Конопницкая Мария
Прометей и Сизиф

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Prometeusz i Syzyf.
    Текст издания: журнал "Русская Мысль", кн. IX, 1892.
    Перевод Вукола Лаврова    .

ПРОМЕТЕЙ И СИЗИФЪ.
Маріи Конопницкой.

Abyssus abyssum vocat.

I.
До начала вѣковъ.

Звѣздная ночь.-- Скалистая мѣстность.-- Слышенъ грохотъ скатывающихся каменьевъ.-- Въ теченіе разговора звѣзды гаснутъ.-- Свѣтаетъ.-- Прометей въ фригійской шапкѣ и короткой хламидѣ.

Прометей.

   Проклятый грохотъ! Еще одна ночь потеряна. И человѣку при такомъ шумѣ трудно было бы заснуть, а не то что богу. А мнѣ сонъ такъ нуженъ... О, какъ нуженъ!... (Новый грохотъ въ пропасти). Еслибъ я хоть зналъ, что за житель бездны играетъ тамъ въ дискъ съ адомъ... (Кричитъ) Гей, гей!
   

Сизифъ (голосъ изъ глубины).

   И этотъ скатился.
   

Прометей.

   Какой-то человѣческій голосъ. Слышишь ты меня, человѣкъ?
   

Сизифъ.

   И этотъ также скатился. Уфъ!
   

Прометей.

   Силачъ какой-то. Можетъ быть, одинъ изъ тѣхъ свѣтло-волосыхъ гигантовъ, которымъ Зевсъ взвалилъ скалы на плечи и заковалъ въ цѣпи. Говорятъ, когда цѣпь черезъ-чуръ тѣснитъ и гигантъ пошевелится, то земля дрожитъ и горы рушатся. А, можетъ быть, это просто каменоломъ. (Кричитъ) Гей, гей!...
   

Сизифъ.

   Зоветъ кто-то. Или это только скала гремитъ подъ ударами каменьевъ?
   

Прометей.

   Гей!... Гей!...
   

Сизифъ.

   Кто-то зоветъ. Но я не вижу, кто. Пыль отъ каменьевъ засыпаетъ мнѣ глаза. Сдается мнѣ, что я слышу трепетаніе какихъ-то огромныхъ крыльевъ... Или, можетъ быть, это только вѣтеръ? Нѣтъ, это орелъ!
   

Прометей.

   Гей!... Человѣкъ!...
   

Сизифъ.

   Орелъ, который говоритъ. Ну, ну! И называетъ меня человѣкомъ. Должно быть, онъ стоитъ гдѣ-нибудь очень высоко, не можетъ видѣть, что я титанъ. Сверху никогда хорошо не видно, что дѣлается внизу. Рука титана кажется оттуда вѣткой ивы, голова -- горчичнымъ зерномъ, туловище -- не больше тыквы, а ноги, какъ двѣ тростины, которыя будутъ рости тамъ, куда ихъ посадишь. Не можетъ видѣть меня. (Кричитъ) Чего тебѣ, орелъ?
   

Прометей.

   Орломъ меня называетъ! Странное понятіе о насъ имѣютъ существа, живущія тамъ, внизу. Изъ глубины, куда ввергнулъ его Зевсъ, онъ не можетъ видѣть меня. Одежду мою, которую развѣваетъ вѣтеръ, онъ принимаетъ за крылья. Крылья! Чего бы я не далъ за нихъ! Какъ бы то ни было, это хорошее пророчество. Орелъ -- птица Зевса. (Кричитъ) Что ты тамъ дѣлаешь, братъ?
   

Сизифъ.

   Говоритъ: "братъ". Хорошее это слово, но невѣрное. "Братъ"! Гм... Еслибъ ты, братецъ, былъ моимъ братомъ, то стоялъ бы со мной у работы и также подставлялъ спину подъ каменья, а не блуждалъ бы гдѣ-то по вершинамъ. "Братъ"!... Коль скоро тамъ, вверху, потребуется наша помощь, такъ и говорятъ намъ: братъ. Не вѣрю я тебѣ, пріятель! Ну, а слушать тебя могу. (Кричитъ) Что тебѣ нужно?
   

Прометей.

   Чтобъ ты усмирилъ тѣ голоса, что гремятъ въ пропастяхъ. Мнѣ нужна тишина.
   

Сизифъ.

   Не говорилъ ли я? Ему нужно что-то.
   

Прометей.

   Зевсъ не можетъ заснуть.
   

Сизифъ.

   Такъ это Зевсъ прислалъ тебя ко мнѣ?
   

Прометей.

   Вотъ простякъ! Но все это хорошо для меня складывается. Кто знаетъ, захотѣлъ ли бы онъ меня слушать, еслибъ я говорилъ отъ самого себя? А потомъ, если брать вещи, каковы онѣ сами по себѣ, развѣ это не правда? Мѣсто, на которомъ я стою, во всякомъ случаѣ, ближе къ трону Зевса, чѣмъ та дыра, въ которой сидитъ этотъ человѣкъ; и хотя Зевсъ не говоритъ ни со мною, ни съ нимъ,-- несомнѣнно, что еслибъ онъ говорилъ, то я услыхалъ бы его скорѣе и яснѣе. (Кричитъ) Да, Зевсъ прислалъ меня къ тебѣ... Отчего такой грохотъ? Что ты дѣлаешь?
   

Сизифъ.

   Не знаетъ. Можетъ, онъ и не отъ Зевса? Во всякомъ случаѣ, необходима осторожность. (Кричитъ) Каменья вскатываю въ гору. Каменья падаютъ и осколки летятъ внизъ.
   

Прометей.

   Осколки? Я никогда не думалъ, чтобы осколки могли производить такой грохотъ, такой ужасный, оглушающій грохотъ!
   

Сизифъ.

   Да, когда они летятъ въ пропасть. Обыкновенно они обиваютъ и самую скалу.
   

Прометей.

   А скоро ты окончишь эту свою работу?
   

Сизифъ.

   Окончу ли я ее? Ничего не знаю. Ни о какомъ концѣ я не слыхалъ. Что дѣлать? Я вскатываю каменья, они падаютъ внизъ, а я снова вскатываю. Какой же можетъ быть конецъ этому? Скажи самъ, можетъ ли быть этому какой-нибудь конецъ? Я смѣялся бы надъ твоимъ вопросомъ, еслибъ пыль не засыпала мнѣ глазъ до слезъ.
   

Прометей.

   Въ наказаніе за что тебя принудили къ этой работѣ, бѣднякъ?
   

Сизифъ.

   Какъ въ наказаніе? Я не понимаю тебя.
   

Прометей.

   Я спрашиваю, не совершилъ ли ты чего-нибудь злаго, а Зевсъ приказалъ тебѣ вскатывать каменья, дабы по ихъ тяжести ты чувствовалъ его тяжелую руку?
   

Сизифъ.

   Я ничего не знаю объ этомъ. Съ тѣхъ поръ, какъ въ первый разъ я расправилъ свои руки и почувствовалъ въ нихъ силу, и стою здѣсь и камень за камнемъ вскатываю въ гору со дна пропасти. Но каменья снова падаютъ внизъ. По временамъ каменья тяжелѣе, по временамъ легче, но всѣ одинаково падаютъ на дно. Лобъ мой всегда покрытъ потомъ. И спина также покрыта потомъ. Еслибъ я только могъ... хотя бы разъ одинъ... на самую вершину... (Слышенъ новый грохотъ) Но я не могу. Это не наказаніе. Это -- жизнь.
   

Прометей.

   О слѣпая, вѣчно дѣятельная сила!
   

Сизифъ.

   Что ты говоришь, орелъ?
   

Прометей.

   Я воздаю тебѣ честь, какъ богу, и ногою топчу тебя, какъ червяка. t
   

Сизифъ.

   Голоса наши летятъ другъ къ другу, но другъ друга не понимаютъ.
   

Прометей.

   Стережетъ тебя кто-нибудь?
   

Сизифъ.

   Я не хорошо слышу. Когда я въ первый разъ открылъ глаза, они увидали эти камни, лежащіе въ покоѣ, а плечи мои сами собою напряглись для движенія. Ловцы дикихъ козъ сложили какую-та басню обо мнѣ, но это не правда. Правда то, что каменья постоянно падаютъ.
   

Прометей.

   Я спрашиваю, надсматриваетъ надъ тобой кто-нибудь за этою работой?
   

Сизифъ.

   Нѣтъ. Кто бы сталъ надсматривать и зачѣмъ? Живущаго надо ли сторожить, чтобъ онъ жилъ? Это дѣлается само собою.
   

Прометей.

   Какая же цѣль твоей работы?
   

Сизифъ.

   Я хорошенько не понимаю, о чемъ ты спрашиваешь.
   

Прометей.

   Я спрашиваю: зачѣмъ ты вскатываешь эти каменья?
   

Сизифъ.

   Какъ зачѣмъ? Они падаютъ, вотъ я ихъ и вскатываю. Это очень просто.
   

Прометей.

   Не совсѣмъ. Точно также ты могъ бы сказать, что потому они; и падаютъ, что ты ихъ вскатываешь. Понимаешь?
   

Сизифъ.

   Что-то непонятно...
   

Прометей.

   Да, вѣдь, это похоже, какъ двѣ капли воды.
   

Сизифъ.

   Такъ какъ я ихъ вскатываю... (Сильный грохотъ) значитъ... вскатываю ихъ. Уфъ!
   

Прометей.

   Ты тупѣе, чѣмъ я думалъ. Скажи мнѣ, ради чего ты взялся за такую тяжелую работу? Былъ же у тебя какой-нибудь поводъ?
   

Сизифъ.

   Да... безъ сомнѣнія.
   

Прометей.

   Такъ какой же?
   

Сизифъ.

   Сейчасъ, подожди... Когда-то я зналъ объ этомъ, но теперь позабылъ какъ-то... (Минута молчанія) Нѣтъ! Не могу припомнить. Грохотъ каменьевъ выбилъ это у меня изъ головы.
   

Прометей.

   Но когда-нибудь, давно, зналъ? Нельзя же работать безъ сознанія цѣли работы.
   

Сизифъ.

   Конечно, конечно, я долженъ былъ знать! Только это какъ-то вывѣтрилось у меня изъ головы. Что подѣлаешь? Въ такомъ трудѣ! Сейчасъ... подожди... (Новая минута молчанія) Нѣтъ, не могу! Но, скажу я тебѣ, это все равно. Даже, говорю я, такъ и лучше. Я помню, что и меня когда-то занимало: зачѣмъ? для чего? Но, кромѣ ломоты въ костяхъ, у меня появилась тогда ломота и въ мозгу, и это совершенно разсѣивало мои мысли. Теперь я вскатываю каменья... Что ты говорилъ?
   

Прометей.

   О, глупецъ!
   

Сизифъ.

   ... Потому что они падаютъ... (Новый грохотъ) Уфъ!
   

Прометей.

   Могучимъ голосомъ наградилъ тебя Зевсъ-отецъ! Среди грома скалъ тебя слышно. Зевсъ-отецъ далъ тебѣ голосъ!
   

Сизифъ.

   Меня породила земля.
   

Прометей.

   Конечно, земля. И меня также. Но она была моею матерью только по тѣлу. Мысль моя исходитъ отъ боговъ.
   

Сизифъ.

   Но меня породила земля.
   

Прометей.

   Твоя мысль научилась у твоихъ каменьевъ вѣчно падать внизъ. Такъ ты это называешь жизнью?
   

Сизифъ.

   Потому что я живу. Но что ты-то тамъ дѣлаешь вверху? Вообще, я не понимаю, что можно дѣлать вверху? Здѣсь -- дѣло иное. Здѣсь полны руки работы. А тамъ, вверху?
   

Прометей.

   Вѣчное проклятіе разладу между пропастью и вершиной! И я живу, братъ.
   

Сизифъ.

   Значить, и ты вскатываешь камни?
   

Прометей.

   Ты вызываешь улыбку на уста, которыя отъ нея уже давно отвыкли. Жалѣю, что не могу видѣть тебя.
   

Сизифъ.

   И скажи мнѣ... твои камни очень тяжелы? Но стань поближе, чтобъ я могъ тебя лучше слышать.
   

Прометей.

   Я живу, но жизнь моя -- не вскатыванье каменьевъ. Это безсмертный ходъ впередъ и движеніе мысли. Это у меня отъ боговъ.
   

Сизифъ.

   Но что же ты собственно дѣлаешь?
   

Прометей.

   Правды ищу.
   

Сизифъ.

   Развѣ она пропала?
   

Прометей.

   Она не была найдена никогда.
   

Эхо.

   Никогда...
   

Дальней эхо.

   Никогда...
   

Сизифъ.

   Откуда же ты знаешь, что то, чего никогда не было найдено, существуетъ?
   

Прометей.

   Я чувствую ее.
   

Сизифъ.

   Значить, она причиняетъ тебѣ боль?
   

Прометей.

   Да, потому что я не знаю ее.
   

Сизифъ.

   Не понимаю! Какъ это болитъ то, чего я не знаю. Когда у меня спина изранена, кожа въ ссадинахъ, это причиняетъ мнѣ боль, но я знаю хорошо, что у меня болитъ, знаю мою боль, по имени могу назвать ее. И точно также хорошо я знаю, какъ называть камень, который причинилъ мнѣ боль. Я выкапываю его и кричу: проклятый!
   

Эхо.

   Проклятый!
   

Прометей.

   Да. Но то, что я жажду узнать, причиняетъ сильнѣйшую боль, чѣмъ боль, хорошо сознаваемая.
   

Сизифъ.

   Бѣдный орелъ!
   

Прометей.

   Что ты говоришь?
   

Сизифъ.

   Я говорю: бѣдный!
   

Эхо.

   Бѣдный?
   

Прометей.

   Кажется, эта пропасть смѣетъ сожалѣть обо мнѣ.
   

Сизифъ.

   Не обращай вниманія. Она, какъ ребенокъ, который повторяетъ только чужія слова, ибо не умѣетъ еще говорить сама. Въ моемъ роду есть повѣрье, что и это современемъ наступитъ. И пропасти будутъ перекликаться между собою сквозь землю, и бездны океановъ будутъ обмѣниваться шепотомъ... А?... Какъ это тебѣ кажется?
   

Прометей.

   Твои слова ближе къ истинѣ, чѣмъ ты самъ думаешь. Когда я задумаюсь о скорби земли, я уже слышу такой кличъ, а шепотъ безднъ пробуждаетъ меня отъ сна.
   

Сизифъ.

   Это тебѣ такъ только кажется. Повѣрье говоритъ, что это наступитъ лишь тогда, когда отпадутъ мои руки. А онѣ еще крѣпки. Міръ удержатъ, когда онъ будетъ валиться. Но скажи мнѣ, какъ ты устроиваешься съ этими поисками?
   

Прометей.

   Я иду за свѣтомъ. Я иду за свѣтомъ для людей и вещей, къ началу людей и вещей -- къ Зевсу.
   

Сизифъ.

   А откуда ты знаешь, что онъ именно тамъ?
   

Прометей.

   О, богохульникъ! Не дивлюсь, что боги низвергли тебя на дно пропасти.
   

Сизифъ.

   Вѣрь мнѣ, меня никто не низвергалъ. Я всегда былъ здѣсь. Что же касается свѣта, то, видишь ли, такая вещь или вездѣ, или ея нѣтъ нигдѣ.
   

Прометей.

   Ты занимаешь меня. Пропасть, которая разумѣетъ... Это мнѣ правится!
   

Сизифъ.

   Видишь ли, идти куда-нибудь за свѣтомъ, это значитъ идти безъ свѣта, значитъ ощупью, значитъ заблудиться и совсѣмъ не попасть туда, куда хочешь. Свѣтъ самому себѣ высѣкать нужно, а не ходить за нимъ.
   

Прометей.

   Не понимаю.
   

Сизифъ.

   Я сейчасъ объясню тебѣ. Когда здѣсь, въ моей пропасти, ударится скала о скалу, камень о камень, то вылетаетъ искра и дѣлается ясно. На мгновеніе ока, но ясно. Вотъ и ты ударяй другъ о друга вещи, подобныя другъ другу, и добудешь свѣтъ. Только ударяй сильнѣй. Пусть тебя не смущаетъ, если что-нибудь разобьется, сломается. Человѣка о Зевса, напримѣръ, ударяй. Если человѣкъ; выдержитъ, то отъ него ты получишь такой свѣтъ, что просто ну!
   

Прометей.

   Ты говоришь, какъ безумецъ. И о свѣтѣ, и его причинѣ ты, какъ видно, не имѣешь никакого понятія. Скажи мнѣ, можешь ты; поднять голову?
   

Сизифъ.

   Какъ, могу ли? Я поднимаю ее всегда такъ высоко, какъ высоко удается вскатить камень. Но это ни на что не нужно. Вѣчно падаетъ.
   

Прометей.

   Камень или голова?
   

Сизифъ.

   Камень падаетъ. Я тогда наклоняюсь, чтобы поднять его снова. Говорю тебѣ, что чело мое всегда покрыто потомъ, и спина покрыта потомъ. О головѣ я забочусь не такъ. И голова также падаетъ.
   

Прометей.

   Но когда ты камень катишь въ гору, а глаза поднимаешь вслѣдъ за нимъ, видишь ли ты золотой свѣтъ, тамъ, у вершины?
   

Сизифъ.

   Я тогда закрываю глаза, потому что на меня осыпается каменная пыль. Наконецъ, еслибъ я увидалъ что-нибудь выше, то мнѣ удалось бы и камень вскатить выше. Благодарю за это!
   

Прометей.

   О, добровольная слѣпота бездны! Но, можетъ быть, стоя на колѣняхъ, гдѣ-нибудь въ разщелинѣ, не видишь ли ты узкаго просвѣта? Свѣтъ живой, золотистый, дрожащій? Это солнце.
   

Сизифъ.

   Да? Быть можетъ. Но мое чело никогда не обсыхаетъ отъ пота. Камни вѣчно скатываются внизъ.
   

Прометей.

   Что ни день, оно выходить изъ-за моря и съ золотыхъ своихъ волосъ стряхиваетъ розы на спящій міръ. Оно восходитъ выше, оплодотворяетъ колосья, придаетъ силу и сладость виноградникамъ, въ лугахъ множить стада, наливаетъ сокомъ ягоды въ лѣсахъ, а устъ дѣвъ окрашиваетъ пурпуромъ. Оно восходитъ выше, выжимаетъ потъ изъ чела жнецовъ, разжигаетъ пылъ въ груди мужей, оленя гонитъ за ланью, извлекаетъ смолу изъ сикоморы. Оно восходить все выше. Земля дышетъ жаромъ, перси ея волнуются отъ нивъ и цвѣтовъ, изъ муравейниковъ струится благовоніе мирры, рѣки или плывутъ сафиромъ, воздухъ млѣетъ отъ сладострастія. Наконецъ, солнце останавливается на своей высотѣ, огненное, божественное, благословенное, великое!
   

Сизифъ.

   Очень хорошая басня! Уфъ!...
   

Прометей.

   Но и ночью божественныя свѣтила горятъ на небесахъ. Горитъ сладкая Селена, сверкающей бѣлой розѣ подобная; горитъ яснѣйшій Оріонъ, красный Аресъ, Венера, Гера жизнедательница и Аполлонъ и Лира. Горятъ звѣзды пятирогія, пріязненныя людямъ, дающія имъ сладкій сонъ, и звѣзды трехрогія, на которыя лучше не смотрѣть долго. Безконечность серебристыхъ свѣтилъ... Но все это ничто въ сравненіи съ вѣчнымъ огнемъ, за которымъ иду я. Этотъ огонь у Зевса. Зевсъ держитъ его въ мощной и безсмертной десницѣ. Но онъ завистливъ и не далъ человѣку ни одного луча. Онъ показалъ его только издали, начертавъ свое имя огнемъ на громоносыхъ тучахъ, а человѣкъ, какъ очарованный, началъ идти за нимъ, идти, идти... Зевсъ дрожитъ, Зевсъ боится... Хотѣлъ бы я знать хоть то, чего онъ боится?
   

Эхо.

   Боится...
   

Прометей.

   Если онъ далъ ему зрѣніе, такъ для того, чтобы онъ видѣлъ ясно. Кто ясно не видитъ, тотъ слѣпой. Долженъ ли былъ Зевсъ желать, чтобы человѣкъ былъ слѣпцомъ?
   

Эхо.

   Слѣпцомъ...
   

Прометей.

   Меня раздражаетъ этотъ голосъ, который подражаетъ прорицателю и отвѣчаетъ на то, о чемъ никто не спрашиваетъ.
   

Сизифъ.

   Я тебѣ говорилъ уже, чтобъ ты не обращалъ на эхо вниманія. Скала эта повторяетъ только услышанные ею звуки.
   

Прометей.

   Но, вѣдь, я не говорилъ, что Зевсъ боится. Я не говорилъ, что Зевсъ хочетъ, чтобы человѣкъ былъ слѣпымъ. Я спрашивалъ только.
   

Сизифъ.

   Увѣряю тебя: то, что повторяетъ этотъ голосъ, было сказано гдѣ-то и когда-то. Все равно,-- прежде или теперь, за тысячи лѣтъ. Но скажи мнѣ, развѣ вы такъ счастливы, что на свое счастье и вглядѣться вдоволь не можете?
   

Прометей.

   О, нѣтъ. Родъ мой несчастливъ. Онъ бѣденъ и униженъ.
   

Сизифъ.

   Онъ также вскатываетъ камни?
   

Прометей.

   Хуже, чѣмъ камни! Онъ вскатываетъ мысли свои, а мысли его скатываются на дно. Онъ вскатываетъ волю свою, а воля скатывается на дно. Онъ вскатываетъ духъ свой, а духъ скатывается на дно. Вершина -- это Зевсъ, скала -- жизнь, дно -- ничто.
   

Сизифъ.

   И не устаетъ? (Слышенъ долгій грохотъ катящихся каменьевъ).
   

Прометей.

   Не устаетъ!
   

Сизифъ.

   Значитъ, это не люди. Это -- титаны!
   

Эхо.

   Титаны... (Новый долгій грохотъ).
   

Прометей.

   Зевсъ! Услышь это свидѣтельство пропасти!
   

II.
Черезъ вѣка.

Широкая долина, залитая блескомъ зари.-- Въ глубинѣ горы, окутанныя мглою.-- Свѣтаетъ.-- Прометей, окрыленный геній, озаренный свѣтомъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Прометей.

   Наконецъ ты у меня, божественный огонь! Ты у меня, искра жизни и безсмертія! Ты у меня, громъ Зевса, одинъ изъ семи, которые лижутъ его стопы! Ты у меня, пламя всесуществованія, вседвиженія, вседѣянія и всемогущества! Я ношу тебя и своей груди! Я, питатель міра, на голой груди, сожженнной твоею божественнною мощью, ношу тебя и не ощущаю боли! И въ когтяхъ своихъ тебя несу я, орелъ земли, въ спаленныхъ когтяхъ несу тебя и не ощущаю боли!
   Ибо моя боль -- это жизнь милліоновъ. Ибо моя боль -- это освобожденіе милліоновъ и тріумфъ рода человѣческаго зачатъ въ моей мукѣ!
   Я пролеталъ надъ моремъ, весь позлащенный твоимъ огнемъ о божественная искра, и море облилось свѣтомъ зари. И вышли изъ тяжелыхъ волнъ чудовища, и подняли свои испуганныя головы, и смотрѣли на меня. А увидѣвъ, что я несу день, они съ шумомъ взволновали воду и скрылись на самое дно Эгейское.
   И пролеталъ я надъ дикимъ лѣсомъ, надъ дикимъ лѣсомъ, которымъ поросли Олинѳъ и Эта, и лѣсъ загорѣлся огнемъ утренней зари, и большія птицы предъутренней поры вздрогнули и пробудились въ гнѣздахъ своихъ, и съ громкимъ крикомъ кружились надъ вершинами старыхъ, святою омелой оплетенныхъ дубовъ.
   И ощетинился барсукъ, и сгорбилъ свою пеструю спину, и прищурилъ узкія щели своихъ желтыхъ очей. И медвѣдь всталъ и зарычалъ, и встряхнулъ космами, и помчался къ своей скрытой берлогѣ. но лишь сталъ я на землѣ, огненный дискъ окружилъ мои стопы и слѣдовалъ за мною, куда бы я ни пошелъ, какъ ходитъ невольникъ за господиномъ своимъ. И отъ свѣта этого диска раскрыли цвѣты лазурныя свои очи и смотрѣли на меня, и куда я ни ступалъ ногою, вездѣ пробуждалась красота.
   Повелѣвающій свѣтомъ -- будетъ имя мое. И будетъ имя мое: Даятель силы и Указатель пути. Прозвищемъ моимъ будутъ отмѣчены вѣка и человѣчество будетъ носить призваніе мое, какъ звѣзду, на челѣ, и будетъ имя мое: Объяснитель и Искупляющій. И темное придетъ и окружитъ меня и я сдѣлаю, что оно прозрѣетъ въ солнцѣ. И хотя въ свѣтѣ они ослѣпнутъ болѣе, чѣмъ были слѣпыми раньше, они будутъ благословлять меня. И будетъ имя мое: Вождь и Пророкъ. И пойдетъ за мною толпа, куда я ее ни поведу. И назоветъ она смерть побѣдой, а раны бальзамомъ. И хотя бы полчища эти пали и погибли, они будутъ воспѣвать мою славу и пѣснь эта будетъ ихъ воскресеніемъ.
   И будетъ имя мое: Исправитель и Обновитель. И хлынутъ ко мнѣ вещи еще не сродненныя и новый свѣтъ будетъ созидаться во имя мое. И хотя бы пало дѣло ихъ и сгинуло, и очи ихъ не узрятъ кровли зданія, они будутъ перекликаться между собой моимъ именемъ, какъ символомъ. И будетъ имя мое: Разрѣшающій узы и Освобождающій. И всякая казнь передо мной открыта и сокращена будетъ, и потоптанный стопой Зевса подниметъ главу свою въ солнцѣ.
   Какъ жжетъ! До мяса, до самой кости проникаетъ сквозь кожу. Но я не выпущу. Я не выну изъ-за пазухи руки съ огнемъ. Увидитъ Зевсъ и вышлетъ погоню за мной.
   Какъ жжетъ!
   Я слышу чадъ своей горящей кожи, я слышу, какъ трещитъ мое тѣло! Скорѣй, скорѣй! Прежде, чѣмъ меня увидитъ Геліосъ и донесетъ богу, я буду уже далеко-далеко!
   Огненнымъ столбомъ, горящимъ факеломъ я добѣгу до своей границы. Изъ дыханія моего я сотворю то, что согрѣваетъ и свѣтитъ. Духъ мой въ тѣлѣ моемъ будетъ какъ пламя, заключенное въ алебастрѣ. Алебастръ разрушается... разрушается тѣло мое... Огонь вѣковъ мощенъ и неугасимъ; благословляю тебя, моя мука! Трижды и трижды три благословляю тебя! Я такъ страдаю, что почти лишаюсь силъ отъ восторга страданія... Дальше, впередъ, все впередъ!
   Я несу огонь! Я несу огонь, изъ котораго Зевсъ сотворилъ громъ своей власти! Я несу огонь, что сдѣлаетъ людей равными богамъ! Я огонь несу! Во мракъ и холодъ, и окаменѣніе смерти я несу огонь!
   Въ города, въ жилища людей, на четыре стороны свѣта я раздѣлю его, по четыремъ вѣтрамъ раздую, распалю его въ четыре солнца!
   И будутъ люди идти, и сложатъ себѣ очаги, множество большихъ очаговъ: и убогій зажжетъ у нихъ свой трутъ и пойдетъ, неся передъ собой свою божественность, равную твоей божественности, безсмертный, вѣчный Зевесъ!
   Я вижу людей и вѣка... Люди и вѣка идутъ, отмѣченные огнемъ... Арфа свѣта звучитъ повсюду и всегда, отъ ночи до разсвѣта, отъ утренней зари до вечерней, отъ восхода до захода солнца.
   Свѣтлѣе... все свѣтлѣе... Уступаетъ ночная мгла и обманчивый туманъ. Какъ покровъ возлюбленной спадаетъ синяя пелена съ лона земли... Все яснѣе и яснѣе...
   Что это тамъ виднѣется вдали?
   Не синій ли это Кавказъ? Не его ли это вѣчные снѣга, озаренные разсвѣтомъ?
   А на нихъ... Что это? Не мое ли тѣло бросаетъ на нихъ свою длинную, черную тѣнь?
   Какъ странно ложится эта тѣнь! Человѣкъ, брошенный на скалу и прикованный къ ней, не могъ бы представляться иначе. Странное зрѣлище!
   Коршунъ, который кружится надъ моею головой, бросается на грудь отраженнаго утреннею зарей видѣнія и ударяетъ въ нее голоднымъ клювомъ. Видно, въ эту ночь не было ему поживы.
   Развѣ я сдѣлалъ движеніе? Да, я долженъ былъ сдѣлать движеніе. Вотъ видѣніе дрогнуло, корчится и извивается, какъ будто въ невыносимой мукѣ... Смотри, смотри! Открыта израненная грудь... Смотри! Свѣтъ льется изъ нея, вытекаетъ, міръ, міръ цѣлый затопляетъ!...
   Ахъ, это игра лучей восходящаго солнца! Странное видѣніе! А если бы и такъ... Что мнѣ?... Дальше, дальше! впередъ!...
   

III.
Черезъ вѣка.

Та же самая мѣстность, что въ I части.-- Лѣтній сумракъ.-- Прометей въ сандаліяхъ и дорожномъ плащѣ.-- На головѣ крылатая шапка Меркурія, лицо до половины закрыто.

Прометей.

   Тишина. Прекратилъ онъ свою работу? Или, можетъ быть, его придавилъ какой-нибудь камень?... Каменоломъ! Каменоломъ!... Тишина. Если бы не стрекотаніе цикадъ, я слышалъ бы, какъ колесо времени катится по небу... Каменоломъ!... Не видно никого. На то ли мѣсто я пришелъ? Какъ я утомленъ! Со времени этой проклятой казни я не могу придти въ себя. Эта скала, эти вихри, эти оковы, а потомъ эти Океаниды! Въ особенности Океаниды! Что за мысль плакать надъ Прометеемъ? Ахъ, эти женскія существа, водянистыя, этотъ плачъ волнъ съ утра до ночи и снова съ ночи до утра... Какъ я скучалъ! Я погибъ бы отъ скуки, еслибъ не коршунъ. Коршунъ... Тотъ развлекалъ меня.
   Но мнѣ нужно говорить съ этою пропастью. Каменоломъ! Гей! Гей!

(Слышенъ стонъ.)

   Это ты стонешь, мой другъ?
   

Сизифъ.

   Я проклинаю тебя.
   

Прометей.

   За что?
   

Сизифъ.

   Подожди. Дай мнѣ приподняться немного.
   

Прометей.

   Тебя придавила скала?
   

Сизифъ.

   Нѣтъ. Я самъ упалъ. Отъ отчаянія упалъ. Я бросился на самое дно пропасти, а голову скрылъ во прахѣ. Ты причинилъ мнѣ вредъ, орелъ.
   

Прометей.

   Я? Тебѣ? Чѣмъ я причинилъ тебѣ вредъ?
   

Сизифъ.

   Рѣчью своей. Изворотливымъ языкомъ своимъ. Съ того времени, какъ ты говорилъ мнѣ объ этомъ свѣтѣ, о милліонахъ свѣтилъ, я вовсе не имѣю покоя. Я ищу ихъ, жажду, хочу увидать, хочу смотрѣть на нихъ. Вѣка прошли, на моихъ рѣсницахъ воздушная пыль слилась плотною скорлупой, а я все смотрю кверху... Все смотрю. Но свѣтилъ этихъ не вижу. Погасли, можетъ быть?
   

Прометей.

   Они все свѣтятъ.
   

Сизифъ.

   Но я ихъ не вижу. Когда я вскатываю камень кверху, я смотрю, не увижу ли твоего золотаго свѣта... Какъ ты назвалъ его?
   

Прометей.

   Солнце.
   

Сизифъ.

   Да! Прекрасное названіе! Вотъ я и смотрю, не увижу ли солнца... Но его нѣтъ.
   

Прометей.

   О вѣчная слѣпота пропасти! Оно горѣло цѣлый день надъ моею головой, какъ раскаленное ядро. Воздухъ еще до сихъ поръ дрожитъ его огнемъ.
   

Сизифъ.

   И свѣтила ночи я также высматриваю, и также напрасно.
   

Прометей.

   А они все свѣтятъ, какъ и прежде свѣтили. Серебряная Селена вела меня цѣлую ночь.
   

Сизифъ.

   Здѣсь у меня ни одно не свѣтитъ. Не знаю я твоей Селены. Можетъ быть, она и серебряная, но я ее не знаю. Зачѣмъ же ты говорилъ мнѣ о вещахъ прекрасныхъ и блестящихъ, которыхъ очи мои видѣть не могутъ?
   

Прометей,

   Но, вѣдь, и прежде было такъ же!
   

Сизифъ.

   Прежде было спокойнѣй... Мракъ былъ для меня, а я для мрака. Я зналъ его и онъ зналъ меня. Онъ наполнялъ всѣ углы, всѣ щели этой ямы. Все, что не было между мною и камнемъ, было мракомъ. Я самъ былъ его частью. Я чувствовалъ его вокругъ себя и, не смотря никуда, видѣлъ его. Теперь я вскатываю камень и смотрю. Не на камень смотрю, а глазами ищу тѣхъ свѣтилъ, о которыхъ слышалъ отъ тебя, а камень калѣчитъ меня. А потомъ каменья сдѣлались болѣе тяжелыми. Или, можетъ быть, пропасть стала глубже?... Лучше-бъ я не зналъ тебя!... Прежде, пока о существованіи этихъ свѣтилъ я ничего не вѣдалъ, я вскатывалъ камень за камнемъ и не тяготился этою работой... А теперь я думаю, взвѣшиваю. Теперь мои плечи нѣмѣютъ, теперь я ослабѣваю, и самъ не знаю жему...
   

Эхо.

   Почему...
   

Сизифъ.

   Лучше бы я не зналъ тебя! Въ эти тихія скалы ты водворилъ голосъ,-- голосъ, который поселился въ нихъ и сдѣлалъ ихъ многорѣчивыми. Прежде онѣ повторяли только грохотъ каменьевъ, или крикъ мой, или молчаніе. И въ этомъ была мощь. Мощь, говорю я тебѣ, и жизнь была. А теперь они шепчутъ. Они научились шепоту, странному, дразнящему, мѣняющему свое лицо. Порою это лицо грозное, порою издѣвающееся, порою залитое слезами. Ихъ тревога раздираетъ мою душу. Ни одна изъ нихъ не спокойна. Порою эта тревога бьется во мракѣ крыльями нетопырей, порою высовывается изъ-за угла, какъ длинное, длинное жало и шипитъ: для чего?
   

Эхо.

   Для чего...
   

Дальнее эхо.

   Для чего...
   

Сизифъ.

   Ты слышишь?... Скорпіоны ползаютъ по моему тѣлу, и медвѣдь ложится рядомъ со мной, и змѣя обвивается вокругъ моихъ ногъ -- и не вредятъ мнѣ. Но это одно слово убиваетъ меня... Порою оно такъ мало, какъ песчинка, забившаяся подъ рѣсницу, и мучительно рѣжетъ глазъ, порою такъ велико, что могло бы придавить эту пещеру... Порою -- это клинъ, вбитый въ самый мозгъ, порою -- рана на груди, изъ которой вытекаетъ жизнь. Я умираю, я измученъ... Я хотѣлъ бы не существовать.

(Минута молчанія).

   Еще одно я скажу тебѣ.
   Прежде мнѣ казалось, что я вскатываю каменья по своей волѣ; вскатываю потому, что вскатываю. Но теперь уже не такъ. Теперь я знаю, что въ работѣ моей есть принужденіе, приказъ". Есть необходимость какая-то. Надъ моею волей есть другая, болѣе мощная воля. Подумай самъ. Чувствовать, какъ чья-то рука надавливаетъ твою грудь и принуждаетъ дышать, а? Что ты скажешь? Дыханіе это не причиняетъ тебѣ боли, ты не сознаешь его, это часть тебя самого.
   Но если бы тебя принуждалъ кто-нибудь къ каждому дыханію? Еслибъ чуждая тебѣ рука... къ такому дѣлу, какъ дыханіе... Что ты думаешь?
   Ненавижу я эту руку.
   А, можетъ быть, и нѣтъ ничего. Еслибъ я хотя могъ знать, что есть что-нибудь! Но, можетъ быть, ничего нѣтъ. Во мракѣ нельзя видѣть, есть что-нибудь или нѣтъ. Но если нѣтъ ничего, то, значитъ, есть ничто. Ничто, которому я служу. Ничто, господинъ чего-то. Но тогда и я хочу быть ничѣмъ. Это просто. Это такъ просто, какъ палица, которою разбойникъ размозжаетъ твой черепъ.
   

Прометей.

   Ты кончилъ?
   

Сизифъ.

   А ты думаешь, что такая вещь можетъ кончиться? Она можетъ только не начинаться!
   

Прометей.

   Лучшій утѣшитель -- это тотъ, который слушаетъ въ молчаніи, когда болящій повѣряетъ ему свои страданія. Боги обладаютъ этимъ молчаніемъ. Молчаніе ихъ -- не безучастіе, а успокоеніе. Все, что молчитъ, успокоиваетъ и утишаетъ боль. Смерть и богъ. Смерть, еслибъ она говорила, была бы жизнью. Богъ, который говорилъ бы, былъ бы человѣкомъ. Но и надъ жизнью, и надъ человѣкомъ они возвышаются тѣмъ, что у нихъ нѣтъ голоса. Я хотѣлъ утѣшить тебя.
   

Сизифъ.

   Погибнуть бы тебѣ и съ утѣшеніемъ твоимъ! А чѣмъ же ты былъ, когда мнѣ говорилъ объ иныхъ свѣтилахъ... объ этомъ божественномъ огнѣ?
   

Прометей.

   Путемъ къ смерти...
   

Эхо.

   Смерти...
   

Дальнее эхо.

   Смерти...
   

Прометей.

   Пусть и такъ будетъ. Это все равно. А теперь приблизься и слушай. Изъ огня, который я вырвалъ у Зевса и отдалъ людямъ, осталась у меня одна искра. Она очень мала, очень ясна и очень горяча. Свѣтитъ она голубымъ свѣтомъ, какъ одна изъ большихъ звѣздъ, но порою разгорается до величины солнца. Я скрывалъ ее въ груди, когда лежалъ на Кавказѣ, прикованный къ скалѣ за похищеніе огня. Только приковавъ меня, Зевсъ увидалъ, что и искру приковалъ вмѣстѣ со мною, и тотчасъ же послалъ за нею своего коршуна.
   Неправда, что коршунъ терзалъ только мою печень,-- нѣтъ, онъ достигалъ до сердца. Онъ изъ моего сердца хотѣлъ вырвать искру, которая горѣла въ немъ. Но онъ не смогъ сдѣлать этого. Искра осталась и спасла меня.
   Зевсъ сто разъ поразилъ бы меня своимъ громомъ, еслибъ не боялся, что вмѣстѣ со мною угаснетъ и искра. Для нея онъ хранилъ меня въ оковахъ, чтобы она причиняла мнѣ страданія. Но я не страдалъ. Она горѣла въ моей груди утромъ, какъ утренняя звѣзда, и ночною порой, какъ звѣзда полярная. Невиданной силы зарево падало отъ нея на старый Кавказъ, и вѣчные снѣга его горѣли въ ея блескѣ, какъ подъ лучами зари. И пробуждались люди, и поднимали головы, и, смотря на Кавказъ, говорили: "Прометей живъ! Тамъ Прометей терпитъ свою казнь! Прометей сіяетъ въ своей мукѣ!" И стало такъ, что понятія о жизни и м^къ, мукѣ и блескѣ зари, казни и наивысшей славы соединились въ устахъ и чувствѣ людей, и такъ и остались.
   Къ четыремъ стихіямъ міра прибавилась новая, могучая стихія: боль. Эта стихія обладала силой и сущностью остальныхъ четырехъ: вихремъ стона, моремъ слезъ, огнемъ муки и землей могильнаго праха. Что построено на ней, то вѣчно. И что слезы напоятъ, то живо. И что огнемъ муки выжжено, то крѣпко. И, слушая, что стонъ воспѣваетъ на черной арфѣ своей, милліоны людей укрѣпятся въ силахъ. И окрѣпли людскія сердца новою стихіей, и основались на ней новыя поколѣнія, какъ на грунтѣ жизни, и преломляли другъ съ другомъ хлѣбъ страданія и пили во имя другъ друга чаши слезъ, и въ пламенѣніи духа выказывали новыя силы.
   И, видя эти силы, Зевсъ приказалъ расковать меня и пустить на свободу. Ибо,-- говорилъ онъ,-- не будетъ больше та вершина слѣпить мои очи славой этого страдальца.
   И я возсталъ. И изъ раны на груди моей вышла искра и шла передо мной, освѣщая мой путь. И простеръ я руки мои, и шелъ за ней, куда она вела меня. И зазвучала она на зарѣ тысячью голосовъ жизни, и блеснула тысячью цвѣтовъ и образовъ жизни. И ожили руки мои, и мысль моя начала работать, и сердце забилось надеждой. Но тутъ я услыхалъ карканье коршуна, и тѣнь крылъ его, распростертыхъ съ восхода до заката солнца, пала на мою дорогу. Птица Зевса преслѣдовала искру мою, искру жизни. Я оробѣлъ и призвалъ ее дыханіемъ, горячимъ дыханіемъ устъ привлекъ ее въ свою грудь и прикрылъ грудь плащемъ и пошелъ впередъ.
   Не къ надеждѣ я шелъ теперь, а къ убѣжищу. И какъ сѣятель укрываетъ зерно своего посѣва въ землѣ, такъ и я хочу скрыть въ этой пещерѣ искру моего духа. Ибо я говорилъ: буду искать чего-нибудь, что сильно и слѣпо, чего-нибудь, что трудится и существуетъ, чего-нибудь, что страждетъ и не сознаетъ страданія. Въ бездну муки и мрака, въ бездну голода и нужды, съ коими и сравниться ничто не можетъ, я ввергну искру мою. И ввергну ее туда, гдѣ есть униженный и кроткій, дабы созрѣвалъ для жизни, какъ стебель плодоносный.
   Въ твердую грудь я брошу ее и на жилистыя руки, и разъяснится затвердѣлый мозгъ, и дастъ плодъ, какъ нераспаханная доселѣ нива. Я дамъ ее молчащему, я дамъ ее терпѣливому. И дамъ ее тому, который не помнитъ начала своей работы, не видитъ ея конца. И кто не обсыхаетъ отъ пота, того обогащу я. И такъ, я выбралъ тебя. Я раздираю свой плащъ и отдаю тебѣ божественную искру. Иди и возьми!

(Кроткій свѣтъ).

Сизифъ.

   А!...
   

IV.
Черезъ вѣка.

Та же самая мѣстность.-- Знойный полдень.-- На обломкѣ скалы сидитъ Сизифъ.-- Короткая одежда каменолома, руки и ноги обнаженныя, могучая фигура отбрасываетъ короткую черную тѣнь.-- Шумъ со стороны города то усиливается, то смолкаетъ.

Дальніе голоса.

   Поджигатель! поджигатель! Хватать поджигателя!
   

Близкіе голоса.

   Онъ сюда шелъ!... Здѣсь скрылся!
   

Сизифъ.

   Ищи вѣтра въ полѣ! У, какой дымъ валитъ!
   

Голосъ глашатая.

   Сто унцій золота за голову поджигателя! Сто унцій золота!
   

Сизифъ.

   Сунь руку въ огонь, глупецъ! Лучше тебѣ будетъ, чѣмъ тянуться за этою головой!
   

Голосъ глашатая удаляется.

   Сто унцій золота за голову!... Сто унцій!...
   

Сизифъ.

   У, какое зарево! Хорошо подпалилъ я ихъ!

(Приближается Прометей).

Прометей.

   Опять голосъ горя и опустошенія? Неужели онъ вѣчно будетъ Звучать надъ землей?
   

Сизифъ.

   Кто-то идетъ... Не изъ города... Прохожій какой-то. И какой странный! И этотъ развѣ созидаетъ что-нибудь и идетъ сюда за каменьями, какъ ходятъ циклопы? На силача онъ не похожъ и не много могъ бы поднять... Но въ немъ есть что-то такое, за чѣмъ сами каменья могли бы пойти вслѣдъ... У, сколько дыма!
   

Прометей.

   Онъ.... сила! Освобожденная сила бездны! Онъ... великій, нетронутый, мощный... Онъ -- глина всѣхъ памятниковъ, какіе только воздвигнутъ вѣка, фундаментъ всѣхъ зданій, связующее начало всѣхъ стѣнъ... Онъ, я узнаю его! Привѣть мой, титанъ!
   

Сизифъ.

   Сизифъ -- имя мое. Но я уже слыхалъ тебя.
   

Прометей.

   Да. Я былъ увѣренъ.
   

Сизифъ.

   Гдѣ я тебя слышалъ?... Не видя слышалъ?
   

Дальніе голоса.

   Поджигатель... поджигатель!... Сто унцій золота!... Хватай!... Лови!...
   

Прометей.

   Я былъ увѣренъ, это онъ. Стопы, которые пойдутъ въ будущее. Руки, которыя схватятъ жизнь. Грудь, которая издастъ послѣдній крикъ тріумфа, прежде чѣмъ настанетъ вѣчная тишина земли. Онъ -- созидатель завтрашняго дня... Но искра... гдѣ моя искра?
   

Сизифъ.

   А! это ты, раздаватель праздничныхъ свѣчекъ? Ты, котораго я считалъ за орла? Ха, ха! Не думалъ я, что ты такъ ничтоженъ! Я считалъ тебя болѣе высокимъ, крѣпкимъ и, въ особенности, сильнымъ. Гораздо больше сильнымъ! Смотри, смотри, какъ это забавно свѣтится! Ха, ха!... А я считалъ его за орла! За орла Зевса!... О, я глупецъ! Бѣднякъ! Вѣдь, это только кожа да кости! Откуда же ты идешь, несчастный? Можетъ быть, ты за пазухой несешь еще какой-нибудь фонарикъ? Я и отъ того чада еще не опамятовался. Видишь, сколько копоти распустилъ онъ? Посмотри-ка на городъ! Смотри, смотри! А я съ нимъ говорилъ, какъ съ богомъ... О, ничтожество!
   

Прометей.

   Великій, могучій, сознающій свою силу! Такимъ я и хотѣлъ увидѣть его! Такимъ и представлялъ въ своихъ мечтахъ! Родоначальникъ племенъ и вѣковъ... Онъ!
   

Сизифъ.

   Говоритъ, какъ безумецъ. Ошалѣвшій комаръ не такъ жужжалъ бы надъ моимъ ухомъ... Что ты въ горячкѣ, что ли, любезный?
   

Прометей.

   Скорѣй... скорѣй вдохнуть божественный огонь въ этотъ могучій прахъ! Скорѣй разжечь его грудь!... Искра... гдѣ искра, которую я ввѣрилъ тебѣ?
   

Сизифъ.

   Искра не нужна мнѣ больше. Но, скажу я тебѣ, зрѣлище у меня было чудесное.
   Когда ты ее бросилъ, помнишь, въ ту расщелину, вдругъ сдѣлалось ясно, да такъ ясно, что я чуть не ослѣпъ совсѣмъ. Потомъ я привыкъ. И замѣтилъ я, что то, что я считалъ за камни, была нужда моя, то, что казалось мнѣ вершиной, было моимъ неразуміемъ, а что казалось мнѣ пропастью, была моя обида. Упалъ я тогда ницъ и горько плакалъ. Говорю тебѣ, до конца не выпьетъ земля тѣхъ слезъ, которыя я пролилъ. А потомъ вдругъ слезы мои высохли, и я сказалъ: гнетъ нужды никогда не бываетъ тяжелѣе глупости и несправедливость не бываетъ глубже ея. И я всталъ. А когда я всталъ, то увидѣлъ, что пещера, которую я считалъ за цѣлый свѣтъ, ничто иное, какъ убогій хлѣвъ, и что хорошимъ пинкомъ можно разрушить ее сразу. Я разрушилъ ее и высунулъ голову наружу. Было ясно. Было поразительно ясно. То великое свѣтило, о которомъ ты говорилъ, что оно управляетъ днемъ, горѣло прямо передъ моими глазами, сначала поднимаясь кверху, а потомъ спускаясь внизъ. Я все смотрѣлъ. И вышло изъ сырыхъ низинъ блѣдное свѣтило, которое управляетъ ночью, и это шло кверху надъ головою моей, а потомъ скатилось внизъ. И я смотрѣлъ, все смотрѣлъ. И вышли надъ головою моей мелкія свѣтила и затлѣлись дрожащимъ свѣтомъ. Но и тѣ угасли. Я смотрѣлъ день, смотрѣлъ ночь, и снова день, и снова ночь, и еще... и еще...
   Знаешь, что я скажу тебѣ? Я удостовѣрился, что небо, Олимпъ, это такая же точно пропасть, какъ и моя, только обращенная вершиною внизъ, что Зевсъ въ этой пропасти такой же работникъ, какимъ и я былъ въ своей, и что всѣ эти свѣтила -- попросту большіе и меньшіе камни, которые онъ вскатываетъ кверху и которые вѣчно сваливаются внизъ. Аа! когда такъ,-- подумалъ я, -- то это дѣло совсѣмъ иное. То-есть, собственно, можетъ быть, и не совсѣмъ иное, но, знаешь... такой овладѣлъ мною смѣхъ, такой смѣхъ, что сердце мое сжималось, какъ передъ кончиной. А потомъ напала на меня такая жалость, такая грусть, что я снова упалъ и плакалъ. На камни, говорю я тебѣ, упалъ, а слезами моими можно было бы наполнить два моря, и такими горькими слезами, что всякая тварь подохла б въ нихъ. Такъ-то вотъ было со мною!
   Чего я, глупецъ, плакалъ -- хоть въ лобъ меня бей, я и я сихъ поръ не знаю. Что-то пропадало, гибло, раздиралось и мнѣ... Но и это прошло. И боль -- камень, который катится и груди и падаетъ. И все... все...
   И вотъ, когда я взвѣсилъ все это, то удивился велико! убожеству міра. И увидѣлъ я много вещей, но эти вещи...Вѣдь и время тоже камень: оно катится и падаетъ, а прахъ, который летитъ отъ него, называется жизнью. Сѣрый, ѣдкій прахъ... (Беретъ горсть пыли и дуетъ на нее) Фуу!
   Но мнѣ уже ничего не было жаль. Только этотъ свѣтъ палилъ меня. Такъ палилъ, что глаза у меня были въ огнѣ... мозгъ мой былъ въ огнѣ. Ибо если жизнь -- только пыль камня который вскатываютъ милліоны людей, и если эти милліоны падаютъ и гибнутъ, думая, что камень этотъ долетитъ куда-нибудь цѣлятъ въ небо, а камень не долетитъ и долетѣть не можетъ то не лучше ли весь этотъ хлѣвъ... понимаешь?... вотъ такъ..

(Дѣлаетъ движеніе, какъ будто хочетъ дать кому-нибудь пинокъ).

Прометей.

   Жалкій! И изъ этой грязи ты хотѣлъ сооружать міры?... Н искра... гдѣ искра, которую я поручилъ тебѣ?

(Взрывъ пламени надъ горящимъ городомъ. Слышенъ крикъ угрозы).

Дальше голоса.

   Смерть! Смерть поджигателю!
   

Ближніе голоса.

   Сто унцій за голову! Сто унцій!... Хватай! Держи!
   

Сизифъ.

   У, горячо! у!
   

Прометей (схватываетъ его).

   Гдѣ искра моя, безумецъ?
   

Сизифъ (корчится, протягиваетъ впередъ руку и говоритъ шепотомъ).

   Тамъ... тамъ искра твоя...
   

Удаляющіеся голоса.

   Хватай!... Лови!...
   

Прометей (поднимаетъ руническую трость).

   За то, что ты не воспринялъ въ свою грудь божественную искру, а зажегъ ею землю... за то, что ты не росъ кверху за цвѣтомъ, но возвышенныя вещи низводилъ до уровня своего ничтожества... на вѣкъ... на два... на дважды тысячу лѣтъ я облекаю тебя на неподвижность и сонъ камней! (Сизифъ, каменѣя, общается въ безформенную массу).
   

Прометей (окутывается мракомъ).

   Ты отомщенъ, Зевсъ, богъ громовъ!

В. Л.

"Русская Мысль", кн. IX, 1892

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru