Кок Анри Де
Чианг Гоа (Бутон Розы)

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Tsiang-Hoa (Bouton-de-Rose).

Анри де Кок.
Чианг Гоа
(Бутон Розы)

   Все подробности этой истории заимствованы нами из самых достоверных источников; мы получили их не от самой героини, -- нам никогда не удавалось увидать китаянку Чианг-Гоа, -- но от самих героев.
   Позволив нам напечатать эту историю, одно из главных действующих лиц, просило нас не упоминать его настоящего имени.
   Тому назад около пяти лет он был любовником проститутки Чианг-Гоа, -- и любовник этот -- французский пейзажист.
   Он был пейзажистом в поэтическом стиле, прославленным Клод Лореном, меньше заботившимся о композиции, чем о верности природе.
   Он видел часть Европы; ему давно уже хотелось увидеть Азию.
   Но путешествие требует больших издержек. В Индии отправляются не по железной дороге, переехать Океан -- нужны деньги, как также нужны для того чтоб прогуливаться на свободе посреди дикарей.
   Эдуард Данглад хорошо понимал это, и так как состояние не дозволяло ему привести в исполнение свои замыслы, то он поджидал случая.
   Один из его старинных товарищей, граф д'Ассеньяк, страшно богатый и также мечтавший постранствовать по свету, предложил к его услугам все издержки; артист был горд: он отказался.
   -- Твои все эти нежности даже странны и смешны, -- сказал ему д'Ассеньяк. -- У меня триста тысяч ливров дохода, и я без всякого для себя стеснения предложил тебе удовольствие, в котором и сам приму участие.
   -- Которое из-за меня будет стоить тебе полсотни тысяч франков. Спасибо! Ты можешь предлагать, я не принимаю.
   -- Полсотни тысяч!.. Ты преувеличиваешь!..
   -- Вовсе нет! Чтобы увидеть всё, нужно платить и платить дорого; полагаю, ты не приедешь из Китая с фуляром в три франка или с фунтом чаю.
   -- Конечно, нет... Мы накупим там хороших материй, мебели... оружия... Да позволь же дать тебе взаймы эти пятьдесят тысяч франков.
   -- Я боюсь долга.
   -- Ты мне заплатишь картинами.
   -- Я дурно работаю, если получаю вперёд.
   -- Ты невыносим! Из-за тебя я принужден не отправляться туда, куда мне хочется ехать.
   -- Как из-за меня? Я тебе не мешаю хоть завтра отправиться на Луну.
   -- Да ведь знаешь же ты, что без тебя на Луне я соскучусь.
   Непредвиденный случай уничтожил все трудности.
   У Данглада где-то в Германии был старик дядя, -- которого он видел раза два во всю жизнь и который задумал покончить апоплексическим ударом, оставив ему в наследство триста тысяч франков.
   Выйдя от нотариуса, который сообщил эту счастливую новость, Данглад бросился к д'Ассеньяку сказать, чтоб он готовился в дорогу.
   Через неделю приятели были на дороге в Ливан, первая их станция на почве Азии.
   На самом деле странствовать по свету, должно быть, очень приятно. Те два года, которые Эдуард Данглад провел в Аравии, Персии, в России, Индии, Китае показались ему двумя днями, а сколько приключений, сколько любопытных происшествий пришлось на его долю в эти два года. Но нас в настоящее время занимает одно только из этих приключений, а потому мы оставляем вместе с нашими путешественниками берега Вампу в Шанхае и переносимся вместе с ними в Иеддо [Иеддо, Эдо - старое название Токио, современной столицы Японии, до 1868 года. Так называют старинную центральную часть города вблизи замка Эдо], в Японию.
   Данглад познакомился со знаменитой китайской куртизанкой Чианг-Гоа не в Китае; ибо в Китае нет куртизанок в том несколько либеральном смысле, который придается этому слову во Франции; на цветных лодках, их постоянном месте пребывания, встречаются только самые отвратительные создания, от которых с отвращением бежит европеец. То было в Японии.
   Как печален и грязен китайский город Шанхай, так весел и чист японский город Иеддо. Под руководством английского туриста сэра Гунчтона, которого они встретили в Пекине и который знал Иеддо как свои пять пальцев, побывав в нем уже раза три, Данглад и д'Ассеньяк остановились в одном из лучших кварталов в дому, построенном между французской и голландской миссией. Отдохнув несколько часов от усталости, произведенной восьмидневным переездом, они уселись в паланкин, который несли четверо носильщиков и сопровождала стража Тайкуна.
   Они остановились у дверей чайного дома (род кофейной), чтобы посмотреть на двух женщин, танцевавших под звуки инструмента вроде мандолины, когда к ним подъехал верхом сэр Гунчтон.
   -- Господа, что вы тут делаете? -- смеясь, воскликнул англичанин.
   -- Вы видите, -- тем же тоном ответил Эдуард Данглад, готовясь набросать эскиз одной из музыкантш, которая, продолжая играть на своем инструменте, что-то мяукала.
   -- Но, -- сказал сэр Гунчтон, наклоняясь к артисту, -- останавливаться перед подобными домами -- неприлично.
   -- Ба!..
   -- Без сомнения. Посмотрите на ваших проводников! Только низкий класс посещает чайные дома.
   -- Почему? -- спросил д'Ассеньяк. -- Разве чай не хорош здесь?
   -- Нет; потому что эти места служат обыкновенно местами свиданий для бродячих куртизанок.
   -- Ай да славно! -- весело заметил граф. -- Но отчего же не посмотреть хоть мимоходом на этих бродячих проституток, если они красивы собой... А эти танцовщицы и певицы...
   -- Нет, они довольствуются теми грошами, которые приобретают с помощью горла и ног... Но, господа, в Иеддо есть получше этих... И если вы согласны на нынешний день взять меня вашим чичероне, то, пообедав у одного моего приятеля Нагаи Чинаноно...
   -- А кто такой, -- сказал Данглад, -- этот ваш приятель Нага... Нага...
   -- ...И Чинаноно. Богатый здешний купец, говорящий по-английски не хуже, чем я или вы. Он пробыл два года в Англии... Очень добрый и учтивый господин... Он будет в восхищении от посещения двоих знаменитых французов.
   -- Знаменитых!..
   -- В Японии все иностранцы, необыкновенно знамениты... К тому же...
   -- В коротких словах, -- перебил д'Ассеньяк, -- после обеда у вашего друга, вы куда нас поведете?
   -- Я вам скажу за столом.
   -- Право, -- заметил Данглад, пожимая плечами, -- это вовсе не трудно угадать, и я удивляюсь, Людовик, твоей просьбе о лишних объяснениях. Сэр Гунчтон молод, сэр Гунчтон часто бывал в этой стране, и ему известны все развлечения, которые можно получить здесь, Но, что касается меня, милый чичероне, я должен сказать, что к некоторым удовольствиям я не чувствую никакого влечения. Продажная Венера, где бы ни царила она, -- в Европе пли в Азии, в Париже или в Иеддо, не возбуждая во мне совершенного негодования, не внушает в то же время ни малейшего желания.
   -- Пусть так, -- возразил сэр Гунчтон, -- но если только из любопытства в качестве артиста, вы не откажетесь увидать самую знаменитую куртизанку в Японии китаянку Чианг-Гоа.
   -- Нет! Нет! -- воскликнул д'Ассеньяк. -- Если не для самого себя, то для меня Данглад нанесет визит к Чианг-Гоа. Мы к вашим услугам, сэр Гунчтон... Ведите нас... Куда?
   -- Полагаю, сначала обедать, -- сказал Данглад. -- Это предложение мне больше нравится. Я чертовски голоден.
   -- Держу пари, -- улыбаясь, сказал Гунчтон, -- что обед понравится вам меньше, чем женщина.
   А так как художник отрицательно покачал головой, то англичанин с тою же улыбкой продолжал:
   -- Знаете вы французскую пословицу, которая уверяет, что не должно говорить: "Фонтан, я не стану пить из тебя воды!" Узнайте сначала фонтан, чтобы доказать искренность своего отвращения.
   Разговаривая таким образом, трое европейцев и их проводник переходили мост, весь из кедрового дерева, украшенный великолепными резными балюстрадами. Нагаи Чинаноно самым вежливым образом принял своего друга, сэра Гунчтона, и его товарищей знаменитых французов.
   -- Дом мой, ваш дом, -- сказал он им с вежливым видом.
   Дом купца в Иеддо был если не элегантен, то зато обширен. Дом был окружен верандой. Под сводом этой галереи, выходившей в сад, подан был обед, состоявший исключительно из рыбы, плодов и пирожного; так как было еще время охоты, на рынках не было дичи, а в Японии неизвестны вовсе баранина, козлятина и свинина, быки же употребляются единственно для домашних работ.
   За десертом два лакея принесли чай и сакэ, опьяняющий напиток, добываемый из риса, который Нагаи Чинаноно особенно рекомендовал своим гостям. Но одного глотка сакэ было достаточно для Данглада и д'Ассеньяка; они поспешили к мадере и шампанскому.
   Закурили маленькие металлические трубки, наполненные чрезвычайно тонким ароматическим табаком, так как в Японии неизвестно употребление опиума. Потом д'Ассеньяк начал разговор, который перешел на Чианг-Гоа.
   При первых словах о знаменитой куртизанке Нагаи Чинаноно прикусил губы. Нагаи Чинаноно был честный муж: ему случалось совершать измены, но только в тех случаях, когда он не мог поступить иначе.
   -- Чианг-Гоа! -- сказал он, бросая на англичанина взгляд упрека. -- Как, сэр Гунчтон говорил вам об этом создании?..
   -- Даже хуже, -- возразил сэр Гунчтон, -- строго соблюдая правила этикета, установленного ею, пока готовили здесь обед, послал одного из ваших слуг к этому созданию, извещая ее о том, что сегодня вечером, я и эти господа, а если хотите, то и вы, отправимся к ней с визитом...
   -- О! о! Со мной! Вы шутите!.. Женатый человек!..
   -- Таким образом, -- спросил Данглад, -- чтобы быть принятым Чианг-Гоа, необходимы некоторые особенные предупреждения?
   -- Конечно, -- отвечал сэр Гунчтон, -- и при неисполнении этого условия самые знатные вельможи, сам Микадо, духовный повелитель Японии, -- рисковал бы разбить себе нос об её двери.
   -- Так она очень могущественна?
   -- По праву красоты. По праву, перед которым всего охотное склоняются люди.
   -- Она и богата?
   -- Очень, вероятно. Положительно одно только, что она живет на широкую ногу. Не правда ли Нагаи?
   -- Почем мне знать! Разве я бывал у Чианг-Гоа?
   Сэр Гунчтон захохотал.
   -- Это уж слишком! -- сказал он. -- Именно вы в последний раз так расхваливали мне её красоту и роскошь её жилища, что возбудили во мне желание войти в сношения с "бриллиантом Иеддо", как прозвали Чианг-Гоа.
   -- Ну, это правда! -- сознался японец. -- Имея, господа, жену и детей, не делаешься же мраморным. Да, я был у неё один раз...
   -- Один раз только?
   -- Ну, может быть, два раза, но не больше... я видел Бутон-Розы...
   -- Кто это Бутон-Розы? сказал д'Ассеньяк.
   -- Чианг-Гоа. Чианг-Гоа значит -- Бутон-Розы.
   -- " Бутон-Розы"! "Бриллиант Иеддо"!.. Сколько имен для одной куртизанки!.. -- сказал Данглад.
   -- И они заслуженны, -- пылко ответил японец. -- По своей свежести Чианг-Гоа -- истинно розовый бутон, по блеску -- чистый бриллиант...
   -- А сколько лет этому бриллианту? этому бутончику?
   -- Четырнадцать.
   Д'Ассеньяк и Данглад сделали невольное движение.
   -- Четырнадцать лет! -- повторил первый. -- А сколько времени её известности?
   -- Три года.
   Оба друга сделали новое движение.
   -- Вы забываете, -- улыбаясь, сказал им сэр Гунчтон, -- что в этой стране девушка в десять лет становится женщиной и в двенадцать часто матерью...
   -- И увядает, сохнет, стареет в двадцать... Такова участь ранних плодов: они не сохраняются. Но, -- продолжал Данглад, -- один вопрос: мне говорили что китайцы вообще мало любимы и уважаемы в Японии; -- каким же образом в занятии профессией, без сомнения исключительной... которой, однако, вероятно, занимаются и японские женщины, -- таким образом, в первом ряду стоит китаянка?..
   -- Потому, -- ответил Нагаи Чинаноно, -- что для нас китаянка -- не то...
   -- Что китаец?
   -- Правда, -- наивно продолжал японец. -- Притом Чианг-Гоа так мало жила на родине, что не могла заразиться грубостью нравов...
   -- Ноги у неё не раздавлены, как у знатных дам Пекина, Чиян-Чина -- и Шанхая? спросил д'Ассеньяк. -- Она не ходит, привскакивая, как индейка?
   -- Полноте! -- сказал сэр Гунчтон. -- Она ходит так же грациозно, как и всякая другая женщина, обладающая грацией.
   -- Но, кто же привез её в Иеддо? -- осведомился Данглад.
   -- Фигляры и странствующие гаеры. Её отец, бывший купцом в Шанхае, когда она явилась на свет, приказал слуге бросить её в пруд под тем предлогом, что она была третьей дочерью, и что двух и то было много. На дороге слуга встретил скоморохов...
   -- Которые взяли к себе ребенка и воспитали его, как это постоянно бывает в мелодрамах, -- смеясь, сказал д'Ассеньяк. -- И эта крошка, приговоренная отцом для откармливанья рыб, и своими покровителями назначенная для прыжков сквозь обручи, в настоящее время, -- о, провиденье! -- столичная львица!.. Я даю ей третье название. Когда вам наскучит называть ее бутоном розы и бриллиантом Иеддо, -- зовите ее львицей; это польстит ей. А теперь, когда мы достаточно узнали о Чианг-Гоа, не пойти ли нам, господа, принести ей наши поздравления? На самом деле, далеко ли отсюда живет она?
   -- Нет, -- отвечал сэр Гунчтон, -- около двух миль, в квартале Куроди, одном из самых аристократических кварталов в Иеддо. Через час мы у неё будем.
   -- А нужно ли, -- полюбопытствовал Данглад, -- чтобы наша стража следовала за нами?
   -- Без сомнения, -- ответил Нагаи Чинаноно, -- наш город почти безопасный днем, ночью не так безопасен. Особенно иностранцы должны остерегаться встречи с ронинами.
   -- Это ещё кто?
   -- То же, что итальянские "брави", -- сказал Гунчтон. -- всегда готовые на убийство, лишь бы только заплатили им.
   -- Но для кого нужна наша смерть, чтоб на неё тратились? -- сказал д'Ассеньяк.
   -- О! Когда у них нет приказаний, они, чтобы набить руку, работают для себя и, как уже сказал нам наш друг Нагаи, тогда, главным образом, они обращаются к иностранцам, ибо для них менее опасности в таком случае. Но с вашей стражей вам нечего опасаться. Вы не с нами, Нагаи?
   Японец принял свой строгий прежний вид.
   -- Сэр Гунчтон, -- вскричал он, -- довольно смеяться! Вы не думаете, что я так и оставлю свой дом... Глупости делаются раз, а не два.
   -- То есть не три раза, как вы нам признались...
   -- Да нет же; я ни в чем не признавался... Притом же, -- прибавил японец после минутного размышления и подавляя вздох, -- ведь вы не предуведомили обо мне Чианг-Гоа; вы шутили?..
   -- Да... и быть может, был не прав... а?..
   -- Нет, вы были правы, и я очень благодарен вам за вашу благоразумную сдержанность. Господа, желаю вам всякого успеха и рассчитываю еще раз увидать вас перед вашим отъездом.
   -- Конечно, дорогой амфитрион, мы увидим вас снова, если только ронины не изрежут нас в куски, -- говорил д'Ассеньяк, весело пожимая руку японцу. Данглад молчал; он был занят. Невольно он задумался о предстоящем свидании с Чианг-Гоа.
   Данглад и д'Ассеньяк вошли в носилки. Сэр Гунчтон ехал верхом с левой стороны. Стражи следовали за ними, безмолвные как тени, бесстрастные как автоматы. Им было заплачено. Что им было до того, куда вели их?
   -- Мы приближаемся, -- сказал сэр Гунчтон двум друзьям; -- но прежде, чем проникнуть в храм, не хотите ли выслушать несколько последних слов, по поводу обычаев божества.
   -- Опять правила этикета! -- смеясь, воскликнул д'Ассеньяк.
   Он всегда и везде смеялся -- этот милый граф. Счастливы подобные люди!
   -- Да, правила этикета, -- отвечал сэр Гунчтон. -- И если я намереваюсь объяснить вам, как вы должны вести себя у Чианг-Гоа, то не потому, чтоб сомневался в вашем знании жизни... Но с женщинами, вроде тех, к которой я веду вас, необходимы особые предосторожности... И я был бы крайне раздосадован, если б без предупреждения, вы навели на себя скуку или даже опасность.
   Сэр Гунчтон произнес эти слова серьезным тоном.
   -- А! -- возразил д'Ассеньяк, не столько испуганный, сколько изумленный, -- слушая вас, сэр Гунчтон, можно подумать, что ваш Бутон-Розы, за минуту до того самая обольстительная девушка в Японской империи, теперь становится людоедкой, с которой опасно водиться. Почему, скажите, такое быстрое изменение в вашем образе мыслей... Разве?..
   -- Оставь сэра Гунчтона, мой друг, объясниться. Если он говорит таким образом, значит так нужно.
   -- Если я не вполне посвятил вас в предмет нашего визита к Чианг-Гоа, -- снова начал Гунчтон, отвечая д'Ассеньяку, -- так потому что мы были не одни во время тогдашнего разговора. Я очень хорошо знаю характер Нагаи Чинаноно... Но он японец и ему могло не понравиться, что в его стране, в его доме... Европейцы могли подозревать в дурных действиях женщину, которую, если б осмелился... он украсил бы всеми добродетелями, как большинство его сограждан, как он украшает её, и совершенно справедливо, всеми прелестями красоты... Я объяснюсь, ибо через пять минут мы придем... Притом же, Чианг-Гоа -- необычная куртизанка. Она отдается, если это только называется отдачей, -- только тем, которые ей нравятся, за назначенную и неизменную плату пятьсот франков за ночь. Со своей стороны приезжие иностранцы, которых она удостаивает приемом, не бывают вынуждены стать ее данниками. Только тот, кто после визита к Бриллианту Иеддо, вследствие той или другой причины, откажется от желания воспользоваться её благосклонностью, немедленно должен поквитаться, уплатив двадцать ичибу. Это самая малая плата за счастье и удовольствие видеть Чианг-Гоа. Я резюмирую. Если Бутон-Розы вам нравится, и вы согласны пожертвовать пятьсот франков взамен её поцелуев, -- то оставляя её в первый визит, -- церемониальный визит, -- кладут на её колени какой-нибудь цветок, сорванный в её цветнике, и карточку, или клочок рисовой бумаги, на котором написано его имя, звание и место жительства. А на другое утро, её слуга или одна из служанок уведомляет вас, принято ли ваше предложение, и в котором часу вы можете представиться госпоже; или вы навсегда должны надеть траур по вашей сладостной надежде. Напротив, решив, что пятьсот франков слишком дорого за несколько часов наслаждения с бриллиантом Иеддо, отдают двадцать ичибу одной из камеристок. И этим все сказано. Но если, в последнем случае, не удовольствуются тем, то отвергла Чианг-Гоа, и сделают ошибку, публично объяснив причины этого презрения... Нагаи Чинаноно и я только что говорили вам о бандитах, наполняющих Иеддо, -- эти бандиты становятся кровавыми мстителями за эту ошибку... Меня уверяло в этом одно из лиц, находящихся при английском посольстве, которому передавал офицер Тайкуна, -- что Чианг-Гоа держит на жаловании около дюжины этих головорезов, всегда готовых, по первому её слову, наказать смертью дерзкого, осмелившегося её оскорбить. В доказательство справедливости своих слов лорд Мельграв рассказал мне о недавнем убийстве капитана одного американского судна, который, выйдя с аудиенции Чианг-Гоа, разглашал повсюду, что куртизанка очень дурна собой; и что он не понимает, как можно хоть на пять минут быть её любовником?.. На другой день, вечером, проходя по предместью Санагавы, капитан был окружен толпой бандитов с лицами, покрытыми чёрным крепом, и несмотря на смелую защиту и помощь стражи, упал под ударами. Но, опять-таки, вы, господа, -- вы не только люди светские, джентльмены, но также люди умные; а потому, -- даже если Чианг-Гоа и не покажется вам достойной своей репутации, -- вы остережётесь слишком громко выразить свое убеждение. Таким образом, вы должны все это обсудить, что сказано мною вначале, не как полезное предупреждение, а как любопытное сведение... Я окончил; теперь не угодно ли вам сойти на землю; мы перед домом Чианг-Гоа.
   Дом Чианг-Гоа был обширнее и изящнее дома Нагаи Чинаноно, хотя и походил на него. Придверник или монбан, находившийся в башенке, окрашенной чёрной краской, как большинство жилищ в Иеддо, при виде троих иностранцев, ударил три раза колотушкой в гонг, -- потом жестом пригласил их войти.
   Сэр Гунчтон знал сущность вещей; он шёл впереди своих товарищей по аллее, уставленной цветами, которая кончалась у балкона, блистательно освещенного цветными фонарями.
   На этом балконе стояла молодая девушка в белой тунике и таких же панталонах, которая провела гостей в большую залу, с окнами закрытыми бамбуковыми шторами, пол которой был покрыт нежным ковром. В этой зале не было почти никакой мебели.
   Молодая девушка удалилась и появилась снова в сопровождении двух других, принесших, подобно ей, по две подушки красного бархата, которые они положили одну на другую на ковер.
   -- Наши кресла, -- сказал сэр Гунчтон. -- Сядем, господа.
   -- Недурно! -- вполголоса сказал д'Ассеньяк. -- В этом приёме есть нечто мистическое, таинственное... Маленькие японки очень милы... Но меня занимают эти ширмы... Что может скрываться за ними?..
   -- Вы сейчас увидите, -- улыбаясь, ответил сэр Гунчтон.
   -- Да, зала эта очень хороша -- сказал Данглад, -- но я боюсь, как бы запах, который царит в ней, не причинил мне головной боли...
   -- Аромат драгоценного дерева, сжигаемого здесь?.. Если этот аромат беспокоит вас, я попрошу Чианг-Гоа, чтоб она велела потушить курильницы.
   -- Вы попросите?.. А каким образом? -- возразил д'Ассеньянк. -- Вероятно знаками? Ведь вы не знаете, я думаю, ни по-китайски, ни по-японски?
   -- Я буду изъясняться на моем отечественном языке.
   -- Ба! Чианг-Гоа говорит по-английски?
   -- Не так, конечно, чисто, как член парламента, но порядочно для того, чтобы поддержать разговор. Она также знает несколько слов по-испански и по-французски...
   -- Право? Браво!.. Если она согласна, мы сделаем обмен. Я её выучу говорить по-французски: je t'aime! а она научит меня по-японски.
   Данглад иронически склонил голову.
   -- Мой милый Людовик! -- сказал он, -- ты очень притязателен, думая что ждали именно тебя, чтоб брать и давать эти уроки.
   Легкий шум за ширмами приостановил ответ д'Ассеньяка. Шум этот происходил от прикосновения шёлка к обоям.
   Божество было там... Оно должно было явиться... Д'Ассеньяк и сэр Гунчтон внимательно и безмолвно ожидали.
   Даже сам Данглад устремил свой любопытный взгляд на ширмы. Божество появилось!
   Д'Ассеньяк и Гунчтон испустили крик восторга. Данглад тоже не мог удержать невольного восхищения.
   Ясно, что, как опытная актриса, Чианг-Гоа, готовя свое появление на сцену, рассчитала на внезапность. Уже знакомый с ней, сэр Гунчтон, мог бы предупредить своих товарищей, но он предпочёл доставить им всю прелесть изумления. Войдя в залу, через дверь, сообщавшуюся с её будуаром позади ширм и с минуту поглядев через тщательно скрытое отверстие на своих посетителей, Чианг-Гоа поднялась по лестнице, покрытой бархатом и стала в самой выгодной позе.
   Она была одета в голубом шелковом платье, отделанном газом и крепом того же цвета; с её шеи артистически спускался длинный плащ, на голове у неё был золотой убор, украшенный бриллиантами и рубинами.
   Правы ли были сэр Гунчтон и Нагаи Чинаноно, называя Чианг-Гоа несравненной красотой?
   Да; она была неподражаема. В ней не было ничего, кроме глаз продолговатых, как миндалины, что бы напоминало женщин её племени. Продолговатое лицо, широкий лоб, розовый прозрачный цвет лица, длинные выгнутые брови -- все в ней было своеобразно. Но всего сильнее поразили Данглада и д'Ассеньяка её черные словно вороново крыло волосы, обильными волнами падавшие между складок плаща до её крохотных ножек, обутых в сафьяновые туфли.
   Безмолвная, стоя перед гостями на вершине эстрады, освещенной двадцатью фонарями; одетая в шелк, в пурпур, золото, обвитая своими роскошными волосами, -- Чианг-Гоа была прекрасна, -- более, чем прекрасна; она была великолепна!..
   Быть может, то был оптический обман! Быть может, вблизи эта красота потеряла бы свой блеск и свою обольстительность. Но верно и то, что рискуя разочароваться, мало людей могло отказаться от жажды подержать в своих объятиях "бриллиант Иеддо". А обладание, -- было не роковым разочарованием? Нет, так как сэр Гунчтон обладал Чианг-Гоа и снова алкал обладать ею.
   Произведя эффект, богиня, как простая смертная, уступая усталости, скорее скользнула, чем села на подушки, подобные тем, которые занимали её посетители.
   Было время европейцам нарушить молчание, которое как бы ни было красноречиво, продолжаясь, могло сделать холодным первое свидание.
   В качестве путеводителя обоих французов сэр Гунчтон имел ещё преимущество быть старым знакомым хозяйки, -- хотя это преимущество могло быть нелепостью, ибо Чианг-Гоа принимала столько разнообразных лиц, что очень легко могла позабыть о сэре Гунчтоне.
   Но во всяком случае ему следовало начать разговор и он начал:
   -- Прелестная Чианг-Гоа, -- сказал он, -- позвольте прежде всего от имени всех нас поблагодарить, что вы удостоили открыть для нас вашу дверь.
   -- Скорее, я должна гордиться, сэр Гунчтон, -- возразила Чианг-Гоа, -- тем, что вы и ваши друзья удостоили посетить бедную затворницу.
   При последних словах, произнесенных довольно чисто по-английски, Данглад несмотря на торжественность положения, не мог удержаться от улыбки, которая была замечена Бриллиантом, потому что последовал вопрос:
   -- Разве я смешна?
   Этот прямой вызов нисколько не удивил Данглада.
   -- Поистине, нет, -- возразил он; -- смешного в вас нет, но преувеличенная скромность, по-моему, есть. После того, что я слышал, вы уж никак не затворница, а по тому, что я вижу, да будет позволено мне сказать что жаловаться на бедность было бы с вашей стороны неблагодарностью...
   Чианг-Гоа не спускала взгляда с Данглада, пока он говорил.
   -- Вы француз? -- спросила она, после того, как он замолчал.
   -- Вы угадали, -- и коснувшись рукой плеча д'Ассеньяка Данглад продолжал: -- Мой друг также француз; мы истинные французы -- мы парижане.
   -- Парижане? -- переспросила китаянка, не подчиняясь желанию Данглада, имевшего, по-видимому намерение, обратить её внимание на своего приятеля; но напротив, продолжая смотреть на него и адресуясь снова к нему: -- Париж, говорят, великолепный город; в нём много прелестных женщин?
   -- Да, много.
   -- Почему же вы оставили его?
   -- Потому что, по крайней мере, по-моему, наслаждения, доставляемые самыми близкими отношениями с прелестными женщинами не достаточны для полного счастья в этом мире.
   -- Вы не любите женщин?
   -- Отчего же?.. Но я также люблю все великое, прекрасное и доброе...
   -- А! Это вас зовут Дангладом? Вы живописец?
   -- Да.
   -- У нас в Иеддо тоже есть живописцы. Встречались вы с кем-нибудь из них?
   -- Я не имел ещё этой чести.
   -- Могу ли я видеть ваши работы, ваши картины?.. и если я предложу вам хорошую цену...
   -- Я крайне сожалею, -- но во время путешествия я не пишу картин... Я делаю этюды... а этюды не продаю.
   -- А!
   -- Ты груб с Бутоном-Розы, -- сказал вполголоса д'Ассеньяк по-французски своему другу.
   -- Это почему? -- возразил последний на том же наречии и тем же тоном. -- Не думаешь ли ты, что я соглашусь украсить её будуар одной из моих картин. -- И обращаясь к Гунчтону, сказал громко по-английски: -- Не время ли, господа, нам отправиться? Не думаете ли вы, что мы нескромны?..
   -- О! прежде, чем уйти, господа, вы выпьете со мной чашку чаю, -- проговорила Чианг-Гоа, и предложение тотчас же было принято сэром Гунчтоном и д'Ассеньяком.
   По знаку госпожи приблизились две молоденькие девушки, неся на красных лаковых подносах чашки чаю, сахарницы и пирожное.
   -- Быть может, вы предпочитаете мадеру или шампанское? -- спросила Чианг-Гоа.
   -- Вы необыкновенно любезны! -- возразил сэр Гунчтон. -- Но я и мои друзья только что пообедали у Нагаи Чинанона.
   -- Кто это?
   "У неё такая же память относительно туземцев, как и иностранцев", -- подумал Данглад.
   -- Нагаи Чинаноно, -- отвечал сэр Гунчтон, -- один из самых богатых купцов квартала Аксакоста...
   -- Ах, да! я припоминаю... Он, вероятно, был у меня?
   -- Это вероятно -- прелесть! В Иеддо как и в Париже, -- ответил художник, -- они друг друга стоят.
   -- Да замолчи же! -- заметил д'Ассеньяк, подходя к своему другу, который, возвратив пустую чашку служанке, осматривал аквариум. -- Вдруг она тебя услышит!..
   -- Ты хочешь сказать, если она поймет. Но так как она знает по-французски только несколько слов!..
   -- Но что ты о ней скажешь?.. Ты не станешь отрицать, что она изумительна!..
   -- Если тебе нравится -- мила.
   -- Обворожительна?
   -- Если тебя это забавляет, -- ты прав.
   -- А тебя не занимает это?.. Лгун! В ожидании, держу пари, ты уже выбираешь самый прекрасный цветок, чтобы предложить ей как залог твоего желания.
   -- Ты думаешь? Ну, если только необходимо только мое желание, чтобы обокрасть этот цветник, то бриллиант Иеддо может спать спокойно.
   -- Как! Жалея каких-нибудь пятисот франков, ты отказываешься от наслаждения, которое...
   -- Мой милый Людовик, я не мешаю тебе поглощать это наслаждение, если тебе дадут его, что более чем вероятно, -- но ты достаточно знаешь меня, чтобы убедиться, что я не легко возвращаюсь к моим чувствованиям... Да, эта женщина хороша... чрезвычайно хороша! но она может внушить мне восхищение, а не желание... Не плата за её поцелуи, а самые поцелуи для меня отвратительны. Я не желаю их...
   В то время как два друга разговаривали таким образом, со своей стороны сэр Гунчтон, стоя внизу эстрады, переменялся несколькими тихими словами с Чианг-Гоа. Куртизанка как-то особенно махала веером.
   То был знак трём служанкам об окончании приёма, ибо они вскоре подали иностранцам их шляпы, которые были отобраны у них при входе в залу.
   Потом они встали направо у открытой двери этой комнаты.
   В это время Гунчтон сорвал камелию.
   Д'Ассеньяк, более скромный, фиалку.
   Данглад вынул из кармана три пиастра.
   Наконец, сэр Гунчтон предложил вежливым знаком взойти первым на эстраду и положил символический цветок на колени Бриллианта Иеддо.
   Д'Ассеньяк исполнил это не без смущения. Мы можем сказать, что граф был очень смущен, приближаясь к Чианг-Гоа.
   Она, однако, очень грациозно ему улыбнулась. Также улыбнулась она и сэру Гунчтону.
   Но улыбка исчезла с её лица, когда Данглад, важно поклонившись ей, догнал своих товарищей на пороге залы, разделил между тремя служанками три золотые монеты. Невольно, отдавая последний пиастр, и уже готовясь последовать за сэром Гунчтоном и д'Ассеньяком, Данглад бросил взгляд на Чианг-Гоа.
   "Я считаю себя не трусливее других, -- говорил он нам, -- но признаюсь, что при этом быстром осмотре физиономии куртизанки, я вздрогнул... Для меня была ясна, как будто я читал в открытой книге, угроза, написанная на её лице: "Ты презираешь меня -- и заплатишь за это!.."

* * *

   Возвращаясь со своим другом и сэром Гунчтоном в квартал Танакавы, местопребывание большинства европейских миссий в Иеддо, Данглад должен был выслушивать иронические комплименты своих спутников насчет его целомудрия.
   -- Вы, право, пуританин, -- сказал ему Гунчтон, -- я преклоняюсь перед вашей добродетелью. Отказаться от такой сирены, как Чианг-Гоа, по-моему, более чем храбрость -- это героизм!..
   -- То есть, -- воскликнул д'Ассеньяк, -- сам пресловутый Катон не годится в подмётки Дангладу! Воздержанный Катон, который отвечал Лаисе, требовавшей четыре тысячи франков за свою благосклонность, -- "что он так дорого не покупает сожаления..."
   -- Это не Катон, а Демосфен отвечал Лаисе. Ты несчастлив в своих классических цитатах, мой милый Людовик, -- сказал, улыбаясь Данглад.
   -- Ба! -- непоколебимо возразил д'Ассеньяк, -- так далеко от школы простительно забыть то, что учил. Наконец, я не знаю Лаисы, но видел Чианг-Гоа... и положу руку на горячие уголья, что если бы вместо Лаисы была она, Демосфен отдал бы четыре тысячи франков... А между тем, мой друг Данглад, более мудрый, чем мудрец древности, отказывается принести в дар красоте этой азиатской гурии пятьсот франков...
   -- Черта тем более достойная уважения, -- добавил сэр Гунчтон, -- что после того интереса, какой она высказала по отношению к Дангладу, он мог быть уверен, что его дар был бы принят чрезвычайно любезно. Всё заставляет меня предполагать, что вы, милостивый государь, имели особенный расчет относительно Чианг-Гоа.
   -- Положительно!.. Ты, Эдуард, прельщал Чианг-Гоа... это так и бросалось в глаза... она только на тебя и смотрела...
   -- А её постоянные вопросы, относившиеся к вам, к одним только вам, она удостоила узнать меня, и это, конечно, чего-нибудь да стоит, но что это значит в сравнении с той любезностью, какую она оказывала вам!..
   -- И за которую ты так хорошо отблагодарил её, бедняжку! Станешь ты еще говорить!.. -- жалобно произнес д'Ассеньяк.
   -- Не считая, -- продолжал сэр Гунчтон, -- вопросов, которыми она засыпала меня о вас в то время, когда вы погрузились в осмотр её аквариума. Откуда этот француз?.. Долго ли пробудет в Иеддо?..
   -- Богат ли он?..
   -- Нет! Клянусь всем, что свято, Данглад, Чианг-Гоа ни слова не сказала мне об этом...
   -- Пусть так! Но что бы ни сказала она, как бы ни забавлялись вы надо мною, -- я не имел и не буду иметь её... Увидав Чианг-Гоа, также как и до этого свидания, я держусь своего убеждения: пусть она свободно отдается своим богам... У меня свои, и я держусь их. Но вот мы и дома. Во всяком случае, благодарю вас, Гунчтон, и до завтра!..
   На другой день, ожидая ответа Бриллианта Иеддо, д'Ассеньяк не хотел выходить.
   -- Понимаешь ли? -- говорил он своему другу, -- а вдруг один из её лакеев или служанка принесёт в моё отсутствие одно слово, назначающее мне свидание? Посол, не найдя меня, быть может, вернется с письмом назад -- это будет очень неприятно...
   Страдая невралгией, Данглад охотно согласился остаться дома. Между тем день угасал, и никто не являлся от Чианг-Гоа, объявить любезному графу, что его ждут.
   У д'Ассеньяка вытянулось лицо.
   Данглад хохотал.
   -- Нечему смеяться! -- вскричал граф. -- Если прекрасная Чианг-Гоа отказывается принять меня, -- так это твоя вина.
   -- Как моя вина?
   -- Конечно!.. Ты отвернулся от неё спиной; она сердится на меня за твою невежливость. Она мстит мне за твое презрение...
   -- Упрек твой странен, -- сказал Данглад. -- Ты увидишь, что с этого времени, как только ты встретишь женщину, которая тебе понравится, я буду любезничать с нею в одно время с тобой.
   -- Да нет же!.. Ты перевертываешь вопрос!.. Не в том дело!.. Но если бы только из любопытства, в качестве артиста, как говорил Гунчтон, разве тебе было бы трудно?..
   -- Домогаться чести быть одним из пятисот или шестисот любовников "бриллианта Иеддо"? Ясно, что трудно, потому что я согнулся под тяжестью этой чести. Но ты сердишься, мой милый Людовик, ты печалишься и обвиняешь меня в своих страданиях... Ты не подумал, что другой мог быть причиной запаздывания, вследствие чего Бутон-Розы не может доказать, что аромат твоей фиалки достиг до её сердца.
   -- Другой?.. Кто?..
   -- Да хоть бы сэр Гунчтон. Любовь... Нет, не станем профанировать этого слова! Неужели же до такой степени расстроился твой мозг, что ты забыл, что сэр Гунчтон твой соперник у этой Аспазии Иеддо? Ты объяснился фиалкой, он -- камелией... Что если ей больше понравился последний цветок, чем первый? Тогда всё очень просто, что она предпочла одного на счёт другого. Так где же моя вина? Без сомнения настанет и очередь фиалки, только после камелии. И притом, когда платят пятьсот франков за ночь наслаждения, то должны иметь несколько терпения, если плата дороже!..
   Д'Ассеньяк замолчал. Насмешки его друга тронули его. Д'Ассеньяк говорил самому себе, что его безнадежность не имела ничего успокоительного. Но вдруг он радостно воскликнул; в комнату вошел сэр Гунчтон.
   -- Ну что? -- вскричал граф, бросаясь навстречу англичанину.
   -- Я прихожу, -- возразил последний, -- посмотреть, счастливее ли вы меня?
   -- Счастливее ли? Что это значит? У вас нет новостей от...
   -- Нет, я получил... только плохие. Вот что сегодня утром мне передали от Чианг-Гоа... смотрите...
   Сэр Гунчтон подал д'Ассеньяку лист бумаги, на котором было написано китайскими чернилами по-английски два слова:
   "К сожалению!.."

Ч. Г.

   -- К сожалению?.. к сожалению! -- повторил д'Ассеньяк. -- Что это значит?
   -- Очень ясно, -- возразил сэр Гунчтон, с несколько натянутой улыбкой. -- Это значит, что Чианг-Гоа отклоняет возможность подарить мне еще ночь любви, которую я у неё просил.
   -- А! Вы полагаете? -- возразил д'Ассеньяк голосом, в котором слышалась радость. Аксиома говорит правду: "в несчастье наших друзей есть всегда нечто, что доставляет нам радость". Неудача претерпенная его соперником смягчила беспокойство д'Ассеньяка. Чианг-Гоа отказывала сэру Гунчтону, желая сохранить себя для д'Ассеньяка. Самолюбие, где ты скрываешься?
   -- Я так верю этому, -- сказал сэр Гунчтон, -- что не буду пробовать бороться против подобного решения... А вам, граф, не присылали послания?..
   -- Нет... Я жду.
   -- И он решил дожидаться до второго пришествия, -- смеясь, сказал Данглад.
   -- И я не стану противоречить д'Ассеньяку, -- возразил сэр Гунчтон. -- Хоть и вытесненный из рая, я, который испробовал всю сладость, признаю необходимость познакомиться с ней. А вы, Данглад, который ничего не ожидает, не хотели ли вы быть с нами? Мы едем, я, Лорд Мэльгрэв, сэр Вельлеслей дня на три в Бентен.
   Данглад сделал отрицательный знак.
   -- Благодарю вас, -- отвечал он, -- но если моего друга удерживает на берегу жажда наслаждения, то обязанности дружбы удерживают меня здесь же... Счастливый или несчастный, принятый или отвергнутый, -- Людовик не будет оставлен мною одиноким в Иеддо.

0x01 graphic

Европейцы в Японии. Старинная роспись по шелку

   -- Поистине, -- сказал сэр Гунчтон. -- Орест и Пилад не расстаются. Итак господа, сегодня вторник, я буду иметь честь видеть вас или в четверг вечером, или в пятницу утром...
   -- Господа!.. господа!.. -- воскликнул д'Ассеньяк, -- не ошибаюсь ли я?.. Эта молоденькая девушка, которая сходит с носилок перед нашим домом, не принадлежит ли Чианг-Гоа?..
   Данглад и Гунчтон подошли к окну.
   -- Кажется, -- сказал Данглад...
   -- Да конечно, -- сказал сэр Гунчтон, -- это одна из служанок Чианг-Гоа; та же самая, которая была у меня утром. Но тогда она была в канго, а теперь в норимоне [*]. Признак победы, граф... Вы приняты. Служанка проведет вас к госпоже.
   
   [*] -- Норимон (японск.)  носилки, паланкин, портшез. "В Японии два рода паланкинов: норимоны и каго. Оба эти рода подразделяются на несколько сортов (особенно норимоны), смотря по длине и форме шеста, по числу носильщиков, и прочее. В обыкновенном разговоре употребляют без различия слова норимон или каго (часто произносят его канго) для означения носилок; но каждые носилки имеют особенное название, по чину владельца их. В маленькие канго надобно садиться на японский манер, на пятки; в больших канго или норимонах можно сидеть свободно, и даже лежать".
   [Э. Г. Ким недолгое свидание. Христианская миссия в Японии (1549-1614)].
   
   Д'Ассеньяк не дослушал. Он уже был под перистилем [Перистиль - открытое пространство, как правило, двор, сад или площадь, окружённое с четырёх сторон крытой колоннадой], около японки, из рук которой он взял письмо и тотчас же его распечатал.
   Он уже читал, что писала ему куртизанка:

"Графу Людовику д' Ассеньяку".

   "Приходите!"

Чианг-Гоа

   -- Я принят!.. принят!.. -- вскричал он. -- Прочтите, господа! Она говорит мне: "Приходите!.." Вы были правы, сэр Гунчтон, -- норимон был хорошим признаком. До свиданья, господа!.. до свидания, Эдуард!.. до завтра.
   Ошеломленный своим торжеством, д'Ассеньяк пожал руки своим друзьям, называя сэра Гунчтона Эдуардом, а Эдуарда сэром Гунчтоном.
   Последний попробовал бросить каплю холодной воды на эту излишнюю радость.
   -- Полно, -- сказал он тихо своему другу, -- успокойся немного! Ты точно школьник, в первый раз отправляющийся на свидание. Честное слово, ты бесчестишь флаг Франции.
   -- Смеюсь над Францией? -- непочтительно возразил граф. -- Что такое Франция: во всём мире одна только страна -- Япония! И во всей стране одна женщина -- Чианг-Гоа!.. Эта женщина зовёт меня: "Приходи"! Я лечу! Прощай!..
   И он бросился к носилкам, которые быстро удалились, несомые четырьмя сильными носильщиками.
   -- Но не будет ли благоразумнее, -- сказал Данглад сэру Гунчтону, вместе с ним глядя на эту комичную сцену, -- если наша стража будет охранять моего друга до Чианг-Гоа?
   -- Бесполезно, -- ответил англичанин. -- Носильщики Бриллианта Иеддо известны всему городу. Никто не осмелится напасть на них. -- И кланяясь художнику, он добавил: -- наконец, если я не смог сделать приятное собственно для вас в этом случает, то, по крайней мере, я рад, что доставил полное удовольствие вашему другу!.. Его радость так искренна и жива, что удовольствие мешает мне ревновать, -- даже если б я мог быть серьезно ревнивым.
   Данглад пожал плечами.
   -- Д'Ассеньяк -- большой ребёнок! -- сказал он. -- и вы уверяете, сэр Гунчтон, что этому ребёнку нечего опасаться?..
   -- Да что же может с ним случиться, кроме того, что предвидится?.. Он отправляется ужинать к прекрасной китаянке... Потом... Завтра утром вы его увидите, радостнее чем когда-либо, возвратившимся с рассказами о восхитительной ночи... Вот и все!.. Спите же с миром. Есть лишь одна опасность, которой может подвергнуться граф этой ночью!.. Но эта опасность самого сладостного сорта...

* * *

   Сэр Гунчтон удалился, оставя Данглада одного со своею печалью... Печального в первый раз, после двухлетнего путешествия со своим другом.
   Была ночь. Он стоял, облокотившись на окно, куря потухшую сигару; сколько времени провел он в этом мечтательном положении -- он не знал. Но его вывел их него неожиданный случай...
   От земли до окна, у которого стоял Данглад, было расстояние около двух метров. Вдруг, так что Данглад не мог дать себе отчета, как это случилось, перед ним появилась фигура почти у самой оконной решетки. При этом неожиданном появлении Данглад машинально попятился назад.
   Но чей-то голос сказал по-английски:
   -- Вы Эдуард Данглад?
   -- Я.
   -- Вам письмо от Чианг-Гоа.
   Письмо от Чианг-Гоа!.. Беспредметные сомнения Данглада оформились... Призыв куртизанкой д'Ассеньяка было ловушкой, -- средством... Через секунду артист читал при свете лампы:
   "Ваш друг у меня, но я не люблю его; я люблю вас. Если не ради меня, то для него -- приходите!.."

Чианг-Гоа

   Ещё через минуту Данглад был уже на улице и крикнул посланному: "Я за тобой следую!" Посланный был одним из ронинов; голова у него была обёрнута чёрным крепом таким образом, что виднелись одни глаза. Посланный дал свисток, на этот свист явился другой бандит, ведя под уздцы лошадей. Данглад не колебался и вскочил на лошадь. Меньше чем через четверть часа он остановился со своим проводником у дверей Бриллианта Иеддо.
   Войдя к Чианг-Гоа, Данглад не знал, что ему делать... Он знал только, что д'Ассеньяк находился в опасности, что он или спасёт его, или умрет вместе с ним.
   Введённый к куртизанке, не в залу, где она принимала накануне, но в будуаре, которому позавидовала бы парижанка, -- Данглад обратился к ней с угрозой и гневом:
   -- Где друг мой? Что с ним?
   Но не проговорил еще он этих двух фраз, как понял, по улыбке Чианг-Гоа, что его гнев и угроза бесполезны...
   Оно была еще прекраснее, чем накануне, в костюме из газа и розовой материи, едва покрывавшем её выпуклые формы, -- в костюме, назначенном для глаз одного счастливца, а не для взоров любопытной толпы зрителей.
   О! как она была прекрасна, когда, приближая свои уста к лицу художника почти так, что они почти касались его губ, она тихо и нежно проговорила:
   -- Ах, вы не хотите меня любить!
   Нужно было быть святым, чтоб не задрожать сладостно при звуке этого голоса, при прикосновении этих уст, дышавших ароматом.
   Данглад не был святым.
   Он не лгал: он гнушался куртизанок.
   Но Чианг-Гоа была ли куртизанка? Говорит ли когда-нибудь куртизанка, как сказала она в эту минуту: "Я люблю тебя!"
   Данглад закрыл глаза, и замер от поцелуя обольстительной женщины.
   Однако, несмотря на любовь; верный дружбе, он прошептал:
   -- Но д'Ассеньяк?.. Где же он?..
   -- Со мной!.. -- ответила Чианг-Гоа.
   -- С вами? -- повторил остолбеневший Данглад.
   Она возразила:
   -- Вы не понимаете? Я объясню вам.
   И она удалилась.
   -- Вы уходите? Куда же? -- вскричал Данглад.
   Восхитительным жестом, который значил: "Не бойся!.. я не уйду от тебя!.. я твоя!.. вся твоя!.." -- она успокоила его.
   Прошло пять минут.
   Данглад ходил по будуару, как лев в клетке. И о ком, о чём он думал эти пять минут. Уж не беспокоился ли о положении своего друга? Гм!.. Не думаем!..
   Наконец явилась камеристка и знаком пригласила его за собою следовать.
   Он шел за нею через длинный и извилистый коридор до двери, которую она отворила перед ним. Он вошёл...
   Он вошёл в таинственно освещенную комнату, в глубине которой, на постели, покоилась женщина, протягивающая к нему объятия, говоря: "Вся твоя!.."
   Он кинулся к постели.
   Но в ту же минуту комната наполнилась светом и раздался смех, заставивший Данглада обернуться...
   О, удивление!.. Сзади смеялась Чианг-Гоа...
   Но кто же была женщина, лежавшая на постели, женщина, сказавшая голосом Чианг-Гоа: "Вся твоя?.." кто эта женщина?
   То была, просто-напросто, служанка прекрасной китаянки. То была молодая японка, необыкновенно искусно подражавшая голосу своей госпожи.
   Все объяснилось!.. Данглад понял все... Для туземцев существовало три или четыре Чианг-Гоа, столько же для распутных и великодушных иностранцев.
   Д'Ассеньяк, так же как и многие до того, не подозревая обмана, проводили ночь с её копией. С одной из страз искусно подделанных под бриллиант. И только один Данглад обладал истинной Чианг-Гоа...
   Какая ночь!.. у Данглада были любовницы, любимые и любившие. Но всё, что сладострастие имеет утонченного и изысканного, -- всё, что мог он узнать из этой поэзии чувств, называемой любовью, было ничтожно в сравнении с теми сокровищами, которые ему подарила Чианг-Гоа.
   Но у Данглада была душа... У Чианг-Гоа было сердце, и даже более деликатное, чем можно бы предположить у женщин воспитанных, подобно ей, самым материальным образом.
   Чианг-Гоа сожалела о том, чем она была, она сожалела по инстинкту, не объясняя себе отвращения к своему ремеслу. И как она могла объяснить себе это: никто, никогда не говорил ей, что это ремесло отвратительно.
   -- И никто не сомневался в твоей хитрости? -- спросил Данглад.
   -- Никто, -- отвечала она. -- Даже европейцы обманывались. И это понятно. Во-первых, как ты мог заметить, комната, в которой думают найти меня, освещена очень слабо. Потом, прежде, чем они входят в эту комнату, я даю им выпить в чайной чашке шампанского несколько капель ликера, который, не повреждая рассудка, мгновенно слегка отуманивает его.
   -- Но я не пил этого ликера?
   -- К чему же ты стал бы его пить?
   Данглад спросил Чианг-Гоа о её детстве, о том, справедлив ли рассказ о её жизни и т. п. она подтвердила всё, говоря, что знает об этом из рассказов посторонних, а сама ничего не помнит.
   Она долго и много рассказывала ему. Она говорила ему о своем младенчестве, о том как из неё хотели сделать жрицу и т. п. Данглад оставил её на половине рассказа.

* * *

   Сам Геркулес уснул на груди Омфалы. Когда поднялась завеса дня, Данглад заснул в объятиях Чианг-Гоа. Когда он открыл глаза, он был один. Он взглянул на свои часы: было четыре часа.
   Самый смышлёный имеет свою слабую сторону. Слабая сторона Данглада заключалась в самолюбии.
   "Без сомнения, говорил он самому себе, д'Ассеньяк еще спит теперь, где-нибудь в этом доме... Если б я мог раньше его вернуться домой, это избавило бы меня от необходимости лгать".
   Рассуждая таким образом, Данглад соскочил с постели, и стал одеваться, когда вошла молодая японка, при виде которой он не мог удержаться от улыбки, вспомнив, что быть может эта та самая Чианг-Гоа, с которой его друг разделял наслаждения ночи, и которая снова принялась за занятия служанки.
   -- После всего, спасает вера! -- заключил Данглад.
   Он последовал за служанкой, которая, как он полагал, имела приказание проводить его к госпоже. На самом деле Чианг-Гоа дожидалась его на одной из террас, уставленной цветами, с которой открывался вид на бухту Иеддо.
   Вследствие поэтической фантазии, ради прощания с тем, с кем она говорила о своей родной стране, Чианг-Гоа надела свой отечественный костюм. Он созерцал её в восхищении. В этом китайском костюме, с кокетливо нескромным корсажем, -- то была новая женщина.
   -- Вы хотите, чтоб я сожалел о вас? -- сказал он.
   -- Я хочу, чтоб вы не так скоро забыли обо мне.
   С минуту они оставались задумчивыми и безмолвными; наконец сорвав, ветку жимолости, она подала её ему и сказала:
   -- Возьмите. И если я не покажусь вам очень требовательной, то взамен этого цветка, как воспоминание обо мне, вы мне дадите, как воспоминание о вас.
   -- Что?
   -- Это...
   Она глядела на перстень, совершенно простой, который Данглад носил на мизинце левой руки. То также было воспоминанием, -- подарок его первой любовницы.
   Но разве можно было отказать?
   И кольцо, данное парижанкой, перешло на руку Чианг-Гоа.
   -- Благодарю, -- радостно сказала она и добавила: -- я не советую вам быть скромным относительно происшествий этой ночи... Я вам только говорю, что если некоторые из вельмож Иеддо могли бы подумать, что они были мною обмануты, -- завтра я была бы мёртвой.
   -- Не бойтесь! -- живо возразил Данглад. -- Даже мой друг ничего не узнает. И именно потому я хочу раньше него оставить ваш дом. Встретив меня уже в квартире, он не подумает, что...
   -- Вы провели ночь со мною. Я предвидела ваше желание и распорядилась так, чтоб г-н д'Ассеньяк проспал долее вашего.
   Данглад сделал движение беспокойства...
   -- О! -- продолжала Чианг-Гоа, -- моё средство вовсе неопасно. То просто аромат, который сожгли в его комнате. Как только откроют окно, -- аромат улетучится, и он проснется без страданий. Прощайте же! Когда вы оставляете Иеддо?
   -- Дня через три или четыре.
   -- Через три или четыре дня! Мы могли бы, если б вы желали... но за мной шпионят... я боюсь...
   -- Нет!.. Нет!.. Ночь, подобная нынешней не повторится!.. Прощай навсегда, Чианг-Гоа.
   -- Навсегда? Кто знает?..
   -- Как?..
   -- Глупость! Не придавай значения моим словам!.. Прощай!.. Я люблю тебя! -- послышался последний поцелуй, заглушивший эти слова.
   Готовясь уйти, Данглад был остановлен мыслью о том, платить или не платить пятьсот франков. Платить могло быть неловко: она отдалась ему по любви. Не платить -- тоже. Он отыскал середину: уходя, он бросил служанке кошелек с золотом, сказав:
   -- Возьми, милая, и купи себе безделушек.
   Копия вскрикнула от радости.
   Модель поблагодарила нежной улыбкой.
   Вскоре д'Ассеньяк и Данглад возвратились во Францию. Когда они уезжали из Иеддо, три вздоха вылетели из трех грудей. Эти вздохи были вздохами воспоминаний. Д'Ассеньяк и сэр Гунчтон вспоминали о куртизанке; Данглад -- о женщине.

Эпилог

   Всё это происходило в 1863 году.
   В 1867 году Эдуард Данглад получил записку. Податель ожидал ответа. Наскучив беспокойством, Данглад быстро сломал печать. Но едва он прочел подпись, как выражение нетерпения сменилось невыразимым удивлением. Письмо было от Чианг-Гоа.
   Чианг-Гоа была в Париже!.. Она жила в большом отеле.
   Вот содержание письма, написанного по-английски:

"Друг!..

   Когда ты мне сказал: "Прощай навсегда!" Помнишь ли, что я ответила тебе: "Кто знает?" И когда, изумлённый моим восклицанием, ты спросил объяснения, я отвечала: "Безумная мысль!.. Не обращай на меня внимания!" Мой друг, эта безумная идея стала серьёзной вещью. Уже четыре года я мечтала о приезде во Францию; представился случай, и я им воспользовалась: я отправилась в свите Тайкуна[*]... Я во Франции... Я в Париже!.. Хочешь ты пожать мне руку? Я буду тебе благодарна!.."

Чианг-Гоа

   [*] -- Тайкун (японск.) - древний японский титул, использовавшийся сёгунами Токугава.
   
   Прочитав эти строки, Данглад без размышления, написал ответ Бриллианту Иеддо:

"Сегодня вечером, в девять часов, я буду у тебя..."

   Точный, подобно кредитору, которому обещали заплатить в девять часов, -- художник явился в "Гранд-Отель", где спросил Чианг-Гоа, -- находящуюся в свите Тайкуна.
   Приказания были уже отданы; он был немедленно введен.
   Чианг-Гоа сидела в кресле, в маленькой зале. Когда вошел Данглад, она встала и протянула ему руки.
   Но артиста поразила та заботливость, с какою было закрыто лицо Чианг-Гоа, и освещение этой залы одной только лампой с абажуром, находившейся в углу.
   По примеру японских бандитов, верхняя часть её лица была закрыта чёрным крепом и, кроме того, как будто этот род маски казался ей ещё недостаточным, она носила на голове ещё вуаль, так же черную, попадавшую по крайней мере на палец ниже глаз.
   Надо было услыхать и узнать голос, чтоб быть уверенным, что этот призрак на самом деле прекрасная Чианг-Гоа.
   -- Вы очень любезны, что явились, сказала китаянка французу. -- И, показав ему руку, добавила: -- Смотрите; ваше кольцо не покидало меня. А ветка жимолости?..
   -- Она у меня.
   -- Правда?..
   -- Клянусь! Она засохла, увяла, но...
   -- Но всё, увы! увядает...
   -- А когда вы приехали?..
   -- Вчера.
   -- А останетесь?
   -- На месяц или два. Это будет зависеть от воли Тайкуна. О! я с большим трудом смогла быть причислена к его свите!..
   -- Почему? Разве ваши желания не закон для всего Иеддо?..
   Чианг-Гоа не отвечала Дангладу, но ему показалось, что она подавила вздох.
   Наступило молчание. Против воли Данглад, чувствуя себя стесненным той преградой, которая заслоняла от его взоров лицо молодой женщины, не осмеливался спросить о причине этой необыкновенной предосторожности. Он подозревал, что причина была важная, быть может, жестокая...
   Но даже из вежливости он не мог оставаться постоянно безмолвным относительно этого предмета.
   -- К чему же ты скрываешь так свое лицо, Чианг-Гоа? спросил он почти смущенным голосом. -- Из повиновения закону, предписанному японским женщинам в их отечестве?..
   -- Нет, для вас! Я скрываюсь из кокетства.
   -- Из кокетства?.. Вот странный способ быть кокеткой, когда прекрасна, -- и не показываться друзьям.
   -- А если друг не испытает удовольствия при виде меня?.. Если я уже не хороша?..
   -- Полноте, вы шутите!..
   -- Я не шучу. Моя юность, мой друг, улетела!.. Я теперь старуха... Я увяла, как та ветка жимолости, которую я дала вам в Иеддо. О! женщины недолго молоды под нашим небом. В Европе, говорят, время уважает их... они ещё прекрасны и их любят и в тридцать, даже в сорок лет. Но мы... В восемнадцать -- нам уже пятьдесят и на нас больше не смотрят.
   Данглад замолчал; ему было трудно отрицать факт, свидетелем которого он не раз был в Индии.
   -- Хотите ли вы удостовериться в правде моих слов, или нет, -- снова начала Чианг-Гоа. -- Если образ мой остался приятным в вашем изображении, -- вы не захотите, чтоб печальная действительность изгладила его из вашей памяти. Но я злоупотребляю вашим временем. Вас, быть может, ждут... Прощайте! И теперь навсегда!.. Я поступила как эгоистка... я хотела вас увидать... Я вас повидала и теперь буду счастлива... Простите меня!
   Вместо всякого ответа Данглад наклонился к китаянке.
   Лампа была далеко...
   Он тихо опустил креп и поднял вуаль...
   На секунду уста его слились с устами Чианг-Гоа, и она ещё могла думать, что достойна любви... Что она ещё молода и прекрасна...
   Между нами, Дангладу ничего не стоило подарить этот поцелуй бедной восемнадцатилетней старушке...

--------------------------------------------------------------------------------

   Первое издание русского перевода: История знаменитых куртизанок. Пер. с фр., доп. примеч. переводчика. Ч. 1--2 / Соч. Генриха Кока. Ч. 1. -- Москва: Типография Ф. Иогансон, 1872. -- 654 с.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru