< Теперь на свете мало калифесс. Женщины -- Шехерезады по рождению, склонностям, инстинкту и устройству голосовых связок. Тысяча и одна сказка рассказываются ежедневно сотнями тысяч дочерей визирей своим почтительным султанам. Но удавка грозит ежеминутно, и рассказчицам надо быть очень осторожными.
Но мне недавно все же привелось выслушать одну сказку про калифессу. Ее нельзя, строго говоря, назвать ночной арабской сказкой, потому что речь скорее шла о Золушке, которая блистала своими лохмотьями в другое время и в другой стране. Но если вы не станете придираться к тому, что я смешиваю даты (что, в конце концов, придаст изложению восточный колорит -- ничего больше!), то я могу рассказать вам, что я сам слышал.
В Нью-Йорке имеется старый-престарый отель. Вам часто приходится видеть отдельные снимки с него в ежемесячных журналах. Надо вам знать, что он был построен еще в то время, когда над Четырнадцатой улицей не было ровно ничего, кроме старого индейского тракта и конторы Гаммерштейна.
Конечно, эта старая гостиница в скором времени будет снесена с лица земли. И когда упадут могучие стены и стон и грохот будут стоять в воздухе от валящихся кирпичей, большие толпы народа соберутся на ближайших углах, и граждане станут проливать горючие слезы по поводу разрушения дорогого, старого памятника былого.
В этом отеле всегда останавливалась миссис Мэгги Браун. Это была старая костлявая женщина лет под шестьдесят, неизменно одетая в грубое черное платье и никогда не расстававшаяся с ручным саквояжем, сделанным, очевидно, из кожи того оригинального животного, которого наш праотец Адам решил назвать аллигатором. Она всегда занимала небольшую гостиную и спаленку на самом последнем этаже и платила за них по два доллара в день. И в продолжение всего того времени, что она оставалась в гостинице, в течение всего дня к ней торопливо пробиралось множество мужчин -- остролицых, озабоченных, дорожащих каждой минутой. Ведь Мэгги Браун прослыла третьей по богатству женщиной в мире. Эти посетители были крупнейшими маклерами и дельцами в городе, и все они являлись к старой мрачной леди с доисторическим саквояжем исключительно затем, чтобы получить незначительный заем в пять-шесть миллионов долларов.
Стенографисткой и машинисткой в отеле "Акрополь" (вот я и проговорился и назвал гостиницу!) служила мисс Ида Бэйтс. В ней было что-то от классических греков. Недостатков за ней не водилось никаких. Как-то давно некий господин, ухаживавший за молодой женщиной, выразился о ней: "Ухаживать за ней -- значит получать прекрасное воспитание!" Что же касается мисс Бэйтс, то уже один взгляд на ее черный жгут волос и безукоризненную белую блузку был равноценен прохождению полного курса корреспондентской школы [Корреспондентская школа -- один из методов дистанционного обучения -- примеч. ред.].
Время от времени она переписывала на машинке небольшие вещицы для меня, и, ввиду того что она категорически отказывалась получать от меня деньги вперед, постепенно стала смотреть на меня как на приятеля и протеже. Она была неизменно благосклонна и хорошо настроена. И при этом необходимо указать, что ни единый торговец белилами или же крупный меховщик никогда не отваживался в разговоре с ней переходить ту демаркационную линию, за которой кончается приличное поведение. Весь состав "Акрополя", начиная с владельца, который всегда проживал в Вене, и кончая главным швейцаром, который уже целых шестнадцать лет был прикован к постели, в единый миг бросились бы на защиту девушки, если бы только была какая-либо нужда в этой защите.
Как-то раз, проходя мимо маленькой "sanctum Remingtorium" [В значении "машинописное святилище" -- лат.] мисс Бэйтс, я увидел на ее месте черноволосую особь -- несомненно, то была женщина! -- которая усердно стучала всеми своими указательными пальцами по клавишам машинки. Подумав об изменчивости всего существующего на свете, я прошел дальше. На следующий день я отправился на двухнедельные каникулы. По возвращении я вскоре снова попал в гостиницу и из вестибюля -- с теплым чувством старой привязанности! -- увидел мисс Бэйтс, прелестную, как гречанку, очаровательную и безупречную! Она в эту минуту накрывала колпаком машинку. Ее рабочий час кончился, но она пригласила меня на несколько минут в свою комнату. Здесь она объяснила мне свое отсутствие и возвращение в "Акрополь" в следующих выражениях, которые я передаю дословно или почти дословно.
-- Ну, дружище, как подвигаются ваши рассказы?
-- Почти регулярно! -- ответил я. -- Точно также, как продвигаются: как напечатаю старый, так и напишу новый.
-- Я ужасно огорчена! -- заметила она. -- Самое главное качество рассказа заключается в том, чтобы он был хорошо переписан. Я, вероятно, была вам очень нужна, да?
Я ответил:
-- Никто на свете не умеет так хорошо, как вы, размещать локоны, точки с запятой, отельных гостей и головные шпильки. Но вы вдруг исчезли! И я увидел на вашем месте какой-то пук жеваной мяты.
-- Вот если бы вы не перебили меня, я бы все подробно рассказала вам, -- заявила мне Ида.
-- Вы, вероятно, слышали о Мэгги Браун, которая часто останавливается у нас? -- так начала свой рассказ девушка. -- Ну так вот: она стоит сорок миллионов долларов! Она всегда живет в Джерси, в квартире, за которую платит десять долларов. Она имеет в наличности больше, чем целая полудюжина коммерческих кандидатов в вице-президенты республики. Не сумею сказать вам, носит ли она эти деньги в чулке, но знаю одно: она страшно популярна в той части города, где люди поклоняются золотому тельцу.
Приблизительно недели две назад миссис Браун остановилась в дверях моей комнаты и терлась вокруг меня минут десять. Я сидела к ней боком и печатала множество копий проспекта для одного славного старичка из Тонопы. Но я всегда вижу, что творится вокруг меня. Когда я поглощена работой, то легко могу видеть сквозь свои боковые гребни, что происходит за моей спиной. Мне иногда случается не застегнуть пуговицу сзади на блузке, и я знаю, кто стоит за мной. Я не имею права глядеть по сторонам, потому что вырабатываю от восемнадцати до двадцати долларов в неделю, и мне некогда заниматься пустяками.
Вечером того же дня, когда я было уже собралась закрыть машинку, она прислала ко мне человека с просьбой зайти к ней. Я подумала, что она закатит мне тысячи две слов: контракты, закладные, договоры и т. д. -- и посулит за всю работу десять центов, -- но тем не менее я пошла. Так вот, дружище, должна вам признаться, что я была поражена до последней степени. Старая Мэгги Браун вдруг превратилась в человека!
-- Дитя! -- сказала она мне. -- Вы самое очаровательное существо, какое я когда-либо видела в своей жизни! Я хочу, чтобы вы раз и навсегда бросили свою работу и стали жить со мной. У меня нет ни кошки, ни ребенка, -- продолжала она, -- за исключением мужа и одного или двух сыновей, с которыми я не имею ничего общего! Для вечно занятой женщины они являются непосильным бременем. Я хочу, чтобы вы были мне дочерью. Люди говорят, что я скупа и даже скаредна, а газеты печатают разные небылицы относительно того, что я сама себе стряпаю и стираю. Все это ложь! Я отдаю в прачечную все мое белье, за исключением носовых платков, и чулок, и юбок, и воротников, и еще подобной же мелочи! У меня сорок миллионов наличными деньгами, процентными бумагами и закладными, и если мои бумаги чем-либо и отличаются от акций "Стандарт-Ойл", так разве только тем, что мои гораздо легче обращаются. Я одинокая старая женщина и очень нуждаюсь в близкой душе. Вы самое очаровательное существо, какое я когда-нибудь видела! Хотите вы переехать ко мне и отныне жить со мной? Уж я покажу вам, умею я тратить деньги или нет!
Ну, дружище, что бы вы сделали на моем месте? Конечно, я попалась на удочку. Но сказать вам правду: я уже начала было любить старуху! И вовсе не из-за ее сорока миллионов и того, что она обещала сделать для меня. Ведь я-то тоже была достаточно одинока на свете! Ведь почти у каждого человека имеется кто-нибудь сбоку, кому он может пожаловаться, что у него стреляет в левом плече и что так быстро изнашиваются патентованные кожаные сапоги после первой же починки. Нельзя же о таких вещах разговаривать с людьми, с которыми встречаешься в отеле, ведь они только и ждут этого!
Вот почему, недолго думая, я бросила свою работу в отеле и переселилась к миссис Браун. Видно было по всему, что я представляю для нее какой-то исключительный интерес. Бывало так, что она по получасу сидела и не отрывала от меня глаз, в то время как я отдыхала, читала или же просматривала журналы.
Как-то раз я обратилась к ней:
-- Скажите, не напоминаю ли я вам какой-нибудь покойной родственницы или же подруги детства, миссис Браун? Я заметила, что время от времени вы так пристально глядите на меня!
-- Ваше лицо, -- ответила она, -- страшно похоже на лицо моего друга, самого лучшего друга! -- Она добавила: -- Но я люблю еще вас самое!
И знаете ли, дружище, что она сделала? Она разошлась, словно волна в бурю! Она пригласила для меня лучшую портниху и приказала ей одеть меня a la carte [В значении "свободный выбор" -- фр.], не обращая никакого внимания на расходы. Это были экстренные заказы, и мадам закрыла свои двери для других заказчиц и поставила на ноги всю мастерскую.
А после того мы переехали... можете себе представить? Нет? Ну, догадайтесь!.. Ну так вот: мы переехали в отель "Бонтон"! Мы сняли помещение из шести комнат. И это стоило сто долларов в день. Я видела счет! Я начала любить эту старую женщину.
Затем стали прибывать мои платья... О, я не стану рассказывать вам о них. Вы все равно ничего не поймете! Я стала уже называть ее "тетя Мэгги". Ведь вам приходилось, вероятно, читать о Золушке? И вот что: то, что сказала эта бедняжка, когда принц надел ей на ногу сапожок номер три с половиной А, было сущим пустяком по сравнению с тем, что я сама себе говорила!
Тетя Мэгги сообщила, что она намерена устроить для меня первый бал, который заставит пошевелиться всех "ванов" из старых голландских фамилий на Пятой авеню.
-- Мне уже приходилось бывать на таких балах, -- сказала я ей, -- но я не прочь побывать еще на одном! Но имейте в виду, -- предупредила я ее, -- что этот отель -- самый дорогой! И простите, что я говорю вам это, но я полагаю, что вам будет очень трудно собрать столь именитых людей, если раньше вы не встречались с ними!
-- Ну, дитя мое, об этом не следует заботиться! -- ответила мне миссис Браун. -- Я вовсе не намерена посылать приглашения: будут отданы приказания! У меня тут будет человек пятьдесят гостей, которые никоим образом не собрались бы на каком-нибудь другом вечере, разве только его устроил бы король Эдуард или же Уильям Треверс Джером! [Уильям Треверс Джером (1859-1934) -- в описываемое время окружной прокурор США -- примеч. ред.] Ведь это же деловые люди, и все они либо должны мне, либо думают быть должны! Некоторые из их жен не явятся, но большинство приедет!
Да, я очень хотела бы, чтобы вы были на этом балу! Обеденный стол был сервирован золотом и хрусталем. Присутствовало сорок мужчин и восемь женщин, не считая меня и тети Мэгги. Вы никогда не были знакомы с третьей по богатству женщиной в мире? На ней было новое черное шелковое платье с таким количеством блесток, что они звенели и стучали точно так же, как страшный град, который я наблюдала однажды, проведя всю ночь у своей подруги, жившей на самом последнем этаже, под крышей!
А мое платье! Ах, друг мой, я не могу подобрать подходящих слов для описания! Оно было сделано из ручных кружев и стоило 300 долларов! Я сама видела счет! Все мужчины были лысые или же с седыми баками, и разговор их только и вертелся вокруг трех процентов, Брайана и урожая хлопка.
Справа от меня сидело что-то, разговаривавшее, как банкир, слева же устроился молодой человек, который представился мне как сотрудник газеты. Это был единственный человек... Но позвольте я расскажу вам все по порядку.
Как только обед кончился, мы с тетей Мэгги удалились в свои комнаты. Нам пришлось прокладывать путь сквозь целые полки репортеров, которые заполонили чуть ли не весь коридор. Это одна из тех привилегий, которые могут дать вам только деньги! Послушайте, дружище, не слышали ли вы о газетном сотруднике по фамилии Латроп -- высокий такой человек, с прелестными глазами и легким, приятным разговором? Нет, не помню, в какой газете он работает! Ну, хорошо!
Когда мы поднялись к себе, миссис Браун протелефонировала, чтобы ей сейчас же прислали счет. Счет пришел, и он был на шестьсот долларов. Я сама видела счет. Миссис Браун упала в обморок. Я уложила ее на кушетку и отворила окно.
-- Дитя мое! -- воскликнула она, снова придя в себя. -- Что это такое? Подать или же налог на чрезмерную прибыль?
-- Нет, только счет за небольшой обед! -- ответила я. -- Не стоит обращать на это внимание и волноваться! Это такая капля в вашем море! Встаньте и взгляните на счет, -- если ничего другого не можете сделать!
И как же, по-вашему, что сделала тетя Мэгги? На следующий день, ровно в девять часов утра, она буквально вытолкала меня из отеля "Бонтон". Мы перебрались в меблированный дом в нижней части Вест-Сайда. Она сняла комнатку, в которой вода имелась этажом ниже, а свет -- этажом выше. Переехав в эту трущобу, мы могли видеть в нашей комнате только новые шикарные платья стоимостью в полторы тысячи долларов и газовую печку с одной горелкой.
По-моему, с тетей Мэгги просто-напросто приключился особого рода припадок. Я думаю, что нет такого человека на свете, который хотя бы один раз в жизни не устроил кутежа. Мужчины швыряют деньги на женщин и т. п., а женщина тратит сумасшедшие деньги на платья. Но когда человек имеет в своем распоряжении сорок миллионов долларов, то интересно видеть картину... Ах, да: раз я заговорила о картинах, то позвольте спросить вас: не приходилось ли вам в газетных редакциях встречаться с неким Латропом? Ах, я, кажется, уже раз спросила вас об этом! Он был удивительно внимателен ко мне в продолжение всего обеда! Мне так понравился его голос! Я думаю, он предполагает, что тетя Мэгги оставит мне кое-какое наследство.
Так вот, друг милый, трех дней пребывания в этом доме было для меня вполне достаточно! Тетя Мэгги была внимательна ко мне, как всегда. Она почти не спускала с меня глаз. Но позвольте вам рассказать все. Миссис Браун ограничила наши расходы семьюдесятью пятью центами в день максимум. Мы сами готовили себе в нашей же комнате. И, таким образом, обладая самыми шикарными, тысячными платьями, я вынуждена была стряпать отвратительнейшие блюда на газовой печке с одной горелкой.
Как я уже сказала вам, моих сил хватило только на три дня. Я никак не могла согласиться готовить тушеное мясо стоимостью в пятнадцать центов и в то же время носить домашнее платье из валансьенских кружев стоимостью в полтораста долларов. Поэтому я пошла в уголочек и надела самое дешевое платье, которое купила мне миссис Браун. Его я как раз сейчас и ношу. Не так плохо для семидесяти пяти долларов, не правда ли? Все мои собственные платья я оставила на квартире у сестры в Бруклине.
-- Миссис Браун, бывшая "тетя Мэгги", -- сказала я ей, -- я намерена, не теряя времени, двинуть мои ноги, одну за другой, так скоро, чтобы убраться из этого дома в кратчайший срок! Я не поклонница денег, но имеются вещи, с которыми я ни в коем случае не могу примириться. Я могла бы поладить с тем баснословным чудовищем, о котором я читала, что будто бы оно единым духом выдувает холодные бутылки и горячих птиц, но со скопидомкой, высчитывающей каждый грош, я не могу жить. Люди говорят, что у вас сорок миллионов долларов! Позвольте вас уверить, что у вас никогда меньше и не будет! А я уже начала было любить вас!
Ну, тут бывшая тетя Мэгги запротестовала, чуть ли не в слезы ударилась. Она предложила мне переехать в более комфортабельную комнату, где имелась бы вода, а также газовая печка с двумя горелками.
-- Дитя мое, -- сказала она мне, -- ведь подумайте, мы столько денег потратили. Надо хоть немного времени поэкономнее жить! Вы самое прелестное существо, какое когда-либо видели мои глаза, и я ни за что не хочу, чтобы вы покинули меня.
А теперь, милый друг, вы видите меня здесь, не так ли? Я отправилась прямехонько в отель "Акрополь", стала хлопотать о прежней работе и получила ее. Как это вы можете говорить, что ваша работа идет вполне успешно? Ведь я же знаю, что вы испытывали большое неудобство от того, что не имели меня под рукой, чтобы переписать ваши рассказы! Вы когда-нибудь иллюстрируете эти рассказы? Кстати, не знаете ли вы случайно одного газетного работника... О, молчите! молчите! Я знаю, что уже спрашивала вас о нем! Мне интересно знать, в какой газете он работает. Это страшно смешно, но я никак не могу отделаться от мысли относительно денег. Он, может быть, думает, что я думаю получить кое-что от старой Мэгги Браун. Если бы только я была знакома с некоторыми газетными сотрудниками, я бы...
С порога донесся звук чрезвычайно легких шагов. Ида Бэйтс увидела вошедшего сквозь свои боковые гребни. Я заметил, как покраснела она, -- эта очаровательная, безукоризненная статуя. Подобное чудо, кроме меня, удалось созерцать только Пигмалиону.
-- Достойна ли я прощения? -- спросила она меня с прелестными умоляющими нотками в голосе. -- Ведь это мистер Латроп! Неужели же, действительно, не деньги привели его ко мне? Интересно знать, если, в конце концов...
Само собой разумеется, я был приглашен на свадьбу. После свадебной церемонии я потащил Латропа в сторонку.
-- Послушайте, вы, художник! -- сказал я ему. -- Ведь вы до сих пор не уразумели, почему это вдруг миссис Мэгги Браун воспылала такой страстной любовью к мисс Бэйтс, не правда ли? В таком случае, позвольте мне указать вам на то, что именно так понравилось старухе в девушке!
На невесте было простое белое платье, задрапированное так же красиво, как костюмы древних греков. Я вырвал несколько листков из декоративного венка, находившегося в маленькой гостиной, сделал из них веночек и возложил его на сияющую каштановую головку урожденной Бэйтс. После того я заставил ее повернуться в профиль к мужу.
-- Клянусь богом! -- воскликнул он. -- Я никогда не видел такого сходства, как между головкой Иды и женской головкой на серебряном долларе! [На лицевой стороне серебряного американского доллара имеются две головки: мужская и женская {примеч. переводчика)]