Ирвинг Вашингтон
Рип Ван-Винкль

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Rip Van Winkle.
    Русский перевод 1889 г. (без указания переводчика).

  

АМЕРИКАНСКІЕ РАЗСКАЗЫ
СОБРАННЫЕ
МАРКОМЪ ТВЭНОМЪ

ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ИЗДАНІЕ А. С. СУВОРИНА

  

Рипъ Ванъ-Винкль.

Вашингтона Ирвинга.

   Всякій, кому случалось посѣтить рѣку Гудсонъ, навѣрное помнитъ Катскильскія горы. Этотъ отрогъ большой Апалахской цѣпи къ западу отъ рѣки достигаетъ благородной высоты и величаво господствуетъ надъ окрестной мѣстностью. Каждое время года, перемѣна погоды, утро и вечеръ производятъ какое нибудь измѣненіе въ волшебныхъ краскахъ и очертаніяхъ этихъ горъ; для опытныхъ хозяекъ онѣ служатъ настоящимъ барометромъ. Когда стоитъ ясная, хорошая погода, горы одѣты пурпуромъ и лазурью, контуры ихъ отчетливо вырѣзаются на чистомъ небѣ, но иногда, даже при безоблачномъ небѣ, на вершинахъ горъ собираются сѣрые пары, которые, при послѣднихъ лучахъ заходящаго солнца, горятъ и свѣтятся, словно сіяніе.
   У подошвы этихъ волшебныхъ горъ путешественникъ, вѣроятно, замѣтилъ легкій дымокъ деревушки, аспидныя крыши которой блестятъ между деревьевъ, тамъ, гдѣ лазоревые тоны горъ сливаются съ свѣжей, яркой зеленью передняго плана. Это маленькое селеніе очень древнее, основанное голландскими выходцами, при добромъ Питерѣ Стювезантѣ (міръ праху его!). Нѣкоторые домики сохранились еще съ того времени; они построены изъ желтаго кирпича, привезеннаго изъ Голландіи, имѣютъ окна съ мелкимъ свинцовымъ переплетомъ и остроконечныя крыши, увѣнчанныя флюгерами.
   Въ этомъ-то селеніи, съ одномъ изъ домиковъ, по правдѣ сказать, очень неказистомъ и обветшаломъ, жилъ когда-то простой, добродушный поселянинъ, по имени Рипъ Ванъ-Винкль. Онъ былъ потомокъ Ванъ-Винклей, отличавшихся въ рыцарскія времена Питера Стювезанта и сопровождавшихъ его при осадѣ форта Христины. Однако, онъ не унаслѣдовалъ воинственнаго характера своихъ предковъ. Я уже замѣтилъ, что онъ былъ простодушный добрякъ, а кромѣ того, хорошій сосѣдъ и послушный мужъ, состоящій подъ башмакомъ у жены. Этому послѣднему обстоятельству можно приписать ту мягкость души, которая доставила ему широкую популярность: извѣстно, что никто такъ не склоненъ къ кротости и мягкости внѣ дома, какъ люди, которыхъ жены держатъ въ ежовыхъ рукавицахъ. Изъ этого слѣдуетъ, что сварливая жена, въ извѣстныхъ отношеніяхъ, можетъ считаться сущей благодатью; а если такъ, то Рипъ Ванъ-Винкль былъ въ избыткѣ надѣленъ ею.
   Онъ былъ любимцемъ всѣхъ добрыхъ хозяекъ въ селѣ; какъ водится, бабы всегда принимали его сторону въ домашнихъ дрязгахъ и постоянно сваливали вину на госпожу Ванъ-Винкль. Всѣ ребятишки въ селѣ привѣтствовали Рипа радостными криками. Онъ устраивалъ имъ забавы, мастерилъ игрушки, училъ дѣлать бумажные змѣи и разсказывалъ длинныя исторіи про духовъ, домовыхъ и индѣйцевъ. Когда бы онъ ни показался на деревенской улицѣ, его всегда окружала толпа ребятъ, которые дергали его за полы, лѣзли ему на спину и разыгрывали съ нимъ разныя штуки совершенно безнаказанно. Даже деревенскія собаки -- и тѣ никогда не лаяли на Рипа.
   Величайшимъ недостаткомъ Рипа было непреодолимое отвращеніе ко всякаго рода полезной работѣ. Это не могло происходить отъ недостатка усидчивости и терпѣнія, потому что онъ зачастую просиживалъ цѣлые часы на мокрой скалѣ, вооруженный длинной и тяжелой, какъ татарская пика, удочкой, и ловилъ рыбу безропотно, хотя бы ничего не поймалъ за весь день, кромѣ жалкаго пискаря. Онъ таскалъ на плечѣ винтовку цѣлыми часами, бродилъ по лѣсамъ и болотамъ, получая за это въ награду какую нибудь бѣлку или дикаго голубя. Онъ никогда не отказывался помочь сосѣду даже въ тяжкой работѣ. Всѣ женщины села посылали его исполнять разныя порученія, которыхъ ни за что не взяли бы на себя ихъ менѣе услужливые мужья. Словомъ, Рипъ всегда готовъ былъ заниматься всякимъ дѣломъ, кромѣ своего собственнаго; что же касается того, чтобы исполнять свои домашнія обязанности или держать свою мызу въ порядкѣ -- то онъ считалъ это просто невозможнымъ.
   По его мнѣнію, не стоило даже хозяйничать на его мызѣ, потому что это будто бы самое отвратительное мѣстечко во всемъ краю. Что ни дѣлай, оно все будетъ не въ порядкѣ. Его заборы постоянно разваливались; его корова всегда пропадала или заходила въ огородъ; въ его поляхъ сорная трава росла гораздо успѣшнѣе, чѣмъ что другое; дождикъ всегда, какъ нарочно, начиналъ лить какъ изъ ведра, когда Рипу предстояла работа подъ открытымъ небомъ. Постепенно весь его наслѣдственный участокъ ускользалъ у него изъ рукъ по клочкамъ, и скоро осталось у него только крохотное поле кукурузы и картофелю, да и то находилось въ гораздо худшемъ состояніи, нежели остальныя поля по сосѣдству.
   Дѣти Рипа ходили оборваные и безъ призора, какъ какіе нибудь бездомные сироты. Сынишка его Рипъ, мальчикъ какъ двѣ капли воды похожій на отца, обѣщалъ унаслѣдовать всѣ отцовскія привычки. Съ утра до вечера онъ билъ баклуши и бѣгалъ по селу, наряженный въ старыя отцовскія брюки, которыя онъ придерживалъ одной рукой, какъ франтиха придерживаетъ свой шлейфъ въ грязную погоду.
   Тѣмъ не менѣе Рипъ Ванъ-Винкль принадлежалъ къ числу тѣхъ счастливыхъ смертныхъ, которые на всѣ невзгоды смотрятъ легко, ѣдятъ бѣлый хлѣбъ или черный, смотря по тому, который дается съ меньшимъ трудомъ, и скорѣе готовы умереть съ голоду, нежели работать. Еслибъ предоставить его самому себѣ, то онъ проводилъ бы свою жизнь безпечально, не ударивъ палецъ о палецъ. Но жена то и дѣло напѣвала ему въ уши, что онъ лѣнтяй, безпечный человѣкъ, что онъ раззоряетъ семью. Языкъ ея работалъ безъ устали съ утра до вечера; что бы ни сказалъ Рипъ, что бы онъ ни сдѣлалъ, жена постоянно точила его. У Рипа былъ одинъ только способъ отвѣчать на ея брань и наставленія: онъ пожималъ плечами, качалъ головой, потуплялъ глаза и молчалъ. Но это вызывало новый потокъ укоровъ. Тогда ему ничего не оставалось дѣлать, какъ уходить изъ дому.
   Единственнымъ домашнимъ другомъ Рипа была его собака Волчокъ, которая находилась въ такомъ же забитомъ состояніи, какъ и ея хозяинъ, потому что госпожа Ванъ-Винкль смотрѣла на нее, какъ на сообщницу и товарища мужа въ праздности и ничего-недѣланіи. По правдѣ сказать, Волчокъ былъ во всѣхъ отношеніяхъ храбрый песъ, когда онъ рыскалъ съ хозяиномъ по лѣсу; но какая храбрость устоитъ противъ постояннаго, ежечаснаго, ужасъ наводящаго пиленья женскимъ языкомъ? Какъ только Волчокъ входилъ въ домъ, онъ поджималъ хвостъ, опускалъ голову и изъподтишка поглядывалъ на госпожу Ванъ-Винкль, а при малѣйшемъ стукѣ метлы или ухвата, со всѣхъ ногъ удиралъ со двора.
   Чѣмъ дальше, тѣмъ хуже жилось Рипу. Сварливый нравъ никогда не смягчается съ годами, а острый языкъ -- единственное орудіе, которое не притупляется отъ постояннаго употребленія. Долгое время онъ старался утѣшаться, посѣщая родъ постояннаго клуба мудрецовъ, философовъ и другихъ лѣнтяевъ селенія, клуба, засѣдающаго обыкновенно на скамьѣ передъ небольшимъ трактиромъ, съ вывѣской, украшенной румянымъ портретомъ его величества Георга III. Здѣсь завсегдатаи просиживали въ тѣни цѣлые дни лѣтомъ, вяло пережевывая деревенскія сплетни или разсказывая безконечныя исторіи о пустякахъ. Но иногда, право, стоило бы послушать ихъ разсужденія, когда имъ попадалась въ руки старая газета, занесенная какимъ нибудь путешественникомъ. Какъ торжественно они слушали чтеніе этой газеты Дерикомъ Ванъ-Буммелемъ, школьнымъ учителемъ, вертлявымъ, ученымъ человѣчкомъ, котораго не страшило никакое, даже самое замысловатое слово въ лексиконѣ; какъ мудро они судили-рядили о событіяхъ, давно прошедшихъ!
   Мнѣнія клуба подчинялись безусловному вліянію Николаса Веддера, сельскаго патріарха и хозяина трактира; онъ съ утра до вечера сидѣлъ у дверей, передвигаясь по мѣрѣ того, какъ перемѣщалась тѣнь; такъ что сосѣди по его движеніямъ узнавали который часъ съ такой же точностью, какъ по солнечнымъ часамъ. Правда, онъ рѣдко говорилъ, зато курилъ трубку безостановочно. Его почитатели, однако (у каждаго великаго человѣка есть свои почитатели), прекрасно понимали его и безъ словъ. Когда что нибудь изъ сказаннаго, или прочитаннаго не нравилось Веддеру, онъ курилъ раздражительно, посылая отрывистые, сердитые клубы дыму; когда же ему что нибудь приходилось по вкусу -- онъ покуривалъ тихо и спокойно; и по временамъ, вынимая трубку изо рта, выпускалъ изъ ноздрей легкія струйки и важно покачивалъ головой въ знакъ полнаго удовольствія.
   Даже изъ этого убѣжища несчастный Рипъ былъ вытѣсненъ своей неугомонной супругой, которая врывалась въ мирныя бесѣды мудрецовъ и осыпала бранью всѣхъ членовъ клуба. Даже такое почтенное лицо, какъ Николасъ Веддеръ, попадалось на языкъ бѣдовой бабы, которая обвиняла его, что онъ потакаетъ лѣности ея мужа.
   Злополучный Рипъ былъ, наконецъ, доведенъ до полнаго отчаянія; единственнымъ средствомъ избавиться отъ работы на мызѣ и отъ брани жены было взять ружье и уйти въ лѣсъ. Тамъ онъ садился подъ деревомъ и дѣлилъ свою скудную пищу съ Волчкомъ, которому онъ сочувствовалъ всей душой, какъ товарищу по гоненіямъ.
   -- Бѣдный Волчокъ, говорилъ онъ,-- по милости хозяйки, ты ведешь собачью жизнь, да не тужи -- я останусь тебѣ вѣрнымъ другомъ!
   Волчокъ вилялъ хвостомъ, пытливо заглядывалъ въ глаза своему господину, и если собаки въ состояніи чувствовать жалость, то, я полагаю, онъ отъ всего сердца жалѣлъ Рипа.
   Однажды, во время такой экскурсіи, въ ясный осенній день, Рипъ незамѣтно взобрался на одну изъ высочайшихъ вершинъ Катскильскихъ горъ. Измученный охотой на бѣлокъ, онъ бросился на зеленую мураву у самаго края пропасти. Сквозь деревья онъ могъ видѣть разстилающіяся передъ нимъ равнины и лѣса. Вдали виднѣлся царственный Гудсонъ, катящій свои тихія, величавыя воды, въ которыхъ отражались пурпуровыя облака, а еще далѣе голубые холмы, сливающіеся съ горизонтомъ.
   Оглянувшись въ другую сторону, онъ увидалъ глубокую горную пропасть, дикую, пустынную, съ обломками скалъ на днѣ, куда слабо проникали послѣдніе лучи заходящаго солнца. Довольно долго Рипъ отдыхалъ, любуясь ландшафтомъ; приближался вечеръ; горы бросали длинныя голубыя тѣни на долину. Вдругъ Рипъ вспомнилъ, что не успѣетъ до сумерекъ вернуться домой, и глубоко вздохнулъ, подумавъ о предстоящей встрѣчѣ съ грозной супругой.
   Онъ уже хотѣлъ спускаться внизъ, какъ вдругъ услышалъ голосъ, зовущій издалека: "Рипъ Ванъ-Винкль! Рипъ Ванъ-Винкль!" Онъ оглянулся -- никого не видно, только воронъ одиноко несется надъ горной вершиной. Рипъ подумалъ, что, вѣроятно, ему почудилось и продолжалъ спускаться; вдругъ тотъ же самый крикъ звонко и отчетливо пронесся въ вечернемъ воздухѣ: "Рипъ Ванъ-Винкль! Рипъ Ванъ-Винкль!" Въ эту минуту у Волчка взъерошилась шерсть на спинѣ, онъ глухо зарычалъ, прижался къ своему хозяину и пугливо оглянулся на пропасть. Рипъ почувствовалъ смутный страхъ; озираясь по тому же направленію, онъ увидалъ какую-то странную фигуру, тихо пробиравшуюся между скалъ, сгибаясь подъ тяжестью ноши на спинѣ. Рипъ изумился, встрѣтивъ человѣческое существо въ такомъ безлюдномъ, пустынномъ захолустьѣ, но предположивъ, что это какой нибудь сосѣдъ, нуждающійся въ помощи, сталъ спускаться къ нему навстрѣчу.
   Приближаясь къ незнакомцу, онъ еще больше изумился странностью его наружности и наряда. Это былъ приземистый, коренастый человѣчекъ, съ густыми, косматыми волосами и сѣдой бородой. Одежда его была стариннаго голландскаго покроя: суконный камзолъ, плотно обхватывающій станъ, и широкія панталоны до колѣнъ, украшенныя нѣсколькими рядами пуговицъ. Онъ несъ на плечѣ боченокъ, очевидно, полный жидкости, и знаками приглашалъ Рипа подойти помочь ему. Хотя Рипъ смутился и подозрительно относился къ незнакомцу, однако подскочилъ къ нему со своей обычной услужливостью, и вотъ, помогая другъ другу, они взобрались вверхъ по узкой ложбинѣ, очевидно прежде служившей русломъ горнаго потока. По мѣрѣ того, какъ они подымались, Рипъ отъ времени до времени слышалъ продолжительные раскаты какъ бы отдаленнаго грома; они неслись изъ глубокаго оврага между скалъ, къ которымъ вела ложбина. Онъ останавливался перевести духъ, прислушиваясь къ далекой грозѣ, и опять шелъ дальше. Наконецъ пришли они къ площадкѣ, въ видѣ небольшого амфитеатра, окруженнаго отвѣсными скалами, съ которыхъ свѣшивались густыя вѣтви деревьевъ, такъ что сквозь зелень можно было видѣть лишь клочки голубого неба и вечернія облака. Все время Рипъ и его спутникъ шли молча; Рипъ не могъ понять, для чего тащить боченокъ съ виномъ на дикую вершину горы, но въ этомъ незнакомцѣ было что-то такое сверхъестественное, непостижимое, внушающее ужасъ и недопускающее фамильярности.
   Когда они достигли пещеры, неожиданное зрѣлище поразило Рипа. На площадкѣ, посрединѣ, собралась цѣлая компанія странныхъ личностей, игравшихъ въ кегли. Они были одѣты по какой-то необыкновенной, заморской модѣ; на нѣкоторыхъ были короткіе камзолы, на другихъ куртки съ длинными ножами за поясомъ; у большинства были широчайшіе панталоны, такіе же, какъ и у спутника Рипа. Лица ихъ тоже были необыкновенны: у одного огромная борода, широкое лицо и маленькіе, свиные глазки, у другого почти все лицо состояло изъ одного носа, а на головѣ красовалась бѣлая шапка въ видѣ сахарной головы, украшенная краснымъ пѣтушинымъ перомъ. Одинъ изъ незнакомцевъ казался начальникомъ. Это былъ плотный господинъ, съ смуглымъ, загорѣлымъ лицомъ; на немъ былъ надѣтъ камзолъ съ кружевомъ, широкій поясъ, высокая шляпа съ перьями и башмаки на высокихъ каблукахъ. Всѣ эти фигуры напомнили Рипу картину старой Фламандской живописи, которую онъ видѣлъ въ гостиной у сельскаго священника, домине Ванъ-Шайка. Картина эта была вывезена изъ Голландіи во времена основанія колоніи.
   Но всего диковиннѣе показалось Рипу то, что хотя незнакомцы, повидимому, забавлялись, однако лица ихъ оставались совершенно неподвижными, они даже не обмѣнивались ни единымъ словомъ,-- такой мрачной игры онъ еще никогда не видывалъ во всю свою жизнь. Ничто не нарушало тишины, кромѣ стука кегельныхъ шаровъ, раздававшагося эхомъ въ горахъ, точно раскаты грома.
   Когда приблизились Рипъ съ его спутникомъ, незнакомцы тотчасъ же прекратили игру и уставились на Рипа такимъ неподвижнымъ, оловяннымъ взоромъ на окаменѣлыхъ лицахъ, что у него упало сердце и задрожали колѣнки. Провожатый Рипа вылилъ содержимое изъ боченка въ большія фляги и знаками приказалъ Рипу прислуживать честной компаніи. Рипъ повиновался, дрожа отъ страха. Всѣ потягивали напитокъ въ глубокомъ молчаніи, потомъ снова принялись за игру.
   Мало-по-малу страхъ Рипа исчезъ. Улучивъ минуту, когда никто не смотрѣлъ на него, онъ даже отважился попробовать напитокъ, оказавшійся превосходной старой голландской водкой. Рипъ любилъ выпить; вскорѣ онъ повторилъ угощеніе; глотокъ за глоткомъ -- и онъ такъ наугощался, что потерялъ сознаніе, глаза его сомкнулись, голова опустилась на грудь, онъ погрузился въ глубокій сонъ...
   Проснувшись, онъ очутился на той самой зеленой полянкѣ, гдѣ впервые увидалъ страннаго незнакомца. Рипъ протеръ глаза -- было ясное, лѣтнее утро. Птицы весело щебетали, порхая по вѣткамъ; надъ вершиной парилъ орелъ въ ясной лазури.
   -- Неужто я проспалъ здѣсь всю ночь? подумалъ Рипъ.
   Онъ припомнилъ все, что произошло съ нимъ передъ тѣмъ, какъ онъ уснулъ. Странный незнакомецъ съ боченкомъ, горный оврагъ, дикое убѣжище между скалъ, мрачная игра въ кегли, фляга...
   -- Ахъ, эта фляга! Эта проклятая фляга! сокрушался Рипъ,-- что-то я скажу женѣ въ свое оправданіе?
   Онъ оглянулся, ища ружье, но вмѣсто блестящаго, хорошо вычищеннаго оружія, онъ увидалъ какое-то старое, съ ржавымъ стволомъ и источеннымъ червями деревомъ. У него мелькнуло подозрѣніе, что шутники съиграли съ нимъ штуку -- подпоили виномъ и подмѣнили ружье. Волчокъ тоже куда-то исчезъ, но можетъ быть, онъ погнался за куропаткой или за бѣлкой. Рипъ свистнулъ собаку, сталъ звать ее по имени, все напрасно -- только эхо вторило его крикамъ, собака не показывалась.
   Рипъ рѣшилъ вернуться на то мѣсто, гдѣ происходилъ вчерашній кутежъ, и спросить, что сталось съ его ружьемъ и собакой. Подымаясь на ноги, онъ замѣтилъ, что у него плохо сгибаются колѣнки, да и во всемъ тѣлѣ чувствуется непривычная истома.
   -- Видно, не совсѣмъ здорово спать въ горахъ, пробормоталъ онъ,-- если, чего добраго, я схватилъ ревматизмъ, то-то будетъ мнѣ гонка отъ жены!
   Съ трудомъ спустился онъ пониже и отыскалъ тотъ оврагъ, по которому они пробирались вчера вечеромъ, но къ его изумленію -- горный потокъ, пѣнясь, несся по этой самой ложбинѣ, наполняя окрестности веселымъ журчаньемъ. Рипъ однако попытался вскарабкаться на края оврага, съ трудомъ прокладывая себѣ путь между зарослями орѣшника; ноги его безпрестанно путались въ дикомъ виноградѣ, который сѣтью обвивался вокругъ деревьевъ.
   Наконецъ онъ достигъ того мѣста, гдѣ оврагъ расширялся и образовалъ родъ амфитеатра между скалъ, но теперь не замѣчалось ни малѣйшихъ слѣдовъ такой площадки. Скалы представляли высокую, непроницаемую стѣну, черезъ которую потокъ свергался внизъ пѣнистымъ водопадомъ и выливался въ широкій, глубокій бассейнъ, осѣненный густымъ лѣсомъ. Здѣсь бѣдный Ринъ остановился въ недоумѣніи. Онъ опять попробовалъ звать своего вѣрнаго пса, но ему отвѣчало только карканье стаи вороновъ, кружившихся надъ сухимъ деревомъ на краю пропасти и какъ будто насмѣхавшихся надъ смущеніемъ растеряннаго Рипа. Что тутъ дѣлать? Часы летѣли, а Рипъ страшно проголодался, такъ какъ не завтракалъ въ этотъ день. Его очень опечалила утрата собаки и ружья; онъ страшился встрѣчи съ женой, но нельзя же было умирать съ голоду въ горахъ. Онъ покачалъ головой, взвалилъ на плечо старое ржавое ружье и съ тоской на сердцѣ отправился домой.
   Приближаясь къ своей деревнѣ, онъ встрѣчалъ нѣсколькихъ людей, но всѣ они были ему незнакомы; это нѣсколько удивило его; онъ до сихъ поръ думалъ, что знаетъ на перечетъ всѣхъ окрестныхъ жителей. Вдобавокъ, одежда ихъ была совсѣмъ другого покроя,-- такого онъ еще не видывалъ. Всѣ прохожіе съ изумленіемъ останавливались и глазѣли на него, поглаживая подбородки. Безпрестанное повтореніе этого жеста заставило Рипа невольно послѣдовать ихъ примѣру, и что же? онъ замѣтилъ, что борода его отросла на цѣлый футъ длиною.
   Вошелъ Ринъ въ деревню. Толпа какихъ-то чужихъ ребятишекъ со смѣхомъ и визгомъ побѣжала за нимъ слѣдомъ, показывая пальцами на его сѣдую бороду. Стаи неизвѣстныхъ собакъ лаяли на него, когда онъ проходилъ мимо. Самая деревня значительно измѣнилась -- стала больше и многолюднѣе. Появились ряды домовъ, которыхъ онъ прежде не видывалъ, зато другіе, знакомые ему, совсѣмъ исчезли. Странныя имена на воротахъ, странныя лица въ окнахъ -- все было ему чуждо! Рипъ сталъ сомнѣваться -- въ здравомъ ли онъ умѣ, и не заколдованъ ли окружающій міръ. Но вѣдь нѣтъ сомнѣнія, что это его родная деревня, которую онъ вчера только покинулъ! Вонъ Катскильскія горы, вонъ вдалекѣ серебристый Гудсонъ, вонъ холмы и долы на прежнемъ мѣстѣ. Рипъ смутился и встревожился не на шутку.
   -- Ахъ, эта проклятая фляга! Ужъ не она ли помутила мой разсудокъ.
   Не безъ труда отыскалъ онъ дорогу къ своему собственному домишкѣ и, признаться, подходилъ къ нему съ трепетомъ, ежеминутно ожидая услыхать визгливый голосъ госпожи Ванъ-Винкль. Домъ свой онъ засталъ въ полномъ разрушеніи: крыша ввалилась, окна зіяли безъ стеколъ, двери висѣли на петляхъ. Отощалая, старая собака, похожая на Волчка, встрѣтила его глухимъ ворчаньемъ. Рипъ кликнулъ ее, но она оскалила зубы, зарычала и отошла прочь.
   -- Даже вѣрный мой песъ, и тотъ позабылъ меня, вздохнулъ бѣдный Рипъ.
   Онъ вошелъ въ домъ, который прежде его хозяйка -- надо отдать ей справедливость -- всегда содержала въ большой опрятности. Домъ былъ пустъ, заброшенъ и, очевидно, необитаемъ. Огорченіе прогнало всѣ страхи Рипа, онъ сталъ звать жену и дѣтей -- голосъ его гулко пронесся по пустымъ комнатамъ и опять все замолкло.
   Рипъ пошелъ дальше; онъ спѣшилъ въ свое старое убѣжище, деревенскій трактиръ -- но его тоже не было и слѣдовъ. На томъ мѣстѣ красовалось большое, неуклюжее деревянное зданіе, съ большими окнами, кое-гдѣ лишенными стеколъ и заткнутыми старыми юбками и шляпами; надъ дверями была надпись: "Союзный отель Джонатана Дулиттля". Вмѣсто большого тѣнистаго дерева, осѣнявшаго когда-то скромную голландскую гостинницу, торчалъ длинный голый шестъ, а на верхушкѣ его болталось что-то въ родѣ краснаго ночного колпака, съ котораго развѣвался флагъ, странно испещренный полосами и звѣздами -- все это показалось Рипу изумительнымъ и непостижимымъ. На вывѣскѣ, подъ которой онъ, бывало, курилъ трубочку, онъ однако узналъ румяное лицо короля Георга. Но красный камзолъ короля былъ перекрашенъ въ синій, скипетръ въ рукѣ замѣненъ саблей, а голова украшена треуголкой; внизу же красовалась надпись крупными литерами: "Генералъ Вашингтонъ".
   По обыкновенію, у дверей собралась толпа народу, но никого изъ нихъ Рипъ не узналъ въ лицо. Самый характеръ людей какъ будто измѣнился. Вмѣсто обычной флегматичности и сонливости замѣчалось оживленіе, суета, слышались споры. Тщетно искалъ онъ глазами мудраго Николаса Веддера, съ его широкой рожей, двойнымъ подбородкомъ, славной, длинной трубкой, или же Ванъ-Буммеля, школьнаго учителя, перечитывающаго вслухъ старую газету. Вмѣсто того, какой-то худощавый, желчный парень громогласно тараторилъ о правахъ гражданъ, о выборахъ, о членахъ конгресса, о свободѣ. Словомъ, всѣ эти разглагольствованія и споры показались изумленному Ванъ-Винклю настоящимъ вавилонскимъ смѣшеніемъ языковъ.
   Появленіе Рипа съ его длинной сѣдой бородой, заржавленнымъ ружьемъ, страннымъ костюмомъ и, вдобавокъ, съ цѣлой ватагой бабъ и ребятишекъ по пятамъ, вскорѣ привлекло вниманіе трактирныхъ политиковъ. Они столпились вокругъ него и осматривали его съ ногъ до головы съ большимъ любопытствомъ. Ораторъ протискался къ нему и, отозвавъ въ сторону, освѣдомился: "за кого онъ подаетъ голосъ?" Рипъ уставился на него тупымъ взоромъ. Другой какой-то субъектъ, приземистый и суетливый, дернулъ его за рукавъ и, поднявшись на цыпочки, шепнулъ ему на ухо:
   -- Скажите, вы федералъ или демократъ?
   Ридъ точно также не могъ понять смысла этого вопроса. Вдругъ какой-то важный, степенный, пожилой джентльмэнъ въ треугольной шляпѣ смѣло раздвинулъ локтями толпу и подошелъ къ Ванъ-Винклю; одной рукой онъ подбоченился, а другой сжималъ трость; его пытливые глаза и острый конецъ шляпы какъ бы пронизывали насквозь самую душу Рипа. Суровымъ, строгимъ тономъ онъ спросилъ его: съ какой стати онъ явился на выборы съ ружьемъ, въ сопровожденіи цѣлой толпы, ужъ не намѣренъ ли онъ произвести бунтъ въ селѣ?
   -- Увы, джентльмэны,-- воскликнулъ Рипъ,-- я бѣдный, безобидный человѣкъ, здѣшній уроженецъ и вѣрноподданный короля, да хранитъ его Богъ!
   Тутъ поднялся цѣлый содомъ:
   -- Тори! Тори! шпіонъ! перебѣжчикъ! долой его!
   Съ величайшимъ трудомъ степенному джентльмэну въ треуголкѣ удалось возстановить порядокъ. Удвоивъ суровость, онъ снова спросилъ обвиняемаго, для чего онъ сюда пришелъ и кого ищетъ? Бѣдняга смиренно увѣрялъ его, что не замышляетъ ничего дурного, а просто желаетъ повидаться съ нѣкоторыми сосѣдями, имѣющими обыкновеніе сидѣть въ трактирѣ.
   -- Кто же они такіе, назови ихъ.
   Рипъ подумалъ немного и спросилъ:
   -- Гдѣ Николасъ Веддеръ?
   Наступило гробовое молчаніе; наконецъ какой-то человѣкъ проговорилъ тоненькимъ, пискливымъ голосомъ:
   -- Николасъ Веддеръ! да онъ умеръ восемнадцать лѣтъ тому назадъ! Тамъ на кладбищѣ былъ деревянный памятникъ, на которомъ написано про него, да памятникъ-то сгнилъ и развалился.
   -- А гдѣ Бромъ Дётчеръ?
   -- Ахъ, тотъ ушелъ въ армію въ началѣ войны; одни говорятъ, что онъ убитъ при осадѣ Стони Пойнта, другіе -- что онъ утонулъ при какой-то переправѣ. Куда онъ дѣвался, навѣрное не знаемъ.
   -- Гдѣ же Ванъ-Буммель, школьный учитель?
   -- Этотъ тоже отправился на войну, служилъ генераломъ въ милиціи, а теперь засѣдаетъ въ конгрессѣ.
   Сердце Рипа болѣзненно сжималось, пока онъ слушалъ объ этихъ печальныхъ перемѣнахъ въ кружкѣ его друзей и знакомыхъ. Онъ почувствовалъ себя одинокимъ на свѣтѣ. У него не хватало мужества разспрашивать о другихъ пріятеляхъ, и онъ воскликнулъ въ отчаяніи:
   -- Не знаетъ ли кто изъ васъ Рипа Ванъ-Винкля?
   -- А, Рипъ Ванъ-Винкль! откликнулись двое или трое.-- Вонъ онъ Рипъ Ванъ-Винкль стоитъ подъ деревомъ!
   Рипъ оглянулся и увидалъ точный портретъ самого себя, въ ту пору, какъ онъ ушелъ въ горы,-- по виду такого же точно лѣнтяя и оборванца. Тутъ ужъ бѣдный старикъ былъ окончательно сбитъ съ толку. Онъ усумнился въ своей собственной тождественности, не зная, онъ ли это или другой человѣкъ. Между тѣмъ, господинъ въ треуголкѣ спросилъ его, кто онъ такой и какъ его зовутъ?
   -- А Богъ знаетъ! воскликнулъ онъ, теряясь:-- я -- не я, а кто-то другой, а вонъ тамъ я, или нѣтъ, это кто-то другой, принявшій мой образъ. Я былъ самимъ собою не далѣе какъ вчера вечеромъ, но я заснулъ въ горахъ, у меня подмѣнили ружье; все вокругъ измѣнилось, я самъ измѣнился и теперь право не знаю, кто я такой и какъ меня зовутъ!
   Присутствовавшіе стали переглядываться. многозначительно перемигиваться, ударяя ладонями по лбу. Между прочимъ, кто-то шепнулъ, что надо отнять у старика ружье, а то долго ли до бѣды! при одномъ этомъ намекѣ важный господинъ въ треуголкѣ поспѣшно стушевался. Въ эту критическую минуту какая-то молодая, красивая женщина протискалась сквозь толпу, чтобы взглянуть на старичка. Она держала на рукахъ толстощекаго младенца, который, испугавшись дѣда, заревѣлъ во все горло.
   -- Полно, Рипъ, сказала она,-- полно, дурачокъ; старикъ не тронетъ тебя.
   Имя ребенка, наружность матери, звукъ ея голоса, все это пробудило рядъ воспоминаній въ головѣ Рипа.
   -- Какъ тебя зовутъ, добрая женщина? спросилъ онъ.
   -- Юдись Гарденіеръ.
   -- А отца твоего какъ звали?
   -- Ахъ, бѣдняга! звали его Рипъ Ванъ-Винкль; двадцать лѣтъ тому назадъ, онъ ушелъ изъ дому съ ружьемъ и съ той поры о немъ ни слуху, ни духу. Собака его одна вернулась домой. Застрѣлился ли онъ по нечаянности, либо индѣйцы увели его въ плѣнъ -- никто не вѣдаетъ. Я была тогда маленькой дѣвчонкой.
   Рипу оставалось задать еще только одинъ вопросъ, и онъ произнесъ его упавшимъ голосомъ:
   -- А гдѣ твоя мать?
   -- О, она тоже умерла, но не такъ давно; разсердилась на прохожаго нищаго, у нея и лопнулъ кровеносный сосудъ.
   Наконецъ-то капля отрады проникла въ измученную душу Рипа. Бѣдняга не могъ долѣе удерживаться. Онъ схватилъ въ объятія свою дочь и внука.
   -- Я -- твой отецъ! вскричалъ онъ,-- когда-то молодой Рипъ Вамъ-Винкль, а теперь старикъ Вамъ-Винкль. Неужели никто не узнаётъ бѣднаго Рипа?
   Всѣ стояли, какъ громомъ пораженные; наконецъ древняя старуха выдѣлилась изъ толпы, поплелась къ нему, приложила руку къ глазамъ въ видѣ зонтика и закричала:
   -- Ну да, конечно, это Рипъ Ванъ-Винкль, онъ самый! Добро пожаловать, старый сосѣдушка! Гдѣ это ты пропадалъ цѣлыхъ двадцать лѣтъ?
   Въ короткихъ словахъ Рипъ разсказалъ всю свою исторію, потому что эти двадцать лѣтъ миновали для него, какъ одна ночь. Сосѣди ахали, слушая разсказъ; иные недовѣрчиво переглядывались и щелкали языкомъ. Самодовольный господинъ въ треуголкѣ, поспѣшившій вернуться назадъ, какъ только миновала тревога, насмѣшливо поджалъ губы и покачалъ головой, причемъ все собраніе тоже покачало головами.
   Однако рѣшили сперва спросить совѣта у старика Питера Вандердонка, который въ это время тихой поступью плелся по дорогѣ. Онъ былъ потомокъ историка того же имени, писавшаго хронику первыхъ временъ существованія провинціи. Питеръ былъ старожиломъ селенія и зналъ какъ свои пять пальцевъ всѣ диковинныя происшествія и традиціи околотка. Онъ сразу призналъ Рипа и подтвердилъ, что его исторія вовсе не выдумка. Онъ увѣрилъ честную компанію, что, по преданію, въ Катскильскихъ горахъ всегда водились какія-то странныя существа. По разсказамъ древнихъ стариковъ, великій Гендрикъ Гудсонъ, впервые открывшій рѣку и окрестный край, является въ горахъ каждыя двадцать лѣтъ со всѣмъ экипажемъ своего судна "Полумѣсяцъ"; онъ посѣщаетъ мѣста своихъ былыхъ подвиговъ, наблюдаетъ рѣку и великій городъ, носящій его имя. Отецъ Питера однажды собственными глазами видалъ этихъ выходцевъ съ того свѣта въ старинныхъ голландскихъ костюмахъ, игравшихъ въ кегли въ одной изъ пещеръ; самъ слышалъ въ одинъ ясный лѣтній день стукъ шаровъ, подобный раскатамъ отдаленнаго грома.
   Выслушавъ эту исторію, толпа разошлась и вернулась къ болѣе важнымъ интересамъ выборовъ. Дочь Рипа взяла старика къ себѣ; у нея былъ уютный, опрятный домикъ, гдѣ она жила со своимъ мужемъ, дюжимъ молодцомъ-фермеромъ, въ которомъ Рипъ узналъ одного изъ мальчугановъ, когда-то лазившихъ ему на спину. Что касается старшаго сына и наслѣдника Рипа, то онъ состоялъ батракомъ на этой же фермѣ, но обнаруживалъ наслѣдственную склонность заниматься чѣмъ угодно, только не своимъ дѣломъ.
   Старикъ Рипъ принялся за свои старыя привычки и прогулки; вскорѣ онъ отыскалъ многихъ изъ прежнихъ пріятелей, но такъ какъ они сильно одряхлѣли и пострадали отъ безпощаднаго времени, то онъ предпочелъ сойтись съ представителями новаго, молодого поколѣнія, среди которыхъ пріобрѣлъ большую популярность.
   Такъ какъ дома ему было дѣлать нечего, и онъ уже достигъ того возраста, когда человѣкъ въ правѣ быть лѣнивымъ, то онъ опять по-старому проводилъ цѣлые дни на лавочкѣ у дверей трактира. Всѣ почитали его, какъ одного изъ патріарховъ селенія и разсказчика о былыхъ временахъ, "до войны". Довольно долго онъ не могъ войти въ колею и освоиться съ странными событіями, совершившимися во время его сна. Возгорѣлась революціонная война, страна свергла иго Англіи, и онъ самъ, вмѣсто того чтобы быть подданнымъ его величества короля Георга III, сдѣлался свободнымъ гражданиномъ Соединенныхъ Штатовъ. Рипъ въ сущности не былъ политикомъ; перемѣны въ государственномъ строѣ мало трогали его; одинъ лишь родъ деспотизма когда-то ложился на него тяжелымъ гнетомъ -- домашній деспотизмъ его супруги. Къ счастью, онъ миновалъ; Рипъ освободился отъ тяжелыхъ супружескихъ узъ; теперь онъ могъ ходить куда ему угодно, не опасаясь страшной тираніи госпожи Ванъ-Винкль. Но чуть только упоминалось ея имя, онъ опускалъ голову по старой памяти и потуплялъ глаза -- эти жесты можно было принять и за выраженіе смиренной покорности судьбѣ, и за радость избавленія.
   Рипъ имѣлъ привычку разсказывать свою исторію всякому прохожему, появляющемуся въ трактирѣ мистера Дулиттля. Замѣчалось однако, что онъ всякій разъ что нибудь да переиначитъ или прибавитъ. Всѣ жители окрестностей -- мужчины, женщины и даже ребятишки -- знали наизусть эту диковинную исторію. Нѣкоторые, впрочемъ, сомнѣвались въ ея правдивости, увѣряя, что Рипъ выжилъ изъ ума. Но это были очень немногіе; коренные же голландскіе поселенцы почти всѣ вѣрили приключеніямъ старика. Даже по сіе время, всякій разъ, какъ разразится гроза въ Катскильскихъ горахъ въ теплый лѣтній день, поселяне говорятъ, что это Гендрикъ Гудсонъ играетъ въ кегли со своими сподвижниками, и почти всѣ забитые мужья въ околоткѣ, когда ужъ имъ слишкомъ тяжко становится жить на бѣломъ свѣтѣ, мечтаютъ выпить волшебнаго напитка изъ фляги Рипа Ванъ-Винкля.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru