Леметр Жюль
Гюи де Мопассан

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Издание журнала "Пантеонъ Литературы". 1891.

ЖЮЛЬ ЛЕМЕТРЪ.
СОВРЕМЕННЫЕ ПИСАТЕЛИ.

ПЕРЕВОДЪ Д--ОЙ.

Изданіе журнала "Пантеонъ Литературы".

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Паровая Типо-Литографія Муллеръ и Богельмавъ, Невскій, д. 148.
1891.

   Долженъ-ли я, прежде чѣмъ говорить о г. Гюи де Мопассанѣ, начать съ извиненія предъ читателемъ, безъ сомнѣнія благовоспитаннымъ^ окружить себя ораторскими предосторожностями, подтвердить, что я не раздѣляю ни взглядовъ, ни поступковъ г-жи Будроа или г. Туриво, ни явной снисходительности къ нимъ разсказчика, и упомянуть о нѣкоторомъ талантѣ, которымъ онъ одаренъ, не иначе, какъ высказавъ предварительно строжайшее и безусловно-сдержанное отношеніе къ характеру его сюжетовъ и къ удовольствію, которое онъ намъ доставляетъ своими разсказами, конечно, противъ нашей воли? Или же, подобно Теофилю Готье въ его извѣстномъ предисловіи, выступить съ нескрываемымъ презрѣніемъ противъ буржуазной скромности прогорклыхъ добродѣтелей, прокисшей непорочности и, объявивъ, что всѣ порядочные люди всегда некрасивы, да къ тому-же и производятъ всякія гадости втихомолку, провозгласить право художника на непристойность и серьезно вымолвить, что искусство все очищаетъ? Ни то, ни другое. Мнѣ не зачѣмъ наставлять г. Гюи де Мопассана, который пишетъ, какъ ему нравится. Мнѣ только досадно, за него конечно, что его творчество создало ему разнообразныхъ поклонниковъ и что многіе глупцы цѣнятъ въ немъ нѣчто совсѣмъ иное, чѣмъ его таланта. Досадно видѣть, когда бывшій "филистеръ", охотникъ до пряностей, не замѣчаетъ разницы между мопассановскими и другими произведеніями. Вотъ почему я и жалѣю, что онъ не всегда благопристоенъ. Впрочемъ, еслибы разсказы его отличались только безцеремонностью автора, я бы не сталъ и упоминать о нихъ; понятно также, что желая перечитать ихъ въ порядочномъ обществѣ, съ цѣлью разбора ихъ, я буду обходить все, что слѣдуетъ.
   Мы займемся исключительно его разсказами, т. е. главной стороной его творчества, той, въ которой онъ не имѣетъ себѣ равнаго.
   

I.

   Разсказъ -- нашъ національный жанръ. Подъ именемъ сказочки (fabliau), затѣмъ новеллы, онъ такъ-же старъ, какъ наша литература. Онъ отвѣчаетъ вкусамъ живой и вѣтренной расы, которая любитъ разсказы, предпочитая короткіе и увлекательные -- длиннымъ и серьезнымъ, не отворачиваясь, впрочемъ, и отъ послѣднихъ. Разсказъ былъ современникомъ мимической пѣсни (chanson de geste) и предшествовалъ романамъ въ прозѣ.
   Понятно, онъ не оставался все однимъ и тѣмъ же въ различныя эпохи. Очень разнообразный въ средніе вѣка, поочередно гривуазный, религіозный, нравственный или чудесный, онъ главнымъ образомъ гривуазенъ (иногда нѣженъ) въ XVI и XVII столѣтіяхъ. Въ слѣдующемъ вѣкѣ въ разсказѣ, впервые, прокладываютъ себѣ дорогу "философія" и "чувственность", сопутствуемыя утонченною распущенностью.
   За послѣдніе годы разсказъ, довольно долгое время заброшенный, какъ бы переживаетъ свое возрожденіе. Мы все больше и больше торопимся; умъ нашъ требуетъ радостей, быстро преходящихъ и краткихъ впечатлѣній: намъ нужны романы по возможности сжатые или сокращенные, если не имѣется ничего другаго. Нѣкоторые журналы, понявъ въ чемъ дѣло, придумали ставить такіе разсказы на мѣсто передовыхъ статей и публика порѣшила, что если ужъ выбирать между двумя сказками, то разумѣется послѣдняя интереснѣй. И явилась цѣлая плеяда разсказчиковъ: Альфонсъ Доде, первый за нимъ Поль Аренъ; потомъ, въ спеціальномъ родѣ разсказчики изъ Парижской жизни, Людовикъ Галеви, Жипъ, Ритаръ О'Монрой; разсказчики Figaro, Жиль-Блаза: Коппе, Теодоръ де Бовиль, Арманъ Сильвестръ, Катюнь Мендесъ, Гюи де Мопассанъ, каждый съ своеобразной манерой повѣствованія, нѣкоторые съ очень милой.
   Эти маленькіе разсказы нашихъ современниковъ не вполнѣ, понятно, схожи съ разсказчиками нашей древней литературы, каковъ Бонавептуръ Десперье, Ла-Фонтенъ, Грекуръ или Пиронъ. Извѣстна, обычная, почти единственная тема всѣхъ шутокъ этихъ патріарховъ. Подобныя вещи всегда вызываютъ даже смѣхъ у самыхъ серьезныхъ людей. Почему? Почему нѣкоторые образы пріятные человѣку, сами по себѣ возбуждаютъ въ немъ, приизвѣстныхъ обстоятельствахъ смѣхъ? Почему грубыя стороны комедіи любви приводятъ почти всѣхъ въ веселое настроеніе? Потому что насъ поражаетъ забавный контрастъ между высокими чувствами любви и ея часто весьма грубосмѣшными проявленіями. Кромѣ того, комедія указываетъ намъ, съ одной стороны, на вѣчные, неукротимые порывы инстинкта, обнаруживающіеся среди общества, надлежащимъ образомъ образованнаго и воспитаннаго и точно закованнаго въ броню законовъ, традицій и вѣрованій,-- порывы, совершенно неожиданно выскакивающіе изъ-подъ самой ихъ темной и благообразной массы и сразу опрокидывающіе прочно установившуюся репутацію; съ другой стороны, мы встрѣчаемъ въ комедіи несомнѣнное невѣжество, одолѣвающее высочайшіе авторитеты или какія бы то ни было благодѣтельныя мѣропріятія. Выходки нисшей природы человѣка противъ соціальныхъ условій, какъ продукты инстинкта возмущенія и любви къ безпрепятственнымъ наслажденіямъ жизнью, присущи, можетъ быть, каждому человѣческому существу съ момента появленія его на свѣтъ. Смѣхъ надъ подобными вещами, стало быть, неизбѣженъ, какъ вы ни старайтесь казаться лучше и выше другихъ.
   Тотъ-же старинный, неистощимый фондъ встрѣчается и у современныхъ намъ разсказчиковъ, особенно у трехъ-четырехъ, которыхъ я не стану здѣсь называть. Интересно, однако прослѣдить, что они прибавили къ этому фонду, особенно г. де Мопассанъ.
   

II.

   Не впадая въ большую ошибку, можно сказать, что разсказы г. Гюи де Мопассана для насъ приблизительно тоже, что были сказки Ла-Фонтена для его современниковъ. Сопоставленіе обоихъ сборниковъ можетъ стало быть навести насъ на поучительныя размышленія относительно различія временъ и разсказчиковъ.
   Сказки Ла-Фонтена прочитываются на школьныхъ скамьяхъ, съ Виргиліемъ подъ рукой, для маскированія передъ надзирателемъ запрещенной книги. Шалуны института Моронваль читаютъ ихъ даже въ капеллѣ, во время богослуженія и хвастаютъ этимъ. По выходѣ изъ школы прочитываешь современную литературу и если бы случайно вамъ опять попали въ руки эти маленькіе разсказцы, они показались бы вамъ приторными. Но позднѣе, когда все перечитано и когда не то чтобы разочаруешься, но становишься серьезнѣе, когда наслажденіе чтеніемъ заключается въ возбужденіи только ума, тогда сказки Ла-Фонтена, представляющіяся въ надлежащемъ свѣтѣ, могутъ показаться завлекательными. Веселый людъ въ нихъ, почти всецѣло искусственный, но тѣмъ самымъ и нравится намъ. Семь или восемь фигуръ, всегда однѣхъ и тѣхъ-же, какъ въ итальянской комедіи: монахъ или сельскій священникъ, погонщикъ муловъ или крестьянинъ, простоватый мужъ-купецъ или судья, отрокъ, монахиня, простушка, служанка или мѣщанка -- всѣ они сохраняютъ свою роль и физіономію неизмѣняемыми и никогда не дѣйствуютъ иначе, какъ по предписанному; всѣ, кромѣ развѣ мужей, довольны жизнью, веселаго, смѣшливаго нрава, и всѣ, отъ лоснящагося рыла до личика, окаймленнаго рюшемъ (guimpe), заняты одной въ мірѣ вещью, одной -- и все тутъ; мѣсто дѣйствія -- монастырь, садъ, комната въ кабачкѣ или какой-нибудь замокъ въ Италіи. Плутовскія продѣлки, переодѣванія, подмѣны, недоразумѣнія и легкія сказки, основанныя на случайностяхъ невѣроятной довѣрчивости; удивительная простота, очаровательное простодушіе во всей этой фантазіи и кое-гдѣ искра дѣйствительности; черты, схваченныя живьемъ, но разбросанныя, приплетенныя не кстати; иногда набросокъ ландшафта, прочувствованный и граціозно очерченный, чуть замѣтная струйка нѣжности или едва уловимое облачко меланхоліи... Вотъ, въ общемъ, сказки Ла-Фонтена. Неискусственность и однообразіе дѣйствующихъ лицъ и сюжетовъ не мѣшаютъ этимъ сказкамъ быть прелестными по своей краткости и неподражаемой граціи. Мы сейчасъ увидимъ чѣмъ будутъ отличаться разсказы современные отъ тѣхъ, что были двѣсти лѣтъ назадъ.
   Мнѣ хотѣлось-бы отыскать разсказъ Бонома и исторійку г. де Мопассана, въ которыхъ данныя были-бы приблизительно одинаковы, такъ чтобы сопоставленіе двухъ разсказовъ освѣтило намъ то, что мы ищемъ. Но я ничего не нахожу, потому именно, что г. де Мопассанъ заимствуетъ сюжеты и подробности своихъ разсказовъ у ближайшей, живой дѣйствительности. Мнѣ придется, поэтому, принять за приблизительно схожіе разсказы хоть "Колокольчикъ" (La clochette) и "Прогулку за городъ" (Une promenade à la campagne). Въ сказкѣ Ла-Фонтена пятьдесятъ стиховъ; она прелестна и случайно дѣйствительно дышетъ поэзіей легкой и изящной. Помните юношу:
   
   Который средь луговъ, на берегу ручья
   Такъ нѣжно ласки расточалъ дѣвицѣ юной
   О зубкахъ бѣлыхъ, ножкахъ голыхъ, тѣлѣ миломъ,
   А Іо тутъ-же, съ колокольчикомъ на шеѣ
   Тѣмъ временемъ бродила и траву щипала...
   
   Затѣмъ, тотъ-же "школьникъ" сбиваетъ съ пути "тихой ночью" тёлку, подвязавъ ей колокольчикъ, и заключительный стихъ, полный протяжной, неопредѣленной прелести:
   
   Красотки, убѣгайте
   Лѣсовъ густыхъ и ихъ глубокаго молчанья.
   
   Теперь взгляните, какъ въ "Прогулкѣ за городъ" все опредѣляется и "реализируется"; припомните г. и г-жу Дюфуръ, дочь ихъ Генріетту на качеляхъ въ кабачкѣ Бездна и обоихъ лодочниковъ, и рощу Лиль-Англё, и прогулку матери въ параллель съ дочерью, и на заднемъ планѣ г-на Дюфуръ съ молодымъ человѣкомъ съ желтыми волосами, будущимъ мужемъ, -- все это придаетъ идилліи значеніе иронической дѣйствительности, то печальной, то пошло-грубой. Замѣтьте, что героиня Ла-Фонтена молоденькая дѣвочка "съ тѣломъ милымъ"; дѣвица Мопассана крупная брюнетка. Эта разница какъ будто ничто; однако она характерна.
   Точно также можно спросить себя, во что-бы превратилась подъ перомъ г. Мопассана "Влюбленная куртизанка". Разсказъ премиленькій и прямо трогательный и нѣжный; но происходитъ неизвѣстно гдѣ, въ Италіи кажется; "среда" ничтожная, персонажи прямо безличны. Очевидно, что г. Мопассанъ, наткнувшись на тотъ же сюжетъ, отнесся бы къ нему совсѣмъ на иной ладъ. Констансъ навѣрно, думается мнѣ, не осталась-бы граціознымъ и полу-реальнымъ существомъ итальянской сказки: она превратилась-бы въ "дѣвицу" съ какимъ нибудь особымъ признакомъ. Онъ былъ-бы студентомъ, или ученикомъ живописи, или приказчикомъ моднаго магазина. Началась бы исторія вѣроятно въ Бюльё, закончилась бы въ другомъ уголкѣ, не менѣе реальномъ и на многое можно было бы насмотрѣться, и вокругъ центра дѣйствія было-бы разбросано множество маленькихъ деталей, многозначительныхъ, трогательныхъ, живописныхъ или жестокихъ.
   Стало быть намъ нравится нѣчто иное, чѣмъ то, что было по вкусу нашимъ отцамъ, и прежде всего разсказъ г. Мопассана обратился въ реалистическій. Просмотрите его произведенія: во всѣхъ почти найдете вы фактъ, схваченный на лету, чѣмъ нибудь интересный, какъ доказательство глупости, безотчетности, эгоизма, подчасъ даже человѣческой доброты, или забавный, какъ неожиданный контраста -- слѣдствіе ироніи вещей, во всякомъ случаѣ нѣчто случившееся или по меньшей мѣрѣ наблюденіе, выхваченное изъ жизни и мало по малу принявшее въ умѣ писателя живую форму маленькаго разсказа.
   И вотъ, вмѣсто погонщиковъ муловъ, садовниковъ и простолюдиновъ древнихъ сказокъ, вмѣсто Мазетъ и кумы Пьера, являются крестьяне и крестьянки, какъ дядя Валлонъ и служанка его Роза, дядя Омонъ, дядя Готкорпъ, дядя Шико и тетка Маглоаръ, и многіе другіе. (Служанка фермы, Веревка, Деревянные башмаки, Боченокъ, и т. д.)! Вмѣсто почтенныхъ торговцевъ и судей, сходныхъ по судьбѣ и по лицу -- вотъ г. Дюфуръ, желѣзный торговецъ, г. Караванъ, главный приказчикъ морскаго министерства; Морэнъ, мелочной торговецъ (Une partie de campagne, En famille, и т. д.). Вмѣсто веселыхъ кумушекъ или притворщицъ-монашенокъ, вотъ маленькая м-мъ Лельевръ, Маррока, Рашнё, Франческа Рандоли (Une ruse, Marocca, Mademoiselle Fіfі, les Soeurs Kondoli). Не стану говорить, какого рода монастырями г. де Мопассанъ замѣняетъ монастыри Ла-Фонтена.
   Вслѣдствіе такого реализма разсказы не всегда бываютъ веселы. Есть между ними печальные, въ особенности-же грубые. Это понятно. Большинство ихъ почерпнуто въ классахъ и "средѣ", гдѣ инстинкты особенно сильны и слѣпы. Понятно, что тутъ не приходится постоянно смѣяться. Почти всѣ дѣйствующія лица становятся непригляднѣе и мрачнѣе отъ одного только перехода изъ искусственной атмосферы старинныхъ гальскихъ разсказовъ въ рѣзкое освѣщеніе дѣйствительнаго міра. Какая разница, напримѣръ, между юной дѣвушкой, разгульной, задуманной въ общемъ смыслѣ, мимоходомъ, какъ существо милое и пикантное,
   
   Приносящее удовольствіе безпечнымъ дѣтямъ,
   
   и дѣвицей, какова она есть, во всей реальности своего положенія, своихъ пріемовъ, своихъ рѣчей, классифицированной, мало того, занесенной въ списокъ. Это уже далеко не то же лицо, совсѣмъ не то. И тоже во всѣхъ остальныхъ разсказахъ.
   Прибавьте, что вопреки прирожденной веселости, г. де Мопассанъ, какъ и многіе изъ писателей его генераціи, напускаетъ на себя сумрачность и мизантропію, сообщающія многимъ изъ его разсказовъ особенно горькій оттѣнокъ. Ясно, что онъ любитъ и выискиваетъ самыя крайнія проявленія любви, выражающейся желаніемъ (Fou? Marocca, la Bûche, la femme de Paul и т. д.), и эгоизма, грубости, наивной жестокости. Достаточно указать на его типы крестьянъ: вотъ одни изъ нихъ, угощающіеся колбасой на трупѣ своего дѣда, котораго они упрятали въ хлѣбопекарный ящикъ, чтобъ улечься спать на единственную въ домѣ кровать. Другой, трактирщикъ, заинтересованный смертью какой-то старухи, весело отъ нея отдѣлывается, постепенно опаивая ее водкой. Далѣе, фермеръ насилуетъ служанку, затѣмъ, женившись на ней, бьетъ ее безпощадно за то, что она не приноситъ ему "робятъ". Другіе -- стоящіе внѣ законовъ, -- браконьеры и пираты Сены, забавляются какъ дѣти, убивая стараго осла изъ ружья, заряженнаго солью; рекомендую вамъ также забавы св. Антонія съ его пруссакомъ (Un réveillon, Реtit fût, Une fille de ferme, l'Ane, St. Antoine).
   Г. де-Мопассанъ съ неменьшимъ пристрастіемъ подбираетъ самыя ироническія сопоставленія идей и фактовъ, комбинаціи чувствъ, самыя неожиданныя, самыя озадачивающія, наиболѣе приспособленныя къ оскорбленію въ насъ какой либо иллюзіи или нравственной чуткости,-- комическое и чувственное. Впрочемъ, къ счастью, авторъ всегда примѣшиваетъ къ нимъ комическое и чувственное не то чтобы ради очищенія ихъ, но для того, чтобы смягчить тяжелое впечатлѣніе расказа.-- Въ то время, какъ другіе рисуютъ намъ войну и ея послѣдствія на полѣ битвы или въ семействахъ, Г. де-Мопассанъ, выдѣливъ себѣ частицу изъ общаго вопроса въ неотъемлемую собственность, показываетъ намъ, какъ вражеское вторженіе отразилось на домахъ, о которыхъ упоминаютъ обыкновенно только иносказательно. Вы не забыли удивительной заключительной жертвы Бульде Сюифъ и поведенія необыкновенныхъ чувствъ облагодѣтельствованныхъ ею лицъ, а въ Mademoiselle Fifi -- возмущенія Рашель, удара ножемъ, дѣвицу на колокольнѣ, которую провожаетъ и затѣмъ цѣлуетъ священникъ и на которой женился патріотъ, не имѣющій предразсудковъ. Замѣтьте, что Рашель, Буль-де-Сюифъ, священникъ изъ Un baptême (вотъ и все кажется) суть несомнѣнно самые симпатичные типы разсказовъ г. Мопассана. Взгляните также на Пансіонъ Телье, идущій подъ предводительствомъ "Maдамы" на первое причащеніе ея племянницы и на необычайные контрасты, отсюда проистекающіе; или же на "плутни" капитана Готривъ для возбужденія въ маленькомъ Андре отвращенія къ мамашиной постели, и на совсѣмъ особое впечатлѣніе, выступающее при этомъ изъ книги (Mal d'André), при которомъ спрашиваешь себя, имѣетъ-ли оно право быть смѣшнымъ, даже и тогда, когда оно страшно-смѣшно.
   Есть въ этихъ разсказахъ и въ нѣкоторыхъ изъ другихъ какая-то торжествующая грубость, предвзятое намѣреніе разсматривать людей, какъ животныхъ смѣшныхъ и жалкихъ, широкое презрѣніе къ человѣчеству, правда переходящее въ снисходительность, какъ скоро вступаетъ въ дѣло.... dіvumquе hominunique voluptas, aima Venus: все это въ большинствѣ случаевъ смягченное живостью и откровенностью разсказа, во всякомъ случаѣ веселостью, полной естественностью, а также (говорю не безъ страха, хотя это и объяснится впослѣдствіи) самой глубиной чувственности художника, которая по крайней мѣрѣ избавляетъ насъ отъ непристойностей.
   Ибо, на мой взглядъ, между этими двумя свойствами существуетъ большая разница и будетъ полезнымъ указать ее,-- непристойность есть скорѣе достояніе прежнихъ сказокъ, чувственность-же только современныхъ. Непристойность заключается скорѣе въ насмѣшкѣ, остроуміи, изощряющемся надъ нѣкотораго рода вещами; она -- школьническая шутка или дѣло порочнаго старика; она имѣетъ подкладкой нѣчто запрещенное и слѣдовательно идею правила, отсюда-то въ сущности и вся ея соль. Чувственность игнорируетъ это правило или забываетъ о немъ; она открыто наслаждается вещами и опьяняется ими. Она не всегда забавна и нерѣдко переходитъ даже въ меланхолію. Она можетъ быть отвратительной, когда всецѣло заключается въ буквѣ ощущенія; и тогда она delectatio morosa теологовъ. Само собою разумѣется, что она не появляется въ такомъ видѣ у художника, напротивъ, движеніемъ естественнымъ и непреодолимымъ она обращается въ поэзію. Она заставляетъ содрогаться все существо, возбуждаетъ воображеніе, а чувствомъ конечности и преходимости затрогиваетъ даже разумъ.
   Мало по малу низменнѣйшее ощущеніе расцвѣтаетъ въ пантенотическую мечту или же улетучивается въ крайнее разочарованіе. Surgit amari aliquid. Чувственность такимъ образомъ есть нѣчто менѣе легкомысленное и болѣе эстетичное, чѣмъ непристойность. Хороша она или дурна, я не знаю; во всякомъ случаѣ она растлѣваетъ, разрушаетъ волю и угрожаетъ вѣрѣ въ нравственныя начала.
   Надо признаться, что она все болѣе и болѣе охватываетъ наше поколѣніе. Потому что, какъ говорятъ, наши нервы тоньше, что соблазна въ этомъ направленіи больше, что, кромѣ того, вѣрованія наши менѣе крѣпки, и весьма ничтожна въ насъ сила противодѣйствія. Великіе умы, и тѣ не уцѣлѣли отъ сладкаго недуга на порогѣ зрѣлаго возраста, особенно тѣ, чья молодость прошла по тернистому пути. Чувствуешь, когда читаешь Lа femme и L'amour, что Мишле не былъ спокоенъ. Дума о женщинахъ дошла до крайности въ послѣднихъ сочиненіяхъ одного изъ извѣстнѣйшихъ нашихъ современниковъ: скажите, развѣ не слышится въ нѣкоторыхъ мѣстахъ Eau de Jouvance какъ бы нескрываемаго сожалѣнія ибъ отрѣшеніи отъ участія на общемъ пиру и захватывающее чувство чего-то безвозвратнаго;-- въ общемъ, хотя и подавленный недомолвками, оттѣнками, легкими и неясными фразами -- крикъ желанія и отчаянія престарѣлаго Фауста, сознающаго, что онъ отдалъ добычу изъ-за призрака.... "Позднѣе, я созналъ тщету и этой добродѣтели, какъ и всѣхъ другихъ, созналъ въ особенности, что природѣ и дѣла пѣта до цѣломудрія человѣка". Такое заявленіе можетъ заставить содрогнуться, насъ, простыхъ смертныхъ. Если правда, что природѣ "и дѣла нѣтъ" до словъ стараго Просперо (и она этого не скрываетъ!), то я думаю все-таки, что обществу важно, чтобъ эта добродѣтель не была вполнѣ дискредитирована и не была изъята изъ житейскаго оборота: она, кажется мнѣ, имѣетъ свою цѣну, если не сама по себѣ, то какъ наилучшее, самое рѣшительное изъ доказательствъ воли: кто обуздалъ себя съ этой стороны, можетъ владѣть собой.
   Какъ бы то ни было, но если чувственность, очищенная и уцѣлѣвшая только какъ воспоминаніе или сожалѣніе связуема даже и съ тончайшими разсчетами скептицизма, она тѣмъ болѣе подходитъ къ пессимизму и грубости въ искусствѣ; ибо, будучи по природѣ своей ненасытимой и въ концѣ концовъ тревожной и болѣзненной (animal triste....), она не вноситъ представленія о мірѣ въ его благороднѣйшихъ сторонахъ и, чувствуя себя роковой, охотно распространяетъ на все присущій ей роковой характеръ.
   Чувственность же г. де Мопассана поразительна; онъ готовъ отдаваться ей лихорадочно, съ увлеченіемъ; онъ точно весь поглощенъ извѣстными образами, воспоминаніемъ извѣстныхъ ощущеній. Понятно, что я не рѣшаюсь приводить здѣсь образчики сказаннаго, но не угодно-ли вамъ прочесть, напримѣръ, исторію Марроки или любовника, убивающаго изъ ревности лошадь своей возлюбленной (Fou). Перелистывая разсказы Мопассана, вы увидите, что хотя автору и случается бывать просто неприличнымъ, но онъ чаще всего прибѣгаетъ къ широкой чувственности, къ той, которая -- какъ бы сказать?-- не локализируется, но выступаетъ всюду и дѣлаетъ изъ физическаго міра свое любимое достояніе,-- въ концѣ концовъ все смягчается поэзіей. Къ исходному и грубому ощущенію присоединяются впечатлѣнія окружающихъ предметовъ, пэйзажа, линіи, красокъ, звуковъ, благоуханій, часовъ дня и ночи. Онъ испытывалъ глубокое наслажденіе отъ запаховъ (см. Une idylle, Soeurs Rondoli, и т. д.); и дѣйствительно, ощущенія такого рода особенно возбуждаютъ и изнѣживаютъ. Правда и то, что онъ вполнѣ наслаждается вселенной и что у него чувство любви и природы взываютъ другъ къ другу и сливаются воедино.
   Такая способность ощущенія, хотя не новая, но интересная для характеристики автора столькихъ веселыхъ разсказовъ, встрѣчается уже въ его первоначальныхъ произведеніяхъ, въ книгѣ стихотвореній, отличающихся широкимъ полетомъ и, не смотря на ошибки, огненной поэзіей. Три главныхъ стихотворенія -- драмы любви на лонѣ природы, съ смертельной развязкой. И какой любви? Силы неотразимой, желанія роковаго и приводящаго любовниковъ, вслѣдствіе ненасытимости -- къ грусти, вслѣдствіе безумной жажды насыщенія -- къ смерти (Au bord de l'eau). Авторъ Случая Г-жи Люно (Cas de М-me Luneau) выступилъ въ свѣтъ со стихами, наводящими на мысль о поэзіи Лукреція и о философіи Шопенгауера: это-же скрывается и въ большинствѣ его сказокъ.
   И такъ, къ старому, неизсякаемому фонду галльскихъ повѣствованій прибавилось много новыхъ элементовъ: изученіе дѣйствительности, преимущественно дѣйствительности пошлой и рѣзкой; вмѣсто прежней непристойности глубокая чувственность, смягченная чувствомъ къ природѣ и нерѣдко соединенная съ печалью и поэзіей. Всѣ эти вещи не встрѣчаются одинаково во всѣхъ разсказахъ г. де Мопассана: я привожу общее впечатлѣніе. Среди его здоровой веселости выступаетъ подчасъ что-то неестественное или дѣланное. Какъ Флоберъ или Зола, онъ тоже одержимъ новѣйшимъ изъ писательскихъ недуговъ, т. е. пессимизмомъ и странной маніей придавать міру безобразный и грубый видъ, чуть не уничтожая такимъ путемъ психологію и добрую, старую "науку сердца" и занимаясь въ то-же время передачей съ неслыханной донынѣ рельефностью деталей этого міра, который интересенъ не самъ по себѣ, а только, какъ объектъ искусства: такимъ образомъ и удовольствіе самого писателя, и тѣхъ, кто цѣнитъ его и проникаетъ въ его сокровенныя мысли, заключается не болѣе, какъ въ ироніи, гордыни, эгоистической чувственности. Нѣтъ ни тѣни того, что звалось когда-то идеаломъ, ни малѣйшей заботы о нравственности, ни искры симпатіи къ людямъ, развѣ что одно презрительное состраданіе къ человѣчеству, смѣшному и жалкому; за то изощренное знаніе наслажденій міра, насколько оно касается чувствъ, которыя онъ способенъ питать; участіе, въ которомъ отказываютъ вещамъ, всецѣло отдано искусству воспроизводить ихъ въ формѣ, наиболѣе пластичной; въ общемъ положеніе мизантропическаго божества, насмѣшливаго и грязнаго. Удовольствіе странное, чисто-дьявольское. Я болтаю, какъ ворчливый идеалистъ, и быть можетъ сгущаю краски, но несомнѣнно, что гордый и чувственный пессимизмъ входитъ въ сущность большей части современной намъ литературы. Такого рода воззрѣнія и чувства рѣдко встрѣчались въ ближайшихъ вѣкахъ; подобный невропатическій пессимизмъ отсутствуетъ въ классикахъ. Какъ-же могъ я сказать, что г. де Мопассанъ принадлежитъ къ числу ихъ?
   

III.

   Онъ классикъ по формѣ. Въ связи съ воззрѣніемъ на міръ, съ чувствами и пристрастіями, отъ которыхъ отвернулись-бы классики, онъ обладаетъ всѣми внѣшними качествами классическаго искусства. Въ томъ-же, впрочемъ, заключалась и одна изъ оригинальностей Флобера: но она является болѣе постоянной и менѣе выработанной у г. де Мопассана.
   "Классическія качества, классическая форма", легко сказать. Что это въ сущности означаетъ? Это означаетъ идею превосходства, въ соединеніи съ ясностью, трезвостью, искусствомъ композиціи; это указываетъ, наконецъ, на то, что разумъ, предшествуя воображеніи" или чувству, воздѣйствуетъ на творчество и что писатель господствуетъ надъ своимъ матеріаломъ.
   Г. де Мопассанъ чудесно обрабатываетъ свой матеріалъ: онъ мастеръ своего дѣла. Онъ сразу побѣждаетъ насъ качествами, которыя тѣмъ болѣе нравятся, что ихъ считаютъ характеризующими нашъ національный геній, что отыскались онѣ тамъ, гдѣ ихъ не ожидали встрѣтить и что, кромѣ того, на нихъ отдыхаешь отъ утомляющихъ аффектацій другихъ писателей. Въ три-четыре года онъ сталъ знаменитостью, и давно уже невидано, чтобы репутація установлялась съ такой быстротой. Стихотворенія его относятся къ 1880 году. Сразу почувствовалось, что въ Сельской Венерѣ (Vénus rustique) сказывается нѣчто, свидѣтельствующее не объ одномъ только весьма горячемъ темпераментѣ. Затѣмъ вышелъ разсказъ Boule de Suif (Комокъ сала), этотъ перлъ его произведеній. Одновременно г. Зола сообщалъ намъ, что авторъ также крѣпокъ и силенъ, какъ и его слогъ, и это обрадовало насъ. Съ тѣхъ поръ г. де Мопассанъ, не переставая, писалъ съ большой легкостью маленькіе, весьма сжатые разсказы.
   Его проза прекраснаго качества, -- ясная, прямая, безъ всякой искусственности! Есть и у него, какъ и у всѣхъ теперь, ловкія сочетанія словъ, счастливыя выраженія; но все у него всегда выходитъ чрезвычайно естественно, кстати и непосредственно. Обратите также вниманіе на полноту, равновѣсіе, хорошее расположеніе фразы, когда она почему-либо удлинняется и какъ она потомъ разомъ выпрямляется. Уже стихотворенія его, не смотря на ихъ могучую и богатую поэзію, были скорѣе стихами прозаика (немножко на манеръ Альфреда де-Мюссё). Это познавалось изъ различныхъ, признаковъ, напримѣръ, изъ малаго вниманія его къ риѳмѣ, изъ отсутствія стремленія выдвигать ее, изъ того еще, что фраза движется и развивается независимо отъ системы риѳмъ или строфы и постоянно переступаетъ ее.
   Классикъ по естественности своей прозы и простотѣ ритма своихъ фразъ, Г. де Мопассанъ классикъ и по качеству своего комизма. Боюсь, что я только что передъ тѣмъ до крайности очернилъ его. Скажемъ только, что веселость его тяжеловата; что тѣ-же вещи, которыми онъ имѣетъ обыкновеніе насъ смѣшить, почти столь-же плачевны, какъ и веселы, и что, наконецъ, смѣшное, или кажущееся такимъ, въ концѣ концовъ почти всегда представляетъ какое-нибудь уродство или-же страданіе физическое или нравственное. Но этотъ родъ жестокости смѣха можетъ встрѣтиться у величайшихъ и самыхъ знаменитыхъ юмористовъ и сатириковъ. Г. де Мопассанъ, хотя-бы и достаточно грубый, все-таки обладаетъ и достаточной веселостью. Комизмъ-же его вытекаетъ изъ самыхъ вещей и положеній; онъ не въ языкѣ, не въ духѣ разказчика: Г. де Мопассанъ никогда не задается остроуміемъ, быть можетъ онъ и не имѣетъ къ этому способности, въ смыслѣ, какъ его понимаютъ бульварные завсегдатели. За то онъ обладаетъ даромъ, разсказывая исторіи безъ намековъ, безъ красныхъ словъ, безъ намѣренія, безъ судорогъ,-- возбуждать безмѣрную веселость и нескончаемые взрывы смѣха. Перечитайте его Boule de Suif, Maison Tellier, Bouille, Remplaèant, Décoré, Patron n e, конецъ Soeurs Rondoli, или въ Héritage исторію Лесабля съ красавцемъ Мазь. Все это крупное искусство въ мелкихъ сюжетахъ, а такъ какъ классицизмъ и заключается въ умѣніи достигать крупныхъ эффектовъ простѣйшими средствами, то и понятно будетъ, что эпитетъ классика тутъ не совсѣмъ не у мѣста.
   Г. де Мопассанъ достигаетъ замѣчательной ясности въ разсказѣ и обрисовкѣ своихъ персонажей. Онъ выдѣляетъ и рельефно обозначаетъ съ большимъ искусствомъ, простотой и поразительной вѣрностью главныя черты ихъ физіономіи. Завзятый психологъ замѣтитъ, пожалуй: что-жъ тутъ удивительнаго, когда онѣ такъ несложны? Къ тому-же онъ обрисовываетъ ихъ только съ внѣшней стороны, ихъ походку, дѣйствія!-- Такъ что-жъ тутъ дѣлать? Душа г-жи Люно и Омона дѣйствительно не сложная, оттѣнки-же, конфликты и вся тонкая паутина идей и чувствъ исключены изъ области, избранной г. де Мопассанъ. но какъ-же быть? Міръ таковъ, и невозможно, чтобы всѣ мы были Обертанами, Гораціями или г-мы Морзофъ. Я высказалъ-бы здѣсь, еслибъ оно было умѣстнымъ, что въ сущности психологическій анализъ вовсе не такая уже мудреная задача, какъ полагаютъ... А миссъ Гаріеттъ, сударь? Что заставляетъ ее полюбить молодаго художника? Какую смѣсь должна была представлять эта любовь съ другими чувствами этой дѣвицы! Исторія ея прошлаго, ея страданія, ея внутренняя борьба -- вотъ что было-бы интересно!-- Я полагаю, увы! что все это было-бы весьма банально и что миссъ Гаріеттъ тѣмъ именно и занимательна для насъ, что являетъ собой не болѣе какъ силуэтъ, странный, смѣшной и трогательный. Во всѣхъ этихъ разсказахъ ровно столько психологіи, сколько требовалось. Есть она въ Веревкѣ (Ficelle); она-же, другаго рода, и въ Пробужденіи (Réveil), и даже, если захотите оригинальнаго соединенія чувствъ, смѣшанныхъ въ свою очередь съ рѣдкими ощущеніями (чего-то въ родѣ Пьера Лоти, но съ большимъ количествомъ глаголовъ и меньшимъ обиліемъ прилагательныхъ), вы получите образчикъ его въ милой фантазіи Шали (Châli).
   Г. де Мопассанъ обладаетъ еще однимъ преимуществомъ, которое, хотя и не составляетъ принадлежности классиковъ, все-таки чаще встрѣчается у нихъ и почти совершенно отсутствуетъ у насъ въ настоящее время. Онъ обладаетъ въ высшей степени даромъ композиціи, даромъ все подчинять чему-либо существенному -- идеѣ, положенію, такъ что сразу все его подготовляетъ и нее затѣмъ способствуетъ къ тому, чтобы придать ему большую странность и поразительность, и воспользоваться всѣми его послѣдствіями. Отсюда и отсутствіе тѣхъ разсужденій, въ которыя такъ охотно пускаются иные, не умѣющіе владѣть собой и охотно распускающіе себя гдѣ только можно. Вы встрѣтите у него описаній или пейзажей ровно столько, сколько требуется для "опредѣленія среды", какъ говорится, описаній, прекрасно выполненныхъ, не помощью деталей, безконечно сопоставляемыхъ между собой и равнозначущихъ, но краткихъ и заимствующихъ у предметовъ только тѣ черты, которыя выдвигаютъ или опредѣляютъ ихъ. Можно изучить это откровенное искусство въ разсказахъ, нѣсколько болѣе пространныхъ, какъ Boule de Suif, En famille, Un héritage. Но взгляните-ка, какимъ образомъ первая страница разсказа Ce cochon de Morin уже подготовляетъ, объясняетъ и оправдываетъ продѣлку бѣдняги; затѣмъ, какъ все подведено къ тому, чтобы сдѣлать какъ можно смѣшнѣй восклицаніе, постоянно повторяющееся: "ахъ, свинья Морэнъ"; какъ всѣ детали въ дѣлѣ соблазна Генріетты негоціантомъ Лабарбъ, придаютъ ритурнели большую непредвидѣнность, большую сочность и все большую силу и иронію, такъ что комизмъ ея становится неотразимымъ и глубокимъ, въ самомъ концѣ разсказа, въ устахъ мужа Генріетты. Ясные, простые, связные и сильные, полные настоящаго, неподдѣльнаго смѣха -- таковы почти всѣ эти маленькіе разсказы, и какая въ нихъ живость!...
   Не удивительно-ли, что изъ всѣхъ разсказчиковъ и романистовъ, производящихъ фуроръ въ наше время, именно самый смѣлый и непристойный между ними наиболѣе подходитъ къ трезвому совершенству почтенныхъ классиковъ; что въ Boule de Suif можно констатировать примѣненіе прекрасныхъ правилъ, описанныхъ въ трактатѣ о риторикѣ и что Исторія деревенской служанки (Histoire d'une fille de ferme), устрашая щепетильность гуманистовъ, въ то-же время способна удовлетворять самыхъ завзятыхъ изъ ихъ среды. Однако оно такъ. Можно, конечно, найти сближеніе между г. Мопассаномъ и нѣкоторыми изъ его современниковъ. Онъ очевидно идетъ по стопамъ Флобера: въ немъ слышится, хотя и съ большей веселостью, иронія престарѣлаго пессимиста и, болѣе свободная, хоть и менѣе пластичная, его-же форма, опредѣленная и точная. Общее съ г. Зола, при меньшей густотѣ, мрака и меньшемъ этическомъ движеніи -- сказывается въ пристрастіи къ нѣкоторой грубости. Наконецъ и еще что-то, что невольно напоминаетъ Поль де-Кока, но умѣющаго писать. Одинъ изъ извѣстныхъ профессоровъ (тотъ, который опредѣлилъ Плутарха "Ла-Брюэромъ -- апостоломъ языческой исповѣдальни"), не задумываясь назвалъ-бы Мопассана -- тѣмъ-же Зола, но веселымъ и трезвымъ, или Флоберомъ, легкимъ и распустившимся, Поль-де-Кокомъ -- художникомъ и мизантропомъ. Слѣдовательно, онъ именно самъ по себѣ, съ основой чувствъ и мыслей, дѣлающихъ его человѣкомъ своего времени, но облекающій свои разсказы въ форму, напоминающую старыхъ мастеровъ и чуждую модныхъ аффектацій, краснобайства, темноты и презрѣнія къ композиціи.
   Надо-ли теперь еще прибавить, что если непогрѣшимый сонетъ и стоитъ длинной поэмы, то разсказъ, въ смыслѣ шедевра, не можетъ сравниться съ романомъ; что даже и въ разсказахъ г. Мопассана, если внимательно всмотрѣться въ нихъ, найдется не мало погрѣшностей, особенно же натянутыхъ положеній, отъ времени до времени крайностей слога (какъ напр. въ Maison Teлье, гдѣ ради усиленія контраста онъ показываетъ намъ первыхъ причастниковъ "поверженныхъ на ступени храма съ жгучимъ благоговѣніемъ" и "съ холодной дрожью божественной лихорадки" -- въ деревнѣ! въ маленькой деревушкѣ Нормандіи! въ малой Нормандіи!). Нужно-ли прибавить, что невозможно быть совершенствомъ. Можно даже предпочесть автору "Марокки" всякаго художника, менѣе классическаго но и менѣе грубаго, и любить послѣдняго, думается мнѣ, именно за утонченность и изящество его погрѣшностей?
   И все-таки, за г. де Мопассаномъ остается заслуга въ томъ, что онъ достигъ почти совершенства въ жанрѣ, до него несовершенномъ благодаря чему ему не трудно обезоруживать строгихъ пуританъ и нравиться остальнымъ.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru