Была она худая, желтая, понурая, с плоской мордой и острым рылом, короткими, точно обгрызенными ушами, из которых всегда сочилась кровь, и хвостом, подымавшимся над ее задом подобно жалкому вопросительному знаку.
Летом Тюрк бегал по полям, стерег коров, лаял по дороге на прохожих и экипажи, получая за это пинки ногами и удары камнями. Величайшее удовольствие его заключалось в том, чтобы спугнуть среди поля с молодым клевером зайца и бешено мчаться за ним огромными прыжками через изгороди, рвы, ручьи и овраги, возвращаясь обратно с вытянутым языком, вздымающимися боками и обливаясь потом.
Зимою, когда скотина оставалась в cтойле, оцепеневая на теплой подстилке, Тюрк пребывал в конуре; это была небольшая бочка без дна и без подстилки, в глубине которой он, свернувшись в клубок, по целым дням спал или чесался. Питался он жидкой, вонючей похлебкой из вытопок и помоев, которую ему приносили утром в обломанной глиняной миске; всякий раз, когда кто-нибудь незнакомый проникал во двор фермы, он бросался одним прыжком, во всю длину своей цепи и, рыча, оскаливал клыки.
Он сопровождал также своего хозяина на ярмарку, когда тому нужно было продать корову, купить свинью или заехать по делам в местные харчевни.
Повсюду -- смирный, преданный и несчастный, как все собаки.
II.
Однажды, возвращаясь к вечеру с одной из отдаленных ярмарок, хозяин зашел в деревенский кабачок, и Тюрк потерялся. Пока хозяин угощался рюмочками трилистной, собака отправилась рыскать по окрестностям, жадно разрывая кучи мусора, чтобы извлечь оттуда кость или какое-нибудь тому подобное лакомство. Вернувшись в кабачок, сконфуженный своей вылазкой и уже приготовившись к пинкам, Тюрк застал там только двоих полупьяных крестьян, совершенно ему неизвестных, которые выгнали его пинками. Он ушел.
Деревушка стояла на перепутье. Здесь перекрещивалось шесть дорог. По какой идти? Бедный пес сначала был этим очень озадачен. Он насторожил уши, точно думая ухватить звук знакомых, родных шагов, понюхал землю, словно ища теплого запаха копыт; потом, испустив два тихих вздоха, проворно побежал. Но вскоре остановился, встревоженный, весь дрожа. Теперь он шел осторожно, зигзагами, уткнув нос в землю. Он рисковал свернуть только на несколько аршин на боковые тропинки, выходящие на большую дорогу, взбирался на откосы, обнюхивал пьяных, растянувшихся на дне рва, поворачивал, кружил, возвращался по своим же следам, исследовал все деревья, каждый куст терновника.
Спустилась ночь; направо, налево от дороги поля оделись лиловой тенью. Луна всходила, подымаясь на чистом, безоблачном небе; Тюрк присел на задние лапы и, вытянув шею, повернув голову по направлению к небесному светилу, долго-долго кричал в пространство:
-- У-у! У-у! У-у!
Повсюду царила мертвая тишина.
-- у-у! у-у! у-у!
Только собаки с соседних ферм откликнулись из мрака ночи на рыданья злосчастного животного.
Луна выплывала, сверкающая, волшебная, и тень собаки казалась несоразмерно длинной на дороге, освещенной белым сиянием.
III.
Господин Бернар, нотариус, вышел из дома на рассвете, предполагая сделать свою обычную утреннюю прогулку. Одет он был во все черное, как подобает нотариусу. Но так как стояли сильные жары, то господин Бернар смягчил суровость своего костюма зонтиком белого альпага. Все в маленьком городе еще спало; только что открывали свои двери кое-какие питейные лавки да каменщики, с заступами на плечах, шли тяжелым шагом на работу.
-- Всегда с зарею, господин Бернар! -- сказал один из них, почтительно ему кланяясь.
Господин Бернар хотел ему ответить -- он не задирал нос, -- как вдруг увидел в конце улицы собаку -- такую худую, желтую, понурую, грязную и имевшую такой усталый вид, что господин Бернар инстинктивно прислонился к стволу платана. Эта собака был несчастный, жалкий Тюрк.
-- О! о! -- сказал себе Бернар. -- Это собака, которой я не знаю. О! о!
В маленьких городах знают всех собак, так же как всех обывателей, и появление незнакомой собаки составляет такое же событие, как и появление постороннего человека.
Собака прошла мимо фонтана, возвышающегося посредине Променада, и не остановилась.
-- О! о! -- сказал себе господин Бернар.--Эта собака, которой я не знаю, не останавливается перед фонтаном. О! о! эта собака бешeнaя, без сомнения, бешеная...
Дрожа от страха, он вооружился большим камнем. Собака приближалась, еле волоча ноги, с опущенной головой.
-- О! о! -- воскликнул господин Бернар, весь по бледнев. -- Я вижу пену. О! о! на помощь!.. пена!.. на помощь!..
И, укрывшись за платаном, он бросил камень. Но в собаку он не попал. Она посмотрела на нотариуса своими кроткими глазами, свернула с дороги и пошла прочь.
IV.
В одно мгновение весь маленький город облетело известие: бешеная собака! Во всех окнах появились ещё опухшие со сна лица; мужчины без сюртуков, женщины в ночных костюмах появились у дверей, оживленно беседуя. Наиболее неустрашимые вооружались заступами, лопатами, кольями, вилами; столяр размахивал своим рубанком, мясник -- большим ножом; башмачник, маленький горбун, с похабной улыбочкой, любитель скандальных романов, предлагал самые изощренные и ужасные способы казни.
-- Где она? где она?
Пока маленький город приводил себя в оборонительное положение, и храбрецы все больше приходили в неистовство, господин Бернар поспешил разбудить мэра и повествовал ему ужасную историю.
-- Она кинулась на меня, господин мэр, с пеной у рта; чуть-чуть меня не укусила, господин мэр! -- восклицал господин Бернар, хлопая себя по бедрам, ляжкам и животу. --О! о! я много видел на своем веку бешеных собак, да, множество бешеных собак; но, уверяю вас, господин мэр, никогда еще не видал более бешеной, более ужасной, чем эта. О! о!
Мэр с большим достоинством, сосредоточенно покачивал головой и раздумывал.
-- Это очень серьезная вещь! Очень серьезная! -- бормотал он. -- Но уверены ли вы, что она в такой степени бешеная?
-- В такой степени! -- воскликнул господин Бернар, возмущенный. -- Если бы вы видели ее, видели пену, выпученные глаза, взъерошенную шерсть!.. Это уже не была собака, -- это был тигр, тигр, тигр!
Потом, приняв торжественный вид, он посмотрел мэру прямо в лицо и сказал с расстановкой:
-- Послушайте, господин мэр, речь идет не о политике; дело касается спасения жителей, ограждения, спасения, повторяю вам, граждан города. Если вы уклонитесь от падающих на вас обязанностей, если вы немедленно не примете самых энергичных мер, вы об этом пожалеете, господин мэр, это говорю вам я, Бернар, нотариус!
Господин Бернар считался главой радикальной оппозиции и врагом мэра. Последний более не медлил, и местному сторожу немедленно были даны соответствующие полномочия.
V.
Тюрк, укрывшийся на площади, куда никто не решался приблизиться, спокойно растянулся и глодал баранью кость, которую держал в передних лапах.
Сторож, вооруженный ружьем, которое ему вверил мэр, сопровождаемый кортежем любопытных, приблизился к собаке на расстояние десяти шагов.
На балконе ратуши, откуда мэр наблюдал зрелище вместе с господином Бернаром, он не удержался, чтобы не сказать последнему: "А все-таки она ест", тем же тоном, каким вероятно Галилей произнес свою знаменитую фразу.
-- Да, ест... ужасное животное, подлое! -- отвечал господин Бернар и, обращаясь к сторожу, скомандовал:
-- Не приближайся, неосторожный!
Наступила торжественная минута.
Сторож, надвинув фуражку на уши и засучив рукава рубашки, с лихорадочно пылающим лицом приложил ружье.
-- Не торопись! -- послышался голос.
-- Не промахнись! -- сказал другой.
-- Целься в голову!
-- Нет, лучше в грудь!
-- Берегись! -- крикнул сторож; стесняемый своей фуражкой, он сбросил ее резким движением с головы прямо в пыль. -- Берегись!
И он прицелился в собаку, несчастную собаку, выронившую кость и смотревшую на толпу своими кроткими, доверчивыми глазами, недоумевая, чего от нее хотят все эти люди. Теперь шум сменился тишиною. Женщины затыкали себе уши, чтобы не слышать выстрела; мужчины закрывали глаза; все жались друг к другу. Томительная тоска охватила толпу в ожидании чего-то ужасного и необычайного.
Сторож продолжал прицеливаться.
Паф, паф!
В то же мгновение раздался крик, длительный и мучительный, рев, который был слышен на весь город. Собака поднялась. Прихрамывая, на трех лапах, она побежала, оставляя за собой следы капель крови.
И, в то время как собака бежала, сторож, ошеломленный, смотрел на свое ружье; толпа в оцепенении смотрели на сторожа, а мэр, раскрыв рот, смотрел на господина Бернара, возмущенный и негодующий.
VI.
Тюрк бежал весь день, отчаянно балансируя на своих трех лапах, истекая кровью, останавливаясь по временам, чтобы полизать рану, и опять бежал, прихрамывая; он бежал по дорогам, через поля, через деревни. Но повсюду известие опережало его, ошеломляющее известие о взбесившейся собаке. Глаза у нее выпучены, шерсть взъерошена, из пасти течет кровавая слюна. И в деревнях все вооружались, фермеры запасались косами и вилами. На Тюрка всюду сыпались удары камнями, удары палками, ружейными прикладами. Его тело обратилось в сплошную рану, -- ужасную рану искромсанного живого мяса, оставляющего кровавые следы на дороге, на траве, в ручьях, где он купался. И он бежал, бежал без оглядки, спотыкаясь о камни, о комья земли, о кочки травы, преследуемый все время криками смерти.
Под вечер он добежал до поля с высокой спелой рожью, золотые колосья которой нежно колыхались от легкого ветерка. Задыхаясь, с оцепенелыми членами, он опустился на ложе из красных маков и под крики ликующих куропаток, под пение ночного сверчка, под шепот засыпающей природы без единой жалобы, без единого стона испустил последнее дыхание...