В августе 1911 года, художник и поэт Давид Бурлюк писал мне в уральскую деревню:
"Приезжай скорей, чтобы ударить с новой силой Сарынь на кичку по башкам обывателей. Прибыли и записались свежие борцы -- Володя Маяковский и А. Крученых. Особливо хорош Маяковский (ему семнадцать лет!),-- учится в школе живописи со мной. Дитя природы, как и мы. Увидишь. Онстремительно жаждет с тобой встретиться и поговорить об авиации, стихах и прочем футуризме. Находится Маяковский при мне неотлучно и начинает делать отличные стихи. Дикий, крупный самородок. Я внушил ему, что он молодой Джек Лондон. Он очень доволен. Рвется на пьедестал борьбы за футуризм. Необходимо действовать. Бурно. Лети. Ждем".
Я пригнал в Москву и прямо -- к Давиду Бурдюку, на Мясницкую.
Ветром влетел в комнату: всюду картины в беспорядке, пахло свежими красками, на столе -- кипящий самовар, колбаса и каравай ситного.
За столом двое -- Бурлюк в малиновом жилете и рядом худой, черноватый с "выразительными" очами юноша, в блестящем цилиндре на затылке, но одет неважнецки.
Бурлюк, глядя в лорнет на юношу, басил:
-- Это есть Владм Владимыч Маяковский, поэт-футурист и вообще великолепный молодой конь. Мы пьем чай и читаем стихи.
Маяковский сначала показался мне скромным, даже застенчивым, но едва Бурлюк кончил первую аттестацию новорожденного поэта, как юноша вскочил, выпрямился в телеграфный гудящийстолб, и, крупно шагая по комнате, начал бархатным баритоном читать свои стихи, размахивая длинными руками и характерно забирая сплеча.
Давид смотрел с любовной гордостью на громыхающего юношу и гоготал малиновым животом.
Маяковский, обаятельно улыбаясь, буквально упивался и голосом, и стихами, не зная усталости и меры.
Из него так и перла энергия бунтарства, стихия вулканического происхождения.
Ого! Этот семнадцатилетний действительно рвался в бой и убедительно обещал быть прекрасным, плодородным поэтом-борцом.