Мирбо Октав
Мой деревенский домик

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Октав Мирбо.
Мой деревенский домик

   Клочок моей земли находится в глухой провинции, в отдаленном местечке, где не встретишь ни стеклянных шаров, ни японских киосков, ни традиционного фонтана с запыленным амуром из гипса, пускающим в цинковый бассейн нескромную струю. Простой деревенский домик, похожий на сторожку, расположен на опушке приветливого букового леса, кудрявящегося на солнце; впереди горизонт замыкается видом зеленеющих полей, изрезанных высокими изгородями.
   По фасаду дома вьется прихотливый узор винограда; жасмин да ползучие розы расцвечивают стены из зеленых кирпичей. Палисадник, огороженный дырявыми, обросшими мохом досками, так мал, что по его дорожкам, обсаженным буксусом и тимьяном, с трудом может разойтись пара улиток. Но что мне до тесноты и убогости моего жилища? Разве не я хозяин этих полей, разве не мне принадлежат этот певучий лесок и небо, перерезываемое вереницами пролетающих стрижей? Могу ли я требовать от всего этого чего-нибудь сверх радости обладания этой красотой, этим благоуханием?
   Невдалеке, в каменистом глубоком ложе, течет ручей, и зеленая вода его прячется в густой тени переплетшихся ветвями ольх. Розовые крыши фермы виднеются поверх неуклюжих, коренастых стволов грабов; коровы пасутся, уткнувшись мордами в траву, а стада баранов бродят вдоль дороги, карабкаются на заброшенные откосы, охраняемые собакой-овчаркой.
   О, как мне будет хорошо здесь, в этом глухом уголке, благоухающем всеми ароматами вновь расцветающей природы! Нет борьбы, ожесточающей людей, нет злобы, нет ненависти, раз дающей сердца; одна лишь любовь, та великая любовь, которая снисходит на землю вместе с умиротворяющим мраком ночи и, тихо шелестя листьями деревьев, словно нежная мать напевает своим детям: "К чему ненавидеть? Разве ты не знаешь людей, их страданий и страстей, терзающих богатых и бедных -- голодного нищего, уснувшего на краю дороги, и чревоугодника, почивающего, с набитым брюхом, за раздушенными занавесками! Не надо никого ненавидеть, даже злых... Их можно только жалеть, потому что им недоступно то единственное, что примиряет нас с жизнью: делать добро".
   Итак, я поселился в моем домике и зажил монотонной деревенской жизнью. Товарищами моими в этом уединении являются: грязный сварливый пес, птицы в лесу да старик-крестьянин. Последнего я заметил как-то однажды блуждающим вокруг моего дома и бросающим на меня косые взгляды. В этот раз он ушел, но на следующий день появился снова и возобновил свои наблюдения; на третий день он отважился проникнуть за изгородь.
   -- Как дела? -- спросил он меня, приподымая над головой фуражку, порыжевшую от двадцатилетнего пребывания на солнце.
   -- Помаленьку, старина, -- ответил я.
   -- Так, так... хорошо!
   Он поправил на трельяже свесившуюся веточку жасмина.
   -- Говорят, вы приехали из Парижа?
   -- Ну да.
   -- Так, так... хорошо!
   Он удалился, грузно ступая тяжеловесной походкой престарелого землепашца.
   Каждый вечер, когда солнце опускается за холм, он приходит, садится на скамью у моей двери и, в то время как я мечтательно погружаюсь в созерцание умиротворяющей величественности заката, он тихонько покачивает головой, никогда не произнося ни слова.

* * *

   Несколько недель тому назад у меня появился новый товарищ -- дядюшка Равенель, который приходит полоть дорожки, сажать овощи, присматривать за деревьями.
   Дядюшке Равенелю шестьдесят два года. Среднего роста, слегка сгорбленный, он медленно ступает размеренным шагом старого пахаря. У него великолепная голова, очень характерное лицо, обветренное, потрескавшееся, угловатое и морщинистое; лоб почти до самых бровей закрыть седоватыми, взлохмаченными космами жестких волос. Фигура его кажется окаменелой, точно ствол старого дуба, постоянно сопротивляющегося злым ветрам; под заплатанной, ветхой одеждой обрисовываются выступы костей и узлы мышц, точно ветви, стремящиеся наружу. Взгляд его ясен и покоен; ни одной мысли, никакого волнения незаметно в этих загадочных глазах, покорных и кротких, словно глаза домашнего животного. Движения его медленны, торжественны, необъятны словно горизонт неба, благоговейны и молитвенны словно чудо творения.
   Старик зашибает...
   Почти всегда подвыпивший, он все-таки не покладает рук, берется то за то, то за другое... Конечно, мешать эти два ремесла не очень-то удобно. Если бы он не пил, у него скопились бы кое-какие сбережения, и он мог бы жить припеваючи. Подобно всем своим землякам, даже менее, чем он, искусным на всякую работу, он имел бы домик с палисадником, огород, кур, уток, кроликов, может быть корову, и откармливал бы к Рождеству свинью. Теперь он мог бы отдыхать, немножко помогать соседям, когда наступит сезон сидра. Вместо всего этого у него нет ничего -- ни дома, ни земли, ни кур, -- решительно ничего. Приходится то здесь то, там побираться поденщиной, работать и за садовника, и за плотника, и за каменщика, с трудом выколачивая свои двадцать су в день, горшок супа да бутылку сидра. Но он не унывает, не падает духом. К тому же он не виноват... Этим он обязан своей второй жене. Ибо дядюшка Равенель, овдовевший в сорок восемь лет, не захотел жить жизнью бобыля и женился вторично.
   -- Ну не глупо ли, не глупо ли? -- говорит он, возвращаясь иногда к прошлому, к временам своей первой жены.

* * *

   Каждое утро в шесть часов он является уже навеселе, с сильным "букетом" алкоголя...
   -- Ну, дядюшка Равенель, вы уже готовы, а?
   -- Понятно... понятно!.. -- отвечает старик, почесывая голову. -- Немножечко... Так, самую малость!..
   Он спотыкается, губа у него отвисает, мокрая и слюнявая. Но и в эти минуты глаза его остаются неподвижными, без всякого проблеска мысли, даже без налета опьянения.
   -- В вашем возрасте, дядюшка Равенель... и вам не стыдно?
   -- Ну, конечно!.. конечно!.. Я вам скажу... Это моя жена... моя вторая жена... Ах, что за сука, что за срамница!.. Вот моя первая -- та была святая, прямо святая... Кабы вы ее только знали... Святая!.. Прямо святая угодница!
   Он плачет, хватаясь за волосы.
   -- Святая! Настоящая святая!.. И вот она умерла, -- умерла из-за свиньи, которая поколела от лихой болезни.
   -- Да, я знаю, знаю эту историю... Идите-ка спать!.. Вам нужно выспаться...
   -- Нет... нет!.. Надо мне вам рассказать... У меня, конечно, есть слабость, это верно... но я хочу вам рассказать... Была у меня свинья, прямо, можно сказать, великолепная свинья!.. Отлично ела, отлично ходила... Провались я на этом месте, если я вру... Вдруг она заболевает, точно человек, точно барин, точно какая важная особа... Уж и каталась она, и корчилась, и пена у нее изо рта... В конце концов поколела-таки, окаянная... Вот моя первая и говорит: "Надо ее съесть, не пропадать же добру..." А я говорю ей: "Свинья, которая поколела лихой болезни наверное заражена; надо ее закопать поглубже-поглубже..." А ей показалось уж очень обидно -- моей первой жене -- закопать такую отличную тушу... "Чего ради она будет заражена?" -- говорит она мне... Я говорю: "Она, должно быть, села чего-нибудь скверного и ей это бросилось на желудок, а потом в голову... Не бывает ведь, чтобы свинья поколела так, ни с того, ни с сего..." А моя первая жена и говорит: "А я все-таки приготовлю фрикасе из печенки". А я ей: "Делай, если хочешь, но я есть не стану... Да! да! да!"
   При этих горестных воспоминаниях Равенель начинает плакать, волноваться и продолжает:
   -- Пусть я проткну себе глотку вилами, лопатой, буравом, если я лгу!.. Ну, так вот, моя первая-то жена наелась печенки с картошкой, а потом мы закопали свинью на лугу дяди Ботро, под осиной... Тогда она ничего не почувствовала... Ходила, как вы, как я, как все мы... Но вот спустя десять лет вдруг на нее напала та самая болезнь... Так же корчилась, так же выла, так же пена изо рта, как у свиньи, и затем померла... Да так скоро, что не успели мы обернуться, не успел я даже ее водой побрызгать... Вот вам Бог, и угодник Иосиф, и Пресвятая Дева Мария, через десять лет свинья бросилась ей в живот и в голову... и задушила ее... Да! да!..
   -- А вы снова женились, старый вы плут?
   -- Ну да!.. Да! Я взял себе вторую... Только это уж не то... Ах, что за срамница!.. Что за бесстыдница! Ей нужно здоровенного мужика... Хуже всякой кошки, хуже суки, хуже воробья... Я человек пожилой, вы понимаете, и к тому же я никогда не отличался... А ей нужно, ей все равно как! Я бы хотел, чтобы вы видели! Другой раз я совсем спокоен, ни о чем таком не думаю... или пришел усталый с работы: "Дядя Равенель, -- говорит она мне, -- я вся горю..." И вот она смотрит на меня -- глаза блестят словно огоньки... "Я не могу, -- говорю я, -- я человек пожилой; да совсем у меня этого нет сейчас и в мыслях..." Но она не отстает, толкает меня, прижимается...
    "Не могу", говорю ей опять. "Ну, хвати глоточек", говорит она... Я и хватаю, один, два, три глотка... "Ну, готово?" спрашивает она. "Нет, не готово", отвечаю я. "Ты просто-напросто тряпка", говорит она. "А ты потаскуха", отвечаю я... Она мне в ухо, я -- в другое, и пошла потасовка... Тогда я хватаю бутыль, выпиваю опять глоток, другой, третий... Да! да! да!.. Вы понимаете, меня это губит, губит все это, да!
   На следующий день после выпивки дядюшка Равенель бродит точно во сне. Он ничего не понимает из того, что у него спрашивают. Глаза у него широко раскрыты и смотрят куда-то в непроницаемую даль.
   -- Послушайте, дядюшка Равенель, надо бы сделать у изгороди подпорки.
   -- Ах, да! подпорки!..
   -- Вы поняли?
   -- Нет... подпорки!.. подпорки!..
   -- Да вы знаете, что такое подпорка?
   -- Подпорка!.. Да...
   -- Ну, так, значит, вы подопрете изгородь?
   -- Изгородь?
   -- Вы поняли?
   -- Нет...
   Он идет в сад медленными шагами, берет свою лопату, скрещивает на ней руки, смотрит на пролетающих птиц, на трепещущие от утреннего ветра листья... и бормочет:
   -- Подпорка!.. Изгородь!..
   Ни одной мысли не шевелится в этом упрямом, окостенелом черепе, и лицо его, угловатое, морщинистое, принимает особо-безмятежное выражение почти пластической красоты, почти скульптурной выразительности, которые заставили бы поэта воскликнуть: "Вот настоящий бог земли!"

-----------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Октав Мирбо. Деревенские рассказы. -- Книгоиздательство С. Скримунта, С.-Петербург, 1908 г. -- С. 1--6.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru