Немецкая_литература
Политические и статистические замечания о Турецкой империи

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Политические и статистические замечания о Турецкой империи

   Ни одна земля не представляет столь различных в истории своей видов, как прекрасные области, управляемые под скипетром султана Селима. Древняя Греция и нынешняя Турция; древние греки и татарские орды, коих остатки и теперь еще держат первых под игом своим; турки, некогда ужасавшие Европу, и всему свету грозившие порабощением, -- и турки, ныне робкие и слабые, не могущие обезопасить себя силою оружия, и одолженные бытием своим одному только снисхождению других держав: какая противоположность!
   Изображение печального состояния подданных нынешнего султана, сравнение народного могущества, образованности и благоденствия их с обстоятельствами древних жителей земли их, даже с их собственными предками, изъяснение причин, которые произвели столь великие перемены, должны быть весьма поучительны. Все сие может дать повод к размышлениям, очень важным по причине обстоятельств нынешнего времени.
   Весьма удивительно, почему -- когда владетели Европы употребляют могущество свое на отторжение областей у соседей, когда происходят великие перемены в правительствах, когда у старинных государств отъемлют независимость, когда старинные поколения свергаются с престолов и на их места возводятся новые -- почему Оттоманская Порта, обещавшая богатую добычу для завоевателя, не могущая оборонить себя от нападения, еще стоит наряду самоуправляющихся держав в Европе! Если чудо сие объяснять теми правилами, которыми руководствуются дворы в отношении к Турции, то сравнение нынешнего состояния государства сего с тем, в каком оно быть могло бы, подаст случай к мыслям, не сходным с упомянутыми правилами, от которых зависит бытие Турции. В сих мыслях, может быть, найдется способ прекратить несогласие между просвещенными народами европейскими ныне господствующее; не нарушая выгод победителей, удовлетворить требования государей, лишившихся своих владений; великую перемену, французским оружием сделанную в Европе, заменить некоторыми переменами в Турции, и тем положить основание для тишины и спокойствия в Европе, для вящего распространения в мире счастья и просвещения.
   Хочу испытать, не могу ли, смотря на предмет свой с этой точки, предложить здесь несколько таких замечаний, которые понравились бы читателям, и обратили бы на себя внимание правительств.
   Многие писатели, выдавшие изображения Турции и жителей ее, весьма удалялись от истины; худое уменьшали, хорошее увеличивали. Они сочиняли по запискам тамошних жителей, привязанных любовью к своей родине; хотели расположить читателей к намерениям принятым некоторыми державами, кои охраняли Порту от предприятий других держав; или же хотели лучше приятными описаниями забавлять своих читателей, нежели поучать печальными истинами. Другие представляли Турцию в прекрасном виде единственно по склонности отличиться странностью. Христиане во времена кротости и суеверия, ненавидели мусульман, как неверных. Но когда сии начали мучить первых и убивать за веру; тогда христиане стали почитать их извергами и чудовищами. Явились писатели, которым вздумалось христиан представлять мучителями, а магометан образцами человеколюбия; первых кстати и некстати обвиняли в гонительстве на иноверцев, а последним приписывали похвалы за терпимость.
   При замечаниях о Турецком государстве и о состоянии жителей, во всем что относится до истинных происшествий, я руководствовался сочинением г-на Этона {A survey of the turkich Empire, in which are considered, its government finances military and marine force, etc. by William Eton Esq. Many years Resident in Turkey and in Russia. The third edition. 1801.}, которого нельзя обвинять в пристрастных похвалах Турции. Некоторые может быть захотят упрекать его, что он предмет свой слишком унижает. Я с мнением сим не согласен по следующим причинам: г. Этон много ездил по Турции, часто был очевидным свидетелем описываемых происшествий, и пользовался весьма благоприятными обстоятельствами, чтоб узнавать землю, жителей и правительство; встречающиеся исследования в делах сомнительных для открытия истины показывают, что он судит не легкомысленно, замечает не поверхностно и не удовлетворяется простым только показанием даже там, где можно бы положиться на его честность; описываемое им зло есть не что иное, как всем известные следствия веры и гражданского уложения в областях Турецких. Наконец скажу, что Этон служил такому правительству, которое в неприятном положении Порты принимало великое участие, и следственно которому он не мог угодить, представляя турецкий народ недостойным его покровительства; он видел несовместность описания своего с долгом по службе; но любовь к истине превозмогла сии неудобства.

1. Нынешнее состояние народа в Турецкой империи.

   Я уверен, что многие из читателей мысленно следовали за младшим Анахарсисом, в превосходном описании путешествия его по Греции от озера Меотического; обозревали прекраснейшие страны, для которых природа не щадила даров своих и которые трудолюбием человеческим сделаны удобными для счастливого жительства; переносились из одного многолюдного города в другой, находящийся от первого в близком расстоянии; везде видели жизнь деятельность, напряжение; вместе с младым скифом удивлялись уму народа в прекрасных искусственных произведениях; еще более удивлялись выспреннему уму, образованности и величию его при беседовании с мужами знаменитыми, при обозрении судилищных и политических учреждений, при чтении поэтов, ораторов, философов. Не сомневаюсь, что многие читатели, познакомившись с путешествием младшего Анахарсиса, не один раз желали, чтобы древняя Греция возникла из магометанских своих развалин; еще сильнее пожелают они сего возрождения, когда после прелестной картины, которую теперь пробудил я в их памяти, представлю мрачное начертание Греции в нынешнем порабощенном ее состоянии.
   Большая часть земли, на которой прежде находились многие поселения Греческих республик, превратилась в пустыню; многие плодоносные поля остаются в запустении; от многих знаменитых городов греческих едва видны развалины; число жителей беспрестанно уменьшается; ущерб, а особливо в последние годы, превосходит вероятие. Так например, Диарбкир, один из величайших городов в свете, в 1756 году имевший около 400,000 жителей, ныне вмещает в себе не более 50,000; в Багдаде некогда считалось 130,000, теперь не более 20,000. В Би-алсуре число жителей изо 100,000 в двадцать раз уменьшилось до 10,000; Галеб, лучший город по строению во всей Турецкой империи, имевший прежде более 200,000 жителей, ныне содержит в себе менее 50,000. Берега Сирии почти совсем опустели. На пути от Белграда до Константинополя через Софию, Филиппололь и Адрианополь едва изредка случается видеть лицо человеческое. Некогда славный, богатый и роскошный Кипр ныне сделался почти необитаемым островом. По мнению г-на Этона, в Константинополе считается не более 200,000 жителей, а во всей Турецкой империи немного чем более десяти миллионов.
   Обыкновенно почитают моровую заразу одною из главных причини, опустошающих Турецкие области. Однако в науке о хозяйстве государственном признано за достоверное, что временные несчастья, как то заразительные болезни, войны, землетрясения, не столько пагубны для народонаселения, как праздность и недостаток в промыслах, отнимающий у людей способы доставать пропитание для семей. Сии причины свирепствуют в Турции не с меньшею жестокостью, как и моровая язва. Где ремесла процветают, где господствует благоустройство; там потеря в людях после кровопролитной войны или опустошительной заразы скоро награждается.
   Притом же в Турции зараза тем пагубнее для жителей, что, по крайнему недостатку в предохранительных средствах, она часто появляется снова. Жители не могут постоянно наслаждаться выгодами спокойствия; ибо каждый бояться должен, что страшная чума внезапно прекратит жизнь его. В Константинополе она свирепствует иногда по нескольку лет сряду; во многих Азиатских областях появляется в каждые десять или двенадцать лет, и похищает десятую часть жителей, иногда восьмую, даже четвертую. Обыкновенно приходит она в Константинополь из Египта через Смирну. Думали, что она рождается в самой столице от худого воздуха и нечистоты на улицах; однако известно, что воздух в Константинополе чист и здоров, и что моровая зараза, подобно оспе, не рождается от гнилого воздуха, но распространяется единственно от прикосновения.
   В большей части Турецкой империи земля чрезвычайно плодородна; несмотря на то, хлебопашество находится в таком небрежении, что нет способа прокормить и малого, в сравнении с пространством земли, числа жителей. Только подвоз хлеба из Египта, Молдавии, Валахии, Крыма, Польши и Пруссии предотвращает голод. При обстоятельствах не благоприятствующих подвозу, голод становится другим бичом после язвы для некоторых областей в Турецкой империи. Промышленность и торговля находятся в таком же состоянии, как и землепашество. Вся торговля турецкая состоит большею частью в обмене товаров между жителями разных провинций. Кредит, векселя, сношения, которые в других землях споспешествуют торговым оборотам, неизвестны туркам. Все дела отправляются хозяевами или приказчиками, способом, весьма похожим на древнюю торговлю, производившуюся посредством обмена вещей.
   Необходимые потребности торговли и вообще промыслов, для приведения их в цветущее состояние, суть: капиталы для предварительных издержек, деятельность и оборотливость жителей. В Турции недостает сих потребностей.
   Никто не уверен в безопасности своего имущества; оттого нет больших капиталов, правительство не только не охраняет собственности граждан, но даже само не упускает случая грабить. Достаточные люди разоряются от податей и насильственных требований; умышленные доносы и обвинения лишают их последнего имущества; ибо в сем случае гражданин теряет имение свое вместе с жизнью. Хотя природные турки не взносят никаких податей; однако и у них описывают и отнимают имущество. По законам турецким султан есть наследник всех чиновников, отправляющих должности общественные; и для того никому из сего многочисленного и достаточнейшего сословия людей не можно накопленный капитал передать к своим детям для поддаржания какого-нибудь полезного заведения. Но если б турки и находились в обстоятельствах благоприятствующих исправлению сельского домостроительства и промышленности, то все они не воспользовались бы ими по лености своей и неповоротливости. Греки более способны к предприимчивости; но притеснения и грабежи правительства, истребляющие всякую промышленность и благоустройство при самом начале, не дозволяют им ни на что отваживаться. Капитан-паша с флотом своим ежегодно посещает острова Архипелага для собирания подати. При первом появлении корабля в какой-либо пристани все жители поспешно убегают в горы и в места внутренние; другие запираются в домах их, не смея выйти за ворота. Солдаты и матросы грабят все, что ни увидят; жители, по свидетельству г. на Этона, почитают себя весьма счастливыми, что не изрублены в куски или не застрелены из пистолета. Капитаны и офицеры под разными предлогами делают поборы для себя самих. Таким образом бедные греки принуждены бывают платить двойную подать -- одну флоту, другую султану; и первая, по несчастью, тягостнее последней.
   Турки, при лености своей и равнодушии, не чувствуют охоты к наукам. В них нет побуждения преодолевать бездействие свое, потому что дарования и сведения, как в просвещенных государствах Европы, не ведут к почестям и счастливой жизни, пронырства и милость возводят на высокие степени. Если б какой-либо молодой турок и захотел просветиться, то не нашел бы средства удовлетворить свое желание; ибо Турция вообще так бедна учебными заведениями, что в высших школах едва можно там научиться тому, что в просвещенных землях почитается нужным для людей низкого состояния.
   В государствах европейских искусство книгопечатания сделалось важным пособием просвещения, и множество книг в науках всех родов не только споспешествует устному преподаванию, но даже некоторым образом заменяет недостаток оного. Турки в последние годы едва только слегка начали пользоваться сим искусством, и теперь еще имеют очень мало таких сочинений, из коих можно было бы почерпать истинные, спасительные сведения. Турецкий язык легче всех известных. В нем только одно спряжение глаголов, одно склонение имен, нет родов; нет никаких исключений, никаких глаголов или имен неправильных. Хотя, по свидетельству г-на Этона, язык турецкий небогат словами, однако он тверд, силен и приятен звуком. По причине недостатка в словах, а более чтобы хвастать ученостью, турки мешают арабские и персидские слова и фразы, которых пестрота тем виднее, что не изменяются по турецкой грамматике. Оттого теряется первобытная простота языка, весьма важная для такого ленивого народа, каковы турки, -- простота, которая могла бы им облегчать способы учиться. Кроме того, кудрявые, разнообразные буквы, употребляемые ими, делают крайнее затруднение в чтении письма турецкого.
   Турки вообще не только с высшими науками не знакомы, хотя и почитают себя весьма опытными людьми, имея самые нелепые о них понятия: но даже в необходимых для жизни, равно как во всех изящных искусствах, далеко отстали от других народов. Механика так мало известна туркам, что они еще до сих пор не умеют перевозить тягостей с помощью колес и телег; отправляют же оные из одного места в другое обыкновенно на мулах, лошадях и верблюдах. Хвалят уменье их проводить воду; однако они не имеют понятия о вывеске по ватерпасу. До прибытия российского флота в Средиземное море через пролив Гибралтарский министры Порты никак не хотели верить, чтобы к Константинополю можно было иначе подплыть, как не со стороны Черного моря. Капитан-паша утверждал, что русские плыли через Венецию!
   Турки нимало не заботятся о греческих образцах в зодчестве, которое во всех частях переняли они у арабов, и ничего от себя не прибавили. Беспечно смотрят на прекрасные остатки греческих зданий; мраморные изделия пережигают на известь, из которой делают штукатурный раствор для крашения стен в домах своих. Имея перед глазами пышные образцы древнего искусства, не получили ниже малейшего понятия о соразмерности. Есть обычай у них изображать на стенах цветы и сельские виды; но и здесь обнаруживается один только простой навык; не спрашивайте о правилах живописной науки; даже перспектива им вовсе неизвестна. Ковры и материи, делаемые в Турции, хороши по доброте; но рисунок их остается в прежнем несовершенстве.
   Большую часть своей учености турки почерпают из книг священных. В книгах сих заключается не только множество заблуждений, которые в головах читателей размножаются до бесконечности, но даже статьи, одобряющие отвращение от наук и знаний, и служащие ко вреду благонравия.
   Между нелепостями, в Коране содержащимися, не последнее место занимает учение о всемирном здании. Турки полагают, что свет состоит из семи небес и что земля неподвижно висит на толстой цепи; что солнце есть огненный шар величиною с остров Кипр и что оно сотворено только нагревать и освещать землю; что лунное затмение делает превеликий дракон, который старается проглотить луну; что звезды прикреплены цепями к самому высшему небу.
   Следуя главному правилу веры своей турки почитают себя единственными любимцами Божиими; думают, что они только одни, за благочестие свое, награждены от Бога верховными преимуществами, что все другие народы заслуживают быть ненавидимы, презираемы, гонимы.
   Взявши себе в голову, что исповедание Магометовой веры дает право неоспоримое на степень высшую перед всеми смертными, они почитают за излишнее обрабатывать душевные способности. Гордость и презрение ко всем другим народам не дозволяют им посещать чужие земли. Турки пренебрегают важные способы распространять круг познаний, получаемых просвещенными европейцами от путешествий. Турок даже в своей земле начавши обходиться приятельски с иностранцем, навлек бы на себя общее негодование. Сколь ни нужно было турецкому правительству держать дипломатических чиновников в чужих государствах; однако нынешний только султан отважился это сделать.
   В Коране есть нелепая заповедь, удерживающая турок от просвещения. Им запрещается не только делать искусственные подражания живым существам, но даже любоваться такими произведениями, потому что будто бы грешно и нечестиво подражать делам Божиим. Выставленные изваяния и картины, в которых изображены лица славных мужей и великие подвиги их, не только заставляют зрителей удивляться искусству художника, но еще возбуждают охоту, а особливо в молодых людях стремиться ко всему изящному и великому, возжигают в них любовь ко славе и тем самым открывают поприще для душевных способностей: Турки, при лености своей и равнодушии, лишены и сего способа, который пробуждал бы их к благородной деятельности. Недавно писали во французских ведомостях, как хладнокровно и почти презрительно турецкий посол смотрел, или, лучше сказать, прошел мимо сокровищ искусств и словесности в Париже, где показывали ему сии редкости, думая, что они изумят его.
   Несносна Кораном одобряемая жестокость, которую турки употребляют в обхождении с иноверцами. Каждый турок, по закону своему, волен убить христианина, который, доставшись в руки его, не соглашается принять магометанской веры. Они не всегда употребляют мнимое право сие только для того, чтобы пользоваться услугами своих невольников, или получать от них денежную подать, которую почитают ценою, платимою неверными за дозволение носить на плечах голову. Отец нынешнего султана при восшествии своем на престол вздумал было умертвить всех христиан, в Турецкой империи находившихся; не фетфа (грамота) муфтия, но представление, что не с кого будет требовать податей, удержало его от исполнения сего бесчеловечного намерения.
   Подвластные христиане платят подать туркам только за дозволение жить на свете и вместо смертной казни, заслуженной мнимым неверием, они терпят самые оскорбительные, несносные поругания и притеснения. Христианин может носить только такое платье, какого турки не употребляют; ибо сии, делая для себя чалмы светлого цвета, велят христианам носить темные шапки и головные уборы; турки носят башмаки из красного сафьяна, а христиане должны делать для себя из черной кожи, также дома свои красить черною или другою темною краскою. Осмелившиеся в чем-либо нарушить сии нелепые узаконения неминуемо подвергаются смертной казни. Случается, что христианину отсекают голову на улице, когда султану или визирю, которые часто прохаживаются перерядившись, не понравится какая-либо излишность в платье.
   Магометанин, убивший христианина, обыкновенно платит денежную пеню; напротив того христианин, только ударивший магометанина, тотчас предается смертной казни, или же разоряют его вконец и бьют палками. Свидетельство христианина в суде почитается весьма неважным: два свидетеля равняются одному; но и тут показание магометанина более уважается, когда сей слывет честным человеком. Ни одному христианину не поверяют должностей общественных. Христианин, женившийся на турчанке, подвергается смертной казни.
   Ежели турки не могут всех христиан притеснять и бесчестить наравне с теми, которые порабощены их игу; зато уже по возможности своей стараются оказывать им презрение. Все, начиная от султана до последнего носильщика, иначе не говорят об иноверце, иначе не разговаривают с ним, как прилагая бранное слово к имени его и роду. Кому не известно, каким высокомерным тоном правительство турецкое говорит с другими державами, и каким несносным обрядам должны подвергать себя послы, когда султан допускает их пред лицо свое!
   К сему высокому мнению, которое турки имеют о себе при всем невежестве своем, при всей грубости, к сему презрению, к унижению, к притеснению людей достойнейших прибавить еще должно совершенный недостаток народного единодушия, и подлость, которую деспотизм соединяет с их гордостью; прибавить еще должно совершенную бесчувственность к утехам общественной жизни, к семейственным связям: все сии черты составляют такое изображение свойства народного, которое в каждом просвещенном человеке, в каждом, кто желает добра человеческому роду, произвести должно непреодолимое отвращение.
   Люди, утесняемые игом деспотизма, не способны к чувствованиям благородным. Можно ли пылать ревностью, можно ли содействовать общему благу, когда самые лучшие намерения добрых и умных людей обращаются в ничто мгновенным мановением прихотливого тирана?
   Союз между мужем и женою -- где обе стороны добровольно заключают договор жить в равенстве, во взаимной любви и почтении, взаимно друг другу доставлять удовольствия и взаимно быть благодарными -- сей союз, где нежная любовь к другому существу возвышает любовь к самому себе, где муж и жена видят отпечаток бытия своего, где каждая сторона, оказывая ласки другой, находит свое собственное блаженство, -- сей союз достоин хвалы по собственной цене своей, и потому что возбуждает и совершенствует благородные чувствования. Но, увы! как мало между турками найдется мужчин и женщин, которые наслаждаются выгодами такого союза!
   Коран дозволяет каждому турку иметь четыре жены законных, с которыми заключается союз на всю жизнь; сверх того мусульманин может принимать на неопределенное время столько, сколько захочет их. Женщина, не имея права на родительское наследство, договаривается с мужчиною о цене, которую получает от него при разводе, при смерти его, или по прошествии урочного времени. Муж всегда волен отпустить жену свою, но не иначе, как выдав ей деньги по договору. Равным образом жена имеет право развестись с мужем, отступившись от требования денег, означенных в условии. В таком случае она приходит к судье, и произносит следующие слова: "Я отрекаюсь от денег; следственно голова моя свободна".
   Турчанка, купленная грубым возросшим в невежестве мужчиною единственно для удовлетворения плотских его вожделений, оказывает ему ласки так сказать чувственные, наемные. Девушка, наперед зная будущую судьбу свою, не может ощущать никаких побуждений обрабатывать благородные свои способности; сделавшись супругою, будучи заключена в гареме своего повелителя и окружена глупыми женщинами и полумужчинами, она становится час от часу более вялою, более тупою. Муж не имеет понятия о других совершенствах женщины, кроме чувственных; жена не знает других способов нравиться, кроме низких уловок; между мужем и женою нет иной связи, кроме той, какая бывает между сластолюбцем и прелестницею, между господином и рабою. При таких обстоятельствах турок не может горячо любить детей, рожденных женами его; притом же самовластие правительства, отнимающее возможность заботиться о будущем довольстве детей, еще более располагает его к равнодушию.
   Турки, не способные наслаждаться благородными утехами домашнего общежития, притесняются еще политическим рабством. Где господствует самовластие, там страх и мучительное томление не дают ни на минуту покоя; там нет дружеской доверенности, нет взаимного искреннего соучастия; там не умеют ощущать невинной радости, без которой никакая беседа не может быть приятной.
   Порабощенные греки превосходят властелинов своих в знаниях и оборотливости; несмотря на то, что рабство теснит умы их, они вообще имеют такие свойства душевные, каких между турками найти трудно. Будучи несравненно способнее к промышленности и торговым оборотам, они и в мореплавании гораздо искуснее турок, так что сии высылают в море корабли военные не иначе, как под управлением греков и с греческими матросами. Турки суть ленивые подражатели во всех делах; напротив того греки способны к изобретению. Турки важны, медленны, хладнокровны; греки при пылком воображении одарены живостью и ловкостью, и сии качества с первого раза открываются в обоих полах, ибо и греки, и гречанки говорят скоро. Чужестранец, приехавший из какой-либо просвещенной земли, начавши разговаривать с магометанином, тотчас примечает великое различие в понятиях, в мыслях, в способе выражаться, так что турок покажется ему существом совершенно особливого рода; напротив того разговаривая с греком, находит во всем сходство и забывает, что приехал в страну далекую от своей родины. И не удивительно! Дикие орды высыпались из степей Скифских, и разрушили восточную империю и ревнуя одна другой в жестокости и утопая в сладострастии, провели все время свое в новых жилищах без малейшего побуждения просвещать умы науками; жили в совершенном отчуждении от других европейских народов, которых презирали, даже не принимали никакого участия в успехах просвещения на западе.
   Известно, что понятия народов и способ мыслить в течение столетий переходит от одного поколения к другому, даже без письменных памятников, посредством устных преданий. Таким образом и дух старинных греков частью хранится еще в потомках, несмотря на долговременную их неволю. Сей дух знаменитых праотцев тем удобнее мог дойти до нынешних греков, что сберегается в бессмертных сочинениях древних писателей. Дикое невежество варваров не столько еще распространилось между нынешними греками, чтобы они совсем были незнакомы с древними сочинениями, и не могли бы понимать их.
   Народы западные из тех же самых книг почерпали начала своего просвещения, теми же сочинениями руководствовались, достигая высшей степени образованности; вот почему новые успехи, невзирая на великие перемены в мире, невзирая на великое различие в обстоятельствах, не чужды нынешним грекам. Многие книги, писанные на европейских языках, переведены на новый греческий. Многие молодые греки ездят учиться в Германию и во Францию. Греция имеет ученых мужей, из коих многие разумеют древний язык, а некоторые даже говорят и пишут на нем не очень исправно и даже красно. Хотя нынешний язык греческий претерпел великую перемену; однако в нем все еще есть доброгласие и мера. Пукевиль говорит, что слушая хорошего чтеца, можно получить достаточное понятие, каким образом древние витии греческие управляли сердцами целого народа.
   Любовь к вольности, сие главное свойство древних греков, не совсем еще погасла в нынешних. Они показали это в последнюю войну между Россиею и Турциею, когда надеялись получить прежнюю свою независимость. Принимая участие в подвигах россиян, они показали, что сберегли еще тот дух, с которым праотцы их защищали свою свободу.
   Около того же времени один ученый грек вознамерился было перевести на свой язык Путешествие младшего Арахарсиса. Знакомство греков с таким сочинением, в котором предки их выставлены со всем блеском древнего их величия, могло бы воспламенить в них дух предприимчивости и непреложную охоту хоть мало уподобиться знаменитым праотцам. В то самое время, когда начали книгу печатать, венский двор выдал переводчика дивану, который велел отрубить ему голову.
   Хорошие нравы искажаются от притеснения. Человек, терпящий обиды и принужденный скрывать огорчение, неизвестной силой побуждается мстить тайным образом с помощью коварства. Когда счастье, до которого человек может достигнуть, зависит от прихоти другого; тогда он не разбирает средств, ведущих к предположенной цели. Хитрость, обманы, ласкательство, притворство неразлучны с рабским состоянием. Должно признаться, что хорошие качества нынешних греков, полученные ими от праотцев своих, отчасти помрачаются худыми, которые суть следствия рабства.
   Нынешние греки в телесных качествах еще более сохранили сходства с предками, нежели в душевных. Пойдите на рынок -- замечает Этон: увидите, что из разных лиц можно составить голову Аполлона и вообще прекраснейших древних изваяний. Образцы -- говорит Пукевиль -- которые воспламеняли способности в Фидиасе и в Апелле, и теперь еще находятся между гречанками.

(Будет продолжение.)

-----

   Политическия и статистическия замечания о Турецкой империи // Вестн. Европы. -- 1807. -- Ч.34, N 14. -- С.128-153.
   

Политические и статистические замечания о Турецкой империи

(Продолжение.)

2. Турецкое правительство.

   Когда народ, несмотря на естественные пособия земли своей, долгое время находится в несчастном состоянии; то остается заключить, что противоположности сей причиною худые распоряжения правительства. В прежнем начертании нынешнего печального состояния мы слегка указали на политические погрешности, как на главные причины оного. Теперь при всеобщем обозрении читатели увидят еще более: они увидят, что несчастное состояние турецких подданных есть следствие естественное несовершенства политического; увидят также, от чего Порта ныне пришла в бессилие в сравнении с прочими государствами.
   Начало Турецкой империи почти ни в чем не разнится от начала всех государств западных. Она, равно как и другие, основана вооруженными пришельцами, которые, покоривши природных жителей, вместо старого правительства учредили новое, соответствующее выгодам их и прочности самовластия. В странах западных в течение одного столетия различие между победителями и побежденными, между властелинами и подданными мало-помалу исчезало, так что между теми и другими не осталось никаких признаков разнородства, и оба народа слились в одно тело. Таким образом франки, пришедши в Галлию, не только отняли все почести и достоинства у природных жителей, но большую часть из них сделали рабами. Однако сии галлы, сии рабы, после опять сделались свободными; они вступали в союзы родства с франками, и сравнились с ними в правах гражданских. Наконец ниже признаков различия между франками и галлами не осталось. Ибо хотя сначала франки присвоили себе, как победители, права дворянства; однако после они конечно не доказывали разнородством своих преимуществ, и нет ни малейшего в том сомнения, что многие роды галлов наравне с франками вошли в благородное сословие. Самое восприятие христианской веры, которая уже была введена в землях ими покоренных, много способствовало к соединению и смешению обоих народов.
   В Турецкой империи ненавистное различие между победителями и побежденными продолжается во всей силе. Турки с первобытною, бешеною привязанностью держатся нелепой веры своей, которая вселяет в них презрение ко всем прочим исповеданиям, и которая полагает вечную преграду между христианами и магометанами. Итак, в Турецкой империи народ разделяется на две половины, из которых одна по законам гражданским и духовным осуждена терпеть притеснение. Сей раскол ослабляет силу государственную и распространяет вредное действие свое на все учреждения.
   Хотя во всех западных государствах победители сначала вводили военное правление; однако впоследствии власть гражданская отделена от военной, и каждая из сих частей устроена по особенному порядку. В турецком правлении до сих пор виден отпечаток военной власти, оставшийся на нем со времени основания империи. Турки все еще предполагают, что двор турецкий находится среди военного стана, и султан на повелениях своих подписывает: дано при нашем императорском стремени. Управление отдаленными областями поручается пашам, которые отправляют должность военную и разделяют с султаном власть деспотическую. Они собирают с подчиненных народов подати для своего государя, и, когда понадобится ему, набранными из провинций своих людьми умножают военную его силу; во всем прочем действуют самовластно, и даже не имеют письменных наставлений, которыми ограничивались бы их поступки. Нет особливой части в правительстве, которая имела бы главный надзор над управлением областей, защищала бы права жителей, и направляла бы действия в разных провинциях одной цели, к цели общего блага.
   Военачальники, основавшие и распространившие Турецкую империю, поставив своих любимцев правителями областей, чтобы собирать подати с покоренных, не сочли за нужное ограничивать власти их писанными законами и временными определениями чиновников гражданских; но следовали старинной пословице: обнаженный меч запрещает другому выходить из ножен. Войско, известное под названием янычар, учреждено с двояким намерением: во-первых, чтоб оно служило султану в поле против неприятелей; во-вторых, чтобы содержало в повиновении чиновников внутри государства. Но с тех пор, как янычарский корпус пришел в упадок, султан лишился надежного способа удерживать пашей от своевольства. Оттого нередко случается, а особливо в областях отдаленных, что правители поступают, как государи независимые, и когда султан хочет показать им власть свою, поднимают против него оружие и отражают силу силою.
   Самовластие султана несколько ограничивается Кораном и Улемою, то есть собранием законоведов и духовных особ, которое состоит под ведомством первосвященника или муфтия, и занимается истолкованием законов Магометовых. Когда султан начинает войну, или предпринимает что-либо важное, в таком случае Улема заблаговременно сочиняет священный приговор (фетфа), в котором доказывается, что воля государя не противна Корану и что самая вера одобряет оную. Но сие собрание так худо устроено, что нельзя наверное сказать, султанова ли неограниченная власть, или содействие Улемы более зла делает народу. Члены Улемы не приготовляются к должности своей особливым воспитанием, которое давало бы им в знаниях отличные преимущества перед чернью. В них та же леность, та же грубость, то же невежество, та же гордость, та же нетерпимость, тот же недостаток в здравомыслии, какие означены выше в начертании общего народного свойства.
   Юноши, назначенные быть законоведами или священниками, научившись читать в мектебе, то есть в низшей школе, для окончания наук вступают в медресе, или высшие училища, заводимые обыкновенно при мечетях. В сих медресе есть профессоры, и учащимся даются разные степени и несмотря на то, их нельзя равнять ниже сельским нашим школам, в рассуждении успехов и наставления. Профессоры, едва знакомые с первыми началами наук, выпускают молодых людей из школ точно в таком состоянии, в каком приняли их или же вместо полезных, спасительных знаний, набивают головы их нелепыми бреднями. Богословие и законоискусство, преподаваемы в медресе, единственно состоят в истолковании Корана. В Турции священнослужители и судьи составляют одно звание.
   Члены Улемы и коварством, и происками дополняют недостаток в знаниях, приобретаемых учением. Улема обыкновенно разделяется на разные партии, из коих каждая старается упомянутыми средствами приобрести большую силу перед другими, случается, что все они противятся султану в некоторых делах, бывает также, что одна партия держит его сторону, а другая действует противно. Все члены вообще способствуют деспотическому самовластию правительства; а ежели когда и противятся ему, то делают сие не по любви к отечеству, но или для выгод личных, или для выгод своего сословия, или же для выгод своей партии.
   Улема так рачительно бережет себя, что всеми способами старается удержать султана всякий раз, когда он сбирается ехать из столицы; она боится, чтобы султан не склонил войска на свою сторону, и не лишил бы ее независимости. Умерший султан Мустафа хотел сам лично начальствовать в войске; но поневоле должен был отложить свое намерение, боясь чтобы законоискусники не сделали мятежа во время его отсутствия. Прежде, когда султаны еще не потеряли воинственного духа, власть Улемы была не столько опасна. Амурат IV, рассердившись на одного муфтия за упорство, приказал истолочь его в большой иготи. Такая ужасная казнь определена султаном будто бы для того, чтоб не нарушить прав Улемы; ибо члены ее изъемлются от наказаний, соединенных с пролитием крови.
   Члены Улемы пользуются еще и тем преимуществом, что имение их по смерти достается не султану, который обыкновенно присваивает себе наследство всех чиновников, но оставшимся детям. Однако султан волен, взяв члена из Улемы, определить его в свою службу, сделать его своим колсом, или невольником, и получить право на его имение. Муфтий возводится султаном в сие достоинство.
   Власть султана ограничивается еще государственным советом, или диваном, который составлен из высших военных чиновников, членов Улемы и первых министров. Правительство не может предпринять ничего важного, пока дело не рассмотрится в диване, где председательствует сам султан или верховный визирь его, и где большинство голосов решит всякое предложение. Сей совет государственный обыкновенно управляется или стороною султану преданною, или сообщниками Улемы; члены его, в рассуждении сведений и здравомыслия, ни в чем не превосходят членов Улмы.
   Не дарования, которые вообще весьма редки между турками, но или особая милость, или происки и ласкательство открывают дорогу к первым местам в министерстве. Великий визирь Юсуф, бывший главным начальником турецкого войска в 1790 году во время воины против императора Иосифа, сперва продавал мыло, которое носил на голове в коробе по улицам константинопольским; потом у Капудана-паши был слугою.
   В Пере есть так называемый Галата-сарай, где молодые люди воспитываются для службы султанской, и откуда определяются к должностям, смотря по способностям каждого; но сие место находится ныне, как известно, в таком худом состоянии, что кроме придворных служителей весьма немногие посылают туда детей своих, потому что там очень мало заботятся о воспитании. Притом же и не бывши в сем училище, посредством происков и подарков можно получить себе место в серале.
   Различие между турецкими подданными правоверными и неверными сколько само по себе ненавистно, столько вредно для государственного хозяйства. Природные турки платят очень мало; вся тяжесть податей лежит на греках и других подданных немагометанской веры.
   Доходы Порты разделяются на две главные части: одна составляет казну государственную, другая собственно принадлежит султану. Государственный доход простирается до сорока пяти миллионов пиастров, или двадцати семи миллионов талеров; в сем количестве двадцать миллионов собираются с людей немагометанской веры; а двадцать пять миллионов нарастает от пошлин и поборов, платимых турками и другими подданными, с тою только разницею, что первые взносят очень маловажную сумму.
   Злоупотребления при сборе податей, а особливо с христиан, столько же вредны для государственного хозяйства, как и неравенство налогов. Некоторые сборы с городов и областей отдаются на откуп частным людям, которые чрез происки и подарки торгуют сим ненавистным способом, и заодно с корыстолюбивыми пашами бедных греков, евреев и других доводят до нищенского состояния.
   Собственная казна султанская получает доходы свои от продажи общественных должностей, от присвоения наследства после умерших государственных чиновников, также имения подпадших немилости и лишенных жизни. Хотя доходы сии весьма велики, и даже превосходят сумму государственных; однако из них ничего не откладывается для пользы государства; напротив того для жалованья чиновникам сераля и евнухам, также для издержек на султанскую поварню и конюшню, отпускаются деньги из государственного казначейства. Собственный доход султана, получаемый наличными деньгами, дорогими камнями и вещами, сберегается в серале; ибо каждый султан вменяет себе в честь, когда преемнику оставляет более сокровищ, нежели сколько сам нашел при своем вступлении на престол.
   Количество доходов, собираемых в Турции, в рассуждении плодородности и пространства областей, весьма невелико; однако турецкие распоряжения не только не содействуют приращению оных, но еще как будто нарочно пресекают к тому все способы. С одной стороны малые поборы питают праздность и беспечность в турках; с другой чрезмерное отягощение изнуряет христиан, то есть трудолюбивейшую и деятельнейшую половину подданных: таким образом обильнейший источник государственного богатства иссякает.
   Увеличение мертвого капитала в серале, возрастающего от присвоения наследств и описываемых имении, делает затруднительность в обороте денег, следственно истощает средства к обогащению империи. По мере приращения султанских сокровищ возрастают долги государственные.
   В прочих землях европейских большая часть доходов употребляется на содержание сил военных; напротив того в Турции на войско отпускается только половина дохода государственного, следственно одна четверть полного дохода коронного. Столь слабая подпора военной силы есть одна из многих, содействующих нынешней слабости империи.
   Несмотря на то, что положение Турции весьма благоприятствует устроению великой морской силы, сия морская в ней так маловажна, что из больших флотов в войну против России ни один не имел двадцати кораблей линейных. Притом же флоты сии, не будучи снабжены людьми и без искусных кормчих, не посмеют вступить в дело ниже с десятью английскими кораблями; иначе, они погибли бы неминуемо.
   Две главные части турецкой сухопутной силы состоят из янычар и заимов или тимариотов. Последние во всем сходствуют с феодальными или помещичьими войсками, каковы были в употреблении всех северных народов, основавших государства на развалинах Римской империи до учреждения непременного войска. Тогда государи давали подданным поместья во владение с тем, чтобы они во время войны являлись на службу. То же самое делается и в Турции. Янычары, которые прежде были ужасом для всех турецких неприятелей, ныне совершенно ослабели, лишились прежнего мужества, и как своевольные толпы, сделались бесполезною тягостью для Турецкой империи.
   Этон полагает, что число феодальных войск простирается до 132,000 человек, а янычар до 113,400. В одной книге, вышедшей в свет под названием Исторические и политические рассуждения об Оттоманской империи1, написано, что число первых ныне простирается только до 25,000, а других до 67,622 человек, и прибавлено замечание, что число тимариотов, по причине разных притеснений, в продолжении ста лет весьма уменьшилось, и что янычары, по всей империи рассыпанные, менее всего думают о военных упражнениях. Сочинитель упомянутой книги представляет Турцию еще в печальнейшем виде, вопреки многим другим французским писателям, которые изображают государство сие светлыми, приятными красками. Правда и то, что ему не было надобности хвалить турецкое правительство; ибо он писал в то время, когда нынешний император французов воевал против турок.
   Кроме янычар и тимариотов есть еще войска, всегда готовые к службе, а именно около 10,000 человек артиллеристов и столько же спагов -- так называется корпус конницы, получающей жалованье; сюда же причислить должно великое множество людей, сопутствующих войску, но не участвующих в сражениях.
   Султан, имея под непосредственным своим начальством все ополчения, находящиеся, как сказано, весьма в худом состоянии, в военное время приказывает пашам приводить из внутренних областей готовые войска, или наскоро составленные из новобранцев. Однако, по причине худого состояния войск, содержимых на жалованье, паши не всегда в точности выполняют султанские повеления, и помощь, требуемая от них, по большей части бывает весьма ненадежна.
   Многие паши совершенно сбросили с себя иго подчиненности султану, и никогда не приводят войск по его приказанию. Другие, вместо того чтоб помогать своему государю, поднимают против него оружие, и султан часто имеет нужду в помощи верных пашей для усмирения непокорных.
   Багдадский паша давно уже поступает как владелец независимый. Он имеет при себе многочисленное войско, и не думает присылать Порте собираемых податей, извиняясь тем, что деньги употребляет на содержание армии, которая, как он говорит, нужна для обороны империи от нападения персов и аравитян. Когда султан приказывает сему паше привести войско в помощь, по случаю войны с каким-либо государством; он отвечает, что войско ему самому нужно для отражения персов и аравитян. Паша акрский с некоторого времени следует примеру багдадского. Известно всем, как слабы султановы ополчения в Египте, Аравии и Сирии, и как ненадежны для Турции Молдавия и Валахия уже с давнего времени. Морея, Албания, Эпир, Скутари, Босния и другие области представляют позорища опасных возмущений. Сербы явно восстали против султана, и Порта, не бывши затрудняема никакою войною с чужестранными государствами, до сих еще пор не может усмирить недовольных.
   Сими замечаниями о нынешнем худом состоянии турецких сил военных объясняются причины, почему турки в последние времена так часто были поражаемы; но сии замечания служат также доказательством, что писатели, говорившие о войсках турецких с крайним презрением, удалялись от истины. Победы, одержанные россиянами в обе последние войны и походы Наполеона в Египет и Сирию, совершенно удостоверили всех, что Турция ни для какой значительной державы неопасна.

3. Замечания, которыми объясняется противоположность нынешнего состояния Турецкой империи с прежним.

   Как дикая орда татарская, турки высыпались из скифских жилищ своих, сперва остановились в Армении, потом овладели Персиею; около и 200 года по Р. Х. оставили они землю сию для других племен татарских, и в Карамании, в Малой Азии, в которой уже распространили свои завоевания, утвердили свое господство. В четырнадцатом и двух последовавших столетиях покорили они все области калифов, уничтожили Греческую монархию, овладели Македонией, Грецией, Пелопонессом, Сирией и Египтом; не только победами своими расширили концы владений до того пространства, в котором ныне вмещается Турецкая империя; но простерли силу оружия своего, опустошения и даже завоевания до Италии, Венгрии, Седмиградской области, Австрии, Польши, России и Персии. Та самая Турция, которая некогда была страшною державою и гремела победами, ныне до того дошла, что одна дивизия войск российских или французских в короткое время может разрушить ее до основания. Отчего случилась такая перемена в состоянии Турецкой империи? Отчего произошла такая слабость при одном и том же государственном устройстве, какое турки имели в самом начале славного своего течения, и при большей обширности земель, нежели какими владели они, когда начали быть страшными для вселенной?
   Турки отличались только военными качествами, и более ничем; художества и науки, способность ощущать нежные удовольствия жизни общественной, чистая любовь к человечеству остались для них неизвестными; дикая грубость, изуверство, гордость, презрение ко всем другим народам, нетерпимость, склонность ко зверской жестокости составляли основу нравов их, к которым привито было геройское мужество, всему народу свойственное, и некоторые добрые качества, доставшиеся в удел немногим их однородцам.
   Из скифских жилищ своих они принесли с собою дух воинственный, подкрепляли его всегдашними сражениями до тех пор, пока из новой империи, и Малой Азии основанной, обратили оружие на соседственные государства европейские и азиатские. Удивительный порядок, введенный ими в войске прежде других народов, одержанные победы и другие благоприятствующие обстоятельства еще более возбуждали в них дух воинственный, и содействовали удачному исполнению предприятий. Таким образом турки распространяли владения свои, пока наконец сделали Константинополь столицею империи обширнейшей и сильнейшей всех тогдашних государств Европы.
   Государство, управляемое военными законами -- государство, которому дано военное уложение (здесь приемлется слово сие в теснейшем знаменовании), и которого силы действуют единственно для приобретения новых земель, для покорения областей -- питает в себе зародыш собственного упадка. Особливые обстоятельства ускорили зрелость сего зародыша в Турции; итак, неудивительно, что столь сильная империя еще во цвете юности своей ослабела и клонится к разрушению.
   Когда все новые государства, составившиеся из развалин западной Римской империи, ослабели; когда страдали под бичом безначалия по причине испортившейся ленной системы; когда короли должны были выпрашивать войска у сильных своих вассалов; когда еще не были учреждены постоянные войска, с помощью коих государи после нашли средство усмирить высокомерных вассалов, утвердить и распространить собственную власть свою, и сделаться страшными в поле: тогда уже один из турецких султанов, в качестве главных военных начальников, неограниченно управляющих империей, завел такое войско, составив корпус янычар. Мурат I взял пятого человека из всех молодых подданных своих христианского исповедания, имеющих более пятнадцати лет. Сии юноши долгое время были наставляемы в магометанском законе, приучаемы к строгому порядку, к перенесению нужды, к военным упражнениям и кровопролитию; потом их приняли в иен-аскары (янычары), то есть новые войска. Они не только утвердили власть султана, не только заставили вельмож быть ему покорными без малейшего противоречия, не так как в западных землях вассалы поступали с законными своими государями: но дали туркам решительный перевес на войнах против других государств.
   Победа ободряет дух, укрепляет действующую силу, и преподает наставление для одержания других побед, завоевания умножают количество пособий; слава предыдущая победоносному войску вселяет ужас в неприятелях и ослабляет в них охоту сопротивляться. История показывает, что не один народ, удачно начавши военное поприще свое, стремился от победы к победе, и наконец распространил далеко свои владения. Точно то же случилось и с турками.
   Были еще другие пружины, которые приводили в движение турецкую храбрость и споспешествовали удачам сего народа. Верование в непреложность судьбы помогало ему отважно вдаваться во все опасности.
   Другое учение веры -- а именно, что гонение на неверных и истребление врагов Магомета вменяется в заслугу, за которую воздано будет в другой жизни, питало усердие в турках, и воспламеняло в них ярость против христиан. Врожденная свирепость, подкрепляемая учением веры, заставляла их поступать с побежденными так жестоко, что неприятели не столько страшились мужества их, сколько бесчеловечия.

(Окончание сообщено будет, когда получится немецкий подлинник.)

-----

   Политическия и статистическия замечания о Турецкой империи: (Продолжение): [С нем.] // Вестн. Европы. -- 1807. -- Ч.34, N 15. -- С.207-227.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru