Аннотация: Экстраваганца.
(The Angel of the Odd. An Extravaganca, 1844). Перевод Михаила Энгельгардта (1896).
Эдгар По
Ангел необычайного
Экстраваганца
The Angel of the Odd. An Extravaganca (1844).
Перевод М. Энгельгардта (1896).
Был холодный ноябрьский вечер. Я только что уписал весьма плотный обед, в котором не последнюю роль играли неудобоваримые трюфели, и сидел один в столовой, упираясь ногами в каминную решетку, а локтями в небольшой столик, на котором помещались разнообразный десерт и довольно пестрая батарея вин и ликеров. Перед обедом я читал "Леонида" Гловера, "Эпигониаду" Уилки, "Паломничество" Ламартина, "Колумбиаду" Барлоу, "Сицилию" Таккермана и "Достопримечательности" Грисуолда. Немудрено, что я чувствовал теперь некоторое отупение. Я пытался прояснить свои мысли с помощью лафита, когда же это не удалось, взялся за газету. Внимательно пробежав столбец "о квартирах, сдающихся внаймы", столбец "о пропавших собаках" и два столбца "о сбежавших женах и учениках", я храбро принялся за передовую статью и прочел ее с начала до конца, не понимая ни слова. Вообразив, что она написана на китайском языке, я снова прочел ее с конца до начала с таким же результатом. Я уже хотел бросить с отвращением этот том из четырех страниц, счастливую книгу, которую даже критика не критикует, когда внимание мое было привлечено следующей заметкой:
"Пути к смерти многочисленны и разнообразны. Одна лондонская газета сообщает о господине, который скончался от необыкновенной причины. Он забавлялся игрой "Метание дротика", которая заключается в том, что играющий выдувает иглу из тонкой трубочки. Он вложил иглу в трубочку не тем концом и, набирая воздух, чтобы дунуть посильнее, втянул ее себе в рот. Игла проникла в легкие, и через несколько дней он умер".
Прочитав заметку, я пришел в страшное бешенство, сам не знаю почему. "Это пошлая выдумка, " воскликнул я, " жалкое вранье, нелепое измышление какого-нибудь несчастного писаки, какого-нибудь скверного изобретателя сенсационных происшествий. Эти молодцы рассчитывают на поразительное легковерие нашего века и затрачивают свое остроумие на измышление возможных, но невероятных происшествий, необычайных случаев, как они выражаются. Но для мыслящего ума (подобного моему, прибавил я в скобках, бессознательно приставив палец к носу), для спокойного созерцательного понимания, каким обладаю я, с первого взгляда ясно, что крайнее умножение необычайных случаев в последнее время и есть самый необыкновенный случай. Я, со своей стороны, намерен отныне не верить ничему необычайному".
- Mein Gott {Боже мой (нем).}, какой ше ви глюпий! - отвечал чей-то голос, самый замечательный голос, какой только приходилось мне когда-нибудь слышать.
Я подумал было, что у меня просто звенит в ушах - как бывает иногда у людей, изрядно нагрузившихся, - но звук напоминал скорее гудение пустой бочки, когда по ней колотят палкой. Я бы и приписал его пустой бочке, если бы не слышал членораздельных слов. Я отнюдь не отличаюсь нервностью, а несколько стаканчиков лафита, которые я пропустил, еще придали мне храбрости, так что я ничуть не испугался, а спокойно поднял глаза и внимательно осмотрел комнату.
- Хм! - продолжал тот же голос. - Ви налисался, как свинья, если не видите, что я сишу против вас.
Тут я догадался взглянуть прямо по направлению моего носа и увидел перед собою, за столом, существо неописуемое. Туловище его состояло из винной бочки или чего-то в этом роде, совершенно фальстафовского вида. К нижнему концу его были прикреплены два бочонка, по-видимому служившие вместо ног. Вместо рук болтались две довольно длинные бутылки, горлышками вперед, Голова чудовища имела вид гессенской кружки или огромной табакерки, с дырой посреди крышки. Табакерка (увенчанная воронкой, напоминавшей каску, надвинутую на глаза) помещалась на бочке так, что дыра приходилась прямо против меня; и из этой дыры, похожей на съёженный ротик сердитой старой девы, странное существо выпускало какие-то шипящие и свистящие звуки, очевидно считая их за осмысленную речь.
- Я вишу, - сказало оно, - что ви налисался, как свинья, потому что сидите там и не видите, что я сишу сдесь, и я вишу, что ви глюп, как гусь, потому что не верите гасете. Это истинная правта -- каштое слово правта.
- Кто вы такой, скажите, пожалуйста, - спросил я с достоинством, хотя чувствовал некоторое смущение, - как вы сюда попали и о чем вы толкуете?
- Как я попаль сюда, - отвечала фигура, - это не ваше дело; а говорю я, что мне шелательно говорить, а кто я такой - ви долшен сам увитеть.
- Вы пьяный бродяга, - отвечал я, - я вот сейчас позвоню и велю вас вытолкать в шею!
- Хе-хе-хе! - засмеялся гость. - Хо-хо-хо! Ви не мошете это сделать.
- Не могу сделать? - возразил я, - Что вы хотите сказать? Чего я не могу сделать?
- Посвонить колокольшик, - отвечал он, пытаясь усмехнуться своим отвратительным ртом.
Я хотел было исполнить свою угрозу, но бездельник стукнул меня по лбу горлышком одной из своих бутылок, и я снова повалился в кресло. Я был совершенно ошеломлен и в первую минуту не знал, что делать. Между тем он продолжал:
- Видите, лючше вам сидеть спокойно; и теперь ви уснаете, кто я такой. Я ангел необытшайного.
- Довольно необычайный ангел, - решился я заметить, - однако я всегда думал, что ангелы бывают с крыльями.
- Крылья! - воскликнул он с негодованием. - Что мне делать с крылья. Mein Gott! ви, кашется, думаете, что я цыпленок.
- Нет, о нет, - возразил я, испугавшись, - вы не цыпленок, вовсе нет.
- Карошо, сидите ше смирно или я опять ударю вас кулаком. У цыпленок есть крылья, и у сова есть крылья, и у шертенок есть крылья, и у главный Teufel {Черт (нем.).} есть крылья. У ангел не пывает крылья, а я ангел необытшайного.
- Вы явились ко мне по делу?
- По делу! - воскликнуло чудище. - Какой ви невеша, спрашивает о деле у тшентльмена и ангела!
Таких речей я не мог вынести даже от ангела. Собравшись с мужеством, я схватил солонку и швырнул ее в голову непрошеному гостю. Но или он уклонился, или я промахнулся -- только солонка пролетела мимо и разбила стеклянный колпак над часами, стоявшими на камине. Что касается ангела, то в ответ на мое нападение он несколько раз стукнул меня по лбу горлышком бутылки, и я смирился. Стыжусь сознаться, но от боли и от волнения у меня даже выступили слезы на глазах.
- Mein Gott, - сказал ангел необычайного, видимо тронутый моим огорчением, - mein Gott, этот каспадин или отшень пьян, или отшень огоршен. Не следует пить такое крепкое вино, нушно подпавлять воды. Пейте вот это и не плашьте, не плашьте!
С этими словами он дополнил мой стакан (в котором было на одну треть портвейна) какой-то бесцветной жидкостью из своей руки-бутылки. Я заметил, что на этих бутылках были этикетки с надписью "Kirschenwasser" {Вишневая настойка (нем.).}.
Любезность ангела значительно смягчила меня; и с помощью воды, которую он усердно подливал в мой портвейн, я, наконец, оправился настолько, что мог слушать его странные речи. Я не возьмусь повторить все, что он мне рассказывал, но из его слов я заключил, что он гений, которому подведомственны contretemps {Неполадки (фр.).} человечества и на обязанности которого лежит устройство необычайных случаев, изумляющих скептика. Раз или два я попытался выразить свое полнейшее недоверие к его россказням, но, заметив, что он сердится не на шутку, счел более благоразумным молчать и не мешать ему разглагольствовать. Он говорил очень долго; я сидел, откинувшись на спинку кресла, закрыв глаза, жевал виноград и разбрасывал веточки по комнате. Вдруг ангел почему-то возмутился моим поведением. Он встал в страшном гневе, нахлобучил воронку еще ниже на глаза, изрыгнул какое-то ругательство, пробормотал какую-то угрозу, которой я не понял, отвесил мне низкий поклон и ушел, пожелав мне, словами архиепископа в "Жиле Блазе": "Beaucoup de bonheur et un peu plus debon sens" {Побольше счастья и вдобавок немножко здравого смысла (фр.).}.
Его уход очень обрадовал меня. Несколько - очень немного - стаканов лафита, которые я пропустил, нагнали на меня сонливость, и мне хотелось вздремнуть четверть часика или минут двадцать. В шесть часов мне нужно было во что бы то ни стало отправиться по важному делу, Срок страховки моего дома кончился накануне; возникли кое-какие недоразумения, и решено было, что я явлюсь к шести часам в контору общества для переговоров о возобновлении страховки. Взглянув на часы, стоявшие на камине (я так отяжелел, что не в силах был достать карманные часы), я с удовольствием убедился, что могу подремать еще двадцать пять минут. Часы показывали половину шестого, до страховой конторы было не более пяти минут ходьбы; а больше двадцати пяти минут я никогда не спал после обеда. Итак, я совершенно спокойно расположился заснуть.
Всхрапнув в свое полное удовольствие, я снова взглянул на часы и готов был поверить в возможность необычайных случаев, убедившись, что вместо моих положенных пятнадцати или двадцати минут проспал всего три, так как часы показывали без двадцати семи минут шесть. Я снова заснул и, проснувшись вторично, с изумлением увидел, что и теперь было без двадцати семи минут шесть. Я вскочил, чтобы осмотреть часы, и убедился, что они остановились. Я достал карманные часы: оказалось половина восьмого. Я проспал два часа и, очевидно, опоздал. Ничего, подумал я, схожу завтра утром и объяснюсь, но что такое случилось с часами? Осмотрев их, я убедился, что одна из виноградных веточек, которые я разбрасывал по комнате во время речи ангела, попала в часы и по странной случайности засела в скважине для ключа, остановив таким образом движение минутной стрелки.
- Ага! - сказал я. - Вот оно что. Дело ясно. Самый обыкновенный случай, какие бывают время от времени!
Я не думал больше об этом происшествии и в обычное время улегся в постель. Поставив свечу на столик, подле кровати, и попытавшись прочесть несколько страниц трактата "Вездесущность Божества", я, к несчастью, заснул почти в ту же минуту, забыв погасить свечу.
Во сне меня преследовал ангел необычайного. Мне казалось, что он стоит перед кроватью, раздвигает занавески и страшным, глухим голосом пустой бочки угрожает мне жестокой местью за презрительное отношение к нему. В заключение длинной речи он снял с головы воронку, вставил ее мне в глотку и вылил в меня целый океан киршвассера из бутылки, заменявшей ему руку. Агония сделалась невыносимой, и я проснулся как раз вовремя, чтобы увидеть крысу, которая, вытащив горевшую свечку из подсвечника, уносила ее в зубах, но слишком поздно, чтобы помешать ей унести свечу в свою норку. Вскоре послышался сильный, удушливый запах - дом загорелся. Пламя распространялось с невероятной быстротой и через несколько минут охватило всю постройку. Мне невозможно было выбраться из комнаты иначе, как в окно. Впрочем, на улице живо собралась толпа, принесли лестницу. Я стал быстро спускаться по ней, как вдруг огромная свинья, жирное брюхо которой, да и вся вообще наружность положительно напоминали моего посетителя, - как вдруг, говорю я, свинья, до тех пор мирно дремавшая в луже, решила, что ей необходимо почесать левое плечо, и притом непременно о лестницу. В ту же минуту я полетел вниз и сломал себе руку.
Это несчастье, потеря страховой премии и еще более серьезная потеря - волос, которые начисто сгорели во время пожара, настроили меня на серьезный лад, и я, в конце концов, решил жениться. Была у меня на примете богатая вдовушка, только что потерявшая седьмого мужа; на ее-то сердечные раны решил я излить бальзам брачного обета. Она застенчиво пролепетала "да" в ответ на мои мольбы. Я бросился к ее ногам в порыве благодарности и обожания. Она наклонилась ко мне, и ее роскошные кудри смешались с моими, которые я взял напрокат у Гранжана. Не понимаю, как перепутались наши волосы, но так случилось. Я встал с сияющей лысиной, без парика; она - в гневе и негодовании, опутанная чужими волосами. Так разбились мои надежды - от случайности, которую невозможно было предвидеть, случайности, впрочем, весьма естественной.
Однако я, не падая духом, решился атаковать менее жестокое сердце. Судьба благоприятствовала мне в течение некоторого времени, но мои надежды снова лопнули по милости самого обыкновенного случая. Встретив мою возлюбленную на бульваре, среди городской elite, я хотел было приветствовать ее изящным поклоном, как вдруг мне запорошило глаза какой-то дрянью, и на минуту я совсем ослеп. Когда я протер глаза, владычица моего сердца уже исчезла, до глубины души оскорбленная моей, как она думала, умышленной небрежностью. Пока я стоял, ошеломленный внезапностью этого происшествия (которое, впрочем, могло бы случиться со всяким смертным) и все еще протирая глаза, ко мне подошел ангел необычайного и предложил свою помощь с любезностью, какой я вовсе не ожидал от него. Он очень внимательно и ловко осмотрел мой глаз. Объявив, что в него попали чистые "пустяки", он вытащил эти "пустяки" (в чем бы они ни состояли).
Тогда я рассудил, что мне пора умереть (так как судьба, очевидно, решилась преследовать меня), и, остановившись на этом решении, отправился к ближайшей реке. Я разделся (находя вполне основательно, что следует умереть в том самом виде, в каком родился) и с разбега кинулся в реку. Единственной свидетельницей моего поступка была одинокая ворона, которая, по всей вероятности, паслась вымоченного в спирту гороха, опьянела и отстали от своих товарищей. Как только я очутился в воде, этой птице пришла фантазия схватить самую необходимую часть моей одежды и улететь. Отложив из-за этого самоубийство, я просунул свои нижние конечности в рукава сюртука и пустился в погоню за воровкой со всей быстротой, какой требовал случай и позволяли обстоятельства. Но злая судьба по-прежнему преследовала меня. Я бежал во всю прыть, задрав голову кверху и не спуская глаз с похитительницы моей собственности, как вдруг почувствовал, что terra firma {Твердая земля (лат.).} ускользнула из-под моих ног.
Дело в том, что я свалился в пропасть и, без сомнения, разбился бы вдребезги, если бы не успел схватиться за конец длинной веревки, висевшей из пролетавшего мимо воздушного шара.
Опомнившись и сообразив, в каком ужасном положении я нахожусь, я принялся кричать изо всех сил, чтобы уведомить об этом аэронавта. Но долгое время я кричал напрасно. Дурак не мог (или, подлец, не хотел) заметить меня. Шар быстро поднимался, а мои силы еще быстрее падали. Я уже хотел покориться судьбе и спокойно шлепнуться в море, как вдруг услыхал вверху глухой голос, напевавший арию из какой-то оперы. Взглянув вверх, я увидел ангела необычайного. Он облокотился на борт лодочки, курил трубку и, по-видимому, благодушествовал, вполне довольный собой и всем светом. Я не мог говорить от истощения и только жалобно смотрел на него.
В течение нескольких минут он смотрел, не говоря ни слова. Наконец, заботливо передвинув трубку из правого угла в левый, удостоил произнести:
- Кто ви такой, какого шорта ви там делаете?
В ответ на эту жестокую и лицемерную выходку я мог только сказать: "Помогите!"
- Помогите! - отозвался негодяй. - Не хочу. Вот бутилка, помогите сам себе, и шорт вас подери!
С этими словами он бросил тяжелую бутылку с киршвассером, которая упала мне на голову и, как мне показалось, вышибла из нее весь мозг. Под влиянием этой идеи я хотел бросить веревку и испустить дух, но остановился, услышав крик ангела:
- Дершитесь, - кричал он, - зашем спешить? Хотите еще бутилка или ви уше тресвый и пришли в щуства?
Я поспешил дважды кивнуть головой. Первый раз отрицательно, в знак того, что не хочу второй бутылки, а второй - утвердительно, в знак того, что я действительно трезв и положительно пришел в чувство. Таким путем мне удалось несколько смягчить ангела.
- Знашит, ви, наконец, поверили? - спросил он. - Ви, наконец, поверили в необытшайное?
Я снова кивнул головой в знак согласия.
- И ви поверили в меня, ангела необытшайного? Я снова кивнул.
- И ви согласен, что ви пьяница и дурак? Я еще раз кивнул.
- Полошите ше вашу левую руку в правый карман брюк, в знак подшинения ангелу необытшайного.
Этого требования я, очевидно, не мог исполнить: во-первых, моя левая рука была сломана при падении с лестницы, следовательно, если бы я выпустил веревку из руки, то выпустил бы ее совсем. Во-вторых, мои брюки унесла ворона. Итак, я, к крайнему своему сожалению, вынужден был покачать головой в знак того, что не могу в настоящую минуту исполнить весьма справедливое требование ангела. Но как только я это сделал...
- Упирайся ше ко фсем шертям! - заревел ангел.
С этими словами он вытащил острый ножик и перерезал веревку, на которой я висел. Мы пролетали в эту минуту над моим домом (который во время моих странствований был очень красиво отстроен заново), так что, полетев вниз, я попал как раз в трубу и очутился в камине столовой.
Когда я пришел в себя (так как падение совершенно оглушило меня), было четыре часа утра. Моя голова покоилась в золе камина, а ноги на обломках опрокинутого столика, среди остатков десерта, разбитых стаканов, опрокинутых бутылок и пустого кувшина из-под киршвассера. Так отомстил за себя ангел необычайного.
Edgar Allan Poe.
The Angel of the Odd. An Extravaganca (1844).
Перевод М. Энгельгардта (1896).
Текстовая версия: verslib.com
По Э. Собрание сочинений в 2 тт. Т. 2. - СПб.: Изд. Г. Ф. Пантелеева, 1896.