О.Генри
Заложники на смех

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

О. Генри.
Заложники на смех

I

   В своих аферах я никогда не сходил с пути лояльности, за исключением одного случая. Раз, говорю я, я нарушил постановление свода законов и предпринял такое, что должен извиниться даже перед нью-джерсийскими законами о трестах.
   Мы с Калигулой Полком (он был родом из Маскоги, в территории индийцев крик) промышляли в мексиканском штате Тамаулипас перипатетической [перипатетики -- древнегреческая философская школа, основанная Аристотелем (от греч. peripatetikos -- прогуливающийся) (примеч. ред.)] лотереей и испанским фараоном. Но продажа лотерейных билетов является в Мексике монопольной аферой правительства, точно так же как у нас продажа сорокавосьмицентовых почтовых марок за сорок девять центов. Поэтому Дядя Порфирио [Хосе де ла Крус Порфирио Диас Мори (1830-1915) -- мексиканский государственный и по литический деятель, неоднократно президент Мексики (примеч. ред.)] поручил руралам заняться нашим делом.
   Руралы? Это своего рода сельская полиция; но не набрасывайте в своем воображении портрета почтенного констебля с жестяной звездой и с серой козлиной бородкой. Руралы. ну, если мы посадим наш Верховный суд на мустангов, вооружим винчестерами и выпустим в погоню за бедным Джоном Ланью, то у нас получится примерно то самое.
   Когда руралы ринулись за нами, мы ринулись в Соединенные Штаты. Они гнались за нами до самого Матамораса. Мы укрылись на кирпичном складе; в ту же ночь мы переправились вплавь через Рио-Гранде, причем Калигула плыл, держа в каждой руке по кирпичу, по рассеянности забыв, что схватил их, и бросил их уже на техасскую землю.
   Оттуда мы переселились в Сан-Антонио, а затем в Новый Орлеан, где и остановились. В этом городе хлопчатобумажных тюков и прочих принадлежностей женской красоты мы свели знакомство с напитками, которые были изобретены креолами еще во времена Короля Сланца Людовика Пятнадцатого, когда эти напитки продавались только с заднего крыльца. Все, что я могу вспомнить про этот город, сводится к тому, что мы с Калигулой и французом по фамилии Мак-Карти. подождите минут ку. как это. да, Мак-Карти, пробовали всучивать во Французском квартале просроченные лет на сто облигации Луизианского займа, и вдруг кто-то крикнул, что идут Джон-дармы. Я смутно вспоминаю, что покупал через окошечко два каких-то желтых билета, черт их знает каких; вижу, как кто-то машет фонарем и кричит: "В вагоны!". Больше ничего не помню, кроме того, что вагонный вышибала крыл нас с Калигулой во какими словечками.
   Когда мы пришли в себя, увидали, что нас выбросило в штате Джорджия, в каком-то месте, отмеченном в расписании поездов звездочкой, а это значит, что поезда останавливаются тут раз в две недели, по четвергам, по сигналу в виде снятой рельсы. Мы проснулись в желтом сосновом отеле от шума цветов и запаха птиц. Да, сэр, ветер колотил по стенке подсолнечниками величиной с колесо шарабана, а прямо под окошком находился курятник. Мы с Калигулой оделись и спустились. Хозяин шелушил горох на передней веранде. Он являл шесть футов трясучей лихорадки и личность гонконгского цвета, хотя во всех других отношениях был явно ответственен за игру своих чувств и физиономии.
   Калигула, оратор от рождения и человек низкорослый, хотя и рыжий и нетерпеливый ко всякой боли, заговорил.
   -- Земляк, -- говорит он, -- с добрым утром и черт вас побери. Намерены вы объяснить нам, почему мы тут? Мы знаем причину, почему мы вообще где-нибудь, но не можем в точности сообразить, в каком именно месте.
   -- Ну, джентльмены, -- говорит хозяин, -- я так и знал, что вы утром станете расспрашивать. Вы вылетели здесь сегодня ночью из поезда, проходящего в девять тридцать; очень уж вы были нагружены. Да, вас прямо распирало от жидкостей. Могу сообщить вам, что вы находитесь теперь в городе Горная Долина в штате Джорджия.
   -- В добавление к этому, -- говорит Калигула, -- не вздумайте сообщить, что тут нельзя ничего достать поесть.
   -- Садитесь, джентльмены, -- говорит хозяин, -- и через двадцать минут я предложу вам завтрак, самый лучший, какой только можно получить в нашем городе.
   Как оказалось, завтрак состоял из жареного сала и желтоватого сооружения, являвшегося чем-то средним между сладким пирогом и жерновом, который, впрочем, можно гнуть. Хозяин называет эту штуку маисовой рожью; а затем он подает преувеличенное блюдо пищи, известной под именем хомини, т. е. отварной маис; таким образом, мы с Калигулой знакомимся с прославленной пищей, которая давала силы южанину Джонни Репоеду проглатывать одним махом по одному с двумя третями северянину-янки во время почти четырех лет междоусобной войны.
   -- Меня только удивляет, -- говорит Калигула, -- почему при таких условиях ребята дяди Роберта Ли не загнали армию Гранта и Шермана прямо в Гудзонов залив. Я бы взбесился, питаясь этой тюрей, которую они называют соломомебели!
   -- Сало и хомини, -- поправляю я, -- это основная пища в здешних краях.
   -- Ну, -- говорит Калигула, -- им следует держать ее там, где ей надлежит быть. Я думал, что мы в гостинице, а не в конюшне. Эх, если бы мы были в моем родном Маскоги, в отеле Святого Люцифера, я бы показал вам, что такое завтрак. Для начала -- бифштекс из антилопы и жареная печенка, потом котлеты из дичи с чилийской приправой и ананасным пюре, потом сардины с пикулями; и залить все это жбаном золотистого персикового ликера да бутылкой пива. Вы не найдете такого меню на карточках любой ресторации у вас на Востоке.
   -- Чрезмерное чревоугодие, -- говорю я, -- я много путешествовал и отделался от предубеждений. Вы никак не оборудуете безупречного завтрака, разве только разыщите человека с такими длинными руками, чтобы он мог сразу дотянуться и до Нового Орлеана за кофе, и до Норфолка за булочками, да захватить в Вермонте кусочек масла, да в заключение обратиться к ульям на полях с белым клевером в Индиане. Тогда только он приблизился бы вплотную к возможности изготовить амбру, кото рой питаются боги на горе Олимп.
   -- Слишком эфемерно, -- говорит Калигула. -- Я удовлетворюсь ветчиной и яйцами или, на худой конец тушеным кроликом, чтобы только заморить червячка. Что считаете вы самым назидательным и подходящим в смысле обеда?
   -- Время от времени я увлекаюсь, -- говорю я, -- модными отраслями пищи вроде черепах, раков, кроншнепов, белобоких уток; но, в конце концов, для меня нет ничего менее неприемлемого, чем тушенный в грибах бифштекс на балконе под звон бродвейских трамваев, под музыку ручного органа внизу, под вопли мальчиков, выкрикивающих экстренный выпуск газеты с подробностями последнего самоубийства. Что касается до вина, то дайте мне бутылочку скромного бурдо. Вот и все, не говоря о чашечке мокко.
   -- Ну, -- говорит Калигула, -- вижу, что вы сделались в Нью-Йорке гурманом; раз уж вы так носитесь с чашечкой мокко, то, конечно, вас тянет к утонченной еде.
   -- Да, -- говорю я, -- это настоящий город для эпикурейцев. Если бы вы там по жили, то сами скоро усвоили бы их вкусы.
   -- Слышал я про это, -- говорит Калигула. -- Но уверен, что не усвоил бы. Я могу сам полировать себе ногти, насколько это необходимо.

II

   После завтрака мы вышли на лицевую веранду, закурили хозяйские сигары капустиссима [ироническое словообразование на итальянский манер, указывающее на низкое качество сигары (впервые встречается в "Бесприданнице" А. Н. Островского) (примеч. ред.)] и стали созерцать джорджийский пейзаж.
   Декорация, развертывавшаяся перед нашими глазами, отнюдь не блистала богатством. Насколько хватал глаз, тянулись красные холмы с глубокими водомоинами, с пятнами сосновых куп на верхушках. Гнилые изгороди не падали только потому, что их подпирали кусты ежевики. Милях в пятнадцати к северу вставала небольшая цепь гор, покрытых густыми лесами.
   В этой Горной Долине немного было движения на улицах. Около дюжины фигур проползло по тротуарам, но большею частью мы видели только бочки с дождевой водой, да петухов, да мальчуганов, ковырявших палками в кучах золы, которые остались после сожжения стопроцентными американцами декораций, предназначавшихся для исполнения драмы на тему из "Хижины дяди Тома".
   Но вот по противоположной стороне улицы проходит высокий человек в черном сюртуке и касторовой шляпе. Все прохожие кланяются, некоторые переходят через улицу, чтобы пожать ему руку; из лавок и домов высыпают люди и приветствуют его восклицаниями; женщины высовываются из окон и улыбаются; все дети перестают играть и смотрят на него. Наш хозяин вышел на веранду, согнулся вдвое, как аршин столяра, и пропел: "С добрым утром, полковник", когда тот прошел уже ярдов на двенадцать вперед.
   -- Это Александр, папаша, -- говорит Калигула хозяину, -- почему его прозвали Великим?
   -- Это, джентльмены, -- говорит хозяин, -- не кто иной, как полковник Джек сон Т. Рокингем, председатель Общества Санрайз-Эденвильской железной дороги, мэр Горной Долины и глава Бюро по иммиграции и общественному преуспеянию графства Перри.
   -- Был много лет в отсутствии, не правда ли? -- спрашиваю я.
   -- Нет, сэр; полковник Рокингем идет просто в почтамт за своей почтой. Но его согражданам доставляет истинное удовольствие приветствовать его таким образом каждое утро. Полковник -- самый выдающийся гражданин нашего города. Кроме пакета акций Санрайз-Эденвильской дороги он владеет еще и тысячей акров земли за речкой. Горной Долине приятно, сэр, оказывать почести гражданину с такими капиталами и общественными заслугами.
   В этот день Калигула после полудня сидел целый час на веранде, откинувшись на спинку кресла и внимательно читая газету, что было совсем необычайно для чело века, относившегося к печати с таким презрением. Окончив чтение, он отвел меня на самый конец веранды, где не было ни солнца, ни сушившихся кухонных полотенец. Я понял, что Калигула придумал новую аферу, ибо он жевал конец уса и двигал левую пряжку подтяжек вверх и вниз, -- такая уж была у него манера.

0x01 graphic

   -- В чем дело? -- спрашиваю я. -- Обсудим, если только это не дутые рудниковые акции или идущий в гору пенсильванский хлам.
   -- Пенсильванский хлам? О, этот план будет почище кейстонского способа выжимания денег. Там прижигают старухам пятки, чтоб заставить их сознаться, куда они спрятали деньги.
   Калигула всегда выражался о делах кратко и язвительно.
   -- Вы видите те горы, -- говорит он, указывая на них. -- И вы видели того полковника, собственника железной дороги, который, идя на почту, трогает сердца больше, чем Рузвельт, когда обрабатывает публику. Вот что мы сделаем. Мы похитим последнего, то есть полковника, уведем в первые, то есть в горы, и потребуем выкупа в двадцать тысяч долларов.
   -- Незаконно, -- говорю я, мотая головой.
   -- Я знал, что вы это скажете, -- говорит Калигула. -- На первый взгляд это действительно потрясает гражданский мир и основы. Но это не так. Я почерпнул свою идею из газеты. Или вы хотите опорочить справедливейшую аферу, которую сами Соединенные Штаты благословили, скрепили своей подписью и ратифицировали?
   -- Похищение людей, -- говорю я, -- значится в уголовном списке свода законов как деяние безнравственное. Если Соединенные Штаты поддерживают такое дело, то, значит, издан новый закон по части этических норм, да заодно уж и закон о самоубийстве расы и о доставке писем в сельских местностях.
   -- Послушайте, -- говорит Калигула, -- я вам изложу случай, о котором рассказывают газеты [Далее следует гротескный, но довольно точный по сути пересказ реального дипломатического конфликта 1904-1905 гг. между США и Марокко, вошедшего в историю как "Дело Пердикариса" (примеч. ред.)]. Был такой греческий гражданин по имени Бурдюк Гаррис, -- говорит он, -- которого захватили африканцы; и Соединенные Штаты, послав к берегам Танжерского государства два военных судна, заставили марокканского короля заплатить Райсули семьдесят тысяч долларов.
   -- Не так быстро, -- говорю я. -- Это звучит так международно, что сразу не схватишь, в чем дело. Что-то вроде: "Наперсток, наперсток, кто получил документы на натурализацию?"
   -- Были в газетах телеграммы из Константинополя, -- говорит Калигула. -- видите ли, полгода тому назад. Их подтвердили ежемесячные журналы; немного спустя вы могли уже видеть их рядом с фотографическими снимками извержения горы Мон-Пеле, в еженедельниках, которые вы читаете в парикмахерских, пока вам стригут волосы. Это все так, Пик. Этот африканец, Райсули, запрятывает Бурдюка Гарриса в горы и сообщает свою цену правительствам разных наций. Ну, вы ни минуты не можете сомневаться, -- продолжает Калигула, -- что наш государственный секретарь Джон Хэй [Именно Джон Мильтон Хэй (1838-1905) был автором знаменитой телеграммы, потребовавшей немедленной выдачи "живого Пердикариса или мертвого Райсули" (примеч. ред.)] не впутался бы в дело и не помог бы этой афере, если бы игра не была совершенно чистой, не правда ли?
   -- Конечно, нет, -- говорю я, -- я всегда был совершенно солидарен с политикой президента Брайана и по совести до сих пор не могу ни слова возразить против республиканского правительства. Но если Гаррис -- грек, то на основании каких между народных протоколов вмешался Хэй?
   -- Это не объяснено в точности в газетах, -- говорит Калигула. -- Думаю, что тут дело чувства. Знаете, он написал поэму "Штаники"; а греки ходят в маленьких штанах или и совсем без штанов. Но как бы там ни было, а Джон Хэй посылает "Бруклин" и "Олимпию", и они кроют Африку тридцатидюймовыми снарядами. Затем Хэй справляется по кабелю о здоровье оной персоны. "Как они сегодня утром? -- телеграфирует он. -- Жив ли еще Бурдюк Гаррис и не умер ли мистер Райсули?" И марокканский король посылает семьдесят тысяч долларов, и они выпускают Бурдюка Гарриса на свободу. И по поводу этого милого похищеньица между нациями не встает даже половины тех озлобленных чувств, какие вызвал Конгресс по обеспечению всеобщего мира. И Бурдюк Гаррис говорит репортерам по-гречески, что он часто слышал про Соединенные Штаты и питает восторженные чувства к Рузвельту, так же как и к Райсули, который принадлежит к самым незапятнанным и самым джентльменским похитителям, с какими только ему приходилось сталкиваться. Итак, вы видите, Пик, -- заключает Калигула, -- международное право на нашей стороне. Мы отобьем этого полковника от стада, запрем его в тех милых горах и накроем его наследников и уполномоченных на десять тысяч долларов.
   -- Хорошо, этакий вы редкостный, маленький, рыжеволосый ужас из Территории, -- отвечаю я, -- вам не забросать словами дядюшку Текумсе Пиккенса! Я иду с вами на эту аферу. Но сомневаюсь, чтобы вы, Калиг, схватили внутреннюю сущность этого казуса с Бурдюком Гаррисом; и если в одно прекрасное утро мы полу чим от государственного секретаря телеграмму с запросом, как поживает наш план, то я предлагаю приобрести ближайшего и быстрейшего в округе мула, да и умчаться дипломатическим галопом в пределы соседей и мирной нации алабамской.

III

   Три следующих дня мы с Калигулой потратили на обследование горной местности, куда мы предполагали запрятать полковника Джексона Т. Рокингема. В конце концов мы выбрали подходящий топографический участок, вершину горы, покрытую кустарниками и деревьями, куда можно было пробраться только по секретной тропке, проложенной по крутому склону. Тропка эта шла петлями, извиваясь между выступами скал.
   Затем я занялся весьма важной частью нашего предприятия. Я отправился поездом в Атланту и закупил на двести пятьдесят долларов запасов наиболее приятной и питательной пищи, какую только можно купить за деньги. Я всегда был поклонником питания в наиболее паллиативных и отборных его формах. Сало и хомини не только представлялись неартистичными для моего желудка, но и вызывали несварение в моем моральном чувстве. Я заботился также и о полковнике Джексоне Т. Ро кингеме, председателе Санрайз-Эденвильской железной дороги, -- ведь он так будет страдать от отсутствия своего роскошного домашнего стола, каким славятся богатые южане. Поэтому я вложил половину нашего с Калигулой капитала в элегантнейший подбор свежей и консервированной провизии, какого не видал в своем заключении ни сам Бурдюк Гаррис, ни иной профессиональный объект похищения.
   Еще сотню потратил я на пару ящиков бордо, две кварты коньяку, двести гаванских регалий в золотых бумажках, походную печь, стулья и палатку. Я желал, чтоб полковник Рокингем имел полный комфорт, и надеялся, что, выплатив десять тысяч долларов, он почтит нас с Калигулой именем джентльменов и хлебосолов точно так же, как тот грек объявил своим другом субъекта, заставившего Соединенные Штаты сыграть роль сборщика по его счетам с Африки.
   Когда товар из Атланты был получен, мы наняли повозку, отвезли свои запасы в горы и устроили бивуак. Затем стали сторожить полковника.
   В одно прекрасное утро мы изловили его милях в двух от Горной Долины, когда он направлялся на свои выжженные бурые поля. Это был элегантный пожилой джентльмен, тонкий и длинный, как удилище, с гофрированными манжетами и пенсне на черной ленте. Мы кратко и ясно объяснили ему, чего мы желаем; при этом Калигула нечаянно показал ему из-под полы рукоятку своего револьвера.
   -- Что? -- говорит полковник Рокингем. -- Бандиты в графстве Перри, в Джорджии! Позабочусь, чтобы об этом стало известно Бюро по иммиграции и обществен ному преуспеянию!
   -- Не предавайтесь безумным порывам и влазьте в эту тележку, -- говорит Калигула, -- по приказу Бюро перфорации и общественного развращения. У нас разговор деловой, и нам совсем некстати затягивать до sine qua non.
   Мы повезли полковника Рокингема к горам и ехали по их склону, пока было возможно; затем привязали лошадь и отвели нашего пленника в бивуак пешком.
   -- Итак, полковник, -- говорю я ему, -- мы с моим компаньоном требуем выкуп; ни малейшего ущерба вы не потерпите, если король Мар... если ваши друзья пришлют презренный металл. Тем временем -- ведь мы джентльмены, так же как и вы, -- вам будет предоставлена полная свобода в границах бивуака, если только вы дадите слово не делать попыток убежать.
   -- Даю слово, -- говорит полковник.
   -- Прекрасно, -- говорю я. -- А теперь уже одиннадцать часов, и мы с мистером Полком предполагаем заняться введением в организм создавшейся ситуации маленькой, но своевременной тривиальности в виде питания.
   -- Благодарю вас, -- говорит полковник, -- я с удовольствием съел бы кусок ветчины и тарелку хомини.
   -- Этого вы не получите, -- с жаром говорю я, -- здесь, на нашем бивуаке. Мы парим в более высоких сферах, не там, где господствует ваш прославленный, но отвратительный стол.
   Пока полковник читал свою газету, мы с Калигулой сняли пиджаки и принялись готовить легкий завтрак de luxe [роскошный (фр.)], чтобы показать ему, с кем он имеет дело. Калигула был замечательным поваром в западном духе. Он мог зажарить целого буйвола или сделать фрикасе из пары быков с такой же легкостью, с какой дама приготовляет чаш ку чаю. Он был необычайно одарен в деле стряпанья съедобности, поскольку вопрос шел о быстроте, силе и количестве. К западу от реки Арканзас он поставил рекорд, ибо мог печь пирожки левой рукой, жарить котлеты из дичи правой и обдирать зайца зубами -- все это в одно и то же время. Зато я умел готовить всякие штуки en casserole и a la creole [En casserole -- тушеные, а la creole -- по-креольски (фр.)] и орудовать прованским маслом и соей изящно, красиво, как француз ский шеф-повар.

0x01 graphic

   Таким образом, к двенадцати часам у нас был готов завтрак, напоминавший пря мо пиршество на миссисипском пароходе. Мы расставили его на двух-трех больших ящиках, откупорили две кварты красного вина, поставили перед прибором полковника оливки, коктейль из консервированных устриц, готовый мартини и пригласили его к столу.
   Полковник Рокингем повернул свой походный стул, протер пенсне и осмотрел вещи, стоявшие на столе. Тут я подумал, что он выругается, и упал духом, чувствуя, что недостаточно позаботился насчет съестных припасов. Но он не выругался; стал читать молитву; мы с Калигулой склонили головы, и я видел, как из глаз полковника капнула слеза -- прямо в коктейль.
   Я никогда еще не видывал человека, который поглощал бы пищу так серьезно и усердно, -- не с поспешностью, как какой-нибудь грамматик или бурлак, а медленно, со смаком, как удав или настоящий вивер и бонжур [Рассказчик имеет в виду bon vivant -- любитель сытой, веселой жизни (фр.) (примеч. ред.)].

0x01 graphic

   Через полтора часа полковник откинулся на спинку стула. Я принес ему стопку бренди и черного кофе и поставил на стол ящик гаванских регалий.
   -- Джентльмены, -- говорит он, пуская дым и пробуя затянуться, -- когда мы, созерцая вечные горы и смеющийся благодетельный ландшафт, начинаем помышлять о благости Творца, который...
   -- Извините, полковник, -- говорю я, -- но пора приступить к делу.
   Я принес бумагу, перо, чернила и положил перед ним.
   -- Кому желаете вы написать насчет присылки денег? -- спрашиваю я.
   -- Полагаю, -- говорит он, немного подумав, -- вице-председателю нашей железной дороги, в главную контору компании в Эденвиле.
   -- Как далеко отсюда до Эденвиля? -- спрашиваю я.
   -- Около десяти миль, -- говорит он.
   Тогда я стал ему диктовать, и полковник Рокингем написал следующие строки:
   
   Меня похитили и держат в плену два отчаянных разбойника в некотором месте, разыскивать которое бесплодно. За мое освобождение они требуют десять тысяч долларов. Сумма эта должна быть доставлена немедленно, согласно нижеследующим указаниям. Приходите с деньгами один к Каменной речке, которая вытекает из Черноверхих гор. Следуйте вдоль русла, пока не дойдете до большой плоской скалы на левом берегу, на которой поставлен красным мелом крест. Поднимитесь на эту скалу и помашите белым флагом. К вам подойдет проводник, который и отведет вас туда, где меня держат. Не теряйте времени.
   
   Написав все это под мою диктовку, полковник попросил разрешения прибавить постскриптум, что с ним обращаются прекрасно и что, следовательно, железной дороге нечего питать в своей груди беспокойство за его участь. Мы согласились. Он приписал, что только что позавтракал с этой парой отчаянных грабителей, а затем перечислил полный список блюд, начиная с коктейля и кончая кофе. В заключение прибавил замечание, что обед будет готов к шести и, вероятно, окажется еще более беспутным и неумеренным, чем завтрак.
   Мы с Калигулой прочитали это и решили так и оставить; как повара, мы были чувствительны к похвале, хотя это и звучало неуместно с точки зрения десяти тысяч долларов.
   Я вышел с письмом на дорогу в Горную Долину и стал дожидаться, не попадется ли какой-нибудь гонец. Скоро проехал цветной всадник верхом на лошади; он на правлялся в Эденвиль. Я дал ему доллар и поручил доставить письмо в железнодорожную контору, а затем вернулся назад, на наш бивуак.

IV

   Около четырех часов пополудни Калигула, стоявший на вахте, кричит мне:
   -- Смею доложить, сэр, с правого борта сигнализирует белая рубашка.
   Я спускаюсь с горы и привожу толстого красного господина в сюртуке из альпака [тонкая плотная шелковая ткань (примеч. ред.)] и без воротничка.
   -- Джентльмены, -- говорит полковник Рокингем, -- позвольте представить вам моего брата, капитана Дюваля Ч. Рокингема, вице-председателя Санрайз-Эденвильской железной дороги.
   -- Иначе -- короля марокканского, -- говорю я. -- Полагаю, вы не сердитесь, что мы требуем выкуп, это неизбежная деловая формальность.
   -- О нет, конечно, нет, -- говорит толстяк, -- но выкупа еще нет. Я поручил это дело нашему второму вице-председателю. Я беспокоился насчет здоровья братца Джексона. Полагаю, он очень скоро будет здесь. На что походит вкус этого салата из раков, о котором вы упоминали, братец Джексон?
   -- Мистер вице-председатель, -- говорю я, -- сделайте одолжение, останьтесь здесь, пока не прибудет второй вице-председатель. У нас здесь идет закрытый спектакль, и мы не желаем, чтобы какие-нибудь спекулянты с улицы стали продавать билеты.
   Через полчаса Калигула снова кричит:
   -- Парус! Похож на передник на палке от метлы.
   Я снова прогулялся вниз и вернулся, ведя под эскортом человека в шесть футов и три дюйма длины, с бородой песочного цвета и без остальных измерений, насколько можно было заметить. Я подумал, что если он несет на своей особе десять тысяч долларов, то, конечно, в одной бумажке, притом же сложенной в длину.
   -- Мистер Паттерсон Дж. Баркос, наш второй вице-председатель, -- возглашает полковник.
   -- Рад познакомиться с вами, джентльмены, -- говорит этот Баркос. -- Я явился сюда распространить известие, что майор Таллахасси Таккер, наш главный пассажирский агент, ведет в настоящее время переговоры с банком графства Перри насчет заклада целой фруктовой корзины акций нашей железной дороги. Дорогой мой полковник Рокингем, что это за гамбо из цыплят, о котором вы упоминаете в вашей записке, в меню завтрака? Мы с обер-кондуктором пятьдесят шестого номера имели целый диспут по этому поводу.
   -- Опять белые сигналы на скале! -- орет Калигула. -- Если увижу еще, буду стрелять по ним и присягну, что то были подводные лодки.
   Проводник снова спускается и конвоирует в лагерь особу в синем плаще, в известном градусе нетрезвости и с фонарем. Я убежден, что это майор Таккер, и даже не спрашиваю его, пока мы взбираемся наверх; но наверху я делаю открытие, что это дядя Тимоти, стрелочник с эденвильского вокзала, и послан вперед, чтобы забить нам голову болтовней насчет судьи Пендергаста, стряпчего железной дороги, который хлопочет сейчас над залогом земель полковника Рокингема, чтобы добыть сумму выкупа.
   Пока он это рассказывает, из-под кустов вползают в наш лагерь два человека, и так как в данном случае нет белого флага, который помешал бы Калигуле исполнить свой прямой долг, он вытаскивает револьвер. Однако полковник Рокингем снова вмешивается и представляет мистера Джонса и мистера Бэттса, машиниста и кочегара с поезда номер сорок два.
   -- Извините нас, -- говорит Бэттс, -- но мы с Джимом охотились здесь, на горе, на белок, и потому нам не надо никаких белых флагов. А это верно, полковник, на счет плумпудинга [плумпудинг (плам-пудинг) -- английский рождественский десерт (примеч. ред.)], ананасов и настоящих сигар?
   -- Полотенце на жерди в открытом море! -- вопит Калигула. -- Подумаешь, что тут передовая боевая линия товарных оберов и кондукторов.
   -- В последний раз спускаюсь вниз, -- говорю я, вытирая пот с лица. -- Если Санрайз-Эденвильская железная дорога желает в полном составе совершить сюда экскурсию по тому случаю, что мы похитили ее председателя, -- пусть. Мы выставим свою вывеску: "Кафе похитителей и Приют железнодорожников".
   На сей раз я нашел майора Таллахасси Таккера, как он сам заявил, и мне стало легче. Я спросил его еще внизу, чтобы прогнать его, если окажется, что это дорожный сторож или швейцар из буфета. Все время, пока мы поднимались на гору, он бредил про спаржу на поджаренном хлебе -- предмет, доселе ускользавший от его знания жизни.
   Наверху мне удалось отвлечь его мысли от еды, и я спросил, принес ли он выкуп.
   -- Мой дорогой сэр, -- говорит он, -- успел уладить ссуду под акции нашей железной дороги на тридцать тысяч долларов нарицательных, и...
   -- Не будем говорить об этом, майор, теперь, -- говорю я. -- Все, значит, в порядке. Сначала пообедаем, а затем покончим дело. Все вы, джентльмены, -- продолжаю я, обращаясь к собравшимся, -- приглашаетесь на обед. Мы все доверяем друг другу, и считается, что все наше дело ведется под сенью белого флага.
   -- Правильная мысль, -- говорит Калигула, стоявший рядом со мной. -- Пока вы ходили вниз последний раз, из лесу вылезло еще два багажных надсмотрщика и билетный агент. Принес майор деньги?
   -- Он говорит, -- ответил я, -- что уладил ссуду.
   Если когда-нибудь какие-нибудь повара заслужили десять тысяч долларов за двенадцать часов, то, конечно, это были мы с Калигулой в тот день. В шесть часов мы развернули на вершине горы такой тонкий обед, какого никогда не поглощал ни один железнодорожный персонал в мире. Мы откупорили все вино, мы состряпали антре и пьес-де-резистанс, мы наготовили разных лакомых штучек шеф де кюизин [антре (entree) -- здесь: холодная закуска, подаваемая перед обедом; пьес-Де-резистанс (piece de resistance) -- основное блюдо; шеф Де кюизин (chef de cuisine) -- блюдо шеф-повара (фр.)], мы поставили такую массу пищи, какая редко когда извлекалась из жестянок и бутылок. Железная дорога скучилась вокруг нее, веселье и ликование дошли до высокой напряженности.

0x01 graphic

   После празднества мы с Калигулой, уже в деловом порядке, отвели майора Таккера в сторонку и заговорили о выкупе. Майор вытащил из кармана кучу банкнот на сумму, годную разве для покупки участка на окраине какого-нибудь Раббитвиля, штат Аризона, и возопил нижеследующее.
   -- Джентльмены, -- говорит он, -- акции Санрайз-Эденвильской дороги неколько упали в цене. За пакет на тридцать тысяч долларов нарицательных я мог по лучить в ссуду только восемьдесят семь долларов и пятьдесят центов. За земли полковника Рокингема судья Пендергаст смог добыть под девятую закладную сумму в пятьдесят долларов. Итог в сто тридцать семь долларов здесь налицо и полностью. Получите.
   -- Железнодорожный председатель, -- говорю я и смотрю Таккеру прямо в глаза, -- собственник тысячи акров земли, и всего...
   -- Джентльмены, -- говорит Таккер, -- длина железной дороги -- десять миль. Поезда по ней ходят только в том случае, когда бригада выйдет в лес и наберет достаточно хвороста, чтобы развести пары. Прежде, давно, когда были хорошие времена, чистый доход достигал восемнадцати долларов в неделю. Земля полковника Рокингема тринадцать раз продавалась за неплатеж налогов. За последние два года в этой части Джорджии не было урожая на персики. Дождливые весны убивали и дыни. Во всей округе ни у кого нет денег на покупку удобрения, а земля плохая, и маис не родится, да и травы не хватает на прокорм кроликов. Уже больше года, как вся округа питается только салом и хомини, и...
   -- Пик, -- перебивает его Калигула, ероша свои рыжие волосы, -- как вы думаете поступить с этим кормом для цыпленка?
   Я возвращаю деньги майору Таккеру; затем иду к полковнику Рокингему и хлопаю его по спине.
   -- Полковник, -- говорю я, -- надеюсь, наша легкая шутка вас позабавила. Мы не хотим заводить ее слишком далеко. Похитители! Ведь не огорчит же это вашего дядюшку? Меня зовут Райнгелдер, я племянник пресловутого дельца Чонси Депью. Мой друг -- кузен редактора "Пака" ['Пак' -- юмористический журнал (примеч. ред.)]. Значит, вам все понятно. Мы бродим по Югу и забавляемся по-своему. Ну, осталось еще раскупорить две кварты коньяку, и затем шутка кончается.
   Стоит ли входить в подробности? Достаточно будет одной или двух. Помню, как майор Таллахасси Таккер наяривал на варгане, а Калигула вальсировал, уткнув голову в карман для часов длинного багажного надсмотрщика. Не знаю, упоминать ли о кекуоке, который отплясывали мы с мистером Паттерсоном Дж. Баркосом, имея посередине полковника Джексона Т. Рокингема.
   А на следующее же утро, хотя вам показалось бы это невозможным, мы с Калигулой получили утешенье. Мы узнали, что сам Райсули не получил от Бурдюка Гарриса и половины того, что мы получили от Санрайз-Эденвильекой железной дороги.

-------------------------------------------------------

   Первое издание перевода: О. Генри. Милый жулик. Сборник рассказов. -- Ленинград, Мысль, 1925.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru