Lib.ru/Классика: Лаффан Мэри. На улицах Дублина

НА УЛИЦАХЪ ДУБЛИНА.
Разсказъ о трехъ оборванцахъ ¹).

¹ Этотъ разсказъ, вышедшій въ Лондонѣ отдѣльной брошюрой, имѣлъ громадный успѣхъ и разошелся въ четырнадцати изданіяхъ. Вся англійская печать привѣтствовала съ большимъ сочувствіемъ эту маленькую книжку, которая, по словамъ Атенси, "выказываетъ болѣе истиннаго таланта, чѣмъ большинство многотомныхъ романовъ". Дѣйствительно, почти ни одно беллетристическое произведеніе послѣднихъ лѣтъ не обнаруживаетъ столько блестящаго юмора и глубокаго чувства, какъ эта скромная, простенькая исторія трехъ бѣдныхъ дѣтей; каждая ея строчка дышетъ художественной правдой и настоящимъ реализмомъ. Авторъ этого замѣчательнаго произведенія ирландка Мэри Лаффанъ, которая, однако, не выставила своего имени подъ разсказомъ, доставившемъ ей неожиданную славу, ни подъ тремя своими романами изъ ирландской жизни. Одинъ изъ нихъ, вышедшій на дняхъ Christie Careco также возбудилъ общее сочувствіе, но далеко не можетъ сравниться съ миніатюрной исторіей Дублинскихъ Оборванцевъ, вполнѣ доказывающей справедливость пословицы: "малъ золотникъ, да дорогъ".

Дамамъ первое мѣсто. Оборванка, одинадцати лѣтъ, съ хвостомъ копченой селедки въ зубахъ, обращаетъ на себя наше вниманіе прежде всего, какъ представительница прекраснаго и слабаго пола. Она старше и вдвое сильнѣе Лохматки и Защитника, которые сидятъ подлѣ нея на парапетѣ набережной. Они всѣ трое заняты наблюденіемъ за нагрузкой мусора на барку въ двадцати шагахъ отъ нихъ. Оборванка служитъ прекраснымъ типомъ уличныхъ арабчиковъ или оборванцевъ. Она, конечно, босая, хотя въ этомъ можно было усумниться, еслибъ между ея пальцами не показывалась отъ времени до времени розовая подкладка, и съ обнаженной головой, покрытой косматыми, взъерошенными волосами, никогда не знавшими другого гребня, кромѣ данной ей природою пятерни, которую дѣйствительно, она такъ часто пускала въ ходъ, что возбуждала страшное подозрѣніе.

Все ея лице состояло преимущественно изъ глазъ и рта; послѣдній былъ такой широкій и громадный, что Защитникъ не безъ основанія сказалъ, въ эпоху ихъ перваго знакомства, когда время и дружба еще не смягчили въ его глазахъ рѣзкихъ чертъ Оборванки, что еслибъ не уши, то ея ротъ окружилъ бы всю ея голову. Защитникъ не даромъ былъ такъ прозванъ: его языкъ ни передъ чѣмъ не останавливался. Ротъ Оборванки былъ снабженъ зубами, очень ровными, блестѣвшими когда она удостаивала улыбаться, и сверкавшими, какъ слоновые клыки, въ минуты гнѣва, что случалось часто, такъ какъ Оборванка отличалась вспыльчивымъ и чрезвычайно независимымъ характеромъ. Глаза ея, темнокаріе, угрюмо сверкали изъ подъ густыхъ, нависшихъ бровей. Она была высокаго роста для своихъ лѣтъ, сухощавая, мускулистая и подвижная, какъ кошка; по ея темнымъ глазамъ и смуглой кожѣ, ее можно было бы принять за иностранку, но курносый маленькій носъ, вдающійся подбородокъ и мелодичный акцентъ Дублинскихъ улицъ вполнѣ обнаруживали ея мѣстное, національное происхожденіе.

Ея костюмъ состоялъ изъ robe princesse, остатка нѣкогда великолѣпнаго платья одной изъ обитательницъ модныхъ сквэровъ. Оно было очень коротко спереди, слишкомъ длинно сзади и сидѣло мѣшкомъ въ груди и таліи. Издали въ немъ казалось много кармановъ, но при ближайшемъ разсмотрѣніи это оказывались дырки безъ кармановъ. Подъ этимъ платьемъ виднѣлось другое, болѣе старое и изорванное. Однако, теперь было лѣто и Оборванка не чувствовала никакой непріятности отъ легкости своего костюма. Дѣйствительно, прислонясь спиной къ грудѣ капусты, дожидавшейся нагрузки на Глазговскій пароходъ, она, казалось, не имѣла никакихъ заботъ въ жизни. Она сидѣла на одной ногѣ, а другою болтала въ воздухѣ; солнце блестѣло въ ея глазахъ и золотило русыя кудри Лохматки, который, полулежа и полусидя подлѣ нея, слушалъ болтовню Защитника. Лохматкѣ было шесть лѣтъ; онъ былъ очень маленькаго роста и совершенный малютка на взглядъ, но въ его голубыхъ глазахъ виднѣлся цѣлый міръ лукавства. Онъ умѣлъ курить, жевать табакъ, пить и красть; вообще, онъ былъ вполнѣ развращенный молодой человѣкъ. На немъ красовалась смѣшная, старая соломенная шляпа безъ полей и тульи, оторванныхъ, вѣроятно, для большей гармоніи съ остальнымъ костюмомъ, отличительной чертой котораго была рубашка. Спереди, она едва доходила до грудной кости, но сзади, въ видѣ вознагражденія или, чтобъ скрыть грѣхи плисовыхъ панталонъ, опускалась до пятокъ. Одна изъ штанинъ, лопнувшая вдоль по шву, болталась, какъ парусъ во время штиля. Его куртка, истинная диковина среди лохмотьевъ, была до верху застегнута. Облокотясь обѣими руками на свои колѣни, онъ казался маленькимъ кулечкомъ. Лицо его было интересное, нѣжное; его черный носикъ былъ художественно очерченъ; ротъ, пунцовый, какъ вишня, выглядывалъ изъ окружающей его грязи и изрыгалъ пріятнымъ съ звучными трелями голоскомъ самыя бранныя слова, изъ которыхъ преимущественно и состояла его рѣчь.

Защитникъ или Прыгунчикъ, такъ какъ онъ имѣлъ двѣ клички (послѣдняя происходила отъ врожденнаго недостатка, благодаря которому онъ ходя припрыгивалъ), былъ девяти лѣтъ, но ему могло бы быть и девяносто, судя по глубокому знанію свѣта, которое выражалось въ его рябомъ, морщинистомъ лицѣ. У него были небольшіе, блестящіе, черные глаза и длинный, острый, всюду сующійся носъ. Зоркій, живой умъ свѣтился во всѣхъ его чертахъ. Онъ былъ руководителемъ этой маленькой удалой тройки. Лохматка обращался съ нимъ почтительно, а Оборванка сохраняла свою самостоятельность, только благодаря постоянному хвастовству своей силой и старшинствомъ. Они были всѣ трое сироты. Отецъ Оборванки бѣжалъ въ Америку за годъ передъ тѣмъ, а ея мать умерла. Лохматка былъ найденышъ и кормилица выбросила его на улицу, когда увидѣла, что ей не откуда ждать денегъ за его прокормъ, а происхожденіе Защитника было покрыто мракомъ неизвѣстности. Онъ иногда смутно намекалъ на бабушку, жившую въ Буль-Стритѣ, но принадлежалъ къ числу тѣхъ людей, которые сами за себя отвѣчаютъ. На немъ былъ сюртукъ взрослаго человѣка, одна пола котораго исчезла, очевидно, вслѣдствіе насилія, потому что вмѣстѣ съ ней оторвана была и большая часть спины, что придавало ему видъ воробья, у котораго кошка вырвала много перьевъ. На головѣ у него красовалась поярковая шляпа съ большими полями, которыя хорошо оттѣняли его маленькое, умное лицо. На ногахъ у него были башмаки сомнительнаго удобства и достоинства, но всетаки башмаки, и этимъ онъ отличался отъ своихъ товарищей, которые, по ихъ собственному выраженію, были "мостовщиками", т. е. между мостовой и ими не было ничего посторонняго.

Можетъ быть, читателя интересуютъ ихъ настоящія имена. Но Прыгунчикъ не зналъ другого имени, кромѣ своей клички; его бабушку звали Касенди и онъ безъ церемоніи пользовался ея именемъ, когда того требовали обстоятельства. Оборванка помнила, что ее когда-то называли Элизой, а ея отца Бирномъ, но среди оборванцевъ кличка гораздо употребительнѣе именъ, которыя имѣютъ практическую пользу только для лицъ съ постояннымъ мѣстомъ жительства. Лохматка, вѣроятно, такъ и останется Лохматкой на всю жизнь. Разсказывали, справедливо или нѣтъ, что однажды онъ вмѣстѣ съ другими мальчиками дѣтскаго пріюта, который онъ удостоивалъ своимъ присутствіемъ въ теченіи недѣли, явился на конфирмацію. Совершавшій церковную службу епископъ спросилъ, какъ зовутъ юнаго кандидата.

Лохматка этого не ожидалъ, но ни мало не смутился и отвѣчалъ просто, ясно.

-- Какъ, дитя мое! воскликнулъ епископъ, которому показалось, что онъ, вѣроятно, не разслышалъ отвѣта мальчика.

-- Лохматка, ваше преподобіе, т. е. я хочу сказать ваше преосвященство.

-- А кто тебя такъ назвалъ, дитя мое?

-- Мальчишки, чтобы чортъ ихъ подралъ, ваше преосвященство.

Лохматку вывели за уши и онъ простился тогда же на вѣки съ церковью и школой.

Оборванка не умѣла читать. Защитникъ сосредоточивалъ въ себѣ все образованіе и большую часть ума этой компаніи. Однако, Оборванка была его главной поддержкой. Она пѣла на улицахъ. Защитникъ акомпанировалъ ей на еврейскихъ гусляхъ или на костаньетахъ, а иногда пѣлъ съ нею дуэты; Лохматка же стоялъ подлѣ нихъ и голодными глазами выпрашивалъ пенсы. У нихъ были и другія средства къ жизни: кража угля на пристаней, выборка шлака изъ золы, выбрасываемой большими кучами на пустопорожнія мѣста за городомъ, и исполненіе обязанностей комиссіонера; но эта послѣдняя работа была очень невѣрная, такъ какъ никто вторично не давалъ имъ порученія. Вообще ихъ жизнь изобиловала элементомъ, столь цѣнимымъ людьми, всѣ нужды и потребности которыхъ съ избыткомъ удовлетворены постояннымъ возбужденіемъ нервовъ.

Зоркій наблюдатель подмѣтилъ бы въ кажущемся небрежномъ nonchalence этой группы, напряжённое ожиданіе, бдительное, но пассивное. Они, дѣйствительно, ждали прибытія пассажировъ на вечерній шотландскій пароходъ, съ цѣлью поживиться мѣдными монетами. Съ нѣкоторыхъ поръ, времена стали худыя и, за исключеніемъ хвоста селедки, торчавшаго въ зубахъ Оборванки и выпавшаго изъ узла, въ которомъ несъ себѣ обѣдъ одинъ рабочій въ докахъ, никто изъ компаніи еще не обѣдалъ.

Защитникъ наблюдалъ за приливомъ, который все болѣе и болѣе приближался къ линіи, гдѣ оканчивался зеленый илъ и начиналась гранитная набережная. Пароходъ долженъ былъ отойти съ приливомъ и грязноватыя, темныя волны быстро набѣгали, разбиваясь съ глухимъ шумомъ о камни. Былъ августовскій теплый вечеръ и сѣрый туманъ стоялъ надъ рѣкою въ томъ мѣстѣ, гдѣ она расширялась. Таможня, съ ея гранитными колонами и статуями, блестѣла и сверкала на солнцѣ. Изъ-подъ арокъ Карлейльскаго моста, казалось, бѣжало три золотыхъ потока, а куполы церкви св. Патрика и судебныхъ зданій словно дрожали въ воздухѣ.

На рѣкѣ было обычное движеніе. Буксирныя суда тяжело тянулись внизъ и вверхъ. Лоцманскій ботъ, съ крупной черной надписью, велъ за собою большую, плоскую, съ острымъ носомъ барку, которая была до того нагружена боченками, что грязная вода, кипѣвшая за ея кормой, едва не захлестывала за бортъ.

При видѣ этого судна, Защитникъ вскочилъ и его умные глаза засверкали напряженнымъ вниманіемъ..

-- Вотъ барка Гиннеса, сказалъ онъ: -- посмотрите, каждый боченокъ на ней безъ портера стоитъ шесть шиллинговъ.

-- Врешь!

Это лестное замѣчаніе было сдѣлано Оборванкой, хотя въ голосѣ ея не слышалось ни малѣйшаго сомнѣнія въ справедливости того, что говорилъ Защитникъ. Это была только обычная форма, въ которой Оборванцы выражаютъ удивленіе, и въ настоящемъ случаѣ нисколько не доказывало недовѣрія, потому что Защитникъ считался авторитетомъ относительно общихъ свѣдѣній.

-- Развѣ я не знаю! Одинъ человѣкъ нашелъ такой боченокъ, прибитый къ берегу приливомъ за Сѣверной пристанью и продалъ его въ Джемсъ-Стритъ за эти деньги.

Шесть глазъ съ интересомъ и завистью стали слѣдить за сокровищами, наполнявшими барку знаменитаго пивовара.

Лохматка былъ очень голоденъ и лицо его было блѣдно, несмотря на покрывавшій его слой грязи.

-- Когда же будетъ пять часовъ? промолвилъ онъ жалобнымъ тономъ, обращаясь къ Оборванкѣ:-- еще никого не видать.

Въ эту самую минуту показался на висячемъ мосту доковъ кэбъ съ пассажирами и грудой вещей. Удалая тройка лѣниво смотрѣла, пока экипажъ не подъѣхалъ къ пристани, куда толькочто передъ тѣмъ подогнали стадо коровъ для нагрузки на пароходъ, и тогда пустилась бѣгомъ къ тому мѣсту набережной, которая приходилась прямо противъ палубы перваго класса. Здѣсь они стали весело дожидаться, чтобы пассажиры, разложивъ свои вещи въ каютахъ, вышли наверхъ подышать свѣжимъ воздухомъ.

Публика начала прибывать. Это былъ сезонъ, въ который Дублинъ пустѣетъ, и вскорѣ Оборванка стала пѣть во все горло. "Черноокую красавицу въ голубомъ платьѣ". Защитникъ акомпанировалъ ей, щелкая кастаньетами, а Лохматка, перевѣсившись черезъ парапетъ набережной, принялъ свой обычный air de circonstance, теперь не имѣвшій въ себѣ ничего искуственнаго.

Голосъ Оборванки былъ не столько пріятный, сколько громкій. Пѣніе на открытомъ воздухѣ очень гибельно отзывается на гортанной перепонкѣ, отъ которой зависитъ, по отзыву авторитетныхъ судей, нѣжность модуляцій. Всего же гибельнѣе дѣйствуетъ ночной воздухъ и морской, а голосъ Оборванки подвергался вліянію и того и другого безъ всякой пощады. Однако, у нея было ухо и нѣкоторый талантъ къ мимикѣ. Она не безъ пользы посѣщала увеселительныя заведенія Дублина и театры, на которыхъ лондонскія труппы Буелко распѣваютъ ирландскія пѣсни: поэтому, она очень искусно и бойко передавала національный шикъ этихъ пѣсенъ. Ея пѣніе вскорѣ собрало на палубѣ парохода цѣлую толпу, которой она лукаво мигала и улыбалась, отчеканивая одинъ за другимъ всѣ нумера своего репертуара, и пенсы посыпались въ порядочномъ количествѣ. Тогда Защитникъ, спрятавъ свои кастаньеты и стоя на самомъ краю набережной, началъ ловить на воздухѣ монеты, съ ловкостью опытнаго игрока въ крокетъ, а Лохматка подбиралъ то, что падало на землю. Около часа пѣла и кривлялась Оборванка, пока, наконецъ, жатва мѣдянокъ, казалось, была вся собрана. Она умолкла, съ трудомъ переводя дыханіе; большія капли пота струились по ея загорѣлымъ щекамъ и, выбравъ доброе, милое лицо молодой дѣвушки въ толпѣ ея слушателей, она низко ей присѣла, съ комической гримасой.

-- Еще монетку во славу Божью, прелестная миссъ! воскликнула она.

-- Довольно вамъ, отвѣчалъ какой-то господинъ, вѣроятно, знавшій ее и для потѣхи сосчитавшій, сколько ей бросили денегъ.

-- Отецъ лежитъ въ больницѣ уже два мѣсяца съ сломанной ногой, а мать больна дома, продолжала Оборванка скороговоркой:-- она умираетъ съ голода и маленькіе братья два дня ничего не ѣли.

-- Я никогда не видалъ такихъ глазъ и зубовъ! воскликнулъ вновь прибывшій туристъ:-- это, вѣрно, цыганка. Спой мнѣ еще что-нибудь, красотка!

Оборванка радостно улыбнулась. По выговору она узнала въ этомъ пассажирѣ англичанина, что обѣщало ей двойную плату, и очень кстати затянула: "Вернись, вернись въ страну Эрина". Уже раздался звонокъ и палубу быстро очищали отъ лицъ, провожавшихъ пассажировъ. Защитникъ сталъ энергично выбивать тактъ кастаньетами, на младенческомъ лицѣ Лохмотки выразилось пріятное ожиданіе, а Оборванка съ чистотой печатнаго станка отдѣлывала каждое слово, причемъ тридцать два ея зуба сверкали на солнцѣ.

Въ ту самую минуту, какъ раздалась послѣдняя нота этого любимаго романса, колеса парохода пришли въ движеніе. Пассажиръ сунулъ руку въ карманъ и вынулъ горсть полукронъ. У него не было мельче монеты, и потому, считая полкрону слишкомъ большимъ вознагражденіемъ за полученное удовольствіе, онъ хотѣлъ уже спрятать деньги, какъ вдругъ замѣтилъ жалобную физіономію Лохматки, который, разставивъ свои маленькія ножки и повѣсивъ на сторону голову, жадно смотрѣлъ на него. Онъ бросилъ полкрону и такъ мѣтко, что она попала въ одно изъ карманныхъ отверстій въ платьѣ Оборванки; она тотчасъ вытащила ее оттуда безъ всякой церемоніи и, махнувъ ему рукой въ знакъ благодарности, бросилась бѣжать со всѣхъ ногъ, изъ боязни, чтобы кто-нибудь не отнялъ у нея свалившагося съ неба сокровища. Защитникъ, придерживая рукою свою шляпу, заковылялъ, припрыгивая за нею съ наиболѣе возможной для него быстротою, а Лохматка послѣдовалъ за ними, почти плача отъ нетерпѣнія и голода.

Наконецъ, Оборванка остановилась передъ отворенными воротами и, махнувъ рукой товарищамъ, нырнула во дворъ. Черезъ нѣсколько минутъ они присоединились къ ней и начался общій разсчетъ. Въ карманѣ однопольнаго сюртука Защитника оказалось десять пенсовъ, Лохматка представилъ десять полупенсовъ, а Оборванка крѣпко держала въ своемъ сжатомъ кулакѣ серебрянную монету. Всего у нихъ было три шиллинга и шесть съ половиною пенсовъ. Они посмотрѣли другъ на друга съ изумленіемъ. Съ того дня, какъ Защитникъ нашелъ пачку табаку въ пустой бочкѣ на пристани иностранныхъ судовъ, они никогда не видывали подобной суммы. Кто-то изъ нихъ, никто не зналъ кто, шепнулъ магическое слово "театръ".

Это предложеніе было единогласно поддержано; теперь, когда они имѣли немного денегъ, ихъ единственной мыслью было повеселиться. Не подражали ли они въ этомъ старшимъ? Конечно, они уже видѣли модную пьесу "Shaughraun", но хорошую вещь можно посмотрѣть и нѣсколько разъ.

-- Пойдемте скорѣе къ чертовкѣ мистрисъ Боркъ и поужинаемъ, воскликнулъ Лохматка.

-- Къ мистрисъ Боркъ? срѣзалъ его Защитникъ и посмотрѣлъ на Оборванку, сомнительно качая головой.

У мистрисъ Боркъ не было безопасно для людей, имѣвшихъ такое сокровище, какъ полкроны. Нѣтъ, это было неблагоразумно. Защитникъ задумался. Если они пойдутъ къ мистрисъ Боркъ въ теперешнемъ взволнованномъ положеніи, то она заподозритъ что-нибудь недоброе. Къ тому же, еслибы они захватили съ собой какое-нибудь лакомство, на что они твердо рѣшились для достойнаго празднованія этого счастливаго дня, то многимъ рисковали.

Пока всѣ эти вѣскія соображенія возникали подъ поярковой шляпой Защитника, Оборванка съ болѣе быстрой, чисто женской сообразительностью составила планъ дѣйствія.

-- Вотъ что! воскликнула она тономъ авторитета:-- бѣгите въ поле и ждите меня. Я принесу кружку портера, бараньи ножки и хлѣба. Мы минуемъ проклятую старуху.

Она полетѣла, какъ стрѣла, а Лохматка, взвизгнувъ отъ голода и видя безпомощность своего протеста, отправился съ Защитникомъ черезъ дворъ на пустопорожнее мѣсто, гдѣ сваливали мусоръ со всего околодка. Они перешли черезъ громадную кучу и, усѣвшись по ту сторону, стали ждать Меркурія.

Черезъ полчаса Оборванка показалась на кучѣ надъ ихъ головами и съ проклятіями упрекнула ихъ за то, что они ее не встрѣтили и не помогли нести провизію. Потомъ она спустилась къ нимъ и подала Защитнику блестящую жестяную кружку съ чернымъ напиткомъ, при видѣ котораго, маленькіе лукавые глазки мальчика жадно заблестѣли. Кружка была полна до краевъ. Благородная душа Оборванки не допускала и мысли о возможности отпить хотя глотокъ на дорогѣ и тѣмъ обмануть своихъ товарищей. Наконецъ, она вынула изъ-подъ верхняго своего платья три полубѣлыя булки, разрѣзанныя вдоль и намазанныя масломъ, а также три вареныя бараньи ножки.

Не было вѣроятія, чтобъ они заспорили насчетъ дѣлежа мѣстныхъ припасовъ. Оборванка безъ всякой церемоніи бросила каждому изъ своихъ товарищей по булкѣ и по ножкѣ, а потомъ спокойно принялась за свою порцію.

Защитникъ любовно сжалъ между ногами кружку съ портеромъ, придерживая ее одной рукой; шляпа спустилась ему на глаза и воцарилось молчаніе. Наконецъ, Оборванка, обглодавъ баранью ножку, за исключеніемъ перепонки между пальцами, которую она оставила себѣ для десерта, протянула свои масляные пальцы къ кружкѣ съ портеромъ.

-- Пей честно, чортъ тебя возьми! сказалъ Защитникъ, отдавая ей кружку и сдѣлавъ на ней ногтемъ отмѣтку: вотъ досюда.

И онъ приподнялъ свою шляпу, чтобъ лучше слѣдить за Оборванкой. Она отвѣчала ему проклятіемъ, половина котораго потонула въ пѣнѣ портера. Выпивъ свою долю, она перевела дыханіе и передала кружку Лохматкѣ, который, держа свою кость обѣими руками, жадно глодалъ ее. Но, увидавъ передъ собою кружку, онъ отложилъ кость; въ эту минуту Защитникъ, побуждаемый болѣе чувствомъ собственнаго достоинства, чѣмъ эгоизмомъ, протянулъ обѣ руки, издавая какіе-то неопредѣленные звуки, такъ какъ его ротъ былъ набитъ хлѣбомъ. Лохматка крѣпко сжалъ въ своихъ рукахъ кружку и осыпалъ крупной бранью Защитника, который, по краснорѣчивому знаку Оборванки, оставилъ его въ покоѣ и только приказалъ пить скорѣе. Но мальчуганъ не торопился, чувствуя, что находился подъ покровительствомъ Оборванки. Вскорѣ кружка была допита до дна и ничего не осталось отъ обѣда, кромѣ небольшаго куска булки, который Лохматка всунулъ въ карманъ на черный день. Оборванка устала отъ столь тяжелой работы и, прислонясь къ мусорной кучѣ, лѣниво сосала обглоданную кость. Защитникъ два раза опрокинулъ кружку надъ своимъ ртомъ, потомъ легъ на спину плашмя, подложивъ вмѣсто подушки шляпу подъ голову, которая была коротко выстрижена, за исключеніемъ двухъ кудрей на лбу, нарочно оставленныхъ для приличія. Лохматка сидѣлъ въ своей любимой позѣ, облокотившись на колѣни.

Разговоръ принялъ легкій, веселый оттѣнокъ, какъ и подобало послѣобѣденной бесѣдѣ. Брань и проклятія, которыми всегда пересыпала свою рѣчь Оборванка, стали пикантнѣе и изысканнѣе, потому что она теперь имѣла время вспомнить то, что подходило къ данному случаю. Они стали критически обсуждать достоинства актеровъ, игравшихъ въ "Shaughraun", съ тѣмъ художественнымъ чутьемъ, которое составляетъ характеристичную черту расы, представители которой всѣ природные актеры. Потомъ они перешли къ личнымъ вопросамъ и къ вѣчному, тревожному вопросу о финансахъ.

-- Четыре пенса за портеръ, два за масло, три за хлѣбъ и четыре съ половиною за ножки, всего шилингъ и три съ половиною пенса, произнесъ Защитникъ, считая по пальцамъ такъ быстро, что возбудилъ восторженное удивленіе своихъ товарищей.

-- Мѣста въ дьявольской галлереѣ по шести пенсовъ, итого восемнадцать, продолжала Оборванка:-- завтра утромъ завтракъ...

-- Не говоря о водкѣ съ водой въ театрѣ и кэбѣ для возвращенія домой, перебилъ ее Защитникъ.

Оборванка и Лохматка громко захохотали. Особливо кэбъ показался имъ очень забавнымъ.

-- Мы должны мистрисъ Боркъ за два дня ночлега, сказалъ серьёзнымъ тономъ Лохматка.

Это непріятное напоминаніе заставило задуматься это старшихъ товарищей. Но заплатить шесть пенсовъ мистрисъ Боркъ не входило въ программу удовольствій и Оборванка отклонила предложеніе, внесенное Лохматкой.

-- Мнѣ пора въ улицу св. Патрика, сказала она вдругъ: -- пойдемъ, Прыгунчикъ; скоро шесть часовъ и мы оттуда прямо отправимся въ театръ.

-- Я не пойду такую даль, замѣтилъ Лохматка, надувъ губы:-- я усталъ и полежу здѣсь, а потомъ встану и къ семи часамъ буду у театра.

Оборванка посмотрѣла на него и, вынувъ изъ кармана шесть пенсовъ и нѣсколько мѣдныхъ монетъ, отдала Лохматкѣ, какъ его долю изъ полкроны.

-- Смотри только не прогуляй этихъ денегъ, щенокъ, сказала она съ угрозой.

-- Ничто не можетъ сравниться съ деньгами! отвѣчалъ небрежно Лохматка, играя мѣдными монетами.

-- Деньги вздоръ! замѣтилъ съ благороднымъ презрѣніемъ Защитникъ:-- люди всегда говорятъ о деньгахъ, а что такое деньги, какая отъ нихъ польза! Всегда кто-нибудь дастъ вамъ кусокъ хлѣба, когда вы въ немъ нуждаетесь, а пока у васъ есть кусокъ хлѣба, къ чему вамъ деньги?

Конечно, это была послѣобѣденная философія и какъ выраженіе отдѣльнаго мнѣнія, хотя бы и такого высоко умнаго и многоопытнаго человѣка, какъ Защитникъ, не имѣло особой важности. Но въ этомъ случаѣ выраженная Защитникомъ идея не была оригинальной. Онъ только повторялъ обычную теорію бѣдныхъ классовъ. Въ его словахъ резюмировалась вся исторія ирландскаго народа. Щедрость бѣдныхъ въ отношеніи другъ друга такъ же безгранична, какъ милосердіе Божіе. Отъ этого бережливость въ странѣ неизвѣстна и промышленная дѣятельность заглохла.

Защитникъ и Оборванка разстались съ своимъ младшимъ товарищемъ, который остался у мусорной кучи, но какъ только они исчезли изъ вида, онъ вскочилъ и пустился бѣгомъ въ противоположную сторону.

Дѣло въ томъ, что Лохматка былъ игрокъ и хотѣлъ пошатать счастья въ кости съ мальчишками на желѣзнодорожной станціи, которые были гораздо его старше, хотя столь же оборваны, какъ и онъ. Прошелъ часъ; онъ спустилъ шесть пенсовъ и, чувствуя болѣе благоразумнымъ сохранить послѣдніе четыре, ушелъ со станціи въ Амьенской улицѣ и повернулъ въ грязный переулокъ, не далеко отъ улицы Маббитъ.

Потеря денегъ очень подѣйствовала на Лохматку, но, проходя мимо лавки колоніальныхъ товаровъ, онъ замѣтилъ, что изъ швовъ одной бочки, стоявшей подлѣ двери, сыпался сахаръ. Онъ забылъ свое горе и предался пріятному препровожденію времени лизать бочку. Вскорѣ къ нему присоединилась цѣлая ватага мальчишекъ, которые хотѣли подѣлиться съ нимъ такимъ неожиданнымъ лакомствомъ и подняли такой шумъ, что колоніальный торговецъ выскочилъ на улицу и положилъ конецъ ихъ празднику, пихнувъ ногой боченокъ въ грязь, покрывавшую мостовую. Мальчишки разбѣжались очень опечаленные, а Лохматка продолжалъ свой путь. Послѣ десяти-минутной ходьбы, онъ повернулъ въ поперечный переулокъ, который оканчивался пустыремъ. Теперь уже былъ осьмой часъ и смеркалось, что вполнѣ благопріятствовало плану Лохматки. Дѣло заключалось въ томъ, чтобы проскользнуть незамѣченнымъ мимо двойного ряда коттеджей и достичь благополучно пустыря за ними. Тамъ стоялъ одинъ домикъ особнякомъ, принадлежавшій его другу, котораго онъ собирался посѣтить, а скрываться ему было необходимо, потому что второй коттеджъ, на правой рукѣ, въ переулкѣ, принадлежалъ мистрисъ Боркъ, которой онъ и его друзья были должны за квартиру. Эта квартира состояла изъ небольшаго пространства пола, вмѣсто кровати, и дырявой простыни, вмѣсто одѣяла. Каждый платилъ за ночь одинъ пенсъ, но обыкновенно мистрисъ Боркъ пускала всѣхъ трехъ оборванцевъ за два пенса, что было, конечно, не дорого, въ виду хорошей репутаціи этого дома и удовольствія имѣть сожильцомъ въ комнатѣ великолѣпную свинью.

Лохматка незамѣтно проскользнувъ по переулку и вскорѣ достигъ жилища своего друга. Онъ прямо направился къ отворенной двери и неожиданно, неслышно, какъ птичка, явившись на ступенькѣ, сталъ переминаться съ ноги на ногу и засматривать въ комнату.

-- А вотъ и онъ! воскликнулъ голосъ хозяйки, которая сидѣла у очага вмѣстѣ съ сосѣдкой, пришедшей къ ней поболтать.

Видя, что глаза обѣихъ женщинъ сосредоточены на немъ, Лохматка началъ выкидывать ногами разныя каракули. Эта странная пляска должна была выражать его скромность и нежеланіе быть навязчивымъ. Результатъ ея былъ вполнѣ для него удовлетворительный.

-- Входи, если хочешь, сказала хозяйка.

Лохматка весело вбѣжалъ и сѣлъ, поджавъ ноги на глиняномъ полу передъ огнемъ.

-- Я ничего не ѣлъ цѣлый день, промолвилъ онъ жалобно, поднявъ на хозяйку свои голубые глаза.

-- Ай, ай! Боже помилуй насъ грѣшныхъ! сказала добрая женщина и, подойдя къ комоду, стоявшему подлѣ кровати, взяла три холодныхъ вареныхъ картофеля, которые подала ребенку.

Гостья, женщина гораздо моложе хозяйки и очень неряшливая на взглядъ, посмотрѣла съ презрительнымъ движеніемъ губъ на эту подачку. Она быстро встала, накинула на голову свою шаль и направилась къ двери, говоря:

-- Подожди, Лохматка. Я сбѣгаю тебѣ за кускомъ хлѣба. Только люди, имѣющіе дѣтей, могутъ чувствовать, что такое сирота. Холодный картофель! Скажите пожалуйста!

Она ушла, а покровительница Лохматки вернулась на свое мѣсто у очага. Она была высокая, сухощавая старуха, большая скряга, а потому естественно ее считали богачкой. Она занималась ломовымъ извозомъ, имѣла лошадь, телегу и свидѣтельство на торговлю, а также нанимала работника. Лошадь занимала самую отдаленную отъ очага часть покоя, козелъ пасся на пустырѣ снаружи; съ полдюжины куръ очень удобно торчали на жерди, пересѣкавшей комнату въ разстояніи трехъ футовъ надъ очагомъ, чрезвычайно пріятное устройство, которое, кромѣ удовольствія, приносило и пользу, побуждая куръ плодиться и нести яйца. Вообще все въ этомъ жилищѣ было грязно, пропитано зловоніемъ, тепло и дышало комфортомъ.

Лохматка, отъ быстрыхъ глазъ котораго ничего не ускользало, высмотрѣлъ подъ стуломъ только-что удалившейся сосѣдки жестяную кружку съ портеромъ, которую обѣ женщины на половину еще не выпили. Онъ такъ жадно глядѣлъ на нее, что хозяйка обратила на это вниманіе.

-- Экой мальчишка! воскликнула она полусердито, полувосторженно:-- ну, или сюда.

Она взяла кружку и налила портеру въ жестяной стаканчикъ, который подала мальчику. Онъ выпилъ однимъ залпомъ и, къ величайшему удивленію, получилъ вторую порцію.

Въ эту минуту сосѣдка вернулась съ большимъ ломтемъ хлѣба, намазаннымъ патокой. Она сунула его Лохматкѣ, бросая взглядъ сознательнаго преимущества на свою пріятельницу. Но, садясь, она замѣтила кусокъ булки, торчавшей изъ куртки мальчика, и вытащила его съ негодованіемъ.

-- Посмотрите, пожалуйста! воскликнула она:-- а ты увѣрялъ насъ, что ничего не ѣлъ цѣлый день.

-- Мнѣ это только что далъ одинъ человѣкъ на станціи, отвѣчалъ скоро и не запкаясь Лохматка:-- но я боялся ѣсть на улицѣ, чтобъ у меня не отняли.

-- Хорошо, хорошо, Лохматка, молодецъ мальчикъ! воскликнуди обѣ женщины въ одинъ голосъ:-- а скажи намъ, гдѣ Оборванка и Защитникъ? Да, много ли вы набрали угля на набережной сегодня?

-- Ни одного кусочка. Мы пѣли на пристани.

Тутъ Лохматка, чувствуя, что онъ коснулся опаснаго предмета, замолчалъ, поникнувъ головою, и слегка покраснѣлъ.

-- Оборванка оретъ, какъ пѣтухъ. Извините, мистрисъ Кармоди, я васъ обезпокою, но мнѣ ужасно хочется пить.

Она протянула руку къ кружкѣ, выпила глотокъ и налила стаканчикъ Лохматкѣ.

-- Погодите, воскликнула хозяйка дома:-- я ему уже дала два стаканчика.

Но было поздно, Лохматка прищурился и выпилъ свою порцію. Потомъ кружка была возвращена мистрисъ Кармоди, которая спрятала ее за свой стулъ.

Лохматка представился, что ѣстъ картофель, но въ сущности ловко запряталъ всѣ три штуки за подкладку своей куртки и продолжалъ преспокойно убирать хлѣбъ съ патокой. Потомъ, доставъ изъ угла комнаты скамейку, онъ поставилъ ее передъ очагомъ и помѣстился на ней съ такимъ разсчетомъ, чтобъ достать незамѣтно рукою кружку съ портеромъ. Такимъ образомъ, пока сосѣдки занимались разговоромъ, онъ ухитрился налить и опорожнить еще два стаканчика. Хозяйка ничего этого не подозрѣвала, а гостья, хотя и видѣла, но вполнѣ одобрила, такъ какъ сильно презирала скряжничество своей пріятельницы.

-- Я никогда не забуду, говорила она: -- какъ однажды я дала Оборванкѣ подержать моего ребенка, пока сбѣгала на минутку къ бѣдной Мэрри Кассиди. Я только-что отняла его отъ груди и у него прорѣзывались зубы; онъ ревѣлъ, какъ бѣшенный и некому было его. поручить. Вдругъ я увидала Оборванку, которая грѣлась на солнцѣ, я ей и довѣрила ребенка. Она взяла его съ радостью, но когда я вернулась къ нимъ, то уже не было ни ея, ни ребенка. Онъ, сердечный, пропадалъ до ночи и его уже принесъ мнѣ Защитникъ. Она боялась сама придти съ нимъ; онъ былъ едва живъ. Да мало того, я нашла въ складкахъ его платья зерно сладкаго рожка, который она вѣрно дала ему, съ цѣлью убить бѣдняжку.

-- Вы лжете! произнесъ съ негодованіемъ Лохматка:-- она ходила съ нимъ на голубятню и купила ему молока и леденецъ. А я далъ ему славный кусокъ сладкаго рожка.

-- Она купила молока! повторила хозяйка дома, внѣ себя отъ удивленія.

-- И леденецъ! прибавила гостья: -- хорошая ты нянька съ своимъ рожкомъ, нечего сказать, Лохматка. А на кой чортъ она носила ребенка на голубятню?

-- Оборванка сказала, что онъ любитъ голубей, а сверхъ того, вѣдь никто прежде не довѣрялъ ей ребенка, отвѣчалъ Лохматка послѣ нѣкотораго молчанія и сморкаясь самымъ первобытнымъ образомъ.

Онъ думалъ теперь о театрѣ и о проигранныхъ шести пенсахъ; ему было грустно и онъ даже сердился на себя.

Оборванка и Защитникъ теперь наслаждались, сидя въ первомъ ряду той части театра, которая не безъ основанія названа раемъ, критикуя актеровъ, вставляя свои слова въ текстъ, громко вторя феніянскимъ чувствамъ, выражаемымъ въ пьесѣ, затѣвая по временамъ драку съ сосѣдями и любуясь газовыми солнцами въ потолкѣ, надъ самыми ихъ головами, и знаменитой занавѣсью съ руинами греческаго храма вдали, нѣсколькими деревьями, на подобіе змѣй, двумя козлами и мальчикомъ, играющимъ на лирѣ уже около четверти столѣтія. Лохматка вспоминалъ все это и не могъ заглушить тяжелаго вздоха.

-- Нѣтъ, ужъ я ей никогда болѣе не поручу дѣтей, продолжала мать бѣднаго обиженнаго ребенка:-- и никто этого не сдѣлаетъ. Всѣ ее знаютъ.

Это была правда. Съ того дня, какъ Оборванка, опьяненная счастьемъ имѣть на рукахъ ребенка, повѣреннаго ея попеченіямъ, скрылась съ нимъ на цѣлый день, ея репутація, никогда не стоявшая высоко, опустилась до нуля во мнѣніи матронъ Комонскаго переулка.

-- А гдѣ они теперь?

Этотъ вопросъ заставилъ очнуться Лохматку отъ грустныхъ мечтаній и онъ отвѣчалъ, не подумавъ:

-- Въ театрѣ.

-- Какъ, въ театрѣ! Въ циркѣ или въ "Shaughraun"?

Все пропало. Лохматка горько раскаивался, но было уже поздно.

Онъ смиренно отвѣчалъ:

-- Въ "Shaughraun".

-- Батюшки! воскликнули въ одинъ голосъ обѣ женщины:-- а гдѣ они достали денегъ?

Лохматка теперь обдумывалъ, какъ бы ему выйти изъ затруднительнаго положенія. Сказать, что его товарищи заработывали эти деньги своимъ ремесломъ, значило навлечь на нихъ и на себя самыя гибельныя послѣдствія. Ихъ слава бѣдности тотчасъ поколебалась бы, потому что бѣдность имѣетъ такія же привилегіи, какъ и богатство, и часто бѣдняки отстаиваютъ бѣдность другъ друга съ такимъ же пыломъ, съ какимъ богатые умалятотъ богатства своихъ пріятелей. Маленькіе мозги Лохматки тотчасъ сообразили все это и онъ отвѣчалъ, не приподнимая головы и надувъ губы:

-- Нашли на мосту.

-- Отчего они не взяли тебя?

-- Она мнѣ дала половину, но я опять потерялъ.

-- Опять потерялъ? промолвила мистрисъ Кармоди недовѣрчивымъ тономъ.

-- А вы заплатили мистрисъ Боркъ свой долгъ за ночлегъ?

Лохматка не отвѣчалъ и его друзья посмотрѣли на ребенка съ удивленіемъ и негодованіемъ.

-- Можетъ быть, у нихъ довольно останется на платежъ долга и послѣ театра, замѣтила мистрисъ Кармоди съ злобной горечью.

Дѣло въ томъ, что она и ея пріятельница были огорчены скрытіемъ отъ нихъ этой находки. Еслибъ Оборванка и Защитникъ были благородные люди, то имъ слѣдовало бы тотчасъ прибѣжать въ Комонскій переулокъ и подѣлиться съ пріятелями. Развѣ они не пользовались всегда ужиномъ, наравнѣ съ ихъ собственными дѣтьми, т. е. въ отношеніи мистрисъ Кармоди наравнѣ съ собственными курами и свиньей, потому что она, не имѣя дѣтей, сосредоточивала всѣ свои родительскія чувства на животныхъ, которыя замѣняли ей семейство. Найти цѣлую полкрону и удержать ее въ тайнѣ -- это было черной неблагодарностью и низкой измѣной. Вполнѣ сознавая, что ее ограбили, по крайней мѣрѣ, на причитавшуюся ей долю водки, мистрисъ Кармоди сказала своей пріятельницѣ, столь же разгнѣванной:

-- Кто можетъ терять шиллинги и ходить въ театръ, долженъ бы ѣсть на свой счетъ, а не выпрашивать кусокъ хлѣба у людей, которымъ трудно прокормить и себя.

-- Да, вы правы, мистрисъ Кармоди, согласилась ея гостья, которая, повидимому, жалѣла, что принесла ребенку лакомство.

Между тѣмъ, Лохматка, свѣсивъ на сторону голову, облизывалъ свой клейкій отъ патоки палецъ. Но, хотя онъ принялъ на себя видъ смущенія и раскаянія, глаза его бѣгали по всей комнатѣ. Вдругъ онъ замѣтилъ что-то бѣлѣвшееся въ соломѣ, наполнявшей старый чайный ящикъ, приспособленный теперь для тѣхъ членовъ семьи мистрисъ Кармоди, которые занимались полезнымъ препровожденіемъ времени нести яйца. Это куриное гнѣздо находилось въ самомъ тепломъ угожу подлѣ очага, и Лохматка рѣшился, во что бы то ни стало, овладѣть соблазнительнымъ яйцомъ. Онъ чувствовалъ, что его положеніе становилось все опаснѣе и опаснѣе, потому что обѣ женщины выпили много портера и нельзя было поручиться, чтобъ вскорѣ онѣ не открыли военныя дѣйствія. Онъ жаждалъ выбраться на свободу, какъ вдругъ громкій шумъ раздался на улицѣ. Лошадь и телега мистрисъ Кармоди возвращалась домой, но работникъ былъ совершенно пьянъ и сломалъ оглоблю, слишкомъ круто обогнувъ уголъ переулка.

-- Господи! воскликнула хозяйка дома, услыхавъ по шуму въ немъ дѣло:-- это Подгинъ, и пьянъ. Посмотримъ, мистрисъ Даулингъ, не убилъ ли онъ лошади.

И онѣ обѣ бросились въ дверь, каждая желая выскочить первой.

Лохматка также вскочилъ и, схвативъ желаннное яйцо, бѣжалъ въ поле, откуда былъ выходъ съ другой стороны. Толпа уже окружила сломанную телегу, и онъ не хотѣлъ наткнуться на мистрисъ Боркъ.

Онъ сталъ бродить по улицамъ, даже не рѣшаясь просить милостыни, такъ поразили его обрушившіяся на его голову несчастья. Наконецъ, на городскихъ часахъ пробило одиннадцать, и онъ пошелъ къ Карлэйльскому мосту, намѣреваясь подождать на южной его сторонѣ своихъ товарищей и предупредить ихъ, чтобъ они, по крайней мѣрѣ, на эту ночь не возвращались въ Комонскій переулокъ.

Ночь была тихая, теплая, по близость воды немного освѣжала пылавшія щеки Лохматки. Рѣка безмолвно бѣжала къ морю среди черныхъ стѣнъ набережныхъ и огни на корабляхъ нѣжно колыхались, словно отъ дыханія спавшихъ матросовъ. Масса мачтъ и парусовъ казалась густымъ лѣсомъ зимою, а черная громада таможни выступала во мракѣ безъ одного свѣтлаго окна.

Лохматка прижался лицомъ къ баллюстрадѣ и сталъ ждать, надувъ губы. Ему надо было рѣшить, какъ лучше объяснить дѣло своимъ товарищамъ, чтобъ избавить себя отъ побоевъ Защитника.

Онъ былъ такъ малъ ростомъ, что его лицо едва приходилось въ уровень съ толстыми колонками баллюстрады и онъ могъ только видѣть поверхность рѣки на извѣстномъ разстояніи. Его клонило ко сну, портеръ бросился ему въ голову и онъ усталъ отъ всѣхъ волненій длиннаго, полнаго тревожныхъ событій дня.

Прохожіе не замѣчали этой маленькой уставшей фигурки, которая прижималась еще ближе къ парапету, когда кто-нибудь съ нимъ равнялся. Обычные ночные посѣтители улицъ сновали во всѣ стороны: солдаты, обыкновенно составлявшіе центръ шумной, ссорящейся толпы, рабочіе, утомленные, блѣдные, которые, освободившись отъ работы въ душной атмосферѣ фабрикъ, дышали чистымъ воздухомъ, прежде чѣмъ вернуться спать въ грязныя, вонючія трущобы, слуги безъ мѣста, наивныя молодыя дѣвушки, только-что прибывшія изъ деревни и выгнанныя на улицу христіанскими матронами, которымъ столько погибшихъ созданій обязаны своей гибелью. Вся эта накипь большого города, поднимающаяся на поверхность, когда остальное населеніе спокойно спитъ, шипѣла и бурлила вокругъ Лохматки.

Наконецъ, проѣхало мимо нѣсколько щегольскихъ экипажей. За ними потянулись кэбы и коляски. Лохматка поднялъ голову. Очевидно, представленіе въ театрѣ окончилось. Онъ сталъ зорко высматривать въ толпѣ своихъ товарищей. Каждую минуту его страхъ и отчаяніе росли; единственное спасеніе онъ видѣлъ въ яйцѣ, которое судорожно сжималъ, предназначая его въ даръ Оборванкѣ.

Черезъ нѣсколько минутъ, показались и пѣшіе театралы, отъ модныхъ франтовъ балкона съ сигарами въ зубахъ до босыхъ райскихъ жителей. Въ числѣ послѣднихъ были Оборванка и Защитникъ, шумно о чемъ-то разсуждавшіе и торопившіеся домой, въ постель, какъ вполнѣ подобало такимъ состоятельнымъ, приличнымъ горожанамъ. Лохматка бросился къ нимъ, повѣсивъ голову и выражая всей своей фигурой глубочайшее горе и отчаяніе. Но онъ молчалъ, ожидая натиска съ ихъ стороны.

-- Лохматка! воскликнула съ удивленіемъ Оборванка.

-- Зачѣмъ ты не пришелъ, а? спросилъ Защитникъ тономъ презрѣнія:-- а? повторилъ онъ, видя, что Лохматка, вмѣсто отвѣта, прижался головой къ парапету.

-- Я потерялъ, промолвилъ ребенокъ съ жалобнымъ визгомъ.

-- Потерялъ? повторили его товарищи съ недовѣріемъ.

-- Да, и васъ убьютъ въ переулкѣ, прибавилъ Лохматка, зарыдавъ.

-- Ты донесъ? воскликнула Оборванка:-- ты сказалъ мистриссъ Боркъ, что у насъ были деньги. Ахъ, ты...

Защитникъ перебилъ потокъ брани, готовый вырваться изъ устъ Оборванки и схватилъ Лохматку за горло.

-- Ты лжешь, промолвила бѣдная жертва: -- я не доносилъ! пусти меня и я все объясню.

-- Продолжай, прогремѣла Оборванка.

-- Я уронилъ шесть пенсовъ на мостовую у таможни и какой-то прохожій поднялъ ихъ и убѣжалъ, произнесъ Лохматка, продолжая рыдать и Защитникъ былъ такъ этимъ тронутъ, что выпустилъ его изъ своихъ рукъ: -- потомъ я пошелъ навѣстить мистриссъ Кармоди и тамъ была старая чертовка мистриссъ Даулингъ.

-- И ты имъ сказалъ?

-- Нѣтъ; она мнѣ дала много портера и обѣ стали приставать ко мнѣ; онѣ бѣсятся на насъ. Но тутъ Подгинъ сломалъ телегу и заморилъ лошадь. Я и убѣжалъ въ суматохѣ.

Говоря это, Лохматка открылъ широко ротъ и заревѣлъ во все горло.

-- Полно, сказала Оборванка не безъ чувства:-- ты несчастный мальчишка, вотъ и все.

И она сострадательно обтерла ему щеки подоломъ своего платья.

Лохматка, словно побуждаемый неожиданнымъ воспоминаніемъ, сунулъ руку запазуху и, вынувъ яйцо, поднесъ ей къ носу.

-- Гдѣ ты досталъ? спросила Оборванка, очень любившая яйца, и, взявъ подарокъ, стала критически смотрѣть его на свѣтъ.

-- Стащилъ у мистриссъ Кармоди, пока она ругалась съ Подгиномъ, отвѣчалъ Лохматка, лукаво улыбаясь.

Оборванка ничего не отвѣчала, а, разбивъ яйцо о мостовую, принялась его сосать.

-- Куда же мы пойдемъ ночевать? спросилъ Защитникъ.

-- Къ теплой стѣнѣ на задкахъ пивоварни Гиннеса, предложилъ Лохматка, который уже мысленно давно приготовилъ это убѣжище.

Лучшаго выбора у нихъ не было. Защитникъ пошелъ впередъ, очень озабоченный своими башмаками, одинъ изъ которыхъ лопнулъ вдоль, такъ что его босая нога торчала наружу, а башмакъ, выворачиваясь къ верху, придавалъ его ногѣ сзади видъ гусиной лапы. За нимъ слѣдовалъ Лохматка, снова веселый, беззаботный, и Оборванка, медленно шагавшая, наслаждаясь лакомымъ яйцомъ.

На слѣдующее утро, они очень рано отправились на фруктовой рынокъ и такъ энергично дѣйствовали, оказывая помощь, когда падала на землю корзинка съ яблоками или сливами, что, наконецъ, торговки позорно выпроводили ихъ, вмѣстѣ съ другими ихъ товарищами, которые затѣяли ту же игру. Тогда они, возбудивъ въ себѣ аппетитъ моціономъ, отправились искать сыворотки для завтрака. На оставшіеся у Лохматки четыре пенса они купили булки, но на этотъ разъ безъ масла, и очень чинно вошли въ маленькую грязную молочную лавку на Капельской улицѣ.

-- Позвольте сыворотки на пенсъ, сударыня, сказала Оборванка скромнымъ тономъ, съ опущенными глазами, высоко держа мѣдную монету.

-- Гдѣ ваша кружка?

-- Мы хотимъ здѣсь выпить вмѣсто завтрака, отвѣчала Оборванка.

Торговка пристально посмотрѣла на дѣтей, и, замѣтивъ, какъ глаза Защитника быстро бѣгали по всей лавкѣ, словно отыскивая, что стащить, хотѣла ихъ прогнать, но смиренные, жалобно и довѣрчиво глядѣвшіе на нее голубые глаза Лохматки тронули добрую женщину. Она позвала дочь изъ сосѣдней комнаты и, приказавъ ей отпускать товаръ покупателямъ, сама дала Оборванкѣ, Защитнику и Лохматкѣ по деревянной кружкѣ, указавъ имъ на большую лохань съ сывороткой. Пока они жадно пили, она не спускала глазъ съ подозрительнаго Защитника и съ Оборванки, которая ни мало не обошла ее своей напускной скромностью. Когда они кончили и удалялись съ изъявленіями благодарности, торговка подозвала къ себѣ Лохматку и отдала ему сдачи полпенса.

-- Благодарю васъ, сударыня, сказалъ онъ очень любезно, но въ тоже время подумалъ, что она большая дура, такъ какъ онъ не менѣе другихъ напился сыворотки и у него уже начиналъ болѣть животъ отъ сочетанія кислаго молока съ незрѣлыми яблоками и сливами, которыми онъ наѣлся съ ранняго утра.

Выйдя на улицу, онъ показалъ мѣдную монету своимъ товарищамъ. Ихъ обидѣло недовѣріе торговки и они иронически совѣтовали ему наплевать на эту монету и носить ее на счастье, а прежде всего изслѣдовать, не фальшивая ли она. Потомъ они всѣ втроемъ пошли и легли на солнцѣ. Этотъ отдыхъ продолжался, пока Оборванка не почувствовала, что пора подумать объ обѣдѣ и ночлегѣ. Спать у теплой стѣны пивоварни было недурно, по тамъ всегда кишѣла публика и не очень избранная. Поэтому, черезъ нѣсколько времени, они очутились въ отдаленномъ кварталѣ Дублина, гдѣ вокальный репертуаръ и репутація Оборванки не были извѣстны.

Благодаря ли жаркой погодѣ или нездоровому завтраку, но Оборванка пѣла не такъ хорошо, какъ обыкновенно, и монеты сыпались очень скудно. Несчастіе никогда не приходитъ одно и въ этотъ день толчки и пинки сыпались на нее изобильнѣе, чѣмъ деньги. Такимъ образомъ, къ четыремъ часамъ Оборванка охрипла отъ пѣнія, была удаляема нѣсколько разъ не сочувствовавшими ей полисмэнами и только выработала полтора пенса. Она устала, была не въ духѣ и чувствовала себя нездоровой.

-- Ну, ихъ всѣхъ къ чорту, воскликнула она:-- пойдемте отсюда, мнѣ тошно. Я сбѣгаю къ мистриссъ Келли и попрошу чашку чаю, а вы меня ждите на Кровавомъ мосту.

Мистриссъ Келли была жена ломового извощика и жила очень хорошо. Она когда-то была товаркой матери Оборванки и питала къ бѣдной сироткѣ теплую привязанность, оказывая ей отъ времени до времени небольшія услуги. Когда она ни являлась, ее очень хорошо принимали, но какое-то странное чувство гордости мѣшало Оборванкѣ часто посѣщать мистриссъ Келли. При этомъ она никогда не водила съ собою Лохматки или Защитника. Имъ нельзя было довѣрять въ комнатѣ, гдѣ валялись вещи безъ всякаго присмотра, а Оборванка согласилась бы скорѣе, чтобы ее разрубили на кусочки, чѣмъ сдѣлать непріятность этой доброй женщинѣ, которая представлялась ей олицетвореніемъ идеальной, хорошей стороны ея жизни.

Вскорѣ Оборванка дошла до улицы, гдѣ въ старину, въ большихъ каменныхъ домахъ, жили лорды и комонеры ирландскаго парламента. Передъ однимъ изъ такихъ домовъ съ дубовой лѣстницей, и желѣзными кованными воротами, она остановилась, но прежде чѣмъ войти въ дверь, старалась припомнить, когда она тутъ была въ послѣдній разъ. Кажется, въ день апрѣльскихъ скачекъ, а теперь былъ августъ. Она это очень хорошо помнила, потому что на ристалищѣ нашла кошелекъ, содержаніе котораго вознаградило ее за прогулку пѣшкомъ изъ Дублина въ Ферн-Гоузъ. Поэтому, она поднялась по лѣстницѣ, сознавая въ своемъ сердцѣ съ благородной гордостью, что ея посѣщенія не были часты.

Она застала своего стараго друга въ большой комнатѣ у огня. Мистриссъ Келли сидѣла въ большомъ креслѣ и держала на рукахъ спящаго ребенка. Увидавъ блестящіе глаза и лохматую голову Оборванки, она поднесла палецъ къ губамъ, но привѣтливо улыбнулась.

-- Это ты, Лиза? сказала она дружескимъ тономъ:-- садись; гдѣ ты такъ долго пропадала?

Оборванка ничего не отвѣчала; все ея вниманіе сосредоточилось на ребенкѣ, вѣроятно, новомъ пришельцѣ на землю, потому что въ люлькѣ у стѣны спалъ другой, почти такой же маленькой и, кромѣ того, нѣсколько крошекъ ползало по полу.

-- Отчего ты раньше не приходила, я взяла бы тебя, Лиза, въ крестныя матери къ моему малюткѣ, продолжала счастливая мать, гладя по щечкѣ своего Беньямина.

Это была очень добрая и пріятная женщина, чрезвычайно моложавая, какъ мать полудюжины дѣтей, но очень слабая, изнуренная, блѣдная.

Оборванка опустила голову и слегка покраснѣла. Мистриссъ Келли была ея крестной матерью и одна на свѣтѣ называла ее но имени. Поэтому, или по какой другой причинѣ, но она чувствовала себя совершенно инымъ существомъ въ ея присутствіи. Мистриссъ Келли не пила, не ругалась, а всегда была спокойна и тиха. Мужъ обожалъ ее и никогда не билъ, исключая тѣхъ дней, когда былъ пьянъ, что хотя случалось по временамъ, но не мѣшало ему приносить аккуратно женѣ свое недѣльное жалованіе. По всѣмъ этимъ причинамъ, не удивительно, что Оборванка преклонялась передъ нею и рѣдко ее посѣщала.

-- Ты что-то не хороша на взглядъ, Лиза, сказала мистриссъ Келли, послѣ непродолжительнаго молчанія: -- я сдѣлаю тебѣ чаю -- хочешь?

Оборванка кивнула головою въ знакъ согласія и, замѣтивъ, что въ котлѣ не было воды, схватила его и побѣжала къ водопроводу, находившемуся не далеко на улицѣ. Возвратясь, она поставила котелъ на очагъ и просила позволенія вымести полъ.

-- Пустяки, сядь и подержи ребенка, отвѣчала мистриссъ Келли, и, усадивъ Оборванку на свое мѣсто, положила ей на руки малютку.

Кто могъ бы описать счастье и гордость Оборванки при такомъ довѣріи? Она едва переводила дыханіе отъ восторга, и когда хозяйка отвернулась, она поспѣшно отдернула одѣяло съ лица ребенка; чтобы взглянуть на него. Единственнымъ ея желаніемъ теперь было, чтобы ея злѣйшій врагъ, мистриссъ Даулингъ, видѣла ее въ эту минуту. Она забыла о Защитникѣ и Лохматкѣ, дожидавшихся ее на мосту и стала преспокойно пить чай и болтать съ своимъ старымъ другомъ. Впрочемъ, разговаривать для нея было дѣломъ не легкимъ, такъ какъ у нея было очень мало общаго съ крестной. Мистриссъ Келли была деревенская женщина и мало знала городскую жизнь; напротивъ того, ни одинъ воробей, смотрящій на Дублинъ съ крыши и церковныхъ шпилей, не отличался такимъ полнымъ отсутствіемъ предразсудковъ, какъ Оборванка.

-- Ты, вѣроятно, болѣе не ходила въ школу, Лиза?

Оборванка сдѣлала гримасу и отвѣчала молчаніемъ. Забитая Ирландія сохранила одинъ остатокъ своей прежней свободы: никто въ ней не обязанъ ходить въ школу помимо своего желанія, и Оборванка такъ всецѣло пользовалась этой привилегій, что едва знала азбуку. Защитникъ, умѣвшій читать, повторялъ ей слово за словомъ каждую новую пѣснь, пока она не заучивала ее наизусть. Оборванка тщетно просила его научить ее граматѣ. Защитникъ не хотѣлъ допустить до нея никакого соперника и упорно отказывался передать ей свои знанія.

Мистриссъ Келли пристально посмотрѣла на дѣвочку своими мягкими и нѣжными глазами, и сказала съ явнымъ желаніемъ соблазнить ее:

-- Близь часовни Адама и Евы есть вечерняя школа для дѣтей, работающихъ цѣлый день. Не хочешь ли ходить въ нее? Я знаю дамъ, которыя тамъ учатъ, онѣ очень добрыя. Хочешь, Лиза, а?

Но Оборванка ничего не отвѣчала и стала нетерпѣливо ёрзать на стулѣ. Она вдругъ какъ будто вспомнила что-то и быстро вскочила.

-- Ты хочешь идти? посиди еще! любезно промолвила хозяйка, но Оборванка была уже у дверей, переминаясь съ ноги на ногу.

-- Я должна идти, мистриссъ Келли, сказала она:-- они меня ждутъ.

-- Ну, хорошо, приходи опять поскорѣй; можетъ быть, я попрошу тебя посмотрѣть за дѣтьми, а меня отпустить къ сестрѣ Мэри въ Кингстоунъ. Ты это сдѣлаешь, Лиза, да?

Оборванка вспыхнула отъ удовольствія при этой мысли и оскалила свои большіе бѣлые зубы.

-- Да, отвѣчала она съ жаромъ.

Потомъ, кивнувъ головою на прощаніе, она быстро выбѣжала на улицу и быстрыми шагами направилась къ тому мѣсту, гдѣ ее ждали товарищи. Но по дорогѣ мысль о предложенной ей чести такъ овладѣла ею, что она присѣла на ступеньку у одного дома и погрузилась въ радужныя мечтанія. Дѣвочка, вышедшая изъ двери съ ребенкомъ, который ковылялъ подлѣ нея, попросила ее посторониться и пропустить ихъ. Оборванка презрительно обругала ее и отказалась сдвинуться съ мѣста. Она сознавала свое полное равенство съ этой дерзкой дѣвчонкой. Послѣдняя, однако, чувствуя себя вправѣ выйти изъ своего дома, толкнула Оборванку, и получила за это такой ударъ въ бокъ, что ребра у ней затрещали. Она позвала къ себѣ на помощь мальчика, стоявшаго не въ далекѣ, но Оборванка была уже далеко.

Поровнявшись съ однимъ изъ поперечныхъ переулковъ, она вдругъ остановилась. Со всѣхъ сторонъ сбѣгались зѣваки и окружали двухъ людей, только что вышедшихъ изъ кабачка и валявшихся въ грязи. Очевидно, это была драка; Оборванка забыла все на свѣтѣ, бросилась въ переулокъ, и очутилась черезъ минуту въ числѣ зрителей побоища.

Два рослыхъ ломовыхъ извозчика, одинъ полупьяный и въ тепломъ кафтанѣ, а другой въ одной рубашкѣ, и пьяный до остервененія. Они вскочили на ноги и стали нетолько наносить другъ другу удары кулаками, но и ногами, какъ разъяренныя лошади. Оборванка смотрѣла, широко открывъ глаза на человѣка въ тепломъ кафтанѣ. Она его знала, но была такъ взволнована, что не могла сразу вспомнить, кто онъ. Ахъ, да, это Гюгъ Келли, мужъ ея друга! Видя, что его противникъ беретъ надъ нимъ верхъ, Оборванка бросилась между ними головой впередъ. Кто изъ нихъ ее ударилъ, и какъ все это случилось, она знала одна, но черезъ мгновеніе толпа растащила остервенившихся противниковъ и бѣдная дѣвочка упала на мостовую, ударившись головой объ уголъ каменной ступени.

Между тѣмъ, Лохматка и Защитникъ, выйдя изъ терпѣнія, покинули назначенное мѣсто свиданія и пошли искать свою товарку. Они знали только улицу, но не домъ, гдѣ жила мистриссъ Келли и, явившись на театръ трагическаго происшествія, недовольные, сердитые, вдругъ увидали тихо двигавшуюся толпу и посреди ея носилки, на которыхъ четыре полисмена несли Оборванку, неподвижную и безмолвную, какъ камень.

Лохматка прислонился къ стѣнѣ, задыхаясь отъ страха, горя и злобы. Что случилось? Обидѣли ли ее или она сдѣлала что-нибудь? Сдѣлать что-нибудь -- значило пятилѣтнее заключеніе въ исправительномъ пріютѣ. Судьи очень рады всякому случаю очистить улицы отъ подобныхъ созданій, хорошо зная, что какъ ни дорого стоятъ эти пріюты, все-таки, въ концѣ концовъ, это разумная экономія. Но тѣ, которымъ оказываютъ подобную милость, совершенно иного мнѣнія, и еслибы Оборванку заточили на пять лѣтъ, то это привело бы -- по крайней мѣрѣ, Лохматку -- къ голодной смерти. Защитникъ могъ еще самъ найти себѣ кусокъ хлѣба, но Лохматка былъ бы неминуемо вынужденъ или разбить городской фонарь, или попросить милостыню у одного изъ членовъ комитета бѣдныхъ, что одинаково повело бы за собою появленіе Лохматки въ томъ же спасительномъ учрежденіи, гдѣ была и Оборванка.

Защитникъ дико взвизгнулъ и, бросившись въ толпу, громко требовалъ, въ качествѣ брата пострадавшей, подробнаго объясненія катастрофы. Двадцать голосовъ стали разсказывать ему происшествіе, каждый по своему. Въ одномъ только всѣ сходились: что ее несли въ больницу, и что два извозчика, убившіе ее, были арестованы.

Тогда защитникъ вернулся къ Лохматкѣ, котораго окружили сострадательныя женщины, прося его не плакать и дать имъ свой адресъ. Несмотря на горе, Лохматка не потерялъ присутствія духа и своей привычки лгать; онъ только что началъ патетическій разсказъ о несчастіяхъ своего семейства, когда на сцену явился Защитникъ.

-- Кто ее хватилъ? спросилъ онъ у окружающихъ, со слезами на глазахъ.

-- Слатерни, воскликнула одна женщина.

-- Нѣтъ, Гюгъ Келли, отвѣчала другая:-- когда она очнется, то узнаетъ своего убійцу. Помните, когда Виль Кази убилъ свою свекровь кочергой, за что и сидѣлъ шесть мѣсяцевъ въ тюрьмѣ, онъ и его братъ были арестованы. Ихъ обоихъ повели въ больницу къ старухѣ, чтобы она указала на своего убійцу. Оборванкѣ также надо будетъ признать Келли.

Защитникъ жадно прислушивался ко всѣмъ толкамъ, стараясь разузнать истину. Но черезъ нѣсколько минутъ, онъ схватилъ за руку Лохматку и побѣжалъ вмѣстѣ съ нимъ за печальной процессіей.

Они проводили Оборванку въ больницу и дожидались тамъ до семи часовъ, чтобы узнать мнѣніе докторовъ. Они прямо заявили себя братьями бѣдной жертвы, и ихъ допустили въ пріемную, гдѣ голодный Лохматка съ отчаяньемъ считалъ секунды, громко отбиваемыя на большихъ стѣнныхъ часахъ.

Наконецъ, дверь отворилась, и вошла сестра милосердія. Она посмотрѣла на нихъ зоркимъ, проницательнымъ взглядомъ, не злобнымъ, а полуравнодушнымъ и полусострадательнымъ, который отличаетъ обыкновенно докторовъ, сидѣлокъ и вообще людей, видящихъ постоянно горе и страданія.

-- Ну, голубчики, вы братья этой бѣдной дѣвочки? спросила она дружескимъ тономъ.

-- Да, сударыня, отвѣчали въ одинъ голосъ дѣти, съ безпокойствомъ взглянувъ на нее.

Защитникъ снялъ почтительно шляпу и поправилъ себѣ волосы при ея появленіи. Лохматка, замѣтивъ это, послѣдовалъ примѣру старшаго и также стащилъ свою шляпу безъ тульи.

-- Я должна вамъ сказать съ большимъ сожалѣніемъ, что она очень плоха, почти нѣтъ надежды. У нея внутренность повреждена отъ сильнаго удара. Она, можетъ быть, очнется, но не ранѣе сутокъ или двухъ.

Лицо Защитника вытянулось.

-- Такъ она не признаетъ, кто ее убилъ? Гюгъ Келли или Слатерни: злобно промолвилъ онъ.

-- Да, не признаетъ, отвѣчала сестра милосердія съ тяжелымъ вздохомъ, замѣчая съ огорченіемъ жажду мести, ясно выражавшуюся на лицѣ мальчика.

Потомъ она обернулась къ Лохматкѣ, который понялъ только по тону ея голоса, что положеніе Оборванки было печальное. Онъ стоялъ, положивъ ногу на ногу, готовый каждую секунду зарыдать. Лучъ заходящаго солнца, проникая въ окно, игралъ на запыленныхъ кудряхъ его хорошенькой головки, и еслибы не его отвратительныя лохмотья, онъ могъ бы выдать себя за пропавшаго, заблудившагося амура. Монахиня протянула ему большую бѣлую руку, съ серебрянымъ кольцомъ на третьемъ пальцѣ, и прижала ребенка къ себѣ, насколько это не грозило непорочной бѣлизнѣ ея покрывала.

-- Скажи мнѣ, сестра была на исповѣди? спросила она.

-- Развѣ она умретъ? произнесъ Лохматка, смотря на нее съ трепетомъ.

Этотъ вопросъ былъ совершенно достаточнымъ отвѣтомъ для монахини, и, послѣ минутнаго молчанія, она сказала торжественно:

-- Да, я боюсь; я убѣждена въ этомъ.

Это было хуже исправительнаго пріюта; Лохматка не ожидалъ такого несчастья и, упавъ на полъ, громко зарыдалъ отъ горя и голода.

-- Не плачь, бѣдное дитя мое, промолвила монахиня, стараясь его утѣшить.

Она привыкла къ подобнымъ сценамъ, и хотя голосъ ея звучалъ добротой, но эта доброта скорѣе означала привычку, чѣмъ сердечное влеченіе.

-- Можете вы мнѣ сказать, обратилась она къ Защитнику:-- не исповѣдывалась ли ваша сестра когда-нибудь? Вѣдь у васъ, кажется, нѣтъ ни отца, ни матери. Въ какую церковь вы ходите?

Защитникъ ничего не отвѣчалъ, а только комкалъ свою шляпу, словно желая надѣть ее и убѣжать.

-- Вы ходите въ церковь? повторила монахиня, снова наклоняясь къ сидѣвшему на полу Лохматкѣ.

-- Никогда, отрѣзалъ мальчикъ, впервые смѣло говоря правду.

-- А гдѣ вы живете, дѣти?

-- Нигдѣ, отвѣчалъ, надувъ губы, Защитникъ.

-- Не знаю, промолвилъ Лохмотка.

Защитникъ не терялъ время на сантиментальное выраженіе своего горя. Его занимала только мысль о кровожадной мести, и, внѣ себя отъ злобы, онъ клялся, что убійца, кто бы онъ ни былъ, будетъ повѣшенъ или, по крайней мѣрѣ, подвергнется каторжной работѣ на пять лѣтъ. Онъ смотрѣлъ на монахиню вызывающимъ образомъ и стиснулъ зубы, чтобы не разразиться проклятіями.

-- Она дѣйствительно ваша сестра? спросила монахиня, пораженная страннымъ поведеніемъ мальчика.

-- Да. Намъ позволятъ съ нею видѣться, сударыня? спросилъ Защитникъ, сдерживая свой гнѣвъ и стараясь говорить почтительно.

-- Конечно, я вамъ позволю съ нею видѣться, но не ранѣе того, какъ она очнется и какъ полиція приведетъ къ ней арестованныхъ на очную ставку. Погодите, прибавила она, взглянувъ въ свою памятную книжку: -- она, можетъ быть, очнется ранѣе. Будьте здѣсь завтра въ два часа дня.

Въ эту минуту дверь отворилась, и другая сестра милосердія высунула голову.

-- Матушка?

-- Сейчасъ, сестра, отвѣчала, вставая, монахиня, и прибавила, обращаясь къ Лохматкѣ, который, поднявшись съ пола, стоялъ подлѣ кресла и, прижавшись головой къ подушкѣ, неутѣшно плакалъ.-- Ты голоденъ?

-- Да, отвѣчалъ ребенокъ, еще громче рыдая.

Защитникъ ничего не произнесъ. Жажда мести уничтожила въ немъ сознаніе голода, и онъ желалъ только выбраться поскорѣе изъ больницы.

-- Сестра Моника, возьмите ихъ и дайте имъ супу. А вы, дѣти, не уходите, пока я не вернусь.

Сестра милосердія повела оборванцевъ изъ пріемной, но какъ только они очутились въ корридорѣ, Защитникъ нырнулъ въ отворенную на улицу дверь, и былъ таковъ.

-- О! воскликнула удивленная сестра.

-- Ему надо было идти, онъ не могъ дожидаться, объяснилъ Лохматка.

Когда вернулась монахиня, то застала Лохматку скромно сидящимъ на скамейкѣ. Передъ нимъ стояла пустая чашка. Кухарка разговаривала съ нимъ, что не мѣшало ей въ то же время вязать чулокъ и, время отъ времени, гладить котенка, лежавшаго у нея на колѣняхъ. Увидавъ свою покровительницу, Лохматка соскочилъ со скамьи. Монахиня, которой такъ же, какъ кухаркѣ, понравилось его хорошенькое личико, привѣтливо улыбнулась.

-- Ну, дитя мое, я надѣюсь, что ты поѣлъ. Теперь скажи мнѣ, ты пойдешь къ обѣднѣ въ будущее воскресенье?

-- Я не умѣю читать, поспѣшно отвѣтилъ мальчикъ.

-- Но ты можешь молиться по четкамъ. А хотѣлъ бы ты учиться читать?

Лохматка повѣсилъ голову.

-- Ну, обѣщай мнѣ, что ты будешь хорошій мальчикъ и вскорѣ опять навѣстишь меня.

-- О, да! сударыня.

-- Хорошо, дайте ему кусокъ хлѣба съ вареньемъ, Моника. Я сейчасъ приду.

Моника достала изъ шкапа хлѣба и варенья, а пока ребенокъ лакомился, монахиня пошла къ себѣ въ комнату и выбрала пару платья, принадлежавшую ея маленькому племяннику, которая была совершенно впору Лохматкѣ, сильно нуждавшемуся въ приличномъ костюмѣ.

-- Не выкупать ли его, сестра? сказала она, когда кухарка повела Лохматку въ другую комнату, чтобы переодѣть его.

-- Выкупать! повторила съ удивленіемъ сестра милосердія:-- что вы, матушка! онъ можетъ простудиться до смерти.

Это предположеніе было очень вѣроятно, потому что Лохматку никогда хорошенько не мыли со времени его рожденія, если не считать мытьемъ купанье въ морѣ въ очень жаркіе дни.

Вскорѣ онъ вернулся, сіяя счастьемъ, въ хорошенькомъ клѣтчатомъ сьютѣ. Его старыя лохмотья были завернуты въ узелъ и отданы ему, согласно его просьбѣ, тѣмъ охотнѣе, что съ ними нечего было дѣлать въ такомъ опрятномъ и порядочномъ учрежденіи, какъ эта больница.

-- Ну, дитя мое, сказала монахиня: -- приходи сюда завтра въ два часа, и я надѣюсь, что сообщу тебѣ болѣе утѣшительныя извѣстія о бѣдной твоей сестрѣ.

-- Благодарю васъ, сударыня, произнесъ торжественно Лохматка, поправляя себѣ волосы, какъ обыкновенно дѣлалъ Защитникъ.

Выйдя на улицу, онъ пустился бѣгомъ и, повернувъ въ поперечный переулокъ, вскорѣ достигъ задковъ больницы, изъ которой онъ только что вышелъ. Тамъ въ одну минуту онъ снялъ свое новое платье и надѣлъ старое. Потомъ пошелъ въ сосѣднюю кассу ссудъ и заложилъ подарокъ монахини за десять пенсовъ. Зажавъ эти деньги въ кулакѣ, онъ отправился отыскивать Защитника, чтобы угостить его ужиномъ.

На слѣдующій день, въ два часа, несчастная Оборванка должна была, по отзыву докторовъ, прійти въ себя. Но задолго до полудня, Лохматка и Защитникъ уже шмыгали вокругъ больницы. Они видѣли, какъ одна блѣдная, больная женщина, съ малюткой на рукахъ, поднялась на гранитную лѣстницу и тщетно просила, чтобы ее впустили. Послѣ долгихъ переговоровъ съ сестрою милосердія, она удалилась, отчаянно рыдая.

Быть можетъ, для жены Гюга Келли было счастьемъ, что Защитникъ не догадался о цѣли ея прихода.

День былъ прекрасный. Солнце прямо ударяло въ крышу величественнаго зданія; гранитныя ступени портика ярко блестѣли, а громадныя окна были настежь отворены, словно чудовищные рты, переводившіе дыханіе.

Лохматка и Защитникъ удалились на задки зданія, гдѣ наканунѣ переодѣлся Лохматка и, улегшись на землю, стали терпѣливо ждать.

Всѣ старанія Защитника найти свидѣтелей происшествія не увѣнчались успѣхомъ. Никто не видалъ самаго удара. Одни положительно увѣряли, что виновенъ былъ Слатери, а другіе столь же положительно утверждали, что Гюгъ Келли ногой нанесъ роковой ударъ. Его единственная надежда теперь основывалась на томъ, что Оборванка признаетъ своего убійцу. Онъ лежалъ, тревожно вздрагивая, кусая ногти и не сводя глазъ съ башенныхъ часовъ. Лохматка былъ спокойнѣе; онъ приготовился къ худшему и тихо грѣлся на солнцѣ, машинально рисуя пальцемъ въ пыли и выдергивая рѣдкія зеленыя былинки, торчавшія тамъ и сямъ изъ земли.

Пробилъ часъ, по Защитникъ былъ такъ занятъ наблюденіемъ за стрѣлками на башенныхъ часахъ, что не замѣтилъ, какъ мимо проѣхалъ кэбъ, съ полисмэномъ на козлахъ. Внутри сидѣло еще два полисмэна и два рослые человѣка въ теплыхъ кафтанахъ. Позади слѣдовала коляска съ нѣсколькими людьми въ статскомъ платьѣ.

Вся эта компанія поднялась по гранитнымъ ступенямъ больницы и стала дожидаться въ большихъ прохладныхъ сѣняхъ. Арестанты, съ блѣдными, испитыми лицами, не поднимали глазъ съ каменнаго пола. Наконецъ, въ дверяхъ показалась молоденькая, хорошенькая сестра милосердія и что-то сказала шопотомъ одному изъ мужчинъ, одѣтыхъ въ статскомъ платьѣ. Онъ махнулъ рукой, и всѣ послѣдовали за монахиней по большой старинной дубовой лѣстницѣ и широкимъ, длиннымъ заламъ въ палату, гдѣ, среди нѣсколькихъ занятыхъ и пустыхъ постелей, лежала Оборванка, съ полуоткрытыми глазами и распущенными по бѣлой подушкѣ черными волосами.

Загорѣлое лицо ея, вымытое уксусомъ и водой, поражало своимъ безцвѣтнымъ, морщинистымъ видомъ. Темныя фіолетовыя полосы окружали ея глаза и ротъ. У изголовья стояла начальница сестеръ милосердія, серьёзная, печальная, и тихо перебирала четки, пока прибывшія лица въ статскомъ платьѣ приготовляли письменныя принадлежности на сосѣднемъ столѣ. Она знала, что отождествленіе виновника означало голодную смерть и гибель его женѣ и дѣтямъ.

Оборванка также знала это, хотя и находилась въ полумертвомъ состояніи. Она видѣла на бѣлой стѣнѣ тѣни ходившихъ взадъ и впередъ фигуръ, она слышала шумъ уличной жизни долетавшій до нея чрезъ отворенныя окна, но по временамъ въ глазахъ у нея мутилось и передъ нею мелькали огненные шары. Она знала, что Гюгъ Келли нанесъ ей ударъ и что по одному ея слову его отведутъ снова въ тюрьму и предадутъ суду присяжныхъ, а его жена, и дѣти, въ томъ числѣ малютка, покоившійся наканунѣ на ея рукахъ, умрутъ съ голода. Оборванка стиснула зубы при этой мысли.

Первый подошелъ къ ея кровати Слатери, рослый человѣкъ, съ большой черной бородой и съ шляпой на головѣ, какъ въ ту минуту, когда произведено было преступленіе. Обычные вопросы были предложены Оборванкѣ. Она отвѣчала:

-- Нѣтъ, не онъ.

Слатери вздохнулъ свободно и, бросивъ благодарный взглядъ на нее, отошелъ въ сторону. Теперь наступила очередь Гюга Келли. Блѣдный, съ дрожащими губами, онъ старался поймать взглядъ Оборванки, рѣшительно смотрѣвшей на него своими лихорадочно горѣвшими глазами.

-- Нѣтъ, произнесла она твердымъ голосомъ:-- и это не онъ.

Всѣ выпучили глаза отъ удивленія, особливо самъ Гюгъ Келли. Оборванка повторила свои слова, но болѣе слабымъ голосомъ. Да, она говорила правду и подъ присягой. Она умирала и ей было все равно: онъ не дотронулся до нея и пальцемъ.

Тутъ она закрыла глаза, и, казалось, снова впала въ забытье, отъ котораго только что очнулась. Дальнѣйшіе разспросы были невозможны и излишни. Смущенные и сбитые съ толку, служители правосудія молча удалились.

Оборванкѣ дали возбуждающихъ капель и она вскорѣ заснула тревожнымъ сномъ.

Какъ только пробило два часа, нетерпѣливый Защитникъ вскочилъ и, взявъ за руку Лохматку, пошелъ въ больницу. Ихъ ввели въ пріемную и заставили дожидаться около часа. Наконецъ, дверь отворилась и вошла начальница сестеръ милосердія, та самая монахиня, которая говорила съ ними наканунѣ. Она съ ужасомъ взглянула на Лохматку.

-- Дитя мое! воскликнула она съ удивленіемъ:-- гдѣ платье, которое я тебѣ дала вчера.

-- Я спряталъ его до воскресенья, отвѣчалъ поспѣшно ребенокъ и, видя недовѣрчивую гримасу монахини, сунулъ руку за пазуху и вытащилъ маленькую желтую бумажку:-- клянусь честью, что я говорю правду, и вотъ билетъ, если вы мнѣ не вѣрите.

Монахиня взглянула ему прямо въ глаза. Потомъ, странно, принужденно улыбнувшись, она приказала оборванцамъ слѣдовать за нею.

Они миновали обширныя сѣни, дубовую лѣстницу съ большими мраморными статуями, длинныя залы съ высокими окнами, на которыхъ виднѣлись зеленыя растенія и благоухающіе цвѣты. Ихъ непривычнымъ глазамъ все это казалось чуднымъ, великолѣпнымъ, а монахиню, въ ея длинномъ черномъ платьѣ, они готовы были принять за богиню.

Наконецъ, они достигли кровати, на которой лежала Оборванка; двѣ сестры милосердія стояли съ обѣихъ сторонъ и поддерживали подушку, на которой покоилась голова бѣднаго ребенка, съ трудомъ переводившаго теперь дыханіе. Ея глаза на минуту остановились на знакомыхъ лицахъ товарищей и она поманила къ себѣ Лохматку. Онъ повиновался и положилъ свои грязные пальцы на ея руку. Онъ горько плакалъ.

-- Оборванка, ты признала Гюга Келли? спросилъ громко Защитникъ, подходя къ постели.

Она не отвѣчала, а съ нѣжной мольбой взглянула на монахиню, которая, занявъ мѣсто сестеръ, нагнулась къ умирающей съ неподдѣльнымъ состраданіемъ. Оборванка протянула къ ней руку, не выпуская пальцевъ Лохматки. Монахиня поняла ее и со слезами на глазахъ взяла грязную руку ребенка.

-- Не бойтесь, дитя мое, я буду печься о немъ, и Богъ, неоставляющій...

Лицо Оборванки какъ будто просіяло и она повернулась къ Защитнику.

-- Слышишь, повторилъ онъ:-- ты признала Гюга Келли?

Онъ произнесъ эти слова очень громко и поспѣшно, потому что видѣлъ, какъ быстро исчезало изъ ея лица всякое сознаніе.

Она его услышала. Ея большіе глаза широко раскрылись и сверкнули прежнимъ пламеннымъ огнемъ.

-- Ты лжешь, произнесла она, съ чрезвычайнымъ усиліемъ, но совершенно внятно:-- онъ не дотронулся и пальцемъ...

Слова замерли на ея устахъ, и разомъ потухъ вызывающій, дикій взглядъ. Нѣжная улыбка играла на ея лицѣ, когда монахиня своими большими, бѣлыми руками на вѣки закрыла глаза бѣдной Оборванки.

"Отечественныя Записки", No 5, 1880

Оставить комментарий Лаффан Мэри (перевод: Без указания переводчика) (yes@lib.ru) Год: 1880 Обновлено: 27/10/2016. 79k. Статистика. Очерк: Проза, Переводы, Публицистика Сочинения	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Перевод Василия Тимирязева. Разсказъ о трехъ оборванцахъ. Текст издания: журнал "Отечественныя Записки", No 5, 1880.

Лаффан Мэри На улицах Дублина

НА УЛИЦАХЪ ДУБЛИНА.Разсказъ о трехъ оборванцахъ 1).

Лаффан Мэри
На улицах Дублина

НА УЛИЦАХЪ ДУБЛИНА.
Разсказъ о трехъ оборванцахъ ¹).