О.Генри
Кабальеро

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

О. Генри.
Кабальеро

   Козленок Франсиско на своем веку убил шесть человек в более или менее честном бою, предательски умертвил вдвое больше (преимущественно мексиканцев), а ранил стольких, что из скромности перестал уже считать их.
   Козленку было двадцать пять лет, но на вид ему можно было дать двадцать. Внимательный медицинский осмотр при страховом обществе определил бы вероятный срок его жизни в двадцать шесть лет. Местожительство его было всюду, между реками Фрио и Рио-Гранде. Убивал он по многим причинам -- из любви к убийству, из- за вспыльчивого характера, чтобы избежать ареста, и так, ради развлечения. Вообще, ему была достаточна всякая причина, которая ему приходила в голову. Ему всегда удавалось избежать ареста, потому что он стрелял на пять шестых секунды быстрее любого стражника или полисмена, и потому что его пятнистая саврасая лошадь знала каждую тропинку в мескитовых и грушевых зарослях от Сан-Антонио до Матамороса.
   Козленок Франсиско любил одну девушку, которую звали Тонья Перес. По наружности она походила не то на Кармен, не то на Мадонну, а в остальном напоминала колибри. Она жила в хижине, покрытой соломой, вблизи небольшого мексиканского поселка у брода через Фрио, известного под названием Одинокий Волк. С нею жил не то отец, не то дед -- прямой потомок ацтеков, которому с виду было не меньше ста лет. Днем он пас коз, а в остальное время был всегда пьян. Позади хижины тянулся густой лес из кактусовых деревьев в двадцать футов вышиною, и подходил почти к самой хижине. Через этот-то дремучий лес Козленок нередко приезжал на своем саврасом коне на свидание со своей подружкой. В одну из своих поездок Козленок случайно услышал, как Тонья в разговоре с одним стражником отреклась от своего возлюбленного...

* * *

   В один прекрасный день начальник округа, являющийся ex officio [по должности (исп.)] и командующим конной полицией, написал несколько язвительных строк капитану Дювалю, начальнику отряда конной полиции в Ларедо, относительно слишком уж привольной жизни, которую ведут на его участке всякие разбойники.
   Смуглое лицо капитана покраснело, как кирпич, и, приписав к письму несколько строчек с несколькими восклицательными знаками, он переслал его полицейскому офицеру Сэндриджу, стоявшему со взводом из пяти человек у реки Нуэсес.
   Розовое лицо полицейского офицера Сэндриджа приняло великолепный оттенок couleur de rose [розовый цвет (фр.)], и он, покусывая кончики своих светлых усов, сунул письмо в карман.
   На следующее утро он оседлал лошадь и поехал один за двадцать миль к мексиканскому поселку у брода Одинокий Волк на реке Фрио.
   Более шести футов ростом, белокурый, как викинг, невозмутимый, как священник, грозный, как пулемет, Сэндридж переходил из хижины в хижину, осторожно наводя справки о Козленке Франсиско.
   Но больше, чем закона, мексиканцы боялись мести Козленка Франсиско, которого разыскивал полицейский офицер. Это было одним из любимых развлечений Козленка -- пристреливать мексиканцев, чтобы посмотреть, как они "задрыгают ногами". Если только ради забавы он заставлял умирающих проделывать такие фокусы, то какие страшные муки придумал бы он для тех, кто навлек на себя его гнев! Все как один, они ограничивались пожиманием плеч, уверяя, что ничего не знают, ничего не ведают.
   Но был один человек, по имени Финк, державший лавку у брода, который дал ценные указания. Финк считал себя космополитом, знал несколько языков и был поэтому менее зависим, чем мексиканцы.
   -- Не стоит расспрашивать мексиканцев, -- сказал он Сэндриджу. -- Они боятся говорить. Этот разбойник, которого они называют Козленком, а зовут его Гудоллом -- не так ли? -- раза два заходил ко мне в лавку. Я думаю, что вы могли бы его встретить у. но лучше я вам не скажу. Я на две секунды медленнее его спускаю курок, и об этой разнице стоит подумать. Но у Козленка есть подружка у брода, которую он часто навещает. Она живет в ста ярдах вниз по берегу, у самой опушки леса. Может быть, она. но нет, я не думаю, чтобы она это сделала. Но во всяком случае ее хижина -- хорошее место для слежки.
   Сэндридж поехал к хижине Перес. Солнце садилось, и широкая тень от густого леса уже легла на хижину. Козы были загнаны на ночь в отгороженный кустарником корраль. Несколько козлят прогуливались и ощипывали листья изгороди. Старый мексиканец лежал на одеяле в траве и находился уже в оцепенении от выпитой водки. Может быть, он грезил о тех днях, когда он и Писарро чокались в честь открытия Нового Света, -- таким старым казалось его сморщенное лицо. В дверях хижины стояла Тонья. А лейтенант Сэндридж, сидя в седле, уставился на нее так, как смотрит пингвин, первый раз увидевший человека.
   Козленок Франсиско отличался тщеславием, как все знаменитые преступники, и он, наверное, был бы оскорблен, если бы узнал, что при простом обмене взглядами два лица, мысли которых были сильно им заняты, внезапно (по крайней мере на время) совершенно забыли о нем.

0x01 graphic

   Никогда до этих пор Тонья не видела такого человека, как этот. Его волосы, казалось, собирали в себе солнечные лучи, цвет лица напоминал нежную розовую ткань, а глаза вызывали представление о ясной погоде. Улыбка его, казалось, освещала тень, бросаемую лесом, как будто снова взошло солнце. Все мужчины, которых она знала, были маленькие и смуглые. Даже Козленок, несмотря на свои подвиги, был не выше ее, с черными прямыми волосами и холодным каменным лицом, способным заморозить жаркий полдень.
   Что касается до Тоньи, то она была красивее многих городских леди. Ее иссиня-черные волосы, разделенные посередине пробором и гладко зачесанные, ее большие глаза, полные грусти, придавали ей сходство с Мадонной. Ее движения говорили о скрытом огне и о желании нравиться, которое она унаследовала от испанских гитан [испанская цыганка (устар.) (примеч. ред.)]. Что касается до души колибри, то ее нельзя было заметить, разве только ярко-красная юбка и темно-синяя блуза являлись символическим намеком на эту пестро-перую птичку.
   Явившийся так неожиданно солнечный бог попросил глоток воды. Тонья принесла воды из красного кувшина, висевшего под навесом. Сэндридж нашел нужным слезть с лошади, чтобы доставить девушке меньше беспокойств.
   Я не хочу разыгрывать шпиона, а также я не воображаю, что владею сокровенными мыслями человеческих сердец; но я по праву хроникера только устанавливаю факт, что не прошло и четверти часа, как Сэндридж уже учил Тонью плести шестиполосное лассо из сыромятной кожи, а Тонья поверяла ему, что не будь у нее маленькой английской книги, подаренной ей странствующим падре, и искалеченного козленка, которого она кормила из бутылки, она чувствовала бы себя очень, очень одинокой.
   Все это вело к заключению, что Козленку приходилось искать более надежное место для укрывательства и что язвительность начальника округа упала на неблагоприятную почву.
   Вернувшись в свою стоянку у реки Нуэсес, лейтенант Сэндридж несколько раз объявлял о своем намерении доставить Козленка Франсиско живым или мертвым. Два раза в неделю он ездил к броду Одинокий Волк на Фрио и направлял тонкие пальцы Тоньи при сложной работе плетения лассо. Трудно научиться и легко научить плести шестиполосное кожаное лассо. Сэндридж знал, что в любое из своих посещений хижины он может застать там Малыша. Он держал оружие всегда наготове и бросал часто взгляды в чащу леса, вплотную подходившего к хижине. Таким образом, он одним ударом мог сразить коршуна и колибри.
   В то время как светловолосый "исследователь птиц" продолжал свои наблюдения, Козленок Франсиско тоже не дремал. Он обстрелял пивную в небольшой деревушке на Кинтана-Крик, убил в ней сельского шерифа и уехал пасмурный и неудовлетворенный. Ни одному истинному артисту не доставит удовольствия убить старика, вооруженного устарелого типа "бульдогом".
   По дороге Козленка внезапно охватило желание, которое испытывают все люди, для которых совершение преступления уже теряет остроту наслаждения. Его потянуло к любимой женщине, чтобы убедиться, что она, несмотря ни на что, принадлежала ему. Ему хотелось, чтобы она назвала его кровожадность храбростью, а его жестокость -- подвигом. Ему захотелось, чтобы Тонья принесла ему воды из красного, висевшего под навесом кувшина и рассказала ему про вскармливаемого ею козленка.
   Козленок повернул своего пятнистого саврасого коня к поросшей кактусовыми деревьями равнине, которая тянется на десять миль вдоль русла Хондо до самого брода Одинокий Волк на Фрио. Конь весело заржал, потому что он хорошо разбирался в местности и в направлении и знал, что скоро будет пастись на сочной мески- товой траве, пока Улисс будет отдыхать в соломенной хижине Цирцеи.
   Поездка по пустынной кактусовой равнине Техаса более зловеща, чем путешествие исследователя реки Амазонки.
   С мрачной монотонностью и с поражающим разнообразием извиваются стволы кактусов самых причудливых форм, а жирные щетинистые листья, как лапы, преграждают дорогу. Дьявольское растение, которое, кажется, способно жить без почвы и дождя, как бы дразнит изнемогающего от жажды путника своей сочной серой зеленью. Они раздвигаются, как бы открывая удобные тропинки только для того, чтобы заманить всадника в колючий непроходимый тупик, и если путнику удавалось иногда выбраться обратно, то, во всяком случае, в голове его перепутывались все направления.
   Заблудиться в кактусовой чаще -- это почти то же, что быть распятым на кресте, -- вместо гвоздей тело пронзается иглами, а вокруг извиваются дьявольские, уродливые фигуры насмешливых врагов.
   Но не так обстояло дело с Козленком и его конем. Поворачивая, кружась и крутясь, выбирая самые запутанные и фантастические тропинки, добрый конь все подвигался вперед, и с каждым шагом и поворотом сокращалось расстояние до брода Одинокий Волк.
   Настроение Козленка стало лучше, и он запел. Он знал только одну мелодию и пел ее точно так же, как он знал только один закон и жил согласно ему; он знал только одну девушку и любил ее. У него были свои взгляды на жизнь, и он строго их придерживался и никогда не менял. У него был голос охрипшего шакала, но это его не стесняло, и он пел тогда, когда ему хотелось. Это была ходовая песенка, распеваемая в лагерях и на больших дорогах, и кончалась все тем же стихом:
   
   Вот ужо я покажу,
   Как заигрывать с Лулу!
   
   Конь Козленка привык к этой песенке и не обращал на нее внимания.
   Но каждый певец, даже самый плохой, через некоторое время убеждается в том, что пора кончить. Так и Козленок замолк, подъехав на расстояние одной или двух миль к хижине Тоньи. Он перестал петь не потому, что его вокальное исполнение стало казаться ему менее очаровательным, но потому, что его горловые связки утомились.
   Как будто на арене цирка, пятнистый саврасый конь приплясывал и кружился сквозь лабиринт кактусов, пока наконец всадник по некоторым знакомым ему признакам не понял, что брод Одинокого Волка должен быть недалеко. Сквозь более редкие деревья он вскоре увидел соломенную крышу хижины и каркасовое дерево, растущее на берегу ручья. Проехав еще несколько ярдов, Козленок остановил коня и пристально стал вглядываться в просвет между колючими ветками. Затем он слез с коня, бросил поводья и бесшумно, как индеец, пошел вперед пешком, пригибаясь к земле. Знавший в совершенстве свою роль, конь остановился как вкопанный, не производя ни малейшего шума.
   Малыш бесшумно подполз к самой опушке кактусовой чащи и залег за кустом с целью произвести рекогносцировку.
   В десяти ярдах от его засады, в тени хижины сидела его Тонья и спокойно плела лассо из сыромятной кожи. За это она, безусловно, не заслуживала осуждения; известно, что женщины время от времени предаются гораздо более бесполезным занятиям. Но если уж говорить все, то нужно прибавить, что голова ее удобно покоилась на широкой груди большого светловолосого мужчины, рука которого обвилась вокруг нее и направляла ее проворные пальчики при сложном плетении шестиполосного лассо.
   Сэндридж быстро взглянул на темную чащу кактуса, когда услыхал легкий, как будто знакомый звук. Такой звук производит кобура револьвера, если внезапно схватиться за его рукоятку. Но звук не повторился, а пальцы Тоньи требовали напряженного внимания.
   И под сенью нависшей над ними смерти они начали говорить о своей любви; и в тиши июльского дня каждое слово, которое они произносили, достигало ушей Козленка.
   -- Значит, помни, -- говорила Тонья, -- ты не должен больше приезжать сюда, пока я не пришлю за тобой. Он скоро будет здесь. Один вакеро передавал сегодня в пивной, что он его видел у Гвадалупы три дня назад. Когда он находится поблизости, он всегда заезжает сюда. Если он приедет и застанет тебя здесь, он убьет тебя. Поэтому ради меня ты не должен больше приезжать, пока я тебе не дам знать.
   -- Отлично, -- сказал Сэндридж. -- А потом что?
   -- А потом, -- сказала девушка, -- ты должен привести с собою солдат и убить его. Иначе он тебя убьет.
   -- Он не из таких, которые легко сдаются, -- сказал Сэндридж. -- Тому, кто пойдет против Козленка Франсиско, остается только одно: или убить, или быть убитым.
   -- Он должен умереть, -- сказала девушка. -- Иначе не будет спокойствия ни тебе, ни мне. Приведи своих солдат и не дай ему возможности убежать.
   -- Ты когда-то его очень любила, -- сказал Сэндридж.
   Тонья выронила лассо, повернулась и нежно положила свою руку на плечо офицера.

0x01 graphic

   -- Это было тогда, -- прошептала она по-испански, -- когда я не видала тебя. Ты великий, сильный человек. И ты настолько же добрый и ласковый, насколько сильный и храбрый. Разве можно любить его, зная тебя? Пусть он умрет! Не то сердце мое не будет знать покоя ни днем, ни ночью из боязни, что он убьет или тебя, или меня.
   -- А как я узнаю, когда он приедет? -- опросил Сэндридж.
   -- Он остается всегда дня на два, а иногда и на три, когда приезжает сюда, -- сказала Тонья. -- У Грегорио, младшего сына старой прачки Луизы, есть быстроходный пони. Я перешлю тебе письмо через него и напишу, как лучше захватить его. Приведи с собою побольше солдат и будь поосторожнее, мой любимый, потому что гремучая змея жалит не с такой быстротой, с какой Козленок выпускает пули из своего пистолета.
   -- Я знаю, что Козленок -- хороший стрелок, -- признал Сэндридж, -- но если я приеду, то приеду один. Я один с ним справлюсь. Мой начальник написал мне несколько неприятных слов, из-за которых я желаю обойтись без чужой помощи. Дай мне только знать, когда Козленок явится, и я позабочусь об остальном.
   -- Я пошлю тебе письмо через Грегорио, -- повторила девушка. -- Я верю, что ты храбрее этого жалкого убийцы, который никогда не улыбается. Я совсем не понимаю, как он мог мне раньше нравиться?
   Но было уже пора возвращаться офицеру в свою стоянку на Нуэсесе. Перед тем как сесть на коня, он высоко приподнял Тонью от земли и поцеловал ее на прощанье. Дремотная тишина висела в неподвижном летнем воздухе. Дым от очага хижины, где в железном котелке варились бобы, поднимался прямым столбом из глиняной трубы. Ни один звук, ни одно движение не нарушало глубокой тишины, царившей в густой чаще кактусов в десяти ярдах от хижины.
   Когда Сэндридж на своем большом караковом коне спустился по крутому берегу к броду на Фрио, Козленок пополз к своей лошади, вскочил на нее и поехал обратно по извилистой тропинке, по которой он приехал.
   Но он отъехал недалеко. Он остановился и подождал в глубокой тишине чащи около получаса. А затем Тонья услышала высокие фальшивые ноты его пения, приближавшегося все ближе, и она побежала к опушке чащи, чтобы встретить его.
   Козленок редко улыбался, но на этот раз он улыбнулся при виде ее и помахал шляпой. Он слез с лошади, и Тонья прыгнула в его объятия. Козленок нежно посмотрел на нее. Его густые черные волосы спутались в колтун. Встреча вызвала отражение какого-то затаенного чувства на его смуглом, обычно бесстрастном, как маска, лице.
   -- Как поживает моя голубка? -- спросил он, крепко прижимая ее к себе.
   -- Истосковалась по тебе от долгой разлуки, дорогой мой, -- ответила она. -- Глаза мои потускнели от вечного всматривания в эту проклятую колючую чащу, через которую ты всегда приезжаешь. Но теперь я рада, что ты здесь, мой любимый, и я не хочу бранить тебя. Que mal muchacho! [какой плохой мальчик (исп.)] Так редко навещать свою подружку! Войди и отдохни, а я напою твою лошадь и привяжу ее на длинную веревку. В кувшине есть холодная вода для тебя.
   Козленок нежно поцеловал ее.
   -- Никогда на свете я не допущу, чтобы женщина привязывала для меня мою лошадь, -- сказал он. -- Но если ты побежишь домой и сваришь кофе, пока я напою и устрою лошадь, то я буду тебе очень благодарен.
   Помимо своего искусства в стрельбе, Козленок имел еще одно качество, которым он сам очень гордился. Он был настоящим кабальеро, когда дело касалось женщин. Он относился к ним всегда с почтением и с рыцарской вежливостью. Он не мог бы сказать женщине ни одного грубого слова. Он мог безжалостно убивать их мужей и братьев, но он не мог даже в гневе тронуть женщину пальцем, поэтому многие представительницы этой интересной половины человечества, которые находились под обаянием его вежливости, не верили тем слухам, которые ходили про Козленка. "Нельзя верить всему, что слышишь", -- говорили они. Когда же возмущенная мужская половина представляла им доказательства гнусных поступков "кабальеро", то они говорили, что, вероятно, его вынудили к этому обстоятельства и что, во всяком случае, он знает, как обращаться с женщинами.
   Принимая во внимание рыцарское отношение Козленка к женщинам, можно представить себе, как трудно было решение задачи, предстоящей ему после того, что он видел и слышал из своей засады в кактусовой чаще. С другой стороны, нельзя было думать, что Козленок оставит без внимания все виденное и слышанное.
   В сумерки, при свете фонаря, все собрались в хижине за ужином, состоявшим из бобов, жареной козлятины, консервов, персиков и кофе. После ужина дед, загнав свое стадо в корраль, выкурил папиросу и, завернувшись в серое одеяло, превратился в "мумию". Тонья начала мыть посуду, а Козленок вытирал ее полотенцем, сделанным из мешка из-под муки. Глаза Тоньи сияли; она весело болтала, рассказывая все незначительные происшествия, случившиеся в ее маленьком хозяйстве со времени его последнего посещения. Все было совершенно так же, как и во все его прежние приезды.
   Покончив с посудой, Тонья уселась на дворе в гамаке с гитарой и запела грустные любовные песни.
   -- Ты любишь меня по-прежнему, голубка? -- спросил Козленок, разыскивая в карманах табак.
   -- Всегда по-прежнему, мой милый, -- сказала Тонья, глядя на него своими темными глазами.
   -- Мне нужно сходить в лавку Финка, -- сказал, вставая, Козленок, -- за табаком. Я вернусь через четверть часа.
   -- Иди скорее, -- сказала Тонья, -- и скажи мне, долго ли на этот раз ты будешь принадлежать мне? Уедешь ли ты опять завтра, оставив меня в тоске и печали, или ты останешься дольше со своей Тоньей?
   -- О, на этот раз я могу остаться на два или три дня, -- сказал, зевая, Козленок. -- Я был целый месяц в разных переделках и охотно отдохну.
   Прошло около получаса, пока он ходил за табаком. Когда он вернулся, Тонья все еще лежала в гамаке.
   -- Странное у меня чувство, -- сказал Козленок. -- Мне кажется, будто за каждым кустом и деревом кто-то скрывается и подстерегает меня, чтобы подстрелить. Никогда прежде мне в голову не приходили такие глупости. Может быть, это предчувствие. Мне даже хочется уехать утром, до рассвета. Там, в Гвадалупе, всех на ноги подняли из-за этого старика шерифа, которого я укокошил.
   -- Но ведь ты не боишься. никто не может нагнать страх на моего храброго мальчика?
   -- Да, я обычно не напоминал трусливого зайца, когда дело доходило до потасовки; но я не желаю, чтобы меня выследил какой-нибудь полицейский, когда я у тебя в хижине. Может пострадать и невинный.
   -- Оставайся со своей Тоньей; никто тебя здесь не найдет.
   Козленок напряженно всмотрелся в темный берег, вверх и вниз по реке и по направлению к тусклым огонькам мексиканского поселка.
   -- Посмотрю, что будет дальше, -- решил он.
   В полночь к стоянке Сэндриджа подъехал всадник, громкими криками возвещавший о своем миролюбивом поручении. Сэндридж и двое солдат вышли, чтобы узнать, в чем дело. Всадник назвался Доминго Салесом с брода Одинокий Волк.
   У него было письмо с собою к сеньору Сэндриджу. Он сказал, что старая прачка Луиза просила его передать письмо, так как ее сын Грегорио лежал в лихорадке.
   Сэндридж зажег фонарь и прочел письмо. Вот что в нем было написано:

Дорогой мой!

   Он приехал. Едва ты только уехал, как он выехал из чащи. Сперва он сказал, что останется на три дня или больше. Но когда стемнело, он стал, как загнанный волк или лиса, беспокойно бродить, прислушиваясь и высматривая. Затем он сказал, что уедет до рассвета, когда еще темно и тихо. И мне показалось, что он подозревает меня в неверности. Он так странно на меня смотрел, что я испугалась. Я ему поклялась, что люблю его, что я его Тонья. Напоследок он сказал мне, что я должна доказать ему свою верность. Он думает, что даже в настоящую минуту его подстерегают, чтобы убить, когда он уедет из моего дома. Поэтому для безопасности он хочет переодеться в мое платье -- в мою красную юбку и синюю блузу, которую я всегда ношу, а на голову накинуть коричневую косынку. Но до этого, говорит он, я должна надеть его костюм -- его pantalones, camisa [pantalones -- брюки; camisa -- куртка (исп.)] и шапку и проехать на его коне от хижины до большой дороги за бродом и обратно. Это я должна проделать до его ухода, и тогда он убедится, что я ему верна и что никто не подстерегает его, чтобы убить. Это ужасно. Это должно произойти за час до рассвета. Приезжай, мой дорогой, убей этого человека, и я буду твоей. Не пытайся захватить его живым, но убей его сразу. Ты должен это сделать! Приезжай раньше назначенного времени и спрячься в маленьком сарае около хижины, где находятся телега и седла. В сарае совсем темно. Значит, он будет в моей красной юбке, синей блузе и коричневой мантилье. Посылаю тебе тысячу поцелуев. Приезжай непременно и стреляй метко и быстро.

Твоя навсегда

Тонья.

   Сэндридж вкратце передал своим солдатам официальную часть письма. Солдаты запротестовали против того, чтобы он отправился один.
   -- Я легко с ним справлюсь, -- сказал лейтенант. -- Девушка завлекла его в ловушку. Так что нечего и думать, что мне угрожает опасность.
   Сэндридж оседлал коня и поехал по направлению к броду Одинокий Волк. Он привязал своего каракового коня в кустах у берега, вынул ружье из чехла и тихонько приблизился к хижине Пересов. На небе был только полумесяц, по которому плыли обрывки белых облаков.
   Сарай оказался чудесным местом для засады, и Сэндридж достиг его в полной безопасности. В тени изгороди перед хижиной он различил привязанного коня и слышал, как тот нетерпеливо бил копытами о землю.
   Ему пришлось прождать около часа, прежде чем из хижины вышли две фигуры. Одна из них, в мужской одежде, быстро вскочила на коня и помчалась мимо сарая по направлению к броду и деревне. Тогда другая фигура, в юбке и блузе, с мантильей на голове, шагнула в открытое пространство, слабо освещенное луной, пристально глядя вслед умчавшемуся всаднику. Сэндридж подумал, что нужно воспользоваться случаем раньше, чем Тонья вернется. Ему казалось, что ей, может быть, неприятно было бы быть свидетельницей расправы.
   -- Руки вверх! -- громко приказал он, выходя из сарая с ружьем на плече.
   Фигура быстро обернулась, но не повиновалась приказу, а потому лейтенант выпустил одну пулю. две, три, и еще столько же, потому что нужно было уже наверняка убить Козленка Франсиско. Промахнуться в десяти шагах было немыслимо даже при бледном свете полумесяца. Старый дед, спавший закутанным в свое одеяло, проснулся от шума выстрелов. Прислушавшись, он услышал громкий вопль человека, испытавшего, по-видимому, смертельную муку. Старик встал, ворча на беспокойное поведение теперешнего поколения.
   Высокий красный призрак какого-то человека ворвался в хижину, и рука, дрожавшая, как тростник, протянулась к висевшему на гвозде фонарю. Другая рука разложила на столе какое-то письмо.
   -- Посмотри на это письмо, Перес! -- закричал человек. -- Кто написал его?
   -- Ah, Dios! [О, Боже! (исп.)] Это вы, синьор Сэндридж? -- пробормотал старик, приближаясь к столу. -- Это письмо, синьор, написал Козленок, как его называют, -- дружок Тоньи. Говорят, что он плохой человек, но я не знаю. Он написал это письмо, пока Тонья спала, и послал меня, старика, с ним к Доминго Салесу, чтобы он вам его передал. Разве что-нибудь неладное с письмом? Я очень стар, и я ничего не понимаю. Valgame Dios! [Господь милосердный (исп.)] Мир стал таким несносным, и в доме нечего выпить -- как есть нечего выпить.
   И все, что Сэндридж мог придумать, -- это выйти на двор, броситься наземь лицом вниз, рядом со своей птичкой колибри, которую он подстрелил. Он не был истинный кабальеро и не мог понять сладости мщения.
   А в миле от хижины всадник, проехавший мимо сарая с телегой, затянул грубую немелодичную песню, которая кончалась словами:
   
   Вот ужо я покажу,
   Как заигрывать с Лулу!

----------------------------------------------------------------------------

   Первое издание перевода: О. Генри. Душа Техаса. -- Ленинград: Мысль, 1925 г.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru