Аннотация: The Princess and the Puma. Перевод Эвы Бродерсен (1925).
О. Генри. Повесть о неустрашимой принцессе
Как во всякой сказке, так и здесь дело начинается, конечно, с короля и королевы. Король был страшный старик с шестизарядными револьверами за поясом и шпорами на ногах. Он орал таким оглушительным голосом, что гремучие змеи в прериях со страха прятались в свои норы под кактусовыми кустами. До возведения в королевское достоинство его звали просто Бен Шептун. Когда же он стал собственником пятидесяти тысяч акров земли и бессчетного числа скота, его стали звать О'Доннел, король скота.
Королева была мексиканской девушкой родом из Ларедо. Она была кроткой, доброй женой и даже сумела научить Бена настолько понижать свой голос в доме, что посуда больше не дребезжала. Когда Бен сделался королем, она обыкновенно сидела на галерее ранчо Эспиноза и плела камышовые циновки. Когда богатство стало настолько крупным, что из Сан- Антонио были доставлены на возах мягкие стулья и круглый стол, она все так же сидела на галерее и исполняла всю ту же работу Данаи [Даная -- в древнегреческой мифологии дочь аргосского царя, заключенная отцом в медную башню (примеч. ред.)].
Во избежание оскорбления величества мы вас представили сначала королю и королеве. Но не о них будет речь в этом рассказе, который можно назвать "Повестью о неустрашимой принцессе".
Принцессой этой была Жозефа О'Доннел, дочь благополучно царствующей королевской четы. От матери она унаследовала мягкий нрав и смуглую южную красоту. От своего царственного отца Бена О'Доннела она унаследовала смелость, находчивость и уменье властвовать. Соединение этих наследственных черт дало такое интересное сочетание, на которое стоило приехать посмотреть за несколько миль.
Скача галопом на своем пони, Жозефа могла из шести пуль пять всадить в жестянку из-под томатов, болтающуюся на веревке. Она могла часами играть с белым котенком, которого она наряжала в самые нелепые костюмы. Не признавая карандаша, она могла в уме вычислить, сколько выручишь за тысячу пятьсот сорок пять голов скота, продавая по восемь с половиною долларов за голову.
Грубо считая, ранчо Эспиноза был в сорок миль длиной и в тридцать миль шириной. Жозефа на своем пони объездила ранчо во всех направлениях. Не было на ранчо ковбоя, который бы не знал ее в лицо и не был бы ее верноподданным.
Рипли Гивнс, начальник одного из эспинозских лагерей, увидел ее однажды и решил породниться с королевской семьей. Самоуверенность? Нет. В те дни в округе Нуэсес требовалось быть только настоящим мужчиной, а титул "короля скота" не требовал наличия королевской крови. Часто этот титул только обозначал, что его владелец носил корону в знак его блестящих способностей по части кражи скота.
Однажды Рипли Гивнс проехал в ранчо "Два Вяза", чтобы справиться относительно стада заблудившихся однолеток. Он задержался там и выехал поздно в обратный путь. Уже солнце садилось, когда он подъехал к броду Белого Коня на реке Нуэсес. Отсюда до его лагеря было шестнадцать миль. До эспинозского усадебного дома было двенадцать. Гивнс устал. Он решил переночевать у брода.
В этом месте в русле реки был омут. Берега густо заросли высокими деревьями и кустарником. В пятидесяти ярдах от омута тянулась полоса сочной мескито- вой травы, представлявшей хороший ужин для его коня и постель для него самого.
Гивнс привязал коня и разложил сушить свое походное одеяло. Он сел, прислонившись к стволу дерева, и скрутил себе папиросу. Вдруг откуда-то из густого леса вдоль реки донесся яростный протяжный вой. Лошадь беспокойно заметалась на аркане и зафыркала от страха. Гивнс, продолжая курить, потянулся за лежавшим на траве поясом с оружием и повернул барабан своего револьвера. Огромная щука с громким плеском нырнула в реку; маленький коричневый кролик выскочил из- за куста и, подергивая усиками, насмешливо поглядывал на Гивнса. Лошадь продолжала есть траву.
Благоразумие требует быть осторожным, когда мексиканский лев завывает под вечер у реки. Своим завыванием он, может быть, хочет выразить свое неудовольствие, что в здешней местности слишком мало молодых телят и жирных ягнят, и свое желание поближе познакомиться с человеком.
На траве валялась пустая жестянка из-под консервов, брошенная каким-нибудь проезжим ковбоем. При виде ее Гивнс крякнул от удовольствия. В кармане его пальто, привязанного к седлу, была горсть или две молотого кофе. Черный кофе и папиросы! Чего большего мог бы он пожелать!
В две минуты он развел небольшой костер. Взяв жестянку, он отправился к омуту. Подойдя на расстояние пятнадцати ярдов от берега, он увидел в кустах налево оседланного пони с брошенными поводьями, пасущегося на траве. На самом краю омута, опершись руками о землю, стояла на коленях Жозефа О'Доннел и пила воду. Как раз в тот момент, как подходил Гивнс, она приподнялась и, стоя к нему спиной, отряхивала песок с ладоней. Направо от нее, в десяти ярдах, Гивнс увидел наполовину скрытого кустарником притаившегося мексиканского льва. Его желтые глаза горели голодным огнем; в шести футах от них протягивался прямой, как стрела, конец хвоста. Задняя часть его туловища раскачивалась, как у зверей кошачьей породы, готовящихся к прыжку.
Гивнс сделал, что мог. Его револьвер лежал в траве в тридцати пяти ярдах от него. Он испустил громкий крик и бросился между принцессой и львом.
Весь "казус", как называл его впоследствии Гивнс, произошел крайне быстро. Когда он подскочил на линию атаки, услышал два глухих выстрела. Затем мексиканский лев всей тяжестью навалился на него и придавил к земле. С трудом выполз он, как червь, из-подо льва с полным ртом травы и грязи и с большой шишкой на затылке, которым он ударился о корень вяза. Лев лежал без движения. Гивнс не мог сразу прийти к себя. Странное чувство обиды овладело им, и он не нашел ничего лучшего, как пригрозить убитому льву кулаком.
Жозефа стояла на том же месте, где и раньше, и спокойно заряжала свой тридцативосьмикалиберный револьвер в серебряной оправе. Выстрел был нетрудный. Голова льва представляла из себя лучшую мишень, чем жестянка из-под томатов, болтающаяся на веревке. В темных глазах Жозефы и в уголках ее рта играла вызывающая насмешливая улыбка. Он хотел выступить в роли рыцаря-освободителя, а вышло наоборот.
Ему представлялась возможность отличиться, возможность, о которой он так часто мечтал, и Момус так зло посмеялся над ним. Лесные сатиры, без сомнения, держались за бока от веселого смеха. Весь этот казус сильно напоминал ему фарс.
-- Это вы, мистер Гивнс? -- спросила Жозефа своим мягким контральто. -- Вы своим криком чуть не помешали выстрелу. Вы, наверно, ушибли голову, когда упали?
-- О нет, -- сказал спокойно Гивнс, -- это пустяки.
Он нагнулся и вытащил свою широкополую соломенную шляпу из-под зверя. Шляпа была до неузнаваемости смята. Затем он встал на колени и нежно погладил свирепую, с разинутой пастью, голову мертвого льва.
-- Бедный старый Билл! -- с грустью воскликнул он.
-- Что такое? -- резко спросила Жозефа.
-- Конечно, вы не знали, мисс Жозефа, -- сказал он великодушным тоном. -- Никто не может вас винить. Я старался спасти его, но я не мог предупредить вас вовремя.
-- Спасти кого?
-- Ну, Билла же. Я весь день его искал. Видите ли, он был любимцем нашего лагеря в течение двух лет. Бедняга, он не обидел бы и кролика! Ребята будут в отчаянии, когда услышат о его смерти. Но, конечно, вы не могли знать, что он только хотел поиграть с вами.
Черные горящие глаза Жозефы упорно смотрели на него. Рипли Гивнс с успехом выдержал испытание.
Он задумчиво ерошил свои желтовато-коричневые кудри. В глазах его светилось сожаление и деликатный упрек. Его гладкое лицо выражало несомненное горе. Жозефа поколебалась.
-- Что ваш любимец здесь делал? -- спросила она, не сдаваясь окончательно. -- Здесь, вблизи брода Белый Конь, нет никакого лагеря.
-- Старый плут удрал вчера из лагеря, -- не смущаясь, ответил Гивнс. -- Нужно удивляться, как это степные волки его не загрызли до смерти. Видите, наш объездчик лошадей, Джим Уэбстер, принес на прошлой неделе в лагерь щенка терьера. Щенок этот сделал жизнь Билла прямо невыносимой: он гонял его по целым часам и кусал в задние лапы. По вечерам, когда наступало время ложиться спать, Билл обыкновенно залезал под одеяло одного из ребят и спал там, спасаясь от щенка. Я полагаю, он, должно быть, совсем впал в отчаяние, иначе бы он не удрал. Он всегда боялся далеко отходить от лагеря.
Жозефа посмотрела на тело свирепого зверя. Гивнс нежно гладил одну из огромных лап, которая одним ударом могла бы убить годовалого теленка. Горячий румянец медленно залил темно-оливковое лицо девушки. Было ли это чувство стыда, испытываемого настоящим охотником, убившим домашнюю утку? Взгляд ее смягчился, выражение насмешки исчезло с ее губ.
-- Мне очень жаль, -- сказала она робко, с опущенными ресницами, -- но он выглядел таким большим и так высоко прыгнул, что...
-- Бедняга Билл был голоден, -- прервал Гивнс, желая защитить убитого. -- Мы всегда заставляли его прыгать в лагере за куском мяса. Когда он увидел вас, то подумал, что получит от вас что-нибудь съедобное.
Внезапно глаза Жозефы расширились.
-- А знаете что, ведь я могла подстрелить вас! -- воскликнула она. -- Вы кинулись как раз между ним и мною. Вы рисковали вашей жизнью для спасения вашего любимца! Это очень благородно с вашей стороны, мистер Гивнс. Мне нравятся люди, которые любят животных.
Да, в ее взгляде было даже восхищение. В конце концов он все же оказался героем.
-- Я всегда любил животных -- сказал он, -- собак, лошадей, коров, мексиканских львов и аллигаторов.
-- Я ненавижу аллигаторов, -- прервала Жозефа, -- противные, грязные гады.
-- Разве я сказал "аллигаторы"? -- сказал Гивнс. -- Я хотел, конечно, сказать "антилопы".
Совесть Жозефы побуждала ее к новым попыткам загладить свою ошибку. Она с виноватым видом протянула ему руку. Две крупные слезинки блестели в глазах.
-- Пожалуйста, простите меня, мистер Гивнс. Вы знаете, я только девушка, и я вначале испугалась. Мне очень, очень жаль, что я застрелила вашего любимца. Вы не можете себе представить, как мне стыдно. Я ни за что не сделала бы этого, если бы знала!
Гивнс взял протянутую руку. Он подержал ее в своей, пока великодушие его натуры побороло в нем печаль об утрате Билла. На лице его наконец появилась улыбка, и стало ясно, что он простил ее.
-- Пожалуйста, не говорите больше об этом, мисс Жозефа. Билл выглядел действительно так страшно, что напугал бы всякую девушку. Я объясню все это ребятам.
-- Вы уверены, что не ненавидите меня? -- спросила Жозефа и порывисто подошла к нему ближе. Глаза ее были полны раскаяния. -- Я возненавидела бы всякого, кто убил бы моего котенка. И как смело и благородно было с вашей стороны подвергать себя риску быть пристреленным, когда вы пытались спасти его. Очень немногие поступили бы подобным образом.
Очень находчив был Рипли Гивнс! Он сумел показать себя героем и вырвать пальму победы из рук Жозефы.
Наступили сумерки. Конечно, нельзя было допустить, чтобы мисс Жозефа вернулась в усадебный дом одна. Гивнс оседлал своего коня и поехал с ней. Бок о бок помчались они галопом по мягкой траве -- "принцесса" и "покровитель животных". Степной воздух был напоен ароматом плодородной земли и полевых цветов. Где-то вдали за холмом завыли степные волки. Бояться было нечего. Но все-таки.
Жозефа подъехала ближе. Ее рука нерешительно чего-то искала, Гивнс схватил ее. Обе лошади шли ровным шагом. Руки сомкнулись, и владелица одной заговорила:
-- Я раньше никогда ничего не боялась, но подумайте только! Как страшно было бы встретить настоящего дикого льва! Бедный Билл! Я так рада, что вы поехали со мной!
О'Доннел сидел на галерее усадебного дома.
-- Алло, Рип! -- закричал он. -- Это вы?
-- Он меня проводил, -- сказала Жозефа. -- Я заблудилась, а было уже поздно.
-- Очень вам благодарен, -- крикнул коровий король. -- Оставайтесь на ночь у нас, а завтра утром поедете в лагерь.
Но Гивнс отказался. Он хотел проехать прямо в лагерь. На рассвете надо было отправить партию быков. Он пожелал спокойной ночи и уехал.
Час спустя, когда огни были потушены, Жозефа в ночном капоте подошла к дверям своей комнаты и крикнула через коридор отцу:
-- Слушай, папа, ты знал того старого мексиканского льва, которого называли "Одноухим дьяволом" -- того самого, который убил Гонсалеса, пастуха мистера Мартина, и около пятидесяти телят на ранчо Салада? Так вот, я убила его сегодня вечером у брода Белый Конь. Всадила ему две пули в голову из моего тридцативосьмикалиберного револьвера в тот момент, когда он хотел прыгнуть на меня. Я узнала его по его левому уху, которое ему отрубил Гонсалес. Ты сам, папочка, не мог бы сделать лучшего выстрела.
-- Браво! Молодчина! -- крикнул Бен Шептун из мрака своей спальни.