Коппе Франсуа
Два паяца

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Текст издания: журнал "Русский Вестник", No 6, 1891.

Ф. Коппе.
Два паяца.

   Ночь была ясная, усѣянная звѣздами; на ярмарочной площади толпился народъ. Онъ тѣснился главнымъ образомъ, пораженный и очарованный, возлѣ балагана борцовъ, гдѣ нѣсколько красныхъ и дымящихся факеловъ освѣщали сцену и готовое начаться представленіе.
   Вращая мощно развитыми мускулами подъ сальными трико, съ непристойными мѣховыми манжетами на ногахъ и рукахъ -- атлеты -- четверо здоровенныхъ бродягъ -- были вытянуты въ линію передъ раскрашеннымъ холстомъ, на которомъ были изображены ихъ подвиги. Они стояли, наклонивъ головы, съ разставленными ногами, скрестивъ руки на груди. Возлѣ нихъ, опираясь на пару рапиръ, стоялъ хозяинъ заведенія, съ длинными висячими усами стараго пьяницы, туго перетянутый поясомъ, и съ сердцемъ изъ краснаго сукна на кожаномъ нагрудникѣ. Женщина-пушка, съ розой въ волосахъ, въ мужскомъ пальто, надѣтомъ въ защиту отъ вечерней сырости, сверхъ коротенькой танцовальной юбки, играла одновременно на цимбалахъ и турецкомъ барабанѣ, бѣшено аккомпанируя одному и тому же плясовому мотиву, которымъ терзалъ уши слѣпой кларнетистъ; а хозяинъ балагана -- подобіе Геркулеса съ лицомъ каторжника -- подтянувъ свой животъ, достойный Силена, яркокраснымъ кушакомъ, дико ревѣлъ въ рупоръ. Замѣшавшись въ толпу бродягъ предмѣстья, подгулявшихъ солдатъ съ ихъ подругами, я брезгливо смотрѣлъ на это отвратительное зрѣлище, послѣдній слѣдъ олимпійскихъ игръ.
   Вдругъ музыка смолкла -- и вся публика разразилась хохотомъ. На сцену явился паяцъ.
   На немъ былъ обычный костюмъ: коротенькая куртка и пестрые чулки крестьянина изъ комической оперы, большая треуголка, откинутая назадъ, красный парикъ съ закрученнымъ хвостикомъ, на концѣ котораго качалась бабочка. Это былъ еще совсѣмъ молодой человѣкъ, но увы -- его лицо, густо обсыпанное мукой, носило явные слѣды порока. Ставъ передъ публикой и глупо раскрывъ ротъ, онъ обнажилъ свои окровавленныя десны, въ которыхъ не уцѣлѣло почти ни одного зуба. Хозяинъ, сильно ударивъ его ногой подъ задъ, спокойно произнесъ: "начинай!"
   Начался, прерываемый оплеухами, традиціонный монологъ между паяцами, и вся толпа гоготала передъ этими остатками классическаго фарса, попавшаго съ театра въ балаганъ и грубый комизмъ котораго походитъ на грязный отголосокъ мольеровскаго смѣха. Паяцъ развернулъ весь свой безпутный геній, сыпля каждую минуту то неприличными остротами, то грязными каламбурами, за которые хозяинъ, какъ бы въ стыдливомъ негодованіи, награждалъ его ударами. Но ловкій шутъ обладалъ особеннымъ талантомъ принимать эти пощечины: онъ замѣчательно умѣлъ сгибаться въ дугу, при ударѣ ногой, а получивъ наотмашь въ правую щеку, мгновенно подпиралъ ее языкомъ и принимался хныкать, пока не получалъ новой пощечины. Тогда онъ мигомъ переводилъ свою искусственную опухоль въ лѣвую. Удары сыпались на него какъ градъ, и отъ пощечинъ мука, вмѣстѣ съ красной пудрой его прически, поднялась цѣлымъ облакомъ. Наконецъ онъ истощилъ весь запасъ своихъ непристойныхъ шутокъ, смѣшныхъ кривляній, безобразныхъ гримасъ, фальшивыхъ коликъ, паденій плашмя на животъ и пр., и хозяинъ, находя, что ломаться для публики достаточно, проводилъ его послѣдней парой шлепковъ.
   Тогда музыка принялась играть съ такой силой, что крашеный холстъ закачался отъ вѣтра. Паяцъ схватилъ палки отъ барабана, стоявшаго неподалеку, и прибавилъ нѣсколько оглушительныхъ нотъ къ грому турецкаго барабана, разбитому треску цимбалъ и пронзительному визгу кларнета.
   Главный боецъ, проревѣвъ въ свой рупоръ, возвѣстилъ о началѣ представленія и въ видѣ вызова кинулъ своимъ помощникамъ три или четыре старыхъ боевыхъ перчатки. Толпа устремилась въ балаганъ, и передъ пустыми подмостками осталась только небольшая кучка уличныхъ зѣвакъ.
   Я собрался уходить, какъ вдругъ замѣтилъ возлѣ себя старуху, которая какъ-то странно и особенно пристально смотрѣла на эти пустыя доски, освѣщенныя кровавымъ свѣтомъ фонарей. На ней былъ бѣлый чепецъ и крестообразно повязанный платокъ (обычный костюмъ бѣднѣйшихъ женщинъ изъ народа), вся фигура дышала честностью и приличіемъ. Что удерживаетъ ее здѣсь? подумалъ я и, взглянувъ на нее, замѣтилъ, что она плачетъ, что руки ея, сложенныя на груди, скорчены въ отчаяніи.
   Движимый инстинктивной симпатіей, я подошелъ къ ней и спросилъ: "что съ вами?"
   -- Что со мной! воскликнула она, заливаясь слезами. Боже, я шла этой ярмарочной площадью и... совсѣмъ случайно, повѣрьте мнѣ, потому что вовсе мнѣ не до веселья, совсѣмъ случайно увидала возлѣ этого ужаснаго балагана и узнала этого несчастнаго, котораго кормятъ пощечинами... Сынъ мой, сударь, сынъ! Единственное дитя мое!.. Горе всей моей жизни. Я не знала, что съ нимъ... съ тѣхъ поръ какъ... Съ тѣхъ поръ какъ покойный мужъ отправилъ его юнгой на кораблѣ... Онъ былъ ученикомъ у слесаря, сударь, и обокралъ хозяина, онъ, сынъ честныхъ людей!.. Я бы простила... Знаете материнское сердце, но мужъ, услыхавъ, что онъ воръ, вышелъ изъ себя... Это свело его и въ могилу. Послѣ этого я не видала несчастнаго... пять лѣтъ никакой объ немъ вѣсточки; обманывала я самое себя, думала: опытъ исправитъ его. И вотъ здѣсь... сами изволите видѣть...
   Бѣдная старуха зарыдала. Вокругъ нея стала собираться толпа. Она продолжала говорить сквозь слезы, но не обращаясь ни ко мнѣ, ни къ толпѣ; она говорила сама съ собой, съ своимъ горемъ.
   -- Сынъ, котораго я кормила собственной грудью -- тутъ въ балаганѣ, на ярмаркѣ! Его бьютъ передъ всѣми по щекамъ! Ребенокъ, котораго я спасла отъ смерти, когда онъ былъ такъ боленъ, четырехлѣтній милый малютка -- балаганный шутъ!.. Такой хорошенькій, такъ я имъ гордилась когда-то! Еще онъ былъ тогда такой крошечный!
   Вдругъ старуха, на серединѣ этого хватающаго за сердце монолога, замѣтила, что около нея толпа, что ее слушаютъ... Она удивленно посмотрѣла на зрителей, какъ бы внезапно пробудясь отъ сна; узнала меня, начавшаго съ ней разговоръ, и поблѣднѣла какъ полотно.
   -- Что это я? забормотала она: пустите! пустите!
   И грубо отстранивъ насъ рѣзкимъ жестомъ, она торопливо скрылась въ темнотѣ наступившей ночи.
   Этотъ случай произвелъ на меня сильное впечатлѣніе -- я часто думалъ о немъ, и съ тѣхъ поръ, когда случайно встрѣчалъ какое-нибудь падшее, погибшее созданье, когда мимо меня, въ блескѣ газоваго рожка, гдѣ-нибудь на углу улицы, проходила дѣвушка, таща по тротуару шелковый шлейфъ своей юбки, или попадался пьяный бродяга, который, сидя на скамьѣ кафе-ресторана, склонялъ свое зеленое лицо надъ рюмкой абсента, мнѣ думалось: "Неужели и онъ былъ когда-то ребенкомъ?"
   Немного дней спустя послѣ этой встрѣчи меня завлекли въ палату депутатовъ выслушать одно сенсаціонное засѣданіе. Это была вѣчно повторяющаяся и однообразная исторія, помимо интереса закона, который приходилось оспаривать: кандидатъ министерства, старый вождь оппозиціи, покушался не знаю на какую-то свободу, за которую прежде стоялъ горой и на защиту которой потратилъ не мало энергіи. Еще одно лишнее подтвержденіе того, что человѣкъ, обладающій властью, не выполняетъ никогда обѣщаній трибуна. По-нашему это просто называется измѣной, но на парламентскомъ языкѣ пущена въ ходъ фраза: "сдѣлать эволюцію". Мнѣнія раздѣлились; неизвѣстно было, за что стоитъ большинство, и отъ той рѣчи, которую онъ долженъ былъ сказать, зависѣла судьба этой политической особы. Въ день засѣданія, законодатели были на своихъ мѣстахъ, и палата не походила, какъ обыкновенно бываетъ, на классъ шумныхъ школьниковъ съ безъавторитетной пѣшкой во главѣ. Буфетъ былъ пустъ, и даже депутаты центровъ не были поглощены своими частными переговорами.
   Ораторъ взошелъ на трибуну. Онъ имѣлъ видъ болтуна-адвоката съ наглыми глазами, выдающимися губами, какъ бы распухшими отъ обилія извергаемыхъ словъ. Сначала онъ перелистывалъ свои бумаги, придавъ лицу сосредоточенное выраженіе, выпилъ сахарной воды, выпрямился; затѣмъ началъ рѣчь, лишенную всякой логики, повелъ ее съ отвратительной судейской непринужденностью злоупотребленія безформенными идеями, отвлеченными терминами, давно готовыми стереотипными фразами. Конецъ вступленія былъ принятъ очень лестнымъ ропотомъ публики, потому что французы вообще, и политическій міръ въ частности, обнаруживаютъ свой испорченный вкусъ въ склонности къ этого рода краснорѣчію.
   Ораторъ, ободренный пріемомъ, приступилъ къ сути вопроса и сталъ цинично отрекаться отъ прежнихъ убѣжденій. Онъ не скрывалъ и не порицалъ своихъ былыхъ взглядовъ, нѣтъ, онъ всегда бы остался крайнимъ (при этомъ ударъ кулакомъ въ грудь), но что было хорошо вчера, могло стать опаснымъ сегодня. Кротостью правительства злоупотребляли; и онъ пугалъ собраніе, становился пророкомъ, рисовалъ страшныя, чудовищныя картины. Онъ пустился даже отчасти въ лиризмъ, пуская въ ходъ старыя метафоры временъ Цицерона и сравнивая свою политику по-очередно, въ одной и той же фразѣ, и съ пловцомъ, и съ конемъ, и съ свѣтильникомъ.
   Такое обиліе поэзіи могло только усилить успѣхъ; послышались громкія "браво!.." и оппозиція зароптала, предчувствуя пораженіе. Раздались крики; ожесточенные голоса напоминали оратору его прошлое и кидали ему въ лицо, какъ пощечины, его же собственныя слова. Онъ нисколько не смутился этимъ и придалъ своему лицу оттѣнокъ презрѣнія, что произвело ожидаемый эффектъ; крики: "браво!" удвоились, а онъ какъ-то неопредѣленно улыбался, думая конечно о корректурныхъ листахъ своей рѣчи въ "Officiel'", которые онъ можетъ, не особенно кривя душой, испестрить помѣтками: "сильное движеніе" и "долгіе апплодисменты". Когда водворилась тишина, онъ, увѣренный въ успѣхѣ, стоялъ величественно-ясный, и сталъ продолжать рѣчь, говоря дутый вздоръ: кидался въ ученость, цитировалъ авторовъ...
   Но я не дослушалъ возмутительный спектакль, данный этимъ политическимъ шутомъ, который приносилъ вѣчные принципы въ жертву своему личному интересу и напомнилъ мнѣ балаганъ. Холодная реторика этой рѣчи, въ которой не было ни чувства, ни прямодушія, напоминала мнѣ заученную болтовню обсыпаннаго мукой шута на балаганныхъ подмосткахъ; тонъ превосходства и равнодушія, который напустилъ на себя ораторъ подъ дождемъ укоровъ и оскорбленій, страшнымъ образомъ походилъ на равнодушіе паяца къ громкимъ пощечинамъ. Звучныя фразы, которыми онъ звонилъ, также фальшивили, какъ базарная музыка; слово "свобода" было пусто, какъ турецкій барабанъ; слова "общественный интересъ" и "спасеніе государства" сталкивались другъ съ другомъ и производили непріятный шумъ, напоминавшій цимбалы; а когда этотъ шутъ заговорилъ о своемъ "патріотизмѣ", -- мнѣ почудился визгъ кларнета.
   Неистовый шумъ воротилъ меня къ дѣйствительности. Рѣчь была произнесена, и ораторъ, сойдя внизъ, пожималъ руки. Начали вотировать; избирательныя урны пошли по рукамъ; но результатъ знали уже напередъ, и толпа зрителей тѣснилась къ выходу. Проходя сѣнями, я замѣтилъ очень пожилую даму, въ черномъ,-- около нея стояло много народу. Она была одѣта, какъ супруга зажиточнаго буржуа, и вся сіяла. Я остановилъ одного изъ тѣхъ неопредѣленныхъ, прилично одѣтыхъ молодыхъ людей, которыхъ такъ часто встрѣчаешь въ министерскихъ корридорахъ,-- я немного зналъ его -- и спросилъ, кто эта дама.
   "Это мать оратора, отвѣчалъ онъ съ административнымъ достоинствомъ -- она можетъ гордиться!"
   Гордиться!.. Старуха-мать, рыдавшая на ярмарочной площади, не гордилась, и еслибы мать оратора вникла въ смыслъ его звонкой рѣчи, не зарыдала ли бы она такъ же, какъ и та, о времени, когда ея сынъ былъ совсѣмъ крошкой, валялся на ея колѣняхъ и былъ такой милый! Но, оказывалось, все относительно -- даже честь...

"Русскій Вѣстникъ", No 6, 1891

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

варианты кофе в кофемашине
Рейтинг@Mail.ru