Аннотация: Nils Holgerssons underbara resa genom Sverige
Перевод Л. Б. Хавкиной (1908). Полный текст!
Сельма Лагерлеф. Чудесноепутешествие мальчика по Швеции
I. Мальчик
Гном
Воскресенье, 20 марта.
Жил себе мальчик лет четырнадцати, высокий, стройный, с льняными волосами. Добродетелями он не блистал и больше всего любил есть, спать да проказничать.
Однажды в воскресенье родители его собрались идти в церковь. Сам он сидел без куртки на столе и радовался, что папа с мамой уходят, а он часа на два будет предоставлен самому себе.
"Теперь никто не помешает мне стрелять из папиного ружья", -- думал он.
Однако отец как будто угадал его мысли и уж на пороге обернулся, говоря:
-- Раз ты не идешь с нами в церковь, то хоть дома прочти проповедь. Обещаешь?
-- Хорошо, -- ответил мальчик, но мысленно решил, что особенно утруждать себя не станет.
Мальчику казалось, что мать его еще никогда не двигалась так быстро. В мгновение ока она подбежала к полке с книгами, достала "Наставления к проповедям" Лютера, отыскала проповедь на тот день и положила раскрытую книгу на столе под окном. Затем она развернула также Евангелие и положила его рядом с "Наставлениями". Наконец, она придвинула к столу большое кресло, купленное за год перед тем на аукционе Вемменхёгского церковного дома; на нем в обычное время никто не смел сидеть, кроме отца.
Мальчик думал, что мать напрасно так суетится, потому что он не намерен прочесть более одной-двух страниц. Но отец, казалось, вторично заглянул ему в душу, так как подошел ближе и приказал строгим тоном:
-- Смотри же читай со вниманием. Когда я возвращусь, то спрошу тебя каждую страницу отдельно. И если ты что-нибудь пропустишь, тебе придется плохо!
-- В проповеди четырнадцать с половиною страниц, -- сказала мать, как бы прикидывая мерку.
-- Чтобы поспеть, ты должен приняться за нее сейчас же.
Наконец они ушли, и мальчик, провожая их взглядом, чувствовал себя так, словно попал в ловушку.
-- Теперь, небось, они радуются, что так хорошо придумали, и я без них должен буду все время корпеть над проповедью!
Однако родители ничуть не радовались, а шли в удрученном настроении. Это были бедные крестьяне, у которых поле размером не превышало какого-нибудь садика. Переселившись в эти места, они на первых порах могли держать только свинью и нескольких кур; но благодаря упорному, неустанному труду они теперь уж обзавелись коровами и гусями. Судьба им более или менее благоприятствовала, и в то ясное утро они могли бы беззаботно идти в церковь, если бы их не омрачала мысль о сыне. Отец сокрушался, что мальчик -- лентяй, что он плохо учился в школе, вышел бездельником и годен разве на то, чтобы пасти гусей. Мать на это ничего не могла возразить, но ее еще больше огорчало, что у мальчика какой-то дикий и злобный характер, что он мучит животных и обижает людей.
-- Ах, если бы Господь смирил его злобу и смягчил его сердце! -- вздыхала мать. -- Он еще и на себя, и на нас навлечет беду!
Мальчик долго думал, читать ли ему проповедь или нет. Все-таки он решил на этот раз повиноваться. Он уселся в широкое кресло и стал читать вполголоса; но собственное бормотанье как будто его усыпляло, и он не мог держать головы.
Был чудный весенний день, хотя стояло лишь двадцатое марта. Мальчик жил в деревне Западный Вемменхёг, в провинции Сконе [Сконе -- провинция в Южной Швеции, в историческом регионе Гёталанд], где весна рано вступает в свои права. Хотя деревья еще не покрылись зеленью, но уже выгнали почки. Все канавы были наполнены водою, уже цвели пролески, и стебли растений, вьющихся по каменным стенам, стали коричневыми и блестящими. Вдали виднелся густой буковый лес, а над головою красовалось ясное синее небо. Через полуотворенную дверь в комнату доносилось пение жаворонка. Куры и гуси прогуливались по двору, а коровы, чуявшие весенний воздух даже в своих стойлах, время от времени мычали: му-у, му-у!..
Мальчик читал, склонив голову, и усиленно боролся с дремотой.
-- Нет, не буду спать, -- говорил он, -- а то я до самого обеда не справлюсь с проповедью.
Но как бы то ни было, он все-таки уснул. Неизвестно, долго ли он спал, но проснулся он от какого-то легкого шороха. В ту минуту, когда он поднял голову, взор его упал на зеркало, и в зеркале он увидел отражение материнского сундука, который почему-то был открыт.
У матери был большой дубовый сундук с железными украшениями, куда, кроме нее, никто не смел лазить. Там она хранила вещи, которые получила в наследство от своей матери и которыми особенно дорожила. В сундуке лежали старомодные крестьянские костюмы из красного сукна, короткие фартучки, юбки в складках и вышитые бисером корсажи. Были еще белые накрахмаленные косынки и тяжелые серебряные пряжки с цепями. Теперь уж таких платьев не носят, и мать не раз подумывала о том, чтобы их продать, но все не могла решиться.
Мальчик ясно видел в зеркале, что крышка сундука откинута. Он не понимал, как это мать, уходя, забыла запереть сундук, чего с нею никогда не случалось.
Он не на шутку встревожился. Он боялся, не залез ли вор, но не двигался с места, а сидел неподвижно и пристально смотрел в зеркало.
Выжидая, не покажется ли вор, он спрашивал себя: что там за черная тень на краю сундука? Он вглядывался, вглядывался и просто глазам своим не верил. То, что сначала казалось тенью, становилось все отчетливее, и наконец он уже мог различить очертания. Это был маленький гном, сидевший верхом на краю сундука.
Мальчик слыхал о гномах, но никогда не воображал, что они могут быть так малы. Этот гном был ростом не более ладони. У него было старое, морщинистое, безбородое лицо; одет он был в длинный черный камзол, панталоны до колен и широкополую черную шляпу. Он казался очень изящным и щеголеватым, с белыми кружевами у ворота и манжет, с пряжками на туфлях и подвязками, застегнутыми бантами. Он достал из сундука вышитую вставку и рассматривал старинную работу с таким вниманием, что даже не заметил, как мальчик проснулся.
Мальчик, увидев гнома, был очень озадачен, но не испугался. Разве можно было бояться такого маленького существа? Гном так погрузился в свое занятие, что ничего не видел и не слышал, и мальчик вдруг надумал сыграть с ним какую-нибудь шутку, например, столкнуть его в сундук и захлопнуть крышку или что-нибудь в этом роде.
Однако тронуть гнома руками мальчик не решался и высматривал, нельзя ли чем-нибудь его спихнуть. Он переводил взор от дивана к складному столу, от стола к печке. Он осмотрел кастрюли и кофейник, красовавшиеся на полке около печи, кувшин с водою около двери, ложки, ножи и вилки, блюда и тарелки, видневшиеся через полуотворенные дверцы буфета. Он взглянул на отцовское ружье, висевшее на стене рядом с портретами датской королевской четы [Провинция Сконе принадлежала Дании и отошла к Швеции в 1658 г. по мирному договору, заключенному в Роскилле, Дания], а потом на пеларгонии и фуксии, которые цвели на подоконнике. Под конец взор его упал на старую сетку для мух, прицепленную к оконной раме.
Он моментально схватил сетку, накинул ее на край сундука -- и сам изумился своему счастью. Каким-то образом ему удалось изловить гнома. Тот лежал в большой сетке головою вниз и беспомощно барахтался.
В первую минуту мальчик сам не знал, что ему делать со своим пленником. Он только раскачивал сетку из стороны в сторону, чтобы не дать гному выпутаться.
Тогда гном заговорил. Он просил, умолял выпустить его на свободу, уверяя, что много лет приносил их семье счастье и потому заслуживает лучшего обхождения. Если мальчик его отпустит, то он даст ему старинный далер [далер -- крупная серебряная монета типа талера в Скандинавских странах], серебряную ложку и золотую монету величиной с крышку отцовских часов.
Хотя мальчик был уверен, что за эти вещи нельзя выручить больших денег, но стал колебаться. Он немного побаивался гнома, с тех пор как овладел им. Он смутно чувствовал, что имеет дело с непредсказуемым сверхъестественным существом, и хотел бы избавиться от него.
Ввиду этого он быстро пошел на уступки и перестал качать сетку, чтобы гном мог выкарабкаться. Однако, когда гном уж наполовину вылез, мальчик сообразил, что мог бы потребовать чего-нибудь существеннее, ну хоть поставить условием, чтобы гном вдолбил ему в голову проповедь.
"Как глупо, что я его отпустил", -- подумал он и стал опять дергать сетку, стараясь зацепить ею гнома.
Но не успел мальчик довести своей затеи до конца, как получил полновесную пощечину, от которой у него голова чуть не разлетелась вдребезги. Он отпрянул сначала к одной стене, потом к другой и наконец без чувств упал на пол.
Он проснулся по-прежнему в комнате. Гном исчез бесследно. Сундук был закрыт, и сетка для мух висела на своем обычном месте. Если бы у мальчика правая щека не продолжала гореть от пощечины, то он был бы убежден, что видел все во сне.
"Во всяком случае, папа с мамой будут уверять, что это мне приснилось, -- думал он, -- и не подарят мне ни единой строчки из проповеди. Поэтому лучше поскорее приняться за нее".
Направляясь к столу, он увидел что-то странное. Не могла ведь комната увеличиться! Отчего же ему пришлось сделать гораздо больше шагов до стола, чем прежде? И что такое с креслом? Оно как будто не изменилось, а между тем ему пришлось сначала взобраться на перекладину между ножками, а потом уж на сиденье. То же самое было и со столом. Чтобы увидеть лежавшую на столе книгу, мальчик должен был стать на ручку кресла.
"Что за притча! -- думал он. -- Кажется, гном заколдовал и стол, и кресло, и всю комнату".
"Наставления" лежали на столе и на вид тоже не изменились; однако и здесь что-то случилось, так как он не мог разобрать ни одного слова и должен был влезть на самую книгу. Он прочел пару строчек и случайно оглянулся. Взор его упал на зеркало, и он громко воскликнул:
-- А вот и другой!
В зеркале ясно виднелся какой-то малыш в остроконечном колпаке и кожаных штанах.
-- Он одет совсем как я! -- заметил мальчик и от изумления всплеснул руками. Малютка в зеркале проделал то же самое.
Тогда он стал дергать себя за волосы, щипать себе руки, кружиться; малютка в зеркале повторял все его движения.
Нильс раза два обошел вокруг зеркала, чтобы поискать, где прячется малютка, но не нашел никого и от испуга стал дрожать всем телом. Лишь в эту минуту понял он, что гном заколдовал его и что он сам тот карапуз, чье отражение виднелось в зеркале.
Дикие гуси
Мальчик не хотел верить, что он превратился в гнома.
"Это, должно быть, сон или наваждение, -- думал он. -- Подожду минуты две и тогда, наверно, опять буду человеком".
Он стал перед зеркалом и закрыл глаза. Лишь через несколько минут он снова открыл их, ожидая, что наваждение пройдет. Но не тут-то было! Он оказался таким же маленьким, как и раньше. Льняные волосы, веснушки на носу, заплаты на кожаных штанах -- все было как прежде, только в значительно уменьшенном виде.
Нет, очевидно, сколько ни стой, делу не поможешь! Надо придумать что-нибудь другое. Лучше всего было бы, конечно, разыскать гнома и помириться с ним.
Мальчик спрыгнул на пол и принялся искать. Он заглядывал под стулья и шкафы, за диван и за печку. Он залезал даже в мышиные норки, но гнома нигде не было.
Во время поисков он плакал и давал всевозможные обещания. Никогда больше он не нарушит своего слова, никогда больше не будет гадким, никогда больше не позволит себе дремать над проповедью! Если он только вновь получит человеческий облик, то сделается примерным и послушным мальчиком. Однако никакие обещания не помогали.
Вдруг он вспомнил, что мать однажды говорила, будто гномы любят прятаться в хлеву. Он сейчас же побежал в хлев посмотреть, нет ли там его гнома. Он не достал бы до щеколды, но, к счастью, дверь была открыта. Благодаря этому ему удалось выбраться из комнаты.
В сенях он стал искать свои деревянные башмаки, так как в комнате, разумеется, ходил в одних чулках. Он соображал, как же теперь надеть громоздкую, тяжелую обувь, но вдруг увидел на пороге пару крошечных башмачков. Когда он понял, что гном заколдовал даже его башмаки, то встревожился еще больше.
"Очевидно, эта напасть долго будет длиться", -- подумал он.
На старой дубовой доске перед входной дверью прыгал воробушек. Увидев мальчика, он воскликнул:
-- Чирик-чирик! Вот Нильс-пастушок. Теперь он мальчик с пальчик! Нильс Хольгерссон -- мальчик с пальчик!
Гуси и куры обернулись к мальчику и подняли невообразимый шум.
-- Кукареку! -- кричал петух. -- Так ему и следует! Кукареку! Он мне свернул гребень!
-- Ко-ко-ко! Поделом! -- без умолку кудахтали куры.
Гуси сбились в кучу, вытянули головы и спрашивали:
-- Кто это сделал? Кто это сделал?
Удивительнее всего, что мальчик понимал их разговор. Он так был поражен, что стоял как вкопанный и слушал.
"Вероятно, я понимаю язык зверей оттого, что превращен в гнома", -- думал он.
Его возмущало, что куры не переставали выкрикивать свое "поделом". Он запустил в них камнем и воскликнул:
-- Цыц, негодные!
Однако он забыл, что теперь своим ростом уж не мог их устрашить. Они кинулись к нему и окружили его, выкрикивая:
-- Ко-ко-ко! Поделом! Ко-ко-ко, поделом!
Мальчик попытался бежать, но куры гнались за ним по пятам и так кричали, что он чуть не оглох. И если бы не подошла кошка, то он вряд ли избавился бы от них. Увидев кошку, куры сразу присмирели и стали искать червяков в земле с таким видом, словно никогда ни о чем другом не помышляли. Мальчик подбежал к кошке.
-- Милая киса, -- просил он, -- ты ведь знаешь все углы и закоулки во дворе. Пожалуйста, скажи мне, где я могу найти гнома.
Кошка не сразу ответила. Она села, грациозно свернула хвост кольцом вокруг передних лап и взглянула на мальчика. Это была большая черная кошка с белым пятном на груди. Ее пушистая шерсть блестела на солнце. Когти она втянула, а прищуренные глаза ее казались маленькими щелками. Вид у нее был самый добродушный.
-- Конечно, я знаю, где живет гном, -- ответила она вкрадчивым голосом. -- Но это не значит, что я и тебе скажу... Уж не потому ли помочь тебе, что ты так часто дергал меня за хвост? -- сказала она наконец.
Мальчик рассердился. Он совершенно забыл, что теперь стал маленьким и слабым.
-- И сейчас дерну! -- крикнул он и бросился на кошку.
Кошка мгновенно преобразилась до неузнаваемости. Она выгнула спину, лапы ее напряглись, хвост сделался коротким и толстым, уши откинулись назад. Она громко шипела, а широко раскрытые глаза метали искры.
Мальчик не хотел отступать перед кошкой и сделал шаг вперед. Она одним прыжком бросилась на него, повалила его и с разинутой пастью стала над ним, придавив ему грудь передними лапами. Мальчик чувствовал, как ее когти через жилет и рубашку впивались ему в тело и как ее острые клыки щекотали ему шею. Тогда он стал изо всех сил звать на помощь. Однако никто не приходил, и он уже думал, что наступил его последний час. Вдруг он почувствовал, что кошка выпускает его.
-- Теперь довольно, -- сказала она. -- Ради моей доброй хозяйки я на этот раз ограничусь острасткой. Я только хотела показать тебе, кто из нас двоих сильнее.
Кошка ушла с тем же кротким и добродушным видом, как и пришла. Мальчик был до того сконфужен, что не мог сказать ни слова. Он поспешил убежать в хлев, чтобы там приняться за поиски гнома.
В хлеву были только три коровы. Однако, когда мальчик вошел к ним, они подняли такой гвалт, словно их было три десятка.
-- Му-у, му-у, му-у! -- мычала Майская Роза. -- Хорошо еще, что на свете есть справедливость.
-- Му-у, му-у, му-у! -- подхватили все три сразу.
Из-за их яростного мычания мальчик не мог разобрать, что они говорили. Он хотел расспросить о гноме, но его никто не слушал. Коровы держали себя так, словно к ним зашла чужая собака. Они топали ногами, гремели ошейниками, оборачивали головы и бодались.
-- Подойди только ближе! -- говорила Майская Роза. -- Я тебя так лягну, что не скоро забудешь.
-- Подойди, подойди! Сам узнаешь, как мне приятно было, когда ты давал мне пинка в бок деревянным башмаком, -- говорила Звездочка.
-- Иди-ка сюда! Я рассчитаюсь с тобой за то, что ты запихивал мне ос в ухо, -- кричала Желтая Лилия.
Майская Роза была старше и умнее остальных и сердилась больше всех.
-- Подойди-ка! -- говорила она. -- Я отплачу тебе за то, что ты вытаскивал у матери скамеечку, на которой она сидела, когда доила меня; за то, что ты подставлял ножку, когда она шла с ведром молока, и за все слезы, которые она пролила из-за тебя.
Мальчик хотел сказать им, что раскаивается в своем дурном поведении и теперь исправится, если только они укажут ему, где найти гнома. Однако коровы не слушали его и громко мычали. Он стал бояться, чтобы какая-нибудь из них, сорвавшись с привязи, не кинулась на него, и потому поспешил уйти из хлева.
Мальчик был в полном отчаянии. Он ясно видел, что никто во дворе не поможет ему искать гнома, да и сам гном, если он его отыщет, едва ли сжалится над ним.
Он влез на широкий каменный забор, окружавший ферму и обвитый плющом и жимолостью. Там он сел, размышляя, что делать, если ему не удастся вернуть себе человеческий облик. То-то удивятся отец с матерью, когда возвратятся из церкви! Да, все будут поражены, и народ соберется из Восточного Вемменхёга, и из Торпа, и из Скурупа, и со всего Вемменхёгского округа, чтобы на него поглазеть. И почем знать, может, родители повезут его напоказ по ярмаркам?
Ах, как страшно было об этом думать! Уж лучше, чтоб его не видел ни один человек. Что за горе! Нет на всем свете более несчастного существа! Теперь он уж не человек, а заколдованный карлик.
Он стал понемногу понимать, что значит перестать быть человеком. Он лишился всего, он уж не может играть с другими мальчиками, не может унаследовать фермы своих родителей, и никогда ни одна девушка не согласится выйти за него замуж.
Мальчик взглянул на свое жилище. Это был маленький деревянный домик с выбеленными стенами и высокой, крутой соломенной крышей, которая как будто вдавливала его в землю. Хозяйственные постройки также были малы, а на поле едва могла бы повернуться лошадь. Но как все ни было скудно и бедно, а в его глазах представлялось недосягаемой роскошью. Теперь на лучшее жилье, чем ямка под полом, он не мог и рассчитывать.
Погода была великолепная. Кругом все цвело, благоухало и пело. Только у него было тяжело на сердце. Уж никогда не придется ему радоваться. Он думал, что небо еще никогда не было таким синим, как в тот день. Вот показались перелетные птицы. Они возвращались из чужих краев, пролетели над Балтийским морем и направлялись дальше, к северу. Тут были птицы разнообразных пород, но мальчик знал лишь диких гусей, которые летели двумя длинными вереницами, сходившимися клином.
Уже многие стаи гусей пронеслись мимо. Они летели высоко, но мальчик слышал, как они восклицали:
-- Мы держим путь к высоким горам! Мы держим путь к высоким горам!
Увидев домашних гусей, бегавших по двору, дикие гуси спустились ниже и стали звать:
-- Полетим с нами! Полетим с нами! Мы держим путь к высоким горам!
Домашние гуси невольно подняли головы и стали прислушиваться. Некоторые из них ответили:
-- Нам и здесь хорошо! Нам и здесь хорошо!
Как уж говорилось раньше, день был чудный, воздух был свежий и легкий, так что лететь было очень приятно, и, по мере того как пролетали новые стаи, домашние гуси приходили во все большее возбуждение. Иногда они принимались хлопать крыльями, как будто сами хотели взлететь, но каждый раз одна старая гусыня останавливала их словами:
-- Не безумствуйте! Лететь с ними -- значит на голод и холод. Однако один молодой гусь не остался равнодушным к призыву.
-- Если пролетит еще стая, то я присоединюсь к ней, -- сказал он. Пролетала новая стая и опять звала.
Молодой гусь крикнул в ответ:
-- Погодите, погодите! И я с вами!
Он распластал крылья и попробовал подняться, но с непривычки опять упал на землю. Однако дикие гуси, вероятно, слышали его восклицание. Они обернулись и медленно полетели назад, чтобы посмотреть, следует ли он за ними.
-- Погодите, погодите! -- кричал он, снова пытаясь взлететь.
Мальчик на заборе все это слышал и думал: "Будет жаль, если большой гусь улетит. Папа и мама очень огорчатся, если он пропадет".
В эту минуту Нильс совершенно забыл, что он мал и слаб. Соскочив с забора, он подбежал к кучке гусей и обхватил гусака руками.
-- Не смей улетать, слышишь! -- говорил он.
Однако гусь уже умудрился подняться от земли. В пылу увлечения он даже не стряхнул мальчика и захватил его с собою под облака.
Он поднимался так быстро, что у мальчика закружилась голова. Прежде чем он сообразил, что надо выпустить гуся из своих объятий, он очутился на такой высоте, что, бросившись вниз, разбился бы насмерть. Единственное, что он мог сделать, -- это устроиться поудобнее и влезть на спину гуся. Он вскарабкался, хотя и с большим трудом. Однако держаться на скользкой спине между двумя подвижными крыльями тоже было нелегко. Мальчик должен был запустить обе руки глу б око в перья и пух, чтобы не свалиться.
Клетчатая скатерть
У мальчика так кружилась голова, что он долго ничего не мог сообразить. Воздух свистел и гудел, крылья около него быстро двигались, а между перьями бушевала настоящая буря. Около него летели тринадцать гусей. Все они хлопали крыльями и гоготали. В глазах у него мутилось и в ушах шумело. Он не мог сообразить, летят ли они высоко или низко и куда несут его.
Под конец он настолько пришел в себя, что решил узнать, куда направляются гуси. Однако это было нелегко, так как у него не хватало смелости посмотреть вниз. Он был уверен, что у него закружится голова.
А гуси поднялись не слишком высоко из-за нового сотоварища. Ради него они даже летели немножко медленнее. Наконец мальчик собрался с духом и бросил взгляд на землю. Ему показалось, что внизу разостлана огромная скатерть с бесчисленным множеством крупных и мелких клеток.
-- Где я? -- невольно спросил он.
Он видел только клетки да клетки. Одни были квадратные, другие продолговатые, но все прямоугольные. Ничего круглого или овального.
-- Что это за большая клетчатая скатерть внизу? -- спросил мальчик, не надеясь, впрочем, получить ответ. Однако окружавшие его гуси в один голос закричали:
-- Поля и луга! Поля и луга!
Тогда мальчик понял, что большая клетчатая скатерть, над которою он пролетал, -- не что иное, как плоская почва Сконе, и понемногу он догадался, отчего она кажется клетчатой и пестрой. Раньше всего он узнал в светло-зеленых клетках озимую рожь. Желто-серыми клетками представлялись поля, где предыдущим летом посажены были плодовые деревья; на коричневатых рос клевер; черными казались старые пастбища или вспаханная пашня. Коричневые клетки с желтой каймой были, без сомнения, буковыми лесами, так как большие деревья посреди леса зимой обнажаются, а молодые буки на опушке сохраняют сухие пожелтевшие листья до весны. Виднелись также темные клетки с сероватой серединой. Это были большие квадратные дома с почерневшими соломенными крышами и мощеными дворами. Еще попадались клетки с зеленой серединой и коричневой каймой. Это были сады, где лужайки уже зеленели, а окружавшие их кусты и деревья выделялись на зеленом фоне своей темной корой.
Мальчик, разглядывая пестрые клетки, невольно засмеялся. Но гуси, услышав его смех, с укором воскликнули:
-- Плодородная и хорошая земля! Плодородная и хорошая земля!
Мальчик опять стал серьезным.
"Как я смеюсь, когда со мной случилось самое ужасное, что может выпасть на долю человека!" -- думал он.
Несколько времени он сохранял серьезность, но потом опять стал смеяться. Когда он несколько привык к своему способу путешествия и уж не должен был сосредоточивать помыслов на том, как бы удержаться на спине гуся, то стал замечать, что мимо пролетают многочисленные стаи птиц и все направляются к северу. Стаи обменивались между собою криком и гоготанием.
-- А, и вы сегодня летите! -- кричали некоторые птицы.
-- Летим! -- отвечали гуси.
-- Что вы скажете о весне?
-- Еще нет ни единого листочка на деревьях, и в озерах вода холодная!
Пролетая над каким-то двором, где бегали домашние птицы, гуси спросили:
-- Чья это ферма?
Петух задрал голову и ответил.
-- Эта ферма называется Маленькое поле! Теперь, как и прежде! Теперь, как и прежде!
Фермы назывались по именам владельцев, как вообще принято в Сконе. Но вместо того чтоб ответить: "Это дом Пера Матсона или Уле Буссона", петухи давали им прозвища по своему усмотрению и выкрикивали, например: "Вот ферма Бесхлебная!" Про бедную лачужку они говорили: "Вот ферма Малоежка, Малоежка, Малоежка!" Зато большим и богатым крестьянским фермам они давали почетные названия: Счастливый двор, Яичная гора, Денежный дом.
Однако на господских дворах петухи были слишком высокомерны, чтобы выдумывать какие-нибудь шутливые прозвища. Один из них заорал во все горло, словно хотел, чтобы его услышали даже на солнце:
-- Это усадьба Дюбека! Теперь, как и прежде! Теперь, как и прежде! Немного подалее другой петух кричал:
-- Это, как всем известно, Сванехольм! [Сванехольм (Сванхольм) -- замок в шведской провинции Сконе, который был возведен в XVI в. Название происходит от шв. svan -- "лебедь", и holm -- "остров"; Сванехольм -- Лебединый остров.]
Мальчик заметил, что гуси уж не летели по прямой линии. Они рассеялись над долиной, словно радовались возвращению в Сконе и хотели приветствовать каждый отдельный домик. Поравнялись они с двором, где было несколько больших зданий с высокими трубами, окруженных множеством маленьких домиков.
-- Это Юрдбергский сахарный завод! -- кричали петухи. -- Это Юрдбергский сахарный завод!
Мальчик на спине гуся вздрогнул. Местность была ему знакома. Она находилась недалеко от родительского дома, и в прошлом году он там пас гусей. Но с высоты все выглядело иначе.
Стой! Да вот никак Ооса и маленький Матс, его прошлогодние товарищи! Нильс дорого бы дал, чтоб опять в этом году быть с ними. А что сказали бы они, если бы видели, как высоко он пролетал над их головами?
Дикие гуси особенно обрадовались, встретив домашних. Они замедлили полет и закричали:
-- Мы держим путь к высоким горам! Хотите с нами? Хотите с нами?
Но домашние гуси ответили:
-- Еще зима не кончилась! Вы рано вылетели! Возвращайтесь назад! Возвращайтесь назад!
Дикие гуси спустились ниже, чтоб их лучше было слышно, и кликнули:
-- Присоединяйтесь к нам! Мы научим вас летать и плавать!
Тут домашние гуси обиделись и больше не отвечали ни слова. Дикие гуси спустились еще ниже, почти касаясь земли, а затем с быстротою молнии поднялись ввысь, словно чего-то испугались.
-- Ой-ой-ой! -- кричали они. -- Да это вовсе не гуси! Это овцы! Овцы! Гуси на земле выходили из себя и гоготали:
-- Чтоб вас пристрелили! Всех до единого! Всех до единого!
Слушая эту ссору, мальчик от души смеялся. Потом он вспомнил о своем несчастье и заплакал. Но через минуту он опять улыбался. Еще никогда он не передвигался так быстро. А мчаться во всю прыть было для него всегда большим наслаждением. Он, разумеется, и не подозревал, что в воздухе бывает так прохладно и что туда доносится такой приятный запах земли и смолы. Он также не представлял себе, какое чувство испытываешь, пролетая высоко над землею. А чувство было такое, что уносишься прочь от всяких горестей, забот и страданий.
II. Акка с Кебнекайсе
Вечер
Большой белый гусь очень гордился тем, что в обществе диких товарищей летал взад и вперед над южной равниной и мог дразнить домашних птиц. Хоть он и чувствовал себя счастливым, но это не помешало ему уже к полудню сильно утомиться. Он старался глубже вдыхать воздух и быстрее махать крыльями, но все-таки значительно отставал от других. Когда гуси, летевшие позади, увидели, что он не поспевает за ними, то стали кричать предводительнице, которая летела во главе треугольной вереницы:
-- Акка с Кебнекайсе! Акка с Кебнекайсе! [Кебнекайсе -- высочайшая гора Швеции и Лапландии. Имеет две вершины -- южную, покрытую ледником, высотой 2106 м, и северную высотой 2097 м.]
-- Что такое? -- отозвалась она.
-- Белый отстал! Белый отстал!
-- Скажите ему, что быстро лететь легче, чем медленно, -- ответила предводительница, направляясь вперед.
Гусь попробовал последовать ее совету и лететь скорее, но так устал, что принужден был опуститься на уровень подстриженных деревьев, окаймлявших поля и луга.
-- Акка! Акка! Акка с Кебнекайсе! -- опять закричали гуси, летевшие в хвосте и видевшие, как тяжело ему приходится.
-- Что вам еще нужно? -- с досадой спросила предводительница.
-- Белый падает! Белый падает!
-- Скажите ему, что высоко лететь легче, чем низко.
Гусь попробовал послушаться и этого совета, но, когда он поднимался ввысь, у него так захватило дыхание, что чуть не разорвалась грудь.
-- Акка! Акка! -- кричали гуси, летевшие позади.
-- Оставите вы меня в покое или нет? -- ответила предводительница еще нетерпеливее, чем прежде.
-- Белый падает! Белый падает!
-- Передайте ему: кто не может лететь со стаей, пусть возвращается восвояси.
Полета своего она и не подумала замедлить и мчалась вперед с прежней стремительностью.
-- Вот оно что! -- сказал гусь. Он понял, что дикие гуси вовсе не намерены взять его с собою в Лапландию, а заманили его только ради шутки.
Ему было досадно, что силы покидают его и он не может доказать этим бродягам, что домашний гусь тоже на что-нибудь способен. Но всего неприятнее было то, как отнеслась к нему Акка с Кебнекайсе! Хотя он был домашним гусем, но не раз слышал о предводительнице Акке, которой минуло чуть ли не сто лет. Она пользовалась великим почетом, и всегда только избранные дикие гуси сопровождали ее. Однако никто не презирал так домашних гусей, как Акка и ее стая, и Белому особенно хотелось показать, что он не хуже их.
Он медленно летел за другими, размышляя, повернуть ли ему назад или продолжать путь. Вдруг мальчик с пальчик, которого он нес на спине, сказал:
-- Милый Мортен, ты сам видишь, что тот, кто никогда не летал, не в состоянии добраться с дикими гусями до Лапландии. Не лучше ли повернуть назад, пока не поздно?
Мальчик с пальчик особенно раздражал гуся, и когда он увидел, что тот сомневается в его силах, то решил во чтобы то ни стало продолжать путь.
-- Если ты скажешь еще хоть слово, -- заявил он, -- я брошу тебя в первую встречную лужу.
Гнев настолько поднял его силы, что он летел почти наравне с другими гусями. Разумеется, он долго не мог бы выдержать, но в этом и не было надобности, так как к закату солнца стая начала быстро опускаться вниз. Мальчик и гусь, сами того не подозревая, очутились на берегу озера Вомбшён.
"Здесь, верно, будет ночлег", -- подумал мальчик и спрыгнул со своего гуся.
Он стоял на узком песчаном берегу. Перед ним расстилалось довольно большое озеро. Впрочем, озеро производило неприятное впечатление. Оно было затянуто черным, неровным льдом, испещренным полыньями и трещинами, как всегда бывает весною. Очевидно, лед уж недолго мог простоять, так как отделился от берега, и его окаймляла широкая полоса темной блестящей воды. Но все-таки своим присутствием он нагонял почти что зимний холод.
На другом берегу виднелись уютные постройки, но там, где гуси сделали привал, была лишь большая сосновая роща. Казалось, сосновый лес обладал свойством удерживать зиму. Везде земля уже очистилась от снега, но под гигантскими соснами он еще лежал толстым пластом. Снег то таял, то замерзал, то опять таял, и опять замерзал, и наконец сделался твердым, как лед.
Мальчику казалось, что он попал в безжизненную пустыню, и его охватила такая тоска, что он готов был разрыдаться. Целый день он ничего не ел и теперь был голоден. Но где ж было достать еду? В марте ни на деревьях, ни в поле нельзя найти ничего съедобного.
Кто накормит его, приютит, сделает ему постель? Кто посадит его у огня и защитит от диких зверей?
Солнце уже закатилось, и с озера дул холодный ветер. На землю спустилась неприветливая тьма, а в лесу что-то начало трещать и щелкать.
Бодрость духа, появившаяся у мальчика на высоте, теперь совсем исчезла, и он со страхом озирался на своего спутника. Ведь теперь у него никого больше не было! Тут он увидел, что гусю еще хуже, чем ему самому. Гусь лежал на том месте, где опустился, и, казалось, был при последнем издыхании. Он неподвижно вытянул шею, закрыл глаза и еле дышал.
-- Милый Мортен! -- сказал мальчик. -- Попробуй выпить глоток воды. До озера два шага.
Однако гусь не шевелился. Мальчик до той поры всегда обращался жестоко с животными, не исключая и этого гуся, но теперь Мортен казался ему единственным другом, и он боялся его лишиться. Он стал толкать и тащить его к воде. Это оказалось делом нелегким, так как гусь был крупный и тяжелый. И все-таки он кое-как справился.
Гусь сначала погрузился головою в воду и с минуту лежал неподвижно. Вскоре он, однако, поднял голову, отряхнулся и стал жадно пить. Потом он гордо поплыл к камышам. Дикие гуси уже раньше рассеялись по озеру. Опустившись вниз, они тотчас же кинулись к воде, не обращая никакого внимания на белого гуся и его наездника. Они купались и охорашивались, а потом лакомились водяными растениями. Белый гусь увидел маленького окуня, поймал его и, подплыв с ним к берегу, положил у ног мальчика.
-- Вот тебе в награду за то, что ты дотащил меня к воде, -- сказал он.
Это было первое приветливое слово, которое мальчик услышал за весь день. Он пришел в такой восторг, что хотел обнять гуся, но не осмелился. Сам подарок его тоже обрадовал. Сначала ему казалось, что он не сможет есть рыбу сырьем, тем не менее он решил попробовать. Он нащупал, при нем ли нож; нож оказался в кармане, но в уменьшенном виде -- не более спички. Все-таки ему удалось очистить и выпотрошить рыбу, а затем окунь был съеден. Когда мальчик утолил голод, то ему стало стыдно, что он съел его сырым.
"Вот и видно, что я не человек, а гном", -- думал он.
Пока мальчик ел рыбу, Белый спокойно стоял около него, но, когда тот проглотил последний кусок, шепнул:
-- Мы попали к надменным гусям, которые презирают всех домашних птиц.
-- Да, я уж это заметил, -- сказал мальчик.
-- Для меня будет очень лестно, если я с ними долечу до Лапландии и докажу им, что домашний гусь тоже на что-нибудь способен.
-- Да-а-а! -- протянул мальчик, не желая противоречить гусю, хотя в силы его не очень-то верил.
-- Однако я не думаю, чтоб мне удалось самому справиться с таким предприятием, -- продолжал гусь, -- и потому хочу попросить, чтобы ты оставался со мною и помогал мне.
Мальчик, разумеется, мечтал лишь о том, чтобы как можно скорее вернуться домой. Он крайне изумился и не нашелся, что ответить.
-- Мне кажется, что мы с тобою не очень дружим, -- пролепетал он. Но гусь совершенно забыл об этом и помнил только, что мальчик спас ему жизнь.
-- Мне, собственно, нужно бы вернуться к папе и маме, -- сказал мальчик.
-- Не беспокойся! В свое время я тебя к ним доставлю! -- воскликнул гусь. -- И не покину тебя до тех пор, пока не принесу на порог вашего дома.
Мальчик рассудил, что, пожалуй, лучше некоторое время не показываться на глаза родителям, поэтому он внимательно выслушал предложение и уж готовился дать согласие, как вдруг услышал сильный шум. Дикие гуси все сразу выскочили из воды и стали отряхиваться. Затем они выстроились гуськом с предводительницей впереди и подошли к новым товарищам.
Глядя на диких гусей, Белый испытывал не особенно приятное чувство. Он прежде полагал, что у них гораздо больше сходства с домашними и что он им более сродни. Они были гораздо меньше его ростом; белой расцветки между ними не встречалось, всё попадались серые или серо-коричневые. Желтые глаза их, в которых как будто горел огонек, нагоняли на него страх. Белому всегда внушали, что надо ходить медленно и степенно, а эти вовсе не умели ходить и как-то подскакивали. Но больше всего он испугался при виде их ног -- огромных, с разорванными и стоптанными перепонками. Ясно было, что дикие гуси не выбирали, где ступать, и никогда не делали крюка. В общем они были изящны и красивы, но по ногам в них сразу можно было узнать жалких бродяг. Гусь успел шепнуть мальчику:
-- Говори с ними смело, только не открывай, кто ты.
В это время дикие гуси уж подошли к ним и стали кивать головами. Белый тоже кивал, только гораздо чаще. После усиленного обмена поклонами предводительница сказала:
-- Теперь мы должны знать, кто вы такие.
-- О себе я не много могу сообщить, -- ответил Белый. -- Я родился прошлой весной в Сканёре. Осенью меня продали Хольгеру Нильсону из Западного Вемменхёга. Там я был до сих пор.
-- Ты, кажется, не можешь похвалиться происхождением, -- заметила предводительница. -- Как же ты отважился пуститься в путь с дикими гусями?
-- Быть может, именно потому и отважился, чтоб доказать вам, диким гусям, что и мы, домашние, на что-нибудь способны.
-- Хорошо, если ты сможешь это доказать, -- заметила предводительница. -- Пока мы видели только, как ты летаешь. Но может быть, ты в другом искуснее? Умеешь ли ты плавать?
-- О нет, этим не могу похвалиться, -- ответил гусь. Ему казалось, что предводительница уже решила отослать его домой, поэтому ему было решительно все равно, что ответить.
-- Я переплывал только через лужи, -- добавил он.
-- Зато ты, вероятно, мастер прыгать?
-- Где ж видано, чтобы домашние гуси прыгали! -- ответил Белый, окончательно роняя свое достоинство. Он был уверен, что предводительница ни под каким видом не возьмет его с собою. Однако, к его великому изумлению, она сказала:
-- Ты отвечаешь смело, а у кого есть смелость, тот может быть хорошим товарищем, хотя бы даже сначала не отличался ловкостью. Не хочешь ли остаться с нами на несколько дней для испытания?
-- С удовольствием, -- ответил гусь, весьма польщенный.
Предводительница вытянула шею и спросила:
-- А это кто же с тобой? Я таких никогда не видала.
-- Это мой приятель, -- ответил Белый. -- Он всю жизнь пас гусей и может быть нам полезен в путешествии.
-- Тебе, как домашнему гусю, пожалуй, -- сказала предводительница. -- А как же его зовут?
-- У него несколько имен, -- нерешительно ответил гусь. Он не знал, как выпутаться из затруднения, а между тем не хотел выдать, что мальчик носит человеческое имя.
-- Его зовут Мальчик с пальчик, -- сказал он наконец.
-- Что ж он из рода гномов? -- осведомилась предводительница.
-- В котором часу вы, дикие гуси, ложитесь спать? -- поспешно спросил Белый, стараясь уклониться от ответа. -- У меня в эту пору уж всегда глаза слипаются.
Видно было, что гусыня, с которой разговаривал Белый, была очень стара. Оперение ее было серебристо-серое, без единой темной полоски. Голова у нее была больше, ноги грубее и перепонки сильнее искалечены, чем у других, и перья у нее были жесткие, плечи костлявые, шея худая. Все это свидетельствовало о глубокой старости. Только глазам ее ничего не сделалось, и они блестели ярче, чем у остальных гусей. Теперь она торжественно заявила Белому:
-- Знай, гусь, что я Акка с Кебнекайсе. Справа от меня летит Юкси из Вассияуре, а слева -- Какси из Нуольи. Знай также, что второй гусь справа -- это Кольме, второй слева -- Нелье, а сзади них -- Вииси и Кууси [Имена гусей представляют собой первые шесть числительных в финском языке: юкси -- один, какси -- два, кольме -- три, нелье -- четыре, вииси -- пять, кууси -- шесть]. Знай еще, что шесть молодых гусей в конце стаи, три справа и три слева, также из лучших фамилий. Поэтому ты не должен считать нас бродягами, которые готовы завести знакомство с первым встречным. И не воображай, что мы примем к себе на ночлег того, кто не хочет открыть нам своего происхождения.
При этих словах предводительницы мальчик поспешно выступил вперед. Его огорчило, что гусь, так смело говоривший за себя, давал о нем уклончивые ответы.
-- Я не стану скрывать, кто я, -- сказал он.
-- Меня зовут Нильс Хольгерссон. Я сын фермера и до сегодняшнего утра был человеком...
Мальчик не докончил, так как его уж никто не слушал. Узнав, что он человек, Акка отскочила на три шага, а другие гуси еще дальше. Все они вытянули шеи и сердито шипели на него.
-- Ты мне показался подозрительным с той самой минуты, как я увидела тебя на берегу, -- сказала Акка. -- Теперь ты должен поскорее убраться отсюда. Мы не терпим людей в нашей стае.
-- Быть не может, чтоб вы, дикие гуси, боялись такого маленького существа, -- заступился за товарища Белый. -- Завтра он, конечно, уйдет, но на ночь уж позвольте ему остаться здесь. Кто же возьмет на свою совесть отпустить беззащитного малютку ночью одного? Ведь на него может напасть лисица или хорек.
Дикая гусыня подошла чуточку ближе, но, видимо, ей трудно было побороть страх.
-- Меня учили избегать всякого, кто называется человеком, -- сказала она, -- будь он большой или маленький, безразлично. Но если ты, гусь, ручаешься, что он не причинит нам зла, то так и быть, пусть останется переночевать. Боюсь, однако, что ни тебе, ни у ему наш ночлег не окажется подходящим: мы ведь спим на плавучих льдинах.
Она думала, что гусь смутится, но ничуть не бывало.
-- Вы очень благоразумны и умеете выбирать безопасные местечки, -- сказал он.
-- Смотри же, ты отвечаешь за то, чтобы он утром отправился домой!
-- В таком случае и я должен вас покинуть, так как дал зарок не расставаться с ним, -- сказал гусь.
-- Как знаешь, -- ответила предводительница.
Она взмахнула крыльями и улетела на лед, куда за нею поодиночке последовали гуси.
Мальчик очень огорчился, узнав, что его путешествие в Лапландию расстраивается. Холодный ночлег тоже пугал его.
-- Час от часу не легче, Мортен, -- говорил он, -- мы с тобою замерзнем на льду.
Однако гусь не терял бодрости.
-- Это вовсе не страшно, -- сказал он. -- Набери только побольше соломы или сена.
Когда мальчик набрал целую охапку прошлогодней травы, Белый схватил его клювом за шиворот и полетел с ним на лед, где дикие гуси уж спали рядком, засунув головы под крылья.
-- Постели траву на льду, чтобы у меня ноги не примерзли, -- сказал гусь. -- Ты поможешь мне, а я тебе.
Мальчик постлал траву. Тогда гусь опять взял его за шиворот и сунул себе под крыло.
-- Здесь тебе будет тепло и удобно, -- сказал он, поджимая крыло, чтобы мальчик не свалился.
Мальчик утопал в пуху и даже не мог ответить. Лежать было хорошо, и он так устал, что моментально заснул.
Ночь
Известное дело, что лед обманчив и полагаться на него нельзя. Среди ночи ледяная кора озера Вомбшён, отделившаяся от берега, изменила свое положение и в одном месте причалила к суше. Об этом пронюхал лис Смирре, живший около озера в монастырском парке Эведсклостера [Эведсклостер -- замок в провинции Сконе, был построен в 1765--1776 гг., на его месте стоял древний монастырь XII в. Замок окружает красивый сад с террасами и фонтанами] и вышедший на ночную охоту. Смирре уже с вечера видел гусей, но не надеялся, что ему удастся изловить хоть одного из них. Теперь же он быстро помчался по льду.
Он был уже близко от диких гусей, как вдруг поскользнулся и царапнул когтями по льду. Гуси проснулись и замахали крыльями, торопясь взлететь. Но Смирре был проворен. Одним прыжком он подскочил к ближайшему гусю, схватил его и вместе с ним убежал обратно на берег.
Однако в ту ночь дикие гуси были на льду не одни: с ними находился человек, хотя и крошечный. Мальчик тоже проснулся, когда белый гусь взмахнул крыльями, и от этого упал на лед, но еще долго протирал глаза и ничего не понимал, пока не увидел убегающей коротконогой собачонки с гусем в зубах.
Он кинулся, чтобы отнять у собаки ее добычу. Белый гусь кричал ему вслед:
-- Берегись, мальчик с пальчик! Берегись!
Но мальчик думал, что нечего бояться какой-то собачонки, и мчался вперед.