Аннотация: A Midsummer Masquerade. Перевод Сергея Адрианова (1925).
О. Генри. Летний маскарад
-- Сатана, -- сказал Джефф Питерс, -- жестокий хозяин для тех, кто на него работает. Когда вы собираетесь на отдых, тут-то он и завалит вас работой. Как говорит доктор Уоттс [Исаак Уоттс (1674-1748) -- английский священник, автор церковных гимнов и назидательных стихов (примеч. ред.)], или апостол Павел, или какой-то другой мастер по части диагностицизма: "Он всегда находит работу для праздных рук".
Помню, как раз летом мы с моим компаньоном Энди Таккером собрались взять отпуск от наших профессиональных деловых обязанностей; но дела как будто преследовали нас всюду, куда бы мы ни удалялись.
Вот у проповедника дело обстоит иначе. Он может бросить свою ответственную работу и предаться благодушию. 31 мая он закутывает свою кафедру в кисею от москитов и в фольгу, берет палку для гольфа, бревиарий [служебник католических священников (примеч. ред.)], удочку и жарит на озеро Комо или в Атлантик-Сити, сообразно с тем, сколь шумно выражал ему одобрение его при ход. И на три месяца, сэр, ему незачем думать о своем ремесле, разве придется по рыться во Второзаконии, Притчах Соломоновых и в Послании к Тимофею, чтобы выискать текст, которым можно было бы прикрыть и извинить столь малый летний грешок, как пара луидоров, брошенных на красное, или уроки плавания какой-ни будь вдове-пресвитерианке.
Но я собирался рассказать вам про наш с Энди летний отдых, который оказался совсем не отдыхом.
Мы устали от финансовых операций и всяких вообще отраслей немирропомазанной инженерности. Даже Энди, у которого мозг редко отказывался работать, начал шуметь, как футбольная команда.
-- Гей-го! -- говорит Энди. -- Я устал. У меня такое ощущение: разводи пары на яхте "Корсар" [яхта (и прозвище) американского миллиардера Джона Пирпонта Моргана (1837-1913) (примеч. ред.)] и жарь на Ривьеру! "Хочу проветрить, проклясть свою душу", как говорит знаменитый писатель Уолт Уитьер [Джон Гринлиф Уитьер (1807--1892) -- американский поэт; искаженная строка принадле жит не ему, а поэту Уолту Уитмену (1819-1892) (примеч. ред.)]. Желаю играть в экарте [карточная игра (примеч. ред.)] с Мерри дель Валем [Рафаэль Мерри дель Валь и Сулуэта (1865-1930) -- испанский кардинал (примеч. ред.)], или бить кнутом арендаторов в моих тартарийских владеньях, или произнести монолог на пикнике у краснокожих, или вообще выкинуть что-нибудь летнее, выходящее за пределы рутинного аферизма.
-- Терпение, -- говорю я. -- Вам надо повыше подняться в своей профессии, а до того не вкусить вам лавров, увенчивающих стопы великих полководцев индустрии. А мне, Энди, -- говорю я, -- хотелось бы просто забиться в какой-нибудь летний приют, в горную деревушку, подальше от сцен грабежа, труда и сверхкапитализации. Я тоже устал, и месяц-другой безгрешной жизни дал бы нам достаточно сил, чтобы снова начать охоту за плохо лежащими узлами белокожих.
Энди согласился наконец с мыслью о пользе лечения отдыхом, и мы набрали по главным пассажирским агентствам всех железных дорог литературу насчет летних курортов. Целую неделю убили, разбирая, куда лучше всего отправиться. Полагаю, что первым агентом по туризму был автор книги Бытия. Но в его время особой конкуренции не было, и когда он сказал: "Господь создал землю в шесть дней, и все вышло очень хорошо", -- то ему и в голову не приходило, до какой степени будут впоследствии плагиатировать его сочинители рекламных брошюр о летних отелях.
Когда мы покончили с этим книжным затором, то легко убедились, что Соединенные Штаты от Пассадумкега, штат Мэн, до Эль-Пасо и от Скагуэя до Ки-Уэста являются сплошным раем с великолепными горными пиками, кристальными озерами, подкурными яйцами, гольфом, девицами, гаражами, тиховейными зефирами, прогулками верхом, клозетами на свежем воздухе, теннисом; и все это на расстоянии двух часов езды верхом.
Поэтому мы с Энди вышвырнули все книги в заднее окно, упаковали чемоданы и в шесть часов оправились на Черепашьем экспрессе в Вороний Бугор, -- этакое последнее прибежище в горах на границе Теннесси и Северной Каролины.
Мы направлялись в некоторый приватный отель под вывеской "Лесная Цыпка", и, пробираясь туда че рез скалы и коряги, искалечили, чуть не сломали себе ноги. Гостиница стоя ла далеко от дороги в дремучем лесу и выглядела красиво со своими широкими террасами и массой женщин в белых платьях на качалках в тени. Остальную часть поселка Вороний Бугор составляли почтовая контора, пейзаж, раскинувшийся под углом в сорок пять градусов, и свод небесный.
Хорошо, сэр. Кто, вы думаете, спустился по тропинке навстречу нам, когда мы подошли к воротам? Старый Выжига Смизерс, который в прежнее время был на юго-западе лучшим безболезненным дантистом на открытом воздухе и электрическим бродячим торгашом-надувалой.
Костюм у старого Выжиги клерикально-сельский, физиономия -- не то лендлор да, не то спекулянта землей. Это внешнее впечатление он подкрепляет, сообщив нам, что является хозяином и виновником "Лесной Цыпки". Я представляю ему Энди, и мы начинаем разговаривать на несколько легкомысленные темы, какие обыкновенно трактуются на собраниях директоров и старых компаньонов, таких, какими были мы трое. Старый Выжига ведет нас в павильончик возле ворот, берет арфу жизни и ударяет могучей десницей по всем струнам.
-- Джентльмены, -- говорит он, -- я рад вас видеть. Может быть, вы поможете мне выбраться из беды. Я немножко устарел для работы по улицам, а потому принял ся за этот летний склад, и рыба как будто сама поплыла мне в руки. За две недели до открытия сезона получаю письмо, подписанное: "Лейт. Пири" [Роберт Эдвин Пири (1856-1920) -- американский полярный исследователь (примеч. ред.)], и еще письмо -- от Дюка Мальборо, -- оба желают поселиться у меня на часть лета.
Ну, сэр, вы, джентльмены, сами понимаете, какая важная штука для никому не ведомого отельчика заполучить в качестве гостей двух джентльменов, имена которых прославлены долгим общением с ледяными горами и с великогерцогским Кобургским домом. Вот, я печатаю кучу летучих листков с сообщением, что "Лесная Цыпка" будет иметь нынешним летом в своих покоях, умалчивая о тех, которые протека ют, двух столь исключительных гостей, и рассылаю эти летучки по всем окрестным городам: и в Ноксвилл, и в Шарлотту, и в Фиш-Дэм, и в Булинг-Грин.
-- И вот, взгляните, джентльмены, туда, вверх, на веранду, -- говорит Выжига, -- на эти безутешные образчики прекрасного пола, которые ожидают приезда Герцога и Лейтенанта. Дом от стропил до погреба набит почитательницами героев.
Четыре учительницы нормальных школ и две ненормальных; три кандидатки высших школ в возрасте от тридцати семи до сорока лет; две старые девы-писательницы и одна, которая может писать; пара дам из общества и одна леди из Хо-Ривера. Две декламаторши примостились на лавках в зерновом сарае, и еще пришлось поста вить палатки на открытом воздухе для повара и для соиздательницы "Чатанугского оперного зеркала". Видите, джентльмены, как действуют громкие имена.
-- Так что же это вы, -- говорю я, -- показываете фиги счастью, когда оно вам привалило? За вами этого прежде не водилось.
-- Я еще не кончил, -- говорит Выжига. -- Как раз вчера должно было совершиться пришествие этих благодетельных персон. Я спускаюсь к станции, чтобы их встретить. Из поезда выходят два явно одушевленных предмета, у обоих в руках чемоданы, набитые крокетными молотками, и электрические фонарики с кнопками.
Я прикидываю этих индивидуев к подписям на письмах. и, ну, джентльмены, вижу, что все недоразумение вышло из-за моего слабого зрения. Один оказался вовсе не лейтенантом, исследователем горных хребтов, покрытых маргаритками и дикой вербеной, а просто Леви Т. Пиви, клерком с фабрики содовой воды в Эшвилле. А Дюк Мальборо превратился в Тео Дрейка Мерфрисборо, бухгалтера из москатель ной лавки. Что мне было делать? Я пнул их обоих обратно в вагон и присмотрел, что бы они уехали к себе на равнины, пониже.
-- Теперь вы видите, джентльмены, -- продолжает Выжига, -- в какие тиски я попал. Я сказал дамам, что именитых путешественников задержало в дороге какое- то непреодолимое катастрофическое происшествие, наделавшее не меньше шуму, чем снежная лавина или богатая наследница-невеста, но что через день-другой они прибудут. Когда они убедятся, что их надули, -- говорит Выжига, -- весь клетчатый муслин до последнего ярда, все до единой натурально подвитые челки упакуются и уедут. Скверное дело, -- говорит Выжига.
-- Друг, -- говорит Энди, прикасаясь к пищеварительным путям старика, -- к чему все эти иеремиады, когда полярные страны и порталы Бленхеймского замка [Замок Бленхейм -- родовое имение герцогов Мальборо в Англии (примеч. ред.)] вступили в заговор, чтобы поднести вам на серебряном блюде богатство? Ведь мы приехали.
Лицо у Выжиги просветлело.
-- Джентльмены, вы можете сделать это? -- спрашивает он. -- Вы могли бы это сделать? Вы могли бы разыграть перед милыми дамами полярного путешественника и молодого герцога? Правда?
Я вижу, что Энди в припадке своей застарелой страсти к перорально-полиглотической системе словоизвержения. В словаре у этого человека до десяти тысяч слов и синонимов, которые, выходя наружу, сами собой выстраиваются в ряды контрабандных софизмов и парабол.
-- Слушайте, -- говорит Энди Выжиге, -- можем ли мы сделать это? Вы видите перед собою, мистер Смизерс, двух людей, более могущественно, чем кто-либо в целом мире, вооруженных для надувания пролетариата словами ли уст своих, лов костью ли рук, быстротою ли ног. Герцоги приходят и уходят, исследователи неведомых стран уходят и погибают, но мы с Джеффом Питерсом пребываем с нашими баранами вовеки. Раз вы так говорите, то мы и есть те знаменитые гости, которых вы ожидали. И увидите, -- говорит Энди, -- мы разыграем перед вами заглавные роли с точным соблюдением местного колорита, начиная с северного сияния и кон чая подъемным мостом герцогского замка.
Старый Выжига в восторге. Он ведет нас с Энди в гостиницу, держа обоих под руки, и по дороге говорит нам, что самые тонкие плоды в жестянках и все деликатесы, привозимые скорыми товарными поездами, будут бесплатно к нашим услугам, пока мы останемся здесь.
На террасе Выжига говорит:
-- Леди, имею честь представить вам его светлость герцога Мальборо и знамени того лейтенанта Пири, открывшего Северный полюс.
Все юбки взвиваются и качалки усиленно скрипят, когда мы с Энди отвешиваем поклоны и входим со старым Выжигой в дом, чтобы занести свои имена в книгу для приезжающих. Затем мы вымылись и переменили манжеты, после чего хозяин отвел нас в приготовленные нам комнаты и выставил плетеную бутыль настоящей южно-каролинской горной влаги.
Я так и ждал беды, когда Энди принялся пить. У него есть такой артистический метемпсихоз, полупьяный, когда он трезв, и взлетающий на воздушном корабле, когда разогреется.
Изрядное время побеседовав с бутылкою, мы с Энди вышли на террасу, где дамы начинали уже нервничать, поджидая нас. Мы уселись в специально предназначенные для нас кресла, а учительницы и литераторши тесно сдвинули свои качалки во круг нас.
Одна леди говорит мне:
-- Как протекло ваше последнее рискованное предприятие, сэр?
А я и забыл совсем уговориться с Энди, кем мне быть, герцогом или лейтенантом. По ее же вопросу я не мог разобрать, о каком рискованном предприятии она говорит, -- о северно-полярном или о матримониальном. Поэтому я дал ответ, пригодный в обоих смыслах.
-- Да, мадам, -- говорю я, -- дело вышло холодное. необычайно холодное, мадам.
Тут у Энди раскрылись шлюзы красноречия, и я понял, которого из мнимо знаменитых гостей предназначалось мне разыграть. Ни того, ни другого. Энди был и тем, и другим. И даже более. Он, видимо, старался стать рупором всей британской знати и всех полярных исследователей, начиная с сэра Джона Франклина [Джон Франклин (1786-1847) -- английский исследователь Арктики (примеч. ред.)]. Это был истинный союз виски и высокой творческой фантазии.
-- Леди, -- говорит Энди, посылая улыбку по всему полукругу, -- я истинно рад посетить Америку. Я отнюдь не вижу ни в Великой Хартии Вольностей, -- говорит он, -- ни в воздушных шарах, ни в лыжах какого-либо ущерба для красоты и обаяния американских женщин, небоскребов или архитектуры ваших ледяных гор. В последний раз, -- говорит Энди, -- когда я направлялся к Северному полюсу, все Вандербильты Гренландии не в состоянии были вытолкать меня на мороз. Я хочу сказать, разогреть его для меня.
-- Расскажите нам, лейтенант, про какое-нибудь из ваших путешествий, -- говорит одна из нормальных.
-- Охотно, -- говорит Энди, с решимостью подавляя икоту. -- Весной прошлого года я, отплыв из замка Бленхейм, поднялся до восемьдесят седьмого градуса широты по Фаренгейту и побил рекорд. Леди, -- говорит Энди, -- это было печальное зрелище: герцог, связанный гражданскими и церковными ипотеками с одной из первейших ваших фамилий, затерян в областях, где день длится полгода.
И продолжает дальше:
-- В четыре часа мы увидали Вестминстерское аббатство, но там не было ни крошки еды. В полдень мы выбросили пять мешков с песком, и судно поднялось на пятнадцать узлов выше. В полночь, -- продолжает Энди, -- рестораны закрылись. Сидя на пороге изо льда, мы съели семь жареных собак. Вокруг нас -- ничего, кроме снега и льда. Шесть раз в течение ночи матрос поднимался и срывал листок с отрывного календаря, так что мы могли определять время только по барометру. В двенадцать, -- говорит Энди, и на лице у него невыразимый ужас, -- три огромных полярных медведя прыгнули к нам в каюту. И тогда.
-- Что тогда, лейтенант? -- возбужденно говорит учительница.
Энди испускает громкое рыданье.
-- Герцогиня встряхнула меня, -- выкрикивает он, съезжает с кресла и плачет на полу террасы.
Ну, конечно, это сорвало всю игру. Все дамы на следующее же утро уехали. Хозяин два дня не хотел разговаривать с нами, но, убедившись, что у нас есть чем расплачиваться, смягчился.
Таким образом, мы с Энди добились-таки наконец спокойного летнего отдыха и уехали из Вороньего Бугра с тысячей стами долларами в кармане, которые мы выудили у старого Выжиги в карты.