Мабли Габриэль-Бонно
О некоторых историках. Тацит

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Вестник Европы". -- 1811. -- Часть 57, Nо 11.

   

О нѣкоторыхъ историкахъ.

   Жизнь Августа не представляетъ ли намъ разительнаго нравственнаго урока? Какое торжество для добродѣтели! видѣть, что сей жестокій тріумвирѣ, упоенный кровію согражданъ своихъ, ненаходитъ другаго средства избѣжать страха и заговоровъ, какъ представишь себя имѣющимъ тѣ добродѣтели, которыя были ему совершенно чужды, и которыя въ послѣдствіи онъ дѣйствительно принялъ, усмотрѣвши, что имъ однимъ обязанъ онъ своимъ покоемъ и безопасностію. Какъ жаль, что не Тацитъ изобразилъ сію картину, Тацитъ, которой въ жизни Тиверія представилъ намъ порокъ столько отвратительнымъ и добродѣтель столько привлекательною! Вспомните, какими красками живописуетъ онъ сего владыку міра, предъ которымъ все трепещетъ, но котораго снѣдаютъ горести, ибо повсюду видитъ онъ себя окруженнаго пропастію. Скучая самимъ собою, Римомъ и своею властію, Тиверій удаляется въ Капрею, но скоро начинаетъ чувствовать, что убѣжать отъ самаго себя не можетъ. Тщетно старается онъ прекратить грызенія совѣсти, разсѣять страхъ свой и безпокойство, утопая въ сластолюбіи. Вамъ кажется, будто онъ восклицаетъ ежеминутно Discite justitu am, moniti. И я научаюсь, что богатство и обладаніе цѣлымъ міромъ не дѣлающъ счастливымъ. Если бы Тиверій, говорю я самъ себѣ, подражалъ Августу, то могъ бы пользоваться и покоемъ его. Весьма видно, сколько красотъ заимствуетъ Исторія отъ нравственности, когда пишется рукою Тацита. Смерть Гельвидія меня поражаетъ; но спокойствіе, съ каковымъ онъ встрѣтилъ ее, заставляетъ меня почти завидовать судьбѣ его, или по крайней мѣрѣ душа моя возвышается, когда о томъ читаю. Ни одинъ человѣкъ, по повелѣніямъ Тиверія, не лишается жизни, чтобы Тацитъ изъ того случая не извлекъ наставленія, полезнаго для своихъ читателей. Такъ, нравственность необходимо соединяется съ Исторіею: ибо по вѣчнымъ, непремѣннымъ законамъ Провидѣнія добродѣтель наполняетъ сердце человѣка сладкою тишиною и спокойствіемъ, напротивъ того -- порокъ страхомъ и смятеніемъ. Первою приобрѣтаю любовь моихъ согражданъ; послѣднимъ навлекаю на себя ненависть ихъ и презрѣніе. Къ сему прибавлю -- и на то не нужны доказательства -- что счастіе и несчастіе царствѣ подлежатъ тѣмъ же законамъ. Ложная политика можетъ доставить царству мгновенное благосостояніе, можетъ возвысить его на степень величія, обилія и силы; но оно должно всегда страшиться неприятнаго оборота. Уже неимѣютъ къ нему довѣрія, и враги его соединяются на его испроверженіе. Всякое царство падаетъ, когда нравы составляющихъ оное испорчены, и когда законы ослаблены порокомъ.
   

Титъ-Ливій.

   Ливій въ Исторіи своей пробѣгаетъ къ постановленія Римлянъ; ни одинъ законъ сдѣлавшій перемѣну въ благосостоянiи и страстяхъ патриціевъ или народа; не забытъ имъ. Я имѣю предъ обоими глазами нравы обычаи, доходы и законы республики; вижу смѣшеніе добродѣтелей и пороковъ, которыя сражаются съ неравными однѣ противъ другихъ силами. Всякой гражданинъ, который своимъ примѣромъ потрясъ или утвердилъ конституцію, поставленъ предо мною, такъ что при самой малой способности судить о дѣлахъ, я предусматриваю невѣроятное возвышеніе судьбы Римлянъ. Нѣкоторые пороки -- напримѣръ жадность и честолюбіе, которыя не могли опровергнуть законовъ, охраняемыхъ славолюбіемъ и любовію въ отечеству, но которыя по временамъ возвышали главу свою -- показываютъ мнѣ, какая нѣкогда будетъ власть ихъ; я предусматриваю, что всеобщему ихъ господствованію все покорится, и на мѣстѣ вольности возсядетъ единовластіе.
   Посмотри, какъ Ливій въ началѣ Исторіи своей пробуждаетъ любопытство читателя. Res Romana, quae ab exiguis profecta initiis, eo creverit, ut jam mag, nitudine laboret sua. Для меня приятно видѣть то неизмѣримое разстояніе, каковое между Римомъ возникающимъ и Римомъ. владыкою свѣта находится. Тогда принимаю участіе во всѣхъ малостяхъ, которыя разсказываютъ мнѣ о Ромулѣ и его послѣдователяхъ. Еще ничто не вѣщаетъ мнѣ о началѣ великой Имперіи; но, къ счастію Рима, Тарквиніи обращаетъ на себя ненависть, изгоняется изъ города. Здѣсь Историкъ опять возбуждаетъ мое вниманіе, говоря, что вольность только при Тарквиніи должна воспринять начало свое, дабы граждане не употребили ее во зло. Сіи слова предуготовляютъ меня къ великости и паденію республики. Съ удовольствіемъ читаю первыя жалобы Римлянъ на Волсковъ, Тосканцевъ и Сабиновъ, и безпрерывныя несогласія патриціевъ и плебеевъ. Отъ чего? ибо вижу народѣ, который въ раздорахъ, по видимому маловажныхъ, приобрѣтаетъ великую крѣпость и способности, приготовляетъ себя къ великимъ дѣламъ, и приближается, хотя медленно, къ цѣли, въ которой призываютъ нравы его и образѣ правленія.
   

Ѳукидидъ.

   Сей писатель Исторіи, которому вся древность удивляется, картиною паденія Греціи представилъ намъ образецъ творенія. Вольные города Греціи, упоенные славою побѣды надъ Ксерксомъ, чувствуютъ необходимость уничтожить прежній союзѣ между собою. Ѳукидидъ изображаетъ Грековъ въ ту минуту, когда они готовятся совершенно забыть законы своего соединенія. Надмѣностію Аѳинъ оскорбляется гордость Спарты, и вся Греція раздѣляется, подкрѣпляя самолюбіе сихъ двухъ городовъ съ такою храбростію и мужествомъ, какъ будто бы сражается за отечество. Равныя добродѣтели, равныя способности представляютъ прекрасное зрѣлище. Наконецъ сіи вольныя области приходятъ въ безсиліе, отваживаясь на предпріятія, превышающія силу ихъ, и скоро храбрость и мужество дѣлаются для нихъ скучными; ибо онѣ противны уже новому ихъ вкусу. Изъ сего положенія Аѳинъ и Лакедемона является безначаліе въ Греціи, а изъ сего безначалія возникаетъ величество Македоніи.
   

Иродіанъ.

   Сей древній писатель Исторіи начинаетъ съ Коммода, когда слава отца поставила его на опасной степени. Уже злодѣй пытается бѣжать отъ своихъ преступленіи. Но скоро пороки народа внушаютъ въ Него мужество; онѣ идетъ по слѣдамъ Нерона, и подобно ему сопровождается при смерти проклятіями подданныхъ. Тогда военная демократія достигаетъ высочайшей степени. Еще при Тиверій можно было видѣть ея начало; ибо еще тогда начинали легіоны думать, что государство должно быть въ ихъ рукахъ, потому что они составляютъ силу онаго. Наконецъ когда Преторіанскія войска довольно познакомились съ сею Мыслію; тогда выставили они Государство на продажу. Примѣру ихъ послѣдовали другія арміи, и каждая хотѣла сдѣлать государемъ своего любимца. Среди междоусобныхъ сраженій примѣчается еще остатокъ древняго образа мыслей; видно, какъ зрѣетъ великая перемѣна, долженствующая послѣдовать за настоящими раздорами. Северъ, страшащійся Альбина, дѣлаетъ его Императоромъ, дабы выиграть время къ истребленію Нигера, и потомъ напасть на самого Альбина. Скоро, для безопасности Императора, предприемлютъ раздѣлить государство, и Антонинъ царствуетъ съ Гетою. Макринъ, наслѣдникъ ихъ, возводитъ сына своего въ достоинство Императора, чтобы только обезопасить себя со стороны двухъ армій. Все сіе научаетъ, что политика страстей не имѣетъ другаго искусства, какъ только дѣйствовать по обстоятельствамъ и покоряться онымъ.
   

Вольтеръ.

   Отними у писателя Исторіи познаніе страстей, и политика его сдѣлается невѣрною, колеблющеюся. Въ одномъ мѣстѣ будетъ онъ Макіавель, въ другомъ превознесетъ добродѣтель и вѣрность. Ревностію защищая роскошь, онъ будетъ смѣяться надъ правительствомъ; а въ другомъ мѣстѣ будетъ говорить, что "Швейцары незнали ни художествъ, ни наукъ, произведшихъ роскошь, но были умны и счастливы." Самыя мудрыя правила, порывающія его туда и сюда, будутъ только служить доказательствомъ, что здравой разсудокъ не есть его удѣломъ.
   Вотъ судъ о Всеобщей Исторій Вольтера. Еще можно бы имѣть снисхожденіе къ худой его политикѣ, худой нравственности, незнанію и дерзости, съ каковыми онъ многія произшествія обезобразилъ, если бы покраиней мѣрѣ была надежда найти въ немъ стихотворца, который бы остерегался уязвлять, и старался выражать страсти истинными ихъ признаками; найти сочинителя, которой бы зналъ, что Исторія нетерпитъ глупыхъ арлекинскихъ выраженій, и что весьма жестоко и оскорбительно смѣяться надъ заблужденіями, составляющими счастіе человѣчества.
   Исторія должна просвѣтить умъ к исправить сердце.-- Когда люди, имѣющіе высшее назначеніе, почерпаютъ изъ Исторіи познанія нужныя къ управленію Государствомъ; тогда другіе должны научаться изъ оной, какъ граждане, своимъ обязанностямъ. Историкъ долженъ глубочайшее имѣть уваженіе къ обычаямъ и нравамъ; онъ долженъ научать меня любить благосостояніе человѣчества, мое отечество, справедливость; онъ долженъ открывать порой и, чтобы тѣмъ почтишь болѣе добродѣтель. Добрыя правила, внушаемыя мнѣ Исторіею, должны меня предуготовить къ поддержанію намѣреніи благомыслящаго начальства. Она должна поставишь меня въ такое состояніе, чтобы начальство уважало мои мнѣнія, чтобы я могъ защитить его отъ необузданныхъ страстей, которымъ оно болѣе, нежели обыкновенный гражданинѣ, подвержено, и чтобы я могъ содѣйствовать начальству въ исполненіи правосудія.

(Изъ Маблія)

   23 Февраля, 1811.
   Дедюхинъ.

-----

   Мабли Г. Б. де О некоторых историках: Тацит. Тит-Ливий. Фукидид. Иродиан. Вольтер / ([Фрагм. ст.] из Маблия) // Вестн. Европы. -- 1811. -- Ч. 57, N 11. -- С.205-212.
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru