Аннотация: The Clarion Call. Перевод под редакцией Владимира Азова (1924).
О. Генри
Трубныйглас
The clarion call, 1905
Перевод под редакцией Владимира Азова (1924)
Одну часть этого рассказа можно найти в архиве полицейского управления, другая же извлечена из конторы одной газеты.
Как-то раз, недели через две после того, как миллионер Нордкрасс был найден мертвым у себя дома, убитый грабителями, -- убийца, безмятежно прогуливавшийся по Бродвею, вдруг встретился лицом к лицу с сыщиком Барни Вудсом.
-- Ты ли это, Джонни Кернан? -- спросил Вудс, уже пять лет страдавший на людях близорукостью.
-- Я самый! -- сердечно воскликнул Кернан. -- Да ведь это Барни Вудс, старый Барни Вудс из Сент-Джо! Ну, брат, покажись-ка! Что ты поделываешь здесь, на Востоке? Неужели можно было доехать зайцем до самого Нью-Йорка?
-- Я уже несколько лет как живу в Нью-Йорке, -- сказал Вудс. -- Я служу сыщиком в городской полиции.
-- Ну, ну! -- сказал, улыбаясь и весь сияя от удовольствия, Кернан и похлопал сыщика по плечу.
-- Зайдем к Мюллеру, -- сказал Вудс, -- и отыщем там спокойный уголок. Я с удовольствием поболтаю с тобой.
Было без нескольких минут четыре. Отлив из контор еще не начался, и они нашли в кафе укромное местечко.
Кернан, хорошо одетый, с несколько хвастливым и самоуверенным видом, сел напротив маленького сыщика, обладавшего светлыми, выцветшими льняными усиками и косыми глазами и одетого в шевиотовый костюм из магазина готового платья.
-- Чем ты теперь занимаешься? -- спросил Вудс. -- Ты уехал из Сент-Джо за год до меня.
-- Продаю акции моего медного рудника, -- сказал Кернан. -- Я, может быть, открою здесь контору. Ну-ну! Итак, старина Барни теперь нью-йоркский сыщик? Тебя всегда тянуло к этому. Ты ведь и в Сент-Джо служил в полиции после того, как я уехал. Не правда ли?
-- Шесть месяцев, -- сказал Вудс. -- А теперь еще один вопрос, Джонни. Я довольно внимательно следил за твоими похождениями с тех пор, как ты обработал это дело в гостинице в Саратоге, и я не помню, чтобы ты когда-нибудь пускал в ход револьвер. Почему ты убил Нордкрасса?
Кернан несколько минут пристально и сосредоточенно глядел на кусочек лимона в стакане виски с содовой; затем он взглянул на сыщика с неожиданной, несколько кривой, но радостной улыбкой.
-- Как ты догадался, Барни? -- спросил он с восхищением. -- Честное слово, я думал, что я обделал это дело так чисто и гладко, что комар носу не подточит. Неужели я оставил там где-нибудь свою визитную карточку?
Вудс положил на стол небольшой золотой карандаш в виде брелока.
-- Я тебе подарил его на Рождество, в последний год, когда мы проводили праздники вместе в Сент-Джо. У меня до сих пор твой прибор для бритья. Эту штучку я нашел под ковром Нордкрасса в комнате. Предупреждаю тебя, чтобы ты был осторожен в своих словах. Мы когда-то были друзьями, но теперь я должен исполнить свой долг. Тебе придется сесть на стул за Нордкрасса. [На электрический стул -- орудие смертной казни в Америке.]
Кернан рассмеялся.
-- Счастье мне не изменило, -- сказал он. -- Кто бы подумал, что именно старина Барни следит за мной!
Он сунул руку под пальто, но Вудс в ту же минуту приставил ему к боку револьвер.
-- Убери эту штуку, -- сказал Кернан, морща нос. -- Я только произвожу одно исследование. Ага! Говорят, нужно девять портных, чтобы создать человека, но достаточно одного портного, чтобы его погубить. В кармане этого пиджака есть дырка. Я снял этот карандаш с цепочки на случай какой-нибудь схватки. Спрячь револьвер, Барни, и я тебе скажу, почему мне пришлось застрелить Нордкрасса. Этот старый болван погнался за мной в холл, стреляя в пуговицы на моей спине из поганого маленького револьверишки двадцать второго калибра, и мне пришлось остановить его. Старуха, та была прямо дуся. Она просто лежала себе в кровати и, не пикнув, глядела, как исчезало ее двенадцатитысячное ожерелье, и только когда я взял тоненькое золотое колечко с гранатом, доллара на три, она стала ныть, как нищая, умоляя меня оставить ей его. Я уверен, что она вышла за старика Нордкрасса по расчету. Все они трясутся вот так над какой-нибудь пустяковиной -- сувениром от человека, которого любили в молодости. Всего нашлось шесть колец, две брошки и часы с цепочкой. Тысяч на тридцать.
-- Я предупредил тебя, чтобы ты не говорил лишнего, -- сказал Вудс.
-- О, это ничего! -- сказал Кернан. -- Все барахло у меня в чемодане, в гостинице. А теперь я скажу тебе, почему я так откровенно говорю тебе обо всем. Да потому, что это совершенно для меня неопасно. Ты мне должен тысячу долларов, Борни Вудс, и даже если бы ты хотел меня арестовать, у тебя рука не поднялась бы.
-- Я не забыл, -- сказал Вудс. -- Ты отсчитал мне тогда двадцать пятидесяток, не поморщившись. Я когда-нибудь тебе заплачу. Эта тысяча спасла меня... когда я тогда вернулся домой, они уже начали выносить мою мебель на тротуар.
-- И потому, -- продолжал Кернан, -- ты, будучи Барни Вудсом, благородным как золото, человеком, должен играть честно, и ты не смеешь пальцем пошевельнуть, чтобы арестовать человека, которому ты должен. О, в нашем деле приходится изучать не только системы замков и задвижек на окнах, а также и людей. Ну, теперь сиди смирно, пока я позвоню лакея. Вот уже год или два, как меня постоянно мучит жажда; это меня прямо беспокоит. Если меня когда-нибудь поймают, счастливой ищейке придется делить славу со стариной Виски. Но я никогда не пью на работе. А теперь, покончив с делами, я могу со свободной совестью раздавить стаканчик-другой с моим старым другом Барни. Что выпьешь?
Лакей принес графинчик и сифон и опять оставил их вдвоем.
-- Значит, ты требуешь услуги за услугу, -- сказал Вудс, задумчиво катая указательным пальцем маленький золотой карандаш по столу. -- Придется отпустить тебя. На тебя у меня рука не поднимется. Если бы я отдал тебе эти деньги... но я не отдал их, и этим все сказано. Здорово я теперь должен сдрейфить, Джонни, да ничего не поделаешь. Ты меня однажды выручил, и я обязан отплатить тебе тем же.
-- Я так и знал, -- сказал Кернан, поднимая стакан и самодовольно улыбаясь. -- У меня верный глаз на людей. За твое здоровье, Барни...
-- Я думаю, -- спокойно продолжал Вудс, точно думая вслух, -- что, если бы наши денежные счеты были сведены, все деньги во всех банках Нью-Йорка не могли бы заставить меня выпустить тебя из рук.
-- Я это знаю, -- сказал Кернан. -- Поэтому-то я и уверен, что от тебя-то опасность мне не угрожает.
-- Большинство людей, -- продолжал сыщик, -- косо смотрят на мое ремесло. Его не причисляют к искусствам или благородным профессиям. Но я всегда как-то глупо гордился им. И вот тут-то я и сел в лужу. Оказалось, что я прежде всего человек, а потом уже сыщик. Придется мне отпустить тебя, а потом подать в отставку. Ну что же! Я думаю, я сумею получить место фургонщика. Твоя тысяча долларов теперь еще дальше от тебя, чем раньше, Джонни.
-- Сделай милость, держи ее у себя, -- с видом щедрого благодетеля сказал Кернан. -- Я с удовольствием совсем забыл бы этот долг, но я знаю, что ты сам этого не захочешь. Счастливый это был для меня день, когда ты занял у меня деньги. А теперь довольно об этом. Завтра с утренним поездом я уезжаю на Запад. Я знаю там одно место, где мне удастся сбыть нордкрассовские сверкачи. Выпей-ка, Барни, забудь горе! Мы с тобой повеселимся, пока полиция будет ломать себе голову над этим делом. Я сегодня жажду влаги, как Сахара. Но я в руках, в неофициальных руках моего старого друга Барни, и мне даже не приснится фараон.
Под пальцем Кернана заработали сначала звонок а потом и лакей. Чем дальше, тем больше проявлялись его дурные стороны -- неимоверное тщеславие и наглый эгоизм. Он раскрывал историю за историей про все свои удачные грабежи, хитроумные планы и гнусные преступления, пока, наконец, Вудс, несмотря на все свое близкое знакомство со злодеями, почувствовал, как в душе его растет сильное отвращение к этому вконец развращенному человеку, когда-то оказавшему ему благодеяние.
-- Я, разумеется, для тебя обезврежен, -- сказал наконец Вудс. -- Но я все же советую тебе некоторое время сидеть смирно. Нордкрассовское дело могут подхватить газеты. Этим летом в городе была настоящая эпидемия ограблений и убийств.
Эти слова вызвали у Кернана вспышку мрачной, мстительной злобы.
-- К черту все эти газеты! -- проворчал он. -- Ни черта в них нет, кроме хвастовства и сапогов всмятку. А если они даже и займутся каким-нибудь делом, к чему это приводит? Полицию провести за нос нетрудно, но что же делают газеты? Посылают на место преступления кучу репортеришек, а те отправляются в ближайший бар и пьют там пиво, и снимают старшую дочь хозяина в вечернем платье, а потом помещают этот снимок под видом фотографии невесты молодого человека с девятого этажа, которому показалось, что он услышал внизу какой-то шум в ночь убийства. Дальше этого газеты не идут в деле расследования преступлений.
-- Ну, не скажи, -- задумчиво проговорил Вудс. -- Некоторые газеты совсем недурно работают в этом направлении. Вот, например, "Утренний Марс". Он раза два-три верно указал на преступника, и его ловили, когда полиция уже давно дала остыть его следам.
-- Я сейчас докажу тебе, -- сказал Кернан, вставая с места и выпячивая грудь, -- я докажу тебе мое мнение о газетах вообще и о твоем "Утреннем Марсе" в частности.
Шагах в трех от их столика находилась телефонная будка. Кернан вошел внутрь и присел у телефона, оставив дверь открытой. Он нашел номер в книжке, снял трубку и вызвал центральную. Вудс сидел безмолвно, глядя на насмешливое, холодное лицо, выжидательно склоненное над трубкой, и прислушиваясь к словам, произносимым тонкими, жесткими губами, сложившимися в презрительную улыбку.
-- "Утренний Марс"? Мне нужно поговорить с редактором... Ах, так?.. Так скажите ему, что это насчет убийства Нордкрасса... Редактор?.. Ладно!.. Я -- убийца старика Нордкрасса... Стойте! Не разъединяйте! Это вовсе не обычная мистификация. О нет, опасности нет ни малейшей! Я сейчас все обсудил с одним моим приятелем, сыщиком. Я убил старика в два часа тридцать минут утра; завтра этому будет две недели... Что? Приглашаете выпить с вами стаканчик? Ну, знаете, эти шуточки лучше предоставьте вашему юмористу. Неужели вы не можете разобраться в том, смеется ли над вами человек или предлагает вам самую крупную сенсацию, которая когда-либо появлялась в вашем бездарнейшем листке, годном лишь на то, чтобы в него селедки заворачивать?.. Ну, да, именно так... это колоссальная сенсация... но не можете же вы ожидать, чтобы я вам назвал свою фамилию и адрес... Почему? Да потому, что вы, как я слышал, специализировались на разгадывании преступлений, от которых полиция становится в тупик... Нет, это еще не все. Я хочу вам сказать, что ваш ерундовый, лживый, грошовый листок может проследить умного убийцу или разбойника не лучше, чем слепой пудель... Что?.. Нет, это не редакция соперничающей с вами газеты; вы имеете эту информацию из первых рук. Убийство Нордкрасса -- мое дело, и драгоценности лежат у меня в чемодане, в "гостинице, название которой не удалось установить". Вы знаете это выражение, не правда ли? Совсем газетное. А ведь небось жутко вам стало, что таинственный злодей звонит к вам -- великому, могучему органу права и справедливости, -- и объявляет вам, что ваша газета -- старая тряпка... Бросьте это, вы не так глупы, -- вы вовсе не считаете меня самозванцем. Я по вашему голосу слышу... Ну, слушайте, я вам скажу одну вещь, которая вам это докажет. Разумеется, весь ваш штат юных остолопов уже обследовал это дело во всех подробностях. У миссис Нордкрасс на халате вторая пуговица наполовину обломана. Я это заметил, когда снимал гранатовое кольцо у ней с пальца. Я принял его за рубин... Бросьте эти штуки. Этот номер не пройдет.
Кернан с дьявольской улыбкой повернулся к Вудсу.
-- Я его подвинтил. Теперь он мне поверил. Он даже не прикрыл плотно рукой трубку, когда велел кому-то вызвать по другому телефону центральную и узнать наш номер. Я ему еще раз наддам жару, а потом мы улепетнем.
-- Алло... Да, я все еще у телефона. Неужели вы думали, что я стану удирать от какой-то вонючей, паршивой газетки?.. Не пройдет двух дней, как вы меня изловите? Бросьте, вы меня уморите! Вот что: оставьте-ка вы взрослых людей в покое и занимайтесь своим делом -- вынюхивайте про всякие разводы, да про несчастные случаи в трамвае и печатайте себе спокойно грязь и сплетни, которые дают вам ваш хлеб насущный. До свиданья, дружище, сожалею, что у меня нет времени заглянуть к вам. Я чувствовал бы себя в вашем дурацком заведении в полной безопасности.
-- Он взбесился, как кошка, упустившая мышь, -- сказал Кернан, вешая трубку и выходя из будки. -- А теперь, Барни, сынок, мы с тобой отправимся в театр и повеселимся, пока не настанет подходящее время, чтобы лечь спать. Мне нужно вздремнуть часика четыре, а потом на западный поезд.
Приятели пообедали в ресторане на Бродвее. Кернан был доволен собой. Он сорил деньгами, как сказочный принц. Затем они всецело погрузились в созерцание фантастической, роскошно поставленной оперетки. После этого они ужинали с шампанским, и Кернан был наверху самодовольного блаженства.
В половине четвертого утра они очутились в уголке одного ночного кафе. Кернан продолжал хвастаться, но уже несколько туманно и бессвязно. Вудс мрачно размышлял о том, что настал конец его полезной деятельности в качестве блюстителя закона.
Но вдруг, посреди этих размышлений, он поднял голову, и в глазах его мелькнул луч идеи.
-- Хотел бы я знать, возможна ли такая штука? -- сказал он про себя. -- Хотел бы я знать...
Вдруг относительная тишина раннего утра на улице была нарушена раздавшимися там слабыми, неясными звуками, которые прорезали тишину, как светлячки прорезают мрак; одни становились громче, другие -- тише; они росли или замирали посреди грохота телег молочников и редких трамваев; когда они приближались, они становились пронзительными. Это были хорошо знакомые выкрикивания, имевшие множество разных значений для тех из погруженных в сон миллионов жителей большого города, которые, проснувшись, слышали их. В этих многозначительных криках, несмотря на их малый объем, таилась вся тяжесть мировой скорби, и смеха, и восторга, и напряжения всего мира. Одним, скрывавшимся под защитой эфемерного покрова ночи, они приносили известия о грозном рассвете дня; другим, погруженным в счастливый сон, они возвещали о наступлении утра, более мрачного, чем самая темная ночь. Для многих богачей они оказались той метлой, которая смела все, что принадлежало им, пока горели звезды; беднякам они приносили -- еще один день.
По всему городу раздавались эти крики, резкие, звонкие, возвещая о новых возможностях, возникших при новом повороте колеса в механизме времени, и распределяя между спящими и еще беззащитными против судьбы людьми прибыль, мщение, горе, награды или роковой приговор, -- смотря по тому, что предназначал для них новый листок календаря. Пронзительны и вместе с тем жалобны были эти крики, как будто юные голоса скорбели о том, что в безответственных руках их владельцев сосредоточено столько зла и так мало блага. И по улицам беспомощного города раздавались возвещающие миру новейшие постановления богов выкрикивания газетчиков -- Трубный Глас Прессы.
Вудс швырнул лакею десять центов и сказал:
-- Достаньте мне "Утренний Марс".
Когда принесли газету, он взглянул на первую страницу, затем вырвал листок из записной книжки и начал писать на нем золотым карандашиком.
-- Какие новости? -- зевая, спросил Кернан.
Вудс перебросил ему через стол записку. На ней было написано:
"В Контору газеты "Утренний Марс".
Прошу уплатить за поимку Джона Кернана одну тысячу долларов, т. е. сумму награды, причитающейся мне за его арест и изобличение.
Бернард Вудс".
-- Я так и думал, что они это сделают, объявят награду, -- сказал Вудс, -- когда ты там разносил их по телефону. Ну, Джонни, а теперь ты отправишься со мной в полицию.
Трубныйглас(The clarion call), 1905. На русском языке в книге: О. Генри. Шуми-городок над Подземкой. Л.--М., 1924, пер. под ред. В. Азова.
Источник текста: О. Генри. Собрание сочинений в 5 т. Т. 2.: Сердце Запада; Голос большого города; Благородный жулик: сборники рассказов. М.: Литература, Престиж книга;