Кок Анри Де
Дюбарри

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    La Du Barry.

Анри де Кок.
Дюбарри

[]

   Прежде, во время, после! Эти три слова составляют историю этой куртизанки. Прежде, во время и после ее царствования. Да, ее царствования; в течение восьми лет Дюбарри царствовала над Францией; в течение восьми лет она владычествовала, не скажем над сердцем, он не имел сердца, -- но над чувствами Людовика XV и противилась всем нападениям, откуда бы они не проистекали сверху или снизу, от парламента ли, или от памфлетиста: в течение восьми лет самые знатные придворные вельможи простирались перед нею.

* * *

   Сам Вольтер, царь ума, апостол всякой свободы льстил и воспевал эту женщину, которая устраивала поилки из роз, когда народу недоставало соломы. Да, 69-летний Вольтер писал любовнице Людовика XV: "удостойте принять глубокое уважение старого пустынника, сердце которого почти не имеет других чувств, кроме благодарности.

Прежде

   Дюбарри явилась на свет 28 августа 1744 года.
   Она была незаконнорожденная дочь девицы Бекю, по прозванию Шантиньи, которая позже вышла замуж за таможенного чиновника Гошара де Вобернье, признавшего ее дочь.
   Биллар дю Монсо, богатый провиантмейстер, проезжая через Вокулер, -- где родилась и Иоанна д'Арк и Дюбарри, -- через несколько дней после рождения дочери, у Бекю, -- был упрошен последней быть крестным отцом.
   С какой стати эта просьба? Очень просто. Бекю была мила. Биллар дю Монсо был распутен; ясно что он платил легкой любезностью старинную и не менее легкую же любезность.
   Как бы то ни было Жанна при появлении на свет не имела отца, но стараниями матери вскоре прибрела двоих: одного перед законом, другого перед Богом..
   В отцах недостатка не было.
   Но законный отец не послужил ей ни для какой пользы: он умер, когда она достигла восьми лет; другой, по крайней мере в течение некоторого времени вел себя лучше. Г-жа Гошар де Вобернье, вдова и без средств, явилась в Париж со своей дочерью; Биллар дю Монсо поместил первую в качестве прачки к своей любовнице, а вторую в монастырь Сент-Ор.
   Но финансисты также изменчивы, как волны; этот устал платить за свою крестницу в монастырь, и она из него вышла. А так как Манон, -- уменьшительное имя, данное ей матерью, -- была уже не в монастыре, нужно было куда-нибудь ее поместить. Ее поместили в модный магазин в улицу де ла Ферронери к м-м Лабилль.
   Из монастыря в модный магазин -- это таки скачок!.. Жанна исполнила его без малейшего замешательства:
   Семь лет тому назад улица де ла Ферронери была занята почти исключительно модными магазинами. Странный, не правда ли, центр избрали эти продавцы безделушек?
   Девиц Лансон, -- из чувства деликатности Жанна Вобернье переменила имя вступив в магазин, -- было шестнадцать лет; она была прелестна и при этом изобиловала расположением к любви.
   Кто же первый заставил забиться ее сердце? Маленький маркиз? Аббатик?.. Красный, серый, или черный мушкетер? Нет! Первый любовник будущей королевы in partibus, Франции был повар, еще ученик, почти поваренок.
   Что вы хотите? Во-первых, он был молод и мил, -- Николай Машон, -- этот поваренок. Во-вторых, Жанна была обжора. В шестнадцать лет в женщине есть еще детство. Каждый вечер, входя в свою комнату, соседнею с комнатой Жанны в верхнем этаже того дома, где находился магазин м-м Лабилль, -- Николай Машон приносил своей блондиночке всякой всячины из съедобного.
   Однажды вечером закуска продолжалась столько времени, что был уже день, когда модистка и поваренок расстались.
   Рассказывают, что когда она сделалась фавориткой Людовика XV, Дюбарри имела каприз снова увидаться со своим любовником No 1-й и есть с ним с одной тарелки, пить из одного стакана...
   Это возможно, но маловероятно. Дюбарри была слишком опытна, чтобы не знать, что известная любовь, как известная книга, читается с удовольствием только один раз. Это не правда; Дюбарри не видалась с Николаем Машоном.
   Один памфлет, написанный стилетом, а не пером, грязью, а не чернилами, неким Тевено де Морандом, которому было заплачено за это Шуазелем, -- памфлет под названием:

Черная газета,
отпечатанная в 100 лье от Бастилии
в 300 от места ссылки, в 500 от кордона
и в 1000 от Сибири.

   Этот памфлет говорит, что у Дюбарри было сто пятьдесят преемников Николая Машона, во время ее пребывания в модном магазин м-м Лабилль.
   Сто пятьдесят два! Примем дюжину и перестанем говорить. Леон Гозлан весьма остроумно замечает по этому поводу: "когда же, в таком случае, она работала шляпки?"
   Что касается выражения: "отпечатанная за сто верст от Бастилии и т. д., которым Тевено де Моранд украшает заглавие своего пасквиля, то это опять популярный эффект, ибо доказано, что пока Дюбарри была фавориткой короля, она не послала даже кошки в Бастилию, что даже чрезвычайно удивляло Возлюбленного, которого маркиза Помпадур не приучила к такой кротости, и который часто говаривал своей новой любовнице: "но, мой милый друг, вы меня принудите продать Бастилию; вы не посылаете в нее никого.
   Эти слова Людовика XV служат главным извинением для Дюбарри. Она делала много ошибок; обезумевшая от роскоши и удовольствия, она обирала народ, но никогда никого не посылала в Бастилию.
   Шово Лагард, ее защитник перед революционным трибуналом, на этих словах и должен бы был основать свою защиту. Быть может Дюбарри и не взошла бы на эшафот.
   Возвратимся к Жанне Вобернье, по прозванью девице Лансон, готовящейся превратиться в девицу Ланг Гурдан.
   Невозможно отрицать, что у Гурдан Жанна исполняла ремесло куртизанки во всем его непотребстве. Когда она была магазинной продавщицей, она имела любовников по любви; постоянная посетительница дамы под вуалью, -- как в испанских комедиях, называют женщин в роде Гурдан, -- она бывала любовницей только за деньги.
   Дом Гурдан находился в улице Сен Совер; в нем играли в адскую игру и прелестные женщины, которых собирала хозяйка заведения служили обыкновенно живой приманкой для новичков.
   Гурдан узнала Жанну Вобернье, отправившись в улицу де ла Феронери заказать мантилью. Молодая девушка была печальна: ее последний любовник, -- один мушкетер, -- только накануне ее бросил. Притом же мать, без места пять или шесть месяцев, -- жаловалась что у нее ничего нет. О человеческая бедность! И так, справедливо, что есть матери, которые говорят своим дочерям: "я голодна! найди мне хлеба, где можешь." Во всяком случае Жанна согласилась последовать за Гурдан и вскоре дала матери и хлеба... и еще кое что...
   Прежде всего, игорный дом в улице Сен Совер, был избранный дом; иногда проникали в него шулера, искатели приключений, но постоянные его посетители были люди, которые принадлежали к хорошему обществу.
   Один из последних, маркиз де Бодрэн не был нечувствителен к прелестям новой посетительницы Гурдан. Маркиз де Бодрэн был еще молод и очень богат, но в тоже время очень скуп. Скупец и игрок два слова, которые часто встречаются. Да, эти игроки встречаются часто, игроки, бросающие безумные деньги на случай в ландскнехт или баккара, а по возвращении домой дрожащие над каждой копейкой. И если девица Лансон была прекрасна и по принципу не жестока, то также по принципу она только умышленно уступала влюбленным.
   -- Маленькая Лансон не для тебя, милый, повторяли маркизу его друзья. -- Это новинка высокой цены; только люди щедрые могут ее попробовать. Надень же траур и ешь свой хлеб со слезами.
   Эти насмешки язвили Бодрэна. Независимо от радости, о которой он мечтал, попробовать новинки как люди щедрые, ему хотелось отомстить за насмешки. Но что выдумать! Он искал и нашел.
   -- Я держу пари, сказал он однажды двум из своих язвительных приятелей, -- что я, не раскрывая кошелька, получу благосклонность мадмуазель Лансон.
   Друзья разразились хохотом.
   -- Не раскрывая кошелька!.. ха! ха! ха!.. Бедный маркиз! Его надобно отправить в Бисетр!.. Он сумасшедший!..
   -- Он сумасшедший!.. Только Антиною и Адонису было бы простительно выразить подобную притязательность. А ты, маркиз, не Антиной и не Адонис.
   -- Я то, что я есть, но повторяю, -- держу пятьсот пистолей, что раньше двух дней маленькая Лансон будет моей, не стоя мне ни одного денье. Хотите принять пари?
   -- О! обеими руками! Если ты хочешь, мы удвоим сумму?
   -- Хорошо. Идет тысячу пистолей. Но господа, как честные люди...
   -- В течение двух дней, которых ты требуешь для победы, мы не сделаем и не скажем ничего, чтобы могло тебя стеснить. Ни жеста, ни слова! Этот разговор умрет между нами.
   -- Хорошо!

* * *

   Вечером Бодрэн явился на игру к Гурдан, на пальце у него сиял великолепный бриллиант. Между женщинами раздался общий крик: "ах, какая прелесть!" Особенно Жанна Вобернье не переставала восхищаться этой звездой, скатившейся с небес." Если вам угодно, эта звезда ваша, сказал Бодрэн, поднося к губам руку молодой девушки; только позвольте мне явиться к вам завтра во время вашего туалета, чтоб положить его перед вами."
   Жанна улыбнулась и толкнула Гурдан. Маркиз знал, что значат эти улыбки и подталкивания в этом доме. На другое утро он был введен в будуар девицы Лансон во время ее туалета. Когда он вышел звезды на пальце у него уже не было.
   Едва он вышел, как но приказанию Гурдан служанка побежала за соседним бриллиантщиком.
   Бриллиатнщик пришел.
   -- Мне предлагают двести луидоров за этот перстень, сказала ему Гурдан. -- дадите вы мне их?
   -- Ну, ответил бриллиантщик, после минутного осмотра. -- если вам дают за это двести луидоров. -- как можно скорее берите их... потому что я не дам вам за него и двухсот су.
   -- Г-м! Вы говорите?
   -- Я говорю что этот камень поддельный...
   -- Поддельный!.. да, поддельный, архи-поддельный! другой эксперт не поколебался: подтвердить слова первого. Какая низость! Дворянин сыграл подобную штуку с женщиной!.. Жанна смеялась, против воли. -- Она была такая добрая девушка!.. Но Гурдан не смеялась.
   -- Пусть только он осмелиться явиться. Он попадет не в рай, бездельник! грозила она.
   Бездельник осмелился явиться, и даже в тот вечер. И первая к которой он направился с поклоном, была Жанна Вобернье. Но между Жанной и маркизом встала Гурдан.
   -- Г-н де Бодрен, едким тоном сказала она, -- вы ошиблись, -- не в моем доме и не с одной из моих уважаемых пансионерок поступают так, как поступили вы. Так делают в Портероне... с гризетками!..
   Маркиз остался неподвижным и, по-видимому, изумленным.
   -- Что же я сделал? Какое я совершил преступление? сказал он наконец.
   Гурдан разразилась шипящим хохотом.
   -- А! вы меня спрашиваете, возразила она. -- Извольте, маркиз, вот ваш кусок стекла мы отдаем его вам
   Право, было бы очень досадно лишить вас такой драгоценности.
   Говоря таким образом, Гурдан подала перстень маркизу; он взял его и тем же изумленным тоном воскликнул?
   -- Как! кусок стекла? Вы думаете, что мой бриллиант поддельный?
   -- Мы не думаем, а уверены.
   -- Кто же сказал вам эту глупость?
   -- Те кто понимает толк в этих вещах, двое бриллиантщиков.
   -- Двое бриллиантщиков! Но ваше бриллиантщики -- вьючные ослы. Я обращаюсь к присутствующим. Даже лучше, я обращаюсь к двум первым парижским бриллиантщикам: Бошару и Боссанжу. Этот бриллиант куплен у них... Они не откажутся явиться сюда, чтобы определить стоимость бриллианта. Сент Альбен моя коляска внизу; будьте так любезны, съездите к Бошеру и Боссанжу и привезите сюда одного из них. -- А!.. мой перстень кусок стекла! Ха! ха! ха! Честное слово, я, не ожидал подобного оскорбления!.. Без сомнения есть счастье, за которое ничем нельзя заплатить... Но, между нами, я полагал, что далеко не упрекая меня, мадмуазель Лансон сохранит некоторую благодарность ко мне.
   Бодрен произносить эту речь, а бриллиант переходил из рук в руки. Мы с намерением говорим бриллиант, ибо вы вероятно догадались, что он передал по утру Жанне до малейшей подробности схожий с настоящим; вечером он с ловкостью, которая сделала бы честь даже фокуснику, подменил копию моделью и твердо ожидал решения судей.
   Поколебленный апломбом маркиза и восклицаниями восхищения некоторых знатоков, Гурдан и Жанна хранили глубокое сожаление. -- Сожаление раскаяния...
   Было еще хуже, когда Боссанж привезенный Сент Альбеном, подтвердил под клятвой, что бриллиант, проданной им маркизу де Бодрен, стоил сто семьдесят луидоров, и что он готов взять его за ту же цену обратно.
   Черт побери этих ослов, -- они заслуживали этого собирательного названия -- которые вовлекли их в это глупое дело! Гурдан и Жанна кусали себе до крови губы. К счастью у маркиза была душа доступная состраданию! Склонившись к Жанне, когда удалился Боссанж, он прошептал.
   -- Хотите, чтобы этот перстень был возвращен вам? Завтра, в тот же час я вам принесу его.
   Жанна поклонилась. Из благодарности Гурдан охотно бросилась бы на шею маркизу.
   На другой день Лансон снова получила поддельный бриллиант, который Боссанж, -- Гурдан на этот раз обратилась к нему, -- признал фальшивым, хотя и подделанным с успехом.
   Маркиз де Бодрен вполне выиграл свое пари, потому что не раз, а два раза обманул Гурдан и ее пансионерку.
   Не проходило дня, чтобы маркиз не рассказал восьми, десяти лицам эту историю, доставившую ему четыре часа любви и 1000 пистолей.
   Это была ошибка с его стороны так хвалиться действием более остроумным, чем деликатным. Перенесенная из улицы в улицу, история о двух бриллиантах, дошла до ушей графа Жана Дюбарри, которому она внушила желание узнать главную жертву. Явившись к Гурдан, и мгновенно влюбившись в Жанну, граф решился получить ее благосклонность, -- также без денег, -- но более благородными средствами, чем те, которыми чванился маркиз. С этою целью он отыскал последнего, который конечно, перестал посещать игорный дом в улице Сен Совер, и заставил, -- что было очень легко, -- рассказать ему историю.
   Но когда он окончил рассказ, который новый его слушатель выслушал с религиозным вниманием, то вместо ожидаемых похвал де Бодрен услыхал следующая слова графа, нахмурившего брови.
   -- Но, мой милый, это ни больше ни меньше, как маленькая подлость...
   Маркиз побледнел.
   -- Пусть воруют у вора, продолжал Жан Дюбарри; всякий берет свое добро, где он его находит. Но мадмуазель Лансон ничего не украла. И не довольствуясь тем, что провели ее как последний негодяй, вы еще решаетесь делать ее смешной! Тьфу! Если вы менее экономны относительно вашей крови, чем экю, у вас остается одно средство омыть вашу низость... Принять удар шпаги, я вам предлагаю.
   Маркиз принял.
   И Жан Дюбарри подарил ему шпажный удар. Отличный, прямо в грудь. Прикованный на три месяца к своей постели де Бодрен мог размышлять о том, как опасно хвалиться тем, что заплатил фальшивой монетой за настоящие поцелуи.
   Один из секундантов, друг Жана Дюбарри поспешил передать эту новость Гудран и Жанне. То был род приготовления триумфа для графа. Между тем Жан Дюбарри был уже не молодой человек в это время; он заканчивал свои сорок пять лет; здоровье его было плохо, и доходы его состояли из выигрышных денег. Он до страсти любил женщин... но также сильно любил вино, и когда был пьян он ругался как лакей. Говорили даже, что в подобном состоянии он колотил своих любовниц.
   Но должно ли быть слишком разборчивой с тем, который без всякого требования с ее стороны, принял на себя роль мстителя за оскорбление? И притом если Жан Дюбарри прожил свое наследство, он также по барски проживал деньги, выигрываемые им в крекс и ланскнехт. А крекс и ланскнехт приносили ему много денег. О! он был необыкновенно счастлив в игре и притом он был так весел и любезен.
   И то, что вначале Жанна давала ему из благодарности, она стала давать из любви. При том же Гурдан не беспокоилась о связи, которую она воображала в состоянии уничтожить при первом случае. Но Гурдан ошибалась: Жан Дюбарри был не из тех людей, которым приказывают женщины; он сам повелевал ими. Полагая удобным, после ссоры, в которой он до того вышел из себя, что нанес удар рукою Жанне, Гурдан сказала графу:
   -- Достаточно! Когда бьют женщин, -- недостойны быть любимыми ими! Выйдите отсюда и не возвращайтесь.
   -- Хорошо! ответил он. -- Лучшего я и не желаю, как выйти, но только с Ангелом. -- Это было прозвище, которое он дал Жанне. -- Пойдем, малютка.
   Проговорив эти слова, Жан Дюбарри подал руку своей любовнице. Гурдан презрительно пожала плечами; наверное ангел пошлет дьявола прогуляться одного. Но нет! О неблагодарность! Берите же после этого молодых девушек для того, чтобы они вдруг бросили вас для картежника, для пьяницы!..
   Жан смотрел на Жанну; Жанна смотрела на него... Он улыбался. Сквозь слезы она улыбнулась в свою очередь. Улыбки те же слова между влюбленными, -- язык, на котором они говорят тысячу вещей, понятных только им. Ясно, было что Жанна убедилась, что сделает ошибку если не последует за Жаном, ибо она взяла его руку.
   -- А! это уже слишком! -- воскликнула Гурдан бросаясь в ярости между любовниками и дверью. -- И вы воображаете, что я позволю вам уйти?..
   -- Моя милая, -- холодно возразил граф Жан. -- Я думаю, что вы одарены настолько умом, что не воспротивитесь тому, чему не можете помешать. Какое право имеете вы на Жанну? Никакого. Я, напротив, имею на нее право любви и еще лучше -- честолюбия. Да, честолюбия. Жанна слишком хороша... и я сделал ее слишком остроумной, чтобы она вечно оставалась в известной среде. Я имею на нее виды. Теперь, я не скажу вам больше ничего, но придет день, -- а я уверен, что этот день не далек, -- когда вы первая, прося у нее покровительства, поздравите ее, что она последовала за мной. А теперь прощайте, моя милая. Вы не захотите, чтобы я употребил против старинного друга моего ангела насилие, которое противно моему характеру.
   Граф Жан размахивал своей палкой. Гурдан отскочила. Ангел и дьявол удалились под ручку.

* * *

   Действительно ли Жан Дюбарри имел большие проекты относительно Жанны. Некоторые хроникеры утверждают, что вследствие веры в предсказания одного волшебника, оставшегося неизвестным граф, грезил о высоком назначении своей любовницы. Этот странный пророк, встретившись с девицей Лансон в Тюльери, сказал ей, склоняясь с ней перед ней со всеми знаками уважения: "Привет будущей королеве Франции!" Правда это или ложь, мы не думаем, чтобы Жан Дюбарри имел надобность в этом предсказании, чтобы создать из женщины столь одаренной, как Жанна Вобернье, подпору для своего возвышения. Он был Гасконец, а во все времена Гасконцы были дерзки... особенно на дурное.
   Со времени смерти маркизы Помпадур, король скучал; наслаждения Pare аuх Cerfs были для него недостаточны; Лебель, его первый камердинер, напрасно ломал себе голову, чтобы изобрести для него развлечение. Встреча Лебеля с Жаном Дюбарри решила все. Лебель рассказал графу о своих страданиях.
   -- Приходите обедать ко мне, -- сказал ему последний, -- у меня есть идея.
   На другой день, в назначенный час, Лебель был у графа, который просил позволения не снимать перед ним шляпы, которая служила ему для того, чтобы удерживать печеные яблоки, приложенные им к глазам с санитарной целью. Премьер Его Величества не видал в этом ничего доброго. Он слышал, что любовница графа была прелестна... Но как предположить, чтобы действительно прелестная женщина принадлежала человеку, который прикладывал к глазам печеные яблоки?
   Появление Жанны Вобернье, украшенной на случай именем графини Дюбарри, доказало Лебелю, что печеные яблоки не мешают чувству. Премьер Его Величества был истинно поражен при появлении молодой женщины. То была живая фигура Альбано. Между тем Жанна достигла в эту эпоху двадцати четырех лет, я в течение семи лет со сколькими любовниками, она перелистывала книгу любви!.. Чтение, обыкновенно, утомительное! Но как будто какая то могущественная тайна, ревнуя сохранить во всей красоте великолепное создание природы, покровительствовала ей против опустошений порока и тления, -- прелести Жанны оставались юными и чистыми. Все было в ней совершенство: и цвет ее лица, на котором розы смешивались с лилиями; и ее густые роскошные волосы, и ее тонкая сладострастная талия! А какие зубы! -- перлы в кораллах. А какие глаза! -- и томные и лукавые!.. А ее белая малютка ручка, которую жалко было видеть отягощенной перстнями -- столько место потеряно для поцелуев... А эта узкая выгнутая ножка!.. ей позавидовала бы Сандрильона.
   Восхищенный красотой Жанны, Лебель еще более восхитился ее умом. "У нас новая Помпадур!" сказал он графу Жану. Тем не менее, через день, готовясь представить ее Людовику XV, премьер его величества нашел нужным предложить Новой Помпадур несколько умерить свою веселость в присутствии короля, и особенно воздержаться в разговоре от некоторых выражений, очень смешных в маленьком обществе, но несколько рискованных, быть может, для королевских ушей. Жанна обещала все, что от нее требовали.
   В первый раз Людовик XV, под именем барона де Гонесс, видел за ужином в Версале Жанну Вобернье. За этим ужином присутствовали герцог Ришелье, маркиз де Шувелень, герцог де Вогюбон и граф Жан.
   Первая половина ужина прошла довольно холодно. Король был вежлив с графиней Дюбарри и больше ничего. Никто не мог еще сказать нашел ли султан свою султаншу....
   "В эту минуту ее жизни, рассказывает Леон Гозлан, -- Жанна Вобернье выказала ту черту гения, которая решает карьеру. В середине ужина повес, графиня прервав с традициями, далеко отбросив советы и уроки графа Жана и Лебеля, предалась своей естественной веселости, не заботясь о присутствии короля. Она бросила на ветер скромность и сдержанность, сожгла вуаль на пламени свечей, и с беспорядочными словами, такими же, как ее волосы и грудь она как вакханка переходила от песни к песне, от скачков к скачкам. Она вскочила на треножник. Жан и Лебель, в ужасе, считали все потерянным. Что должен был подумать король? Он был в восхищении. В тот же день, или, вернее, в ту же ночь Жанна де Вобернье заняла место маркизы Помпадур в истории Франции."

[]

Виже-Лебрён. Портрет графини Дюбарри (1781)

Во время

   Говорят, Дюбари погубила Францию, и действительно, если несовершенно, то все таки много побрала с нее, но сознаемся также, что она имела в этом случае только хорошую часть с этим чувствительным королем -- эгоистом, которого звали Людовиком XV, с королем, который показывал, что боится Бога и каждый день оскорблял Его, с королем, которого звали Возлюбленным, и который воровал детей у подданных для своих гаремов, -- с королем, которого раздражала всякая критика, который страшился честного убеждения, и каждое действие которого, каждое слово доказывало, что он принял за правило для своего поведения известное изречение королей без сердца: после меня конец света!
   Да, после него конец свита, -- этого пораженного гангреной общества, испорченного до мозга костей его примером, его советами.
   Уже около 1770 года этот народ, который плакал, когда Дамьен хотел убить его Возлюбленного начинал распевать:
   
   Le Bien-aime de l'almanach
   N'est pas le Bien-aime de France,
   Il fait tout ab hoc et ab hac
   Le Bien-aime de l'almanach.
   Il met tout dans le meme sac,
   Et la justice et la finance;
   Le Bien-aime de l'almanach
   N'est pas le Bien-aime de France.
   
   Альманахи я люблю
   Но вот Франция не любит,
   Пишут кстати и некстати
   Валят всё в один мешок,
   Правосудье, и финансы;
   Альманахи я люблю
   Только Франция не очень.
   
   Однажды, когда Людовику XV привелось прочесть этот куплет: -- "Какое зло сделал я Франции, что она перестала любить меня!" сказал он. Эти слова рисуют всего короля. Так как он не был глуп, то не мог не знать, что имела Франция против него. Произнося эти слова, он, следовательно, насмехался. Что же было в душе у государя, если когда народ кричал: "я страдаю!" он смеялся.

* * *

   Прошло четыре или пять месяцев со смерти королевы Марии Лещинской, когда Людовик XV узнал Дюбарри. Королева мученица еще не охладела в своей гробнице, а Возлюбленный объявлял, о своей новой любви, публично привезя в свой дворец в Шуази свою новую любовницу. Потом следовало заняться тем, чтобы дать ей имя, настоящее имя, ибо Лебель сообщил его величеству, что графиня Дюбарри или Жанка Вобернье никогда не была замужем.
   -- Тем хуже! возразил король. -- Пусть ее скорее выдадут замуж, если хотите, чтобы я не сделал глупости.
   Господин приказал; ему повиновались. Жан Дюбарри не мог жениться потому, что был уже женат; но у него был брат, не желавший ничего лучшего, как за деньги сделаться желаемым мужем. Вызванный депешей Гильом Дюбарри приехал из Тулузы в Париж со всем своим семейством, этот уважаемый господин думал совершенно верно, что если есть для одного, то хватит и на двенадцать. Свадьба была отпразднована 1 сентября 1768 года в церкви Сент Лоран. По окончании церемонии, любезный супруг, с карманами наполненными золотом, отправился в обратный путь.
   Какое счастье! Король теперь мог свободно обладать своей любовницей.
   Новая фаворитка была объявлена; весь двор считал за честь завалить ее почестями. Один только Шуазель и герцогиня де Граммон воспротивились этому потоку низости. Последняя, впрочем, вследствие ярости, что место королевской любовницы, которое она, герцогиня, с радостью заняла бы, было занято куртизанкой.
   Оппозиция герцога Шуазеля имела более благородный мотив. Первому министру французского короля было противно видеть, что уличная женщина имела голос в управлении государством, и какие авансы она не делала по этому предмету, он предпочел лучше потерять свой портфель, чем сохранить его за цену дружбы с Дюбарри. Быть может он был не прав, когда, объявив ей войну, начал употреблять против нее отравленное оружие. Но вероятно ли, чтобы за памфлеты, писанные против фаворитки платил он! Не скорее ли кошелек его сестры г-жи де Граммон платил за эти отвратительные песни, за эти вонючие пасквили, которые падали на Париж как дождь жаб со времени вшествия в королевский будуар Дюбарри.
   Но она также заботилась об этих пасквилях, как о своих старых перчатках. Она имела за себя Ришелье, Вогюйона, Мопу, -- канцлера Мопу, который до того довел свою любезность, что повсюду повторял: "она несколько мне родственница!" Она имела за себя короля, короля который пел, танцуя с ней la Belle Bourbonaise, где говорилось о ней.
   
   "В милом доме
   Она брала урок;
   Она брала урок
   В милом доме,
   У Гурдан, у Бриссон...
   Ах что за сон!
   
   Врагам, которые оскорбляли ее, она улыбалась. Если улыбки не смягчали их, они кружили им голову. Злецы старились о ее падении, -- ну что же! они свернули бы ее, но позже, о! гораздо позже! Она еще успеет рассердиться.
   В ожидании она хотела быть представленной ко двору.
   То была громадная почесть! отличие, сохраняемое для самых знатных и влиятельных. Людовик XV дурно скрыл гримасу, когда Дюбарри попросила у него этой благосклонности, и на первый раз она не настаивала. Но она возвращалась к этому и завтра и после завтра -- каждый день. Разве не также она любит короля, как любила его Помпадур? Итак, если маркиза Помпадур была представлена, то почему не может быть представлена она, графиня Дюбарри! Тогда по крайней мере, она будет иметь вход в большие апартаменты ее дарственного любовника; она может ездить с ним вместе в коляске, обедать и играть за его столом.
   Король колебался, слабел и уступил. Но нужна была приемная мать, чтобы проводить Дюбарри к принцессам. Где отыскать такую даму, которая была бы настолько смела, чтобы не устрашиться гнева Шуазеля, делаясь восприемницей его врага? Мопу нашел. То была беарнская графиня очень жадная до денег. Ей дали двести тысяч чистыми деньгами и письменное обещание дать ее сыну полк, а ей должность во дворце будущей дофины.
   "В пятницу 21 апреля 1770 года, говорит современный журнал, -- "по возвращении с охоты, король объявил, что на другой день будет представление; что иди будет одно. Объявили, что будет представляться Дюбарри.
   "Вечером принесли графине бриллиантов на сто тысяч франков.
   "На другой день стечение придворных во дворец было многочисленнее, чем при свадьбе герцога Шартрского; так, что король спросил, не горит ли дворец?
   Разнесся слух, что принцессы приготовили кровавую обиду для Дюбарри, что они решились повернуться к ней спиной, когда она следуя этикету, приблизится к ним, чтобы преклонить колена. Напрасная тревога! Дочери Людовика XV очень любезно приняли фаворитку, которую король, со своей стороны, принял не у ног, а прямо в объятия.
   В вечер представления вокруг Дюбарри составился кружок. Канцлер Мопу, епископ Орлеанский, принц де Субиз, герцоги де Ришелье, де Конти, де Тремуйлль, де Дюра, д'Эгильон, д'Айен -- кружились около нее. Король поцеловал ее при всех, сказав ей: "Вы восхитительны, и блеск вашей красоты напомнил мне девиз моего предка."
   Nec pluribus impar -- я легко осветил бы многие миры! Таков был этот девиз, который Ришелье обязательно перевел фаворитке. Она обернулась к королю. -- Многие -- это слишком, прошептала она, -- одного этого для меня довольно!.. и она положила свою детскую ручку на то место, где билось сердце короля.
   С этого дня Котильон III, как прозвали новую фаворитку, имела приезд ко двору. Даже прибытие Марии Антуанеты, дочери Марии Терезии, -- невесты дофина ни на минуту не поколебало ее могущество. Уверяли, что первым действием этой принцессы, избранной герцогом Шуазелем, будет требование от короля удаления ее любовницы. Первым словом Марии Антуанеты в присутствии Дюбарри, за ужином во дворце Немой, был комплимент. "Графиня, сказала она королю, -- кажется мне обольстительной женщиной, и я не удивляюсь привязанности, которую она могла внушить."
   Была ли искренна принцесса? Изгнание фаворитки после смерти Людовика XV доказывает противное. Во всяком случае, если Мария Антуанета не любила и имела причину не любить Дюбарри, эта последняя ничем не заслужила ее ненависти. Напротив, когда настали грозные дни и настоящая королева Франции имела надобность в услугах, Дюбарри сделалась самой преданной ее служительницей.
   Единственное мщение, которым Котильон III наказала Шуазеля, было комично. У нее был повар, по имени Берто, который невероятно походил на первого министра; очень часто графиня и король смеялись до упаду, по поводу этого необыкновенного сходства.
   Однажды утром, Дюбарри призвала повара в кабинет и без предисловий --
   -- Я вам отказываю, сказала она.
   -- О! воскликнул несчастный Берто, -- почему же ваше сиятельство мне отказываете? Разве у меня нет таланта?..
   -- Есть. Но у вас такое лицо, которое приводит меня в дрожь. Можете вы изменить свое лицо? Неправда ли, нет?
   -- Увы!
   -- Так удалитесь. С нас достаточно одного Шуазеля при дворе; я не хочу, чтобы у меня был другой.
   Вечером Дюбарри рассказала свой coup d'Etat и закончила свой рассказ следующими словами:
   -- Я отослала своего Шуазеля. Когда вы отошлете своего?
   Груша была кисла. Король держался своего министра, -- министра, какой ему был нужен: веселый, остроумный, поверхностный, который разговаривал о делах только на бале, на охоте, во время ужина. Вражда, существовавшая между его любовницей и Шуазелем не печалила его, она ему надоедала; с целью уничтожить эту вражду он дал в Бельвю ужин, на котором свел воюющие стороны. Герцог и графиня ужинали и играли вместе в карты, но это не повело их к сближению.
   "Казалось, говорит очевидец, -- что то собака и кошка, которые будучи поставлены друг перед другом решились не драться в присутствии хозяина, обещаясь подраться, когда он обернется к ним спиной."
   Дюбарри не очень веселилась в Бельвю и не скрыла этого от короля.
   -- К чему, сказала она, -- принуждать меня видеть людей, которых я не люблю, и которые меня нанавидят, когда я так счастлива с моими друзьями и особенно с вами, с вами одними?
   -- Мы вас избавим от скуки, которую мы же вам доставили, ответил король.
   И через нисколько дней он дал графине Лувесьенский дворец, который он купил у герцога де Пентьевр.

* * *

   Дюбарри жила в Лувесьене во все время своего могущества.
   Она была там царицей и в нем же взяли ее в 1793 году, чтобы отвести на эшафот. Ее однако там любили и даже очень любили в окрестных селениях, и очень естественно: кроме добра она ничего не делала.
   Лувесьен был восхитительным жилищем, особенно когда архитектор Леду, но указаниям Дюбарри, прибавил один павильон, в котором фаворитка предпочитала принимать своего любовника.
   Этот павильон был очень мал, но с какой роскошью, с каким изяществом, с каким вкусом он был отделан!.. Повсюду живопись знаменитых артистов: Верне, Бpиapa, Леконта, Друэ, Греза, Фуагонара, повсюду статуи и статуэтки: д'Аллегрена, Пигаля, Пажу. В каждое время года, Дюбарри, следуя моде, переменяла в нем мебель; но библиотека и спальня оставались неизменяемыми. Напротив постели висел портрет короля, а рядом с ним портрет Карла I, писанный Ван Дейком, который графиня купила у графа де Тьерс за двадцать четыре тысячи франков. Говорили, что этим странным сближением, ибо как в нравственном, так и в физическом отношении Людовик XV ни в чем не походил на Карла I, Дюбарри хотела напомнить своему царственному любовнику, что ожидает его, если он когда либо склонится перед парламентом.
   Гозлан так описывает день короля в Лувесьенне: "По приезде, король входил во дворец, где оставался столько времени, сколько было нужно, чтобы поправить туалет. Летом он переменял платье. Затем король отправлялся в павильон к своей милой, проходя через террасу, обсаженную тополями. В ту минуту, когда он сходил со ступеней дворца, Дюбарри покидала павильон и шла ему на встречу. Каждый делал половину дороги.
   "И летом и зимой графиня носила в Лувесьене пеньюары из цветного перкалю или белого муслина, который позволяли видеть ее руки и часть ее прекрасных плечей.
   "Людовик XV и его любовница обыкновенно завтракали в комнат первого этажа, расположение которой позволяло разом обнимать и пейзаж расстилавшийся к Версалю и тот, который направлялся в сторону Сен Жерменя. Король кушал существенно, когда завтракал в Павильоне Дюбарри. Замор, молодой негр, прислуживал им за столом в африканском костюме из комической оперы, в уборе из разноцветных перьев с золотыми браслетами на ногах и руках.
   "Весьма редко случалось, чтобы король во время завтрака в Лувесьене не сделал какого-нибудь великолепного подарка своей любовнице.
   "Людовик XV любил лувесьенскую малину и землянику. Чтобы доставить ему удовольствие, Дюбарри, летом, при каждом его посещении, сама рвала ему тарелку этих ягод, также как она сама во время их сладострастных tete-a-tete готовила кофе для своей милой Франции. После завтрака король переходил в залу, а оттуда в библиотеку или в спальню. Когда наступал час разлуки, король возвращался во дворец, где снова переменял костюм; предшествуемый Замором и опираясь на руку графини, он переходил за решетку. Как только он удалялся, Дюбарри, получив обратно свою свободу, отпирала свои двери молодым вельможам и знатным дамам, составлявшим ее двор, и начинался праздник."
   Гозлан, рисуя день Людовика XV и его любовницы, говорит только об одних удовольствиях. Но также очень часто король в Лувесьене говорил о делах с Дюбарри и канцлером Мопу.
   Парижский парламент в согласии с бретанским против герцога д'Эгильона, обвиненного в грабительстве позволил себе объявить этого вельможу достойным быть судимым перами.
   Но Дюбарри была другом д'Эгильона; она добилась от короля того, что он в свою очередь объявил закрытие этого парламента, кроме того, повелевал чтобы преследования герцога д'Эгилона были прекращены, как несправедливые и дурно направленные.
   В Лувесьене, водя своими тонкими прозрачными пальцами желтые и морщинистые пальцы государя, Дюбарри заставила его подписать тот единственный указ, который бросил Францию в ужасное смятение. Из Лувесьена же вышло это письмо, написанное 23-го декабря 1770 года, королем герцогу Шуазелю:

"Кузен!

   Неудовольствие, доставляемое мне вашей службой, заставляет меня отправить вас в Шантлу, куда вы уедете в двадцать четыре часа. Я послал бы вас несравненно дальше, если бы особенно не уважал герцогиню де Шуазель, здоровье которой для меня крайне интересно. Берегитесь, чтобы ваше поведение не заставило меня принять иные меры. Затем, молю Бога, чтобы он хранил вас."
   
   Шуазель поддерживал парламенты; Людовик ХV сокрушал их, минута показалась удобной врагам первого министра, чтобы сокрушить и его власть. Дюбарри торжествовала. Наконец король отпустил своего Шуазеля, как она отказала своему.
   Но это торжество против нее подняло непримиримую ненависть. В это же время вышел новый Pater посвященный королю:
   
   "Отец наш, который в Версале, да будет прославлено ваше имя; ваше царствование поколеблено; ваша воля не исполняется ни на земли, ни на небеси; возвратите нам хлеб наш насущный, который вы у нас отняли, простите наши парламенты, которые поддерживали наши интересы, как прощаете своих министров, продавших их, не поддавайтесь внушениям Дюбарри, но избавьте нас от дьявола канцлера. Да будет так!"
   
   Дюбарри смеялась до колотьев, читая этот Pater, который был принесен ей в Лувесьен. Голодный народ возмущался в провинциях, кричал в Париже: графина покупала кареты в пятьдесят тысяч франков; разрушали парламенты; ссылали их членов, виновных в привязанности к чести страны: из своей постели, окруженной артистами, фаворитка спорила со своим гравером о рисунке для своей кружки и бросала туфли в голову канцлеру Мопу, наступившего на лапу ее собачки Дорины. На нее написали следующее глупое четверостишие, непередаваемое по-русски:
   
   France, tel donc ton destin
   D'etre soumise a la femelle;
   Ton salut vient de la Pucelle,
   Tu periras par la c...
   
   И без стыда она назвала свою мать графиней. -- Графиней чего? Мы не вспоминаем, мы не хотим вспоминать. И чтобы помочь разврату своего экс-любовника графа Жана, -- в роде живой бочки Дананд, поглощавшей не воду, а золото, -- она опустошала государственную казну.
   Но милый граф Жан все еще не был доволен! Он желал, чтобы по примеру вдовы Скаррона его невестка стала, конечно втайне, но все таки легально величеством. -- Надо кончить, мой друг, повторял он Дюбарри. Братец вас обожает; нужно, чтобы он женился на вас. Кто был этот братец? Конечно, король! Что касается другого братца, который продал свое имя графине, Гильома Дюбарри, от него избавились, уничтожив брак.
   Предварительно она была разведена с мужем; теперь только от короля зависело окончить. Смерть короля избавила его от последней глупости, а Францию от последнего стыда.

* * *

   Во время своего царствования, Дюбарри, понятно, не имела недостатка в любовных приключениях. Сельдяной бочонок постоянно пахнет селедкой. Куртизанка всегда останется куртизанкой. И притом к чему стараться быть верной любовнику, который и в шестьдесят лет не был верен?
   Фаворитка Дюбарри имела много любовников, но знала ли она любовь? Да, она любила и была любима до самой смерти! Этого любовника звали Луи-Геркулес Тимолеон, герцог де Коссе Бриссак, пер и великий хлебодар Франции, губернатор Парижа, капитан Ста-Швейцарцев королевской гвардии, и кавалер его орденов.
   Замечательно, что в любви, как и в дружбе, продолжительные связи начинаются так, как кончаются связи эфе-мерные. Никогда не говоря с ним, графиня чувствовала отвраще-ние к герцогу. Он, как уверяли ее, говорил о ней ужасные вещи. Она не выносила произнесения его имени в своем присутствии.
   Однако, однажды, когда она говорила с одной из своих приятельниц г-жой де Мирепуа, разговор коснулся де Коссе Бриссака. Г-жа де Мирепуа, бывшая по-видимому и его приятельницей, горячо принялась за защиту герцога, против обвинений графини.
   -- Это неправда! -- сказала она. -- Это клевета! Никогда Бриссак не говорил о вас ни одного злого слова, и я представлю вам доказательство.
   На другой день приятельница де Косее Бриссака принесла фаворитке письмо, написанное герцогом к г-же Мирепуа и содержавшее следующие его речи:
   "Вы меня спрашиваете о моих чувствах относительно г-жи Дюбарри, я вам выскажу их с моей обычной откровенностью. Графиня Дюбарри кажется мне столь прелестной, что у меня не хватило бы мужества ненавидеть ее, если бы даже она сделала мне зло; но она мне никогда его не делала, и я не питаю к ней никакой вражды. Хвалят доброту ее сердца, говорят, она нелжива, это очень хорошие и очень редкие качества в этой стране. После этого вы знаете все, что рассказывают о ней; я каждый день слышу о ней постыдные речи, но слишком уважаю самого себя, чтобы повторять их. Если мне приписывают неучтивые слова о графине Дюбарри, я громко не признаю их. Если бы я произносил подобные слова, я устыдился бы и отправился бы испросить прощения у оскорбленной личности. Будьте в этом уверены, сударыня, и удостойте, если необходимо, принять заботы о моем оправдании."
   Чтение этого письма тронуло Дюбарри. Оно доказало ей, что у нее одним врагом меньше; и если бы враг этот был стар или дурен, она мало беспокоилась бы; но герцог де Коссе Бриссак был молод и красив; графине было приятно узнать, что он не ненавидел ее; еще лучше что он расположен любить ее.
   Ясно, что мужчина должен быть расположен любить женщину, которую он находил прелестной и доброй.
   Через несколько времени, в Фонтенебло, прогуливаясь утром одна в лесу, тогда как король охотился, Дюбарри встретила Бриссака. При виде его она покраснела. Да, покраснела. Со своей стороны Бриссак тоже казался смущенным. Он снова начал свои протестами против недостойной клеветы; она прервала его. К чему говорить о скучных вещах, когда можно поговорить о приятных.
   Он предложил ей руку, и их прогулка продолжалась почти три часа.
   Что говорилось в течение этих трех часов? Что говорится людьми начинающими любить друг друга, и которые сами не смеют в том себе признаться?..
   Приключение, начавшееся романом, романом же и продолжалось, что составляло одну из главных прелестей для графини... В этой интриге было все: и пламенные записки, и боязливые свидания, и ревность, и готовность на самопожертвование. Но всего страннее было то, что она устояла против течения времени.
   Правда -- как опытные любовники и герцог и графиня не злоупотребляли своим счастьем. Каждую неделю, уведомленный письмом, Коссе де Бриссак проникал по потаенной лестнице к графине и проводил с ней вечер; целый вечер, после которого, даже за все бриллианты короны, Дюбарри не согласилась бы принять самого короля.
   Усталая, но не насыщенная сладострастием, она засыпала дыша воспоминаниями.
   В другие дни Коссе-Бриссак бывал в Лувесьене только как друг и никогда не присутствовал на праздниках, даваемых прелестной хозяйкой. В эти ночи: когда переряженная нимфой или нереидой, Дюбарри во главе толпы женщин танцевала с элегантными вельможами под восхитительную музыку, -- Лувесьен принадлежал не любви, а удовольствию... И де Бриссак не только не веселился, но даже скучал на этих праздниках.

* * *

   Таким образом, не оглядываясь ни назад, ни вперед Дюбарри жила полной жизнью. Между тем, приближалась минута когда следовало заняться и настоящим и будущим,
   27 апреля 1774 года, возвратившись из Трианона, король заболел сильной лихорадкой. Сначала считали ее за простую простуду; но на другой день выказалась жестокая болезнь -- оспа.
   Дюбарри потребовала, чтобы два медика Лорри и Бордэ присоединились к Мартиньеру, обыкновенному медику его величества. Но наука не могла сделать ничего; сам Людовик XV, от которого сначала скрывали опасность, понял ее, когда Мартиньер, недовольный двумя новыми медиками, сказал ему: "Государь, прыщи, которые покрывают ваше лицо, будут три дня образовываться, три дня созревать и три дня подсыхать." Сорок шесть лет назад у короля была уже эта болезнь, но в его годы, она была опаснее: "у меня оспа!" прошептал он тоном человека, сознающего, что все потеряно.
   "И обращаясь к Дюбарри, которая не покидала его в течение пяти дней, он прибавил: "Нам нужно расстаться, дружок; отправляйтесь в Рюэль, к герцогинь д'Эгильон; она и ее муж всем обязаны вам. Если мое состояние улучшится вы возвратитесь; ведь вы не сомневаетесь, что я всегда имею к вам самую нежную привязанность."
   Нечего было противиться, графиня удалилась. Еще в течение семи дней были промежутки надежды, и смотря потому улучшалось ли, или ухудшалось положение знаменитого больного, -- куртизаны или толпились в Рюэл, или блистали отсутствием.
   Наконец 10 мая король умер.
   И едва Людовик XV испустил последний вздох, как герцог де ла Врильер, один из друзей графини, явился в Рюэль, послом от Людовика XVI с письмом следующего содержания:
   
   "Графиня Дюбарри! по причинам, мне известным, от которых зависит спокойствие моего государства, я пишу к вам это письмо, дабы вы удалились в Пон-о-Дам, одна с одной служанкой и в сопровождении сьера Гамона, одного из наших полицейских чиновников. Эта мера не должна быть для вас трудной; она срочная.
   "Письмо кончается этим, и я молю Бога, чтобы он принял вас, графиня Дюбарри, под свое покровительство."
   
   -- Прекрасно новое царствование, которое начинается приказом об аресте! -- вскрикнула Дюбарри, когда герцог де ла Врильер прочел ей письмо.

После.

   Когда прошло первое движение гнева, видя себя вынужденной быть запертой в монастыре в тридцать три года, во всем блеске своей красоты. Дюбарри приняла свою участь бодрее, чем можно было предполагать. Она вошла в карету с Гамоном, который проводил ее в монастырь Пон-о-Дам, близ Мо.
   Принятая любезно настоятельницей и с восторгом молодыми монахинями, восхищенными видеть в своих стенах знаменитую Дюбарри, она вскоре возвратила свою потерянную улыбку.
   Новый король дал приказание, смягчать всеми возможными средствами заключение экс-фаворитки. Она попросила книг. Каких? Конечно романов, других она не читала. Ей принесли целый ящик. В XVIII веке в монастырях, не отличались особенной строгостью.
   Но читать и всё читать слишком монотонно! А в монастыре нашелся один юноша Ипполит де Мортемон, брат одной старой монахини... Он был так мил этот маленький Тити, как звали его сестры, который, так сказать, был воспитан у них, на коленях!.. А герцог де Коссе-Бриссак был так далеко!..
   Милый Коссе-Бриссак! Любил ли бы он теперь ее, павшую королеву? Отдадим справедливость Дюбарри: обожаемый образ изгнал из ее воображения фривольную мысль...
   Чтобы совершенно успокоится, графиня занялась делами. Денежный интерес лучшее охлаждающее средство!

* * *

   Дюбарри оставалась в монастыре год. Она получила от настоятельницы позволение отделать келью, и поручила сделать это Лувесьенскому архитектору Леду. Но как восхитительна ни была эта келья, келья все таки келья, то есть тюрьма, для женщины, созданной вовсе не для монастырской жизни. Дюбарри гибла в монастыре. Королева знала; она была добра, она сказала королю; король был милосерд, он возвратил свободу графине, но свободу ограниченную: никогда Дюбарри не должна была видеть как растворяются перед ней двери Версаля: ей было запрещено даже надеяться.
   Изменилась ли она во время этой ссылки? Нет. Как театральная жизнь, с которой у нее много общего, жизнь при дворе имеет свои прелести, которая не сравняется ни с чем для тех, кто их вкусил. Дюбарри удалилась в свое поместье, которое она купила в окрестностях Эрмана, -- землю Сент Врэн; ее верный Косее де Бриссак, -- он остался ей верен, -- являлся туда рассказывать ей о том, что происходит при дворе, в Париже. И то, что он рассказывал не всегда было весело; поднимались революционные волны; внимательно прислушиваясь, уже можно было различить тот шум, который всегда предшествует буре, -- свирепой, безжалостной буре, питаемой плачевным концом блистательного века Людовика XIV, бесчестием Регентства и мизерностью долгого царствования Людовика XV.
   Благоразумная, или следуя хорошим советам, скорее чем желанию, Дюбарри еще была удалена от места, где должен был произойти взрыв. Но Дюбарри знала благоразумие только по репутации; что касается советов, то не тот человек, который был самым ревностным защитником монархии, мог дать их любимой женщине, не он посоветовал бы ей бежать от трона, когда трон этот готов бы разрушиться. Коссе Бриссак, подобно графине, скучал в Сент Врэне; он написал Морепа, Морепа увидал короля и королеву и написал Дюбарри: "Возвращайтесь в Лувесьен."
   Когда она вернулась в этот земной рай, множество вельмож и знатных дам, видя экс фаворитку почти прощенной, осмелились вернуться к ней. В Лувесьене уже не танцевали, но ужинали. И тогда за стол графини садились рядом принц де Конти, герцоги: де Лозанн, Коссе Бриссак, де Трем, маршал Ришелье, г-жи де Монако, де Витри, графиня де Форкальнье и Лагарп, Бомарше, Казот, Мармонтель, -- философы и поэты наряду с могущественными земли... Но тогда могущество именно и принадлежало философам и писателям и доказательство было близко. Калиостро, Франклин, Император Иосиф II -- сын Марш Терезии и брат Марк Антуанетты, Шведский король Густав III посетили Дюбарри в Лувесьене; посланники Типо Саиба принесли ей в подарок куски муслина вышитого золотом.
   Даже после своего царствования Дюбарри могла думать, что она все еще царица...

* * *

   Между тем время шло, а вместе со временем Лувесьен -- Версаль Дюбарри, -- как настоящий Версаль, начал наполняться мрачными тучами. Титулованные посетители становились все реже и реже. После сцен 5 и 6 октября 1789 года, когда королевское величество было оскорблено, большинство принцев и знатных вельмож сочли благоразумным эмигрировать. Коссе Бриссак не был в числе их.
   Остался ее любовник, осталась и Дюбарри и по примеру своего любовника вся отдалась королевскому делу. Если ее упрекали в том, что она была главной причиной революции, по крайней мере ее не упрекнут, что она бежала перед ней. Несколько гвардейцев, успевших спастись от резни, после того несчастного случая, когда они вызвали нацию, прибежали просить пристанища в Лувесьен. Дюбарри приняла их, скрыла и заботилась о них; узнав об этом, Мария Антуанетта прислала благодарить ее. "Моя душа, мое тело, мое богатство -- все что есть у меня принадлежит королеве" отвечала экс фаворитка. Королева не забыла этих слов.
   Уже в 1776 году Дюбарри была жертвой значительной кражи: у нее пропала часть ее бриллиантов и в том числе подвески к серьгам, -- подарок Людовика XV, -- оцененные во сто тысяч экю. В 1789 году ее снова обокрали. Под предлогом отыскивания воров, бежавших, как думали в Англию, Дюбарри отправилась в Лондон, -- на самом деле по приказанию королевы, переговорить с эмигрантами о том, как бы спасти королевскую фамилию; она четыре раза предпринимала это путешествие. В четвертый раз, в 1792 году, ее пробовали удержать в Лондоне ужасной картиной той участи, которая угрожала ей в Париже.
   Дюбарри осталась глухой к самым усиленным просьбам. Она вернулась во Францию. Раз она была в Лувесьене, ожидая Бриссака, которого она не видала с самого возвращения. Она была одна, сидя под тополем, -- одна, взволнованная каким-то мрачным предчувствием.
   Внезапно, она услыхала, что бегут по аллее, смеются, кричат...
   -- Это вы, Бриссак? -- сказала она.
   -- Да, да! -- отвечают ей. -- Вот он, твой Бриссак.
   И откуда то сверху бросили ей на колени голову ее любовника.
   Дюбарри выпрямилась, не испустив ни крика, не выронив ни одной слезы. К устам, которые так часто ей улыбались, она приложила свои губы.
   То был последний поцелуй!..
   Потом она упала без чувств.

* * *

   Через несколько месяцев, 8-го октября 1793 года, по доносу одного негодяя, по имени Грейв, ирландца по происхождению, Дюбарри была арестована, как виновная в заговоре.
   То Замор, -- экс губернатора Лувесьена, за несколько дней до этого выгнанный ею, потому что она не без причины подозревала его в участии в краже бриллиантов, -- чтобы отомстить, отыскал Грейва и передал ему многие бумаги, компрометирующая графиню.
   Дюбарри находилась два месяца с половиной в Сен Пелажи, прежде чем предстала на суд. Приговоренная к смерти 7-го декабря 1793 года, она была казнена в одно время с отцом и сыном Ванденивер, ее банкиром и корреспондентом, обвиненными как ее сообщники.
   Ей было тогда сорок восемь лет, и она все еще была восхитительно хороша. Всем известно как умерла она: плача, выпрашивая помилования, крича у подножия эшафоту: "еще одну минуту господин палач. Еще минуту сударь!.."
   Чтобы покончить, мы передадим один любопытный анекдот, рисующий Дюбарри и рассказанный Викториеном Сарду.
   Это было 14 июля 1789 года; Дюбарри была в Лувесьене, с г-жой ле Брэн, великой рисовальщицей, которая писала с нее портрет.
   Лебрэн, прислушиваясь, вдруг остановилась, сказав:
   -- Но это пушки, графиня!
   -- Вы думаете? -- спросила Дюбарри.
   -- Я уверена. Послушайте.
   Действительно то были пушки, бравшие Бастилию.
   Г-жа Лебрэн, испуганная, собирает свои кисти и спасается в Париж.
   Портрет остался неоконченным, исключая головы.

[]

Дюбарри ведут на эшафот, 1897.

----------------------------------------------------------------------

   Первое издание перевода: История знаменитых куртизанок. Пер. с фр., доп. примеч. переводчика. Ч. 1-2 / Соч. Генриха Кока. Ч. 2. -- Москва: Типография Ф. Иогансон, 1872. --- 717 с.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru