кажется, всѣ снѣжные обвалы вотъ-вотъ свалятся съ горъ. За войскомъ виднѣются кареты и коляски,-- то, очевидно, ѣдутъ свѣтскіе и духовные сановники. Войска разстанавливаются въ двѣ шеренги вдоль дороги, и посерединѣ пошляется на бѣломъ, какъ снѣгъ, копѣ самъ коронный маршалъ, панъ Юрій Любомірскій. Онъ, какъ вихрь, летитъ вдоль этой улицы, а за нимъ два стремянныхъ, съ ногъ до головы залитыхъ въ золото. Подъѣхавъ къ холму, онъ соскакиваетъ съ коня, бросаетъ поводья одному изъ стремянныхъ и пѣшкомъ идетъ по направленію къ королю.
   Маршалъ снимаетъ шапку, вѣшаетъ ее на рукоять сабли и идетъ съ обнаженною головой, опираясь на булаву, всю осыпанную жемчугомъ. Онъ одѣтъ по-польски; на груди его серебряный панцырь, украшенный по краямъ драгоцѣнными каменьями, черезъ лѣвую руку свѣшивается мантія изъ темнаго венеціанскаго бархата. Эта мантія держится на шеѣ при помощи шнура, застегнутаго брилліантовымъ аграфомъ, и вся расшита брилліантами; съ шапки также свѣшивается брилліантовый помпонъ и нестерпимо ярко блеститъ на солнцѣ.
   Маршалъ былъ человѣкъ въ цвѣтѣ лѣтъ, величественной наружности. Голова его была подбрита, съ чубомъ рѣдѣющихъ волосъ на макушкѣ; усы черные, какъ вороново крыло, спадали по обѣимъ сторонамъ изящно очерченнаго рта. На лицѣ, на ряду съ важностью и величіемъ, виднѣлась неслыханная гордость и тщеславіе. При первомъ взглядѣ на него всякій легко могъ бы понять, что этотъ магнатъ хочетъ, чтобъ на него были вѣчно обращены взоры всей страны, всей Европы даже. Оно такъ и было на самомъ дѣлѣ. Гдѣ только Юрій Любомірскій не могъ занять виднѣйшаго мѣста, гдѣ долженъ былъ дѣлиться съ другими славой, тамъ его ненасытная гордость готова была на все, чтобъ уничтожить препятствія,-- на все, хотя бы дѣло шло о спасеніи отечества.
   То былъ счастливый и опытный полководецъ, но и въ этомъ отношеніи многіе стояли неизмѣримо выше; вообще способности его, хотя вовсе не дюжиннаго свойства, не могли сравняться съ его честолюбіемъ и жаждой власти. Отсюда -- вѣчное безпокойство въ его душѣ, отсюда родилась подозрительность, зависть, которая впослѣдствіи привела его къ тому, что имя его стало повторяться въ республикѣ съ большею ненавистью, чѣмъ имя Януша Радзивилла. Темный духъ, который гнѣздился въ Янушѣ, былъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, и великимъ духомъ, не отступалъ ни передъ кѣмъ и ни передъ чѣмъ; Янушь жаждалъ короны и открыто шелъ къ ней черезъ развалины отечества. Любомірскій принялъ бы корону, если бы шляхетскія руки возложили ему ее на голову, но его мелкая душа не дозволяла ему заявить свои желанія во всеуслышаніе. Радзивиллъ былъ однимъ изъ тѣхъ людей, которыхъ неудача низводитъ до степени злодѣевъ, а удача поднимаетъ до степени полубога; Любомірскій былъ очень крупный авантюристъ, который, ради своего честолюбія, во всякую минуту готовъ пожертвовать рѣшительно всѣмъ, у котораго не хватало ни смѣлости, ни умѣнья подняться надъ уровнемъ толпы; Радзивиллъ умеръ болѣе виновнымъ, Любомірскій -- болѣе проклинаемымъ.
   Но въ то время, когда, весь въ золотѣ и драгоцѣнныхъ каменьяхъ, маршалъ шелъ на встрѣчу королю, гордость его была удовлетворена совершенно. Это онъ первый изъ магнатовъ принималъ своего короля на своей землѣ; онъ первый бралъ его подъ свое покровительство; онъ долженъ возвести его на пошатнувшійся тронъ, отъ него родина и король ожидали всего, на него было обращено всеобщее вниманіе. И такъ какъ это вполнѣ сходилось съ его вкусами и желаніями, то онъ и на самомъ дѣлѣ былъ готовъ на всѣ жертвы, готовъ былъ перейти границы въ заявленіи своего вѣрноподданническаго чувства. И дѣйствительно, дойдя до подножія холма, на которомъ стоялъ король, онъ сорвалъ свою шапку и, кланяясь, началъ заметать снѣгъ ея брилліантовымъ помпономъ.
   Король спустился немного внизъ и хотѣлъ было слѣзть съ коня. Панъ маршалъ подскочилъ поддержать стремя своими магнатскими руками, снялъ со своихъ плечъ мантію и, по примѣру англійскаго вельможи, бросилъ ее подъ ноги короля.
   Растроганный король горячо обнялъ маршала. Съ минуту ни тотъ, ни другой не могли выговорить ни слова.
   -- Панъ маршалъ!-- сказалъ, наконецъ, король,-- я вамъ буду обязанъ возстановленіемъ своей власти.
   -- Государь!-- отвѣтилъ Любимірскій,-- мое состояніе, жизнь, кровь -- я все повергаю къ ногамъ вашего величества.
   -- Виватъ, виватъ король Янъ Казиміръ!-- гремѣло въ рядахъ войска.
   Король помѣстился съ папскимъ нунціемъ, епископы и сановники сѣй въ другіе экипажи и весь поѣздъ двинулся къ Любовли. Панъ маршалъ ѣхалъ рядомъ съ королевскою каретой, гордый и самодовольный, какъ будто его только что объявила отцомъ отечества.
   Въ Любовлѣ со всѣхъ башенъ стрѣляли изъ пушекъ и звонили въ колокола. Дворъ замка, крыльцо и лѣстница были покрыты краснымъ сукномъ, въ итальянскихъ вазахъ курились восточные ароматы. Большая часть сокровищъ Любомірскихъ -- серебряной и золотой посуды, ковровъ, гобеленовъ, вытканныхъ искусными фламандскими руками, статуй, мебели, украшенной перламутромъ и янтаремъ -- давно была привезена въ Любовлю при первой вѣсти о приближеніи шведовъ, и всѣ это теперь ослѣпляло глаза и придавало замку видъ какого-то волшебнаго жилища. И панъ маршалъ нарочно разставилъ всюду свои сокровища,-- изгнанникъ король, возвращающійся назадъ безъ денегъ, безъ войска, безъ власти, пойметъ, что его силы, все-таки, велики, если ему преданы такіе богатые и сильные подданные. Король понялъ и еще разъ горячо обнялъ маршала.
   За ужиномъ, который послѣдовалъ послѣ краткаго отдыха, король сидѣлъ на возвышеніи, а панъ маршалъ самъ прислуживалъ ему, въ сосѣдней залѣ былъ накрытъ столъ для мелкой шляхты, а въ огромномъ цейхгаузѣ пировалъ народъ. Въ день возвращенія короля всѣ должны были веселиться.
   Разговоръ большею частью шелъ о шведахъ и будущей войнѣ. Маршалъ, въ видѣ сюрприза, заявилъ, что его посолъ два дня тому назадъ возвратился отъ крымскаго хана и заявилъ, что сорокатысячная орда стоитъ совсѣмъ готовая къ походу. Эта цифра можетъ возрости до ста тысячъ, если король, вступивъ во Львовъ, заключитъ союзъ съ ханомъ. Тотъ же посолъ прибавилъ, что козаки, подъ угрозами татаръ, готовы изъявить свою покорность.
   -- Вы все обдумали, -- сказалъ король, -- такъ что и мы лучше не могли бы обдумать.
   Онъ схватилъ свой бокалъ и провозгласилъ:
   -- За здоровье пана короннаго маршала, нашего хозяина и друга!
   -- О, нѣтъ, государь, нѣтъ!-- закричалъ маршалъ,-- въ этомъ домѣ ничей тостъ не можетъ быть провозглашенъ раньше тоста вашего величества!
   Всѣ поставили на столъ свои бокалы, а Любомірскій, раскраснѣвшійся, торжествующій, кивнулъ головой: слуги принялись вновь разливать мальвазію золотыми ковшами. Всѣ ждали -только тоста пана маршала.
   Въ это время буфетчикъ принесъ два венеаціанскихъ бокала необычайной работы. Тонкій, полированный хрусталь блисталъ, какъ брилліантъ, надъ оправою работали лучшіе итальянскіе художники. Золотыя подставки изображали въѣздъ побѣдоноснаго вождя въ Капитолій. Болѣе пятидесяти фигуръ помѣщалось на каждой подставкѣ, крохотныхъ, величиною въ лѣсной орѣхъ, но такой чудной работы, что на каждомъ лицѣ можно было прочитать или гордость побѣдителей, или скорбь побѣжденныхъ. Подставка соединялась съ бокаломъ тонкими филиграновыми нитями, украшенными драгоцѣнными каменьями. Буфетчикъ подалъ бокалы,-- одинъ королю, другой пану маршалу. Гости встали со своихъ мѣстъ, а панъ маршалъ поднялъ свой бокалъ и крикнулъ, насколько у него хватило силы:
   -- Vivat Ioannes Casimirus Rex!
   -- Виватъ! виватъ! виватъ!
   Въ ту же минуту грянули пушки. Шляхта изъ сосѣдней комнаты явилась со своими бокалами и поздравленіями. Маршалъ хотѣлъ было держать рѣчь, но словъ его не было слышно за восторженными криками.
   Маршаломъ овладѣла такая восторженная радость, что даже глаза его загорѣлись какимъ-то дикимъ огнемъ. Выпивъ однимъ глоткомъ свой бокалъ, онъ крикнулъ:
   -- Ego ultimus!...-- и изъ всей силы ударилъ драгоцѣннымъ бокаломъ себѣ въ голову. Хрусталь разсыпался въ тысячу кусковъ, а по щекамъ пана маршала потекла струйка крови. Всѣ присутствующіе пришли въ изумленіе.
   -- Панъ маршалъ, намъ жаль не бокала, а вашей головы,-- сказалъ король.-- Она намъ очень нужна.
   -- Что мнѣ всѣ сокровища, -- закричалъ маршалъ, -- коль скоро я имѣю счастіе принимать въ своемъ домѣ ваше величество? Vivat Ioannes Casimirus Rex!
   -- Виватъ! виватъ! виватъ!-- неустанно гремѣло повсюду.
   Звукъ разбитаго стекла мѣшался съ криками. Только духовенство не послѣдовало примѣру маршала.
   Папскій нунцій, незнакомый съ этимъ своеобразнымъ обычаемъ, наклонился къ сосѣду, епископу познанскому:
   -- Какъ это ужасно!... Казна наша пуста, а за одинъ талой бокалъ можно было бы сформировать два отличныхъ полка.
   -- У насъ такъ всегда,-- вздохнулъ епископъ,-- какъ подопьютъ, такъ и мѣры ни въ чемъ не знаютъ.
   Въ концѣ ужина окна замка озарились яркимъ свѣтомъ извнѣ.
   -- Что это такое?-- спросилъ король.
   Маршалъ, слегка пошатываясь, подвелъ его къ окну. На обширномъ дворѣ было свѣтло, какъ днемъ. Нѣсколько бочекъ со смолой бросали ярко-желтый огонь на мостовую, усыпанную ельникомъ.
   Начался турниръ: прежде всего, рыцари рубили татарскія головы, потомъ травили собаками медвѣдя, потомъ одинъ горецъ, исполинскаго роста, бросалъ жерновъ и ловилъ его въ воздухѣ. Забава кончилась только въ полночь.
   Такъ принималъ короля панъ коронный маршалъ Юрій Любомірскій, хотя шведы еще попирали польскую землю.
   

Глава VII.

   Ни пиры, ни пріѣздъ новыхъ сановниковъ, рыцарей и шляхты не могли заставить добраго короля забыть своего вѣрнаго слугу, который такъ смѣло рисковалъ за него своею жизнью въ горномъ ущельи. На другой день по пріѣздѣ въ Любомли Янъ Казиміръ посѣтилъ Кмицица и засталъ его поправляющимся, почти веселымъ, хотя и блѣднымъ, какъ смерть. Благодаря счастливой случайности, молодой рыцарь отдѣлался только легкими ранами и большою потерей крови.
   -- Однако, васъ сильно поранили,-- сказалъ король.-- Что за неосторожность одному бросаться на столькихъ человѣкъ!
   -- Мнѣ не въ первый разъ, и я думаю, что въ рѣшительныхъ случаяхъ сабля и личная храбрость могутъ сдѣлать все... 3, государь! на моей шкурѣ столько ранъ, что ихъ и на воловьей не упишешь! Ужь таково мое счастье!
   -- На счастье вы не пеняйте,-- вы кидаетесь сломя голову туда, гдѣ можно поплатиться жизнью. И вы всегда такъ дѣйствуете? Гдѣ вы служили прежде?
   Щеки Кмицица покрылись легкимъ румянцемъ.
   -- Государь, во время оно я билъ Хованскаго, когда всѣ опустили руки. За мою голову даже назначена награда.
   -- Подождите, -- вдругъ прервалъ его король,-- въ ущельѣ вы мнѣ сказали нѣчто очень странное, но я приписывалъ эта начинающейся горячкѣ и бреду. Теперь опять упоминаніе о Хованскомъ... Кто вы такой? Неужели вы дѣйствительно не Бабиничъ? Намъ извѣстно, кто доставилъ столько хлопотъ Хованскому!
   Наступило молчаніе; наконецъ, рыцарь поднялъ свое исхудалое лицо и сказалъ:
   -- Да, государь... Я не бредилъ тогда, я говорилъ правду... Я -- Андрей Кмицицъ, хорунжій оршанскій...
   Тутъ Кмицицъ закрылъ глаза и поблѣднѣлъ еще болѣе.
   Изумленный король не могъ вымолвить ни слова.
   -- Я, государь, дѣйствительно тотъ измѣнникъ, который самимъ Богомъ и человѣческимъ судомъ осужденъ на смерть за убійства и насилія; я, дѣйствительно, служилъ Радзивиллу и вмѣстѣ съ нимъ измѣнилъ отчизнѣ и вамъ, а теперь, вражескими рапирами исколотый, конскими копытами истоптанный, не въ силахъ подняться со своего одра, бью себя въ грудь, повторяю: "mea culpa, mea culpa!" и вымаливаю ваше отцовское прощеніе... Простите меня, государь! Я самъ давно проклялъ свое прошедшее, давно свернулъ съ того ужаснаго пути.
   Изъ глазъ рыцаря хлынули слезы. Дрожащими руками онъ схватилъ королевскую руку и прижалъ къ своимъ губамъ.
   Янъ Казиміръ руку не вырвалъ, но нахмурился и сказалъ:
   -- Всякій, носящій корону въ этой странѣ, долженъ имѣть неисчерпаемый запасъ милосердія... Вы вѣрно служили намъ въ Ясной Горѣ, жертвовали своею жизнью за насъ, и поэтому мы готовы отпустить вамъ ваши вины...
   -- Такъ простите, государь... сократите мои муки!
   -- Одно только я не могу вамъ забыть -- это то, что вы, поднявъ руку на величіе монарха, обезславили имя всего народа, что вы обѣщались князю Богу славу похитить насъ и живаго или мертваго представить въ шведскій лагерь!
   Кмицицъ, несмотря на свою слабость, вскочилъ съ постели, схватилъ висящее у изголовья распятіе и съ горящими глазами, съ яркимъ румянцемъ на щекахъ, лихорадочно заговорилъ:
   -- Клянусь спасеніемъ души моего отца и матери, клянусь ранами Распятаго, это неправда!... Если я хоть мгновеніе думалъ объ этомъ, пусть меня Богъ покараетъ вѣчнымъ мученіемъ. Государь, если вы не вѣрите мнѣ, я сорву перевязки, пусть кровь моя, какую еще оставили мнѣ шведы, вытечетъ до капли. Никогда я не давалъ такого обѣщанія... За сокровища всего міра я не сдѣлалъ бы этого.
   Онъ весь дрожалъ отъ негодованія.
   -- Такъ, значитъ, князь солгалъ?-- спросилъ изумленный король.-- Зачѣмъ? съ какою цѣлью?
   -- Да, добрый государь, солгалъ... Онъ достойно отомстилъ мнѣ.
   -- Чѣмъ вы оскорбили его?
   -- Я похитилъ его посреди его двора, посреди всего войска и хотѣлъ связаннаго бросить къ ногамъ вашего величества.
   Король провелъ рукою по лбу.
   -- Странно, странно!-- сказалъ онъ.-- Я вѣрю вамъ, но не понимаю. Какъ же это такъ? Вы служили Янушу, а Богуслава похитили, хотѣли привезти ко мнѣ... Наконецъ, онъ былъ виноватъ гораздо меньше своего брата.
   Кмицицъ собрался было отвѣчать, но король замѣтилъ его блѣдность и утомленіе.
   -- Отдохните, а потомъ разскажите все сначала. Мы вѣримъ вамъ, вотъ наша рука!
   Кмицицъ долго не могъ собраться съ силами и только глядѣлъ на склонившееся надъ нимъ доброе лицо короля. Прошло нѣсколько минутъ.
   -- Я разскажу вамъ все,-- наконецъ, заговорилъ панъ Андрей.-- Я дрался съ Хованскимъ, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и своимъ бывалъ не въ моготу. Отчасти я обижалъ людей по нуждѣ, отчасти благодаря своему необузданному характеру и избытку дикихъ силъ... Товарищами моими были шляхтичи хорошаго рода, но люди такого же сорта, какъ и я... Въ одномъ мѣстѣ мы кого-нибудь убьемъ, въ другомъ подожжемъ, въ третьемъ засѣчомъ до смерти... О насъ начала ходить худая слава. Въ мѣстахъ, незанятыхъ непріятелемъ, насъ тащили въ суду. Мы не шли и проигрывали заочно. Приговоры сыпались одинъ за другимъ, но я не обращалъ на это никакого вниманія. Даже, наоборотъ, дьяволъ нашептывалъ мнѣ на ухо,чтобъ я перещеголялъ пана Лаща, который приказалъ подшить свою мантію судебными приговорами, а, все-таки, стяжалъ себѣ такую славу...
   -- Потому что онъ раскаялся и умеръ истиннымъ христіаниномъ,-- замѣтилъ король.
   -- Тѣмъ временемъ панъ полковникъ Биллевичъ,-- Биллевичи -- хорошій родъ въ Жмуди,-- переселился въ лучшій міръ, а мнѣ завѣщалъ деревню и свою внучку. Деревня интересовала меня мало, -- на войнѣ мнѣ часто доставалась богатая добыча, но случай привелъ меня въ ляуданскую сторону и... Однимъ словомъ, сирота такъ пришлась мнѣ по сердцу, что я забылъ обо всемъ на свѣтѣ. Она была такъ чиста, что я оробѣлъ за свои прежніе поступки. Только гордости въ ней было много, и вотъ начала она меня уговаривать бросить прежній образъ жизни, вознаградить, насколько возможно, обиженныхъ и начать жизнь новую.
   -- И вы послушались ея совѣта?
   -- Куда танъ, государь! Но я хотѣлъ исправиться, видитъ Богъ, хотѣлъ... Но на моей душѣ тяготѣли старые трѣхи и неудержимо влекли меня глубже въ бездну. Моихъ солдатъ побили за что-то въ Упитѣ и я сжегъ весь городъ...
   -- Боже мой! Да, вѣдь, за это -- смерть!-- вскрикнулъ король.
   -- Это еще ничего! Потомъ ляуданская шляхта перерѣзала всѣхъ моихъ товарищей. Негодяи они были, положимъ, порядочные, но люди храбрые и преданные мнѣ. Я не могъ не отомстить, въ ту же самую ночь напалъ на засцянокъ Бутримовъ и заплатилъ огнемъ и мечомъ за смерть близкихъ мнѣ людей... При этомъ мнѣ самому хорошо досталось. Я долженъ былъ скрыться. Невѣста моя и глядѣть на меня не хотѣла, а у меня сердце такъ рвалось къ ней, что хоть головой объ стѣну бейся! Жить безъ нея я не могъ, собралъ новую партію и силою похитилъ панну Александру.
   -- Отлично!... Чисто-татарское проявленіе любви!
   -- Согласенъ, дѣйствія мои мало чѣмъ отличались отъ дѣйствій любаго разбойника. Но Богъ покаралъ меня рукою пава Володіёвскаго. Послѣ нашего поединка я едва не умеръ. А умереть для меня было бы во сто разъ лучше,-- тогда я съ Радзивилломъ вмѣстѣ не нанесъ бы такого вреда и безъ того погибающему отечеству. Но могъ ли я поступать иначе? Начинался новый процессъ... уголовное дѣло, смертный приговоръ впереди. Я уже начиналъ терять голову, какъ вдругъ на помощь мнѣ явился виленскій воевода.
   -- Онъ защитилъ васъ?
   -- Онъ мнѣ передалъ порученіе черезъ того же пана Володіёвскаго, вслѣдствіе чего я попалъ подъ власть гетмана и могъ уже не бояться судовъ. Я ухватился за письмо воеводы, какъ утопающій хватается за соломенку, и въ одинъ мигѣ поставилъ на ноги хоругвь изъ самыхъ отчаянныхъ забіякъ во всей Литвѣ. Лучшей хоругви во всемъ войскѣ не было... Я привелъ ее въ Кейданы. Радзивиллъ принялъ меня, какъ сына, вспомнилъ наша родство черезъ Кйшекъ и обѣщалъ свое покровительство. У него уже были на меня виды. Ему нужно было головорѣзовъ, готовыхъ на все, а я, глупецъ, самъ лѣзъ въ западню. Прежде чѣмъ его замыслы вышли наружу, онъ заставилъ меня поклясться на крестѣ, что я не оставлю его ни въ какомъ случаѣ. Я думалъ, что онъ думаетъ о войнѣ со шведами или съ русскими, и поклялся охотно. Наконецъ, наступилъ страшный пиръ, кейданскій договоръ былъ подписанъ. Измѣна явилась во всей ея наготѣ. Другіе полковники бросили свои булавы подъ ноги гетману, а меня присяга держала, какъ пса на привязи,-- мнѣ отступиться было невозможно...
   -- Развѣ и намъ не присягали на вѣрность всѣ тѣ, которые потомъ отступили отъ насъ?-- грустно сказалъ король.
   -- Я хотя и не бросилъ булавы, но, тѣмъ не менѣе, не хотѣлъ помогать. О, государь! что я выстрадалъ, -- это только Богу одному извѣстно! Я корчился отъ боли, какъ будто меня прижигали каленымъ желѣзомъ. Съ невѣстою своей я примирился было послѣ похищенія, но и она теперь обозвала меня измѣнникомъ и посмотрѣла на меня съ такимъ презрѣніемъ, что у меня кровь въ* жилахъ застыла... А я присягалъ, я присягалъ не покидать Радзивилла... О, она, государь, хотя и женщина, а уму ея позавидуетъ любой мужчина и въ вѣрности къ вамъ ее никто не перещеголяетъ!
   -- Да благословитъ ее Богъ!-- сказалъ король.
   -- Она думала, что обратитъ меня въ гражданина и вѣрноподданнаго, а когда увидала, что всѣ ея труды пропали, то возненавидѣла меня съ такою же силой, съ какою любила прежде. Тѣмъ временемъ Радзивиллъ призвалъ меня къ себѣ и началъ уговаривать. Онъ мнѣ доказалъ, какъ дважды два -- четыре, что только такимъ образомъ можно спасти погибающее отечество. Я даже не могу повторить вамъ его соображеній,-- столько счастія и славы они обѣщали отечеству въ будущемъ! Онъ убѣдилъ бы мудреца, а что такое я, простой солдатъ, въ сравненіи съ нимъ, великимъ политикомъ? И, государь, въ ту пору я всѣмъ своимъ сердцемъ, всею душею своей былъ увѣренъ, что всѣ слѣпы, только онъ одинъ видитъ истину, всѣ грѣшны, только онъ одинъ праведенъ. И я готовъ былъ тогда броситься за него хоть въ огонь,-- вотъ какъ теперь за ваше величество,-- потому что я ни любить, ни ненавидѣть вполовину не умѣю...
   -- Я въ этомъ не сомнѣваюсь,-- замѣтилъ Янъ Казиміръ.
   -- Много услугъ я оказалъ ему,-- угрюмо проговорилъ Кмицицъ,-- и могу сказать, что еслибъ не я, измѣна Радэивилла принесла бы ему не много пользы. Противъ него уже возстало его собственное войско, -- драгуны, венгерская пѣхота и легкоконныя хоругви,-- уже оно смяло шотландцевъ, какъ явился я съ моими людьми и разбилъ его въ одну минуту. Одинъ только панъ Володіёвскій убѣжалъ изъ плѣна и съ нечеловѣческою ловкостью и храбростью вывелъ своихъ ляуданцевъ на Подлясье, чтобъ соединиться съ паномъ Сапѣгой. Бѣглецовъ собралось тамъ не мало, но сколько погибло передъ этимъ добрыхъ солдатъ благодаря мнѣ -- одному Богу извѣстно. Я, Какъ на исповѣди, всю правду говорю. Панъ Володіёвскій на Подлясьѣ схватилъ меля и хотѣлъ было разстрѣлять. По мнѣ удалось вырваться изъ его рукъ и я вновь возвратился на мѣсто своей службы. Горько было мнѣ, не разъ моя душа вздрагивала при видѣ дѣйствій князя, потому что у него нѣтъ ни чести, ни совѣсти, а обѣщанія свои онъ сдерживалъ не хуже шведскаго короля. Я началъ ему выговаривать это прямо въ глаза. Онъ впадалъ въ страшный гнѣвъ и, наконецъ, послалъ меня съ письмами. Я съ радостью взялся за это порученіе,-- мнѣ просто не сидѣлось на мѣстѣ. Въ Пильвишкахъ я столкнулся съ княземъ Богуславомъ... О, еслибъ Богъ вновь отдалъ его въ мои руки, ужь заплатилъ бы я ему за мой позоръ...
   -- Продолжайте вашъ разсказъ. Намъ доносили, что князь Богуславъ только поневолѣ шелъ за своимъ братомъ.
   -- Онъ, государь? Да онъ во сто разъ хуже Януша! Въ чьей головѣ прежде возникла мысль объ измѣнѣ? Не онъ ли первый искусилъ пана гетмана и показалъ ему корону въ будущемъ? Тотъ, по крайней мѣрѣ, притворялся и прикрывалъ себя пользою отечества, а Богуславъ, принявъ меня за архимерзавца, сразу открылъ передо мною всю свою душу. Страшно и повторить, что онъ говорилъ мнѣ... "Вашу республику,-- говоритъ,-- все равно когда-нибудь черти возьмутъ, и мы не только не поможемъ ей, но еще постараемся приблизить ей конецъ, чтобъ воспользоваться чѣмъ-нибудь... Литва должна достаться намъ, и послѣ князя Януша великокняжеская корона перейдетъ ко мнѣ вмѣстѣ съ его дочерью..."
   Король закрылъ лицо руками.
   -- О, Боже!-- сказалъ онъ.-- Радзмвиллы, Радзѣёвскій, Опалиньскій!... Какъ не случиться тому, что случилось?...
   -- Я совсѣмъ окаменѣлъ отъ его словъ. Я вылилъ себѣ на голову нѣсколько ведеръ воды, чтобъ не лишиться разсудка. Но душа моя переродилась во мнѣ въ одну минуту, словно въ нее ударили молніи... Я не зналъ, что мнѣ дѣлать: Богуслава ли мнѣ пырнуть кинжаломъ, самого ли себя?... Не служить Радзивилламъ, а отомстить имъ хотѣлось мнѣ... Но Богъ вдругъ подалъ мнѣ мысль: я пошелъ съ нѣсколькими своими людьми къ князю Богуславу, выманилъ его за городъ, схватилъ его за шиворотъ и хотѣлъ везти къ конфедератамъ, чтобы такою цѣной купить себѣ право служить вмѣстѣ съ ними вашему величеству.
   -- Я все прощаю вамъ,-- крикнуль король,-- васъ обманули, но вы хорошо заплатили! Только одинъ Кмицицъ могъ рѣшиться на это, никто больше. Я отпускаю вамъ всѣ ваши вины, только говорите скорѣй,-- я сгораю отъ любопытства: онъ убѣжалъ?
   -- На первой остановкѣ онъ выхватилъ у меня изъ-за пояса револьверъ... и выстрѣлилъ мнѣ прямо въ лицо... вотъ этотъ шрамъ... убилъ двоихъ моихъ солдатъ, а самъ ушелъ... Рыцарь онъ знаменитый, съ этимъ нельзя не согласиться... но мы еще встрѣтимся когда-нибудь и тогда увидимъ...
   -- И чтобъ отомстить вамъ, написалъ это письмо?
   -- Конечно. Рана моя поджила, но душа болѣла еще сильнѣй. Къ Володіёвскому, къ конфедератамъ, мнѣ уже нельзя было идти, потому что ляуданцы изрубили бы меня въ куски... Все-таки, зная намѣренія князя гетмана, я предостерегъ ихъ, чтобъ они держались вмѣстѣ. Это былъ мой первый добрый поступокъ. Да поможетъ имъ Богъ и да покараетъ измѣнника Радзи вилла!...
   -- Можетъ быть, это уже свершилось, а нѣтъ, такъ свершится непремѣнно,-- сказалъ король.-- Вы слышали, Опалиньскій предсталъ уже предъ судъ Божій? Можетъ быть, то же самое въ скоромъ времени ждетъ и Радзивилла... Что же вы дѣлали потомъ?
   -- Я назвался Бабиничемъ, проѣхалъ всю республику и поселился въ Ченстоховѣ. Сдѣлалъ ли я тамъ что-нибудь доброе, пусть свидѣтельствуетъ ксёндзъ Кордецкій. Днемъ и ночью я только и думаю о томъ, какъ бы вознаградить отчизну, пролить за нее кровь и смыть съ своего имени пятно позора. Остальное вы все знаете, государь, и если грѣхи мои не превышаютъ мѣры вашего милосердія, то возвратите мнѣ вновь ваше благоволеніе, -- вѣдь, меня всѣ, всѣ оставили и некому, кромѣ васъ, утѣшить меня... Вы, государь, одинъ видите и мои слезы, и мое раскаяніе!... Я изгнанникъ и измѣнникъ, я злодѣй, а, вѣдь, и люблю и свою отчизну, и васъ, государь, и видитъ Богъ, до конца своихъ дней хочу служить вамъ обоимъ.
   Панъ Андрей зарыдалъ. Король нагнулся надъ нимъ, поцѣловалъ его въ лобъ, началъ гладить по головѣ и утѣшать ласковыми словами:
   -- Милый мой! я тебя люблю, какъ сына роднаго... Что ты говоришь? Что согрѣшилъ по невѣдѣнію, а сколько людей грѣшатъ съ умысломъ?... Отъ души прощаю тебѣ все, потому что ты уже загладилъ свои вины. Успокойся, милый! Ее одинъ человѣкъ съ радостью гордился бы такими же заслугами... Ей-Богу! И я прощаю тебя, и отчизна прощаетъ... еще должниками твоими будемъ! Перестань плакать!
   Кмицицъ улыбнулся сквозь слезы.
   -- Да вознаградитъ васъ Богъ, государь, за ваши слова. Клянусь Богомъ, я не остановлюсь на половинѣ дороги. Вотъ поправлюсь немного и опять на шведа.
   -- Только выздоравливайте поскорѣй. Наступятъ мирныя времена и я самъ явлюсь въ качествѣ вашего защитника. И на сеймѣ, дастъ Богъ, мы поднимемъ вопросъ о васъ и возвратимъ вамъ доброе имя.
   -- Государь, послѣ вашего прощенія это меня не такъ занимаетъ. А вотъ о чемъ я безпокоюсь и день и ночь -- это о невѣстѣ моей... Охъ, много воды утекло съ тѣхъ поръ какъ я не видалъ ее! Много перестрадалъ я и хотя по временамъ хотѣлъ вырвать ее изъ сердца и памяти, да куда!... Борьба выходить не по силамъ.
   Янъ Казиміръ весело и добродушно улыбнулся.
   -- Что же я вамъ могу посовѣтовать въ этомъ дѣлѣ?
   -- Кто же мнѣ посовѣтуетъ, если не ваше величество? Она никогда не проститъ мнѣ моего кейданскаго поведенія, развѣ только если вы будете ходатайствовать за меня передъ нею и дадите мнѣ свидѣтельство, что я совершенно измѣнился и возвратился на путь истины по своей волѣ, а не по принужденію.
   -- Если дѣло только въ томъ, то я не сомнѣваюсь въ успѣхѣ. Была бы она только свободна, да не случилась бы съ ней какая-нибудь бѣда...
   -- Ангелы небесные сохранятъ ее!
   -- Она и достойна этого! А чтобы васъ суды не безпокоили, вы сдѣлаете такъ: теперь, конечно, будетъ наборъ, и вы будете набирать солдатъ, что вамъ не въ первый разъ. Такъ какъ на васъ тяготѣютъ разные судебные приговоры, то я не могу вамъ дать приказа на имя Кмицица, но выдамъ на имя Бабинича. Вы выйдете въ поле подъ начальствомъ каштеляна кіевскаго; съ нимъ легче сложить голову, но за то и отличиться легче. А представится возможность, вы и самостоятельно будете нападать съ мелкими отрядами на шведовъ, какъ нѣкогда нападали на Хованскаго. Ваше исправленіе и добрыя дѣла начались съ той минуты, какъ вы назвались Бабиничемъ... Называйтесь такъ же и дальше, и суды оставятъ васъ въ покоѣ. А когда вы просіяете, какъ солнце, когда слава о вашихъ дѣлахъ огласитъ всю республику, тогда пусть люди узнаютъ, кто таковъ этотъ доблестный рыцарь. Тогда одинъ устыдится тащить въ судъ такаго героя, другой умретъ, третьяго вы какимъ-нибудь образомъ удовлетворите. Во время этой сумятицы и актовъ много пропасть успѣетъ, и я еще разъ повторяю, что буду превозносить передо сеймомъ ваши заслуги и просить для васъ награды, потому что въ моихъ глазахъ вы вполнѣ достойны этого.
   -- Государь! я недостоинъ столькихъ милостей...
   -- Больше, чѣмъ цѣлый десятокъ людей, думающихъ, что имѣютъ на нихъ право. Ну, ну, не огорчайтесь, мой храбрый роялистъ; я увѣренъ, что и роялистка не минетъ васъ, а тамъ, дастъ Богъ, вы мнѣ много-много маленькихъ роялистовъ наплодите.
   Кмицицъ, несмотря на свою слабость, вскочилъ съ постели и палъ въ ногамъ короля.
   -- Ради Бога! что выдѣлаете?-- закричалъ король.-- Кровью изойдете, сумасшедшій!... Эй, кто тамъ!
   Въ комнату вбѣжалъ самъ маршалъ, который давно искалъ короля по всему замку.
   -- Святой Георгій! что это такое?-- воскликнулъ маршалъ при видѣ короля, поднимающаго съ пола собственными руками безчувственнаго Кмицица.
   -- Это панъ Бабиничъ, мой другъ и вѣрный слуга,-- сказалъ король.-- Помогите мнѣ, панъ маршалъ, поднять его на кровать...
   

Глава VIII.

   Изъ Любоили король выѣхалъ во Львовъ въ сопровожденіи пана короннаго маршала, толпы епископовъ, сановниковъ и сенаторовъ. И какъ могучая рѣка, протекая по широкой долинѣ, увеличивается чуть не съ каждымъ шагомъ отъ сотни впадающихъ въ нее ручьевъ и мелкихъ рѣчекъ, такъ и королевскій поѣздъ росъ съ каждою минутой. То и дѣло къ нему присоединялись паны, шляхта, по-одиночкѣ и цѣлыми толпами, и цѣлые отряды вооруженныхъ крестьянъ, страшно возстановленныхъ противъ шведовъ.
   Движеніе распространялось повсюду и начало мало-по-малу принимать опредѣленную форму. Появились грозные универсалы, одинъ Константина Любомірскаго, маршала рыцарскаго сословія, другой Яна Велёпольскаго, каштеляна Войницкаго,-- оба призывающіе шляхту Краковскаго воеводства ко всеобщему ополченію. Уклоняющимся отъ призыва грозили суровыя кары.
   Но угрозы были излишни: необычайный энтузіазмъ охватилъ всѣ сословія. На коня садились всѣ, отъ стараго до малаго. Женщины безпрекословно отдавали на общее дѣло свои драгоцѣнности и сами рвались къ бою.
   Въ кузницахъ цыгане цѣлые дни и ночи стучали молотками, перековывая на оружіе косы и серпы. Деревни и города опустѣли, потому что всѣ мужчины ушли въ поле. Съ горныхъ вершинъ спускались сотни дикихъ вооруженныхъ горцевъ. Силы короля росли съ каждою минутой.
   На встрѣчу къ нему выходило духовенство съ крестами и хоругвями и жидовскіе кагалы съ раввинами во главѣ; отовсюду прилетали вѣсти одна другой благопріятнѣй.
   Рвалось къ бою не одно только населеніе края, занятаго непріятелемъ. Повсюду, въ отдаленныхъ уѣздахъ, въ городахъ, деревняхъ, поселкахъ, недоступныхъ пущахъ, поднимала свою страшную голова война возмездія. Чѣмъ ниже упалъ народъ когда-то, тѣмъ выше поднимался онъ теперь, возрождался духомъ, готовый на всѣ жертвы, чтобъ искупить прошлое.
   Повсюду ходили слухи о союзѣ между шляхтой и войскомъ. Во главѣ этого союза должны были стать: старый великій гетманъ Ревера Потоцкій, польный гетманъ Лянцкоронскій, каштелянъ кіевскій Стефанъ Чарнецкій, воевода витебскій Павелъ Сапѣга, князь кравчій литовскій Михалъ Радзивиллъ, воевода черниговскій Криштофъ Тышкевичъ и множество другихъ сенаторовъ и сановниковъ.
   Каждый день приходили все болѣе и болѣе ясныя подтвержденія этого слуха; наконецъ, грянула вѣсть, на этотъ разъ совершенно достовѣрная, что гетманы, а съ ними и войско, оставили шведа, и для защиты отечества и короля соединились въ Тышовецкой конфедераціи.
   25 декабря панъ воевода витебскій, Сапѣга, такъ былъ увѣренъ во взятіи Тыкоцина, что отправился въ Тышовецъ, поручивъ веденіе дальнѣйшей осады пану Оскеркѣ.
   -- Дошли до меня слухи,-- обратился онъ къ собравшимся вокругъ него рыцарямъ, -- что офицеры по взятіи замка хотятъ изрубить саблями князя воеводу виленскаго... Если бы, -- что очень можетъ быть,-- замокъ сдался во время моего отсутствія, я строжайше воспрещаю вамъ посягать на жизнь князя. Правда, я получилъ письма отъ очень высокопоставленныхъ особъ съ приказомъ убить князя тотчасъ же, какъ онъ достанется мнѣ въ руки, но не хочу приводить этого приказа въ дѣйствіе. Конечно, измѣнникъ не заслуживаетъ ни малѣйшаго сожалѣнія, но, съ другой стороны, жизнь его находится внѣ моей власти и я предпочитаю представить его на сеймъ, дабы потомство видѣло примѣръ, что ни знатность происхожденія, ни богатство не могутъ помочь преступнику избѣжать суда и справедливой кары...
   Добрый воевода долго толковалъ на эту тему, подбирая самыя изысканныя выраженія и любуясь звуками своего голоса. Онъ имѣлъ слабость считать себя за оратора и при первой возможности томилъ своихъ слушателей безконечно длинными рѣчами.
   -- Тогда мнѣ придется, пожалуй, отрубить себѣ правую руку,-- замѣтилъ на это панъ Заглоба,-- ужь очень она у меня чешется... Я могу сказать только одно: достанься я въ руки Радзивилла, не сносить бы мнѣ головы до утра. Онъ хорошо знаетъ, по чьей милости онъ остался безъ войска, кто его поссорилъ даже со шведами... Но я за то совсѣмъ не знаю, чего ради намъ быть болѣе снисходительными къ нему, чѣмъ онъ былъ бы ко мнѣ?
   -- Начальство надъ войскомъ принадлежитъ не вамъ, и потому вы должны слушаться,-- важно сказалъ воевода.
   -- Что я долженъ слушаться, это правда, но не мѣшало бы иногда и Заглобу послушать... Я смѣю могу сказать, что послушайся меня Радзивиллъ, онъ былъ бы теперь не въ Тыкоцмнѣ, а въ полѣ, во главѣ всѣхъ литовскихъ войскъ.
   -- Развѣ вы находите, что булава въ плохихъ рукахъ?
   -- Мнѣ не годится такъ думать, потому что я самъ вложилъ булаву въ эти руки. Нашъ милостивый король Янъ Казиміръ можетъ только подтвердить мой выборъ, не болѣе.
   Воевода усмѣхнулся. Онъ любилъ пана Заглобу и его выходки.
   -- Любезный товарищъ,-- сказалъ онъ,-- вы обезсилили Радзивилла, вы мнѣ пожаловали гетманство,-- все это ваши неотъемлемыя заслуги. Позвольте же мнѣ теперь ѣхать въ Тышковцы,-- пусть и Сапѣга чѣмъ-нибудь послужитъ отечеству.
   Панъ Заглоба глубоко задумался на минуту, потомъ окинулъ воеводу взглядомъ, кивнулъ головой и важно проговорилъ:
   -- Можете ѣхать.
   -- Премного вамъ благодаренъ, -- сказалъ воевода и расхохотался.-- А! панъ Володіёвскій! Подойдите сюда... Я сейчасъ уѣзжаю и поручаю вамъ жизнь воеводы, если замокъ будетъ взятъ до моего возвращенія. Вы мнѣ отвѣтите за него своею головой.
   -- Слушаю. Воеводу никто пальцемъ не тронетъ,-- отвѣтилъ маленькій рыцарь.
   А великій измѣнникъ сидѣлъ въ это время въ замкѣ, безцѣльно глядя на покрытую снѣгомъ землю и прислушиваясь къ свисту вѣтра.
   Лампада его жизни медленно догорала. Сегодня, около полудня, онъ еще ходилъ, еще смотрѣлъ съ крѣпостныхъ стѣнъ на палатки и деревянные шалаши войска Сапѣги, но къ вечеру расхворался такъ, что его должны были отнести въ комнаты. Онъ измѣнился до неузнаваемости.
   И хотя жить ему оставалось нѣсколько часовъ, онъ жилъ черезъ чуръ долго, пережилъ не только вѣру въ себя и свою счастливую звѣзду, но и свое паденіе,-- паденіе настолько глубокое, что ему просто не хотѣлось вѣрить самому себѣ. Все обмануло его: счастье, самые тонкіе разсчеты, союзники. Онъ, который не довольствовался положеніемъ могущественнѣйшаго польскаго магната, князя Римской имперіи, званіемъ великаго гетмана и воеводы Виленскаго,-- онъ, которому цѣлая Литва казалась тѣсной для осуществленія великихъ плановъ, теперь запертъ въ тѣсномъ, убогомъ замкѣ, откуда выхода только два: или смерть, или неволя. И онъ каждую минуту посматривалъ на дверь въ ожиданіи, какая изъ двухъ страшныхъ богинь войдетъ первою взять его душу и распадающееся тѣло.
   Изъ его земель, его деревень и староствъ еще недавно можно было выкроить цѣлое удѣльное царство, а теперь онъ не былъ властелиномъ даже и этихъ тыкоцинскихъ стѣнъ.
   Нѣсколько мѣсяцевъ тону назадъ онъ сносился, какъ равный, съ сосѣдними королями, теперь какой-то шведскій капитанъ съ нетерпѣніемъ, непочтительно слушалъ его приказы, для того, чтобы во всемъ поступать по-своему.
   Когда войска оставили его, когда изъ магната и пана онъ обратился въ нищаго, нуждающагося въ помощи, король Густавъ окончательно оставилъ его. Онъ осыпалъ бы всевозможными любезностями могучаго союзника, но съ презрѣніемъ повернулся спиной къ просителю.
   Какъ нѣкогда разбойника Костку Наперснаго осаждали въ Чорштынѣ, такъ его, Радзивилла, нынѣ осаждаютъ въ тыкоцинскомъ замкѣ. И кто осаждаетъ? Сапѣга, его величайшій личный врагъ.
   Вотъ возьмутъ его и повлекутъ на судъ, но ужь не какъ разбойника, а какъ измѣнника.
   Всѣ оставили его -- родственники, друзья, союзники. Непріятельскіе солдаты овладѣли его имуществомъ, разграбили его богатства, и гордый магнатъ, который когда-то ослѣплялъ французскій дворъ своею пышностью, который на пирахъ принималъ по десяти тысячъ гостей, теперь не могъ ничѣмъ подкрѣпить свои упадающія силы, и, страшно сказать, онъ, Радзивиллъ, въ послѣднія минуты своей жизни былъ голоденъ!
   Въ замкѣ давно уже ощущался недостатокъ въ провизіи; изъ оставшихся скудныхъ запасовъ шведскій комендантъ удѣлялъ крохотныя порціи, а князь не хотѣлъ просить у него прибавки.
   Хоть бы, по крайней мѣрѣ, лихорадка, истощающая его силы, лишила его и памяти! Но нѣтъ, грудь его поднималась съ каждою минутой все тяжелѣй и тяжелѣй, опухшія ноги и руки отказывались повиноваться, но умъ, помимо рѣдкихъ галлюцинацій, по большей части оставался яснымъ. И князь ясно видѣлъ всю глубину своего паденія, и страданія его были такъ неисчерпаемы, что могли только равняться съ его грѣхами.
   Упреки совѣсти терзали его, какъ когда-то Эринніи терзали Ореста, и на всемъ свѣтѣ не было такого убѣжища, куда бы юнъ йогъ спрятаться отъ нихъ. Они мучили его днемъ, мучили ночью, въ полѣ и подъ кровлей; гордость, даже самая гордость становилась безсильною передъ ними и не могла отогнать ихъ прочь. Чѣмъ глубже онъ падалъ, тѣмъ голосъ совѣсти становился сильнѣй. Когда непріятели нашли со всѣхъ сторонъ на его отечество, когда его судьбу оплакивали чужіе народы, -- онъ, великій гетманъ литовскій, вмѣсто того, чтобъ удивить свѣтъ, какъ Леонидъ, какъ Ѳемистоклъ, отдать послѣдній кунтушъ, какъ Сапѣга, вступилъ въ сдѣлку съ врагомъ и поднялъ на родину святотатственную руку. А теперь онъ стоитъ у конца не только позора, но и жизни, и долженъ отдать отчетъ тамъ, на той сторонѣ... Что ожидаетъ его?
   При одной мысли объ этомъ волосы его становились дыбомъ. Когда онъ поднималъ руку на отечество, то казался великимъ въ сравненіи съ нею, а теперь все измѣнилось. Теперь онъ умалился, а республика, возстающая изъ праха и крови, казалась ему великою, грозною, полною таинственнаго величія, страшною. Въ сравненіи съ нею онъ чувствовалъ себя ничтожествомъ, пылинкой и какъ князь, и какъ гетманъ, и какъ Радзивиллъ. Онъ не могъ понять, что случилось. Какія-то волны вздымались вокругъ него, надвигались все ближе, все грознѣй и грознѣй поднимали свои пѣнистые гребни, и онъ видѣлъ только одно, что ему не избѣжать гибели, что въ этомъ омутѣ утонули бы сотни гигантовъ, подобныхъ ему. Но почему же юнъ раньше на видѣлъ этой грозной и таинственной силы, почему, безумный, пошелъ противъ нея? Когда эти мысли тѣснились въ головѣ князя, ему дѣлалось страшно передъ матерью-родиною, передъ республикою, когда-то такою кроткой и милостивой.
   Духъ его падалъ съ каждою минутой и въ сердцѣ поселялся страхъ. По временамъ онъ думалъ, что его окружаетъ совсѣмъ иной край, иные люди. Сквозь осажденныя стѣны къ нему доходило все, что совершалось въ осажденной республикѣ, а совершалось нѣчто странное и поразительное. Начиналась война на жизнь и смерть противъ шведовъ и измѣнниковъ, и война тѣмъ болѣе страшная, что ее никто не предвидѣлъ. Республика взяла въ свои руки карающій мечъ. Это было проявленіе Божьяго гнѣва за попранное величіе.
   Когда разнеслась вѣсть объ осадѣ Ченстохова, Радзивиллъ, кальвинистъ, испугался, и страхъ съ той поры уже не оставлялъ его души. Тогда въ первый разъ онъ почувствовалъ приближеніе таинственной волны, которая должна поглотить и его, и шведовъ; тогда шведское нашествіе показалось ему не нашествіемъ, а святотатствомъ, преступленіемъ. Тогда завѣса въ первый разъ спала съ его очей и онъ увидалъ измѣнившійся ликъ родины, уже не матери, но карающей царицы.
   Всѣ, кто оставались ей вѣрны, пошли въ гору и выростали съ каждою минутой, кто согрѣшилъ противъ нея -- падалъ.
   -- Да,-- рѣшилъ воевода,-- никто не смѣетъ думать ни о своихъ выгодахъ, ни о возвеличеніи своего рода. Для блага отечества нужно жертвовать всѣмъ.
   Поздно. Чѣмъ онъ можетъ пожертвовать? Что у него осталось, кромѣ позорнаго прошлаго?
   Глубокая, бездонная бездна, безпросвѣтное отчаяніе, мракъ,-- вотъ до чего дошелъ онъ, служа самому себѣ.
   А, вѣдь, еще въ началѣ экспедиціи на Подлясье онъ былъ полонъ надежды. Сапѣга, человѣкъ, не отличающійся такими военными талантами, правда, билъ его въ полѣ, остатки польскихъ хоругвей оставили его, но онъ утѣшалъ себя мыслью, что помощь Богуслава можетъ появиться съ минуты на минуту. Прилетитъ молодой орелъ во главѣ прусскихъ, лютеранскихъ полчищъ, которые не перейдутъ, во слѣдъ литовскихъ хоругвей, на сторону папистовъ, и тогда они вдвоемъ сомнутъ Сапѣгу, сотрутъ въ прахъ его силы, сотрутъ конфедератовъ и лягутъ на трупѣ Литвы, какъ два льва на трупѣ лани, и однимъ рычаніемъ отгонятъ тѣхъ, кто захочетъ отнять у нихъ добычу.
   По время шло, силы Януша таяли; даже иноземныя хоругви переходили къ грозному Сапѣгѣ; проходили дни, недѣли, мѣсяцы, а Богуслава все нѣтъ, какъ нѣтъ.
   Наконецъ, началась осада Тыкоцина.
   Горсть шведовъ, оставшаяся у Януша, защищалась геройски; суровые солдаты понимали, что имъ придется расплатиться жестокою цѣной за всѣ совершонныя ими неистовства. Князь при началѣ осады еще надѣялся, что въ крайнемъ случаѣ на помощь къ нему явится самъ шведскій король или панъ Конецпольскій. По напрасно онъ разсчитывалъ,-- никто не думалъ о немъ, никто не являлся съ помощью.
   -- Богуславъ, Богуславъ!-- повторялъ князь; ходя по тыкоцинскимъ комнатамъ,-- если не хочешь спасти брата, то спаси хоть Радзивилла!
   Наконецъ, въ припадкѣ отчаянія, князь Радзивиллъ рѣшился сдѣлать шагъ, противъ котораго громко вопіяла его гордость: просить о помощи князя Михала изъ Несвижа.
   Но письмо его было перехвачено, а воевода прислалъ Янушу письмо князя кравчаго, полученное имъ съ недѣлю тому назадъ.
   Князь Янушъ прочелъ слѣдующія строки:
   "Если до васъ дойдутъ слухи, что я намѣреваюсь идти въ помощь моему родственнику, князю воеводѣ Виленскому, то прошу васъ убѣдительно не вѣрить этому, ибо я держусь за одно только съ вѣрными слугами моего отечества и государя и вовсе не желаю прикрывать измѣнниковъ отъ справедливой и заслуженной кары. Богуславъ тоже не придетъ,-- по слухамъ, алекторъ думаетъ только о себѣ и не хочетъ раздѣлять своихъ a quod attinet Конецпольскаго, то ему выгодно, чтобъ князь воевода погибъ какъ можно скорѣй: тогда онъ присватается къ его вдовѣ".
   Это письмо, адресованное въ Сапѣгѣ, отняло у несчастнаго Януша послѣднюю надежду. Ему ничего не оставалось, какъ ждать своего конца.
   Послѣ отъѣзда воеводы витебскаго прошло нѣсколько спокойныхъ дней. Намѣренія осаждающихъ взорвать ворота замка петардой окончились неудачей и полки Сапѣги отступили назадъ, чтобы приготовиться къ новому штурму.
   День 31 декабря близился къ концу. Князь лежалъ въ угольной комнатѣ, въ западномъ углу замка. Въ огромномъ каминѣ горѣли толстыя сосновыя полѣнья, бросая отблескъ на бѣлыя стѣны комнаты. Князь лежалъ навзничь на турецкой софѣ, придвинутой поближе къ огню; около князя помѣщались на стульяхъ: пажъ, пани Якимовичъ, бывшая надсмотрщица надъ прислугой въ Кейданахъ, княжескій астрономъ и Харлампъ.
   Послѣдній до сихъ поръ не покинулъ князя. Тяжела была его служба; душа и сердце стараго офицера были за тыкоцинсними стѣнами, въ лагерѣ Сапѣги, но самъ онъ ни на шагъ не отступалъ отъ своего вождя. Бѣдняга отъ всяческихъ лишеній высохъ, какъ скелетъ, и только огромный носъ его, попрежнему, выдавался впередъ. Харлампъ былъ одѣтъ въ полное рыцарское вооруженіе, въ панцырь, нараменники и шлемъ съ забраломъ. Оно только что вернулся съ крѣпостныхъ стѣнъ и теперь дремалъ отъ утомленія, несмотря на непрерывный кашель князя и свистъ вѣтра въ трубѣ.
   Вдругъ князь вздрогнулъ и оглянулся вокругъ себя.
   -- Точно у меня что-то съ груди свалилось,-- проговорилъ онъ.-- Легче мнѣ стало...
   Князь направилъ взоръ къ двери и черезъ минуту окликнулъ:
   -- Панъ Харлампъ!
   -- Я здѣсь, ваше сіятельство.
   -- Что нужно Стаховичу?
   Подъ Харлампомъ чуть ноги не подогнулись. Безстрашный въ полѣ битвы, онъ былъ очень суевѣренъ.
   -- Стаховича тутъ нѣтъ,-- отвѣтилъ онъ дрожащимъ голосомъ.-- Ваше сіятельство приказали его разстрѣлять въ Кейданахъ. Князь закрылъ глаза и не сказалъ ни слова. Въ комнатѣ воцарилась тишина, только снаружи доходилъ пронзительный вой и свистъ бури.
   -- Словно рыданія человѣческія,-- снова заговорилъ князь, открывая глаза.-- Но, вѣдь, шведовъ призвалъ сюда не я, а Радзѣёвскій.
   Никто не отвѣтилъ ни слова.
   -- Онъ виновенъ больше меня, гораздо больше.
   И князь вздохнулъ свободнѣй, словно сознаніе, что есть кто-то еще болѣе виновный, чѣмъ онъ, облегчило его.
   Вдругъ за стѣнами послышались отголоски выстрѣловъ. Стрѣляли изъ мушкетовъ, сначала рѣдко, потомъ все чаще и чаще.
   -- Харлампъ!-- опять простоналъ князь,-- какое число сегодня?
   -- Послѣдній день декабря, ваше сіятельство.
   -- Боже, смилуйся надъ моею грѣшною душой!... Не доживу я до Новаго года... Мнѣ давно уже предсказано, что я умру наканунѣ перваго января.
   -- Богъ милостивъ, князь.
   -- Богъ съ паномъ Сапѣгой!-- глухо сказалъ князь и оглянулся вокругъ.
   -- Холодомъ отъ нея вѣетъ... И не вижу ее, но чувствую, что она здѣсь.
   -- Кто такое, ваше сіятельство?
   -- Смерть!
   -- Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!
   -- Скажите,-- прерывающимся голосомъ сказалъ князь,-- неужели вы дѣйствительно вѣрите, что спасется только тотъ, кто принадлежитъ къ вашей вѣрѣ?
   -- И въ минуту смерти можно покаяться,-- отвѣтилъ Харлампъ.
   Выстрѣлы становились все чаще. Стекла, словно живыя, вздрагивали въ своихъ оправахъ послѣ каждаго залпа.
   Князь началъ медленно подниматься и сѣлъ на постели. Глаза его расширились, зрачки засверкали.
   -- Богуславъ, Богуславъ!-- громко крикнулъ онъ.
   Харлампъ, какъ сумасшедшій, выбѣжалъ изъ комнаты. Весь замокъ дрожалъ на своемъ фундаментѣ отъ пушечныхъ залповъ. Вдругъ раздался оглушительный трескъ и Харлампъ торопливо вбѣжалъ въ комнату.
   -- Ворота взорваны!-- крикнулъ онъ.-- Шведы убѣжали въ башню... Непріятель здѣсь!... Князь"...
   Дальнѣйшія слова замерли на его устахъ. Радзивиллъ сидѣлъ на софѣ съ широко открытыми глазами и съ ужасомъ смотрѣлъ въ глубину комнаты. Руки его судорожно схватились за обивку софы, изъ поблѣднѣвшихъ устъ вылетали отрывистыя слова:
   -- Это Радзѣёвскій... Я не... Скажите, что вамъ нужно?... Возьмите эту корону!...Это Радзѣёвскій... Люди, спасите! Іисусъ, Іисусъ! Марія!
   То были послѣднія слова Радзивилла. Онъ страшно закашлялся, выпрямился, упалъ навзничь и остался безъ движенія.
   -- Скончался!-- сказалъ медикъ.
   -- Подложите огня!-- обратился къ оробѣвшимъ пажамъ Харлампъ, приблизился къ трупу, снялъ со своей шеи золотой образокъ Богоматери и вложилъ его въ руки Радзивилла.
   Вдругъ случилось нѣчто ужасное. Прежде всего, блеснулъ какой-то необычайно яркій свѣтъ,-- казалось, небесный огонь снизошелъ на землю,-- а вмѣстѣ съ этимъ раздался такой ударъ, какого еще не слыхали уши человѣка. Стѣны зашатались, потолокъ далъ трещины, окна вмѣстѣ съ рамами упали на полъ и разбились на тысячи кусковъ. Сквозь пустыя отверстія ворвался вѣтеръ и уныло завылъ въ углахъ залы.
   Всѣ бывшіе въ комнатѣ упали на земь, полумертвые отъ страха.
   Первымъ поднялся Харлампъ и, прежде всего, взглянулъ на воеводу. Трупъ лежалъ въ томъ же самомъ положеніи, только золотой образокъ въ его рукахъ немного покосился на сторону. Харлампъ взохнулъ спокойнѣй. Сначала онъ было подумалъ, что это адскія полчища ворвались сюда за тѣломъ гетмана.
   -- И слово стало дѣломъ!-- сказалъ онъ.-- Это шведы взорвали себя на воздухъ вмѣстѣ съ башней.
   Снаружи не доходило ни малѣйшаго шороха. Очевидно, войска Сапѣги стояли въ нѣмомъ изумленіи или боялись идти дальше изъ опасенія новаго взрыва.
   -- Подкинуть огня!-- вновь скомандовалъ Харлампъ.
   И снова комната освѣтилась яркимъ огнемъ. Вокругъ царствовала гробовая тишина, только дрова трещали, вылъ вѣтеръ, да снѣгъ валилъ все сильнѣй сквозь выбитыя окна.
   Но вскорѣ раздался отдаленный говоръ, звяканье шпоръ и стукъ тяжелыхъ шаговъ; двери залы распахнулись настежь и впустили цѣлую толпу солдатъ.
   Изъ толпы выдѣлился маленькій рыцарь, весь закованный въ желѣзо, съ обнаженною саблей въ рукахъ, и крикнулъ:
   -- Гдѣ воевода виленскій?
   -- Здѣсь!-- сказалъ Харлампъ и указалъ на лежащее тѣло.
   Панъ Володіёвскій взглянулъ и сказалъ:
   -- Умеръ!
   -- Умеръ, умеръ!-- шепотомъ пронеслось въ толпѣ.-- Измѣнникъ и предатель умеръ!
   -- Да,-- угрюмо сказалъ Харлампъ.-- Но бойтесь издѣваться надъ его тѣломъ: передъ смертью онъ призывалъ Пресвятую Дѣву и, смотрите, теперь въ рукахъ держитъ Ея изображеніе.
   Слова Харлампа произвели сильное впечатлѣніе. Крики умолкали. Солдаты окружили софу и съ любопытствомъ разсматривали покойника, а онъ лежалъ, суровый, съ гетманскою важностью на челѣ и холоднымъ величіемъ смерти.
   -- Правда,-- тихимъ голосомъ сказалъ Заглоба, какъ будто боялся разбудить князя,-- образокъ Пресвятой Дѣвы въ рукахъ. держитъ...
   Онъ обнажилъ голову. Всѣ остальные офицеры послѣдовали его примѣру.
   -- Да,-- сказалъ Володіёвскій,-- онъ теперь уже стоитъ передъ Божьимъ судомъ и не боится человѣческаго.
   Тутъ онъ обратился къ Харлампу:
   -- А ты, несчастный, зачѣмъ ради него отступился отъ короля и отечества?
   -- Давайте его сюда!-- раздаюсь нѣсколько грозныхъ голосовъ.
   Харлампъ всталъ, вынулъ изъ ноженъ свою саблю бросилъ ее на земь.
   -- Я здѣсь, можете убить меня!-- сказалъ онъ.-- Я не оставилъ его вмѣстѣ съ вами, когда онъ былъ силенъ и могучъ, а потомъ мнѣ ужь не годилось оставлять его, когда счастье перешло на другую сторону. Не много пріобрѣлъ я на этой службѣ; посмотрите на меня, каковъ я... три дня ничего не ѣлъ, Ѣле на ногахъ держусь... Но какое вамъ дѣло до того?... Убейте меня!... Вѣдь, я (тутъ голосъ пана Харлампа дрогнулъ) не скрываю, что любилъ его...
   Онъ зашатался и упалъ бы на земь, если бы не панъ Заглоба. Старый шляхтичъ подхватилъ его и посадилъ на скамейку.
   -- Подступись кто-нибудь!-- закричалъ онъ.-- Не видите, что ля, что человѣкъ и такъ умираетъ съ голоду и отъ утомленія?
   Это усмирило всѣхъ. Кто-то взялъ пана Харлампа подъ руку и вывелъ изъ комнаты. Солдаты тоже начали выходить одинъ за другимъ.
   По дорогѣ къ квартирѣ панъ Володіёвскій сказалъ:
   -- Панны Биллевичъ въ замкѣ не было.
   -- А вы почемъ знаете?-- спросилъ Заглоба.
   -- Распросилъ кое-кого. Ее Богуславъ увезъ въ Тавроги.
   -- О, о!-- поморщился Заглоба,-- это все равно, что козѣ поручить кочанъ капусты. Впрочемъ, это не ваше дѣло, вамъ судьбою назначена другая, та, маленькая фрейлина княгини Виснёвецкой.
   

Глава XI.

   Со времени пріѣзда короля Львовъ сдѣлался настоящею столицей республики. Вмѣстѣ съ королемъ прибыла большая часть епископовъ и всѣ тѣ свѣтскіе сенаторы, которые не служили непріятелю. Королевскіе универсалы созвали подъ знамена шляхту русскаго воеводства, и сердце патріотовъ радовались при видѣ этого ополченія, вовсе не похожаго на тѣхъ великополянъ, что опозорили свое имя подъ Устьемъ. Сюда, наоборотъ, стеклась грозная, воинственная шляхта, съ дѣтства привыкшая къ коню, къ безпрестаннымъ нападеніямъ дикихъ татарскихъ ордъ, къ крови и пожарамъ, хорошо владѣющая саблей и плохо латынью. Шляхта валила со всѣхъ сторонъ, одушевленная страшною злобой къ непріятелю, дерзнувшему подмять святотатственную руку на Защитницу республики.
   Козаки, съ своей стороны, ничѣмъ не мѣшали всеобщему ополченію и даже, подъ давленіемъ татаръ, выслали къ королю пословъ съ заявленіемъ своей вѣрности. Грозное для королевскихъ враговъ татарское посольство съ Субагази-беемъ во главѣ тоже явилось во Львовъ и привезло ханское обѣщаніе выслать стотысячную орду на помощь республикѣ. Не проходило дня, чтобы не прибыла какая-нибудь депутація -- отъ литовскихъ коронныхъ войскъ, отъ воеводствъ и земель, занятыхъ непріятелемъ, съ изъявленіемъ преданности королю и страждущему отечеству.
   Значеніе короля росло, росла и поднималась на глазахъ удивленнаго міра еще такъ недавно совершенно упавшая республика. И какъ весною теплый дождь растопляетъ снѣгъ, такъ надежда растопила сомнѣніе и неувѣренность. Теперь всѣ не только стремились къ побѣдѣ, но и вѣрили въ нее. Съ каждою минутой появлялись все новыя и новыя благопріятныя, хотя и не всегда достовѣрныя, вѣсти то о взятыхъ замкахъ, то о выигранныхъ битвахъ, въ которыхъ неизвѣстныя войска подъ начальствомъ неизвѣстныхъ вождей разгромили шведовъ, то о страшныхъ скопищахъ народа, поднимающагося на непріятеля. Имя Стефана Чарнецкаго начинало пріобрѣтать всеобщую популярность.
   Подробности въ этихъ случаяхъ не всегда отвѣчали дѣйствительности, но взятыя вмѣстѣ отражали, какъ въ зеркалѣ, то, что дѣлается во всемъ краю.
   Во Львовѣ шелъ нескончаемый праздникъ. Городъ торжественно, встрѣтилъ короля; на площадяхъ и улицахъ, куда ни кинешь взглядъ, развѣваются знамена, бѣлыя, синія, пурпурныя. Толпа привѣтствовала каждое появленіе короля громкимъ, радостнымъ крикомъ, а въ толпѣ недостатка никогда не было.
   Населеніе города удвоилось за послѣдніе дни. Кромѣ сенаторовъ, епископовъ, кромѣ шляхты, сюда стекались и толпы крестьянъ, потому что повсюду разошлась вѣсть, что король хочетъ улучшить положеніе простаго народа. Вотъ почему армяки и сермяги мѣшались съ желтыми кафтанами горожанъ. Юркіе армяне повсюду раскинули свои лавочки съ восточными матеріями и оружіемъ.
   Король проводилъ цѣлые дни "на совѣтахъ съ сенаторами, принималъ заграничныя посольства и депутаціи. Гонцы летали во всѣ провинціи республики -- и въ далекую Пруссію, и въ святую Жмудь, и въ Тышовецъ, къ гетманамъ, и къ пану Сапѣгѣ, который послѣ взятія Тыкоцина шелъ форсированнымъ маршемъ со своимъ войскомъ на югъ, и къ пану великому хорунжему Конецпольскому, который все еще держался шведовъ.
   Король призналъ и подтвердилъ Тышовецкую конфедерацію, присоединился къ ней самъ и взялъ бразды правленія въ свои неутомимыя руки; онъ съ утра до ночи работалъ, забывая о снѣ и отдыхѣ.
   Ему предстояло сдѣлать еще многое; онъ рѣшилъ отъ своего имени и отъ имени сейма заключить такой союзъ, который бы могъ противустоять всякой земной силѣ и въ будущемъ вести республику къ дальнѣйшему преуспѣянію.
   Наконецъ, наступила и эта минута.
   Должно быть, тайна перешла отъ сенаторовъ къ шляхтѣ, а отъ шляхты къ простому народу, потому что съ утра въ городѣ разнесся слухъ, что во время богослуженія совершится что-то важное, что король произнесетъ какую-то торжественную клятву. Говорилось объ улучшеніи судьбы крестьянъ, о союзѣ съ небомъ,-- вообще ожидалось что-то необыкновенное, небывалое доселѣ.
   День былъ морозный, ясный; маленькія пушинки снѣга словно горящія искры летали въ воздухѣ. Передъ каѳедральнымъ соборомъ длинною шеренгой разстановилась львовская пѣхота въ синихъ полушубкахъ съ золотыми галунами. Вдоль ея рядовъ расхаживали офицеры съ длинными палками въ рукахъ и плыла разношерстная толпа народа. Впереди шла шляхта и рыцарство, за ними городской сенатъ со своимъ бургомистромъ во главѣ, купцы и армяне въ зеленыхъ ермолкахъ и широкихъ восточныхъ халатахъ. Потомъ слѣдовали разные цехи со знаками,-- мясники, пекаря, портные, мѣдники, оружейники и другіе.
   Наконецъ, начали подъѣзжать и кареты, только не къ главному подъѣзду, а въ боковому, ближайшему къ главному алтарю.
   Пріѣхалъ король съ нунціемъ бидономъ, потомъ архіепископъ гнѣзненскій съ княземъ епископомъ Чарторыскимъ, потомъ ксёндзъ епископъ краковскій, ксёндзъ архіепископъ львовскій, великій канцлеръ коронный, множество воеводъ и каштеляновъ.
   Обѣдню служилъ апостолическій нунцій Бидонъ, одѣтый въ пурпурный стихарь и бѣлую ризу, расшитую жемчугомъ и золотомъ.
   Для короля было приготовлено мѣсто между главнымъ алтаремъ и скамьями. Кресла канониковъ заняли епископы и сенаторы.
   Яркіе лучи солнца, проходя сквозь цвѣтныя стекла, смѣшивались съ огнемъ свѣчъ главнаго алтаря и падали на лица сенаторовъ, скрытыхъ въ тѣни, на бѣлыя бороды, на золотыя цѣпи и бархатъ. Сколько величія и важности на этихъ суровыхъ фигурахъ! Глаза всѣхъ устремлены на алтарь, всѣ молятся горячо и искренно; блестятъ и колеблются красноватые огоньки свѣчъ; дымъ изъ кадильницъ клубится и отливаетъ всѣми цвѣтами радуги.
   Янъ Казиміръ склонилъ во прахъ свою вѣнчанную главу предъ величіемъ Божіимъ и лежалъ долго, пока ксёндзъ нунцій не приблизился къ нему съ золотою чашей. Король поднялся съ прояснившимся лицомъ, нунцій провозгласилъ: "Ecu Agnus Dei" и король принялъ причастіе.
   Онъ поднялъ голову и руки кверху. Въ костёлѣ все смолкло и затаило дыханіе. Всѣ догадались, что торжественная минута наступила.
   "Святая Заступница человѣчества!-- взволнованнымъ, но яснымъ голосомъ заговорилъ король,-- я, Янъ Казиміръ, Твоего Сына, Царя царей и Господа нашего, и Твоимъ соизволеніемъ, король, припадая къ Твоимъ Пречистымъ стопамъ, даю обѣтъ считать Тебя отнынѣ Царицею своею и моего государства. Себя, королевство мое Польское, великое княжество Литовское, Русское, Прусское, Мазовецкое, Жмудское, войско и весь народъ я поручаю Твоему милосердію и защитѣ и смиренно взываю къ Тебѣ о помощи державѣ моей, угнетаемой непріятелемъ..."
   Тутъ король упалъ на колѣни и, простоявъ нѣсколько минутъ среди мертваго молчанія, наконецъ, поднялся и заговорилъ вновь:
   "Облагодѣтельствованный Твоими великими милостями, я клянусь Тебѣ отъ имени своего, моихъ министровъ, сенаторовъ, шляхты и народа Сына Твоего Іисуса Христа, избавителя нашего, честь и хвалу распространять по всѣмъ краямъ королевства Польскаго. Клянусь, если милостію Сына Твоего я одержу викторію надъ шведами, приложить всѣ старанія, чтобы годовщина событія таковаго праздновалась до скончанія вѣка въ нанять милосердія Божія и Твоего, Пречистая Дѣва!"
   Тутъ онъ снова опустился на колѣни. Въ костёлѣ прошелъ шепотъ, но король вновь заговорилъ еще болѣе дрожащимъ и грустнымъ голосомъ:
   "Съ сокрушеніемъ и великою скорбью сердца моего вижу тяготы и слышу стоны убогихъ пахарей, несущихъ семь лѣтъ всѣ кары, ниспосланныя на насъ справедливостью Божіею. Клянусь по заключеніи мира стараться всѣми силами купно съ сословіями республики, дабы отнынѣ угнетенное крестьянство не знало никакой несправедливости. Ты, Пречистая Дѣва, Царица и Госпожа моя, вдохновила меня дать сію клятву, а нынѣ испроси у Сына Своего помочь мнѣ свершить мой обѣтъ".
   Королевское слово слышало духовенство, сенаторы, шляхта, народъ. Въ костёлѣ послышались рыданія; то плакали крестьяне,-- а за ними заплакали всѣ остальные. Всѣ поднимали руки кверху и повторяли: "Аминь! аминь! аминь!" Какое-то упоеніе охватило всѣхъ и соединило вмѣстѣ въ одномъ чувствѣ любви къ республикѣ и ея Защитницѣ. Во всемъ костёлѣ не было человѣка, который бы теперь сомнѣвался въ побѣдѣ надъ шведами.
   Король возвратился домой среди громогласныхъ восклицаній и неустанныхъ выстрѣловъ изъ пушекъ и мушкетовъ.
   

Глава XII.

   Вѣсть о взятіи Тыкоцина съ восторгомъ была принята во Львовѣ. Привезъ эту вѣсть полковникъ Володіёвскій, которому панъ Сапѣга поручилъ отвести королю цѣлый хорошо сформированный полкъ.
   Король тотчасъ же принялъ Володіёвскаго и обнялъ его.
   -- Здравствуйте, славный рыцарь!-- заговорилъ Янъ Казиміръ.-- Много воды утекло съ тѣхъ поръ, какъ мы потеряли изъ вида другъ друга. Кажется, въ послѣдній разъ я видѣлъ васъ, всего забрызганнаго кровью, подъ Берестечкомъ.
   -- И позже въ Варшавѣ, государь,-- отвѣтилъ панъ Михалъ, преклоняя колѣно,-- я былъ въ замкѣ съ теперешнимъ паномъ каштеляномъ кіевскимъ.
   -- А все служите? Васъ не манитъ къ себѣ тихая семейная жизнь?
   -- Республика нуждалась въ слугахъ, а среди шума войны въ голову посторонніе мысли плохо идутъ" Да, государь, мнѣ негдѣ головы преклонить, это правда, но и не ропщу на свою судьбу.
   -- Побольше бы такихъ солдатъ, побольше бы!... Тогда непріятель не властвовалъ бы здѣсь. Дастъ Богъ, и вы безъ награды не останетесь, а теперь разсказывайте, что вы сдѣлали съ виленскимъ воеводой.
   -- Виленскій воевода предъ судомъ Божіимъ. Онъ умеръ въ ту минуту, когда мы шли на штурмъ. Ботъ реляція пана Сапѣги.
   Король взялъ письмо, прочелъ нѣсколько строчекъ и сказалъ:
   -- Панъ Сапѣга ошибается. Онъ пишетъ, что великая литовская булава vacat. Вовсе не vacat, потому что я отдаю ее ему.
   И онъ вновь принялся за письмо.
   -- Да... Радзивиллъ могъ бы быть самою драгоцѣнною жемчужиной въ этой коронѣ, еслибъ не гордость и порокъ, которые совершенно изсушили его душу... Свершилось! Судьбы Божіи неисповѣдимы!... Радзивиллъ и Опалиньскій... почти въ одно время... Суди ихъ, Боже, не по грѣхамъ ихъ, но по милосердію Твоему... Много офицеровъ было при Радзивиллѣ?
   -- Въ Тыкоцинѣ мы нашли только одного пана Харлампа; онъ оставался вѣренъ князю до послѣдней минуты. Его тянуло къ намъ, но онъ боялся измѣнить разъ данному слову. Мы нашли его почти умирающимъ съ голоду,-- въ замкѣ и такъ было мало запасовъ, а Харлампъ еще отказывалъ себѣ во всемъ, чтобъ оставить побольше князю. Теперь онъ пріѣхалъ во Львовъ умолять васъ о прощеніи и я, государь, съ своей стороны, присоединяю свою просьбу пощадить его.
   -- Пусть онъ придетъ сюда,-- сказалъ король.
   -- Кромѣ того, онъ имѣетъ сообщить вамъ очень важное извѣстіе, которое онъ слышалъ изъ устъ князя Богуслава въ бытность его въ Кейданахъ. Дѣло идетъ о безопасности вашего величества.
   -- Тутъ не замѣшанъ ли Кмицицъ?
   -- Такъ точно, государь!
   -- А вы знали его?
   -- Зналъ, и дрался съ нимъ, но гдѣ онъ теперь -- мнѣ неизвѣстно,
   -- Что вы думаете о немъ?
   Панъ Володіёвскій подробно разсказалъ исторію своего знакомства съ Кмицицомъ, о роли, которую онъ игралъ въ Кейданахъ, о своемъ чудесномъ избавленіи изъ рукъ Радзивилла.
   -- Трудно сказать что-нибудь объ этомъ человѣкѣ,-- закончилъ маленькій рыцарь.-- Много грѣховъ тяготѣетъ на его душѣ, но намъ онъ оказалъ столько услугъ, что... Однимъ словомъ, государь, я самъ не знаю, что думать... А тутъ разсказъ князя Богуслава... Если Богуславъ сказалъ неправду...
   -- Вы сами скоро узнаете,-- сказалъ король и захлопалъ въ ладоши.
   -- Позови сюда пана Бабинича,-- сказалъ онъ вошедшему лажу.
   Пажъ исчезъ и черезъ минуту появился въ сопровожденіи пана Андрея. Панъ Володіёвскій не узналъ его сразу; молодой рыцарь еще до сихъ поръ не оправился послѣ битвы въ ущельи.
   -- Странно!-- наконецъ, сказалъ онъ.-- Еслибъ ваше величество не упомянули другой фамиліи, то я прямо бы сказалъ: панъ Кмицицъ!
   Король улыбнулся.
   -- Сейчасъ панъ Володіёвскій разсказалъ мнѣ массу ужасовъ о злодѣѣ, который носилъ такую фамилію, но я старался убѣдить его, что все это неправда и надѣюсь, панъ Бабиничъ, вы поддержите меня.
   -- Государь,-- взволнованно заговорилъ Бабиничъ,-- одно слово вашего величества можетъ легче возстановить честь этого злодѣя, чѣмъ всѣ мои клятвы!
   -- И голосъ тотъ же самый,-- все болѣе и болѣе изумлялся маленькій полковникъ,-- только вотъ этого шрама на лицѣ не было.
   -- Шляхетское лицо, это -- книга, на которой всякая вражеская сабля оставляетъ свой слѣдъ,-- сказалъ Кмицицъ.-- Но здѣсь есть и вашъ автографъ,-- такъ узнайте же, кто я!...
   Онъ склонилъ свою голову и указалъ пальцемъ на бѣлый шрамъ, тянувшійся отъ одного уха къ другому.
   -- Моя рука!-- крикнулъ панъ Володіёвскій.-- Это Кмицицъ!
   -- А я вамъ скажу, что вы Кмицица не знаете,-- вставилъ король.
   -- Какъ же такъ, ваше величество?
   -- Вы знали храбраго рыцаря, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, отступника и радзивилловскаго приверженца... А здѣсь передъ вами стоитъ ченстоховскій Гекторъ, которому Ясная Гора, послѣ ксёндза Кордецкаго, обязана всѣмъ, вѣрный мой слуга, который защитилъ меня собственною грудью, когда въ одномъ карпатскомъ ущельи на насъ напали шведы. Вотъ каковъ новый Кмицицъ!... Познакомьтесь же съ нимъ и полюбите,-- онъ стоитъ того!
   Усики пана Володіёвскаго начали двигаться съ непривычною быстротой, а король добавилъ:
   -- И знайте, что онъ не только не дѣлалъ никакихъ предложеній князю Богуславу, но первый отступился отъ Радзивилловъ и похитилъ князя, чтобы предать его въ ваши руки.
   -- И насъ избавилъ отъ казни!-- воскликнулъ маленькій рыцарь.-- Какой же ангелъ обратилъ васъ на путь истины?
   Онъ бросился въ объятія Кмицица, а король, весело улыбаясь, отправился въ совѣтъ, гдѣ его ждали оба коронныхъ гетмана.
   -- Пойдемте ко мнѣ,-- сказалъ Володіёвскій,-- тамъ вы найдете и Скшетускихъ, и пана Заглобу (какъ онъ обрадуется, когда узнаетъ о вашей перемѣнѣ!), и Харлампа.
   Но Кмицицъ стоялъ на мѣстѣ и неспокойно глядѣлъ на маленькаго рыцаря.
   -- А много людей вы нашли при Радзивпллѣ?-- наконецъ, рѣшился спросить онъ.
   -- Изъ офицеровъ тамъ былъ только одинъ Харлампъ.
   -- Ахъ, да я не объ офицерахъ спрашиваю!... Женщины были?
   -- Понимаю, понимаю!-- и маленькій рыцарь смутился.-- Панну Биллевичъ князь Богуславъ увезъ въ Тавроги.
   Кмицицъ поблѣднѣлъ, какъ полотно, затѣмъ кровь ударила ему въ голову, а горло стиснуло точно желѣзными тисками. Онъ схватился руками за виски и началъ метаться по комнатѣ.
   -- Пойдемте, Харлампъ вамъ все разскажетъ,-- утѣшалъ его маленькій рыцарь.
   

Глава XIII.

   Рыцари въ молчаніи вышли изъ дома короля. Володіёвскій не хотѣлъ говорить, Кмицицъ не могъ,-- его душило бѣшенство. Молча пробирались они сквозь густую толпу народа, собравшагося посмотрѣть на первый отрядъ татаръ, который, согласно обѣщанію хана, прибылъ во Львовъ.
   Въ квартирѣ пана Володіёвскаго Скшетускіе, панъ Заглоба, арендаторъ Вонсочи и Харлампъ разсматривали крымскіе полушубки и торговались съ продавцомъ-татариномъ. Харлампъ, ближе всѣхъ знавшій Кмицица, опустилъ руки и закричалъ:
   -- Іисусъ, Марія!
   Но Володіёвскій не далъ ему придти въ себя и заговорилъ:
   -- Позвольте представить вамъ ченстоховскаго Гектора, вѣрнаго слугу короля, который проливалъ свою кровь за вѣру и отечество.
   И панъ Михалъ, со свойственною ему горячностью, подробно передалъ свой разговоръ съ королемъ и закончилъ такъ:
   -- Князь Богуславъ не только оклеветалъ пана Кмицица, но даже увезъ его невѣсту изъ Кейданъ, чтобъ уязвить его въ самое сердце!
   -- Этотъ рыцарь и нашу жизнь спасъ, и конфедератовъ предостерегъ отъ нападенія князя,-- сказалъ Заглоба.-- При такихъ условіяхъ отпускаются ему всѣ старые грѣхи!
   Харлампъ схватился за голову.
   -- Такіе никогда не тонутъ... изъ омута сухой выберется и еще славу съ собой на берегъ вынесетъ!
   -- А я не говорилъ этого?-- вмѣшался Заглоба.-- Какъ только я увидалъ его въ Кейданахъ, такъ сейчасъ же подумалъ: храбрецъ и настоящій рыцарь! Прошу припомнить, мы сейчасъ же начали цѣловаться. Правда, Радзивиллъ погибъ отчасти по моей винѣ, но и онъ приложилъ къ этому руку. Потомъ Богъ помогъ мнѣ спасти это отъ казни въ Биллевичахъ... Господа, такого рыцаря нельзя принимать въ сухомятку, иначе онъ можетъ усомниться въ нашемъ расположеніи къ нему.
   Жендзянъ выпроводилъ татаръ и началъ хлопотать около стола, но Кмицицъ думалъ только о томъ, какъ бы поскорѣй разспросить Харлампа объ Александрѣ.
   -- Ну, такъ разскажите, какъ же онъ увезъ ее,-- горячо и почти задыхаясь шепталъ панъ Андрей,-- сразу ли она согласилась, или нѣтъ, и что говорилъ мечникъ?
   -- Своею ли охотой поѣхала панна, нѣтъ ли, я этого не знаю,-- отвѣтилъ Харлампъ,-- при отъѣздѣ ея не былъ; знаю только одно, что панъ мечникъ россенскій протестовалъ. Его сначала уговаривали, потомъ заперли въ цейхгаузъ, а потомъ позволили свободно выѣхать въ Биллевичи. Панна въ злыхъ рукахъ, это и скрывать нечего. О молодомъ князѣ не даромъ говорятъ, что онъ до женщинъ падокъ больше чѣмъ любой басурманинъ.
   Кмицицъ глухо застоналъ и заскрежеталъ зубами.
   -- Меня удивляетъ только одно, какъ князь воевода могъ сразу отдать панну Биллевичъ Богуславу, -- замѣтилъ Скшетускій.
   -- Я не политикъ,-- отвѣтилъ Харлампъ,-- и ничего не знаю. Я слышалъ только, какъ объ этомъ разсуждали офицеры. Кто-то говоритъ: "Ну, не поживится Кмицицъ послѣ молодаго князя!" а Гангофъ началъ съ ними спорить: "Здѣсь, говоритъ, политика большую роль играетъ, чѣмъ страсть. Если панна станетъ сопротивляться Богуславу, то онъ ничего съ нею не подѣлаетъ: иначе пойдетъ шумъ, толки и все сдѣлается извѣстнымъ княгинѣ воеводшѣ и ея дочери, на которой Богуславъ хочетъ жениться... Трудно ему прикидываться скромникомъ, а въ Таврогахъ ничего не подѣлаешь.
   -- У васъ долженъ камень съ сердца свалиться,-- замѣтилъ панъ Заглоба,-- вы теперь ясно видите, что вамъ ничто дурное не угрожаетъ.
   -- Такъ зачѣмъ же онъ увезъ ее?-- вскричалъ внѣ себя Кмицицъ.
   -- Хорошо, что вы обратились ко мнѣ,-- важно сказалъ Заглоба,-- мнѣ не разъ приходилось разрѣшать загадки, надъ которыми другіе люди по цѣлымъ годамъ ломали голову. Зачѣмъ онъ ее увезъ? Не спорю, она могла понравиться ему, но увезъ онъ ее для того, чтобъ удержать всѣхъ Биллевичей (а ихъ но мало) отъ дѣйствій противъ Радзивилловъ.
   -- Гдѣ онъ теперь?
   -- Князь воевода разсчитывалъ, что въ Эльблонгѣ, у шведскаго короля, къ которому поѣхалъ за помощью,-- сказалъ Харлампъ.-- Вѣрно одно, что въ Таврогахъ его нѣтъ, и наши посланцы тамъ его не нашли... А вы, панъ Кмицицъ, если хотите послушать простаго солдата, то я вамъ скажу вотъ что: если панну Биллевичъ въ Таврогахъ встрѣтило какое-нибудь несчастіе, то вамъ не зачѣмъ гнаться за Богуславомъ, а если она вмѣстѣ съ княгиней выѣхала въ Курляндію, то вы можете быть совершенно спокойны. Лучшаго убѣжища ей и не найти въ наше тревожное время... Богуславъ теперь, по всей вѣроятности, собирается идти, вмѣстѣ съ Карломъ Густавомъ, на пана Чернецкаго.
   -- Вамъ лучше всего идти вмѣстѣ съ нами къ пану Чарвецкому,-- сказалъ Володіёвскій.-- Тогда вы легко можете встрѣтиться съ Богуславомъ.
   -- Благодарю васъ, друзья, за добрые совѣты, -- сказалъ Кмицицъ и торопливо началъ прощаться со всѣми.
   -- Я провожу васъ,-- сказалъ Володіёвскій,-- а то вы можете упасть на улицѣ.
   -- И я!-- прибавилъ Янъ Скшетускій.
   -- И я!-- сказать Заглоба.
   На улицахъ толпилось еще больше народа, чѣмъ раньше. Всякому хотѣлось увидать татаръ, спокойно проѣзжающихъ по улицамъ города. Городъ Львовъ видѣлъ этихъ гостей при другой обстановкѣ,-- за стѣнами, на фонѣ горящихъ предмѣстій и деревушекъ. Теперь они должны явиться въ качествѣ союзниковъ. Рыцари наши съ трудомъ пробирались по узкимъ улицамъ.
   -- Уфъ!-- сказалъ Заглоба,-- отдохнемъ немного. Панъ Михалъ, помните время, когда мы смотрѣли не сбоку, а прямо въ глаза этимъ разбойникамъ? А я такъ и въ неволѣ у нихъ сидѣлъ. Говорятъ, что покойный крымскій ханъ какъ двѣ капли воды на меня похожъ... Да что тамъ вспоминать старыя проказы!
   -- Ѣдутъ, ѣдутъ!-- послышалось въ толпѣ.
   -- Богъ смягчилъ сердца язычниковъ,-- продолжалъ Заглоба,-- теперь и они явились къ намъ на помощь... Чудо, что и говорить! Увѣряю васъ, еслибъ за каждаго язычника, котораго эта старая рука отправила въ адъ, мнѣ отпустили хоть одинъ грѣхъ, я давно уже былъ бы канонизированъ или взятъ на златой колесницѣ на небо.
   -- Ѣдутъ! ѣдутъ!
   Дѣйствительно, татарскій чаибулъ приближался. Вдали послышалась пискливая музыка, толпа начала разступаться и очищать середину улицы.
   -- Смотрите, и оркестръ... это у татаръ рѣдкость, -- сказалъ Заглоба.
   Передніе ряды татарскихъ всадниковъ поровнялись съ нашими рыцарями. Во главѣ ѣхалъ на пестромъ конѣ смуглый, точно въ дыму выкопченный татаринъ съ двумя пищалками во рту. Онъ откинулся назадъ, закрылъ глаза и быстро перебиралъ отверстія дудокъ. За нимъ ѣхало двое музыкантовъ съ длинными палками, украшенными вверху мѣдными побрякушками, потомъ еще двое съ мѣдными тарелками, -- все это гремѣло и дребезжало на всякіе лады, остальные музыканты пѣли или, вѣрнѣе сказать, выли, показывая свои бѣлые, острые зубы. За этимъ оригинальнымъ оркестромъ слѣдовалъ чамбулъ, по четыре лошади въ рядъ.
   То былъ отборный полкъ, присланный на показъ въ честь польскому королю и въ его распоряженіе, какъ ханскій задатокъ. Предводитель, Акбахъ-Уланъ, изъ добруджскихъ татаръ, старый и опытный воинъ, ѣхалъ позади музыки, одѣтый въ розовую бархатную потертую и черезъ-чуръ узкую для его могучей фигуры шубу. Онъ слегка покачивался на высокомъ сѣдлѣ, искоса осматривая своихъ татаръ, словно боялся, воздержатся ли они при видѣ безоружныхъ мужчинъ, женщинъ, отпертыхъ лавокъ и не бросятся ли грабить все, что попадется подъ руку. Но татары ѣхали спокойно, какъ псы на сворѣ охотника, и только по ихъ сладострастнымъ взглядамъ было видно, что творится въ ихъ душѣ. Толпа народа тоже не особенно дружелюбно поглядывала на нихъ. Вообще татары не внушали особаго довѣрія подданнымъ республики.
   -- Дорого эти auxilia будутъ стоитьГ--сказалъ Заглоба.-- Хороши союзники, нечего сказать!... Послѣ шведовъ и послѣ нихъ ни одной крыши во всей республикѣ не останется.
   -- Я еще въ дорогѣ слышалъ, -- сказалъ панъ Михалъ,-- что, по договору между нашимъ королемъ и ханомъ, къ каждому отряду изъ пятисотъ татаръ будетъ прикомандированъ нашъ офицеръ съ полною властью. Иначе, дѣйствительно, эти союзники оставили бы только голую землю.
   -- А этотъ чамбулъ?... Что король съ нимъ сдѣлаетъ?
   -- Ханъ отдаетъ ихъ въ полное распоряженіе короля, а тотъ, должно быть, пошлетъ ихъ пану Чарнецкому.
   -- Ну, панъ Чарнецкій съумѣетъ управиться съ ними. И офицера тотчасъ приставитъ.
   -- И этотъ офицеръ будетъ начальствовать ими? А тотъ, толстый ага, онъ что будетъ дѣлать?
   -- Если онъ не дуракъ, то будетъ исполнять, что ему прикажутъ.
   -- До свиданія, друзья, до свиданія!-- вдругъ закричалъ Кмицицъ.
   -- Куда вы такъ торопитесь?
   -- Упасть къ ногамъ государя и просить его поручить мнѣ команду надъ этими людьми!
   

Глава XIV.

   Въ тотъ же самый день Акбахъ-Уланъ билъ челомъ королю и вручилъ письмо хана. Ханъ подтверждалъ свое обѣщаніе двинуть противъ шведовъ стотысячную орду, если ему заплатятъ впередъ сорокъ тысячъ талеровъ и если въ поляхъ скоро появится трава, иначе идти по опустошенному войной краю невозможно. Что касается чамбула, то ханъ посылаетъ его какъ знакъ любви въ "любезнѣйшему брату", дабы и козаки, до сихъ поръ не оставившіе мысли о бунтѣ, знали, что на нихъ гнѣвъ хана можетъ обрушиться всею своею тяжестью.
   Король благосклонно принялъ Акбахъ Улана, подарилъ ему породистаго коня и объявилъ, что сейчасъ же пошлетъ весь чамбулъ къ пану Чарнецкому,-- пусть и шведы увидятъ, какую помощь ханъ посылаетъ республикѣ. У татарина при имени пана Чарнецкаго глаза загорѣлись: онъ зналъ его по старымъ украинскимъ войнамъ и питалъ къ нему невольное уваженіе.
   Гораздо меньше понравилось ему то мѣсто письма хана, гдѣ послѣдній просилъ короля назначить начальникомъ чамбула какого-нибудь знающаго офицера, который могъ бы удержать Акбахъ-Улана отъ насилія и грабежа. Татаринъ скрылъ свое недовольство, отвѣсилъ глубокій поклонъ и вышелъ изъ королевской пріемной.
   Едва дверь за нимъ затворилась, какъ Кмицицъ, стоявшій въ углу залы во время влей аудіенціи, приблизился и палъ къ ногамъ короля.
   -- Государь!-- заговорилъ онъ, -- я недостоинъ той милости, какую испрашиваю у васъ, но отъ исполненія ея зависитъ почти вся моя жизнь. Поручите мнѣ команду надъ этими ордынцами и позвольте мнѣ тотчасъ же двинуться въ поле.
   -- Я не отказываю вамъ,-- отвѣтилъ удивленный Янъ Казиміръ,-- лучшаго начальника для нихъ и найти трудно. Тутъ нужно человѣка твердаго и рѣшительнаго, иначе татары сейчасъ же начнутъ все вокругъ жечь и грабить... Я только на одно не могу согласиться, чтобъ вы отправлялись раньше, чѣмъ совершенно выздоровѣете послѣ своей болѣзни. И куда вы такъ торопитесь идти?
   -- На шведа, государь!... Чего мнѣ дожидаться здѣсь? Я получилъ уже все, о чемъ осмѣливался мечтать: и милость вашу, и прощеніе старыхъ грѣховъ.
   -- Да, все это вѣрно, только вы не все договорили.
   -- Я признаюсь вамъ, какъ отцу родному, всю душу открою... Князь Богуславъ, не довольствуясь клеветой, которую распространилъ обо мнѣ, увезъ изъ Кейданъ мою невѣсту, держитъ" ее въ неволѣ въ Таврогахъ, а, можетъ быть, и еще хуже... Государь! у меня сердце чуть не лопается, когда я подумаю, въ чьихъ рукахъ теперь бѣдняжка!... Боже милосердый! она до сихъ поръ думаетъ, что я ручался этому мерзавцу поднять руку на ваше величество, и считаетъ меня за послѣдняго выродка рода человѣческаго! Я дышать не могу свободно, пока не освобожу ее... Дайте мнѣ этихъ татаръ и я клянусь, что буду преслѣдовать не однѣ только цѣли личной мести, а наколочу шведовъ столько, что ихъ головами можно будетъ вымостить весь этотъ дворъ.
   -- Хорошо, хорошо, только успокойтесь... А гдѣ эти Тавроги?... Кажется, гдѣ-то около самой прусской границы?... Вы и не подумали о томъ, пойдутъ ли за вами татары въ такую даль?
   -- Пусть только попробуютъ отказаться,-- сказалъ Кмицицъ, стискивая зубы,-- пусть только попробуютъ... сколько ихъ тамъ? четыреста?-- я ихъ всѣхъ велю повѣсить! Авось, деревьевъ хватитъ!
   Король весело расхохотался.
   -- Ей-Богу, для этихъ овечекъ лучшаго пастыря не найдешь! Ну, берите ихъ и ведите, куда вамъ захочется!... А когда вы думаете выйти?
   -- Тяжело мнѣ здѣсь... завтра.
   -- Можетъ быть, Акбахъ-Уланъ не согласится, скажетъ, что его лошади утомлены?
   -- Тогда я привяжу его арканомъ къ своему сѣдлу. Пусть идетъ пѣшкомъ, если лошадей жалѣетъ.
   -- Только вы не сразу прибѣгайте къ такимъ рѣшительнымъ мѣрамъ. А теперь... сегодня поздно, мнѣ хотѣлось бы повидаться съ вами завтра. Пока возьмите это кольцо и скажите своей невѣстѣ, что получили его отъ короля и что король приказываетъ ей любить васъ, какъ вѣрнаго слугу отечества и престола.
   Король торопливо вышелъ въ боковую дверь, а растроганный Кмицицъ отправился домой.
   Долго ходилъ онъ взадъ и впередъ по своей одинокой комматѣ и обдумывалъ планъ своихъ дальнѣйшихъ дѣйствій. Вдругъ въ дверь кто-то постучался.
   -- Кто тамъ?-- крикнулъ Кмицицъ.
   Въ дверяхъ показался пажъ.
   -- Какой-то солдатъ требуетъ, чтобъ его сейчасъ допустили жъ вамъ. Говоритъ, что его зовутъ Сорока.
   -- Впусти его скорѣй!-- обрадовался Кмицицъ и самъ бросился къ дверямъ.
   Сорока вошелъ въ комнату, хотѣлъ было кинуться къ ногамъ своего полковника, но вспомнилъ о военной дисциплинѣ, вытянулся въ струнку и твердо проговорилъ:
   -- Что прикажете, панъ полковникъ?
   -- Здравствуй, милый товарищъ,-- заговорилъ обрадованный Кмицицъ, -- здравствуй! Я думалъ, что ужь тебя давно въ живыхъ нѣтъ... Откуда идешь?
   -- Изъ Ченстохова, панъ полковникъ.
   -- Меня искалъ?
   -- Такъ точно.
   -- А отъ кого ты узналъ, что я живъ?
   -- Отъ людей Куклиновскаго. Ксендзъ Кордецкій какъ узналъ о вашемъ избавленіи, такъ отслужилъ торжественную обѣдню. Потомъ разнеслась вѣсть, что панъ Бабиничъ провелъ короля черезъ горы. Я тогда и догадался, что это ни кто другой, какъ вы. А коль скоро вы короля провожаете, такъ, значитъ, съ нимъ и во Львовъ прибыли. Вотъ я и торопился сюда, думаю, авось не запоздаю, авось застану васъ на мѣстѣ.
   -- Ты пришелъ во-время. Завтра мы выходимъ съ татарами.
   А я вамъ принесъ два полныхъ пояса: одинъ, что былъ на мнѣ, а другой вашъ, и, кромѣ того, тѣ камушки, что когда-то мы захватили въ обозѣ Хованскаго.
   -- Хорошія были это времена!... Но теперь этихъ камушковъ осталось, должно быть, немного. Я цѣлую пригоршню отдалъ ксёндзу Кордецкому.
   Сорока приблизился къ столу и началъ снимать съ себя пояса.
   -- А камушки въ этой жестянкѣ, -- сказалъ онъ и поставилъ на столъ солдатскую манерку отъ фляжки.
   Панъ Кмицицъ, не говоря ни слова, вытряхнулъ въ горсть безъ счета нѣсколько червонцевъ и сказалъ вахмистру:
   -- Вотъ тебѣ!
   -- Дай Богъ здоровья вашей милости! Эхъ, кабы въ дорогѣ мнѣ хоть бы одинъ такой дукатикъ!
   -- А что?
   -- Я весь извелся съ голоду. Теперь охотниковъ кормить задаромъ немного,-- ну, вотъ, я еле-еле дотащилъ сюда ноги.
   -- Боже мой! да, вѣдь, это все было при тебѣ!
   -- Не смѣлъ безъ приказу.
   -- Держи!-- и Кницицъ протянулъ ему другую горсть.-- Эй, вы! кто тамъ? дать ему ѣсть, скорѣй, а то уши обрублю!
   Черезъ минуту передъ Сорокой стояла огромная тарелка копченой колбасы и фляжка съ водкой.
   Солдатъ жадными глазами поглядывалъ на столъ, но сѣсть въ присутствіи полковника не осмѣливался.
   -- Садиться и ѣсть!-- скомандовалъ Кмицицъ.
   Едва онъ кончилъ, какъ сухая колбаса затрещала въ могучихъ челюстяхъ солдата. Сорока при каждой манеркѣ водки износа поглядывалъ на полковника, не скажетъ ли онъ: довольно!-- затѣмъ отвертывался къ стѣнѣ и выпивалъ манерку.
   Кмицицъ прохаживался крупными шагами изъ угла въ уголъ и разговаривалъ самъ съ собою.
   -- Да, да, иначе и быть не можетъ... Прикажу сказать ей... Нѣтъ... не повѣритъ... Письмо читать не захочетъ, потому что считаетъ меня за измѣнника... Пусть онъ въ глаза ей не лѣзетъ, только высмотритъ все и разскажетъ мнѣ... Сорока!
   Солдатъ вскочилъ и опять вытянулся въ струнку.
   -- Что прикажете, панъ полковникъ?
   -- Ты человѣкъ вѣрный и ловкій. Поѣдешь скоро... далеко...
   -- Слушаю.
   -- Въ Тавроги, на прусскую границу. Тамъ панна Биллевичъ живетъ... у князя Богуслава... Разузнаешь, тамъ ли она, и будешь наблюдать за всѣмъ... Ей въ глаза не лѣзь, развѣ такъ случится, что она сама тебя увидитъ. Тогда разскажи ей все, какъ я короля провожалъ черезъ горы и теперь нахожусь при немъ. Она тебѣ, конечно, не повѣритъ; меня тамъ князь очернилъ, разсказалъ, что будто я покушаюсь на жизнь короля...
   -- Ну, да, такъ самъ впередъ не заходи, а если случай представится, то разскажешь, что знаешь. Да смотри, берегись: если князь тебя узнаетъ, то сейчасъ же прикажетъ посадить на колъ... Я послалъ бы старика Кемлича, да его ужь нѣтъ на этомъ свѣтѣ -- убитъ въ Карпатскомъ ущельи, а сыновья его глупы. Они пойдутъ со мной. Ты бывалъ въ Таврогахъ? Нѣтъ? Ну, такъ поѣдешь на Щучинъ, а оттуда вдоль прусской границы до Тыльцы. Тавроги въ четырехъ миляхъ отъ Тыльцы. Въ Таврогахъ сиди, пока всего не разузнаешь, а потомъ возвращайся. Меня найдешь тамъ, гдѣ я буду... Разспрашивай о татарахъ и панѣ Бабиничѣ. А теперь ступай спать... Завтра въ путь.
   На другой день панъ Андрей всталъ болѣе свѣжимъ и сильнымъ, чѣмъ вчера, и тотчасъ же Отправился къ Субагази-бею, главѣ ханскаго посольства во Львовѣ.
   Во время разговора пану Андрею дважды пришлось запускать руку въ карманъ своего колета. За то, когда онъ выходилъ, Субагази помѣнялся съ нимъ шапками, вручилъ ему "перначъ" изъ зеленыхъ перьевъ и нѣсколько локтей зеленаго шелковаго шнура.
   Вооруженный такимъ образомъ, панъ Андрей простился съ королемъ и въ сопровожденіи Кемличей отправился прямо за городъ/ въ поле, гдѣ стоялъ Акбахъ-Уланъ со своимъ чамбуломъ. Старый татаринъ при видѣ его приложилъ руку ко лбу., губамъ и груди, но, узнавъ, кто таковъ Кмицицъ и зачѣмъ пріѣхалъ, нахмурился и сразу измѣнилъ свою тактику.
   -- Если король назначилъ тебя быть нашимъ проводникомъ,-- сказалъ онъ ломанымъ русинскимъ языкомъ, -- то ты будешь намъ только показывать дорогу, хотя я и самъ лучше знаю, куда мнѣ идти.
   "Ого!-- подумалъ Кмицицъ,-- вонъ оно что! Но пока возможно, буду съ ними вѣжливъ".-- И онъ прибавилъ вслухъ:
   -- Акбахъ-Уланъ, король сюда прислалъ меня не какъ проводника, а какъ начальника... И еще я тебѣ скажу, что ты хорошо сдѣлаешь, если не будешь идти противъ королевской воли.
   -- Татарами правитъ ханъ, а не король,-- отвѣтилъ татаринъ.
   -- Акбахъ-Уланъ,-- съ удареніемъ продолжалъ панъ Андрей,-- ханъ подарилъ тебя королю, какъ подарилъ бы сокола или пса, поэтому не отзывайся о немъ непочтительно, чтобы тебя не привязали, какъ собаку, на веревку.
   -- Алла!-- закричалъ изумленный татаринъ.
   -- Эй! не раздражай меня!-- все еще сдерживался панъ Андрей.
   Но глаза татарина налились кровью, а рука схватилась за кинжалъ.
   Панъ Андрей забылъ всѣ свои миролюбивыя намѣренія, схватилъ татарина за рѣдкую бороду и задралъ его голову кверху.
   -- Слушай, ты, животное,-- заговорилъ онъ сквозь зубы.-- Я знаю, тебѣ не хотѣлось бы имѣть надъ собой никакого начальства, чтобы грабить и жечь все по дорогѣ!... Ты хочешь обратить меня въ проводника! Вотъ тебѣ проводникъ! вотъ тебѣ проводникъ!
   И онъ началъ стучать его головою о деревянную стѣну.
   Татаринъ притихъ и больше уже не хватался за кинжалъ. Панъ Кмицицъ надѣлъ на голову шапку Субагази и вытащилъ изъ-подъ полы зеленый перначъ.
   -- Смотри сюда, рабъ!
   -- Алла!-- прошепталъ пораженный Уланъ.
   -- И сюда!-- Кмицицъ досталъ изъ кармана зеленый шнуръ.
   Но Акбахъ-Уланъ лежалъ уже у его ногъ.
   Спустя, часъ, татары длинною лентой тянулись уже по дорогѣ, ведущей изъ Львова къ Великимъ Очамъ.
   "Славный отрядъ!-- думалъ про себя панъ Андрей.-- Мнѣ все кажется, что я веду цѣлое стадо волковъ, но съ такими можно пройти не только республику, но и всю Пруссію. Подожди же, князь Богуславъ!"
   И онъ самодовольно улыбнулся.
   "Богъ не отказалъ мнѣ въ ловкости. Вчера у меня, кронѣ двухъ Кемличей, никого не было, а теперь цѣлыхъ четыреста человѣкъ. Пусть только начнется дѣло, и я наберу тысячу, а то двѣ такихъ головорѣзовъ, что и моимъ покойнымъ товарищамъ не уступятъ... Подожди же, князь Богуславъ!"
   И, какъ бы для очистки совѣсти, онъ прибавилъ:
   "Притомъ, и отечеству я могу оказать значительную услугу".
   Татары спокойно проѣзжали мимо шляхетскихъ бричекъ, навьюченныхъ возовъ и пасущихся табуновъ. Не то было бы, еслибъ имъ дали волю, но теперь они сдѣлать ничего не смѣли, потому что собственными глазами видѣли, какъ Акбахъ-Уланъ держалъ стремя тому рыцарю, что ѣхалъ сбоку.
   Львовъ скрылся уже въ отдаленіи, чамбулъ Медленно подвигался впередъ. Вдругъ впереди послышался Поспѣшный конскій топотъ.
   Кмицицъ обернулся и увидѣлъ приближающихся къ нему во всю прыть пана Володіёвскаго и Жендзяна.
   -- Стой, стой!-- кричалъ маленькій рыцарь.
   Кмицицъ остановилъ коня.
   -- Здравствуйте!-- сказалъ панъ Михалъ,-- письма отъ короля! Одно вамъ, другое воеводѣ витебскому.
   -- Да я къ пану Чарнецкому ѣду, а не къ пану Сапѣгѣ.
   -- Вы прочтите сначала письмо.
   Кмицицъ сломалъ печать и началъ читать:
   "Узнали мы отъ гонца, что панъ воевода витебскій не можетъ идти въ Малую Польшу и долженъ снова возвратиться на Подлясье, благодаря князю Богуславу, которой собралъ всѣ свои силы и хочетъ ударить на Тыкоцинъ и пана Сапѣгу. А такъ какъ magna pars силы пана воеводы осталась въ крѣпостяхъ и замкахъ, то, мы приказываемъ вамъ идти къ нему на помощь со своими татарами. Въ другомъ письмѣ мы рекомендуемъ пану воеводѣ нашего вѣрнаго слугу пана Бабийича. Янъ Яазиміръ, король".
   -- Какъ это хорошо!-- воскликнулъ панъ Кмицицъ.-- Я не знаю, какъ благодарить его величество и васъ... Когда пріѣхалъ этотъ гонецъ?
   -- Мы обѣдали у короля: я, двое Скшетускихъ, панъ Харлампъ и Заглоба. Вы вообразить себѣ не можете, панъ Заглоба разсказывалъ о своихъ достоинствахъ и неспособности Сапѣги. Король и оба гетмана смѣялись до слезъ. Въ это время и принесли письмо отъ пана Сапѣги. Воевода пишетъ, что давнишнія опасенія осуществились, что електоръ нарушилъ свою присягу и окончательно присоединился къ шведамъ.
   -- Еще одинъ врагъ, какъ будто ихъ до сихъ поръ было мало!-- сказалъ Кмицицъ. Боже великіні пусть меня панъ Сапѣга хоть на недѣлю отправитъ въ Пруссію, и я ручаюсь, что десять поколѣній будутъ вспоминать меня и моихъ татаръ!... А съ Богуславомъ мы ужь встрѣтимся!... Еслибъ вы привезли мнѣ гетманскую булаву, то и тогда я меньше бы обрадовался.
   -- И король то же говоритъ: "вотъ экспедиція какъ разъ по плечу Бабинича", и хотѣлъ посылать вослѣдъ вамъ гонца, но я предложилъ ему послать меня.
   Кмицицъ наклонился на конѣ и схватилъ маленькаго рыцаря въ свои объятія.
   -- Смотрите, берегитесь Богуслава; съ нимъ плохо шутить.
   -- Одному изъ насъ смерть писана... Эхъ, кабы вы открыли мнѣ свою тайну владѣть шпагой! Ну, дѣлать нечего, теперь времени нѣтъ!... Я увѣренъ, что Господь мнѣ и такъ поможетъ наказать моего врага.
   -- Дай Богъ, дай Богъ!... Да хорошенько проучите этихъ измѣнниковъ пруссаковъ.
   -- Будьте спокойны. До свиданія!
   Кмицицъ повернулъ свой чамбулъ и пошелъ прямо на сѣверъ.
   

Глава XX.

   Узенькіе глазки Акбахъ-Улана заблистали радостью при видѣ Замостья, а когда онъ узналъ, что эта крѣпость недавно выдержала осаду всѣхъ силъ Хмельницкаго, удивленію татарина не было границъ.
   Владѣлецъ крѣпости, панъ Янъ Замойскій, позволилъ имъ войти въ городъ. Самъ Кмицицъ не разсчитывалъ видѣть что-нибудь подобное и съ любопытствомъ смотрѣлъ на широкія, прямыя улицы, на великолѣпныя зданія коллегіи и духовной семинаріи, на толстыя стѣны и огромныя пушки. Какъ рѣдкій магнатъ могъ сравняться съ внукомъ великаго канцлера, такъ рѣдкая крѣпость выдерживала сравненіе съ Замостьемъ.
   Самъ коронный чашникъ еще болѣе пришелся по сердцу Кмицицу. То былъ настоящій царекъ въ своемъ Замостьѣ: человѣкъ въ полномъ развитіи силы, весьма преставительной наружности, хотя немного истасканный (во время юности панъ Замойскій не привыкъ себѣ ни въ чемъ отказывать). Женщинъ, впрочемъ, онъ любилъ до сихъ поръ, а здоровье его не было подорвано уже до такой степени, чтобы веселая улыбка навсегда исчезла съ его лица. Женатъ онъ не былъ до сихъ поръ, несмотря на то, что первѣйшія фамиліи республики охотно породнились бы съ нимъ. Впослѣдствіи онъ нашелъ себѣ жену въ лицѣ одной француженки, которая вышла замужъ за Замойскаго, любя другаго и не предвидя, что этотъ послѣдній, спустя нѣсколько лѣтъ, увѣнчаетъ королевскою короной ея и свою голову.
   Владѣлецъ Замостья особенно быстрымъ умомъ не отличался, почестей не добивался, хотя онѣ сами шли къ нему.
   -- Зачѣмъ мнѣ обивать дворцовые пороги?-- говаривалъ онъ друзьямъ, которые упрекали его въ недостаткѣ благороднаго честолюбія.-- Въ Замостьѣ я не только Янъ Замойскій, но и Себѣпанъ Замойскій.
   Панъ чашникъ очень любилъ, чтобъ его называли Себѣпаномъ. Онъ очень любилъ прикидываться недалекимъ, хотя получилъ прекрасное воспитаніе и молодость провелъ при заграничныхъ дворахъ. Вообще, несмотря на свои недостатки, это былъ достойный человѣкъ, лучше многихъ въ республикѣ.
   Кмицицъ ему очень понравился и получилъ приглашеніе на обѣдъ. Здѣсь пану Андрею пришлось познакомиться съ княгиней Гризельдой Виснёвецкой, сестрой пана Замойскаго и вдовой знаменитаго Ереміи. Князь Еремія, когда-то одинъ изъ самыхъ богатыхъ людей во всей республикѣ, утратилъ все свое неисчислимое богатство во время козацкаго возстанія, и вдова его проживала у своего брата.
   Несмотря на это, княгиня1 сохранила все свое величіе и панъ Янъ первый готовъ былъ сдувать съ нея всякую пылинку, причемъ боялся ее, какъ огня. Не было случая, чтобъ онъ поступилъ вопреки ея волѣ или не посовѣтовался бы въ какомъ-нибудь важномъ случаѣ. Дворовые его толковали между собой, что княгиня распоряжается всѣмъ Замостьемъ, арміею и самимъ братомъ, но она очень мало обращала вниманія на все это, всею душой преданная памяти мужа о воспитаніи сына. Сынъ этотъ недавно и весьма на короткое время пріѣхалъ изъ Вильны навѣстить мать. Это былъ юноша въ цвѣтѣ лѣтъ, но напрасно Кмицицъ искалъ въ немъ чего-нибудь особеннаго, могущаго характеризовать сына великаго Ереміи.
   Мальчикъ былъ очень красивъ. Люди, ближе знавшіе его, утверждали, что только природная робость мѣшаетъ ему проявить во всемъ блескѣ всѣ свои способности, свою память, отличное знакомство со многими языками, и что вялость и страсть хорошо и плотно покушать еще не Богъ вѣсть какіе пороки.
   При первомъ разговорѣ съ княземъ; панъ Андрей убѣдился, что все это правда. Князь разсуждалъ обо всемъ очень толково и остроумно, за то при первомъ же обѣдѣ подтвердилось и то, что говорили объ его обжорствѣ. Михалъ Виснёвецкій, кажется, только и думалъ, что объ ѣдѣ. Его большіе, выпуклые, несмѣлые глаза безпокойно слѣдили за каждымъ блюдомъ, а на тарелку онъ накладывалъ себѣ столько, что этого хватило бы на нѣсколько человѣкъ. Тогда блѣдное и грустное лицо княгини Гризельды становилось еще грустнѣй. Кмицицу стало какъ*то не по себѣ и онъ повернулъ голову въ сторону самого хозяина.
   Но панъ чашникъ не смотрѣлъ ни на князя Михала, ни на своего гостя. Кмицицъ хорошенько осмотрѣлся вокругъ и за плечомъ княгини Гризельды увидалъ прелестное личико, котораго не замѣтилъ до сихъ поръ.
   То была головка дѣвочки, бѣлая, какъ снѣгъ, розовая, какъ роза, и прелестная, какъ картинка. На головѣ ея вились прихотливыми завитками волосы, быстрые глазки пронизывали офицеровъ, сидѣвшихъ возлѣ пана чашника, не исключая и его самого. наконецъ, остановились на панѣ Кмицицѣ и начали въ упоръ смотрѣть на него, точно хотѣли заглянуть въ глубь самаго сердца.
   Но Кмицицъ не легко приходилъ въ смущеніе; онъ также въ упоръ началъ смотрѣть въ эти глазки и толкнулъ въ бокъ пана Шурскаго, поручика панцырной хоругви:
   -- Что это за синица тамъ сидитъ?
   -- Не говорите такъ легко о томъ, кого вы не знаете, -- громко отвѣтилъ Шурскій.-- Эта не синица, а панна Анна Божобогатая-Красеньская... И вамъ я совѣтую ее звать не иначе, если вамъ не угодно будетъ расплатиться за свою невѣжливость!
   -- Вы, вѣроятно, не знаете, что синица -- птичка очень красивая, и поэтому здѣсь обиднаго ничего нѣтъ,-- засмѣялся Кмицицъ,-- а вотъ, что вы влюблены въ нее по уши, тутъ сомнѣнія никакого и быть не можетъ!
   -- Вы спросите лучше, кто здѣсь не влюбленъ?-- обидчиво пробормоталъ Шурскій.-- Самъ панъ чашникъ всѣ глаза проглядѣлъ и на мѣстѣ усидѣть не можетъ.
   -- И это вижу отлично!
   -- Да что вы можете видѣть!... Онъ, я, Грабовскій, Столанкевичъ... всѣхъ заполонила... И съ вами будетъ то же самое, если вы здѣсь долго просидите. Ей двадцати четырехъ часовъ достаточно.
   -- Ну, нѣтъ! Со мною она и въ двадцать четыре мѣсяца ничего не подѣлаетъ.
   -- Какъ же такъ?-- изумился панъ Шурскій.-- Вы изъ стали, что ли, вылиты?
   -- Нѣтъ... А если у васъ денегъ нѣтъ, то васъ ограбить никто не можетъ...
   -- Развѣ что такъ!-- отвѣтилъ Шурскій.
   Панъ Кмицицъ нахмурился. Ему пришла на память своя любовь и свои огорченія, и онъ уже не обращалъ вниманія, какъ черные глазки все упорнѣй смотрѣли на него, точно спрашивали: откуда ты взялся и куда идешь, молодой рыцарь?
   Послѣ обѣда панъ чашникъ взялъ его подъ руку и повелъ прогуливаться по комнатѣ.
   -- Панъ Бабиничъ,-- сказалъ онъ,-- вы, кажется, родомъ изъ Литвы?
   -- Такъ точно, панъ чашникъ.
   -- Скажите, пожалуйста, вамъ знакома фамилія Подбипентовъ?
   -- Фамилія знакома, но ихъ самихъ на свѣтѣ нѣтъ,-- послѣдній погибъ подъ Збаражемъ. То былъ одинъ изъ самыхъ величайшихъ рыцарей Литвы. Кто у насъ не слыхалъ о Подбипентахъ!
   -- Слышалъ и я, но спрашиваю васъ вотъ почему: у моей сестры на попеченіи находится панна, Божобогатая-Красеньская по фамиліи... Родъ хорошій!... Вотъ она, то и была невѣстой Подбипенты. Конечно, зная, какъ сестра расположена къ ней, и я стараюсь дѣлать для нея что'могу.
   -- Что же, это очень пріятное занятіе!-- вставилъ Кмицицъ.
   Панъ Замойскій усмѣхнулся и подмигнулъ глазомъ:
   -- Какова штучка-то, а?-- но онъ сразу опомнился.
   -- Измѣнникъ, хотѣлъ было все вывѣдать, а я чуть было не проговорился!...
   -- Что такое именно?-- спросилъ Кмицицъ, проницательно глядя ему въ глаза.
   Тутъ Себѣпанъ окончательно сообразилъ, что гостя ему не провести, и что если кто останется проведеннымъ, то онъ самъ, и измѣнилъ тактику.
   -- Ну, да... о чемъ я говорилъ?... Видите ли, этотъ Подбипента завѣщалъ ей все свое состояніе. Я ужь не упомню названій фольварковъ, странныя какія-то: Балтуне, Сыруцяны, Мышьи Кишки, что-то въ этомъ родѣ... Пять или шесть фольварковъ.
   -- О, это большія имѣнія. Подбипента былъ очень богатый человѣкъ, и если панна унаслѣдуетъ все его состояніе, то можетъ искать мужа среди сенаторовъ.
   -- А гдѣ находятся эти Сыруцяны и еще... какъ тамъ ихъ?
   -- Въ Витебскомъ воеводствѣ.
   -- Далеко... игра свѣчъ не стоитъ, тѣмъ болѣе, что весь этотъ край занятъ непріятелемъ.
   -- Какъ непріятель уйдетъ, такъ мы и въ имѣніе заглянемъ. Но Подбипенты владѣютъ землей и въ другихъ мѣстахъ, въ Жмуди, напримѣръ.
   -- Такъ посовѣтуйте мнѣ, что сдѣлать для пользы этой дѣвушки?
   Кмицицъ разсмѣялся.
   -- Я предпочитаю дать совѣтъ въ этомъ дѣлѣ, чѣмъ въ какомъ-нибудь другомъ. Лучше всего послать панну къ Сапѣгѣ. Разъ онъ приметъ въ ней участіе, то она можетъ считать свое дѣло совершенно выиграннымъ.
   -- Конечно. Разъ она будетъ у него на глазахъ, то онъ скорѣе сдѣлаетъ для нея все.
   Панъ Кмицицъ съ удивленіемъ посмотрѣлъ на своего собесѣдника.
   "Зачѣмъ ему понадобилось выпроводить ее отсюда?" -- подумалъ онъ.
   -- Въ лагерѣ, въ палаткѣ пана воеводы, ей жить нельзя,-- этого говорить нечего,-- но она могла бы оставаться съ его дочерями. Въ одномъ только затрудненіе: какъ ее отправить туда? Вы знаете, какія теперь времена. Нужно было бы дать нѣсколько сотъ провожатыхъ, а я Замостья обезсиливать не могу. Если бы найти кого-нибудь, кто бы ее доставилъ въ сохранности... Да вотъ, напримѣръ, вы... вы и такъ ѣдете къ пану Сапѣгѣ. Я далъ бы вамъ письмо, а вы мнѣ рыцарское слово, что будете заботиться о ней.
   -- Но, вѣдь, я ѣду съ татарами.
   -- Мнѣ говорили, что татары васъ пуще огня боятся... Ну, такъ что же? Беретесь вы за это?
   -- Гм!... Почему бы и не такъ, если вамъ угодно... Только...
   -- Вы думаете, что княгиня не согласится?... Согласится ей-Богу, согласится! Вообразите, она подозрѣваетъ, что я...
   Чашникъ нагнулся къ уху Кмицица и началъ что-то шептать.
   -- Каково это, а? Конечно, я не спорилъ,-- стану я толковать съ бабами! Я предпочелъ бы лучше видѣть шведовъ подъ Замостьемъ. А теперь я представлю ей лучшее доказательство, что у меня въ головѣ ничего дурнаго не было.
   Чашникъ повернулся и ушелъ въ другую комнату. Кмицицъ посмотрѣлъ ему въ слѣдъ и подумалъ:
   -- Хитришь ты что-то, панъ чашникъ, и я хотя не вполнѣ понимаю твою цѣль, но вижу ловушку, тѣмъ болѣе, что и хитрецъ-то ты не изъ важныхъ.
   Панъ чашникъ былъ очень доволенъ собою, хотя отлично понималъ, что сдѣлалъ только половину дѣла; оставалась другая, и настолько трудная, что въ душу пана чашника закрадывалось сомнѣніе и даже страхъ: нужно было еще испросить распоряженія княгини Гризельды.
   Но какъ бы то ни было, а другаго дѣлать ничего не оставалось, и вотъ на другой день, послѣ завтрака, чашникъ отправился на половину сестры.
   Княгиня вышивала коверъ въ костёлъ; панна Анна разматывала развѣшанный на двухъ стульяхъ мотокъ нитокъ, быстро мелькая своими бѣлыми ручками.
   У пана чашника даже глаза загорѣлись, но онъ тотчасъ принялъ важный видъ и заговорилъ небрежнымъ тономъ:
   -- Знаешь, тотъ панъ Бабиничъ, что пріѣхалъ сюда съ татарами,-- онъ литвинъ. Хорошій человѣкъ, благовоспитанный и рыцарь въ полномъ смыслѣ слова. Я разспрашивалъ его о наслѣдствѣ панны Божобогатой. Оказывается что-то очень иного.
   -- Я очень за нее рада,-- отвѣтила княгиня.
   -- Только нужно слѣдить, какъ бы родственники покойнаго все не расхватали. Бабиничъ говоритъ, что воевода витебскій могъ бы здѣсь помочь, если захочетъ. Это человѣкъ такой, которому я поручилъ бы свою собственную дочь. Ему достаточно сказать слово и трибуналы все сдѣлаютъ по его. Но, по словамъ Бабинича, паннѣ Аннѣ необходимо самой ѣхать въ тѣ стороны... Понимаешь, нужно, чтобъ installatia pro forma была сдѣлана.
   "Installatia pro forma" чашникъ выдумалъ сейчасъ и пустилъ въ ходъ, какъ очень убѣдительный аргументъ.
   -- Какъ же ей ѣхать?... По дорогѣ шведы... Наконецъ, кто ее проводитъ?
   -- Шведы отступили къ Люблину, а проводить ее можетъ хоть бы тотъ же Бабиничъ.
   -- Съ татарами? Побойся Бога! Это народъ дикій и страшный.
   -- Я не боюсь татаръ,-- скромно сказала панна Анна и присѣла.
   Но княгиня движеніемъ руки выслала ее изъ комнаты и пытливо посмотрѣла брату прямо въ глаза.
   -- Татары страшно боятся Бабинича,-- замѣтилъ панъ чашникъ.-- Онъ ихъ десятками вѣшаетъ за малѣйшіе проступки.
   -- Нѣтъ, я не могу согласиться на эту поѣздку,-- сказала княгиня.-- Анна дѣвушка добрая, но легкомысленная и сама любитъ кружить голову другимъ... Впрочемъ, ты могъ убѣдиться на своемъ опытѣ. Я никогда не поручила бы ее человѣку молодому и неизвѣстному.
   -- Неизвѣстному! Кто же не слыхалъ о Бабиничахъ? Люди богатые, солидные! (панъ чашникъ первый ничего не слыхалъ о Бабиничахъ). Наконецъ, ты могла бы дать ей какую-нибудь пожилую женщину, тогда и приличія всѣ были бы соблюдены. А за Бабинича я ручаюсь.
   Княгиня оставила свое шитье.
   -- Янъ, ты сговорился съ Бабиничемъ?
   -- Этого только не доставало! Ты можешь прочесть письмо, которое я напишу пану Сапѣгѣ, можешь сама написать, если хочешь. Я же даю слово, что шага изъ Замостья не сдѣлаю...
   -- Почему же ты такъ настаиваешь, чтобъ она выѣхали изъ Замостья?
   -- Я уже объяснилъ тебѣ: для ея же пользы, только для ея пользы. Но коль скоро меня въ чемъ-то подозрѣваютъ, я не скажу больше ни слова и умываю руки... Впрочемъ, нѣтъ, мнѣ дѣйствительно важно удалить ее изъ Замостья. Очень мнѣ пріятно видѣть, какъ ты бросаешь на меня суровые взоры и морщишь брови...А потомъ... что она съ офицерами моими сдѣлала? Всѣ головы потеряли, на сабляхъ дерутся, Богъ знаетъ что... ни согласія, ни порядка, обязанностей своихъ не исполняютъ...Нѣтъ, довольно мнѣ этого! А за Михаломъ ужь сама смотри,-- это твое дѣло, не мое.
   -- За Михаломъ?-- тихо спросила княгини. Брови ее нахмурились, щеки поблѣднѣли.
   -- Я про Анну дурнаго ничего не говорю, она со всѣми одинаково обращается... Да, наконецъ, повторяю: это вовсе не мое дѣло. Пусть Михалъ ей мотки шелка держитъ, пусть краснѣетъ, глядя на нее, пусть подглядываетъ за нею въ замочную скважину?... А, впрочемъ... она шляхтянка,-- ну, родъ хорошій... мы сами тоже шляхтичи... потомъ богата будетъ современемъ, очень. Правда, въ лѣтахъ разница, но и это также не мое дѣло.
   Панъ чашникъ всталъ и, почтительно поклонившись сестрѣ, пошелъ къ дверямъ.
   Княгиня чувствовала, какъ кровь ударила ей въ голову. Гордая аристократка во всей республикѣ не видала партіи, равной для Виснёвецкаго, а тутъ это дикое предположеніе...
   -- Янъ,-- сказала она,-- подожди!
   -- Я хотѣлъ было доказать тебѣ: primo, что ты несправедливо подозрѣваешь меня; secundo, что должна смотрѣть за кѣмъ-то другимъ. Затѣмъ можешь дѣлать, что угодно; мнѣ говорить нечего.
   Панъ Замойскій поклонился еще разъ и вышелъ изъ комнаты.
   

Глава XVI.

   Панъ чашникъ говорилъ отчасти правду объ отношеніяхъ Михала въ Аннѣ. Князекъ былъ влюбленъ въ неё такъ же, какъ и всѣ, не исключая пажей, но въ этой любви не было ничего серьезнаго. Тѣмъ не менѣе, княгиня Гризельда, мечтающая о блестящей будущности своего сына, встревожилась не на шутку. Михалъ и Анна были позваны къ допросу. Молодой князекъ струсилъ и расплакался, панна Анна расплакалась также и на колѣняхъ просила княгиню позволить ей ѣхать въ Литву. Молодой дѣвушкѣ хотѣлось повидать свѣтъ и новыхъ людей, а отчасти пококетничать съ молодымъ и статнымъ рыцаремъ.
   Разговоръ съ Кмицицемъ совершенно успокоилъ княгиню. Сѣрые глаза пана Андрея смотрѣли такъ прямо и правдиво, что сомнѣваться въ его словахъ не было никакой возможности. Онъ признался, что любитъ другую, и голова его занята только исключительно одною ею. Наконецъ, онъ далъ рыцарское слово, что будетъ охранять дѣвушку отъ всякой опасности, а въ случаѣ надобности положитъ за нее свою голову.
   -- А, молодой рыцарь!-- весело заговорилъ панъ чашникъ, входя въ комнату сестры,-- вы лишаете Замостье его лучшаго украшенія! Смотрите, будьте осторожны! Какъ бы ее кто-нибудь не отбилъ у васъ.
   -- Пусть попробуетъ! Я далъ слово пани княгинѣ, а я всегда сдерживаю свое слово.
   -- Я шучу... Бояться нечего, но осторожность, вообще, не мѣшаетъ.
   -- А я хотѣлъ просить у васъ какую-нибудь крытую коляску.
   -- Хоть двѣ!... Но вы, вѣдь, не сейчасъ же ѣдете?
   -- Сейчасъ. Мнѣ нужно ѣхать; я здѣсь и такъ зажился.
   -- Такъ пошлите вашихъ татаръ въ Красный Ставъ. Я съ своей стороны распоряжусь, чтобы имъ дали овса и сѣна, а вамъ до Краснаго Става дамъ свой экскортъ. Опасности по дорогѣ представиться никакой не можетъ,-- земля вся моя. А мы еще немного попируемъ. Право, такого милаго гостя я готовъ бы задержать на цѣлый годъ. Кромѣ того, я послалъ въ свой табунъ, не отыщется ли тамъ для васъ приличный конь, а хорошій конь всегда пригодится!
   Кмицицъ посмотрѣлъ прямо въ глаза чашнику и тотчасъ же согласился.
   -- Благодарю васъ, я остаюсь, а татаръ отправлю сейчасъ же.
   Онъ пошелъ къ татарамъ и отвелъ Акбахъ-Улана въ сторону.
   -- Акбахъ-Уланъ, вы пойдете сейчасъ въ Красный Ставъ по прямой дорогѣ. Я остаюсь здѣсь и поѣду днемъ позже. Теперь слушай, что я буду говорить: въ Красный Ставъ вы не поѣдете, а засядете въ первомъ лѣсу, такъ, чтобъ о васъ ни слуху, ни духу не было. Услышите на дорогѣ выстрѣлъ, тогда ко мнѣ, а то мнѣ тутъ какую-то ловушку устраиваютъ.
   -- Твоя воля,-- отвѣтилъ Акбахъ-Уланъ, прикладывая руку ко лбу и груди.
   "Разгадалъ я тебя, панъ чашникъ!-- сказалъ про себя Кмицицъ.-- Въ Замостьѣ ты сестры боишься, такъ хочешь дѣвушку похитить и поселить гдѣ-нибудь поблизости, а меня сдѣлать своимъ оружіемъ. Подожди же! Не на того напалъ... какъ бы тебѣ въ свои же силки не попасться!"
   На слѣдующій день панъ чашникъ подарилъ Кмицицу великолѣпнаго коня. Панъ Андрей съ благодарности) принялъ подарокъ, но тутъ же вспомнилъ о своихъ татарахъ, спрятанныхъ теперь въ придорожномъ лѣсу, и чуть-чуть было не расхохотался вслухъ. Въ его карманѣ лежали два письма къ пану Сапѣгѣ: одинъ отъ княгини, другой отъ пана чашника. Кмицица очень соблазняло распечатать послѣднее, но онъ ограничился только тѣмъ, что посмотрѣлъ на него на свѣтъ. Въ серединѣ конверта оказалась чистая бумага. Значитъ, онъ вѣрно проникъ намѣренія пана Замойскаго, и дѣвушка, порученная его наблюденію, а также и письма будутъ отняты у него дорогой.
   Послѣ обѣда и прощанья съ княгиней, панна Анна, вмѣстѣ со старою паяной Сувальской, помѣстилась въ карету. Кмицицъ сѣлъ на коня, и поѣздъ тронулся въ путь. Карету окружали двѣ сотни нѣмецкихъ рейтеровъ Замойскаго. Лишь только колеса загремѣли по спущенному мосту, панна Анна разразилась громкими рыданіями.
   -- Не бойтесь, я васъ не съѣмъ,-- сказалъ Кмицицъ, наклоняясь къ окну кареты.
   "Невѣжа!" -- подумала панна Анна.
   Они миновали уже дома, лежащіе за линіею крѣпостныхъ стѣнъ, и черезъ поле въѣхали въ боръ, который въ то время тянулся вплоть до Буга. Спускалась ночь, ясная и погожая; дорога извивалась впереди серебристою лентой, вокругъ царствовала глубокая тишина, прерываемая только топотомъ конскихъ копытъ.
   -- А татары мои, должно быть, недалеко,-- подумалъ Кмицицъ и началъ прислушиваться.
   -- Что это?-- обратился онъ къ офицеру рейтеровъ.
   -- Кажется, кто-то скачетъ за нами!
   Едва онъ окончилъ, какъ назади, на бѣломъ фонѣ дороги, показалась какая-то черная точка. Тачка все росла, росла и выросла въ фигуру придворнаго козака Замойскихъ.
   -- Панъ Бабиничъ, письмо отъ пана чашника!-- проговорилъ запыхавшійся козакъ.
   Кмицицъ приблизился въ фонарю кареты, сломалъ печать и началъ читать:
   "Уважаемый и дорогой панъ Бабиничъ! тотчасъ же послѣ отъѣзда панны Божобогатой до меня дошли слухи, что шведы не только отступили на Люблинъ, но еще и собираются напасть на мое Замостье. Значитъ, дальше вамъ ѣхать невозможно, и, предвидя опасности, какимъ можетъ подвергнуться панна Анна, мы желали бы вновь возвратить ее въ Замостье. Рейтеры, составляющіе вашу стражу, препроводятъ ее обратно, а васъ, въ виду вашихъ дѣлъ, мы не хотимъ удерживать. Просимъ васъ сдѣлать относительно этого надлежащія распоряженія".
   Изъ окна кареты выглянула головка панны Анны.
   -- Что такое?-- спросила она.
   -- Ничего! Панъ чашникъ еще разъ поручаетъ васъ моему мужеству. Больше ничего.
   Тутъ онъ обернулся къ возницѣ и рейтерамъ и крикнулъ:
   -- Пошелъ!
   Но офицеръ осадилъ своего коня и, въ свою очередь, крикнулъ:
   -- Стой!... Какъ такъ: пошелъ?
   -- А чего же намъ стоять посереди лѣса?-- съ притворною наивностью спросилъ Кмицицъ.
   -- Вы получили какой-то приказъ и я шагу не сдѣлаю впередъ, пока вы мнѣ его не покажете.
   -- Приказа я вамъ не покажу, потому что онъ присланъ не вамъ.
   -- А! коли вы не хотите слушаться приказа, то я обойдусь и безъ васъ... Поѣзжайте съ Богомъ въ Красный Ставъ, а мы съ панной возвращаемся назадъ.
   Кмицицу только и нужно было, чтобъ офицеръ самъ проговорился. Теперь стало ясно, какъ Божій день, что все дѣло подстроено заранѣе.
   -- Ступайте съ Богомъ!-- еще болѣе грознымъ голосомъ проговорилъ офицеръ, и солдаты безъ всякой команды обнажили шпаги.
   -- О, дураки!-- усмѣхнулся панъ Андрей и выпалилъ на воздухъ изъ пистолета.
   Въ глубинѣ лѣса раздался страшный шумъ, точно выстрѣлъ пробудилъ спавшее не вдалекѣ стадо волковъ. И спереди, и сзади, и съ боковъ послышался дикій вой, затрещали вѣтви деревьевъ подъ копытами коней и на дорогѣ зачернѣлись группы всадниковъ, которые приближались съ нечеловѣческимъ визгомъ и воплемъ.
   Кмицицъ знакомъ удержалъ своихъ татаръ и обратился къ перепуганному до-нельзя офицеру:
   -- Вы теперь поймете, на кого вы напали... Панъ чашникъ хотѣлъ одурачить меня, да и вамъ далъ не особенно почетное порученіе... Кланяйтесь ему отъ меня, скажите, что я все понялъ заранѣе и особу, порученную мнѣ, довезу безъ всякихъ приключеній къ пану Сапѣгѣ.
   Офицеръ испуганными глазами обвелъ дикія лица наѣздниковъ, окружающихъ его со всѣхъ сторонъ.
   -- Конечно, вы можете дѣлать, что вамъ будетъ угодно,-- сказалъ онъ дрожащимъ голосомъ,-- только панъ чашникъ съумѣетъ вамъ отомстить.
   Кмицицъ весело разсмѣялся.
   -- Пусть лучше онъ свою месть обратитъ на васъ. Еслибъ вы не проговорились, что вамъ все извѣстно заранѣе, я безпрекословно отдалъ бы вамъ пагіну Божобогатую... Ну, кланяйтесь пану чашнику и посовѣтуйте ему на будущее время выбирать себѣ офицеровъ поумнѣй.
   Судя по спокойному тону Кмицица, офицеръ немного ободрился и спросилъ уже нѣсколько храбрѣе:
   -- Значитъ, мы такъ ни съ чѣмъ и вернемся въ Замостье?
   -- Какъ ни съ чемъ?... Вы возвратитесь съ моимъ письмомъ, которое я прикажу написать на вашей шкурѣ.
   -- Панъ Бабиничъ...
   -- Бери ихъ!-- крикнулъ Кмицицъ.
   Черезъ нѣсколько минутъ всѣ рейтеры лежали связанные одинъ о-бокъ другаго на дорогѣ. Кмицицъ приказалъ дать имъ по ста ударовъ ременною плетью, а офицеру сто пятьдесятъ. Не помогли и вопли панны Анны, которая, хорошенько не понимая, въ чемъ дѣло, умоляла рыцаря прекратить наказаніе.
   -- Тише!-- загремѣлъ Кмицицъ.-- А! такъ, значитъ, и вы были съ ними въ заговорѣ, и вы знали, что панъ чашникъ хочетъ для виду только выпроводить васъ изъ Замостья и затѣмъ помѣстить въ какой-нибудь уединенный замокъ?
   -- Господи, Господи!-- воскликнула панна Анна и въ ея голосѣ слышалось столько неподдѣльнаго горя и искренности, что Кмицицъ заговорилъ уже гораздо мягче:
   -- Успокойтесь... вы поѣдете спокойно къ пану Сапѣгѣ, потому что панъ чашникъ не разсчиталъ, съ кѣмъ имѣетъ дѣло... А вотъ эти люди, которыхъ я приказалъ высѣчь, должны были похитить васъ.
   Панна Божобогатая схватила руку Кмицица и приложила ее къ своимъ блѣднымъ губамъ.
   -- Ну, ну... садитесь въ карету, не то ножки промочите... Да не бойтесь ничего; вы здѣсь въ большей безопасности, чѣмъ въ отцовскомъ домѣ.
   Тѣмъ временемъ ордынцы пересѣкли нѣмцевъ всѣхъ до одного. Оружіе, лошадей и платье рейтеровъ Кмицицъ все отдалъ своимъ татарамъ и двинулся въ дальнѣйшій путь.
   Въ Красномъ Ставѣ панъ Андрей сообразилъ, что ему нечего ждать извѣстія изъ Замостья и что оставаться здѣсь вовсе не безопасно. Однако, онъ написалъ чашнику слѣдующее письмо: "Ясновельможный панъ чашникъ!
   "Великимъ людямъ Богъ всегда даетъ и великій разумъ. Я понялъ сразу, что вы только хотѣли подвергнуть меня испытанію, приказавъ мнѣ выдать панну Божобогатую, тѣмъ болѣе, что солдаты ваши сразу заявили о томъ, что знаютъ вашъ приказъ, хотя вы изволите писать, что пришли къ таковому рѣшенію уже послѣ нашего отъѣзда. Удивляясь, съ одной стороны, изумительной вашей проницательности, я, съ другой, вновь подтверждаю, что свято выполню взятую на себя обязанность. Но такъ какъ ваши солдаты, очевидно, плохо растолковали себѣ ваши намѣренія, вели себя грубо, даже угрожали моей жизни, то я, несомнѣнно, угодилъ бы вамъ, еслибъ ихъ всѣхъ повѣсилъ. Я не исполнилъ этого и почтительнѣйше прошу у васъ прощенія. Впрочемъ, я ихъ всѣхъ высѣкъ, и если вы, ясной вельможный панъ чашникъ, найдете мое наказаніе черезъ-чуръ слабымъ, то можете по своей волѣ увеличить его. Изъявляя надежду, что мои поступки заслужатъ ваше милостивое одобреніе, имѣю честь быть вашимъ вѣрнымъ слугой. Бабиничъ".
   Драгуны дотащились до Замостья позднею ночью и не посмѣли показаться на глаза пану чашнику. Обо всемъ происшедшемъ онъ узналъ изъ письма, которое на другой день привезъ ему красноставскій козакъ.
   Панъ Замойскій заперся на три дня въ своей комнатѣ и не пускалъ къ себѣ никого. Слышали, что онъ ругался по-французски, а это съ нимъ случалось только въ минуты самаго; сильнаго гнѣва.
   Но буря мало-по-малу успокоилась. На четвертый и пятый день панъ Замойскій былъ очень молчаливъ, ворчалъ что-то про себя и дергалъ за усъ, только въ воскресенье, хвативъ лишнюю чарку меда, развеселился и сказалъ сестрѣ:
   -- А знаешь, я могу похвастаться своею проницательностью. Нѣсколько дней тому назадъ я подвергъ испытанію того рыцаря, что повезъ Анну, и теперь... теперь могу поручиться, что онъ въ сохранности доставитъ ее пану Сапѣгѣ.
   Черезъ мѣсяцъ вниманіе пана чашника было отвлечено въ другую сторону, а немного спустя онъ и самъ повѣрилъ, что все, что было, совершилось по его волѣ.
   

Глава XVII.

   Воеводство Любельское въ значительной части, а Подлясское почти все было въ польскихъ рукахъ. Панъ Сапѣга временно стоялъ въ Вялой. Силы его состояли изъ десяти тысячъ регулярныхъ войскъ, конницы и пѣхоты. То были остатки литовскихъ войскъ, дополненные новобранцами.
   Кмицицъ, въѣзжая въ Вялую, думалъ только объ одномъ. У пана Сапѣги служило столько шляхты изъ Литвы, столько бывшихъ радзивилловскихъ офицеровъ, что ни о^ннъ, такъ другой могутъ узнать его, а узнаютъ, такъ изрубятъ въ куски. Положимъ, наружность его сильно измѣнилась съ того времени, а усы онъ зачесывалъ кверху такъ, что его скорѣе можно было принять за какого-нибудь Эриксона, чѣмъ за польскаго шляхтича.
   Воевода принялъ его ласково, да какъ ласково и не принять того, о которомъ самъ король пишетъ:
   "Посылаю вамъ нашего вѣрнѣйшаго слугу, прозваннаго ченстоховскимъ Гекторомъ за защиту святой обители, рыцаря, нѣсколько разъ жертвовавшаго за насъ своею жизнью. Поручаю его вашему особенному вниманію, какъ бы онъ не встрѣтилъ обиды со стороны вашихъ офицеровъ. Фамилія его вымышлена, но намъ извѣстно его настоящее имя, а равно и причины, заставляющія его прибѣгнуть къ этому:
   -- Зачѣмъ вы носите вымышленную фамилію?-- спросилъ воевода.
   -- Я изгнанникъ; я не могу служить подъ своимъ именемъ. Но вамъ я открою все, признаюсь во всемъ. Мое имя -- Кмицицъ!
   Воевода отступилъ на нѣсколько шаговъ назадъ.
   Тотъ, который обѣщалъ похитить короля и живымъ или мертвымъ доставить его князю Богуславу?
   Кмицицъ, со свойственною ему энергіей, разсказалъ все, что случилось, какъ его отуманилъ Радзивиллъ, какъ, услыхавъ признаніе изъ устъ Богуслава, онъ похитилъ его и какъ, вслѣдствіе этого, обрекъ себя на мщеніе страшнаго князя.
   Воевода не могъ не вѣрить,-- за Кмицица ручался самъ король. Кромѣ того, душа пана Сапѣги была преисполнена такою радостью, что въ настоящую минуту онъ готовъ былъ бы обнять своего величайшаго врага. Вотъ что писалъ король дальше въ своемъ письмѣ:
   "Хотя, по обычнымъ законамъ, вакантную послѣ воеводы Виленскаго булаву мы можемъ отдать послѣ совѣщанія съ сеймомъ, но при нынѣшнихъ чрезвычайныхъ обстоятельствахъ отдаемъ ее вамъ за ваши заслуги, вполнѣ надѣясь, что наше постановленіе будетъ безпрекословно утверждено будущимъ сеймомъ".
   Панъ Сапѣга, какъ говорили тогда въ республикѣ, "заложилъ кунтушъ и продалъ послѣднюю серебряную ложку",-- и, правда, онъ служилъ отчизнѣ не изъ-за выгодъ, не изъ-за почестей. Но этотъ актъ королевской воли озарялъ новымъ блескомъ домъ Сапѣгъ, а къ этому ни одинъ изъ тогдашнихъ "королевичей" не могъ относиться равнодушно. И панъ Сапѣга теперь готовъ былъ сдѣлать для короля все, что могъ, и попытаться сдѣлать то, что было выше его силъ.
   -- Коль скоро король пожаловалъ мнѣ гетманскую булаву,-- сказалъ онъ Кмицицу,-- то я становлюсь вашимъ главнымъ начальникомъ, и, значитъ, вамъ опасаться нечего. Здѣсь много всякаго народа; вы не лѣзьте ко всѣмъ на глаза, пока я не предостерегу солдатъ и не сниму'съ васъ клеветы Богуслава.
   Вѣсть о королевской милости быстро распространилась по всему лагерю. Офицеры цѣлыми толпами собирались подъ окнами гетмана. Повсюду загорѣлись огни, заиграли трубы, загрѣмѣли выстрѣлы пушекъ и мушкетовъ. Панъ Сапѣга устроилъ великолѣпный пиръ и вся ночь прошлц среди веселыхъ, криковъ и тостовъ.
   Панъ Андрей на пиру не былъ, за то гетманъ, какъ будто мимоходомъ, завелъ разговоръ о коварствѣ всѣхъ Радзивидловъ вообще.
   -- Всѣ они были необычайно ловки,-- сказалъ гетманъ,-- но въ интригахъ Богуславъ перещеголялъ своего покойнаго двоюроднаго брата... Вы помните, господа, Кмицица, или, по крайней мѣрѣ, хоть сдыхали о немъ. Такъ вотъ, вообразите себѣ, Богуславъ распустилъ слухъ, что Кмицицъ обѣщалъ ему поднять руку на короля. Это гнусная ложь!
   -- Однако, Кмицицъ помогалъ Янушу въ его замыслахъ.
   -- Да, но потомъ увидѣлъ всю правду, и, какъ человѣкъ горячій, похитилъ Богуслава, чтобъ отдать его намъ. Князь вырвался изъ его рукъ и придумалъ такой ужасный способъ мести... Кмицицъ же бѣжалъ въ Ченстохово, проявилъ тамъ чудеса храбрости, а потомъ, говорятъ, въ одной битвѣ защитилъ короля своею собственною грудью.
   И тѣ же самые солдаты, которые за минуту до того готовы били изрубить въ куски Кмицица, теперь начали сочувственно отзываться объ немъ.
   -- Кмицицъ не такой человѣкъ; онъ себя въ обиду не дастъ!,
   -- Князь конюшій набросилъ своею клеветой тѣнь на всѣхъ солдатъ!
   -- Если панъ гетманъ ручается за него, значитъ, все такъ я было... Здоровье пана гетмана!
   Немного еще, и, пожалуй, провозгласили бы здоровье Кмицица. Правда, слышались и непріязненные отзывы, преимущественно со стороны бывшихъ радзивилловскихъ офицеровъ. Сапѣга услыхалъ это и сказалъ:
   -- А знаете, господа, почему этотъ Кмицицъ пришелъ мнѣ на память? Королевскій посолъ Бабиничъ похожъ на него какъ двѣ капли воды. Сначала я и самъ обманулся.
   Тутъ панъ Сапѣга строго оглянулъ своихъ собесѣдниковъ.
   -- Да хотя бы и самъ Кмицицъ пріѣхалъ сюда! Разъ онъ исправился, я съумѣлъ бы охранить его отъ всякихъ непріятностей. Надѣюсь, что королевскій посолъ не встрѣтитъ ихъ за свое сходство съ Кмицицемъ. Ставлю это на видъ панамъ ротмистрамъ всеобщаго ополченія: тамъ дисциплина всегда слабѣе, чѣмъ гдѣ бы то ни было!
   Когда Сапѣга говорилъ такимъ образомъ, то только одинъ панъ Заглоба осмѣливался ему прекословить. Но гетманское чело скоро вновь прояснилось и кубки опять весело заходили по столу.
   На слѣдующій день Сапѣга выслалъ Анну въ Гродно съ паномъ Котчиценъ. Въ Гроднѣ, послѣ того, какъ Хмельницкій оставилъ его, проживало семейство воеводы.
   

Глава XVIII.

   Послѣ отъѣзда панны Анны армія Сапѣги еще цѣлую недѣлю простояла въ Бялой. Кмицицъ съ татарами также отдыхалъ въ сосѣдней деревнѣ, Рокитнѣ. Пріѣхалъ въ Бялую и владѣлецъ ея, князь кравчій Михалъ Казиміръ Радзивиллъ, могущественный вельможа изъ линіи несвѣжской, вовсе не похожій на своихъ биржанскихъ родственниковъ. Можетъ быть, не менѣе ихъ честолюбивый, онъ стоялъ на сторонѣ короля и теперь привелъ гетману значительную помощь, несмотря на то, что громадныя его имѣнія сильно пострадали за послѣднюю войну.
   Панъ Сапѣга радостно привѣтствовалъ въ своемъ лагерѣ пана кравчаго. Онъ хорошо понималъ, какое впечатлѣніе произведетъ на всю Польшу вѣсть, что Радзивиллъ пошелъ на Радзивилла, и въ какомъ свѣтѣ послѣ этого представятся дѣйствія Богуслава. Теперь гетманъ почти не сомнѣвался въ побѣдѣ, хотя, по своему обыкновенію, обдумывалъ все не торопясь и каждый день сзывалъ на совѣтъ своихъ офицеровъ.
   Князь совѣтовалъ, не теряя времени, идти на Богуслава и ударить на него, не вступая ни въ какіе переговоры, но гетманъ думалъ иначе. Предполагаемый походъ Богуслава на Подлясье могъ быть только военною хитростью, съ цѣлью помѣшать Сапѣгѣ соединиться съ королевскими войсками. Богуславъ будетъ отступать передъ Сапѣгой, не принимая битвы, а въ это время Карлъ Густавъ съ алекторомъ ударятъ на Чарнецкаго, сотрутъ его и дѣло обороны погибнетъ навсегда. Сапѣга такъ убѣдительно высказывалъ свои доводы, что даже самъ Кмицицъ въ глубинѣ души соглашался съ нимъ. Прежде всего нужно было рѣшить, чего держаться. Если бы оказалось, что походъ Богуслава былъ только военною игрой, то противъ него достаточно выставить только два-три полка, а затѣмъ всѣ силы немедленно двинуть къ Чарнецкому и главной непріятельской силѣ. Нѣсколько полковъ гетманъ могъ оставить безъ особаго ущерба для себя, тѣмъ болѣе, что не всѣ его силы были сгруппированы въ окрестностяхъ Вялой: такъ, молодой панъ Криштофъ Сапѣга стоялъ съ двумя легкими хоругвями и полкомъ пѣхоты въ Яворовѣ, Гороткевичъ около Тыкоцина, да, кромѣ того, въ Бѣлостокѣ стояла полевая пѣхота.
   Силъ этихъ совершенно достаточно, чтобы дать отпоръ Богуславу. Гетманъ разослалъ повсюду своихъ гонцовъ и ждалъ извѣстій, но извѣстія пришли сами и словно громъ небесный поразили всѣхъ своею неожиданностью.
   Въ Бильскомъ замкѣ шелъ совѣтъ, какъ вошелъ дежурный офицеръ и подалъ гетману какой-то пакетъ.
   Едва панъ Сапѣга распечаталъ письмо, какъ измѣнился въ лицѣ и глухо проговорилъ:
   -- Мой родственникъ разбитъ на-голову подъ Яворовымъ самимъ Богуславомъ. Письмо писано въ минуту отчаянія и стыда, поэтому въ немъ нѣтъ ни слова о силахъ Богуслава. Должно быть, онѣ не малы, если могли намъ нанести такое пораженіе.
   Въ это время двери вновь отворились и въ комнату вошло двое солдатъ, забрызганныхъ грязью, въ изорванныхъ одеждахъ.
   -- Вы изъ полка Гороткевича?-- сразу догадался Сапѣга.
   -- Такъ точно!
   -- Гдѣ онъ теперь?
   -- Не знаемъ, можетъ быть, убитъ... Хоругвь наша разбита княземъ Богуславомъ. Мы убѣжали изъ плѣна.
   -- Гдѣ на васъ напали?
   -- Подъ Тыкоциномъ.
   -- Отчего же вы не спрятались въ крѣпости?
   -- Крѣпость взята.
   Гетманъ закрылъ глаза рукою и потомъ провелъ ею по лбу.
   -- Вы откуда убѣжали?
   -- Изъ Дрогичина.
   -- Такъ Богуславъ въ Дрогичинѣ?
   -- Тамъ его авангардъ. Князь остался позади. Онъ разбилъ какой-то конвой, который провожалъ панъ Котчицъ.
   -- Панна Божобогатая!-- сорвалось съ устъ Кмицица.
   Ему никто не отвѣтилъ. Наступило долгое, тягостное молчаніе.
   Успѣхи Богуслава совершенно смутили всѣхъ присутствующихъ. Вотъ до чего довела хваленая осторожность гетмана!
   Сапѣга, въ свою очередь, чувствовалъ, что поступалъ, какъ слѣдуетъ, и не могъ признать за собой никакой вины. Онъ первый опомнился отъ тягостнаго положенія и заговорилъ:
   -- Все это случайности, которыя на войнѣ вовсе не рѣдкость и которыя никакъ не должны насъ смущать. Жалко тѣхъ хоругвей, правда, но бѣда была бы еще больше, еслибъ Богуславъ оттѣснилъ насъ въ какое-нибудь отдаленное воеводство. Князь конюшій идетъ къ намъ. Выйдемъ же на встрѣчу дорогому гостю. Сейчасъ же трубить сборъ. Мы выступимъ завтра на разсвѣтѣ. Панъ Бабиничъ пойдетъ впередъ со своими татарами и постарается доставить намъ какъ можно скорѣй языка.
   Кмицицъ тотчасъ же исчезъ за дверями, а спустя часъ уже во всю прыть мчался въ Рокитну.
   Панъ гетманъ тоже не медлилъ и на слѣдующее утро двинулся во слѣдъ Кмицицу.
   Въ Ракитнѣ татаръ и слѣдъ простылъ; они пришли вчера и должны были быть далеко. Пана Сапѣгу удивило, что по дорогѣ о нихъ ничего невозможно было разузнать, хотя отрядъ изъ нѣсколькихъ сотенъ человѣкъ не могъ пройти незамѣченнымъ.
   -- Не даромъ Хованскій назначилъ цѣну за его голову,-- сказалъ Оскерко, знавшій тайну Кмицица.-- Онъ пробирается, словно волкъ, за то какъ волкъ и укусить можетъ.
   -- Жаль только, что онъ словно въ воду канулъ, -- отвѣтилъ воевода.
   Дѣйствительно, прошло нѣсколько дней безъ всякаго извѣстія. Главныя силы Сайѣги дошли до Дрогичина, перешли Бугъ, а непріятеля все нѣтъ. Гетманъ начиналъ безпокоиться. Очевидно, Богуславъ рѣшилъ отступать, но съ какою именно цѣлью? Боялся ли онъ столкновенія съ Сапѣгой, или хотѣлъ облегчить шведскому королю нападеніе на Чарнецкаго и коронныхъ гетмановъ? Бабиничъ долженъ былъ поймать языка и доставить гетману вѣрныя свѣдѣнія о непріятелѣ, а, между тѣмъ, о Бабиничѣ ни слуху, ни духу. Воевода начиналъ терять терпѣніе и только хмурилъ брови, когда въ его присутствіи кто-нибудь вспоминалъ о Бабиничѣ.
   Въ Бѣлостокѣ, едва только гетманское войско расположилось на отдыхъ, какъ стража донесла, что приближается какой-то отрядъ.
   -- Можетъ быть, это Бабиничъ!-- закричалъ гетманъ.-- Задамъ же я ему!
   Но оказалось, что это не Бабиничъ, а отрядъ изъ нѣсколькихъ десятковъ всадниковъ, погоняющій толпу плѣнниковъ со связанными руками. Несчастные представляли страшный видъ; оборванные, полунагіе, исхудалые, окровавленные, они съ тупою покорностью шли впереди, не обращая вниманіе ни на что, даже на свистъ ременныхъ бичей, которые падали на ихъ истерзанныя плечи.
   Какой-то старый татаринъ, очевидно, ордынскій вахмистръ, приблизился къ Сапѣгѣ и подалъ ему письмо Кмицица.
   Гетманъ сломалъ печать и началъ читать вслухъ:
   "Ясновельможный панъ гетманъ! если я до сихъ поръ не прислалъ вамъ никакого извѣстія, то это потому, что я шелъ не позади, а впереди войска князя Богуслава".
   -- Да это воплощенный дьяволъ!-- изумился гетманъ и вновь продолжалъ читать:
   "Это было весьма небезопаснымъ дѣломъ, потому что князь повсюду разсылалъ свои разъѣзды, но я справлялся съ ними у, такимъ образомъ, пробился впередъ, отъ чего князь пришелъ въ большое смущеніе и предполагаетъ, что окруженъ со всѣхъ сторонъ".
   -- Такъ вотъ причина этого неожиданнаго отступленія!-- воскликнулъ гетманъ.-- Дьяволъ, чистый дьяволъ!
   "Кромѣ того, идя впереди, я перехватывалъ обозы съ провіантомъ, портилъ мосты и плотины, такъ что непріятель можетъ двигаться впередъ только съ большимъ трудомъ. Изъ лагеря имъ носу показать нельзя, мои ордынцы хватаютъ всѣхъ неосторожныхъ, а ночью воютъ у нихъ подъ ухомъ и заставляютъ быть на-сторожѣ. Князь приведенъ въ совершенное отчаяніе, а потому теперь самое удобное время напасть на него, пока страхъ не прошелъ. Войска у него шесть тысячъ, да около тысячи онъ потерялъ. Княжескія кареты, съ разными пожитками, а также и двѣ пушки я захватилъ въ Бѣлостокѣ, но долженъ былъ потопить то, что покрупнѣй. Измѣнникъ отъ постоянной тревоги и злости сильно захворалъ лихорадкой и еле держится на конѣ. Благодаря этой болѣзни, похищенная имъ панна Божобогатая находится пока внѣ опасности. Свѣдѣнія эти я получилъ отъ плѣнныхъ,-- прикажите ихъ припечь каленымъ желѣзомъ, они и вамъ то же скажутъ. Затѣмъ... и т. д.".
   -- А не лжетъ онъ?-- спросилъ панъ Сапѣга.-- Все это мало походитъ на правду.
   -- О, нѣтъ!-- отвѣтилъ Оскерко.-- Онъ и самому князю воеводѣ виленскому говорилъ правду въ глаза, не обращая вниманія, нравился онъ ему, или нѣтъ. То же самое онъ продѣлывалъ и съ Хованскимъ, только у Хованскаго войска было въ пятнадцать разъ больше.
   -- Если это правда, то намъ нужно наступать поскорѣй,-- оказалъ Сапѣга.
   Тѣмъ временемъ плѣнники на разныхъ языкахъ начали умолять гетмана о пощадѣ. Тутъ были и шведы, и нѣмцы, и шотландцы. Панъ Сапѣга отнялъ ихъ у татаръ, приказалъ накормить и началъ допрашивать, но безъ помощи раскаленнаго желѣза. Показанія плѣнниковъ подтвердили слова Кмицица, и войско Санѣги поспѣшно двинулось впередъ.
   

Глава XIX.

   Слѣдующая реляція Кмицица пришла изъ Соколки и заключала въ себѣ нѣсколько строкъ:
   "Князь, чтобъ обмануть наши войска, сдѣлалъ видъ, что хочетъ идти на Щучинъ, а, между тѣмъ, съ главными силами пошелъ на Яновъ, гдѣ и получилъ подкрѣпленіе,-- восемьсотъ человѣкъ пѣхоты подъ начальствомъ капитана фонъ-Корицъ. Отъ насъ видны огни княжескаго лагеря. Въ Яновѣ пробудетъ недѣлю. Плѣнники говорятъ, что онъ готовъ принятъ битву. Лихорадка его не проходитъ".
   Панъ Сапѣга оставилъ обозъ и артиллерію, тотчасъ же налегкѣ двинулся на Соколку и, наконецъ, два войска стали другъ противъ друга. Всѣ видѣли, что битва неизбѣжна, потому что одни не могли дальше отступать, другіе преслѣдовать.
   Панъ гетманъ радостно обнялъ Кмицица.
   -- Я одно время сердился на васъ,-- сказалъ онъ,-- но теперь вижу, что вы сдѣлали больше, чѣмъ я могъ требовать отъ васъ, и если мы побѣдимъ, то отечество будетъ обязано вамъ, а не мнѣ. Вы какъ ангелъ-хранитель шли за Богуславомъ!
   Глаза Кмицица загорѣлись недобрымъ огнемъ.
   -- Если я его ангелъ-хранитель, то долженъ находиться при немъ въ минуту его смерти.
   -- Богъ все разсудитъ,-- сказалъ воевода,-- но если вы хотите, чтобъ онъ благословилъ васъ, то преслѣдуйте не личныхъ своихъ враговъ, а враговъ отечества.
   Кмицицъ молчаливо склонилъ голову, но слова воеводы, очевидно, произвели на него вліяніе. Его исхудавшее отъ военныхъ трудовъ лицо выражало только неумолимую ненависть къ Богуславу. Всякій легко могъ понять, что кому этотъ человѣкъ поклялся отомстить, тотъ долженъ вѣчно держать себя на-сторожѣ, будь онъ хоть самъ Радзивиллъ.
   И Кмицицъ дѣйствительно страшно мстилъ. Онъ сбилъ Богуслава съ толку, вселилъ въ него предположеніе, что онъ окруженъ со всѣхъ сторонъ, и принудилъ къ отступленію. Въ Войшкахъ, въ самомъ центрѣ радзивилловскихъ земель, онъ, какъ ураганъ, нагрянулъ на самую княжескую квартиру, такъ что Богуславъ чуть-чуть не попалъ въ плѣнъ и спасся только благодаря ошмянскому подкоморію, пану Саковичу. Отборная нѣмецкая пѣхота и шведскіе рейтеры Богуслава отъ безсонныхъ ночей и постоянной тревоги обратились въ кучу какихъ-то ходячихъ скелетовъ. Бѣшеное вытье татаръ и волонтеровъ Кмицица раздавалось и впереди ихъ, и позади, и справа, и слѣва. Едва измученный солдатъ закроетъ глаза, какъ долженъ хвататься за оружіе.
   Къ тому же, самъ Богуславъ былъ болѣнъ, и хотя астрологи, которымъ онъ вѣрилъ слѣпо, предсказали, что жизни его ничто не угрожаетъ, его самолюбіе было задѣто самымъ чувствительномъ образомъ. Онъ, имя котораго съ удивленіемъ и страхомъ упоминалось въ Нидерландахъ, надъ Рейномъ и во Франціи, долженъ терпѣть пораженіе отъ руки какого-то неизвѣстнаго врага!
   Кмицицъ тщательно загородилъ всѣ дороги, ведущія изъ Янова въ Соколку, Корычинъ и Кузницу, а въ сосѣднихъ лѣсахъ расположились татары. Къ Богуславу не могъ пройти ни одинъ возъ съ провизіей, и князь увидалъ, что ему необходимо принять битву, прежде чѣмъ его солдаты не съѣдятъ послѣдняго яновскаго сухаря.
   Но, какъ человѣкъ хитрый и опытный въ разныхъ интригахъ, онъ рѣшилъ сначала вступитъ въ переговоры. Увы, онъ не зналъ, что въ этомъ случаѣ Сапѣга куда какъ хитрѣй и опытнѣй его. И вотъ въ Соколку явился съ письмомъ Богуслава панъ Саковичъ, подкоморій и староста ошмянскій, дворянинъ и личный другъ князя.
   Этотъ человѣкъ, который впослѣдствіи дошелъ до сенаторской скамьи, теперь считался однимъ изъ первыхъ рыцарей въ Литвѣ за свою красоту и мужество. Богуславъ, не любившій никого на свѣтѣ, питалъ къ Саковичу какую-то непобѣдимую слабость.
   Панъ Саковичъ вошелъ въ гетманскую квартиру съ гордо поднятою головой, какъ побѣдитель, явившійся диктовать условія мира побѣжденному. Сапѣга сразу увидалъ, съ кѣмъ имѣетъ дѣло, и улыбнулся своею тонкою улыбкой.
   -- Мой господинъ, князь Биржанскій, конюшій великаго княжества Литовскаго и главный вождь арміи его высочества электора,-- заговорилъ Саковичъ,-- прислалъ меня засвидѣтельствовать вамъ свое почтеніе и освѣдомиться о вашемъ здоровьѣ.
   -- Поблагодарите князя и скажите ему, что видѣли меня здоровымъ.
   -- У меня есть письмо къ вамъ.
   Сапѣга взялъ письмо, распечаталъ, прочиталъ и сказалъ небрежно:
   -- Жаль терять время. Я что-то хорошенько не пойму, что нужно князю?... Поддаетесь вы или хотите счастья пробовать?
   Лицо Саковича приняло изумленное выраженіе.
   -- Поддаемся ли мы? Я думаю, что князь въ своемъ письмѣ требуетъ, чтобы поддались вы... Князь давно бы напалъ на васъ, еслибъ не жалѣлъ братской крови.
   -- О, я въ этомъ не сомнѣваюсь!
   -- Князь не можетъ понять причины ненависти Сапѣгъ къ дому Радзивилловъ и удивляется, какъ вы изъ-за личной мести рѣшаетесь на междуусобную войну.
   -- Тьфу!-- громко сказалъ Кмицицъ, стоящій за гетманскомъ кресломъ.
   Панъ Саковичъ обвелъ его съ ногъ до головы вызывающимъ взглядомъ, но прочелъ въ глазахъ Кмицица такой отвѣтъ, что отвернулся въ сторону.
   Гетманъ нахмурилъ брови.
   -- Вы ошибаетесь, панъ Саковичъ. Я не Радзивилловъ ненавижу, а измѣнниковъ. Лучшее доказательство -- это присутствіе князя кравчаго Раздивилла въ моемъ лагерѣ... Говорите, что вамъ нужно?
   -- Панъ гетманъ, я остаюсь при своемъ мнѣніи: ненавидитъ тотъ, кто подсылаетъ тайныхъ убійцъ...
   -- Я подсылаю тайныхъ убійцъ къ князю Богуславу?-- изумился Сапѣга.
   Саковичъ остановилъ на немъ свои голубые глаза и твердо произнесъ:
   -- Да.
   -- Вы съ ума сошли!
   -- Недавно за Яновымъ схватили человѣка, который уже одинъ разъ принадлежалъ къ шайкѣ, покушавшейся на жизнь князя. На пыткѣ онъ признается, кто послалъ его...
   Кмицицъ глухо застоналъ, а гетманъ заговорилъ со свойственною ему важностью:
   -- Меня будетъ судить Богъ, и оправдываться передъ вами и вашимъ княземъ я не стану. Говорите, что вамъ нужно, какія условія предлагаетъ намъ князь или... видите вы рыцаря, стоящаго за моимъ кресломъ?... Это панъ Бабиничъ, который съ горстью своихъ людей гналъ васъ цѣлыхъ тридцать миль и взялъ у васъ столько пушекъ и плѣнныхъ. И такъ, я прикажу ему сейчасъ же наступать на васъ, если не услышу вашего желанія.
   Саковичъ, вмѣсто отвѣта, обратился къ кмицицу:
   -- Такъ это вы безпокоили насъ дорогою? Такъ это вы переняли у Кмицица его разбойничью тактику?
   -- Довольно!-- холодно сказалъ гетманъ,-- можете ѣхать назадъ.
   -- Не дадите ли вы мнѣ, по крайней мѣрѣ, письменнаго отвѣта?
   -- Хорошо. Подождите письма у пана Оскерка.
   Саковичъ вышелъ, а гетманъ обратился къ Кмицицу.
   -- Отчего вы застонали, когда Саковичъ заговорилъ о схваченномъ имъ человѣкѣ?-- сказалъ онъ, строго и проницательно глядя въ глаза рыцаря.-- Неужели ненависть до такой степени заглушила въ вашей душѣ понятіе о чести, что вы рѣшились прибѣгнуть къ помощи тайныхъ убійцъ?
   -- Клянусь Пречистой Дѣвой -- нѣтъ!-- горячо воскликнулъ Кмицицъ.-- Человѣка этого я отправилъ еще изъ Львова въ Тавроги... Князь Богуславъ похитилъ панну Биллевичъ и увезъ её въ Тавроги... Я люблю эту панну... я хотѣлъ жениться на ней... Человѣка этого я послалъ разузнать, гдѣ она, что съ ней дѣлается.
   -- Успокойтесь,-- сказалъ гетманъ.-- Вы дали ему какія-нибудь письма?
   -- Нѣтъ... Она не стала бы читать... Богуславъ ей разсказалъ, что я обѣщался ему похитить короля.
   -- Да... вамъ есть за что ненавидѣть его!... А князь знаетъ этого человѣка?
   -- Знаетъ. Это вахмистръ Сорока... Онъ мнѣ помогалъ похитить Богуслава.
   -- Понимаю; его теперь ожидаетъ месть князя,-- сказалъ гетманъ и задумался.-- Впрочемъ, Богуславу теперь самому плохо приходится. Можетъ быть, онъ согласится отдать Сороку. Я предложу ему въ обмѣнъ сколько угодно плѣнныхъ.
   -- Папъ гетманъ, онъ отдастъ его только за одного -- за Саковича.
   -- Саковича я задержать не могу; онъ посолъ.
   -- Задержите его хотя на время, а я поѣду съ письмами къ князю?Можетъ быть, мнѣ удастся что-нибудь сдѣлать... Богъ съ нимъ! На время я откажусь отъ своей мести, только бы онъ отпустилъ моего солдата... Старый слуга, на рукахъ меня носилъ... сколько разъ жизнь мою спасалъ. Меня Богъ накажетъ, если я оставлю его въ минуту опасности.
   -- Гм... неудивительно, что васъ солдаты любятъ... Подождите... Саковича на время я задержу и, кромѣ того, напишу князю, чтобъ онъ прислалъ безыменную охранную грамоту.
   Спустя четверть часа, козакъ пана Сапѣги скакалъ уже въ Яновъ, а подъ вечеръ возвратился съ отвѣтомъ Радзивилла.
   "Охранную грамоту посылаю,-- писалъ Богуславъ, -- хотя ваше требованіе удивляетъ меня. Имѣя въ рукахъ такого заложника, какъ мой другъ, панъ староста ошмянскій, вы смѣло могли бы разсчитывать, что я съ удовольствіемъ за него одного выпустилъ бы всѣхъ вашихъ офицеровъ. Кромѣ того, пословъ не бьютъ,-- это правило извѣстно даже язычникамъ-татарамъ, съ которыми вы изволите нападать на мои христіанскія войска".
   Въ тотъ же самый вечеръ Кмицицъ взялъ, двухъ Кемличей и поѣхалъ.
   Панъ Саковичъ, какъ заложникъ, остался въ Соколкѣ.
   

Глава XX.

   Была уже глухая полночь, когда Богуславъ возвращался домой съ осмотра своихъ укрѣпленій. Лихорадца такъ истощила его, что онъ не могъ сѣсть на коня и принужденъ былъ пользоваться носилками, которыя тащили четверо драбантовъ.
   Въ одной изъ улицъ Янова ему донесли о прибытіи гетманскаго посла. Князь не могъ узнать Кмицица: на дворѣ царствовалъ полнѣйшій мракъ.
   -- Отъ пана Сапѣги?-- спросилъ онъ.
   -- Точно такъ.
   -- Зачѣмъ вамъ понадобилась охранная грамота, если вы имѣете въ рукахъ Саковича? Черезъ-чуръ ужь остороженъ панъ Сапѣга, какъ бы не пересолилъ.
   -- Это не мое дѣло,-- отвѣтилъ Кмицицъ.
   -- Я вижу, что вы не особенно разговорчивы.
   -- Я привезъ письмо, а о моемъ личномъ дѣлѣ мы переговоримъ на мѣстѣ.
   -- Радъ служить вамъ. Прошу васъ пожаловать за мной. Я пригласилъ бы васъ въ носилки, но тутъ мѣста для двоихъ не хватитъ.
   Кмицицъ не отвѣтилъ ничего и только не сводилъ глазъ съ неяснаго очертанія лица князя. Голосъ Богуслава пробудилъ всю его старую ненависть и жажда мести вновь бѣшено закипѣла въ его груди. Рука поневолѣ нащупывала рукоятку шпаги... Шпагу у него отобрали при въѣздѣ въ городъ, но булаву оставили, а булава, знакъ полковничьяго достоинства, такая крѣпкая, съ такимъ тяжелымъ желѣзнымъ набалдашникомъ... И дьяволъ сталъ шептать Кмицицу:
   "Крикни ему на ухо, кто ты такой, и разбей ему голову въ дребезги... Ночь темна... убѣжишь какъ-нибудь... Кемличи съ тобой. Раздавишь измѣнника, какъ гадину, заплатишь за всѣ обиды... спасешь Александру, Сороку... Бей!..."
   Кмицицъ еще ближе подъѣхалъ къ носилкамъ и дрожащими руками началъ вытаскивать изъ-за пояса булаву.
   "Разъ, два, три!" -- шепталъ дьяволъ.
   Но тутъ конь Кмицица испугался чего-то и шарахнулся въ сторону. Въ это время носилки удалились на нѣсколько шаговъ.
   У рыцаря волосы стали дыбомъ.
   "Матерь Божія, спаси меня!-- шепталъ онъ сквозь стиснутые зубы.-- Я -- гетманскій посолъ, а хочу убить врага изъ-за угла... Я, шляхтичъ, твой слуга... Спаси, избавь отъ лукаваго!..."
   -- Что вы тамъ шепчете себѣ подъ носъ?-- послышался слабый голосъ Богуслава.-- Слышите, пѣтухи уже поютъ... Поздно... отдохнуть мнѣ нужно... лихорадка замучила.
   Кмицицъ засунулъ булаву за поясъ, но никакъ не могъ возвратить себѣ прежняго спокойствія. Онъ понималъ, что только при помощи величайшаго самообладанія онъ можетъ вызволить Сороку, и поэтому заранѣе придумывалъ, съ какими словами ему нужно будетъ обратиться въ князю. Онъ далъ себѣ слово имѣть въ виду только одного Сороку, забыть обо всемъ, даже объ Александрѣ... Но пусть только и онъ не трогаетъ ее, пусть хоть себя пожалѣетъ, иначе смерть ему...
   Носилки остановились у дверей княжеской квартиры. Богуславъ оперся руками о плечи двухъ дворянъ и повернулся къ Кмицицу:
   -- Прошу пожаловать за мной... Пароксизмъ скоро пройдетъ... Тогда мы можемъ поговорить.
   Они очутились въ отдѣльной комнатѣ съ жарко пылающимъ каминомъ. Дворяне уловили Богуслава на диванѣ, покрыли мѣховымъ одѣяломъ и ушли.
   Князь откинулъ голову назадъ, закрылъ глаза, и нѣсколько минутъ пролежалъ безъ движенія.
   Кмицицъ пристально смотрѣлъ на него. Богуславъ измѣнился мало; онъ былъ такъ же набѣленъ и нарумяненъ и теперь, но, неподвижный, съ закрытыми глазами, съ запрокинутою головой, походилъ на трупъ или на восковую фигуру.
   Кмицицъ стоялъ передъ нимъ, освѣщенный свѣтомъ канделябра.
   Князь медленно началъ приподнимать рѣсницы, потомъ вдругъ широко раскрылъ глаза. По лицу его промелькнула тѣнь смущенія. Но это длилось только одно мгновеніе и онъ вновь закрылъ глаза.
   -- Если ты духъ,-- сказалъ онъ,-- я не боюсь тебя! Исчезни!
   -- Я пріѣхалъ съ письмомъ отъ гетмана,-- отвѣтилъ Кмицицъ.
   Богуславъ тряхнулъ головой, какъ будто бы хотѣлъ освободиться отъ навожденія, наконецъ, посмотрѣлъ на Кмицица и сказалъ:
   -- Я не попалъ въ васъ?
   -- Не совсѣмъ,-- угрюмо отвѣтилъ Кмицицъ, указывая на шрамъ на лбу.-- Вотъ письмо.
   Богуславъ прочелъ письмо и глаза его какъ-то странно блеснули.
   -- Хорошо!-- сказалъ онъ,-- довольно играть въ прятки!... Завтра битва... Я радъ, завтра у меня лихорадки не будетъ.
   -- И мы также рады,-- прибавилъ Кмицицъ.
   Наступило молчаніе. Неумолимые враги разсматривали другъ друга. Князь заговорилъ первый:
   -- Теперь я догадываюсь,-- это вы преслѣдовали меня съ татарами?
   -- Я.
   -- А сюда пріѣхать не побоялись?... Или, можетъ быть, на родство черезъ Кишекъ разсчитываете?... У насъ тамъ, кое-какіе счеты... Я, господинъ рыцарь, могу приказать содрать съ васъ кожу.
   -- Можете, ваше сіятельство.
   -- Правда, вы пріѣхали съ охранною грамотой... Понимаю, для чего Сапѣга просилъ ее!... Но вы покушались на мою жизнь... Тамъ Саковичъ задержанъ; однако... панъ воеѣода не имѣетъ на него никакого права, а я на васъ имѣю... кузенъ...
   -- Я пріѣхалъ къ вашему сіятельству съ просьбой.
   -- Вотъ какъ! Можете разсчитывать, что я для васъ сдѣлаю все, что могу... Какая же это просьба?
   -- Здѣсь задержанъ солдатъ, одинъ изъ тѣхъ, которые мнѣ помогали похитить ваше сіятельство. Распоряженіе давалъ я; онъ былъ въ моихъ рукахъ только орудіемъ. Теперь вы благоволите отпустить его.
   Богуславъ молчалъ.
   -- Я прошу освободить этого человѣка не задаромъ.
   -- А что же вы мнѣ дадите за него?
   -- Самого себя.
   -- Ого, какой выкупъ!... Вы щедро платите, только смотрите, по средствамъ ли вамъ это; вѣроятно, вы и еще кое-кого захотите выкупить у меня.
   Кмицицъ приблизился къ нему еще на шагъ и такъ страшно поблѣднѣлъ, что князь невольно посмотрѣлъ на двери и, несмотря на всю свою отвагу, перемѣнилъ предметъ разговора.
   -- Панъ Сапѣга едва ли согласится на такой обмѣнъ, -- сказалъ онъ.-- Мнѣ это было бы очень пріятно, но я ручался своимъ княжескимъ словомъ за вашу безопасность.
   -- Черезъ того солдата я отпишу гетману, что остался добровольно.
   -- А онъ потребуетъ, чтобъ я, вопреки вашему желанію, отправилъ васъ назадъ. Вы принесли ему много пользы... И Саковича не отпуститъ, а Саковича я цѣню дороже васъ.
   -- Тогда отпустите насъ обоихъ, а я даю вамъ слово явиться куда вы мнѣ прикажете.
   -- Завтра, можетъ быть, мнѣ придется умереть. Будущее меня мало интересуетъ.
   -- Умоляю васъ! За этого человѣка я...
   -- Что?
   -- Я... откажусь отъ мести.
   -- Видите, панъ Кмицицъ, я много разъ ходилъ съ рогатиной на медвѣдя, и не изъ нужды, а по охотѣ. Я люблю, чтобы мнѣ грозила какая-нибудь опасность, тогда мнѣ жизнь кажется не такою скучной. Вотъ и вашу месть я оставляю себѣ какъ развлеченіе, потому что вы (долженъ вамъ признаться) одинъ изъ такихъ медвѣдей, что сами подстерегаютъ охотника.
   -- Князь,-- сказалъ Кмицицъ,-- и за малое доброе дѣло Богъ отпускаетъ большіе грѣхи. Мы не знаемъ, когда намъ придется явиться предъ судомъ Христовымъ.
   -- Довольно!-- перебилъ Богуславъ.-- Я тоже, несмотря на лихорадку, сочиняю псалмы, чтобы чѣмъ-нибудь угодить Господу Богу, а если бы мнѣ понадобился проповѣдникъ, я позвалъ бы своего пастора... Вы не умѣете просить съ достаточною покорностью и идете окольными дорогами... Я вамъ предложу вотъ какое условіе: завтра въ битвѣ перейдите на нашу сторону, а послѣ-завтра я отпущу вашего солдата и прощу всѣ ваши вины... Радзивилламъ вы измѣнили, отчего вамъ теперь не измѣнить Сапѣгѣ?
   -- Это ваше послѣднее слово?... Заклинаю васъ всѣмъ святымъ...
   -- Нѣтъ! Чортъ васъ возьми, хорошо!... Что это вы такъ поблѣднѣли?... Не подходите близко... Хотя мнѣ стыдно звать людей... но посмотрите сюда! Черезъ-чуръ ужь вы храбры!
   И Богуславъ показалъ изъ-подъ одѣяла дуло пистолета.
   -- Ваше сіятельство!-- закричалъ Кмицицъ, съ мольбою складывая руки, но не мѣняя гнѣвнаго выраженія лица.
   -- Вы и просите, и угрожаете, въ одно и то же время, -- сказалъ Богуславъ,-- сгибаете спину, а дьяволъ изъ-за вашего воротника зубы на меня свалитъ! Когда просятъ Радзивилла, то ему въ ноги кланяются, любезнѣйшій, да!... Лбомъ объ полъ! Тогда я, можетъ быть, и отвѣчу!
   Лицо пана Андрея было блѣдно, какъ полотно. Онъ провелъ рукой по влажному лбу и отвѣтилъ прерывающимся голосомъ:
   -- Если вы отпустите моего стараго солдата... то я... готовъ поклониться... вамъ въ ноги.
   По губамъ Богуслава пробѣжала самодовольная улыбка. Его врагъ былъ покоренъ и униженъ. Лучшаго удовлетворенія своей мести онъ и самъ не могъ бы придумать.
   Кмицицъ стоялъ передъ нимъ со взъерошенными волосами, дрожащій, словно въ лихорадкѣ. А Богуславъ, не спуская съ него глазъ, продолжалъ:
   -- И при свидѣтеляхъ, при людяхъ!
   Онъ захлопалъ въ ладоши.
   Въ отворенныя двери вошло нѣсколько дворянъ и офицеровъ.
   -- Господа,-- сказалъ князь,-- панъ Кмицицъ, хорунжій оршанскій и посолъ пана Сапѣги, проситъ меня оказать ему милость и желаетъ имѣть васъ свидѣтелями.
   Кмицицъ зашатался, какъ пьяный, застоналъ и упалъ къ ногамъ Богуслава.
   А князь нарочно вытянулъ ногу, такъ что конецъ его рейтерскаго сапога касался лба рыцаря.
   Всѣ съ удивленіемъ смотрѣли на странную сцену и не понимали, въ чемъ дѣло.
   Наконецъ, князь всталъ и, не говоря ни слова, вышелъ въ сосѣднюю комнату.
   Кмицицъ. поднялся на ноги. На лицѣ его не было уже ни гнѣва, ни ненависти, глаза померкли и тупо смотрѣли въ пространство. Казалось, онъ не сознаетъ, что съ нимъ дѣлается, и энергія его совершенно исчезла.
   Прошло полчаса, часъ. За окномъ раздавался топотъ конскихъ копытъ и мѣрные шаги часовыхъ, а онъ все сидѣлъ, какъ окаменѣлый. Вдругъ двери отворились и въ комнату вошелъ офицеръ, старый знакомый Кмицица, въ сопровожденіи восьми солдатъ.
   -- Панъ полковникъ, встаньте!-- мягко сказалъ онъ.
   Кмицицъ какъ-то растерянно взглянулъ на него.
   -- А, это вы, Гловбичъ?
   -- Мнѣ приказано связать вамъ руки и вывести за Яновъ. Увѣряю васъ, что это только на время, потомъ вы будете свободны... Прошу васъ, не сопротивляйтесь мнѣ.
   Кмицицъ безпрекословно позволилъ связать себя. Офицеръ вывелъ его изъ комнаты и повелъ его по Янову. По дорогѣ имъ попалось нѣсколько всадниковъ и Кмицицъ слышалъ, какъ они разговаривали по-польски. Всѣ поляки, служившіе у Богуслава, звали пана Андрея и теперь чрезвычайно интересовались его судьбой. Наконецъ, Кмицицъ очутился въ полѣ и увидѣлъ отрядъ польской конницы Богуслава.
   Солдаты окружали пустое пространство, посерединѣ котораго стояли два пѣхотинца, державшіе упряжныхъ лошадей, и нѣсколько человѣкъ войсковой прислуги съ факелами въ рукахъ.
   Взглядъ пана Андрея упалъ на свѣжій, только что отесанный колъ, лежащій на землѣ. Рыцарь невольно содрогнулся.
   "Это для меня,-- подумалъ онъ,-- лошадьми будутъ натягивать на колъ. Богуславъ жертвуетъ Саковичемъ".
   Онъ ошибался: кони, прежде всего, были предназначены дли Сороки. При невѣрномъ свѣтѣ факеловъ панъ Андрей увидалъ, и самого Сороку. Старый солдатъ сидѣлъ возлѣ самаго кола на скамейкѣ, безъ шапки, со связанными руками. Какой-то человѣкъ, въ полушубкѣ безъ рукавовъ, въ эту самую минуту подавалъ Сорокѣ манерку, съ водкой. Старый солдатъ выпилъ, сплюнулъ въ сторону, но въ ту же минуту увидалъ Кмицица и вытянулся въ струнку, какъ на парадѣ.
   Съ минуту они молча смотрѣли въ глаза другъ другу, да и о чемъ они могли разговаривать теперь?
   Палачъ, который угощалъ Сороку водкой, подошелъ къ нему.
   -- Ну, старикъ,-- сказалъ онъ,-- пришелъ твой часъ!
   -- Нельзя ли вамъ поскорѣе покончить?
   -- Не бойся.
   Сорока не боялся, но ему еще хотѣлось водки.
   -- Нѣту больше.
   Въ это время одинъ солдатъ вышелъ изъ ряда и подалъ свою манерку.
   -- Становись на мѣсто!-- скомандовалъ Гловбичъ.
   Однако, человѣкъ въ полушубкѣ поднесъ манерку къ губамъ стараго солдата. Сорока выпилъ и вздохнулъ.
   -- Вотъ,-- сказалъ онъ,-- солдатская судьба!... За тридцать лѣтъ службы... Ну, ужь время!
   Другой палачъ подошелъ къ нему и началъ снимать съ него платье. Наступило молчаніе. Факелы дрожали въ рукахъ державшихъ ихъ людей. Всѣмъ стало какъ-то страшно.
   Вдругъ по рядамъ войскъ прошелъ ропотъ, сначала неясный, потомъ все громче, громче. Солдатъ -- не палачъ, онъ убьетъ врага на полѣ битвы, но смотрѣть на чужія мученія не любитъ.
   -- Молчать!-- крикнулъ Гловбичъ.
   Ропотъ становился все сильнѣй, слышались отдѣльныя слова: "черти!" "чтобъ вамъ пропасть!" "проклятая служба!"
   Вдругъ Кмицицъ крикнулъ такъ, какъ будто бы его самого сажали на колъ:
   -- Стой!
   Палачи невольно остановились. Всѣ глаза обратились на Кмицица.
   -- Солдаты!-- крикнулъ панъ Андрей,-- князь Богуславъ измѣнникъ королю и республикѣ! Вы окружены и завтра будете всѣ перебиты. Вы служите врагу отечества! Но кто покинетъ измѣнника, тому я обѣщаю королевское прощеніе... Выбирайте! Смерть и позоръ, или награда! Жалованье плачу я дукатъ... два дуката на душу! Выбирайте! Не вамъ, добрымъ солдатамъ, служить измѣннику! Да здравствуетъ король! Да здравствуетъ великій гетманъ литовскій!
   Ропотъ перешелъ въ оглушительный ревъ. Нѣсколько голосовъ крикнули:
   -- Да здравствуетъ король! Смерть измѣннику! Стой, стой! Князь измѣнникъ! Съ королемъ воюетъ! Стой!...
   Въ суматохѣ чья-то сабля перерѣзала веревку, которой были связаны руки Кмицица. Панъ Андрей во мгновеніе ока вскочилъ на одну изъ лошадей, которыя должны была натаскивать на колъ Сороку, и закричалъ:
   -- За мной, къ гетману!
   -- Иду!-- загремѣлъ голосъ Гловбича.-- Да здравствуетъ король!
   -- Да здравствуетъ!-- отвѣчало пятьдесятъ голосовъ ичіятьдесятъ сабель блеснуло въ воздухѣ.
   -- На коня Сороку?-- скомандовалъ Кмицицъ.
   Были и такіе, которые хотѣли сопротивляться, но при видѣ обнаженныхъ сабель смолкли. Одинъ солдатъ, все-таки, поворотилъ коня и скрылся во мракѣ.
   -- За мной!-- повторилъ Кмицицъ, и безпорядочная куча всадниковъ помчалась по направленію къ Соколкѣ.
   -- Панъ полковникъ!-- сказалъ Гловбичъ, когда они отъѣхали нѣсколько сотъ саженъ,-- я не знаю, какъ благодарить васъ... Давно уже меня тяготила моя служба, давно я собирался сдѣлать то, что дѣлаю теперь.
   -- Вы не раскаетесь... а скажите, зачѣмъ князь на экзекуцію выслалъ васъ, а не нѣмецкій полкъ?
   -- Онъ хотѣлъ васъ опозорить въ глазахъ поляковъ. Иностранцы васъ не знаютъ.
   -- А со мной онъ что приказалъ сдѣлать?
   -- Васъ я долженъ былъ отпустить, если бы вы не пытались освободить Сороку. Въ противномъ случаѣ, и вамъ грозила бы казнь.
   "Вотъ какъ! и Саковича не пожалѣли!" -- подумалъ про себя Кмицицъ.
   Тѣмъ временемъ въ Яновѣ князь Богуславъ собирался было ломиться смать, какъ вдругъ въ дверь его кто-то громко постучался.
   -- Кто тамъ?-- спросилъ князь.
   Въ комнату вошелъ дежурный офицеръ.
   -- Ваше сіятельство,-- сказалъ онъ,-- посолъ Сапѣги взбунтовалъ полкъ Гловбича и увелъ его къ гетману.
   -- Бить въ котлы и бубны,-- крикнулъ Богуславъ,-- пусть войско стоитъ въ боевомъ порядкѣ.
   Офицеръ вышелъ.
   "Да, это страшный человѣкъ!" -- подумалъ Богуславъ и почувствовалъ приближеніе новаго приступа лихорадки.
   

Глава XXI.

   Легко представить себѣ изумленіе пана Сапѣги, когда Кмицицъ возвратился не только цѣлымъ, но привелъ съ собой нѣсколько десятковъ всадниковъ и стараго слугу. Несмотря на страшное утомленіе, панъ Андрей рѣшилъ въ ту же ночь провѣдать своихъ татаръ, которые стояли за Яновымъ въ лѣсахъ и на дорогахъ, въ тылу войскъ Радзивилла. Впрочемъ, въ то время люди хорошо спали и на сѣдлахъ.
   Дорога была длинная, ѣхать приходилось лѣсомъ, чтобы не напасть на какой-нибудь отрядъ Богуслава, за то Кмицицъ и Сорока отлично выспались и безъ всякихъ приключеній доѣхали до татаръ.
   Панъ Андрей остался очень доволенъ Акбахъ-Уланомъ; всѣ его приказанія были исполнены въ точности: мосты сломаны, плотины попорчены. Кромѣ того, весенній разливъ обратилъ поля, луга и дороги въ вязкое болото.
   Богуславу ничего не оставалось, какъ принять сраженіе. Объ отступленіи и рѣчи быть не могло.
   -- Конница Богуслава все стоитъ противъ васъ?-- спросилъ панъ Андрей.
   -- Все стоитъ,-- отвѣтилъ Акбахъ-Уланъ.-- Вчера къ нимъ пришелъ полкъ пѣхоты и они окопались.
   -- Можно ихъ выманить въ поле?
   -- Не выходятъ.
   -- А обойти кругомъ?
   -- Тоже нельзя. Они стоятъ на самой дорогѣ.
   -- Тогда нужно что-нибудь придумать.
   Но въ эту ночь панъ Андрей ничего не придумалъ. На утро онъ отправился осматривать непріятельскій лагерь, лежащій между Суховолемъ и Яновымъ. Оказалось, что всѣ окопы пѣхоты Радзивилла состояли изъ простаго шанца, изъ-за котораго можно было защищаться только противъ татаръ, не любящихъ идти въ атаку прямо на огонь.
   "Будь у меня пѣхота, -- подумалъ Кмицицъ, -- я показалъ бы имъ!"
   Но пѣхоты у него не было, да и достать ее не откуда,-- приходилось принимать какія-нибудь другія мѣры.
   Вдругъ Кмицица осѣнила мысль, онъ повернулъ своихъ татаръ прямо на западъ и къ цолудню подъѣхалъ уже къ Каменкѣ.
   Кмицицъ бросилъ въ широко разлившуюся болотистую рѣчку нѣсколько вѣтокъ, чтобъ опредѣлить силу теченія, и сказалъ Акбахъ-Улану:
   -- Мы ихъ объѣдемъ сбоку и ударимъ на нихъ.
   -- Противъ воды кони не пойдутъ, а люди окоченѣютъ. Холодно еще.
   -- Вздоръ! вода течетъ медленно, а люди послѣ отогрѣются, Акбахъ-Уланъ былъ правъ. Кони такъ медленно двигались впередъ, что до непріятельскихъ шанцевъ нужно было плыть, по крайней мѣрѣ, два дня. Кмицицъ сообразилъ это и скомандовалъ переправляться на другой берегъ.
   Переправа предстояла трудная и опасная. На другомъ берегу разстилалось болото, въ которомъ лошади вязли по брюхо. Такъ прошли нѣсколько сотъ саженъ. Звѣзды показывали уже полночь. Вдругъ съ юга послышались отдаленные выстрѣлы.
   -- Битва начата!-- крикнулъ Кмицицъ.
   -- Мы всѣ потонемъ!-- отвѣтилъ Акбахъ-Уланъ.
   -- За мной!
   Татары не знали, что дѣлать, какъ увидали, что конь Кмицица вынырнулъ изъ болота. То начиналась песчаная отмель, залитая сверху на полъаршина водой. Кмицицъ вздохнулъ свободнѣй и приказалъ погонять лошадей. Вотъ налѣво вдали показались какіе-то огни.
   -- Это шанцы!-- тихо сказалъ Кмицицъ.-- Въ объѣздъ!
   Они проѣхали мимо шанцевъ и вновь начали переправляться черезъ рѣку.
   Эта послѣдняя переправа стоила около сотни лошадей, за то люди почти всѣ вышли невредимо на берегъ. Кмицицъ приказалъ садиться двоимъ на одну лошадь и двинулся къ шанцамъ. Раньше онъ оставилъ нѣсколько волонтеровъ съ приказомъ безпокоить непріятеля спереди въ то время, когда онъ будетъ обходить его сзади. И, дѣйствительно, проѣхавъ нѣсколько шаговъ, онъ услышалъ выстрѣлы, сначала рѣдкіе, потомъ все чаще и чаще.
   -- Хорошо!-- сказалъ панъ Андрей.-- Тѣ атакуютъ.
   Въ темнотѣ отрядъ Кмицица представлялся какою-то черною массой, подвигающеюся впередъ безъ малѣйшаго шума; лошадь не зафыркаетъ, сабля объ саблю не ударитъ. Татары и волонтеры умѣютъ подкрадываться, какъ волки.
   Со стороны Янова пальба все усиливалась,-- очевидно, панъ Сапѣга наступалъ по всей линіи,-- но и на шанцахъ, къ которымъ направлялся Кмицицъ, тоже происходило движеніе. При свѣтѣ нѣсколькихъ костровъ панъ Андрей увидалъ нѣсколько пѣхотинцевъ, смотрѣвшихъ въ поле, гдѣ конница Радзивилла гонялась за волонтерами.
   Его также увидали съ шанцевъ, но, вмѣсто выстрѣловъ, привѣтствовали громкими криками. Солдаты думали, что то князь Богуславъ прислалъ имъ помощь.
   Татары были уже шаговъ за пятьдесятъ. Вдругъ раздался страшный вой, и орда дикихъ наѣздниковъ, какъ лавина, свалилась на пѣхотинцевъ и обвила ее кольцомъ, какъ гигантскій змѣй обвиваетъ заранѣе усмотрѣнную добычу. Послышались стоны, крики: Алла! Herr Jesus! Mein Gott!
   А за шанцами кипѣла другая битва. Волонтеры, несмотря на свою малочисленность, поняли, что панъ Бабиничъ взялъ, шанцы, и съ бѣшенствомъ напирали на конницу. Въ это время туча, которая давно уже сбиралась на небѣ, разразилась страшнымъ ливнемъ. Костры погасли и битва продолжалась въ темнотѣ.
   Впрочемъ, она длилась не долго. Застигнутые врасплохъ, пѣхотинцы погибли всѣ до одного. Конница, въ которой преобладали поляки, скоро сложила оружіе.
   Когда луна снова выглянула изъ-за облаковъ, на полѣ были видны только одни татары, добивающіе раненыхъ и грабящіе убитыхъ. Но Кмицицъ далъ свистокъ,-- татары и волонтеры въ одинъ мигъ вскочили на коней.
   -- За мной!-- крикнулъ панъ Андрей и, какъ вихрь, помчался къ Янову.
   Спустя четверть часа, несчастное селеніе было подожжено со всѣхъ четырехъ концовъ. Этимъ панъ Кмицицъ давалъ знать гетману, что взялъ тылъ войскъ Богуслава.
   Самъ онъ, весь забрызганный кровью, среди пламени и крика, устанавливалъ своихъ татаръ въ порядокъ, чтобы вести ихъ дальше.
   Татары уже вытянулись въ длинную линію, какъ вдругъ въ полѣ, освѣщенномъ какъ днемъ, показался могучій отрядъ рейтеровъ электора.
   Велъ ихъ рыцарь, закованный въ себряныя латы и сидящій на бѣломъ конѣ.
   -- Богуславъ!-- нечеловѣческимъ голосомъ зарычалъ Кмицицъ и ринулся съ ордынцами впередъ.
   Враги шли другъ на друга, какъ двѣ волны, гонимыя вихремъ. Ихъ раздѣляло значительное пространство, но кони, подъ ударами шпоръ, вытянулись въ нитку и, казалось, почти не касались земли ногами. Съ одной стороны гиганты въ блестящихъ кирасахъ, съ прямыми обнаженными саблями въ рукахъ, съ другой -- сѣрая туча татаръ.
   Вотъ обѣ волны столкнулись и тутъ произошло нѣчто ужасное/Татары пали, какъ падаютъ колосья подъ серпомъ жнеца, рейтеры прошли по нимъ и летѣли дальше, словно у нихъ выросли за плечами крылья.
   Спустя нѣсколько минутъ, десятокъ татаръ поднялся на ноги и пустился въ погоню. Дикихъ наѣздниковъ степей можно смять, но не уничтожить однимъ напоромъ. Вотъ и еще, и еще они маленькими кучками мчатся за удаляющимися рейтерами, вотъ въ воздухѣ засвистали арканы.
   Но во главѣ бѣгущихъ все, попрежнему, всадникъ на бѣломъ конѣ, а Кмицица не видно среди преслѣдующихъ.
   Только на разсвѣтѣ начали возвращаться татары, почти каждый съ рейтеромъ на арканѣ. Послѣ долгихъ поисковъ, нашли они и Кмицица и, безчувственнаго, отвезли къ пану Сапѣгѣ.
   Гетманъ самъ сидѣлъ надъ его ложемъ. Около полудня панъ Андрей открылъ глаза.
   -- Гдѣ Богуславъ?-- первымъ словомъ спросилъ онъ.
   -- Разбитъ на-голову... Сначала счастье благопріятствовало ему, но онъ наткнулся на пѣхоту пана Оскерки и потерялъ почти всѣхъ своихъ людей. Не знаю, осталось ли пятьсотъ человѣкъ.
   -- А самъ онъ?
   -- Ушелъ.
   Кмицицъ помолчалъ минуту.
   -- Трудно съ нимъ мѣряться. Онъ меня однимъ ударомъ свалилъ съ воня... Къ счастью, наличникъ спасѣ меня... Ну, да все равно, я его буду преслѣдовать хоть на край свѣта!
   -- Посмотрите, какое извѣстіе я получилъ послѣ битвы,-- сказалъ гетманъ, подавая письмо Кмицицу.
   Кмицицъ прочелъ вслухъ:
   "Шведскій вороль двинулся изъ Эльблонга, идетъ на Замостье, на Львовъ и потомъ на нашего вороля. Прибывайте со всею вашею силой спасать вороля и отечество. Одинъ я не выдержу Чарнецкій".
   Наступила минута молчанія.
   -- А вы пойдете съ нами, или поѣдете съ татарами въ Тавроги?-- спросилъ гетманъ.
   Кмицицъ закрылъ глаза. Онъ вспомнилъ слова ксёндза Кордецваго о Свшетусвомъ.
   -- Месть потомъ! Я иду на врага за отчизну!
   Гетманъ обнялъ его.
   -- Будь же моимъ братомъ!-- сказалъ онъ,-- а такъ какъ, я старикъ, то прими мое благословеніе...
   

ЧАСТЬ ПЯТАЯ.

Глава I.

   Въ то время, когда въ республикѣ все народонаселеніе садилось на коня, Карлъ Густавъ продолжалъ жить въ Пруссіи, занятый пріобрѣтеніемъ тамошнихъ городовъ и договорами съ. алекторомъ.
   Послѣ неслыханно легкаго завоеванія чужой стороны, опытный полководецъ только теперь началъ замѣчать, что шведскій левъ пожралъ больше, чѣмъ можетъ вмѣстить его чрево. Съ. возвращеніемъ Яна Казиміра, Карлъ Густавъ потерялъ надежду удержать всю республику и въ глубинѣ души удовлетворился бы хоть частью добычи., въ особенности королевскою Пруссіей, провинціей, граничащею съ его поморьемъ, богатою, хлѣбородною, усѣянною большими городами.
   Но эта провинція первая начала сопротивляться и до сихъ, поръ твердо стояла на сторонѣ своего законнаго государя и республики. Такъ какъ возвращеніе Яна Казиміра и война, начатая Тышовецкою конфедераціей, могла еще болѣе поднять прусскій духъ, то Карлъ Густавъ рѣшилъ какъ можно скорѣй подавить возстаніе, чтобъ отнять у пруссаковъ всякую надежду на помощь. Кромѣ того, шведскій король хорошо разглядѣлъ алектора и ни на минуту не сомнѣвался, что тотъ перейдетъ на сторону Яна Казиміра при первой крупной неудачѣ шведовъ.
   Такъ какъ осада Мальборга шла туго, то Карлъ Густавъ двинулся въ республику, чтобы вновь столкнуться съ Яномъ Казиміромъ гдѣ бы то ни было и при какихъ бы то ни было условіяхъ.
   Всякій планъ, обдуманный Карломъ Густавомъ, приводился въ исполненіе съ быстротою молніи. Прежде чѣмъ вѣсть о предполагаемомъ походѣ шведскаго короля достигла республики, онъ уже прошелъ мимо Варшавы и кинулся въ самый сильный огонь.
   Карлъ Густавъ шелъ, какъ буря, пылая гнѣвомъ, местью и злобою. Десять тысячъ коней попирали за нимъ поля, еще покрытыя снѣжною пеленой, пѣхота набиралась изъ гарнизоновъ ближайшихъ крѣпостей и также подвигалась въ югу республики.
   То не былъ уже прежній Каролюсъ Густавусъ, государь добрый, милостивый и веселый, рукоплещущій польской конницѣ и льстящій солдатамъ. Теперь, по мановенію его руки, повсюду рѣками лилась кровь шляхты и крестьянъ, повсюду воздвигались висѣлицы. Пощады не было никому,-- ни одна "партія" не избѣгла его преслѣдованія.
   Но какъ въ густомъ лѣсу, во слѣдъ за могучимъ медвѣдемъ, на пути своемъ ломающимъ вѣтви деревьевъ направо и налѣво, слѣдуетъ стая робкихъ волковъ, такъ и эти "партіи" шли за арміей Карла, какъ тѣнь идетъ за человѣкомъ. А впереди на его пути какая-то невидимая рука разрушала мосты, уничтожала запасы, такъ что шведскому королю приходилось подвигаться, какъ въ пустынѣ, ощупью, безъ крова надъ головой, безъ куска хлѣба для насущнаго пропитанія.
   Самъ Карлъ Густавъ, наконецъ, ясно увидалъ, какому риску онъ подвергается. Война разливалась вокругъ него, словно море вокругъ разбитаго бурею корабля. Горѣла Пруссія, горѣла Великая Польша,-- она первая приняла шведское подданство и первая хотѣла свергнуть иго ненавистнаго бремени,-- горѣла Малая Польша, и Русь, и Литва, и Жмудь. Въ крѣпостныхъ и большихъ городахъ еще держались шведы, остальное -- деревни, лѣса, поля, рѣки,-- все было уже въ польскихъ рукахъ. Не только разъѣздъ, но даже цѣлый полкъ не могъ удаляться отъ главной шведской силы на нѣсколько верстъ, не рискуя пропасть безъ вѣсти, а плѣнники, что попадали въ крестьянскія руки, гибли въ страшныхъ мученіяхъ.
   Напрасно Карлъ Густавъ объявлялъ во всеуслышаніе по селамъ и городамъ, что всякій крестьянинъ, доставившій живымъ или мертвымъ вооруженнаго шляхтича, получитъ свободу и землю въ вѣчное обладаніе,-- крестьяне наравнѣ со шляхтой и горожанами бѣжали въ лѣса и устраивали западни шведамъ, нападали на мелкіе гарнизоны, избивали патрули. Цѣпы, вилы и косы, не хуже шляхетскихъ сабель, обагрялись шведскою кровью.
   Гнѣвъ въ душѣ Карла Густава возросталъ тѣмъ больше, чѣмъ чаще онъ вспоминалъ объ успѣхѣ своихъ первыхъ шаговъ. Онъ не могъ понять, что именно случилось, откуда взялись эти силы, это сопротивленіе, что вызвало эту страшную борьбу на жизнь и на смерть, войну, конца которой онъ передъ собой не видѣлъ и не могъ вообразить?
   Совѣты въ шведскомъ лагерѣ собирались чуть не каждый день. Съ королемъ шли: братъ его Адольфъ, князь Бипонскій, главнокомандующій, Робертъ Дугласъ, Генрихъ Горнъ, раненый подъ Ченстоховымъ, Вальдемаръ, графъ Датскій, Миллеръ, герой Ясной Горы, Ашембергъ, старый разбойникъ, маршалъ Арфуидъ Виттембергъ, славный своимъ звѣрствомъ, Форгелль и много еще другихъ знаменитыхъ воиновъ, уступающихъ въ своемъ искусствѣ развѣ только одному королю.
   Совѣтники короля въ глубинѣ своихъ сердецъ боялись, какъ бы все войско, вмѣстѣ съ королемъ, не погибло отъ непосильныхъ трудовъ и недостатка припасовъ. Старый Виттембергъ категорически совѣтовалъ королю не начинать похода, но Карлъ Густавъ не слушалъ никакого совѣта и шелъ впередъ, преслѣдуя пана Чарнецкаго. Послѣдній, обладающій меньшими и хуже организованными силами, отступилъ, но отступилъ, какъ волкъ, каждую минуту готовый обернуться и показать свои зубы. Иногда онъ шелъ впереди шведовъ, иногда, засѣвши въ глухихъ лѣсахъ, пропускалъ впередъ, отрѣзывалъ цѣлые полки, обозы съ провіантомъ, отсталыхъ или опоздавшихъ. Шведы никогда не знали, гдѣ онъ, съ какой стороны можетъ напасть, и часто въ сумеркахъ начинали палить въ ближайшія заросли, гдѣ предполагали присутствіе непріятеля. Войска Карла Густава смертельна утомлялись, страдали отъ голода, холода и страха, а этотъ "vir molestissimus" постоянно висѣлъ надъ ними, какъ туча града виситъ надъ созрѣвающею нивой.
   Наконецъ, шведы столкнулись съ поляками подъ Голэмбемъ, невдалекѣ отъ впаденія Вепша въ Вислу. Нѣсколько польскихъ хоругвей съ бѣшенствомъ бросились на непріятеля, поселяя страхъ и смущеніе въ его рядахъ. Но вскорѣ подоспѣлъ король Густавъ съ главною силой и пушками и картина боя измѣнилась. Необученные, непослушные полки Чарнецкаго не могли долго держаться въ порядкѣ, такъ что волей неволей пришлось отступить.
   Въ шведскомъ лагерѣ царствовала неописанная радость. Правда, шведамъ достались незначительные трофеи: нѣсколько мѣшковъ съ овсомъ да десятокъ пустыхъ телѣгъ, но Карлъ Густавъ былъ пока доволенъ и этою добычей. Очевидно, побѣда, какъ и прежде, шла по его слѣдамъ; достаточно было показаться ему, чтобы побѣдить,-- и кого же?-- того самаго Чарнецкаго, на которомъ сосредоточивались всѣ надежды Яна Казиміра и республики. Конечно, вѣсть о пораженіи Чарнецкаго разнесется по всему краю. Посмотримъ, что заговорятъ, что скажутъ люди, взявшіеся за оружіе при первомъ призывѣ Тышовецкой конфедераціи!
   Когда къ его ногамъ принесли тѣла убитыхъ Викильсона и Вальдемара Датскаго, король обратился къ своимъ генераламъ:
   -- Ободритесь, господа! Это самая большая побѣда, которую я одержалъ въ теченіе года. Она можетъ окончить всю войну.
   -- Ваше величество!-- сказалъ полубольной Виттембергъ,-- поблагодаримъ Бога за то, что Онъ обезпечилъ намъ дальнѣйшій походъ, хотя войска Чарнецкаго собираются такъ же быстро, какъ и разсѣеваются.
   -- Я считаю васъ вождемъ не хуже Чарнецкаго, но думаю, что и вы въ теченіе двухъ мѣсяцевъ послѣ такого пораженія не могли бы собрать войска.
   Виттембергъ молча поклонился, а король продолжалъ далѣе:
   -- Да, теперь мы спокойно можемъ продолжать нашъ походъ. Одинъ только Чарнецкій могъ удерживать насъ. Теперь нѣтъ Чарнецкаго -- значитъ никакихъ преградъ нѣтъ!
   Генералы съ восторгомъ слушали королевскую рѣчь. Упоенныя побѣдой войска съ крикомъ и пѣснями проходили мимо короля. Чарнецкій не виситъ уже надъ ихъ головой, Чарнецкій разбитъ, уничтоженъ! Рейтеры запалили нѣсколько покинутыхъ домовъ, повѣсили нѣсколько человѣкъ крестьянъ, взятыхъ съ оружіемъ въ рукахъ, и со спокойнымъ духомъ засѣли пировать.
   Утро слѣдующаго дня встало ясное, сухое, погожее. Морозъ сковалъ лужи любельскаго тракта и изукрасилъ бѣлымъ пушистымъ инеемъ вѣтви придорожныхъ деревьевъ. Войска, не видя предъ собою опасности, растянулись по дорогѣ чуть не на цѣлую милю. Два полка драгуновъ подъ начальствомъ француза Дюбуа пошли на Конскую Волю и Грабово, въ сторону отъ главной силы. Конечно, за день объ этомъ и думать даже было нельзя, но теперь Чарнецкій разбитъ и всѣ тревоги исчезли надолго.
   Походъ совершался въ совершенномъ порядкѣ. Изъ лѣсной чащи не доходило никакихъ криковъ, изъ зарослей невидимая рука не осыпала шведскіе полки цѣлою тучей стрѣлъ и дротиковъ
   Вечеромъ Карлъ Густавъ прибылъ въ Грабово въ самомъ лучшемъ расположеніи духа. Онъ собирался было ложиться спать, какъ Ашебергъ черезъ дежурнаго офицера доложилъ, что ему необходимо видѣться съ королемъ.
   -- Что новаго, Фридъ?-- первымъ словомъ спросилъ король.-- Дюбуа возвратился?
   -- Дюбуа убитъ!-- отвѣтилъ Фридъ.
   Король смѣшался; онъ только теперь обратилъ вниманіе, что блѣдный, измученный Ашебергъ, въ изорванномъ платьѣ, съ всклокоченными волосами, походилъ скорѣе на выходца съ того свѣта, чѣмъ на живаго человѣка.
   -- А драгуны, два полка драгуновъ?
   -- Всѣ до одного перебиты. Только меня одного пустили живаго.
   Смуглое лицо короля еще болѣе потемнѣло. Онъ провелъ рукой по волосамъ.
   -- Кто все это сдѣлалъ?
   -- Чарнецкій!
   На лицѣ Карла Густава выразилось величайшее недоумѣніе.
   -- Это невозможно!-- сказалъ онъ.-- Вы видѣли его?
   -- Какъ теперь вижу васъ, ваше величество. Онъ приказалъ мнѣ передать вамъ поклонъ и сказать, что онъ на время переправится черезъ Вислу, а потомъ опять пойдетъ по нашимъ слѣдамъ.
   -- Хорошо!-- сказалъ Карлъ Густавъ.-- Чарнецкій не разбитъ и вновь собралъ войско, это самое главное. Тѣмъ болѣе вамъ нужно спѣшить на встрѣчу польскому Дарію. Вы можете идти. До свиданія,
   Карлъ Густавъ остался одинъ съ своими невеселыми мыслями и болѣе чѣмъ сомнительнымъ будущимъ. Онъ чувствовалъ себя въ положеніи человѣка, который, сойдя въ воду съ морскаго берега, чувствуетъ, какъ почва постепенно понижается и скоро совсѣмъ исчезнетъ, изъ-подъ его ногъ. Но онъ вѣрилъ въ звѣзды и теперь подошелъ къ окну. Небо было ясно и королевская звѣзда ярко горѣла на немъ, переливаясь краснымъ и голубоватымъ свѣтомъ. Только внизу, почти у самаго горизонта, темною полосой чернѣла одинокая туча, росла, увеличивалась и медленно приближалась къ яркой звѣздочкѣ.
   

Глава II.

   Два полка, болѣе всего пострадавшіе при встрѣчѣ съ Карломъ Густавомъ, нуждались въ отдыхѣ и панъ Чарнецкій нашелъ нужнымъ отправить ихъ въ Замостье, хотя эта крѣпость, выдержавшая когда-то напоръ Хмельницкаго, не нуждалась въ подкрѣпленіи. Панъ Себѣпанъ принялъ очень ласково офицеровъ, а когда узналъ ихъ имена, то пришелъ въ восторгъ и постоянно приглашалъ къ своему столу.
   Но кто опишетъ радость княгини Гризельды при видѣ пана Скшетускаго и Володіёвскаго, любимыхъ полковниковъ ея великаго мужа! Передъ ея глазами, какъ живое, воскресло то время, когда мужъ ея, слава и надежда всего народа, однимъ своимъ именемъ вселялъ страхъ въ сердца враговъ. Это было недавно, а теперь? Теперь герой въ могилѣ, страна стонетъ подъ игомъ иноземцевъ, а она, вдова, сидитъ здѣсь на развалинахъ своего счастія и величія и находитъ отраду только въ молитвѣ да воспоминаніяхъ
   Шведы приближались въ Замостью съ каждымъ днемъ и крѣпость начала готовиться въ защитѣ. Скшетускому и Володіёвскому, какъ людямъ, знакомымъ со шведскою тактикой, былъ назначенъ постъ на стѣнахъ.
   Панъ чашникъ очень полюбилъ Заглобу и обращался къ нему за совѣтомъ во всякомъ дѣлѣ. За столомъ панъ Заглоба передъ молчаливыми слушателями разсказывалъ о старомъ и новомъ времени, о войнахъ съ козаками, объ измѣнѣ Радзивилла и о томъ, какъ онъ, Заглоба, вывелъ въ люди Сапѣгу.
   -- Я посовѣтовалъ ему носить въ карманѣ конопляное сѣмя и грызть отъ времени до времени. Теперь онъ такъ привыкъ къ этому, что грызетъ постоянно и днемъ, и ночью,-- проснется и примется за сѣмя. Съ той поры ума у него прибавилось столько, что онъ сдѣлался просто неузнаваемъ.
   -- Отчего же это?-- спросилъ панъ чашникъ.
   -- Въ конопляномъ сѣмяни находится много масла, которое потомъ и переходитъ въ голову употребляющаго его, а масло чрезвычайно благотворно дѣйствуетъ на мозгъ.
   -- Ну, что вы говорите!-- вмѣшался въ разговоръ одинъ изъ полковниковъ.-- Количество масла увеличивается въ желудкѣ, а не въ головѣ.
   -- Est modus in rebus!-- отвѣтилъ Заглоба.-- Нужно пить какъ можно больше вина: масло останется наверху, а вино, которое и безъ того идетъ въ голову, тянетъ его за собой. Этотъ секретъ я узналъ отъ Лупула, господаря. Вамъ, господа, извѣстно, что послѣ его смерти валахи хотѣли сдѣлать меня господаремъ, но султанъ, не желавшій, чтобы господари имѣли потомство, поставилъ мнѣ условіе, съ которымъ я никакъ не могъ согласиться.
   -- Вѣроятно, и вы должны были съѣсть много коноплянаго сѣмени?-- сказалъ панъ Себѣпанъ.
   -- Мнѣ не было надобности, а вотъ вамъ, панъ чашникъ, я посовѣтовалъ бы!-- отвѣтилъ Заглоба.
   Присутствующіе испугались смѣлости Заглобы, но панъ чашникъ сдѣлалъ видъ, какъ будто ничего не понимаетъ, и спросилъ вновь:
   -- А подсолнечное сѣмя можетъ замѣнить конопляное?
   -- Можетъ,-- сказалъ Заглоба,-- но такъ какъ подсолнечное масло тяжелѣй, то и вино нужно пить крѣпче того, какое мы пьемъ сейчасъ.
   Панъ чашникъ расхохотался и приказалъ подать лучшія вина.
   Общество начало понемногу оживляться. Кто-то предложилъ тостъ за короля, за хозяина дома и пана Чарнецкаго. Панъ Заглоба началъ разсказывать о голэмбской битвѣ, въ которой, дѣйствительно, принималъ участіе. Но такъ какъ отъ шведскихъ плѣнниковъ онъ зналъ о смерти графа Вальдемара, то ужь кстати взялъ на свою душу отвѣтственность и за это.
   -- Битва разыгралась бы совсѣмъ иначе,-- объяснялъ панъ Заглоба,-- если бы за день до этого я не поѣхалъ въ Барановъ, къ тамошнему канонику, и не лишилъ Чарнецкаго возможности посовѣтоваться со мной. Когда я вернулся, было уже поздно: шведскій король подошелъ близко и намъ ничего не оставалось, какъ идти на врага. Ну, мы и пошли, да что-жь прикажете дѣлать съ ополченцами, коли они думаютъ, что испугаютъ непріятеля, повернувшись къ нему спиной? Ужь я и не знаю, какъ теперь Чарнецкій управится безъ меня!
   -- Какъ-нибудь управится, не тревожьтесь!-- сказалъ Володіёвскій.
   -- и очень можетъ быть. Теперь ему будетъ легче, потому что шведскій король пойдетъ на меня подъ Замостье, вмѣсто того, чтобы гоняться за Чарнецкимъ. Я не спорю, Чарнецкій добрый воинъ, но когда начнетъ крутить бороду, да глядѣть на васъ своими рысьими глазами, то всякому офицеру изъ самаго лучшаго полка кажется, что онъ простой солдатъ. Нѣтъ, со шляхтой, панове, нужно обходиться по-отцовски, а не по-солдатски. Скажи ему: другъ любезный, будь такъ добръ,-- ну, и приведешь его въ чувство и тогда онъ сдѣлаетъ то, на что не способенъ солдатъ, служащій изъ-за одного жалованья.
   -- Шляхтичъ шляхтичемъ, а война войной,-- отвѣтилъ панъ чашникъ.
   -- Я во всю свою жизнь не слыхалъ ничего болѣе вѣрнаго и выраженнаго съ такимъ изяществомъ,-- восхитился Заглоба.
   -- Да, панъ Чарнецкій надѣлаетъ хлопотъ Карлу Густаву!-- сказалъ Володіёвскій.
   -- Прежде мы его угостимъ, какъ слѣдуетъ, подъ Замостьемъ,-- крикнулъ панъ чашникъ, подбочениваясь и окидывая всѣхъ свирѣпымъ взглядомъ.-- Вотъ мы посмотримъ! Онъ король въ Швеціи, а Замойскій Себѣпанъ въ Замостьѣ. Equus polonus sum, больше ничего, вѣдь, такъ? За то я дома. Я Замойскій, а онъ король шведскій... а вонъ Максимиліанъ былъ австрійскимъ... Посмотримъ! Ему Швеціи мало, а мнѣ довольно Замостья, но я его не отдамъ, да!
   -- Боже! какое краснорѣчіе и какія возвышенныя чувства!-- крикнулъ Заглоба.-- Здоровье хозяина!
   Пиръ продолжался долго и окончился уже позднею ночью.
   -- А, вѣдь, онъ Замостья и вправду не отдастъ,-- сказалъ Заглоба, возвращаясь домой со Скшетускимъ и Володіёвскимъ.-- Вы замѣтили, какъ мы сошлись?... Намъ въ Замостьѣ будетъ отлично. А славный онъ человѣкъ, ей-Богу!... Гм... Еслибъ онъ былъ моимъ ножикомъ, то я часто точилъ бы его на оселкѣ,-- глуповатъ онъ немного, но за то не измѣнитъ отечеству, какъ тотъ бирманскій разбойникъ. Видите, какъ всѣ магнаты льнуть къ старому Заглобѣ? Едва отъ Сапѣги отдѣлался, какъ является Замойскій на смѣну... Но этого я настрою какъ слѣдуетъ и заиграю на немъ шведамъ такую пѣсню, что они подъ Замостьемъ до смерти затанцуются...
   -- Постойте!-- перебилъ Володіёвскій,-- вотъ кто-то скачетъ, офицеръ какой-то... ужь не случилось ли чего?... Эй! послушайте! что тамъ такое?
   -- Съ валовъ видѣнъ пожаръ! Щебжешинъ горитъ! Шведы пришли!-- торопливо отвѣтилъ офицеръ и поскакалъ дальше.
   -- Пойдемте на валы,-- предложилъ Скшетускій.
   -- Ступайте, а я пойду спать,-- мнѣ завтра много дѣла будетъ,-- отвѣтилъ Заглоба.
   

Глава III.

   Панъ Володіёвскій въ ту же ночь отправился на развѣдки и поутру возвратился съ нѣсколькими языками. Плѣнники подтвердили, что король шведскій находится лично въ Щебжешинѣ и скоро пойдетъ на Замостье.
   Панъ чашникъ сильно обрадовался; ему давно хотѣлось увидать силу своихъ пушекъ на шведахъ.
   -- Если мнѣ выпало на долю,-- сказалъ онъ на созванномъ имъ совѣтѣ, -- оказать услугу королю и отечеству, то я предупреждаю васъ, что скорѣе взорву себя на воздухъ, чѣмъ допущу непріятеля въ крѣпость. Они хотятъ взять Замостье силой,-- пусть берутъ! А теперь идемъ на валы!
   Стѣны всѣ были сплошь усѣяны солдатами. Полки пѣхоты, равной которой не было во всей республикѣ, стояли въ совершенной готовности съ мушкетами въ рукахъ и глазами, обращенными въ поле. Около пушекъ, которыя, казалось, съ любопытствомъ вытягивали свои длинныя шеи, прохаживались фламандцы, болѣе всего опытные въ артиллерійскомъ дѣлѣ. За крѣпостью, подъ защитой пушекъ, виднѣлись полки легкой конницы, готовые устремиться впередъ при первомъ приказаніи.
   Панъ чашникъ, закованный въ латы, съ золотою булавой въ рукахъ, объѣзжалъ стѣны и спрашивалъ каждую минуту:
   -- Что, не видать еще?-- и ругался, когда получалъ отрицательный отвѣтъ.
   Наконецъ, кто-то крикнулъ: "ѣдутъ!" и панъ чашникъ, вмѣстѣ съ Заглобой, поспѣшилъ взобраться на башню.
   Съ башни открывался чудесный видъ. Шведы приближались цѣлою массой. Изъ середины каждаго четырехугольника пѣхоты возвышался необыкновенно правильный четырехугольникъ луковъ; между ними развѣвались знамена различныхъ цвѣтовъ, преимущественно голубыхъ съ бѣлыми крестами и голубыхъ съ золотыми львами. Подойдя на два выстрѣла, шведы остановились; нѣкоторые четырехугольники разсыпались въ разныя стороны. Очевидно, собирались ставить палатки и сыпать шанцы.
   -- Вотъ и они!-- сказалъ чашникъ.-- Можно всѣхъ пересчитать по пальцамъ. (
   -- Такимъ старымъ практикамъ, какъ мнѣ, нечего считать,-- достаточно окинуть взглядомъ,-- отвѣтилъ Заглоба.-- Ихъ десять тысячъ конницы и восемь пѣхоты съ артиллеріей. Если я ошибся хоть на одного человѣка, то готовъ лишиться всего состоянія... Слышите?
   Вдали послышался звукъ трубы. Изъ массы войска выдѣлились нѣсколько человѣкъ и поѣхали на направленію къ крѣпости.
   -- Парламентеры!-- сказалъ Заглоба.-- Видѣлъ я, какъ эти злодѣи съ такою отвагой приближались въ Биржамъ, а что изъ этого вышло, извѣстно всѣмъ.
   -- Замостье не Биржи, а я не воевода виленскій, -- отвѣтилъ чашникъ.
   Тѣмъ временемъ шведы подъѣхали къ воротамъ. Черезъ нѣсколько минутъ пану чашнику доложили, что его желаетъ видѣть отъ имени шведскаго короля панъ Янъ Сапѣга.
   Панъ чашникъ нахмурилъ брови и гордо отвѣтилъ:
   -- Скажи пану Сапѣгѣ, что Замойскій съ измѣниками не разговариваетъ. Если шведскій король хочетъ вступить со мною въ переговоры, то пусть пришлетъ шведа, а не поляка, а поляки, служащіе шведамъ, пусть присылаютъ парламентеровъ къ моимъ собакамъ,-- и тѣхъ, и другихъ я презираю одинаково!
   -- Вотъ это такъ отвѣтъ!-- съ неподдѣльнымъ восторгомъ воскликнулъ Заглоба.-- Позвольте мнѣ передать его.
   И, не дожидаясь разрѣшенія, онъ торопливо сбѣжалъ съ лѣстницы, вышелъ къ пану Яну и передалъ ему слова пана чашника, не поскупившись на прибавку и съ своей стороны.
   Сапѣга явился къ королю блѣдный, со стиснутыми зубами.
   -- Ну, что?-- спросилъ Карлъ Густавъ.
   -- Ничего! Замойскій не хочетъ говорить съ поляками, которые служатъ вашему величеству. Онъ выслалъ ко мнѣ своего шута, и тотъ наговорилъ мнѣ столько оскорбительныхъ вещей, что я не посмѣю передать вамъ и половину слышаннаго.
   -- Мнѣ все равно, съ кѣмъ бы онъ ни говорилъ. Я пошлю къ нему Форгелля.
   Хитрый шведскій генералъ, увидавъ богатство и пышность, окружавшія пана Замойскаго, началъ относиться къ нему такъ, какъ будто бы король Карлъ Густавъ выслалъ его въ качествѣ посла къ равному себѣ монарху. Намъ Замойскій перебилъ его на первыхъ словахъ:
   -- Я не princeps, я equus polonus, но поэтому-то и равенъ князьямъ.
   -- Ваше высочество, -- продолжалъ какъ ни въ чемъ не бывало Форгелль,-- мой государь прибылъ сюда не какъ врагъ, а какъ гость, и выражаетъ надежду, что вы отворите ему и его войскамъ ворота крѣпости.
   -- У насъ нѣтъ обычая отказывать въ гостепріимствѣ даже хотя бы и непрошенному гостю,-- отвѣтилъ панъ Замойскій.-- Для такой важной особы всегда найдется мѣсто за моимъ столомъ, и даже первое. Прошу васъ передать его величеству, что я усерднѣйше прошу его пожаловать ко мнѣ, тѣмъ болѣе, что онъ такой же государь въ Швеціи, какъ я въ Замостьѣ. Но, какъ вы сами видите, въ прислугѣ у меня недостатка нѣтъ и его величеству не зачѣмъ приводить сюда свою. Иначе я подумалъ бы, что онъ считаетъ меня мелкимъ шляхтичемъ и относится ко мнѣ пренебрежительно.
   -- Хорошо, -- шепнулъ, стоящій за плечами чашника, панъ Заглоба.
   Форгелль закусилъ усъ, помолчалъ минуту и вновь заговорилъ:
   -- Мой государь въ свою очередь будетъ недоволенъ недовѣріемъ, которое ваше высочество окажете ему, не допустивъ его гарнизона въ свою крѣпость. Смѣю завѣрить васъ, что онъ не имѣетъ въ виду долго занимать ни Замостья, ни вашего государства. Но такъ какъ война вновь разыгралась въ этомъ несчастномъ краю, такъ какъ Янъ Казиміръ, не соображая послѣдствій своихъ поступковъ, вступилъ противъ насъ въ союзъ съ турками и татарами, то его величество думаетъ воспользоваться вашею крѣпостью какъ опорнымъ пунктомъ, откуда онъ будетъ преслѣдовать бунтовщиковъ. Зная, что тотъ, кто владѣетъ Замостьемъ, отличается не только древностью своего рода, богатствомъ и проницательнымъ умомъ, но также и любовью къ отечеству, король сказалъ мнѣ: "Этотъ пойметъ меня, пойметъ мои стремленія возвратить покой и миръ взволнованной странѣ и не откажетъ мнѣ въ помощи". Да, ваше высочество, отъ васъ зависитъ судьба вашей страны. Король надѣется, что ваша мудрость побудитъ васъ дѣйствовать въ одномъ направленіи съ нимъ, и потому не хочетъ приказывать, а только проситъ; не прибѣгая къ угрозамъ, предлагаетъ свою дружбу хочетъ относиться къ вамъ не какъ владыка къ подданному, а какъ равный къ равному.
   Тутъ генералъ Форгелль отвѣсилъ пану чашнику такой глубокій поклонъ, какъ будто кланялся дѣйствительно владѣтельному князю.
   Въ комнатѣ воцарилась глубокая тишина.
   Панъ Замойскій повернулся на своемъ золоченомъ креслѣ, уперся ладонями въ колѣна и, кивая головой, какъ норовистая лошадь, отвѣтилъ:
   -- Вотъ оно что! Я весьма признателенъ его величеству за его лестное мнѣніе о моемъ умѣ и любви къ отечеству. Для меня ничего не можетъ быть пріятнѣй расположенія столь могущественнаго монарха. Но я думаю, что мы могли также бы любить другъ друга, еслибъ его величество оставался въ Стокгольмѣ, а я въ Замостьѣ. Моей любви къ республикѣ я не оспариваю, только думаю, что шведы окажутъ ей значительную услугу, если удалятся изъ ея предѣловъ. Я не сомнѣваюсь, что Замостье несомнѣнно помогло бы его величеству Одержать побѣду надъ Яномъ Казиміромъ, но да будетъ вамъ вѣдомо, что я присягалъ не шведскому королю, а тому же самому Яну Казиміру, почему и желаю ему побѣды, а Замостья не дамъ! Вотъ и все!
   Форгелль смѣшался и замолчалъ на минуту. Онъ увидалъ, что приходится прибѣгать въ рѣшительнымъ мѣрамъ, и развернулъ свитокъ пергамента, который находился въ его рукахъ.
   -- За открытіе воротъ крѣпости,-- сказалъ онъ громко и отчетливо,-- его величество даруетъ вамъ Любельское воеводство въ потомственное и вѣчное владѣніе!
   При этихъ словахъ всѣ пришли въ изумленіе; на минуту изумился и самъ панъ чашникъ. Уже Форгелль началъ было кидать на всѣхъ присутствующихъ торжественные взоры, какъ вдругъ въ тишинѣ раздался, голосъ пана Заглобы. Онъ говорилъ по-польски:
   -- Обѣщайте ему, панъ чашникъ, взамѣнъ Нидерланды!
   Панъ чашникъ, не долго думая, ударилъ себя по бедрамъ и выпалилъ на цѣлую залу по-латыни:
   -- А я дарую его величеству королю шведскому Нидерланды.
   Въ залѣ раздался громъ ничѣмъ не сдерживаемаго хохота; Форгелль поблѣднѣлъ, нахмурилъ брови, а когда пароксизмъ смѣха прошелъ, спросилъ, гордо поднявъ голову и сверкая глазами:
   -- Это послѣдній ващъ отвѣтъ?
   -- Нѣтъ, -- сказалъ панъ Замойскій, еще выше поднимая голову,-- у меня на стѣнахъ есть пушки!
   Спустя два часа, шведы начали бомбардировать крѣпость; Замостье отвѣчало имъ съ равною энергіей. Но въ то время, когда шведскіе снаряды безъ всякаго результата ударялись о могучія крѣпостныя стѣны, ядра пана Замойскаго наносили врагу огромный вредъ. Къ вечеру шведы должны были оставить линію ближайшихъ шанцевъ. Взбѣшонный Карлъ Густавъ приказалъ поджечь окрестныя деревни и мѣстечки, но панъ Замойскій не обратилъ на это никакого вниманія и созвалъ къ себѣ всѣхъ офицеровъ на великолѣпный пиръ.
   Панъ Володіёвскій и другіе офицеры просились на вылазку, но панъ чашникъ не соглашался, -- ему не хотѣлось задаромъ проливать кровь. Въ концѣ-концовъ, дѣло дошло бы до открытаго боя: такой опытный стратегъ, какъ шведскій король, не дастъ застать себя врасплохъ.
   Панъ Заглоба все время проводилъ на стѣнахъ, бесѣдуя съ солдатами и разсказывая имъ всякія исторіи. Сердце стараго шляхтича радостно билось при видѣ всеобщаго подъема духа.
   -- Да, панъ Михалъ,-- говорилъ онъ Володіёвскому,-- для республики настали другія времена. Помните, годъ тому назадъ, только, бывало, и слышишь, что тотъ измѣнилъ, тотъ принялъ шведскій протекторатъ, а теперь шведы сами нуждаются въ протекціи дьявола. У насъ брюхо набито такъ, что на немъ можно барабанить, а они чуть-не дохнутъ съ голода.
   Панъ Заглоба былъ правъ. У шведовъ запасовъ было мало, а достать ихъ не откуда, -- панъ Замойскій раньше свезъ въ крѣпость все, что можно было найти въ ближайшихъ деревняхъ. Въ мѣстахъ же болѣе отдаленныхъ отъ Замостья гнѣздились отряды конфедератовъ и вооруженныхъ крестьянъ, такъ что шведы, не рискуя жизнью, не могли отдѣляться отъ главной арміи.
   Въ тому же, панъ Чарнецкій не пошелъ за Вислу, но снова началъ кружить около шведской арміи, какъ волкъ вблизи овчарни. Снова начались ночныя тревоги, исчезновенія безъ вѣсти и слѣда цѣлыхъ отрядовъ. Около Красника появились какія-то польскія войска и перерѣзали сообщенія съ Вислой. Наконецъ, пришла вѣсть, что панъ Павелъ Сапѣга съ сильною литовскою арміей идетъ къ Замостью, что по дорогѣ онъ взялъ Люблинъ и уничтожилъ люблинскій гарнизонъ.
   Старикъ Виттемберъ ясно видѣлъ весь ужасъ своего положенія и не скрывалъ своихъ опасеній въ бесѣдахъ съ королемъ. Король въ душѣ соглашался съ нимъ, но, все-таки, еще не переставалъ разсчитывать на какую-нибудь счастливую случайность
   Черезъ нѣсколько дней страшной пальбы Еарлъ Густавъ послалъ снова Форгелля въ крѣпость.
   -- Его величество,-- началъ генералъ, ставши предъ лицомъ пана Замойскаго,-- разсчитываетъ, что вредъ, нанесенный нашими пушками Замостью, смягчилъ васъ и что теперь вы будете готовы вступить въ переговоры.
   -- Да, да, -- согласился панъ Замойскій, -- какъ не быть вреду! Осколокъ вашей гранаты убилъ у насъ свинью,-- она на рынкѣ прогуливалась. Пострѣляйте еще недѣлю, можетъ быть, и другую убьете...
   Форгелль понесъ этотъ отвѣтъ королю. Вечеромъ собрался совѣтъ, на утро шведы начали упаковывать палатки и снимать пушки съ шанцевъ, а ночью вся армія двинулась въ путь. Виттембергъ совѣтовалъ идти на Варшаву, убѣждалъ вороля, что въ этомъ заключается единственная мѣра спасенія, но шведскій Александръ твердо рѣшился преслѣдовать до послѣднихъ границъ государства польскаго Дарія.
   

Глава IV.

   Весна того года шла страннымъ путемъ: въ то время, когда на сѣверѣ республики снѣгъ уже стаялъ и рѣки сбросили свои зимніе покровы, на югѣ зима царствовала еще во всей своей силѣ. Наконецъ, и долгожданная весна наступила, и, притомъ, такъ неожиданно, какъ наступаетъ на врага панцырная хоругвь. Солнце лило на землю потоки горячихъ лучей, съ венгерскихъ степей налетѣлъ теплый вѣтеръ и растопилъ ледяную кору, лежащую на поляхъ и лугахъ, ручейки обратились въ многоводныя рѣки, дороги въ непролазныя болота.
   А по этимъ дорогамъ, ведомые непреклонною волей своего вождя, тянулись все дальше и дальше на югъ шведскіе полки.
   Но какъ мало эта толпа, словно идущая сознательно на гибель, походила на блестящую армію, которая когда-то вступала подъ предводительствомъ Виттемберга въ Великую Польшу! Голодъ наложилъ свою печать на лица старыхъ воиновъ, они шли утомленные, измученные, отлично зная, что въ концѣ дороги ихъ ждетъ не отдыхъ, а битва, а если и отдыхъ, то отдыхъ смерти.
   Закованные въ желѣзо скелеты людей сидѣли на конскихъ скелетахъ. Пѣхотинцы еле волочили ноги, еле могли дрожащими руками удерживать свои копья и мушкеты. День уходилъ за днемъ, а они все шли впередъ. Появились и болѣзни; солдаты тряслись въ лихорадкѣ и падали отъ усталости на земь.
   Но шведскій Александръ все преслѣдовалъ польскаго Дарія.
   Положимъ, его и самого преслѣдовали въ то же время. Какъ за больнымъ буйволомъ ночью тянутся десятки шакаловъ, ожидающихъ, скоро ли онъ свалится съ ногъ, такъ и за шведами шли шляхетскія и крестьянскія "партіи", съ каждымъ днемъ все болѣе дерзкія и отважныя. Наконецъ, явился и самый страшный изо всѣхъ враговъ -- Чарнецкій. Шведскій авангардъ видѣлъ его всадниковъ то далеко на горизонтѣ, то на разстояніи нѣсколькихъ выстрѣловъ изъ мушкета, то рядомъ съ собою, во время атаки.
   Шведы страстно рвались въ бой, но Чарнецкій не принималъ битвы. Онъ выжидалъ своей поры, а теперь только пускалъ на непріятеля, одиночныя партіи, какъ кречета на водяную птицу.
   Бывало и такъ, что панъ каштелянъ кіевскій обгонялъ шведовъ и перерѣзывалъ имъ дорогу. Тогда вдоль всего шведскаго лагеря раздавался радостный звукъ трубы и, казалось, новыя силы, новая отвага вступали въ утомленныя шеренги скандинавовъ. Больные, измокшіе, безсильные, они становились въ ряды съ горящимъ лицомъ, съ огнемъ въ глазахъ. Но Чарнецкій, какъ только заговорятъ шведскія пушки, отступалъ назадъ, оставляя шведамъ въ добычу только обманутыя надежды и еще большее утомленіе.
   И снова Виттембергъ началъ умолять короля идти назадъ я не губить войска, но Карлъ Густавъ въ отвѣтъ только закусывалъ губы, сверкалъ глазами и указывалъ рукою на югъ, гдѣ надѣялся найти Яна Казиміра, открытую арену для побѣдъ, отдыхъ и богатую добычу.
   Â тутъ, къ довершенію несчастія, польскіе полки, которые служили ему до сихъ поръ, начали покидать шведовъ. Ушелъ Зброжекъ, ушелъ Калиньскій; Сапѣга становился всѣ болѣе угрюмымъ, все чаще задумывался. Самъ онъ оставался пока на мѣстѣ, но хоругви его таяли съ каждымъ днемъ.
   Карлъ Густавъ шелъ на Нароль, Цѣшановъ и Олешице, къ Сану, въ надеждѣ, что Янъ Казиміръ выступитъ ему на встрѣчу. Побѣда могла совершенно поправить дѣла шведовъ. Прошли слухи, что Янъ Казиміръ выступилъ изъ Львова, но, увы, слухи эти оказались ложными и Янъ Казиміръ, попрежнему, оставался на мѣстѣ, ожидая прибытія Сапѣги. Съ каждымъ днемъ онъ становился все сильнѣй и сильнѣй, тогда какъ силы Карла Густава съ каждымъ днемъ все уменьшались.
   -- То не войско идетъ, не армія, а погребальная процессія!-- твердили старые солдаты польскаго короля, и шведы поневолѣ должны были согласиться съ этимъ.
   Самъ Карлъ Густавъ утверждалъ, что идетъ на Львовъ, но обманывалъ этимъ и себя, и своихъ людей. Не на Львовъ нужно было идти ему, а думать о собственномъ спасеніи. Да, наконецъ, найдетъ ли онъ еще Яна Казиміра во Львовѣ? Тотъ, во всякомъ случаѣ, можетъ отступить на Подолію и завести непріятеля въ далекія степи, гдѣ шведамъ пришлось бы погибнуть безъ помощи.
   Пошелъ Дугласъ на Пшемысль попробовать, не сдастся ли, по крайней мѣрѣ, хоть эта крѣпость, и возвратился ни съ чѣмъ. Катастрофа приближалась медленно, но неумолимо. Духъ арміи упалъ. Прежде, бывало, только Карлъ появится предъ войсками, его встрѣчали восторженными криками, въ которыхъ слышалась надежда побѣды и славы, теперь же полки привѣтствовали его нѣмымъ молчаніемъ. За то у костровъ голодные и утомленные на смерть солдаты шептались больше о Чарнецкомъ, чѣмъ о своемъ королѣ. Чарнецкаго видѣли повсюду, и -- странное дѣло!-- когда въ теченіе двухъ дней не погибъ ни одинъ отрядъ, когда нѣсколько ночей прошло безъ тревоги, безъ криковъ "алла!" -- безпокойство возросло еще болѣе.
   -- Чарнецкій ушелъ, и теперь Богъ знаетъ, что готовитъ намъ!-- повторяли солдаты.
   Къ Ярославѣ Карлъ Густавъ остановился на нѣсколько дней и послалъ полковника Каннеберга съ тысячнымъ отрядомъ конницы на развѣдки.
   -- Можетъ быть, отъ васъ зависитъ вся наша судьба!-- сказалъ король на прощанье.
   Дѣйствительно, отъ этого отряда зависѣло многое. Въ самомъ дурномъ случаѣ Каннебергъ долженъ былъ снабдить шведскій лагерь провіантомъ, а въ благопріятномъ -- довести до свѣденія шведовъ, гдѣ находится Янъ Казиміръ; тогда шведскій король двинется на него со всѣми своими силами и разобьетъ его войска.
   20 марта отрядъ Каннеберга двинулся черезъ Санъ по несовсѣмъ еще оконченному мосту. Солдаты были веселы, перекидывались шутками съ остающимися товарищами и обѣщали привезти самого Чарнецкаго... Глупцы, они не знали, Что идутъ какъ быки на бойню!
   Все, словно нарочно, складывалось имъ на гибель. Едва только перешли они черезъ рѣку, какъ шведскіе саперы разобрали временный досчатый помостъ, чтобъ устроить болѣе прочную настилку, по который могли бы пройти даже тяжелыя пушки. Отрядъ свернулъ къ Велькимъ-Очамъ и скрылся въ глубинѣ дремучаго бора.
   Вокругъ царствовала глубокая тишина, лѣсъ какъ будто замеръ въ нѣмомъ молчаніи, въ Велькихъ Очахъ ни души... Пустота эта начала пугать Каннеберга.
   -- Вѣроятно, насъ ожидали здѣсь,-- сказалъ онъ майору Свено,-- но Чарнецкаго здѣсь, очевидно, нѣтъ, иначе онъ устроилъ бы намъ засаду.
   -- Не вернуться ли намъ назадъ?-- спросилъ Свено.
   -- Мы пойдемъ впередъ, хотя бы къ самому Львову. Я не боюсь той шайки, которую называютъ всеобщимъ ополченіемъ, а если наткнемся на регулярныя войска, то солдаты наши постоятъ за себя.
   Они вновь углубились въ лѣсъ за Велькими-Очами. Впереди ѣхали пятьдесятъ всадниковъ съ готовыми мушкетами и тщательно осматривали всѣ кусты и заросли.
   Вдругъ на крутомъ поворотѣ дороги два переднихъ солдата увидали какого-то всадника. День былъ погожій, солнце свѣтило ярко, всадникъ былъ видѣнъ, какъ на ладони. Это былъ маленькій человѣчекъ, одѣтый въ чужеземное платье. Ѣхалъ онъ медленно, точно не зналъ, что за нимъ слѣдуетъ непріятельское войско.
   Солдаты переглянулись съ вахмистромъ.
   -- Это какая-то собака изъ польской псарни,-- сказалъ одинъ изъ рейтеровъ.-- Крикнуть мнѣ ему?
   -- Не надо. Можетъ быть, ихъ много. Скачи за полковникомъ.
   Маленькій рыцарь повернулъ коня, точно хотѣлъ загородить дорогу шведамъ.
   -- Вотъ и другой! третій! четвертый!-- раздалось въ шведскихъ рядахъ.
   Дѣйствительно, съ обѣихъ сторонъ дороги начали появляться всадники, сначала по одиночкѣ, потомъ по двое, по трое. Всѣ они становились рядомъ съ первымъ.
   Но съ другой стороны къ шведамъ подъѣхали Каннебергъ и Свено.
   -- Я знаю этихъ людей!-- сразу закричалъ Свено.-- Эта хоругвь первая ударила на графа Вальдемара подъ Голэмбемъ... это люди Чарнецкаго. Онъ самъ тоже долженъ быть здѣсь!... Полковникъ, возвратимся назадъ.
   Каннебергъ сморщилъ брови.
   -- Хорошій совѣтъ вы даете мнѣ! Стоило выѣзжать, чтобы, завидѣвъ нѣсколькихъ оборванцевъ, возвращаться! Впередъ!
   Шведскіе ряды въ величайшемъ порядкѣ начали подвигаться впередъ. Разстояніе между обоими отрядами мало-по-малу уменьшалось.
   -- Готовься!-- скомандовалъ Каннебергъ.
   Шведскіе мушкеты наклонились впередъ, но прежде чѣмъ успѣли выстрѣлить, всадники повернули своихъ коней и въ безпорядкѣ начали удаляться.
   -- Впередъ!-- крикнулъ Каннебергъ.
   Лѣсъ наполнился криками преслѣдующихъ и преслѣдуемыхъ. Черезъ четверть часа, отъ того ли, что шведскіе вони были лучше, или польскіе утомлены долгою дорогой, разстояніе между двумя войсками начало замѣтно уменьшаться.
   Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, происходило что-то странное. Безпорядочная толпа поляковъ, по мѣрѣ преслѣдованія, не только не разсыпалась въ разныя стороны, но, напротивъ, принимала все болѣе правильный видъ.
   Свено замѣтилъ это и подскакалъ къ Каннебергу.
   -- Полковникъ! это не партія, а регулярное войско, которое бѣжитъ нарочно и заманиваетъ насъ въ засаду.
   -- Да какой дьяволъ Станетъ прятаться здѣсь?-- разсердился Каннебергъ.
   Дорога шла въ гору и мало-по-малу расширялась, лѣсъ кончался; дальше виднѣлась огромная поляна, окруженная со всѣхъ сторонъ густымъ сѣрымъ боромъ.
   Каннебергъ достигъ середины поляны и, замѣтивъ, что непріятель приближается уже къ ея концу, началъ уменьшать ходъ.
   Но вдругъ польскій отрядъ, вмѣсто того, чтобы скрыться въ противуположномъ лѣсу, описалъ огромный полукругъ и обернулся къ шведамъ въ такомъ безукоризненномъ порядкѣ, что возбудилъ даже удивленіе въ самомъ непріятелѣ.
   -- Да!-- сказалъ Каннебергъ,-- это регулярное войско! Словно на смотру... Чего ямъ нужно, тысяча чертей?
   -- Идутъ на насъ!-- крикнулъ Свено.
   Дѣйствительно, хоругвь рысью двинулась впередъ. Маленькій рыцарь на буланомъ конѣ что-то кричалъ на своихъ, махалъ саблей,-- очевидно, то былъ начальникъ.
   Кони поляковъ шли маршъ-маршемъ, всадники наклонились впередъ и совсѣмъ скрылись за лошадиною гривой.
   -- Съ нами Богъ! Швеція! Огня!-- скомандовалъ Каннебергъ, поднимая кверху саблю.
   Грянули выстрѣлы мушкетовъ, но въ ту же самую минуту польская хоругвь отбросила направо и налѣво переднія шведскія шеренги и врѣзалась въ самую середину, какъ клинъ въ расколотое дерево. Панцырь сталкивался съ панцыремъ, сабля съ саблей; поднялся крикъ, раздались стоны умирающихъ и разбудили въ лѣсу спящее эхо.
   Въ первую минуту шведы смѣшались, но потомъ оправились и храбро напали на непріятеля. Крылья ихъ сошлись вновь и польская хоругвь оказалась окруженною со всѣхъ сторонъ. Середина шведовъ отступала передъ нею, но бока напирали все сильнѣй, хотя и не могли разорвать ее: польская конница была почти непобѣдима въ ручной битвѣ. Преимущество было на сторонѣ шведовъ и побѣда склонялась на шведскую сторону, какъ вдругъ изъ лѣсу появилась новая хоругвь и съ крикомъ поскакала на непріятеля.
   Правое шведское крыло, подъ начальствомъ Свено, тотчасъ же повернулось лицомъ къ новой хоругви, въ которой опытные солдаты тотчасъ же узнали гусаръ.
   Хоругвь эту велъ человѣкъ, сидящій на сивомъ конѣ, въ буркѣ и рысьей шапкѣ съ перомъ цапли.
   -- Чарнецкій! Чарнецкій!-- прошло по шведскимъ войскамъ.
   Свено съ отчаяніемъ посмотрѣлъ въ небо, стиснулъ колѣнами коня и полетѣлъ впередъ.
   Въ это время съ противуположной стороны показалась третья хоругвь, четвертая. Панъ Чарнецкій булавой указалъ каждой свое мѣсто и, наконецъ, когда выступила пятая хоругвь, сталъ въ ея главѣ и пошелъ въ бой.
   Гусары уже опрокинули въ тылъ правое крыло, три слѣдующихъ хоругви, по татарскому обычаю, объѣхали шведовъ кругомъ и начали гнать ихъ среди криковъ и воплей.
   Каннебергъ понялъ, что попалъ въ засаду, и, отказавшись чугъ всякой побѣды, приказалъ трубить отступленіе. Шведы кинулись въ дорогѣ, по которой только что проѣхали, войска Чар"нецкаго за ними.
   При такихъ условіяхъ отступленіе, конечно, не могло совершиться въ порядкѣ, лучшія лошади выдвинулись впередъ и вскорѣ блестящій отрядъ Каннеберга обратился въ безформенную толпу.
   Шведы и поляки смѣшались другъ съ другомъ, дорога покрылась сотнями труповъ. Иные рейтеры обскочили съ коней и бѣжали въ лѣсъ, для того чтобъ умереть въ страшныхъ мученіяхъ въ рукахъ крестьянъ, другіе просили пардона, но по большей части напрасно, потому что всякій предпочиталъ поскорѣе убитъ врага и гнаться за другимъ.
   Преслѣдованіе велось со страшнымъ ожесточеніемъ. Панъ Володіёвскій гнался впереди съ ляуданскою хоругвью. Это онъ былъ первымъ всадникомъ, показавшимся шведамъ, онъ первый ударилъ на нихъ и теперь купался въ крови съ головы до ногъ, мстя за голэмбское пораженіе.
   Завидѣлъ страшнаго врага храбрый Свено и, кликнувъ нѣсколько самыхъ лучшихъ рейтеровъ, рѣшилъ хоть цѣною собственной жизни остановить преслѣдованіе, чтобы спасти другихъ. Рейтеры повернули коней и наставили рапиры на встрѣчу преслѣдующимъ. Панъ Володіёвскій, видя это, не остановился ни на минуту, пришпорилъ коня и вскочилъ въ самую середину шведовъ.
   И прежде чѣмъ кто-нибудь понялъ, въ чемъ дѣло, уже два шлема поникли на конскую гриву. Въ то же время, почти десять рапиръ направились въ одну грудь Володіёвскаго, но тутъ ему на помощь подоспѣли Скшетускіе, Юзва Бутримъ-Безногій, панъ Заглоба и Рохъ Ковальскій, о которомъ панъ Заглоба говорилъ, что онъ спитъ даже идя въ атаку и открываетъ глаза только тогда лишь, когда грудью ударится о непріятельскую грудь.
   Панъ Володіёвскій свернулся подъ сѣдло такъ быстро, что рапиры пронизали только пустое пространство. Этотъ маневръ онъ перенялъ у аккерманскихъ татаръ и, благодаря своему маленькому росту и ловкости, довелъ его до неслыханнаго совершенства. Такъ исчезъ панъ Михалъ и теперь, и прежде чѣмъ рейтеры успѣли придти въ себя отъ изумленія, онъ вновь появился на сѣдлѣ, страшный, какъ рысь, соскочившая съ высокаго дерева на охотничьихъ псовъ.
   Одинъ изъ рейтеровъ приставилъ дуло пистолета къ самой груди пана Заглобы, но Вохъ Ковальскій сразилъ врага однимъ ударомъ своего могучаго кулака. Рейтеръ упалъ съ коня, а панъ Заглоба, воспользовавшись удобною минутой, ударилъ рапирой въ лицо самого Свено. При видѣ этого, остальные рейтеры разбѣжались въ разныя стороны, Володіёвскій, Скшетускіе и Юзва Безногій пустились за ними и перебили всѣхъ до одного.
   Погоня продолжалась. ДІведскіе кони еле переводили дыханіе и спотыкались все чаще и чаще. Наконецъ, изъ великолѣпнаго тысячнаго отряда Каннеберга оставалось только полтораста всадниковъ, остальные длиннымъ рядомъ лежали вдоль лѣсной дороги.
   Наконецъ, шведы вышли изъ лѣсу. На синемъ небѣ обрисовались очертанія ярославскихъ башенъ. Сердца бѣгущихъ забились надеждою,-- вѣдь, въ Ярославѣ стоитъ самъ король и каждую минуту можетъ придти имъ на помощь.
   Увы, они забыли, что послѣдній пролетъ моста былъ разобранъ. Зналъ ли объ этомъ панъ Чарнецкій чрезъ своихъ шпіоновъ, или хотѣлъ показаться шведскому королю и на его глазахъ добить остатки печальнаго отряда,-- достаточно того, что не остановилъ погони, точно хотѣлъ тѣмъ же самымъ размахомъ ударить и на Ярославъ.
   Наконецъ, шведы почти добѣжали до самаго моста. На пропротивуположный берегъ высыпало множество солдатъ и офицеровъ.
   -- Отрядъ Каннеберга! отрядъ Каннеберга!-- крикнули сразу тысячи голосовъ,-- Разбитъ!
   Въ ту же минуту прискакалъ самъ король въ сопровожденіи Виттемберга, Форгелля, Миллера и другихъ генераловъ.
   -- Каннебергъ!-- глухо проговорилъ поблѣднѣвшій король.
   -- Боже мой!-- воскликнулъ Виттембергъ,-- мостъ не оконченъ; ихъ перебьютъ всѣхъ до одного!
   Король посмотрѣлъ внизъ; широко разлившаяся рѣка быстро несла свои желтыя волны,-- о переправѣ и думать было нечего.
   -- Королевскій обозъ и гвардія приближаются!-- послышалось съ другой стороны,-- и тѣ погибнутъ!
   Случилось такъ, что часть королевскаго обоза, съ сотней пѣшей гвардіи, въ эту минуту показалась изъ лѣсу съ другой стороны. Увидавъ происходящую сцену, гвардія быстро направилась къ мосту.
   Но ихъ уже замѣтили и триста всадниковъ поскакали имъ на перерѣзъ. Во главѣ всѣхъ летѣлъ съ высоко поднятою саблей, съ горящими глазами, панъ арендаторъ Вонсочи, Жендзянъ. Доселѣ онъ мало проявилъ отваги, но при видѣ возовъ, въ которыхъ могъ найти богатую добычу, воспламенился до того, что обогналъ другихъ солдатъ шаговъ на тридцать. Шведскіе пѣхотинцы образовали четырехугольникъ и нѣсколько десятковъ мушкетовъ направились въ грудь Жендзяна. Раздался громкій залпъ, но прежде чѣмъ дымъ успѣлъ расплыться въ воздухѣ, панъ арендаторъ заставилъ своего коня сдѣлать громадный прыжокъ и, какъ громъ, упалъ въ самую середину.
   А у самаго берега поляки добивали остатки отряда Каннеберга. Вся шведская армія до послѣдняго человѣка высыпала на высокій берегъ Сана. Пѣхота, кавалерія, артиллерія перемѣшались между собою и смотрѣли, какъ въ древнемъ римскомъ циркѣ, на открывающееся передъ ними зрѣлище, только смотрѣли со стиснутыми зубами, съ отчаяніемъ въ сердцѣ, съ сознаніемъ собственнаго безсилія. По временамъ слышалось рыданіе, потомъ наступало глубокое молчаніе, прерываемое только тяжелымъ дыханіемъ взбѣшенныхъ солдатъ. Отрядъ Каннеберга составлялъ цвѣтъ и гордость шведской арміи; это были ветераны, покрытые славою Богъ знаетъ въ сколькихъ битвахъ и Богъ вѣсть во сколькихъ земляхъ. А теперь они мечутся, какъ перепуганное стадо, по широкому лугу и гибнутъ, какъ овцы подъ ножомъ мясника. Ужь это была не битва, а какая-то страшная охота.
   Больше всѣхъ на польской сторонѣ свирѣпствовалъ маленькій рыцарь на великолѣпномъ буланомъ конѣ. Всякій, обратившій на себя его вниманіе, неминуемо становился добычей смерти. Наконецъ, онъ увидалъ самого Каннеберга, котораго преслѣдовало нѣсколько человѣкъ, и помчался къ нему на встрѣчу.
   Шведы на противномъ берегу затаили дыханіе. Самъ король приблизился къ берегу и смотрѣлъ съ бьющимся сердцемъ и страшною тревогой; Каннебергъ, принадлежавшій къ аристократическому роду, родственникъ короля, съ дѣтства обучался фехтованію у лучшихъ итальянскихъ мастеровъ и во всей шведской арміи не зналъ себѣ противника.
   Каннебергъ, какъ молнія, помчался на встрѣчу своему противнику, разсчитывая пронзить его однимъ ударомъ рапиры, но ошибся въ своемъ разсчетѣ: рапира только скользнула вдоль польской сабли и -- странное дѣло!-- чуть не выскочила изъ его руки. Каннебергъ едва успѣлъ защититься отъ удара, который нанесъ ему польскій рыцарь; къ счастью, въ это время лошади ихъ разъѣхались въ разныя стороны.
   Рыцари описали полукруги и вновь наступили другъ на друга. Каннебергъ весь какъ-то вобрался въ себя и походилъ теперь на хищную птицу, у которой впередъ выдается только одинъ клювъ. Онъ зналъ одинъ ударъ, страшный, предательскій и почти неотразимый: шпага, направленная въ грудь противника, внезапно поднималась кверху, пронзала горло и выходила въ затылокъ. Этотъ-то ударъ онъ и рѣшилъ употребить теперь.
   Увѣренный въ себѣ, Каннебергъ сдерживалъ свою лошадь, а панъ Володіёвскій приближался въ нему мелкою рысью. Онъ почти догадывался, что его ждетъ какой-то неожиданный ударъ, но спрятаться за коня не хотѣлъ въ виду всего войска.
   "Ты хочешь на меня свалиться, какъ цапля на сокола,-- подумалъ онъ,-- подожди, я тебя угощу тѣмъ ударомъ, что еще въ Лубнахъ придумалъ".
   Панъ Володіёвскій усмѣхнулся, пришпорилъ коня и бросился на Каннеберга. Тотъ съежился еще больше, почти приросъ къ коню, потомъ вдругъ выпрямился и нанесъ страшный ударъ.
   Въ это время сабля Володіёвскаго описала невѣроятно быстрый кругъ, выбила рапиру и однимъ ударомъ разсѣкла лицо Каннеберга.
   Въ глазахъ несчастнаго шведа потемнѣло, онъ закачался на сѣдлѣ и свалился бы съ коня, еслибъ Володіёвскій не подхватилъ его подъ мышки.
   Противуположный берегъ огласился крикомъ, а панъ Заглоба поспѣшилъ къ маленькому рыцарю.
   -- Панъ Михалъ, я предвидѣлъ послѣдствія, но готовъ былъ отомстить за васъ.
   -- Это былъ настоящій рыцарь,-- сказалъ Володіёвскій.-- Возьмите коня за узду.
   -- Гм... еслибъ не рѣка, я поскакалъ бы побесѣдовать и съ тѣми! Прежде всего...
   Панъ Заглоба не докончилъ,-- надъ его головой просвистало нѣсколько пуль.
   -- Панъ Михалъ, бѣжимъ! Эти разбойники, чего добраго, еще подстрѣлятъ насъ!
   -- Нѣтъ,-- отвѣтилъ Володіёвскій,-- пули на излётѣ, вреда намъ не сдѣлаютъ.
   Ихъ окружили польскіе всадники и начали осыпать Володіёвскаго поздравленіями. Панъ Михалъ былъ очень доволенъ собою и только поводилъ усиками. Затрубили отступленіе и каждый поспѣшилъ занять свое мѣсто. Польскія войска отступили къ лѣсу и остановились, точно уступая поле битвы непріятелю и приглашая его за рѣку. Наконецъ, впередъ выѣхалъ человѣкъ на сивомъ конѣ, въ буркѣ и шапкѣ съ перомъ цапли, съ золотою булавой въ рукахъ.
   Онъ былъ видѣнъ до послѣдней мелочи, освѣщенный красноватыми лучами заходящаго солнца. Шведы сразу узнали его и начали кричать:
   -- Чарнецкій! Чарнецкій!
   Видно было, какъ онъ подъѣхалъ къ рыцарю, ранившему Каннеберга, и ласково положилъ руку на его плечо, потомъ подмялъ булаву -- и полки, одинъ за другимъ, медленно начали поворачивать къ лѣсу.
   

Глава V.

   Въ эту ночь Шведы легли спать натощакъ и безъ всякой надежды подкрѣпить себя чѣмъ-нибудь хоть завтра. Прежде чѣмъ запѣли пѣтухи, измученные солдаты начали по одиночкѣ и цѣлыми кучками выходятъ изъ лагеря на грабежъ въ окрестныя деревни.
   Чарнецкій былъ на той сторонѣ, да если бы онъ и успѣлъ переправиться, рейтеръ, во всякомъ случаѣ, предпочелъ бы смерть голоду.
   Изъ бѣглецовъ почти никому не было суждено вернуться назадъ. Правда, Чарнецкій находился по ту сторону Сана, но и по сю сновало множество "партій" шляхетскихъ и крестьянскихъ. Одна изъ нихъ, пана Стшадковскаго, напала на грабителей въ Прухникѣ и погнала ихъ къ самому шведскому лагерю.
   Испуганные шведы вообразили, что на нихъ напало какое-нибудь сильное войско, можетъ быть, ханъ съ цѣлою ордой.. Началось страшное замѣшательство и -- вещь не бывалая доселѣ -- паника, которую съ трудомъ удалось подавить офицерамъ. Но король,-- онъ всю ночь не сходилъ съ коня,-- видѣлъ, что дѣлается, понялъ, что изъ этого можетъ произойти, и на разсвѣтѣ созвалъ военный совѣтъ.
   Совѣтъ длился не долго, выбирать было не изъ чего. Духъ въ войскѣ упалъ, солдатамъ ѣсть нечего, а силы непріятеля ростутъ съ каждымъ часомъ.
   Шведскій Александръ, который всему свѣту обѣщалъ преслѣдовать польскаго Дарія, хотя бы до татарскихъ степей, теперь долженъ былъ думать о собственномъ спасеніи.
   -- Саномъ можно дойти до Сандоміра, а оттуда по Вислѣ до Варшавы и Пруссіи,-- сказалъ Виттембергъ.-- Такимъ образомъ можно избѣгнуть гибели.
   Дугласъ схватился за голову.
   -- Столько побѣдъ, столько трудовъ... и намъ же придется возвращаться!
   -- Не можете ли вы дать какой-нибудь другой совѣтъ?-- спросилъ Виттенбергъ.
   -- Не могу!-- отвѣтилъ Дугласъ.
   Король, не сказавшій до сихъ поръ ни слова, всталъ въ знакъ того, что засѣданіе кончено, и сказалъ:
   -- Я приказываю отступать!
   Вѣсть объ отступленія съ восторгомъ была принята въ шведскомъ лагерѣ Во всякомъ случаѣ, въ піведскихъ рукахъ находилось еще столько замковъ и крѣпостей, гдѣ можно было найти шицу и отдыхъ.
   Генералы и солдаты съ такимъ рвеніемъ принялись за приготовленіе къ отступленію, что рвеніе это, какъ замѣтилъ Дугласъ, граничило съ позоромъ.
   Самого Дугласа король послалъ впередъ облегчить переправу и изслѣдовать лѣса. За нимъ вскорѣ двинулось остальное войско въ боевомъ порядкѣ, съ пушками во фронтѣ, съ пѣхотою по бокамъ. Военные припасы и палатки плыли по рѣкѣ на лодкахъ.
   Всѣ эти предосторожности оказались далеко не лишними. Едва только войско тронулось, какъ шведскій арріергардъ увидалъ позади себя польскихъ всадниковъ и ужь болѣе не терялъ ихъ изъ вида. Чарнецкій стянулъ всѣ свои полки, всѣ ближайшія "партіи", послалъ за новымъ;подкрѣпленіемъ къ королю и шелъ вслѣдъ за шведами.
   Король прислалъ двѣ превосходныхъ кавалерійскихъ хоругви и письмо, въ которомъ писалъ, что вскорѣ выступятъ въ прде гетманы со своимъ войскомъ, а самъ онъ спѣшитъ окончить переговоры съ ханомъ, съ Ракочи и съ римскимъ императоромъ.
   Чарнецкій обрадовался, и когда на слѣдующій день шведы двинулись далѣе, въ клинъ, образуемый Вислой и Саномъ, сказалъ полковнику Поляновскому:
   -- Сѣть разставлена^ рыба идетъ въ ловушку. Только бы панъ маршалъ Любомірскій поскорѣй подоспѣлъ со своимъ войскомъ.
   -- Сегодня пріѣхало нѣсколько шляхтичей,-- отозвался панъ Заглоба..-- Они увѣряютъ, что маршалъ идетъ, но согласится ли онъ соединиться съ нами... или захочетъ дѣйствовать самостоятельно, это еще вопросъ.
   -- Почему же такъ?-- рѣзко спросилъ панъ Чарнецкій...
   -- Потому что это человѣкъ съ необычайною амбиціей и жаждой славы. Я его знаю очень хорошо и когда-то былъ его другомъ. Познакомились мы съ нимъ при дворѣ покойнаго воеводы краковскаго, Станислава. Въ то время панъ Любомірскій, еще мальчикъ, учился фехтованью у французовъ и итальянцевъ и ужасно разсердился на меня, когда я сказалъ, что это все дураки, изъ которыхъ ни одинъ меня не осилитъ. Мы подержали пари и я одного за другимъ уложилъ семь фехтмейстеровъ. Послѣ этого панъ Люббмірскій началъ учиться у меня не только фехтованью, но и военному искусству. Умъ у него отъ природы немного тупъ, а всѣмъ, что знаетъ, онъ обязанъ исключительно мнѣ.
   -- Значитъ, вы дѣйствительно большой знатокъ военнаго дѣла?-- спросилъ Цоляновскій.
   -- Exemplum -- панъ Володіёвскій, мой другой ученикъ.
   -- Правда, что вы убили Свено?
   -- Свено? Если бы это случилось съ кѣмъ-нибудь изъ васъ, то всякій бы разсказывалъ объ этомъ цѣлую жизнь, собиралъ бы окрестныхъ сосѣдей, чтобы за чаркою вина повторять имъ одно и то же, но я не особенно забочусь о своихъ подвигахъ, и если бы захотѣлъ перечислять ихъ, то такими Свенами могъ бы вымостить дорогу вплоть до Сандоміра.
   Панъ Чарнецкій глубоко задумался надъ словами Заглобы. Онъ зналъ гордость пана Любомірскаго и не сомнѣвался, что тотъ или станетъ навязывать ему свою волю, или будетъ дѣйствовать самостоятельно, хотя бы это могло послужить во вредъ республикѣ. Панъ каштелянъ еще болѣе нахмурился и началъ крутить свою бороду.
   -- Ого!-- шепнулъ Заглоба Скшетускому,-- смотри, какъ носъ пана Чарнецкаго началъ походить на орлиный клювъ,-- того и гляди кого-нибудь укуситъ.
   -- Господа,-- заговорилъ, наконецъ, вождь,-- нужно чтобы кто-нибудь изъ васъ поѣхалъ съ письмомъ въ пану Любомірскому.
   -- Я его знаю и готовъ везти письмо,-- сказалъ Янъ Скшетускій.
   -- Хорошо; чѣмъ человѣкъ извѣстнѣй, тѣмъ лучше.
   -- Уже черезъ носъ сталъ говорить, значить, дѣло плохо,-- шепнулъ Заглоба въ сторону Володіёвскаго.
   Дѣйствительно, панъ Чарнецкій, раненый подъ Бушей пулею въ ротъ, носилъ серебряное нёбо, Отчего въ минуты гнѣва и раздраженія голосъ его становился рѣзкимъ и гнусливымъ.
   Вдругъ онъ обернулся къ Заглобѣ:
   -- А, можетъ быть, и вы поѣдете съ паномъ Скшетускимъ?
   -- Охотно,-- отвѣтилъ Заглоба,-- и если я не буду имѣть успѣха, то и никто ничего не сдѣлаетъ. Наконецъ, къ магнату такого знатнаго рода вдвоемъ ѣхать пристойнѣй.
   Чарнецкій дернулъ себя за бороду, закусилъ губы и сказалъ какъ будто про себя:
   -- Знатные роды, знатные родни.
   -- Этого у Любомірскихъ отнять никто не можетъ,-- замѣмѣтилъ Заглоба.
   Чарнецкій нахмурилъ брови.
   -- Въ сравненіи съ республикой нѣтъ ничего большаго и знатнаго, все ничтожно, и да пожретъ земля тѣхъ, которые забываютъ это!... Ну, довольно, нужно писать письмо... Прошу васъ за мной.
   Спустя полчаса, Янъ Скшетускій и Заглоба ѣхали уже по дорогѣ къ Радымну, гдѣ, по слухамъ, остановился панъ маршалъ со своимъ войскомъ.
   -- Янъ,-- сказалъ Заглоба,-- похлопывая по сумкѣ, гдѣ лежало письмо пана Чарнецкаго,-- сдѣлай мнѣ одолженіе: позволь одному говорить съ маршаломъ.
   -- А вы, батюшка, дѣйствительно знали его и учили фехтованью?
   -- Э, просто такъ, сболтнулось противъ воли. Конечно, не зналъ и фехтованью не училъ. Точно у меня не было болѣе важнаго дѣла, чѣмъ быть поводаремъ и учить пана маршала ходить на заднихъ ногахъ? Да это все пустяки. Я его знаю, какъ свои пять пальцевъ, по разсказамъ и съумѣю ощипать, какъ кухарка цыпленка. Только объ одномъ прошу я тебя: не говори, что у меня есть письмо отъ пана Чарнецкаго, и даже не вспоминай о немъ, пока я самъ не заговорю.
   -- Какъ же такъ? Вы учите меня нарушить данныя мнѣ инструкціи? Ни за что!
   -- Тогда я выну саблю и перерѣжу твоей лошади жилы, чтобы ты не могъ ѣхать за мною. Развѣ ты видѣлъ когда-нибудь, чтобъ я обманывался? Подумай-ка! Плохо поступилъ ты и твоя Елена, слѣдуя совѣтамъ Заглобы? А кто всѣхъ васъ высвободилъ изъ рукъ Радзивилла? Говорю тебѣ, что изъ этого письма выйдетъ больше дурнаго, чѣмъ хорошаго. Панъ каштелянъ сломалъ два пера, когда писалъ его. Наконецъ, ты упомянешь о немъ, когда увидишь, что я ошибся въ своихъ разсчетахъ, но не раньше.
   Панъ Скшетускій поневолѣ долженъ былъ согласиться и наши рыцари пришпорили своихъ коней. Ѣхать имъ пришлось не долго, арріергардъ арміи маршала миновалъ не только Радымно, но и Ярославъ, а самъ маршалъ находился въ Ярославѣ и стоялъ на прежней квартирѣ шведскаго короля.
   Панъ Любомірскій обѣдалъ, окруженный своими офицерами, но тотчасъ приказалъ принять пословъ и ласково спросилъ:
   -- Того ли славнаго рыцаря вижу я предъ собой, который принесъ королю вѣсть изъ осажденнаго Збаража?
   -- Да, это я,-- отвѣтилъ панъ Янъ.
   -- А я Заглоба!-- сказалъ старый рыцарь, выступая впередъ.
   И онъ гордымъ взглядомъ обвелъ всѣхъ окружающихъ. Маршалъ, который желалъ всѣхъ привлечь на свою сторону, тотчасъ же воскликнулъ:
   -- Кто же не слыхалъ о мужѣ, который побѣдилъ Бурлая, который взбунтовалъ радзивилловскую армію...
   -- И привелъ войско пану Сапѣгѣ... Сказать правду, гетманомъ-то оно выбрало не его, а меня,-- перебилъ Заглоба.
   -- И вы согласились отречься отъ такого высокаго положенія и поступить на службу къ пану Чарнецкому?
   Заглоба бросилъ косой взглядъ на Скшетускаго и сказалъ:
   -- Ясновельможный панъ маршалъ, и я, и вся страна беретъ примѣръ съ васъ, какъ ради пользы отечества отказываться отъ личныхъ выгодъ.
   Любомірскій покраснѣлъ отъ удовольствія, а Заглоба подбоченился и продолжалъ:
   -- Панъ Чарнецкій нарочно прислалъ насъ поклониться вамъ отъ его имени и отъ имени всего войска и, вмѣстѣ съ тѣмъ, донести о значительной побѣдѣ, одержанной нами.
   -- Мы уже слышали объ этомъ, -- довольно сухо проговорилъ маршалъ (въ немъ начала уже пробуждаться зависть),-- но охотно выслушаемъ еще разъ изъ устъ очевидца.
   Панъ Заглоба не заставилъ просить себя дважды и началъ разсказывать, только съ нѣсколькими измѣненіями; въ его устахъ войско Каннеберга возросло до двухъ тысячъ человѣкъ. Панъ Заглоба не упустилъ вспомнить о Свено, о себѣ, о томъ, какъ королевскій обозъ и триста гвардейцевъ попали въ руки счастливыхъ побѣдителей, -- однимъ словомъ, шведы понесли страшное пораженіе.
   Всѣ присутствующіе слушали внимательно, слушалъ и панъ маршалъ, только брови его все болѣе хмурились, а лицо становилось мрачнѣй.
   -- Я не спорю,-- сказалъ онъ, наконецъ,-- панъ Чарнецкій знаменитый воинъ, но, вѣдь, не съѣстъ же онъ одинъ всѣхъ шведовъ, оставитъ хоть немного и для другихъ на закуску?
   -- Ясновельможный панъ маршалъ, -- отвѣтилъ Заглоба,-- не панъ Чарнецкій одержалъ эту побѣду.
   -- Кто же?
   -- Любомірскій!
   Въ залѣ воцарилось глубокое молчаніе. Маршалъ раскрылъ ротъ, заморгалъ глазами и посмотрѣлъ на Заглобу такими глазами, какъ будто хотѣлъ спросить: "Ужь не спятилъ ли ты съ ума, любезный?"
   Но панъ Заглоба нисколько не смущался.
   -- Я слышалъ, что говорилъ самъ Чарнецкій передъ цѣлымъ войскомъ: "Это не наши сабли бьютъ, это бьетъ имя Любомірскаго. Когда шведы узнали, что панъ маршалъ приближается, то духъ въ нихъ упалъ и они, какъ овцы, сами подъ ножъ лѣзутъ".
   Если бы всѣ солнечные лучи упали на лицо маршала, то оно и тогда не просвѣтлѣло бы такъ, какъ просвѣтлѣло теперь.
   -- Какъ?-- воскликнулъ онъ,-- самъ Чарнецкій говорилъ это?
   -- Да, и многое другое, только я не знаю, могу ли я повторять, потому что это было сказано въ дружеской компаніи.
   -- Да говорите, говорите! Каждое слово пана Чарнецкаго отбитъ повторять сто разъ! Это необычайный человѣкъ, я давно былъ такого мнѣнія.
   Заглоба посмотрѣлъ на маршала и пробормоталъ:
   "Попался на удочку! Погоди, сейчасъ я тебя вытяну на берегъ".
   -- Что вы сказали?-- спросилъ маршалъ.
   -- Я сказалъ, что войско такъ кричало вамъ "ура", какъ не кричало бы и его величеству королю, а въ Пшеворскѣ, гдѣ мы цѣлую ночь безпокоили шведа, крики: "Любомірскій! Любомірскій!" нагоняли большій страхъ, чѣмъ всякіе "алла!" и "бей, убивай!" Вотъ вамъ и свидѣтель, присутствовавшій при этомъ, панъ Скшетускій, а онъ никогда не лжетъ.
   Маршалъ невольно взглянулъ на Скшетускаго. Панъ Янъ покраснѣлъ и началъ бормотать что-то невнятное.
   -- Я всегда вѣрилъ въ расположеніе пана Чарнецкаго, но теперь нѣтъ той вещи, которой бы я для него не сдѣлалъ!-- закричалъ, приведенный въ совершенный восторгъ, маршалъ.
   Панъ Заглоба воодушевился въ свою очередь:
   -- Ясновельможный панъ маршалъ! есть ли на всемъ свѣтѣ человѣкъ, который бы не питалъ уваженія къ вамъ, который не считалъ бы вашей справедливости выше справедливости Аристида, вашего мужества выше мужества Сципіоновъ? Много книгъ прочиталъ я на своемъ, вѣку, много думалъ, я и душа моя преисполнилась грустью при видѣ того, что нынѣ совершается въ республикѣ. Что представилось моему взору? Опалиньскіе, Радзѣёвскіе, Радзириллы, которые ради собственной пользы и выгоды готовы каждую минуту продать отечество! И я подумалъ: погибла республика! Но нашелся человѣкъ, который утѣшилъ меня, который показалъ мнѣ вдалекѣ яркую звѣзду спасены, и этотъ человѣкъ -- панъ Чарнецкій! "Нѣтъ, сказалъ онъ,-- республика не. погибла, если она въ числѣ своихъ сыновъ считаетъ Любомірскаго. Опалиньскій, Радзивиллъ думаютъ только о себѣ, а Любомірскій жаждетъ пожертвовать своими личными выгодами для пользы отечества; тѣ выступаютъ впередъ, этотъ скрывается у дабы показать собою примѣръ ближнимъ. Онъ и теперь (это все Чарнецкій говоритъ) приближается сюда съ могучимъ и побѣдоноснымъ войскомъ, и, по. слухамъ, хочетъ мнѣ сдать команду надъ ними, чтобы научить другихъ, какъ жертвовать своимъ, хотя совершенно заслуженнымъ, честолюбіемъ. Поѣзжайте и скажите ему, что я не хочу этой жертвы, не могу принять ее. Я всегда считалъ его самымъ лучшимъ вождемъ во всей республикѣ... и (пошли, Господь, долгія лѣта нашему Яну Казиміру) при выборахъ въ короли мы всѣ готовы подать за него голосъ, и... выберемъ!..."
   Тутъ панъ Заглоба немного испугался; онъ самъ почувствовалъ, что перешелъ всякое чувство мѣры; и дѣйствительно, послѣ его восклицанія: "выберемъ"! въ комнатѣ воцарилась мертвая тишина. Но опасенія стараго шляхтича были напрасны: панъ Любомірскій сначала поблѣднѣлъ немного, потомъ покраснѣлъ и, еле переводя духъ отъ волненія, отвѣтилъ:
   -- Республика была, есть и останется навсегда распорядительницею своей судьбы, и на этомъ фундаментѣ покоятся всѣ наши вольности. Я только слуга слугъ ея и, Богъ свидѣтель, не осмѣливаюсь поднимать глаза на высоты, едва доступныя взору простаго гражданина... Что касается команды надъ войсками... то панъ Чарнецкій долженъ принять ее. Я желаю дать примѣръ тѣмъ, которые, думая только о знатности своего рода, не хотятъ признавать надъ собой никакой власти. И такъ, не отрицая изъ излишней скромности своихъ военныхъ заслугъ, я, Любомірскій, иду подъ команду Чарнецкаго и прошу Бога даровать намъ побѣду надъ врагами!...
   -- Римлянинъ! Отецъ отечества!-- воскликнулъ Заглоба, схватилъ руку маршала и прикладывая ее къ своимъ-губамъ.
   -- Вина!-- крикнулъ маршалъ, и когда принесли кубки, первый тостъ провозглашенъ за Чарнецкаго, а потомъ за пословъ. Заглоба неоставался въ долгу и привелъ всѣхъ въ такой восторгъ, что маршалъ проводилъ его до порога, а рыцари до рогатокъ Ярослава.
   Оставшись наединѣ со Скшетускимъ, Заглоба остановилъ своего коня и спросилъ:
   -- Ну, что?
   -- Ей-Богу,-- отвѣтилъ Скшетускій,-- я просто своимъ глазамъ не вѣрю!
   -- То-то! Самъ Чарнецкій, я увѣренъ, мечталъ только о томъ, чтобъ раздѣлить власть съ Любомірскимъ. И знаешь, чего бы онъ добился? Любомірскій пошелъ бы самъ по себѣ, потопу что, если въ письмѣ находятся заклятія во имя отчизны и намеки на честолюбіе (а я въ этомъ увѣренъ), то марпіалъ сейчасъ же бы надулся и сказалъ: "Ужь не хочетъ ли онъ быть моимъ учителемъ и внушать мнѣ, какъ нужно служить отечеству?"... Знаю я ихъ!... На счастье, дѣло въ руки взялъ старикъ Заглоба, поѣхалъ и едва только раскрылъ ротъ, какъ Любомірскій не только хочетъ дѣлить власть, но отдаетъ себя подъ чужую команду... Что, умѣетъ Заглоба обращаться съ магнатами?
   -- Я вамъ говорю, что отъ изумленія не могу вымолвить ни слова.
   -- Знаю я ихъ! Покажи любому корону и край горностаевой мантіи, и можешь гладить его не по шерсткѣ, какъ щенка, а онъ самъ еще выгнетъ спину и подставитъ тебѣ... Ни одинъ котъ такъ облизываться не станетъ, хотя бы ты ему представилъ prospectus изъ живыхъ воробьевъ. У самаго честнаго глаза отъ похотливости выскочить готовы, а представься случай, всякій шельма, какъ приснопамятный воевода Виленскій, готовъ и отчизнѣ измѣнить. И до какихъ предѣловъ можетъ доходить человѣческая суетность! Господи Боже мой! еслибъ Ты мнѣ далъ столько тысячъ червонцевъ, сколько я создалъ кандидатовъ на эту корону, то я и самъ бы выставилъ свою кандидатуру... Заглоба ничуть не хуже Любомірскаго, только денегъ у него меньше... Да, да, Янъ!... Ты думаешь, я у него въ самомъ дѣлѣ руку поцѣловалъ? Какъ бы не такъ! Поцѣловалъ свой большой палецъ, а въ его руку только носомъ ткнулъ... Вѣрно; меня надуть трудно. Я его растопилъ какъ масло на сковородѣ для пана Чарнецкаго... Дай Богъ нашему королю долгія лѣта, но, въ случаѣ выборовъ, я скорѣе подамъ голосъ за себя, чѣмъ за Любомірскаго... Рохъ Ковальскій подастъ, другой, а панъ Михалъ вызоветъ на дуэль всѣхъ оппонентовъ... Ей-Богу! Тебя я сейчасъ же бы сдѣлалъ великимъ короннымъ гетманомъ, пана Михала -- литовскимъ, на мѣсто Сапѣги, а жендзяна подскарбіемъ... Вотъ бы онъ жидовъ прижалъ!... Ну, да это пустяки, главное въ томъ, что Любомірскаго я поймалъ на крючокъ, а веревку отдалъ къ руки Чарнецкаго. Дерево срублено, а щепки полетятъ шведамъ въ голову. А кто все это сдѣлалъ? О другомъ бы лѣтописцы Богъ знаетъ чего бы не написали, но это счастье не для меня... Хорошо еще, если Чарнецкій не окрысится на старика, что тотъ не отдалъ его письма... Такова людская благодарность... Эхъ! не первый снѣгъ за голову! Другіе сидятъ на староствахъ и, какъ барсуки, жиромъ заплыли, а ты трясись на скверной лошаденкѣ... Такъ-то, Янъ!...
   

Глава VI.

   Чарнецкій, дѣйствительно, не смѣлъ и думать, чтобы панъ коронный маршалъ сталъ подъ его команду. Хорошо, если онъ согласится дѣйствовать съ нимъ вмѣстѣ, да и то подлежитъ сомнѣнію; гордый магнатъ неоднократно говорилъ своимъ офицерамъ, что желаетъ самостоятельно идти на шведовъ, чтобы не дѣлить побѣды съ Чарнецкимъ.
   Панъ каштелянъ въ десятый разъ перелистывалъ копію своего письма, желая убѣдиться, не вкрались ли туда какія-нибудь слова, могущія задѣть самолюбіе маршала. Да, такія слова были, а въ концѣ-концовъ панъ Чарнецкій сталъ жалѣть, что написалъ письмо. Ему не сидѣлось дома. Онъ вышелъ въ сѣни и встрѣтилъ Поляновскаго и Володіёвскаго.
   -- Что, не видно пословъ?-- спросилъ панъ каштелянъ.
   -- Нѣтъ, не видно. Должно быть, ихъ радушно принимаютъ,-- отвѣтилъ Володіёвскій.
   -- Ихъ-то радушно принимаютъ, да мнѣ отъ этого не легче. Иначе панъ маршалъ прислалъ бы своихъ пословъ съ отвѣтомъ.
   Панъ Чарнецкій нетерпѣливо пожалъ плечами. Въ это время послышался конскій топотъ и голосъ Заглобы, напѣвающаго веселую пѣсню.
   -- Добрый знакъ! Весело возвращаются!-- сказалъ Поляновскій.
   Послы, увидавъ каштеляна, слѣзли съ коней; Заглоба бросилъ вверхъ шапку и крикнулъ, изумительно вѣрно подражая голосу маршала:
   -- Виватъ, панъ Чарнецкій, нашъ вождь!
   Каштелянъ нахмурилъ брови и быстро спросилъ:
   -- Письмо есть?
   -- Нѣтъ,-- отвѣтилъ Заглоба,-- есть кое-что получше письма. Маршалъ со всѣмъ своимъ войскомъ добровольно переходитъ подъ вашу команду.
   Чарнецкій окинулъ его суровымъ взглядомъ и обратился къ Скшетускому, какъ будто бы хотѣлъ сказать ему: "Говорите вы, тотъ пьянъ!"
   Правда, панъ Заглоба былъ выпивши, но когда Скшетускій подтвердилъ его слова, лицо каштеляна выразило полнѣйшее недоумѣніе.
   -- Пойдемте въ комнаты,-- сказалъ онъ.-- Панъ Володіёвскій, панъ Поляновскій, прошу и васъ также.
   Чарнецкій не далъ никому усесться и началъ свой допросъ:
   -- Что сказалъ маршалъ на мое письмо?
   -- Ничего не сказалъ,-- отвѣтилъ Заглоба,-- а почему, это будетъ видно въ концѣ моей реляціи, а теперь incipiam...
   -- Ей-Богу, я васъ не зналъ до сихъ поръ!-- воскликнулъ каштелянъ въ концѣ разсказа Заглобы.-- Ушамъ своимъ не вѣрю.
   -- Меня давно называютъ Улиссомъ, -- скромно замѣтилъ Заглоба.
   -- Гдѣ мое письмо? Давайте его! Я долженъ простить, что вы нё исполнили моего приказанія. Вамъ бы канцлеромъ быть! Если бы я былъ королемъ, то тотчасъ же бы послалъ васъ въ Царьградъ и скоро у насъ было бы сто тысячъ турокъ... А панъ маршалъ не догадался?
   -- Онъ глоталъ мои любезности и только глазами хлопалъ, да улыбался. Я думалъ, что онъ лопнетъ отъ радости, какъ шведская граната. Этого человѣка въ адъ можно заманить лестью.
   -- Лишь бы за все это пришлось заплатить шведамъ, а я увѣренъ, что такъ и будетъ!-- отвѣтилъ обрадованный Чарнецкій.-- Да, отъ пана маршала многое зависитъ... Намъ до самаго Сандоміра придется идти его владѣніями и маршалъ однимъ словомъ могъ бы поднять всѣхъ, приказать крестьянамъ затруднять намъ переправы, жечь мосты, прятать въ лѣсъ провизію... Вашей услуги я не забуду до самой смерти, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, долженъ быть признателенъ, и пану маршалу.
   Тутъ панъ каштелянъ ударилъ въ ладоши и закричалъ:
   -- Осѣдлать мнѣ сейчасъ коня!... Будемъ ковать желѣзо, пока горячо... Господа, вы ѣдете, со мною, мнѣ нужна блестящая свита.
   Маршалъ принялъ пана Чарнецкаго съ распростертыми объятіями, угостилъ великолѣпнымъ ужиномъ и задержалъ до утра, за то утромъ оба войска соединились въ одно и пошли дальше уже подъ начальствомъ пана Чарнецкаго.
   Проснулись ли въ маршалѣ лучшія чувства, хотѣлось ли ему прославиться, неизвѣстно,-- достаточно того, что онъ не щадилъ ни жизни своей, ни здоровья, лично начальствовалъ" войскомъ и преслѣдовалъ непріятеля, не давалъ ему вздохнуть ни на минуту. Съ нимъ отчасти соперничалъ панъ Витовскій, каштелянъ сандомірскій, старый и опытный солдатъ, которому хотѣлось сравняться съ самимъ Чернецкимъ.
   Шведы подъ напоромъ польскихъ войскъ начинали терять присутствіе духа до такой степени, что въ арріергардѣ при малѣйшемъ случаѣ начиналась паника. Карлъ Густавъ, принужденъ былъ самъ идти въ арріергардѣ, чтобъ своимъ присутствіемъ поддержать расшатанную дисциплину, но на; первыхъ шагахъ чуть не поплатился за это собственною-жизнью.
   Однажды король въ сопровожденіи полка лейбгвардіи, цвѣта всей шведской арміи, остановился на отдыхъ въ селѣ Рудникѣ. Пообѣдавъ у мѣстнаго плебана, утомленный предшествующей безсонною ночью, Карлъ Густавъ прилегъ отдохнуть. Въ это время мальчикъ, служащій у плебана въ качествѣ конюха, выскользнулъ изъ дома, поймалъ пасущагося на лугу жеребенка и поскакалъ къ Чарнецкому.
   Польскій авангардъ, подъ начальствомъ поручика Шандаровскаго, шелъ но слѣдамъ шведовъ въ разстояніи не болѣе полумили. Панъ Шандаровскій разговаривалъ съ Рохомъ Ковальскимъ, который прибылъ съ приказомъ отъ Чарнецкаго, какъ вдругъ вдалекѣ показалась фигура мальчика, скачущаго на жеребенкѣ во весь духъ. Мальчикъ остановился лишь тогда, когда его конь, испуганный видомъ массы людей и лошадей, всталъ на дыбы и ни за что не хотѣлъ идти дальше.
   -- Что тебѣ; нужно?-- спросилъ Шандаровскій.
   -- У насъ въ плебаніи шведы; говорятъ, съ ними самъ король!-- отвѣтилъ мальчикъ.;
   -- А много ихъ?
   -- Человѣкъ двѣсти.
   У Шандаровскаго глаза загорѣлись, но при мысли о засадѣ онъ нахмурился и грозно спросилъ:
   -- Кто тебя прислалъ?
   -- Кто-жь меня могъ прислать? Самъ вскочилъ на жеребенка, еле шею не сломалъ, потерялъ шапку... Слава Богу, что меня, черти, не замѣтили!
   Глаза мальчика свѣтились правдой. Съ разгорѣвшимися щеками, съ безпорядочно спутанными волосами, онъ стоялъ передъ офицерами, держась одною рукой за гриву своего жеребенка.
   -- А гдѣ остальное войско?
   -- Прошло черезъ деревню еще утромъ. Осталась конница; одинъ спитъ въ нашемъ домѣ. Говорятъ, король.
   -- Мальчикъ, если ты лжешь, я повѣшу тебя; если же говоришь правду, проси, чего хочешь,-- сказалъ Шандаровскій.
   Мальчикъ припалъ къ его стремени.
   -- Умереть мнѣ на мѣстѣ! Мнѣ ничего не нужно, только пусть панъ офицеръ прикажетъ мнѣ дать саблю.
   -- Дать ему какую-нибудь саблю!-- крикнулъ уже совершенно убѣжденный Шандаровскій и повелъ свою хоругвь по направленію къ Руднику. Мальчикъ ѣхалъ впереди, погоняя ногами жеребенка и отъ времени до времени поглядывая радостными глазами на обнаженную саблю.
   Деревня была уже на виду, когда мальчикъ своротилъ въ сторону съ большой дороги.
   -- Тише!-- сказалъ онъ, -- вонъ тамъ ольха ростетъ, а за ольшнякомъ стоятъ шведы, вправо.
   Отрядъ въѣхалъ въ маленькую, ольховую рощицу и медленно подвигался впередъ по грязной тропинкѣ. Роща начала рѣдѣть и глазамъ поляковъ представилась обширная площадка, съ домомъ ксёндза по серединѣ. На площадкѣ стояло около двухсотъ человѣкъ шведовъ въ челнообразныхъ шлемахъ и латахъ.
   Гиганты-всадники въ готовности сидѣли на гигантскихъ, хотя страшно худыхъ коняхъ. Надъ ихъ головами развѣвалось великолѣпное голубое знамя съ золотымъ львомъ.
   Шандаровскій, еле сдерживая волненіе; началъ строить свой отрядъ въ боевомъ порядкѣ. Рохъ Ковальскій воспользовался этимъ временемъ и подъѣхалъ къ мальчику.
   -- Слушай,-- сказалъ онъ,-- ты видѣлъ короля?
   -- Видѣлъ, вельможный панъ.
   -- Каковъ онъ? По чемъ его можно узнать?
   -- Весь черный, на боку красная лента.
   -- А коня его видѣлъ?
   -- Видѣлъ; конь вороной съ лысиной.
   Панъ Рохъ началъ молиться Богу, чтобъ онъ дозволилъ ему сразиться съ Карломъ Густавомъ и въ битвѣ управлялъ бы его рукою.
   Въ это время конь Шандаровскаго фыркнулъ. Одинъ изъ рейтеровъ вздрогнулъ и выпалилъ изъ пистолета.
   -- Алла! Алла! бей!-- раздалось въ рощѣ, и вся хоругвь, какъ туча, обрушилась на шведовъ.
   Началась страшная свалка. Шведовъ оттиснули въ плетню, который не выдержалъ напора и съ трескомъ рухнулъ на земь. Два раза рейтеры пытались соединиться и, дважды разъединенные, образовали двѣ отдѣльныя кучки, которыя во мгновеніе ока раздѣлились на меньшія и, наконецъ, разсыпались, какъ зерна гороха, брошеннаго на пашню рукою сѣятеля.
   Вдругъ послышались отчаянные голоса:
   -- Король! король! Спасайте короля!
   Карлъ Густавъ выбѣжалъ изъ двери при первомъ выстрѣлѣ съ пистолетами въ рукахъ, вскочилъ на поданную ему лошадь, перескочилъ плетень и очутился посреди рейтеровъ, отбивающихся отъ праваго польскаго крыла, которое только что окружило домъ и напало на шведовъ въ огородѣ.
   -- Впередъ!-- крикнулъ Карлъ Густавъ и, взмахомъ шпаги сваливъ польскаго рыцаря, заносившаго на него саблю, однимъ прыжкомъ выбрался изъ свалки. Рейтеры разорвали польскую линію и помчались, какъ стадо оленей, преслѣдуемыхъ гончими псами. За дюжиною шведовъ помчались тридцать польскихъ всадниковъ съ Рохомъ Ковальскимъ во главѣ.
   Мальчикъ, который долженъ былъ указать ему короля, куда-то скрылся, но Рохъ и самъ узналъ Карла Густава по розеткѣ изъ красныхъ лентъ, сообразилъ, что минута его наступила, пришпорилъ коня и, какъ вихрь, помчался впередъ.
   Легкія польскія лошади имѣли важное преимущество надъ измученными конями шведовъ. Рохъ безъ труда нагналъ перваго рейтера, страшнымъ ударомъ отсѣкъ у него руку вмѣстѣ съ лопатой и опять поскакалъ, не спуская глазъ съ короля.
   Пространство между нимъ и Карломъ Густавомъ замѣтно уменьшалось. Только двое всадниковъ раздѣляли ихъ на разстояніи нѣсколькихъ шаговъ.
   Стрѣла, пущенная изъ польскаго лука, просвистала около уха пана Роха и попала въ затылокъ одного изъ рейтеровъ. Шведъ закричалъ нечеловѣческимъ голосомъ, зашатался на сѣдлѣ и упалъ на земь.
   Между Рохомъ и королемъ оставался только одинъ человѣкъ. Но этотъ послѣдній успѣлъ спасти короля, поворотивъ коня и поставивъ его поперекъ дороги. Панъ Рохъ разсѣкъ ему шлемъ вмѣстѣ съ головой и, какъ разъяренный кабанъ, бросился уже на беззащитнаго короля.
   Король, можетъ быть, и принялъ бы вызовъ, но за Рохомъ слѣдовали другіе, и королю оставалось искать спасенія только въ бѣгствѣ.
   Панъ Рохъ, не ограничиваясь шпорами, началъ бить своего коня ножнами отъ сабли. Деревья, каменья вихремъ пробѣгали мимо него, вѣтеръ свисталъ ему въ уши. Король потерялъ шляпу, наконецъ, нарочно бросилъ кошелекъ, въ надеждѣ хоть этимъ прельстить своего неумолимаго преслѣдователя, но Ковальскій не обратилъ на это никакого вниманія и все сильнѣй пришпоривалъ свою лошадь.
   Панъ Рохъ, очевидно, позабылъ обо всемъ на свѣтѣ и кричалъ голосомъ, въ которомъ, рядомъ съ угрозою, слышалась и мольба:
   -- Стой! Ради Бога, стой!
   Конь короля споткнулся и Карлъ Густавъ еле удержался на сѣдлѣ. Рохъ зарычалъ, какъ зубръ; разстояніе, отдѣляющее его отъ короля, значительно уменьшилось.
   Черезъ минуту конь споткнулся во второй разъ и, прежде чѣмъ король поднялъ его на ноги, Рохъ приблизился на нѣсколько саженей.
   Панъ Ковальскій привсталъ на стременахъ и приготовился къ удару. Онъ былъ страшенъ; глаза его чуть не выскочили изъ своихъ орбитъ, бѣлые зубы ослѣпительно сверкали изъ-за рыжихъ усовъ. Еще минута -- и судьбы всей республики, всей Швеціи, всей войны были бы рѣшены. Но королевскій конь вновь пустился вскачь, а король обернулся назадъ и выстрѣлилъ изъ обоихъ пистолетовъ.
   Одна изъ пуль разбила колѣна лошади Роха. Конь всталъ на дыбы, а потомъ сразу рухнулъ на земь; Король склонился къ сѣдлу и помчался, какъ стрѣла, пущенная изъ татарскаго лука.
   Рохъ выбрался изъ-подъ лошади, безсмысленно посмотрѣлъ вслѣдъ удаляющемуся королю, зашатался, какъ пьяный, и разразился горькими-прегорькими слезами.
   А король удалялся все больше и больше, наконецъ, совсѣмъ слился съ туманною далью.
   Въ это время къ Роху, съ крикомъ и гиканьемъ, подоспѣли его товарищи. Одинъ изъ лихъ держалъ въ рукахъ кошелекъ короля, другой шляпу, украшенную черными страусовыми перьями и брилльянтовою пряжкой.
   -- Возьми, это твое!-- крикнулъ одинъ изъ рыцарей.-- Ты заслужилъ это.
   -- Да знаешь ли ты, кого преслѣдовалъ?-- перебилъ другой.-- Самого короля! Ни отъ кого онъ не бѣжалъ такъ, какъ отъ тебя. Ты покрылъ себя великою славой!
   Рохъ посмотрѣлъ на нихъ, наконецъ, вскочилъ на ноги и закричалъ: "
   -- Я Ковальскій, а это пани Ковальская. Убирайтесь вы къ чорту!
   Во время преслѣдованія короля рейтеры передъ плебаніей защищались съ отвагою, достойной славы ихъ полка. Захваченные врасплохъ, они, тѣмъ не менѣе, собрались вмѣстѣ вокругъ голубаго знамени и отбивались съ такою энергіей, что одно время побѣда, казалось, начала склоняться на ихъ сторону. Крики прекратились, слышалось только конское ржанье, удары желѣза о желѣзо, да тяжелое дыханіе утомленныхъ рыцарей. Какое-то дикое бѣшенство овладѣло и шведами, и поляками. Дрались обломками сабель и рапиръ; упавшіе на земь напрягали всѣ силы, чтобы хоть ножомъ подрѣзать жилы непріятельскаго воня. Въ дыму, посреди стоновъ умирающихъ, люди обратились въ гигантовъ и съ одинаковымъ мужествомъ наносили и принимали гигантскіе удары. На площадкѣ появились ручьи крови.
   Голубое знамя еще развѣвалось надъ кучкой шведовъ, но самая кучка таяла съ каждою минутой.
   Панъ Шандаровскій свирѣпствовалъ, какъ ураганъ, но одинъ всадникъ превосходилъ его своею бѣшеною отвагой. Всадникъ этотъ былъ тотъ самый мальчикъ, который принесъ вѣсть о присутствіи шведовъ въ Рудникѣ. Около королевскаго штандарта оставалось лишь нѣсколько человѣкъ. Шведы умирали молча, со стиснутыми зубами; ни одинъ не протягивалъ руки впередъ, ни одинъ не просилъ о пощадѣ. Въ это время кто-то крикнулъ:
   -- Брось знамя!
   Мальчикъ кольнулъ своего жеребенка, подскакалъ къ шведскому знаменоносцу, и изо всей мочи ударилъ его саблей вдоль лица. Знаменоносецъ вздрогнулъ, взмахнулъ руками и упалъ лицомъ на конскую гриву.
   Голубое знамя упало съ нимъ вмѣстѣ.
   Ближайшій солдатъ съ громкимъ крикомъ схватился за древко, но мальчикъ рванулъ знамя и, прижимая его къ груди, закричалъ:
   -- Мое, не отдамъ! Мое!
   Оставшіеся рейтары; бросились на мальчика, чья-то шпага проколола его плечо, но въ это время подоспѣла помощь и шведы погибли всѣ до послѣдняго.
   -- Каштелянъ ѣдетъ!-- послышалось со стороны.
   Дѣйствительно, на дорогѣ показалась толпа всадниковъ. Шандаровскій поспѣшилъ, на встрѣчу каштеляну и прерывающимся отъ волненія голосомъ разсказалъ, какъ было дѣло.
   Чарнецкій, не говоря ни слова, медленно ѣхалъ вдоль площадки, осмотрѣлъ все поле битвы и, видимо, остался доволенъ.
   -- Хорошо,-- сказалъ онъ.-- Вы отправитесь въ арріергардъ на отдыхъ. Панъ Шандаровскій, кто взялъ знамя?
   -- Отыскать мальчика!-- крикнулъ Шандаровскій.-- Гдѣ онъ? Солдаты нашли мальчика въ конюшнѣ около жеребенка, который палъ отъ полученныхъ имъ ранъ. На первый взглядъ казалось, что и мальчику остается немного жить.
   Черезъ минуту онъ стоялъ передъ каштеляномъ, босой, съ растрепанными волосами, забрызганный своею и шведскою кровью, стоялъ, едва держась на ногахъ, но еще съ горящими глазами. Панъ Чарнецкій при видѣ его пришелъ въ изумленіе.
   -- Такъ это ты взялъ королевское знамя?-- спросилъ каштелянъ.
   -- Собственною рукой,-- отвѣтилъ Шандаровскій.-- Онъ первый далъ намъ знать о шведахъ и потомъ дрался; какъ левъ, въ теченіе всей битвы.
   -- Михалко.
   -- Ты чей?
   -- Отца ксёндза.
   -- Былъ когда-то, а теперь будешь свободенъ.
   Но Михалко не слыхалъ уже послѣднихъ словъ каштеляна. Отъ ранъ и потери крови силы оставили его и онъ упалъ на земь.
   -- Взять его и оказать помощь!-- распорядился каштелянъ.-- Я даю слово, что на первомъ сеймѣ его сравняютъ съ нами положеніемъ, а душою онъ и теперь равенъ намъ!
   Чарнецкій остался очень доволенъ разсказомъ о погонѣ Роха за шведскимъ королемъ. Панъ Заглоба съ гордостью осматривался кругомъ и повторялъ каждую минуту:
   -- Ну, что вы скажете? Ужь не жить бы на свѣтѣ Карлу Густаву, еслибъ онъ попалъ въ руки моего племянника. Моя кровь повсюду видна, ей-Богу!
   (Панъ Заглоба съ теченіемъ времени и самъ повѣрилъ въ свое родство съ Рохомъ).
   Несмотря на приказъ пана каштеляна, молодаго рыцаря найти нигдѣ не могли. Рохъ со стыда и огорченія залѣзъ въ сарай, зарылся въ солому и уснулъ такъ крѣпко, что могъ нагнать полкъ только на слѣдующій день. Онъ былъ весьма мраченъи не хотѣлъ показываться на глаза дядѣ. Панъ Заглоба отыскалъ его самъ и началъ утѣшать:
   -- Не печалься, Рохъ! Ты и такъ покрылъ себя неувядаемою славой. Я слышалъ самъ, какъ панъ каштелянъ расхваливалъ тебя: "Дуракъ,-- говоритъ,-- онъ на видъ, трехъ не сосчитаетъ, но рыцарь добрый!"
   -- Господь на меня прогнѣвался,-- угрюмо сказалъ Рохъ,-- третьяго дня я былъ пьянъ и забылъ прочитать молитву на совъ грядущимъ... А, вѣдь, какъ я близко былъ! Сажени двѣ, три... Такъ бы, кажется, и пригвоздилъ его къ сѣдлу! Вы думаете^ что у меня совсѣмъ ума нѣтъ?
   -- У каждаго скота свой умъ, милый. Человѣкъ ты храбрый,-- вонъ даже шведскій король отъ тебя бѣжалъ,-- чего тебя хвастаться своимъ умомъ? Одна ты моя утѣха на старости лѣтъ. Дай Богъ, чтобъ и у твоихъ сыновей было столько же ума въ кулакѣ!
   -- Не нужно!-- сказалъ Рохъ.-- Я Ковальскій, а это пани Ковальская...
   

Глава VII.

   Послѣ рудницкаго дѣла король шведскій пошелъ дальше, въ клинъ, образуемый Вислой и Саномъ. Вслѣдъ за нимъ шли Чарнецкій, Витовскій и Любомірскій и не давали шведамъ покоя ни днемъ, ни ночью.
   Наконецъ, шведы зашли въ самый уголъ, гдѣ сходятся двѣ рѣки, и отдохнули. Здѣсь съ одной стороны ихъ охраняла Висла, съ другой -- широко разлившійся Санъ, а третью сторону король укрѣпилъ сильными шанцами. Изъ близкаго Сандоміра полковникъ Шинклеръ тотчасъ же прислалъ огромное количество всякой живности и армія Карла начала мало-по-малу отдыхать. Но панъ Чарнецкій готовилъ ей новый ударъ. Во Сандоміръ всякое время могъ придти въ помощь осажденной арміи, и каштелянъ рѣшилъ однимъ ударомъ взять городъ, замокъ, а шведовъ перебить всѣхъ до единаго.
   Не слушая никакихъ совѣтовъ, онъ переправился черезъ Вислу и напалъ на городъ. Шведы бѣшено сопротивлялись, но въ концѣ-концовъ, должны были уступить. Шинклеръ съ нѣсколькими сотнями солдатъ скрылся въ замокъ, но поляки бросились за нимъ. Шинклеръ понялъ, что въ замкѣ ему не удержаться, и, забравъ все, что можно было забрать, въ лодку, переправился въ королю, который съ противуположнаго берега смотрѣлъ на гибель своихъ и не имѣлъ возможности хоть чѣмъ нибудь помочь имъ.
   Положеніе шведовъ становилось почти отчаяннымъ. О переправѣ черезъ Санъ или Вислу и думать было нечего, пока обѣ польскія арміи стояли на своихъ мѣстахъ. Правда, шведы могли бы вернуться въ Ярославъ тѣмъ же путемъ, какимъ и пришли, но это значило бы идти на вѣрную гибель. Тяжелые дни вновь Дотянулись для арміи Карла Густава; запасы живности начинали опять истощаться.
   Чарнецкій, оставивъ команду надъ войскомъ пану маршалу и взявъ съ собою ляуданскую хоругвь, переправился черезъ Вислу для свиданія съ Сапѣгой. Теперь уже не было надобности въ посредничествѣ пана Заглобы; оба полководца одинаково любили отечество и готовы были пожертвовать для него своимъ честолюбіемъ.
   -- Смотрите, какъ горячо и искренно они обнимаются,-- сказалъ Заглоба Володіёвскому и Скшетускому,-- просто сердце радуется. Оживаетъ мало-по-малу республика, власть переходитъ въ достойныя руки. А вонъ видите въ толпѣ Бабинича... Бѣдняга, какъ онъ исхудалъ!... Вотъ онъ... должно быть, замѣтилъ насъ...
   Дѣйствительно, Бабиничъ замѣтилъ своихъ старыхъ друзей и теперь проталкивался къ нимъ черезъ толпу, улыбаясь и малая шапкой.
   -- Ну, какіе слухи? Удалось ли вамъ встрѣтиться съ князекъ?-- спросилъ Заглоба.-- Что это вы, хворали, что ли, долго? Видъ у васъ нездоровый!
   -- Теперь объ этомъ толковать не время, а вотъ пойдемте-ка ко мнѣ въ шалашъ, къ моимъ татарамъ.
   Спустя четверть часа, вся компанія сидѣла въ шалашѣ пана Андрея за чаркою меда. Кмицицъ разсказалъ о своемъ столкновеніи съ Богуславомъ, о томъ, какъ послѣдній подъ Яновымъ хотя и лишился почти всего своего отряда, но, все-таки, ушелъ цѣлымъ и невредимымъ.
   -- Вѣдь, вы говорили,-- перебилъ его Володіёвскій,-- что будете преслѣдовать его со своими татарами хотя бы до самаго Балтійскаго моря?
   -- Да, но, въ свою очередь, я слышалъ отъ васъ, что папъ Скшетускій не пошелъ разыскивать свою невѣсту, похищенную Богуномъ, а остался на своемъ посту и продолжалъ служить отечеству.
   -- И васъ Богъ наградитъ такъ же, какъ наградилъ Скшетускаго!-- воскликнулъ Заглоба.-- Я увѣренъ, что я вы отыщетѣ свою невѣсту.
   Панъ Андрей вздохнулъ.
   -- Вы еще не знаете, что это за страшный человѣкъ! Недавно онъ похитилъ еще одну дѣвушку, которая находилась подъ покровительствомъ пана Сапѣги.
   -- Кого именно?-- спросилъ Заглоба.
   -- Фрейлину княгини Виснёвецкой, нарѣченную покойнаго пана Подбипенты. Кажется, вы знали и его, и ее...
   -- Анна Божобогатая!-- закричалъ Володіёвскій и вскочивъ съ мѣста.-- Такъ вотъ какъ! Значить, наше положеніе теперь одинаково! Хорошо. Кто первый найдетъ его, тотъ и заплатить за двоихъ.
   Тутъ панъ Михалъ такъ отчаянно началъ поводить усиками, что Заглоба даже испугался. Старый шляхтичъ отлично зналъ, что съ паномъ Михаломъ шутки плохи.
   Ну, не хотѣлъ бы я быть на мѣстѣ князя Радзивилла,-- сказалъ онъ послѣ долгаго молчанія.-- Возстановить прощай себя такого человѣка, какъ Кмицицъ -- и то достаточно, а туя еще Володіёвскій! Да этого еще мало, потому что и я присоединяюсь къ вашему союзу. Моя голова, ваши сабли! Не знаю отыщется ли во всей Европѣ такой владыка, который бы не испугался подобной силы.
   Кмицицъ приказалъ еще принести меду и началъ разсказывать о томъ, какъ ему удалось освободить Сороку. Панъ Михалъ мало-по-малу успокоивался и, наконецъ, сказалъ:
   -- Ей-Богу, съ вами я не побоялся бы идти на самого чорта! Жаль только, что мы служимъ въ разныхъ арміяхъ,-- меня могутъ послать въ одно мѣсто, васъ -- въ другое. Неизвѣстно, кому первому придется столкнуться съ Богуславомъ.
   -- По всей справедливости, мнѣ,-- сказалъ Кмицицъ.-- Какъ бы только опять мнѣ не осрамиться, потому что, къ стыду коему, я не могу сладить съ этимъ разбойникомъ.
   -- Тогда я передамъ вамъ всѣ свои тайны фехтовальная искусства!-- сказалъ Володіёвскій.
   -- Хоть онъ и такой славный рыцарь, а, все-таки, мы съ пани Ковальской не испугаемся его!-- вставилъ Рохъ.
   -- Молчи, Рохъ!-- перебилъ Заглоба,-- чего ради ты такъ расхрабрился?
   Бѣдный панъ Рохъ выпилъ немного лишняго и теперь готовъ былъ вызвать весь свѣтъ на единоборство.
   -- Чего намъ сидѣть здѣсь, слома руки? Не можемъ мы бить шведовъ, что ли?
   -- Все это глупости!-- сказалъ Заглоба.
   -- Я ужь привыкъ отъ васъ слышать это... Что ни скажешь, все глупости да глупости... А я вотъ видѣлъ нѣсколько лодокъ у берега... Можно было бы переправиться черезъ рѣку и хоть стражу шведскую перебить. Темно, хоть глазъ выколи, и прежде чѣмъ они опомнятся, мы успѣемъ возвратиться назадъ... Впрочемъ, если вы не хотите идти, я пойду одинъ.
   -- Ой, племянничекъ! не къ добру ты разговорился!-- съ неудовольствіемъ замѣтилъ Заглоба.
   Но у Кмицица даже глаза разгорѣлись. Ему пришло на память старое время.
   -- Недурная мысль, право!-- сказалъ онъ.
   -- Недурная для какихъ-нибудь сорванцовъ, а, вѣдь, вы не мальчишки. Имѣйте же хоть какое-нибудь уваженіе къ санямъ себѣ. Лучше спать ложиться, а то поздно.
   Всѣ присутствующіе согласились съ предложеніемъ пана Заглобы и черезъ нѣсколько минутъ спали уже сномъ праведника. Но не прошло и часу, какъ во всемъ польскомъ лагерѣ поднялась страшная суматоха.
   -- Боже мой!-- сказалъ Заглоба, вскакивая на ноги,-- шведы пришли! Рохъ, сюда!
   Но Роха уже не было въ палаткѣ.
   Панъ Заглоба выбѣжалъ на площадь. Тамъ толпилась цѣлая масса солдатъ и всматривалась въ сторону шведскаго лагеря, откуда доносились частые выстрѣлы.
   -- Что случилось?-- разспрашивалъ панъ Заглоба стражу, разставленную на берегу рѣки.
   Стража ничего не знала. Одинъ солдатъ, правда, слышалъ плескъ веселъ, но надъ рѣкою висѣлъ туманъ, а по такому ничтожному поводу тревожить цѣлую армію ему не хотѣлось.
   Заглоба, чуть не плача, схватился за голову.
   -- Рохъ поѣхалъ къ шведамъ! Онъ говорилъ, что хочетъ перебить стражу.
   -- Не можетъ этого быть!-- сказалъ Кмицицъ.
   -- Убьютъ моего парня, какъ Богъ святъ!-- продолжалъ отчаиваться Заглоба.-- Господа, неужели нѣтъ средства помочь ему? Господи ты Боже мой! Парень-то какой, чистое золото! И что за мысль пришла ему въ глупую голову!
   -- Можетъ быть, его и не увидятъ,-- туманъ густой.
   -- Я буду ждать его хоть до утра. Матерь Божія! Матерь Божія!
   Выстрѣлы изъ шведскаго лагеря доносились все рѣже и рѣже, наконецъ, совсѣмъ прекратились. Заглоба прохаживался по берегу, какъ курица, выведшая утятъ, и тщетно вырывалъ остатки волосъ изъ своей головы. Ночной мракъ начиналъ рѣдѣть, наконецъ, взошло солнце, а Рохъ все еще не возвращался.
   

Глава VIII.

   На слѣдующій день панъ Заглоба, попрежнему, грустный и унылый, отправился къ Чарнецкому съ просьбой отпустить его въ шведамъ -- узнать, что случилось съ Рохомъ: живъ ли онъ, томится ли въ неволѣ, или заплатилъ жизнью за свою смѣлость?
   Чарнецкій согласился безъ особаго труда. Онъ любилъ пана Заглобу и теперь началъ утѣшать его:
   -- Я думаю, что племянникъ вашъ живъ, иначе его вода унесла бы.
   -- Дай-то Богъ!-- вздохнулъ Заглоба.-- Впрочемъ, такого и вода-то не выдержитъ. Голова-то у него была чисто изъ свинца вылита.
   -- Это правда! Если онъ живъ, я долженъ былъ бы его разстрѣлять за нарушеніе дисциплины. Чортъ бы побралъ это ополченіе, гдѣ всякій хочетъ распоряжаться по своей волѣ!... Ну, да ужь я, такъ и быть, прощу его въ память рудницкаго дѣла. Я дамъ за него двухъ или трехъ шведскихъ офицеровъ. Поѣзжайте, да по дорогѣ зайдите ко мнѣ за письмомъ къ королю.
   Черезъ полчаса панъ Заглоба, Кмицицъ и Володіёвскій сидѣли уже въ лодкѣ. На носу помѣщался трубачъ и держалъ шестъ съ навязаннымъ наверху бѣлымъ платкомъ.
   -- Труби посильнѣй,-- распоряжался панъ Заглоба,-- а то эти разбойники, несмотря на бѣлой платокъ, станутъ въ насъ стрѣлять. Чего добраго, продырявятъ лодку и пойдешь ко дну.
   -- Что вы говорите!-- отвѣтилъ Володіёвскій,-- даже татары не стрѣляютъ въ парламентеровъ, да кстати вотъ и стражу видно.
   На противуположномъ берегу, дѣйствительно, виднѣлась стража съ офицеромъ во главѣ. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ берега Кмицицъ снялъ шапку въ знакъ привѣтствія; офицеръ отвѣтилъ такимъ же вѣжливымъ поклономъ.
   -- Письмо отъ пана Чарнецкаго къ его величеству!-- закричалъ панъ Андрей.
   Лодка пристала къ берегу. Панъ Заглоба успокоился, придалъ физіономіи видъ важности, приличной послу, и вышелъ изъ лодки.
   -- Король на другомъ концѣ лагеря,-- сказалъ офицеръ.-- Не угодно ли вамъ будетъ обождать -- я извѣщу его величество?
   Наши рыцари оглядѣлись вокругъ. Шведскій лагерь занималъ огромный трехъугольникъ, образуемый Саномъ и Вислой. Въ вершинѣ трехъугольника лежалъ Пневъ, въ основанія Tapнобжегъ съ одной стороны, Розвадовъ -- съ другой. Повсюду виднѣлись шанцы, усѣянные пушками и солдатами. Въ самой серединѣ, въ Горшицахъ, находилась королевская квартира, тамъ же стояли и главныя силы арміи.
   Шведскій офицеръ возвратился скоро вмѣстѣ съ другимъ, болѣе важнымъ, офицеромъ и солдатами, ведущими въ поводу лошадей. Второй офицеръ снялъ шляпу и сказалъ по-польски:
   -- Его величество проситъ васъ къ себѣ, а такъ какъ его квартира не близко, то я приказалъ привести лошадей.
   -- Вы полякъ?-- спросилъ Заглоба.
   -- Нѣтъ. Я чехъ, Садовскій, полковникъ шведской армія.
   -- Скажите, пожалуйста, не въ вашемъ ли лагерѣ находится нѣкто Рохъ Ковальскій?
   Садовскій разсмѣялся:
   -- Какъ же! У насъ!
   -- Слава Богу и Пречистой Дѣвѣ! Цѣлъ,-- значитъ, я его и выручу отсюда.
   -- Не знаю, захочетъ ли разстаться съ нимъ король,-- отвѣтилъ Садовскій.
   -- О! почему же?
   -- Ужь очень онъ ему понравился. Король сразу узналъ, что это тотъ самый, который преслѣдовалъ его въ Рудникѣ. Во время допроса мы хохотали до слезъ. Король спрашиваетъ: "За что вы почувствовали ко мнѣ такую ненависть"?-- "Далъ обѣты,-- говоритъ.-- "И дальше меня будете преслѣдовать"?-- "Непремѣнно".-- Король захохоталъ.-- "Откажитесь отъ вашего обѣта и я дарую вамъ жизнь и свободу".-- "Нельзя, иначе дядя назоветъ меня публично дуракомъ".-- "Неужели вы такъ увѣрены въ своей силѣ и искусствѣ, что вышли бы со мной на поединокъ?" "Хоть съ десяткомъ такихъ управлюсь". Король, -- ему переводили каждое слово, -- остался очень доволенъ и все повторялъ: "Очень мнѣ нравится этотъ офицеръ", наконецъ, призвалъ дюжину самыхъ сильныхъ гвардейцевъ и приказалъ имъ бороться съ плѣнникомъ. Но это какой-то воплощенный дьяволъ! Въ минуту моего отъѣзда онъ уже валилъ на земь девятаго и ни одинъ не могъ встать на ноги безъ посторонней помощи. Мы пріѣдемъ къ концу зрѣлища.
   -- Узнаю Роха! Моя кровь!-- закричалъ Заглоба.-- Даю за него трехъ самыхъ важныхъ офицеровъ!
   -- Вы застанете короля въ хорошемъ расположеніи духа,-- сказалъ Садовскій,-- а въ настоящее время это случается довольно рѣдко. Однако, пришпоримъ лошадей. Положимъ, по обычаю, я долженъ былъ бы завязать вамъ глаза, но намъ скрывать нечего, а если вы увидите наши укрѣпленія, то мы ничего не потеряемъ.
   Вскорѣ маленькій отрядъ рыцарей уже въѣхалъ въ улицы Горшицы и остановился у воротъ одного изъ маленькихъ домиковъ. Сквозь открытыя ворота виднѣлась цѣлая толпа генераловъ и офицеровъ. Тутъ были Виттенбергъ, Дугласъ, Лёвенгауптъ, Миллеръ, Эриксенъ и другіе. Всѣ они сидѣли на крыльцѣ, позади короля, и смотрѣли на импровизированную потѣху Карла Густава. Рохъ, только что повалившій на земь двѣнадцатаго соперника и тяжело переводящій дыханіе, увидалъ дядю въ сопровожденіи Кмицица и Володіёвскаго, бросился было имъ на встрѣчу, на Заглоба остановилъ его движеніемъ руки и пошелъ по направленію къ королю.
   Послѣ обычнаго представленія и низкихъ оффиціальныхъ поклоновъ, Заглоба отдалъ Карлу Густаву письмо Чарнецкаго.
   Польскіе рыцари еще ни разу не видали шведскаго короли То былъ человѣкъ во цвѣтѣ лѣтъ, со смуглымъ цвѣтомъ лица, какъ будто родился въ Италіи или Испаніи. Длинные локонъ черныхъ, какъ вороново крыло, волосъ спадали по обѣ сторонъ его лица на плечи. Цвѣтомъ и блескомъ глазъ онъ напоминала Еремію Виснёвецкаго, только брови его были приподняты кверху, какъ будто онъ постоянно чему-то удивлялся. За то въ той мѣстѣ, гдѣ брови сходились, лобъ его образовывалъ огромную выпуклость, которая дѣлала Карла Густава похожимъ на льва. Вообще его наружность характеризовала недюжиннаго человѣка, одного изъ тѣхъ, которые, ступая по землѣ, оставляютъ на ней кровавые слѣды. Въ немъ чувствовалось и величіе, и гордость монарха, и сила льва, и присутствіе генія, -- не было только одного -- кротости и милосердія, которыя просвѣчиваются сквозь глаза человѣка, какъ лампа, поставленная во внутрь алебастровое урны.
   Король сидѣлъ на креслѣ, закинувъ ногу на ногу, и съ усмѣшкой читалъ письмо Чарнецкаго. Вдругъ онъ поднялъ глаза, посмотрѣлъ на пана Михала и спросилъ:
   -- Я узналъ васъ... это вы убили Каннеберга?
   Подъ перекрестнымъ взглядомъ всѣхъ присутствующихъ панъ Імхалъ повелъ усиками, поклонился и отвѣтилъ:
   -- Къ услугамъ вашего величества!
   -- Гдѣ вы прежде служили?
   -- У воеводы виленскаго.
   -- И оставили его вмѣстѣ съ прочими? Измѣнили ему и мнѣ?
   -- Я присягалъ своему королю, не вашему величеству.
   Король не отвѣтилъ ничего; его генералы нахмурили брови, но панъ Михалъ не терялъ своего спокойствія.
   -- Я очень уважаю пана Чарнецкаго,-- заговорилъ, наконецъ, Карлъ Густавъ, -- хотя онъ далъ слово сидѣть спокойно и Сѣверскѣ и нарушилъ свое обѣщаніе.
   -- Ваше величество!-- воскликнулъ Кмицицъ,-- не панъ Чаріецкій, но генералъ Миллеръ первый нарушилъ слово и арестомъ полкъ королевской пѣхоты Вольфа.
   Миллеръ пристально взглянулъ въ лицо Кмицица и что-то шепнулъ на ухо Карлу Густаву.
   -- Я вижу, панъ Чарнецкій прислалъ мнѣ лучшихъ рыцарей своей арміи,-- заговорилъ король.-- Безспорно, въ храбрецахъ у насъ недостатка нѣтъ, жаль, однако, что вы не держитесь разъ принятой присяги.
   -- Ваше величество изрекли святую истину,-- сказалъ Загіоба.-- Еслибъ нашъ народъ былъ свободенъ отъ этого ворона, то васъ, государь, не было бы здѣсь.
   Король снова замолчалъ на минуту, а генералы вновь нахмурилъ брови при смѣломъ словѣ посла.
   -- Янъ Казиміръ самъ освободилъ васъ отъ присяги, покинувъ васъ и скрывшись за границей. Я завоевалъ ваше королевство вотъ этимъ (тутъ Карлъ Густавъ ударилъ рукою по эфесу своей шпаги) и этимъ же удержу его. Мнѣ не нужно ни вашего голосованіи, ни вашихъ присягъ. Вы хотите войны, -- хорошо... А что, панъ Чарнецкій до сихъ поръ помнитъ о Голэмбѣ?
   -- Забылъ по дорогѣ изъ Ярослава,-- съ низкимъ поклономъ отвѣтилъ Заглоба.
   Вмѣсто гнѣва, Карлъ Густавъ засмѣялся.
   -- Да ко мнѣ прислали не только лучшихъ польскихъ воиновъ, но и лучшихъ дипломатовъ! Вы тотчасъ же отражаете каждый ударъ. Къ счастью, война состоитъ не въ этомъ, иначе я нашелъ бы въ вашемъ лицѣ достойнаго соперника. Но приступимъ къ дѣлу. Панъ Чарнецкій проситъ меня обмѣнять вашего плѣнника на двухъ моихъ офицеровъ. Я не такъ дешево цѣню своихъ солдатъ, какъ вы думаете,-- это оскорбляло бы и мою, и ихъ гордость. Но я не желаю отказывать пану Чарнецкому ни въ чемъ и отдаю ему вашего рыцаря безъ всякаго обмѣна.
   -- Государь, -- отвѣтилъ Заглоба, -- панъ Чарнецкій не хотѣлъ обидѣть вашихъ храбрыхъ офицеровъ,-- онъ предлагаетъ обмѣнъ только ради меня. Плѣнникъ -- мой племянникъ, а я,-- покорнѣйшій слуга вашего величества, -- совѣтникъ пана Чарнецкаго.
   -- По справедливости,-- сказалъ король,-- я не долженъ былъ бы отпускать этого плѣнника, потому что онъ поклялся въ вѣчной мести ко мнѣ. Садовскій, спросите его, не откажется лі онъ отъ своего обѣта, если я отпущу его на волю?
   Садовскій перевелъ вопросъ короля.
   -- Ни за что!-- закричалъ Рохъ.
   Король понялъ смыслъ словъ Роха и захлопалъ въ ладоши
   -- Ну, вотъ, какъ отпустить такого? Двѣнадцать гвардейцевъ поборолъ, а мнѣ, тринадцатому, обѣщалъ сломать шею! Хорошо, хорошо, понравился мнѣ этотъ рыцарь! Не даетъ ли и онъ совѣтовъ пану Чарнецкому? Тогда я отпущу его хоть сейчасъ.
   -- Не пикнуть,-- шепнулъ Заглоба.
   -- Довольно шутить, -- вдругъ перешелъ въ другой тонъ Карлъ Густавъ.-- Берите его и сочтите это за новое доказательство моего снисхожденія. Какъ владыка этого государства, я могу прощать, но въ договоръ съ бунтовщиками входить не стану.
   Тутъ брови короля нахмурились и улыбка совсѣмъ исчезла съ его устъ.
   -- Кто поднимаетъ противъ меня оружіе, тотъ бунтовщикъ противъ законнаго государя. Только милосердія ради я не каралъ васъ, какъ надлежало бы по справедливости, но придетъ время, когда мое милосердіе изсякнетъ и настанетъ часъ кары. Это ваше своеволіе и непостоянство подожгли край со всѣхъ сторонъ, по милости вашего вѣроломства повсюду льется кровь широкимъ потокомъ. Но я говорю вамъ: протекаютъ послѣдніе дни, вы не хотите слушать напоминаній, не хотите подчиняться закону,--послушаетесь меча и висѣлицы.
   Глаза Карла Густава заискрились зловѣщимъ огнемъ. Заглоба съ минуту недоумѣвалъ, откуда взялась гроза при безоблачномъ небѣ, потомъ поклонился и ушелъ вмѣстѣ съ Кмицицомъ, Володіёвскимъ и Рохомъ Ковальскимъ.
   -- Ишь, какой ласковый,-- ворчалъ Заглоба по дорогѣ,-- а того и гляди зарычитъ надъ ухомъ, словно медвѣдь. Хорошъ конецъ посольства! Добрые люди на прощанье угощаютъ чаркою меда, а онъ висѣлицей. Да, вѣдь, вѣшаютъ-то однѣхъ собакъ только, а не шляхту! Боже, Боже, какъ мы тяжко согрѣшили противъ нашего короля, отца нашего милостиваго, нашей крови ягеллонской! И такого-то государя покинули, измѣнники, и пошли кумиться, съ кѣмъ же? Съ чудищемъ заморскимъ! Подѣломъ, лучшаго мы ничего и не заслужили. Висѣлица, висѣлица!... Самого его прижали къ стѣнѣ такъ, что небо овчинкой кажется, а онъ еще мечомъ и висѣлицей грозитъ; Постой! Еще хуже тебѣ будетъ! Рохъ, радость ты моя! Хотѣлось бы мнѣ тебя поколотить или высѣчь, но на этотъ разъ ужь Богъ съ тобой, -- ты велъ себя, какъ настоящій рыцарь. Дай я разцѣлую тебя!
   

Глава IX.

   Прошло нѣсколько дней. Король все сидѣлъ на старомъ мѣстѣ и разсылалъ повсюду гонцовъ съ приказаніемъ доставить помощь и провіантъ. Провіантъ доставлялся по Вислѣ, но въ недостаточномъ количествѣ. Черезъ недѣлю пришлось вести на убой лошадей и шведскій король приходилъ въ отчаяніе при мысли, что скоро рейтерамъ не на что будетъ садиться, пушекъ некому будетъ возить. Отовсюду приходили самыя неутѣшительныя вѣсти. Вся страна горѣла, какъ будто кто-нибудь полилъ ее смолою и поджегъ. Литва, до тѣхъ поръ стонавшая подъ желѣзною рукой Понтуса де-ла-Гарди, возстала, какъ одинъ человѣкъ, Великая Польша тоже сбросила свое ярмо. Напрасно шведы свирѣпствовали, какъ зараза, напрасно повсюду воздвигали висѣлицы и выписывали изъ нѣметчины орудія пытки для схваченныхъ бунтовщиковъ. Кто долженъ былъ страдать -- страдалъ, кто долженъ былъ погибнуть -- гибнулъ: шляхтичъ съ саблей, мужикъ съ косой въ рукахъ. На Подлясьѣ мелкая шляхта цѣлыми тысячами шла къ Сапѣгѣ или въ Литву. Любельское воеводство находилось въ рукахъ конфедераціи. Изъ далекой Руси шли татары, а съ ними вмѣстѣ принужденные къ повиновенію козаки. Повсюду существовала увѣренность, что если не черезъ недѣлю, то черезъ мѣсяцъ станъ арміи Карла Густава обратится въ громадное кладбище, на славу народа, въ поученіе тѣмъ, которые хотѣли бы напасть на республику. Утверждали, что Карлу Густаву осталось одно только спасеніе: откупиться и отдать республикѣ шведскіе Инфлянты.
   Но вдругъ дѣла шведовъ улучшились. 20 марта сдался Мальборгъ, до тѣхъ поръ сопротивлявшійся осадѣ Штейнбока. Сильная армія осаждающихъ могла теперь безъ всякаго ущерба для дѣла идти на помощь королю.
   Съ другой стороны, маркграфъ баденскій навербовалъ большой отрядъ и спѣшилъ со свѣжими силами къ мѣсту сліянія Вислы съ Саномъ.
   На совѣтѣ польскихъ вождей было постановлено, что панъ Сапѣга съ литовскимъ войскомъ останется сторожить шведовъ, а панъ Чарнецкій пойдетъ на встрѣчу маркграфу и, въ случаѣ побѣды, возвратится на свое старое мѣсто.
   Никогда татары не шли по степямъ съ такою быстротой, съ какою велъ свой легкоконный отрядъ панъ Чарнецкій. Солдаты пили, ѣли и спали не сходя съ сѣделъ, лошадей кормили изъ рукъ. Останавливались настолько, насколько это нужно было для отдыха утомленнымъ конямъ.
   Не вдалекѣ отъ Магнушева шпіоны дали знать, что маркграфъ съ цѣлымъ войскомъ находится въ Варкѣ.
   Панъ Володіёвскій получилъ приказъ отправиться ночью для того, чтобы разузнать положеніе дѣлъ.
   Заглоба, ворча и проклиная все и всѣхъ на свѣтѣ (помилуйте, даже великій Виснёвецкій не назначалъ такихъ экспедицій!), все-таки, пошелъ за паномъ Михаломъ.
   -- Можно добромъ помянуть стоянку подъ Сандоміромъ,-- говорилъ панъ Заглоба, потягиваясь въ сѣдлѣ,--ѣли мы, спали и на осажденныхъ шведовъ издали посматривали, а теперь и манерки некогда къ губамъ приложить. Я знаю, какъ вели войну встарину,-- взять хоть бы въ примѣръ великаго Помпея и Цезаря,-- но панъ Чарнецкій придумалъ новую тактику. Можно ли морить людей въ теченіе такого времени! Съ голоду у меня въ головѣ начинаетъ кружиться и по временамъ мнѣ представляется, что луна, это -- кусокъ сыра. Ну ее къ чорту, такую войну! Господи, Господи! и когда Ты пошлешь покой несчастной республикѣ, а бѣдному Заглобѣ теплый уголъ и кружку подогрѣтаго пива... хотя бы даже и безъ сметаны?... Треплись, старикъ, на лошаденкѣ, пока не затреплешься до смерти... Нѣтъ ли у кого-нибудь табаку? Можетъ быть, сонъ пройдетъ...Мѣсяцъ смотритъ мнѣ прямо въ ротъ, заглядываетъ въ самое брюхо, а чего ищетъ тамъ -- не знаю; конечно, ничего не найдетъ. Повторяю: ну ее къ чорту, такую войну!
   -- Если вы думаете, что луна -- кусокъ сыра, то съѣшьте ее!-- сказалъ Рохъ.
   -- Если бы я съѣлъ тебя, то могъ бы сказать, что ѣлъ говядину, но я боюсь утратить остатки своего ума послѣ такого жаркого.
   -- Если я вашъ племянникъ, а вы мой дядя, то вы сами что же такое?
   -- А ты, дуракъ, думаешь, что Альтея потому родила головешку, что сидѣла возлѣ печки?
   -- Да мнѣ-то какое до этого дѣло?
   -- Такое, что если ты волъ, то спрашивалъ бы о томъ сначала своего отца, а не дядю. Европу тоже похитилъ быкъ, но ея братъ, дядя будущихъ ея дѣтей, былъ, все-таки, человѣкомъ. Понялъ?.. Ну, хорошо... Панъ Михалъ, чего ради мы остановились?
   -- Тише!-- скомандовалъ Володіёвскій,-- сверните въ лѣсокъ съ дороги...
   Черезъ нѣсколько минутъ на ярко освѣщенной тропинкѣ появился шведскій отрядъ, человѣкъ въ тридцать. Солдаты весело болтали другъ съ другомъ, да распѣвали пѣсни и, конечно, не предполагали такого близкаго сосѣдства врага.
   Володіёвскій долго ждалъ, пока шведы не исчезли въ отдаленіи и потомъ обратился къ Скшетускому:
   -- Теперь мы погонимъ ихъ, какъ гусей, къ каштелянскому обозу. Не одинъ не долженъ уйти.
   -- Если потомъ панъ Чарнецкій не позволитъ намъ поѣсть и выспаться, то я благодарю его за службу и возвращаюсь къ Сапѣгѣ,--сказалъ Заглоба.--У Сапѣги коли битва--такъ битва, а коли пиръ--такъ пиръ. Будь у тебя хоть четыре рта, всякому работы будетъ вволю...
   Въ обозѣ Чарнеіщаго никто не спалъ; все войско стояло въ готовности. На встрѣчу отряду Володіёвскаго вышелъ самъ каштелянъ, поблѣднѣвшій и похудѣвшій отъ безсонницы.
   -- Ну, что?-- торопливо спросилъ онъ у Володіёвскаго.
   -- Привелъ двадцать пять плѣнныхъ.
   -- Ушелъ кто-нибудь?
   -- Nec nuntius cladis.
   -- Да васъ куда ни пошли, вы отовсюду возвратитесь съ добычей!... Привести ихъ ко мнѣ. Я самъ буду допрашивать.
   Шведы сразу разсказали, что было имъ извѣстно о силѣ маркграфа баденскаго, о количествѣ его пушекъ, пѣхоты и кавалеріи. Каіптелянъ задумался: непріятельская армія превышала его силы на нѣсколько сотенъ человѣкъ и состояла изъ людей, побывавшихъ Богу вѣсть во сколькихъ битвахъ. Но изъ показаній плѣнниковъ было видно, что маркграфъ не допускаетъ мысли, чтобы .Чарнецкій былъ близко; онъ твердо увѣренъ, что вся польская армія осаждаетъ Карла Густава подъ Сандоміромъ.
   Каштелянъ вскочилъ съ мѣста и закричалъ:
   -- Витовскій! прикажите трубить, чтобъ садились на коней! Спустя полчаса, польское войско уже двинулось съ мѣста. За развалинами Варки (городъ былъ сожженъ почти до-тла шесть лѣтъ тому назадъ) открывалось чистое поле. Польское войско не могло уже далѣе скрываться изъ вида непріятеля. Его сейчасъ же и увидали, но маркграфъ рѣшилъ, что это разныя "партіи", соединившись вмѣстѣ, хотятъ обратить на себя его вниманіе.
   Но изъ-за лѣса выходилъ полкъ за полкомъ и шведы начинали уже понемногу тревожиться. На середину равнины начала выходить пѣхота, полки формировались одинъ за другимъ и становились рядами, какъ стая красныхъ птицъ. Надъ головами ихъ поднимались къ голубому небу древки толстыхъ пикъ, которыми пѣхотинцы ограждали себя отъ напора конницы. Наконецъ, появилась панцырная конница и заняла мѣсто по обоимъ крыльямъ арміи. Артиллеристы торопливо устанавливали пушки.
   Обѣ арміи отдѣлялись другъ отъ друга рѣкой Пилицей. Панъ Чарнецкій подскочилъ къ хоругви Вонсовича, которая въ это время была впереди, и крикнулъ:
   -- Старикъ! ступай къ мосту, тамъ слѣзть съ коней и за мушкеты! На васъ обрушится вся сила непріятеля. Впередъ!
   Вонсовичъ покраснѣлъ отъ удовольствія и взмахнулъ булавой. Конница съ крикомъ устремилась за нимъ, какъ пыль, гонимая вѣтромъ.
   Въ трехъ стахъ шаговъ отъ моста отрядъ Вонсовича спѣшился и бѣгомъ побѣжалъ къ мосту.
   Съ другой стороны рѣки шведы сдѣлали то же самое. Заговорили мушкеты, сначала медленно, потомъ все чаще и чаще, словно тысяча цѣповъ на гумнѣ. По рѣкѣ длинною лентой потянулась струя дыма. Вниманіе обоихъ войскъ устремилось па мостъ, узкій деревянный мостъ; защищать его легко,--взять трудно. Во всякомъ случаѣ, только этою дорогой можно достигнуть до шведскаго лагеря.
   Черезъ четверть часа панъ Чарнецкій на помощь Вонсовичу послалъ драгуновъ Любомірскаго. Шведы начали стрѣлять изъ пушекъ. Снаряды ихъ съ пронзительнымъ свистомъ перелетали черезъ головы драгуновъ и, шипя, бороздили зеленую поверхность луга.
   Маркграфъ баденскій съ тыла арміи наблюдалъ за битвой въ подзорную трубку и отъ времени до времени обращался къ своему штабу:
   -- Онъ, кажется, совсѣмъ съ ума сошелъ! Нѣсколько пушекъ и два или три полка могутъ охранять этотъ мостъ отъ цѣлой арміи!
   Но Вонсовичъ все сильнѣй и сильнѣй напиралъ на мостъ, вслѣдствіе чего и шведы должны были усилить свою защиту. Мостъ становился центромъ битвы, къ которому мало-по-малу обращался весь шведскій фронтъ. Черезъ часъ все положеніе шведской арміи измѣнилось, фигура ея обратилась бокомъ къ прежней позиціи. Шведы засыпали мостъ густымъ огнемъ огня и свинца, люди Вонсовича падали десятками, а ординарцы каш-теляна съ каждою минутой заставляли ихъ идти все впередъ и впередъ.
   Панъ Витовскій не выдержалъ, пришпорилъ своего коня и поскакалъ къ Чарнецкому.
   -- Панъ каштелянъ!-- крикнулъ онъ,-- кровь наша понапрасну льется,-- намъ не взять этого моста!
   -- Я и не хочу его брать!--отвѣтилъ Чарнецкій.--Къ рѣкѣ!
   Онъ сверкнулъ глазами такъ, что Витовскій, не дождавшись другаго отвѣта, поскакалъ назадъ.
   Тѣмъ временемъ польскіе полки подошли къ рѣкѣ и остановились. Офицеры въ недоумѣніи переглядывались другъ съ другомъ, не зная, что дѣлать.
   Вдругъ Чарнецкій какъ съ неба свалился передъ фронтомъ своихъ полковъ. Лицо его горѣло, глаза сверкали словно раскаленные уголья. Сильный вѣтеръ вздымалъ полы его бурки, какъ крылья хищной птицы, онъ опустилъ на темлякъ свою саблю, сорвалъ шапку съ головы и крикнулъ, насколько хватило его силъ:
   -- Братья! непріятель загораживается отъ насъ рѣкою и смѣется надъ нами! Онъ переплылъ море, чтобы опозорить наше отечество, и думаетъ, что мы для защиты его не переправимся черезъ эту рѣчку!
   Каштелянъ бросилъ свою шапку на земь и показалъ саблей на бурную рѣчку. Имъ овладѣло какое-то страстное чувство, онъ всталъ на стремена и еще громче крикнулъ:
   -- Кому дороги Богъ, отечество, вѣра,-- за мной!
   И, пришпоривъ коня, онъ бросился въ рѣку. На мгновеніе вода покрыла его, но вскорѣ конь и всадникъ показались на поверхности рѣки.
   -- За нимъ!-- крикнулъ Михалко, герой Рудника.
   -- За мной!-- тонкимъ голосомъ пропищалъ Володіёвскій.
   -- О, Боже, Боже!--зарычалъ Заглоба, но, все-таки, послѣдовалъ примѣру своихъ предшественниковъ.
   Сотни людей бѣшенымъ размахомъ переплыли рѣку и выскочили на противуположный бѣрегъ. Одинъ полкъ старался перегнать другой; за криками солдатъ уже невозможно было разобрать голосъ команды,--всякій только по инстинкту понималъ, въ чемъ его дѣло.
   Чарнецкій переправился первымъ, махнулъ своею булавой ляуданской хоругви и крикнулъ Володіёвскому:
   -- Маршъ! бей!
   Тутъ подоспѣла хоругвь Виснёвецкаго.
   -- За нами!-- скомандовалъ каштелянъ.
   Проводивъ въ бой всѣ полки, Чарнецкій сталъ во главѣ послѣдняго и ринулся въ битву.
   Два полка шведскихъ рейтеровъ, стоящихъ въ арріергардѣ, не успѣли придти въ себя отъ изумленія, какъ ляуданская хоругвь ударила на нихъ и разнесла, какъ осенній вихрь разноситъ опавшіе листья. Шведскіе ряды смѣшались, показали тылъ и въ безпорядкѣ побѣжали по направленію къ главной арміи. Полки Чарнецкаго устремились за ними, рубя съ плеча и устилая дорогу густымъ слоемъ труповъ.
   Теперь стало ясно, почему панъ каштелянъ приказалъ Вонсовичу сдѣлать нападеніе на мостъ. Все вниманіе шведской арміи обратилось на этотъ пунктъ; о переправѣ черезъ рѣку вплавь никто и не думалъ. Всѣ пушки, весь фронтъ войскъ маркграфа были обращены къ мосту,-- теперь приходилось измѣнять положеніе,-- хоть какъ-нибудь, хоть наскоро, чтобы отразить неожиданное нападеніе. Повсюду поднялись страшная суматоха и замѣшательство: отряды пѣхоты, конницы наскоро обращались къ непріятелю, мѣшая одинъ другому, не понимая, что собственно нужно дѣлать. Тщетно офицеры употребляли нечеловѣческія усилія, тщетно марграфъ двинулъ свои, стоявшіе въ бездѣйствіи, полки; прежде чѣмъ они пришли, прежде чѣмъ артиллерія успѣла установить пушки въ надлежащемъ порядкѣ, ляуданская хоругвь, какъ духъ смерти, ворвалась въ самую середину шведской арміи, за ней другая, третья, четвертая... И началось чистое свѣтопреставленіе! Дымъ ружейныхъ выстрѣловъ словно тучей покрылъ все поле битвы, а изъ этой тучи слышались то дикіе крики, то лязгъ желѣза о желѣзо, то залпы мушкетовъ. По временамъ подъ тучею поднимется знамя или полковой значокъ и вновь исчезнетъ въ столбахъ дыма, только шумъ становится все сильнѣй и сильнѣй, точно будто воды рѣки вышли изъ своихъ береговъ и съ грохотомъ низвергались въ бездонную пропасть. Вдругъ сбоку послышался новый грохотъ: то Вонсовичъ перешелъ мостъ и идетъ на непріятеля. Битва должна скоро кончиться.
   Изъ тучи начали выдѣляться по направленію къ лѣсу большія или меньшія кучки людей, безпорядочныя, ошеломленныя, безъ шлемовъ, безъ оружія. За ними хлынулъ цѣлый потокъ. Артиллерія, пѣхота, конница бѣжали въ лѣсъ, потерявъ голову отъ тревоги и неожиданности. Одни кричали что есть силы, другіе защищали голову отъ ожидаемаго удара, третьи задерживали бѣгущихъ, падали, боролись другъ съ другомъ, а за ними, какъ лава бунтующаго вулкана, слѣдовала толпа польской конницы. Шведы уже не оборонялись и безъ ропота шли подъ ножъ, на одинъ трупъ валились десятки другихъ. Битва обратилась въ жестокую, безжалостную рѣзню.
   Часть шведской арміи, бѣжавшая по направленію къ лѣсу, почти вся полегла на мѣстѣ, но въ лѣсу оставшихся ждала еще горшая участь -- встрѣтиться съ крестьянами, которые собрались со всѣхъ окрестныхъ деревень при первой вѣсти о битвѣ.
   Главная погоня, все-таки, происходила на варшавской дорогѣ, по которой устремилось большинство шведской арміи. Младшій маркграфъ, Адольфъ, дважды пытался остановить свое войско и, дважды разбитый, самъ попался въ плѣнъ. Его личная французская пѣхота, четыреста человѣкъ, бросила оружіе, три тысячи отборныхъ солдатъ, мушкетеровъ и кавалеристовъ, бѣжали въ Мнишевъ.
   Прежде чѣмъ зашло солнце, армія маркграфа баденскаго, Фридриха, перестала существовать.
   Поле битвы опустѣло и только къ вечеру первые отряды польской кавалеріи начали возвращаться назадъ. Возвращались они съ веселыми пѣснями, стрѣляя изъ пистолетовъ и погоняя толпу связанныхъ плѣнныхъ. Побоище представляло страшный видъ; въ иныхъ мѣстахъ, гдѣ происходила большая свалка, трупы лежали цѣлыми кучами, въ перемежку съ поломанными луками, копьями, прорванными барабанами, жестяными лядунками, которыя обыкновенно употреблялись пѣхотой-
   Дальше, около рѣки, стояли уже остывшія пушки, однѣ--поваленныя напоромъ людей, другія -- на мѣстѣ, точно готовыя къ выстрѣлу. Около нихъ спали "цѣпнымъ сномъ канониры. Сталь, запятнанная кровью, отливала зловѣщимъ блескомъ въ лучахъ заходящаго солнца; кровь стекалась въ ложбины и образовывала цѣлыя озера.
   Панъ Чарнецкій съ королевскимъ полкомъ возвратился однимъ изъ первыхъ и сталъ посреди поля. Войска привѣтствовали его громкими, восторженными криками. Всѣ находились подъ обаяніемъ только что одержанной побѣды, только одинъ Любомірскій, проявившій чудеса храбрости, былъ мраченъ.
   Душа маршала была охвачена завистью.
   Начинали возвращаться другіе полки и каждый начальникъ отряда, проѣзжая мимо пана Чарнецкаго, бросалъ ему подъ ноги непріятельскія знамена.
   Наконецъ, появилась и ляуданская хоругвь, которая дальше всѣхъ преслѣдовала врага.
   -- Много ушло?-- спросилъ панъ каштелянъ.
   Володіёвскій кивнулъ только головой въ знакъ того, что ушло немного, но онъ самъ такъ утомленъ, что говорить не можетъ.
   За то впередъ выступилъ панъ Заглоба, отдуваясь и щелкая зубами:
   -- Ей-Богу!-- заговорилъ онъ.-- Вѣдь, эдакъ и простудиться можно!... Стащите платье съ какого-нибудь шведа и дайте мнѣ,-- на мнѣ все мокрое... И тутъ мокро, и тутъ... Не знаю, вода ли это, или шведская кровь. Если я предполагалъ когда-нибудь, что мнѣ придется перебить столько разбойниковъ, то не видать мнѣ во всю мою жизнь ни чарки меда... Положимъ, мы одержали великую побѣду, но во второй разъ въ воду я ужь не полѣзу, да и лѣта мои не таковы, чтобъ соваться повсюду... Горѣлки мнѣ, ради самого Господа Бога!
   Панъ Чарнецкій подалъ ему свою манерку.
   -- Да вы бы, правда, переодѣлись въ какое-нибудь платье,-- сказалъ онъ.
   -- Я отыщу вамъ какого-нибудь толстаго шведа, -- прибавилъ Рохъ.
   -- Зачѣмъ мнѣ одѣваться въ окровавленное платье?-- отвѣтилъ Заглоба.-- Раздѣнь лучше генерала, котораго я взялъ въ плѣнъ...
   -- Вы взяли въ плѣнъ генерала?--живо спросилъ Чарнецкій.
   -- Мы взяли маркграфа Адольфа, графа Фалькенштейна, генерала Вегера, не считая другихъ офицеровъ, -- сказалъ немного оправившійся Володіёвскій.
   Была уже ночь, когда панъ Чарнецкій возвратился въ Варку. Это была, можетъ быть, самая веселая ночь во всей его жизни. Большаго пораженія никто не наносилъ шведамъ съ начала войны.
   Всѣ пушки, знамена, всѣ генералы, за исключеніемъ самого маркграфа Фридриха, были взяты. Армія разбита на-голову, а остатки ея должны пасть жертвою крестьянскихъ бандъ.
   Оказалось,--а это самое главное,-- что шведы, считавшіеся непобѣдимыми въ открытомъ полѣ, не могутъ устоять противъ регулярнаго польскаго войска. Панъ Чарнецкій понималъ, какое эта побѣда произведетъ впечатлѣніе на всю республику; онъ видѣлъ въ недалекомъ будущемъ Польшу освобожденною отъ вражескаго нашествія, торжествующею... Можетъ быть, ему грезилась золотая булава великаго гетмана... Да, онъ, по справедливости, заслуживалъ ее...
   Панъ каштелянъ еле могъ сдерживать свою радость и повторялъ ѣдущему съ нимъ рядомъ Любомірскому:
   -- Теперь къ Сандоміру, къ Сандоміру, какъ можно скорѣй. Войско умѣетъ уже переплывать рѣки. Насъ не устрашить но Санъ, ни Висла.
   Маршалъ не отвѣчалъ ни слова и угрюмо смотрѣлъ и землю.
   

Глава X.

   Радость пана Чарнецкаго длилась, однако, не долго. Не успѣли войска поотдохнуть хоть немного, какъ отъ Сандоміра про былъ панъ Харлампъ съ вѣстями отъ Сапѣги и остановился на квартирѣ у Володіёвскаго.
   Володіёвскій тотчасъ же отправился къ каштеляну и сообщилъ ему, что, по словамъ Харлампа, шведскій король ушелъ изъ приготовленной ему ловушки.
   -- А гдѣ посолъ?-- спросилъ Чарнецкій.-- У васъ? Хорошо ѣдемте къ вамъ, коли такъ.
   Панъ Заглоба и Харлампъ, сидѣвшіе у Володіёвскаго, вскочили съ мѣстъ при видѣ гетмана. Чарнецкій едва кивнулъ имъ головой и сказалъ:
   -- Позвольте мнѣ письмо!
   Харлампъ подалъ ему письмо Сапѣги. Каштелянъ отошелъ къ окну (въ комнату снаружи проходилъ слабый свѣтъ) и сломалъ печать. По мѣрѣ чтенія лицо его принимало все болѣе болѣе гнѣвное выраженіе.
   -- Подойдите сюда!-- сказалъ онъ, наконецъ, Харлампу рѣзкимъ, звенящимъ голосомъ.-- Да только говорите правду... Эта реляція написана такъ искусно, что въ ней и концовъ не отыщешь... И такъ, войска разбиты?
   -- Нѣтъ, не разбиты, панъ каштелянъ.
   -- А сколько вамъ дней нужно, чтобъ собраться вмѣстѣ? Уловка Чарнецкаго не удалась.
   -- Разъ войско не разбито, значитъ ему и побираться нѣтъ надобности, -- спокойно отвѣтилъ Харлампъ.--Правда, въ минуту моего отъѣзда мы не досчитывались нѣсколькихъ сотенъ ополченцевъ, но это дѣло обычное,--ополченцы разбѣгаются при всякомъ удобномъ случаѣ. Армія отъ этого нисколько не пострадала и гетманъ въ полномъ порядкѣ пошелъ по слѣдамъ короля.
   -- Пушекъ, вы говорите, не потеряли ни одной?
   -- Я не говорю этого. Мы потеряли четыре. Ихъ заклепали шведы.
   -- Да... Я вижу, вы говорите правду... Разсказывайте, какъ было дѣло?
   -- Inciniam!--пачалъ Харлампъ.--Когда мы остались одни, непріятель скоро замѣтилъ, что на мѣстѣ завислянскихъ войскъ осталось нѣсколько "партій". Мы предполагали (собственно предполагалъ панъ Сапѣга), что шведы ударятъ на нихъ, и послали имъ помощь, но незначительную, чтобы не ослабить себя. А въ шведскомъ лагерѣ начинается какой-то особенный шумъ и движеніе. Подъ вечеръ они толпами начали собираться къ Сану. Мы были въ квартирѣ гетмана. Пріѣзжаетъ панъ Кмицицъ, который теперь называется Бабиничемъ, и докладываетъ пану Сапѣгѣ объ этомъ. А панъ Сапѣга въ это время садился за обѣдъ, къ которому съѣхалось множество шляхтянокъ изъ Красника и Янова... Панъ гетманъ очень охочь до женщинъ...
   -- И до пировъ!-- перебилъ Чарнецкій.
   -- Жаль, что меня нѣтъ около него, некому его сдерживать во-время!-- вставилъ Заглоба.
   -- Можетъ быть, вы увидите его раньше, чѣмъ думаете,-- саркастически отвѣтилъ Чарнецкій,--тогда и можете сдерживать другъ друга. Ну, дальше?
   -- Бабиничъ докладываетъ и гетманъ говоритъ: "Они только показываютъ видъ, что хотятъ наступать! Но посмѣютъ! Я ихъ не теряю изъ вида. Не будемъ же отравлять наше удовольствіе!" Обѣдъ прошелъ какъ слѣдуетъ; послѣ обѣда начались танцы...
   -- Дамъ я ему танцы!-- перебилъ Заглоба.
   -- Тише!-- крикнулъ Чарнецкій.-- Продолжайте.
   -- Танцовали мы до разсвѣта, до полудня проспали. Въ полдень гетманъ выѣзжаетъ, смотритъ: стоятъ сильные шанцы, на нихъ пушки, а подъ ихъ прикрытіемъ шведы набираютъ мостъ. Работали они до вечера, а мы удивлялись, зная, что мостъ-то они настелятъ, но пройти черезъ него не пройдутъ. Наступилъ другой день,-- все работаютъ. Воевода началъ стягивать войска.
   -- Они васъ обманули, перешли черезъ другой мостъ, пониже, и напали на васъ сзади?-- прервалъ Чарнецкій.
   Харлампъ вытаращилъ глаза и едва смогъ пробормотать:
   -- Значитъ, вы уже имѣете объ этомъ свѣдѣнія?
   -- Говорите дальше!
   -- Подошелъ вечеръ. Войска стояли въ готовности, но ночью у насъ опять пиръ. А утромъ шведы перешли черезъ другой1 мостъ и напали на насъ. Если бы у короля было больше пушекъ и пѣхоты, намъ плохо пришлось бы, но большая часть пѣшихъ полковъ вмѣстѣ съ пушками отплыли ночью на лодкахъ, о чемъ у насъ никто не зналъ. Мы нашли королевскую корреспонденцію (шведы, вѣрно, въ попыхахъ уронили). Тамъ значилось, что король собирается идти въ Пруссію, чтобы возвратиться съ арміей алектора, такъ какъ шведскихъ силъ недостаточно.
   -- Я знаю,-- сказалъ Чарнецкій,-- панъ Сапѣга прислала мнѣ это письмо, -- и прибавилъ какъ будто бы про себя: -- я намъ нужно идти за ними въ Пруссію.
   -- Я давно предлагалъ это!-- воскликнулъ Заглоба.
   -- Вотъ несчастье!-- сказалъ Чарнецкій.-- Подоспѣй я къ Сандоміру, мы вдвоемъ съ гетманомъ ни одного шведа не выпустили бы... Ну, что дѣлать, прошлаго не вернешь!... Война продлится, но разбойники все равно не уйдутъ отъ смерти.
   Павъ Заглоба шепнулъ что-то на ухо Жендзяну. Тотъ исчезъ и скоро возвратился съ бутылкой меда.
   -- Панъ каштелянъ,-- заговорилъ Володіёвскій, -- для меня была бы величайшая честь, если бы вы не отказались...
   -- Выпить съ вами?-- сказалъ Чарнецкій.-- Охотно. И знаете почему? Потому что намъ приходится разставаться.
   -- Какъ такъ?-- изумился Володіёвскій.
   -- Панъ Сапѣга пишетъ, что ляуданская хоругвь принадлежитъ въ литовскому войску, а у него большой недостатокъ въ офицерахъ. Мой другъ, вы знаете, какъ я люблю васъ и какъ мнѣ жаль разставаться съ вами, но въ этомъ письмѣ заключаете приказъ вамъ идти къ гетману. Правда, панъ Сапѣга, какъ человѣкъ деликатный, отдаетъ это въ мое распоряженіе, но... Однимъ словомъ, у меня вырываютъ лучшую саблю. Здоровье ваше, добрый товарищъ!
   Володіёвскій самъ не сознавалъ, какъ слёзы ручьемъ полились изъ его глазъ.
   -- Лучше бы мнѣ умереть!-- сказалъ онъ.-- Я такъ привыкъ къ вамъ, а что будетъ тамъ -- неизвѣстно.
   -- Панъ Михалъ, не слушайтесь приказа!-- сказалъ взволнованный Заглоба.-- Я самъ напишу Сапѣгѣ и отлично надеру ему уши.
   Но панъ Михалъ, прежде всего, былъ солдатъ.
   -- Э, что вы говорите!-- съ негодованіемъ сказалъ онъ,-- сразу видно стараго волонтера. Лучше ужь молчите, коли дѣла не понимаете. Служба!
   -- Въ томъ-то и дѣло!-- добавилъ Чарнецкій.
   

Глава XI.

   Панъ Заглоба, представившись гетману, не отвѣчалъ на его радостное привѣтствіе,-- напротивъ, заложилъ руки назадъ и принялъ видъ справедливаго, но суроваго судьи. Панъ Сапѣга обрадовался еще больше,-- онъ соскучился по остроумномъ собесѣдникѣ и весело спросилъ:
   -- Ну, какъ поживаете, старый пріятель? Что это вы водите носомъ по сторонамъ, точно слышите какой-нибудь непріятный запахъ?
   -- Во всемъ литовскомъ станѣ пахнетъ бигосомъ {Бигосъ -- литовское блюдо вродѣ нашей мясной солянки.}.
   -- Почему же именно бигосомъ?
   -- Потому что шведы нарубили много капустныхъ кочней, которые прежде считались человѣческими головами.
   -- Отлично! Ваши любезности уже начались. Жаль, что и васъ не изрубили.
   -- Я служилъ подъ начальствомъ настоящаго вождя, который привыкъ самъ рубить.
   -- О, чтобъ васъ!... Хоть бы языкъ у васъ обрубили, по крайней мѣрѣ.
   -- Тогда мнѣ нечѣмъ было бы воспѣвать побѣды Сапѣги!
   Лицо гетмана омрачилось.
   -- Другъ мой, не осуждайте меня! Я знаю, многіе недовольны мной, многіе ни во что не ставятъ мое служеніе отечеству, говорятъ, что я ради пировъ упустилъ изъ вида непріятеля...
   Слова пана Сапѣги тронули Заглобу.
   -- У насъ всегда существовалъ обычай сваливать вину всей арміи на одного вождя,-- сказалъ онъ.-- Ужь я-то, во всякомъ случаѣ, не буду вамъ ставить въ вину ваши пиры: чѣмъ длиннѣе день, тѣмъ хорошій ужинъ пріятнѣй, даже скажу больше -- необходимѣй. Вотъ панъ Чарнецкій, безспорно, великій воинъ, но и у него есть свои недостатки,-- онъ своему войску и на завтракъ, и на обѣдъ, и на ужинъ даетъ только одну шведятину. Признаюсь, отъ такой пищи война можетъ опротивѣть самому доблестному рыцарю.
   -- Такъ вы рады, что возвратились ко мнѣ?
   -- И радъ, и не радъ. Вотъ уже въ теченіе цѣлаго часа я слышу о пирахъ, да о яствахъ, а толку изъ этого мало.
   -- Сейчасъ мы сядемъ за столъ. Мнѣ нужно еще повидаться съ депутаціей отъ люблинской шляхты... Вотъ несчастный городъ! Сколько разъ онъ побывалъ уже въ рукахъ непріятеля, а теперь шведы опять идутъ на него.
   -- Въ Люблинъ и я охотно пойду,-- женщины тамъ одна лучше другой.
   -- О, турокъ!
   -- Вы, панъ гетманъ, какъ человѣкъ пожилой, не въ состояніи понять этого, но я, который весной каждаго года долженъ себѣ кровь пускать...
   -- Да вы старше меня!
   -- Опытностью только, но не лѣтами; а такъ какъ я съумѣлъ conservare juventutem meam, то мнѣ многіе завидуютъ. Позвольте мнѣ, панъ гетманъ, принять люблинскую депутацію; я пообѣщаю имъ помощь,-- пусть бѣдняки утѣшатся.
   -- Хорошо, а я пойду писать письма къ королю,-- сказалъ гетманъ и вышелъ изъ комнаты.
   Панъ Заглоба принялъ депутацію съ величайшимъ достоинствомъ и важностью и обѣщалъ помощь подъ условіемъ снабженія арміи всякимъ провіантомъ, а въ особенности напитками.
   Войско въ ту же ночь двинулось къ Люблину. Гетманъ торопилъ всѣхъ,-- ему хотѣлось во что бы то ни стало скорою побѣдой смыть сандомірское пораженіе.
   По взятіи Люблина (крѣпость сопротивлялась не долго), панъ Сапѣга двинулъ свои войска къ Варшавѣ. Пришли вѣсти, что Янъ Казиміръ, а также и Чарнецкій идутъ къ столицѣ. Война, распространенная по всему краю, теперь собиралась подъ Варшавой, какъ тучи, блуждающія по всему небу, собираются въ одно мѣсто, чтобы разразиться громомъ и молніями.
   Въ одинъ чудесный весенній вечеръ ляудансная хоругвь, идущая въ авангардѣ первою, завидѣла башни столицы. Близъ Праги гетманъ скомандовалъ идти вольнымъ шагомъ. Варшава все болѣе и болѣе выдѣлялась изъ синей дали; высокія кровли Стараго Города такъ и горѣли въ яркихъ лучахъ заходящаго солнца. Литвины во всю свою жизнь не видали ничего красивѣе этихъ высокихъ бѣлыхъ стѣнъ, прорѣзанныхъ множествомъ оконъ, глядящихся въ зеркальную поверхность рѣки. Дома, казалось, хотѣли перерости другъ друга, а надъ всею этою массой крышъ, оконъ, стѣнъ, устремляясь къ самому небу, возвышались готическія башни. Заглоба разсказывалъ своимъ однополчанамъ, что значитъ каждое зданіе.
   -- Видите башню въ самой серединѣ Варшавы? Это arx régis! Еслибъ я столько лѣтъ прожилъ, сколько съѣлъ обѣдовъ у короля, то перещеголялъ бы самого Маѳусаила. Король ни къ кому такъ часто не прибѣгалъ за совѣтами, какъ ко мнѣ; староства я могъ раздавать, какъ орѣхи. А сенаторы -- такъ тѣ мнѣ въ поясъ кланялись.
   -- А что это за красивый домъ налѣво отъ замка?
   -- Это дворецъ Радзѣёвскихъ, бывшій Казановскихъ. Его считаютъ за восьмое чудо свѣта, провалиться бы ему, потому что въ его стѣнахъ и зародилась гибель республики!
   -- Какъ такъ?-- спросилъ Рохъ Ковальскій.
   -- Когда панъ подканцлеръ Радзѣёвскій началъ ссориться со своею женой, король началъ ухаживать за ней. Говорили люди, что пани Радзѣёвская была влюблена въ вороля, а подканцлеръ, изъ ревности, передался на сторону шведовъ и подбилъ ихъ начать войну. Правда, тогда я сидѣлъ въ деревнѣ и конецъ этой исторіи знаю только по разсказамъ, но мнѣ хорошо извѣстно, что нѣжные-то взоры она метала не въ сторону короля, а въ сторону кого-то другаго.
   -- Кого же именно?
   -- Того, къ которому и другія дамы лѣзли, какъ мухи къ меду... Мнѣ не годится называть его имени,-- я терпѣть не могу самохвальства. Притомъ, человѣкъ этотъ состарѣлся, истрепался, какъ метла, выметая враговъ отечества, но когда-то при дворѣ не было равнаго мнѣ и по красотѣ, и по ловкости. Вотъ хоть у Роха Ковальскаго спросите.
   Тутъ панъ Заглоба сообразилъ, что Рохъ никакимъ образомъ не можетъ помнить времени его блеска, махнулъ рукой и небрежно закончилъ:
   -- Впрочемъ, онъ въ этомъ толку не понимаетъ!... А вотъ дворецъ Конецпольскихъ, а тамъ Оссолиньскихъ.
   Солнце почти совсѣмъ зашло, становилось темнѣй. Панъ Сапѣга, чтобы дать знать о своемъ прибытіи жителямъ Варшавы, приказалъ палить изъ самопаловъ. Польское войско начало переправляться черезъ Вислу. Первою переправилась ляуданская хоругвь, за нею хоругвь пана Котвича, потомъ татары Кмицица, всего восемь тысячъ человѣкъ. Такимъ образомъ, шведы, вмѣстѣ съ награбленною добычей, были окружены, а пану Сапѣгѣ оставалось только ждать прибытія короля и Чарнецкаго и не допускать въ крѣпость подкрѣпленій.
   Вѣсти отъ пана Чарнецкаго были не особенно удовлетворительны. Каштелянъ писалъ, что его войско и лошади такъ утомлены, что теперь онъ рѣшительно не можетъ принять участія въ осадѣ. Со времени битвы подъ Варкой онъ каждый день былъ въ огнѣ, а съ начала года выдержалъ со шведами двадцать одно крупное сраженіе, не считая мелкихъ стычекъ. Чарнецкій обѣщалъ самое большее, это -- держать въ страхѣ шведскую армію, которая, подъ начальствомъ брата короля, Дугласа а Радзивилла, стояла у Нарева и намѣревалась идти на помощь осажденнымъ. Шведы готовились къ оборонѣ со свойственнымъ имъ мужествомъ и искусствомъ. Еще передъ появленіемъ Сапѣги они спалили Прагу, а теперь бросали цѣлый дождь гранатъ на всѣ предмѣстья -- на Краковское, на Новый Свѣтъ, на костёлы Пресвятой Дѣвы и св. Георгія. Всѣ зданія и костёлы были объяты огнемъ. За стѣнами блуждали толпы горожанъ безъ пристанища, безъ пищи; сотни женщинъ осаждали войско Сапѣ" и умоляли о милосердіи. Повсюду виднѣлись люди, высохшіе) какъ щепки, отъ долгаго голода, дѣти, умирающія у тощей груди матерей. Окрестности столицы обратились въ юдоль плача и скорби.
   Панъ Сапѣга, не имѣя ни пушекъ, ни пѣхоты, не могъ ничего начать и съ тревогой посматривалъ на Варшаву, которую шведскіе инженеры обратили въ сильную крѣпость. За стѣнами сидѣло три тысячи превосходно обученныхъ солдатъ, да и вообще шведы не имѣли равныхъ себѣ въ фортификаціонномъ дѣлѣ. Панъ Сапѣга старался разогнать свою тревогу въ ежедневныхъ пирахъ,-- гетманъ любилъ веселую компанію и часто за круговою чашей забывалъ свои обязанности.
   Весь день онъ былъ на ногахъ, объѣзжалъ стражу, допрашивалъ плѣнныхъ, отправлялъ во всѣ стороны разъѣзды, за то съ наступленіемъ вечера въ квартирѣ его начиналось пиршество. Подвыпившій гетманъ посылалъ за офицерами, которымъ недавно самъ же отдалъ важное порученіе, и обижался, если на го зовъ не спѣшили являться. Но утромъ Заглоба осыпалъ его горькими сарказмами, что не мѣшало ему вечеромъ возвращаться на разсвѣтѣ въ квартиру Володіёвскаго при помощи прислуги.
   -- Сапѣга и святаго соблазнитъ, -- объяснялъ онъ своимъ друзьямъ,-- а я всегда любилъ повеселиться. Кромѣ того, мнѣ такъ-то неловко, когда меня угощаютъ съ такимъ радушіемъ. Я уже далъ обѣтъ будущимъ постомъ бичевать себя плетью, а теперь пока долженъ не отставать отъ компаніи Сапѣги, чтобы не попасть еще въ худшее общество.
   Были офицеры, которые исполняли службу безъ надзора гетмана, другіе же, не чувствуя надъ собой власти, дѣлали дѣло спустя рукава.
   Шведы, конечно, не упустили случая воспользоваться этимъ. Однажды, за два дня до прибытія вороля и гетмановъ, Сапѣга прислалъ особенно любезное приглашеніе Скшетускимъ, Кмицицу, Заглобѣ, Володіёвскому и Харлампу.
   -- Какъ же я могу явиться къ пану гетману? Я собираюсь о своими татарами на развѣдки, -- сказалъ Кмицицъ, который же заносилъ ногу въ стремя.
   -- Панъ гетманъ приказываетъ идти съ отрядомъ Акбахъ-хану,-- отвѣтилъ посланный Сапѣги.
   Пиръ былъ очень оживленъ и веселъ. Самъ гетманъ провозглашалъ тосты за здоровье короля, гетмановъ, пана Чарнецкаго присутствующихъ гостей. Отъ тостовъ дѣло дошло до пѣсенъ. Вь комнатѣ становилось душно.
   Вдругъ за окномъ послышались какіе-то крики.
   -- Что это?-- спросилъ одинъ изъ полковниковъ.
   -- Тише, господа!-- встревожился гетманъ.-- Нужно узнать, въ чемъ дѣло.
   Едва онъ окончилъ, какъ всѣ стекла задрожали отъ залпа пушекъ и мушкетовъ.
   Всѣ вскочили съ мѣста и выбѣжали на дворъ и второпяхъ съ грѣхомъ пополамъ отыскали своихъ коней.
   -- Непріятель наступаетъ! напалъ на пана Котвича!
   Офицеры, сломя голову, бросились къ своимъ полкамъ, перескакивая черезъ плетни и рытвины. Тревога уже распространилась по всему лагерю. Толпы солдатъ безсмысленно толпились на мѣстѣ, не въ состояніи отличить своего отъ чужаго, совершенно сбитые съ толку во мракѣ. Разнеслась вѣсть, что это идетъ шведскій король со всею своею силой.
   Тѣмъ временемъ шведы бѣшено ударили на людей Котвича. Къ счастью, самъ полковникъ, по болѣзни, отказался идти на гетманскій пиръ и теперь хоть кое-какъ могъ дать отпоръ непріятелю.
   Наконецъ, явился гетманъ со всею своею силой и водворилъ порядокъ среди безпорядочныхъ массъ солдатъ. По всей линіи отъ Мокотова до Вислы загорѣлась жаркая свалка. Вдругъ передъ гетманомъ выросъ Акбахъ-Уланъ, который только что возвратился съ развѣдокъ.
   -- Эффенди!-- крикнулъ онъ, -- какой-то отрядъ идетъ и городъ со стороны Бабицъ и везетъ съ собою обозъ, хотятъ пробраться въ крѣпость.
   Сапѣга сразу понялъ, что значитъ вылазка въ сторону Moкотова. Шведы хотѣли обратить вниманіе врага, стоящаго на блонской дорогѣ, чтобы дать возможность провіанту и кавалеріи проникнуть въ крѣпость.
   -- Скачи къ Володіевскому!-- крикнулъ онъ,-- пусть лауданцы, Кмицицъ и Вонсовичъ перерѣжутъ имъ дорогу; я сейчасъ же пришлю имъ помощь.
   Къ сожалѣнію, Володіёвскій прибылъ на мѣсто поздно. Около двухсотъ возовъ провіанта уже въѣхало въ городскія ворота и сопровождающій ихъ отрядъ тяжелой конницы находился подъ прикрытіемъ крѣпостныхъ пушекъ. Только арріергадъ отсталъ не много, но и тотъ шелъ на всѣхъ рысяхъ.
   Кмицицъ, завидѣвъ ихъ при блескѣ горѣвшихъ придорожныхъ строеній, не могъ удержаться отъ. дикаго крика: онъ узналъ рейтеровъ Богуслава, тѣхъ, которые смяли его подъ Яновымъ.
   Внѣ себя отъ бѣшенства онъ бросился къ нимъ, опереди своихъ людей и первый ворвался въ середину непріятеля. К счастью, Володіёвскій находился вблизи и боковымъ движеніемъ отрѣзалъ шведскій арріергардъ отъ главнаго отряда. Тогда лауданская хоругвь точно стальнымъ кольцомъ обхватила несчастныхъ шведовъ.
   Битва длилась не долго. Люди Богуслава, не разчитывая ни на какую помощь, побросали оружіе и съ мольбой протягивали руки къ побѣдителямъ.
   -- Брать живьемъ!-- раздался голосъ Кмицица.
   Татары, со свойственною имъ ловкостью, перевязали плѣнниковъ и поспѣшно удалились изъ-подъ огня крѣпостныхъ пушекъ.
   Въ это время одинъ изъ плѣнниковъ, долго всматривавшійся въ лицо пана Андрея, закричалъ:
   -- Панъ полковникъ! освободите стараго знакомаго! прикажите развязать меня!
   -- Гасслингъ!-- удивился Кмицицъ.
   Гасслингъ Кетлингъ былъ шотландецъ, офицеръ покойнаго князя воеводы виленскаго, и когда-то Пользовался большимъ расположеніемъ Кмицица.
   -- Пусти плѣнника!-- крикнулъ онъ татарину,-- самъ долой съ коня!
   Гасслингъ съ трудомъ взобрался на высокое сѣдло ордынца. Кмицицъ крѣпко схватилъ его за руку и спросилъ задыхающимся голосомъ:
   -- Вы откуда? Говорите, откуда? Ради Бога, скорѣй!
   -- Изъ Таврогъ!-- отвѣтилъ офицеръ.
   Кмицицъ стиснулъ его еще сильнѣй.
   -- О!... панна Биллевичъ... тамъ?
   -- Тамъ!
   Слова пана Андрея съ трудомъ выходили изъ его горла.
   -- И... и что же князь съ нею сдѣлалъ?
   -- Вся хитрость, всѣ уловки князя не привели ни къ чему.
   Наступило долгое молчаніе. Наконецъ, Кмицицъ снялъ рысью шапку, провелъ рукою по лбу и проговорилъ:
   -- Я недавно былъ раненъ, потерялъ много крови,-- ну, и, очень понятно, ослабѣлъ...
   

Глава XII.

   Къ великому горю пана Андрея, Гасслингъ такъ сильно пострадалъ отъ неособенно деликатнаго обращенія татаръ, что немедленно, послѣ прибытія въ польскій лагерь и долгаго допроса гетмана, свалился съ ногъ и захворалъ горячкой. Кмицицу поневолѣ пришлось ждать съ своими разспросами, а событія, между тѣмъ, слѣдовали другъ за другомъ съ изумительною быстротой. Слухи о приближеніи короля съ пятидесятитысячнымъ войскомъ повторялись все съ большею и большею настойчивостью. Однажды, когда Кмицицъ сидѣлъ у себя въ квартирѣ съ Заглобой, Володіёвскимъ и Рохомъ Ковальскимъ, къ нему ворвался Акбахъ-Уланъ и провозгласилъ:
   -- Эффенди! за Вислой показались войска короля!
   Рыцари вскочили и выбѣжали на берегъ.
   Король, дѣйствительно, приближался. Прежде всего пришли татары, подъ предводительствомъ Субагази-бея, за ними коронныя войска, превосходно вооруженныя и горящія нетерпѣніемъ вступить въ битву. Къ вечеру вся армія прошла по мосту, только что выстроенному паномъ Оскеркой. Сапѣга ждалъ короля съ полкомъ, стоящимъ въ полномъ боевомъ порядкѣ. Коронные хоругви становились противъ литовскихъ, оставляя между собой пустое пространство на сто шаговъ.
   Сапѣга, съ булавою въ рукахъ, вышелъ пѣшкомъ, въ сопровожденіи высшихъ полковыхъ чиновъ. На встрѣчу ему подъѣзжалъ король, въ легкомъ панцырѣ, изъ-подъ котораго виднѣлся черный атласный кафтанъ, въ шведской шляпѣ съ черными перья мы и въ длинныхъ боевыхъ перчаткахъ.
   За королемъ слѣдовали нунцій, ксёндзъ архіепископъ львовскій, ксёндзъ епископъ каменецкій, воевода краковскій, воевода русскій, баронъ Лизола, графъ Пёттингенъ, посолъ московскій панъ Гродзицкій, начальникъ артиллеріи, Тизенгаузъ и другіе Сапѣга бросился было къ королевскому стремени, но Янъ Казиміръ соскочилъ съ коня и, не говоря ни слова, обнялъ гетмана.
   Король не чувствовалъ, какъ слезы ручьемъ лились изъ его глазъ, и долго, долго сжималъ онъ въ объятіяхъ вѣрнаго слугу отчизны, который, несмотря на всѣ свои недостатки, цѣлой головой превышалъ многихъ надменныхъ магнатовъ республики который для ея спасенія ни на минуту не задумался пожертвовать своею жизнью и всѣмъ своимъ достояніемъ.
   Литвины, которые имѣли возможность опасаться, что Сапѣга за сандомірское дѣло будетъ холодно принятъ королемъ, теперь при видѣ ихъ сердечной встрѣчи, пришли въ совершенный все торгъ.
   -- Да здравствуетъ король!-- раздался громовый крикъ.
   -- Да здравствуютъ коронныя войска!
   -- Да здравствуютъ литвины!
   Такъ оба войска сошлись подъ Варшавой. Отъ громкаго крика дрогнули не только стѣны осажденнаго города, но и доселѣ неустрашимыя сердца шведовъ.
   -- Расплачусь! Ей-Богу расплачусь,-- воскликнулъ расчувствовавшійся Заглоба,-- не выдержу! Вонъ онъ, государь нашъ, отецъ (господа, я уже плачу!), нашъ король, недавно покинугый всѣми... а теперь... смотрите, сто тысячъ сабель на его защиту!... О, Боже великій!... Я не могу... Вчера былъ скитальцемъ, сегодня силы больше, чѣмъ у римскаго императора!
   Панъ Заглоба дѣйствительно было заплакалъ, но тотчасъ же обрушился на Роха:
   -- Тише, дуракъ! Чего ты ревешь?
   -- А вы не ревете?-- отвѣтилъ Рохъ.
   -- Правда, ей-Богу, правда!... Господа, и когда-то краснѣлъ за республику, но теперь не промѣняю ее ни на какой народъ!... Сто тысячъ сабель!... Пусть-ка другіе покажутъ намъ что-нибудь похожее!... Слава Богу, пришелъ часъ и мы опамятовались.
   Панъ Заглоба ошибался мало: подъ Варшавой стояло около семидесяти тысячъ войска, не считая дивизіи пана Чарнецкаго (она еще не пришла) и войсковой челяди, которая, въ случаѣ надобности, могла идти въ дѣло.
   На утро поля, окружающія городъ, покрылись, словно снѣгомъ, тысячами бѣлыхъ палатокъ. За войскомъ пришли купцы, армяне, евреи, татары, на равнинѣ выросъ другой городъ, болѣе обширный, болѣе шумный, чѣмъ осажденная Варшава.
   Шведы, сначала пораженные могуществомъ короля, не осмѣивались прибѣгать ни къ какимъ дѣйствіямъ и начальникъ артиллеріи, панъ Гродзицкій, могъ спокойно объѣзжать городъ. Черезъ день то тамъ, то здѣсь появлялись земляныя укрѣпленія,-- пушки должны были придти черезъ двѣ недѣли. Король послалъ Виттембергу предложеніе сдать городъ и сложить оружіе на весьма мягкихъ условіяхъ, которыя возбудили большое неудовольствіе во всемъ войскѣ. Больше всѣхъ горячился панъ Заглоба,-- онъ имѣлъ особыя причины быть недовольнымъ шведскимъ генераломъ.
   Виттембергъ, какъ легко можно было предвидѣть, отвергъ всѣ предложенія короля, рѣшилъ обороняться до послѣдней капли крови и скорѣй похоронить себя подъ развалинами города, чѣмъ отдаться въ руки поляковъ. Размѣръ осаждающихъ его войскъ ни мало не страшилъ его,-- онъ зналъ, что численность скорѣй вѣшаетъ, чѣмъ помогаетъ дѣлу осады. Кромѣ того, въ королевскомъ обозѣ нѣтъ ни одного осаднаго орудія, тогда какъ у шведовъ ихъ вдоволь, не считая неисчерпаемыхъ запасовъ аммуниціи.
   Можно было предвидѣть, что они будутъ защищаться со всею силой энергіи, потому что Варшава до сихъ поръ служила спадомъ ихъ добычи. Всѣ сокровища, награбленныя въ замкахъ, костёлахъ и городахъ республики, стекались въ Варшаву, откуда по водѣ сплавлялись въ Пруссію и дальше, въ Швецію. А шведскій солдатъ скорѣй жертвовалъ своею жизнью, чѣмъ добычей. Бѣдный народъ, добравшись до богатствъ плодороднаго края, потерялъ всякое чувство мѣры и показалъ міру еще невиданные до сихъ поръ обращики грабительства и хищничества. Самъ король славился своею жадностью, генералы слѣдовали его примѣру, въ особенности Виттембергъ. Когда дѣло шло о до-' бычѣ, офицеровъ не удерживали ни рыцарская честь, ни важность занимаемаго мѣста. Они тащили, хватали, выжимали все, что попадало имъ подъ руку. Въ Варшавѣ начальники важныхъ частей, люди высокаго происхожденія, не стыдились продавать водку и табакъ своимъ солдатамъ, чтобы только набить свои карманы ихъ жалованьемъ.
   Шведы могли утѣшать себя и тѣмъ, что въ Варшавѣ были заперты ихъ лучшіе дѣятели, -- самъ Виттембергъ, канцлеръ Оксенштернъ, замѣчательнѣйшій человѣкъ, пользующійся уваженіемъ всего свѣта, генералы Врангель, Горнъ, Эриксенъ, Ловенгауптъ и множество дамъ, которыя пріѣхали со своими мужьями въ Польшу, какъ во вновь пріобрѣтенное помѣстье.
   И такъ, шведамъ было что оборонять. Король Янъ Казиміръ понималъ, что осада предстоитъ долгая и тяжелая, понимали и гетманы, но войско понимать не хотѣло. Едва Гродзицкій насыпалъ нѣсколько шанцевъ, едва чуть-чуть приблизился къ крѣпостнымъ стѣнамъ -- къ королю начали являться десятки депутацій отъ всѣхъ хоругвей, чтобъ ихъ пустили охотниками на осаду. Король долженъ былъ истощать все свое краснорѣчіе, чтобъ убѣдить, что съ однѣми саблями хорошо защищенной крѣпости не возьмешь.
   Тѣмъ временемъ работы все подвигались впередъ; войско, не имѣя возможности идти на штурмъ, наравнѣ съ землекопами возило тачки и вязало фашины.
   Не разъ шведы пытались помѣшать работамъ, ни одинъ день не проходилъ безъ вылазокъ; но едва шведскіе мушкатеры успѣвали выйти изъ воротъ, работающіе на шанцахъ поляки бросали тачки, лопаты и бѣжали на врага съ такою горячностью, что поневолѣ приходилось искать спасенія за крѣпостными стѣнами. Подобныя стычки наносили такой уронъ обѣимъ сторонамъ, что вскорѣ не стало времени хоронить убитыхъ, и трупы повсюду валялись грудами, заражая воздухъ.
   Городскіе жители, несмотря на всѣ преграды, ухитрялись пробираться въ королевскій лагерь и на колѣнахъ умоляли объ ускореніи штурма. У шведовъ достаточно было провіапта, но народъ умиралъ съ голода на улицахъ, жилъ въ нуждѣ, подъ страшнымъ гнетомъ шведскаго гарнизона. Каждый день эхо доносило изъ города въ королевскій лагерь отголоски мушкетныхъ залповъ: то разстрѣливали горожанъ, заподозрѣнныхъ въ расположеніи къ королю. При разсказѣ бѣглецовъ у всѣхъ волосы вставали дыбомъ. Говорили, что все населеніе, больныя женщины, новорожденныя дѣти, старики,--всѣ ночуютъ на улицахъ, потому что шведы всѣхъ выгнали изъ домовъ, въ которыхъ понадѣлали множество новыхъ входовъ и выходовъ, чтобъ оборониться въ случаѣ вторженія королевскихъ войскъ. Солнце палило бездомное населеніе, заливалъ дождь. Зажигать огонь строго воспрещалось, теплой пищи сварить было не на чемъ. Появились разныя болѣзни и уносили сотни жертвъ.
   У короля при этихъ разсказахъ навертывались слезы на глазахъ. Онъ слалъ гонца за гонцомъ, чтобъ ускорить прибытіе тяжелыхъ пушекъ. А время шло, уплывали дни, недѣли,--многотысячная армія была осуждена только на отраженіе незначительныхъ вылазокъ. Осаждающихъ подкрѣпляла мысль, что и осажденные, рано или поздно, истребятъ всѣ свои запасы: дороги были перерѣзаны такъ, что и мыши не пройти. Армія Дугласа, стоявшая не вдалекѣ отъ Варшавы, не только не могла поспѣшить съ помощью, но должна была думать о своемъ спасеніи,--король Янъ Казиміръ, располагая огромными силами, могъ и ее прижать къ стѣнѣ.
   До прибытія большихъ пушекъ, поляки начали обстрѣливать крѣпость изъ малыхъ. Панъ Гродзицкій, со стороны Вислы, насыпая впереди себя земляныя прикрытія, какъ кротъ приблизился на шесть шаговъ ко рву и изрыгалъ неустанный огонь на беззащитный городъ. Великолѣпный дворецъ Казановскихъ былъ разрушенъ, что, впрочемъ, пи въ комъ не возбудило сожалѣнія, такъ какъ разрушалась собственность измѣнника Радзѣёвскаго. Почернѣвшія стѣны еле держались, на великолѣпныя террасы и сады падали день и ночь ядра, круша фонтаны и мраморныя статуи и спугивая павлиновъ, которые жалобнымъ крикомъ давали знать о своемъ несчастномъ положеніи.
   Панъ Гродзицкій, впрочемъ, съ такимъ же усердіемъ бомбардировалъ и колокольню бернардиновъ. Онъ рѣшилъ начать генеральный штурмъ именно съ этой стороны.
   Тѣмъ временемъ полковая прислуга начала просить, чтобъ ей было позволено ударить на городъ,-- ужь такъ имъ хотѣлось добраться до шведскихъ сокровищъ. Король отказалъ разъ, другой, но, въ концѣ-концовъ, несмотря на противодѣйствіе Гродзицкаго, согласился. Во главѣ осаждающихъ стояло нѣсколько важныхъ офицеровъ и въ томъ числѣ Кмицицъ. Панъ Андрей страдалъ отъ бездѣйствія и, кромѣ того, мучился неизвѣстностью: Гасслингъ до сихъ поръ лежалъ безъ памяти п, конечно, не могъ отвѣчать на вопросы.
   15 іюля собралось около шести тысячъ прислуги къ тому мѣсту, гдѣ подкопы и земляныя прикрытія больше всего подходили ко рву, и, когда стемнѣло, съ крикомъ бросились на штурмъ. Бдительные шведы встрѣтили ихъ убійственнымъ огнемъ изъ пушекъ и мушкетовъ; вдоль всей восточной стѣны загорѣлась кровопролитная битва. Поляки, подъ прикрытіемъ темноты, забросали ровъ фашинами и безпорядочною толпой добрались до самой стѣны. Кмицицъ, во главѣ двухъ тысячъ охотниковъ, бросился на земляной фортъ, который поляки называли "кротовою норой" и, несмотря на отчаянную защиту, овладѣли имъ сразу. Солдаты гарнизона были перебиты всѣ до одного. Панъ Андрей приказалъ повернуть часть пушекъ къ воротамъ, остальныя къ стѣнѣ, чтобъ защитить охотниковъ, которые усиливались на нее взобраться.
   Этихъ послѣднихъ встрѣтила полнѣйшая неудача. Напрасно они приставляли лѣстницы и карабкались кверху съ изумительною храбростью,-- шведы осыпали ихъ ружейными выстрѣлами, сваливали на нихъ заранѣе приготовленные камни и колоды, спихивали длинными копьями, противъ которыхъ шпаги и сабли ничего не могли подѣлать.
   Почти пятьсотъ охотниковъ легло подъ стѣнами; остальные, подъ неустаннымъ огнемъ, отступили черезъ ровъ къ польскимъ окопамъ.
   Штурмъ былъ отбитъ, но земляной фортъ, все-таки, остался въ рукахъ поляковъ. Тщетно шведы палили по немъ изъ самыхъ тяжелыхъ своихъ мортиръ,-- Кмицицъ отвѣчалъ имъ съ равною энергіей изъ добытыхъ имъ пушекъ. Только поутру, когда уже ободняло, пушки его были разбиты всѣ до одной. Виттенбергъ на разсвѣтѣ отправилъ отрядъ пѣхоты и объявилъ, чтобы тотъ и не думалъ возвращаться до тѣхъ поръ, пока фортъ не будетъ взятъ обратно. Но Гродзицкій, въ свою очередь, послалъ Кмицицу подкрѣпленіе, и панъ Андрей не только отбилъ атаку шведской пѣхоты, но и преслѣдовалъ ее вплоть до Краковскихъ воротъ.
   Панъ Гродзицкій, забывъ свои вчерашнія предостереженія, самъ отправился съ докладомъ къ королю.
   -- Государь!-- сказалъ онъ,-- вчера я былъ противъ атаки, но теперь вижу, что мы не даромъ потерпѣли такой уронъ. Пока фортъ былъ въ рукахъ шведовъ, мы ничего не могли сдѣлать, но теперь, разъ только придутъ осадныя орудія, мы тотчасъ же сдѣлаемъ проломъ въ стѣнѣ.
   -- Кто теперь въ этомъ фортѣ?--спросилъ обрадованный король.
   -- Панъ Бабиничъ.
   Король приказалъ подать себѣ коня, взялъ подзорную трубку и выѣхалъ въ поле. Земляной фортъ находился такъ близко отъ городской стѣны, что шведы могли обстрѣливать его не только изъ пушекъ, но и осыпать мушкетными выстрѣлами. Гранаты то и дѣло описывали кривыя дуги и падали сотнями на несчастное укрѣпленіе.
   -- Генералъ! ему нужно послать новую помощь!-- сказалъ Янъ Казиміръ.-- Обстрѣливать стѣны изо-всѣхъ пушекъ, чтобы отвлечь вниманіе шведовъ!
   Гродзицкій пришпорилъ коня и поскакалъ назадъ. Черезъ нѣсколько минутъ польскія пушки начали пальбу по всей линіи, а нѣсколько погодя, изъ окоповъ вышелъ отрядъ мазурской пѣхоты и бѣгомъ направился къ "кротовой норѣ".
   Король все стоялъ и смотрѣлъ.
   -- Надо дать Бабиничу отдохнуть!-- вдругъ сказалъ онъ.-- Кто изъ васъ, господа, теперь замѣнитъ его?
   -- Я!-- отозвался панъ Топоръ-Грилевскій, офицеръ легкаго кавалерійскаго отряда имени примаса.
   -- Поѣзжайте!-- сказалъ король.
   Панъ Грилевскій перекрестился, хлебнулъ изъ манерки и поскакалъ по направленію къ форту.
   Пушечная пальба немного ослабѣла, за то мушкеты не замолкали ни на одну минуту.!
   -- Я предпочелъ бы скорѣй потерять эту позицію,-- сказалъ Янъ Казиміръ,-- только бы Бабиничъ остался цѣлъ.
   -- Богъ сохранитъ его!-- отвѣчалъ ксёндзъ Цѣцпповскій.
   Прошло полчаса въ тягостномъ ожиданія. Вдругъ Тизенгаузъ, обладавшій отличнымъ зрѣніемъ, закричалъ:
   -- Грилевскій возвращается назадъ! Бабиничъ, вѣроятно, убитъ и фортъ шведы взяли обратно! За дымомъ ничего ш видно!
   Король закрылъ глаза руками и не говорилъ ни слова. Тѣмъ временемъ Грилевскій подскакалъ къ нему и проговорилъ, еле переводя духъ:
   -- Государь! панъ Бабиничъ говоритъ, что ему хорошо, что онъ не нуждается въ отдыхѣ и проситъ только прислать пищи Они со вчерашняго дня ничего не ѣли.
   -- Такъ онъ живъ?-- радостно воскликнулъ король.
   -- Онъ говоритъ, что ему хорошо,-- повторилъ Грилевскій
   -- Но вамъ, все-таки, нужно было остаться и замѣнить его. Стыдитесь! Испугались, вѣрно? Не нужно и браться за дѣло если оно выше вашихъ силъ!
   -- Государь!-- дрожащимъ голосомъ заговорилъ Грилевскій,-- всякій смертный, назвавшій меня трусомъ, своею кровью смылъ бы это оскорбленіе, по передъ вашимъ величествомъ я могу толь ко оправдываться. Я былъ въ самой кротовой порѣ, на что отважился бы не всякій, но Бабиничъ принялъ меня далеко и ласково. "Убирайтесь вы,-- говоритъ,-- къ чорту! Мнѣ дѣла такъ по горло, некогда заниматься болтовней! Намъ ѣсть хочется, а вамъ, вмѣсто ѣды, присылаютъ коменданта! Если вы добромъ не уйдете, я прикажу васъ выкинуть за окопы!" Что мы оставалось дѣлать, какъ не уйти?
   -- А удержится онъ тамъ?-- спросилъ король.
   -- Такой головорѣзъ? Да гдѣ онъ не удержится? Я забылъ сказать, что во слѣдъ мнѣ онъ закричалъ: "Я буду здѣсь держаться цѣлую недѣлю, только пришлите намъ ѣды!"
   -- Да можно ли тамъ сидѣть?
   -- Тамъ, государь, настоящій судный день! Гранаты падаютъ за гранатой, свищутъ, какъ черти надъ ухомъ, земля вся изрыта ямами, отъ дыма дышать невозможно! Нашихъ полегло много, но тѣ, что уцѣлѣли, лежатъ въ бороздахъ, вырытыхъ ядрами, и перекидываются шутками. При мнѣ еще пришло подкрѣпленіе и битва загорѣлась снова.
   -- Если намъ нельзя атаковать стѣны, пока не пробита брешь,-- сказалъ король,-- то мы сегодня же ударимъ на Краковское предмѣстье. Это будетъ самая лучшая диверсія.
   Янъ Казиміръ взялъ изъ рукъ ксёндза Цѣцишовскаго золотой крестъ, высоко поднялъ его и осѣнилъ далекій фортъ, окутанный дымомъ пушечныхъ выстрѣловъ:
   -- Боже Авраама, Исаака и Іакова! сжалься надъ Твоимъ народомъ и пошли помощь погибающимъ! Аминь! аминь! аминь!
   

Глава XIII.

   Штурмъ Краковскаго предмѣстья принесъ мало пользы, но, все-таки, отвлекъ вниманіе шведовъ отъ форта, занимаемаго Кмицицемъ, и далъ возможность его солдатамъ отдохнуть хоть нѣсколько часовъ. Король радовался, видя рвеніе и храбрость ополченцевъ, мало въ чемъ уступающихъ регулярному войску.
   Наконецъ, появились такъ долго жданные Янъ Замойскій и Чариецкій. Первый привелъ свою великолѣпную пѣхоту и пушки, превышающія своимъ калибромъ пушки шведовъ. Другой, оставивъ для наблюденія за шведами часть войска, съ остальными присоединился къ королю, чтобы принять участіе въ генеральномъ штурмѣ. Чарнецкій наравнѣ со всѣми раздѣлялъ убѣжденіе, что штурмъ этотъ будетъ послѣднимъ штурмомъ.
   Пушки пана Замойскаго заняли мѣсто на фортѣ, добытомъ Кмицицемъ, и сразу заставили замолчать шведскія мортиры. Тогда эту позицію занялъ самъ генералъ Гродзицкій, а Кмицицъ поѣхалъ къ своимъ татарамъ.
   Не успѣлъ онъ доѣхать до своей квартиры, какъ получилъ приказъ явиться въ Уяздово. Король передъ лицомъ всего штаба осыпалъ похвалами молодаго рыцаря; не щадили лестныхъ словъ ни самъ Чарнецкій, ни Сапѣга, ни Любомірскій, ни коронные гетманы, а панъ Андрей, довольный и радостный, стоялъ передъ блестящимъ сонмомъ въ своей порванной одеждѣ, съ лицомъ, закопченнымъ пороховымъ дымомъ.
   -- Вы и представить себѣ не можете, какъ высоко цѣнитъ васъ король,-- сказалъ Кмицицу панъ Михалъ, когда они возвращались домой.-- Вчера я былъ на военномъ совѣтѣ. Рѣчь шла о Литвѣ и о томъ, какъ тамъ свирѣпствуютъ Понтусъ. Сапѣга предложилъ послать туда двѣ хоругви и человѣка, который съумѣлъ бы сдѣлать то, что въ началѣ войны Чарнецкій сдѣлалъ въ Коронѣ, а король говоритъ: таковъ человѣкъ только одинъ, это -- Бабиничъ! Другіе безъ спора согласились.
   -- Я съ радостью поѣду въ Литву,-- сказалъ Кмицицъ,-- я самъ хотѣлъ просить объ этомъ его величество. Вотъ возьмемъ Варшаву... А что Гасслингъ?
   -- Поправляется, горячка прошла, только ѣсть просить каждую минуту. Вы еще успѣете повидаться съ нимъ, а пока ловитесь спать.
   Панъ Андрей послушался совѣта -- завалился спать и проснулся только вечеромъ. Въ его палаткѣ сидѣли Заглоба и Володіёвскій.
   -- Знаете, -- сказалъ панъ Михалъ, какъ только Кмицицъ раскрылъ глаза,-- отданъ приказъ занимать позиціи на завтрашній день.
   -- Слышите, какъ грохочетъ пушки?-- сказалъ Заглоба.-- Уфъ, жарко! Плохой день выбранъ для штурма... Матерь Божія!... Несмотря на жару, завтра многіе охладѣютъ, но не тѣ, что поручаютъ себя Твоему покровительству... А пушки все грохочатъ... Поневолѣ страшно сдѣлается.
   Въ это время въ дверяхъ палатки показался ординарецъ короля.
   -- Здѣсь панъ Заглоба?-- спросилъ онъ.
   -- Я!
   -- По приказу его величества вы завтра должны будете состоять при его особѣ.
   -- А, хотятъ удержать меня,-- знаютъ, что старикъ бросится первымъ, какъ только услышитъ голосъ трубы! Мнѣ не хотѣлось бы отплатить неблагодарностью королю, но выдержу ли я -- не знаю. Старый Заглоба если разъ воодушевится, то забываетъ все на свѣтѣ... Такова ужь моя натура... Слышите, вонъ уже и сборъ трубятъ... Много будетъ завтра заботы Святому Петру!...
   

Глава XIV.

   1 іюля между Повонзками и мѣстомъ, впослѣдствіи названнымъ Моримонтомъ, была отслужена, въ присутствіи войска, большая обѣдня; а послѣ обѣдни всѣ вожди разошлись по свопъ нѣстамъ. Панъ Сапѣга сталъ противъ костела Св. Духа, находящагося въ недалекомъ разстояніи отъ крѣпостной стѣны и занятаго сильнымъ шведскимъ отрядомъ. Панъ Чарнецкій долженъ былъ атаковать Гданскій домъ, а Петръ Опалиньскій, воевода подлясскій, Краковское предмѣстье. Войска было больше, чѣмъ нужно для осады; всѣ пригородныя деревушки, всѣ поля были залиты моремъ солдатъ, а дальше виднѣлись тысячи бѣлыхъ палатокъ.
   Войска стояли съ оружіемъ въ рукахъ, готовыя каждую минуту броситься къ проломамъ, образованнымъ въ стѣнахъ тяжелыми пушками Замойскаго. Пушки эти не замолкали ни на минуту, самый же штурмъ замедлился вслѣдствіе ожиданія послѣдняго отвѣта Виттенберга на письмо великаго канцлера Корыциньскаго. Но около полудня офицеръ, посланный съ письмомъ, возвратился,-- Виттембергъ не соглашался сдаться,-- и штурмъ начался.
   Коронныя войска, королевскіе полки, пѣшіе отряды пана Замойскаго, литвины и ополченцы ринулись къ стѣнамъ какъ разъяренная морская волна. Стѣны сразу опоясались лентою бѣлаго дыма и изрыгнули цѣлый потокъ огня и желѣза.
   Ядра, гранаты и пули страшно опустошали ряды солдатъ, вырывали въ нихъ глубокія борозды, но поляки бѣжали впередъ и карабкались на стѣны, не обращая вниманія на опасность. Облака пороховаго дыма закрыли солнце.
   Гетманы повели атаку на Новомейскія ворота, Чарнецкій -- на Гданскій домъ, панъ Сапѣга -- на костёлъ Св. Духа, а мазуры и великополяне -- со стороны Краковскаго предмѣстья и Вислы.
   На долю этихъ послѣднихъ пришлась самая тяжелая работа; всѣ дома и дворцы вдоль Краковскаго предмѣстья были обращены шведами въ крѣпости. Но въ этотъ день мазуры воодушевились такъ, что противъ нихъ ничто не могло устоять. Они брали домъ за дономъ, дворецъ за дворцомъ, бились въ окнахъ, въ дверяхъ, на лѣстницахъ. Послѣ кровавой битвы поляки взяли часовню царя Шуйскаго и великолѣпный дворецъ Конецпольскаго и перебили шведовъ всѣхъ до одного, куда бы они ни спрятались,-- въ конюшняхъ, въ садахъ, въ сараяхъ. Около дворца Казановскихь шведская пѣхота расположилась въ каре и, защищаемая выстрѣлами со стѣнъ дворца и бернардинскаго костёла, встрѣтила нападающихъ убійственнымъ огнемъ.
   Но шляхта съ криками: "мазуры, впередъ!" -- бросилась въ середину четвероугольника; за ними слѣдовала полевая пѣхота и челядь, вооруженная шестами, мотыками и топорами. Враги смѣшались другъ съ другомъ въ одну громадную кучу, которая тѣснилась на пространствѣ между дворцомъ Казановскихъ, домами Радзѣёвскаго и Краковскими воротами. Но со стороны Краковскаго предмѣстья одинъ за другимъ подоспѣвали новые полки; шведская пѣхота вся полегла на мѣстѣ и вотъ тогда-то начался славный штурмъ дворца Казановскихъ и бернардинскаго костёла,-- штурмъ, который въ значительной степени повліялъ на исходъ всей битвы.
   Панъ Заглоба вчера жестоко ошибался. Король призвалъ его не для того, чтобъ оставить при своей особѣ, а, наоборотъ, поручилъ ему, какъ опытному и славному воину, команду надъ челядью, которая по своей охотѣ, вмѣстѣ съ коронными войсками и ополченцами, должна была идти въ атаку со стороны Краковскаго предмѣстья. Панъ Заглоба рѣшилъ идти стороною и довольствоваться занятіемъ уже раньше добытыхъ замковъ, но когда съ первыхъ шаговъ все смѣшалось,-- и его подхватилъ потокъ людей. Панъ Заглоба не любилъ рисковать своею жизнью, но другаго выбора ему не оставалось,-- приходилось идти поневолѣ.
   Такимъ образомъ онъ очутился подъ воротами дворца Казановскихъ, вѣрнѣе сказать, въ самомъ аду,-- посреди страшной свалки, огня, града пуль, дыма, стоновъ и криковъ. Тысячи топоровъ, обуховъ и шестовъ ударяли въ ворота, тысячи сильныхъ плечъ бѣшено налегали на нихъ; одни падали, словно пораженные громомъ, другіе перескакивали черезъ ихъ трупы и добирались до середины, какъ будто нарочно ища встрѣчи со смертью. Никто никогда не видалъ такой упорной защиты, за то никто не запомнитъ и такого отчаяннаго нападенія. Съ верхнихъ этажей сыпались пули, лились потоки смолы, но люди, стоящіе подъ огнемъ, не могли отступить, даже еслибъ и хотѣли этого. Атака велась на всѣ окна; къ верхнимъ этажамъ приставлялись лѣстницы, крѣпкія рѣшетки разлетались, какъ стекло, подъ ударами тяжелыхъ молотовъ. А, между тѣмъ, изъ-за этихъ рѣшетокъ, изъ оконъ, изъ отверстій, пробитыхъ въ стѣнахъ, торчали дула мушкетовъ, не перестававшихъ дымиться. Наконецъ, дымъ и пыль сгустились въ такое облако, что штурмующіе едва могли распознать другъ друга. Впрочемъ, это нисколько не помѣшало битвѣ; поляки, заслышавъ шумъ, доходящій изъ костёла бернардиновъ, поняли, что битва началась и тамъ, и напирали еще съ большимъ ожесточеніемъ.
   Вдругъ раздался громовый крикъ пана Заглобы:
   -- Жестянку съ порохомъ подъ ворота!
   Въ одно мгновеніе въ самомъ низу воротъ была выдолблена щель; панъ Заглоба вложилъ въ нее жестянку, зажегъ сѣрную нитку и скомандовалъ:
   -- Отходить къ стѣнамъ!
   Поляки разсыпались по сторонамъ и затаили дыханіе.
   Раздался страшный взрывъ. Панъ Заглоба поспѣшно возвратился на свое мѣсто: взрывъ, правда, не разнесъ ворота въ мелкія щепки, за то вырвалъ правую половину и образовалъ проходъ, въ который безъ труда могъ бы войти довольно плотный человѣкъ.
   Въ отверстіе хлынула цѣлая рѣка солдатъ,-- дворецъ былъ уже во власти поляковъ. Началась страшная рѣзня внутри дома. Приходилось брать съ бою комнату за комнатой, корридоръ за корридоромъ, этажъ за этажомъ. Стѣны были уже такъ расшатаны, что въ нѣсколькихъ комнатахъ потолки, не выдержавъ собственной тяжести, рухнули и похоронили подъ собой поляковъ и шведовъ. Но мазуры шли, какъ пожаръ, не оставляя безъ осмотра ни одного угла. Въ иныхъ корридорахъ человѣческіе трупы такъ завалили дорогу, что шведы понадѣлали себѣ изъ нихъ нѣчто вродѣ баррикадъ. Кровь ручьемъ стекала по мраморнымъ лѣстницамъ. Кучки шведовъ защищались танъ и здѣсь, отбивая одеревенѣвшими руками удары нападающихъ; тѣснимые со всѣхъ сторонъ, они умирали въ молчаніи, не прося о пощадѣ, не издавая стона. Каменныя изваяніи божествъ и героевъ древности, забрызганныя кровью, смотрѣли на все равнодушно своими мертвыми глазами.
   Рохъ Ковальскій свирѣпствовалъ наверху, а панъ Заглоба, очистивъ террасы отъ послѣднихъ шведовъ, спустился въ тѣ чудные сады, которые нѣкогда извѣстны были во всей Европѣ. Деревья тутъ были уже вырублены, цѣнные кустарники измяты польскими пулями, фонтаны разбиты,-- повсюду виднѣлось разрушеніе. Солдаты разбѣжались по комнатамъ дворца въ поискахъ за добычей, а панъ Заглоба направился въ тѣнистое мѣсто отдохнуть хотя на нѣсколько минутъ. Вдругъ вниманіе его было привлечено огромною клѣткой или, вѣрнѣе сказать, какими-то странными существами, сердито смотрящими на него сквозь желѣзную рѣшетку.
   Клѣтка была вдѣлана въ стѣну такъ, что пули, падавшія извнѣ, не могли причинить ей вреда. Дверь была открыта настежь, но исхудалые и отвратительные обитатели клѣтки и не думали воспользоваться этимъ обстоятельствомъ. Перепуганные шумомъ и видомъ рѣзни, они спрятались въ солому и жалобно ворчали отъ страха.
   -- Обезьяны или черти?-- сказалъ панъ Заглоба.
   Онъ почувствовалъ приливъ гнѣва, храбро вскочилъ съ мѣста и съ обнаженною саблей ворвался въ клѣтку.
   Первые удары его меча произвели неожиданный эффектъ. Обезьяны, которыхъ шведскіе солдаты всячески ласкали и баловали, совсѣмъ растерялись, и такъ какъ панъ Заглоба загородилъ имъ выходъ, начали выкидывать неимовѣрные прыжки, цѣпляясь за стѣну, крича и скрежеща зубами. Наконецъ, одна поскользнулась, упала на спину пана Заглобы и ухватила его за голову, другая прицѣпилась къ правой рукѣ, третья обхватила спереди за шею. Полузадушениый, измученный, напрасно панъ Заглоба метался по клѣткѣ и разилъ наудачу направо и налѣво. Наконецъ, чувствуя, что силы оставляютъ его, онъ не выдержалъ и закричалъ отчаяннымъ голосомъ:
   -- Господа! помогите!
   Нѣсколько офицеровъ, не понимая, въ чемъ дѣло, сбѣжались на крикъ пана Заглобы, но, не доходя нѣсколькихъ шаговъ до клѣтки, остановились, какъ вкопанные, переглянулись между собой и разразились громкимъ хохотомъ. Прибѣжало нѣсколько солдатъ, и тоже расхохотались. Всѣ шатались, какъ пьяные, и чѣмъ отчаяннѣй боролся панъ Заглоба, тѣмъ болѣе смѣхъ усиливался. Къ счастью, сверху сбѣжалъ Рохъ Ковальскій и освободилъ дядю изъ объятій обезьянъ.
   -- Мерзавцы!--крикнулъ запыхавшійся папъ Заглоба,--чтобъ васъ не миновала шведская пуля! Смѣетесь при видѣ добраго католика, осаждаемаго африканскими чудовищами? Еслибъ не я, вы до сихъ поръ бились бы своими головами въ ворота... Охъ, чтобъ вамъ провалиться! Вы и обезьянъ-то этихъ не стоите!
   -- Simiarum destructor!-- воскликнулъ одинъ офицеръ.
   -- Victor!-- прибавилъ другой.
   -- Гдѣ тамъ victor,-- victus!
   Рохъ снова пришелъ на помощь дядѣ и своею желѣзною рукой растолкалъ насмѣшниковъ въ разныя стороны. Время для ссоры было выбрано самое неудачное. Со стороны бернардянскаго костёла доносились отголоски неустанныхъ выстрѣловъ. Очевидно, штурмъ былъ во всемъ разгарѣ и шведы вовсе не думали поддаваться.
   -- На помощь! къ костёлу!-- крикнулъ панъ Заглоба.
   Онъ взбѣжалъ наверхъ, откуда можно было видѣть костёлъ. На паперти толпы осаждающихъ падали цѣлыми сотнями подъ градомъ пуль, сыпавшихся со стороны Краковскихъ воротъ.
   -- Пушки къ окнамъ!-- распорядился Заглоба.
   Спустя полчаса, изъ оконъ дворца Казановскихъ выглядывало нѣсколько орудій разнаго калибра.
   -- Рохъ!-- въ величайшемъ волненіи произнесъ панъ Заглоба,-- я долженъ сдѣлать что-нибудь необычайное, иначе моя слава пропала! Благодаря этимъ обезьянамъ,-- чортъ бы ихъ побралъ!-- все войско подниметъ меня на смѣхъ, мнѣ глаза показать нельзя никуда будетъ, и хоть я за словомъ въ карманъ не полѣзу, но это всѣхъ не отобьешься. Я долженъ смыть съ себя этотъ позоръ, иначе меня по всей республикѣ разславятъ за обезьяннаго короля!
   -- Вы должны смыть съ себя этотъ позоръ!-- громовымъ голосомъ повторилъ Рохъ.
   -- И такъ, первое: я взялъ дворецъ Казановскихъ. Пусть кто-нибудь скажетъ противное!
   -- Пусть кто-нибудь скажетъ противное!-- повторилъ Рохъ.
   -- Второе: я возьму этотъ костёлъ, какъ Богъ святъ!-- закончилъ Заглоба и скомандовалъ людямъ, стоящимъ у пушекъ:
   -- Огня!
   Шведы, отчаянно защищавшіеся въ костёлѣ, пришли въ отчаяніе при первомъ залпѣ. Въ домѣ Божіемъ поднялась страшная пыль и тяжелымъ облакомъ повисла надъ утомленными людьми. Одинъ не узнавалъ другаго, не хватало воздуха для дыханія. Перепуганные солдаты отбѣгаютъ отъ воротъ, оконъ, амбразуръ, тревога смѣняется паникой. Пронзительные голоса зачинаютъ кричать: "Задыхаемся! Воздуха! воды!"... Вдругъ раздается дикій вопль:
   -- Бѣлое знамя! бѣлое знамя!
   Командиръ отряда, Эрскинъ, хватаетъ бѣлое знамя, чтобъ выставить его въ окно, но въ это время ворота уступаютъ назору, въ костёлъ врывается лавина осаждающихъ и начинается страшная рѣзня. Въ костёлѣ наступаетъ тишина, слышно только тяжелое дыханіе борющихся, стукъ желѣза о желѣзо, да отъ времени до времени какой-нибудь нечеловѣческій голосъ крикнетъ: "пардонъ!" Послѣ часовой свалки на колокольнѣ начинаетъ звонить большой колоколъ, и звонитъ, звонитъ,-- мазурамъ на побѣду, шведамъ за упокой.
   Дворецъ Казановскихъ, монастырь и колокольня взяты. Среди толпы забрызганныхъ кровью воиновъ показывается на конѣ самъ Петръ Опалиньскій, воевода подлясскій.
   -- Кто подалъ намъ помощь изъ дворца?-- кричитъ онъ, желая пересилить царствующій вокругъ шумъ.
   -- Тотъ, который взялъ дворецъ!-- отвѣчаетъ рыцарь, вдругъ выросшій передъ воеводой,-- я!
   -- Ваше имя?
   -- Заглоба.
   -- Виватъ Заглоба!-- раздается тысячеголосный крикъ.
   Но страшный Заглоба показываетъ концомъ окровавленной сабли на ворота и кричитъ:
   -- Этого мало! туда, къ воротамъ! пушки направить на стѣны и на ворота, а вы впередъ! за мной!
   Разъяренная толпа бросается по направленію къ воротамъ, вдругъ,-- о чудо!-- шведскій огонь начинаетъ ослабѣвать.
   Въ это время съ верхушки колокольни раздается чей-то голосъ:
   -- Панъ Чарнецкій въ городѣ! Видны наши знамена!
   Шведскій огонь почти совсѣмъ стихаетъ.
   -- Стой! Стой!-- командуетъ воевода.
   Но толпа не слушаетъ его и бѣжитъ впередъ. Въ это время на Краковскихъ воротахъ показывается бѣлое знамя.
   Дѣйствительно, Чарнецкій, взявши Гданскій домъ, какъ ураганъ ворвался въ предѣлы крѣпости; а когда дворецъ Данилловича также достался въ руки поляковъ, когда на костёлѣ Св. Духа тоже показались литовскія знамена, Виттенбергъ увидалъ, что дальнѣйшее сопротивленіе безполезно. Правда, шведы могли еще защищаться въ высокихъ домахъ Стараго и Новаго Города, но дѣло должно неминуемо кончиться, конечно, гибелью шведовъ, безъ всякой надежды на побѣду.
   На стѣнахъ появились парламентеры и начали махать бѣлыми знаменами. Польскіе начальники прекратили штурмъ, а спустя четверть часа, генералъ Лёвенгауптъ, въ сопровожденіи нѣсколькихъ полковниковъ, выѣхалъ въ Новомейскія ворота для переговоровъ съ королемъ.
   Городъ былъ уже въ рукахъ Яна Казиміра, но добрый государь хотѣлъ остановить пролитіе христіанской крови и потому согласился на условія, представленныя Виттсмбергомъ. Городъ долженъ быть сданъ полякамъ со всею находящеюся въ немъ добычей. Гарнизонъ имѣетъ право выйти съ оружіемъ въ рукахъ, забравши всѣхъ своихъ раненыхъ; полякамъ, служащимъ на сторонѣ шведовъ, дается амнистія. Исключеніе составлялъ только одинъ Богуславъ Радзивиллъ, на что Виттенбергъ очень легко согласился.
   Условія мира были тотчасъ же подписаны. Всѣ колокола зазвонили, объявляя городу, что столица вновь переходитъ въ руки законнаго государя. Король выѣхалъ смотрѣть на выходъ шведскаго гарнизона, окруженный великолѣпною свитой. Почти всѣ войска собрались около своего монарха, всѣмъ хотѣлось видѣть тѣхъ шведовъ, съ которыми пришлось вести такую страшную, такую кровопролитную борьбу. При всѣхъ воротахъ, съ момента подписанія договора, стояли польскіе коммиссары, чтобы препятствовать шведамъ вывозить награбленную добычу.
   Прежде всего показалась конница, за ней полевая артиллерія съ легкими пушками (тяжелыя переходили въ руки поляковъ). Солдаты шли около орудій съ зажженными фитилями и гордо смотрѣли въ глаза польскимъ рыцарямъ, какъ будто хотѣли сказать: "скоро еще встрѣтимся!" Потомъ показались телѣги съ ранеными офицерами. Въ первой лежалъ канцлеръ Бенедиктъ Оксенштернъ, которому король приказалъ отдать воинскую честь.
   Наконецъ, показался отрядъ великолѣпныхъ рейтеровъ, закованныхъ въ сталь съ головы до ногъ, съ голубымъ знаменемъ, на которомъ былъ вышитъ золотой левъ. Рейтеры эти окружали главный штабъ.
   -- Виттенбергъ ѣдетъ! Виттембергъ!-- прошелъ шепотъ по всему войску.
   Дѣйствительно, то ѣхалъ самъ Виттембергъ въ сопровожденіи Врангеля, Горна, Эрскина, Лбвенгаупта и Форгеля. Глаза всѣхъ польскихъ рыцарей устремились на Виттемберга. Но наружность его вовсе не гармонировала со славою великаго воина, какимъ онъ былъ на. самомъ дѣлѣ. То былъ худощавый человѣкъ, съ болѣзненнымъ лицомъ, съ рѣдкими усами, за чесанными кверху, съ длиннымъ ястребинымъ носомъ. Одѣтый въ черную бархатную одежду, съ черною шляпой на головѣ, онъ скорѣй походилъ на ученаго астролога или медика, и только золотая цѣпь на шеѣ, да брилліантовая звѣзда на груди показывали его высокое званіе.
   Онъ безпокойнымъ взглядомъ окидывалъ свиту короля, неисчислимые ряды солдатъ и ополченцевъ, и слабая ироническая улыбка пробѣгала по его блѣднымъ губамъ.
   При видѣ Виттемберга, глухой ропотъ въ польской арміи все усиливался, какъ шумъ моря передъ бурей. Отголоски, мѣшаясь одни съ другими, расходились все шире. Можно было сказать, что буря приближается и вскорѣ разразится со всею силой.
   Сановники перепугались и безпокойно поглядывали на короля .
   -- Что это значитъ?-- спросилъ Янъ Казиміръ.
   Ропотъ въ это время перешелъ въ гнѣвный оглушительный крикъ. Полки ополченія внезапно двинулись и вдругъ на солнцѣ блеснуло нѣсколько тысячъ сабель.
   -- Что это значитъ?-- вторично спросилъ король.
   Панъ Володіёвскій, стоявшій около Сапѣги, тотчасъ же догадался:
   -- Это панъ Заглоба!
   Онъ не ошибся. Какъ только условія мира дошли до свѣдѣнія пана Заглобы, старый шляхтичъ пришелъ въ такой гнѣвъ, что на время лишился возможности говорить. Придя въ себя, онъ бросился къ ополченцамъ и началъ волновать ихъ. Его слушали охотно, всѣ были убѣждены, что за такое мужество, за такое количество крови, пролитой подъ стѣнами Варшавы, они имѣли право отомстить непріятелю. Папа Заглобу окружила толпа безпорядочной, буйной шляхты, а онъ полными пригоршнями бросалъ раскаленные уголья на порохъ и еще больше раздувалъ и безъ того готовый вспыхнуть пожаръ.
   -- Панове!--кричалъ онъ.--Вотъ эти старыя руки пятьдесятъ лѣтъ служатъ отечеству, пятьдесятъ лѣтъ проливаютъ непріятельскую кровь, -- и вотъ еще такъ недавно взяли дворецъ Казановскнхъ и Бернардинскій монастырь. А когда шведы сдались па капитуляцію? Когда мы направили свои пушки на Старый Городъ. Тогда нашей крови не жалѣли, а смилостивились только надъ однимъ непріятелемъ. Мы, братья, оставляемъ наши имущества безъ призора, челядь -- безъ господина, женъ -- безъ мужей, дѣтей -- безъ отца (о, мои дѣти! застану ли я васъ въ живыхъ?) и съ открытою грудью идемъ противъ пушечныхъ выстрѣловъ, и какая же отрада ждетъ насъ? Виттенбергъ уходитъ на волю, а наши отдаютъ ему честь оружіемъ. Уходитъ нашъ злодѣй, врагъ святой вѣры и Пречистой Дѣвы, губитель нашихъ женъ и дѣтей (о, мои дѣти!..). Горе тебѣ, отчизна, позоръ тебѣ, шляхта, новое поношеніе тебѣ, наша поруганная вѣра, горе тебѣ, Ченстохово! ибо Впттембергъ уходитъ свободно и скоро возвратится вновь проливать пашу кровь и слезы, добивать, кого еще не добилъ, жечь, что еще не спалилъ, позорить, что еще не опозорено имъ! Плачьте Корона и Литва, плачьте всѣ сословія, какъ плачу я, старый солдатъ, который, стоя одною ногой въ гробу, долженъ смотрѣть на вашу погибель. Горе тебѣ, Иліонъ, городъ Пріама! Горе, горе, горе!
   Такъ вопіялъ панъ Заглоба, стуча кулаками въ грудь и раздирая свои одежды. Всѣ, слушавшіе его, воспламенились до такой степени, что готовы были тотчасъ же возмутиться, но панъ Заглоба самъ удерживалъ взрывъ. Лучше подождать, пока Виттембергъ выѣдетъ изъ воротъ и покажется ополченію, тогда и можно начать дѣйствія; тогда его разнесутъ на сабляхъ, прежде чѣмъ кто-нибудь пойметъ, въ чемъ дѣло.
   Его разсчетъ оказался совершенно справедливымъ. При видѣ исконнаго врага Польши, неугомонная шляхта пришла въ совершенное неистовство. Сорокъ тысячъ сабель, какъ по командѣ, блеснуло на солнцѣ, сорокъ тысячъ глотокъ заревѣло: "Смерть Виттембергу! Давайте его сюда!" Къ толпамъ шляхтичей присоединилась челядь и менѣе дисциплинированные коронные полки и цѣлою тучей двинулись на шведскій штабъ.
   Король и его свита совершенно растерялись. Что дѣлать? Нужно спасти шведовъ, охранить ихъ... стыдно не сдержать даннаго слова. Разъяренная толпа протискивается между полками, тѣснитъ ихъ, полки мѣшаются, не въ состояніи удержаться на мѣстѣ. Вокругъ видны только сабли, сабли и сабли, а подъ ними раскраснѣвшіяся лица и гнѣвные глаза. Шумъ и дикіе крики усиливаются съ каждою минутой; во главѣ возставшихъ -- челядь и всякое войсковое отребье, болѣе похожее на звѣрей, чѣмъ на людей.
   И Виттембергъ понялъ, что творится вокругъ него. Лицо его поблѣднѣло еще болѣе, на лбу выступили крупныя капли холоднаго пота, и тотъ фельдмаршалъ, который еще такъ недавно угрожалъ всему свѣту, старый солдатъ, побывавшій Богъ вѣсть во сколькихъ битвахъ, теперь чуть не до потери сознанія перепугался при видѣ разъяренной толпы. Страшная толпа подвигалась все ближе и ближе; еще минута -- и она разорветъ всѣхъ несчастныхъ шведскихъ генераловъ въ клочки.
   Шведы обнажили шпаги, чтобы умереть съ оружіемъ въ рукахъ, какъ прилично рыцарямъ; старый фельдмаршалъ окончательно потерялъ силы и закрылъ глаза.
   Въ это время на помощь шведскому штабу подоспѣлъ Володіёвскій. Его хоругвь, идущая клиномъ на рысяхъ, прорѣзала себѣ дорогу въ толпѣ, какъ корабль, плывущій на всѣхъ парусахъ, прорѣзываетъ пѣнящіяся волны. Крикъ челяди перемѣшался съ крикомъ ляуданцевъ, но всадники прежде нихъ окружили шведскій штабъ стѣною сабель и панцырей.
   -- Къ королю!-- крикнулъ маленькій рыцарь.
   Они двинулись. Толпа окружала ихъ со всѣхъ сторонъ, загораживая дорогу, но ляуданцы, не взирая ни на какія препятствія, подвигались впередъ.
   На встрѣчу Володіёвскому устремился Войнилловичъ, за нимъ Вильчковскій съ королевскимъ полкомъ, князь Полубиньскій и соединенными усиліями довели благополучно до короля шведскій штабъ. Безпорядокъ, несмотря на это, все усиливался. По временамъ казалось, что обезумѣвшая толпа, забывъ величіе короля, захочетъ вырвать изъ его рукъ непріятельскихъ вождей. Впттембергъ пришелъ въ себя и, забывъ свое положеніе и свой санъ, выскочилъ изъ телѣги и бросился къ королевскимъ ногамъ.
   -- Спасите, государь, спасите!-- кричалъ онъ, хватаясь за стремена Яна Казиміра.-- Вы дали свое королевское слово, подписали договоръ! Смилуйтесь надъ нами! Пощадите мою жизнь!
   Король съ отвращеніемъ направилъ глаза въ другую сторону и сказалъ:
   -- Успокойтесь, фельдмаршалъ, прошу васъ!
   Виттембергъ вздохнулъ свободнѣе.
   -- Государь!-- воскликнулъ онъ,-- мы вѣримъ вамъ, какъ Богу.
   -- Припомните, сколько вы сами нарушили договоровъ и капитуляцій,-- обратился къ нему старикъ коронный гетманъ Потоцкій. -- Сражавшійся мечомъ отъ меча да погибнетъ... Кто вырѣзалъ полкъ Вольфа?
   -- Это не я, это Миллеръ!--торопливо отвѣтилъ Виттембергъ.
   Гетманъ бросилъ на него презрительный взглядъ и обратился къ королю:
   -- Государь, я не настаиваю, чтобъ и вы нарушили ваше слово,-- пусть вѣроломство останется на ихъ сторонѣ.
   -- Что же намъ дѣлать?-- спросилъ король.
   -- Если мы его отошлемъ въ Пруссію, то за нимъ пойдутъ пятьдесятъ тысячъ шляхты и разорвутъ его въ клочки, прежде чѣмъ онъ дойдетъ до Пултуска... Нужно дать ему нѣсколько полковъ короннаго войска, а этого мы сдѣлать не можемъ... Слышите, какъ кричатъ?... Нужно, прежде всего, спрятать его, а куда спрятать?... Здѣсь мы его держать не можемъ,--здѣсь, чортъ возьми, того и гляди, вспыхнетъ междуусобная война.
   -- Да отдайте его мнѣ,-- сказалъ панъ Замойскій,-- пусть посидитъ въ Замостьѣ, пока не водворится спокойствіе. Пусть-ка шляхта попробуетъ взять его!
   -- Другаго средства нѣтъ!-- сказалъ канцлеръ Корыциньскій.
   -- И я не вижу,--подтвердилъ король.--Возьмите его, панъ чашникъ.
   Но Виттембергъ, убѣдившійся, что жизни его ничего не угрожаетъ, счелъ за нужное протестовать.
   -- Мы не на то разсчитывали!-- сказалъ онъ.
   -- Мы васъ не держимъ, добрый путь!-- сказалъ панъ Потоцкій и указалъ рукою впередъ.
   Виттембергъ замолкъ.
   Канцлеръ разослалъ нѣсколькихъ офицеровъ объявить шляхтѣ, что Виттембергъ будетъ заключенъ въ Замостье. Волненіе хотя не улеглось сразу, но замѣтно успокоилось. Наконецъ, наступилъ вечеръ и всеобщее вниманіе обратилось въ другую сторону. Войска начали входить въ городъ и, при видѣ отбитой столицы, забывали мало-по-малу объ эпизодѣ съ Виттенбергомъ.
   Радость короля смущала мысль, что ему не пришлось исполнить всѣхъ условій договора. Чарнецкій былъ гнѣвенъ, какъ грозовая туча.
   -- Съ такимъ войскомъ нельзя разсчитывать на слѣдующій день,-- сказалъ онъ королю.--По временамъ они дерутся, какъ львы, по временамъ бѣгутъ отъ перваго выстрѣла, какъ трусы; все зависитъ отъ прихоти, а случись что-нибудь, и бунтъ готовъ!... Какъ хотите, государь, а зачинщикъ сегодняшнихъ безпорядковъ долженъ быть казненъ, несмотря на всѣ его заслуги!
   Былъ отданъ строгій приказъ отыскать пана Заглобу, но панъ Заглоба какъ въ воду канулъ. Искали его и въ городѣ, и въ палаткахъ, и въ обозѣ, даже среди татаръ,-- все напрасно. Тизенгаузъ послѣ разсказывалъ, что добрый король отъ всей души желалъ, чтобы поиски не увѣнчались успѣхомъ, и даже служилъ за это молебны.
   Спустя недѣлю, за какимъ-то обѣдомъ, Янъ Казиміръ, посреди веселаго разговора, сказалъ:
   -- Прикажите разгласить повсюду, чтобы панъ Заглоба дольше не прятался. Мы соскучились по его остротамъ.
   Когда каштелянъ кіевскій началъ что-то говорить противъ этого, король перебилъ его:
   -- Кто въ республикѣ вздумалъ бы судить по справедливости, а не по милосердію, тотъ долженъ былъ бы носить въ груди топоръ, а не сердце. Здѣсь люди чаще впадаютъ въ грѣхъ, чѣмъ гдѣ-либо, за то и раскаяніе нигдѣ не наступаетъ раньше!
   Добрый король, говоря это, имѣлъ въ виду не столько Заглобу, сколько Бабинича. Молодой рыцарь вчера припалъ къ королевскимъ ногамъ съ просьбой, чтобъ ему позволено было ѣхать въ Литву. Онъ хотѣлъ поднять тамъ войну и такъ же бить шведовъ, какъ нѣкогда билъ Хованскаго. Король и такъ имѣлъ намѣреніе послать туда опытнаго въ партизанской войнѣ офицера и поэтому тотчасъ же далъ позволеніе Кмицицу, благословилъ его и шепнулъ на ухо что-то такое, отъ чего рыцарь снова палъ къ его ногамъ.
   Панъ Андрей, не тратя времени, двинулся на востокъ. Субагази бей, послѣ щедраго подарка, позволилъ ему взять съ собою пятьсотъ добруджскихъ ордынцевъ, такъ что за Кмицицомъ шло полторы тысячи добрыхъ воиновъ, съ которыми можно было кое-что сдѣлать. Передъ его воображеніемъ рисовались картины новыхъ битвъ и новой славы; онъ слышалъ, какъ вся Литва съ восторгомъ и удивленіемъ повторяетъ его имя... Когда-нибудь это дойдетъ и до ыі слуха... и душа его наполнялась радостью.
   Кромѣ того, онъ имѣлъ возможность первый повсюду, куда пріѣдетъ, разглашать вѣсть о томъ, что шведы побиты и Варшава взята. Варшава взята! Гдѣ только послышатся звуки его копытъ, тамъ народъ встрѣчаетъ его со слезами и умиленіемъ, тамъ звонятъ въ колокола и поютъ "Te Deum laudamus!" Ѣдетъ онъ лѣсомъ -- темныя сосны, полями ѣдетъ -- золотистые хлѣба, колеблемые вѣтромъ, кажется, повторяютъ одну и ту же радостную вѣсть:
   -- Шведъ побитъ! Варшава взята! Варшава взята!
   

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ.

Глава I.

   Кетлингъ, несмотря на свою близость къ особѣ князя Богуслава, не все видѣлъ, что дѣлалось въ Таврогахъ, и не могъ передать этого Кмицицу въ надлежащей послѣдовательности; къ тому же, бѣдный шотландецъ самъ былъ влюбленъ въ панну Биллевичъ.
   У Богуслава былъ другой повѣренный, панъ Саковичъ, староста ошмянскій, и этотъ послѣдній только одинъ зналъ, какъ далеко зашелъ князь въ своемъ увлеченіи прекрасною плѣнницей.
   Любовь эта ""ыла просто дикою, палящею страстью (къ другому чувству душа Богуслава и не была способна), но такою сильною, что этотъ, столь опытный въ любовныхъ дѣлахъ, вельМожа потерялъ голову. Не разъ, оставшись наединѣ со старостой ошмянскимъ, Богуславъ схватывалъ себя за волосы и Кричалъ:
   -- Саковичъ, я схожу съ ума!
   Саковичъ отвѣчалъ неизмѣнно однимъ и тѣмъ же:
   -- Кто хочетъ вытащить медъ изъ улья, тотъ долженъ сначала выкурить пчелъ. Развѣ у медика вашего сіятельства Мало усыпляющихъ средствъ? Сегодня стоитъ сказать только слово, и завтра все будетъ кончено.
   Но князь по разнымъ соображеніямъ не хотѣлъ прибѣгать къ этому средству. Нѣсколько дней тому назадъ, во снѣ, передъ нимъ предсталъ старый полковникъ Биллевичъ, дѣдъ Александы, и вплоть до первыхъ пѣтуховъ не спускалъ съ него грознаго взгляда. Богуславъ, не страшившійся ничего въ свѣтѣ, боялся какъ огня всего сверхъестественнаго и приходилъ въ какъ при мысли, что видѣніе появится еще разъ, если онъ послѣдуетъ совѣту Саковича. Самъ староста ошмянскій, очень мало вѣрившій въ Бога, но придающій большое значеніе снамъ и чарамъ, тоже немного смутился.
   Кромѣ того, Богуславъ боялся страшнаго шума, который неминуемо поднялся бы во всей Литвѣ. Биллевичи, люди довольно сильные, не преминули бы начать противъ него процессъ, а законъ подобнаго рода преступленія каралъ лишеніемъ жизни, имущества и чести.
   Радзивиллы, правда, были настолько сильны, что могли попрать законъ, но если военное счастье улыбается Яну Казиміру, то князь могъ бы попасть въ отчаянное положеніе и лишиться всѣхъ друзей и защитниковъ.
   Князь Богуславъ, человѣкъ страстный, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и политикъ, умѣлъ считаться съ положеніемъ вещей, умѣлъ сдерживать себя, когда нужно. Самомнѣніе его было громадно. Онъ считалъ себя за великаго политика, великаго стратега,, великаго рыцаря и непобѣдимаго покорителя женскихъ сердецъ. И онъ долженъ прибѣгать къ силѣ снотворныхъ веществъ,-- онъ, который возилъ съ собой окованный желѣзный сундукъ съ любовными письмами знатныхъ дамъ! И неужели его богатство, его почти королевское могущество, его титулы, громкое имя, красота и ловкость недостаточны для покоренія дѣвчонки изъ шляхетскаго дома?
   Притомъ, тріумфъ будетъ гораздо больше, когда сопротивленіе дѣвушки ослабѣетъ и когда она сама, добровольно, съ бьющимся сердцемъ, съ горящимъ лицомъ и полузакрытыми глазами, падетъ въ распростертыя передъ ней объятія.
   По кожѣ Богуслава пробѣгала дрожь при мысли объ этой минутѣ. Онъ надѣялся, что она рано или поздно наступитъ, горѣлъ нетерпѣніемъ, обманывалъ самого себя, кричалъ, что сходитъ съ ума, но ни на мигъ не оставлялъ своей работы.
   Прежде всего, онъ окружилъ плѣнницу самою утонченною заботливостью; она должна вѣчно благодарить его и считать его добрымъ. Богуславъ зналъ, что чувство благодарности и пріязни -- ласковый и кроткій огонекъ, который впослѣдствіи можно раздуть въ огромное пламя. Частыя ихъ свиданія должны были приблизить эту минуту, но Богуславъ не проявлялъ назойливости, не желая спугнуть зарождающуюся пріязнь.
   Тѣмъ временемъ каждый его взоръ, каждое слово не пропадало даромъ и должно было быть каплей, долбящей камень. Все, что онъ дѣлалъ для Александры, могло объясняться любезностью хозяина, тѣмъ невиннымъ чувствомъ симпатіи, которое одно существо можетъ питать къ другому, но дѣлалось это такъ, какъ будто бы дѣлалось ради любви. Граница была нарочно затерта, чтобы современемъ ее можно было легче переступить и чтобы дѣвушка легче заблудилась посреди этихъ миражей, гдѣ каждый образъ могъ значить что-нибудь, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, и ничего не значить. Правда, эта игра не согласовалась съ врожденною стремительностью Богуслава, но онъ хорошо понималъ, что только подобная тактика доведетъ его до желанной цѣли, и, кромѣ того, находилъ въ ней удовольствіе, какое испытываетъ охотникъ, терпѣливо выслѣживающій звѣря. Князь любовался своею проницательностью и быстротой соображенія.
   Александра занимала главное мѣсто во всѣхъ увеселеніяхъ, охотахъ, кавалькадахъ, но тутъ ничего не было страннаго: послѣ выѣзда жены князя Януша, панна Биллевичъ являлась самою знатною среди женщинъ, укрывшихся въ Таврогахъ подъ княжескою опекой отъ шведскаго нашествія. И въ то время, когда вся республика тонула въ крови, въ пышномъ заикѣ Радзивилла одинъ пиръ слѣдовалъ за другимъ.
   Богуславъ царилъ какъ неограниченный монархъ въ Таврогахъ и въ сосѣдней электорской Пруссіи. Все было покорно его приказу. Города доставляли ему деньги и войско, прусская шляхта охотно съѣзжалась на его охоты и карусели. Богуславъ воскресилъ въ честь своей дамы, уже забытые въ то время, турниры.
   Одинъ разъ онъ принялъ самъ участіе въ турнирѣ и, одѣтый въ серебряныя латы, опоясанный голубою лентой Александры, свалилъ съ коня четырехъ лучшихъ прусскихъ рыцарей и самого Саковича, хотя послѣдній обладалъ такою силой, что могъ останавливать за колесо быстро ѣдущую карету. И какой энтузіазмъ охватилъ зрителей, когда серебряный рыцарь, преклонивъ колѣна передъ своею дамой, принималъ изъ ея рукъ вѣнокъ побѣдителя! Гремѣли восторженные крики, преклонялись знамена, а онъ поднялъ забрало и глядѣлъ въ разгорѣвшееся лицо Александры своими чудными глазами, прижимая къ губамъ ея руку.
   Въ другой разъ, когда взбѣшенный медвѣдь на аренѣ перебилъ почти всѣхъ собакъ, Богуславъ, одѣтый только въ легкое испанское платье, выступилъ впередъ съ одною рогатиной и прокололъ не только звѣря, но и драбанта, который бросился было на помощь князю.
   Панна Александра, внучка стараго солдата, воспитанная въ традиціяхъ крови, войны и поклоненія рыцарской отвагѣ, не могла удержаться отъ удивленія и даже почтенія при видѣ такихъ подвиговъ. Ее съ дѣтства пріучили считать мужество чуть ли не первымъ достоинствомъ человѣка.
   Тѣмъ временемъ князь каждый день такъ или иначе проявлялъ свою, почти нечеловѣческую, храбрость, и все это въ честь Александры. Многочисленные гости, осыпая князя похвалами, которыми могло бы удовлетвориться божество, долины были поневолѣ ставить его имя рядомъ съ именемъ Александры. Онъ молчалъ, но глазами говорилъ ей то, чего не смѣли вымолвить уста... Чары со всѣхъ сторонъ окружали ее.
   Все складывалось такъ, чтобы сблизить ихъ, соединить и, вмѣстѣ съ тѣмъ, выдѣлить изъ толпы другихъ людей. Трудно было кому-нибудь упомянуть о немъ, не сказавши о ней ни слова. Каждый часъ дня шелъ на то, чтобъ еще больше сгустить чары.
   Вечеромъ, послѣ турнировъ, комнаты княжескаго замка освѣщались разноцвѣтными лампами, распространяющими повсюду таинственный и сладкій полусвѣтъ; упоительные восточные ароматы насыщали воздухъ, тихіе звуки невидимыхъ арфъ и лютней ласкали ухо, а посреди этихъ ароматовъ и звуковъ прохаживался онъ, покрытый славою, точно заколдованный царевичъ волшебной сказки, молодой, прекрасный, сверкающій брилліантовыми украшеніями и влюбленный, какъ молодой пастушокъ.
   Какая женщина могла устоять противъ такого обаянія, какая добродѣтель могла сопротивляться этому колдовству?... А избѣгать князя не было никакой возможности, живя съ нимъ подъ одною кровлей и пользуясь его царскимъ гостепріимствомъ. Къ тому же, Александра безъ неохоты поѣхала въ Тавроги; ее тянуло изъ опостылѣвшихъ Кейданъ такъ же, какъ привлекала къ себѣ доблесть Богуслава, который не переставалъ изливать передъ ней чувства своей преданности покинутому королю и отечеству. Въ первые дни своего пребыванія въ Таврогахъ она была полна расположенія въ князю, а замѣтивъ, какъ и онъ, въ свою очередь, старается заслужить ея расположеніе, употребляла свое вліяніе, чтобы приносить пользу ближнимъ.
   На третьемъ мѣсяцѣ ея пребыванія одинъ офицеръ артиллеріи, другъ Кетлинга, былъ приговоренъ къ разстрѣлянію. Панна Биллевичъ, узнавъ о томъ отъ молодаго шотландца, просила князя о снисхожденіи осужденному.
   -- Божество можетъ приказывать, а не просить,-- сказалъ Богуславъ, и, разорвавъ смертный приговоръ, бросилъ клочки I бумаги къ ея ногамъ.-- Царствуйте, распоряжайтесь! Я сожгу! Тавроги, если хоть этою цѣной могу вызвать улыбку на вашемъ лицѣ. Я не хочу другой награды, будьте только веселой и забудьте о томъ, что васъ когда-то огорчало!
   Она не могла быть веселой, тая въ сердцѣ скорбь, негодованіи невыразимое прозрѣніе къ человѣку, котораго полюбила первою любовью юности и который теперь въ ея глазахъ казался грѣшникомъ больше отцеубійцы. Этотъ Кмицицъ, бравшійся за горсть золота предать короля, какъ Іуда Христа, дѣлался ей все болѣе и болѣе отвратительнымъ и съ теченіемъ времени обратился въ какое-то чудовище, въ укоръ совѣсти для нея самой. Она не могла простить себѣ, что когда-то любила его, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, не могла забыть его, ненавидѣть.
   Да, она не могла быть веселой, но все это не мѣшало ей уважать князя за то, что онъ не приложилъ рукъ къ дѣлу Емицица. Ей казалось страннымъ бездѣйствіе Богуслава, но онъ ссылался на свои частые выѣзды въ прусскую Тылыку,-- говорилъ, что занятъ теперь примиреніемъ Яна Казиміра со шведскимъ королемъ и алекторомъ и надѣется такимъ путемъ спасти отечество отъ гибели.
   -- Не изъ-за награды, не изъ-за почестей я дѣлаю это,-- говорилъ онъ, -- только ради любви къ бѣдному, страдающему отечеству... Вы знаете, я пожертвовалъ братомъ Янушемъ и теперь не знаю, удастся ли мнѣ спасти его жизнь отъ гнѣва королевы Луизы...
   Съ грустнымъ, поблѣднѣвшимъ лицомъ, съ глазами, поднятыми къ потолку, въ эту минуту онъ казался Александрѣ похожимъ на героевъ древняго міра. Мало-по-малу дошло до того, что когда ее смущали мысли о ненавистномъ Андреѣ Кмицицѣ, она старалась думать о Богуславѣ, чтобъ успокоить себя. Тотъ олицетворялъ собою все злое, этотъ представлялся чистымъ источникомъ, къ которому безопасно можно прильнуть жаждущими устами.
   Еслибъ Богуславъ былъ шляхтичемъ хорошаго рода, только не Радзивиллонъ, не княземъ, метящимъ въ монархи, она полюбила бы его на жизнь и смерть, забыла бы завѣщаніе стараго полковника, предоставившаго ей право выбора между Кмицицожъ и монастыремъ. Но ея родъ былъ настолько малъ, что она не могла сдѣлаться его женой, и слишкомъ настолько великъ, чтобы сдѣлаться любовницей Радзивилла. Напрасно онъ самъ, отчасти по разсчету, отчасти искренно, повторялъ, что Радзивиллы не разъ вступали въ бракъ съ шляхтянками,-- эти мысли не касались ея души, какъ вода не касается груди лебедя. Она оставалась такою же, какою была, благодарною, ищущею облегченія въ мысляхъ о геройствѣ и героѣ, но спокойною въ глубинѣ сердца.
   Терпѣніе Богуслава начинало мало-по-малу истощаться, онъ сталъ забывать о страшномъ видѣніи и задумываться надъ словами Саковича. Страсти палили его все сильнѣй, но вдругъ случилось одно обстоятельство, которое совершенно измѣнило теченіе жизни въ Таврогахъ.
   Разнеслась громовая вѣсть, что Тыкоцинъ взятъ паномъ Сапѣгой, а князь великій гетманъ погибъ подъ развалинами замка. Въ Таврогахъ все заволновалось, самъ Богуславъ въ тотъ же самый день выѣхалъ въ Кролевецъ, гдѣ долженъ былъ видѣться съ министрами шведскаго короля и алектора.
   Отсутствіе его продолжалось долѣе, чѣмъ предполагалось заранѣе. Тѣмъ временемъ въ Тавроги начали приходить отряды войскъ не только прусскихъ, но и шведскихъ. Голая правда, что Богуславъ былъ сторонникомъ шведовъ, мало-по-малу начала обнаруживаться. Случилось такъ, что одновременно съ этимъ мечникъ получилъ извѣстіе о разграбленіи своего хутора Биллевичей отрядомъ Левенгаупта, который, разбивъ возставшихъ жмудиновъ подъ Шавлями, теперь огнемъ и мечомъ опустошаетъ весь край. Мечникъ тотчасъ же отправился удостовѣриться собственными глазами, насколько простираются его потери.
   Александра осталась одна съ панной Кульвецъ и сначала не хотѣла вѣрить, что князь снаряжаетъ экспедицію противъ, польскихъ войскъ, но, въ концѣ-концовъ, призвала къ себѣ Кетлинга.
   Молодой шотландецъ тотчасъ же поспѣшилъ на зовъ, въ радостной надеждѣ пробыть хоть нѣсколько минутъ съ тою, которая всецѣло завладѣла его сердцемъ.
   -- Рыцарь, скажите мнѣ правду, -- заговорила панна Александра.-- Мы точно въ лѣсу блуждаемъ и нигдѣ не видикъ просвѣта. Одни говорятъ, что князь воевода умеръ собственной смертью, другіе -- что его изрубили въ куски. Какова причина его смерти?
   Кетлингъ смѣшался и покраснѣлъ, но потомъ собрался о духомъ и сказалъ:
   -- Причина смерти князя воеводы -- вы, панна.
   -- Я?...-- изумилась панна Биллевичъ.
   -- Да, вы, потому что панъ князь предпочиталъ оставаться здѣсь, чѣмъ идти брату на помощь. Онъ обо всемъ забылъ... около васъ.
   Теперь покраснѣть пришлось Александрѣ.
   -- Если васъ обидѣли мои слова,-- несмѣло и почтительно сказалъ Кетлингъ,-- то я готовъ на колѣнахъ вымолить у васъ прощеніе.
   -- Нѣтъ, не дѣлайте этого!-- воскликнула Александра.-- Я знаю, что вы сказали мнѣ искренно... Я давно замѣтила, что вы расположены ко мнѣ...-- Я здѣсь одна,-- глухо прибавила она,-- безъ защиты, безъ помощи... Хотите быть моимъ братомъ? Хотите слѣдить за моими врагами и предупреждать меня въ минуты опасности?
   Кетлингъ сталъ на колѣна и поцѣловалъ кончики пальцевъ протянутой ему руки.
   -- Скажите, что здѣсь дѣлается вокругъ меня?
   -- Я вамъ скажу всю правду, все, что могъ узнать... Князь любитъ васъ безъ памяти, но нечистою страстью, -- онъ хочетъ опозорить васъ. Жениться на васъ ему нельзя,-- ему назначена княжна Анна и все ея состояніе. Не вѣрьте князю, его скромности, -- здѣсь измѣна на каждомъ шагу. Не вѣрьте его приближеннымъ,-- всѣ они страшные злодѣи, но злодѣя, равнаго Саковичу, не отыщешь во всемъ свѣтѣ. Если бы не присяга, въ силу которой я обязался охранять жизнь и здоровье князя, вотъ эта рука и эта шпага избавили бы васъ отъ угрожающаго вамъ несчастія... Но перваго я убилъ бы Саковича... Да, его перваго! прежде даже чѣмъ тѣхъ людей, которые убили моего отца, разграбили его достояніе и обрекли меня на жалкую роль наемника...
   Взволнованный Кетлингъ, сжимая рукоять своей шпаги, разсказалъ, что именно совѣтовалъ князю Саковичъ.
   Панна Александра, въ великому изумленію шотландца, слушала спокойно, только лицо ея поблѣднѣло и сдѣлалось еще строже.
   -- Я съумѣю защитить себя,-- сказала она,-- и да поможетъ мнѣ въ этомъ Богъ!
   -- Князь до сихъ поръ не хотѣлъ слѣдовать совѣту Саковяча,-- прибавилъ Кетлингъ, -- но если увидитъ, что избранная ямъ дорога ни къ чему не приводитъ...
   Но Александра перебила его:
   -- Еще одинъ вопросъ: на чьей сторонѣ стоитъ князь Богуславъ?
   -- Для насъ не тайна, -- отвѣтилъ молодой офицеръ,-- что князь во что бы то ни стало хочетъ принять участіе въ раздѣлѣ республики, чтобы получить себѣ Литву въ удѣльное княжество... Электоръ и шведскій король, въ свою очередь, готовы помогать ему.
   -- Подождите... еще одно... Вы знали пана... Андрея Кицица?
   -- Зналъ, еще въ Кейданахъ. Въ послѣдній разъ я видѣлъ его въ Пильвишкахъ.
   -- Правда ли... правду ли говорилъ князь, что панъ Кмицицъ за деньги обѣщалъ ему похитить польскаго короля?
   -- Не знаю, панна. Мнѣ извѣстно только одно, что въ Пильвишкахъ они о чемъ-то совѣщались, потомъ князь поѣхалъ съ нимъ въ лѣсъ и такъ долго не возвращался, что Патерсонъ началъ тревожиться и выслалъ войско на встрѣчу князю. Князь встрѣтило намъ на дорогѣ и я замѣтилъ, что онъ былъ очень взволновавъ, какъ будто пережилъ тяжелое душевное волненіе. Онъ даже разговаривалъ самъ съ собой, чего съ нимъ никогда не бываетъ. Я слышалъ, какъ онъ сказалъ: "Только самъ дьяволъ отважится на это!" Уже впослѣдствіи, когда князь вспоминалъ о своемъ разговорѣ съ паномъ Кмицицемъ, я думалъ, что это такъ и должно было быть.
   Панна Биллевичъ сжала губы.
   -- Благодарю васъ,-- сказала она и протянула рыцарю руку. Александрѣ пришла въ голову мысль -- бѣжать, бѣжать во что бы то ни стало изъ этихъ предательскихъ стѣнъ, отъ отитъ звѣрей въ образѣ человѣка! Но куда бѣжать? Города и селенія въ шведскихъ рукахъ, весь край полонъ солдатъ и разбойничьихъ шаекъ. Какая судьба можетъ ожидать дѣвушку, брошенную на произволъ этой бури? Кто поѣдетъ съ нею? Тетка панна Кульвецъ, мечникъ, нѣсколько его челядинцевъ,-- да развѣ эта сила въ состояніи охранить ее? Можетъ быть, пошелъ бы и Кетлингъ, можетъ быть, онъ набралъ бы горсть вѣрныхъ солдатъ, но Кетлингъ, очевидно, любитъ ее, а какое право имѣетъ она располагать участью юноши, почти ребенка, заставлять рисковать жизнью, если ничего не можетъ обѣщать ему, кромѣ простаго участія? Куда же дѣться, что дѣлать? И тутъ, и здѣсь ждетъ погибель, и тутъ, и здѣсь позоръ.
   Вдругъ поднялся порывъ вѣтра и всколыхнулъ макушками деревьевъ. Дѣвушкѣ припомнилась пуща, въ которой промчались ея безмятежные годы дѣтства, и мысль, что въ пущѣ,-- и только единственно тамъ,-- она можетъ найти вѣрное пристанище, какъ молнія мелькнула въ ея головѣ.
   Александра глубоко вздохнула. Она нашла, чего искала. Да, да!... Въ Зеленку, въ Роговскую! Туда непріятель не заглянетъ,-- тамъ и свой, если заблудится, то не найдетъ дороги до самой смерти. Тамъ ее пріютятъ Домашевичи и Стакъяны, а если они ушли за паномъ Володіёвскимъ, тогда тѣми же самыми лѣсами можно пройти дальше и искать защиты въ другихъ воеводствахъ.
   И такъ, въ Бѣловѣжскую пущу, хотя бы завтра, хотя бы сегодня!... Охъ, скоро ли пріѣдетъ дядя?...
   Скроютъ ее темныя нѣдра пущи, а потомъ, когда буря пройдетъ,-- монастырь. Только тамъ можетъ быть истинный покой, только тамъ можно забыть всѣхъ людей, всѣ печали, всѣ скорби.
   

Глава II.

   Панъ мечникъ возвратился нѣсколько дней спустя, нахмуренный и злой до нельзя. Несмотря на охранную грамоту Богуслава, онъ добрался только до Росенъ,-- въ Биллевичи нечего было я заглядывать. Весь хуторъ былъ спаленъ до-тла, люди разбѣжались.
   Александра тотчасъ же увлекла его въ свою комнату и передала свой разговоръ съ Гасслингъ-Кетлингомъ.
   Старый шляхтичъ, который, за неимѣніемъ собственнаго потомства, любилъ Александру, какъ родную дочь, взволновался еще болѣе и началъ кричать:
   -- Mea culpa, mea maxima culpa, мнѣ и самому подчасъ приходило въ голову, что этотъ висѣльникъ таращитъ на тебя глаза, а я-то съ дуру думалъ: "пусть, молъ, женится!" Мы, вѣдь, съ Госѣвскимъ въ родствѣ состоимъ, съ Тизенгаузами... Отчего бы и съ Радзивиллами не породниться? За гордость меня Господь rараетъ, за гордость... Хорошее же родство выдумалъ этотъ измѣнникъ... Ну, да подожди! Прежде эта рука отсохнетъ и сабля заржавѣетъ.
   -- Намъ нужно думать о спасеніи,-- сказала Александра и "передала ему свой планъ бѣгства.
   Панъ мечникъ немного успокоился и, наконецъ, сказалъ:
   -- Хорошо, я соберу партію и буду бить нѣмцевъ, какъ Кмицицъ Хованскаго. Спалили у меня хуторъ, -- ничего, созовемъ народъ изъ другихъ деревень. Всѣ Биллевичи соберутся къ намъ. Покажемъ мы тебѣ родство,-- покажемъ, что значитъ покушаться на нашу честь!... Ты Радзивиллъ? Отлично!... Посмотримъ, за кѣмъ пойдетъ вся Жмудь!
   Наконецъ, былъ выработанъ такой планъ дѣйствія: павъ мечникъ высылаетъ вѣрнаго человѣка къ экономамъ, чтобы ові тотчасъ же всѣхъ крестьянъ, принадлежащихъ ему и другимъ Биллевичамъ, собирали и вооружали. Затѣмъ шестеро вѣрныхъ слугъ должны ѣхать какъ будто бы въ Биллевичи за кубышками съ золотомъ и серебромъ, а на самомъ дѣлѣ остановиться въ Гирлякольскихъ лѣсахъ и ждать господъ съ конями и провизіей. Самъ мечникъ съ племянницей выѣдетъ по дорогѣ къ пану Бу* чуку, а затѣмъ пересядетъ на верховую лошадь. У пана Кучука они бывали довольно часто, оставались ночевать,-- значитъ, ихъ хватятся только дня черезъ два, когда они уже будутъ находиться посреди вооруженной толпы преданнаго народа. Къ тому же, князя Богуслава не было въ Таврогахъ.
   На другой день изъ замка выѣхалъ мальчикъ съ письмами къ экономамъ, на третій панъ мечникъ разговорился съ Патерсономъ о своихъ закопанныхъ деньгахъ (около ста тысячъ злотыхъ) и о необходимости перевезти ихъ въ безопасныя Тавроги. Патерсонъ повѣрилъ безъ особаго труда,-- мечникъ считался богатымъ человѣкомъ.
   -- Пусть только ихъ привезутъ какъ можно скорѣй,-- сказалъ Патерсонъ.-- Если нужно, я дамъ конвой.
   -- Чѣмъ меньше людей будутъ знать, что везутъ, тѣмъ безопаснѣй. Челядь моя -- слуги вѣрные, а кубышки я прикажу имъ прикрыть пенькой,-- изъ нашихъ мѣстъ пеньку часто возятъ1 въ Пруссію.
   -- Что-жь, хорошо. А деньги вы отдадите князю подъ росписку. Я знаю, онъ нуждается въ деньгахъ,-- доходы поступаютъ плохо.
   -- О, и я, и все мое достояніе къ услугамъ его сіятельства!-- сказалъ мечникъ.
   На этомъ разговоръ и покончился. Прислуга пана мечника выѣхала тотчасъ же, а самъ мечникъ долженъ былъ выѣхать завтра.
   Вдругъ въ Тавроги, какъ снѣгъ на голову, свалился Богуславъ во главѣ двухъ полковъ прусскихъ рейтеровъ. Дѣла его, должно быть, шли не очень хорошо, потому что лицо князя было не* обыкновенно угрюмо.
   Въ тотъ же самый день собрался совѣтъ, на которомъ присутствовали графъ Зейдевицъ, уполномоченный алектора, Патерсонъ, Саковичъ и полковникъ Вирицъ.
   -- Электоръ и шведскій король дали мнѣ подкрѣпленіе,-- сказалъ князь.-- Одно изъ двухъ: если мы застанемъ еще Сапѣгу въ Подлясьѣ, въ такомъ случаѣ, должны разбить его, если аѣтъ -- тогда Подлясье займемъ безъ сопротивленія. Но, увы, ця всего этого нужны деньги, а ихъ мнѣ не дали ни электоръ, ни шведскій король, потому что они сами сидятъ безъ денегъ.
   -- Я считаю себя очень счастливымъ, что могу дать вашему сіятельству хорошій совѣтъ,-- сказалъ Патерсонъ.
   -- Лучше, если бы вы дали мнѣ денегъ.
   -- Совѣтъ мой стоитъ денегъ. Не дальше какъ вчера панъ Биллевичъ говорилъ мнѣ, что у него въ Биллевичахъ закопана значительная сумма денегъ, около ста тысячъ, и что эти деньги онъ съ удовольствіемъ отдастъ вамъ подъ росписку.
   -- Вотъ это дѣйствительно пріятно! Какъ мнѣ благодарить васъ, Патерсонъ! Я долженъ буду завтра же переговорить съ Биллевичемъ.
   -- Тогда поторопитесь, потому что утромъ онъ собирается съ племянницей въ пану Вучуку.
   -- Предупредите его, чтобъ не уѣзжалъ, не повидавшись со хной. Ей-Богу, какъ это въ пору! А, вѣдь, будетъ довольно забавно, если я отторгну Подлясье отъ республики на средства этого полуумнаго патріота!
   Печникъ и Александра, несмотря на всѣ свои усилія, не могли принять князя, какъ принимали прежде. Богуславъ, замѣтивъ рто, тотчасъ же сообразилъ, что панъ Биллевичъ, вѣроятно, Провѣдалъ что-нибудь о его союзѣ со шведами. Онъ рѣшился пуститься на хитрость и послѣ обычныхъ привѣтствій сказалъ:
   -- Вѣроятно, вы слышали, какое несчастіе постигло меня?
   -- Вы изволите говорить о смерти князя воеводы?-- отвѣтилъ мечникъ.
   -- Не объ одномъ этомъ. Это жестокій ударъ, но я уже подчинился волѣ Божіей,-- на меня свалилась новая тяжесть: я Долженъ вести междоусобную войну, а это невыносимо для всякаго гражданина, любящаго свое отечество.
   Печникъ не отвѣтилъ ничего, только искоса взглянулъ на Александру.
   Князь продолжалъ:
   -- Нечеловѣческимъ трудомъ, усиліями и Богъ вѣсть какими пожертвованіями я почти уже было довелъ до конца дѣло умиротворенія. Оставалось только4 подписать трактаты. Шведы должны были выйти изъ Польши, не требуя никакого вознаграж* денія, кромѣ обѣщанія короля и сейма, что послѣ смерти Яна Казиміра на польскій престолъ будетъ избранъ Карлъ Густавъ. Даже больше: онъ обѣщалъ намъ оставить подкрѣпленіе противъ Козаковъ и русскихъ. Мы расширили бы свои границы; но пану Сапѣгѣ это не на руку,-- тогда онъ не могъ бы окончательно погубить Радзивилловъ. Всѣ уже согласились было на такой трактатъ, только одинъ панъ гетманъ противится съ оружіемъ въ рукахъ,-- что ему отечество въ сравненіи съ его личными дѣлами! Приходится употребить противъ него оружіе, и эта-то грустная миссія, по тайному соглашенію Яна Казиміра и Карла Густава, поручена мнѣ. Я никогда не отказывался отъ службы, не отважусь и теперь, хотя многіе, не знающіе подкладки дѣла, обвиняютъ меня.
   -- Кто васъ узналъ такъ же хорошо, какъ мы,-- сказалъ мечникъ,-- тотъ не впадетъ въ заблужденіе и всегда вѣрно оцѣнить истинныя побужденія вашего сіятельства.
   Панъ мечникъ, восхищенный своею ловкостью, снова подмигнулъ Александрѣ.
   "Мнѣ не вѣрятъ!" -- подумалъ князь, подмѣтивъ движеніе мечника, и обидѣлся до глубины души, хотя оставался спокойнымъ по наружности. Онъ былъ совершенно искренно убѣжденъ! что никто не смѣетъ не вѣрить Радзивиллу даже тогда, когда послѣднему придетъ охота солгать.
   -- Патерсонъ сообщилъ мнѣ,-- сказалъ онъ,-- что вы хотите отдать мнѣ свои деньги подъ росписку. Я охотно возьму ваши деньги,-- онѣ мнѣ теперь нужны.-- Тутъ Богуславъ обратился къ Александрѣ:-- Простите, панна, что въ присутствіи столь прелестной особы мы должны говорить о такихъ прозаическихъ предметахъ. Что дѣлать? Время такое настало!
   Александра опустила глаза въ землю и молча поклонилась
   Мечникъ успѣлъ уже составить планъ дѣйствій, замѣчательно нелѣпый, но, тѣмъ не менѣе, остался имъ очень доволенъ.
   "И племянницу увезу, и денегъ ему не дамъ",-- подумалъ онъ, откашлялся и произнесъ вслухъ:
   -- Я очень радъ быть полезнымъ вашему сіятельству. Конечно, я не все могъ сказать Патерсону... Тамъ еще полгарнца червонцевъ закопано, знаете, на всякій скучай, чтобы что-нибудь да осталось... И у другихъ Биллевичей тоже мои кубышки зарыты, но это случилось во время моего присутствія... вотъ она (мечникъ указалъ на Александру) знаетъ, только она одна, никто больше. Если вы позволите намъ обоимъ уѣхать, мы привеземъ все...
   Богуславъ пристально посмотрѣлъ на него.
   -- Какъ такъ? Патерсонъ говорилъ, что вы уже выслали вашихъ слугъ, а разъ они уѣхали, то, значитъ, знаютъ, гдѣ зарыты деньги.
   -- А вотъ что она зарывала -- этого никто не знаетъ.
   -- Во всякомъ случаѣ, онѣ зарыты въ какомъ-нибудь замѣтномъ мѣстѣ... подъ какимъ-нибудь деревомъ, что ли... Можно разсказать или, въ крайнемъ случаѣ, начертить планъ.
   -- Разсказать трудно,-- проговорилъ мечникъ, начинавшій терять терпѣніе,-- а плановъ прислуга моя не пойметъ. Мы поѣденъ оба.
   -- Боже мой! да, вѣдь, вы хорошо должны знать свои сады,-- поѣзжайте одни. Зачѣмъ же безпокоиться паннѣ Александрѣ?
   -- Одинъ я не поѣду!-- рѣшительно сказалъ мечникъ.
   Богуславъ еще разъ окинулъ его пытливымъ взглядомъ, усѣлся удобнѣй въ креслѣ и началъ пощелкивать тросточкой, которую держалъ въ рукахъ, по сапогамъ.
   -- Да?-- спросилъ онъ.-- Хорошо! Въ такомъ случаѣ, я отправлю съ вами два отряда конницы; они васъ отвезутъ туда и привезутъ назадъ.
   -- Не нужно намъ вашихъ отрядовъ. Мы одни доѣдемъ и извратимся. Намъ нечего бояться среди своихъ.
   -- Я, какъ хозяинъ, обязанный заботиться о спокойствіи своихъ гостей, не ногу дозволить, чтобы панна Александра ѣхала безъ прикрытія. Выбирайте: или вы одни, или съ эскортомъ.
   Панъ мечникъ, замѣтивъ, что попалъ въ свою собственную ловушку, забылъ все на свѣтѣ и закричалъ:
   -- Ну, тогда ужь лучше вы сами выбирайте: или мы оба поѣдемъ безъ вашего прикрытія, или я не дамъ вамъ денегъ!
   Богуславъ, опершись плечами о спинку кресла, смотрѣлъ на него внимательно, безъ всякихъ признаковъ гнѣва, только глаза его становились все холоднѣй, а тросточка все быстрѣй ударяла по высокому сапогу. Еслибъ панъ мечникъ зналъ его лучше, то понялъ бы, что обрекаетъ себя на большую опасность.
   Сводить счеты съ Богуславомъ было совсѣмъ не легко. Никто не зналъ, гдѣ въ немъ лежитъ граница между ловкимъ придворнымъ, привыкшимъ къ сдержанности дипломатомъ, и ничѣмъ не сдерживаемымъ магнатомъ, съ свирѣпостью азіатскаго деспота подавляющимъ всякое сопротивленіе.
   Но мечникъ ничего не зналъ и, все болѣе теряя самообладаніе, кричалъ:
   -- Вы напрасно надѣваете маску,-- васъ давно уже раскусили... и ни шведскій король, ни электоръ, которымъ вы продали свое отечество, ни княжество ваше не защитятъ васъ передъ закономъ, передъ судомъ трибунала!
   Богуславъ всталъ, судорожнымъ движеніемъ руки сломай тросточку, бросилъ обломки подъ ноги мечника и проговорилъ страшнымъ, сдавленнымъ голосомъ:
   -- Вотъ что значатъ всѣ ваши права и всѣ ваши трибуналы!... Молчи, ничтожество, и знай, что я могу тебя стереть въ прахъ...
   Онъ двинулся было къ пану мечнику, но вдругъ между шло встала панна Александра.
   -- Что вы хотите сдѣлать?-- спросила она.
   Князь остолбенѣлъ. Противъ него стояла Александра, съ горящимъ лицомъ, съ огнемъ въ очахъ, какъ гнѣвная Минерва Грудь ея вздымалась, какъ морская волна во время прилива; ея была такъ прелестна, что Богуславъ забылъ весь свой гнѣвъ склонилъ свою голову на грудь и прошепталъ:
   -- Простите меня... Мнѣ такъ много пришлось испытать за послѣднее время, что я не въ силахъ владѣть собой!
   Уйдя отъ Александры, князь не показывался въ теченіе всего дня, даже обѣдалъ вдвоемъ съ Саковичемъ. Его трясла лихорадка. То было начало болѣзни, которая впослѣдствіи такъ долго не оставляла его. Теперь князь приписывалъ ее своей любви думалъ, что онъ долженъ или добиться своего, или умереть.
   -- Руки и ноги у меня горятъ,-- жаловался онъ Саковичу, по жиламъ мурашки пробѣгаютъ... Что это значитъ, тысяча чертей?.. Никогда этого со мной не бывало!
   -- Потому что вы набиты всякими предразсудками, какъ жареный каплунъ кашей... Ха, ха, ха!
   -- Глупецъ!
   -- Хорошо!
   -- Мнѣ твои остроты не нужны!
   -- Возьмите, ваше сіятельство, лютню и ступайте подъ окно своей возлюбленной. Можетъ быть, вамъ покажетъ... кулакъ панъ мечникъ. Тфу! Такъ вотъ какова храбрость Богуслава Радзивилла!
   -- Дуракъ!
   -- Хорошо! Я вижу, что ваше сіятельство изволите разговаривать сами съ собой и высказывать себѣ въ лицо горькую истину. Смѣлѣй, смѣлѣй, не стѣсняйтесь!
   -- Видишь, Саковичъ, если мой Касторъ начинаетъ фамильярничать со мной, то и его я иногда угощалъ хорошимъ пинкомъ; смотри, какъ бы тебѣ не пришлось испытать чего-нибудь похуже этого.
   Саковичъ вскочилъ съ мѣста и закричалъ, изумительно подражая голосу мечника:
   -- Значитъ, я у васъ въ плѣну? Значитъ, вы хотите арестовать вольнаго гражданина, попрать священныя права?
   -- Довольно, довольно,-- лихорадочно проговорилъ князь,-- тамъ она заслонила того стараго дурака своею грудью, а тутъ тебя некому защитить.
   -- Она вышла впередъ, а вы чего смотрѣли? Ну, и брали бы ее!
   -- И возьму... только здѣсь что-то нечистое. Или она околдовала меня, или въ ней самой кроется что-нибудь, отъ чего голова моя идетъ кругомъ... О, еслибъ ты видѣлъ ее, какъ она защищала этого осла! Да гдѣ тебѣ,-- ты глупъ!.. Посмотри, какъ у меня руки горятъ... О, еслибъ мнѣ отъ нея...
   -- Имѣть потомство!-- перебилъ Саковичъ.
   -- Ну, да, ну, да! Что-жь дѣлать? Иначе страсть разнесетъ меня въ куски, какъ порохъ разноситъ гранату... Я и женюсь, наконецъ,-- что же мнѣ дѣлать, ради всѣхъ чертей?
   Саковичъ нахмурился.
   -- Объ этомъ ваше сіятельство и думать не должны.
   -- Что я хочу, то и сдѣлаю, хотя бы цѣлыя полчища Саковичей повторяли: "объ этомъ ваше сіятельство и думать не должны!"
   -- Отчего бы вамъ не послѣдовать моему совѣту?
   -- Я и послѣдую. Пусть черти возьмутъ всѣхъ Биллевичей, всю Литву, вмѣстѣ съ трибуналами и Яномъ Казиміромъ въ придачу. Иначе ничего не подѣлаешь... Довольно! И я, дуракъ, до сихъ поръ колебался! Боялся сновъ, Биллевичей, жеста шляхетской, Яна Казиміра!... Скажи мнѣ: дуракъ! Слышишь, я призываю тебѣ назвать меня дуракомъ!
   -- А я не слушаюсь, потому что теперь вижу передъ собой настоящаго Радзивилла... Постойте, дайте мнѣ подумать немного...
   Староста ошмянскій нахмурилъ брови и замолчалъ.
   -- Да говори же, что тебѣ дьяволъ шепчетъ въ уши?-- воскликнулъ князь, выведенный изъ терпѣнія.
   -- Вотъ что... въ Тыльжѣ живетъ нѣкто Пляска... или какъ его тамъ? Когда-то онъ былъ ксёндзомъ въ Не воронахъ, затѣмъ перешелъ въ лютеранство, скрылся подъ защиту електора, а теперь торгуетъ вяленою рыбой. Въ свое время епископъ Паршевскій соблазнялъ его опять переселиться въ Жмудь, чтобы поджарить немного на кострѣ, но электоръ не захотѣлъ выдать единовѣрца.
   -- Да мнѣ-то какое дѣло? Не болтай вздора!
   -- Какое вамъ дѣло? Вотъ какое: онъ васъ сошьетъ, какъ мѣхъ съ покрышкой,-- понимаете? А такъ какъ плохой мастеръ не числится въ цеховомъ спискѣ, то его шитье и распороть будетъ нетрудно,-- вѣрно, вѣдь? Это шитье всѣ цехи за настоящую работу не признаютъ, поэтому не будетъ ни толковъ, ни разговоровъ. Мастеру потомъ можно будетъ сломать голову, а вы первый будете жаловаться, что были введены въ обманъ,-- ну, поняли? А затѣмъ crescite et muttiplicamini. Я первый даю вамъ свое благословеніе!
   -- Понимаю и не понимаю,-- въ раздумьи сказалъ князь.-- О, чортъ, понялъ! теперь понялъ отлично! Саковичъ, ты, вѣроятно, какъ щука, съ зубами родился на свѣтъ! Ужь не избѣжать тебѣ висѣлицы!... Но пока я живъ, ни одинъ волосъ не спадетъ съ твоей головы, а награда не заставитъ себя ждать... Я же..-- Вы торжественно будете просить руки панны Биллевичъ у нея самой и ея дяди. Если они откажутъ, прикажите содрать съ меня кожу, сдѣлайте изъ нея ремешки для своихъ сандалій и идите на покаяніе въ Римъ. Только вы должны сказать мечнику, что электоръ и шведскій король сватаютъ вамъ княжну лапландскую и потому всѣ переговоры о бракѣ должны оставаться тайной. Брачный договоръ можете составить какой угодно,-- обѣ церкви одинаково признаютъ его недѣйствительнымъ.
   -- Времени у меня мало, -- послѣ молчанія заговорилъ Богуславъ.-- Черезъ три дня я долженъ выступить противъ Сапѣги во что бы то ни стало.
   -- И превосходно! Чѣмъ же иначе можно объяснить вашу поспѣшность, какъ не крайнею необходимостью? Тогда зачѣмъ было бы нужно хвататься за перваго попавшагося попа?...Если васъ и побьетъ Сапѣга, то, все-таки, вы останетесь на половину побѣдителемъ!
   -- Хорошо, хорошо!-- сказалъ князь.-- Ступай!
   

Глава III.

   На другой день Богуславъ прямо отправился къ мечнику.
   -- Панъ мечникъ!-- заговорилъ онъ на порогѣ,-- я тяжко провинился передъ вами вчера,-- я позволилъ себѣ разсердиться въ собственномъ домѣ. Mea culpa! и тѣмъ болѣе, что я обидѣлъ человѣка, издавна преданнаго Радзивилламъ. Но, какъ бы то ни было, я надѣюсь, вы простите меня въ виду моего искренняго раскаянія. Вѣдь, вы, старый другъ нашего дома, не отнимите руки, если я протяну вамъ свою?
   Мечникъ своей руки не отнялъ, хотя сказалъ довольно сухо:
   -- Возвратите намъ свободу и наши счеты будутъ покончены.
   -- Вы можете ѣхать хоть сейчасъ, я не удерживаю васъ, но только прошу объ одномъ -- выслушайте меня...
   -- Я готовъ слушать васъ хоть до вечера.
   -- Вы получите свободу, хотя я не увѣренъ, воспользуетесь ли ею и захотите ли покинуть мой домъ. Я былъ бы радъ, если бы вы чувствовали себя въ Таврогахъ, какъ дома... Но слушайте дальше. Знаете ли вы, почему я противился выѣзду панны Александры? Потому, что я догадался о вашемъ намѣреніи убѣжать навсегда, а я такъ полюбилъ вашу племянницу, что готовъ для нея каждый день переплывать Гелеспонтъ, какъ нѣкогда переплывалъ его Леандръ для того, чтобы видѣть Геру...
   Мечникъ вспыхнулъ.
   -- И вы осмѣливаетесь мнѣ говорить это?
   -- Именно вамъ, мой добрый другъ.
   -- Князь! ищите удачи среди вашихъ придворныхъ, но шляхтянку трогать не смѣйте! Вы можете держать ее въ плѣну, можете запереть за семь замковъ, но позорить ее нельзя... Да, нельзя!
   -- Опозорить нельзя,-- съ разстановкой сказалъ князь,-- но можно поклониться старому Биллевичу и сказать ему: выдай за меня свою племянницу, потому что безъ нея мнѣ жизнь не въ жизнь!
   Мечникъ, совершенно ошеломленный, оглянулся вокругъ себя, провелъ рукою по лицу и, заикаясь, проговорилъ:
   -- Во снѣ я или на яву?
   -- На яву, любезный панъ Биллевичъ, а для того, чтобы убѣдить васъ еще болѣе, я повторю: cum omnibus titulis: я, Богуславъ, князь Радзивиллъ, конюшій великаго князя Литовскаго, прошу у васъ, Томаша Биллевича, мечника росенскаго, руки вашей племянницы, панны ловчанки Александры.
   -- Позвольте, дайте мнѣ придти въ себя... А разница нашего положенія?
   -- Опомнитесь, съ Биллевичемъ ли я говорю?
   -- Князь, я знаю, что начало нашего рода нужно искать въ древнемъ Римѣ, но...
   -- Но въ вашемъ роду не было ни гетмановъ, ни канцлеровъ? Вздоръ! Коль скоро въ нашей республикѣ каждый шляхтичъ можетъ быть Избранъ королемъ,-- всякая разница между родами исчезаетъ. Моя мать, милый панъ мечникъ и будущій дядя, была принцесса Бранденбургская, бабка -- княжна Острожская, но мой дѣдъ, Криштовъ I, котораго называли Громомъ, великій гетманъ, канцлеръ и воевода виленскій, первымъ бракомъ былъ женатъ на паннѣ Собекъ. Отъ этого княжеская корона съ головы его не свалилась, потому что панна Собекъ была шляхтянкой. Ну, а Биллевичи, какъ вы думаете, чѣмъ хуже Собковъ, а?
   Князь фамильярно потрепалъ мечника по колѣнкѣ.
   -- Да заплатитъ Господь за ваше великодушіе... У меня гора съ плечъ свалилась!... Вотъ если бы не разница въ вѣрѣ...
   -- Насъ будетъ вѣнчать католическій ксёндзъ, другаго я и самъ не хочу...-- тутъ Богуславъ улыбнулся,-- ну, и .насчетъ будущаго потомства не буду спорить, -- пусть исповѣдуютъ католическую вѣру... Однимъ словомъ, нѣтъ того, чѣмъ бы я не пожертвовалъ для вашей прелестной племянницы.
   Лицо мечника разцвѣло довольною улыбкой.
   -- Да, правду сказать, Богъ наградилъ дѣвчонку! Богуславъ наклонился къ его уху и прошепталъ:
   -- А первый будетъ мальчикъ, я готовъ вамъ поручиться... Иначе и быть не можетъ отъ союза Биллевичей съ Радзивиллами.
   -- Биллевичей съ Радзивиллами!--произнесъ мечникъ, любуясь этимъ сопоставленіемъ именъ.-- Ха, ха, ха! вотъ пойдетъ молва по Жмуди! Что скажутъ Сициньскіе, наши враги, если Биллевичи такъ поднимутся?
   -- Мы ихъ выгонимъ изъ Жмуди, милый панъ мечникъ!
   -- Боже великій, Боже милосердый, неисповѣдимы Твои судьбы, но если Ты предначерталъ, чтобъ Сициньскіе полопались отъ зависти, то да будетъ воля Твоя!
   -- Аминь!--прибавилъ Богуславъ.--Какъ я вамъ благодаренъ за вашъ отвѣтъ! Всей жизни моей не хватитъ, чтобъ расплатиться съ вами! Знаете, я за послѣднее время такъ измучился, что еле волочу ноги. Съ одной стороны, любовь, которая охватила пожаромъ все мое сердце, съ другой--сложныя политическія дѣла... Помните, еще вчера я вамъ говорилъ, что шведскій король избралъ меня посредникомъ въ своихъ переговорахъ между нимъ и Яномъ Казиміромъ? А почему я удостоился этой чести?... Раньше я не могъ вамъ сказать этого, но теперь не стану таить секретовъ отъ будущаго родственника (только пожалуйста, между нами!). Одна сестра Карла Густава за де-ла-Гарди, а другая въ дѣвицахъ, и вотъ ее-то онъ хочетъ выдать за меня замужъ, чтобъ породниться съ моимъ домомъ и вліять на Литву. Вотъ почему я и медлю и не принимаю рѣшительныхъ мѣръ.
   -- Какъ же это такъ?--неспокойно спросилъ мечникъ.
   -- Но я голубку мою не промѣняю ни на какую принцессу. Только дразнить шведскаго тигра мнѣ нельзя, а потому я и стараюсь оттянуть дѣло насколько возможно. А вотъ пусть только подпишутъ мирный трактатъ, тогда мы увидимъ!
   -- Они, пожалуй, и не подпишутъ, если узнаютъ, что вы женились.
   -- Панъ мечникъ,--серьезно сказалъ князь,--посовѣтуйте, что мнѣ дѣлать? Меня упрекали многіе за то, что я жертвую интересами родины для достиженія своихъ цѣлей, и видитъ Богъ, какъ несправедливо было это обвиненіе! Теперь, когда я долженъ пожертвовать или своимъ счастьемъ, или спокойствіемъ отечества, я спрашиваю у васъ, что мнѣ дѣлать?
   Мечникъ молчалъ..
   -- Подумайте и скажите, что мнѣ дѣлать?
   -- Что-жь вамъ дѣлать?... Придется отложить бракъ... Ну, а на дальнѣйшее разсчитывать нечего.
   -- Я своего рѣшенія не измѣню,-- любить, такъ любить на всю жизнь. А вѣрности моей, могу сказать безъ хвастовства, Пенелопа, и та позавидовала бы.
   Мечникъ испугался еще больше. О вѣрности князя онъ имѣлъ совсѣмъ другое понятіе. А князь, какъ на грѣхъ, прибавилъ еще:
   -- Вы превосходно выразились: нечего разсчитывать на будущее. Я могу захворать,--да чего же далеко ходить?--вчера меня схватилъ такой припадокъ, что я едва отдышался,--могу, наконецъ, умереть, погибнуть въ столкновеніи съ измѣнникомъ Сапѣгой, да мало ли что можетъ быть...
   -- Ради Бога! придумайте что-нибудь сами!
   -- Что я могу придумать?-- грустно усмѣхнулся князь.-- Я и самъ бы радъ наложить на себя сладостныя цѣпи.
   -- Такъ перевѣнчайтесъ, а тамъ что будетъ, то будетъ.
   Богуславъ вскочилъ на ноги.
   -- Клянусь евангеліемъ! Вамъ нужно быть литовскимъ канцлеромъ! Думай я три дня и три ночи, мнѣ и въ голову не пришло бы то, что вамъ стало ясно въ одну минуту. Да, да, именно такъ! Обвѣнчаться и сидѣть смирно! Вотъ это такъ умъ! Я черезъ два дня иду на Сапѣгу,-- дѣлать нечего, долженъ! Въ это время я устрою потайной ходъ въ комнату панны, а тамъ въ дорогу! Двухъ или трехъ надежныхъ лицъ возьмемъ въ свидѣтели, чтобъ обрядъ былъ обставленъ надлежащими формальностями. Обезпечимъ вдовью долю, а до тѣхъ поръ -- тсс! Милый вы мой! отъ всего сердца благодарю васъ! Пойдите въ мои объятія, а затѣмъ къ ней... Я буду вашъ отвѣтъ ждать, какъ узникъ ждетъ минуты освобожденія! Тѣмъ временемъ я пошлю Саковича за ксёдзомъ. До свиданія!
   Князь выпустилъ мечника изъ объятій и выбѣжалъ изъ комнаты.
   "Что это такое?--спросилъ самъ себя мечникъ, когда первое возбужденіе немного улеглось.--Кажется, я далъ такой мудрый совѣтъ, котораго и самъ Соломонъ не устыдился бы, а чувствую, что дѣло неладно. Все тайна, тайна... Но, вѣдь, съ другой стороны, нельзя же иначе... О, чтобъ чортъ побралъ всѣхъ шведовъ!... Еслибъ не эти переговоры, то мы такую свадьбу сыграли бы, что вся Жмудь бы съѣхалась. А теперь мужъ къ собственной женѣ долженъ прокрадываться какъ воръ, чтобъ другіе не увидали... Тьфу ты! Не такъ еще скоро Сициньскіе лопнутъ отъ зависти, хотя, по Божьей милости, это ихъ не минуетъ...
   И онъ пошелъ къ Александрѣ.
   А князь въ это время держалъ совѣтъ съ Саковичемъ.
   -- Измучилъ меня этотъ шляхтичъ, за то я сжалъ его въ своихъ родственныхъ объятіяхъ такъ, что чуть ребра ему не поломалъ... А какъ скажешь ему "дядя", такъ у него и глаза посоловѣютъ. Погоди! сдѣлаю я тебя дядей, только такихъ у меня цѣлыя сотни по всему свѣту разсѣяно... Саковичъ! я закрываю глаза и вижу, какъ она- встрѣчаетъ меня на порогѣ своей комнаты... Подожди! я заставлю тебя покраснѣть моимъ горячимъ поцѣлуемъ!... Саковичъ, я даю тебѣ въ пожизненное владѣніе Пруды... Когда Пляска можетъ пріѣхать сюда?
   -- Къ вечеру. Благодарю васъ за Пруды.
   -- Не стоитъ. Передъ вечеромъ? Значитъ, съ минуты на минуту?... Еслибъ можно было перевѣнчаться сегодня, хотя бы вечеромъ... У тебя готовъ брачный договоръ?
   -- Готовъ. Я былъ щедръ отъ вашего имени, отказалъ ей Биржи.
   Князь стоялъ уже передъ зеркаломъ.
   -- Дуракъ Фуре сегодня мнѣ криво подвелъ брови. Посмотри, криво? Я ему прикажу переломать пальцы и сдѣлаю своимъ камердинеромъ обезьяну... Отчего это мечникъ такъ долго не приходитъ? Какъ бы мнѣ хотѣлось къ ней! Надѣюсь, поцѣловать-то она позволитъ передъ свадьбой... только поцѣловать! Какъ сегодня быстро темнѣетъ... Пусть только Пляска не смутится, не перепутаетъ чего-нибудь... Постой-ка, кажется, кто-то идетъ.
   Дѣйствительно, двери отворились, и въ комнату вошелъ мечникъ въ сопровожденіи панны Кульвецъ. Князь быстро подошелъ къ нимъ; Саковичъ всталъ съ мѣста.
   -- Можно мнѣ идти къ паннѣ Александрѣ?-- спросилъ Богуславъ .
   Но мечникъ только пожалъ плечами и опустилъ глаза внизъ.
   -- Князь, племянница моя говоритъ, что воля покойнаго полковника Биллевича запрещаетъ ей распоряжаться своею судьбой; но еслибъ она и была свободна, то и тогда не вышла бы за васъ замужъ, такъ какъ не любитъ ваше сіятельство.
   -- Саковичъ, слышишь?-- грознымъ голосомъ сказалъ Богуславъ.
   -- Объ этомъ завѣщаніи зналъ и я,-- продолжалъ мечникъ,-- но въ первое время не придавалъ ему такой важности.
   -- Плюю я на всѣ ваши шляхетскія завѣщанія,-- вспыхнулъ князь,-- понимаете?
   -- Что такое?--въ свою очередь, разгорячился мечникъ, -- какъ вы смѣете?
   И онъ грозно наступилъ на князя, но Богуславъ ударилъ его изо всей мочи въ грудь. Мечникъ застоналъ и упалъ на земь, а князь отпихнулъ его ногой и выбѣжалъ изъ комнаты.
   -- Іисусъ! Марія!-- крикнула панна Кульвецъ.
   Саковичъ схватилъ ее за плечи и приставилъ къ ея груди кинжалъ.
   -- Тише, голубушка, тише, или иначе я перерѣжу твое горлышко, какъ хромой курицѣ. Сиди здѣсь спокойно и наверхъ не ходи,-- тамъ теперь совершается свадьба твоей племянницы.
   Но въ жилахъ панны Кульвецъ текла рыцарская кровь и потому слова Саковича мало напугали ее.
   -- Злодѣй! Негодяй!-- закричала она,-- зарѣжь меня, иначе я буду кричать на всю республику. Братъ убитъ, племянница опозорена, не хочу жить и я. Убей меня! Люди добрые, посмотрите, что...
   Саковичъ сдавилъ ей горло своею желѣзною рукой.
   -- Тише! Рѣзать я тебя не стану,-- зачѣмъ мнѣ посылать къ дьяволу то, что и такъ рано или поздно ему достанется?-- а чтобъ ты не кричала, какъ павлинъ, я завяжу тебѣ коралловыя уста твоимъ собственнымъ платочкомъ, а самъ буду объясняться тебѣ въ любви. Не можетъ быть, чтобъ ты не полюбила меня!
   Панъ староста ошмянскій съ ловкостью настоящаго разбойника окуталъ голову панны Кульвецъ платкомъ, связалъ поясомъ руки и ноги, бросилъ ее на софу и усѣлся рядомъ съ ней въ самой непринужденной позѣ.
   -- Ну, какъ вы себя чувствуете? Я думаю, что и Богуславъ тоже легко управился со своею...
   Онъ не докончилъ. Двери комнаты быстро распахнулись и на порогѣ показалась панна Александра.
   Лицо ея было блѣдно, какъ полотно, волосы растрепаны, глаза горѣли. Увидавъ лежащаго мечника, она наклонилась надъ нимъ и дотронулась до его головы и груди.
   Мечникъ вздохнулъ, открылъ глаза и, при помощи дѣвушки, добрался до ближайшаго кресла.
   Александра только теперь замѣтила присутствіе тетки.
   -- Вы убили ее?-- спросила она Саковича.
   -- Сохрани Богъ!-- отвѣтилъ староста ошмянскій.
   -- Я приказываю вамъ развязать ее!
   Въ голосѣ Александры звучала такая повелительная нота, что Саковичъ тотчасъ же бросился развязывать полубезчувственную панну Кульвецъ.
   -- А теперь,-- сказала дѣвушка,-- идите къ вашему господину. Онъ лежитъ тамъ, наверху.
   -- Что съ нимъ?-- вскричалъ Саковичъ.-- Вы отвѣтите за него!
   -- Не передъ тобой, холопъ!... Вонъ!
   Саковичъ, какъ сумасшедшій, выбѣжалъ изъ комнаты.
   

Глава IV.

   Саковичъ не отходилъ отъ князи въ теченіе цѣлой ночи. Пароксизмъ лихорадки былъ такъ силенъ, что зубы Богуслава приходилось разнимать кинжаломъ, чтобы влить въ ротъ лѣкарство. Наконецъ, припадокъ прошелъ, князь заснулъ и проснулся около полудня, ослабѣвшій до послѣдней степени.
   -- Какъ вы себя чувствуете?-- спросилъ Саковичъ.
   -- Мнѣ лучше. Письма есть?
   -- Есть, отъ алектора и Стенбока, но читать мы не будемъ. Вы и такъ страшно слабы.
   -- Дай сейчасъ... слышишь?
   Староста ошмянскій подалъ письма. Богуславъ прочиталъ ихъ, задумался на минуту и сказалъ:
   -- Завтра мы идемъ на Подлясье.
   -- Завтра вы будете лежать въ постелѣ, какъ и сегодня.
   -- На конѣ, какъ и ты!... Молчи, не спорь со мной!...
   Староста замолчалъ. Въ комнатѣ воцарилось молчаніе, прерываемое чиханіемъ гданскихъ часовъ.
   -- Совѣтъ былъ глупъ и выдумка глупа,-- вдругъ заговорилъ князь,-- и я тоже глупъ, что послушался тебя.
   -- Я зналъ, что, въ случаѣ неудачи, вся вина падетъ на меня. Совѣтъ былъ не глупъ, но если имъ самъ дьяволъ служить, то за это я отвѣчать не могу.
   Князь приподнялся на кровати.
   -- Ты думаешь?-- спросилъ онъ, пристально смотря на Саковича.
   -- Точно вы не знаете папистовъ!... Я вчера изъ предосторожности связалъ старую вѣдьму, тетку вашей... и приставилъ ей кинжалъ къ горлу. Представьте, смотрю сегодня -- остріе все затупилось...
   -- Покажи!
   -- Я бросилъ кинжалъ въ колодезь, хотя тамъ въ рукояткѣ былъ вдѣланъ хорошій сапфиръ.
   -- Ну, а я разскажу тебѣ свое похожденіе. Я ворвался къ ней, какъ сумасшедшій. Что я говорилъ, не помню... знаю только одно, что она закричала: "Я лучше въ огонь брошусь!" Ты знаешь, какой тамъ каминъ? И бросилась; я за ней, схватилъ ее... Ужь на ней платье загорѣлось... Я долженъ былъ и гасить, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, держать ее. Тутъ меня схватилъ припадокъ, точно кто-нибудь стиснулъ меня за горло... Потомъ мнѣ показалось, что искры, летающіе вокругъ насъ, обратились въ пчелъ и жужжатъ, какъ пчелы...
   -- А дальше?
   -- Дальше я ничего не помню. Меня охватилъ такой страхъ, что какъ будто бы я лечу въ какой-то колодезь, въ какую-то бездонную пропасть... Что за ужасное ощущеніе! И теперь волосы мои встаютъ дыбомъ... И не одинъ страхъ... а какъ бы тебѣ сказать?... и пустота, и тоска неизмѣримая, и непонятное утомленіе... Къ счастью, сила небесная, вѣроятно, была со мною, иначе я не разговаривалъ бы съ тобою сегодня.
   -- У васъ просто былъ пароксизмъ, а во время горячки какія видѣнія ни представятся... Если мы ѣдемъ завтра, то не лучше ли вамъ оставить панну Александру въ покоѣ?
   -- Долженъ оставить... къ тому же, вся моя страсть къ ней остыла.
   -- Отпустите вы ихъ, пусть убираются къ дьяволу!
   -- Нельзя. Мечникъ признался, что у него въ Биллевичахъ закопана огромная сумма денегъ. Пусти ихъ -- они деньги выкопаютъ и уйдутъ въ лѣсъ. Я предпочитаю попридержать ихъ здѣсь, а деньги взять себѣ въ качествѣ реквизиціи... Теперь война, теперь все можно!... Ну, а войска отправлены согласно моему приказу?
   -- Рейтеры вышли въ Кейданы, Гловбичъ пойдетъ съ нами,
   Карлстромъ со шведами идетъ въ авангардѣ... Я отдалъ ему приказъ не щадить конфедератовъ, въ особенности крестьянъ.
   -- Хорошо. А артиллерія вышла?
   -- Вышла, но Патерсонъ остался, ухаживаетъ за Кетлингомъ, который нечаянно ранилъ себя шпагой. Еслибъ я не зналъ храбрость Кетлинга, то подумалъ бы, что онъ ранилъ себя нарочно, чтобъ не идти въ экспедицію.
   Вечеромъ Богуславъ чувствовалъ себя настолько лучше, что засѣлъ пировать со своими офицерами и пропировалъ вплоть до утра, съ удовольствіемъ прислушиваясь къ ржанію коней и стуку оружія солдатъ, готовящихся къ походу.
   -- Я предчувствую, что эта экспедиція возвратитъ мнѣ здоровье,-- сказалъ онъ, потягиваясь въ креслѣ.-- Я просто заплѣсневѣлъ посреди этихъ заботъ и переговоровъ. Богъ дастъ узнаютъ мою руку и конфедераты, и нашъ ex-кардиналъ въ коронѣ.
   -- Къ счастью, Далила не остригла волосъ Самсону,-- осмѣлился сказать Патерсонъ.
   Богуславъ посмотрѣлъ на него такимъ взглядомъ, что бѣдный шотландецъ почувствовалъ себя не особенно ловко. По лицу князя пробѣжала страшная улыбка.
   -- Если панъ Сапѣга представляетъ изъ себя колонну,-- отвѣтилъ онъ,-- то я встряхну его такъ, что вся республика свалится ему на голову.
   Ба слѣдующій день, далеко до разсвѣта, князь выступилъ во главѣ своихъ войскъ. Вслѣдъ за нимъ начали разъѣзжаться всѣ гости. Остались только мечникъ, панна Кульвецъ, да Александра, не считая Кетлинга и стараго офицера Брауна, начальника скуднаго гарнизона Таврогъ.
   Мечникъ, пролежавъ нѣсколько дней, началъ поправляться и подумывать о бѣгствѣ.
   Въ это время пріѣхалъ посланный съ письмомъ Богуслава. Мечникъ не хотѣлъ было распечатывать письма и согласился только благодаря настояніямъ Александры, по мнѣнію которой было необходимо знать всѣ планы непріятеля.
   "Вельможный панъ Биллевичъ! Concordia res par vac crescunt, discordia maximae dillabuntur! Судьба заставила насъ разстаться не такъ дружелюбно, какъ этого требовали бы мои чувства къ вамъ и вашей прелестной племянницѣ, но, по чистой совѣсти, принять на себя вину я не могу, потому что вы знаете сами, какою неблагодарностью мнѣ было заплачено за мое расположеніе. Человѣкъ во гнѣвѣ за свои поступки отвѣчать не можетъ, и я надѣюсь, что вы извините мой рѣзкій поступокъ съ вами невозможностью тѣхъ условій, въ которыя я былъ поставленъ. Съ своей стороны я прощаю вамъ отъ всего сердца, какъ повелѣваетъ христіанское ученіе, и готовъ возобновить наши дружескія отношенія. Чтобы доказать вамъ искренность моихъ словъ, я готовъ принять деньги, которыя вы мнѣ предлагали".
   Мечникъ ударилъ кулакомъ по столу и крикнулъ:
   -- Ну, ужь вотъ этого-то никогда не будетъ!
   -- Читайте дальше,-- сказала Александра.
   "А не желая безпокоить васъ и рисковать вашимъ драгоцѣннымъ здоровьемъ, деньги ваши я самъ приказалъ выкопать изъ земли и сосчитать..."
   У мечника нехватило больше силъ; руки его опустились внизъ, въ глазахъ помутилось.
   -- Ней, кто въ Бога вѣритъ!-- вдругъ закричалъ онъ.
   -- Одною несправедливостью больше, Божья кара ближе,-- успокоивала его Александра.
   

Глава V.

   Послѣ письма Богуслава, мечникъ и Александра поняли, что имъ остается только одно -- искать спасенія въ бѣгствѣ. Что можетъ ожидать ихъ, если Богуславъ явится въ Тавроги побѣдителемъ?
   Александра предполагала во всякомъ случаѣ отложить побѣгъ до выздоровленія Кетлинга, потому что на Брауна, угрюмаго и необщительнаго солдата, надежда была плоха.
   Александра отлично знала, что Кетлингъ ранилъ себя для того, чтобъ остаться возлѣ нея, и вообще готовъ сдѣлать все, что ему прикажутъ.
   Она задавала себѣ вопросъ, имѣетъ ли она право распоряжаться чужою судьбой, а даже, можетъ быть, и жизнью, но ей самой грозила опасность гораздо больше той, которой могъ подвергаться Кетлингъ. Уйди онъ отъ князя, онъ тотчасъ же можетъ найти и болѣе выгодную службу, и болѣе сильныхъ покровителей -- короля, Сапѣгу или Чарнецкаго. Смерть грозитъ ему лишь въ случаѣ, если онъ попадетъ въ руки Богуслава, но, къ счастью, Богуславъ еще не владѣлъ всею республикой.
   Когда здоровье молодаго офицера поправилось, Александра призвала его къ себѣ.
   Кетлингъ предсталъ предъ ней блѣдный, исхудалый, но, какъ всегда, полный почтительности и безмолвнаго обожанія. У Александры навернулись на глазахъ слезы, когда она спросила о его здоровьѣ.
   -- Увы! поправляется, а мнѣ такъ бы хотѣлось умереть!
   -- Вамъ нужно оставить теперешнюю службу,-- сказала дѣвушка, сочувственно смотря на него,-- такимъ людямъ, какъ вы, необходима увѣренность, что они служатъ правому дѣлу... Когда кончается вашъ срокъ?
   -- Не скоро, черезъ полгода.
   -- Выслушайте меня, рыцарь. Я буду говорить съ вами, какъ съ братомъ, какъ съ другомъ: вы должны уйти отсюда...
   И она разсказала ему весь планъ своего бѣгства, выразила надежду на его помощь и закончила такъ:
   -- Я буду вамъ признательна до гробовой доски. Я обрекаю себя на служеніе Богу; но гдѣ бы ни были вы, далеко или близко, я непрестанно буду молить Бога, чтобъ онъ далъ вамъ покой и счастье!...
   Кетлингъ поблѣднѣлъ еще болѣе:
   -- О, вы не знаете, что такое приказъ для солдата, что въ повиновеніи не только его обязанность, но его честь и гордость. Я присягалъ, и болѣе чѣмъ присягалъ -- далъ рыцарское слово, что не покину службы раньше срока и слѣпо буду исполнять, что мнѣ прикажутъ. Я солдатъ и дворянинъ, и мнѣ ли идти по слѣдамъ тѣхъ наемниковъ, которые за деньги готовы продать "вою совѣсть?... Даже по вашему приказанію, даже по вашей просьбѣ я не измѣню данному иною слову, хотя видитъ Богъ, чего мнѣ это стоитъ! Если я буду поставленъ на стражу съ приказомъ никого не выпускать изъ замка и если вы сами захотите переступить ворота, то вы перейдете, но перейдете черезъ мой трупъ. Вы не знали меня, а теперь я умоляю васъ, сжальтесь надо мной, поймите, что я не могу даже слушать о вашемъ побѣгѣ, потому что получилъ ясный и опредѣленный приказъ не выпускать васъ изъ замка.
   -- Да совершится воля Божія!-- сказала Александра послѣ долгаго молчанія.
   Кетлингъ чувствовалъ, что ему нужно уходить, и, все-таки, не двигался съ мѣста. Ему хотѣлось упасть къ ея ногамъ и проситъ прощенія, но онъ хорошо понималъ, что ей довольно и своего горя.
   Наконецъ, онъ поклонился и вышелъ молча, но въ корридорѣ сорвалъ повязку съ незажившей еще раны и упалъ на земь.
   Черезъ часъ его нашла стража и отнесла полуживаго въ цейхгаузъ.
   Александра съ горемъ сообщила мечнику о постигшей ее неудачѣ.
   -- Всѣ они мошенники и мерзавцы!-- раскипятился мечникъ.-- Ей-Богу, я предпочелъ бы имѣть дѣло съ воеводой виленскимъ, съ самимъ Кмицицемъ, наконецъ, только не съ этими разрумяненными франтами... Чего ты плачешь? Ну, перестань! Кмицицъ пришелъ мнѣ въ голову потому, что этотъ, по крайней мѣрѣ, вырвалъ бы насъ изъ вавилонскаго плѣненія. Слезами дѣлу не поможешь, нужно составить какой-нибудь новый планъ.
   Послѣ долгихъ совѣщаній рѣшено было ждать въ Таврогахъ вѣстей отъ Богуслава. Онъ можетъ погибнуть, можетъ захворать, наконецъ, можетъ быть разбитъ Сапѣгою, а тогда, конечно, надзоръ за плѣнниками до нѣкоторой степени ослабнетъ.
   Прошелъ долгій, томительный мѣсяцъ, прежде чѣмъ въ Тавроги появился княжескій гонецъ. Кетлингъ, который послѣ тяжелаго объясненія съ Александрой не рѣшался видѣться съ ней, прислалъ записку такого содержанія:
   "Князь Богуславъ разбилъ пана Криштофа Сапѣгу; нѣсколько полковъ пѣхоты и кавалеріи уничтожены совершенно. Идетъ на Тыкоцинъ".
   Эти слова какъ громомъ поразили Александру. Она вспомнила, какъ Богуславъ на ея глазахъ побѣждалъ самыхъ доблестныхъ рыцарей, а теперь онъ представился ей силой, съ которой никто не можетъ справиться.
   Надежда на пораженіе Богуслава совершенно утратилась. Напрасно мечникъ успокоивалъ ее тѣмъ, что князь еще не помѣрился силами со старымъ гетманомъ Сапѣгою, Александра не вѣрила, не смѣла вѣрить.
   -- Кто его побѣдитъ, кто осилитъ его?-- повторяла она. Дальнѣйшія извѣстія, казалось, подтверждали ея опасеніе. Спустя нѣсколько дней, Кетлингъ увѣдомилъ о взятіи Тыкоцина и писалъ: "Все Подлясье въ рукахъ князя; онъ, не ожидая пана Сапѣгу, самъ идетъ на него".
   "И панъ Сапѣга будетъ разбитъ!" -- подумала дѣвушка.
   Но въ это время прилетѣла, словно ласточка, предвѣстница весны, вѣсть изъ другой стороны. Прилетѣла она поздно, но за то съ какою радостью встрѣтило ее населеніе отдаленнаго края республики!
   -- Ченстохово! Ченстохово!-- повторяли всѣ уста.
   Люди, чуждые другъ другу, при этой вѣсти падали другъ другу въ объятія и плакали отъ радости.
   Вѣсть разнеслась по всей республикѣ -- отъ Балтики до Понта Эзксинскаго; повсюду народъ возставалъ на защиту своей Заступницы. Въ извѣрившіяся сердца вновь вступила надежда; что передъ этимъ казалось страшнымъ и непреоборимымъ, какъ-то измельчало, потеряло свой угрожающій характеръ.
   -- Кто покоритъ Богуслава?-- сказалъ однажды мечникъ Александрѣ,-- теперь знаешь кто?
   О Богуславѣ по было ни слуху, ни духу, точно онъ, вмѣстѣ со своимъ отрядомъ, въ воду канулъ. Офицеры его, оставшіеся въ Таврогахъ, начали безпокоиться за свою участь. Они предпочли бы самыя дурныя вѣсти этому глухому молчанію. Но вѣсти отъ князя придти никакой не могло: въ это самое время его преслѣдовалъ страшный Бабиничъ и перехватывалъ всѣхъ его гонцовъ.
   

Глава VI.

   Панна Анна Божобогатая прибыла въ Тавроги подъ конвоемъ нѣсколькихъ солдатъ. Браунъ принялъ ее, насколько хватило его умѣнья, любезно (Саковичъ отъ лица князя приказывалъ оказывать всевозможныя услуги приближенной княгини Гризельды Виснёвецкой). Анна нисколько не потеряла присутствія духа и первымъ же дѣломъ начала бросать свои взгляды на Брауна и его офицеровъ и распоряжаться въ Таврогахъ, какъ въ собственномъ домѣ. Въ этотъ же день она познакомилась и съ Александрой, которая въ первое время глядѣла на нее съ нѣкоторымъ недовѣріемъ, хотя и разсчитывала услыхать отъ нея много новаго.
   Въ новостяхъ у Анны недостатка не было. Мечникъ слушалъ обоими ушами, боясь проронить хоть одно слово, и повторялъ ежеминутно:
   -- Слава Богу, слава Богу!
   -- Странно,-- замѣтила Анна,-- что вы почти ничего не знаете о неудачѣ шведовъ подъ Ченстоховомъ. Это уже старая исторія, а до насъ, въ Замостье, она дошла давнымъ-давно, за нѣсколько дней до пріѣзда пана Бабинича... Потомъ шведовъ начали бить повсюду -- и въ Великой Польшѣ, и у насъ, больше всего панъ Чарнецкій... Образовалась Тышковецкая конфедерація, и король примкнулъ къ ней. Крестьяне поднимаются, какъ одинъ человѣкъ... Дастъ Богъ, управимся съ врагомъ.
   Анна только что замѣтила, что по лицу Александры текутъ ручьи слезъ.
   -- Не плачьте, милая,-- сказала она и обняла плачущую дѣвушку,-- право, я не могу равнодушно смотрѣть на ваши слезы... Что съ вами?
   Въ ея голосѣ звучала такая искренность, что недовѣріе Александры растаяло какъ снѣгъ подъ лучами солнца.
   -- Это отъ радости,-- сказала она,-- и отъ горя, если хотите... Пробыть столько времени въ плѣну, не знать, что будетъ завтра...
   -- Какъ? въ плѣну у князя Богуслава? Кажется, онъ такой любезный и предупредительный человѣкъ. Я знаю его довольно хорошо,-- онъ, вѣдь, въ родствѣ съ Замойскими и Виснёвецкими. Помню, какъ онъ пріѣзжалъ къ намъ въ Лубны, чтобъ вмѣстѣ съ княземъ Ереміею идти на татаръ въ Дикія Поля. Я тогда была еще маленькою, вотъ какою... не то, что теперь. Боже мой! кто бы могъ подумать, что князь Богуславъ измѣнитъ своему отечеству! Но не безпокойтесь, мы какъ-нибудь попытаемся выбраться отсюда.
   -- Мы пробовали, да не удалось,-- отвѣтилъ мечникъ.-- Открыли нашу тайну одному офицеру, но оказалось, что на его содѣйствіе разсчитывать нечего. Командиръ замка Браунъ, но съ тѣмъ и самому чорту сладить не удастся.
   Анна скромно опустила глаза.
   -- Можетъ быть, мнѣ удалось бы... Нужно только, чтобъ панъ Сапѣга подошелъ сюда поближе, а то куда же мы скроемся?
   -- Дай-то Богъ!-- отвѣтилъ мечникъ,-- въ его арміи сколько моихъ друзей и родственниковъ... Вѣдь, панъ Заглоба, Скшетускій, Володіёвскій у него?
   -- Нѣтъ, но за то есть одинъ рыцарь, который стоитъ всѣхъ троихъ.
   -- Кто же это?
   -- Панъ Бабиничъ изъ Витебскаго воеводства... Вы, вѣроятно, слыхали о немъ?
   -- Нѣтъ, ничего не слыхали,-- это-то мнѣ и кажется страннымъ.
   Анна начала разсказывать исторію своего выѣзда изъ Замостья и всего, что съ нею случилось по дорогѣ. Бабиничъ выросъ въ ея разсказѣ до такихъ размѣровъ, что мечникъ заинтересовался до крайней степени.
   -- Помилуйте, да я всю Литву знаю!-- сказалъ онъ, наконецъ.-- Есть здѣсь похожія фамиліи: Бабиллы, Бабановскіе, Бобиньскіе, но о Бабиничахъ я никогда не слыхалъ... и думаю, что это фамилія просто вымышленная. Гм! Бабиничъ!... должно быть, ловкій человѣкъ, если и самого пана Замойскаго съумѣлъ обойти!
   -- Ахъ! еслибъ вы знали, какой!-- воскликнула Анна.-- Но что вы на меня такъ смотрите? Я думаю, Богъ вѣсть что подумали?
   -- Боже меня сохрани!
   -- А панъ Бабиничъ, какъ только мы выѣхали изъ Замостья, тотчасъ же объявилъ, что сердце его отдано другой, и не обращалъ на меня рѣшительно никакого вниманія...
   Панна Анна долго еще щебетала и распростилась со своими новыми знакомыми позднею ночью.
   Между двумя дѣвушками возникла пріязнь и росла не по днямъ, а по часамъ, можетъ быть, благодаря несходству ихъ характеровъ.
   Кетлингъ съ перваго же дня всею силой своей меланхолической души шотландскаго горца возненавидѣлъ Анну, которая отвѣчала ему тою же монетой, возмѣщая понесенныя ею потери на Браунѣ и всѣхъ остальныхъ, не исключая самого мечника.
   Александра, несмотря на всѣ свои усилія, никакъ не могла отучить свою новую пріятельницу отъ легкомыслія. Это ее очень огорчало, тѣмъ болѣе, что Анна вскорѣ призналась ей въ своихъ чувствахъ къ Бабиничу.
   -- Другіе только вздыхаютъ, да охаютъ,-- объясняла она,-- а этотъ больше обращалъ вниманія на своихъ татаръ, чѣмъ на меня, со мной же говорилъ не иначе, какъ повелительнымъ голосомъ: "вставайте! кушайте! пейте!" И хотя бы былъ человѣкомъ, не знающимъ приличія,-- такъ, вѣдь, нѣтъ! Я не могу даже сказать, чтобъ онъ обо мнѣ не заботился. Въ Красномъ Ставѣ я сказала сама себѣ: "не хочешь смотрѣть на меня,-- подожди!" А ужь въ Лончной я почувствовала, что это выше моихъ силъ.
   Откровенно сказу тебѣ, что я только и дѣлала, что смотрѣла въ его сѣрые глаза, а когда онъ смѣялся, то и мнѣ становилось весело, точно я была его невольницей...
   Александра поникла головой; и ей пришли на память сѣрые глаза. И тотъ говорилъ точно также, и тотъ вѣчно распоряжался всѣми, только у него не было ни Бога въ душѣ, ни совѣсти...
   А Анна, увлекаясь воспоминаніями, продолжала:
   -- Когда онъ мчался по полю съ булавою въ рукахъ, мнѣ все думалось, что это не простой офицеръ, а какой-нибудь гетманъ. Татары боялись его пуще огня. Много славныхъ рыцарей видѣла я въ Лубнахъ, но не было еще такого, который заставлялъ бы меня дрожать передъ собой.
   -- Если Богъ назначилъ его для тебя, то рано или поздно вы сойдетесь, но мнѣ не вѣрится, чтобъ онъ не любилъ тебя.
   -- Любить-то онъ меня любитъ... только немного... другую больше... Онъ самъ не разъ говорилъ мнѣ: "Счастье ваше, что я ни забыть не могу, ни разлюбить, иначе лучше было бы поручить волку овечье стадо, чѣмъ мнѣ такую красавицу".
   -- А ты что же?
   -- Я у него спрашиваю: почемъ вы знаете, какъ я отвѣтила бы на вашу любовь? А онъ отвѣчаетъ: "Я бы не спрашивалъ!" И дѣлай съ такимъ, что хочешь!... Глупа та, которая отвергла его любовь и разбила его сердце. Я спрашивала его, какъ ея имя,-- не сказалъ. "Лучше,-- говоритъ,-- этого не касаться,-- это мое больное мѣсто, а другое -- Радзивиллы... измѣнники!" Тутъ лицо его становилось такъ страшно, что я готова была хоть въ землю спрятаться,-- проще сказать, я боялась его... Да что тамъ толковать, не для меня онъ!
   -- Молись Святому Николаю; тетушка говоритъ, что въ такихъ дѣлахъ онъ лучшій помощникъ. Смотри только не прогнѣвай его,-- ты, вѣдь, всѣмъ голову кружишь.
   -- Да, вѣдь, я немного... вотъ сколько!
   Панна Анна показала маленькій кусочекъ ногтя.
   -- Я, вѣдь, не для своего удовольствія поступаю такъ,-- оправдывалась она передъ мечникомъ, которому тоже не нравилось ея легкомысліе.-- Если мы не склонимъ на свою сторону офицеровъ, если они не помогутъ намъ, то мы никогда не убѣжимъ отсюда.
   -- Браунъ ни за что не выпуститъ насъ.
   -- Браунъ влюбленъ въ меня по уши,-- тихо отвѣчала Анна и потупила глаза.
   -- А Фицъ-Грегори?
   -- Тоже.
   -- А Оттенгагенъ? А фонъ Иренъ?
   -- И они тоже...
   -- О, чтобъ васъ!... Значитъ, вы не справились только съ однимъ Кетлингомъ?
   -- Я его терпѣть не могу! Впрочемъ, съ нимъ другіе справятся. Наконецъ, дѣло обойдется и безъ его позволенія.
   -- Боже ты мой! такъ чего же мы сидимъ здѣсь? Я готовъ бы бѣжать хоть сегодня!
   Но бѣжать было вовсе не легко, до тѣхъ поръ, пока не рѣшится судьба Богуслава и панъ Сапѣга не приблизится къ Жмуди, иначе грозитъ погибель даже со стороны своихъ. Присутствіе чужеземныхъ офицеровъ еще болѣе увеличивало опасность: народъ былъ такъ ожесточенъ противъ иностранцевъ, что всѣхъ, кто не носилъ польскаго платья, убивали безъ всякаго сожалѣнія.
   Ждать пришлось долго, но однажды Браунъ сообщилъ Аннѣ, что Богуславъ находится въ самомъ отчаянномъ положеніи. Всѣ силы его истощены, люди хвораютъ, припасовъ нѣтъ, а страшный врагъ, преслѣдующій его, не даетъ покоя ни днемъ, ни ночью.
   -- А кто же именно преслѣдуетъ князя?-- спросила Анна.-- Панъ Сапѣга?
   -- Нѣтъ, какой-то Бабиничъ,-- отвѣтилъ Браунъ.
   Анна вскрикнула и бросилась въ комнату Александры.
   -- Что я говорила тебѣ?-- защебетала она.-- Кто уничтожилъ князя Богуслава? Можетъ быть, папъ Сапѣга? Какъ бы не такъ! Кто бьетъ шведовъ? Кто самый храбрый, самый доблестный рыцарь? Панъ Андрей, панъ Андрей!
   -- Какой панъ Андрей?-- спросила страшно поблѣднѣвшая Александра.
   -- Развѣ я тебѣ не говорила, что его зовутъ Андреемъ? Онъ самъ мнѣ сказалъ. Панъ Бабиничъ!... да здравствуетъ панъ Бабиничъ!... Что съ тобою?
   Александра провела рукою по лбу.
   -- Ничего! Я думала, что это имя носятъ только одни измѣнники. Одинъ брался похитить короля и отдать его, живаго или мертваго, въ руки шведовъ и того звали тоже... Андреемъ.
   -- Будь онъ проклятъ!-- крикнулъ мечникъ.-- Станемъ лучше радоваться, если есть чему радоваться.
   -- Только Богъ поскорѣе привелъ бы сюда пана Бабинича!-- прибавила Анна.-- Хорошо! я постараюсь совсѣмъ вскружить голову Брауну, чтобъ онъ взбунтовалъ весь гарнизонъ и перешелъ бы къ пану Бабиничу со всѣми своими людьми!
   -- Вскружите, прелесть вы моя, пожалуйста!-- воскликнулъ окончательно развеселившійся мечникъ.
   -- А потомъ я всѣхъ нѣмцевъ въ отставку... Можетъ быть, и онъ забудетъ измѣнницу и меня полю...
   Она закрыла было глаза рукою, но вдругъ, подъ вліяніемъ какой-то мысли, топнула ногой и сказала:
   -- А если нѣтъ, то я за пана Володіёвскаго выйду!
   

Глава VII.

   Спустя двѣ недѣли, въ Таврогахъ поднялась страшная суматоха. Однажды вечеромъ начали являться безпорядочныя кучки бывшихъ войскъ Богуслава, исхудалыя, оборванныя, почти не похожія на людей. Въ битвѣ подъ Яновымъ Богуславъ потерялъ все: армію, пушки, обозъ. Съ княземъ вышло шесть тысячъ самаго лучшаго войска, возвратилось же только четыреста рейтеровъ, которыхъ онъ самъ вывелъ отъ погрома. Изъ поляковъ, кромѣ Саковича, не вернулось ни одной живой души: всѣ, кто не палъ въ бою, перешли къ пану Сапѣгѣ. Множество иноземныхъ офицеровъ тоже сочли для себя болѣе удобнымъ сопутствовать колесницѣ побѣдителя. Однимъ словомъ, никогда и никакой изъ Радзивилловъ не возвращался съ поля битвы въ такомъ видѣ. И какъ прежде придворная лесть не знала предѣловъ и мѣры для восхваленія военныхъ способностей Богуслава, такъ теперь повсюду слышался только одинъ ропотъ. Недовольство въ остаткахъ арміи достигло до такой степени, что князь счелъ за лучшее остаться въ арріергардѣ.
   Кетлингъ, узнавъ объ этомъ, тотчасъ же пошелъ къ Александрѣ и передалъ ей все, что слышалъ отъ возвратившихся солдатъ.
   -- Но я хотѣлъ поговорить съ вами о другомъ,-- закончилъ онъ.-- Князь, больной и раздраженный послѣдними неудачами, можетъ отважиться Богъ знаетъ на что... Не разлучайтесь съ вашею теткой и панной Божобогатой, и въ особенности не соглашайтесь, чтобъ мечника выслали въ Тыльжу, какъ это было недавно.
   Александра не отвѣтила ничего. Послѣ послѣдней встрѣчи съ княземъ, ея дядя сильно захворалъ, а Саковичъ нарочно распустилъ слухъ, что мечникъ отправленъ въ Тыльжу. Александра не могла сообщить постороннему человѣку, что съ Билдевичемъ обращались какъ съ дворовою собакой. Сердце ея наполнилось горечью. Вѣдь, отъ того самаго Кетлинга зависѣло отвратить грозящую ей опасность; еслибъ не его противодѣйствіе, она давно бы находилась внѣ власти Богуслава.
   -- Благодарю васъ, рыцарь,-- сказала она,-- какое счастье, что это предостереженіе не касается вашей чести... вѣдь, между другими приказами, князь могъ запретить вамъ предостерегать меня о чемъ бы то ни было.
   Кетлингъ грустно улыбнулся.
   -- Все, къ чему обязываетъ меня разъ данное слово и моя присяга, я храню свято, но помогать преступнымъ замысламъ кого бы то ни было я не обязывался. И вотъ теперь, какъ честный человѣкъ, я оставляю вамъ этотъ пистолетъ и говорю: защищайтесь, опасность близка... Если будетъ нужно, убейте его! Тогда обязательство мое кончится и я поспѣшу вамъ на похощь.
   Онъ поклонился и хотѣлъ было уйти, но Алексанра задержала его.
   -- Рыцарь, покиньте вашу службу, защищайте правое дѣло, вступитесь за угнетаемый народъ... Вы можете взяться за это дѣло съ вашею чистою душой и вашимъ чистымъ сердцемъ.
   -- Я давно бы подалъ въ отставку,-- отвѣтилъ Кетлингъ,-- еслибъ не думалъ, что безъ меня у васъ не остается ни одного защитника. Теперь уже поздно. Еслибъ князь возвратился побѣдителемъ, я не колебался бы ни одной минуты, а сейчасъ, когда онъ разбитъ, когда, можетъ быть, непріятель гонится по его пятамъ, я былъ бы трусомъ, еслибъ покинулъ его. Вы насмотритесь вдоволь, какъ ловкіе люди цѣлыми толпами побѣгутъ отъ князя, но меня не увидите въ числѣ ихъ... Прощайте. Пистолеть этотъ легко можетъ пробить самый прочный панцырь.
   Князь съ Саковичемъ пріѣхалъ въ тотъ же день вечеромъ. Въ Таврогахъ онъ разсчитывалъ пробыть дня два-три, а затѣмъ ѣхать въ Пруссію въ электору и Стенбоку, которые могли снабдятъ его новыми силами.
   На утро Саковичъ пришелъ къ князю. Богуславъ посмотрѣлъ на своего друга и произнесъ:
   -- Ну, все пошло къ чорту!
   -- Все пошло къ чорту!-- повторилъ Саковичъ.
   -- Еслибъ у меня было больше легкой конницы и еслибъ не явился этотъ проклятый Бабиничъ, дѣло приняло бы другой оборотъ... Смотри, не болтай объ этомъ никому,-- нечего разглашать его славы.
   -- Я-то никому не скажу, но за офицеровъ поручиться не могу,-- вы изволили имъ представлять хорунжаго оршанскаго, лежавшаго у вашихъ ногъ.
   -- Нѣмцы ничего не понимаютъ въ польскихъ фамиліяхъ. Имъ все равно, Кмицицъ или Бабиничъ! Ахъ, чортъ возьми! еслибъ мнѣ добраться до него! А, вѣдь, былъ онъ въ моихъ рукахъ... и еще людей моихъ взбунтовалъ, Гловбича увелъ съ собою!... Въ его жилахъ непремѣнно течетъ наша кровь, иначе и быть не можетъ!... Держалъ я его въ своихъ рукахъ и... выпустилъ! Это меня болѣе огорчаетъ, чѣмъ проигранная битва.
   -- Онъ былъ въ вашихъ рукахъ, но, вѣдь, и я былъ заложникомъ.
   -- Милый мой! скажу тебѣ откровенно: пусть съ тебя сдерутъ шкуру, только бы я могъ шкурой Кмицица обтянуть свой барабанъ.
   -- Благодарю, другъ. По твоему расположенію я и не могу разсчитывать на большее.
   Князь разсмѣялся.
   -- И визжалъ же бы ты на вертелѣ Сапѣги!... Всѣ бы твои плутни изъ тебя вытопились. Ma foi! хотѣлось бы мнѣ это видѣть!
   -- А мнѣ, въ свою очередь, хотѣлось бы видѣть тебя въ рукахъ Кмицица, твоего милаго родственника. Лицо у васъ разное, но въ остальномъ вы сходитесь, ухаживаете за одной и той же... только она чутьемъ понимаетъ, что онъ и здоровѣе тебя, и военное дѣло понимаетъ лучше.
   -- Ты всегда былъ глупъ. Я тебя, положимъ, и полюбилъ за то, но теперь твой умъ, кажется, совершенно ушелъ въ пятки.
   -- У насъ съ тобой умъ всегда былъ въ пяткахъ. Вспомни, какъ недавно, желая блеснуть остроуміемъ, ты показывалъ пятки пану Сапѣгѣ... Ей-Богу, я, кажется, скоро сбѣгу отъ тебя къ нему.
   -- На веревку!
   -- Да, которою свяжутъ всѣхъ Радзивилловъ!
   -- Довольно!
   -- Слушаю, ваше сіятельство!
   -- Нужно разстрѣлять нѣсколько солдатъ... тѣхъ, которые больше всѣхъ кричать, и водворитъ порядокъ.
   -- Я приказалъ уже повѣсить шесть человѣкъ.
   -- И хорошо сдѣлалъ. Слушай. Хочешь остаться въ Таврогахъ?
   -- Кромѣ меня, вамъ некого оставить. Солдаты боятся меня и знаютъ, что со мной шутки плохи.
   -- Съумѣешь ли ты управиться съ конфедератами?
   -- У меня на каждой жмудской соснѣ будетъ висѣть по нѣскольку человѣкъ. Изъ крестьянъ я сформирую два полка и обучу ихъ по-своему. За нашими деревнями я буду слѣдить съ особою бдительностью, а если на какую нибудь нападутъ конфедераты, я заподозрю перваго попавшагося богатаго шляхтича и выжму изъ него всѣ соки. Но на первое время мнѣ нужны деньги.
   -- Что можно будетъ, оставлю.
   -- Изъ приданаго? То-есть изъ денегъ мечника?
   -- Еслибъ я могъ потихоньку свернуть шею этому мечнику, то былъ бы очень доволенъ. Какая неосторожность съ моей стороны была написать ему это письмо!
   -- Можетъ быть, мнѣ удастся. Дѣло все въ томъ, не переслалъ ли мечникъ это письмо кому-нибудь изъ своихъ друзей, не спрятала ли его въ карманъ панна Александра? Вы не разсчитываете повести на нее атаку?
   -- Современемъ. Теперь я долженъ ѣхать и, кромѣ того, йена совершенно измучила эта проклятая лихорадка.
   -- Вы завидуете мнѣ, что я остаюсь въ Таврогахъ?
   -- Что такое?... Если ты осмѣлишься!... Да нѣтъ, ты знаешь меня... Но вообще, почему тебѣ хочется остаться въ Таврогахъ?
   -- Жениться хочу.
   -- На комъ?-- Князь такъ заинтересовался, что привсталъ за кровати.
   -- На паннѣ Божобогатой-Красеньской.
   -- Что-жь, это хорошо,-- послѣ нѣкотораго раздумья согласился Богуславъ.-- Я слышалъ о какомъ то духовномъ завѣщаніи...
   -- О завѣщаніи пана Лонгинуса Подбипенты. Онъ былъ человѣкъ очень богатый, имѣній послѣ него осталось цѣлый десятокъ. Положимъ, одними завладѣли дальніе родственники, другія заняты московскими войсками, -- процессовъ и хлопотъ будетъ не мало. Но я съумѣю справиться со всѣми. Кромѣ того, дѣвушка мнѣ нравится. Если я останусь здѣсь, то времени напрасно тратить не буду.
   -- Только одно. Жениться ты можешь, только чтобы дѣло все было обставлено прилично, понимаешь? Она въ дружбѣ съ княгиней Гризельдой Виснёвецкой и Замойскимъ.
   -- Конечно, прилично. Я, вѣдь, вамъ говорилъ, что мои намѣренія серьезны.
   -- Мнѣ очень хотѣлось бы, чтобъ она тебѣ отказала.
   -- Я знаю, кто недавно долженъ былъ съѣсть отказъ, но это княжеское блюдо не по мнѣ.
   -- Не смѣйся надъ тѣмъ, кто долженъ былъ съѣсть отказъ, чтобъ онъ не поставилъ тебѣ рога. И будешь ты тогда носить фамилію Саковичъ-Рогатый. Впрочемъ, женись, милый, женись, я у тебя дружкой буду.
   Саковичъ вспыхнулъ, но сдержался и отвѣтилъ;
   -- Бѣдняжка, ходить безъ посторонней помощи не можетъ, а туда же грозится! Ты бы лучше о своей паннѣ Александрѣ подумалъ. Будешь няньчить дѣтей Бабинича, попомни мое слово!
   -- Ты смѣешься надъ моею болѣзнью. Желалъ бы я, чтобъ и тебя такъ околдовали.
   -- Колдовство! По временамъ, когда я оглянусь вокругъ и вижу, что все идетъ естественнымъ путемъ, то думаю, что колдовство есть ничто иное, какъ глупость.
   -- Ты самъ глупъ! Молчи, не раздражай меня! Ты мнѣ становишься противнымъ все болѣе и болѣе.
   -- Я уже привыкъ слышать отъ васъ такія слова и не жду лучшей награды за свою преданность. Право, мнѣ лучше уйти куда-нибудь и спокойно ждать конца войны.
   -- Охъ, оставь меня въ покоѣ! Ты знаешь, что я люблю тебя!
   -- Знаю, знаю. Насъ самъ дьяволъ связалъ неразрывною цѣпью. Если колдовство въ чемъ-нибудь и заключается, то именно въ этомъ.
   Саковичъ говорилъ правду: онъ дѣйствительно любилъ Богуслава; князь, въ свою очередь, платилъ ему если не любовью, то привязанностью.
   Поэтому онъ легко согласился помогать его планамъ и около полудня самолично явился къ паннѣ Аннѣ.
   -- Какъ вы довольны своимъ пребываніемъ въ Таврогахъ?-- спросилъ онъ.
   -- Человѣкъ, находящійся въ неволѣ, всѣмъ долженъ быть доволенъ,-- вздохнула Анна.
   Князь разсмѣялся.
   -- Вы не въ плѣну. Правда, вы были захвачены со сбродомъ Сапѣги, и я для вашей же безопасности приказалъ васъ отвести въ Тавроги, но это еще ничего не значитъ. Можете ѣхать, куда угодно, хоть сейчасъ,-- я вамъ дамъ провожатыхъ, несмотря на то, что у меня у самого солдатъ немного. Говорятъ, что вы ѣдете разыскивать какое-то наслѣдство? Время вы выбрали неудачное, да и едва ли Сапѣга можетъ вамъ помочь въ чемъ нибудь. Въ Витебскомъ воеводствѣ онъ дѣйствительно имѣетъ нѣкоторое значеніе, но не здѣсь. Вамъ нужна помощь опытнаго, расположеннаго къ вамъ человѣка, который пользовался бы всеобщимъ уваженіемъ.
   -- Неужели, князь, вы сами хотите принять участіе въ моемъ дѣлѣ?-- воскликнула Анна и бросила на Богуслава такой взглядъ, что въ другое время князь не сталъ бы такъ ревностно хлопотать за своего пріятеля. Но теперь Богуславу было не до волокитства.
   -- Увы!-- отвѣтилъ онъ,-- я скоро долженъ буду уѣхать отсюда. Вмѣсто меня, здѣсь остается панъ Саковичъ, человѣкъ, который если разъ возьмется за дѣло, то ужь доведетъ его до конца. Это мой искренній другъ, человѣкъ достойный во всѣхъ отношеніяхъ.
   -- Согласится ли только панъ Саковичъ оказать помощь бѣдной дѣвушкѣ?
   -- Вы только не отвергайте его, а ужь онъ готовъ для васъ на все. Вы сильно затронули его сердце.
   -- Могу ли я повѣрить вамъ, князь? Мнѣ ли затронуть чье-нибудь сердце?
   -- Вотъ бестія!-- подумалъ князь и прибавилъ вслухъ: -- Пусть Саковичъ объясняется съ вами лично, я же съ своей стороны могу сказать, что онъ человѣкъ изъ хорошаго рода, значитъ, такимъ пренебрегать нельзя.
   

Глава VIII.

   На слѣдующій день князь получилъ письмо отъ алектора съ приказомъ поспѣшить въ Кролевецъ, для того, чтобы взять команду надъ вновь сформированными войсками и вести ихъ подъ Мальборгъ или Гданскъ. Электоръ уже зналъ о смѣлой попыткѣ Карла Густава проникнуть въ самую глубь республики и поэтому-то съ лихорадочною поспѣшностью набиралъ войска, чтобы, въ случаѣ надобности, дорогою цѣной продать свою помощь одной изъ воюющихъ сторонъ.
   Въ Таврогахъ, въ качествѣ неограниченнаго владыки, остался только Саковичъ, признающій надъ собою только одну власть -- власть Анны Божобогатой. И какъ нѣкогда Богуславъ старался предупредить малѣйшее желаніе Александры, такъ и Саковичъ глядѣлъ въ глаза панны Анны.
   Аннѣ, говоря правду, жизнь въ Таврогахъ очень правилась. Ей пріятно было подумать, что какъ только наступитъ вечеръ, повсюду,-- и въ нижнихъ залахъ, и въ корридорахъ, и въ цейхгаузѣ раздаются вздохи молодыхъ и. старыхъ офицеровъ. Вздыхаетъ астрономъ, уныло глядя на звѣзды съ вершины своей уединенной башни, даже старый мечникъ со вздохомъ перебираетъ свои чотки.
   Саковичъ сдѣлалъ предложеніе спустя мѣсяцъ послѣ отъѣзда князя, но плутовка дала самый уклончивый отвѣтъ: во-первыхъ, она его еще не знаетъ; во-вторыхъ, не умѣла познакомиться и полюбить его; въ-третьихъ, что безъ разрѣшенія княгини Гризельды не рѣшится на такой важный шагъ; наконецъ, что хочетъ испытать его въ теченіе года.
   Саковичъ преодолѣлъ свой гнѣвъ, но въ тотъ же день приказалъ дать одному солдату, за пустѣйшую провинность, три тысячи розогъ, послѣ чего бѣдняка сейчасъ же стащили на кладбище.
   Если бы Анна знала, какъ дорого расплачиваются посторонніе люди, она, можетъ быть, не дразнила бы такъ Саковича. Солдаты и жители Таврогъ дрожали передъ нимъ, плѣнники умирали цѣлыми десятками отъ голода и страшныхъ пытокъ.
   Казалось, что по временамъ дикій староста хочетъ охладить свою возбужденную душу въ человѣческой крови. Тогда онъ вскакивалъ и самъ отправлялся въ экспедицію. Побѣда почти всегда шла его слѣдомъ. Онъ разбилъ нѣсколько партій конфедератовъ и, обрубивъ всѣмъ плѣнникамъ правую руку, отпускалъ искалѣченныхъ людей домой.
   Гроза его имени крѣпкою стѣной окружила Тавроги. Даже болѣе значительные отряды патріотовъ не осмѣливались заходить дальше Росенъ.
   Староста ни на минуту не оставлялъ формированія новыхъ полковъ, чтобы отправить ихъ къ своему князю въ случаѣ надобности. Едва ли во всемъ свѣтѣ Богуславъ могъ бы найти болѣе вѣрнаго слугу.
   За то на Анну Саковичъ все чаще смотрѣлъ своими страшными, свѣтло-голубыми глазами, все чаще игралъ на лютнѣ.
   Такъ текла жизнь въ Таврогахъ,-- весело и разнообразно для панны Анны, томительно-скучно для Александры. Первая такъ и сіяла радостью, лицо второй становилось съ каждымъ днемъ все болѣе блѣднымъ, суровымъ, важнымъ, черныя брови все болѣе сходились вмѣстѣ, такъ что, въ концѣ-концовъ, ее прозвали монахиней. Да и сама она начала освоиваться съ тою мыслью, что рука Божія, черезъ страданія, черезъ горе, рано или поздно приведетъ ее къ тихому пристанищу -- къ монастырю.
   Это была уже не та дѣвушка, что когда-то, съ румянцемъ на щекахъ, съ ярко искрящимися глазами, мчалась по занесенному снѣгомъ лѣсу, вмѣстѣ со своимъ нареченнымъ, и смѣялась такимъ веселымъ, такимъ беззаботнымъ смѣхомъ.
   А въ окна давно уже стучалась весна. Освобожденныя отъ льда волны Балтійскаго моря колыхались подъ дуновеніемъ теплаго вѣтра, зацвѣли деревья, солнце начинало пригрѣвать все сильнѣй и сильнѣй, а бѣдная дѣвушка напрасно дожидалась конца своего плѣна, -- Анна наотрѣзъ отказывалась бѣжать, а во всей странѣ ужасы еще болѣе увеличились.
   Прежде всего, говорили, что польскій народъ возсталъ, какъ одинъ человѣкъ. Сколько росло деревьевъ въ лѣсахъ республики, сколько колосьевъ колыхалось на ея нивахъ, сколько звѣздъ темною ночью свѣтилось между Карпатами и Балтикою, столько же теперь возстало воиновъ на защиту своихъ попранныхъ правъ.
   И шведы тонули въ этой массѣ, какъ тонетъ лодка среди бурной рѣки.
   Имя Чарнецкаго повторялось все чаще и чаще. "Побилъ шведовъ подъ Козеницами!" -- говорили сегодня.-- "Побилъ подъ Ярославомъ!" -- слышалось отдаленное эхо. Всѣ удивлялись, откуда у шведовъ берется силы держаться послѣ столькихъ погромовъ. Казалось, конецъ ихъ вотъ-вотъ наступитъ.
   Самъ Саковичъ пересталъ ѣздить въ экспедиціи, только писалъ письма и разсылалъ ихъ въ разныя стороны.
   Мечникъ совсѣмъ потерялъ голову и вообще велъ себя какъ-то странно. Однажды вечеромъ, прощаясь съ Александрой, онъ зарыдалъ и быстро выбѣжалъ изъ комнаты.
   На слѣдующій день онъ исчезъ, точно сквозь землю провалился. Александра нашла только письмо, писанное въ ней:
   "Да благословитъ тебя Богъ, милое дитя, и да осудитъ меня, если я поступилъ неправильно. Но я давно уже страдалъ и, клянусь, больше не могъ выдержать. Когда я вспомнилъ, что тамъ лучшая польская кровь цѣлою рѣкой льется за отечество и свободу, а въ этой рѣкѣ нѣтъ ни единой моей капли, то мнѣ казалось, что самъ Богъ отвращаетъ отъ меня свой ликъ. Не родись я во святой Жмуди, не будь шляхтичемъ, Биллевичемъ, я бы остался оберегать тебя. Если бы ты была мужчиной, то сдѣлала бы то же, что дѣлаю я, и простишь меня, что я оставляю тебя одну, какъ Даніила во рвѣ львиномъ".
   Александра заплакала, но почувствовала, что стала любить дядю еще больше. Тѣмъ временемъ въ Таврогахъ поднялась страшная суматоха. Въ комнату дѣвушки ворвался взбѣшенный Саковичъ и, не снимая шапки, спросилъ:
   -- Гдѣ вашъ дядя?
   -- Тамъ, гдѣ всѣ, кромѣ измѣнниковъ!... Въ полѣ!
   -- Вы знали объ этомъ?-- крикнулъ староста.-- О, если бы не князь!... Вы отвѣтите передъ самимъ князенъ!...
   -- Ни передъ княземъ, ни передъ его наемникомъ. А теперь... И она указала ему пальцемъ на дверь.
   Саковичъ заскрежеталъ зубами и вышелъ.
   Впрочемъ, его въ тотъ же день ждало нѣкоторое утѣшеніе. Пришло письмо отъ Богуслава, съ извѣщеніемъ о томъ, что шведскій король выбрался благополучно изъ ловушки. За то другія извѣстія представляли мало радостнаго. Князь требовалъ подкрѣпленія, требовалъ прислать ему всѣ войска, за исключеніемъ небольшаго числа солдатъ, безъ которыхъ Тавроги не могли обойтись.
   Рейтеры вышли на другой день, а за ними Кетлингъ, Эттингенъ, Фицъ-Грегори,-- однимъ словомъ, всѣ, за исключеніемъ Брауна, рѣшительно необходимаго для Саковича.
   Анна начала скучать и еще болѣе надоѣдать Саковичу. Староста подумывалъ, не переселиться ли ему въ Пруссію, а то "партіи", ободренныя удаленіемъ войскъ, снова начали приближаться къ Таврогамъ и даже сильно поколотили полковника Бюцова, который вышелъ имъ на встрѣчу съ незначительнымъ отрядомъ.
   Анна не имѣла никакого желанія уѣзжать въ Пруссію. Приближеніе "партій" нисколько не пугало ее; къ тому же, она понимала, что въ Пруссіи она всецѣло будетъ во власти Саковича, и поэтому рѣшила противиться до крайней степени.
   -- Кажется,-- спросила она однажды Саковича,-- вы собираетесь бѣжать отъ пана Биллевича въ Пруссію?
   -- Вовсе не отъ пана Биллевича,-- отвѣтилъ староста, хмуря брови,-- но для того, чтобы набрать новыхъ людей и ударить на разбойниковъ съ новыми силами.
   -- Счастливаго пути!
   -- А вы думаете, я васъ оставлю здѣсь? Какъ же! Если будете сопротивляться, посажу въ коляску и увезу.
   -- Да?-- спросила дѣвушка.-- Значитъ, меня держатъ здѣсь какъ плѣнницу? Знайте же, если вы отважитесь на это, то я во всю свою жизнь слова съ вами не скажу. Я воспитывалась въ Лубнахъ и привыкла презирать трусовъ. Лучше бы меня панъ Бабиничъ до суднаго дня везъ въ Литву,-- тотъ, по крайней мѣрѣ, никого не боится!
   -- Да скажите же, ради Бога,-- крикнулъ Саковичъ, -- почему вы не хотите ѣхать въ Пруссію?
   Анна заплакала.
   -- Взяли меня какъ какую-нибудь татарку и держатъ въ неволѣ! За море везутъ насильно, обрекаютъ на изгнаніе, того и гляди начнутъ терзать калеными щипцами! Боже Ты мой, Боже!
   -- Да побойтесь вы хоть того Бога, котораго призываете на помощь! Кто васъ собирается терзать калеными щипцами?
   -- Матерь Божія, сжалься надо мной!-- повторяла Анна сквозь рыданія.
   Саковичъ самъ не зналъ, что ему дѣлать,-- его душило бѣшенство, гнѣвъ, по временамъ ему казалось, что онъ сходитъ съ ума. Наконецъ, онъ бросился къ ея ногамъ и поклялся, что останется въ Таврогахъ. Тогда она начала умолять старосту ѣхать, если онъ боится, и довела его до полнѣйшаго отчаянія.
   -- Хорошо, мы остаемся въ Таврогахъ,-- сказалъ Саковичъ,-- а боюсь ли Биллевичей, скоро будетъ видно.
   И въ тотъ же самый день онъ собралъ остатки войска Бюцова, присоединилъ къ нимъ свои и пошелъ, но не въ Пруссію, а на пана Биллевича, который стоялъ въ Гирлякольскихъ лѣсахъ. Мечникъ не ожидалъ нападенія и поэтому пострадалъ страшно: двое Биллевичей и третья часть его солдатъ полегли на мѣстѣ, остальные разбѣжались во всѣ стороны. Нѣсколько плѣнниковъ, попавшихъ въ руки Саковича, были разстрѣляны въ Таврогахъ, прежде чѣмъ Анна успѣла вступиться за нихъ.
   Но торжество Саковича было не продолжительно. Вдругъ по всей Польшѣ разнеслась вѣсть о взятіи Варшавы.
   Казалось, что земля разступается подъ ногами измѣнниковъ, на голову ихъ валится весь шведскій Олимпъ, вмѣстѣ съ божествами, которымъ они привыкли молиться. Какъ-то невѣроятнымъ казалось, что канцлеръ Оксеншернъ въ плѣну, Ловепгауптъ въ плѣну, Виттембергъ, самъ великій Виттембергъ, такъ легко покорившій половину республики,-- въ плѣну, что король Янъ Казиміръ торжествуетъ и скоро начнетъ судить провинившихся.
   Въ Таврогахъ всѣ перестали и думать о гирлякольской побѣдѣ. Еще недавно столь страшный Саковичъ умалился во всѣхъ глазахъ, даже въ своихъ собственныхъ. "Партіи" снова начали нападать на шведскіе отряды. Биллевичи, опомнившись отъ пораженія, снова перешли Дубису.
   Саковичъ самъ не зналъ, что ему дѣлать, куда идти, гдѣ искать спасенія. Уже давно онъ не имѣлъ никакого извѣстія отъ князя Богуслава, гдѣ-то онъ теперь?
   Въ счастью, послѣ нѣсколькихъ дней тревожнаго ожиданія, староста, наконецъ, получилъ длинное письмо князя.
   "Варшава взята у шведовъ,-- писалъ князь.-- Мой обозъ и вещи погибли. Перейти на сторону вороля поздно,-- противъ меня страшно возстановлены, мое имя вычеркнуто изъ числа амнистированныхъ. Моихъ людей разбилъ Бабиничъ у самыхъ воротъ Варшавы. Кетлингъ въ плѣну. Шведскій король, электоръ и я вмѣстѣ идемъ на Варшаву, гдѣ должна разыграться генеральная битва. Король клянется, что выиграетъ ее. Есть надежда, что ополченцы Яна Казиміра (а ихъ нѣсколько десятковъ тысячъ) или разъѣдутся по домамъ, или жаръ ихъ поостынетъ. Дядя электоръ молчитъ, какъ обыкновенно, но я отлично понимаю, что проиграй мы эту битву, онъ сейчасъ же начнетъ бить шведовъ, чтобы войти въ милость къ Яну Казиміру. Придется и мнѣ. Дай Богъ выйти самому цѣлымъ и не потерять всего имущества. Нужно принять мѣры предосторожности. Поэтому, что можно продать за наличныя деньги -- продай, хотя бы для этого пришлось входить въ сношеніе съ конфедератами. Самъ поѣзжай въ Биржи, оттуда ближе къ Курляндіи. Я посовѣтовалъ бы тебѣ ѣхать въ Пруссію, но туда отправили недавно Бабинича, а съ Бабиничемъ я тебѣ не совѣтую сталкиваться".
   Саковичъ не нуждался въ совѣтахъ князя, чтобы сталкиваться съ Бабиничемъ,-- на это у него не было ни охоты, ни силъ. Оставались Биржи; но по дорогѣ туда стоитъ партія Биллевича и множество всякихъ другихъ, большихъ и малыхъ. Оставаться въ Таврогахъ тоже опасно. Того и гляди придетъ страшный Бабиничъ со своими татарами и отомститъ за свои обиды такъ, какъ еще никто и никогда не мстилъ.
   Еще недавно безгранично самоувѣренный староста почувствовалъ необходимость посовѣтоваться съ кѣмъ-нибудь и призвалъ къ себѣ Бюцова и Брауна.
   Рѣшено было остаться въ Таврогахъ и ждать вѣстей изъ-подъ Варшавы.
   Браунъ прямо съ совѣта отправился къ паннѣ Аннѣ. Долго они совѣщались о чемъ-то, потомъ Браунъ вышелъ съ взволнованнымъ лицомъ, а Анна какъ буря ворвалась въ комнату Александры.
   -- Бѣжимъ!-- крикнула она на порогѣ.-- Завтра, завтра! Горнизономъ командуетъ Браунъ, а Саковичъ будетъ спать въ городѣ,-- его панъ Дзѣшукъ пригласилъ ужинать. Панъ. Дзѣшукъ нашъ, и подмѣшаетъ ему что-то въ вино. Браунъ говорить, что уйдетъ самъ и уведетъ съ собою пятьдесятъ человѣкъ. О, если бы ты знала, какъ я счастлива!
   Анна бросилась на шею панны Биллевичъ и крѣпко обняла ее.
   -- Я, вѣдь, тебѣ еще не все сказала. Ты ничего не знаешь? Панъ Бабиничъ идетъ сюда. Саковичъ чуть не умираетъ со страху. А къ кому онъ можетъ спѣшить?
   На глазахъ Анны блеснули слезы, а Александра молитвенно сломила руки и проговорила:
   -- Къ кому бы онъ ни спѣшилъ, да облегчитъ его путь Господь и да благословитъ его!
   

Глава IX.

   Кмицицу предстояла не легкая задача пробраться изъ Варшавы въ королевскую Пруссію и Литву, потому что не дальше какъ въ Сероцкѣ стоялъ сильный шведскій отрядъ. Во главѣ его находился знаменитый генералъ Дугласъ и двое польскихъ измѣнниковъ -- Радзѣёвскій и Радзивиллъ. Вожди услыхали объ экспедиціи Кмицица, широко разставили на пана Андрея сѣти въ трехъугольникѣ надъ Бугомъ, между Сероцкомъ, Злоторыей и Остролэнкой въ вершинѣ. Кмицицъ долженъ былъ проходить чрезъ этотъ трехъугольникъ. Онъ спѣшилъ, а болѣе близкой дороги не было. Онъ понялъ, что попалъ въ сѣть, по нисколько этимъ не смутился: сѣть настолько растянута, что ячейки ея не могутъ быть малы,-- значитъ, въ случаѣ надобности, въ одну изъ нихъ можно и проскользнуть. Мало того, панъ Андрей вовсе не ду. малъ ограничиваться одною пассивною ролью. Самъ Дугласъ настигъ его въ Длугосёдлѣ, но панъ Андрей разбилъ его конницу и, вмѣсто того, чтобы бѣжать, что есть духу,-- на глазахъ шведовъ дошелъ до самой Нарвы, черезъ которую и перебрался вплавь. Дугласъ остался на берегу въ ожиданіи паромовъ, но прежде чѣмъ ихъ доставили, Кмицицъ глухою ночью вновь переправился черезъ рѣку, ударилъ на передовую шведскую стражу и произвелъ переполохъ во всей дивизіи Дугласа.
   Старый генералъ изумился, но каково же было его удивленіе на слѣдующій день при извѣстіи, что Кмицицъ обошелъ армію и, возвратившись на мѣсто, съ котораго его подняли, какъ краснаго звѣря, захватилъ въ Бранчукѣ слѣдующіе за войскомъ шведскій обозъ съ добычей и живчами.
   Бывали времена, что въ теченіе цѣлаго дня шведы видѣли на горизонтѣ татаръ пана Андрея, но догнать ихъ не могли. Шведскіе солдаты утомлялись безъ пользы, а польскія хоругви Радзѣёвскаго проявляли все больше и больше недовольства. За то окрестное населеніе съ энтузіазмомъ служило знаменитому партизану. Онъ зналъ о каждомъ движеніи врага, о самомъ ничтожномъ отрядѣ, о каждомъ возѣ, который выдвигался впередъ или оставался позади. Казалось, что онъ играетъ со шведами, но это была игра тигра. Плѣнныхъ онъ всѣхъ вѣшалъ, подражая въ этомъ шведамъ. По временамъ на него нападало какое-то слѣпое бѣшенство и тогда онъ бросался, очертя голову, на неизмѣримо большія силы, чѣмъ тѣ, которымъ обладалъ самъ.
   -- Этими отрядами командуетъ сумасшедшій!-- говорилъ о немъ Дугласъ.
   -- Или бѣшеная собака!-- прибавлялъ Радзѣёвскій.
   Богуславъ думалъ, что Бабиничъ -- и то, и другое въ соединенія съ знаменитымъ воиномъ. Онъ не безъ самодовольства разсказывалъ шведскимъ генераламъ, что ему дважды удалось побѣдить этого рыцаря. На Богу слава-то панъ Бабиничъ и наступалъ теперь съ величайшимъ ожесточеніемъ. Преслѣдуемый, онъ преслѣдовалъ самъ.
   Дугласъ догадывался, что здѣсь замѣшана личная непріязнь. Князь не спорилъ, хотя и не давалъ никакихъ объясненій. Онъ вздумалъ слѣдовать примѣру Хованскаго и назначилъ награду за голову Бабинича, а когда это ни къ чему не привело, задумалъ воспользоваться его ненавистью къ себѣ и завлечь его въ ловушку.
   -- Стыдно намъ такъ долго возиться съ этимъ разбойникомъ!-- сказалъ онъ однажды Дугласу и Радзѣёвскому.-- Онъ вертится около насъ, какъ волкъ около овчарни, и никакъ не дается намъ въ руки... Мнѣ пришла въ голову такая мысль: я, въ качествѣ приманки, пойду съ небольшимъ отрядомъ, -- онъ, конечно, нападетъ на меня, а я буду удерживать его до тѣхъ поръ, пока вы не подоспѣете мнѣ на помощь. Тогда онъ неминуемо попадетъ въ наши руки.
   Рѣшено было такъ, что князь пойдетъ съ отрядомъ изъ пятисотъ всадниковъ, но позади каждаго рейтера посадятъ по пѣхотинцу. Эта хитрость должна была ввести Бабинича въ заблужденіе.
   Планъ этотъ былъ выполненъ съ величайшею точностью. За два дня передъ тѣмъ былъ пущенъ слухъ, что скоро выйдетъ отрядъ изъ пятисотъ человѣкъ подъ начальствомъ князя Богуслава. Генералы разсчитывали, что мѣстное населеніе немедленно доведетъ объ этомъ до свѣдѣнія Бабинича. Такъ и случилось.
   Князь позднею ночью вышелъ по дорогѣ къ Вонсову и Елёнкѣ, перешелъ рѣку въ Черевинѣ и оставилъ конницу въ открытомъ полѣ, скрывъ пѣхоту въ ближайшемъ лѣсу. Тѣмъ временемъ Дугласъ долженъ былъ идти по берегу Нарвы, а Радзѣёвскій съ легкими хоругвями заходить со стороны Ксенжополя.
   Ни одинъ изъ трехъ вождей хорошенько не зналъ, гдѣ въ настоящее время находится Бабиничъ, такъ какъ отъ окрестныхъ крестьянъ трудно было дознаться правды, а рейтеры не умѣли ловить татаръ. Дугласъ разсчитывалъ, что главная сила Бабинича стоитъ въ Снядовѣ, и хотѣлъ окружить ее такъ, что если Бабиничъ двинется на Богуслава, то зайти ему въ тылъ отъ литовской границы и отрѣзать отступленіе.
   Казалось, все благопріятствовало шведскимъ намѣреніямъ. Кмицицъ дѣйствительно стоялъ въ Снядовѣ и при первомъ извѣстіи о движеніи Богуслава тотчасъ же углубился бы въ лѣсъ, чтобъ неожиданно появиться подъ Черевиномъ.
   Дугласъ, послѣ нѣсколькихъ дней похода, напалъ на слѣды татаръ и, такимъ образомъ, находился въ тылу Бабинича. Жара страшно утомляла лошадей и людей, закованныхъ въ желѣзо, но генералъ не обращалъ вниманія ни на что и шелъ впередъ въ полной надеждѣ застать врага врасплохъ.
   Наконецъ, шведы подошли къ самому Черевину. Дугласъ остановился и, перерѣзавъ всѣ дороги, всѣ тропинки, ждалъ.
   Прошелъ одинъ день, другой, а въ Черевипскихъ лѣсахъ все было тихо; Дугласъ начиналъ терять терпѣніе и ночью послалъ небольшой разъѣздъ съ приказомъ дѣйствовать какъ возможно болѣе осторожно.
   Разъѣздъ скоро возвратился ни съ чѣмъ. На разсвѣтѣ Дугласъ со всею своею силой двинулся впередъ.
   Въ Черевинѣ все носило слѣды недавняго военнаго постоя, повсюду валялись остатки сухарей, разбитыя бутылки, кто-то нашелъ даже поясъ съ лядункой, какой обыкновенно носили шведы-пѣхотинцы. Несомнѣнно, здѣсь стояла пѣхота Богуслава, но теперь куда-то ушла. Дальше, на лугу, стража нашла слѣды тяжелыхъ рейтерскихъ коней, а по берегу отпечатки копытъ лошадей татаръ; еще дальше валялась павшая лошадь, около которой увивались волки... Вотъ татарская стрѣла... Очевидно, Богуславъ отступалъ, а Бабиничъ шелъ за нимъ.
   Дугласъ понялъ, что произошло нѣчто необыкновенное. Но что именно? Онъ глубоко задумался и опомнился лишь тогда, когда къ нему подскакалъ офицеръ.
   -- Генералъ, -- сказалъ онъ, -- сквозь заросли виднѣются какіе-то люди, человѣкъ пять-шесть. Стоятъ на одномъ мѣстѣ, точно на стражѣ. По одеждѣ, какъ будто бы наши.
   Дугласъ пришпорилъ коня и въ галопъ помчался впередъ. Сквозь кустарникъ, дѣйствительно, виднѣлось нѣсколько человѣкъ, одѣтыхъ въ желтое платье. Кустарникъ кончился, за нимъ открывалась лужайка и дальше синяя стѣна густаго бора. Нѣсколько человѣкъ шведскихъ пѣхотинцевъ стояли рядомъ и точно смотрѣли въ землю.
   -- Генералъ,-- сказалъ офицеръ,-- эти люди висятъ!
   -- Да, да,-- отвѣтилъ Дугласъ и еще прибавилъ ходу.
   Четверо пѣхотинцевъ висѣли на одномъ суку, чуть не касаясь ногами до земли.
   Дугласъ снова задумался надъ тѣмъ, что ему дѣлить: идти ли по лѣсной тропинкѣ, или отступить на большую остролэнскую дорогу? Очевидно, князь отступалъ, преслѣдуемый Бабиничемъ, но что именно заставило его отступать?
   Дѣло выяснилось только черезъ день. Отъ Богуслава прибылъ гонецъ съ извѣстіемъ, что Янъ Казиміръ послалъ за Бугъ противъ Дугласа польнаго гетмана Госѣвскаго съ шестью тысячами польскихъ и татарскихъ всадниковъ.
   -- Панъ Госѣвскій въ четырехъ или пяти миляхъ, -- прибавилъ гонецъ.-- Князь долженъ былъ отступать во что бы то ни стало, чтобы соединиться съ Радзѣёвскимъ и спасти его отъ пораженія.
   -- Хорошо,-- сказалъ обрадованный Дугласъ.-- Дадимъ же мы себя знать пану Госѣвскому!
   И онъ тотчасъ поворотилъ свое войско назадъ. Всѣ три отряда соединились въ тотъ же самый день, къ великой радости Радзѣёвскаго, который боялся плѣна пуще смерти. Онъ зналъ, что съ нимъ, какъ съ измѣнникомъ и виновникомъ всѣхъ бѣдъ республики, не стали бы церемониться.
   Дугласъ ломалъ голову, зачѣмъ Янъ Казиміръ послалъ польнаго гетмана за Бугъ? Король шведскій вмѣстѣ съ алекторомъ шелъ на Варшаву, генеральное сраженіе должно было наступить черезъ нѣсколько дней, а отдѣлить отъ своей, хотя и сильной, арміи шесть тысячъ человѣкъ вовсе не шутка.
   Шведскій король въ своемъ письмѣ къ Дугласу тоже высказывалъ большое безпокойство по этому поводу. Карлъ Густавъ думалъ, что гетманъ былъ посланъ въ Литву, чтобъ оказать помощь тамошнимъ конфедератамъ и напасть на лишенную защиты восточную Пруссію.
   "Разсчитываютъ,-- писалъ король,-- поколебать алектора въ вѣрности къ намъ и побудить къ нарушенію мальборгскаго трактата, что вовсе не трудно, ибо электоръ готовъ единовременно войти въ соглашеніе съ Богомъ противъ дьявола и съ дьяволомъ противъ Бога, чтобы извлечь выгоды и съ той, и съ другой стороны".
   Письмо оканчивалось приказаніемъ ни за что не допускать гетмана въ Пруссію.
   Бабиничъ теперь потерялъ всякій интересъ для шведскаго генерала. Все его вниманіе устремилось на пана Госѣвскаго.
   

Глава X.

   Спустя недѣлю, панъ Кмицицъ вторгнулся въ предѣлы Пруссіи подъ Райградомъ. Ему это не стоило особыхъ трудовъ, потому что панъ Госѣвскій, послѣ разныхъ диверсій, въ концѣ-концовъ, отступилъ къ Варшавѣ, а Дугласъ пошелъ за нимъ въ полной увѣренности, что Бабиничъ тоже соединился съ арміей гетмана. Бабиничъ же въ это время пробирался лѣсомъ въ глубь Литвы. Вслѣдъ за Дугласомъ ушли Радзѣёвскій и Радзивиллъ.
   Кмицицъ приходилъ въ бѣшенство отъ того, что ему не пришлось заглянуть въ лицо своему врагу, и страшно вымещалъ свой гнѣвъ на подданныхъ електора.
   Въ ту же ночь, когда его татары миновали пограничный столбъ, на прусскомъ небѣ вспыхнуло яркое зарево, прусская земля огласилась воплемъ людей, попираемыхъ тяжелою стопой войны. Кто умѣлъ просить о помилованіи польскимъ языкомъ, тотъ могъ разсчитывать на помилованіе, за то всѣ нѣмецкія поселенія, деревни, колоніи сравнивались съ землею, а обезумѣвшіе отъ страхъ жители гибли цѣлыми сотнями. Татары, такъ долго сдерживаемые Кмицицомъ въ предѣлахъ желѣзной дисциплины, теперь получили свободу и какъ стая кровожадныхъ птицъ бросились на беззащитное населеніе. Они точно желали вознаградить себя за долгое воздержаніе, и теперь положительно купались въ потокахъ человѣческой крови.
   Самъ Кмицицъ, несмотря на свою природную кровожадность, лично не принималъ участія въ кровопролитіи, хотя безъ содроганія присутствовалъ при самыхъ страшныхъ сценахъ. Душа его была совершенно спокойна, совѣсть ничего не говорила,-- вѣдь, это была кровь еретиковъ, а истреблять ихъ -- дѣло, угодное Богу. Электоръ, ленникъ и слуга республики, первый поднялъ на нее святотатственную руку и долженъ быть примѣрно наказанъ. Почему ему, пану Андрею, не быть орудіемъ гнѣва Божія?
   Поэтому, онъ спокойно перебиралъ чотки при свѣтѣ горящихъ нѣмецкихъ селъ, а когда крики гибнувшихъ сбивали его со счета, онъ начиналъ съизнова, чтобы выполнить все, требуемое правилами религіи.
   Но среди всего этого Александра часто приходила ему на память. Чѣмъ дальше онъ углублялся въ границы Пруссіи, чѣмъ больше наносилъ ей ранъ, тѣмъ сильнѣй горѣли раны его сердца.
   "Голубка ты моя милая,-- думалъ онъ,-- можетъ быть, ты забыла обо мнѣ, а если вспомнишь, то только съ гнѣвомъ и отвращеніемъ; а я, далеко ли, близко ли отъ тебя, днемъ ли, ночью ли, о тебѣ только и думаю. Только отчизнѣ и тебѣ я отдалъ всю мою кровь, но горе мнѣ, если ты навсегда изгнала меня изъ своего сердца!"
   Онъ шелъ все выше къ сѣверу и рѣшительно никому не давалъ пощады. Его томила страшная тоска. Ему хотѣлось быть завтра же въ Таврогахъ, но дорога предстояла такая дальняя и такая трудная, потому что вся Пруссія возстала, какъ одинъ человѣкъ. Кто былъ живъ, тотъ хватался за оружіе; стягивались гарнизоны изъ ближайшихъ городовъ, наскоро формировались новые полки, и, въ концѣ концовъ; прусскіе военачальники могли противупоставить каждому татарину Кмицица двадцать человѣкъ.
   Кмицицъ спадалъ на эти импровизированные полки, какъ громъ, разбивалъ, вѣшалъ, скрывался и появлялся вновь на кровавомъ фонѣ пожара, но уже не могъ идти такъ скоро, какъ прежде. Не разъ приходилось ему, по татарскому обычаю, таиться по цѣлымъ недѣлямъ въ заросляхъ или тростникахъ подъ берегами озеръ.
   Отдохнувъ, набравшись силъ, онъ врывался въ какую-нибудь мѣстность и не оставлялъ ее до тѣхъ поръ, пока не опустошитъ огнемъ и мечомъ на нѣсколько миль вокругъ. Его имя,-- невѣдомо какимъ путемъ,-- стало извѣстно и, сопровождаемое проклятіями, гремѣло вплоть до береговъ Балтики.
   Правда, ему представлялась возможность возвратиться въ границы республики и, не обращая вниманія на слабые шведскіе гарнизоны, идти поспѣшнымъ маршемъ на Тавроги, но за тѣмъ ли онъ посланъ сюда?
   А тутъ пришли вѣсти, которыя ободрили мѣстныхъ жителей и влили отраву въ сердце пана Андрея. "Варшава взята, Карлъ Густавъ и электоръ разбили войска Яна Казиміра... конецъ республики близокъ!"
   Такъ, значитъ, конецъ всему? Значитъ, эта возродившаяся и возставшая республика была только однимъ призракомъ? Столько могущества, столько силы, столько великихъ людей: гетманы, король, панъ Чарнецкій, народъ, взявшійся за оружіе для защиты своей поруганной святыни,-- все процало, все разсѣялось, какъ дымъ! И нѣтъ для защиты этой несчастной страны никого, кромѣ буйныхъ шаекъ неукротимыхъ людей... да и тѣ, пожалуй, сейчасъ же разсѣятся...
   Кмицицъ рвалъ на себѣ волосы и ломалъ руки.
   -- Погибну и я!-- повторялъ онъ,-- но прежде вся эта земля напоится кровью!
   Онъ началъ воевать, какъ сумасшедшій, не скрывался уже, какъ прежде, въ лѣсахъ и тростникахъ, искалъ смерти, бросался на отряды, втрое сильнѣйшіе, и разносилъ ихъ, какъ громъ. Въ его татарахъ замерли остатки человѣческихъ чувствъ и смѣнились чисто-звѣрскою кровожадностью. Хищный, но не особенно пригодный для битвы въ открытомъ полѣ народъ, благодаря долговременной практикѣ, пріобрѣлъ такую опытность, что могъ выдержать напоръ даже знаменитой далекарлійской гвардіи.
   Прошелъ еще мѣсяцъ въ трудахъ, превосходящихъ всякую мѣру. И людямъ, и даже выносливымъ татарскимъ конямъ нужно было дать хоть нѣсколько дней отдыха, и молодой полковникъ около Доспады отступилъ въ границы республики. Тутъ его ждала радость, и, притомъ, такая, что Кмицицъ чуть не сошелъ съ ума. Что храбрый, хотя несчастный король Янъ Казиміръ проигралъ трехдневную битву подъ Варшавой, оказалось правдой, но по какой причинѣ?
   Ополченіе въ большей части разошлось домой, остальное дралось не съ такимъ одушевленіемъ, какъ прежде, а на третій день внесло панику повсюду. Регулярныя же войска держали себя такъ, что заслужили уваженіе самыхъ лучшихъ и опытныхъ шведскихъ генераловъ. Вся армія воодушевлена самымъ воинственнымъ духомъ и нисколько не смущается понесеннымъ пораженіемъ. Шведы потеряли массу людей, въ ихъ войскѣ свирѣпствуютъ заразительныя болѣзни, электоръ не знаетъ, что ему дѣлать. Тѣмъ временемъ великополяне, желая заплатить за Устье и всѣ несправедливости, нахлынули въ Бранденбургъ и свирѣпствуютъ тамъ, какъ бичъ Божій.
   -- Постой, и я пригожусь здѣсь!-- подумалъ Кмицицъ.
   Люди и лошади его отдохнули и онъ вновь перешелъ въ Пруссію.
   Изъ Польши доходили слухи, и все такіе радостные, что вѣрить трудно. Говорили, что Карлъ Густавъ, который послѣ варшавской битвы отступилъ къ Радому, теперь, сломя голову, уходитъ къ Пруссіи. Что случилось? Зачѣмъ онъ отступаетъ? Кмицицъ хорошо зналъ войну и военное дѣло, но ему никогда еще не приходилось слышать объ отступленіи, почти бѣгствѣ, побѣдителя.
   Однажды къ нему прибылъ шляхтичъ съ письмомъ отъ пана Володіёвскаго.
   "Мы идемъ съ паномъ польнымъ гетманомъ литовскимъ и княземъ кравчимъ Михаломъ Радзивилломъ за Богуславомъ и Вальдекомъ,-- писалъ маленькій рыцарь.-- Присоединяйтесь къ вамъ,-- наступаетъ минута отмщенія".
   Кмицицъ подробно разспросилъ шляхтича, гдѣ теперь находятся войска польнаго гетмана, повернулъ свой чамбулъ и черезъ два дня уже сжималъ въ своихъ объятіяхъ Володіёвскаго.
   -- Графъ Вальдекъ и князь Богуславъ въ Просткахъ, окапываются,-- сказалъ панъ Михалъ.-- Завтра мы идемъ на нихъ.
   -- У меня есть какое-то предчувствіе, что Богъ предастъ его въ наши руки!-- взволнованно отвѣтилъ Кмицицъ.
   -- И я также думаю... Боже мой, какъ вы похудѣли и почернѣли... за то покрыли свое имя такою славой! Всѣ мы съ удивленіемъ смотрѣли на вашу работу: кромѣ развалинъ и труповъ -- ничего! Вотъ это называется быть настоящимъ рыцаремъ! И самъ панъ Заглоба, еслибъ онъ былъ здѣсь, не могъ бы приписать себѣ ничего лучшаго.
   -- А гдѣ панъ Заглоба?
   -- Остался при павѣ Сапѣгѣ. Онъ не можетъ придти въ себя, все плачетъ, убивается по Рохѣ Ковальскомъ...
   -- Такъ Ковальскій погибъ?
   -- Знаете, кто убилъ его?-- Володіёвскій закусилъ губы.-- Князь Богуславъ!
   Кмицицъ зашатался на ногахъ, тяжело опустился на лавку и сжалъ руками голову.
   Панъ Михалъ приказалъ подать меду, розлилъ его въ кубки, усѣлся около Кмицица и заговорилъ:
   -- Рохъ Ковальскій умеръ такою рыцарскою смертью, какою дай Богъ умереть обоимъ намъ. Достаточно будетъ сказать вамъ, что по окончаніи битвы Карлъ Густавъ устроилъ ему великолѣпные похороны и приказалъ въ честь его палить изъ пушекъ... Вотъ какъ было дѣло. Вѣроятно, вы знаете подробности битвы подъ Варшавой, поэтому я и не стану о ней распространяться. Первый день мы били шведовъ, потомъ счастье начало колебаться то на нашу, то на ихъ сторону. Въ это-то время двинулись въ атаку литовскіе гусары (Рохъ незадолго до того перешелъ служить подъ начальство князя Полубиньскаго). Я видѣлъ, какъ они шли,-- я стоялъ съ ляуданцами на холмѣ, возлѣ нашихъ укрѣпленій. Гусаръ было тысяча двѣсти человѣкъ,-- молодецъ къ молодцу, какихъ и свѣтъ не видалъ. Прошли они въ сто саженяхъ отъ насъ и, увѣряю васъ, земля дрожала подъ ними. Бранденбургская пѣхота уставила свои пики въ землю, чтобы защититься отъ перваго натиска, другіе не переставали палить изъ мушкетовъ. Смотримъ: гусары пришпорили своихъ коней,-- Боже, что за натискъ! Вотъ ихъ закрыло дымомъ... ничего не видно... потомъ послышался такой грохотъ, какъ будто тысячи молотовъ ударяли по наковальнямъ. Дымъ разсѣялся, я посмотрѣлъ,-- бранденбургцы лежатъ, какъ нива послѣ бури, а наши уже далеко за ними, только значки вдали мелькаютъ. Идутъ на шведовъ... Столкнулись съ рейтерами -- смяли! Ударили на другой полкъ -- смяли! А тутъ завыли пушки... мы видѣли гусаръ только тогда, когда вѣтеръ развѣетъ дымъ. Вотъ они наваливаются на шведскую пѣхоту. Все валится кругомъ, разсыпается, а гусары идутъ словно по улицѣ... почти прошли сквозь всю армію... Наконецъ, схватились съ полкомъ самой гвардіи, посреди которой стоитъ самъ Карлъ Густавъ, и гвардію словно буря развѣяла... Такой атаки я еще никогда не видалъ. Намъ тоже велѣли идти въ бой... Что было дальше, я не видалъ, а вотъ что разсказывалъ мнѣ одинъ шведскій офицеръ, который въ это время находился вблизи Карла Густава. Когда гусары все опрокинули по дорогѣ, Форгель, тотъ, который впослѣдствіи попался въ наши руки подъ Равой, подлетѣлъ къ королю и закричалъ: "Ваше величество, спасайтесь! отступайте! ихъ ничто не удержитъ!" А Карлъ Густавъ отвѣтилъ: "Я не стану отступать: или имъ нужно дать отпоръ, или погибнуть!" Подоспѣли къ нему генералы, умоляютъ, просятъ,-- онъ не хочетъ и слышать объ отступленіи. Идетъ впередъ, наши ломаютъ шведскіе ряды. Король спасается вдвоемъ со своихъ адъютантомъ, Ковальскій узналъ его,-- немудрено, видѣлъ два раза. Адъютантъ заслоняетъ короля и, говорятъ, Рохъ въ одно мгновеніе разсѣкъ его саблей пополамъ. Тогда король самъ бросается на него...
   Володіёвскій глубоко вздохнулъ и поднесъ къ своимъ губамъ кубокъ съ медомъ.
   -- Да кончайте же!-- крикнулъ Кмицицъ.
   -- Они столкнулись по серединѣ поля. "Смотрю,-- разсказываетъ мнѣ шведскій офицеръ,-- король вмѣстѣ съ лошадью на землѣ". Карлъ Густавъ спустилъ курокъ пистолета, -- промахнулся. Рохъ уже поднялъ надъ нимъ свой мечъ, шведы окаменѣли отъ ужаса,-- спасти короля не было времени... Но въ это время князь Богуславъ выросъ словно изъ-подъ земли и выстрѣлялъ въ самое ухо Ковальскому, такъ что у него голова разлетѣлась вмѣстѣ со шлемомъ.
   Господа! да неужели у него нехватило времени опустить мечъ?-- воскликнулъ панъ Андрей, хватаясь за волосы.
   -- Богъ не судилъ ему этого,-- отвѣтилъ панъ Михалъ.-- Потомъ мы съ Заглобой поняли, отчего все это произошло. Рохъ служилъ у Радзивилловъ съ малыхъ лѣтъ и, очевидно, смутился при видѣ Богуслава. Можетъ быть, ему и въ голову не приходила мысль поднять руку на Радзивилла. Это очень вѣроятно. Да... и заплатилъ за это жизнью... Странный человѣкъ панъ Заглоба! Рохъ съ нимъ ни въ какомъ родствѣ не состоялъ, а панъ Заглоба плачетъ по немъ такъ, какъ другой не оплакивалъ бы роднаго сына...
   Въ узкое окно убогой хатки врывался уже блѣдный лучъ разсвѣта.
   -- Завтра мы выступаемъ,-- сказалъ панъ Михалъ.
   

Глава XI.

   Шестаго сентября польскія войска дошли до Вонсоши и остановились на отдыхъ. Панъ Госѣвскій отправилъ Кмицица, какъ человѣка, хорошо знающаго мѣстность, на развѣдки и убѣдительно просилъ не возвращаться безъ "языка".
   Бабиничъ только усмѣхнулся. Онъ и безъ просьбы приведетъ Цѣнныхъ, хотя бы ихъ пришлось искать за окопами Простковъ. Черезъ два дня онъ возвратился и привелъ съ собой нѣсколько десятковъ прусаковъ и шведовъ, въ томъ числѣ не безъизвѣстнаго офицера, фонъ-Рёсселя, капитана прусскаго полка Богуслава.
   Изъ дознаній оказалось, что въ Просткахъ стоять не только войска графа Вальдека, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, шесть шведскихъ полковъ, подъ командой Израэля, Фритьонсона, Амнерштейна, и два полка пѣхоты братьевъ Энгель. Изъ прусскихъ полковъ, за исключеніемъ собственнаго графа Вальдека, были: князя Висмара, Конненберга и четыре хоругви Богуслава.
   Начальствовалъ всею арміей номинально графъ Вальдекъ, хотя въ дѣйствительности во всемъ слушался князя Богуслава, также какъ и шведскій генералъ Израэль.
   Самымъ важнымъ сообщеніемъ Рёсселя* было то, что изъ Элька въ подкрѣпленіе шведамъ идутъ двѣ тысячи отборныхъ поморскихъ пѣхотинцевъ, а графъ Вальдекъ, боясь, какъ бы они не наткнулись на татаръ Кмицица, намѣревается выйти изъ укрѣпленнаго лагеря, соединиться съ подкрѣпленіемъ и тогда уже окопаться вновь. По словамъ Рёсселя, Богуславъ до сихъ поръ былъ противъ этого и только теперь. началъ склоняться на сторону графа Вальдека.
   Это очень обрадовало пана Госѣвскаго. Онъ хорошо зналъ, что непріятель долго могъ бы обороняться въ укрѣпленномъ лагерѣ, но ни шведская, ни прусская конница не могутъ противиться литовцамъ въ открытомъ полѣ.
   Князю Богуславу это было извѣстно въ равной степени, но его самолюбіе страдало при обвиненіи въ излишней осторожности. Можно было разсчитывать, что ему надоѣстъ сидѣть въ укрѣпленномъ лагерѣ и скоро захочется Потѣшить свою удаль въ битвѣ съ непріятелемъ. Во всякомъ случаѣ, пану Госѣвскому нужно было спѣшить, чтобы напасть на шведовъ въ то время, когда они будутъ выходить изъ окоповъ.
   Такого же мнѣнія придерживались и всѣ другіе полковники,-- Гассунъ-бей, начальникъ орды татаръ, Корсакъ, полковникъ кавалеріи, Войнилловичъ, Володіёвскій и Кмицицъ. Всѣ согласились отказаться отъ отдыха и выйти ночью, то-есть черезъ нѣсколько часовъ. Панъ Корсакъ тотчасъ же выслалъ хорунжаго Бѣганьскаго подъ Простки, съ тѣмъ, чтобы тотъ давалъ знать, что дѣлается въ обозѣ непріятеля.
   Войско пана Госѣвскаго не успѣло отойти двухъ миль отъ мѣста своей стоянки, какъ отъ пана Бѣганьскаго прибылъ гонецъ съ письмомъ. Бѣганьскій писалъ, что ему удалось захватить нѣсколько рейтеровъ, которые показали, что шведское войско оставитъ Простки завтра въ восемь часовъ утра и что распоряженіе на этотъ счетъ уже объявлено.
   -- Поблагодаримъ Бога и пришпоримъ своихъ коней,-- сказалъ гетманъ.-- Къ вечеру эти войска будутъ уже разбиты.
   Онъ тотчасъ же послалъ татаръ съ тѣмъ, чтобъ они во что бы то ни стало стали на дорогѣ между войсками графа Вальдека и вспомогательною прусскою пѣхотой. За татарами вслѣдъ отправились литовскія хоругви.
   Кмицицъ находился въ переднихъ рядахъ татаръ и изо всѣхъ силъ погонялъ свою ватагу. По дорогѣ онъ припалъ къ конской шеѣ, а уста его шептали горячую молитву:
   -- Не за себя желаю мстить я, Боже, но за обиды, нанесенныя отечеству. Отдай въ мои руки еретика, и я обѣщаю Тебѣ поститься и бичевать себя одинъ разъ въ недѣлю до конца жизни!
   Онъ чувствовалъ, какъ въ его душу вступаетъ новая сила, передъ которою все должно пасть во прахъ; ему казалось, за плечами его выростаютъ крылья, и онъ летѣлъ во главѣ своихъ татаръ, какъ вихрь, а за нимъ, пригнувшись къ сѣдлу, мчались тысячи дикихъ сыновъ степей.
   Двурогій мѣсяцъ уже начиналъ блѣднѣть и склоняться къ западу, когда татары остановились немного отдохнуть и покормить измученныхъ лошадей. До Простокъ оставалось не болѣе полумили. Кмицицъ пересѣлъ на запаснаго коня и поѣхалъ дальше, чтобъ окинуть взглядомъ непріятельскій лагерь.
   Черезъ цолчаса онъ наткнулся-на отрядъ, посланный паномъ Корсакомъ на развѣдки.
   -- Ну, что?-- спросилъ Кмицицъ хорунжаго,-- что слышно?
   -- Шведы не спятъ и гудятъ, какъ пчелы въ ульѣ. Они двинулись бы, еслибъ у нихъ было побольше возовъ.
   -- Нельзя ли получше осмотрѣть обозъ? Проводите меня.
   -- А вонъ съ того холма видно. Обозъ лежитъ у самой рѣки. Поѣдемте.
   Хорунжій и Кмицицъ въѣхали на вершину невысокаго холма. Начинало разсвѣтать, хотя въ долинѣ лежалъ еще предразсвѣтный мракъ. Въ долинѣ находилось огромное четырехъугольное земляное укрѣпленіе. Взоръ Кмицица съ жадностью устремился внизъ, но въ первую минуту могъ различить только неясныя очертанія палатокъ и телѣгъ, стоящихъ вдоль вала. Но мракъ мало-по-малу начиналъ рѣдѣть и Бабиничъ съ помощью подзорной трубки могъ уже отличить голубыя шведскія знамена отъ желтыхъ прусскихъ.
   Вокругъ него царила тишина, прерываемая только шелестомъ вѣтвей кустарника, да веселымъ щебетаньемъ птицъ. Снизу доносился неясный смѣшанный гулъ.
   Очевидно, танъ никто не спалъ, всѣ готовились къ походу. Цѣлые полки переходили съ мѣста на мѣсто, около возовъ суетилась прислуга, артиллеристы стаскивали пушки съ валовъ.
   Кмицицъ приказалъ отряду пана Корсака стоять на мѣстѣ подъ прикрытіемъ кустарника, а самъ поскакалъ во всю прыть назадъ.
   Панъ Госѣвскій садился уже на коня, когда увидѣлъ приближающагося Бабинича. Выслушавъ его реляцію и не тратя времени, онъ двинулъ полки.
   Первою пошла ватага Кмицица, затѣмъ хоругви Войнилловича, ляуданская и собственная пана гетмана. Татары остались назади, потому что объ этомъ усиленно упрашивалъ Гассунъбей, боявшійся, что его люди не выдержатъ натиска тяжелой кавалеріи.
   У него были еще и другія соображенія: когда литвины ударятъ на врага, онъ съ татарами можетъ овладѣть лагеремъ, въ которомъ, вѣроятно, найдется не мало добычи. Гетманъ понималъ все это, но, тѣмъ не менѣе, согласился. Ордынцы, слабые при нападеніи въ открытомъ полѣ, если разъ попадутъ въ непріятельскій лагерь, обращаются въ совершенныхъ звѣрей и могутъ произвести страшный безпорядокъ въ рядахъ непріятеля.
   Черезъ два часа польскія войска остановились у подножія холма, за которымъ стоялъ отрядъ пана Корсака. Хорунжій, при видѣ гетмана, подскакалъ къ нему съ увѣдомленіемъ, что непріятель, снявъ стражу съ той стороны рѣки, уже двинулся, и теперь изъ окопа выходитъ хвостъ обоза.
   -- Теперь уже они не могутъ возвратиться,-- обозъ помѣшаетъ,-- сказалъ панъ Госѣвскій.-- Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! Намъ нечего больше скрываться!
   Онъ взмахнулъ своею булавой. Бунчужный поднялъ знамя и началъ махать имъ во всѣ стороны. Всѣ знамена всколыхнулись, грянули трубы, въ воздухѣ блеснуло шесть тысячъ сабель и шесть тысячъ человѣкъ разомъ крикнули:
   -- Іисусъ, Марія!-- Аллахъ, иль-Алла!
   Въ обозѣ Вальдека вовсѣ не ожидали гостей такъ скоро. Шведскіе полки торопливо начали повертывать фронтъ къ рѣкѣ.
   Теперь уже можно было невооруженнымъ глазомъ видѣть генераловъ и полковниковъ, снующихъ отъ полка къ полку.
   Вскорѣ войска находились въ разстояніи какихъ-нибудь тысячи шаговъ другъ отъ друга. Раздѣлялъ ихъ только широкій лугъ, по серединѣ котораго протекала рѣка.
   Минута еще -- и на шведской сторонѣ показался клубъ бѣлаго дыма. Битва началась.
   Гетманъ подскакалъ къ ватагѣ Кмицица.
   -- Панъ Бабиничъ, наступайте, вонъ туда!
   И онъ указалъ булавой на ближайшій полкъ рейтеровъ.
   -- За мной!-- скомандовалъ панъ Андрей, и, пришпоривъ коня, помчался въ рѣкѣ, а за нимъ и вся его ватага. Разгоряченныя лошади однимъ духомъ переправились по широкому песчаному броду рѣчку, достигли противуположнаго берега и понесли своихъ всадниковъ далѣе.
   Полкъ рейтеровъ двинулся на нихъ сначала шагомъ, потомъ рысью и затѣмъ вновь остановился. Когда ватага приблизилась на двадцать шаговъ, послышалась команда: Feuer!-- и тысячи рукъ, вооруженныхъ пистолетами, вытянулись въ сторону нападающихъ.
   Потомъ съ одного конца шеренги до другаго протянулась лента бѣлаго дыма, потомъ двѣ лавины съ трескомъ столкнулись другъ съ другомъ. Зловѣщій стукъ стальныхъ сабель о шлемы и мечи долеталъ до противуположной стороны рѣки. Казалось, сотни кузнецовъ сразу ударили своими молотами по листамъ желѣза.
   Прямая линія рейтеровъ въ одно мгновеніе изогнулась; въ то время, когда середина уступила первому напору, крылья, испытавшія меньше давленія, остались на мѣстѣ. Но и въ серединѣ рейтеры не позволили разорвать себя. Началась страшная рѣзня. Съ одной стороны громадный, рослый людъ, закованный въ желѣзо, отстаивалъ свое мѣсто, съ другой -- сѣрая туча татаръ напирала на него, рубя направо и налѣво съ такою необычайною быстротой, какая дается только большою практикой. Сабли татаръ Кмицица положительно ослѣпляли шведовъ, свистали возлѣ ихъ лица, глазъ, рукъ. Напрасно гигантъ рейтеръ поднимаетъ кверху свой тяжелый мечъ,-- прежде чѣмъ успѣетъ опустить его, онъ чувствуетъ, какъ холодное оружіе проникаетъ въ его тѣло, мечъ выпадаетъ изъ его руки. И какъ стая осъ, напавшая на человѣка, несмотря на всѣ его движенія, кружится вокругъ него и повсюду вонзаетъ свое острое жало, такъ свирѣпые, обученные въ столькихъ битвахъ татары Кмицица бросались повсюду, кололи, рѣзали, сѣкли и разносили смерть по рядамъ непріятеля.
   Рейтеры начали падать цѣлыми десятками. Середина, въ которой свирѣпствовалъ самъ Кмицицъ, рѣдѣла такъ замѣтно, что еще минута, и она порвется. Крикъ офицеровъ, сзывающихъ солдатъ въ слабое мѣсто, заглушался шумомъ битвы, ряды стягивались медленно, а Кмицицъ напиралъ все сильнѣй. Санъ онъ, въ стальной кольчугѣ, подаркѣ пана Сапѣги, сражался какъ простой солдатъ рядомъ съ Кемличами и Сорокой. Панъ Андрей пускалъ въ ходъ всѣ секреты, которымъ обучилъ его Володіёвскій и мало-по-малу подвигался къ хорунжему. Наконецъ, и хорунжій падаетъ, какъ подрѣзанный колосъ, шведы разсыпаются на двѣ безпорядочныя кучи и отступаютъ назадъ.
   Кмицицъ взглянулъ въ образовавшееся пустое пространство и вдругъ увидалъ, какъ на помощь разбитымъ рейтерамъ маршъ-маршемъ летитъ отрядъ красныхъ драгуновъ.
   "Ничего!-- подумалъ онъ, -- скоро Володіёвскій придетъ на помощь!"
   Вдругъ раздался оглушительный залпъ пушекъ, заговорили мушкеты. Все поле покрылось дымомъ.
   Казалось, шведы нарочно дозволили волонтерамъ Кмицица пробраться черезъ бродъ, чтобы перебить ихъ всѣхъ до одного.
   А помощи съ противуположной стороны рѣки все нѣтъ, да и какая же помощь возможна при такихъ условіяхъ? Пошли было люди пана Корсака, но возвратились въ безпорядкѣ; другая хоругвь, пана Войнилловича, достигла половины брода и также должна была отступить, потерявъ двѣсти человѣкъ. Шведы не переставали изрыгать на переправу цѣлый дождь огня и желѣза.
   Самъ гетманъ подъѣхалъ къ броду и убѣдился, что перейти черезъ него нѣтъ рѣшительно никакой возможности.
   А, вѣдь, отъ Кмицица зависѣлъ исходъ всей битвы. Брови гетмана нахмурились. Онъ посмотрѣлъ черезъ рѣку и крикнулъ ординарцу:
   -- Поѣзжай къ Гассунъ-бею, пусть онъ какъ можно скорѣй переправится вплавь черезъ рѣку и нападетъ на обозъ. Что найдутъ -- то пусть возьмутъ себѣ! Пушекъ тамъ нѣтъ, только одна рѣка представляетъ затрудненіе... А вы что думаете?-- вдругъ повернулся онъ къ Володіёвскому, который стоялъ тутъ же и грустно смотрѣлъ въ землю.-- Переправятся татары?
   -- Татары переправятся, но Бабиничъ погибнетъ,-- глухо отвѣтилъ Володіевскій.
   -- Боже Ты мой!-- крикнулъ гетманъ,-- этотъ Бабиничъ, будь у него голова на плечахъ, могъ бы выиграть битву, вмѣсто того, чтобъ погибать.
   Володіевскій не отвѣтилъ ничего, но въ глубинѣ души подумалъ: "Или не нужно было отправлять за рѣку ни одной хоругви, или отправить пять..."
   Гетманъ опять взялъ трубку и началъ смотрѣть за рѣку. Наконецъ, Володібвскому стало не вмочь. Онъ собралъ всю свою смѣлость, откашлялся и проговорилъ:
   -- Панъ гетманъ! еслибъ вы позволили, то я вновь попытался бы перейти черезъ бродъ.
   -- Ни съ мѣста!-- рѣзко сказалъ гетманъ.-- Достаточно, что и тѣ погибнутъ!
   -- Да они уже и погибаютъ!-- отвѣтилъ Володіевскій. Дѣйствительно, шумъ и крики на противуположной сторонѣ все усиливались,-- очевидно, кмицицъ отступилъ назадъ.
   -- Слава Богу! я этого только и ждалъ!-- закричалъ гетманъ и, какъ вихрь, помчался къ хоругви Войнилловича.
   Кмицицъ отступалъ. Люди его, столкнувшись съ красными драгунами, истощили свои послѣднія силы; руки ихъ одеревенѣли, груди нечѣмъ было дышать и только надежда на помощь заставляла держаться на мѣстѣ.
   Прошло полчаса, а помощи отъ своихъ нѣтъ и ожидать ее трудно; тѣмъ временемъ на помощь краснымъ драгунамъ двинулся полкъ тяжелой конницы Богуслава.
   "Смерть идетъ!" -- подумалъ Кмицицъ, но не смутился ни на минуту. Столько разъ приходилось ему бывать въ такомъ положеніи, и никогда его не оставляла мысль не только о спасеніи собственной жизни, но и о побѣдѣ. Вдругъ въ головѣ его мелькнула быстрая, какъ молнія, мысль:
   "Они не могутъ переправиться въ бродъ... Коли не могутъ, то я помогу имъ..."
   Войска Богуслава были не дальше какъ за сто шаговъ. Панъ Андрей поднесъ къ своимъ губамъ пищалку и свиснулъ такъ пронзительно, что ближайшія драгунскія лошади осѣли на заднія ноги. Свистъ этотъ повторили другія пищалки татарскихъ старшинъ, и не такъ скоро вихрь поднимаетъ опавшіе листья, какъ весь чамбулъ поворотилъ своихъ коней назадъ.
   Остатки рейтеровъ, красные драгуны и полки Богуслава помчались за ними.
   Раздались крики офицеровъ: "впередъ!" "Gott mit uns!" По широкому лугу мчался безпорядочный чамбулъ, прямо къ осыпаемому ядрами броду, словно на крыльяхъ вѣтра. Каждый татаринъ прильнулъ къ сѣдлу, и еслибъ не туча стрѣлъ, отъ времени до времени осыпающая рейтеровъ, можно было бы подумать, что это бѣгутъ одни кони безъ всадниковъ. За ними мчались съ крикомъ гиганты прусаки и шведы съ высоко поднятыми мечами.
   Бродъ все ближе, ближе... Очевидно, татарскія кони выбиваются изъ послѣднихъ силъ, разстояніе между ними и рейтерами все уменьшается... Вотъ переднія рейтерскія шеренги начинаютъ рубить убѣгающихъ татаръ... Еще нѣсколько шаговъ, и рѣчка...
   Но тутъ случилось нѣчто странное.
   Когда чамбулъ достигъ рѣчки, на обоихъ крылахъ опять послышался пронзительный свистъ пищалки и вся ватага, вмѣсто того, чтобъ идти въ рѣчку и искать спасенія на другомъ берегу, раздѣлилась на двѣ части и разсыпалась направо и налѣво, вдоль берега.
   Тяжелые полки нѣмцевъ и шведовъ съ розмаха попали въ рѣку и только тутъ могли сдержать разгорячившихся лошадей.
   Шведская артилерія тотчасъ же смолкла, чтобы не стрѣлять по своимъ. Этой-то минуты и ждалъ, какъ спасенія, гетманъ Госѣвскій.
   Еще рейтеры не коснулись воды, какъ на встрѣчу имъ ринулась страшная королевская хоругвь Войнилловича, за ней ляуданская, Корсака, двѣ гетманскихъ и панцырная князя кравчаго Михала Радзивилла.
   Пронесся страшный крикъ и прежде чѣмъ прусскіе полки могли сдержать своихъ коней и закрыться мечами, хоругвь Войнилловича разнесла ихъ, раздавила красныхъ драгуновъ, перерѣзала на двое полкъ Богуслава и понесла все это въ поле, къ главной прусской арміи.
   Рѣка закраснѣлась отъ крови, пушки вновь загрохотали, но поздно, потому что по дугу мчалось уже восемь литовскихъ хоругвей и вся битва перешла на ту сторону рѣки.
   Тѣмъ временемъ Вальдекъ, Богуславъ Радзивиллъ и Израэлъ пустили въ ходъ всю свою конницу, чтобъ остановить первый напоръ, а сами, между тѣмъ, наскоро формировали пѣхоту. Изъ лагеря выбѣгалъ полкъ за полкомъ и вбивалъ въ землю пики, устремляя ихъ противъ непріятеля.
   Во второмъ ряду мушкатеры направляли дуда своихъ мушкетовъ. Въ промежуткахъ наскоро устанавливали пушки. Ни Богуславъ, ни Вальдекъ не обманывали себя надеждой, чтобъ ихъ конница могла долго выдержать польскій натискъ, и возлагали все упованіе на артиллерію и пѣхоту. А конные полки уже столкнулись другъ съ другомъ. Произошло то, что предвидѣли прусскіе вожди.
   Напоръ литовцевъ былъ такъ силенъ, что прусаки не могли противустоять ему; первая гусарская хоругвь расколола ихъ, какъ клинъ раскалываетъ дерево, и грозною волной шла впередъ. Вотъ уже мелькаетъ ихъ знамя, еще минута -- и они появятся на чистомъ подѣ.
   -- Смотри!-- кричатъ офицеры, стоящіе возлѣ каре.
   Прусскіе кнехты сильнѣй упираются ногами въ землю и напрягаютъ руки, держащія пики. Страшные гусары смяли все, попавшіеся имъ на дорогѣ, и мчатся прямо на нихъ.
   -- Огня!-- снова раздается команда.
   Изъ втораго и третьяго ряда каре раздаются выстрѣлы мушкетовъ. Еще минута,-- гудъ приближающейся хоругви слышится все яснѣй. Вотъ они, вотъ!... Посреди густаго дыма первая линія пѣхотинцевъ видитъ предъ собою, почти надъ своими головами, тысячи конскихъ копытъ и сверкающихъ сабель; слышенъ трескъ ломающихся копей; воздухъ оглашается многоголоснымъ крикомъ...
   Полкъ разбитъ, смятъ, но въ другихъ начинаютъ говорить пушки.
   Вотъ приближаются и другія хоругви; каждая изъ нихъ наткнется на лѣсъ пикъ, но, можетъ быть, не каждая преодолѣетъ его,-- хоругвь Войнилловича -- почти цвѣтъ всей польской арміи. Крики усиливаются. Ничего не видать. Но изъ массы борящихся выдѣляются кучки пѣхотинцевъ изъ какого-то другаго полка, который, вѣроятно, уже разбитъ.
   За ними гонятся всадники въ сѣрой одеждѣ и кричатъ:
   -- Ляуда! Ляуда!
   То панъ Володіёвскій бьется съ другимъ каре.
   Побѣда еще можетъ склониться на шведскую сторону, тѣмъ болѣе, что въ лагерѣ стоятъ два свѣжихъ полка, которые во всякое время можно пустить въ дѣло.
   Вальдекъ совершенно потерялъ голову, Израэля нѣтъ,-- онъ ушелъ съ конницей; всею битвой распоряжается Богуславъ и, видя приближающуюся опасность, посылаетъ ординарца за за* пасными полками. Ординарецъ пришпориваетъ коня и возвращается черезъ полчаса, безъ шапки, блѣдный, съ отчаяніемъ на лицѣ.
   -- Въ лагерѣ татары!-- кричитъ онъ, не доѣзжая до Богуслава.
   Вслѣдъ за нимъ показываются десятки шведскихъ всадниковъ, бѣгущихъ въ полнѣйшемъ безпорядкѣ, пѣхотинцы, побросавшіе свое оружіе, перепуганныя упряжныя лошади несутъ, куда глаза глядятъ, нагруженныя телѣги. Все это устремляется изъ лагеря на шведскую пѣхоту. Минута еще, и все смѣшается вмѣстѣ.
   -- Гассунъ-бей проникъ въ лагерь!-- радостно кричитъ панъ Госѣвскій и пускаетъ свои двѣ послѣднія хоругви.
   Въ то мгновеніе, когда литовскія хоругви ударяютъ въ шведскую пѣхоту съ фронта, ея обозъ напираетъ на нее съ боку. Послѣднія каре ломаются, какъ трость отъ удара молотка. Изо всей великолѣпной шведско-прусской арміи образуется безформенная масса, гдѣ пѣхота перемѣшивается съ кавалеріей. Пѣхотинцы тѣснятъ другъ друга, вырываютъ оружіе. Конница напираетъ на нихъ, давитъ, мнетъ. Это уже не проигранная битва,-- это самое позорное пораженіе за всю войну.
   Богуславъ видитъ, что все пропало, и хочетъ спасти прежде всего себя и хоть остатокъ конницы.
   Нечеловѣческимъ усиліемъ онъ собираетъ нѣсколько всадниковъ и бѣжитъ въ лѣвую сторону, вдоль теченія рѣки.
   Но едва выбирается онъ изъ водоворота битвы, какъ другой Радзивиллъ, князь Михалъ Казиміръ, ударяетъ на него сбоку со своими гусарами и однимъ ударомъ уничтожаетъ весь отрядъ. Богуславъ, на ворономъ конѣ Кмицица, мчался, какъ вѣтеръ, тщательно усиливаясь собрать около себя хоть нѣсколько человѣкъ. Никто его не слушаетъ, всякій рядъ, что вышелъ цѣлъ изъ погрома, и уже не видитъ передъ собой непріятеля.
   Напрасная радость! Не успѣли они проскакать тысячи шаговъ, какъ за ними и передъ ними раздался дикій вой и изъ прибрежныхъ камышей высыпала цѣлая туча татаръ.
   То былъ Кмицицъ со своею ватагой. Отдохнувъ немного послѣ первой стычки, онъ засѣлъ въ камышахъ, чтобы перерѣзать отступленіе бѣгущимъ.
   Кмицицъ тотчасъ же узналъ Богуслава по лошади и по шляпѣ съ черными страусовыми перьями.
   Князь только что благополучно отдѣлался отъ двухъ ногайцевъ и теперь, завидѣвъ съ одной стороны довольно большую кучку татаръ, съ другой -- Кмицица, пришпорилъ коня и помчался, какъ олень, преслѣдуемый гончими.
   За нимъ послѣдовало почти пятьдесятъ человѣкъ, и вскорѣ вся погоня растянулась длинною змѣей по дорогѣ съ княземъ во главѣ.
   Князь наклонился на сѣдлѣ; вороной конь едва касался земли ногами, гнѣдой вытянулъ шею, прижалъ уши и, казалось, хочетъ выскочить изъ кожи. Мимо князя и Кмицица мелькали одинокія деревья, татары остались далеко позади, а они все мчались. Кмицицъ выбросилъ пистолеты изъ кабуры, чтобъ облегчить тяжесть и, не спуская взора съ Богуслава, безжалостно билъ шпорами въ бока и безъ того выбившагося изъ силъ коня.
   Но, несмотря на все это, разстояніе между нимъ и княземъ увеличивалось съ каждою минутой.
   "Не догнать мнѣ его!" -- съ бѣшенствомъ подумалъ панъ Андрей и, привставъ на сѣдлѣ, крикнулъ изо всей мочи:
   -- Бѣги, измѣнникъ, отъ Кмицица! Не сегодня, такъ завтра, а я достану тебя!
   Едва эти слова замолкли, князь обернулся и, увидѣвъ, что панъ Андрей одинъ, повернулъ коня и, съ рапирою въ рукахъ, кинулся на него.
   Они столкнулись. Раздался стукъ желѣза о желѣзо; никакой глазъ не могъ бы отличить саблю отъ рапиры, князя Богуслава отъ Кмицица. То зачернѣется шляпа Радзивилла, то блеснетъ шлемъ Кмицица. Лошади поворачиваются одна вокругъ другой, мечи все сильнѣй ударяются другъ о друга.
   Богуславъ послѣ нѣсколькихъ ударовъ пересталъ легкомысленно относиться къ противнику. Всѣ ужасные удары, кашъ научили его французскіе фехтмейстеры, были отбиты. Уже по лицу его текли ручьи пота, мѣшаясь съ бѣлилами и румянами, правая рука затекала... Его начинала разбирать злость, онъ рѣшилъ покончить съ противникомъ и нанесъ рѣшительный ударъ съ такою силой, что рапира князя вылетѣла изъ рукъ и упала въ траву, и ударилъ его концомъ сабли въ лобъ.
   -- Christ!-- крикнулъ князь и свалился съ лошади.
   Панъ Андрей не скоро пришелъ въ себя, наконецъ, вздохнулъ полною грудью, соскочилъ съ коня и, съ саблей въ рукахъ, приблизился къ князю, весь блѣдный, страшный, съ неумолимою ненавистью въ каждой чертѣ лица.
   Смертельный врагъ лежалъ теперь у его ногъ, еще живой, въ полномъ сознаніи.
   Богуславъ смотрѣлъ на него широко открытыми глазами и закричалъ при приближеніи Кмицица:
   -- Не убивай меня! Выкупъ!
   Вмѣсто отвѣта, Кмицицъ сталъ ему ногою на грудь и приставилъ остріе сабли къ горлу. Малѣйшее движеніе, и князь погибнетъ... но ему хотѣлось вдоволь насытиться своею местью. Онъ смотрѣлъ прямо въ глаза Богуслава, какъ смотритъ левъ въ глаза смертельно раненому буйволу.
   Кровь изъ раны на лбу Богуслава не переставала течь и образовала на землѣ маленькую лужицу. Нога пана Андрея все болѣе нажимала его грудь.
   -- Слушай,-- заговорилъ онъ прерывающимся голосомъ,-- Александра...
   При этихъ словахъ панъ Андрей принялъ свою ногу.
   -- Говори!-- сказалъ онъ.
   Князь Богуславъ вздохнулъ свободнѣй и повторилъ уже громче:
   -- Она погибнетъ, если ты убьешь меня... Приказъ отданъ.
   -- Что ты съ нею сдѣлалъ?-- спросилъ Кмицицъ.
   -- Отпусти меня, и я отдамъ ее тебѣ, клянусь... евангеліемъ клянусь...
   Панъ Андрей ударилъ себя по лбу. Очевидно, онъ боролся съ собой.
   -- Слушай, измѣнникъ!-- сказалъ онъ, наконецъ, -- я съ радостью за одинъ ея волосъ отдалъ бы сотню такихъ выродковъ, какъ ты... Но я не вѣрю тебѣ, клятвопреступникъ!
   -- Клянусь евангеліемъ! Я дамъ тебѣ охранную грамоту и именной приказъ.
   -- Пусть будетъ такъ, я дарую тебѣ жизнь, но изъ рукъ тебя не выпущу. Ты дашь мнѣ письмо... А пока я отдамъ тебя татарамъ,-- ты останешься у нихъ въ плѣну.
   -- Согласенъ!-- сказалъ князь.
   -- Помни... ни твое княжество, ни твое войско не укрыли тебя отъ моей мести... и знай, что если ты осмѣлишься стать на моей дорогѣ или не сдержишь своего слова, то ничто тебя не спасетъ, даже еслибъ тебя избрали римскимъ императоромъ. Разъ ты былъ въ моихъ рукахъ, теперь лежишь подъ моею пятой, помни это!
   -- Мнѣ дурно,-- сказалъ князь.-- Панъ Кмицицъ, должно быть, гдѣ-нибудь вблизи есть вода... Дайте мнѣ пить и перевяжите мою рану.
   -- Издыхай, предатель!-- сказалъ Кмицицъ.
   Но князь, увѣренный въ своей жизни, возвратилъ уже себѣ полное самообладаніе.
   -- Вы дуракъ, кузенъ! Если я умру, и она...
   Онъ поблѣднѣлъ и лишился чувствъ. Кмицицъ побѣжалъ искать, нѣтъ ли гдѣ по близости рва или лужицы.
   Князь вскорѣ пришелъ въ себя, именно въ ту минуту, когда къ нему подъѣхалъ Селимъ, хорунжій ватаги Кмицица. Татаринъ увидалъ раненаго врага, хотѣлъ пригвоздить его въ землѣ и занесъ было надъ нимъ свое копье, какъ вдругъ подоспѣлъ Кмицицъ.
   -- Стой!-- крикнулъ онъ издалека.
   Татаринъ при звукѣ хорошо знакомаго голоса испугался и припалъ къ сѣдлу. Кмицицъ приказалъ ему отправиться за водой, а самъ остался при князѣ, потому что издали было видно приближающихся Кемличей, Сороку и весь чамбулъ, который, переловивъ всѣхъ рейтеровъ, пустился отыскивать своего вождя.
   Увидавъ пана Андрея, вѣрные ногайцы съ громкими криками начали подбрасывать кверху свои шапки.
   -- Акбахъ-Уланъ,-- сказалъ Кмицицъ,-- вотъ лежитъ начальникъ войскъ, разбитыхъ нами, князь Богуславъ Радзивиллъ. Дарю его вамъ, а вы смотрите за нимъ хорошенько. За него, жіваго или мертваго, вамъ щедро заплатятъ. А теперь перевязать его рану, взять на арканъ и вести въ лагерь.
   Кмицицъ приказалъ подать себѣ коня, сѣлъ и съ нѣсколькими татарами направился къ лагерю.
   Панъ Госѣвскій стоялъ на одномъ изъ окоповъ, вмѣстѣ съ княземъ кравчимъ Радзивилломъ, Войцилловичемъ, Володіёвскымъ и десяткомъ офицеровъ.
   Кмицицъ, завидѣвъ гетмана, пришпорилъ коня, а панъ Госѣвскій, человѣкъ прямодушный и независтливый, закричалъ:
   -- Вотъ онъ, настоящій побѣдитель! Я первый заявляю во всеуслышаніе, что битва выиграна исключительно благодаря ему. Господа! поблагодаримъ пана Бабинича; безъ него намъ не перебраться бы черезъ рѣку.
   -- Виватъ Бабиничъ!-- крикнуло нѣсколько голосовъ.-- Виватъ! виватъ!
   -- Гдѣ вы учились военному дѣлу?-- въ восторгѣ спрашивалъ гетманъ.-- Какъ вы догадались, что нужно дѣлать?
   Кмицицъ ничего не отвѣчалъ, онъ былъ такъ страшно утомленъ, и только кланялся на всѣ стороны. Глаза его горѣли довольствомъ, а и и ваты, между тѣмъ, гремѣли, не смолкая.
   Вдругъ панъ Андрей привсталъ на сѣдлѣ и, поднявъ руки кверху, крикнулъ громовымъ голосомъ:
   -- Виватъ Янъ Казиміръ, нашъ государь и отецъ!
   Тутъ поднялся такой крикъ, какъ будто битва началась съизнова. Необычайный энтузіазмъ охватывалъ всѣ сердца.
   Князь Михалъ отцѣпилъ свою саблю съ ножнами, усыпанными брилліантами, и подалъ ее Кмицицу, гетманъ набросилъ ему на плечи богатую мантію, а онъ снова поднялъ руки кверху:
   -- Виватъ нашъ гетманъ, вождь-побѣдитель!
   Солдаты сносили отовсюду добытыя знамена и втыкали ихъ древками въ землю у ногъ вождей. Тутъ были всякія: прусскія, шведскія, Богуслава,-- непріятель не унесъ съ собою ни одного.
   -- Это одна изъ величайшихъ побѣдъ за всю кампанію,-- сказалъ гетманъ.-- Израэль и Вальдекъ въ плѣну, войско разбито на голову...
   Тутъ онъ обратился къ Кмицицу:
   -- Панъ Бабиничъ, вы должны были встрѣтиться въ той сторонѣ съ Богуславомъ... Гдѣ онъ?
   -- Князя Богуслава Богъ покаралъ вотъ этою рукой!-- сказалъ Кмицицъ, протягивая впередъ правую руку.
   -- Братъ мой убитъ?-- поспѣшно спросилъ князь кравчій, въ которомъ заговорили родственныя чувства.
   -- Нѣтъ, не убитъ, я подарилъ ему жизнь, но онъ раненъ и въ плѣну. Вонъ тамъ, посмотрите, его ведутъ мои ногайцы.
   Къ валамъ приближался отрядъ ногайцевъ. Одинъ изъ нихъ велъ за собой плѣнника; всѣ узнали Богуслава, но въ какомъ ужасномъ положеніи!...
   Онъ, одинъ изъ могущественнѣйшихъ магнатовъ республики, онъ, который еще вчера мечталъ о независимой коронѣ, онъ, князь нѣмецкаго союза, шелъ теперь съ арканомъ на шеѣ, пѣшкомъ, безъ шляпы, съ окровавленною головой, обвязанной грязною тряпицей.
   Князь Михалъ закрылъ лицо руками. Каковъ бы ни былъ Богуславъ, онъ, все-таки, Радзивиллъ.
   -- Панове!-- наконецъ, не выдержалъ онъ,-- это мой брать, моя кровь, а я не жалѣлъ для отечества ни жизни, ни состоянія! Кто подниметъ руку на этого мученика, тотъ мой врагъ!
   Князя Михала всѣ любили за щедрость и мужество. Когда вся Литва подпала подъ власть гиперборейцевъ, онъ одинъ защищался въ своемъ Несвѣжѣ, онъ первый присоединился къ Тышковецкой конфедераціи.
   -- Отнять его у татаръ!-- послышались голоса въ толпѣ рыцарей.-- Пусть его судитъ республика!
   -- Отнять его у татаръ!-- повторилъ князь.-- Заложника мы найдемъ, а выкупъ онъ самъ заплатитъ. Панъ Войнилловичъ, идите со своими людьми и возьмите его силой, если не отдадутъ добровольно.
   -- Я пойду заложникомъ къ татарамъ!-- воскликнулъ панъ Гяоиньскій.
   Но Кмицицъ привскочилъ, какъ раненый тигръ.
   -- Позвольте, князь!-- крикнулъ онъ.-- Это мой плѣнникъ! Я ему подарилъ жизнь, но подъ условіемъ, которое онъ скрѣпилъ клятвою на своемъ евангеліи. Я позволю убить себя, если онъ выйдетъ изъ рукъ татаръ, прежде чѣмъ выполнитъ свои обязательства!
   Князь Михалъ подавилъ свое волненіе и сказалъ:
   -- Говорите, что вамъ нужно?
   -- Чтобъ онъ сдѣлалъ то, что обѣщалъ, прежде чѣмъ выйдетъ изъ плѣна...
   -- Онъ все сдѣлаетъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! Я не вѣрю ему!
   -- Тогда я клянусь за него и ручаюсь вамъ своимъ рыцарскимъ словомъ, что все, обѣщанное вамъ, будетъ исполнено. Въ противномъ случаѣ, вы можете меня потребовать къ отвѣту.
   -- Довольно!-- сказалъ Кмицицъ,-- пусть панъ Гноиньскій идетъ въ качествѣ заложника. Я довольствуюсь вашимъ ежовомъ.
   -- Благодарю васъ, рыцарь!-- отвѣтилъ князь.-- Не бойтесь, онъ не получитъ свободы. Я его отдамъ пану гетману, для того, чтобъ впослѣдствіи представить предъ судомъ короля.
   Вечеромъ князь Богуславъ находился уже въ палаткѣ пана Госѣвскаго. Двое медиковъ нашли его рану неопасною и ручались за скорое выздоровленіе.
   Намъ Володіёвскій не могъ простить Кмицицу, что тотъ отпустилъ Богуслава живымъ.
   -- Боитесь ли вы Бога?-- закричалъ маленькій рыцарь, когда Кмицицъ поздно ночью вошелъ въ его палатку.-- Я бы могъ ожидать это отъ всякаго, только не отъ васъ... выпустить злодѣя живымъ!
   -- Сначала выслушайте меня, потомъ обвиняйте,-- угрюмо сказалъ Кмицицъ.-- Я уже держалъ его подъ ногой и саблю приставилъ къ его груди, а онъ мнѣ сказалъ въ это время... знаете ли что?... Онъ сказалъ, что отдалъ приказъ умертвить Александру въ Таврогахъ, если онъ самъ погибнетъ... Что мнѣ несчастному оставалось дѣлать? Я купилъ ея жизнь цѣною его жизни... Что мнѣ было дѣлать... ради Бога... что мнѣ было дѣлать?
   Панъ Андрей схватился за волосы, Володіёвскій задумался.
   -- Я понимаю ваше отчаяніе,-- сказалъ онъ, немного погодя,-- но, все-таки... видите, вы выпустили великаго преступника, который можетъ впослѣдствіи надѣлать много зла республикѣ... Ну, ужь что-жь тутъ! Сегодня вы отличились сверхъ мѣры, но въ концѣ пожертвовали пользой отечества личнымъ соображеніямъ.
   -- А вы, что сдѣлали бы вы сами, еслибъ знали, что надъ головой панны Анны Божобогатой занесенъ мечъ?
   Володіёвскій повелъ усиками.
   -- Я себя въ примѣръ не ставлю. Гм... что бы я сдѣлалъ? Но Скшетускій, напримѣръ, тотъ не отпустилъ бы врага живымъ. Да, кромѣ того, я увѣренъ, Богъ не допустилъ бы пролитія невинной крови.
   -- О, пусть вся вина падетъ на меня одного! Суди меня, Боже, но не по грѣхамъ моимъ тяжкимъ, но по милосердію Твоему... могъ ли я подписать смертный приговоръ голубкѣ моей?
   Кмицицъ закрылъ лицо руками.
   -- Ангелы Божіи, храните меня! Никогда! Никогда!
   -- Ну, полно вамъ,-- успокоивалъ его Володіевскій.
   Панъ Андрей вынулъ изъ-за пазухи какія-то бумаги.
   -- Посмотрите, вотъ что удалось мнѣ вырвать. Это приказъ къ Саковичу, это ко всѣмъ радзивилловскимъ офицерамъ и шведскимъ комендантамъ... Я приказалъ ему подписать, хотя онъ еле рукою двигалъ... Князь кравчій самъ наблюдалъ за всѣмъ... Это ея свобода, ея безопасность! Клянусь Богомъ, я каждую недѣлю буду бичевать себя, построю новый костелъ, но мнэнью ея рисковать не могу, не могу!... Хорошо, у меня нѣтъ души Катона, какъ у пана Скшетускаго! Хорошо! Но рисковать я не могу! Нѣтъ, чортъ бы побралъ меня, даже еслибъ меня въ будущей жизни ждали вѣчныя мученія...
   Кмицицъ не докончилъ, потому что панъ Володіёвскій заткнулъ ему ротъ и крикнулъ испуганнымъ голосомъ:
   -- Не богохульствуйте! Вы и на нее привлечете кару Божію! Байтесь! скорѣй, скорѣй!
   Кмицицъ началъ бить себя въ грудь и повторять: тся culpa! mea maxima culpa! и, наконецъ, разрыдался, какъ ребенокъ. Бѣдный панъ Андрей, дѣйствительно, не зналъ, что ему дѣлать.
   Володіевскій далъ ему выплакаться и только уже тогда спросилъ:
   -- А теперь что вы намѣрены дѣлать?
   -- Пойду съ ватагой, куда меня посылаютъ... на Биржи! Пусть только люди и лошади отдохнутъ. Теперь вся Пруссія беззащитна, развѣ кое-гдѣ стоятъ маленькіе гарнизоны.
   Панъ Михалъ вздохнулъ.
   -- Эхъ! и я пошелъ бы съ вами, да что дѣлать?... Служба! Послушайте, дружище!... если вы найдете ихъ обѣихъ, то... защитите и другую...
   И онъ бросился въ объятія Кмицица.
   

Глава XII.

   Александра и Анна, выбравшись при помощи Брауна изъ Таврогъ, благополучно присоединились къ отряду мечника, который въ это время стоялъ подъ Ольшей, недалеко отъ Таврогъ.
   Старый шляхтичъ не хотѣлъ вѣрить своимъ глазамъ и сначала расплакался, потомъ впалъ въ самое воинственное настроеніе духа. Пусть придетъ не только Богуславъ, но и самъ шведскій король со всею своею силой,-- панъ мечникъ будетъ защищать дѣвушекъ до послѣдней капли крови.
   Мечникъ совсѣмъ перемѣнился, даже, казалось, помолодѣлъ; энергія его вновь ожила. Въ полѣ, на конѣ, онъ чувствовалъ себя какъ дома и вспоминалъ свои старыя времена. Партія его состояла изъ трехсотъ человѣкъ пѣхоты и пятисотъ всадниковъ. Все это было вооружено чѣмъ попало: и кольями, и саблями, и оружіемъ прошлыхъ вѣковъ. Съ такою партіей можно было бороться противъ разбойничьихъ шаекъ, при случаѣ осилить шведскій отрядъ, но никакъ не, напасть на сколько нибудь значительную крѣпость.
   По шведы за послѣднее время поумнѣли. До начала возстанія они стояли постоемъ во всѣхъ селахъ и деревушкахъ, во теперь держались только укрѣпленныхъ городовъ, изъ которыхъ выходили только на близкія экспедиціи. Результатомъ этого было то, что всѣ деревни и мѣстечки перешли въ руки поляковъ, а большіе города, попрежнему, оставались въ рукахъ шведовъ и выбить ихъ оттуда не было никакой возможности.
   Впрочемъ, на границѣ Лифляндіи конфедераты расхрабрились до такой степени, что отважились даже на осаду Биржъ, которыя и сдались послѣ втораго штурма. Это объяснялось отсутствіемъ де-ла-Гарди, который стянулъ всѣ ближайшія войска на защиту Риги отъ царскихъ войскъ.
   Блестящія его побѣды давали возможность предполагать, что война въ Лифляндіи скоро кончится и, упоенныя тріумфомъ, шведскія войска нахлынутъ на Жмудь. Во всякомъ случаѣ, теперь въ лѣсахъ безопаснѣе,-- не пойдутъ же шведы разыскивать конфедератовъ въ глубину вѣковаго бора!
   Поэтому мечникъ и оставилъ мысль о Бѣловѣжской пущѣ: до нея не близко, а по дорогѣ столько укрѣпленныхъ городовъ и замковъ.
   -- Богъ послалъ сухую осень,-- объяснялъ онъ обѣимъ дѣвушкамъ,-- значитъ, намъ и лучше будетъ жить sub Jove. Прикажу я вамъ раскинуть палатку, дамъ въ прислуги бабу, вы и останетесь съ нами. А придетъ непогода -- отыщемъ вамъ хатку тамъ, гдѣ поглуше.
   Предложеніе это очень понравилось паннѣ Божобогатой: въ партіи было нѣсколько Биллевичей, рослыхъ и статныхъ молодцовъ... Говорятъ, что панъ Бабиничъ скоро долженъ былъ быть здѣсь. Сначала онъ перебьетъ всѣхъ шведовъ, а потомъ... потомъ будетъ, что Богъ дастъ. Александра тоже соглашалась съ этимъ, только предлагала, во избѣжаніе погони Саковича, уйти куда-нибудь подальше, хотя бы въ Водокты.
   Мечникъ, въ глубинѣ души страшно боявшійся Саковича, не сталъ долго спорить, а въ тотъ же день отправилъ пѣхоту подъ начальствомъ Юра Биллевича, а самъ съ конницей двинулся спустя двое Тсутокъ.
   Черезъ семь дней отрядъ мечника добрался до Любича, который лежалъ на самой границѣ ляуданской земли. Лошади были такъ измучены, что мечникъ, несмотря на всѣ просьбы Александры, остановилъ свой отрядъ на ночлегъ. Благодаря какой-то счастливой случайности, все уцѣлѣло на своемъ мѣстѣ. Съ ощущеніемъ страшной боли и горечи переступила Александра порогъ любичскаго дома. Тутъ все знакомо ей: сѣни, столовая, увѣшанная портретами и черепами зубровъ. Разбитые пулями черепа еще держатся на гвоздяхъ, исколотые саблями портреты сурово смотрятъ со стѣнъ и какъ будто говорятъ: "Смотри, внучка, что онъ сдѣлалъ съ нами!"
   Александра чувствовала, что и на минуту не сомкнетъ глазъ въ этомъ опозоренномъ домѣ. Ей казалось, что въ темныхъ углахъ комнаты движутся тѣни его страшныхъ товарищей. А онъ? Какъ быстро этотъ человѣкъ, когда то безпредѣльно любимый ею, падалъ все ниже... Разгромъ Упиты и Волмонтовичей... служба у Радзивилла... измѣна и, наконецъ, поднятіе руки на короля, отца республики.
   Ночь проходила, а сонъ все не смыкалъ очей бѣдной Александры. Всѣ раны души ея открылись вновь и заныли невыносимою болью. Глаза ея были сухи, щеки горѣли отъ стыда, но сердце билось тревожно и горячо подъ приливомъ внезапно нахлынувшей жалости.
   Что жалѣла она? То, что могло бы быть, еслибъ онъ, при всей своей дикой неудержимости, хотя бы, по крайней мѣрѣ, носилъ въ груди чистое сердце, зналъ бы хоть какіе-нибудь предѣлы, за которые невозможно переходить. О, чего бы только не могла она простить, какой позоръ не смыла бы своими слезами!...
   Анна (старый мечникъ уже разболталъ ей исторію своей племянницы) подошла къ паннѣ Александрѣ и обвила ея шею свояки руками.
   -- Милая!-- сказала она,-- я вижу, тебѣ тяжело въ этомъ домѣ.
   Александра сначала не хотѣла было ничего говорить, но по томъ зарыдала и припала головой къ груди подруги.
   -- Помолимся за него!-- тихо шепнула Анна.
   -- Нѣтъ, не могу я, не могу!... Что ты говоришь мнѣ?.. Твой Бабиничъ покрылъ себя славой и передъ людьми, и передъ Богомъ.... Ты счастлива, а я даже молиться не смѣю! Тутъ повсюду кровь, развалины... Хоть бы онъ такъ открыто не измѣнялъ своему народу!... Я уже разъ простила ему все... въ Кейданахъ... потому что думала... потому что любила его всѣмъ моимъ бѣднымъ сердцемъ... А теперь я не могу... О, Боже милосердый, не могу!...
   -- За каждаго человѣка нужно молиться,-- сказала Анна,-- Богъ милосерднѣй людей,-- и она опустилась на колѣна.
   Александра тоже упала на землю и такъ пролежала до утра.
   На утро вѣсть о прибытіи пана Биллевича на Ляуду разнеслась повсюду. Кто былъ живъ, тотъ и являлся привѣтствовать прибывшаго. Быползли изъ лѣсовъ столѣтніе старцы, вышли женщины съ малолѣтними дѣтьми (мужчины всѣ пошли за паномъ Володіёвскимъ). "Засцянки" или были всѣ сожжены, или покинуты обитателями. Два года уже никто не обрабатывалъ своихъ полей.
   Пана Томаша привѣтствовали, какъ спасителя. Бѣдному, измученному люду казалось, что ужь если мечникъ, да не одинъ, а вмѣстѣ съ "панной" возвратились въ родимое гнѣздо, то, значитъ, конецъ войнѣ и всѣмъ невзгодамъ.
   Правда, вблизи, въ Поневѣжѣ, сидѣли шведы, но мечникъ не опасался ихъ и собирался самъ перейти въ наступательное положеніе, чтобы совсѣмъ очистить край. Пока онъ вербовалъ новыхъ ополченцевъ да разъѣзжалъ по окрестнымъ засцянкамъ.
   Грустны были результаты его осмотра. Въ Водоктахъ были сожжены всѣ надворныя постройки и половина деревни; Волмонтовичи, которыя когда-то разгромилъ Кмицицъ, вновь обстроились и какимъ-то чудомъ уцѣлѣли, за то Дрожейкинды, Пацунели и Гощуны подверглись страшной участи: населеніе ихъ было перебито до половины, а всѣмъ мужчинамъ, отъ старца до ребенка, по приказу полковника Росса, отрубили правую руку.
   Таковы были плоды измѣны князя Януша Радзивилла. Но, прежде чѣмъ мечникъ закончилъ свой осмотръ, пришли вѣсти, отчасти радостныя, отчасти страшныя, и громкимъ эхомъ разнеслись по всей окрестности.
   Юрій Биллевичъ, посланный съ нѣсколькими солдатами къ Поневѣжу, захватилъ въ плѣнъ шведа и выпыталъ у него новости послѣднихъ дней.
   -- Панъ Госѣвскій разбилъ графа Вальдека, Израэля и князя Богуслава. Вся Пруссія объята огнемъ. Бабиничъ идетъ на Жмудь и уничтожаетъ все, что попадается ему по дорогѣ.
   Прошло нѣсколько дней и вѣсти стали еще опредѣленнѣе.
   -- Бабиничъ сжегъ Тавроги. Саковичъ бѣжалъ и прячется въ лѣсахъ.
   Анна находилась въ какомъ то возбужденіи и повторяла всемъ, и знакомымъ, и незнакомымъ:
   -- Я знаю пана Бабинича; это самый великій воинъ во всемъ свѣтѣ. Неизвѣстно, сравнится ли съ нимъ панъ Чарнецкій. Задастъ онъ Саковичу и ему подобнымъ! А черезъ мѣсяцъ во всей Жмуди не останется ни одного шведа!
   Ея предсказанія начали быстро оправдываться. Не было ни малѣйшаго сомнѣнія, что грозный вождь, называемый Бабиничемъ, подвигается отъ Таврогъ въ глубь края.
   Подъ Волтынями онъ разбилъ полковника Бальдона, подъ Тельшами Пормана и Гуденшольда, отъ Тельшъ пошелъ въ Бурманамъ, гоня передъ собою нѣсколько отрядовъ шведовъ, которые внѣ себя отъ страха старались укрыться подъ защиту болѣе сильныхъ гарнизоновъ.
   Имя побѣдителя гремѣло отъ Таврогъ и Полонги до Биржъ и Вилькоміра. Говорили о страшныхъ казняхъ, которымъ онъ подвергаетъ шведовъ, о томъ, какъ къ нему стекается народъ цѣлыми сотнями и какъ онъ своею желѣзною рукой обращаетъ безформенныя толпы въ настоящую армію.
   Всѣ умы были такъ заняты этими побѣдами, что даже пораженіе Госѣвскаго подъ Филипповымъ произвело мало впечатлѣна. Бабиничъ былъ ближе и потому Бабиниченъ всѣ болѣе интересовались.
   Анна каждый день умоляла мечника идти на встрѣчу Бабиничу.
   -- Да, вѣдь, я говорилъ вамъ нѣсколько разъ, что намъ не пробраться къ нему,-- отбивался мечникъ.-- Помилуйте, кругомъ шведы, а тутъ, говорятъ, по близости показался отрядъ Сановича. Хоть бы на мѣстѣ усидѣть, и то хорошо.
   -- Бабиничъ самъ можетъ придти къ намъ. Если я напишу ему, онъ поспѣшитъ сюда. Онъ меня любитъ и не откажетъ въ помощи.
   -- А что-жь, попробуйте!-- послѣ нѣкотораго раздумья сказалъ мечникъ.-- Если намъ и придется уходить въ лѣсъ, то, все-таки, Бабиничъ хорошо сдѣлаетъ, порасчистивъ этотъ край. Только кого вы пошлете съ письмами?
   Анна знала кого послать. Послы нашлись, да не одинъ, а два: Юрій Биллевичъ и Браунъ. Обоимъ были вручены письма одинаковаго содержанія,-- не тотъ, такъ другой передастъ его Бабиничу. Съ самимъ письмомъ Анна билась довольно долго и написала слѣдующее:
   "Пишу къ вамъ, находясь въ самомъ отчаянномъ положеніи, и если вы помните меня (впрочемъ, гдѣ же вамъ меня помнить!), то поспѣшите ко мнѣ на помощь. Я нахожусь въ "партіи" пана Биллевича, который далъ мнѣ пристанище за то, что я вывела изъ плѣна его племянницу. И его, и обѣихъ насъ окружаетъ непріятель,-- опасность грозитъ отовсюду, особенно со стороны Саковича, друга и повѣреннаго князя Богуслава. Неужели вы не сжалитесь надъ двумя беззащитными дѣвушками и не спасете! насъ отъ предстоящей гибели?"
   Когда послы готовы были къ отъѣзду, Анна сообразила, какой опасности подвергаетъ ихъ, и со слезами на глазахъ уговаривала ихъ остаться. Но Браунъ и Биллевичъ оставались тверды,-- и тотъ, и другой хотѣли услужить любимой дѣвушкѣ, и тотъ, и другой не предвидѣли, что ихъ ждетъ.
   Спустя недѣлю, Браунъ попалъ въ руки Саковича, который приказалъ содрать съ него кожу; бѣдный Юрій погибъ подъ Поневѣжемъ въ схваткѣ со шведами.
   Оба письма попали въ руки непріятеля.
   

Глава XIII.

   Саковичъ, содравъ кожу съ Брауна, вступилъ въ переговоры съ комендантомъ Поневѣжа и уговорилъ его соединенными силами ударить на партію Биллевича.
   Слухи о Бабиничѣ въ послѣдніе дни замолкли, да, наконецъ, теперь Саковичъ не обратилъ бы вниманія на его близость. Несмотря на свою храбрость, онъ питалъ какое-то инстинктивное чувство страха къ Бабиничу, но теперь готовъ былъ хоть сломать свою голову, чтобъ отомстить. Со времени бѣгства Анны бѣшенство не переставало терзать его душу. Не оправдавшіеся разсчеты и поруганная любовь приводили его въ совершенное отчаяніе. Сначала онъ хотѣлъ жениться на Аннѣ, какъ на богатой наслѣдницѣ, но потомъ полюбилъ такою слѣпою, безумною мобовью, на какую только и способенъ такого сорта человѣкъ. Дошло до того, что онъ, который, кромѣ Богуслава, не боялся никого на свѣтѣ, онъ, передъ взглядомъ котораго блѣднѣли далеко не трусливые люди, онъ теперь самъ, какъ послушный песъ, глядѣлъ въ глаза дѣвушкѣ, подчинялся ей, сносилъ насмѣшки, старался угадывать ея мысли. А она, прикрывая свои намѣренія лживыми взорами и лживыми словами, злоупотребляла своею властью и, въ концѣ-концовъ, обманула его.
   Саковичъ принадлежалъ къ числу такихъ людей, которые добрымъ и честнымъ считаютъ только полезное для себя, а зломъ -- все, приносящее имъ вредъ. Въ его глазахъ Анна была величайшею преступницей, заслуживающею самой страшной кары. Случись это съ кѣмъ-нибудь другимъ, староста только смѣялся бы, но теперь онъ рычалъ, какъ раненый звѣрь, и думалъ только о шеста. Виновница всего зла должна попасть въ его руки, живая ели мертвая... пожалуй, даже и мертвая, только чтобы не досталась другимъ.
   Желая дѣйствовать навѣрняка, Саковичъ послалъ къ мечнику подкупленнаго человѣка съ письмомъ, въ которомъ отъ имени Бабинича обѣщался явиться въ Волмонтовичи въ теченіе недѣли.
   Мечникъ, вѣрившій въ непобѣдимость Бабинича, легко повѣрилъ и этому и переѣхалъ въ Волмонтовичи. А тѣмъ временемъ, когда со стороны Поневѣжа къ Волмонтовичамъ шли шведы, со стороны Кейданъ туда же по-волчьему подкрадывался Саковичъ.
   Этотъ послѣдній и не ожидалъ, что за нимъ самимъ и такіе по-волчьему въ нѣсколькихъ шагахъ крадется кто-то третій.
   Кмицицъ не зналъ, что Александра находится въ партіи Билзевича.
   Опустошивъ огнемъ и мечомъ Тавроги, онъ узналъ, что Александра вмѣстѣ съ панной Божобогатой бѣжала изъ плѣна. Куда?-- конечно, въ Бѣловѣжскую пущу, гдѣ скрывается пани Скшетуская и много другихъ женщинъ. По крайней мѣрѣ, мечникъ давно говорилъ о своемъ намѣреніи на время войны поселиться тамъ съ племянницей.
   Панъ Андрей страшно опечалился, но, не имѣя возможности идти въ пущу, рѣшилъ совершенно очистить Жмудь отъ непріятеля. Счастье вполнѣ благопріятствовало ему,-- западная часть Жмуди была уже свободна. Теперь Кмицицъ услыхалъ о Сакевичѣ, и, желая свести съ нимъ счеты, пустился по его слѣдамъ.
   Такимъ образомъ, оба очутились близъ Волмонтовичей.
   Однажды вечеромъ мечнику дали знать, что съ южной стороны приближается какое-то войско. Мечникъ былъ настолько опытнымъ и старымъ солдатомъ, что тотчасъ принялъ мѣры предосторожности, расположилъ свою пѣхоту, теперь уже вооруженную ружьями, во вновь выстроенныхъ домахъ и возлѣ воротъ, а самъ съ конницей сталъ позади плетней за лугомъ, доходящимъ вплоть до рѣчки. Впрочемъ, мечникомъ, самое главное, руководило желаніе предстать предъ такимъ воиномъ, какъ Бабиничъ, въ безукоризненномъ порядкѣ.
   Каково же было его изумленіе, когда со стороны лѣса послышались выстрѣлы, а затѣмъ показался высланный имъ разъѣздъ, бѣгущій въ разсыпную подъ выстрѣлами непріятеля!
   Опушка лѣса находилась въ нѣсколькихъ шагахъ отъ засцянка; непріятель пустилъ коней во весь скокъ, чтобы сразу ворваться въ ворота, но огонь, пѣхоты пана Биллевича осадилъ его на мѣстѣ. Съ обѣихъ сторонъ засвистали пули, началась горячая перестрѣлка.
   Анна (ей давно хотѣлось видѣть битву) могла теперь любоваться сколько угодно.
   Обѣ дѣвушки, по приказу мечника, сѣли на лошадей, чтобъ въ случаѣ преимущества силъ непріятеля бѣжать вмѣстѣ съ партіей.
   Шведы ничего не могли подѣлать съ одною конницей, всѣ наступленія ихъ отражались одно за другимъ, а ворота все стояли непоколебимо.
   Мечникъ, высунувшись изъ своей засады, замѣтилъ движеніе въ заднихъ рядахъ непріятеля, по направленію къ кустарнику, ростущему по лѣвую сторону Волмонтовичей.
   -- Хотятъ атаковать слѣва!-- крикнулъ мечникъ и послалъ часть своей конницы дать отпоръ непріятелю.
   Черезъ полчаса завязалась новая битва съ лѣвой стороны осажденныхъ.
   Мечникъ начиналъ безпокоиться.
   Правый флангъ его былъ свободенъ,-- тамъ разстилался лугъ, оканчивающійся неширокою, но глубокою рѣчкой, черезъ которую переправа, въ особенности наскоро, не представлялась очень легкою. Панъ Томашъ все чаще и чаще заглядывался въ ту сторону.
   Вдругъ, сквозь безлиственныя вѣтви вербъ, показалась толпа солдатъ.
   "Бабиничъ! "-- подумалъ мечникъ.
   Но въ это время прибѣжалъ панъ Хшонстовскій, начальникъ кавалеріи.
   -- Со стороны рѣки идетъ шведская пѣхота!-- закричалъ онъ испуганнымъ голосомъ.
   -- Это какая-то измѣна!-- взволновался панъ Томашъ.-- Ради Бога, скачите со своимъ эскадрономъ, удержите эту пѣхоту хоть на часъ, а мы тѣмъ временемъ постараемся скрыться въ лѣсу.
   Мечникъ сомнѣвался не только въ побѣдѣ, но и въ спасеніи собственной пѣхоты. Правда, онъ могъ отступить назадъ и искать спасенія въ лѣсу вмѣстѣ съ двумя молодыми дѣвушками и остатками конницы. Но это отступленіе равнялось бы полному пораженію, тогда неминуемо должно погибнуть все ляуданское населеніе, собравшееся въ Волмонтовичахъ при первой вѣсти о приближеніи Бабинича.
   Оставалась одна надежда, что панъ Хшонстовскій разобьетъ шведскую пѣхоту.
   Наступала ночь, но въ засцянкѣ дѣлалось все свѣтлѣй: то загорѣлись надворныя постройки.
   При кровавомъ отблескѣ пожара, освѣтившемъ все вокругъ на дальнее разстояніе, мечникъ увидалъ возвращающуюся въ безпорядкѣ конницу Хшонстовскаго, а за нею густые ряды шведскихъ пѣхотинцевъ. Оставалось одно -- бѣжать единственнымъ свободнымъ путемъ.
   Мечникъ уже скомандовалъ было остаткамъ своей конницы: "Назадъ! въ порядкѣ!" -- какъ вдругъ и позади послышались выстрѣлы, а вслѣдъ за ними и стоны раненыхъ.
   Мечникъ былъ окруженъ со всѣхъ сторонъ, попалъ въ ловушку, откуда не было уже никакого спасенія. Онъ выѣхалъ впередъ, взмахнулъ саблей и крикнулъ:
   -- Братья! падемъ всѣ вмѣстѣ за отечество!
   Огонь его пѣхоты, защищавшей ворота и лѣвую сторону засцянка, все ослабѣвалъ, за то торжествующіе крики непріятеля доносились все слышнѣй.
   Но что значатъ пронзительные звуки сигнальной трубы въ рядахъ ватаги Саковича и отголоски бубновъ, въ рядахъ шведовъ?
   Звуки эти все усиливаются и по временамъ кажется, что въ нихъ слышится не тріумфъ, а скорѣе тревога.
   Стрѣльба у воротъ прекращается сразу. Конница Саковича, сломя голову, мчится съ лѣвой стороны къ главной дорогѣ. Пѣхота, вмѣсто того, чтобъ идти впередъ, начинаетъ отступать въ зарослямъ.
   -- Что это значить?... Ради Бога, что это значитъ?-- кричитъ мечникъ.
   Отвѣтъ приходитъ со стороны лѣса, изъ котораго недавно вышелъ Саковичъ. Теперь оттуда сыплятся люди, кони, хоругви, бунчуки и идутъ,-- нѣтъ, не идутъ, а мчатся, какъ ураганъ. При свѣтѣ пожара они видны, какъ на ладони,-- цѣлыя тысячи... Словно какое-то чудовище выползло изъ лѣса и хочетъ поглотить деревушку... Вотъ они все ближе, ближе,-- конецъ Саковича подходитъ!
   -- Боже мой!-- кричитъ, какъ сумасшедшій, мечникъ.-- Это наши! это Бабиничъ!
   -- Бабиничъ!-- повторяютъ перепуганные голоса въ отрядѣ Саковича, и вся ватага поварачиваетъ вправо, чтобы соединиться со своею пѣхотой.
   Плетень съ трескомъ падаетъ подъ напоромъ конскихъ грудей, пастбище наполняется бѣгущими, но преслѣдующіе уже сидятъ у нихъ на шеѣ, колятъ, рѣжутъ, бьютъ безъ милосердія. Тѣ и другіе наваливаются на пѣхоту, мѣшаютъ ея ряды, оттѣсняютъ назадъ, наконецъ, вся масса сваливается къ рѣкѣ, изчезаетъ на время въ заросляхъ, переправляется на другой берегъ. Вотъ ихъ еще видно, одни бѣгутъ, другіе преслѣдуютъ... Вотъ сверкнула чья-то сабля... наконецъ, все скрывается во мракѣ.
   -- Панове!-- кричитъ мечникъ,-- а мы развѣ не ударимъ на тѣхъ, что нападали на насъ съ тылу? Теперь они возвращаются назадъ, но мы ихъ нагонимъ!
   Спустя нѣсколько минутъ, въ Волмонтовичахъ остаются только старики, женщины, дѣти и панна Александра со своею подругой.
   Домъ погашенъ во мгновеніе ока. Женщины съ рыданіемъ поднимаютъ руки къ небу и повторяютъ въ сторону, куда ушелъ Бабиничъ:
   -- Да благословитъ тебя Богъ! Безъ тебя не быть бы Волмонтовичамъ!
   Александра тотчасъ же принялась за дѣло, и, полная самообладанія и энергіи, не успокоилась до тѣхъ поръ, пока не перевязала раны всѣмъ пострадавшимъ въ битвѣ.
   Всю ночь въ Волмонтовичахъ никто не смежалъ глазъ, всѣ ожидали возвращенія мечника и Бабинича. Къ утру возвратился мечникъ, забрызганный кровью, упоенный побѣдою, но безъ Бабинича.
   Наступилъ полдень, потомъ солнце начало склоняться къ закату, а Бабинича все нѣтъ, какъ нѣтъ.
   -- Неужели ему нужны были только одни шведы?-- спрашивала сама себя Анна.-- Вѣдь, получилъ же онъ мое письмо, если пріѣхалъ сюда.
   Прошелъ еще день, и панъ Томашъ отправилъ нѣсколько человѣкъ на развѣдки. Посланные возвратились и сообщили, что панъ Бабиничъ взялъ Поневѣжъ, перебилъ всѣхъ шведовъ и самъ ушелъ, а куда -- никому неизвѣстно.
   -- Ну, теперь его не найдешь, пока самъ не объявится,-- рѣшилъ мечникъ.
   Анна выходила изъ себя и не давала проходу никому изъ шляхтичей и офицеровъ.
   На пятый день она сказала Александрѣ:
   -- Панъ Володіёвскій такой же славный рыцарь, какъ и онъ, если только не получше, а ужь, во всякимъ случаѣ, не такой дерзкій.
   -- А, можетъ быть,-- задумчиво отвѣтила Александра,-- панъ Бабиничъ остается вѣрнымъ той, о которой говорилъ тебѣ.
   -- О, мнѣ рѣшительно все равно!-- натянуто разсмѣялась Анна.
   

Глава XIV.

   Саковичъ потерпѣлъ такое страшное пораженіе, что едва успѣлъ скрыться въ лѣсу, вмѣстѣ съ четырьмя солдатами,-- остаткомъ отъ его отряда.
   Бабиничъ же кинулся на Поневѣжъ, выбилъ оттуда шведскій гарнизонъ, находящійся подъ начальствомъ англичанина Гамильтона, и погналъ его въ сторону Вилькоміра. Вотъ почему панъ Андрей не вернулся въ Волмонтовичи и даже не интересовался узнать, кого именно ему удалось спасти отъ гибели.
   По утрамъ земля уже начала покрываться тонкимъ слоемъ инея, отступленіе шведовъ становилось съ каждымъ днемъ затруднительнѣй. Лошади терпѣли страшный голодъ, а въ деревняхъ рейтеры не смѣли останавливаться изъ опасенія подвергнуться нападенію неумолимаго врага.
   Нужда ихъ перешла всѣ границы: питались они только листьями, корой, да павшими отъ изнеможенія лошадьми.
   Въ концѣ недѣли рейтеры сами начали просить полковника, чтобы онъ обратился лицомъ въ Бабиничу и далъ ему сраженіе,-- они предпочитаютъ умереть лучше отъ меча, чѣмъ отъ голодной смерти.
   Гамильтонъ согласился и приготовился къ битвѣ въ Андроникахъ. Силы шведовъ были настолько малы, что англичанинъ нисколько не сомнѣвался въ исходѣ сраженія. Но и онъ былъ утомленъ наравнѣ съ прочими и тоже хотѣлъ погибнуть.
   Погибъ онъ геройскою смертью отъ руки татаръ, взбѣшенныхъ его сопротивленіемъ.
   Но и хоругвь Бабинича также выбилась изъ силъ, и на этотъ разъ не могла даже гнаться за бѣжавшимъ непріятелемъ.
   На другой день Кмицицъ всталъ рано, чтобы сосчитать свои потери и подѣлить добычу между солдатами, и тотчасъ, послѣ завтрака, выѣхалъ верхомъ на возвышеніе холма, къ подножію высокаго придорожнаго креста. Начальники польскихъ и татарскихъ отрядовъ подходили къ нему по очереди и высчитывали убитыхъ, а онъ слушалъ, какъ хозяинъ слушаетъ лѣтомъ отчетъ управляющаго и радуется обильной жатвѣ.
   -- Эффенди!-- сказалъ, подходя и кланяясь, Акбахъ-Уланъ,-- у шведскаго вождя нашлись какія-то бумаги, вотъ онѣ!
   Кмицицъ разъ навсегда отдалъ распоряженіе доставлять ему всѣ бумаги, найденныя при убитыхъ, что часто давало ему возможность узнавать планы непріятеля.
   Теперь ему было некогда, и, кивнувъ головой татарину, онъ сунулъ окровавленный листовъ въ карманъ. Передъ нимъ проходили хоругви одна за другою. Впереди шелъ чамбулъ, въ которомъ теперь числилось менѣе пятисотъ человѣкъ. Остальные всѣ погибли въ битвѣ, за то у каждаго татарина столько было зашито въ сѣдлѣ и шапкѣ шведскихъ риксдалеровъ и прусскихъ дукатовъ, что каждый могъ надѣяться сдѣлаться мурзой по возвращеніи домой.
   Теперь они проходили мимо Кмицица, съ пронзительнымъ свистомъ пищалокъ и громомъ литавръ, въ такомъ порядкѣ, которому могли бы позавидовать регулярные солдаты. За ними слѣдовали драгуны, сформированные съ большимъ трудомъ паномъ Андреемъ изъ волонтеровъ. Начальствовалъ ими панъ Сорока, когда-то вахмистръ, нынѣ возведенный въ званіе капитана.
   Въ двухъ слѣдующихъ хоругвяхъ служила только одна шляхта. То были буйные, непокойные люди, которые могли бы обратиться въ шайку грабителей, но подъ желѣзною рукой Кмицица смирились и мало чѣмъ отличались отъ настоящей коронной конницы.
   Каждая изъ хоругвей, проходя мимо креста, обнажала сабли и привѣтствовала пана Андрея криками. Кмицицъ былъ вполнѣ доволенъ. Вотъ сколько солдатъ у него! Много съ ними онъ принесъ пользы отечеству, много непріятельской крови пролилъ и Богъ вѣсть на что не отваживался.
   Велики его старыя вины, но не малы и теперешнія заслуги. Онъ отрекся отъ грѣха и пошелъ искать спасенія не въ кельѣ, а на полѣ брани,-- не пепломъ посыпать свою голову, а принимать вражескіе удары. Онъ защищалъ Пречистую Дѣву, отечество, короля, родной народъ и теперь чувствуетъ, что на душѣ у него становится яснѣй. Даже какая-то гордость прокрадывается въ его молодецкое сердце,-- не всякій сможетъ сдѣлать то, что сдѣлалъ онъ.
   Мало ли въ республикѣ и славныхъ рыцарей, и магнатовъ, и шляхты, а почему во главѣ такой силы не стоитъ ни Володіёвскій, ни Скшетускій? Кто спасъ Ченстохово? Кто взялъ въ плѣнъ Богуслава? Кто первый внесъ огонь и мечъ въ электорскую Пруссію? А теперь вотъ и въ Жмуди непріятель почти совсѣмъ уничтоженъ.
   Тутъ панъ Андрей почувствовалъ то, что чувствуетъ соколъ, когда, раскрывъ свои крылья, поднимается все выше и выше. Мимоидущіе полки привѣтствовали его крикомъ, а онъ высоко поднялъ голову и спрашивалъ самого себя: "поднимусь ли еще?" Лицо его горѣло,-- онъ представлялъ себя уже гетманомъ. Но булава, если онъ и получитъ ее, достанется ему цѣною крови я нечеловѣческихъ трудовъ. И блеснетъ ею передъ его глазами не такой измѣнникъ, какъ Радзивиллъ,-- само отечество, по волѣ короля, вложитъ ее въ его руки. Ему нечего добиваться этого, нужно драться и драться, сегодня такъ же, какъ вчера.
   Полки всѣ прошли мимо; панъ Андрей вспомнилъ о бумагѣ, найденной при одномъ убитомъ, и вытащилъ изъ кармана окровавленный лоскутокъ.
   На письмѣ было написано мелкимъ почеркомъ:
   "Пану Бабиничу, полковнику татарскаго отряда".
   -- Ко мнѣ?-- удивился панъ Андрей.
   Печать была сломана. Онъ поспѣшно развернулъ письмо и началъ читать.
   Вдругъ лицо его поблѣднѣло, руки задрожали.
   -- Слава Тебѣ, милосердый Боже! Вотъ она, награда за все, что я сдѣлалъ!
   Онъ припалъ къ подножію креста и сталъ биться своею русою головой о каменный цоколь. Иначе онъ не съумѣлъ бы благодарить Бога въ настоящую минуту, не нашелъ бы словъ для молитвы,-- такъ душа его переполнилась радостью.
   Значитъ, Александра была не въ пущѣ, а въ партіи Биллевича? И онъ спасъ ее, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, Волмонтовичи, которые когда-то сгорѣли по его винѣ? Очевидно, рука Божія направляла его стопы такъ, чтобъ онъ однимъ разомъ могъ уплатить свои долги и Александрѣ, и Ляудѣ. Вотъ въ чемъ заключалось искупленіе его вины! Можетъ ли теперь отказать ему вт? прощеніи она или сѣрая ляуданская братія?
   И что скажетъ она, когда узнаетъ, что тотъ Бабиничъ, который побѣдилъ Богуслава, который по поясъ бродилъ въ крови враговъ, который совершенно очистилъ Жмудь, есть никто иной, какъ Кмицицъ, но уже не злодѣй, не изгнанникъ, не измѣнникъ, а защитникъ вѣры и отечества?
   Панъ Андрей давно бы разгласилъ свое настоящее имя, но боялся, какъ бы жмудины не отнеслись къ нему съ недовѣріемъ, не отказали бы въ помощи. Не прошло еще двухъ лѣтъ, какъ онъ, ослѣпленный Радзивилломъ, громилъ хоругви, которыя не хотѣли возстать противъ отечества,-- не прошло двухъ лѣтъ, какъ онъ былъ правою рукой измѣнника.
   Но теперь все измѣнилось. Теперь, послѣ столькихъ побѣдъ, озаренный такою славой, онъ могъ крикнуть за цѣлую Жмудь: "Я -- Кмицицъ, но я избавилъ тебя отъ врага!"
   Къ тому же, Волмонтовичи такъ недалеки! Бабиничъ цѣлую недѣлю преслѣдовалъ Гамильтона, но Кмицицъ съумѣетъ скорѣе домчаться и пасть къ ногамъ своей Александры.
   Панъ Андрей, шатаясь, всталъ съ земли и крикнулъ солдату:
   -- Коня!
   Солдатъ подвелъ Кмицицу коня и поддержалъ стремя.
   -- Панъ полковникъ!-- сказалъ онъ,-- къ намъ приближаются какіе-то люди.
   -- Пусть ихъ!-- отвѣтилъ панъ Андрей.
   Въ это время двое всадниковъ приблизились на нѣсколько шаговъ. Одинъ изъ нихъ снялъ свою рысью шапку и обнажилъ совершенно рыжую голову.
   -- Кажется, я стою передъ паномъ Бабиничемъ,-- заговорилъ прибывшій.-- Очень радъ, что мнѣ удалось скоро найти васъ.
   -- Съ кѣмъ имѣю честь?...-- нетерпѣливо спросилъ Кмицицъ.
   -- Я Вершуллъ, бывшій ротмистръ татарской хоругви князя Ереміи Висневецкаго. Сюда я пріѣхалъ вербовать солдатъ на новую войну и, кромѣ того, привезъ вамъ письмо отъ пана великаго гетмана Сапѣги.
   -- На новую войну?-- спросилъ Кмицицъ, хмуря брови,-- что за вздоръ!
   Онъ лихорадочно сломалъ печать и началъ читать:
   "Дорогой панъ Бабиничъ! На наше отечество нахлынулъ новый потокъ! Союзъ между шведами и Ракочи состоялся и раздѣлъ республики рѣшенъ. Восемьдесятъ тысячъ венгровъ, седмиградцевъ, валаховъ и Козаковъ каждую минуту могутъ перейти южную границу. Въ минуту гибели намъ нужно напрячь послѣднія силы, чтобъ оставить послѣ себя хоть незапятнанност. Поэтому я приказываю вамъ, не тратя ни минуты времени, поворотить коней и идти къ намъ большими дорогами. Вы насъ застанете въ Брестѣ, откуда мы пошлемъ васъ дальше. Perculum in mora! Князь Богуславъ освободился изъ плѣна, но панъ Госѣвскій не теряетъ его изъ вида въ Литвѣ и Жмуди. Еще разъ прошу васъ спѣшить и надѣюсь, что любовь къ отечеству лучше всего научитъ васъ, какъ поступить".
   Кмицицъ опустилъ письмо, провелъ рукой по холодному лбу и помутившимися глазами посмотрѣлъ на Вершулла.
   -- Почему же панъ Госѣвскій долженъ оставаться на Жмуди, а мнѣ нужно идти на югъ?-- спросилъ онъ тихимъ, подавленнымъ голосомъ.
   Вершуллъ пожалъ плечами.
   -- Спросите у пана гетмана! Я ничего не могу вамъ отвѣтить.
   Вдругъ паномъ Андреемъ овладѣлъ страшный гнѣвъ, глаза его блеснули зловѣщимъ огнемъ, лицо посинѣло.
   -- А я, все-таки, не пойду отсюда!-- крикнулъ онъ.-- Понимаете?
   -- Да?-- переспросилъ Вершуллъ.-- Мое дѣло было отдать вамъ приказъ, а тамъ ужь поступайте, какъ хотите. Бью челомъ! Я хотѣлъ было попросить васъ къ себѣ на чарку меда, но послѣ того, что услыхалъ, постараюсь провести время въ лучшемъ обществѣ.
   Онъ повернулъ коня и уѣхалъ.
   Панъ Андрей снова сѣлъ у подножія креста и безцѣльно смотрѣлъ на небо, словно слѣдя за бродячими облачками.
   Утро было чудесное, блѣдное, полуосеннее, полузимнее. Вѣтра не было, но съ деревьевъ тихо сыпались сотни пожелтѣвшихъ листьевъ.
   Надъ лѣсомъ пролетали стаи птицъ и съ карканьемъ садились на усѣянное трупами поле. Панъ Андрей началъ было считать ихъ, сбился въ счетѣ, закрылъ глаза и долго сидѣлъ безъ всякаго движенія. Наконецъ, онъ вздрогнулъ, нахмурилъ брови и забормоталъ:
   -- Конечно, иначе и быть не можетъ! Пойду черезъ двѣ недѣли, но не теперь. Будь, что будетъ! Вѣдь, не я привелъ сюда Ракочи. Не могу! Силы человѣка тоже имѣютъ свои границы... Мало я таскался, мало ночей безсонныхъ провелъ на сѣдлѣ, крови своей и чужой пролилъ? Не получи я того письма, пошелъ бы; но оба пришли въ одно время, на горе мнѣ и муку великую... Пусть хоть весь свѣтъ пропадетъ, не пойду! Не погибнетъ же въ двѣ недѣли отчизна безъ моей помощи... Наконецъ, очевидно, надъ ней тяготѣетъ гнѣвъ Божій, и человѣческою силой не отвратишь его. Боже, Боже! шведы, прусаки, венгры, валахи, козаки,-- всѣ заразъ! Кто отразитъ, ихъ? О, Господи! чѣмъ прогнѣвала Тебя эта несчастная страна, благочестивый король, мирный народъ, что Ты отвратилъ отъ нихъ Свое лицо и шлешь кару за карой? Здѣсь люди давно уже разучились смѣяться, здѣсь и вѣтеръ не воетъ, а стонетъ... здѣсь и тучи не дождемъ спускаются на ниву, а плачутъ крупными слезами, а Ты все бичуешь и бичуешь! Прощенія, милосердый Господь!... Мы грѣшили, но наступитъ часъ и нашего покаянія!... Мы отреклись отъ нашего достоянія, взяли оружіе и сражаемся дни и ночи! Мы отбросили своеволіе, забыли самихъ себя для одного великаго дѣла... Отчего Ты не можешь простить намъ? Отчего не пошлешь намъ успокоеніе?"
   Вдругъ его что-то кольнуло въ сердце. Казалось, какой-то грозный голосъ гремитъ ему съ разгнѣваннаго неба:
   "Вы забыли самихъ себя? А ты, несчастный, что дѣлаешь въ эту минуту? Превозносишь свои заслуги, а когда пришла минута испытанія, точно бѣшеный конь встаешь на дыбы и кричишь: "не пойду!" Гибнетъ родина, мечи новыхъ враговъ пронзаютъ ея грудь, а ты отворачиваешься отъ нея, не хочешь поддержать, гонишься за личнымъ счастьемъ и кричишь: "не пойду!" Она протягиваетъ къ тебѣ окровавленныя руки, падаетъ и послѣднимъ голосомъ кричитъ: "Дѣти, спасите!" А ты отвѣчаешь ей: "Не пойду!" Горе вамъ! горе такому народу! горе республикѣ!"
   У Кмицица отъ страха волосы поднялись дыбомъ. Онъ припалъ лицомъ къ землѣ и зарыдалъ:
   -- Боже, не карай меня! Боже, смилуйся надо мною! Да будетъ воля Твоя!
   Когда онъ поднялся, его лицо было грустно, но спокойно.
   -- Боже, Ты поймешь мою муку, мое колебаніе... я былъ наканунѣ своего счастія. Но да будетъ по велѣнію Твоему. Теперь я постигъ, что Ты хотѣлъ испытать меня и поставилъ меня на распутьи. Да будетъ воля Твоя! Я не обернусь назадъ. Къ Твоимъ ногамъ, Господь, я повергаю и горе мое, и скорбь, что грызетъ мою измученную душу. Да зачтется это за мои прежніе грѣхи... Поцѣлую еще разъ эту многострадальную землю, прикоснусь, Христосъ, къ подножію Твоего креста... Я иду, иду!...
   И онъ пошелъ.
   А въ небесной книгѣ, тамъ, гдѣ записываются злыя и добрыя дѣянія людей, въ этотъ мигъ изгладили всѣ его вины. Андрей Кмицицъ всталъ отъ подножія креста возрожденнымъ человѣкомъ.
   

Глава XV.

   Ни одна исторія не занесла въ свои страницы, сколько еще битвъ пришлось народу республики имѣть съ ея врагами. Бились въ лѣсахъ, на поляхъ, въ деревняхъ, городкахъ и городахъ; бились въ Пруссіи, въ Мазовіи, въ Великой и Малой Польшѣ, на Руси, на Литвѣ и на Жмуди; бились, не отдыхая, днемъ и ночью.
   Каждый вершокъ земли насытился кровью. Имена рыцарей, проявленія нечеловѣческой отваги и мужества, самоотверженность народа пропали безслѣдно,-- ихъ не записалъ лѣтописецъ. Но о нихъ поются пѣсни и ихъ мощному натиску, въ концѣ-концовъ, уступила непріятельская сила.
   И словно величественный левъ, который подъ ударами врага палъ на землю и долгое время лежалъ, какъ мертвый, вдругъ поднимается, встряхиваетъ королевскою гривой и своимъ рычаніемъ вселяетъ страхъ въ сердца охотниковъ,-- такъ и республика поднималась изъ праха, готовая стать лицомъ въ лицу хоть со всѣмъ свѣтомъ. Враги ея начали думать уже не о добычѣ, а о томъ, какъ бы спасти свою голову и цѣлыми вернуться домой.
   Не помогли новые союзы, новыя полчища венгровъ, седмиградцевъ, Козаковъ и валаховъ. Правда, буря прошла между Краковомъ, Варшавой и Брестомъ, но разбилась о польскія груди и вскорѣ разсѣялась мелкимъ туманомъ.
   Король шведскій, первый, убѣдившись въ безполезности войны, ушелъ въ Данію; измѣнчивый электоръ, покорный передъ сильнымъ, нахальный передъ слабымъ, палъ челомъ къ ногамъ республики и самъ же началъ бить шведовъ; разбойничьи полки Ракочи, что есть силы, бѣжали къ своимъ седмиградскимъ камышамъ, опустошеннымъ паномъ Любомірскимъ. Имъ легче было вторгнуться въ предѣлы республики, чѣмъ выйти оттуда безъ кары.
   Покой снова началъ возвращаться на равнины Польши. Король еще осаждалъ прусскія крѣпости, панъ Чарнецкій хотѣлъ идти въ Данію, ибо республика не могла ограничиться однимъ удаленіемъ непріятеля.
   Города и селенія начали вновь возникать изъ пепла, люди возвращались на свои мѣста, плугъ вновь забороздилъ заросшую ниву.
   Осень 1657 года, послѣ венгерской войны, прошла тихо. Тихо было и на Жмуди. Ляуданцы, тѣ, что пошли съ паномъ Михаломъ, были еще на полѣ брани, но ихъ ожидали съ минуты на минуту.
   Тѣмъ временемъ въ Волмонтовичахъ, Дрожейкиндахъ, въ Гощупахъ и Пацунеляхъ подростки обоего пола и старики пахали, сѣяли озимое и соединенными силами отстраивали разоренныя войной "засцянки", чтобы воины, вернувшись домой, нашли хоть какое-нибудь пристанище и кусокъ хлѣба.
   Александра съ нѣкотораго времени проживала въ Водоктахъ съ Анной Божобогатой и мечникомъ. Панъ Томашъ не спѣшилъ въ свои Биллевичи (ему не хотѣлось уѣзжать отъ молодыхъ дѣвушекъ), и дѣятельно обстраивалъ Водокты.
   Александра хотѣла привести Водокты въ возможно лучшій порядокъ; они вмѣстѣ съ Митру нами должны были составить ея монастырскій взносъ, то-есть поступить въ собственность бенедиктиновъ, куда панна Александра намѣревалась съ Новаго года поступить въ монашество.
   Припомнивъ все, что она пережила, всѣ свои горести, всѣ перемѣны судьбы, Александра пришла къ убѣжденію, что такова воля Божія. Ей казалось, что какая-то рука толкала ее въ келью, какой-то голосъ говорилъ ей:
   "Только тамъ ты найдешь успокоеніе, тамъ конецъ всѣмъ тревогамъ!"
   Она рѣшила идти за этимъ голосомъ, но, чувствуя, что душа ея еще не успѣла покончить счеты со всѣмъ земнымъ, бѣдная дѣвушка хотѣла подготовить себя къ будущему молитвой, добрыми дѣлами и усиленнымъ трудомъ. Но, увы, ея намѣреніямъ мѣшали вѣсти, приходящія со всѣхъ сторонъ.
   Такъ, напримѣръ, начали говорить, что славный Бабиничъ есть никто иной, какъ Кмицицъ. Александра не повѣрила. Въ ея памяти настолько еще жило воспоминаніе обо всѣхъ проступкахъ Кмицица и его службѣ у Радзивилла, что она ни на одну минуту не могла представить его въ роли такого горячаго патріота, покорителя Богуслава. Тѣмъ не менѣе, покой ея былъ возмущенъ, горечь и боль вновь поднялись со дна души.
   Можно было поспѣшить вступленіемъ въ монастырь, но окрестные монастыри были всѣ разорены, монахини, спасшіяся отъ погрома, только что начинали собираться.
   Вокругъ царствовала страшная нищета. Александра хотѣла явиться въ монастырь съ богатымъ вкладомъ, пополнить его разграбленную казну.
   Мечникъ, зная, что его труды пойдутъ на благочестивое дѣло, трудился безъ отдыха, объѣзжалъ фольварки и сосѣднія имѣнія. По временамъ его сопровождала панна Анна Божобогатая, которая до сихъ поръ не могла переварить обиды, нанесенной ей Бабиничемъ, и грозилась, что тоже уйдетъ въ монастырь, только подождетъ возвращенія пана Володіёвскаго и простится со старымъ другомъ. Но Анна не особенно интересовалась хозяйствомъ, поэтому мечникъ свои объѣзды чаще совершалъ въ компаніи Александры.
   Однажды они возвращались домой черезъ Волмонтовичи и Любичъ. Едва только Александра увидала первыя хаты Любича, какъ опустила глаза въ землю и начала шептать молитву, чтобы отогнать горестныя мысли.
   -- Сенаторское помѣстье!-- сказалъ мечникъ послѣ долгаго молчанія.-- Стоитъ двухъ такихъ, какъ Митруны.
   Александра продолжала шептать свои молитвы.
   Но въ мечникѣ проснулся страстный сельскій хозяинъ, а, можетъ быть, заговорила жилка сутяжничества, не чуждая каждому шляхтичу.
   -- А, вѣдь, по совѣсти, это наше... старая собственность Биллевичей, плоды трудовъ нашихъ. Тотъ бѣдняга, Должно быть, давно погибъ, если не является до сихъ поръ; а если бы и явился, то, все*таки, право за нами... Ты что думаешь объ этомъ?
   -- Проклятое это мѣсто. Пусть съ нимъ будетъ что угодно.
   -- Но, видишь, право за нами. Мѣсто было проклятымъ въ злыхъ рукахъ и будетъ хорошимъ въ добрыхъ. Право за нами!
   -- Никогда, я и слышать не хочу ни о чемъ подобномъ. Покойный дѣдушка отказалъ... ему... безъ всякихъ условій.
   Она ударила свою лошадь и молчала до тѣхъ поръ, пока не выѣхала въ чистое поле. Было уже поздно, но изъ-за лѣса взошелъ мѣсяцъ и освѣтилъ поле своимъ золотистымъ свѣтомъ.
   -- Хорошую ночку Господь посылаетъ!-- сказалъ мечникъ.-- Что это тамъ? Смотри!
   Изъ-за заворота дороги показалась телѣга, запряженная парою лошадей и окруженная нѣсколькими всадниками.
   -- Кого это вы везете?-- закричалъ мечникъ.
   Одинъ изъ всадниковъ остановилъ свою лошадь и отвѣтилъ:
   -- Пана Кмицица. Онъ раненъ подъ Магеровымъ въ битвѣ съ венграми.
   У Александры въ глазахъ потемнѣло, сердце болѣзненно сжалось.
   -- Іисусъ, Марія!...-- прошептала она и чуть не лишилась чувствъ.
   Она судорожно ухватилась рукой за окраину телѣги и заглянула въ глубь. Да, внизу, дѣйствительно, лежалъ онъ, панъ Андрей Кмицицъ, хорунжій оршанскій. Лежалъ онъ навзничь, съ головою, обвязанною платкомъ, но при свѣтѣ мѣсяца можно било хорошо различить черты его прекраснаго лица, словно окаменѣвшія подъ холоднымъ дыханіемъ смерти. Его закрытые глаза глубоко впали внутрь, блѣдныя губы не шевелились.
   -- Онъ живъ или умеръ?-- лихорадочно спросила Александра.
   -- Живъ, но скоро умретъ.
   Мечникъ поглядѣлъ въ лицо Кмицицу и сказалъ:
   -- Пожалуй и до Любича не довезете.
   -- Онъ приказалъ везти себя туда; тамъ и умереть хочетъ.
   -- Съ Богомъ, не теряйте времени!
   Телѣга двинулась дальше, а мечникъ съ Александрой попались въ противуположную сторону. Александра молчала всю дорогу и, только подъѣзжая къ дому, сказала:
   -- Нужно ему послать ксёндза. Пусть кто-нибудь ѣдетъ въ Упиту!
   Мечникъ пошелъ отдать приказаніе, а она вбѣжала въ свою; юннату и упала на колѣна передъ иконой Пречистой Дѣвы.
   Черезъ два часа, уже позднею ночью, мимо воротъ Водоктскаго дома прозвенѣлъ колокольчикъ. То ксёндзъ ѣхалъ въ Любичъ со св. причастіемъ.
   Панна Александра не вставала съ колѣнъ. Она долго читала молитвы по умирающемъ, но, наконецъ, не выдержала и поникла на земь своею скорбною головой.
   -- Боже, зачти за его грѣхи то, что онъ умираетъ отъ руки непріятеля! Боже, прости его!-- повторяла она.-- Сжалься надъ нимъ!
   Ксёндзъ пробылъ въ Любичѣ до утра и по дорогѣ заѣхалъ въ Водокты. Александра выбѣжала ему на встрѣчу.
   -- Что, все кончено?-- хотѣла было спросить она, и не могла,-- у нея нехватило силы.
   -- Живъ еще,-- отвѣтилъ ксёндзъ.
   Прошло нѣсколько дней. Нѣсколько разъ въ сутки изъ Водоктъ въ Любичъ отправлялся гонецъ и привозилъ одинъ и тотъ ке отвѣтъ: "еще живъ"; наконецъ, одинъ возвратился съ вѣстью, услышанною имъ отъ цирульника, нарочно выписаннаго изъ Кейданъ, что панъ Андрей не только живъ, но и выздоравливаетъ. Раны заживаютъ и рыцарскія силы мало-по-малу возвращаются.
   Панна Александра послала щедрый даръ въ Упитскій костёлъ, но съ этого дня перестала освѣдомляться о здоровьѣ больнаго, и, странное дѣло, въ сердцѣ дѣвушки, вновь пробудилась злоба къ пану Андрею. Его преступленія опять приходили ей на память,-- преступленія, которымъ нѣтъ и не можетъ быть прощенія. Только одна смерть могла загладить ихъ... А когда онъ началъ выздоравливать, эти грѣхи опять повисли надъ нимъ грозною тучей. Александра приводила въ его защиту все, что могла привести, и, все-таки, ничего не могла сдѣлать съ собою.
   Послѣдніе дни такъ дорого стоили ей, что ея здоровье окончательно разстроилось.
   Панъ Томашъ сильно безпокоился и однажды вечеромъ, оставшись наединѣ съ племянницей, спросилъ:
   -- Милая, скажи мнѣ откровенно, что ты думаешь объ оршанскомъ хорунжемъ?
   -- Видитъ Богъ, что я не хочу думать о немъ!-- отвѣтила Александра.
   -- Видишь, ты измѣнилась... похудѣла... Гм... Можетъ быть, ты еще... Я ни на чемъ не настаиваю, мнѣ только хотѣлось бы узнать, что съ тобою-то дѣлается... Не думаешь ли ты, что ты обязана исполнить волю покойника?
   -- Никогда!-- заволновалась Александра.-- Дѣдушка оставилъ мнѣ открытую дверь и я постучусь въ нее на Новый годъ. Въ этомъ я исполню его волю.
   -- По правдѣ сказать, -- задумчиво проговорилъ панъ мечникъ,-- не вѣрилось мнѣ что-то, что Бабиничъ и Кмицицъ одинъ и тотъ же человѣкъ... Но, вѣдь, какъ хочешь, подъ Магеровымъ онъ стоялъ за отчизну, дрался съ непріятелемъ, кровь свою проливалъ! Это -- раскаяніе, хотя и позднее, но, все-таки, раскаяніе!
   -- Да, вѣдь, и князь Богуславъ служитъ теперь королю и республикѣ,-- горько усмѣхнулась Александра.-- Да простить Богъ имъ обоимъ, въ особенности тому, что кровь свою пролилъ... Все-таки, люди могутъ имѣть право сказать, что въ минуту гибели и крушенія отечества они поднимали на него руку и покаялись только тогда, когда непріятелю измѣнило счастье, когда собственная выгода заставляла держаться стороны побѣдителя. Вотъ въ чемъ ихъ вина! Теперь уже нѣтъ измѣнниковъ,-- измѣнять просто невыгодно. Да развѣ въ этомъ есть какая-нибудь заслуга? Развѣ это не новое доказательство, что подобные люди готовы всегда служить сильнѣйшему? Дай Богъ, чтобъ я ошиблась, но "о винъ одинъ Магеровъ не искупитъ...
   -- Правда! Не могу спорить!-- согласился мечникъ.-- Тяжелая правда, но правда правдой и останется! Всѣ измѣнники перешли на сторону короля.
   -- Надъ хорунжимъ оршанскимъ тяготѣетъ еще большее обвиненіе, чѣмъ надъ княземъ Богуславомъ. Онъ хотѣлъ поднять руку на короля, чего даже самъ князь испугался. И развѣ одна случайно полученная рана въ состояніи загладить это?... Я позволила бы отрубить себѣ руку, чтобъ этого не было, но это было, было... и остается навѣки!... Дядя, дядя! мы обманывали бы самихъ себя, еслибъ вздумали признать его правымъ. Да и какая польза? Развѣ совѣсть наша примирится съ этою ложью? Да будетъ воля Божія! Что разъ порвано, то вновь уже не должно и не можетъ соединиться. Я рада, что панъ хорунжій выздоравливаетъ,-- очевидно, Богъ милосердый не отвратилъ отъ него Своего лица, хочетъ видѣть его раскаяніе... Но довольно! Я буду счастлива, когда услышу, что онъ загладилъ свои вины, но больше ничего не хочу, не требую, хотя бы мнѣ пришлось вытерпѣть еще больше того, что я вытерпѣла...
   Александра зарыдала, но это были ея послѣднія слезы. Она высказала все, что носила на сердцѣ, и съ тѣхъ поръ спокойствіе вновь начало возвращаться въ ея душу.
   

Глава XVI.

   Богатырская душа пана Андрея рѣшительно не хотѣла разстаться со своею тѣлесною оболочкой, и не разсталась. Черезъ мѣсяцъ по возвращеніи въ Любичъ панъ Андрей пришелъ въ себя, понялъ, гдѣ онъ находится, и позвалъ своего вѣрнаго Сороку
   -- Сорока!-- сказалъ онъ,-- Богъ, очевидно, смиловался надо мной. Я чувствую, что останусь живъ.
   -- Слушаю, панъ полковникъ!-- отвѣтилъ старый солдатъ, утирая кулакомъ набѣгавшія слезы.
   -- Искусъ конченъ,-- продолжалъ про себя Кмицицъ,-- да, это ясно!... Сорока! кто живетъ въ Водоктахъ?
   -- Панна и панъ мечникъ росенскій.
   -- Благодареніе Создателю! Приходилъ кто-нибудь спрашивать обо мнѣ?
   -- Присылали изъ Водоктъ, пока мы не сказали, что вы выздоравливаете.
   -- А потомъ перестали присылать?
   -- Потомъ перестали.
   -- Они еще ничего не знаютъ... узнаютъ отъ меня самого. Ты никому не говорилъ, что я назывался Бабиничемъ?
   -- Приказа не получалъ.
   -- А ляуданцы съ паномъ Володіёвскимъ не возвращались?
   -- Нѣтъ еще, но ихъ ждутъ со дня на день.
   Разговоръ этимъ и кончился. Черезъ двѣ недѣли Кмицицъ уже ходилъ на костыляхъ, а въ слѣдующее воскресенье собрался ѣхать въ костёлъ.
   -- Поѣдемъ въ Упиту,-- сказалъ онъ Сорокѣ,-- нужно начинать съ Бога, а потомъ въ Водокты.
   Сорока не смѣлъ противорѣчить и, спустя два часа, панъ Андрей, опираясь на его плечо, вошелъ въ упитскій костёлъ до начала службы и опустился на колѣна въ передней скамейкѣ. Онъ страшно измѣнился. Лицо его, исхудавшее отъ долгой болѣзни, обросло длинною бородой; въ своей роскошной одеждѣ онъ походилъ скорѣе на какого-нибудь очень важнаго сановника республики, чѣмъ на рыцаря.
   Народъ начиналъ понемногу прибывать. Сначала появилась мелкая шляхта, потомъ начали появляться болѣе важныя особы,-- вокругъ Упиты на нѣсколько миль всѣ храмы Божіи были разграблены и сожжены.
   Кмицицъ, погруженный въ молитву, не обращалъ вниманія ни на что и очнулся только тогда, когда его задѣлъ край чьей-то одежды. Онъ поднялъ голову и увидалъ надъ собой прелестное, хотя и грустное лицо Александры.
   Она, очевидно, также узнала его, потому что попятилась назадъ, какъ отъ страшнаго видѣнія. Лицо ея вспыхнуло горячимъ румянцемъ, потомъ поблѣднѣло, но страшнымъ усиліемъ воля она пересилила себя и стала на колѣна рядомъ съ нимъ; третье мѣсто занялъ мечникъ.
   И Кмицицъ, и она, на колѣнахъ, склонивъ голову, стояли рядомъ, но могли хорошо слышать, какъ бьются ихъ сердца. Наконецъ, панъ Андрей заговорилъ первый:
   -- И будетъ благословенно имя Господне!
   -- Во вѣки вѣковъ...-- въ полголоса отвѣтила Александра.
   И больше они не перемолвились ни однимъ словомъ.
   Вышелъ ксёндзъ и началъ говорить проповѣдь; Кмицицъ слушалъ, но, несмотря на всѣ усилія, ничего не слышалъ и ничего не понималъ. Та, желанная, дорогая, по которой онъ страдалъ столько лѣтъ, которая ни на минуту не выходила изъ его головы и сердца, была теперь рядомъ съ нимъ! Онъ чувствовалъ ея близость, но не смѣлъ повернуть къ ней головы,-- онъ только ловилъ ея дыханіе.
   "Здѣсь она, здѣсь!-- думалъ онъ.-- Вотъ гдѣ Богъ судилъ свидѣться послѣ долгой разлуки, въ костёлѣ... А въ костёлѣ молиться нужно, всѣ грѣховныя мысли оставить..."
   Но и душа его, и сердце повторяли все одно и то же дорогое имя. Порою ему хотѣлось расплакаться, какъ ребенку, порою хотѣлось молиться, горячо молиться, благодарить Бога за все, за все... Онъ и самъ не могъ отдать отчета, что съ нимъ дѣлается. Она же, не вставая съ колѣнъ, стояла, припавъ лицомъ къ краю скамейки.
   Ксёндзъ кончилъ проповѣдь и сошелъ съ амвона.
   Вдругъ передъ костёломъ послышался стукъ оружія и топотъ конскихъ копытъ. Кто-то у порога крикнулъ: "Ляуда вернулась!" -- и по всему костёлу прошелъ сначала смутный говоръ, потомъ все громче и громче:
   -- Ляуда! Ляуда!
   Толпа заколыхалась, всѣ головы обернулись къ выходнымъ дверямъ. Въ дверяхъ показался панъ Володіёвскій и Заглоба. Народъ разступился, рыцари преклонили колѣна передъ алтаремъ и вошли въ сакристію {Ризница.}.
   Ляуданцы остановились по серединѣ притвора, не рѣшаясь въ святомъ мѣстѣ привѣтствовать друзей и ближнихъ.
   Что за зрѣлище! Грозныя лица, загорѣлыя отъ вѣтровъ, исхудалыя отъ военныхъ трудовъ, изсѣченныя саблями шведовъ, нѣмцевъ, венгровъ, валаховъ. Вся исторія войны и вѣрной Ляуды на нихъ мечомъ написана. Вотъ угрюмые Бутримы, вотъ Стакьяны, Домашевичи, всѣхъ понемногу. Едва четвертая часть вернулась изъ числа тѣхъ, которые когда-то вышли на защиту отечества подъ знаменемъ папа Володіёвскаго. Десятки женщинъ напрасно ищутъ своихъ мужей, десятки отцовъ -- своихъ сыновей, плачъ усиливается, ибо и тѣ, которые нашли своихъ, плачутъ отъ радости. Весь костёлъ оглашается рыданіемъ; отъ времени до времени какой-нибудь голосъ назоветъ дорогое имя, тотчасъ же оборвется, а возвратившіеся стоятъ, опершись на мечи, но и по ихъ суровымъ лицамъ текутъ слезы.
   Звонокъ у дверей ризницы, наконецъ, прекратилъ шумъ. Всѣ опустились на колѣна. Ксёндзъ дрожащимъ голосомъ отслужилъ обѣдню, и когда народъ собирался было выходить изъ костёла, приподнялъ евангеліе въ знакъ того, что хочетъ еще что то сказать.
   Сначала онъ благословилъ возвратившихся воиновъ, потомъ сообщилъ, что сейчасъ прочитаетъ королевское письмо, доставленное полковникомъ ляуданской хоругви.
   Въ костёлѣ все стихло. Ксёндзъ началъ читать:
   "Мы, Янъ Казиміръ, король польскій, великій князь литовскій, мазовецкій, прусскій etc., etc., etc. Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, аминь!
   "Какъ вины злыхъ людей противъ королевскаго величія и отчизны, прежде чѣмъ предстать предъ небесный судъ, должны подучить возмездіе на землѣ, такъ равно и добродѣтель не должна оставаться безъ награды, ибо добродѣтель осѣняетъ славой, а потомковъ побуждаетъ слѣдовать доблестному примѣру.
   "Посему ставимъ въ извѣстность всему рыцарству, воинамъ и свѣтскимъ сановникамъ, cujus vis dignitatis et praecminentiac, а также всѣмъ обывателямъ великаго княжества Литовскаго и нашего староства Жмудскаго, что какія бы вины ни тяготѣли на высокородномъ, а нашему сердцу любезномъ панѣ Андреѣ Кмицицѣ, хорунжемъ оршанскомъ, ради его заслугъ и славы вины эти должны быть изглажены изъ памяти людской, дабы онѣ не умаляли чести и заслугъ помянутаго хорунжаго оршанскаго".
   Ксёндзъ пересталъ читать и посмотрѣлъ въ сторону пана Андрея. Кмицицъ привсталъ на минуту и тотчасъ же вновь опустился на мѣсто, склонилъ голову и закрылъ глаза.
   -- Панъ Кмицицъ! Кмицицъ! тамъ, около Биллевичей!-- шепотомъ прошло по костёлу.
   Но ксёндзъ сдѣлалъ знакъ рукой и продолжалъ читать среди общаго молчанія:
   "Хорунжій оршанскій въ началѣ несчастной шведской кампаніи былъ при князѣ воеводѣ виленскомъ, но не изъ личныхъ выгодъ, а изъ любви къ отечеству, будучи введенъ въ заблужденіе убѣжденіемъ вышерѣченнаго князя, будто бы самъ князь дѣйствуетъ ради salutis reipublicat.
   "Прибывши къ князю Богуславу, который, считая его за наемника, открылъ ему всѣ свои безбожные замыслы противъ отечества, вышепомянутый хорунжій оршанскій не только не обѣщался поднять на насъ свою руку, но схватилъ самого князя, дабы отомстить за насъ и попранную отчизну..."
   -- Боже! сжалься надо мною!-- раздался женскій голосъ возлѣ пана Андрея.
   Ксендзъ читалъ дальше:
   "Раненый княземъ, едва придя въ силы, онъ удалился въ Ченстохово и тамъ, охраняя обитель Пресвятой Дѣвы, явилъ всѣмъ примѣръ мужества и постоянства; тамъ же, съ опасностью жизни, взорвалъ вражескую пушку, при каковомъ подвигѣ былъ схваченъ, осужденъ на смерть и подвергся лютой пыткѣ..."
   Въ костёлѣ послышались рыданія. Александра тряслась, какъ въ лихорадкѣ.
   "Но и изъ этой опасности милостью Царицы небесной освобожденный, онъ явился къ намъ въ Силезію и при возвращеніи нашемъ въ любезное отечество, когда жестокій врагъ устроилъ намъ засаду, онъ же хорунжій оршанскій вчетверомъ ринулся на всю рать непріятельскую, особу нашу защищая. Тамъ, изсѣченный и мечами вражескими исколотый, въ крови своей рыцарской тонущій, съ поля битвы былъ поднятъ, какъ мертвый..."
   Александра сжала руками свои виски и еле могла перевести дыханіе.
   А ксёндзъ продолжалъ взволнованнымъ голосомъ:
   "Придя же, стараніемъ нашимъ, въ силы, не сложилъ рукъ своихъ, но сталъ разить непріятеля со славою великой, гетманами обоихъ народовъ за примѣръ рыцарству приводимый, вплоть до взятія Варшавы, послѣ чего, отправленный нами въ Пруссію подъизмышленнымъ, пана Бабинича, именемъ..."
   Едва это имя прозвучало, какъ въ костёлѣ поднялся шумный говоръ. Панъ Бабиничъ -- это онъ? Значитъ, гроза шведовъ, спаситель Волмонтовичей, это -- Кмицицъ? Шумъ усиливался, толпа начала тѣсниться къ алтарю, чтобъ разглядѣть лучше героя.
   -- Боже, благослови его! Боже, спаси его!-- слышались отовсюду взволнованные голоса.
   Ксёндзъ обратился къ передней лавкѣ и осѣнилъ крестомъ Кмицица, который скорѣе походилъ на мертвеца, чѣмъ на живаго. Его душа, переполненная счастьемъ, рвалась къ небесамъ.
   "Онъ же хорунжій оршанскій непріятельскій край опустошалъ огнемъ и мечомъ, главнымъ образомъ, содѣйствовалъ побѣдѣ подъ Простками, князя Богуслава Радзивилла собственною рукой поразилъ и полонилъ и потомъ, посланный въ наше староство Жмудское, оказалъ намъ услуги неисчислимыя; сколько городовъ и селъ отъ руки непріятеля освободилъ, о томъ тамошніе шсоіае памятовать должны".
   -- Помнимъ, помнимъ!-- загремѣло во всемъ костёлѣ.
   "Чего ради, взвѣсивъ всѣ его заслуги намъ, народу и отечеству, таковыя, что подобныхъ и сынъ не могъ бы оказать отцу и матери, мы постановили въ семъ письмѣ выяснить ихъ, дабы того славнаго рыцаря, защитника отечества, долѣе уже не преслѣдовала людская злоба, дабы онъ могъ стяжать по праву ему принадлежащіе славу и всеобщій почетъ. Прежде чѣмъ наступающій сеймъ это наше желаніе подтвердитъ, всѣ вины съ него снимаемъ, и прежде чѣмъ наградимъ его староствомъ Упитскимъ, просимъ любезныхъ нашему сердцу обывателей нашего староства Жмудскаго запечатлѣть въ умахъ и сердцахъ своихъ сіи наши слова, которыя намъ justisia fundamentum regnorum ихъ свѣдѣнію оповѣстить повелѣла".
   Ксёндзъ кончилъ и, повернувшись къ алтарю, началъ молитвы.
   Вдругъ панъ Андрей почувствовалъ, что кто-то схватилъ его руку и приложилъ къ своимъ губамъ въ присутствіи всѣхъ, предъ алтаремъ и толпою народа.
   -- Александра!-- крикнулъ изумленный Кмицицъ.
   Но она встала и, закрывъ лицо вуалью, торопливо проговорила:
   -- Дядя, пойдемъ отсюда, скорѣй!
   И они вышли чрезъ дверь ризницы.
   Панъ Андрей попробовалъ было встать, идти за нею, но не могъ. Силы совершенно оставили его.
   За то черезъ четверть часа онъ стоялъ на площади передъ костёломъ, опираясь съ одной стороны на пана Заглобу, съ другой -- на Володіёвскаго.
   Вокругъ него тѣснились толпы мелкой шляхты и поселянъ, всѣмъ хотѣлось поближе увидать когда-то страшнаго Кмицица, нынѣ спасителя Ляуды и будущаго старосту.
   -- Панъ Андрей,-- сказалъ Заглоба,-- каковъ гостинецъ привезли мы вамъ? Вы и сами, пожалуй, такого не ожидали! А теперь въ Водокты, въ Водокты, на помолвку и на свадьбу!...
   Дальнѣйшія слова пана Заглобы заглушили громкіе крики, среди которыхъ особенно выдѣлялся голосъ Юзвы Безногаго.
   -- Да здравствуетъ панъ Кмицицъ! Да здравствуетъ панъ староста!
   -- Въ Водокты, всѣ въ Водокты!-- напрягая всѣ силы, закричалъ панъ Заглоба.
   -- Въ Водокты, въ Водокты!-- повторяли тысячи устъ.-- Сватами въ Водокты съ паномъ Кмицицомъ, съ нашимъ спасителемъ! Къ паненкѣ, въ Водокты!
   Ляуда сѣла верхомъ, кто могъ, помѣстился въ телѣги, пѣшіе отправились напрямикъ черезъ лѣса и поля.
   Панъ Кмицицъ ѣхалъ въ бричкѣ между Володіёвскимъ и Заглобой. За ними тянулись десятки самыхъ разнообразныхъ экипажей. На половинѣ дороги Володіёвскій наклонился къ уху Кмицица:
   -- А вы не знаете, гдѣ та, другая?-- тихо спросилъ онъ.
   -- Въ Водоктахъ,-- отвѣтилъ рыцарь.
   Неизвѣстно, подулъ ли сильный вѣтеръ, или въ душѣ пана Михала произошло какое-то движеніе, только усики его не переставали шевелиться во время всей остальной дороги.
   Анны въ это воскресенье не было въ церкви,-- она должна была дежурить при больной паннѣ Кульвецъ.
   Все утро она провела въ хлопотахъ и только уже довольно поздно могла приняться за молитву.
   Едва успѣла она проговорить послѣднее "аминь", какъ передъ домомъ послышался грохотъ колесъ, двери широко растворились и въ комнату влетѣла, какъ вихрь, Александра.
   -- Боже мой! Что случилось?-- крикнула панна Божобогатая.
   -- Ты знаешь, кто такой Бабиничъ?... Это -- Кмицицъ!
   Анна вскочила на ноги.
   -- Кто это тебѣ сказалъ?
   -- Въ костёлѣ читали королевское письмо... панъ Володіёвскій привезъ... ляуданцы...
   -- Такъ панъ Володіёвскій возвратился?-- вскрикнула Анна и бросилась въ объятія подруги.
   Александра приняла это движеніе за знакъ сочувствія; она сама была страшно взволнована, почти не сознавала, что дѣлается. На лицѣ ея выступили яркія пятна румянца, грудь волновалась, какъ морская волна.
   Она начала разсказывать прерывающимся голосомъ о томъ, что произошло въ костёлѣ, мечась изъ угла въ уголъ и повторяя ежеминутно: "Не стою я его!" -- осыпала себя жестокими упреками за то, что когда-то обижала, не хотѣла молиться за него въ то время, когда онъ проливалъ свою кровь за Пресвятую Дѣву и отечество.
   Напрасно Анна, бѣгая за нею вслѣдъ, старалась утѣшить ее. Она повторяла все одно и то же, что не стоитъ его, не посмѣетъ посмотрѣть ему въ глаза, то начинала говорить о подвигахъ Бабинича, о похищеніи Богуслава, о Просткахъ и Волмонтовичахъ, то опять вспоминала о своихъ винахъ и жестокосердіи, за которыя должна всю жизнь каяться въ монастырѣ.
   Наконецъ, въ комнату вбѣжалъ панъ Томашъ и закричалъ:
   -- Вся Упита валитъ къ намъ! Уже въ деревню въѣхали, и Бабиничъ съ ними!
   Дѣйствительно, издали доносился говоръ тысячеголосной толпы. Мечникъ схватилъ Александру за руку и потащилъ ее на крыльцо; Анна вышла за ними.
   На дворѣ уже толпился народъ; наконецъ, на дорогѣ показалась бричка, окруженная ляуданцами, а въ бричкѣ сидѣли панъ Кмицицъ, панъ Володіёвскій и панъ Заглоба.
   Бричка остановилась въ нѣсколькихъ шагахъ отъ крыльца,-- дальше ѣхать не было возможности. Заглоба и Володіёвскій выскочили первыми, и, пособивъ Кмицицу выйти, подхватили его подъ мышки.
   -- Разступитесь!-- крикнулъ Заглоба.
   -- Разступитесь!-- повторили ляуданцы.
   Народъ тотчасъ же разступился и очистилъ дорогу, по которой два рыцаря вели Кмицица къ крыльцу. Онъ шатался, но шелъ съ высоко поднятою головой и съ улыбкой счастія на блѣдномъ лицѣ.
   Александра прислонилась къ притолкѣ и безсильно уронила руки вдоль платья. Но когда онъ уже былъ близко, когда она заглянула въ лицо страдальца, который приближался къ ней послѣ столькихъ лѣтъ разлуки, горло ея вновь спазмодическя сжалось. Онъ же отъ слабости, отъ смущенія, отъ радости не зналъ, что ему говорить, и повторялъ только прерывающимся голосомъ:
   -- Ну, что, Александра, ну, что?
   Вдругъ она неожиданно упала къ его ногамъ и зарыдала.
   -- Милый, я недостойна поцѣловать твои раны!
   Но въ эту минуту къ рыцарю возвратились его исчерпанныя силы, онъ поднялъ дѣвушку съ земли и прижалъ ее къ своей груди.
   Раздался громовый, оглушающій крикъ. Ляуданцы начали стрѣлять изъ самопаловъ и подбрасывать кверху шапки. Вокругъ виднѣлись только радостныя лица, сверкающіе глаза, слышались крики:
   -- Виватъ Кмицицъ! Виватъ панна Биллевичъ! Да здравствуетъ молодая пара!
   -- Да здравствуютъ двѣ молодыхъ пары!-- старался было крикнуть панъ Заглоба, но голосъ его терялся посреди общаго шума.
   Водокты обратились въ какую-то военную стоянку. Цѣлый день слуги пана мечника рѣзали барановъ и быковъ, выкатывали изъ земли бочки меда и пива. Вечеромъ всѣ засѣли за пиръ,-- старшіе въ комнатахъ, люди менѣе значительные въ сѣняхъ и на дворѣ.
   Когда оживленіе дошло до высшей степени, панъ Заглоба поднялъ слѣдующій тостъ:
   -- Къ вамъ я обращаюсь, доблестный панъ Андрей, и въ тебѣ, старый другъ Михалъ! Не достаточно было подставлять свою грудь подъ удары непріятельскихъ мечей, не достаточно было проливать свою кровь! Трудъ вашъ еще не конченъ: во время гибельныхъ войнъ погибло много народу, и теперь вы должны народить побольше новыхъ гражданъ и защитниковъ республики, для чего у васъ, надѣюсь, хватитъ и охоты, и храбрости. Панове! пью за эти будущія поколѣнія! Да благословитъ ихъ Богъ и да поможетъ имъ сохранить въ цѣлости наслѣдство, добытое нашимъ трудомъ и кровью. Пусть, когда подойдутъ тяжкія времена, наши потомки вспомнятъ о насъ и не впадутъ въ отчаяніе, ибо нѣтъ такого положенія, изъ котораго бы viribus unitis нельзя было бы выйти при помощи Божіей!

-----

   Панъ Андрей, вскорѣ послѣ свадьбы, пошелъ на новую войну, которая возгорѣлась на восточной границѣ. Но громовыя побѣды Чарнецкаго и Сапѣги надъ Хованскимъ и Долгорукимъ, а коронныхъ гетмановъ надъ Шереметевымъ скоро усмирили врага. Тогда Кмицицъ возвратился покрытый новою славой и поселился на постоянное жительство въ Водоктахъ. Панъ Андрей зажилъ спокойно, въ мирѣ и согласіи со всею Ляудой.
   Злые языки, правда, толковали, что онъ ужь черезъ-чуръ подчиняется женѣ, но панъ Андрей не стыдился этого,-- напротивъ, признавался самъ, что въ дѣлахъ особой важности всегда руководствуется ея совѣтами.

В. Л.

"Русская Мысль", кн. I--XII, 1887

   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru