Lib.ru/Классика: Келлер Готфрид. Правитель Грейфензе

Правитель Грейфензе.

Готфрида Келлера.

Готфридъ Келлеръ, швейцарскій романистъ и поэтъ, родился въ 1819 г. въ городѣ Цюрихѣ и умеръ въ 1890 году. Перу его принадлежитъ множество произведеній, изъ которыхъ главнымъ является романъ "Der Grüne Heinrich". Въ 1846 г. вышелъ сборникъ его стиховъ, положившихъ начало его литературной дѣятельности. Замѣчательны сборникъ новеллъ, подъ названіемъ "Die Leute von Seldwyla", "Семь легендъ", "Цюрихскія новеллы" и его второй, но значительно болѣе слабый большой романъ "Martin Salander". Всѣ его сочиненія, и въ особенности его первый романъ "Der Grüne Heinrich", имѣютъ въ себѣ много автобіографическаго и поражаютъ обиліемъ жизненнаго опыта, реальнымъ изображеніемъ близко знакомаго автору быта и замѣчательно тонкимъ юморомъ, при слабомъ развитіи художественной формы. Этотъ техническій недостатокъ является для него очень характернымъ, что не мѣшаетъ ему, однако, быть весьма интереснымъ и, съ теченіемъ времени, въ особенности въ нѣкоторыхъ изъ его легендъ, дѣлается менѣе ощутителенъ.

Во всѣхъ произведеніяхъ Келлера бьетъ ключомъ неподдѣльная жизнь и здоровый свѣжій юморъ уравновѣшеннаго человѣка, вышедшаго изъ народа; заставляя насъ смѣяться, онъ не подрываетъ вѣры въ жизнь и находитъ примиреніе даже въ страданіи. Предлагаемая вниманію читателей новелла "Правитель Грейфензе", входящая въ составъ "Цюрихскихъ новеллъ", въ основѣ своей также имѣетъ автобіографическій элементъ и заключаетъ въ себѣ рядъ отдѣльныхъ, вполнѣ законченныхъ маленькихъ разсказовъ.

Въ день святого Генриха, и понынѣ еще празднуемый въ Цюрихѣ, 13 іюля 1783 года, нарядная публика со всѣхъ окрестностей и изъ города спѣшила къ деревнѣ Клотенъ. Вдоль Шаффгаузенской проѣзжей дороги въ большой толпѣ пѣшеходовъ постоянно мелькали экипажи и всадники. Въ этотъ день полковникъ Соломонъ Ландольдъ -- ландфохтъ владѣнія Грейфензе -- назначилъ смотръ и маневры цюрихскаго отряда стрѣлковъ; онъ самъ обучилъ этотъ отрядъ и хотѣлъ показать его членамъ военнаго совѣта. 13 іюля онъ выбралъ именно потому, что, какъ онъ самъ выразился, добрая половина его ополченцевъ была крещена именемъ Генриха и все равно пила и кутила весь день.

Публика радовалась новому, непривычному зрѣлищу. Отрядъ выступалъ въ строгомъ порядкѣ, всѣ добровольцы, какъ на подборъ, цвѣли молодостью и силой. Всѣ они были въ одинаковой, простой, темно-зеленой одеждѣ, съ ружьями въ рукахъ. И всѣхъ присутствовавшихъ трогало отеческое отношеніе творца и начальника этого войска къ веселой молодежи. Общее вниманіе было приковано къ отряду, всѣ взоры напряженно слѣдили за быстрыми и ловкими движеніями солдатъ. То исчезали они у всѣхъ на глазахъ, на опушкѣ лѣса, то появлялись вдали темной сомкнутой колонной на зовъ начальника, когда онъ на блестящей лоснящейся гнѣдой кобылѣ въѣзжалъ на вершину холма, то съ пѣніемъ неожиданно-близко проходили мимо; и затѣмъ снова глазъ съ трудомъ различалъ ихъ правильные ряды на темномъ фонѣ еловой рощи. Все происходило такъ весело, быстро и бодро, что неопытный зритель не могъ и подумать, какого труда и стараній стоило ландфохту взрастить свое дѣтище.

Когда же онъ, наконецъ, при звукѣ роговъ быстрымъ маршемъ подвелъ весь свой отрядъ -- до пятисотъ человѣкъ -- вплотную къ публикѣ и соскочилъ съ сѣдла, подавая этимъ знакъ командѣ расходиться, самъ при этомъ такъ же полный силъ и бодрости, какъ и его солдаты, онъ былъ встрѣченъ общими восторженными привѣтствіями. Случившіеся въ публикѣ офицеры швейцарскихъ полковъ изъ Франкфурта и Нидерландовъ живо бесѣдовали между собой о крупномъ будущемъ такого начинанія и радовались тому, что на родинѣ крѣпнетъ сила національнаго оружія; вспоминали также съ удовольствіемъ о томъ, какъ однажды даже самъ Фридрихъ Великій на маневрахъ въ Потсдамѣ, въ бытность ландфохта на военной службѣ, замѣтилъ неутомимаго и дѣятельнаго Ландольда, подозвалъ его къ себѣ и говорилъ съ нимъ, и какъ неоднократно впослѣдствіи старался привлечь его на службу въ свою армію; вѣдь и до сихъ поръ,-- говорили въ толпѣ,-- какъ любовное письмо, хранитъ у себя Ландольдъ рукопись этого великаго человѣка.

Всѣ глаза устремились съ выраженіемъ одобренія на ландфохта, когда онъ, весело пожимая руки друзьямъ и знакомымъ, подошелъ къ толпѣ своихъ согражданъ. Онъ былъ въ темно-зеленомъ гладкомъ костюмѣ, безъ всякихъ галуновъ и нашивокъ, въ свѣтлыхъ кожаныхъ перчаткахъ, высокихъ сапогахъ съ бѣлыми отворотами, съ лихо закинутой шляпой на головѣ и большой шпагой у пояса. Въ остальномъ его біографъ такъ описываетъ его наружность: "Кто видѣлъ его хотя бы однажды, уже не могъ его забыть никогда; у него былъ высокій открытый лобъ, тонко изогнутый орлиный носъ, пріятныя очертанія тонкихъ губъ, въ углахъ которыхъ за веселой улыбкой таилась едва замѣтная, острая, но не намѣренно-ѣдкая иронія. Свѣтлые каріе глаза его смотрѣли свободно и твердо, и вся душа его свѣтилась въ нихъ; они глядѣли неописуемо привѣтливо на все окружающее; лишь по временамъ они загорались, и густыя брови его хмурились отъ негодованія, когда что-нибудь оскорбляло чувства этого прямого и честнаго человѣка.-- Онъ былъ средняго роста, крѣпкаго и правильнаго сложенія, съ осанкой военнаго".

Прибавимъ къ этому описанію, что на затылкѣ у него висѣла довольно тугая косичка, и что въ этотъ день св. Генриха ему шелъ сорокъ второй годъ.

Неожиданно все лицо ландфохта освѣтилось его неописуемо привѣтливымъ выраженіемъ, когда, подходя къ розовой нарядной коляскѣ, изъ которой навстрѣчу ему протягивались руки, онъ узналъ прелестнѣйшую женщину, нѣкогда ему близко знакомую, но которой онъ не видалъ много лѣтъ. Ей могло быть приблизительно лѣтъ тридцать пять; глаза у нея были каріе, смѣющіеся, ротъ пунцовый; темно-каштановые кудри ея были высоко собраны на головѣ, спереди прикрытой легкой соломенной шляпой, и ниспадали по сторонамъ на плечи и кружевную вышивку, обрамлявшую ея открытую шею. На ней было бѣлое лѣтнее платье съ зелеными полосками, а въ рукахъ она держала маленькій зонтикъ, который мы теперь признали бы японскимъ или китайскимъ. Впрочемъ, чтобы предупредить заранѣе всѣ неосновательныя предположенія, замѣтимъ сейчасъ же, что она давно уже была женою и матерью нѣсколькихъ дѣтей, такъ что воспоминанія ландфохта могли касаться лишь давно уже минувшихъ отношеній съ нею. Говоря въ двухъ словахъ, она была первою дѣвушкой, которой онъ предложилъ свое сердце и отъ которой получилъ въ свое время любезный отказъ. Объ имени ея мы должны умолчать, такъ какъ всѣ ея дѣти еще благополучно здравствуютъ; удовольствуемся для нея тѣмъ прозвищемъ, подъ которымъ она въ эти годы сохранилась въ воспоминаніяхъ ландфохта. Онъ звалъ ее всегда мысленно щегленкомъ.

И онъ и она слегка покраснѣли, подавая другъ другу руки; потомъ они отправились вмѣстѣ съ большимъ обществомъ въ гостиницу "Левъ" утолить жажду фруктами и напитками. Она, сидя рядомъ съ ландфохтомъ, была такъ оживлена и весела, точно она сама была нѣкогда влюблена въ него. Ему было такъ легко и пріятно на душѣ, какъ давно уже не бывало, и онъ радостно и непринужденно бесѣдовалъ со "щегленкомъ", находя ее все такой же молоденькой, какъ и прежде.

Наконецъ, длинный лѣтній день сталъ клониться къ вечеру, и Ландольду пришлось подумать и объ обратномъ трехчасовомъ пути до Грейфензе, въ которомъ онъ уже два года жилъ въ должности ландфохта. При прощаніи состоялось соглашеніе, что старая знакомая обрадуетъ его своимъ посѣщеніемъ съ супругомъ и дѣтьми въ его замкѣ Грейфензе.

Въ сопровожденіи одного только слуги, верхомъ, медленно и задумавшись возвращался онъ домой черезъ Дитликонъ. На торфяныхъ болотахъ уже сгущались сумерки; справа надъ лѣсомъ догорала вечерняя заря, а слѣва за горными очертаніями цюрихскаго Оберланда вставалъ ущербный мѣсяцъ. И въ обычное время такая обстановка всегда дѣйствовала особенно на ландфохта, заставляя его всего обратиться въ зрѣніе и чутко прислушиваться къ жизни природы. Но сегодня сіяніе небесныхъ свѣтилъ и тихая жизнь природы настроили его еще болѣе торжественно, чѣмъ всегда, и онъ почти съ нѣжностью думалъ о той встрѣчѣ, которую онъ устроитъ своей милой гостьѣ, отказавшей ему во взаимности. И вдругъ его осѣнила новая мысль, и новое желаніе овладѣло его сердцемъ: пригласить не только ее одну, но собрать у себя и другихъ прекрасныхъ дамъ, съ которыми его связывали подобныя же воспоминанія; словомъ, чѣмъ дальше онъ ѣхалъ и чѣмъ больше онъ думалъ, тѣмъ сильнѣе росло въ немъ страстное желаніе видѣть у себя всѣхъ этихъ нѣкогда любимыхъ и желанныхъ имъ женщинъ и провести съ ними радостный день. Надо, къ сожалѣнію, признаться, что закоренѣлый холостякъ далеко не всегда былъ неприступенъ, и сердце его въ прежніе дни было очень слабо вовсѣхъ искушеніяхъ. Въ его реестрѣ ласкательныхъ именъ и прозвищъ были еще: "петрушка", "капитанъ", "славка" и "дроздъ", что вмѣстѣ съ "щегленкомъ" составляло пять женскихъ образовъ. Однѣ изъ нихъ были уже замужемъ, другія еще нѣтъ, но каждую онъ могъ надѣятся видѣть у себя, такъ какъ ни предъ одною изъ нихъ онъ не чувствовалъ себя виноватымъ. Мысль увидѣть ихъ всѣхъ вмѣстѣ такъ понравилась ему, что онъ отъ внутренняго удовольствія навѣрное потиралъ бы себѣ руки, если бы не держалъ въ нихъ повода и хлыста. Мысленно онъ уже рисовалъ себѣ, какъ всѣ онѣ сойдутся, какъ будутъ говорить и держать себя другъ съ другомъ и какъ забавно будетъ ему находиться въ ихъ прелестномъ обществѣ.

Конечно, было и затрудненіе: надо было уговорить и расположить въ пользу этого предпріятія его экономку, фрау Маріанну, заручиться ея сочувствіемъ и помощью; въ противномъ случаѣ весь задуманный планъ грозилъ рухнуть.

Фрау Маріанна была самая странная чудачка на свѣтѣ, какой второй не найти ни за какія деньги. Она была дочерью городского столяра Клейснера изъ города Галлъ, въ Тиролѣ. Дѣтство свое она провела вмѣстѣ съ цѣлою кучей другихъ сестеръ и братьевъ въ повиновеніи у злой мачехи, которая молоденькой дѣвушкой отдала ее послушницей въ монастырь. У нея былъ хорошій голосъ и ее охотно приняли; однако, когда дѣло дошло до постриженія, она оказала такое отчаянное и бурное сопротивленіе, что ее съ ужасомъ отпустили на свободу. Итакъ, бѣдная Маріанна беззащитною дѣвушкой рано очутилась одна въ жизни и, чтобы гдѣ-нибудь найти себѣ пристанище, взяла мѣсто кухарки въ гостиницѣ во Фрейбургѣ. Ея красота обратила на себя вниманіе всѣхъ посѣтителей, состоявшихъ преимущественно изъ австрійскихъ офицеровъ и студентовъ. Многіе изъ нихъ сватались за нее, много пришлось ей вытерпѣть и преслѣдованій съ ихъ стороны. Однако она сумѣла энергично отказать всѣмъ и отвѣтила взаимностью лишь одному красивому студенту, хорошей семьи, родомъ изъ Донауэшингенъ. Какой-то офицеръ, изъ ревности, сталъ ее преслѣдовать клеветой, которая дошла до нея. Вооружившись кухоннымъ ножомъ, вошла она въ общій залъ, гдѣ сидѣли офицеры, и, обратившись къ клеветнику, грозно потребовала отъ него объясненія. Когда онъ хотѣлъ выставить изъ комнаты столь рѣшительную особу, она такъ рѣзко стала наступать на него, что заставила его обнажить шпагу; однако она успѣла его обезоружить, сломала шпагу и бросила ее къ ногамъ обидчика, вслѣдствіе чего онъ былъ исключенъ изъ полка. Храбрая же тиролька послѣ этого бѣжала и обвѣнчалась, противъ воли семьи, съ красивымъ студентомъ. Онъ въ Кенигсбергѣ поступилъ въ прусскій кавалерійскій полкъ, а она маркитанткой слѣдовала за нимъ и приняла участіе съ нимъ во многихъ походахъ. Она проявила такую неутомимую дѣятельность и способность, такъ прославилась въ гарнизонѣ отличною хозяйкой и кухаркой, что могла не только содержать своего мужа въ полку, но и откладывать на черный день. Одинъ за другимъ у нея родилось девять человѣкъ дѣтей, которыхъ она любила безъ памяти, со всею страстностью своей натуры. Но всѣ они умерли; каждая новая смерть ребенка надрывала ей сердце, которое, однако, сжимаясь отъ горя, стойко выдержало всѣ удары судьбы. Когда же, наконецъ, прошли ея молодость и красота, мужъ ея, гусаръ, вспомнилъ о лучшемъ своемъ происхожденіи, сталъ тяготиться ея заботами и даже презирать свою жену. Тогда она на свои сбереженія дала ему возможность выйти въ отставку и отпустила съ миромъ искать лучшей судьбы. А сама одиноко побрела опять на югъ искать себѣ пристанища.

Случилось такъ, что въ Санктъ-Блазіенъ въ Шварцвальдѣ ее рекомендовали ландфохту Грейфензе, который какъ разъ былъ въ то время озабоченъ пріисканіемъ экономки; и съ тѣхъ поръ она служила ему уже около двухъ лѣтъ. Ей было не менѣе сорока пяти лѣтъ, она скорѣе походила на гусара, чѣмъ на экономку, и ругалась зачастую, какъ прусскій вахмистръ; если что-нибудь было не по ней, то она разражалась такою бурей, что всѣ разбѣгались и лишь одинъ ландфохтъ сохранялъ свое благодушіе и забавлялся скандаломъ. При этомъ она отлично вела хозяйство, строго завѣдывала всею прислугой и даже полевыми рабочими, торговалась и экономила вездѣ, гдѣ только ей не препятствовала щедрость и великодушіе барина. Кромѣ того, своей отличной кухней, усердіемъ и искусствомъ она много содѣйствовала его гостепріимству, и въ ближайшее же время онъ могъ предоставить ей самыя широкія хозяйскія полномочія.

Однако, за ея суровостью часто просвѣчивала душевная мягкость, когда по вечерамъ она пѣла ландфохту своимъ еще пріятнымъ и свѣжимъ груднымъ голосомъ какую-нибудь старинную балладу, любовную или охотничью пѣснь изъ той же сѣдой старины, которыя онъ къ большому ея поощренію слушалъ всегда съ неизмѣннымъ вниманіемъ и участіемъ. Не менѣе бывала она польщена, когда по вечерамъ у открытаго окна въ замкѣ онъ игралъ на валторнѣ ея унылыя, грустныя мелодіи надъ тихимъ, озареннымъ луною озеромъ.

Какъ-то разъ десятилѣтній мальчикъ сосѣдей заболѣлъ неизлѣчимымъ недугомъ. Ни священникъ, ни родители не въ силахъ были утѣшить несчастнаго ребенка въ его страданіяхъ и страхѣ смерти. Тогда Ландольдъ, спокойно покуривая свою трубку, присѣлъ къ нему на постель и заговорилъ съ нимъ такими простыми и ясными словами о безнадежномъ его положеніи, о необходимости взять себя въ руки и недолго пострадать, о счастливомъ избавленіи, которое ему принесетъ смерть, о томъ вѣчномъ блаженствѣ, которое ему, какъ терпѣливому и кроткому мальчику, будетъ скоро суждено въ небѣ, и о своей, посторонняго человѣка, любви и участіи къ нему, что ребенокъ съ часу на часъ успокаивался, сталъ бодро переносить свои страданія, пока смерть, дѣйствительно, не освободила его.

Фрау Маріанна, со свойственною ей пылкостью, упала на колѣни передъ его смертнымъ одромъ и, благоговѣйно и долго молясь, просила мнимаго маленькаго святого о заступничествѣ передъ Всевышнимъ за всѣхъ своихъ ранѣе умершихъ дѣтей. Окончивъ молитву, она, какъ у архіерея, взяла съ глубочайшимъ почтеніемъ руку Ландольда и приложилась къ ней, покрывая ее поцѣлуями, пока онъ со смѣхомъ не вырвалъ своей руки, со словами: "что вы, съ ума сошли, старая чудачка?"

Такова была домоправительница полковника Ландольда, съ которой ему предстояло объясниться на чистоту, если онъ желалъ собрать вокругъ своего очага пять свѣточей своего прошлаго.

Когда онъ въѣхалъ во дворъ своего замка и сошелъ съ сѣдла, до него уже издали долетѣла гроза, бушевавшая въ кухнѣ; прислуга забыла приготовить вечерній кормъ для собакъ, которыя жалобно выли на псарнѣ. "Ну, это неподходящее время"! подумалъ онъ, робко усаживаясь въ своемъ креслѣ къ ужину, пока экономка, съ неостывшимъ еще негодованіемъ, разсказывала ему о событіяхъ за день. Онъ предложилъ ей стаканъ бургундскаго, которое она очень любила, но никогда не брала безъ приглашенія, хотя ключи отъ погребовъ были всегда у нея. Это вниманіе уже нѣсколько смягчило ея гнѣвъ. Послѣ ужина онъ взялъ свою валторну и, выйдя на озеро, сыгралъ на ней ея любимыя мелодіи.

-- Фрау Маріанна,-- попросилъ онъ ее потомъ,-- не споете ли вы мнѣ другую пѣсню, какъ она начинается:

Кто видѣлъ сонмъ блаженныхъ дѣвъ

Въ вечерней тишинѣ,

Кто слышалъ райскій ихъ напѣвъ,

Тотъ преданъ имъ вполнѣ!

Прости, прощай, душа моя!

Летѣть вамъ вслѣдъ не въ силахъ я.

Она тотчасъ же спѣла всю эту пѣсню, содержаніе которой все время мѣнялось, перескакивая съ одного предмета на другой, но каждая строфа выражала одинаково страстную тоску и желаніе что-то вновь увидѣть. Она сама была растрогана этою простой мелодіей и пѣвучими звуками, которыми ей вторилъ ландфохтъ на валторнѣ.

-- Фрау Маріанна,-- сказалъ онъ, возвращаясь въ комнату,-- намъ слѣдуетъ съ вами подумать, какъ бы получше принять у себя на-дняхъ маленькое, но избранное общество.

-- Какое общество, господинъ ландфохтъ? Кто будетъ?

-- Будутъ,-- продолжалъ онъ, откашливаясь,-- щегленокъ, петрушка, капитанъ, славка и дроздъ.

Бѣдная женщина открыла глаза и ротъ отъ изумленія и спросила: кто же это такіе, будутъ ли они сидѣть на стульяхъ или имъ надо будетъ подать жердочки? Ландфохтъ, однако, тѣмъ временемъ вышелъ въ сосѣднюю комнату за трубкой и, закуривая ее, вернулся обратно.

-- Щегленокъ,-- сказалъ онъ,-- это прекраснѣйшая женщина.

-- А другой?

-- Петрушка? Это тоже женщина и тоже прекрасная въ своемъ родѣ.

И такъ дѣло шло до "дрозда" включительно; но такъ какъ фрау Маріанна не удовлетворилась такими лаконическими объясненіями, господину Ландольду пришлось рѣшиться повѣдать ей о такихъ тайнахъ, о которыхъ никто еще никогда отъ него не слышалъ.

-- Словомъ,-- сказалъ онъ,-- все это мои бывшія возлюбленныя и я хотѣлъ бы ихъ когда-нибудь собрать всѣхъ вмѣстѣ у себя.

-- Громъ и молнія!-- воскликнула фрау Маріанна, еще болѣе открывая глаза отъ удивленія и вскочивъ съ мѣста -- господинъ Ландольдъ, милостивый, господинъ Ландольдъ! Возможно ли, вы любили, и столько разъ!? О, силы небесныя! И ни одному-то бѣсу это было невдомекъ! А вы-то всегда еще притворялись, что не выносите женщинъ. И всѣхъ этихъ бѣдняжекъ вы провели да и бросили?

-- Нѣтъ,-- отвѣчалъ онъ, застѣнчиво улыбаясь,-- онѣ меня не удостоили.

-- Не удостоили!-- воскликнула фрау Маріанна съ возрастающимъ волненіемъ.-- Ни одна?

-- Ни одна.

-- Вотъ, дрянь проклятая! Но ваша мысль хороша, господинъ ландфохтъ. Пусть, пусть-ка придутъ. Ужъ мы ихъ заманимъ да разглядимъ близехонько. Вотъ будетъ славная компанія! Надѣюсь, мы ихъ, голубушекъ, на самую вышку въ башнѣ къ грачамъ запремъ, да хорошенько ихъ голодомъ поморимъ? Свары-то я между ними ужъ сама заведу, не безпокойтесь.

-- Нѣтъ, нѣтъ,-- засмѣялся ландфохтъ,-- напротивъ, вамъ надо будетъ о нихъ позаботиться, принять и угостить какъ можно лучше. Этотъ день долженъ быть для меня прекраснымъ днемъ, моимъ первымъ и послѣднимъ маемъ, какъ если бы дѣйствительно бывалъ на свѣтѣ мѣсяцъ май, котораго, какъ извѣстно, не бываетъ.

Фрау Маріанна, замѣтивъ по какому-то особенному блеску въ его глазахъ, что въ душѣ ландфохта происходитъ что-то особенное, подбѣжала къ нему, схватила его руку, поцѣловала ее и, утирая глаза, тихо сказала: "да, я понимаю, господинъ ландфохтъ; это долженъ быть день, какъ если бы Господь, по своей милости, послалъ бы ко мнѣ моихъ умершихъ дѣточекъ". Мало-по-малу онъ, видя, что сердце ея вполнѣ смягчилось, разсказалъ ей по порядку обо всѣхъ пяти предметахъ своихъ увлеченій. Часто разсказчикъ и слушательница не понимали другъ друга, и многія подробности рождали недоразумѣнія между ними; мы повторимъ здѣсь весь разсказъ, округливъ и дополнивъ его такими свѣдѣніями изъ жизни ландфохта, которыя насъ могутъ интересовать и пояснить разсказанныя имъ событія.

Щегленокъ.

Прозваніе щегленка Соломонъ Ландольдъ далъ своей первой возлюбленной уже давно, позаимствовавъ его изъ ея родового герба. Этотъ гербъ былъ прибитъ на ея домѣ и обратилъ на себя его вниманіе изображеніемъ зяблика. Многія другія семьи имѣли на своихъ гербахъ также пѣвчихъ птицъ, преимущественно зябликовъ, и, въ отличіе отъ этой простой породы, Ландольдъ прозвалъ стройную и красивую Саломе щегленкомъ.

Въ то время, кромѣ общественныхъ и сдаваемыхъ въ аренду земель, существовало еще много крупныхъ господскихъ владѣній, съ ихъ замками, полями и мѣстнымъ правомъ суда, или безъ онаго, и эти владѣнія, въ качествѣ частной собственности, переходили изъ рукъ въ руки; и горожане, смотря по условіямъ своего благосостоянія, то пріобрѣтали, то вновь продавали ихъ. До революціи это была господствующая форма землевладѣнія и управленія въ сельскомъ хозяйствѣ, обезпечивавшая всѣмъ не дворянамъ лестное право украшать свои безызвѣстныя имена громкими феодальными титулами. Въ силу такихъ условій, большая часть состоятельныхъ горожанъ, въ качествѣ хозяевъ или гостей, мирно проводила лучшее время года въ прекрасныхъ помѣстьяхъ, подобно старымъ богамъ или полу-богамъ феодальнаго времени, не зная, однако, ни войнъ, ни внутреннихъ распрей минувшаго вѣка.

Въ одномъ изъ такихъ имѣній Соломонъ Ландольдъ, въ возрастѣ около двадцати пяти лѣтъ, встрѣтился съ хорошенькой Саломе. Оба они состояли въ родствѣ съ хозяевами, но столь отдаленномъ, что уже не могли считаться родственниками между собой и вмѣстѣ съ тѣмъ имѣли живое чувство близости. Созвучіе ихъ именъ было предметомъ постоянныхъ шутокъ, когда оба они отвѣчали на зовъ и сконфуженно краснѣли, замѣчая, что рѣчь обращена къ другому. Оба одинаково красивые, веселые и жизнерадостные, они, повидимому, подходили другъ къ другу, и соединеніе ихъ не казалось невозможнымъ.

Конечно, Соломонъ не былъ еще въ состояніи поддерживать собственную семью, будущность была не вѣрна, и челнъ его жизни бросало еще волнами изъ стороны въ сторону. Въ Мецѣ онъ посѣщалъ военное учебное заведеніе, сначала изучая артиллерійское и инженерное дѣло, а потомъ архитектуру, имѣя въ виду службу въ родномъ городѣ. Съ тою же цѣлью онъ ѣздилъ въ Парижъ. Однако масштабъ и циркуль и вѣчное вычисленіе и измѣреніе были ему скучны и слишкомъ мало удовлетворяли потребности его молодой и свободной души. Онъ чувствовалъ въ себѣ врожденное призваніе къ художеству и пріобрѣлъ множество самыхъ разнообразныхъ свѣдѣній и знаній изъ непосредственнаго опыта и наблюденій, которыя онъ дѣлалъ преимущественно во время своихъ долгихъ поѣздокъ верхомъ. Но, тѣмъ не менѣе, онъ вернулся домой, не сдѣлавшись ни инженеромъ, ни архитекторомъ. Это не особенно понравилось его родителямъ и обезпокоило ихъ. Чтобы какъ-нибудь загладить свою вину и начать хоть какую-нибудь карьеру, онъ долженъ былъ взять должность въ городскомъ судѣ. Милый, воспитанный и любезный, онъ жилъ беззаботно; энергія и глубокая серьезность его натуры въ то время лишь дремали въ его душѣ.

Само собою разумѣется, что служебное положеніе и виды на будущее молодого человѣка съ точки зрѣнія возможной для него женитьбы давно уже были со всѣхъ сторонъ взвѣшены болѣе, нежели онъ подозрѣвалъ. Какъ крестьяне весною по разнымъ примѣтамъ вкривь и вкось толкуютъ объ урожаѣ, покосѣ, ненастьѣ и ведрѣ, такъ и мамаши взрослыхъ дочерей гадали, судили и рядили о будущемъ Соломона на зарѣ его жизни.

Хорошенькая Саломе изъ всего этого поняла только то, что тутъ нѣтъ никакихъ видовъ на замужество, но возможны пріятныя и даже тѣсныя отношенія. Она получила французское воспитаніе, но не монастырское, а смягченное духомъ свѣтскаго протестантизма, звалась mademoiselle и въ легкомъ кокетствѣ не видѣла ничего дурного.

Соломонъ безпечно отдался возникшей въ его сердцѣ привязанности къ ней и безъ навязчивости или нескромности сблизился съ ней. Если она пріѣзжала погостить въ этотъ замокъ, неизмѣнно черезъ нѣсколько дней появлялся и Ландольдъ, и наоборотъ. Результатомъ этихъ совпаденій было то, что всѣ были заняты разрѣшеніемъ загадки, поженятся ли они или нѣтъ.

Но въ одинъ прекрасный день дѣло, казалось, готово было принять болѣе рѣшительный оборотъ.

Соломонъ съ дѣтства зналъ и любилъ разныя сельскохозяйственныя работы и въ своихъ путешествіяхъ расширилъ эти знанія. Поэтому онъ какъ-то разъ предложилъ хозяину замка собственноручно посадить вишневыя деревца на его лужайкѣ, расположенной поодаль отъ дома на косогорѣ. Деревца были двухъ сортовъ, и онъ хотѣлъ ихъ посадить въ два ряда, чередуя бѣлыя вишни съ красными, и, такъ какъ деревьевъ было около пятидесяти штукъ, то работа должна была занять цѣлый день.

Саломе не хотѣла отказать себѣ въ удовольствіи участвовать въ этомъ и заявила, смѣясь, что хочетъ помочь при работѣ, такъ какъ ей, быть можетъ, суждено выйти замужъ за помѣщика, и знанія ея тогда пригодятся. Надѣвъ шляпу съ большими полями, она отправилась съ нимъ на лежащую въ отдаленіи лужайку и добросовѣстно приняла участіе въ его трудѣ. Соломонъ отмѣрялъ прямыя линіи для деревьевъ и разстоянія между ними, причемъ Саломе разматывала ему шнуръ и помогала вбивать колышки. Онъ выкапывалъ ямы въ рыхлой землѣ, а Саломе поддерживала нѣжные стволы деревьевъ, пока онъ забрасывалъ яму и уравнивалъ грунтъ. Затѣмъ Саломе черпала живительную влагу изъ привезенной работникомъ бочки съ водой и, по указаніямъ Соломона, поливала изъ лейки деревца.

Въ полдень, когда короткая тѣнь падала отъ посаженныхъ молоденькихъ деревьевъ, трудолюбивой четѣ въ шутку прислали изъ замка, какъ подобаетъ настоящимъ рабочимъ, обѣдъ. Расположившись на травѣ, они принялись за него и онъ показался имъ необыкновенно вкуснымъ. Саломе увѣряла, что своею работой заслужила нѣсколько глотковъ вина, какъ простая крестьянка. Отъ вина и работы, продолжавшейся до самаго вечера, кровь теплою волной разлилась по ея тѣлу и ударила ей въ голову. Разсудокъ ея померкъ, какъ меркнетъ солнечный свѣтъ за тѣнью луны.

Соломонъ работалъ серьезно и неутомимо и при этомъ былъ все время такъ веселъ, забавенъ и милъ, казался столь счастливымъ, за весь день ни на мгновеніе не забывшись ни словомъ, ни нескромнымъ взглядомъ, что ей вдругъ показалось, что она могла бы провести всю жизнь со своимъ другомъ, какъ этотъ короткій лѣтній день. Теплое нѣжное чувство овладѣло ею, и, когда послѣднее деревцо крѣпко стояло въ землѣ и все было готово, она промолвила, тихо вздыхая: "Такъ всему на свѣтѣ бываетъ конецъ".

Соломонъ Ландольдъ, восхищенный теплотою этихъ словъ, взглянулъ на нее съ выраженіемъ благодарности и счастья. Лицо ея, обращенное къ нему, было залито сіяніемъ заходящаго солнца, и онъ не зналъ, отъ свѣта ли или отъ внутренняго ея волненія и нѣжности оно было покрыто румянцемъ. Только глаза ея замѣтно сверкали даже сквозь солнечный блескъ, и оба они инстинктивно протянули другъ къ другу руки. Но этимъ все и ограничилось: ихъ прервалъ работникъ, пришедшій убрать лопату, лейку и грабли.

Темнѣло, и пройдя подъ свѣтомъ звѣздъ хорошенькую, только что посаженную вишневую аллею, вернулись они домой. Такъ какъ теперь они поминутно встрѣчались влюбленными взорами, то они стали избѣгать говорить и сталкиваться при другихъ, а это, вмѣстѣ съ какимъ-то одушевлявшимъ ихъ обоихъ спокойствіемъ явно говорило окружающимъ, что между ними произошло нѣчто новое и значительное.

Соломонъ не сталъ даромъ терять времени; втихомолку обмѣнявшись съ нею нѣсколькими значительными словами, онъ поспѣшно отправился верхомъ въ Цюрихъ съ цѣлью склонить обѣ семьи въ пользу своей помолвки съ Саломе. Однако, его влекло прежде всего излить свои чувства въ письмѣ къ своей возлюбленной; и тутъ, едва было высказано самое существенное, ему пришла въ голову дерзкая мысль испытать прочность ея привязанности, и онъ наполнилъ свое письмо разными загадочными намеками о своемъ происхожденіи и опасеніями за свою неопредѣленную будущность.

Происхожденіе его съ материнской стороны было дѣйствительно необыкновеннымъ.

Его мать, Анна-Маргарита, была голландкой, дочерью генерала отъ инфантеріи Соломона Гирцеля, который на большую пенсію получаемую отъ Нидерландовъ, съ тремя сыновьями жилъ близъ Винтертура, въ помѣстій Вюльфлингенъ. Онъ былъ вдовъ и, часто отлучаясь изъ дому, предоставлялъ воспитаніе своихъ сыновей и трехъ дочерей волѣ Божьей. Домъ его, вмѣсто цѣпной собаки, стерегъ привязанный у башни волкъ, и это былъ характерный образчикъ всего его чудаковатаго хозяйства. Дѣти его дѣлали, что хотѣли, и росли, какъ трава въ полѣ; лишь въ присутствіи стараго генерала въ домѣ царилъ нѣкоторый порядокъ, заключавшійся въ томъ, что утромъ и вечеромъ на барабанѣ отбивалась заря. Старшая дочь, впослѣдствіи мать Ландольда, вела хозяйство и присматривала за младшими, и эти возложенныя на нее обязанности сдѣлали ее лучшимъ и самымъ положительнымъ изъ всѣхъ членовъ семьи. Но, несмотря на это, и она ѣздила съ мужчинами на охоту, махала арапникомъ и громко свистала, вложивъ пальцы въ ротъ. Въ ея семьѣ былъ обычай разрисовывать стѣны изображеніями разныхъ событій изъ семейной жизни. На стѣнахъ одного павильона было изображеніе стараго генерала съ сыновьями и старшею, уже замужней дочерью, какъ они всѣ верхомъ скачутъ по рытвинамъ и ухабамъ, причемъ рядомъ со своей элегантною матерью также верхомъ скакалъ маленькій Соломонъ Ландольдъ -- настоящее семейство кентавровъ.

Во время такихъ кавалькадъ иногда травили ручного оленя, осужденнаго спасаться отъ охотниковъ и собакъ и, наконецъ, быть пойманнымъ; но это было, собственно, лишь упражненіемъ въ верховой ѣздѣ. Настоящая же охота шла своимъ чередомъ, смѣняясь пирушками и безконечными другими забавами, иногда переходившими въ буйство.

Однако, какъ уже было упомянуто, свѣтлый умъ и хорошее сердце уберегли мать Ландольда отъ дурного вліянія окружающаго ее необузданнаго разгула; впослѣдствіи она сдѣлалась вѣрнымъ и близкимъ другомъ своихъ дѣтей и жила счастливой семьей въ то время, когда ея отчій домъ пришелъ въ полный упадокъ.

Послѣ смерти отца въ 1755 г. и замужества старшей сестры братья повели еще болѣе безпутную жизнь. Ихъ кавалькады обратились въ буйныя сраженія съ сосѣдями изъ-за межевыхъ споровъ и жестокое истязаніе подчиненныхъ. Священника, который съ церковной каѳедры пытался увѣщевать ихъ, они, подкарауливъ его однажды въ своемъ лѣсу, погнали съ хлыстами въ рукахъ по полю, черезъ рѣчку до тѣхъ поръ, пока онъ не изнемогъ со своей лошаденкой и дрожа, на колѣняхъ, не вымолилъ себѣ прощенія. Судъ приговорилъ ихъ къ уплатѣ соотвѣтствующаго штрафа, но исполнители взысканія на обратномъ пути были окружены неизвѣстными лицами въ маскахъ, которыя, по приказу господъ, обобрали ихъ дочиста.

Къ безсмысленной расточительности присоединилась еще страсть къ карточной игрѣ; они играли запоемъ по цѣлымъ недѣлямъ подъ рядъ. Тѣхъ, кого имъ удавалось заманить въ свою игру, они обыгрывали дочиста, но затѣмъ, изъ рыцарскаго чувства, они предоставляли имъ реваншъ до тѣхъ поръ, пока сами не проигрывали имъ вдвое. Всему этому пришелъ печальный конецъ. Одинъ за другимъ должны были братья покинуть родной замокъ, а послѣдній изъ нихъ, отрекшись отъ всѣхъ правъ на владѣніе и доходы съ полей и лѣсовъ, дома и сада, долженъ былъ все бросить и тоже бѣжать. Одинъ изъ братьевъ впалъ въ такую нищету, что сталъ жить въ рабочихъ домахъ за границей, другой нашелъ себѣ временное пристанище въ какой-то лѣсной избушкѣ, но, преслѣдуемый заимодавцами, больной, долженъ былъ оттуда исчезнуть. Третій бѣжалъ на службу въ иностранный полкъ, гдѣ тоже скоро погибъ.

Правда, грубый юморъ не покидалъ ихъ до самаго послѣдняго момента. Прежде чѣмъ покинуть замокъ, они заказали своему дворовому мастеру нѣсколько картинъ, изображающихъ время упадка и всѣ ихъ преступленія, до послѣдняго суда надъ ними включительно; за печкою красовались титулы всѣхъ перепроданныхъ ими ленныхъ грамотъ и привилегій и тутъ же на освѣщенной луною просѣкѣ были изображены зайцы, лисицы и барсуки, играющіе со знаками достоинства утраченной власти. Надъ дверями они велѣли сдѣлать собственное изображеніе, спиною къ зрителямъ, какъ они, съ шапками подъ мышкой, у межевого столба втроемъ переходятъ границу своихъ владѣній. Подъ картиною вверхъ ногами было написано слово "аминь".

Излагая всю эту печальную исторію, Соломонъ Ландольдъ перешелъ къ меланхолическому размышленію о самомъ себѣ, къ опасенію, что натура дядей могла передаться ему и что счастливая звѣзда, подъ которой родилась его мать, могла измѣнить ему. Конечно, писалъ онъ, онъ намѣренъ былъ бороться противъ такихъ наклонностей всѣми силами, но, однако, долженъ признаться, что уже теперь въ своихъ путешествіяхъ проигрывалъ значительныя суммы въ карты и только съ тайною помощью матери могъ покрывать ихъ. Безъ вѣдома отца, онъ не по своимъ средствамъ тратился на лошадей, а что касается наличныхъ денегъ, то онъ заранѣе почти увѣренъ, что не сумѣетъ распоряжаться ими съ тѣмъ благоразуміемъ, какое подобаетъ главѣ семьи. Даже болѣе свѣтлыя черты характера дядей, жаловался онъ, какъ страсть къ охотѣ, верховой ѣздѣ, пирамъ и забавамъ, передались ему, вплоть до влеченія къ раскрашиванію стѣнъ: онъ помнитъ, какъ еще мальчикомъ, въ замкѣ Велленбергъ, гдѣ отецъ его былъ управляющимъ, онъ углемъ и цвѣтными мѣлками разрисовывалъ стѣны различными военными картинами.

Столь тяжелыя сомнѣнія,-- писалъ онъ далѣе,-- онъ, какъ честный человѣкъ считаетъ себя не въ правѣ утаить отъ многолюбимой mademoiselle Саломе; онъ хочетъ дать ей возможность на порогѣ въ неизвѣстное будущее обдумать рѣшительный шагъ. Онъ проситъ ее вполнѣ откровенно сказать ему, согласна ли она, несмотря на все, призвавъ Божье благословеніе, итти за нимъ или благоразумно и осторожно предпочтетъ избѣжать темной судьбы.

Едва только письмо было отослано, какъ Соломонъ Ландольдъ уже раскаялся въ немъ. Въ письмѣ все изложенное звучало гораздо мрачнѣе и значительнѣе, чѣмъ было на самомъ дѣлѣ. И хотя все, въ чемъ онъ признавался ей, была правда, онъ не терялъ ни увѣренности въ своихъ силахъ, ни надежды на свѣтлое будущее. Но было уже поздно, и къ тому же онъ все еще чувствовалъ потребность испытать силу привязанности къ нему Саломе.

Результатъ этого испытанія не замедлилъ сказаться. Все, что произошло между нею и Соломономъ, Саломе тотчасъ же открыла матери и новость эта была сообщена отцу. Послѣ общаго совѣщанія, свадьба эта, въ виду неопредѣленнаго будущаго всѣми любимаго, но непонятаго молодого человѣка, была объявлена нежелательной и даже опасной. И когда затѣмъ пришло письмо отъ Соломона, родители воскликнули въ одинъ голосъ: "Онъ правъ, онъ болѣе чѣмъ правъ! Спасибо ему за его честную откровенность".

Бѣдная Саломе, которой тяжко было итти навстрѣчу трудной, а можетъ быть даже несчастливой судьбѣ, проплакала цѣлый день горькими слезами и написала маленькое письмецо своему другу, столь неосторожно вздумавшему испытывать ея сердце. Она писала ему, что по разнымъ вѣскимъ причинамъ ей невозможно выйти за него замужъ, совсѣмъ невозможно! Пусть онъ оставитъ безъ послѣдствій все, что было между ними, но пусть сохранитъ къ ней дружбу, какъ и она со своей стороны навсегда останется ему самымъ сердечнымъ и преданнымъ другомъ.

Черезъ нѣсколько недѣль она обручилась съ богатымъ человѣкомъ, условія жизни и характеръ котораго не оставляли ни малѣйшаго сомнѣнія въ ея обезпеченной и надежной будущности.

Полдня Ландольдъ былъ немного огорченъ происшедшимъ; но затѣмъ прежняя бодрость вернулась къ нему и мысль, что онъ избѣгъ все же большой опасности, вполнѣ утѣшила его.

Петрушка.

Имя второй возлюбленной, прозванной "Петрушка", мы можемъ привести здѣсь безъ сокращенія, такъ какъ весь ея родъ нынѣ вымеръ. Она была крещена стариннымъ именемъ Фигуры и была племянницей даровитаго совѣтника Лёй. Итакъ, ее звали Фигура Лёй. Это было непосредственное существо съ непокорными, сильно вьющимися, золотисто-бѣлокурыми волосами; и немало трудовъ стоило ея парикмахеру укладывать ихъ въ модную прическу каждое утро. Жизнь ея была сплошная пляска, шалости и забавы, въ присутствіи ли зрителей или безъ нихъ. Только во время новолунія она стихала, и глаза ея, таившіе на днѣ своемъ много веселья, напоминали ровную поверхность глубокаго озера, въ которомъ тихо внизу плаваютъ серебристыя рыбки, лишь изрѣдка подымаясь на поверхность, когда какой-нибудь неосторожный комарикъ низко пролетитъ надъ водой.

Обыкновенно же удовольствія и забавы ея начинались уже съ самаго воскреснаго утра. Дядя ея былъ членъ церковнаго совѣта, наблюдающаго за выполненіемъ религіозныхъ обязанностей и общественной нравственностью. Въ этомъ качествѣ онъ выдавалъ жителямъ, желавшимъ въ воскресенье выйти за черту города, особыя удостовѣренія, которыя они должны были предъявлять городскому сторожу, такъ какъ безъ нихъ выходъ изъ города въ дни церковнаго богослуженія былъ строго запрещенъ. Втайнѣ просвѣщенный совѣтникъ посмѣивался надъ этой своей обязанностью, если только она не слишкомъ утомляла его. Иногда къ нему набиралось до ста человѣкъ просителей, стремившихся подъ разными предлогами вырваться на лоно природы. Но еще больше дяди веселилась и забавлялась этимъ молоденькая фигура, принимавшая живое участіе въ этихъ пріемахъ. Она первая встрѣчала и разспрашивала всѣхъ посѣтителей, распредѣляла ихъ, въ зависимости отъ просьбъ, на особыя группы, и тогда только, въ строгомъ порядкѣ пропускала въ дядинъ кабинетъ. Весь этотъ предварительный смотръ происходилъ въ помѣстительномъ вестибюлѣ большого дома совѣтника. Она проницательно умѣла угадывать истинную причину, по которой каждому хотѣлось получить разрѣшеніе, и безошибочно ставила въ одну группу всѣхъ учениковъ, подмастерьевъ и служанокъ, приходившихъ подъ предлогомъ необходимости отправиться за врачомъ для больного хозяина, въ дѣйствительности же просто желавшихъ сходить въ деревню на храмовой праздникъ или пирушку по случаю окончанія жатвы. Каждый изъ этихъ просителей, въ качествѣ подтвержденія своей просьбы, имѣлъ въ рукахъ пузырекъ изъ-подъ лѣкарства, скляночку мази, коробочку пилюль или просто бутылку съ водой и каждый, какъ только до него доходила очередь, старался держать ихъ на виду. Затѣмъ была всегда кучка обывателей, скромныхъ любителей природы, которые желали провести праздникъ въ уженьи рыбы въ тихихъ заводяхъ; они являлись съ заранѣе уже приготовленными коробками съ червями въ карманѣ. Они выставляли всегда сотню разныхъ причинъ: то они яко бы спѣшили на крестины ребенка, то имъ нужно было отлучиться по дѣламъ наслѣдства, то для осмотра скота и т. п. Потомъ обыкновенно шли сомнительныя личности, завѣдомые буяны, которые въ укромномъ уголкѣ норовили устроить попойку, сразиться въ карты или, въ лучшемъ случаѣ, поиграть въ кегли. Наконецъ, приходили влюбленные; ихъ невиннымъ желаніемъ было парочками выпорхнуть за душныя стѣны города, набрать душистыхъ цвѣточковъ и увѣковѣчить любимыя имена на стволахъ деревьевъ.

Всѣхъ этихъ незнакомыхъ людей она подраздѣляла съ большимъ умѣніемъ, облегчая тѣмъ задачу дядѣ, который снисходительно удовлетворялъ просьбы однихъ и отказывалъ другимъ, чтобы не слишкомъ большая толпа убѣгала изъ воротъ города.

Соломонъ Ландольдъ слышалъ объ этихъ интересныхъ воскресныхъ смотрахъ, производимыхъ Фигурою Лёй. Онъ рѣшилъ самъ попытать счастья, хотя онъ, какъ офицеръ, имѣлъ право безпрепятственнаго въѣзда и выѣзда во всѣ городскія ворота. Однажды утромъ онъ верхомъ отправился къ дому совѣтника и въ ботфортахъ со шпорами вошелъ въ вестибюль, гдѣ какъ разъ опросъ присутствующимъ былъ только что оконченъ и всѣ были разставлены по мѣстамъ.

Фигура Лёй стояла на лѣстницѣ уже одѣтая, чтобы итти въ церковь. На ней, согласно правиламъ того времени, было черное платье и монашескій головной уборъ; ея бѣлую точеную шейку обвивала золотая цѣпочка, какъ единственное разрѣшенное украшеніе. Пораженный всѣмъ ея тонкимъ, легкимъ обликомъ, Ландольдъ на мгновеніе остановился, но затѣмъ вѣжливо, подавляя улыбку, поздоровался и попросилъ указать ему мѣсто, гдѣ ему слѣдовало встать.

Она граціозно поклонилась ему, но, разгадавъ его лукавый умыселъ, спросила:

-- По какому дѣлу вамъ угодно ѣхать?

-- Я хотѣлъ бы застрѣлить матушкѣ зайца, мы ждемъ сегодня гостей, а у нея нѣтъ жаркого,-- отвѣтилъ Ландольдъ съ дѣланной непринужденностью.

-- Тогда не угодно ли вамъ стать вотъ тамъ,-- сказала она все тѣмъ же серьезнымъ тономъ и указала ему на группу влюбленныхъ.

Онъ тотчасъ же призналъ ихъ по ихъ застѣнчивому и нѣжному виду и, немного смущенный, сталъ между ними; она же еще разъ поклонилась ему и, поспѣшно скрывшись за дверь, направилась въ церковь. Она исчезла легко, какъ духъ, и, вслѣдъ за нею, незамѣтно удалился и Ландольдъ. Выйдя изъ вестибюля, онъ сѣлъ на лошадь и рысью поѣхалъ, задумавшись, къ ближайшимъ городскимъ воротамъ, которыя привратникъ тотчасъ же открылъ ему.

Онъ радъ былъ, что, по крайней мѣрѣ, познакомился съ оригинальною дѣвушкой. Отнынѣ и она признавала, повидимому, ихъ новое знакомство. Она отвѣчала ему на поклоны, а иногда первая весело кивала ему, совсѣмъ не считаясь съ этикетомъ. Однажды даже легко, точно несомая вѣтромъ, пройдя по улицѣ мимо него, она сказала:

-- Я знаю теперь, кто охотникъ на зайцевъ. Прощайте, господинъ Ландольдъ!

Все привлекало въ этой дѣвушкѣ его открытую и прямую натуру, и сердце его, съ незажившею раною первой любви, наполнилось нѣжной симпатіей къ ней. Чтобы какъ-нибудь ближе познакомиться, онъ сталъ искать случая сойтись съ ея братомъ, жившимъ, какъ и она, съ самаго дѣтства у дяди, который взялъ ихъ къ себѣ круглыми сиротами. Соломонъ разузналъ, что Мартинъ Лёй участвуетъ въ союзѣ молодежи, именовавшемъ себя обществомъ отечественной исторіи и засѣдавшемъ въ общественномъ зданіи на новомъ рынкѣ.

Членами этого общества была пылкая и увлекающаяся молодежь господствующихъ классовъ, сходившаяся на собранія потолковать о политикѣ, о лучшемъ будущемъ, стремившаяся освободиться изъ-подъ гнета такъ называемыхъ обоихъ сословій -- свѣтской и духовной власти. Въ докладахъ на этихъ собраніяхъ и въ общихъ свободныхъ бесѣдахъ постоянно затрогивались вопросы просвѣщенія, образованія, воспитанія, человѣческаго достоинства, преимущественно же обсуждалась рискованная тема гражданской свободы. Однако, на стражѣ стараго порядка бдительно стояли отцы города; и суверенная власть стараго города надъ страною была внѣ споровъ: пожелтѣвшіе пергаменты хранили на своихъ листахъ старые договоры, свидѣтельствуя о пріобрѣтеніяхъ города, земляхъ и людяхъ, скупленныхъ дорогою цѣной въ теченіе многихъ столѣтій. Дѣйствительность этихъ общественныхъ договоровъ ни на волосъ не уступала правамъ купчей крѣпости частнаго лица. Зато оживленно обсуждался вопросъ, кому собственно должна принадлежать законодательная власть и право измѣненія конституціи -- правительству или всѣмъ гражданамъ. Эти бесѣды представляли тѣмъ большую прелесть, что могли вестись только тайно, ибо палачъ-цензоръ со своимъ заостреннымъ оружіемъ -- перомъ былъ неусыпно на стражѣ. Какъ только въ настроеніи самаго опаснаго элемента, въ среднемъ сословіи гражданъ, начиналось броженіе, онъ благоразумно стушевывался, пока погода не прояснялась. Но затѣмъ онъ, какъ человѣчекъ въ барометрѣ, неизмѣнно появлялся опять. Правительство становилось попрежнему мистически-отвлеченнымъ всесильнымъ дракономъ, самимъ Богомъ поставленнымъ у кормила власти.

Всѣ члены этого общества, большею частью еще очень юные люди, были серьезными и пылкими борцами за идеи, и многіе изъ нихъ склонялись къ крайнему пуританизму. Они -- по пословицѣ: бьютъ по мѣшку, когда хотятъ поколотить осла -- ратовали противъ изнѣженности и роскоши, но совсѣмъ въ другомъ смыслѣ, чѣмъ оффиціальные блюстители нравственности. На мѣстѣ христіанскаго смиренія подданныхъ они хотѣли видѣть свободную республиканскую доблесть. Среди членовъ общества скоро образовались двѣ партіи: одна болѣе умѣренныхъ, другая мрачныхъ аскетовъ, строго порицавшихъ своихъ противниковъ. По ихъ проискамъ, изъ общества былъ уже удаленъ одинъ членъ за то, что носилъ золотые часы и добровольно не согласился ихъ снять. За другими членами былъ устроенъ постоянный тайный надзоръ, и многіе изъ нихъ уже получали предостереженія за слишкомъ роскошную жизнь. Главнымъ менторомъ въ этомъ обществѣ былъ профессоръ Іоганъ Яковъ Бодмеръ, уже устарѣвшій, въ качествѣ литератора и критика, но, какъ гражданинъ и политикъ, столь мудрый, просвѣщенный и свободомыслящій человѣкъ, что рѣдко можно было видѣть такого и въ то время, а теперь и совсѣмъ не найдется. Онъ отлично зналъ, что былъ на дурномъ счету у фанатиковъ и вліятельныхъ лицъ и слылъ за совратителя молодежи. Однако, уваженіе къ нему было настолько велико, что бояться ему было нечего, и молодежь, постоянно окружавшая его, была его личной почетною гвардіей.

Въ это-то общество въ одинъ прекрасный день вступилъ Соломонъ Ландольдъ; до начала засѣданія онъ успѣлъ познакомиться съ Мартиномъ Лёй, которому онъ тотчасъ же весьма понравился. Но имъ нельзя было разговаривать, такъ какъ въ собраніе пріѣхалъ на полчаса самъ профессоръ Бодмеръ, намѣревавшійся прочесть докладъ по этикѣ и задать обществу нѣсколько темъ для самостоятельнаго обсужденія. Въ продолженіе лекціи Ландольдъ не былъ особенно внимателенъ, такъ какъ мысли его витали въ другомъ мѣстѣ. По временамъ онъ посматривалъ на своего сосѣда, который, казалось, скучалъ еще больше него, и оба они почувствовали большое облегченіе, когда докладъ кончился.

Но здѣсь наступило неловкое замѣшательство. Серьезная половина членовъ считала дѣломъ чести остаться еще хоть на полчаса для обмѣна мнѣній, легкомысленная же часть норовила пораньше. сбѣжать, чтобы поразвлечься въ трактирѣ. Остающіеся то съ презрѣніемъ, то съ огорченіемъ, смотря по достоинству членовъ, провожали взорами одного за другимъ пробиравшихся къ двери товарищей. Послѣ того, какъ многіе уже удалились, Мартинъ Лёй дернулъ за рукавъ простодушнаго Ландольда и предложилъ ему вмѣстѣ отправиться выпить. Ничего не подозрѣвая, Ландольдъ пошелъ за нимъ; но только что выйдя на улицу, онъ удивился, когда его пріятель, внезапно увлекая его за собою, очутился на другой сторонѣ улицы и пустился бѣжать, не выпуская его руки, со всѣхъ ногъ, такъ что ему поневолѣ пришлось поспѣвать за нимъ. Такъ они бѣжали по Каменной улицѣ, по лабиринту нищенскаго квартала, по маленькому темному Львиному переулку, оттуда у краснаго дома свернули на Ослиную уличку и, какъ будто за ними гнались волки, помчались вокругъ бойни, черезъ нижній мостъ и площадь. Повернувъ затѣмъ еще въ нѣсколько переулковъ, они пересѣкли Журавлиную улицу, добѣжали снова до Лимата, взяли вправо и, наконецъ, взбѣжали по ступенькамъ въ красный дворецъ цехового собранія.

Задыхаясь отъ усталости и смѣха, оба молодыхъ человѣка едва переводили духъ, медленно подымаясь по роскошной лѣстницѣ и опираясь на желѣзныя перила (эти перила и до сихъ поръ еще сохранились и служатъ образчикомъ высокаго искусства того времени). Мартинъ Лёй объяснилъ, наконецъ, въ чемъ было дѣло: онъ хотѣлъ скрыть слѣды отъ преслѣдователей-шпіоновъ, которые ужъ вѣрно не замедлили обратить на нихъ свое вниманіе. Ландольдъ, который вообще былъ врагъ всякой чопорности, отъ души посмѣялся надъ его продѣлкой. Ему было особенно весело, такъ какъ, слушая Мартина, онъ ни на минуту не забывалъ своей милой знакомой. Въ самомъ веселомъ расположеніи духа вошли они оба въ ярко освѣщенный залъ, гдѣ за большими и маленькими столами сидѣло много гостей. Стѣны были увѣшаны множествомъ треуголокъ и шпагъ присутствующихъ гостей.

Около половины всего патріотическаго общества вновь собрались здѣсь и на пользу отечественной исторіи уничтожали маленькія сосиски и пирожки, запивая ихъ мускатнымъ виномъ и мальвазіей, согласно точному донесенію шпіона, который, незамѣченный ими, прокрался за ними по всѣмъ переулкамъ и теперь, нахлобучивъ свою шапку почти до самыхъ глазъ, стоялъ въ дверяхъ, зорко высматривая всѣ блюда и тарелки. И все это, о ужасъ, до ужина, предстоявшаго имъ дома, и послѣ лекціи великаго учителя Бодмера "О самообладаніи, какъ необходимыхъ дрожжахъ свободной гражданственности".

Но молодыхъ эпикурейцевъ это не смущало. Дружба -- эта истинно мужская добродѣтель -- праздновала здѣсь свое торжество. Мартинъ Лёй заключилъ сердечный союзъ съ Соломономъ Ландольдомъ на всю жизнь, нимало не подозрѣвая, что послѣдній имѣлъ при этомъ въ виду не его, а сестру, и что Соломонъ былъ вообще умѣреннымъ малымъ, котораго выпивка и чревоугодіе сами по себѣ мало привлекали.

Послѣдствія эксцесса не заставили себя ждать. Безъ вѣдома Бодмера его фанатики-ученики сами взялись за дѣло и не погнушались написать тайный доносъ той самой власти, отъ ига которой они хотѣли избавить страну. Дѣло дѣйствительно дошло до секретнаго обсужденія въ высшей инстанціи цензуры нравовъ, церковномъ совѣтѣ. На этомъ совѣщаніи, однако, сочли умѣстнымъ, принявъ во вниманіе хорошее происхожденіе и выдающіяся способности молодыхъ людей, ограничить наказаніе устнымъ увѣщаніемъ. Членамъ совѣта предложено было каждому призвать къ себѣ на домъ одного-двухъ провинившихся молодыхъ людей и, поговоривъ съ ними, покончить дѣло тихо, безъ всякой огласки.

На долю старшаго Лёй, естественно, пришелся его собственный племянникъ и его соучастникъ Соломонъ. Получивъ приглашеніе отъ почтеннаго совѣтника пожаловать въ воскресенье ровно къ двѣнадцати часамъ, къ обѣду, Ландольдъ зналъ уже отъ пріятеля, въ чемъ дѣло. Утромъ въ тотъ день онъ испытывалъ нетерпѣливое чувство ожиданія. Улицы, согласно строгимъ правиламъ воскреснаго дня, были пусты. Только кое-гдѣ на площадяхъ, на мостахъ и по тихимъ улицамъ медленно двигались разносчики. Они везли большія тяжелыя корзины, похожія издали на лѣниво плывущіе огромные голландскіе корабли. Ландольдъ шелъ, стараясь быть незамѣченнымъ, и, съ возрастающимъ волненіемъ, приближался къ завѣтному дому, гдѣ онъ надѣялся увидѣть фигуру Лёй. Однако въ душѣ ему было страшно подвергнуться выговору въ ея присутствіи.

Въ коридорѣ она вышла ему навстрѣчу и воскликнула, лишь только завидѣла его:

-- Кого-то сегодня ищетъ отповѣдь!-- но тотчасъ же прибавила:-- Ничего, не горюйте; я тоже сегодня нарушила указъ, взгляните-ка на меня.

Съ этими словами она, подойдя къ нему, граціозно остановилась, и онъ увидѣлъ на ней шелковое, пышное кружевное платье и ожерелье изъ блестящихъ камней на шеѣ.

-- Все это я надѣла,-- пояснила она,-- чтобы брату и вамъ не пришлось сегодня стѣсняться за обѣдомъ послѣ того, какъ дядя вамъ намылитъ головы. Пока до свиданія!-- И она исчезла столь же неожиданно, какъ и появилась. Женщинамъ, дѣйствительно, указомъ было запрещено носить все то, что украшало сегодня стройный станъ Фигуры.

Вслѣдъ за ея быстрымъ исчезновеніемъ, Ландольдъ былъ немедленно приглашенъ въ кабинетъ къ ея дядѣ, гдѣ Мартинъ Лёй при его появленіи поднялся ему навстрѣчу и, смѣясь, пожалъ ему руку.

-- Господа,-- началъ дядя свою рѣчь, когда оба молодыхъ человѣка, стоя рядомъ, приготовились его внимательно слушать,-- я хотѣлъ бы съ двухъ точекъ зрѣнія обратить ваше вниманіе на извѣстное вамъ происшествіе. Во-первыхъ, передъ ужиномъ въ неположенные часы ѣсть и, въ особенности, пить крѣпкіе напитки чрезвычайно вредно. Да и вообще чревоугодіе не хорошо, въ особенности же молодымъ офицерамъ: отъ него люди толстѣютъ и оказываются непригодными къ службѣ. А, во-вторыхъ,-- продолжалъ онъ,-- ужъ если на то пошло и искушеніе было для васъ слишкомъ сильно, то, по-моему, было совершенно неприлично для гражданина и офицера дѣлать это тайкомъ; слѣдовало открыто и не боясь отвѣтственности итти на свой поступокъ, не бѣжать по улицамъ и не заметать своихъ слѣдовъ. Безъ страха, оглядки и извиненій юноши должны дѣлать то, за что они сами передъ собой отвѣчаютъ. А теперь идемте скорѣе обѣдать, а то супъ нашъ остынетъ.

Фигура Лёй встрѣтила дядю и молодыхъ людей уже въ столовой и, такъ какъ дядя ея былъ вдовъ, заняла мѣсто хозяйки и съ напускною важностью стала разыгрывать свою роль. Дядя съ удивленіемъ посмотрѣлъ на ея нарядъ; и она тотчасъ же объяснила ему, что она сознательно нарушила указъ, что нельзя же ей было оставлять у позорнаго столба одного своего бѣднаго братца. Дядя весело разсмѣялся надъ этой выдумкой, а Фигура съ тою же невозмутимою важностью продолжала свои хозяйскія обязанности. Она такъ много наложила на тарелку Соломону Ландольду, что тотъ долженъ былъ протестовать.

-- Неужели вразумленіе уже такъ хорошо подѣйствовало?-- сказала она, бросая на него смѣющійся взглядъ.

Но тутъ и къ нему вернулось хорошее расположеніе духа, веселость и обычное остроуміе, онъ сталъ разсказывать такія забавныя вещи, что серебристый смѣхъ Фигуры почти не умолкалъ ни на минуту и она даже не находила времени для собственныхъ выходокъ. Только совѣтникъ иногда перебивалъ Ландольда и со своей стороны принимался за мѣткія шутки и разные замѣчательные разсказы изъ правительственной жизни; онъ говорилъ объ интригахъ ограниченнаго и въ то же время фанатическаго духовенства, о смѣшныхъ примѣрахъ закулиснаго вліянія женщины на церковную жизнь. Видно было, что онъ основательно изучалъ своего Вольтера.

-- Господинъ Ландольдъ, -- воскликнула Фигура Лёй почти страстно,-- мы съ вами лучше оба никогда не женимся, чтобы избѣжать такого позора, не правда ли?

И она протянула ему свою руку, которую онъ поспѣшно схватилъ и сжалъ въ своей сильной рукѣ.

-- Хорошо, никогда,-- сказалъ онъ смѣясь, хотя сердце его учащенно забилось въ груди и онъ принялъ ея слова за особый скрытый шагъ къ сближенію съ ея стороны и мысленно болѣе чѣмъ когда-либо не былъ согласенъ на такой обѣтъ.

Дядя тоже разсмѣялся, но вдругъ, съ первыми ударами церковнаго колокола, возвѣщавшаго начало дневной проповѣди, принялъ недовольный и унылый видъ.

-- Опять уже этотъ указъ,-- воскликнулъ онъ. Дѣло въ томъ, что во время богослуженія въ семьяхъ запрещалось обѣдать, а за разговорами незамѣтно пробило два часа.

Всѣ грустно посмотрѣли на уставленный яствами столъ. Мартинъ Лёй еще наскоро сталъ откупоривать бутылку десертнаго вина, а почтенный совѣтникъ быстро всталъ изъ-за стола и пошелъ облачаться въ свое церковное платье, такъ какъ по его сану и положенію ему слѣдовало отправиться въ соборъ. Вскорѣ онъ опять появился въ таларѣ, конусообразной шапкѣ и со сборчатымъ бѣлымъ воротникомъ вокругъ шеи. Передъ отходомъ въ соборъ онъ хотѣлъ еще выпить стаканчикъ вина. Но, такъ какъ Ландольдъ опять началъ новый анекдотъ, то онъ присѣлъ на минуту къ столу и незамѣтно просидѣлъ до тѣхъ поръ, пока благовѣстъ не прекратился и въ воздухѣ, въ которомъ долго звучали колокола, вдругъ совершенно стихло.

Въ замѣшательствѣ дядя сказалъ племяннику:

-- Ну, нечего дѣлать, Мартинъ, налей еще всѣмъ, теперь поздно.

Фигура Лёй захлопала въ ладоши и весело воскликнула:

-- Ну, вотъ, теперь мы всѣ преступники, да какіе еще отборные! Выпьемъ за это еще!

Съ этими словами она подняла граненый бокалъ, въ которомъ играло янтарное вино, и яркій лучъ солнца на мгновеніе освѣтилъ не только бокалъ и кольца на ея рукѣ, но и всю ее, ея золотистые волосы, нѣжный румянецъ щекъ, пурпуровый ротикъ, камни ея ожерелья; и вся она была похожа на ангела, совершающаго торжественное таинство.

Даже легкомысленный братъ ея былъ пораженъ этимъ величественнымъ впечатлѣніемъ и охотно заключилъ бы свою сіяющую сестру въ объятія, если бы не боялся этимъ нарушить очарованія. Дядя съ умиленіемъ смотрѣлъ на дѣвушку и подавилъ въ себѣ глубокій вздохъ тревоги за ея судьбу.

Часъ спустя, съ наступленіемъ сумерекъ, онъ предложилъ молодымъ людямъ отправиться на гулянье, устроенное близъ стрѣльбища, гдѣ между двухъ рѣкъ шла прекрасная тѣнистая аллея.

-- Тамъ, -- сказалъ онъ, -- прогуливается теперь благородный Бодмеръ, окруженный толпою друзей и учениковъ; мудрыя рѣчи текутъ изъ его устъ и слушать его полезно и назидательно. Если мы присоединимся къ нему, то наша репутація будетъ въ глазахъ всѣхъ возстановлена. Фигура тѣмъ временемъ можетъ разыскать тамъ своихъ воскресныхъ подругъ и, по обыкновенію, погулять съ ними. Онѣ всегда собираются тамъ въ это время передъ тѣмъ, какъ зайти другъ къ другу поболтать и полакомиться вишневымъ вареньемъ.

Послушавшись совѣта, молодые люди отправились на гулянье, гдѣ большія группы двигались уже взадъ и впередъ по главной аллеѣ. Тутъ же, дѣйствительно, находился и Бодмеръ со своей свитой. На ходу онъ обсуждалъ разницу между идеаломъ и жизнью, между республикой Платона и швейцарской республикой, причемъ попутно касался всевозможныхъ событій и клеймилъ колкими намеками все глупое и вредное.

Мартинъ Лёй и Соломонъ Ландольдъ послѣ обмѣна привѣтствіями присоединились къ группѣ, окружающей Бодмера, и съ нею продолжали свой путь. Соломонъ Ландольдъ скоро опередилъ всѣхъ на нѣсколько шаговъ и не слишкомъ внимательно слушалъ, что въ это время толковалъ Бодмеръ на тему объ общественномъ воспитаніи на строго государственныхъ началахъ.

Тѣмъ временемъ изъ боковой аллеи на главную вышло дамское общество, которымъ такимъ же образомъ предводительствовала фигура Лёй. Ландольдъ почтительно поклонился, и вслѣдъ за нимъ и остальные мужчины приподняли свои треуголки и поклонились, такъ что всѣ шпаги поднялись вверхъ. Фигура съ невозмутимымъ спокойствіемъ отвѣтила церемоннымъ поклономъ, и за нею всѣ двадцать ея подругъ продѣлали то же самое.

Спустя нѣкоторое время, въ тотъ самый моментъ, когда Бодмеръ критиковалъ книгу Базедова, дамская процессія вновь вышла ему навстрѣчу, на этотъ разъ въ прямомъ направленіи, и вновь начались привѣтствія, которыя длились еще долѣе, чѣмъ въ первый разъ, пока, наконецъ, всѣ не прошли мимо. Когда онъ перешелъ къ темѣ объ образовательномъ значеніи театра, которую Бодмеръ развивалъ не безъ намековъ на собственные драматическіе опыты, онъ былъ въ третій разъ прерванъ тѣмъ же обмѣномъ поклоновъ и комплиментовъ, что привело почти въ отчаяніе почтеннаго мудреца.

Конечно, отчасти въ этомъ былъ повиненъ Соломонъ Ландольдъ. Какъ солдатъ и охотникъ, онъ зорко умѣлъ слѣдить за движеніями непріятельскаго отряда и незамѣтно направлялъ своихъ ученыхъ спутниковъ по такимъ дорожкамъ и аллеямъ, гдѣ встрѣча была неизбѣжна. Но фигура Лёй всякій разъ такъ неутомимо и весело отвѣчала своими чудовищными присѣданіями, что онъ не жалѣлъ о своей затѣѣ. Этотъ день показался ему самымъ прекраснымъ днемъ, какой ему когда-либо пришлось пережить.

Отнынѣ всѣ мысли его заняты были прелестною дѣвушкой. Безмятежный покой его души, не покидавшій его въ отношеніяхъ съ Саломе-Щегленкомъ, теперь исчезъ. Едва только онъ не видѣлъ ее нѣкоторое время, какъ печаль и страхъ начинали тѣснить его душу, страхъ за то, что вся жизнь его можетъ пройти безъ фигуры Лёй. И она, со своей стороны, казалась сердечно преданной ему. Она всячески шла навстрѣчу его стараніямъ сблизиться съ нею и обходилась съ нимъ, какъ съ хорошимъ и милымъ товарищемъ. Она постоянно клала ему руку на плечо и даже обнимала его за шею, но какъ только онъ довѣрчиво хотѣлъ коснуться ея руки, поспѣшно и почти рѣзко отнимала ее. Если же, случалось, онъ осмѣливался сказать ей нѣжное слово или выдать себя взглядомъ, она холодно не обращала на это никакого вниманія. Иногда по самымъ незначительнымъ пустякамъ она мучила и высмѣивала его. Онъ молчаливо переносилъ всѣ насмѣшки и эти непонятные приливы придирчивости, и не замѣчалъ, какъ она украдкою бросала на него нѣжные и признательные взгляды.

Братъ Мартинъ и дядя видѣли эти отношенія, но считались съ прихотями и поведеніемъ фигуры, смотрѣли на нихъ, какъ на нѣчто, чего нельзя было измѣнить, и, зная хорошо честный и положительный характеръ Соломона, оставляли молодыхъ людей въ покоѣ и не мѣшали имъ.

Но въ одинъ прекрасный день отношенія ихъ, казалось, должны были опредѣлиться. Поэтъ Соломонъ Гесснеръ на лѣто переѣхалъ на жительство въ Зильвальдъ, гдѣ ему было поручено наблюденіе за лѣснымъ хозяйствомъ. Исполнялъ ли онъ эту обязанность или нѣтъ,-- неизвѣстно; вѣрно лишь то, что, живя въ своемъ лѣтнемъ домѣ, онъ много сочинялъ, писалъ красками и жилъ очень весело, всегда окруженный большимъ обществомъ часто наѣзжавшихъ къ нему гостей. Этотъ новый Соломонъ, появляющійся въ нашемъ разсказѣ, былъ въ тѣ времена въ полномъ расцвѣтѣ лѣтъ и славы, которая уже распространилась повсюду; при этомъ онъ былъ скроменъ и доброжелателенъ къ другимъ, какимъ можетъ быть только человѣкъ съ дѣйствительнымъ природнымъ дарованіемъ. Идиллическія поэмы Гесснера, взятыя на фонѣ эпохи -- за предѣлы которой можетъ переступить только геній -- представляютъ собою законченныя, маленькія, весьма стильныя произведенія искусства и отнюдь не являются слабыми или ничтожными твореніями. Мы теперь едва удостоиваемъ ихъ вниманія, не думая о томъ, что. будутъ говорить черезъ пятьдесятъ лѣтъ о среднихъ художественныхъ произведеніяхъ нашего времени.

Но какъ бы мы ни судили о немъ теперь, въ то время поэта, жившаго въ лѣсномъ уединеніи, окружала особая поэтическая и художественная атмосфера, и его многостороннее творчество и его непосредственность и юморъ возбуждали въ другихъ самую безпечную веселость. Гравюры Гесснера, наравнѣ съ копіями Цинга и Кольбе съ его картинъ, лѣтъ черезъ сто пріобрѣтутъ, несомнѣнно, огромную цѣну у антикваровъ, а у насъ они идутъ теперь за безцѣнокъ.

Въ своей многосторонней дѣятельности, Гесснеръ, между прочимъ, близко заинтересовался производствомъ фарфоровой фабрики, въ дѣлахъ которой онъ принималъ участіе; онъ первый показалъ примѣръ раскрашиванія посуды и послѣ недолгаго упражненія самъ разрисовалъ великолѣпный чайный сервизъ. Когда все было готово до послѣдней чашки, Гесснеру пришла мысль по случаю окончанія этой работы устроить у себя въ лѣсу праздникъ. Друзья и знакомые были приглашены на это маленькое торжество; столъ былъ накрытъ на берегу рѣки, подъ сѣнью высокихъ кленовъ, у подъема на гору, поросшую густою чащей деревьевъ. На бѣлоснѣжной узорчатой скатерти были разставлены новые чашки, кувшины, блюда и тарелки, украшенные множествомъ большихъ и маленькихъ рисунковъ, изъ которыхъ каждый былъ новинкой, идилліей, остротой, и особенная прелесть ихъ заключалась въ томъ, что все изображенное въ нихъ -- нимфы, сатиры, пастухи, дѣти, ландшафты, цвѣты -- было сдѣлано легкою, талантливой рукою художника, было расположено со вкусомъ и смысломъ, а не въ скучномъ однообразіи, по шаблону фабричнаго мастера.

На убранномъ столѣ легкою свѣтлою сѣткою лежалъ солнечный свѣтъ, проникавшій сквозь узорчатую листву клена; при малѣйшемъ вѣяніи вѣтерка эти свѣтлые узоры и пятна приходили въ движеніе и двигались въ ритмическомъ танцѣ; казалось, что свѣтовыя пятна движутся въ нѣжно-торжественномъ менуэтѣ.

Гесснеръ, углубившись въ созерцаніе этой игры, не замѣтилъ, какъ время шло и пріѣхали первые гости. Это были ученый Бодмеръ или цюрихскій Цицеронъ, какъ его называлъ Зульцеръ, и каноникъ Брейтингеръ, съ которымъ Гесснеръ когда-то вмѣстѣ велъ войну противъ Готшеда. На почетныхъ мѣстахъ возсѣдали ихъ супруги, а оба ученыхъ на этотъ разъ помѣстились противъ нихъ на переднихъ мѣстахъ. Вслѣдъ за ними пріѣхали другіе гости, друзья и ученые; всѣ были веселы и любезны, всѣ оживленно бесѣдовали съ изысканнымъ оттѣнкомъ литературнаго щегольства, смѣшаннаго съ швейцарской грубостью или, если угодно, мѣщанскимъ самодовольствомъ.

Послѣдними пріѣхали молодыя дѣвицы, въ числѣ которыхъ была и фигура Лёй. Ихъ сопровождали верхомъ Соломонъ Ландольдъ и Мартинъ Лёй.

Гости обмѣнивались привѣтствіями, знакомились и, расхаживая вокругъ стола, подъ деревьями, разсматривали и наперерывъ хвалили фарфоровый сервизъ. Соломонъ Гесснеръ съ Фигурою Лёй представилъ сценку, какъ пастушка учитъ застѣнчиваго пастушка танцамъ, и такъ смѣшно и жизненно изобразилъ свою роль, что развеселилъ окончательно всѣхъ гостей, такъ что любезной хозяйкѣ съ трудомъ удалось усадить гостей и уговорить ихъ оказать честь ея угощенію.

Когда, наконецъ, всѣ разсѣлись и мало-по-малу успокоились, какой-то молодой человѣкъ привлекъ къ себѣ общее вниманіе. Это былъ одинъ изъ тѣхъ энтузіастовъ, которые любятъ тащить на показъ и кричать объ интимныхъ подробностяхъ чужой личной жизни. Ему удалось какъ-то разузнать, быть можетъ, и не безъ содѣйствія достопочтенной супруги Гесснера, кое-что изъ переписки его друзей, и теперь онъ намѣревался сообщить свои интересныя свѣдѣнія. То были разныя письма, пришедшія изъ Парижа: Руссо писалъ Губеру, переводчику Гесснера, что не выпускаетъ изъ рукъ его сочиненій, и въ самыхъ лестныхъ выраженіяхъ отзывался о нихъ. Дидро выражалъ даже въ письмѣ пожеланіе, чтобы нѣкоторыя его собственныя сочиненія были напечатаны вмѣстѣ съ новѣйшими идилліями Гесснера. Въ сущности говоря, въ томъ, что Руссо восхищался изображеніями идиллическаго міра, не было ничего удивительнаго. Но что великій реалистъ и энциклопедистъ Дидро хотѣлъ рука объ руку выступить въ литературномъ мірѣ со скромнымъ идиллическимъ писателемъ, было поистинѣ замѣчательно. Къ большому неудовольствію Гесснера, сообщеніе молодого энтузіаста послужило поводомъ къ пространнымъ толкамъ и разсужденіямъ.

Но зато Цицеронъ-Бодмеръ, котораго это сильно задѣло, не могъ съ этимъ помириться. Человѣческое тщеславіе, скрывающееся на днѣ души даже самаго великаго мудреца, овладѣло имъ, и, въ слѣпой зависти къ сопернику, онъ не могъ сдержать въ себѣ наплыва горькихъ чувствъ и размышленій. Навязчиво сталъ онъ разсказывать о себѣ самомъ, о томъ, какъ пламенно любилъ его Виландъ, какъ въ пору восходящей славы Виланда онъ, Бодмеръ, какъ старшій другъ, дѣлилъ съ нимъ святые восторги поэтическаго вдохновенія. И гдѣ, патетически воскликнулъ онъ, гдѣ теперь эти чистѣйшія наслажденія?

Скрестивъ тощія ноги, откинувшись на стулѣ и картинно закрывшись легкимъ сѣрымъ плащомъ, онъ вслухъ предался своимъ грустнымъ воспоминаніямъ о томъ, какъ два лучшихъ друга, въ которыхъ онъ безгранично вѣрилъ -- серафическіе юноши Клопштокъ и Виландъ -- обманули его отеческія попеченія и братскую дружбу и жестоко разочаровали его. Клопштокъ не устоялъ передъ соблазнами суетныхъ удовольствій и въ вихрѣ кутежей и попоекъ съ другими товарищами забросилъ свое искусство, оставилъ свою Мессіаду; а Виландъ -- его погубили женщины, подъ ихъ вліяніемъ онъ, по его мнѣнію, мало-по-малу превратился въ самаго пошлаго и легкомысленнаго стихоплета на свѣтѣ. Такъ ему, Бодмеру, оставалось только топить свое горе и стыдъ за своихъ друзей въ потокѣ ужаснѣйшихъ гекзаметровъ, и онъ писалъ, писалъ безъ устали свои высоконравственныя патріархады.

Отсюда Бодмеръ перешелъ къ характеристикѣ всѣхъ памятниковъ своего неутомимаго творчества. Это были исторіи объ искушеніи Авраама, возвращеніи Іакова изъ Харрана, о Ноѣ и всемірномъ потопѣ; при этомъ онъ часто цитировалъ изъ нихъ наизусть наиболѣе значительныя мѣста. Иногда онъ вплеталъ въ свой разсказъ курьезныя свѣдѣнія изъ обширной своей корреспонденціи, вродѣ послѣдовавшаго въ Данцигѣ запрещенія писать гекзаметрами, такъ какъ это было признано неприличнымъ и неблагонадежнымъ.

Затѣмъ съ ироніей и горечью онъ вспомнилъ, какъ былъ съ нимъ еще и такой случай: противники и завистники его написали на него какъ-то памфлетъ подъ названіемъ "Бодмеріада"; онъ узналъ объ этомъ и довѣрчиво повѣдалъ объ этой выходкѣ своему другу-священнику. Другъ его возмутился и огорчился, что безсмертныя произведенія такъ низко осмѣяны, выразилъ увѣренность, что никто изъ порядочныхъ людей и читать-то не станетъ такого вздора. "Но представьте себѣ, господа, -- заключилъ свой разсказъ Бодмеръ,-- этотъ безпутный каноникъ просилъ меня по дружбѣ одолжить ему на день эту "Бодмеріаду", такъ какъ, по его мнѣнію, онъ вдвойнѣ оцѣнитъ послѣ нея высокое значеніе моихъ произведеній".

Присутствующіе улыбнулись, догадываясь, кто былъ этотъ любопытный другъ. А Бодмеръ, въ крайнемъ волненіи, сбросивъ наполовину свой плащъ и наклонившись впередъ, въ позѣ римскаго сенатора, грозно воскликнулъ:

-- Зато онъ теряетъ мѣсто, которое я приготовилъ было ему въ новомъ изданіи моей "Ноахиды". Онъ не достоинъ безсмертія!

И Бодмеръ сталъ перечислять, кому изъ друзей своихъ, достойныхъ этой славы, онъ удѣлитъ большее или меньшее число строкъ въ томъ или иномъ своемъ произведеніи, въ строгомъ соотвѣтствіи съ достоинствомъ и заслугами каждаго. Бодмеръ при этихъ словахъ окинулъ присутствующихъ такимъ испытующимъ, пристальнымъ взглядомъ, что всѣ невольно потупились, нѣкоторые -- краснѣя и блѣднѣя; и въ обществѣ наступило неловкое молчаніе.

Но Бодмеръ, постепенно смягчившись, опять откинулся назадъ и, глядя задумчиво вдаль, прочувствованнымъ голосомъ сказалъ:

-- Ахъ, гдѣ они, золотыя времена, когда мой молодой Виландъ писалъ свое введеніе къ нашимъ общимъ произведеніямъ. Онъ сказалъ тогда, что мы всецѣло обязаны нашей божественной религіи тѣмъ, что нравственной возвышенностью наши стихи превзошли творенія Гомера.

Въ это время разсѣянный взглядъ въ сторону вдругъ прервалъ нить его воспоминанія. Онъ увидѣлъ странную сцену и вдругъ вскочилъ и строго воскликнулъ:

-- Это еще что за шутки?

Въ продолженіе всего разсказа Бодмера, Соломонъ Ландольдъ прогуливался взадъ и впередъ подъ деревьями, погруженный въ свои сердечныя дѣла, обдумывая, не рѣшится ли сегодня его судьба. Волосы его, по модѣ того времени, были завязаны въ крѣпкій пучокъ на затылкѣ и были украшены большими бантами. Фигура Лёй дома запаслась двумя зеркальцами, и, подойдя къ Соломону подъ предлогомъ поправить ему бантъ, незамѣтно прикрѣпила къ его волосамъ одно зеркальце, поменьше, а другое, побольше, оставила себѣ. Ничего не подозрѣвая, Ландольдъ продолжалъ ходить, погруженный въ свои думы, а она, неслышно слѣдуя за нимъ по мягкому мху, кружилась и танцовала; при этомъ она ни разу не теряла себя изъ виду въ маленькомъ зеркалѣ въ его волосахъ и, благодаря второму зеркалу въ ея рукахъ, она отражалась сразу со всѣхъ сторонъ.

Бодмеръ вскипѣлъ; въ умѣ его, какъ молнія, мелькнуло подозрѣніе, что, быть можетъ, это -- аллегорія, высмѣивающая его рѣчь и яко бы тщеславныя чувства. Всѣ оглянулись по направленію, куда онъ показывалъ своимъ костлявымъ пальцемъ, и засмѣялись надъ веселой забавой Фигуры. Наконецъ, и Ландольдъ почувствовалъ устремленные на него взгляды и оглянулся въ изумленіи назадъ, какъ разъ въ тотъ моментъ, когда Фигура снимала зеркальце съ его спины.

-- Что это значитъ,-- спокойно и кротко спросилъ старый профессоръ, успѣвшій уже оправиться,-- молодежь высмѣиваетъ болтливую старость?

Чего Фигура собственно добивалась,-- это осталось неизвѣстнымъ. Но въ тотъ моментъ она стояла въ глубокомъ смущеніи и раскаяніи. Со страху она указала на Ландольда и сказала:

-- Развѣ вы не видите, что я только шучу съ этимъ господиномъ?

На этотъ разъ Соломонъ Ландольдъ смѣшался и даже измѣнился въ лицѣ, видя себя одураченнымъ; всѣ, наконецъ, сообразили двусмысленность этой забавы, и въ обществѣ на мгновеніе наступила напряженная тишина.

Но тутъ вмѣшался хозяинъ, Соломонъ Гесснеръ; онъ взялъ у Фигуры зеркало и воскликнулъ:

-- Здѣсь вовсе не было никакой насмѣшки! Mademoiselle хотѣла представить намъ, какъ истина шествуетъ въ сопровожденіи добродѣтели, которой, надѣюсь, никто не будетъ оспаривать въ нашемъ Ландольдѣ. Но mademoiselle ошиблась въ одномъ: истина должна довлѣть себѣ и ни въ какомъ отношеніи не зависѣть ни отъ порока, ни отъ добродѣтели. Позвольте-ка, можетъ быть, мнѣ лучше удастся!

Съ этими словами онъ взялъ легкій шарфъ у своей сосѣдки, задрапировалъ имъ свои бедра и, представъ въ яко бы античной наготѣ съ зеркаломъ въ рукѣ, взошелъ на большой камень, какъ на пьедесталъ, и въ причудливой позѣ, со слащавымъ выраженіемъ лица такъ смѣшно представилъ статую истины, что всѣ разсмѣялись, и къ обществу вернулось его прежнее веселое настроеніе.

Только одинъ Соломонъ Ландольдъ оставался попрежнему разсѣяннымъ и задумчивымъ; онъ незамѣтно пробрался на глухую лѣсную тропинку, чтобы тамъ на свободѣ собраться съ мыслями, а затѣмъ храбро покончить съ вопросомъ. Но его уединеніе длилось недолго: неожиданно близъ него очутилась Фигура Лёй.

Взявъ его подъ руку, она прошептала ему:

-- Разрѣшите ли мнѣ пройтись съ вами?

Ничего не отвѣчая ей, онъ не выпускалъ ея руки и шелъ дальше. Когда они поднялись настолько высоко, что никто ихъ не могъ больше видѣть, она вдругъ остановилась и проговорила:

-- Я должна передъ вами высказаться, иначе я не выдержу и жалко погибну. Но погодите...

Съ этими словами она обвила его шею руками и поцѣловала его; но когда онъ хотѣлъ продолжить поцѣлуй, она рѣшительно оттолкнула его.

-- Это значитъ,-- пояснила она,-- что я васъ люблю и знаю, что вы меня тоже любите. Но на этомъ мы должны сказать аминь. Аминь и конецъ! Послушайте, я у постели умирающей матери поклялась за нѣсколько минутъ до ея кончины, что никогда не выйду замужъ. Это обѣщаніе я хочу и должна выполнить. Она была помѣшана, сначала страдала ипохондріей, потомъ помѣшательство ухудшилось; только въ послѣдніе часы жизни умъ ея прояснился и она могла говорить со мной. Болѣзнь эта у насъ въ роду и прежде бывала правильно черезъ одно поколѣніе, но моя бабушка была больна, за нею моя мать, и теперь боятся, что та же участь ждетъ и меня!

Она опустилась на землю, закрыла лицо руками и принялась горько плакать.

Потрясенный Ландольдъ сталъ передъ нею на колѣни и старался овладѣть ея руками и утѣшить ее. Онъ тщетно искалъ словъ, чтобы выразить ей свою благодарность и свои чувства, онъ могъ только безсвязно повторять ей:

-- Не бойтесь, мы все устроимъ! Вотъ ужъ... какъ бы не такъ... нѣтъ ужъ...

Но она въ непоколебимомъ убѣжденіи воскликнула:

-- Нѣтъ, нѣтъ! Я вижу, я предчувствую это, я и теперь бываю весела и легкомысленна только, чтобы заглушить въ себѣ грусть и уныніе. Безуміе, какъ страшный призракъ, стоитъ за моею спиной!

Въ тѣ времена не было еще спеціальныхъ учрежденій для такого рода больныхъ и они жили въ семьяхъ, надолго оставляя по себѣ воспоминаніе злосчастныхъ демоновъ.

Но вдругъ, неожиданно быстро, плачущая дѣвушка поднялась съ земли, старательно отерла слезы и инстинктивно одолѣла свою печаль.

-- Довольно!-- сказала она.-- Теперь вы все знаете. Вы должны взять добрую, хорошую жену, которая будетъ умнѣе меня. Постойте, молчите! Это мое послѣднее слово!...

Ландольдъ на этотъ разъ ничего не нашелся сказать ей въ отвѣтъ. Передъ лицомъ грозной судьбы онъ стоялъ, пораженный и живо тронутый; но онъ не терялъ надежды, ощущеніе глубокаго счастія вливалось ему въ душу, и онъ еще хотѣлъ постоять за него. Они вмѣстѣ еще продолжали бродить по лѣсу до тѣхъ поръ, пока въ прекрасномъ лицѣ Фигуры не исчезли послѣдніе слѣды пережитаго волненія, и затѣмъ вернулись къ обществу.

Между тѣмъ Гесснеръ пригласилъ деревенскихъ музыкантовъ, чтобы повеселить молодежь, и, когда Ландольдъ съ Фигурой вернулись съ прогулки, балъ былъ уже въ полномъ разгарѣ.

Какъ только Фигура появилась, примиренный Бодмеръ самъ пригласилъ ее на одинъ туръ, чтобы, какъ онъ выразился, еще разъ тряхнуть стариной. Послѣ этого она танцовала, насколько это было возможно дѣлать, не возбуждая подозрѣній, съ однимъ Ландольдомъ. Она говорила, танцуя съ нимъ, что этотъ день долженъ быть для нихъ послѣднимъ днемъ ихъ дружбы, такъ какъ она не знаетъ, когда для нея наступитъ мракъ, когда закружится вихрь надъ нею и умчитъ ее въ невѣдомую, населенную видѣніями и призраками страну.

На обратномъ пути онъ опять сопровождалъ ея коляску верхомъ. Язычокъ ея не умолкалъ ни на минуту; проѣзжая подъ усыпаннымъ зрѣлыми плодами вишневымъ деревомъ, Ландольдъ быстро сломалъ вѣтку съ коралловыми вишнями и бросилъ ее на колѣни Фигуры.

-- Благодарю васъ,-- промолвила она ему и потомъ хранила эту вѣтвь съ засохшими уже плодами въ теченіе тридцати лѣтъ.

Она осталась вполнѣ здоровой, мрачная участь не постигла ее. Но, тѣмъ не менѣе, она твердо стояла на своемъ рѣшеніи. Рано поутру, послѣ своего объясненія съ Фигурой Соломонъ Ландольдъ отправился переговорить съ Мартиномъ Лёй, но и онъ вполнѣ подтвердилъ опасенія своей сестры. Онъ завѣрялъ Ландольда, что не могъ бы желать себѣ лучшаго зятя. Но въ семьѣ его этотъ вопросъ рѣшенъ уже разъ навсегда, и онъ проситъ его ради спокойствія ея души, которое доселѣ ничѣмъ не было возмущено, отказаться отъ дальнѣйшаго сватовства.

Ландольдъ сдался не сразу; много лѣтъ онъ терпѣливо и молча ждалъ, но тщетно. Одно только утѣшало его: когда время отъ времени онъ встрѣчался съ Фигурою Лёй, глаза ея говорили ему, что для нея онъ попрежнему -- лучшій, любимѣйшій другъ.

Капитанъ.

Ровно семь лѣтъ прошло съ этого времени, и Соломопъ Ландольдъ не испыталъ ни одного новаго увлеченія. Одна фигура Лёй, которую онъ прозвалъ Петрушкой, царила въ его душѣ. Но наконецъ дѣло дошло все же до новой исторіи.

Изъ Голландіи съ военной службы возвратился нѣкій капитанъ Гиммель. Жена его, голландка родомъ, рано умерла и оставила ему дочку, съ которой онъ и поселился, выйдя въ отставку, въ Цюрихѣ. Обладая небольшимъ состояніемъ и порядочной пенсіей, онъ проживалъ, однако, почти всѣ свои деньги на себя одного.

Онъ пилъ, задиралъ всѣхъ, заводилъ ссоры и хвастался своимъ умѣніемъ фехтовать. Онъ всегда вращался среди молодежи, хотя самъ былъ уже пожилой человѣкъ, и вѣчно шумѣлъ и скандалилъ. Съ нимъ однажды встрѣтился Соломонъ Ландольдъ и, выведенный изъ терпѣнія хвастовствомъ капитана, принялъ его вызовъ. У капитана въ домѣ былъ устроенъ фехтовальный залъ, и туда-то направился Соломонъ съ большой компаніей друзей. Онъ былъ отличнымъ фехтовальщикомъ и уже въ дѣтствѣ упражнялся въ различныхъ пріемахъ борьбы въ замкѣ Вюльфлингенъ, а послѣ въ военныхъ школахъ въ Парижѣ и въ Метцѣ; поэтому онъ разсчитывалъ хорошенько проучить стараго забіяку, несмотря на его кожаный панцирь.

Въ залѣ раздался лязгъ оружія и топотъ ногъ. Противники ожесточенно наступали другъ на друга, но Ландольдъ такъ ловко сыпалъ ударами, что капитанъ уже началъ пыхтѣть и сдаваться, какъ вдругъ Соломонъ Ландольдъ безсильно опустилъ руку и, какъ очарованный, остановился на мѣстѣ, глядя на дверь. Дѣло въ томъ, что въ этотъ мигъ на порогѣ появилась съ подносомъ, уставленнымъ маленькими стаканчиками, дочь капитана, прелестная Вендельгардъ.

Она была дѣйствительно прелестнымъ созданіемъ. Вся чрезмѣрная роскошь ея шуршащаго шелкомъ туалета блѣднѣла передъ ея рѣдкою красотой. Лицо, шея, руки сіяли поразительной бѣлизной, и она казалась прекрасною статуей изъ паросскаго мрамора. Ея пышные шелковистые волосы, отсвѣчивающіе рыжеватымъ оттѣнкомъ, причудливыми локонами падали ей на шею; большіе темно-синіе глаза ея смотрѣли серьезно-вопросительно, и такое же недоумѣніе и даже почти затаенная забота были въ выраженіи ея маленькаго прелестнаго рта,-- что, впрочемъ, еще не говорило объ особой углубленности ея существа.

Капитанъ чрезвычайно обрадовался своевременному появленію дочери и, видя, что она въ затрудненіи оглядывается, куда бы ей поставить подносъ, жестомъ указалъ ей на подоконникъ. Мужчины подошли къ ней здороваться съ той почтительностью и восхищеніемъ, которыя всегда оказываются столь исключительной красотѣ. Она поклонилась въ отвѣтъ, и пріятная улыбка озарила ея лицо, а выраженіе затаенной заботы мгновенно исчезло съ него; при этомъ она бросила робкій взглядъ на пораженнаго Ландольда, котораго она видѣла въ первый разъ, и поспѣшно удалилась. Но отецъ ея, напротивъ, принялся угощать гостей, вытащилъ откуда-то разныя голландскія водки и видимо хотѣлъ отвлечь вниманіе противника и всего общества отъ поединка.

Да и Ландольдъ, со своей стороны, уже утратилъ свое недоброжелательство къ капитану Гиммелю. Въ одно мгновеніе капитанъ изъ врага превратился въ его сознаніи въ волшебника, въ рукахъ котораго было такое дивное сокровище и который могъ осчастливить всякаго или сдѣлать несчастнымъ. Въ тотъ же день Ландольдъ безропотно поѣхалъ съ капитаномъ въ какой-то винный погребъ и, какъ ни противно было ему безобразное поведеніе стараго хвастуна, онъ кротко и снисходительно велъ себя въ отношеніи къ нему.

У кого что болитъ, тотъ о томъ и говоритъ. Соломонъ Ландольдъ повсюду осторожно и съ хитростью незамѣтно наводилъ разговоръ на тему о прекрасной Вендельгардъ, изъ чистаго удовольствія поговорить о ней и разузнать о ней больше подробностей. Неожиданно грустное событіе въ семьѣ капитана заставило общество обратить исключительное вниманіе на его прекрасную дочь. Въ одинъ злополучный день распространилось извѣстіе, что Вендельгардъ, запутавшись въ долгахъ по непростительному легкомыслію и безпечности, находится на краю банкротства и позорнаго судебнаго преслѣдованія. Разсказывали при этомъ, что отецъ ея страшно разсерженъ, рѣшительно отказался выручить свою дочь изъ тяжелаго положенія и даже грозилъ ей отречься отъ нея, а всѣмъ заимодавцамъ угрожаетъ насиліемъ.

Повидимому, дѣло заключалось въ слѣдующемъ: Вендельгардъ вела все домашнее хозяйство отца. Постоянно нуждаясь въ деньгахъ, которыя капитанъ ей выдавалъ неаккуратно и скупо, она поневолѣ прибѣгала къ займамъ. Впослѣдствіи она стала пользоваться этимъ удобнымъ средствомъ уже и для себя и прибѣгать къ нему все чаще. Ея неопытность, полное одиночество и какая-то особая наивность, часто присущая такимъ исключительнымъ типамъ, сыграли немаловажную роль въ ея легкомысленномъ поступкѣ. Кромѣ того, бѣдняжка была глубоко убѣждена, что ея хвастливый отецъ былъ дѣйствительно состоятельнымъ человѣкомъ.

Какъ бы то ни было, но всѣ только и говорили, что о прекрасной Вендельгардъ и ея критическомъ положеніи. Женщины всплескивали руками и говорили о близости свѣтопреставленія, если въ мірѣ завелись такія неслыханныя дѣла. Мужчины были скромнѣе и глубокомысленно разсуждали объ опасности для государства такихъ нравовъ. Дѣвицы перешептывались между собой и въ ужасныхъ краскахъ рисовали себѣ положеніе несчастной преступницы. Молодые люди зло посмѣивались и вышучивали бѣдную дѣвушку, но держались на почтительномъ разстояніи не только отъ дома капитана, но даже и отъ улицы, на которой онъ жилъ. Обманутые купцы и лавочники бѣгали по судамъ со своими жалобами.

Только одинъ Соломонъ Ландольдъ съ удвоенной нѣжностью думалъ о печальной и всѣми покинутой дѣвушкѣ. Онъ былъ весь проникнутъ горячимъ сочувствіемъ къ ея положенію и мечталъ о ней, какъ если бы грѣшница находилась не въ чистилищѣ своихъ страданій, а въ прекрасномъ саду, за золоченой рѣшеткой, среди душистыхъ розъ. Наконецъ, онъ не могъ устоять передъ искушеніемъ видѣть ее и помочь ей и однажды вечеромъ, убѣдившись, что капитанъ прочно засѣлъ въ ресторанѣ, быстро рѣшился и, подойдя къ дому Вендельгардъ, сильно дернулъ за ручку звонка. Изъ окна выглянула прислуга и спросила, кого ему нужно. На это онъ сердито отвѣчалъ ей, что пришелъ изъ городского суда по дѣлу и хочетъ говорить съ барышней. Онъ сказалъ это намѣренно, чтобы посѣщеніе его не вызвало другихъ толковъ, но страшно перепугалъ этимъ бѣдняжку; она вышла къ нему и была смертельно блѣдна, но вдругъ, узнавъ его, густо покраснѣла.

Въ глубокомъ смущеніи, дрожащимъ отъ волненія и испуга голосомъ она пригласила его сѣсть. Всѣми покинутая, лишенная поддержки и совѣта, Вендельгардъ не имѣла ни малѣйшаго представленія о ходѣ ея дѣла и вообразила, что за нею пришли изъ суда, чтобы вести ее въ тюрьму.

Едва только Ландольдъ сѣлъ, какъ роли ихъ перемѣнились: пришелъ его чередъ испытать смущеніе; онъ никакъ не могъ найти подходящихъ словъ, чтобы объяснить ей причины и цѣль своего посѣщенія. Печальная красавица казалась ему благороднѣе и возвышеннѣе французскаго короля, который въ нуждѣ, покупая жизнь швейцарцевъ, долженъ былъ все же называть ихъ grands amis. Но, наконецъ, какъ бы ища у нея поддержки, онъ сообщилъ ей о цѣли своего посѣщенія. Возрастающая радость, съ которой она внимала ему, ободрила его, и онъ разсказалъ ей, что, узнавъ въ судѣ о ея непріятномъ дѣлѣ, онъ пришелъ обсудить, нельзя ли его какъ-нибудь уладить. Поэтому онъ просилъ ее съ полнымъ довѣріемъ разсказать ему все.

У Вендельгардъ невольно вырвался глубокій вздохъ облегченія. Бросивъ на Ландольда исподлобья испытующій взглядъ, какъ и при первой встрѣчѣ, она вышла изъ комнаты и вернулась со шкатулкой, гдѣ у нея хранились счета, угрожающія письма и судебные документы, въ которые она никогда не заглядывала. Она опять глубоко вздохнула, покраснѣла, опустила глаза, бросила все содержимое шкатулки на столъ; откинувшись на спинку кресла, она закрыла лицо перевернутой пустой шкатулкой и начала жалобно всхлипывать.

Растроганный Соломонъ былъ счастливъ быть ей утѣшителемъ: онъ осторожно высвободилъ шкатулку изъ ея пальцевъ и, нѣжно взявъ ее за обѣ руки, просилъ ее успокоиться и ободриться, а затѣмъ занялся ея бумагами. Время отъ времени, когда ему нужно было какое-нибудь разъясненіе, онъ такъ ласково и весело обращался къ ней, что ей совсѣмъ не стоило усилій отвѣчать ему. Онъ вынулъ изъ кармана свою записную книжку, которая была заполнена карандашными набросками лошадей, собакъ, деревьевъ и облаковъ, выбралъ чистую страничку и занесъ на нее подробный списокъ всѣхъ долговъ прекрасной Вендельгардъ. Дѣло шло, по большей части, о неоплаченныхъ платьяхъ, туалетныхъ мелочахъ, кое-какой мебели; были и лакомства, но въ скромныхъ размѣрахъ. Въ общемъ вся сумма далеко уступала той, о которой кричали въ публикѣ, но все же достигала почти тысячи гульденовъ, и Вендельгардъ рѣшительно неоткуда было ее достать.

Однако Ландольдъ былъ такъ обвороженъ своей красавицей, что списокъ ея долговъ показался ему болѣе драгоцѣннымъ сокровищемъ, чѣмъ имущественный инвентарь самой богатой невѣсты; онъ любилъ все, что стояло въ этомъ реестрѣ: платья, кружева, шляпы, перья, вѣера и перчатки; даже конфеты и лакомства возбуждали въ немъ мечту нѣкогда баловать ими это прелестное большое дитя.

Прощаясь съ нею передъ уходомъ, онъ обѣщалъ ей скоро напомнить о себѣ, а она съ недоумѣніемъ взглянула на него, не понимая, какимъ же образомъ все можетъ устроиться и что онъ, собственно, этимъ хочетъ сказать. Тѣмъ не менѣе, она повеселѣла и, довѣрчиво и благодарно улыбаясь ему, проводила его внизъ по лѣстницѣ. У дверей она привѣтливо пролепетала ему "покойной ночи" и окончательно завоевала въ этотъ мигъ сердце городского судьи. Медленно, быть можетъ, въ первый разъ въ жизни серьезно задумавшись, поднялась она наверхъ и спала въ эту ночь, послѣ многихъ безсонныхъ ночей, крѣпкимъ и сладкимъ сномъ до самаго утра, такъ что даже не слышала, какъ на разсвѣтѣ отецъ ея съ шумомъ и трескомъ вернулся домой.

Зато Соломонъ Ландольдъ не могъ заснуть въ эту ночь. До первыхъ пѣтуховъ онъ все обдумывалъ, какъ бы ему устроить это дѣло.

Въ то время онъ еще не жилъ самостоятельно и болѣе или менѣе зависѣлъ въ своихъ денежныхъ дѣлахъ отъ родителей. Въ самомъ благопріятномъ случаѣ онъ могъ добыть только часть всей суммы, нужной ему для спасенія Вендельгардъ, такъ какъ его участіе въ ея судьбѣ должно было оставаться въ тайнѣ въ интересахъ возможности будущаго соединенія съ легкомысленной дѣвушкой. Однако Соломонъ Ландольдъ не унывалъ: онъ былъ любимымъ внукомъ своей богатой бабушки, которая уже не разъ выручала его изъ затруднительнаго положенія. Эта бабушка имѣла одну странность: она всѣми силами протестовала противъ плановъ женитьбы своего внука. Она увѣряла, что знаетъ его лучше другихъ, что въ бракѣ онъ будетъ только несчастенъ и навѣрное зачахнетъ; ибо она знаетъ женщинъ -- говорила она -- и чего онѣ стоятъ. Всякій разъ, снабжая своего внука деньгами, она напутствовала его родственными увѣщаніями не думать о женитьбѣ. Поэтому въ какой бы нуждѣ Соломонъ ни былъ, ему стоило только въ разговорѣ съ бабушкой намекнуть на вопросъ о женитьбѣ, чтобы быть увѣреннымъ въ мгновенномъ успѣхѣ просьбы.

Такъ и на этотъ разъ онъ возложилъ всѣ свои надежды на причудливую старушку. Придя къ ней однажды утромъ, онъ, притворно вздыхая, сказалъ ей, что въ концѣ-концовъ ему все же пора подумать о женитьбѣ, что у него есть въ виду хорошая партія, которая могла бы навсегда избавить его отъ всякихъ матеріальныхъ затрудненій въ жизни и дала бы ему независимое положеніе. Бабушка въ ужасѣ сняла очки, съ помощью коихъ она изучала свою сберегательную книжку, и взглянула на своего неисправимаго внука, какъ на безумца, собирающагося поджечь свой собственный домъ.

-- Знаешь ли ты, что я лишу тебя наслѣдства, если ты женишься?-- воскликнула она, сама ужасаясь этой мысли. Недоставало еще только, чтобы какая-нибудь курица стала кудахтать и шарить по моимъ сундукамъ и ящикамъ. Да и ты самъ? Неужели ты думаешь, что сможешь выносить женщину? Какъ ты, скажи на милость, вытерпишь, если твоя жена, напримѣръ, будетъ весь день лгать, или браниться, злословить и сплетничать, или вѣчно ходить съ полнымъ ртомъ и громко жевать? Что-то ты скажешь, если она.будетъ рыскать по лавкамъ и дѣлать долги, какъ эта Гиммель?

Соломонъ сдержалъ улыбку при этихъ послѣднихъ словахъ, которыми бабушка такъ близко подошла къ его тайнѣ, и отвѣтилъ самымъ серьезнымъ тономъ:

-- Но, бабушка, если со всѣми женщинами обстоитъ такъ худо, тѣмъ болѣе слѣдуетъ жениться на нихъ, нельзя предоставлять имъ свободы и надо спасать въ нихъ, что еще можно спасти.

Непримиримая ненавистница своего собственнаго пола окончательно вышла изъ себя и воскликнула:

-- Перестань же ты, извергъ, говори, въ чемъ дѣло, сколько тебѣ нужно?

-- Я проигралъ, бабушка, тысячу гульденовъ, мнѣ недостаетъ шестисотъ,-- отвѣчалъ Соломонъ.

Почтенная старушка надѣла опять очки, стащила парадный чепецъ съ головы, почесала въ своихъ короткихъ сѣдыхъ волосахъ и заковыляла къ своему письменному столу. Съ удовольствіемъ слѣдилъ Ландольдъ за тѣмъ, какъ поднялась крышка стариннаго, накладной работы, бабушкинаго письменнаго стола и какъ на свѣтъ выглянули разныя рѣдкія вещицы, которыя онъ зналъ и любилъ съ самаго дѣтства: маленькій серебряный глобусъ, игрушечный рыцарь на конѣ изъ слоновой кости,-- на немъ было серебряное съ позолотою вооруженіе, которое можно было снимать и надѣвать, щитъ былъ украшенъ маленькимъ драгоцѣннымъ камушкомъ, а перья шлема были эмалированы; и, наконецъ, тонко и искусно сдѣланный изъ слоновой кости скелетикъ съ серебряной косой, размѣромъ въ четыре дюйма, который назывался "смертью" и всѣ косточки котораго были цѣлы.

Бабушка взяла эту "смерть" и поставила ее на свою дрожащую руку такъ, что тонкія частицы скелета слегка дребезжали и постукивали, и сказала:

-- Взгляни-ка, мой другъ, таковы мужчина и женщина, когда дѣло кончается. И кто еще послѣ этого можетъ любить и жениться!

Соломонъ взялъ скелетикъ изъ ея рукъ и внимательно поглядѣлъ на него. Дрожь пробѣжала по его тѣлу при мысли, что отъ прекраснаго образа Вендельгардъ нѣкогда останется подобный голый и страшный остовъ. Но тутъ же онъ подумалъ, какъ неудержимо быстро бѣжитъ время и проходитъ жизнь, сердце такъ сильно забилось въ его груди, что скелетикъ замѣтно задрожалъ въ его рукѣ. Соломонъ нетерпѣливо и съ мольбою поглядывалъ на бабушку; не торопясь, достала она съ обычнаго мѣста, гдѣ у нея хранились деньги, свертокъ блестящихъ луидоровъ и, подавая деньги, сказала внуку:

-- На, вотъ тебѣ твоя тысяча гульденовъ; только отстань ты отъ меня, пожалуйста, со своими планами женитьбы!

Ландольдъ прежде всего бросился отыскивать по городу капитана Гиммеля. Онъ нашелъ его по обыкновенію въ трактирѣ и, отозвавъ его въ сторону, сообщилъ ему, что онъ, Ландольдъ, уполномоченъ третьимъ лицомъ, имени котораго онъ назвать не можетъ, уладить непріятную исторію его дочери. Однако это лицо ставитъ условіемъ въ интересахъ чести дочери капитана, чтобы капитанъ отъ своего имени уладилъ дѣло и чтобы даже сама Вендельгардъ была увѣрена, что весь долгъ уплаченъ сполна ея отцомъ. Въ виду этого онъ, повѣренный неизвѣстнаго благожелателя его дочери, немедленно же отъ имени капитана внесетъ деньги въ присутственныя мѣста и озаботится тѣмъ, чтобы всѣ заимодавцы были удовлетворены.

-- Такимъ образомъ,-- заключилъ онъ свою рѣчь,-- ни вамъ, ни вашей дочери болѣе нечего безпокоиться.

Капитанъ съ удивленіемъ взглянулъ на молодого человѣка, заговорилъ было что-то о непрошенномъ вмѣшательствѣ въ чужія дѣла, о томъ, что онъ никому не позволитъ... домашній алтаръ... даже взялся за шпагу, но когда Ландольдъ сказалъ ему, что незнакомецъ, отъ имени котораго онъ посланъ, имѣетъ серьезные виды на его дочь и что исходъ настоящаго дѣла можетъ ближайшимъ образомъ повліять на его намѣренія, капитанъ утихъ и почуялъ возможность пристроить дочь; вложилъ свою шпагу, которою приготовился было спасать свою честь, въ ножны и заявилъ свое согласіе на предложенный ему modus procedendi.

Соломонъ расчетливо и осторожно довелъ дѣло до конца, удовлетворивъ кредиторовъ. Въ обществѣ рѣшили, что капитанъ Гиммель во-время одумался, и сама Вендельгардъ ничего не подозрѣвала. Отецъ держалъ себя съ нею особенно торжественно, что укрѣпило ее въ мысли, что онъ богатый человѣкъ.

Поэтому она не была слишкомъ удивлена и смущена, когда однажды вечеромъ Соломонъ снова явился къ ней и, въ качествѣ повѣреннаго по дѣламъ, вручилъ ей оплаченные счета на всѣ ея большіе и маленькіе долги. Онъ отъ души радъ былъ ея легковѣрію и съ удовольствіемъ видѣлъ, какъ прежнія увѣренность и спокойствіе возвратились къ ней. Правда, имѣя дѣло съ ея долгами, которые ближе познакомили его со многими подробностями ея жизни и характера, онъ не разъ серьезно задумывался надъ нею, но всегда его мысли сопровождало чувство нѣжнаго участія къ безпомощной дѣвушкѣ. Его душой овладѣвало тогда желаніе посвятить ей свою жизнь и прочно навсегда устроить ея судьбу. Вендельгардъ, ожидавшая его эти дни, на этотъ разъ была одѣта еще болѣе нарядно и пышно, чѣмъ обыкновенно, и была особенно радостно настроена, въ сознаніи, что она собственными средствами спаслась отъ униженія.

Она все же въ дѣтскихъ и сердечныхъ выраженіяхъ поблагодарила Соломона за его участіе и помощь. При этомъ она такъ довѣрчиво подала ему свою руку и была такъ прекрасна въ эту минуту, что онъ безъ дальнѣйшихъ колебаній открылъ ей свои чувства и признался, что только его привязанность побудила его такъ навязчиво вмѣшаться въ ея дѣла. Онъ просилъ ея руки, увѣряя ее, что она возвыситъ и укрѣпитъ его и поможетъ ему наладить его немного безпорядочную жизнь, заставитъ его своею красотой и ради любви къ ней сдѣлать то, чего онъ до сихъ поръ не дѣлалъ для себя самого.

Эта честная глупость или глупая честность пробудила, однако, сообразительность прекрасной Вендельгардъ. Въ теченіе всей его рѣчи она не отнимала своей руки у взволнованнаго Ландольда и глядѣла на него радостными глазами, сіявшими отъ счастья столь внезапнаго перехода отъ униженія къ такому. превознесенію. Однако, при всей сладости момента, въ легкомысленной дотолѣ головѣ ея закопошились разныя мысли, его слова о его безпорядочной жизни поразили ее, и она попросила дать ей семь дней на размышленіе. Она простилась съ нимъ, впрочемъ, весьма благосклонно и, оставшись одна, стала дышать скоро и коротко, какъ маленькій кроликъ.

Между тѣмъ, капитанъ не забылъ намековъ Ландольда и вдругъ сообразилъ, что дочь его и вправду выросла и что пора ее везти на рынокъ. Онъ отнюдь не желалъ, чтобы невѣдомыя руки похитили у него такое сокровище, но хотѣлъ, чтобы все произошло на его глазахъ и чтобы ему въ сватовствѣ дочери выпала видная роль. Чтобы не откладывать дѣла въ долгій ящикъ, капитанъ рѣшилъ ѣхать съ дочерью на воды, въ Баденъ, гдѣ по случаю Троицы и установившейся прекрасной погоды былъ какъ разъ большой съѣздъ. Онъ велѣлъ ей уложить ея лучшіе наряды, почти не ношенные въ виду строгостей цюрихскихъ указовъ о дамскихъ нарядахъ, и, не теряя времени, вмѣстѣ съ нею отправился въ Баденъ. Они остановились въ гостиницѣ Гинтергофъ, которая почти вся уже была полна пріѣзжими. Но на этомъ и окончились отеческія попеченія капитана Гиммеля. Онъ тотчасъ же сталъ искать себѣ общества и развлеченій и очень скоро нашелъ компанію охочихъ до выпивки старыхъ военныхъ, къ которымъ онъ и присосѣдился, а дочь свою Вендельгардъ предоставилъ исключительно самой себѣ.

По счастью въ это же время, случайно сопровождая больную даму, пріѣхала на воды Фигура Лёй. За эти годы она замѣтно развилась и. сдѣлалась еще болѣе своевольной, чѣмъ прежде. Она уже знала исторію Вендельгардъ и, познакомившись здѣсь съ дѣвушкой, которая не знала, что съ собою начать въ одиночествѣ, сблизилась съ нею и занялась изученіемъ рѣдкаго, своеобразнаго созданія, въ которомъ, казалось, воплотилась сама красота и одна только красота. Такое вниманіе, которое бѣдная дѣвушка видѣла къ себѣ въ первый разъ, чрезвычайно благотворно подѣйствовало на нее и вполнѣ расположило ее къ довѣрчивости. Уже съ перваго дня знакомства Фигура Лёй была посвящена въ отношенія Вендельгардъ къ Соломону Ландольду и знала о недѣльномъ срокѣ, который она себѣ выговорила на размышленіе. На слѣдующій же день Фигура Лёй пришла къ убѣжденію, что согласіе Вендельгардъ оказалось бы величайшимъ несчастьемъ для искателя ея руки. Почему,-- она сама хорошенько не знала. Ей только казалось, что у Вендельгардъ нѣтъ настоящей души. Но,-- думала она,-- быть можетъ, ея душа только неисписанный бѣлый листъ, и Соломонъ уже позаботится вписать въ эту чистую страничку что-нибудь хорошее и все можетъ устроиться къ лучшему. Изъ этихъ сомнѣній ее вывело неожиданно полученное извѣстіе отъ брата, сообщавшаго ее о своемъ пріѣздѣ въ Баденъ. Она рѣшила воспользоваться имъ для своихъ цѣлей и устроить нѣчто вродѣ Божьяго Суда. Мартинъ Лёй уже пять лѣтъ не былъ дома и жилъ въ Парижѣ, гдѣ онъ командовалъ цюрихскимъ полкомъ. Во французскомъ обществѣ онъ особенно былъ любимъ, какъ способный свѣтскій молодой человѣкъ, и прославился, какъ отличный актеръ въ часто устраиваемыхъ домашнихъ спектакляхъ. Капитанъ Гиммель и Вендельгардъ никогда не видали его, да онъ къ тому же умѣлъ такъ искусно мѣнять свою наружность, что даже близкіе знакомые не узнавали его въ новомъ видѣ. На этомъ-то и построила Фигура свой планъ и рано поутру, тайкомъ отъ всѣхъ выѣхала навстрѣчу брату, бывшему на пути изъ Цюриха въ Баденъ. Она наскоро разсказала ему, въ чемъ дѣло, и, такъ какъ онъ не менѣе сестры принималъ самое живое участіе въ судьбѣ своего друга и заботился о его благополучіи, ей не стоило труда расположить его въ пользу своей затѣи. Они должны были спѣшить, такъ какъ изъ семидневнаго срока уже прошло четыре дня, и было ясно, что Вендельгардъ не склонна дать отрицательный отвѣтъ.

Мартинъ рѣшилъ дождаться темноты, чтобы съ вечера не быть замѣченнымъ въ Баденѣ, а Фигура, какъ ни въ чемъ не бывало, поспѣшила домой, гдѣ отсутствіе ея прошло незамѣченнымъ. Мартинъ Лёй за ночь успѣлъ сдѣлать всѣ необходимыя приготовленія и поутру явился въ роли знатнаго иностранца, привлекая къ себѣ общее вниманіе изысканными и величественными манерами. Немного освоившись въ незнакомомъ обществѣ, онъ, какъ будто случайно, подсѣлъ къ капитану, распилъ съ нимъ бутылочку вина, сыгралъ съ нимъ въ кости и проигралъ ему какъ бы невзначай нѣсколько талеровъ, но затѣмъ прервалъ игру. Онъ сталъ мечтательно бродить по самымъ люднымъ аллеямъ на берегу рѣки, Фигура же тѣмъ временемъ распустила слухъ, что незнакомецъ -- обладатель ренты въ полмилліона ливровъ -- имѣлъ твердое намѣреніе жениться на швейцаркѣ-протестанткѣ, такъ какъ самъ принадлежалъ къ этому исповѣданію; онъ уже будто бы былъ въ Женевѣ, но не нашелъ тамъ невѣсты, а теперь по дорогѣ въ Цюрихъ, на нѣсколько дней остановился въ Баденѣ, гдѣ, какъ онъ узналъ, въ эти дни находился цвѣтъ избраннаго дамскаго общества.

Въ этотъ день капитанъ, противъ своего обыкновенія, еще до обѣденнаго времени поспѣшно прибѣжалъ къ себѣ, т.-е. въ свой номеръ въ гостиницѣ, и повелъ свою разряженную дочь на гулянье.

Онъ велъ ее торжественно подъ руку, шелъ медленно и такъ высоко держалъ свой красный носъ, что на него нельзя было смотрѣть безъ смѣху. И въ самомъ дѣлѣ, насколько дочь его сразу поражала всѣхъ своей ослѣпительной красотой, настолько онъ самъ обращалъ на себя общее вниманіе своими ужимками и забавною важностью.

Но при встрѣчѣ съ богатымъ гугенотомъ капитанъ превзошелъ самъ себя долгими церемонными комплиментами, поклонами и представленіями. Мартину Лёй не нужно было лицемѣрить, чтобъ выразить свое восхищеніе красотой Вендельгардъ. Съ перваго же взгляда онъ убѣдился, что сестра его болѣе чѣмъ права и что необходимо было спасти друга Соломона отъ угрожавшей ему опасности. Онъ подалъ ей руку и, вмѣсто отца, самъ повелъ ее съ прогулки къ обѣду. Фигура Лёй, сидя напротивъ, казалось, смущенно и съ недоумѣніемъ слѣдила за всѣмъ происходившимъ.

Послѣ обѣда Вендельгардъ успѣла сказать съ нею всего нѣсколько словъ, послѣ чего со своимъ новымъ и неизмѣннымъ кавалеромъ отправилась на увеселительную прогулку въ Шинцнахъ, гдѣ было въ сборѣ столь же изысканное общество пріѣзжихъ гостей. Словомъ, съ перваго же дня Мартинъ Лёй такъ хорошо повелъ дѣло, что Вендельгардъ поздно вечеромъ прибѣжала къ Фигурѣ Лёй и въ волненіи сообщила ей, что предчувствуетъ нѣчто важное. Гугенотъ, говорила она, спросилъ ее, не хотѣла ли бы она лучше жить во Франціи, чѣмъ въ Швейцаріи. Потомъ въ разговорѣ онъ спросилъ, сколько ей лѣтъ, а за часъ передъ тѣмъ сказалъ, что если онъ когда-нибудь женится, то не возьметъ ни гроша въ приданое за женой. Отецъ, продолжала Вендельгардъ, уже заранѣе велѣлъ отвѣчать ей согласіемъ, какъ только будетъ сдѣлано предложеніе.

-- Но, дитя мое,-- возразила на это Фигура Лёй,-- все это еще ничего не значитъ, смотри, берегись!

Вендельгардъ, не слушая ее, продолжала:

-- А когда мы гуляли вдвоемъ, онъ поцѣловалъ мнѣ руку и вздохнулъ.

-- И онъ сдѣлалъ тебѣ предложеніе?

-- Нѣтъ, но онъ вздохнулъ и поцѣловалъ мнѣ руку!

-- Простая французская вѣжливость, знаешь ли ты, что она значитъ? Ничего!

-- Какъ же, вѣдь онъ -- убѣжденный протестантъ, на него можно положиться!

-- А какъ его зовутъ?

-- Я не знаю, то-есть, кажется, я еще не знаю, я не обратила вниманія.

-- Это, конечно, мѣняетъ дѣло,-- задумчиво сказала Фигура,-- но скажи, пожалуйста, какъ же быть съ Соломономъ Ландольдомъ?

-- Да, объ этомъ я тоже думаю,-- промолвила Вендельгардъ, вздыхая и потирая розовыми кончиками пальцевъ свой красивый лобъ,-- но подумай только, доходъ въ полмилліона ливровъ! Конецъ всякимъ заботамъ и огорченіямъ. А Соломону нужна жена, которая помогла бы ему устроить жизнь. Какъ же я ему помогу, если я сама ничего не умѣю?

-- О, глупенькая! Да развѣ онъ этого отъ тебя хочетъ? Повѣрь мнѣ, онъ будетъ все дѣлать самъ и не дастъ тебѣ и пальцемъ ни до чего коснуться. Онъ думаетъ, что если только будетъ имѣть тебя женой, то ради тебя начнетъ энергично работать, а тебѣ останется только спокойно смотрѣть; и онъ это сдѣлаетъ, увѣряю тебя!

-- Нѣтъ, нѣтъ,-- продолжала Вендельгардъ,-- мое легкомысліе только будетъ мѣшать ему. Я опять надѣлаю долговъ, навѣрное, я чувствую, что надѣлаю ихъ еще вдвое больше, если не стану богатой-пребогатой.

-- Ну, тогда, конечно, другое дѣло,-- отвѣтила Фигура,-- разъ ты не хочешь, чтобы онъ воспиталъ и исправилъ тебя; повѣрь мнѣ, онъ могъ бы это сдѣлать!

Но, видя, что Вендельгардъ только приходитъ въ смущеніе и въ замѣшательство и что въ ней не замѣтно никакого чувства къ Соломону, она продолжала:

-- Во всякомъ случаѣ, смотри, какъ бы не очутиться между двухъ огней. Если французъ завтра сдѣлаетъ тебѣ предложеніе, ты должна будешь свободно выбирать и рѣшительно отвѣчать ему. Послѣзавтра наступитъ седьмой день. Будь готова къ тому, что ровно по истеченіи послѣднихъ сутокъ Ландольдъ пріѣдетъ сюда за твоимъ отвѣтомъ. Тогдъ начнутся сцены, разоблаченія, и ты рискуешь потерять обоихъ!

-- Боже мой, да вѣдь это вѣрно! Но что же мнѣ дѣлать? Его тутъ нѣтъ, и я тоже теперь не могу ѣхать къ нему,-- въ отчаяніи восклицала бѣдная Вендельгардъ.

-- Напиши ему сегодня же, поскорѣе. Завтра надо будетъ послать нарочнаго въ Цюрихъ, иначе, увидишь, Соломонъ непремѣнно пріѣдетъ сюда послѣзавтра.

-- Да, конечно, я напишу ему, дай мнѣ перо и бумагу.

Она усѣлась, но въ затрудненіи незнала, съ чего ей начать. Тогда Йигура Лёй продиктовала ей слѣдующее:

"Послѣ зрѣлаго размышленія я пришла къ убѣжденію, что чувства мои къ вамъ были вызваны не болѣе, какъ благодарностью, и я была бы неискренна, называя ихъ иначе. Сверхъ того, воля моего отца указываетъ мнѣ на другой жребій. Прошу васъ принять за знакъ довѣрія и искренности сообщеніе о моемъ твердомъ рѣшеніи ему повиноваться, а также прошу принять увѣренія въ неизмѣнномъ уваженіи преданной вамъ и пр.".

-- Точка,-- заключила Фигура,-- ты подписалась?

-- Да, только мнѣ кажется, слѣдовало бы написать побольше. Такъ какъ будто нехорошо.

-- Именно такъ очень хорошо. Надо положить всему разомъ конецъ; человѣкъ хочетъ выпить и сразу видитъ, что стучитъ по пустому стакану.

Добродушная и простосердечная Вендельгардъ не поняла внушеннаго ревностью злого намека. Она сама еще попросила Фигуру позаботиться о томъ, чтобы письмо было какъ можно скорѣе отправлено по назначенію, дабы избѣжать непріятной встрѣчи. Фигура обѣщала все устроить и для вѣрности на разсвѣтѣ дала это порученіе брату. Мартинъ Лёй немедленно же отправился въ Цюрихъ и засталъ Соломона Ландольдъ за приготовленіями къ поѣздкѣ въ Баденъ.

Пробѣжавъ письмо; Ландольдъ слегка поблѣднѣлъ, когда же онъ по лицу пріятеля угадалъ, что содержаніе письма было ему извѣстно, онъ мгновенно опять покраснѣлъ. Мартинъ Лёй чистосердечно тутъ же повѣдалъ ему о послѣднихъ событіяхъ въ Баденѣ. Затѣмъ онъ оставилъ на часъ своего друга наединѣ съ его мыслями, а вернувшись, сказалъ ему:

-- Соломонъ, сестра моя Фигура велѣла тебѣ кланяться и сказать, что если ты вопреки всему, что было, хочешь жениться на этой Гиммель, тебѣ только стоитъ сказать объ этомъ ей, сестрѣ, и ужъ невѣста твоя не уйдетъ отъ тебя.

-- Нѣтъ,-- отвѣтилъ Ландольдъ,-- я не хочу жениться на ней и сознаюсь въ своей глупости, но все же она прелестна и достойна любви, а вы оба отъявленные плуты!

Мартинъ Лёй въ своемъ естественномъ обликѣ остался жить въ Цюрихѣ. Вслѣдствіе этого богатый гугенотъ въ Баденѣ, конечно, безслѣдно исчезъ, какъ будто провалился сквозь землю. Капитанъ и Вендельгардъ пробыли еще двѣ недѣли въ Баденѣ и затѣмъ оба вернулись въ Цюрихъ. Капитанъ запилъ и сталъ еще болѣе невыносимъ, чѣмъ прежде, а дочь его печально жила въ полномъ уединеніи.

На этомъ, однако, романъ не кончился. Какое-то любопытство и особый задоръ подстрекали Мартина Лёй именно теперь поближе познакомиться со странною дѣвушкой. Со всевозможными предосторожностями, чтобы не быть признаннымъ за баденскаго гугенота, онъ сталъ посѣщать фехтовальный залъ капитана. Колесо фортуны повернулось, и когда вскорѣ капитанъ умеръ отъ удара, Мартинъ Лёй такъ влюбился въ одинокую пристыженную красавицу Вендельгардъ, что ни увѣщанія, ни совѣты не могли поколебать его намѣреній, и она стала его женой.

Однако, до этого онъ еще разъ спросилъ Соломона хочетъ ли онъ или нѣтъ самъ жениться на ней, и Соломонъ, безъ всякаго колебанія, отвѣтилъ ему:

-- Я держусь евангельскаго правила: "да будетъ ваше слово да -- да, нѣтъ -- нѣтъ". Я поставилъ крестъ надъ этимъ дѣломъ и болѣе не вернусь къ нему!

-- Это обошлось мнѣ, положимъ, въ тысячу гульденовъ, -- прибавилъ онъ про себя,-- но, слава Богу, этого никто не знаетъ.

И онъ вздохнулъ, ибо зналъ, что бабушка поставила на его счетъ эти деньги, чтобы при раздѣлѣ наслѣдства не обидѣть другихъ наслѣдниковъ.

Мартинъ Лёй съ молодою женой прожилъ еще два года въ Парижѣ и затѣмъ, выйдя въ отставку, вернулся съ нею на родину. Вендельгардъ за это время очень перемѣнилась къ лучшему и больше не дѣлала долговъ. Она разгадала всю продѣлку въ Баденѣ и узнала въ своемъ мужѣ гугенота раньше, чѣмъ онъ самъ разсказалъ ей о своемъ перевоплощеніи.

Спустя много времени Фигура Лёй спросила однажды Соломона Ландольда, не сердится ли онъ на нее за непрошенное вмѣшательство и не хотѣлъ ли бы онъ самъ все же имѣть Вендельгардъ женою, такъ какъ она теперь замѣтно выровнялась и, очевидно, казалась въ то время легкомысленнѣе, чѣмъ была на самомъ дѣлѣ.

Въ отвѣтъ Соломонъ Ландольдъ пожалъ ей руку и сказалъ:

-- О, нѣтъ, я не сержусь и ни о чемъ не сожалѣю, такъ лучше.

Вендельгардъ же онъ, краткости ради, прозвалъ въ своихъ воспоминаніяхъ "Капитаномъ".

Славка и Дроздъ.

Исключительное поклоненіе красотѣ и неудача, которою завершилась послѣдняя любовная исторія, оставили глубокій слѣдъ въ душѣ Соломона Ландольда. Онъ совсѣмъ потерялъ голову и безпомощно отдался во власть всѣмъ новымъ впечатлѣніямъ и вліяніямъ. Какъ стая ласточекъ, вокругъ него трепыхали крыльями божки любви, и въ томъ же году, когда онъ лишился Вендельгардъ, онъ пережилъ два новыхъ увлеченія. Оба они, однако, были менѣе значительны и болѣе мимолётны, чѣмъ его прежнія привязанности. Уже нѣсколько лѣтъ Ландольдъ любилъ по утрамъ прислушиваться къ нѣжному пѣнію псалма, доносившемуся къ нему черезъ садъ въ открытое окно. Вначалѣ это былъ совсѣмъ слабый дѣтскій голосокъ, но со временемъ онъ окрѣпъ, хотя и до сихъ поръ въ немъ не было особенной силы. Ландольдъ привыкъ въ опредѣленное время, до завтрака, слушать заунывную пѣснь, звучавшую гдѣ-то изъ глубины сосѣднихъ домовъ. Неизвѣстную пѣвицу за ея нѣжный голосокъ онъ прозвалъ Славкой. Это была дочь бывшаго пастора Эліаса Тумейзена, который, получивъ порядочное наслѣдство, сложилъ съ себя санъ и поселился въ собственномъ домѣ. Однако, онъ продолжалъ служить духовному вѣдомству, ведя нѣкоторыя бумаги, именно комиссіи о новообращенныхъ и отпавшихъ отъ церкви. По желанію своей жены онъ именовался особеннымъ титуломъ: господинъ письмоводитель комиссіи новообращенныхъ. На досугѣ любимымъ занятіемъ почтеннаго письмоводителя было рисовать географическія карты, тѣ карты, на которыхъ намъ теперь міръ кажется опрокинутымъ, такъ какъ сѣверъ и югъ значились на нихъ справа и слѣва, а востокъ и западъ наверху и внизу.

Его дочь Славка, или, какъ ее звали въ дѣйствительности, Варвара, увлекалась еще совсѣмъ инымъ искусствомъ, которымъ была занята съ утра до вечера. Дѣло въ томъ, что ея отецъ, письмоводитель комиссіи новообращенныхъ, дѣлалъ изображенія птицъ особеннымъ, придуманнымъ имъ, способомъ: онъ наклеивалъ на бумагу перышки съ ощипанныхъ птицъ и пририсовывалъ только клювъ и лапки. Его лучшимъ произведеніемъ, сдѣланнымъ по этому способу, былъ удодъ въ натуральную величину и въ полномъ естественномъ опереніи. Это искусство усвоила и усовершенствовала его дочь, рисуя такимъ образомъ портреты людей. Она рисовала имъ лица и руки, все же остальное искусно составляла изъ лоскутиковъ шелка, шерсти и разныхъ другихъ матерій. Конечно, птицы Аристофана не были болѣе замѣчательными, чѣмъ птицы, изобрѣтенныя почтеннымъ письмоводителемъ, такъ какъ изъ ихъ рода произошло все блестящее поколѣніе людей, украшавшихъ собою рабочую комнатку маленькой пѣвицы. Тамъ, на самомъ почетномъ мѣстѣ, былъ выставленъ портретъ ея дяди Антистеса, брата ея матери. Онъ былъ въ полномъ церковномъ облаченіи, одѣтый въ черный атласъ, въ черныхъ шелковыхъ чулкахъ и воротничкѣ изъ собраннаго тончайшаго муслина. Парикъ былъ необыкновенно старательно сдѣланъ изъ бѣлой кошачьей шерсти, а свѣтло-голубые глаза удивительно хорошо шли къ его блѣдно-розовому лицу. Туфли были ловко вырѣзаны изъ блестящаго сафьяна, пряжки на нихъ сдѣланы изъ серебряной бумаги, а обрѣзъ молитвенника, который онъ держалъ въ рукахъ, былъ оклеенъ золотымъ кантикомъ.

Вкругъ этого архипастыря, который въ рамѣ подъ стекломъ занималъ самое почетное мѣсто на стѣнѣ, было развѣшано еще множество другихъ изображеній мужчинъ и женщинъ самыхъ разнообразныхъ положеній и званій. Самою красивой изъ нихъ была молодая дама, въ нарядномъ кружевномъ платьѣ, ажурно вырѣзанномъ изъ тончайшей бумаги. На рукѣ ея сидѣлъ попугай, составленный, какъ мозаика, изъ крошечныхъ перышковъ колибри. Противъ нея сидѣлъ молодой человѣкъ, который, положа ногу на ногу, игралъ на флейтѣ. Попугай, склонивъ голову на бокъ, казалось, внимательно его слушалъ. Платье молодого человѣка было изъ ярко-голубого атласа, а пуговицы его состояли изъ красноватыхъ блестокъ. Тамъ же по стѣнамъ красовались цѣлыя группы бравыхъ военныхъ. Всѣ ихъ мундиры, галуны, блестящія пуговицы, эфесы, султаны, ремни и ботфорты она нашивала, наклеивала и прилаживала съ неутомимымъ терпѣніемъ и прилежаніемъ. Но Варвара Тумейзенъ, съ грѣхомъ пополамъ, умѣла рисовать только лица и руки, а когда она задумала дать своимъ войскамъ главнокомандующаго, который бы предводительствовалъ ими на конѣ, искусство ея измѣнило ей. Правда, она въ совершенствѣ вырѣзала своими маленькими англійскими ножницами чепракъ, сѣдло и даже всю упряжь, но изображеніе коня, какъ она ни старалась, ей не удавалось. Надо было найти для этого учителя или помощника; послѣ соотвѣтствующихъ развѣдокъ, рѣшено было обратиться къ Соломону Ландольду, который славился, какъ первый рисовальщикъ лошадей въ Цюрихѣ.

Съ этою цѣлью въ одинъ прекрасный день письмоводитель комиссіи новообращенныхъ Тумейзенъ неожиданно явился съ визитомъ къ городскому судьѣ и стрѣлковому командиру Ландольду и, отрекомендовавшись, самымъ почтительнымъ образомъ изложилъ ему свою покорнѣйшую просьбу не отказать въ благосклонномъ обученіи его дочери искусству рисовать лошадей въ разныхъ позахъ, чтобы она потомъ могла сѣдлать и взнуздывать ихъ и сажать на нихъ всадника въ надлежащемъ положеніи.

Ландольдъ охотно предложилъ свои услуги,-- частью изъ любезности, частью изъ любопытства увидѣть распѣвавшую по утрамъ Славку. Съ изумленіемъ увидѣлъ онъ сперва пестрое царство пернатыхъ, во главѣ со знаменитымъ удодомъ, всяческихъ щеглятъ, снѣгирей, соекъ, дятловъ и зуйковъ. При входѣ въ рабочую комнату своей будущей ученицы онъ затѣмъ былъ пораженъ изображеніемъ дяди Антистеса подъ стекломъ, цеховыхъ мастеровъ, женъ оберфохтовъ, лейтенантовъ и капитановъ. Но лучшимъ украшеніемъ этого скромнаго музея птицъ и людей показалась ему сама Варвара,-- хрупкая, нѣжная, точно выточенная изъ слоновой кости. Онъ съ удовольствіемъ принялся за обученіе. Прежде всего онъ объяснилъ ей скелетъ лошади, научилъ ее нѣсколькими простыми линіями намѣчать основныя пропорціи тѣла и, наконецъ, посвятилъ ее въ трудное искусство рисовать голову лошади. Затѣмъ онъ перешелъ къ краскамъ и научилъ ее рисовать бѣлыхъ, рыжихъ и вороныхъ лошадей. Хвосты и гривы лошадямъ Варвара дѣлала по-своему, изъ настоящихъ волосъ.

Нѣсколько недѣль длились уже эти пріятныя занятія, и все еще случались ошибки и мелкіе недочеты въ рисункѣ, которые надо было исправлять. У Ландольда постепенно вошло въ привычку проводить передъ обѣдомъ часокъ-другой у сосѣдей. На столикѣ въ мастерской передъ нимъ ставили стаканъ малаги и три испанскихъ хлѣбца, и скоро его стали оставлять одного съ ученицей, такъ какъ онъ сумѣлъ внушить полное довѣріе къ себѣ. Молоденькая ученица, или Славка, какъ продолжалъ ее называть Соломонъ, постепенно привыкла къ нему и сдѣлалась настолько ручной, что часто брала изъ его рукъ кусочекъ испанскаго хлѣбца или дѣлала нѣсколько глотковъ изъ стакана съ виномъ. Какъ-то разъ къ его приходу она приготовила ему его собственный портретъ. Онъ былъ представленъ верхомъ,-- правда, съ одной только лѣвой рукой и ногой, но зато верхомъ на прекрасномъ конѣ, хвостъ и грива котораго были сдѣланы изъ ея собственныхъ черныхъ блестящихъ волосъ. Эта жертва, да и весь вообще тщательно сдѣланный портретъ, гдѣ не было забыто ни малѣйшей подробности въ его охотничьемъ костюмѣ и даже была сбоку прицѣплена сабля, краснорѣчивѣе словъ говорили объ ея расположеніи къ нему.

И онъ не ошибся въ этомъ: часто, тайкомъ, краснѣя сама передъ собою, она мечтала о томъ, какъ они могли бы быть счастливы вдвоемъ, какъ хорошо они подходятъ другъ къ другу. Соломонъ, съ своей стороны, не желалъ ничего лучшаго, какъ войти, наконецъ, послѣ всѣхъ житейскихъ бурь въ мирную гавань этого тихаго семейства и провести всю свою жизнь въ уединеніи маленькаго музея съ милой своей ученицею -- славкой.

Обѣ семьи доброжелательно отнеслись къ сближенію молодыхъ людей и ихъ занятіямъ вдвоемъ и, видимо, молча ожидали развязки. Наконецъ, первый рѣшительный шагъ былъ сдѣланъ: подъ предлогомъ показать молоденькой ученицѣ свои рисунки Соломонъ пригласилъ, отъ имени своихъ родителей, всю семью Тумейзенъ къ себѣ.

Хотя артистическая жилка была въ натурѣ Соломона очень сильна, изъ него не выработался законченный художникъ, такъ какъ у него не хватало времени для этого, да онъ и не притязалъ на это по своей безпечности и скромности. Но, какъ любитель, онъ достигъ высокаго совершенства. Его оригинальные замыслы, богатая фантазія и глубокое знаніе природы поражали во всѣхъ его произведеніяхъ, и все его творчество было проникнуто свѣжимъ и смѣлымъ чувствомъ, горѣло огнемъ неустаннаго "con amore". Его "часовня искусства", какъ онъ называлъ свою мастерскую, представляла собою чрезвычайно богатое и интересное зрѣлище: по стѣнамъ и на мольбертахъ висѣли и стояли всевозможныя картины, и всѣ онѣ, какъ ни были различны по сюжету, дышали мирнымъ, гармоническимъ и въ то же время беззавѣтно свободнымъ настроеніемъ. Какъ модуляціи въ единой музыкальной пьесѣ, неустанно измѣнялись, загорались и потухали, оживлялись и слабѣли многообразныя отраженія внутренне спокойной природы. Чего, чего не удавалось ему подслушать и подсмотрѣть въ его долгихъ ночныхъ поѣздкахъ верхомъ и неутомимыхъ странствованіяхъ во всякое время дня, при всякой погодѣ, въ бурю и ненастье! Со всѣхъ сторонъ толпились живые и яркіе наброски: предразсвѣтныя сумерки, догорающее пламя вечерней зари, мракъ густого, высокаго лѣса, кустарникъ, усѣянный жемчужинками -- капельками росы, насѣвшими ровными рядами на невидимыхъ паутиновыхъ нитяхъ, тихое озеро и ровное, спокойное сіяніе полнаго мѣсяца надъ нимъ, зарево огромнаго пожара, курящаяся среди зеленыхъ полей деревушка или небо, съ клубящимися грозовыми тучами, по которымъ змѣйкою пролетаетъ молнія, а внизу, заливаемыя дождемъ, пѣнящіяся мутныя волны -- все это казалось единымъ Существомъ, но подвижнымъ и трепещущимъ жизнью.

И все это было внутренне слито съ міромъ человѣческой жизни. Люди то бурно двигались и, боролись, то одиноко шли глухой тропинкой, всадники мчались, обгоняя бѣгущія въ небѣ облака, и смертельно раненые воины на землѣ истекали кровью. Онъ рисовалъ военные патрули изъ семилѣтней войны, мчащихся кроатовъ и киргизовъ, фехтующихся французовъ и затѣмъ опять спокойныхъ охотниковъ, поселянъ, возвращающихся съ пашни, пастуховъ на осеннемъ выгонѣ со стадомъ; это дополнялось образами испуганныхъ войной или охотой лѣсныхъ или болотныхъ птицъ, крадущейся лисицы, рѣзвящейся лани; и все это было удачно размѣщено, находилось какъ разъ въ надлежащемъ уголкѣ природы. Часто въ какой-нибудь маленькой сѣрой фигуркѣ, пробирающейся съ трудомъ, въ страшный дождь, можно было узнать знакомое лицо, которое должно было мокнуть на картинѣ, очевидно, въ наказаніе за какой-либо проступокъ. На другой картинѣ изображалась какая-нибудь свѣтская сплетница въ образѣ ночной вѣдьмы, полощущей свои ноги въ гнилой лужѣ въ лѣсной глухой чащѣ. Или, наконецъ, онъ рисовалъ себя, съ трубкой въ зубахъ, на прогулкѣ верхомъ, при лучахъ заходящаго солнца.

Посѣтители были самымъ вѣжливымъ образомъ приняты хозяиномъ. Послѣ того, какъ гости выпили кофе, Ландольдъ повелъ свою молоденькую ученицу, разряженную по-праздничному, въ свою мастерскую, а все остальное общество, предусмотрительно отдѣлившись, стало осматривать садъ и домъ. Соломонъ показывалъ и объяснялъ своей гостьѣ картины и разныя другія достопримѣчатейьности своей мастерской: охотничьи трофеи, оружіе, скелеты животныхъ, имъ самимъ приготовленные, и т. п. Тутъ же въ углу въ креслѣ сидѣла большая кукла въ красной гусарской формѣ и, казалось, разсматривала висѣвшую противъ нея на стѣнѣ картину. При самомъ входѣ въ комнату видъ этой страшной куклы напугалъ робкую дѣвушку и вырвалъ у нея слабый крикъ. Но затѣмъ она не проронила ни слова и ничѣмъ не выразила ни радости и одобренія, ни даже малѣйшаго признака любопытства, такъ какъ весь этотъ міръ казался ей чуждымъ и непонятнымъ. Соломонъ не обращалъ на это вниманія, онъ даже не замѣчалъ этого. Онъ показывалъ и объяснялъ ей свои картины не изъ желанія услышать похвалу или вызвать въ ней восхищеніе. Увлекаясь самъ, онъ спѣшилъ къ цѣли, переходя отъ одной картины къ другой; а между тѣмъ легкая ткань на груди Варвары начинала все сильнѣе колыхаться, она дышала тяжело, какъ будто отъ страха. Соломонъ попрежнему ничего не замѣчалъ и, подойдя къ новой картинѣ, старался обратить ея вниманіе на борьбу свѣта утренней зари съ сіяніемъ заходящей луны на берегу широкой рѣки. Онъ сталъ вспоминать, какъ рано пришлось ему однажды встать, чтобы уловить этотъ короткій моментъ, и прибавилъ, что ему все же не удалось бы передать этотъ эффектъ, если бы на помощь ему не пришелъ гудокъ. При этихъ словахъ, смѣясь, онъ взялъ со стола, гдѣ лежала тысяча разныхъ мелкихъ вещицъ, этотъ инструментъ и сталъ объяснять ей, что въ звукахъ этой музыки много общаго съ нѣжными тонами и оттѣнками въ живописи. Онъ поднесъ гудокъ къ губамъ и извлекъ изъ него нѣсколько слабыхъ, дрожащихъ, то замирающихъ, то нѣжно сливающихся звуковъ.

-- Видите ли, -- воскликнулъ онъ, -- это и есть тотъ изсиня-сѣрый цвѣтъ, который на водѣ переходитъ въ матовый мѣднокрасный оттѣнокъ, когда въ небѣ еще блеститъ прекрасная утренняя звѣзда. Я думаю,-- задумчиво прибавилъ онъ,-- сегодня тамъ будетъ дождикъ...

При этихъ словахъ онъ весело оглянулся на нее и вдругъ замѣтилъ, что глаза Варвары полны влаги. Лицо ея было блѣдно, и съ отчаяніемъ въ голосѣ она воскликнула:

-- Нѣтъ, нѣтъ! Мы не подходимъ другъ къ другу и не подойдемъ никогда, никогда!

Встревоженный и изумленный, Соломонъ взялъ ее за руку и спросилъ участливо, что съ нею.

Она вырвала у него руку и начала безсвязно объяснять, что она ничего во всемъ этомъ не понимаетъ и никогда не пойметъ, что все это до глубины души ей противно и страшно. При такихъ условіяхъ, говорила она, не можетъ быть и рѣчи о какой либо согласной жизни. Каждый будетъ тянуть въ свою сторону! И онъ самъ, продолжала она все съ большимъ волненіемъ, конечно, не можетъ не презирать ея дѣтскихъ забавъ, которыя до сихъ поръ доставляли ей большое удовольствіе, какъ и она ни въ чемъ не раздѣляетъ его вкусовъ.

Ландольдъ внимательно слушалъ ее и понемногу началъ соображать, въ чемъ дѣло и что ее такъ безпокоитъ. Нѣжно успокаивая ее, онъ сказалъ ей, что его рисованіе -- пустяки, одно баловство, которое не имѣетъ никакого значенія. Но слова его только портили дѣло. Заливаясь слезами, выбѣжала она изъ комнаты, отыскала родителей и потребовала, чтобы ее увезли домой. Соломонъ поспѣшилъ за ней, и она опять сбивчиво стала объяснять всѣмъ присутствующимъ, съ изумленіемъ обступившимъ ее, причину своего внезапнаго волненія. Въ ея словахъ чувствовалось, что она придавала гораздо большее значеніе своимъ сомнѣніямъ, чѣмъ это можно было ожидать отъ такого нѣжнаго и юнаго существа, и что ея неспособность выносить чуждое ей въ значительной мѣрѣ была обусловлена узостью круга, въ которомъ она была воспитана.

Всѣ уговоры Ландольда и его родителей не повели ни къ чему. Родители же дѣвицы, казалось, раздѣляли ея опасенія и поспѣшили исполнить желаніе дочери. Послали, наскоро, за портшезомъ, заботливо усадили въ него плачущую дѣвушку, причемъ она тотчасъ же спустила занавѣску въ окошечкѣ, и вся процессія поспѣшно удалилась, къ досадѣ и посрамленію семьи Ландольда. На слѣдующій же день поутру, въ приличное время, Ландольдъ отправился къ сосѣдямъ узнать о здоровьѣ своей ученицы и попытаться загладить инцидентъ. Родители встрѣтили его вѣжливыми извиненіями за вчерашнюю сцену и объяснили ему подробно причину отчаянія дочери. Она испугалась не только его буйнаго культа природы, но и всей непривычной обстановки въ его кабинетѣ, и скелета, который она видѣла въ первый разъ. Съ своей стороны родители также находили, что столь явно выраженная художественная необузданность грозитъ нарушить покой скромнаго семейнаго очага. Въ этотъ моментъ разговоръ, который приводилъ Соломона все въ большее недоумѣніе, былъ прерванъ появленіемъ самой Варвары. Глаза у нея были заплаканы, но она казалась спокойной и привѣтливо поздоровалась съ нимъ. Въ мягкихъ, но рѣшительныхъ словахъ она сказала ему, что можетъ сдѣлаться его женой только подъ тѣмъ условіемъ, что оба они разъ навсегда откажутся отъ своего художества, принеся въ жертву то чуждое, что ихъ разъединяетъ.

Соломонъ Ландольдъ колебался одно мгновеніе; но присутствіе духа не измѣнило ему и онъ скоро понялъ, сколько грубаго деспотизма кроется подъ такимъ дѣтски-наивнымъ требованіемъ, и какъ мало при этомъ условіи требуемая жертва можетъ обезпечить домашній миръ. Онъ ни слова не сказалъ въ защиту своей "часовни искусства" и, откланявшись, вышелъ съ тѣмъ, чтобы болѣе не возвращаться подъ мирную сѣнь этого маленькаго домика, населеннаго пестрымъ царствомъ пернатыхъ, съ удодомъ во главѣ и почтеннымъ дядей Антистесомъ со всей его свитой.

-----

Едва только минуло первое время сердечнаго траура послѣ обманувшей Соломона надежды и гнѣвъ его бабушки по поводу "ловкой продѣлки", которой не удалось-таки отъ нея скрыть, успѣлъ остыть, какъ на смѣну славки прилетѣла новая пичужка -- дроздъ.

Неподалеку отъ города, въ одномъ изъ его предмѣстій, утопая въ зелени прекрасныхъ садовъ, былъ расположенъ домъ, почти уже не похожій на городскіе дома, а скорѣе напоминавшій помѣщичью усадьбу. Соломонъ Ландольдъ близко зналъ семью, жившую въ этомъ домѣ, и охотно и часто бывалъ въ немъ. Въ углу окружавшаго этотъ домъ обширнаго сада стояла высокая и стройная сосна. Каждую весну, по вечерамъ на самой верхушкѣ этой сосны распѣвалъ черный дроздъ, оглашая всю окрестность своимъ пріятнымъ пѣніемъ. Соломонъ, по своему обыкновенію, прозвалъ прекрасную хозяйскую дочку Аглаю, въ честь этой птички, Дроздомъ.

Впрочемъ, и "Аглая" не было настоящимъ христіанскимъ именемъ дѣвушки, а тоже названіе, придуманное Соломономъ потому, что пепельно-бѣлокурые кудри дѣвушки напоминали ему хорошенькое, съ колеблющимися вокругъ стебля колокольчиками, растеніе Agley или Aquilegia vulgaris, названіе котораго онъ не отличалъ отъ имени одной изъ трехъ грацій -- Аглаи.

Однажды, годъ тому назадъ, весеннимъ вечеромъ, проходя мимо знакомаго дома, Соломонъ на мгновеніе остановился въ саду, чтобы прислушаться къ обычному пѣнію дрозда, и впервые увидѣлъ прелестную Аглаю, стоявшую подъ сосной. Это была дочь хозяина дома, вернувшаяся послѣ многолѣтняго отсутствія изъ-за границы. Ея образъ хорошо запомнился ему; но такъ какъ въ то время Соломонъ какъ разъ запутался въ исторію съ Вендельгардъ, то онъ только прошелъ мимо нея, приподнявъ шляпу.

Наступила осень и, проѣзжая какъ-то разъ подъ вечеръ верхомъ по опушкѣ лѣса, Соломонъ увидѣлъ запоздалый цвѣточекъ Agley, сорвалъ его и, разсматривая вблизи, вдругъ вспомнилъ о дѣвушкѣ съ прекрасными кудрями въ саду, подъ деревомъ, о которой онъ съ того времени не думалъ. Это таинственное магическое вліяніе цвѣтка показалось его много пережившему, но ищущему сердцу поздней, но тѣмъ болѣе яркой звѣздой, неложнымъ высшимъ предзнаменованіемъ. Передъ духовнымъ взоромъ его, какъ живой, всталъ стройный образъ молоденькой дѣвушки, внимавшей съ наклоненной кудрявой головкой пѣнію птицы и задумчиво поднявшей на него свои большіе серьезные глаза, когда онъ издали поклонился ей. Вечеромъ того же дня, послѣ большого промежутка времени, въ теченіе котораго онъ не навѣщалъ своихъ друзей, онъ вновь рѣшилъ ихъ посѣтить и сразу такъ хорошо себя у нихъ почувствовалъ, что не замѣтилъ, какъ провелъ у нихъ около трехъ часовъ. Аглая сидѣла тихо за столикомъ и прилежно работала. Она открыто присматривалась къ Соломону и внимательно прислушивалась къ его словамъ; и когда говорилъ кто-нибудь другой, она смотрѣла ему въ лицо, какъ бы желая узнать его мнѣніе. При разставаніи она крѣпко пожала ему руку, какъ старому другу. Когда, вскорѣ послѣ того, онъ повстрѣчалъ ее на улицѣ и поклонился ей, она видимо обрадовалась и улыбнулась ему. Черезъ нѣсколько дней онъ получилъ отъ нея коротенькое письмо, въ которомъ она предлагала ему принять участіе въ сборѣ винограда, который долженъ закончиться маленькой домашней пирушкой. Онъ охотно согласился и къ назначенному времени, захвативъ фейерверкъ, отправился за городъ, на праздникъ, гдѣ уже было въ сборѣ множество дѣтей и молодежи. Ракеты, блестящія солнца, змѣйки, принесенныя Ландольдомъ, имѣли большой успѣхъ у возбужденной молодежи. Аглая нѣсколько разъ подходила къ нему, благодарила его за посѣщеніе и прекрасный фейерверкъ; когда же наступило время традиціоннаго ужина виноградарей, Соломонъ оказался посаженнымъ на самомъ нижнемъ концѣ длиннаго стола, но зато рядомъ съ Аглаей.

Онъ и за обѣдомъ успѣлъ оказаться полезнымъ. Когда подали жаркое -- утку и двухъ зайцевъ, оказалось, что хозяинъ дома обжегъ себѣ за фейерверкомъ руку и не можетъ, по обыкновенію, разрѣзать жаркое. За дѣло взялся Ландольдъ и скоро и ловко справился со своей задачей. Аглая, игравшая роль хозяйки, такъ какъ ея мать была нездорова и не могла выйти къ столу, и на этотъ разъ выразила свое одобреніе и радость. Когда аппетитъ веселой компаніи былъ удовлетворенъ и ѣду смѣнили пѣніе, музыка и танцы, Аглая не захотѣла принимать участія въ общемъ весельѣ и, подъ предлогомъ, что ей надо отдохнуть, спокойно осталась сидѣть на своемъ стулѣ. Ей было нетрудно удержать своего сосѣда около себя. Сидя поодаль отъ другихъ, не прерываемые шумной компаніей, они спокойно и съ интересомъ бесѣдовали. Аглая попрежнему по временамъ пытливо всматривалась въ Соломона, а онъ, въ свою очередь, когда она задумчиво устремляла свой взглядъ вдаль, любовался ея прелестной головкой и всѣмъ ея привлекательнымъ образомъ. Въ эти нѣсколько часовъ, что они провели вдвоемъ, они сдѣлались близкими и искренними друзьями. При прощаніи она просила его навѣщать ихъ почаще, запросто и довѣрчиво отнестись къ ея дружескому расположенію.

Съ этого дня она постоянно придумывала всевозможные поводы посылать ему письма то съ просьбой о чемъ-нибудь, то съ выполненіемъ обѣщанія, которое она умѣла заставить его выманить у себя. Сердце Ландольда разгоралось радостнымъ предчувствіемъ, что наконецъ-то судьба его налажена.

"Эта дѣвушка,-- думалось ему,-- знаетъ, по крайней мѣрѣ, сама, чего хочетъ и открыто и честно идетъ къ своей цѣли. Умно ли она поступаетъ или нѣтъ, судить, конечно, не мнѣ, такъ какъ эта цѣль -- я самъ. Каждый понимаетъ свое счастье по-своему!"

Такъ убаюкивалъ онъ себя все больше прекрасной мечтой, лучшей, чѣмъ всѣ его прежніе сны. Жизнь впереди представлялась ему чистой и мирной, какъ голубое небо. Но онъ съ инстинктивной осторожностью боялся нарушить свое счастье поспѣшностью и цѣлую зиму безмятежно наслаждался имъ, испытывая особое новое чувство спокойной и прочной страсти. Его увѣренность въ ея несомнѣнной взаимности тѣмъ болѣе крѣпла въ немъ, что Аглая чаще бывала серьезна, нежели весела, и погружалась въ глубокую задумчивость, изъ которой пробуждалась, устремляя глаза на него.

"Ничего,-- думалось ему,-- пусть рыбка побьется. Довольно насъ мучило это племя!"

Но съ наступленіемъ весны Аглая, казалось, рѣшила дѣйствовать энергичнѣе и прямѣе.

Она возобновила свои поѣздки верхомъ и устроила такъ, что Соломонъ былъ выбранъ ей въ спутники и учителя. Они стали вдвоемъ ѣздить верхомъ по прекраснымъ окрестностямъ, вдоль озера, по высокимъ горамъ, поросшимъ густымъ кустарникомъ, причемъ Аглая, обнаружила, что не нуждается въ обученіи; тѣмъ продолжительнѣе и интереснѣе были ихъ разговоры, въ которыхъ они дѣлились всѣми своими горестями и радостями.

Кое-что изъ любовныхъ приключеній Ландольда несомнѣнно уже было извѣстно окружающимъ. Послѣднее же приключеніе, завершившееся бѣгствомъ семьи Тумейзенъ изъ дома Ландольда, во всякомъ случаѣ, не осталось въ городѣ тайной. Какъ бы то ни было, но однажды, когда они, пріостановивъ коней, замедлили подъ тѣнью зеленой липы, Аглая тихимъ голосомъ участливо спросила Ландольда:

-- Милый другъ, вы навѣрно были несчастнымъ въ жизни?

Онъ вздрогнулъ отъ неожиданности, но, улыбаясь одними глазами, отвѣчалъ:

-- Всяко бывало, я могу сказать, что мнѣ случалось переживать и веселое, и невеселое въ жизни.

Про себя же Соломонъ подумалъ: "Теперь пора, теперь все рѣшится!" Однако, неловкость ли, которую онъ чувствовалъ въ любовномъ объясненіи верхомъ на лошади, или послѣднее проявленіе нерѣшительности помѣшало ему говорить, но онъ внезапно пустилъ лошадей рысью, такъ что разговоръ оборвался. При прощаніи, Аглая особенно сердечно и тепло пожала ему руку, а онъ, едва пріѣхавъ домой, поспѣшилъ отправить письмо, гдѣ въ немногихъ строкахъ открывалъ ей свою любовь. Она тотчасъ же отвѣтила ему, что слова его трогаютъ и радуютъ ее и приносятъ ей большую честь. Она просила завтра поутру зайти за нею, чтобы вмѣстѣ отправиться погулять; предлогъ для этого ужъ найдется. На слѣдующій день рано утромъ она прислала новое письмецо, извѣщая его о предлогѣ прогулки -- случайное совпаденіе визитовъ, которые они должны были нанести въ одной мѣстности, пріятная прогулка и т. п.

Ландольдъ одѣлся тщательнѣе обыкновеннаго, точно спартанецъ передъ сраженіемъ. Онъ даже надѣлъ пару новыхъ гранатовыхъ запонокъ и взялъ въ руки тонкую трость, съ серебрянымъ набалдашникомъ.

Аглая также была нарядно одѣта и уже ждала его, когда онъ пришелъ; на ней было легкое платье съ мелкими букетиками фіалокъ по бѣлому фону и длинныя перчатки изъ тончайшей кожи. Лучшимъ же украшеніемъ были ея глаза; она благодарно взглянула на него, когда онъ пришелъ, и торопила его, какъ, человѣкъ, рѣшившійся на что-то очень важное.

Соломонъ пошелъ за нею по узкой тропинкѣ и благословлялъ мысленно висячіе колокольчики нѣжнаго растенія, такимъ чудеснымъ образомъ указавшіе ему на этотъ счастливый путь. Легкій вѣтерокъ вѣялъ въ свѣжей зелени молодой буковой рощи и игралъ свѣтлыми локонами Аглаи, ниспадавшими на ея шею и плечи.

"Удивительно,-- размышлялъ Соломонъ,-- какъ вѣрны пословицы: Послѣдній смѣхъ лучше перваго, или все хорошо, что хорошо кончается".

Въ эту минуту Аглая обернулась къ нему и, такъ какъ дорога сдѣлалась шире, пошла съ нимъ рядомъ. Она безмолвно дала ему свою руку, нѣжный румянецъ залилъ ея лицо и, глядя на него лучистыми глазами, наполнившимися слезами, она сказала:

-- Благодарю васъ за вашу привязанность и довѣріе ко мнѣ. Вы должны быть и будете счастливы въ жизни болѣе, нежели если бы мнѣ суждено было стать вашей женой. Знайте, что я сама полна блаженной и несчастной страсти, вамъ я могу сказать, что люблю и любима.

И она разсказала ему въ страстныхъ словахъ, исторію своей пламенной любви, предметомъ которой былъ священникъ въ Германіи.

-- Попъ!-- промолвилъ Ландольдъ почти беззвучно и невольно спотыкнулся, хотя дорога была гладка, какъ скатерть, и онъ опирался на свою палку съ серебрянымъ набалдашникомъ.

-- О, не говорите такъ,-- умоляюще воскликнула она,-- не называйте его попомъ. Это такой замѣчательный человѣкъ! Взгляните только, какіе у него прекрасные глубокіе глаза!

При этихъ словахъ она сорвала съ шеи тщательно скрытый на тонкомъ шнуркѣ медальонъ и показала Соломону портретъ: это былъ молодой человѣкъ въ черномъ платьѣ, съ довольно правильными чертами лица и, дѣйствительно, большими черными глазами, которые можно было бы назвать черными глазами Юноны. Но Ландольдъ съ горькимъ чувствомъ глядѣлъ неподвижнымъ взоромъ на этотъ портретъ.

Когда она опять тщательно скрыла медальонъ на своей бѣлой груди, Соломону показалось, что счастливый соперникъ его тихо хихикнулъ, оправдавъ пословицу: "послѣдній смѣхъ лучше перваго".

Исторія любви, разсказанная ему Аглаей, заключалась, приблизительно, въ слѣдующемъ: еще подросткомъ ее отправили учиться въ нѣмецкій городъ X., гдѣ она поселилась у своихъ близкихъ родственниковъ. Тамъ же, въ этой семьѣ, она познакомилась съ молодымъ священникомъ, успѣвшимъ уже тогда пріобрѣсть извѣстность своими проповѣдями. Онъ былъ ортодоксально вѣрующій человѣкъ, но затронутый мечтательствомъ тогдашняго піэтизма. Онъ такъ горячо и убѣжденно говорилъ о Богѣ, вѣчномъ блаженствѣ и неисчерпаемой сокровищницѣ высшей любви, что своими рѣчами и плѣнительными черными очами совсѣмъ покорилъ сердце молодой и неопытной дѣвушки. Воображеніе ея добавило остальное, и робкое вначалѣ чувство выросло въ ея душѣ постепенно въ настоящую страсть, которая съ годами, вмѣсто того, чтобы гаснуть, все больше разгоралась. Конечно, столь пылкая страсть не могла долго остаться незамѣтной для пастора, а страсть со стороны такого прекраснаго созданія неизбѣжно должна была вызвать отвѣтное чувство. Но родственники пастора, какъ и родители Аглаи, по многимъ основаніямъ были противъ этого брака, и чѣмъ серьезнѣе становилось чувство прекрасной Аглаи, тѣмъ больше накоплялось препятствій и трудностей на ея пути. Кончилось тѣмъ, что ее насильно вырвали изъ-за границы и привезли домой.

Но такъ какъ она была не робкаго десятка, то не сдалась и осталась вѣрна своей любви. Она переписывалась съ избранникомъ своего сердца и, хотя наружно казалась спокойной, въ душѣ ея отчаяніе боролось съ надеждой, не давая ей покоя. Случилось такъ, что молодой священникъ пріѣхалъ съ однимъ знатнымъ лицомъ въ Швейцарію, повидался со своею возлюбленной и былъ даже принятъ въ домѣ ея родителей. Въ сердцѣ Аглаи опять загорѣлась надежда. Но родители продолжали упорствовать, хотя будущность молодого человѣка представлялась вполнѣ прочной. Отецъ и мать питали совсѣмъ другія намѣренія на счетъ своей дочери и мягко, но рѣшительно настаивали на своихъ планахъ.

Въ такомъ положеніи находилась она, всегда нуждаясь въ поддержкѣ, когда встрѣтилась съ Соломономъ Ландольдомъ и описаннымъ окольнымъ путемъ стала добиваться его дружбы и поддержки, въ чемъ вполнѣ и успѣла.

Онъ проводилъ ее до ея знакомыхъ, а вечеромъ зашелъ за нею, чтобы вмѣстѣ вернуться домой. Она сумѣла вполнѣ примирить его съ новымъ положеніемъ вещей и привлечь его на свою сторону. Онъ полюбилъ ея любовь, восхищался ею, такъ какъ никогда еще не встрѣчалъ такого сильнаго чувства, и даже почувствовалъ расположеніе къ ея счастливому избраннику. Онъ считалъ своимъ долгомъ и дѣломъ чести помочь довѣрившейся ему прекрасной Аглаѣ.

Онъ началъ съ того, что поговорилъ съ вліятельными въ домѣ людьми и при содѣйствіи ихъ заставилъ родителей взглянуть на дѣло съ новой точки зрѣнія. Затѣмъ онъ поговорилъ съ отцомъ и матерью лично и настолько успѣлъ подготовить почву, что не прошло и шести мѣсяцевъ, какъ молодые люди счастливо обвѣнчались и уѣхали. Но этимъ еще не ограничились дружескія попеченія Ландольда. Онъ захотѣлъ какъ можно лучше обезпечить молодую чету и, поставивъ на ноги самыхъ вліятельныхъ и ученыхъ своихъ знакомыхъ въ Цюрихѣ, устроилъ молодому священнику мѣсто придворнаго проповѣдника и совѣтника консисторіи.

Его сердечная привязанность къ Аглаѣ не измѣнилась и тогда, когда черезъ пять лѣтъ она овдовѣла и вернулась на родину. Яркій огонь въ прекрасныхъ глазахъ ея мужа оказался, къ сожалѣнію, чахоточнымъ блескомъ, и недугъ преждевременно свелъ его въ могилу. И при жизни его она не была счастлива: никогда еще Аглая не встрѣчала такого тщеславія, такой жажды наградъ и повышеній, такой заботы о земномъ благополучіи, всякихъ доходахъ и десятинахъ, какъ въ короткое время своего замужества. Тѣмъ съ большимъ спокойствіемъ и смиреніемъ несла она свое горе.

Таковы были пять бывшихъ возлюбленныхъ ландфохта Грейфензе, которыхъ онъ нынѣ задумалъ собрать вмѣстѣ. Двѣ или три изъ нихъ жили въ самомъ Цюрихѣ, остальныя -- неподалеку, въ его окрестностяхъ. Задача состояла лишь въ томъ, чтобы заманить каждую гостью въ отдѣльности такъ, чтобы ни одна не подозрѣвала о другихъ и пріѣхала въ надеждѣ на дружеское общество Ландольда. Потолковавъ и посовѣтовавшись обо всемъ съ фрау Маріанной, онъ сдѣлалъ необходимыя приготовленія, выбралъ днемъ для праздника послѣднее число мая и разослалъ приглашенія, которыя всѣ оказались благосклонно принятыми. Его планъ обѣщалъ удаться, какъ нельзя лучше.

-----

На разсвѣтѣ 31 мая Ландольдъ взошелъ на самую верхнюю площадку башни своего замка посмотрѣть, какова погода. Небо было безоблачно, звѣзды меркли, на востокѣ край неба алѣлъ и занималась заря. Онъ велѣлъ поднять на самую вышку большой флагъ съ гербомъ, изображающимъ скачущаго грифа, и распорядился поставить двѣ маленькихъ пушки, чтобы ихъ выстрѣлами привѣтствовать прибытіе красавицъ. Во избѣжаніе недоразумѣній онъ съ самаго утра позаботился послать за всѣми отдѣльные экипажи. Вся прислуга въ замкѣ была разряжена по-праздничному, но лучше всѣхъ была обезьянка Кокко, одѣтая старушкой, въ большомъ чепцѣ съ бантомъ, на которомъ стояла надпись: "Я -- Время".

Въ домѣ у фрау Маріанны все было готово и сама она, въ старинномъ тирольскомъ костюмѣ, ждала пріѣзда гостей. Подлѣ нея стоялъ хорошенькій четырнадцатилѣтній мальчикъ, который, по желанію Ландольда, былъ одѣтъ горничной и предназначался также для услугъ и пріема гостей.

Около девяти часовъ раздался первый выстрѣлъ, и между деревьями и изгородью показался экипажъ; это ѣхала фигура Лёй. Когда экипажъ остановился передъ воротами замка, къ нему выскочила обезьянка Кокко и съ забавными ужимками вручила пріѣхавшей гостьѣ роскошный букетъ душистыхъ розъ. Тотчасъ разгадавъ этотъ ребусъ, фигура взяла Кокко вмѣстѣ съ розами на руки и, выходя изъ экипажа, радостно и весело обратилась къ ландфохту, который въ парадной формѣ, съ саблей на боку и шляпой въ рукѣ привѣтствовалъ ее, подавая ей руку.

-- Да что это такое, что означаетъ флагъ на крышѣ, пушка и время, которое даритъ розы?

Такъ какъ она была вполнѣ чиста передъ нимъ и была любима имъ больше другихъ, Соломонъ посвятилъ ее въ свою затѣю и сообщилъ ей о предстоящемъ собраніи. Сначала она смутилась и покраснѣла, но, подумавъ, лукаво улыбнулась:

-- Вы плутъ и проказникъ,-- сказала она,-- берегитесь, мы васъ распнемъ на крестѣ, а вашу обезьянку зажаримъ, вмѣстѣ съ розами, singe aux roses! Не правда ли, Кокко, маленькій ландфохтъ?

Едва успѣлъ Ландольдъ провести ее въ замокъ и поручить ее услугамъ Маріанны и горничной, какъ раздался новый выстрѣлъ, и къ воротамъ подъѣхали одновременно два экипажа. То были Саломе-Щегленокъ и Вендельгардъ-Капитанъ. Обѣ онѣ уже по дорогѣ слѣдили каждая за экипажемъ другой и недоумѣвали, кто это еще могъ ѣхать по той же дорогѣ. Обѣ дамы знали другъ о другѣ и о соотвѣтствующихъ отношеніяхъ каждой къ ландфохту, поэтому онѣ быстро осмотрѣли другъ друга любопытнымъ взоромъ. Но вниманіе ихъ скоро было отвлечено Кокко, прискакавшимъ съ новыми розами. Ландольдъ поспѣшилъ къ нимъ навстрѣчу и, взявъ обѣихъ подъ руку, повелъ ихъ торжественно въ домъ.

Тѣмъ временемъ фрау Маріанна только что окончила свой строгій экзаменъ, которому она подвергла Фигуру Лёй; зная о ея невинности, она милостиво и снисходительно отнеслась къ ней; тѣмъ пламеннѣе засверкали ея глаза, когда вошли Саломе и Вендельгардъ. Ея ноздри и верхняя губа, украшенная черными усиками, задрожали при взглядѣ на красавицъ, осмѣлившихся нѣкогда измѣнить ландфохту, и только строгій взоръ хозяина принудилъ ее вѣжливо встрѣтить ихъ.

Прибывшая затѣмъ Аглая, встрѣченная, какъ и ея предшественницы, также должна была выдержать критическій осмотръ со стороны Маріанны. Старая экономка не могла рѣшить, въ какой мѣрѣ простительно поведеніе Аглаи, привлекшей къ себѣ Ландольда съ цѣлью найти въ немъ себѣ помощника. Ворча про себя, старуха все же примирилась съ нею, принявъ во вниманіе, что Аглая доказала силу своей привязанности и вѣрность къ своему первому избраннику.

Зато Варвару Тумейзенъ, прибывшую съ послѣднимъ пушечнымъ выстрѣломъ, она едва удостоила взгляда. Да и стоило ли смотрѣть на такую мошку, осмѣлившуюся полюбить господина ландфохта и потомъ испугаться его?

Ландфохтъ тотчасъ же замѣтилъ, что нѣжная Славка безъ того уже почти дрожала, не знала, куда дѣваться въ этомъ блестящемъ дамскомъ обществѣ, и совсѣмъ терялась передъ грозной старой гусаршей; и потому, пошептавшись съ Фигурой Лёй, онъ поручилъ Славку ея особому покровительству. Начались церемонныя представленія и взаимныя привѣтствія. За исключеніемъ фигуры Лёй, всѣ хорошенькія женщины переглядывались, не понимая еще, въ чемъ дѣло. Всѣ онѣ знали другъ друга по слухамъ и даже въ лицо, не говоря уже о свойствѣ между Вендельгардъ и Фигурой Лёй. Но Фигура и Соломонъ Ландольдъ, находившіеся въ самомъ счастливомъ настроеніи, сумѣли придать общей бесѣдѣ веселый, непринужденный тонъ. Праздничная напряженность исчезла сама собой; гостьямъ подали сладкое вино, чай и печенье. Фрау Маріанна разливала чай и вино, а молоденькая горничная разносила чашки и стаканчики. Дамы разсматривали все внимательно, и въ особенности мнимую юную горничную, которая казалась имъ подозрительной. Прохаживаясь по комнатѣ, онѣ разглядывали стѣны и обстановку замка. Ландольдъ же непринужденно и ласково бесѣдовалъ съ каждой по очереди. Онъ такъ испытующе смотрѣлъ на нихъ по временамъ и, казалось, сравнивалъ ихъ между собой, что, наконецъ, онѣ поняли, въ чемъ дѣло, и замѣтили, что попали въ ловушку. Одна за другой онѣ стали краснѣть, улыбаться, потомъ смѣяться, но ни одна изъ нихъ не высказала вслухъ своего открытія. Ландольдъ неожиданно прервалъ общее веселье: онъ торжественно заявилъ, извиняясь, что на часокъ онъ долженъ посвятить себя своимъ судейскимъ обязанностямъ и рѣшить нѣсколько срочныхъ дѣлъ. Однако, продолжалъ онъ, такъ какъ всѣ эти дѣла не сложны и по большей части касаются семейныхъ тяжбъ и могутъ заинтересовать дамъ, то онъ предлагаетъ всему обществу послѣдовать за нимъ. Онѣ съ благодарностью приняли приглашеніе, и онъ повелъ ихъ въ комнату присутствія. Тамъ всѣ онѣ, точно присяжные, размѣстились на стульяхъ по обѣ стороны его судейскаго кресла; противъ нихъ за маленькимъ столикомъ усѣлся писарь.

Судебный приставъ ввелъ крестьянскую чету, вѣчно ссорившуюся между собой. Уже не первый разъ мужъ и жена являлись на судъ къ ландфохту, и ни разу еще онъ не могъ опредѣлить, кто же изъ нихъ виноватъ въ семейныхъ неладахъ. Наперерывъ жаловались они другъ на друга, отвѣчая на упрекъ еще худшимъ упрекомъ. На этотъ разъ жена, по словамъ потерпѣвшаго супруга, вылила горячую миску супа ему на голову; стоя передъ судьей, онъ все время съ видимымъ безпокойствомъ ощупывалъ свою ошпаренную голову, и волосы, къ великому его ужасу, каждый разъ большими клочьями оставались въ его рукахъ, какъ только онъ до нихъ дотрогивался. Жена, однако, рѣшительно отрицала свою вину и говорила, что мужъ самъ, въ своей дикой ярости схватился за миску, какъ за свою шапку, и хотѣлъ нахлобучить ее на голову. Чтобы какъ-нибудь выйти изъ затрудненія, ландфохтъ удалилъ жену изъ комнаты и обратился затѣмъ къ ея мужу со словами:

-- Я вижу, Гансъ Яковъ, что ты -- бѣдный Іовъ, терпишь напрасно, а жена твоя кругомъ виновата. Въ воскресенье я велю на ярмаркѣ посадить ее въ клѣтку {Drillhauschen -- мѣстное орудіе пытки: клѣтка, приспособленная для верченія, родъ карусели.}, и ты самъ можешь при всемъ народѣ вертѣть ее, пока она не покается и сердце твое не натѣшится.

Однако, крестьянинъ испугался такого приговора и сталъ просить ландфохта отмѣнить его. Хоть она и злая баба, но все же жена ему и не годится такъ при всѣхъ глумиться надъ нею, а потому онъ проситъ ландфохта ограничиться строгимъ выговоромъ. Соломонъ Ландольдъ велѣлъ ему выйти, а жену его позвалъ къ себѣ.

-- Мужъ вашъ, -- сказалъ онъ ей, -- видно ужасный бездѣльникъ и вѣрно самъ ошпарилъ себѣ голову, чтобы надѣлать вамъ непріятностей. Онъ будетъ примѣрно наказанъ и вы сами исполните надъ нимъ мой приговоръ. Въ воскресенье мы посадимъ его въ клѣтку и вы тогда при всемъ народѣ можете вертѣть его, сколько вамъ будетъ угодно.

Женщина при этихъ словахъ на радостяхъ запрыгала, стала благодарить ландфохта и клялась отомстить мужу и вертѣть его безъ устали.

-- Вотъ мы и видимъ, гдѣ бѣсъ сидитъ,-- строго сказалъ ландфохтъ и приговорилъ злую женщину къ тремъ днямъ заключенія на хлѣбъ и на воду въ башню.

Гнѣвно, какъ пойманный звѣрь, озиралась она во всѣ стороны; замѣтивъ устремленные на нее боязливые взоры дамъ, сидѣвшихъ по обѣимъ стѣнамъ суда съ большими букетами розъ, она успѣла показать имъ языкъ, прежде чѣмъ ее вывели.

Теперь на судъ явилась другая жалкая чета. Это были портной и его жена, которые вѣчно ссорились, сами не зная почему. Причина же ихъ бѣдствій заключалась въ томъ, что съ перваго же дня послѣ свадьбы мужъ и жена совсѣмъ не умѣли говорить толково между собой и слушать другъ друга. Обоимъ имъ недоставало той внутренней мягкости, которая давала бы возможность мирной жизни. Портной, какъ онъ самъ заявилъ, больше всего на свѣтѣ почиталъ справедливость. Если иной портной коротаетъ время прибауткой или пѣсенкой, то онъ безъ конца размышлялъ о своей добродѣтельности. Жена обрабатывала все поле и во время работы мечтала о томъ, какъ она на слѣдующій разъ не дастъ спуску мужу; такъ какъ оба были прилежными людьми, то они могли посвящать ссорамъ только обѣденное время. Но и этимъ короткимъ временемъ они не могли воспользоваться какъ слѣдуетъ, и накопленное въ душѣ раздраженіе не находило себѣ другого выхода, какъ въ неудачныхъ колкостяхъ, и смолкало въ безсильной ярости. При такихъ отношеніяхъ пища не шла имъ въ прокъ, оба они были измучены и блѣдны и казались воплощеніемъ голода и нищеты, хотя были бѣдны только любовью. Вчера же, въ разгарѣ ссоры, мужъ выскочилъ безъ памяти изъ-за стола и, нечаянно зацѣпивши пуговицей дырявую скатерть, стащилъ на полъ все, что было на столѣ: миску съ овсянымъ супомъ, чашку съ овощами, тарелки и пр. Жена его сочла это намѣренной обидой, и портной, котораго вдругъ осѣнила счастливая мысль доказать ей свою власть, оставилъ ее при этомъ убѣжденіи. Жена же не могла вытерпѣть такого поступка и принесла на него жалобу ландфохту.

Выслушавъ внимательно обѣ стороны и выяснивъ себѣ окончательно ихъ отношенія, ландфохтъ объявилъ имъ свой приговоръ. Оба они присуждались къ четыремъ недѣлямъ тюремнаго заключенія и къ употребленію такъ называемой брачной ложки. Судебный приставъ тутъ же подалъ эту ложку со стѣны, гдѣ она висѣла на желѣзной цѣпочкѣ. Это были собственно двѣ обращенныя въ разныя стороны ложки на одной общей ручкѣ, чисто вырѣзанныя изъ куска липоваго дерева.

-- Видите,-- сказалъ ландфохтъ,-- этою ложкой вы должны будете ѣсть, по очереди, передавая ее другъ другу, такъ какъ другой ложки на это время вы не получите. Помните, что липа -- символъ любви и справедливости. Вспоминайте, какъ весною она стоитъ въ полномъ цвѣту, качая зеленыя вѣтви, на которыхъ поютъ птицы, какъ въ небѣ надъ нею бѣгутъ облака, а въ тѣни подъ нею судіи творятъ свой судъ, сидятъ влюбленные и враги заключаютъ миръ.

Мужъ и жена, онъ съ ложкой въ рукахъ, она -- утирая передникомъ слезы, печально отправились въ мѣсто своего заключенія. Четыре недѣли спустя они получили свободу и бодрые, дружные, оба даже съ легкимъ румянцемъ на пополнѣвшихъ щекахъ, вернулись домой. Затѣмъ была приведена изъ тюрьмы толстая ворчливая женщина, жена младшаго управляющаго. Она сидѣла въ башнѣ за то, что уговорила своего мужа послать ландфохту четверть откормленнаго теленка въ надеждѣ подкупить его и снискать себѣ особую милость. Ландфохтъ послѣ того, какъ она лично, лебезя передъ нимъ, отъ имени мужа принесла ему кусокъ телятины, присудилъ ее къ заключенію въ башнѣ до тѣхъ поръ, пока она не съѣстъ всю принесенную и сваренную у него на кухнѣ телятину. Разумѣется, она поспѣшила справиться со своею задачей какъ можно скорѣе и теперь не могла скрыть послѣдствій невольнаго объяденія. Теперь ландфохтъ объявилъ ей, что истребленіе принесеннаго мяса было наказаніемъ за покушеніе на подкупъ, но что сверхъ того она присуждается къ штрафу въ 25 гульденовъ за подстрекательство мужа, а мужъ, за свою преступную слабость, присуждается къ уплатѣ другихъ 25 гульденовъ. Толстуха сдѣлала неловкій поклонъ и, обѣими руками держась за свой животъ, переваливаясь, вышла изъ комнаты.

За нею въ судъ привели двухъ красивыхъ дѣвушекъ-сестеръ. Обѣ онѣ обвинялись въ томъ, что вели легкомысленный образъ жизни, вносили раздоры въ чужую семейную жизнь и не заботились о своей больной старой матери, терпѣвшей жестокую нужду. Обѣ дѣвушки явились въ судъ разряженныя, въ огромныхъ прическахъ и съ цвѣтами въ волосахъ. Онѣ заигрывали съ ландфохтомъ, бросали ему жгучіе взгляды и сладкія улыбки. Отгадавъ ихъ дерзкій умыселъ, онъ тотчасъ же вынесъ имъ приговоръ; велѣлъ вывести ихъ изъ суда, остричь имъ волосы, наказать розгами, посадить за прялки и заставить работать до тѣхъ поръ, пока онѣ не заработаютъ пропитаніе для своей матери.

Затѣмъ явилось двое сектантовъ; оба они отказывались принести присягу ландфохту, упорно противились выполненію какихъ-либо гражданскихъ обязанностей, несмотря на всѣ увѣщанія ландфохта; при этомъ они ссылались на свою вѣру и высшее призваніе. На этотъ разъ оба сектанта принесли жалобу въ судъ на бѣдныхъ крестьянъ, которые, пробравшись къ нимъ въ лѣсъ, украли дрова.

-- Кто вы такіе?-- спросилъ ландфохтъ,-- я васъ не знаю!

-- Какъ это возможно?-- воскликнули оба сектанта и поспѣшили назвать себя.-- Вы уже часто вызывали насъ къ себѣ и посылали къ намъ ваши предписанія.

-- А все-таки я не знаю васъ, -- холодно продолжалъ онъ.-- Сами вы напоминаете мнѣ, что не желали исполнять гражданскихъ обязанностей, чѣмъ же я могу помочь вамъ? Ступайте, ищите себѣ свое право, гдѣ хотите.

Оба сконфуженно удалились, спѣша добиться правъ выполненіемъ обязанностей.

Ландольдъ продолжалъ рѣшать остальныя дѣла въ томъ же духѣ и съ большою находчивостью и остроуміемъ вынесъ еще нѣсколько приговоровъ тяжущимся сторонамъ. Онъ улаживалъ ссоры и строго наказывалъ бездѣльниковъ; замѣчательно, что за исключеніемъ дѣла младшаго управляющаго, онъ ни разу никого не присуждалъ къ денежному штрафу, тогда какъ обычно судъ считался законной статьей дохода для ландфохта и очень многіе злоупотребляли этимъ. Поэтому судъ Ландольда пользовался хорошею славой у богатыхъ и бѣдныхъ. Его приговоры въ двоякомъ смыслѣ называли соломоновскими и нынѣшнее засѣданіе, въ память чуднаго аромата розъ, наполнявшаго комнату, долго сохранялось у народа подъ названіемъ розоваго суда ландфохта Соломона.

Но теперь онъ былъ радъ, когда обязанности его кончились. Онъ давно откладывалъ это засѣданіе, будучи занятъ приготовленіями къ празднику, такъ что оно пришлось на самый этотъ день. Онъ предложилъ дамамъ выйти въ садъ и подышать чистымъ воздухомъ до обѣда, который всѣ они сегодня особенно заслужили. Въ саду на берегу озера, оставшись однѣ, онѣ дѣйствительно вздохнули полною грудью: увѣренность, съ которою холостякъ Ландольдъ вникалъ въ недоразумѣнія супружеской жизни, внушала имъ робость. Нѣкоторыя изъ нихъ, считавшія его раньше, быть можетъ, за не особенно умнаго человѣка, ломали себѣ голову теперь, что же произошло съ нимъ и какъ онъ могъ такъ измѣниться? Отъ этихъ сомнѣній онѣ были отвлечены внезапнымъ появленіемъ Кокко, съ котораго забыли снять его неудобный нарядъ. Чепчикъ сползъ у обезьяны съ головы и болтался на лицѣ, платье, запутавшись въ ея ногахъ, волочилось по землѣ и висѣло на длинномъ ея хвостѣ. Она дѣлала отчаянныя усилія освободиться; неожиданно пять паръ заботливыхъ женскихъ рукъ быстро сняли съ нея всѣ путы, и она принялась за такіе уморительные продѣлки и фокусы, что всякая меланхолія и задумчивость исчезли съ хорошенькихъ лицъ. Всѣ онѣ громко смѣялись, когда ландфохтъ, въ сопровожденіи двухъ слугъ, пришелъ звать ихъ къ обѣду.

-- Вотъ это пріятно слышать!-- воскликнулъ онъ. Когда дамы смѣются, то издали кажется, будто звучатъ и переливаются церковные колокольчики. Какой это колокольчикъ гудѣлъ альтомъ? Вы, Вендельгардъ? А кто заливался тоненькимъ чистымъ дискантомъ, отъ котораго сердце радовалось? Вы, Аглая? А чей голосокъ звучалъ, какъ колокольчикъ, призывающій къ вечернѣ? Вашъ, Саломе? Серебряный звонъ съ маленькой колокольни былъ вашъ, Варвара Тумейзенъ. Ну, а золотые колокольчики -- это былъ смѣхъ моего Петрушки, Фигуры.

-- Какая дерзость, -- зазвенѣли четыре колокольчика,-- звать одну изъ насъ Петрушкой.-- Онѣ не знали, что каждая изъ нихъ имѣла ласкательныя прозвища и что одна только Фигура знала и признавала свое.

Однако шутка его окончательно развеселила всѣхъ. Въ столовой все уже было готово. Столъ былъ уставленъ серебряною старинной посудой, какую только удалось найти Ландольду въ старыхъ шкапахъ и хранилищахъ, и усыпанъ цвѣтами. Въ большія высокія окна замка широкою полосой вливались потоки яркаго солнечнаго свѣта и передъ взорами разстилалось голубое прекрасное небо и еще болѣе чудесное озеро. На горизонтѣ виднѣлась цвѣтущая полоска земли противоположнаго берега, и все вмѣстѣ сливалось въ волшебную панораму.

Шесть стульевъ были разставлены вокругъ стола на такомъ разстояніи другъ отъ друга, чтобы каждый могъ себя чувствовать вполнѣ удобно и вмѣстѣ съ тѣмъ свободно могъ бесѣдовать съ сосѣдями справа и слѣва. Словомъ, все было такъ предусмотрѣно, какъ если бы готовился обѣдъ для курфюрстовъ, и не хватало только отдѣльнаго буфета за каждымъ стуломъ. Но зато тѣмъ величественнѣй былъ огромный старинный буфетъ, поставленный въ глубинѣ комнаты, со своею старинною и массивною утварью. Прислонившись къ буфету и подбоченясь, стояла уже, какъ маршалъ, въ ожиданіи, сама фрау Маріанна. На ней была юбка пунцоваго цвѣта, черная бархатная кофточка и бѣлый сборчатый воротничокъ; на груди ея висѣло большое серебряное распятіе, а на смуглой шеѣ, сверхъ того, было надѣто филигранное украшеніе. Ея волосы, съ сильною просѣдью, были гладко зачесаны и покрыты чепцомъ изъ куньяго мѣха; висящій на поясѣ бѣлый фартукъ былъ знакомъ отправляемой ею должности. Но изъ-подъ черныхъ густыхъ своихъ бровей она бросала такіе строгіе взгляды, какъ будто она была здѣсь хозяйкой. Однако, почтеніе, которое она внушала гостьямъ, не спугнуло веселья. По указанію ландфохта пять дамъ заняли свои мѣста. Направо отъ себя онъ посадилъ Фигуру Лёй, налѣво Аглаю, противъ себя первую возлюбленную Саломе, а на два остальныхъ стула -- Славку и Вендельгардъ. Съ радостнымъ чувствомъ онъ оглядывалъ ихъ, собравшихся за общимъ столомъ, и съ большимъ умѣніемъ и тактомъ поддерживалъ разговоръ, переходя по своему желанію отъ одной гостьи къ другой.

Фрау Маріанна у буфета разливала супъ, переодѣтый мальчикъ, ловкій и смышленый, сынъ сосѣдняго пастора, подавалъ и разносилъ гостьямъ полныя тарелки. Онъ походилъ на восемнадцатилѣтнюю дѣвушку и постоянно сконфуженно опускалъ глаза, когда съ нимъ заговаривали. Онъ повиновался каждому знаку Маріанны и чинно становился у дверей, какъ только выполнялъ свое дѣло. Но когда ландфохтъ самъ подзывалъ къ себѣ мнимую горничную и довѣрчиво-ласковымъ голосомъ просилъ ее принести или сдѣлать что-нибудь и она съ необыкновеннымъ усердіемъ спѣшила это исполнить, то пять бывшихъ возлюбленныхъ ландфохта не переставали изумляться загадочной дѣвушкѣ, о которой онѣ ранѣе ничего не слыхали. Но это недоумѣніе не мѣшало веселой болтовнѣ, которая становилась все оживленнѣе и радостнѣе. Колокольчики залились такимъ праздничнымъ трезвономъ, какъ если бы въ городѣ ожидали прибытія самого папы.

И вдругъ, какъ если бы онъ уже вступилъ въ церковь, внезапно наступило молчаніе. Оно было прервано Вендельгардъ. Долго мучило ее желаніе узнать, чѣмъ бы она могла владѣть теперь, если бы вышла замужъ за ландфохта и, наконецъ, она спросила его: "Какой величины приблизительно все владѣніе Грейфензе и гдѣ проходятъ его границы?" Остальныя дамы удивились, какъ можно этого не знать, а Ландольдъ въ краткихъ словахъ разсказалъ ей исторію этого владѣнія. Крѣпость, городъ и замокъ Грейфензе съ крестьянами и всѣми землями въ 1402 г. были заложены жителямъ Цюриха послѣднимъ изъ его владѣльцевъ, графомъ фонъ-Тоггенбургомъ, за 6.000 гульденовъ; владѣніе осталось не выкупленнымъ и отошло къ городу. По сравненію съ другими владѣніями, Грейфензе принадлежитъ къ числу небольшихъ: оно насчитываетъ всего двадцать одно селеніе. Нынѣшній городокъ и самый замокъ уже не тѣ, что были въ старину, они выстроены значительно позже. Городъ въ своемъ первоначальномъ видѣ и старый замокъ были разрушены въ войнѣ противъ Цюриха въ 1444 году. Углубившись незамѣтно въ воспоминанія объ этой междоусобной войнѣ, Ландольдъ разсказалъ трагическій конецъ 69 защитниковъ этого замка. Послѣ отчаянной обороны въ теченіе цѣлаго мѣсяца мая они должны были, наконецъ, сдаться значительно превосходившимъ ихъ силамъ непріятеля. По жестокому обычаю того времени, когда противники, прикрываясь формой суда, истребляли другъ друга, шестьдесятъ человѣкъ были на мѣстѣ казнены. Съ ними же погибъ тогда ихъ славный и вѣрный вождь Вильдгангъ фонъ-Ландбергъ. Особенно подробно Ландольдъ остановился на описаніи военнаго суда, на которомъ была рѣшена смерть вѣрныхъ защитниковъ крѣпости. Онъ воспроизвелъ рѣчи благородныхъ и справедливыхъ людей, смѣло требовавшихъ пощады и милости къ побѣжденнымъ, напоминавшихъ, что эти враги честно выполнили свой долгъ, и яростныя нападки другихъ, высмѣивавшихъ мягкосердечныхъ заступниковъ и клеймившихъ презрѣніемъ ихъ слова. Онъ подробно передалъ кипучій споръ этихъ двухъ партій, окончившійся въ присутствіи подсудимыхъ общимъ смертнымъ приговоромъ. За это рѣшеніе высказалось на совѣщаніи такое подавляющее большинство, что даже не стали считать голосовъ; немедленно же былъ призванъ палачъ, котораго швейцарскія войска всегда возили съ собою, какъ теперь возятъ полкового врача или священника. Женщины, старики и дѣти бросились умолять о пощадѣ, но суровыя сердца побѣдителей во главѣ съ ихъ вождемъ Ителемъ Редингомъ, остались глухи къ мольбамъ. Въ нѣмомъ ужасѣ выслушали затѣмъ присутствующія описаніе самой казни: дабы никто не могъ подумать, что онъ надѣется на случайное избавленіе или милость и для поддержанія мужества въ своихъ подчиненныхъ, несчастный предводитель цюрихцевъ пожелалъ первый сложить свою голову на плахѣ. Вслѣдъ за нимъ палачъ казнилъ одного за другимъ; наконецъ, послѣ каждой десятой жертвы онъ сталъ выжидать и медлилъ, не будетъ ли пощады и даже самъ молилъ о ней, но получалъ неизмѣнный отвѣтъ: "молчи и дѣлай свое дѣло!" И такъ продолжалось до тѣхъ поръ, пока не были обезглавлены шестьдесятъ человѣкъ! Послѣдніе изъ нихъ были казнены при свѣтѣ факеловъ въ виду наступавшей уже темноты. Только нѣсколько мальчиковъ да дряхлыхъ стариковъ избѣгли этой ужасной казни и то больше изъ пренебреженія и благодаря усталости судей, чѣмъ изъ состраданія.

Добрыя дамы облегченно вздохнули, когда разсказъ этотъ былъ оконченъ. Ландфохтъ такъ живо разсказывалъ, что передъ взорами ихъ исчезъ на мгновеніе весенній солнечный свѣтъ и столъ, убранный цвѣтами и яствами, и ясно представилась страшная ночь, поляна, военный совѣтъ, сидящій замкнутымъ кругомъ, и лица жестокосердыхъ судей, освѣщенныя колеблющимся краснымъ пламенемъ факеловъ.

-- Да, это было страшное собраніе,-- замѣтилъ ландфохтъ,-- рѣшенія епо итти въ атаку и кровавые судебные приговоры были одинаково ужасны. Но,-- продолжалъ онъ измѣнившимся голосомъ,-- пора намъ покончить съ этими воспоминаніями и вернуться къ настоящему! Милыя владычицы моего сердца! Я хочу васъ нынѣ просить составить также небольшой, конечно, болѣе мирный совѣтъ: я прошу васъ обсудить и вынести приговоръ по дѣлу, близко касающемуся меня. Я подробно изложу вамъ все, если только вы не откажете мнѣ въ вашемъ благосклонномъ вниманіи и прислушаетесь къ моимъ словамъ вашими прелестными ушками. Но сначала слѣдуетъ удалить публику, ибо это совѣщаніе должно быть тайнымъ.

По данному имъ знаку экономка и ея адъютантъ немедленно вышли, а Соломонъ Ландольдъ, покашливая отъ смущенія и нѣсколько громче прежняго, обратился къ своимъ возлюбленнымъ, которыя совсѣмъ притихли и навострили свои розовенькія ушки.

-- Я васъ привѣтствовалъ сегодня, мои почтеннѣйшія, словами: "время приноситъ розы", и былъ, конечно, правъ. Время соткало мнѣ магическую пентаграмму изъ пяти прелестныхъ головокъ; волшебныя линіи ея чудеснымъ образомъ проведены отъ одной головки къ другой и она хранитъ меня отъ всякаго зла. Да,-- продолжалъ онъ,-- какъ хорошо распорядились мною судьба и время: если бы первая изъ васъ согласилась соединиться со мною, я никогда не узналъ бы такъ близко второй; если бы вторая, въ свою очередь, подала мнѣ свою руку, то третья никогда бы не появилась на жизненномъ моемъ пути, и такъ далѣе. Я не зналъ бы теперь этого блаженства, которое мнѣ даритъ воспоминаніе, какъ въ зеркалѣ отражая все милое прошлое, не омраченное ни единымъ дыханіемъ суровой дѣйствительности. Я не чувствовалъ бы себя теперь въ прочной башнѣ дружбы, краеугольные камни которой были положены богами любви! Правда, розы, принесенныя мнѣ временемъ, были цвѣтами отреченія; но какъ онѣ прекрасны и долговѣчны! Какими цвѣтущими вижу я васъ вновь, въ прежнемъ блескѣ молодости и красоты! Ни одна изъ васъ не пострадала отъ невзгодъ и жизненныхъ бурь. Наполнимъ же прежде всего наши бокалы и выпьемъ за васъ! Да здравствуютъ много лѣтъ ваши сердца и очи, Саломе, Фигура, Вендельгардъ, Варвара и Аглая!

Всѣ возлюбленныя приподнялись со своихъ мѣстъ и, когда ихъ бокалы соприкоснулись съ бокаломъ ландфохта, зардѣлись румянцемъ и привѣтливо улыбнулись ему. Только Фигура шепнула ему на ухо: "Куда вы мѣтите, плутъ вы этакій!"

-- Смирно, Петрушка!-- сказалъ ландфохтъ и, когда всѣ снова заняли свои мѣста, продолжалъ:-- Но отреченіе не знаетъ границъ, и когда оно болѣе не находитъ себѣ пищи, то подъ конецъ отрекается отъ себя самого. Это, кажется, плохой каламбуръ. Но онъ, во всякомъ случаѣ, поясняетъ то положеніе, въ которомъ я теперь нахожусь. Мое высокое общественное положеніе и большое хозяйство заставляютъ меня подумать о женитьбѣ. Меня стараются заставить отказаться отъ моего одиночества, указывая, что я, какъ глава цѣлаго округа, судья и администраторъ, долженъ подавать примѣръ другимъ и вести образцовую семейную жизнь. Словомъ, мнѣ ничего болѣе не остается, какъ сказать прости моему милому прошлому и уступить требованіямъ настоящаго. Конечно, въ моемъ возрастѣ женитьба -- уже не вопросъ любви и сердечной склонности, которыя для меня навсегда закрѣплены въ пентаграммѣ. Мое рѣшеніе должно быть прежде всего благоразумнымъ и полезнымъ для общества. Есть двѣ достойныхъ женщины, но я колеблюсь, на которой мнѣ остановиться, и хотѣлъ бы вамъ, мои друзья, предоставить окончательный выборъ между ними. Одинъ весьма мудрый и опытный священникъ далъ мнѣ совѣтъ: избрать или старую, или совсѣмъ молоденькую жену, но отнюдь не жениться на женщинѣ среднихъ лѣтъ. И старая, и молодая найдены; которую изъ двухъ вы выберете мнѣ, на той я и женюсь. Старая -- это моя вѣрная экономка, фрау Маріанна, которая до сихъ поръ отлично вела мое хозяйство; она немного грубовата и закопчена, но зато очень добра и дѣятельна. Стоитъ ей только перемѣнить фамилію, и все будетъ въ порядкѣ. Другая -- это молоденькая горничная, прислуживавшая намъ за столомъ; она приходится далекою родственницей Маріаннѣ и недавно пріѣхала къ ней помогать и учиться хозяйству. Она бѣдна, но здорова, правдива и кажется мнѣ кроткимъ и послушнымъ ребенкомъ. Болѣе я ничего не скажу о ней, вы сами поймете меня! Взвѣсьте же, посовѣтуйтесь и потолкуйте другъ съ другомъ и сообща вынесите мнѣ свой приговоръ. Вы окажете мнѣ большую услугу. Въ случаѣ несогласія въ мнѣніяхъ, пускай рѣшаетъ большинство. Теперь я ухожу и оставляю вамъ этотъ бронзовый колокольчикъ. Позвоните въ него какъ можно громче, когда вы придете къ окончательному рѣшенію. Тогда я явлюсь, чтобы принять свою судьбу изъ вашихъ бѣленькихъ ручекъ.

При этихъ словахъ, сказанныхъ необыкновенно серьезнымъ тономъ, онъ поспѣшно вышелъ изъ комнаты, такъ что ни одна изъ его возлюбленныхъ не успѣла проронить слова. Онѣ неподвижно продолжали сидѣть на своихъ мѣстахъ, какъ въ настоящемъ совѣтѣ, и съ изумленіемъ молча переглядывались. Онѣ были такъ озадачены, что ни одна не знала, съ чего начать. Первая заговорила Саломе:

-- Нѣтъ, это невозможно, -- сказала она: -- Если ландфохтъ серьезно хочетъ имѣть семью, то нужно найти ему подходящую жену. Онъ теперь вполнѣ устроился, и если только поискать, то безъ трудна можно найти ему достойную партію. Мы должны всѣми силами удержать его отъ фантазіи жениться на первой встрѣчной.

-- Я согласна,-- задумчиво сказала Аглая,-- прежде всего надо затянуть дѣло, чтобы выиграть время.

"Еще бы,-- подумала про себя Саломе,-- а тамъ ты, пожалуй, сама еще за него выйдешь! Но это не удастся: я уже имѣю для него въ виду другую!" Но вслухъ она ничѣмъ не выдала себя и сказала:

-- Да, конечно, прежде всего нужно выиграть время. Позвонимъ и скажемъ ему, что сейчасъ ничего не можемъ рѣшить, и дадимъ свой совѣтъ немного погодя.

Съ этими словами она уже протянула руку къ звонку, но вдругъ самая младшая изъ всѣхъ, Варвара Тумейзенъ удержала ее и энергично воскликнула своимъ звонкимъ голоскомъ:

-- Нѣтъ, я не согласна! Откладывать совсѣмъ нечего. Онъ долженъ жениться, это вполнѣ естественно, и, конечно, на старшей, потому что въ его годы было бы неприлично взять совсѣмъ молоденькую жену!

-- Какая гадость,-- возразила на это Вендельгардъ,-- жениться на этой старой трещеткѣ. Я стою за молоденькую: она хороша собой и скромна, онъ воспитаетъ ее по-своему, а если она бѣдна, то тѣмъ лучше: тѣмъ благодарнѣе она будетъ ему!

Саломе и Аглая въ одинъ голосъ раздраженно принялись объяснять имъ, что прежде всего надо договориться, будутъ ли онѣ вообще рѣшать сегодня или согласны подождать. Тогда Варвара Тумейзенъ съ еще большею настойчивостью воскликнула, что она не хочетъ откладывать и стоитъ за старшую. Впрочемъ, прибавила она, если большинство постановитъ отсрочить выборы, она предлагаетъ поискать ему достойную невѣсту. Есть, говорила она не одно почтенное семейство, со взрослыми барышнями, и многимъ деканскимъ дочерямъ пора замужъ: все это дѣвушки добродѣтельныя и воспитанныя въ строгихъ правилахъ, и каждая могла бы быть полезна все еще легкомысленному и неуравновѣшенному ландфохту.

Завязался почти ожесточенный споръ. И только одна Фигура Лёй еще не высказалась. Она была блѣдна, и на душѣ ея было такъ тяжело, что она не могла вымолвить ни слова. Фигура обыкновенно сразу угадывала всѣ продѣлки и выдумки своего друга, но на этотъ разъ, искренно любя его, приняла его шутку за чистую правду. Она видѣла, что пришло, наконецъ, то, чего она такъ долго желала ему и такъ боялась для себя! Но, сдѣлавъ надъ собою усиліе, она оправилась и попросила выслушать ее.

-- Милыя пріятельницы,-- начала она,-- я думаю, что, откладывая наше рѣшеніе, мы ничего не выиграемъ въ этомъ дѣлѣ. Вѣроятнѣе всего, что онъ самъ уже сдѣлалъ выборъ, и притомъ рѣшилъ жениться на молоденькой дѣвушкѣ. А насъ онъ спросилъ просто изъ предупредительности и своей постоянной склонности къ шуткамъ и ждетъ отъ насъ подтвержденія своему выбору. Ни за что не повѣрю, чтобъ онъ женился на Маріаннѣ, ея лицо не говоритъ за это, и старуха слишкомъ умна для этого. Если мы ничего не рѣшимъ, то обидимъ его и я, съ своей стороны, глубоко убѣждена, что мы всѣ завтра же будемъ извѣщены о его помолвкѣ.

Маленькое собраніе нашло это предположеніе весьма вѣроятнымъ.

-- Итакъ, я предлагаю приступить къ голосованію,-- сказала Саломе.-- Не знаетъ ли кто-нибудь, сколько ему теперь лѣтъ?

-- Ему безъ малаго сорокъ три года,-- отвѣтила фигура.

-- Сорокъ три,-- повторила Саломе, -- такъ; я стою за молоденькую.

-- А я за старую,-- запальчиво воскликнула Варвара Тумейзенъ. Нѣжная Славка на этотъ разъ не оправдывала своего прозвища. Она проявляла такую же жестокость въ этомъ вопросѣ, какою были одушевлены мстительные судьи на томъ кровавомъ совѣщаніи.

-- А я стою за молодую,-- возразила прекрасная Вендельгардъ, хлопнувъ слегка цлоскою ручкой по столу.

-- Я -- за старую,-- промолвила Аглая нерѣшительно и задумчиво глядя передъ собой.

-- Теперь у насъ голоса раздѣлились поровну: фигура Лёй, ты рѣшаешь,-- обратилась къ ней Саломе.

-- Я стою за молоденькую,-- сказала она, и Саломе тотчасъ же схватила звонокъ и принялась усердно звонить.

Прошло нѣсколько минутъ, прежде чѣмъ явился ландфохтъ. Въ залѣ царила глубокая тишина, и самыя противоположныя чувства волновали сердца женщинъ. Фигура съ трудомъ могла скрыть двѣ крупныхъ слезы, повисшія на ея рѣсницахъ; она привыкла за эти годы къ мысли, что Ландольдъ останется холостымъ на всю жизнь, и предчувствовала теперь полное одиночество. Ей помогла скрыть волненіе выдумка Вендельгардъ, которая предлагала, прежде чѣмъ объявить ландфохту приговоръ, заставить его поцѣловать старую ключницу; тогда, говорила она, онъ подумаетъ, что мы выбрали ее, и мы угадаемъ по его лицу, серьезно ли склоненъ онъ жениться на ней. Предложеніе было одобрено, несмотря на горячее противодѣйствіе Фигуры, которая хотѣла избавить ландфохта отъ непріятной сцены.

Въ это мгновеніе распахнулась дверь, и ландфохтъ торжественно вступилъ въ комнату, ведя подъ руку фрау Маріанну. Казалось, она заранѣе хотѣла задобрить присутствующихъ и забавно кланялась и присѣдала во всѣ стороны. Но при этомъ она лукаво бросала на всѣхъ такіе пронизывающіе взгляды, что хорошенькія присяжныя сконфуженно и робко молчали. Первый заговорилъ ландфохтъ.

-- Въ твердой увѣренности, что милыя мои доброжелательницы укажутъ мнѣ на путь благоразумія и примутъ во вниманіе мои годы, я привожу сюда мою избранницу и немедленно же готовъ помѣняться съ нею кольцами.

И опять, какъ только онъ кончилъ, фрау Маріанна стала низко кланяться во всѣ стороны, а бѣдныя возлюбленныя терялись и смущались все болѣе. Ни одна изъ нихъ не рѣшалась вымолвить слова, и даже Варвара и Аглая, голосовавшія за нее, невольно боялись ея. Одна фигура Лёй, глубоко опечаленная паденіемъ любимаго человѣка, серьезно избравшаго себѣ въ жены старую искательницу приключеній, давно уже имѣвшую девять человѣкъ дѣтей, поднялась со своего мѣста и голосомъ, невольно выдаваи шимъ ея душевное волненіе, сказала:

-- Вы ошибаетесь, господинъ ландфохтъ. Мы хотимъ, чтобы вы женились на молоденькой родственницѣ этой доброй женщины. Надѣемся, что вы послушаетесь нашего совѣта, а не въ шутку просили нашего рѣшенія.

-- Боюсь, что это все же такъ,-- отвѣтилъ ей съ улыбкою ландфохтъ, подошелъ къ столу и позвонилъ. Раздался громкій смѣхъ Маріанны, и въ комнату вошелъ мальчикъ, представлявшій собою горничную, въ своемъ собственномъ платьѣ. Ландольдъ представилъ его дамамъ, какъ сына пастора изъ Фелладена.

-- Ну, если вы запрещаете мнѣ жениться на старшей,-- сказалъ онъ,-- да она, судя по ея смѣху, къ тому же вовсе этимъ не огорчена, а молоденькая невѣста успѣла тѣмъ временемъ превратиться въ мальчика, дѣлать нечего, и я думаю, пока все можетъ остаться по-старому! Простите мнѣ нескромную шутку и примите мою благодарность за ваши добрыя желанія и за то, что не сочли еще меня старикомъ. Да и какъ бы могло быть иначе, когда мои милыя судіи сами цвѣтутъ вѣчною молодостью и красотой?

Онъ подалъ имъ по очереди руку, поцѣловалъ каждую въ губы и ни одна изъ нихъ не противилась ему.

Фигура возбудила общее веселье радостнымъ восклицаніемъ:

-- Выходитъ, значитъ, что онъ все-таки провелъ насъ!

Съ веселымъ чириканіемъ вспорхнули онѣ, какъ легкая стая птицъ, спустились въ садъ и пришли къ маленькой пристани на берегу озера, гдѣ ихъ ждала лодка. Двое молодыхъ матросовъ сидѣли на веслахъ, а Ландольдъ самъ помѣстился у руля. Лодка была украшена навѣсомъ изъ свѣжей зелени и пестрыми флажками. Поодаль плыла другая лодка съ музыкой; простыя мелодіи валторнистовъ чередовались со звонкими пѣснями жешфнъ. На душѣ ихъ было спокойно, онѣ были счастливы, увѣрившись, что нравятся ландфохту, и радовались его тихому счастью. Изъ глубины цюрихскихъ горъ и лѣсовъ имъ вторило тихое эхо; огромныя, ослѣпительно-бѣлыя Гларнскія Альпы смотрѣлись въ зеркальную поверхность голубого глубокаго озера. Когда прощальные лучи солнца озолотили вершины горъ и цвѣтъ голубого озера потемнѣлъ и сталъ уже казаться синимъ, Ландольдъ направилъ лодку къ замку и такъ тихо причалилъ къ берегу, что пѣніе не прервалось и его возлюбленныя выскочили изъ лодки, продолжая пѣть.

Въ замкѣ ихъ ждали уже четверо молодыхъ людей, которыхъ хозяинъ пригласилъ къ вечеру на маленькій балъ. Соломонъ Ландольдъ протанцовалъ съ каждой изъ своихъ возлюбленныхъ и, когда наступила пора расходиться, далъ каждой изъ отъѣзжающихъ провожатымъ одного изъ четырехъ молодыхъ людей. Фигуру же проводилъ мальчикъ, игравшій роль горничной.

При отъѣздѣ гостей снова палили изъ пушекъ, а затѣмъ, съ наступленіемъ темноты, былъ спущенъ флагъ съ кровли высокой башни.

-- Ну, фрау Маріанна,-- спросилъ ландфохтъ, когда вѣрная экономка принесла ему вечерній напитокъ,-- какъ же вамъ понравился этотъ конгрессъ моихъ бывшихъ возлюбленныхъ?

-- А, ей-Богу же, очень понравился,-- сказала она,-- никогда бы я не подумала, что пять отказовъ могутъ спустя столько лѣтъ дать такое пріятное развлеченіе. Это не всякій сумѣетъ сдѣлать, какъ вы! Но зато теперь у васъ въ душѣ миръ, насколько это возможно на землѣ; ибо полный и вѣчный ожидаетъ людей только тамъ, гдѣ теперь живутъ мои девять ангелочковъ!

Такъ окончилось это славное празднество. Спустя нѣкоторое время Ландольдъ былъ назначенъ ландфохтомъ владѣнія Эглисау на Рейнѣ, гдѣ онъ и жилъ, пока не кончились всякія ландфохтства вмѣстѣ со всѣмъ феодальнымъ порядкомъ въ 1798 году. Онъ пережилъ затѣмъ тяжелое время, когда цвѣтущія долины и горы его родины наводнили чужія войска французовъ, австрійцевъ и русскихъ. Хотя онъ уже не служилъ, но былъ неутомимъ и дѣятеленъ попрежнему; всюду являлся, какъ и раньше, верхомъ на конѣ и часто помогалъ дѣломъ или совѣтомъ. Но среди бѣдствій и общей смуты онъ сохранилъ художественный взоръ и умѣлъ подмѣчать характерные образы, которые, какъ въ кошмарѣ, мелькали передъ нимъ. Въ разгарѣ боевъ, происходившихъ на родныхъ ему съ дѣтства мѣстахъ, отъ него не ускользали ни зарево ночного пожара, ни образы лазутчиковъ-казаковъ или венгерцевъ. Когда, наконецъ, буря стихла, Ландольдъ часто переѣзжалъ съ мѣста на мѣсто, охотился, ѣздилъ верхомъ, писалъ свои картины и скончался въ 1818 году въ замкѣ Андельфингенъ на Турѣ. О послѣднихъ дняхъ престарѣлаго ландфохта его біографъ передаетъ слѣдующее. Въ теплые лѣтніе дни онъ часто подолгу сидѣлъ въ тѣни платановъ, въ особенности во время жатвы, когда плодородная мѣстность пестрѣла жнецами. Онъ любилъ смотрѣть на нихъ съ вершины холма. Когда же къ нему доносилось снизу изъ широкой долины пѣніе работавшихъ жнецовъ, онъ срывалъ зеленую вѣточку или просто листокъ, насвистывалъ самъ мелодію крестьянской пѣсни и часто засыпалъ подъ ея звуки, какъ утомившійся жнецъ на своихъ снопахъ.

Позднею осенью, когда послѣдніе листья облетѣли съ деревьевъ, на семьдесятъ седьмомъ году жизни, онъ почувствовалъ приближеніе конца.

-- Да, на этотъ разъ маленькій стрѣлокъ мѣтко цѣлилъ,-- сказалъ онъ, указывая на скелетикъ изъ слоновой кости, доставшійся ему по наслѣдству отъ бабушки. Фигура Лёй умерла еще въ предыдущемъ столѣтіи. При жизни она выпросила у него эту маленькую бездѣлушку, которая, какъ она говорила, забавляла ее. Послѣ ея смерти онъ взялъ скелетикъ опять и поставилъ къ себѣ на письменный столъ.

Фрау Маріанна тихо скончалась въ 1808 году, утомленная трудами и вѣрнымъ исполненіемъ долга. Она была погребена съ почестями, и ее провожало до могилы много народу, какъ знатную особу.

Перев. Е. Н. Черемисинова.

"Русская Мысль", кн. VIII--IX, 1916

Оставить комментарий Келлер Готфрид (перевод: Е. Н. Черемисинова) (yes@lib.ru) Год: 1877 Обновлено: 10/06/2022. 199k. Статистика. Новелла: Проза, Переводы Цюрихские новеллы	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Der Landvogt von Greifensee. Перевод Е. Н. Черемисиновой. "Русская Мысль", кн. VIII-IX, 1916.

Келлер Готфрид Правитель Грейфензе