Мариетт Фредерик
Канадские поселенцы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Фредерик Марриэт

Канадские поселенцы

Settlers in Canada (1844)

Перевод Анны Энквист

  
  

ГЛАВА I

   В 1794 г. одна английская семья отправилась в Канаду с целью поселиться там. Раньше Канада принадлежала французам, но лет за тридцать до упомянутого времени перешла к англичанам. В ту пору переселиться в Канаду было не то, что теперь: и самый переезд, и пребывание в этой стране были сопряжены с большими опасностями. На реках, изобилующих порогами и быстринами, не было еще пароходов; индейцы населяли значительную часть северной Канады, встречаясь и в южной во многих местах; кроме того, вся страна кишела дикими зверями, из которых некоторые являлись полезными человеку, но большинство весьма опасными. Европейцев в те времена там было еще мало, и все больше французы, которые не были расположены к новым хозяевам страны. Правда, за эти тридцать лет сюда выселилось много англичан, основавших здесь в разных местах свои фермы, но так как французы, владевшие раньше страной и колонизовавшие ее, владели здесь всеми лучшими землями, то вновь прибывавшие поселенцы были вынуждены селиться либо в северной Канаде, либо поблизости ее. Хотя земли здесь были не хуже, а даже лучше, чем в южной Канаде, но расстояние от Квебека и Монреаля, а также и от других населенных центров было так велико, что селившиеся там люди были предоставлены самим себе и совершенно беззащитны. Поэтому нужны были какие-нибудь основательные и серьезные причины, чтобы целая семья решилась покинуть родину и переселиться в Канаду. Постараюсь сообщить читателю эти причины.
   Мистер Кемпбель, глава упомянутой семьи, был человек хорошего происхождения, но будучи сыном небогатых родителей, вынужден был избрать себе профессию и сделался врачом. Проработав несколько лет по разным госпиталям и больницам, он обзавелся сначала небольшой частной практикой, но вскоре был признан способным и добросовестным врачом, и практика его стала быстро возрастать. Ему не было еще тридцати лет, когда он женился.
   У мистера Кемпбеля была всего только одна сестра, жившая с ним, так как родители ее давно умерли. Спустя лет пять после его женитьбы она вышла за человека небогатого, но стоявшего на хорошей дороге.
   Время шло быстро, и по прошествии десяти лет мистер Кемпбель был уже человеком состоятельным и многосемейным, так как жена подарила ему четырех сыновей, из которых младшему было всего несколько месяцев.
   Но в эти годы его постигло тяжелое несчастье: он потерял свою горячо любимую сестру, которая незадолго до своей смерти овдовела, оставшись от мужа с одной девочкой и в ожидании другой, которая уже родилась в доме брата; сама же она, дав жизнь этому второму ребенку, умерла в родах. Понятно, мистер Кемпбель и его жена оставили у себя обеих маленьких сироток и воспитывали их наравне со своими детьми, не делая между ними никакой разницы.
   Таково было положение семьи Кемпбеля лет десять-одиннадцать после женитьбы его, когда случилось совершенно непредвиденное событие, весьма для него приятное: вернувшись домой после обычных профессиональных визитов и сидя за столом вместе с женой и старшими детьми, он получил письмо за большой черной печатью.
   Письмо это было следующего содержания:
   "Сэр, имею честь и удовольствие уведомить Вас, что со смертью мистера Шольто Кемпбеля, владельца Векстон-Холла в Кумберланде, скончавшегося 19-го числа истекшего месяца, вышеупомянутые поместья, за отсутствием более близких родственников, переходят к Вам. Предполагаемый наследник, как удостоверено, погиб в море вблизи вест-индских берегов, и уже более двадцати шести лет о нем не имелось никаких известий, завещание не было найдено, и, как дознано в настоящее время, такового вовсе не существовало; поэтому все имущество покойного опечатано в ожидании Вашего прибытия и вступления во владение им и поместьями покойного Вашего родственника, когда вам это будет благоугодно. На случай, если бы Вам встретилась надобность в юридическом советнике и поверенном в делах Ваших, покорнейше прошу располагать мною. Всегда готовый к услугам

Гарвей, Пакстон Тори и К°".

   Мистер Кемпбель молча передал письмо жене; та прочла его и, не сказав ни слова, положила его на стол.
   -- Ну, что же ты на это скажешь, милая? -- воскликнул мистер Кемпбель, весело вскакивая со своего места.
   -- Это, конечно, большая неожиданность! -- задумчиво произнесла его супруга. -- Я всегда думала, что мы с тобой сумеем снести всякую невзгоду; так будем же надеяться, что мы сумеем снести и это благополучие, что, в сущности, гораздо труднее!
   -- Ты, пожалуй, права, Эмилия! -- согласился мистер Кемпбель, садясь на свое прежнее место. -- К чему нам это неожиданное богатство? Мы всегда были счастливы и без него!
   -- Несомненно, оно ничего не прибавит к нашему счастью, но во всяком случае прибавит нам забот! -- сказала г-жа Кемпбель. -- С другой стороны, оно даст нам возможность способствовать счастью других, и потому возблагодарим и за это Бога.
   -- Да, да, дорогая моя, возблагодарим Бога и употребим дарованное им нам богатство согласно тому, как Бог того желает, на служение Ему!
   Вскоре после того мистер Кемпбель вступил во владение обширными поместьями Векстон-Холла и зажил согласно своему новому общественному положению. Имение было сильно запущено и требовало громадных затрат, так что наибольшая часть доходов уходила на это; тем не менее он помогал всем нуждающимся и являлся настоящим благодетелем для всей округи. Происшедшая в жизни мистера Кемпбеля перемена естественно отозвалась и на его детях: старший сын его Генри, первоначально думавший пойти по дороге отца, теперь поступил в колледж и предназначал себя для политической карьеры; второй, Альфред, избрал морскую службу и был зачислен на королевский фрегат; остальные же двое были еще слишком юны; одному из них было всего два года, когда они переселились в Векстон-Холл; звали его Персиваль, а другому, которого звали Джон, было тогда всего несколько месяцев. Теперь оба они обучались у молодого священника, жившего по соседству с усадьбой. Обе сиротки, Мэри и Эмми, занимались под руководством опытной гувернантки и были прелестные, умненькие, хорошенькие девочки.
   Прошло около десяти лет с тех пор, как мистер Кемпбель владел крупным поместьем Векстон-Холл, когда однажды его посетил мистер Гарвей, тот самый поверенный, который уведомил его о неожиданном наследстве, выпавшем на его долю. На этот раз мистер Гарвей явился уведомить мистера Кемпбеля, что в суд подано заявление, и предъявлены права на Векстон-Холл со стороны лица, выдающего себя за сына погибшего назад тому несколько лет прямого наследника. При этом мистер Гарвей утверждал, что заявление это, вероятно, будет оставлено без последствий, и мистеру Кемпбелю нечего тревожиться. Успокоенный этими уверениями своего поверенного, мистер Кемпбель перестал даже и думать об этом заявлении и ничего не сказал о нем своей жене, которой он привык поверять все.
   Однако спустя три месяца он получил извещение от своего поверенного, что дело о возвращении наследства законному якобы наследнику принимает серьезный оборот, и это, во всяком случае, вовлечет настоящего владельца поместья в большие расходы, хотя мистер Гарвей по-прежнему утверждал, что это не более, как мошенническая проделка со стороны мнимого претендента на поместье. И на этот раз мистер Кемпбель решил ничего не говорить жене, не желая ее тревожить и все еще надеясь, что все кончится благополучно.
  

ГЛАВА II

   По прошествии нескольких месяцев оказалось, что претензии нового претендента на поместье Векстон были вполне законны, что предполагавшийся и признанный наследник покойного мистера Шольто Кемпбеля во время своего пребывания в Вест-Индии женился и от этого законного брака имел сына, а затем уже погиб, как и было удостоверено, и что лицо, предъявившее теперь свои права на наследство, был действительно законный сын признанного наследника. При таких условиях, конечно, можно было оттянуть на некоторое время возвращение поместий законному наследнику, но во всяком случае вернуть их ему придется, -- писал мистер Гарвей.
   Прочитав это письмо, мистер Кемпбель пошел прямо к жене, ознакомил ее с положением дела во всех его подробностях и в заключение передал ей письмо мистера Гарвея.
   Проглядев это письмо, г-жа Кемпбель сказала:
   -- Очевидно, дорогой мой, мы в течение всех этих лет владели имуществом, принадлежащим по праву другому лицу, а потому теперь должны возвратить все это законному владельцу. Это справедливо и вполне ясно!
   -- Да, но не забудь, дорогая, что мы должны передать и поместье и имущество немедленно: это, конечно, необходимо; но трудно так разом стать нищими!
   -- Несомненно, трудно стать нищими, но мне кажется, что это слово не применимо к нам в данном случае! Богу было угодно дать нам это богатство, теперь Его святая воля решила взять его у нас; так пусть же у нас останется утешение, что мы владели этим чужим богатством честно и честно вернули его настоящему хозяину, и я уверена, что Бог нас не оставит!
   -- Так я сейчас же напишу мистеру Гарвею, чтобы он прекратил всякие препирательства и заявил законному наследнику, что я готов сейчас же отказаться от своих прав и передать ему все, что ему принадлежит по праву.
   -- Да, так и напиши, и я уверена, что мы будем счастливы, хотя и будем бедны, быть может!
   Не теряя ни минуты, мистер Кемпбель написал, как сказал, и отправил письмо с грумом на почту. Но едва за грумом закрылась дверь, как он закрыл лицо руками и глухо зарыдал.
   -- Полно, -- проговорила ему жена, -- ты исполнил свой долг!
   -- Я не о себе думаю, а о детях! -- возразил он.
   -- Дети будут работать, а в труде есть счастье! -- сказала г-жа Кемпбель.
   -- Да, мальчики как-нибудь пробьются, но девочки! Какой это для них будет громадный переворот!
   -- Я хочу думать, что мы их не так дурно воспитали, и что они радостно примирятся со своим новым положением и будут для нас отрадой и утехой даже и в бедности. Кроме того, надеюсь, что мы все же не останемся совершенно нищими.
   -- Это будет зависеть от нового владельца поместья: он может потребовать возвращения ему всех доходов за истекшие десять лет, и тогда мы действительно останемся нищими. Я теперь уже слишком стар, чтобы вновь начинать карьеру врача; былой практики мне теперь не вернуть; мое место заступили уже молодые, и вот видишь, то, что казалось нам неожиданным счастьем, теперь оказывается скорее несчастьем!
   -- Полно! Лучше выйдем в сад освежиться, а будущее само покажет нам, что было счастьем и что несчастьем!
   Спустя несколько дней пришло еще письмо от мистера Гарвея, в котором он сообщил, что новый владелец, узнав о решении мистера Кемпбеля вернуть ему поместье и имущество без дальнейших препирательств, просил передать, что он не имеет намерения требовать выплаты доходов за истекшие 10 лет, а также предоставляет дом и все остальное в пользование мистера Кемпбеля и его семейства в течение трех месяцев и даже долее, если они того пожелают, чтобы они имели время устроиться и привести в порядок свои дела.
   Это весьма обрадовало Кемпбеля, и он в тот же день написал своему поверенному, прося его привести в ясность сумму всех судебных и иных расходов по этому процессу.
   Когда получился ответ на это письмо, и Кемпбель подвел итог всем расходам по этому делу, он бессильно опустил голову на руки и простонал:
   -- Мы окончательно разорены! У нас не останется ни гроша! У меня не хватит даже денег на уплату этих расходов!
   -- Не кручинься, если у тебя не хватает, то ведь у нас есть еще вся эта обстановка, лошади, экипажи: это все тоже чего-нибудь стоит!
   -- Но ведь у нас есть еще и другие счета, по которым нужно уплатить!
   -- Знаю! Я все их собрала и подсчитала: там вовсе не так много, не более 300 фунтов!
   -- Пусть так! Но что же нам делать, с чего начать? -- спросил мистер Кемпбель.
   -- Прежде всего сократить наши расходы, отпустить слуг и гувернантку, продать лошадей и экипажи, реализовать все, что возможно, и написать Генри, чтобы он вернулся домой из колледжа, где он не может более продолжать свое учение; о всем остальном мы успеем еще подумать, -- заметила г-жа Кемпбель.
   Когда девочки узнали о случившемся, они обе побежали в кабинет мистера Кемпбеля и, повиснув у него на шее, молили его не горевать, уверяя, что они готовы сделать все, чтобы он был счастлив, и готовы с радостью работать с утра до ночи, если это будет нужно для поддержания общего благосостояния.
   Мистер Кемпбель был тронут этими словами девочек и горячо целовал их и благодарил.
   На другой день вся прислуга была рассчитана; гувернантка девочек также.
   -- Слава Богу, что все это кончено, -- сказал мистер Кемпбель, -- я чувствую положительное облегчение!
   -- Дядя, вот письмо от Альфреда; он пишет, что прибыл в Портсмут и, пока состоится его перевод на другое судно, решил побывать здесь... с двумя своими товарищами! Он надеется, что вы ничего не будете иметь против того! -- сказала Эмми, входя в комнату.
   -- Бедняга, он ничего не знает о том, что здесь произошло; мне очень жаль его огорчить отказом, но ты должна написать ему, дитя мое, и уведомить о случившемся!
   -- Я должна написать ему?
   -- Да, Эмми, -- сказала г-жа Кемпбель, -- мы с дядей слишком озабочены: у нас сейчас столько хлопот!
   -- Что же, я напишу, если вы приказываете, -- проговорила девочка и, глотая слезы, вышла из комнаты в тот самый момент, когда в нее входил мистер Батс, аукционист, приглашенный мистером Кемпбелем для распродажи его имущества.
   Мистер Батс вручил Кемпбелю письмо от нового владельца поместья мистера Дугласа-Кемпбеля, в котором последний предлагал бывшему владельцу скупить у него всю обстановку, лошадей, экипажи, словом, все, что он предназначал в продажу, по той оценке, какую назначит мистер Батс, которому он предлагал оценить все по надлежащей стоимости, ничего не удешевляя; и в случае согласия, он поручал тому же мистеру Батсу уплатить за все полностью и немедленно.
   Прочитав письмо и ознакомив с его содержанием жену и аукциониста, мистер Кемпбель предложил последнему тотчас же приступить к оценке, если это было возможно.
   Батс согласился, и когда оценка была произведена, Кемпбель мог произвести подсчет той суммы, какая оставалась у него в наличности. Это было приблизительно всего-навсего 1700 или 1800 фунтов, представлявших собою теперь все его состояние.
  

ГЛАВА III

   Может показаться странным, что, владея десять лет таким громадным поместьем, мистер Кемпбель за все эти годы не подумал ничего отложить на черный день. Но дело в том, что имение было разорено, дела расстроены, когда он принял наследство, и большая часть доходов пошла на улучшение того же поместья и повышение его доходности. Кроме того, большие суммы уходили на постройку и оборудование школ, приютов и богаделен, так что до самого последнего времени не удавалось ничего откладывать, а теперь все, что он успел отложить за последний год, ушло на покрытие судебных расходов по процессу с новым владельцем поместья.
   На другой день после оценки и продажи имущества прибыл в Векстон-Холл Генри, старший сын Кемпбелей. Он был чрезвычайно расстроен постигшим его семью горем, но его угнетенное состояние все приписывали его нежным сыновним чувствам, а не мысли о себе и своем будущем. Мистер Кемпбель подолгу совещался с женой относительно того, как им устроить дальнейшую жизнь, и все ничего подходящего они не могли придумать. С таким крошечным капиталом, как 1700 фунтов, нельзя было начать никакого дела, которое могло бы обеспечить существование такой большой семьи. Вернуться же к прежней профессии врача было бесполезно, так как молодые врачи не уступят своей практики, да и начинать в эти годы снова составлять практику помаленьку было невозможно. Генри мог бы поступить на место, но он годился только как юрист или политический деятель, и как не окончивший курса наук в колледже, не мог занять никакого положения. Альфред, второй сын, служивший во флоте, мог еще прокормить себя, но ведь оставались еще две девочки и два малолетних мальчика.
   Время шло, а Кемпбели все еще не могли ничего решить и не знали, куда им деваться, после того как придется покинуть Векстон-Холл. Наконец приехал и их второй сын Альфред; после первых радостных приветствий и объятий мистер Кемпбель высказал сожаление, что не мог принять у себя его товарищей.
   -- Это действительно было очень обидно! Но что же делать?! Мои товарищи вполне поняли ваше положение и отнеслись к нему очень сочувственно. Но где же брат Генри и сестры?
   -- Они гуляют в парке. Поди к ним туда; они ждут тебя с большим нетерпением! -- сказала мать.
   -- Иду, матушка! Надо поскорее покончить с этими объятиями и поцелуями и тогда уж поговорить серьезно о деле! Так до свидания пока! -- добавил юноша и побежал в парк разыскивать брата и сестер.
   -- Во всяком случае, он не подавлен! -- заметила г-жа Кемпбель. -- Слава Богу, что хотя он сохраняет бодрость духа!
   Выйдя в парк, Альфред очень скоро нашел тех, кого искал, и после бесчисленных объятий и поцелуев стал расспрашивать о положении дел в семье. Спустя немного Генри, который казался чрезвычайно подавленным, попросил Мэри и Эмми оставить его на время одного с братом, так как он желал переговорить с ним с глазу на глаз. Девушки поспешили удалиться.
   -- Ты страшно удручен, -- Генри, сказал Альфред, когда они остались одни. -- Неужели положение столь ужасно?
   -- Положение, во всяком случае, незавидное, но что меня особенно удручает, это то, что мое личное неблагоразумие еще более ухудшило его! Дело в том что у отца всего-навсего осталось теперь 1700 фунтов капитала, и это на такую семью, как наша, а между тем я там, в колледже, наделал долгов приблизительно фунтов на 200, рассчитывая уплатить все на Рождество, когда должен был получить от отца деньги. Отец всегда предостерегал меня от долгов, прося не тратить более того, что я получал ежемесячно, и не делать никаких расходов в счет будущего, но я не послушался и теперь не могу примириться с мыслью покинуть колледж, не уплатив своих долгов, и в то же время не могу решиться сказать об этом отцу, зная, что нанесу ему этим страшный удар, вынуждая его расстаться с 200 фунтами в такой момент. Вот что меня так удручает! Я знаю, что отец тотчас же уплатит мои долги, но вырывать у него из рук последние гроши -- это положительно убивает меня; я не могу простить себе своего легкомыслия; я не сплю по ночам, боюсь смотреть отцу в глаза. Я только ждал тебя, чтобы попросить сказать об этом отцу; я же положительно не в состоянии этого сделать: мне кажется, что я умру со стыда!
   -- Полно, Генри, -- весело возразил Альфред, -- да ведь это самое обыкновенное дело, в сущности: кто из нас не должал, особенно если имел в виду получку и рассчитывал честно расплатиться? Беда, конечно, в том, что в данном случае обстоятельства так изменились, и я верю, что теперь ты готов был бы отдать целый год жизни, чтобы у тебя не было долгов. Но успокойся; тебе нет надобности так расстраиваться; я только что получил свое жалование и призовые деньги за последние 18 месяцев, да мне еще предстоит получить за одно французское каперское судно; всего наберется за 250 фунтов, которые я и хотел отдать отцу, зная его теперешнее тяжелое положение. Но ведь выйдет на одно: отдам ли я их ему или тебе на уплату твоих долгов! Так вот, возьми их, уплати все, что следует, остальное верни мне. Отец не знает, что у меня есть деньги, и пусть и не узнает о них, а вместе с тем не узнает ничего и о твоих долгах, -- и все будет в порядке!
   -- Не знаю, как и благодарить тебя, Альфред! Ты не поверишь, какую тяжесть ты снял у меня с души! Теперь я буду в состоянии смотреть отцу в глаза, благодаря тебе!
   -- А знаешь, случись это несчастье с отцом в прошедший мой приезд, я был бы совершенно в таком же положении, как ты теперь; у меня был неуплаченный счет от портного длиною с вымпел нашего фрегата, а в кармане не на что было бы и мыши позавтракать! Однако пойдем к нашим и постараемся быть бодрыми и веселыми, насколько возможно.
   Действительно, бодрое расположение духа Альфреда благотворно подействовало на всех. После вечернего чая, когда семья осталась одна, мистер Кемпбель счел нужным разъяснить подробно все положение дел при всех своих детях, затем предложил каждому подать совет относительно того, что предпринять дальше. Первым должен был высказаться Генри как старший.
   -- Если вы с матушкой ничего не могли придумать, то я едва ли могу помочь вам в этом, -- проговорил он. -- Я могу только сказать, на что бы вы ни решились, я всеми силами буду помогать вам и работать на вас и на всю семью, как и чем могу.
   -- В этом я нисколько не сомневаюсь, Генри, -- сказал отец, -- но пока нам всего более нужен добрый совет! Ну, Альфред, теперь очередь за тобой! Не имеешь ли ты предложить нам что-нибудь?
   -- Я, видишь ли, отец, уже много думал об этом и старался найти какой-нибудь выход из нашего положения и вот что хочу предложить тебе: те несколько сот фунтов, что осталось у тебя, не дадут тебе возможности существовать здесь с такой большей семьей: здесь это почти не деньги. Но в другой стране эти сотни стоят тысяч! Здесь большая семья является тяжелым бременем, а в другой стране она -- источник богатства, и чем многочисленнее семья, тем человек богаче. И вот, если бы ты согласился переселиться в другую страну со своей семьей, то вместо того, чтобы быть бедняком здесь, был бы богатым человеком там.
   -- Что же это за благословенная страна, Альфред?
   -- Это я сейчас скажу, отец. Родной брат нашего казначея на судне переселился в Канаду вскоре после того, как французы были вытеснены из нее; у него было всего-навсего только 300 фунтов капитала; теперь уже года четыре, как он живет там, и когда мы пришли в Портсмут, наш казначей получил от него письмо, которое я читал, и в котором он пишет брату, что живется ему хорошо, и что он быстро богатеет, что в настоящее время у него ферма в 500 акров, из которых 200 акров уже расчищены и обработаны, и если бы его дети были достаточно велики, чтобы помогать ему, то он к этому времени был бы уже втрое богаче, так как прикупил бы еще больше земли. Там землю можно приобретать по доллару за акр, да еще и на выбор. На ваши деньги можно купить очень много земли и с вашей семьей вам нетрудно будет ее обработать, так что по прошествии нескольких лет вы уже будете зажиточным хозяином, владельцем громадного хозяйства. Мы, ваши дети, будем работать с вами и на вас, и впоследствии вы будете иметь удовлетворение знать, что вы оставите их всех обеспеченными и независимыми.
   -- Я готов признать, сын мой, что твой план заслуживает внимания и обсуждения, но согласись, что есть в нем и некоторые отрицательные стороны!
   -- Отрицательные стороны! -- повторил Альфред. -- Да, конечно! Если бы можно было приобретать богатые и доходные поместья только тем, что вы явились и вступили во владение ими, то таких поместий немного бы осталось! Конечно, придется много и тяжело работать, при случае терпеть лишения, жить в бревенчатой избе, пока не выстроим себе большого и комфортабельного дома; придется переносить суровую зиму, отдалиться от всякого общества, переносить отсутствие не только соседей, но и вообще людей, при случае подвергаться опасности со стороны диких зверей и дикарей, не иметь никаких вестей о том, что происходит на нашей дорогой родине, -- да! Но со всем этим придется мириться. Что же касается тяжелой работы, то мы с Генри постараемся, сколько возможно, взять ее всю на себя; что касается суровой зимы, то хорошего топлива там вволю. Пусть избушка будет простовата и тесна, зато девочки постараются сделать ее уютной. Если у нас не будет общества, то разве мы не можем удовольствоваться обществом друг друга? Если будет грозить опасность от дикарей и диких зверей, то у нас будет огнестрельное оружие, здоровые руки и смелый дух, чтобы защищаться! При таких условиях, право, не вижу, почему бы мы не могли быть счастливы и довольны там как и здесь!
   -- Альфред, -- заметила г-жа Кемпбель, -- ты говоришь так, как будто отправишься вместе с нами!
   -- Да, конечно! Неужели же ты думаешь, что я остался бы здесь, если бы вы выселились туда, да еще зная, что я могу быть вам там полезен, даже нужен?! Конечно, я люблю свою морскую службу, но мой долг прежде всего помогать отцу и семье, и я был бы несчастным человеком, если бы вы уехали туда без меня; мне бы каждую ночь снились индейцы, похищающие Мэри, или громадный медведь, душащий в своих громадных лапах мою маленькую Эмми.
   -- Ну, что ж, я рискну и примирюсь с индейцами! -- проговорила Мэри.
   -- А я помирюсь с громадным медведем! -- добавила Эмми. -- Быть может, он только обнимет меня так же крепко, как Альфред, когда он нынче вернулся из плавания.
   -- Благодарю вас, мисс, за лестное сравнение! -- отозвался, смеясь, Альфред.
   -- Во всяком случае, предложение твое, Альфред, заслуживает всестороннего рассмотрения, -- заметила г-жа Кемпбель, -- и мы с отцом поговорим о нем, взвесим все и за и против, затем, может быть, завтра утром объявим вам свое решение, а теперь пора нам всем ко сну!
   -- Я увижу во сне индейцев, я уверена! -- сказала Мэри.
   -- А мне будет сниться медведь! -- отозвалась Эмми, лукаво взглянув на Альфреда.
   -- А мне хорошенькая девушка, которую я видел в Портсмуте!
   -- Я тебе не верю, Альфред! Никакой хорошенькой девушки ты в Портсмуте не видел! -- крикнула Эмми и убежала из комнаты.
   На другой день все сошлись в столовой довольно рано. После общей молитвы все принялись за утренний завтрак, и, когда кончили, мистер Кемпбель обратился к присутствующим.
   -- Дети мои, вчера после вашего ухода мы еще долго обсуждали предложение Альфреда и пришли к заключению, что другого выбора у нас нет, и если все вы согласны с нами, то мы решили переселиться в Канаду и попытать там счастья!
   -- Я, безусловно, согласен! -- отозвался Генри.
   -- А вы, девочки?
   -- А мы? Да мы пойдем с вами на край света! -- воскликнули в один голос обе сестры.
   -- Ну, а теперь, дети мои, -- заговорил снова мистер Кемпбель после некоторого молчания, -- раз мы уже решили выселиться, то приступим немедленно к приготовлениям. Что вы прежде всего намерены делать? Ты, Генри, и ты, Альфред?
   -- Я должен немедленно поехать в Оксфорд и устроить там свои дела, продать книги, передать комнату, разделаться с разными ненужными вещами...
   -- А достаточно ли у тебя денег, чтобы расплатиться со всеми? -- спросил отец.
   -- Да, вполне достаточно! -- отозвался Генри слегка покраснев. -- Не беспокойся об этом.
   -- А я, если здесь ни на что не нужен, -- сказал Альфред, -- отправлюсь сегодня же в Ливерпул, так как нам придется отплыть с одним из тамошних судов, и там соберу все необходимые сведения и напишу нашему казначею, от которого тоже постараюсь разузнать все, что можно. Как только я буду иметь, что сообщить вам, напишу вам немедленно.
   -- Нет, ты напиши нам во всяком случае, -- проговорила г-жа Кемпбель, -- чтобы мы знали, что ты благополучно доехал!
   -- Хорошо, мамаша, напишу!
   -- Есть ли у тебя деньги? -- спросил отец.
   -- Хватит, -- отозвался Альфред, -- ведь я не на четверке поеду!
   -- Ну, а мы пока останемся здесь, будем собираться и укладываться! А ты там, в Ливерпуле, присмотри для нас скромное недорогое помещение, в котором мы могли бы остановиться по приезде туда. Когда вообще отправляются из Ливерпуля суда в Квебек?
   -- Обыкновенно, приблизительно в это время, т. е. в марте; теперь почти каждую неделю идут суда в Канаду, и чем раньше мы уедем, тем лучше; надо нам успеть хорошенько устроиться на месте до наступления зимы!
   Вскоре в округе стало известно, что мистер Кемпбель с семейством переселяется в Канаду, и все арендаторы явились к нему, предлагая ему наперебой своих лошадей и фургоны для перевозки его вещей в Ливерпуль совершенно безвозмездно, из чувства благодарности за его доброе отношение к ним.
   Спустя несколько дней пришло письмо от Альфреда, который писал, что он познакомился с купцами, ведущими торговлю с Канадой, и заручился от них рекомендательными письмами к канадским купцам-англичанам, которые всегда готовы оказать содействие новым переселенцам. Кроме того, он успел осмотреть одно прекрасное судно, отправляющееся в Квебек ровно через три недели, и даже сторговался в проездной плате с капитаном на случай, если они успеют управиться к тому времени со всеми своими делами.
   Генри также вернулся из Оксфорда и привез с собой небольшую сумму денег, вырученную от продажи книг и других вещей. Теперь он был бодр и весел и усердно помогал матери и девочкам при укладке. Не прошло двух недель, как вся семья Кемпбелей была совершенно готова к отъезду. Они обошли в последний раз парк и поля, затем все комнаты в доме, чтобы убедиться, что все оставляется ими в чистоте и порядке. Проходя по гостиной, девушки вздохнули, взглянув на рояль и арфу, которые оставались здесь.
   -- Не беда, Мэри! -- сказала Эмми. -- У нас с собой наши гитары, и мы без рояля и арфы можем устраивать себе концерты там, в лесах Канады!
   На другой день поутру семья Кемпбелей покинула Векстон-Холл, провожаемая всеми фермерами, арендаторами и беднейшим населением всей округи, а к вечеру следующего дня они уже прибыли в Ливерпуль, где Альфред приготовил им временное помещение. Вся кладь и багаж были доставлены прямо на судно, и четыре дня спустя "Лондонский Купец", -- так звали судно, на котором должны были отплыть наши друзья, -- снялся с якоря и вышел в море.
  

ГЛАВА IV

   Теперь скажу несколько слов о возрасте, характере и особенностях, каждого из членов этой семья.
   Мистер Кемпбель был человек с большими достоинствами, хороший семьянин, любящий отец, человек мягкий, не особенно энергичный, но сведущий, образованный и умный, но слишком доверчивый и добродушный и потому часто дающийся в обман.
   Г-жа Кемпбель, напротив, была женщина чрезвычайно энергичная, решительная, но вместе с тем мягкая и женственная; она отличалась большим самообладанием и уравновешенным характером, благодаря чему и могла прекрасно воспитать своих детей. И если была не свете женщина, способная идти навстречу всем ожидавшим их теперь затруднениям и опасностям, то это была она, обладавшая редким мужеством, присутствием духа, умом и энергией.
   Генри, старший, которому было теперь 20 лет, походил характером скорее на отца, чем на мать. По природе своей он был склонен к некоторой бездеятельности, тогда как Альфред, в противоположность брату, был чрезвычайно энергичен и деятелен, а в случае надобности терпелив, настойчив и работящ. Все, за что он брался, он непременно доводил до конца, при этом он был очень бодр и весел и в то же время самоуверен и неустрашим.
   Мэри Персиваль была милая, приветливая, вдумчивая и рассудительная девушка, спокойная, но не печальная, не особенно разговорчивая, кроме как только с сестрой. Тетку и дядю она положительно боготворила и готова была для них на всякое самопожертвование; о себе она была невысокого мнения вследствие излишней скромности; ей недавно исполнилось семнадцать лет, и так как наружность у нее была чрезвычайно привлекательная и миловидная, то очень многие ею восхищались.
   Эмми было всего только еще 15 лет, и она мало походила на сестру; это был чрезвычайно веселый, шаловливый ребенок, беспечный, как жаворонок, просыпавшийся и ложившийся с звонкой радостной песнью. Но при всей своей веселости и чистосердечной откровенности она почти никогда не переходила в нескромность; живость ее темперамента никогда не увлекала ее за границы позволенного, и в отсутствие Альфреда она являлась пульсирующей струей жизни в семье, где только один Альфред мог соперничать с ней в этом отношении.
   Третьему сыну мистера и миссис Кемпбель было теперь 12 лет; звали его Персиваль. Это был очень спокойный, разумный и послушный мальчик, чрезвычайно внимательный ко всему, что ему говорили, чрезвычайно любознательный и по природе весьма пытливый и спокойный.
   Младшему мальчугану, Джону, было всего только десять лет; это был типичный англичанин: крепкий, сильный, здоровый, не особенно любивший учиться, но весьма способный и смышленый. Во всем, что бы он ни делал, он был нетороплив, даже, скорее, слишком медлителен и неразговорчив; он был неглуп, но никогда ни к кому не обращался ни с каким вопросом, и трудно было сказать, что выйдет из этого странного мальчика.
   Такова была эта семья в то время, когда они, войдя на борт "Лондонского Купца", с попутным ветром вышли в Ламанш.
   В Корке "Лондонский Купец" присоединился к целой флотилии торговых судов, при которых состояли конвоирами большое пятидесятиорудийное судно и два фрегата меньших размеров. Когда "Лондонский Купец" стал с остальными на якорь, то Альфред, привычный к морю и не страдавший морской болезнью, вышел на палубу и, облокотясь на поручни, стал смотреть на теснившиеся кругом суда; стройные мачты военных судов невольно приковали к себе его внимание, и при виде развевающегося вымпела сердце его дрогнуло и на глаза навернулась слеза, при мысли, что он лишен возможности идти по избранному им пути, продолжать так успешно начатую им службу. Жертва, принесенная им в данном случае, была несравненно более тяжелой, чем это казалось. Он говорил о ней небрежно, как о пустяке, даже не сказал отцу, что только что сдал экзамены на лейтенанта, и что капитан обещал ему быстрое повышение по службе; он не сказал, что отказался ради семьи от самой заветной своей мечты -- стать самостоятельным командиром хорошего фрегата. Он никому ничего не сказал об этом и казался весел и беспечен, но теперь, оставшись один на палубе и видя пред собой вымпел военного судна, не в силах был совладать с своим горем и глубоко вздохнув, отвернулся, скрестил на груди руки и промолвил: "Я исполнил свой долг по отношению к тем, кто до сего времени исполнял свой долг по отношению ко мне! Трудно, горько и обидно бросать службу как раз в тот момент, когда все трудности уже пережиты и когда перед вами открыт свободный путь, и идти вместо того работать топором в диких лесах далекой Канады, но мог ли я допустить, чтобы отец, мать, братья и сестры мои боролись с опасностями и лишениями одни, без меня, когда у меня есть и сильная рука, и бодрый дух, которые могут помочь им в этой трудной борьбе? Нет, нет, я должен был поступить так, как я это сделал...
   -- Послушай, любезный, -- обратился Альфред к одному из шатавшихся по палубе матросов, -- что это за судно, вон тот шестидесятиорудийный корабль?
   -- А почем я знаю, на котором из них пятьдесят, а на котором сто орудий? -- ворчливо отозвался ирландец. -- Ну, а если вы спрашивали про самое большое из них, то я скажу, что это "Портсмут".
   "Портсмут"! То самое судно, на которое назначен командиром его бывший командир, хотевший взять его к себе лейтенантом, капитан Лемлей! Я поеду к нему! -- И Альфред бегом спустился вниз, разыскал капитана своего транспорта и просил разрешить ему воспользоваться шлюпкой, чтобы съездить на военный корабль. Получив разрешение, молодой Кемпбель спустя четверть часа был уже на борту "Портсмута", где его встретили некоторые из его прежних сослуживцев, очень обрадовавшиеся ему. Немного спустя он послал человека вниз спросить, не примет ли его капитан Лемлей, в ответ на что тотчас же получил приглашение спуститься в каюту.
   -- Наконец-то, вы все-таки явились к нам, мой юный друг! -- встретил капитан Лемлей. -- Бросать службу и как раз в такой момент, когда все вам улыбалось, что это была за дикая фантазия с вашей стороны! Я был уверен, что вы одумаетесь... Что могло побудить вас отказаться от службы?
   -- Мой долг по отношению к родителям, капитан, и поверьте, мне это было нелегко, но судите сами! -- отвечал юноша и рассказал ему в кратких словах свое положение и положение своей семьи и их решение выселиться в Канаду.
   Капитан Лемлей слушал его, не прерывая до конца, затем сказал:
   -- Да, вы поступили прекрасно, это делает вам честь, хотя жаль, что служба теряет в вас такого прекрасного, такого энергичного представителя! Впрочем, такие люди везде нужны. Вы принесли себя в жертву; я это ясно вижу, и ваши родители также приняли не легкое решение; через полчаса я поеду с вами к ним, и вы познакомите меня с вашей уважаемой семьей, а пока идите поболтать с вашими прежними сослуживцами!
   Через полчаса ровно капитанская шлюпка была подана, и капитан Лемлей в сопровождении Альфреда отправился на транспорт "Лондонский Купец". Здесь Альфред познакомил своего бывшего командира со своими родителями и семьей, и вскоре взаимные отношения их стали дружественными и непринужденными.
   -- Я вполне понимаю, что присутствие вашего сына там, в Канаде, будет вам необходимо, -- заметил между прочим капитан, -- но здесь, на транспорте, я думаю, вы могли бы обойтись и без него. Дело в том что один из моих лейтенантов просит меня позволить ему списаться с моего судна по семейным обстоятельствам; не имея кем заменить его, так как мы должны завтра или после завтра выйти из порта, я вынужден был отказать ему; теперь же, если вы согласны отпустить вашего сына ко мне на "Портсмут", я отпущу того лейтенанта, а вашего Альфреда зачислю лейтенантом действительной службы. Если в продолжение пути у нас навернется какая-нибудь стычка, что в настоящее военное время весьма возможно, его повышение будет обеспечено, а если даже ничего не произойдет, я по прибытии в Канаду позабочусь об утверждении его в чине лейтенанта нашим адмиралтейством. По прибытии в Квебек он присоединится к вам, и не с пустыми руками, а с полугодичным жалованьем лейтенанта, которое, быть может, пригодится вам там, в лесах Канады. А в случае, если бы по прошествии двух-трех лет вы настолько хорошо устроились там, в своих лесах, что могли бы обойтись без Альфреда и разрешили бы ему вернуться на морскую службу, то как лейтенант он сумел бы скоро выдвинуться вперед и сделаться самостоятельным командиром судна. Подумайте о моем предложении; я могу дать вам срок до завтра, а завтра утром Альфред придет ко мне и привезет мне ваш ответ!
   -- Мне кажется, капитан, -- заметила миссис Кемпбель, -- что нам, т. е. моему супругу и мне, не надо даже и этого срока на размышление; единственное возражение моего мужа было бы, конечно, то, что могу ли я обойтись без сына во время пути; но я не считаю себя вправе препятствовать счастью сына и могу только сказать за себя, что с благодарностью принимаю ваше предложение и представляю своему мужу ответить за себя!
   -- Смею вас уверить, капитан Лемлей, что моя жена высказала именно то, что бы сказал и я, и потому, со своей стороны могу только благодарить вас! -- проговорил мистер Кемпбель.
   -- Если так, то пусть Альфред явится завтра утром на "Портсмут", назначение его лейтенантом уже будет объявлено и оформлено к тому времени. Мы уходим, вероятно, завтра вечером или послезавтра на заре, а потому мне едва ли удастся еще раз быть у вас, мистер Кемпбель, так что я пожелаю вам и всему вашему семейству счастливого пути и прощусь с вами.
   Откланявшись всем, капитан Лемлей вышел из каюты и поднялся на палубу в сопровождении Альфреда.
   -- Как вижу, -- заметил он, обращаясь к молодому лейтенанту, -- у вас прелестные кузины, мой друг, жаль, что такие очаровательные девушки будут погребены в лесах Канады! Итак, до завтра, к девяти утра!
   Капитан сел в ожидавшую его шлюпку и вернулся на свое судно.
   -- Капитан Вильсон, -- сказал Альфред, прощаясь поутру с капитаном транспорта, -- вы такой превосходный шкипер, что я надеюсь, все время будете держаться как можно ближе к нам!
   -- Да, мистер Альфред, чтобы сделать вам удовольствие, постараюсь, кроме тех только случаев, когда у вас дело дойдет до перестрелки; тогда я поспешу отойти на почтительную дистанцию! -- засмеялся капитан Вильсон.
   -- Ну, конечно! Итак, прощайте! Эмми, если ты захочешь, то можешь меня видеть в подзорную трубу, не забудь это! -- добавил Альфред.
   -- И ты меня также, вероятно? -- засмеялась Эмми. -- Прощай! До свидания в подзорную трубу!
   Альфред уехал на свое судно, а на другой день весь караван судов и транспортов вместе с конвоирами в числе 120 парусов ушел в море.
   Здесь мы расстанемся с мистером Кемпбелем и его семьей и последуем за Альфредом на "Портсмут" на пути его в Квебек.
   В продолжение нескольких дней погода стояла хорошая, и весь караван держался вместе, соблюдая порядок. Транспорт "Лондонский Купец" все время держался поблизости от "Портсмута". Альфред, стоя на вахте, большую часть времени не выпускал из рук подзорной трубы и наблюдал за тем, что делалось на транспорте, где занимались тем же, чем и он, т. е. смотрели тоже в подзорную трубу, затем махали в воздухе над головой белым платочком в знак привета. Но вот они пришли к берегам Ньюфаундленда, и их заволокло густым белым туманом. Военные суда почти беспрерывно давали выстрелы, чтобы остальные суда могли знать направление и следовать за ними, а на торговых судах и транспортах звонили в колокол, чтобы не наткнуться друг на друга.
   Туман держался двое суток, а на третий день в ту самую пору, когда все маленькое общество на "Лондонском Купце" сидело за обедом, капитан Вильсон вдруг услышал шум, топот и крики на палубе. Поспешно выбежав наверх, он увидел, что команда какого-то французского судна взяла его судно на абордаж и оттеснила вниз команду транспорта, иначе говоря, овладела его судном. Так как ничего не оставалось делать, то капитан поспешил в каюту известить своих пассажиров, что он в плену у французов. Хотя известие это и поразило их, тем не менее никто не жаловался и не плакал, зная, что этим беде не поможешь.
   Однако аппетит у всех пропал, и обед остался почти не тронутым; но зато французский офицер и его люди быстро уничтожили все, что от него осталось.
   Четверть часа спустя капитан Вильсон, все это время остававшийся на палубе, пришел вниз с известием, что туман начинает рассеиваться, и он надеется, что их конвоиры отобьют их у французов. Это весьма порадовало мистера Кемпбеля и его семью; вскоре они услышали пушечную пальбу в недалеком расстоянии, и французы, находившиеся на борту "Лондонского Купца", стали проявлять несомненные признаки тревоги и беспокойства.
   Дело в том что небольшая французская эскадра, состоящая из одного 60-пушечного корабля и двух корветов, подстерегала караван английских торговых судов и транспортов и под прикрытием тумана врезалась в самую середину каравана; прежде чем их успели заметить, они захватили несколько судов и собиралась увести их за собой. Но благодаря тому же туману их 60-пушечный корабль подошел настолько близко к "Портсмуту", что Альфред, стоявший в это время вахту и зорко смотревший во все стороны, заметил, что близстоящее судно не из числа судов их каравана.
   Он поспешил уведомить капитана, и людям было немедленно приказано стать по местам, но без сигнальных свистков, без барабанного боя, без малейшего шума; приказано было даже не говорить, чтобы неприятель не мог заметить, что они так близко. Между тем с "Портсмута" видели, как с французского корабля спускали катера, которые абордировали другие, близ находящиеся суда, при этом слышна была и французская команда. Теперь не оставалось больше сомнения, и капитан Лемлей повернул нос своего корабля прямо против неприятеля и угостил его своим бортовым огнем в тот момент, когда тот вовсе не был к тому подготовлен, хотя на всякий случай орудия его были освобождены от чехлов и в полной готовности. В ответ на огонь "Портсмута" французы ответили криком: "Vive la Republique! " В следующий момент завязался горячий бой, причем "Портсмут" имел то преимущество на своей стороне, что успел стать поперек пути неприятелю.
   На море от усиленной пальбы вдруг наступил полный штиль, и суда оставались неподвижно на своих местах. Француз мог отвечать на бортовой огонь неприятеля только из шести или пяти носовых орудий; оба судна были окутаны густым дымом, так что трудно было что-нибудь различить, несмотря даже на то, что сражающиеся суда подошли друг к другу совершенно близко.
   На "Портсмуте" можно было с трудом разглядеть только бушприт неприятельского судна, но и этого было достаточно, чтобы знать, куда направить огонь. Стрельба с обоих судов шла беспрерывная, но нельзя было судить, каковы были результаты. После получасовой перестрелки сражающиеся сошлись так близко, что утлегарь французского корабля очутился между грот- и фок-мачтами "Портсмута". Тогда капитан Лемлей приказал привязать бушприт французского корабля к грот-мачте своего судна, что и было немедленно исполнено лейтенантом Кемпбелем и несколькими матросами без большого урона, потому что туман и дым были еще настолько густы, что французы на баке не могли видеть, что делалось на их бушприте.
   -- Теперь это судно наше! -- сказал капитан Лемлей своему старшему лейтенанту.
   -- Да, сэр, я полагаю, что если бы туман рассеялся, французы спустили бы свой флаг!
   -- Не думайте этого, они будут биться до последней крайности! Я их знаю, этих республиканцев: они дерутся отчаянно и на суше, и на море!
   -- Туман рассеивается, сэр, с северной стороны!
   -- Да, да, вижу, -- сказал капитан Лемлей. -- Ну, чем скорее разъяснеет, тем лучше; тогда мы увидим, что натворили наши орудия у них и их выстрелы у нас.
   Серебристо-белая полоса в северной части горизонта постепенно ширилась и подымалась все выше и выше, и на море появилась рябь от набегающего ветерка; наконец туман поднялся, подобно театральному занавесу, и обнаружил как местонахождение и состояние всего каравана судов, так и сражавшихся судов. Капитан Лемлей увидел, что сражение происходило посредине каравана, и что все суда и сейчас еще сбились кругом, за исключением приблизительно шестнадцати из них, которые были отведены неприятелем на расстояние полутора или двух миль от каравана и повернуты носом в противоположном направлении. Это были, очевидно, суда, захваченные неприятелем. Два английских фрегата, замыкавшие караван, находились еще в двух-трех милях расстояния, но шли теперь на всех парусах на помощь "Портсмуту". Многие из судов каравана, находившиеся под огнем, пострадали в своей оснастке, а, быть может, и более серьезно, чего теперь еще никак нельзя было определить. Но французское линейное судно страшно пострадало: и грот- и фок-мачты его были снесены и упали за борт, все его передние орудия были подбиты, и вообще на борту его все было в ужасающем виде.
   -- Оно долго не продержится теперь! -- заметил капитан Лемлей. -- Продолжайте стрелять, ребята, не давайте им времени очнуться!
   -- "Цирцея" и "Виксен" спешат сюда, сэр! -- доложил старший лейтенант. -- Мы в них теперь вовсе не нуждаемся, а они только дадут французу возможность сказать, что он сдался втрое сильнейшему неприятелю; лучше бы они отбили наши захваченные французами суда!
   -- Совершенно верно! -- согласился капитан. -- Мистер Кемпбель, пожалуйста, подайте им сигнал -- преследовать и отбить захваченные суда!
   Альфред побежал исполнять приказание. Едва только успели взвиться разноцветные флаги, как неприятельская пуля пробила ему руку выше локтя. Французы, не будучи в состоянии стрелять из большинства своих орудий, осыпали неприятеля мушкетными залпами. Почувствовав, что он ранен, Альфред приказал квартирмейстеру отвязать его шейный платок и перевязать его раненую руку, после чего продолжал порученное ему дело. Тем временем французы сделали отчаянную попытку высвободить свое судно, порубив канаты, которыми его бушприт был привязан к грот-мачте "Портсмута", но матросы английского судна ожидали этого и встретили их стойко. Когда человек двадцать этих доблестных французов пали мертвыми на палубе "Портсмута", они отказались от этой отчаянной попытки и спустя четыре минуты спустили флаг. Команда "Портсмута" абордировала французское судно с носовой его части во главе со старшим лейтенантом, после чего причалы, которыми было привязано французское судно к мачте английского, были отпущены, и англичане радостным криком приветствовали победу.
  

ГЛАВА V

   Французский линейный корабль назывался "Леонидас"; он был выслан в сопровождении двух больших фрегатов, но во время бури потерял их и остался один. Убыль экипажа оказалась громадная у французов; на "Портсмуте" же была незначительная. Спустя два часа после сдачи "Леонидаса" "Портсмут", ведя на буксире свой приз, готов был продолжать путь вместе с конвоируемым им караваном судов, но продолжал лежать в дрейфе, выжидая, когда вернутся остальные два фрегата, отправившиеся отбивать захваченные французами суда. Вскоре фрегаты нагнали их всех, кроме "Лондонского Купца", который как чрезвычайно быстроходное судно ушел дальше всех. Наконец, к величайшей радости Альфреда, который после того как у него была извлечена пуля и сделана перевязка, вышел наверх и, не выпуская из руки подзорной трубы, следил за погоней фрегата за транспортом, "Лондонский Купец" лег в дрейф и был взят англичанами. К вечеру весь караван был в сборе и тронулся дальше. Погода прояснилась, подул легкий ветерок. Миссис Кемпбель, очень тревожившаяся о сыне после боя, поутру упросила капитана Вильсона подойти к "Портсмуту", чтобы можно было узнать, жив ли Альфред. Капитан Вильсон сделал, как его просили, и, написав мелом на большой доске крупными буквами: "все благополучно", выставил эту доску за борт, проходя совсем близко мимо военного судна. Альфреда не было в этот момент на палубе, так как у него сильно повысилась температура, появился озноб, и доктор уложил его в постель, но капитан Лемлей поспешил ответить теми же словами и тем же способом, после чего и супруги Кемпбель успокоились.
   -- Но как бы я желала увидеть его! -- со вздохом сказала г-жа Кемпбель.
   -- Да, я вас понимаю, -- проговорил капитан Вильсон, -- но сейчас они там на "Портсмуте" страшно заняты: надо убрать палубы, приготовить помещение для пленных, а их там очень много, разместить раненых, исправить все повреждения на судне и в оснастке; им некогда обмениваться любезностями и приветствиями!
   -- Вы правы, капитан, нам надо дождаться, когда мы прибудем в Квебек!
   -- Как жаль все-таки, что мы не видели Альфреда! -- сказала Эмми.
   -- Он, вероятно, был занят внизу, мисс! -- отозвался капитан.
   -- Да, да, но мы скоро его увидим в подзорную трубу, и этого будет достаточно!
   Вскоре караван стал подходить к устью реки св. Лаврентия; Персиваль Кемпбель не спускал глаз с моря, где резвились дельфины и киты.
   -- Скажите, пожалуйста, капитан Вильсон, что это за животные там, эти громадные, белые существа? -- спросил мальчик.
   -- Это киты, мой милый, белые киты; они только в этой местности встречаются!
   -- А какого же они цвета в других странах?
   -- На севере они черные, а в южных морях темно-серые или темно-бурые; это так называемые кашалоты!
   Затем капитан Вильсон, дважды плававший на китобойных судах, рассказал подробно о способах ловли китов в северных морях и в южных.
   Персиваль никогда не уставал слушать и расспрашивать, и капитан Вильсон охотно делился с ним своими знаниями. Маленький Джон обыкновенно стоял где-нибудь неподалеку и казался весьма торжественным и сосредоточенным, но никогда не говорил ни слова.
   -- Ну, Джон, скажи, о чем сейчас рассказывал вам капитан Вильсон? -- спросила Эмми.
   -- О китах! -- на ходу вымолвил Джон.
   -- И это все, что ты можешь мне сказать, Джон? -- спросила девушка.
   -- Да! -- отозвался Джон и прошел дальше. Спустя три недели после боя все суда каравана и их конвоиры встали на якорь в виду города Квебека. Как только был спущен якорь, Альфред получил разрешение немедленно отправиться на транспорт "Лондонский Купец", где родные его только теперь узнали о том, что он был ранен в сражении. Он все еще носил руку на перевязке, но рана его быстро заживала.
   В то время как они беседовали, сообщая друг другу подробности своего путешествия, им доложили, что капитан Лемлей едет сюда, и семейство Кемпбель вышло на палубу встретить его.
   -- Ну, сударыня, -- проговорил капитан после первых обычных приветствий и расспросов, -- теперь вы должны поздравить меня с тем, что мне удалось захватить судно сравнительно более крупное, чем мое, а я должен вас поздравить с несомненным повышением в чинах вашего сына, повышением, вполне заслуженным им.
   -- Я крайне признательна вам за все, капитан Лемлей, и сердечно благодарю; сожалею только о том, что мой мальчик был ранен!
   -- Это именно то, чему вы особенно должны были бы радоваться, миссис Кемпбель, -- засмеялся Лемлей. -- Это счастливейшая из случайностей; ведь эта рана не только дает ему всевозможные права и преимущества по службе, но дает еще мне возможность отпустить его с вами в Канаду, не отчисляя его от должности или, вернее, не увольняя его со службы.
   -- Каким же это образом, капитан?
   -- Я могу списать его в госпиталь в Квебек, и он может оставаться с вами, сколько ему будет угодно; если там, в Англии, вспомнят о нем, то разве только подумают, что рана его несравненно серьезнее, чем на самом деле; вот и все. Между тем он все время будет получать половинное жалование. Однако я должен спешить: я еду на берег с донесением к губернатору и по пути завернул к вам. Во всяком случае, прошу вас быть уверенными, что если я могу быть вам чем-нибудь полезен, то все, что в моей власти, всегда готов сделать для вас! -- добавил капитан Лемлей и стал прощаться.
   Вскоре после его отъезда миссис Кемпбель с Генри также отправились на берег подыскать подходящее помещение на время их пребывания в Квебеке и тут вдруг неожиданно столкнулись в одной из улиц с капитаном Лемлеем.
   -- Как я рад, что встретил вас! -- заговорил капитан. -- Дело в том что я сейчас узнал от губернатора, что здесь существует то, что мы называем "адмиралтейское помещение", предназначенное для пребывающих в Квебеке старших морских чинов королевского флота; следовательно, в настоящее время эта вполне обставленная квартира в моем полном распоряжении, но так как губернатор пригласил меня поселиться у него во дворце, то я имею возможность предоставить вам в полное ваше распоряжение адмиралтейское помещение, где вам будет несравненно удобнее и спокойнее; кроме того, это избавит вас от расходов за помещение.
   Поблагодарив капитана Лемлея в самых сердечных выражениях, г-жа Кемпбель с сыном вернулась на свой транспорт, совершенно счастливая и радостная.
   Спустя несколько дней семейство Кемпбель удобно устроилось в адмиралтейском помещении, где их поместили капитан Вильсон и мистер Фаркхар, один из местных купцов, к которым у них были рекомендательные письма, предложивший им с величайшей готовностью свою помощь и содействие во всем, что им понадобится.
   По прошествии четырех дней капитан Лемлей простился со своими друзьями, предварительно позаботившись познакомить мистера Кемпбеля с губернатором, который отдал ему визит и был положительно очарован его семьей.
   Вскоре после того губернатор пригласил к себе мистера Кемпбеля и сказал ему:
   -- Я, конечно, принимаю живейшее участие в судьбе каждой английской семьи, переселяющейся в Канаду; но ваше будущее благополучие принимаю особенно близко к сердцу, так как предвижу, что людям вашего круга и воспитания свыкнуться с здешними условиями жизни будет особенно трудно. Поэтому я готов сделать для вас все, что могу. Сейчас я жду к себе главного управляющего местными земельными участками; этот человек может всего лучше посоветовать вам в выборе участка; я познакомлю вас, и он, наверное, не откажется помочь вам.
   Когда главный управляющий явился, то дело с выбором наилучшего и удобнейшего во всех отношениях участка было решено в какой-нибудь час времени. Оказалось, что там по соседству был уже занят года четыре тому назад один участок неким Малачи Бонэ, который был проводником английской армии при сдаче Квебека, и который знает здесь каждый клочок земли, и чего она стоит. Генерал Вольф, ввиду его особых заслуг, приказал отрезать ему от казенного участка полтораста акров лучшей земли.
   -- Иметь этого Малачи Бонэ соседом будет для вас чрезвычайно приятно! -- заметил губернатор. -- Кроме того, вам нужно было бы иметь человека в полном вашем распоряжении, слугу или рабочего, который бы был хорошо знаком с местными обычаями и условиями жизни; быть может, г. главноуправляющий может указать вам на такого человека! -- добавил губернатор.
   -- Да, -- отозвался главноуправляющий, -- я знаю такого человека; это Сепер.
   -- Что? Тот самый, который теперь сидит в тюрьме за буйство? -- спросил губернатор.
   -- Да, тот самый! Здесь, в Квебеке, он буйный, неспокойный малый, но там, в лесах, вдали от города, это золотой человек! Вам может показаться странным, мистер Кемпбель, что я рекомендую вам столь беспокойного и буйного парня, которого для усмирения приходится сажать в тюрьму! Но дело в том, что эти трапперы, проводящие целые месяцы в лесах в погоне за зверьем, шкуры и меха которых они продают здесь, до того рады дорваться до городских соблазнов и увеселений, что как только в их руках окажутся деньги, вырученные от продажи шкур, начинают кутить и беспутствовать до тех пор, пока у них не останется ни гроша за душой; а тогда они снова возвращаются в свои леса и принимаются за охоту, сопряженную со всякого рода опасностями и лишениями. Я знаю его хорошо. Он в течение нескольких месяцев состоял при мне и я могу сказать, что в то время, когда он состоит на службе, трудно найти человека более усердного, деятельного, честного и надежного, чем он!
   По просьбе мистера Кемпбеля, главный управляющий взялся переговорить с Мартыном Сепером, после чего мистер Кемпбель откланялся, выразив свою благодарность обоим местным сановникам.
   Недели две спустя, когда мистер Кемпбель запасся всем, что считалось необходимым при отправлении в глубь страны, а женщины, накупив местных тканей, усердно заготовляли подходящие одежды для себя и для своих домашних, губернатор прислал своего адъютанта уведомить мистера Кемпбеля и его семью, что через десять дней он отправляет в форт Фронтиньяк, вблизи которого находился участок, приобретенный мистером Кемпбелем, отряд солдат под начальством вполне надежного и опытного офицера, так как местный гарнизон форта был сильно ослаблен вследствие занесенной туда кем-то злокачественной лихорадки; если мистер Кемпбель с семьей пожелает воспользоваться этим удобным случаем, то для него, его семьи и всей их клади найдется достаточно места в казенных барках, так что ему не надо будет беспокоиться о способах доставки к месту назначения его семьи и имущества и расходовать понапрасну деньги, не говоря уже о надежном конвое на всем протяжении пути.
  

ГЛАВА VI

   На другой день после этого любезного предложения со стороны губернатора мистера Кемпбеля посетил главноуправляющий в сопровождении Мартына Сепера.
   -- Вот, мистер Кемпбель, мой приятель Мартын Сепер, -- проговорил он. -- Я с ним переговорил, и он согласен поступить к вам на службу на год и остаться у вас и дольше, если ему будет хорошо, и вы будете довольны им, в чем я уверен,
   Мартын Сепер был высокий, прямой, как пальма, молодой человек, по всей видимости, сильный и деятельный; голова его была несколько мала пропорционально его росту и сложению, что придавало ему особенно стройный вид. Наружность у него была чрезвычайно привлекательная, добродушная и веселая; одет он был по-охотничьи: носил меховую шапку и широкий кожаный пояс, за которым у него был заткнут большой охотничий нож.
   -- Ну, Мартын Сепер, теперь я прочту тебе условие, составленное мною от имени мистера Кемпбеля, и если вы оба будете согласны, то подпишитесь под документом, и все будет в порядке!
   Пока главноуправляющий читал один за другим пункты договора, Мартын Сепер утвердительно кивал головой в знак согласия.
   Когда он окончил, то предложил мистеру Кемпбелю подписать условие, что тот и сделал без малейшего возражения, затем передал перо Мартыну Сеперу.
   -- Дело в том, г. управляющий, что я не знаю, как пишется мое имя! -- заметил тот. -- А если бы и знал, то и тогда не мог бы написать его; ведь я писать не умею, а потому мне придется по-индейски скрепить этот документ, поставив вместо моей подписи мою эмблему!
   -- А как вас зовут индейцы, Сепер?
   -- Пантерой! -- ответил Мартын и нарисовал это изображение. -- Вот оно, мое имя так, как я умею его писать! -- добавил он смеясь.
   -- Прекрасно! -- сказал главноуправляющий. -- Вот, г. Кемпбель, вручаю вам этот документ; он вступает с настоящего момента в законную силу; а мне позвольте теперь проститься с вами и с вашими дамами, так как меня ждут в другом месте. Мартына Сепера я оставляю у вас: вероятно, вы пожелаете еще поговорить с ним!
   -- Надеюсь, Сепер, что мы с вами будем добрыми друзьями, -- проговорила г-жа Кемпбель, -- а для начала объясните мне, что вы понимаете под словом "моя эмблема".
   -- Эмблема, это -- подпись индейца, а я, вы знаете, наполовину индеец. Каждый индейский вождь имеет свою эмблему, т. е. прежде всего свое прозвище; одного зовут Большой Ящерицей, другого -- Змеем, третьего -- Соколом и т. д., и каждый из них вместо подписи ставит изображение того животного, название которого является его прозвищем. А мы, трапперы, большую часть своей жизни проводим среди индейцев, живем вместе с ними, и они наделяют нас тоже прозвищами; меня они прозвали Пантерой, потому что мне случилось убить в один день двух пантер!
   -- А вам знакома та местность, куда мы отправляемся? -- спросил Генри.
   -- Еще бы, я исходил ее вдоль и поперек во всех направлениях; только бобер стал нынче редок!
   -- Ну а водятся там другие животные?
   -- Да как же! Мелкой дичи сколько угодно!
   -- Какой мелкой дичи?
   -- Ну, пантер, медведей!
   -- Боже милостивый! -- воскликнула смеясь г-жа Кемпбель. -- И это вы называете мелкой дичью? Что же у вас называется крупной?
   -- Бизоны... вот это крупная дичь, сударыня!
   -- Ну, да, но те животные, которых вы назвали, непригодны в пищу, -- продолжала г-жа Кемпбель, -- а там есть и такая дичь, которая годилась бы к столу?
   -- О, сколько хотите! Лани, олени, дикие индюшки, да и медведи дают превосходное мясо!
   -- Да, да! -- согласилась г-жа Кемпбель.
   Вскоре Сепер ушел, оставив по себе самое лучшее впечатление.
   Не прошло двух-трех дней, как Альфред совершенно подружился с Мартыном Сепером, с которым он был положительно неразлучен.
   -- Вы что-то говорили о ружьях, -- заметил однажды Сепер, когда зашла речь о том, что еще следует приобрести перед отъездом. -- Какие ружья имеются у вас?
   -- У нас три охотничьих ружья и три мушкета, кроме пистолетов!
   -- Охотничьи ружья годятся только на птиц! Куда они здесь! А мушкеты, солдатские ружья тоже ни к чему; пистолеты же -- хлопушки, немногим лучше хлопушек. Вам нужны нарезные ружья, карабины; без карабинов здесь пропадешь. У меня есть славный карабин. Ну, и вам надобно запастись карабинами!
   -- Хорошо, но сколько же нам следует приобрести их?
   -- Это смотря по тому, сколько вас всего душ.
   -- Нас всего с детьми пять мужских и три женских души.
   -- Ну, так, скажем, десять карабинов! Каждому по карабину, да еще два запасных на всякий случай!
   -- Неужели, Мартын, вы думаете, что эти дети и барышни, и я станем стрелять из карабинов?
   -- Ну, да, конечно! Я был моложе этого мальчика, когда научился стрелять почти без промаха! Я научу и его, а женщина, если не стрелять, то чистить и заряжать ружье обязательно должна уметь, да и выстрелить уметь при случае никакой женщине не мешает. Я не говорю, что нам непременно придется убивать людей; но надо, чтобы люди кругом знали, что у нас есть оружие, заряженное на всякий случай.
   -- Вы правы, Мартын, надо быть ко всему готовыми! Мы приобретем десять карабинов, и вы научите всех нас управляться с ними.
   Наконец приготовления были окончены, закупки сделаны, и тогда получилось письмо от губернатора, в котором он извещал мистера Кемпбеля, что через три дня отправляется отряд, что вещи и кладь можно уже начинать грузить на баркас, и если мистер Кемпбель не успел еще приобрести скота и лошадей, то командир форта Фронтиньяк может снабдить его тем и другим, так как у него больше, чем нужно. Таким образом, не надо будет возиться с доставкой этих животных. В конце письма было приглашение мистеру Кемпбелю с супругой, обеими барышнями и двумя старшими сыновьями пообедать накануне отъезда в губернаторском доме. За обедом губернатор познакомил своего гостя с начальником отправляющегося в форт Фронтиньяк отряда, которому и поручил заботу о семействе поселенцев. Мало того, губернатор отдал распоряжение захватить с собой два больших походных шатра или палатки, чтобы переселенцы могли первое время укрываться в них, пока не будет выстроен хотя бы временный коттедж, после чего эти палатки могут быть доставлены обратно в форт. Дамам губернатор предлагал даже остаться у него в доме до тех пор, пока мистер Кемпбель с сыновьями не устроятся на новом месте, но от этого все три дамы в один голос отказались, желая разделить все трудности наравне с остальными членами своей семьи.
  

ГЛАВА VII

   Несмотря на то что была уже половина мая, в момент отъезда семьи Кемпбель из Квебека первые признаки зелени на полях и на деревьях едва начали появляться. Но в течение трех дней все разом оделось зеленью и густой листвой, и вместо царившего до того холода, настала теплая погода. В Канаде и в Северной Америке вообще такие переходы от стужи к жаре чрезвычайно быстры.
   Так, например, в Квебеке принято с наступлением холодов бить весь скот и птицу и всех домашних животных, предназначенных на убой, и складывать мясо в кладовые, где оно моментально замерзает и таким образом сохраняется в продолжение шести-семи месяцев, т. е. в продолжение всей канадской зимы. Водится здесь еще мелкая рыбешка, называемая "снеговой рыбой", которая ловится в продолжение всей зимы; с этой целью прорубаются проруби во льду, и рыба тысячами устремляется к ним, чтобы дышать воздухом, а рыбаки в это время ручными сачками вылавливают ее и выбрасывают на лед, где она в ту же минуту замерзает так крепко, что ломается, как ледяная сосулька. Этою рыбой здесь в продолжение всей зимы кормят скот и свиней. Любопытно то обстоятельство, что если эту мороженую рыбу вы опустите в воду через сутки и даже больше, то она оттает и оживет, как ни в чем не бывало.
   Однако будем продолжать наш рассказ.
   Когда все решительно было сделано, запасено, закуплено, оплачено, оказалось, что у мистера Кемпбеля осталось на руках еще 300 фунтов, которые он и поместил на проценты в Квебекском банке.
   В день отъезда сам губернатор, его адъютанты и многие высокопоставленные лица города явились на пристань проводить семью поселенцев. Раньше всех разместились в баркасах солдаты, затем офицеры и пассажиры, и маленькая флотилия отчалила от пристани при наилучших пожеланиях провожающих.
   Первое время наши переселенцы предавались воспоминаниям о прошлом, с которым они теперь порывали, и мечтали о том, что их ожидает впереди, но затем красота пейзажа и новизна окружающей обстановки вывела их из задумчивости.
   Офицер, командующий отрядом, помещавшийся в одном баркасе с ними, оказался чрезвычайно милым молодым человеком по фамилии Сенклер. Стройный, элегантный и благовоспитанный, он был чрезвычайно внимателен и предупредителен к своим спутникам.
   -- Что это там, деревня? -- спросила Мэри Персиваль у молодого капитана. -- Я вижу три-четыре маленьких домика прямо против нас!
   -- Нет, мисс! Это плот, громадный плот, плывущий вниз по реке; когда мы подойдем ближе, вы увидите, что он занимает пространство в два-три акра; на нем три яруса бревен строевого леса; стоимость такого плота достигает иногда нескольких тысяч фунтов. На плоту этом находится от 40 до 100 человек рабочих, которые гонят его к месту назначения, а дома, которые вы видите, построены на плоту для удобства этих рабочих, которые живут в них по несколько недель, иногда месяцев. Такой плот может нести груз тридцати или сорока судов! -- пояснил капитан Сенклер.
   Вскоре все баркасы пристали к берегу, люди высадились и принялись готовить обед. После двухчасового отдыха все снова продолжали путь и перед самым заходом прибыли в Сент-Анну, где все было готово для их ночлега, а также и ужин для путешественников.
   Мартын Сепер, помещавшийся с двумя младшими мальчиками на другом баркасе, успел уже приобрести за этот день их дружбу и расположение своими рассказами о жизни в канадских лесах.
   С рассветом наши путешественники продолжали свой путь; в разговоре кто-то упомянул имя "Понтиак". -- Скажите, капитан, -- обратилась г-жа Кемпбель к молодому Сенклеру, -- можете вы сообщить нам какие-нибудь сведения об этом Понтиаке! Я знаю о нем только, что это был вождь индейцев, и в Квебеке часто слышала упоминания о нем; очевидно, он здесь пользовался большой популярностью!
   -- Да, несомненно! Он был вождь всех племен, расположенных по озеру, но сам он из племени Оттава. Он властвовал здесь в те годы, когда французы отдали нам Канаду. Поначалу, хотя и чрезвычайно гордый и надменный, он все-таки относился весьма прилично к англичанам, хотя все северные племена смотрели на англичан очень враждебно. Надо вам сказать, что французы в бытность свою хозяевами страны понастроили здесь множество фортов на всех важнейших пунктах, и англичане ввели во все эти форты свои гарнизоны, чтобы держать индейцев в страхе.
   Эти форты стоят особняками на большом расстоянии друг от друга и совершенно изолированы, и вот Понтиак задумал выгнать англичан из фортов, для чего порешил овладеть неожиданно всеми фортами одновременно; план его был до того гениально задуман и так хорошо выполнен, что в одну ночь или, вернее, в один вечер индейцы овладели всеми фортами, кроме трех.
   -- Что же, он уничтожил гарнизоны повсеместно? -- спросил Альфред.
   -- Наибольшую часть, да; но некоторых он пощадил и впоследствии взял за них громадные выкупы. Кстати, надо вам сказать, что в эту пору Понтиак выпустил ассигнации -- на березовой коре с изображением его эмблемы -- выдры, и эти ассигнации принимались и беспрепятственно оплачивались, т. е. обменивались по указанной ценности.
   -- Интересно знать, каким образом Понтиак сумел завладеть разом почти всеми фортами? -- заметила г-жа Кемпбель.
   -- Очень просто, в сущности. Все индейцы чрезвычайно ловки и проворны в своей излюбленной игре "Баггативай", -- это игра в мяч, наподобие нашего тенниса или гольфа; играют также ракетками с длинными ручками, разделившись на две партии. Играют иногда по несколько сот человек в каждой партии. Англичане сильно увлекались этим зрелищем и часто просили индейцев доставить им это удовольствие, когда те случайно оказывались вблизи форта. На этой-то игре Понтиак и построил свой план: большие отряды индейцев должны были затеять эту игру у каждого форта и, поиграв некоторое время в присутствии всего гарнизона, как бы случайно забросить мяч в самый форт. Несколько человек должны были пойти в форт за мячом и, вернувшись с ним, продолжать игру, оставив несколько товарищей в стенах форта. Повторить эту штуку раза два, чтобы не возбудить подозрения гарнизона, и, наконец, забросив еще раз мяч в стены гарнизона, вдруг кинутся за ним всей ватагой в ворота форта и занять его, пустив в ход скрытое на себе оружие, в тот момент, когда увлеченный интересным зрелищем гарнизон еще не успел ничего заподозрить и сообразить, -- таков был план.
   -- Да, это был чрезвычайно ловкий план, -- заметила г-жа Кемпбель.
   -- И он удался почти повсеместно; не поддались обману только три форта, в том числе и тот, на который вел атаку сам Понтиак, а именно форт Детруа, где находился и мой родной дядя в качестве молодого офицера.
   -- Пожалуйста, расскажите, каким образом устоял против этого форт! -- стала просить Сенклера Эмми.
   -- С величайшим удовольствием! -- сказал капитан. -- Итак, в форте Детруа был гарнизон из 300 человек, но Понтиак прибыл туда с громадными силами, причем его воины были до того сбиты в общую кучу с женщинами и детьми, что не было никакой возможности разобраться в их численности. Этот пестрый, шумный табор привез с собой множество различных товаров и предметов на продажу, чтобы отклонить подозрения. Гарнизон ничего не знал о захвате других фортов, и майор Глэдвин, командир форта Детруа, не имел ни малейшего подозрения. Понтиак послал сказать майору, что он желал бы поговорить с ним и упрочить еще более дружественные отношения между англичанами и индейцами, и майор Глэдвин выразил согласие принять Понтиака и старших вождей его у себя в форте на другой день утром.
   Между тем случилось так, что майор заказал одной женщине изготовить себе пару мокасин, и та принесла их ему как раз накануне дня, назначенного для приема Понтиака и его вождей. Получив мокасины, майор рассчитался щедро с женщиной и отпустил ее. Но та не уходила из форта и скрывалась в нем. Это возбудило подозрение; ее стали допрашивать, и она сказала майору Глэдвину, что Понтиак со своими вождями затеяли предательство, что они явятся, скрывая под своими плащами ружья, и явятся для того, чтобы предательски убить майора и всех его офицеров, которые должны были присутствовать на совещании; одновременно с этим воины, индейцы, которые войдут в форт якобы с товарами, должны напасть на гарнизон и истребить его.
   Майор принял все меры, и когда Понтиак со своими вождями явился в форт, то встретил его вполне дружелюбно, выслушал речь вождя, и когда стал отвечать, то сказал ему, что его предательский замысел ему известен, и он принял против него все меры; он просил Понтиака и его вождей немедленно покинуть форт, Конечно, майор мог задержать вождя и его сподвижников или приказать умертвить их тут же, но Глэдвин был человек чрезвычайно благородный, и так как еще до открытия предательского замысла дал Понтиаку обещание, что и он, и его вожди войдут и выйдут из форта беспрепятственно, то счел долгом, вопреки всему, сдержать данное слово. Но результаты его великодушного и благородного поведения оказались весьма печальные, так как на другой же день Понтиак повел отчаянную атаку на форт, и хотя атака эта была отбита, Понтиак обложил форт со всех сторон, отрезал всякое сообщение с ним, прекратил подвоз провианта и решил принудить гарнизон сдаться путем голода и всевозможных лишений. ... А вот и "Три Реки", где мы должны ночевать сегодня. Наши баркасы уже пристают к берегу; вы позволите мне прервать на этом мой рассказ и позаботиться о вашем ужине и ночлеге! -- проговорил капитан Сенклер и первым выскочил на берег.
  

ГЛАВА VIII

   На другой день, по словам капитана Сенклера, предстоял более долгий путь, а потому следовало покинуть укрепленную деревушку "Три Реки" как можно раньше, т. е. с рассветом.
   -- А сколько пути должны мы пройти сегодня? спросила г-жа Кемпбель.
   -- По возможности около пятидесяти миль; за первые двое суток мы прошли 15 миль, но отсюда до Монреаля всего 90 миль, и нам важно сегодня отложить большую половину всего пути, чтобы можно было провести ночь на открытом месте, где мы будем в безопасности, а не среди леса. Теперь нам придется ночевать под открытым небом, так как нигде поблизости нет жилья. Для вас мы приспособим палатку! -- добавил любезно Сенклер.
   -- А остальные где же будут спать?
   -- О, об остальных не беспокойтесь! Мы расположимся вокруг костров или в тех же баркасах, вытащенных на берег.
   Когда в этот вечер все поужинали и успокоились, Мэри Персиваль обратилась к капитану Сенклеру с просьбой рассказать, что было дальше с блокированным фортом и с осаждавшим его Понтиаком.
   -- Освободить форт было чрезвычайно трудно, так как он был совершенно отрезан. Но после целого ряда неудачных попыток адъютанту губернатора, молодому Дельеллю, удалось пробраться в форт с 200 солдат и сделать вылазку против Понтиака. Но тот был настороже: вылазка не удалась, и все участники ее погибли до последнего. Положение форта было отчаянное; все суда, посланные с провиантом и припасами для осажденных, попадали в руки Понтиака. Наконец, один шунер с припасами, пробираясь к форту, подвергшись нападению индейцев, окруживших его в своих каноэ со всех сторон, был взят неприятелем на абордаж. Но в тот момент, когда индейцы сотнями повисли на вантах, карабкались на шкафуты и наводняли палубу, капитан шунера, человек чрезвычайно решительный и находчивый, решившийся не отдаться живым в руки индейцев, крикнул канониру взорвать пороховой погреб. Это приказание было услышано и принято одним из вождей Понтиака, который в ту же минуту предупредил своих об опасности, и все они бежали с обреченного на гибель судна. Тогда капитан, воспользовавшись попутным ветром, благополучно добрался до форта.
   -- Как мы слышали, Понтиак теперь уже умер, -- заметила г-жа Кемпбель. -- Не можете ли вы сказать, как он умер?
   -- Он был убит одним из своих; но трудно сказать, что подвинуло этого индейца на убийство великого вождя, личная ли месть или опасение новых кровопролитных войн с англичанами. Во всяком случае, жгучее чувство ненависти к англичанам схоронено вместе с этим непримиримым борцом за свободу и независимость родных племен!
   -- Несомненно, что этот Понтиак был удивительный человек, и все, что в нем было дурного, коварного и жестокого с нашей точки зрения, с точки зрения индейца было хорошо и похвально и вполне сообразно характеру индейцев! -- сказал Альфред.
   -- Остается только пожалеть, что он не был христианином! Если бы индейцы были христианами, это внесло бы много доброго в их взгляды и понятия! -- отозвалась г-жа Кемпбель.
   -- Может быть, но их вера так ясна, так проста, что обратить их в новую веру чрезвычайно трудно! -- возразил Сенклер -- Я однажды беседовал по этому поводу с одним старым индейцем, и в заключение он сказал мне: "Вы верите в Единого Бога, и мы также; вы называете его одним именем, а мы другим; но это происходит оттого, что мы говорим на различных языках; вы говорите, что кто поступает в своей жизни хорошо, тот идет в страну блаженства, в страну Великого Духа, после своей смерти; то же самое говорим и мы. Значит, и индейцы, и янки (так они зовут англичан) стремятся к одной и той же цели, но только и те, и другие стараются по-своему достигнуть ее. И потому я думаю, что так как мы все плывем по одному пути, то всего лучше, чтобы каждый человек плыл сам по себе; вот что я вам скажу! "
   За два часа до заката наши путешественники прибыли на то место, где предполагался ночлег. Солдаты разбили палатку для дам на небольшом песчаном пригорке, а Мартын Сепер принес туда постели. Затем разведены были два громадных костра, и на них готовили ужин и чай. Поужинав и напившись чаю, дамы удалились в палатку, у которой были расставлены часовые, а все остальные разлеглись вокруг костров под охраной других часовых, сменявшихся каждые два часа.
   На другой день рано утром тронулись в путь и к вечеру прибыли в Монреаль, где решено было провести целые сутки. Имея рекомендательные письма к губернатору и властям, мистер Кемпбель и его семья были приняты здесь с распростертыми объятиями; для них было отведено прекрасное помещение в губернаторском доме, и все местное общество, почти сплошь французское, было чрезвычайно мило и любезно к ним. После парадного, веселого и оживленного ужина семейство Кемпбель рассталось с капитаном Сенклером, который предложил, если они пожелают, пробыть здесь еще одни сутки; но наши путешественники отказались, спеша скорее прибыть к месту своего назначения. Итак, поутру все снова разместились по своим баркасам и тронулись в путь. Теперь им оставалось еще проплыть вверх по реке против течения 360 миль; местами встречались стремнины и пороги, представлявшие большие затруднения. Однако после 16 дней трудного пути все баркасы с их пассажирами прибыли благополучно в форт Фронтиньяк, где поселенцы были очень ласково и сердечно встречены комендантом полковником Форстером, успевшим, благодаря заблаговременно полученному им письму губернатора Квебека, приготовить все для приема гостей.
   Оставшись одни в отведенных им комнатах, семейство Кемпбель от всей души возблагодарило Бога за свое благополучное путешествие и просило Его благословения на предстоящую новую жизнь, которая отныне должна была начаться для них.
  

ГЛАВА IX

   Поутру все встали и вышли на вал, чтобы полюбоваться открывающимся оттуда видом. Солнце светило ярко и приветливо; птицы пели, на душе становилось легко и приятно.
   -- Право, как посмотришь на все это, не хочется верить, что жизнь в этой стране так тяжела и неприятна! -- заметила г-жа Кемпбель.
   -- Да, -- сказал подошедший к ним полковник Форстер, -- если бы погода всегда была так хороша, как сегодня! Но в Канаде долгие, скучные зимы и короткое жаркое лето, и я должен сказать, что вам надо очень спешить с постройкой дома, чтобы устроиться в нем до наступления зимы. Между тем силы ваши очень невелики; я хотел предложить вам двенадцать человек рабочей нестроевой команды на несколько недель для производства необходимых работ на постройке, а капитан Сенклер вызвался принять над ними командование; это будет для вас весьма существенной подмогой и будет стоить очень немного; я же легко могу обойтись без этих людей некоторое время!
   Понятно, что это предложение было принято с радостью, и так как нельзя было терять времени, то решено было ехать на приобретенный участок на другой же день.
   -- Хотя я и надеялся, что вы подольше побалуете меня своим приятным обществом, -- говорил полковник, -- но удерживать не смею! Как вам, конечно, известно, я по распоряжению губернатора должен снабдить вас скотом, предоставляя выбрать лучших из наших коров; сделайте это теперь же, потому что тогда я буду иметь возможность отправить их вам денька через два круговым путем, а если хотите, предоставьте сделать этот выбор мне и, будьте покойны, останетесь им вполне довольны. Но я должен сообщить один местный секрет: здесь в изобилии растет дикий лук, и для скота он очень лаком, но эта пища придает молоку чрезвычайно неприятный привкус; чтобы избавиться от него, необходимо только что выдоенное молоко вскипятить, и тогда его можно будет пить с удовольствием.
   -- Очень вам благодарны за ваше предостережение, полковник: ведь никто из нас в семье не питает пристрастия к молоку с привкусом лука!
   В этот момент их позвали завтракать; после завтрака все занялись нагрузкой двух баркасов и комендантского катера, предназначенного для доставки семейства Кемпбель к месту их поселения. Утомившись работой за день, все рано отошли ко сну, чтобы на следующий день поутру снова пуститься в путь.
   После раннего завтрака, простившись с комендантом и его офицерами, мистер Кемпбель и его семья спустились к берегу озера и сели в ожидавшие их комендантский катер и два баркаса, на которых в качестве гребцов были посажены двенадцать человек солдат нестроевой команды.
   Погода была великолепная, и все были в прекрасном расположении духа. Расстояние по озеру было не более трех с половиною миль, а сухим путем вдвое больше.
   Когда они въехали в маленькую бухточку, к которой прилегали владения мистера Кемпбеля, капитан Сенклер сказал:
   -- Вот ваша будущая резиденция, миссис Кемпбель, видите этот широкий ручей, впадающий в озеро? Это как раз ваша восточная граница, а по ту сторону ручья лежит земля охотника Малачи Бонэ. Видите там бревенчатую избу немногим больше индейской хижины и этот клочок маисового поля? Это его владения, а прилегающие к нему луга пропадают у него совсем даром: он не держит скота, а живет исключительно охотой, как индейцы. Да у него, говорят, и жена индианка.
   -- Вот прекрасно! -- засмеялась Эмми. -- Мы будем очень рады дамскому обществу.
   -- Вы, вероятно, предполагаете, что миссис Бонэ первая сделает вам визит? -- заметил Сенклер.
   -- Если ей знаком обычай высшего света, то она должна была бы это сделать, но если она этого не сделает, то я первая явлюсь к ней: мне очень интересно познакомиться с дамой-индианкой!
   -- Надо вам сказать, что женщины индианки все удивительно воспитаны, сдержанны, деликатны и скромны.
   Спустя несколько минут комендантский катер пристал к берегу у небольшого пригорочка; все высадились и. стали осматривать свои новые владения. Пространство приблизительно в тридцать акров тянулось вдоль озера и представляло собою сплошной зеленый луг, то что называется здесь природной прерией. За ним виднелась площадь в 300 метров шириною, поросшая мелким кустарником, а за ним высился величавый строевой лес, совершенно скрывавший горизонт. Участок старого охотника ничем не отличался от этого участка и являлся как бы его продолжением.
   -- Ну, мистер Кемпбель, -- сказал Мартын Сепер, появляясь на пригорке, -- можно сказать, что вам посчастливилось! Ведь, подумайте только, сколько бы нам пришлось поработать здесь топором в этом лесу прежде, чем бы мы расчистили вам такой луг! Эта прерия -- настоящее богатство, сударь, для поселенца! Однако надо приниматься за работу, каждый день стоит денег, нельзя тратить время даром. Я сейчас заберу топоры да человек шесть солдат, и пока остальные станут разбивать палатки и выгружать кладь из баркасов, мы поработаем в лесу, а вы тут с капитаном и барынями решите, где стоять дому.
   Когда Сепер с солдатами и в сопровождении Генри и Альфреда ушел в лес, а мистер Кемпбель с супругой и капитаном стали обсуждать, на каком месте поставить дом, обе барышни в сопровождении маленького Джона, не будучи ничем заняты, пошли вверх вдоль ручья по направлению к лесу.
   -- Жаль, что у меня нет моего сундучка! -- промолвил Джон, важно шагая по берегу ручья с заложенными за спину руками.
   -- А зачем тебе твой сундучок? -- спросила Мэри.
   -- Мои крючки в сундуке!
   -- Так ты вздумал удить? Разве ты видишь рыб в этом ручье?
   -- Да! -- сказал Джон и зашагал вперед, по-видимому, не желая продолжать разговора.
   Мэри и Эмми следовали за ним не спеша, и когда нагнали Джона, то увидели его стоящим на берегу ручья неподвижно и молча, уставившись глазами в человека, стоящего против него по другую сторону ручья, столь же безмолвного и неподвижного, как и он.
   Обе девушки в первую минуту остановились в недоумении, увидя высокого сухощавого человека, одетого в платье из оленьей кожи и стоявшего опершись на длинноствольное ружье, смотря в упор на них и Джона. Лицо его было до того смугло и загорело, что трудно было сказать, какой он расы, краснокожий или белый.
   -- Это, вероятно, охотник, Эмми, и одет он не как индейцы, которых мы видели в Квебеке! -- сказала Мэри.
   -- Я заговорю с ним, Мэри, -- проговорила Эмми. -- Скажите, добрый человек, вас зовут Малачи Бонэ? Не правда ли?
   -- Малачи Бонэ -- мое имя, -- отозвался глухим, грудным голосом охотник, -- а вы кто такие и что здесь делаете? Что это увеселительная прогулка с форта, что ли? -- Нет, мы приехали сюда с намерением поселиться здесь и будем отныне вашими соседями!
   -- Поселиться здесь? Да что это вы говорите, девушка, уж не вы же поселитесь здесь?!
   -- Именно мы? Разве вы не знаете Мартына Сепера? Он приехал сюда вместе с нами и теперь пошел в лес рубить деревья, чтобы построить нам здесь дом!.. Знаешь, Мэри, я говорю с ним, а сама боюсь! -- обратилась Эмми к сестре.
   -- Мартына Сепера, траппера, я знаю, -- промолвил охотник, и, вскинув на плечо свое ружье, без дальнейших околичностей повернулся и пошел по направлению к своему дому.
   -- Ну, скажу тебе, Мэри, этот старый джентльмен не особенно вежлив и любезен; пойдем-ка мы к Альфреду и Мартыну Сеперу и расскажем им об этой встрече.
   Сказано -- сделано.
   -- Он недоволен, мисс, я его знаю, -- сказал Мартын, выслушав рассказ девушек. -- Я так и думал! Ну, да если ему не нравится, так пусть он токует на другом месте, т. е. пусть перебирается и переносит свой вигвам куда-нибудь подальше.
   -- Но отчего бы ему не нравилось наше соседство? Мне кажется, что иметь соседей скорее приятно, чем неприятно!
   -- Это, мисс, не для всех! Малачи Бонэ -- человек, который прожил всю свою жизнь в лесу один, вечно прислушиваясь к малейшему шороху, вечно выглядывая малейшее явление, падение листа, колыхание травы, привыкший жить только с самим собой и с природой; ему неприятно присутствие посторонних лиц; человек, который в течение многих месяцев не говорил ни слова, и если ему приходится говорить, чувствует досадное утомление; слушать, когда говорят другие, тоже утомительно; ведь это дело привычки, мисс! Вот почему Малачи недоволен. Я пойду, повидаю его, когда мы кончим работать.
   -- Но ведь у него, говорят, есть жена!
   -- Да, но его жена -- индианка, мисс, а их женщины никогда не говорят, если их не спрашивают!
   -- Какое прекрасное качество! -- воскликнул Альфред смеясь. -- Право, я думаю поискать себе жену среди индейских женщин, Эмми!
   -- Я думаю, ты прекрасно сделаешь, -- отозвалась Эмми, -- ты, по крайней мере, будешь уверен в спокойствии и тишине в твоем доме, когда тебя в нем не будет, а когда ты будешь дома, то говорить будешь ты один, а именно это ты и любишь. Пойдем, Мэри, оставим его мечтать о безмолвной индейской сквау!
   И обе девушки удалились.
   Люди, посланные комендантом для работ, оказались прекрасными, усердными и ловкими рабочими. К вечеру было срублено немало деревьев и подготовлено для перевозки на место постройки. Палатки были раскинуты, одна для семьи Кемпбель на пригорке, другая для капитана Сенклера и солдат в ста саженях от пригорка. Когда работавшие в лесу вернулись, разложили костры и приготовили горячий ужин, так как обед был холодный, а после ужина все поспешили лечь спать. Капитан Сенклер расставил двух часовых на всякий случай и в разных местах привязал тех пятерых собак, которых он захватил с форта в подарок семье Кемпбель, зная, что без собак жить в лесу совершенно невозможно. Впрочем, в последнее время индейцы по соседству с фортом Фронтиньяк были совершенно спокойны и миролюбивы.
  

ГЛАВА X

   Утром за завтраком Мэри спросила:
   -- Слышали вы ночью странный шум, который так удивил меня? Я не знала, чему его приписать? Но все молчали, и потому я тоже ничего не сказала.
   -- Все спали, -- сказал Альфред, -- я ничего решительно не слыхал.
   -- Это было точно отдаленный скрип телег с примесью какого-то свистящего звука.
   -- Мне кажется, я могу сказать вам, мисс, что это было; я несколько раз вставал ночью и слышал. Это были лягушки, -- сказал капитан Сенклер, -- а тот свистящий звук издавали ящерицы; каждую ночь в течение всего лета вы будете слышать этот шум. Но вы скоро к нему привыкнете и перестанете его замечать.
   -- Неужели возможно, чтобы такие маленькие существа производили такой шум?
   -- Да, но когда этих существ тысячи, может быть миллионы, сливают свои голоса в один общий концерт, тогда это начинает становиться понятным!
   -- Конечно! Благодарю вас, капитан, за это сведение: оно много будет способствовать моему спокойствию! -- сказала Мэри.
   После раннего завтрака Мартын сообщил мистеру Кемпбелю, что он виделся с Малачи Бонэ; старый охотник выразил свое неудовольствие по поводу их приезда и навязанного ему соседства, затем сообщил и свое решение покинуть насиженное место в случае, если новые поселенцы намерены будут остаться здесь.
   -- Не думает же он, что мы откажемся от своего участка только из желания сделать ему приятное? С другой стороны, мы вовсе не хотим его выживать; мы оставим его совершенно в покое! -- сказала г-жа Кемпбель.
   -- Да, но он говорит, что не желает жить в тесноте, не желает, чтобы у него на глазах постоянно вертелись люди; я сказал ему, что если он вздумает бросить свой участок, то мистер Кемпбель охотно откупит его, и он, по-видимому, не имеет ничего против этого.
   -- Вы были правы, Мартын, я с величайшей охотой куплю его участок!
   -- В таком случае я еще переговорю с ним об этом! Весь этот день в лесу кипела работа; на лугу также не теряли времени. Здесь плотники готовили двери и оконные рамы, стекла для которых были привезены из Квебека. На третий день прибыла лодка с форта с провиантом для солдат и двумя превосходными быками, присланными в подарок семье Кемпбель комендантом. По прошествии недели было навезено и заготовлено очень много бревен и досок; работа кипела весь день, а по вечерам Мартын не раз виделся со старым охотником, который соглашался продать свою землю мистеру Кемпбелю, но денег брать за нее не желал. "Что он будет делать с деньгами? Ему нужны не деньги, а хороший порох, свинец, одеяла, табак". За это время старый охотник очень сошелся с маленьким Джоном. Как это произошло, трудно сказать, так как и тот и другой были не речисты, но так или иначе, мальчуган ухитрился перебраться через ручей и теперь постоянно пропадал у старика Малачи Бонэ; он даже не являлся домой ни к ужину, ни к обеду. Мартын доносил, что маленький мистер Джон в хижине охотника и там ему не грозит никакой опасности, и потому миссис Кемпбель не беспокоилась.
   -- Но что он там делает? -- спрашивала она.
   -- Да ничего, сидит и глядит то на сквау, то на охотника, когда тот чистит свое ружье, и все время молчит! Это-то и нравится в нем старику Малачи.
   -- Он сегодня принес нам целую корзину молодых форелей! -- сказала Мэри. -- Значит, он уж не вовсе бездельничает!
   -- Нет, он преусердно ловит рыбу и половину отдает старику, а половину несет сюда. Вы увидите, из него скоро выйдет заправский охотник, как говорит Малачи. Он уже теперь как следует взводит курок и вскидывает к плечу ружье старика, только оно для него очень тяжело, ему бы следовало иметь ружьецо полегче!
   -- Но ведь он еще слишком молод, чтобы давать ему в руки ружье! -- заметила миссис Кемпбель.
   -- Нет, сударыня, -- возразил Сепер, -- здесь, в этих местах, никто не бывает слишком молод, чтобы управляться с ружьем. Вот и мистеру Персивалю надо будет обучиться стрелять, как только у меня будет больше свободного времени! -- добавил траппер.
   -- Что же, Мэри?! Мне думается, что и нам с тобой следует записаться в стрелки; да и тетя хотела обучаться стрельбе. Право, это будет прекрасно! -- засмеялась Эмми. -- У нас будет женская стрелковая бригада, и тогда я не стану выносить ни малейшей дерзости, помни это, Альфред! Возбуди только мое неудовольствие, и я сейчас же возьмусь за свой карабин!
   -- Я полагаю, что ты и без карабина будешь казнить гораздо чаще своими глазами! -- отозвался Альфред.
   -- Ах, смотрите, дядя! -- воскликнула девушка. -- Ведь это старый охотник идет сюда, а позади его трусит наш маленький Джон! Я уверена, что его визит относится ко мне: ведь, когда он впервые увидел меня, то онемел от удивления.
   -- Тут нет ничего удивительного, -- заметил капитан Сенклер, -- ему здесь не часто случалось видеть такие экземпляры, как вы и ваша сестрица!
   -- Ну, конечно, английская сквау должна быть здесь редкостью.
   Едва успела она договорить эти слова, как Малачи Бонэ подошел и сел на первый свободный стул, не дожидаясь приглашения и поставив ружье между колен.
   -- Я к вашим услугам, -- сказал мистер Кемпбель, -- чем могу служить? Надеюсь, вы здоровы?
   -- Кой черт вас занесло сюда? -- проговорил Бонэ, оглядываясь вокруг. -- Вы совсем не годитесь здесь, в этой глуши! Скоро придет зима, и тогда вы уедете отсюда туда, откуда приехали, я уверен!
   -- Нет, -- сказал Альфред, -- нам некуда уехать, и потому мы останемся; кроме того, там, где мы раньше жили, и без нас тесно!
   -- Ну, а теперь мне от вас тесно! -- сказал старик. -- И потому я уйду дальше.
   -- И господин согласен уплатить тебе за твою землю и поле!
   -- Да, все это хорошо. Но лучше бы я не видал ни его, ни его товаров!
   -- Это вы нас подразумеваете под словом "товары"? -- спросила шаловливая Эмми.
   -- Нет, девушка, я подразумеваю порох и тому подобное!
   -- Я думаю, что под последними словами он подразумевает именно тебя! -- сказал Альфред.
   -- Во всяком случае, скажите, какие ваши условия, и я сегодня же покончу с вами.
   -- Ну, это я предоставлю вам -- составить условия и оценку, вам и Мартыну. А я пришел сказать вам, что завтра я очищу свой участок, т. е. уйду отсюда!
   -- Завтра? А куда же вы уходите? Малачи Бонэ указал рукой на запад.
   -- Туда, и вы не услышите больше звука моего ружья. Но я уверен, что вы здесь не останетесь. Вы не знаете, какая здесь жизнь: это совсем не для таких, как вы! Нет, ни один из вас, кроме, разве, этого мальчика, не годится в этих местах! -- и он любовно положил руку на голову Джона. -- Вот этот годится в лесу. Отпустите его со мной! Я сделаю из него охотника! Не так ли, Мартын?
   -- Без сомнения, если только они отдадут его вам!
   -- Отдать его мы не можем, но мы будем отпускать его к вам погостить, если вы этого желаете!
   -- Так, значит, вы обещаете? Ну так я уйду не так далеко, как сперва думал. У него верный глаз! Я приду за ним!
   Старик встал и ушел, не добавив ни слова. Джон пошел за ним, не обменявшись ни словом ни с кем из присутствующих.
   -- Как ты думаешь быть с Джоном? Ведь не думаешь же ты отпустить его с охотником совсем? -- спросила г-жа Кемпбель своего мужа.
   -- Нет, душа моя! -- отвечал ее муж. -- Но я думаю, что ему можно будет позволить при случае навестить старика и погостить у него несколько дней.
   -- Это будет весьма полезно для мальчика, -- вставил Мартын. -- Если я смею вам дать совет, разрешите ему уходить и приходить, когда ему вздумается. Старик полюбил его; он обучит его своему промыслу, и вы приобретете через него расположение Малачи Бонэ, а его дружба может вам очень пригодиться. Старик ушел отсюда на запад, и если будет вам грозить опасность с той стороны, мы узнаем об этом заблаговременно от него; ради мальчика он нас предупредит и в случае нужды не откажется нам помочь.
   -- Мартын Сепер говорит справедливо, -- заметил капитан Сенклер. -- Малачи Бонэ будет для вас как бы аванпостом в случае опасности с запада или фортом в случае надобности отступления.
   -- Отпустите его с ним, сэр, -- сказал Мартын, -- мальчик приучится к делу.
   -- Я ничего не хочу обещать, Мартын, -- проговорил мистер Кемпбель, -- но во всяком случае разрешу моему сыну посещать старика: в этом нет ничего дурного.
  

ГЛАВА XI

   Прошло шесть недель, и за это время поставили дом, покрыли крышей, приладили окна и двери. Дом состоял из большой столовой, кухни, гостиной и трех спален; одной, очень большой, с шестью постелями, наподобие дортуара или, вернее, общей спальной каюты, предназначенной для молодых людей, и двух менее больших для двух барышень и для супругов Кемпбель.
   Прежде окончания дома к нему была сделана громадная добавочная пристройка в виде сарая, для припасов и всякого рода имущества, а над ним нечто вроде амбара и чердак. Бывшее жилище старого охотника было обращено в коровник, и Мэри и Эмми вступили в исполнение обязанностей коровниц или скотниц: доили коров, выгоняли на луг, приглядывали за ними, чтобы они не ушли в лес, и т. д. Паслись коровы на лугу за ручьем, через который теперь был перекинут красивый мостик.
   За домом был уже расчищен небольшой клочок земли и превращен в огород. За огородом был выстроен хлев для свиней и птичник для дворовой птицы. Комендант форта приезжал несколько раз на своем катере посмотреть, как подвигается устройство семьи Кемпбель, и всякий раз привозил им то птицу, то молодых поросят, словом, что-нибудь полезное в хозяйстве.
   Возвратимся, однако, к Малачи Бонэ.
   На другой день после его посещения Эмми увидела, как старик, взяв ружье, направился в лес в сопровождении Джона, и так как ей ужасно хотелось познакомиться с индианкой, женой охотника, то она уговорила Мери, Альфреда и капитана Сенклера перейти на ту сторону ручья и. пойти к хижине Малачи Бонэ. После непродолжительных поисков они нашли то место ручья, где можно было перебраться через него по стволу упавшего поперек ручья дерева. Подойдя к самому дому, они увидели сидевшую на пороге молодую индианку, занятую изготовлением мокасин. При виде Альфреда, шедшего впереди остальных, она в первый момент как будто испугалась, но заметив, что с ним были две молодые девушки, видимо, успокоилась и, приветствовав своих незваных гостей легким наклоном головы, молча продолжала работать.
   -- Как она молода! -- заметила Мэри. -- Ей едва ли есть восемнадцать лет. А охотник ведь уже совсем старик!
   -- Это здесь принято: старик-вождь берет себе в жены трех-четырех самых молоденьких девушек, которые у него, в сущности состоят скорее в роли прислужниц! -- заметил Сенклер.
   -- Я думаю, она не понимает по-английски. Как нам объясниться с ней? -- спросила Мери.
   -- Я могу говорить с ней на ее родном языке, если она из племени чиппевайев или какого-либо из соседних племен: ведь все они здесь говорят на одном наречии. Что вы желаете сказать ей?
   -- Скажите, что мы пришли сообщить ей, что будем жить здесь и готовы будем поделиться с ней всем, что у вас есть.
   Капитан перевел слова Мэри ей и ее ответ своим спутницам.
   -- Она говорит, что вы обе роскошные цветки, но не местные дикие лесные цветы, и что холодная зима убьет вас.
   -- Скажите ей, что она увидит нас живыми и веселыми будущей весной, -- проговорила Эмми, -- и отдайте ей эту брошку с просьбой, чтобы она носила ее на память обо мне.
   Молодая индианка подняла свой взгляд на Эмми и, улыбаясь, ласково и мило ответила, что она и без этой красивой безделушки никогда не забыла бы прекрасную лилию, которая была так добра к маленькому цветку лесной земляники.
   -- Какой поэтичный и образный ее язык, -- заметила Мери, -- а мне нечего дать ей! Ах, да, вот мой костяной игольник, и в нем несколько иголок; отдайте ей, показав, что в нем иголки; это пригодится ей, когда она будет шить мокасины!
   Сенклер сделал, как ему сказано, и затем перевел слова индианки.
   -- Индианка ответила, что теперь ей лучше и быстрее работать; кроме того, ей хочется взглянуть на вашу ногу, чтобы доказать вам свою благодарность, изготовить вам пару мокасин!
   -- Ну, а теперь скажите, что мы всегда будем рады видеть ее, если она вздумает прийти к нам, и что теперь мы простимся с ней и пойдем домой, но прежде хотели бы узнать ее имя и сказать ей наши!
   Капитан сообщил имена обеих барышень, и индианка старательно и отчетливо повторила их за ним; затем спросил ее об ее имени, которое в переводе на английский язык означало "цвет лесной земляники".
   После этого они простились с ней и ушли.
   На другой день ранним утром старый охотник с ружьем за спиной и с топором за поясом шел через луговину, принадлежащую мистеру Кемпбелю, в сопровождении своей молодой жены, которая сгибалась чуть не до земли под тяжестью двух громадных узлов, в которых находилось все имущество охотника, увязанное в одеяла. Еще накануне Малачи Бонэ сказал Мартыну, что через несколько дней он вернется сюда, когда решит, где ему осесть, и тогда сведет расчет за уступленный им участок. Семейство Кемпбель только что село за утренний чай, когда через их владения проходил старый охотник с женой, и вдруг заметили, что Джона нет.
   -- Да он сейчас был здесь! -- сказала мать. -- Он, наверное, ушел за Малачи Бонэ!
   -- Без сомнения, он проводит его до его новенького становища, затем через пару дней вернется назад, а теперь мы не знаем даже, в какую сторону они пошли.
   Действительно, через двое суток Джон был снова дома и целую неделю никуда не уходил: все удил рыбу и молчал.
   По мере того как работы по постройке подходили к концу, Мартын с двумя старшими молодыми людьми все чаще и чаще отправлялся на охоту, запасая дичь на зиму и складывая в подвале.
   В конце августа капитан Сенклер получил предписание в возможно непродолжительном времени вернуться с вверенной ему командой обратно в форт, и 1-го сентября вся семья Кемпбель проводила его до самого баркаса, присланного за ним и за солдатами, и, прощаясь, весьма сожалела, что лишается такого милого и славного друга, успевшего стать за это время почти как бы членом их семьи.
  

ГЛАВА XII

   Теперь семья Кемпбель осталась совершенно одна, даже Мартын Сепер и Джон были в отсутствии. Джон уже двое суток не возвращался домой, и Мартына отправили разыскать новое становище Малачи Бонэ и выразить ему некоторое неудовольствие по поводу слишком продолжительных и частых отсутствий Джона.
   -- До сих пор все шло у нас хорошо и складывалось очень счастливо, но мы должны быть готовы перенести мужественно и предстоящие испытания! -- заметил мистер Кемпбель.
   -- Я положительно не могу себе представить, какие могут ожидать меня испытания, -- воскликнула Эмми, -- разве что корова опрокинет подойник и разольет весь удой!
   -- Или, -- вставила Мэри, -- мы отморозим себе зимой пальцы и ноги!
   -- Это, конечно, не будет особенно приятно, но все же лучше, чем отморозить кончик носа! -- засмеялась Эмми.
   -- Да, тебе надо будет остерегаться, -- заметил Альфред, -- у тебя он не слишком длинен!
   -- Ну, а у тебя есть излишек! Значит, преимущество на твоей стороне! -- возразила шалунья. -- Но из этого следует, что мы должны присматривать за носами наших ближних, так как самому трудно заметить, что происходит с его носом. А вот и Джон с Мартыном! -- добавила она. -- Смотрите, у него ружье за спиной: он, вероятно, захватил его из склада, когда уходил отсюда.
   -- Я думаю, он теперь уже научился обращаться с ним! -- заметила миссис Кемпбель.
   -- Да еще как! -- отозвался Мартын. -- По дороге он дважды зарядил свое ружье и дважды выстрелил. Смотрите, это он убил этого сурка! -- и Сепер бросил на пол убитого зверька.
   -- Что это за животное? -- спросил Генри.
   -- Это сурок; они очень вредят полям и садам, и потому мы их здесь убиваем всякий раз, как они попадаются нам.
   -- Ну, видел ты старика и говорил с ним? -- спросил мистер Кемпбель Мартына.
   -- Да, сэр, -- он сказал, что не будет удерживать мальчика долее одного дня, не послав его предварительно к вам испросить разрешение; они оба ушли на охоту, когда я пришел, и только теперь вернулись, даже и дичина осталась лежать в лесу.
   -- Я убил оленя! -- сказал Джон.
   -- Да, -- подтвердил Мартын, -- Малачи сказал мне, что мальчик убил оленя и что он завтра принесет его сюда.
   -- Я буду очень рад поговорить с ним лично, -- сказал мистер Кемпбель. -- Но каким образом у тебя очутилось ружье, Джон? Разве я тебе позволил взять его?
   Джон молчал.
   -- Ну, отвечай же!
   -- Без ружья нельзя стрелять!
   -- Конечно, нет, но это ружье не твое!
   -- Подари его мне, отец, я буду приносить вам дичь к столу!
   -- Ну, хорошо. Я дарю тебе это ружье, но при условии, что ты обещаешь мне спрашиваться каждый раз, когда вздумаешь уйти, и возвращаться к назначенному сроку.
   -- Я буду постоянно спрашиваться, если меня всегда будут отпускать, и буду возвращаться, когда обещал, если... если я убил дичь.
   -- Что такое? Если ты убил дичь?
   -- Да, он хочет сказать, сэр, что если он идет по следу в то время, как наступил его срок, то не может кинуть следа и идти домой, а пойдет по следу до конца, и как только убьет или потеряет след, так и пойдет домой. Это и каждый охотник так, сэр... за это вы его не браните! -- сказал Мартын.
   -- Ну, пусть будет так, -- проговорил мистер Кемпбель, -- только помни, что ты обещал!
   -- Ну, а что мы теперь будем делать, Мартын? -- спросил Альфред.
   -- У нас наготовленного леса достаточно, сэр. Дня в два-три мы с вами построим рыболовную лодку, и тогда мастер Персиваль наловит нам столько же рыбы, сколько мастер Джон настреляет дичи!
   На следующее утро Мэри и Эмми отправились доить коров, по обыкновению, но -- увы! -- одни, а не в сопровождении милого капитана Сенклера и Альфреда, как это было до сих пор.
   -- Нет больше джентльменов, ухаживающих за госпожами коровницами! -- заметила Эмми.
   -- Да, и теперь удовольствие превращается в обязанность! Альфред и Генри оба заняты рыболовной лодкой! -- добавила Мэри.
   -- Сознайся, что ты думала не о братьях, а главным образом о капитане Сенклере!
   -- Это, правда, Эмми, я думала о нем! Ты представить себе не можешь, как живо я ощущаю его отсутствие! -- созналась Мэри.
   -- Я могу себе это представить, Мэри! А как ты думаешь, скоро мы его опять увидим?
   -- Право, не знаю! Теперь у них все заняты покосом и уборкой сена! Это займет у них, по крайней мере, две-три недели...
   -- Но полковник обещал папе прислать нам запас сена на всю зиму для наших коров, и я уверена, что капитан Сенклер возьмется доставить его сюда, и тогда мы снова увидим его! Однако нам надо разыскать наших коров! Теперь ведь некому пригнать их к нам. Вот если бы Альфред был благовоспитанным молодым человеком, он бы пришел сюда и помог нам!
   -- Альфред? Почему же не Генри?
   -- Право, не знаю! Альфред первый пришел мне на ум! -- отозвалась Эмми.
   -- Я тоже так и думала: он почему-то всегда раньше других приходит тебе на ум! Ну, теперь мы с тобой квиты. Пойдем доить коров!
   Вернувшись домой, они застали там старика Малачи Бонэ и увидели превосходного убитого оленя, лежащего у его ног. Он заявил мистеру Кемпбелю, что принес дичину, убитую Джоном, и что если это возможно, он захватит с собой в уплату за свою землю бочонок пороха и немного свинца; кроме того, просит высчитать, сколько ему приходится всех упомянутых предметов по справедливой оценке за его землю; тогда он будет постепенно отбирать это.
   -- Но почему же вы сами не назначите цену за ваш участок? -- спросил мистер Кемпбель.
   -- Как же могу я назначить цену, когда земля эта была мне подарена и самому мне ничего не стоила? Вы оцените ее по своему усмотрению вместе с Мартыном Сепером!
   -- Благодарю за доверие, Бонэ! Я поступлю по справедливости, но если вы станете отбирать всю сумму товарами, то боюсь, что расплата моя затянется на очень долго!
   -- Тем лучше, сударь! Мне, значит, хватит до самой смерти, а что останется из моей доли, то пусть ему достается! -- добавил он, с нежностью положив руку на голову Джона, стоявшего подле него.
   -- Я ничего не имею против того, чтобы Джон бывал у вас, но не могу отпустить его совсем!
   -- Мой совет, отец, отпусти мальчика совсем к старику, и пусть он возвращается домой на праздники, как если бы он был отдан в школу! Ведь это для него тоже школа!
   -- Я всегда буду приходить к вам, когда мне будет можно! -- проговорил Джон.
   -- Так помни же свое обещание, Джон, и иди себе с Богом! -- проговорил мистер Кемпбель, отпуская сына к Малачи Бонэ.
   Джон торжественно простился со всеми, и, забрав с собой бочонок пороха и известное количество свинца, старый и малый охотники отправились в лес в вигвам Малачи Бонэ.
  

ГЛАВА XIII

   По прошествии двух-трех недель по уходе солдат все в доме мало-помалу пришло в надлежащий порядок; у каждого было свое дело: вставали в шесть, обедали в час дня и ужинали в семь вечера, а затем вскоре ложились спать. Была уже половина октября, и зима уже приближалась.
   Лодка давно была готова, и Генри и Персиваль почти ежедневно выезжали на озеро удить рыбу, которую миссис Кемпбель засаливала на зиму.
   Однажды они были приятно удивлены неожиданным появлением капитана Сенклера, который пришел пешком из форта, чтобы сообщить мистеру Кемпбелю, что сено все убрано, и денька через два-три ему доставят его; кроме того, комендант может уделить им одного молодого бычка на мясо на зиму, и если они, т. е. Кемпбель, желают, то и бычка им доставят одновременно с сеном. Конечно, предложение было принято с радостью, после чего все сели обедать, а после обеда капитан Сенклер должен был возвратиться в форт, так как он в эту ночь был дежурный. Перед своим уходом он перекинулся несколькими словами с Мартыном незаметно для других, затем предложил Альфреду, с которым он был особенно дружен, проводить его в форт, переночевать у него и поутру вернуться домой. Альфред согласился и, простившись со всеми, они ушли. Неподалеку от дома к ним присоединился Мартын.
   -- Моя цель пригласить вас проводить меня в форт была двоякая! -- сказал капитан Сенклер Альфреду. -- Во-первых, я желал, чтобы вы узнали ближайшую дорогу в форт на случай надобности, затем я хотел сообщить вам и Мартыну те сведения, какие получены нами относительно индейцев. Нам донесли, что индейцы собирались уже несколько раз на совет, но, по-видимому, до сих пор не приняли никакого решения, хотя они и были здесь, поблизости от форта в очень большом числе. Очевидно, кто-нибудь подстрекает их напасть на нас! Осень именно то время года, когда индейцы обыкновенно высылают свои боевые отряды, и потому мы должны быть настороже. Но я должен сказать, что если они атакуют форт, то вы у себя не будете в безопасности, даже и в том случае, если они не побьют нас, и мы устоим против них. Дело в том что если даже индейцы на своем совете решат не нападать на нас, то все же отдельные шайки по десять-пятнадцать человек всегда могут напасть на вас: покинув свои деревни, они не хотят возвращаться домой с пустыми руками и желают поживиться хоть чем-нибудь. Это, конечно, не настоящие воины-индейцы, и у самих собратьев не пользуются уважением; это просто грабители, мародеры, но их-то вам и следует остерегаться. Большое счастье для вас, что Малачи Бонэ перекочевал дальше на запад, и что вы поддерживаете с ним хорошие отношения: он, наверное, предупредит вас заблаговременно, если вблизи появятся где-нибудь индейцы.
   -- Я пойду и на всякий случай попрошу его проследить и быть настороже! -- сказал Мартын.
   -- Да, но разве они прежде, чем напасть на нас, не нападут на его хижину? -- спросил Альфред.
   -- Нет, что им искать у него? У него взять нечего; кроме того, они слишком хорошо его знают, и ни один из них без особой надобности не решится подставить лоб под его карабин! -- проговорил Мартын. -- А теперь, капитан, позвольте мне с вами проститься: я сей-час добегу до Малачи и предупрежу его на всякий случай, чтобы он держал ухо востро! Если индейцы вздумают напасть, то, конечно, до первого снега, а не после, и потому надо предупредить старика сейчас же. Прощайте, сэр! -- И Мартын зашагал в другом направлении.
   -- Вы не поверите, Альфред, как меня тревожит положение вашей семьи, -- сказал Сенклер; -- я положительно не могу спать по ночам!
   -- Верю вам, но, право, если нас не захватят врасплох, то мы в состоянии защищаться и постоять за себя, могу вас уверить. Ваше участие к нашей семье заставляет вас преувеличивать опасность!
   -- Если бы я мог быть с вами, то был бы гораздо спокойнее!
   -- Не беспокойтесь, Сенклер, если нам будет не справиться, мы обратимся к вам в форт за помощью!
   Вскоре они пришли в форт, где Альфред был крайне радушно встречен как комендантом, так и офицерами. На другой день, прощаясь с Альфредом, комендант сказал:
   -- Знайте, мой милый друг, что в случае какой-нибудь опасности я всегда готов оказать вам помощь и содействие, а для ваших дам у нас здесь всегда найдется готовое помещение!
   -- Благодарю вас, полковник, -- отвечал Альфред, -- но я думал о том, что так как у нас нет лошадей, то дать знать вам об опасности нам будет весьма затруднительно, и потому просил бы вас дать мне одну-две сигнальные ракеты, которые могут оказать нам большую услугу в случае опасности; обещаю вам не прибегать к ним без особой надобности.
   -- Я прикажу дать вам с собой целую дюжину этих ракет: я чрезвычайно рад, что вы вспомнили о них!
   -- Я предупрежу всех наших часовых внимательно следить за горизонтом в направлении вашего участка и в случае появления ракеты немедленно прикажу дать знать полковнику! -- заметил Сенклер. -- А там дома покажите вашим дамам, как пускать ракеты из дула карабина; научите их этому теперь же на всякий случай! -- добавил он. -- Храни вас Бог!
   -- И вас также! -- отозвался Альфред.
  

ГЛАВА XIV

   Альфред благополучно вернулся домой, и в течение нескольких дней не случилось ничего знаменательного. Мартын побывал у Малачи Бонэ, который обещал зорко следить за индейцами и в случае чего немедленно предупредить. Альфред никому ничего не сказал, кроме брата Генри, которому сообщил о том, что слышал от капитана Сенклера.
   Спустя немного, однообразие их жизни было нарушено прибытием капрала с поста, привезшего мистеру Кемпбелю письма и депеши, присланные сюда в форт из Квебека. Тут были письма не только от друзей из Квебека, но и письма из Англии; весь дом пришел в волнение, и все столпились вокруг главы семьи в то время, как он разделывал и вскрывал большой пакет, в котором находилась вся его корреспонденция. Тут были и английские газеты, присланные губернатором Квебека, и письма из Англии для Мэри и Эмми от мисс Патерсон, и письмо от поверенного Кемпбеля в Англии, и большой казенный конверт на имя Альфреда.
   Бегло пробежав содержание его, молодой человек воскликнул:
   -- Мама, дорогая, я утвержден в чине лейтенанта королевского флота! Урра! А вот и письмо от капитана Лемлея!
   Все стали поздравлять молодого лейтенанта, который передал официальную бумагу матери, а сам стал читать письмо своего командира. Прочитав его, он задумался, и лицо его приняло грустное, сосредоточенное выражение, которое не укрылось от внимания его матери. Однако, когда кузины его стали читать вслух свои письма, то он снова овладел собой и стал опять весел, по-видимому, беззаботен и беспечен.
   Когда все письма были прочитаны, дошла очередь и до газет. Все с жадностью накинулись на них, и в этот вечер никто из домашних не принимался за работу.
   Поутру миссис Кемпбель сказала своему мужу:
   -- Всю эту ночь я больше всего думала об Альфреде; у меня явилось даже желание отпустить его обратно на службу; я видела по его лицу вчера, когда он читал письмо капитана Лемлея, что его жертва достается ему нелегко!
   -- Да, но это его долг. Кроме того, он нам теперь здесь необходим, а впоследствии мы еще поговорим об этом.
   -- Знаешь, Мэри, -- говорила между тем Эмми, идя с сестрой поутру доить коров, я даже сожалею, что получила письмо от мисс Патерсон: оно как-то выбило меня из колеи; я привыкла к нашей здешней жизни и почти забыла все, что было прежде, а это письмо напомнило мне о всем, чего мы лишились, и что мы утратили!
   -- Да, конечно, и я испытываю нечто подобное, но если мы подумаем, что мы, в сущности, лишились только излишней роскоши и развлечений, то с этим можно и должно примириться!
   -- Да, ты права, Мэри, я это чувствую! Мало того, то что ты сейчас сказала, приходило уже мне в голову, но я все-таки была бы более спокойна и довольна, если бы не получала письма мисс Патерсон; я уберу его куда-нибудь подальше и не буду больше вспоминать о нем. Милый Альфред, как я рада его производству, теперь я постоянно буду называть его лейтенант Кемпбель!.. Пойдем, Жюно!
   Жюно была кличка одной из собак, подаренных капитаном Сенклером нашим поселенцам, с которыми мы еще не познакомили наших читателей.
   Их было всего пять: два терьера по имени Трим и Сноб; Трим был маленькая комнатная собачонка и жил в доме, но Сноб был сильный бультерьер, очень свирепый и злой; крупная гончая сука, по имени Жюно, находилась постоянно при коровнике; превосходный молодой бульдог Бемги и старый пойнтер Санчо ночью привязывались в разных местах, чтобы сторожить покой своих хозяев.
   Еще два дня вся семья только и делала, что обсуждала все новости, почерпнутые из газет, и жила, так сказать, не своей жизнью, но затем насущные, живые интересы мало-помалу оттеснили эти впечатления на задний план.
   Между тем погода стала заметно холоднее; целых два дня не было солнца, и все небо обложилось тяжелыми темными тучами. Мартын, вернувшийся с охоты, предупредил, что следует ожидать наступления зимы в самом непродолжительном времени; и предсказание его сбылось.
  

ГЛАВА XV

   В субботу, когда вся работа была сделана, после ужина все по обыкновению собрались вокруг очага, тем более, что в этот вечер было холоднее, чем до сего времени. На дворе страшно завывал ветер.
   -- Вот и зима к нам идет, -- заметил Мартын, прислушиваясь к вою ветра, -- она обыкновенно приходит с снежной бурей. Надо бы нам позаботиться достать из сарая наши лыжи, Джон, как вы полагаете? Не то вам нельзя будет охотиться... Ведь вы еще не убили ни одного канадского оленя?
   -- Канадский олень или лось, это одно и то же? -- спросил Генри.
   -- Кажется, нет, сэр! Но животные эти весьма похожи между собой, и я слышал, что наш канадский олень что-то вроде лося.
   -- Ну, а вы, Мартын, убивали их? -- спросила г-жа Кемпбель.
   -- О, сударыня, не раз! Это странное животное: оно не бежит, как лань или обыкновенный олень, а трусит, но так скоро, что уходит от охотника не хуже другого зверя. По природе они весьма чутки и трусливы и не подпускают к себе близко никого, но в снегу вязнут: их тело слишком грузно; в глубоком снегу они увязают по плечи, барахтаются до тех пор, пока их не настигнет охотник. Вся беда зверя в том, что он не может надеть лыжи, как мы с вами, и это дает нам преимущество перед ним.
   -- Это опасное животное? -- спросила Мэри.
   -- Как всякое крупное животное, мисс! Рога его нередко весят фунтов 15 и даже более; кроме того, он очень силен, но в снегу он становится беспомощным. Мясо его чрезвычайно вкусно; вы им, наверное, останетесь довольны, когда мы принесем его вам!
   -- Я принесу! -- сказал Джон.
   -- Да, как только вы научитесь ходить на лыжах, мастер Джон! Но завтра вам не добраться до хижины Малачи Бонэ. Слышите, как буря воет?
   -- И как холодно сегодня! -- заметила миссис Кемпбель.
   -- Как только выпадет снег, станет гораздо теплее! -- сказал Мартын Сепер.
   В эту ночь буря перешла в настоящий ураган; лес шумел и стонал; почти никто из поселенцев не мог заснуть. Но к утру погода стала стихать, и тогда все уснули и встали поутру позднее обыкновенного. Когда Мэри и Эмми вышли поутру на крыльцо, то увидели, что Мартын и Альфред усердно работают лопатами, разгребая глубокий снег.
   -- Ах, Альфред! -- воскликнула Эмми. -- Как же мы доберемся сегодня до коров! Я хотела бы только, чтобы небо прояснилось, а самый снег мне даже нравится!
   -- Оно и прояснеет, мисс, только завтра, а сегодня выпадет еще много снега! -- проговорил Мартын. -- Нам надо хорошенько работать сегодня, чтобы расчистить дорогу к коровнику, намести снег к заборам и защитить им наш дом и двор от будущих заносов!
   К завтраку успели только расчистить дорогу к сараю, затем, когда достали еще лопаты, и мистер Кемпбель и Генри тоже принялись работать, к обеду проложили путь до самого моста через ручей, т. е. до полпути к коровнику. Мальчики тоже помогали, а дамы, управившись с домашним хозяйством, стали сметать снег с подоконников и карнизов. К ночи настлали двойной комплект теплых одеял и шкур на постели и, так как все очень устали, то и уснули сразу крепким сном.
   На другой день все опять принялись разгребать снег, и к обеду вся дорога вплоть до коровника была совершенно расчищена, так что после обеда мужчины стали носить дрова для отопления дома и складывать их в сенях и под навесом сарая.
   -- Ну, а теперь какая нам еще предстоит работа? -- спросил Альфред.
   -- Прежде всего вам всем необходимо научиться ходить и бегать на лыжах, потому что без этого нельзя будет высунуть носа за ограду. Вот и Джон не может попасть к Малачи Бонэ, -- проговорил Мартын.
   -- Пойду завтра! -- сказал Джон.
   -- Нет, не завтра; одного вас пустить нельзя: в снегу вы заблудитесь, а мне завтра идти с вами некогда, завтра надо скотину на зиму резать, а то она только даром сено ест!
   -- Да и у меня истощилась почти вся провизия! -- сказала г-жа Кемпбель.
   -- Не беспокойтесь, сударыня, денька через три мы вам много нанесем провизии, а пока покормите нас рыбой!
   -- Рыба эта превосходна! -- заметил мистер Кемпбель. -- Как она называется?
   -- У нас она зовется белорыбицей!
   -- В будущем году надо побольше запасти ее, -- сказал Генри. -- Кстати, Мартын, я все хотел спросить, вы откуда родом?
   -- Из Квебека, сэр! Мой отец служил капралом в английском войске, а мать была тоже англичанка, но она умерла вскоре после моего рожденья; отец же был жив еще пять лет тому назад. Я был на службе у компании торговцев мехами и был в отсутствии, когда старик умер!
   -- Вы всю жизнь были охотником? -- спросил Альфред.
   -- Нет, не всю жизнь, и не охотником: я, в сущности, траппер, а это не совсем одно и то же. Лет в 14 отец хотел сделать меня барабанщиком, а я не захотел и ушел к индейцам в леса. Года через два я вернулся в Квебек с хорошим запасом шкур, которые выгодно продал, а вырученные деньги прокутил вместе со стариком-отцом, который в ту пору охромел от полученной в бою раны и получил место провиантского сторожа, которое давало ему возможность существовать.
   -- И вы потом часто видались с отцом?
   -- Каждый раз, когда я бывал в Квебеке, мы делили с ним мой заработок, прогуливая и пропивая его вместе.
   -- Но согласитесь, Мартын, что это было нехорошо! Лучше бы вы копили эти деньги и затем купили себе участок, обзавелись семьей и жили в тишине и довольстве!
   -- Оно может и лучше, сударыня! Но мне не по душе. Я хочу жить и умереть свободным, вольным, как птица, охотником, а не фермером: мне это кажется скучным и незавидным!
   -- Ах, что это за вой! -- воскликнула Мэри.
   -- Это волк, мисс! Слышите, и собаки зарычали: они его чуют!
   -- Какой жуткий, унылый вой! -- промолвила Эмми. -- Он меня пугает!
   -- Как, Эмми, ты боишься? -- спросил Альфред, подходя к ней. -- Право, она вся дрожит... Вспомни, дорогая, как вы с Мэри боялись кваканья лягушек в первую ночь нашего приезда сюда, а теперь ты и не замечаешь его: так ты привыкнешь и к вою волков!
   -- Это не одно и то же, Альфред! А, быть может, я потому боюсь волка, что читала в детстве сказку про красную шапочку; но, конечно, я постараюсь преодолеть в себе этот страх!
   -- Во всяком случае, я была бы спокойнее, -- сказала Мэри, -- если бы у нас все ружья были заряжены!
   -- Мое заряжено! -- сказал Джон.
   -- Если это может успокоить вас, девочки, -- заметил мистер Кемпбель, -- то сделать это не трудно: давайте все зарядим наши ружья и поставим их на место.
   -- Вот и мое заряжено! -- весело сказал Альфред, сев подле Эмми и наблюдая за ней, как она заряжала свое ружье. -- Ну, разве ты не чувствуешь некоторого удовлетворения, дорогая Эмми, что можешь теперь сама зарядить и разрядить свое ружье? Как я вижу, мои уроки не пропали даром.
   -- Нет, и я тебе за них очень благодарна, и знаешь что? Мне кажется, что я трусиха только в ожидании опасности, а в самый момент серьезной опасности, мне думается, у меня найдется столько же мужества, как и у других!
   -- Я в этом уверен, Эмми! -- проговорил Альфред. -- Ну, а теперь, когда все ружья заряжены, мы можем спокойно лечь спать!
   И все разошлись по своим спальням, но обе девушки долго не могли заснуть, все время прислушиваясь к вою волков.
  

ГЛАВА XVI

   На другое утро барышни пошли в коровник в сопровождении Альфреда, который шел впереди их с ружьем за плечом.
   -- Я пришел, дорогая Эмми, для того, чтобы доказать вам обеим, что ваши страхи были совершенно напрасны!
   -- Пусть так, -- заметила Эмми, -- но мы, во всяком случае, очень рады твоему обществу!
   Исполнив свое дело и задав скотине корм, девушки взяли свои ведра или, вернее, подойники и пошли домой.
   -- Что ни говори, -- проговорила Мэри, -- а было бы гораздо удобнее и приятнее, если бы коровник был вблизи дома, а не так далеко!
   -- Без сомнения, -- согласился Альфред, -- но в нынешнем году нам нельзя было успеть поставить скотный двор. В будущем же году отец это непременно сделает, так что надо подождать до будущего года!
   -- А тем временем быть съеденными волками! -- засмеялась Эмми.
   -- О, да ты, я вижу, уже преодолела свой страх! -- воскликнул Альфред. -- Молодец, Эмми!
   -- Да, мне кажется, бояться нечего, и я чувствую себя совершенно смелой.
   После того еще дня два или три девушки ходили доить коров в сопровождении Альфреда, но затем, видя, что волки при дневном свете совсем не показываются, настолько осмелели, что опять стали ходить одни.
   В субботу поджидали прихода Малачи Бонэ, но он не пришел, и Джон, видимо, начинал терять терпение, хотя ничего не говорил.
   Альфред и Мартын тоже ждали его прихода с нетерпением, желая знать, что ему удалось проведать о намерениях индейцев.
   Воскресенье, по обыкновению, было посвящено отдыху и молитве, а в понедельник утром Альфред и Мартын занялись убоем скота, предназначенного к столу; Генри и мистер Кемпбель носили мясо в кладовую и помогали женщинам развешивать его там.
   К обеду нежданно-негаданно явился капитан Сенклер в сопровождении молодого лейтенанта. Они пришли к ним кругом на лыжах и принесли несколько тетеревов и куропаток, убитых ими по дороге. Никаких особенных новостей они не сообщили, потому что за последнее время не было никаких сношений ни с Квебеком, ни с Монреалем.
   На форту все обстояло благополучно, и полковник Форстер просил только передать мистеру Кемпбелю и его семье, что в случае, если он может им быть полезен чем-нибудь, то просит располагать им.
   -- Кстати, -- спросил между прочим Сенклер, -- где вы поставили ваши свиные хлева?
   -- В ограде подле птичников, -- отвечал Кемпбель.
   -- Это хорошо! -- одобрил капитан. -- А то надо вам сказать, что волки особенно лакомы до свиней и овец.
   -- Не знаю, беспокоят ли наших свиней волки, но нас они, несомненно, беспокоили и пугали своим воем, так что мы даже уснуть не могли от страха, -- сказала
   Эмми.
   -- Вы их не бойтесь: волки никогда не нападают, если на них не нападают: это трусливые животные.
   -- Не поможете ли вы нам избавиться от них? -- спросила шаловливо Эмми.
   -- Нет, милый Сенклер, ваша помощь, может быть, нам очень полезна, но не в этом деле, а в другом: нам нужно вытащить на берег нашу лодку, пока озеро еще не успело замерзнуть, а силы наши недостаточны, и потому лишняя пара рук нам чрезвычайно пригодилась бы, -- проговорил мистер Кемпбель, -- надеюсь, вы ночуете у нас?! У нас найдется постель и для вас, и для лейтенанта!
   Высказав полную готовность помочь переселенцам вытянуть на берег лодку, оба офицера согласились остаться переночевать.
   Улучив удобную минуту, Сенклер отвел Альфреда в сторону, чтобы услышать от него, какие известия принес старый охотник об индейцах. Узнав, что никаких известий нет и сообщив, что в форте точно также ничего не известно, Сенклер спросил, скоро ли можно ожидать прихода Малачи Бонэ.
   -- Вероятно, скоро, -- отвечал Альфред, -- он уже давно здесь не был, и Джон не был у него: вероятно, старик успел уже соскучиться по нему и, быть может, завтра утром явится сюда к нам.
   -- Вот это будет прекрасно! Я, по крайней мере буду иметь возможность что-нибудь донести коменданту, так как отпросился сюда именно под этим предлогом.
  

ГЛАВА XVII

   На другой день поутру капитан Сенклер с величайшей охотой проводил бы барышень в коровник, но его помощь была нужна на берегу озера, и он, скрепя сердце, отправился туда вместе со всеми остальными мужчинами. Дома остался только Джон, и тот, взяв ружье, кликнул собак и пошел пройтись.
   Мэри и Эмми взяли свои подойники и направились к коровнику; старый пес Санчо, как всегда, сопровождал их. В тот момент, когда они подошли к бывшему жилищу Бонэ, Санчо вдруг кинулся за коровник с злобным лаем, а минуту спустя скатился со снежного сугроба вместе с большим черным волком, с которым он сцепился. Девушки были до того напуганы, что стояли, не трогаясь с места, в нескольких шагах от грызущихся; впрочем, схватка продолжалась недолго: старый пес не мог одолеть озверевшего сильного волка, который перекусил ему горло, и бедный Санчо остался лежать на снегу, высунув язык и исходя кровью. Одолев врага, освирепевший волк, опершись лапами на бездыханного Санчо, ощетинил шерсть и, уставившись горящими глазами на девушек, готовился теперь наброситься на них. Видя это, Эмми обхватила талию сестры обеими руками и старалась заслонить ее собою. Мэри, в свою очередь, хотела сделать то же самое, как вдруг откуда-то выскочили их собаки, подбодряемые голосом Джона, и все разом накинулись на волка. Общими силами они стали одолевать его, но он продолжал злобно огрызаться; в этот момент к месту схватки подоспел Джон и одним выстрелом уложил зверя на месте.
   Девушки, крепившиеся еще, пока им грозила опасность, теперь вдруг не могли больше сдерживаться, и Эмми лишилась чувств, а Мэри, упав на колени, старалась удержать в своих объятиях сестру.
   Джон только посмотрел на Мэри, кивнул головой в сторону волка, и сказав: "Он мертв", вскинул ружье за спину и зашагал по направлению к дому.
   Придя в дом, он застал всех мужчин в столовой: они только что вернулись с берега и поджидали барышень с молоком, чтобы сесть к столу.
   -- Это вы стреляли, мастер Джон? -- спросил Мартын.
   -- Я!
   -- По чему вы стреляли?
   -- По волку!
   -- По волку? Где? -- спросил мистер Кемпбель.
   -- У коровника! Он загрыз Санчо!
   -- Загрыз Санчо? Да ведь Санчо был с твоими сестрами?
   -- Да!
   -- А где же они? Где ты их оставил?
   -- С волком! -- равнодушно и безучастно, как всегда, ответил мальчуган.
   -- Боже милосердный! -- воскликнули побледнев мистер и миссис Кемпбель, тогда как Альфред, капитан Сенклер, Генри и Мартын, схватив ружья, побежали бегом к коровнику.
   -- Боже мой! Мои девочки! -- воскликнула миссис Кемпбель.
   -- Волк убит! -- сказал Джон.
   -- Убит?! Так почему же ты не сказал этого, скверный мальчик?
   -- Меня не спросили! -- ответил Джон.
   Между тем мужчины добежали до коровника и нашли обеих девушек в бессознательном состоянии, лежащих на снегу, подле убитого волка и загрызенной собаки. Вскоре девушки очнулись, и их довели до дому. Здесь миссис Кемпбель, чрезвычайно взволнованная, отвела их в комнату, чтобы дать им оправиться немного прежде, чем идти к столу.
   -- Я никак не думала, что волки могут быть так опасны, -- сказала миссис Кемпбель, -- после того, что нам говорил о них Мартын.
   -- На этот раз виноват больше всего я, сударыня! -- сказал Мартын. -- Мы оставили у коровника все отбросы от прирезанной скотины на снегу, рассчитывая, что волки и шакалы приберут их ночью, пока все спят, и, как видно, этого волка мучил голод, или он запоздал после других и еще доедал эти отбросы, когда его потревожила собака! Это его обозлило!
   -- Да, это была наша вина, -- сказал Альфред, -- но, слава Богу, что все обошлось благополучно!
   -- Теперь кто-нибудь из нас будет пригонять коров во двор, чтобы барышни доили их здесь в ограде, где им ничего грозить не может, -- заметил Мартын. -- Вы поступили хорошо, мистер Джон! Видите, сударыня, я был прав, когда говорил, что в наших местах каждый должен уметь управляться с ружьем! -- добавил он.
   -- Я тобою доволен, Джон! -- сказал отец.
   -- А мама назвала меня скверным! -- проворчал Джон.
   -- Да, но за то, что ты не сказал, что убил волка, и заставил нас тревожиться, а не за то, что ты застрелил его, за это я тебя теперь поцелую и поблагодарю.
   -- А я расскажу всем у нас в форте, какой ты маленький герой, Джон, и подарю тебе в память о сегодняшнем дне, превосходную молодую собаку, которая будет твоей личной собственностью, и которая натаскана охотиться за какой хочешь дичью. Это полумастив -- полушотландская гончая, ростом тебе по плечо! -- сказал капитан Сенклер.
   -- Я пойду с вами в форт, -- сказал Джон, -- и приведу собаку.
   -- И я пойду с вами, -- сказал Мартын, -- если хозяин позволит!
   -- Идите с Богом, Мартын, и Джон, я полагаю, может пойти! -- проговорил мистер Кемпбель.
   -- Да, конечно! -- отозвалась его жена.
   -- Как зовут собаку? -- спросил Джон.
   -- Оскар! -- сказал капитан Сенклер. -- И если вы позволите ему сопровождать ваших кузин, то им нечего будет бояться ни волков, ни пантер: они его не одолеют, как одолел волк старого Санчо.
   -- Я его буду отпускать с ними иногда!
   -- Нет, не иногда, а всегда, когда он вам не будет нужен! -- возразил Сенклер.
   -- Всегда, когда он мне не будет нужен! -- согласился Джон, направляясь к выходу.
   -- Куда ты, Джон? -- спросила мать.
   -- Снять шкуру с волка!
   -- Это будет настоящий охотник! -- заметил Мартын. -- Как видно, старик научил его и этому. Но я все-таки пойду с ним и помогу: шкура-то эта очень хорошая!
   И он вышел вслед за Джоном.
   В этот момент в столовую вошли обе барышни; Эмми была опять весела и беспечна, по обыкновению; Мэри же несколько печальна и сосредоточенна.
   -- Вы, Эмми, скорее оправились, чем ваша сестра! -- заметил капитан Сенклер.
   -- Да, но я перепугалась сильнее ее и сейчас же дала волю своему испугу, а она дольше меня крепилась и сдерживалась; потому ей и труднее оправиться! Нет, Альфред, как вижу, я смела только тогда, когда нет опасности!
   -- Однако, Эмми, мы здесь болтаем, а надо идти помочь тете собрать все к обеду; все ждут!
   -- Я не могу сказать, что после встречи с волком у меня появился волчий аппетит, -- засмеялась Эмми, -- но, надеюсь, Альфред поест и за себя, и за меня!
   Спустя несколько минут все сели за стол, за исключением только Мартына и Джона, которые еще не вернулись.
  

ГЛАВА XVIII

   -- А вот и Мартын с Джоном возвращаются, -- сказал мистер Кемпбель, заслышав шаги в сенях; но это были не они, а старый охотник в сопровождении своей молодой сквау Цвет Земляники.
   Все поднялись из-за стола, чтобы приветствовать вошедших. Барышни хотели было усадить свою знакомую подле себя за столом, но та отказалась и села на полу у очага.
   -- Не привычна она у меня к стульям да креслам, -- проговорил Бонэ, -- пусть она сидит, где села, там ей гораздо удобнее. Я взял ее с собой потому, что не мог снести всей дичи один; кроме того, хотел, чтобы она узнала ходы и выходы в вашем доме на случай, если ее придется прислать сюда ночью!
   -- Прислать ее сюда ночью? -- спросила миссис Кемпбель. -- Да какая же может быть в этом надобность?
   Капитан и Альфред, видя, что старик проговорился, не знали, что сказать. Наконец, Альфред заговорил:
   -- Дело в том, дорогая матушка, что предусмотрительность -- мать безопасности, и я ввиду этого просил Мартына сходить к Малачи Бонэ и попросить его, если он узнает, что здесь где-нибудь поблизости показались индейцы, тотчас известить нас об этом.
   -- Да, сударыня, это самое лучшее средство, когда живешь в этих лесах, -- держать всегда свои ружья заряженными! -- проговорил Малачи Бонэ.
   Заметив, что слова старика не успокоили, а скорее подтвердили подозрения трех дам, капитан Сенклер, в свою очередь, заметил:
   -- Мы постоянно содержим разведчиков и шпионов, которые во всякое время дают нам знать, где находятся индейцы и что они затевают. Так в прошедшем месяце у них был совет, но никаких враждебных к нам чувств на нем не было проявлено; однако мы никогда не доверяем индейцам, и они, зная, что мы всегда настороже, остерегаются делать англичанам обиды. Уже давно они не предпринимали ничего, и, я думаю, и в будущем не решатся ничего предпринять.
   -- Ну, да, ну, да! -- промолвил старик, поняв наконец в чем дело. -- Во всяком случае, не мешает, чтобы Цветы Земляники знала расположение дома, хотя только для того, чтобы знать, где у вас здесь собаки, если она будет послана сюда с вестями!
   -- Мы рады, что она пришла, и будем рады, если она чаще будет приходить сюда, -- сказал мистер Кемпбель. -- А теперь, Малачи, сядьте сюда и скушайте чего-нибудь.
   -- А относительно индейцев, капитан Сенклер, -- сказала миссис Кемпбель, -- я отлично вижу, что вы сказали нам далеко не все. И это сознание будет очень мучительно и для меня, и для моих барышень. Право, вы должны понять, что раз мы будем разделять с остальными опасность, то должны же знать, где и в чем эта опасность.
   -- Я не думаю, чтобы была какая-нибудь опасность, миссис Кемпбель, -- проговорил капитан, -- если только Малачи не принес нам каких-нибудь свежих вестей.
   -- Как вы сказали, индейцы собирали совет и разошлись теперь все, кто на охоты, кто для торговых дел, но Злая Змея, как его прозывают, участвовавший также на совете и сильно возбуждавший остальных против англичан, расположился теперь на зимовье здесь поблизости.
   -- Злая Змея, -- сказал капитан Сенклер, -- этот самый вождь, что служил у французов и носит на груди французскую медаль?
   -- Он самый, сэр! В сущности, он и не вождь, а только великий и славный воин, которого французы очень любили и уважали, и который им служил верою и правдой, хотя он не был вождем, но считался как бы таковым из-за своего громадного влияния. Теперь он уже совсем старик, и озлобленный старик. Он страшно ненавидит англичан и постоянно возбуждает индейцев против них, убеждая их воевать с англичанами; но время его прошло, и теперь его голос в совете не имеет прежнего значения.
   -- А если так, то почему его присутствие как будто беспокоит вас? -- спросил мистер Кемпбель.
   -- Потому что он вздумал охотиться эту зиму здесь, поблизости, с 6-ю или 7-ю молодыми воинами, которые все в его руках и верят в него, как в Бога. А он злой и пакостный человек. Если индейский народ не желает войны с англичанами, не хочет идти на них, то он-то при случае, наверное, будет не прочь натворить что-нибудь. Недаром его зовут Злой Змеей!
   -- Вы думаете, что он нападет на вас? -- спросил мистер Кемпбель.
   -- На меня? Нет! Для этого он слишком умен и слишком учен; ему хорошо знаком мой карабин; у него по сей час есть метка на плече; он, может, и хотел бы, да не решится; я сам наполовину такой же индеец, как и он, и знаю все их обычаи и приемы. Кроме того, эти краснокожие страшно суеверны, и так как за всю войну им ни разу не удалось даже хотя бы царапнуть меня, то у них составилось представление, что я неуязвим, и что мой карабин не знает промаха. В этом они, пожалуй, правы: я не трачу заряда даром и бью всегда наверняка, и они боятся меня, как существа сверхъестественного. Но ведь это я, человек, которого они знают. Но вы -- дело другое, а если этой "Змее" удалось заползти в эту ограду, то натворил бы он здесь бед!
   -- Но ведь все племена отлично знают, что подобное нападение на поселенцев было бы равносильно объявлению войны! -- сказал капитан Сенклер.
   -- Да, но дело в том, что Злая Змея, не принадлежит ни к одному из соседних племен. Его родное племя где-то очень далеко, так далеко, что к нему не дойдешь и в три недели, а здешние племена, хотя и допускают его на совет как старого, доблестного воина, все же не признают его своим и за действия его не считают себя ответственными. Они, конечно, отрекутся от него и, по справедливости, помешать его дурным намерениям не могут.
   -- Какая же может быть острастка за его поступки? -- спросил Генри.
   -- Угроза или мщение ему и его шайке; везде и всюду, где только они попадутся, вы вправе перебить их всех до последнего, и индейцы не скажут вам ни слова, не заступятся за них. Это я и намерен сделать, т. е. предупредить его, что в случае малейшей его проделки я не оставлю в живых ни его, ни одного из его шайки, а вы держите свои ворота на запоре и собак в ограде. Я во всякое время предупрежу вас. Как только я нападу на их след, Цвет Земляники придет к вам и скажет обо всем. Если вы услышите подряд три равномерных удара в ворота, знайте, что это она, и впустите ее.
   -- Хорошо, -- сказала миссис Кемпбель, -- я очень благодарна, что вы сказали нам о всем этом: теперь мы все будем гораздо спокойнее и гораздо осторожнее.
   -- Ну, а теперь позвольте нам проститься: мне пора в форт. Мартын и Джон отправятся со мной за собакой. Не правда ли?
   -- Разве мальчик не пойдет со мной? -- спросил Малачи Бонэ.
   -- Пойдет, но только завтра утром; сегодня, вернувшись из форта, будет уже слишком поздно.
   -- Ну, ладно. Я могу переночевать и здесь, -- согласился старик. -- А где он?
   -- Снимает с Мартыном шкуру с волка, которого он убил сегодня утром! -- и г-жа Кемпбель в нескольких словах рассказала о происшествии.
   -- Он еще не одну шкуру принесет вам за зиму! -- сказал старик.
   В этот момент Джон и Мартын вернулись; капитан стал прощаться. Малачи говорил что-то жене, остальные убирали со стола. Перед тем как уйти, Джон подошел к старику и сказал ему пару слов, затем он и Мартын взяли свои ружья и пошли с Сенклером в форт.
  

ГЛАВА XIX

   На другой день очень рано утром Джон и Мартын вернулись с великолепной собакой, которая, как большинство очень больших собак, казалась добродушной и относилась пренебрежительно к недружелюбно встретившим ее другим собакам.
   -- Благородное животное, -- сказал Малачи, гладя Оскара, -- с этим псом волку не справиться; да и медведю хлопот будет немало! Но поди, поди, мальчик, -- обратился он к Джону. -- Лучше ты собаку здесь оставь, нам она в лесу не нужна; даже мешать зимой будет: на наш след наведет. А здесь-то она может хорошую службу сослужить. Придет лето, тогда ты ее приучить к охоте можешь, а теперь пойдем-ка мы с тобой в лес!
   Джон утвердительно кивнул головой и пошел прощаться со своими домашними.
   -- Собаку я не возьму! -- сказал он.
   -- Не возьмешь? Как мы рады! -- воскликнула Мэри. -- Нам она будет так полезна!
   Джон сделал знак Цвету Земляники; та тотчас же поднялась и, ласково взглянув на хозяев и барышень, с легким наклонением головы в сторону всех присутствующих поспешила вслед за Джоном.
   Малачи, по обыкновению, ушел не простясь, Мартын проводил их немного и затем вернулся.
   Теперь зима вступила во все свои права; термометр не подымался выше 20R ниже нуля; волки продолжали выть каждую ночь, но к их вою уже привыкли. Оскар сильно привязался к девушкам и ни на шаг не отходил от них. Альфред, Генри и Мартын почти ежедневно отправлялись на охоту, так как дома им делать было нечего. Персиваль также время от времени ходил на охоту со старшими братьями, а в остальное время занимался науками с отцом. Малачи и Джона в доме видели лишь изредка: приблизительно каждые 10 дней. Джон приходил домой, но был всегда так неспокоен и так торопился обратно к старику, что г-жа Кемпбель сама спешила отослать его, не желая его насильно, против воли удерживать дома.
   Так прошло время до конца года. Не имея никаких ни зерновых, ни иных хозяйственных запасов, как другие поселенцы, живущие здесь не первый год, наши друзья не имели в зимнее время почти никакого дела.
   Обыкновенно канадские фермеры и хозяева зимой молотят, веют и готовят семена, заготовляя все, что нужно к весне; кроме того, где много скота, много за ним и ухода, но у мистера Кемпбеля хозяйство не было еще в полном ходу, и потому зима казалась скучна и длинна. Молодые люди развлекались охотой, но девушки сидели целыми днями за шитьем, и такому живому, подвижному существу, как Эмми, это было особенно невыносимо.
   -- Хотела бы я знать, совладает ли Оскар с волком! Мне хотелось бы выйти с ним и посмотреть! -- сказала она.
   -- Мне кажется, что ты уже достаточно видела волков, Эмми, -- возражала Мэри.
   -- И старик Малачи не приносит нам никаких вестей об индейцах.
   -- Едва ли бы эти вести могли быть утешительными, а потому меня удивляет то, что ты можешь желать их!
   -- Я хочу, чтобы что-нибудь всколыхнуло нас; меня убивает это однообразие, эта томительная скука! Я была бы рада даже индейцу в военном наряде, как чему-то новому, вносящему разнообразие!
   -- Но, я думаю, ты очень скоро пожалела бы о том, что твое желание исполнилось.
   -- Вероятно, но сейчас я все-таки желаю хоть этого разнообразия. Ведь я не сделала ста шагов за целый месяц и целые дни только и делаю, что зеваю, зеваю и зеваю!
   На другой день после этого разговора Эмми взяла карабин и вышла с Персивалем в ограду.
   Устроив цепь, она стала стрелять в нее и вскоре так наметалась, что редко давала промах. Мало-помалу она пристрастилась к этому занятию, и редкий день проходил без того, чтобы она с Персивалем не состязались в стрельбе в цель. Наконец, она вызвала на состязание Альфреда и Генри и вышла победительницей, благодаря ли своему искусству и ловкости, или же благодаря любезности своих кузенов.
   Однажды вечером, когда охотники запоздали, и ворота еще не были заперты в обычное время, послали Персиваля запереть их. Эмми, прельстившись ясной морозной ночью, вышла на крыльцо; вдруг она услышала протяжный вой волка; вернувшись в дом, она взяла ружье и подошла к частоколу, надеясь увидать сквозь щель зверя. Маленькая собачонка Трим выскочила за Эмми и, заслышав волка, проскочила в щель и кинулась к волку с громким лаем: опасаясь за собачонку, девушка прицелилась и выстрелила в зверя как раз в тот момент, когда маленький Трим пронзительно взвизгнул. Услыхав выстрел, супруги Кемпбель выбежали на крыльцо и увидели Эмми и Персиваля у частокола позади дома.
   -- Я убила волка, тетя! Только боюсь, что он все-таки загрыз Трима! Позвольте нам пойти посмотреть!
   -- Нет, нет! Скоро вернутся братья, и тогда мы узнаем, как обстоит дело, но сейчас я вас не пущу!
   -- А вот и они, да еще бегом! -- сказал Персиваль. Действительно, охотники бежали домой без дичи, и Эмми встретила их, смеясь, что они вернулись с пустыми руками.
   -- Напрасно, кузиночка! Мы оставили свою добычу в лесу и поспешили сюда, услыхав выстрел и думая, что вам нужна здесь наша помощь. Что у вас здесь случилось? -- спросил Альфред.
   -- Ничего особенного! Я убила волка, и мне не позволяют притащить домой свою добычу! Но теперь, Альфред, с тобой и с Мартыном мне, наверное, можно будет пойти!
   Они пошли и нашли волка мертвым так же, как и маленького Трима, которого унесли в ограду, а волка оставили до утра, когда Мартын обещал снять с него шкуру для мисс Эмми.
   -- Кто бы подумал, что я когда-нибудь убью волка! -- сказала Эмми.
   -- Да, я знавал, кроме вас, только одну женщину, которая имела дело с волком, -- проговорил Мартын, -- это была жена одного здешнего фермера. Она работала что-то на дворе, когда увидела, что волк забежал в дом, где, кроме грудного ребенка в люльке, не было никого. Мать кинулась в дом и вбежала как раз в тот момент, когда волк выхватил уже из люльки малютку и с ребенком в зубах прокрадывался к выходу. Схватив ружье мужа, женщина выстрелила в волка, но из опасения ранить ребенка, не в голову, а в плечо; животное упало и не могло подняться; обозленное, оно бросило ребенка, чтобы наброситься на мать, которая кинулась, чтобы схватить свое дитя. Она успела это сделать, но и волк успел перекусить ей кость руки у самой кисти. Но ребенок был спасен, а прибежавшие на ее крик соседи прикончили волка,
   -- Где же это произошло? -- спросила г-жа Кемпбель,
   -- На Белой Горе, сударыня! Малачи Бонэ рассказывал мне об этом! Ведь он оттуда родом!
   -- Как? Значит, он американец?
   -- Да, конечно! Он родился здесь, но так как это было еще до войны за независимость, то и считает себя англичанином. Я был еще ребенком, когда он был уже весь сед, как лунь, и считался старым человеком; потому индейцы и зовут его Седым Барсуком. Впрочем, как он говорит, он поседел, когда ему не было еще двадцати лет, а индейцы считают, что он видел 150 зим, а то и больше!
   -- И он живет хорошо? -- спросила г-жа Кемпбель.
   -- Да, он всем доволен; его сквау знает все, что ему нужно, во всем ему послушна и очень любит старика, на которого она смотрит, как на отца. Мяса у него всегда много, шкур также; спиртных напитков он не употребляет, и если у него есть немного табаку побаловаться, да вволю пороха и свинца, чего ему больше надо!
   -- Да, счастливы те, кому так мало надо! -- заметил мистер Кемпбель. -- У них нам следует учиться этому довольству и счастью!
  

ГЛАВА XX

   Альфред и Мартын притащили убитого Эмми волка, но снять с него шкуру оказалось невозможно: он успел замерзнуть, как камень. Собачонку зарыли в снег пока до весны, когда оттает земля. Под утро, когда волк отошел, Мартын с помощью Альфреда снял с него шкуру и предоставил ее в распоряжение Эмми.
   На другой день, когда охотники выходили из дома, им наказывали постараться принести непременно дикую индейку: сегодня был канун Рождества. "А в английской семье Рождество без индюшки как будто и не Рождество!" -- сказала Эмми.
   -- Но мы теперь не в Англии, Эмми, -- сказал мистер Кемпбель, -- и диких индюшек нельзя заказать к празднику, как битую птицу в гастрономическом магазине. И мне кажется, что люди могут быть счастливы и благодарны Богу в этот великий и радостный для всех христиан день, даже не имея индюшки за столом!
   -- Я, дядя, говорила несерьезно про индюшку; это было просто мимолетное воспоминание об этих днях у нас, в далекой Англии, и, право, немного сожалею о прошлом, но не столько за себя, как за вас! -- добавила Эмми, и глаза ее наполнились слезами.
   -- Ну, я был, может, несколько резок, дитя мое, -- успокоил ее мистер Кемпбель, -- но мне было неприятно слышать, как воспоминание о таком великом дне связывалось как будто непременно с известной вкусной пищей, точно в этом вся суть праздника!
   -- Вы правы, дядя! Это было глупо и необдуманно с моей стороны!
   -- А я надеюсь, что у нас будет индюшка; раз тебе этого так хочется, моя девочка! -- засмеялась госпожа Кемпбель.
   Охотники вернулись поздно с тяжелой ношей, но ноша эта была не крупная дичь, а человеческое существо.
   -- Что это, Альфред, милый! -- спросила Эмми.
   -- Погоди, Эмми, дай мне отдышаться; я совсем выбился из сил! Пусть Генри тебе расскажет! -- сказал молодой лейтенант.
   Оказывается, они нашли в лесу полузамерзшую молодую индианку, которая под тяжестью взваленной на нее ноши оступилась и свернула себе ногу; вывих оказался до того серьезным, что она была не в состоянии подняться; тогда воины ее племени, которым она сопутствовала на охоте, взяли ее ношу, а ее оставили в лесу, предоставляя ей замерзнуть или каким-нибудь образом дотащиться до их зимовья, которое было, однако, очень далеко отсюда.
   -- Да, -- сказал Альфред, -- подумать только, что они могли оставить это несчастное существо замерзать в лесу! Остается только удивляться, как она прожила без пищи эти двое суток и как ее за это время не съели волки! Но Мартын говорит, что индейцы всегда так поступают: они женщиной дорожат не больше, чем каким-нибудь вьючным животным!
   -- Внесите ее скорее, и я посмотрю, не могу ли вправить ее вывих! -- сказал мистер Кемпбель. -- Затем мы увидим, что можем для нее сделать!
   -- Как видишь, Эмми, я вместо индейки принес тебе индианку! -- пошутил Альфред.
   -- И я тебе вдвойне благодарна за это, -- отвечала девушка, -- ты порадовал меня своей добротой к несчастной женщине!
   Бедняжку уложили на полу у очага. Мистер Кемпбель осмотрел ее ногу, вправил вывих, наложил компресс из теплого уксуса и приготовил ей согревающее питье, после чего вся семья села за ужин; больная же заснула крепким сном.
   -- Если бы она так заснула там, в лесу, то больше бы не проснулась! -- заметил Мартын.
   -- А какого она племени? -- полюбопытствовала госпожа Кемпбель.
   -- Одного из племен чиппевайев; их здесь несколько разновидностей. Впрочем, она была так слаба, что едва могла произнести несколько слов!
   -- Однако наш ужин ждет! -- сказал мистер Кемпбель. -- После ваших трудов не грешно вам и покушать!
   -- Я так устал, что мне даже не хочется есть, -- промолвил Альфред, -- но чтобы не расстраивать компании, сяду и постараюсь сделать, что могу!
   Однако оказалось, что ел Альфред с удвоенным аппетитом, и Эмми всегда подтрунивала над ним по этому поводу.
   -- А ведь Джон уже давно не был дома! -- заметил отец.
   -- Да, недели две, но завтра он придет: он обещался прийти в Рождество!
   -- И старик Бонэ хотел тоже прийти вместе с ним, во-первых, чтобы помочь мальчугану донести убитую дичь, а во-вторых, чтобы провести этот рождественский день среди англичан!
   -- А Бонэ человек религиозный? -- спросила миссис Кемпбель.
   -- Как вам сказать, сударыня! -- ответил Мартын. -- Я уверен, что в душе его живет искреннее религиозное чувство, хотя он никогда его не высказывает. Конечно, живя в лесу, забываешь, какой день -- воскресный или праздничный: все дни, как один. Но когда ему сказали, что завтра Рождество, он призадумался и, наверное, захочет провести этот день по-праздничному.
  

ГЛАВА XXI

   Поутру мистер Кемпбель осмотрел больную, переменил компресс, положил бинт и заметил некоторое улучшение, хотя нога ее все еще была сильно опухлой. Бедняжка не жаловалась, но смотрела с благодарностью на своего врача. Вся семья собралась в большой комнате в своих лучших праздничных нарядах, когда дверь отворилась, и вошел Малачи Бонэ с Джоном и Цветом Земляники, все трое нагруженные разной дичью.
   -- Вот мы и все в сборе! -- воскликнула Эмми, беря за руку маленькую сквау, которая, ласково улыбаясь, кивала головкой. -- И ты принес нам целых три индюшки, Джон! Ах, какой ты славный мальчик! Теперь у нас будет настоящий рождественский обед!
   -- И если бы еще капитан Сенклер был с нами! -- сказал Мартын, обращаясь к Эмми и Мэри, которая в это время здоровалась с Цветом Земляники.
   При этих словах Мэри покраснела, а Эмми весело воскликнула:
   -- Ах, да, Мартын, он нам нужен; нам его недостает. Мне ведь всегда кажется, будто он принадлежит к нашей семье!
   -- Если его нет, -- сказал Альфред, -- то уж, наверное, не по его вине, и если бы полковник отпустил его, то я уверен, что капитан Сенклер...
   -- Был бы здесь сегодня! -- договорил за него Сенклер, остановившись на пороге вместе со своим спутником, молодым лейтенантом, мистером Гуиннь.
   -- Ах, как я рада вам! -- воскликнула Эмми. -- Нам только вас и недоставало для того, чтобы весело провести этот день, и вас я также очень рада видеть, мистер Гуиннь, -- добавила она, протягивая ему руку, -- чем нас больше будет, тем веселее будет наш рождественский праздник.
   -- Мы с большим трудом отпросились у командира, -- проговорил Сенклер, обращаясь к Мэри, -- но так как об индейцах ничего не слышно, то он позволил нам отлучиться!
   -- Больше вы ничего о них не услышите эту зиму, -- сказал Малачи Бонэ, -- можете так и донести своему полковнику. -- Я вчера случайно попал на их охотничий участок и видел, что они ушли со своего становища и все забрали с собой. Злая Змея и вся его шайка пошли на запад; я прошел несколько по их следу, но меня смутило только одно, а именно, что я не мог удостовериться, что с ними была их сквау, которая была с ними, как мне известно. Они несли на себе свои шкуры, так как несколько раз их сваливали на землю; это делают только мужчины: они ведь нетерпеливы насчет того, чтобы нести на себе какой-нибудь груз, тогда как каждая сквау несет его на себе целый день с утра до ночи, ни разу не сбросив его с себя. Кроме этой горсти индейцев, здесь теперь на целых пятьдесят миль нет ни одного индейца, за это я готов поручиться!
   -- Весьма рад это слышать! -- отозвался Сенклер.
   -- Так, может, та бедняжка, которую ты вчера принес из леса, Альфред, и есть та самая женщина из отряда Злой Змеи? -- сказал мистер Кемпбель и в нескольких словах рассказал Малачи Бонэ вчерашнее приключение.
   Малачи Бонэ и Цвет Земляники подошли к лежавшей в углу на мягкой подстилке индианке и стали расспрашивать ее на ее родном языке.
   -- Так и есть, -- проговорил Малачи Бонэ, -- и она тоже подтверждает мои слова, что все индейцы ушли теперь из здешних мест, но соберутся опять весной на совет.
   -- Разве она одного племени с Цветом Земляники? -- спросил Генри.
   -- Не могу вас сказать: я не знаю, к какому племени принадлежит Цвет Земляники.
   -- Но они говорят на одном наречии.
   -- Да, я обучал Цвет Земляники этому наречию.
   -- Вы? Каким же образом?
   -- Лет тринадцать-четырнадцать тому назад здесь отряд гуронов, пришедший издалека, истребил одно местное племя, с которым у него была вражда, почти поголовно; из всего населения деревни не осталось в живых ни одного человека, даже женщины и дети были прирезаны. Случайно я был свидетелем этой бойни и часа два спустя пришел на место побоища, где еще лежали груды тел; сев на пень и глядя на убитых, я размышлял о зверстве людей друг к другу, как вдруг заметил, что из-под куста на меня смотрят два глаза; в первую минуту я думал, что это какой-нибудь зверек, рысь или что-нибудь подобное, и вскинул ружье, но затем решил сперва посмотреть и, дойдя до куста, увидел ребенка, спасшегося от побоища и всеобщей резни, притаившись в кустах. Вытащив его, я увидел что то была маленькая девчоночка лет двух, едва умевшая лепетать несколько слов. Я взял ее к себе домой, и так она и живет у меня с тех пор. Я назвал ее Цветом Земляники потому, что нашел ее в таком месте, где кругом цвела земляника.
   -- И впоследствии вы взяли ее себе в жены? -- сказал Персиваль.
   -- Взял ее себе в жены! Нет, мальчуган, я никогда не брал ее себе в жены. И на что человеку под семьдесят лет жена? Люди называют ее моей сквау, думая, что она мне жена; она и исполняет в моем доме все обязанности жены, но если бы они называли ее моей дочерью, то было бы ближе к истине. Я желал бы разыскать, к какому племени она принадлежит, но это совершенно невозможно: за последние двадцать лет столько различных племен побывало здесь; многие приходили сюда издалека, и никто не знает, куда они ушли! -- добавил старик.
   -- Но почему вам хотелось бы разыскать ее племя? -- спросила Мэри.
   -- Почему? Потому что я становлюсь стар и могу скоро отойти к праотцам; тогда она останется совсем одна на свете, если только мне не удастся выдать ее замуж за кого-нибудь раньше, чем я умру, но тогда она оставит меня одного на свете. Конечно, этому помочь нельзя, все равно, я стар, и моя песня спета!
   -- Я желал бы, Малачи, чтобы вы поселились вместе с нами, -- проговорил мистер Кемпбель, -- мы всегда бы заботились о вас, если бы это понадобилось, и вам не пришлось умирать одному в глухом лесу.
   -- И Цвет Земляники никогда не останется одинокой и беззащитной, пока мы живем на свете, -- прибавила миссис Кемпбель. -- Что бы с вами ни случилось, Малачи, она всегда может жить с нами, если только захочет!
   Малачи Бонэ ничего не ответил; он погрузился в глубокое раздумье и, опершись подбородком на свое ружье, которое по привычке держал между колен, долго оставался неподвижен.
   Г-жа Кемпбель и барышни занялись приготовлением обеда. Джон сел на полу подле Цвета Земляники и неизвестной индианки, которые беседовали между собой, и слушал их; он за это время научился понимать язык местных индейцев.
   Мужчины расположились вблизи очага и тоже разговаривали между собой. Но когда все к обеду было готово, то прежде, чем сесть за стол, все собрались в маленькой гостиной, и мистер Кемпбель прочел вслух все богослужение, причем Генри читал за причетника, и все слушали с величайшим вниманием и благоговением, в том числе и Малачи Бонэ.
   -- Это напомнило мне давно прошедшие времена детства, -- проговорил он, когда богослужение было окончено, -- когда мы всей семьей с отцом, матерью, братьями и сестрами ходили в церковь!
   -- Ваши родители и вы принадлежали к англиканской церкви? -- спросила г-жа Кемпбель.
   -- Не могу вам сказать, сударыня! Я этого не знал; знаю только, что мой отец был добрый христианин, и ничего больше!
   -- Расскажите что-нибудь о вашем отце! -- предложила Мэри.
   -- Мне почти нечего рассказывать о нем, мисс, -- отвечал старый охотник. -- У него была большая ферма, и он желал, чтобы мы все оставались при нем. Но я пристрастился к охоте, и меня тянуло в леса; отец не соглашался отпустить меня. Я дождался, когда он умер, и тогда ушел из дома навсегда; мне было тогда лет 18, не больше. После того я был поочередно охотником, траппером, проводником, солдатом и переводчиком и за последние двадцать лет совершенно не посещал городов, а безотлучно жил в лесу. Чем дольше человек живет в одиночестве, тем милее оно становится ему; но теперь, когда случай напомнил мне о былом, я начинаю задумываться, лучше ли в самом деле отчуждение от людей или хуже? Когда я впервые увидел у ручья вот эту девушку, -- он взглянул на Эмми, -- это меня только раздосадовало, но затем меня потянуло к мальчугану, а теперь, когда мы все здесь собрались для общей молитвы, это привело меня в умиление!..
   -- Но разве вы никогда не молились одни? -- спросила Мэри.
   -- Молюсь в некотором роде, лежа один в лесу где-нибудь под деревом. Смотришь на далекое небо, на звезды, на упавший лист, смотришь и думаешь: "Все это создал Бог, а человек не может этого создать! " -- и я умилялся перед Его величием, Его мудростью и благостью ко всем тварям. Но это, быть может, не молитва; тут чего-то недостает. Но для меня нет воскресных и праздничных дней; если бы я не услыхал тот раз здесь, что сегодня день Рождества, то и не знал бы этого: человеку, живущему в лесу, все дни один, как другой, и это, пожалуй, нехорошо!
   -- Знаете, что, Малачи, приходите сюда каждое воскресенье, и будем вместе молиться и проводить этот день в дружеской беседе, -- предложила г-жа Кемпбель. -- Приводите и Джона с собой, и Цвет Земляники. Тогда вы всю неделю будете охотиться, а воскресный день проводить здесь!
   -- Да, я, пожалуй, так и буду делать! -- согласился старик.
   В это время подали обед, и все сели за стол. Обед на этот раз состоял из соленой отварной белорыбицы, жареной дичины, отварной солонины, жареной индюшки и плюм-пудинга. Все были веселы и счастливы, и здесь, в лесах Канады, забывали о пышных празднествах в Векстон-Холле.
  

ГЛАВА XXII

   На другой день Малачи Бонэ, Цвет Земляники и Джон ушли в лес, а капитан Сенклер и его юный товарищ -- в форт. Жизнь потекла у переселенцев своим обычным порядком, только с тою разницей, что Малачи со своими спутниками являлся почти каждое воскресенье и иногда загащивался целых два дня. Индианка, подобранная в лесу, недели через три оправилась и изъявила желание вернуться к своим, в чем ей не препятствовали; снабдив ее теплыми одеялами и достаточным запасом пищи, ее отпустили с миром.
   Февраль и март стояла еще настоящая зима, но в половине апреля разом наступила громадная перемена: снег сошел, как по колдовству; ручей превратился в одну ночь в громадный бурливый поток, и десять дней спустя весна была уже в полном разгаре: деревья оделись листвой, трава кругом зеленела, озеро освободилось ото льда, птицы пели и щебетали в лесу и вокруг дома.
   Теперь уже никто не боялся волков; лодка была спущена на воду, и мальчики ежедневно отправлялись на рыбную ловлю.
   Альфред, Генри и Мартын вспахивали землю и засеивали ее. Мистер Кемпбель целые дни копался и сажал в огороде. Девушки возились с телятами и птицей. Всюду являлся или ожидался приплод.
   -- Странно, что теперь, когда погода стоит такая хорошая, и индейцев нечего опасаться, капитан Сенклер так долго не показывается к нам! -- заметила Эмми.
   -- Вероятно, служба мешает ему, -- отозвалась
   Мэри.
   -- Надеюсь, он здоров! -- продолжала Эмми.
   -- И я тоже надеюсь, -- сказала Мэри, подавляя вздох. -- Но пойдем, слышишь, наши телятки зовут нас?!
   За завтраком Эмми высказала свое беспокойство относительно капитана Альфреду и просила его сходить в форт наведаться.
   В тот же вечер Альфред исполнил ее просьбу, и на следующее утро вернулся с целым коробом известий.
   Оказалось, что капитан Сенклер сильно расшиб колено и вот уже целый месяц принужден был лежать на лазаретной койке, но расположение духа у него было прекрасное, и доктор обещал, что недели через три он будет совершенно здоров. Комендант прислал поклон всей семье и просил передать, что через десять дней он отправит в Монреаль баркас, и если у мистера Кемпбеля есть какие-нибудь поручения, то полковник предлагает ему воспользоваться этой оказией. Так как с Квебеком не было никакого сообщения, то ни газет, ни писем из Англии не было.
   Мистер Кемпбель хотел купить муки и овец и еще кое-какие предметы, а у Малачи Бонэ, Мартына, Альфреда и Генри было изрядное количество шкур, которые они желали бы продать. Но кому можно было поручить все эти дела? Кого отправить в Монреаль? Малачи, видимо, не желал ехать; Мартына опасливо было отпустить в город: он мог загулять и попасть в неприятную историю, Генри же и Альфред ничего не смыслили в торговле шкурами. Однако когда Малачи Бонэ предложил расценить шкуры здесь же, а Мартын указал торговцев, с которыми всего лучше иметь дело, то решено было отправить в Монреаль Генри. Затем мистер Кемпбель стал составлять список всего, что требовалось приобрести в городе. Г-жа Кемпбель прибавила также несколько поручений, и Генри приготовился ехать, как только получится извещение, что баркас отправляется.
   С того времени, как Малачи Бонэ заявил, что Цвет Земляники ему не жена, Мартын как-то вдруг повеселел и почти не отходил от нее, когда она бывала в доме. Впрочем, Цвет Земляники была всеобщая любимица.
   Между тем, видя, что Малачи перестал чуждаться их общества, мистер Кемпбель предложил ему возвратить его участок, но старик отказался, сказав, что ему вовсе не нужно земли; впрочем, он впоследствии перенесет свое жилье ближе к дому. И действительно, спустя немного времени Малачи Бонэ построил себе хижину у самой западной границы участка мистера Кемпбеля, чему особенно рада была г-жа Кемпбель, так как Джон теперь бывал ежедневно дома и ночевал в общей спальне с братьями, хотя и проводил все дни в обществе старого охотника, с которым был положительно неразлучен. Иногда по вечерам старик с Джоном и Цветом Земляники приходил поужинать вместе со своими добрыми соседями, и тогда его обыкновенно втягивали в разговор или даже заставляли что-нибудь рассказывать.
   Итак, однажды Мэри поинтересовалась бобрами, о необычайной смышлености которых она много слышала, и обратилась с расспросами к Малачи.
   -- Когда бобры за работой, -- сказал старик, -- то на них никогда не устанешь глядеть. Но прежде чем начать свои сооружения, они обыкновенно держат совет; на совете говорят только старики, а молодые молчат и слушают. Конечно, они говорят по-своему, но так серьезно, так вразумительно, что мне, право, думается, что у них есть свой язык. Недаром индейцы утверждают, что у бобров такая же душа и такой же разум, как у людей. Приступая к работе, они постоянно расставляют часовых, на обязанности которых лежит предупреждать остальных об опасности. Выбрав подходящее для их работы место на реке, они принимаются строить на ней плотину, чтобы образовался достаточно глубокий пруд; такой выбор места требует большого ума и большой сообразительности; им приходится делать вычисления и измерения, как настоящим инженерам. Инструмент у них весь при себе. Передние резцы их отвечают за топоры, хвосты -- за лопатки каменщиков, передние лапы заменяют руки, а те же хвосты служат ручными тачками и тележками, на которых они подвозят материал.
   -- Ах, как это интересно! -- воскликнула Мэри. -- Продолжайте, Бога ради, Малачи.
   -- И эти неутомимые работники возводят невероятных размеров сооружения, нередко -- в 400 или 500 шагов длины и футов 20 вышины при семи или восьми футах толщины, и все это в один сезон!
   -- Но сколько же их примерно бывает за такой работой? -- спросила Эмми.
   -- Ну, сотня голов, не больше.
   -- А как они воздвигают плотину?
   -- Прежде всего, они запружают реку громадными бревнами, т. е. стволами больших деревьев. При этом они опять проявляют свой необычайный ум; так как они даже общими усилиями не могли бы стащить в реку такие громадные деревья, какие подпиливают и кладут в основу своей плотины, то они выбирают деревья, стоящие на самом краю воды, причем предварительно тщательно осматривают, как растет дерево, в какую сторону оно клонится и куда оно, по теории вероятности, должно свалиться, будучи подпилено. Если оно не должно свалиться в реку, то они не тронут его; затем выбрав и подпилив дерево настолько, что оно скоро должно свалиться, они наблюдают, откуда дует ветер, и если ветер не благоприятствует им, они не станут окончательно подпиливать ствол, а выждут удобного момента, когда ветер повалит его в реку. Едва дерево очутится в воде, как они принимаются отсекать все его ветви и побеги, затем сплавляют бревна к тому месту, где должна быть плотина. Здесь они устанавливают их поперек реки, одно на другое, и как только нижние бревна уложены одно на другое, тотчас же принимаются проконопачивать травами и глиной, которую подвозят на своих плоских хвостах, и заделывают все скважины между бревнами так плотно, что их запруда становится совершенно непроницаемой для воды.
   Впрочем, сооружение плотины является только подготовительной работой при постройке их жилищ, о которой я расскажу вам, мисс, в другой раз, а теперь пора уже и на покой: время позднее, а завтрашний день требует своей работы.
  

ГЛАВА XXIII

   Мистер Кемпбель решил приобрести некоторое число овец и двух маленьких канадских пони, которые сделались теперь чрезвычайно нужны на ферме; кроме того, нужны были две легкие тележки или телеги для перевозки и уборки сена и всяких иных надобностей.
   Пахотной земли теперь было всего 12 акров, и Мартын, Генри и Альфред торопились засеять ее. Как только покончили с посевом, принялись огораживать засеянные поля из опасения потравы. Луговые участки, как и заливные луга по берегу озера, оставили на сено, а скотину стали выгонять в лес; но чтобы охранить луга от потравы, приходилось обнести и их изгородью, а это было дело нелегкое, требовавшее немало времени.
   -- А если хозяин думает завести овец, -- сказал Мартын, -- то нам надо заблаговременно озаботиться постройкой хорошей овчарни в ограде; ведь волки особенно лакомы до овец.
   -- Теперь у нас и коров, и телят, и овец, и свиней будет много; через несколько лет мы будем богатыми фермерами, -- заметил Альфред, причем невольно вздохнул, вспомнив о капитане Лемлее и своей морской службе.
   Вечером пришел Малачи и его просили опять рассказывать о бобрах.
   -- Построив запруду на реке, бобры принимаются строить свои жилища под водой. Прежде всего они укрепляют в земле шесть столбов, затем уже возводят свое здание. Здание это трехэтажное на случай изменения уровня воды, чтобы, если вода подойдет высоко, они все-таки могли располагать сухим помещением, в котором можно расположиться. В этих домах каждый бобр имеет свою отдельную келью; сооружают они эти здания из плотно сбитой глины, земли и толстых, крепких сучьев, переплетенных водяными травами и водорослями.
   -- А чем бобры питаются? -- спросил Персиваль.
   -- Корою осины или крушины, которую они запасают на зиму в громадном количестве.
   -- А как вы ловите бобров? -- спросила Эмми.
   -- Есть несколько способов, мисс. Индейцы иногда проламывают их плотину и спускают воду, и тогда убивают их, оставляя в живых только с дюжину самок да с полдюжины самцов, чтобы они могли расплодиться; пробитую запруду заделывают снова и уходят, оставив уцелевших в покое. Есть еще и другой способ. Когда их пруд крепко замерзнет, то индейцы прорубают в нем прорубь и затем прокалывают сверху постройку бобров; тогда последние, спасаясь, кидаются в воду, но так как им необходимо выйти, чтобы набраться воздуха, то они спешат к прорубям, и здесь подстерегающие их индейцы вылавливают их сетями. Кроме того, их еще ловят в капканы на приманку, но это редко удается.
   Есть еще и другой сорт бобров, кроме речных бобров, так называемый земляной бобр, которого гораздо легче ловить. Они роют себе норы в земле, как кролики. Индейцы утверждают, что это бобры-лентяи, которых изгнали из своего общества настоящие бобры.
   -- Но скажите, -- проговорил Кемпбель -- что вы делаете, когда отправляетесь зимой охотиться на бобров?
   -- Мы специально на одних бобров никогда не охотимся, а вообще на всякого зверя. Мы отправляемся к рекам и запрудам, устроенным бобрами, и расставляем поблизости капканы и ловушки для бобров, выдр, куниц, сурков, диких кошек и лисиц, затем каждый день осматриваем, не попалось ли что. Что годится на пищу, то прирезываем и едим, а что в пищу не годится, кидаем в лес, а шкуры снимаем и весной несем домой.
   -- А мясо бобра годится в пищу? -- спросила миссис Кемпбель.
   -- Да, оно даже довольно вкусно.
   -- Итак, вы живете в лесу целую зиму и никогда не видите никакой другой пищи, кроме мяса, и людей не видите по целым месяцам? Как это, должно быть, ужасно!
   -- Вам, сударыня, это кажется ужасно, но мы, охотники, любим эту жизнь; любим оставаться одни со своими мыслями. Подумайте только, сколько нас, охотников, из года в год проводят зиму на охоте! Продав свои шкуры, ни один не откладывает денег, чтобы обеспечить себе возможность иной жизни, потому что каждый охотник любит свою жизнь.
   -- Но разве не лучше, если бы вы могли купить себе на сбережения маленькую ферму и жить на покое?
   -- Какой же это покой, сударыня? У фермера и хлопот, и забот, и потребностей в десять раз больше, чем у человека, у которого нет ничего.
   -- Но если у охотника есть жена и дети, так ведь и он заботится о них и старается обеспечить их существование, не правда ли? -- спросил мистер Кемпбель.
   -- Да, тогда ему приходится много и усердно работать, но по-своему, для того, чтобы прокормить их. Потому-то охотник или траппер в очень редких случаях обзаводится семьей. На что им жена в лесу или на охоте? Жена это только лишняя обуза и лишняя забота!
   -- Ну, а летом что вы делаете, Малачи?
   -- Летом мы беремся за ружье и бьем красную дичь, птицу, кошек, рысей, белок, а не то идем охотиться за медом.
   -- Как за медом? -- воскликнул Персиваль.
   -- А вот как! Пчелы живут в дуплах больших деревьев, их летки часто приделаны очень высоко, и такие маленькие, что их вовсе не заметно в коре. Так вот, мы ловим пчелу, когда она садится на цветок, затем выпускаем их; пчела летит прямо в свой улей, а мы следим за ее полетом, пока только можем уследить, и бежим за ней; когда мы теряем ее из вида, то ждем другую пчелу, и опять выпускаем, и так до самого улья; когда мы увидим, у какого дерева пчелы собираются, то дерево валим и достаем мед!
   -- Как остроумно! -- воскликнул Персиваль.
   -- Некоторые трапперы, поймав пчелу, дают ей сахар, смоченный спиртом; пчела от этого хмелеет, и полет ее замедляется, и потому проследить за ней легче, так что человек может, почти не отставая, бежать за ней, -- сказал Мартын.
   -- О, это положительно превосходно! -- восхищался мальчик. -- Ну, а медведей вы как бьете?
   -- Из ружья, конечно. Всего легче их бить, когда они не вылезли еще из дупла, где живут. Мы постукиваем обухом топора ствол дуплистого дерева, и медведь высовывает голову, чтобы посмотреть, кто его беспокоит; в этот самый момент в него стреляют. Но здесь медведи не свирепы, кроме только тех случаев, когда их разозлят, -- сказал Мартын, -- и так как нам, вероятно, придется познакомиться с ними осенью, то лучше знать, как к ним относиться.
   -- А почему вы думаете, Мартын, что нам придется с ними познакомиться? -- спросила Эмми.
   -- Потому что они большие любители маиса, а у нас там, за ручьем, посеян теперь маис.
   -- Ну, если они явятся, то я возьмусь за свое ружье.
   -- Остерегайтесь стрелять, если вы не можете поручиться, что убьете его наповал: раненый, он становится страшно опасным.
   -- А вы были когда-нибудь в объятиях медведя? -- продолжала Эмми.
   -- Не то, что был в его объятиях, но у него на голове и чуть было не у него в лапах, да!
   -- Ах, расскажите нам, пожалуйста! -- закричали все в один голос.
   -- Это было так. Еще мальчиком я обследовал дуплистое дерево, где, как я был уверен, сидел медведь; но он не показывался, и я вскарабкался на дерево, чтобы заглянуть в дупло сверху, но в тот момент, когда я встал коленами на край дупла, край этот обломился, и я полетел прямо в дупло, к счастью, не головой вниз, а ногами, и вместе с целой тучей пыли очутился на голове лежавшего на дне дупла медведя. Мое падение настолько ошеломило медведя, что тот некоторое время оставался неподвижен, так что я успел прийти в себя и сообразить, как бы мне выбраться из дупла. Опершись спиной об одну стенку ствола, а коленями в другую, я, наконец, добрался до верхушки дупла и сел верхом, чтобы перевести дух. В этот момент я увидел голову медведя на расстоянии всего одного фута от меня. Я разом кинулся на землю с высоты двадцати футов. К счастью, я не поломал себе костей, хотя и пролежал несколько минут на земле без движения. Но глухой рев медведя заставил меня очнуться; я поднял голову и увидел, что он спускается к стволу и висит надо мной. Мгновенно вскочив на ноги, схватил я ружье и выстрелил ему прямо в ухо в тот момент, когда он уже коснулся лапой земли.
  

ГЛАВА XXIV

   Наконец пришло известие, что баркас отправляется на другой день утром; когда он зашел в бухту у владений мистера Кемпбеля, то к всеобщей радости оказалось, что на баркасе прибыл капитан Сенклер. Нога его почти совсем поправилась, и после первых расспросов он сообщил, что получил шестинедельный отпуск и уезжает в Квебек.
   -- В Квебек? Зачем вы туда едете? -- спросила Эмми.
   -- В Квебек я еду только временно, если можно так выразиться, чтобы причислиться к особе губернатора и получить отпуск на несколько месяцев, которым я воспользуюсь для поездки в Англию.
   -- А зачем вы поедете в Англию? -- спросила опять Эмми.
   -- Мне там предстоит вступить во владение наследством, оставленным моим отцом; осиротев очень рано, я находился до сего времени под опекой опекуна, который просил меня теперь освободить его от дальнейшего заведования моими делами, так как мне уже исполнилось 25 лет, -- срок, назначенный моим отцом для окончания опеки. Вот за этим я теперь и еду в Англию.
   -- О, если вы теперь станете богатым человеком, то и останетесь там, в Англии, и не вернетесь сюда, а забудете и Канаду, и ваших канадских друзей! -- печально проговорила Эмми.
   -- Нет, -- возразил Сенклер, -- мое состояние в Англии едва ли будет достаточным, чтобы на меня могла обратить внимание даже самая скромная маленькая мещаночка, хотя с девушкой, серьезно расположенной ко мне, я могу прожить на эти средства здесь совершенно безбедно, и потому ничто не удержит меня в Англии долее, чем того потребуют мои дела, тем более, что мое наибольшее желание как можно скорее вернуться в свой полк.
   -- Во всяком случае, вернетесь вы сюда или останетесь в Англии, наши наилучшие пожелания всегда будут сопутствовать вам! -- сказал мистер Кемпбель.
   -- И я, с своей стороны, никогда не забуду счастливых часов, проведенных мной в вашей милой семье, -- отозвался капитан. -- Однако нам надо спешить. Генри, торопитесь: комендант желает, чтобы баркас ушел непременно еще сегодня.
   Так как у Генри все давно было уложено и готово, то в несколько минут все его приготовления к отъезду были окончены, и все сели за стол. После обеда все простились, затем мужчины пошли на пристань, а дамы остались дома убирать со стола.
   -- Нет, я положительно не могу выносить расставания! -- воскликнула Эмми. -- Мне хочется сесть и от всей души поплакать над капитаном Сенклером!
   Мэри только вздохнула, но ничего не сказала.
   -- Я тебя понимаю, дитя мое, -- отозвалась г-жа Кемпбель, -- расставаться с друзьями всегда тяжело, а тем более здесь, где их так немного! Но я надеюсь, что это только на время.
   Вечером, когда все опять собрались у очага, Эмми опять заговорила о капитане Сенклере и его планах и надеждах.
   -- Никогда нельзя знать, что нас ждет впереди, милая Эмми, -- заметил мистер Кемпбель, -- не только люди, но и целые народы не могут предвидеть, что их ждет даже в ближайшем будущем. Подумать только, что когда французы в 1758 году вздумали вырвать у нас нашу часть Канады, то в результате после страшной, зверской, можно сказать, войны, так как в ней с той и с другой стороны принимали участие дикие индейцы, Франция, желая захватить всю Канаду, вынуждена была уступить Англии в 1760 году и то, что принадлежало ей. Таким образом, ее расчеты не оправдались.
   Затем, когда по окончании этой войны Англия зазналась и, вытеснив французов, возомнила, что вся Северная Америка принадлежит ей, эти самые колонии, избавившись от соседства французов, восстали против Англии и свергли ее владычество. Итак, расчеты Англии тоже не оправдались.
   Теперь посмотрим дальше: американские колонии получили свою независимость благодаря деятельному содействию французского короля, дворянства и флота, которые, вероятно, не вмешались бы в эту войну, если бы не были восстановлены против Англии, отобравшей у них Канаду. Вместе с тем участь французов в войне за независимость повлекла за собой осуществление этих самых идей независимости и безначалия в самой Франции, в результате чего сам король и наибольшая часть французского дворянства погибла на эшафоте!
   -- Теперь остается только узнать, так ли недальновидны окажутся американцы, как французы и англичане, -- заметил Альфред, -- и оправдает ли их демократический образ правления их надежды?
   -- Насколько может быть продолжителен и удачен в современном обществе демократический образ правления, я решать не берусь, но в древние времена он обыкновенно бывал очень кратковременным и постоянно вырождался или в олигархию, или в тиранию! Несомненно, однако, что нет другого образа правления, при котором бы так легко и быстро развращался народ и при котором так открыто и бесстыдно процветали бы пороки, и этому две главных причины: именно там, где люди объявляют себя все равными, чего, в сущности, быть никогда не может, ибо в природе нигде нет равенства, единственным различием между ними является степень богатства отдельных лиц, и тогда жажда приобретения богатства вырождается в страсть, а такая погоня за наживой всегда деморализует людей. Затем там, где страною правит народ или, вернее, толпа или шайка людей из народа, эта шайка должна ублаготворять народ лестью и раболепством, чтобы удержаться на пьедестале идолов, а лесть есть ложь и обман, и ложь, в одинаковой мере развращающая как того, кто льстит, так и того, кому льстят. Насколько американцы сумеют доказать противное, это мы увидим, -- но скажу только, что они начали свою политическую жизнь с акта самой возмутительной несправедливости, именно охранения права рабовладельчества. Объявив всенародно, что все люди равны и родятся свободными, они своих же братьев называют рабами и эксплуатируют их, как скотину, и это когда-нибудь отзовется на них!
  

ГЛАВА XXV

   Спустя два дня Малачи Бонэ и Джон вернулись С охоты и принесли три медвежьих шкуры, но сами звери в эту пору года были до того худы и тощи, что мясо их никуда не годилось, и его не стоило даже нести домой. Вообще теперь охоты почти не было, и старый, и молодой охотники больше были дома, проводя время на рыбной ловле, то на озере, то на ручье. Между тем, посевы уже взошли, и надо было спешить огородить поля.
   Недели через две после отъезда капитана Сенклера приехал сам комендант навестить поселенцев. Он сознался, что очень беспокоился о них зимой, и весьма рад, что зима прошла благополучно. "Индейцы должны опять собраться на совет летом, -- говорил он, -- но мы ждем громадного транспорта теплых одеял, попон и разных других предметов, которыми они особенно дорожат, и которыми наше правительство намерено оделить их и тем заручиться их благорасположением".
   -- Это так, -- возразил мистер Кемпбель, -- но мы все же не будем гарантированы от бродячих шаек индейцев.
   -- Да, конечно, точно так же, как вы не можете быть гарантированы в глухих местах Англии от воровских и грабительских шаек. Но с ними вам нечего церемониться; вы можете с ними расправиться своими средствами.
   -- Понятно, да это нас не особенно пугает: ведь отправляясь сюда, мы все это предвидели. Мы не предвидели только, что у нас будут такие милые и заботливые друзья, как вы, полковник, и капитан Сенклер, отсутствие которого мы живо ощущаем, -- заметил мистер Кемпбель.
   -- Но он скоро вернется, -- отвечал полковник, -- по-видимому, он очень любит свой полк и свою службу, если с таким состоянием, как его, хочет оставаться здесь.
   -- Он говорил, что на его долю выпало небольшое наследство.
   -- Небольшое? 2 000 фунтов годового дохода. Это нельзя назвать небольшим, и уж, во всяком случае, он может позволить себе роскошь обзавестись женой, что большинству из нас, солдат, недоступно.
   Затем, осмотрев ферму, полковник Форстер предложил мистеру Кемпбелю выстроить мукомольную водяную мельницу на реке, а также и лесопильную, и взять на себя поставку муки, а затем и скота на форт. -- Я об этом писал губернатору и жду его ответа. Кроме того, теперь, когда вся прерия, и заливные луга принадлежат вам, вы могли бы снабжать нас и сеном. Это дало бы вам хорошие барыши, а правительству было бы крайне выгодно, так как доставка фуража и провианта обходится крайне дорого и весьма затруднительна. Меня смущает только один вопрос, имеете ли вы в данное время достаточно средств, чтобы поставить мельницу и лесопильню и вообще расширить свое хозяйство?
   -- Средства на это у меня найдутся. Во всяком случае, благодарю вас за то, что вы подумали обо мне и указали мне путь.
   -- Что ты думаешь, Альфред, о предложении полковника Форстера? -- спросила Мэри после отъезда коменданта.
   -- Да, ведь это тебя особенно близко касается, -- сказала Эмми, -- потому что, если дядя поставит мельницу, то тебя сделают Мельником! Из моряка -- мельника! Мне уже кажется, что я вижу тебя, как ты приходишь к обеду весь в муке.
   -- Я уверен, дорогая Эмми, что ты не сознаешь, как больно мне делаешь этими словами! До сих пор я почему-то всегда ласкал себя надеждой, что мы здесь поселились временно, хотя я сознаю, что это неразумно, что у нас нет планов вернуться в Англию; но мне, вопреки всему, хочется верить, что я когда-нибудь вернусь к своей профессии, и потому мысль стать мельником на всю жизнь для меня прямо-таки ужасна!
   -- Полно, Альфред, я ведь только хотела подразнить тебя. Ты не будешь мельником, если не хочешь. Генри гораздо больше годится для этого дела; что касается того, чтобы уехать отсюда когда-нибудь, на это у меня мало надежды, и я уже примирилась с мыслью жить и умереть в канадских лесах.
   -- А я думаю, что когда мы здесь обживемся, дела дяди пойдут хорошо, то он, конечно, вспомнит о твоей великодушной самоотверженности, Альфред, и позволит тебе вернуться к тому делу, которое ты так любишь.
   -- Хорошо сказано, милая моя пророчица, -- воскликнул Альфред, целуя кузину, -- ты умнее нас обоих!
   -- Говори за себя, Альфред! -- возмутилась Эмми и сердито надула губки. -- И знай, что я не забуду этого восклицания. Я пророчу тебе совершенно другое: ты век свой останешься здесь, в канадской глуши, увлекшись какой-нибудь шотландской фермерской дочкой, какой-нибудь Могги, и сам станешь таким же канадским фермером!
   -- А ты выйдешь замуж за какого-нибудь коренастого шинкаря, здесь по соседству, и будешь сидеть за прилавком!
   -- Твоя доля как будто хуже! -- засмеялась Мэри.
   -- Да, если бы Альфред не был ложным пророком, которых так много, -- сказала Эмми, -- но будем надеяться, что оправдается только твое пророчество, Мэри, и тогда мы избавимся от этого несносного Альфреда! -- шутливо добавила она.
   -- Я льщу себя надеждой, что ты первая будешь очень сожалеть, если я уеду. Тебе некого будет дразнить, и это будет очень скучно для тебя! -- засмеялся Альфред.
   -- В этом есть доля правды, -- согласилась Эмми. -- Но пора нам доить коров, и уж если ты вздумал быть милым, то принеси нам подойники.
   Альфред ушел за подойниками, а Мэри пожурила сестру за ее неосторожные шутки по отношению к Альфреду.
   -- Я и сама это сознаю и злюсь на себя, но у меня такая противная потребность вечно его поддразнивать. Обещаю тебе быть осмотрительнее в этом отношении.
   По прошествии нескольких дней после этого разговора с форта приехал капрал и привез посланцам почту. Вся семья сбежалась к столу, за которым хозяин дома вскрывал пакет. Писем было всего три: одно от мисс Патерсон и два от других знакомых из Англии, одно Альфреду от капитана Лемлея, в котором тот справлялся о его семье и говорил, что пока еще его присутствие не является необходимым на судне, его отпуск может быть продлен. Затем все расхватали газеты и жадно Принялись их читать.
   -- Смотрите, дядя! -- воскликнула Эмми. -- "Мистер Дуглас Кемпбель из Векстона хотя был обрадован рождением сына, но младенец умер несколько часов спустя после своего рождения! " -- прочла она.
   -- Я глубоко сожалею о горе, постигшем его, -- сказала г-жа Кемпбель, -- но ведь это горе поправимо: он и жена его еще так молоды, и у них могут быть вскоре другие дети.
   -- Ах, вот еще письмо, от полковника Форстера, -- сказал мистер Кемпбель, -- оно попало между газет; он пишет, что получил ответ на свое предложение от губернатора, и тот уполномочивает его войти со мной в переговоры относительно поставок фуража и провианта на форт и заключить со мной условия по своему усмотрению. Затем полковник пишет, что будет у нас на днях и условится со мной относительно необходимого мне количества солдат для работы при постройке мельницы.
  

ГЛАВА XXVI

   Прошло целых пять недель прежде, чем Генри вернулся из своей поездки в Монреаль. За это время полковник Форстер успел побывать еще раз и прислать команду в 20 человек солдат в помощь мистеру Кемпбелю при постройках. Прежде всего начали с постройки овчарни и сооружения изгороди: работа подвигалась теперь чрезвычайно быстро. Было также выбрано место на реке у довольно значительного порога, где течение было очень быстрое и сильное, но так как для мельницы требовались жернова и многое другое, то было заключено условие, согласно которому мельница должна будет готова к будущей весне. Генри вернулся в самом лучшем расположении духа: он был принят губернатором чрезвычайно ласково и радушно, выгодно продал все шкуры, купил по дешевой цене 40 голов овец и двух прекрасных канадских лошадей; кроме того, купил еще свинью с боровом типичной английской породы и не забыл купить кое-чего из нарядов для своих кузин, желая их порадовать. Обо всем он рассказывал с таким увлечением, что его рассказов хватило бы на весь день и на всю ночь, но Мартын пришел с докладом, что прибыл баркас, и надо идти выгружать скот и все остальные предметы, приобретенные в Монреале.
   До наступления вечера все было выгружено, прибрано и пристроено к месту, и Генри снова принялся рассказывать, как вошедший Малачи Бонэ, выждав минуту всеобщего молчания, обратился к хозяину дома:
   -- Мартын просил меня поговорить с вами, сударь.
   -- Мартын? -- переспросил мистер Кемпбель. -- Да, в самом деле, его нет: он куда-то ушел. Но почему же он сам не хочет сказать мне то, что поручил вам?
   -- Он думает, что лучше, если я сообщу вам об этом! Дело в том, что ему полюбилась Цвет Земляники, и что он хочет взять ее себе в жены.
   -- Ну, что же? Ведь Цвет Земляники, так сказать ваша собственность, Малачи, а не моя.
   -- Это действительно. Но видите ли, теперь здесь столько солдат, и некоторые из них тоже заглядываются на Цвет Земляники; это его тревожит, и потому ему хотелось бы, чтобы это дело было уже кончено, и чтобы она стала его женой. По индейским законам, я являюсь ее отцом, но я ничего против этого супружества не имею и даже не потребую от Мартына никаких даров, ни денег за нее.
   -- Как за нее? У нас так жениху дают приданое за невестой! -- сказала Эмми.
   -- Да, у вас! Английская жена обходится дорого мужу: он должен содержать людей, которые бы на нее работали, а индейская женщина -- дело другое: она сама работает и на себя, и на мужа; за нее стоит заплатить!
   -- Это не особенно любезно по отношению к ним, Малачи! -- проговорила г-жа Кемпбель.
   -- Я это знаю, но это так! Итак, я готов отдать Цвет Земляники Мартыну, зная, что он хороший охотник, и жена его не будет иметь недостатка ни в мясе, ни в шкурах; кроме того, и мне самому будет спокойнее, если он назовет ее своей женой. Я буду жить с ними тут же поблизости. Мартын будет продолжать служить вам, как сейчас, и, имея жену, не захочет никуда уйти отсюда.
   -- Мне думается, что все устраивается как нельзя лучше, -- сказала миссис Кемпбель. -- Мы построим вам хижину получше.
   -- Лучше? Зачем? Если у человека есть все, что ему надо, то что еще может быть лучше? Нам там вовсе не тесно будет, но я только думаю, что когда у нас будет овчарня, то недурно было бы иметь подле нее постоянных сторожей, и потому я думаю перенести мою хижину к самой овчарне в ограду, это будет надежнее.
   -- Превосходно! Что касается меня, то я даю свое полное согласие на брак Мартыну, и пусть он женится, когда ему угодно! -- произнес мистер Кемпбель.
   -- Да, но кто же обвенчает их? В форте нет священника, он еще в прошлом году уехал! -- сказала Эмми.
   -- А на что он? -- спросил охотник. -- Она индейская девушка; пусть он женится на ней, как это делается у индейцев.
   -- А как это у них делается? -- спросила Мэри.
   -- Очень просто, мисс! Он придет в нашу хижину и уведет ее с собой в свой дом! Вот и все.
   Альфред расхохотался.
   -- И коротко, и просто! -- сказал он.
   -- Даже слишком просто! -- сказала на это миссис Кемпбель. -- Правда, Малачи, что Цвет Земляники индейская девушка, но ведь мы-то не индейцы; Мартын не индеец и вы, ее отец, тоже не индеец; такой брак я едва ли могу признать браком!
   -- Как вам угодно, сударыня, но, по-моему, этого совершенно достаточно. Если вы живете в стране и желаете взять себе в жены девушку этой страны, то и женитесь на ней согласно обычаям этой страны! Мартын хочет взять за себя индейскую сквау, так почему же ему не жениться согласно индейскому обычаю?
   -- Вы, может быть, и правы, Малачи, но мы все-таки никогда не сумеем заставить себя смотреть на нее как на замужнюю женщину, если при их бракосочетании не будет никаких дальнейших церемоний!
   -- Как вам будет угодно, но допустим, что вы их обвенчаете по-своему: ведь Цвет Земляники ничего не поймет все равно! Впрочем, мне безразлично, да, думаю, и Мартыну тоже!
   -- Хотя в форте нет священника, но комендант может повенчать их: такой брак в отсутствие священника считается вполне законным.
   -- Ну, пусть будет по-вашему, и чем скорее, тем лучше! Солдаты весьма назойливы! -- проворчал старик.
   -- Я никак не думала, что у нас здесь так скоро будет свадьба! -- воскликнула Эмми.
   В тот же вечер мистер Кемпбель написал полковнику с просьбой обвенчать молодую пару, и тот уведомил, что приедет для венчания ровно через неделю.
   В этот день в доме поселенцев был устроен настоящий праздник; все были в праздничных одеждах; обед был праздничный; все были веселы и в прекрасном расположении духа. Маленькая Цвет Земляники была, как всегда, мила и скромна, но нисколько не конфузилась, и когда ее впервые усадили за стол, она села улыбаясь, но без малейшего смущения.
   После свадебного обряда мистер Кемпбель откупорил бутылку вина и угостил им всех присутствующих. Все маленькое общество было весело и радостно; перед закатом полковник и приехавшие с ним офицеры отбыли в форт, а семья переселенцев, в том числе и молодые, и старый охотник оставались в доме до 10 ч. вечера. Когда все солдаты улеглись, молодых проводили до самого их дома Альфред, Генри, Малачи, Персиваль, даже Джон, и все пожелали Цвету Земляники спокойной ночи!
  

ГЛАВА XXVII

   -- Как все здесь прекрасно, весело и оживленно теперь! -- сказала Эмми. -- Просто не верится, что через несколько месяцев все это превратится в безотрадную снежную пустыню! Теперь то, что мы видим кругом, совсем не походит на лесную глушь! Не правда ли?
   -- Да, это не походит теперь на то, что мы застали здесь по приезде, но все же было бы приятно, если бы у нас были соседи! -- сказала Мэри.
   -- Ну, а пока их нет, пойдем в дом и поупражняемся на наших гитарах. Мы обещали Генри разучить тот новый дуэт, что он привез нам из Монреаля. А вот и Альфред идет сюда заражать нас своим бездельем!
   -- Что ты говоришь, Эмми? Альфред работает с утра до вечера: он всегда занят!
   -- И есть люди, которые умеют быть заняты бездельем! -- возразила Эмми.
   -- И есть люди, которые говорят то, чего они не думают! -- добавила Мэри. -- Слышишь, Альфред, вот Эмми называет тебя бездельником!
   -- Ну, едва ли мне это под стать; вон отец навязывает мне еще новую работу; предлагает осуществить твое пророчество, Эмми, именно, стать мельником.
   Эмми засмеялась и захлопала в ладоши.
   -- По его расчетам, мельница обойдется в 250 фунтов, и он предлагает, так как мое жалование еще не тронуто, употребить его на постройку мельницы, чтобы это имущество осталось за мной и способствовало моей независимости!
   -- Ну, и что же ты на это сказал? -- спросила Мэри.
   -- Я согласился, так как мне не хотелось отказать отцу.
   -- Ты прекрасно сделал, Альфред, -- сказала Мэри; -- во всяком случае, тебе не мешает иметь свою недвижимую собственность, а твой отказ огорчил бы отца. Но это еще не значит, что ты до конца дней своих будешь мельником!
   -- Надеюсь, -- проговорил Альфред, -- что, как только Эмми встретит своего суженого, я отдам ей эту мельницу в качестве свадебного подарка!
   -- Благодарю тебя, кузен, и знай, что я способна тебе напомнить об этом обещании, а теперь нам с Мэри пора идти услаждать солдат нашей музыкой!
   Солдаты работали здесь на ферме вот уже целых два месяца и, кроме громадного количества наготовленного строительного материала, успели за это время расчистить весьма порядочный участок земли, бывшей под лесом, так что теперь на ферме было свыше 40 акров пахотной земли, и почти вся эта пашня, а также и луга были уже обнесены изгородью. Сено было скошено и убрано, хлеб снят с полей; обширный амбар был поставлен в ограде, подле новой хижины Малачи и молодых супругов. Теперь уж в услугах солдат не было больше надобности, и, рассчитавшись с ними, мистер Кемпбель отпустил их обратно в форт.
   -- Слышал ты о предложении полковника относительно скота? -- спросил Альфреда Генри.
   -- Нет, а что он предлагает?
   -- Он предлагает уступить отцу весь скот, принадлежавший форту, по сходной цене, так как ему там нечем кормить его зимой.
   -- Да, но что мы-то будем делать со всеми этими волами и телятами?
   -- Мы их продадим в качестве мяса на продовольствие гарнизона того же форта, и это даст отцу порядочную прибыль, а правительству обойдется несравненно дешевле, чем прокорм скота.
   -- Без сомнения!.. А вот и матушка зовет нас к обеду! Идем!
   -- Да, и Цвет Земляники подле нее. Что это за милое созданье! И как она быстро научилась помогать в доме. Она начинает походить на маленькую англичанку! Мартын, по-видимому, очень любит ее, и не мудрено: такая прелестная маленькая женщина, всегда ласковая, покорная и улыбающаяся! Ведь это настоящее сокровище! -- сказал Альфред.
   После обеда Генри пошел на работу, а отец их с Альфредом и Мартыном пошли в склад, или большой сарай, где хранились все их запасы одеял, пороха, свинца, хозяйственных орудий, словом, все их наличное богатство. Многие ящики и тюки нужно было открыть и осмотреть, чтобы убедиться, что ничто не подверглось порче. Все они были заняты разборкой, сортировкой и осмотром различных предметов, хранившихся в этом складе, когда мистер Кемпбель, случайно подняв голову, увидел высокого, старого индейца, молча рассматривавшего различные тюки и ящики с порохом, дробью, гвоздями и теплыми одеялами, стоящие раскрытыми кругом него.
   -- Что это?! -- воскликнул Кемпбель удивленно. На этот возглас Альфред и Мартын, стоявшие спиной к индейцу, обернулись и увидели его.
   Он был сухой мускулистый мужчина, с умным, энергичным лицом и проницательным, острым взглядом блестящих черных глаз: голова его была обрита, за исключением длинного чуба на темени; множество различных монет и медалей висело в качестве ожерелья на шее. За поясом был томагавк и большой охотничий нож, а в руке ружье.
   Мартын подошел к нему совсем близко и посмотрел на него в упор; тот не шевельнулся и не моргнул.
   -- Я знаю, какого он племени, но имени его не знаю, -- сказал траппер, -- это заслуженный воин и вождь!
   Затем Мартын заговорил с ним по-индейски, но тот ответил только одним звуком "угх".
   -- Он не желает назвать своего имени, -- сказал Мартын. -- Это не предвещает ничего доброго! Сходили бы вы, мистер Альфред, за Малачи: он, наверное, признает его!
   Альфред вышел тотчас же, а индеец продолжал стоять неподвижно, не сводя глаз с лежавших кругом на виду предметов.
   -- Странно, как он мог попасть сюда! -- заметил Мартын. -- Правда, никто из нас за последнее время не бывал в лесу, но об индейцах ничего не было слышно.
   В этот момент вошел в склад Малачи и сразу заговорил с неизвестным. Тот отвечал ему на общепринятом у индейцев наречии, но отвечал коротко и резко,
   -- Я его знаю, -- сказал Малачи, -- от него нельзя ждать добра, и остается только пожалеть, что он попал сюда в склад и видел все. Этот соблазн будет велик!
   -- Кто он?
   -- Злая Змея, сэр, -- сказал охотник. -- Я никак не ожидал, что он явится в эти леса раньше времени, назначенного для совета, который должен собраться лишь в будущем месяце! Тогда я решил быть на страже.
   -- Но что он может сделать один против нас?
   -- Его шайка, наверное, здесь неподалеку! -- продолжал Малачи. -- У него есть приверженцы, хотя их и немного, но зато они стоят его и за ним пойдут в огонь и в воду. Теперь надо нам быть настороже день и ночь!
   Затем старик снова обратился к индейцу и говорил ему что-то, на что тот опять отвечал только звуком "угх!"
   -- Я сказал ему, что порох, пули и дробь, все, что он видит, наготовлено для наших ружей, которых у нас втрое больше, чем у всего его племени. Это не то, чтобы очень подействует на него, но, во всяком случае, пусть он лучше знает, что мы наготове. Он положительно недоумевает при виде такого количества снарядов. Досадно, что он все это видел, что ни говори! -- добавил Малачи.
   -- Может быть, дать ему сколько-нибудь? -- спросил мистер Кемпбель.
   -- Нет, нет! Он воспользуется этим, чтобы овладеть и остальным, если возможно. Самое лучшее -- запереть склад, и тогда он уйдет.
   Склад заперли, и индеец, постояв несколько минут неподвижно, повернулся и ушел.
   -- Это настоящий дьявол, эта Злая Змея, -- заметил Малачи, глядя ему вслед. -- Но ничего, я еще с ним померяюсь!
   -- Я полагаю, что до времени лучше ничего не говорить об этом нашим женщинам, -- заметил мистер Кемпбель. -- Это только понапрасну встревожит их.
   -- Это верно! Я скажу только Цвету Земляники: она все-таки индианка и будет настороже!
   -- Да, конечно, только предупредите ее, чтобы она ничего не говорила нашим дамам!
   -- На этот счет будьте спокойны, -- сказал Мартын, -- я за нее поручусь: она очень сообразительна.
   В доме никто не видал ни прихода, ни ухода индейца, и о его посещении так и осталось никому неизвестно, кроме тех, кто был тогда в складе.
   Проходил день за днем, о Злой Змее не было ничего слышно, и беспокойство мистера Кемпбеля мало-помалу улеглось. Малачи с Джоном провели несколько дней в лесу и узнали, что все индейцы собрались на совет, что в лесу их было теперь много, и хотя посещение Злой Змеи могло быть тогда чисто случайное, тем не менее Малачи был уверен, что он непременно вернется на ферму, как только ему удастся набрать достаточно многочисленную ватагу, чтобы отважиться на открытое нападение и завладеть тем, что казалось ему столь завидным богатством.
  

ГЛАВА XXVIII

   Согласно предложению коменданта форта, мистер Кемпбель купил у него по сходной цене 18 волов, т. е. весь оставшийся, кроме коров, скот форта, а также и 6 голов телят. Лето быстро подходило к концу. Мужчины усердно рыбачили и всю рыбу, которая не шла к столу, засаливали на зиму. Мартын большую часть дня проводил в лесу, где теперь пасся скот. Малачи и Джон неутомимо охотились и приносили домой не только массу дичи, но и изрядное количество шкур, в том числе и медвежьих. После второго покоса скот из леса выгнали на отаву.
   Когда хлеб был убран, Альфред и Генри усердно молотили на гумне, поставленном солдатами подле овчарни, и запасали солому на зиму. У женщин было тоже немало работы: всякой дворовой птицы и цыплят прибавилось очень много, да и свиньи тоже поросились; словом, все хозяйство сильно разрасталось. Затем подошло время бить свиней, коптить окорока и засаливать свинину впрок, и во всем им помогала молоденькая жена Мартына, их милая Цвет Земляники.
   Пришла осень; все шло своим чередом. Индейцы собрали совет; на совещании английский агент оделил вождей целыми тюками одеял и других предметов, которыми особенно дорожат индейцы, прося их наделить ими своих соплеменников, и это умиротворяюще подействовало на индейцев, которые, наконец, закурили трубку мира, после чего можно было надеяться, что и эта осень не будет грозить англичанам бедой. Только Злая Змея опять пробовал натравить индейцев против англичан, но это и теперь не удалось. Малачи также был допущен на совет и говорил в качестве английского агента, и слова его не пропали даром. Словом, все шло как нельзя лучше; вдруг случилось нечто, грозившее поселенцам еще большей даже бедой, чем нападение индейцев.
   Наступило "индейское лето", по-нашему "бабье лето"; в эту пору по утрам в воздухе держится некоторое время легкий туман. Однажды выйдя на двор ранним утром, Эмми и Мэри заметили, что туман как будто особенно густ; в этом году равноденственные бури почему-то сильно запоздали, и их ожидали со дня на день; вскоре к ним подошла и Цвет Земляники, и они указали ей на туман. Та потянула носом воздух и сказала: "Огонь в лесу".
   Когда вышли Мартын и Малачи, то они также подтвердили, что где-то горит лес. И хотя ветра не было в продолжение всего дня, но чад, дым и запах гари все усиливались. К вечеру поднялся ветер, превратившийся вскоре в настоящую бурю; он дул с северо-востока, как раз с той стороны, где горел лес, как в этом удостоверились Малачи и Джон, ходившие на рекогносцировку после обеда. Ночью мужчины вставали по нескольку раз, зная, что если ветер не переменится, то ферме будет грозить опасность. Огонь был еще далеко, но под утро буря не только не стихла, но перешла в дикий ураган, и к полудню весь двор заволокло дымом, так что трудно становилось дышать.
   -- Что вы скажете, Мартын, грозит нам опасность? Ведь вокруг строений у нас так много свободного пространства, что, я думаю, огонь до дома не дойдет! -- сказал Альфред.
   -- Не знаю, сэр! Я думаю, что у нас есть только два шанса уцелеть от пожара; именно, если переменится ветер или разразится ливень.
   Но наступил вечер, а ни того, ни другого не случилось; все были встревожены. Теперь уже пламя было ясно видно: горел лес по ту сторону речки. Скот устремился в озеро и стоял, понуря головы, по колена в воде. Оставаться долее в доме или на дворе не было возможности, все задыхались.
   -- Скорее садитесь все в лодку, -- крикнул Малачи, -- и гребите на середину озера! Мистер Альфред и Мартын пусть берутся за весла, и с Богом!
   Так и сделали. Все в лодке молчали; никто не решался промолвить ни слова.
   -- А где же Малачи и Джон? -- вдруг спросила г-жа Кемпбель.
   -- О них не беспокойтесь, сударыня! -- проговорил Мартын. -- Старик сумеет и себя, и мальчика уберечь!
   -- Смотрите! Смотрите! Коровник горит! -- вдруг воскликнула Эмми.
   Это было начало уничтожения фермы. А зима была на носу, и им даже негде будет преклонить голову; все, что у них было, все их имущество с минуты на минуту могло обратиться в груду пепла! Но вот пламя над коровником взвилось прямо к небу. Мартын это заметил и вдруг вскочил на ноги.
   -- Ветер переменился! -- крикнул он. -- Я сейчас почувствовал каплю дождя на руке! Через четверть часа все может быть спасено!
   Минуты три длилось затишье, затем ветер повернул к юго-востоку, и полил такой ливень, что лодку стало кренить на бок, но Альфред умело повернул руль и поставил нос по ветру. Озеро начало волноваться, повсюду появились белые барашки на гребнях волн, и прежде, чем лодка пристала к берегу, ее стало заливать с обеих сторон, грозя опасностью затонуть почти у самого берега. Но, наконец, лодку благополучно выбросило на отмель, и по колена в воде все поспешили высадиться на берег, промокшие до нитки. Здесь их встретили Джон и Малачи.
   -- Всякая опасность миновала! -- проговорил старик. -- Но мы были на волосок от беды... А теперь всем вам лучше всего как можно скорее идти в дом и лечь в постели!
   Придя в дом, вся семья опустилась на колени и возблагодарила Бога за свое чудесное спасение, затем, сбросив с себя промокшую одежду, отошла ко сну.
   На другой день все встали очень рано: каждому хотелось поскорее убедиться, что наделал огонь и какие им причинил убытки; но, кроме коровника, на котором, в сущности, сгорела только одна крыша, так как стены, хотя и обуглились, но устояли, сгорела и обуглилась лишь часть изгороди. Но не только лес на громадном протяжении сгорел, а даже и вся трава на луговой прерии была спалена и сожжена. Дождь продолжал лить потоками, и это придавало пожарищу еще более унылый и печальный вид.
   -- Скотина вся здесь! -- сказал Мартын, подходя к хозяину. -- Мы с Малачи сейчас ее всю пересчитали. Крышу на коровнике мы живо накроем, а в остальном никакого убытка нам не приключилось, даже наоборот!
   -- Наоборот? -- спросил мистер Кемпбель.
   -- А как же! Посмотрите, сколько вам кругом леса расчищено! Ведь целый полк солдат за три года не сделал бы вам этой работы. На будущий год мы посеем хлеб между пнями, а осенью, после уборки, вырубим эти пни и выжжем или выкорчуем корни. Да и лугам от этого пожара тоже будет большая польза: вы увидите, какие у нас в будущем году будут травы!
   -- Да, -- сказал Малачи, -- только вам по весне придется усердно работать и скорее засевать выжженное место, не то лес вырастет за несколько лет такой же дремучий, как и тот, что сегодня выгорел; здесь это недолго!
   -- Но каким образом мог загореться лес? -- спросила Мэри.
   -- Да очень просто! Теперь у нас осень; все сухо, как сено; индейцы разводят костры и затем не дают себе труда заливать или засыпать их. Ну, долго ли тут до пожара, да еще при ветре?
   На другой же день настлали новую крышу на коровник, и все пошло своим порядком. Зима приближалась, и спустя месяц после лесного пожара все покрылось снегом.
  

ГЛАВА XXIX

   Пришла зима, но на этот раз она казалась менее печальна и однообразна, потому что много было дела с такой массой скота, птицы, с таким больших хозяйством, какое было теперь у переселенцев; к тому же Малачи, Цвет Земляники и Джон были теперь постоянно здесь в доме, даже обедали и ужинали все за одним столом. Охотились, главным образом, конечно, Малачи и Джон, и попеременно то Альфред, то Генри, так как один из них оставался дома для ухода за скотом.
   Рождество подошло незаметно. По вечерам собирались у очага и читали вслух, и Малачи охотно слушал чтение, но Джон был не охотник до такого времяпрепровождения и уходил в дальний угол комнаты, где сидя рядом с Цветом Земляники на полу, шил мокасины, причем поминутно выбегал на двор, заслышав вой волков, которые в нынешнем году были назойливее благодаря присутствию овец в овчарне.
   Однажды в ясную, звездную, морозную ночь Джон вышел во двор и сквозь частокол стал подстерегать волков; вдруг он увидел волка, кравшегося у самой изгороди со стороны дома. Это удивило Джона: волки обыкновенно держались там, где стоял свинарник и овчарня. Вскинув ружье, Джон выстрелил в волка, который при этом вдруг вскочил на задние ноги, затем упал и покатился по земле. Это крайне удивило мальчика. Но так как ворота ограды всегда были с вечера на запоре, а ключ от замка всегда находился у мистера Кемпбеля, то Джон решил сходить за ключом, чтобы выйти и посмотреть, убил ли он зверя или нет.
   -- Это ты стрелял? Убил? -- спросил Малачи, когда Джон вошел в комнату.
   -- Не знаю, -- ответил Джон, -- пришел за ключом, надо посмотреть.
   -- Я не люблю, чтобы ночью отпирали ворота, Джон, -- сказал мистер Кемпбель, -- почему не оставить до утра, как ты всегда это делаешь?
   -- Я не знаю, волк это или нет! -- сказал Джон.
   -- А если не волк, так что же? Скажи! -- обратился к нему Малачи.
   -- Может быть, индеец! -- проговорил мальчик, сообщив, что он увидел после своего выстрела.
   -- Что ж, это возможно, но в таком случае ворота нельзя отпирать! -- проговорил Малачи. -- Ведь, если ты убил одного индейца, то он здесь, наверное, был не один; сегодня будем настороже, а завтра поутру увидим, ошибся ты или нет!
   Дамы очень встревожились, и долго не решались лечь спать.
   -- Мальчуган не ошибся, я в том уверен, -- проговорил Малачи, когда дамы удалились. -- Это все Злая Змея со своей шайкой бродит кругом фермы. Если Джон ранил или убил одного из шайки, то сегодня они уйдут, но на всякий случай Мартын пусть остается здесь сторожить дом, а я буду сторожить до утра у овчарни!
   -- Здесь сторожить буду я, -- сказал Альфред, -- а Мартын пусть идет к своей жене!
   -- И я буду сторожить здесь с тобой! -- сказал Джон.
   -- Что ж, прекрасно! Два карабина в таком случае лучше одного! -- одобрил Малачи.
   -- Но что они могут сделать? -- спросил мистер Кемпбель. -- Перелезть через ограду трудно.
   -- Да, они едва ли сделают это. Еще если бы у них был очень большой отряд, а я наверное знаю, что их немного; они, вернее всего, постараются поджечь дом, если только смогут овладеть всем тем, что Злая Змея видел в нашем складе. Несомненно, что этот индеец, которого пристрелил Джон, был выслан на рекогносцировку, и если Джон его угостил, как следует, то это прекрасно. Это докажет им, что мы настороже, и нас трудно застать врасплох!
   Ночь прошла спокойно, а поутру, когда рассвело, Малачи, Мартын, Альфред и Джон вышли за ворота и пошли к тому месту, где Джон увидел волка.
   -- Да, сэр, это был не волк, а индеец под волчьей шкурой! Вот след его колен на снегу, когда он полз вдоль изгороди, а вот и кровь! Значит, Джон не промахнулся; пойдем по его следу... Вот и еще кровь... А вот и волчья шкура! Бедняга или умер, или близок к смерти, иначе он никогда бы не оставил своей шкуры, если бы не потерял сознания!
   -- Очевидно, рана его была смертельна! -- подтвердил Мартын.
   Они прошли по следам, заметным на снегу, до самого леса и здесь могли убедиться, что раненого унесли, вероятно, его товарищи. После того наши друзья вернулись домой и рассказали все, что им удалось удостоверить.
   -- Я очень сожалею, что мы пролили человеческую кровь. -- проговорила г-жа Кемпбель, -- тем более, что я слышала, что индейцы всегда мстят за кровь своих братьев.
   -- Они, конечно, очень мстительны, но все же не пойдут ради этого на слишком большой риск! Это послужит им уроком, поверьте! Желал бы я, чтобы пуля Джона досталась на долю Злой Змеи; тогда бы мы могли быть совершенно покойны!
   -- Может быть, это так и было? -- сказал Альфред.
   -- Нет, сэр! Это был, наверное, кто-нибудь из молодых его приверженцев; старый вождь сам на разведку не пойдет. Это у индейцев не в обычае!
   Однако ни в последующий день, ни позже ничего особенного не произошло, и мало-помалу о происшествии с индейцем стали забывать. Охотники, по обыкновению, отправлялись на охоту, но первое время остававшиеся дома беспокоились о них и с некоторой тревогой ожидали их возвращения. Наконец Малачи узнал от других индейцев, с которыми он встретился в лесу близ небольшого озера, где те охотились на бобров, что Злой Змеи нет больше в этих местах; он ушел куда-то со своими далеко на запад в самом начале нового года. Из этого поселенцы заключили, что он ушел вскоре после его неудачной попытки напасть врасплох на их ферму. Теперь охотники стали уходить еще дальше от дома, и всегда возвращались с большим количеством добычи. Персиваль, который за время своего пребывания в Канаде, очень вырос и окреп, сильно рвался на охоту с братьями; но его постоянно удерживали дома то кормить свиней, то чистить ножи или вообще исполнять домашние работы, и это казалось ему обидным и несправедливым. Заметив это, Альфред стал ратовать за него и убеждал мать отпускать Персиваля время от времени с охотниками, а его работу поручать в эти дни Цвету Земляники.
   Г-жа Кемпбель, наконец, согласилась, но с видимой неохотой.
   -- Но почему же вы, тетя, не хотите, чтобы Персиваль, как и все остальные, ходил на охоту и развлекался вместе с другими? -- спросила Мэри. -- Ведь ему, действительно, обидно вечно исполнять черную работу и никогда не развлечься на охоте!
   -- Это так, но я не знаю, почему мне непременно кажется, что с ним должно случиться какое-то несчастье, если он уйдет из дома! Может быть, это просто только предубеждение с моей стороны, но я не могу от него отделаться! Однако мне жаль мальчика, и потому я позволила ему пойти на охоту, вопреки моему страху и опасениям.
   На следующий день вместе с охотниками отправился и Персиваль, к великой своей радости, и так как им приходилось на этот раз идти очень далеко до заранее намеченного ими места, то вышли они из дома очень рано, еще до рассвета, тем более, что миссис Кемпбель просила его вернуться не поздно.
  

ГЛАВА XXX

   Они прошли несколько миль, и лишь к 10 часам утра добрались до того места, которое избрал для охоты Малачи. Здесь, по его расчетам, должны были держаться олени, так как на этой открытой прогалине среди леса снег лежал не так глубоко, и прошлогодняя трава под ним могла служить пищей оленям. Придя к месту, охотники собрались вместе, и старый охотник сказал: "Здесь перед нами прекрасное стадо оленей, но вы, мастер Персиваль, будучи совершенно незнакомы с охотой, можете испортить нам все дело, сами того не желая; поэтому выслушайте внимательно, что я вам скажу! Надо помнить, что олени очень чутки, и не только слух и зрение их содействуют им в этом, но и обоняние, которое обнаруживает им за целую милю присутствие человека, если ветер в их сторону, а потому бесполезно стараться подойти к ним, если не успеть заблаговременно и незаметно, ничем не возбудив их внимания, перебраться на заветренную сторону. Сейчас ветер дует с востока, и так как мы к югу от стада, то нам необходимо зайти кругом лесом, чтобы очутиться с западной стороны прогалины.
   Кроме того, подходить к ним, выйдя на поляну, надо крадучись, как вы это увидите, чтобы как-нибудь не показаться им раньше времени.
   Охотники, следуя указаниям Малачи, подвигались осторожно вперед ползком по снегу, вслед за стариком, когда, наконец, взобравшись на незначительную возвышенность, он сделал знак остальным остановиться и притаиться. Спустя немного он вернулся к остальным и сообщил, что там впереди, в какой-нибудь сотне шагов от этого места на полянке, голов 12 -- 13 оленей роют копытами снег, добывая прошлогодний мох и траву, но животные как будто чем-то встревожены, словно чуют опасность.
   -- Да, -- подтвердил Мартын, также всползавший на пригорок и наблюдавший за стадом, -- олени не спокойны, будто за ними только что охотились, что, однако, едва ли возможно!
   -- Надо дать им успокоиться, -- заметил Малачи, -- и постараться удостовериться, не охотился ли за ними кто-нибудь другой.
   Минут десять они выжидали, затем, подкравшись еще шагов на двадцать пять к стаду, Малачи указал каждому охотнику, в какого оленя целить, после чего все выстрелили почти одновременно. Трое оленей упало и осталось на месте, двое других были ранены; остальные умчались быстрее ветра. Тогда охотники вскочили на ноги и побежали к добыче. Альфред стрелял в крупного самца, стоявшего несколько поодаль от других, и попал в него; несомненно, животное было сильно ранено, но оно кинулось в кусты, и Альфред заметил куда; другой же олень был, очевидно, лишь легко ранен, потому что ускакал вслед за другими. Осмотрев убитых оленей и зарядив сызнова свои ружья, Альфред и Мартын направились по следам скрывшегося раненого оленя. Они отошли шагов на пятьдесят от поляны, с трудом прокладывая себе путь сквозь чащу, как вдруг подле них раздалось злобное рычание какого-то зверя. Альфред, шедший впереди, увидел, что пума, или катамоунт, как их здесь зовут, завладела его оленем и лежала на нем. Недолго думая, он приложился и выстрелил. Животное, хотя и смертельно раненное, вскочило, кинулось на него и вцепилось ему в плечо. От боли и от тяжести зверя Альфред не мог устоять на ногах и готов был совсем упасть, когда на помощь ему подоспел Мартын и всадил свою пулю в голову рассвирепевшего зверя.
   -- Вы сильно ранены, сэр? -- спросил он.
   -- Нет! Кажется, несерьезно! -- отвечал Альфред. -- Но плечо у меня сильно изранено, и я теряю много крови.
   Теперь сюда подоспели и Малачи с остальными и увидели, что здесь случилось. Альфред опустился на землю и сидел, прислонясь спиной к стволу дерева, а убитая пума лежала подле него.
   -- Пантера! -- воскликнул старый охотник. -- Я никак не ожидал, что здесь их можно встретить. Вы ранены, мистер Альфред?
   -- Немного! -- слабо проговорил тот.
   Не теряя времени, Малачи и Мартын сорвали с него охотничью куртку и увидели, что рана весьма серьезна: зверь, вцепившись зубами в плечо, в то же время исполосовал когтями и весь бок молодого охотника.
   -- Джон, принеси скорее воды! -- сказал Малачи. -- Ты найдешь ее, наверное, там, в ложбинке!
   Оба мальчика, Джон и Персиваль, побежали за водой, между тем Малачи, Мартын и Генри нарвали из рубашки Альфреда бинтов для перевязки его ран. Малачи сделал это так искусно, что в значительной степени задержал кровь. Когда же Джон принес воды в своей шляпе, и Альфред выпил ее, то почувствовал себя значительно лучше и бодрее.
   -- Я посижу еще немного, -- сказал он, -- затем мы пойдем домой, а пока, Мартын, присмотри за нашей добычей, заберем, что можно, и пойдем. Какая обида, что у меня не было при себе охотничьего ножа! Это животное было так увесисто, что я не в состоянии был бы устоять против него еще одной минуты долее!
   -- Я не помню, чтобы когда-нибудь видел столь громадную пуму! -- сказал Малачи. -- На них одному человеку никогда не следует нападать; убить их очень трудно; они страшно живучи!
   -- Куда попала моя пуля? -- спросил Альфред.
   -- Здесь, под лопатку! Пуля прошла у самого сердца, но эти пумы, если вы не попали им в самое сердце или в голову, непременно делают предсмертный прыжок. И эта рана у вас на плече, наверное, недель на пять, на шесть лишит вас возможности охотиться. Слава Богу, что не хуже!
   -- Теперь я чувствую себя совсем хорошо! -- проговорил Альфред.
   -- Подождите еще минут десять, пока мы с Джоном снимем шкуру с пантеры: надо же нам ее дома показать! Мистер Генри, скажите Мартыну, чтобы он брал только окорока; остального нам не унести, и пусть он поторапливается: мистеру Альфреду нельзя оставаться здесь; его надо поскорее доставить домой, а нам до дома далеко!
   Малачи и Джон проворно сняли шкуру с пумы, а Мартын явился, неся на плече окорока от двух оленей, после чего все тронулись в обратный путь.
   Альфред не успел далеко отойти, как почувствовал сильную боль в боку и плече, так как хождение на лыжах требовало значительного усилия, и это бередило его раны и вызывало новое кровотечение. Малачи поддерживал его, помогал ему, и когда раненому дали еще раз воды напиться, он снова был в состоянии продолжать путь.
   Вскоре, однако, раны Альфреда стали как бы затекать, и раненый, по-видимому, страдал больше, но молчал. Они шли насколько можно скоро, и когда стемнело, то были уже недалеко от дома. Но Альфред подвигался с трудом. Он страшно ослабел, и Мартын предложил Джону передать ему его ношу оленьего мяса и бежать скорее домой, чтобы попросить прислать водки или чего-нибудь возбуждающего для подкрепления сил раненого.
   Так как до дому оставалось не более одной мили, то Джон очень скоро добежал туда и передал отцу о всем в присутствии матери и кузин, которые были в отчаянии от того, что они услышали.
   Мистер Кемпбель пошел в свою комнату за водкой, а Эмми схватила шляпу и теплый платок и побежала за Джоном, даже опережая его. Она сделала все это так быстро, что ни дядя, ни тетка не успели удержать ее. Она не подумала даже о том, что была без лыж и потому проваливалась на каждом шагу в глубокий снег, и уставала от невероятных усилий, поспевая за Джоном, бежавшим на лыжах. Наконец они добежали. Альфред без чувств лежал на снегу, а остальные наскоро изготовляли носилки из ветвей, чтобы отнести его домой.
   Когда ему влили немного водки в рот, он пришел в себя, раскрыл глаза и увидел склонившуюся над ним Эмми с расстроенным, испуганным лицом.
   -- Дорогая Эмми, как ты добра! -- сказал он, пытаясь приподняться.
   -- Нет, нет, Альфред, не шевелись! -- озабоченно остановила его Эмми. -- Сейчас будут готовы носилки; они тебя положат и донесут до дома; тут уже недалеко.
   -- Ко мне уже вернулись силы, Эмми, -- продолжал раненый. -- Не оставайся здесь дольше, на этом холоду, да и снег опять валит!
   -- Я останусь здесь, пока они не понесут тебя: я боюсь идти домой одна!
   Но носилки были уже готовы, Альфреда осторожно уложили на них, и Мартын, Малачи, Генри и Джон понесли больного.
   -- А где же Персиваль? -- спросила Эмми.
   -- Он немножко отстал от нас, -- сказал Джон. -- Лыжи его стесняют, так что он не мог идти быстро. Он, наверное, сейчас подойдет!
   Когда Альфреда принесли, отец, мать и Мэри в большой тревоге ожидали на крыльце. Эмми уже до того выбилась из сил, пока дошла до дому, что прямо прошла в свою комнату.
   Альфреда уложили в постель, и отец, осмотрев его раны на плече и на боку, нашел их весьма опасными. Сделав самую тщательную перевязку, раненому дали заснуть. Его состояние внушало всем такое опасение, что в первое время все в доме ни о ком и ни о чем другом, кроме него, не думали. Кроме того, заболела и Эмми, и настолько серьезно, что мистеру Кемпбелю пришлось заняться ею, а Мэри не могла отойти от сестры, и только, когда стали садиться за ужин, мистер Кемпбель хватился, что нет Персиваля.
   -- Персиваль! Неужели его нет? -- спросили охотники.
   -- Где, где мой сын? -- воскликнула г-жа Кемпбель. -- Где Персиваль?
   -- Он был немного позади нас, -- проговорил Джон. -- Я видел, как он присел на кочку перевязать свои лыжи; он жаловался, что ремни трут и давят ему ноги!
   Малачи и Мартын в испуге выбежали на двор; они одни понимали страшную опасность; снег валил такими тяжелыми и густыми хлопьями, что засыпал все кругом; в двух шагах нельзя было различить пути.
   -- Он заблудится, это несомненно, -- проговорил Малачи; -- теперь он ни за что не найдет дороги домой, и будет бродить, пока не замерзнет!
   -- Да, -- заметил Мартын, -- я бы, кажется, отдал свою правую руку за то, чтобы этого не случилось!
   -- Но что мы теперь можем сделать? Г-жа Кемпбель вне себя: ведь она этого мальчика любила больше всех!
   -- Идти дальше бесполезно; найти мы все равно не найдем, а еще сами заблудимся! Мы пройдем до леса и будем кричать каждую минуту; если мальчуган в сознании, то он пойдет на наш голос!
   -- Да, можно еще зажечь смоляной факел! Пойдем, скажем, что мы отправляемся разыскивать мальчика; пока мадам будет знать, что мы его ищем, она все еще будет надеяться, что мы приведем его. А тем временем она мало-помалу подготовится к мысли, что потеряла сына! -- сказал Малачи.
   И то, что он сказал, было в высшей степени разумно. Войдя в комнату, они застали бедную в горьких слезах; муж и Мэри старались утешить ее. Малачи и Мартын заявили, что возьмут факелы и пойдут искать мальчика и надеются привести его домой. Два часа они ходили вдоль опушки и кричали, но все напрасно, а снег все валил и валил, и мороз все крепчал. С севера дул пронизывающий ветер, так что оставаться долее не было никакой возможности, и Малачи с Мартыном пошли домой; в большой дом они не зашли, а прошли прямо к себе обогреться и отдохнуть, а на рассвете снова вышли на поиски.
   Утро было ясное; метель прекратилась. Они дошли до того места, где в последний раз видели мальчика; но снег занес все следы. Обходили они все кругом, думали, что хоть дуло ружья мальчика где-нибудь из-под снега торчит, но нет! Четыре или пять часов искали напрасно и наконец вернулись ни с чем. Мистера Кемпбеля и Генри они застали на кухне; несчастная же мать была в таком горе и отчаянии, что Мэри не отходила от нее ни минуту.
   Мистер Кемпбель и Генри по одному виду вошедших поняли, что поиски были напрасны.
   -- Мой мальчик погиб? -- спросил, наконец, несчастный отец.
   -- Боюсь, что так! -- ответил Малачи. -- Он, вероятно, сел отдохнуть и замерз, и его занесло снегом; он заснул и больше не проснется!
   Мистер Кемпбель закрыл лицо руками и некоторое время молчал, затем встал и пошел к жене.
   -- Мой мальчик! Мой Персиваль! -- вскрикнула она.
   -- Бог дал, Бог и взял! -- произнес ее муж. -- Да будет святая воля Его!
  

ГЛАВА XXXI

   Таким образом, в один день счастливую и радостную семью Кемпбель разом посетили три несчастья: Эмми, прозябнув и застудив ноги в глубоком снегу, схватила сильную простуду, которая перешла в горячку, и состояние ее внушало с каждым днем сильнейшие опасения. Рана Альфреда тоже приняла дурной характер, так что отец начинал опасаться гангрены, -- и все это наряду с страшным горем такой неожиданной утраты Персиваля. Однако нет худа без добра. Опасное состояние, в каком находились Эмми и Альфред, до того поглощало все внимание и все время семьи, что некогда было предаваться излишней скорби о Персивале. Даже г-жа Кемпбель в молитвах своих больше просила о сохранении ей этих двух дорогих существ, чем о возвращении ей безвозвратно погибшего.
   Печально тянулись дни, недели и месяцы до того времени, когда наконец оба больные вступили в период выздоровления. Тем временем прошла зима, и радостная весна внесла радость в опечаленную семью. Эмми снова вступила в исполнение своих домашних обязанностей и чувствовала себя опять бодрой и здоровой, а Альфред в кресле, обложенный подушками, сидел теперь подолгу в столовой вместе с другими и кушал за общим столом.
   С наступлением весны состояние здоровья Альфреда заметно улучшалось; мало-помалу к нему возвращалась прежняя сила, и как только сошел снег, Малачи, Мартын и Альфред, не сказав ни слова дома, отправились в лес отыскивать тело бедного Персиваля, но ничего не нашли и решили, что он, вероятно, забрел куда-нибудь в чащу и там замерз, занесенный снегом, а волки вырыли и сожрали труп. Но нигде не было ни малейших примет. Между тем с весной подоспела и работа; теперь у них было так много пахотной земли, что они едва могли управиться с нею; даже Малачи, Джон и мистер Кемпбель вынуждены были помогать в работе.
   С весной восстановилось и сообщение с фортом, и пришли письма из Квебека, Монреаля и Англии. Из Монреаля инженер извещал, что прибудет на будущей неделе на том же баркасе, на котором будут доставлены жернова и механические части для мельницы и лесопильни. Из Англии было письмо от капитана Сенклера Альфреду, которому он сообщал, что устроил все свои дела и ранней весной надеется вернуться к своему полку в форт, так как решил покинуть Англию с первым судном, отправляющимся в Канаду. Далее он просил передать Эмми, что ее предсказание не сбылось, и жены в Англии он себе не нашел.
   Вскоре после того поселенцев посетил полковник Форстер с несколькими офицерами и предложил мистеру Кемпбелю своих солдат для работ на постройке мельницы и лесопильни; его предложение было принято с благодарностью.
   -- А вы могли бы засеять еще большее пространство земли хлебом! -- сказал полковник. -- Как я вижу, лесной пожар расчистил для вас громадный участок! Почему бы вам не засеять и его?
   -- Эта земля уже не принадлежит мне, -- сказал мистер Кемпбель, -- моя граница там, где кончается посев!
   -- Так я бы советовал вам написать в Квебек и ходатайствовать, чтобы вам прирезали еще и эту землю.
   -- Но тогда у меня не хватит средств обрабатывать своими силами такое количество земли!
   -- Без сомнения, но здесь так много эмигрантов, которые рады будут работе и с охотой поселятся здесь на известных условиях.
   -- Да, но это будет стоить больших денег!
   -- Конечно, но оно вам даст и большую прибыль!
   Мы на форте стали бы скупать у вас всю муку и все зерно, сколько бы у вас ни было.
   -- Надо посмотреть, что даст нынешний год! -- сказал мистер Кемпбель.
   -- Я вас понимаю. Во всяком случае, вы могли бы написать вашему поверенному, чтобы он разузнал, на каких условиях можно получить рабочих, а лучше всего я бы вам советовал предложить им по небольшому участку вашей земли как бы в аренду, под условием, что они станут выплачивать вам эту аренду зерном. Это весьма выгодно, и таким образом земля ваша будет вся возделана, и вы будете иметь соседей, что тоже весьма приятно!
   -- Благодарю вас за эту мысль, -- сказал мистер Кемпбель, -- я непременно воспользуюсь ею!
   Недели три спустя прибыл и инженер и все необходимые части будущих мельниц. Инженер оказался очень приятным, милым и благовоспитанным молодым человеком. Альфред очень с ним сошелся и постоянно находился на работах; впрочем, в самом непродолжительном времени мистер Эммерсон, как звали молодого инженера, стал своим человеком в семье переселенцев и вносил много жизни и оживления в их маленькое общество.
   -- Вы были чрезвычайно счастливы, мистер Кемпбель, -- сказал однажды инженер, -- в выборе участка. Земля здесь превосходная, воды много; словом, через каких-нибудь пятьдесят лет это поместье будет представлять собою громадную ценность!
   -- Мне бы весьма хотелось привлечь сюда несколько эмигрантов; у нас не хватит рабочих рук для обработки всей этой земли, которую расчистил для нас пожар и которая очень скоро опять зарастет лесом, если не возделывать ее.
   -- А пока это все сплошь малинник, -- сказала Эмми. -- И какая чудная малина!
   -- Да, мисс, здесь это всегда так бывает: как только вырубят лес, сейчас же все зарастает малинником. Но чтобы вернуться к нашему разговору об эмигрантах, я могу сказать, что вам трудно будет залучить их сюда; дело в том, что все они выселяются в Канаду с единственной целью приобрести собственную землю и стать независимыми. Но у многих не хватает средств сразу встать на ноги, и тогда они вынуждены идти работать в качестве работников-земледельцев, но лишь временно, пока не соберут достаточной суммы, чтобы купить себе собственный участок.
   -- Это я вполне понимаю, и я предполагал дать им на аренду участок и брать с них арендную плату не деньгами, а зерном.
   -- Это неплохо, но это лишь временное соглашение; мне думается, что я мог бы предложить вам лучшее средство для достижения вашей цели. Сколько земли думаете вы прикупить еще?
   -- 600 акров.
   -- Прекрасно! Так я предложил бы вам разделить всю эту землю на участки по 100 акров и предоставить эмигрантам обрабатывать из них 50 акров, прилегающих к вашей земле для вас, а другие 50 акров продать на льготных условиях им. Таким образом вы получите 300 акров превосходно обработанной земли и приобретете постоянных соседей.
   -- Это, действительно, превосходная мысль, и я с охотой осуществил бы ее! -- сказал мистер Кемпбель.
   -- Так что же, у меня, вероятно, будет много случаев поговорить о вашем желании с эмигрантами, и если я найду таких, которые покажутся мне желательными для вас соседями, то я сообщу вам.
   На этом и порешили.
   Постройка мельницы шла чрезвычайно успешно; еще до сенокоса она была окончена, и Альфред с Мартыном внимательно наблюдали за установкой машины и сбором всех ее частей, чтобы основательно ознакомиться со своей мельницей. Мистер Эммерсон не скупился на объяснения и несколько раз в их присутствии испробовал мельницу и остался ею доволен; точно так же и лесопильня, как оказалось, работала превосходно. Так как по окончании построек обоих сооружений мистер Эммерсон должен был ожидать целых две недели отправления лодки в Монреаль, то решил пробыть до того времени на ферме у мистера Кемпбеля и лично наблюдать за работами как на мельнице, так и на лесопильне, где работали Альфред и Мартын, причем последние имели возможность убедиться, что настолько освоились с этими работами, что не нуждались больше ни в чьих указаниях. Солдаты оставались на ферме до тех пор, пока все сено не было скошено и убрано, и тогда только, получив расчет, вернулись в форт. Капитан Сенклер, возвращения которого ожидали, судя по его письму, гораздо раньше, прибыл на ферму как раз после того, как были отпущены солдаты. Нечего и говорить, что капитан Сенклер был встречен с теплым радушием всей семьей Кемпбель; он привез много новостей и множество подарков для всех без исключения. Понятно, все что предназначалось бедному Персивалю, он оставил у себя и даже никому не показал. Эмми и Мэри были особенно рады его возвращению; он являлся для них неоцененным компаньоном, и две недели отпуска, проведенные им у переселенцев, промелькнули незаметно. Перед отъездом в форт капитан Сенклер сообщил супругам Кемпбель всю правду относительно своего имущественного положения и просил их разрешения поговорить с Мэри об его намерениях просить ее руки. Супруги Кемпбель, уже раньше заметившие склонность молодых людей друг к другу, не замедлили дать свое согласие и пожелали капитану от души успеха. Мэри была слишком прямодушна, чтобы не признаться сразу в своей взаимной любви, что глубоко порадовало капитана Сенклера.
   -- Я была откровенна с вами и не скрыла от вас моих чувств, но теперь я не желаю знать дальнейшие намерения.
   -- Мои дальнейшие намерения -- согласовать мои желания с вашими!
   -- Я не желаю насиловать ваши желания, но у меня есть священные обязанности, от которых я не могу отступить, -- сказала Мэри. -- Я при настоящих условиях не могу оставить дядю и тетю; я делила с ними их достаток, должна разделить с ними и их горе и потому не могу согласиться поехать за вами в Англию и пользоваться там всеми благами и удобствами жизни, когда они останутся здесь, одинокие и лишенные всего этого!
   -- Да, но я готов остаться здесь и разделять с вами вашу настоящую жизнь.
   -- И это тоже было бы несправедливо, не по отношению ко мне, а по отношению к вам самим. Ведь вы же не намерены бросать вашу службу?
   -- Я не имел этого намерения, но если бы мне пришлось выбирать между вами и службой, то не задумываясь бросил бы ее!
   -- Я вам охотно верю, Сенклер, но вы не должны ломать своей карьеры; вы должны продолжать свою службу и ждать, пока обстоятельства не изменятся, и я буду иметь возможность вознаградить вашу любовь и в то же время не оказаться жестокой и неблагодарной по отношению к моим приемным родителям.
   -- Вы, конечно, правы, Мэри, но только я не вижу никакой основательной надежды на возможность соединиться с вами в более или менее близком будущем.
   -- Мы оба еще так молоды, а через год или два очень многое может здесь перемениться! Дядя и тетя могут почувствовать себя менее одинокими, если кругом них будут соседи; они будут менее нуждаться в моей помощи в доме, если у них будет возможность держать больше слуг; вообще может случиться многое такое, чего мы не можем даже предвидеть; в конце концов, даже если и ничего не изменится, то все же у вас останется один несомненный шанс в вашу пользу!
   -- А какой именно?
   -- А тот, что мне самой надоест так долго ждать! -- добавила она со стыдливой улыбкой.
   -- Вот на этот-то шанс я и буду более всего надеяться! -- воскликнул Сенклер. И на другой день уехал в форт, совершенно счастливый и довольный.
  

ГЛАВА XXXII

   Всю осень переселенцам пришлось усиленно работать; скота было теперь очень много -- телят и ягнят, требовавших ухода. Затем подоспела уборка хлеба, и с нею едва справлялись общими силами, работая от зари до зари. А как только хлеб был убран с полей, пришлось его молотить, затем молоть на мельнице, так как мистер Кемпбель взялся доставить на форт известное количество муки еще до наступления зимы. Капитан Сенклер, полковник и другие молодые офицеры довольно часто наведывались на ферму; о помолвке капитана Сенклера с Мэри Персиваль полковнику было известно, а также и остальные офицеры подозревали нечто подобное и потому все ухаживания обращали на Эмми, вечно смеющуюся, приветливую и ласковую со всеми.
   Еще до наступления зимы мука была смолота, скот заготовлен, равно как и птица, и все эти продукты сбывались по весьма выгодной цене в форте.
   Малачи и Джон, покончив с полевыми работами, опять стали проводить целые дни в лесу на охоте, возвращаясь постоянно с богатой добычей,
   Все это время индейцев нигде не было видно. Поздней осенью пришли письма из Англии от старых друзей, которые не забывали переселенцев; из Квебека от губернатора, извещавшего, что к участку мистера Кемпбеля, согласно его прошению, прирезывалось еще 600 акров земли, расчищенной пожаром и бывшей раньше под лесом; наконец, из Монреаля от мистера Эммерсона, сообщавшего, что он предложил двум семействам эмигрантов условия мистера Кемпбеля, и те выразили готовность поселиться и работать на ферме, и в случае согласия мистера Кемпбеля принять их, они прибудут на ферму ранней весной. Кроме того, было еще письмо от полковника Форстера, в котором он писал, что на ремонт форта ему потребуется весной большое количество досок и всякого лесного материала, и предлагал мистеру Кемпбелю взять на себя поставку всего этого материала. Это являлось новым доказательством внимания полковника Форстера, который желал дать работу лесопильне мистера Кемпбеля и предоставить ему новый источник дохода.
   Наконец наступила зима с ее неизменным снегом и метелями. Охотились главным образом Малачи и Джон, так как у остальных было вдоволь другого дела. Генри проводил почти целые дни, возясь со снопами и зерном, заготовляя семена. Мартын и Альфред работали на лесопильне, а в доме приходилось мистеру Кемпбелю справлять всю работу, какую раньше справлял Персиваль.
   Зима прошла благополучно и почти незаметно. На дворе стоял февраль месяц, и снегу было очень много, но Малачи и Джон продолжали охотиться почти изо дня в день.
   Однажды Малачи пришел к Альфреду на лесопильню и застал его одного, так как Мартын в это время заготовлял лес, предназначенный для распиливания, на расстоянии каких-нибудь ста шагов от Альфреда.
   -- Я весьма рад, что застал вас одного, сэр, -- проговорил Малачи, -- я имею нечто очень важное сообщить вам!
   -- Что же это такое, Малачи? -- спросил Альфред.
   -- Вчера, когда мы охотились, я пошел к тому месту в лесу, где оставил на прошлой неделе пару оленьих шкур, рассчитывая захватить их и отнести домой, и что же? Я увидел письмо, приколотое к одной из шкур двумя иглами терновника.
   -- Письмо?
   -- Да, сэр, индейское письмо! Видите, вот оно!
   И Малачи показал Альфреду кусок березовой коры.
   -- Признаюсь, я из этого письма ничего не понимаю и не вижу, почему вы хотите сохранить его содержание в тайне от других?
   -- Это вы сейчас увидите и сами убедитесь, что в нем заключаются известия величайшей важности! Этот изобразительный способ письма, общий у всех индейцев. Но я знаю, от кого оно, и меня радует, что и индейцы умеют быть благодарными и не забывать сделанного им добра!
   -- Так от кого же это письмо? -- спросил Альфред.
   -- Как, разве вы не видите этой подписи? -- спросил Малачи, указывая пальцем на нижний край березовой коры.
   -- Подпись? Я вижу изображение человеческой ноги.
   -- Ну, да! Теперь вы знаете, от кого оно?
   -- Нет!
   -- Разве вы не помните, как два года назад вы принесли из леса женщину, у которой была вывихнута нога?
   -- Так это от нее? Да?
   -- Да; вы помните также, что она принадлежала к той группе индейцев, которые следовали за Злой Змеей?
   -- Да, помню! И что же она пишет?
   -- А вот, смотрите! Видите, это наполовину скрытое за горизонтом солнце? Это у них означает заходящее, а не восходящее солнце; следовательно, это изображение означает "запад". Смотрите дальше: 12 вигвамов; это означает 12 дней пути воина, что, по расчету индейцев, составляет приблизительно по 15 миль в день. Теперь сосчитайте, сколько выйдет 15 раз двенадцать?
   -- Сто восемьдесят! -- сказал Альфред.
   -- Ну, а теперь смотрите дальше: эта первая фигура вождь, потому что у него орлиное перо в волосах, а изображение змеи перед ним -- его "тотэм", т. е. эмблема Злой Змеи; остальные шесть фигур на следующей строке -- число воинов его отряда. Заметьте при этом, что ружья есть только у вождя и переднего из шести воинов. Это значит, что в его отряде имеются только два карабина.
   -- Прекрасно, но что это за маленький человечек позади вождя с заложенными за спину руками? Что он означает?
   -- В нем-то и заключается главная суть письма, -- сказал Малачи. -- Заметьте же, над этим маленьким человечком изображена пара лыж. Знаете, что это значит?
   -- Нет!
   -- Этот маленький человечек -- ваш брат Персиваль, которого все мы считали погибшим!
   -- Боже милосердный! Возможно ли? Так он, значит, жив! -- воскликнул Альфред.
   -- В этом нет сомнения, сэр! -- ответил Малачи. -- Теперь, если хотите, я прочту вам все письмо целиком: "Ваш брат был уведен Злой Змеей и его отрядом и отведен в местность, отстоящую от вас на 180 миль к западу; извещает вас о том та самая женщина из их отряда, которой вы спасли жизнь два года тому назад". Как видите, все в этом письме чрезвычайно просто и ясно!
   -- Да, да, Малачи! Но что же нам теперь делать? Скажите, умоляю вас!
   -- Что нам делать? Ничего, сэр!
   -- Ничего!
   -- Да, по крайней мере, в настоящее время. Мы теперь знаем, что мальчик жив, но индейцы, конечно, не знают, что нам это известно; иначе, если они узнают, то непременно убьют эту женщину за предательство. Но скажите, зачем им понадобилось увести мальчика? Ведь без всякой цели незачем было бы его уводить. Но Злая Змея был здесь и видел в нашем складе громадные запасы пороха, дроби, свинца и всего остального. Он хотел было напасть на ферму, если бы ему представился случай, но это не удалось, и тогда он похитил ваше-го брата, чтобы потребовать за него выкуп! Вот что я думаю!
   -- Я думаю, что вы правы, Малачи! Ну, что же, мы дадим ему все, чего он потребует!
   -- Нет, сэр, это дало бы ему повод еще раз похитить его или кого другого из вашей семьи!
   -- Так что же нам делать?
   -- Наказать его примерно за эту проделку! Но теперь нам надо только выждать время и ровно ничего не предпринимать. Поверьте, он сам известит нас каким-нибудь образом, что мальчик в его руках, и те условия, на каких он намерен вернуть его родителям. Но я надеюсь как-нибудь обойти его. Впрочем, мы увидим! А пока не будем никому сообщать об этом, кроме Мартына и Цвета Земляники; они, в сущности, те же индейцы, и, быть может, до них дойдут какие-нибудь вести!
   -- Вы, может, и правы, Малачи, -- сказал Альфред, -- но какое бы это было счастье отцу и матери узнать, что Персиваль жив!
   -- Да, сэр, в первые полчаса, несомненно, но и сколько страданий в течение всего остального времени, до самого момента возвращения мальчика! Нет, право, было бы жестоко сказать им об этом теперь, когда до весны ничего нельзя сделать, и волей-неволей придется ждать вести от Злой Змеи!
   -- Хорошо, Малачи, я буду молчать, как могила!
   -- Чрезвычайно важно, что мы узнали в какой местности находится мальчик. Если бы пришлось составить отряд и отправиться за ним, мы знаем, по крайней мере, направление, в котором нам следует идти; затем чрезвычайно важно, что мы теперь знаем силы врага; сообразно этому мы можем рассчитать свои силы, если придется отбить у них мальчика силой или хитростью. Все это мы узнали из этого письма, но никогда не узнали бы от посланного Злой Змеи.
   -- Если только я встречу этого негодяя, один из нас не уйдет живым! -- воскликнул Альфред.
   -- Это так, сэр; но если бы нам удалось вернуть мальчика иными средствами, то это было бы лучше: ведь у каждого человека, дурного ли или хорошего, только одна жизнь, дарованная ему Богом, и человеку не дозволено отнимать ее, кроме случаев крайней необходимости, и мне думается, что нам удастся вернуть мальчика без кровопролития.
   -- Да, конечно, но только какою бы ни было ценою мы должны вернуть брата, хотя бы мне пришлось для этого уложить на месте 1, 000 индейцев!
   -- Вспомните только, что эти индейцы не убили вашего брата; они не жизни его хотели, а только выкупа; им нужен порох и пули!
   -- Да, это правда, Малачи, и пусть все будет так, как вы того хотите!
   На том разговор и кончился.
   Зима прошла без всяких приключений или из ряда вон выходящих событий, Семена были заготовлены; излишек зерна смолот в муку и заготовлен для отправки в форт по первому требованию, досок было наготовлено и напилено требуемое количество, и так закончилась третья зима пребывания переселенцев в Канаде.
  

ГЛАВА XXXIII

   Было начало апреля, и Малачи, Джон и Цвет Земляники были чрезвычайно заняты: пришло время сбора кленового сахара, в котором на ферме чувствовался недостаток. Вечером, когда Малачи и Джон усердно изготовляли небольшие корытца из мягкого дерева бальзамической пихты, которых они наготовили уже целую груду, миссис Кемпбель обратилась к старику с вопросом, каким образом добывают из сахарных кленов сахар.
   -- Да очень просто, сударыня! Мы делаем надрезы в корне деревьев, выбирая по преимуществу такие деревья, которые имеют около фута толщины у подошвы ствола. Надрезы делаем довольно глубокие, на высоте приблизительно двух футов от земли, и вставляем в них маленькие дудочки или трубочки из тростника, подобно тому, как вы вставляете втулку или кран в бочонок с пивом или вином. Из этих трубочек сок стекает в подставленные под них корытца, затем каждое утро корытца эти опоражнивают в большой медный котел и снова подставляют, до тех пор, пока большой котел не наполнится доверху; тогда сахар этот варят, вываривая содержащиеся водянистые вещества и сгущая, насколько возможно, сахар; потом его разливают в плоские лохани и дают остудиться, причем он кристаллизируется. Приходите с барышнями в лес смотреть, как мы будем вываривать сахар; устроим праздник в лесу; вы все увидите, и всем будет весело! -- предложил Малачи.
   -- С радостью! -- согласилась г-жа Кемпбель. -- Но скажите, много ли сока можно добыть с одного дерева?
   -- Два, три гамсона, смотря по дереву: иногда больше, иногда меньше!
   -- И вы ежегодно делаете надрезы на деревьях?
   -- Да, и хорошее дерево выдерживает это в продолжение пятнадцати и двадцати лет, но, в конце концов, это их истощает, и они умирают, т. е. засыхают!
   -- Так, значит, у нас теперь постоянно будет свой сахар, -- сказала Эмми, -- но вы забыли, Малачи, что вы нам обещали еще и меду!
   -- Да, мисс, я обещал и не забыл, но у нас все время было так много другого дела, что некогда было заняться медом. Нынешней же осенью мы с Джоном непременно разыщем ульи!
   -- Я даже знаю одно дерево с ульем, -- сказал Мартын, -- я его пометил недели две тому назад; только из-за мельницы все некогда пойти да срубить его.
   -- Да, -- сказал Генри, -- я не знаю даже, удастся ли мне поохотиться эту зиму!
   -- Вам завтра не нужны будут санки, мистер Альфред? -- спросил Малачи.
   -- Один день я могу обойтись и без них, -- отвечал молодой мельник. -- А на что они вам, Малачи?
   -- Вероятно, чтобы привезти нам целый воз меда? -- сказала Эмми.
   -- Нет, мисс, чтобы отвезти в лес медные котлы, где будем варить сахар, и все эти корытца, которые мы завтра будем расставлять. А когда мы управимся с сахаром, тогда займемся и медом!
   На другой день Малачи со своими двумя помощниками, Джоном и Цветом Земляники, отправился в лес, установил на открытых полянах, на крепких вилах, котлы так, чтобы под ними можно было развести костры, когда придет время; расставил всюду корытца под надрезами для сбора сока и только перед закатом успел окончить эту работу. Наутро Малачи и Джон взяли свои топоры и отправились в лес добывать мед из того дерева, на которое им указал Мартын. Дерево это они срубили, но мед не стали доставать, пока не стемнело, а когда стемнело, то развели поблизости большой костер, который закидывали постоянно живыми ветвями, чтобы было больше дыма.
   Когда все пчелы разлетелись от него, Малачи с помощью Джона вскрыли ствол и добыли оттуда целых два ведра меда, который принесли домой как раз в тот момент, когда вся семья садилась за ужин.
   На следующий день, когда Малачи и Джон опять пришли к тому месту, где оставили ствол с ульем, они увидели большого медведя, возившегося над остатками меда, но прежде чем они успели вскинуть свои ружья, животное поспешно скрылось в чаще леса.
   Цвет Земляники ежедневно обходила все деревья, под которыми были расставлены корытца, и опорожняла содержащийся в них сок в большие медные котлы, а Малачи и Джон отыскивали в лесу деревья, где были улья; вскоре они нашли еще три улья, пометили деревья и оставили их до более удобного времени.
   Спустя недели две оба медных котла в лесу были полны до краев соком сахарных кленов; кроме того, было еще несколько ведер этого сока в запасе. Под котлами разведены были костры; все маленькое общество, заготовив холодный обед и нагрузив им и посудой несколько корзин, отправились в лес. Около полудня достаточно уварившийся сок стали выливать в лоханки для охлаждения. Г-жа Кемпбель и остальные осмотрели и надрезы на деревьях, и варившийся сок, и тот, что был уже разлит по лоханкам и остывая начинал кристаллизоваться; после этого основательного осмотра все сели на лужайке вблизи костров обедать.
   В это время Оскар и остальные собаки, прибежавшие вслед за хозяевами в лес, столпились над какой-то норой в земле и стали яростно рыть землю лапами и громко лаять.
   -- Что они там нашли? -- спросил Альфред.
   -- Как раз то, что нужно Землянике! -- отвечал Малачи. -- Мы его завтра выроем.
   -- А что это такое? -- осведомилась Мэри.
   -- Это дикобраз; если желаете, мы сходим за лопатами и сейчас выроем его для вашего удовольствия!
   -- Ах, пожалуйста! -- воскликнула Эмми. -- Мне так хочется увидеть пойманного дикобраза!
   Мартын пошел за лопатами; тем временем убрали посуду и остатки обеда; затем все собрались около того места, где были собаки, которые все еще продолжали громко лаять и рыть лапами землю.
   Более часа пришлось дорываться до дикобраза; когда же он, наконец, выскочил из норы, и собаки бросились на него, то нельзя было видеть без смеха, как они отскакивали, уколовшись об его громадные щетины. Только один Оскар пытался перевернуть дикобраза на спину и схватить его за брюхо. Но Мартын разом убил его ударом по переносице, и тогда уже собаки набросились на убитого.
   Позабавившись этим зрелищем, все пошли обратно к котлам, где варился сахар, и вдруг, подходя ближе, Эмми воскликнула:
   -- Смотрите! Там медведь у лоханки, где студится сахар!
   У Малачи и Джона ружья были наготове; миссис Кемпбель и Мэри очень перепугались.
   -- Вы не пугайтесь, сударыня, -- сказал Малачи, -- он только на сахар польстился, а вам ничего не сделает!
   -- Это, верно, тот самый медведь, которого вы тогда спугнули у меда! -- сказал Мартын. -- Посмотрим, что из него будет; вы увидите, что он нас позабавит! Смотрите, как он принюхивается к сахару; вот лизнул его сверху языком!
   Все не спускали глаз с медведя.
   -- Видите, -- продолжал Мартын, -- ему понравилось; теперь он захочет еще; смотрите, он окунул свою лапу в лоханку! Но сахар остыл только сверху, а внизу еще страшно горяч!
   В этот момент медведь взвыл, выхватил свою обожженную лапу из лоханки и, став на задние лапы, поднял вверх обожженную.
   -- Я вам говорил, что мы позабавимся! -- сказал Мартын. -- Но вы не думайте, он попытается еще раз угоститься сахаром!
   -- Джон, готовь ружье! Он нас заметил теперь!
   -- Неужели он побежит сюда? -- спросила г-жа Кемпбель.
   -- Непременно! Он теперь разозлен: только вы не бойтесь, а всего лучше отойдите шагов на пятьдесят взад; тогда вы все увидите, и опасаться вам будет нечего!
   Мартын тем временем навязал всех собак на ремень и сдерживал их, затем отошел с ними взад вместе с г-жей Кемпбель и Мэри.
   Медведь же опять принялся лакать сахар и, конечно вторично обжегся и озлился еще более; животное грозно заревело, полагая, что эту злую шутку над ним сыграли люди, смотрящие на него, и, быстро повернувшись, пошло прямо на них.
   -- Ну, Джон, теперь целься хорошенько, как раз между глаз! -- проговорил Малачи в тот момент, когда мальчик, став впереди него на одно колено, приложился и готовился выстрелить. К невероятному ужасу миссис Кемпбель, Джон подпустил к себе медведя на двадцать шагов и тогда только выстрелил. Медведь упал, не вздрогнув.
   -- Молодец! Метко выстрелил и, главное, спокойно и уверенно! -- похвалил мальчика Малачи, подходя к убитому зверю; вслед за ним подошли и остальные.
   -- Видите, сударыня, какой из него вышел хороший охотник! -- сказал старик. -- Самый опытный не сумел бы убить медведя лучше, чем он!
   -- Но ты испугал меня, Джон! -- сказала мать. -- Отчего ты дал медведю подойти так близко к тебе?
   -- Потому что я хотел убить его наверняка, а не только ранить! -- отвечал мальчик.
   -- Ну, конечно! Ранить медведя гораздо опаснее, чем вовсе не трогать его. Ну, а шкура с него принадлежит по праву Джону, а мясо может идти к столу на общее пользование! -- добавил Малачи.
   -- А разве мясо его вкусно? -- спросила миссис Кемпбель.
   -- Да, особенно окорока! Если их закоптить или провялить, предварительно засолив, самые тонкие гастрономы считают это блюдо превосходным! -- сказал Малачи и принялся с помощью Мартына снимать шкуру с убитого медведя.
  

ГЛАВА XXXIV

   Это было в начале июня, когда Малачи, находясь один в лесу на охоте, заметил молодого индейца, направлявшегося как будто прямо к нему. Это был стройный, красиво сложенный юноша лет 20, не более; он имел при себе лук, стрелы и томагавк; но ружья у него не было. Малачи сидел на стволе поваленного дерева и отдыхал, когда его заметил, и не пошевельнулся, а ждал, когда индеец подойдет к нему, заранее уверенный, что это гонец от Злой Змеи.
   Действительно, подойдя к Малачи, индеец сел подле него на ствол, но не произнес ни слова, так как по индейскому обычаю младший не смеет заговорить с человеком старше себя, а должен ждать, пока тот обратится к нему.
   -- Сын мой пришел с запада? -- спросил его Малачи на индейском наречии после некоторого молчания, как это водится у индейцев.
   -- Молодая Выдра пришла с запада! -- ответил юноша -- Старики говорили ему о Седом Барсуке, прожившем жизнь Змеи и охотившемся с отцами тех, кто теперь в преклонном возрасте... А теперь отец мой живет с белыми людьми?
   -- Так, он живет теперь с белым человеком; ведь у него тоже не индейская кровь в жилах!
   -- И много у белого человека людей в его большой хижине? -- продолжал расспрашивать индеец.
   -- Много молодых людей и много ружей! -- ответил Малачи.
   После этого индеец молчал некоторое время. Малачи молчал также, выжидая, когда собеседник заговорит о том, зачем он сюда прислан.
   -- А мороз не убивает белого человека? -- спросил наконец индеец.
   -- Нет, белый человек выносит холод и зной, как и краснокожий, охотится так же и приносит домой добычу и мясо!
   -- И все, кто с ним приехали сюда, теперь живут в его хижине?
   -- Нет не все, один мальчик уснул в снегу и переселился в страну Великого Духа! -- сказал Малачи.
   После этого опять последовало довольно продолжительное молчание.
   -- Маленькая птичка сказала мне на ухо, что ребенок белого человека не умер, -- сказал индеец, __ что он заблудился в лесу в метель, и краснокожий нашел его и отвел его в свою хижину, далеко-далеко на запад.
   -- А не налгала ли маленькая птичка Молодой Выдре? -- заметил Малачи.
   -- Нет, маленькая птичка пропела ему правду! -- возразил индеец. -- Белый мальчик жив и живет в вигваме краснокожего.
   -- Здесь в стране много белых людей, и у всех у них есть дети, и дети часто теряются в лесу! Быть может, маленькая птичка пела про мальчика какого-нибудь другого белого человека! -- заметил Малачи.
   -- У того белого мальчика было ружье и на ногах были лыжи! -- проговорил индеец.
   -- Это и у всякого белого есть, когда он зимой идет в лес!
   -- Но того белого мальчика нашли неподалеку от хижины этого белого человека!
   -- Так почему же его не привели к белому человеку те, кто нашли его и знали, что мальчик -- дитя этого белого человека?
   -- Они были на пути к своим вигвамам и не могли сворачивать в сторону со своего пути. Кроме того, они опасались подойти к хижине белого человека после заката солнца, потому что, как сейчас сказал мой отец, у него много людей и много ружей.
   -- Но белый человек не подымает своего ружья на краснокожего, когда бы он ни пришел к нему, днем или после заката; он убивает только волков, которые бродят по ночам вокруг его дома!
   После этих слов молодой индеец опять довольно долго хранил молчание. Из слов Малачи он понял, что волчья шкура, утерянная индейцем, которого подстрелил Джон, была найдена, и обман обнаружен. Немного спустя Малачи продолжал сам беседу.
   -- Молодая Выдра принадлежит к одному из ближних племен? -- спросил он.
   -- Хижины нашего племени отстоят отсюда в 12 днях пути на запад, отец мой! -- ответил индеец.
   -- И вождь вашего отряда великий воин?
   -- Вождь Молодой Выдры -- славный воин; и имя его знают все здешние племена!
   -- Да, -- сказал Малачи, -- Злая Змея -- славный воин; он послал Молодую Выдру сюда, чтобы сказать мне, что белый мальчик жив и живет в его вигваме?
   Индеец молчал; он понял, что старый охотник знал откуда он пришел и зачем. Наконец он сказал:
   -- Много лун прошло с того времени, как Злая Змея взял белого мальчика в свой вигвам, заботился о нем, берег его, кормил его мясом и охотился для него, чтобы он ни в чем не имел недостатка, и белый мальчик полюбил Злую Змею, как своего отца; и Злая Змея любит мальчика, как своего сына, и хочет усыновить его; белый мальчик будет вождем нашего племени и забудет белых людей и станет краснокожим!
   -- Белый человек забыл мальчика, которого он считает давно в числе умерших! -- сказал Малачи.
   -- У белого человека нет памяти, -- продолжал индеец. -- Так скоро забыть свое дитя! Но я думаю, что это не так, и что он сделает много подарков тому, кто вернет ему мальчика!
   -- А какие же подарки мог бы сделать белый человек? -- спросил Малачи. -- У него нет водки; он -- бедный человек и охотится вместе со своими молодыми людьми так же, как и индеец! Что же может он дать такого, что было бы заманчиво для индейца?
   -- У белого человека много пороха, свинца и ружей, -- сказал индеец, -- много всякого добра, больше, чем ему нужно, и все это хранится у него в складе!
   -- Что же, Злая Змея приведет мальчика обратно, если белый человек даст ему пороха, свинца и ружей? -- спросил Малачи.
   -- Да, он пройдет весь долгий путь и приведет с собой белого мальчика, но прежде пусть белый человек скажет, какие он подарки сделает ему за это!
   -- С белым человеком поговорят и ответ его передадут, но Молодой Выдре не следует ходить в хижину белого человека: там краснокожему грозит опасность от карабинов молодых людей. Когда будет полная луна, Седой Барсук свидится с Молодой Выдрой после заката солнца на восточной границе длинной прерии, что тянется вдоль озера. Хорошо ли так?
   -- Хорошо! -- отозвался индеец, встал и быстро удалился в густую чащу леса.
   Вернувшись домой, Малачи, улучив удобную минуту, сообщил о всем Альфреду; о дальнейшем они решили посоветоваться с капитаном Сенклером, который в это утро приехал из форта.
   -- Уж не лучше ли уступить требованиям этого негодяя? Что значат, в сущности, несколько фунтов пороха и свинца и одно или два ружья в сравнении со счастьем вернуть себе ребенка? -- сказал Сенклер.
   -- Не в этом дело, сэр! -- возразил Малачи. -- Я знаю, что мистер Кемпбель не пожалел бы отдать все свои запасы Злой Змее, лишь бы возвратить себе сына. Но беда в тех последствиях, какие будет иметь эта уступка. Злая Змея не удовольствуется пустячными подарками, а потребует много ружей, быть может, больше, чем у нас есть, и пороху и дроби столько, сколько его воины смогут унести. Тогда он этим же оружием, порохом и пулями угостит нас: ведь тогда он уже не побоится напасть на нас; и затем мы этим дадим ему охоту при первом удобном случае повторить еще раз такое же похищение и снова вымогать этим способом все, чего он пожелает!
   -- В этом есть, несомненно, доля правды, Малачи. Но что же нам тогда делать, чтобы вернуть мальчика?
   -- Мне думается, нам остается только одно средство. Когда Молодая Выдра придет опять за ответом, схватить его и задержать в качестве заложника. Но дело в том, что прежде чем так поступить, мы должны иметь согласие полковника, так как держать нашего заложника можно только в форте; здесь, на ферме, мы не можем этого сделать, во-первых, потому что об этом прежде всего узнали бы мистер и миссис Кемпбель, во-вторых, нам пришлось бы каждую ночь ожидать нападения индейцев.
   -- Право, ваша мысль мне нравится, Малачи! Я сегодня же сообщу обо всем полковнику. А когда вы должны передать ответ молодому индейцу?
   -- Через три дня, т. е. в субботу после захода солнца, я буду ждать его в конце нашей прерии, ближайшей к форту, так что в случае согласия полковника, мы сумеем обделать все это дело без ведома господ!
   -- Так послезавтра я вернусь сюда с ответом от полковника и, в случае его согласия, отдам все необходимые распоряжения заблаговременно!
   Вечером капитан Сенклер вернулся в форт и в условленный день вернулся на ферму с известием, что полковник дал свое согласие на задержание молодого индейца в форте в качестве заложника.
   -- Надеюсь, помощи из форта нам для задержания индейского мальчугана не потребуется: с ним мы и сами справимся!
   -- Справиться-то с ним нетрудно, я бы один с ним справился; но тут дело не в силе, а ловкости: он тонкий, юркий и проворный, как угорь, и не изловить, а удержать его будет трудно. А если он от нас уйдет, то нам его никогда больше не поймать!
   -- Так как же быть?
   -- Очень просто! Когда я пойду к нему с ответом, вы, капитан, мистер Альфред и Мартын, притаитесь в засаде где-нибудь вблизи и постепенно подкрадывайтесь! У Мартына будут наготове его оленьи ремни, и в тот момент, когда вы двое схватите его, он свяжет его по рукам и по ногам; уж он знает, как за это дело взяться. А теперь пройдем в ту сторону, где я завтра буду ждать его, и я покажу вам место, где вы должны притаиться: ведь завтра нас не должны видеть всех вместе в тех местах, так как это может возбудить подозрения.
   В условленный вечер, когда солнце закатилось, Малачи направился к восточной границе прерии, и не прошло десяти минут, как молодой индеец точно из-под земли вырос перед ним. Он, как и тогда, был вооружен луком и стрелами и имел при себе свой томагавк, но ружья не было.
   Малачи, завидев его, сел, и Молодая Выдра последовал его примеру: у индейцев таков обычай, что когда они ведут какие-нибудь переговоры или говорят о деле, то не иначе, как сев друг подле друга.
   -- Говорил ли отец мой с белым человеком? -- спросил индеец, помолчав некоторое время.
   -- Белый человек тоскует по своему сыну, и сквау его плачет по нем, -- отвечал Малачи. -- Злая Змея должен привести мальчика в хижину белого человека и получить дары!
   -- А будет ли белый человек щедр? -- спросил опять индеец.
   -- У белого человека есть карабины, порох, свинец и табак; думаю, что такие дары удовлетворят вождя!
   -- Злая Змея видел сон, -- продолжал молодой индеец, -- и рассказал мне его; ему снилось, что белый мальчик был в объятиях своей матери, плачущей от радости, а белый человек раскрыл свой склад и дал Злой Змее десять ружей, два бочонка пороха и столько свинца, сколько четверо индейцев могли унести!
   -- То был прекрасный сон, -- заметил Малачи, -- и он, вероятно, осуществится, когда белый мальчик вернется к своей матери!
   -- Злая Змея видел еще другой сон, -- продолжал юноша. -- Он видел, что белый человек принял от Злой Змеи своего сына и прогнал вождя от своих дверей!
   -- Это был дурной сон, -- заметил опять Малачи, -- взгляни на меня, сын мой! Слыхал ли ты когда, чтобы Седой Барсук говорил ложь? И с этими словами старик взял индейца за руку немного выше локтя. Это было условным знаком для находящихся в засаде. Но Молодая Выдра привскочил и, конечно, вывернулся бы, если бы Мартын не успел накинуть петлю из ремня ему на ногу и, дернув за ремень, не повалил его на землю. В один момент связали ему руки за спину, а ремень от петли, затянутый на ноге, взял в руку Альфред.
   -- Вы были правы, Малачи! Ведь он чуть было не ушел от нас, да еще раздробил бы нам головы своим томагавком, которым он успел уже взмахнуть над головой!
   -- Я их натуру знаю, -- сказал Малачи, -- но теперь он в ваших руках, и чем скорее вы препроводите его в форт, капитан, тем лучше! Ваши ружья остались в кустах?
   -- Да! -- сказал Мартын. -- Вы их найдете за большим дубом!
   -- Я вам сейчас принесу их! Хотя едва ли можно опасаться, что его станут отбивать, но на всякий случай не помешает иметь при себе ружье!
   -- Нам недалеко придется вести: у меня здесь припасен отряд солдат, которым мы сейчас предадим его, а вы, Мартын и Альфред, вернитесь домой, чтобы там не заметили вашего отсутствия. Как вы думаете, Малачи, не лучше ли сообщить индейцу, что его задержали только в качестве заложника и что ему вернут свободу, как только индейцы вернут нам Персиваля?
   Старик передал юному пленнику слова капитана Сенклера.
   -- Скажите ему еще, что у нас есть несколько женщин-индианок, бывающих в форте, через которых он, если пожелает, может передать что угодно Злой Змее. Малачи передал ему и это, но Молодая Выдра не проронил ни слова в ответ, а только с нетерпением поглядывал по сторонам.
   -- Уходите, как можно скорее! -- сказал Малачи, -- я вижу, что Злая Змея должен был встретиться с ним тотчас после его свидания со мной. Я это вижу по его блуждающему по сторонам взгляду: он ждет себе поддержки. Я пойду с вами и вернусь вместе с Мартыном и мистером Альфредом: ведь у меня нет при себе ружья!
   -- Возьмите мое! Когда мы поравняемся с солдатами, оно мне будет не нужно! -- сказал Сенклер.
   Спустя несколько минут они подошли к тому месту, где были спрятаны солдаты, которым передали пленника, после чего капитан Сенклер со своим отрядом и индейцем направились в форт, а Малачи, Мартын и Альфред пошли домой. На опушке леса, у самой прерии, Малачи увидел рослую фигуру индейца, прятавшегося за деревом.
   -- Так и есть, -- проговорил старый охотник, -- хорошо, что я не пошел один домой! Здесь в лесу человек без ружья все равно, что без рук!
  

ГЛАВА XXXV

   Действительно, Злая Змея был свидетелем всего происшедшего, и, последовав за отрядом, уводившим Молодую Выдру, видел, как его препроводили в форт.
   -- Ну, Малачи, -- спросил Альфред, -- как вы думаете, что теперь предпримет вождь?
   -- Трудно сказать, сэр! Ведь недаром же его прозвали Змеей: он и зол, и лукав, и изворотлив; если бы он не боялся нас, то немедленно произвел бы нападение, но я думаю, что он не решится. Кстати, я слышал, сэр, что к нам придут баркасы за лесом и мукой?
   -- Да, завтра их надо ждать, если только погода будет благоприятная, сегодня слишком ветрено. А где у нас Джон?
   -- Он был с Цветом Земляники; они убирали сахар.
   -- А много ли у нас сахара запасено?
   -- 300 или 400 фунтов, по моему расчету!
   -- Этого запаса нам должно хватить до будущего года, а ягоды и фрукты у нас здоровые; дикой малины сколько хочешь, и вишен также; кузины хотели, чтобы Джон помог им собирать малину; быть может, он с ними!
   -- Едва ли: он до таких занятий не охотник. Он говорил мне сегодня утром, что будет ловить рыбу!
   -- Но озеро слишком бурно; ему не управиться одному с лодкой в такой ветер!
   -- А правда, сэр, что у нас будут соседи, что сюда приедут новые переселенцы? -- спросил Малачи.
   -- Да, мой отец очень желает этого; он думает, что тогда мы будем не столь одиноки; но вам это, наверно, будет неприятно.
   -- А представьте себе, что нет, сэр! Я на старости лет стал общителен, и теперь все чаще вспоминаю ферму покойного отца и деревеньку, расположенную вблизи, и мечтаю, что, быть может, и здесь подле нас вырастет деревенька, а на пригорке церковь, и в ней будет совершаться богослужение. Мне хотелось бы дожить до этого времени!
   -- Что же, я надеюсь, что вы до этого доживете, Малачи! -- проговорил Альфред. -- И будете свидетелем многих свадеб и крестин!
   -- Как Господу будет угодно, -- сказал старик. -- А пока вот я вижу, к нам сюда в маисовое поле повадился медведь!
   -- Неужели он перелез через изгородь?
   -- Он перелезет через что угодно, сэр! Но я выследил его след и нынче ночью рассчитаюсь с ним! -- сказал старик, продолжая работать, так как он и Альфред во время этого разговора не переставали засевать свежевозделанное поле, -- и сеяли до тех пор, пока Эмми не позвала их обедать.
   -- Я нигде не могу найти Джона, -- проговорила Эмми. -- Цвет Земляники говорит, что он ушел от нее, чтобы отправиться на рыбную ловлю. Видели вы его?
   -- Нет! И лодки у берега не видно: он, вероятно, за мысом! Я добегу туда и посмотрю! -- сказал Альфред. -- Будем надеяться, что его не унесло ветром.
   Вернувшись, Альфред казался встревоженным: ни лодки, ни мальчика нигде не было видно.
   -- Эмми, сбегай в мою комнату и принеси мою подзорную трубу, -- попросил он, -- но сделай это так, чтобы дома никто не заметил!
   Эмми принесла трубу, и, вооружившись ею, Альфред вскоре увидел лодку и в ней Джона, которого гнало ветром и уносило течением.
   -- Что теперь делать? Надо оседлать лошадь и скакать в форт: ведь если его там не заметят и не перехватят в то время, когда его будет нести мимо форта, то мальчика снесет на пороги, а там неизбежно перевернет лодку. Нельзя терять ни минуты времени!..
   -- Я пойду поймаю лошадь и оседлаю ее, -- сказал Малачи, -- а вы пока идите и съешьте что-нибудь, хотя только для вида, чтобы не обеспокоить домашних.
   Альфред пошел с Эммою в дом и сел за стол с остальными.
   -- А где же Джон? -- спросил мистер Кемпбель. -- Он обещал мне рыбы к столу, а и сам не явился. А Малачи?
   -- Они, вероятно, вместе где-нибудь охотятся или работают! -- проговорил Генри.
   -- Ну так они останутся без обеда! -- сказала г-жа Кемпбель.
   -- Но мне дай скорее пообедать, матушка, я очень голоден, а у меня всего только пять минут времени: до заката солнца надо непременно засеять это поле!
   Альфред ел поспешно, и, едва проглотив последний кусок, встал из-за стола и вышел из дома. Оседланная лошадь стояла у крыльца; он вскочил в седло и поскакал в форт, сказав Малачи, что его родители думали, что Джон с ним.
   Однако их план скрыть опасность, грозившую Джону, не удался. Вслед за Альфредом встала из-за стола и г-жа Кемпбель и вышла на крыльцо, чтобы посмотреть, не идут ли Малачи и Джон, и увидела мчавшегося во весь опор Альфреда в направлении к форту и одиноко стоявшего Малачи, провожавшего глазами всадника. Значит, Джон не был с Малачи; этот секретный отъезд Альфреда в форт также возбуждал в ней тревогу.
   -- Что-нибудь случилось с моим Джоном! -- воскликнула она, возвращаясь в дом.
   -- Почему ты так думаешь, дорогая? -- спросил ее муж.
   -- Я чувствую, что с ним случилось несчастье! Альфред, не сказав нам ни слова, ускакал в форт. Малачи стоит один на берегу. Это все недаром!
   Мэри принялась успокаивать тетку, а мистер Кемпбель приналег на Эмми и заставил ее сообщить ему все, что ей было известно. Тогда он пошел и сказал жене, что Джона несет ветром и течением, но что ему не грозит никакой опасности, потому что Альфред поехал предупредить, чтобы мальчика перехватили на одном из баркасов форта.
   Однако миссис Кемпбель не успокаивалась. Спустя несколько часов увидели Альфреда, возвращавшегося домой во весь опор.
   -- Все благополучно, будь уверена! -- сказал мистер Кемпбель жене. -- Иначе Альфред не махал бы нам издали шляпой, как сейчас!
   -- Жив? -- крикнул Мартын еще издали.
   -- Жив и невредим! -- отозвался Альфред. Соскочив с коня, он поспешил сообщить, что Джон, понадеявшись на свои силы, выехал в лодке на озеро. Но оказалось, что ветер был слишком силен. Тогда он пытался вернуться к берегу, но течением его подхватило и понесло к стремнине. По счастью, капитан Сенклер заметил лодку и с помощью подзорной трубы увидел, что в лодке Джон. Сенклер тотчас же доложил командиру и получил разрешение спустить на воду баркас и спешить наперерез Джону, что он и сделал, благополучно взяв на буксир лодку. Альфред видел, как капитан Сенклер с Джоном высадились у форта, и поспешил домой, чтобы успокоить своих домашних.
   Часа через два после возвращения Альфреда прибыл и капитан Сенклер с Джоном на крупе его коня.
   Поблагодарив капитана за спасение мальчика, г-жа Кемпбель обратилась к Джону:
   -- Как ты мог быть столь неблагоразумен -- отправиться на озеро в такой ветер? Ведь ты чуть было не погиб!
   -- С таким ветром я был бы завтра в Монреале! -- отвечал смеясь Джон.
   -- Никогда! Тебя бы перевернуло на порогах!
   -- Я умею плавать! -- возразил мальчик.
   -- Неужели тебя ничего не страшит?
   -- За это надо Бога благодарить, сударыня, -- заметил Малачи. -- Если человек имеет уверенность в себе, то эта самая уверенность не раз спасала людей, которые без нее наверное бы погибли!
   -- Да, Малачи, -- сказал Альфред, -- но будем надеяться, что Джон в другой раз не повторит своей неосторожности. Не правда ли?
   -- Конечно, я вовсе не желаю, чтобы меня снесло к водовороту у порогов!
   На этом разговор окончился, и все пошли в дом; капитан Сенклер переночевал на ферме, а ранним утром все были всполошены неожиданно раздавшимся выстрелом. Первая мысль у всех была, что это совершено нападение на хижину Малачи и Мартына. Капитан Сенклер, Альфред и Джон в один момент вскочили с кроватей, оделись и выбежали на двор, захватив ружья. На дворе было спокойно, и Альфред побежал к хижине Малачи и постучался в дверь.
   -- Мы слышали выстрел и думали, что у вас что-нибудь случилось -- сказал он.
   -- Ничего, сэр, ровно ничего! -- ответил Малачи. -- Это, верно, моя ловушка для медведя; я забыл вас предупредить!
   -- Ну, раз уж мы все встали и оделись, то пойдем с вами посмотреть! -- проговорил Сенклер, и все направились к маисовому полю, по ту сторону ручья; здесь они наткнулись на большого медведя, убитого наповал у самой изгороди.
   -- В чем же заключалась ваша ловушка, Малачи? -- спросил Альфред.
   -- А вот, смотрите! Я выследил место, где медведь перелезал через изгородь, и зная, что он опять придет тем же самым путем, установил ружье, к курку которого я укрепил проволоку таким образом, чтобы медведь, когда он станет перелезать, дотронулся до нее передней своей лапой, причем дуло ружья, несколько наклоненное книзу, должно придтись на уровне его сердца. И как видите, я не ошибся в своих рассчетах!
   -- Это медведица! -- заметил Мартын. -- У нее есть медвежата; они, наверное, недалеко!
   -- Мартын прав! -- сказал Малачи. -- Теперь шли бы все, господа, домой, а мы с ним притаимся и заберем медвежат, когда они придут искать свою матку.
   Так и сделали. Между тем Цвет Земляники побывала в большом доме и сообщила, что означал слышанный всеми выстрел, а за час до завтрака Малачи и Мартын принесли на руках каждый по маленькому медвежонку.
   -- Что за очаровательные малютки! -- воскликнула Эмми. -- Одного из них я выкормлю для себя!
   -- А я возьму себе другого! -- сказал Джон.
   Никто не протестовал, кроме мистера Кемпбеля, который объявил, что как только они вырастут и станут беспокойными, то с ними надо будет расстаться. И спустя несколько месяцев одного отправили в Монреаль, в подарок мистеру Эммерсону, а другого отдали в форт, где он стал всеобщим любимцем солдат.
  

ГЛАВА XXXVI

   Хотя о задержании Молодой Выдры и о причине его задержания давно уже было сообщено Злой Змее, но проходила неделя за неделей, а старый вождь не выказывал намерения вызволить своего посланца, вернув Персиваля его родителям. Установлено было только, что индейцы могли отомстить на Персивале смерть своего собрата.
   Под конец лета на ферме были получены письма из Англии и из Монреаля, а также и английские газеты, которые читались с радостью.
   Между прочим, в газетах они прочли, что мистер Дуглас Кемпбель во время охоты при переправе через ручей упал с лошади, и падение это было довольно серьезное, но теперь он уже поправляется. Письма же из Монреаля извещали, что четыре семьи переселенцев, согласившиеся на условия мистера Кемпбеля, отправляются на его ферму немедленно вслед за письмом.
   Теперь приходилось спешно позаботиться о помещении для новых переселенцев; поэтому мистер Кемпбель написал полковнику Форстеру, прося его прислать солдат для постройки четырех бревенчатых изб для переселенцев, и одолжил на время четыре шатра, где бы они приютились пока, до окончания постройки.
   По прошествии всего нескольких дней комендант форта прислал и людей, и палатки. Жилища будущих соседей должны были находиться приблизительно на расстоянии полумили от главных строений фермы; места для них были выбраны, и приступили к постройке. Спустя две недели приехали и переселенцы, и временно расположились в шатрах, приготовленных для них. Понятно, что и они принялись за работу, и таким образом, постройка их будущих жилищ подвигалась быстро и успешно. Между тем подошло время сенокоса, и хозяева фермы при содействии части солдат занялись покосом и уборкой сена, а затем и уборкой хлеба.
   Мы уже говорили, что на ферму прибыло четыре семейства переселенцев, а теперь постараемся ознакомить с ними наших читателей.
   Первая семья, состоящая из мужа, жены, двух сыновей, 14 и 15 лет, и дочери, девушки 18 лет, носила фамилию Гарвей. Глава этой семьи был на родине мелким фермером, честно зарабатывавшим себе хлеб и отложившим даже небольшую сумму денег на черный день. Но его старший сын, парень лет двадцати, попал в дурную компанию, стал пить и играть и, наконец, сделавшись участником в грабежах и разбоях, был уличен, осужден и сослан на пожизненную каторгу. Отец не мог снести этого позора и, распродав все свое имущество, покинул страну, решив начать новую жизнь в стране, где никому не было известно об его позоре.
   Вторая семья, по фамилии Гревс, состояла из мужа, жены и единственного сына, взрослого и здорового молодого человека; с ними были еще две сестры г-жи Гревс, тоже рослые и здоровые девушки; все они раньше служили на большой молочной ферме в Букингаме и мечтали теперь зажить собственным хозяйством, на своей земле.
   Третья семья, Джаксоны, была чрезвычайно многочисленная, -- у супругов Джаксон было семь человек детей: девушка 18 лет и мальчики 12 и 14 лет, а затем три маленьких девочки и мальчик, еще грудной. У Джаксона было достаточно денег, чтобы сразу купить себе землю и основаться на ней, но как человек осторожный, он опасался, что ему может не сразу повезти в хозяйстве на новом месте, и потому он предпочел воспользоваться предложением мистера Кемпбеля и поселиться сначала на его земле.
   Наконец, четвертая семья состояла из мужа и жены -- молодоженов, пока еще бездетных, по фамилии Мередит. Он был младшим сыном небогатого фермера в Шропшире, недавно умершего, оставившего свою ферму своим трем сыновьям; двое старших продолжали хозяйство, а младшему выплатили его долю деньгами. Получив деньги, этот предприимчивый молодой человек решил попытать счастья в Канаде. Перед отъездом он женился на благовоспитанной, умной и привлекательной молодой особе и вскоре по прибытии в Монреаль узнал о предложении мистера Кемпбеля и воспользовался им.
   Еще до уборки хлеба все коттеджи были отстроены, и переселенцы усердно принялись запасать дрова на зиму и расчищать небольшие участки под огороды и картофель на будущую весну, а когда жатва поспела, работы хватило на всех. По воскресным дням мистер Кемпбель совершал богослужение, и все переселенцы собирались в его доме на общую молитву. В будние дни одни охотились и доставляли мясо, другие ловили рыбу и засаливали ее впрок на зиму.
   Хотя все в доме были, по-видимому, счастливы и довольны теперь, четверо из живущих на ферме находились в беспрерывной тревоге. Это были Малачи, Мартын, Альфред и Цвет Земляники, которым было известно, что Персиваль жив. Их тревожило то, что Злая Змея ничего решительно не предпринимал.
   Подходила зима, и оставить мальчика в руках индейца еще на одну зиму казалось опасным; с другой стороны, сообщить об этом родителям, когда Злая Змея из одного чувства мести мог убить мальчика, значило причинить новую рану родительскому сердцу, едва успевшему примириться с утратой. Трудно было решить, как поступить в данном случае, как вдруг новая неожиданная выходка Злой Змеи разрешила их сомнения.
   Однажды утром Мэри пошла на болото собирать бруснику для заготовок на зиму; ее сопровождала одна из девочек-эмигранток, Марта Джаксон. Когда они набрали полную корзину, то Мэри отослала ее с девочкой домой, приказав последней тотчас же вернуться. Девочка так и сделала, но, вернувшись, не нашла мисс Мэри; она стала звать ее по имени, но никто ей не откликался. Корзиночка же, в которую Мэри собирала бруснику, лежала опрокинутая на земле, и ягоды были рассыпаны. Девочка побежала в дом и рассказала там о случившемся. Мартын и Альфред в это время были на мельнице, но Малачи, к счастью, был дома. Цвет Земляники передала ему слова девочки и, многозначительно взглянув на старика, она сказала: Злая Змея.
   -- Да, -- подтвердил Малачи, -- только никому ни слова! Поди и скажи хозяевам, что я пошел на болото. Пусть никого больше не посылают, а сама прибеги ко мне скорее: мне нужны будут твои зоркие глаза!
   Захватив ружье, Малачи быстро направился к болоту, а Цвет Земляники, исполнив поручение, побежала к Малачи.
   -- Прежде всего, мы должны узнать, сколько их было и в каком направлении они увели ее!
   -- Вот! -- сказала Цвет Земляники, указав на едва приметно примятое место в траве.
   -- Да, это их след, а вот еще и еще! Пойдем по ним, сколько можно. А это ее след: след башмака яснее виден на траве, чем след мокасина! И Малачи с Цветом Земляники подвигались шаг за шагом до подножья маленького холма, на расстоянии приблизительно ста шагов от того места, где лежала опрокинутая корзиночка.
   Здесь отыскивать след становилось труднее, так как след Мэри исчез; ее, очевидно, подняли на руки и унесли. У подножья холма следы мокасин отпечатались явственно и, тщательно измерив два следа, Малачи убедился, что они были разной величины и ширины, следовательно, принадлежали не одному человеку. Идя дальше по следу, они дошли до леса, который находился на расстоянии четверти мили от болота. Здесь они услышали голоса Альфреда и Мартына, окликавших их. Малачи отозвался, и спустя несколько минут те присоединились к ним.
   -- Что же нам теперь делать? -- спросил Альфред.
   -- Всего лучше, сэр, предоставить мне с Цветом Земляники выследить негодяя и постараться разузнать все, что можно, а затем собрать надежный отряд и преследовать его, чтобы отбить у него мисс Мэри и мистера Персиваля!
   -- Но что же мне делать, пока вы отыскиваете след? -- спросил Альфред.
   -- Снаряжайте отряд; надо, чтобы все были готовы тронуться в путь не позже, как через три часа!
   -- Хорошо! Надо будет предупредить Сенклера: он захочет отправиться с нами. Если его не взять, он совсем обезумеет от отчаяния; быть может, попросить и несколько солдат?
   -- Да, если у них найдутся человека два привычных охотника; они бы нам не помешали; нам надо превосходить численностью нашего противника. В его отряде 6 человек, насколько нам известно, а нас -- вы, сэр, Мартын и я, трое; капитан и двое солдат -- это будет шестеро, да Мередит и молодой Гревс, вот восьмеро. Этого вполне достаточно: мистер Генри и Джон, вероятно, не успеют вернуться до нашего ухода, а ждать нам нельзя: жаль, что мальчика не будет со мной: он мог бы нам пригодиться...
   -- Ну, что же делать?! Я сейчас поскачу в форт и постараюсь вернуться с Сенклером и солдатами как можно скорее! -- сказал Альфред.
   -- А Мартын тем временем приготовит все, что нам будет нужно! Помните одно, сэр, что по возможности нам не следует прибегать к оружию. Это повлечет за собою нежелательные последствия.
   Альфред и Мартын поспешили в дом, а Малачи со своей спутницей пошли дальше по следу, в самую глушь чащи. В одном месте они увидели выжженное место от костра; вся трава кругом была вытоптана.
   -- Здесь держался все время весь выводок! -- сказал Малачи.
   -- А вот след ее ноги! -- воскликнула Цвет Земляники.
   -- Теперь все ясно: двое из них схватили ее и принесли сюда, где их ждали остальные, а отсюда они уже все вместе отправились дальше! -- заметил Малачи.
   -- Смотри! -- указала Цвет Земляники. -- Это мокасин сквау!
   -- Верно! Тем лучше для нас: если она с ними, она может нам пригодиться и помочь, если захочет!
  

ГЛАВА XXXVII

   Сообщив в двух словах отцу и матери, что в похищении Мэри Малачи подозревает Злую Змею, решившегося на этот поступок, чтобы потребовать пороху и дроби в качестве выкупа за Мэри, которая ничем не рискует в руках индейцев, так как индейцы всегда уважают женщину, Альфред вскочил на коня и помчался в форт за Сенклером. Между тем Мартын стал собирать все необходимое для предстоящей экспедиции -- ружья, порох, свинец, солонину, котелок, огниво, трут и кое-что другое; затем сходил за молодым Гревсом и Мередит, которые высказали полную готовность принять участие в преследовании похитителей и собрались в несколько минут.
   Пока Мартын распределял все необходимое по маленьким пакетам, на каждого отдельного человека, а Эмми и супруги Кемпбель помогали ему, Эмми спросила:
   -- Ну, когда вы нагоните индейцев, отдадут ли они вам Мэри?
   -- Мы их не спросим об этом, мисс, а силой отымем ее!
   -- Значит, дело не обойдется без кровопролития!
   -- Едва ли, или мы уничтожим индейцев, или они нас! Но вы не бойтесь: мы приведем вам мисс Мэри. Малачи сумеет перехитрить этих краснокожих чертей!
   В этот момент послышался конский топот. Альфред, Сенклер и двое солдат прискакали верхами во весь опор.
   -- Слава Богу, вот и они! Пора отправляться! -- сказал Мартын.
   -- Бедный капитан Сенклер, воображаю, в каком он отчаянии! -- сказала Эмми.
   -- Тем не менее, он должен быть сдержан и спокоен, иначе все дело испортит нам! -- заметил Мартын, идя принимать лошадей.
   Наскоро поздоровавшись и затем простившись с супругами Кемпбель и Эмми, капитан Сенклер и Альфред со всеми остальными в числе семи человек поспешно направились к тому месту, где их должны были ждать Малачи и Цвет Земляники.
   Последняя успела сбегать в свою хижину, принести лук и стрелы и несколько запасных мокасин и проследить след похитителей до лесного ручья, где след прерывался, так как индейцы шли, очевидно, по руслу ручья, чтобы скрыть свой след. Оставив Цвет Земляники отыскивать то место, где индейцы выбрались на противоположный берег, Малачи пошел навстречу Альфреду, Мартыну и их отряду, и тогда все вместе вернулись к ручью, где и дожидалась Цвета Земляники. Она сообщила, что нашла дальнейший след индейцев в трех милях вверх по течению, и все пошли за ней в указанном направлении. Они шли в молчании до тех пор, пока не пришли к полянке с выжженной травой, и здесь след опять терялся. Наконец, Цвет Земляники, догадавшаяся вернуться назад, тихонько свистнула. Малачи поспешил к ней.
   -- Они вернулись назад: вот следы идут обратно! -- сказала она.
   -- Да, а теперь остается найти, где они опять сошли со старого следа! Идемте за ней, она найдет!
   -- Смотри! -- сказала спустя некоторое время Цвет Земляники и указала старику на надломленную и загнутую вверх веточку на одном из деревьев.
   -- Верно! Это указывает нам путь та женщина, что с ними! Видите, господа, то тут, то там на известном расстоянии надломлена и загнута вверх веточка на дереве или на кусте! Это указывает тот путь, которым шли индейцы; руководствуясь этим, нам будет нетрудно идти по их следам!
   Маленький отряд продолжал идти, пока не стемнело, сделав в этот день около 9 миль; они расположились на ночлег под одним большим деревом, и так как ночь была теплая, а пища заранее приготовленная, то не стали разводить костра.
   Поутру, когда рассвело, наскоро закусив, они снова тронулись в путь. Руководствуясь указаниями индианки, они шли гораздо смелее и быстрее и сделали в этот день 16 миль; под вечер они пришли к озеру, имевшему около 10 миль в длину и от полутора до двух в ширину. Здесь след вел прямо к воде, и при тщательном осмотре Цвет Земляники нашла место, где была вытянута на берег лодка.
   -- Теперь темно, -- сказал Малачи, -- и нам остается только расположиться на ночлег! Вон там, за этой большой скалой, нам можно будет даже развести огонь и изжарить или сварить нашу сырую провизию: там нас нельзя будет увидеть с противоположного берега, если индейцы на том берегу. Сегодня мы совершили большой конец пути, и если скоро нападем на след завтра, то, пожалуй, нагоним их через день.
   Все принялись собирать топливо для костра и, разведя огонь, стали жарить на вертеле свинину, нарезанную кусками, и на ужин, и про запас. Поужинав, они сидели у костра, беседуя между собой, как вдруг Мартын вскочил и схватился за карабин.
   -- Что такое? -- спросил Альфред.
   -- Там кто-то есть за этим деревом! Я сейчас видел! -- сказал Мартын; в этот момент раздался тихий, своеобразный свист.
   -- Это Джон! -- воскликнула Цвет Земляники, отведя в сторону дуло ружья. -- Я знаю его свист; я пойду к нему; я не боюсь! И она пошла и тихонько позвала его по имени, а минуту спустя вернулась, ведя за руку Джона, который, не сказав ни слова, спокойно сел у костра.
   -- Как же ты пришел сюда, Джон? -- спросил Альфред.
   -- По следу!
   -- Когда же ты вышел из дома?
   -- Вчера, после того как вернулся!
   -- Сказал ли ты отцу и матери?
   -- Старому Гревсу сказал, чтобы он их уведомил! У вас мясо?
   -- Он не ел со вчерашнего дня, в этом я уверен, -- сказал Мартын; Малачи молча передал мальчику кусок жареной свинины; -- ведь со вчерашнего дня не ел, Джон?
   -- Не ел, ничего с собой не было!
   -- Молодец, Джон! Я горжусь тобой, мальчик, -- произнес Малачи. -- Я с первого раза знал, что из тебя выйдет заправский охотник!
   -- Что бы с ним было, если б он нас не нашел: ведь, он погиб бы с голода в лесу! -- произнес Сенклер.
   Джон засмеялся и ласково потрепал рукой дуло своего ружья.
   -- А это на что? -- промолвил он.
   -- Не думали же вы, что Джон пойдет в лес без ружья? -- с упреком заметил Малачи.
   Сенклер извинился, и затем все расположились спать, кроме одного, поочередно караулившего на всякий случай сон своих товарищей.
   С рассветом встали, закусили и пошли дальше. Не имея лодки, пришлось обойти кругом все озеро и найти то место, где высадились индейцы и куда они спрятали свой челн.
   Не без труда им удалось, наконец, найти место высадки, а затем и челн, который они оттащили на целых полмили от озера и спрятали в кустах.
   Затем, отметив место, где оставлен челн, наши друзья пошли по следу еще мили две и везде встречали заломанные веточки. Но начинало уже темнеть, и, несмотря на эти указания, трудно было идти дальше. Дойдя до открытого пригорка, они расположились на ночлег под большим развесистым деревом, а с рассветом поднялись и пошли дальше. Им пришлось пересечь довольно большую прерию, но, вступив в лес, они опять нашли указующие заломанные веточки и пошли быстро вперед.
   В пути Мартын застрелил из лука двух диких индюшек, которые были им теперь очень кстати, так как взятой из дома провизии могло хватить всего на семь дней; а они не знали, сколько времени им еще придется идти.
   Начинало уже темнеть, когда чуткий слух Цвета Земляники уловил как будто тяжелое дыхание спящего человека в кустах; осторожно приблизившись, она увидела лежащую на земле женщину-индианку, всю в крови. Когда ее подняли, то оказалось, что это была та самая женщина, которую Альфред подобрал тогда в лесу, и которой теперь нанесли страшную рану томагавком по голове, вероятно, за то, что накрыли ее, когда она заламывала веточки, отмечая путь похитителей Мэри.
   К счастью, страшное оружие скользнуло в бок и не пробило черепа; но женщина потеряла очень много крови и была в бессознательном состоянии.
   Цвет Земляники нарвала в лесу каких-то трав, которыми почти моментально остановила кровотечение, затем перевязала рану и дала несчастной выпить несколько глотков холодной воды с небольшим количеством водки. Это оживило женщину, но в сознание она не пришла, и уложив ее как можно лучше, все улеглись спать, за исключением очередного сторожевого.
   Поутру Цвет Земляники сидела уже подле раненой, которая теперь была в полном сознании, но еще очень слаба.
   Оказалось, что наши друзья не ошиблись в своем предположении относительно ее раны; кроме того, они узнали, что раздраженный задержанием Молодой Выдры Злая Змея похитил Мэри; с ним было 6 воинов, и в данный момент они опередили погоню всего только на один день пути, так как Мэри не могла идти достаточно быстро: у нее разболелись ноги.
   Далее они узнали, что индейцы шли в свое селение не прямым путем, а обходами, не желая, чтобы их видели соплеменники, которые могли бы дать указания относительно местонахождения белой девушки, и что это возьмет у них еще 6 -- 7 дней лишних. Что касается Персиваля, то он жив и здоров и оставлен в селении; Злая Змея до того полюбил мальчика, что решил усыновить его, если ему не дадут за него очень большого выкупа. Мальчик скоро привык и стал теперь почти настоящим индейцем. На вопрос, далеко ли отсюда по прямому пути до их селения, женщина сказала, что осталось еще семь дней хода, после чего наши друзья стали совещаться и, по совету Малачи, решили остаться на этом месте несколько дней, пока раненая не оправится настолько, чтобы продолжать с ними путь и провести их кратчайшей дорогой к их селению, где они будут, во всяком случае, ранее похитителей Мэри. Изучив местность и все тропинки, погоня могла подстеречь похитителей где-нибудь в засаде, не подвергая себя особенной опасности.
   Не имея основания опасаться, что индейцы проведают, что они напали на их след и идут за ними, Мартын и Альфред пошли добывать дичь для своего отряда, а остальные принялись строить большой шатер из ветвей, чтобы укрыться в нем от солнца днем.
   Под вечер охотники принесли убитую молодую лань, и все принялись готовить ужин. Раненая также получила свою долю мяса и, поев, почувствовала себя значительно лучше.
  

ГЛАВА XXXVIII

   Сенклер досадовал, что приходилось бездействовать и ждать. Альфред тоже был неспокоен, зная, что отец и мать дома беспокоятся их столь продолжительным отсутствием.
   На пятый день раненая настолько оправилась, что сама заявила, что в состоянии идти с ними, если они не очень будут спешить.
   Нажарив как можно больше мяса, так чтобы его хватило на весь остальной путь, на рассвете тронулись дальше, на этот раз уже не по следу, а по указанию раненой женщины, прямым путем к селению.
   Днем они шли, а ночью отдыхали; и на шестой день, когда расположились на ночлег, их проводница сказала, что до селения осталось всего три-четыре мили. Тогда решили, что следующий день они подойдут как можно ближе к селению и укроются где-нибудь в удобном месте, которое им укажет женщина, а ночью предпримут рекогносцировку в самое селение, чтобы узнать, вернулся ли вождь со своей пленницей, или нет.
   Все поднялись еще до рассвета и, не доходя шагов ста до ближайшей хижины селения, укрылись в густой заросли молодых сосенок, где их никто не мог увидеть. Немного погодя Малачи и женщина ползком, на четвереньках прокрались в кустарники, росшие позади хижины, в надежде послушать что-нибудь; остальные, оставшиеся в заросли, не спускали глаз с хижин, стараясь увидеть, кто из них выйдет, когда солнце взойдет, и население проснется.
   Прождав с полчаса, наши друзья увидели, что из одной хижины вышел индейский мальчик в рубашке из оленьей шкуры и таких же гетрах; в руках у него был лук и стрелы, в голове над левым ухом торчало орлиное перо -- знак того, что это был сын вождя.
   -- Это Персиваль! -- произнес шепотом Джон.
   -- Да, -- подтвердила Цвет Земляники, -- это он, говорите тише!
   -- Они сделали из него настоящего индейца, -- заметил Альфред, -- нам придется теперь снова обращать его в бледнолицего.
   Мальчик огляделся по сторонам и, увидев ворону, пустил в нее стрелу; птица упала мертвой к его ногам.
   -- Знатный стрелок из него вышел! -- прошептал Сенклер. -- Даже ты, Джон, не сумел бы этого!
   -- Нет! Но ружья они ему не дают, как видно! -- отозвался Джон.
   Немного погодя вышла еще женщина и старик, а четверть часа спустя еще три женщины одна за другой и юноша лет двадцати, не более.
   -- Ну, это, кажется, и все население! -- сказал Мартын.
   -- Я тоже так думаю... Я желал бы, чтобы Малачи скорее вернулся: он едва ли узнает больше нашего!
   Спустя полчаса вернулся и Малачи с женщиной; последняя высказала убеждение, что вождь еще не вернулся; все силы индейцев были налицо: 4 женщины, старик и юноша 20 лет; совладать с ними было нетрудно, но если хоть кому-нибудь из них удастся бежать, то вождь будет предупрежден.
   -- Они отправляются на охоту, -- сказал Джон. -- У всех с собой луки и стрелы.
   -- Он прав, -- проговорил Малачи, -- это нам на руку: мы теперь можем захватить мужчин без ведома женщин, не произведя никакого переполоха в селении!
   Все согласились с предложением Малачи, и спасенная им женщина одобрила их план, но предупредила: "Будьте осторожны, Старый Ворон очень ловок и хитер! "
   Когда оба индейца, старый и молодой, и с ними Персиваль скрылись в лесу, Малачи, Джон, а за ними Мартын и Альфред и шагах в двадцати остальные, еще на таком расстоянии от последних, также вошли в лес и следовали параллельно неприятелю... Спустя порядочно времени, мимо Малачи и Джона пронеслось маленькое стадо ланей. Тогда они оба присели и притаились, чтобы их нельзя было заметить. Видя это, Мартын и Альфред последовали их примеру. Едва успели они спрятаться, как раненое стрелой животное пронеслось вслед за стадом мимо наших друзей, но обессилев упало в нескольких саженях от них. Спустя минуту, охотники подошли и остановились над издыхающим животным, затем взялись за ножи, чтобы снять с него шкуру; тем временем наши друзья осторожно стали подползать к ним с разных сторон.
   По мере их приближения Старый Ворон становился неспокоен -- он несколько раз прикладывал ухо к земле и прислушивался. Видя это, раненая женщина предложила подойти к Ворону и заговорить с ним, чтобы отвлечь его внимание и успокоить его подозрение, что в лесу кто-то есть. Предложение ее было принято; женщина вышла из-за кустов и заговорила со стариком, очевидно, объясняя ему, каким образом она вернулась раньше других; тем временем Малачи и остальные успели подкрасться совсем близко и вдруг все разом, со всех сторон, накинулись на охотников. После недолгой и бесполезной борьбы индейцы были схвачены и связаны, хотя юноша успел своим ножом ранить одного из солдат; Персиваль, которого сначала не хотели вязать, пытался бежать и вообще проявлял явную враждебность к англичанам, так что и его пришлось связать, подобно остальным.
   Связав пленных, Мартын, молодой Гревс и солдаты занялись убитым животным и из его мяса стали приготовлять обед.
   Капитан Сенклер, Джон и Малачи сидели подле пленников; Персиваль, не видавший в течение двух лет ни одного белого человека, до того забыл все условия своей прежней жизни, что не узнавал своих братьев и на вопрос Альфреда, обратившегося к нему по-английски, ничего не ответил.
   -- Постойте, я попробую с ним заговорить, -- сказал Малачи и обратился к нему на английском наречии; тот его некоторое время слушал молча, затем ответил на том же языке:
   -- Я хочу спеть свою смертную песнь! Я сын доблестного воина и хочу умереть, как подобает настоящему воину!
   -- Возможно ли, чтобы в столь короткое время мальчик забыл и свой родной язык и свою семью! -- воскликнул Альфред, когда Малачи перевел ему слова брата.
   -- Да, сэр, с молодыми людьми это часто бывает; но он вскоре вспомнит все прежнее, как только пробудет некоторое время среди нас.
   Подозвав Цвет Земляники, Малачи сказал ей, чтобы она поговорила с Персивалем об его родителях, его родном доме, о братьях и сестрах и обо всем, что имело отношение к ферме.
   И Цвет Земляники села подле мальчика и своим мягким, ласковым голосом стала напоминать ему о прошлом, о том, как его похитили индейцы, как убивалась по нем его мать, и как его братья разыскивали его, и многое другое. Мальчик слушал ее внимательно, и, когда часа два спустя, Альфред снова обратился к нему со словами: "Персиваль, да неужели ты не узнаешь меня?" -- ответил по-английски: "Узнаю! Ты мой брат Альфред!"
   Когда все стали ужинать, пленных индейцев отвели подальше, оставив их под надзором одного из солдат, а Персивалю предоставили принять участие в общем ужине. Так как руки у него были связаны на спине, то Джон сел подле него и, взяв самый лакомый кусочек мяса, стал уговаривать его скушать.
   -- Когда мы с тобой пойдем домой, Персиваль, руки у тебя будут развязаны, и тебе опять дадут ружье, вместо этого лука и стрел, а теперь я тебя покормлю, а ты кушай!
   Столь многословная речь была необычайным подвигом для Джона. Но он так желал скорее приручить к себе брата. Между тем остальные обсуждали вопрос, захватить ли теперь и четырех женщин, оставшихся в селении, или остаться здесь и ждать возвращения Злой Змеи с его отрядом.
   Решено было оставить женщин на свободе, а самим вернуться на прежнее место и выжидать возвращения вождя, который мог вернуться даже и во время их отсутствия или же на следующий день поутру. Незадолго до сумерек они расположились в зарослях и прежде, чем лечь спать, озаботились заткнуть рты индейцам, чтобы те не издали какого-нибудь условного звука и не предупредили своих о засаде. Персиваль был очень спокоен и даже помаленьку разговаривал с Джоном.
   Не пробыли они в зарослях и четверти часа, как издали донесся из леса по ту сторону селения индейский оклик.
   -- Это они идут, -- сказал Мартын, -- это их оклик! Из одной хижины отозвалась таким же звуком одна из женщин.
   -- Да, это они! -- прибавил Малачи. -- Бога ради, капитан Сенклер, будьте спокойны и сядьте, а то, если вы вскочите, всех нас могут заметить!
   Не прошло и получаса, как Злая Змея и его отряд показались из леса; четверо из них несли носилки, на которых находилась Мэри.
   -- Что с ней? -- глухо простонал Сенклер.
   -- Она просто не могла идти дальше; так они посадили ее на носилки и несли! -- отвечал Малачи.
   Когда индейцы подошли к хижинам, то носилки остановились, и из них вышла и с трудом пошла в ближайшую хижину Мэри, которую обступили с обеих сторон две женщины. Затем Злая Змея обменялся несколькими словами с другими двумя женщинами, после чего он и весь его маленький отряд вошли в другой, более просторный вигвам, немного подальше.
   -- Все в порядке, сэр, -- сказал Малачи, -- они оставили ее на попечение двух женщин одну, а сами пошли в другую хижину; тем лучше; мы ее не напугаем, когда произведем нападение на Злую Змею и его воинов, что надо сделать, пока еще не стемнело, чтобы кто-нибудь из них не мог убежать и затем тревожить и беспокоить нас впоследствии. Надо выждать часок: ведь у них нечего есть, да они и утомились с дороги и, вероятно, сразу завалятся спать, как это всегда делают индейцы, и тогда будет самое удобное время для нападения.
   -- Прежде всего, нам надо убедиться, все ли они останутся в одной хижине или разбредутся по разным! Согласно этому нам и придется действовать, -- заметил Мартын. -- Кроме того, надо теперь же решить, кто останется стеречь пленных!
   -- Я не стану! -- сказал Джон решительно.
   -- Не принуждайте его, -- сказал Малачи. -- Все равно, как только он услышит выстрел, он уйдет туда, где будут драться. Пусть Цвет Земляники останется сторожить: я ей дам свой большой охотничий нож, этого будет достаточно!
   Джону поручили наблюдать за кузиной Мэри, чтобы никто не причинил ей вреда, и чтобы женщины не могли увлечь ее куда-нибудь, на что он охотно согласился, считая это поручение почетным.
   Когда пришло время, маленький отряд, крадучись, стал подбираться к хижинам и оцепил кругом ту, где находился Злая Змея и его воины. Все они, по-видимому, спали, так как ничто кругом не шелохнулось.
   -- Не отвести ли нам сперва мисс Персиваль в надежное место, куда-нибудь подальше? -- спросил Сенклер.
   -- Хорошо, в таком случае вы и займитесь ею; нас и без вас вполне достаточно здесь! -- сказал Альфред.
   Сенклер поспешил к хижине, где находилась Мэри, и распахнул дверь. Завидев жениха, Мэри радостно вскрикнула и, вскочив с постели, на которую ее уложили, повисла у него на шее. Он поднял ее на руки и понес к выходу; в этот момент обе женщины, на попечении которых была оставлена девушка, уцепились за фалды его одежды, стараясь удержать его, но Джон, вошедший вслед за капитаном, направил на них дуло своего ружья. Те в испуге отступили; Сенклер вышел с Мэри на руках и отнес ее туда, где Цвет Земляники сторожила пленных индейцев.
   Однако крик Мэри разбудил индейцев; те проснулись, но не шевелились, и Малачи стал обсуждать вопрос, следует ли им ворваться в хижину или выждать, когда индейцы выбегут из нее, как вдруг кто-то из хижины выстрелил, и солдат, стоявший рядом с Альфредом, упал; затем раздался еще другой выстрел, и пуля попала в плечо Мартыну. В этот момент из дверей выскочил Злая Змея, размахивая томагавком над головой, и устремился прямо на Малачи; остальные индейцы набросились на Альфреда и Мартына, стоявших ближе других к дверям хижины. Но Малачи выставил вперед себя ружье и выстрелил почти в упор в грудь Злой Змее. Остальные индейцы бились отчаянно, но когда к нападающим присоединились и другие товарищи, то все вместе англичане одолели краснокожих, из коих только два были захвачены живыми, да и те были серьезно ранены. Их связали и положили на землю.
   -- Злой и дурной был он человек, -- проговорил Малачи, стоя над трупом убитого им вождя. -- Но теперь уже никому не причинит вреда!
   -- Ваша рана серьезна? -- обеспокоился Альфред, подходя к Мартыну.
   -- Нет, сэр, пуля прошла навылет, не тронув кости; это пустяки; Цвет Земляники сейчас перевяжет мне рану, и все будет хорошо!
   -- Он мертв, сэр, -- произнес Гревс, стоя на коленях над убитым солдатом, в которого попал первый выстрел покойного вождя.
   -- Бедняга! Я рад только тому обстоятельству, что индейцы первые стали стрелять по нам... Но что мы станем делать с женщинами? Ведь они не могут быть нам опасны! -- сказал Альфред.
   -- Не слишком опасны, сэр, но на всякий случай следует их по возможности обезоружить. Надо забрать все оружие, какое только было у них; оба ружья уж в наших руках, но этого мало: надо отобрать и все ножи, томагавки и луки. Джон, позаботься об этом и возьми себе в помощники Гревса, мой мальчик!
   Джон тотчас же стал производить обыски и отбирать оружие. Женщины, на попечении которых была Мэри, остались там, где они были, так как Джон с ружьем в руке не давал им выйти из хижины, зато другие две успели бежать в лес во время схватки; Малачи разрешил теперь и двум оставшимся бежать в лес, если им угодно, и они тотчас же поспешили воспользоваться этим разрешением.
   Затем Малачи и Альфред вернулись в заросли, где находилась Мэри, Сенклер и остальные и куда вслед за ними Джон и Гревс принесли все оружие, какое они нашли.
   Вдруг Альфред, совещавшийся с Малачи, заметил, что хижины, в которых теперь никого не было, запылали. Оказалось, что Мартын, как только жена перевязала ему рану, пошел и поджег их.
   -- Так и следует, -- проговорил Малачи, видя недоумение своего собеседника. -- Это будет доказательством нашей победы и предостережением для других индейцев!
   -- Но что же станется с женщинами? -- спросил Альфред.
   -- Они пристанут к какому-нибудь другому племени, их там примут всегда, и расскажут о случившемся; и это хорошо!
   -- А что мы сделаем с нашими пленниками?
   -- Отпустим их на все четыре стороны впоследствии, но сперва должны взять их с собой и отвести отсюда дня на три пути: у них могут быть здесь поблизости союзники или друзья, которых они могут призвать к себе на помощь и уговорить напасть на нас, чтобы отомстить за их поражение.
   -- Ну, а раненых?
   -- Раненых мы оставим на произвол судьбы. Это всегда здесь так делается; мы им оставим воды и пищи, а женщины вернутся сюда после нашего ухода, и если они будут живы, то они выходят их, а если умрут, то похоронят... А вот Джон тащит медвежьи шкуры; это он приберег их для мисс Мэри; когда хижины догорят, мы расположимся там подле них на открытом месте и расставим часовых на ночь, а завтра ранним утром пустимся в обратный путь.
  

ГЛАВА XXXIX

   В эту ночь почти никто не спал; когда все перебрались на открытое место у погорелых хижин, туда же привели и пленных. Персивалю теперь развязали руки и предоставили расхаживать на свободе, не спуская, однако, с него глаз. Первое, что привлекло его внимание, это был труп убитого Злой Змеи. Он подошел к нему, молча сел подле него и просидел неподвижно и безмолвно, склонясь над телом в сосредоточенном раздумье более двух часов. Никто его не тревожил. Похоронив тело солдата, убитого вождем, вырыли еще другую могилу для вождя и, опустив его в могилу, засыпали, как подобает. Мальчик все время молчал и, просидев еще некоторое время над свежей могилой, встал и пошел к двум раненым индейцам. Он принес им воды, напоил их и ласково говорил с ними на их родном языке. Когда же Мэри позвала его и стала говорить с ним и ласкать его, то казалось, ее голос и ласка как-то особенно глубоко подействовали на него, и под впечатлением столь разнородных чувств и впечатлений он склонил голову к ней на колени и крепко заснул.
   Раненые индейцы не дожили до рассвета и были зарыты победителями; решено было с рассветом двинуться в путь, если только будет возможность нести Мэри. Цвет Земляники и раненая индианка приложили ей какие-то травы к ногам, которые значительно облегчили ее страдания; но идти лесом продолжительное время она все еще была не в состоянии. Нести ее теперь было тоже трудно, так как один из солдат был убит, Мартын ранен, а Цвет Земляники и индианка были нагружены лишними ружьями, отобранными у неприятеля и оставшимися от убитого солдата и раненого Мартына.
   Джон не мог идти в счет носильщиков, так как был мал ростом и должен был наблюдать за Персивалем; кроме того, у них было еще двое пленных индейцев, за которыми также нужен был присмотр.
   Соорудили носилки такого рода, что их могли нести двое, и эти двое могли постоянно сменяться. Конечно, при таких условиях нельзя было совершать особенно большие переходы; но делать было нечего.
   В первый день отошли недалеко, тем более, что приходилось останавливаться и искать себе пропитание, так как запасов больше не было. Когда расположились на ночлег, то Цвет Земляники сообщила Малачи, что индианка, шедшая с ними, сказала ей, что здесь неподалеку есть река, впадающая в озеро, а на реке есть два больших канота, спрятанных в кустах; на этих лодках они могут доехать до самой фермы. Ничего лучшего нельзя было и требовать, а потому было решено поутру отыскать эту реку и воспользоваться канотами.
   К полудню пришли к реке; каноты, оказавшиеся, действительно, очень большими, были в полном порядке; но прежде, чем пуститься в плавание, необходимо было запастись пищей на несколько дней, и потому Малачи, Джон и Альфред отправились на охоту; Персиваль теперь был совершенно спокоен и не проявлял намерения бежать, напротив, положительно ни на шаг не отходил от Мэри, расспрашивал ее о многом и, по-видимому, воскрешал в своей памяти многое из своей прошлой жизни.
   Охотники вернулись с богатой добычей, так что мяса должно было хватить на четыре или пять дней.
   На рассвете следующего утра пленников отвели на полмили в глубь леса, указали им на север и, развязав их, предоставили идти на все четыре стороны. После того все разместились в канотах и продолжали путь водою. Трое суток они днем плыли, а на ночь приставали к берегу, раскладывали костры и готовили себе пищу; на четвертый день они достигли озера; отсюда оставалось еще около 200 миль до фермы.
   Однажды стадо оленей переплывало озеро, и охотники наши, воспользовавшись этим счастливым случаем, запаслись мясом на весь остальной путь.
   Мэри за это время успела совершенно оправиться; Персиваль совершенно примирился с мыслью о возвращении к цивилизованной жизни и все время говорил о своем отце и матери, с нетерпением ожидая свидания с ними.
   На шестой день наши путешественники увидели, наконец, здание форта Фронтиньяк, и хотя фермы и ее строений еще не было видно из-за мыса, поросшего лесом, но они знали, что до фермы оставалось всего только четыре или пять миль. Менее чем через час они плыли уж вдоль своей прерии и пристали наконец в том самом месте, где всегда была причалена их лодка.
   Мистер и миссис Кемпбель не видели канотов на озере; они смотрели все время в сторону мыса, ожидая оттуда возвращения ушедших.
   -- Я думаю, Альфред, нам не следует сразу допустить Персиваля к тете: она так привыкла считать его умершим, что столь неожиданное свиданье может потрясти ее слишком сильно! -- сказала Мэри.
   -- Ты права, Мэри! Мы с капитаном Сенклером, Малачи и Джоном пойдем вперед, а остальные, и среди них и Персиваль, пойдут на некотором расстоянии от нас и пройдут прямо в хижину Малачи; пусть Персиваль останется там, пока я не приду за ним.
   За оградой стояли мистер и миссис Кемпбель и смотрели в сторону леса, но Генри, выйдя из дома с Оскаром, сразу заметил идущих к дому. Собаки с радостным лаем кинулись к возвратившимся, и Генри воскликнул:
   -- А вот и они!.. Батюшка! Матушка! Смотрите, они вернулись!
   Все кинулись к Мэри и заключили ее в свои объятия, не помня себя от радости.
   -- Пойдемте в дом, матушка, -- сказал Альфред, -- вам надо несколько успокоиться! -- и он взял мать под руку и повел ее к крыльцу.
   Но Эмми, смотревшая внимательно на вторую группу, хотела уже воскликнуть: "А вот и Персиваль", но Сенклер успел вовремя остановить ее, приложив палец ко рту.
   Придя в дом, Альфред в нескольких словах рассказал матери все, как было.
   -- Как я счастлива, что моя дорогая Мэри опять с нами! Я так боялась утратить и ее, как моего бедного мальчика!
   -- А знаешь, матушка, мы слышали там, что индейцы нашли какого-то белого мальчика в лесу, и я имею основание думать, что это был Персиваль, и что он жив!
   -- Ах, Альфред! Ты знаешь, что я как будто примирилась с этим горем; не возбуждай же во мне мучительных и неосуществимых надежд!
   -- Неужели ты думаешь, что я решился бы возбуждать в тебе такие надежды, если бы не был уверен в их осуществимости?
   -- Так значит, ты знаешь, что он жив? Боже мой! Где он? Где мой мальчик?
   Альфред молчал, и счастливая мать разразилась слезами.
   Этот обильный поток слез облегчил ее душу и несколько успокоил ее.
   -- Теперь я объясню тебе все, матушка, -- сказал Альфред. -- Эмми, а ты еще не сказала мне ни одного слова!
   -- Я просто была не в состоянии выговорить его от непомерной радости, дорогой Альфред, -- проговорила девушка, протянув к нему обе руки. -- Но никто более меня не рад твоему возвращению, и никто не может быть более благодарен тебе за возвращение Мэри, как я!
   -- Ну же, Альфред! Я жду! -- говорила г-жа Кемпбель.
   -- Персиваль недалеко, матушка!
   -- Он здесь! Здесь! Я это чувствую! -- воскликнула миссис Кемпбель.
   -- Да, матушка, он в хижине Малачи! Я сейчас приведу его к вам! -- сказал Альфред и вышел.
   Когда он вернулся с Персивалем, о его возвращении было уже известно и мистеру Кемпбелю. После того как мать вволю нацеловалась и поплакала над своим вновь найденным сыном, она передала его в объятия его отца, и тот тоже обнимал и целовал его; вся семья радовалась его возвращению.
   -- А где же Мартын? Мы хотим поблагодарить его за все, что он сделал для нас!
   -- Он у себя! Цвет Земляники перевязывает его рану, которую все эти дни не пришлось перевязать, так что она стала болезненна!
   -- А тот бедный солдат, что был убит?
   -- Такова была его судьба, -- сказал Сенклер, -- но так как он пал, помогая мне вернуть Мэри, я не забуду никогда его вдову и детей: они будут обеспечены мною на всю жизнь!
   После подробного рассказа Альфреда о том, как они узнали, что Персиваль жив и в плену у вождя, о захвате Молодой Выдры и обстоятельствах, сопровождавших похищение Мэри, очередь рассказать о том, как произошло это похищение, была за самой Мэри, и она рассказала следующее:
   -- Я, как известно, собирала бруснику на болоте с маленькой Мартой, и когда та пошла в дом опорожнить корзинку, и я осталась одна, я вдруг почувствовала, что меня схватили и зажали мне рот. В следующий момент мне закутали голову каким-то толстым одеялом так плотно, что я почувствовала, что задыхаюсь; затем двое или трое людей подхватили меня и понесли куда-то. Наконец, я потеряла сознание и уже не помню, что было дальше. Когда я очнулась, то лежала над деревом в лесу; кругом меня было человек шесть индейцев; затем пришла женщина и принесла мне воды; я тотчас же узнала в ней ту, которую Альфред принес из леса с вывихом ноги. Это обнадежило меня, хотя она и вида не подавала, что знает меня; впрочем, я сейчас же сообразила, что она не могла поступить иначе, если хотела чем-либо помочь мне. Между тем, индейцы совещались о чем-то между собой. К одному из них все остальные относились с особым почтением, и, судя по описанию Альфреда, я была уверена, что этот вождь некто иной, как Злая Змея. Когда я несколько оправилась, двое взяли меня за руки и заставили идти с ними, затем меня вел за руку один, а когда стемнело, мы все расположились под большим деревом, я с женщиной несколько поодаль от мужчин; несмотря на мою тревогу и опасения, я едва успела лечь, как крепко заснула.
   Когда стало светать, женщина принесла мне горсть печеного маиса, и после этого незатейливого завтрака мы опять тронулись в путь и к вечеру пришли к озеру, где спустили канот, привязанный в кустах, и плыли часа три, затем опять пошли лесом. У меня разболелись ноги; я едва могла ступать; но меня заставляли идти, хотя и не причиняли мне никаких обид. Когда мы расположились на ночлег, женщина привязала мне к ногам какие-то травы и листья, и я почувствовала небольшое облегчение, так что первую половину дня шла без особенного труда. Но вдруг я услышала позади гневный голос вождя и, обернувшись, увидела, как он взмахнул своим томагавком и нанес женщине удар прямо по голове. Та упала, обливаясь кровью; я кинулась к ней, но меня силой оттащили и заставили идти вперед. Я не знала, с какой целью меня похитили индейцы, и когда вождь убил женщину, у меня явилась мысль, что он захотел избавиться от нее, чтобы взять меня вместо нее; эта мысль приводила меня в ужас, но я знала, что мое исчезновение будет замечено дома, и что есть люди, которые не побоятся никаких опасностей ради моего спасения, лишь бы только я была жива, и я решила ничем не раздражать свирепого вождя. Однако ноги мои разбаливались; они страшно вспухли и подкашивались, и теперь некому было полечить их. Отдохнув за ночь, я с утра еще кое-как плелась, но затем положительно не могла больше ступить. Тогда индейцы сделали из ветвей носилки, в которые положили меня, и понесли на своих плечах на длинной жердине, причем меня сильно качало из стороны в сторону. Два дня я путешествовала таким образом, затем другие два дня меня опять заставили идти; но на третий ноги мои снова разболелись, и меня пришлось опять нести до самого селения индейцев. Остальное вам уже известно из рассказа Альфреда.
   Когда Мэри кончила, все сели за ужин, а после ужина разошлись по спальням, так как все нуждались в покое после пережитых волнений. Поутру все собрались в столовой, счастливые и довольные, пришел также и Мартын с Цветом Земляники, и их осыпали благодарностью и похвалами.
   После завтрака Сенклер уехал в форт, чтобы отдать отчет о результатах экспедиции и донести коменданту о смерти одного из людей гарнизона.
   Жизнь на ферме пошла опять своим обычным порядком; часть хлеба была уже убрана, но теперь понадобились все наличные рабочие руки, чтобы убрать и остальной.
   -- Теперь нечего больше бояться индейцев, -- сказала Мэри, -- и мне кажется, теперь я могла бы прожить здесь остаток дней моих и быть счастлива и довольна!
   -- Но, конечно, не без капитана Сенклера? -- спросила Эмми.
   -- Не всегда без него, -- сказала Мэри, -- но я надеюсь, что придет время, когда мы с ним станем неразлучны. А время это придет, когда дядя и тетя пожелают этого. Но где у нас Персиваль? Я его нигде не вижу!
   -- Он ушел в лес с Малачи, с ружьем, и Джон очень одобряет, что брат привыкает к ружью; вообще в Персивале я нахожу большую перемену!
   -- Несомненно, он стал более серьезен, меньше говорит, но больше думает! Однако нас зовут обедать. Надо спешить, а то нас ждут! -- сказала Мэри, и сестры пошли в дом.
  

ГЛАВА XL

   После донесения капитана Сенклера о результатах экспедиции Молодую Выдру отпустили на свободу, и полковник, зная о сватовстве Сенклера и желая сделать ему приятное, предложил ему воспользоваться несколькими днями отпуска и передать мистеру Кемпбелю, что когда придут из Монреаля почтовые баркасы, то он сам привезет ему корреспонденцию и воспользуется случаем принести свои поздравления по поводу их большой семейной радости.
   Вернувшись на ферму, капитан застал всех в добром здоровье; все на ферме шло как нельзя лучше, и все были как нельзя более счастливы. Эмигранты оказались чрезвычайно милыми, хорошими, работящими и добросовестными людьми. К мистеру и миссис Кемпбель все они относились с величайшим почтением и уважением; старик Гревс, работавший на мельнице в отсутствие Альфреда, пожелал сохранить за собой эту должность, которую Альфред с радостью уступил ему. Словом, все преуспевало и процветало на ферме.
   Приезд Сенклера был встречен общей радостью; он поспел как раз к обеду, а после обеда мистер Кемпбель обратился к присутствующим с такою речью:
   -- Дорогие дети мои, Бог дал нам в эти последние дни столько радости и столько счастья, что нам грешно было бы не подумать о том, чтобы доставить радость и счастье другим! В настоящее время мы можем считать себя вполне хорошо устроенными и обеспеченными людьми, не одинокими, как раньше, а окруженными добрыми соседями, и потому, милый Альфред, мы не считаем себя вправе долее удерживать тебя здесь, лишая возможности следовать своему призванию; напротив, советуем тебе снова вернуться к твоей службе, которая тебе так по душе, и на которой ты, как мы уверены, пойдешь далеко, на радость нам, твоим благодарным родителям, которые никогда не забудут твоей самоотверженной жертвы. Итак, поезжай в Англию, как только вздумаешь, а мы с радостью даем тебе на это наше родительское благословение. А теперь я скажу несколько слов Мэри, -- продолжал мистер Кемпбель. -- Ты и сестра твоя, последовавшая за нами сюда, в глухие леса Канады, и всегда неизменно радостно разделявшая наши труды и заботы, были для нас добрыми и хорошими дочерьми. Ты, Мэри, приобрела любовь честного и уважаемого человека, вполне заслуживающего твоей любви, и ради нас отсрочила его счастье и свое; ты не спешила покинуть нас ради предстоящих тебе радостей и удобств богатой женщины; все это мы видели и оценили, и теперь я говорю: пора дать счастье любимому тобой человеку; пора положить конец его мучительному ожиданию! Мы ни минуты не думали, что после свадьбы вы с мужем останетесь здесь. Нет, его состояние и положение призывают вас в Англию! Поезжайте же и живите счастливо, а мы вас благословим. Возьмите ее, Сенклер, она была нам хорошей дочерью и будет вам хорошей женой!
   Сенклер встал и растроганно пожал руку мистера Кемпбеля; Альфред подошел к матери и нежно поцеловал ее.
   -- Поезжай с Богом, Альфред! Я это от души тебе говорю, -- сказала миссис Кемпбель и, взяв Мэри за талию, увела ее в соседнюю комнату, куда за ними последовал и капитан Сенклер.
   Все казались счастливыми и довольными, только Эмми была печальна и сосредоточенна, как никогда.
   -- Я вижу, Эмми, что тебя очень огорчает предстоящая разлука с Мэри, -- проговорил Альфред, подойдя к ней. -- Но ты можешь утешиться тем, что уезжаю и я, который постоянно мучил и дразнил тебя, как ты уверяла!
   -- Я никогда этого не думала! -- воскликнула Эмми почти сердито. -- Но ты, действительно, злой и всегда дразнишь меня -- и она вскочила и убежала в другую комнату, чтобы никто не видел ее слез.
   Решено было, что свадьба Мэри состоится через месяц в капелле форта, куда только что возвратился капеллан, а затем капитан Сенклер с супругой и Альфред покинут ферму в конце сентября, чтобы прибыть в Квебек вовремя и захватить суда, отправляющиеся в Европу до наступления зимы.
   Спустя неделю из Монреаля пришли баркасы, и вслед затем полковник Форстер в сопровождении капитана Сенклера явились на ферму, привезя корреспонденцию и газеты.
   После первых приветствий и поздравлений мистер Кемпбель попросил у своих гостей разрешения просмотреть полученные письма, и первое вскрытое им письмо из Англии вызвало в нем столь разительную перемену в лице, что все это сразу заметили.
   -- Надеюсь, ничего неприятного? -- спросила встревоженная жена.
   -- Как тебе сказать, -- ответил мистер Кемпбель, -- не то, что приятное, но очень непредвиденное: мистер Дуглас Кемпбель скончался, и Векстон-Холл опять переходит к нам, так как у него не осталось наследника! Вот что мне пишет наш бывший поверенный.
   -- Позвольте мне первому поздравить вас! -- сказал полковник.
   -- Я, право, не знаю, счастливее ли я буду там в Векстон-Холле, чем здесь, -- сказала миссис Кемпбель, -- но ради детей, пожалуй, должна была бы радоваться!
   -- Да, пожалуй, -- заметил ее муж, -- но мы с тобой стареем, а наши дети, я вижу, другого мнения: у них целая жизнь впереди!
   -- Я не поеду в Англию! -- решительно заявил Джон. -- Там меня станут посылать в школу, и какой-нибудь учитель станет пороть меня; я этого не хочу, я уже мужчина!
   -- Я тоже не хочу! -- сказал Персиваль.
   -- Ни того, ни другого мы с матерью не отдадим в школу; но вам все-таки придется получить соответствующее вашему положению образование от людей, которым оно будет поручено!
   -- Я всему, что нужно, обучился уже у Малачи! -- решительно заявил Джон.
   Собственно, очень довольна этой переменой в жизни семьи Кемпбель была Мэри, которой теперь не надо было оставлять дядю и тетю так далеко; Эмми также рада была переселению в Англию; по известным причинам рад был еще и Генри, которому предстояло впоследствии стать владельцем обширного и богатого поместья в Англии. Но Джон упорно стоял на своем, Персиваль также был одного с ним мнения, хотя и не решался так открыто высказывать его.
   -- Я, право, не знаю, что делать с Джоном! -- сказал мистер Кемпбель, оставшись один с женой. -- Он, по-видимому, так твердо решил не ехать в Англию, что я опасаюсь, что он уйдет в леса, когда мы будем уезжать отсюда; он уже и теперь постоянно с Малачи и Мартыном и как будто чуждается своей семьи!
   -- Ты прав, и, мне кажется, лучше будет оставить его здесь! Он у нас младший сын в семье; поместье впоследствии перейдет к Генри! Альфред на хорошей дороге, Персиваль очень способен и охотно учится, а Джон слышать не хочет об учении, и обеспечить его впоследствии мы тоже не можем: у нас нет сбережений, тогда как, передав ему впоследствии эту ферму, мы сделаем его счастливым и богатым человеком.
   -- Да, здесь его смело можно оставить на попечение Малачи и Мартына! Но ты, Эмилия, должна решить, примирится ли твое материнское сердце с этой разлукой.
   -- Надо на нее решиться, -- сказала миссис Кемпбель. -- Это для его счастья! Мартын будет управлять фермой и хозяйством; старик Гревс будет хозяином на мельнице, а добрый полковник Форстер будет наблюдать за всем, что происходит на ферме, как он обещал.
   Спустя месяц после получения письма вся семья Кемпбель, за исключением Джона, села на баркасы, пришедшие из форта, и отплыла в Монреаль, где пробыла несколько дней, затем отправилась дальше в Квебек.
   В Квебеке их агент уже озаботился занять для них каюты на лучшем из судов, отправляющихся в Англию, и после шестинедельного плавания они снова благополучно прибыли в Ливерпул и уже оттуда проследовали в Векстон-Холл, где все ожидали их приезда, а миссис Дуглас-Кемпбель переселилась в свое личное поместье в Шотландии.
   На этом кончается наша повесть, но мы хотим еще сообщить читателю, как сложилась дальнейшая судьба наших героев.
   Генри не поступил вновь в колледж, а остался при отце и матери, приняв на себя управление поместьем; Альфред был назначен на судно, которым командовал капитан Лемлей, очень быстро выдвинулся и спустя четыре года по возвращении из Канады женился на своей шаловливой кузине Эмми, как этого и следовало ожидать.
   Мэри Сенклер поселилась со своим мужем в его обширном поместье, после того как ее супруг бросил службу и зажил помещиком.
   Персиваль поступил в колледж и стал блестящим юристом, а Джон оставался в Канаде до своего 20-летнего возраста, затем приехал в Англию повидать своих родителей.
   Ферма процветала и давала теперь прекрасный доход; все переселенцы добросовестно исполняли свои обязательства и являлись очень приятными соседями. У Мартына было теперь трое папуусов (папуус у индейцев значит ребенок).
   Цвет Земляники, как всегда, была весела и добра; индианка племени Злой Змеи жила на ферме и нянчила детей Мартына, помогая в хозяйстве, а Малачи теперь уже настолько состарился, что не часто уходил на охоту, а больше сидел зимой у очага, а летом грелся на крыльце на солнышке.
   Мистер Кемпбель вручил Джону дарственную, по которой все его канадское поместье безраздельно переходило в собственность младшему его сыну, и Джон, вернувшись в Канаду, вскоре нашел себе прекрасную жену, с которой был очень счастлив.
   Мистер и миссис Кемпбель дожили до глубокой старости, всеми любимые и всеми уважаемые, и когда они умерли, то все сожалели о них, вспоминая, как они достойно жили и в избытке, и в бедности, и никогда не забывали заповедей Божиих.
  
  
   OCR: Ustas PocketLib
   SpellCheck: Roland
   Форматирование: Ustas PocketLib
   Исходный электронный текст:http://www. pocketlib. ru/
   Частное собрание приключений
  
   Основано на издании:
   Марриэт Капитан
   М28 Сто лет назад. Канадские поселенцы: Романы/ Пер. с англ. А. Энквист. -- СПб. : Издательство "Logos", 1993. -- 496 с: ил. (Б-ка П. П. Сойкина). ISBN 5-87288-028-6
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru