Lib.ru/Классика: Гук Теодор. Жертва таинственной судьбы

Жертва таинственной судьбы.

(Повѣсть, соч. Теодора Гука).

I.

При посѣщеніи разныхъ городовъ и селъ, разсѣянныхъ по лицу земли, особенно въ странахъ образованныхъ, рѣдко случается путешественнику не встрѣтить какое-нибудь семейство, облеченное заманчивою таинственностію и отличающееся рѣзкими особенностями въ характерахъ, его составляющихъ, или образѣ жизни. На разные вопросы и распросы, сосѣдніе жители обыкновенное отвѣчаютъ вамъ: "странные люди эти господа; Богъ ихъ знаетъ!" или другими, столь же удовлетворительными восклицаніями. Иногда, правда, какой-нибудь мудрецъ изъ околодка разрѣшитъ всѣ ваши сомнѣнія, утверждая, съ важнымъ видомъ, что "они помѣшаны" и что онъ имѣетъ на это неоспоримыя доказательства.

Лѣтъ пятьдесятъ тому-назадъ -- какъ повѣствуетъ исторія -- одна изъ такихъ таинственныхъ и загадочныхъ фамилій жила въ городѣ, прославленномъ именемъ Лауры и ея любовника; глава этого семейства былъ извѣстенъ подъ именемъ маркиза де-Круэнтасъ. Имя его, разсматриваемое въ этимологическомъ отношеніи, столь же мало предубѣждало сосѣдей въ его пользу, какъ и обстоятельства, по которымъ онъ поселился въ ихъ околодкѣ.

Что городъ, то норовъ, что деревня, то обычай -- говорить пословица: есть свои тайны въ каждомъ семействѣ. Но тайна этого семейства была такова, что она оставалась тайною и для всѣхъ членовъ его, кромѣ самого стараго господина -- мы говоримъ о маркизѣ,-- и, должно отдать ему справедливость, никому не удавалось ни силой, ни лаской вынудить изъ него открытіе этой тайны. Собирая и сличая все, что невольно вырывалось у него изъ сердца въ минуты величайшей откровенности, когда онъ бывалъ въ духѣ, успѣли узнать достовѣрно только то, что какое-то необычайное происшествіе, случившееся съ его предками, пало проклятіемъ на него-самого и на дѣтей его. Какого рода было это проклятіе, въ чемъ заключалось оно? онъ никогда объ этомъ не говорилъ; но ясно было видно, что, не смотря на принужденную веселость, онъ проводилъ жизнь въ трепетномъ ожиданіи совершенія надъ нимъ этого страшнаго приговора.

Небольшое число знакомыхъ, посѣщавшихъ его по временамъ, считало его помѣшаннымъ. О прочихъ отрасляхъ этого дома мы поговоримъ ниже, а теперь скажемъ только, что всѣ его члены извѣстны были въ Авиньйонѣ подъ именемъ "страннаго семейства".

Маркизъ былъ видный мужчина, и, вѣроятно, въ молодости своей, славился красотою; но онъ жестоко пострадалъ отъ раны, которая широкимъ рубцемъ легла поперегъ всего лица его; о происхожденіи ея онъ никогда даже не намекалъ, стараясь всегда отклонять разговоръ отъ этого предмета, и никто не осмѣливался приступать къ нему съ распросами: такимъ-образомъ даже и это оставалось тайною. Конечно, была причина такому молчанію, и читатель узнаетъ ее, а можетъ быть и не узнаетъ изъ самаго повѣствованія.

Маркизъ, въ то время, о которомъ мы говоримъ, былъ шестидесятилѣтнимъ вдовцомъ. Жена оставила ему дочь -- прелестную брюнетку съ большими, голубыми глазами, которые опушались темными рѣсницами, и съ лицомъ, совершенно-правильнымъ,-- и сына, такого сына, какого, можетъ-быть, не было еще ни у одного отца: онъ былъ здоровый, сильный, красивый молодецъ, пилъ славно, ругался еще лучше, а болѣе всего любилъ усмирять лошадей и биться на поединкахъ. Искусство и ловкость его въ этихъ упражненіяхъ замѣняли въ немъ почти-всѣ умственныя совершенства,

Одежда его была неопрятна до невѣроятности; его дурно-сшитое платье, растрепанные волосы, эфесъ его шпаги, потертый отъ частаго употребленія, и измятая шляпа, напоминающая своими обвисшими перьями плакучую иву послѣ бури -- все показывало необузданность его чувствъ, его пренебреженіе къ свѣту, презрѣніе къ обществу.

Какъ ни мало походилъ онъ на свою сестру, но еще-менѣе былъ похожъ на своего отца, который, хотя жилъ, какъ мы уже говорили, въ постоянномъ ожиданіи чего-то неопредѣленно-страшнаго, однако въ обществѣ принималъ на себя личину веселости, размѣряя и разсчитывая всѣ слова свои и дѣйствія, и обманывая такимъ-образомъ легковѣрныхъ, которые считаютъ смѣхъ лучшимъ доказательствомъ счастія, и не видятъ, между-тѣмь, не подозрѣваютъ, какими муками онъ искупаетъ этотъ смѣхъ въ минуты одинокаго размышленія о прошедшемъ, въ тишинѣ уединенной комнаты.

Маркизъ горячо любилъ свою дочь, и, несмотря на всѣ недостатки и несовершенства ея дикаго и бѣшенаго брата, до безумія былъ привязанъ къ нему. Былъ еще одинъ человѣкъ въ этомъ странномъ семействѣ, столь же нѣжно имъ любимый, -- молодой человѣкъ, почти-одинакихъ лѣтъ съ дѣтьми маркиза, вскормленный и воспитанный вмѣстѣ съ ними. То былъ сирота, которому маркизъ замѣнялъ отца: сынъ бѣдныхъ, но честныхъ родителей, спасшихъ однажды жизнь маркизу при опасности потерять свою собственную.

Таковъ былъ домашній кругъ этихъ людей; никогда люди ихъ званія и ихъ состоянія не жили такъ уединенно, какъ они; очень-рѣдко, и только по поводу безпокойныхъ выходокъ и блажныхъ поступковъ молодаго Круэнтаса, они дѣлались предметомъ разговоровъ; не смотря на это, все семейство пользовалось до нѣкоторой степени общимъ уваженіемъ, хотя и неочень-часто удостоивалось посѣщенія сосѣдей, между которыми слыло оно "самой необыкновенной семьей".-- Можетъ-быть, называя его такимъ-образомъ, сосѣди были бы и правы, еслибъ только могли знать всю его исторію.

Въ одинъ прекрасный осенній вечеръ, это семейство было все вмѣстѣ въ саду, принадлежащемъ къ его дому. Добродушный маркизъ, занявшись подстриганіемъ виноградныхъ лозъ, предоставилъ полную свободу Тибурсію -- такъ назывался сирота -- сидѣвшему поодаль съ его дочерью. Они размѣнялись между собою нѣсколькими словами, не замѣчая, что брать дѣвушки, Ростэнъ, скрывался позади ихъ;-- въ-самомъ-дѣлѣ, онъ вдругъ нечаянно показался передъ ними, сбивая палкою плоды съ яблони, которую биль и увѣчилъ, какъ-будто сражаясь съ непріятелемъ, и посвистывая, вѣроятно для-того-чтобъ скрыть свое волненіе, но очевидно выдерживая жестокую борьбу съ самимъ-собою.

Элліони въ это время уговаривала Тибурсія не оставлять ихъ (онъ намѣревался уѣхать по внушенію Ростэна); но Тибурсій твердо рѣшился. "Такъ поѣзжай же" сказала Элліони: "поѣзжай, и будь счастливъ".

-- О! Еслибъ ты знала, отъ-чего я уѣзжаю, сказалъ Тибурсій.

"Безъ-сомнѣнія" прервала Элліони: "вечернее солнце въ Германіи не-такъ ясно и не-такъ блестяще, какъ наше?"

-- Ахъ! возразилъ ея собесѣдникъ, вздыхая: я ищу перемѣны изъ одного только желанія добра другимъ. Подумай, Элліони, еслибъ присутствіе твое въ тѣхъ мѣстахъ, которыя ты любишь болѣе всего въ мірѣ, могло обратиться на пагубу людямъ, которымъ ты въ душѣ своей поклялась вѣчною признательностію и любовію; еслибъ оно подвергало ихъ неслыханнымъ бѣдствіямъ и безпрерывной опасности, не ужели ты могла бы колебаться и не вырваться сама изъ этихъ мѣстъ?

"Я не понимаю тебя" сказала Элліони: "но если ты хочешь ѣхать, помни, что твоя привязанность къ намъ встрѣчаетъ взаимность, и никогда не бойся...."

-- "Чего бояться?" проговорилъ Ростанъ, прерывая ихъ, и глаза его сыпали искры. "Надъ кѣмъ права родства, права крови теряютъ свою силу!" Сказавъ это, онъ раздробилъ палку, которую держалъ дотолѣ въ рукѣ, на тысячу кусковъ и разбросалъ ихъ по землѣ въ припадкѣ бѣшенства.

"Ты также мнѣ братъ" сказала дѣвушка, дрожа отъ испуга и опустивъ глаза: "ты никогда не долженъ сомнѣваться въ моей любви."

-- "Также братъ!" вскричалъ Ростэнъ: "я не хочу раздѣла въ чувствѣ. У моего отца одинъ только сынъ, у меня одна только сестра -- она должна любить только одного брата." Сказавъ это, онъ побѣжалъ отъ нихъ прочь, бросивъ украдкой кровожадный взоръ на Тибурсія, котораго вліяніе на отца и на сестру, получившее начало во взаимной ихъ нѣжности, каждую минуту все болѣе и болѣе растравляло сердце полу-сумасшедшаго, полу-дикаго юноши.

"Эти грубыя слова его и этотъ раздраженный видъ не должны тебя тревожить" сказала Элліони Тибурсію. "Всѣ мы знаемъ его дикость и странность его пріемовъ; будь увѣренъ, что онъ искренно къ тебѣ привязанъ; но его заботливость о моей судьбѣ, его ревность ко всякому, кто бы ни подошелъ ко мнѣ и въ комъ бы онъ подозрѣвалъ желаніе похитить у него мою привязанность, все это ни что иное, какъ пункты его помѣшательства. Право, я боюсь, что ужь онъ помѣшался, или это скоро съ нимъ будетъ: онъ также точно выходить изъ себя всякій разъ, когда хоть одну минуту, при немъ, я занимаюсь съ отцомъ моимъ болѣе, чѣмъ съ нимъ."

-- Почему онъ дрался съ этимъ Итальянцемъ? спросилъ Тибурсій.

"Потому-что тотъ забылся передо мной" отвѣчала Элліони.

-- За-что была у нихъ дуэль съ графомь де-Бартосъ?

"За-то, что графъ рѣшительно искалъ моей руки, а братъ не одобрялъ этой свадьбы."

-- А что это была за ссора съ барономь Гуссе?

"Объ этомъ я ничего не знала" сказала Элліони.

-- А съ кавалеромъ д'Онисъ?

"Споръ за карты" сказала Элліони. "Но къ-чему все это? Мы знаемъ, что онъ вспыльчивъ, горячъ, непостояненъ, а болѣе всего ревнивъ и боится потерять свою власть надо мной. Ты, Тибурсій, ты мой братъ по усыновленію; нѣжность моя къ тебѣ искрення, и я не вижу никакой причины скрывать ее; вспомни, какое утѣшеніе составляешь ты для моего отца;-- останься съ нами -- останься!"

-- Нѣжность эта, сказалъ юноша, едва скрывая свое волненіе: взаимна; но выслушай меня. Еще до перваго моего путешествія, которое я предпринялъ по совѣту Ростэна, множество странныхъ происшествій случилось со мною: самая жизнь моя была въ опасности; происшествія эти слишкомъ-странны, они не могли быть случайными, но я все еще не подозрѣвалъ тогда ничего,-- какъ вдругъ, однажды вечеромъ, едва какимъ-то счастливымъ случаемъ избавившись отъ бѣды, я нашелъ на столѣ своемъ записку, написанную неизвѣстною мнѣ рукой; въ ней было сказано, что всѣ опасности, которыми я окруженъ, происходятъ отъ одной и той же причины, что всѣ онѣ умышленны и обдуманны, и что мнѣ должно принять свои предосторожности и спасаться бѣгствомъ изъ дома. Я смѣялся надъ этимъ предложеніемъ и оставилъ записку безъ вниманія; но тѣ же предостереженія и совѣты и угрозы нѣсколько разъ повторялись.

"Отвѣчай на нихъ презрѣніемъ" сказала Элліони: "перо безъименнаго сочинителя писемъ то же самое, что ножъ убійцы изъ-за угла: скрытность его обличаетъ зависть и злобу."

-- Не считай меня, сказалъ Тибурсій: такимъ малодушнымъ трусомъ, чтобъ я бѣжалъ отъ укушенія червя, если бъ дѣло шло только обо мнѣ; но послѣднія предостереженія и совѣты касаются до жизни другихъ, Элліони; дальнѣйшее упорство съ моей стороны можетъ быть причиною пролитія крови, и такой крови, за искупленіе которой я весело отдалъ бы на жертву свою собственную. Да, Элліони, мнѣ объявляютъ, мнѣ говорятъ, что усыновленному пріемышу Круэнтаса суждено быть палачомъ своихъ благодѣтелей!

"И не ужели ты вѣришь всѣмъ этимъ таинственнымъ предостереженіямъ?" сказала Элліони.

-- Чрезъ нѣсколько дней послѣ того, какъ я получилъ это послѣднее письмо, продолжалъ Тибурсій: маркизъ катался въ лодкѣ по рѣкѣ, помнишь ли ты это? Въ лодкѣ его вдругъ открылась течь, и она пошла ко дну.

"Да, я помню это" отвѣчала Элліони: "къ-счастію тутъ случился Ростэнъ и спасъ его."

-- Три дня спустя, продолжалъ Тибурсій: когда маркизъ и я прогуливались вмѣстѣ верхомъ, лошадь его вдругъ стала бѣситься, подымалась на дыбы, прыгала, крутилась и вышибла его изъ сѣдла. Я поймалъ его на руки, а безъ этого мы были бы теперь сиротами. Осматривая лошадь, я замѣтилъ, что ноздри у нея были высжены, а роясь въ кошошнѣ, я нашелъ за дверью стклянку, еще до половины наполненную купоросомъ.

"Зачѣмъ же ты не сказалъ мнѣ объ этомъ прежде?" воскликнула Элліони. "Повѣрь, у меня достало бы мужества и постоянства отъискать виновника."

-- Я еще не кончилъ, сказалъ Тибурсій. Помнишь ли ты, какъ однажды, въ ту минуту, когда я прислонился къ рѣшеткѣ балкона, что передъ нашими окнами, балконъ вдругъ обрушился подо мной?

"Помню" сказала Элліони: "я этого не забыла; я была тогда въ залѣ, куда посылалъ меня Ростэнъ за какою-то книгой."

-- Въ ту же самую минуту, продолжалъ Тибурсій: маркизъ проходилъ подъ окномъ. Черезъ день послѣ этого я уѣхалъ. Ты легко можешь себѣ представить мое безпокойство; восемь мѣсяцевъ прошло съ-тѣхъ-поръ; огорченный и тронутый до глубины души упреками, которыми ты осыпала меня въ своихъ письмахъ, я не могъ болѣе переносить разлуку съ тобою, я возвратился -- но долженъ опять уѣхать.

Элліони вздрогнула; она отдернула свою руку и печальнымъ голосомъ сказала: "странныя вещи случались и со мной".

Мертвое молчаніе послѣдовало за этими словами, и смущеніе молодыхъ людей возрасло еще болѣе при видѣ маркиза; онъ подошелъ къ нимъ; глаза его одушевлялись родительскою нѣжностію.

-- "И ты также" сказалъ маркизъ: "счастлива тѣмъ, что онъ наконецъ возвратился, Элліони? Ты не уѣдешь болѣе, Тибурсій? Не правда ли? наша взаимная привязанность соединяетъ насъ неразрывными узами; во мнѣ ты видишь себѣ втораго отца, а мнѣ остается одна отрада, одно утѣшеніе -- видѣть обоихъ сыновей моихъ подлѣ себя. Безъ тебя жизнь въ этомъ домѣ дѣлается нестерпимо-печальною."

Молодые люди наклонили голову въ знакъ признательности; но сердце Тибурсія было переполнено горечью; ему казалось, что его присутствіе имѣло какое-то пагубное вліяніе на судьбу его благодѣтеля. Ростэнъ подошелъ къ нимъ въ эту минуту. Увидѣвъ его, маркизъ испустилъ одинъ изъ тѣхъ вздоховъ, которые часто вынуждаются изъ глубины отцовской души распутствомъ дѣтей; но въ туже минуту, по обыкновенію, онъ вызвалъ на лицо свое улыбку, и, обращаясь къ Тибурсію, сказалъ съ веселымъ видомъ:

-- "Я думаю, тебѣ не непріятно будетъ слышать, что, при наступающемъ холодномъ времени, мы должны будемъ по-неволѣ много пить; мнѣ сей-часъ только сказали, что прошлогоднія вина не выдержатъ нынѣшней зимы."

-- "Г-мъ! сказалъ Ростэнъ, взглянувъ изъ подлобья на Тибурсія: есть много вещей, кромѣ вина, которымъ не выдержать этой зимы".

Голосъ и видъ, съ какими произнесены были эти слова, проникли глубоко въ сердце бѣдной Элліони; но вскорѣ ей суждено было выдержать несравненно-жесточайшую пытку. Ужинъ былъ поданъ; она, отецъ ея и оба юноши сѣли за столъ; но Ростанъ не принимался за кушанье: онъ оттолкнулъ отъ себя приборъ. Маркизъ также ничего не ѣлъ. О томъ, что увидѣла Элліони, быстрымъ и безпокойнымъ взоромъ окинувъ весь столъ, безполезно было бы говорить: довольно того, что каждую минуту, пока продолжался ужинъ, она считала часомъ, что она со всею женскою хитростію не давала Тибурсію отвѣдывать ни куска изъ поставленныхъ передъ нимъ блюдъ, и что, когда, на конецъ, вышли изъ столовой, она была уже вполнѣ убѣждена что ни одно изъ происшествій, о которыхъ ей предъ тѣмъ только Тибурсій разсказывалъ въ саду, не было случайнымъ, и что домъ отца ея не былъ для него безопаснымъ жилищемъ.

Послѣ ужина всѣ разошлись. Ростэнъ, прощаясь съ своимъ названнымъ братомъ, обошелся съ нимъ очень вѣжливо, и покуда Тибурсій проходилъ по корридору въ свою комнату, глаза Элліони провожали друга ея дѣтства до самой двери; что-то необыкновенное происходило въ ея сердцѣ; что она-чувствовала въ эту минуту -- невыразимо; но какимъ-образомъ родилось въ ней это чувство, мы скоро увидимъ.

Тибурсій не зналъ ничего объ опасности, которая была подготовлена ему во время ужина, но которой онъ счастливо избѣгнулъ, благодаря бдительной дѣятельности Элліони. Въ кушаньѣ, которымъ подчивалъ его Ростэнъ съ самымъ дружелюбнымъ видомъ, ломанныя иголки были замѣшаны въ соусѣ; по всей вѣроятности, неминуемая смерть послѣдовала бы тотчасъ же послѣ этого угощенія. Ростэнъ не былъ слѣпъ: онъ замѣтилъ заботливость и дѣятельность сестры при этомъ случаѣ, и онѣ еще болѣе усилили въ немъ ненависть, ревность и жажду мести -- явные признаки помѣшательства его разсудка.

Когда Тибурсій вошелъ къ себѣ, въ свою мрачную, уединенную комнату, слабо-освѣщенную одною-свѣчою, онъ не могъ освободиться отъ какого-то невольнаго чувства, похожаго на страхъ: ему все чудились западни и коварные умыслы, грозившіе со всѣхъ сторонъ. Онъ отдернулъ занавѣсы постели, осмотрѣлъ даже за шкапомъ, стоявшимъ у стѣны, желая убѣдиться, что никакой тайный врагъ, ни живой, ни искусственный, не скрывается за нимъ. Онъ почти устыдился своихъ предосторожностей, и, раздѣвшись, бросился на постель, рѣшившись прогнать отъ себя всѣ недостойныя подозрѣнія, его тревожившія.

Онъ лежалъ, но, не смотря на всю свою рѣшимость, невольно сталъ прислушиваться къ неясному шуму, раздававшемуся вблизи его. Скоро, однако, сонъ закрылъ его глаза, онъ сталъ дремать, какъ вдругъ два легкіе удара въ дверь пробудили его. Онъ вскочилъ и узналъ старую няню Элліони. Она вложила въ его руку записку, которую написала ея молодая барышня карандашемъ и, поклонившись, вышла вонъ.

Записка была довольно-пространна. Элліони явно убѣдилась въ его опасности. Какъ истинная женщина, она отбросила отъ себя всякое своекорыстное чувство и видѣла, что спасеніе его зависитъ отъ ихъ разлуки. Записка оканчивалась этими словами:

"Прощай, -- прежде, чѣмъ солнце взойдетъ -- прощай!"

Это нѣжное, трогательное участіе къ его судьбѣ съ прежнею силою пробудило въ немъ сознаніе его опаснаго положенія; но онъ радовался, видя, что она соглашается въ справедливости того, о чемъ онъ говорилъ ей въ прошедшій вечеръ.

Пока эти мысли смѣнялись одна другою въ умѣ Тибурсія, Элліони сидѣла у окна въ своей комнатѣ, смотря безъ цѣли на ясное небо, на блестящія звѣзды, по временамъ скрываемыя отъ взоровъ ея несущимися мимо облаками; мысль ея остановилась на братѣ ея, Ростанѣ, остановилась на немъ противъ воли, противъ ея желанія. Она пыталась, но напрасно, отогнать этотъ докучливый образъ, потому-что наединѣ, по-крайней-мѣрѣ съ самой-собою, она давала волю чистой и горячей любви своей къ Тибурсію, между которымъ и ею столь насильственнымъ, столь кровожаднымъ образомъ втерся безпокойный и гордый братъ ея.

Почти-невозможно описать характеръ этого бѣшенаго юноши, закоснѣвшаго въ привычкахъ систематическаго распутства. Въ пылу своихъ неукротимыхъ чувствъ, онъ часто доходилъ до крайняго изступленія, которое казалось въ немъ врожденнымъ съ самаго дѣтства. Безъ всякихъ правилъ, онъ былъ распутенъ и безстыденъ; а когда задѣвали за его чувствительную струну, ничто не-въ-силахъ было удержать его порывы: стоило только раздражить его, и разсудокъ и состраданіе теряли надъ нимъ свою власть. Его тѣлесная сила, къ-несчастію, давала ему возможность приводить въ исполненіе самыя дерзкія предпріятія; а успѣхи его, какъ дуэлиста, сдѣлали его главою общества, имъ избраннаго и составленнаго изъ людей, вообще избѣгаемыхъ прочими. Не имѣя сами по себѣ никакого состоянія, они собирались вокругъ своего предводителя, принося ему въ дань, въ отплату за его обѣды и ужины, свою трактирную дружбу, которой отличительнымъ характеромъ было рабское угожденіе его прихотямъ, и, не смотря на неловкость, съ какою они старались выказывать ее, она въ высшей степени льстила самолюбію человѣка, который не могъ терпѣть соперниковъ, въ чемъ бы то ни было.

Но въ этомъ, и безъ-того уже необыкновенномъ характерѣ, не было, можетъ-быть, ни одной черты, необыкновеннѣе его фанатической, странной и непонятной привязанности къ сестрѣ его, Элліони. Онъ былъ вѣчно недоволенъ, если не могъ выказать надъ нею всю власть свою. Онъ стерегъ ее, какъ вѣрная собака, и какъ собака готовъ былъ броситься на каждаго, кто подходилъ къ ней: ревность его не знала границъ, а между-тѣмъ онъ ничѣмъ не доказывалъ ей своей любви. Наединѣ съ нею онъ рѣдко говорилъ, а если и заговаривалъ, то для-того только, чтобъ найдти въ ней какой-нибудь недостатокъ. никто не видалъ, чтобъ онъ когда-либо поцаловалъ ее нѣжнымъ, братскимъ поцалуемъ; скорѣе можно бы сказать, что иногда онъ готовъ былъ бить ее. Онъ чувствовалъ въ себѣ такое же безпокойство въ ея присутствіи, какое овладѣваетъ тигромъ при видѣ огня, и хотя Элліони любила его всею любовью сестры, однакожъ она чувствовала, что никогда не осмѣлилась бы говорить съ нимъ какъ съ братомъ. Въ тѣ минуты, которыя она проводила съ нимъ вмѣстѣ, сердце ея наполнялось боязнію и тревожнымъ ожиданіемъ чего-то, особенно, если это случалось въ-присутствіи Тибурсія.

И въ какомъ жалкомъ положеніи находилась бѣдная Элліони! Если она и не была еще заражена тою болѣзнію ума, которая, по всѣмъ догадкамъ, казалась наслѣдственною въ ихъ семействѣ, тѣмъ не-менѣе она не была приготовлена для свѣта: ей были чужды и свѣтскій образъ жизни, и свѣтскія приличія. У нея не было матери, которая бы дала направленіе юному уму ея; не было подруги, съ которою она могла бы слиться сердцемъ. Ея правила и сужденія образовались и развились подъ ея собственнымъ присмотромъ, при нѣкоторой помощи со стороны ея духовника и няни, которая доживала уже шестьдесять-третій годъ и была единственною женщиною, составлявшею ея обыкновенное общество. Слѣдствіемъ всего было то, что эти правила и сужденія были подобны цвѣткамъ безъ корня, посаженнымъ въ пескѣ: не имѣя никакого понятія объ опасностяхъ и обманахъ, которымъ подвержены неопытныя лѣта первой юности, когда страсти только начинаютъ еще разъигрываться, она давала полную свободу своимъ чувствамъ, и, не колеблясь ни минуты, отдала свое сердце Тибурсію. Она оправдывала выборъ свой тѣмъ уваженіемъ и тою любовью, которую такъ постоянно оказывалъ ему отецъ ея. Да притомъ, ничто не могло быть естественнѣе этой склонности: они росли и воспитывались вмѣстѣ съ-дѣтства. Онъ былъ сирота, она почти то же; не имѣя ни родственниковъ, ни друзей, они чувствовали, что составляли весь міръ другъ для друга, и Элліони, какъ мы уже сказали, не имѣла причинъ скрывать свои ощущенія.

Погруженная въ размышленія о судьбѣ того, кого она любила, и о причинѣ ненависти, которую безотчетно питалъ къ нему Ростанъ, придумывая даже, какими бы средствами смягчить своего брата и отвратить его отъ того безнравственнаго и грубаго образа жизни, какой онъ. велъ дотолѣ, Элліони внезапно поражена была громкимъ и пронзительнымъ крикомъ "пожаръ! пожаръ", раздававшимся по всему дому. Крикъ этотъ выходилъ изъ нижняго этажа, гдѣ была спальня Тибурсія, и чрезъ нѣсколько минутъ густые клубы дыма повалили изъ оконъ.

Крики снова пронеслись по всему дому, и прежде, чѣмъ сердце Элліони успѣло ударить трижды въ груди ея, дверь ея комнаты распахнулась настежъ, и передъ нею явился Ростэнъ.

"Что? что случилось? ради Бога, что случилось?" спрашивала Элліони.

-- Маленькая суматоха -- вотъ и все, сказалъ ея брать голосомъ грубаго равнодушія.

"Какая суматоха?" вскричала Элліони. Въ ту же минуту мысль объ опасности, которой, можетъ-быть, подвергался Тибурсій, быстро мелькнула въ умѣ ея, и она прибавила почти въ безпамятствѣ:

"Гдѣ Тибурсій? гдѣ онъ?"

-- Я ужь говорилъ тебѣ, сказалъ Ростэнъ: что это небольшая суматоха, пустой шумъ.

"Ростэнъ!" сказала Элліони: "спокойствіе твоего голоса не согласуется съ твоимъ встревоженнымъ, смущеннымъ видомъ: что-нибудь ужасное совершилось, какая-нибудь жертва принесена".

-- Жертва! сказалъ Ростэнъ, смѣясь страшнымъ хохотомъ: не плачь, это только человѣкъ...

"Гдѣ онъ?-- что ты съ нимъ сдѣлалъ?" кричала дѣвушка, выходя изъ себя.

-- Послушай, Элліони, Тибурсій мнѣ не братъ.

"Говори же" кричала она: "гдѣ горитъ?"

-- Отецъ твой спасенъ; пойдемъ, дай мнѣ спасти тебя, тебя одну; я отнесу тебя въ безопасное мѣсто.

Элліони бросилась къ двери.

"Спасай твоего брата!" кричала она..

-- Потолокъ его комнаты обрушился на него, сказалъ Ростэнъ съ торжествующимъ видомъ: но онъ -- не былъ моимъ братомъ.

"Убійство! убійство!" вскричала Элліони; но Ростэнъ бросился между ею и дверью, и заслонилъ ей выходъ.

-- Не уже ли пожаръ причиною твоего безпокойства? сказалъ онъ: меня тамъ нѣтъ -- я здѣсь, живъ и здоровъ, подлѣ тебя, туда не-за-чѣмъ тебѣ идти.

"Но онъ!.. онъ -- о, Ростэнъ! пусти меня, не удерживай меня -- каждая минута замедленія -- ахъ, Ростэнъ!" -- Она сдѣлала усиліе, чтобъ освободиться отъ брата, но онъ схватилъ ее за руки; она судорожно боролась съ нимъ и почти въ изступленіи вскричала; "пусти меня, тигръ!"

Ростэнъ приперъ дверь и грубо оттолкнулъ отъ себя сестру.

-- По-видимому, ты очень боишься пожара, сказалъ онъ. Я говорю тебѣ, что я твой братъ, твой другъ -- и я же еще тигръ! Тигръ получилъ четыре раны за тебя, Элліони, и готовь получить ихъ еще несчетное множество, если кто-нибудь недостойный тебя осмѣлится подойдти къ тебѣ. Тибурсій одинъ изъ нихъ.

"Я спасу его, хотя бы должно было самой погибнуть!" воскликнула Элліони.

-- Стало-быть, ты любишь его? вскричалъ Ростомъ.

"Столько же, сколько ненавижу тебя" отвѣчала сестра его, не-въ-силахъ будучи далѣе владѣть собою.

-- Такъ слушай же, безумная.

Въ эту минуту голосъ человѣка, изнемогающаго отъ боли и мукъ, раздался посреди шума и треска отъ сокрушающихся балокъ, объятыхъ пламенемъ. Элліони узнала его, стала прислушиваться -- тысячи различныхъ чувствъ волновали ея грудь -- то былъ голосъ Тибурсія; человѣческій образъ мелькнулъ предъ глазами, окруженный густыми облаками дыма, и прежде, чѣмъ она успѣла увѣриться въ истинѣ, Тибурсій былъ уже въ ея объятіяхъ. Изумленіе, нечаянность превозмогли ея силы: она задрожала всѣмъ тѣломъ, и, пока Тибурсій поддерживалъ ее, она прошептала ему на ухо: "Я этого не переживу; если намъ должно разлучиться, да благословитъ тебя небо!"

Тибурсій положилъ ослабѣвшую Элліони на постель и бросился къ лѣстницѣ посмотрѣть, можно ли еще выйдти этимъ путемъ. Едва-только оставила онъ комнату, гдѣ неожиданное появленіе его въ такую минуту привело въ оцѣпенѣніе Ростэна, какъ изступленный зажигатель бросился за нимъ въ-слѣдъ; но тотъ уже ушелъ, избѣгнувъ его мести, теперь уже воспламененной до высшей степени. Однакожь безопасность его была ненадежна; Ростэнъ сбѣжалъ за нимъ по лѣстницѣ; но, потерявъ его изъ вида, онъ воскликнулъ, будто произнося торжественную клятву: "Пусть онъ бѣжитъ куда хочетъ; я отъищу его хоть на краю свѣта и вырву у него жизнь!"

Элліони слышала этотъ страшный обѣтъ, и бросилась съ постели къ дверямъ своей комнаты въ ту самую минуту, какъ входилъ ея отецъ. По какому-то внутреннему чувству догадываясь о случившемся, онъ упалъ на колѣни передъ дочерью и, обращаясь къ распятію, висѣвшему на стѣнѣ, съ чувствомъ глубокой горести произнесъ: "Небо да пощадитъ преступный родъ!-- да будетъ воля твоя, Господи!"

Эти слова, совершенно-таинственныя и непонятныя для Элліони, болѣзиснно отозвались въ душѣ ея, и она опустилась безъ чувствъ на плечо своего отца.

II.

Безполезно было бы описывать здѣсь этотъ странный клочокъ земли, извѣстный подъ именемъ Камарга (le Camargue), который, находясь въ шести миляхъ отъ устьевъ Роны, ограничивается двумя протоками этой быстрой рѣки въ томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ прѣсная вода сливается съ соленою. Это одно изъ самыхъ необыкновенныхъ мѣстъ на всей земной поверхности, рѣдко посѣщаемое кѣмъ-либо, кромѣ пастуховъ, которымъ случается пасти стада свои на его болотистыхъ лугахъ, или отважныхъ охотниковъ, привлекаемыхъ туда многочисленными стадами дикихъ утокъ.

На землѣ нѣтъ ничего-подобнаго этому Камаргу: одинъ только хаосъ, предшествовавшій мірозданью, можетъ дать о немъ приблизительное понятіе; на немъ и вокругъ его все въ безпорядкѣ; вода и земля смѣшаны вмѣстѣ; рыбы выбрасываютъ икру между подводныхъ тростниковъ; огромные змѣи выставляютъ свою чешую на солнце, или грѣются на прибрежныхъ камняхъ; тюлени купаются между балокъ вмѣстѣ съ водяными птицами. А между-тѣмъ во внутренности острова, привлекаемыя теплотою воздуха, разнообразіемъ его цвѣтовъ и растеній, близостью его къ морю и почти-ненарушаемымъ уединеніемъ, птицы изъ всевозможныхъ широтъ, неизвѣстныя даже въ сосѣдственныхъ земляхъ, летаютъ въ совершенной безопасности, не пугаясь ни пастуховъ, ни стадъ ихъ.

Но, не смотря на наружное богатство этого страннаго острова, не смотря на очарованіе, которое онъ на васъ наводитъ, и на любопытство, которое невольно подстрекаетъ, не возможно сохранить чувство наслажденія и самодовольствія, когда вы однажды ступите на его землю. Испаренія, подымающіяся изъ его болотъ, эти цвѣты, растущія на грязи, эта прелестная зелень, предательски-скрывающая подъ собою топи и жидкій песокъ, эти потоки, безпрерывно уносящіе землю изъ-подъ вашихъ ногъ, -- все возбуждаетъ и поддерживаетъ въ варъ какое-то непріятное ощущеніе боязни, пока вы тамъ находитесь. Красота его покажется вамъ предательскою западнею, и вы оставите его съ такимъ же чувствомъ, съ какимъ оставили бы землю, проклятую небомъ {Съ того времени, къ которому относится сіе повѣствованіе, этотъ островъ измѣнился до-невѣроятности. Теперь онъ хорошо населенъ, на немъ построено множество красивыхъ домовъ, почва удобрена и успѣшно обработывается.}.

Однажды вечеромъ, въ тотъ самый часъ, когда солнце садилось во всемъ своемъ великолѣпіи, бросая послѣдніе лучи на материкъ, лежащій къ сѣверу отъ Камарга, огромная хищная птица быстро поднялась съ земли; клёвъ ея былъ весь въ крови; она испустила продолжительный и рѣзкій крикъ, изъявляя тѣмъ свое неудовольствіе и досаду: она не-хотя оставляла свою отвратительную трапезу на человѣческомъ трупѣ, распростертомъ на берегу, саженяхъ въ трехъ, отъ рѣки.

Въ ту самую минуту, какъ она поднялась, въ воду между тростниковъ упалъ камень, нацѣленный въ нее молодымъ пастухомъ, который, пройдя еще нѣсколько шаговъ, сказалъ съ досадой: "должно быть мы прошли мимо знака: онъ остался позади насъ, а не-то я..."

Онъ не кончилъ своей рѣчи: слова остановились на языкѣ его при видѣ зрѣлища, которое раскрывалось предъ его глазами. Мертвое тѣло было у самыхъ ногъ его; подлѣ него лежалъ эфесъ сломанной шпаги, плащъ и полукафтанье, покрытое грязью, и шляпа съ красными перьями.

Изумленный пастухъ остановился; изумленіе его еще-болѣе увеличилось, когда товарищъ его, лодочникъ, шедшій позади, воскликнулъ: "О, не ужь ли здѣсь?"

"Здѣсь, да" -- возразилъ пастухъ. "Такъ объ этой-то рыбѣ говорилъ ты мнѣ, что не могъ одинъ привести ее домой? Не уже ли за этой ловлей ты, Фуранъ, ѣздилъ внизъ по рѣкѣ?"

-- Ты ловко угадалъ, Пьеренъ, сказалъ лодочникъ.

"Если таковъ твой промыселъ, мой деверь и кумъ" отвѣчалъ другой: "ты можешь отправляться на рынокъ безъ меня. Что ты такъ пристально на него смотришь?"

-- Хочу узнать, если можно, сказалъ лодочникъ: мой это, или другой.

"Развѣ ихъ два?" спросилъ Пъеревъ.

-- Должно быть;-- слушай. Сегодня утромь, часу въ четвертомъ, я работалъ на берегу въ Авиньйонѣ; мнѣ надо было кое-что исправить на моей лодкѣ до-свѣта; вдругъ какой-то молодой баринъ кликнулъ меня, вошелъ въ мою лодку, и довольно-грубо, какъ мнѣ показалось, приказалъ мнѣ отваливать въ ту же минуту. Я исполнилъ его приказаніе, и, когда мы вышли изъ струи, я спросилъ у него куда ѣхать. "Къ устью рѣки" сказалъ молодой баричь: "я щедро заплачу тебѣ." -- На это я отвѣчалъ, что, какъ ему должно быть извѣстно, мы не можемъ спускаться по рѣкѣ ниже Арлеса. "Такъ вези меня въ Арлесъ" былъ отвѣтъ.-- Это далеко, баринъ, сказалъ я: весла мои тяжелы, я не въ-состояніи буду грести двѣнадцать часовъ съ-ряду.-- "Я буду смѣнять тебя, когда ты устанешь" возразилъ онъ: "кромѣ-того, теченье поможетъ намъ обоимъ." Никогда не случалось мнѣ важивать такого задумчиваго пассажира. Онъ сидѣлъ, опустивъ голову; иногда то закрывалъ лицо руками, то вдругъ подымалъ глаза къ небу и смотрѣлъ на луну. Видя, что онъ такъ печаленъ, я принялся разсказывать ему о чемъ попало, желая разсѣять его.

"А можетъ-быть" сказалъ пастухъ: "и вывѣдать его исторію?"

-- Вывѣдать? отвѣчалъ Фуранъ. Нѣтъ, братъ, во мнѣ нѣтъ ни крошки любопытства; да притомъ же онъ хоть бы слово отвѣчалъ на все, что я ни говорилъ. Такимъ-образомъ, наконецъ, я заговорилъ о пожарѣ въ домѣ маркиза де-Круэнтасъ, и спросилъ у него, видѣлъ ли онъ этотъ пожаръ и не знаетъ ли, потушили его или нѣтъ, потому-что, видишь ты, я даже не полюбопытствовалъ сходить на пожаръ. Ну, вотъ, въ отвѣтъ на мой вопросъ, онъ и сказалъ мнѣ -- что бишь сказалъ онъ? да, онъ сказалъ: "да, пожаръ потушили и всѣхъ успѣли спасти".-- Это было сказано обыкновеннымъ голосомъ; а потомъ, занося весла, я услышалъ, какъ онъ пробормоталъ сквозь зубы, говоря самъ себѣ: "Лучше бы, если бъ меня тамъ не было". Этимъ и кончился нашъ разговоръ. Когда день сталъ склоняться къ вечеру, онъ устремилъ взоры на убѣгающія отъ насъ башни Авиньйона, и когда, наконецъ, онѣ совсѣмъ скрылись изъ вида, онъ снова закрылъ лицо руками и заплакалъ. Увидѣвъ это, я думалъ угодить ему и разсѣять его черныя мысли,-- затянулъ свою любимую пѣсню, знаешь, о прощаніи трубадура съ милою. Должно быть, я очень угодилъ ему, потому-что не успѣлъ я пропѣть трехъ стиховъ, какъ онъ бросилъ мнѣ нѣсколько мелкихъ монетъ, прося меня не утруждать себя и не пѣть болѣе. Я сказалъ ему, что онъ слишкомъ-щедръ, и положилъ деньги въ карманъ.

"Ну, да!" сказалъ пастухъ: "все это очень-хорошо, господа должны всегда платить за свои причуды; только я не похвалю его вкуса, если ему не понравилось твое пѣніе. Однако, ты вѣдь не убилъ же его за это?"

-- Его убить? возразилъ Фуранъ: этотъ мертвый человѣкъ, что тамъ лежитъ, должно быть, не онъ.

"Такъ кто же это?"

-- Слушай. Часа за два до вечерень, только обогнули мы маленькіе островки Бокеръ, я примѣтилъ лодку далеко позади насъ; она гребла съ величайшей поспѣшностью. Зная, что Камаргъ, будучи внѣ папскихъ владѣній, любимое сходбище тѣхъ господчиковъ, которыхъ разбираетъ охота честнымъ манеромъ перерѣзать другъ другу горло, я спросилъ у моего пассажира, не ожидаетъ ли онъ кого-нибудь. Онъ отвѣчалъ, что нѣтъ, что онъ выйдетъ на берегъ въ Арлесѣ и будемъ продолжать путь до Марсели, откуда намѣренъ отправиться на кораблѣ въ дальнѣйшее странствіе. За нѣсколько времени до того, какъ другая лодка догнала насъ, пассажиръ этой лодки, также работавшій весломъ, пересталъ гресть, и я узналъ хозяина ея, Бруно, хотя онъ сидѣлъ на противоположной сторонѣ судна; но въ ту же минуту товарищъ его вдругъ засуетился, и въ одинъ мигъ, схвативъ снова весло, принялся гресть изо всей силы, держа прямо на насъ. Когда они подошли уже довольно-близко, онъ забросилъ крюкъ на мою лодку и вскричалъ торжествующимъ голосомъ: "Я догналъ его -- теперь онъ мой!" Я не зналъ, что мнѣ дѣлать; по мнѣ нельзя было разсуждать, потому-что этотъ господинъ въ ту же минуту перескочилъ на мою лодку, едва не столкнувъ меня въ воду, и я тотъ же часъ узналъ въ немъ Ростэна де-Круэнтасъ.

"Этого сумасшедшаго барина, у котораго есть еще сестра, и который дерется на трехъ дуэляхъ въ одну недѣлю?"

-- Того самого.

"И это его тѣло?"

-- Можетъ-быть. Ну, вотъ, вскочивъ на мою лодку, онъ бросился къ кормѣ. На это мой пассажиръ, посмотрѣвъ на него съ спокойствіемъ и твердостію, сказалъ: "Ростэнъ, ты затѣялъ какое-нибудь страшное преступленіе". Тутъ они стали говорить; мой пассажиръ былъ разсудительнѣе и, по-видимому, правѣе; а Круэнтасъ -- дѣйствительно сумасшедшій. "Свѣтъ тѣсенъ для насъ обоихъ" сказалъ онъ.-- По-этому-то, отвѣчалъ другой; я и оставилъ вашъ домъ. Я знаю долгъ свой въ-отношеніи къ своему благодѣтелю; этому долгу я готовъ жертвовать всѣмъ, даже моимъ самолюбіемъ.-- "Этого мало, сказалъ Круэнтасъ: "я хочу твоей крови." -- Ты можешь хотѣть, отвѣчалъ тотъ: но никакая власть не принудитъ меня обнажить противъ сына шпагу, полученную мною отъ его отца.-- "Трусъ!" сказалъ Круэнтасъ. Кровь бросилась въ голову моего пассажира; но онъ удержалъ свое бѣшенство, превозмогъ его и отвѣчалъ: Кому не чего терять, тому нечего бояться. Ты хотѣлъ, чтобъ я уѣхалъ -- и я уѣхалъ. Что жь еще тебѣ нужно?-- "Вчера" вскричалъ Круэнтасъ, скрежеща зубами: "вчера твои отъѣздъ могъ бы удовлетворить меня; но сегодня -- Элліони унизила себя, обезчестила себя, признавшись, что она тебя любитъ -- ты долженъ умереть!" -- Ну видишь ли, Пьеренъ, продолжалъ лодочникъ: что за уморительный народъ всѣ эти господа? Какъ бы то ни было, послѣ этого оба они обнажили шпаги; но какъ мы были слишкомъ-близко къ Арлесу и ихъ могли бы увидѣть съ берега, то я нарочно ударился своей лодкой о лодку Бруно, и этимъ толчкомъ сшибъ съ ногъ молодаго Круэнтасъ.-- "О!" вскричалъ Бруно: "сжальтесь надъ нами, добрые господа, и если ужь вамъ непремѣнно нужно драться, то мы отгребемъ назадъ, и вы можете выйдти на берегъ выше по рѣкѣ." -- Это займетъ много времени, сказалъ Ростэнъ, и, схвативъ весла, съ бѣшенствомъ демона толкнулъ ими обѣ лодки, связанныя вмѣстѣ, въ самую средину струи, и онѣ понеслись съ быстротою стрѣлы чрезъ буруны, разбивающіеся близь Арлеса о гряды подводныхъ камней:-- "Матерь Божія!" сказалъ я Бруно: "обѣ лодки наши погибнуть ни за копейку." -- А все по моей винѣ!-- сказалъ мой товарищъ, и голосъ его заглушался шумомъ буруновъ: мой пассажиръ, около часа спустя послѣ того, какъ вы отправились изъ Авиньйона, подошелъ ко мнѣ и спросилъ, не видалъ ли я кого-нибудь, пѣшкомъ или верхомъ проходившаго но дорогѣ? А я то, съ-дуру, и скажи ему, что какой-то молодой баринъ нанялъ тебя свезти его внизъ по рѣкѣ. Онъ сказалъ мнѣ, что то быль вѣроятно одинъ изъ его друзей, съ которымъ онъ непремѣнно хочетъ Проститься до отъѣзда его изъ Франціи, и далъ мнѣ денегъ, чтобъ я догналъ его. Однакожь -- прибавилъ Бруно -- если они будутъ драться, я долженъ подождать побѣдителя, потому-что онъ поможетъ мнѣ грести противъ теченія, а ты проведешь ночь у своего деверя, и воротишься съ нимъ завтра; только главное, не забудь, если одинъ изъ нихъ будетъ убитъ, бросить мертвое тѣло въ рѣку.

"Который же былъ убитъ?" спросилъ Пьеренъ.

-- По-чемъ я знаю -- отвѣчалъ лодочникъ: въ ту минуту, какъ они вышли на берегъ въ Камаргѣ, одинъ изъ нихъ сказалъ: "Никакая власть не принудитъ меня драться!" Тутъ они стали крупно говорить между собою, пока Круэнтасъ не сказалъ другому, что если тотъ не станетъ драться, онъ просто убьетъ его. На это тотъ отвѣчалъ: Небо потребуетъ у тебя отчета въ этомъ дѣлѣ; помни, что я отражаю силу силою, для-того только, чтобъ ты не сдѣлался убійцею. Въ-слѣдъ за симъ, они сбросили плащи и верхнее платье, и обнажили шпаги; но мой оставался совершенно-хладнокровнымъ и отражалъ всѣ удары противника; земля сдѣлалась мягкою подъ ихъ ногами, и они перешли на другое мѣсто. Тутъ, на-бѣду, Круэнтасъ увидѣлъ, что я смотрю на нихъ: онъ бросился ко мнѣ и закричалъ сердитымъ голосомъ, чтобъ я удалился. Я не смѣлъ болѣе наблюдать за ними и смотрѣлъ только издали. Я высматривалъ все, что могъ, и мнѣ показалось, что мой пассажиръ отказывался продолжать бой; но въ ту же минуту Круэнтасъ сказалъ ему что-то такое, что, по-видимому, дало другой оборотъ дѣлу, потому-что, схвативъ свою шпагу, которую онъ было отбросилъ отъ себя, онъ поднялъ руки къ небу, какъ-бы призывая его въ свидѣтели, и напалъ на Ростэна съ величайшею яростію. Въ полминуту обѣ шпаги разлетѣлись на куски, и они продолжали драться обломками клинковъ; наконецъ, бросивъ ихъ, схватились въ рукопашную, но въ схваткѣ упали оба въ тростникъ, и я потерялъ ихъ изъ вида. Они снова поднялись, дотого покрытые кровью и грязью, что я не могъ отличить одного отъ другаго: я видѣлъ только какую-то безобразную массу и двѣ руки, которыя били по ней съ яростью, масса снова упала -- одинъ только кулакъ размахивалъ еще по воздуху... Я видѣлъ, какъ еще разъ голова поднялась изъ камней, -- потомъ я ничего болѣе не видѣлъ. Тогда, продолжалъ Фуранъ: я побѣжалъ къ хижинамъ, но прежде, чѣмъ встрѣтился съ тобой, обернулся къ рѣкѣ посмотрѣть на лодки: одна только оставалась на пескѣ, а въ другой я увидѣлъ двухъ человѣкъ, которые гребли изо всей силы противъ теченія. Я не сомнѣвался, что то были Бруно съ побѣдителемъ. Что касается до другаго, продолжалъ онъ, переворачивая тѣло: онъ до-того обезображенъ, до-того избитъ и залѣпленъ грязью, что самъ чортъ не узналъ бы его: все тѣло его обратилось въ одну огромную язву.

"Кому же отдать его на ужинъ, рыбамъ или птицамъ?" сказалъ Пьеренъ своему товарищу, который, наклонившись надъ тѣломъ, омывалъ ему лицо пучками мокрой травы.

-- Да покуда, отвѣчалъ Фуранъ: ни тѣмъ, ни другимъ, потому-что, какъ онъ ни худъ, но все еще не мертвъ.

Они приподняли раненаго и положили его такимъ-образомъ, чтобы вода мебольшаго источника, протекавшаго въ-близи, омывала и освѣжала ему лицо. Впрочемъ, это занятіе немало ихъ безпокоило, тѣмъ болѣе, что всѣ вообще дуэлисты были прокляты церковью.

-- Оставить ли его здѣсь въ такомъ положеніи? сказалъ Фуранъ.

"Я думаю" сказалъ Пьеренъ: "нашему брату не слѣдуетъ вмѣшиваться въ дѣла знатныхъ господъ; если онъ придетъ въ себя, мы можемъ попасть въ бѣду."

-- Да и кромѣ того, сказалъ Фуранъ: если это тотъ другой какъ мнѣ и кажется по шляпѣ и перьямъ его, я не желалъ бы оказать ему никакой услуги: онъ, чего-добраго, разсердится и, пожалуй, еще перерѣжетъ намъ горло.

"Я также не хочу къ нему прикасаться" сказалъ Пьеренъ. "Къ тому же онъ вѣрно исповѣдывался прежде, чѣмъ пошелъ на такое дѣло."

-- Послушай, Пьеренъ, сказалъ Фуранъ: между этими господчиками бываютъ богачи -- мотай себѣ это на усъ; будемъ-ка лучше человѣколюбивы, и постараемся узнать, который это изъ нихъ двухъ.

Покоряясь этому безкорыстному влеченію, они приподняли голову страждущаго, отодвинувъ его нѣсколько отъ источника, и примѣтили, что онъ силился напиться; но тѣмъ не менѣе они не могли узнать его: даже отличительные признаки его одежды только еще-болѣе сбивали ихъ съ толка, потому-что въ торопяхъ своего бѣгства Ростэнъ, хотя и взялъ свой собственный плащь, по вмѣстѣ съ нимъ захватилъ и шляпу Тибурсія. Вмѣсто того, чтобъ оказывать помощь несчастной жертвѣ, они начали совѣщаться о томъ, какія мѣры должно имъ предпринять для лучшаго успѣха, то-есть для собственной ихъ пользы. Время уходило; сумерки смѣнились темнотою, столь быстро приближавшеюся, что кровь раненаго и чистая вода, подлѣ которой онъ лежалъ, казались одного цвѣта. Вѣтеръ свистѣлъ между камней, и змѣи, полузамерзшія отъ холода, уже всѣ попрятались въ свои зеленыя логовища.

Какимъ-образомъ Фуранъ лодочникъ и пастухъ Пьеренъ, его деверь, окончили свое совѣщаніе; что придумали они въ такихъ критическихъ обстоятельствахъ -- исторія не говоритъ объ этомъ; одно только извѣстно, что бѣдная Элліони, оправившись отъ усталости и сильнаго душевнаго потрясенія, естественнаго слѣдствія послѣдняго пожара, радовалась тому, что успѣла въ своей на-скоро-писанной запискѣ дать согласіе на отъѣздъ Тибурсія; ибо, хорошо зная неукротимый характеръ своего брата, она понимала всю важность страшной клятвы, которая вырвалась изъ устъ его, когда онъ сбѣжалъ по лѣстницѣ въ-слѣдъ за тѣмъ, кого она любила болѣе всего въ мірѣ.

Вечеромъ, на другой день послѣ ужасной встрѣчи на Камаргѣ, она сидѣла дома за работой, стараясь въ тоже время занимать отца своего, маркиза, который начиналъ страдать подагрою отъ излишняго раздраженія во время пожара. Но всѣ ея усилія не отвлекаться мыслями ни отъ вышиванья, ни отъ разговора съ отцомъ, были безполезны: глаза ея блуждали по стѣнамъ комнаты, въ которой они сидѣли и которая, хотя уцѣлѣла отъ разрушенія, но сохраняла на себѣ слѣды гибельнаго дѣйствія всепожирающей стихіи; этотъ видъ пробуждалъ въ душѣ ея живое воспоминаніе о страшномъ происшествіи.

Къ-несчастію для нея, отецъ ея, всегда принимавшій на себя видъ беззаботности и притворявшійся совершенно-равнодушнымъ къ случившемуся съ ними происшествію, не говорилъ ни о комъ, кромѣ Тибурсія, не зная, что отсутствіе его было слѣдствіемъ его рѣшимости.

-- За-чѣмъ онъ оставилъ насъ, Элліони? говорилъ старый маркизъ: скажи мнѣ, милое дитя мое, не случилось ли съ нимъ какого несчастія?

"Никакого, батюшка" возразила Элліони: "будьте увѣрены, мы скоро получимъ о немъ добрыя вѣсти."

-- Вѣсти? сказалъ маркизъ: стало-быть, онъ очень-далеко отъ насъ, если не можетъ самъ придти лично поговорить о себѣ?-- А гдѣ Ростэнъ? Не вмѣстѣ ли они?... Признаюсь, слова моего сына, когда онъ выбѣжалъ изъ твоей комнаты въ эту ужасную ночь, встревожили меня.

"О, нѣтъ!" сказала Элліони: "онъ разсердился за какіе-то пустяки, за какой-то упрекъ за его образъ жизни... Это ничего."

-- Какъ? сказалъ маркизъ: неужели я не могу позволить себѣ никакого замѣчанія на счетъ поведенія моего сына?

"Добрый мой батюшка!" сказала Элліони: "еслибъ вы были менѣе снисходительны къ нему, онъ болѣе уважалъ бы васъ."

-- Ахъ, Элліони! сказалъ маркизъ: ты права, совершенно права; но я дѣлаюсь старъ, мнѣ нуженъ покой, я не люблю раздражать Ростэна. Въ жилахъ его течетъ такая кровь... о, ты не понимаешь этого, милая дочь моя! Въ немъ ожилъ самый страшный изъ его предковъ. Справедливо, какъ-нельзя-справедливѣе то, что грѣхи праотцевъ падаютъ на внуковъ, и грѣхи отцовъ на ихъ дѣтей.-- Но тутъ, замѣтивъ, что Элліони не-на-шутку испугалась его встревоженнаго вида, онъ тотчасъ вызвалъ улыбку, бывшую у него всегда на-готовѣ, чтобъ скрыть свои чувства, и прибавилъ: Помнишь ли ты сказку о Синей Бородѣ, и этотъ ключъ, съ котораго никакимъ образомъ невозможно было смыть кроваваго пятна? Человѣку не обойдти своей судьбы!

"Что хотите вы этимъ сказать, батюшка?"

-- Хочу сказать то, прервалъ маркизъ: что Тибурсій огорчаетъ меня своимъ отсутствіемъ.

"Позвольте, батюшка" сказала Элліони: "я слышу шумъ; можетъ-быть, онъ возвратился."

-- Нѣтъ, нѣтъ, сказалъ маркизъ: это кто нибудь изъ слугъ прошелъ по сѣнямъ. Но, продолжалъ онъ: какъ бы то ни было, Ростэнъ любитъ тебя.

Элліони наклонила голову въ знакъ одобренія.

-- Когда я умру, Элліони, онъ будетъ твоею подпорою.

"О, не говорите объ этомъ, батюшка!" сказала Элліони.

-- Что жъ дѣлать! отвѣчалъ маркизъ, съ обыкновенною свосю веселостію: подагра не даетъ патента на безсмертіе.

"Позвольте, позвольте, батюшка!" съ живостью сказала Элліони: "я слышу шаги -- я не ошибаюсь: стучатъ въ двери -- кто-то идетъ по лѣстницѣ."

Элліони была права -- послышались шаги. Она бросила свою работу, и самъ маркизъ привсталъ, опираясь руками на ручки креселъ, чтобъ удобнѣе прислушаться.

Слуга отворилъ дверь.

-- Онъ ли это? сказалъ маркизъ.

Передъ нимъ стоялъ Ростэнъ.

-- Нѣтъ, сказалъ маркизъ: нѣтъ,-- и потомъ, опомнившись, прибавилъ: да, да, это онъ!

Противъ обыкновенія, Ростэнъ вошелъ въ хорошемъ расположеніи духа, съ видомъ веселымъ и торжествующимъ. Отецъ смотрѣлъ на него съ душевнымъ удовольствіемъ, какъ вдругъ, увидя на лицѣ его двѣ свѣжія раны, сказалъ: Что это, Ростэнъ? не уже ли опять новая ссора? Рубецъ поперегъ лица, какъ у отца твоего.-- При этомъ старый маркизъ засмѣялся....

"О, нѣтъ, нѣтъ" сказалъ Ростэнъ: "не сравнивайте царапину ногтемъ съ ударомъ саблею. Ну, а ты какова, сестра?" прибавилъ онъ, протянувъ къ ней обѣ руки, въ которыя она положила свои, дрожа отъ страха при одномъ воспоминаніи о ихъ послѣднемъ разговорѣ; но она не смѣла даже намекнуть о томъ, что такъ сильно занимало весь ея умъ: она смотрѣла на него пристально, съ нетерпѣніемъ ожидая, чтобъ онъ заговорилъ; каждая минута казалась ей вѣкомъ.

-- Видѣлъ ли ты нашего Тибурсія? спросилъ маркизъ.

"Вашего Тибурсія!" отвѣчалъ Ростэнъ презрительно: "нѣтъ! сегодня -- нѣтъ."

"-- Кровь на лицѣ его!" подумала Элліони. "Рана твоя глубока" сказала она дрожащимъ голосомъ.

"Не безпокойся, милая сестра" отвѣчалъ Ростэнъ: "мнѣ никогда въ жизни не было такъ хорошо, какъ теперь."

-- Я въ восхищеніи, видя въ тебѣ такую перемѣну -- сказалъ маркизъ.

"Я усталъ" сказалъ сынъ: "я проголодался."

-- Тѣмъ лучше! воскликнулъ заботливый отецъ, обрадованный тѣмъ, что сынъ его, противъ обыкновенія, чувствовалъ въ себѣ аппетитъ: это случалось съ нимъ очень-рѣдко.

"-- Что свершилось?" шептала едма себѣ Элліони.

Маркизъ собралъ всѣ свои силы, чтобъ позвонить въ колокольчикъ, стоявшій подлѣ него на столѣ: онъ хотѣлъ наскоро приказать изготовить что-нибудь для ужина сыну.

-- Чего ты хочешь, Ростэнъ? сказалъ маркизъ, когда слуга явился на зовъ.

"Что угодно; все, что подадутъ, будетъ хорошо" сказалъ молодой человѣкъ, прогуливаясь въ то же время по комнатѣ съ видомъ величайшаго самодовольствія.

-- Ахъ! сказалъ маркизъ: еслибъ только я могъ уговорить тебя вести порядочную жизнь, тогда....

Тутъ отеческое наставленіе стараго маркиза было прервано громкимъ смѣхомъ дерзкаго сына; а Элліони, слѣдившая за всѣми его движеніями, прошептала, пораженная глубочайшею горестію:" Все погибло!"

Ростэнъ -- слышалъ онъ или нѣтъ это восклицаніе -- бросилъ на злополучную сестру взоръ, исполненный адской ироніи, и, видя ее блѣдную и испуганную, самымъ нѣжнымъ голосомъ сказалъ:

"Что это значитъ, милая, добрая Элліони, сестра, любящая меня нераздѣльно? что ты смотришь на меня какъ сонная?"

Она вздрогнула. Голосъ, раздававшійся только въ ея сердцѣ, нашептывалъ ей: "Тибурсій умеръ!" Не-въ-силахъ будучи долѣе выдерживать эту мучительную пьггку, она вперила проницательный взоръ на своего брата, и, мѣряя его съ ногъ до головы, указала пальцемъ кровавое пятно на его кафтанѣ. Губы ея судорожно сжимались, какъ-будто хотѣли что-то произнесть; глаза неподвижно смотрѣли на брата, будто ожидая отъ него объясненія на то, что она видѣла.

"А, а!" сказалъ Ростэнъ: "ты видишь на мнѣ кровь, милая Элліони? Я ходилъ стрѣлять -- это кровь ласточки."

-- Убилъ ли ты что-нибудь? спросилъ маркизъ съ улыбкой, въ которой отражались и сомнѣніе, и добродушіе.

"Да, батюшка" сказалъ Ростэнъ: "прекрасную домашнюю ласточку. Ты не вѣришь мнѣ, Элліони?" прибавилъ онъ, обращаясь къ ней съ нахмуренными бровями, а между-тѣмъ губы его сжимались злобною улыбкой. "Неужели ты не вѣришь мнѣ?"

Не ожидая отвѣта бѣдной дѣвушки, онъ бросилъ на полъ шляпу, которую въ поспѣшномъ своемъ бѣгствѣ изъ Камарга унесъ, вмѣсто своей, съ поля битвы; въ нее было воткнуто черное перо, которое всегда носилъ Тибурсій.

"Смотри сюда, Элліони, смотри" сказалъ онъ, указывая на шляпу: "можетъ-быть, ты узнаешь птицу по ея перьямъ."

Бѣдная Элліони, хотя заранѣе уже измученная предчувствіемъ, растерзанная ожиданіемъ, не могла, однакожъ, вдругъ понять мысль своего безумнаго брата; но минута размышленія открыла ей ужасную истину. Она задрожала, какъ плющь, сорванный вѣтромъ съ родимаго корня; уста ея открылись, чтобъ испустить, крикъ, -- но тщетно: у нея не достало на это силъ; она ступила нѣсколько шаговъ впередъ съ распростертыми руками, зашаталась, и какъ-бы силилась ухватиться за что-нибудь, можетъ-быть, удержать отлетающую жизнь... Глаза ея остановились неподвижно; губы судорожно сжались; голова опустилась и съ глубокимъ, тяжкимъ вздохомъ она покатилась на полъ.

Въ эту минуту Ростану подали ужинать.

"Тѣмъ лучше" сказалъ онъ, весело потирая себѣ руки: "сегодня я могъ бы ѣсть даже камни!" и, обращаясь къ слугѣ, который подошелъ къ упавшей Элліони, отозвалъ его прочь: "Иди сюда, иди же! Это ничего; я знаю ее: все это комедія -- все комедія!" И онъ снова принялся за свои ужинъ.

Все это случилось въ такое короткое время, что прежде, чѣмъ слуга успѣлъ выйдти и запереть за собою дверь, прежде даже, чѣмъ маркизъ замѣтилъ, что дочь его упала -- она уже умерла.

-----

Послѣ этого происшествія характеръ злополучнаго Ростэна совершенно измѣнился. Мѣсто продолжительнаго, отчаяннаго безчувствія заступили припадки бѣшенства; и убѣжденіе, что сестра унизила себя любовью къ безжизненному пріемышу, котораго Христа-ради держали въ домѣ, вытѣснила изъ сердца его чувство горести, которымъ дотолѣ оно наполнялось при мысли о ея смерти. Часъ раскаянія еще не пробилъ.

Рѣшившись выжить ее изъ своего воспоминанія, онъ сталъ вдаваться во всѣ крайности; никакое нѣжное, братское чувство не находило себѣ мѣста въ его ожесточенномъ сердцѣ. Онъ не давалъ себѣ времени ни думать, ни спать; но, совершенно предавшись обществу людей самыхъ недостойныхъ, онъ шелъ отъ преступленія къ преступленію, впадалъ въ неоплатные долги, и избавлялся отъ дѣйствія законовъ и правосудія одною только святостію стѣнъ Авиньйона.

Болѣе всего Ростэнъ страшился сна. Чтобъ избавиться отъ этой необходимости, онъ былъ въ безпрерывной дѣятельности и часто прибѣгалъ къ спиртуознымъ веществамъ. Его блуждающіе глаза горѣли необыкновеннымъ блескомъ и придавали ему какую-то сверхъестественную наружность. Погубивъ въ себѣ совершенно всякое чувство чести и благородства правилъ, онъ наслаждался, устроивая погибель другихъ и вовлекая своихъ такъ-называемыхъ друзей во всѣ глупости, въ какія только могъ ихъ вовлечь. Рѣдко посѣщалъ онъ домъ своего отца -- это позорище страшной трагедіи, которой самъ онъ былъ авторомъ.

Напротивъ, отецъ его оставался постоянно одинъ, запершись въ своей комнатѣ: онъ не хотѣть видѣть никого изъ людей, оплакивалъ безпрестанно Тибурсія и мучился почти-непостижимымъ страхомъ фатализма. Онъ вполнѣ вѣрилъ дѣйствительности проклятія, которое много лѣтъ тому назадъ пало на его предковъ, и сравнивалъ, съ горестію въ сердцѣ, исторію Эдипа съ собственною.

Подобно преступнику, очищенному раскаяніемъ, онъ ожидалъ совершенія судьбы своей какъ уплаты долга; смотря безъ трепета на приближеніе страшнаго возмездія, на которое было обречено все его семейство, онъ съ покорностію преклонялъ свою голову, даже не заботясь и о томъ, чья рука должна исполнить завѣтъ мести. Съ самой юности, маркизъ былъ игралищемъ судьбы, и воспоминаніе о его праотцахъ глубоко запечатлѣлось въ умѣ его отъ частыхъ разсказовъ о ихъ страшной смерти. Внезапная смерть его дочери пробудила всѣ его опасенія, и онъ смотрѣлъ на ударъ, похитившій ее, какъ на ударъ грома, который сразилъ Аякса, или на огонь, пожравшій Абирама.

Смерть Элліони случилась такъ мгновенно, что ни отецъ ея, весьма-мало знавшій ея сердце и чувства, ни слуги не могли дать себѣ о ней никакого отчета. По-этому неудивительно, что маркизъ, при своемъ образѣ мыслей, приписывалъ волѣ рока то, что превышало всякое человѣческое понятіе. Покинутый своимъ сыномъ со дня роковаго происшествія, онъ не говорилъ ни о чемъ, кромѣ отсутствія своего Тибурсія.

Однажды маркизъ не переставалъ говорить о немъ въ-присутствіи Ростана; въ голосѣ его замѣтна была нѣжность, смѣшанная съ горестію, которая пробудила въ груди Ростана сожалѣніе, зависть, или чувство справедливости -- трудно было угадать; довольно того, что на жалобы отца своего, на упреки его Тибурсію въ неблагодарности и безчувственности -- а иначе что бы значило его отсутствіе?-- съумасшедшій сынъ воскликнулъ: "Тибурсій не покинулъ васъ; онъ не неблагодаренъ: онъ не можетъ возвратиться, онъ никогда не возратится, онъ умеръ, умеръ, какъ умеръ графъ д'Юнисъ, какъ умерли многіе, потому-что онъ осмѣлился любить мою сестру."

При этихъ словахъ легкая дрожь пробѣжала по тѣлу маркиза, но онъ мужественно преодолѣлъ свои чувства; онъ просидѣлъ нѣсколько минутъ съ закрытыми глазами, и когда потомъ открылъ ихъ, казался совершенно-спокойнымъ.

-- И онъ также, сказалъ старецъ: и онъ скончался, въ такой ранней юности. Онъ не принадлежалъ къ нашему семейству?... О, нѣтъ, нѣтъ, онъ былъ братомъ моей дочери!

"А я?" воскликнулъ Ростэнъ, "кто же я?"

-- Ты,-- сказалъ маркизъ: ты, избранный небомъ, предназначенный быть палачемъ своего семейства и себя самого,-- мечемъ и жертвой въ тоже время! Такова воля судьбы. Ростэнъ, страшно будетъ тому, кто уйдетъ послѣдній: на днѣ чаши горечь, разрушеніе, вѣчное разрушеніе ожидаетъ того, кто осушитъ ее до конца. А я,-- я спокоенъ: я умеръ равно для надежды и для страха.

"О!" возразилъ юноша: "глубока и широка эта чаша. Я пробовалъ пить изъ нея, но не нашелъ въ ней дна."

Чѣмъ болѣе старый маркизъ удалялся отъ общества, тѣмъ лучше онъ себя чувствовалъ. Не смотря на снѣдающую его горесть, онъ ставилъ себя выше несчастій, его окружавшихъ, и переносилъ ихъ съ видомъ наружнаго равнодушія, почти-непостижимаго.

Не таково было положеніе и состояніе его сына. Ты уже видѣли, какимъ-образомъ онъ проводилъ свою бѣдственную жизнь; излишества сдѣлались необходимою потребностію его существованія. Онъ ничего не ѣлъ; горячіе напитки воспламеняли кровь въ его жилахъ; онъ никогда не спалъ -- безпокойство и усталость мучили его безпрерывно,-- но онъ не умиралъ.

Онъ охладѣлъ ко всему, смотрѣлъ на все равнодушно, расширилъ кругъ своего разсѣянія и искалъ новыхъ средствъ для возбужденія своей дѣятельности. Такъ прошли двѣ недѣли прежде, чѣмъ ему вздумалось снова навѣстить своего отца. Больной, разслабленный всякаго рода излишествами, наконецъ онъ обратился мыслями къ нѣкогда-любимому, а теперь ненавистному для него дому, и отправился по дорогѣ въ Авиньйонъ, куда пришелъ въ то самое время, какъ только раздался унылый звонъ колоколовъ. Вступивъ въ улицу, въ которой находился домъ его отца, онъ увидѣлъ конецъ процессіи, завернувшей за уголъ ближайшаго дома и возвращавшейся съ погребенія. Онъ подошелъ къ дверямъ и нашелъ ихъ отпертыми; входить, -- первый предметъ, поразившій его взоры быль пышный катафалкъ, съ котораго за нѣсколько только минутъ снятъ былъ гробь; тутъ же обойщики снимали со стѣнъ черную драпировку, которою украшена была зала. Съ изумленіемъ посмотрѣлъ онъ вокругъ себя, пошелъ далѣе -- все было тихо. Онъ встрѣтилъ старую ключницу, вѣрную служанку его покойной сестры; она сходила съ лѣстницы, неся въ рукахъ какой-то узелъ; онъ хотѣлъ обратиться къ ней съ тысячью вопросовъ о томъ, что онъ видѣлъ вокругъ себя, но она, низко поклонившись ему, и положивъ ему въ руку огромную связку ключей, сказала, заливаясь слезами:

"Маркизъ, я служила вашей сестрицѣ и вашему батюшкѣ; они умерли -- мое дѣло кончено. Теперь вы одни остаетесь въ этомъ домѣ, гдѣ я видѣла васъ еще въ пеленкахъ, и гдѣ я оставалась еще до вашего прибытія, чтобъ возвратить вамъ ключи. Господа мои скончались -- ихъ нѣтъ болѣе на этомъ свѣтѣ: я также ухожу, и никогда болѣе не переступлю черезъ порогъ этой двери."

Въ словахъ этой почтенной и достойной женщины было что-то особенное, что тронуло сердце отверженнаго безумца Ростэна. Поспѣшно спрятавъ ключи въ карманъ, онъ поставилъ ногу на первую ступеньку лѣстницы; гулъ повторился стѣнами; ему чудилось, что онъ слышитъ голоса прежнихъ обитателей этого дома; воображеніе его снова оживляло передъ нимъ тѣхъ, кого онъ погубилъ -- твердость измѣнила ему, онъ не могъ идти далѣе!

"До завтра!" вскричалъ онъ: "завтра я вступлю во владѣніе." Сказавъ это, онъ бросился вонъ изъ дома, даже не захлопнувъ за собою двери, и побѣжалъ къ своимъ товарищамъ -- утопить съ ними въ винѣ всѣ муки, его терзавшія.

"Отецъ мой умеръ!" сказалъ онъ, входя въ комнату, гдѣ они были собраны. На это корыстолюбивые повѣсы отвѣчали громкимъ, радостнымъ крикомъ, поздравляя его съ тѣмъ, что онъ наконецъ сдѣлался полнымъ распорядителемъ своего имѣнія. Но онъ ихъ не слышалъ: мысли его были заняты сестрою, внезапною смертію той, чьею любовью онъ такъ дорожилъ, чью честь онъ такъ берегъ и лелѣялъ, чьей смерти онъ самъ былъ причиною.

"Къ-чему послужила молодость, доброта?" проговорилъ Ростэнъ.

Новый смѣхъ слѣдовалъ за этимъ невольнымъ восклицаніемъ.

"И эта ангельская красота?"

-- Не съ ума-ли ты сошелъ? сказалъ одинъ изъ его пріятелей. Вотъ странное надгробное слово надъ тѣломъ отца -- почтеннаго маркиза.

Въ ту же минуту, пробудившись отъ своихъ мечтаній, Ростэнъ бросилъ разъяренный взоръ на дерзкаго весельчака, осмѣлившагося издѣваться надъ памятью его отца, и, не удостоивая ихъ никакого объясненія на-счетъ вырвавшихся у него восклицаній, поспѣшно вышелъ отъ нихъ.

Пытаться описать состояніе, до котораго доведена, былъ полоумный юноша, было бы напрасно. Самыя ѣдкія угрызенія совѣсти терзали его сердце. Онъ видѣлъ очень ясно, что его собственная жестокость и грубость была причиною смерти столь страстно любимой имъ сестры; и что этому происшествію, котораго маркизъ не могъ объяснить себѣ никакими естественными причинами, должно приписать смерть его отца. Куда было ему бѣжать, чтобъ скрыться отъ своихъ мученій? куда обратиться, гдѣ искать утѣшенія?... Скорыми шагами бродилъ онъ по улицамъ, потомъ вышелъ за городъ; тишина и безмолвіе мѣста заставили его содрогнуться; онъ переправился черезъ рѣку и, предавшись своей горести, бросился на землю, звалъ по имени убитую имъ Элліони, и билъ и рылъ землю, ее поглотившую....

Поперемѣнно находили на него то припадки съумасшествія, то опять свѣтлыя минуты спокойствія, въ-продолженіе котораго слезы облегчали его грудь; наконецъ онъ снова вскочилъ на ноги, и неутолимая жажда дѣятельности овладѣла имъ; онъ чувствовалъ, что можетъ усыпить свое горе только сильнымъ движеніемъ, и скорыми шагами пошелъ къ холмамъ, на которыхъ расположенъ живописный Вилльнёвъ и монастырь св. Андрея, избирая самыя непроходимыя мѣста. То судорожнымъ хохотомъ, то дикимъ крикомъ оглашалъ онъ окрестность. Страшно бушевали чувства въ груди его, мысли клубились и сталкивались въ головѣ -- онъ думалъ о Элліони, но, увы, не съ раскаяньемъ въ своихъ безчисленныхъ преступленіяхъ!

Когда смерклось, онъ увидѣлъ передъ собой открытую дверь; почти безъ всякаго сознанія, онъ вошелъ въ нее и очутился въ церкви картезіанской обители въ Вилльнёвѣ; корридоромъ прошелъ онъ на дворъ, и оттуда пробрался на кладбище. Тамъ бродилъ онъ между могилами, не подозрѣвая, чтобъ это были могилы; онъ заблудился въ монастырѣ, и, какъ ни мало заботился о себѣ, попытался однако возвратиться. Усилія его были тщетны, потому-что двери за нимъ были заперты. Подъ какимъ постороннимъ вліяніемъ, кромѣ умственнаго раздраженія и тѣлесной усталости, дѣйствовалъ онъ съ-тѣхъ-поръ, какъ разстался съ своими недостойными пріятелями, разгадать невозможно; но сочетанія этихъ двухъ естественныхъ причинъ было достаточно, чтобъ повергнуть его на землю въ изнеможеніи и усыпитъ въ этомъ убѣжищѣ, которое, хотя и было неприлично его положенію и въ его обстоятельствахъ, но по-крайней-мѣрѣ укрыло его больную голову и обѣщало ему успокоеніе на ночь.

Вечеромъ того же самаго дня, пріѣхалъ въ Авиньйонъ рѣкою, изъ Камарга, человѣкъ, который, едва ступивъ на берегъ, направилъ шаги къ дому маркиза де-Круэнтасъ. То былъ юноша, блѣдный и худой; судя по болѣзненному виду его, можно бы было принять его за призракъ; на немъ замѣтны были слѣды ранъ, вѣроятно нанесенныхъ ему очень-недавно.

Онъ приблизился къ дому, взглянулъ на окна съ радостнымъ видомъ, въ которомъ просвѣчивала какая-то грусть и улыбнулся, не смотря на явныя страданія, какъ человѣкъ, пробужденный отъ страшнаго сновидѣнія и привѣтствующій приближеніе давноожидаемаго блаженства. Наружность его, казалось, выражала сладостныя ожиданія блуднаго сына, возвращающагося къ отцу, или любовника наканунѣ вѣчнаго соединенія, его съ невѣстою. Онъ перешелъ чрезъ улицу. По всему было видно, что онъ не зналъ о происшествіяхъ, случившихся безъ него въ домѣ, къ которому приближался. Когда онъ подошелъ къ двери, нетерпѣнье придало ему новую жизнь и новыя силы, и, не думая ни о распросахъ, ни о нечаянности своего прихода, онъ вошелъ въ домъ, откуда никогда уже болѣе не выходилъ.

-----

Теперь небезполезно будетъ сказать нѣсколько словъ о "дѣлахъ давно-минувшихъ дней", которыхъ слѣдствіемъ были, по мнѣнію покойнаго маркиза де-Круэнтасъ, всѣ несчастія, описанныя выше.

За полтораста лѣтъ до происшествій, о которыхъ мы говорили, то-есть, въ 1058-мъ году, шесть особь разнаго пола собрались въ аллеѣ на дворѣ небольшаго монастыря кармелитскаго ордена въ Вилльнёвѣ. Двое изъ нихъ охраняли двери, а настоятельница обители, бывшей въ то время подъ вѣдѣніемъ кармелитскаго монастыря въ Авиньйонѣ, отпускала съ ними молодую и прелестную дѣвушку, съ которою, по-видимому, разставалась она съ глубокимъ сожалѣніемъ; привязанность ихъ казалась взаимною, и только присутствіе одного молодаго человѣка необыкновенной красоты, безъ-сомнѣнія ея жениха, вызывало улыбку на ея розовыя уста и удерживало слезы, готовыя брызнуть изъ глазъ ея, блестѣвшихъ подъ прекрасными, длинными рѣсницами.

Юная чета была до такой степени прекрасна, что даже три спутника не могли наглядѣться на нее, радуясь тому, что судьба наконецъ соединяла этихъ молодыхъ людей другъ съ другомъ. Ничто не могло былъ трогательнѣе той минуты, когда невѣста, склонившись предъ настоятельницею, подала ей, въ залогъ своей привязанности, свой портретъ, писанный Миньяромъ: она была изображена въ одеждѣ бѣлицы; разставаясь съ свѣтомъ, она, казалось, еще улыбалась ему, и на платьѣ своемъ изъ грубой шерстяной ткани носила розы, отъ которыхъ училась отвыкать.

Чрезъ девять лѣтъ послѣ брака этихъ молодыхъ людей является цѣлый рядъ ужасовъ, въ которыхъ замѣшаны были мужъ и его братъ, и которые довершились убійствомъ этой очаровательной женщины; тѣло ея, изъязвленное тринадцатью ударами кинжаловъ, было выброшено, безжизненное, въ одно изъ оконъ дома ея мужа.

Не подозрѣвая и не предвидя подобнаго окончанія судьбы своей, милая дѣвушка дѣтски радовалась, мѣняя вѣрную дружбу кармелитскихъ сестеръ на любовь этого ловкаго и красиваго кавалера, который былъ по кто иной, какъ маркизъ де-Ганжъ.

Отъ этого чудовища, котораго имя никогда не произносится безъ омерзѣнія, котораго память сдѣлалась ненавистною въ народѣ, и на котораго, вмѣстѣ съ его потомствомъ, пало проклятіе, маркизъ де-Круэнтасъ происходилъ по прямой линіи; и хотя, въ-силу одной статьи завѣщанія, по которому его отецъ наслѣдовалъ огромныя помѣстья, фамильное имя было перемѣнено, и близкое родство маркиза съ фамиліею де-Ганжъ было вообще неизвѣстно, однако самъ онъ никогда не могъ освободиться отъ убѣжденія, что по этому родству ему суждено отвѣчать за грѣхи его предковъ.

Маркизъ, происходившій отъ старшей линіи, выросъ въ Монпеллье, и никто не помнилъ того времени, когда, подъ своимъ настоящимъ фамильнымъ именемъ кавалера де-Ганжъ, онъ участвовалъ въ первыхъ войнахъ царствованія Лудовика XV. Если бъ какой-нибудь старый воинъ, дожившій до послѣднихъ дней маркиза, помнилъ еще кавалера, славнаго подъ прозваніемъ Ganges-le-Balafré, онъ никогда не могъ бы вообразить, что-недавно усопшій, смирный старикъ былъ тотъ же самый драгунскій корнетъ минувшихъ дней, столь-хорошо извѣстный имперцамъ; по-этому, какъ мы уже видѣли, онъ не боялся показывать свое лицо, на которомъ видна была страшная рана, описанная выше.

Портретъ прекрасной женщины, павшей жертвою жестокости мужа, подаренный ею настоятельницѣ, въ минуту ихъ разставанья, все такъ же улыбающійся, какъ улыбался его милый оригиналъ при совершеніи злополучнаго брака, оставался нѣсколько лѣтъ вмѣстѣ съ портретами многихъ другихъ благотворителей монастыря; но когда кармелитскія сестры продали свой домъ въ Вилльнёвѣ картезіанскому ордену, изображеніе прекрасной монахини, которой имени не знали новые владѣльцы монастыря, было повѣшено въ корридорѣ, вмѣсто лика св. Розы, и сдѣлалось предметомъ поклоненія для необразованныхъ прихожанъ и предметомъ удивленія не одного монаха.

-----

У подножія этой самой картины, Ростэнъ, утомленный усталостью и напряженіемъ силъ -- послѣдняя живая отрасль того самого поколѣнія, котораго эта прекрасная св. Роза была прародительницею -- впалъ въ лихорадочное усыпленіе и уснулъ. Невозможно описать всѣ грёзы, какія его тревожили, видѣнія, которыя его мучили въ-продолженіе его болѣзненнаго сна. Наконецъ, еще болѣе усталый, чѣмъ прежде, еще болѣе утомленный призраками своего разстроеннаго воображенія, онъ вскочилъ съ своего холоднаго ложа, и, схватившись обѣими руками за голову, пылавшую какъ раскаленное желѣзо, озиралъ мутными глазами стѣны корридора, и увидѣлъ прямо надъ собой портретъ маркизы де-Ганжъ.

Ни одинъ изъ всѣхъ страшныхъ призраковъ, ни одно изъ всѣхъ мучительныхъ видѣній, тревожившихъ его во время сна, ни одна изъ мыслей, ни одно изъ кровавыхъ воспоминаній, наполнявшихъ его умъ и память, не могли произвести надъ нимъ дѣйствія, подобнаго тому, какое произвелъ видъ этой картины. Въ ней было такое живое, такое разительное сходство съ погибшей Элліони,-- мысль, что это только картина, никакъ не могла представиться уму его, въ высшей степени раздраженному и разстроенному; онъ думалъ, что это она, она-сама -- его сестра, которую онъ погубилъ.

Онъ бросился передъ нею на колѣни, плакалъ, умолялъ о пощадѣ, о прощеніи. Взоры его помутились; послѣ нѣкотораго усилія, онъ снова поднялъ глаза къ бездушному полотну. Картина улыбалась. Онъ былъ въ бреду. Страхъ, ужасъ, всѣ горькія муки, какія только налагаетъ провидѣніе за грѣхи и злодѣянія, наполняли его сердце; онъ не могъ долѣе сносить вида этой невинной улыбки, которая, казалось, не сглаживалась временемъ съ устъ прародительницы длятого только, чтобъ мучить и терзать послѣдняго изъ ея рода. Онъ отвернулся отъ портрета, не имѣя силъ долѣе смотрѣть на него, и поспѣшно оставилъ корридоръ; но прекрасное видѣніе не оставляло его, оно гналось за нимъ...

Монахи, въ это время проходившіе мимо, были поражены изумленіемъ при видѣ поступковъ Круэнтаса; не зная въ точности, какимъ случаемъ онъ попалъ въ ихъ обитель, и полагая, что онъ помѣшанъ, они дали ему понять, что ему предоставлена полная свобода идти, куда ему вздумается; для лучшаго вразумленія, они за словомъ приступили къ дѣлу и отворили ему дверь. Круэнтасъ, не обращая на нихъ вниманія, вышелъ изъ монастыря и продолжалъ блуждать по полямъ; каждый предметъ, на которомъ останавливались его глаза, представлялъ его разстроенному зрѣнію образъ убитой имъ сестры.

Утомленный, обезсилѣвшій, измученный, онъ снова перешелъ чрезъ рѣку, безъ цѣли, самъ не зная куда идетъ, снова вошелъ въ Авиньйонъ, и, скорѣе по привычкѣ, чѣмъ въ-слѣдствіе принятаго намѣренія, очутился противъ дома, теперь ему принадлежавшаго. Въ ту минуту, какъ чувство самосознаніи возвратилось къ нему, онъ узналъ домъ и бросился въ него, какъ-бы желая спрятаться отъ взоровъ человѣческихъ.

При видѣ этого дома, его желѣзное сердце смягчилось, и горесть овладѣла имъ съ прежнею силою. Онъ поднялся по лѣстницѣ, прошелъ длинный рядъ комнатъ, бродя по нимъ, повидимому, безъ всякаго вниманія къ окружавшимъ его предметамъ и погруженный въ размышленія. Вѣтръ свистѣлъ въ пустыхъ комнатахъ, двери которыхъ были отперты со дня погребальной церемоніи и съ-тѣхъ-поръ не запирались; многія рамы были выбиты изъ оконъ въ ночь пожара. Онъ увидѣлъ множество обгорѣлой мебели, треснувшіе потолки; штукатурка въ нѣкоторыхъ мѣстахъ обвалилась со стѣнъ и обои почернѣли. Онъ смотрѣлъ на слѣды разрушенія, но, казалось, не могъ припомнить причины такого опустошенія, какъ-будто эта часть его жизни была имъ совершенно-забыта.

Видъ одной только комнаты, казалось, напомнилъ ему о его существованіи: это была комната, гдѣ жила его сестра до страшной ночи. Оконничныя рамы были выбиты, и сѣверо-восточный вѣтръ игралъ осенними листьями, которые вились и крутились по полу. Надъ позолоченнымъ дубовымъ шкапомъ висѣлъ кусокъ карниза отъ стѣны и качался отъ вѣтра. Взглянувъ на потолокъ, Ростэнъ увидѣлъ темную и глубокую трещину, затянутую паутиной: тутъ царствовали тишина, опустошеніе -- слѣды разрушенія, о которыхъ трудно дать понятіе.

Наслѣдникъ покинутаго жилища осмотрѣлся во всѣ стороны и увидѣлъ кровать, а надъ нею до-половины уцѣлѣвшій балдахинъ, изорванныя занавѣски, еще висѣвшія надъ остатками ложа, засыпаннаго пепломъ, полу-истлѣвшій тюфякъ, покрытый подушками и одѣяломъ; на стѣнѣ -- нарисованный бѣлый крестъ, надъ крестомъ гвоздь, на которомъ Элліони обыкновенно прикрѣпляла распятіе.

Движимый чувствомъ, которое могло бы овладѣть человѣкомъ болѣе разсудительнымъ, растроганныйбратъ приподнялъ одну изъ перегорѣвшихъ занавѣсокъ. Едва успѣлъ онъ это сдѣлать, какъ вдругъ отпрянулъ назадъ, пораженный ужасомъ и изумленіемъ, потомъ опять воротился къ постели, закрылъ глаза рукого, прислушивался, снова отдернулъ занавѣску, подержалъ ее съ минуту, и, не будучи въ силахъ превозмочь свой ужасъ, снова отскочилъ назадъ, съ трудомъ удерживая вопль отчаянія, готовый вырваться изъ его груди.

За занавѣсами опустѣлаго ложа его умершей сестры, Ростэнъ увидѣлъ трупъ!

Безстрашный какъ левъ въ своей ярости, когда его дразнятъ, Ростэнъ не вѣрилъ своимъ глазамъ: ему казалось, что это призракъ. Его нелегко было испугать; онъ рѣшился увѣриться въ истинѣ, -- наклонился надъ постелью, опираясь на нее одною рукою; отъ тяжести его тѣла, одна ножка кровати обрушилась, и трупъ, скатившись по данному направленію, упалъ къ ногамъ его. Чтобъ избѣжать прикосновенія, Круэнтасъ хотѣлъ отскочить въ сторону, но нога его поскользнулась, и онъ упалъ лицомъ на лицо мертвеца, бывшаго хозяиномъ ложа его сестры.

Наконецъ Ростэнъ высвободился изъ страшныхъ объятій трупа и бросился къ одному изъ разбитыхъ оконъ, подышать свѣжимъ воздухомъ; но разсудокъ его помрачился совершенно. Возвратившись къ страшному зрѣлищу, онъ увидѣлъ, что это былъ трупъ Тибурсія. Въ помѣшательствѣ своемъ, увѣренный, что убилъ его на Камаргѣ, онъ подумалъ, что это призракъ, призракъ столь ужасный, что онъ вскричалъ въ припадкѣ страха: "какъ? неужели и увижу ихъ всѣхъ? Тибурсія, Бартоса, графа д'Онисъ, всѣхъ, кого убилъ я -- убилъ -- да, да, кого я убилъ!" Въ этомъ припадкѣ безумія, наслѣдственнаго въ его семействѣ, Ростамъ не имѣлъ силъ оставить роковую комнату: онъ видѣлъ, онъ чувствовалъ свое бѣдственное положеніе, онъ не могъ на идти двери, не могъ кричать о помощи; мозгъ его пылалъ, глаза закрылись, -- онъ упалъ безъ чувствъ.

Но въ этомъ состояніи безчувствія ко всему окружающему, ему живо представилось видѣніе св. Розы, злодѣйскимъ образомъ убитой маркизы де-Ганжъ, улыбающееся все тою же улыбкою, которая преслѣдовала его на картинѣ. Это видѣніе привело его въ себя; съ воплемъ ужаса онъ вскричалъ:

"Прочь! прочь отъ меня съ этой улыбкой! Сестра моя, бѣдная, убитая мною сестра, ты убьешь меня!"

Страхъ и ужасъ довели его почти до изступленія. Онъ сталъ бредить, упалъ на колѣни, простерся ницъ предъ образомъ, созданнымъ его воображеніемъ, и повергъ голову свою во прахъ. Этотъ гордый, этотъ неукротимый юноша, этотъ убійца безъ вѣрованіи сердечныхъ, безъ религіи, этотъ человѣкъ, небоявшійся ни Бога, ни людей, незнакомый ни съ жалостію, ни съ состраданіемъ, наконецъ быль униженъ и смиренъ; часъ возмездія приближался: онъ молился...

-----

Легко можно повѣритъ, что смерть стараго маркиза не произвела никакого сильнаго впечатлѣнія на жителей Авиньона, гдѣ онъ и его семейство: вели столь уединенную жизнь; но поведеніе сына его, конечно, обращало на себя общее вниманіе, по его внезапному бѣгству тотчасъ послѣ погребенія отца; съ-тѣхъ-поръ никто не видалъ его и ничего не было слышно о немъ; правда, еще однажды, именно въ тотъ самый день, о которомъ мы сейчасъ говорили, нѣкоторые сосѣди видѣли его, пробѣжавшаго по улицѣ въ самомъ странномъ видѣ, но потомъ -- онъ пропалъ безъ вѣсти.

-----

Прошло шесть мѣсяцевъ. Братъ кавалера д'Онисъ, убитаго, какъ намъ извѣстно, Ростэномъ на дуэли, занимавшій значительное мѣсто въ духовномъ званіи, былъ призванъ въ Родесъ по дѣлу.

Какъ чужестранецъ, неимѣвшій знакомыхъ въ городѣ, онъ быль однажды чрезвычайно удивленъ встрѣчею съ какою-то старою женщиной, которая, слѣдовавъ за нимъ довольно долго по улицѣ, подошла къ нему и сунула ему въ руку записку, прося его прочесть немедленно.

Онъ распечаталъ записку и прочелъ:

"Особа" -- это начало оставляло его въ сомнѣніи, не объясняя, кто ему пишетъ, мужчина или женщина -- "особа, видѣвшая васъ, когда вы проходили мимо ея оконъ, осмѣливается просить васъ сегодня вечеромъ въ восемь часовъ къ себѣ въ домъ, по адресу, приложенному къ запискѣ; вы узнаете тогда и кто вамъ пишетъ, и чего отъ васъ желаютъ."

Приглашеніе было такого рода, что добрый священникъ не могъ, по совѣсти, отказаться. Согласно этому, едва только смерклось, онъ отправился къ соборной церкви и, повернувъ на-лѣво, очутился въ улицѣ des Hebdomadaires, въ-послѣдствіи прославленной злодѣйствомъ Фюальдэса, и, хотя нѣсколько-разочарованный наружностью окрестныхъ домовъ, направилъ стопы къ дому, указанному въ письмѣ. Видъ дома показался ему не-очень привлекательнымъ; но, подкрѣпляемый чистотою своихъ намѣреній, онъ рѣшился постучаться въ двери.

Та же самая старушка отворила дверь; не зная кого и что онъ увидитъ, онъ сталъ подыматься по лѣстницѣ; старушка свѣтила ему. Дошедъ до двери перваго этажа, она отворила ее, и онъ очутился на-единѣ съ человѣкомъ, вовсе ему незнакомымъ.

Темные, всклоченные волосы закрывали его лицо; онъ былъ тощъ, сгорбленъ и согбенъ почти вдвое. Одежду его составляло грязное платье, напоминавшее могильщика и пахнувшее кладбищемъ. Отъ слабости онъ не могъ привстать со стула, чтобъ привѣтствовать гостя, и когда, послѣ нѣкотораго усилія, онъ заговорилъ, добрый священникъ озирался во всѣ стороны, желая увѣриться, откуда выходитъ этотъ глухой, могильный голосъ.

"Провидѣніе" сказалъ незнакомецъ: "провидѣніе столь милосердо и снисходительно ко мнѣ, что доставило мнѣ случай вымолить прощеніе у одного изъ тѣхъ людей, которыхъ я такъ глубоко обидѣлъ."

-- Государь мой, сказалъ д'Онисъ: вы ошиблись; вы не могли обидѣть меня: я васъ не знаю.

"Нѣтъ, нѣтъ!" сказалъ тотъ: "небесное правосудіе до-того измѣнило черты лица убійцы, что вы меня не узнаёте. Посмотрите на меня; посмотрите на меня внимательнѣе."

Говоря это, онъ приблизилъ лицо свое къ лампѣ. Подъ дряхлою наружностію старца, д'Онисъ узналъ черты молодаго человѣка,-- онъ узналъ его и отскочилъ назадъ съ изумленіемъ и негодованіемъ.

"Ахъ!" сказалъ преступникъ, падая предъ мимъ на колѣни: "карайте меня, попирайте ногами, я все снесу, все, все, но не убивайте меня, пощадите меня на нѣсколько дней. Я боюсь смерти!..."

-- Не уже ли это тотъ же самый -- сказалъ удивленный д'Онисъ -- непобѣдимый юноша, гроза и страхъ Авиньйона, котораго мечь готовъ былъ биться противъ цѣлаго міра? Маркизъ, продолжалъ онъ твердымъ голосомъ: я вижу, я умѣю цѣнить страданія, которымъ вы подвержены. Если я могу сколько-нибудь облегчить ихъ, приказывайте мнѣ. Безполезно вспоминать о прошедшемъ; сколько человѣкъ можетъ прощать своего ближняго, я васъ прощаю.

"Богъ да благословитъ васъ!" сказалъ несчастный Ростанъ, потому-что это былъ онъ. "Увидѣвъ васъ, когда вы проходили мимо окна дома, гдѣ я схоронилъ себя отъ взоровъ людей, которыхъ я оскорбилъ и для которыхъ я сдѣлался ненавистнымъ, я ухватился за оградную мысль унизить себя передъ вами, благочестивымъ служителемъ неба. Еслибъ жизнь моя могла искупить мое прошедшее, дайте мнѣ время -- и вы будете вознаграждены. Я никогда не боялся смерти... я.... Опять гордость, опять тщеславіе!" сказалъ онъ самому-себѣ: "прочь, прочь! Ползай, пресмыкайся, червь! скоро придетъ часъ, и ты навѣкъ обратишься въ прахъ!"

Нѣсколько минутъ онъ молчалъ и потомъ продолжалъ:

"Но вы великодушны; и если ужь вы прощаете меня и сожалѣете обо мы!", позвольте мнѣ передать вамъ мои предположенія на-счеть имѣнія, которое я наслѣдовалъ, но которымъ рѣшился никогда не пользоваться. Я желалъ бы отдать все въ пользу картезіанскаго монастыря въ Вилльнёвѣ и другихъ обителей: пусть молятся иноки о успокоеніи души моей, когда это жалкое тѣло перестанетъ существовать."

-- Вы можете на меня положиться, сказалъ Д'Онисъ: впрочемъ, въ ваши лѣта не должно еще отчаиваться въ жизни: вы можете посвятить ее на добрыя дѣла и раскаяніе, не отрекаясь отъ свѣта.

"Мои расчеты съ свѣтомъ кончены" сказалъ Ростэнъ: "судьба нашего семейства должна исполниться,-- кровь требуетъ крови, и одна только покорность небесному предназначенію можетъ искупить преступленіе крови, которой послѣднія капли текутъ въ моихъ жилахъ. Жизнь моя уходитъ, никто никогда не зналъ моихъ горестей, никто не понималъ моихъ чувствъ. Меня называли тигромъ; но они меня не знали. Скажите мнѣ: когда всѣ усилія наши побѣдить свои чувства остаются безполезными, когда мы жертвовали всѣмъ наслажденію, страсти, и потомъ смотримъ холодными глазами разсудка на все, что мы сдѣлали и на все, что насъ ожидаетъ, что остается намъ въ-этомъ мірѣ?"

-- Вѣра, отвѣчалъ д'Онисъ: божественная вѣра, утѣшеніе сильнаго и опора слабаго.

"Увы!" сказалъ Ростэнъ, вздрагивая: "а страхъ того..."

-- Будьте тверды, маркизъ, сказалъ д'Оинсъ: покайтесь искренно, изъ глубины души покайтесь, и не предавайтесь отчаянію; любовь...

"Любовь, любовь!" прервалъ его Ростэнъ, устремивъ взоры въ-верхъ и повторяя какое-то имя, котораго его духовный утѣшитель не могъ разслышать.

За симъ послѣдовала сцена ужаса, которую трудно было бы описывать: глаза Ростэна остановились и взоръ устремился на одинъ предметъ; онъ дрожалъ о съ ужаса, грудь его высоко подымалась, онъ говорилъ безсвязныя рѣчи.

"А!-- здѣсь -- ты здѣсь -- это платье -- эти розы -- а! а!-- я убилъ его -- да -- твоего любовника прочь -- прочь, оставь меня! Эта ненавистная улыбка -- чего ты отъ меня хочешь?-- смотри -- смотри -- она хохочетъ!"

Тутъ безумный самъ захохоталъ.

"Прочь, прочь! оставь меня -- я ненавижу тебя -- я ненавижу твою улыбку, дай мнѣ уснуть -- прочь, или я умру."

Онъ вдругъ умолкъ, волосы его стояли дыбомъ, и, поднявъ руки надъ головой, онъ закричалъ сверхестественнымъ голосомъ:

"Клянусь небомъ, г. д'Онисъ, я и васъ убью!"

-- Что это значитъ? сказалъ изумленный священникъ, обращаясь къ старой женщинѣ, хозяйкѣ дома, которая, услышавъ шумъ, поспѣшно вбѣжала къ комнату.

-- "Это значитъ" сказала она: "что теперь полночь; по-этому вашей милости лучше у идти; пріятель вашъ не въ-состояніи будетъ говорить съ вами до утра. Окола этого часа обыкновенно начинаются его припадки."

-- Но что за причина этихъ припадковъ? сказалъ д'Онисъ.

-- "Не знаю" отвѣчала старуха: "я думаю, онъ надѣлалъ много зла въ свою жизнь и теперь его мучитъ раскаяніе; но изъ всего, что онъ говоритъ о платьѣ и розахъ какой-то кармелитской сестры, и еще по многому, я заключаю -- извините, что говорю это вамъ,-- я заключаю, что онъ похитилъ какую-то монахиню. Дядя его..."

-- Какъ, у него есть дядя? сказалъ священникъ: какимъ же образомъ онъ живетъ у васъ?

-- "Дядя его" отвѣчала старуха: "одинъ изъ канониковъ соборной церкви; по его желанью онъ пріѣхалъ сюда. Но его милость не можетъ выходить, а мой жилецъ не хочетъ ни жить съ нимъ, ни оставлять моего дома; онъ ничего не ѣстъ, кромѣ хлѣба, ничего не пьетъ, кромѣ воды. Я увѣрена,-- развѣ вы найдете какое-нибудь средство утѣшить его,-- онъ не долго будетъ жить, потому-что замѣтно, какъ онъ чахнетъ со дня на день."

Движимый духомъ христіанскаго самоотверженія и чувствомъ глубокой нѣжности и состраданія къ больному, д'Онисъ, раздѣлявшій мнѣніе старой хозяйки касательно недолговѣчности Ростана, рѣшился продолжить свое пребываніе въ Родесѣ еще на нѣсколько дней. Каждый день навѣщалъ онъ страдальца, заслужилъ его довѣренность и слышалъ отъ него многія признанія, изъ которыхъ нѣкоторыя были истинно-ужасны; но чувство долга брало верхъ въ его сердцѣ надъ всѣми другими чувствами, и онъ рѣшился употребить всѣ свои способности на обращеніе страждущаго грѣшника, убійцы его собственнаго брата, и на возвращеніе ему душевнаго спокойствія.

Не должно было терять время. Ростэнъ таялъ постепенно, но быстро,-- и этотъ, нѣкогда атлетъ, походилъ теперь на призракъ. Голосъ его ослабѣлъ, тѣло согнулось, и даже въ свѣтлыя его минуты, попытка пробудить въ душѣ его надежду на будущее оставалась безполезною. Тѣмъ неменѣе каждый день и каждую ночь достойный служитель церкви приходилъ къ Ростэну, и неусыпны были его старанія уничтожить въ умѣ бѣднаго грѣшника безнадежность на прощеніе въ иномъ мірѣ. Тщетны были всѣ утѣшенія его, всѣ бесѣды его, даже отпущеніе и разрѣшеніе грѣховъ, произносимыя надъ нимъ: его разстроенный умъ, казалось, даже въ промежуткахъ яснаго самосознанія и спокойствія, не былъ приготовленъ для истиннаго покаянія; и хотя онъ постоянно занимался чтеніемъ священнаго писанія въ-продолженіе кратковременнаго отсутствія д'Ониса, но библія его чаще лежала раскрытою на страницахъ угрызеній совѣсти Іуды, чѣмъ на раскаяніи святаго Петра.

Чрезъ нѣсколько дней Ростэнъ очевидно сдѣлался спокойнѣе. Въ одну ночь д'Онисъ оставилъ его въ спокойномъ духѣ, и надѣялся найдти его утромъ въ томъ же состояніи. Ночь была холоднѣе обыкновеннаго; густой туманъ закрывалъ облака, и вѣтеръ, безпрерывно усиливаясь, дулъ поперемѣнно съ разныхъ сторонъ. д'Онисъ возвратился, и кающійся узналъ его въ ту же минуту. Онъ разговаривалъ съ нимъ; но глаза его оставались прикованными къ распятію. д'Онисъ наблюдалъ за нимъ, полагая, что на него нашла минута благоговѣйной молитвы, и думая, вмѣстѣ съ тѣмъ, что конецъ его существованія былъ уже недалекъ.

Черезъ минуту нашелъ на него припадокъ. Снова представилась ему св. Роза. Онъ снова метался, кричалъ, рвалъ на себѣ волосы, произносилъ какія-то невнятныя слова, простиралъ руки къ призраку, въ одно время предмету любви его и ненависти; потомъ, вдругъ, повернувшись и вскочивъ на ноги съ пола, на который упалъ, увидѣлъ своего друга, сидящаго на его постели и слѣдящаго за ходомъ его припадка съ возрастающимъ безпокойствомъ и участіемъ. Этотъ видъ пробудилъ въ умѣ его мысль о трупѣ Тибурсія на ложѣ Элліони. Онъ отскочилъ назадъ съ воплемъ ужаса.

Совершенно не понимая причины этого новаго порыва бѣшенства, д'Онисъ всталъ, въ намѣреніи утѣшить и поддержать его; но тотъ бросился отъ него прочь въ величайшемъ страхѣ. Онъ залился слезами, прося, умоляя тысячи разъ о прощеніи; но въ ту самую минуту, какъ добрый священникъ старался убѣдить его въ его заблужденіи, хотя и не зналъ откуда оно происходитъ, и взялъ его за руку, чтобъ разогнать его страхъ, бѣшенство его вышло изъ границъ, онъ бросился въ изступленіи на стѣну, закричалъ такимъ голосомъ, отъ котораго задрожали окна: "Тибурсій -- Элліони -- они живы -- они любятъ другъ друга!" и упалъ безъ чувствъ на полъ.

Д'Онисъ бросился къ нему на помощь,-- но всякая помощь была ему безполезна. Послѣдняя отрасль знаменитаго дома де-Ганжъ уже не существовала.

(Изъ New Monthly Magazine, 1839).

"Отечественныя Записки", No 4, 1839

Оставить комментарий Гук Теодор (перевод: Без указания переводчика) (yes@lib.ru) Год: 1839 Обновлено: 28/02/2020. 96k. Статистика. Повесть: Проза, Переводы Сочинения	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: (Изъ New Monthly Magazine, 1839). Текст издания: журнал "Отечественныя Записки", No 4, 1839.

Гук Теодор Жертва таинственной судьбы

Жертва таинственной судьбы.

I.

II.

Гук Теодор
Жертва таинственной судьбы