Lib.ru/Классика: Маколей Томас Бабингтон. Об истории Греции

Маколей. Полное собраніе сочиненій.

Томъ IV. Критическіе и историческіе опыты

Изданіе Николая Тиблена.

Санктпетербургъ. 1862

ОБЪ ИСТОРІИ ГРЕЦІИ.

(Ноябрь, 1824).

"History of Greece, by Mitford".-- "Исторія Греціи соч. Митфорда".

Эта книга пользуется большой все-еще возрастающей популярностью; но, хотя она обратила на себя значительную долю вниманія общества, она была мало оцѣнена критикою. М-ру Митфорду вполнѣ удалось подняться на высокое мѣсто между историками, не будучи замѣченнымъ тѣми, чья обязанность -- караулить такихъ выходцевъ. Онъ занялъ мѣсто подъ балдахиномъ, не будучи провозглашенъ ни однимъ сенешаломъ. Противиться возрастанію его славы есть теперь дѣло почти безнадежное. Еслибъ онъ подвергся безпристрастно-строгому разбору, когда только-что издалъ свой первый томъ, его сочиненіе или заслужило бы свою репутацію, или никогда бы не пріобрѣло ея. "Тогда -- какъ говоритъ Индра о Кегамѣ -- было время для нападенія." Случай былъ пропущенъ, и слѣдствіемъ того было, что м-ръ Митфордъ, какъ Кегама, наложилъ свою побѣдоносную руку на литературную Амриту и намѣренъ теперь вкусить дивный элексиръ безсмертія. Я постараюсь поравняться смѣлостью съ благороднымъ Глендовиромъ --

. . . . . . . . . . . . . . . "When now

He saw the Amreeta in Kehama's hand,

An impulse that defied all self-command,

In that extremity.

Stung him, and he resolved to seize the cup,

And dare the Rajah's force in Seeva's sight.

Forward he sprung to tempt the unequal fray". (*)

(*) . . . . . . . . . . . . . .И когда

Онъ увидѣлъ Амриту въ рукахъ Кегамы,

Побужденіе, убивающее всякое самообладаніе.

Въ этой крайности,

Овладѣло имъ, и онъ рѣшился схватить кубокъ

И испытать силы Раджи на глазахъ Шивы.

Впередъ онъ кинулся въ неравный бой.

Какъ стихи эти, такъ и лица, упоминаемыя нѣсколько выше, взяты изъ "The Curse of Kehama", поэмы Соути.

Однимъ словомъ, я представлю нѣсколько замѣчаній, которыя помогутъ, можетъ быть" возвратить превознесеннаго писателя на принадлежащее ему мѣсто.

Главная особенность этого историка и источникъ всѣхъ его совершенствъ и недостатковъ состоитъ въ страсти къ оригинальности. Онъ вовсе не расположенъ идти съ массою по пути добра или зла. Отвергнутое мнѣніе или непопулярная личность имѣютъ для него непреодолимую прелесть. То же превратное пониманіе дѣла отражается и въ его способѣ выраженія. Слогъ его никогда не могъ быть изященъ; но онъ могъ, по крайней мѣрѣ, быть силенъ и точенъ, и нужны были особенныя старанія, чтобы сдѣлать его столь дурнымъ, какимъ онъ является. Онъ отличается угловатыми фразами, странною разстановкою словъ, ошибками, часто темнотою, а болѣе всего какими-то странностями, которыя одинаково трудно и передать, и не замѣтить. Но это еще не все. М-ръ Митфордъ хочетъ выставить себя знающимъ лучше всѣхъ своихъ соотечественниковъ правописаніе нетолько древнихъ названій, которыя онъ искажаетъ вопреки обычаю и смыслу, но и самыхъ обыкновенныхъ словъ англійскаго языка. Совершенно безразлично само по себѣ, называемъ ли мы иностранца тѣмъ именемъ, какое носитъ онъ въ своей странѣ, или тѣмъ, какое дано ему у насъ; будемъ ли мы говорить Lorenzo de Medici или Lawrence de Medici, John Calvin или Jean Chauvin. Въ такихъ случаяхъ всѣ писатели, кромѣ м-ра Митфорда, смотрятъ на установившійся обычай какъ на законъ. Еслибы притомъ м-ръ Митфордъ былъ всегда вѣренъ самому себѣ, то его еще можно бы было извинить за нѣкоторыя отступленія отъ обычая соотечественниковъ; но онъ дѣйствуетъ не изъ какого-нибудь принципа, а единственно изъ желанія быть непохожимъ на другихъ. Всякій ребенокъ слыхалъ о Linnaeus; поэтому м-ръ Митфордъ называетъ его Linné; Руссо извѣстенъ всей Европѣ подъ именемъ Жанъ-Жака, -- этого достаточто, чтобы м-ръ Митфордъ пожаловалъ ему странное названіе Джонъ-Джемса.

Еслибы м-ръ Митфордъ занимался исторіею не Греціи, а какой-нибудь другой страны, то указанная особенность сдѣлала бы трудъ его безполезнымъ и смѣшнымъ. Случайныя замѣтки его о дѣлахъ древняго Рима и новѣйшей Европы полны ошибокъ. Но онъ писалъ о такихъ временахъ, относительно которыхъ почти всѣ другіе историки заблуждаются, и поэтому онъ часто имѣетъ полное право идти наперекоръ своимъ предшественникамъ.

Почти всѣ новѣйшіе историки Греціи обнаруживаютъ полнѣйшее незнаніе самыхъ обыкновенныхъ явленій человѣческой природы. Въ ихъ повѣствованіяхъ полководцы и государственные люди древняго міра лишены всякой индивидуальности. Они ничто иное, какъ олицетворенія: это страсти, таланты, мнѣнія, добродѣтели, пороки,-- но не люди. О непослѣдовательности человѣческой эти писатели не имѣютъ ни малѣйшаго понятія. Для нихъ совершенно непостижимо, чтобы человѣкъ могъ быть расточительнымъ въ юности и скупымъ въ преклонныхъ лѣтахъ, жестокимъ къ одному врагу и милостивымъ къ другому. Когда нельзя отрицать факта, они предполагаютъ странныя и сильныя внутреннія побужденія для объясненія того, что каждому человѣку, наблюдавшему за самимъ собою, ясно безъ всякихъ объясненій. Такой способъ изложенія очень нравится массѣ, привыкшей представлять себѣ людей богами или демонами, какъ скоро они сколько-нибудь лучше или хуже ея самой; но на него посмотритъ съ презрѣніемъ всякій, кто слѣдилъ за измѣненіями человѣческаго характера; кто наблюдалъ вліяніе времени, обстоятельствъ и общественныхъ условій на человѣчество; кто видалъ героя въ подагрѣ, демократа въ церкви, педанта въ любви и философа въ состояніи опьяненія. Привычка непремѣнно рисовать все или въ черномъ, или въ бѣломъ непростительна даже и въ драмѣ. Въ этомъ заключается главный недостатокъ Альфіери, а какъ много онъ вредитъ успѣху его сочиненій, всякій можетъ видѣть изъ сравненія личности его Розмунды съ Шекспировой леди Макбетъ. Одна ни что иное, какъ злая женщина; другая -- дьяволъ. Каждое чувство ея -- ненависть; каждое слово ея -- проклятіе. Одновременно чувствуешь потрясеніе и утомленіе при видѣ этой неистовой жестокости, дѣйствующей безъ всякихъ побужденій, постоянно перемѣняющей свой предметъ и неизмѣнной только въ незаглушимой жаждѣ крови.

Въ исторіи такое заблужденіе еще непростительнѣе. Дѣйствительно, ни одна ошибка такъ глубоко не унижаетъ повѣствованія во мнѣніи разсудительнаго читателя, какъ эта. Мы знаемъ, что черты различія между добрымъ и злымъ человѣкомъ такъ тонки, что при самыхъ благопріятныхъ обстоятельствахъ для наблюденія онѣ часто ускользаютъ отъ вниманія изслѣдователя. Общественные дѣятели, въ особенности, окружены столь многими искушеніями и столкновеніями, что почти всегда является сомнѣніе относительно ихъ дѣйствительныхъ наклонностей и намѣреній. Намъ хорошо извѣстна жизнь Пима, Кромвелля, Монка, Кларендона, Марльборо, Борнета, Вальполя. Мы знакомы съ ихъ дѣяніями, рѣчами и сочиненіями; имѣемъ подъ руками множество писемъ и достовѣрныхъ анекдотовъ о нихъ: при всемъ томъ, какой чистосердечный человѣкъ рѣшится сказать положительно, кто изъ нихъ честенъ и кто безчестенъ? Легче, кажется, произносить рѣшительныя сужденія о великихъ характерахъ древняго міра, не потому, чтобы мы имѣли болѣе средствъ изслѣдовать истину, а потому, что представляется менѣе способовъ открыть ошибку. Новые историки Греціи забыли все это. Ихъ герои и злодѣи такъ тверды въ своихъ словахъ и дѣйствіяхъ, что кажутся какими-то "основными добродѣтелями" и "смертными грѣхами" аллегоріи. Мы могли бы столько же ожидать добра отъ великана Slay-Good у Боніана, какъ отъ Діонисія, и преступленіе Эпаминонда показалось бы намъ столь же неправдоподобнымъ, какъ промахъ степенной и приличной дѣвицы, называемой Discretion и отворявшей по звонку двери дома Beautiful {См. т. 2, ст. "Боніанъ".}.

Такая погрѣшность была отчасти причиною, а отчасти слѣдствіемъ того высокаго уваженія, которымъ пользовались у новѣйшихъ ученыхъ позднѣйшіе изъ древнихъ писателей. Французскіе и англійскіе писатели, разсуждавшіе о дѣлахъ Греціи, обыкновенно съ презрѣніемъ отворачивались отъ простыхъ и безискусственныхъ повѣствованій Ѳукидида и Ксенофонта и обращались къ чудовищнымъ картинамъ Плутарха, Діодора, Курція и другихъ романтиковъ того же рода,-- людей, которые описывали военныя дѣла, сами никогда не дѣйствовавъ мечемъ, и примѣняли къ исторіи раздоровъ маленькихъ республикъ взгляды, выведенные изъ наблюденій надъ имперіею, занимавшею половину извѣстнаго тогда міра. О свободѣ они не знали ничего; она была для нихъ великою тайною, сверхчеловѣческимъ наслажденіемъ. Они разсуждали о свободѣ и патріотизмѣ по той же самой причинѣ, которая заставляетъ монаховъ съ большею горячностью, нежели другихъ людей, толковать о любви и женщинахъ. Умный человѣкъ уважаетъ политическую свободу, потому что она составляетъ гарантію личности и собственности гражданъ, потому что она стремится ограничить произволъ правителей и подкупы судей, потому что она порождаетъ полезныя знанія и изящныя искусства, потому что она пробуждаетъ промышленность и увеличиваетъ благосостояніе всѣхъ классовъ общества. Эти же теоретики, напротивъ, вообразили, что она содержитъ въ себѣ какое-то вѣчное и имманентное ей благо, отличное отъ тѣхъ благодѣяній, которыя она вызываетъ. Они смотрѣли на нее не какъ на средство, а какъ на цѣль, которой нужно достигать всѣми возможными способами. Любимые ихъ герои были тѣ, которые за одно имя свободы жертвовали счастіемъ, безопасностью, справедливостью,-- всѣмъ, что придаетъ свободѣ ея цѣну.

Есть еще отличительная черта этихъ писателей, которой тщательно подражали ихъ новѣйшіе поклонники: это привязанность ихъ къ замысловатымъ сказкамъ. Самые вѣрные факты, числа и характеры не имѣютъ у нихъ никогда права стоять наряду съ блестящими изреченіями или романтическими подвигами. Древніе историки оставили намъ безискусственныя и простыя описанія великихъ событій, которыхъ они были свидѣтелями, и характеристики великихъ людей, съ которыми они были въ сношеніяхъ. Читая повѣствованія о тѣхъ же самыхъ эпохахъ, сдѣланныя Плутархомъ и Ролленомъ, мы едва узнаемъ давно знакомые факты: насъ путаютъ мелодраматическіе эффекты разсказа и высокопарное щегольство характерами.

Вотъ главныя погрѣшности, въ которыя впадали предшественники м-ра Митфорда и отъ большей части которыхъ онъ свободенъ. Его ошибка совершенно инаго рода. Надо надѣяться, что занимающіеся исторіею могутъ быть спасены, подобно Дораксу въ комедіи Драйдена, проглатывая два различные яда, изъ которыхъ каждый можетъ служить другому противоядіемъ.

Главное и самое важное различіе между м-мъ Митфордомъ и его предшественниками состоитъ въ способѣ ихъ разсказа. Преимущество въ этомъ случаѣ, большею частью, на сторонѣ м-ра Митфорда. Онъ принялъ себѣ за правило держаться современныхъ историковъ, недовѣрчиво смотрѣть на всѣ положенія, въ какомъ бы то ни было отношеніи несогласныя съ показаніями современниковъ, и положительно отвергать все противорѣчащее этимъ показаніямъ. Пока онъ слѣдуетъ за писателемъ, пользующимся его довѣріемъ, дѣло идетъ превосходно. Но какъ скоро онъ оставляетъ своего руководителя, онъ опускается на уровень и даже ниже уровня тѣхъ писателей, къ которымъ относится столь презрительно; онъ дѣлается такъ же безтолковъ, какъ они, и гораздо тупѣе ихъ. Рѣшительно забавно слѣдить за его повѣствованіемъ, когда онъ не имѣетъ лучшаго авторитета, нежели жалкій Діодоръ. Онъ принужденъ разсказывать что-нибудь, между тѣмъ самъ не вѣритъ ничему. Каждый фактъ онъ сопровождаетъ длиннымъ рядомъ возраженій. Разсказъ его о правленіи Діонисія ни въ какомъ случаѣ не можетъ быть назвать исторіею. Его правильнѣе можно бы было озаглавятъ такъ: "историческія сомнѣнія относительно нѣкоторыхъ событій, будто-бы случившихся въ Сициліи."

Впрочемъ, скептицизмъ этотъ, подобный скептицизму нѣкоторыхъ великихъ юристовъ, исчезаетъ, какъ только затрогиваются политическія пристрастія м-ра Митфорда. Онъ горячій поклонникъ тиранніи и олигархіи и считаетъ сильнымъ всякое доказательство, какое только можно привести въ пользу этихъ формъ правленія. Отъ демократіи онъ отвращается съ полнѣйшею ненавистью, съ ненавистью, проявляющеюся въ первомъ томѣ его исторіи только въ эпизодахъ и разсужденіяхъ, но искажающею все его повѣствованіе въ тѣхъ томахъ, гдѣ онъ становится менѣе вѣренъ своимъ руководителямъ и пробуетъ идти собственнымъ путемъ.

Принимая это мнѣніе, я убѣжденъ, что м-ръ Митфордъ дѣйствовалъ подъ вліяніемъ той же самой страсти къ оригинальности, которая заставляла его писать слово island безъ s и ставить двѣ точки надъ послѣднею буквою въ словѣ idea. Зато предшествующіе историки такъ страшно заблуждались въ противоположномъ направленіи, что даже худшія части книги м-ра Митфорда могутъ быть полезны, какъ коррективъ. Для молодаго джентельмена, много трактующаго о своей странѣ, объ истребленіи тирановъ, объ Эпаминонд", это сочиненіе, разжиженное въ достаточной степени Роллиномъ и Бартелеми, можетъ послужить очень полезнымъ лекарствомъ.

Погрѣшности обѣихъ партій происходятъ отъ незнанія или отъ нераденія къ знанію основныхъ началъ государственной науки. Писатели одной партіи воображаютъ, что народное правительство составляетъ благословеніе; м-ръ Митфордъ, напротивъ, не упускаетъ случая увѣрять, что оно есть проклятіе. Нѣтъ сомнѣнія, что хорошимъ правительствомъ можно признать то, которое, подобно хорошему платью, принаровлено къ лицу, для котораго оно назначено. Человѣкъ, произносящій, на основаніи абстрактныхъ принциповъ, рѣшительное сужденіе въ пользу извѣстной формы правленія, безъ достаточнаго знакомства съ народомъ, подлежащимъ управленію, судитъ такъ же нелѣпо, какъ портной, который кроитъ платье для всѣхъ закащиковъ по мѣркѣ Аполлона Бельведерскаго. Демагоги, желающіе видѣть Португалію республикою, и мудрые критики, порицающіе виргинцевъ за то, что они не ввели у себя перскаго достоинства, кажутся одинаково смѣшными всѣмъ благоразумнымъ и чистосердечнымъ Людямъ.

То правительство лучше всѣхъ, которое желаетъ сдѣлать свой народъ счастливымъ и знаетъ, какъ этого достигнуть. Ни желаніе, ни умѣнье, взятыя порознь, не достаточны; между тѣмъ, трудно найти ихъ вмѣстѣ.

...Дабы управляющіе пеклись единственно только объ интересѣ управляемыхъ, необходимо, чтобы интересы управляющихъ были тожественны съ интересами управляемыхъ... Привилегированная часть общества, безъ сомнѣнія, будетъ извлекать извѣстную выгоду изъ общаго благосостоянія государства; но она будетъ извлекать еще большую выгоду изъ притѣсненій и лихоимства. Правитель пожелаетъ безполезной войны для своей славы или parc-aux-cerfs для своего удовольствія. Привилегированное сословіе пожелаетъ монополій и lettres -- de -- cachet. По мѣрѣ увеличенія числа управляющихъ зло будетъ уменьшаться. Является менѣе платящихъ и болѣе получающихъ. Доля добычи, которую каждый можетъ получить съ общества, становится менѣе и менѣе привлекательной...

Но этого мало. "Желаніе безъ силы -- говорилъ проницательный Казиміръ милорду Бифингтону -- подобно дѣтямъ, играющимъ въ солдаты." Народъ будетъ всегда стараться выдвинуть свои интересы; но сомнительно, чтобы въ какой бы то ни было общинѣ онъ былъ достаточно образованъ для ихъ пониманія. Даже въ Англіи, гдѣ толпа издавна была болѣе свѣдуща, нежели въ другихъ частяхъ Европы, только патріотизмъ немногихъ упрочивалъ права всѣхъ. Свободная торговля, одно изъ величайшихъ благодѣяній, какія можетъ даровать народу правительство, почти во всѣхъ странахъ не по-сердцу народу. Весьма сомнительно, чтобы либеральная политика въ нашихъ коммерческихъ дѣлахъ нашла какую-нибудь поддержку со стороны парламента, избраннаго всеобщею подачею головъ. Республиканцы по ту сторону Атлантики приняли недавно мѣры, которыхъ послѣдствія скоро покажутъ намъ,

"How nations sink, by darling schemes oppressed,

When vengeance listens to the fool's request." (*)

(*) "Какъ падаютъ націи отъ давленія любимыхъ плановъ,

Когда месть слушается требованій глупцовъ."

Народъ долженъ быть управляемъ для его же блага, а поэтому онъ не долженъ быть управляемъ собственнымъ невѣжествомъ. Есть страны, въ которыхъ ввести народное правленіе было бы столько же нелѣпо, какъ отмѣнить всѣ стѣсненія въ школѣ или распустить всѣ смирительныя куртки въ домѣ сумасшедшихъ.

Отсюда слѣдуетъ, что самое счастливое состояніе общества есть то, въ которомъ верховная власть пребываетъ въ цѣлой массѣ достаточно свѣдущаго народа. Это воображаемый, можетъ быть, даже недостижимый порядокъ вещей. Однако въ извѣстной степени мы можемъ къ нему приблизиться, и тотъ лишь заслуживаетъ названія великаго государственнаго человѣка, кто считаетъ своей обязанностью -- расширять власть народа соразмѣрно степени его просвѣщенія и облегчать ему всѣми средствами достиженіе той высоты знаній, которая позволяла бы покойно ввѣрить ему неограниченную власть. Между тѣмъ опасно абстрактно хвалить или порицать извѣстныя формы правленія: изо всѣхъ ихъ, отъ деспотизма Востока до демократіи Вашингтона, едвали отъищется хотя одна, которая бы не могла быть, по крайней мѣрѣ хоть въ вымышленномъ случаѣ, возможно-лучшею.

Если же есть форма правленія, которая во всѣ вѣка и у всѣхъ народовъ была и должна всегда быть пагубною, такъ это, конечно, та форма, которую м-ръ Митфордъ -- по своей привычкѣ быть умнѣе всего остальнаго міра -- принялъ подъ свое особенное покровительство: чистая олигархія. Это у него тѣсно и неразрывно связано съ другою эксцентрическою наклонностью: съ явнымъ пристрастіемъ къ Спартѣ и съ отвращеніемъ къ Аѳинамъ. Книга м-ра Митфорда, я подозрѣваю, распространила, до извѣстной степени, тѣ же чувства въ публикѣ; а потому я разберу ихъ съ нѣкоторою подробностью.

Пятна въ аѳинскомъ характерѣ бросаются въ глаза боліе рѣзко чѣмъ въ спартанскомъ, не потому чтобы они были темнѣе, а потому что лежатъ на болѣе свѣтломъ грунтѣ. Законъ остракизма служитъ примѣромъ. Нельзя себѣ представить ничего ненавистнѣе обычая карать гражданина, единственно и явно, за его превосходство, и ничто въ учрежденіяхъ Аѳинъ не порицается чаще и сраведливѣе. Спарта была свободна отъ этого обычая. А почему? Спартанцы не нуждались въ остракизмѣ. Олигархія, сама по себѣ, остракизмъ -- не случайный, но постоянный, не сомнительный, но вѣрный. Ея законы предупреждаютъ развитіе достоинствъ, вмѣсто того, чтобы поражать ихъ во время ихъ зрѣлости. Она не срѣзываетъ растеніе, когда оно высоко и величаво, но обрекаетъ почву на вѣчное безплодіе. Не смотра на остракизмъ, Аѳины произвели, въ теченіе полутораста лѣтъ, величайшихъ общественныхъ дѣятелей, какіе когда-либо существовали. А кого было изгонять остракизмомъ Спартѣ? Она произвела едва четырехъ замѣчательныхъ людей: Бразида, Гилиппа, Лизандра и Агезилая. Изъ нихъ ни одинъ не возвысился въ самой Спартѣ. Только выбравшись изъ сферы, въ которой, подъ вліяніемъ аристократіи, чахло все прекрасное и благородное, только переставши быть спартанцами, они стали великими людьми. Бразидъ былъ во Ѳракіи строго демократическимъ вождемъ, любимымъ сановникомъ и народнымъ полководцемъ. То же можетъ быть сказано о положеніи Гилиппа въ Сиракузахъ. Лизандръ въ Геллеспонтѣ и Агезилай въ Азіи освободились на время отъ ненавистныхъ стѣсненій, налагавшихся законами Ликурга. Оба прославились въ чужихъ краяхъ, и оба возвратились на родину, чтобы подвергнуться преслѣдованіямъ и униженіямъ.-- Но это не составляетъ особенностей Спарты. Гдѣ бы ни существовала олигархія, вездѣ она останавливала ростъ генія. Такъ было и въ Римѣ лѣтъ за сто до христіанской эры: мы видимъ массу консуловъ и диктаторовъ, одерживающихъ побѣды и награждаемыхъ тріумфами; но тщетно искали бы мы хоть одного человѣка высшихъ способностей: Перикла, Демосѳена или Аннибала. Гракхи образовали строго-демократическую партію; Марій оживилъ ее; пошатнулся фундаментъ старой аристократіи, и явилось два поколѣнія, обильныхъ истинно-великими людьми.

Венеція представляетъ еще болѣе замѣчательный примѣръ; въ ея исторіи мы не видимъ ничего, кромѣ государства; аристократія убила всякій зародышъ генія и добродѣтели. Господство ея было, какъ и сама она, надменно и величаво, но основано на грязи и плевелахъ. Упаси Богъ, чтобы когда-либо явилось снова могущественное и цивилизованное государство, которое, послѣ 1300-лѣтняго существованія, не оставило бы человѣчеству въ воспоминаніе ни одного великаго имени, ни одного великаго дѣянія.

Многіе писатели, а въ числѣ ихъ и м-ръ Митфордъ, дивились стойкости спартанскихъ учрежденій; въ сущности же тутъ нечему дивиться и нечего одобрять. Олигархія есть самая слабая и самая стойкая изъ правительственныхъ системъ; она стойка потому именно, что слаба. Она обладаетъ живучестью постоянно-больнаго человѣка; она живетъ на вѣсахъ Санторіо {Santorio, венеціянскій врачъ XVII вѣка, извѣстенъ опытами надъ испариной и другими отдѣленіями. Опыты эти онъ производилъ надъ самимъ собою помощью вѣсовъ.}; она не дѣлаетъ движеній, не подвергаетъ себя никакимъ случайностямъ; ужасъ ипохондрика охватываетъ ее при всякомъ новомъ впечатлѣніи; она дрожитъ при малѣйшемъ дуновеніи; она пускаетъ кровь при всякомъ воспаленіи, и такъ, не наслаждаясь никогда ни однимъ днемъ здоровья и веселья, влачитъ свое существованіе до тупой и разслабленной старости.

Спартанцы пріобрѣтали долговѣчность своего правленія, жертвуя счастьемъ на родинѣ и достоинствомъ за-границей. Они пресмыкались предъ сильнымъ, попирали ногами слабаго, избивали своихъ илотовъ, измѣняли своимъ союзникамъ; они постарались опоздать сутками на сраженіе при Мараѳонѣ; они пытались уклониться отъ битвы при Саламинѣ; они потерпѣли, чтобы аѳиняне, которымъ они были обязаны своимъ существованіемъ и своею свободою, были вторично изгнаны персами изъ отечества,-- а сами успѣли кончить свои укрѣпленія на перешейкѣ; разстройствомъ, порожденнымъ усиліями ихъ защитниковъ, пробовали они воспользоваться, чтобы сдѣлать этихъ защитниковъ своими рабами; тѣмъ, кто для ихъ защиты покинулъ свои стѣны, старались они воспрепятствовать возобновленію этихъ стѣнъ для собственной защиты; они начали Пелопонезскую войну нарушеніемъ обязательствъ къ Аѳинамъ; они кончили ее, нарушая обязательства къ союзникамъ; они предали мечу цѣлые города, отдавшіеся подъ ихъ покровительство; на личныя выгоды промѣнивали они интересы, свободу и жизнь тѣхъ, кто наиболѣе вѣрно служилъ имъ; съ одинаковымъ удовольствіемъ и одинаковой низостью принимали они удары Элиды и подкупы Персіи; они никогда не выказывали ни злобы, ни благодарности; они не удерживались ни отъ какихъ оскорбленій и ни за что не мстили. Чаще всего они смотрѣли на гражданина, хорошо служившаго имъ, какъ на смертельнѣйшаго врага. Таковы искусства, которыя поддерживаютъ существованія правительствъ.

Внутреннія учрежденія спартанцевъ были не менѣе презрѣнны и ненавистны, какъ и ихъ внѣшняя политика. Постоянное вмѣшательство во всѣ отрасли частной жизни, постояная борьба противъ природы и разума характеризуютъ всѣ ихъ законы. Даже и предразсудки, пустившіе глубокіе корни въ умахъ народа, едвали слѣдуетъ насиловать; а замышлять подавленіе естественныхъ побужденій и страстей -- безумно. Внѣшнія ихъ проявленія могутъ быть на время подавлены, но чувства тѣмъ неменѣе существуютъ и, отвлеченные отъ своихъ естественныхъ предметовъ, поѣдаютъ разстроеный умственный и физическій организмъ своей жертвы. Такъ оно бываетъ въ монастыряхъ, такъ оно бываетъ въ аскетическихъ сектахъ, такъ было и въ Лакедемовіи. Отсюда то безуміе или та свирѣпость, близкая къ безумію, которыя, вопреки всѣмъ внѣшнимъ стѣсненіямъ, часто появлялись въ самыхъ замѣчательныхъ гражданахъ Спарты. Клеоменъ окончилъ свое поприще неистовой жестокости, изрѣзавъ себя въ куски. Павзаній сошелъ, кажется, совершенно съ ума: онъ составилъ отчаянный и гнусный планъ; онъ выдалъ его своимъ наглымъ поведеніемъ и неразумностью своихъ мѣръ; своею дерзостью онъ отдалилъ отъ себя всѣхъ, кто могъ бы служить ему или защищатъ его. Ксенофонтъ, жаркій поклонникъ Спарты, представляетъ намъ самыя лучшія доказательства. Нельзя не замѣтить грубой и жестокой ярости, характеризовавшей любаго изъ спартанцевъ, съ которыми онъ былъ въ сношеніяхъ. Клидгхъ едва не лишился жизни вслѣдствіе своей жестокости. Хиризофъ, своей неразумной и жестокой строгостью, лишилъ свое войско вѣрнаго вождя. Но нѣтъ надобности увеличивать число примѣровъ. Ликургъ, любимый законодатель м-ра Митфорда, основалъ всю свою систему на ложномъ принципѣ. Онъ никогда на принималъ въ соображеніе, что правительства созданы для людей, а не люди дли правительствъ. Вмѣсто того, чтобы приноравливать государственное устройство къ народу, онъ уродовалъ умы народа, чтобы приладить ихъ къ государственному устройству -- дѣло, достойное Лапутской академіи прожектёровъ. {У Свифта, въ "Gulliver's Travels."} И для м-ра Митфорда это является главною заслугою Ликурга. Вотъ его слова: "Что наиболѣе возвышаетъ этого необыкновеннаго человѣка надъ всѣми другими законодателями, это то, что въ весьма многихъ вещахъ -- повидимому, вовсе выходящихъ изъ области закона -- онъ подчинялъ я направлялъ потребности и нравы своего народа согласно своимъ понятіямъ. Я готовъ предположить, что этотъ джентельменъ получилъ свое образованіе подъ ферулой д-ра Панглоса, потому что его метафизика совершенно та же, что и въ замкѣ Thunder-tentronckh: "Remarquez bien que les nez ont été faits pour porter des lunettes, aussi avons nous des lunettes. Les jambes sont visiblement instituées pour être chaussées, et nous avons des chausses. Les cochons étant faits pour être mangés, nous mangeons du porc toute l'année." {Въ "Candide" Вольтера.}

Въ Аѳинахъ законъ не вмѣшивался постоянно въ стремленія народа. Дѣти не отнимались отъ родителей общей мачихой -- государствомъ. Изъ нихъ не дѣлали воровъ посродствамъ голода или изверговъ посредствомъ мученій; тамъ не было установленной трапезы, за которой всякій долженъ былъ ѣсть; не было установленнаго слога, которымъ всякій долженъ былъ говорить. Аѳинянинъ могъ ѣсть все, что былъ въ состояніи купить, и могъ говорятъ до тѣхъ поръ, пока находилъ слушателей. Правительство не предписывало народу, какихъ онъ долженъ держаться мнѣній и какія долженъ пѣть пѣсни. Свобода породила отличіе. Такимъ путемъ явилась философія. Такимъ путемъ созданы были образцы поэзіи, краснорѣчія и искусствъ, которыя лишь незначительно удаляются отъ идеальнаго совершенства. Ничто такъ не способствуетъ къ достиженію довольства, какъ свобода отправленій ума въ предметахъ, подлежащихъ его изслѣдованіямъ. Этимъ довольствомъ въ Аѳинахъ, безъ сомнѣнія, болѣе наслаждались, нежели въ Спартѣ. Даже враги аѳинянъ признавали за ними особенную обходительность въ частной жизни. Ихъ легкомысліе было, во всякомъ случаѣ, лучше спартанской мрачности, и ихъ дерзость лучше спартанской наглости. Сомнительво еще, уступали ли они спартанцамъ въ неустрашимости. Великій аѳинскій историкъ сообщаетъ замѣчательное наблюденіе великаго аѳинскаго правителя. Периклъ утверждалъ, что его соотечественники, не подвергаясь жестокостямъ спартанскаго воспитанія, вполнѣ равняются со спартанцами по дѣяніямъ мужества и что, поэтому, удовольствія и развлеченія, которыми они наслаждаются, должны считаться чистымъ выигрышемъ. Аѳинская пѣхота, конечно, не могла соперничать со спартанскою; но это было, кажется, слѣдствіемъ недостатка практики: вниманіе аѳинянъ было отвлечено отъ дисциплины Фаланги къ дисциплинѣ корабля. По той же причинѣ и спартанцы, не смотря на ихъ прославленную храбрость, оказывались робкими и неловкими въ морскихъ сраженіяхъ.

Но намъ говорятъ, что аѳинское правительство и демократіи, состоявшія подъ его покровительствомъ, совершили громаднѣйшія преступленія. Правда, что Аѳины слишкомъ часто пользовались полною силою законовъ войны въ такую эпоху, когда законы эти не были еще смягчены обычаями позднѣйшаго времени. Но это обвиненіе одинаково прилагается къ Аѳинамъ, къ Спартѣ, ко всѣмъ государствамъ Греціи и ко всѣмъ государствамъ, подобно имъ сложившимся. Въ большихъ государствахъ наибольшее зло, приносимое войною, чувствуется только немногими. Выиграна ли послѣдняя побѣда или нѣтъ,-- рабочій за плугомъ все-таки поетъ, веретено все-таки прядетъ, сватьба все-таки совершается. Не то бываетъ въ маленькихъ государствахъ: каждый видитъ тамъ на своей собственности и на своей личности дѣйствіе войны. Тамъ каждый человѣкъ -- солдатъ, и солдатъ, сражающійся за ближайшіе свои интересы. Его собственныя деревья срублены, его собственная рожь сожжена, его собственный домъ разграбленъ, его ближайшіе родственники убиты. Какъ можетъ онъ питать къ врагамъ своего отечества тѣ же чувства, какія питаетъ человѣкъ, на которомъ война отозвалась только незначительнымъ возвышеніемъ его подати? Въ такихъ обстоятельствахъ человѣкъ не можетъ быть великодушенъ: у него слишкомъ большой кушъ на картѣ. Можно говорить пріятныя рѣчи и оказывать хорошія услуги своимъ врагамъ, когда игра ведется -- если можно такъ выразится -- изъ любви къ искусству, когда война оказывается болѣе шахматной игрой, когда она ведется за отдаленную колонію, за пограничный городъ, за честь "лага, за салютъ или за титулъ. Черный Принцъ прислуживалъ своему плѣннику; Виллагъ бесѣдовалъ съ Евгеніемъ; Георгъ II поздравлялъ во время войны Людовика XV, что онъ спасся отъ покушенія Даміена: все это очень мило, великодушно и очень назидательно для автора "Broad Stone of Honour" и всѣхъ остальныхъ глубокомысленныхъ мужей, предполагающихъ, какъ и онъ, что люди и весь свѣтъ созданы единственно на пользу джентльменовъ. Но, вообще, эти вещи происходятъ отъ совершеннаго отсутствія сердца. Никакая война не должна бы начинаться иначе, какъ при обстоятельствахъ, дѣлающихъ всякій обмѣнъ любезностей между воюющими невозможнымъ. Очень жаль, что людямъ приходится ненавидѣть другъ друга; но гораздо хуже, если они привыкаютъ рѣзать другъ друга безъ всякой ненависти. Война тогда только бываетъ кротка, когда она безцѣльна; когда же человѣкъ вынужденъ драться для собственной защиты, онъ долженъ ненавидѣть и мстить. Оно можетъ быть, дурно; но оно въ натурѣ человѣка: это глина прямо изъ рукъ гончара.

Правда, что въ государствахъ, подвластныхъ Аѳинамъ, возмущенія имѣли едвали не болѣе свирѣпый характеръ, чѣмъ получили, во Франціи, въ царство террора, проклятыя сатурналіи проклятаго рабства. Правда, что въ самыхъ Лейнахъ, гдѣ такіе катаклизмы были едва извѣстны, положеніе высшихъ классовъ было непріятно; что они вынуждены были платить значительныя суммы на пользу и удовольствіе народа и что имъ досаждали иногда мучительными доносами. Какъ только представляется подобный случай, скептицизмъ м-ра Митфорда постоянно исчезаетъ. Слова: "если", "но", "говорятъ", "если вѣрить", которыми онъ сопровождаетъ всякое обвиненіе какого-нибудь тирана или какой-нибудь аристократіи, немедленно устраняются. Чѣмъ чернѣе исторія, тѣмъ сильнѣе его вѣра въ нее, и онъ никогда не упускаетъ случая желчно напасть на демократію, какъ на источникъ всевозможныхъ преступленій.

Аѳиняне пользовались, кажется, большею свободою, нежели сколько было имъ полезно. И я все-таки рѣшаюсь утверждать, что, между тѣмъ какъ блескъ, дарованія и энергія этого народа составляли его особыя свойства, -- преступленія, въ которыхъ онъ обвиняется, имѣли причины, общія всѣмъ тогдашнимъ государствамъ. Злоба "акцій порождалась тогда обстоятельствомъ, которое всегда было плодовито всевозможными политическими и нравственными недугами: рабствомъ.

Послѣдствіе рабства есть полнѣйшее уничтоженіе связи, существующей отъ природы между высшими и низшими классами свободныхъ гражданъ. Богатый расточаетъ свое состояніе на пріобрѣтеніе и содержаніе рабовъ. На трудъ бѣдняка нѣтъ спроса; басня Мененія становится непримѣнимою: желудокъ не даетъ пищи, членамъ, политическое тѣло чахнетъ. Обѣ партіи приходятъ, вслѣдствіе того, къ крайностямъ, совершенно неизвѣстнымъ въ странахъ, гдѣ партіи взаимно нуждаются одна въ другой. Въ Римѣ олигархія была слишкомъ мощна, чтобы ее можно было подавить силою, и ни трибуны, ни народныя собранія -- всемогущія по смыслу учрежденій -- не могли вести успѣшной борьбы противъ людей, владѣвшихъ всею собственностью государства. Отсюда вытекали необходимо такія мѣры, которыя вели къ потрясенію всего общественнаго строя и къ истребленію всякаго зародыша промышленности: уничтоженіе долговъ и аграрные законы -- постановленія, безсмысленно осужденныя людьми, не вникнувшими въ обстоятельства, породившія такой порядокъ вещей. Это были отчаянныя лекарства противъ отчаянной болѣзни. Въ Греціи олигархическіе интересы не пустили, вообще, такъ глубоко корней, какъ въ Римѣ. Масса часто силою устраняла тамъ тягости, на которыя въ Римѣ нападали подъ защитою государственныхъ учрежденій. Греки изгоняли или избивали богатыхъ и дѣлили ихъ имущества. Если перевѣсъ силъ или военнаго искусства дѣлалъ побѣдителями богатыхъ, они принимали столь же жестокія мѣры: обезоруживали всѣхъ, къ кому не могли имѣть довѣрія, часто избивали цѣлыя массы, а иногда изгоняли все населеніе города и оставались, съ рабами своими, единственными его жителями.

Отъ такихъ золъ были избавлены только Аѳины и Спарта. Въ Аѳинахъ кошельки богатыхъ облагались правильной давно въ пользу бѣдныхъ, и, если основательно обсудить дѣло, дань эта была одинаково благодѣтельна и для платившихъ и для получавшихъ,-- такъ какъ никакая другая мѣра не могла бы спасти ихъ доны отъ грабежа и ихъ личности отъ насилія. Удивительно, что м-ръ Митфордъ постоянно порицаетъ политику, которая была возможно-лучшею при такомъ порядкѣ вещей и которая одна только и спасла Аѳины отъ страшныхъ неистовствъ, совершенныхъ въ Корцирѣ.

Спарта, пораженная системою рабства, болѣе отвратительною, нежели любая изъ такихъ системъ въ другихъ государствахъ, взбѣжала указанныхъ выше золъ почти совершеннымъ уничтоженіемъ частной собственности. Ликургъ началъ съ аграрнаго закона. Онъ уничтожилъ всѣ профессіи, кромѣ военной; онъ обратилъ все населеніе въ постоянную армію, каждый членъ которой имѣлъ общія права на услуги цѣлой массы несчастныхъ рабовъ; насчетъ илотовъ обезпечивалъ онъ государство отъ возмущеній. Изъ всей его системы эта часть ея дѣлаетъ наиболѣе чести его головѣ и наименѣе чести его сердцу. Эти и многія другія, одинаково важныя, соображенія м-ръ Митфордъ упустилъ изъ виду; но онъ подлежитъ еще отвѣту по гораздо значительнѣйшему обвиненію. Онъ нетолько дѣлалъ нелогическіе выводы, но ложно излагалъ факты. Между тѣмъ какъ онъ никогда не приводитъ обвиненій, взводимыхъ самыми ранними и лучшими историками на любимыхъ его тирановъ: Пизистрата, Гиппія и Гелона, не разбирая и не опровергая этихъ обвиненій, -- онъ, не колеблясь, переписываетъ изъ наименѣе заслуживающихъ авторитета сочиненій грубѣйшія поруганія любой демократіи и любаго демагога. Такого обвиненія нельзя дѣлать бездоказательно, и я приведу, поэтому, одно изъ многихъ мѣстъ, которое вполнѣ поддержитъ обвиненіе и изобличитъ м-ра Митфорда въ умышленной лжи или не менѣе предосудительной небрежности. М-ръ Митфордъ говоритъ объ одномъ изъ величайшихъ людей, Демосѳенѣ, и сравниваетъ его съ его соперникомъ Эсхиномъ. Мы будемъ приводить подлинныя слова м-ра Митфорда.

"Въ ранней молодости Демосѳенъ получилъ бранное прозвище за женственность своей одежды и своего обращенія". Знаетъ ли м-ръ Митфордъ, что Демосѳенъ устранилъ это обвиненіе и объяснилъ прозвище совсѣмъ иначе? {См. рѣчь Эсхина противъ Тимарха.} И если онъ зналъ это, не слѣдовало ли обратить на это вниманіе? Онъ говоритъ далѣе: "Съ достиженіемъ совершеннолѣтія,-- по аѳинскимъ законамъ на двадцать-шестомъ году,-- онъ получилъ другое бранное прозвище, вслѣдствіе иска противъ своихъ опекуновъ, иска, который считался безчестной попыткой вынудить у нихъ денегъ." Вопервыхъ Демосѳену не было тогда 25 лѣтъ. М-ръ Митфордъ могъ бы узнать изъ такой общеизвѣстной книги, какова "Archaelogia Graeca" архіепископа Поттера, что аѳинскій гражданинъ освобождался отъ опеки и вступалъ въ управленіе своимъ имуществомъ по достиженіи 20 лѣтъ. Самая рѣчь Демосѳена противъ опекуновъ ясно доказываетъ, что ему не было и 20 лѣтъ. Въ своей рѣчи противъ Мидія онъ говоритъ, что когда началъ этотъ искъ, былъ совершеннымъ ребенкомъ. {Μειραύλλιον ὥν κομιδᾔ.} Молодостью могъ бы поэтому извиняться такой поступокъ, даже еслибъ онъ и считался, какъ говоритъ м-ръ Митфордъ, безчестной попыткой вынудить денегъ. Но кто считалъ его такимъ? Конечно, не судьи, которые постановили приговоръ противъ опекуновъ. Аѳинскіе суды не были самыми безукоризненными судами; но все-таки ихъ рѣшенія были по меньше мѣрѣ хоть настолько справедливы, насколько и нападки смертельныхъ враговъ. Въ подтвержденіе своихъ положеній м-ръ Митфордъ ссылается на Эсхина и Плутарха. Эсхинъ вовсе не поддерживаетъ его; а Плутархъ прямо противорѣчитъ ему. "Недолго спустя, говоритъ м-ръ Митфордъ, подвергся онъ публично, въ театрѣ, побоямъ одного блажнаго юноши высокаго происхожденія, по имени Мидія. Здѣсь двѣ постыдныя ошибки. Вопервыхъ дѣло происходило гораздо позже: по крайней мѣрѣ восемью годами, а можетъ быть и болѣе. Во вторыхъ блажному юношѣ, о которомъ говоритъ м-ръ Митфордъ, было 50 лѣтъ. {Всякій, кто захочетъ прочесть рѣчь Демосѳена противъ Индія, найдетъ подтвержденіе сказанному нами въ текстѣ и будетъ, сверхъ того, имѣть удовольствіе познакомиться съ однимъ изъ изящнѣйшихъ произведеній въ мірѣ.} Право, м-ру Митфорду гораздо менѣе причинъ порицать небрежность въ своихъ предшественникахъ, нежели самому исправляться отъ нея. "Трусость Демосѳена на полѣ битвы сдѣлалась впослѣдствіи общеизвѣстною." Демосѳенъ былъ гражданинъ; война была не его дѣло. Раздѣленіе военныхъ и политическихъ должностей становилось въ его время сильно замѣтнымъ; но воспоминаніе о тѣхъ дняхъ, когда каждый гражданинъ былъ солдатомъ, было еще свѣжо. При такомъ положеніи общества извѣстная степень безславія постоянно достается на долю людей, ведущихъ сидячій образъ жизни; но чтобы какой-либо изъ предводителей аѳинской демократіи могъ, -- какъ говоритъ нѣсколькими строками выше м-ръ Митфордъ о Демосѳенѣ, -- отличаться "особеннымъ недостаткомъ личнаго мужества" -- это невозможно. Кто изъ наемныхъ воиновъ того времени подвергался большей и болѣе постоянной опасности? Имѣлъ ли хоть одинъ солдатъ при Херонеѣ больше основаній опасаться за свою жизнь, нежели ораторъ, не имѣвшій возможности ожидать, въ случаѣ пораженія, милости отъ народа, которымъ онъ дурно руководилъ, или отъ властителя, которому сопротивлялся? Развѣ обычныя измѣненія общественныхъ чувствъ не были достаточны, чтобы отбить у трусливаго человѣка всякую охоту къ участію въ политическихъ распряхъ? Изократъ, котораго м-ръ Митфордъ превозноситъ за цвѣтистость школьной риторики, постоянно употребляемой для разукрашиванія олигархіи и тиранніи, исключительно изъ робости избѣгалъ судебныхъ и политическихъ собраній въ Аѳинахъ и ненавидѣлъ демократію единственно, кажется, потому, что не дерзалъ взглянуть въ лицо народному собранію. Демосѳенъ былъ человѣкъ слабаго сложенія; его нервы были разстроены; но его духъ былъ мощенъ, и энергія и энтузіазмъ его чувствъ поддерживали его и въ жизни, и при смерти.

Довольно говорить о Демосѳенѣ. Обратимся къ оратору аристократіи. Я не желаю нападать на Эсхина. Онъ, можетъ быть, былъ честный человѣкъ. Онъ, безъ сомнѣнія, былъ великій человѣкъ, и я чувствую глубокое уваженіе (о которомъ м-ръ Митфордъ не имѣетъ, кажется, и понятія) къ великимъ людямъ всѣхъ партій. Но когда м-ръ Митфордъ говоритъ, что личныя свойства Эсхина были безупречны, помнитъ ли онъ, что призналъ самъ Эсхинъ въ рѣчи своей противъ Тимарха? Точно такъ же, какъ м-ръ Митфордъ, я могъ бы быть снисходителенъ къ людямъ, жившимъ при совершенно другой системѣ законовъ и нравовъ; но надо же быть безпристрастнымъ. Если Демосѳенъ заслуживаетъ обвиненія за нѣсколько ребяческихъ промаховъ, доказанныхъ только увѣреніями его противника, то что должны мы сказать о тѣхъ болѣе зрѣлыхъ порокахъ, въ которыхъ этотъ противникъ самъ сознается? "Противъ частныхъ свойствъ Эсхина, говоритъ м-ръ Митфордъ, Демосѳенъ не могъ, повидимому, ничего сказать." Читалъ ли когда-нибудь м-ръ Митфордъ рѣчь Демосѳена о посольствѣ? Или могъ ли онъ забыть то, чего не забывалъ никто изъ читавшихъ рѣчь: повѣсть, въ которой съ такой страшной энергіей рѣчи разсказываетъ Демосѳенъ о звѣрской грубости своего противника? Правдива ли повѣсть или нѣтъ, она все-таки положительнѣе намека, и ничто не можетъ оправдать отъ обвиненія въ небрежности или пристрастіи историка, опустившаго ее. Но Эсхинъ отвергаетъ эту повѣсть. А развѣ Демосѳенъ не отвергалъ разсказа о прозвищахъ своего дѣтства, который м-ръ Митфордъ передаетъ безъ малѣйшаго разбора? Судьи, или нѣкоторые изъ судей, выказали, возгласами своими, недовѣріе къ показаніямъ Демосѳена. А развѣ судьи, разбиравшіе дѣло между Демосѳеномъ и его опекунами, не выказали, гораздо болѣе явно, своего одобрѣнія иску юноши? Но Демосѳенъ демагогъ, и надъ нимъ должно ругаться. Эсхинъ аристократъ, и его должно превозносить. Что это такое: исторія или памфлетъ партіи?

Эти мѣста, взятыи всѣ изъ одной только страницы произведенія м-ръ Митфорда, могутъ дать понятіе о его пристрастіи и небрежности тѣмъ изъ читателей, которые не имѣютъ возможности, для повѣрки его положеній, обратиться къ источникамъ. Когда историкъ этотъ говоритъ о Демосѳенъ, онъ нарушаетъ всѣ правила честности и даже приличія; онъ не взвѣшиваетъ источниковъ; онъ не дѣлаетъ никакихъ уступокъ; онъ забываетъ самые достовѣрные факты изъ исторіи того времени и самыя общепризнанныя основы человѣческой природы. Оппозицію великаго оратора политикѣ Филиппа онъ представляетъ не болѣе и не менѣе какъ обдуманною гнусностью. Я почти вполнѣ соглашаюсь съ м-мъ Митфордомъ во мнѣніи о характерѣ и стремленіяхъ этого великаго государя. Но развѣ я, поэтому, долженъ признать Демосѳена мерзавцемъ и лгуномъ? Конечно, нѣтъ. Развѣ мы не видимъ постоянно, какъ люди громаднѣйшихъ дарованій и чистѣйшихъ стремленій заблуждаются вслѣдствіе національныхъ предразсудковъ или предразсудковъ партій? Не много менѣе сорока лѣтъ тому назадъ наиболѣе почтенные люди въ Англіи имѣли привычку самымъ жестокимъ образомъ нападать на Вашингтона и Франклина. Конечно, очень жаль, что люди могутъ такъ грубо заблуждаться при оцѣнкѣ характеровъ. Но никто, имѣющій понятіе о человѣческой природѣ, не припишетъ такихъ ошибокъ порочности.

М-ръ Митфордъ такъ же непослѣдователенъ относительно самого себя, какъ и относительно разума. Не смотря на то, что онъ приверженецъ всякой олигархіи, онъ жаркій поклонникъ всѣхъ государей и всѣхъ гражданъ, возвысившихся до того рода державности, который греки называли тиранніею. Если, какъ считаетъ м-ръ Митфордъ, монархія составляетъ сама по себѣ благо, то демократія должна быть лучшею формою правленія, нежели аристократія, которая всегда сопротивляется державности и даже первенству отдѣльныхъ личностей. Съ другой стороны, отъ демагога до монарха только одна ступень.

Еслибъ эта статья не растянулась до столь обширныхъ размѣровъ, я сдѣлалъ бы еще нѣсколько замѣчаній о нѣкоторыхъ особенностяхъ этого писателя: о предпочтеніи, которое онъ оказываетъ варварамъ сравнительно съ греками, о пристрастіи его къ персамъ, карѳагенянамъ, ѳракійцамъ,-- короче, ко всѣмъ націямъ за исключеніемъ великой и просвѣщенной націи, которой онъ историкъ. Но я ограничусь однимъ предметомъ.

М-ръ Митфордъ справедливо и умно замѣтилъ, что "всякая хорошо написанная исторія, и въ особенности хорошо написанная исторія Греціи, должна бы быть политической школой для всѣхъ народовъ." Онъ упустилъ изъ виду, что хорошо написанная исторія Греціи должна бы вмѣстѣ съ тѣмъ быть и подробнымъ отчетомъ о рожденіи и развитіи поэзіи, философіи и искусствъ. Въ этомъ отношеніи произведеніе его крайне неудовлетворительно. Какъ ни странно сказать подобную вещь о человѣкѣ, издавшемъ нѣсколько квартантовъ, но м-ръ Митфордъ питаетъ, кажется, къ литературнымъ и философскимъ изслѣдованіямъ чувство, сродное презрѣнію. Практическіе таланты почти исключительно обращаютъ на себя его вниманіе, и онъ отзывается о "досужихъ ученыхъ" съ весьма самодовольнымъ пренебреженіемъ. Гомеру, правда, онъ дивится; но я опасаюсь, что это удивленіе проистекаетъ, главнымъ образомъ, изъ убѣжденія, что Гомеръ не умѣлъ ни читать, ни писать. Онъ не йогъ не говорить о Сократъ; но при этомъ онъ гораздо болѣе заботился объ отнесеніи его смерти къ политическимъ причинамъ и о выводѣ отсюда заключеній, невыгодныхъ для Аѳинъ и народныхъ правительствъ, -- нежели о томъ, чтобы бросить новый свѣтъ на характеръ и ученія удивительнаго человѣка,

"From whose mouth issued forth

Mellifluous streams that watered all the schools

Of Academics, old and new, with those

Surnamed Peripatetics, and the sect

Epicurean, and the Stoic severe." (*)

(*) "Изъ устъ котораго истекали

Сладкіе потоки, поившіе всѣ школы

Академиковъ, старыя и новыя, и тѣхъ, которыхъ

Прозвали перипатетиками, и секту

Эпикурейскую, и стоиковъ строгихъ."

Онъ какъ-будто не знаетъ, что Демосѳенъ былъ великій ораторъ; онъ представляетъ его иногда честолюбивымъ демагогомъ, иногда ловкимъ посредникомъ, но всегда большимъ плутомъ. То, въ чемъ аѳиняне превзошли весь родъ человѣческій,-- непобѣдимое краснорѣчіе, которое по прошествіи слишкомъ 2000 лѣтъ волнуетъ нашу кровь и вызываетъ у насъ слезы,-- онъ обходитъ нѣсколькими ничтожными фразами похвалы. Рожденіе драмы, доктрины софистовъ, ходъ аѳинскаго воспитанія, положеніе искусствъ и наукъ, весь складъ домашней жизни грековъ,-- все это онъ оставляетъ совершенно безъ вниманія. А для разсудительнаго человѣка эти вещи покажутся едвали менѣе заслуживающими вниманія, нежели взятіе Сфактеріи или дисциплина щитоносцевъ Ификрата.

Это, впрочемъ, никакъ не составляетъ исключительнаго недостатка м-ра Митфорда. Большинство людей думаетъ, что перечисленіе общественныхъ дѣлъ -- осадъ, измѣненій въ администраціи, трактатовъ, заговоровъ, возстаній -- составляетъ всю исторію. Различія въ опредѣленіи словъ теоретически не важны; но на практикѣ они имѣютъ иногда огромное значеніе. Такъ было и въ настоящемъ случаѣ. Почти всѣ безъ исключенія историки ограничились общественными дѣлами и предоставили область, по крайней мѣрѣ столь же обширную и важную, небрежному вѣдѣнію беллетристики.

Всѣ разсудительные государственные люди дошли уже до того, что признаютъ благоденствіе и злополучіе націй составляющимися изъ благосостоянія или бѣдствія отдѣльныхъ личностей и отвергаютъ, какъ химерическія, всѣ понятія о такомъ интересѣ цѣлаго государства, который былъ бы отличенъ отъ интересовъ составныхъ его частей. Поэтому странно, что тѣ, дѣло которыхъ -- представлять государственнымъ людямъ примѣры и предостереженія, опускаютъ, какъ недостойныя исторіи, нѣкоторыя обстоятельства, имѣющія самое обширное вліяніе на положеніе государства. Вообще, нижній слой потока жизни человѣческой течетъ своимъ порядкомъ, не нарушаемый бурями, волнующими поверхность. Довольство большинства всегда почти зависитъ отъ причинъ, не имѣющихъ ничего общаго съ побѣдами и пораженіями, съ революціями и реставраціями, -- отъ причинъ, которыхъ нельзя регулировать никакими законами и которыхъ никакъ не сдашь въ архивъ. Знаніе этихъ-то причинъ и составляетъ для насъ предметъ особенной важности, а не повѣсть о томъ, какъ была разбита лакедемонская фаланга при Левктрахъ, или изслѣдованіе о томъ, отъ чего умеръ Александръ -- отъ яду или отъ болѣзни. Безъ этого исторія -- скорлупа безъ ядра, и такова она почти всюду. Жалкіе стычки и заговоры передаются съ нелѣпой и безполезной мелочностью; но самыя важныя улучшенія въ удобствахъ жизни человѣческой успѣваютъ распространиться по всему свѣту, проникнуть въ каждую хижину прежде, нежели лѣтописецъ позволитъ себѣ снизойти отъ толковъ о генералахъ и посланникахъ до простаго указанія на эти усовершенствованія. Такъ, успѣхи самыхъ благодѣтельныхъ изобрѣтеній и открытій покрыты непроницаемой тайной; человѣчество лишено самой полезной отрасли знаній, а благодѣтели его -- своей заслуженной славы. И въ то же время всякій ребенокъ знаетъ наизусть хронологію и приключенія длиннаго ряда варварскихъ королей. Исторія націй, въ томъ смыслѣ, въ какомъ я принимаю это слово, часто лучше всего изучается въ сочиненіяхъ, не считающихъ себя историческими. Ѳукидидъ, въ своей мѣрѣ, отличный писатель; но онъ сообщаетъ намъ гораздо менѣе свѣдѣній о самыхъ важныхъ особенностяхъ Аѳинъ, нежели Платонъ или Аристофанъ. Маленькій трактатъ Ксенофонта о домашней экономіи содержитъ въ себѣ гораздо болѣе историческихъ данныхъ, нежели всѣ семь книгъ его "Эллимики". То же можетъ быть сказано о сатирахъ Горація, письмахъ Цицерона, повѣстяхъ Лесажа и мемуарахъ Мармонтеля. Можно было бы привести много другихъ примѣровъ; но и эти достаточно поясняютъ мое мнѣніе.

Надо надѣяться, что появится еще писатель, который пренебрежетъ настоящими, узкими границами исторіи и утвердитъ ея права надъ всей ея естественной областью. Если такой писатель возмется за дѣло, которое, по моему мнѣнію, вполнѣ не удалось м-ру Митфорду, то онъ, конечно, передастъ все, что есть занимательнаго и важнаго въ военныхъ и политическихъ сношеніяхъ; но онъ ничего не сочтетъ слишкомъ ничтожнымъ для достоинства исторіи, что не слишкомъ ничтожно для того, чтобы увеличить или уменьшить довольство человѣка. Онъ передастъ живыми красками домашній бытъ, нравы, развлеченія и разговоры грековъ. Онъ не сочтетъ лишнимъ разобрать положеніе земледѣлія, механическихъ искусствъ и удобствъ жизни. Успѣхи живописи, ваянія и архитектуры займутъ важное мѣсто въ его планѣ. Но болѣе всего обратитъ онъ вниманія на исторію той роскошной литературы, которая породила всю мощь, мудрость, свободу и славу западнаго міра.

О равнодушіи, съ которымъ смотритъ на этотъ предметъ м-ръ Митфордъ, я не хочу и говорить, потому что не могу говорить безпристрастно. Въ этомъ дѣлѣ я охотно промѣниваю строгость судьи на обожаніе поклонника и благодарность дитяти. Если мы примемъ въ соображеніе только тщательность изслѣдованія, силу воображенія, необыкновенную энергію и изящество выраженія, которыя характеризуютъ великія произведенія аѳинскаго генія, то мы должны уже признать ихъ въ высшей степени цѣнными. А что скажемъ мы, если подумаемъ, что отъ нихъ же, прямо или косвенно, получили свое начало всѣ благороднѣйшія творенія ума человѣческаго; что они породили обширныя познанія и блестящее воображеніе Цицерона, всесокрушающій огонь сатиръ Ювенала, пластическую фантазію Данте, юморъ Сервантеса, пониманіе Бэкона, остроуміе Ботлера, высочайшее и всеобщее совершенство Шекспира? Всѣ побѣды правды и генія надъ предразсудками и силой, всегда и вездѣ, были побѣдами Аѳинъ. Всюду, гдѣ нѣсколько великихъ умовъ возставало противъ насилія и обмана, за дѣло свободы и разума,-- всюду являлся аѳинскій духъ, поощряя, утѣшая и воодушевляя: у одинокой лампы Эразма, у безсоннаго ложа Паскаля, на трибунѣ Мирабо, въ кельѣ Галилея, на эшафотѣ Сидни. Но кто можетъ оцѣнить вліяніе Аѳинъ на счастье отдѣльныхъ личностей. Кто можетъ опредѣлить, сколько тысячъ людей сдѣлалось умнѣе, счастливѣе и добродѣтельнѣе, благодаря тѣмъ занятіямъ, къ которымъ Аѳины побуждали человѣчество; для сколькихъ дальнѣйшее развитіе этихъ занятій сдѣлалось богатствомъ въ бѣдности, свободой въ неволѣ, здоровьемъ въ болѣзни, обществомъ въ одиночествѣ? Сила Аѳинъ уже заявилась въ судахъ, въ сенатахъ, на поляхъ битвы, въ философскихъ школахъ. Но не тутъ ихъ слава. Вездѣ, гдѣ литература утѣшаетъ печаль, облегчаетъ страданія; вездѣ, гдѣ она оживляетъ очи, истомленныя бдѣніемъ и слезами и скорбящія по темномъ жилищѣ и вѣчномъ снѣ,-- тамъ безсмертное вліяніе Аѳинъ является въ своей благороднѣйшей формѣ.

Дервишъ, въ арабской сказкѣ, не колеблясь отдалъ своему товарищу верблюда, навьюченнаго драгоцѣнностями и золотомъ, оставивъ себѣ сосудъ съ таинственнымъ элексиромъ, дѣлавшимъ его способнымъ однимъ взоромъ окинуть всѣ тайныя богатства вселенной. Безъ преувеличенія можно сказать, что никакое внѣшнее преимущество не можетъ сравниться съ тѣмъ образованіемъ умственнаго ока, которое даетъ намъ возможность созерцать безконечныя богатства умственнаго міра, всѣ нагроможденныя сокровища первичныхъ династій этого міра, всѣ до сихъ поръ неразработанныя жилы его рудниковъ. Этотъ даръ принесенъ человѣчеству аѳинянами. Ихъ свобода и ихъ власть уничтожены двадцать столѣтій тому назадъ; сами они переродились въ боязливыхъ рабовъ; ихъ языкъ -- въ варварское нарѣчіе; ихъ храмы были поочередно преданы грабежу то римлянъ, то турокъ, то шотландцевъ {Шотландецъ графъ Томасъ Брюсъ Эльджинъ вывезъ изъ Греціи въ началѣ XIX ст. огромную коллекцію художественныхъ сокровищъ, которая вошла въ составъ Британскаго музея подъ общимъ именемъ Elgin Marbles. Объ этомъ-то грабежѣ и говоритъ здѣсь Маколей.}; но ихъ умственное господство несокрушимо. И когда тѣ, кто состязался съ ними въ величія, раздѣлятъ ихъ участь; когда цивилизація и знаніе изберутъ себѣ прибѣжищемъ другія части свѣта; когда скипетръ умственной державности исчезнетъ изъ Англіи; когда путешественникъ изъ дальнихъ странъ тщетно будетъ стараться разобрать на какомъ-нибудь разрушенной пьедесталѣ надпись имени славнѣйшаго изъ вождей нашитъ; когда дикіе гимны въ честь безобразныхъ идоловъ будутъ раздаваться надъ развалинами куполовъ самыхъ величественныхъ храмовъ нашихъ, и одинокій, нагой рыбакъ будетъ мыть свои сѣти въ рѣкѣ, покрытой теперь десятками тысячъ мачтъ,-- вліяніе и слава Аѳинъ будутъ все-еще жить, оставаясь свѣжина и вѣчной юности, изъятыми отъ перемѣнъ и увяданій, безсмертными, какъ тотъ нравственный принципъ, который породилъ ни и которымъ они управляютъ.

Оставить комментарий Маколей Томас Бабингтон (перевод: Без указания переводчика) (yes@lib.ru) Год: 1824 Обновлено: 23/08/2019. 59k. Статистика. Статья: Переводы, История, Критика Сочинения	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: (Ноябрь, 1824). "History of Greece, by Mitford".- "Исторія Греціи соч. Митфорда". Изданіе Николая Тиблена. Санктпетербургъ. 1862

Маколей Томас Бабингтон Об истории Греции

ОБЪ ИСТОРІИ ГРЕЦІИ.

Маколей Томас Бабингтон
Об истории Греции