Мировой суд заседал в нижнем этаже мэрии, в зале, выходящей прямо на площадь. Голая комната, с каменным полом, с выбеленными стенами, посредине была разделена балюстрадой из белого дерева, служившей одновременно также скамьей для истцов, публики и адвокатов. В глубине на небольшом возвышении, плохо сколоченном из досок, возвышались три столика перед тремя стульями, предназначенными для судьи, пристава и секретаря. Позади, прислонившись к стене, скорбно смотрел из облезшей рамы Христос, засиженный мухами. Больше ничего в комнате не было.
Когда я вошел, все были в сборе; зала была полна крестьян, подпоясанных черными ремнями и опиравшихся на свои ясеневые палки, и крестьянок с тяжелыми корзинами, из-под крышек которых выглядывали красные гребешки цыплят, желтые носы уток и уши кроликов; от всего этого шел острый запах конюшни и стойла. Мировой судья, маленький лысый человек с красным безволосым лицом, одетый в засаленный сюртук, внимательно слушал пожилую женщину, которая, стоя перед трибуналом, ораторствовала, сопровождая слова выразительными и негодующими жестами. Секретарь, лохматый и надутый, казалось, спал, скрестив руки и наклонив голову над столом, в то время как пристав, худой, бородатый и грязный, царапал иероглифы на обложках замусоленных "дел".
Пожилая женщина умолкла.
-- Это все? -- спросил мировой судья.
-- Чего изволите, господин судья? -- переспросила истица, вытягивая шею в мелких морщинах словно куриная лапа.
-- Я вас спрашиваю, кончили вы свою болтовню насчет стены? -- спросил снова судья, возвысив голос.
-- Прошу прощения, господин судья... Дело в том... стена, о которой идет речь вдоль которой Жан Батист Масэ выбрасывает свои... -- И она снова завела волынку; но судья прервал ее.
-- Хорошо, хорошо, довольно... Разрешается предъявить требование об уплате... Секретарь!
Секретарь медленно поднял голову, изобразив на лице своем ужасную гримасу.
-- На вторник... мы назначим на вторник... да, на вторник!.. Следующее!
Секретарь, моргнув глазом, посмотрел в бумагу, повернул ее, снова взял и, проведя пальцем снизу вверх, остановился.
-- Гателье к Руссо! -- воскликнул он, не двигаясь. -- Есть здесь Гателье и Руссо?
-- Здесь! -- ответил чей-то голос.
-- И я, -- откликнулся другой.
Два крестьянина поднялись, направились к трибуналу и смущенно остановились перед судьей, который протянул руки на столе и скрестил мозолистые кисти.
-- Ну, Гателье, начинай! Что там такое с тобой случилось, ну?
Гателье переступил с ноги на ногу, вытер обшлагом губы, посмотрел направо, посмотрел налево, почесал голову, откашлянулся и наконец, скрестив руки начал:
-- Вот как было, господин судья... Возвращались мы с ярмарки на святого Михаила -- я, жена моя, Гательерша, и Руссо, все вместе. Я продал двух телок да еще поросенка, ну, и, черт возьми, мы, конечно, по этому случаю выпили. Значит, возвращаемся мы уже в сумерки. Я себе распеваю, Руссо пристает к моей жене, а Гательерша все время ему говорит: "Брось, Руссо, право слово! Что ты, дурак что ли или ребенок малый?.."
И, обернувшись к Руссо, он спросил:
-- Ведь так было?
-- Правильно! -- ответил Руссо.
-- На полдороге, -- продолжал Гателье после минутного молчания, -- вдруг жена моя взбирается на откос, перелезает через низенькую изгородь, за которой большой ров. "Куда ты?" спрашиваю я. "До ветра", отвечает она. "Ну, хорошо!" говорю я... И мы, то есть я и Руссо, идем дальше. Чрез несколько шагов вдруг Руссо тоже взбирается на откос и перелезает через низенькую изгородь, за которой большой ров. "Куда ты?" спрашиваю. "До ветра", отвечает. "Ну, хорошо!" говорю я и иду дальше.
Он снова обернулся к Руссо.
-- Так ведь было? -- спросил он.
-- Все так! -- ответил Руссо.
--- Вот, значит, -- продолжал Гателье, -- я себе и иду по дороге. Иду, иду, оборачиваюсь, смотрю -- никого не видать. Я себе и говорю: чудно, право! куда же они запропастились? Иду назад по той же дороге. Что-то долго, говорю я; хватили, правда, здорово, но все-таки что-то уж слишком долго. Прихожу к месту, где Руссо взбирался на откос... Перелез через изгородь, смотрю в ров: праведный Боже, говорю я, да ведь это Руссо на моей жене!.. Прошу извинения, господин судья, но я именно это самое так и сказал.
Среди присутствующих раздался смех, но Гателье не обратил на это никакого внимания. Он продолжал:
-- Руссо подмял под себя мою жену, -- прошу извинения, -- и дрыгает себе во рву ногами. Нет, нужно было видеть, как он это делал, безобразник! Ах, дьявол! Ах, скотина! Ах, свинья! "Эй, парень, -- кричу я с откоса, -- эй, Руссо! Слышь ты, животное, бросай, бросай скорей!" А он все равно что не слышит, задрыгал еще пуще, негодяй этакий. Тогда я сбегаю в ров, хватаю Руссо за блузу и тащу его, тащу... "Пусти, дай мне кончить", говорит он. "Пусти его кончить", -- говорит моя жена. "Да, дай мне кончить, -- говорит он опять, -- я тебе за это дам потом полчервонца... слышишь, парень, полчервонца!"--"Полчервонца? -- говорю я, выпуская его блузу, -- это ты правду говоришь?" -- "Правду!" -- "Побожись!" -- "Ей-Богу!" -- "Давай сейчас!" -- "Нет, когда кончу". -- "Ну, черт с тобой, кончай". И я вернулся опять на дорогу.
Гателье в третий раз призвал Руссо в свидетели:
-- Ведь так было?
-- Все так! --подтвердил Руссо.
Гателье, удовлетворившись ответом, продолжал громким голосом:
-- Вы слышите, господин судья, он обещал, слышите, побожился! Когда он кончил, они вместе с Гательершей вернулись на дорогу, где я сидел, поджидая их. "Ну, мои полчервонца?" спрашиваю я. "Завтра, завтра, -- говорит он; -- у меня сейчас при себе только мелочь". Это могло быть, конечно, и так, но он солгал. Я ничего не сказал, и вот мы идем, значит, дальше -- я, Гательерша, моя жена, и Руссо, все вместе. Я себе распеваю, Руссо пристает к моей жене, а Гательерша все время говорит: "Брось, Руссо, право слово! Что ты дурак или ребенок малый?" На прощанье я и говорю Руссо: "Помни, парень, ты побожился". -- "Да, побожился". Пожал мне руку, подмигнул жене и ушел себе... Ну и вот, господин судья, с тех пор он и не подумал мне уплатить мои полчервонца... Да еще, что всего лучше, когда я потребовал с него третьего дня мой долг, он меня назвал рогатым. "Рогатый ты дурень, -- говорит он мне, -- можешь убираться к черту". Вот что он мне сказал.
Он снова обернулся к Руссо и спросил:
-- Ведь так?
Но Руссо комично потоптался несколько секунд на месте и ничего не ответил.
Мировой судья очутился в затруднительном положении. Он потрогал себя за щеку рукой, посмотрел на секретаря, потом на пристава, точно спрашивая их совета. Случай, по-видимому, поставил его в тупик.
-- Гм!.. гм!..--сделал он.
Потом подумал несколько минут.
-- А ты, Гательерша, что имеешь по этому сказать? -- спросил он у полной женщины, которая сидела на скамье, держа корзину между ногами, и сосредоточенно следила за рассказом мужа.
-- Я-то?.. Да мне нечего говорить, -- отвечала Гательерша, подымаясь. -- Что касается его обещания и божбы, господин судья, конечно, он обещал полчервонца, обманщик.
Судья обратился к Руссо.
-- А ты что на это скажешь? Ты обещал, ведь так? побожился?
Руссо с смущенным видом вертел в руках фуражку.
-- Ну да, я обещал -- сказал он, -- но я хочу вам сказать, господин судья... полчервонца я не могу заплатить: очень дорого... не стоит того, право слово!
-- Ну, так как же?.. Надо это уладить... Полчервонца, и вправду, может, немного дорого, это верно... Слушай, Гателье, может ты удовольствовался бы одним экю?
-- Нет, нет, нет! Никаких экю... Полчервонца, раз он побожился!
-- Поразмысли-ка, парень. Экю ведь тоже деньги. Да сверх того Руссо поставит еще и выпивку... Идет?
Оба крестьянина посмотрели друг на друга, почесывая за ухом.
-- Идет что ли, Руссо? -- спросил Гателье.
-- Ну, ладно, -- ответил Руссо, -- я тебе лиха не пожелаю...
-- Итак, по рукам!
Они подали друг другу руки.
-- Следующее! -- закричал судья, в то время как Гателье, Гательерша и Руссо выходили медленно из залы, согнув спины и размахивая руками.