По Эдгар Аллан
Черная кошка

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    The Black Cat.
    Перевод Ильи Л. (1908).

   Эдгар По -- Английская и американская литература на страницах томской дореволюционной периодики.
   Томский государственный университет, Томск, 2010.
   Перевод: Илья Л.
   В оригинале: Е.А. Рое "The Black Cat", 1843.
   Перевод опубликован в "Сибирской жизни". 1908. No 54 (16 марта). С. 2-3.
   Распознаваниеи проверка орфографии: Кошка под дождем (Читайте рассказ "Кошка под дождем" Эрнеста Хемингуэя)
  

Черная кошка

   Я совсем не жду и не требую, чтобы вы верили этой очень странной и вместе с тем очень обыкновенной истории, о которой я рассказываю. И в самом деле, было бы безумием с моей стороны ожидать этого, когда мои собственные чувства сомневаются в том, что я испытал.
   И не смотря на то, я не сумасшедший, -- и, вне всякого сомнения, мне это не снилось. Но завтра -- я умру, а сегодня мне хотелось бы облегчить свою душу. Мое настоящее намерение представить свету коротко, ясно и без комментариев ряд простых обыкновенных событий. Но, следуя одно за другим, эти события меня напугали, -- меня замучили, -- меня уничтожили.
   Несмотря на то, я не буду стараться их разъяснять. Меня лично они преисполнили одним только ужасом; многим другим они покажутся скорее странными, чем ужасными.
   Впоследствии может быть найдется такой ум, который причислит мой фантом к обыкновенным происшествиям, ум более спокойный, более логичный и гораздо менее возбужденный, чем мой, который в тех обстоятельствах, которые я рассказываю с ужасом, найдет только обыкновенное следствие обыкновенных причин и фактов.
   С детства я отличался послушностью и добротой своего характера. Я был настолько нежен сердцем, что благодаря этому стал игрушкой для своих товарищей. В особенности я безумно любил животных, и родители позволили мне обладать целой коллекцией любимцев. Я проводил с ними почти все свое время и никогда не был так счастлив, как когда их кормил и ласкал.
   Эта особенность моего характера увеличивалась по мере того, как я рос, и, когда я стал мужчиной, я сделал ее главным источником своих удовольствий. Тем, которые ощущали любовь к верной и умной собаке, мне нет надобности объяснять силу или род удовольствий, которые при этом можно получить. В бескорыстной любви животного, в этой жертве своим существом есть нечто, чтосхватывает прямо за сердце того, который часто имел случай убеждаться в фальшивой дружбе и эфемерной верности нормального человека.
   Я рано женился и был счастлив, найдя в моей жене склонность, соответствующую моей. Заметив мое расположение к домашним любимцам, она не пропускала случая доставить мне такого роду удовольствие. У нас были птицы, золотые рыбки, красивая собака, кролики, маленькая обезьяна и -- кошка.
   Кошка эта была замечательно красиво и сильное животное, совершенно черная, и невероятно умная. Говоря об её уме, жена моя, которая, в сущности говоря, была довольно суеверна, часто ссылалась на старое распространенное поверие, по которому все черные кошки представляют из себя замаскированных колдуний. Конечно, она говорила не совсем серьезно, -- и, если я упоминаю об этом, то только потому, что это пришло мне как раз в голову.
   Плутон -- так звали кошку -- был мой любимец, мой друг. Я сам его кормил, и он следовал за мной дома повсюду, куда я ходил. Было даже трудно удерживать его следовать за мной, когда я выходил на улицу.
   Наша дружба продолжалась таким образом, несколько лет, во время которых мой характер и мой темперамент, благодаря демону излишества -- стыжусь в этом сознаться -- потерпели некоторые радикальные и скверные изменения.
   Я становился со дня на день все более угрюмым, вспыльчивым и совершенно не заботился о чувствах других. Я позволял себе быть очень грубым по отношению к жене. Наконец, я даже стал ее поколачивать.
   Мои бедные любимцы должны были, конечно, тоже почувствовать изменение в моем характере. Не только, что я о них более не заботился, я даже скверно с ними обращался. Что касается Плутона, я относился все-таки к нему с некоторым почтением, которое не допускало меня обращаться с ним скверно, между тем как я совершенно не чувствовал угрызений совести, мучая кроликов, обезьяну и даже собаку, когда случайно или влекомые дружбой, они попадались мне на дороге.
   Но болезнь моя все более и более охватывала меня -- ибо какое зло может сравниться с алкоголем! -- и, наконец, даже сам Плутон, который теперь становился стар, и потому был иногда неприятен, -- даже сам Плутон начал ощущать следствия моего злого характера.
   Однажды ночью, когда я возвратился домой совершенно пьяным по выходе из одного кабака в предместье города, который я часто посещал, я вообразил себе, что кошка избегает моего присутствия. Я схватил ее, но она, испуганная моим гневом, укусила меня зубами слегка за руку. Я не узнавал себя более. Моя собственная душа, казалось, улетела из моего тела и невероятная дьявольская злость, насыщенная водкой, проникла во все фибры моего существа. Я вытащил из своего жилетного кармана перочинный ножик, открыл его, схватил бедное животное за горло и в мгновение ока выпустил ему глаз из орбиты! Я краснею, я горю от стыда, я дрожу при мысли об этой проклятой жестокости.
   Утром, когда сознание возвратилось ко мне, когда исчезли пары вина, задурманивавшие мою голову после ночной попойки, я почувствовал в себе наполовину ужас, наполовину укоры совести по поводу преступления, которое я совершил; но это было в высшей степени слабое и нетвердое чувство и на душу мою оно не произвело никакого впечатления. Я опять окунулся в излишества и скоро утопил в вине всякое воспоминание о моем поступке.
   А между тем выздоровление кошки шло очень медленно. Орбита потерянного глаза представляла, правда, ужасный вид, но кошка, по-видимому, уже не чувствовала боли. Она расхаживала по обыкновению по дому взад и вперед, но, как и следовало ожидать, мое приближение приводило ее в сильнейший ужас. Во мне осталось все-таки немного моих прежних чувств, чтобы быть, прежде всего, огорченным этой очевидной антипатией со стороны создания, которое когда-то меня так любило.
   В ночь после дня, когда мной совершен был этот жестокий поступок, я был разбужен от сна криком: пожар! Занавеси у моей постели были в пламени. Весь дом пылал. Только с большим трудом нам удалось избежать гибели -- моей жене, прислуге и мне.
   Разрушение было полное. Все мое последнее погибло, и я предался с тех пор отчаянию.
   Я не пытаюсь установить связь между фактом и причиной, между фактом и причиной, между жестокостью и разрушением, я стою поверх этой слабости. Но я передаю ряд фактов, и я не хочу пропустить ни одного события. На следующий день после пожара я посетил развалины. Стены были разрушены за исключением одной, и это единственное исключение была внутренняя стена, не толстая, расположенная почти посреди дома и к которой прислонялось изголовье моей кровати. Камень на этом месте почти повсюду воспротивился действию огня -- факт, который я объясняю тем, что она была недавно только ремонтирована.
   Вокруг этой стены собралась густая толпа народу и несколько человек рассматривали, по-видимому, часть стены с тщательным и живым интересом. Слова "странно", "замечательно" и тому подобные выражения возбудили мое любопытство.
   Я приблизился и увидел на белой поверхности стены изображение громадной кошки, положенное подобно барельефу. Изображение было передано с замечательнейшей точностью...
   Однажды ночью, когда я сидел наполовину пьяный в одном кабаке очень низкого пошиба, внимание мое вдруг привлек какой-то черный предмет, находившийся на верхушке одной из громадных бочек с водкой или с ромом, которые составляли главную меблировку комнаты. Несколько минут я пристально глядел на верхушку этой бочки, меня очень удивляло то, что я никогда до сих пор не замечал никакого предмета там наверху.
   Я приблизился и дотронулся рукой до него. Это была черная кошка, по крайней мере, такая же толстая, как Плутон; она очень походила на него, за исключением одного пункта.
   На всем туловище Плутона не было нигде белой шерсти. У этой же были большие, белые, но неопределенной формы пятна, которые покрывали почти всю грудь.
   Только что я дотронулся до нее, как она быстро поднялась, громко замурлыкала, начала тереться об мою руку и, казалось, была в восторге от моего внимания. Это было как раз то, что я искал.
   Я сейчас же предложил хозяину купить ее у него; но этот человек не требовал её от меня обратно, -- он её не знал -- никогда прежде не видел.
   Я продолжал ее ласкать, а когда я собирался возвратиться домой, животное выказало желание следовать за мной. Я допустил это и, идя по дороге, время от времени наклонялся и гладил ее. Когда мы пришли, она почувствовала себя и у меня как дома и сейчас же стала большим другом моей жены.
   Что касается меня, я почувствовал скоро в себе антипатию по отношению к ней. Это было как раз наоборот чем-то, что ожидал, но, не знаю, как и почему -- ее очевидная привязанность ко мне возбуждала во мне отвращение и утомляла меня. Понемногу эти чувства отвращения и досады, все более и более увеличиваясь, достигли, наконец, того, что я стал ее ненавидеть. Я избегал эту тварь, но чувство стыда и воспоминанье о моем первом жестоком поступке не допускали меня обращаться с ней плохо.
   В продолжение нескольких недель я удерживался не бить кошку и не мучить ее, но постепенно и нечувствительно я дошел до того, что смотрел на нее с несказанным ужасом и молча избегал ее, как зачумленного воздуха.
   Что, вне сомненья, увеличило мою ненависть к этому животному, это открытие, которое я совершил на утро после того, как привел ее домой. Она, как и Плутон, была лишена одного из своих глаз.
   Однако это обстоятельство сделало ее еще более дорогой для моей жены, которая, как я уже сказал, в высшей степени обладала той нежностью чувств, которая когда-то была моей характеристической чертой и частым источником самых простых и чистых удовольствий.
   Не смотря на то, любовь кошки ко мне, казалось, увеличивалась, несмотря на мое отвращение к ней. Она следовала по моим следам с таким упорством, которое невозможно объяснить читателю. Каждый раз, как только я садился, она терлась у ножек моего стула или вспрыгивала ко мне на колени, непрерывно и нежно ласкаясь ко мне. Если я вставал, чтобы пройтись по комнате, онавертелась у меня под ногами, так что я чуть не падал, или же, уцепившись своими длинными и острыми когтями за мои брюки, стараласьтаким образом, добраться к груди.
   В эти минуты я испытывал желанье убить ее, уничтожить. Мне мешало всегда в этот момент воспоминание о моем первом преступлении, но главным, в чем я должен сейчас сознаться -- какой- то ужас, который я испытывал перед этим животным.
   Мое постоянно плохое расположение духа дошло, наконец, до того, что я стал чувствовать ненависть ко всему на свете вообще и ко всякому проявлению доброты в особенности; жена моя, которая, однако, никогда не жаловалась, была обыкновенно безответной жертвой, выносившей мои внезапные, частые и бесчисленные вспышки бешенства, которым с тех пор я слепо предавался.
   Однажды она сопровождала меня за какой-то домашней надобностью в погреб того старого зданья, где нас заставила жить наша бедность. По крупным ступеням лестницы за мной последовала кошка. Вертясь под ногами, она чуть не опрокинула меня и этим довела меня до бешенства, до сумасшествия. Подняв топор и в гневе забыв тот мальчишеский страх, который до сих пор удерживал мою руку, я замахнулся на животное ударом, который был бы смертельным, если бы он был нанесен, как я этого хотел, но этот удар был задержан рукой моей жены.
   Это вмешательство привело меня в более чем дьявольское бешенство; я вырвал руку из рук моей жены и всадил ей мой топор в череп. Она упала на месте, мертвая, не издав ни одного крика.
   Совершив это страшное убийство, я принялся немедленно и решительно прятать труп.
   При помощи инструментов я совершенно свободно вытащил часть кирпичей из стены, и, аккуратно прислонив тело к внутренней стене, я поддерживал его в этом положении до тех пор, пока не восстановил всю стену совершенно так, как она была раньше. Пользуясь цементом, песком и краской, со всевозможными предосторожностями я приготовил штукатурку, которая ничем не отличалась от старой, и тщательно покрыл сю кирпичи. Когда я кончил, я увидел с удовлетворением, что все было сделано как нельзя лучше. На стене не было заметно никакого следа беспорядка. Я убрал самым тщательным образом весь мусор, очистил так сказать почву. Затем я торжествующе осмотрелся вокруг и сказал самому себе: "Здесь, по крайней мере, мой труд не пропал даром!"
   Первое мое движение потом было -- найти животное, которое было причиной этого великого несчастья, потому что я твердо решил все-таки убить ее. Если бы я действительно нашел её в этот момент, участь её была бы очевидна; но, по-видимому, хитрое животное испугалось моей ярости и позаботилось не попадаться мне на глаза при моем настоящем расположении духа.
   Она не показывалась в продолжение всей ночи, -- и таким образом, это была первая хорошая ночь, -- со дня её появления в доме, -- которую я проспал крепко и спокойно, да, я спал, имея на своей душе это тяжкое преступление!
   На четвертый день со дня убийства в дом явился неожиданно отряд полиции и произвел тщательный обыск. Несмотря на то, будучи уверенным, что спрятанное мною они ни за что не найдут, я не почувствовал никакого смущения. Они заставили меня сопровождать их в их поисках. Они не оставили ни одного уголка, ни одного закоулка не осмотренным. Наконец, в третий или четвертый раз они сошли в погреб. Ни одного мускула не дрогнуло в лице моем, сердце мое билось спокойно, как у человека, который спит со спокойной совестью.
   Я расхаживал с одного конца погреба на другой; я скрестил руки на груди и свободно прогуливался то там, то здесь. Полиция была вполне удовлетворена и приготовилась уходить.
   Клокотавшая в груди моей радость была слишком сильна, чтобы я мог ее сдерживать. Я горел желанием сказать, торжествуя, по крайней мере, одно слово, только одно слово, чтобы вдвое усилить их убеждение в моей невиновности.
   Господа, -- сказал я, наконец, когда отряд их стал опять подыматься по лестнице, -- Я очень рад, что успокоил ваши подозрения относительно меня. Я желаю всем вам доброго здоровья и рекомендовал бы вам побольше вежливости. Между прочим, будь сказано, господа, вот -- вот дом, замечательно хорошо построенный, -- возбужденный желанием сказать что-нибудь с непринужденным видом, я сам не знал, что говорил, -- я могу сказать, этот дом построен восхитительно, эти стены, вы уже уходите, господа? -- эти стены замечательно прочны!
   И тут, безумно издеваясь, я сильно ударил палкой, которую имел в руке, как раз по тому месту стены, внутри которой находился труп моей супруги.
   Ах! Да спасет меня Бог и избавит от когтей дьявола! Едва звук моего удара раздался в окружавшем нас молчании, как из могилы ответил мне голос! -- жалобный, сперва сдавленный и прерывающийся, как плач ребенка, затем вскоре выросший в непрерывный крик, звонкий, душу раздирающий, ненормальный и нечеловеческий, вой, визг, наполовину ужаса, наполовину торжества, -- какой может быть только в аду; ужасные звуки, исходящие одновременно из горла обреченных муке грешников и торжествующих своим падением дьяволов!
   Объяснить вам, что я думал в эту минуту было бы безумием. Я чувствовал, что падаю, и оперся на противоположную стену. В течение минуты полицейские оставались неподвижно на ступеньках лестницы, одержимые ужасом. Но затем дюжина сильных рук с яростью уперлась в стену. Она упала моментально.
   Уже большей частью истлевший и покрытый запекшейся кровью труп стоял перед глазами зрителей. На голове его, широко раскрыв красный рот и сверкая своим единственным глазом, сидело это отвратительное животное, чья хитрость довела меня до убийства и чьи завывания отдали меня в руки палача. Не заметив этого, я замуровал это чудовище в могилу!
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru