Купер Джеймс Фенимор
Колония на кратере

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Джеймс Фенимор КУПЕР

Колония на кратере

The crater or The Vulcan's peak,1847

Пер. с английского Анны Энквист

  

ПРЕДИСЛОВИЕ

   Весьма вероятно, что у большинства читателей этой книги явится невольный вопрос: почему ни в одном учебнике географии или истории не упоминается ни словом о тех местах и событиях, о которых здесь идет речь?
   Однако стоит только вспомнить о том, что было время, и всего каких-нибудь три или четыре столетия тому назад, когда наши ученые географы даже и не подозревали о существовании Америки, и ни в одной из их ученых книг не говорилось ни слова об этом громадном материке; что не прошло еще и ста лет с тех пор, как они заговорили о Новой Зеландии, Новой Голландии, островах Таити, Оаху и многих других, о которых теперь чуть ли не ежедневно упоминается даже в газетах.
   Короче говоря, не подлежит сомнению, что даже и те, которые лучше других изучили земной шар, еще далеко не знают его во всем его объеме. Что же касается нашего рассказа, то мы смело можем утверждать перед лицом всего света и всех тех, кто пожелает умалить в глазах читающей публики достоинства этого труда, что во всей этой книге нет ни единого слова, которое не заслуживало бы полного доверия.
   Кроме того, читатель пожелает, быть может, узнать, почему все те чудесные события, о которых повествуется в этой книге, оставались так долго сокрытыми от людей? Но пусть мне скажут, сколько тысячелетий прошло с тех пор, как громада вод низвергается с высоты Ниагары, и как могло случиться, что просвещенное человечество узнало о том лишь каких-нибудь триста или четыреста лет тому назад.
   Затем мы можем сослаться еще на один немаловажный аргумент, могущий служить доказательством нашей правдивости, а именно на то, что и сейчас еще существует в Пенсильвании семейство Вульстон. Наиболее выдающийся член этой семьи недавно скончался на семьдесят первом году своей жизни; его дневник и послужил главным основанием для настоящего рассказа. Человек этот оставил после себя большое состояние и ничем не запятнанную память.
   Прелестная и верная подруга этого главного лица нашего рассказа умерла вскоре после него; казалось, она не могла долго жить в разлуке с ним, и оба они почти одновременно отошли в вечность. Та же самая участь постигла и двух других наших друзей -- Роберта и Марту, которые также отбыли свой срок земного существования и отошли в лучший из миров. Некоторые из более юных участников этой житейской драмы еще живы и теперь, но они тщательно избегают говорить о тех событиях, которые им пришлось пережить или о которых довелось им слышать в их ранние годы. Молодость -- пора иллюзий и радужных надежд, и если эти иллюзии почему-либо разбиты, то не хочется уже оглядываться на них.
   В заключение скажем еще одно, последнее слово: составляя эту книгу, мы старались сохранить простой безыскусственный язык записок капитана Вульстона, а потому, в случае если читатель встретит здесь кое-какие погрешности в изложении, пусть вышесказанное послужит нам в оправдание.
  
   ГЛАВА I
  
   Отличный случай; надо покинуть порт,
   А там ты найдешь счастье или смерть.
   Шекспир
  
   Из числа всех тех многочисленных вольностей, какие позволяют себе независимые американцы, нет ни одной более крупной и более явной, как постоянное изменение мужских и женских имен, согласно требованию капризной, преходящей моды.
   Для этого пользовались именами и библейскими, и мифологическими, и историческими, а когда все эти источники оказались исчерпанными, то настала пора измышления имен. Кэтти, Бэтси и Долли вышли давно из моды, и теперь мы встречаем повсюду лишь Филэма, Аминда, Маринда и тому подобные женские имена.
   Но, к немалому благополучию нашего героя, он имел счастье явиться на свет лет за шестьдесят до вторжения всевозможных модных имен в пределы маленького городка Бристоля в Пенсильвании, а потому был назван при крещении просто Марком.
   Отец нашего героя был врач, и по тогдашнему времени врач весьма искусный и ученый. У доктора Вульстона был тут же, в Бристоле, коллега по фамилии Ярдлей. Этот Ярдлей был человек во всех отношениях весьма почтенный и обладал такими же медицинскими и другими научными познаниями, как и его сосед, доктор Вульстон, но он имел над последним несомненный перевес: он обладал несравненно лучшими материальными средствами.
   Кроме того, у доктора Ярдлея была только одна дочь, тогда как Вульстон был отцом многочисленного семейства.
   Марк был старший из его детей, и, вероятно, этому счастливому обстоятельству он был обязан тем, что получил столь прекрасное образование.
   В XVIII столетии высшие учебные заведения, или коллегии, в Америке представляли собою не что иное, как хорошие детские школы: по части словесности преподавалась одна грамматика, а по части других наук там можно было понахвататься только обрывков знаний. Как бы то ни было, но всякий, окончивший курс этой коллегии, получал почетное звание бакалавра, и Марк Вульстон получил бы его, без сомнения, наравне с другими своими товарищами, если бы на шестнадцатом году его жизни не случилось одно событие, которое окончательно изменило все его планы и виды на будущее.
   Хотя большие суда редко подымаются по Делавару выше Филадельфии, однако река эта доступна даже и для самых крупных судов вплоть до самого Трэншон-Бриджа. Однажды -- это было в 1793 году, когда Марку Вульстону едва только исполнилось шестнадцать лет, -- какое-то большое судно с полным вооружением и оснасткой бросило якорь в конце набережной Берлингтона, маленького городка, расположенного на противоположном берегу Делавара, почти как раз против Бристоля. Судно это тотчас же сосредоточило на себе внимание всей местной молодежи. Марк положительно проглядел на него все глаза: он поминутно переправлялся на своей маленькой шлюпке на ту сторону реки, чтобы иметь возможность поближе полюбоваться красивым кораблем, который произвел на него столь сильное впечатление, что с той поры он не помышлял ни о чем другом, кроме океана. Ни слезы матери, ни отчаяние старшей из его сестер, прелестной девушки, которая была всего двумя годами моложе его, ни разумные увещания отца не могли поколебать принятого им решения. Все шесть недель его каникулярного времени ушли на всестороннее обсуждение этого важного вопроса, и в конце концов доктор Вульстон сдался. Его согласию, вероятно, немало способствовала мысль, что сбережения, которые будут у него оставаться в том случае, если старший сын его начнет самостоятельно зарабатывать себе кусок хлеба, окажутся отнюдь не лишними, а пойдут на образование младших детей.
   В 1793 году торговля Америки шла уже блистательно, а Филадельфия была в то время чуть ли не важнейшим пунктом в этом отношении. Особенно оживленную торговлю поддерживала она с Восточной Индией (Ост-Индией), и старику Вульстону было небезызвестно, что в тех краях легко разбогатеть всякому смышленому человеку.
   Ему был хорошо знаком капитан одного из крупных коммерческих судов; к нему он и решил обратиться за советом в этом деле. Капитан Кретшли согласился принять Марка на свое судно и обещал его отцу сделать из этого юноши не только путного человека, но и офицера, что, конечно, несравненно важнее.
   Марк был бойкий, толковый и для своих лет рослый, сильный и здоровый мальчик, полный жизни и энергии. И если в течение тех трех лет, которые он провел в коллегии, Марк не стал ни Ньютоном, ни Бэконом, то все же эти три года не пропали для него даром: он знал всего понемногу и во всяком деле был ловок и проворен, так что вскоре обратил на себя внимание начальства. Едва только его судно успело сняться с якоря, как Марк почувствовал себя на "Ранкокусе" так же хорошо и свободно, как у себя дома. В тот же день капитан Кретшли сказал о нем своему помощнику: "Этот парень далеко пойдет -- из него будет прок!".
   Несмотря на то что он так быстро освоился со своим судном и чувствовал себя счастливым в своем новом звании моряка, у бедного Марка нелегко было на душе, когда он впервые в своей жизни потерял из виду родной берег. Он любил своего отца со всею нежностью доброго сына, любил также и мать, и братьев, и сестер, а так как мы решили уже говорить все без утайки, то добавим еще, что было одно лицо, которое занимало в его сердце и воображении несравненно больше места, чем все остальные, взятые вместе: то была Бриджит Ярдлей, единственная дочь враждебного собрата его отца.
   Взаимные отношения двух коллег были далеко не из лучших: им слишком часто приходилось сталкиваться у постели различных больных, для того чтобы иметь возможность вести открытую войну друг против друга, но зато их жены явно враждовали между собой, не поддерживая даже никаких, хотя бы официальных отношений. Когда им случалось встречаться на вечерах в собрании или в гостях у общих знакомых, то и тут они делали вид, как будто не замечают друг друга.
   Но взаимные чувства их детей были совершенно иного характера: Анна Вульстон, старшая из сестер Марка, и Бриджит Ярдлей были почти однолетки; они посещали одну и ту же школу и были лучшими подругами в мире. При этом следует отдать справедливость их матерям в том, что они нимало не противились взаимной привязанности своих детей; они довольствовались своей личной враждой и нисколько не старались привить эту враждебность и дурные чувства своим детям.
   Обе эти девушки были милы и хороши собой, но каждая из них была мила и хороша по-своему. Анна отличалась мелкими красивыми чертами и ярким румянцем лица; у нее были, кроме того, прекрасные зубы и прелестнейший в мире ротик; Бриджит, обладая всеми этими достоинствами, обладала, кроме того, красивыми задумчивыми глазами, которые придавали ее лицу особенную выразительность: в нем, как в зеркале, отражалось каждое движение ее впечатлительной и чуткой души. Марку часто случалось заходить к доктору Ярдлею за сестрой, когда та была в гостях у своей подруги, чтобы проводить ее домой; благодаря этому обстоятельству он вскоре был принят в качестве третьего лица в их тесный дружеский кружок. Первоначально решено было считать Марка их общим братом; это казалось им так забавно, так ново, что обе девочки часто целыми часами беседовали между собою о том, чем должен будет стать со временем их общий братец, чем могут они быть ему полезны и что они в силах сделать для него, а главное, для его будущего...
   В результате всех этих задушевных бесед и частых свиданий с общим любимцем и общим братом в душе Бриджит зародилось к Марку чувство, гораздо более глубокое и серьезное, чем то можно было ожидать от девочки в ее возрасте. С Марком случилось то же самое, но он понял всю силу своей привязанности лишь в ту минуту, когда родной берег стал уходить у него из глаз и милый образ тоскующей Бриджит предстал его воображению.
   Служба молодого моряка шла очень успешно; делу своему он обучался чрезвычайно быстро под руководством одного старого опытного матроса, и, когда судно его вошло в китайские воды, он уже был назначен рулевым. В ту пору плавание такого рода длилось около года; конечно, если бы почтенные сыны Китая были хоть наполовину так деятельны и предприимчивы, как наши американцы, то на эти рейсы не потребовалось бы и четверти того времени, но доставка чая по каналам Небесной империи в то время далеко не отличалась быстротой.
   Когда "Ранкокус" вернулся из своего плавания, молодой Марк Вульстон стал тотчас же предметом зависти в глазах всех юношей Бристоля и предметом восхищения всех местных барышень и девиц. В самом деле, красивый, ловкий юноша, повидавший далекие страны и моря, выглядел щеголем в своей синей куртке тончайшего сукна, с небрежно повязанным вокруг шеи настоящим индийским фуляром и другими такими же фулярами, кокетливо выглядывавшими из его карманов. Он едва успевал отвечать на сыпавшиеся на него со всех сторон расспросы о Китае, и о китайских ножках, и о волнах океана величиною с горы. Жители Бристоля, никогда не видавшие океана, были почти уверены, что там, в открытом море, волны непременно должны быть "вышиною с горы"; впрочем, и о горах-то они не имели особенно точного представления, так как в этой части Пенсильвании нет даже и бугра, который был бы настолько высок, чтобы можно было поставить на нем ветряную мельницу.
   При этом Марк чувствовал себя вполне счастливым как от лестного для него внимания посторонних, так и от ласковой, сердечной встречи с близкими; в его родной семье, где его всегда любили и где теперь гордились им, он был желанным гостем; но более всего испытал он счастья тогда, когда ему наконец удалось запечатлеть горячий поцелуй на зардевшихся ярким стыдливым румянцем щечках хорошенькой Бриджит.
   Эти двенадцать месяцев разлуки прошли недаром как для Марка, так и для девушки: оба они развились, расцвели и возмужали за это время. В течение того месяца, который Марк провел в родительском доме в Бристоле, он, конечно, не раз успел повидаться с любимой им девушкой, -- мало того, он признался ей в своей любви и выманил и у нее признание во взаимности.
   Между тем родители не замечали того, что происходит между их детьми, точно так же. как и дети, со своей стороны, не подозревали, до чего возросла взаимная вражда и ненависть их отцов и матерей. Теперь уже коллеги не встречались даже у изголовья больных; если же им когда-нибудь приходилось сталкиваться друг с другом, то каждая такая встреча неизбежно оканчивалась более или менее крупной ссорой двух последователей Эскулапа.
   Быстро промелькнули четыре счастливые недели отпуска для Марка; по окончании этого срока он обязан был снова вернуться на свое судно. Надо было проститься с родными и с Бриджит. Анна, ставшая поверенной влюбленной молодой пары, стала вместе с тем и хранительницей весьма важной тайны их взаимного обета -- стать мужем и женой, и чем скорее, тем лучше, конечно! Но понятно, что осуществление этого намерения нужно было еще отложить на некоторое время.
   На этот раз Марк уезжал с сокрушенным сердцем, но тем не менее полный надежд на будущее. Несмотря • на то, что образ прелестной подруги не выходил у него из головы, не прошло и недели со дня отплытия судна, как он уже снова был первым весельчаком и затейником из всего экипажа.
   Путь их лежал теперь не прямо на Кантон, как в первое его плавание; "Ранкокус" должен был предварительно сдать в Амстердаме груз сахара и затем уже, занявшись некоторое время каботажем в Европе, направиться в Кантон. Из Амстердама "Ранкокус" зашел в Лондон, где забрал товары для доставки в Кадикс. По пути приходилось заезжать то в тот, то в другой порт, и Марк знакомился с чужеземными странами, народами и обычаями; правда, за свое кратковременное пребывание в Амстердаме, Лондоне, Кадиксе. Бордо, Марселе, Гибралтаре и некоторых других приморских городах он, конечно, не имел возможности основательно изучить и вникнуть в то, что ему приходилось видеть и слышать, но тем не менее он приобрел громадный запас всевозможных сведений, которые ему впоследствии очень пригодились. Перед отправкой в Кантон Марк был произведен в офицеры. Те два года, которые он провел в море, достаточно подготовили его к предстоящей ему служебной деятельности, а полученное им ранее образование значительно облегчило ему изучение специальных морских наук. В ту пору флотские офицеры были еще далеко не заурядным явлением в Америке, и всякий молодой человек с такими способностями и знаниями и столь богато одаренный и физически, и нравственно, не мог не пробить себе дороги и не пойти быстро вперед по службе, если только тому не мешало его поведение. Поэтому нет ничего удивительного в том, что наш юный моряк был назначен младшим помощником капитана, хотя ему еще не было и восемнадцати лет.
   Плавание от Лондона до Кантона и от Кантона до Филадельфии продолжалось около десяти месяцев. По прибытии на место своей стоянки капитан Кретшли дал Марку торжественное обещание сделать его в следующее плавание своим старшим помощником, и счастливый Марк, не теряя времени, поспешил в Бристоль.
   Бриджит Ярдлей была тогда в полном расцвете своей красоты; Марк застал ее в трауре по матери; эта утрата только еще более сблизила двух приятельниц -- и родители, очевидно, не имели ничего против этой дружбы; что касается частых посещений молодого моряка, то на это отец Бриджит взглянул совершенно другими глазами. Не прошло и двух недель со дня его возвращения, в течение которых Марк чаще, чем когда-либо, посещал подругу своей сестры, как однажды старик Ярдлей без всякой видимой причины придрался к нему и попросил его не бывать более у него в доме. Главной причиной этого поступка со стороны доктора Ярдлея было то, что со смертью матери дочь его стала богатой наследницей, получив по завещанию довольно большое состояние.
   При одной мысли о том, что это состояние может перейти в руки сына его врага, доктор Ярдлей готов был рвать на себе волосы. Потому-то он и воспользовался первым попавшимся случаем, чтобы устроить молодому человеку сцену в присутствии смущенной и озадаченной его выходкой Бриджит. Старик не поскупился на всякого рода обидные инсинуации по адресу всех Вульстонов, за исключением Анны, которую, как он выражался, он не смешивает с остальными.
   Во время этой тяжелой и неприятной сцены молодой моряк вел себя безукоризненно: он ни разу не забыл, что имеет дело со стариком, да к тому же еще с отцом Бриджит, Выслушав до конца речь доктора Ярдлея, Марк поспешно схватил свою шляпу, и по тому, как он вышел из комнаты и из дома ее отца, Бриджит поняла, что он уже никогда более туда не вернется.
  
   ГЛАВА II
  
   Госпожа Капулетти. Ей еще нет четырнадцати лет.
   Кормилица. Клянусь честью, пусть я потеряю четырнадцать зубов в одно мгновение, сударыня. -- но у меня, увы, их только четыре -- если это дитя четырнадцати лет. Постойте, давайте-ка посчитаем.
   "Ромео и Джульетта"
  
   Тяжелая, неприятная сцена, происшедшая в доме доктора Ярдлея, очень скоро стала известна доктору Вульстону, и, хотя он довольно благосклонно относился к Бриджит, -- конечно, настолько благосклонно, насколько это ему было возможно по отношению к дочери Ярдлея. -- но оскорбление, нанесенное его семье в лице сына, было столь велико, что он в свою очередь запретил всякие сношения между девушками. Бриджит, любившая Анну почти так же сильно, как и ее брата, положительно не могла свыкнуться с этой разлукой: она загрустила до того, что это отразилось даже на ее здоровье.
   Чтобы развлечь и рассеять ее, отец решил отправить ее погостить к тетке в Филадельфию, совершенно упустив из виду, что именно там находилось в то время судно, на котором служил Марк, и что нигде в другом месте молодые люди не могли бы так легко встречаться и видеться, как там.
   Понятно, что едва только Марк успел вернуться на свое судно, на котором он теперь уже был назначен старшим помощником капитана, как стал искать удобного случая видеться с Бриджит. Он начал с того, что прямо явился в дом ее тетки. Та вздумала было воспротивиться этим посещениям молодого человека -- но ведь теток молодежь не особенно слушается, и наши влюбленные часто назначали друг другу тайные свидания. Так прошло недели две; Марк положительно не мог решиться снова уйти в море, оставив свою ненаглядную Бриджит в руках своих врагов, как он мысленно называл ее отца и тетку. Бедный юноша, казалось, был до того несчастлив и удручен этой мыслью и до того красноречиво высказывал свои опасения и страхи, что Бриджит дала наконец уговорить себя, и они решили тайно обвенчаться, чтобы, по достижении совершеннолетия, Марк мог явиться и на законном основании потребовать свою жену.
   В Америке такого рода браки заключаются без особого труда. В числе бывших школьных товарищей Марка был один молодой священник, простодушный, бесхитростный малый.
   Возмущенный поступками старика Ярдлея по отношению к Марку, он охотно согласился совершить обряд венчания. Однажды утром Бриджит, выйдя из дому с одной из своих приятельниц, чтобы совершить, как полагала тетка, свою обычную дообеденную прогулку, направилась прямо к набережной, где их встретил Марк, с которым обе девушки взошли на "Ранкокус"; там их уже ожидал молодой священник. Венчание состоялось в капитанской каюте, которая в отсутствие капитана находилась в полном распоряжении Марка и, как оказалось впоследствии, являлась наиболее удобным местом для бракосочетания молодых супругов, которым предстояла в будущем такая странная, полная приключений и случайностей всякого рода судьба.
   Свидетелями этого брака были: подруга Бриджит, совершавший обряд священник и простой матрос, участвовавший во всех плаваниях, которые совершил Марк, и который был назначен капитаном хранителем судна в его отсутствие. Звали его Роберт Бэте, или, для краткости, просто Боб Бэте. Он был родом из Нью-Джерси; в ту пору, о которой теперь идет речь, ему было около тридцати пяти лет. Казалось, Боб был обречен на вечное безбрачие и принадлежал весь и телом и душой морю. С восьмилетнего возраста он поступил юнгой на судно и с тех пор ни на час не расставался с морем. Во время войны за независимость Боб служил на военных судах, а по заключении мира в 1783 году поступил на службу к капитану Кретшли, с которым и не расставался с тех пор. Этот самый Боб был учителем и наставником Марка, когда тот только что вступил в морскую службу, и под его руководством Марк сделал свои первые шаги на этом новом поприще.
   Боб был рослый мужчина необычайной силы, чрезвычайно привязчивый и преданный тем, кого он любил; Марка он любил всей душой и громко восхищался им. Однажды он в присутствии нескольких матросов сказал: "Смотрите, ребята, этот Марк Вульстон будет в свое время первейшим из моряков, помяните мое слово! Самый счастливый день в моей жизни будет тот, когда мне случится пойти в плавание на судне, находящемся под командой капитана Марка Вульстона".
   Несмотря на то что, кроме священника, было всего только двое свидетелей, тем не менее были составлены по всем правилам два брачных свидетельства, из коих одно было вручено Марку, а другое Бриджит. Минут десять спустя по окончании брачной церемонии наши новобрачные расстались: молодая вместе со своей подругой вернулась домой к своей тетке, священник -- к своим требам, а оба моряка остались на судне и, стоя на палубе, провожали глазами быстро удалявшиеся стройные женские фигуры. Когда они скрылись из виду, Боб счел нужным сказать что-нибудь.
   -- А славный у вас теперь фрегатик, славный! -- заметил он в адрес Бриджит. -- А есть ли у нее кое-какие деньжонки? Я слышал, что в этих водах нередко попадаются золотые рыбки.
   -- Не знаю, Боб, я думаю, что у нее столько же денег, как и у меня, то есть ровно ничего, но что за беда! Пройдут два года, я вернусь и потребую от ее отца свою жену, хотя бы у нее и двух платьишек за душой не было!
   Марк не лгал. Он действительно не знал ничего о том, что у Бриджит были свои тридцать тысяч долларов; узнал он об этом лишь спустя несколько дней после свадьбы из уст самой Бриджит, умолявшей его бросить службу и остаться жить с нею в Бристоле. Но Марк успел уже полюбить море и свою службу, да к тому же, несмотря на всю свою любовь к молодой жене, ему не хотелось жить на ее хлебах. Для решения этого вопроса потребовалось немало трудной борьбы, и в результате Марк отправился в Бристоль и чистосердечно признался во всем отцу. При первых словах этого неожиданного признания доктор Вульстон даже привскочил на своем стуле; однако в этом деле было и нечто такое, что могло казаться утешительным для старика. Не говоря уже о том, что Бриджит была мила, молода и красива и для Бристоля даже богата, и что все это уже само по себе могло льстить до известной степени его родительскому самолюбию, доктор Вульстон, кроме того, испытывал в глубине души некоторую злобную радость при мысли, что теперь все состояние покойной жены его ненавистного коллеги перейдет к его сыну. В силу всего этого он поступил вполне порядочно. Он известил доктора Ярдлея о случившемся письмом, которое было написано в очень деликатном и вежливом тоне и благодаря которому при желании можно было бы уладить это дело полюбовно. Но у отца Бриджит не было ни малейшего желания к примирению; он пришел в такую ярость от полученного им известия, что его хватил паралич, который чуть было не свел его в могилу. Однако старик оправился, и едва только он успел стать на ноги, как поспешил в Филадельфию, чтобы увезти оттуда свою дочь. Марк, конечно, был вправе потребовать к себе свою жену и водворить ее в доме своего отца, но старик Вульстон воспротивился этому и повел дело гораздо разумнее и успешнее. Один из их общих друзей устроил у себя в доме свидание двум враждующим коллегам, здесь они объяснились и пришли к обоюдному соглашению почти по всем пунктам данного вопроса. Было решено, что новобрачные останутся на прежнем положении еще года два или три; вопроса о приданом доктор Вульстон даже не затрагивал, что чрезвычайно порадовало алчного до денег Ярдлея, который, благодаря этому обстоятельству, мог пользоваться процентами с капитала дочери еще в течение двух-трех лет. Марк должен был продолжать свою службу на "Ранкокусе" и, следовательно, в скором времени опять отправиться в плавание. На этот раз его судно отправилось на некоторые из островов Тихого океана, чтобы приобрести там известное количество сандалового дерева для китайских рынков.
   Вернувшись из этого плавания, Марк будет уже совершеннолетним и сумеет получить командование судном, в том случае, если он не пожелает расстаться со своей карьерой моряка. Таково было решение обоих отцов, а пока Марк получил разрешение посещать время от времени свою жену и писать ей, сколько душе его будет угодно. Прежние дружеские отношения двух подруг возобновились, и Анна с Бриджит виделись чаше прежнего. Марк посылал своей молодой супруге письмо за письмом, исполненные самых нежных и страстных выражений его чувств.
   Тем временем судно Марка готовилось к отплытию, и молодому офицеру можно было отлучаться с него только раз в неделю. Зато эти воскресные поездки к жене были для него истинными праздниками: молодые супруги гуляли, катались, ездили за город в сопровождении Анны и возвращались домой совершенно довольные и счастливые, чтобы снова расстаться на целую неделю.
   Не прошло и месяца со дня преждевременной свадьбы Марка Вульстона и Бриджит Ярдлей, как "Ранкокус" снялся с якоря, намереваясь плыть в Тихий океан, а оттуда далее, в Кантон. Перед самым отплытием Марк ухитрился вырваться на денек в Бристоль, а доктор Ярдлей, тронутый горем своей дочери, согласился свезти ее вместе с Анной в Филадельфию для последних проводов молодого моряка.
   Когда наконец наступил момент окончательной разлуки, сердце бедного моряка болезненно сжалось, а Бриджит громко рыдала. Два года разлуки -- да ведь это целая вечность!
   Бриджит пришлось почти насильно увести с корабля, и пока судно не скрылось из виду, она следила за ним, сквозь слезы провожая его глазами до самой последней минуты.
   Марк в свою очередь, стоя на палубе судна, не сводил глаз с возлюбленной женской фигуры на берегу, даже и тогда, когда за дальностью расстояний этот милый облик почти совершенно исчез. В своей маленькой каюте Марк нашел много следов заботливости, любви и предусмотрительности своей молодой жены: все, что только могло ему быть нужно или приятно в пути, все было приготовлено и припасено ею здесь для него.
   Художники в то время были редкостью в Америке, и заказать портрет было делом нелегким; но Бриджит приказала сделать свой силуэт, который она вставила в хорошенькую рамку и повесила в каюте мужа. Этот темный профиль слегка склоненной головки, чрезвычайно живо напоминавший оригинал, был самым трогательным проявлением ее внимания, а вместе с тем и лучшей отрадой и утешением для бедного Марка.
   Жизнь на судне с самой минуты отплытия пошла своим обычным порядком: и в праздники и в будни, и днем и ночью, и в бурю и во время штиля все были заняты -- каждый своей работой. Согласно заведенному порядку, капитан Кретшли зашел в Рио-де-Жанейро, чтобы возобновить и пополнить свои запасы. Простояв с неделю в этом прелестнейшем и живописнейшем из городов, "Ранкокус" продолжал свой путь.
   Обогнув мыс Горн, он зашел в Вальпараисо и здесь сделал новый запас воды и всяких припасов на случай цинги; затем, приблизительно через две недели, "Ранкокус" снова пустился в море.
   Сто лет тому назад Тихий океан не был еще так исследован моряками, как в настоящее время. Всего лет за двадцать до того времени знаменитый Кук совершил свои путешествия и описал их в своих реляциях; но и после того оставалось еще очень много темных мест, и карты были далеко не совершенны. Ведь почти всегда так бывает, что после первого счастливца или смельчака, показавшего дорогу и упрочившего за собою славу завоевателя, покорителя или изобретателя, главную работу заканчивают другие. И если бы мы, например, знали об Америке только то, что знал о ней Христофор Колумб, то мы не знали бы и пятидесятой доли того, что знаем теперь.
   Тихий океан, конечно, не может быть назван бурным морем, если принять во внимание его громадную величину и те ветры, которые там преобладают; но стоит только взглянуть на карту, чтобы тотчас же убедиться, что в нем островов, рифов, скал и отмелей всякого рода несравненно больше, чем в Атлантическом океане. Однако это нимало не смущает моряков всех стран, в том числе и американцев. В течение более двух месяцев после того, как "Ранкокус" вышел из Вальпараисо, капитан Кретшли плавал в водах Тихого океана в поисках намеченных в его инструкциях островов, где ему следовало запастись изрядным количеством сандала, имевшего огромный сбыт в Китае, где он употребляется для курения в качестве фимиама в капищах идолов.
  
   ГЛАВА III
  
   О могучий бог морей!
   Твой громкий голос вывел из покоя послушную волну.
   Она поднимается целой горой, затем с рокотом падает, затем, снова вздымаясь, она опадает с ужасным гулом на палубу и затопляет ее.
   Молнии одна за другой пронизывают темноту ночи.
   Сделай знак; буря тотчас умолкает, ветры утихают, и вновь настает тишина.
   Пибоди
  
   День, предшествовавший той ночи, о которой мы будем говорить, был туманный; дул ост-зюйд-ост, что было весьма благоприятно для "Ранкокуса", который шел на зюйд-вест.
   Здесь следует сказать, что за капитаном Кретшли водился большой недостаток -- для командира судна: он слишком усердно тянул грог за обедом.
   В любое другое время дня это был человек трезвый, но в обеденный час он залпом выпивал три-четыре стакана рома с очень незначительным количеством воды.
   Тот день, о котором идет речь, был как раз днем рождения супруги капитана Кретшли, а капитан был слишком хорошим, любящим мужем, чтобы не отпраздновать этот день еще более усердными возлияниями. Марк, никогда не употреблявший спиртных напитков в таком количестве, с прискорбием смотрел на своего командира, тем более что только что спустившийся с марса[Марс -- вышка на мачте для наблюдения.] матрос уверял, будто в момент, когда погода немного прояснилась, он видел впереди на море белую полосу. Марк сообщил об этом капитану и сказал, что, быть может, было бы не лишним убрать часть парусов, лечь в дрейф и бросить лот. Но капитан не обратил никакого внимания на его слова, уверяя, что матросы вечно придумывают разные ужасы, и если их слушали бы, то ни одно судно не достигло бы места своего назначения. На беду, и второй помощник, бывший некогда простым матросом и обязанный своим повышением исключительно только своему пристрастию к спиртным напиткам, благодаря которому он являлся прекрасным собутыльником для капитана, был сильно пьян и со своей стороны поддерживал капитана в его пренебрежении к словам матроса, так что Марку поневоле пришлось замолчать. Однако наш молодой моряк не мог на этом успокоиться; он знал, что матрос, сообщивший ему эту весть, человек надежный и знающий свое дело. Но вот пробило шесть часов вечера, Марк сменился с вахты и, пользуясь своей свободой, поднялся на фок-салинг, чтобы воспользоваться последними минутами дневного света для личных наблюдений. Сперва он не мог ничего различить на расстоянии более мили из-за тумана; но в тот момент, когда солнце стало садиться, на западе вдруг прояснилось, и Марк увидел нечто такое, что он сразу признал за рифы, тянувшиеся на протяжении нескольких миль прямо перед носом судна. Пораженный такого рода неожиданностью, Марк, не долго думая, крикнул:
   -- Впереди подводные камни!
   Этот возглас старшего помощника вывел из полусознательного состояния даже капитана.
   Он очнулся и начал уже приходить в себя после своего опьянения, если бы не помешал его собутыльник. Он не мог простить Марку того, что этот "молокосос", как он выражался, занимал на судне, в качестве старшего помощника, такое положение, которое могло быть занимаемо с пользой для службы только человеком в его возрасте и с его опытом. Он заспорил и загорячился, настаивая на том, что смешно и нелепо говорить о подводных камнях и рифах там, где по карте значится совершенно чистое море. Тем не менее капитан, знавший, что на картах обозначается лишь то, что было известно в то время, когда они составлялись, и что неточности и ошибки всегда возможны, вызвал всех людей наверх и приказал убрать часть парусов. Тем временем Марк спустился вниз, а капитан занял его место, желая лично проверить наблюдения своего помощника. По пути он отдал приказание взять курс на юг, вследствие чего преграждавшая путь подводная гряда оказалась теперь на правой стороне, но, несмотря на то, что она осталась под ветром, и теперь еще она представляла некоторую опасность, хотя ветер и не был достаточно силен для того, чтобы помешать обогнуть ее, приняв для того необходимые меры. Едва только капитан поднялся на фок-салинг, как приказал позвать к себе Боба. Боб с ловкостью белки взобрался по снастям и в одну секунду очутился возле капитана.
   Оба они внимательно вглядывались в море с подветренной стороны. Младший помощник с насмешливой улыбкой на лице поджидал, когда они спустятся, заранее уверенный в том, что они объявят, что то, что казалось Марку признаком подводной гряды, не что иное, как всплеск крупной рыбы. Но капитан не был столь безрассуден; он объявил, что собственно подводных камней он не видел, но что раза два в тот момент, когда горизонт прояснился, ему показалось, что он видит что-то не совсем ладное; впрочем, то, что он видел, могло быть как беловатой пеной на поверхности моря, так и отблеском последних лучей заходящего солнца на воде. Боб точно так же не мог сказать ничего определенного.
   -- Неужели и вы, Боб, ничего не видели? -- спросил Марк, делая особое ударение на слове "вы", как бы для того, чтобы дать понять, что нет ничего удивительного, если капитан ничего не видел, но что Боб, по его мнению, должен был видеть то же, что видел он сам.
   -- Нет, мистер Вульстон, -- отвечал Боб, -- хотя я зорко смотрел вперед, но ничего особенного не видел.
   Это было веское свидетельство против Марка, потому что Боб считался непогрешимым в подобного рода вопросах.
   Капитан приказал подать себе карту и принялся вместе с Хильсоном -- так звали младшего помощника -- рассматривать ее.
   По карте море было свободно во всех направлениях, но так как Марк с еще большей настойчивостью утверждал, что они идут прямо на подводные камни, то капитан согласился приказать бросить лот. Это требовало времени. Надо было лечь в дрейф, разместить людей и разложить лот.
   Между тем день угасал с минуты на минуту; моросил мелкий дождичек, еще более увеличивая окружающую темноту. Исследование показало, что на глубине четырехсот футов нет дна, но это обстоятельство еще ничего не доказывало, так как все хорошо знали, что коралловые рифы в океане часто вырастают совершенно отвесной стеной, так что в нескольких саженях от них нельзя даже подозревать их существования А потому после нового совещания со своими помощниками капитан Кретшли решил, что судно будет продолжать свой путь в том же направлении, но на всякий случай, уменьшив парусность. Такого рода полумера, конечно, делала грозившую опасность менее ужасной, но далеко еще не устраняла ее окончательно. Тем не менее опасения Марка отчасти улеглись. Что его особенно смущало, так это непроницаемая мгла, которая окружила их со всех сторон, не позволяя различать поверхности моря даже на расстоянии нескольких сажен от судна. Не имея возможности что-либо видеть, он жадно прислушивался к отдаленному шуму волн и старался уловить в этом шуме признак близости подводных рифов и камней. В нем почему-то упорно держалась уверенность в том, что "Ранкокус", с каждой минутой приближаясь, идет прямо на них. Время подходило к полуночи, и Марк с ужасом думал о том. что сейчас вместо него встанет на вахту Хильсон, который за это время, после вторичного усердного возлияния в честь жены капитана Кретшли, стал совершенно не способен к исполнению своих обязанностей.
   Но на этот раз он уже наверняка не ошибался -- до слуха его донесся роковой шум, похожий на глухой прибой волн обо что-то твердое, неподвижное. Шум этот доносился теперь не спереди, а с правого борта. Опасность была настолько велика, что Марк счел себя вправе, вопреки полученным им приказаниям, положить руль право на борт и повернуть на другой галс, уходя в противоположную сторону. Долг повелевал ему тотчас пойти и дать отчет о случившемся капитану, но на минуту у него мелькнула мысль никому ничего не говорить, не будить младшего помощника, а остаться самому наверху до утра. Но сознание той страшной ответственности, какую он должен будет принять на себя в случае несчастья, заставило его одуматься, и он нехотя, с тяжелым сердцем направился в каюту.
   Разбудить этих двух собутыльников было не так-то легко. Хильсон находился в состоянии, близком к летаргии, но положение было слишком критическое, чтобы долго с ними церемониться, и Марк принялся трясти их изо всей силы.
   -- Что там еще? -- досадливо спросил капитан, протирая глаза.
   -- Мне кажется, что я слышал шум, указывающий на присутствие рифов и подводных камней на правой стороне, я дал поворот и взял курс на юг.
   В ответ на это капитан издал какой-то странный звук, который Марк не знал, как истолковать; неизвестно, было ли то удивление или неудовольствие. Но, видя, что капитан уже совершенно очнулся и готовится идти наверх, Марк счел свое дело сделанным и вернулся к своим обязанностям. Боб также был на вахте, и Марк тотчас же позвал его к себе. Несмотря на разницу в положении между старым матросом и молодым офицером, Марк поддерживал с ним почти дружеские отношения.
   -- Боб, друг мой, у вас ухо чуткое и привычное, скажите, неужели вы ничего не слышите?
   -- Прошу извинить, мистер Вульстон, ведь я и тогда, как был с капитаном наверху, тоже видел что-то такое, что очень походило на белую пену, но капитан так громко уверял, что там впереди нет ровно ничего, что я не посмел ему перечить.
   -- А знаете ли, Боб, что когда вы стоите на вахте, то не сказать того, что вы видите, -- большое преступление? -- ответил ему Марк.
   -- Ваша правда, мистер Вульстон, я и сам сознаю, что нехорошо поступил, -- да что прикажете делать? Ведь с капитаном спорить также дело не пустое...
   -- Ну, будет об этом!.. А теперь скажите, Боб. вы ничего не слышали?
   -- Как же, мистер Вульстон, я слышал плеск воды о подводные камни, сперва под кормой, затем у носа; а сейчас, когда вы меня кликнули, я слышал этот самый плеск под кран-балкой с наветренной стороны.
   -- Неужели это правда, Боб?
   -- Самая истинная правда, мистер Марк, и если вы мне хотите верить, то вот сию минуту мы плывем над этими подводными камнями и каждую секунду можем разбиться.
   -- Что за черт! -- закричал капитан Кретшли, который как раз в это время подходил к ним и слышал последние слова Боба. -- А я так решительно ничего особенного не слышу и готов поклясться, что в таких потемках ни одна кошка ничего не увидит, а не только человек!
   Едва успел он произнести эти слова, как плеск волн о подводные камни раздался совсем близко и так явственно, что уже не могло быть никакого сомнения. Марк своим разумным распоряжением на время отклонил опасность, но не в его власти было окончательно устранить ее.
   Не тратя понапрасну слов, капитан вызвал всех людей наверх и скомандовал громовым голосом:
   -- Поворот направо!
   В то время как судно поворачивало, медленно подаваясь вперед под малыми парусами, все вокруг осветилось каким-то странным фосфорическим светом, а море кругом забелело, и плеск волн стал походить на шум водопада. Это уже несомненно были рифы; они обступали судно со всех сторон, и минуту спустя "Ранкокус" коснулся дна. Непроницаемый мрак еще более увеличивал весь ужас этой минуты.
   С первого момента катастрофы капитан совершенно протрезвел и сразу выказал себя тем беззаветно смелым, решительным и опытным моряком с удивительной силой самообладания, каким он и был на самом деле.
   Все приказания его, точные, ясные и определенные, исполнялись немедленно и дружно привычными и опытными матросами, сознававшими всю опасность данной минуты. Толчки были не особенно сильны, и вскоре благодаря дружным усилиям команды и разумным распоряжениям капитана белые пенящиеся волны остались позади; причем ни одна волна не перекатилась через палубу, что служило прямым доказательством того, что даже в том месте, где судно коснулось мели, было довольно глубины, чтобы поднять его. Двенадцати футов под килем было совершенно достаточна для "Ранкокуса", а лот местами показывал и более значительную глубину. Однако на баке дело шло плохо, и капитан Кретшли кинулся туда. Младший его помощник едва сознавал, что он делает, и капитан увидел, что ему следует немедленно занять его место. При виде таких оплошностей, да еще в такую критическую минуту, гнев невольно овладевает человеком; взбешенный капитан сам подскочил к якорям и крикнул Хильсону, чтобы он убирался вон.
   В это время внезапный толчок заставил дрогнуть все судно, подводные камни вдруг снова показались со всех сторон; целый каскад белой пены поднялся до высоты борта; когда волны отхлынули, капитана уже не было; он куда-то исчез.
   Какая участь постигла его? Как могло это случиться? О том никто не мог ничего сказать; по всей вероятности, волна, поднявшаяся выше палубы, смыла несчастного и увлекла его в подветренную сторону.
   Едва об этом несчастье стало известно Марку, он тотчас же понял, какая громадная ответственность легла теперь на него. Нельзя было терять ни минуты, и первой его заботой было попытаться отыскать и спасти капитана.
   Он тотчас же приказал спустить шлюпку и посадил на нее шесть лучших матросов. Стоя у бушприта, Марк видел, как шлюпка промелькнула вдоль борта и затем скрылась в ужасающей мгле этой страшной ночи; больше ее не видели.
   Ужасная участь постигла за какие-нибудь четверть часа капитана и шесть лучших его людей.
   Несмотря на эти тяжелые утраты, работа на судне шла своим порядком. Теперь и Хильсон понял наконец, что дело идет о его собственной шкуре, и при этой мысли весь рассудок как-то сразу вернулся к нему. Как он ни был пьян, а все же успел приготовить и спустить вторую шлюпку, приказав матросам перенести в нее все припасы. В капитанской каюте имелось немного звонкой монеты, которая тоже снесена была в шлюпку по приказу младшего помощника.
   Занятый распоряжениями на баке судна, Марк не видел и не замечал ничего, что творилось на юте, где Хильсон оставался полновластным хозяином, имея в своем распоряжении несколько матросов.
   Между тем судно, получив несколько последовательных толчков, почти миновало риф; теперь "Ранкокус" лишь чуть-чуть задевал за дно килем, и Марк выжидал только момента для того, чтобы бросить якорь на таком месте, где была достаточная глубина. Послав осмотреть трюм, Марк убедился, что воды в трюме не прибывало и что подводная часть судна не получила никаких серьезных повреждений.
   Наконец настала желанная минута: судно оказалось на достаточной глубине, и Марк приказал отдать якорь. В этот момент Хильсон и его товарищи уже были в шлюпке; и снесло ли шлюпку волной, вдруг неожиданно окатившей всю палубу, или же кто-нибудь в суматохе, царившей тогда повсюду на судне, по неосторожности отвязал ее, только Марк, стоявший как раз у шпиля в тот момент, как нахлынула волна, обдав его целым облаком тонких брызг, увидел, как сквозь туман, злополучную шлюпку на гребне огромной волны; через минуту она скрылась в непроглядном мраке, царившем вокруг. Всякая помощь несчастным была немыслима! Сердце Марка болезненно сжалось, но что мог он сделать?.. В эту минуту Марк и не подозревал всего ужаса постигшего его несчастья.
   Только после того, как он обошел каюты, помещение матросов и бак, ему вдруг стало ясно, что из всего экипажа на "Ранкокусе" остались только два человека: он да Боб Бэте.
   Погода час от часу улучшалась; перед рассветом небо совершенно очистилось и туман рассеялся.
   Тогда Марку пришло в голову, что если они находятся вблизи какого-нибудь берега, то судно должно будет непременно подвергнуться влиянию прилива, тогда может случиться, что приливом его снова бросит на подводные камни... Во избежание этого нового несчастья Марк решил бросить еще один якорь, что они и привели в исполнение вдвоем с Бобом, хотя и с немалыми усилиями.
  
   ГЛАВА IV
  
   Коралловый грот прячется в недрах волн; головли и золотые рыбки с алой спинкой приходят отдыхать в нем на заре, и цветок моря, колеблемый ветром и никогда не орошаемый росой, гордо полуоткрывает свою прекрасную голубую чашечку.
   Персиваль
  
   Усилия, потребовавшиеся для того, чтобы спустить якорь, были так велики, что совершенно истощили силы Марка и его единственного товарища и помощника Боба. Трудно себе представить, с каким нетерпением они ожидали рассвета; каждая секунда им казалась часом, -- думалось, будто ночи этой и конца не будет. Но вот первые лучи зарождающегося дня, осветившие восточную часть горизонта, дали им возможность начать наблюдения. Наши моряки, конечно, прежде всего обратили свои взгляды на подветренную сторону, но так как это был запад, то понятно, что там еще было почти совершенно темно. Они надеялись увидеть там если не целую группу островов, то хотя бы один какой-нибудь одинокий островок; но земли нигде не было видно. Правда, там было еще настолько темно, что можно было ошибиться. Марк спросил Боба, что он об этом думает?
   -- Подождать надо, мистер Вульстон, пусть немного посветлеет. Вон там, по левую сторону судна, как будто виднеется что-то; ох уж эти мне подводные камни, у меня просто в глазах рябит от них -- всюду стоит тьма-тьмущая!.. Просто даже понять не могу, как это мы пробрались сквозь эту чащу.
   Действительно, хотя волнение совершенно улеглось, и подводные камни и рифы казались теперь менее грозными и ужасными, чем в темную, беспросветную ночь, все же не было никакой возможности обманываться относительно своего положения. При том состоянии, в каком теперь находилось море, было ясно, что повсюду, где только белела и пенилась вода, были рифы и скалы.
   Большинство из них так мало выдавалось над водой, что волны перескакивали через них, оставляя после себя лишь едва заметную беловатую черту на поверхности моря. Эти подводные камни вырастали из-под воды во всех направлениях на таком протяжении, что глаз не мог обнять их крайнего предела. Какими судьбами "Ранкокус", врезавшийся в самую середину этого лабиринта утесов, не разбился о них вдребезги, -- это было чистое чудо. Впрочем, в море нередко бывает, что в темноте и под покровом непроницаемого тумана случается преодолевать такие препятствия, которые среди белого дня показались бы совершенно непреодолимыми. Если трудно было понять, каким образом мог сюда врезаться "Ранкокус", то теперь было еще вдвое труднее сообразить, как ему выбраться отсюда.
   -- Да, мистер Вульстон. -- сказал Боб, -- тут уж впрямь нужно у Господа Бога просить заправского чуда, чтобы Он вынес "Ранкокус" через все эти скалы и рифы невредимым в открытое море. Что против этого все наши Делаварские пороги? Сущие ореховые скорлупки.
   -- Да, положение затруднительное, -- со вздохом отозвался Марк, -- я, право, не вижу, как мы можем отсюда выбраться.
   -- Г-м, да!.. Если только с подветренной стороны нет какой-нибудь земли, то ничего не будет удивительного в том, если нам придется стать здесь Робинзонами Крузо на весь остаток дней наших! -- заметил Боб.
   До этой минуты на западе над морем еще расстилался густой туман, но теперь под влиянием солнечных лучей туман этот быстро рассеялся, и Бобу показалось, что он видит не более как в двух милях от того места, где они находились, что-то похожее на землю. Взобравшись на фок-салинг, Марк, в свою очередь, различил нечто такое, что, по его мнению, могло быть лишь частью большой подводной скалы, выдающейся над поверхностью моря, или же каким-нибудь одиноким низменным островком. Именно в этом направлении должны были быть унесены волнением их товарищи.
   Боб принес Марку подзорную трубу, и тогда им стало ясно, что то, что они видели, была голая бесплодная скала, густо населенная птицами, но без всяких признаков человеческого существования; и эта скала, не имевшая, по-видимому, и одной мили протяжения, была единственной точкой на всем горизонте, которую можно было назвать землей. Теперь они поневоле пришли к печальному убеждению, что все товарищи их погибли. Они поняли, что положение почти безвыходное. Однако, как истые моряки, они не стали предаваться бесплодному отчаянию, а подумали о необходимости подкрепить свои силы пищей и присели перекусить.
   Но несмотря на то, что оба они были голодны и обладали вообще хорошим аппетитом, на этот раз пища как-то не шла в горло, и после очень непродолжительной трапезы они принялись серьезно обсуждать свое положение. Это были такие минуты и такое положение, когда всякая разница между простым матросом и офицером совершенно сглаживается.
   -- А как вы думаете, Боб, -- спросил вдруг Марк, -- смогли бы мы вдвоем с вами управиться с этим судном в том случае, если бы нам удалось выйти в открытое море?
   -- Об этом следует подумать, мистер Вульстон, -- отозвался Боб, -- конечно, и вы, и я, мы оба парни сильные и здоровые, да и не робки, а все же до берегов Америки ух как далеко!.. Да и не об этом нам теперь надо думать, мистер Марк.
   -- Как не об этом? Ведь раз нам удастся выйти в открытое море, нам надо будет постараться встретить какое-нибудь судно или же уже самим плыть как-нибудь обратно.
   -- Эх, эх! Вот то-то же оно и есть! Ведь раньше-то всего нам надо выбраться отсюда, а в этом вся и штука!
   -- Ах, Боб, так неужели вы думаете, что мы здесь окончательно засели?
   -- Да что таиться, мистер Вульстон! Я думаю, что если бы здесь даже был сам наш покойный капитан Кретшли и весь наш экипаж, то и тогда все они, вместе взятые, ничего тут поделать не могли бы.
   -- Мне грустно слышать то, что вы мне говорите, Боб, а вместе с тем и я в душе того же мнения.
   -- Да, сударь, дело это пропащее! И рифы-то эти, прости Господи, хоть бы они в каком-нибудь порядке тянулись в ту или в другую сторону, а то ведь нет! Их будто черт пригоршнями на ветер сеял. Сунься-ка с судном тут, так только и услышишь, как у него шпангоуты трещать будут.
   -- А все же надо попытаться, Боб.
   -- Да что и пытаться-то, если возможности никакой нет? Ведь мы с вами люди, и то, что свыше силы человеческой, того мы не можем сделать.
   -- Но что же делать в таком случае?
   -- Что делать? Да вот, поробинзонствуем немного, пока Господь грехи наши терпит, а там и Богу душу отдадим.
   -- Поробинзонствуем? -- повторил Марк, невольно улыбаясь этому выражению, хотя на душе у него было далеко не весело. -- Прекрасно, но ведь у Робинзона был хоть остров, а у нас и того нет!
   -- Вон там, с подветренной стороны есть какая-то скала, на ней, мне кажется, можно будет прожить как-нибудь, -- заметил Боб с таким невозмутимым равнодушием, что во всякое другое время оно могло бы показаться в высшей степени комичным. -- К тому же ведь у нас еще судно есть! -- добавил он.
   -- А как вы думаете, Боб, долго ли могут выдержать пеньковые канаты, на которых теперь держится "Ранкокус", если при каждом малейшем движении судна они трутся о подводные камни? Нет уж, как хотите, Боб, а на месте мы оставаться тоже не можем, здесь нас ежеминутно ждет верная гибель.
   -- Что правда, то правда! А уж коли так, мистер Вульстон, то, если позволите, вот вам мой совет: там, на корме, у нас еще осталась маленькая шлюпка, вдвоем сесть в нее можно, и парус при ней есть; так вот, возьмем эту шлюпку и отправимся, поближе посмотрим ту скалу, что мы с вами видели сверху. Можно будет захватить с собой и лот и по пути измерить глубину, чтобы узнать, нет ли тут где-нибудь прохода. И помяните вы мое слово, мистер Марк, что если суждено, чтобы "Ранкокус" двинулся со своего места, то это будет только в этом направлении! Исследуем фарватер, осмотрим ту скалу и уже тогда решим, что надо делать, тогда оно виднее будет. А так-то что?!
   Совет был, без сомнения, разумный, и Марк согласился. Спустив шлюпку, моряки наши заняли в ней каждый свое место. Боб оттолкнулся, установил парус, и легкий попутный ветерок быстро погнал маленькую шлюпку. Надо заметить, однако, что этот попутный ветер, столь благоприятный в настоящую минуту для наших моряков, мог оказаться менее благоприятным на обратном пути, но об этом еще речь впереди.
   Как только шлюпка отчалила от судна, Боб принялся измерять глубину, а Марк предпочел держать руль. Но оказалось, что измерение было крайне затруднительно при столь быстром ходе шлюпки, и волей-неволей нашим морякам пришлось отказаться от систематического промера, который они первоначально задумали. Но, опуская время от времени лот, они все же могли убедиться, что в пространстве между подводными камнями почти повсюду было достаточно воды, чтобы поднять "Ранкокус", но над камнями ее было, конечно, слишком мало для такого большого судна. При всем том лавировать между этими рифами и скалами оказалось гораздо труднее, чем предполагал Марк, и если наши приятели благополучно проплыли между ними, то этим они были гораздо более обязаны милости к ним святого Провидения, чем своей опытности, ловкости и искусству.
   Нетрудно себе представить, с каким живым интересом приближались наши моряки к той скале, или островку, который они избрали целью своего осмотра. Этот единственный клочок суши должен был стать их местопребыванием, быть может, на многие годы, быть может, на всю жизнь. При виде всего этого бесчисленного множества подводных скал, камней и рифов, между которыми им только что пришлось проплывать, у Марка почти окончательно исчезла всякая надежда вывести когда-нибудь из этого лабиринта скал свое злополучное судно.
   Он едва смел надеяться, что ему удастся привести его хотя бы только туда, куда они в настоящее время направлялись сами.
   По мере того как наши моряки приближались к вышеупомянутому острову, они все более убеждались в безошибочности своих предварительных наблюдений и предположений: этот риф или остров, на самом деле имел не более одной мили в длину и около полумили в ширину и тянулся в направлении с востока на запад; скалистые берега его возвышались всего на несколько футов над водой, кроме той части острова, которая была обращена к востоку, где берег был почти вдвое выше. Середину острова занимала гора, имевшая от шестидесяти до восьмидесяти футов высоты и заканчивавшаяся обширным горным плато, что придавало этой возвышенности форму правильного усеченного конуса. Здесь, на этом острове, было далеко не так много птиц, как на всех остальных островках или, вернее, голых рифах и скалах, теснившихся со всех сторон вокруг главного острова; там этих птиц были целые мириады.
   Но вот шлюпка пристала к острову. Трудно себе представить то чувство, с каким Марк высадился на этот пустынный берег, где не было и следа какой бы то ни было растительности. Присмотревшись повнимательнее к характеру местной почвы, Марк вскоре убедился, что остров этот отнюдь не представляет собою кораллового рифа, как он раньше полагал, но что все здесь указывает на его вулканическое происхождение.
   Это открытие было далеко не утешительно для Марка и его товарища. Безмолвие этих пустынных берегов нарушали одни только птицы, кружившиеся над головами пришельцев с громким криком и с видом явного любопытства, который, несомненно, доказывал, что они никогда не видели человека; это подтверждала и их полнейшая доверчивость и отсутствие в них всякого страха и робости.
   Возвышенность, занимавшая всю середину главного острова, естественным образом прежде всего останавливала на себе все внимание прибывших, а потому наши моряки первым делом направились к ней, в надежде, что с вершины этой горы им откроется более обширный горизонт.
   Но, дойдя до подошвы этой возвышенности, они убедились, что взобраться на нее не так легко, как они полагали. С виду гора эта казалась положительно неприступной; однако после долгих стараний им наконец удалось найти одно место, где с помощью рук, коленей и плеч товарища можно было, хотя и не без труда, добраться до ее вершины. Здесь их ожидал новый сюрприз: вместо предполагаемого плоскогорья перед ними зияло, точно разинутая пасть, темное глубокое жерло, которое Марк, не задумываясь, должен был признать за кратер потухшего вулкана.
   Наружные стены кратера представляли собою правильное кольцо, а образовавшаяся из застывшей лавы и выгарок кора достигала необычайной толщины. С внутренней стороны эта стена шла совершенно отвесно и лишь в нескольких местах имела небольшие выступы, по которым, и то не без риска, можно было спуститься вовнутрь кратера.
   В настоящее время эта внутренность кратера представляла собою совершенно гладкую равнину, поверхностью приблизительно около ста акров. Сама стена кратера достигала почти повсюду высоты шестьдесят футов или около того, только с наветренной стороны она была немного ниже и в одном месте образовывала небольшую брешь, представлявшую собою как бы вход в громадную пещеру кратера.
   Без сомнения, здесь некогда пробил себе выход какой-нибудь сильный поток кипучей лавы, о чем свидетельствовал и небольшой пригорок, образовавшийся как раз перед входом в пещеру. Этот увенчанный самородной аркой вход имел около двадцати футов высоты и около двух сажен ширины. Вся поверхность этого потухшего вулкана была покрыта довольно твердой, но хрупкой корой; Марк, пробовавший в нескольких местах пробивать ее ногой, подобно тому как это делают дети с тоненьким слоем льда на едва застывшей луже, заметил, что при этом сапог его каждый раз покрывался микроскопически тонкой, необычайно легкой пылью, или, вернее, налетом, похожим на пепел с примесью песка, гравия и мелких известковых, или меловых, ракушек. Кроме того, почти повсюду встречались явные следы того, что море временами, вероятно в сильную бурю, навещало эти места: черту его вторжений ясно обозначали оставленные на земле густые слои соли. Этим присутствием осадков морской соли можно было отчасти объяснить отсутствие здесь всякой растительности. Марк заметил также и то, что птицы как-то боязливо облетали кратер вулкана и как будто боялись приблизиться к нему, точно они инстинктивно чуяли здесь какую-то опасность. Они сотнями кружились везде по соседству и даже вокруг самого вулкана, хотя и на почтительном от него расстоянии, но ни одна из них никогда не перелетала через его кратер и никогда не пересекала его, стараясь держаться от него как можно дальше.
  
   ГЛАВА V
  
   Говорю вам, что сын короля высадился на острове. Я видел его собственными глазами на пустынном берегу, сидящего, скрестив руки, горько задумавшись, испуская вздохи.
   "Буря"
  
   Окончив этот предварительный осмотр кратера, Марк и Боб снова взобрались на вершину стенок вулкана и присели над сводом, образовавшимся над входным отверстием. Отсюда открывался обширный вид не только на весь этот остров, но и на весьма значительное пространство океана. Теперь Марку становилась понятной геологическая формация этих рифов: очевидно, они находились теперь на высшей точке громадной подводной горы вулканического происхождения, единственными выдающимися над водой частями которой являлись этот остров с кратером потухшего вулкана и небольшая группа окружавших его скал, служивших приютом мириадам птиц.
   Обнимая взглядом все видимое отсюда пространство океана, Марк старался определить хотя бы приблизительно территорию, занимаемую подводными скалами, принимая в соображение и то, что ему удалось видеть со своего судна. Совмещая то и другое наблюдения, он пришел к заключению, что площадь, занимаемая подводными отрогами вулканической группы гор, равняется приблизительно двенадцати морским милям.
   -- Гм, да, мистер Марк, нас таки порядком позатерло здесь, -- заметил Боб.
   -- Мы здесь словно Робинзон на своем острове.
   -- Разве только то, что он, бедняга, был один-одинешенек, а нас с вами двое.
   -- Я бы от души желал, чтобы это была единственная разница между ним и нами, Боб, но, к сожалению, это не так: у Робинзона был остров, а у нас -- неприглядная голая скала; у него был источник пресной воды, а у нас его нет; у него был лес; а у нас нет ни травинки. Все это весьма неутешительно.
   -- Вы верно говорите, мистер Вульстон, но вы забываете, что у нас есть "Ранкокус", образцовое судно, которое и сейчас еще так же цело и невредимо, как в тот день, когда мы вышли из Филадельфии; а пока есть на воде хоть одна доска, истый моряк никогда не теряет надежды!
   -- В этом я с вами согласен, Бэте. Но судно наше только тогда может быть годно на что-нибудь, если мы сумеем вытащить его оттуда.
   -- Что и говорить, неважную стоянку себе выбрал наш "Ранкокус", но даже и там, где он теперь стоит, проку нам от него много: во-первых, там у нас такой запас пресной воды, что на нас двоих ее на целый год хватит, а наступят дожди, так эти запасы и возобновить можно будет. А, кроме того, наше судно может служить нам жильем, да еще каким! Вы будете жить в капитанской каюте, а я подвешу свою койку на баке, как будто ничего не случалось.
   -- Бросьте вы эти различия, милый Боб, и не будем никогда более говорить о них. Перед бедой, как и перед смертью, все люди равны! В общем несчастье, как и в могиле, нет ни старших, ни подчиненных. Но вы забыли упомянуть еще об одной важной услуге, которую нам может оказать "Ранкокус", а именно: нам можно будет разобрать его и воспользоваться материалами для сооружения нового судна, надежного для плавания по этим морям и вместе с тем такого, которое можно было бы провести между этими рифами и даже над ними. Тогда, с помощью Провидения, нам удастся, быть может, вернуться в Америку и увидеть наших близких и друзей.
   -- Не робейте, мистер Марк, не робейте! Я хорошо понимаю, что, когда неотступно стоит перед глазами прелестный образ милой женушки, которая со слезами зовет вас в свои объятия, грешно было бы не стараться придумать какого-нибудь средства, чтобы вернуться к ней. Ведь душа-то у человека не камень! Так пусть уж будет по-вашему, и когда вы приметесь за дело, я не пожалею рук, чтобы помочь вам.
   -- А знаете ли, Боб, -- продолжал Марк после некоторого молчания, -- я думал сейчас о возможности привести сюда наше судно. Если нам удастся привести его в эту бухту, окруженную подводной стеной скал, то здесь, за ветром, оно простоит многие годы. К тому же если мы вздумаем строить новое судно, то нам понадобится более обширная верфь, чем палуба "Ранкокуса", да надо будет подумать и о возможности спустить новое судно на воду. Ввиду всего этого нам, прежде всего, следует попытаться привести сюда "Ранкокус".
   Боб, конечно, не замедлил согласиться, имея в виду еще то, что здесь запасы пресной воды со всем тем, что имелось на судне, будут в целости и сохранности, тогда как там, окруженное со всех сторон подводными скалами и рифами, злополучное судно неминуемо должно будет разбиться вдребезги при первой буре.
   Придя к обоюдному соглашению относительно этого важного вопроса, Марк и Боб спустились с вершины кратера и вернулись к своей шлюпке. Море все еще было спокойно, а потому Марк не особенно спешил с возвращением. Он посвятил еще около получаса измерению глубины природной бухты, огражденной подводной грядою скал, едва заметных над поверхностью моря, но прекрасно преграждавших путь морским волнам.
   На поверку оказалось, что здесь не только более чем достаточно глубины даже и для большого судна, но что еще, кроме того, дно этого заливчика совершенно чистое, песчаное, что, конечно, было как нельзя более благоприятно для будущей стоянки "Ранкокуса".
   Покончив с этим делом, наши моряки пустились в обратный путь. Марк не выпускал из рук лота, тщательно изучая фарватер, причем ему пришлось убедиться, что к исполнению их замысла существуют два серьезных препятствия. Первое состояло в том, что путь, по которому они теперь следовали, лежал в одном месте между двумя грядами подводных скал, тянувшихся на протяжении более четверти мили, почти параллельно друг другу, на расстоянии всего каких-нибудь шестидесяти сажен одна от другой.
   В промежутке между ними глубина была вполне достаточной, но пространство между ними было слишком незначительным для того, чтобы могло пройти беспрепятственно такое большое судно, как "Ранкокус". Шлюпка четыре раза прошла этот кусок пути, причем Марк каждый раз внимательно изучал фарватер, измеряя его глубину чуть ли не на каждом аршине и усердно вглядываясь в воду, которая, как почти всегда в этих широтах, была сплошь прозрачна, так что при дневном свете в ней можно было прекрасно видеть все на глубине от двенадцати до восемнадцати футов. При этом наши моряки могли убедиться, что если "Ранкокус" не будет ни на йоту уклоняться ни в ту, ни в другую сторону и пройдет прямо, как стрела, через эту теснину, то никакая иная опасность здесь не будет грозить ему. Вторым же, более серьезным препятствием на пути к упомянутой бухте был большой подводный утес, хотя и находившийся на весьма значительной глубине, но все же недостаточной для судна с таким водоизмещением и так глубоко сидящего в воде, как их славный "Ранкокус".
   За исключением только одного места не более ста футов шириною, представлявшего собою, по-видимому, глубокую расщелину подводного утеса, судно никоим образом не могло бы пройти в этом месте, в расщелине же было достаточно воды, и только тут можно было с большой осторожностью провести "Ранкокус". По обе стороны этого узкого прохода необходимо было поставить вехи или буйки, так как малейшее уклонение вправо или влево повлекло бы за собой неминуемую гибель судна.
   Марк и его товарищ вернулись к себе на "Ранкокус" лишь около трех часов пополудни. Их свиньи, птицы и козочка очень обрадовались их возвращению, так как бедные животные со вчерашнего дня ничего не ели. Накормив бедных животных, наши друзья присели за свою скромную трапезу, состоявшую главным образом из холодного мяса. Окончив свой обед, Марк снес на шлюпку два буйка и необходимые для их установки небольшие якоря и затем немедленно отправился вместе с Бобом к опаснейшему месту пути.
   Им пришлось целый час отыскивать это место, и затем они более часа провозились с установкой буйков. Окончив эту работу, наши приятели вернулись, не теряя ни минуты, на судно, так как погода должна была, по-видимому, измениться к худшему. Теперь следовало решить, попытаться ли им немедленно тронуть судно с места, чтобы укрыть его в надежной бухте, прежде чем успеет налететь буря и пока только что пройденный путь еще свежо сохранился у них в памяти, или же положиться на выносливость и прочность якорных канатов и вверить им свою судьбу. Несмотря на свою крайнюю молодость, Марк был очень смышлен в своем деле, и на этот раз он решил, что тронуться сейчас же будет все же менее рискованно и опасно, чем при наличии данных условий оставаться на месте. Раз было принято это решение, терять даром время было нельзя; каждая минута была теперь дорога. Ветер уже начинал давать себя чувствовать порывами, солнце уходило в облака, и на всем горизонте с подветренной стороны небо приняло какой-то зловещий вид. С минуту Марк колебался, но в этот момент Боб Бэте крикнул ему, что все уже готово, и, высоко подняв над головою топор, Марк ударил им по канату. То был решающий удар.
   В такого рода плавании малейшая ошибка могла бы стать губительной, а потому Марк настоятельно приказал Бобу зорко смотреть вперед. Он раз десять окликал его, справляясь, не видит ли он буйков. Наконец он услышал желаемый ответ:
   -- Вот они! Славно! Так, так, командир! Разве вы их все еще не видите? Вон, вон!
   Минуту спустя и Марк увидел сперва один буек, а затем и другой; они показались ему на этот раз как-то страшно близко один от другого.
   -- Руль по ветру! Будь что будет! -- крикнул он. А сам, затаив дыхание, следил за малейшим движением судна, которое легко и свободно направилось между двумя роковыми значками. С замиранием сердца ждал он с секунды на секунду, что оно вот-вот взроет носом землю. Но вот буйки остались за кормой судна. Первая страшная опасность миновала. -- Смелей вперед!
   Оставалась еще вторая половина пути; отыскать тот узкий проход между двумя грядами скал было не так-то легко; а тем временем ветер уже настолько усилился, что море повсюду бурлило и клокотало, дробясь о подводные камни. Но когда ему наконец удалось распознать его, Марк уже более не страшился ни волнения, ни ветра. Отсюда уже был виден кратер, и ошибиться в направлении не было никакой возможности. Гордо вздымаясь на волнах, "Ранкокус" как стрела пронесся через узкий проход между скалами и камнями. Теперь оставалось только еще обогнуть северную часть "Рифа", как окрестил Боб главный остров, и, войдя в бухту, выбрать наиболее удобное место для того, чтобы стать на якоре.
   И вот, когда "Ранкокус" встал наконец на лучший из своих якорей, плавно покачиваясь посреди хорошо защищенной бухты, где волнение было почти нечувствительно, всего в каких-нибудь полутораста футах от острова, Боб высоко подбросил в воздух свою шапку и тремя радостными возгласами торжествовал победу. А Марк, стоя на корме своего судна, молча воздать благодарение Богу за его милость и помощь в этом трудном деле.
   Поистине, будущие обитатели острова не могли даже желать лучшей якорной стоянки для своего судна. Вскоре Марку и Бобу пришлось от души порадоваться принятому ими решению, потому что в эту ночь не раз налетал такой шквал, что навряд ли бы судно их могло уцелеть, если бы оно оставалось на своем прежнем месте.
   Даже здесь, в этой закрытой бухте, море бурлило и пенилось, и разбившиеся о природную преграду волны обдавали своими брызгами плавно колыхавшееся судно. Марк оставался на палубе до полуночи и затем спустился в каюту, где проспал до утра. Боб, отстояв свою вахту, с вечера забрался на свою койку и появился снова на палубе лишь поздно утром. Марк, вставший раньше его, еще раз осмотрел со всех сторон окружавшую их местность и затем спустился в каюту, где уже был накрыт и подан приготовленный Бобом завтрак на обеденном столе капитана. За завтраком между Марком и Бобом завязался обычный дружеский разговор.
   -- А что вы думаете, Боб, ведь если бы мы остались на нашем прежнем месте, едва ли бы мы с вами сегодня имели такую столовую и такой завтрак!
   -- Да, пора было выбраться оттуда, а все-таки, хотя я первый стоял за то, чтобы уйти оттуда, сознаюсь по совести, я не надеялся добраться сюда. Ну а теперь надо только Бога благодарить!
   -- Вы правы, Боб! При всем постигшем нас несчастье наша участь много отраднее участи наших товарищей и стольких других моряков, суда которых разбивались и шли ко дну.
   -- Да, мистер Марк, ведь это много значит, что наше судно уцелело! И меня радует, что вы не падаете духом; я было опасался, что воспоминания о вашей молодой супруге отравят вам те радости, которые могут еще встретиться нам здесь.
   -- Конечно, разлука с женой для меня очень прискорбна, Боб, я этого не отрицаю; но я надеюсь на милость Господню и хочу верить, что Он когда-нибудь поможет нам выйти отсюда.
   -- Понятно, надеяться надо, а пока у нас громадных запасов пресной воды, солонины, свинины и всяких других припасов лет на шесть хватит, муки и хлеба на целый век, а кроме того, и лакомств разных немало
   -- Да, наше судно имеет прекрасные запасы, но вот беда, -- мы уже полтора месяца питаемся исключительно соленым мясом, и если это будет продолжаться так еще хотя бы дней пять, то нам не миновать цинги.
   -- Ох, упаси нас Господь от такой напасти! Да здесь должно быть рыбы вволю, хлеб у нас есть, и, отказавшись хоть на время от солонины и свинины, мы избежим этой беды.
   -- Что и говорить, свежая рыба весьма полезна в таких случаях, а черепахи были бы еще полезней; но главным образом поддерживает в таких случаях здоровье человека разнообразие в пище; надо чередовать почаще мясо, овощи, рыбу и плоды. Чего нам здесь недостает, так это хотя бы только небольшого клочка земли, пригодной для того, чтобы развести здесь нечто вроде огорода. Я не видел вчера здесь клочка травы. И даже морских трав, самых обычных, я не встречал нигде. А в здешнем климате все овощи и фрукты пошли бы превосходно.
   -- Да, это так, и я-то в этом деле мог бы вам кое-чем служить: есть у меня в одном мешочке отборнейшие семена тех дынь, что мы едали с вами на востоке. Вот если бы их здесь посеять, так славные бы фрукты были у нас к столу!
   -- Да, это мысль прекрасная, добрейший Боб, тем более что теперь ведь как раз удобнейшее время для посевов. Мне помнится, что там у нас на судне еще найдется где-нибудь хоть несколько картофелин для посадки.
   -- Картофель у нас есть, я это точно знаю, да и семян-то всяких там немало.
   Весь завтрак приятели беседовали все на ту же тему, и едва встали из-за стола, Марк, не медля ни минуты, тут же принялся сортировать различные найденные им семена, пока Боб перемывал и прибирал посуду. На судне жили несколько свиней; эти животные избрали для себя жилищем одну из тех больших шлюпок, которые были спущены с судна в ту роковую ночь. С тех пор, лишившись избранного ими хлева, они бродили по всей палубе, ютясь то тут то там, вследствие чего, понятно, порядок и чистота на палубе немало пострадали, и Боб решил спустить этих свиней теперь же прямо в море, будучи уверен, что они вплавь достигнут берега; так и случилось на самом деле.
   Очутившись на суше, эти четвероногие с большим усердием принялись взрывать землю, по-видимому, вполне довольные своей участью, а Марк стал собирать в небольшой бочонок оставленные ими нечистоты, чтобы воспользоваться ими в качестве удобрения для будущего огорода. Заметив это, Боб сказал, что знает несравненно лучшее удобрение, которого к тому же здесь должно быть вволю: в Перу и Чили жители почти исключительно пользуются для этой цели птичьим пометом, который собирают на всех прибрежных скалах и утесах. В последнее же время птичий помет стал даже немаловажным предметом экспортной торговли под названием гуано. При всех своих прекрасных качествах это гуано имеет еще и то значительное преимущество, что его надобно сравнительно немного; испанцы, по преимуществу пользующиеся этим прекрасным удобрением, обкладывают им свои посадки и растения по мере надобности или же сообразно росту и развитию растений. В заключение Боб предложил отправиться сейчас же на один из ближних островов, кишевших птицами всех размеров и видов, чтобы добыть там это гуано.
   Марк с радостью принял это предложение; забрав с собою корзину и лопаты, они отправились вдвоем на один из тех утесов, или островков, о которых мы уже говорили выше. Не более как за полчаса они собрали там изрядное количество того самого гуано, о котором Боб рассказывал такие чудеса.
   Прямо оттуда они отправились на Риф и там пристали недалеко от входа, ведущего вовнутрь кратера, куда они, выйдя из шлюпки, сейчас же и направились.
   Здесь свиньи уже взрыли почву в нескольких местах; присмотревшись повнимательнее к их работе, Марк убедился, что под верхним слоем коры лежит довольно рыхлая и крупная зола, которая, будучи подвергнута непосредственному влиянию воздуха, с примесью многообещающего гуано и всевозможного мелкого сора, кухонных отбросов и тому подобного, могла бы дать, быть может, почву, достаточно пригодную для скромных огороднических целей.
   Еще накануне, находясь на вершине кратера, Марк заприметил там два-три местечка, показавшихся ему наиболее подходящими для первого посева, тем более что на вершину уж никак не могли взобраться четвероногие обитатели Рифа, а следовательно, ни грядкам, ни ожидаемым всходам не грозила никакая опасность.
  
   ГЛАВА VI
  
   Они приходят приветствовать восход солнца и насладиться первыми проблесками дня; но мгновения дороги, их сады ждут их. Их только двое для ухода за ними, и как они успевают управиться с таким огромным количеством работы.
   Мильтон
  
   Взбираясь на вершину кратера, Марк по пути вырубал в стене уступы наподобие ступеней, которые должны были впредь значительно облегчить этот подъем. Добравшись до вершины, Марк отыскал заранее намеченные им места и. размотав имевшийся при нем обрывок снасти, бросил один коней этой веревки вниз, внутрь кратера. Боб, остававшийся внизу, сейчас же привязал к нему корзинку с гуано, а Марк проворно втащил ее наверх. Повторив эту операцию несколько раз, товарищи перетаскали на вершину все, что им было нужно. После этого Боб вернулся к шлюпке, чтобы прикатить оттуда тот бочонок со свиным пометом и разным другим мусором, который они захватили с судна. Втащив и это на вершину кратера, Марк принялся усердно вскапывать землю и перемешивать ее тщательным образом с имеющимися у него различными "снадобьями". Боб также не терял даром времени: на одном из островков, ближайших к Рифу, отыскал изрядное количество различных морских водорослей. Не говоря ни слова, он сделал рейсов шесть в своей шлюпке туда и обратно и каждый раз привозил огромную охапку этих водорослей, которые затем таким же порядком были доставлены при помощи каната на вершину и поступили там на удобрение почвы для посева. Вслед за последней охапкой этих трав Боб сам отправился туда же, хотя и иным путем, и присоединил свои усилия к усилиям своего товарища.
   Вдвоем они проработали там еще около часа, после чего решили, что теперь, пожалуй, можно бы рискнуть посеять что-нибудь из их семян. Для опыта они избрали дыни, бобы, горох и кукурузу; кроме того, посеяли еще немного огурцов и лука. Все эти семена были припасены судохозяином "Ранкокуса", принадлежавшим к секте квакеров, известной под названием "Друзей". Учение "друзей" является какой-то странной смесью проповеди широкой филантропии и страсти к наживе; вот почему судохозяин в числе массы других полезных и необходимых предметов сделал большой запас всяких семян, которые предназначались, как и многое другое, для раздачи туземцам тех островов, куда шел на этот раз его корабль.
   Когда наши приятели спустились вниз с "вершины", как решил назвать весь верхний край возвышенности кратера Боб, наступил уже час обеда. В долине кратера наш добрый Боб устроил что-то вроде навеса с помощью обрывков старых парусов, захваченных им с собой на всякий случай. Тут они прекрасно пообедали, а потом вздремнули часок-другой. Во время этого обеда наши друзья обсудили все, что им уже удалось сделать здесь и что еще предстояло сделать для своего удобства и благополучия. Между прочим, было решено, на случай беды, еще прочнее укрепить "Ранкокус" при помощи надежных канатов.
   Проснувшись часов около двух пополудни, Боб прежде всего позаботился о свиньях: он накормил их и думал было попоить, но Марк нашел это совсем излишним ввиду того, что надвигались тучи; можно было ожидать дождя с часу на час, и тогда в расходе воды не было необходимости. Заметив между тем, что один боровок усердно взрыл почву у самого основания стены кратера, причем провел довольно правильную борозду, усеянную на известном расстоянии друг от друга маленькими кучками рыхлой золы, Марк возымел желание воспользоваться этой работой боровка для нового посева горсточки семян лимонов, апельсинов, винограда, смоковниц, померанцев и других плодов.
   По окончании работы Марк стал думать и о том, как оградить посевы от всяких злоключений. И с этой целью он, выходя из кратера, изгнал оттуда предварительно свиней, а сам вход загородил все тем же старым парусом, который надежно укрепил с правой и с левой стороны прохода, так что он заменил собой калитку или щит. Преграда, конечно, была слишком слаба и недостаточна, и если она на первых порах все-таки сослужила свою службу, то это, наверное, благодаря лишь тому, что все старания небольшого стада отыскать внутри кратера хоть что-нибудь, годящееся в пищу, остались совершенно безуспешны. В противном случае все бы было иначе.
  
   Тем временем гроза, казалось, готова была разразиться каждую минуту; ввиду этого наши приятели поспешили вернуться на свое судно, чтобы не промокнуть до костей. Действительно, едва они успели укрыться в каюте, как полил дождь.
   Благодаря изменившемуся ветру судно прибивало слишком близко к подводной стене, служившей оградой маленькой бухте, и хотя оно не ударилось о нее, но время от времени задевало, что еще более убедило наших моряков в необходимости более прочно укрепить "Ранкокус". По этому случаю Боб подал блестящую мысль свезти на берег наиболее крупный и надежный из их якорей, укрепить его где-нибудь в скалах, так чтобы он зацепился за них и сидел неподвижно, и затем притянуть к нему судно при помощи надежных канатов.
   Но так как для перевозки якоря понадобился бы плот (их маленькая шлюпка была непригодна для этой цели), то сооружение плота и перевозка якоря были отложены до следующего дня.
   Марку очень хотелось взглянуть на то действие, какое произвел этот ливень на их молодые посадки и посевы и на количество воды, оставленное дождем на рифе, а потому было решено отправиться на часок-другой на остров перед наступлением сумерек. Отправляясь в путь, Боб вдруг вспомнил о проживавших на судне домашних птицах, курах и утках, имевших до крайности жалкий вид; это было неудивительно, если принять во внимание, что эти несчастные пернатые находились уже более пятидесяти дней в открытом море. Боб предложил поселить их на острове, предоставив им самим отыскивать себе пищу, причем намеревался, со своей стороны, по мере надобности подкармливать их и приглядывать за ними. С разрешения Марка куры и утки были выпущены на волю. Завидев сушу, они направились одни вплавь, другие летом к острову, где тотчас же и принялись что-то поклевывать с такой жадностью, как будто перед ними было рассыпано самое отборное зерно. К немалому удивлению Марка, оказалось, что и вся палуба усыпана какими-то мелкими слизистыми шариками, которые выпали, очевидно, вместе с дождем и пришлись, как видно, очень по вкусу не только всем птицам, но также и свиньям.
   Теперь на судне оставалось только одно живое существо, кроме Марка и его приятеля Боба; то была коза, и хотя от нее едва ли можно было ожидать какой-либо пользы, да и кормиться-то ей здесь на острове было положительно нечем, все же Марку казалось бесчеловечным зарезать или заколоть это бедное животное тогда, когда Господь помиловал их всех в минуту смертельной опасности. Поэтому было решено свезти на остров и ее. Прибыв туда, Марк убедился, что все, даже малейшие углубления скалистой почвы острова были наполнены дождевой водой и что сама почва впитывала в себя лишь очень малое количество воды. Воды было так много, что ее хватило бы теперь на то, чтобы наполнить все бочки и бочонки, имевшиеся на судне, что было очень утешительно для них на будущее.
   Что же касается их посевов, то дождь нимало не повредил им, и хотя каждая лунка, вмещавшая в себя зерно или семя, вплоть до краев была наполнена водой, тем не менее ни одна из них не была размыта ливнем. Марк опасался, что запоздал с посадкой и засуха, которая вскоре должна наступить, погубит его всходы. На этот раз им досталась изрядная поливка. Принимая во внимание могучее влияние солнца в этих широтах, Марк был уверен, что потребуется лишь немного дней для того, чтобы иметь возможность безошибочно судить о результатах смелой попытки оплодотворения мертвой почвы острова. Осмотрев свои посевы и посадки, Марк и Боб вернулись на "Ранкокус". И в эту ночь оба они спали так сладко и крепко, как не спали уже давно на "Ранкокусе". Два последующих дня были употреблены ими на укрепление их судна на якоре. Старания их наконец увенчались успехом. Теперь "Ранкокус" находился всего на расстоянии ста футов от берега; с помощью досок, надежно укрепленных на козлах, получилось что-то вроде длинного трапа или мостков, благодаря которым в любое время можно было сухим путем сообщаться с островом, не имея надобности прибегать для того каждый раз к шлюпке. Работы эти были ими окончены лишь на вторые сутки после полудня. День этот был суббота, и Марк решил, что впредь они будут чтить, как должно, воскресные дни и посвящать их всецело Господу
   Богу. В дни невзгод человек чаще всего вспоминает о Боге и о своих обязанностях по отношению к Нему, а потому нет ничего удивительного в том, что и наши моряки вспомнили о Нем.
   Так, в воскресенье, когда Марк расхаживал по своим владениям, мысленно возносясь к Богу или переносясь к воспоминаниям о Бриджит и не покидавшей его все это время мысли о возможности свидания с нею, Боб, вскочив в лодку, отправился на рыбную ловлю на один из соседних утесов, которых тут, на пространстве какой-нибудь полумили, было около двадцати. Некоторые наиболее крупные из этих скалистых островов имели до шести акров площади, большинство же из них не имело, пожалуй, даже и сотни футов площади.
   Боб Бэте был страстный любитель рыбной ловли; он готов был проводить за этим занятием целые дни напролет, но с условием иметь при себе достаточный запас табака.
   Большой для него утехой в настоящем горе было то обстоятельство, что на "Ранкокусе" имелись громадные запасы табака, оставшегося от погибших товарищей. Марк любил охоту, но здесь ружье было почти совсем не нужно, так как из миллионов птиц, кишевших всюду, не было ни одной, пригодной для стола. Однажды Марк, гуляя по своему острову, мысленно сравнивал себя с известным Робинзоном и другими ему подобными невольными жителями необитаемых стран и островов. Хуже всего было, конечно, то, что на рифе не было растительности или хоть воды для орошения посевов на случай, если бы показались всходы. Правда, теперь почти ежедневно выпадал дождь, но со дня на день дожди могли прекратиться, и тогда моряков ожидала страшная засуха. Риф к тому же был до крайности однообразен и очень невелик. Кроме кратера ничто не нарушало его унылого однообразия. Хорошо еще, пока на судне есть небольшой запас дров, ну а когда он выйдет, чем тогда им развести огонь, хотя бы под плитой? Ведь здесь нигде нет ни сучка, ни кустика!
   С другой же стороны, великим счастьем для Марка и для Боба могло считаться то, что судно их осталось цело со всем своим провиантом и запасами. Это снабженное всем необходимым судно могло дать им и жилище, и одежду, и еду, и пресную воду, и топливо в таком количестве, что всего этого им хватило бы на многие годы, при некоторой бережливости и аккуратности. Конечно, не иметь возможности утолить жажду у светлого ключа было до некоторой степени лишением; но удерживавшаяся в углублениях гладкой, точно отполированной скалы и затем сохраняемая в специально для того приспособленных бочонках или цистернах чистая дождевая вода являлась очень сносным напитком для моряков. А в каюте капитана был фильтр
   С заходом солнца вернулся Боб. К немалому удивлению Марка, маленькая шлюпка почти по борт сидела в воде: он поспешил на помощь товарищу, направлявшемуся к входному отверстию кратера. Улов Боба состоял из десяти или двенадцати крупных рыб; некоторые из них были даже весьма значительной величины и внушительного вида, но все совершенно незнакомые нашим морякам. Отобрав наилучших из них, Марк выбросил остальные свиньям и птицам. Свиньи тотчас же с жадностью накинулись на это угощение, а куры пожеманились сперва немного, вероятно, вследствие того, что раньше уже успели утолить свой голод насекомыми и слизнями, но после и они одумались и, в свою очередь, приналегли на остатки этого, еще совершенно нового для них угощения. Теперь нашим морякам нечего было заботиться о пропитании своих животных и птиц; только для козочки такого рода корм был непригоден
   Но надо вам сказать, что не одна лишь рыба составляла главный груз маленькой шлюпки Боба; он нагрузил ее по самые борта каким-то растительным илом, который нашел в расщелине одной из скал, где он образовался, вероятно, из перегноя разных морских водорослей.
   -- Да ведь этот ваш ил как нельзя больше походит на прекрасный чернозем! -- воскликнул обрадованный Марк, предварительно испробовав его при помощи всех своих пяти чувств. -- И много его там?
   -- О, сколько вам угодно, мистер Марк! Пространство, занимаемое этим илом, ничуть не меньше площади нашего кратера.
   -- Прекрасно, с будущей недели мы займемся им; благоразумие требует от нас, чтобы мы не пренебрегали ничем, что может способствовать нашему благополучию, даже и в том случае, если Господь поможет нам вернуться на родину.
   -- Вернуться вновь на родину! А вы все еще думаете туда вернуться? Нет, мистер Марк, уж лучше нам совсем не говорить об этом! А вот насчет ила, так я вам доложу, что спаржа, наверное, хорошо бы на нем уродилась; а семена-то спаржи у нас ведь тоже должны быть где-нибудь на корабле.
   -- Все семена, какие только есть, находятся в тех двух-трех ящиках, что стоят между деками. Пока я принесу лопату и выгружу ваш ил, вы, Боб, займитесь-ка приготовлением этой рыбы к ужину. Мы уже, Бог весть, как давно питаемся все только солониной, а свежая-то рыбка будет нам куда как полезна!
   Затем и Марк, и Боб занялись каждый своим делом: Марк с помощью лопат и тачки перевозил весь ил вовнутрь кратера, где складывал его в одну большую кучу с намерением навалить впоследствии сюда нечистоты, грязь и сор, какие встретятся в их обиходе. А Боб тем временем отправился на кухню на "Ранкокус" и занялся стряпней. Он изготовил к ужину прекрасное жаркое и приготовил из той же рыбы на завтра любимую им матросскую похлебку.
  
   ГЛАВА VII
  
   Успокойся, бедный, покинутый! Проницательное око видит все, небо и землю, видит также и твое горе. Час освобождения скоро настанет.
   Мистрис Гименс
  
   Всех людей, искренне верующих и религиозных, воскресный день особенно располагает к размышлению о Боге и всех Его благодеяниях к нам. Среди житейских треволнений и сует мы, люди, часто как бы забываем о своей зависимости от высшего существа; каждый рассчитывает лишь на самого себя, надеется на свои собственные силы, в безумной гордости преувеличивая и свои силы, и свои способности и забывая о том, кто их дал нам.
   Когда же человек очутится один, вдали от мира и людей, беспомощный, в критических условиях, тогда он поневоле начинает сознавать все свое ничтожество и смиренно обращается к Тому, Кто лишь Один Всемогущ и Всесилен.
   Поутру, в воскресенье, Марк прочел вслух церковное богослужение с начала до конца; Боб очень внимательно слушал его. По окончании чтения, к которому наши друзья сочли необходимым подготовиться, то есть тщательно приодеться, побриться и помыться, они отправились погулять на Риф.
   Они шли, дружески беседуя между собой о всех своих делах, как вдруг Боб упомянул о том, что в трюме есть остов и все части разобранной пинасы[Пинас, пинаса или пинка -- небольшое мореходное парусное судно.].
   -- И если только память мне не изменяет, то судно это, кажется, не маленьких размеров и приспособлено носить и паруса, и мачты, -- добавил Боб.
   Марк выслушал его спокойно, но в глубине души он был вполне уверен, что Боб жестоко ошибается на этот раз. Верно было только то, что всякого рода строительного леса и разного другого материала имелось на "Ранкокусе" вдоволь и что построить из него со временем какое-нибудь судно было весьма возможно, хотя и нелегко.
   В такого рода разговорах, в молитве и предположениях об участи, постигшей их товарищей, прошел воскресный день наших приятелей. Ночью прошел сильный дождь, воды повсюду было очень много; Марк захотел взглянуть на запас ила в кратере, а Боб отправился опять половить рыбу, причем привез с собой еще немного того ила. За одну эту ночь дождь до того промыл весь находившийся в кратере ил, что когда Марк попробовал его на вкус, то убедился, что он утратил очень значительную долю содержавшейся в нем морской соли, что было весьма и весьма утешительно для его широких замыслов по части огородничества.
   Весна была еще только в самом начале, так что Марк мог надеяться еще успеть надлежащим образом подготовить достаточно большую площадь годной под огород земли, и как раз вовремя, чтобы вывести на ней кое-какие овощи.
   Пока Боб был занят рыбной ловлей, Марк стал работать над настилкой пола на том плоту, который был ими изготовлен ранее для перевозки якорей на Риф; теперь же Марк рассчитывал воспользоваться им для перевозки ила. Едва успел он кончить это дело, как возвратился Боб с новым запасом ила, который тут же выгрузили, и затем решили немедленно опять отправиться на тот утес с плотом и со шлюпкой.
   Первой заботой Марка, тотчас же по прибытии на место, было избрать удобное местечко, вскопать его, смешать с достаточным количеством гуано и засеять там маленький участок спаржей. Пока Марк возился со своим посевом, Боб нагрузил и плот, и шлюпку, и с этим драгоценным грузом они направились обратно к кратеру.
   Последующие две недели прошли в подобных же занятиях; не проходило дня, чтобы наши друзья не побывали на утесе ила и не вернулись оттуда с полным грузом. Кроме того, за это время было выполнено немало и других работ; так, например, они наполнили водой все имевшиеся на судне бочонки для воды. Хотя запасы их еще не истощились, и по расчету Марка имевшейся у них в наличности воды должно было хватить на целых два года, но следовало запастись ею вовремя, так как дожди могли со дня на день прекратиться. Когда все бочки и бочонки были наполнены и тщательно размешены в порядке в трюме, их накрыли еще старой парусиной, чтобы предохранить от оседавшей пыли. До того времени еще не было надобности раздавать воду птицам и домашним животным: они всегда имели ее в достаточном количестве в тех лужах, которые образовываюсь каждый раз после дождей во всех малейших углублениях почвы.
   Бэте не переставал усердно заниматься рыболовством, исправно поставляя рыбу не только к столу, но и на корм свиньям и курам. Кроме того, он часто отправлялся добывать гуано и привозил его всегда в большом количестве.
   Однажды ему пришло в голову отправиться подальше за черту подводной гряды. Прошло около двух часов с тех пор, как он уехал, как вдруг Марк, работавший в долине кратера, услышал крик товарища и тотчас догадался, что тот зовет его к себе на помощь.
   Выбежав на берег, он был немало удивлен видом той громоздкой добычи, которую тащил Боб Бэте.
   Оказалось, что там, под ветром, у того утеса, где удил Боб, образовалось громадное скопление плавучих морских трав; когда же эта громоздкая спутавшаяся масса не могла долее умещаться на том пространстве, где она ютилась до тех пор, то вдруг сама собою отделилась и, подгоняемая ветром, поплыла вниз по течению к южной части Рифа. Боб Бэте не без труда заставил эту плавучую копну обойти южную оконечность Рифа и силился направить ее теперь поближе ко входу в кратер. Поняв тотчас же, чего от него требуют, Марк захватил веревку и перебросил ее Бобу, который в свою очередь, закинув ту веревку на копну, с успехом подтянул ее туда, куда счел более удобным. Эта нежданная находка пришлась теперь как нельзя более кстати. По своему объему эта плавучая копна не уступала двум большим возам сена; в этой траве засело множество ракушек и улиток, чему особенно обрадовались куры, как блюду, крайне лакомому для них, а свиньям сама трава пришлась по вкусу. Хотя время было уже позднее, наши друзья все же вооружились вилами и принялись поспешно убирать эту траву внутрь кратера, оставив тут на берегу лишь незначительную часть для кур и для свиней. Прошло дней десять; наши друзья стали держать совет и решили прежде всего заняться подготовкой почвы, хотя бы только полуакра[Акр -- английская мера, равняется тридцати семи сотым десятины.] земли под огород. Несмотря на громадное богатство по части всевозможных удобрений, Марк не особенно рассчитывал здесь на успех; тем не менее он согласился посвятить удобрению и подготовке земли к посеву целый месяц, а уж все остальное предоставить самой природе.
   Первый месяц их пребывания на Рифе подходил уже к концу. Наши приятели решили наконец осуществить давно задуманную идею, то есть приняться за постройку нового небольшого судна, на котором можно было бы добраться до берегов Южной Америки или же хотя бы до одного из ближних населенных островов.
   На другой день все утро шел сильнейший дождь, вследствие чего наши приятели вынуждены были остаться у себя на судне. Они воспользовались этим обстоятельством, чтобы хорошенько ознакомиться со всеми сокровищами и богатствами "Ранкокуса" и прежде всего с теми двумя-тремя ящиками, которые стояли между деками, и где должны были находиться все семена. Затем они спустились в трюм, всякого рода леса и досок здесь было очень много, но ничего похожего на остов или же составные части судна вроде пинаса не оказалось, а потому как Марк, так и Боб остались каждый при своем первоначальном убеждении. Различных инструментов и орудий тут было также очень много. Очевидно, "друг" Авраам, главный владелец судна, прекрасно сознавал в душе, что поступает не совсем похвально, способствуя, хотя косвенно, идолослужению доставкой в Кантон сандала, употреблявшегося для курений в честь идолов, и потому ему хотелось хотя немного искупить свою вину или загладить ее каким-нибудь благим делом по отношению к тем дикарям, у которых он за бесценок скупал сандал. Будь он пресвитерианец, он, вероятно, завалил бы с этой целью половину судна всякого рода книжным хламом духовно-нравственного содержания в виде душеспасительных книжонок и брошюр и разных нравственных трактатов; но друг Авраам принадлежал к той секте, которая настолько же достойна уважения на самом деле, насколько кажется смешной в своих теориях, а потому эти духовные брошюрки и весь этот религиозный хлам не мог бы убаюкать его совесть. Вот почему друг Авраам затратил до тысячи долларов на разные орудия, инструменты и семена, которые могли оказать немалую пользу туземцам различных островов Тихого океана.
   В числе этих семян Марк натолкнулся на семена клевера и других луговых трав в таком количестве, что ими можно было бы засеять весь кратер сплошь.
   Тем временем погода прояснилась, и Марк и Боб отправились на Риф, забрав с собой полную корзину гуано и семян. Друзья не были там с тех пор, как Марк удобрил почву и сделал первые посевы. Марк приближался к месту, где были его грядки, почти без всякой надежды на успех. Ведь у него тогда не было даже ила, который бы он мог смешать с той рыхлой пепельной золой, какой являлась здесь повсюду нетронутая, девственная почва. Каковы же были удивление и радость наших двух друзей, когда они увидели расстилавшиеся по земле зеленые всходы с чуть заметными завязями на тоненьких стеблях
   Итак, важный вопрос о пригодности природной почвы Рифа отныне был решен положительно Понятно, что радость Марка по этому случаю не знала границ. Какое счастье, в самом деле, что козочка еще ни разу не была здесь в течение всех этих двух недель; как видно, безуспешность первых ее посещений отбила у нее охоту взбираться снова на вершину; теперь же, если ей случится увидеть здесь хоть издали свеженькую зелень, то нарождающимся дыням, наверное, грозит ужасная беда. Поэтому Марк решил продержать козу взаперти на судне до того времени, пока не будет выстроена здесь изгородь, достаточно прочная для того, чтобы преградить козе доступ к столь драгоценной маленькой бахче; а сделать это, в сущности, было совсем нетрудно: с внешней стороны взобраться на вершину, хотя бы даже и козе, было возможно лишь только в трех местах, как мы уже говорили выше. Исключая эти три пункта, стена повсюду поднималась совершенно отвесно на высоту десяти или двенадцати футов. Лишь в двух местах скатившиеся обломки скал и твердой лавы образовали нечто вроде ступеней, которые нетрудно было уничтожить и таким образом сделать и эти пункты недоступными: третий путь к вершине решено было временно загородить особой загородкой.
   Позаботившись о сохранении своего вновь приобретенного сокровища, Марк принялся засевать травой внешние скаты кратера. Понятно, что он не рассчитывал на то, чтобы все засеянное взошло; он счел бы свой труд далеко не напрасным даже и в том случае, если бы по склонам кратера засело хотя бы несколько кустиков зеленой травы, на которой мог бы отдохнуть утомленный однообразием глаз.
   Следом за ним шел Боб, разбрасывая гуано повсюду, куда Марк кидал семена. Выпавший вскоре дождь смочил последние посевы и принес этим немалую пользу будущей растительности.
   Сделав все, что от них зависело, они спустились вовнутрь, в так называемую ими "Долину кратера", где Марк намеревался разбить сравнительно обширный сад. На планировку, удобрение и подготовку почвы для будущего сада ушло около двух недель; тем временем дожди стали выпадать уже реже, и лишь время от времени проливались над Рифом сильные ливни, но они еще более, чем постоянные дожди, способствовали произрастанию растений.
   За эти две недели посевы, посаженные на вершине кратера, успели дать порядочные всходы благодаря влиянию тропического солнца. Но теперь следовало опасаться в ближайшем будущем тех продолжительных засух, которые обычно губят всякую растительность и главную причину которых следует искать не в высокой температуре воздуха, а в других местных условиях климата.
   По мере того как дело подходило к лету, Марк начинал успокаиваться относительно ужасного, губительного влияния местной жары. Он убедился, что пассатные ветры, а быть может, и еще другие какие-либо неизвестные ему причины постоянно нагоняли тучки, которые не только проливались благодатным дождем над посевами, но вместе с тем и умеряли нестерпимый зной солнечных лучей.
   Ввиду приближения лета Марк устроил внутри вулкана палатки, не желая быть захваченным врасплох безмерно жарким здесь временем года. При помощи нескольких старых парусов и мелких мачт здесь вскоре сооружено было жилье, довольно просторное и удобное. Но Марк заботился не об одном только себе. Снаружи он устроил еще другой полотняный, то есть парусиновый, навес для всех своих домашних животных и птиц, которые с необычайной радостью спешили укрыться там. Но это простое сооружение оказалось более трудным, чем это предположили Марк и Боб, так как от него требовалась особая прочность и устойчивость ввиду того, что он постоянно подвергался влиянию сильных ветров, тогда как внутри кратера, защищенного со всех сторон непроницаемой стеной, чувствовался теперь уже недостаток воздуха, вследствие чего Марк и решил построить для себя небольшой павильон на самой вершине, где всегда была благоприятная температура.
   Когда было избрано место для павильона, за материалами дело не стало, и вскоре наши искусные строители имели новое жилище.
   В этих хлопотах прошли еще недели две; наши отшельники незаметно доживали третий месяц своего пребывания на Рифе. Они успели свыкнуться со своим одиночеством и урегулировали до известной степени свои занятия и обязанности.
  
   ГЛАВА VIII
  
   То нарождающийся день своими плодоносными слезами смачивает нежно чашечки цветов, то, отражаясь волнами света от раскаленной скалы, он с удвоенной силой разливается по всей прерии
   Севедж
  
   Как только новый павильон, или палатка, был готов, Марк перетащил туда значительную часть своих книг, которых у него было изрядное количество, свою флейту и письменные принадлежности. Там он проводил большую часть своих свободных часов. Боб посвящал почти все свое время рыбной ловле, соединяя приятное с полезным и доставляя обильную пищу домашним птицам и животным, не говоря уже о том, что к столу у них в любое время была свежая рыба.
   Между тем первые посаженные овощи взошли превосходно. К концу следующего месяца все скаты возвышенности кратера зазеленели там и сям, и даже на совершенно девственной, неподготовленной почве некоторых частей утеса стала, к необычайной радости и удивлению Марка, пробиваться местами зеленая травка. Количество рыбы, ежедневно приносимой Бобом, было так велико, что ему пришло на ум изготовлять и из нее удобрение. С этой целью, пользуясь несколькими часами прохлады поутру и перед наступлением ночи, он принялся готовить место для свалки негодной излишней рыбы. Тут же возвышались целые горы водорослей, смешанных с илом и гуано. Но по мере того, как весна подходила к концу, все работы должны были все более и более замедляться вследствие страшной жары, которая становилась положительно невыносимой несмотря на постоянные ветра. Марк воспользовался этим временем для того, чтобы заняться судном. Пользуясь благоприятной погодой, они занялись просушкой парусов и уборкой их; палубы мылись теперь ежедневно утром и вечером не только для порядка и опрятности, но и для того, чтобы дерево не трескалось и не рассыхалось под влиянием непомерного зноя. В то же время они занялись и тщательным осмотром трюма. Там оказалось очень много всякого рода полезных предметов: между прочим там нашлось и два бочонка уксуса для изготовления маринадов на случай цинги.
   Однажды, когда Боб опять рылся в трюме, а Марк сидел тут же и наблюдал за ним, Бобу случайно попался под руку какой-то предмет; с большими усилиями его удалось вытащить из-под огромной кучи всякого рода леса и досок, сваленных на полу в самом темном углу трюма.
   Когда Боб вытащил наконец эту, по его словам, "никуда не годную, корявую дубину", Марк с первого же взгляда признал в ней одну из составных частей довольно крупного мореходного судна.
   -- Вот, поистине, чудо, Боб! -- воскликнул он. -- Ведь эта ваша негодная дубина не что иное, как одна из частей той пинасы, о которой вы мне говорили.
   -- А ведь и в самом деле так! И как это я, старый болван, сразу об этом не догадался? Ну а если мы с вами наткнулись на эту оглоблю, так уж, верно, и все остальные части пинасы сложены тут же.
   И действительно, все составные части этого судна были отысканы одна за другой и снесены на палубу.
   Хотя ни Боб, ни Марк не могли назваться искусными строителями, тем не менее оба они прекрасно знали место каждой отдельной части и не были совершенными невеждами в судостроении.
   Трудно себе представить, какой громадный переворот произвела эта неожиданная находка в душе молодого моряка. Хотя он до сих пор ни на минуту не терял окончательно надежды на свидание со своей возлюбленной Бриджит, но тем не менее надежда эта угасала в нем с каждым днем.
   Теперь же, когда существование пинаса не было уже чем-то сомнительным, когда он видел его своими глазами, он едва смог совладать с охватившим все его существо чувством радости; вся кровь прилила разом к его сердцу, так что он вынужден был прислониться к ящику, чтобы не упасть под влиянием охватившего его волнения.
   В продолжение нескольких дней Марк находился в каком-то лихорадочном волнении, будучи положительно не в состоянии заняться каким-либо делом. Теперь он мог говорить только о своей Бриджит и думать исключительно о свидании с нею.
   Боб отнесся к этому более спокойно. Он мысленно решил поробинзонствовать в продолжение нескольких лет и до того свыкся с этой мыслью, что она нисколько не огорчала его.
   Марк так обрадовался возможности построить судно, что не захотел даже откладывать этой работы до более прохладного времени года, а желал приступить к ней немедленно же. Боб без возражений высказал полную готовность помогать ему в этом деле.
   Однако жара становилась до того сильной, что не было никакой возможности работать, не устроив себе какой-нибудь защиты от солнца. К тому же остов пинаса необходимо было собрать где-нибудь на берегу, чтобы иметь впоследствии возможность спустить это судно на воду. По зрелом обсуждении этого вопроса решено было избрать для верфи место на западной окраине Рифа, где сам утес представлял наиболее благоприятные условия для спуска будущего судна. Хотя наши отшельники еще не видели здешней зимы, но, судя по тому, как в какой-нибудь час времени море подымалось на несколько футов, а во время бурь вода вторгалась и заливала даже часть долины кратера, легко могло случиться, что пинас мог быть унесен в море прежде даже, чем его успеют закончить. На эту работу потребовалось бы не менее шести или семи недель.
   При закладке пинаса Марк назвал его "Нэшамони" в честь маленькой бухточки, лежавшей почти напротив Ранкокуса -- другого небольшого заливчика, образуемого тем же Делавэром и давшего свое имя доброму старому судну. Объясняется это тем обстоятельством, что владелец "Ранкокуса", Авраам Уайт, был уроженцем берегов Делавара и сильно любил свою родину. Два часа ранним утром и другие два часа перед наступлением ночи вот все то время, которым могли располагать наши кораблестроители для своих работ по сооружению чего-то вроде навеса или сарая. Чтобы построить этот сарай, понадобилось прежде всего вырыть восемь ям глубиною не менее двух футов каждая. Это была бы гигантская работа, которая потребовала бы не менее года, если бы Марк не вздумал воспользоваться для этого пушечным порохом, с помощью которого он взорвал в восьми местах затвердевшую лаву, после чего оставалось лишь удалить находившиеся там обломки камня и утвердить столбы. Тем не менее постройка верфи отняла у наших колонистов целый месяц. Боб был в восторге от своей верфи; Марк, со своей стороны, был не менее его доволен своим сооружением и на другой же день приступил к установке килевой части.
   День этот ознаменовался еще одним немаловажным событием: Боб, отправившийся на вершину за каким-то инструментом, случайно взглянув на грядки, заметил, что дыни на них уже совершенно поспели, и, сорвав из них штуки три-четыре, снес их Марку, который теперь мог уже вполне убедиться, что Господь благословил его труды. Побывав, в свою очередь, на вершине, он увидел, что не одни дыни дозрели и стали годными для употребления: лук, огурцы, помидоры и некоторые другие овощи тоже уже были совсем готовы и пригодны для кухни. Теперь наши приятели ежедневно имели к столу свежую зелень, что совершенно успокоило Марка, сильно боявшегося до сих пор опасности заболеть цингой.
   Что касается нижнего сада, затейливо распланированного в долине кратера, то посевы там еще не достигли такого развития, что было вполне понятно, так как он был засеян гораздо позднее. Но вернемся к верфи.
   Осмотрев все составные части пинаса, Марк убедился, что всякий винт и всякая доска были тщательно помечены и пронумерованы; оставалось только собрать их в должном порядке, за что наши кораблестроители и принялись с большим рвением: за одну неделю весь корпус был закончен, причем ни разу не пришлось даже прибегнуть к помощи рубанка.
   Измерив судно, Марк узнал, что килевая часть его имеет двадцать четыре фута длины при вместимости приблизительно в одиннадцать тонн.
   Собрать корпус "Нэшамони" было нетрудно, но с конопачение судна предстояло несравненно больше хлопот. Целых две недели провозился Боб с этим делом. В течение этих же двух недель, перебирая кое-что в трюме "Ранкокуса", Боб случайно наткнулся на сваленную в кучу старую медь; на одном из листов стояла надпись: "Медь для обшивки пинаса". Это была сущая находка для наших кораблестроителей, ввиду того, что в этих низких широтах подводные части судов немилосердно разрушаются громадными массами червей. Труднее всего оказалась настилка палубы, тем более что на корме были устроены две маленькие каютки для экипажа.
   Теперь оставалось только спустить пинас на воду. И Марк, и Боб, конечно, не раз присутствовали при спуске судов и видели, как это делается; тем не менее это было совсем не просто. Марк предусмотрительно поместил судно как можно ближе к воде, что значительно облегчило их трудную задачу. Наконец Марк объявил, что все предварительные меры предосторожности приняты и все необходимые для спуска судна приготовления сделаны, так что назавтра можно будет приступить к спуску. Боб был другого мнения: почему бы им было не воспользоваться тем временем, пока пинас стоит еще на месте и доступ к нему со всех сторон одинаково удобен, для того чтобы перенести на него все необходимые припасы? Согласно его плану, на пинас были перенесены несколько бочонков пресной воды, бочонок с солониной, бочонок с соленой свининой и приличный запас сухарей. Кроме того, на "Нэшамони" были снесены и найденные в числе запасных материалов для пинаса небольшие якоря. Оставалось только заняться парусами, чтобы потом в любую минуту иметь возможность их поставить. Когда все приготовления были окончены, было уже слишком поздно, чтобы в тот же день приступить к спуску судна, а потому эта процедура была отложена на следующее утро.
   Остатком дня Марк воспользовался для того, чтобы посетить свои грядки на вершине кратера и в нижнем саду и выбрать несколько дынь к ужину. Большинство плодов и овощей совершенно поспели; урожаи были во всем чрезвычайно обильные, и -- странное существо этот человек, -- блестящие результаты его трудов породили в душе Марка нечто похожее на сожаление при мысли о том, что он должен будет оставить все это навсегда, снова предав остров запустению. У него даже явилась на одну минуту мысль, как бы хорошо было вернуться сюда с Бриджит, чтобы прожить здесь остаток дней своих в мире, тишине и спокойствии.
   Эту ночь и Марк, и Боб провели на "Ранкокусе". Мысленно каждый из них говорил себе, что, быть может, это последняя ночь, которую им приходится провести здесь, и в силу той привязанности, какую питает каждый моряк к своему судну, они решили перед разлукой торжественно проститься со старым добрым товарищем их радостей и бед, их верным другом "Ранкокусом".
   Здесь следует сказать, что наши отшельники давно уже подвесили свои койки под кровлей того сарая, который служил для них верфью, для того чтобы быть поближе к своей работе и, встав поутру, иметь возможность тотчас же приняться за дело. Ранним утром следующего дня Марк был разбужен шумом ветра в снастях; в первую минуту этот знакомый шум, от которого он успел уже отвыкнуть за последнее время, был ему даже приятен. Он поднялся наверх, и ему стало ясно, что над их головами разразилась настоящая буря; ничего подобного он никогда еще не видел в Тихом океане. День только что начинал брезжить, но Марк разбудил Боба.
   И море, и небо приняли такой грозный вид, что заставляли опасаться за суда. Им, конечно, было бы весьма прискорбно видеть, как разобьется о подводные камни их верный "Ранкокус", но все же опасность, грозившая пинасу, волновала их несравненно более. На берегу со вчерашнего вечера осталось много разных орудий и инструментов, и несмотря на то, что Марк был, так сказать, на отлете и, собираясь в путь, все равно оставил бы все это здесь, он все же поспешил на берег и с помощью Боба убрал все это вовнутрь кратера. Козочке он открыл доступ к вершине, а свиней пустил вовнутрь кратера, где они с особым наслаждением принялись рыться в огромной куче водорослей, не обращая ни малейшего внимания на затейливо распланированный сад.
   Буря тем временем все усиливалась. Вода прибывала с каждой минутой, и вся низменная часть острова вокруг кратера была уже затоплена. Марк поспешно добежал до своего павильона на вершине, прибрал, укрыл и припрятал на всякий случай все свои книги и письменные принадлежности и затем бросил тревожный взгляд в направлении того места, где стоял "Ранкокус". Величавое судно плавно вздымалось и опускалось вместе с грузной волной, но, по-видимому, ему еще не грозило никакой опасности. Тогда он обошел вершину кратера, направляясь к тому месту, которое было на более близком расстоянии от верфи, с тем чтобы взглянуть на пинас. И каково же было его удивление, когда он увидел Боба, которого считал занятым уборкой внутри кратера, по колено в воде спешившего к доку и затем взобравшегося на пинас.
   Озабоченный сохранностью "Нэшамони", Боб хлопотал то тут то там, оживленно жестикулируя и призывая Марка к себе. В эту минуту Марк заметил, что пинас тронулся со стапеля, и через мгновение подпоры, поддерживавшие его, были выбиты волнением, становившимся все сильнее и сильнее; вслед за тем пинас сдвинулся до половины всей своей длины. Марк кинулся вниз на помощь Бобу, но в тот момент, когда он добежал до воды, "Нэшамони", поднятый мощным гребнем волны, двинулся вперед и вышел в открытое море.
  
   ГЛАВА IX
  
   Человек богат малым, когда он честен и добр; природа имеет мало потребностей! Но его пороки рождают, увы, искусственные нужды.
   Юнг
  
   Понятно, Марк не кинулся в погоню за уносимым волнением пинасом. Исключая разве только тех островитян, которые проводят полжизни в воде, никто не был бы в состоянии настигнуть какое бы то ни было судно, гонимое бурей по ветру. Юный моряк в изнеможении припал к скале в безграничном ужасе и страхе за несчастного товарища, сознавая, что никаких средств к спасению у него быть не могло.
   Боб не пытался даже отдать якорь, зная наверняка, что всякая попытка такого рода опасна в данную минуту. Всего разумнее, конечно, было плыть по ветру до тех пор, пока пинас не вынесет за пределы подводных камней, и затем уже стараться удержаться на месте. У Марка сердце замерло, и, едва дыша, он следил, как пинас мчался над подводными скалами подобно бешеному коню, который сам не видит и не знает, куда он мчится. Раз двадцать Марку казалось, что злополучное судно уже потоплено разъяренной стихией, но в тот момент, когда он считал его погибшим, оно снова, точно морская чайка, неслось вперед, ныряя и скользя по волнам бурного и пенившегося моря.
   В продолжение почти четверти часа Марк мог следить за "Нэшамони", хотя он несколько раз за это время терял его из виду, частью вследствие отдаленности, частью вследствие полнейшего отсутствия на нем парусов.
   Но вот бешеный порыв ветра заставил Марка пригнуться к земле, и. когда он мог снова взглянуть на взбаламученное море, "Нэшамони" исчез из виду.
   С той самой минуты, как почти на его глазах исчез капитан Кретшли. Марк еще ни разу не испытывал такой душевной муки, как в тот момент, когда с глаз его скрылся "Нэшамони". Он вдруг сразу почувствовал весь ужас своего одиночества и отчуждения от мира, понял, что между ним и Богом нет никакого посредника, и под тяжестью непосильного горя он пал ниц и облегчил свою душу в горячей молитве.
   Когда он после того взглянул вокруг себя, то убедился, что буря не только не утихала, но скорее даже усилилась. Вода с каждой минутой прибывала; она проложила себе дорогу вовнутрь кратера и затопила низменные части долины на протяжении двух или трех акров. Но "Ранкокус", несмотря на то, что его сильно покачивало из стороны в сторону, все еще держался на своем якоре и, по-видимому, не получил никаких повреждений. Не будучи в состоянии что-либо сделать против бешеного своеволия разбушевавшейся стихии, Марк побрел в тот барак, который он вместе с Бобом построил себе в долине кратера, и кинулся в подвешенную там койку, где провел весь остаток этого дня и всю следующую за ним ночь. Если бы не бешеный рев бури, доносившийся извне, да не могучие порывы ветра, проносившиеся временами над его головой, трудно было бы поверить, что там за стеной разыгрывалась такая страшная буря. Так продолжалось до утра, когда вдруг полил проливной дождь. К счастью, предусмотрительный Марк устроил все крыши с сильнейшим скатом, так что потоки дождя только сбегали по тенту, не застаиваясь на крыше. Разбитый телом и душой, Марк заснул тяжелым, крепким сном и беспробудно проспал несколько часов кряду.
   Когда он проснулся и пришел в себя, то несколько минут сидел неподвижно на своем ложе, стараясь припомнить случившееся. Затем он стал прислушиваться к шуму бури: но за стеной все, казалось, было тихо, и когда он вслед за тем встал и вышел из палатки, то увидел над своей головой ясное небо и солнышко. Утки и свиньи купались в лужах, образовавшихся во всех выемках и углублениях почвы.
   Сад, казалось, улыбался, омытый дождем, и допущенные вовнутрь кратера четвероногие гости, как оказалось, ни до чего не дотронулись. Совершив свой утренний туалет, Марк выгнал свое маленькое стадо из кратера, опасаясь за целость своих всходов. Выйдя за ограду кратера и убедившись, что вода уже убыла и что, следовательно, домочадцам его не грозит никакая беда, он загородил вход в кратер и затем уже взобрался на вершину, чтобы осмотреться.
   Вместе с пассатными ветрами вновь воцарились тишина и спокойствие. "Ранкокус" неподвижно стоял на своем якоре, океан тихо дышал своей мошной грудью; весь берег Рифа был сплошь усеян громадным количеством рыбы, от которой Марк счел необходимым как можно скорее избавиться.
   Куры и свиньи, как бы угадав мысли своего хозяина, с невероятным усердием принялись уничтожать это, как бы нарочно для них приготовленное угощение; но при всем их старании бедные животные никогда бы не справились с этой трудной задачей, и потому Марк, подкрепившись кое-какой пищей на "Ранкокусе", вернулся на берег и с помощью лопаты и тачки стал убирать эту рыбу, так как, если бы он оставил ее на берегу всего на несколько часов, она до того успела бы разложиться под влиянием палящих лучей тропического солнца, что заразила бы весь остров своими миазмами. Никогда еще в своей жизни Марк не работал с таким рвением и поспешностью.
   Рыбу он свалил в заранее вырытую для этого глубокую траншею и засыпал густым слоем пепла. Он понимал, что эта усиленная работа необходима ему, частью для того, чтобы забыться и уйти от мучивших его мыслей и ощущений, частью для того, чтобы предохранить себя от чумы, которую могли породить все эти разлагающиеся трупы. Двое суток проработал Марк почти без отдыха, отрываясь от работы лишь на несколько мгновений тогда, когда подымавшиеся отовсюду зловонные испарения не давали ему дышать. К счастью, тысячи слетевшихся сюда птиц помогали ему и работали едва ли не успешнее его.
   Истощив все свои силы, Марк переселился, наконец на судно и прожил там около недели, выжидая, пока ветры очистят воздух и унесут с собою все это зловоние.
   По истечении недели он вернулся на Риф и решил, что, в крайнем случае, ему можно будет остаться и здесь, но только по прошествии целого месяца воздух на острове окончательно очистился от всяких миазмов.
   Необъяснимой странностью человеческой природы является то, что крупные несчастья и глубокое, серьезное горе как-то легче переносятся нами, чем пустячные неудачи. То же было и с Марком: несмотря на свою сердечную привязанность к Бобу и на те серьезные последствия, какими неминуемо должна была сказаться для него потеря этого верного товарища, он все же более интересовался последствиями наводнения на острове, нежели судьбой, постигшей "Нэшамони".
   Отражение палящих лучей солнца на скалах и красновато-бурых массах пепла кратера чрезвычайно раздражающе действовало на зрение Марка, причиняя ему порой до такой степени болезненное ощущение, что ему не раз приходилось закрывать глаза; большим счастьем для него являлось то, что он мог отвести глаза и дать им отдохнуть на нежно-зеленой мураве, покрывавшей местами вершину. Частью из желания сберечь зрение, частью же из настоятельной потребности в лихорадочной деятельности Марк решил засеять травою всю долину кратера, за исключением того пространства, которое ему было необходимо под огород. Добродетельный друг Авраам Уайт снабдил свое судно двумя бочонками семян для газона. Обрадованный этим нежданным богатством, Марк тотчас же принялся за дело. Тем временем зачастили сильные ливни, но и это не останавливало его в его трудах, а напротив, как бы подгоняло его. Увлажненная дождями почва становилась только еще более благоприятной для посева. На то, чтобы засеять громадную площадь долины кратера, ушел целый бочонок семян, и Марк, окончив эту работу, вернулся в свой барак, промокнув до нитки и обливаясь потом.
   Уставший до изнеможения, он бросился в свой гамак и заснул. Проснувшись поутру, он почувствовал, что его голова тяжела, как будто вся она налита свинцом, и в горле пересохло; во всем теле он ощущал страшный жар. Тут только наш бедный отшельник понял весь ужас своего одиночества. Он прекрасно сознавал, что захворал не на шутку; надо было пользоваться теми немногими минутами, которые ему еще оставались до того момента, когда он окончательно лишится сил и сознания. Только на "Ранкокусе" мог он найти все необходимое для себя в данном положения; а потому ему во что бы то ни стало следовало добраться до судна. Раскрыв зонт, и опираясь на палку, он с трудом побрел, двадцать раз останавливаясь и отдыхая по пути или же падая в изнеможении на раскаленный утес, но тотчас же, сделав над собою невероятное усилие, он поднимался и брел дальше, подгоняемый ужасом и отчаянием, задыхаясь и почти теряя сознание. Наконец он добрался до каюты.
   Трудно описать то чувство наслаждения, которое овладело несчастным, когда он очутился вне палящих лучей солнца под кровом прохладной каюты. В изнеможении опустился он на один из диванов, чтобы немного передохнуть и собраться с мыслями, что именно ему следовало сделать, пока он еще был в силах кое-как двигаться и отдавать себе отчет в своих действиях. Ящик с медикаментами находился тут же в каюте, и он сам не раз уже пользовался его услугами и для себя, и для других. Приготовив себе с помощью воды, взятой из фильтра, лечебное питье, он выпил его с жадностью и наслаждением. Тут он почувствовал себя настолько больным и разбитым, что не смог сделать ни малейшего движения, и только час спустя нашел в себе силы перебраться с дивана на кровать, где он лишился сознания. Сколько времени пролежал он в этом бессознательном состоянии, этого он никогда не узнал: быть может, несколько дней, быть может, несколько недель. Порой у него были минуты прояснения мыслей, и тогда он с особенной ясностью сознавал весь ужас своего положения. К счастью, в каюте и питья, и пищи было вволю; фильтр находился у него как раз под рукой, и в минуты возвращавшегося сознания он почти каждый раз прибегал к нему. Мешок с сухарями лежал тут же около кровати, но он едва-едва мог проглотить самый крошечный кусочек сухаря даже и тогда, когда он был размочен в воде. Под конец он уже был не в силах сделать даже малейшее движение и более двух суток пролежал, не шевелясь, в каком-то полусознательном состоянии, близком к летаргии.
   Но вот жар спал, сознание вернулось, но болезнь приняла от этого, как тотчас же понял Марк, только еще худший, более опасный для него оборот. После лихорадочного жара и бреда наступило полнейшее истощение сил, слабость, усиливавшаяся с каждым днем. Марк сознавал, что если только это продолжится, то он безвозвратно погиб. Он вспомнил, что на судне имелось несколько бутылок превосходнейшего портера; одна из этих бутылок оказалась как раз на полке над его головой. Увидав ее, он решил отведать немного этого напитка.
   Достать бутылку было нетрудно -- но как ее откупорить? Будь у него под рукой даже пробочник, то и тогда откуда было взять необходимую для этого силу? Отбив горлышко бутылки, он налил себе стакан, который и выпил залпом. Напиток этот показался ему божественной влагой; он повторил прием, и действие не заставило себя долго ждать: едва успел он снова укрыться одеялом и зарыться в подушки, как почувствовал легкое и приятное головокружение и затем задремал. С полчаса он пролежал в этом полудремотном состоянии; очнулся он уже в поту, а минуту спустя заснул на этот раз уже крепким, подкрепляющим сном.
   Когда он после того проснулся, прошло уже много времени, быть может, целых двое суток, и Марк почувствовал себя совсем здоровым, потому что он не мог дать себе надлежащего отчета в том, насколько он еще слаб. В первый момент ему казалось, что теперь он уже может встать, одеться и снова приняться за свои обычные труды, но при виде своих исхудалых ног и при первом усилии приподняться с постели он понял, что ему предстоят еще, быть может, долгие месяцы выздоравливания, что прежние силы и здоровье еще не скоро вернутся к нему. Но уже большим для него утешением было то обстоятельство, что голова его была теперь совершенно свежа и мышление в полном порядке.
   Марк счел за доброе предзнаменование ощущаемое им чувство голода. Он не мог дать себе точного отчета в том, сколько именно времени он прохворал: тем не менее было несомненно, что он уже много-много времени не принимал никакой пищи, кроме двух-трех глотков воды с небольшим количеством размоченного сухаря.
   В продолжение нескольких минут Марк не имел другой мысли, кроме чувства безмолвной глубокой благодарности Богу, сохранившему ему жизнь, но затем он стал раздумывать, насколько то позволяла ему его слабость, что теперь ему следовало делать.
   С кровати ему виден был большой обеденный стол каюты и на нем погребок с винами и ликерами. Марк знал, что в числе других дорогих вин там находилось и несколько бутылок портвейна, предназначавшегося специально для больных. Он решил, что ему следует выпить несколько чайных ложек этого вина. Но ключ от погребка находился в бюро, которое почему-то было оставлено открытым; надо было встать, добраться сперва до бюро и потом до того стола, на котором стоял погребок. Он сделал усилие для того, чтобы приподняться, и на этот раз ему удалось сесть и спустить ноги. Врывавшийся в каюту легкий морской ветерок живительно подействовал на него. Он дотянулся до фильтра и сделал несколько глотков воды; это значительно подкрепило его; тут же, на столике у кровати, лежал остаток сухаря, который он съел, размочив в своем недопитом стакане воды. Тогда он попытался было встать на ноги, но голова его до того закружилась, что он почти без сознания упал на подушки. Несколько минут спустя он очнулся и повторил свою попытку, но уже с большим успехом. Цепляясь за перегородки и стулья, шатаясь из стороны в сторону, добрался он до бюро, взял ключи и добрел до стола, но тут силы его окончательно истощились, и он упал без чувств в стоящее рядом кресло.
   Под влиянием живительного притока свежего морского воздуха он мало-помалу пришел в себя; собравшись с силами, он отомкнул и открыл погребок и при помощи обеих рук с некоторым усилием достал бутылку, несмотря на то, что она была почти совершенно пустая. Налив несколько капель вина, он через силу поднес стакан ко рту, и один-единственный глоток этой целебной влаги произвел на бедного больного положительно магическое действие. Вскоре после того у него хватило силы дойти до фильтра, наполнить свой стакан водой и влить в него остатки целебного вина.
   Затем со стаканом в руках он добрел до ближайшей кровати, на что ему потребовалось немало времени, все так же цепляясь за стулья и присаживаясь по нескольку раз для того, чтобы вновь, собравшись с силами, продолжать путь. Наконец он добрался до кровати, которая была приготовлена для Боба, но которой бедняга ни разу не пользовался, стесняясь лечь в постель, да еще в офицерской каюте. Наконец-то Марк очутился на белоснежном свежем белье, что было истинным наслаждением после столь продолжительного лежания все на тех же простынях и на тех же подушках, столько раз смоченных за это время испариной.
   Отдохнув некоторое время, Марк съел крошечный кусочек сухаря, размоченного в воде с вином, и, хотя эта пища и не утолила его голод, он все же воздержался от еще одной порции. Подкрепившись немного, он дотащился до того ящика, в котором покойный капитан Кретшли хранил свое белье, достал оттуда чистую рубашку и колеблющейся походкой вышел из каюты.
   На палубе постоянно стоял большой бак для дождевой воды, служащей водопоем козочке, ежедневно по нескольку раз навещавшей судно. Отсюда же бралась вода и для стирки белья, и для умывания. Бак этот оказался почти полным, и, сбросив с себя рубашку, Марк вошел в воду.
   Он пробыл в воде всего несколько минут, несмотря на то, что испытывал громадное удовольствие, сидя в своей импровизированной ванне, но он опасался, чтобы слишком продолжительное пребывание в воде не повлекло за собою дурных последствий. Выйдя из воды, он облекся в чистую рубашку и снова нетвердыми шагами направился в каюту. Очутившись в кровати, укрытый свежими простынями, он съел еще маленький кусочек сухаря и сделал несколько глотков воды с вином, после чего опустил голову на подушки и вскоре заснул крепким, здоровым сном.
   Солнце едва только садилось, когда Марк вернулся в каюту; было уже не рано, так как он проспал более двенадцати часов под благодетельным влиянием ванны и строгой диеты. Первым звуком, донесшимся до него, было блеяние козочки, просунувшей свою маленькую головку в двери каюты. Доброе животное усвоило привычку ежедневно навещать каюту, как бы с тем, чтобы осведомляться о здоровье своего хозяина, даже и в то время, когда он лежал в жару и в бреду. Марк протянул к ней руку и заговорил с ней как с добрым другом, который мог понять его слова, и как бы в ответ на его слова коза подошла ближе и стала лизать его руки. Эта ласка животного возбудила в одиноком больном молодом человеке чувство умиления. В этот день он чувствовал себя бодрым и почти счастливым. Он вторично принял ванну, допил стакан вина с водой и доел свой вчерашний сухарь.
   Один сухарь и два-три стакана воды с вином составляли все его питание в течение целых суток. Но назавтра он уже нашел в себе силы пойти на кухню и приготовить себе чай; в последующие дни он разнообразил свой завтрак жиденьким какао или же аррорутом.
   Прошло дней пять. Марк уже мог подняться на ют и осмотреть оттуда свои владения.
   Вершина повсюду начинала покрываться травой; четвероногие домочадцы его, по-видимому, здравствовали и казались вполне довольны своей участью. Но так как Марк еще и думать не мог о посещении Рифа, то ему, конечно, пришлось удовольствоваться только одним беглым обзором своих поместий. Домашняя птица тоже, как видно, чувствовала себя прекрасно, и он заметил, что около одной из кур теснилась целая гурьба хорошеньких цыплят.
   Прошла еще неделя, прежде чем Марк решился испробовать свои силы и предпринять путешествие на остров. Здесь, как он и предполагал, свиньи взрыли добрую половину сада; коза была поймана на месте преступления в тот момент, когда она объедала бобы; куры не церемонились ни с кукурузой, ни с горохом; словом, оказалось, что домашние животные и птицы имели роскошный стол в отсутствие своего хозяина.
   Палатку свою, или барак, Марк нашел на своем месте, целой и невредимой, как он ее оставил; с наслаждением кинулся он в свой гамак, чтобы отдохнуть часок-другой после утомительного перехода, который он только что совершил. Отдохнув, он продолжил осмотр и к немалому своему удивлению увидел, что за свиньей следом бежало десять маленьких поросят. После болезни Марка часто мучил голод, и он не находил на судне ничего себе по вкусу; а солонина, рыба и копченая свинина не нравились ему. В бараке под рукой находилось его охотничье ружье; при виде поросят ему пришла мысль полакомиться свежим нежным мясом; он выбрал удобный момент и ловко застрелил одного из этих маленьких животных. Дотащив свою жертву с большим трудом до кухни, он приготовил из поросенка несколько вкусных блюд, которые немало способствовали восстановлению его сил. В течение следующего месяца та же участь постигла еще трех поросят и многих маленьких цыплят, несмотря даже на то, что они были еще очень молоды. Марку казалось, будто он тогда мог проглотить и сам кратер, хотя он все еще не мог добраться до его вершины.
  
   ГЛАВА X
  
   Пока дитя природы умело уважать свои алтари и хранило себя от осквернения преступными жертвоприношениями, в мире, его окружавшем, оно было лучезарным властелином; вся земля была его венцом, и его трон был на небесах.
   Вильсон
  
   Целых два месяца прошли, прежде чем силы и здоровье Марка восстановились настолько, чтобы он мог приступить к необходимейшим работам. Его первой заботой было устроить во входном отверстии, ведущем в долину кратера, такого рода ворота, которые могли бы помешать козе и свиньям проникать вовнутрь кратера. Пока беда была еще невелика; свиньи, взрыв землю, только еще лучше взборонили почву, смешав ее со всяким удобрением, и только избавили его от этого труда; таким путем бесцеремонные животные приготовили гряды для вторичного посева ничуть не хуже, чем если бы за это дело взялся и сам Марк. Чтобы не дать им пустовать до будущей весны, Марк решил засеять их вторично в надежде на два сбора в течение одного года.
   Когда Марк вполне оправился и силы вновь вернулись к нему, он уже окончательно утратил всякую надежду на возвращение Боба. Весьма возможно было полагать, что бедный малый повстречался в море с каким-либо судном или же добрался до одного из островов.
   Пинас был хорошо снаряжен и прекрасно мог держаться в море в тихую погоду; и, продолжая держать на запад, Боб мог легко достигнуть берегов Южной Америки. Но каких последствий мог от этого ожидать для себя Марк? Кто поверит простому матросу настолько, чтобы решиться выслать судно для спасения Марка Вульстона? Конечно, правительство не задумалось бы поступить так в настоящее время, но в конце прошлого столетия оно еще не в состоянии было делать такие вещи. Марк сознавал все это, но не любил останавливаться на таких безотрадных размышлениях.
   Настала уже осень, в этих широтах представляющая собою не что иное, как продолжение того же лета... Овощи на огороде поспели и уродились в таком изобилии, что больше половины пришлось отдать в распоряжение домашних животных и дворовой птицы. Марк понял, что настало время вновь заняться огородом. Он сделал новые гряды и выбрал для посева семена лишь тех растений, которые были способны перезимовать в земле. Затем он сделал самый тщательный осмотр всего поместья, внимательно изучая состояние, как каждого растения, так и самой почвы, принимая все это во внимание на будущее время. Апельсины, фиги и лимоны, насаженные в ряд под защитой стен кратера, росли на славу; результаты этих насаждений превзошли даже все его ожидания. Вода, сбегавшая с вершины, постоянно поддерживала влажность, и кустики поднялись уже более чем на фут от земли. Обрадованный их хорошим видом, Марк окопал и обложил каждый отдельный кустик гуано, а некоторые из них пересадил, стараясь выбирать наиболее подходящее для каждой породы место.
   Большинство овощей уродилось прекрасно; Марк заметил, которые из них удались лучше других, с тем, чтобы заняться преимущественно их разведением. Дыни, томаты, лук, бобы и обыкновенный картофель принадлежали к числу наиболее удавшихся, тогда как ирландский картофель едва-едва дал маленькие клубни.
   Благодаря гуано, водорослям и всякого рода удобрениям увлажненная проливными дождями почва стала превосходной. Хорошо было бы вспахать землю перед наступлением зимы, тем более что в распоряжении Марка были прекраснейшие работники, в способностях которых он успел уже убедиться; поэтому он возложил на них эту работу, и менее чем за трое суток они исполнили свою задачу как нельзя лучше. Однако эти четвероногие пахари ужасно размножались, и Марк был вынужден положить конец этому приросту четвероногого населения. Самый жирный кабан был заколот и посолен на зиму, пять других были также убиты и зарыты в землю для удобрения почвы. Благодаря такой радикальной мере стадо Марка убавилось в своей численности до надлежащих размеров. Между тем наш невольный отшельник предпринял поездку на утес ила, чтобы вновь запастись им. Тут он особенно остро почувствовал, чего он лишился, оставшись без своего товарища и помощника Боба. Тем не менее, он справился со своей задачей, но прежде чем вернуться на Риф, Марк вздумал взглянуть на посаженную им здесь когда-то спаржу. И что же? Весь его посев прекрасно взошел: из ила торчало множество стройных стеблей совершенно поспевшей спаржи. Это была самая излюбленная зелень Марка, и теперь он мог быть уверен, что в течение круглого года будет иметь это лакомое блюдо. Это было еще одно предохранительное средство от цинги, не уступавшее по своим качествам дыням и другим овощам, не говоря уже о том, что он имел вволю и яиц, и цыплят, а свежей рыбы даже гораздо более, чем ему было нужно. И если в первые моменты своего одиночества на этом пустынном Рифе наш приятель возымел опасения умереть здесь голодной смертью, то теперь он был более чем обнадежен на этот счет; его кратер, как большинство потухших вулканов, обещал со временем стать необычайно благодарной и плодородной почвой, от которой можно было ожидать в будущем самых лучших урожаев.
   Марк почти ежедневно отправлялся на какой-нибудь из соседних островков, населенных тысячами морских птиц, и ради развлечения присматривался к их нравам и привычкам, не забывая в то же время соединять приятное с полезным и возвращаясь каждый раз на Риф с маленьким запасом водорослей и разных морских трав, которые он складывал в одну кучу с намерением оставить ее, не трогая, до весны. Хотя мы и говорим здесь о зиме и о весне, но только потому, что еще не придумано других терминов для разделения времен года, но, собственно говоря, зимы в том смысле, в каком мы ее понимаем, там вовсе не было. В это время года травы зеленели только ярче и росли еще лучше, чем летом, потому что жара становилась не столь сильной и солнце менее жгучим. Местами появились даже сплошные лужайки; в этих благословенных широтах природа так щедра, что для появления растительности требуется вдвое меньше времени, чем в умеренных поясах.
   В долине кратера раскинулись изумрудные ковры, живо напоминавшие самые веселые улыбающиеся пейзажи швейцарских долин.
   Приблизительно в середине зимы, по расчетам Марка, наш невольный отшельник приступил к новой работе, которая, служа ему вместе и развлечением, могла иметь для него громадные последствия. Давным-давно лелеял он надежду построить судно достаточно больших размеров, чтобы исследовать на нем всю эту подводную вулканическую гряду во всем ее объеме и во всех направлениях, если уж ему не суждено выйти с этим судном в открытое море. Сооружение этого предполагаемого судна давало одновременно работу и мысли, и мышцам, а это именно и требовалось Марку.
   Наш молодой кораблестроитель достаточно набрался опыта при постройке пинаса, чтобы надеяться, что он сумеет справиться со своей задачей. На "Ранкокусе" было так много всякого леса и досок, что всего этого могло бы хватить на постройку хоть целого десятка шлюпок. Трюм почти каждого большого судна -- Ноев ковчег, где свалена такая масса самых разнообразных и разнородных предметов, что всякому, кто не присутствовал при снаряжении судна, бывает очень трудно разобраться в этом хаосе. В таком же затруднительном положении находился теперь и Марк; занятый в то время своим романом с Бриджит, он совершенно пренебрег этой частью своей службы. Теперь он почти каждый раз наталкивался здесь на какую-нибудь новую неожиданность; так, вместо досок, которые он искал, он находил то часть форштевня, то часть киля. Обрадованный этими находками, наш Марк перетащил все это на свою верфь и тотчас же принялся за работу. Целых два месяца трудился он над постройкой своего нового судна. Дело было нелегкое, в особенности потому, что он теперь был один. Так, ему стоило неимоверных трудов натянуть тент для крыши эллинга. Много времени отняло у него также составление чертежей для судна; конечно, он отлично мог определить степень устойчивости судна, но что именно следовало делать, чтобы придать ему эту устойчивость, он не знал. Единственным его руководителем в нелегком вообще и особенно для него деле кораблестроения являлся лишь привычный, верный глаз. Как бы то ни было, но спустя некоторое время Марк стал счастливым обладателем полного остова судна. Теперь не подлежало уже сомнению, что труднейшая часть задачи им выполнена; но едва он успел справиться с этой работой, как наступило время распроститься с верфью и заняться исключительно садом и огородом.
   Марк более всего боялся заболеть, а потому поставил себе за правило строго следить за своей пищей, придерживаясь основных правил гигиены. Свежая зелень почти наполовину составляла его обед и ужин и летом, и зимой. Чаще всего появлялась на столе у него спаржа, которая здесь достигала необычайной толщины, так что двенадцати головок спаржи было вполне достаточно для самого сытного ужина.
   Куры неслись здесь всю зиму; запасы чая, сахара и кофе на "Ранкокусе" были так велики, что еще далеко не истощились; в свежей рыбе также не было недостатка, и Марк порой приготовлял себе превкусную похлебку то с рыбой, то со свежими бобами или горошком. Тут только убедился Марк на опыте, как мало нужно человеку: одной четверти акра огорода было более чем достаточно для того, чтобы доставлять всю потребную одному человеку зелень или овощи.
   Теперь Марк положительно не мог налюбоваться роскошной зеленой муравой, которой покрывалась вся почти поверхность Рифа. И то была отнюдь не та чахлая, тощая трава, которая, едва лишь появившись, грозит опять пропасть без следа; нет, эта сильная, здоровая трава успела уже глубоко пустить свои корни в почву, так что могла служить даже пастбищем скоту.
   Белая козочка давно уже беспрепятственно паслась на вершине, где находила себе полное раздолье, а вскоре к ней присоединились и свиньи. Марк сам показал им дорогу на вершину, куда он допустил этих животных, рассчитывая, что они помогут козочке немного вытравить слишком уж высокую траву. Само собой понятно, что, допустив к этим заповедным местам своих четвероногих приятелей, Марк вместе с тем должен уже был проститься с мыслью разводить там дыни и некоторые другие овощи; но, не желая окончательно забрасывать доставшиеся ему с таким трудом и превосходно удобренные гряды, он обнес их своеобразной изгородью, которую ему удалось устроить из кольев, вбитых в землю и переплетенных между собой обрывками старых снастей. Впоследствии он пересадил сюда несколько тутовых деревьев, несколько апельсинов, лимонов и других плодовых кустов и деревьев, которым было душно внизу, в ограде стены кратера.
   Довольный своей изгородью. Марк решил обнести такой же веревочной решеткой свой огород и сад в долине кратера на случай, если ему придется прибегнуть к помощи своих четвероногих косарей, чтобы выкосить и там новый луг.
   Тем временем наступила пора посевов. На этот раз Марк решил не засевать всех грядок сразу, а соблюдать постепенность: приготовив лишь одну гряду, он засевал ее и только потом, спустя несколько дней, принимался за другую. Опыт убедил его, что в этом благословенном климате земля не нуждается в отдыхе и одинаково щедро наделяет человека своими чудными дарами круглый год. Здесь следовало только, сообразуясь с тем, какие овощи или плоды лучше других родятся в известное время года, сажать и сеять их в этом порядке, после чего можно было рассчитывать иметь в течение всего года свежие овощи и плоды к столу.
   Этот порядок работ на огороде имел еще то преимущество для Марка, что он предоставлял ему некоторую свободу, которой он пользовался для того, чтобы продолжать свои работы по сооружению судна.
   Таким образом, у нашего приятеля и огородничество, и кораблестроение шли рука об руку; окапывая свою последнюю гряду, он вместе с тем вбивал последний гвоздь и в свое судно.
   Теперь он мог быть даже сравнительно счастлив, но что его порой немало огорчало, так это полное отсутствие хорошей ключевой воды. Он подавлял в себе, конечно, этот невольный ропот и тотчас же припоминал все те блага, какими так щедро наделило его Провидение, и тут же сравнивал свою участь с участью стольких других несчастных, потерпевших, как и он, кораблекрушение и подвергавшихся всякого рода лишениям, страданиям и мукам.
   Весна прошла для Марка настолько хорошо, насколько то было возможно при постоянном горестном воспоминании об отсутствовавшей жене. Все посевы и посадки взошли и удались как нельзя лучше; луга не только радовали глаз своим прекрасным изумрудным убором, но весело запестрели цветами; случайно тут попались Марку на глаза и несколько кусточков земляники. Обрадованный этой находкой, Марк тотчас же пересадил их в одну из грядок огорода и принялся с особенным усердием разводить эту ягоду для своего стола.
   Нужно заметить, между прочим, что здесь нигде не появлялось сорных трав; это одно уже значительно облегчало для Марка его труды на огороде и в саду, избавляя его от настоятельной необходимости полоть. Понятно, он и не смел надеяться, что так будет продолжаться всегда; явление это объяснялось, конечно, только тем, что первоначальная почва кратера не имела никаких семян, кроме тех, которые принесли сюда наши моряки; употребляемые же Марком удобрения также не заключали в себе никаких сорных семян, кроме разве только семян (спор) морских водорослей, неспособных произрастать на суше.
  
   ГЛАВА XI
  
   Мы спим при звуках труб, и несмотря на пожирающий огонь, который выбрасывает из себя дрожащая земля, среди развалин мы справляем празднества и мы танцуем на вулкане.
   Юнг
  
   Наступило лето, а судно Марка все еще не было спущено на воду; Марку хотелось закончить его до самых мелочей. С целью предохранения судна от червей наш Марк не поленился обшить его оставшейся от пинаса медью; затем он с особенным старанием и любовью окрасил его и снаружи, и внутри, причем не преминул надписать на нем красивым четким шрифтом то имя, которое намеревался дать своему судну; имя это было: "Бриджит Ярдлей". Ему казалось, что никакое другое имя не подошло бы к этому стройному, красивому судну. Когда все работы были окончены, и паруса и снасти прилажены на своих местах, Марк стал раздумывать, как бы спустить свое судно благополучно на воду.
   Заранее предвидя, что, предоставленный лишь самому себе и своим силам, он никогда не будет в состоянии сдвинуть с места судно, Марк еще при постройке позаботился придать ему то же наклонное положение, какое имел и "Нэшамони". Соорудить полозья было не так трудно, и несколько дней спустя они уже были готовы, после чего следовало лишь освободить "Бриджит" от окружавших ее со всех сторон подставок и затем уже предоставить самой себе
   В этот решительный момент Марка охватило столь сильное волнение, что он не в состоянии был справиться с нахлынувшими на него разнородными чувствами. Колени его подкашивались, голова кружилась, так что он вынужден был присесть, чтобы не упасть. Каких только последствий не ожидал он от этого наступавшего события? Как знать, не суждено ли было этой "Бриджит" вернуть его той, имя которой она носила?!. В этот момент ему казалось, что вся дальнейшая участь его зависит от спуска судна; сердце его замирало при одной мысли, что вдруг какое-нибудь непредвиденное препятствие может помешать этому великому событию. Ему пришлось переждать несколько минут, пока к нему вернулось необходимое в таких случаях хладнокровие и самообладание.
   Наконец, успокоившись, Марк снова принялся за дело Последние подпорки рухнули, но судно все еще оставалось на месте; тогда Марк ударил по нему мушкелем[Мушкель -- род двухконечного молота или тяжелой деревянной колотушки.]. На этот раз судно послушно подалось вперед, не останавливаясь, скользнуло вплоть до воды и наконец вошло в нее, рассекая голубую струю подобно утке, которая шевелит крыльями, сходя на пруд. Марк был в восторге от своей "Бриджит". Это было прекрасное нарядное судно, красиво державшееся на воде. Нет нужды говорить, что он еще заранее прикрепил к ней канат, с помощью которого можно было причалить судно к берегу. Затем Марк осторожно подтянул судно в маленькую природную бухту, которая как раз имела надлежащие размеры.
   "Бриджит" по размерам своим была в четыре раза меньше "Нэшамони", а по длине равнялась почти половине его длины. В общем, "Бриджит" была во всех отношениях прекрасное судно. Так как Марк мог рассчитывать только на паруса, то он настлал в носовой части небольшую палубу для того, чтобы судно не заливало волнами и чтобы иметь в своем распоряжении такое место, где бы он мог хранить свои съестные и всякие другие припасы. Несколько бочонков свежей дождевой воды заменяли балласт. Они были внесены на судно, равно как и мачты, паруса и некоторые другие предметы, еще до спуска его на воду.
   Так как было еще не поздно, то Марк не мог отказать себе в удовольствии теперь же предпринять маленькую прогулку вокруг острова. На всякий случай он снес туда немного провианта и, отвязав судно, вступил под паруса. Как только "Бриджит" стала набирать ход, охотно повинуясь рулю, душой Марка овладело такое радостное чувство, как будто он нашел нового друга и товарища. Его новое судно живо напоминало ему его любимое занятие в дни юности, когда на Делаваре у него тоже было свое небольшое судно. Сколько приятнейших прогулок он совершил на нем!
   Пользуясь благоприятным ветром, Марк прошел между Рифом и "утесом ила", обогнул остров и вошел в ту бухту, где стоял на якоре "Ранкокус". Затем он обошел вокруг этого судна, как будто желая похвастать перед этим старым другом своим новеньким судном, и, держась круче к ветру, вышел в тот проход, которым он когда-то вместе с Бобом прошел на Риф.
   Оказалось, что обойти те рифы, которые могли бы представлять собою некоторую опасность для "Бриджит", было весьма нетрудно, тем более что белевшая на поверхности моря пена прекрасно обозначала их. Впрочем, для "Бриджит" даже и над рифами было довольно глубины. А вот и то опаснейшее место, означенное двумя буйками, которое так счастливо прошел тогда "Ранкокус". "Бриджит", конечно, оказалась не менее счастливою; миновав это место, Марк стал держать в том направлении, где он надеялся найти столь памятный ему роковой утес, который был виновником злоключений с тех пор, как о него так неожиданно ударился "Ранкокус".
   Якорный буек все еще был на своем месте, точно бессменный часовой на вверенном ему посту; Марк ухватился за его канат и притянулся к якорю, убрав, конечно, предварительно все паруса.
   Теперь "Бриджит" стояла на прежней якорной стоянке "Ранкокуса", или в двух шагах от рокового места, а быть может, и над ним; подобные места обыкновенно изобилуют всякой рыбой, и Марку вздумалось попытать здесь счастья; с ним было, кстати, рыболовное снаряжение; он закинул уду и тотчас же вытащил великолепную рыбу. И каждый раз опять повторялось то же. Заметим, что здесь рыба была гораздо лучше и крупнее, чем там, поблизости от Рифа. За какие-нибудь полчаса нетрудно было убедиться, что за один день здесь можно было наловить так много рыбы, что даже его судно будет не в состоянии свезти ее всю. На этот раз Марк довольствовался десяточком-другим этой прекрасной рыбы; отвязав свое судно, он поднял паруса и стал маневрировать, чтобы выбраться на ветер. Вскоре он очутился уже в десяти милях на ветре у острова. Мачты "Ранкокуса" служили ему маяком, так как вершина кратера скрылась за горизонтом. Даже и мачты трудно было различать вследствие отсутствия на них всех парусов, и если бы не компас, то едва ли Марк мог безошибочно определить отсюда направление, в котором находился Риф.
   Что же касается подводных скал и камней, то, хотя ни один из них не возвышался над поверхностью моря, но, тем не менее, судя по явным признакам, доказывавшим несомненно повсюду их присутствие, Марк мог сказать, что они занимают пространство приблизительно до двадцати миль в окружности. Он уже сделал более чем пятнадцать миль, а все еще не мог выбраться из их заколдованного круга. Тут Марк лег в дрейф и приступил к своему скромному обеду. День начал клониться к вечеру, и потому он счел за лучшее вернуться к кратеру.
   "Бриджит" шла очень ходко, и полчаса спустя Марк вновь уже стал различать верхушки мачт "Ранкокуса", а спустя еще немного стала довольно ясно вырисовываться на горизонте вершина кратера.
   Наш молодой моряк намеревался было сначала провести всю ночь в открытом море, но в том случае, если погода будет благоприятная. Ему хотелось узнать, как его новенькое судно будет держаться на море во время его сна, и вместе с тем он уже давно желал дойти до крайнего предела рифов.
   Все огородные работы были теперь окончены, и Марк свободно мог располагать всем своим временем. К тому же в распоряжении его находилось и подходящее судно. И он задумал выбраться когда-нибудь подальше за пределы рифов и там крейсировать несколько суток кряду в надежде повстречать какое-нибудь судно, которое могло бы принять его к себе на борт.
   Он сознавал, конечно, что, быть может, прождет этого счастья напрасно целых триста дней, но что же из того, если на триста первый все его страстные желания и надежды осуществятся?
   Но этот раз погода вовсе не благоприятствовала его намерениям и замыслам.
   Когда кратер вновь показался на горизонте, то небо уже приняло угрожающий вид, а сама атмосфера -- какой-то зловещий красноватый оттенок, не на шутку испугавший Марка. Ему хотелось скорее добраться до острова, чтобы успеть загнать своих свиней и кур вовнутрь кратера. Все предвещало бурю, сопровождаемую здесь почти всегда сильнейшими наводнениями, о которых Марк уже имел понятие.
   В момент, когда "Бриджит" спокойно проходила между двумя буйками, паруса ее стали вдруг полоскаться, -- то был, несомненно, зловещий признак перемены ветра. До Рифа оставалось около двух миль. Спустя немного подул противоположный ветер; морские чайки и другие птицы с тревожными, резкими криками целыми стаями сновали в воздухе взад и вперед или описывали над головой Марка круги, спускаясь постепенно все ниже и ниже к воде. Солнце садилось в густых облаках огненно-красного цвета, обнимавших весь горизонт. Теперь до Рифа уже оставалось немногим меньше мили, но, несмотря на то, в душе Марка родилось новое опасение: если буря вдруг разразится и ветер повернет к западу, что было весьма возможно, то его легко могло унести прямо в открытое море. Даже и в этом случае, если "Бриджит" устоит против напора волн, и тогда грозившая ему опасность была бы велика: его могло загнать так далеко, что само возвращение на Риф, пожалуй, сделалось бы невозможным. Тут только он почувствовал, каким великим счастьем являлось для него то, что судьба забросила его на этот остров, где теперь все способствовало лишь его благополучию. Он понял, как было бы ужасно лишиться вдруг всего того, что он имел на Рифе, и быть оторванным от него навеки.
   Как бы охотно отдал он теперь большую половину всех своих плантаций и урожаев, доставшихся ему без труда, лишь бы очутиться на Рифе в полной безопасности от бури и других невзгод! Но вот, благодаря той ловкости и опытности, которыми он обладал в управлении судном, Марку удалось наконец счастливо достигнуть Рифа, не понеся при этом никаких потерь.
   Часу в десятом вечера "Бриджит" вновь вошла в свою бухту; Марк позаботился о своем стаде и поспешил скорее укрыться в каюте старого "Ранкокуса". Первым движением его души было стать на колени, воздать благодарение Богу за то, что Он вернул его сюда.
   Эти места стали ему столь близкими и дорогими: и с мыслью о них в его душе сливалось понятие о полной его личной безопасности. Утомленный трудами и впечатлениями этого богатого для него событиями дня, Марк поспешил раздеться, лег в постель и заснул крепким сном.
   Наутро, пробудившись, он вдруг почувствовал, что задыхается, и вслед за тем, раскрыв глаза, был поражен каким-то странным светом, наполнявшим всю его каюту. Сначала он думал, что горит "Ранкокус"; вскочив с кровати, Марк прислушался, но треска горящего дерева нигде не было слышно; он стал смотреть -- огня нигде не видно! Одевшись, он выбежал на палубу и тут вдруг ощутил такой толчок, что лишь с большим трудом мог удержаться на ногах; сотрясение прошло по всему судну. Море кругом бурлило и шумело, точно готовясь выйти из берегов. До слуха Марка доносился какой-то небывалый резкий свист, а в воздухе носились зловещие зигзаги пламени вроде громадных молний. Момент был до того ужасен, что все слилось в один хаос.
   Марк Вульстон сразу понял, что тут происходит; это было не что иное, как землетрясение; не подлежало сомнению, что вулкан вдруг пробудился и заговорил; пресыщенная смрадом атмосфера мешала видеть и дышать. Марк инстинктивно посмотрел в сторону, где находился кратер, но там все было тихо и спокойно. Очевидно, извержение происходило не там, а где-то в другом месте. Но при всем том была минута, когда Марку казалось, что он совсем задыхался. Вдруг налетевший порыв ветра развеял и разнес все эти смрадные, зловонные испарения и почти сразу вновь очистил воздух.
   Марк с нетерпением ждал рассвета; минуты казались ему вечностью. Вот показались первые признаки постепенно нарождавшегося утра. Марк поспешил на бушприт; глаза его были обращены на восток, и едва только солнце послало первые свои лучи на горизонт, как наш моряк был поражен происшедшей там переменой, ясно свидетельствовавшей о тех невероятных силах незримых недр земли, которые породили ее. Повсюду, где еще вчера красиво расстилалась морская гладь, торчали голые утесы; а та подводная гряда, что оцепляла водяной бассейн, служивший стоянкой "Ранкокуса", и возвышавшаяся над поверхностью моря едва на несколько лишь дюймов, теперь местами достигала десяти и пятнадцати футов вышины. Природа вновь сделала несколько потуг и усилий и, так сказать, в одно мгновение ока создала и народила новые утесы, скалы и острова.
   Едва успел Марк убедиться в этом, как тотчас же поспешил на корму, чтобы посмотреть, какие перемены произошли на кратере. Оказалось, что весь он был как будто выпучен наверх, подобно большинству скал и островков, окружавших его на протяжении нескольких миль. Его поверхность не претерпела между тем никаких изменений. Только сходня, ведущая с кормы "Ранкокуса" на берег, вместо своего прежнего, сильно наклонного положения, получила горизонтальное.
   Сгорая от нетерпения увидеть, что могло произойти за это время на его острове, Марк побежал туда. К этому времени уже рассвело совсем; он посмотрел вовнутрь кратера, затем поднялся на вершину; здесь ровно ничто не изменилось. Стадо его беспечно разбрелось в разные стороны и преспокойно паслось на лугу. Однако вся поверхность Рифа была осыпана пеплом, на котором каждый шаг его оставлял глубокий след, точно на мягком снегу. Долина кратера также была засыпана все тем же пеплом на целый дюйм, не исключая сада, пастбищ и огорода. Но это нисколько не беспокоило Марка; он знал, что первый дождь прибьет этот тонкий слой серовато-беловатого пепла к земле, смешает его с почвой и превратит его в источник еще большего плодородия. Взобравшись на самую вершину, Марк вдруг увидел, что вместо прежних пенящихся белых пятен все море вокруг усеяно скалами, рифами и песчаными мелями. Более всего преобладали песчаные мели; некоторые из них находились даже близ Рифа, как мы будем продолжать называть остров кратера, хотя теперь его уже, собственно говоря, нельзя было называть островом. Положение его среди моря теперь настолько изменилось, что Марк мог, не прибегая к лодке или шлюпке, не замочив даже ног, прогуливаться целыми часами, а -- как знать! -- быть может, и целыми днями по суше, перебираясь с одного островка на другой, с одной песчаной мели или гряды на другую; со всех сторон на протяжении многих миль поднимались из воды эти островки, отделенные друг от друга маленькими проливчиками.
   Остров Кратера являлся как бы центром этого вновь возникшего архипелага. Хотя сквозь густое облако, которое, точно туманом, заволакивало горизонт, нельзя было рассмотреть ничего, тем не менее Марк был убежден, что среди этого густого тумана на небольшом расстоянии от Рифа подземные силы нашли себе новый выход, то есть, пробив земную кору, образовали новый кратер; существование последнего казалось Марку столь же несомненным, как если бы он видел его своими глазами. С первого взгляда Марку было довольно трудно определить характер всех тех маленьких озер и прудков, которые образовались вокруг и которые, по его мнению, неминуемо должны были испариться в силу того, что между ними и морем не было никакого связующего звена, тогда как некоторые проливы и бухты являлись уже несомненными морскими рукавами. К числу таковых принадлежало, очевидно, и водное пространство, опоясывавшее Риф. Кругом ли оно опоясывало его или нет, об этом Марк теперь еще не мог судить, так как с той точки, на которой он в настоящую минуту находился, ему невозможно было видеть, примыкает ли Риф непосредственно к той бесконечной цепи скал и мелей, которая тянулась по направлению к западу, или нет. Острова Гуано и Ила, очевидно, примыкали к этой сплошной массе; это были уже не одиночные островки, а нераздельные части большой вулканической горы. Тем не менее рукав, который омывал и Риф, и эти два важных склада удобрений, остался, и это было весьма приятно Марку, потому что позволяло ему продолжать перевозить эти удобрения прежним способом -- при помощи лодки или плота.
   Затем Марк озаботился положением "Ранкокуса" Он еще, очевидно, держался на воде, находясь посреди бассейна, но, чтобы вполне удостовериться в настоящем положении дела, Марк вошел в свою лодку и с целью наблюдений объехал вокруг судна. Вода здесь была столь чиста и прозрачна, что легко видно было дно на глубине нескольких саженей, потому Марк мог видеть, что между дном бассейна и килем корабля оставалось не более двух или трех футов воды. Но в данную минуту еще продолжался прилив, и прибыль воды в такое время выражалась обыкновенно повышением уровня на целых двадцать дюймов, а потому было ясно, что при известных ветрах доброе старое судно сильно рискует сесть на мель. Что же касалось возможности вывести его из бассейна, то о ней и речи быть не могло, ввиду того, что судно стояло над глубокой впадиной дна, где воды было на шесть-восемь футов больше, чем повсюду. Установив все эти факты, Марк отправился пешком, с ружьем за спиной, осматривать свои новые владения, так значительно увеличившие его территорию.
   Прежде всего он направился к западной части острова, где, как ему казалось, тянувшиеся в этом направлении мели и рифы стали слитной, нераздельной частью его. Дойдя до одной из этих песчаных отмелей, он заметил, что по песку бежит небольшая струя воды, вытекавшая, по-видимому, из-под лавовых слоев кратера. Марк вздумал попробовать ее на вкус и, зачерпнув воду рукой, поднес ее к своим губам. Какова же была его радость и удивление, когда вода оказалась не только пресной, но и чрезвычайно вкусной. Так вот он, этот ключ живой, о котором он так часто вздыхал! И как неожиданно Небо даровало его ему! Скупец, нашедший слиток золота в земле, не испытал бы радости, подобной той, какую испытал молодой моряк при этом своем открытии. Марк тотчас вырыл небольшое углубление и обложил его камнем. Не прошло и десяти минут, как ямка наполнилась чистой и светлой водой самого приятного вкуса. Марк положительно не мог оторваться от этого божественного напитка, но пить его слишком много было опасно для здоровья, и, сделав над собою усилие, он решил продолжать свой путь.
   Дойдя до самой узкой и выдающейся части Рифа, лежавшей ближе всего к соседним утесам, Марк убедился, что предположение его было ошибочно. Риф остался по-прежнему островом, хотя пролив, отделявший его от утесов, не имел и двадцати футов ширины, но, наверное, был вдвое глубже. Вернуться к верфи, захватить там подходящую доску, перекинуть ее через пролив и с помощью этого импровизированного моста перебраться в свои новые владения было делом нескольких минут. В углублениях утесов он нашел множество рыбы, выброшенной на берег морем. Кроме того, он сделал еще одно, несравненно более важное открытие: вблизи моста он нашел второй родник, гораздо более обильный. Этот родник давал начало ручью или, вернее, речке, орошавшей целую отмель на протяжении двадцати акров (около семи русских десятин). Встретив на своем пути значительной величины бассейн, этот ручей, или река, образовал небольшое озеро, а весь избыток вод нес затем уже прямо в море. Обрадованный Марк не захотел быть эгоистом; он еще раз вернулся на Риф за своим стадом; дойдя до моста, он перебросил с берега на берег другую доску, захваченную по дороге с той же верфи, и перевел по этим двум доскам все свое стадо. И птицы, и четвероногие так знали голос Марка, что даже утки слушались его; о козочке и говорить не стоит, -- та бегала за ним, как собачонка, и была счастлива, когда ей разрешалось сопровождать его в прогулках. Оставив всех своих животных наслаждаться нежданными благами, посланными Небом, Марк приступил к более серьезной части своей экскурсии, которая продолжалась целый день. Пока Марк отошел всего лишь на две мили от своего жилья, если считать по прямой линии, но если принять в соображение, сколько ему пришлось обходить стороною встречавшиеся на его пути значительной величины озера морской воды, то он, без всякого сомнения, сделал уже добрых четыре мили. Эти озера часто имели более мили в окружности и отличались причудливыми контурами берегов, но вскоре все они должны были бесследно испариться под непосредственным влиянием палящих лучей солнца. Марк шел теперь вдоль узкого длинного канала, впадавшего в пролив, который омывал весь кратер. Достигнув предела, заранее намеченного им для этой первой прогулки, молодой человек поднялся на вершину одного утеса, который возвышался футов на сто над морем. Отсюда открывался обширный обзор, и Марк невольно обратил свой взор на океан, который был ему теперь прекрасно виден на расстоянии нескольких миль на северо-восток.
   Далее к западу виднелось множество водных пространств различной величины: бухт, заливов и проливов, весьма излучистых и живописных по своим очертаниям. И это множество внезапно и повсеместно образовавшихся кратковременных речек, озер и ручейков сильно затрудняло наблюдение: на известном расстоянии весьма и весьма трудно было отличить проточные воды от вод стоячих, или, что то же самое, постоянные от временных. Но самое интересное и привлекательное зрелище ожидало Марка в южной части горизонта. Туманная завеса, скрывавшая до настоящего момента всю эту часть горизонта, стала теперь постепенно приподниматься; стройный столб дыма, как бы выходивший прямо из воды, продолжал медленно и плавно выходить кверху, где упирался в густое облако, подобно шатру нависшее над этим местом. Вначале Марк мог различить лишь темную бесформенную массу. Когда же туман понемногу начал рассеиваться, он ясно увидел перед собою гигантскую, сильно изрытую скалу, имевшую не менее тысячи футов вышины и занимавшую пространство около одной мили. Это новое доказательство могущества великих сил природы вдруг наполнило душу молодого моряка благоговением и вместе умилением перед Всесильным, Всемогущим Божеством, которое могло и создавать, и рушить в одно мгновение единым мановением своей руки.
   Не следовало ли ему, в самом деле, от всей души благодарить Творца за то, что Он, по своей благости, направил эти просившиеся наружу грозные подземные силы в иную сторону и дал им выход вдали от Рифа? То расстояние, которое разделяло этот новый кратер от потухшего кратера на Рифе, Марк определил приблизительно в пятнадцать или двадцать миль -- но, в сущности, оно равнялось полным пятидесяти милям. Невдалеке от той скалы густой тяжелый темный дым все продолжал спиралью подыматься к небу; но иногда Марку казалось, и он был в том почти уверен, что видит перед собой огромный кратер нового вулкана в той части океана.
   Налюбовавшись вволю на происшедшие повсюду перемены, Марк наконец спустился со своего утеса и тронулся в обратный путь той же дорогой.
  
   ГЛАВА XII
  
   Я изгоняю из моего государства черную измену, интриги, кинжалы, мушкеты, пушки; щедрая на дары природа дает их моему простодушному народу, не заботясь об их отделке.
   "Буря"
  
   В продолжение десяти последующих дней Марк Вульстон занялся изучением и исследованием своих новых владений.
   Переправившись через пролив, омывавший остров кратера и названный Марком Браслет, наш приятель добрался до той лавовой стены, которая заграждала бассейн, избранный для стоянки "Ранкокуса". Отсюда Марк отправился пешком вдоль тех самых утесов, между которыми он еще так недавно плавал на "Бриджит". Впрочем, тот узкий проход, через который Марку некогда удалось провести "Ранкокус", существовал еще и теперь, но буйки, обозначавшие это роковое место, были теперь на суше, на двух торчавших над водою небольших утесах.
   Два дня подряд Марк продолжал подвигаться вперед все в том же направлении. И здесь изменения рельефа носили тот же характер чередующихся между собою водяных пространств, песчаных мелей и зубчатых гребней скал.
   На пятые сутки Марк снова предпринял маленькое путешествие на своей "Бриджит". Выйдя из Браслета через узенький проход, он вошел в небольшой пролив, направлявшийся прямо на северо-восток. Пролив этот, шириною около полумили, имел на всем своем протяжении достаточно глубины, чтобы поднять даже большое судно. И не было ничего невозможного в том. что какое-нибудь из проходивших мимо судов могло зайти этим путем на
   Риф. Нет нужды говорить, что на подобное счастье было, конечно, мало надежды; но бедный Марк охотно ухватился за эту мысль и находил в ней для себя большое утешение и самый пролив этот назвал каналом Доброй Надежды. В трех милях от кратера канал раздваивался: один из рукавов его шел к северу, а другой уходил куда-то вдаль, теряясь в юго-восточном направлении. Чтобы воспользоваться благоприятным ветром, Марк избрал последний путь.
   Проплыв по каналу некоторое время, он вошел в другой канал, ведший на северо-восток. Этот канал имел значительную глубину и при входе достигал более полумили ширины; затем он немного сужался и потом вливался в овальной формы бассейн, диаметр которого равнялся целой миле. Этот бассейн был огражден с восточной стороны как бы поясом, состоящим из гряды непрерывных скал, местами достигавших высоты в двадцать футов и более. Дно его было совершенно чистое, песчаное, а лот почти повсюду показывал глубину в двадцать брасов[Брас -- шестифутовая сажень. с наветренной стороны и впереди повсюду был открытый океан.].
   Это был прекраснейший природный порт, и, право, руки человека едва ли бы могли создать что-либо лучшее и более удобное, чем этот самобытный закрытый рейд.
   Марк плавал уже более часа в Овальной Гавани, как он мысленно назвал этот порт, когда заметил, наконец, что зеркальная гладь этих покойных вод кое-где слегка рябится чуть приметной зыбью, идущей от северо-восточной стороны бассейна. Марк тотчас же направил свое судно в ту сторону, откуда шла зыбь, и убедился, что там, в одном месте, скалы расступились, как бы нарочно для того, чтобы оставить здесь удобный выход. Ветер был попутный, и Марк, войдя в проход, вдруг очутился, сам того не ожидая, в открытом море. Он это понял, почувствовав тотчас же. что "Бриджит" качается на мерных сильных волнах океана. Проплыв еще немного, Марк очутился в полумиле на ветре у бесконечной каменной гряды. Поставив "Бриджит" в дрейф, Марк бросил лот, но и на сорока брасах он не достал дна. Везде под ветром виднелись рифы, скалы, мели, тогда как
   Определить в точности протяжение канала, ведшего от кратера в Овальную Гавань, было довольно трудно. Но, судя по времени, которое пришлось затратить на этот путь, Марк полагал его длину миль в двадцать пять.
   "Бриджит" уже более часа находилась в открытом океане; между тем ветер начал свежеть, и Марк стал подумывать о возвращении на Риф. К сожалению, он не позаботился запомнить на берегу какие-нибудь приметные точки, по которым можно было найти тот путь, которым он шел сюда. Ему это казалось совершенно лишним. Но вышло иначе -- тот выход из бассейна, которым "Бриджит" прошла в океан, снаружи был замаскирован скалами. Ему не оставалось теперь ничего другого, как только попытаться найти то место, где эта бесконечная цепь рифов прерывалась и открывала доступ к архипелагу. Подойдя к берегу насколько можно ближе, он все-таки нигде не мог найти желанного прохода; более часа он искал его в различных направлениях, но поиски его остались безуспешны. Провести ночь в открытом море да еще на ветре столь неприветливых берегов не представляло ничего приятного для Марка, и он решил идти на север, покуда не наткнется там на какой-нибудь другой проход.
   В течение целых четырех часов "Бриджит", не останавливаясь, шла на север, вдоль бесконечной каменной гряды; угрюмое однообразие этих скал нарушалось лишь бурной белой пеной ударявшихся о них морских волн. Но и на всем этом громадном протяжении Марк не нашел не только прохода, но даже и такого места, где скалы расступались бы настолько, чтобы среди них могла укрыться хоть самая простая лодка. За это время, по расчету Марка, "Бриджит'" прошла не менее тридцати миль; сообразуясь с этим, он мог определить до некоторой степени величину своих владений. Часов около пяти вечера Марк наконец достиг небольшого мыса, или косы, вслед за которым берег вдруг круто заворачивал на запад. Марку стало ясно, что он достиг северной границы этой подводной группы вулканических гор. Мыс этот наш моряк назвал Кап-Норд-Эстом, или Северо-Восточным мысом, и, обогнув его, пошел на запад, держась как можно ближе к берегам.
   Было уже слишком поздно, чтобы еще думать о возможности сегодня же вернуться на Риф; к тому же отважиться идти впотьмах этими вовсе незнакомыми еще ему проливами, каналами и рукавами было бы непростительным безумием; поэтому Марк счел за лучшее, выбрав небольшую бухту, стать в ней на якорь и переночевать, чтобы поутру как можно раньше отправиться в обратный путь.
   В тот момент, когда солнце скрывалось за горизонтом и сильный томительный зной летнего дня сменился отрадной прохладой ночи, берег гостеприимно расступился перед нашим моряком, образуя нечто вроде узенького пролива, все же достаточно широкого для небольшого судна. Придерживаясь ветра, "Бриджит"' вошла в пролив, который постепенно расширялся и в конце концов образовал глубокий и довольно обширный залив. Берег его со стороны ветра представлял собою песчаную отмель довольно значительной длины. Следуя вдоль этого берега, Марк увидел прекрасный ручеек и здесь решил причалить. Осторожно завернув, чтобы подвести свое судно ближе к берегу, Марк зацепился багром и соскочил на берег. Прибрежье это, столь недавно вышедшее из недр морских, казалось уже пережившим многие века: пески здесь были чисты и блестящи, с красивым бледно-золотистым оттенком; кроме того, весь берег был усеян роскошнейшими раковинами самых красивых форм и переливов и замечательной величины. Запах, который они издавали, свидетельствовал о том, что еще недавно они служили жилищем своим законным, природным владельцам. Любуясь их затейливой красотой, причудливым разнообразием форм и цвета, Марк мысленно дал слово вторично побывать в этом заливе, прозванном им заливом Раковин, и увезти отсюда некоторые экземпляры этих раковин, чтобы украсить ими свою каюту.
   Поужинав кое-чем из своих припасов у самого ручья, Марк разложил захваченный им на всякий случай тюфяк и, помолившись Богу, вскоре заснул здоровым, крепким сном. Поутру, выкупавшись в заливе, он поспешил отправиться в обратный путь. Переплыв залив Раковин, "Бриджит" продолжала идти в юго-западном направлении по довольно широкому проливу; последний в конце концов привел ее к тому месту, которое Марк тотчас же признал за раздвоение канала Доброй Надежды, прозванное им еще тогда же Вилами.
   Теперь стоило только следовать тем же путем, каким он шел вчера, чтобы вернуться к Рифу.
   Около десяти часов утра Марк был уже дома; он тотчас же поспешил на "Ранкокус", где все было в прежнем порядке. Разведя огонь под плитой, он занялся приготовлением кое-каких блюд и запасов на случай следующего плавания, после чего взобрался на мачту, чтобы осмотреть еще раз, в каком положении находятся теперь дела на южной части горизонта.
   Густое облако темного дыма, заволакивавшее до сих пор то место, где происходило извержение вновь появившегося над водой вулкана, теперь почти рассеялось. Лишь одна точка горизонта все еще скрывалась за тонкой струйкой дыма; остальное же пространство было совершенно чисто. Мгновенно выросший из недр океана гигантский пик представлял собою дивное и невиданное зрелище: вершина его возвышалась не на тысячу футов, как полагал ошибочно вначале Марк, а на целых две тысячи. Судите сами, какое впечатление должен был производить этот колосс с изрытыми боками и гордо приподнятой синеватой главой, господствовавшей над безбрежной гладью моря. Пик этот получил название Пик Вулкана, и Марк решил, что посетит его в самом непродолжительном времени.
   Весь этот день был посвящен приготовлениям к предстоящему путешествию. Глухие раскаты, еще не раз слышавшиеся ему в тишине предыдущей ночи, теперь уже не повторялись. Земля как будто отдыхала после тех потуг и конвульсий, которыми она произвела на свет Божий всю эту новую природу. Опасаться теперь было уже нечего; но в тот момент, когда Марк приближался к месту недавних великих событий, в которых на его глазах силы природы проявили еще раз все свое могущество, им овладело чувство, похожее на суеверный страх или на священный трепет.
   На этот раз ему пришлось плыть в совершенно ином направлении. Он миновал сперва несколько проливов и заливов, нисколько не похожих друг на друга; из них одни были прямы и широки, другие же, напротив, были узки и извилисты. К полудню "Бриджит" достигла южной оконечности архипелага. Марк полагал, что сделал по меньшей мере двадцать миль, но Пик как будто вовсе не придвинулся к нему; это заставило его задуматься; как видно, расстояние до Пика было еще весьма велико. Марк решил, что проведет остаток дня и ночи там, где он находился в данную минуту, чтобы назавтра иметь в своем распоряжении целый день. В то же время он был рад воспользоваться случаем и ознакомиться с этим побережьем и ближайшими островами, чтобы основательно изучить всю группу, входившую в состав его владений.
   Итак, он стал высматривать удобное местечко, чтобы причалить; высадившись на берег, он тотчас же отправился пешком с ружьем в руках осматривать ближайшую местность. Проход, открывавшийся в море, значительно отличался от прохода в восточной части группы; тот залив, которым оканчивался пролив, с наветренной стороны был огражден длинной косой, далеко вдававшейся в море. И вход и выход здесь были удобны, а сама коса настолько возвышалась над морем, что могла считаться удобным путеводным пунктом.
   В пресноводных источниках, ручейках и речках не было недостатка: между прочим, Марк нашел здесь небольшой, но чрезвычайно чистый и светлый ручеек, направлявший свое течение к тому месту, где стояла на якоре "Бриджит". Марк поднялся вверх по течению около двух миль и дошел до слияния десятка различных ручейков, бравших начало в большой песчаной отмели в несколько миль длиною. Новейшей ли формации была эта мель, или же она давно уже существовала -- этот вопрос трудно было решить с первого взгляда. Вид лавы, только что извергнутой вулканом, но уже успевший окончательно остыть, и лавы, пролежавшей на поверхности земли и подвергавшейся влиянию воздуха многие сотни лет, совершенно одинаков; и если бы не наслоения ила, остатки рыбы и большие кучи водорослей, еще не высушенных солнцем, да не озера морской воды, еще не успевшие испариться, то можно было бы с уверенностью сказать, что находишься среди природы, не претерпевшей ни малейших изменений.
   Перед вечером, прежде чем отойти ко сну, Марк преклонил колена и воздал благодарение Богу за все его щедроты. Его молитва не была продолжительна, но искренна и сердечна; после нее он заснул счастливым сном.
   За два часа до рассвета Марк проснулся и тотчас же стал собираться в путь. В хорошую погоду "Бриджит" делала по пять миль в час; с попутным ветром она могла идти и до семи узлов; но при большом волнении ход ее сильно замедлялся.
   В продолжение двух часов "Бриджит" шла все на юго-запад. С рассветом Пик показался на горизонте; все предметы стали явственно вырисовываться на темном фоне этой горы, хотя до нее оставалось еще не менее девяти миль. Начиная с этого момента, Марка на каждом шагу ожидали новые открытия: солнце успело уже взойти и поочередно освещало то холмик, то обрыв, то голую скалу, придавая им удивительные колориты и оттенки. По мере приближения к Пику удивление Марка все более и более возрастало. Очутившись на расстоянии всего одной лишь мили от Пика, Марк убедился, что сам остров этот имел не менее восьми -- десяти миль в длину, хотя в ширину никоим образом не превышал двух миль. Тянувшийся с юга к северу остров был обращен своей узкой частью в сторону Рифа, и вот почему наш внимательный наблюдатель с высоты фок-салинга "Ранкокуса" мог ошибиться в размерах Пика, особенно за отдаленностью расстояния.
   Под конец плавания ветер стал свежеть; Марку было очень желательно укрыть свое бедное судно под защитой гигантской скалы, представлявшей собою северную оконечность острова. Однако прибой валов к этому берегу заставил его отказаться от своего намерения. С большим прискорбием он был готов уже повернуть назад, как вдруг совершенно неожиданно очутился против узкого прохода, образовавшегося между двумя утесами почти равной величины, причем один из них настолько выдавался в море, что совершенно заслонял собою эту узкую щель.
   Проскользнув между этими двумя скалами, образовавшими что-то вроде тесной арки, судно Марка очутилось в красивом, замкнутом со всех сторон бассейне, имевшем около четырехсот локтей в диаметре. Благодаря прекраснейшим песчаным берегам и такому же дну здесь в любом месте можно было причалить без хлопот, что Марк и не замедлил сделать. Убрав все паруса и захватив багор, он соскочил на берег. Оглядевшись, он увидел, что от бассейна вверх в гору идет громаднейший овраг, образовавшийся в расщелине гигантских скал; извиваясь змеей, он достигал самой вершины Пика; по нему, клубясь и пенясь, с шумом мчался поток, вливавший свои воды прямо в бассейн. Сперва Марк предположил, что в этом потоке тоже соленая вода. Однако, отведав воды из ручья, он убедился, что это настоящий горный ключ.
   С ружьем за спиною и сумкой со съестными припасами за плечами, Марк стал взбираться в гору вдоль оврага. На деле подъем этот оказался менее тяжелым, чем предполагал сначала Марк. К немалому своему удовольствию, он мог почти все время пути пользоваться отрадной тенью, так как солнце проникало лишь местами в это глубокое ущелье. Марку пришлось пройти не более двух миль, все время подымаясь в гору, прежде чем он достиг ровного места, так называемого горного плато. Еще на полпути характер местности вдруг резко изменился: то не была уже та мертвая, бесплодная природа угрюмых голых скал, так удручающая душу человека; нет, почва, по которой теперь ступали ноги Марка, как видно, не со вчерашнего лишь дня вышла из недр океана. Оглядываясь, вокруг, Марк Вульстон с каждой минутой убеждался все более в том, что сама вершина Пика и эта горная равнина долгое время были прекрасным зеленым островком, прежде чем страшное по своей силе извержение вулкана преобразило его в этот гигантский Пик, подняв его так высоко над морем.
   Очевидно, этот островок тогда был слишком низменный, чтобы его можно было заметить на таком дальнем расстоянии, какое было от него до Рифа.
   Невольный крик восторга вырвался из уст Марка при виде роскошной зеленеющей равнины Пика.
   Равнина эта была покрыта лесом; бананы и богатая тропическая растительность раскинули здесь все свои красоты. Яркая изумрудная мурава еще носила на себе следы недавнего ливня. Марк видел этот ливень в тот момент, когда подходил к Пику; но, приглядевшись ближе к поверхности этих лугов и лужаек, он без труда нашел и здесь следы пепельного дождя, выпавшего во время извержения вулкана. После столь продолжительной и быстрой ходьбы, очутившись вдруг под непосредственным влиянием солнечных лучей, Марк счел за лучшее лечь отдохнуть под тенью живописной группы деревьев, где стоило протянуть руку, чтобы сорвать свесившийся чуть не до земли роскошный плод кокоса. Этот прекрасный плод заключает в себе вкусное питательное молоко, которое является таким чудеснейшим напитком в столь жарком климате; а мякоть кокосовых орехов, когда они только что сорваны, представляет собою чрезвычайно сочную и вкусную пищу. Здесь этих кокосов можно было бы насчитать целые тысячи. Отдохнув с часочек в тени этих роскошных деревьев, Марк принялся обходить эту равнину для более близкого ознакомления с ней, для того чтобы судить не только о ее красотах, но и о размерах. Между прочим, он заметил, что все деревья буквально усеяны самыми разными птицами с необычайно ярким и цветистым оперением, причем ему показалось, что некоторые из этих птиц должны бы дать прекрасное жаркое. Большинство птиц с видимым наслаждением поклевывали дикие смоквы; эти плоды, не отличаясь особо тонким вкусом, прекрасно утоляют жажду и действуют освежающим образом. Большинство из этих птиц имели некоторое сходство с так называемыми винноягодниками.
   Вскинув ружье, Марк одним выстрелом убил несколько штук. С помощью своего кремня и небольшой горсточки пороха он без труда развел костер. Здесь лесу было вволю, и он невольно подумал, что там у него, на Рифе, ему приходится скупиться на дрова, так как запас "Ранкокуса" уже начинал заметно подходить к концу. Из только что убитых птичек Марк изготовил тут же прекрасное жаркое, обернув каждую из них пучочком листьев подорожника; в его походной сумке имелись морские сухари и фляжка дорогого рома. Для такого пира здесь не хватало только веселой дружеской беседы; в самом деле, одиноко наслаждаясь здесь вкусными яствами, которым голод и усталость придали еще больше вкуса, блаженствуя в тени развесистых кокосов и бананов, на мягкой яркой мураве прелестнейшей лужайки, Марк думал про себя: "С какой радостью, с какой охотой я отказался бы навек от всего остального мира ради этих прекрасных мест, забыв про всю вселенную в этом земном раю, если бы только здесь, рядом со мною, была и моя Ева!" -- под Евой Марк, конечно, разумел свою возлюбленную Бриджит.
   Благодаря возвышенному местоположению этой равнины, воздух здесь был несравненно легче, прозрачнее и даже прохладнее, чем на Рифе; вдыхая этот горный воздух, Марк испытывал особенное наслаждение, нечто похожее на легкое опьянение. "Как жаль, -- размышлял он, -- что нет здесь со мною друга или товарища, живого человека, с кем бы я мог делить это блаженство!"
   О, как далеко был он тогда от мысли, что в этот самый миг, когда он это думал, он был так близко от живых людей, и от людей, себе подобных, что все заветные его желания и мечты готовы были осуществиться с минуты на минуту!
  
   ГЛАВА XIII
  
   О, патриархальные нравы старой Англии! Вечером у камина, рассказывая очаровательные сказки, отец, мешая огонь, забавляет детей, новорожденный улыбается на руках матери; и оба супруга, как в первые дни, обмениваются втихомолку взглядом любви.
   Мистрис Гименс
  
   Собственно Пик, то есть скала -- это наиболее возвышенное место острова -- находился на северной его окраине в двух милях от той прекрасной рощицы, в тени которой Марк сейчас так вкусно пообедал. Резко отличаясь по своему характеру от столь богатой растительностью природы всего нагорного плато, сам Пик не мог похвастать не только деревцем, но даже и кустиком; в самом начале подъема утес этот кое-где порос чахлой и жалкой травой, да и эта-то скудная растительность бесследно исчезала немного выше, в самом начале последнего подъема, ведшего вверх, на самую вершину.
   Прекрасно подкрепившись вкусным обедом и сладким отдыхом в тени кокосовых деревьев, Марк начал взбираться на вершину Пика.
   Но это было не совсем-то легко. Употребив на этот подъем час времени, он очутился наконец на самой вершине этой гигантской, внезапно выросшей горы. Перед ним открылась сразу та панорама, какую он и ожидал увидеть. Горная долина развернула перед ним все свои богатства -- луга, рощи и ручьи. Еще ни один сельский пейзаж не представлялся Марку в столь чарующе веселых красках; весь этот остров казался до такой степени возделанным, что невольно думалось, будто с минуты на минуту, вот-вот должны показаться группы людей, идущих за плугом. Марк постоянно имел при себе одну из лучших зрительных труб, имевшихся на "Ранкокусе", и попеременно переводил ее с одного места острова на другое в надежде отыскать следы присутствия здесь человека. Но, очевидно, он был единственным человеческим существом на всем этом острове; нигде не было видно даже следов каких-либо четвероногих или хотя бы гадов. Одним лишь птицам, по-видимому, был открыт доступ в этот маленький Эдем.
   Марк продолжал дальнейший осмотр Пика. Тут было много гуано, которое, вероятно, немало способствовало плодородию долины. Кроме могучего потока, который избрал своим руслом овраг, долина орошалась множеством маленьких ручейков, вливавших свои воды в тот же большой поток. Милях в двух от подошвы Пика все эти воды соединялись, образуя небольшое озеро: выйдя из озера, они бежали дальше извилистыми ручейками, впадавшими затем в море и спускавшимися каскадами по скату гор.
   Нетрудно представить, с каким живейшим любопытством Марк направил теперь свою трубу на север, чтобы отыскать те острова, которые служили ему сегодня пунктом отправления.
   С той высоты, на какой он теперь находился, вся эта группа вулканических островов, к которой принадлежал и его Риф, была прекрасно видна; но за дальностью расстояния она представлялась как бы развернутой картой, нанесенной темными красками на поверхность океана. Простым глазом кратер нельзя было различить отсюда, а бедного "Ранкокуса" невозможно было разглядеть и с помощью трубы.
   Осмотрев внимательно все свои владения, Марк обратил свой взор в другую сторону горизонта в надежде найти где-нибудь землю. Первый предмет, попавшийся ему на глаза, была действительно земля! Земля, вне всякого сомнения, ясно виднелась на западе, на расстоянии, по крайней мере, миль ста; несмотря на значительность расстояния, Марк был убежден в том, что он не ошибается и что в той стороне, наверное, находился остров, быть может, даже и обитаемый. Обрадованный этим неожиданным открытием, он более часа не мог отвести глаз от этой точки горизонта и принужден был к этому лишь легким головокружением, явившимся у него от пристального и чересчур продолжительного рассматривания одного и того же предмета.
   Марк прохаживался взад и вперед по небольшой площадке Пика, чтобы дать отдохнуть глазам, как вдруг появившийся в отдалении предмет сразу приковал его к месту и почти полностью лишил его способности дышать. Предмет этот был парус, появившийся вдали.
   Со дня исчезновения бедного Боба Бэтса глаза его теперь впервые видели судно. Оно, казалось, направлялось как раз к этому острову, как будто намереваясь укрыться под защитой его скалистых берегов. То было парусное судно, двух- или трехмачтовое, об этом Марк еще не мог судить. Теперь-то что до этого? Всего важнее, конечно, было, что он видит перед собою судно!
   У бедного отшельника тряслись колени, он весь дрожал так, что был принужден на время опуститься и сесть на землю, чтобы не упасть. Несколько минут он оставался неподвижен, мысленно вознося горячие благодарения Богу за его неожиданное милосердие к нему. Когда же к Марку вернулись силы и он поднялся на ноги, им на минуту овладел невыразимый ужас при мысли, что, быть может, то была только игра его воображения.
   Но нет! Он не ошибся: белая точка все еще виднелась на том же месте. Марк схватил свою подзорную трубу, чтобы лучше рассмотреть это судно, и вдруг из уст его вырвался громкий возглас радости:
   -- Пинас! "Нэшамони"!
   И, как безумный, он бросился вперед, махая платком, как будто его могли увидеть на таком расстоянии. Прошло четырнадцать месяцев с тех пор, как это маленькое судно было унесено бурей, и вот после такого промежутка времени оно, казалось, снова пыталось вернуться к тем берегам, которые служили ему колыбелью.
   Как только к Марку вернулись самообладание и рассудительность, он тотчас же прибег к наивернейшему способу, чтобы обратить на себя внимание: он дал два выстрела из своего ружья и затем повторял еще несколько раз тот же прием до тех пор, пока на пинасе не подняли флаги. В тот момент пинас находился уже почти под самым Пиком. Но вот и с судна раздался ответный выстрел.
   По этому сигналу Марк бросился бежать бегом навстречу судну; несколькими скачками спустился он к оврагу и, не переводя духа, как безумный, мчался все вперед и вперед, рискуя каждую минуту сломать шею. Менее чем за полчаса он добежал, едва дыша, до места, где стояла его "Бриджит", и вскочил на судно.
   Когда Марк миновал последний выдающийся в море утес, выйдя из своей потайной бухточки, невольный крик радости и счастья сорвался с его уст: всего в каких-нибудь ста саженях его глазам предстал "Нэшамони". Судно шло, придерживаясь берегов и, очевидно, отыскивая удобное место для того, чтобы пристать к острову. С пинаса также отозвались, Марк и Боб узнали друг друга одновременно. Боб по старой матросской привычке подбросил в воздух свою шапку и издал три громких возгласа, тогда как Марк, совершенно обессилевший от волнения, принужден был опуститься на скамью, а вслед за тем он выпустил из рук и шкот и совершенно потерял сознание, так что не мог уже дать себе отчета в том, что с ним произошло далее. Очнулся он в объятиях своего друга и товарища на палубе "Нэшамони".
   Прошло более получаса, прежде чем Марк вполне овладел собой. Наконец слезы облегчили его душу; он не стыдился этих слез, слез радости при встрече со своим старым другом.
   Тут он заметил присутствие еще одного лица на судне, но так как человек этот был краснокожий, то Марк решил, что, вероятно, это какой-нибудь туземец с тех островов, где по пути остановился Боб, и потому не обратил на него должного внимания. Боб заговорил первым:
   -- Господи, мистер Марк, вот ведь счастье-то! Мог ли я ожидать такого благополучия? Поверите ли, я дрожал от страха, пускаясь нынче в путь на нашем "Нэшамони"; ведь я ничуть не был уверен в том, что я сумею найти вас.
   -- Спасибо вам, дорогой Боб, спасибо! Возблагодарим Господа за Его милость к нам! Судя по тому, что я вижу, вы, верно, пристали к одному из населенных островов неподалеку отсюда. Но для меня является загадкой, каким путем вы, Боб, сумели отыскать Риф''
   -- Риф! Да разве это Риф? -- с удивлением воскликнул Боб. -- Должно быть, земля здесь кверху дном перевернулась с тех пор, как я расстался с вами, если этот остров -- наш Риф!
   Марк принялся рассказывать Бобу о том перевороте, который совершился в его отсутствие, и затем в кратких словах передал ему всю свою эпопею за это время. Бэте весь превратился в слух, с жадностью внимая его рассказу.
   -- Так вот она, причина-то всех тех землетрясений! -- воскликнул Боб. -- Поверите ли, в то время как у вас все это здесь стряслось, я был более чем в полутораста милях от этих мест, но и у нас были такие землетрясения, что даже старому опытному матросу невозможно было устоять на ногах. Два дня спустя к нам присоединилось судно, которое в ту пору находилось без малого на сто миль ближе к северу, чем мы; и что же? Ведь весь экипаж рассказывал, что там, в открытом море, им казалось, что небеса с землею обнимались.
   -- Вы говорите о каком-то судне, Боб; но разве возможно, чтобы вы где-нибудь повстречались с ним в этих местах?
   -- Нет, мистер Марк, напротив, это весьма возможно. Впрочем, самое лучшее, конечно, будет, если я расскажу вам все мои делишки по порядку; но так как сказка-то моя выйдет длинна, то нам, пожалуй, не мешает пристать к берегу и взглянуть хотя одним глазком на этот остров, который вы так расхвалили, а кстати, хорошо бы ближе познакомиться с теми птичками, о которых вы говорите, что они так вкусны. Я уроженец Джерсея и в дичи толк знаю! Так решено? Сойдем на берег.
   Марк горел нетерпением услышать поскорее рассказ Боба, но так как бедняга Боб положительно умирал от голода, то, конечно, нельзя было не согласиться с ним. Вход в маленькую бухту находился в двух саженях от них; оба судна вместе вошли в нее и причалили к берегу. Затем наши приятели в сопровождении того же краснокожего стали подыматься на гору. Во время пути они обменялись лишь немногими словами. Но. выйдя на поляну, ни Боб. ни его темнокожий спутник не могли уже удержаться от шумного выражения радости и восторга при виде всех чудес этой благословенной долины. К немалому удивлению Марка, темнокожий выражался на том же английском наречии, что и Боб. Желая ближе разглядеть этого спутника своего друга, Марк обернулся в его сторону и с первого же взгляда узнал в нем некогда знакомое лицо.
   -- О, неужели, Боб, глаза мои меня не обманули, -- воскликнул он, с трудом переводя дух, -- неужели это в самом деле Сократ?
   -- Да, сударь, это самый Сократ и есть, да и Дидона, его жена, тоже не за сто верст от вас.
   Однако, как ни прост был ответ Боба, все же он чрезвычайно смутил нашего молодого моряка.
   Ведь Сократ и Дидона были рабы его жены, которых он оставил при ней; ведь люди эти составляли принадлежность той земли, которую унаследовала Бриджит от своей матери. Тысячи самых разнородных мыслей, воспоминаний и предположений разом зашевелились в мозгу нашего героя; тем не менее он воздержался от всяких преждевременных вопросов. Собственно говоря, он в глубине души чего-то опасался, и потому какой-то безотчетный страх удерживал его. Через силу, не отдавая себе отчета в своих действиях, направился Марк торопливыми шагами к тому месту, где всего часа три тому назад он так спокойно пообедал. Здесь оставались еще несколько нетронутых жареных птиц. Пошевелив золу, он убедился, что его костер еще не совсем затух. Не прошло и нескольких минут, как Боб и его темнокожий товарищ уже сидели, угощаясь вкусным жарким и запивая его драгоценным ромом, который издавна был Бобу хорошо знаком. Боб ел, не торопясь, смакуя каждый кусок, каждый глоток; но не из неуместного эпикурейства старался он продлить обед, нет, у него были на то гораздо более похвальные побуждения и причины.
   Добрый Боб опасался за своего друга, предвидя слишком сильное для него волнение, и преднамеренно старался ослабить то впечатление, которое должен был произвести его рассказ на Марка. Так, например, Боб был весьма доволен, что его приятель узнал Сократа, так как присутствие его должно было навести Марка на некоторые мысли и хоть отчасти подготовить его к тому, что ему предстояло услышать. Наконец Боб Бэте окончил свой обед и приступил к обещанному рассказу.
   Когда пинас вместе с находившимся на нем Бобом был унесен в бушующее море прошлогодней бурей, то злополучному мореходу не оставалось ничего более, как предать себя полному произволу волн, которые, перекидывая его судно с утеса на утес и с рифа на риф, наконец вынесли его, часа три спустя, совершенно невредимым в открытое море. А уцелел его пинас среди этих подводных рифов и камней потому только, что буря вздымала волны так высоко, что даже поверх скал и рифов для "Нэшамони" было достаточно воды.
   В продолжение целой недели Боб всячески пытался вернуться вновь на Риф; но это не удавалось ему по той причине, что в течение ночи, когда он спал, его относило обратно, уничтожая таким образом все результаты, достигнутые им в этом отношении в продолжение дня.
   По прошествии восьми дней под ветром показался берег; в надежде встретить там каких-либо живых существ Боб стал держать на этот берег, но ожидания его не оправдались. То была громадная гора вулканического происхождения, весьма схожая с Пиком, но только лишенная всякой растительности. Он назвал ее именем своего старого судна и прожил там несколько дней.
   С наиболее возвышенной точки острова Ранкокуса видна была на севере и на западе земля. Боб решил идти на запад в надежде повстречать какое-нибудь судно, и приблизительно в ста милях от Ранкокуса наткнулся на группу низких плоских островов, которые оказались населенными. Мало того, туземцы этих островов были очень миролюбивы и, очевидно, привыкли уже видеть белых. По-видимому, неожиданное появление в их водах такого славного, красивого и новенького судна с одним лишь человеком, представлявшим собой в одно и то же время экипаж и командира, им показалось не совсем естественным событием, которое они, нимало не задумываясь, приписали вмешательству богов; поэтому они и встретили Боба и его судно со всевозможной лаской и почетом. Сам предводитель племени этих островитян вступил в дружеские отношения с Бобом; они побратались, взаимно обменялись с ним именами и даже от души потерлись друг с другом носами. Прожив около месяца под гостеприимным кровом радушного туземца, Бэте вместе с ним отправился однажды на группу соседних островов, расположенных в двухстах или трехстах милях далее на север. Там Боб рассчитывал встретить какое-нибудь судно, и оказалось, что на этот раз его расчет был верен; в самом деле, там стояло большое судно под испанским флагом, пришедшее из Южной Америки для ловли жемчуга. Судно это возвращалось теперь обратно и в это время как раз уже готовилось к отплытию. Вследствие какого-то внезапного недоразумения, происшедшего между командиром брига и темнокожим другом Боба, этот последний вдруг совершенно неожиданно уехал и даже не простился с ним. Теперь у Боба не было другого выбора, как или оставаться на этих островах, или же плыть на том испанском бриге, который отправлялся на другое же утро. Понятно, что Боб избрал последнее.
   Сойдя в Панаме на берег, Боб перебрался через этот перешеек и прибыл в Филадельфию менее чем пять месяцев спустя после того, как в силу случайности распростился с Рифом.
   Судохозяева "Ранкокуса" категорически отказались от какой бы то ни было попытки вернуть вновь свое судно; они набросились на страховое общество, принудив Боба показать под присягой, что судно их погибло. Почти одновременно с владельцами "Ранкокуса" узнала также от Боба Бэтса о судьбе, постигшей мужа, и Бриджит. Вести эти были встречены ею потоками горючих слез, Анна так же горько плакала о брате. Оказалось, что Боб подоспел как раз вовремя; прошло уже более трех месяцев сверх срока, назначенного для возвращения "Ранкокуса", и доктор Ярдлей всеми силами старался убедить свою дочь, что она овдовела, если только она вообще когда-либо была или могла считаться законной супругой молодого Вульстона.
   Дело в том, что за это время вражда между бристольскими врачами разгорелась с новой силой; в их город прибыло довольно значительное число больных из Филадельфии, где в ту пору свирепствовала желтая лихорадка. Теперь более тщательное наблюдение за чистотой и порядком в жилищах чернорабочего люда уже прервало развитие этой ужасной эпидемии в северных городах, но в то время эта лихорадка производила страшные опустошения в Пенсильвании. Коллеги никак и ни в чем не могли согласиться относительно способов лечения этой болезни.
   Незадолго до того времени Анна Вульстон вышла замуж за молодого симпатичного врача, недавно поселившегося в Бристоле. Этот молодой врач, по фамилии Хитон, к несчастью, не был согласен с системой лечения, придуманной его тестем, вследствие чего, понятно, пострадали их родственные отношения. Между тем доктор Ярдлей не мог отчасти не соглашаться с мнением зятя Вульстона, а потому, вопреки своему внутреннему убеждению, придумал некоторые изменения в ранее избранной им системе лишь для того, чтобы иметь причины не соглашаться с молодым врачом. Таким образом, несчастный мистер Хитон приобрел врагов как в том, так и в другом из старых врачей Бристоля только за то, что решился твердо следовать своим убеждениям.
   Мистрис Вульстон умерла несколько месяцев тому назад. Доктор Ярдлей, к довершению бед, вдруг вздумал отрицать законность брака своей дочери и, имея большую силу и влияние в округе, надеялся достигнуть своей цели. А подстегнуло старика начать этот процесс то обстоятельство, что Бриджит за это время получила еще одно наследство. Умирая, одна из ее родственниц оставила ей по завещанию пять тысяч долларов, и доктор Ярдлей не иначе как со скрежетом зубовным мог помышлять о том, что и эти деньги перейдут в руки столь ненавистной ему семьи. Нет, тысячу раз нет! Он не успокоится до тех пор, пока этот шутовской брак не будет признан недействительным перед лицом закона.
   Все симпатии города, как это всегда и бывает, были на стороне хорошенькой молодой женщины, которой все от души сочувствовали. Вопреки всему Бриджит все не переставала надеяться, что ее возлюбленный супруг вернется и что на этот раз она сумеет заставить его отказаться навсегда от его трудной и опасной профессии.
   Торжествующий вид доктора Ярдлея наводил страх и ужас на бедную трепещущую Бриджит и ее верную приятельницу Анну. Обе молодые женщины не имели ни малейшего понятия ни о правах, ни о законах и потому постоянно находились в страхе. На беду явился еще претендент на руку бедной Бриджит в лице молодого, но многообещающего студента-медика; он беспрекословно соглашался со всеми мнениями доктора Ярдлея, что чрезвычайно льстило самолюбию старика. В таком-то положении были дела наших друзей, когда в Бристоль вдруг прибыл Боб и сообщил тосковавшей молодой женщине о прискорбном, почти безнадежном положении ее мужа.
   Зная лучше, чем кто-либо, о том, что брак Бриджит с его другом Марком Вульстоном был совершен тайно, Боб был достаточно предусмотрителен, чтобы не явиться прямо к молодой женщине, а ухитрился повидаться с нею раньше, чем о его приезде в Бристоль стало кому-либо известно. Внимая рассказам Боба Бэтса, Бриджит горько рыдала, но после первого порыва сожаления и сочувствия к Марку разумная женщина осушила слезы и, почерпнув новый запас душевных сил в молитве к Богу, приняла твердое решение сама отправиться на поиски своего мужа. Вместе с тем, желая положить раз и навсегда конец всем замыслам отца относительно ее развода и вторичного брака, она решила принять необходимые меры для того, чтобы иметь возможность навсегда остаться при муже на его острове и прожить там хоть всю жизнь.
   Боб изобразил ей в самых радужных красках прелести Рифа: и мягкость климата тех стран, и плодородие почвы -- и вызвался лично сопровождать прекрасную и верную супругу к ее мужу. Понятно, что первыми узнали о решении Бриджит молодые супруги Хитон; они не только одобрили намерение Бриджит, но и сами высказали желание присоединиться к ней. Джону Хитону не приходилось сожалеть о своих больных: у него не было их совсем, и он с женой рисковал умереть в Бристоле с голода благодаря непримиримой к нему враждебности старших его коллег. К тому же молодой Хитон страстно желал повидать те далекие страны, а Анна готова была идти за ним хоть на край света, так же как Бриджит шла теперь за Марком. Итак, отъезд на Риф был окончательно решен; оставалось только подумать о том, как осуществить это решение.
   У Хитона был родной брат в Нью-Йорке, и Джон со своей женой довольно часто навещал его. Там же лежали в банке под проценты и те сорок пять тысяч долларов, которые недавно унаследовала Бриджит. Согласие отца сопровождать Анну и ее мужа в этой поездке ей удалось получить без особенного труда. Как раз в это время из Нью-Йорка отправлялось прекрасное судно. Взять тайно билеты на проезд было нетрудно; все необходимые запасы и покупки были уже сделаны и тотчас же отправлены на судно. Перед отходом судна в Бристоль были отправлены весьма почтительно и даже трогательно написанные письма. Боб был уже на судне, где к нему присоединились Сократ с Дидоной и Юноной, бежавшие из дома Ярдлея по приказанию своей госпожи. Кроме того, к нашим переселенцам присоединилась еще некая Марта Уотерс, старинная приятельница Боба. Она, как и Боб, принадлежала к секте "Друзей", и раньше он часто встречался с нею на беседах или собраниях "друзей". Со времени своего возвращения с Рифа и встречи с Мартой Уотерс Боб сильно изменил свои взгляды на брак, и вскоре "друг" Марта Уотерс стала "костью от костей и плотью от плоти его".
   С Мартой была еще ее сестра, молоденькая и миловидная Джэнни Уотерс, пожелавшая, со своей стороны, сопровождать сестру в далекие края.
   Все необходимые меры предосторожности были соблюдены, и все устроено так осмотрительно и так разумно, что наши тайные переселенцы в количестве девяти человек наконец отплыли благополучно, не возбудив ни в ком никаких подозрений. Вскоре они благополучно высадились в Панаме. Здесь, на их счастье, тот же испанский бриг, с которым прибыл сюда Боб, готовился опять к отплытию в те же края, где встретил его наш приятель. Боб и его друзья без затруднений были приняты на бриг, причем к ним пожелал присоединиться один молодой корабельный плотник по фамилии Биглоу, бежавший год назад со своего судна, чтобы повенчаться с одной молоденькой испанкой, очаровавшей его своей красотой. Эта счастливая молодая пара и их ребенок были охотно приняты в число будущих сограждан далеких островов. Из Панамы до островов Жемчужин плавание продолжалось долго: лишь на шестьдесят первые сутки наши переселенцы высадились наконец на издавна знакомых Бобу островах Жемчужин со всем своим громадным багажом. Тут были и коровы, и молодой бычок, и жеребята, и несколько коз, и множество орудий, и инструменты всех видов, каких не было в трюме "Ранкокуса".
   На островах Жемчужин Боб отыскал своих прежних друзей, радушно встретивших его теперь, как и тогда, в первый его приезд на эти острова. Он привез им кое-какие пустые для европейца, но очень ценные для дикарей подарки, благодаря которым оказалось нетрудным убедить этих островитян перевезти всю маленькую общину со всем ее имуществом включительно на острова Бэтто, того самого предводителя островитян, с которым Боб когда-то побратался и где оставил свой пинас. Острова эти находились на расстоянии приблизительно трехсот миль от островов Жемчужин. Но наши путешественники, равно как и их скот и кладь, были доставлены туда благополучно на "катамаранах" -- нечто вроде громаднейших плотов, очень употребительных в этих морях.
   На островах Бэтто Боб нашел своего "Нэшамони" совершенно в том же виде, как он оставил его, потому что он в качестве священного предмета оставался для всех жителей этих островов неприкосновенным. Благородный вождь их Урууни получил в подарок от Боба ружье и несколько патронов -- а лучше этого подарка для него не могло быть ничего. Огнестрельное оружие у дикарей считается высшим из благ жизни; оно заменяло счастливому Урууни постоянную боевую армию; благодаря этому ружью давнишняя распря его с предводителем другого племени островитян благополучно разрешилась в его пользу. Здесь Боб без труда уговорил жителей доставить его со всеми его товарищами, животными и пожитками на остров Ранкокус.
   Боб и Хитон сочли более благоразумным и осторожным окончательно распроститься здесь со своими темнокожими друзьями и отпустить их с миром по домам. Так как нельзя было сказать, насколько можно положиться на дружественное расположение островитян, то они и сочли за лучшее не показывать им дорогу к Рифу.
   Остров Ранкокус во многих отношениях мог бы считаться лучше Рифа, по крайней мере, лучше того Рифа, каким его оставил Боб. Так, например, здесь было немало разных плодовых деревьев, а также и прекрасные луга, но на Пике и деревья были лучше, и леса было больше, и пастбища жирнее, а главное, благословенная долина Пика была доступнее.
   Отправиться и далее всем вместе не было никакой возможности уже потому, что "Нэшамони" не мог вместить никоим образом их вместе со всеми их пожитками да еще со скотом; помимо того, случилось одно событие, препятствовавшее дальнейшему путешествию некоторых из числа вновь прибывших друзей. Анна Хитон стала матерью, и муж ее, конечно, не согласился бы везти ее теперь или оставить ее одну в такое время. Присутствие здесь Бриджит было почти так же необходимо для молодой матери в данное время, как и присутствие ее нежно любящего супруга. В силу этих причин было решено, что Боб отправится один отыскивать путь к Рифу.
   Читатель, вероятно, не забыл, что наш добрейший Боб не мог со всею точностью определить настоящее местоположение Рифа, но он знал наверняка и помнил превосходно, что Риф должен был находиться с наветренной стороны и на расстоянии приблизительно ста миль.
   Бродя по вершинам утесов и гор острова Ранкокус, Боб не мог не заметить Пика; вид его одновременно вызвал в нем и радость, и недоумение. Боб не подозревал, конечно, великих перемен и тех переворотов, которые совершились здесь за последнее время, а потому не понимал, как мог он не заметить этого Пика в тот раз, когда впервые был на острове Ранкокус или когда они совместно с Марком так тщательно вели наблюдения и изучали эту часть горизонта; радовало же его то, что, глядя на этот Пик, он все больше приходил к убеждению, что Риф должен был находиться на севере от него и, вероятно, на расстоянии весьма значительном, иначе не могло случиться того, чтобы они не видели с вершины Рифа этого гиганта.
   Отправившись на поиски в сопровождении лишь одного Сократа, Боб стал держать прежде всего на Пик, насколько то позволял ему ветер, уверенный, что лишь таким путем он никогда не ошибется направлением. Десять часов спустя после того, как "Нэшамони" вышел в море, Боб наконец увидел Пик с палубы судна, а вслед за тем на горизонте показался и кратер нового вулкана. Сюда-то именно и пошел Боб. Проплыв несколько десятков миль в течение ночи. Боб и Сократ с рассветом увидели себя уже вблизи от Пика. Наш моряк пошел прямо к этому острову и обошел его кругом со всех сторон, но, не найдя нигде такого места, где можно было бы пристать, Боб собирался было уже продолжать свой путь, когда вдруг неожиданно услышал выстрел Марка.
  
   ГЛАВА XIV
  
   Молодая птица не учится летать, олененок бегать, а ручеек течь, каждый чувствует свой инстинкт; сердце бьется само собой, и так, без примера и уроков, начинает любить.
   Черчьярд
  
   Мы не станем подробно описывать то впечатление, какое произвел на Марка рассказ Боба. Теперь он уже не был одинок, и ему даже не верилось, что это действительно могло быть так; немало времени потребовалось ему на то, чтобы свыкнуться с этой отрадной мыслью и поверить счастливой перемене, происшедшей в его жизни. После первых минут блаженного недоумения и последовавшего за ним горячего порыва благодарности Творцу Марк и Боб решили, по зрелом обсуждении вопроса, что всех наших переселенцев необходимо перевезти скорее с острова Ранкокус. Раз туземцы знали туда путь, их посещения не перестанут быть частыми, а кто может поручиться, что отношения их к новым поселенцам всегда будут оставаться такими же дружественными?! Конечно, с острова Ранкокус был виден Пик, а с Пика можно было увидеть Риф, но все же следовало на всякий случай, по мере возможности, оградить себя от нападений со стороны дикарей.
   Как известно, туземцы этих островов Тихого океана предпринимают весьма далекие плавания на своих узких длинных лодках и плотах. Но вид еще курящегося вулкана мог внушить им некоторый благоговейный страх; они, конечно, не преминут приписать это еще невиданное ими явление природы могущественной воле кого-нибудь из своих богов или же демонов, которые никому не позволят вторгаться безнаказанно в свои владения.
   Пока Марк и Боб обсуждали эти вопросы, Сократ настрелял штук двенадцать винноягодников, встречавшихся здесь в таком множестве, но совершенно отсутствующих на острове Ранкокус. Зная, что эти птицы представляют собой очень вкусное блюдо, наши приятели решили угостить этим жарким и своих дам.
   С закатом солнца "Нэшамони" вышел из маленького залива; Марк дал ему прозвище Миниатюрная бухта, а овраг, ведущий в гору, назвал Лестницей, потому что он действительно служил как бы лестницей для того, кто хотел добраться до зеленой равнины Пика. Переезд от Пика к острову Ранкокус мог совершаться без труда во всякое время, потому что в этих морях для такого рода плаваний совершенно достаточно определить лишь направление ветра, который дует здесь в одном и том же направлении, за исключением каких-нибудь случайных шквалов.
   Марк был совершенно счастлив, видя, как прекрасно "Нэшамони" служит в открытом море; особенно гордился этим Боб, уверявший, что он готов отправиться на нем до берегов какого угодно материка. "Бриджит", не предъявлявшая таких претензий, осталась на якоре в Миниатюрной бухточке, и наши друзья отправились все на "Нэшамони". По неизменному морскому обычаю, хотя больше ради формы, были установлены вахты, так что каждому из наших моряков предоставлялось известное число часов для отдыха; но на этот раз никто из трех приятелей не захотел воспользоваться своим правом.
   Солнце едва стало показываться на горизонте, как они уже очутились в виду острова Ранкокус. Нетрудно себе представить, с каким нетерпением Марк ожидал конца пути. Для того чтобы время шло незаметнее, а отчасти и для того, чтобы предстать перед молодой женой в более привлекательном виде, Марк немного занялся своим туалетом, хотя он никогда не пренебрегал им и даже, несмотря на свое полнейшее одиночество, ежедневно принимал ванну и брился по утрам.
   Приблизившись к берегу, Боб поднял на мачте небольшой флаг; то был условный знак, по которому ожидавшие возвращения Боба должны были узнать о том, что его поиски увенчались успехом.
   В числе всевозможных предметов, коими предусмотрительный Хитон запасся перед своим отъездом из Америки, оказались и три палатки, приобретенные им на распродаже казенного военного имущества. Эти палатки и служили теперь жилищем для переселенцев. Они были раскинуты у подножия горы на прибрежной равнине; Боб указал их Марку.
   Тут же, вблизи военных палаток, паслись козы, коровы, жеребята; на маленьком плоту, служившем пристанью, стояла молодая женщина; она протягивала руки, как будто призывая к себе кого-то: вдруг ноги ее подкосились, и она опрокинулась навзничь, будучи не в силах справиться с охватившим ее радостным чувством. Боб так искусно сумел повернуть судно, что оно прошло вблизи самого берега, еще не доходя до пристани, так что Марк мог свободно соскочить на землю, что он и не замедлил сделать. Боб был настолько деликатен, что отошел опять от берега и пристал в другом месте, не желая нарушить своим присутствием трогательную минуту свидания молодых супругов. Полчаса спустя Марк и Бриджит присоединились к остальным. Марк обнялся и поцеловался с сестрой и ее мужем, которого он еще не знал. Весь этот день был рядом трогательных сцен и перекрестного огня вопросов и ответов. Марку пришлось пересказать все, что с ним произошло за это время. Слушая его рассказы, молодые женщины испытывали безотчетный страх при описании землетрясения и не успевшего заглохнуть нового вулкана. Но Марк успокоил их, сказав, что именно этот вулкан будет ограждать их от многих опасностей, и вместе с тем уверил их, что подземные силы перестают быть опасными с той минуты, как только найдут себе выход наружу.
   Переселенцы наши прожили целую неделю на острове Ранкокус, всецело предаваясь своему счастью. Однако осторожность не позволяла слишком полагаться на ту сомнительную безопасность, которой они временно пользовались здесь. В группе островов Бэтто, как и всюду, были враждующие между собой группы, и доброму Урууни стоило на этот раз немалого труда принудить все эти враждующие между собой группы подвластных ему дикарей отпустить Боба и его друзей целыми и невредимыми. Вот почему нашим переселенцам следовало немедленно покинуть этот остров и скрыть свои следы. С перевозкой коров, коз и жеребят им предстояло много затруднений: на пинасе не было помещений для четвероногих пассажиров, но все же для одного животного нашлось бы место, причем возможно было поместить еще и шесть или семь человек.
   Понятно, что прежде всего надо было увезти в надежное место всех женщин и наиболее ценные предметы; этот первый транспорт отправился под командованием самого Марка, Хитона и Сократа, тогда как Боб и Биглоу остались для присмотра за скотом и остальным имуществом.
   По их расчетам выходило, что пинас может вернуться обратно не ранее чем через восемь дней. Но на этот раз плавание оказалось более затруднительным, так как пришлось идти против ветра. "Нэшамони" вышел в море с закатом солнца, а на следующее утро находился уже в виду вулкана. Вулкан был в этот день сравнительно спокоен; правда, временами здесь слышался еще глухой подземный гул, и порою из его жерла вылетали громадные осколки камней; но это были уже последние прощальные ракеты гигантского фейерверка.
   Ночь была очень темная, но около полуночи Марк заметил, что море стало спокойнее, из чего он заключил, что "Нэшамони" находится под ветром у острова и, вероятно, уже недалеко от него. Слишком уверенный в своей памяти, Марк не дал себе труда отметить или рассчитать по компасу место входа в Миниатюрную бухту, о которой он рассказывал своим спутникам как о прекрасном и надежном убежище для их судов, совершенно скрытом от всяких посторонних глаз. На самом деле оказалось, что она так хорошо скрыта, что и сам Марк не скоро сумел отыскать ее, что подало, конечно, повод к некоторому подтруниванию на его счет. Но вот "Нэшамони" благополучно вошел в бухту, где на своем месте стояла красивая тезка Бриджит. Молодая женщина не могла удержаться от улыбки при виде этой хорошенькой шлюпки, носившей ее имя и столько времени заменявшей ее в глазах ее супруга.
   Бриджит сгорала от нетерпения скорее увидеть ту дивную равнину, о которой муж рассказал ей столько чудес, и едва наши путники причалили к берегу, как она, ловкая и проворная, как газель, опередила всех и очутилась в горной долине на целых четверть часа раньше остальных.
   В одну минуту путники развели огонь и подвесили над ним котелки. Многочисленные винноягодники были так доверчивы, что было положительно жаль злоупотреблять их доверчивостью. Двумя выстрелами Хитон уложил на месте достаточное количество этих птиц для того, чтобы их хватило на всех. Марк захватил с собою с Рифа целую корзину свежих яиц, которые теперь пришлись очень кстати. Свежие яйца, жареная птица, сладкие смоквы, а также молоко и мякоть только что сорванных кокосовых орехов были главными блюдами этого вкусного, хотя и незатейливого завтрака, которому прекрасный горный воздух и моцион, а главным образом всеобщее довольство и добродушие придали еще более прелести и вкуса.
   Потребовалось почти двое суток на то, чтобы перенести груз "Нэшамони" в эту горную долину, прозванную Бриджит Эдемом. Две из палаток были также привезены сюда; они имели дощатый пол и были весьма больших размеров, но, в сущности, в этом благословенном климате едва ли чувствовалась большая надобность в крыше над головою, так как непроницаемые шатры зеленой листвы деревьев с успехом заменяли ее в случае надобности. Рядом с двумя раскинутыми палатками устроили и для скота подобие навеса, крытого соломой, так что уже на третьи сутки наши переселенцы устроились отлично. Тогда Марк стал подумывать о второй поездке на остров Ранкокус, где его ожидали товарищи.
   Плавание это от одного острова к другому становилось все менее затруднительным для Марка, который с каждым разом лучше знакомился с направлением морских течений, характером волн и силой ветра. На этот раз он выехал с рассветом и около полудня был уже на острове Ранкокус. Здесь, не теряя даром времени, путники сразу же приступили к загрузке пинаса. Одну корову и ее теленка также нашли возможным принять на борт "Нэшамони", и в тот же день под вечер судно опять отплыло на Пик.
   И это плавание совершилось вполне благополучно. Правда, немало возни наделала корова, прежде чем решилась подняться в гору; она упрямо упиралась, пятилась, не шла, несмотря даже на удары палкой, -- тянуть ее насильно за собой было бы слишком трудно, а потому решили некоторое время нести ее теленка на руках; теленок кричал, и это заставило упрямую корову следовать за ним.
   Следующая поездка на остров Ранкокус состоялась уже без участия Марка. Анна поправлялась с каждым днем, и к тому времени была почти совсем здорова; а Хитон оставил на острове несколько ящиков с довольно ценными предметами и был не прочь сам лично присмотреть за их погрузкой и выгрузкой; и вот он предложил отправиться на этот раз вдвоем с Сократом на остров Ранкокус, чтобы не разлучать опять только что свидевшихся молодых супругов, и без того проживших так долго в тяжелой, мучительной разлуке.
   Четыре дня спустя "Нэшамони" вернулся уже обратно; в числе его пассажиров оказалась еще корова и ее теленок и несколько коз. Убедившись, что Хитон прекрасно управляется с пинасом и что его участие в поездках на Ранкокус не есть необходимость, Марк наконец решил исполнить заветное желание своей жены и вместе с нею отправиться на Риф или, что одно и то же, на Кратер. Ему и самому надо было взглянуть, что делается там, в прежних его владениях, а Бриджит уже давно сгорала от нетерпения увидеть поскорее те места, где ее муж провел так много горьких дней в полнейшем одиночестве.
   Раннее утро было избрано Марком моментом отправления "Бриджит" с Пика; едва только эта красивая и легонькая шлюпка успела выйти из-под прикрытия утесов Пика и почуяла под собой широкую волну открытого вольного океана, как на дальнем горизонте торжественно поднялось солнце, как будто выплывая из лона зыбких волн, которые оно окрасило в роскошный яркий пурпур, усеянный сотнями искривившихся золотых блесток.
   Очарованная этим величественным зрелищем, Бриджит не могла отвести от него глаз и, обращаясь к мужу, сказала:
   -- Мой милый Марк, я верю, что твой Риф прелестен, но посмотри на наш Эдем, взгляни кругом и скажи по совести, может ли у нас хватить духу покинуть Пик и поселиться совсем не здесь, а там, на Рифе, или в каком-либо другом месте?
   -- Можно совместить и то и другое, мой друг. Конечно, Пик имеет немало преимуществ, но если мы серьезно задумаем основать здесь прочную колонию, то нам понадобится также и Риф, а быть может, даже и остров Ранкокус, который станет служить пастбищем для нашего скота, тогда как Риф будет доставлять нам рыбу и овощи.
   После нескольких часов плавания они увидели сперва скалы и кратер, а затем уже мачты "Ранкокуса". Лишь около полудня Марк пристал к обычной своей пристани и, высадив на берег Бриджит, горячим поцелуем приветствовал ее в качестве хозяйки этих мест. Марк с первого взгляда убедился, что здесь все осталось в том же порядке, как было. Прежде всего они отправились на "Ранкокус"; посещение этого судна сильно взволновало молодую женщину: эта безлюдная палуба и голые мачты, это мертвенное запустение судна произвели на нее положительно удручающее впечатление, га самая каюта, в которой происходило еще не так давно ее венчание, как-то сразу повеяла на нее самыми сладостными и тревожными воспоминаниями, которые полностью овладели ею. Однако Бриджит скоро справилась с собою, и, между тем как Марк отправился взглянуть на свои огороды, она занялась приведением в порядок всего, что находилось в его каюте. Каюта эта тотчас же приняла тот опрятный и уютный вид, какой умеют зачастую придать любому помещению некоторые женщины, даже просто одним присутствием своим. Убрав каюту, Бриджит занялась приготовлением обеда; она была весьма сведуща в кулинарном искусстве, а потому понятно, что обед, который ожидал сегодня Марка, оказался необычайно вкусным.
   Когда солнце утратило уже отчасти свою жгучесть и начало клониться к закату, наши молодые супруги отправились вместе осмотреть кратер и его вершину. Марк ввел жену в свой сад или, вернее, огород, где Бриджит на каждом шагу выражала восторг и удивление. Тут были и редиска величиною с ее кулачок, и латук, начавший завиваться уже вилками, да и вся остальная зелень и овощи уже совсем поспели и были вполне пригодны для кухни. На вершине Марк снял две превосходные дыни, которые оказались замечательно вкусными. Вершина чрезвычайно понравилась Бриджит; она решила, что это место станет излюбленным местом ее прогулок. Отсюда Марк указал ей на своих кур, число коих успело значительно возрасти со дня его отсутствия, так как прибавились еще два выводка, весьма притом удачных. Все это маленькое пернатое население находило себе прекрасное пропитание на зеленеющих травой скатах Кратера, вследствие чего и не пыталось отправляться за фуражом в сад и огород.
   Прежде чем вернуться на судно, Марк захотел заглянуть в маленький, лежавший тут же на берегу бочонок с пробитым дном, в который он сунул когда-то немного мягкой соломы и где оказалось немалое число яиц. Их он тотчас же вручил своей хозяйке, заранее уверенный, что она употребит их на завтрак следующего дня
   Когда они, счастливые и радостные, вернулись вместе в каюту, то оба опустились рядом на колени, и никогда еще две человеческие души не сливались в одной общей, более горячей и задушевной молитве умиления и благодарности Творцу, как в этот раз.
  
   ГЛАВА XV
  
   Боже мой, дай мне здоровье, дай необходимое без избытка и вдали от городского шума, на берегу ручья -- клочок земли; затем душу верную и скромную, подругу добрую и мудрую; тогда дух мой удовлетворится, и я не пожелаю ничего более.
   Аноним
  
   Марк и Бриджит прожили на Рифе с неделю в полном одиночестве; и эта неделя показалась им одним днем; они были до того счастливы, что почти со страхом помышляли о возвращении на Пик. Здесь они вместе посетили все уголки и уголочки острова; не забыли также побывать и на месте катастрофы. Когда же наконец наступило время вернуться, то Бриджит стала ласково протестовать, заверяя мужа, что она желала бы прожить здесь целый месяц; но "губернатор", как в шутку прозвал Марка Хитон, а потом не раз, шутя, называла его и Бриджит, объявил, что, несмотря на всю его любовь и привязанность к Рифу и всю прелесть перспективы прожить здесь жизнь вдвоем с женой, он не считает себя вправе покинуть своих друзей.
   Обратное путешествие свое они совершили, как и прежние, благополучно, причем возвращение "Бриджит" случайно совпало с возвращением "Нэшамони", и оба судна почти одновременно вошли в Миниатюрную бухту. Пинас вернулся с острова Ранкокус с последним грузом; теперь уже на том острове не оставалось более ничего, кроме двух коз, которым предоставили остаться жить в горах. На этот раз приехал и Биглоу, так что теперь вся маленькая колония была уже в полном сборе.
   Однако Боб имел сообщить Марку такую новость, которая не на шутку встревожила его и заставила призадуматься. В тот момент, когда пинас с последним грузом выжидал удобного момента к отплытию, Боб вдруг заметил, что небольшая флотилия, состоящая, впрочем, из значительного числа лодок и катамаранов, плывет к Ранкокусу. Очевидно, флотилия эта шла с островов Бэтто. С помощью зрительной трубы Бобу удалось разглядеть, что впереди других в качестве предводителя плыл на своей лодке один знакомый ему туземец Ваальли. Этот Ваальли считался самым заклятым врагом Урууни, следовательно, если ему удалось появиться в этих местах и во главе такой значительной флотилии, то, очевидно, он каким-либо образом одержал верх над добродушным благородным Урууни и замышлял теперь что-то недоброе.
   Он затевал начать войну, и Бобу показалось, что в числе дикарей находились и двое белых, наполовину выряженных на манер туземцев. Присутствие этих людей не могло иметь ничего утешительного для Боба и его товарища. Боб понял тотчас, что ему следует быть настороже. Итак, вместо того чтобы выйти на ветер острова, что ему и следовало бы сделать в обычном случае, он избрал на этот раз почти обратное тому направление, стараясь лишь держаться как можно дальше от берега, чтобы не попасть в затишье под прикрытием скал, потому что он знал, что в таком случае легкие лодочки туземцев с их длинными пагаиями[Пагаия -- род длинных весел.] непременно нагнали бы его.
   Выйдя в море с закатом солнца, Боб не успел еще далеко уйти, когда уже совсем стемнело; настала черная, безлунная тропическая ночь. Теперь он в полной безопасности мог идти в каком угодно направлении, не опасаясь, что за ним будут следить. Пользуясь мраком ночи, Боб вернулся обратно к острову Ранкокус, и около одиннадцати часов вечера "Нэшамони", обогнув северную часть острова, прошел вдоль берега и пристал к своей обычной пристани.
   Туземцы не развели костров и не зажгли огней, а потому и не было никакой возможности определить, в каком именно месте они раскинули свой лагерь. Однако Боб решил во что бы то ни стало добыть те сведения, которые были необходимы. Сойдя на берег, он ползком стал пробираться к тому месту, где, по его соображениям, должны были находиться в настоящую минуту туземцы.
   Боб не подозревал, что и за ним могут следить, и в тот момент, когда он полз между кустами, чтобы еще больше приблизиться к лагерю спящих дикарей, вдруг почувствовал на своем плече чью-то сильную руку. Боб уже готовился отправить дерзкого смельчака, посмевшего наложить на него руку, к праотцам, когда услышал следующие слова:
   -- Куда идешь, товарищ?
   Слова эти были произнесены чуть слышным шепотом, что весьма обнадежило нашего Боба. Очевидно, то были те самые двое людей, которых видел Боб; они, наверное, притаились в кустах, чтобы проследить за пинасом.
   Уверив Боба, что в данную минуту нет надобности опасаться чего-либо, так как все спят, а отсюда до места их ночлега далеко, они пошли проводить Боба на "Нэшамони".
   Здесь разыгралась весьма трогательная сцена свидания; оказалось, что эти два матроса служили раньше на том же китобойном судне, на котором служил Биглоу; кроме того, они еще были и земляками Биглоу, из одной с ним деревни. Оба они в разное время ушли со своего судна, и затем Питере и Джонс встретились вновь случайно и вот уже более двух лет скитались вместе по разным островам, не зная, что с собою делать, когда Ваальли предложил им принять участие в той экспедиции, которую он задумал совершить.
   Все, что им удалось понять из их переговоров, было лишь то, что предполагалось ограбление, а в случае надобности и избиение небольшой горстки белых. Они немедленно же согласились на предложение вождя в надежде сослужить каким-нибудь путем добрую службу своим единоверцам и спасти их от грозящей им беды.
   Пока Питере рассказывал это, в лагере туземцев вдруг раздался крик. Медлить далее было бы безумием. Джонс вскочил на "Нэшамони"; Питере с минуту колебался, не решаясь последовать за ним (впоследствии выяснилось, что он был женат на туземке, к которой сильно привязался). Но в тот момент, когда "Нэшамони" готов был уже тронуться, чтобы выйти в море, Питере, одумавшись, последовал за Джонсом. Тогда только, когда пинас успел уйти более полумили от острова, он с душевной болью высказал вслух свое раскаяние по случаю того, что он называл своим дурным поступком. Товарищи пытались утешить его тем, что, вероятно, ему представится случай послать весточку своей возлюбленной Петрине, как называл Питере свою молодую дикарку, что рано или поздно она непременно найдет случай свидеться с ним. С таким прекрасным подкреплением, как эти два матроса, Боб, не задумываясь, вышел в море, предоставив Ваальли делать все, что ему угодно. Конечно, если эти дикари взберутся на вершину главной горы, то неизбежно должны будут увидеть дым, выходивший из вулкана, а также и Пик; но Риф должен был остаться недосягаем для их взоров. Возможно было ожидать, что они решатся совершить переезд от одного острова к другому, но в существующих условиях такое предприятие было весьма рискованным, так как им пришлось бы все время идти прямо против ветра.
   Переселенцы наши очень радушно встретили и приняли вновь прибывших матросов, и Бриджит не могла удержать улыбки при намеке Марка относительно того, что Джонс, отличавшийся весьма привлекательной наружностью, со временем мог бы стать прекрасным мужем для Дженни. Однако в данную минуту им приходилось думать не о свадьбах, а о возможном нападении туземцев.
   На совещании, состоявшемся по этому поводу под председательством Марка, считавшегося главою этой маленькой колонии, было принято следующее решение: на судне "Ранкокус" имелось восемь каронад с лафетами весьма несложной системы, пороховая камера судна была отлично снабжена всем необходимым даже и для серьезной обороны. Решено было на следующее же утро отправиться на Риф с тем, чтобы доставить сюда две каронады и надлежащее количество снарядов.
   Так как овраг, прозванный Марком Лестницей, являлся единственным путем к вершине горы, а также и к Эдему, то стоило укрепить лишь этот пункт, чтобы воспрепятствовать вторжению туземцев на Пик. Две каронады, установленные на утесах, господствовавших над самым входом в овраг, не только преградили бы дорогу к Эдему, но не допустили бы неприятеля в бухту, поражая каждое судно, которое дерзнуло бы появиться в проходе.
   Оставалось еще подумать о Рифе, который был со всех сторон открыт для набегов туземцев. Оставив нескольких человек на "Ранкокусе" и предоставив в их распоряжение две-три хорошие каронады, Марк рассчитывал удержать на должном расстоянии более пятисот туземцев.
   На этом же совещании Марк был единодушно провозглашен главой колонии и облечен почетным званием губернатора.
   В качестве такового он стал распоряжаться: прежде всего следовало ему, конечно, озаботиться защитой Пика; в огнестрельном оружии не было недостатка. Хитон привез с собою изрядный запас ружей и зарядов; но все это следовало собрать в надежном месте, и притом так, чтобы оно всегда было под рукою. Питере и Джонс получили приказание устроить для этой цели своеобразный погреб из пещеры, находившейся у входа в овраг. Затем Марк приказал сложить на самой высокой точке Пика громадные вязанки хвороста, которые следовало немедленно зажечь, если туземцы дерз1гут приблизиться к Пику в его отсутствие ночью. Он не сомневался в том, что огни эти будут видны с Рифа, куда он намеревался отправиться. Отдав все необходимые приказания, Марк отплыл в сопровождении Боба, Биглоу и Сократа, прихватив с собою еще двух женщин, Дидону и Юнону, которые должны принять на себя заботы по кухне, а также заняться стиркой. Остальные женщины под охраной Хитона и двух вновь завербованных матросов остались на Пике.
   Боб Бэте не мог надивиться переменам, происшедшим в его отсутствие на Рифе; теперь он шел пешком там, где прежде переезжал лишь на плоту. Поверхность кратера сплошь зеленела изумрудной травой; посетив долину кратера. Боб был не менее удивлен: не говоря уже о саде, где все произрастало, цвело на славу, там раскинулся громадный луг, который только ждал покоса. Заметив это еще в свой предыдущий приезд на Риф, Марк не преминул на этот раз позаботиться о том, чтобы Сократ захватил с собою свою косу.
   На следующее утро все усердно принялись за работу. Обе прачки устроились со своими корытами, и вскоре руки их уже очутились по локоть в мыльной воде; тем временем коса на лугу делала свое дело -- Сократ не был ленив в работе. Остальные мужчины занялись переноской каронад с "Ранкокуса" на "Нэшамони". Весь этот день грузили они пинас и занимались некоторыми другими хозяйственными делами. Между прочим, Марк пристрелил одного боровка для кухни, а Боб отправился на свое излюбленное место половить рыбу: менее чем через час наш Боб вернулся с целой сотней разного рода рыб. Около десяти часов вечера "Нэшамони" вновь вышел в море. Марк держал руль до тех пор, пока они не миновали все проливы и каналы, и, только выйдя в открытое море, он вручил его Бобу. Биглоу остался на "Ранкокусе", чтобы основательно ознакомиться с имеющимися в его трюме и между деками строительными материалами. Семья Сократа также осталась на Рифе, так как они не успели управиться с работой.
   Но несмотря на то, что Марк чувствовал сильную усталость, он все же не решился идти отдохнуть даже и после того, как поручил управление судном Бобу. С напряженным вниманием вглядывался он в южную часть горизонта, в ту точку, где должен был находиться Пик; он хотел убедиться, что огней не зажигали и, следовательно, в течение дня вражеская флотилия не показывалась у берегов этого острова. Удостоверившись, что на Пике все обстояло благополучно, Марк наконец заснул крепким, спокойным сном. Поутру он был разбужен Бобом, который известил его, что они подошли уже к самому Пику и в данную минуту находятся в черте его прибрежных скал, но что найти вход в потайную бухту Боб положительно не в состоянии.
   Марк помог горю, и вход в бухту был найден. Когда они были на Рифе, Марк, между прочим, пожелал на всякий случай вооружить и "Нэшамони" и с этой целью установил на нем два фальконета, взятые им с "Ранкокуса". Входя в Миниатюрную бухту, он дал из них по выстрелу, чтобы известить товарищей на Пике о своем прибытии. По этому сигналу мужское население маленькой колонии мигом сбежалось к тому месту, где приставали суда; общими усилиями все приступили к подъему каронад на гору по оврагу до мест, заранее намеченных для установки этих орудий. Когда эта тяжелая работа была окончена, и каронады поставлены были на свои места, Марк вздумал испробовать эти орудия, для чего и зарядил их крупной картечью. Он лично навел ту каронаду, которая находилась надо рвом, на вход в Миниатюрную бухту; прицел был верен: все снаряды ударяли в проход, падая в воду и обдавая скалы мнимой арки целым фонтаном брызг и пены.
   Другая каронада была наведена под таким углом, чтобы снаряды ложились вдоль оврага, служившего лестницей на Пик. Найденные впоследствии следы картечи ясно доказали, что и на этот раз цель их была вполне достигнута. Близ каждого орудия устроили по небольшому магазину, или снарядному погребу, с тем, чтобы запас снарядов всегда был под рукой. Покончив с этим, наши переселенцы решили, что на этот раз им можно ограничиться этими средствами для обороны Пика. Затем все занялись доставкой в Эдем привезенного с Рифа провианта.
   Марк, обладавший, несомненно, счастливой способностью всегда найти удобнейший выход из всякого трудного положения, приметил нависшую над самой пристанью, на высоте более трехсот футов, огромную скалу, вершина которой представляла собой плоскость весьма значительных размеров. Здесь он решил устроить для подъема тяжестей и грузов так называемую козу, или лебедку, с помощью которой все грузы без труда могли бы доставляться наверх. Это плато вместе с тем в случае надобности могло служить прекраснейшим местом для засады стрелков. Кроме того, Марк вздумал поставить здесь еще одно орудие, так как с этой позиции можно было наблюдать за морем. Между тем прошло уже четверо суток, а флотилия туземцев все еще не появлялась вблизи острова. Пора было между тем вернуться и па Риф. На этот раз вместе с мужем и Бобом отправилась туда и Бриджит.
   По прибытии Марк, к немалой своей радости и удивлению, увидел, что Биглоу уже соорудил в его отсутствие остов судна, которое обещало быть значительно больших размеров, чем пинас. Кроме того, роясь в трюме судна, Биглоу нашел уже совсем готовые материалы для другой шлюпки, немного больше "Бриджит".
   В течение всего последующего месяца на верфи постоянно работали несколько человек до тех пор, покуда оба эти судна не были окончены настолько, чтобы в случае нужды их можно было использовать для дела. Более значительное по своим размерам судно было названо в честь матери Хитона -- "Мария", -- тогда как маленькая шлюпка, выкрашенная вся сплошь черной краской, к неимоверной радости целой семьи Сократа, была наименована "Дидоной". Покуда продолжались все эти работы на верфи, "Нэшамони" исправно делал свое дело; за это время он уже раз шесть побывал на Рифе, привозя оттуда каждый раз, кроме всяких припасов и провизии, даже живого борова и свиней. Взамен этого он привозил на Риф битую дичь, кокосы и бананы да еще какой-то своеобразный плод, случайно найденный Хитоном и отличавшийся необычайно приятным вкусом, очень напоминавшим землянику с густыми сливками. Впоследствии Марк узнал, что это была шаррамойя, плод, не имеющий ничего себе подобного по вкусу и аромату, когда он сорван вовремя. Бриджит, чтобы не оставаться в долгу, набрала на вершине кратера корзиночку свежей крупной земляники и послала ее своей любезной Анне. Тем временем Сократ управился со своим сенокосом, о чем свидетельствовали огромные стога сена, возвышавшиеся посреди луга.
   На Пике Питере тоже мог похвастать не меньшими успехами в деятельности на пользу своей колонии; он задался целью дать Эдему свой огород и принялся усердно разрабатывать участок земли в две или три десятины, который обнес живой изгородью из кустарников.
   Губернатор с супругой, как понемногу привыкали звать Марка и его жену, готовились сесть на "Нэшамони", когда отданное было приказание готовиться к отплытию было вдруг отменено по той причине, что состояние атмосферы предвещало несомненную близость урагана. Действительно, немного погодя вдруг разыгралась сильная буря, не имевшая, однако, на этот раз никаких серьезных последствий, кроме того только, что ознакомила немного новых переселенцев с особенностями здешнего климата.
   Перед отъездом с Рифа Марк вздумал посетить ту луговину, которая служила пастбищем для его стада. Луговина эта могла бы дать богатые урожаи, так как имела не менее полутора тысяч десятин прекраснейшей земли. Оградив этот полуостров от вторжения скота посредством изгороди, Сократ занялся посадкой здесь молодых древесных побегов в наиболее подходящих для подобной цели местах, имея в виду, что отсутствие леса было главнейшим недостатком Рифа.
   Вернувшись на Пик, Марк нашел, что работы по огородничеству подвигались с чрезвычайной быстротой и успехом. Во многих отношениях Пик переставал уже нуждаться в помощи Рифа, у него были теперь и свои дынные бахчи, и почти все имевшиеся на Рифе овощи. Решено было даже, что Пик уступит Рифу одну из двух коров с тем, чтобы и тут и там не чувствовалось недостатка в молоке. Между тем Биглоу задался великой мыслью, которую отчасти он уже начат приводить в исполнение. В том лесу, который окаймлял Эдем, было немало прекраснейшего строевого дерева, и Биглоу задумал построить из него шунер[Шунер -- двухмачтовое судно.] вместимостью в восемьдесят тонн. Имея в
   своем распоряжении такое судно, переселенцы получили бы возможность доступа к любой точке всего Тихого океана, и вместе с тем, будучи вооружено двумя или тремя каронадами, это судно могло дать им преобладание в этих водах, по крайней мере по отношению к туземцам. Судно это Марк решил назвать в память бывшего своего судохозяина "Друг Авраам Уайт".
   На сооружение остова шунера "Авраам" потребовалось около шести недель, и так как успеху этого предприятия не только Марк и Биглоу, но и вся колония придавала огромное значение, все принялись за дело с большим усердием и старанием. Хитон отличался необычайно деятельной фантазией; мысль его постоянно работала, изобретая все новые полезные проекты или планы. В том месте, где ручей, сбегая с равнины вниз, каскадами спускался в овраг, по дну которого бежал до того места, где впадал в залив, местность как нельзя более подходила для устройства лесопильного завода. Имея под рукою такие благоприятные условия, Хитон никогда не простил бы себе, если бы не воспользовался ими. Приобщив к своему делу трудолюбивого и предприимчивого Питерса, он вместе с ним приступил к постройке лесопильни; ровно три месяца спустя после этого доброго начинания труды их увенчались полным успехом, и лесопильня была уже на полном ходу и работала на славу.
   Приходилось уже подумывать и об устройстве настоящего жилья на дождливое время года, которое теперь было не за горами. Располагая такой прекрасной лесопильней, нетрудно было наготовить необходимое количество досок для постройки такого дома, какой задумал здесь построить Хитон. Он хотел, чтобы его постройка была не только удобна, но и красива, привлекательна на вид. Дощатые стены выстрогать недолго, и первый дом на Пике вырастал как бы по мановению волшебного жезла. Особое внимание было обращено на полы; сверх того, наши переселенцы позволили себе немалую для здешних мест роскошь -- устроили несколько окон; в них были вставлены стекла, привезенные Хитоном на всякий случай с собой из Америки. Единственным затруднением при постройке явились печи и дымовые трубы: ни кирпичей, ни глины, ни извести у наших строителей под рукой не было.
   Кирпичи Хитон мог бы еще ухитриться сделать, но извести взять было решительно негде. Сократ советовал ему обжигать устричные раковины, чтобы добыть хотя бы немного извести. И вот теперь появилась забота добыть необходимое количество этих раковин. Отправляясь на рыболовство поочередно во все каналы и проливы по соседству с Рифом, Сократ совершенно неожиданно наткнулся на устричную мель весьма значительных размеров, после чего с помощью лодок доставлено было на Пик громадное количество этих раковин, из которых и получилась необходимая нашим строителям известь.
   Все члены колонии работали усердно; всюду и во всем видны были обилие и достаток. Все были счастливы и довольны своей участью, за исключением одного лишь Питерса, Бедняга все не мог забыть своей хорошенькой, покинутой им дикарки, своей Петрины.
  
   ГЛАВА XVI
  
   Около каждой пушки бодрствует стража, огни горят на башне; лодки рыбаков, бороздя воды, охраняют заботливо берег; шпаги в крови, воины в поту угнали далеко в долину своих лошадей.
   Маколей. "Испанская армада"
  
   Дом был достроен и окончен еще до наступления дождей, но на верфи работы подвигались не так быстро. Пора дождей пришла, затем опять прошла, настало снова лето, а шунер все еще не был спущен на воду.
   За этот год число душ населения колонии успело уже значительно увеличиться: "друг" Марта одарила "друга" Боба маленьким Робертом Бэтсом, и почти одновременно с ней Бриджит стала матерью прелестной девочки. Как то давно уже предвидел Марк, молодой Джонс недолго тратил время в пустых ухаживаниях за миловидной Дженни Уотерс, и Марку в качестве единственного официального лица пришлось благословить этот союз молодой пары, совершив над ними торжественный обряд бракосочетания в присутствии всей маленькой колонии.
   Тем временем наш бедный Питере, видя вокруг себя счастливые любящие пары, все более и более страдал от одиночества и не мог примириться с отсутствием своей возлюбленной Петрины, или Пэгги, - как он любил ее называть. И вот он настоятельно стал просить Марка, чтобы тот доверил ему на время какую-нибудь из шлюпок с тем, чтобы он мог отправиться на ней на острова Ваальли за своей верной подругой и привезти ее сюда, на Пик.
   Марк сам слишком долго страдал от одиночества, чтобы не понимать и не сочувствовать горю своего ближнего, но он не хотел отпускать его совершенно одного и решился поехать с ним сам, так как желал взглянуть на остров Ранкокус, где он уже очень давно не был и куда, кстати, хотел свезти несколько свиней, чтобы они развелись там в диком состоянии.
   Так как Бриджит провела все время родов в каюте старого судна, которое, как известно, было ее излюбленным местом, то Марк перевез ее оттуда вместе с ребенком на Пик для того, чтобы во время его отсутствия она не оставалась одна, а жила вместе с Анной на равнине Эдема.
   В назначенный день "Нэшамони" вышел в море и, согласно заранее условленному маршруту, направился к новому вулкану. Несмотря на то, что для этого посещения приходилось сделать около пятнадцати миль крюку, все же нашим переселенцам не мешало поближе ознакомиться с таким грозным соседом.
   Так как вулкан этот еще не потух, то приближаться к нему следовало с некоторой осторожностью. Пристав в том месте берега, где скалы образовали вогнутую линию, и сойдя на берег. Марк приблизился к кратеру вулкана настолько, насколько то позволял все еще продолжавшийся каменный дождь. Почва и здесь обещала стать со временем чрезвычайно плодородной, а покуда кратер этот был не менее полезен нашим переселенцам уже тем, что давал исход постоянно скапливавшимся подземным газам.
   Наши путешественники уже около часа бродили вокруг вулкана, когда вдруг совершенно неожиданно сделали такое открытие, от которого они невольно содрогнулись: Боб заметил под ветром привязанную между скал лодку и человека, возившегося около нее. В первую минуту у них мелькнула мысль о вражеском нападении, но вскоре они убедились, что опасаться было нечего, и Марк решил подойти к хозяину лодки и узнать, в чем дело, но Питере успел опередить его, и всем тотчас же стало ясно, что та молодая женщина, к которой он бросился с радостным криком навстречу, была его возлюбленная Пэгги.
   Посвятив некоторое время слезам радости, поцелуям и ласкам, Питере, довольно бойко владевший родным языком своей возлюбленной, перевел Марку, со слов Пэгги, следующие сообщенные ею сведения.
   За последнее время Ваальли, давно уже враждовавший с Урууни, одержал верх над добродушным и честным вождем островитян и вытеснил его на самый маленький из островов, куда за ним последовала небольшая горсточка его приверженцев. Ваальли же, став во главе почти всего населения острова Бэтто, снова задумал возобновить свои преследования белых. С этой целью он подготовил настоящую военную экспедицию и стал во главе грозной военной флотилии в сто лодок, на которых находилось до тысячи хорошо вооруженных воинов. Брат Пэгги, Ункус, славный воин, должен был также присоединиться к своим товарищам, а сестра его в числе других пятидесяти женщин получила разрешение сопровождать эту военную экспедицию.
   Ваальли предусмотрительно избрал для начала военных действий наиболее благоприятное время года: в этих краях летом ежегодно бывает известный период, в течение которого пассатные ветры дуют с наименьшей силой и нередко случается даже совершенная перемена направления ветров, которые временами превращаются в легкий приятный ветерок. Туземцы -- смелые мореходы, если принять во внимание дальность расстояния тех плаваний, какие они совершают на своих маленьких легких лодках или плотах. Все благоприятные для плавания условия погоды им хорошо известны.
   До острова Ранкокус туземцы добрались без всяких приключений и пристали к тому месту, где некогда раскинули свой лагерь Боб Бэте и прибывшие с ним переселенцы. Изучая главную гору и другие возвышенности острова в течение почти целого месяца, туземцы не могли не увидеть Пика, а также и того столба дыма, который исходил из все еще курившегося вулкана. Понятно, что Пик стал предметом вожделений алчных до наживы дикарей; им тотчас стало ясно, что именно сюда, на Пик, переселились белые со всем своим богатством и сокровищами.
   Как Ункус, так и Пэгги, прекрасно знали все, что готовилось по отношению к белым.
   Бедная женщина, любившая мужа, решила присоединиться к нему, когда Ваальли со своим флотом пойдет дальше, чтобы в полной безопасности продолжать свой путь; но, услышав случайно из уст самого грозного Ваальли про страшные мучения и пытки, придуманные им для дезертиров на тот случай, если победа останется на его стороне, что все считали почти несомненным, верная, любящая Пэгги до тех пор не дала покоя брату, пока тот наконец не согласился отправиться вместе с ней на принадлежавшей ему пироге на Пик, чтобы предупредить белых о грозившей им опасности, и если можно, то спасти Питерса. К этому его побудило еще и то, что Ункус в душе глубоко ненавидел Ваальли и втайне был сторонником Урууни.
   И вот брат и сестра тайком покинули накануне свой лагерь и темной ночью отправились с острова Ранкокус на Пик. На следующее утро они увидели струю густого дыма, обозначавшую вулкан, но Пика нигде еще не было видно. Тем не менее Ункус и Пэгги продолжали без устали работать своими пагаиями, стараясь поскорее добраться до вулкана. После тридцатишестичасовой почти беспрерывной работы веслами они наконец высадились у подножия кратера. В тот момент, когда их увидели наши друзья, они готовились отплыть, чтобы продолжать свой путь, так как теперь местоположение Пика им было уже хорошо известно.
   Марк подробно расспросил их о намерениях Ваальли; по мнению Ункуса. туземцы, вероятно, воспользуются первым благоприятным для них ветром и пойдут к Пику. И хотя воины Ваальли имели в своем распоряжении не более двенадцати ружей, с которыми они не умели даже справляться как следует, но воинов у него было очень много, и все они были прекрасно вооружены всякого рода самодельным оружием, которым владели в совершенстве. Кроме того, их всех воодушевляло непомерное желание поживиться богатой добычей. Ункус был того мнения, что белым следовало немедленно перекочевать на какой-нибудь другой остров, даже и в том случае, если бы им пришлось бросить на месте добрую половину своего имущества и богатств и предоставить все это разграблению туземцев. Но Марк не разделял такого мнения; он хорошо знал неприступную позицию своего Пика и вовсе не намеревался бросать его на произвол врагу.
   Более всего тревожила в настоящее время Марка мысль о том, как бы ему обезопасить от погрома одновременно и Пик, и Риф, и старое возлюбленное судно, и новый, еще строившийся шунер, и свое стадо, мирно пасущееся на громадном пространстве соседних с Рифом островов. Что мог он противопоставить силам Ваальли -- его сотне лодок и тысяче человек отважных и привычных воинов? Ведь, даже считая в том числе и Ункуса, который охотно встал на сторону белых, Марк мог располагать всего восемью людьми, способными носить оружие и потому пригодными служить защитниками своего нового отечества. Конечно, в крайнем случае он мог призвать на помощь еще трех женщин, поручив остальным присмотреть за детьми и за скотом. Но что значило все это против сил Ваальли?
   Необходимо было, однако, тотчас же принять какое-нибудь решение; плыть к острову Ранкокус было бы положительным безумием, да к тому же главная цель этого путешествия была уже достигнута: миловидная Пэгги была здесь. До ночи оставался всего один лишь час, когда "Нэшамони" вновь вышел в море. Благодаря попутному пассату доброе судно, буксируя пирогу Ункуса, достигло Миниатюрной бухты в тот момент, когда солнце поднималось на горизонт, а немного спустя оно вошло и в бухту. Марк опасался главным образом, чтобы туземцы не увидели его парусов гораздо раньше, чем сам он заметит их ладьи, и потому спешил скорее укрыться в бухте. Никто из обитателей Эдема не видел, когда "Нэшамони" вошел в закрытый рейд потайной бухты, и Марк уже был почти у дверей дома, а Бриджит еще и не подозревала о его возвращении. Прежде всего Марк позаботился отправить Биглоу с подзорной трубой на самую вершину Пика, чтобы он наблюдал оттуда за приближением неприятельского флота. А между тем с помощью большой особой формы раковины, с успехом заменявшей рупор, был призван к месту сходки Хитон и другие колонисты, находившиеся в это время в отсутствии, в лесу или на рыбной ловле. Минут двадцать спустя все граждане Рифа и Пика были уже в полном сборе; началось совещание, а между тем для того, чтобы не тратить даром времени, мужчины готовили свое оружие и заряжали его. Питере и Джонс получили тут же приказание идти в оружейный склад и взять оттуда и раздать оружие тому, кто его еще не имел, затем достать из магазинов необходимые заряды и патроны и тотчас же отправиться на батареи забить заряды в каронады и заготовить запасные ядра.
   Вскоре Биглоу дал знать через свою жену, которая, вся запыхавшись, прибежала к Марку, что на всем видимом пространстве океан покрыт лодками и катамаранами неприятельского флота и что флотилия находится теперь на расстоянии не более каких-нибудь трех миль от острова. Это сообщение, хотя его и ожидали с минуты на минуту, привело в ужас маленькую колонию; Марк более всего боялся за свой Риф. Там в настоящую минуту находились только две женщины, и при них не было даже никого, кто мог бы дать им некоторые указания на случай необходимости защиты Рифа от нападения врага. Правда, вся та группа островов была настолько низменна, что с океана их невозможно было видеть, но тут было другое обстоятельство, серьезно осложнявшее этот вопрос. Не проходило недели без того, чтобы та или другая из негритянок, живших на Рифе, не побывала на Пике; никто не мог сравниться с молодой Юноной в умении управлять парусами, и она не прочь была похвастать этим своим умением. Весьма возможно было ожидать, что уже в данную минуту она находилась в пути; шлюпка "Дидона" могла считаться во всех отношениях весьма надежным судном, но быстротою хода она похвастать не могла, а это увеличивало еще опасность в том случае, если бы ей пришлось выдерживать преследование туземцев.
   Встревоженные этим обстоятельством, переселенцы собрались на вершине Пика, чтобы иметь возможность наблюдать за всем, что происходило в открытом море, и продолжали здесь свои совещания. Только Питере и Джонс должны были остаться у своих батарей, да Биглоу в качестве часового остался на своем сторожевом посту.
   Однако пребывание людей на голой вершине Пика имело тот недостаток, что на столь возвышенном и совершенно открытом месте их было ясно видно с моря. Когда наши друзья поднялись на вершину Пика, вражеский флот был уже виден простым глазом, но не это тревожило в данную минуту Марка; он все свое внимание обратил на север, в сторону Рифа. Жена только что сообщила ему, что она ожидает нынче Юнону, а Боб объявил, что в той стороне моря он видит парус; направленная Марком в указанную точку подзорная труба не оставила более на этот счет никакого сомнения; да, то была "Дидона", и часа через два, не позже, она могла быть здесь. Положение было поистине критическое: была в опасности не только шлюпка и бедная Юнона, но, главным образом, вход в потайную бухту, да и путь к Рифу мог через это стать известным туземцам. Так как враг был еще далеко, на расстоянии более мили от острова, то Боб предполагал, что он еще успеет на "Бриджит" выйти в море и поспешить навстречу "Дидоне", чтобы оба судна могли продержаться на ветре до глубокой ночи и затем, смотря по обстоятельствам, или войти в Миниатюрную бухту, или вернуться вновь на Риф. За неимением другого средства Марк был готов согласиться и на это, когда Ункус предложил вплавь отправиться навстречу черной шлюпке, чтобы предупредить Юнону об опасности и сообщить ей то, что Марк найдет необходимым.
   Однако, несмотря на то, что Марк, Боб и Хитон и все присутствующие отлично знали, что уроженцы этих южных морей проводят половину суток в воде и часто по несколько часов плывут в открытом океане, предложение Ункуса показалось всем слишком самоотверженным. Но Питере, отлучившийся от своего поста на батарее ради необходимости быть переводчиком слов шурина, стал уверять, что Ункус не раз переплывал громадные пространства, отправляясь вплавь с одного острова к другому, и что, явись в том надобность, он мог бы легко доплыть даже до Рифа, а не только до этой шлюпки. Но Ункус не знал ни слова по-английски, а Юнона, как девушка чрезвычайно смелая и энергичная, увидев, что незнакомый ей туземец пытается взобраться в ее лодку, не долго думая, задумает, пожалуй, отбиваться от него своим багром; но Бриджит, хорошо зная доброе сердце девушки, тотчас же опровергла подобное предположение: напротив, она была уверена в том, что Юнона, увидев выбившегося из сил в открытом океане человека, сейчас же поспешит принять его на свою шлюпку; кроме того, девушка эта была и грамотна, Бриджит сама когда-то научила ее читать, и потому ей можно было написать записку с объяснением дела. На этом было решено. Бриджит пошла писать записку, а Ункус стал готовиться в далекий путь. Когда все было готово, Ункус сошел на берег моря, сбросил одежду и, запрятав в свои узлом подобранные на макушке волосы записку, пустился вплавь с привычной уверенностью и проворством рыбы.
   Проводив Ункуса, Пэгги побежала вместе с мужем на батарею, где его присутствие было необходимо, а Марк, также провожавший юного туземца, вернулся на вершину Пика и с первого же взгляда убедился, что роковой момент уже близок.
   В данную минуту главное внимание колонистов обращено было на Ункуса. Он уже выплыл из-под прикрытия прибрежных скал и, благодаря необычайной чистоте и прозрачности атмосферы, виднелся еще маленькой черной точкой на поверхности океана. Ветер был не особенно силен, и волны не слишком высоки, но океан все же океан, и даже во время полнейшего покоя с ним шутить нельзя. Тем временем Юнона доверчиво приближалась к Пику, ловко пользуясь ветром; Ункус, со своей стороны, тоже не плошал. Поравнявшись со шлюпкой, он ухватился рукой за корму и, прежде чем Юнона успела заметить его приближение, одним прыжком очутился в лодке. Не успела она открыть и рта, чтобы крикнуть, как он сунул ей в руку записку с добавлением слова "госпожа", которое он произнес со всевозможным старанием. И покуда Юнона пробегала глазами записку своей госпожи, Ункус принялся поспешно убирать все паруса, так как это было первое средство скрыть свое присутствие от неприятеля. Как только Марк с помощью своей зрительной трубы увидел этот разумный прием, он невольно воскликнул: "Слава Богу, теперь все хорошо!" -- и с этими словами он проворно сбежал вниз, туда, где было всего удобнее наблюдать за движением неприятельской флотилии.
  
   ГЛАВА XVII
  
   Прекрасные рыцари, поднимайте знамена; девушки, бросайте цветы; пусть пушки разрушают укрепления, а вы, воины, покажите ваши кастильские копья.
   Маколей
  
   Флотилия Ваальли представляла собою очень живописное и величественное зрелище: военные ладьи его все до единой были разукрашены с обычной роскошью и пестротой, соответствующими вкусу туземцев. Перья, знамена, различные эмблемы войны, могущества и славы красиво развевались на носу каждой отдельной лодки. На туземцах были надеты самые богатые праздничные наряды. Боевой флот этот двигался в строгом порядке. Дикари были уже очень близко, и, очевидно, неприступный вид острова приводил их в смущение.
   Это было нечто совсем иное, чем остров Ранкокус; там всюду расстилалось пологое песчаное побережье, где можно было пристать и выйти на берег в любом месте, а здесь повсюду море разбивалось о неприступную гранитную стену, на которой волны прибоя не оставляли никакого следа, кроме больших черных и влажных пятен от брызг и пены на скале. Ваальли, за которым зорко наблюдал Хитон, очевидно, раздумывал теперь, какое направление ему избрать и с какой стороны подступить к Пику. Марку пришло в голову дать всего один выстрел из орудия; он рассчитывал, что необычайный грохот и раскат от выстрела, а главным образом, разные отголоски горного эха породят панику в войсках Ваальли. После непродолжительного обсуждения этого вопроса было решено испробовать это запугивающее средство. Боб Бэте, которому прекрасно были известны те места, где страшные раскаты эха были особенно гулки и оглушительны, принял на себя заботу навести орудие в надлежащую точку, чтобы произвести как можно больше шуму и треску.
   И вот, когда Ваальли собрал вокруг себя, очевидно для совещания, своих военачальников, раздался вдруг, как гром, внезапный оглушительный выстрел из орудия. Эхо подхватило звук выстрела, и раскат со страшным гулом начал отдаваться во всех утесах, скалах и ущельях острова; гремящие, как гром, раскаты с каким-то адским грохотом и шумом перекатывались с утеса на утес на протяжении более мили.
   Пораженные внезапным ужасом, туземцы долгое время не могли прийти в себя и понять случившееся, а потом вдруг со всех сторон поднялся крик: десятки голосов кричали разом, что это скалы заговорили грозным голосом, грозя погибелью им всем, что, очевидно, божества разгневаны за то, что люди дерзнули подступить к их избранным владениям. И этот крик как будто был сигналом ко всеобщему бегству дикарей. Казалось, что люди эти состязаются в том, кому из них скорей посчастливится избежать грозящей опасности гнева богов и этих скал, готовых, казалось, обрушиться на них. В продолжение более получаса был слышен только плеск пагаий, погружаемых в воду и подымавших клубы пены и мириады брызг неистовыми ударами по поверхности моря.
   Успех выстрела был полный. Пока Марк и Хитон радовались благополучному отражению этого нападения, с наблюдательного пункта Пика, где оставалась Бриджит, прибежал посол с известием, что "Дидона" приближается к острову и в настоящую минуту находится уже у северного прибрежья Пика. Теперь необходимо было немедля выкинуть условный знак, по которому Юнона должна была узнать, можно ли ее судну войти в Миниатюрную бухту. Марк приказал тотчас же подать сигнал; на "Дидоне" немедленно подняли паруса, и минут двадцать спустя она была уже у пристани.
   Благополучное возвращение Юноны чрезвычайно обрадовало всех наших переселенцев; туземцы, очевидно, не видели шлюпки, и можно было рассчитывать, что они долго не вернутся к Пику, приписав каменный дождь и дым вулкана, неприступность скал, а также и раскаты эха, -- словом, все тайны этого заколдованного места действию какой-нибудь сверхъестественной силы богов. Ункус был встречен самыми сердечными приветствиями и горячей благодарностью; он чувствовал себя счастливейшим из людей и поручил своей сестре высказать это своим новым друзьям. Тем временем вся неприятельская армия уже скрылась с горизонта в юго-западном направлении.
   Сам Ваальли был человеком слишком крепкого закала, чтобы так сразу дать сразить себя первой неудачей или же чувством минутного страха; но, видя всеобщий суеверный страх и безотчетный ужас всех окружающих, он понял, что теперь поделать ничего нельзя, и, уступая стихийному страху своих приверженцев, сам подал знак к отступлению.
   Однако Марк был почти уверен в том, что если Ваальли останется на острове Ранкокус, то не пройдет и полугода, как он снова возобновит свои враждебные попытки, а потому теперь же приходилось решить вопрос, что лучше: начать ли, пользуясь первым удачным шагом и суеверным страхом туземцев, наступательные действия и заставить их вернуться на их острова, или же продолжать укрываться за той таинственной завесой, которая скрывала их до настоящей минуты? Вопрос этот был решен скорее силой самих обстоятельств, нежели путем доводов и рассуждений. При тех условиях, в каких находилась в данное время колония, немыслимо было и думать о наступательных действиях. К тому же Ваальли располагал слишком многочисленным войском, чтобы его можно было атаковать какому-нибудь десятку смельчаков. Необходимо было дождаться хотя бы того времени, когда "Друг Авраам" сумеет поразить их зычным голосом своих орудий. Обладая таким внушительным судном, Марк не терял надежды не только разбить наголову Ваальли и заставить его вернуться на свои острова, но, быть может, и совершенно низвергнуть его и возвратить власть предводителя на островах Бэтто доброму и честному Урууни.
   Итак, прежде всего следовало закончить и спустить на воду судно. Однако при настоящих условиях даже и это было довольно затруднительно. Отправляя рабочих на Риф, Марк тем самым лишал колонию на Пике содействия этих людей в случае вторичного нападения диких. Решиться же на морское сражение с наличным составом судов наши переселенцы, конечно, не могли, а следовательно, необходимо было во что бы то ни стало иметь в своем распоряжении судно. Для этого пришлось прибегнуть к такого рода мере: Хитон, Питере и Ункус должны были остаться на Пике для охраны этого важного укрепления, тогда как Марк со всеми остальными членами колонии переселялся на Риф. Биглоу был отправлен туда несколькими днями раньше, чтобы докончить там еще некоторые необходимые работы.
   Дней десять спустя после отступления Ваальли маленькая эскадра Марка, состоявшая из пинаса, "Бриджит" и йолы[Маленькая лодочка у туземцев.], вышла в море.
   Ввиду значительного расстояния между Пиком и Рифом, не позволявшего сообщаться обитателям того и другого с помощью каких-либо сигналов, Марк придумал другое средство, которое могло до некоторой степени заменить сигналы. На вершине Пика росло одинокое громадное дерево, чрезвычайно ясно выделявшееся на светлом фоне небесного свода, так что его было далеко видно с моря. Было условлено, что, как только на Пике заметят приближение Ваальли с войском, Хитон тотчас же срубит это дерево; а Марк со своей стороны должен был ежедневно высылать кого-нибудь в открытое море, чтобы узнавать, стоит ли на своем месте дерево.
   Благодаря попутному ветру переезд совершился довольно быстро; подъезжая к Рифу и минуя каналом прилегающие к нему земли и острова, Марк не мог налюбоваться успешным произрастанием всех своих посевов. Сократу пришла остроумная мысль: он распустил две-три ивовые корзины и, нарезав из этих еще зеленых прутьев черенки, посадил в землю; все они, за очень немногими исключениями, принялись и теперь уже были почти в рост человека, обещая со временем стать если не особенно полезными, то во всяком случае весьма красивыми деревьями. Тут же неподалеку Марк заметил посаженные им самим года три назад кокосовые деревья, которые теперь достигали уже тридцати футов вышины.
   Кокос -- в высшей степени полезное дерево: плод его отличается сочностью, имеет прекрасный вкус и чрезвычайно полезен для здоровья; скорлупа легко поддается полировке и пригодна для выделки красивых чашек и различной домашней посуды; волокна годны для витья веревок, а листва служит прекрасным материалом для плетения циновок, корзин, гамаков и тому подобного, тогда как ствол этого дерева может считаться прекраснейшим строевым лесом: лодки, шлюпки, корыта, желоба и прочее можно выделывать из этого дерева без особого труда.
   Кроме того, Хитон научил Марка еще одному малоизвестному употреблению кокоса. Однажды он угостил свою жену прекраснейшим на вкус блюдом из какой-то зелени; оказалось, что оно было приготовлено из молодых побегов кокосового дерева.
   Но вот наша маленькая эскадра пристала к Рифу, -- и остров тотчас же ожил от присутствия всех этих счастливых, довольных и дружных между собою людей. Биглоу за все дни своего пребывания на Рифе заметно двинул вперед работы по постройке судна, а теперь все дружно и усердно принялись за работу, так что на другой день мог состояться торжественный спуск судна "Друг Авраам".
   Пользуясь последними часами дневного света, Марк предложил своей жене проехаться на "Бриджит" по морю и, кстати, посмотреть, стоит ли еще на вершине Пика дерево. Благополучно достигнув того места, откуда это дерево было видно, Марк увидел, что оно по-прежнему горделиво высится на своей скале; тогда он, повернув назад, направился обратно к кратеру.
   В тот момент, когда "Бриджит" вошла в канал, ведущий прямо к Рифу, солнце уже совсем закатилось. Марк обратил внимание своей подруги на красивую окраску горизонта, как бы исполосованного огненно-яркими лучами только что закатившегося светила, на чудные луга и многочисленные стада, мирно покоившиеся по берегу канала. Плеск волны, рассекаемой кормой судна, встревожил мирно спавших животных: они вскочили и с ворчливым хрюканьем трусцой побежали в разные стороны.
   -- Смотри, мой друг, как мы их напугали, все стадо разбежалось! -- весело заметил Марк.
   -- Нет, дорогой мой! Взгляни туда, вон на том конце луга их еще много; там они даже не тронулись с места.
   -- Не может быть! Наверно, ты ошиблась!
   -- А разве ты не видишь их, вон там, -- на берегу того канала?
   -- Во-первых, это вовсе не канал, -- это залив, а во-вторых... Ах, Боже! Да ведь это туземцы, Бриджит!
   Действительно, ошибиться было невозможно: то, что молодая женщина приняла за спящее стадо свиней, -- были головы и плечи человек двадцати туземцев, залегших для того, чтобы удобнее наблюдать за маленькой шлюпкой. При них были и две значительного размера лодки, других же лодок или людей нигде не было видно.
   Открытие было чрезвычайно важное. Марк надеялся, что существование Рифа навсегда останется тайной для туземцев; доступ к нему со всех сторон был совершенно открыт и удобен, и оборона этого острова представляла немало затруднений. Беда нагрянула так неожиданно, и теперь надо было немедленно принять какие-нибудь меры.
   Так как туземцы все равно успели заметить судно, тем более что на нем были паруса, то менять направление было бесполезно. Кратер также был отлично виден туземцам; что же касается "Ранкокуса" и строящегося судна, то и они, вероятно, были видны им, хотя, быть может, и не совсем ясно, так как находились приблизительно в двух милях от того места, где сейчас расположились туземцы.
   День угасал, когда Марк с Бриджит и ребенком вернулись на Риф. Прошел час после того, как они впервые увидели туземцев. Переселенцы наши только что закончили свои дневные работы и сели ужинать под палаткой неподалеку от верфи. Не желая нарушать их мирную трапезу, Марк обождал, когда они окончат ужин, и затем, отозвав в сторону Боба Бэтса, сообщил ему важную весть.
   -- Так уж, верно, нам сегодня ночью придется их ожидать, -- заметил Боб.
   -- Не думаю, -- возразил Марк. -- Ведь тот канал, куда они забрались в своих лодках, никоим образом не может привести их к Рифу; им придется вернуться к западной окраине нашего архипелага, чтобы выбраться в открытое море и затем отыскать один из тех проливов, которые ведут сюда. Сделать это ночью им, конечно, не удастся, потому что они, наверно, заблудятся в этом лабиринте каналов, проливов и заливов; я убежден, что они не сделают этой попытки.
   -- Беда, право, что они нашли сюда дорогу!
   -- Это действительно беда! -- Я совсем не ожидал ее; до этой минуты нам с вами, Боб, больше везло, чем кому-либо из всех наших бедных товарищей. Быть может, и на этот раз судьба еще будет к нам милостива.
   -- Вот, кстати, вы упомянули о наших товарищах: хотите, я скажу вам о них нечто, что я узнал недавно от Джонса? Вы, конечно, знаете, что он долгое время жил среди этих дикарей; так вот, он говорит, что года три тому назад к островам, называемым у них землей Ваальли, пристала шлюпка, в которой находилось семь бледнолицых. Кто они были такие, -- этого Джонс не знал, и сам он их никогда не видел, потому что жестокий Ваальли заставлял этих несчастных день и ночь работать; но все же Джонсу удалось собрать кое-какие сведения о них, а также и о той шлюпке, на которой они прибыли.
   -- Неужели вы думаете, Боб, -- что эти люди наши бывшие товарищи?
   -- Да, мистер Марк, я в этом даже убежден; по словам туземцев, на корме шлюпки есть изображение птицы, а ведь вы, наверное, помните, что на нашей шлюпке был изображен орел с распростертыми крыльями. Затем, по слухам, дошедшим до Джонса, один из этих людей имеет красный шрам на щеке; вы, наверное, не забыли, что Билль Броун имел именно такой шрам. По-моему, мистер Марк, это, вне всякого сомнения, наши товарищи.
   Марк призвал Джонса и стал подробно расспрашивать его обо всем, касающемся тех людей. По его ответам он узнал, что половина людей, бывших на шлюпке, погибла от голода прежде, чем они добрались до этой группы островов; что все они представляли собою уцелевшую часть экипажа коммерческого судна, потерпевшего крушение; что человек со шрамом на лице весьма искусен в кораблестроении и что ему Ваальли поручил изготовить для себя шлюпку, которая не боялась бы ни бури, ни ветров.
   И эта последняя подробность подтверждала уверения Боба, так как Билль Броун был корабельным плотником на "Ранкокусе". Все очевидно говорило в пользу того, что некоторые из матросов "Ранкокуса" уцелели и что они находились в неволе у жестокого предводителя туземцев, грозившего теперь погибелью и всей колонии переселенцев. Но сейчас не время было рассуждать, как освободить этих людей из плена, так как в данную минуту все внимание Марка должно было быть обращено на способы самозащиты и на средства к обороне Рифа и его обитателей.
  
   ГЛАВА XVIII
  
   Бог создал тебя для меня, восхитительная долина, молчаливая, как дитя у груди матери.
   Вильсон
  
   Когда весть о приближении туземцев распространилась среди переселенцев, ими вдруг овладел какой-то безотчетный ужас; однако вскоре они настолько оправились, что стали прилагать все свои старания к тому, чтобы обеспечить себе некоторую безопасность хотя бы на первое время. Кратер со своими неприступными с внешней стороны стенами являлся естественной цитаделью Рифа. Легче всего, конечно, было отстоять "Ранкокус", но кратер, являвшийся, так сказать, житницей и сокровищницей наших переселенцев, Марк никогда не согласился бы оставить на произвол судьбы.
   Слабейшим местом кратера являлось, безусловно, входное отверстие. На эту точку направили одно из более крупных орудий "Ранкокуса" с тем, чтобы преградить вход в кратер; со всех остальных сторон кратер спускался отвесными скалами вниз, и потому являлся неприступным для дикарей.
   Две каронады были подняты на вершину и весьма остроумно установлены здесь. Две другие находились на только что достроенном судне "Друг Авраам", а остальные орудия, кроме трех, отвезенных на Пик, оставались на старом судне.
   На "Ранкокусе", в его удобной каюте остались Бриджит с ребенком и семьи Сократа и Биглоу, а в качестве экипажа и защитников этого форта -- Биглоу и Сократ. Бобу Бэтсу было поручено командование на кратере, причем ему был дан в помощники Джонс.
   Так как Риф представлял собою остров, то было ясно, что никто не мог приблизиться к нему иначе как морем, или же посредством того моста, который был перекинут через маленький пролив, отделявший луговину от Рифа. Кроме того, Марк был уверен, что лодки туземцев никоим образом не могут добраться до Рифа раньше рассвета. Но ни Бобу, ни Марку не спалось, и они, сойдясь вместе у судна, предпочитали задушевную беседу, прислушиваясь в то же время к малейшему шуму, доносившемуся до их слуха.
   -- Воля ваша, сударь, а только мне кажется, что маловато у нас народа, чтобы тягаться с этими негодяями: ведь их-то, точно саранчи, целая туча налетела; как смотрел я на это войско тогда, с Пика, так их, наверное, было до полутора тысячи рож, да и судов-то более ста я тогда насчитал.
   -- Да, правда. Боб, но что нам делать? Если бы даже их было не полторы тысячи, а целых пятнадцать, тогда нам все равно пришлось бы вызвать их на бой; ведь в этом наше спасение.
   -- Да, да, подраться надо, а главное, надо их порядком побить! -- воскликнул Бэте -- Вот оно, как времена-то переменчивы! Вчера здесь были мир и тишина, а сегодня война, тревога; недавно здесь царили полнейшее спокойствие и беззаботность, а вот теперь суматоха и страх, и опасения...
   -- Алло!.. Судно!.. -- раздался в нескольких шагах от разговаривавших чей-то голос. Эти слова были произнесены на прекрасном английском языке, да еще с ударением, свойственным только морякам.
   Возглас раздался со стороны узенького пролива, отделявшего Риф от луговины, почти с того самого места, где был перекинут дощатый мостик.
   -- Боже милосердый! -- воскликнул Боб. -- Что это значит?
   -- Мне этот голос как будто знаком, -- возразил Марк, -- мне кажется, что я его узнал... Кто окликает "Ранкокус"?
   -- Как! Это судно -- "Ранкокус"?! -- воскликнул голос.
   -- Да, "Ранкокус", а вы не Билль Броун, корабельный плотник?
   -- Он самый! Спаси вас Господь, да это никак мистер Вульстон! Ведь я вас узнал по голосу. Не можете ли вы мне указать, как перебраться через этот пролив?
   -- А вы одни, Билль Броун? Кто еще с вами?
   -- Нас двое, мистер Вульстон, Джим Уатгельс и я; нас было девять человек в шлюпке, но Хильсон и наш суперкарг умерли с голоду в пути, а семеро из нас остались живы.
   -- Тут с вами нет никого из этих темнокожих?
   -- Нет, никого! Мы им откланялись уже часа два назад; как только мы увидели мачты судна, то сговорились тотчас же удрать от них. Сейчас вам нечего их бояться, а завтра поутру вам того не миновать! Теперь примите нас на ваше судно, мистер Вульстон, сжальтесь над беднягами, примите прежних своих товарищей, вызвольте из беды!
   После такого разговора Марк, не задумываясь, указал пришельцам то место, где находился мост. Вновь прибывшие старые матросы "Ранкокуса" были действительно одни. Марк тотчас же свел их в палатку и предложил им кое-что оставшееся после ужина, а затем заставил их пересказать ему все свои приключения.
   Рассказ их во всем согласовался со сведениями, полученными Марком от Джонса. В последнее время Билль Броун настолько сумел завладеть расположением свирепого Ваальли, что тот позволил ему сопровождать его в походе вместе с Джимом Уатгельсом, считавшимся его помощником в качестве корабельного подмастерья.
   Броун и Уатгельс находились в одной лодке с Ваальли в тот момент, когда с Пика вдруг раздался пушечный выстрел, так поразивший всех краснокожих. Даже Броун, и тот не сразу сообразил, в чем дело, а потом, хотя и понял, что белые дали выстрел из орудия, причем воспользовались для своих целей и горным эхо, но, будучи в душе сторонником неизвестных бледнолицых, он умолчал о своей догадке и задумал направить Ваальли в противоположную от Пика сторону. Имея некоторое представление о направлении тех рифов, о которые разбился "Ранкокус", он решил завести его в эту сторону, рассчитывая там найти необходимый материал для сооружения хотя бы небольшого судна, при помощи которого он рассчитывал вырваться из рук краснокожего тирана. Ваальли, прельстившись добычей от остатков большого судна, на другой же день поутру вышел в море со своим флотом. Вскоре они достигли Пика, а двадцать четыре часа спустя уже очутились под ветром у Рифа. Эта удача наполнила сердце честолюбивого завоевателя Ваальли гордостью и радостью. Здесь не было ни неприступных скал, ни тех таинственных грозных утесов, и ничто, очевидно, не могло здесь служить преградой его завоевательным целям. Правда, природа этих мест не представляла ничего заманчивого: всюду виднелись лишь голые скалы, песчаные мели да залежи морского ила; но при всем том он здесь надеялся на нечто лучшее. Главная честь открытия земли в этом направлении принадлежала Броуну, и как Колумб в свое время был великим человеком при дворе Фердинанда и Изабеллы, точно так же и Билль Броун немного уступал ему в своем влиянии на особу краснокожего предводителя островитян. Ваальли с этой минуты во всем следовал исключительно его советам и указаниям. По его мнению, надо было плыть вдоль всей линии островов, до тех пор, пока не найдется удобного места для стоянки, чего-нибудь вроде гавани или порта для всей его флотилии. Согласно этому плану, лодки туземцев вошли в первый достаточно обширный залив, и так как тут была большая песчаная мель, на которой били ключи пресной воды, то дикари и решили расположиться здесь лагерем на всю ночь. Затем Броун предложил Ваальли послать на рекогносцировку две самые ходкие лодки, что и было исполнено. Именно этих-то людей, отправленных на разведку, и видел Марк со своей шлюпки, что и послужило ему своевременным предостережением.
   Но замечательнее всего было то, что Броуну ни разу даже в голову не приходило, что эти мачты, которые он видит там вдали, могли быть мачтами их бывшего судна "Ранкокус". Для них довольно было знать, что тут, наверное, они встретят белых и, вероятно, людей, принадлежащих к их родной англо-саксонской расе. И едва только Броун и Уатгельс успели убедиться в том, что туземцы, посланные на разведку, попали не туда, куда им было надо, а заблудились среди этих бесчисленных проливов и заливов, так что не могли двинуться дальше, как они тотчас же приняли решение бежать и укрыться у обитателей кратера. Они, понятно, рассчитывали встретить прекрасно вооруженное судно, вполне снаряженное и готовое каждую минуту выйти в море при первом же известии о грозившей ему опасности.
   Таковы были объяснения, данные двумя прибывшими матросами их бывшему офицеру. Узнав от него, в свою очередь, о настоящем положении судна и о средствах обороны, имеющихся теперь в распоряжении колонии, они как будто приуныли и опечалились. Кроме того, и Марк, и Боб заметили, что они были очень высокого мнения о военных талантах и способностях туземного вождя.
   Броун сообщил Марку, что число воинов, сопровождавших Ваальли, едва ли более девятисот человек, во всяком случае не превышает тысячи, как то предполагали наши друзья. Ошибка эта, вероятно, произошла оттого, что на лодках находилось много женщин. Затем он предостерег Марка, сообщив, что Ваальли имеет в своем распоряжении и кое-какое огнестрельное оружие, в том числе и одну четырехфунтовую пушку, но что снарядов к ней всего лишь только три. К тому же, по совести говоря, Броун знал, что ядра эти большого вреда принести никому не могут, так как обращаться с орудием и навести его надлежащим образом туземцы не умели. Узнав о том, что судно уже почти готово и с минуты на минуту может быть спущено на воду, Броун стал упрашивать Марка разрешить ему тотчас же приняться вместе с Биглоу за работу, чтобы спустить судно теперь же, до рассвета. Все необходимое, в том числе даже съестные припасы и вода, уже имелось на "Аврааме"; спустить его намеревались с полной оснасткой и со всеми парусами, так что, очутившись на воде, судно это становилось весьма значительным пособником при обороне, а на худой конец оно могло стать и убежищем для всех переселенцев. Выбравшись же в открытое море, они могли быть совершенно в безопасности от преследования Ваальли и всего его флота.
   Но Марк Вульстон смотрел на это дело иначе. Прежде всего, он очень любил Риф, где столько выстрадал и столько пережил; он положительно не мог расстаться с ним, отдав его в распоряжение врага. Дорог был ему также и старый "Ранкокус"; отдать его туземцам, и отдать без боя, он никак бы не решился, а потому не мог и согласиться на постыдное бегство от врага. Решено было отложить спуск судна до рассвета. Дело было немаловажное, и в ночной темноте легко могло случиться несчастье или недосмотр, который мог вконец испортить все дело. Приняв затем все меры предосторожности, доблестные защитники Рифа отправились на покой, а женщины были расставлены в качестве часовых: одна -- на вершине кратера, другая же -- на судне.
   Едва только забрезжил день, как все население Рифа было уже на ногах. За ночь ничего не случилось. Лишь только Марк с вершины успел убедиться, что неприятель еще далеко, он тотчас же распорядился спуском судна "Друг Авраам". Двух часов было вполне достаточно, чтобы успеть окончить все необходимые работы; тем временем никто на Рифе не сидел без дела, не исключая и женщин: одни из них занялись приготовлением завтрака, другие усердно подвозили на тачках и тележечках необходимые снаряды, складывая их возле орудий, а Боб заряжал их одно за другим.
   Для большей надежности Марк решил преградить вход в кратер сетками, защищающими от неприятельского огня, которых на "Ранкокусе" имелось очень много и с помощью которых он мог надеяться удержать туземцев от вторжения в долину кратера.
   Работа эта живо была исполнена, затем все обитатели Рифа собрались к завтраку. "Авраам" был уже совсем готов, но все еще не спущен на воду; некоторых это обстоятельство немало волновало. Марк, однако, объявил, что спешить со спуском не было никакой надобности, так как неприятельских лодок еще не видно на горизонте. Все, кроме тех, кто находился на сторожевых постах, сидели за завтраком в палатке, которая была раскинута около верфи, вблизи моста, соединявшего Риф с большой луговиной, служившей пастбищем скоту. Мост этот, как, вероятно, помнят наши читатели, состоял просто-напросто из двух длинных досок, так как пролив в этом месте сужался до шестидесяти футов.
   Позавтракав в каюте на "Ранкокусе" вместе с женой и ребенком, Марк едва только успел вернуться в палатку, как вдруг воздух огласился страшными криками, и банда дикарей выбежала из-за расщелины скалы на луговину и устремилась к кратеру.
   Однако Марк не растерялся: он тотчас же призвал Джонса и Биглоу и приказал им скорее снять мост, что было тотчас же исполнено, так что осаждающие оказались отделенными от кратера проливом; хотя для островитян этих южных морей было бы сущей безделицей переплыть пролив, все же ими вдруг овладело какое-то смущение; по-видимому, они не предполагали существования здесь пролива и потому бежали к верфи напрямик.
   В этот момент Ваальли дал залп изо всех имевшихся у него ружей, и в то же время с пироги, являвшейся плавучей батареей, раздался пушечный выстрел. В результате от него получился лишь страшный шум и больше ничего, но этот шум играет огромную роль во всех войнах дикарей.
   Теперь настал черед переселенцев. При первых звуках тревоги они кинулись к оружию и в мгновение ока все, в том числе и женщины, уже были на своих местах.
   Находившаяся на корме судна пушка, заряженная крупной картечью, была наведена так, чтобы преградить доступ к мосту, а две другие каронады на вершине были направлены на луговину, как раз туда, где теперь толпилась масса туземцев. Сам Ваальли был во главе своих боевых войск; теперь он, очевидно, отряжал уже людей, которые должны были вплавь перебраться па Риф. Защитникам нельзя было терять ни минуты.
   Юнона, держа в руках дымящийся фитиль, стояла у затравки пушки, на корме "Ранкокуса"; Дидона с таким же фитилем ждала условленного знака у каронады на вершине кратера. Марк подал сигнал, и выстрел прогремел; картечь ударила в кучку толпившихся на берегу туземцев; одни из них упали замертво, другие были ранены; в тот же момент один молодой вождь кинулся вплавь через пролив с пронзительным криком, воодушевляя им своих товарищей; его примеру последовали еще около сотни молодых воинов.
   Марк снова подал знак, и негритянка невозмутимо поднесла дымящийся фитиль к запалу; раздался новый выстрел; и на этот раз снаряд попал в самую середину бесчисленной толпы осаждающих, из коих оказалось несколько убитых и очень много раненых. Ваальли понял, что наступил критический момент; как разъяренный зверь, он сам рванулся вперед и одним мановением своей руки двинул вперед толпы своих воителей; сотни пловцов кинулись в воду, а он все не переставал возбуждать их и голосом, и жестами.
   Переселенцы все до одного были на своих постах: Джонс и Биглоу стояли на палубе "Авраама", где тоже находились две каронады. которые были наведены на ту же луговину. Очевидно, этот пункт должен был стать главным театром сражения, так как луговина была ближайшим к Рифу островом, и только оттуда можно было подойти к кратеру почти по суше. Между тем Марк в сопровождении двух хорошо вооруженных людей изображал собою резервный корпус своей армии, который по мере надобности переносил свои действия с одного боевого поста на другой. При виде грозной толпы туземцев, запрудившей почти весь пролив между Рифом и луговиной и готовой с минуты на минуту достигнуть берега и кинуться на кратер, Марка вдруг осенила блестящая мысль: ведь , Авраам" был готов и мог быть спущен в любой момент.
   Подставы еще поддерживали киль судна, ожидая лишь приказания пасть и двинуть судно вперед. Марк и Броун стояли как раз около подстав. Марк скомандовал: "Вали подставу, руби канаты! Эй, вы там, берегитесь. Мы вас спускаем в воду!". С этими словами он сам схватился за подставу, возле которой стоял, и свалил ее.
   Едва успел он выговорить последние слова, как "Авраам" колыхнулся. Все переселенцы приветствовали первое его движение громкими радостными возгласами, и в тот же миг "Авраам", с плеском и шумом рассекая волны, врезался в самую середину ошеломленных и напуганных пловцов и преградил им путь к берегу Рифа. Одновременно с этим Биглоу и Джонс открыли огонь из обеих каронад "Авраама", и под свистящими ударами градом рассыпавшейся кругом картечи все водное пространство вокруг запенилось и забурлило. Этот маневр решил исход битвы. Поражение туземцев было полное. Все воины Ваальли, как обезумевшие, кинулись к бухтам, где они оставили свои пироги, между тем как пловцы, ныряя и топя друг друга, спасались, кто как мог. Тем временем, не теряя ни секунды, колонисты тотчас же поспешили причалить судно обратно к берегу при помощи каната, и Марк с Броуном и Уатгельсом вошли на судно; на "Аврааме" образовался экипаж уже из пяти опытных моряков, умевших прекрасно управлять судном. Боб остался главнокомандующим на Рифе, во главе остальных боевых сил колонии. Для установки парусов потребовалось лишь две минуты, и "Авраам" с решимостью двинулся в бой, направляясь к тому месту, где Ваальли сумел уже собрать вокруг себя главные силы; то был достаточно широкий морской проход, в котором можно было маневрировать даже и большому судну. Однако Марк в тот момент был далек от мысли атаковать врага и сначала удовольствовался тем, что проделал различные предварительные маневры, во время которых экипаж беспрерывно обстреливал туземцев. Выстрел за выстрелом следовали с необычайной быстротой. Туземцами овладел панический ужас, так что даже всей силы и авторитета Ваальли оказалось недостаточно для того, чтобы остановить всеобщее смятение.
   Осторожность требовала от Марка, чтобы он не очень теснил своих врагов до той минуты, пока они не выйдут в открытое море, а потому он решился преследовать их на некотором расстоянии. Между тем как "Авраам", подгоняемый ветром, шел плавно на своих парусах, туземцы принуждены были без отдыха работать своими длинными пагайями. У них, конечно, были паруса, но они, будучи сотканы из кокосовых волокон, были весьма неплотны и не представляли собою достаточного сопротивления ветру, а потому мало могли способствовать быстроте хода; вот почему их лодки в этом отношении, конечно, не могли соперничать с "Авраамом". Выбравшись наконец в открытый океан, Ваальли полагал, что здесь погоня должна прекратиться, но оказалось как раз наоборот: теперь-то только она и начиналась; нагнав три лодки, богаче разукрашенные и ходкие, Марк захватил их в плен вместе со всем их экипажем: в числе тех пленных оказался, между прочим, и некий юный воин, в котором Билль Броун и Уатгельс тотчас же признали любимого сына Ваальли. Добыча оказалась чрезвычайно удачной, и Марк решил ею воспользоваться как можно лучше. Выбрав одного из своих военнопленных, он послал его к Ваальли с оливковой ветвью и предложением обмена пленных. С помощью Броуна и Уатгельса Марку нетрудно было вести переговоры с туземцами, так как за три года пленения эти матросы прекрасно изучили родной язык островитян.
   Ваальли не сразу согласился довериться честности своих непобедимых врагов. Однако родительское чувство взяло верх, и вождь туземцев, сам безоружный явился на судно. Перед Марком стоял теперь его свирепый враг. То был, бесспорно, умный, хитрый туземец. Он предложил было для выкупа и лодки, и одеяния из цветных перьев, китовые зубы -- веши весьма ценные для этих народов. Но не такого выкупа требовал Марк; в обмен он потребовал пятерых своих товарищей, бывших в плену у туземцев. В противном случае он грозил возобновить против туземцев военные действия.
   В душе Ваальли происходила сильнейшая борьба, ему очень не хотелось упустить из своих рук бледнолицых пленников, но большая любовь к сыну взяла верх.
   После двухчасовых переговоров и препирательств, всевозможных хитростей и изворотов между двумя воюющими сторонами был заключен такого рода договор: "Авраам" будет сопровождать туземный флот до группы островов Бэтто; по прибытии Ваальли должен будет послать кого-нибудь из своих приближенных за вышеупомянутыми пятью матросами, а сам остаться на "Друге Аврааме" до той минуты, пока не состоится обмен пленных. Хитрый Ваальли хотел включить в этот же договор еще один пункт относительно того, что его бывшие враги обязуются содействовать ему в его намерениях низвергнуть окончательно ненавистного соперника его, Урууни (последний был скорее лишь временно принижен, чем покорен), но Марк, конечно, отказался принять на себя такое обязательство, так как был гораздо более расположен оказать Урууни посильную поддержку, нежели содействовать его окончательной погибели. Марк даже намеревался повидаться с этим благородным изгнанником перед своим отплытием с островов Бэтто.
   Пускаясь в путь вслед за туземным флотом, Марк, вероятно, не сумел бы даже известить свою жену о своем отъезде на дальние острова, если бы ему в этом не помог заботливый Боб Бэте.
   Заметив, что "Авраам" скрылся из виду под ветром, Боб поспешно снарядил "Нэшамони" и издали последовал за "Другом Авраамом", рассчитывая в случае беды быть ему чем-нибудь полезным. А в тот момент, когда договор уже был заключен, Боб подошел к судну и, повидавшись с Марком, успел получить от него все сведения и затем как раз вовремя двинуться вновь в обратный путь, чтобы поспеть до ночи на Риф и сообщить там радостные вести.
  
   ГЛАВА XIX
  
   Прости!. Почему это слово вызывает твои испуг? Как похоронный звук, оно заставляет тебя проливать слезы. Счастье и несчастье здесь мгновенны. Надежда при расставании нам обещает возвращение.
   Бернард Бартон
  
   Прошло дня три, прежде чем "Друг Авраам" и флот Ваальли очутились в виду островов Бэтто. Лодки туземцев возвратились на свои обычные стоянки, а "Авраам'" остался в открытом море. На следующий день на судно прибыли пленные: Диккинсон, Харрис, Джонсон, Эдварде и Брайт. Туземный вождь с большой неохотой расставался со своими пленными, которыми он чрезвычайно дорожил как людьми сведущими, от которых можно было многому научиться. Вместе с тем такое усиление экипажа "Авраама" делало это судно немаловажной силой в этих морях.
   Двенадцать матросов, сильных, ловких и здоровых парней, привычных к делу, да еще две исправных каронады и шестифунтовая пушка с большим запасом снарядов -- все это, вместе взятое, представляло собой действительно такую силу, с которой туземным племенам приходилось считаться. Ваальли понял это с первого же раза и потому вторично сделал попытку заручиться содействием переселенцев против Урууни. Хитрый дикарь предложил Марку взамен ожидаемой от него поддержки признать остров Ранкокус собственностью белых. Марк поблагодарил своего нового приятеля за такой щедрый подарок, но при этом заметил, что остров Ранкокус он давно считает своей собственностью и что если только Ваальли посмеет предъявить на него свои права, то он, Марк, вытеснит его силой своего оружия не только из своих владений, но даже и с этих островов. Вследствие такого рода переговоров Марк и Ваальли расстались не совсем дружелюбно. Затем Марк начал обсуждать настоящее положение дел. Джонс хорошо знал Урууни, с которым он прожил довольно долго до того времени, когда этот честный вождь был побежден своим соперником. Его-то, то есть Джонса, Марк и отправил к Урууни.
   Часов шесть спустя Марк имел удовольствие принимать у себя благородного Урууни. Марк в теплых, сердечных выражениях благодарил туземца за его радушие и гостеприимство по отношению к его жене, сестре, Бобу и другим его единоплеменникам и предложил ему свою помощь и содействие в случае надобности.
   Почти все присутствующие матросы знали Урууни если не лично, то по слухам, как человека честного и добродушного. Эта-то его доброта и оказалась до известной степени причиной его падения: если бы он своевременно казнил Ваальли, как тот вполне того заслуживал, то этот дерзкий воин, родившийся его данником, не завладел бы властью и не стал бы, как теперь, угрожать своему природному властелину. Тут же на юте и состоялось совещание, на котором обсуждали все нужды Урууни и все грозившие ему опасности, причем разбирали взаимные соотношения отдельных островов между собою. Хотя значительная часть населения примкнула в момент переворота к энергичному и предприимчивому Ваальли и тем содействовала его возвышению из простого желания перемены существующих порядков, но теперь большинство уже горько раскаивалось в своей ошибке и с сожалением вспоминало своего прежнего кроткого, добросердечного вождя. В группе островов Бэтто был один главный остров, служивший центром для всех остальных островов. Урууни родился и жил там всю свою жизнь до того момента, когда Ваальли удалось изгнать оттуда его и всю его семью и запугать злополучное население этого острова жестокими угрозами и лютыми казнями. Эти люди большею частью против воли должны были признать в нем своего вождя и повелителя. Если бы Урууни теперь вновь удалось овладеть этим островов, то одного этого было бы уже вполне достаточно для того, чтобы уравнять шансы двух враждующих вождей и даже вполне обеспечить преобладание Урууни до тех пор, пока он будет находиться под покровительством переселенцев.
   Прежде всего Марку хотелось, если возможно, избежать в этом деле кровопролития, и потому он решил более всего действовать страхом и угрозой. С этой целью он подошел на расстояние пушечного выстрела к главной крепости Ваальли и предложил ей сдаться, а командиру гарнизона приказал не только немедленно очистить крепость, но и совершенно удалиться со своими людьми с этого острова.
   Предложение это было встречено самым решительным отказом. Но у Марка имелся довольно веский аргумент. В то же время Урууни высадился на берег; при его появлении все тайные и явные приверженцы его схватились за оружие, как один человек; заранее уверенные в поддержке со стороны столь грозного в их глазах судна, они мгновенно образовали вокруг своего бывшего вождя такую военную силу, с которой он легко бы мог побросать в море сторонников Ваальли. Но тем не менее эта горстка людей оказывала самое энергичное сопротивление до той минуты, пока Марк не дал по ним меткого выстрела из своего шестифунтового орудия. Картечь, пробив ограду крепости и, к счастью, не ранив никого, наделала много шума и произвела страшный переполох в крепостном гарнизоне, после чего начальник крепости послал Марку пальмовую ветвь в знак покорности. Весть об этой победе Урууни произвела громадное впечатление на всех, даже соседних островитян, так что менее чем за двое суток бывший вождь вновь получил прежнюю силу и власть, и низвержение Ваальли произошло само собою, без всякого кровопролития. После этих событий Урууни мог рассчитывать на спокойное царствование до конца дней своих.
   Со дня начала военных действий на Рифе прошло уже около недели, и так как Марк знал, что о нем беспокоятся дома, то он не воспользовался любезным приглашением погостить подольше на островах Бэтто. Убедившись, что эта группа островов изобилует очень редким сандаловым деревом, Марк заключил с туземцами договор, в силу которого последние обязывались вырубать и выставлять на берег известное количество этого дерева. По истечении трехмесячного срока "Друг Авраам" должен был зайти сюда вновь и забрать этот груз. Покончив с этими делами, "Друг Авраам" отплыл в обратный путь.
   С Рифа "Авраама" увидели почти за час до того, как он вошел в порт; все обитатели Рифа вышли навстречу победителям и шумно приветствовали их возвращение.
   Счастливая этой удачей, колония могла теперь надеяться на полное спокойствие и безопасность в будущем.
   Однако с присоединением еще пяти матросов, составлявших некогда часть экипажа "Ранкокуса", положение колонии значительно изменялось, и у Марка явился вопрос о том, каковы теперь его обязанности в отношении его судовладельцев.
   Для обсуждения этого важного вопроса он решил вновь собрать совет, и с этой целью на другой же день поутру, забрав с собой всех своих матросов и почти всех переселенцев мужского пола, Марк вместе с женой и ребенком отплыл на Пик.
   Спустя шесть часов "Друг Авраам" входил уже в Миниатюрную бухту. После взаимных приветствий и радостных поздравлений вновь прибывшие матросы ознакомились со своими новыми товарищами, и четверо из них, в том числе Билль Броун, тут же записались в постоянные члены колонии и были приняты в число сограждан Рифа, так как они имели желание провести остаток своих дней в этом благословенном крае. Остальные трое обязались на известный срок остаться на службе у Марка, чтобы по прошествии этого срока им было предоставлено право вернуться вновь на родину. В колонии чувствовался недостаток в женщинах, а так как каждому человеку хочется испытать на себе счастье или несчастье брачной жизни, то и немудрено, что некоторые из матросов мечтали о возвращении в Америку.
   Покончив с этим вопросом, Марк изложил свои сомнения относительно судна. Долгое время он думал, что "Ранкокус" неподвижно и неизбежно прикован к месту; теперь же, со времени последнего землетрясения, он очутился в яме, где под ним едва хватало воды. Присутствовавший при спуске "Ранкокуса" Боб знал, что его осадка равняется всего тринадцати футам, а Билль Броун брался дать судну еще от восемнадцати до двадцати дюймов воды -- для того чтобы вывести его из заколдованного круга.
   Раз являлась возможность вывести "Ранкокус" в море, отсюда сам собою вытекал вопрос: не следовало ли теперь вернуть это ценное судно тем, кому оно принадлежит по праву? Правда, что, как то было известно Бриджит, друг Авраам Уайт и его компаньоны были давно уже вознаграждены за свои убытки страховой премией, но теперь на "Ранкокус" имели неоспоримое право страхователи. Нагрузив здесь судно сандалом и обменяв его в Кантоне на груз чая, можно было получить такие барыши, которые с избытком покрыли бы все затраты и расходы на судно. Но при всем этом Марк не хотел расстаться с мыслью о дальнейшем существовании и процветании основанной им колонии, и потому перспектива покинуть эти края на целых двенадцать месяцев, а может быть, и более, страшила его. Он сознавал, что если он и Бриджит с ребенком уедут, то остальные разбредутся в разные стороны, полагая, что они более не вернутся, и столь успешно начатое им дело колонизации рухнет неизбежно.
   Итак, решено было прежде всего попытаться извлечь судно из его тесного места заключения, а затем уже обсудить и дальнейший образ действий. Одновременно с этим решением к Урууни и Ваальли были посланы весьма ценные для них подарки, вроде стеклянных бус и ожерелий, ножей, топоров и тому подобных вещей, составлявших часть груза "Ранкокуса". Взамен этого колонисты просили их вновь распорядиться заготовкой возможно большого количества сандала. Для выполнения этого поручения были посланы Боб и Джонс, которые и отправились на "Нэшамони" на группу островов Бэтто, чтобы по исполнении возложенного на них поручения они немедленно вернулись на Риф. где их помощь была нелишняя для работы на "Ранкокусе".
   Хитон и Ункус остались на Пике для охраны этой части владений колонии и для работ на лесопильне, а все остальные мужчины вернулись на Риф, где тотчас же и приступили к работам на судне. Очистив трюм от всего, что там было свалено, наши колонисты перетащили на берег и все бочки и бочонки с пресной водой, которые служили одновременно и балластом для судна. Когда весь этот груз был удален с корабля, наши приятели с радостью убедились, что судно поднялось на несколько дюймов, а после того, как с "Ранкокуса" были сняты все остатки парусов, снастей и мачт, его корпус поднялся еще более. По прошествии недели дело с выгрузкой и уборкой всего, что можно было снять с судна, уже значительно двинулось вперед и подходило к концу. Однажды под вечер, во время прилива, подул сильный и свежий ветер, и Марк решил воспользоваться им для того, чтобы вывести "Ранкокус" из его тесного бассейна. И вот при громких криках радости всех присутствовавших судно колыхнулось и тронулось вперед; первый трудный шаг был сделан, и всем было ясно теперь, что нелегкая задача переселенцев увенчалась полным успехом.
   В тот же день "Ранкокус" подвели к берегу, где он стал на якорь так же надежно, как если бы он находился у набережной порта в Филадельфии.
   Затем колонисты приступили к конопачению судна и принялись подчищать и чинить его паруса, мачты и снасти -- все было приведено в должный порядок; не забыты были и пресная вода, и съестные припасы, и всякого рода инструменты и орудия. Оставалось только позаботиться о выборе экипажа. Боб давно уже успел вернуться с вестью, что дикари на самом берегу главного острова заготавливают громадное количество сандала, и по прошествии не более месяца "Ранкокус" может принять свой груз и плыть в Кантон.
   Понятно, что в число экипажа прежде всего попали те три матроса, которые выказали желание вернуться на родину, а именно: Джонс, Эдварде и Брайт; Боб был назначен старшим помощником капитана, а Биглоу младшим. Билль Броун остался за коменданта на Рифе, Уатгельс пожелал остаться с ним, но Диккинсон и Харрис, хотя намеревались вернуться в колонию, все же не прочь были отплыть на судне: подобно Биллю Броуну они также мечтали о нежной подруге; разница была лишь в том, что Броун поручил Марку выбрать для себя хорошую во всех отношениях невесту, а Диккинсон и Харрис предпочитали сами избрать себе своих будущих жен по своему личному вкусу. Только один Уатгельс совсем не высказался по этому поводу.
   Между тем как готовились к отплытию, в среде переселенцев состоялся еще один счастливый брак Ункус соединил свою судьбу с судьбой героической Юноны; он построил себе хорошенькую хижинку на Пике и зажил очень счастливо своим хозяйством.
   Но вот настал решительный момент отъезда. Бриджит долго рыдала в объятиях своего мужа; "друг" Марта, по-видимому, спокойно рассталась с "другом" Бобом, но на душе и у нее было так же нелегко.
   С рассветом "Ранкокус" вышел в море; Броун и Уатгельс сопровождали его на "Нэшамони" до группы островов Бэтто. Тотчас же по приезде на остров Марк просил Урууни созвать всех своих старшин, данников и в присутствии жрецов именем своей светской и их духовной власти торжественно воспретить всякого рода общение с переселенцами в течение года, а по прошествии этого срока Марк обещал снова вернуться к ним с многочисленными и ценными для них подарками. Обнадеженный связующей силой воспрещения, облеченного в религиозную форму, Марк со спокойным сердцем мог отплыть в свой далекий путь.
   Нагрузив изрядное количество сандала и получив от Урууни восемь ловких, способных туземцев, которые вошли в состав экипажа "Ранкокуса", Марк пошел в Кантон. Пятьдесят дней спустя "Ранкокус" входил в порт города Кантона, где без труда выгодно продал свой груз, после чего, забрав полный груз чая, он все-таки остался с крупным барышом в кармане. В это время как раз продавался небольшой американский бриг. Марк приобрел его за весьма сходную цену, нагрузил всяким полезным товаром и провиантом, в том числе несколькими английскими коровами, богатым запасом железа, снарядов и разного рода оружием. Бриг этот оказался очень быстроходным и легким судном; киль его был обит медью, хотя и не новой, но достаточно прочной. Вооружен он был десятью шестифунтовыми пушками и обладал вместимостью в двести тонн. Все бумаги его были в полном порядке, а назывался он "Сирена". Конечно, Марку пришлось бы отказаться от этой покупки, если бы ему не посчастливилось встретиться в Кантоне с одним из своих прежних друзей, который женился здесь на хорошенькой англичанке и был поставлен через это в необходимость отказаться от морской службы ради спокойствия своей жены. Приятель этот, по фамилии Саундерс, был всего года на три старше Марка и отличался прекраснейшим характером. Узнав всю повесть Марка и историю его вновь образовавшейся колонии, Саундерс возымел непреодолимое желание пристать к этой колонии и предложил набрать экипаж из таких же американцев, как он сам, оказавшихся без дела в данный момент; с ними он брался довести "Сирену" до Рифа. Порешив на этом, "Сирена" ушла в море накануне того дня, когда "Ранкокус" вышел из Кантона в Филадельфию. Биглоу перешел на "Сирену" в качестве старшего помощника командира, а вместе с тем и лоцмана. Его место на "Ранкокусе", по приглашению Марка, занял другой молодой офицер.
   День прибытия "Сирены" на Риф был великим событием для всех переселенцев, и так как, согласно распоряжениям Марка, это новое судно не должно было отлучаться из колонии до конца года, то присутствие столь внушительных размеров судна могло служить поселенцам гарантией полнейшей безопасности.
   Нет надобности останавливаться на всех подробностях плавания "Ранкокуса". Довольно сказать, что он в надлежащее время вошел еще раз в Делавар, к немалому удивлению всех заинтересованных в нем лиц. Друга Авраама Уайта в это время уже не было в живых, и все товарищество судовладельцев распалось; однако право собственности на это судно по закону перешло к страховщикам. К ним-то и явился по своем приезде Марк с подробным отчетом обо всем случившемся. Привезенный чай ему удалось продать очень выгодно, о чем он также сообщил страховой компании, которая, обсудив это дело, решила, по вычете суммы, равной с суммой, выплаченной ею страховой премии, и следуемых ей с нее процентов, само судно и остаток суммы, вырученной Марком от продажи груза, предоставить добросовестному и честному капитану Вульстону в полное его владение в благодарность за оказанные им обществу услуги. Таким образом, кроме законно присужденного ему судна Марк получил еще около одиннадцати тысяч долларов наличными деньгами. Излишне было бы говорить, что все сограждане Марка Вульстона стали смотреть на него как на великого человека. Не только вся его семья встретила его с распростертыми объятиями, но и сам доктор Ярдлей переменил о нем свое мнение и соблаговолил протянуть ему руку примирения. Старик Ярдлей отдал ему подробный отчет в своих делах по опеке Бриджит, и Марк вдруг стал обладателем состояния более чем в двадцать тысяч долларов. Вслед за тем Марк приступил к разным приготовлениям для скорого отплытия на остров Кратера, который они с Бриджит втайне решили сделать своей постоянной резиденцией, предпочитая его даже всем красотам Пика. На кратере Марк прожил столько тяжелых дней, дней одиночества, отчаяния и муки, что он невольно стал как-то особенно близок сердцу обоих супругов.
  
   ГЛАВА XX
  
   Смертный, ты жалуешься на свою судьбу. Но твои печали на небесах сложены в драгоценную сокровищницу. Позднее каждое твое горе получит вознаграждение. Пой потому без конца гимн благодарности.
   Нравственная алхимия
  
   Марк без труда мог предпринять такое плавание с грузом сандала в Кантон и, забрав с собой всех желающих, вернулся из Кантона с грузом чая в Америку, чтобы остаться там уже навсегда. Но его приковывает к себе благословенный климат тех островов, отличавшийся всеми прелестями южных широт и не имевший ни одного из свойственных ему неудобств, так как свежий ветер с моря постоянно умерял нестерпимый зной даже на Рифе, не говоря уже о Пике, где даже в самые жаркие месяцы не было надобности прекращать работу и в полдень. Зимы здесь совершенно не было, и человек чувствовал себя более счастливым, бодрым и здоровым, чем где-либо в другом месте земного шара. Потому Марк ни за что не хотел расставаться с Рифом, не хотел его также и населять кем попало. Напротив, он намерен был сохранить в своих владениях порядок и вообще довольство, а потому предпочитал предоставить заботу об увеличении населения самой природе.
   В числе знакомых Марку людей был и один молодой человек по фамилии Пэннок; женившись очень рано, он уже успел стать отцом троих детей; человек весьма небогатый, он уже не на шутку начинал ощущать в своем домашнем обиходе бремя многочисленной семьи. Пэннок был прекрасный фермер, человек очень работящий и смолоду привыкший к труду. Марк в минуту откровенной беседы предложил ему поехать вместе с ним, захватив также и семью, состоявшую из жены, троих детей и двух его сестер, молодых девушек, и поселиться в его колонии на Рифе. После некоторого размышления Пэннок принял предложение. Марк поручил ему вербовку добровольных переселенцев для формирования экипажа, а сам занялся закупкой всего необходимого и приготовления к скорейшему отплытию в обратный путь. Двое братьев Марка -- Чарльз и Абрам Вульстон -- также выразили желание переселиться в страну приключений брата; кроме того, к ним присоединились еще пятьдесят других эмигрантов. Все это делалось под величайшим секретом, чтобы не привлекать общественного внимания к новой колонии, потому что это могло пагубно отразиться на ее процветании и благосостоянии. Прежде всего, Марк хотел удержать за собою монополию той торговли, которая являлась очень прибыльной; между тем не подлежало сомнению, что соискатели нахлынули бы во множестве на эти острова, если бы стало известно, какой источник богатств таится там. Марк не обманывался на этот счет, заранее уверенный, что, как только он сообщит другим о существовании этих островов, к нему со всех сторон посыплются просьбы о зачислении в состав колонии; но этого-то именно он и не желал и потому тщательно скрывал свою находку. О прибытии "Ранкокуса" было, конечно, упомянуто в газетах, но без всяких подробностей и рассуждений; там говорилось только, что судно это разбилось о подводные рифы и потеряло почти весь свой экипаж и что впоследствии все уцелевшие, то есть оставшиеся в живых члены экипажа сняли его с мели, произвели на нем необходимые ремонтные работы и благополучно окончили плавание. Таким образом, вся история Марка и его островов осталась совершенно неизвестна широкой публике. При отчете о своих действиях страховому обществу Марк также ничего не упомянул о своих и соседних островах, а ограничился лишь заявлением, что часть груза этого судна он употребил на свои личные нужды и надобности.
   По прошествии некоторого времени "Ранкокус" снова ушел в море с полным грузом разнообразного товара. Между прочим, он вез немалое количество всякого рода оружия и инструментов, множество различных семян, штук шесть коров и несколько пар улучшенной породы свиней, двух кобылиц и запряжку волов; всевозможные тележки, тачки и тому подобное также имелись здесь в значительном количестве. Кроме того, он вез большой запас железных прутьев, брусьев, гвоздей всякого сорта и других металлических изделий и, наконец, несколько тысяч долларов преимущественно мелкой медной монетой. Кроме того, и все переселенцы везли с собою в большем или меньшем количестве звонкую монету. В трюме был сложен значительный запас строевого леса, а магазин был полон вооружения для "Ранкокуса". Марк приобрел еще четыре полевых орудия небольшого калибра, две трехфунтовые пушки, две гаубицы двенадцатифунтового калибра с лафетами и несколько дальнобойных орудий.
   Помимо артиллерии Марк вез с собой еще двести мушкетов и пятьдесят пар пистолетов. Однако наибольшее значение Марк придавал не столько предметам, сколько людям, которых он увозил с собой на Риф. Все до единого переселенцы принимались им с большим разбором; при этом особое внимание обращалось на нравственные качества каждого человека. Кроме того, Марк позаботился и о том, чтобы в числе переселенцев были представители различных профессий, а главным образом разный ремесленный и мастеровой народ: плотники, каменщики, слесари, сапожники, портные и тому подобное. Почти все они были люди семейные, за исключением нескольких молодых людей и девушек, братьев или сестер кого-либо из эмигрантов. Пространство между деками было предоставлено в распоряжение переселенцев, число которых достигло двухсот семи человек, не считая детей.
   Марк Вульстон был слишком разумным человеком, чтобы увлекаться каким-либо из модных современных абсурдов вроде всеобщего равенства или же общности имущества. Нашлись из числа желавших отправиться на острова Тихого океана двое таких господ, которые мечтали образовать там общество людей, у которых имущество было бы общее и нераздельное, а все обязанности согласовались с естественным правом человека.
   Но Марк имел на этот счет свои продуманные взгляды и убеждения и не мог согласиться с этими людьми. По его мнению, цивилизация не могла бы существовать без права собственности, а сама собственность не может существовать без личного прямого интереса не только в накоплении, но и в сохранении этой собственности.
   Из всех софизмов наиболее пошлый и вредный, по мнению Марка, был тот, который гласит, будто свобода личности возрастает пропорционально свободе, приобретенной массой. Напротив, тысячи примеров показывают, что личность попирается самим порядком вещей в такой свободной стране; там часто человека преследуют за то, что он осмеливается поступать или думать иначе, чем его сосед, и, невзирая на покровительство законов, он поневоле должен покориться большинству: а эта власть -- неумолимая, обидная. Причина этого явления весьма простая: где у власти стоит один или несколько человек, там, если один какой-нибудь человек из толпы вздумает почему-либо протестовать против несправедливости или насилия этой власти, общие симпатии и сочувствие толпы будут всегда на его стороне; но эта же толпа останется жестоко беспощадной к тому, кто только дерзнет восстать против приговора массы, пусть даже его правда будет ярче самого солнца.
   Это попирание личности является следствием того, что слишком разделенная власть влечет за собой неизбежно серьезные злоупотребления, совершаемые почти бессознательно и безнаказанно.
   У Марка был свой план устройства его маленького государства, и потому, когда два молодых ученых правоведа выразили желание сопровождать его в Тихий океан, он, не задумываясь, отказался принять их в состав своей колонии.
   Право как наука, без сомнения, есть полезное знание, но Марк полагал, что его товарищи могут еще долгие годы прожить счастливо и без этой мудрости. Затем к нему явился с предложением своих услуг и некий врач, но, памятуя козни и вражду своего отца с отцом Бриджит, он решил, что для колонии достаточно и одного Хитона. Наибольшее затруднение представлял собою религиозный вопрос.
   Хотя в то время рознь сект еще не выступала в столь ярких формах, но и тогда уже она начинала становиться предметом толков и горячих прений. Так, например, в Бристоле было много последователей англиканской церкви, и в их числе была семья Вульстон, между тем как Бриджит принадлежала к пресвитерианской церкви, а большинство вновь присоединившихся переселенцев были так называемые умеренные квакеры, то есть люди, весьма безразлично относившиеся к религиозным воззрениям и не придерживавшиеся строго своих обрядов. По мнению Марка, одного священника было бы совершенно достаточно для его маленькой колонии: но ведь один и тот же священник не мог угодить всем этим разнородным сектам: в этом и заключалось главное затруднение. Вопрос этот разрешила сама судьба; к нему явился один родственник Хитона, человек молодой, но слабого здоровья, по фамилии Горнбауер, недавно посвященный в сан, и Марк согласился взять его с собой вместе со всей его семьей, состоявшей из жены, сестры и двоих детей.
   Мы не станем описывать день за днем плавание "Ранкокуса", тем более что оно не отличалось никакими особенными событиями.
   Судно находилось уже сто шестьдесят дней в море, считая в том числе два дня стоянки в Рио-де-Жанейро.
   Все с нетерпением ожидали окончания плавания; некоторые даже опасались, что капитан недостаточно хорошо знаком с этими морями, чтобы отыскать те острова, о которых он говорил им; однако в существовании этих островов никто не сомневался. Но вот находившиеся на судне краснокожие стали вдруг уверять, что они чуют близость земли; это уверение подействовало успокоительно на всех. Как это ни странно, но словам этих невежественных туземцев все доверяли больше, нежели научным наблюдениям капитана судна.
   Вскоре после того, около полудня, Марк взошел на палубу со своим квадрантом и немного спустя объявил о результатах своих наблюдений; по его мнению, их судно должно было вскоре войти уже в воды Кратера. Одно из многочисленных морских течений отнесло их немного дальше к северу, чем он предполагал; по его вычислениям выходило, что они теперь находятся всего в тридцати милях на север от желанных островов. Это известие было встречено всеобщими криками радости и восторга. Но часа три спустя матрос, стоявший на вахте, объявил с фок-салинга, что земли еще не видно. Страшное подозрение проснулось на минуту в душе Марка: неужели новое конвульсивное движение недр земли поглотило опять все то, что оно так недавно вызвало к жизни? Но вот сверху кто-то крикнул: "Парус!", а час спустя уже оба судна были настолько близко друг от друга, что с помощью зрительной трубы прекрасно можно было различать предметы.
   -- Это "Сирена"! -- воскликнул Марк. -- Но что она здесь делает, на ветре, у островов?
   -- Быть может, это готовится для нас торжественная встреча, -- заметил Боб. -- Теперь как раз то время, когда они должны нас ожидать, и я готов побиться об заклад, что ваша супруга и "друг" Марта пожелали выехать навстречу своим мужьям.
   Слова эти вызвали невольную улыбку на устах Марка, продолжавшего между тем свои наблюдения.
   -- Там, на "Сирене", творится что-то странное. Взгляни же, Боб, ведь она мечется из одной стороны в другую, точно галиот, носимый ветром, шатается и кренится, как хмельной матрос! Как видно, там никого нет у руля!.. Ах, Боже!!..
   -- Да, да, смотрите, как парус-то полощет!
   -- О, Боже мой, да что же это такое?!
   Марк с озабоченным лицом расхаживал теперь взад и вперед по палубе, приостанавливаясь лишь временами, чтобы взглянуть на постепенно приближавшееся судно.
   " Оно теперь было уже на расстоянии не более одной мили от "Ранкокуса".
   Вдруг Марк позвал к себе Боба -- отдать приказ снять долой койки. Это сигнал ужасной, решительной минуты перед сражением.
   -- Все наверх и по местам! -- вдруг крикнул Марк.
   Все бывшие на судне всполошились, забегали, готовясь к сражению; отвязывали орудия, заготовляли снаряды, ядра. Тем временем "Ранкокус" подошел к "Сирене" на расстояние пушечного выстрела; теперь уже можно было ясно видеть, что творилось на "Сирене". Никто из присутствовавших не мог понять столь странных эволюции брига. Очевидно, там имели намерение уменьшить ход, но вместо того бриг ежеминутно метался то в одну сторону, то в другую, а некоторые менее тяжелые паруса почти все время бились о стеньги. Марк внимательно следил за всем происходившим на бриге, а также приглядывался и к людям экипажа, которые суетились у парусов.
   -- Готовь одну из пушек! Случилось какое-то несчастье; наш бриг в руках туземцев, а они не могут с ним управиться.
   Можно себе представить впечатление, какое произвели эти слова на всех присутствовавших; если туземцы овладели бригом, то, следовательно, они овладели и Рифом, и Пиком; что же в таком случае ожидало переселенцев? Прошло еще около четверти часа страшного ожидания для экипажа и беспредельной муки для Марка. Боб также был встревожен. Случись теперь Ваальли подвернуться ему под руку, туземцу бы несдобровать. Неужели Урууни мог изменить им, нарушить свои обещания? Нет, этого ни Боб, ни Марк не могли допустить.
   -- Орудие это в порядке, готово оно к бою? -- спросил вдруг Марк.
   -- Да, капитан, совсем готово, по первому сигналу будем палить.
   -- Ну так открой огонь! Да целься выше! Попробуем сперва только пугнуть их, и горе им, если они не сдадутся!
   Раздался выстрел, но, к немалому удивлению всего экипажа, бриг отвечал тотчас же залпом с целого борта; но эта энергичная демонстрация оказалась единственной мерой сопротивления, выказанной судном. Несмотря на то, что бриг открыл огонь из всех пяти орудий борта, ни один снаряд не причинил вреда "Ранкокусу", потому что туземцы стреляли, не наводя орудий, а просто наугад, и сами же пострадали при этом: три-четыре человека из их экипажа были опрокинуты и зашиблены откатом орудий. Приняв этот неизбежный факт за проявление гнева своих богов, весь экипаж и все присутствующие пришли в какой-то дикий ужас и смятение; они сбились в кучу, кричали, воздевали руки к небу, совершенно забыв о судне; никем не управляемое, оно вышло из ветра, но и этого никто не заметил. А "Ранкокус" между тем все приближался с каждой минутой с очевидным намерением идти на абордаж. Марк, в сущности, вовсе не желал, чтобы дело дошло до рукопашной, и приказал стрелять в неприятеля картечью. Этого оказалось вполне достаточно для того, чтобы решительно склонить победу на сторону белых. Около двенадцати краснокожих были убиты или ранены, многие поспешили спрятаться в трюм, другие взобрались на мачты, но большинство, нимало не задумываясь, прыгнули за борт и бросились спасаться вплавь. К немалому удивлению зрителей, эти пловцы направились в сторону ветра; это, без сомнения, означало, что в этом направлении они надеялись встретить землю или же лодки. В данном положении Марк, придерживаясь к корме брига, закинул абордажные крюки и во главе двадцати своих людей вскочил на палубу "Сирены" и беспрепятственно овладел судном.
   Отдав матросам необходимые приказания как командир судна и восстановив надлежащий порядок в снастях и парусах, Марк тотчас же спустился во внутренние помещения брига. В каюте он нашел мистера Соундерса (или, как его называли все переселенцы, капитана Соундерса), связанного по рукам и ногам; комиссара и Биглоу постигла та же участь; они были найдены в помещении матросов также связанными. За исключением этих трех человек, весь экипаж "Сирены" состоял еще из двух человек в тот момент, когда она была захвачена туземцами. Саундерс положительно не мог сообщить Марку никаких подробностей обо всем случившемся.
   Марк узнал от него, что "Ранкокус" теперь находится не на ветре у кратера, а под ветром, и если бы он продолжал идти в том направлении, в каком шел, когда встретился с "Сиреной", то он к восходу солнца пристал бы к острову своего имени. Кроме того, Соундерс успокоил Марка относительно участи женщин и детей; все они находились на Пике, и ни одна из них не отлучалась из Эдема уже более шести месяцев, то есть с тех пор, как смерть Урууни развязала руки Ваальли. Тотчас же после смерти отца сын Урууни, наследовавший от него власть, был свергнут грозным Ваальли, который, нимало не стесняясь заклятиями и торжественным воспрещением своих жрецов, стал убеждать своих единоплеменников пойти против белых. Наобещав им полный разгром всего имущества переселенцев и груды столь драгоценных для них железа и меди, якобы имевшихся на судне, Ваальли собрал вокруг себя немалое число соратников. Однако, как хитрый и предусмотрительный политик, он не сразу двинулся войной на белых. После того как ему удалось захватить верховную власть, Ваальли стал преднамеренно осыпать переселенцев всевозможными доказательствами своего благорасположения и внимания к ним. Он заготовил громадные запасы сандалового дерева, которые он обещал уже сам перевезти на Риф, и первый большой транспорт был действительно им доставлен. Одним словом, не было такой дружественной услуги, которую бы он не постарался оказать переселенцам с целью ослабить их бдительность и осторожность. Никто на кратере не ожидал нападения; все готовились к встрече Марка, и возвращение "Ранкокуса" ожидалось со дня на день.
   "Сирена", забрав громадный груз сандала на островах Бэтто, выгрузила его на кратере и затем вышла в море навстречу "Ранкокусу", чтобы поскорее принести Марку сведения о делах колонии. Это было как раз поутру того дня, когда произошла встреча "Сирены" и "Ранкокуса". Экипаж "Сирены" состоял на этот раз из капитана Соундерса, Биглоу, комиссара, повара и еще двух людей, нанявшихся в Кантоне. Двое последних стояли, как на беду, на вахте, когда, пользуясь предрассветной мглою, к судну подкрались туземцы. Будучи пьяны, те даже не заметили приближения неприятельской флотилии и сами первые же поплатились жизнью за это небрежное отношение к долгу службы. Остальные находившиеся на бриге люди были обязаны своей жизнью только тому счастливому обстоятельству, что все они спали крепчайшим сном в момент нападения туземцев на их судно. Не видя в них помехи своему разбою, туземцы не нашли нужным их убивать. Завладев бригом, дикари решили отвезти свою спавшую добычу на острова Бэтто, и Бог весть что сталось бы со злополучным экипажем "Сирены", не повстречай ее "Ранкокус".
   Соундерсу ничего не было известно относительно численности неприятельского флота или дальнейших намерений врага. Он полагал, что судно его было атаковано весьма незначительной частью войск Ваальли с их грозным вождем во главе. По некоторым словам и жестам, подмеченным Соундерсом в то время, когда его взяли, он полагал, что остальная, более многочисленная часть войска Ваальли проникла в каналы, ведущие к Рифу, понятно, с целью разграбления острова. В настоящее время на кратере пребывали Сократ, Ункус и Уатгельс со своими женами и семьями; других защитников там не было. На вершине кратера еще перед отъездом Марка был построен довольно просторный и красивый дом, и хотя он еще не был вполне закончен, но все же имел громадную цену в глазах переселенцев; на луговине повсюду разбрелись стада свиней, число которых достигало в настоящее время двухсот голов; тут же было и несколько голов рогатого скота, а также большие запасы железа, привезенного из Кантона и сваленного в груду на кратере.
   Выслушав рассказ Соундерса, Марк тотчас же составил план действий. Прежде всего он приказал держать как можно ближе к ветру, чтобы подойти к вплавь спасавшимся туземцам. Пусть это были дикари и неприятели, но все же они были люди, и Марку не хотелось бросать их на произвол судьбы в открытом океане. Врезавшись в самую середину пловцов, Марк приказал спустить несколько шлюпок, к которым туземцы, несмотря на внушаемый им судном и его экипажем ужас, все же с радостью поплыли со всех сторон, ища спасения. Сделав это доброе дело, Марк стал раздумывать о дальнейшем. Три различных канала вели на Риф; Марк избрал из них Северный, так как то был ближайший путь, а также и потому, что тут не было надобности постоянно лавировать. Оставив на "Сирене" двенадцать человек экипажа. Марк послал ее к западному рейду, чтобы запереть всякое отступление флоту Ваальли, если он успел проникнуть к кратеру и вздумает бежать с захваченной добычей. Что же касается "Ранкокуса", то он час спустя был уже в виду берега, а перед закатом солнца зашел в северный рейд и бросил якорь на достаточной глубине в месте, прекрасно защищенном от ветра. Здесь Марк провел всю ночь, не желая рисковать, забираясь темной ночью в узкие извилистые рукава и проливы.
  
   ГЛАВА XXI
  
   Какая прекрасная вещь свой дом! С удовольствием в него возвращаются!
   Персиваль
  
   Бросив якорь на ночь, Марк не пренебрег сделать маленькую рекогносцировку. Это поручение было возложено на Боба. Согласно инструкциям, данным ему, он должен был проникнуть как можно ближе к Рифу, и, если возможно, то даже постараться переговорить с Сократом.
   Имея в своем распоряжении двухпарусную шлюпку, Боб до полуночи оказался в виду Рифа, но, к немалому своему удивлению, он увидел, что все здесь спало спокойным сном. Боб не удовольствовался рекогносцировкой, сделанной издали, а продолжал свой путь до тех пор, пока не достиг скалистой набережной Рифа. Здесь он сошел на берег и пешком, не торопясь, направился в кратер. Вход в него оставался открытым; войдя туда, Боб и его товарищи повсюду застали полнейшую тишину, без всяких признаков недавнего разгрома. Зная, что жители Рифа предпочитали для ночлега вершину, Боб поднялся туда, и, зайдя в один из построенных там домов, он, к немалой радости, застал там весь маленький гарнизон кратера, спящий сном праведных, не чующих над головой никакой беды. Боб понял, что туземцы еще не появлялись здесь и что Сократ не знает ничего о том несчастье, которое постигло было бриг.
   Негр несказанно обрадовался возвращению Боба и своего господина, как он всегда называл Марка; даже весть о близости туземцев не смутила его, когда он услышал, что великан "Ранкокус" со столь многочисленным подкреплением находится так близко. Впрочем, Марк дал Бобу двадцать вооруженных людей для сопровождения его во время рекогносцировки, а с таким войском можно было рассчитывать, что кратер в безопасности. Получив приказание уведомить о результатах своей экспедиции, Боб отослал шлюпку обратно к Марку и поручил четверым возвращавшимся на судно подробно сообщить самому капитану обо всем, что им пришлось увидеть и услышать на Рифе.
   По словам Сократа, оборона Рифа вовсе не была так затруднительна в данный момент, так как и "Друг Авраам", и "Нэшамони" стояли теперь на якоре в Миниатюрной бухте, равно как и остальные суда, и что значительная часть скота тоже находилась на Пике, хотя и здесь еще оставалось до двухсот голов свиней и голов восемь рогатого скота, не считая маленьких телят. Наиболее пострадать должны были, конечно, свиньи, так как в них туземцы стали бы стрелять, тогда как рогатый скот они во что бы то ни стало постараются захватить живьем.
   Тем временем Сократ стал показывать новоприбывшим луга и пастбища. Вся громадная луговина представляла собою прекраснейшее пастбище для скота; все посадки деревьев принялись и крепли не по дням, а по часам, образуя везде сады и рощи. Вновь прибывшие переселенцы с жадностью и радостно прислушиваясь к этим его речам. Однако Боба все же озадачивали средства обороны, о которых он не переставал думать, все время слушая рассказы Сократа.
   У деревянного мостика Боб распорядился поставить несколько вооруженных людей для охраны этого прохода; все имевшиеся здесь каронады были заряжены и всюду расставлены часовые. Приняв все эти необходимые меры предосторожности, Боб разрешил своим людям заснуть, и сам первый подал им пример.
   Как и следовало ожидать, Ваальли атаковал Риф с первыми лучами солнца. Шлюпка, посланная Бобом с известиями с Рифа, успела уже вновь вернуться на бриг и передать и там распоряжения Марка, по которым "Сирена" должна была сейчас же войти в западный канал, чтобы запереть с тыла флот Ваальли.
   Таково было положение дел, как вдруг совершенно неожиданно раздались крики туземцев.
   Прежде всего Ваальли атаковал маленький мост, рассчитывая завладеть им без сопротивления. Зная, что судно отсутствует, он полагал, что теперь нечего уже опасаться его страшных огней.
   Но Ваальли знал также, что на вершине кратера имеются орудия, и ими-то он и рассчитывал овладеть с самого же начала сражения. Эти смертоносные машины являлись страшилищем для всех туземцев, и Ваальли отлично сознавал всю важность обладания хотя бы только одним из таких орудий. Для этого надо было лишь действовать с большой быстротой. Собрав предварительно подробные сведения о положении дел на Рифе, он думал, что не встретит почти никакого сопротивления, тем более что после захвата брига, по его расчетам, на Рифе должно было оставаться всего-навсего не более шести защитников. Действительно, в это время на острове был только Сократ со своей семьей. Крики туземцев раздались как раз в тот момент, когда они увидели, что мост был снят, а люди, охранявшие мост, дали тотчас же залп из нескольких ружей. Таково было начало этого сражения, сопровождавшегося бешеными криками и возгласами. Несколько сот человек бросились вплавь и, переплыв пролив, устремились на кратер. Ожидавший этого Боб приказал своим людям отступить и не препятствовать врагу вступить на почву Рифа. Жаждущие наживы и грабежа дикари толпами взбирались на берег и бежали, перегоняя друг друга, с разных сторон ко входу кратера. В этот момент Боб со своими товарищами вошел в ворота, ведущие вовнутрь кратера, и, захлопнув их за собою, решил во что бы то ни стало воспрепятствовать вторжению краснокожих. Боб отлично знал, что другого средства проникновения в кратер, как только пройдя в ворота, не было; поэтому он не робел, а защитить лишь этот вход было нетрудно, тем более что помещавшаяся на вершине каронада была наведена так, чтобы преградить доступ ко входу. Разочарование Ваальли при виде столь неприступной цитадели было весьма сильным, но при всем том он понял, что для того чтобы достигнуть вершины, нужно было прибегнуть к помощи каких-либо искусственных мер. Тем не менее у него хватило благоразумия отозвать своих воинов, запрятавшихся среди скал, где они действительно были хорошо укрыты от неприятельского огня, но вместе с тем были обречены и на полное бездействие.
   Жажда наживы не давала покоя Ваальли, и он решился сделать попытку достичь вершины снаружи: с этой целью он приказал кучке своих воинов взобраться туда, подсаживая друг друга на плечи. Этот план, казалось, должен был бы удаться, но едва только голова первого индейца показалась над скалами, как меткий выстрел раздробил ему череп, и он, падая, увлек за собою еще несколько человек, ломавших себе ребра, руки и ноги во время падения.
   Однако утомленный продолжительным бездействием, смышленый и находчивый Ваальли решился испытать еще одно отчаянное средство. На верфи, где временами производились разные починки, оставалось немного разного строевого леса, балок, досок и тому подобное. Ваальли отобрал сотню решительных и предприимчивых людей, послал их туда с приказом собрать как можно больше досок, брусьев и всякого другого леса и перетащить все это к подножию кратера.
   Боб только этого и ожидал; он тотчас же навел одну из каронад на самую внушительную кучу лесного материала, и как только туземцы собрались вокруг нее, хватил по ним картечью; человек десять или двенадцать были убиты и ранены, остальные же, точно пыль, развеянная ветром, разбежались в разные стороны. Вдруг кто-то крикнул: "Парус!", и вслед за тем этот же возглас повторили и часовые на вершине. То был "Ранкокус". Очевидно, выстрел, произведенный с кратера, был услышан Марком, потому что он тотчас же ответил на него, желая ободрить тем осажденных и давая им знать о своем присутствии. Минуту спустя раздался третий выстрел из орудия с западной стороны; оглянувшись в ту сторону, Боб увидел верхушки мачт "Сирены", видневшиеся над вершинами скал. Надо ли говорить, что раздавшаяся со всех сторон пушечная пальба и появление двух вооруженных судов разрушили все планы предприимчивого Ваальли, который, подавляя с трудом свою ярость, стал отступать. Отступление Ваальли могло быть названо счастливым. По данному им знаку, туземцы бросились в воду и благополучно переплыли пролив. Боб, конечно, мог бы беспрепятственно стрелять в них картечью и перебить большую половину неприятелей, но ему было противно бесполезное кровопролитие, и потому туземцам удалось убраться с Рифа, унося с собою своих убитых и раненых с помощью моста, который они уже успели восстановить.
   Добраться до своих лодок Ваальли и его людям было легко, но теперь являлся вопрос, как выйти из вод кратера? Всякая возможность отступления и с севера, и с запада была отрезана; чтобы выйти с южной или восточной стороны, необходимо было пройти под огнем Рифа и затем еще пройти сквозь строй между цитаделью кратера и грозным "Ранкокусом".
   Однако Ваальли сообразил, что если они сделают некоторое усилие и быстро промчатся под скалами Рифа, то в узких и тесных проливчиках его флоту удастся выбраться в открытое море, а большие суда врагов будут не в состоянии преследовать их в этих тесных, извилистых проливах. Боб предоставил им и здесь пройти беспрепятственно, не дав по ним ни одного выстрела.
   Как только "Ранкокус" подошел ближе, Боб отправился навстречу Марку и доложил ему обо всех своих действиях. Теперь уже опасность совсем миновала. "Ранкокус" стал на якорь у набережной Рифа, и пассажиры толпою устремились на берег, едва только успели перебросить две-три доски, чтобы облегчить переход с корабля на сушу.
   Менее чем за час все имевшиеся на судне животные были сведены на берег и пущены на пастбища кратера, и вскоре на "Ранкокусе" не осталось ни одного животного, кроме крыс и мышей, без которых немыслимо ни одно судно.
   О дикарях никто не думал. Они бежали и в данный момент были уже очень далеко. Конечно, .. Ранкокус" и бриг с успехом могли бы преследовать их, но переселенцы наши не имели желания пускаться за ними в погоню и от души радовались тому, что им удалось от них избавиться.
   И вот после столь долгого отсутствия Марк вновь вернулся к себе на Риф. Все тут дышало довольством и изобилием; тут стояло и его судно, нагруженное всем, что только могло способствовать удобству и благосостоянию его и всей его колонии. Вокруг себя он видел только счастливые, веселые и довольные лица, и сердце его переполнилось чувством благодарности к Всевышнему. Если бы здесь была его жена и дети, то, кажется, в этот момент мера счастья его переполнилась бы. Однако и Бриджит не забыли. Не прошло и получаса с минуты прибытия судна на Риф, как Боб уже успел вскочить на "Нэшамони" и поспешил на Пик с радостной вестью о прибытии "Ранкокуса" Но ему не пришлось даже совершить столь дальнего плавания; едва он успел обогнуть южный мыс, как повстречался с "Авраамом", шедшим к Рифу. На Пике были замечены враждебные намерения Ваальли и потому решили отправить на Риф "Друга Авраама" с надлежащим по своей численности экипажем для того, чтобы предупредить тамошних жителей о грозившей опасности и оказать им в случае надобности помощь. Бриджит вздумала также ехать на Риф вместе с детьми и Мартой, чтобы позаботиться о сохранности некоторых ценных вещей, находившихся в павильоне мужа на вершине кратера.
   Легко вообразить радость Бриджит, Марты и других пассажиров и экипажа "Друга Авраама" при получении вести о прибытии "Ранкокуса". После первого обмена приветствиями и сбивчивых вопросов и ответов решено было, что "Друг Авраам" со своим экипажем, под начальством Билля Броуна, выйдет в море и будет наблюдать за неприятелем. Надо было заставить Ваальли идти на север и воспрепятствовать ему вернуться еще раз на Риф. "Авраам" как раз наиболее подходил для такого плавания, так как не требовал большого количества рук и к тому же был прекрасно вооружен, а Билль Броун отлично умел с ним управляться. Между тем Боб, пересадив к себе на "Нэшамони" обеих женщин и детей, отплыл обратно к Рифу.
   Так как день этот начался для наших переселенцев очень рано, то к полудню "Нэшамони" уже успел прийти обратно. Заметив его издали, Марк сильно встревожился. Он знал, что за это время невозможно было дойти до Пика, и потому он предположил, что Ваальли со своим флотом преградил ему путь и Боб вернулся просить подкрепления. Но когда судно подошло ближе, Марк заметил развевающиеся по ветру женские одежды и затем с помощью подзорной трубы ясно различил знакомый милый облик своей ненаглядной Бриджит.
   Суда, подходившие к Рифу с юга, должны были пройти через узкий пролив, который отделял Риф от луговины, и в тот момент, когда "Нэшамони" проходил вблизи берега, Марк вскочил на палубу и, обезумев от радости, заключил в свои объятия кинувшуюся ему на грудь жену.
   Было уже почти темно, когда Марк снова появился среди вновь прибывших переселенцев. Люди эти уже успели немного оглядеться на Рифе; они побывали на ближайших островах, и все, даже и наиболее требовательные из них, оказались вполне довольны тем, что здесь нашли; особенно их очаровывало обилие плодов и зелени, роскошная апельсиновая роща, где все деревья были разубраны золотистыми плодами, имбиря, смокв, дынь, тыкв, кокосовых орехов здесь было такое множество, что казалось положительно невозможным съесть все это.
   К ночи большая часть переселенцев вернулась ночевать в последний раз на "Ранкокус". Около десяти часов утра на другой день прибыл и "Друг Авраам". Билль Броун доложил Марку, что Ваальли ушел, не сделав даже попытки хоть раз оглянуться назад. Выслушав отчет Билля Броуна, Марк решил, что нет более никаких оснований опасаться вторичного нападения туземцев, а также нет и надобности в дальнейшем преследовании неприятельского флота.
   Весь этот, а также и следующий день наши переселенцы употребили на перетаскивание своих пожитков и большей части груза с судна на берег, а так как Марк намеревался поселить сорок семейств из числа вновь прибывших на Пике, то "Друг Авраам" был подведен к набережной, и все имущество этих сорока семейств было перенесено на "Авраам". Мужчины, женщины и даже дети весело исполняли каждый свою посильную работу, и в данный момент этот кусочек набережной Рифа напоминал картиной оживленной работы деятельный муравейник в теплый день.
   Тем временем Билль Броун, присутствовавший при погрузке судна, которым он командовал, воспользовался минутой перерыва работ и, подойдя к Марку, завел с ним следующий разговор:
   -- А славных товарищей вы нам привезли, мистер Вульстон, право, выбор не плохой, уж что и говорить! Ну а меня-то вы там не забыли, если смею спросить?
   -- Нет, Билль, я вас не забыл и, мне кажется, исправно исполнил ваше поручение; Феба здесь, готова к вашим услугам.
   -- Так что же, за мной остановки не выйдет! -- засмеялся Билль. -- Но только, Бога ради, укажите вы мне эту молодую женщину, я уже начинаю ее любить всем сердцем.
   -- Ого! Молодую женщину?! Да ведь у нас такого уговора не было, Билль! О возрасте у нас ничего не было говорено; вы лишь желали иметь жену, добрую и хорошую, и подумайте сами, ведь чем предмет этот моложе и свежее, тем на него больше и спроса.
   -- Ну, ну, не бойтесь, мистер Вульстон, я не оставлю ее у вас на руках, будь она хоть настолько стара, что годилась бы мне в матери; но все же я уверен, что вы, по доброте сердечной, хоть немного пожалели вашего бедного товарища и выбрали ему супругу, соответствующую возрасту парня, которому всего тридцать два года от роду.
   -- Об этом судите сами, Билль, вон она, ваша Феба; смотрите, вон она несет большое зеркало и сама любуется в нем своей рожицей. И если нрав ее столь же привлекателен, как и ее наружность, то вы, наверное, будете довольны ею. К тому же будущая ваша жена приехала сюда не с пустыми руками, а привезла с собою много кое-чего, что вам очень и очень пригодится в вашем новом хозяйстве.
   Билль Броун был в восторге от выбора начальника; но что особенно порадовало последнего, так это то, что и хорошенькая Феба осталась чрезвычайно довольна своим будущим мужем, несмотря на его красный шрам. Счастливая парочка в тот же день сочеталась законным браком в большой каюте "Друга Авраама".
   Три дня спустя после прибытия "Ранкокуса" на Риф, с закатом солнца, , Друг Авраам" вышел в море и направился к Пику, увозя без малого сто пассажиров, считая женщин и детей. "Нэшамони" вышел несколькими часами раньше вместе с Марком и его семьей. Марк, а в особенности его меньшие братья сгорали от нетерпения увидеть скорее свою сестру Анну. Встреча всех членов семьи Вульстон была поистине трогательная. Молодые братья Вульстоны были приятно поражены благоустройством и удобствами обстановки, в какой жила теперь их милая сестра. Хитон построил для себя, несколько поодаль от других, прелестный домик среди фруктовой рощицы и в двух шагах от светлого ручья.
   Около полуночи "Друг Авраам" вошел в Миниатюрную бухту. Так как было уже слишком поздно, то каждый из переселенцев, захватив с собою какую-нибудь не особенно тяжелую ношу, поднялся с нею вдоль оврага в долину Эдема. Ночь была ясная и лунная, и большинство из вновь прибывших переселенцев провели эту ночь под открытым небом в палатках или даже просто под приготовленным для них зеленым навесом, где они вскоре и заснули сладким сном, овеваемые теплым дыханием тихой ароматной ночи.
   С раннего утра все уже были на ногах. Только что прибывшие сюда переселенцы не могли дать себе отчета, наяву или во сне они видят все то, что представилось их очарованным взорам. Каждому из них казалось, что какая-то неведомая сила перенесла их с грешной земли в какой-то райский сад.
  
   ГЛАВА XXII
  
   Вы говорите, что это люди? Значит, у них такие же сердца, как у нас?
   Байрон
  
   До последнего времени все, что являлось продуктом земледелия, считалось общим достоянием всех жителей колонии; некоторыми привилегиями в этом отношении пользовался только Марк со своей семьей. Но здравый смысл Марка подсказал ему, что этот порядок вещей не мог, да и не должен был продолжаться более. В то время, о котором идет речь, все модные теперь теории о благе ассоциации или общности были мало распространены, и им тогда никто не придавал значения.
   Марк не имел ничего против того, чтобы при случае переселенцы помогли друг другу в работах; но его мнение было таково, что до тех пор, пока человек работает для самого себя или для своих близких, община может быть уверена, что он будет работать несравненно усерднее, чем в том случае, если бы он работал на всю колонию. Далее, Марк хотел, чтобы все переселенцы пользовались в равной мере поддержкой и покровительством высшей власти и чтобы каждому была предоставлена свобода в избрании того или иного пути, которым он желал и надеялся достигнуть счастья и благосостояния своего и всей свой семьи.
   Первым действием Марка, или, как его еще называли, губернатора колонии, было назначение брата его Абрама Вульстона секретарем колонии. В Америке уважение к властям в то время было еще довольно сильно развито, и "молодой господин секретарь Вульстон" вскоре стал немаловажной персоной в среде переселенцев, равно как и все остальные должностные лица, избранные и назначенные губернатором.
   Вступив в исполнение своих обязанностей, Абрам Вульстон начал с того, что составил перепись всего населения колонии, по которой оказалось, что численность населения уже возросла за это время до трехсот двадцати душ обоего пола. Однако прирост населения посредством привлечения все новых эмигрантов отнюдь не входил в расчеты Марка. Выбор переселенцев был сделан весьма осмотрительно, а допустить теперь сюда новых и неизвестных пришельцев -- значило бы уничтожить разом все благие результаты этого первого разумного выбора.
   Все это Марк подробно изложил перед своим вновь образованным советом, который единодушно согласился во всем с мнением губернатора.
   Теперь будет нелишним сказать несколько слов и о совете. Посредством выборов в члены совета были избраны девять человек, которым и было присвоено пожизненно почетное звание членов совета Это избрание в члены совета на неизвестный срок являлось мерою предосторожности, придуманной Марком против всякого рода попыток ввести в колонии избирательное начало со всеми его беспорядками, враждой и партийностью.
   В члены совета были избраны следующие лица: господа Хитон, Пэннок, Боб Бэте. Чарльз Вульстон, Абрам Вульстон, Чарльтон, Соундерс, Уильмот и Уоррингтон.
   Все это были самые способные и развитые люди и притом весьма просвещенные, за исключением одного только Боба Бэтса; но его права состоять в числе членов совета по особо важным делам колонии были уж слишком очевидны для всех и каждого, чтобы кто-либо мог протестовать против его избрания.
   Кроме того, Боб отличался редкой скромностью и тактом. Он отлично знал себе цену и никогда не старался стать выше других или хотя бы даже на одну ногу с людьми, стоявшими выше его как по развитию, так и по образованию. Кроме того, практический ум его оказывался очень полезным в совете, где его выслушивали всегда не только с вниманием, но и с уважением.
   Чарльстон и Уильмот были люди коммерческие, намеревавшиеся завести торговлю местными товарами.
   Уоррингтон, богатейший из переселенцев, считал себя фермером, несмотря на свое чрезвычайно высокое образование и обширные познания, за что и был почти единогласно избран судьей.
   Чарльз Вульстон, изучив законоведение, был назначен адвокатом и вместе с тем главным инспектором колонии.
   На другой же день после того, как состоялись выборы в члены совета, Марк созвал совет для обсуждения важного вопроса о разделе земель. Уоррингтон и Чарльз Вульстон поставили было этот вопрос так, что Провидение благоволило даровать все эти земли Марку и что потому за ним одним должно остаться право распределить или раздать их по своему усмотрению, как и кому угодно. Но скромность или, скажем лучше, справедливость Марка заставила его тотчас же отказаться от этого права, и вслед за тем все земли были объявлены общественной собственностью. Однако Марку и Бобу как пионерам и коренным владельцам этих стран были единогласно присуждены исключительные наделы. Остальные же земли были распределены всем поровну: каждый гражданин, достигший двадцати одного года, получал на свою долю восемьдесят десятин земли на Пике и полтораста на Рифе; те же, которые еще не достигли этого возраста, должны были дождаться его для получения своего надела. Вслед за тем приступили к размежеванию земель и раздаче их по жребию. Впрочем, до окончательного закрепления участков дозволено было произвести добровольный обмен.
   Вслед за тем заранее изготовленные печатные бланки дарственных записей были подписаны, скреплены печатью колонии и вручены новым владельцам. Мы говорим здесь о печатных бланках, так как Марк привез с собою из Америки небольшой типографский станок, шрифт и одного наборщика, а также имел предусмотрительность запастись изрядным количеством сургуча и особой печатью для своего нового государства.
   Как только участки были распределены, каждый колонист принялся за работу.
   Предметом особой заботы явились теперь жилища. К сожалению, на островах, принадлежавших к группе Рифа, лес до сих пор был еще редкостью, и употреблять его для построек было бы неразумно, а потому необходимо было раздобыть лес где-нибудь в другом месте. Напротив, на острове Ранкокус рос отличный лес, и особенно было много сосен, а потому Биглоу был командирован туда для устройства там водяной лесопильни. Заготовленный там строительный материал -- бревна, балки и доски он должен был отправлять на "Друге Аврааме" на Риф и на соседние с ним острова.
   С целью облегчения доставки леса с гор к лесопильне Биглоу прорыл искусственный канал, посредством которого без труда сплавлял весь лес вплоть до лесопильни.
   Осуществление всех этих предприятий не помешало Марку позаботиться и о внешней безопасности его маленькой колонии. Необходимо было постоянно следить за неугомонным Ваальли, и если можно, то проявить свое покровительство юному сыну Урууни. Таково было мнение и всего совета, а потому наша маленькая колония стала снаряжать военную экспедицию, для которой готовились следующие суда: "Сирена", "Друг Авраам" и только что вновь построенное судно в пятьдесят тонн под названием "Анна", которое Биглоу строил на берегу одного из маленьких заливчиков на острове Ранкокус, где он нашел весьма удобное для верфи место, а так как остров этот мог поставлять прекрасный строевой и корабельный лес в весьма значительных количествах, то было решено устроить здесь постоянную верфь для починки и постройки судов.
   Вообще остров Ранкокус отличался многими преимуществами; так, здесь имелась прекрасная кирпичная глина и множество известкового камня, а горы его хранили неисчерпаемые запасы металлов. Только для земледелия он не представлял интереса, и на всем его протяжении едва ли бы нашлось полторы тысячи десятин пахотной земли.
   Вблизи берега были устроены две печи: одна -- для обжигания кирпичей, другая -- для извести; среди переселенцев нашлись люди, привычные к этому делу (американец всегда знает два-три ремесла), и работа закипела
   Таким образом, еще до начала похода против Ваальли было заготовлено изрядное количество и кирпичей, и извести, которые немедленно были доставлены на Риф.
   Так как в течение двадцатимесячного отсутствия Марка было заготовлено огромное количество сандала, то решено было нагрузить им "Ранкокус" и отправить его в Кантон. На этот раз Марк доверил командование судном Соундерсу, который считался вполне способным к исполнению возложенной на него обязанности.
   Как только все было готово, "Ранкокус", "Сирена", "Друг Авраам" и "Анна" отплыли к островам Бэтто. Марк не без умысла провел свой флот мимо большинства островов этой группы, желая блестящим и грозным видом своих судов внушить островитянам страх и уважение к себе. После государственного переворота, совершенного Ваальли, те из туземцев, которые ходили (на "Ранкокусе") в дальнее плавание, в Америку, не захотели оставаться под властью этого грозного предводителя и с особой поспешностью все до единого стали проситься, чтобы их вновь взяли на "Ранкокус". Так как услугами этих туземцев Марк был очень доволен, то он не только согласился взять их на судно, но намеревался привлечь при случае и еще несколько человек.
   При появлении столь грозного для этих морей флота хитрый Ваальли тотчас же проявил самые миролюбивые чувства. Объяснялось это его смирение еще и тем, что на обратном пути с Рифа флот его был застигнут шквалом, и в результате около двадцати лодок были оторваны от остальных и пропали без вести. Носились какие-то смутные слухи, будто три или четыре лодки были выброшены на какой-то отдаленный пустынный берег с горсткой полуживых от голода людей, тогда как остальные безвозвратно погибли в волнах океана. Этот прискорбный случай сильно подорвал авторитет и популярность Ваальли: друзья и родственники тех несчастных жертв были настроены против него, а еще сверх того он потерпел и в своем предприятии полную неудачу.
   Вся власть и все влияние Ваальли, уже значительно подорванные его неудачей, окончательно рухнули с появлением грозных сил вооруженного флота Марка. Умный и проницательный туземец тотчас же понял и осознал свое безвыходное положение и был настолько благоразумен, что решил добровольно покориться своей участи.
   Недолго думая, Марк послал к Ваальли посла с пальмовой ветвью, предлагая ему возвратить сыну Урууни власть и самому добровольно удалиться в свои прежние владения. Ваальли беспрекословно согласился на все.
   Кроме того, в мирный договор были включены следующие условия. Прежде всего, сто молодых туземных юношей были отданы Марку для серьезного изучения морской службы. Они являлись вместе с тем заложниками, обеспечившими покорность и дружественность их родителей по отношению к переселенцам. Таким образом, у Марка появилась надежда создать прочные дружественные отношения между туземцами и новой колонией. Распределив юных туземцев на разные суда, Марк дал офицерам строгое предписание обращаться с ними как можно ласковее и снисходительнее. Кроме обучения их морскому делу, решено было обучать их английской грамоте и закону Божию. Высокочтимый мистер Хорнблоуер, представитель духовной власти в колонии, а также и большинство молодых женщин на Пике и на Рифе с радостью приняли на себя эту задачу.
   Затем Марк нанял около сотни взрослых здоровых туземцев в качестве платных работников, в вознаграждение которым выдавались разные семена, старое железо, удочки и другие мелочи, имевшие в глазах туземцев громадную ценность. Срок найма их был всего два месяца.
   Конечно, многие из переселенцев охотно заставили бы этих людей работать на себя бесплатно в качестве своих рабов, но ни совет, ни Марк не захотели допустить этого. Марку слишком хорошо было известно, что одно из главнейших условий процветания и преуспевания его молодой колонии заключается именно в том, чтобы каждый отдельный член колонии непременно работал сам.
   Тем не менее увеличение числа рабочих рук в данное время являлось нелишним подспорьем для молодой колонии, которой предстояло такое множество работ.
   Итак, туземцы были призваны в качестве помощников и пособников, нанятых правлением колонии, которое потому сохранило право наблюдать за работами краснокожих и принимало также на себя заботу об уплате следуемого им вознаграждения. Кроме того, в этом деле была еще другая выгода: конечно, до тех пор, пока у власти будет стоять сын Урууни, не было оснований предполагать, что дружественные отношения двух соседних народов могут измениться, -- но Марку было мало этого: он хотел еще. чтобы с помощью торговли сандалом сближение и дружеские связи эти окрепли окончательно.
   Суда новой колонии простояли у островов Бэтто около двух недель; за это время были окончены и осуществлены все пункты договора. По прошествии этого срока "Ранкокус" ушел в китайские воды, а "Анна" была отослана на Риф с известием о благополучном исходе экспедиции. Что же касается самого Ваальли, то ему пришлось удалиться на свои острова и оставить в качестве заложника у сына Урууни своего сына, для обеспечения миролюбивого отношения его отца к своему бывшему сопернику.
  
   ГЛАВА XXIII
  
   Если твой ум прямой, и твое сердце чисто, иди в бой без страха и ты выйдешь победителем.
   Дрек
  
   Прошло около года со времени возвращения Марка из экспедиции против островов Бэтто, и за все это время не случилось никакого выдающегося события. Только Бриджит подарила Марку прелестнейшего сынишку, а Анна родила уже четвертого ребенка. В общей сложности число рождений достигло цифры семьдесят восемь. Случаев смертности было очень немного: из взрослых умер всего один, и то вследствие несчастного случая, а от заболеваний никто. Состояние здоровья всех переселенцев было прекрасное. По статистическим сведениям, в конце года оказалось в наличии триста семьдесят девять душ, не считая канаков, как называли здесь туземцев.
   Туземцы эти как рабочие превзошли даже все ожидания Марка; правда, они не умели работать так ловко, как белые, но зато для переноски всяких грузов и для всякого рода тяжелых работ они были незаменимы. Первой заботой Марка было предоставить этим дикарям удобное, хорошее жилище, где они были бы в полной безопасности от дождей. Для переселенцев были выстроены четыре типа домов, и каждый из них мог избрать себе одно из таких строений, конечно, за известную плату казне, которую он волен был внести работой, продуктами или деньгами, смотря по желанию. Некоторые из этих домов были деревянные, другие каменные, третьи кирпичные, четвертые же были просто мазанки из глины. Более всего предпочитались каменные дома: камень этот остров Ранкокус поставлял в огромном количестве. Постройки шли до того быстро, что несколько месяцев спустя по прибытии новых переселенцев более ста разных жилищ красовались частью на Пике, частью на Рифе и на соседних островах. Все эти домики были невелики и по большей части довольно тесны, но представляли собой надежную защиту от дождей и непогоды. Между ними был всего только один двухэтажный дом; то был дом Джона Пэннока, одного из богатейших членов колонии. Что же касается губернатора, то есть Марка, то он позаботился о себе лишь тогда, когда все остальные были уже устроены.
   Когда у каждого из жителей колонии был вбит последний гвоздь, тогда только Марк заложил первые камни фундаментов своих двух жилищ: одного на Пике, бывшего его частной собственностью, и другого на Рифе, предназначавшегося стать домом губернатора на вечные времена и составлявшего собственность колонии. Первое из этих зданий предполагалось кирпичное, а второе -- каменное и чрезвычайной прочности, построенное в виде крепости. Частный дом Марка был не особенно высок, но довольно просторен, тогда как правительственный дом представлял собою нечто выдающееся по своим размерам: он занимал более двухсот футов в длину и шестидесяти в ширину. Здание это не столько предназначалось для резиденции губернатора, сколько для того, чтобы нижний этаж его служил хранилищем казенного имущества, а следующий за ним, первый этаж, предназначался для присутственных мест. Над этим этажом возвышался еще другой этаж, долгое время остававшийся недостроенным, но все же с избытком снабженный самыми разнородными средствами защиты. Он представлял собою, так сказать, цитадель Рифа.
   Потому-то этот правительственный дом и был построен, ввиду удобства обороны, против моста, ведущего на луговину. Другой выгодой этого местоположения являлась еще близость родника, что было весьма важно, так как на Рифе чувствовался недостаток в пресной воде.
   Когда Марк поручил своему брату, главному инспектору всяких построек и сооружений, составить план города, то этот последний прежде всего позаботился об устранении этого неудобства. С этой целью он избрал подходящее для того место и приказал вырубить в скале большой и глубокий водоем или так называемую цистерну, предназначавшуюся для сохранения дождевой воды. Водовместимость этой громадной цистерны равнялась нескольким тысячам галлонов и потому, если она раз будет наполнена водой доверху, то дожди будут постоянно поддерживать в ней надлежащее количество воды.
   Решив энергично взяться за дело и построить город на Рифе, Марк отправил к молодому Урууни своего уполномоченного на "Друге Аврааме" для того, чтобы просить его содействия. Юный Урууни был очень рад случаю оказать Марку требуемую услугу и тотчас же прибыл лично, во главе пятисот подданных, на Риф. Все это множество людей работало на Рифе в течение двух месяцев, после чего Марк объявил, что все необходимые работы окончены и что теперь он больше не нуждается в помощи своих соседей, которых он отпустил домой, щедро вознаградив их предварительно всевозможными вещественными знаками своей признательности. Некоторое время у переселенцев являлось опасение насчет того, насколько безопасно было привлекать на Риф такое множество туземцев, но впоследствии оказалось, что все опасения были напрасны и что результатом этого совместного труда явилось только еще более тесное сближение белых с туземцами.
   Однако несмотря на то что канаки свободно допускались на Риф, на Пик им все пути были строго заказаны, и никогда ни один из них не смел приблизиться к этому острову. Атмосфера таинственности, окружавшая этот остров, немало способствовала его неприкосновенности, внушая туземцам суеверный страх. И даже сам молодой Урууни не знал ничего о том, что могло находиться на этом заповедном острове. Он не раз видел и слышал, как туда отправлялись или оттуда прибывали суда; ему было известно, что и сам губернатор нередко посещает этот остров и что на Рифе время от времени появляются незнакомые ему личности, которых он и считал за жителей таинственного острова; на основании всего этого он пришел к убеждению, что на Пике живет какой-то другой белый народ, несравненно более сильный и могущественный, чем даже его друзья, обитатели Рифа.
   Много труда и забот было положено Марком на разведение общественного сада, под который был отведен громадный участок земли. Марк пожелал, чтобы сад этот служил исключительно для приятных прогулок, а потому велел засадить его деревьями и кустами всякого рода, убрать красивыми газонами и цветниками, но не сажать ни фруктовых деревьев, ни овощей. Впрочем, в этом не представлялось никакой надобности, так как и фруктов, и овощей долина кратера поставляла в совершенно достаточном количестве для того, чтобы удовлетворять все нужды колонии.
   Более всего опасался Марк, чтобы плодородие почвы не оказало пагубного влияния на переселенцев, превратив их из людей трудящихся в лентяев и беспечных, так как ему хорошо было известно, что лень -- мать всех пороков, и что ничто, как лень, не порождает всякого рода нравственную порчу и разврат. И вот для того, чтобы поддержать в этих людях любовь к труду, он создавал для них все новые и новые задачи, придумывая различные улучшения и усовершенствования, могущие показаться совершенно лишними, если судить о них поверхностно. Он старался создать для этих людей все новые и новые потребности для того, чтобы принудить их изыскивать новые средства к удовлетворению их.
   Общественный сад принял вскоре самый привлекательный вид; он с лихвой вознаградил всех потрудившихся над ним за их старания и труды. Эта удача породила желание у большинства переселенцев развести садики и сады и около своих домов. Но Марк не ограничился одним лишь разведением общественного сада; кроме того, прежде чем отпустить туземцев, он приказал им вырыть более ста глубоких ям в различных местах Рифа. Заполнив эти углубления разного рода удобрением, он впоследствии посадил на всех этих местах кокосовые деревья.
   Благодаря всем этим работам наружный вид Рифа совершенно преобразился, не говоря уже о садах, разведенных даже в самом городе. Город этот состоял приблизительно из двадцати домов, населенных преимущественно людьми, занимающимися какой-либо профессией или же ремеслом. Так, например, коммерсанты и разного рода торговцы должны были жить в городе, а не в своих отдаленных поместьях. Их лавки и магазины находились вблизи пристаней, недалеко от берега моря, а жилища помещались поблизости от их торговых помещений.
   Упомянув обо всех работах и улучшениях, произведенных за последнее время на Рифе, следует также упомянуть и о том, что делалось на острове Ранкокус. Благодаря тому, что там теперь находилась и лесопильня, и кирпичный завод, и печь для обжигания извести, каменоломня, верфь и многое другое, где постоянно работало значительное число людей, Марк счел необходимым построить здесь небольшую крепость, в которой бы в случае надобности могло укрыться все население острова. Это сооружение было воздвигнуто за весьма короткое время и на случай нападения неприятеля снабжено двумя крупного калибра орудиями.
   Пик благодаря своему положению мог считаться неприступным и потому не нуждался ни в каких подобного рода сооружениях даже и в том случае, если бы неприятелю удалось открыть вход в бухту. О Рифе этого никак нельзя было сказать, потому что к нему со всех сторон был открыт доступ, и хотя правительственный дом в значительной степени облегчал оборону города, все же со стороны моря он сильно нуждался в защите. Четыре прямых широких канала вели к четырем сторонам Рифа. Южный канал оканчивался как раз у маленького мостика, ведущего с луговины на Риф, а потому был достаточно защищен господствовавшим над ним правительственным домом, все же остальные были легкодоступными для врага. Однако расположенные на известных точках вершины батареи могли защищать входы в эти каналы, а потому Марк немедля приступил к постройке батарей, из которых каждая имела по два двенадцатифунтовых орудия.
   Между тем эти работы по постройкам и сооружениям всякого рода зданий и укреплений не мешали личной жизни отдельных лиц колонии идти своим порядком. В течение этого знаменательного года оба брата губернатора женились; старший -- на сестре Пэннока, а младший -- на одной из сестер досточтимого пастора Хорнблоуера. Теперь со дня на день ожидалось возвращение "Ранкокуса", причем Марк предполагал, что на этот раз он не привезет им большого числа эмигрантов.
   Ровно год и восемь месяцев спустя после ухода "Ранкокуса" с группы островов Бэтто часовой на Пике оповестил жителей о прибытии судна, которое в данную минуту находилось у входа в северный рейд Рифа, где и готовилось бросить якорь. Узнав об этом, Марк в сопровождении Боба тотчас отправился на "Анне" к "Ранкокусу", чтобы в качестве лоцманов провести судно до самого Рифа, так как только им двоим эти воды и берега были достаточно хорошо знакомы, чтобы с полной уверенностью и безопасностью провести такое большое судно.
   Когда "Анна" окликнула "Ранкокус", то появившийся на корме судна капитан Соундерс отвечал на оклик словами: "Все благополучно, слава Богу!". Эти слова сразу обнадежили и успокоили Марка, потому что продолжительное отсутствие всегда порождает тревогу и разного рода тяжелые предчувствия. На некотором расстоянии от "Ранкокуса" виднелось еще одно судно; то был бриг "Молодая Курочка", приобретенный капитаном Соундерсом за счет колонии и нагруженный всем, что только могло быть нужно или полезно для обитателей Рифа.
   К немалому удивлению Марка, на "Ранкокусе" прибыло сто одиннадцать эмигрантов, все родственники и друзья прежних переселенцев. Марк, однако, не унывал, и вскоре его маленькое огорчение совершенно сгладилось, когда ему пришлось убедиться, что все эти вновь прибывшие могли быть полезны для колонии. Все они были молодые, сильные, здоровые и бодрые люди.
   Пассажиры были чрезвычайно рады возможности сойти на берег после столь продолжительного плавания. У одного из маленьких островков, у самого входа в рейд, нашлась прекраснейшая гавань для обоих судов. Островок этот, как то предугадал один из колонистов, человек недюжинного ума, должен был получить со временем громадное значение, вследствие чего этот разумный эмигрант, некий Денкс, ходатайствовал перед правлением колонии о замене его надела на Рифе этим островком. И вот уже несколько месяцев Денкс вместе с несколькими родственниками и друзьями жил на этом острове. В силу того что местоположение этого участка являлось совершенно открытым со всех сторон, здесь построили нечто вроде небольшой крепости, или же форта, и, кроме того, обнесли все это здание высокой оградой, которая должна была служить защитой в случае осады. Кроме того, Марк прислал сюда одно полевое орудие и надлежащее количество снарядов.
   Все вновь прибывшие, как и следовало ожидать, были в восторге от того, что они видели, любуясь всходами и зеленью лугов. Между тем Марк отправил "Анну" на Риф с приказанием приготовить в правительственном доме помещения для всех вновь прибывших, а сам отправился на бриг "Молодая Курочка", чтобы ознакомиться с ее грузом. Соундерс, как человек весьма разумный, понял, что колония более всего нуждается в рогатом скоте и лошадях, а потому и позаботился приобрести их в изрядном количестве. Плавание было благополучное, и бедные животные не страдали во время пути от сильной качки, но так как они долго находились в пути, то под конец стал ощущаться некоторый недостаток в корме и пресной воде, так что когда они прибыли на остров Денкса, то уже около суток находились без корма. Узнав об этом, Марк сжалился над бедными животными и приказал немедленно позаботиться о них.
   Так как бриг стоял на якоре вблизи песчаной отмели, по которой протекало несколько ручейков, а немного подалее вглубь острова тянулись прекраснейшие луга, то Марк, договорившись предварительно с Денксом, приказал людям двух экипажей, с "Ранкокуса" и брига, немедленно заняться выгрузкой всех четвероногих пассажиров. Два часа спустя хорошенький бриг перестал представлять из себя коровник и конюшню; вода, песок и метлы были тотчас же пущены в дело, и всюду наведены порядок и чистота. Но прошло более месяца, прежде чем "Молодая Курочка" могла окончательно отделаться от воспоминаний о своих пассажирах, оставивших по себе свойственные им запахи.
   Очутившись на берегу, все эти животные почувствовали себя необычайно счастливыми и радостными. Люди были не менее довольны окончанием путешествия. Денкс оказал им радушный и любезный прием и угощал, чем только мог. Между прочим, он предложил своим гостям дыни, которые им показались превосходными на вкус.
   Когда же все необходимые приготовления были окончены, суда двинулись в путь по направлению к Рифу. Нетрудно себе представить, какие радостные встречи происходили между родственниками и друзьями, свидевшимися здесь, в этих дальних краях. Вновь прибывшие имели много всяких сведений и любопытных новостей, которые они желали передать тем, кто на полтора года раньше их покинули родину, а эти последние не могли утерпеть, чтобы в свою очередь не похвалиться всеми прелестями и чудесами своего нового отечества.
  
   ГЛАВА XXIV
  
   Извивы твоего тела переплетаются с пенящимися волнами, ты со свистом скользишь по белеющим водам. С жалом наготове, с огненным взглядом, ты вздымаешься на дыбы; одним прыжком ты погружаешься вглубь, не думая о невидимых чудовищах и бездонных пропастях.
   Брэнард. "Морская змея"
  
   Весь груз, привезенный только что прибывшими на Риф судами, разделялся поровну между губернатором и государством, то есть казной колонии. Марк получил свою долю в качестве владельца "Ранкокуса" и действительного хозяина этой страны; другая же половина составляла государственное имущество, которым каждый переселенец мог пользоваться за известную выплату деньгами, трудом или натурой. Часть этой второй половины груза тотчас же по прибытии судна была роздана на руки желавших приобрести то или другое -- тогда как остальная часть поступила на склады колонии.
   Едва ли бы мы могли перечислить все те предметы и товары, какие прибыли на "Ранкокусе" и "Молодой Курочке". Тут имелось все, чем люди привыкли пользоваться, живя в цивилизованной стране, не говоря о чае, сахаре, кофе. Все товары были вручены торговцам, которые уже, в свою очередь, распродавали их по мелочам. К этому времени в колонии уже существовали настоящие лавки и магазины -- три на Рифе и одна на Пике.
   Марк не только не монополизировал права торговли, что при желании мог бы сделать очень легко благодаря своему крупному состоянию, а напротив, предоставлял это право всем желающим; мало того, когда по общему приговору совета колонии все суда, за исключением "Анны", построенной колонией, признаны были частной собственностью Марка Вульстона, последний тут же передал право собственности на "Сирену" и "Друга Авраама" колонии, а "Нэшамони" был уступлен в вечное и потомственное владение Бобу Бэтсу, который как нельзя лучше сумел воспользоваться этим прекрасным судном, занявшись каботажем, который приносил ему огромные доходы. Чтобы еще более облегчить это дело своему верному другу и приятелю, Марк построил для него второе судно, которое служило бы одновременно и коммерческим судном, и пакетботом.
   Судно это было названо в честь нежной и деятельной подруги Боба "Мартой". На нем Боб часто отправлялся на Пик и на остров Ранкокус с каким-нибудь необходимым для переселенцев товаром, а в течение первых месяцев даже не раз ходил и к островам Бэтто. Иногда он принимал на свое судно туземцев в качестве пассажиров и, кроме того, привозил туземцам всякого рода пригодный им мелкий товар, который обменивал у них на кокосовые орехи, все еще недостаточно распространенные на Рифе, на плетеные ивовые корзины и корзиночки, различные местные ткани.
   Самым серьезным его путешествием в течение всего года являлось то, когда он нагружал свой шлюп по самые борта теми вкусными дынями, которыми так изобиловали Риф и Пик, что там их даже отдавали на корм скоту. До этих дынь туземцы были такие охотники, что Бобу даже не хватило места для такого множества предметов, которые ему надавали эти дикари в обмен за его дыни. В том числе попадалось ему немало сандала, от продажи которого он выручил такую сумму, что купил на нее чая, сахара и кофе в таком количестве, что этого запаса хватило более чем на год ему и всей его семье.
   Между тем "Ранкокус" уже опять готовился к отплытию. Предполагалось отправить его куда случится за подходящим грузом, когда один матрос вдруг навел Марка на совершенно новую и более счастливую мысль.
   Экипаж "Ранкокуса" во время своих предыдущих плаваний заметил одно место, с подветренной стороны от кратера, где держались киты. Уокер, так звали этого матроса, который первый заговорил на Рифе о китах, когда-то раньше служил помощником командира на китобойном судне, равно как еще человек шесть из позднейших переселенцев. Все они, будучи хорошо знакомы с этим делом, и убедили капитана Соундерса тогда же запастись всеми необходимыми для этого дела орудиями и снарядами, состоявшими главным образом из тросов, гарпунов, острог, бочонков, бочек и тому подобного. По настоянию этих людей, Соундерс на всякий случай нагрузил часть трюма "Молодой Курочки" всеми этими предметами.
   Марк знал обо всем этом. Сандал уже начинал становиться редким на островах Бэтто; казалось, будто от этого колония очень много теряет, но когда зародилась мысль о возможности китобойного промысла по соседству с Рифом, то не только сам Марк, но и весь совет пришел тотчас же к убеждению, что Провидение чрезвычайно милостиво к ним. Как бы ни была выгодна и прибыльна торговля сандалом, все же источник этого благосостояния был только временный и неизбежно должен был иссякнуть, тогда как ловля китов, отнюдь не менее доходная, являлась неисчерпаемым источником богатства для колонии.
   В данный момент ничто не могло быть более кстати для всех потребностей колонии, так как это дело не только было прекрасной доходной статьей, но еще, кроме того, развивало дух предприимчивости в переселенцах. И в самом деле, едва лишь зашла речь о ловле китов, как внимание всех было обращено на этот вопрос. Марк поспешил воспользоваться этим обстоятельством, чтобы объявить всем гражданам колонии, что каждый из них будет иметь свою долю доходов от этой ловли и что потребная на это дело сумма будет разделена на равные паи, которые могут быть выплачены также натурой или трудом. Кроме того, и сама колония в общем, государственном смысле этого слова, также должна была получить с этого дела известную часть прибыли, так как многие из предметов, необходимых для китовой ловли, поставлялись прямо из казенных магазинов и складов колонии. Что же касалось самого губернатора, то есть Марка, то на его долю предоставлялась одна пятая часть всего барыша.
   "Ранкокус" оказался не совсем пригодным для роли китобойного судна и потому должен был служить временно магазином для склада бочек с китовым жиром и другими продуктами этого лова, вплоть до окончания сезона, после чего он должен был отправиться с этим дорогим грузом в Америку.
   Новый бриг "Молодая Курочка", будучи небольшим надежным судном с большой палубой, сильными мачтами и прекраснейшей оснасткой, был снаряжен в качестве китобойного судна. "Анна" также должна была следовать за бригом. При этих судах имелось пять китобойных лодок, или шлюпок; из них две остались на "Анне" и три на бриге. Кроме своих людей, взято было еще на помощь известное число канаков, которые в качестве неутомимых гребцов могли быть весьма полезны в этом деле.
   Предстоящая экспедиция до такой степени возбуждала всеобщий интерес среди переселенцев, что большинство жен, сестер, дочерей и невест наших предприимчивых китобоев выразили желание присутствовать при первых подвигах своих друзей на этом новом поприще. Это побудило Марка согласиться взять желающих в качестве пассажирок на "Сирену", на которой отправился он сам и вся его семья. Боб на своей "Марте" также присоединился к китобойной флотилии, к которой принадлежал и "Друг Авраам". "Нэшамони" был отправлен для наблюдений за краснокожими, чтобы они не вздумали воспользоваться отсутствием сотни защитников Рифа, чтобы совершить новую попытку нападения.
   Когда все было готово, китобойная флотилия в сопровождении "Сирены", на которой, в числе сорока других женщин, находились Бриджит и Анна, вышла в море. По пути она обошла с наветренной стороны Пик, усеянный сотнями любопытных зрителей, желавших полюбоваться этим еще невиданным ими зрелищем. "Марта" опередила "Сирену" и шла впереди всех остальных судов. В тот момент, когда по счастливой случайности вдруг навстречу у подводных рифов из моря поднялся фонтан, свидетельствующий о присутствии здесь китов, шлюп более чем на целую милю опередил все остальные китобойные суда, и, хотя каждая из шлюпок имела свой отдельный экипаж, но эти люди, все, за исключением экипажа "Молодой Курочки", были новички в этом нелегком деле и призвать к себе на помощь было положительно некого.
   Тем не менее Боб был не из тех людей, которые, раз взявшись за дело, соглашаются вскоре признать себя несостоятельными. В одну секунду лодка его была спущена, он и Сократ вскочили в нее и, не теряя времени, решились атаковать громадное животное. Боб был ловкий шкипер, он правил прямо на кита, -- Сократ, весь бледный от волнения, схватил гарпун, и в тот момент, когда нос лодки очутился над спиной гигантского животного, он бросил в него гарпун с такой силой, какую только могло ему придать сознание, что от этого удара, быть может, зависит для него и жизнь, и смерть. В тот же момент раненное насмерть животное пустило длинную струю крови. У китобоев принято считать за необычайный подвиг смертельную рану от ручного гарпуна; в большинстве случаев гарпун только удерживает и останавливает до некоторой степени кита, которого затем приходится добивать острогой.
   Этот случайный счастливый удар положил, однако, начало следующим многочисленным успехам Сократа, так что впоследствии можно было с уверенностью сказать, что раз Боб у руля, а Сократ за гарпунщика, то киту наверняка несдобровать.
   Итак, раненое животное выпустило обильную струю крови, выбрасывая фонтаном воду и заливая шлюпку, которая уже до половины наполнилась водой. Если бы только не сильные мускулистые руки Сократа и не тот убийственный удар, каким он поразил этого гиганта, который тут же перевернулся и почти моментально испустил последнее дыхание, то шлюпка неминуемо должна была бы погибнуть. Марк прибыл на место происшествия тогда, когда Боб подтянулся к убитому животному за прикрепленный к гарпуну трос (канат) и, взяв свою добычу на буксир, готовился направиться к Южному мысу. Все суда, минуя убитого кита, приветствовали победителей радостными возгласами, между тем как подгоняемая благоприятным попутным ветром "Марта" влекла за собою тушу гиганта прямо к заранее намеченному Бобом якорному месту.
   Как только убитый кит очутился у берега и затем всплыл над небольшой отмелью в таком месте, где вода была неглубока, Боб и человек двадцать канаков тотчас же принялись полосовать его, хотя, быть может, вовсе не научным, но все же вполне удовлетворительным способом. В течение ночи операция эта была окончена, а на другой день с раннего утра все судно было уставлено разного рода жаровнями и таганчиками, на которых на ярком огне вытапливался китовый жир (ворвань), который вслед за тем сливался в заранее приготовленные для того бочонки. Один этот кит дал сто одиннадцать бочек жиру, что могло считаться вполне блестящим началом в этом новом промысле. По окончании всех этих операций Боб свез все, что им было добыто от этого кита, на Риф, где "Ранкокус" ожидал свой новый груз.
   Неделю спустя "Сирена" крейсировала вместе с "Молодой Курочкой" и "Другом Авраамом", безуспешно отыскивая китов в ста милях от Пика, когда к ним вернулся Боб на своей "Марте". Зная присущую Бобу способность различать предметы на море на громадном расстоянии, Марк попросил его подняться на марс брига и взглянуть, не видит ли он чего впереди. Не прошло и десяти минут, как Боб, обозревший вокруг необъятную поверхность моря, крикнул сверху: "Кит! Кит! Я вижу кита!".
   Даны были сигналы "Молодой Курочке" и "Другу Аврааму", и все они пошли в указанном Бобом направлении.
   При закате солнца наши китобои увидели значительное число китов, собравшихся в одном месте. Уокер заметил, что, вероятно, они здесь принимают пищу, и потому советовал обождать до утра, так как можно было с уверенностью сказать, что они снова все соберутся на этом же месте. Итак, с рассветом шесть китобойных шлюпок были готовы к нападению. На этот раз Уокер шел во главе флотилии; час спустя лодка его поравнялась с громаднейшим китом. Женщины, находившиеся в качестве зрительниц, с замиранием сердца присутствовали при столь обычном, но вместе с тем и столь опасном случае, когда раненный гарпуном кит, нырнув вглубь, снова всплыл и начал тащить привязанную к тросу лодку с быстротою не менее двадцати узлов (тридцать верст) в час. Вообще принято, что во время нападения суда держатся на ветре для того, чтобы иметь возможность во всякое время нагнать шлюпку и прийти ей на помощь, когда животное будет убито. Но пока кит еще жив, было бы положительным безумием предпринять что-либо, кроме того, как только держаться ветра, так как раненое животное нередко одним прыжком перекидывается на громадное пространство в сторону, что грозит серьезной опасностью судну.
   Иногда же испуганное животное с необычайной быстротой скрывается из виду судна и проплывает по прямой линии расстояние в пятнадцать и двадцать миль; и тогда уже китобойной лодке остается только или отказаться от поимки кита, или рискнуть расстаться надолго со своим судном. Отказавшись от кита, теряешь только один гарпун и несколько сотен сажен троса, тогда как в противном случае нередко гибнет шлюпка со шкипером и гарпунщиком.
   Однако считаю не лишним пояснить читателю, который, быть может, и не знаком с этим делом, что называется гарпуном. Гарпун -- это род копья или дротика, наконечник которого снабжен еще боковыми загнутыми назад зубцами. Попадая в тело животного, гарпун сам собою отделяется от древка, оставаясь прикрепленным к тонкой, но чрезвычайно крепкой веревке, называемой тросом. Обычно лодка подходит к киту с носа, но лодки эти должны иметь заостренную с обоих концов форму, чтобы можно было с одинаковой ловкостью давать и задний, и передний ход, так как приближение к киту может быть крайне опасно, в особенности, когда он уже ранен. Раненый кит тотчас же ныряет, и в этот момент надо успеть размотать и спустить как можно больше троса, иначе животное, погружаясь в воду на очень значительную глубину, может увлечь за собою и лодку, к которой привязывается другой конец веревки. Но и животное, как и человек, требует воздуха, чтобы дышать, и чем быстрее кит ушел вглубь, тем скорее он принужден будет вновь всплывать на поверхность.
   Собственно говоря, гарпун и трос служат лишь для того, чтобы только задержать кита, но случается иногда, что этот первый удар бывает и смертельным. Чаще всего раненое животное, нырнув, снова всплывает на поверхность и одну минуту остается неподвижным, а затем уже пускается в бегство; как только кит остановится или умерит ход до более медленного, гарпунщик начинает постепенно подтягиваться к нему со своей лодкой за прикрепленный к гарпуну трос. Случается, что чудовище нырнет вторично; тогда необходимо опять как можно проворнее отдать трос и затем, выждав, когда кит вновь выплывет, начинать к нему подтягиваться. Часто приходится повторить несколько раз этот прием для того, чтобы овладеть китом. Когда лодка подойдет достаточно близко, тогда тот человек, который управляет шлюпкой, метит в какой-нибудь жизненный орган и добивает животное острогой. Если брызнет кровь, то это значит, что удар удачен; если же никакой жизненный орган не задет, то кит снова пускается бежать, и в таком случае все дело приходится начинать снова.
   На этот раз рулевой Уокера, державший наготове гарпун, закинул его так ловко, что он глубоко вонзился в тело бедного животного и крепко зацепил его. Кит описал длинную параболу вокруг
   "Сирены" на столь близком расстоянии от судна, что можно было видеть с палубы каждое движение как самого животного, так и преследовавших его китобоев. В тот момент, когда раненый кит подошел довольно близко к судну и вдруг пустил над самой шлюпкой громаднейший фонтан, струя которого была на целых два фута выше кормы брига, Бриджит, испуганная этим зрелищем, трепетно прижалась к плечу мужа и в первый раз теперь возблагодарила Бога за то, что Марк был главой государства и губернатором этой маленькой колонии и в качестве такого высокого официального лица не мог участвовать в этой опасной ловле. Между тем Марк сгорал от страстного желания быть наравне с другими действующими лицами и участниками этой рискованной игры, хотя и сознавал, что подобного рода забава не приличествует его высокому сану.
   Между тем Боб не ограничился своим первым удачным ловом. Он с помощью своего верного приятеля Сократа изловил еще двух китов. На долю шлюпок "Молодой Курочки" также достались два кита, а на "Друга Авраама" только один, но зато очень большой. "Сирена" и "Марта" пробуксировали четырех из них до того залива или бухты, в самом начале Южного канала, куда и Боб свез свою первую добычу; и эта бухта получила с тех пор название бухты Китобоев. Когда Марк лично убедился в удобствах и пригодности этой бухты для предназначенной ей цели, то решил тотчас же построить здесь завод, чтобы сосредоточить в этом месте свой китобойный промысел. Вслед за тем "Друг Авраам" был отправлен на остров Ранкокус за всеми необходимыми для постройки здесь сараев и завода материалами, а после того немедленно приступили к постройке.
   Так было положено начало тому промыслу, которому суждено было впоследствии принять громадные размеры и стать источником громадных богатств колонии. За время первой китобойной экспедиции, продолжавшейся всего два месяца, было добыто, в общем, два тысячи бочек жира, хранившегося в трюме "Ранкокуса", а это, по цене того времени на европейских и американских рынках, представляло собою сумму приблизительно в сто тысяч долларов. Понятно, что подобные результаты превосходили все, что можно было бы ожидать от каких бы то ни было других предприятий, даже и при наиболее выгодных условиях.
  
   ГЛАВА XXV
  
   Под топорами белых поверженный и дрожащий лес стонет и падает. --
   Послушная раба, земля, производит дары для белых и отдает им свою жатву, свои плоды и цветы.
   Паульдинг
  
   Подобный успех, конечно, только еще более пристрастил переселенцев к китобойному промыслу, являвшемуся одновременно источником благосостояния и приятной забавой. Видя это всеобщее пристрастие к китоловству, Марк понял, что утратит часть своего обаяния в глазах всех жителей колонии, если не отличится в свою очередь каким-либо блестящим подвигом на этом новом поприще.
   Что никто из высших властей колонии, как, например, Хитон, в качестве главного министра, два младших брата губернатора, исправлявшие государственные должности, не принимали деятельного участия в ловле китов, -- это никому не казалось странным, но губернатор, лихой моряк, -- от него непременно ожидали, что не сегодня-завтра он проявит и здесь свою удаль, и под его ударом падет какое-нибудь гигантское животное. Молчаливое ожидание это не замедлило осуществиться: до окончания срока ловли Марк четыре раза выезжал на одной из общественных, то есть казенных китобойных шлюпок, и каждый раз его острога наносила смертельный удар какому-нибудь огромному киту.
   Вскоре наличных судов оказалось недостаточно. "Молодая Курочка" ушла в Гамбург с грузом в тысячу семьсот бочек жира. Суда для ловли оспаривали друг у друга, а потому и решено было построить два новых брига вместимостью до ста восьмидесяти тонн каждый, и шесть месяцев спустя "Драгун" и "Ионас" были торжественно спущены на воду. Тем временем на китобойном промысле тоже не дремали, и Бэте в особенности заработал за это время такие барыши, что раз в одно прекрасное утро явился к губернатору со следующего рода просьбой.
   Марк, или губернатор, как его называли жители колонии, сидел за своим бюро в аудиенц-зале колониального дома, где он в настоящее время занимал целый ряд апартаментов, убранных с такой изысканностью и роскошью, которая обратила бы на себя внимание даже и в Филадельфии.
   Ни одно судно не возвращалось из Китая, не привозя для губернатора изящнейших столов и стульев, тончайших шелковых тканей, художественного фарфора и других ценных предметов.
   Когда Марку доложили о приходе Боба, он поспешил пригласить его войти.
   -- Входите, капитан Бэте, входите! Прошу вас садиться! -- сказал Марк, сам подвигая своему старому приятелю стул. -- Я всегда рад вас видеть, так как не забыл еще того времени, когда мы вместе были здесь несчастными одинокими горемыками.
   -- Спасибо вам за эти слова! Право, все здесь так изменилось с тех пор, только вы остались все тем же. Для меня вы все тот же мистер Марк и мистер Вульстон, как и прежде.
   -- Да, далеко то время, когда мы считали себя счастливыми уже тем, что имели кров над головой, а горстка ила и водорослей были для нас сокровищами. И за все это мы должны быть благодарны Богу! Надеюсь, что и вы, Бэте, не забыли, чем вы обязаны Господу Богу.
   -- Стараюсь не забывать, мистер Вульстон, стараюсь, хотя мы, люди, вечно склонны думать, что заслуживаем все то, что нам дается, если только это не горе и не неудачи! Вот Марта -- та благодарит Бога за нас обоих и во всем соблюдает предписания "учения друзей". Мне же это трудновато, потому что поздненько я принялся за это дело. Однако я замечаю, что отнимаю у вас даром время, а ведь теперь вам каждая минута дорога. Итак, если позволите, я уж прямо приступлю к цели прихода. Прежде всего, позвольте поздравить вас со спуском двух новых бригов.
   -- Благодарю. Так что же, ваше посещение имеет какое-то отношение к этим бригам?
   -- Вот именно. Как-то особенно мне полюбился "Драгун", и мне пришло на ум приобрести это хорошее судно для себя.
   -- Как, приобрести это судно? Да знаете ли вы, Бэте, что его стоимость равняется восьми тысячам долларов? Где вы возьмете эту сумму?!
   -- Да, чистоганом у меня, конечно, этих денег не найдется, но если китовый жир имеет какую-нибудь цену, то я полагаю, что у меня, пожалуй, хватит; я могу предоставить до трехсот бочек этого жира, которые стоят у меня совершенно готовые, причем сто из них -- высшего качества!
   -- Если так, то по рукам, капитан Бэте! Я покупаю у вас жир, а вы можете получить бриг. Очень рад, что это судно попадет в ваши руки, мой добрый товарищ Бэте.
   -- А между нами говоря, как ваше впечатление, мистер Вульстон, ведь "Драгун" должен побить "Ионаса", по крайней мере, на пол-узле. Таково мое впечатление.
   -- И мое также, хоть я и не хотел этого высказывать, чтобы не обескуражить строителей "Ионаса".
   -- Теперь я уже вполне уверен в том, что не ошибся; у вас на этот счет глаз ух какой верный! На ваше слово положиться можно, и вы увидите, что в моих руках "Драгун" царства небесного не проспит!
   Это крупное приобретение еще более возвысило Боба Бэтса в глазах жителей колонии, которые и до того времени все без исключения уважали и ценили его. Бриг этот действительно оправдал все возлагаемые на него надежды, и к его несомненным качествам прибавилось еще одно: репутация "счастливого судна". А, как известно, подобного рода репутация никогда не вредит. Теперь Боб Бэте был на пути к богатству, и удача следовала у него за удачей.
   "Ионас" был приобретен компанией торговцев, а "Марта", откупленная у Бэтса, стала делать установленные рейсы от одного острова к другому, отправляясь два раза в неделю с Рифа в бухту и затем обратно, а каждые две недели раз -- на остров Ранкокус. На ней лежала также обязанность развозить почту.
   Вскоре после того, как было установлено это регулярное почтовое сообщение между отдельными частями колонии, что единогласно было признано всеми за великое и несомненное благо, Марк решил посетить в сопровождении всех высших сановников все учреждения и отдельные фермы, заводы, а также и поместья частных лиц для ближайшего ознакомления с нуждами и потребностями всех жителей. Так как это было в то же время и развлечением, то Бриджит и Марта пожелали сопровождать своих мужей. Шлюп "Марта", ставший теперь личной собственностью губернатора, был избран для этого путешествия. И в один прекрасный день, около восьми часов утра, он вышел из Миниатюрной бухты и направился прежде всего к вулкану, который, по-видимому, уже начинал потухать. Марк очень хотел осмотреть его и поближе ознакомиться с ним.
   Вскоре "Марта" стала на якорь в маленькой бухточке под ветром у острова.
   Это было первое посещение возвышенности кратера с момента его появления из недр океана.
   Пепел и лава скопились у подножия Вулкана в гораздо большем количестве, чем когда Марк впервые посещал этот остров, а потоки лавы проложили себе два или три узких русла, по которым они медленно сбегали вниз. Временами еще слышался глухой рокот или подземный гул, вслед за которым следовал пронзительный свист, напоминавший свист парового свистка; затем слышался как бы отдаленный раскат грома, сопровождаемый дымом, и из жерла вылетали выбрасываемые на очень значительную высоту большие черные камни, скатывавшиеся при падении прямо в долину. Но теперь эти взрывы становились все реже и реже.
   Покинув вулкан, "Марта" пошла к острову Ранкокус. Она прибыла туда перед закатом солнца и стала на якорь у обычной пристани. Пассажиры сошли на берег. Маленький форт оказался охраняемым часовыми ввиду небольшого числа жителей этого острова, хотя опасаться было почти что нечего, так как туземцы совсем не показывались в этих водах.
   Все население острова Ранкокус не превышало пятидесяти душ, считая, в том числе женщин и детей.
   Обычные их занятия состояли в работах на лесопильне, в изготовлении кирпичей, обжигании извести и добывании камня для жителей других островов колонии. Сама почва острова, по всей вероятности, давала бы хорошие урожаи, если бы только кто-нибудь занялся ее обработкой. Но "Марта" привозила еженедельно и плоды, и овощи в совершенно достаточном количестве, а скота здесь было много, скот этот размножался с удивительной быстротой на роскошных горных пастбищах Ранкокуса.
   С острова Ранкокус "Марта" пошла на Риф, который предполагалось обозреть во всех его частях.
   Собственно, на Рифе маленький городок, правильно распланированный, представлял собою самое привлекательное зрелище: на улицах царили порядок и чистота, общественные места прогулок смотрелись весело и уютно. Глядя на зеленеющие сады этого городка, трудно было поверить, что все они разведены на таком месте, где подпочва состоит из твердой лавы. Садов было так много, что весь город казался утопающим в их зелени. Улицы городка были узкие, как это водится в очень жарких странах для того, чтобы было больше тени и больше ветра, позади же каждого дома расстилались большие пространства, где свободно разгуливал свежий воздух, проветривая здания. Число домов в городке достигло уже цифры шестьдесят четыре, а считая общественные здания, магазины и лавки и тому подобное, насчитывалось более ста построек. Все дома без исключения имели более или менее обширные веранды, увитые или диким виноградом, или другими вьющимися растениями, представляя прелестное убежище в самые жаркие часы дня.
   За городской чертой поддерживался определенный и неизменный порядок -- способствовать умножению растительности в этой местности: как только являлась надобность в камне для каких-либо сооружений или построек, тотчас же взрывали часть скалы, и все образовавшиеся от взрывов углубления немедленно заполнялись илом или другими веществами, способствующими образованию хорошей почвы, и затем засевались или засаживались деревьями, благодаря чему все расстояние между городом и возвышенностью кратера уже и теперь представляло собою приятное место для прогулок, усеянное кустами, кусточками, молодыми деревцами и почти сплошь поросшее зеленой травой.
   Что же касается самого кратера, то там растительность раскинулась богатым ковром: на самой вершине росли местами пышные группы деревьев, а долина кратера стала общественным огородом и плодовым садом для всей колонии; каждый из жителей колонии имел определенное число дней обязательной работы в этом саду и огороде, взамен чего имел право пользоваться известной частью плодов и овощей. При входе с моря в западный пролив или канал, ведущий к Рифу, основалось нечто вроде морской станции, служащей для наблюдений за жителями соседних островов. На этой части Рифа находилась всего одна ферма, а на самом выступе косы стояла батарея, защищавшая вход в канал, и маленькое, но хорошо укрепленное здание, служившее вместе с тем и харчевней, и трактиром, и крепостью. Собственно же земледельческое население колонии сгруппировалось вдоль бесчисленных маленьких каналов и морских рукавов, примыкавших к Рифу. Довольно широкая тропа, доступная и для лошадей, и для повозок, вела от одной фермы к другой, но главным способом сообщения являлись все же каналы, по которым постоянно сновали взад и вперед лодки различных видов и размеров.
   Путешествие "Марты" окончилось на Пике.
   Долина Пика до такой степени заслуживала данное ей название Эдема своим живописным пейзажем и роскошной природой, что человеку почти ничего более не оставалось здесь делать. Все дома были каменные, но невысокие и занимали незначительную площадь -- исключением из общего правила являлся только дом губернатора, служивший постоянным местом пребывания Бриджит; климат Пика лучше влиял на здоровье ее детей; благодаря этому прекрасному климату здесь были основаны две школы, причем губернатор наблюдал за тем, чтобы в них преподавалось лишь только самое необходимое, а прежде всего любовь к Богу. Он слишком хорошо знал, каким злом является повсюду полуобразование, и потому не хотел заражать им свою колонию.
   Таково было в общем состояние колонии в то время, о котором теперь идет речь. Все шло прекрасно. "Молодая Курочка" вернулась и, продав чрезвычайно выгодно свой груз, нагружалась снова и готовилась к отплытию, увозя остальной китовый жир. Дело это было чрезвычайно выгодное и давало громадную прибыль. Одним словом, молодая колония процветала и, казалось, достигала высшей степени своего благополучия, что почти всегда является критическим моментом в жизни как государства, так и отдельных личностей, потому что в такие-то минуты как те, так и другие бывают часто ближе всего к своей гибели.
  
   ГЛАВА XXVI
  
   Жестокий сердцем и сильный рукой, он думает только о битвах; а после битвы о грабеже. С диким смехом выкрикивает он команду о приготовлении к бою.
   "Буканьер"
  
   Вернувшись из своего путешествия, губернатор провел целую неделю на Пике вместе с женой и детьми.
   Сам Пик, то есть его вершина, издавна стала излюбленным местом прогулок всех обитателей этого острова. И вот рано утром того дня, когда Марк намеревался возвратиться на Риф, он вместе с женой и детками поднялся на Пик, чтобы полюбоваться оттуда восходом солнца. Утро было прекрасное. Супруги весело разговаривали о всех милостях Провидения по отношению к ним и о всех тех благодеяниях, какими Оно не переставало осыпать их и до настоящего момента.
   Губернатор ничего не скрывал от своей подруги и часто советовался с нею, зная, что она обладала чрезвычайно верным взглядом и могла дать ему только разумный совет.
   -- Знаешь ли, что меня более всего беспокоит в настоящую минуту? -- сказал Марк. -- Это вопрос религиозный. Я убедился, что существует несравненно большее различие религиозных мнений, чем я полагал возможным при столь миролюбивых взаимоотношениях, как те, среди которых мы здесь живем.
   -- Я уже давно знала о том, что весьма многие недовольны тем, как исполняет свои обязанности досточтимый мистер Хорнблоуер! -- сказала Бриджит.
   -- Так почему же ты мне не сказала ничего об этом?
   -- Зачем мне было прибавлять лишнюю заботу ко всем твоим заботам?! Тем более что теперь это дело скоро должно само собой уладиться, так как "Молодой Курочке" поручено привезти двух священников -- одного методиста, а другого пресвитерианца, если только найдутся среди них такие, которые пожелают поехать сюда. Даже "Друзья" питают некоторую надежду увидеть проповедника из своей среды.
   -- Разве нет закона, воспрещающего въезд в колонию без моего согласия какого бы то ни было нового лица? -- серьезно, почти строго спросил Марк.
   -- Закон такой есть, мой друг! Но было бы несправедливо принуждать людей поклоняться и служить Богу не так, как бы они того хотели.
   -- Раз Бог один, то мне кажется, что и служить Ему следовало бы всем одинаково!
   -- Да, но есть ли на свете хоть один такой предмет, на который бы все люди смотрели одинаково?! Да к тому же мистер Хорнблоуер имеет один весьма серьезный недостаток, а именно: оскорбительно отзываться обо всех других сектах и вероисповеданиях.
   -- Истину никогда не следует скрывать, тем более в таком серьезном вопросе, как дело веры и религии.
   -- Пусть так, если бы его к тому вынуждали. Но зачем задевать без всякой надобности чужие верования, и даже если хочешь, то и религиозные предрассудки, которые хотя и не согласуются с его убеждением, но все-таки заслуживают известного уважения?! Ведь он должен же помнить, что в числе его слушателей нет и пятидесяти человек, принадлежащих к епископальной церкви!
   -- Вот потому-то ему и хочется, чтобы все присоединились к ней!..
   Ведя такой разговор, супруги достигли высшей точки Пика. Но едва успели они окинуть глазом открывающуюся перед ними картину, как зоркие глаза Бриджит увидели вдали три паруса. Вглядываясь в них пристальнее, Марк различил большое трехмачтовое судно и два брига. Суда эти находились в данную минуту на полпути между Пиком и Рифом.
   До настоящего времени никто из посторонних не подозревал о существовании Миниатюрной бухты. Даже канаки не знали о ней; да и сам Пик являлся для них таинственным местом, внушавшим им какой-то суеверный страх.
   На вершине Пика постоянно имелось несколько подзорных труб. Марк взял одну из них и направил ее на переднее трехмачтовое судно.
   -- Что же это за суда, Марк? -- спросила его жена, видя, что он не говорит ни слова. -- Быть может, это "Ранкокус"?
   -- Нет, он не пошел бы сюда! Это большое судно и, очевидно, сильно вооруженное, но я не могу распознать его флага. Они как будто держат на Пик, что доказывает, что они, вероятно, не подозревают о существовании здесь колонии.
   -- Но если эти места им незнакомы, то весьма естественно, что они прежде всего направятся сюда, так как Пик -- самое выдающееся место и прежде всего обращает на себя внимание.
   -- Да, ты права. Но все же появление этих судов в наших водах кажется мне подозрительным.
   Тут же на лужайке играли дети. Марк послал одного мальчика-подростка с запиской к Хитону, предупреждая его отдать приказание, чтобы ни одна шлюпка не выходила из Миниатюрной бухты и чтобы никто из жителей не появлялся на тех местах, где их можно видеть с моря, чтобы повсюду были потушены огни, и дым не мог бы выдать присутствия здесь людей.
   Вслед за этим посланным Марк отправил другого, который передал приказание немедленно созвать всех защитников Пика и приготовиться к обороне и, кроме того, держать наготове шлюпку, которая по первому сигналу могла бы отправиться на Риф.
   Тем временем неизвестные суда не стояли на месте, а на всех парусах шли к Пику. При более внимательном наблюдении Марк убедился, что главное судно -- фрегат, полный вооружения, с исправными батареями и многочисленным экипажем, точно так же как и оба брига, которые, очевидно, были вместимостью в двести тонн каждый.
   Судя по маневрированию маленькой эскадры, можно было предполагать, что она намеревалась пройти у скал, из чего Марк заключил, что никто из людей этой эскадры не знал о существовании Миниатюрной бухты.
   Но вот, наконец суда подошли уже настолько близко, что стало возможно направить зрительную трубу на палубу фрегата. При этом Марку вдруг показалось, что он в числе других лиц видит несколько туземцев. Мало того, это были не простые туземцы, а кто-то из вождей в полном боевом наряде и вооружении.
   Вглядываясь в них с удвоенным вниманием, он различил в числе их и Ваальли, и даже его сына.
   Такого рода открытие было чрезвычайно важно. Присутствие на фрегате Ваальли не могло, конечно, предвещать ничего доброго. И если он в продолжение последних пяти лет молча покорялся своей судьбе, то все же не подлежало сомнению, что в душе его жила бессильная злоба и затаенная ненависть к белым.
   Выждав то время, когда вся эскадра, обогнув северную оконечность острова, стала держать на юг, Марк, не теряя ни минуты времени, отправил шлюпку на Риф с приказанием спешить на всех парусах, чтобы своевременно предупредить Пэннока и других находящихся там в данный момент членов совета о предстоящей опасности и, предлагая им установить самый бдительный надзор, собрать немедленно все военные и боевые силы колонии, причем Марк обещал лично прибыть на Риф тотчас же, как только эта враждебная эскадра покинет окрестности Пика. Шлюпка эта уже успела скрыться из виду, когда Хитон, наблюдавший за флотилией с одной из прибрежных скал, послал от себя гонца к губернатору на вершину Пика с вестью о том, что неизвестные суда достигли южного мыса острова и повернули на юго-восток, по-видимому, направляясь к вулкану.
   Опасность посещения колонии этой неизвестной флотилией, очевидно, еще не могла считаться миновавшей: она легко могла зайти теперь на остров Ранкокус, так как лесопильня, водяная мельница и завод, да и главнейшие дома были видны с моря. Надо было предупредить и эту опасность; и потому, как только можно было с уверенностью решить, что эскадра пошла на юго-восток, тотчас же была отправлена другая шлюпка на Ранкокус с тем, чтобы предупредить тамошнее рабочее население о возможном посещении их острова непрошеными гостями.
   Между тем с Пика продолжали наблюдать за подозрительной флотилией до той минуты, пока она не подошла к вулкану, после чего суда эти скрылись из виду, вероятно, потому, что убрали паруса.
   Весь остальной день и вся следующая за ним ночь прошли в тревожном ожидании чего-то неприятного. На всех пунктах Пика продолжался самый бдительный надзор в продолжение всего дня, но нигде не появилось ни единого паруса.
   На следующее утро прибыла небольшая китобойная лодка с тремя или четырьмя здоровыми парнями прямо с острова Ранкокус. Они выехали еще с вечера, но всю ночь им пришлось бороться с пассатными ветрами, вследствие чего они потеряли очень много времени. Привезенные ими вести настолько же огорчили, насколько и удивили всех присутствующих.
   Оказалось, что накануне, с рассветом, три незнакомых судна внезапно появились у берегов острова. Как надо полагать, они избрали это направление, пользуясь темнотою ночи, потому что иначе их бы видели с Пика. Биглоу, находившийся как раз на острове Ранкокус и пользовавшийся большим уважением среди переселенцев, тотчас же принял на себя командование в этом важном деле. Женщины и дети немедленно удалились в горы, вглубь острова, где были выстроены две-три хижины, предназначавшиеся служить убежищем на случай, подобный настоящему. Туда же были перенесены и наиболее ценные вещи и предметы, между прочим, и две лесопильных пилы и всякие другие инструменты.
   Отдав все эти распоряжения, Биглоу остался один, без товарищей и вышел навстречу незнакомцам, которые только что успели стать на якорь и в большом числе высадились на берег. Достигнув того места берега, где находились эти непрошеные гости, Биглоу очутился среди сотни вооруженных людей; схватив его, они потащили его к своему начальнику, которого, судя по внешнему виду, можно было принять за старого моряка грубого и дикого нрава. Человек этот совершенно не знал английского языка; Биглоу попытался было заговорить с ним по-испански, но и эта попытка оказалась напрасной. Наконец выискался какой-то человек, прекрасно говоривший по-английски, так что его можно было принять за природного англичанина; с помощью этого переводчика начался форменный допрос.
   От Биглоу потребовали прежде всего, чтобы он сообщил число жителей на каждом отдельном острове, характер деятельности их и прочее. По роду этих вопросов Биглоу смекнул, что имеет дело с пиратами. Морские разбойники были тогда не редкость в восточных морях и вели дело, как говорится, на широкую ногу: зачастую собиралось сообща несколько судов для того, чтобы с большей уверенностью совершать крупные грабежи и разбои. Экипаж, который видел перед собой Биглоу, очевидно, принадлежал к различным нациям, хотя большинство из них были, по-видимому, европейцами, во всяком случае европейского происхождения.
   Биглоу был до крайности осторожен и осмотрителен в своих ответах, так что даже раздосадовал тех. кто его допрашивал. Когда его стали расспрашивать о Пике, то он принял особенно таинственный вид и сказал, что там обитают только одни птицы небесные, и что порою там раздается страшный гром, который как будто выходит из самых недр этих грозных скал, и что никто еще до сих пор не мог пристать к этому таинственному острову. Все эти сведения, по-видимому, не возбудили никакого подозрения, чего так сильно опасался Биглоу. Обнадеженный этим успехом, он вздумал понадбавить еще страхов, когда дело зашло о Рифе. Он уже принялся было рассказывать бесконечно длинную историю о всяких чудесах, когда его вдруг прервали на полуслове, заявив напрямик, что он лжет. После этого его тотчас отвели немного в сторону, где он очутился лицом к лицу с Ваальли.
   Как только Биглоу узнал мрачное лицо этого грозного воителя, он тотчас же понял, что скрывать и лгать было бы бесполезно, и, недолго думая, прибегнул как раз к обратному средству. Он принялся усиленно преувеличивать и число, и силы, и вооружение судов, которые он все называл по именам, в большинстве случаев не вымышленным, но с той только разницей, что все мелкие шлюпки в его рассказе превращались в большие суда -- бриги и фрегаты. Судя по его словам, колония в любое время имела наготове войско в две тысячи человек.
   Командир эскадры, называвший себя адмиралом, по-видимому, не был особенно доволен этими сведениями. Он обратился к Ваальли за подтверждением слов Биглоу. Но на его вопрос следовал такого рода ответ, что, мол, он, Ваальли, слышал, что теперь число переселенцев значительно увеличилось против прежнего, но что ему неизвестно, какое число воинов они могут выставить. Он знает только одно, что у этих людей несметные богатства, что у них столько всякого материала, что они могут построить столько судов, сколько им вздумается. Эта последняя подробность в особенности возбуждала алчные аппетиты пиратов.
   После этого адмирал не счел более нужным заниматься расспросами и, не теряя больше времени, принялся обозревать остров. Как все дома, так и мельницы были разграблены; несколько свиней и один молодой бычок были убиты; но, по счастью, все стада находились в горах и потому укрылись от глаз пиратов. После этого злодеи стали забавляться тем, что подожгли лесопильню, которая вскоре превратилась в груду пепла; одна водяная мельница уцелела только потому, что стояла немного в стороне и осталась незамеченной пиратами; затем они взорвали одну из печей для обжигания извести только ради того, чтобы полюбоваться, как кирпичи взлетали на воздух. Казалось, им доставляло особое злобное удовольствие все рушить и уничтожать, но Биглоу никто ничем более не беспокоил, о нем даже как будто все забыли, и потому, как только настала ночь, он собрал еще двух-трех человек и вместе с ними поспешил сесть на шлюпку и явиться с докладом к губернатору.
  
   ГЛАВА XXVII
  
   Они ушли! Этот чудесный берег наш! Посмотри кругом, это все наше наследие.
   Спраг
  
   Выслушав отчет Биглоу, Марк сразу понял, что имеет дело с пиратами, производившими грабежи тогда почти что повсеместно в восточных морях. Экипажи этих пиратских эскадр набирались из подонков всех наций, которые не отступали ни перед чем, если дело шло о наживе. Раз Ваальли находился при них, не было уже надобности спрашивать, каким путем эти люди узнали о существовании колонии. Не подлежало никакому сомнению, что этот алчный вождь вошел с ними в соглашение с тем, чтобы получить свою долю добычи. Очевидно, первоначальной целью этих пиратов было разграбление судов, возвращающихся с ловли жемчуга с богатой добычей. Зайдя на стоянку Ваальли, они, вероятно, узнали от него о возможности более верной, а быть может, даже и более крупной наживы.
   Марк нимало не опасался за Пик. Даже и в том случае, если бы незнакомцам удалось открыть вход в Миниатюрную бухту, то и тогда защитники его благодаря необычайно выгодному положению своему на неприступных высотах, всегда будут в состоянии с успехом отразить каждое нападение. Но если Риф оказался бы во власти пиратов, то потребовались бы целые годы, чтобы загладить эту потерю. Тотчас после полудня Марк приказал приготовить шлюпку и отправиться на Риф.
   На полпути со шлюпки заметили судно, которое, казалось, направлялось туда же. То была "Анна", возвращавшаяся после того, как известила всех китобоев о грозящей опасности. На ней находился Боб Бэте. "Анна" могла назваться самым быстроходным судном колонии, и потому на ней следовало устроить главную квартиру.
   Наиболее ходким после нее судном могла считаться "Марта". За ним была послана та шлюпка, на которой выехал Марк, а сам он пересел на "Анну". "Марта" должна была немедленно присоединиться к губернатору на случай поручений, а сам Марк направился к китобойной бухте.
   Прибыв туда, Марк убедился, что все китобои уже предупреждены и принимают необходимые в данном случае меры предосторожности. Однако всего этого было мало, следовало еще знать, можно ли безусловно рассчитывать на преданность канаков. Число их достигало в общей сложности по меньшей мере двухсот человек, а колония могла выставить в данный момент всего-навсего не более трехсот шестидесяти воинов.
   Легко могло случиться, что все эти боевые силы необходимо будет двинуть на один какой-нибудь пункт, тогда придется оставить у себя за спиной толпу канаков в полтораста человек полновластными хозяевами Рифа. Такого рода перспектива отнюдь не казалась приятной Марку. Он пришел к убеждению, что их следует стянуть всех в одном определенном месте и занять здесь какой-нибудь спешной, срочной работой. Задача эта была поручена Биглоу, который решил собрать вокруг себя всех туземцев, сформировать из них экипажи для восьми -- десяти свободных судов и отправиться с этой эскадрой в открытое море.
   Таким приемом он рассчитывал удалить их на целые сутки с Рифа и лишить всякой возможности сношений с Ваальли, если бы тот вздумал появиться у берегов Рифа.
   Когда все эти меры были приняты, Марк вышел из китобойной бухты, чтобы вернуться на кратер; на высоте южного мыса он встретил Боба, прибывшего на "Марте". Тогда оба эти судна приняли на себя заботу самого бдительного наблюдения в направлении острова Ранкокус. Юго-западный угол группы маленьких островов, примыкавших к Рифу, представлял собою длинную узкую косу, под ветром которой имелся прекраснейший рейд. Коса эта была известна всем жителям колонии под названием Стрелки острова Ранкокус. или Ранкокусовой Стрелки, вследствие того, что конец этой косы с математической точностью указывал направление вышеупомянутого острова.
   Вот эта-то Ранкокусовая Стрелка и была избрана Марком местом встречи или, вернее, сходки для судов его маленькой флотилии. Понятно, что, собирая вокруг себя столь незначительное число судов, губернатор не мечтал создать из них силы для сопротивления враждебной эскадре, а намеревался только организовать правильную охрану или, так сказать, сторожевую флотилию. Он был уверен в том, что Ваальли направит своих сотоварищей непременно в западный канал, так как эти места ему были наиболее знакомы, а потому позиция у Стрелки острова Ранкокус являлась лучшей и удобнейшей для наблюдений.
   "Анна" прибыла первой к назначенному месту; затем и остальные суда пришли одно за другим. Все сообщили одну и ту же весть, что неприятель нигде не показывался. По приказанию Марка, Боб Бэте простер свою рекогносцировку до Пика, но и там все было совершенно спокойно, и никто не видел и не слышал о незнакомцах.
   Около полуночи губернатор решил организовать строгую сторожевую линию; каждое судно должно было, отойдя на расстояние семи миль одно от другого, дожидаться рассвета на своем посту, наблюдая внимательно за своей дистанцией.
   Когда солнце уже взошло, прибыл и "Нэшамони" с докладом, что в его районе не показывалось за ночь ни одно судно; затем он получил предписание немедленно отправиться прямым путем на остров Ранкокус. а в случае, если там все спокойно, командир его должен был сойти на берег и постараться повидать кого-нибудь из жителей этого острова, чтобы получить от них самые точные сведения, после чего, если полученные им известия не принудят его поступить иначе, ему предписывалось зайти на Пик и только после того вернуться вновь на Риф.
   Остальные суда также явились с докладом, что никто не видел чужих судов. Обстоятельство это не на шутку начинало тревожить Марка. Что, если пираты задумали осуществить нападение на какой-либо другой пункт Рифа?! Ведь такое нападение на тот пункт острова, где его не ожидали, могло иметь самые роковые последствия; например, если неприятель подойдет с подветренной стороны, то нападет как раз на ту часть Рифа, которая располагала наименьшими средствами обороны, так как по своему естественному положению менее других нуждалась в них, считаясь в общем смысле самым надежным местом склада различного имущества колонии.
   Под впечатлением этой новой мысли Марк сделал следующие распоряжения: одной из шлюпок было приказано проследовать Северным каналом между мелкими островками вплоть до самого Рифа, другой предписывалось остаться и крейсировать вблизи Стрелки. "Анна" и "Марта" вместе отправились на поиски неприятельской эскадры.
   Прошло уже около семи часов с тех пор, как они шли на расстоянии двух миль друг от друга по направлению острова Ранкокус без всякой пользы для дела. Тогда Марк предложил Бобу Бэтсу продолжать идти далее в том же направлении еще некоторое время, а на следующее утро назначил ему свидание у Стрелки. Сам же он отправился на Пик, чтобы там лично осведомиться, нет ли каких-нибудь известий о пиратах, да уж кстати посоветоваться с Хитоном.
   Около четырех часов утра "Анна" вошла в Миниатюрную бухту. Здесь все было спокойно, даже и "Нэшамони" еще не показывался у берегов Пика.
   Повидавшись с Хитоном и некоторыми другими, поцеловав жену и детей, Марк в восемь часов утра снова вышел в море, а к десяти был уже у Ранкокусовой Стрелки. Три шлюпки на известном расстоянии одна от другой зорко сторожили окрестности, и, как только он приблизился к ним, ему немедленно было донесено, что вдали появился парус, и Марк тотчас же узнал "Друга Авраама", который обошел все прибрежье Рифа для того, чтобы созвать китобойные суда и шлюпки, после чего вернулся обратно и теперь ожидал дальнейших предписаний губернатора.
   Так как "Друг Авраам" не мог считаться легким и быстроходным судном, то Марк не решился посылать его в открытое море на поиски пиратов, но приказал Биглоу, командовавшему этим судном, охранять берега Рифа и не удаляться от них слишком далеко, чтобы ему нельзя было отрезать сообщение с сушей. При этих условиях ни одно судно не могло бы подойти к берегу без того, чтобы его не увидел Биглоу, а этот последний до того хорошо изучил все внутренние каналы, что не только имел возможность в любое время уйти от неприятеля, но еще успеть сообщить жителям всех островков этой группы о его намерениях.
   Придя к назначенному месту, губернатор застал уже все суда на месте сбора, за исключением одного только "Нэшамони", который все еще не возвращался; его ожидали с часу на час.
   "Марта" также была уже недалеко, -- но если что-либо особенно смущало Марка, так это мысль, что среди людей, находившихся в настоящую минуту при Ваальли, могли быть и некоторые из тех канаков, которые работали в разное время на Рифе. Люди эти хорошо знали все ходы и выходы каналов и проливов, а также глубину и ширину почти каждого из них. Если так, то пираты могли напасть на Риф одновременно с разных сторон и почти беспрепятственно овладеть всем островом и прилежашей к нему группой островков, несмотря на все те меры предосторожности, которые были приняты Марком. Опасность в подобном случае грозила быть серьезной.
   Но вот наступила такая минута, когда, казалось, пришел конец этой томительной неизвестности. Сторожевые шлюпки одновременно дали знать о приближении "Марты" и "Нэшамони", и полчаса спустя командиры этих судов явились с рапортом к губернатору. "Нэшамони" только что пришел с острова Ранкокус: пираты оставались там очень недолго и вскоре после того, как уехал Биглоу и его товарищи, сели на свои суда и покинули остров с очевидным намерением не возвращаться более туда. Судя по избранному ими направлению, можно было предположить, что они пошли к вулкану, но вместе с тем "Марта", которая обошла вокруг вулкана, нигде не видела и признаков пиратских судов. Куда же они могли деваться?
   Марк уже отдал приказание, чтобы "Марта" отправилась немедленно в этом направлении на розыски пиратов, и Боб Бэте, выслушав последние наставления, уже откланивался губернатору, как вдруг совершенно неожиданно одна из сторожевых шлюпок дала знать о появлении неприятельских судов с подветренной стороны.
   Не прошло часа, как уже на этот счет не оставалось никаких сомнений: то были действительно пираты Мало того, впереди их шел "Друг Авраам", спешивший на всех парусах к южному проливу. Неприятельские суда нагоняли его с каждой минутой, и расстояние, отделявшее их от "Друга Авраама" видимо уменьшалось. Положение злополучного судна было поистине критическим, да притом же и избранное им направление привело бы пиратов как раз к самому Рифу.
   Нельзя было медлить ни минуты. Марк смело пошел навстречу пиратам в надежде, что неприятельские суда также погонятся за ним и тогда вынуждены будут разделиться. Бэте тотчас угадал план губернатора и со своей стороны помог ему в его намерении, выйдя тоже навстречу неприятельскому флоту.
   Два брига пиратов, державшиеся немного южнее, тотчас же погнались за "Анной" и "Мартой", предоставив фрегату преследование "Друга Авраама".
   Марк чрезвычайно обрадовался такому обороту дела, так как знал, что судно с таким водоизмещением не решится войти в столь узкие проливы, в которые, как известно было и всем канакам, никогда не входило ни одно более или менее крупное судно.
   Неприятельские суда неслись, как на крыльях. Счастье еще, что "Друг Авраам" был недалеко от пристани; все-таки в момент, когда он, обогнув мыс, спешил укрыться у берегов, фрегат почти настиг его, так что он едва только успел войти в пролив. Пираты открыли по нему пальбу всем правым бортом, причем шхуна потеряла свою грот-мачту и одного канака, убитого наповал.
   Последнее обстоятельство имело, однако, то хорошее следствие, что остальные туземцы вывели из него заключение, будто пираты -- их личные враги, так как в то время, когда на судне было так много белых, они сорвали гнев свой на одном из их единоплеменников.
   Фрегат не решился следовать далее за "Другом Авраамом", как того и ожидал Марк, но. не желая вместе с тем даром терять время, тотчас повернул на другой галс и пустился в погоню за "Анной" и "Мартой", которые в это время уже были на полпути между Рифом и Пиком. Однако Марк отнюдь не хотел допускать неприятеля ближе, чем того требовала необходимость, ко входу в Миниатюрную бухту и потому, как только убедился, что "Друг Авраам" благополучно успел укрыться между островами, тотчас изменил направление и стал держать на остров Ранкокус.
   Все три неприятельских судна последовали за ним и полчаса спустя успели уже настолько удалиться от южного мыса и канала, что, по крайней мере, в настоящее время Марку нечего было опасаться за этот пункт.
   До настоящей минуты все предположения Марка осуществились с поразительной точностью. Погоня осталась за ним в целой миле, и все, казалось, шло как нельзя лучше. Тогда он сам повернул на другой галс и пошел к северо-западу, вследствие чего пираты выиграли значительное расстояние. Но зато Марк имел перед собой мыс Ранкокусовой Стрелки и знал, что неприятель будет вынужден держаться в открытом море, чтобы обойти эту косу, тогда как "Анна" и "Марта", как более легкие и мелкие суда, могли держаться берегов.
   Им пришлось вытерпеть огонь неприятельских батарей, но он нимало не повредил им, так как никаких серьезных аварий не причинил ни тому ни другому судну. Вскоре после того они находились уже под прикрытием берегов.
   Тем не менее пираты не хотели отказаться от преследования, и минут двадцать спустя, благополучно обогнув косу, продолжили погоню. Этого-то именно и надо было Марку; теперь он был почти уверен, что Ваальли укажет пиратам единственный известный ему путь к Рифу.
   С такого рода шкипером им потребуются целые сутки на то, чтобы добраться до Рифа, да притом же еще под непрерывным огнем расположенных здесь повсюду батарей.
  
   ГЛАВА XXVIII
  
   О грех, это твое создание, и вот отмщение. Человек, весь мир плачет при твоем рождении.
   Лапа
  
   Марк желал завлечь своих преследователей в западный канал, и это ему удалось как нельзя лучше. При входе в этот рейд находился маленький островок, близ которого имелось прекрасное якорное место, где обыкновенно приставали суда колонии. Здесь стояли два-три домика и небольшая батарея из двух девятифунтовых орудий. У этого-то островка экипажи обоих судов высадились после того, как сами суда укрылись в надежном месте, в одном из внутренних бассейнов Рифа.
   Очевидно, враждебные действия неприятеля должны были начаться именно здесь. Отсюда Марк немедленно отправил шлюпку на Риф с письмом, в котором извещал Пэннока о ходе дел и сообщал ему дальнейшие свои распоряжения.
   "Анна" и другие сопутствовавшие ей суда уже около часа стояли на якоре, когда наконец неприятельские суда вошли на рейд и легли в дрейф в какой-нибудь полумиле от батарей. Вслед за тем они подняли белый флаг в знак того, что желают вступить в переговоры. Марк, никак не ожидавший этого, не знал, как ему быть. После некоторого размышления он решил сесть в шлюпку с выкинутым белым флагом и, отъехав на известное расстояние от берега, выжидать, что будет дальше. Едва успел он достичь заранее намеченной им черты и остановиться, как с фрегата спустили шлюпку под тем же белым флагом, и вскоре обе лодки очутились на расстоянии длины весла друг от друга.
   В неприятельской шлюпке, кроме шести здоровых гребцов, находились еще три человека; один из них, как оказалось впоследствии, был адмирал, другой -- его переводчик, прекрасно изъяснявшийся по-английски, а третий был не кто иной, как сам Ваальли.
   Переводчик первым вступил в переговоры.
   -- Есть ли здесь на шлюпке кто-либо, кто был бы уполномочен местными властями говорить с нами от имени всех здешних жителей?
   -- Да! -- отвечал Марк, не считая нужным сообщать этим людям свое настоящее звание. -- Я имею от них полномочие в деле этих переговоров.
   -- К какой нации принадлежит ваша колония?
   -- Прежде чем я отвечу на этот вопрос, я желал бы знать, кто меня допрашивает, -- спокойно возразил Марк.
   -- Военное судно признает лишь за военным судном право спрашивать его! -- возразил, улыбаясь, переводчик.
   -- Так вы называете себя военными судами?
   -- Военные ли мы суда, это вы вскоре увидите, если только вы принудите нас прибегнуть к силе. А впрочем, мы пришли сюда не с тем, чтобы отвечать на какие бы то ни было вопросы, а с тем, чтобы задавать их. Отвечайте! Принадлежит ваша колония к какой-либо нации? Да или нет?
   -- Мы все родом из Соединенных Штатов Америки! -- ответил губернатор с некоторой надменностью.
   -- Из Соединенных Штатов Америки? -- повторил переводчик с плохо скрываемым чувством презрения. -- Да, ваши суда подчас бывают недурной добычей, как это известно всем воюющим народам Европы. И так как почти все пользуются этой наживой, то почему же бы и нам не поживиться здесь! -- полушутливо, полунасмешливо добавил он.
   Это обидное замечание в адрес его дорогой родины, брошенное ему в лицо, конечно, до крайности оскорбило нашего друга, но, тем не менее, он счел за лучшее затаить до поры свой гнев и хладнокровно спросил, чего, собственно, от него желают эти люди и с какого рода предложениями явились они сюда. На это переводчик изложил ему кратко суть дела: прежде всего от него требовали, чтобы все суда колонии были немедленно переданы адмиралу и снабжены всяким провиантом и запасами на дальнее плавание. Раз это главное условие будет исполнено, то остальное все само собой уладится; при этом, разумеется, от колонии будут потребованы заложники для обеспечения выполнения колонией принятых на себя обязательств. В числе этих заложников обязательно требовались несколько опытных лоцманов, так как адмирал имел намерение посетить столицу колонии, которая, как ему сообщали, находится милях в двадцати или тридцати отсюда в центре архипелага.
   Прежде чем дать ответ на эти наглые требования, Марк еще раз, все с тем же спокойствием спросил, с кем он имеет дело. Но переводчик и на этот раз обошел щекотливый вопрос молчанием. Тогда Марк объявил им свой решительный отказ.
   Такой ответ, как видно, поразил надменных чужестранцев. Судя по ровному, невозмутимому тону Марка, они, конечно, ожидали совершенно иного решения и полагали, что им удастся без труда получить все то, чего они желали. Узнав, что представитель колонии наотрез отказал удовлетворить его требования, адмирал излил свой гнев в целом потоке проклятий и угроз в адрес всех жителей колонии. Но Марк и его спутники и после того оставались невозмутимы до конца. Шлюпка пиратов вернулась на свой фрегат, а переселенцы возвратились к своей батарее. Едва лишь адмирал успел войти на палубу своего судна, как с фрегата грянул первый выстрел; то был сигнал к началу военных действий. Ядро попало прямо в батарею и перебило руку канаку, который в этот момент прикладывал зажженный фитиль к запалу пушки. Это едва ли можно было счесть за доброе предзнаменование, но губернатор ободрял своих людей и словом, и взглядом, и не давал им времени падать духом. Обе стороны наперебой старались вредить как можно больше одна другой.
   Бомбардировка была серьезная, несмотря на то, что тридцати орудиям фрегата Марк мог противопоставить лишь свои два орудия; но эта маленькая батарея действовала на славу, снарядов было вволю; земляной вал служил им превосходной защитой и вскоре стало ясно всем, что бой этот не столь неравный, как оно казалось с первого взгляда. Сам губернатор и капитан Бэте лично наводили орудия, и ни один снаряд их не пропал даром, каждый оставлял по себе след в какой-либо из частей корабля; а между тем снаряды, направленные на батарею, или уходили глубоко в насыпь земляного вала, защищавшего батарею, или перелетали через парапеты. Одним словом, после полуторачасовой пальбы с той и другой стороны у переселенцев был всего только один раненый, тот самый канак, которому первое неприятельское ядро раздробило руку, тогда как у пиратов насчитывалось семь человек убитыми и более двадцати ранеными.
   Если бы бой этот продолжался еще некоторое время при тех же условиях, то он, очевидно, должен был бы окончиться полнейшим торжеством колонии. Но пираты вовремя поняли, что плохо взялись за дело, и по приказу адмирала один из бригов двинулся к северу, уходя из-под обстрела, и вслед за тем обрушился на ту часть батареи, которая была обращена на север.
   Так как батарея эта была построена таким образом, что огонь ее был обращен только вперед, то в боковых сторонах не имелось амбразур, через которые огонь мог бы быть направлен на рейд. Правда, высокие земляные укрепления были воздвигнуты с обоих флангов с целью оградить обороняющихся, но такого рода пассивное сопротивление не могло оказать делу никакой услуги в случае более продолжительного сражения.
   Видя, что ему нет никакого расчета оставаться здесь долее, и опасаясь, чтобы ему не был отрезан путь к отступлению, Марк решил вернуться на суда со своими людьми. Это было дело далеко не легкое и не безопасное. Один из жителей колонии был убит наповал во время этого трудного отступления, двое канаков были тяжело ранены, но, в конце концов им все-таки удалось добраться до своих судов. Менее чем в четверть часа весь этот маленький десант вновь вернулся на "Анну" и "Марту". Батарея, понятно, оказалась в руках пиратов, которые тотчас набросились на нее, как волки на добычу. Строения и дома сожгли, магазин и пороховой погреб взорвали, орудия заклепали. Одним словом, подвергли уничтожению и разорению все, что только успели за столь короткий срок, так как они спешили обратно на фрегат, который продолжал следовать далее все тем же западным каналом, имея перед собой на расстоянии пушечного выстрела суда колонии. Канал этот был чрезвычайно извилист, не говоря уже о том, что его пересекало бесчисленное множество мелких проливчиков и каналов; в них нелегко было разобраться даже и людям, уже давно знакомым с их расположением и направлением. Это обстоятельство внушило Марку одну счастливую мысль, которая тотчас же заслужила полное одобрение Боба.
   На расстоянии приблизительно одной мили вглубь архипелага, между мелкими островками находился один из многочисленных здесь ложных проливов весьма заманчивого вида; немного далее он вдруг круто сворачивал и уходил на север, в сторону от всех промышленных и населенных местностей Рифа, сужаясь до такой степени, что там едва ли возможно было провести даже "Анну" и "Марту" и выйти в примыкавший к этому узкому проливу небольшой залив, или губу. Боб уверял, что их суда пройдут благополучно и смело выйдут в залив и что во всяком случае необходимо сюда завлечь врага, чтобы отвести его в сторону от кратера и от столицы Рифа и окончательно сбить его с пути. Марк, конечно, не мог не согласиться с этими доводами Боба и потому последовал его примеру. "Нэшамони" Марк отослал окольным путем на Риф с письмом к Пэнноку, в котором он просил его прислать ему немедленно на тот пункт, где пролив сужается до крайней степени, одно двенадцатифунтовое орудие с лафетом и возможно большее количество снарядов. После того он смело вошел в канал, который был ему очень знаком. Воды здесь было всюду более чем достаточно даже и для большого судна, за исключением, впрочем, только одного места, где находилась весьма значительная по своим размерам и протяжению мель. Над нею было не более шестнадцати или пятнадцати футов воды, -- это было вполне достаточно для судов Марка, и даже, может быть, и для обоих бригов, но что касается фрегата, то в случае, если бы нашим друзьям удалось залучить его в этот пролив, можно было сказать с уверенностью, что ему никоим образом не выбраться отсюда.
   Солнце уже клонилось к закату, когда Марк достиг вышеупомянутой мели. Он принялся лавировать вокруг и около нее, надеясь завлечь сюда в ночной темноте адмиральский фрегат. Но осторожный адмирал был не так прост, чтобы попасться в ловушку; едва только стемнело, он приказал убрать все паруса и бросил якорь. Вероятно, он думал, что находится на пути к Рифу, и потому не видел никакой надобности торопиться, уверенный в том, что добыча не уйдет от него.
   Итак, обе враждующие стороны готовились провести ночь на якоре. В данный момент "Анна" и "Марта" находились менее чем в полумиле от того места, где пролив сужался до размеров широкой канавы и где этим судам во что бы то ни стало, следовало пройти, так как только в этом для них было спасение. Пользуясь темнотой ночи, Марк незаметно перешел с "Анны" на "Марту", потому что эта последняя была шире в своей килевой части, и если бы ей удалось пройти через ущелье, то "Анна" вслед за ней прошла бы без труда. Без шума, почти крадучись, тайком двинулся шлюп по направлению к скалистому ущелью. Первое время все шло хорошо, "Марта" осторожно продвигалась вперед, но вскоре попала вдруг в такое место, что очутилась как в клешах. Но обстоятельства не допускали промедления: пройти было необходимо во что бы то ни стало; и вот все, бывшие на судне, дружно принялись за работу. Все имевшиеся под рукой орудия были с большой энергией пущены в дело, и, наконец, после упорного и долгого тяжелого труда, им удалось общими силами удалить ту часть утеса или скалы, которая, непомерно выдаваясь вперед, мешала пройти судну. Вскоре после полуночи работа эта была окончена, и "Марта", пройдя победоносно через ущелье, вышла в залив и стала там на якорь в нескольких саженях от опасной теснины.
   Немного отдохнув после того, как эта трудная задача была благополучно выполнена, Марк вернулся назад на свое судно и также тайно отвел его подальше от неприятельских судов из опасения, что пираты, пользуясь темнотой ночи, вышлют против "Анны" свои шлюпки.
   Предосторожность эта, как оказалось впоследствии, была совсем нелишней, потому что поутру, когда уже рассвело, со шхуны видели более семи шлюпок, возвращавшихся на пиратские суда после напрасных поисков шлюпа и шхуны, которых они нигде не нашли.
   Вскоре после того пираты первые возобновили враждебные действия, но перерыв в течение ночи дал нашим переселенцам значительные стратегические преимущества: то крупное полевое орудие, которое требовал Марк, прибыло с Рифа ночью и теперь было уже установлено на своем лафете вполне готовым к бою.
   С рассветом все суда тронулись с мест, продолжая идти по разветвляющемуся во все стороны каналу. Удивленный отсутствием одного из колониальных судов, то есть "Марты", адмирал предполагал, что, вероятно, оно успело уйти вперед, и теперь очень затруднялся относительно того пути, по которому ему надлежало следовать. Из разумной предосторожности фрегат держался все время середины канала, зорко наблюдая за "Анной", которая все еще кружила около мели. Но вот адмиральское судно, стараясь настигнуть шхуну, повернуло на такой галс, что сразу очутилось по ту сторону мели, которая теперь оказалась у него с подветренной стороны. После того как этот маневр был счастливо исполнен, адмирал вздумал попытаться подойти ближе к "Анне", которая в то время шла вдоль противоположной стороны мели.
   Воспользовавшись удобной минутой, Марк вдруг совершенно неожиданно повернул на другой галс, делая вид, что хочет вернуться назад. Адмиральское судно повторило за ним его маневр, не желая дать уйти "Анне". При исполнении этой манипуляции адмиральский фрегат, как и рассчитывал Марк, вдруг сразу всем корпусом врезался в мель и крепко засел там. Тогда Марк, не теряя времени, еще раз переменил курс и смело прошел мимо фрегата, зная, что экипаж его в данный момент был слишком занят своей бедой, чтобы еще думать о возможности вредить неприятельскому судну.
   Фрегат засел всего в какой-нибудь полумиле от того места, где было установлено прибывшее ночью с Рифа орудие, которое тотчас же открыло по нему губительный огонь.
   Тем временем Марк сошел на берег, отдав приказание вывести "Анну" из канала, чтобы обезопасить и ее от враждебных действий двух неприятельских бригов, а сам усердно принялся за дело. На его судне имелась небольшая переносная жаровня, которую он приказал спустить на берег с намерением применить ее для накаливания ядер.
   Между тем один из бригов сделал вид, будто он намеревается прийти на помощь адмиралу, тогда как другой не переставал палить всем бортом, чтобы принудить замолчать батарею. Но вскоре ядро, пушенное колонистами, пробило его корпус и тем вынудило его удалиться. Как с той, так и с другой стороны все внимание сосредоточивалось на фрегате.
   Не подлежало, конечно, сомнению, что адмирал находится теперь в весьма критическом положении. Ему оставалось только стараться сняться с мели под непрерывным огнем неприятельской батареи. А дело это было нелегкое, тем более что грунт был илистый. Следовало прежде всего облегчить судно, удалив, по возможности, большую часть груза, вследствие чего пираты немедленно принялись работать насосами и заводить якоря. В это время бриги, находившиеся, очевидно, под управлением довольно плохих командиров, держались в стороне и совершенно бездействовали. Они не попытались даже хоть сколько-нибудь помочь адмиралу. Люди экипажа без толку суетились и бегали взад и вперед по палубе, не замечалось не только никакого порядка, но даже и дисциплина, столь необходимая на судах, здесь совершенно отсутствовала.
   После двухчасовой канонады, имевшей весьма печальные результаты для пиратов и не причинившей ни малейшего вреда нашим приятелям-переселенцам, Марк наконец вытащил из огня докрасна раскаленное ядро и лично зарядил им свое орудие; затем он сам навел его и приложил фитиль к западу. Весь заряд проник в корпус фрегата, вслед за тем последовал небольшой взрыв, произведший страшный переполох на судне. Второе такое же ядро тоже попало в цель; видя, что пираты окончательно обезумели, Марк не стал более дожидаться раскаленных снарядов, а хватал первый попадавшийся под руку и посылал их в неприятеля один за другим беспрерывно, не давая ему времени опомниться.
   Не прошло и четверти часа с того момента, как Марк выпустил из своего орудия первое раскаленное ядро, как с левого борта адмиральского судна показался сперва легкий дымок, а затем и пламя.
   После того уже не оставалось ни малейшего сомнения относительно возможного исхода сражения.
   С этой минуты непокорные, негодующие пираты забыли всякую субординацию и, не внимая никаким приказам, распоряжениям и даже увещаниям своего начальства, стали заботиться и хлопотать лишь каждый о себе, стараясь по возможности захватить и спасти свою долю добычи.
   В это время "Марта" и "Анна" снова вошли в канал, благополучно пройдя сквозь тесное ущелье, и подошли к месту сражения. Марк приказал поднять свое полевое орудие на шлюп, на который взошел и сам со своими приближенными, решившись, в свою очередь, гнаться за обоими бригами, которые предусмотрительно удалились более чем на целую милю от злополучного фрегата, чтобы избежать опасных последствий взрыва, который, казалось, должен был последовать с минуты на минуту.
   Адмирал и все уцелевшие люди его экипажа кинулись к шлюпкам и, побросав все свои сокровища и богатства, спасали только свою жизнь. После того как они покинули фрегат, на судне оставалось еще немалое число пиратов в опьяненном состоянии, доходившем до полнейшего бесчувствия, не сознававших, не подозревавших даже о грозившей им опасности. Все эти люди, равно как и раненые, были безжалостно предоставлены своей участи, никто и не подумал позаботиться о них. В числе этих раненых находился также и Ваальли, которому оторвало ядром руку.
   Хорошо, что Марк, минуя уже охваченный пламенем фрегат, проходил стороной, стараясь держаться от него как можно дальше. Не успел он отойти от него на четверть мили, как злополучное судно взлетело на воздух с невероятным треском и шумом. Ближе других от места катастрофы в роковой момент находилась "Марта", и среди обломков всякого рода, переброшенных силой взрыва на ее палубу, оказался обезображенный труп некогда грозного Ваальли, который тут же был признан всеми присутствующими жителями колонии. Так погиб наконец злейший и упорнейший враг переселенцев, который уже не раз ставил это маленькое государство на край гибели, на волосок от полнейшего разорения.
   Теперь же пираты ни о чем другом не думали, как только об отступлении. Но Марк не давал им времени опомниться; его полевое орудие не переставало осыпать неприятеля градом ядер. Обезумевшие пираты и их адмирал, вместо того чтобы преследовать свои прежние цели завоевания, принуждены были заботиться лишь о том, как бы спасти свои два брига и благополучно вывести их вновь из тесного пролива в открытое море.
   Адмиралу, конечно, нетрудно было выйти теперь на настоящую дорогу, придерживаясь того самого пути, каким он шел сюда, что он и сделал. Но тут совершенно неожиданно возникло другое печальное осложнение. Очевидно, между адмиралом и офицерами одного из его бригов существовали какие-то давнишние недоразумения.
   Вследствие этого адмирал, для того чтобы обеспечить себе содействие брига в этом деле, взял к себе на фрегат значительную сумму денег, представлявших собою часть добычи, приходившейся на долю этих офицеров.
   Деньги эти должны были, так сказать, служить залогом или ручательством того, что эти недовольные вассалы не покинут своего адмирала в наиболее важный или критический для его предприятия момент.
   Понятно, что такого рода поступок возбудил лишь еще в большей мере гнев и неудовольствие этих людей. Только надежда на крупную наживу, на что рассчитывали все, отправляясь на Риф, еще отсрочила на некоторое время полный разрыв между адмиралом и командирами этих бригов. Но когда эта надежда их обманула, то злоба на "адмирала-неудачника" разразилась с удвоенной силой, и во время отступления своего перед следовавшими за ними по пятам "Анной" и "Мартой" один из бригов готовился принять грозные меры, чтобы заставить адмирала возвратить им забранную у них сумму, а другой, подозревая намерения собрата по ремеслу, готовился с не меньшей энергией к отчаянной обороне. Итак, в тот момент, когда они почти что одновременно вышли из пролива в открытое море, один из бригов пошел на юг, а другой к северу, преследуемые по пятам неприятельскими шлюпом и шхуной.
   Едва только эти два брига очутились в открытом море, как между ними начался бой не на шутку. Недовольный бриг открыл огонь по адмиралу, а этот последний немедленно отвечал ему тем же. Бой разгорался с каждой минутой, и неприятели сходились все ближе и ближе до того, что вскоре облака дыма от пальбы обоих судов слились в одно громадное белое облако.
   Сражение это продолжалось несколько часов подряд. Наконец перекрестный огонь прекратился, и оба брига занялись каждый починкой своих повреждений и уборкой раненых и так далее. Но перерыв этот длился недолго, и пальба целым бортом с того и другого судна возобновились с еще большим ожесточением,
   Марк, видя, что ему здесь делать нечего, и убежденный в том, что всякая опасность миновала, решил вернуться наконец на Риф. Между тем оба неприятельских брига продолжали удаляться, не прекращая канонады. Вскоре даже и облака дыма, обозначавшего на горизонте путь этих судов, не стало видно, и Марк понял тогда, что наконец избавился от этих опасных врагов.
  
   ГЛАВА XXIX
  
   Vox populi, vox Dei.
   (Глас народа, глас Божий)
   Народная мудрость
  
   По благополучном окончании того, что жители колонии называли пиратской войной, колония долгое время наслаждалась полнейшей тишиной и спокойствием. Китобойный промысел продолжал процветать по-прежнему и стал для многих колонистов источником громадных барышей и прибыли. К числу таковых принадлежал, понятно, и губернатор колонии.
   Но если дело рук человека немало способствовало благосостоянию колонии, то природа, со своей стороны, способствовала этому в еще большей мере. Казалось, будто Господь с особой щедростью и любовью наделил этот клочок земли всеми благами мира. Но, к стыду колонистов, надо было сознаться, что они вскоре забыли о том, кто был Подателем всех этих благ.
   В числе эмигрантов, прибывших несколько месяцев спустя после отражения пиратов на вернувшемся из дальнего плавания "Ранкокусе", находились один публицист, один юрист и ни более ни менее как четыре священнослужителя: один пресвитерианский, один методист, один анабаптист и один квакер. Вскоре по прибытии всех этих личностей присутствие их не замедлило сказаться на общем настроении умов в колонии.
   Все четыре миссионера начали с того, что громко заговорили о братолюбии, о терпимости, о братском самоотречении, усердно выставляя напоказ все свои христианские добродетели. Говорилось немало о том, что все они прибыли сюда исключительно в интересах своей религии и из желания послужить ближнему и словом и делом.
   Но не прошло и нескольких недель со дня прибытия их на Риф, как все эти христианские проповедники готовы были разорвать в клочки друг друга и с пеной у рта оспаривали один у другого овец пасомого ими стада Господня.
   Пасомые не замедлили последовать благому примеру своих пастырей и пошли по их следам. Этого было достаточно для того, чтобы разгорелась самая ожесточеннейшая война между отдельными сектами и лицами. Как видно, демон зла под видом четырех служителей церкви еще раз прокрался в Эдем, и человек, обитавший в нем, перестал видеть в своем брате ближнего во Христе, а видел в нем только сектанта.
   Присутствие в колонии ученого юриста также имело не совсем желательные последствия. С его прибытием большинство жителей колонии вдруг пришли к убеждению, что они в том, в другом и в третьем ущемлены в правах своими ближними и дальними соседями, о чем они раньше даже и не подозревали.
   Закон, который до сей поры не применялся ни разу иначе, как в интересах справедливости, теперь вдруг превратился в орудие мести и спекуляции. И вот, откуда ни возьмись, народился совершенно неизвестный здесь класс людей новейшей формации -- филантропов, которые всегда и в любое время готовы были одолжить деньги всем, кто только имел в них надобность, понятно, под большой процент или же под верное обеспечение недвижимого имущества.
   Пресса довершила то, чему так удачно положили начало религия и юриспруденция. Вскоре наши поселенцы спохватились, что жили до настоящего времени под оскорбительной для их достоинства деспотичной властью губернатора-тирана, и пришли к убеждению, что настало время им выйти наконец из-под этого гнета и пробудиться от своей столь продолжительной спячки, чтобы явить себя достойными великой будущности.
   Между тем этот самый народ и не подозревал даже о существовании того возмутительного гнета, под которым он якобы изнывал, и, вероятно, никогда не почувствовал бы его, если бы не явился этот просвещенный господин, представитель свободной прессы и гласности.
   В те годы печатное слово имело несравненно больше веса, чем словесное показание даже и наиболее достойного доверия лица. А в наши дни этот престиж пал уже настолько, что, вместо того чтобы сказать: "Это так, потому что я прочел это в газете", чаще всего мы слышим: "Это враки, не более как газетный слух".
   Итак, в упомянутое нами время "Правдивый Наблюдатель Кратера" имел обширнейшее поле деятельности и пользовался им, как говорят, вовсю. Занимаясь всеми общественными делами колонии и ее внутренней политикой, эта газета не забывала также и о себе.
   Так, например, в ней время от времени появлялись такого рода сообщения: "Наш уважаемый друг Питер Снукс прислал нам на днях образцы своих кокосовых орехов, которые мы, не задумываясь, решаемся признать плодами превосходного качества и потому с полной уверенностью можем рекомендовать их всем хозяйкам кратера".
   После того образцы всякого рода продуктов в удивительном изобилии посыпались со всех сторон к ловкому журналисту. Жители колонии покорно ловились на его удочки и попадались в его хитро расставленные ловушки. Его поучения являлись для них какой-то небесной манной, питавшей их праздное воображение всевозможными либеральными бреднями.
   Основной теорией этого подпольного политика являлась модная псевдоаксиома, что во всяком человеческом обществе большинство имеет право делать все, что оно только пожелает.
   Губернатор, видя и сознавая весь вред и пагубу этого учения, не побоялся лично выступить на арену газетного поединка, чтобы его же оружием побить этого демона.
   "Если эта теория, говорил он, может считаться справедливой и большинство имеет такое неограниченное право и власть, то из этого следует, что большинство вправе ставить свою волю даже выше Божеских заповедей и заветов и по желанию может санкционировать убийство, кровосмешение, клятвопреступление, словом, все смертные грехи и все проступки".
   Вообще, во всем том, что говорил по этому поводу губернатор, было много разумного и справедливого. Но что значит разумное слово для людей безрассудных и что такое свет для слепцов?! Одна какая-нибудь слащавая фраза журналиста о правах человека производила несравненно больше впечатления, чем самые веские аргументы губернатора. С общей политики и социологии наш журналист не замедлил перейти и на личности и явные нападки на особу губернатора. Его обвиняли в гордости и надменности, потому, к примеру, что он имел привычку чистить по утрам свои зубы, тогда как большинство колонистов не делали этого и потому еще, что он обедал и ужинал не в те часы, как это делали они, что он плевал в свой носовой платок, а не на пол, и не сморкался в пальцы. Все это ставилось ему в вину.
   Настал наконец момент, когда общественная почва казалась достаточно подготовленной для совершения политического переворота. В одно прекрасное утро газета предложила обитателям колонии созвать народное собрание для преобразования и усовершенствования основных законов колонии. В местном законодательстве существовала статья, устанавливавшая, каким путем могли быть введены в устав колониальной конституции какие бы то ни было изменения или добавления; для этого требовалось прежде всего согласие губернатора или правителя, затем согласие совета и, наконец, согласие народа. Но не этого хотели недовольные; их вожаки стремились главным образом к революции и беспорядку, так как это было единственное средство добиться государственных должностей. Для того чтобы избавиться раз и навсегда от ненавистного им губернатора, который в случае голосования, по всей вероятности, получил бы большее число голосов, чем всякий другой, создана была особая статья закона, по которой ни одно лицо не могло занимать более пяти лет подряд высокий пост губернатора или правителя колонии. Тем самым Марк Вульстон устранялся от власти окончательно и лишался даже права баллотироваться на следующих выборах. Затем сформированы были, понятно, из своих людей два законодательных собрания, а прежний государственный совет распущен. Новая конституция была представлена на обсуждение народа в лице его представителей, после чего было издано новое Основное Законоположение, в силу которого все бывшие должностные лица были вышвырнуты за борт и заменены другими. Ведь это, как известно, всегда и ключ, и последнее слово всех революций.
   После того как была принята новая конституция, состоялись выборы. На них Пэннок был избран губернатором на два года; законовед -- судьей, издатель "Правдивого Наблюдателя" -- государственным секретарем и совместно с этим государственным казначеем колонии. Вся же семья Вульстонов оказалась совершенно устраненной от всякой государственной и вообще служебной деятельности.
   Таким-то образом произошла почти что незаметно в колонии Кратера та серьезная революция, которая до того казалась совершенно невозможной и невероятной. Если бы Марк только пожелал прибегнуть к силе оружия, он без труда мог бы заставить замолчать эту ораву крикунов, так как канаки все до единого были всей душой преданны ему и даже. строго говоря, большинство избирателей стояло на его стороне. Но тем не менее он подчинился всем этим изменениям из желания сохранить мир и спокойствие в стране и согласился стать простым гражданином там, где он имел неоспоримое право быть первым липом государства и занимать в нем высшую ступень правительственной иерархии.
   Что особенно огорчило Марка, так это то, что Пэннок принял от него пост губернатора без малейшего колебания и так же просто, как любой законный наследник престола наследует престол и корону после отца. И если Марк внутренне скорбел о происшедшей перемене в жизни колонии, то скорбел более за будущее этой колонии, нежели за себя. Он понял великую политическую истину, что чем более народ старается захватить непосредственно в свои руки власть в государстве, тем менее, в силу этого самого непосредственного участия в ней, он бывает способен контролировать эту власть; что вся эта пресловутая власть его в подобных случаях ограничивается лишь правом назначать законодателей и правителей и избирать представителей из своей среды, а что за сим уже все влияние и власть сосредоточиваются неизбежно в руках нескольких ловких, пронырливых людей, нескольких опытных интриганов, а народ только воображает, что держит власть в своих руках.
   Эта великая неопровержимая истина должна была бы быть начертана золотыми литерами на всех углах улиц и перекрестках всех дорог республиканских государств.
   Только на одну минуту Марк Вульстон, которого мы теперь уже не вправе называть губернатором, пожалел в душе, что не основал сам какой-нибудь газеты или журнала, чтобы иметь возможность противопоставлять яду -- противоядие; но после некоторого размышления он пришел к убеждению, что то был бы напрасный труд.
   Все в жизни людей и государств должно идти своим порядком до того момента, когда перед ними встанет на пути какая-нибудь преграда, которая останавливает дальнейший ход событий в определенном направлении или же разбивает весь существующий строй и порядок.
  
   ГЛАВА XXX
  
   Человек говорит, о, безумец: земля -- это мое владение, для меня золотые колосья; для меня зеленеющие равнины. На самых высоких вершинах он является как победитель и готов бросить вызов ангелу-истребителю.
   Только ты, могучее море, сумеешь ему ответить.
   Твои тысячи бронзовых голосов найдут, чем его смутить, одним взмахом ты поглотишь все, что он считает своим добром, и покажешь ему, что Бог один есть все, а человек ничто.
   Лент
  
   В течение первых месяцев, следовавших за переменой правительства в колонии, мистер Марк Вульстон занялся приведением в порядок всех своих частных дел, намереваясь вслед за тем предпринять продолжительное путешествие.
   Между тем дела колонии были теперь далеко не блестящи. С тех пор. как управление ее стало радикально-либеральным, различные религиозные секты, пользуясь преимуществом безграничной свободы, готовы были вцепиться друг другу в горло, и взаимным беспощадным проклятиям и диффамациям не было конца.
   Нравственность жителей колонии находилась тоже в упадке, как и религиозные их чувства. Даже и сама торговля как будто пострадала за это время.
   Наконец вернулся и "Ранкокус", возивший в Америку груз китового жира. Тогда его владелец объявил всем о своем намерении вскоре отплыть на этом судне. Братья его. Хитон с женою и детьми. Боб Бэте с семьей выразили также желание отправиться в Америку вместе с Марком и его семьей, чтобы еще раз повидать берега Делавара. Скупив все оставшиеся еще запасы китового жира и приобретя дешево громадную коллекцию великолепнейших раковин, Марк собрал почти все свое движимое имущество, состоявшее из множества очень ценных предметов, причем оказалось, что даже "Ранкокус" не в состоянии вместить всего, и потому Бэте решил отозвать с китобойного промысла свой бриг. Притом же даже сам промысел этот перестал теперь быть столь доходным, как прежде, как будто и киты условились бежать из этих мест, точно они желали изъявить тем самым свое неудовольствие по случаю изменившихся порядков в управлении колонией.
   Месяц спустя по прибытии "Ранкокуса" оба судна были готовы к отплытию. Уезжая из этих мест, столь милых, столь дорогих для Марка, он пожелал в последний раз навестить каждый уголок своего бывшего царства. С этой целью он прежде всего посетил остров Ранкокус, совершенно уже оправившийся после погрома, произведенного пиратами: и лесопильня, и кирпичный завод, и мельница стояли на своих местах, -- и всюду кипела работа.
   То же обилие и то же благоустройство замечались повсюду: на Пике и на Рифе и на всех остальных островах этой группы.
   Здесь следует упомянуть об одном совершенно невероятном поступке, доказывающем, до каких крайних пределов могут дойти в людях себялюбие и корысть.
   Новое правительство колонии стало оспаривать право собственности Марка Вульстона на кратер, который из кучи пепла и голых скал был превращен в самый цветущий уголок силой его трудов и пота. Новые власти колонии стали настаивать на том, что кратер -- общественная собственность, мало того, они не постыдились затеять с ним процесс. Понятно, никто из первых обитателей колонии не оспаривал право Марка на эту землю, но те, кто прибыли последними в эти прекрасные места, не могли видеть без зависти этого участка земли и сознавать при этом, что они не имеют на него ни малейшего права.
   Марк не хотел еще раз откладывать свой отъезд, но ведь кратер этот был собственно ему дарован Провидением в самые тяжкие минуты его жизни. Между тем дело это было передано суду присяжных. Марк Вульстон отсрочил свой отъезд ради того, чтобы иметь возможность лично присутствовать на разбирательстве своего дела. Он защищался и отстаивал свои права лишь несколькими полными достоинства словами и вескими аргументами, а в заключение сказал, что вполне полагается на справедливое решение присяжных.
   Двое из них стойко держали правую в этом деле сторону и, несмотря на то, что остальные десять высказывались против Марка Вульстона, остались при своем решении. А так как в подобного рода случаях требовался единогласный приговор, то окончательное решение этого дела пришлось отложить до следующей сессии.
   Марк не захотел еще раз откладывать свой отъезд, и на другой же день после первого разбирательства его дела он отбыл на "Ранкокусе" вместе с Бобом Бэтсом, следовавшим за ним на своем бриге. Минуя по пути Пик, наши друзья, все до единого, сошли со своих судов и поднялись в долину Эдема, чтобы в последний раз проститься с этим земным раем, который Марк называл когда-то "раем среди морей".
   Под вечер этого дня наши путешественники вновь вернулись на свои суда, которые вскоре вышли из Миниатюрной бухты.
   Мы не станем описывать день за днем это уже знакомое и Марку, и всем его спутникам путешествие, скажем лишь о том, что, разойдясь у мыса Горн, эти суда почти что одновременно вошли, одно вслед за другим, в порт Филадельфии.
   Возвращение семьи Вульстон, уехавшей, по слухам, Бог весть в какие страны на неопределенный срок, явилось настоящим событием для такого маленького городка, как Бристоль. А в семьи Анны и Бриджит этот совершенно неожиданный приезд внес такую радость и ликование, какие трудно даже описать.
   Благодаря прекраснейшему воздуху и климату тех островов, где они жили, обе молодые женщины казались такими же свежими и моложавыми, как в то время, когда обе они были еще молоденькими девушками.
   Вновь прибывшие привезли с собой весьма и весьма крупное состояние и могли теперь называться богачами. Это, конечно, ничуть не повредило им в общественном мнении горожан Бристоля. Даже и младшие братья Вульстоны, пробывшие недолгое время в колонии, вернулись оттуда каждый с весьма почтенным состоянием и поспешили заявить своему брату, что они не намерены более возвращаться на Риф. Но бывший губернатор колонии, несмотря на свое очень крупное состояние, все же оставался верен своей привязанности к далеким островам, несмотря даже на явную неблагодарность их населения. Марк питал к этой колонии снисходительность и слабость матери к дурному, избалованному ребенку, невзирая на все его пороки и недостатки. Бриджит решила одна пробыть год у своего немощного, старого отца, а "друг" Марта, любившая во всем подражать своему идеалу -- мистрис Вульстон, также просила мужа позволить ей прожить около года в Америке. Хитон решил остаться временно в Бристоле с женой и детьми, и хотя Анна первое время сожалела о Пике и о роскошной долине Эдема, о чистом горном воздухе и вечно ясном небе тех островов, но ведь и здесь она была со своей семьей, и ее муж и детки были при ней, а этого только и было надо для ее полного благополучия и счастья.
   Когда "Ранкокус" вновь пустился в обратный путь, то на судне, кроме людей экипажа, уже не было никого из бывших жителей колонии кратера, кроме Марка Вульстона и Боба Бэтса да еще капитана Соундерса, командовавшего "Ранкокусом".
   Рейс между Вальпараисо и Кратером совершался обычно в течение пяти недель, но иногда на это требовался и более продолжительный срок, что главным образом зависело от состояния пассатных ветров. На этот раз Марк вздумал избрать иной путь к Рифу; ему хотелось попытаться держать больше на юг, чтобы, минуя группу островов Бэтто, подойти прямо к Пику.
   И вот в одно прекрасное утро, когда уже по его расчетам "Ранкокус" должен был находиться не более как милях в двадцати от Пика, Марк, выйдя рано поутру на палубу, был крайне удивлен, что гигантской скалы все еще нигде не было видно. Окликнув того матроса, который стоял на вахте, Марк осведомился у него, не видно ли ему впереди Пика. На это последовал ответ, что на всем громадном видимом пространстве океана нигде не появлялось берега, даже вдали.
   Прошло еще некоторое время; "Ранкокус" продолжал идти все в том же направлении, как вдруг на горизонте показался какой-то остров. Когда же к нему подошли на более близкое расстояние, то, к немалому удивлению всего экипажа, оказалось, что этот остров им совершенно незнаком и даже, очевидно, необитаем. Спустили шлюпку для того, чтобы обозреть его вблизи, и вдруг Марку показалось, что он узнает какие-то знакомые контуры и очертания скал. Когда же лодка подошла к северной стороне острова или, вернее, утеса, он с ужасом увидел, что на скале, как часовой, стояла одна высокая и одинокая сосна. Невольный крик, крик ужаса и горя вырвался из его груди: страшная истина стала ему понятна, он сразу угадал, что здесь случилось. То, что они сейчас видят перед собой. -- не что иное, как вершина Пика, а это дерево, одиноко торчащее над голой скалой, то самое, которому Марк предназначил служить сигналом в случае опасности от приближения грозного Ваальли к Пику. Не могло быть сомнений, что весь Пик со своим сказочно прекрасным земным раем был поглощен волнами океана.
   Тот страх и беспредельный ужас, который овладел при виде случившегося Марком и его товарищами, не поддается никакому описанию. С тяжелым сердцем вернулись наши приятели на судно. Будучи не в силах выносить долее это ужасное зрелище, Марк решил тотчас же продолжать путь. "Ранкокус" пошел теперь в направлении того острова, имя которого он носил; место, где был когда-то этот остров, было вскоре отыскано, но ни самого острова, ни даже его гор, не было видно над водой. Когда бросили лот, то в одном месте оказалось всего лишь десять футов воды; то была, очевидно, вершина одной из гор острова Ранкокус, а когда судно снялось с якоря, то вместе с ним был вытащен вполне еще сохранившийся труп козочки, вероятно, щипавшей травку на вершине горы в момент, когда весь этот остров, очевидно, мгновенно был поглощен морем.
   После того "Ранкокус" пошел к Рифу.
   К вечеру того дня, когда наши друзья должны были быть, по расчету Марка, уже среди группы островов Рифа, вахтенные доложили, что над поверхностью, на расстоянии всего какой-нибудь полумили, на левой стороне судна виднеется вершина какого-то подводного утеса. "Ранкокус" лег в дрейф, а Марк и Боб сели в шлюпку и отправились вдвоем на рекогносцировку.
   И что же?! Этот риф, как оказалось, был вершиной кратера. Итак, и кратер вместе со своей прелестной и богатой столицей, со всеми чудными садами и постройками, со всеми жителями и их богатством погиб бесславно в волнах океана, не оставив по себе ни малейшего следа.
   Простояв над этой печальной могилой стольких воспоминаний и надежд около двух суток, Марк решил плыть к островам Бэтто.
   Здесь он застал мирно царствовавшего сына покойного Урууни; никто здесь ничего не знал об участи, постигшей колонию. Ему только сказали, что почти все канаки, один за другим, отказывались продолжать работать у белых, так звали они всех жителей колонии. Вскоре после того, как Марк Вульстон со своими друзьями покинул Риф, высшие власти колонии начали требовать от канаков непосильной работы и притом еще забывали платить им заработанную плату, что вызвало, конечно, поголовное бегство канаков, которые целыми группами, один за другим, стали возвращаться на родину.
   Вот все те сведения, какие туземцы могли сообщить Марку относительно его погибшей колонии. Кроме того, они рассказывали еще о каком-то необычайном землетрясении, случившемся с полгода тому назад и превзошедшем по силе своих толчков и подземному грому и гулу все, что им когда-либо случалось слышать и испытывать в этих краях.
   Марк наделил своего юного приятеля, молодого Урууни, подарками и рассчитал тех двух или трех канаков, которые еще состояли у него на службе на "Ранкокусе" в числе его экипажа, после чего отплыл к берегам Америки.
   В Вальпараисо Марк весьма выгодно распродал весь свой груз, предназначавшийся им для колонии, и затем, после почти девятимесячного отсутствия, "Ранкокус" стал вновь на якорь в порту Филадельфии.
   Все те, которым посчастливилось таким чудесным образом избегнуть страшной катастрофы, редко вспоминали в разговорах колонию Кратера, но Марк много и часто размышлял на эту тему. И сколько раз переживал он мысленно все события своей жизни, стоявшие в столь тесной связи с Рифом: крушение "Ранкокуса", полное свое одиночество, когда впервые он вступил на почву Рифа, эту бесплодную и голую угрюмую скалу, без признака всякой растительности, вдруг ставшую каким-то чудом роскошной и плодородной нивой и житницей целой колонии.
   Он вспоминал не раз и все эти, как будто колдовством вызванные из недр океана, прекрасные зеленые луга и острова с кристальной струей светлых родников, приезд жены, друзей и близких, и зарождение, и рост, и постепенное развитие его колонии, цветущей и богатой до тех пор, пока она не уклонилась от доброго пути, и проклятой судьбой и Богом с того момента, как она уклонилась от него. Он вспоминал и то, как, уезжая, он оставил на этих островах счастливое, богатое население, роскошные стада, луга и нивы, десятки парусных судов, заводы, лесопильни и повсюду кипучую и деятельную жизнь в полном довольстве и обилии, нечто похожее на рай земной, и как, вернувшись, он не застал из этого всего камня на камне; все то, что он когда-то знал и горячо любил, все, что родилось и создалось, как чудом, на его глазах, все это безвозвратно и бесследно погибло в волнах океана.
   Такова, впрочем, печальная повесть всего земного и всех тех благ, которые мы так высоко ценим и так сильно прославляем. Нам кажется некоторое время, что все усилия наши не тщетны, что руки наши создают нечто такое, что может служить чуть ли не вечным памятником нашего труда и разума, что ум наш украшает и совершенствует то, что дано нам свыше, и вместе с тем мы начинаем забывать Того, Кто дал нам этот ум и силы, и тот предел, который нам положен, и как мы, безумцы, хотим заменить своим ничтожным, слабым существом То Всемогущее, Всесильное и Беспредельное Высшее Существо, которым созданы мы сами и весь наш видимый обширный мир. Но едва только эта могучая и Божественная длань, простертая над нами, дававшая нам силы и успех, отстранится от нас, как и мы сами, и все созданное нами мгновенно и бесследно рухнет в бездну и сотрется с лица земли.
   Так пусть же те, которые вечно кричат кичливо: "Народ! Народ!" -- вместо того чтобы восхвалять Творца и Бога своего, подумают об этом хорошенько. Безумцы, они воображают, что народные массы всемогущи, и не видят, что и они не более как жалкие атомы, незаметные среди мириад других атомов, созданных Предвечной Мудростью Творца для своих неисповедимых целей! Все эти блага и преимущества, которыми мы так гордимся: могущество народных масс, и преимущества умственного развития, и сила мощного ума, и все наши успехи, -- все это развеется как прах, исчезнет точно сон, едва только достигнет того предела, который им назначен. Для всего в мире есть "предел, его же не прейдеши!".

0x01 graphic

   В настоящем издании сохранен стиль опубликованного П. П. Сойкиным перевода
  
   Фенимор Купер
   Шпион
   Колония на кратере Романы
   Ответственный за выпуск Е. Л. Бутепко
   Корректор Л. М. Манучарян
   Художественный редактор В. Ю. Домогацкая
   Компьютерная верстка Т. А. Румянцевой
   Лицензия ИД N 05525 от 03. 08. 2001.
   Подписано в лечить 25. 01. 2004. Формат 84x1087, , .
  
   Бумага книжно-журнальная фабрики Гознака. Гарнитура Тайме. Печать офсетная. Усл. печ. л 35. 28. Уч. -изд. л. 36, 62. Тираж 3000 экз. Заказ N 184.
   Издательство "Logos". 191014. Санкт-Петербург, ул. Жуковского, д. 41.
  
   Отпечатано с готовых диапозитивов вФГУП И ПК "Лениздат" (типография им. Володарского) Министерства РФ по делам печати, телерадиовещания и средств массовых коммуникаций.
   191023, Санкт-Петербург, наб. р. Фонтанки, 59.
  
   ISBN 5-87288-290-4
   ББК 84. 4Вл К92
  
   Купер Ф.
   К92 Шпион (пер. с англ.). Колония на кратере (пер. с англ. А. Энквист): Романы. -- СПб. : Издательство "Logos", 2004. -- 672 с: ил. (Б-ка П. П. Сойкина).
  
   ISBN 5-87288-290-4
  
   В центре романа "Шпион" -- судьба человека, вынужденного скрывать свои чувства и убеждения, испытывать горечь обвинений в предательстве, не имея возможности сказать хотя бы слово в свою защиту, даже когда ему грозит смертная казнь А все потому, что он -- "двойной агент", шпион Вашингтона на службе у Его британского величества короля Георга События разворачиваются в Американских Штагах во время войны за независимость
   "Колония на кратере" -- переложение историй о затопленном морем городе Винетте и о Робинзоне Крузо в духе современных Ф. Куперу представлений об идеальном устройстве общества, а также о способностях белого человека приспосабливаться к новым условиям обитания. Райская жизнь в колонии, основанной на необитаемом острове, из-за алчности поселенцев со временем перестает быть райской, так что ее основателю приходится покинуть свое детище. И как раз вовремя.
  
   Для широкого круга читателей.
   ББК 84. 4Вл
   ISBN 5-87288-290-4
  
   OCR: Ustas PocketLib
   SpellCheck: Roland
   Форматирование: Ustas PocketLib
   Исходный электронный текст:
   http://www.pocketlib.ru/
   Частная библиотека приключений
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru